Автор: Клейн Л.С.
Теги: kультурные остатки исторических времен культура культурное строительство археология антропология
ISBN: 978-5-8071-0378-9
Год: 2018
Текст
Л. С. Клейн
культура И ЭВОЛЮЦИЯ
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ
ИССЛЕДОВАНИЯ
ЕВРАЗИЯ
Санкт-Петербург
2018
ББК71
УДК 904/930.85
К 48
Клейн Л. С.
Культура и эволюция. Теоретические исследования — СПб: «Евра¬
зия», 2018. — 316 с.
ISBN 978-5-8071-0378-9
Новая книга знаменитого санкт-петербургского ученого, археолога
и теоретика археологии, Льва Самуиловича Клейна, посвящена поня¬
тию культуры, которое в рамках археологии является скорее рабочим
и редко подвергающимся рефлексии. Тем не менее, теоретические ин¬
тересы автора этой книги всегда были шире любых дисциплинарных
рамок: помимо археологии известны его работы в области культурной
антропологии, классической филологии, этногенеза, лингвистики и
общей теории культуры. Первая часть книги посвящена определению
термина «культура» и сопутствующей полемике в различных школах и
отраслях гуманитарного знания. Во второй части излагается коммуни¬
кационная теория эволюции культуры, которую автор считает своим
наиболее интересным вкладом в антропологию. Л. С. Клейн обосновы¬
вает свою гипотезу, что передачу культуры от поколения к поколению
можно описать как сеть коммуникации, но растянутую не в простран¬
стве, а во времени.
© Клейн Л. С., текст, 2018
© Юрченко К. А., дизайн обложки, 2018
© Оформление, ООО «Издательство
«Евразия», 2018
ISBN 978-5-8071-0378-9
ПРЕДИСЛОВИЕ
По образованию я археолог и филолог, по профессиональной
деятельности — еще и культур-антрополог. В этой книге представ¬
лены мои взгляды по культурологии (в моем понимании — теории
культуры). А это может оказаться интересным для специалистов
по многим наукам. Двигаясь к теории культуры, я исходил прежде
всего из потребностей археологии.
В своем «Введении в теоретическую археологию» (Клейн 2004)
я изложил свое видение структуры теоретической археологии.
В моем представлении она состоит из трех блоков исследований:
а) по метаархеологии — когда изучаются не материальные древ¬
ности как объект археологии, а сама археология как наука,
б) по проблематике параархеологической (буквально околоархе-
ологической) — это проблемы смежных наук, фундаментальные
и для археологии, и
в) по эндоархеологическим (т. е. внутриархеологическим) про¬
блемам.
Метархеологии и был посвящен опубликованный том «Введе¬
ния»: исследований по этой проблематике за полвека у меня на¬
копилось достаточно, и я сумел сгруппировать их в цельный блок.
По эндоархеологии у меня исследований тоже оказалось немало,
но они не покрывают всю тематику этого блока. Однако том «Ар¬
хеологическая типология» (Klejn 1982; Клейн 1991) представляет
его значительную часть. Заметная часть эндоархеологических во¬
просов представлена ив книге «Принципы археологии» (Клейн
2001). Есть у меня и еще несколько крупных статей по археологи¬
ческой интерпретации. Большой круг вопросов, связанных с по¬
нятием археологической культуры, в основном сюда не включен:
они относятся мною к типологическим и сравнительно полно ос¬
вещены в моей книге «Археологическая типология».
Что же касается параархеологической проблематики, то, огля¬
дываясь на свой полувековой труд в науке, я вижу, что двум
значительным понятиям этого плана посвящены десятки моих
6
Клейн Л. С. Культура и эволюция
теоретических статей. Эти два понятия, не собственно археоло¬
гические, но очень важные для археологии, можно сказать, фун¬
даментальные для нее, — культура и этнос. В данный том я свожу
статьи по первому из этих понятий.
Это статьи разных лет, большей частью советского времени,
и они несут на себе отпечаток эпохи. Однако стыдиться мне за них
не приходится. Часть из них была опубликована в нашей печати,
некоторые опубликованы только за рубежом, многие вообще ни¬
когда и нигде не публиковались. Здесь они печатаются впервые.
Но они созданы десятки лет тому назад. Наука за это время про¬
двинулась значительно. Стоит ли их публиковать? Не безнадежно
ли они устарели? Конечно, окончательное суждение на сей счет
надлежит вынести читателю. Я могу лишь изложить свои сообра¬
жения о том, почему я решился представить свои статьи разных
лет на суд современного читателя, собрав их в одном томе.
Во-первых, они имеют историографическое значение, так как
я принимал участие в дискуссиях тех лет, сотрудничал и спорил
с ведущими теоретиками того времени, и мое участие в какой-то
мере сказалось на формировании нынешних представлений. Мои
разработки — это свидетельства очевидца и участника.
Во-вторых, мои статьи в значительной части имеют обзорный
характер. Я старался систематизировать выдвигавшиеся концеп¬
ции, взвешивать их сильные и слабые стороны, и так как это за¬
вершенный этап науки, то мои обзоры сохраняют практическое
значение и сегодня. Конечно, появляются и новые трактовки, но
они не всегда лучше старых и не отменяют их. Особенно если ста¬
рые не были опубликованы.
В-третьих, теоретические размышления о культуре очень близ¬
ки философским, а философские соображения часто носят вневре¬
менной характер. Мысли Платона и Канта, Юма и Фуко сопостав¬
ляются и сталкиваются как выступления современников. Живые
философы не заменяют и не сменяют ушедших. Все они распола¬
гаются как бы в одном ментальном пространстве. Зачастую осо¬
временить статьи означало бы просто заменить ссылки на литера¬
туру тех лет другими ссылками — на более новую литературу. Это
не принципиально.
Наконец, в-четвертых, в ряде статей мною была выдвину¬
та оригинальная концепция эволюции культуры, по-новому
Предисловие
7
объясняющая «проклятый вопрос» археологии — смену культур.
Концепцию эту я не сумел или не успел разработать монографи¬
чески, представив ее только в нескольких небольших заметках.
Свести их воедино и изложить в книге — единственное, что я могу
сделать для того, чтобы обратить на них внимание.
Вот почему я думаю, что время написания — не препона для пу¬
бликации, если автор не стремился следовать за модой или угож¬
дать конъюнктуре, а размышлял о сути проблемы. Мне уже под 90,
я серьезно болен, и у меня не осталось времени для того, чтобы
накопить больше разработок и представить параахеологические
теории в таком же систематизированном виде, как метаархеоло¬
гию. Надеюсь, что мои размышления пригодятся тем, кто будет
дальше работать над этой тематикой. А поскольку эта параархео-
логическая тематика важна не только для археологов, то смею на¬
деяться, что предлагаемая книга заинтересует не только их.
Я позволил себе ввести лишь некоторые дополнения в опубли¬
кованные статьи, помещая их в квадратные скобки (за исключе¬
нием чисто стилистической правки, которую не выделяю).
ЧАСТЬ I
КУЛЬТУРА
В СИСТЕМЕ ПОНЯТИЙ
ЧАСТЬ I
КУЛЬТУРА В СИСТЕМЕ ПОНЯТИЙ
Понятие «культура» привлекло мое внимание с начала 70-х го¬
дов по нескольким причинам. Как археолог я с самого начала стал¬
кивался с одним из основных археологических понятий — «(архе¬
ологическая) культура». «Трипольская культура», «фатьяновская
культура», «катакомбная культура», «культуры шнуровой кера¬
мики», «Черняховская культура», «зарубинецкая культура» — все
эти термины ежедневно встречались мне в литературе со студен¬
ческих лет, а затем фигурировали в моей собственной работе. От¬
почковавшиеся явно от термина «культура», они как-то были свя¬
заны с общим понятием «культура». Оно ведь употребляется, по
меньшей мере, в двух смыслах: для обозначения целого комплек¬
са явлений, отличающих человечество от других видов животных
(культура как противоположность натуре) и для обозначения того,
чем одно общество отличается от другого (русская культура, фран¬
цузская культура, немецкая культура).
К рубежу 1960-х и 70-х годов я уже вплотную занимался тео¬
ретическим осмыслением понятия «(археологическая) культу¬
ра»: с 1964 г. организовал проблемный семинар, на базе которого
к 1970 г. подготовил и провел общегородскую дискуссию по по¬
нятию «археологическая культура», в 1970-м же году опубликовал
об этом понятии статью в «Советской Археологии» (а написана
статья была на несколько лет раньше). Все это в рамках работы
над археологической типологией: археологическая культура счи¬
талась одним из трех основных типологических понятий архео¬
логии: признак — тип — культура. Естественно, и более общее
понятие «культура» не выходило у меня из головы, и это отложи¬
лось в моей монографии «Археологическая типология», которую
я вчерне написал уже в 1973-1974 гг., а опубликовал на англий¬
ском в 1982, на русском — в 1991 г. В русском варианте понятие
12
Клейн Л. С. Культура и эволюция
«культура» занимает видное место в помещенном в конце тома
подробном словнике употребляемых в монографии понятий.
Другим толчком к работе над понятием культуры послужило
осмысление американской и английской Новой Археологии. С ра¬
ботами этого направления я познакомился в начале 70-х, написал
на них рецензии (опубликованные через несколько лет) и с 1972
г. стал писать монографию «Новая Археология», рассчитывая, что
это будет моя докторская диссертация. (Книга была написана, но
так и не была опубликована. Она то была близка к печатанию, то
снова отдалялась, а в 1981 г. эти мытарства были прерваны моим
арестом.) Поскольку в системе воззрений американской Новой
Археологии видное место занимала смена взглядов на культуру
(«нормативное» представление было заменено «системным»), мне
нужно было детально разобраться в этой смене представлений,
оценить достоинства и недостатки нового подхода, а для этого
выработать собственное понимание культуры и как-то согласо¬
вать его с марксистскими представлениями (без этого не удалось
бы пробиться в печать). Поэтому раздел о культуре занял видное
место в моей монографии «Новая Археология», сохранившейся
в виде рукописи.
Имея эти разработки за собой, я смог выступать в научных дис¬
куссиях о культуре, и кое-что удавалось публиковать. Собрание
этих статей, опубликованных и неопубликованных, и составило
первую часть настоящего сборника.
В них изложена сложившаяся у меня концепция культуры. Эта
концепция помогала мне решать теоретические проблемы архео¬
логии, и у меня есть предположение, что данная концепция может
пригодиться и в других науках — антропологии, этнологии, исто¬
рии и философии.
ПОНЯТИЕ КУЛЬТУРЫ В ЗАРУБЕЖНОЙ НАУКЕ
(обзор и синтез)
[Эта историографическая по первоначальному плану работа
написана в 1979 г., но по заготовкам, которые накапливались
с рубежа 60-х и 70-х. Всякий научный обзор должен быть крити¬
ческим. Но тогда обзоры зарубежной, «буржуазной» литерату¬
ры могли быть только ультра-критическими, должны были со¬
держать шельмование и разоблачение. Книги могли появляться
только с такими названиями: «Буржуазные концепции культу¬
ры: кризис методологии» (1980). Я старался представить за¬
рубежные концепции объективно, отметив их сильные и слабые
стороны, увидеть их плодотворную роль в продвижении науки
вперед. Естественно, моя статья нигде не печаталась. Заготов¬
ки для нее (заметки и картотека), а затем и рукопись исполь¬
зовались мною как основа для спецкурсов на кафедре археологии
Ленинградского университета сначала 70-х годов. Отдельные
разработки и формулировки попадали в другие мои статьи, про¬
ходившие в печать. Как можно видеть, оставаясь в основном
историографической, эта работа переросла в обоснование моей
собственной концепции культуры.]
1. Выбор подхода. В современной науке, и за рубежом и у нас,
все больше утверждается представление о фундаментальности по¬
нятия «культура» в изучении общества и человека (Маркарян 1969:
5, 65; Лотман 1970: 1; Соколов 1972: 18; Межуев 1977: 3). Наиболее
современным подходом к определению понятия «культура» счита¬
ется парадигмальный подход (один из аспектов системного под¬
хода) — с позиций матричной системы понятий, сложившейся
в этой сфере науки. Требуется отыскать в этой системе вакантное
место для понятия (то есть необходимость в новом понятии с точки
зрения завершенности системы) или готовое понятие, оставшееся
без термина. А если термин «культура» близок к найденному по сво¬
ему традиционному употреблению, то из места понятия в системе
и предлагается исходить при его определении (Маркарян 1969: 25-
27; 1972:44-47; Каган 1974: 23-24,181-183; Яковлев 1978: 21-23).
14
Клейн Л. С. Культура и эволюция
При всей привлекательности этого подхода — строгого, ши¬
рокофокусного и цельного — у него есть существенные слабости:
опасен возможный отрыв от длительной терминологической тра¬
диции, а кроме того, трудно учесть полифункциональность поня¬
тия, за которой стоят многомерность и многоаспектность явле¬
ния. А поскольку матричная система понятий оказывается отнюдь
не столь завершенной и общепризнанной, как представляется эн¬
тузиастам этого пути, «культура» в ней у разных исследователей
попадает на разные места, и чтобы достичь общеприемлемого
определения, остается надеяться на конвенционализм. Между тем
такой обход трудностей обычно приносит лишь временное и ил¬
люзорное облегчение; он никогда еще не устранял всерьез реаль¬
ные проблемы.
Видимо, не стоит игнорировать исторический опыт науки и на¬
копленные в разных определениях культуры ее характеристи¬
ки. Толкований термина «культура» (вместе с родственным ему
термином «цивилизация») и дефиниций соответствующего по¬
нятия накопилось очень много — несколько десятков со времен
Цицерона до начала XIX в. (Niedermann 1941) и 164— с 1871 г.
до 1951 (Kroeber and Kluckhohn 1952), а с тех пор их прибавилось
еще немало (Hatch 1973; Keesing 1974). Однако на деле многие
учтенные дефиниции различаются лишь словесным оформлени¬
ем и непринципиальными деталями (Каган 1974: 180), а самосто¬
ятельных концепций культуры, которые имело бы смысл прини¬
мать в расчет, далеко не так много, и появились они отнюдь не со
времен Цицерона.
Было бы неправильным заходить еще дальше и преуменьшать
значение такого многообразия толкований понятия «культура»,
как это делает Б. Д. Яковлев.
Многозначность понятия культуры, — пишет он, — вооб¬
ще сильно преувеличена, и нам не кажутся существенными
сведения о том, что те или иные авторы «насчитали» 150, 200
или 250 определений культуры, дававшихся в разное время
и по разным поводам. В подобных случаях речь идет не о мно¬
гозначности категории культуры, а скорее об употреблении
термина «культура» в существенно разных значениях (Яков¬
лев 1978:13).
Часть I. Культура в системе понятий
15
Это не так. Язык не столь капризен. Когда один и тот же тер¬
мин употребляется для обозначения, казалось бы, «совершенно
разных явлений» (Яковлев 1978: 14), то обычно это неспроста.
Это значит, что данные явления как-то связаны друг с другом —
функционально, генетически или хотя бы внешне, а может быть,
и представляют собой разные стороны одного сложного явления.
В частности, так обстояло дело с разными концепциями «археоло¬
гической культуры» (Клейн 1970). Учитывая широкую употреби¬
тельность понятия «культура», есть основания полагать, что так
же обстоит дело и с концепциями культуры.
Крёбер и Клакхон группировали их по очень произвольно выбран¬
ным и не единым формальным критериям (получилось 10 групп);
А. И. Арнольдов и его соавторы распределили концепции культуры
по философским ориентациям создателей этих концепций (Основы
1976), что не вполне адекватно теме, так как культура — не только
философская категория (она не менее тесно связана с этнографией,
социологией и историей), и определение культуры — не чисто фи¬
лософская проблема. С. А. Артановский объединил все определения
в три большие группы — по источнику, из которого дедуцируется
определение, то есть по фактору, проявлением, результатом или
подчиненным инструментом которого считается культура. В одной
из этих групп культура рассматривается как результат целенаправ¬
ленной деятельности — обработка природы (в том числе природных
данных самого человека) и ее средства, в другой — как объектива¬
ция духа, в вещах и навыках, в третьей — как продукция общества,
материальная и духовная, получаемая индивидом от общества и не¬
обходимая для жизни в обществе. Эти группы Артановский назвал
соответственно, «за неимением лучшего», философско-антрополо¬
гической, феноменологической и этносоциологической (Артанов¬
ский 1967). Последняя группа оказалась непомерно большой.
Мне кажется более плодотворным рассмотреть концепции
культуры в контексте тех идейных (в конечном счете, социаль¬
но-исторических) задач, для решения которых предназначалось
понятие культуры, — вне зависимости от того, в каких отраслях
науки эти задачи наиболее интенсивно разрабатывались. Тогда
классификация концепций будет строиться не на формальных
критериях, а на содержательных, сама же классификационная
система предстанет как бы филогенетической.
16
Клейн Л. С Культура и эволюция
За таким подходом, по крайней мере, то преимущество, что он
позволяет проследить историю понятия «культура» в науке и увя¬
зать эту историю с развитием общественных представлений, за¬
просов и стоящих за ними классовых интересов. То есть это под¬
ход исторический. Кроме того, при обзоре акцент на содержании
понятия позволяет учесть все разнообразие содержательных ха¬
рактеристик понятия, выдвигавшихся в разное время, и прибли¬
зиться к определению общих, инвариантных характеристик са¬
мого явления. А увязка частных характеристик с теми или иными
социальными интересами, оценка прогрессивности этих интере¬
сов и выявление тенденций содержательного изменения понятия
помогут при разработке определения культуры, адекватного со¬
временным потребностям, более целенаправленно учесть соци¬
ально-исторические задачи нашей науки.
Исходя из такой установки, представляется логичным рас¬
смотреть историю теоретической мысли по данному вопросу в на¬
уке Запада (чему и посвящена данная статья) отдельно от ее раз¬
вития в советской науке (которое автор предполагает рассмотреть
в другой статье). Здесь даны ссылки на историографические, кри¬
тические и т. п. работы о концепциях культуры, но в целях эко¬
номии места сами концепции культуры излагаются без ссылок на
работы создателей и приверженцев этих концепций.
2. Начало традиции: первые превращения. Само слово
«культура» (лат. cultura) долго употреблялось в смысле «обработ¬
ка», «культивация», и непременно с дополнительной специфи¬
кацией: обработка чего-то (например, agricultura — «обработка
почвы», cultura animi — «обработка души»). Только в XVII в. оно
появляется во Франции, потом в Германии без дополнения — как
самостоятельная лексическая единица — и занимает место в пря¬
мой оппозиции к слову «природа»: «культура» — «натура» (Орнат-
ская 1968). Мыслители века Просвещения (Вольтер, Руссо, Гердер)
выступили с критикой современного им общества, современного
образа жизни и с апологией нового образа мышления. Они заду¬
мались над тем, как исторически сложилось все это противоре¬
чивое скопление достижений и недостатков и каков должен быть
путь их исправления.
Понадобилось проследить движение человечества от «естествен¬
ного» состояния к «цивилизованному», и возникла потребность
Часть I. Культура в системе понятий
17
в парных понятиях, которые бы выразили эту оппозицию. Отка¬
завшись видеть причины исторических сдвигов в деяниях вла¬
стелинов или в божьей воле, эти мыслители возложили надежды
на распространение свободомыслия, на просвещение народа. Поэ¬
тому в возникшей оппозиции «культура» понималась как обработ¬
ка природного ума, образованность всей совокупности членов об¬
щества, «вторая природа» (по Гердеру).
Немецкая классическая философия первой половины XIX в.
развила эту концепцию, расширив круг явлений, охватываемых
понятием «культура»: по Канту, это и организация совместной
жизни в обществе, обуздание животного эгоизма, чувство долга,
мораль. Все они достигаются индивидуальным самовоспитани¬
ем цивилизованного человека, а оно связано с самопознанием
и есть дело разума. Разум же дан человеку не от природы, а свы¬
ше. Средоточие культуры, по Канту, — цивилизованный инди¬
вид, личность, а суть культуры — априорные истины, познание
которых составляет важнейшую проблему и неотделимо от сути
культуры.
Сочетание реакции на Великую французскую буржуазную ре¬
волюцию с антинаполеоновским национально-освободительным
движением в Европе породило внутренне противоречивую гене¬
рацию немецких романтиков. Они поставили над сознанием ин¬
дивида расово обусловленный «народный дух» (Volksgeist), в ко¬
тором видели ключ к объяснению и обоснованию национального
единства и преемственности национальных традиций. Понятие
культуры для них стало внешним (проявляющимся в единстве сти¬
ля) выражением «национального духа» и средством оформления
и фиксации этого единства. «Культура (вообще)» расчленилась на
«(национальные) культуры» и выступала лишь как их сумма.
Если у Канта источником культуры был априорно заданный
индивиду разум, а у романтиков — неиндивидуальный нацио¬
нальный дух, то у Гегеля на этом месте выступает предельно обоб¬
щенный объективный дух, проявляющийся в логике истории, со¬
средоточенный во благе государства и познаваемый абстрактным
мышлением. Но он существует вне зависимости от познающего
субъекта. Признавая самоценность культуры в развитии всеоб¬
щего абстрактного мышления, Гегель связывает это абстрагиро¬
вание с разложением конкретного на особенности, с разделением
18
Клейн Л. С. Культура и эволюция
труда в буржуазном обществе, со специализацией и в потребно¬
стях. Способность ограничивать себя в труде и потреблении от¬
личает цивилизованного человека от животных, образует условие
включения его в общественную связь и характеризует культуру
(Межуев 1977: 20-59).
Под влиянием романтиков и отчасти Гегеля оформилась «не¬
мецкая историческая школа» (Савиньи, Нибур, Ранке и др.). В ус¬
ловиях растущей агрессивности юнкерства и буржуазии Герма¬
нии «историческая школа» представила исторической целью
объективного духа благо Германского государства и развила идею
о предопределенной «национальным духом» неравноценности
народов — о народах «активных» и «пассивных», «исторических»
и «неисторических». Одни-де способны самостоятельно развить
высокую культуру (Kulturvolker), другие осуждены оставаться
на низком уровне, в естественном состоянии (Naturvolker). Так
понятие культуры было использовано для сортировки народов
на «высшие» и «низшие» и соответственно сузилось, исключив
бесписьменные народы. Бесписьменные народы трактовались как
«неисторические», а первобытные — как «доисторические»: исто¬
рия начиналась для этих ученых с введения письменности — не
только потому, что считалась уделом лишь «культурных народов»,
но и потому, что эти ученые не доверяли устной традиции и отка¬
зывались от оценок и обобщений, ограничивая историю изложе¬
нием событий, освещенных в письменных источниках, особен¬
но в документах. В конкретной методике «историческая школа»
придерживалась наивного эмпиризма. Вот почему представители
этого направления сводили определение культуры к бессистемно¬
му перечню ее эмпирически наблюдаемых компонентов. В рамках
«исторической школы» был выполнен первый крупный обобщаю¬
щий труд о культурах (Klemm, 1843-1852).
Этот труд оказал большое влияние на лидера этнографиче¬
ского («антропологического») эволюционизма 60-70-х годов XIX
века, Э. Тайлора, и передал эволюционистам, выступавшим под
знаменем позитивизма, эмпирически-описательное определение
культуры. Вот показательное пояснение Э. Тайлора: «Как каталог
всех видов растений и животных известной местности дает нам
представление о ее флоре и фауне, так полный перечень явлений,
составляющий общую принадлежность жизни известного народа,
Часть I. Культура в системе понятий
19
суммирует то целое, которое мы называем его культурой» (Тэйлор
1939: 5. — Разрядка моя. — Л. К.).
Однако понятие изменилось. Ученые немецкой «исторической
школы» понимали исторический процесс как ряд постепенных
изменений и отстаивали преемственность, традиционность и по¬
степенность. Противопоставляя это духу революций, они не при¬
нимали идей закономерного прогресса и единства человечества.
Эволюционисты же, питаемые идеологией буржуазии, достигшей
апогея в восходящей линии своего развития, как раз эти идеи и до¬
бавили к представлению о постепенном изменении в истории. Со¬
ответственно, все народы расположились у них на ступенях единой
лестницы эволюции, деление на Kulturvolker и Naturvolker отпало,
и понятие культуры расширилось, охватив как письменные, так
и бесписьменные народы, как современные, так и древнейшие,
а слово «доистория» («преистория») утратило свой уничижитель¬
ный оттенок. «Культура (вообще)» стала главным объектом иссле¬
дования и выступала на каждом уровне своего развития как обоб¬
щение и усреднение «(частных) культур» этого уровня. Описать,
суммировать, обобщить, усреднить — этого казалось достаточно,
чтобы адекватно представить и понять мир культуры.
Впрочем, определение Тайлора не всегда было таким уж чи¬
сто описательным, сугубым перечнем. В другом месте, реализуя
перечень, он отмечал и общие признаки, выражающие специфи¬
ку культуры в его понимании. Свою «Первобытную культуру» он
начинал с определения: «Культура, или цивилизация, ... пред¬
ставляет собой сложное целое, включающее познание, верования,
искусство, мораль, право, обычаи и некоторые другие способно¬
сти и привычки, приобретаемые человеком как членом обще¬
ства» (Tylor 1871: 1). Концовка фразы здесь вводит в определение
и связь с обществом, и воспитание-обучение, и небиологический
характер культуры.
3. Перелом. Но оптимистические перспективы буржуазно¬
го развития вскоре после франко-прусской войны и Парижской
Коммуны затянулись туманом и грозовыми тучами. «Объектив¬
ный дух» Гегеля, представ в обличье всесильной государственной
машины Германской империи, оттолкнул от себя индивидуали¬
стически настроенных буржуазных либералов. Угрожающий рост
рабочего движения отшатнул буржуазных мыслителей от идеи
20
Клейн Л. С. Культура и эволюция
прогресса и от веры в исторические закономерности. А это вместе
с усложнением перспектив выдвинуло на первый план специфику
и трудности познания социокультурных явлений.
Эти тенденции сказались в двух течениях, определявших раз¬
витие представлений о культуре в последние десятилетия XIX
и первые десятилетия XX в., — неокантианстве и неоромантизме.
Неокантианцы баденской школы (Риккерт, Виндельбанд) раз¬
вили учение об уникальности каждого события человеческой
истории; исходя из этого, они выдвинули индивидуализирую¬
щий метод и идиографическое понимание задач исторического
познания (в противовес номотетическим — нацеленным на вы¬
явление законов — задачам естествознания и некоторых соци¬
альных наук). Неокантианское представление о культуре служи¬
ло целям размежевания научных методик — естествоведческой
и гуманитарной. Природный объект, с точки зрения неокантиан¬
цев, получает культурный смысл лишь как социально значимое
явление, как носитель общественного отношения, средство свя¬
зи между конкретными людьми. Культура, по Риккерту, и есть
сфера индивидуальных значений, ценностей. Это определение
«культуры (вообще)» и — позже — такое понимание культуры
развивал Клакхон.
Неокантианец Кассирер (марбургская школа) отделил эти значе¬
ния от реалий. Человек, по Кассиреру, создал собственный иде¬
альный мир — систему символов, призванных облегчить мыш¬
ление о мире. Но эта система произвольно созданных символов
одновременно отделяет человека от практического мира, засло¬
няя действительность от разума. Культура и есть искусственная,
условная, символическая вселенная, в которой живет человек.
Она получает свою специфику не от материала, использованного
для построения символов, а от их формы. Позже эти идеи нашли
продолжение в структурализме.
Романтические традиции немецкой «исторической школы»,
отброшенные эволюционистами, вскоре (уже в 80-90-е годы)
были подхвачены «антропогеографией» Ф. Ратцеля, из которой
в начале XX в., подавив идею прогресса и единства человечества,
выросли обширные течения миграционизма, диффузионизма
и — отчасти — энвиронментализма. «Культура (вообще)» снова
утратила реальный смысл. Исследования свелись к прослеживанию
Часть I. Культура в системе понятий
21
территориальных, генетических и контактных соотношений наро-
дов, к оценке их роли в конкретной истории. В плане культурной
истории это означало сопоставлять локальные культуры, опреде¬
лять их этнический характер, их связи и соотношения с расовыми
и политическими общностями.
Националистически настроенные миграционисты (типа Кос-
синны) рассматривали национальную (этническую) культуру как
выражение национального духа и, следовательно, как результат
и одновременно средство национальной интеграции. Культура
для них выступала как накопитель и передатчик традиционных
форм творчества и бытия. Это означало распространение понятия
культуры на все сферы творчества народа, включая материальную:
устройство жилища, утварь и т. п. Кроме того, отсюда убеждение
в стилистической однородности каждой культуры, в том, что воз¬
можно опознать культуру по любому ее элементу. Отсюда также
внимание к нормативной функции культуры.
Диффузионистам (берлинская и венская культурно-истори¬
ческие школы, американская «историческая школа» в этногра¬
фии, манчестерская школа Э. Смита) такое понимание культуры
не годилось: им ведь нужно было прослеживать контакты между
культурами, влияния, передвижение идей. Об исконном единстве
и однородности культуры не могло быть и речи. Каждая культура
оказывалась механической, весьма разнородной суммой явлений,
унаследованных и воспринятых у соседей, — «вещью из лоскутков
и клочьев» («а thing of shreds and patches»), как ее определил Лоуи
(Lowie 1921:441).
В большой мере этот подход связан с неокантианским пред¬
ставлением об уникальности каждого события истории. Однако
неокантианское понимание культуры здесь приспособлено к нуж¬
дам диффузионизма. В чистом виде неокантианское (баденской
школы) представление о «культуре (вообще)» отличало ее от при¬
родных явлений как сферу ценностей, значений, налагаемых на
объекты людьми в процессе общения. Диффузионисты же на этой
основе создали представление о «(частной) культуре» как механи¬
ческой сумме таких значений, таких ценностей. Но в центре вни¬
мания оказалась у них не «культура (вообще)» и даже не «(частная)
культура», а отдельное конкретное культурное явление (тот или
иной обычай, тот или иной вид оружия или украшения и т. п.), его
22
Клейн Л. С. Культура и эволюция
распространение из первоначального очага, его продвижение из
культуры в культуру, его индивидуальная судьба.
Поскольку передача вещей сама по себе не поддерживает тра¬
диции и не реализует влияния, если не происходит усвоение идей,
именно идеи и объявляются составом культуры. Вещи в нее не
входят. Культура — это совокупность норм. Индивиды и общества
выступают носителями культуры, но не ее творцами. Культура не
определяется обществом или психологией индивидов, и ее явле¬
ния объясняются из других очагов ее же сферы (культурализм).
Культура выступает трансцендентной, автономной по отношению
к социальной и биологической реальности, — Кребер выразил это
определением «суперорганическая» (Kroeber 1917). В ней акцен¬
тируется все традиционное, стереотипное, повторяющееся, а яв¬
ления творческие и уникальные оказываются случайными и вне
культуры. Таким образом, в индивидуализирующем рассмотре¬
нии культуры у диффузионистов проявился своеобразный аспект:
индивидуализация «черт» культуры не означает индивидуализа¬
ции личностей и поступков.
4. Дивергенция: вневременные концепции. Диффузиони-
стская концепция культуры господствовала по 20-е годы вклю¬
чительно, а в 30-е годы ее влияние пошло на убыль. Одних не
устраивали в ней бессвязность и неупорядоченность культуры,
других — нормативная ригидность, конформизм, третьих —
нематериальность, четвертых — культурализм, отрыв от эконо¬
мической сферы. Уже в 20-е годы возникли и скоро ее оттеснили
новые концепции, во многом диаметрально расходящиеся. Ска¬
зались кризис буржуазного либерализма и поляризация полити¬
ческих сил в связи с наступлением империализма, потрясениями
первой мировой войны и победой коммунизма в России. Гносе¬
ологическая рефлексия предшествующей поры и увлеченность
истоками, историей сменились прагматическими интересами,
постановкой проблемы практического действия, попытками
очертить объективные факторы, с которыми приходится иметь
при этом дело. На первый план в науках о человеке и обществе
выступила проблема соотношения индивида с объективно суще¬
ствующими социальными силами — техническими, организа¬
ционными и идейными. Последние (под названием «коллектив¬
ных представлений») еще Дюркгейм на рубеже веков описал как
Часть I. Культура в системе понятий
23
автономную систему, составляющую каркас общества (у последо¬
вателей Дюркгейма — культуры). Многие идеи функционализма
и структурализма восходят к французской социологической школе
Дюркгейма.
Функционалисты (Малиновский идр.) презрительно отверну¬
лись от гипотез о развитии и происхождении различных культур¬
ных институтов. Они занялись практически полезным (для
колониальной администрации) выделением функции каждого
такого института в современной жизни конкретного изучаемо¬
го общества, оценкой значения каждого такого института для
всего данного общества в целом и для сохранения этого обще¬
ства в сложившемся виде. Для функционалистов культура — это
система взаимосвязанных и взаимосогласованных средств под¬
держания жизнедеятельности отдельного общества (социаль¬
ного организма), средств с четко распределенными между ними
постоянными функциями. На первый план в культуре выступает
сеть функциональных связей и отношений, в большой мере инва¬
риантная, а конкретные формы средств и их исторические истоки
оказываются несущественными.
Связность (системная организованность) и схематичность (от
инвариантности) представлений о культуре характерны также —
и даже еще более — для структурализма, однако здесь эти качества
реализуются на ином уровне. Исследователей интересуют не ре¬
альные функциональные связи между социальными институтами,
а отстоявшиеся в общественном мышлении изучаемого общества,
в идеологических представлениях, в социальной психологии —
и выраженные в них формально — постоянные и более общие со¬
отношения между отображениями феноменов реального мира. С
точки зрения структуралистов, эти соотношения образуют некую
глубинную, весьма жесткую структуру, в которой заключен ключ
к пониманию жизнедеятельности данного общества или несколь¬
ких обществ, у которых такие структуры схожи. Смысл того или
иного института выводится не из его реального функционирова¬
ния, а из позиции его возможного референта в такой структуре.
Эталон подобной структуры изучен в языке — в его морфоло¬
гических парадигмах, фонемике и т. п. (Соссюр, Трубецкой, Якоб¬
сон, Ельмслев и др.), и разработка распространена на другие сфе¬
ры жизнедеятельности общества (Сепир, Уорф, Пайк, Барт). Такая
24
Клейн Л. С. Культура и эволюция
же структура усмотрена в конфигурациях (patterns) народной пси¬
хики (М. Мид, Р. Бенедикт, Нортроп) и вообще в надиндивидуаль-
ных коллективных представлениях («проективных системах») —
в языке, психике, мифологии (Леви-Стросс). Для структуралистов
культура — это прежде всего знаковая система, априорно суще¬
ствующая в коллективных представлениях и навязываемая инди¬
виду (энкультурация).
Это представление о культуре (с его философским обосно¬
ванием в неорационализме Башляра) близко к неокантианскому
марбургской школы (Кассирер), но более абстрактно: символ Кас¬
сирера все-таки привязан к содержанию, тогда как знак свободен
от него и зависит от взаимоотношения форм, от других знаков.
Структурализму родственна концепция эмергентизма (Ле¬
ви-Брюль, Леруа-Гуран, в какой-то мере Фуко). В ней делается
упор на замкнутость культурных систем, на разовость и внезап¬
ность их смены, на разрывы между эпохами, на эмергентность
появления новых качеств. Подобные системы не связаны инва¬
риантами, и аналогии между ними не могут служить средством
объяснения. При такой трактовке культура прошлого (или чужая
культура современности) оказывается для исследователя кантов¬
ской «вещью в себе» -объективно существующей, но непознава¬
емой в своей сути. Исследователю остается на место объяснения
подставлять описание. Поэтому ветвью эмергентизма оказывает¬
ся дескриптивизм (Гриоль, Леруа-Гуран).
Еще одна концепция нередко причисляется к течению струк¬
турализма, хотя на деле разделяет с ним лишь некоторые идеи;
она больше продолжает неокантианскую традицию, очистив ее
от диффузионистского налета и приспособив к новым запросам. У
диффузионистов культура была обесчеловеченной, надиндивиду-
альной, индивидуализация «черт» культуры не была связана с ин¬
дивидуализацией личностей и поступков.
Между тем именно такая индивидуализация, или, можно ска¬
зать, персонализация потребовалась большой группе исследова¬
телей индетерминистского толка (назовем их персоналистами),
для которых ход истории определяется не какими-то законами,
а свободной волей отдельных личностей. Американская часть этой
группы (Редфилд, Линтон, Халууэлл) занялась изучением индиви¬
да в ситуации контакта и взаимодействия культур (аккультурация)
Часть I. Культура в системе понятий
25
и перехода из одной культуры в другую (транскультурация), когда
сильнее всего проявляется известная независимость личности от
культурной системы. Британские представители этого направле¬
ния (ученики Рэдклиф-Брауна Эванс-Притчард идр.) поставили
поведение человека в зависимость от социокультурного контек¬
ста («теория единого социального поля» и «теория социальной
сети»). Для всех этих ученых на первый план в культуре выступи¬
ла зависимость ее проявлений в каждом случае от личного выбора
и конкретной ситуации. Культура оказалась прежде всего систе¬
мой ценностей и значений, очень многообразной и изменчивой.
Именно эти ценности и значения, их сохранение, передача и за¬
висимость от контекста стали предметом специального изучения
для Клакхона.
С иной стороны выпячивают личностную определенность куль¬
туры немецкая «философская антропология» (Макс Шелер), а за¬
тем ее разновидность — «биологическая антропология» (Гелен). По
Шелеру, надживотность человека — в духовности и личностных
качествах, то есть в свободе личности от родовых инстинктов. Ге¬
лен находит этому биологическое обоснование: человек теперь
плохо оснащен инстинктами, он — биологически недостаточное
существо. Чтобы выжить, он вынужден обрабатывать, переделы¬
вать и среду (создавать новую среду) и самого себя. Он принужден
к такой деятельности, из нее и возникает культура. Культура —
это совокупность обработанных или созданных предметов вместе
со средствами работы, мысленными и вещественными. Поскольку
она должна компенсировать недостаточность врожденных им¬
пульсов, она оказывается их продолжением и институционали¬
зацией, она внеисторична, удерживаясь вне эпох и над классами;
изменение ее требует чрезвычайной осторожности. Консерватив¬
ная тенденциозность такого определения достаточно очевидна.
Все эти концепции, возникшие в 20-е годы и широко раз¬
вернутые к середине века, характеризуются непременным рас¬
смотрением каждого элемента культуры в некой синхронной си¬
стеме — в структуре или в контексте — и, в еще большей мере,
чем предшествующие концепции, — отказом от исторической
перспективы, от идей развития, прогресса. Культуру они изучают
в основном не только вне времени (как те), но и вне реального фи¬
зико-географического пространства.
26
Клейн Л. С. Культура и эволюция
Естественно, что такой полный отказ от констатации крупных
линий движения во времени и пространстве ведет к возрождению
идеи циклизма, к постулированию круговорота жизни, цикла, про¬
ходимого каждой культурой отдельно от других. Эта идея разраба¬
тывается разными школами «философии жизни» и зависимыми от
них историками (Шпенглер, Тойнби и др.). Отказ от идеи прогрес¬
са означает уклон к культурному релятивизму, к признанию всех
культур и всех культурных явлений равноценными. В век нацио¬
нально-освободительных движений в колониях, в век стремитель¬
ного подъема Японии европоцентризм явно устарел.
Но отказ от европоцентризма — от уверенности исследовате¬
ля в том, что его собственная культура выше, а значит — лучше
всех, от привычки судить о явлениях других культур по нормам
и критериям своей — сопряжен здесь с дискредитацией и упразд¬
нением любых критериев оценки: исторического блага и ущерба,
достижений и потерь. Применительно к определениям культуры
это выражается в требовании убрать из определения аксиологи¬
ческие (оценочные) показатели, сделать определение свободным
от оценки (приятия, одобрения, целеполагания и т. п.) — просто
констатирующим. Все ранние определения культуры носили явно
аксиологический характер, эволюционистское было скрыто акси¬
ологическим, миграционистское и диффузионистское — также,
правда, в меньшей мере (хотя в определениях и не содержатся
прямые требования оценки, она подразумевается делением наро¬
дов на «высшие» и «низшие», утверждением превосходства тра¬
диционного, стереотипного). Концепции межвоенного времени
решительно отвергают аксиологизм.
В нашей литературе принято выделять некую особую школу
«культурного релятивизма» (Херсковиц и др.). На деле такой осо¬
бой школы нет. Релятивизм и дезаксиологизация характеризуют
всю группу концепций и школ межвоенного времени — начи¬
ная с философии Шпенглера и функционализма Малиновского,
а Херсковиц лишь сформулировал эту тенденцию отчетливее
и острее других.
5. Обновление. Но в послевоенное время ситуация измени¬
лась. Расширение социалистического лагеря и влияние социали¬
стических идей в разных странах, распад колониальных импе¬
рий и образование «третьего мира» поставили ребром вопрос о
Часть I. Культура в системе понятий
27
генеральном пути развития человечества, о причинах и значе-
нии локальных различий. Сохранение отсталых народов в рам¬
ках традиционного уклада оказалось нереальным и бесперспек¬
тивным. Принцип равноценности культур отделен от принципа
равноправия народов и существенно ограничен, принцип рав¬
ноправия доведен до признания права всех народов на высокий
уровень жизни и на достижения современной цивилизации! А
это потребовало общечеловеческих критериев прогресса, что¬
бы можно было отличать своеобразие культур, равно развитых,
от специфики отсталых по сравнению с передовыми. И, что еще
труднее, отличить специфику отсталости от своеобразия коллек¬
тивной индивидуальности. Сказалось и влияние марксизма.
Быстро выросший неоэволюционизм (Гордон Чайлд, Л. Уайт, Дж.
Стюард, М. Салинз, Сервис, Харрис, Карнейро, Фрайд) восстановил
в правах идею прогресса и детерминизм, занявшись выявлением
закономерностей развития. В отличие от эволюционизма XIX в.,
неоэволюционизм не чурается проблемы революций (правда, хо¬
зяйственных и культурных, а не политических), а в основе всего
развития полагает не идеи, а рост техники (технологический де¬
терминизм). Кроме того, неоэволюционизм вынужден признать
и как-то объяснять локальные различия, которые эволюционизм
XIX в. просто игнорировал. В ряде положений неоэволюционизм
близок марксизму, но отличается прежде всего тем, что не учиты¬
вает роли производственных отношений и субъективного факто¬
ра — активности личности и социальных слоев в классовой борьбе
и революционной смене отношений. У неоэволиционистов люди
выступают пассивными исполнителями непреложных законов
истории, а революционные действия, по сути, не нужны (культур¬
ный материализм).
Для объяснения локальных различий в таком жестко предопре¬
деленном развитии пришлось обратиться к географическому фак¬
тору и признать важную роль природной среды. Неоэволюцио¬
низм включил в себя традицию энвиронментапизма. Это ясно
выразилось в «теории многолинейной эволюции» Дж. Стюарда,
а особенно — в определении культуры, которое предложил Л.
Уайт. По Уайту, культура — это не только накопитель энергово¬
оруженности человеческого общества, но и средство адаптации
человеческого общества к природной среде. Естественно, что
28
Клейн Л. С. Культура и эволюция
облик и изменения культуры оказываются в зависимости от ре¬
сурсов и от изменений природной среды.
Сопоставление и обобщение концепций, представленных
в данном обзоре, с учетом их социально-исторических функций
и динамики позволяет взглянуть на понятие «культура» по-но¬
вому в двух ракурсах: историческом и теоретическом (или — что
в данном контексте то же — философско-социологическом).
6. Выводы исторического плана. Нетрудно заметить, что абст¬
рактное понятие «культура» и соответствующий ему освобожден¬
ный от узких конкретно-технических атрибутов термин «культу¬
ра» соотнесены с обобщенными характеристиками общества
и человека. Это понятие и термин появились в век Просвещения,
в период между Английской и Великой Французской буржуазны¬
ми революциями, в достаточно очевидной связи с идеологиче¬
скими представлениями подымающейся буржуазии, осознавшей
свои потребности, значение и задачи.
Поскольку буржуазия объективно выступала тогда гегемо¬
ном всего народно-освободительного движения, законным
представителем народных масс и во многом — выразителем их
чаяний, — субъективно, в самосознании буржуазии ее потребно¬
сти и интересы выступали как разумные и справедливые права
и цели всего народа и человека вообще. Особенности буржуазного
отношения к миру, к людям и вещам, особенности буржуазных
психологии и поведения, буржуазного понимания принципов
общественной организации и функций общества, — всё это бур¬
жуазным идеологам свойственно было идеализировать, распро¬
странять на все классы, на всех людей и объявлять общечелове¬
ческими характеристиками или, по крайней мере, идеалами.
Таковыми оказывались: опора на труд и уважение к труду; тяга
к материальному обогащению; расхождение между материальны¬
ми интересами и духовными устремлениями и их разделенность;
индивидуализм; почитание свободной воли как сублимация ло¬
зунга свободы предпринимательства; организация государства по
принципу «общественного договора» и более того — освящение
демократии; требования национального единства, равенства прав
и мирного сотрудничества классов и т. д.
На этой основе и формировалось понятие «культура». В нем ак¬
кумулировались такие черты, которые в их совокупности сейчас
Часть I. Культура в системе понятий
29
современный человек, отодвинутый от зарождения этого ком-
плекса перспективой времени и обогащенный социально-истори¬
ческим опытом, воспринимает скорее как «буржуазную культуру»,
чем как «культуру (вообще)». Но прилагалось это понятие тогда
к явлениям гораздо более широким, многообразным и обще¬
человеческим, существовавшим, конечно, и тогда, но не имевшим
еще иного понятийного выражения. Их втискивали в узкие рамки
буржуазного понимания и оформления, что обусловливалось еще
и действительной ролью буржуазии и буржуазной интеллигенции
в развитии современной общечеловеческой культуры. Это обстоя¬
тельство позже ввело в заблуждение крайне левых идеологов
пролетариата: они восприняли все культурное наследие челове¬
чества как сугубо буржуазную культуру, непригодную для социа¬
листического общества и заслуживающую только одной судьбы —
на слом.
Любопытна также трансформация понятия культуры от этапа
к этапу истории капитализма. В разные периоды и в разных шко¬
лах на первый план в понятии культуры выступали разные осо¬
бенности.
В первых концепциях культуры подчеркивалась благотвор¬
ность искусственной обработки природных задатков человека
просвещением. Это рассматривалось как необходимая подготов¬
ка индивида к новым устоям общества, к перестройке общества
и к жизни в новом обществе. Дух перемен вдохновлял мыслите¬
лей, и культура выступала средством перемен. Новообразова¬
ния, творчество составляли ее суть, индивид был ее носителем.
Буржуазия подымалась на борьбу, вела за собой народные массы
и стремилась обеспечить свободное созидательное индивидуаль¬
ное участие каждого соотечественника в этой борьбе.
В первой половине XIX в., когда буржуазия обосновалась у вла¬
сти в ведущих странах Западной Европы и в каждой стране была
озабочена консолидацией своего государства или своей нации, над
индивидом была поднята и введена в сердцевину культуры идея
целостного, единого общества — в виде народного духа (Volksgeist)
или государственного интереса (raison d’etat). Соответственно
нормам капиталистической конкуренции и политике захвата ко¬
лоний, национальные культуры были обособлены, противопостав¬
лены друг другу и расположены на ступенях иерархии — «своя»
30
Клейн Л. С Культура и эволюция
культура в каждой такой иерархии оказывалась наверху. Все за¬
метнее буржуазия ведущих стран сторонилась революционных
идей, и в концепциях культуры это сказывалось подчеркиванием
непрерывности существования, постепенности изменений, со¬
лидности традиций. Культура все больше сводилась к традициям.
К последней трети XIX в. — времени апогея лидерства
буржуазии в Западной Европе — этот комплекс черт был
сформулирован в наиболее общей форме как концепция культу¬
ры, основанная на постепенной эволюции и на единой иерархии
прогресса. И взглянул буржуазный бог на землю, и увидел, что
мир хорош. Удовлетворенность положением порождала ощу¬
щения естественности и понятности накопленных достижений
человечества. Чтобы определить культуру, достаточно было
описать сумму этих достижений. Культура рассматривалась как
явление хотя и надприродное (в смысле «добавленное человече¬
ством»), но развивающееся естественно — по законам, которые
подобны законам природы, а то и просто по тем же законам, что
и природа.
Когда же в конце XIX — начале XX в. лидерство буржуазии
в прогрессе человечества пошатнулось и появились опасения, что
господство ее стало клониться к упадку, в культуре привлекли
внимание буржуазных мыслителей как раз те особенности, кото¬
рые противоречат взгляду на нее как на развивающееся явление,
детерминируемое законами. Или, по крайней мере, такие особен¬
ности, которые затрудняют выявление законов. Эти черты: уни¬
кальность ее элементов, ненаблюдаемость мысленных факторов,
столь важных в ней, ее постоянство (стереотипы на первом пла¬
не), ее независимость от социальных сил (ввиду полной автоном¬
ности или ввиду направленности на адаптацию к природе, а зна¬
чит — зависимости от природных условий).
Сначала эти идеи выступали в комплексе (диффузионизм
и родственные концепции), потом, с 20-х — 30-х годов, в связи
с общим кризисом буржуазной идеологии и идейным разбродом,
они разрабатывались и абсолютизировались порознь, в разных от¬
дельных одновременных концепциях. Для них всех, однако, харак¬
терно нечто общее — отказ от перспектив развития, от идеи про¬
гресса, вневременное рассмотрение культуры (функционализм,
структурализм и родственные им концепции). Разочарование
Часть I. Культура в системе понятий
31
в идее прогресса вместе с кризисом европоцентризма привели
к устранению оценочных характеристик из концепции культуры
(iдезаксиологизация).
Главной заботой буржуазной социологии в это время стала ста¬
билизация положения, и в культуре теперь увидели совокупность
средств стабилизации общества и регулирования его отношений
с индивидами, другими обществами и природой.
В последнее время появились компромиссные концепции,
нацеленные на учет и ассимиляцию революционных идей при
сохранении ведущей роли основных принципов буржуазного по¬
нимания культуры.
Таков вкратце путь изменения понятия «культура» в научном
мышлении: под воздействием изменяющегося соотношения со¬
циальных сил в обществе.
6. Теоретические выводы. Однако ограничиться таким
вскрытием социально-исторических стимулов изменения теоре¬
тических взглядов буржуазных ученых значило бы критиковать,
как это делал Плеханов (и Ленин ставил это ему в упрек), по прин¬
ципам вульгарного материализма. Критиковать диалектически,
значит, по Ленину, обнаружить классовую ограниченность этих
ученых даже в их добросовестных исканиях, вскрыть гносеологи¬
ческие истоки их взглядов, установить, какую черту действитель¬
ности эти ученые отражают и абсолютизируют, показать, в чем
заключается абсолютизация, то есть выяснить истинное положе¬
ние этой черты в реальном мире (Ленин 1909/1968: 364; 1910/1973:
63-66). [Правда, сам Ленин и его догматические последователи
очень редко поднимались выше вскрытия социально-историче¬
ских корней буржуазных ученых.]
При большом количестве и сильном расхождении школ и при
значительном разнообразии таких абсолютизаций их взаимное
противопоставление и обобщение способны помочь сложению бо¬
лее полной и объективной картины изучаемого фрагмента мира,
хотя, конечно, сумма абсолютизируемых черт вовсе не обязатель¬
но должна совпасть с ним — она может и не обеспечить полноты
рассмотрения. Задача не сводится к простому суммированию;
требуется теоретический синтез, основанный на собственных ме¬
тодологических принципах и ведущий к новому представлению о
культуре.
32
Клейн Л. С Культура и эволюция
При определении такого фундаментального понятия общество¬
ведческих и антропологических наук, как «культура», представ¬
ляется разумным исходить из функций этого понятия. Но не тех
функций, которые оно призвано исполнять в произвольно задан¬
ной системе понятий того или иного современного теоретика,
а функций, которые оно исполняет в жизни науки, во всей сово¬
купности ее теорий, относящихся к данному фрагменту действи¬
тельности, отражающих в своей взаимодополнительности разные
стороны этого реального фрагмента и учитывающих сравнительно
полно требования научной практики. Разумеется, историографи¬
ческий обзор должен оказаться полезным в этом деле. Но фунда¬
ментальные понятия такого масштаба, как «культура», являются,
как правило, полифункциональными (Маркарян 1972:36; 1973:26;
Межуев 1977: 4), и перечень функций, накопленный в ходе обоб¬
щения опыта науки, оказывается весьма пространным — как, на¬
пример, у Э. В. Соколова (1972: 92-159). Правда, у него речь идет
не о функциях понятия «культура», а о функциях культуры как ре¬
ального явления, но одни должны быть отражением других.
Автора этого длинного перечня упрекают в бессистемности,
неупорядоченности, аморфности списка, в уравнивании всех
функций — в плюрализме и эклектичности (Каган 1974: 233-234;
Яковлев 1978: 15). Выдвигается требование обнаружить главную,
решающую функцию понятия культуры (Маркарян 1973: 26) —
функцию, которая оказалась бы порождающей все остальные,
выражала бы закон внутренней упорядоченности явления (Каган
1974: 234), и, стало быть, выступала основополагающей для опре¬
деления. Такой функцией многие исследователи считают отличие
человеческой деятельности от животной жизни, выявление специ¬
фики социальной жизни человека. Эта функция выступает в оппози¬
ции «культура» — «натура» (Маркарян 1969: 6-7, 11; 1973а: 26-27;
19736: 3). Есть, однако, и возражения против такого выбора: при
нем «культура» становится заместителем понятий «общество»
и «человек (как вид)», вбирает в себя всё социальное и всё челове¬
ческое, дублирует другие понятия (Яковлев 1978:17-21).
Конечно, противопоставление природному, естественному на¬
лицо во всех концепциях культуры, но далеко не во всех оно ока¬
зывается главным аспектом. Было ли оно исходным генетически?
Можно ли счесть его порождающим? Как раз историографический
Часть I. Культура в системе понятий
33
обзор с выявлением социально-исторических задач, решавшихся
с помощью понятия культуры, мог бы дать ответ на этот вопрос.
Здесь существенно то, что понятие культуры введено в науку
и обиходную речь только в эпоху буржуазных революций буржу¬
азными мыслителями, входе подъема буржуазии к господству
в обществе, с утверждением буржуазного самопознания. Из это¬
го обстоятельства следует, что, по крайней мере по своему про¬
исхождению и первоначальному смыслу, понятие «культура»
как-то связано с такими потребностями в осознании социальной
действительности, которых в докапиталистических обществах не
было. Поэтому, хотя на первый план в формальных определениях
культуры и выступает зачастую противопоставление человече¬
ского бытия животному (оппозиция «культура» — «натура»), на
деле, видимо, не это оказалось порождающим фактором для по¬
нятия. Такое противопоставление существовало и ранее, хотя и в
иных формах (человек — венец творения, образ и подобие божие,
исключительный обладатель души и т. п.). Это теологическая ан¬
тропология.
Возвышение буржуазии приводило к росту и подъему горо¬
дов, к распространению принципов городской общины на все
население страны, на всю нацию (Ревзин 1977: 43) и к возникно¬
вению буржуазного общества (не случайно слова «буржуа», «бюр¬
гер» происходят от слова «Burg» — «город»). Понятие культуры
родилось в явной связи с новыми функциями, правами и значе¬
нием городской общины, с ее разрастанием на все общество. Не
случайно «культура» и «цивилизация» — от civis ‘город’ — часто
оказываются взаимозаменимыми терминами (Арзаканьян 1961:
Соколов 1972: 28-32). Рождение этого понятия связано сростом
гражданского самосознания (русское «гражданин», как и не¬
мецкое Burger, по первоначальному смыслу — ‘горожанин’). Оно
связано также с появлением феномена личности (понятие «куль¬
турный человек» первично, «культура человечества» — вторично).
Противопоставление природе, «натуре», видимо, производный
компонент понятия «культура», хоть он и привел к закреплению
за понятием именно этого термина. Это противопоставление яви¬
лось как бы философской экстраполяцией, идеализацией, воз¬
ведением в абсолют другого, более актуального в общественной
жизни реального противопоставления: на практике, ассоциируясь
34
Клейн Л. С. Культура и эволюция
с воспитанностью и образованностью, культура противопоставля¬
лась невежеству. В ней буржуазная просвещенность противостоя¬
ла феодальному мракобесию, городская светскость — деревенской
темноте и забитости, личность как гражданин свободного обще¬
ства — крепостному конформизму.
Это последнее новшество — личность как гражданин свобод¬
ного общества — принесло с собой новые проблемы, новые труд¬
ности. Сложное по структуре, оно содержит в себе еще одну оп¬
позицию: «личность» — «общество». Регуляция соотношений
индивида с обществом всегда была проблемой, всегда в ней та¬
ились скрытые противоречия интересов. Но теперь, когда и лич¬
ность, и общество конституировались как самоценные факторы,
впервые оппозиция из скрытой стала явной.
И у животных поведение особей программируется в интересах
вида, но коллектив в этом не участвует (или почти не участвует).
Очень жесткая программа, превращающая иной раз коллектив
в коллективный организм, существует у насекомых (пчелы, му¬
равьи) — она выражена в инстинктах (безусловных рефлексах),
передаваемых от особи к особи, от поколения к поколению ге¬
нетически и формируемых естественным отбором. Более гибкая
программа определяет деятельность млекопитающих и птиц — ее
пластичная часть состоит из условных рефлексов, приобретаемых
особью при жизни. Эта часть формируется индивидуальным опы¬
том животного и в очень малой мере передается другим особям.
Здесь преодолен автоматизм поведения, но коллектив (стадо, стая;
не превращается в единый организм, который был бы способен
накапливать и развивать коллективный опыт. У человека же вы¬
работалась способность передавать и эту часть программирующей
информации в больших объемах от особи к особи негенетическим
путем и поэтому гораздо быстрее и свободнее. Коллектив полу¬
чил возможности накапливать и развивать индивидуальный опыт
своих членов — он снова превратился в единый организм (соци¬
альный организм), но при сохранении большей свободы выбора зг
индивидами в жизненных ситуациях (Маркарян 1969: 28-30).
Та программа деятельности индивидов, которая хранится, нака
пливается и развивается обществом на основе общественной прак
тики, фиксирована в нормах и является весьма гибкой, пластичной
Это и есть культура. Поведение индивида, определяемое этой
Часть I. Культура в системе понятий
35
программой, в силу ее гибкости и многозначности, в большой
мере автономно от нее. Такой индивид, осознавший эту автоном¬
ность, есть личность.
Степень строгости норм может быть различной (см. Лотман
1971). Автономность сопряжена с некоторыми противоречиями
и рождает проблему, осознанную в буржуазном обществе.
Просвещение, обработка естественных задатков человека,
«обработка души» (cultura animi) была расценена как средство
решения этой проблемы, средство регуляции отношений между
личностью и обществом в новых условиях, средство подготов¬
ки нового индивида (осознавшей себя личности) к жизни в но¬
вом обществе (гражданском обществе). Первоначально культура
и мыслилась как явление, характерное только для Нового време¬
ни. Лишь потом оно было экстраполировано на прошлое челове¬
чества. И действительно, если понятие возникло только в XVII в.,
это не значит, что и само явление возникло только тогда: просто
оно было лишь тогда замечено, когда была осознана предлагаемая
им задача.
Постепенно стало выясняться, что одного просвещения не¬
достаточно для решения этой задачи, и эта сердцевина понятия
«культура» стала обрастать дополнительными компонентами. На
нее наращивались (правда, чаще порознь) различные другие эле¬
менты, способные послужить средствами такого регулирования
(нормы, стереотипы, традиции, творчество и т. д.) или добавить
важные характеристики этих средств (искусственность в противо¬
положность «естественности», то есть природности; системность;
семиотическая насыщенность; производственно-техническая де¬
терминированность и т. д.).
Не во всех концепциях, но и многие буржуазные мыслители
пришли также к осознанию того факта, что эта регуляция взаимо¬
отношений общества с индивидом осуществляется не посредством
генерализации потребностей изолированного индивида («робин-
зона»), не суммированием вкладов индивидов, не через «общест¬
венный договор» индивидов и т. п., а путем воздействия общества
на индивидов, путем социализации индивидов. Стало ясно, что это
воздействие осуществляется с помощью информации, «произво¬
димой», накапливаемой и хранимой в обществе и уделяемой об¬
ществом каждому индивиду. Вне общества, без общества индивид
36
Клейн Л. С. Культура и эволюция
не только не способен приобрести человеческий облик и обеспе¬
чить себе человеческое существование, но и вообще, как правило,
не в силах прожить. Для жизни ему необходимо, по крайней мере,
пользоваться результатами общественного производства (а также
другими благами общения); для включения в общественное про¬
изводство, распределение и потребление ему необходимо уметь
жить в обществе, состоять в системе отношений и т. д., а для
этого — быть приобщенным к культуре. Она включает его в об¬
щество, знакомит его с условиями и требованиями жизни в об¬
ществе, приучает соблюдать и дисциплинированно изменять их,
а значительную часть их превращает в его (индивида) внутрен¬
ние потребности. Таким образом, культура оказывается системой
средств пластичного, гибкого социального программирования по¬
ведения людей.
Это и есть ее главная функция, порождающая все прочие и ос¬
новополагающая для определения, насколько можно судить по те¬
оретическому осмыслению предпринятого историографического
обзора. Как этой функцией порождаются прочие, показать легче,
чем выделить ее как основополагающую (подробнее об этом см.
Клейн 1979).
КУЛЬТУРА
ФРАГМЕНТ ТЕРМИНОЛОГИЧЕСКОГО СЛОВАРЯ
ИЗ КНИГИ «АРХЕОЛОГИЧЕСКАЯ ТИПОЛОГИЯ»
[Книга «Археологическая типология» была написана в основ¬
ном в 1973-74 гг., окончена к январю 1979 г., отослана в Англию,
переведена и издана в Оксфорде (1982). Но издана была не полно¬
стью, так как отправить удалось только часть глав. Концовку
книги, включая словарь, я не успел отослать, так как был аресто¬
ван именно в это время (1981 г.). Полностью книга была издана
лишь в 1991 г. по-русски. «Культура» — первое из фундаменталь¬
ных понятий археологии, включенное в словарь. С опорой на это
понятие определяются другие — «артефакт», «источник».]
КУЛЬТУРА — пластичная и многозначная, фиксированная
в нормах программа деятельности индивидов, формируемая,
хранимая, накапливаемая и передаваемая обществом на основе
общественной практики, в частности и общественного производ¬
ства. Она уделяется обществом каждому члену общества и гибко
детерминирует индивидуальное поведение.
Это особая система средств хранения и передачи социального
опыта, превращающая его в орудие гибкого программирования
общественного поведения индивидов и в орудие частичного пре¬
допределения жизни последующих поколений устоявшимся опы¬
том предыдущих (традицией).
Эта система средств отличает человека от других животных
главным образом тем, что является искусственной, условной, до¬
пускает изрядную свободу выбора, сопряжена с символизацией.
Конкретно эта система выражается в вещах, искусственных объ¬
ектах, поведении, идеях и соматике людей (телесном облике). Ее
продукты суть в то же время ее компоненты и ее орудия. Систем¬
ность носит организационный характер и выражается в функцио¬
нальных связях между компонентами культуры, в частности — и в
Функциях вещественных объектов.
Культура — фундаментальное понятие ряда наук, в том числе
археологии.
КОНЦЕПЦИЯ КУЛЬТУРЫ
В АМЕРИКАНСКОЙ «НОВОЙ АРХЕОЛОГИИ»
[Статья была написана в начале 1974 г. и отослана в «Совет¬
скую Археологию», однако принята к печати не была, так как
редколлегия сочла, что моей рецензии на сборник «Новые перспек¬
тивы в археологии» под редакцией Бинфорда достаточно для оз¬
накомления со взглядами американской Новой Археологии.]
«Новой археологией» именуется направление, которое
интенсивно развивается и ширится с начала 1960-х годов в аме¬
риканской и английской археологии, а отдельные стороны его
нашли яркое проявление также в археологии Франции, Швеции
и других стран. Сторонники этого направления или «процессуали¬
сты» считают археологию частью антропологии (понимаемой как
комплекс наук о человеке) и отстаивают социологическую ори¬
ентированность археологии на изучение законов «культурного
процесса». Археология, по их представлению, освещает динамику
эволюции мировой культуры.
В этом направлении молодые американцы задают тон, а их
лидером является Люис Бинфорд — ученик неоэволюциониста
Лесли Уайта. Три книги наиболее отчетливо представляют аме¬
риканскую «новую археологию»: сборник «Новые перспективы
в археологии» под редакцией Люиса и Сэлли Бинфордов, «Архе¬
ологическая перспектива» — том статей Люиса Бинфорда за ис¬
текшее первое десятилетие его появления в научной литературе,
и коллективный труд трех авторов, Патти Дж. Уотсон, Стивена Ле¬
бланка и Чарлза Редмана, «Объяснение в археологии» (Binford and
Binford 1968; Binford 1972; Watson et al. 1971). Все три книги — чи¬
сто американское предприятие.
Английскую «новую археологию» представляют фундаменталь¬
ный труд Дэвида Кларка «Аналитическая археология» и сборник
под его редакцией «Модели в археологии», а также не менее со¬
лидные труды Колина Ренфру — монография «Возникновение ци¬
вилизации» и сборник под его редакцией «Объяснение изменений
Часть I. Культура в системе понятий
39
культуры. Модели в преистории» (Clarke 1968; 1972; Renfrew 1972;
1973). В обоих сборниках участвуют не только англичане.
Американская «Новая Археология» отличается от английской
в числе прочего большей спаянностью с культурной антрополо¬
гией. Американские «процессуалисты» выдвигают новую концеп¬
цию культуры и считают эту концепцию одним из краеугольных
камней теоретического фундамента Новой Археологии наряду
с эксплицитностыо гипотезно-дедуктивной методики, номотети-
ческим поиском законов и системным подходом. Бинфорд при¬
дает даже такую важность этой новой концепции культуры, что
отказывает Дэвиду Кларку в праве представлять «новую археоло¬
гию» — отказывает только потому, что Кларк не проводит эту кон¬
цепцию. Ни системный подход, ни ориентировка на выявление
законов, ни гипотезно-дедуктивная логика, ни модели, ни обилие
математических методов, ни даже особая ненависть со стороны
«традиционалистов» не могут спасти Кларка в глазах Бинфорда —
нужна новая концепция культуры!
Статистика и компьютерная техника, указывает Бинфорд,
применялись «многими лицами, не входящими в Новую Археоло¬
гию, как я ее представляю»...
Бинфорд сообщает, что слышал такие реплики от своих крити¬
ков: «я — Новый Археолог, но я не принимаю теории и подхода
Бинфорда». Такое высказывание критика должно означать, «что
он использовал факторный анализ, хи-квадрат или даже, возмож¬
но, читал книжку Хогетта о локационном анализе, — иронизирует
Бинфорд. — Мое ощущение всегда было: Ну и что? Какие вопросы
ты ставишь и какие ‘интерпретации’ предлагаешь для отношений,
выделенных или выявленных твоим применением современных
аналитических процедур?». И Бинфорд заключает:
«Во многих случаях я не могу увидеть каких-либо нов¬
шеств. Это, по сути, и есть мой ответ на “Аналитическую ар¬
хеологию” Дэвида Кларка (1968). Он принял статистические
процедуры Сокала и Снита (1963), ухищренный локационный
подход Питера Хогетта (1966) и “метаязык” теории систем, но
все это интегрировано в традиционную парадигму “культу¬
ры”. Он цитирует многое из моей работы, он говорит о “систе¬
мах и субсистемах” и даже входит в некоторые рассуждения
о возможных альтернативных источниках изменчивости
40
Клейн Л. С. Культура и эволюция
в археологическом материале, но вся его модель по сути та
же, которую я описал (как традиционную — Л. К.) в “Моде¬
лях и Парадигмах”. Типы комплексов, типы артефактов и т.
п. расположены в систематике, основанной на измерении
степени сходств как базе для реконструкции истории куль¬
туры. Культура — упорядочена, упорядочение — культурно.
Степени сходства в организации, измеренные прямо по сово¬
купностям, являются мерой культурного родства. Так что же
за прогресс сделан? Вдали я вижу очень слабую надежду, что
когда археологи проведут побольше анализов со статистиче¬
скими процедурами, это, может быть, вразумит их, что их па¬
радигма устарела» (Binford 1972: 330-331).
Наиболее конденсированно и систематично новая концепция
культуры изложена в книге Уотсон, Ле-Бланка и Редмэна, где ей
посвящена специальная глава — третья: «Нормативное понима¬
ние культуры и подход теории систем» (стр. 61-87). Новая кон¬
цепция культуры (вводимая под общим названием «системное
понимание культуры» или «системный взгляд на культуру» — «the
systemic view of culture») изложена в этой книге не только и, по¬
жалуй, не столько позитивно — как утверждение новых принци¬
пов, — сколько негативно — как отрицание. То есть в ней выдвига¬
ется антипод традиционной концепции культуры, разработанной
в американской культурной антропологии и долгие годы держав¬
шейся в американской археологии. Может быть, именно противо¬
поставление и полемичность (и вообще характерные для «новой
археологии») обеспечили эту четкость позиций.
Следуя Бинфорду, авторы книги отрицательно относятся
к тому, что процессуалисты, обобщая, именуют «нормативным по¬
ниманием культуры». Имеется в виду такое понимание, согласно
которому культура рассматривается как совокупность объединя¬
ющих идей (sharing ideas), ценностных представлений и убежде¬
ний — норм человеческой группы. Эти нормы и «мысленные ле¬
кала» (mental templates), составляющие культуру, служили как бы
образцами для формирования поступков и артефактов, которые
оказываются не культурой, а продуктом культуры. Археологу этот
взгляд предоставляет извлекать нормативные представления дав¬
но исчезнувших людей из материальных продуктов культуры.
Совокупности норм соответствует в археологии перечень типов
Часть I. Культура в системе понятий
41
(имеются в виду типы артефактов, сооружений и комплексов).
Нормы добавлялись друг к другу, как строительные блоки в про¬
цессе сформирования и переформирования культур. Эти движения
и соотношения норм и прослеживает археолог-традиционалист,
плюсуя археологические типы. Такой «блочно-строительный» или
«отдельностный» (building-block, or particularistic) подход к куль¬
туре Бинфорд (Binford 1968: 24) именует также аддитивным, плю¬
сующим (additive).
В археологию «нормативное понимание культуры» ввел чет¬
верть века тому назад У. Тэйлор. Он подробно аргументировал
эту концепцию (Taylor 1948). Процессуалистам претит в ней недо¬
оценка собственной значимости материального мира для иссле¬
дования, не нравится капитуляция перед непознаваемым: по чув¬
ствам, самосознанию они — материалисты (см. Клейн 1973: 304).
Но сколь последовательно и убедительно удается им реализовать
концепцию научного материализма в своих методологических
принципах и понятиях? Чем мотивируют «процессуалисты» не¬
обходимость отказаться от «нормативного» понимания культуры
в пользу «системного» понимания?
Первое — ненаблюдаемость идей. «Поскольку невозможно
непосредственно наблюдать, что думали люди, исследователь¬
ские гипотезы и модели надо проверять по наблюдаемому пове¬
дению (observable behavior) этих людей. Для археологов поведение
наблюдаемо в материальных остатках культуры. Понимание этого
увело многих археологов от нормативного взгляда на культуру...»
(стр. 63). Поэтому «нормативное понимание культуры» процессу¬
алисты рассматривают как идеалистическое, а свое «системное»
понимание именуют еще и «материальным».
В традиционном американском понимании культуры действи¬
тельно были сильны идеалистические тенденции (исключение
вещей, отождествление материального с вещным, скептицизм
в отношении познаваемости идей). Однако является ли концеп¬
ция процессуалистов последовательно материалистичной? (Субъ¬
ективно-™ они ощущают себя материалистами.) Ведь познание
оказывается приравненным к непосредственному наблюдению.
Невозможность последнего приводит к отказу от познания, пред¬
мет познания ограничивается материальными проявлениями —
поведением и его вещественными результатами. Эта концепция
42
Клейн Л. С. Культура и эволюция
отражает влияние бихевиоризма в американской науке, и вместо
того, чтобы предпринимать здесь отдельно анализ ее философ¬
ских оснований, достаточно сослаться на критику общих прин¬
ципов бихевиоризма (Анциферова 1963; сборник «Современная
американская этнография», 1963:15, 64-65; 88-92).
Что хотелось бы подчеркнуть особо, это, во-первых, что при¬
знание непознаваемости идей исчезнувшего человека проступает
в концепции «процессуалистов» гораздо сильнее, чем в «норма¬
тивной» концепции их противников, и, во-вторых, что по своей
логической структуре концепция процессуалистов непоследова¬
тельна: ведь и поведение археологи непосредственно не наблю¬
дают. Если признается правомерным по материальным остаткам
судить об «исчезнувшем» поведении, то почему нельзя с той же
степенью уверенности судить по этому поведению об идеях, при¬
водивших к нему? Если все они важны для адаптации человека
к среде и все передаются от поколения к поколению внесомати¬
чески, то все подходят под современное определение культуры
(Маркарян 1969; 1972: 36-43).
Исключение идей из понятия культуры — такая же крайность,
как исключение вещей. В познавательном плане изгнание идей из
понятия культуры равносильно отрыву материальной культуры
(и, следовательно, археологической культуры) от мира идей, а это
преуменьшает возможности науки, искусственно сужает ее кру¬
гозор. Не в отрицании значимости идей материализм, а в умении
видеть за идеями те материальные стимулы, которыми сами идеи
вызваны к жизни.
Второе, что «процессуалистов» отталкивает в традиционном
понимании культуры, это признание «нормативности» идей,
составляющих культуру, их общности для человеческой группы, их
объединяющего характера («shared ideas» — «разделяемые идеи»).
«Раскопав одно-единственное местонахождение, — пишут соавто¬
ры, — археолог-нормативист может рассматривать его как типизи¬
рующее все местонахождения данного периода и региона. Увлече¬
ние наборами типов и типичными местонахождениями приводит
к тому, что игнорируется значительная доля изменчивости, реаль¬
но наличествующей в археологическом материале» (стр. 62).
Образ представителя традиционной археологии здесь не¬
сколько окарикатурен: одно-единственное местонахождение и по
Часть I. Культура в системе понятий
43
правилам традиционной археологии не считается достаточным
для определения типа местонахождений, как один горшок — для
керамического типа. Но в целом здесь продолжается обсуждение
традиционного для американской археологии, еще У. Тэйлором
детально рассмотренного вопроса — о соотношении общего (объ¬
единяющего) и частного (индивидуализирующего) в культуре.
Тэйлор выступал против ограничения культуры общими идеями
и нормами, и «процессуалисты» продолжают эту тенденцию, Они
реализуют ее в исследовательской методике. «Выявление группи¬
ровки артефактов — их распределение по “типам” — это полезная
и необходимая процедура для некоторых видов анализа, но не для
системного анализа. Лучше было бы измерять все значимые пере¬
менные артефактов и прослеживать распространение каждой из
этих переменных независимо, прежде чем собирать их в типы. Это
дает исследователю более чем одну плоскость, в которой следует
измерять переменчивость артефактов. Бинфорд отстаивает этот
тип процедуры, когда предлагает, чтобы технические, морфологи¬
ческие и декоративные характеристики артефактов сравнивались
по отдельности» (стр. 84).
Таким образом «нормативному» рассмотрению культуры у
традиционалистов процессуалисты противопоставляют «много-
переменностный» подход («multivariate» approach).
Такой аналитический подход, в некоторых аспектах полез¬
ный, вряд ли можно считать более совершенным, плодотворным
и широким, чем тот, которому он противопоставляется. Отста¬
ивая такой подход, «процессуалисты» снова оказываются непо¬
следовательными: он противоречит их же интересу к законам.
Если стремиться улавливать законы, то регулярности, повторения
и объединяющие характеристики неизбежно должны выступать
на первый план. Именно действие социальных закономерностей
приводило к сложению социальных норм, а социальные нормы от¬
лагались в археологических типах. Закрывать на это глаза — зна¬
чит не замечать важной характеристики культурных систем — их
устойчивой упорядоченности, организованности, структурности.
Неумение или нежелание включить типы в системный подход го¬
ворит лишь о слабости такого системного подхода. Полный и раз¬
носторонний анализ всей совокупности дробных переменных
44
Клейн Л. С. Культура и эволюция
археологического материала действительно интересен. Но инте¬
ресен он не потому, что в нем видны богато варьирующиеся при¬
знаки артефактов, а прежде всего потому, что в нем полнее и жи¬
вее, чем без него, проступают типы — их изменчивость, динамика,
соотношения и связи.
В сочетании с уклонением от операций с идеями, нежелание
концентрировать внимание на нормативном, общем, означает
тенденцию к разрушению понятия «тип» в археологии — тенден¬
цию ничуть не лучшую, чем характерная для критикуемых «про¬
цессуалистами» их предшественников тенденция к разрушению
понятия «археологическая культура».
Одним из «наиболее современных аспектов» спора о типоло¬
гии Уотсон и ее коллеги считают вопрос о том, «отражают ли эти
верифицированные типы “культурную реальность”. Являются ли
они “мысленными лекалами”, существовавшими в умах изготови¬
телей» (стр. 131). Эти авторы не согласны с Дж. Дицем и О. Спол¬
дингом, дающими положительный ответ.
«Наши ответы на указанные вопросы таковы: статистиче¬
ски верифицированные типы отражают упорядоченное пове¬
дение, которое может соответствовать мысленным лекалам,
а может и не соответствовать. Это упорядоченное поведение
может быть результатом индивидуальных двигательных при¬
вычек или другого сугубо индивидуального поведения или
же поведения, определяемого как приемлемое соответствую¬
щей культурой. Нет необходимого соответствия между типом
и “мысленным лекалом”» (стр. 132).
Конечно, серия скребков, изготовленных одним исключи¬
тельно своеобразным кроманьонцем, будь она найдена (хотя до
сих пор этого, кажется, не произошло), будет зафиксирована как
тип, но по узкой локализации и малочисленности образцов этого
типа не так уж трудно будет отличить его от типов, действитель¬
но представляющих социальные нормы. Это та же проблема, что
соотношения индивидуального стиля со стилями эпохи, течения
и народа в искусствоведении, но явно менее серьезная примени¬
тельно к археологии. «Трудно проверять гипотезы о мысленных
лекалах», — утверждают авторы (стр. 132). Какие гипотезы? О том,
были ли эти «лекала» осознаны или не осознаны в особых понятиях
Часть I. Культура в системе понятий
45
создателями артефактов? (авторы ставят этот риторический во¬
прос — стр. 132). Или о том, имели ли эти понятия соответствую¬
щие наименования и какие? (на трудность этого вопроса упирает
Чжан Гуанчжи — Chang 1967: 227-228; ср. Klejn 1973: 314).
Да так ли уж это важно? А вот гипотезы о самом существовании
социальных норм в основе археологических типов, о функциях
этих норм в системе культуры вполне проверяемы. Они проверя¬
емы, если не ограничиваться рамками археологии, а привлекать
этнографию, культурологию, социальную и историческую психо¬
логию и если в психологии не накладывать на глаза исследователя
шоры бихевиоризма.
Третье, что не нравится «процессуалистам» в прежнем понима¬
нии культуры — это отдельностное (particularistic) или «каталож¬
ное» (trait-list) или аддитивное, плюсующее (additive) рассмотрение,
«блочно-строительный подход» к культуре. Авторы книги считают
такой подход чрезмерно упрощающим:
«этот блочно-строительный или отдельностный подход
к культуре очень удобен для археологов, пытающихся изме¬
рять “сходство” между культурами, потому что можно просто
свести в таблицу все соединяющие типы артефактов для лю¬
бых двух местонахождений и, таким образом, предположи¬
тельно определить, как много идей или норм у обеих культур
оказываются общими...» (стр. 62).
Такой подход, по мнению авторов, неприменим к культурам,
рассматриваемым как системы, ибо в них целое больше суммы ча¬
стей. Требуется «отход от занятий “субстанцией”, к сосредоточе¬
нию на отношениях между компонентами системы» (стр. 69). Со¬
ответственно, в книгах «процессуалистов» почти нет «картинок»
(фото), а только схемы, графики, таблицы.
Что ж, изучать отношения и связи элементов культуры, конеч¬
но, важно, чтобы понять их функционирование в системе, то есть
жизнь культуры, но зачем же за счет «отхода» от описания са¬
мих элементов — «субстанции»? Опять крайность. Без описания,
сравнения и оценки самих элементов — «субстанции», обобщен¬
ной в типах, — все эти системы культур, сведенные к сетям функ¬
циональных связей и отношений, получатся очень абстрактными,
схематичными и похожими одна на другую.
46
Клейн Л. С. Культура и эволюция
Авторы книги признают, что и в традиционной археологии уде¬
лялось некоторое внимание отношениям между элементами куль¬
туры, но на основе несовершенной исследовательской техники.
«Традиционная аналитическая техника для изучения отно¬
шений состояла в том, чтобы изолировать пары переменных,
и изучать их поведение. Эта техника более не может считаться
адекватной, ибо в большинстве систем пары переменных дей¬
ствуют не в изоляции и они не составляют постоянной задачи.
Редукционистский аналитический подход показал свою неа¬
декватность также перед лицом возрастающего количества пе¬
ременных, находимых значимыми для культурного процесса»
(стр. 69).
Хотя рассуждение на этом обрывается, и только значительно
дальше (стр. 147-150) идет речь о многопеременностном фактор¬
ном анализе (multivariate factor analysis) и математической оцен¬
ке сходств (proximity analysis) со ссылками на работы Бинфордов
и Кауджилла, идея ясна. Нетрудно догадаться, что именно эти
методы, применением которых археология обязана внедрению
компьютерной техники, рассматриваются как соответствующие
системному подходу.
В целом спорить с этим не приходится, введение этих методов
в археологию, несомненно, большая заслуга названных исследо¬
вателей. Опасение внушает их тенденция, явно разделяемая
авторами книги, уравнивать по значению все элементы системы,
все части культуры, целиком доверяться математической обра¬
ботке, в которой всем переменным придается равный вес. Для
этих исследователей в культуре все одинаково важно, всё связа¬
но со всем, и изменение любого элемента неизбежно скажется на
всех остальных.
На деле это не так. Волейбольная сеть, в которой, потянув за
любую ячейку, мы изменим форму всех остальных, — неадекват¬
ная модель для общества и культуры. В этих системах есть реша¬
ющие элементы — базисные и управляющие, ключевые, — и есть
менее существенные. Есть рубежи, до которых многие элементы
могут количественно и качественно изменяться, исчезать, воз¬
никать, сменяться, по сути, не влияя на большинство остальных
элементов и на всю культуру как целое, на ее определяющие
Часть I. Культура в системе понятий
47
характеристики, на ее функционирование (см. Маркарян 1969:
36-51; Klejn 1973: 702-703). Появление египетских фаянсовых бус
в донецкой катакомбной культуре не оказало ни малейшего воз¬
действия на ее керамику...
Это значит, что и применительно к таким сложным системам,
как культурные, вполне правомерно изолировать некоторые (и
многие!) пары переменных и исследовать их «поведение», отвле¬
каясь (по крайней мере, на время) от остального контекста. Про¬
стые корреляционные таблицы не будут исключены из арсенала
археологической методики. Это значит также, что многоперемен-
ностный анализ не ведет автоматически к выявлению основных
зависимостей в системе культуры, основных линий в ее динами¬
ке. Он такое же служебное, техническое средство исследования,
как и другие, традиционные.
«Нельзя более считать, — пишут Уотсон и ее соавторы, — что
процессы и системы должны трактоваться как простые, пока
не доказано противоположное. Теоретики системного подхода
заменили этот девиз другим: системные объяснения сложны,
пока не доказано противоположное» (стр. 69).
Замечание ценное. «Новые археологи» выступают против упро¬
щений. Но не всякое упрощение неправомерно. Упрощение может
оказаться важным аспектом объяснения. Один из ведущих теоре¬
тиков кибернетики Р. Эшби (1964: 78) указывает, что «когда систе¬
мы становятся сложными, то их теория практически заключается
в том, чтобы найти пути их упрощения». А это значит — умение
выделять главное, отвлекаться от того, что в рассматриваемом
плане несущественно. Кстати, в этом же и суть применения «мо¬
делей», столь любимого процессуалистами. Без такого выделения
культурные системы останутся для нас рыхлыми и перепутанны¬
ми, как копны сена.
Не в этой ли плюралистской слабости современного системно¬
го подхода к археологии кроется причина того странного обстоя¬
тельства, которое отмечают авторы книги: «Несмотря на большие
обещания теории систем для интерпретации культурных структур
и процессов, она почти не используется археологами» (стр. 82)?
ОБЗОР СОВЕТСКИХ КОНЦЕПЦИЙ КУЛЬТУРЫ
(из статьи «Этнос и культура
на Ереванском симпозиуме 1978 года»)
[Как участник Ереванского симпозиума 1978 г. я получил при¬
глашение восточно-германского журнала «Этнографиш-Архео-
логише Цейтшрифт» рассказать читателям журнала о прохо¬
дивших на симпозиуме дискуссиях. Доклады симпозиума изданы
небольшим малотиражным сборником на русском языке (Мето¬
дологические проблемы 1978) и на самом симпозиуме не оглаша¬
лись. Все четыре дня были посвящены дискуссиям. В один из этих
дней дискутировались понятия «этнос» и «культура». Весь мой
отчет о симпозиуме и этих дискуссиях, изложенный в статье для
журнала, я помещаю в сборник моих статей об этносе и этно¬
генезе (Клейн 2007), а раздел, посвященный дискуссии о понятии
культура, я вырезал из общего текста и помещаю здесь.]
В советской научной литературе разработано несколько концеп¬
ций культуры. Для всех этих концепций характерны некоторые об¬
щие черты, отличающие эти концепции от культурологии Запада:
признание неразрывной связи культуры с обществом (нет никакой
«культуры зверей» и никакого общества без культуры), убеждение,
что труд является основой культуры, увязка культуры с историче¬
ской практикой человечества. Но в рамках этого согласия есть су¬
щественные различия в представлениях и дефинициях.
По одной советской концепции (Арнольдов 1960; 1973; Арза-
каньян 1961; Основы 1976), культура понимается как творчество
человека и коллектива, как творческий процесс, его средства и ре¬
зультаты. Эта «процессуальная» концепция хорошо объясняет ди¬
намическую природу культуры и подчеркивает роль личности, но
пасует в объяснении стабильности и преемственности культуры,
а стереотипы и нормы выпадают из культуры.
Как раз устойчивость, стабильность, живучесть культуры
подчеркивается в другой концепции — «функциональной» (Бат¬
кин 1969; Соколов 1972). Она ставит на первый план функ¬
ции культуры (особенно стабилизирующие) и отстаивает идею
Часть I. Культура в системе понятий
49
полифункциональности культуры. Именно по этой последней
причине данной концепции трудно ухватить существенные ха¬
рактеристики культуры.
Третья концепция, «неоаксиологическая» (Альтерович 1966;
Межуев 1968; 1977), видит за частными мотивами человеческой
деятельности их общеисторический смысл и содержание (как ди¬
алектический критерий оценки культурных явлений, критерий
прогресса) и рассматривает культуру как совокупность обще¬
ственного в человеческом существовании. При таком рассмотре¬
нии, однако, теряется разница между обществом и культурой, ис¬
чезает и смысл различения, и это не искупается преимуществом,
которое дается критерием прогресса.
В четвертой концепции (Артановский 1967; Маркарян 1969;
1973; Бромлей 1973; Каган 1974) культура определяется как вид
деятельности (включая ее средства и результаты), которая специ¬
фична для человека как вида. Преимущества этой, можно сказать,
«антропологической», концепции состоят в ясном взаимоотноше¬
нии между понятием культуры и фундаментальными понятиями
социологии и естествознания. В такой форме дефиниция остается,
однако, слишком общей и скорее ведет к задаче, чем к решению.
Дело в том, чем отличать человека от других животных. Стремясь
ухватить это отличие, Э. С. Маркарян подчеркивает «технологиче¬
ский характер» культуры и видит в ней средство адаптации чело¬
века к природной среде, чем он развивает «адаптивный вариант»
этой концепции. Как специфическую для человека он рассматри¬
вает адаптивно-адаптирующую деятельность.
Представители пятой концепции (Лотман 1970; Гуревич 1969:
391) видят суть культуры в знаковой системе. Это «семиотический»
подход, который близок трактовкам некоторых польских исследо¬
вателей (Ktoskowska 1968; Tabaczynski 1971). Этот подход позво¬
ляет уловить родство культуры с языком и подробно разработать
некоторые аспекты ее развития (механизмы преемственности и т.
Д-). но приводит к сильному обеднению культуры и оставляет без
внимания все, что не имеет знаковой функции и не может слу¬
жить символом.
Существует еще шестая,«прагматическая» концепция, привер¬
женцы которой исходят из того, что система исторического ма¬
териализма завершена. Поэтому, полагают они, не требуется
50
Клейн Л. С. Культура и эволюция
вписывать в эту систему еще и «культуру» как новую для нее фун¬
даментальную категорию, а нужно выбрать из числа ее произво¬
дных частных категорий такую, которую было бы удобнее всего
обозначить термином «культура». В качестве таковой они видят
исторический тип духовной жизни общества в его целом и в его
внутренней связности, с ценностями на первом плане. Как на¬
ходящиеся вне культуры рассматриваются ее «материальные ос¬
новы» — способ производства (Чесноков 1964: 344) или даже все,
что обозначается термином «материальная культура». Тем са¬
мым «культура» и «духовная культура» оказываются синонимами
(Яковлев 1978). Преимущество этой позиции покоится на том, что
теоретическое понятие здесь совпадает с общеупотребительным
понятием политической практики. Но вряд ли может быть успеш¬
ным такое сильное отрешение от научной традиции, по которой
«культура» ведь противопоставляется «натуре» (природе) и высту¬
пает как фундаментальное понятие.
Из всех этих концепций культуры концепция Э. С. Маркаря-
на разработана наиболее детально, и она применялась как един¬
ственная в докладах симпозиума. Естественно, она и оказалась
в центре дебатов. В этой концепции адаптивная функция культу¬
ры выступает на первый план. Этим концепция Маркаряна схожа
с концепцией Лесли Уайта, с которым Маркарян разбирается в от¬
дельной работе. В принципе адаптивности культуры заключается
зерно энвиронментализма, и чтобы воспрепятствовать такому
развитию своей концепции, Маркарян характеризует культуру
не как адаптивную систему, а как адаптивно-адаптирующую. Его
концепции нельзя отказать в цельности, элегантности и многооб¬
разии возможностей применения. Адаптационная характеристи¬
ка культуры позволяет обосновать включение в культуру средств
производства, объяснить (по крайней мере, частично) локальную
дифференциацию, установить приемлемые критерии прогресса,
которые бы генетически связали историю культуры с докультур-
ным, животным состоянием ее творцов.
Но в концепции Э. С. Маркаряна есть и ряд противоречий, ко¬
торые на симпозиуме вызвали критику.
Для цельности концепции прежде всего необходимо, чтобы
адаптация, как во времена Геккеля, понималась как приспособле¬
ние к условиям природы. Сегодня биологи видят эту часть среды
Часть I. Культура в системе понятий
51
и отношения с ней лишь как часть проблемы (которую они обозна¬
чают как автоэкологию). Они выделяют в адаптации еще и второй
аспект — взамотношения между группами приспособляющегося
вида в процессе приспособления к природе (синэкология). Без уче¬
та таких взаимоотношений понимание адаптации представляется
сегодня неполным. Это ведет к тому, чтобы рассматривать адап¬
тацию полнее — как приспособление соответствующей группы
к окружению вообще. Именно этот подход теперь обычен в эколо¬
гии культуры. Такой современный взгляд на адаптацию делает за¬
труднительным определение культуры через адаптацию: в дефи¬
ниции выступает порочный круг, ибо оказывается, что культура
частично адаптируется к самой себе.
Этнические различия вряд ли можно объяснить через приспо¬
собление к различным условиям природной среды: люди живут
по-разному и в практически одинаковых условиях, и это вряд ли
можно возвести только к традициям, которые вызваны теми же
различиями в природных условиях. Проведем мысленный экс¬
перимент: представим себе абсолютно нивелированную приро¬
ду — будет ли это означать исчезновение основы для этнических
различий? Достаточно лишь указания на то, сколь незначительна
роль естественных границ и различий как условие сегодняшних
политических, религиозных, языковых и культурных барьеров,
чтобы понять, что культура и при одинаковой природной среде
не будет повсюду одна и та же. Сколь резко она будет различаться
в разных областях, зависит от того, насколько велик размер опти¬
мальных коллективов, которые постоянно находятся в контакте
и смешиваются. Такие очаги будут отличаться друг от друга и при
одинаковой среде. Для человечества характерна ведь известная
свобода выбора, относительность и случайность форм культу¬
ры в границах, предопределенных действием закономерностей.
Даже для решения одних и тех же экономических, социальных
и эстетических задач возможны разные конструктивные реше¬
ния, разное воплощение.
Приспособление к внешним условиям (адаптивная деятель¬
ность) и даже приспособление внешних условий к собственным
потребностям (адаптирующая деятельность) отличает не только
л*одей. Но при определении культуры исследователи ищут как раз
52
Клейн Л. С. Культура и эволюция
специфику человека, его отличия от животных — это исходная за¬
дача Э. С. Маркаряна при определении культуры.
На симпозиуме приводились возможные кандидаты на роль
differentio specifica человека. И. С. Кон при этом обращал внима¬
ние на сверхситуативную ориентацию человека — многие куль¬
турные элементы (в противоположность действиям и продуктам
животного поведения) оторваны от ситуации прямого примене¬
ния. Ю. В. Бромлей напоминал о полифункциональности многих
элементов культуры. Для К. В. Чистова существенно, что в чело¬
веческом обществе средство часто оборачивается целью, а цель —
средством. Отсюда важно учитывать семиотические функции эле¬
ментов культуры. Далее было указано на параллелизм культуры
и языка, на роль личности и др. Мне кажется, что в этом много
правды, но это только часть того, что мы ищем.
На мой взгляд, прослеживая главную функцию культуры, нужно
исходить из того, что в отличие от привычек и продуктов жизне¬
деятельности зверей, которые свойственны индивиду и предна¬
значены ему от рождения, привычки и изделия человека, его обы¬
чаи, нормы и проч., одним словом, культура, существуют только
в обществе, наделяются обществом каждому индивиду и в высо¬
кой степени программируют его поведение. Поведение живот¬
ного в значительной степени программируется генетически, по¬
ведение же человека — главным образом иначе. Культура прежде
всего есть этот иной, особый способ, особое средство социального
программирования поведения каждого человека. Если так, то важ¬
нейшие, определяющие аспекты рассмотрения культурных меха¬
низмов находятся в информационной и коммуникативной сфе¬
ре, а главные пункты ориентации при понимании движущих сил
культуры — в сфере социальных отношений, социально-истори¬
ческого развития (Клейн 1981; [1987]). При таком «социально-ки¬
бернетическом» подходе найдут объяснение как феномен лично¬
сти, так и традиция, семиотическая насыщенность, пластичность
культурных форм и т. д. В работах Э. С. Маркаряна, частично и у
Ю. М. Лотмана, Э. В. Соколова и др. намечены основы такого по¬
нимания, но они там не выступают на первый план.
ПОНЯТИЕ КУЛЬТУРЫ В СОВЕТСКОЙ НАУКЕ
[Эта работа была выполнена в 1979-80 годах и рассматрива¬
лась автором как продолжение статьи о понятии культуры в за¬
рубежной науке. Если понятие культуры в зарубежной науке мож¬
но было рассматривать сравнительно беспристрастно, а разные
концепции критиковать сколько угодно, противопоставляя им
свою, то судьбу понятия в советской науке анализировать объек¬
тивно было крайне затруднительно. Необходимо было непременно
показать коренные отличия марксистской трактовки от буржу¬
азных, выявить единство взглядов советских ученых и утвердить
превосходство советской концепции над всеми буржуазными. А
ничего этого не было — ни монолитного единства, ни коренных
отличий, ни превосходства. Кроме того, нужно было основывать
советскую концепцию на трудах классиков марксизма-ленинизма.
Между тем основоположники марксизма Маркс и Энгельс игнори¬
ровали понятие культуры, а Ленин и Сталин хоть и использовали
это понятие, но очень односторонне, в политических целях.
Несколько облегчало дело то, что после доклада Хрущева на XX
съезде в 1956 г. уже можно было критиковать Сталина, но после
падения Хрущева в 1964 г. эти возможности постепенно ужима¬
лись: брежневское Политбюро поворачивало страну к частичному
восстановлению авторитета Сталина. Особенно это усилилось
после событий 1968 г. в Чехословакии, напугавших кремлевскую
верхушку. Некоторые публикации 1969 г. были последними вспыш¬
ками вольнодумства в открытой печати. 70-е годы и начало 80-х
были временем пресловутого «застоя» и борьбы с диссидентством.
В таких условиях приходилось маскировать объективное ис¬
следование под «умную» идеологическую борьбу с буржуазной на¬
укой, вставлять соответствующие декларации, мотивировать
свои предложения обильными ссылками на классиков марксизма.
Это уменьшало ясность решений, но все равно не сделало работу
«идеологически выдержанной». Опубликовать ее не удалось. Даже
представить ее в какое-нибудь издание до своего ареста в 1981
г- я не успел. Уже после падения советской власти я выступил
с основными выводами этой работы, уже четко изложенными,
54
Клейн Л. С. Культура и эволюция
и опубликовал небольшую статью в трудах петербургской Лабо¬
ратории Метафизических Исследований (здесь печатается сле¬
дом за данной статьей).
Все же я счел уместным опубликовать здесь эту работу, по¬
тому что при всех умолчаниях и искажениях в ней все-таки есть
классификация выдвигавшихся тогда в советской науке концепций
культуры. Более того, охарактеризованы их различия и ориенти¬
ры, выявлены социальные корни этих концепций, описана слож¬
ность тогдашней ситуации с трактовкой этого понятия и наме¬
чены объяснения, от которых мне незачем отказываться и сейчас.]
1. Суть проблемы. Признание фундаментальности понятия
«культура» стало общим местом не только в зарубежной науке, но
и в работах советских ученых. Авторы этих работ имеют в виду,
что понятие «культура» необходимо для марксистской науки
(Маркарян 1969: 5, 65; Лотман 1970: 1; Соколов 1972: 18; Межуев
1977: 3).
Этой оценке противоречат три обстоятельства:
1) Основоположники марксизма почти не употребляли этого
понятия, что не мешало советским философам создавать книги по
«марксистско-ленинской теории культуры» (Ещин 1975; Основы
1976; [и позже — Межуев 1983; Арнольдов и др. 1984; Боряз 1990]);
2) В современной советской научной литературе нет общепри¬
знанного определения культуры — соперничающие концепции
остаются спорными и не вполне удовлетворительными. «У нас, —
пишет М. П. Ким (1975: 3), — пока еще не создана историографи¬
ческая концепция культуры, которая обеспечила бы плодотвор¬
ный подход к ней...».
3) Взгляды отдельных советских ученых и групп ученых во мно¬
гом совпадают с некоторыми концепциями ученых Запада.
Это не значит, что во взглядах советских ученых на культуру
господствует полный разброд и нет ни в чем согласия, или что
размежевание между марксистскими и немарксистскими концеп¬
циями культуры совсем отсутствует.
Напротив, в разных концепциях культуры, выдвигаемых совет¬
скими учеными, можно найти много общего, некие «общие мно¬
жители», которые можно вынести за скобки. Все советские ученые
признают неразрывную связь культуры с обществом — в отличие
Часть I. Культура в системе понятий
55
от ряда зарубежных исследователей, рассуждающих о «культуре
животных» или, наоборот, приравнивающих коллективную жизнь
животных к социальной, но без культуры (см. Маркарян 1969: 52-
64; Holloway 1969). Все советские ученые признают производство,
труд базой культуры и отказываются считать культуру только
независимой совокупностью идей, чистой эманацией некоего духа.
Все советские ученые связывают культуру с исторической практи¬
кой человечества и видят в культуре историческую категорию.
Но определения культуры дают разные, и дискуссии по это¬
му вопросу не прекращаются. В дискуссиях выявились сильные
и слабые стороны выдвинутых предложений. Критерий проверки
и оценки их неясен. Правда, такие фундаментальные понятия, как
«культура», обычно многоаспектны и не укладываются в одну де¬
финицию. Но расхождения между советскими концепциями куль¬
туры носят принципиальный характер, и простое обобщение ха¬
рактеристик невозможно.
Ввиду этого было всего несколько попыток сделать общий об¬
зор и сопоставить все концепции культуры, накопившиеся в со¬
ветской науке, а в обобщениях авторы этих попыток ограничи¬
ваются классификацией концепций по формальным признакам.
Л. Н. Коган иЮ. Р. Вишневский (1972) группируют определения
культуры по их тематической ориентированности: на предмет¬
ную сторону, на функции культуры и творческую деятельность
субъекта культуры. В. Е. Давыдович и В. И. Белолипецкий (1974),
рассматривая новые разработки, выдвигают на первый план ме¬
тодический аспект и получают три подхода: аксиологический, си¬
стемно-структурный и семиотический.
Неудовлетворительность каждой из выдвигавшихся концепций
и некоторая формалистичность общих обзоров приводят к тому,
что исследователи, заинтересованные в получении плодотворной
концепции культуры и не желающие примириться с одной из на¬
личных версий (т. е. закрыть глаза на ее недостатки), молчаливо
Расценивают весь предшествующий опыт как негативный и ищут
Новые определения на неиспробованных путях, как можно дальше
от всех прежних разработок. Такому накоплению дефиниций не
видно конца.
Между тем не стоит забывать, что у выдвигавшихся концеп¬
ций культуры проявились и достоинства. Этот факт говорит о
56
Клейн Л. С. Культура и эволюция
том, что пренебрегать накопившимся опытом было бы неспра¬
ведливо и неразумно, а ограничиться критикой и учетом слабо¬
стей выдвинутых концепций — недостаточно. Нужно выяснить,
на какую социально-историческую функцию понятия «культура»
была рассчитана каждая концепция; как эта функция связана
с познавательными задачами науки; какие стороны реальности
данная концепция под действием этого стимула высвечивает и,
быть может, абсолютизирует; какова направленность в смене
этих функций; нельзя ли уловить логическую связь между этими
задачами науки; что объединяет в реальности эти разные аспек¬
ты самого явления.
Для этого нужен историографический обзор концепций с упо¬
ром на их содержательную характеристику и связи с социально¬
историческим контекстом. Предпринятый в таком ключе обзор
зарубежных немарксистских концепций (Клейн, первая статья
в этом томе) привел к обнаружению основополагающей функции
этого понятия, порождающей все остальные его функции. Соот¬
ветственно, этот обзор привел к определению, которое можно рас¬
сматривать как исходное для других определений и в этом смысле
наиболее общее (т. е. наиболее общее не просто по охвату, не как
сумма или усреднение, а как генетически исходное для всех). Со¬
гласно этому определению, культура есть система средств соци¬
ального программирования деятельности, поведения индивидов.
Однако в этом обзоре было отмечено, что выводы остаются
предварительными из-за ограниченности базы: обзор охватывал
только развитие в западной науке, в основном буржуазной. Для
проверки и упрочения выводов требуется проследить развитие
марксистских взглядов по этому вопросу, распространить истори¬
ографический обзор на концепции культуры, выдвинутые в совет¬
ской науке.
Выше уже отмечено вкратце, что нового внесли марксист¬
ские разработки в понимание культуры, чем обогатили науку о
культуре. Но для этой констатации не требовалось прослежи¬
вать историю марксистских взглядов. Достаточно было простого
обобщения и сравнения. С помощью историографического обзора
предстоит выяснить, удалось ли с самого начала советским уче¬
ным за пестрым многообразием дефиниций культуры в западной
науке увидеть, интуитивно схватить суть понятия, только теперь
Часть I. Культура в системе понятий
57
эксплицитно выраженную в обобщающей формулировке. Пред¬
стоит выяснить, удалось ли отслоить от специфики буржуазной
культуры общечеловеческое содержание этого феномена; вос¬
принята ли советской наукой от прежней науки содержательная
основа понятия вместе с термином и, следовательно, выступает
ли ядро понятия (выявленное в эксплицитных терминах лишь ре¬
троспективно) исходным также и по отношению к советским на¬
учным концепциям культуры. Это значит выяснить, отстоят ли
эти концепции дальше от ядра понятия, чем концепции западной
науки или, наоборот, они ближе к нему, словом, есть ли прогресс
в понимании культуры как общечеловеческого феномена.
2. Первоначальная отстраненность и предпосылки освое¬
ния. Современные исследователи-марксисты с удивлением об¬
наруживают и с некоторым смущением отмечают, что основопо¬
ложники марксизма почти не употребляли термина «культура»
и не дали вообще формального определения этого понятия (Кар¬
пов 1970: 103; Соколов 1972: 26; Межуев 1977: 15). Стараясь смяг¬
чить это «упущение», исследователи спешат добавить, что Маркс
и Энгельс обходились не без понятия, а только без данного тер¬
мина, заменяя его другими словами («общество», «государство»,
«политически-гражданская жизнь», «народный дух»), и что в тру¬
дах Маркса и Энгельса заложены все необходимые предпосылки
для построения концепции культуры (Соколов 1972: 26; Межуев
1977: 15; см. также Gulian 1968; Ион 1969: 20-63,421-424). Между
тем, когда классики марксизма говорили об «обществе» и «госу¬
дарстве», они имели в виду вполне определенные понятия, фик¬
сируя это в четких дефинициях, и не использовали эти термины
для обозначения других понятий.
Вместо того, чтобы смущаться, было бы лучше поставить во¬
прос о том, почему Маркс и Энгельс редко пользовались термином
«культура», почти не обращались к этому понятию и, видимо, не
нуждались в собственной концепции культуры. Выяснение этого
вопроса могло бы пролить свет на причины и основы обращения
позже марксистской науки к этому понятию и к разработке марк¬
систской концепции культуры.
Как раз представление о культуре как пластичной системе
средств социального программирования деятельности индивидов
Позволяет понять эту ситуацию.
58
Клейн Л. С Культура и эволюция
При всей грандиозности их замыслов и труда, основополож¬
ники марксизма не задавались целью создать энциклопедию
научных знаний. Деятельность их была целеустремленной и со¬
средоточивалась на обосновании, теоретической подготовке
и практическом обеспечении успеха пролетарской социалисти¬
ческой революции. Соответственно, в марксизме с самого начала,
как констатировал В. И. Ленин, было три составных части:
a) философия, соединившая диалектику с материализмом
в одну мировоззренческую и методологическую основу
для переделки мира;
b) политэкономический анализ капитализма, доведенный
до идеи о неизбежности перехода к социалистическому
строю;
c) научный социализм — политическое учение о реальных
путях перестройки общества — о классовой борьбе, исто¬
рической миссии рабочего класса, революции и диктату¬
ре пролетариата.
Антропологическим интересам, языкознанию, искусствоведе¬
нию и многому другому не находится места в этой системе.
На том этапе, при тех задачах, которые тогда стояли перед ком¬
мунистами, на первом плане оказывались проблемы классовой
солидарности, революционной активности масс, индивидуально¬
го участия каждого сознательного борца, его личной моральной
ответственности за судьбы всего движения — словом, проблемы
коллективного воздействия революционных личностей на общество.
Этим проблемам явно уступала в актуальности противоположная
проблема — программирования обществом деятельности индиви¬
дов, вместе с производной от нее проблемой — выделения и опи¬
сания средств этого программирования, т. е. культуры, ее тради¬
ций, стереотипов ит. п. Более того, разработка этой проблемы
тогда стимулировала бы скорее демобилизацию революционных
сил, так как акцентировала бы внимание на действительно глубо¬
ких корнях той социальной предопределенности, по отношению
к которой революционная деятельность коммунистов выступила
как преодоление и отрицание.
Это вовсе не значит, что основоположники марксизма из праг¬
матических соображений жертвовали разработкой объективных
факторов. Они выдвигали на первый план те, которые порождали
Часть I. Культура в системе понятий
59
революционное движение, а не те, которые выражали тенденцию
к увеличению существующего общества. Но именно такова была
классовая культура буржуазии, выступавшая в функциях культуры
вообще — общенародной и общечеловеческой.
Конечно, общество программирует, в конечном счете, не толь¬
ко нужную ему (как исторически преходящему социальному
строю) дисциплинарную деятельность индивидов, но и откло¬
нения от нее, даже преобразующую и, так сказать, взрывную их
активность, разрушительную для данного общественного строя,
хотя и полезную для популяции и человечества в целом, для их
продолжения в истории. Стало быть, в культуре содержатся не
только консервативные, но и творческие, прогрессивные, револю¬
ционные тенденции.
Однако, по марксистским представлениям, все это в классовом
капиталистическом обществе проявлялось подспудно, скрытно:
связи революционных тенденций с внутренними процессами раз¬
вития капиталистического общества не выступали на поверхности.
Как раз основоположники марксизма полагали, что вскрывают
эти корни революционных кризисов и преобразований, показы¬
вают объективные предпосылки изменения общества, обнажив
внутренние противоречия капитализма. Логические следствия из
этого анализа применительно к соотношениям между компонен¬
тами старого общества и революционными личностями сложны,
в детальном прослеживании этих следствий не было необходимо¬
сти. Ведь для революционного движения, для социалистических
убеждений информация о закономерности порождения револю¬
ционных личностей условиями старого общества не давала ниче¬
го существенного. Для конкретизации же этих следствий приме¬
нительно к соотношениям социалистического общества будущего
с новым человеком время еще не пришло.
Заложить основу для этого, проблему в принципе — было уже
огромным достижением. Для домарксистских революционных
и социалистических течений мысли, как показал в предельно яс¬
ном рассуждении Б. Д. Яковлев (1978:41):
«одним из наиболее трудных вопросов был вопрос о соот¬
ношении между изменением общества и изменением чело¬
века. Зависимость человеческого сознания от общественных
60
Клейн Л. С. Культура и эволюция
условий была замечена давно. Уже французские материа¬
листы XVIII в. превосходно понимали, что люди — “продукт
среды и обстоятельств”. Но, не сумев ... подняться до “мате¬
риалистического понимания истории”, они были убеждены,
что сама общественная среда “возникает по воле и желанию
людей”. Возникал знаменитый “порочный круг”, из которого
домарксистский материализм так и не сумел выйти: “среда”
определяет людей с их мнениями, стремлениями, сознани¬
ем, но “среда” и создается людьми... Для того, чтобы изменить
общество, нужны люди, желающие это сделать; но откуда они
возьмутся, если для их появления нужны уже изменившиеся
общественные условия (ведь люди — продукт той среды, в ко¬
торой они живут)?»
Принципиальное решение этого вопроса, ключевого для соци¬
ально-философского мышления, Б. Д. Яковлев усматривает в фор¬
мулировке К. Маркса (Маркс и Энгельс, 1845/1955. Соч., т. 3: 2):
«Совпадение изменения обстоятельств и человеческой деятель¬
ности может рассматриваться и быть рационально понято только
как революционная практика».
Думается, что исследователь всё же несколько упрощает про¬
блему. Люди, «желающие» и даже способные изменить общество,
вырастают в недрах старого общества, в силу созревания его про¬
тиворечий — эта мысль содержится в известной формулировке
основоположников марксизма о пролетариате как могильщике
буржуазии (Маркс и Энгельс 1848/1955. Соч., т. 4: 436). Получить
таких людей не было проблемой для революционного движения —
соответственно, не было проблемой и изучение культуры. Про¬
блемой было организовать этих людей и поставить перед ними
четкие цели.
Иное дело — подготовить человека, способного жить в новом
обществе, по законам социализма, — человека, способного са¬
мим своим поведением и своим отношением к людям и к делу
создать новую атмосферу (и только в этом смысле «изменить
общество»). Таких людей, по представлению основоположни¬
ков марксизма, старое общество не рождало, таких людей старая
культура не программировала. Чтобы они появились, нужна но¬
вая культура, а вот ее как создать? И кто создаст? Это проблема
культурной революции.
Часть I. Культура в системе понятий
61
«Основоположники марксизма, — справедливо замечает
Яковлев (1978: 42), — не занимались, как известно, детализа¬
цией описания процесса социалистического переустройства
общества, оставляя решение многих вопросов будущей рево¬
люционной практике. В их трудах мы не находим развернутой
теории социалистической культурной революции!»
Именно поэтому им и не требовалась собственная концепция
культуры.
3. В контексте культурной революции. Разработка концеп¬
ции культуры стала насущной задачей в марксистской науке нака¬
нуне провозглашенной марксистами социалистической револю¬
ции и после ее победы, когда социалистическое переустройство
общества вошло в повестку дня, когда лозунгами дня стали со¬
циалистический коллективизм, социалистическое отношение
к народной собственности, социалистический труд и т. п. Именно
в эти годы В. И. Ленин разработал теорию культурной революции.
Эта теория не только предполагала вообще необходимость марк¬
систской концепции культуры, но и предъявляла определенные
требования к этой концепции, создавала определенные основы
для нее.
Ленин не дал определения «культуры», но он часто пользовался
этим термином, и эти его высказывания характеризуют его пред¬
ставления о понятии «культура». Выдвигая задачи «культурной ре¬
волюции», которой «достаточно теперь..., чтобы оказаться вполне
социалистической страной» (Ленин 1923/1970, т. 45: 377), он ука¬
зывал: «раньше мы центр тяжести клали и должны были класть на
политическую борьбу, революцию, завоевание власти и т. д.», а те¬
перь «центр тяжести ... переносится на мирную организационную
“культурную” работу» (Ленин 1923/1970, т. 45: 376). «Культурную»
он берет все-таки в кавычки, показывая, что это для марксистских
авторов слово новое, не вполне освоенное. И, по крайней мере,
в Данном контексте политика и военная деятельность не включа¬
лись в культуру, а организационная деятельность включалась.
Одним из важнейших в ленинской теории культурной револю¬
ции было положение об использовании всего позитивного в бур¬
жуазном культурном наследии для повышения культурного уров¬
ня народных масс в интересах социализма. Раскрывая, что именно
62
Клейн Л. С. Культура и эволюция
входит в культуру капиталистического общества, Ленин тем са¬
мым примерно очерчивал и компонентный состав культуры вооб¬
ще. «Капиталистическая культура, — писал он, — создала крупное
производство, фабрики, железные дороги, почту, телефон и про¬
чее...» (1918/1969, т. 33: 44). И позже: «Нужно взять всю культуру,
которую капитализм оставил, и из нее построить социализм. Нуж¬
но взять всю науку, технику, все знания, искусство» (1919/1969, т.
38: 55). О культуре любого конкретного общества: «...Никогда ни¬
какое разрушение не доведет до того, чтобы эта культура исчезла
совершенно. В той или иной части, в тех или иных материальных
остатках эта культура неустранима...» (1918/1974, т. 36:46).
Из этих высказываний явствует, что Ленин не ограничивал
культуру только материальной или только духовной сферой, а рас¬
пространял понятие на обе. Таким образом, говоря ранее о разви¬
тии капиталистической техники, росте товарного производства
и обмена как о «материальных основаниях» капиталистической
культуры (1894/1967, т. 1: 255), Ленин, видимо, не выносил эти ос¬
нования за пределы культуры. Подчеркнутое им слово «создала»
свидетельствует о том, что он рассматривал перечисленные бла¬
га не просто как компоненты культуры, а как ее порождения, ее
продукты. Поскольку совершенно очевидно, что в представлени¬
ях классиков марксизма-ленинизма созидательная деятельность
осуществляется людьми, обществом, а не культурой, то ясно, что
в данном контексте культура мыслится не как субъект этой дея¬
тельности, а как ее средство, инструмент. Под этим может под¬
разумеваться ее технологическая или (ведь получается «произ¬
водство производства») скорее программирующая функция.
Представление о классовом характере культуры и ее социаль¬
ных функциях в классовом обществе, намеченное еще тезисом о
двух культурах в каждой национальной культуре, теперь развито
и развернуто в более многостороннюю концепцию. Подразуме¬
ваемая Лениным теоретическая сложность (с которой сопряжены
и практические трудности) заключалась в том, что не только куль¬
тура классового общества не исчерпывается (хотя и окрашивает¬
ся) культурой правящего класса, но, более того, эта последняя не
вся неприемлема для победивших революционеров. По Ленину,
позитивной и перспективной или, напротив, реакционной и вред¬
ной для прогресса является не вся культура того или иного класса
Часть I. Культура в системе понятий
63
(верхнего ли, нижнего ли), а лишь ее часть. Ее классовое проис¬
хождение и длительное функционирование в обслуживании дан¬
ного класса не предопределяет ее возможностей в иной социаль¬
но-исторической ситуации (ср. Баллер 1969: 97). Следовательно,
ее духовная часть не исчерпывается классовой идеологией и не
намертво сопряжена с ней.
Сохранились прямые свидетельства выступления В. И. Ленина
против отождествления культуры с идеологией или включения
культуры в идеологию. Когда один из лидеров Пролеткульта напи¬
сал, что «идеология шире культуры», то Ленин, читая эту статью,
вынес на поля слово «шире», а вскоре появилась в «Правде» ста¬
тья Я. Яковлева, отредактированная В. И. Лениным, в которой об
утверждении пролеткультовского лидера было сказано четко: «Тут
нелепость явная, ибо культура, совокупность ряда общественных
явлений (от морали и права до науки, искусства, философии) есть,
конечно, более общее понятие, чем общественная идеология» (Во¬
просы культуры 1925: 3, 22; Баллер 1969: 82).
В этом свете понятна ленинская установка: «Задача — как со¬
единить победоносную пролетарскую революцию с буржуазной
культурой, с буржуазной наукой и техникой, бывшей до сих пор
достоянием немногих, задача, еще раз скажу, трудная» (ПСС, т.
38: 59).
Конечно, это не значит, что новому обществу предстояло на¬
всегда ограничиться усвоением и использованием старой культу¬
ры и, в отличие от предшествующих формаций, не создать своей,
новой. Вопрос в том, как создавать, в каком отношении к старой
культуре. «Не выдумка новой пролетарской культуры, а развитие
лучших образцов, традиций, результатов существующей культу¬
ры с точки зрения миросозерцания марксизма и условий жизни
и борьбы пролетариата в эпоху его диктатуры» (Ленин, 1920/1981,
т. 41: 462). Н. К. Крупская (1959: 357) поясняет эту ленинскую
мысль: «Рабочий класс ... не строит для себя обособленной куль¬
туры, но он на всю культуру накладывает свою особую печать...».
И вопрос также в том, каким темпом, когда, на каких этапах
можно интенсивно заменить старое новым. Ленин призывал
к реалистичному планированию этапов культурной революции,
трезво оценивая ситуацию: «...нам бы для начала достаточно на¬
стоящей буржуазной культуры, нам бы для начала обойтись без
64
Клейн Л. С Культура и эволюция
особенно махровых типов культур добуржуазного порядка, т. е.
культур чиновничьей или крепостнической и т. п.» (1923/1970, т.
45: 389).
Это высказывание свидетельствует и о том, что Ленин видел
прогресс в смене различных типов культуры, соответствующих
разным уровням исторического развития общества. Он призна¬
вал возможность как-то соизмерять уровни развитости культуры
(хотя и скептически относился к жесткой их увязке с социальным
строем), когда говорил:
«Если для создания социализма требуется определенный
уровень культуры (хотя никто не может сказать, каков имен¬
но этот определенный “уровень культуры”, ибо он различен
в каждом из западно-европейских государств), то почему нам
нельзя начать сначала с завоевания революционным путем
предпосылок для этого определенного уровня, а потом уже, на
основе рабоче-крестьянской власти и советского строя, дви¬
нуться догонять другие народы» (1923/1970, т. 45: 381).
И в другом месте: «Нам нужно громадное повышение культу¬
ры» (1922/1970, т. 44: 170). Кстати, в его более ранних словах об
отчужденности миллионов деревенского населения от культуры
в эксплуататорском обществе (1901/1967, т. 5: 150) можно усмот¬
реть и оттенок аксиологического понимания культуры: отчужден¬
ность от более высокой и развитой культуры обозначается как от¬
чужденность от культуры вообще.
Таковы в предельно кратком очерке те основы концепции
культуры, которые заключаются в ленинских разработках теории
культурной революции.
В спешке и трудных условиях тех лет усвоение и развитие этих
основ осложнялось иной раз поверхностным, искаженным пони¬
манием, рождавшим вторичные эффекты в обиходе теоретиков
«культурного фронта». В частности, ленинским основам концеп¬
ции культуры прямо противоположны возводимые к ним идеи
дать культуре аксиологическое определение и свести ее к духов¬
ной культуре. Суть в следующем:
1. Проблема аксиологического подхода. Еще в дореволюци¬
онное время Ленин выдвинул положение о борьбе двух классо¬
вых культур в каждой национальной культуре (1913/1973, т. 24:
Часть I. Культура в системе понятий
65
120-121,129). Это было развитием идеи основоположников марк¬
сизма о вызревании противоречий в недрах капиталистического
общества, о классовой борьбе и о формировании на этой основе
двух противоположных идейных платформ. Но в канун социали¬
стической революции приобрели актуальность и средства этого
формирования, которые бы позволили на почве старого обще¬
ства, из его человеческого материала создать людей нового типа,
готовых к социалистической революции и к жизни в социали¬
стическом обществе. А средства социального программирования
личностей — это ведь и есть культура. Вот почему у Ленина идея
о расколе старого общества, о порождении им своего могильщика
отлилась в форму положения о двух культурах в каждой нацио¬
нальной культуре. Из этого положения выросли затем мысли о на¬
циональной гордости коммунистов и о почитании лучших куль¬
турных традиций, об унаследовании коммунистами всего ценного
из прежнего культурного достояния (Ленин 1912/1968, т. 21: 255—
262; 1914/1969, т. 26: 106-110; 1919/1969, т. 38: 58-59).
Такое отношение к культуре, естественно, требовало ценност¬
ного подхода к ее элементам и выдвигало аксиологическую про¬
блематику в разработке концепции культуры. В обиходе работни¬
ков «культурного фронта» возникало искушение распространить
аксиологический подход и на определение культуры в целом,
признать культурой только достижения человечества («изъять» из
культуры, скажем, религию, алкоголизм и т. п.), определять поня¬
тие «культура», исходя из понятия «культурность».
Между тем введение аксиологического подхода к элементам
культуры вовсе не обязательно требовало придать аксиологиче¬
ский оттенок определению культуры в целом. Скорее наоборот,
оно должно было стимулировать дезаксиологизацию понятия
культуры. Ведь ценностный подход к ее элементам означал, что
культура должна делиться на реакционную и прогрессивную, «на¬
шенскую» и чуждую, полезную и вредную, враждебную. Все эти
части могут включаться в культуру только при ее дезаксологиче-
ском определении.
2. Проблема идейности культуры. Ленин полагал, что первой
и основной предпосылкой культурной революции является утверж¬
дение в массах новой, коммунистической идеологии, коренное из¬
менение идеологического содержания культуры. Из этой установки
66
Клейн Л. С. Культура и эволюция
вытекало выдвижение в культуре на первый план идейных компо¬
нентов, а это быстро привело к утверждению в политической прак¬
тике соответственно суженного понятия культуры: под культурой
стали понимать только духовную культуру: идеологию, искусство,
литературу, просвещение, библиотечное дело, пропаганду и агита¬
цию и т. п. Именно такое понимание отложилось в названиях: «ве¬
домство (отдел и т. п.) культуры», «культтовары», «культработник»,
и эта традиция дожила до наших дней в названиях «Министерство
культуры», «дворцы культуры», «институты культуры».
О том, что в представлениях самого В. И. Ленина и его сорат¬
ников понятие культуры было гораздо более широким, свидетель¬
ствует, кроме приведенных выше высказываний, подписанный В.
И. Лениным в 1919 г. декрет о создании на месте б. имп. Археоло¬
гической комиссии нового учреждения — «Российской (впослед¬
ствии переименованной в Государственную) Академии истории
материальной культуры» (см. Рыбаков 1970; Пескарева 1980; Пла¬
тонова 1989). Любопытно, что учреждение этой Академии было
воспринято идеалистами как вызов, ив 1919 же году По инициа¬
тиве Н. Бердяева была создана «Вольная академия духовной куль¬
туры», просуществовавшая недолго (есть предположение, что,
наоборот, РАИМК была ответом на Бердяевскую Вольную акаде¬
мию, во всяком случае, противостояние двух академий налицо).
В июне 1923 г. был создан Высший совет физической культуры
при ВЦИК — стало быть, к этому времени в обиход государствен¬
ной практики вошло и понятие физической культуры. Все более
уверенно в рамках культуры противоположностями ее духовной
части мыслились и материальная (вещественная) культура, и фи¬
зическая (телесная)культура.
Три «уклона». Обе же прагматические тенденции (аксиологиза-
ции и сужения понятия культура), имеющие объективную осно¬
ву в некоторых (подвергнутых абсолютизации) аспектах теории
культурной революции и порожденные односторонними увле¬
чениями ее недостаточно вдумчивых приверженцев (а вероятно,
и воздействием на них мелкобуржуазной стихии), нашли более
полное и развернутое выражение в выступлениях прямых против¬
ников ленинской теории.
Позиции этих противников очень четко охарактеризованы
Б. Д. Яковлевым. В рассматриваемый период это, во-первых,
Часть I. Культура в системе понятий
67
меньшевистская идея о том, что построение социализма в России
невозможно из-за культурной отсталости страны, что для создания
социализма требуется определенный «уровень культуры». Во-вто¬
рых, троцкистская идея о невозможности создания пролетарской
культуры и построения социализма в одной стране, до победы ре¬
волюции в мировом масштабе. Сторонники обеих установок счи¬
тали единственно реальной задачей приобщение масс к лучшей
части старой культуры, национальной и мировой. В-третьих, это
«левая» идеология Пролеткульта (А. Богданов и др.). Пролеткуль-
товцы считали необходимой предварительную подготовку рабо¬
чего класса в автономных от государства организациях к социали¬
стическому строительству и видели эту подготовку в «тепличном
выращивании» особой пролетарской культуры, полностью ото¬
рванной от культурного наследия прошлого (Яковлев 1978:46-50).
Активист Пролеткульта поэт В. Кириллов в стихотворении
«Мы» возглашал:
Мы во власти мятежного страстного хмеля,
Пусть кричат нам: «Вы палачи красоты».
Во имя нашего Завтра — сожжем Рафаэля,
Разрушим музеи, растопчем искусства цветы.
Тогдашний Маяковский подарил Кириллову свою книгу с над¬
писью: «Т. Кириллову. Однополчанин по битвам с Рафаэлями, Ма¬
яковский» (Смирнов 1969: 67).
Каждая из этих позиций имела свои предпочтения в трактовках
культуры вообще, хотя они и не были выражены в разработанных
концепциях культуры.
1. Меньшевистски настроенные идеологи «культурного фрон¬
та» нуждались в такой трактовке культуры, при которой на пер¬
вый план выступала бы возможность определять «уровень куль¬
туры». Этому требованию отвечали такие буржуазные концепции
культуры, которые рассматривали ее как культурное образо¬
вание (результат постепенного накопления и суммирования),
в в определении применяли сугубо аксиологический подход. То
есть концепции, для которых культура, прежде всего, есть сово¬
купность достижений человечества, отличающих и удаляющих
человека от животного состояния. Эти взгляды продолжали ли¬
нию Г. В. Плеханова.
68
Клейн Л. С Культура и эволюция
2. Троцкистские взгляды вели к близкому пониманию куль¬
туры, но вдобавок стимулировали тенденцию видеть в культуре
сугубо глобальное явление, заслоняя универсальными, общече¬
ловеческими характеристиками культуры ее локальные различия,
игнорируя национальное своеобразие (Пролетариат и культура
1925: 27, 30; ср. Баллер 1969:119).
3. Пролеткультовская идеология, выступая как антипод мень¬
шевистской, толкала к противоположным крайностям в понима¬
нии культуры — к устранению из нее всего долговечного и обще¬
человеческого, к полному отрицанию мировой и национальной
культур: на месте каждой из них оказывалась сумма классовых
культур как надстройка над базисом определенной социально-
экономической формации — и ничего сверх того. Для пролет¬
культовских идеологов культура была исключительно выражени¬
ем в сознании масс «социально организованного опыта», сугубо
классовым, замкнутым, лишенным общечеловеческих компонен¬
тов, глубоких исторических традиций и межформационной пре¬
емственности. Эти деятели видели в культуре только новаторское
начало, только идеологическую функцию, только отражение об¬
щественно-классовых позиций — никаких собственных, специфи¬
ческих для культуры линий развития. Классовый интерес и клас¬
совое единство были возведены в абсолютный конформизм — за
ними совершенно стушевались и личность и нация (Чудаков 1920;
журнал «Пролетарская культура» за 1920-1921 гг.).
Правда, Ленина обеспокоило в их деятельности не столько это,
сколько то, что они претендовали на сепаратное развитие «проле¬
тарской культуры», независимое от государства и коммунистиче¬
ской партии, строя свой отдельный, пролеткультовский Интерна¬
ционал (Смирнов 1969). Уж этого он никак не мог допустить — это
был вопрос о власти, о диктатуре пролетариата — олицетворяет ли
ее коммунистическая партия.
Таким образом, в этот период, кроме ленинского понимания
культуры, имплицитно содержащегося в его теории культурной
революции, но не сформулированного в отдельных детальных
разработках, появились еще две тенденции, отклоняющихся от
ленинской, — аксиологизирующая (выдвигающая на первый план
оценочный компонент) и дематериализирующая (ограничиваю¬
щая культуру духовной составляющей) и три трактовки понятия
Часть I. Культура в системе понятий
69
культуры, более резко отмежеванных: просветительская (кумуля¬
тивно-аксиологическая), глобальная и пролеткультовская классо¬
во-изоляционистская и анархическая.
4. В ходе культурной революции. Периодизация культурной
революции неоднократно служила предметом дискуссий, в кото¬
рых исследователи отстаивали разные взгляды. По одним, куль¬
турная революция началась с первых дней советской власти. По
другим — только с 1927 г. (а до того проходила лишь ее подготов¬
ка). Одни полагают, что культурная революция окончилась в 1936
г., другие — что она продолжается и сейчас, а период 1927-36 гг.
является лишь одним из ее этапов. Все согласны, однако, в том,
что это был период широкого развертывания культурной револю¬
ции в нашей стране, период ее решающих успехов. Он охватывал
также реконструкцию народного хозяйства страны, коллективи¬
зацию и индустриализацию.
В это время споры о роли культуры в жизни общества и об от¬
ношении к культуре прошлого несколько потеснились, чтобы дать
место спорам о содержании новой культуры, о средствах и прин¬
ципах социалистического воспитания масс (Арнольдов 1960; Ком¬
мунизм 1966; Межуев 1977; и др.). В марксистской литературе этих
лет, как показал Б. Д. Яковлев, культурная революция рассматри¬
валась как понятие, в общем совпадающее с коммунистическим
перевоспитанием масс. Сюда входили: борьба против собственни¬
ческих пережитков, преодоление мелкобуржуазных и буржуазных
навыков, освобождение от «бытового варварства» и религиозного
дурмана и т. д. Культура, естественно, рассматривалась как сово¬
купность средств воспитания масс в духе определенного социаль¬
ного строя.
«При таком подходе, — пишет Яковлев (1978: 50), — на пер¬
вый план неизбежно выступают вопросы — в чем состоят бур¬
жуазные и мелкобуржуазные взгляды, навыки, традиции, ка¬
кие из новых форм взаимоотношений людей, какие из форм
быта и т. д. могут считаться социалистическими по своей при¬
роде...».
Это как раз то, что и выступало в тогдашних представлениях
как центральные компоненты культуры. Культура конкретизиро¬
валась как совокупность взглядов, нравов, привычек, форм быта,
70
Клейн Л. С Культура и эволюция
требуемых обществом, необходимых человеку для жизни в дан¬
ном обществе, при данном общественном строе. На первый план
в культуре выступали социально обусловленная и идеологически
обоснованная нравственность и бытовая цивилизованность. По¬
скольку такая установка в культурной революции проводилась
партийными документами, прессой и практикой, соответствую¬
щее этой установке понимание культуры, и не будучи специально
декларированным, исподволь утверждалось в представлениях те¬
оретиков как основное.
При недостатке образованности и отсутствии широкого круго¬
зора у части новых работников культуры, увлеченность порой вела
к одностороннему и преувеличенному развертыванию того или
иного компонента из описанного понятия культуры. Но эти край¬
ности вряд ли вылились бы тогда в устойчивые представления,
если бы не нашли после нескольких лет НЭПа опору в настроениях
определенной социальной среды, во влияниях определенных со¬
циальных сил. В это период заметны три уклона от генеральной
линии культурной революции, породившие соответственно три
разных дополнительных представления о культуре.
1. Пролетарское сектантство. Первый уклон представлял со¬
бой простое продолжение «левой» идеологии предшествующих
лет, только его проводили теперь другие группировки: вместо
Пролеткульта — РАПП, леф и др. В полном соответствии с про¬
леткультовским представлением об узком составе культуры вся
деятельность идеологов этого направления сконцентрировалась
на руководстве писательскими и художественными организа¬
циями. А в соответствии с пролеткультовскими идеями о содер¬
жании культуры нового общества главной заботой этих орга¬
низаций стали изоляция «пролетарских» деятелей культуры от
«непролетарских» и культивирование модернистских, небыва¬
лых по форме направлений в искусстве и литературе, как можно
более оторванных от культурного наследия. С ультраклассовым,
сектантским отношением этих группировок к культурному на¬
следию и всему «непролетарскому» творчеству соединялся куль¬
турный нигилизм в повседневном сознании, унаследованный как
пережиток от многовековой культурной бедности народных масс
и их враждебности культуре верхов, выступавший тогда средото¬
чием культуры вообще.
Часть I. Культура в системе понятий
71
2. Культура как материальное богатство. Второй уклон отли¬
чался некоторой новизной. На месте открытых противников не¬
медленного приступа к строительству социализма, стоявших за
простое сохранение и продолжение старой культуры, оказались
сторонники возрождения лишь некоторых устоев старого об¬
щества. Это правая оппозиция с ее защитой «справного мужич¬
ка» и лозунгом «Обогащайтесь!». Из этих настроений вытекал
и специфический взгляд на культуру: главным в ней оказывалось
материальное богатство, накопление, обилие вещей и доставля¬
емый ими комфорт. Культура в этих представлениях выступала
прежде всего как материальная культура, преемственно накапли¬
ваемая. Возможность расценивать такой взгляд как несомненно
марксистский усматривалась в том, что в материальной культуре
видное место занимают средства (в частности, орудия) производ¬
ства, а прочее в ней — материалы и продукты производства. Ор¬
ганизационным выражением этого взгляда явился тот факт, что
теоретическое изучение культуры сосредоточилось тогда целиком
в Государственной Академии истории материальной культуры.
Но уже к середине 30-х годов это представление о культуре стало
слабеть. В 1934 г. в АН СССР был создан Институт этнографии, ар¬
хеологии и антропологии, и центр теоретического изучения куль¬
туры переместился туда. Даже в Институте истории материальной
культуры (Академия была переименована с понижением статуса)
стали интенсивно изучать не только материальную культуру.
3. Идеология спецовства. Еще одной тенденцией, отражавшей
тягу некоторых слоев к возрождению кое-каких важных устоев
дореволюционной жизни, к удержанию значительных компонен¬
тов дореволюционной культуры и к усилению позиций ее твор¬
цов и носителей была «идеология спецовства» (идеализация тех¬
нократии). Задачу культурных преобразований сторонники этой
тенденции видели в простом усвоении прикладных знаний, в пре¬
одолении расхлябанности, в научной организации труда (НОТ),
в Деловитости, рационализме. При таком подходе, с точки зрения
истых коммунистов, выхолащивалась идеологическая сущность
культурной революции. Таков был третий уклон.
В соответствии с этой тенденцией А. Гастев (1918; 1923а; 19236;
1923в) отождествлял культуру со сноровкой, умением работать,
Делать вещи, монтировать:
72
Клейн Л. С. Культура и эволюция
«В этом смысле и только в этом и нужна нам культура. Не¬
грамотный американец гораздо культурнее, сноровистее, чем
наш интеллигент, получивший высшее образование. Не учи¬
тель, не миссионер, не оратор, а монтер — вот кто должен быть
носителем и агентом культуры в нашей рабоче-крестьянской
стране» (1971: 229).
Человеком будущего представлялся «стандартизированный
активист» без духовного и эмоционального многоцветья, кото¬
рое бы только излишне осложняло совместную работу, трудовое
взаимодействие. В идеал возводился механический коллективизм
с нивелировкой личностей. Норма, стандарт, стереотип абсолю¬
тизированы здесь, как ни в одной другой концепции культуры.
Нормализованные люди без индивидуальных лиц, маячившие
кошмаром в воспаленном взоре некоторых критиков старой куль¬
туры, теперь были объявлены идеалом на будущее.
По интересному соображению Б. Д. Яковлева (1978: 51-52),
выражением этой тенденции в искусстве был конструктивизм,
возводивший в абсолют технику как фактор, которым однозначно
и целиком определялся духовный мир человека. Эти идеи связаны
также с попытками выразить «нового человека» в абстрактно-мо¬
дернистских геометризированных формах. Поскольку это было
огромным отрывом от традиций искусства, культивировавше¬
го психологические и эмоциональные тонкости, левые идеологи
охотно принимали новации конструктивизма и связанной с ним
узкотехнологической концепции культуры. Яковлев (1978: 53)
подметил, что весь этот комплекс идей представлял собой «либо
преломление социалистического идеала в мелкобуржуазном со¬
знании, либо попытку абсолютизировать, объявить социалисти¬
ческими те объективные взаимоотношения, те характеристики
личности, формы сознания, которые были присущи пролетариату
(или части пролетариата) в условиях капитализма...».
Представляется, однако, некоторым упрощением видеть за тех¬
нократической и конструктивистской тенденцией только «левый»
уклон. Она сложнее. Ее культ американизма напоминал о «гло¬
бальной» концепции предшествующего периода, а преклонение
перед техникой, знающими и умелыми специалистами, безотно¬
сительно к их идеологии, в те годы ассоциировалось со вполне
Часть I. Культура в системе понятий
73
реальной силой — армией буржуазной интеллигенции, солидных
специалистов, унаследованных от дореволюционного общества
и чуждающихся всякой левизны. Недаром привилось название
«идеология спецовства».
5. В период с середины 30-х до сер. 60-х годов. Как отмечает
Б. Д. Яковлев (1978:55), «окончательное преодоление “левой” иде¬
ологии во всех вариантах (включая и педологические доктрины
воспитания) произошло в СССР в середине 30-х годов». Известно,
что и правая оппозиция к этому времени перестала существовать.
Наступил период, в который на трактовку проблем культуры воз¬
действовала качественно иная социально-историческая обстанов¬
ка. Этот период, однако, совершенно не обсуждается ни в книге
Яковлева, ни в большинстве других историографических работ по
теории культуры. Он абсолютно выпадает из анализа, а исследова¬
тели, перескочив через него, приступают к разбору новейшей ли¬
тературы — от конца 60-х годов до современности. Оно и понятно:
в указанный промежуточный период общие проблемы культуры
очень мало занимали теоретиков. Не было ни единства взглядов,
ни размежевания. Продуманные концепции культуры не скла¬
дывались, позиции не формировались, в определениях культуры
господствовали разнобой и сбивчивость, и эту пестроту взглядов
даже не замечали: расхождениям просто не придавали значения.
Тому есть несколько причин.
1. В культурной революции наступил перелом — переход к бо¬
лее плавному развитию. Исследователи спорят о том, окончилась
ли она к 1936 г., или к 1965 г., или продолжается до сих пор и будет
продолжаться, но для всех ясно, что к середине 30-х гг. некоторые
ее неотложные задачи были решены: установилась почти пого¬
ловная грамотность населения, произошло перераспределение
материальных и духовных ценностей — благодаря кино, радио
и книге к ним получили доступ миллионы трудящихся, физиче¬
ская культура вместе с бесплатным медицинским обслуживанием,
благами санитарии и гигиены охватила широкие массы народа,
Ит- Д. [Перепись 1971 г. показала, что представление о всеобщей
грамотности было иллюзией: у нас все еще было 7 млн. неграмот¬
ных взрослых и 32 млн. имело образование не свыше 4 классов.]
Стало очевидно, что социалистическое общество функционирует
н люди в общем уже осознают себя неразрывно с ним связанными
74
Клейн Л. С Культура и эволюция
[я в этом сомневался, но писать о своих сомнениях было невоз¬
можно], что в массе обычные земные люди способны жить по его
законам.
Решение же других задач культурной революции (особенно по
созданию более совершенного в моральном плане нового чело¬
века) растянулось, «конечные» цели отодвинулись в далекое бу¬
дущее. Утратили злободневность прежние споры о культуре, ос¬
лабело ощущение необходимости стабильного и общепринятого
представления о культуре.
2. Накопленные к этому времени в советской научной литера¬
туре и в обиходной практике представления о культуре, конечно,
генетически (как говорят, «в свое время») были связаны с опре¬
деленными политическими тенденциями, а также социальными
силами, резко противостоявшими друг другу. Однако фундамен¬
тальные понятия и концепции мышления часто многосторонни
и полифункциональны. Войдя в литературу и обиходную обще¬
ственную практику в неких узких значениях, эти теоретические
представления вскоре оторвались от своих корней, получили са¬
мостоятельное существование, обзавелись новыми функциями
и связями, новым пониманием, и обрели жизнь, уже независи¬
мую от судьбы породивших их отношений и сил. Хоть из прежних
тенденций и вытекали логически определенные представления
о культуре, обратные выводы не обладают необходимостью —
из этих представлений о культуре вовсе не обязательно должны
следовать те самые политические выводы и тенденции. С ликви¬
дацией этих сил и тенденций отошли в прошлое критерии оцен¬
ки и отбора сохранившихся представлений о культуре, исчезла
острота их противопоставления. Их обособление и размежевание
стали забываться, а их различия — смазываться. Оказалось воз¬
можным эклектичное соединение дефиниций, разных по проис¬
хождению и смыслу.
3. Необходимо также учесть международную ситуацию вокруг
СССР, определившую некоторые существенные аспекты внутрен¬
ней жизни страны и запросы к культуре в этот период. В 1933 г.
нацисты пришли к власти в Германии, в 1936 г. началось воен¬
ное столкновение с фашизмом в Испании, ставшее прелюдией
ко Второй мировой войне. Великая Отечественная война, а затем
«холодная война» требовали от советского народа сплоченности,
Часть I. Культура в системе понятий
75
дисциплинированности и мобилизации всех сил, не говоря уже о
великих жертвах. Все это имело двоякое следствие для проблема¬
тики культуры.
Во-первых, напряженная обстановка и необходимость военной
организованности способствовали сосредоточению всей полноты
власти в руках Сталина, поощряли его к нетерпимости и деспотиз¬
му, к нарушениям, как это теперь называется, партийной и совет¬
ской демократии и законности. Все это выродилось в культ лич¬
ности Сталина. Он был причислен к классикам марксизма, и его
высказывания приобрели определяющее значение в решении те¬
оретических вопросов по самым разным дисциплинам, вплоть до
языкознания. Сложившаяся обстановка и его собственные уста¬
новки по вопросам культуры оказали заметное воздействие и на
культурное развитие, и на изучение культуры.
Во-вторых, военная обстановка потребовала усиленного разви¬
тия чувства патриотизма и национальной гордости советских лю¬
дей, а это придало новый стимул уважению и бережному освоению
культурного наследия предков. Национальное своеобразие, этни¬
ческий аспект культуры стали привлекать к себе гораздо больше
внимания, чем прежде (учреждение Института этнографии было
не случайным). Поэтому некоторые старые определения культу¬
ры, подчеркивавшие национальную общность и национальное
своеобразие, снова получили распространение. Тон здесь задало
использование Сталиным (еще в 1913 году) «общности культуры»
как признака нации. Все это увеличило общую пестроту представ¬
лений о культуре.
Теперь Сталин фактически дезавуировал ленинское положе¬
ние о двух культурах в одной культуре. Он, конечно, не выбросил
ленинское положение, но лишил его силы своим утверждением,
что «пролетарская культура не отменяет национальной культуры,
л Дает ей содержание. И наоборот, национальная культура не от¬
меняет пролетарской культуры, а дает ей форму» (Сталин, Соч. т.
7, с. 138).
4. Аракчеевский режим не способствовал самостоятельности
и смелости. Распространенные в тот период начетничество и дог¬
матизм сдерживали теоретическую работу и оказали тормозящее
в°здействие также на развитие представлений о культуре. Вот
к°гда сказался тот факт, что классики марксизма-ленинизма не
76
Клейн Л. С. Культура и эволюция
дали четких дефиниций культуры! Толкователей-талмудистов это
оставляло в полной растерянности, лишало их возможности ска¬
зать что-либо определенное по данному вопросу, не позволяло
судить о ходячих представлениях.
5. Самого Сталина коренная функция культуры — пластичное
программирование деятельности людей обществом — оставля¬
ла равнодушным. Люди в массе представлялись ему всего лишь
«винтиками» социального механизма. Предусматривалась чрез¬
вычайно жесткая программа их поведения не только в производ¬
стве (как у Гастева), но и во всех жизненных сферах, к тому же
планируемая не «технократами», а политическим руководством.
Эта программа, выраженная в идеологии и обеспечиваемая ап¬
паратом государства и политических организаций, по сути, не
нуждалась в личности, в индивидуальном выборе, а значит, и в
особых средствах пластичного программирования деятельности.
Реализация программы должна была осуществляться «привод¬
ными ремнями» детальных инструкций и распоряжений, а так¬
же через непосредственное воздействие идеологии на сознание
каждого человека, подкрепляемое силой и авторитетом полити¬
ческой власти.
Это не значит, что те средства социализации личности, кото¬
рые были рассчитаны на более пластичную программу — искус¬
ство, литература, просвещение, ритуалы быта и т. п. — полностью
отвергались. Они ведь реально существовали, традиционно счита¬
лись необходимыми для благоденствия (реалистично было учиты¬
вать — хотя бы интуитивно — рекреационную функцию культуры,
запечатленную в выражении «культурный досуг»). Они обладали
международным престижем и притягательностью — словом, мог¬
ли пригодиться. Сталин был далек от того стихийного культурного
нигилизма, который захлестывал «левую» оппозицию 20-х годов,
и еще более далек от того воинствующего культуроцида, который
позже выдавался за культурную революцию в Китае и воодушев¬
лял кошмарное мракобесие «красных кхмеров» в Кампучии. Ста¬
лин отнюдь не списывал со счетов ни культурного наследия про¬
шлого, ни разных форм культуры вообще. Но по его установке они
целиком подчинялись идеологии и включались в нее, расцени¬
вались на деле только с этой стороны и отчетливо не выделялись
в особую сферу.
Часть I. Культура в системе понятий
77
Гносеологическое содержание сложившейся тогда установки
заключалось в абсолютизации идеологической функции культу¬
ры. Идеологическое в культуре представлялось не просто ее серд¬
цевиной или определяющим аспектом, а ее исчерпывающей сущ¬
ностью и единственной ценностью.
Итак, в этот период проявились (хотя и не оформились в отчет¬
ливых формулировках) минимум две новых тенденции в трактов¬
ке культуры — этнизирующая и ультраидеологизирующая.
С середины 50-х гг. в связи с тягой к восстановлению ленин¬
ских норм партийной и государственной жизни практически
отошли в прошлое и эти односторонние тенденции в понимании
культуры. Сохранился интерес к этническому аспекту культуры,
но сошла на нет тенденция к его абсолютизации. Пестрота пред¬
ставлений о культуре и научная неразработанность проблемы за¬
держались надолго.
6. Новая интенсификация. Современные концепции куль¬
туры стали формироваться в советской науке главным образом
в 60-е гг., а первые теоретические монографии появились в конце
60-х. Почему именно в это время так интенсифицировались тео¬
ретические исследования культуры?
По-видимому, сказался целый ряд факторов.
1. Эти годы характеризовались стабилизацией и упрочением
социалистического лагеря. Отмечалось увеличение производи¬
тельности труда в социалистических странах. Вместе с разрядкой
международной напряженности это позволило уменьшить напря¬
женность труда (введение двух выходных в неделю и т. п.), пере¬
вести дополнительную часть средств на жилищное строительство
и производство товаров народного потребления (в том числе так
наз. культтоваров), больше внимания и сил уделить обеспечению
здоровья, отдыха, а также организации досуга трудящихся.
Все это придало новое звучание тому принципу социалистиче¬
ского учения, который в трудных условиях предшествующего пе¬
риода порою недосуг было вспоминать, а именно — что создание
Мощных производительных сил, построение передовой тяжелой
индустрии и т. п. — не самоцель, а только средство для обеспече¬
ния лучшей жизни народа, для широкого развертывания способ¬
ностей человека (самореализация личности), для полного удов¬
летворения его растущих потребностей и запросов. В их составе
78
Клейн Л. С. Культура и эволюция
резко возросла доля гуманитарных запросов, а это потребовало
интенсификации духовной жизни общества, традиционно связы¬
ваемой с понятием культуры.
2. В производстве, технике, образовании, медицине, матери¬
альном уровне жизни трудящихся масс страна достигла такого
уровня, о которых энтузиасты революционных лет могли только
мечтать, тем более, что часть их происходила из бедноты, и кото¬
рые многим мечтателям казались достаточным условием для вве¬
дения коммунизма. Но вместе с законной гордостью эти успехи
вызвали и некоторое разочарование: они не устранили часть со¬
циальных язв. Сохранились все же, хотя и (как утверждается не¬
редко) уменьшились, такие негативные социальные явления, ко¬
торые, по убеждениям коммунистов, чужды природе социализма
и несовместимы с представлением о коммунистическом образе
жизни: алкоголизм, хулиганство, преступность, спекуляция, скло¬
ки в трудовых коллективах и в быту, недобросовестное отношение
к труду, к своим обязанностям перед обществом, семьей ит. д.
Оказалось, что ни построение мощной материально-технической
базы, ни изменение социального строя, ни решение ряда первоо¬
чередных задач культурной революции сами по себе не обеспечи¬
вают коммунистической жизни. Сами по себе они недостаточны
для полной реализации коммунистических идеалов. Требуется
еще и моральная перестройка человека на основе достигнутых
успехов. А ведь средства такой перестройки и есть культура в ши¬
роком смысле.
3. Разрядка международной напряженности расширила кон¬
такты между советскими и западными деятелями культуры (куль¬
туры в обиходном узком смысле), в том числе между учеными.
Это имело двоякое значение для актуализации проблем изучения
культуры (в обоих смыслах). Во-первых, реальные контакты и вза¬
имодействие культур поставили ряд проблем о пределах общно¬
сти и коренных различиях культур разных социально-экономи¬
ческих формаций, следовательно, о связи культуры с обществом
и о возможностях и границах взаимодействия разных этнических
культур. Во-вторых, более широкое и более уважительное внима¬
ние советской научной общественности к западным концепциям
культуры потребовало их более глубокого критического анали¬
за, более тщательного отделения в них приемлемых положений,
Часть I. Культура в системе понятий
79
плодотворных и для нашей науки, от принципов, чуждых марк-
систской науке, а у идеологов возбудило настороженность к воз¬
можным в такой обстановке попыткам некритического усвоения
западных концепций. Всё это интенсифицировало теоретическую
работу в области изучения культуры.
4. Между тем на Западе изучение культуры пережило новый
толчок. Неспособность гигантской военной машины США пода¬
вить сопротивление вьетнамского народа, а затем полное пора¬
жение США во вьетнамской войне и порожденный этой войной
духовный кризис в США наглядно доказали всему миру значе¬
ние человеческого фактора. Аналогичные события произошли
в Иране, где мощная государственная машина шахской власти
была сломлена авторитетом одного религиозного лидера. Все это
привело к неожиданному повороту в коллизиях, исход которых
в наш технический век, казалось, зависит исключительно от ко¬
личественного перевеса сил, технического превосходства и т. п.
Крах этих иллюзий привел идеологов Запада к переоценке наук о
человеке и культуре. «Прежняя формула успешной контрреволю¬
ции гласила: десять солдат на каждого повстанца, — читаем в га¬
зете “Нью-Йорк Таймс” за 20 марта 1967 года по поводу событий
в Таиланде, — но один американский специалист заметил: новая
формула — десять антропологов на каждого повстанца» (Berreman
1968: 391).
К этому времени в США резко возросли федеральные ассигно¬
вания на исследования в антропологических науках (Масленников
1971; [ Schiffer 1980]). Резкая интенсификация культурологических
исследований на Западе не могла ускользнуть от внимания совет¬
ских ученых и требовала от них критического разбора этих иссле¬
дований и позитивного осмысления этой тематики.
5. Широкая автоматизация и кибернетизация, а также освоение
космоса поставили вопрос об «искусственном интеллекте» ЭВМ, о
месте и необходимости человека в техническом мире современ¬
ной цивилизации, об угрозе подавления и вытеснения человека
с°зданной им искусственной средой. О том, каков в современ¬
ной культуре, насыщенной машинами, тот остаток, без которого
вся эта бездушная техника не может развиваться и функциони¬
ровать. О несводимое™ культуры к технике (к «цивилизации»).
Наряду с оппозиционной парой «культура» — «натура» по-новому
80
Клейн Л. С. Культура и эволюция
зазвучало противопоставление: «культура» — «цивилизация»
[(Культура и цивилизация 1984; Культура и цивилизация 1998;
Карнаух 1985; Городецкий 2003)].
Так как развязанная маоистами в Китае политическая кампа¬
ния террора, направленная на подавление партийной демократии
и ликвидацию интеллигенции и культурного наследия веков, при¬
крывалась марксистскими фразами и проходила под лозунгами
«культурной революции», то в повестку дня теоретической работы
советских ученых встало разоблачение этой демагогии. Проблемы
истинного понимания культурной революции и марксистского
отношения к культуре обрели особую злободневность.
Таковы факторы, обусловившие новую заинтересованность те¬
оретиков в понятии культуры.
7. Современные концепции. Многообразие этих факторов на¬
ряду со сложностью самого изучаемого явления (культуры) привело
к расхождению взглядов советских специалистов на определение
и характеристику культуры. Выявились следующие концепции:
1. «Надстроечная». Сторонники одной концепции — некоторые
философы-истматчики исходят из того, что система категорий
исторического материализма обладает завершенностью (Шума¬
ков 1956; 1966; Чесноков 1965; Яковлев 1978). Поэтому, считают
они, нужно не вписывать в нее «культуру» как новую для этой си¬
стемы фундаментальную категорию, а выбрать из частных, про¬
изводных категорий устоявшегося набора ту, которую наиболее
целесообразно обозначать термином «культура» (вся эта аргумен¬
тация изложена Б. Д. Яковлевым). Такой категорией они счита¬
ют исторический тип духовной жизни общества в ее целостности
и внутренней взаимосвязи, с ценностными установками на пер¬
вом плане. Но почему именно эту категорию? Для чего за преде¬
лы культуры выводятся ее «материальные основания» — способ
производства (Чесноков 1965: 344) или даже все, что именовалось
«материальной культурой», так что «культура» и «духовная куль¬
тура» оказываются синонимами (Яковлев 1978:17-23)?
Выгодность этой позиции заключается в том, что теоретическое
понятие здесь совпадает с обиходным понятием политической
практики, и эта «менталистическая» концепция выступает как
«прагматическая». В ней отражен возросший интерес к специаль¬
ному рассмотрению роли духовных факторов в истории общества,
Часть I. Культура в системе понятий
81
причем здесь в неявной форме удержано традиционное представ¬
ление о полном совпадении духовной культуры с идеологиче¬
ской надстройкой, особой для каждой социально-экономической
формации. Сказывается, возможно, и влияние представлений,
широко распространенных в мире и отличающих «культуру» как
духовную субстанцию от «цивилизации» как «суммы технологии»
(Арзаканьян 1961).
Вряд ли, однако, может иметь успех столь сильный отрыв от
более авторитетной научной традиции, согласно которой «куль¬
тура» противопоставляется «натуре» и выступает фундаменталь¬
ным понятием. С точки зрения диалектического подхода очень
уязвимо и упрощенное толкование Б. Д. Яковлевым совершен¬
ства и полноты исторического материализма, превращающее его
в ригидную систему, недоступную изменениям и закрытую для
новых вкладов. Полное отождествление культуры с надстройкой
препятствует органичному включению в эту концепцию поло¬
жений о культурной преемственности от формации к формации,
об освоении культурного наследия предшествующих формаций
(Баллер 1969: 82, 97).
Наконец, в методическом плане остается под вопросом, можно
ли получить достаточно полное и глубокое определение, выводя
его только из позиции понятия в системе понятий. Это особенно
маловероятно, если понятие фундаментальное, а в основу опреде¬
ления взята его позиция в одной системе, хотя бы и очень богатой.
Сторонники этой концепции оставляют без внимания близость
их определения культуры ряду менталистических дефиниций, по¬
пулярных на Западе. Для тех концепций, однако, менталистиче-
ская идея оказывается более органичной, чем для марксистского
понимания.
2. «Семиотическая». Другую концепцию — «семиотическую» —
развивают историки словесности, искусства, духовной жизни,
разрабатывающие семиотику и структурный подход (Ю. М. Лот¬
ман, Б. А. Успенский, А. Я. Гуревич). Они определяют культу¬
ру со стороны ее субстанции и структуры (Лотман 1978; Лотман
иУспенский 1971; Гуревич 19696: 391; 1972; [1981]). Согласно «се¬
миотической» концепции, культура — это, прежде всего, знаковая
система и «ненаследственная память коллектива», обладающая
Четкой, но не всеобъемлющей, не слишком жесткой структурой.
82
Клейн Л. С. Культура и эволюция
Изменчивость культуры и даже в значительной части динамизм
самого общества выводятся сторонниками этой концепции из се-
мантичности и структурообразующей функции культуры («куль¬
тура — генератор структурности»). Стимул к изменениям — не¬
обходимость постоянной «деавтоматизации кода»: привыкание
к знакам чревато забвением смысла и утерей ощущения струк¬
турной организованности.
В иной разработке, в связи с иным стилем научного мышления,
здесь проявилась та же тенденция, что и в «надстроечной» кон¬
цепции — стремление к более высокой оценке роли духовного
фактора в истории общества. На данном оформлении этих идей
сказалось интенсивное развитие информатики в современной на¬
уке, вызванное потребностями высокоразвитой техники связи.
Семиотический подход советских исследователей близок взгля¬
дам некоторых польских ученых (А. Клосковска, С. Табачынь-
ски — Kloskowska 1962; Tabaczyriski 1971) и, несомненно, связан
с культурологией неоэволюциониста Лесли Уайта, с учением нео¬
кантианца Кассирера о «символической вселенной» и со структу¬
рализмом К. Леви-Стросса, но отличается от последних придани¬
ем более важной роли социальному фактору.
Этот подход позволяет понять родство культуры с языком и де¬
тально разработать некоторые аспекты ее развития (диалектику
традиции и изменчивости, нормативности и свободы выбора,
механизма преемственности и т. п.). Однако он сильно обедняет
культуру, оставляя в стороне (и исключая из рассмотрения и уче¬
та в изучении преемственности, нормирования и т. п.) все, что не
имеет знаковой функции или не может всегда служить символом
(например, орудия производства в их основном, исходном значе¬
нии). Это и приводит к попыткам найти источник всего развития
в психологических особенностях памяти, в тонкостях привыка¬
ния, забвения и обновления. Между тем даже в колебаниях моды
это поясняет не всё (прослежена зависимость ее «капризов» от
социальных процессов — Kroeber and Richardson 1940) и вовсе не
объясняет общую направленность развития.
3. «Функциональная». Третью концепцию развивают некоторые
специалисты по теории и истории культуры (Э. В. Соколов, Л. М-
Баткин). Эту концепцию (Соколов 1972; Баткин 1969) можно на¬
звать «функциональной», поскольку она определяет культуру
Часть I Культура в системе понятий
83
в контексте функционирования и выдвигает на первое место
функции культуры, особенно ее стабилизирующие функции. Она
подчеркивает в культуре устойчивость, стабильность, живучесть,
консерватизм — качества, связанные со многими функциями
культуры (адаптационной, коммуникативной, сигнификацион-
ной, нормативной, разрядочной, защитной и др.).
Эта концепция развертывает идею полифункциональности
культуры, в общем-то утверждаемую ныне и вне связи с этой
концепцией, сторонниками других концепций. Но «функцио¬
нальная» концепция проводит эту идею радикально, уравнивая
разные функции культуры (большей частью — стабилизирую¬
щие). По этой причине в рамках данной концепции наиболее
существенные, глубинные характеристики культуры трудно уло¬
вить, и эта неподатливость рациональному познанию принима¬
ется создателями концепции за неотъемлемую особенность са¬
мой культуры.
«Целостность культуры, — пишет Л. М. Баткин (1969: ШО¬
КИ), — должна быть схвачена интуитивно, до систематизи¬
рующей обработки материала. Материал подсказывает, но не
диктует. ... Стиль культуры нельзя до конца выразить в по¬
нятиях, так как культура не подчиняется логике или подчи¬
няется не только логике. ... Особые трудности, вызываемые
попытками осознать культуру как цельность, объясняются
характером ее материализаций, не допускающих, как извест¬
но, такой материализации, какая удается при изучении эконо¬
мики или языка. Дать логически жесткую схему... словесную
формулу, из которой разворачивалось бы ее богатство, — не¬
выполнимая и потому малопривлекательная задача».
Но историк вправе попытаться высказать свое представление о
сущности конкретной культуры
«через свой способ отбора и организации материала, че¬
рез свой ход изложения, ... создавая исследовательский об¬
раз культуры, концепцию, более или менее растворенную
в описании. Такое описание — плоть, наращенная на скелет
Дефиниций, мало что дающих сами по себе, но, разумеет¬
ся, необходимых как точки опоры, ведь речь идет о научном
описании».
84
Клейн Л. С. Культура и эволюция
Нормы воспринимаются с позиции этой концепции не как при¬
мерные ориентиры или пластичные образования, а как жесткие
рамки, лимиты. «Культура — система запретов. “Нельзя” — первое
слово, которое усваивает приготовишка от морали», — пишет А. В.
Гулыга. Он прямо указывает, что это понимание культуры направ¬
лено против идеи «вседозволенности» (1978:6). Идея вседозволен¬
ности, абсолютной свободы индивида от общества, усиленно про¬
пагандируемая на Западе, была там одним из главных лозунгов
анархических бунтов 60-х годов, вошла составной частью в само¬
сознание «поп-культуры» как «анти-культуры» и уходит корнями
в особенности самой природы современного капиталистического
общества. С другой стороны, культура как система запретов —
суть представлений Фрейда о культуре. [С «Неудовлетворенно¬
стью культурой» Фрейда вполне согласно высказывание Л. Н. Гу¬
милева (1989: 163): “Каким-то шестым чувством люди угадывали:
культура тягостна, но жить без нее нельзя”.] От взглядов Фрейда
[и Гумилева] «функциональную» концепцию указанных советских
ученых отличает больший упор на социальный контекст, чем на
психобиологический.
«Функциональная» концепция ориентирована на борьбу
с культурным нигилизмом, демагогической ультра-револю¬
ционностью и упрощенческими односторонне-политически¬
ми трактовками культуры. Эта концепция, несомненно, рас¬
ширяет поле зрения исследователя. Однако стабилизация,
выдвигаемая в ней на первый план, в сущности в большой
мере направлена на саму культуру. Это, так сказать, самоста-
билизация, поддержание гомеостаза. Такой подход оставляет
в тени причины возникновения культуры и ее главную функ¬
цию, а кроме того, не содержит способов рассмотрения дина¬
мики, развития культуры.
Это красочно выразил Гумилев (1989:163):
«Культура существует, но не живет, ибо без введения в нее
творческой энергии людей она может либо сохраняться, либо
разрушаться. Но эта “нежить” влияет на сознание своих созда¬
телей, лепит из него причудливые формы и затем штампует
их до тех пор, пока потомки не перестают ее воспринимать.
Последнее же принято назвать “одичанием”...»
Часть I. Культура в системе понятий
85
4. Креативистская. По четвертой концепции, весьма популяр¬
ной среди специалистов по теории и истории советской культуры
(А. И. Арнольдов, Ц. Г. Арзаканьян, Э. А. Баллер и др.), культура
вообще рассматривается как творчество человека и коллектива,
созидательный, творческий процесс, и все, что с ним связано —
его средства и результаты (Арнольдов 1960; Арзаканьян 1961;
Баллер 1969). В этой концепции, определяющей культуру со сто¬
роны участия в ней личности, отразилось возросшее внимание
к гуманитарным ценностям и человеческому фактору в обществе.
Теоретики трактовали это как перспективы самореализации лич¬
ности в социалистическом обществе и условия высвобождения ее
творческих потенций. С позиций этой концепции, которую можно
назвать «процессуальной» или «динамической», хорошо объясни¬
ма изменчивость, подвижность культуры и выявляется роль лич¬
ности в культуре, но слабо мотивируется стадиальность культуры;
преемственность оказывается трудной проблемой (Э. А. Баллер
в книге о культурной преемственности очерчивает значение пре¬
емственности, но не ее механизм). А стереотипы, шаблоны, нор¬
мы и т. п. вообще выпадают из культуры.
Арнольдов (1960) различал культуру в широком смысле (вся
созидательная деятельность) и культуру в узком смысле (только
духовная). В последнем определении он смыкался с надстроечной
концепцией.
5. Неаксиологическая. В какой-то мере ответвлением «процессу¬
альной» концепции является концепция, которую можно обозна¬
чить как «неаксиологическую». Она приемлет положения предше¬
ствующей о творческой, динамической природе культуры и о роли
личности в этом творчестве, но особо выделяет аксиологический
аспект, отвергая его. Это приводит к иному определению культу¬
ры — определению со стороны истории.
Усилия авторов почти всех концепций 60-х годов были на¬
правлены на устранение аксиологической односторонности, ха¬
рактерной для прежних советских и зарубежных определений
и способной привести к европоцентризму (Межуев 1977: 83-85).
Это стремление советских исследователей совпадало с тенден¬
цией дезаксиологизации понятия, заметной и в других социа¬
листических странах (Щепаньский 1969: 38-39, 47; Gulian 496).
Однако вскоре обнаружилось (и это стало особенно ясным при
86
Клейн Л. С Культура и эволюция
анализе ряда американских и английских концепций), что пол¬
ное устранение оценочного компонента из определения культу¬
ры приводит к описательности и опасному релятивизму, поры¬
вая связь понятия культуры с идеей прогресса. Потребовалось
такое определение, которое, будучи констатирующим и закры¬
вая дорогу произвольным, субъективным или националистиче¬
ским оценкам культуры (с позиций «своей» культуры), в то же
время содержало бы в себе более широкие критерии объектив¬
но-исторической оценки прогрессивности культурных явлений
(с позиций общей теории).
В соответствии с этой установкой некоторые советские ис¬
следователи, преимущественно философы (В. М. Межуев, О. Н.
Альтерович, вначале также этнограф С. Н. Артановский) увидели
в культуре сферу исторической активности человека, деятель¬
ность человека как субъекта истории. Это позволяет абстрагиро¬
ваться от частных мотивов деятельности, которыми могут руко¬
водствоваться отдельные команды и коллективы, и поднять над
ними общеисторический смысл и содержание этой деятельности,
а тем самым установить диалектически обоснованный критерий
оценки культурных явлений, критерий прогресса (этот критерий
усмотрен в расширении возможной реализации творческих по¬
тенций человека). «Неаксиологическая» концепция рассматрива¬
ет культуру как совокупность общественного в человеке.
Однако при таком подходе теряется вообще различие между
обществом и культурой — как у Рэдклиф-Брауна. «Культура и есть
общество...» — прямо утверждает Межуев (1977: 131). Спраши¬
вается, зачем тогда нужны два понятия, два термина? Исчеза¬
ет сам смысл различения, и эта потеря не искупается тем преи¬
муществом, которое внесено прояснением критерия прогресса.
Не только западные (Шпенглер 1923, 1: 30-31; Lenzen et al. 1959;
[Elderer 1985]), но и некоторые советские ученые (Арзаканьян
1961; [Культура и цивилизация 1984; Карнаух 1985]) специально
разрабатывали проблему разграничения этих двух понятий. И
западные и советские специалисты подчеркивают острую нужду
в особом понятии «культура» (помимо понятия «общество»).
6. Антропоцентрическая. Еще одна концепция, широко распрО'
страненная среди философов с интересом к системному подходу
и этнографов-генерализаторов (С. Н. Артановский, Э. С. Маркарян,
Часть I. Культура в системе понятий
87
К). В. Бромлей, М. С. Каган), определяет культуру с позиций об¬
щей картины мира как специфический для человека способ де¬
ятельности (включая средства деятельности). Преимуществом
этой, можно сказать, «антропоцентрической» концепции (Марка-
рян 1969; 1973а; 19736; Бромлей 1973; Каган 1974; 1979) является
высокая степень обобщенности, дающая четкую соотнесенность
понятия культуры с понятием «общество» и другими понятиями
социологии и естествознания. К этой концепции привело именно
стремление советских исследователей добиться отхода от узких
и односторонних характеристик культуры, не впадая в эклектику,
стремление выйти к основам культуры, к ее системообразующим
факторам, к ее генетическим истокам.
Формально определение, выдвинутое этими учеными, близ¬
ко формулировкам «философской антропологии» М. Шелера и А.
Гелена, но отличается от них по содержанию и направленности.
Если эти западные философы видят надживотность человека в ду¬
ховности и личностных качествах, а в культуре подчеркивают
внеисторичность и стабильность, то советские исследователи рас¬
сматривают культуру как историческую, развивающуюся катего¬
рию и видят специфику человеческой деятельности в ее обуслов¬
ленности производством и в ее социальной сущности.
Но и при всех этих оговорках определение в таком виде остает¬
ся слишком общим и указывает скорее задачу, чем решение. Суть
дела в том, чем отличать человека от других животных.
7. Адаптационная. Стараясь ухватить это отличие, Э. С. Мар-
карян (1973: 43) подчеркивает «технологичность» культуры и,
продвигаясь к определению с позиций «экологически-системно-
го подхода», рассматривает ее как средство адаптации челове¬
ка к природной среде. Специфической для человека он считает
адаптивно-адаптатирующую деятельность, развивая таким обра¬
зом «адаптационную» концепцию, которая является, собственно,
вариантом предшествующей в этом перечне.
Упором на адаптивную функцию концепция Маркаряна схожа
с построениями американских неоэволюционистов Лесли Уайта
и Джулиана Стюарда, иМаркарян в особой работе (1966) специ¬
ально оговаривает свои расхождения с Уайтом (представляющие¬
ся мне не очень значительными). В принципе адаптивности куль-
ТУРЬ1 заключено семя энвиронментализма, и чтобы предотвратить
88
Клейн Л. С Культура и эволюция
такое развитие концепции, Маркарян характеризует культуру
не просто как адаптивную систему, но как систему адаптивно-
адаптирующую. Адаптационная характеристика культуры позво¬
ляет обосновать включение средств производства в культуру, объ¬
яснить (хотя бы частично) локальную дифференциацию, найти
приемлемые критерии прогресса, генетически увязать историю
культуры с докультурным, животным состоянием ее создателей.
Но у нее есть слабости: каждое общество имеет известный кон¬
троль над средой, эксплуатируя одни ресурсы, игнорируя другие;
разные культуры манипулируют одинаковыми ресурсами по-раз¬
ному (Freeman 1968: 263).
Существеннее другое. В современном изучении адаптации под
средой понимаются не только природное, но и культурное окру¬
жение, причем это окружение оказывается гораздо более важ¬
ным для судеб каждого конкретного общества (Рогинский 1970:
183-184, 303, 343-345; Тарасов и Черненко 1979: 117-155). «Уни¬
версальным адаптационным механизмом общества является ис¬
кусственно созданная им материальная и духовная культура» (Та¬
расов и Черненко 1979:222). У этих авторов показано, что культура
выступает и как средство адаптации, и как среда, к которой нужно
адаптироваться. Но при таком понимании адаптации она вряд ли
может послужить внешней опорой для определения ‘культуры во¬
обще’. Далее, приспособление к внешним условиям (адаптивная
деятельность) и даже приспособление внешних условий к сво¬
им потребностям (адаптирующая деятельность) характеризуют
не только человека. А ведь определяя культуру, Маркарян ищет
специфику человека, его отличие от животных — такова исходная
задача всех сторонников «антропоцентрической концепции».
8. Программирующая. Наконец, концепцию, предлагаемую ав¬
тором данной работы (1972; 1979), можно было бы (столь же грубо
и условно, как и все предыдущие) обозначить как «социально-ки¬
бернетическую», а если говорить проще — программирующую.
Автор исходил из убеждения, что нельзя полагать, будто все на¬
копленные наукой определения культуры являются ошибочными
(или все за исключением одного ошибочными). Нельзя их считать
и просто беспорядочной коллекцией ссылок на разнородные и раз¬
розненные явления действительности, случайно и произвольно
покрываемые одним термином. Скорее они являются частными
Часть I. Культура в системе понятий
89
характеристиками и абсолютизациями разных сторон одного
и того же сложного, многостороннего явления действительности.
Стало быть, у этих версий понятия «культура» есть содержательная
связь между собой и с определенным фрагментом действитель¬
ности. Для выявления и очистки этой связи нужно установить ха¬
рактер абсолютизации и направленность преувеличения в каждой
концепции, а так как эти параметры зависят от социальных и гно¬
сеологических факторов, то необходимо проследить социальную
и гносеологическую обусловленность концепций, выявить, не про¬
является ли их тенденциозность и ограниченность.
В советской науке сложилось собственное понимание важней¬
ших принципов общенаучной методологии, сформулированных
Н. Бором, — «принципа дополнительности» и «принципа соответ¬
ствия».
«Принцип дополнительности», сформулированный первона¬
чально (в 1927 г.) применительно к одной отрасли физики (Куз¬
нецов 1968) как реакция на «принцип неопределенности» В.
Гейзенберга, был затем распространен на изучение других сфер
действительности и в послевоенное время стал одним из принци¬
пов системного подхода и применения моделей. В этом виде он
гласит, что всякое отражение некоторого фрагмента реальности
в терминах определенной научной системы или — шире — опре¬
деленной знаковой системы является неполным, односторонним,
что его образы, сформированные в разных системах, принципи¬
ально не совпадают, что они взаимодополнительны. Примени¬
тельно к изучению культуры этот принцип пропагандируют нор¬
вежские ученые (Gjessing 1968).
Однако в изложении западных ученых этот принцип огра¬
ничивается признанием неполноценности каждого отдельного
аспекта рассмотрения, каждого образа, и сводится к признанию
Равноценности всех аспектов, всех образов, то есть к плюрализ¬
му, который практически ведет к эклектике. Советские ученые
отстаивают монистический подход — необходимость выявления
Решающего аспекта, системообразующей связи многих образов
одного объекта, их единой основы (генетической или иной) (Мар-
КаРян 1972; 1973а).
«Принцип соответствия», сформулированный применительно
к физике в 1913 г., гласит: если теория оказалась справедливой
90
Клейн Л. С. Культура и эволюция
для некоторого участка и аспекта знания, то она не погибнет при
появлении более общей теории, а превратится в ее предельную
форму и частный случай и таким образом сохранит свое значе¬
ние для прежней предметной области (Кузнецов 1948). Трудную
проблему составляет распространение этого принципа на изуче¬
ние общественной жизни и истории общества. Здесь нередко одна
односторонняя трактовка сменяется другой столь же односторон¬
ней, или такие трактовки сосуществуют и борются, обретя идео¬
логическое значение и поддержку определенных социальных сил.
Как здесь добиться более широкого взгляда?
Западные ученые либо отвергают такую возможность, при¬
знавая здесь отрешение от субъективности и «предвзятых идей»
недостижимым, либо ратуют за устранение партийности, классо¬
вого подхода в этих науках путем методологического уподобле¬
ния этих наук естествознанию, путем максимальной их форма¬
лизации с изгнанием мировоззренческих компонентов знания.
Марксистские ученые выступают против обоих этих уклонов. Они
исходят из того, что четкая социальная позиция не обязательно
приводит к односторонности. С их точки зрения, все зависит от
того, какая это позиция, какого класса — идущего к спаду и боя¬
щегося этой правды или прогрессирующего и заинтересованного
в ней, преследует ли этот класс узко-корыстные интересы и вы¬
ступает против народных масс или, наоборот, способен повести
за собой весь народ и выражать основные общенародные интере¬
сы — идеология обретает способность к наибольшей объективно¬
сти и огромные обобщающие потенции. Они считают, что именно
так обстоит дело с марксистской философией — диалектическим
и историческим материализмом.
Это, однако, не означает, что обладание данной методологи¬
ей автоматически приводит к преодолению односторонности
в специальных областях. Приходится преодолевать много трудно¬
стей, что требует времени, опыта и ряда условий. Любая методо¬
логия обеспечивает лишь принципиальные возможности и фор¬
мирует общую тенденцию.
Автор склонен ожидать, что в совокупности немарксистские
концепции позволят более полно очертить характеристики изу¬
чаемого сложного явления (хотя бы просто потому, что этих
концепций больше и они разнороднее), а основные концепции,
Часть I. Культура в системе понятий
91
разработанные на основе марксизма, подведут ближе к искомому
определению (поскольку они теснее сгруппированы вокруг иско¬
мого фокуса).
Диалектика требует полного охвата связей изучаемого явления
в его изменчивости и развитии, предлагает не ограничиваться
эмпирической констатацией внешних признаков и учит проник¬
новению в глубинную сущность явлений. Учитывая все это, автор
задался целью найти наиболее общее не в смысле суммирования
или усреднения всех существующих определений (это обычно
приводит к тривиальным результатам), а в смысле обнаружения
их единого генезиса, в смысле продвижения к общей генетиче¬
ской основе их связи. Это должно быть такое же определение, из
которого были бы выводимы как его частные конкретизации все
накопившиеся (и возможные) основные определения культуры.
При этом имеется в виду обеспечить, чтобы общность не была
чрезмерной. То есть, чтобы были соблюдены два условия. Во-пер¬
вых, чтобы понятие варьировало лишь в пределах своего действи¬
тельного функционирования в познании (в научном и обиходном
мышлении), начиная с определенного исторически обусловленно¬
го уровня этого познания (этим рубежом оказался век Просвеще¬
ния). Во-вторых, чтобы в сферу жизненных реалий, охватываемых
этим понятием, попали только явления, связанные одной специ¬
фикой (исторически этот рубеж приходится на выделение челове¬
ка из животного царства). Но уж эти явления должны быть охваче¬
ны все без изъятия: все исторические типы — от первобытных до
современных, все ступени объективации — от идей до артефактов.
На этих замыслах, видимо, сказались и специальность автора
(археология), и его образование (археологическое, филологиче¬
ское и музыкальное). Для реализации замыслов были предпри¬
няты историографические обзоры концепций культуры в их со¬
циальной детерминации (19796) и анализ функционирования
понятия «культура» в современной научной системе понятий со¬
относительно к жизненной реальности (1979а).
В итоге культура, по излагаемой концепции, получает опреде¬
ление как система средств пластичного программирования обще-
ством поведения индивидов (или пластичная программа социализа¬
ции личности и система средств социального программирования
Деятельности человека, его поведения).
92
Клейн Л. С. Культура и эволюция
8. Сопоставление и выводы. Это определение действитель¬
но способно выступать порождающим по отношению косталь¬
ным: они могут быть логически выведены из него, предстать
его производными. Так, если культура — это информационная
программа, то она должна иметь семиотический характер, иметь
форму знаковой системы (или совокупности знаковых систем).
В свою очередь это означает ее непосредственную связь именно
с духовной сферой жизни, с сознанием, учитывая зависимость от
общества — с идеологией, а также делает необходимым системное
строение культуры, ее структурность, упорядоченность. В соче¬
тании с обращенностью на социализацию личности это означает
связь с воспитанием и приводит к насыщенности культуры нор¬
мами, идеалами, стереотипами, что — в проекции на перспекти¬
ву развития — скрепляет культуру с традициями. Пластичность
программирования обусловливает неполноту упорядоченности,
подвижность, лабильность, изменчивость культуры. Эту изменчи¬
вость и лабильность обеспечивает сопряженность культуры с фе¬
номеном если не личности (характерной для развитых культур),
то индивида, обладающего известной свободой выбора, а отсюда —
творческое начало в культуре.
С другой стороны, устойчивость культуры связана с независи¬
мостью от общества, жизнь которого гораздо более продолжитель¬
на, чем жизнь индивида. Для культуры характерна внешняя по
отношению к каждому индивидуальному сознанию жизнь в кол¬
лективном сознании. Внешней и по отношению к физиологиче¬
скому носителю сознания — мозгу (даже к совокупности мозгов
коллектива) оказывается фиксированность культуры в знаковых
системах. В эту фиксацию нужно включить не только веществен¬
ные средства программирования, но и продукты вызванного им
поведения людей, запланированного программой и, стало быть,
содержащегося в ней и выражающего ее. Таким образом, культура
не ограничивается духовной сферой, а распространяется и на ма¬
териальную. В конечном счете, необходимость такого программи¬
рования для социального организма обусловлена скрепленностью
этого организма в единое целое в процессе и для процесса произ¬
водства. Эту сеть умозаключений можно было бы и расширить.
Таким образом, именно через предложенное здесь опреде¬
ление все другие определения, зачастую весьма разрозненные,
Часть I Культура в системе понятий
93
несхожие и даже далекие друг от друга, связываются воедино, вы-
ступают характеристиками одного явления. Потому что ядро его,
видимо, и схвачено этим «порождающим» определением, элемен¬
тами которого оказываются «программа», «общество», «личность»
(или «индивид»), «пластичность» и «система».
Если сверить с этим элементным составом основные советские
определения культуры, то можно заметить, что в некоторых со¬
временных советских концепциях культуры формулировки, близ¬
кие к моему «порождающему», спорадически пробивались в виде
частных характеристик культуры.
Так, С. Н. Артановский в своей классификации концепций
культуры самую обширную из трех групп дефиниций культуры —
«этносоциологическую» — характеризует следующим образом:
культура, по этим концепциям, есть то, что человек получает от
общества и что ему необходимо для жизни в обществе. То есть
культура в этих концепциях выступает как инструмент социали¬
зации личности (Артановский 1967). У Артановского, однако, не
отмечено, что от этой функции выступают производными дру¬
гие характеристики культуры, легшие в основу двух других групп
в его классификации («философско-антропологические» опреде¬
ления сводятся к тому, что культура есть обработка природных
способностей человека и ее средства, а «феноменологические»
рассматривают культуру как объективацию идей, идеалов в ве¬
щах и навыках).
В. М. Межуев относит функцию социологизации личности толь¬
ко к «массовой культуре» буржуазного общества и объясняет этим
«низкий эстетический, моральный, идейный уровень» последней.
По мнению исследователя, такой уровень является следствием
«этой ее социальной функции, которая заключается не в свобод¬
ном и всестороннем развитии индивидов, а в их подчинении су¬
ществующей общественой системе, их включении в социальную
связь на уровне выполняемых ими в данной системе социальных
ролей”. “Масовая культура” служит тем самым задаче не гума¬
низации социальной системы, а “социализации” индивидов, их
аДаптации к данной системе» (Межуев 1977:146 -147).
Исследователь не заметил, что социализация индивидов есть
Функция всякой культуры. Разница лишь в содержании социа¬
лизации. «Свободное и всестороннее развитие индивидов» не
94
Клейн Л. С Культура и эволюция
мыслится ведь вне общества и вопреки ему (да еще философом,
который приравнивает культурное и общечеловеческое к обще¬
ственному!). Стало быть, оно тоже есть вид социализации инди¬
видов, только применительно к другому обществу— социали¬
стическому. Но и такая культура не производит «гуманизацию
социальной системы» (надеяться на это было бы наивным идеа¬
лизмом), а требует ее для своего претворения в жизнь.
Э. С. Маркарян отходит от своих определений культуры (как
способа деятельности и еще средства адаптации), когда приступа¬
ет к определению сути культуры генетическим методом. Здесь он
обращается к программирующей функции культуры и связывает
культуру с феноменом человека-индивида, сопоставляя и про¬
тивопоставляя социальный организм людей коллективному ор¬
ганизму насекомых (рою пчел, колонии муравьев). У насекомых
поведение особи подчиняется интересам коллектива посредством
жесткого программирования инстинктом. У млекопитающих по¬
ведение особи пластично программируется условными рефлекса¬
ми в интересах выживания и продолжения рода, но связи внутри
каждого коллектива гораздо слабее, и стадо или стая не достига¬
ет уровня коллективного организма. У человека коллектив (об¬
щество) снова достигает этого уровня, несмотря на то, что пове¬
дение особи (индивида, личности) программируется еще более
пластично. Обладающее многими степенями свободы, оно все
же, в общем и целом, строго направляется в интересах коллекти¬
ва надиндивидуальной и внеорганической, мобильной системой
норм, связанных с особыми средствами хранения и передачи ин¬
формации — знаковыми системами: языком, письменностью и т.
п. (Маркарян 1969: 28-29: 1972: 50-51). Остается лишь добавить,
что эта система норм характеризует культуру, а программирую¬
щая функция образует основу для ее определения.
У Ю. М. Лотмана программирующая функция культуры тоже не
упущена, но выступает как производное от семиотичности культу¬
ры, как обращение к ее информационности (памяти коллектива).
Это, конечно, допустимо в целях формального анализа, но генети¬
чески (исторически и социологически), с точки зрения реальной
логики, прямо противоположно действительным соотношениям-
«Программа (поведения)», по Лотману и Успенскому,
Часть I. Культура в системе понятий
95
«выступает как обращенная система: программа направ¬
лена в будущее, с точки зрения составителя программы;
культура обращена в прошлое с точки зрения реализации по¬
ведения (программы). Из этого следует, что разница между
программой поведения и культурой функциональна: один
и тот же текст может быть тем и другим ... Вообще определе¬
ние культуры как памяти коллектива ставит вопрос о системе
семиотических правил, по которым жизненный опыт челове¬
чества претворяется в культуру; эти последние, в свою оче¬
редь, и могут трактоваться как программа» (Лотман и Успен¬
ский 1971: 148).
Когда современные советские этнографы говорят о коммуни¬
кативной и этнической функциях культуры, они имеют в виду
«воспроизводство этноса», т. е. рассматривают культуру как код
воспроизводства, как негенетическую программу облика и пове¬
дения будущих поколений (Чебоксаров и Арутюнов 1972: 8-30;
Бромлей 1973: 52-53).
Таким образом, признание программирующей функции, более
того — кибернетической (программирующей) природы культуры
входит исподволь в содержание основных советских концепций
культуры, хотя и не было до сих пор доведено до готовности при¬
дать этим характеристикам культуры статус определяющих. Этот
шаг выглядит логически последовательным в развитии нашей на¬
уки. Предпринимая его, я мог опереться на работы своих предше¬
ственников и современников, хотя и относился к ним критически.
Понимаю, что читатель отнесется так и к моей.
МАРКСИЗМ И КУЛЬТУРА: ПОЗДНИЙ РОМАН
[Эта статья была написана уже после падения советско¬
го режима на основе той, которая здесь печатается перед ней.
В статье расставлены все точки над /. Она опубликована в 1997 г.
в петербургском философском альманахе' изд-ва «Алетейя»
«Метафизические исследования», вып. 4 («Культура»), с. 82-91.]
1. Культура без марксизма. К середине XIX века, когда скла¬
дывался марксизм, понятие «культура» уже давно было в обихо¬
де — накопилось несколько десятков определений этого понятия
(Niedermann 1941; Орнатская 1968).
Вначале оно формировалось как антипод натуры, природы,
естества. Так трактовали это понятие немецкие историки культу¬
ры и философы конца XVII века. Мыслители эпохи Просвещения,
выступая с критикой консервативных сил в своем обществе, про¬
слеживали движение от «естественного» состояния к «цивилизо¬
ванному» и нуждались в парных понятиях, которые бы выразили
эту оппозицию. Они использовали понятие «культура» для обо¬
значения обработки природного ума. Культура — это «вторая при¬
рода», по Гердеру.
В немецкой классической философии первой половины XIX
века, в частности у Канта, средоточием культуры оказывается
личность. Интерес в культуре привлекло то, чем определяется по¬
ведение каждого человека (культурные нормы, культурные ценно¬
сти) — культура стала осмысливаться, в сущности, как программа
поведения. Хотя представления о культурных нормах и соответ¬
ствующих им стереотипах поведения и типах творений человека
отчетливо сложились только у эволюционистов во второй поло¬
вине XIX века и в антропогеографии Ратцеля, а понятие о куль¬
турных ценностях — у немецких неокантианцев и в американской
антропологии XX века, общая линия рассмотрения культуры как
программы поведения складывалась раньше — зачатки идеи мож¬
но видеть уже у Просветителей.
Тогда же определилось и значение передачи культурных знаний
негенетическим путем, обучением: высокая обучаемость человека
Часть I. Культура в системе понятий
97
и гораздо более слабая — остальных животных. Далее обозначился
фактор преемственности, который усилиями неокантианцев и их
последователей в антропологии был признан основой культуры.
Имеется в виду хранение всего этого объема информации в обще¬
стве (традиция) и наделение каждого человека знаниями из этого
объема (энкультурация). Соответственно, выделилось значение
знаков, символов для передачи и хранения этой информации. И,
наконец, стало ясно основное отличие культуры от природной
программы поведения, заложенной в генах животных: культурная
значительно пластичнее, изменчивее, она предоставляет челове¬
ку большую свободу выбора. Свобода выбора — ключевой фактор
для понимания ряда аспектов культуры.
Многие из этих представлений были уже общим местом в ев¬
ропейской науке ко времени появления марксизма, другие скла¬
дывались одновременно с ним, третьи возникли позже, но инту¬
итивно ощущались издавна. Понятие «культура» приобретало все
большее значение для ряда наук, и то, что с 70-х годов XIX в. до
середины XX исследователи насчитали более полутора сотен де¬
финиций этого понятия (Kroeber and Kluckhohn 1952), показывает,
насколько велико было внимание ученых к нему.
2. Марксизм без культуры. Тем не менее, как с удивлением отме¬
чали советские исследователи культуры (Карпов 1970:103; Соколов
1972: 26; Межуев 1977: 15), основоположники марксизма почти не
употребляли этого термина и не дали вообще формального опре¬
деления этого понятия. Во всяком случае, в их всеобъемлющей си¬
стеме понятий философии и социологии («общество», «человек»,
«труд», «природа», «государство», «класс», «производительные
силы», «производственные отношения», «базис» «надстройка», «ре¬
волюция» и проч.) среди фундаментальных понятий нет понятия
«культура». Это весьма смущало марксистских теоретиков. Ведь
культура неразрывно связана с обществом, человек без нее остает¬
ся животным, понятие «природа» лишается своего антонима. Поче¬
му же Маркс и Энгельс практически обходились без него?
Стараясь смягчить это упущение, исследователи спешили до¬
бавить, что Маркс и Энгельс обходились не без понятия, а толь¬
ко без предназначенного для него термина, заменяя его другими
Иовами — «общество», «государство», «политически-граждан-
ская жизнь», «народный дух») — и что в трудах Маркса и Энгельса
98
Клейн Л. С Культура и эволюция
заложены все предпосылки для построения концепции культуры.
Странную картину рисует такое оправдание: термин существует,
а классики его избегают, обходясь громоздкими подменами. Види¬
мо, они все-таки не нуждались в собственной концепции культуры.
Между тем их система взглядов была не единственной социоло¬
гической концепцией, игнорировавшей культуру, и сравнительный
анализ может помочь пониманию этой ограниченности первона¬
чального марксизма. Этого понятия не замечали также Сен-Си¬
мон, Конт, Спенсер, Дюркгейм. Особенно примечательно, что
против его применения выступал антрополог (в широком смысле)
Рэдклиф-Браун: «Мы не наблюдаем ‘культуру’, — писал он в 1940
г., — ибо это слово не обозначает никакую конкретную реальность,
а только абстракцию, при том ... плохую абстракцию» (Radcliffe-
Brown 1952:189). Он считал, что на самом деле мы наблюдаем лишь
поведение, в котором можно выделить отношения, структуры.
Что общего у всех этих концепций, обходивших культуру? Пре¬
жде всего, их несомненная политизированность. Политиков мало
затрагивала культура как противопоставление натуре, природе.
Более конкретно: все названные ученые были склонны к утопи¬
ям, к социалистическим мечтаниям, и мыслили себя реформато¬
рами или основателями религий, если не революционерами — как
Маркс и Энгельс. Эта нацеленность Сен-Симона и его секретаря
Конта широко известна — позитивизм замышлялся как новая ре¬
лигия. Спенсера, завзятого эволюциониста и борца с клерикализ¬
мом, считают апостолом буржуазного либерализма и индивидуа¬
лизма. Дюркгейм был другом Жореса, вождя социалистов, и читал
лекции о социализме. Рэдклиф-Браун в юности испытал влияние
своего бирмингемского соседа Кропоткина и получил у своих дру¬
зей кличку «Браун Анархия» (Anarchy Brown). Таких людей больше
заботила проблема пропаганды своих взглядов, и более широко —
проблема воздействия революционной или реформаторской лич¬
ности на общество.
Между тем понятие культуры воплощало в себе нечто прямо
противоположное, а именно — воздействие культуры на каждую
личность, формирование личности в соответствии с нормами
культуры (энкультурация), достижение конформности. Культура
как программа поведения личности, усваиваемая ею от общества,
была им не нужна, а то и прямо претила. Таково было и отношение
Часть I Культура в системе понятий
99
Маркса и Энгельса к понятию культуры. Для них на первом плане
оказывались проблемы классовой солидарности, революционной
активности масс, индивидуального участия каждого сознательно¬
го борца, его личной моральной ответственности за судьбы всего
движения — словом, проблемы коллективного воздействия рево¬
люционных личностей на общество.
Этим проблемам явно уступала в актуальности противопо¬
ложная проблема — программирования обществом деятельности
индивидов, вместе с производной от нее же проблемой — выде¬
ления и описания средств этого программирования, т. е. культу¬
ры, ее традиций, стереотипов и т. п. Более того, разработка этой
проблемы тогда стимулировала бы скорее демобилизацию рево¬
люционных сил, так как акцентировала бы внимание на действи¬
тельно глубоких корнях той социальной предопределенности, по
отношению к которой революционная деятельность коммунистов
стремилась выступать как преодоление и отрицание.
3. Культурная революция. Ситуация изменилась в канун рево¬
люции и с победой большевиков в России. С точки зрения комму¬
нистов пролетарская революция осуществилась, средства произ¬
водства национализированы, экономический базис изменился,
и, следовательно, должны были сравнительно быстро измениться
все надстройки, не только политическая. А в результате, полу¬
чив свободу развития при новых производственных отношениях,
должно была быстро придти к расцвету все производство. Должна
была наступить счастливая жизнь при коммунизме.
Но этого не произошло. Более того, народ не спешил в комму¬
ны, отлынивал от работы «по-коммунистически», бунтовал. Ста¬
новилось все более очевидно, что на коммунистических началах
хозяйство с таким народом не поднять. Ленин как прагматик
предпринял две операции. Во-первых, в отступление от марксист¬
ских догм ввел НЭП — допущение частного предпринимательства.
Во-вторых, выдвинул идею, что для достижения коммунизма
мало взять власть и сменить производственные отношения, ну¬
жен другой народ, нужно вырастить нового, коммунистического
человека. Необходимо перевоспитать людей, изменить их навы¬
ки, духовный мир, психику. Но это означало коренной отход от
Марксизма: решающий акт в революционном переустройстве
и смене формации отводился не экономике и политике, а морали,
идеологической надстройке — совсем по Веберу!
100
Клейн Л. С. Культура и эволюция
Понятие культуры явилось как спасение лица. Пригодилось
именно то, что она отсутствовала в марксистской системе — не
относилась ни к производительным силам, ни к базису, ни к над¬
стройке. Было провозглашено, что требуется «культурная револю¬
ция». Радикальные теоретики (Пролеткульт, РАПП, леф) анонси¬
ровали построение новой культуры — вполне пролетарской. Это
привело к эксцессам — нападкам на культурное наследие, идей¬
ному вандализму. Ленину пришлось осадить горячие головы,
признав, что социализм нужно строить с использованием старой
культуры. Но тогда статус культурной революции оказался под во¬
просом. Тем временем понятие культуры все-таки вошло в марк¬
сизм-ленинизм, вошло сбоку — как чуждый элемент.
Ленин не дал определения культуры, но он часто пользовался
этим термином, и эти его высказывания характеризуют его пред¬
ставления о понятии «культура». Выдвигая задачи «культурной ре¬
волюции», которой «достаточно теперь ..., чтобы оказаться вполне
социалистической страной» (Ленин 1923/1970, т. 45: 377), он огова¬
ривал, что «раньше мы центр тяжести должны были класть на поли¬
тическую борьбу, революцию, завоевание власти и т. д.», а теперь
«центр тяжести... переносится на мирную организационную “куль¬
турную” работу» (Ленин 1923/1970, т. 45: 376). По крайней мере,
в данном контексте политика и военная деятельность не вклю¬
чались в культуру, а организационная деятельность включалась.
Важным в его учении о культурной революции было положение об
использовании всего позитивного в буржуазном культурном на¬
следии. Раскрывая, что именно входит в это наследие, Ленин тем
самым раскрывал состав культуры вообще. «Капиталистическая
культура, — писал он, — создала крупное производство, фабрики,
железные дороги и прочее...» (Ленин 1918/1969. т. 33:44). И позже:
«Нужно взять всю культуру, которую капитализм оставил, и из нее
построить социализм. Нужно взять всю науку, технику, все знания,
искусство» (Ленин 1919/1969, т. 38:55). Итак, Ленин, во-первых, не
ограничивал культуру только материальной или только духовной
сферой, а распространял на обе, а во-вторых, выделяя слово «соз¬
дала», он, очевидно, имел в виду, что перечисленные блага — не
просто компоненты культуры, а ее порождения, продукты.
Марксистская приверженность классовому антагонизму, конеч¬
но, требовала согласования с новым для марксизма диффузный
Часть /. Культура в системе понятий
101
понятием, и Ленин выдвинул положение о двух культурах в од¬
ной культуре (впрочем, социальное расслоение культуры при¬
знавалось не только в марксизме — ср. учение Ганса Наумана об
«опускании» культуры верхних слоев в нижние). Но Ленин прямо
выступал против попыток включить культуру в идеологию — со¬
хранились прямые свидетельства этого. Когда один из лидеров
Пролеткульта написал, что «идеология шире культуры», Ленин,
читая эту статью, вынес на поля слово «шире», а вскоре появилась
в «Правде» статья Я. Яковлева, отредактированная Лениным, в ко¬
торой об утверждении пролеткультовского лидера сказано: «Тут
нелепость явная, ибо культура, совокупность ряда общественных
явлений (от морали и права до науки, искусства, философии) есть,
конечно, более общее понятие, чем общественная идеология» (Во¬
просы 1925: 3, 22; Баллер 1969: 82).
4. Культура как идеология. В Сталинской империи понятие
культуры снова стало лишним. Ведь культура есть программа
поведения, уделяемая обществом каждому человеку в процессе
энкультурации (научения). Ее отличие от врожденных инстин¬
ктов — генетической программы поведения — состоит в том, что
культура как программа пластична, предоставляет человеку из¬
рядную свободу выбора (Клейн 1987). Сталин был вовсе не заинте¬
ресован в такой программе. В его тоталитарном государстве чело¬
век был только винтиком партийно-государственной машины. От
подданного требовалось поведение, очень жестко запрограмми¬
рованное коммунистической идеологией.
Уже у Гастева предусматривалась чрезвычайно жесткая про¬
грамма поведения людей в производстве. Теперь такая программа
поведения распространялась на все сферы жизни и планировалась
не «технократами», как у Гастева, а политическим руководством.
Эта программа, выражаемая в идеологии и обеспечиваемая аппа¬
ратом государства и политических организаций (партии, профсо¬
юзов и т. п.), по сути, не нуждалась в личности, в индивидуальном
выборе, а значит, и в особых средствах пластичного програм¬
мирования деятельности. Реализуемая программа должна была
осуществляться «приводными ремнями» детальных инструкций
и распоряжений, а также через непосредственное воздействие
Идеологии на сознание каждого человека, воздействие, подкре¬
пляемое силой и авторитетом политической власти.
102
Клейн Л. С Культура и эволюция
Идеалом для советской империи Сталина была бы не культура,
а нечто вроде генетической программы поведения, врожденной
и не оставляющей индивиду выбора. Как у муравьев или рабочих
пчел. Весь громадный аппарат государства и партии был направ¬
лен на выработку такого механизма программирования — через
воспитание (от яслей до вузов), через включение в общественные
структуры (пионерская организация, комсомол, партия), через си¬
стему «политпросвещения». И через жесткий отсев (трудновоспи¬
туемых — в лагеря). Человеку навязывалась не столько марксист¬
ская идеология, сколько новая, советская психология: психология
патернализма, конформизма, послушания. Политизированная
идеология была чем-то вроде религии: она должна была обеспе¬
чить прочность удержания психологии Homo Soveticus.
Поскольку, однако, культура была введена в марксистский сло¬
варь Лениным и, таким образом, освящена, отказаться от этого
понятия было уже невозможно. И оно было сведено к идеологии.
Предпосылки к такому сужению понятия содержались уже в ле¬
нинском положении о двух классовых культурах: если культура
так тесно связана с классом, то в ней на первый план выступает то,
что носит классовый характер. Теперь идеологическое в культуре
представлялось уже не просто ее сердцевиной или ее определяю¬
щим аспектом, а ее исчерпывающей и единственной ценностью.
Хотя в обиходе существовали и признаки более широкого значе¬
ния понятия «культура» (физическая культура — физкультура, ма¬
териальная культура — например, Институт истории материаль¬
ной культуры), в официальном употреблении понятие означало
только духовную культуру, в советском понимании — идеологи¬
ческую (отделы культуры, культторги, культтовары, культпросвет,
Дворцы культуры, Министерство культуры, Институт культуры,
выпускавший библиотекарей и клубных работников).
Наиболее догматичные философы-истматчики еще долго ис¬
ходили из того, что система категорий исторического материа¬
лизма обладает завершенностью. Поэтому, считали они, нужно
не вписывать в нее «культуру как новую для этой системы кате¬
горию, а выбрать из частных, производных категорий устоявше-
гося набора ту, которую наиболее целесообразно обозначать тер¬
мином “культура”» (Шумаков 1956; 1966; Чесноков 1965; Яковлев
1978). Такой категорией они считали исторический тип духов¬
ной жизни общества в ее целостности и внутренней взаимосвязи
Часть /. Культура в системе понятий
103
с ценностными установками на первом плане. Но почему именно
эту категорию? Для чего за пределы культуры выводились ее ма¬
териальные основания — способ производства или даже все, что
именовалось материальной культурой, так что «культура» и «ду¬
ховная культура» оказывались синонимами? Выгодность этой по¬
зиции заключалась в совпадении с обиходным понятием полити¬
ческой практики — идеологией.
5. Этнизирующие и другие концепции. Между тем ситуация
в Сталинской и пост-Сталинской империи изменялась, в силу
вступали новые факторы. Перед лицом грозившего, а затем разра¬
зившегося военного противостояния и ввиду слабости надежд на
веру всего народа в коммунистический рай Сталину пришлось бы¬
стро забыть ленинские принципы интернационализма и взять на
идеологическое вооружение воспитание патриотических чувств,
национализм. Это сместило акцент в понятии «культура». Вместо
культуры человечества коммунистические идеологи заговорили
об этнических культурах, прежде всего о русской культуре.
Это связало определение понятия «культура» с определением
понятий «нация» и «этнос». В определяющем для марксистов того
времени сталинском определении нации одним из конституиру¬
ющих признаков нации выступала «общность национального ха¬
рактера, проявляющаяся в общности культуры». Таким образом,
в этом смысле содержание понятия «культура» опять расшири¬
лось. Под этнической культурой имелось в виду уже не только ду¬
ховное творчество и наследие, но и материальная культура, пове¬
денческая культура и т. п.
Но в таком рассмотрении общее понятие «культура» потеряло
значение, культура как бы расслоилась на множество этнических
культур. Такое употребление понятия стало очень интенсивно
практикуемым в таких науках, как этнография (этнология), архе¬
ология, история культуры. При этом стало утрачиваться коренное
отличие марксистского употребления этого понятия от практико¬
вавшегося в «буржуазной науке» такими школами, как романтики,
энтропогеографы и продолжатели этой традиции — миграционн¬
ом, диффузионисты. Там ведь тоже материал, как правило, рас¬
сматривается в его распределении по конкретным культурам.
Вместе с обиходными употреблениями этнизирующих специ¬
фикаций общего понятия, переживших сталинское время, это ста-
л° основой для расширения научного понятия «культура» и его
104
Клейн Л. С. Культура и эволюция
обсуждения в пост-сталинское время в марксистской литературе
нашей страны. Научные разработки этого понятия стали прибли¬
жаться к западным. Все меньше предпринимались попытки найти
в марксизме подходящую нишу для этого понятия, все чаще марк¬
систская терминология служила приличной одежкой, маскировав¬
шей полное сходство с западными немарксистскими концепциями.
Одни исследователи — историки словесности, искусства, ду¬
ховной жизни, разрабатывающие семиотику и структурный под¬
ход (Ю. М. Лотман, Б. А. Успенский, А. Я. Гуревич) — выдвинули
семиотическую концепцию культуры. Они определяют культу¬
ру как знаковую систему и в этом близки западным трактовкам
Э. Кассирера и Лесли Уайта. Другие исследователи (историки
культуры Э. В. Соколов, Л. М. Баткин) развили функциональную
концепцию культуры, выдвигая на первое место ее стабилизирую¬
щие функции. Культура выступает у них прежде всего как система
норм. Этому близок А. В. Гулыга, видящий в ней систему запретов.
Такое представление о культуре разными своими сторонами на¬
поминает концепции западных ученых от эволюционистов и ро¬
мантиков до функционалистов. Третья группа исследователей
(А. И. Арнольдов, Э. А. Баллер и другие) подчеркивает творческий
компонент в культуре, отстаивая ее креативистскую, динамиче¬
скую концепцию, и в этом они сходятся с западными неоэволю¬
ционистами. Еще одна концепция, широко распространившаяся
среди философов и этнографов-генерализаторов (Э. С. Маркарян,
Ю. В. Бромлей, М. С. Каган), определяет культуру как специфиче¬
ский для человека способ деятельности. Это, так сказать, антропо¬
центрическая концепция, имеющая немало общего с концепцией
М. Шелера и А. Гелена. И так далее.
Собственной концепции культуры, органически вытекающей из
марксистской системы взглядов, в науке так и не появилось. Это
существенно ограничивало возможности марксизма формировать
собственные школы в науках, для которых понятие культуры явля¬
ется фундаментальным, — в культурной и философской антрополо¬
гии, этнологии, археологии, искусствоведении, истории культуры-
Встал вопрос о том, возможно ли это вообще и нужно ли. В нашей
стране сама постановка этого вопроса и отрицательный ответ на
него предложены в рамках кардинальной критики марксизма в эпо'
ху его глобального кризиса последних лет (Клейн 1993: 70-80).
МАТЕРИАЛЬНАЯ КУЛЬТУРА И ДУХОВНАЯ КУЛЬТУРА
КАК КАТЕГОРИИ ИСТОРИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ
[Статья написана в 1978 г. как часть моего тогдашнего теоре¬
тического исследования понятия «культура» в интересах архео¬
логии и была отправлена в журнал «История СССР». Напечатана
не была. Предлагал я ее и другим журналам — безуспешно. Между
тем материальная культура — это необходимое звено между по¬
нятием культуры и понятием археологической культуры. В исто¬
рии советской археологии был период, когда она трактовалась
как история материальной культуры. То есть это одно из фун¬
даментальных понятий для археологии. Важно оно и для этногра¬
фии, культурной антропологии, музееведения и истории культу¬
ры. Между тем, в понимании того, что есть смысл обозначать
материальной культурой, среди советских ученых существовали
значительные разногласия, которые остаются и среди россий¬
ских ученых. У меня есть своя точка зрения, обоснования которой
приведены в этой статье.]
1. Постановка проблемы. Отмечая, что общая историография
культуры в нашей науке «носит пока ущербный характер», М. П.
Ким подвергает критике «старую традиционную схему, по которой
создавались и создаются книги по истории культуры досоциали¬
стических эпох» — схему механического объединения отраслевых
описательных очерков: по искусству, литературе, просвещению,
хозяйству и т. д. (Ким 1975: 2-4). Действительно, если не считать
периодизации, единственным способом внесения структурности
в такую сумму очерков была дихотомия «материальная культу¬
ра» — «духовная культура», но и эта дихотомия не отличалась и не
отличается ясностью.
Вышедший тридцать, лет назад двухтомник «История культуры
Древней Руси» (История 1948) имел, казалось бы, четкую структуру:
Подзаголовок первого тома гласит «Материальная культура», вто¬
рого — «Общественный строй и духовная культура». В первый том
в°шли главы, посвященные сельскому хозяйству и промыслам,
Ремеслу, населению и жилищу, одежде, пище и утвари, средствам
106
Клейн Л. С. Культура и эволюция
и путям сообщения, торговле и торговым путям, деньгам и денеж¬
ному обращению, военному делу, оружию и крепостям — словом,
не просто вещественным памятникам, но в основном материаль¬
ному производству, распределению и потреблению. В главах вто¬
рого тома рассматривались социально-политический строй, право
и суд, религия и церковь, язык и письмо, фольклор и литература,
просвещение и разные виды искусства, причем в некоторых гла¬
вах рассмотрение строилось на основе вещественных памятников.
В создании обоих томов наряду с Институтом истории АН СССР
участвовал Институт истории материальной культуры АН СССР.
Между тем соответствующего Института истории духовной куль¬
туры в нашей системе научных учреждений не было и нет (правда,
в обиходе духовную культуру называют просто «культурой», учеб¬
ные же институты культуры и Министерство культуры все-таки
есть), а Институт истории материальной культуры вскоре был пе¬
реименован в Институт археологии. Одной из причин была невоз¬
можность рационального распределения тематики по этим двум
рубрикам. В свое время велись жаркие споры о предмёте истории
материальной культуры (Равдоникас 1930; Быковский 1932; Смир¬
нов 1932), но удовлетворительное решение так и не было найдено.
Да и в указанном издании лишь на первый взгляд распреде¬
ление четкое. Оружие, крепости и военное дело, по принятому
в издании критерию, не должны были войти в первый том: они
не относятся к производству, распределению и потреблению —
война, как известно, есть продолжение политики другими сред¬
ствами, а политика принадлежит к социальным отношениям
в широком смысле, стало быть, по логике, это материал для второ¬
го тома. Но составителям показалось неудобным оторвать оружие
от орудий, а укрепления от поселений, и в этом есть свой резон:
и орудия труда и оружие представляют собой инструменты в ши¬
роком смысле, жилища и укрепления являются сооружениями, но
общая основа для такого объединения может быть только одна "
иное понимание материальной культуры: как совокупности ве¬
щественных компонентов культуры, вещественных памятников-
Таким образом, составители сбились на старый, отброшенный
ими критерий деления. Но тогда в первом томе не место торговле
и не хватает памятников архитектуры, живописи и т. п. Во второй
томе лишь неразделенность «общественного строя» и «духовно^
Часть I. Культура в системе понятий
107
культуры» завуалировала неясную позицию главы о праве и суде:
входят ли они в духовную культуру?
Многозначность терминов «материальная культура», «духов¬
ная культура» создает неудобства в разграничении тем и приво¬
дит к взаимонепониманию в дискуссиях (тем более, что эта мно¬
гозначность не всегда осознается), а шаткость критерия разбивки
порождает неполноту охвата проблем в общих обзорах, сбивчи¬
вость ракурсов рассмотрения ряда тем.
Нередкие полвека назад очерки «История материальной куль¬
туры» (Бронштейн 1928; Гредескул 1930) теперь не появляются
(последняя книга этого типа переводная и носит иное название:
«Происхождение вещей» — Липе 1954), а авторы общих курсов или
разделов по истории культуры СССР или другой страны избегают
крупного деления культуры на фракции и предпочитают дроб¬
ное деление на компоненты, отчего структура обзоров получает¬
ся рыхлой и расплываются генеральные линии развития объекта,
его общие конфигурации. Традиционная схема деления явно ока¬
зывается неудовлетворительной. Почему?
2. В контексте философии. Сами термины «материаль¬
ная» — «духовная» имеют философский статус, содержательно
раскрываются и, казалось бы, корректно применяются именно
в философии, а для обозначения составных частей культуры они
стали использоваться в силу той традиции, по которой культура
долго воспринималась и дефинировалась как чисто философская
категория. Такое употребление терминов оказалось не очень
удобным; оно-то и ведет к многозначности и скрытым смысло¬
вым сдвигам.
Приведя ряд выдержек из философских работ, где идет речь о
материальной и духовной культуре, и сопоставив эти выдержки
с исследованиями историков, философ Б. Д. Яковлев, восклицает:
«Об одном и том же говорят историки и философы или же о со-
вершенно разных вещах? Или, может быть, на разных языках? И
только ли с историками расходятся пишущие о культуре филосо¬
фы или же, если позволительно так выразиться, со всем “нефило-
с°фским человечеством”»? (Яковлев 1978:17).
Расхождение явно кажется ему нетерпимым, и вина возлагается
На философов. Между тем расхождение не так уж неправомерно:
ВеДь методический подход к феномену и ракурс рассмотрения у
108
Клейн Л. С. Культура и эволюция
этих наблюдателей различный, а философы пользуются указан¬
ными терминами как раз по праву.
С точки зрения философа, деление на материальное и духовное,
на бытие и сознание является исчерпывающим. Это еще не гаран¬
тирует единства взглядов, но спорным остается лишь вопрос (сло¬
вами Яковлева): «каков, так сказать, критерий материальности?»,
и, следовательно, где провести границу. Одни философы считают
материальной всю предметно-практическую деятельность людей,
включая социально-политические отношения, другие ограничи¬
вают материальное экономическим базисом (производственными
отношениями), то есть только тем, что складывается, «не прохо¬
дя через человеческую голову». Яковлев (1978: 25-27) доказыва¬
ет логичность первого решения. При этом он, однако, отмечает,
что разграничение проводится философами в рамках глобального
определения культуры, при котором она охватывает все социаль¬
ное и практически совпадает с обществом. Яковлев убежден в бес¬
полезности такого дублирования понятий, но сам предлагает не¬
что подобное: ограничить культуру вообще пределами духовной
культуры (Яковлев 1978: 17-22). Это означает, по сути, оставаться
в рамках того же глобального определения (только разрезанного
пополам), тогда как напрашивается иной выход — поискать более
специфическое, работоспособное и плодотворное определение
культуры вообще.
Историки культуры, этнографы, социологи сделали немало
таких попыток, и было бы несправедливым отвергать этот путь
только потому, что многие выдвинутые предложения не лишены
слабостей и несут на себе следы методологической односторонно¬
сти и ограниченности тех или иных школ. В частности, представ¬
ление о культуре как системе средств социального программиро¬
вания деятельности коллективов и индивидов (Клейн 1979), еще
не обсуждавшееся в литературе, возможно, окажется более широ¬
ко пригодным (как надеется автор этих строк).
Однако при любом специфическом, не глобально-философ'
ском определении культуры дихотомия «бытие» — «сознание»
становится недостаточной. Признавая корректность философ'
ской дихотомии культуры для целей философского осмысления,
А. К. Уледов призывает «осознать неполноту разделения культура
на материальную и духовную» за пределами философии (Уледо®
Часть I. Культура в системе понятий
109
1974: 27). Действительно, философские термины «материаль¬
ная» — «духовная» начинают приобретать другой смысл, исполь¬
зуются для других понятий, и это использование нельзя признать
корректным. В то же время ограничиться философским подходом
к культуре — при решении конкретных частнонаучных задач —
тоже нельзя.
Б. Д. Яковлев, высказывая надежду, что со временем «куль¬
тура» и «духовная культура» станут синонимами в философии (по¬
добно тому, как они являются синонимами в обиходном языке),
утверждает: «Понятие материальной культуры едва ли необходи¬
мо в системе философских категорий» (Яковлев 1978: 22). Что ж,
не будем решать за философов, необходимо ли им такое понятие
в эксплицитной форме, строго дефинированное и включенное
в систему категорий. Но, во всяком случае, если понятие культуры
формируется в практике конкретных наук (истории, этнографии
и др.) и если требуется философский его анализ, то именно в та¬
ком анализе уместно и оправдано разделение на материальное
и духовное по принципу tertium non datur. Как раз в самих кон¬
кретных науках это не получается: употребление этой пары тер¬
минов оказывается ограниченным или условным и требует суще¬
ственных оговорок.
3. В конкретных науках. Когда на Западе культура трактует¬
ся как совокупность духовных ценностей или идей и т. п., задача
размежевания духовной и материальной культуры, естественно,
не возникает. Сама эта задача возникла в науке, в частности в со¬
ветской науке, когда марксистское осмысление культуры привело
(по мнению некоторых советских философов, не необходимым
образом) к включению в нее материальных компонентов.
Задача размежевания оказалась особенно актуальной для двух
групп исследователей: первую составили археологи, вторую — те¬
оретики культурной политики и историки. Этнографы этим деле¬
нием вообще всерьез не интересовались.
4. Традиционный подход археологии: критерий объекти-
нации. Археологам нужно было в любой культуре выделить ту
Насть, ту фракцию, которая, выйдя из функционирования, способ¬
на по истечении долгого времени хотя бы частично сохраниться.
Им нужно сопоставить ее с тем, что непосредственно не дохо-
Дит до археолога. Термины «материальная» — «духовная» были
no
Клейн Л. С. Культура и эволюция
использованы для обозначения дихотомии вещественные — неве¬
щественные компоненты. Когда археологи говорили об «истории
материальной культуры», они имели в виду попросту историю ве¬
щей в широком смысле: орудий, оружия, жилищ, мебели, утвари,
повозок, одежды, предметов искусства, регалий и т. д. Подобное
словоупотребление сохраняется в археологической практике по
сей день, несмотря на отдельные попытки изменить его.
Это не вполне корректное использование терминов: в число не¬
вещественных входят действия, поведение (танцы, ритуалы и т. п.),
которые не являются в собственном смысле слова духовными (мыс¬
ленными, идеальными). Их даже можно трактовать как материаль¬
ные, если не отождествлять материальность и вещественность. Но
археологи эту часть культуры вообще игнорировали.
Как отметил Э. С. Маркарян, деление культуры на материаль¬
ную и духовную не позволяет выделить и «соционорматив-
ную культуру» (средства организации) как относительную сфе¬
ру исследования (Маркарян 1969: 86-87). Между тем значение
средств организации для программирующей функции культуры
исключительно важно.
Этнографы как раз потому и остались в стороне от споров о ма¬
териальной и духовной культуре, что в эту схему не укладываются
сферы культуры, наиболее важные для этнографии.
5. Функциональный подход историков и культурологов.
Для второй группы исследователей — теоретиков культурной по¬
литики и историков культуры, специализирующихся на изуче¬
нии эпохи классового общества, — значение проблемы состояло
в том, что классовое расщепление одни компоненты культуры за¬
трагивает (прежде всего идеологию), другие (в частности, техни¬
ку) — нет, соответственно, по-разному надлежит оценивать части
культурного наследия, по-разному осуществлять культурную пре¬
емственность (Баллер 1969:40-41; Каган 1974:190-191).
Эта потребность породила тенденцию объединить под на¬
званием материальной культуры все, что связано с техникой,
обслуживает ее и не носит непосредственно классового характера,
а под названием духовной культуры — все, что связано с идеоло¬
гией, обслуживает ее и имеет ярко выраженную классовую при¬
роду. При этом культуру в большой мере уподобляли обществу:
в ней тоже оказывались базис и надстройка (Зворыкин 1964).
Часть I. Культура в системе понятий
111
Такое словоупотребление опять же оказалось сбивчивым по
смыслу: при таком критерии в материальную культуру прихо-
дится включить ряд наук (математику, физику, технические, при¬
кладные науки идр.), хотя они, совершенно очевидно, состоят
прежде всего из идей, мыслей и по прямому смыслу слов долж¬
ны относиться к духовной активности людей. А такие объекты,
как храмы, статуи, грампластинки и т. п., приходится включать
в духовную культуру, хотя они вполне материальны. Кроме того,
за бортом остался быт, т. е. средства, которые не обслуживают ни
технику или даже производство в широком смысле, ни идеологию
или даже надстройку в широком смысле (включая политику), а об¬
служивают личное потребление, семейную и домашнюю жизнь
людей. Так что и здесь ряд неувязок.
Тем не менее, эта тенденция становится все более сильной,
распространяется на круги исследователей, первоначально в ней
не заинтересованных, и в разных вариантах, с разными обосно¬
ваниями реализуется в теоретических работах культурологов.
Так, Э. В. Соколов о делении на материальную и духовную куль¬
туру пишет:
«Провести между ними грань, по принципу “из чего сде¬
лан” предмет, по-видимому, невозможно. Иначе пришлось
бы отнести искусство, существующее всегда в какой-то теле¬
сно-вещной форме, к материальной культуре, а, скажем, зна¬
ния о выплавке металлов — к культуре духовной. Правильнее
будет считать материальной культурой те вещи, орудия, на¬
выки, знания, которые являются продуктами материального
производства или обслуживают материальную жизнь обще¬
ства. К духовной культуре следует отнести продукты духовно¬
го производства, идейное систематизированное содержание
основных форм общественного сознания, а также эстетиче¬
ские ценности, выраженные средствами искусства... Различие
материальной и духовной культуры является, таким образом,
Функциональным» (Соколов 1972:64-66).
Схожую трактовку находим у М. С. Кагана (1974: 188-220), ко¬
торый в материальную культуру включает не только вещи, но
и производственные отношения («материальное общение» лю-
Дей), семейно-брачные и социально-организационные институты
112
Клейн Л. С. Культура и эволюция
(«соционормативную культуру» Маркаряна, обычно относимую
к духовной), физкультуру, игры, медицинскую практику. А в ду¬
ховную культуру Каган включает жизненное проектирование (иде¬
алы, планы и т. п.), знания, ценности и духовное общение. Кроме
того, Ц. Г. Арзаканьян и М. С. Каган выделяют на равных правах
с теми двумя еще третью сферу культуры — художественную,
в которой, как поясняет Каган, уравновешенно сочетаются мате¬
риальные и духовные компоненты (как будто они не сочетаются
в науке, технике и многом другом или как будто можно объектив¬
но зарегистрировать меньшую уравновешенность сочетания!).
В. Е. Давидович иЮ. А. Жданов (1979: 191-192) считают, что
деление на материальную и духовную культуру имеет ограничен¬
ный характер и может применяться только в определенных целях.
Э. С. Маркарян, ранее признававший рациональность распреде¬
ления культурных элементов по способу объективации в вещах
или в идеях и знаках (Маркарян 1969: 86, прим. 38), позже изме¬
нил свою точку зрения и прямо выразил согласие с Соколовым,
отнеся к материальной сфере производство и быт, а к духовной
сфере — «соционормативную культуру» и средства производства
знаний — «когнитивную культуру» (Доклад 1974).
[Это подробно мотивировано в его книге 1983 года. Он готов
признать, что правы Давидович и Жданов, но лишь при условии,
что и в случаях применимости будет указан не вещественный
определитель, не «субстратный» критерий деления.
«Дело в том, — поясняет он, — что при обычной “субстрат¬
ной” интерпретации материальной и духовной культуры ис¬
ходят из того, представляют ли те или иные ее элементы ма¬
териальные или духовные образования». Философ не заметил,
что он сказал буквально следующее: при выявлении матери¬
альной и духовной культуры не должны учитываться мате¬
риальность и духовность. Он продолжает: «Но такой подход
оказывается совершено неэффективным во многих познава¬
тельных ситуациях».
И приводит пример:
«Скажем, имеет ли значение для понимания внутренней
природы таких явлений культуры, какими являются египет¬
ские пирамиды или готические соборы, характеристика того
Часть I. Культура в системе понятий
113
весьма ощутимого материального субстрата, из которого они
изготовлены? Можно суверенностью сказать, что нет. Суб¬
стратная характеристика в указанном и во многих других
случаях мало что может дать для действительного объясне¬
ния явлений культуры. Исходя из этого, а также учитывая, что
любой элемент культуры всегда есть определенное сочетание
материального и духовного начал, исследователи подчас при¬
ходят к выводу об эвристической бесплодности деления куль¬
туры на материальную и духовную.
Мы не склоны соглашаться с этой крайней позицией.... Но
для того, чтобы подобное деление было полезным, основани¬
ем его следует считать не субстратную, а функциональную
характеристику явлений культуры.... Используя предложен¬
ный критерий, можно и египетские пирамиды, и готические
соборы с полным основанием отнести к элементам духовной
культуры, ибо основная их функция состояла в воздействии
на духовный мир человека, на его психику» (Маркарян 1983:
75-76)].
Ю. И. Мкртумян считает, что в археолого-этнографической
литературе господствует четырехчленная схема деления культу¬
ры (на «хозяйственный быт», «материальную культуру», «общест¬
венно-семейный быт» и «духовную культуру»), а двухчленная схе¬
ма является просто ее стяженным вариантом. Схему эту в обоих
вариантах исследователь считает неудовлетворительной и про¬
тивопоставляет ей свою, также четырехчленную, которая вклю¬
чает: «культуру первичного производства», «культуру жизнеобес¬
печения», «соционормативную культуру» и «гуманитарную
культуру» (научные знания, искусство и т. п.) (Мкртумян 1978).
Однако все эти и другие авторы признают трудность, нечет¬
кость, условность такого разделения. Некоторые даже констати¬
руют, что «в настоящее время все отчетливее выявляется тенден¬
ция, согласно которой материальную и духовную культуру нельзя
Рассматривать порознь, как две сферы человеческой деятельно¬
сти, и что недостаточно указать на их диалектическую связь. Они
Просто нерасчленимы» (Давидович и Белолипецкий 1974: 54).
Многие отмечают, что духовная культура предстает перед иссле¬
дователем в какой-либо материальной форме, хотя бы знаковой,
а Материальная культура не может быть включена в практику без
114
Клейн Л. С. Культура и эволюция
посредства сознания и духовной культуры. Дело не только в тес¬
ной взаимосвязи материального с духовным и не только в труд¬
ности распределить функции культуры по двум рубрикам (то, что
Уледов назвал «неполнотой» схемы), но и в обычной полифункци¬
ональности элементов культуры и в переплетенности видов дея¬
тельности в каждой сфере. Именно поэтому так трудно распреде¬
лить элементы культуры по их функциям в культуре, по их связям
со сферами деятельности: которые обслуживают производство,
которые — потребление, которые — социальную организацию или
коммуникацию, обмен знаниями... Нож может служить и орудием,
и оружием, и инструментом потребления, и знаком статуса, и оп¬
ределением этнической принадлежности, и указателем ситуации.
Именно этим Ю. В. Бромлей (1973: 50) мотивирует «опреде¬
ленную ограниченность возможностей морфологического анали¬
за культуры на основе выделения отдельных сфер деятельности»
и отмечает преимущества второго критерия деления — традици¬
онного для археологии.
6. Функциональный подход в археологии. Однако нельзя
сказать, чтобы археология осталась совсем в стороне от попыток
содержательного, функционального деления культуры. В археоло¬
гии все же возникла и эта тенденция. В советской науке она про¬
явилась впервые именно в структуре «Истории культуры Древней
Руси» и выросла из проблемной ситуации, отчетливо выраженной
позже Б. А. Рыбаковым (1970), который применил к осмыслению
археологического материала по древнерусской культуре ленин¬
ское положение о двух культурах в одной национальной культуре.
В американской «новой археологии» аналогичная ситуация связа¬
на с выделением по археологическим материалам и в культурах
доклассового общества ряда субкультур: мужской и женской, воз¬
растных, профессиональных и т. п. Задачи оказались структурно
схожи с задачами историков. Это породило ту же тенденцию функ¬
ционального распределения компонентов культуры. В «новой ар¬
хеологии» она получила теоретическое выражение и методичес¬
кую разработку.
В 1962 г. в своей основополагающей для всей школы статье «Ар'
хеология как антропология» лидер этого направления Люис Бик¬
форд (Binford 1962) предложил функциональный подход к культу-
ре и ввел разделение всего культурного материала, добываемого
Часть /. Культура в системе понятий
115
археологами, на три категории: «технофакты» (это «материаль¬
ная» культура Соколова и Маркаряна), «социофакты» (это «соци-
онормативная» культура Маркаряна) и «идеофакты» (это «когни¬
тивная» культура Маркаряна). Так что эта система уже работает,
и работает свыше 10 лет. А каковы же результаты, что произошло
дальше с этими технофактами, социофактами, идеофактами?
Десять лет спустя Бинфорд признался:
«Перечитывая эту статью сегодня, я начинаю понимать
критиков, которых так потешали термины “техномический”,
“социотехнический”, “идеотехнический”. Я взял их из кон¬
цепций Уайта поздней ночью, когда писал эту статью в состоя¬
нии фрустрации. Моя позиция, полагаю, была состоятельной:
все материальные предметы функционировали не в одной
лишь материальной субсистеме исчезнувшей культуры. Но эта
позиция была все же немного наивной... Я могу припомнить
чикагских студентов и себя самого, как мы пытались опера-
ционализировать средства для разбивки материала по таксо¬
номическим ячейкам, которые были бы изоморфны этим трем
широким категориям первичной функции.
Мы подолгу обсуждали морфологические характеристики
деталей или композиций вариабельности, которые могли бы
послужить различительными признаками “техномических”
или “социотехнических” артефактов. Это кажется глупова¬
тым (somewhat silly), когда оглядываешься; мы, конечно, так
и не решили удовлетворительно нашу задачу. Мы стали, на¬
конец, понимать, что каждый артефакт имеет свойства, от¬
носящиеся в широком смысле ко всем трем субсистемам. Нет
артефакта, который бы как таковой имел только свойства,
относящиеся к его первичному функциональному контек¬
сту» (Binford 1972:17-18).
Но если все вещи содержат нечто от производства и потреб¬
ления, если все они технофакты, то все вещи, которые мы нахо¬
дим при раскопках, относятся к материальной культуре. И одно¬
временно все они предварительно спроектированы и оформлены,
а ориентировкой на некие нормы или на отклонение от них все
°ни дают нечто для познания духовной культуры, все они соци-
офакты и идеофакты. Таковы и произведения искусства. Статуи
116
Клейн Л. С. Культура и эволюцця
материальны, и в этом нет ничего губительного для их духовной
функции: это не мешает им иметь идейное содержание и произво¬
дить эмоциональное воздействие.
Каган и Маркарян сознают эту сопротивляемость культуры
предложенному ими способу разбивки, но надеются преодо¬
леть сопротивляемость материала. Каким образом? Выделением
в каждом случае решающего вклада в соотношении материально¬
го и духовного начал, выявлением доминантной функции.
Приходится опасаться, что это предложение толкает нас к ту¬
пику, из которого только сейчас выбирается Бинфорд. Во-первых,
в большинстве случаев вряд ли удастся подобрать объективный
критерий и меру измерения для такой оценки — определение
грозит вылиться в борьбу субъективных оценок. Не случайно уже
сейчас так разнообразны и спорны распределения компонентов
культуры по двум функциональным сферам. Во-вторых, в куль¬
туре цель и средства часто меняются местами (что было сред¬
ством, становится целью, и наоборот). (Merton 1936:112; ср. Маркс
1844/1874:136). Доминантность функций меняется: что было ге¬
нетически доминантным, становится вторичным в актуальном
плане. А главное, предложение выделить доминантную функ¬
цию опасно для археологии, ибо применительно к археологии это
предложение толкает нас на весьма ригористичную и искусствен¬
ную разбивку — отнесение одних вещей к «материальной культу¬
ре» (в смысле: к производству и быту), других — к «духовной куль¬
туре» (соционормативной и когнитивной или гуманитарной). Это
разбивка, при которой, естественно, будут упускаться вторичные
функции. В одной группе будет игнорироваться материальная ос¬
нова, в другой — идейное содержание, символические значения.
Зачем нам это? Это ли методологически плодотворный путь? По¬
зволительно усомниться.
[Действительно ли неэффективно в познавательных ситуаци¬
ях деление на духовную и материальную культуру по субстра-
ту, как это утверждает Э. С. Маркарян? Рассмотрим его пример
с египетскими пирамидами и готическими соборами и добавим
к ним схожие памятники — мегалиты (дольмены и галерейные
гробницы), курганы, круглые городища. Сравним их как потенци-
ально исторические источники с другими историческими источ-
никами — духовными по «субстрату»: хрониками, договорами»
Часть L Культура в системе понятий
117
мемуарами, преданиями и т. п. Ясно, что первые ничего нам не
скажут об именах исторических деятелей, не назовут народы,
оставившие эти памятники, да и события, от которых они оста¬
лись, нужно реконструировать гипотетически, опираясь на сведе¬
ния из второго ряда источников. Получается другая познаватель¬
ная ситуация, и нужны другие методы исследования. В первом
случае — археология, во втором — письменное источниковеде¬
ние и история (Клейн 1978).]
7. Предложения: расчленение планов. Причина шаткости
и сбивчивости критериев разделения, по-видимому, в том, что,
как правило, исследователи стараются дать одномерное рассече¬
ние культуры и даже расположить компоненты в своей классифи¬
кации однолинейно. А культура — многомерный, многоаспектный
феномен, и не надо совмещать ее разные планы. Если вспомнить
ее родственность языку (Pike 1955) и правомерность уподобления
их в структурном анализе, то прежде всего не следует смешивать
(применим здесь термины структурной лингвистики) план выра¬
жения и план содержания.
Археологов при подготовке понятийной сети для их источ¬
ников, при оценке места последних в культуре и при разработке
методов формального анализа интересует именно план выраже¬
ния. Если воздержаться, хотя бы временно, от употребления тер¬
минов «материальная» и «духовная» (ввиду их многозначности),
то в плане выражения, имеющем дело с формами существова¬
ния объектов (идеальной и материальной), с наличием, степенью
и характером их «объективированности», «опредмеченности»,
четкое деление предложено Ю. В. Бромлеем (1973:47-49):
культура делится на
А) «интериорную» (существующую в сознании людей) и
Б) «экстериорную» (объективированную во внешнем мире),
а последняя (то есть объективация первой) существует в трех
формах:
а) в знаковых системах, преимущественно в словесном языке
(в устной речи и письменности),
б) в поведении и действиях,
в) в опредмеченных результатах действий, то есть в вещах, ар¬
тефактах.
118
Клейн Л. С. Культура и эволюция
Бромлей колеблется в вопросе о том, какие из этих компонен¬
тов рационально включать в понятие культуры — все или только
объективацию или еще уже: без языка. Получается культура
1) в самом широком смысле,
2) просто в широком смысле и
3) в узком смысле,
но иерархия и связь компонентов ясны. В плане выражения
это деление является логичным и исчерпывающим. А уж если
желательно использовать термины «духовная» и «материальная»
(ввиду их привычности), то они более всего подходят к крайним
ячейкам этой классификации: к интериорной культуре (А) и к
опредмеченной (овеществленной) части экстериорной (Бв), хотя
условность должна быть оговорена: нужно снять философскую
широту и бинарность этой пары категорий. Ведь между ними рас¬
полагается еще ряд ячеек.
Конечно, археологов интересует и план содержания, ибо он ва¬
жен для интерпретации археологических источников, для пост¬
роения палеоистории культуры, так что попытки Бинфорда, Мкр¬
тумяна и других не случайны.
В плане же содержания возможно деление культуры в несколь¬
ких ракурсах (то есть, собственно, это не один план, а несколь¬
ко). При таком делении представляется целесообразным исхо¬
дить из понимания культуры прежде всего как системы средств
социального программирования деятельности человека (Клейн
1979). Если расчленить культуру соответственно тем отраслям
деятельности, которые она программирует, то получим сферы: а)
производства, б) транспорта, в) распределения благ, г) жизнеобе¬
спечения (жилище — питание — одежда), д) социального устрой¬
ства и политики, е) идеологии. Применяя к этим подразделениям
термины «материальная» и «духовная», пришлось бы несколько
сфер покрыть первым термином и одну последнюю — вторым,
причем это означало бы сужение и обеднение представлений
о духовной жизни (она ведь не исчерпывается идеологией) и ни¬
чем не обогатило бы содержание и методику исследований. Если
расчленить культуру соответственно тем средствам, которыми
программируется деятельность, то можно различать средства:
а) функционально-технические, б) конструктивные (разные ва¬
рианты решения первых), в) сигнификативные (семиотические),
Часть /. Культура в системе понятий
119
г) художественно-эстетические, — и похоже, что этим список ис-
черпывается (Лебедев 1979).
Если же расчленить культуру соответственно ее функциям,
то подразделений будет столько, сколько можно выделить этих
функций, и только в этом плане появятся такие подразделения,
как «соционормативная культура», «коммуникационная», «эт-
но-традиционная», «проективно-разрядочная» и др. (Соколов
1972: 92-168; ср. Каган 1978).
Такова та реальность, которая посложнее вульгаризованной
бинарной оппозиции «материальное» — «духовное» и жесткой
триады «технофакты» — «социофакты» — «идеофакты».
Наличие возможностей разного расчленения культуры на
крупные многокомпонентные фракции и неадекватность бинар¬
ных расчленений необходимо учитывать при изучении истории
культуры. В разных фракциях культуры по-разному протекают
процессы передачи культурной информации, по-разному фор¬
мируются традиции, осуществляется взаимодействие этнических
культур, по-разному сказывается социальное расслоение, по-раз¬
ному откладывается информация о прошлом, в различных видах
источников. Для истории культуры нашей страны, с ее многоэт-
ничным составом и прослеживаемой на протяжении тысячелетий
культурной преемственностью, возможность уловить и адекватно
выразить эти различия имеет особое значение.
[В этой статье я анализировал только употребление этого деле¬
ния в советской науке. Между тем те же споры шли и в зарубежной
науке. Вообще вопрос о материальной культуре интересует всех,
прежде всего археологов и музейных работников (Ellsworth and
O’Brian 1969; Lang 2003; Buchli 2004 и др.). С 1997 г. в Лондоне из¬
дается даже журнал “Джорнал ов материал калче” — «Журнал по
материальной культуре».]
К ОПРЕДЕЛЕНИЮ ПЕРВООСНОВЫ КУЛЬТУРЫ
(По поводу книги Т. Дойела)
[Эта статья никогда прежде не печаталась на русском языке.
Написанная в 1974 году, она с великими приключениями пробилась
в печать на английском и увидела свет в 1976 в журнале «Каррент
Антрополоджи», (Current Anthropology), Чикаго. Напечатана она
была не под моим первоначальным названием (здесь восстанов¬
ленным), а под редакционным названием: «Поведение народов:
статья-рецензия».
Приключения ее были связаны с двумя обстоятельствами.
Первое — обычное в те годы: нужно было проходить ужасаю¬
ще громоздкий фильтр многостепенной цензуры. Я не буду сейчас
останавливаться на этом — я описывал эти мытарства в своих
интервью и мемуарах. Чтобы не проходить все фильтры цензу¬
ры — комиссии, обсуждения, проверки (а времени было уже в об¬
рез), — я послал текст статьи как письмо, приписав спереди «До¬
рогой сэр», а сзади «Искренне Ваш». Как бы делюсь своим мнением
о книжке Дойела. Письмо прошло.
Второе обстоятельство было связано с тем, что статья мог¬
ла очень не понравиться основателю и тогдашнему редактору
«Каррент Антрополоджи» Солу Тэксу, потому что моя критика
задевала и его: в предисловии к книге Дойела он до небес возносил
эту книгу.
А началось все так. В «Каррент Антрополоджи» я активно
участвовал с середины 60-х годов. В1973 г. я получил от редакто¬
ра журнала Сола Тэкса книгу Дойела, изданную в 1971 г., и прочел
ее. Как сообщил мне Тэкс осенью (20 ноября) 1973 г., Дойел был
неприятно удивлен тем, что его книга не имеет откликов. Тэкс
явно присоединялся к этому недоумению. Он писал мне о рецен¬
зиях: «Мы бы опубликовали» и даже собирался поднять в журнале
вопрос о причине такого игнорирования (если книга того заслужи¬
вает). И завершил письмецо так: «Пожалуйста, дайте мне знать
как можно скорее, готовы ли Вы написать такую рецензию или
(если да) просто пришлите ее мне».
Часть /. Культура в системе понятий
121
Я ответил, что готов написать рецензию, хотя мое мнение о
книге не столь лестное, как мнение Тэкса. Рецензию я сделал, про¬
вел через все фильтры и отправил Таксу весной 1974 г. Несколько
месяцев ждал обычного подтверждения, что рукопись прибыла, но
подтверждения не было.
Затем пришло известие, что Такс передал пост редактора ка¬
надцу Сирилу Белшо. Я написал новому редактору запрос о судьбе
моей рукописи. Он ответил, что принял все дела, но в матери¬
алах редакции моей рукописи нет. Между тем в этом журнале
всегда был полнейший порядок прохождения материалов. Затем
был найден конверт от рукописи, но не сама рукопись. Белшо,
признав, что по законам статистики рукописи иногда пропада¬
ют, запросил Тэкса. Тот ответил, что лишь сообщал мне жела¬
ние Дойела, но не собирался публиковать рецензии и рукопись не
видел, о чем Белшо уведомил меня в начале 1975 г. Я процитиро¬
вал ему письмо Тэкса и напомнил редактору наблюдение Дарви¬
на, что забываются чаще те факты, которые противоречат ги¬
потезе исследователя. Такой вот закон Дарвина. Я добавил свое
наблюдение, что пропадают чаще те рукописи, которые сильно
не нравятся редактору, и что в свою копилку социопсихологиче¬
ских законов Белшо мог бы внести это как «закон Клейна». Редак¬
тор Белшо выразил сомнение, что в данном случае реализовался
«закон Клейна», — нет, просто случайность, — и изъявил свою
готовность исправить ситуацию, если я пришлю текст рукописи
снова. Я послал, на сей раз как простое письмо, только Белшо по
неопытности удивился, почему я изложил все письмом — надо же
переделывать начало и конец. Став опытнее, он сообразил, в чем
дело и привык к советской манере отправки статей. После кон¬
сультаций с референтами, сокращения и редакторской правки я
получил летом 1975 г. извещение, что статья пойдет в мартов¬
ский номер 1976 г.
Еще 16 апреля 1975 г., советуя сократить статью, Белшо пи¬
сал мне: «Поскольку немногие заинтересовались книгой Дойела,
немногие прочтут Вашу статью полностью. Это было бы жаль».
Все же я решил опубликовать здесь свою статью полностью, так
как русский читатель не имеет книги Дойела, а моя статья дает
представление о книге, о путях поисков «первоосновы культу¬
ры» и о наших спорах по методике исследований. Здесь статья
122
Клейн Л. С. Культура и эволюция
печатается по несокращенному тексту и с небольшими дополне¬
ниями, расширяющими увязку с традицией Малиновского (даны
в квадратных скобках).]
1. Книга и ее представление. Книга Дойела «Человеческий
фактор в поведении народов» (Deuel 1971) снабжена предисловием
американского функционалиста Сола Такса, редактора «Каррент
Антрополоджи». В этом предисловии Такс пишет, что том Дойе¬
ла — это наиболее систематическая попытка из всех когда-либо
предпринимавшихся ответить на первейшие вопросы: Каковы са¬
мые основные факторы, на которых базируются все произведения
культуры и почему? В чем же сущность человеческой природы?
Такс также добавляет, что труд Дойела — это «одна из наиболее
тщательных систематических разработок в антропологической
литературе. Поэтому, несмотря на искушение заглянуть в конец,
чтобы увидеть ответ, эту книгу лучше всего читать с самого нача¬
ла, главу за главой». По мнению Тэкса, Дойел эксплицитно, то есть
прозрачно, с очевидностью, показал, что из всех решений про¬
блемы «только одно — явно лучшее». Тэкс полагает, что «приме¬
няя строгую научную логику к огромному объему эмпирических
данных», этот труд «решил антропологическую проблему осново¬
полагающей важности способом, коим мало какие книги решали
даже проблемы, которые мельче и более эфемерны» (с. IX). К тому
же эта книга «дает один из наиболее широких и наиболее мудрых
обзоров традиционной культурной антропологии из всех, какие
можно найти в современной литературе» (с. X).
Одного этого предисловия такого известного деятеля науки
достаточно, чтобы привлечь к книге внимание. Авторитетной
фигурой является и сам Торн Дойел, много лет возглавлявший
Музей штата Иллинойс и известный рядом теоретических работ
(особенно 50-х-60-х годов). Он учился непосредственно у Фран¬
ца Боаса, Рэдклифа-Брауна, Редфилда и других крупных ученых-
Над книгой он работал более 20 лет (с 1948 г.). Сол Тэкс неодно¬
кратно читал книгу в рукописи и консультировал ее автора, Лесли
Уайт провел над ней три дня вместе с автором, читая рукопись,
обсуждая «и критикуя» (с. XI). [Боас — глава обширной школы
исторического партикуляризма и «отец» американской куль'
турной антропологии. Рэдклиф-Браун — один из инициатор013
Часть I. Культура в системе понятий
123
функционализма наряду с Малиновским. Лесли Уайт — зачина¬
тель неоэволюционизма и культурологии. Все они — цвет аме¬
риканской науки.] Словом, книга рассматривается как событие
в американской науке. Впрочем, за три года на эту книгу нигде не
появилось ни одной рецензии.
Тэкс считает, что на качестве книги сказалась специфика об¬
разования автора, «д-р Дойел был обучен тому сорту археологии,
который требует, во-первых, чтобы был тщательно зафиксирован
каждый шаг в раскопках, а во-вторых, чтобы интерпретации по¬
лученных данных была уделена величайшая забота. Он вывел свой
идеал из полевой археологии...» (с. IX).
Кроме Введения, в книге 9 глав, 5 приложений, словарь терми¬
нов и список литературы, содержащий ок. 100 позиций.
Будучи тоже археологом по образованию (а потому готовым
отнестись с симпатией к выведенному из нее идеалу), я последо¬
вал совету Тэкса и прочел книгу с самого начала, главу за главой,
проследил «строгую научную логику» и рассмотрел «огромный»
материал. Но, быть может, из-за приверженности археологии дру¬
гого сорта, я все же пришел к иной оценке книги. Мне представля¬
ется, что автором допущены серьезные просчеты как в «раскоп¬
ках», так и в интерпретации.
2. Культура. Дойел задался целью «определить главную при¬
чину культуры, иными словами, человеческий фактор первейшей
важности в том, из-за чего отливались системы обычаев в обще¬
ствах вообще и чем обусловлено постоянство этих систем» (с. 1).
Чтобы проверить, достиг ли он намеченной цели и что дают его
результаты другим исследователям, прежде всего следует уточ¬
нить, что он понимает под «культурой» и под ее «причиной».
«Культуру» Дойел определяет как «регуляцию человеческого
поведения» (с. 2), то есть как набор норм, «разделяемых идей» о
желаемом поведении. С другими дефинициями культуры взгляды
Дойела роднит представление, что культура отличает человече¬
ский род от других животных тем, что эта регуляция передается
°т особи к особи, от поколения к поколению не биогенетически,
а внесоматически — обучением (с. 1). Но в отличие от концепций
Ряда других исследователей (хотя и в согласии с некоторыми),
п° Дойелу, о культуре сигнализирует (впрочем, не входя в нее)
т°лько регулируемое обычаем поведение. То есть имеется в виду
124
Клейн Л. С. Культура и эволюция
поведение, санкционированное обществом, а не вызванное ин¬
дивидуальными или даже групповыми привычками или ми¬
молетными пожеланиями, случайными капризами настроения,
вмешательством чрезвычайных событий в природной среде и т.
п. (не говоря уже о действиях, обусловленных непосредственно
физиологически). Неподконтрольное обществу, хотя бы оно и пе¬
редавалось научением, — не культура. При этом Дойел сводит
культуру к списку «культурных признаков» (culture traits).
Все три ограничения Дойела — сферой идей, нормативностью
и перечислительным уровнем — не являются ни общепризнан¬
ными, ни хорошо обоснованными, ни (на мой взгляд) плодотвор¬
ными, уступая более широкому и многостороннему пониманию
культуры (см., например, Kroeber and Kluckhohn 1963; Маркарян
1969; Соколов 1972:18-168; Bohannan 1973). Взгляды Дойела, хоть
они и разделяются некоторыми коллегами, — это крайность. Дру¬
гая крайность — элиминация именно избранных им явлений из
понятия культуры — представлена в американской «новой архе¬
ологии» (см. Binford 1972; Watson et al. 1971: 61-86). Но незачем
здесь вдаваться в обсуждение этого вопроса. Достаточно лишь
констатировать, что то, причину чего ищет Дойел, есть не куль¬
тура в более широком или просто каком-либо ином понимании,
а только перечень норм, обычаев.
3. Первооснова обычаев. «Причину культуры» Дойел форму¬
лирует в своем словаре как «фактор или факторы, которые про¬
изводят и сохраняют порядок социокультурных систем и предше¬
ствуют ему» (с. 195). Эта формулировка поясняется сравнением
с истоком реки. «Потоку — все равно, воды ли, культуры ли, —
должны предшествовать источник или возникновение — прежде,
чем он начнет течь» (с. 140). Таким образом, причина понимается
как внешний по отношению к объекту источник и первооснова.
Итак, проблема заключается в отыскании источника и перво¬
основы одной важной особенности человечества, а именно налИ'
чия у него набора норм, обычаев — особенности, составляющей
культуру (по Дойелу) или (по другим взглядам) входящей в куль'
туру и, таким образом, отличающей человека от остальных ж14'
вотных. Что ж, проблема известна и рассматривалась (но в более
широком виде) многими исследователями (Harlow 1959; Hallowe*
1960; Bryan 1963; Harris 1964; Hockett and Ascher 1964; Geertz 1964,
Часть I. Культура в системе понятий
125
Семенов 1966; Montagu 1965; Sherif 1966; Holloway 1969; Quigley
1971). Ни одна (!) из этих работ не упомянута в библиографиче¬
ском списке Дойела — «наиболее широком и мудром» из обзоров.
Может быть, это и мудро — не упомянуть их, но в чем же тогда
широта этого обзора?
Важность этой проблемы трудно переоценить.
Ведь социальные нормы — это один из механизмов, обеспе¬
чивающих интеграцию общества. Понимание природы и усло¬
вий эффективности этих механизмов становится особенно акту¬
альной задачей в обстановке социальных кризисов, конфликтов
и перестроек, а именно в такую историческую полосу ныне вошли
основные капиталистические страны Запада во главе с США. Об
этом свидетельствуют «революция негров», бунт молодежи, взлет
преступности и прочие явления, осознаваемые самими амери¬
канскими исследователями в концепции «аномии» (Мертон 1966).
Обращение к первобытным формам этих механизмов для лучше¬
го познания позднейших развитых форм и для общего познания
этих механизмов вполне правомерно. Это так наз. генетический
метод исследования сложных социальных явлений, представля¬
ющий собой частный случай сравнительно-исторического метода
и одновременно разновидность модельного подхода. Оправдание
этого приема заключается в том, что он позволяет рассмотреть
явление в его «естественно чистом» виде, в простейшей форме,
выражающей самую суть явления (Маркарян 1972: 6, 28), и в то же
время на такой простейшей модели, существенное сходство ко¬
торой с исследуемым объектом гарантировано их генетическим
родством. Однако условием правильного применения этого прие¬
ма является осознание ограниченности модели, удержание прин¬
ципов историзма в рассмотрении, осторожность в генерализации
выводов (далеко не все характеристики модели мы вправе перене¬
сти на объект). Так очерчивается проблема.
Какими же методами Дойел решает эту проблему и чем его
ПоДход отличается от подхода других исследователей, решавших
ЭтУ же проблему?
Обычно, решая ее, исследователи вводили наличие норм (обы-
Чаев> законов, правил) в широкую сеть других отличий человече¬
ства от остальных животных. В числе этих отличий — обладание
Речью, перспективным (планирующим) мышлением, «душой»,
126
Клейн Л. С. Культура и эволюцця
рукой с взаимонезависимо двигающимися пальцами. Человека
называли «животным, делающим орудия», «политическим жи¬
вотным», говорили, что это единственное животное, способное
к абсурду (foolery-making animal), единственное животное, систе¬
матически убивающее особей своего же вида (Поршнев 1969:110),
и даже что это единственное животное, распознающее не только
родителей, но и дедушку с бабушкой (Эйдельман 1967: 243).
Далее спорили о том, каково соотношение между всеми этими
отличиями, есть ли среди них главное, определяющее, исходное
для других (и какое именно) или такой исходный фактор надо
искать вне этого ряда — например, в изменениях среды (учиты¬
вая, что культура может рассматриваться и как специфически
человеческий способ адаптации к среде). Однако Дойелу этот под¬
ход неудобен: он связан с более широким пониманием культуры.
Дойел предпочел иной подход — не системно-структур¬
ный и функциональный, с выходом в широкую сеть явлений,
а изолирующий, направляющий поиски внутрь узкой исследу¬
емой категории — перечня норм. Недаром он заранее, еще до
исследования определяет искомую причину как «человеческий
фактор» — возможные естественно-исторические причины отсе¬
каются a priori. Такой подход изначально осуждает исследователя
на то, чтобы не выходить за узкие пределы этого перечня элемен¬
тов, чтобы оставить в стороне даже механизм их взаимодействия.
Это фундаментальное ограничение сразу предрешило исход.
4. Сортировка норм. Дойел задумал собрать список тех норм,
которые могут представить общечеловеческую «культуру», и из
содержания этого списка сделать заключения об их источнике
и первооснове. Возникают два методических вопроса: 1) как со¬
ставить такой список и 2) как по нему делать заключения.
Список Дойел составил (гл. 1), суммировав «все» отмечаемые
наблюдателями «признаки» (traits) в подборке первобытных пле¬
менных культур из разных частей света и удалив «ненужные» при'
знаки.
Первоначально в его подборке было 35 культур, но 17 из них
было признано «неподходящими» из-за неполноты сведений (с-
10), а еще 4 не включено в таблицы, чтобы избежать громоздко'
сти. В подборке осталось 14 культур, из них в первой (исходной)
таблице— 12: андаманцы, аборигены Центральной Австралии»
Часть I. Культура в системе понятий
127
она, северо-западные бушмены, ямана, центральные эскимосы,
нуэр, хопи, зуни, делавары, натчез, дагомейцы. Поскольку, одна¬
ко, по мнению Дойела, в культурах, проходящих коренное изме¬
нение, совершающих переход из одного состояния «равновесия»
в Другое, не хватает многих норм (старые нормы разрушены, а но¬
вые еще не сложились), то такие культуры тоже не годятся. Нужны
культуры устоявшиеся, сбалансированные, статичные. Таких ока¬
залось только 8 (перечисленные выше без эскимосов и трех по¬
следних) — на них-то и основана исходная концепция.
Эти культуры действительно собраны из различных частей
света, но представляют ли они (эти культуры) в самом деле все
человечество? Репрезентативна ли выборка? Убеждение Дойела
в том, что она репрезентативна, покоится на предубеждении —
ведь только так можно назвать идею о том, что состояние «рав¬
новесия», покоя, статики является нормальным для человеческих
обществ, а не аномалией, связанной именно с периферийным
положением, длительной изоляцией и неблагоприятной средой.
Разумеется, чем глубже в прошлое, тем процесс развития медлен¬
нее, тем статичнее культура, тем строже, разветвленнее и мелоч¬
нее нормы, ибо чем слабее культура, тем опаснее отрыв индивида
от традиции (Соколов 1972:141).
Сам же Дойел признает: «не только подтверждается заключе¬
ние, что “социальные системы чаще всего находятся в состоянии
нарушенного равновесия”, но еще можно добавить, что чем более
развита культура, тем менее вероятно, что она в состоянии равно¬
весия» (с. 90). Именно поэтому автор и кладет наиболее отсталые,
наиболее архаичные племена в основу исследования (с. 4). Для не¬
го нужны не те, что вообще проще более развитых (мотив гене¬
тического метода), а те, что в одном специфическом отношении
проще — статичнее!
Вполне возможно, что выборка Дойела представляет не чело¬
вечество, а именно его ранних членов, а также неудачливых, от¬
ставших и задержавшихся в культурном развитии (тем и схожих
Между собой). Недаром сюда вошли только охотники-собира¬
тели и самые примитивные земледельцы-скотоводы. А выводы
Распространены на все человечество!
В первоначальном, исходном, суммирующем списке призна-
к°в (табл. 1) примерно 550 позиций. Они получены механическим
128
Клейн Л. С Культура и эволюция
сложением полевых наблюдений, взятых из публикаций и му¬
зейных картотек. Но ведь получившаяся картина, конечно, за¬
висит и от программы наблюдений, и от подготовленности
и предрасположенности наблюдателей (обычно не видят того,
что сугубо привычно и того, что совсем непонятно). Сказывается
и принятая система фиксации наблюдений (степень подробно¬
сти «вопросника» обусловит количество признаков). Однако ни
обоснования принятой версии разбивки материала на признаки,
ни критической проверки и оценки источников мы не находим
в книге Дойела.
Возьмем, например, «признак» № 189: «охват европейской
одеждой, алкогольными напитками и непривычными болезнями
опустошает примитивное население». В какой мере это наблюде¬
ние реальности, а в какой — предположительный вывод? Что про¬
изводит опустошение — одежда или алкоголь? Введение одежды
и заражение болезнями — это один «признак» или несколько? Но
оставим этот пример и взглянем шире. Где гарантия, что наблю¬
датели не истолковали некоторые явления жизни туземцев по
своему разумению, в привычных, привезенных из цивилизован¬
ной страны понятиях и представлениях, уподобив тем самым чу¬
ждое своему, привычному? Где гарантия, что уже первоначальная
селекция фиксируемых признаков (двойная селекция — на уров¬
не наблюдателей и на уровне составителя сводки) не наложила на
материал недостаточно полную и недостаточно адекватную ему
схему учета? Гарантии отсутствуют.
Это сильно подрывает доверие к объективности и доброкаче¬
ственности исходного материала исследования. Слишком велик
простор для произвола исследователя, для невольной подгонки
фактов под заранее нависшие выводы.
Каким методом добываются заключения? Какова логическая
природа этого метода, каковы его возможности, и соблюдены ли
соответствующие им условия его применимости?
У Дойела почти все строится на принципе эмпиризма: пусть
факты сами за себя говорят. Обработка фактов сводится к простой
индукции, на основе классической логики Бэкона—Милля с пре'
имущественным применением «метода согласия». Этот метод вЫ'
водится из правила: если несколько наблюдаемых явлений имеют
общим одно обстоятельство, то оно и является его причиной.
Часть I. Культура в системе понятий
129
Однако давно показана близорукость эмпиризма, а индуктив¬
ные обобщения, при всей их необходимости, сами по себе способ¬
ны ухватить лишь наиболее очевидные, внешние, близкие к по¬
верхности связи явлений. Они не посягают на вскрытие сложных
и глубоких механизмов зависимости. Между тем в данном случае
искомые связи не лежат на поверхности. Сам же Дойел избрал
эпиграфом для своей книги слова апостола Павла: «Ибо вещи, ко¬
торые видны, — временные, но вещи, которые не видны — вечны»
(Коринф, II, 4, 18). Эмпиризм, индуктивная логика не могут ре¬
шить поставленную проблему. Кроме того, успешное применение
«метода согласия» предполагает в числе прочего репрезентатив¬
ность охваченных наблюдением случаев, а этого здесь нет.
По мнению Дойела, необходимость охарактеризовать
общечеловеческий феномен, действительный для всех эпох и об¬
ластей существования человечества, предполагает постоянство
искомого фактора (первоосновы) и, следовательно, общность
внешних «признаков». Поэтому Дойел отбрасывает (а) все ред¬
кие «признаки» — такие, как: «сбор налогов» (№ 107с), «диких
зверят ловят, но не вскармливают» (№ 13), «использование всеми
собачьих санных упряжек зимой» (№ 14а). Судьбу «редких» раз¬
деляют и (б) просто «необщие», то есть наверняка отсутствующие
или отвергаемые в одном или более учтенных племенах — такие,
как: «в семье используются термины родства вместо собственных
имен» (№ 101) или «шаман получает гонорар за лечение больного»
(№ 260). Между тем ни всеобщность, ни даже многочисленность
реализаций того или иного явления не являются необходимым
показателем его закономерности, его важности, его права на ме¬
сто в ряду типов. Вопреки индуктивизму, и одним случаем может
быть представлен закономерный тип!
Разумеется, у Дойела отбрасываются также (в) «признаки»,
не входящие в «культуру» по определению последней (имеет¬
ся в виду определение, принятое Дойелом). Сюда относятся
(в-1) «признаки», не санкционированные или не требуемые строго
обычаем, например: «лицам выдающегося социального положе¬
ния устраиваются более разработанные похороны, чем рядовым
лицам» (№ 274). Сюда же относятся (в-2) «признаки», не относя¬
щиеся к человеческому поведению, например: «одни духи всег¬
да бестелесны, другие некогда имели телесное существование»
130
Клейн Л. С. Культура и эволюция
(№ 222); (в-3) «признаки», основанные на случайных или истори¬
ческих событиях: «в культурном контакте с развитыми культура¬
ми Запада примитивные моральные кодексы дегенерируют, рож¬
даемость падает и утрачиваются врожденные стимулы» (№ 186);
(в-4) «признаки», излагающие сведения о природе: «пища и другие
блага изобилуют и доступны на месте» (№ 4). Далее отбрасывают¬
ся: (г) банальные, тривиальные «признаки», как: «в норме пища
для еды варится» (№ 6); (д) «признаки», совпадающие с другими,
например, брак как контракт между семьями — и наличие левира¬
та или сорората, обмен брачными дарами и т. п. (№№ 82 и 81, 84
и др.); (е) негативные «признаки»: «нет формальных учреждений
в территориальной группе или племени» (№ 121). После всех этих
элиминаций (гл. II) из 550 остается 83 «фундаментальных призна¬
ка», составляющих отправную базу для дальнейшего рассуждения.
Между тем, если взять не горстку самых отсталых культур, на¬
ходящихся в мертвом «равновесии», а все человечество, то многие
из «признаков», причисленных к «фундаментальным», окажутся
сугубо редкими. Например: «Путешествие преимущественно пе¬
шее; грузы переносятся на спине человека» (№ 14); «жилищами
служат рудиментарные укрытия; одежды мало или вовсе не носят»
(№ 16); «семья (территориальная группа) ответственна за престу¬
пления ее членов» (№ 168а); и т. п.
5. Генерализация. Дальнейшие операции Дойела по перера¬
ботке информации с продолжающимся ее обобщением и сведе¬
нием очень просты. Сначала «признаки» культуры (сведения о
повторяющихся событиях) превращены в «привычки» (habits),
то есть в стереотипы «поведения» (behavior), путем простого пе¬
рефразирования (simple rewording) или соединения (сведения
нескольких тематически связанных «признаков» к одному стере¬
отипному сюжету поведения). Получилось 52 «фундаментальных
культурных привычки поведения» (гл. III).
Затем эти привычки переведены в «обычаи» (customs) или пра'
вила (rules) путем еще одной словесной и арифметической опера'
ции (гл. VI). Автор сам описывает ее так: «Коль скоро привычки
известны, сравнительно легко определить соответствующее пра'
вило. Обычай подразумевает обязанность и может быть выражен
просто интерполированием в привычку слов “следует” или “долЖ'
но” на подходящее место» (с. 111). При этой операции введень1
Часть I. Культура в системе понятий
131
дополнительные стяжения некоторых пунктов. Получилось 49
«фундаментальных обычаев». Эти 49 еще одной волной стяжений
(объединений примерно аналогичных обычаев) удалось (гл. IV
и VII) свести, ничего не выбрасывая, к 30 «обобщенным обычаям»
(generaliyed customs), распределенным по трем сферам: экономи¬
ке (№№ 1-9), обществу (№№ 10-23) и религии (№№ 24-30). Сей
список назван (с. 137) «Конспектом Обобщенной Конструкции
Культуры» (Epitome of Generalized Culture Patterns).
Термин «culture pattern» нередко в нашей литературе перево¬
дят как «модель культуры», однако этот перевод представляется
мне неточным: он вводит в понятие отсутствующий в оригинале
оттенок условности, связанный с современным пониманием мо¬
дели и моделирования. В слове «pattern» аккумулированы каче¬
ства связности, сложности, обобщенности, структурности и опре¬
деленности. Чтобы передать его полнее, нужен целый спектр
синонимов: композиция, конфигурация, узор, образец, эталон,
тип, схема и т. д. Термин «модель» близок лишь одному из них
(«схема») и передает лишь одно из требуемых качеств («обобщен¬
ность»), добавляя и акцентируя иные, непредусмотренные.
6. Биологизация. Но вернемся к рассуждению Дойела. Состав¬
лен список черт, представляющий Обобщенную Конструкцию
Культуры.
Теперь остался решающий шаг. «Всякое поведение, практикуе¬
мое в каком-то обществе, — это результат человеческой природы,
то есть структуры-функции человеческого тела» (с. 138). Просто ре¬
зультат? Надо бы сказать: конечный и обособившийся результат.
Иначе уже в этой предпосылке имплицитно заключено неправомер¬
ное ограничение аспектов человеческого поведения: сведение че¬
ловеческой жизни к физиологии, забвение автономности высших
форм поведения, появившейся у них самоценности. Как животные
Мы живем, чтобы есть. А как люди мы едим, чтобы жить.
Но проследим дальше рассуждение Дойела. «Некоторые черты
3того поведения отобраны и стандартизованы в обществе и ныне
Регулируются обычаем. Причина, первично производящая обы-
Чаи, и есть средоточие проблемы культуры, — причина, отделя¬
ющая поведение, регулируемое обычаем, от всякого другого по-
ВеДения — человека и других приматов и животных. Именно этот
СГ1ецифически человеческий фактор и является предметом поиска
132
Клейн Л. С. Культура и эволюция
в настоящем исследовании... Проблема заключается в том, чтобы
идентифицировать человеческий фактор» (с. 138).
Но так как он не лежит на поверхности, то индукция здесь отка¬
зывает. Приходится совершить гипотетический прыжок.
Эвристический рисунок выдвижения гипотезы у Дойела таков
(гл. VIII). Если всякая деятельность людей обусловлена их телес¬
ной природой, то и часть этой деятельности, одобряемая и санк¬
ционируемая обществом, (т. е. обычаи = культура) тоже должна
быть обусловлена телесной природой человека, только не всей,
а частью. Раз «чувства, имплицитно заключенные» в обычаях
(санкционированность), «общи подавляющему большинству лич¬
ностей в уравновешенном обществе», то это значит, что
«эти санкционированные обычаи отвечают или удовлет¬
воряют каким-то общим или универсальным потребностям
или нуждам личностей не только в простом нормальном об¬
ществе, но и в любом сбалансированном обществе на любом
уровне, что и проверено “Универсальной Конструкцией Куль¬
туры”... Эти универсальные нужды, названные здесь основной
человеческой природой (basic human nature) или основными
человеческими потребностями (basic human needs), поэтому
и являются причиной возникновения и сохранения культур
и составляют искомый человеческий фактор» (с. 138-139).
Теперь можно вспомнить, что еще в самом начале книги, во
«Введении» соглашаясь, что «культурное поведение — не наследу¬
емое через семенную плазму», автор добавлял:
«Что, однако, редко отчетливо отмечают, это то, что чело¬
век все-таки именно наследует человеческое или культурное
качество, позволяющее ему входить в упорядоченную и коо¬
перативную организацию и тем самым чрезвычайно увеличи¬
вать свой опыт, особенно в отношении к физической среде, —
это способность, которую ни один другой из ныне живущих
видов не показывает в какой-либо степени» (с. 1).
Само по себе верное применительно к каждому индивиду, к ка¬
ждой особи человека, это высказывание, примененное в контексте
всей книги ко всему человечеству, приобретает и особое звучание1
физиологическая способность к усвоению культуры превращается
Часть I. Культура в системе понятий
133
в причину возникновения и сохранения культуры! И тогда непонят¬
но: у кого же и почему ее унаследовало человечество в целом?
Если у обезьян, то почему у них не было культуры? А если этот
«человеческий фактор» не унаследован у них, а возник вместе
с культурой и только у людей, с возникновением человечества, то,
выходит, он не предшествовал культуре и не являлся ее причиной,
а надо искать причину их обоих в чем-то третьем...
7. Доказательства гипотезы. Выдвинув свою гипотезу как
причинно-объяснительную, Дойел сталкивается с задачей до¬
казать эту гипотезу. Он сознает, что тут факты сами за себя не
говорят: «не может быть прямо продемонстрировано, что основ¬
ные человеческие потребности являются причиной культуры»
(с.189). Тогда как же доказать? Ссылаясь на Нортропа (Northrop
1947), автор избирает в качестве метода доказательства некое
упрощение «принципа фальсификации» Карла Поппера, на кое¬
го, правда, не ссылается.
Поппер исходил из предпосылки принципиальной не¬
возможности окончательно доказать какую-либо гипотезу посред¬
ством подтверждения фактами, поскольку никогда нельзя сказать,
что уже известны все факты и что не окажется фактов, противо¬
речащих доказываемому правилу, а ведь достаточно и одного та¬
кого опровержения, чтобы правило пало. По методике Поппера
выдвигается максимально возможное множество гипотез, из ка¬
ждой дедуцируются ожидания, эти последние проверяются на
согласие с независимыми от исходных фактами, и та гипотеза,
которую не удастся опровергнуть («фальсифицировать»), счита¬
ется подтвержденной (Popper 1935; 1959). И предпосылка Поппе¬
ра, и его предложения подвергаются критике (см. Баженов 1961;
Нарский 1961; Мамчур и Илларионов 1973), его метод уязвим, но,
по крайней мере, формально строг.
Дойел же испытывает на соответствие (с целью опровергнуть
Все, кроме одного) не ожидания, выведенные из постулатов,
а сами постулаты. То есть в сущности применяет к гипотезам ин¬
дуктивный «метод остатка» Бэкона—Милля, который те имели
в виду применять к наблюдениям.
Он дает подборку выдвигавшихся ранее объяснений. «Не мо-
*ет быть абсолютной уверенности, что все возможные фак-
Т°РЫ, воздействующие на культуру, предложены, но сводка
134
Клейн Л. С Культура и эволюция
антропологических сочинений за последнее столетие, вероятно,
дает всех основных кандидатов» (с. 139). Эти «кандидаты» суть:
историческая и культурная преемственность («культура сама
себя создает»), диффузия и аккультурация, общество, раса, инди¬
вид, среда, размер расходуемой энергии, «человеческая природа
и основные человеческие потребности» (с. 189 слл.). Итак, вместо
максимально возможного набора гипотез — перечень только воз¬
можностей, реализованных в качестве гипотез за последние сто
лет, к тому же перечень, полнота которого (даже в объявленных
границах) не гарантирована, так как в библиографическом списке
отсутствуют многие важные работы последних десятилетий. Не¬
трудно заметить, что ко всему прочему, Дойел смешивает здесь
факторы, призванные объяснять происхождение культуры вооб¬
ще, с факторами, способными объяснять сложение и такой-то об¬
лик тех или иных частных, локальных культур. Мудрено ли, что,
легко опровергнув и отбросив всех «кандидатов», кроме «основ¬
ных человеческих потребностей», он получает нужный результат
и может сказать: quod erat demonstrandum.
На деле и «основные человеческие потребности» ничего не объ¬
ясняют. А фактор, способный объяснить требуемое, даже не вошел
в Дойелов список «кандидатов».
8. Корни ошибки и реальность. Выше уже было отмечено,
что исходная предпосылка эвристического рисунка выдвижения
гипотезы Дойела неверна. Человеческая деятельность во всем ее
объеме обусловлена не прямо и не только природой человеческого
тела. Несмотря на физическое совершенство человеческого моз¬
га, потребности человеческого тела в основном мало отличаются
от потребностей тела обезьян. Это показывают случаи воспитания
детей животными. Те потребности, которые отличают человека,
с детства внедряются в его психику обществом посредством обуче¬
ния (социализация личности). Естественно, что они формируются
под воздействием и контролем обычаев. Это значит, что зависи-
мость здесь не та, которая постулирована Дойелом, а как раз обрат'
ная. Не «основные потребности», вытекающие из физиологически*
особенностей человека, порождают всю сумму фундаментальны*
обычаев, а наоборот, обычаи общества формируют набор основ'
ных человеческих потребностей (разумеется, соразмеряя и связЫ'
вая его с физиологическими потребностями организма).
Часть I. Культура в системе понятий
135
Откуда же тогда появляются обычаи? В чем их истинная при¬
чина? Но ведь это задача всей рецензируемой книги. Было бы не¬
серьезно противопоставить отвергаемому решению, разработке
которого посвящена целая книга, иное решение, обосновывая его
всего несколькими строками в рецензии. Однако, во-первых, ре¬
цензент и не обязан обосновывать иное решение, его дело лишь
указать на такую возможность. А во-вторых, этой проблеме были
посвящены солидные исследования, к сожалению, в книге Дойела
не учтенные и не упомянутые.
Вопрос имеет двоякую постановку.
В одной постановке (структурной) это вопрос о причине ин¬
ституционализации отношений между людьми (формализации,
стандартизации, введении сети правил, норм). Отвечая на этот
вопрос, исследователи (Hertzler 1961: 77; Goldschmidt 1966: 61;
Маркарян 1969: 68; 1972: 34-36) указывают, что в сфере, где пе¬
рестают действовать инстинкты, жестко координировавшие дей¬
ствия животных (как в коллективе насекомых — рое, муравейни¬
ке), на месте жестких инстинктов все чаще оказываются гораздо
более пластичные условные рефлексы, предоставляющие больше
свободы индивиду и потому распыляющие коллектив высших жи¬
вотных (стаю или стадо). Тут-то именно жесткие нормы призваны
обеспечить понятность и предсказуемость поведения партнеров
по коллективу и надежность их взаимодействия, их прочную (не
менее, чем у насекомых) интеграцию в человеческом коллекти¬
ве — обществе. Нормы более подвижны, чем инстинкты, способ¬
ны быстрее и легче изменяться и сменяться в ходе естественного
отбора. Это ускоряет прогресс. Таким образом, нормы появились
в результате замены инстинктов условными рефлексами при не¬
обходимости сплотить коллектив (а она возросла в связи с зада¬
чами общения в материальном производстве) и срочно подавить
некоторые инстинкты, не успевшие отмереть биогенетическим
путем. Идти дальше и спрашивать, а почему это произошло, зна¬
чило бы ставить старый, более широкий и интенсивно разрабаты¬
вавшийся вопрос о причинах «очеловечения обезьяны».
Как я уже сказал, вопрос о причинах появления норм возмо¬
ги и в другой постановке — функционально-содержательной:
Почему возникли именно такие-то нормы, а не иные; поче-
**У именно такие-то нормы сказались наиболее устойчивыми
136
Клейн Л. С. Культура и эволюция
и распространенными. В этой постановке вопрос незачем здесь
разбирать, потому что конкретный список норм в книге Дойела
слабо обоснован. Достаточно указать, что вопрос этот тоже связан
с проблемой происхождения человечества и с проблемой перио¬
дизации истории культуры.
Внечеловеческие, естественно-исторические факторы (есте¬
ственный отбор, накладывающиеся на него дополнительные сти¬
мулы — изменения среды и пр.), превращали стадо в общество,
а обезьяну в человека. Не заметив эти факторы и подставив на их
место некий внутренний для возникшего человека «человеческий
фактор» — «основные человеческие нужды», — Дойел тем самым,
по сути, подменил причинное объяснение целевым, телеологи¬
ческим. Вместо вопроса: «почему возникли обычаи?» — он имеет
в виду вопрос: «для чего созданы и чему служат обычаи в осозна¬
нии их самими приверженцами?» — и отвечает на него.
А в ответе на этот вопрос он уравнивает факторы вторичные,
производные, а также косвенно воздействующие, с определяющи¬
ми, непосредственно системообразующими. Взаимопонимание
и предсказуемость действий партнеров по коллективу, обеспечи¬
ваемые нормами, благодетельны во многих отношениях. Но вер¬
ная расшифровка информации и предсказуемость действий парт¬
неров полезны и всякому сообществу животных, но тем не менее,
нормы там не возникают. Там оказывается достаточно инстинктов
и условных рефлексов. Первые остаются жесткими и врожденны¬
ми, одинаковыми для всех особей данного подразделения вида
(всех рабочих муравьев, всех воинов и т. п.); вторые — пластич¬
ными и усваиваемыми индивидуально. Нормы вносят жесткость
и стандартность в хаос условных рефлексов, не лишая последние
преимуществ их перед инстинктами: мобильности в адаптации,
емкости. Нормы — это более строгая и сложная организация. Что
делает их необходимыми для человеческого коллектива — обще¬
ства, а общество — необходимым условием существования каждо¬
го отдельного человека, есть материальное производство.
9. Традиции, школы и эпигонство. Идея закономерного
возникновения общества и культуры под действием естествен¬
но-исторических факторов и на базе материального производ¬
ства чужда Дойелу. Он-то мыслит возникновение общества и его
институтов вполне в духе Руссо — как результат «общественного
Часть I. Культура в системе понятий
137
договора». А «договор» заключается на основе осознания «основ-
ных человеческих потребностей». Грубо говоря, когда обезьяны
стали головастыми и «башковитыми», они осознали свои но¬
вые потребности (в том числе во взаимопонимании и т. п.) и за¬
ключили между собой молчаливый уговор. Так возникли обще¬
ство и нормы культуры.
«Племя (агрегат семей) и каждая из его семей, — пишет Дой-
ел, — суть стороны молчаливого соглашения или общественного
договора. Эта концепция — ни в коем случае не новая идея» (с.
111). Что верно, то верно. Далее упоминаются Гоббс, Локк, Рус¬
со, Малиновский и Редклифф-Браун. Кроме ссылки на эти авто¬
ритеты, доказательств идеи не приводится. Да и нужны ли они?
«Композиция обычаев, появившаяся из предложенного выше
анализа уравновешенных культур, демонстрирует истину общего
понятия об общественном договоре, имплицитно заключенном
в обществах» (с. III — Разр. моя — Л.К.). «Демонстрирует исти¬
ну» — то есть опять факты сами за себя говорят (принцип эм¬
пиризма). Далее, целые разделы главы VI в книге Дойела носят
названия: «Договор между примитивными охотниками», «Обще¬
ственный договор между примитивными фермерами», «Прими¬
тивные религиозные договоры».
Это чистейшей воды социально-исторический идеализм.
Между тем Дойел сформулировал вторичную гипотезу («теоре¬
му»), выводимую из первой:
«Если основная человеческая природа или основные че¬
ловеческие потребности являются причиной, которая про¬
изводит культуры, то серия разнообразных культур, пре¬
бывающих в равновесии, анализированная в отношении
фундаментальных обычаев, преподнесет идентичные или
аналогичные конструкции, которые при обобщении форми¬
руют Универсальную Конструкцию Культуры, отражающую
эти нужды» (с. 139).
И он представил список этих нужд (табл. VIII). Их, естественно,
30 — соответственно числу «обобщенных обычаев».
Подобная задача тоже ставится не впервые. Из американской
Литературы наиболее известна концепция Т. Парсонса о «функ¬
циональных императивах» социальной системы (разумеется, не
138
Клейн Л. С. Культура и эволюция
упомянутая в «обширном и мудром обзоре» Дойела). [Попытка же
Парсонса классифицировать исходные общие проблемы любой
социальной системы (Parsons 1965) имеет исходным образцом си¬
стему человеческих потребностей Б. Малиновского. В статье 1939
г. (переизданной в книге 1944 г.) Малиновский строил схему со¬
ответствия культуры семи основным физиологическим потреб¬
ностям человека — basic needs (Malinowski 1944). Тут становит¬
ся видно, к какой школе принадлежит автор книги Т. Дойел. Он
принадлежит к той же школе, что и воодушевленный его книгой
Сол Тэкс. Школа эта — функционализм, в своем первоначальном
виде — у Малиновского — не скрывавший своих методологиче¬
ских заимствований от биологии.] Концепция Дойела схожа со
схемами Малиновского и Парсонса также тем, что получает пере¬
чень этих общих императивов социальной системы фактически
путем суммирования и генерализации биологических (в основе)
нужд и потребностей индивидов, [но проводит это еще радикаль¬
нее]. В свете современного системного подхода это выглядит ме¬
ханистическим упрощением.
[Однако если Малиновский выводил свою схему теоретическим
путем, дедуктивно, из своего представления о биологии человека,
то Дойел шел эмпирическим путем — обобщением сводки фактов,
сведением многих данных к тридцати характеристикам. Но впе¬
реди у него, как готовый образ и образец, маячило представление
Малиновского и Парсонса о культуре, основанной на биологиче¬
ских потребностях индивида.]
Картина универсального общества, обрисованная этими 30 ха¬
рактеристиками и императивами («обычаи» и «потребности»),
очень любопытна. Оказывается, люди всегда нуждались, нужда¬
ются и будут нуждаться в укромности частной жизни (privacy —
№ 7), в освобождении официальных лиц от бытовых забот, что¬
бы они могли отдаться исполнению общественных обязанностей
(№ 15), в праве частной собственности (№ 23 — с. 150, 151, 161),
в установлении взаимопонимания между личностями и «духов¬
ными (сверхчеловеческими) силами» (№№ 25 и 29), в религиозных
руководителях (№ 30). Оказывается также, что основной ячейкой
общества всегда и везде была, есть и будет семья (№№ 12, 13, 15
и др.), а «семья должна учреждаться только посредством брака»,
представляющего собой «контракт» (№ 11). «Свободное общество
Часть I. Культура в системе понятий
139
должно быть средоточием и распределительным центром поли¬
тического авторитета и полицейской силы всех его семей» (№ 10).
И т. д. Мы узнаем в этой картине идеализированное современ¬
ное буржуазное общество, родное для самого исследователя. Оно
спроецировано им на первобытность и возведено в ранг генераль¬
ной схемы общества вообще, универсального образца, эталона.
Почему оказалось возможным получить такой образ вместо
адекватного отображения первобытности или основных черт
культуры вообще, нетрудно сообразить, зная применявшуюся
методику отбора и обработки данных. А почему образ оказался
именно таким, зависит от социальной позиции самого ученого, от
его классовых предрасположенностей и предрассудков, которые
оказались сильнее его методики, так что она, будучи недостаточ¬
но строгой и ухищренной, не сумела защитить от них его резуль¬
тат. Сказалось и то, в русле какой историографической традиции
стоит сам исследователь. Его оглядка (ср. табл. IX) на Уисслера (у
которого тоже есть аналогичная «схема культуры») и его увлечен¬
ность «списками признаков» и индуктивной методикой показыва¬
ет, что тут сказалось еще и влияние «исторической школы» Боаса.
Боас и его соратники полагали, что еще рано обобщать, что надо
накапливать материал (Аверкиева 1963: 11). В эпоху, когда «исто¬
рическую школу» давно сменили другие, Дойел счел, что обобщать
уже пора, но именно обобщать: он не усвоил других, более совре¬
менных методов проникновения в скрытую суть вещей. И вот что
из этого получилось!
Дойел (с. 159) не согласен сКрёбером в оценке композиции
Уисслера, которая, по словам Крёбера, «водит нас вокруг да около
вместо того, чтобы дать нам суть дела или качество» (Wissler 1923;
Kroeber 1946: 311-312). По мнению Дойела, «культурная схема Уис¬
слера была важным продвижением вперед в социальной теории
и далеко впереди своего времени» (с. 159). Дойел исходит из ее бли¬
зости к его собственной современной схеме. Но ведь из этой близо¬
сти можно сделать и обратный вывод — на сей раз о схеме Дойела...
Вот почему я никак не могу разделить восторгов Тэкса, вы¬
сказанных им в предисловии к книге Дойела.
10. Общая оценка книги. Основную задачу, поставленную
им перед собой, Дойелу не удалось выполнить. Значит ли это, что
книга бесполезна? Нет, не значит.
140
Клейн Л. С. Культура и эволюция
Во-первых, во всяком продвижении по неизведанной местно¬
сти (а такова страна научных поисков) испытание даже негодного
пути, будучи осознано как неудача, становится полезным предо¬
стережением. Во-вторых, в книге собран и удобно расположен
большой материал для сравнительного анализа, и, хотя он нужда¬
ется в критической проверке, все же сводка пригодится другим
исследователям. В-третьих, по ходу дела автор занялся решени¬
ем еще одной задачи, которую он полагал неразрывно связан¬
ной с основной, хотя это не так. Эта задача — выделение типов
культур. Странно, что и по этой проблеме важные труды предше¬
ственников, хотя бы не-марксистских, даже не упомянуты, (напр.:
Benedict 1934; Weber 1935; Steward 1960; Lehman 1964 и др.). Прав¬
да, отсутствие критической проверки материала сказывалось и на
ее решении, но все же здесь искажения меньше — благодаря мень¬
шему объему обобщений (случайные ошибки были бы больше, но
систематические искажения — меньше).
Автор уловил, что различие выделенных им типов («охотни¬
чьи культуры» и «примитивные производящие культуры») носит
стадиальный характер, но не вскрыл механизм связи элементов
внутри каждой из этих двух «конструкций» и даже не поставил
вопроса о динамике перехода от «конструкции» к «конструкции».
Методика самого разделения — простейшее сопоставление (с сор¬
тировкой «привычек» на идентичные, аналогичные и не имеющие
соответственной для пары). Поэтому только 8 культур поддалось
группировке и только 2 типа получилось. Остальные 10 культур не
удалось объединить в блоки или один блок, и они названы «вари¬
антными» (variant). Возможно, что более современная методика
(факторный анализ или построение графов и т. п.) позволила бы
уловить группировку и среди них. Задача была бы облегчена, если
бы количество не принималось за единственный показатель за¬
кономерности, а признаки не воспринимались как равноценные,
если бы была принята иерархия, вытекающая из их места и роли
в организме культуры (Маркарян 1969:37-51; Klejn 1973:695, 702-
703). Но для этого надо подняться выше перечислительного уров¬
ня, то есть сменить основную концепцию. Автор иногда стихийно
к этому подходит — например, принимая порядок перечисления
признаков, сознательно проводимый в концепции материали¬
стического монизма (от экономики через социальные отношения
Часть I. Культура в системе понятий
141
к идеологии). Но он не осознает этого, не мотивирует и не разви¬
вает дальше в исследовательский принцип.
Подводя итог, мы должны констатировать, что Дойелу не уда¬
лось показать искомый им «человеческий фактор в поведении на¬
родов». Зато читатель его книги может обнаружить на этом при¬
мере несколько иной, но тоже весьма любопытный человеческий
фактор — в «поведении» ученых. Это фактор сугубо социальный.
ПРОГРАММИРОВАНИЕ ЧЕЛОВЕКА
(искусство и культура: генезис, функции, связь)
[В 70-е годы началось мое сотрудничество с Э. С. Маркаряном
и М. С. Каганом. Будучи ленинградцем и профессором нашего уни¬
верситета, Каган принимал деятельное участие в организован¬
ных мною в 1972 и 1976 гг. конференциях по типологии, выступал
с докладами, участвовал в прениях. Все это отражено в сборнике
под моей редакцией «Типы в культуре». Естественно, и я участво¬
вал в организованных им конференциях 1974 и 1977 гг. по теории
искусства — ведь в искусстве есть немало типологических про¬
блем (хотя бы проблемы типа и стиля), а в археологии — про¬
блем искусствоведческих. На одной из этих конференций в 1977 г.
(официально это был симпозиум Научного совета Академии наук
по комплексной программе «История мировой культуры» с основ¬
ным докладом М. С. Кагана) я много выступал в прениях, и затем
обобщил свои выступления в статье о связи понятий «искусство»
и «культура». Статью назвал «Программирование человека»
с подзаголовком «О сути культуры и функциях искусства в систе¬
ме культуры» и отдал ее Кагану, который стал собирать сборник
по материалам симпозиума.
Но пробивание сборника в печать шло туго. В процессе ре¬
дактирования статью пришлось сильно сокращать; в частно¬
сти, убрана была привязка к докладу Кагана, а название ужалось
до более конкретного «Искусство и культура: генезис, функции,
связь». Между тем полемика с Каганом и конкретные детали,
то, что было убрано, делали текст более живым и понятным.
Когда я в 1982 г. вышел на свободу после лагеря, сборник все еще
был только в смутных планах, скорее в намерениях. Он стал ре¬
альным только в годы горбачевской «перестройки» и вышел в 1987
г. в ленинградском отделении издательства Академии наук. Моя
сокращенная статья стояла в сборнике второй (с. 22-29), и на¬
звание ее было сменено на несколько неуклюжее «К вопросу о связи
искусства и культуры» (я не люблю такие неопределенные назва¬
ния). Здесь я восстанавливаю первоначальное название статьи
и ее полный текст.
Часть I. Культура в системе понятий
143
Правда, этот текст, в отличие от статьи, опубликованной
в сборнике 1987 года, привязан к докладу М. С. Кагана «Искусство
в системе культуры» и вроде бы требует предварительного зна¬
комства с этим докладом. Но на деле все необходимые для пони¬
мания аспекты доклада указаны в моей критике, а кроме того,
текст доклада опубликован дважды — в ежегоднике «Совет¬
ское искусствознание ‘78» (М., 1979, вып. 2) ив переработанном
виде — под названием «Искусство как феномен культуры» в том
же сборнике 1987 г., что и моя статья.]
1. Три подхода. Доклад Кагана («Искусство как феномен куль¬
туры») я прочел залпом. Не только потому, что это вкусная вещь,
но и потому, что, получив его недавно, я имел мало времени на
смакование. Но все же различал глотки. Первые (глоток культуры,
глоток искусства) оставили впечатление выдержанного напитка,
вкус которого, однако, мне уже знаком по прежним продуктам
докладчика. Наиболее свежее и экстрактивное питье содержалось
в середине бутыли. Осадок же на дне понравился меньше. Но, дой¬
дя до дна, я разобрал, что привкус этого осадка чувствовался уже
в первых глотках. Поэтому я начну с определения исходных поня¬
тий — культуры и искусства.
Сама необходимость этого подвергалась здесь сомнению.
В нашей дискуссии наметились два разных подхода к предме¬
ту: эссеистский (гуманитарно-искусствоведческий) и аналитиче¬
ский (социо-культурологический). Докладчик, предлагая строгие
и ясные схемы, явно избрал второй путь, а наиболее страстные
и красноречивые оппоненты тянули к первому. Оба пути интерес¬
ны, но на обоих нас ожидают западни и тупики.
В первом подходе больше диалектики, но, предостерегая от дог¬
матизма и схоластичности, призывая к гибкости и раскованности
мышления, сторонники этого подхода готовы поступиться некото¬
рыми основными требованиями научного метода. Думая, что им
Удалось избежать односторонних и чересчур жестких определе¬
ний, они на самом деле избегают лишь ясных формулировок и за¬
меняют осознанные определения подспудными и сбивчивыми.
Второй подход более строг и дает хорошую основу для научно¬
го обсуждения — поэтому разумно, что именно такой подход сде¬
лан основным в докладе. Но в этом подходе действительно трудно
144
Клейн Л. С. Культура и эволюция
исключить риск односторонности и чрезмерной ограниченно-
сти — несмотря на любые заклинания системной терминологией.
Стройные и непротиворечивые схемы легко могут утратить жиз¬
ненность, и тогда манипулирование дефинициями и их элемента¬
ми обернется игрой в бисер.
Желательно сочетать достоинства обоих подходов и остеречься
сопряженных сними опасностей. Поэтому, приступая к опреде¬
лению исходных понятий, я вовсе не собираюсь добавить к суще¬
ствующим сотням логико-дедуктивных дефиниций еще две или
просто поупражняться со стимулирующими метафорами и пара¬
доксами, а имею в виду прежде всего ориентировку в проблемной
ситуации, содержательный анализ понятий и их соотношений,
четкое определение задач, способ решений и позиций.
Мой синтезный подход, возможно, позволительно было бы
охарактеризовать как динамический (логико-генетический или
историко-культурный). Я сознаю, что это подход, тоже по-свое¬
му ограниченный, но в данной дискуссии он еще не использован
и потому способен добавить нечто новое, быть может, заслужи¬
вающее учета и проверки. Он определен не только моими мето¬
дологическими представлениями, пристрастиями и навыками,
но и возможностями и потребностями моей специальности — ар¬
хеологии: продиктованными ею запросами, предложенными ею
ракурсами обзора. Археологам привычно рассматривать культуру
в широкой перспективе времени, в развитии, в полном размахе
реализаций между предельными значениями. Перед археолога¬
ми неустранимо стоят задачи реконструкции, расшифровки куль¬
турного смысла артефактов, декодирования культурной инфор¬
мации. С этой же точки зрения археологи изучают и памятники
искусства, но такой аспект изучения по меньшей мере не чужд
и искусствоведческому изучению. Что же, у обоих наук общие
истоки: Винкельмана называют и «отцом археологии» и «отцом
искусствоведения».
Обратимся к разбору понятий.
В соответствии с современными установками докладчик рас¬
сматривает и культуру и искусство как многомерные явления,
и это снимает некоторую односторонность. Но при всей плодот¬
ворности это не гарантирует ни полноты обзора, ни убедительных
приоритетов, ни удачности увязок в каждом отдельном аспекте.
Часть I. Культура в системе понятий
145
2. Культура в первом приближении. Не будем двигаться от
термина. Задумаемся лучше над тем, какое понятие нам нужно,
какие требования к нему выдвигаются жизненной реальностью,
ее современным осмыслением и исследовательской практикой.
Тогда мы получим следующую цепочку последовательных огра¬
ничений, налагаемых на искомое понятие.
1. Мы изучаем феномен человека и нуждаемся в подходящих
понятиях для категоризации различных его аспектов.
2. Нам требуется не одно понятие, а целая система взаимосвя¬
занных понятий: феномен сложен. Это должна быть иерархиче¬
ски упорядоченная сеть с более общими и более частными поня¬
тиями.
3. Одно из них мы хотим обозначить традиционным термином
«культура», чтобы облегчить использование накопившегося науч¬
ного багажа.
4. Мы обладаем научной традицией, принесшей положитель¬
ные результаты, и было бы удобно, чтобы термин «культура»
в нашем строгом употреблении как можно больше отвечал тради¬
ционному значению — иначе было бы целесообразно воспользо¬
ваться другим термином. В традиционном же словоупотреблении
термин «культура» использовался для качественного отличения
человеческой деятельности от животной, для изменений, созна¬
тельно вносимых человеком в природу (Маркарян 1969:11).
5. В науке есть не одно определение культуры, а много (см.
Kroeber and Kluckhohn 1952; Штаерман 1067; Маркарян 1969: 11;
Боголюбова 1978; Давидович и Жданов 1979; Klejn 1978). Поэто¬
му в искомой системе категорий наиболее рационально связать
с термином «культура» одно из наиболее общих понятий, рассма¬
тривая его как фундаментальное (Соколов 1972: 18, 20), а для бо¬
лее частных, для обозначения отдельных аспектов избрать другие
термины или ввести сложные производные.
6. В то же время это должно быть понятие, не настолько общее,
чтобы оно совпало с другими общими понятиями или утратило
практическую ценность для анализа феномена человека. Следова¬
тельно, оно должно а) отличаться от понятий, присущих не только
сфере человеческой активности, б) соотноситься с другими фун¬
даментальными понятиями, характеризующими эту активность
(«общество», «сознание», «язык» и проч.).
146
Клейн Л. С Культура и эволюция
Неудовлетворительность многих определений культуры за¬
ключается как раз в том, что они слишком однобоки, зачастую
отсекают от культуры явления, очень важные для характеристи¬
ки человека и неразрывно связанные с остальными элементами
культуры, которые нам привычно с ней связывать и которые есть
смысл с ней связывать. Это явления, очень важные для характери¬
стики человека и неразрывно связанные с остальными элемента¬
ми культуры, всегда оставляемыми в ней.
Так, аксиологическое (ценностное) определение культуры тре¬
тирует как «не-культуру» всё, что чуждо «нашей» культуре. Нор¬
мативное понимание культуры (как системы норм, разделяемых
всеми членами общества) не оставляет места в культуре для ин¬
дивидуального и изгоняет из нее личность. Представление о куль¬
туре как о системе стереотипов не позволяет включить в культуру
инновации, а без них культура немыслима. Адаптационное истол¬
кование культуры необходимо для генетического ее исследования,
но неспособно охватить существование, развитие и преобразова¬
ние того, что возникло: в возникшем многое утрачивает адаптив¬
ность или с самого начала оказывается неадаптивным, дисфунк¬
циональным. Вправе ли мы, например, теоретически исключать
из явлений культуры самоубийства, курение, алкоголизм, нарко¬
манию и т. п. или утверждать, что все сущее адаптивно и функ¬
ционально? Принятие адаптационного определения культуры как
единственного логически повело бы к энвиронментализму (гео¬
графическому детерминизму) — очень одностороннему объясне¬
нию социокультурных явлений.
Поэтому лучше всего согласиться с теми исследователями (М. С.
Каган, Э. С. Маркарян), которые, добиваясь статуса фундаменталь¬
ности, наибольшей общности для понятия «культура», исходят
в определении культуры из понятия «человеческая деятельность»,
а уже через него связывают культуру с обществом. Рассмотрим эту
триаду.
Под человеческой деятельностью понимается только та актив¬
ность человеческих организмов, которая хотя и обеспечивается
их биологическими возможностями и функционированием, но
программируется внегенетически — не биологически, а соци¬
ально. Входе деятельности люди неизбежно вступают в опре¬
деленные отношения между собой, причем из этих отношений
Часть I. Культура в системе понятий
147
каждый человек и получает ту программу, которая определяет
его специфически человеческую деятельность. Без приобщения
к этому источнику человек неизбежно остается просто животным
(это показали случаи с детьми, вскормленными в логовах зверей).
Даже меньше: физически человек успел настолько измениться
благодаря культуре, что без нее уже вообще не может существо¬
вать. Теперь он в биологическом смысле как бы паразитирует на
культуре.
Система тех отношений, из которых каждому человеку уделя¬
ется программа поведения, и есть общество. По К. Марксу, обще¬
ство — это не группа людей как биологических организмов (ср.
«голых обезьян» Д. Морриса), — а именно система отношений (см.
Маркс 1857-58/1968: 214). И не любых отношений (теоретически
можно ведь отделить и чисто биологические отношения между
людьми), а именно отношений, которые снабжают каждого чело¬
века указанной программой деятельности. Общество — носитель
этой программы.
Поскольку эта деятельность не беспорядочна, она отливается
в определенные формы. Под формами понимаются и способы
деятельности (приемы, характер процесса), и ее результа¬
ты. Э. С. Маркаряну (1972: 37; 1973: 41) представляется удобным
все это охватывать словом «способ», включая и результаты, но та¬
кое словоупотребление чуждо духу русского языка и терминоло¬
гическим традициям. Совокупность этих форм — как мысленных
(интериорных), так и материально реализующих мысль (эксте-
риорных), как поведенческих, так и вещественно-материальных
(опредмеченных, овеществленных) — и образует культуру. Необ¬
ходимо, однако, указать, что их объединяет, что обеспечивает це¬
лостность культуры. Объединяет их то, что все эти формы, способ
и результаты выступают в качестве негенетической программы
человеческой деятельности — программы, хранимой и развиваемой
обществом, получаемой каждым отдельным человеком от общества
и обогащаемой многими отдельными людьми в обществе, по его за¬
конам и вследствие его стимуляции.
Получившееся наиболее общее определение культуры может
быть сформулировано на уровне кибернетических идей, которые
позволяют рассматривать культуру прежде всего как информа¬
ционную систему. При таком определении в культуру войдут на
148
Клейн Л. С. Культура и эволюция
правах отдельных компонентов как адаптивные, функционально
целесообразные элементы, так и неадаптивные, дисфункциональ¬
ные, как традиционные, стереотипные, нормированные действия
и создания, так и новации, творчество, аномалии, как коллектив¬
ные вклады, так и проявления личностной активности.
Предложенное определение культуры в известной мере оста¬
ется незавершенным, так как характеризуется часто негативными
чертами: неаксиологическое определение, негенетическая про¬
грамма, неадаптивные действия, дисфункциональные образова¬
ния. Отсутствие признаков дает очень смутное представление
о предмете. Кроме того, культура определяется через общество,
а общество, как только что сказано, характеризуется наличием
небиологической программы человеческой деятельности, то есть
культуры. Получается логически порочный круг.
В качестве позитивной характеристики культуры М. С. Каган
приводит наличие искусства. По его мнению, нет культуры без ис¬
кусства. Это утверждение позволяет поднять теоретическое зна¬
чение искусства. Но является ли искусство спецификой человека?
Не известны ли танцы журавлей и не поют ли соловьи песни? Ко¬
нечно, это отличается от искусства человека, но чем? Не рано ли
характеризовать культуру наличием искусства? Не придется ли,
усовершенствовав дефиницию культуры по наличию искусства,
определить затем все же человеческое искусство через культуру?
3. Искусство: анализ без плюрализма. Определений искус¬
ства накопилось, вероятно, не меньше, чем определений культу¬
ры (Татаркевич 1973). Многие из выдвигавшихся предложений
обоснованы, но односторонни — в том смысле, что определя¬
ют искусство через одну из его функций. Постепенно сложилось
представление о желательности всестороннего определения ис¬
кусства — через сумму его функций (см. Moravski 1956). Все-де они
нужны, все неотъемлемы от искусства: и самовыражение лично¬
сти, и эстетическая оценка, и разрядка, и элемент игры, и позна¬
вание мира, и идеологическая борьба, и образность, и многое дру¬
гое. Каждая функция в отдельности необходима и недостаточна
для определения и объяснения феномена.
Однако при таком подходе само объединение этих черт оказы¬
вается случайным, а необходимость участия каждой данной
функции — необоснованной (см., например, Борев 1975). Правда,
Часть I. Культура в системе понятий
149
делались и попытки выявить принцип их объединения, предста¬
вить их не как сумму, а как систему функций (см. Каган 1978; Сто-
лович 1985), но на этом пути далеко не все возможности исчер¬
паны. К тому же многие из этих явлений связаны с искусством не
так уж полно: то главное выражение оказывается вне искусства (в
познавательной деятельности главенствует наука), то проявления
в самом искусстве не равно интенсивны (понятие «образности
в музыке» все-таки метафорично) и т. д.
Попытаемся, налагая последовательно ограничения на искомое
понятие, генетически и логически проследить, что же объединя¬
ло все эти функции, какие из них — главные. Тут выделится всего
несколько функций, и появится возможность последовательного
наложения ограничений на искомое понятие (принципы опреде¬
ления здесь те же, что и для понятия «культура»).
1. Все то, что принято называть искусством, появляется там
и тогда, где и когда у людей возникает необходимость произвести
идейно-эмоциональное воздействие на других людей. Даже са¬
мые ярые сторонники «искусства ради искусства» не прячут свои
произведения от людей, а наоборот, афишируют. Под «искусством
ради искусства» они на самом деле понимают «искусство вдали от
идеологии», а не «искусство, отделенное от людей». Искусство по
своей природе, по генезису — социально. Оно участвует в програм¬
мировании поведения людей, в этом его главное назначение. Ар¬
тист играет для зрителя и только через это — для себя.
2. Эмоциональное воздействие оказывают на людей и реальные
жизненные ситуации, и природные ландшафты, и социальные
конфликты и т. п. Но их воздействие трудноуправляемо, неопера¬
тивно. Когда понадобилось более гибкое и послушное средство,
его пришлось создавать специально для такого воздействия. Ис¬
кусство искусственно, рукодельно, творимо (ср. «творчество»),
отсюда его русское название («искусство» — это нечто искусно,
мастерски сделанное). И эта связь искусства с искусственностью
отражена во многих языках (ср. нем. Kunst ‘искусство’ — kiinstlich
‘искусственный’; англ, arts ‘искусство’ — artificial ‘искусственный’,
artifact ‘изделие’; польск. sztuka ‘искусство’ — sztuczny ‘искус¬
ственный’, и др.)
3. Но если искусство искусственно создается людьми и, будучи
социальным по назначению, создается для воздействия на других
150
Клейн Л. С. Культура и эволюция
людей, то оно неизбежно должно представлять собой передачу не¬
которой информации. Оно должно быть информационным по при¬
роде. Таким образом, очень близко к первооснове искусства рас¬
полагается его коммуникативная функция. Искусство — это язык
в широком смысле, но язык особого рода.
4. У людей есть много средств коммуникации — «естественная»
(словесная) речь, мимика, звуковая сигнализация, изображения,
письменность. Все они рассчитаны на воздействие через рассу¬
док. Искусство может обходиться без них, может пользоваться
ими всеми, но лишь как техникой. Его действие специально на¬
целено прежде всего на возбуждение эмоций. Музыка непосред¬
ственно использует для этого способность человека переживать
различные чувства и настроения (веселье, грусть, бодрость и т.
п.) под воздействием серий звуков, различно упорядоченных
по высоте, силе и длительности. Человек переживает эти чув¬
ства и по чисто физиологическим причинам, и по ассоциациям
с интонациями речи и другими привычными звучаниями. Схо¬
жим образом действует орнаментика, но ее возможности уже.
Живопись воспроизводит для тех же целей жизненные явления,
изображая их, создавая образы. Литература обращается к анало¬
гичным средствам, используя для условного изображения тех¬
нику речи и письма того или иного естественного языка. В этой
роли словесные языки в большой мере взаимозаменимы. Это по¬
казатель того, что возбудителем эмоций (и носителем функции
искусства) здесь служат не слова в их материальной форме (по¬
добно звукам в музыке), а только их значения, соответственным
образом организуемые.
Итак, приоритет эмоционального воздействия. Этот принцип
отстаивал Лев Толстой. Отмечая это, М. С. Каган стремится до¬
казать равенство рассудка с эмоциями в искусстве, приводя при¬
меры (Каган 1971: 320-321). Он игнорирует то обстоятельство,
что рассудок в искусстве либо работает в составе техники воз¬
буждения эмоций прямо (литература, сюжетная живопись), либо
служит ей косвенно — возбуждением ассоциаций (музыка, на¬
тюрморт), либо включается эмоциями вторично (все искусства),
усложняя их и осваивая.
5. Но эмоции возбуждаются и обыкновенными сообщения¬
ми. Предназначением возбуждать эмоции еще не определена
Часть I. Культура в системе понятий
151
специфика искусства как семиотической системы. Присмотримся
к семиотике.
Есть реальные знаки, тождественные обозначаемому предмету:
они информируют о самих себе и воздействуют своими природ¬
ными свойствами (громкие звуки и яркие краски возбуждают, сла¬
дость меда приятна и т. д.). Есть знаки тонические, схожие с обо¬
значаемыми предметами (изображения). Есть символы — знаки, не
схожие с обозначаемым и связанные с ним условно и специально,
но все еще весьма жестко (слова и фразы естественной речи, бук¬
венное письмо) (Степанов 1971: 116-121). Есть метафоры — пере¬
носные значения, связанные непосредственно и жестко не с обо¬
значаемым предметом, а с его мимолетной подменой, а уж та
связана с ним по сходству или взаимодействию в некотором кон¬
тексте (метафоры обычно неоднозначны и придают живой речи
ее гибкость, «мягкость» (Black 1962; Shibles 1971).
Все они, знаки всех этих видов, используются искусством, но
все они сами по себе не есть искусство. Искусство возникает из их
особой организации, из их соединения в некие крупные блоки, произ¬
водящие сложное, сильное и устойчивое эмоциональное воздействие.
Вот эти-то блоки, которые могут рассматриваться как сверх-знаки,
они-то и представляют собой клеточки искусства как знаковой си¬
стемы. Эти клеточки — образы (по терминологии, родившейся из
методологической экспансии теории изобразительных искусств).
Рассудочный смысл может в них отсутствовать, может присут¬
ствовать — как служебный. Их главный смысл — эмоциональный.
Если в образе налицо рассудочная информация (изображе¬
ние, описание), то она может формулироваться неопределенно,
а может и однозначно. Но главная, эмоциональная сторона сооб¬
щения в большей мере, чем рассудочная, зависит от подготовки
и настроения реципиента. Она не поддается четкой фиксации,
не предписывается жестко и прямо, не передается «открытым
текстом». В произведении искусства отношения и намерения его
творца выражены косвенно, закодированы неоднозначно. В этом
смысле искусство — «мягкий язык».
6. Все виды коммуникации, рассчитанные на действие через рас¬
судок, построены преимущественно на жестком закреплении зна¬
ков за смыслом, поэтому намеренность воздействия в них обнаже¬
на. Это поддерживает у реципиента состояние настороженности,
152
Клейн Л. С. Культура и эволюция
критичность к воспринимаемой информации — контрсуггестию
(см. Поршнев 1971). В искусстве связь сигналов с воздействием го¬
раздо более пластична, сигналы неопределеннее по смыслу, мно¬
гозначны. Это предоставляет реципиенту гораздо больше свободы
в реагировании. У него рождается иллюзия полной самостоятель¬
ности в переживаниях, независимости от воли творца искусства.
В этом сила искусства, объясняющая специфический механизм
его воздействия на человека. Искусство потребовалось тогда, ког¬
да в психике человека контрсуггестия достигла значительного
развития, потребовалось для ее преодоления. Преодоление кри¬
тичности, пожалуй, во многом определяет специфику искусства
как вида коммуникации и программирования.
Отсюда такая важность искусства для всякой идеологии. Отсю¬
да такая важность непринужденности, естественности, игрового
элемента в произведениях искусства, в художественном творче¬
стве, такая забота о свободе вдохновения творца. Отсюда и тяга
искусства к метафорам. У Кагана (1971, 301) с одобрением приве¬
дено высказывание Олыпки, по которому метафора «расставляет
силки мышлению». Кажется, Ольшки сказал больше, чем думал,
а Каган зашел дальше, чем хотел.
7. В то же время воспринимающий не должен забывать искус¬
ственность искусства, иначе он стал бы неадекватно реагировать
конкретными действиями: влюблялся бы в статую, как Пигмали¬
он, или пытался есть натюрморт. При всей желательной интен¬
сивности возбуждаемые искусством эмоции должны быть субли¬
мированы — очищены от конкретных сопряжений с повседневной
жизненной практикой (неискушенный зритель революционных
лет готов был стрелять в артиста, исполнявшего роль злодея). У
потребителя искусства эти воспринимаемые эмоции как бы заго¬
товляются впрок. Достижению этого эффекта сублимации, под¬
черкиванию искусственности искусства служат различные прие¬
мы условности — ограничения пространственные (рамки, сцена)
и временные (спектакль, концерт) или физиологические (только
слуховыми восприятиями, только зрительными, их комбинацией
и т. п.) или ситуацией (статичность статуй, полная замена речи
пением в опере), или деформацией (обобщенность, стилизован¬
ность, ломка форм и т. п.). Мера условности — дело тонкое: чем
меньше условности, тем больше риск забвения искусственности
Часть I. Культура в системе понятий
153
искусства; чем больше условности, тем больше риск сбоя или
полной утраты запрограммированного воздействия. Та и другая
крайности ведут к разрушению искусства.
8. Сублимированность доставляемых искусством переживаний,
возможность культивировать их, управлять ими доставляет вос¬
принимающему наслаждение. Наслаждение рождается также из
опознавания ожидаемых конфигураций сквозь условности. Это
также сказывается на определении наилучшей для данной ситу¬
ации меры условности: увеличивая условность, творец повышает
трудность понимания и наслаждение изощренного потребителя,
но рискует выйти за пределы понимания и наслаждения; умень¬
шая условность — облегчает понимание и обеспечивает наслаж¬
дение менее искушенному потребителю, но рискует сделать про¬
цесс понимания неинтересным и тем снять наслаждение.
Отсюда ясно, что искусство формирует и растит своего потре¬
бителя. Чем опытнее и изощреннее реципиент, тем более слож¬
ных и утонченных форм он требует, тем более отдаленные ассо¬
циации хочет искать. И тем острее вообще нуждается в искусстве.
«Предмет искусства (...) создает публику, понимающую искусство
и способную наслаждаться красотой» (Маркс 1857-58/1958, Соч. т.
12:718).
9. Из предшествующего изложения неясно, при чем здесь кра¬
сота. Нужно пояснить. Прелесть и привлекательность искусства
увеличивают его неотразимость и тем обеспечивают более эффек¬
тивное выполнение его основной функции. Поэтому применяют¬
ся и дополнительные средства усиления этой стороны. Отметим
два. Во-первых, произведениям искусства придаются изящные
формы. Искусство эксплуатирует присущие человеку ощущения
красоты, сочетающие физиологическую основу с социальными
идеалами. Во-вторых, искусство опирается на свойственное че¬
ловеку — по природе работнику, мастеру, творцу — умение вос¬
хищаться изощренным мастерством. Произведения искусства
приравниваются к шедеврам, доводятся до высокой степени ре¬
месленного совершенства, в них стремятся проявить редкие спо¬
собности — сочетания дара и опыта.
10. Чтобы беспрепятственно выполнять основное назначение
искусства, нужна отрешенность от других задач, специализация
на выполнении главных функций, выделение в особую отрасль
154
Клейн Л. С. Культура и эволюция
культуры — «чистые искусства». Но жаль упустить другие воз¬
можности, хотя бы ограниченные. И художественное воздействие
подключается в качестве дополнительного к выполнению других
жизненных задач — рождаются «прикладные искусства» (дизайн,
орнаментика, архитектура).
Этим не исчерпываются различия в силе. В зависимости от тех
органов и средств человеческого восприятия, к которым обраща¬
ется создатель произведений искусства, различными оказываются
возможности воздействия: диапазон эмоций, достижимые слож¬
ность и тонкость, богатство ассоциаций и т. п. У человека наибо¬
лее развитым средством общения является «вторая сигнальная
система» — устная и письменная речь. Но и помимо нее обильная
информация поступает в мозг через органы зрения и слуха. Ося¬
зание же, обоняние и вкус развиты у человека гораздо слабее (у
других животных дело обстоит иначе). Вот почему парфюмерия,
кулинария и массаж не включаются даже в прикладные искусства.
Однако и между зрением и слухом также нет полной аналогии
(симметричности) в путях эмоционального воздействия. В обо¬
их случаях все строится на упорядочении и сочетании волновых
импульсов. Но при звуковом восприятии оказалось технически
доступным развернуть воздействие в дополнительном изме¬
рении (протяженность во времени) и использовать ассоциации
с интонациями речи, а в зрительном восприятии не удалось до¬
стичь чего-то подобного. Поэтому музыка развилась в «чистое
искусство», а во многом аналогичная ей орнаментика не подни¬
мается выше «прикладного искусства». При попытках возложить
на нее функции «чистого искусства» получается «абстрактная
живопись», которая не вытягивает этой нагрузки. Приходится
усиливать воздействие, обогащая зримые формы смысловыми
значениями, то есть превращая их в изображения — такие же, но
не столь опосредованные носители образов, как сигналы пись¬
менной речи. Это и есть изобразительные искусства (живопись,
рисунок, скульптура).
Таковы главные функции искусства как информационной си¬
стемы в их логической связи. Нетрудно заметить, что все они
группируются вокруг его программирующей функции — обосно¬
вывают ее или уточняют и развертывают ее. Она задает главный
ориентир всем остальным — внутри этого комплекса и вне его.
Часть I. Культура в системе понятий
155
Производными оказываются не только «гедонистская», игровая
и эстетическая функции, но и гносеологическая (искусство предо¬
ставляет особые возможности идеализации) и другие.
4. Сопоставление понятий «искусство» и «культура» на ин¬
формационных уровнях. Определения обоих исходных поня¬
тий — «культуры» и «искусства» — сосредоточились в плоскости
информатики, формулируются в терминах коммуникации и свя¬
зываются с идеями кибернетики (программирование). Естествен¬
но было бы ожидать, что наиболее перспективным окажется сопо¬
ставление их именно в этой плоскости. В докладе же М. С. Кагана
эта перспектива не использована.
Культуру М. С. Каган определяет как многомерную, многосто¬
роннюю систему и рассматривает ее с разных сторон: аксиоло¬
гической, технологической, эвристической, семиотической. Но
за исключением последней, информационный подход в широ¬
ком плане не фигурирует в этом перечне. А ведь информатика
шире семиотики, охватывая и коммуникацию, и кибернетические
аспекты (программирование), и количественные характеристики
информации и т. д.
Искусство также описывается в докладе с разных сторон: гно¬
сеологической, идеологической, эстетической, созидательной,
коммуникативной. Но все они рассматриваются как равномер¬
ные, системность сведена к взаимодополнительности и суммиро¬
ванию, иерархическая организация отсутствует, и коммуникатив¬
ная функция искусства не выделена как основная.
Между тем проследить связи искусства в культуре как семиоти¬
ческой системе — только часть дела.
Рассмотреть искусство в системе культуры как программы че¬
ловеческой деятельности значит выделить программную направ¬
ленность искусства, выявить его специфическую функцию в этом
русле и его исключительную роль, в которой оно незаменимо (ср.
Раппопорт 1972). А оно незаменимо в деле социализации лично¬
сти, энкультурации или, иными словами, интериоризации культу¬
ры — внедрения культуры в человека, особенно тех ее ценностей
и в тех ситуациях, которые сопряжены с наибольшими трудностя¬
ми и с наибольшим «сопротивлением материала».
Биологическое (в частности, психофизиологическое) ви¬
довое развитие человеческого организма двигалось хотя
156
Клейн Л. С. Культура и эволюция
и скачкообразно, но медленно, неспешным темпом природной
эволюции, с огромными затяжными интервалами между скачка¬
ми. Антропология констатирует, что за последние 30-40 тысяч лет
(т. е. со времени достижения стадии кроманьонца — Homo sapiens
fossilis) человек в биологическом отношении почти не изменился
(Штейнбек 1974). Социокультурная же история пошла по гораздо
более крутой экспоненте и в сущности стала представлять собой
взрыв (Поршнев 1974: 26-27).
В результате на последних ее этапах все сильнее ощущается от¬
ставание психофизиологических задатков человека от требований
цивилизации. Поэтому именно самые современные, самые слож¬
ные, высшие ценности культуры наталкиваются на наибольшее
«сопротивление материала» в процессе их интериоризации. Здесь
имеется в виду не только первичная социализация личности —
воспитание молодежи, но и последующая: энкультурация, аккуль¬
турация, утверждение и борьба классовых культур, культурный
обмен, преодоление национальной и расовой розни, укрепление
интернациональной солидарности, интеграция человечества. Все
это помогает понять, почему с ростом и развитием культуры и та¬
ких ее частей, как наука, техника, образование и т. п., значение
искусства, в отличие от религии, не падает, а возрастает.
Учет коммуникативной функции искусства позволяет вписать
его не только в статическую схему культуры, но и в динамику
культуры, в культурно-исторический процесс, рассматриваемый
как передача культурной информации от поколения к поколе¬
нию. Для археологов и историков искусства и культуры в целом
это самый интересный аспект, ибо именно в этой плоскости
прослеживаются традиции и связь культур, смена стилей как
возможный показатель смены культур и т. п. Смена культур —
одна из важнейших проблем теории археологии (см. Клейн 1975;
1981а; 19816).
Прослеживая связи искусства как субсистемы с культурой как
системой, М. С. Каган обнаружил особенности переходной, про¬
межуточной сферы и сформулировал концепцию художествен¬
ной культуры. Эта концепция представляется мне самой ценной
частью доклада. Обнаружить законы и особенности функциони¬
рования этого механизма в разных обществах и в разные исто¬
рические эпохи значило бы успешно продвинуться в понимании
Часть L Культура в системе понятий
157
исторической роли искусства в системе культуры, в программиро¬
вании человека.
Но для этого желательно как можно полнее выявить устройство
механизма художественной культуры. В качестве звеньев этого
механизма у Кагана выделены:
а) художественное производство,
б) художественное потребление,
в) художественные ценности (произведения искусства),
г) художественная критика (обратные связи от потребления
к производству).
С точки зрения задачи исследования коммуникаций, связей
искусства с культурой в динамике, здесь не хватает еще ряда зве¬
ньев. Необходимо выделить, по крайней мере, также:
д) художественное распределение (искусство по-разному про¬
никает в разные слои общества),
е) управление художественной культурой (оно ведь в любом об¬
ществе не сводится к художественной критике),
ж) каналы и средства передачи художественной информации
от поколения к поколению,
з) депо (художественная память) — сокровищницы искусства
ит. п.
Прямолинейностью, простотой и порядком концепция Кагана
напоминает одноколейную железную дорогу. На станциях — эпо¬
хах он сосредоточил вагоны искусств и загрузил их «художествен¬
ными ценностями». Он сцепил вагоны и приставил к ним парово¬
зы «творческого метода». Он заготовил и вывесил эстетические
правила поведения железнодорожников и пассажиров. Но вся си¬
стема избегает крушения только потому, что на всех станциях все
поезда под полными парами — стоят! А ведь их надо пустить. Но
стоит им двинуться, и сразу станет ясно, что не предусмотрены ни
подъездные и запасные пути, ни переезды, ни переводные стрел¬
ки, ни стрелочники. Открытие назрело, но подождите разрезать
ленточку. Концепция не готова к динамике.
5. Искусство как модель культуры. Так называется раздел
Доклада М. С. Кагана. Это положение доклада поначалу поверга¬
ет в недоумение. Под моделью сейчас принято в методологии ис¬
следований понимать объект, подобный в чем-то существенном
интересующему нас и изучаемый вместо него потому, что тот
158
Клейн Л. С. Культура и эволюция
слишком сложен или труднодоступен, а полученное знание мож-
но при известных ограничениях к нему приложить (ср. Klejn 1973:
707). Что же хотел сказать докладчик своей формулировкой? Ис¬
кусство проще, чем культура? Или ближе к нам? Или, будучи ча¬
стью культуры, оно может рассматриваться как ее исходная кле¬
точка — так сказать, клеточная модель? Или искусство становится
моделью культуры в своем содержании — отражая ее? Но гораз¬
до более адекватно мир отражается наукой, а об отражении мира
музыкой или архитектурой можно говорить лишь фигурально,
условно. Докладчик склонен даже считать искусство изоморфной
моделью культуры — уж это ни в какие ворота! Известно, какую
роль рабство играло в античной Греции, но в содержании антич¬
ного искусства прямо оно почти не отразилось.
Однако если мы обратимся к информационным определени¬
ям культуры и искусства — в плане их коммуникативной и про¬
граммирующей функций, — то окажется, что первая из этих
функций лучше всего изучена на материале языка, а вторая — на
материале искусства. В этом смысле язык может служить (и слу¬
жит — см. Pike 1955) моделью культуры как системы коммуни¬
кации, а искусство — моделью культуры как программирующей
системы. Пожалуй, строже было бы сказать, что понятие искус¬
ства оказывается моделью понятия культуры. [Ближе к этому по¬
ниманию другая формулировка Кагана (1979): искусство — «код»
культуры].
Здесь пора припомнить, что определение культуры, предло¬
женное выше, осталось незавершенным из-за негативной характе¬
ристики программирования специфически человеческой деятель¬
ности. Искусство ярко знакомит нас с некоторыми позитивными
чертами такого программирования. Это не только частные, но
и общие характеристики: искусственность, условность, свобода
выбора. Именно эти черты выдвигаются в последнее время как
те характеристики культуры, которые остаются после отсеива¬
ния недостаточно специфических для человека. Исходя из этого,
можно завершить определение культуры серией последователь¬
ных ограничений, позитивно дефинирующих программирование
специфически человеческой деятельности.
1. Человеческая деятельность осуществляется на базе биологи¬
ческой активности человеческих организмов, обеспечивается ею
Часть I. Культура в системе понятий
159
и даже требуется ею. Более того, в историческом плане даже явля¬
ется ее продолжением. Но не сводится к ней.
В целом человеческая деятельность возникла по естественно-
историческим законам (Klejn 1976: 134-135), но применительно
к каждому отдельному человеческому организму она «неестест¬
венна», так как налагается на его биологическую активность из¬
вне — из социокультурной сферы. В этом смысле культура есть
нечто искусственное. «Антропологу, — пишет Г. Кларк (Klark 1970:
49-50), — горестно слышать, как хвалят поведение за то, что оно
“естественное”... Человеческие ценности и, по определению, об¬
условленное этими ценностями поведение не могут быть “есте¬
ственными” (...) они могут быть только искусственными...».
2. В искусстве его искусственность обеспечивается художе¬
ственным творчеством. Применительно к художественной куль¬
туре М. С. Каган говорит о художественном производстве. Если
же говорить о культуре в целом, то ее искусственность обеспече¬
на в конечном счете производством. В нем К. Маркс и Ф. Энгельс
(1846: 19) видели первооснову возникновения отличий человека от
животного: «Людей можно отличать от животных по сознанию, по
религии — вообще по чему угодно. Сами они начинают отличать
себя от животных, как только начинают производить необходи¬
мые им средства к жизни, — шаг, который обусловлен их телесной
организацией».
3. Культуру вполне можно рассматривать как техническое ос¬
нащение совокупного биологического организма человечества,
состоящее из материальных и идеальных компонентов, пред¬
назначенное для усиления природных способностей организма
и добавляемое к органам каждой отдельной особи извне после
рождения посредством снаряжения и обучения. То есть как некое
сложное орудие (абсолютизация этого аспекта дает технологиче¬
ский детерминизм, например White 1949). И как всякое орудие,
ее можно рассматривать как продолжение органов человеческо¬
го тела, как своеобразный искусственный орган (применительно
к орудиям эту идею выдвинул Крофорд — см. Крофорд 1924: 18-
19). Подобно органам тела, она работает в соответствующих усло¬
виях, отказывает в изменившейся до невыносимости обстановке,
нуждается в замене более совершенным вариантом, подчиняется
законам эволюции — естественному отбору и т. п. Это возводят
160
Клейн Л. С. Культура и эволюция
в абсолют некоторые «натуралисты» от социологии (например,
Darlington 1968), объявляя единственно достойным аспектом изу¬
чения. Но как один из аспектов его признают и марксистские уче¬
ные (например, Семенов 1966).
Огромное значение и эволюционный смысл этой искусствен¬
ности состоят в том, что она освободила человечество от ряда огра¬
ничений биологической эволюции — ограничений в темпах разви¬
тия, в масштабах размножения, в размахе многообразия среды,
к которой приспособление возможно. Биологической эволюции
необходима для полезной замены признака, даже сравнительно
мелкой, череда минимум в десятки поколений. А их еще нужно
умножить на возраст половой зрелости, и чем сложнее и выше
организм, тем больше эти цифры. Изменения же культуры могут
протекать чрезвычайно быстро, распространяясь в одном и том
же поколении. «Даже при искусственном осеменении 2000 от¬
прысков считается хорошим достижением для быка-производи-
теля, но та же цифра представляется убогой для издания книги»
(Bray 1973: 89).
Низшим животным программа поведения задана жестко в виде
набора безусловных рефлексов. У высших животных она обога¬
щается системой условных рефлексов, медленно приобретаемых
в ходе жизненной практики и частично в результате обучения.
Человеку же большей частью программа дается массивными бло¬
ками информации в символической форме из совокупной памяти
общества. Она может пополняться и сменяться не раз в течение
жизни индивида. Стало быть, ее отличают от биологической про¬
граммы объем и скорость накопления и в то же время немыслимые
ранее пластичность, мобильность, оперативность.
4. Той же коренящейся в производстве искусственностью куль¬
туры предопределена еще одна очень важная черта культуры как
программы человеческой деятельности — известная свобода выбо¬
ра форм.
Поведение и эволюция животных целиком предопределены
адаптацией к среде и ее изменениям. Вероятностными закона¬
ми сформированы суровые нормы поведения и стандарты форм,
а отклонения от них незначительны, носят характер случайных
мутаций и укладываются в рамки нормального статистическо¬
го распределения, образуя всякий раз одновершинную кривую
Часть I. Культура в системе понятий
161
с высоким пиком. Конечно, было бы наивным телеологизмом
утверждать, что эволюция должна была принять только те фор¬
мы, которые она приняла — что летать должны беззубые твари, у
крупных животных должно быть не больше четырех конечностей,
рога даются только копытным, рогов на темени должно быть два
и т. п. В ходе эволюции появлялись альтернативные возможности,
но выбор на распутьях делали не сами животные, а слепая сила
случая: та или иная конфигурация материалов, капризы погоды
и т. п.
Человек в своем поведении тоже подчиняется определенным
законам, осознает он это или нет, и вынужден считаться с налич¬
ными условиями и возможностями. Но так как часть этих условий
производит он сам и так как нередко при этом одинаковые задачи
могут быть решены разными конструктивными способами, то че¬
ловек может выбирать.
Дело не в том, что каждая особь может в известных рамках от¬
клоняться от нормы, избрать для себя тот или иной пункт на кри¬
вой распределения, тогда как статистической закономерностью
предусмотрено, сколько примерно особей окажется в разных ме¬
стах кривой, и, стало быть, какую конфигурацию выборов сделает
вся масса особей. Такие выборы доступны и животным.
Человек же в известных пределах способен выбирать сами пути
развития — не как особь, а как популяция. Он выбирает, что сде¬
лать нормой. Поэтому его кривые распределения часто имеют не¬
сколько вершин или форму пологой дуги, параболы и т. п. Пере¬
ход от групповой охоты к индивидуальной был необходим, но при
этом можно было сменить копье на лук и стрелы, а можно на пра¬
щу — эффект один. В Европе неолитическое население предпочло
лук, а в Азии — пращу. Рубило или отщеп; раскраска, наколка или
нарезы; «брито» или «стрижено» и т. д. — общество всё время вы¬
бирает, как достичь закономерно возникшую цель. Подобно тому,
как художник выбирает «по себе» технику — рисунок, живопись
или скульптуру, их размер, композицию и прочее. По сравнению
с биологическим миром выбор здесь тоже случаен, но его опреде¬
ляют не столько внешние обстоятельства (конфигурация материа¬
ла, капризы погоды и т. п.), сколько внутренние данные конкрет¬
ных человеческих популяций — их разнообразие, темперамент,
Дарования, биографии, традиции.
162
Клейн Л. С. Культура и эволюция
Именно реализация этого выбора создает на канве общих соци¬
ологических законов и природных условий конкретную историю
(Гуревич 1969а: 56, 68-79).
«Человек и его поведение социально детерминированы.
Но, с другой стороны, в обществе существуют одновременно
различные формы поведения, и между ними возможен выбор
... Невозможна такая историческая ситуация, которая остав¬
ляла бы открытым только одно-единственное решение» (Там
же, 69-70).
Р. Холлоуэй отмечает, что признак культуры — arbitrary form.
По-русски это означает форму «произвольную», «своевольную»,
«капризную», «избирательную», «условную».
5. Условность, однако, означает не только свободу, но и обяза¬
тельность. Свободу выбора условия и необходимость придержи¬
ваться наложенного условия. У английского «arbitrary» есть, кроме
приведенных, и еще одно русское соответствие: «деспотичная».
Эта сторона условности человеческого поведения вытекает из
сочетания социальной направленности со свободой выбора. Что¬
бы социально направленное действие было эффективным, ка¬
ждая особь должна предвидеть (хотя бы приблизительно) реакции
и действия партнера, понимать его мотивы и сигналы. При абсо¬
лютной свободе выбора это было бы невозможно. Поэтому в ка¬
ждой крупной популяции, в каждой группе взаимодействующих
людей должна быть принята единая серия выборов, единая сеть
символов и норм поведения. Она могла бы быть (и в некоторых
аспектах поведения уже является) единой для всего человечества,
но лишь постольку, поскольку сейчас возникает общечеловече¬
ское взаимодействие. Доколе же человечество разобщено на от¬
дельные локальные группы, эти системы норм и символов скла¬
дываются в каждой группе особо. А так как в выборе их эти группы
свободны, то избранные формы различны: вероятность случай¬
ного совпадения тем меньше, чем сложнее конструкции и богаче
возможности.
Б. Ф. Поршнев (1974: 91) отказывается считать такую группи¬
ровку специфическим отличием человечества, так как находит не¬
что подобное у птиц: местные особенности пения, быстро распро¬
страняющиеся подражанием. «Если бы это учитывали археологи,
Часть I. Культура в системе понятий
163
думающие, что они открыли некую духовную потенцию, прису-
щую только и исключительно человеку!». Но зяблик подражает
другим зябликам механически, человек — сознательно: это его
выбор, что копировать, что — нет. Механически копируя «тради¬
ционную» или «модную» песню, зяблик всего лишь слегка увели¬
чивает свои шансы в брачной конкуренции, тогда как человек, не
приобщившийся к местной культуре (языку, обычаям, законам,
знаниям, экономическим связям и прочему), неминуемо и быстро
погибнет. Для зяблика избранное популяцией условие только же¬
лательно, для человека — непреложно.
Культура более изобретательна, чем вдохновение художника,
и более деспотична, чем стиль.
«Человек, — пишет Г. Кларк, — есть, конечно, животное, но
очень своеобразное животное, по крайней мере постольку,
поскольку его поведение формируется культурой — той куль¬
турой, к которой он приобщен, принадлежа к одному из от¬
дельных обществ. Освободиться от такой культуры значило бы
утратить саму суть человеческого: нельзя оставаться челове¬
ком, избавившись от исторических традиций, унаследование
которых только и позволяет быть человеком» (Clark 1970: 50).
6. Если вся культура в большой мере сводится к программе,
рассчитанной на передачу и усвоение, то естественно, что особо
важное место принадлежит в ней тем знаковым системам, кото¬
рые предназначены хранить и передавать информацию. Систе¬
мы подобного назначения, в том числе символические, есть и у
животных (различия в окраске, запахи, следы, звуковые сигналы,
брачные ритуалы, и т. п.). Подобно всем компонентам культуры,
системы этого назначения у людей оказались искусственными
и условными. Это имело огромное значение.
Во-первых, это позволило использовать знаки всех видов —
в том числе иконические и метафорические, недоступные живот¬
ным и важные не только для искусства (Славин 1971; Fernandez
1974).
Во-вторых, это позволило отделить символические знаки
и их смысл от конкретных ситуаций, а далее — при усложнении
взаимодействия между людьми — свободно расчленять и умно¬
жать значения, сочетать их независимо от сочетания реалий,
164
Клейн Л. С. Культура и эволюция
применять знаки (особо сигнализируя об этом) к воспоминаемым
и предвидимым ситуациям (т. е. накапливать в знаковой систе¬
ме опыт и заготовлять впрок решения), наконец, сформировать
особые правила сочетания знаков, адекватные законам жизнен¬
ной практики. Так родились «естественный язык» и его неотдели¬
мый спутник — абстрактное мышление. Созданные для передачи
и хранения культурной информации, они по необходимости стали
ее вместилищем, моделью и средством организации, а следова¬
тельно — основой программирования поведения человека.
Некое подобие этого аппарата представляют собой язык искус¬
ства и художественное мышление. Они также передают и хранят
культурную информацию, также моделируют и программируют,
но не всю культуру и не все в человеке, а лишь психический мир
общества и человека. Если позволительно так эксплицировать
привычные нестрогие понятия — дух культуры и душу человека.
«ЧЕЛОВЕК ДОЖДЯ»:
КОЛЛЕКЦИОНИРОВАНИЕ И ПРИРОДА ЧЕЛОВЕКА
[Эта статья была написана в 1994-95 годах, по ней был сделан
доклад на конференции в Санкт-Петербургской Академии культу¬
ры, и статья была напечатана в 1976 г. в сборнике трудов конфе¬
ренции «Музей в истории культуры».]
1. Дефиниции. Если вдуматься, не всякий коллекционер за¬
служивает этого звания сточки зрения строгой терминологии,
и как раз самые почитаемые коллекционеры — библиофилы и со¬
биратели искусства — не заслуживают. Я отнюдь не хочу этим их
как-то принизить. В этой констатации не подразумевается ниче¬
го предосудительного. Просто они не те, за кого их принимают.
Они собиратели, любители, энтузиасты, нередко благодетели, но
не коллекционеры. Они не одного плана с филателистами, филу¬
менистами и нумизматами — истинными коллекционерами, кол¬
лекционерами в чистом виде.
Русский обиходный язык достаточно чуток и улавливает эту
тонкость. Хотя библиофилов и собирателей художественных цен¬
ностей тоже называют коллекционерами, предмет и результат
их занятий обычно избегают называть «коллекциями», подбирая
другие термины — «собрание», «сокровищница», «личная библио¬
тека». Подсознательно ощущается, что вроде бы термин «коллек¬
ция» как-то принижает статус этих собраний, их ценность.
Коллекционерами называют и давних собирателей уникумов,
курьезов и разнообразных антиквитетов. Так, именно таких со¬
бирателей называет коллекционерами М. Реймс, делая упор на их
оторванность от современной жизни и отличая их от любителей,
Увлеченных как раз современным творчеством (Rheims 1960). Но
и собиратели курьезов и антиквитетов — не коллекционеры в под¬
линном смысле слова. Коллекциями их пестрые собрания можно
называть только условно. Коллекция подразумевает некое един¬
ство. Вот собиравшиеся также издавна мюнц-кабинеты, гербарии,
коллекции минералов и насекомых — действительно коллекции.
166
Клейн Л. С. Культура и эволюция
Коллекция — это серия однородных, но различающихся пред¬
метов, собираемых не ради их полезности, не ради художествен¬
ной, содержательной или материальной ценности, а просто так,
только ради удовольствия от самого подбора.
Серийность, то есть сочетание сходства и вариаций, очень
важна. В книге «Система вещей» Ж. Бодрийара (Baudrillard 1968;
Бодрийар 1995) есть глава, специально посвященная семиотиче¬
ской разработке понятия «коллекция». В этой главе автор заме¬
чает, что для коллекции характерна серийная мотивация, идущая
изнутри коллекции. Он приводит данные социологов, согласно
которым покупатели книг, «однажды втянувшись в собирание
данной серии, продолжают покупать даже те ее тома, которые
им неинтересны: внутреннее различие в рамках серии уже само
по себе создает достаточный формальный интерес, заменяя ин¬
терес реальный... Собственно значимой становится уже не столь¬
ко сама книга, сколько момент помещения ее на библиотечной
полке» (1995: 88). Тут уловлен психологический путь к возник¬
новению коллекций. В характеристике коллекции исследователь
придает большую значимость разграничению «серийного удов¬
летворения и собственно удовольствия... Одно исключает дру¬
гое» (1995: 89).
В другом месте он отмечает, что «сублимация коллекционера
связана не с природой собираемых им вещей..., но с его собствен¬
ным фанатизмом» (1995: 74). Действительно, сами по себе входя¬
щие в коллекцию предметы могут иметь ценность или практиче¬
ски не иметь — не это важно. Сказать, что в коллекции «предмет
лишается своей функциональной принадлежности» (Губарев 1994:
6), не совсем корректно. Функциональная принадлежность часто
как раз подчеркнута самим выбором, самой темой коллекции, но
вот функциональное назначение... Каждый в отдельности пред¬
мет нередко уже использован и больше никому не нужен, но со¬
бранные в коллекцию предметы могут приобретать огромную
ценность — в зависимости от полноты и редкости коллекции.
Однако это ценность не исходная, а вторичная. Это ценность не
предметов, составляющих коллекцию, а самой коллекции. «Це¬
нится сама коллекция, — пишет Дж. Клиффорд (1988: 219), — ее
таксономическая, эстетическая структура...». Каждый предмет
в отдельности может быть никому не нужен, но коллекция нужна-
Часть /. Культура в системе понятий
167
Цена возникает на основе страсти людей к коллекционированию.
Коллекционирование — это разновидность увлечения, хобби.
Вот почему библиофилы и собиратели произведений искус¬
ства — не коллекционеры в собственном смысле. Картина, скуль¬
птура или книга имеют ценность и сами по себе. Нередко каждый
такой предмет можно использовать для чтения или украшения
или обозрения и в отдельности. Была же выставка одной картины
Куинджи. В римское время наместник Сицилии Веррес настолько
увлекался накладными медальонами с серебряных чаш, что обди¬
рал такие медальоны с сосудов у подвластных ему людей. По это¬
му поводу против него был возбужден судебный процесс. Веррес
был ненасытен в пополнении своего собрания. Это была страсть,
близкая к коллекционерской, но все же не чисто коллекционер¬
ская: каждая такая чаша стоила баснословные суммы. За фиалу
с медальоном, изображающим сцену с Улиссом и Диомедом, было
уплачено 10 000 сестерций. Веррес был еще и эстетом, его привле¬
кали чаши и сами по себе. В самое утро судебного процесса, на ко¬
тором обвинять его должен был опаснейший оратор — Цицерон,
Веррес не удержался и пошел к одному знакомому полюбоваться
чашами, которых он еще не видел.
Коль скоро коллекционирование является в принципе беско¬
рыстной деятельностью, которая приятна сама по себе, вне за¬
висимости от какой-либо осознанной прагматической цели, это
деятельность игровая. Тот пафос классификации и угадывания зна¬
чений, раскрытия иерархии и порядка, которым пронизана «Игра
в бисер» Г. Гессе, характерен для всякого составления коллекции.
Когда я говорю об однородности составляющих коллекцию
предметов, я имею в виду, что это должны быть вещи одной ка¬
тегории, одного функционального назначения: почтовые марки,
открытки, спичечные коробки, курительные трубки, самовары.
Можно представить себе человека, который собирает вещи по ино¬
му принципу — предметы, относящиеся к одному человеку, одно¬
му событию, одному производству, одному стилю, одной эпохе.
Однако, строго говоря, и это не истинные коллекции, потому что
в таком собирании преобладает содержательный интерес к тому,
что стоит за коллекцией. Центр тяжести здесь — не собираемые
вещи, не коллекция, а их идея — сам интересующий собирателя
человек, стиль, событие и т. п., и даже одна единственная вещь
168
Клейн Л. С Культура и эволюция
дорога собирателю — она репрезентирует истинный предмет его
увлечения. К умножению избранных предметов его побуждает
стремление лучше представить предмет страсти, полнее ощутить
его атмосферу. Таких собирателей с известным основанием назы¬
вают поклонниками, любителями, фанами.
2. Проблема. Коллекционирование лежит в основе формирова¬
ния музеев. Есть, конечно, и другие причины образования и функ¬
ционирования музеев — стремление к познанию и к сохранению
уникальных явлений, образцов для исследований, к очищенному
представлению фрагментов окружающего мира и культуры. Но
исторически и функционально коллекционирование послужило
одним из факторов этого дела.
В истории культуры некоторые категории, особо выделенные
в жизни, обособлялись раньше, другие, более диффузные и менее
заметные, — позже. Среди рано выделившихся были монеты и ме¬
дали. Их коллекционировали еще в древнем Риме и возобновили
коллекционировать в эпоху Возрождения. Поэтому мюнц-кабине-
ты были, пожалуй, первыми прообразами музеев, если не считать
«кабинеты курьезов», а также кунст-камеры и другие собрания
предметов искусства, которые с коллекционированием не были
прямо связаны (хотя с музеями — были).
В остальном же с XV по XVII в. собирались преимущественно
курьезы и уникумы, и лишь с XVIII в. проявился интерес к подлин¬
ному коллекционированию, собиратели стали классифицировать
коллекции и издавать упорядоченные каталоги. На базе этой ак¬
тивности и стали складываться музеи (Daniel 1973: 13-25; Pomian
1978; Feest 1984: 90; [Pierce 1995; Childs 2004]).
Поэтому для правильной ориентировки экспозиций желатель¬
но уяснить себе полностью мотивы, толкающие человека к кол¬
лекционированию.
3. Психологическая основа коллекционирования. Страсть
к коллекционированию — одна из фундаментальных человече¬
ских особенностей. Как пишет Бодрийар (1995: 73), «для ребенка
это зачаточный способ освоения внешнего мира — расстановка,
классификация, манипуляция. Активная фаза коллекционерства
бывает, судя по всему, у детей семи — двенадцати лет, в латент¬
ный период между препубертатным и пубертатным возрастом-
В момент полового созревания страсть к коллекционерству имеет
Часть I. Культура в системе понятий
169
тенденцию пропадать, но нередко вновь появляется сразу же по-
еле. В дальнейшем же эта страсть чаще всего бывает у мужчин
в возрасте после сорока лет». На этом основании Бодрийар свя¬
зывает ее с сексуальной активностью: «В общем, во всех случаях
она четко соотносится с сексуальным состоянием субъекта; кол¬
лекционерство выступает как мощный компенсаторный фактор
в критические фазы сексуальной эволюции». Однако критической
фазой является как раз половое созревание, которое отвлекает от
коллекционерства. Как видно, в общем жизненные рамки коллек¬
ционерства у субъекта обусловлены чем-то иным.
В филогенезе истинное коллекционирование не могло воз¬
никнуть на ранних этапах существования человечества, а в онто¬
генезе оно не может появиться у маленьких детей (дошкольного
возраста), потому что связано с выделением категорий, с класси¬
фикацией по функциональному основанию.
Как показали массовые эксперименты А. Р. Лурия (1974), взрос¬
лые, но малограмотные среднеазиатские декхане не могли спра¬
виться с отвлеченной разбивкой предметов по функциональному
критерию (с их группировкой по функциональному назначению),
все время сбиваясь на конкретную группировку по ситуационным
связям. Для них топор и пила представлялись более тесно связан¬
ными с дровами, чем с лопатой.
Конечно, выделение категорий (объединение всех топоров) —
более простая задача, и способность ее решать достигается го¬
раздо раньше. Все же исследования психологов показывают, что
у детей эта способность появляется в возрасте после 8 лет. Так,
Скрибнер установила, что африканские дети 6-8 лет практиче¬
ски не пользовались при группировке категориями, независимо
от того, учились ли они в школе или нет; дети 10-14 лет груп¬
пировали почти так же, если не учились в школе, но их свер¬
стники-школьники предпочитали группировать по категориям,
а взрослые сельские жители группировали исключительно по
категориям, хотя и оставались неграмотными (Коул и Скрибнер
1977:149). Городские дети из тех же и передовых стран несколько
опережают сельских детей из отсталых обществ по развитию —
Чуть раньше приходят к оперированию категориями, но этим
разница и ограничивается (Cole and Scribner 1974; Коул и Скриб¬
нер 1977: 127-131).
170
Клейн Л. С. Культура и эволюция
Однако, объясняя наступление умственной готовности кол¬
лекционировать, это ничего не говорит о побудительных мотивах
этой страсти и ее живучести.
4. Обзор гипотез. Одним из первых проблему ставил и решал
Э. Тайлор. В «Первобытной культуре», в разделе о фетишизме, он
писал: «Человеческой природе вообще свойственно стремление
собирать и восхищаться предметами, замечательными по красо¬
те, форме, достоинствам или редкости. Полки этнографических
музеев заполнены массой предметов, которые примитивный че¬
ловек считает сокровищами, увешивая себя ими: зубов, когтей,
корней, ягод, раковин, камней ипр. Фетиши избираются преи¬
мущественно из подобных предметов и, очевидно, их привлека¬
тельность для дикаря совершенно однородна с теми мотивами,
которые до сих пор заставляют суеверного крестьянина сберегать
различные курьезные безделки “на счастье”. Впрочем, это влече¬
ние дает себя знать и на гораздо более высоких ступенях циви¬
лизации. В самом деле, между чувством благоговения остяка пе¬
ред камешком, который он поднимает с земли, страстью китайца
к собиранию любопытных разновидностей черепашьих панцирей
и восторгом английского коллекционера старой закалки при виде
раковины, завитой в обратную сторону, есть много общего. На¬
правление ума, которое заставило бы негра Золотого Берега заве¬
сти себе целый музей чудовищных и всесильных фетишей, могло
бы побудить англичанина составить коллекцию редких почтовых
марок или курьезных тростей. В страсти человека к ненормально¬
стям и курьезам выражается его стремление к чудесному, стара¬
ние освободиться от скучного чувства регулярности и однообра¬
зия в природе» (Tylor 1871; Тайлор 1989: 332).
[Археолог-постпроцессуалист Майкл Шэнкс в конце XX века
повторяет гипотезу Тэйлора. «Антикварий коллекционирует про¬
шлое, — пишет он, — фиксируя в самих объектах качества и чер¬
ты, привлекательные и отличительные признаки». Он вырывает
вещи из жизненного контекста. «Но тут есть заковыка в самом
занятии антиквария, тут страсть к прошлому, немного слишком
интимная, — фетишизм. Фетишизм: тут желание держать, всма¬
триваться, дотрагиваться, увлечение священным предметом. Ваза
антиквария — это замерзшее прошлое, фиксированный момент.
Целостность прошлого утрачена в меланхолическом держании
Часть I. Культура в системе понятий
171
вазы; прошлое, по которому тосковалось, отсутствует. Ваза запол¬
няет лакуну... Фетиш соединяет удовлетворение и страдание, бу¬
дучи иногда присутствием, иногда отсутствием того, что являлось
желанным...» (Shanks 1992: 99-100).]
Здесь смешаны воедино собирание уникумов, курьезов и кол¬
лекционирование. В основе фетишизма (культового почитания
некоторых предметов) могло бы лежать то же опасливое отноше¬
ние к диковинному, ненормальному и чудесному, которое вызва¬
ло к жизни интерес к уникумам и курьезам. Но фетишизируются
и не уникальные предметы. Коллекционирование же могло бы
быть только отдаленным пережитком фетишизма, для какового
диагноза нет никаких оснований. Очень уж это живой и интен¬
сивный феномен. Да и отличается коллекционирование от фети¬
шизма по своей активности: как отмечает С. Стюарт (Stewart 1984:
164), для первого характерны классификация и выставка, для вто¬
рого — накопление и скрытность. Что же касается стремления из¬
бавиться от чувства регулярности и однообразия в природе, то это
могло бы как-то сообразоваться с собиранием курьезов и унику¬
мов, но уж никак не с коллекционированием.
В числе факторов, могущих быть повинными в коллекциониро¬
вании, назывался и «коллекционерский инстинкт», якобы прису¬
щий человеку от природы, как он присущ некоторым видам живот¬
ных, которые имеют обыкновение тащить в свои норы блестящие
или чем-то другим привлекательные, хотя и бесполезные пред¬
меты (см. Митяев и Новицкий 1955: 14). Однако у обезьян, часто
манипулирующих предметами («исследовательский инстинкт»),
такое собирательство бесполезных предметов не обнаружено,
а отмечено у грызунов и птиц. Разрыв в эволюции слишком велик.
В. Р. Дольник (1994: 9-11), поддерживая идею коллекционерского
инстинкта (раздел в его книге называется «От вороны к коллекци¬
онеру») считает, что разрыв не столь велик, поскольку инстинкт
остался от собирательской стадии в развитии хозяйствования че¬
ловека. Однако если бы у человека действовал этот фактор, кол¬
лекционирование было бы распространено у первобытных людей,
но, вопреки Тайлору, истинного коллекционирования у них нет.
[Разновидность «коллекционерского инстинкта» представляет
собой «инстинкт комбинаций», выдвинутый как объяснение кол¬
лекционирования итальянским социологом Вильфредом Парето
172
Клейн Л. С. Культура и эволюция
(Pareto 1964,1: 528). Согласно Парето этот инстинкт лежит в осно¬
ве всех социальных изменений. Это внутренняя психологическая
склонность человека собирать, по-разному переставлять и комби¬
нировать вещи — так, для удовольствия. Но тогда непонятна не¬
пременная однородность вещей, подразумеваемая коллекцией.]
Весьма часто на роль мотива коллекционерства выдвигают¬
ся собственнические пристрастия (Фромм 1976/1986; Baudrillard
1968; Clifford 1988: 217; Shanks 1992: 59), ив зависимости от об¬
щих взглядов исследователя они трактуются как присущие бур¬
жуазному сознанию и в основном капиталистической эпохе или
как исконные и изначально заложенные в человеке (инстинкт
собственника).
«Обладать, — пишет Бодрийар (1995: 72-73), — можно не ору¬
дием, отсылающим нас к миру, но лишь вещью, абстрагированной
от своей функции и соотнесенной с субъектом...». Вещи «органи¬
зуются в систему, благодаря которой субъект хочет восстановить
для себя мир как некую приватную целостность... Но тогда все
вещи оказываются равноценными в плане обладания... Одной
вещи уже не хватает, для полноты проекта требуется серия вещей,
в пределе — их всеобъемлющий набор. Поэтому обладание какой
бы то ни было одной вещью несет человеку одновременно и удов¬
летворение и разочарование: за нею проглядывает целая серия...
Коллекция может служить нам моделью обладания — здесь эта
страсть торжествует победу, здесь проза вещей превращается
в поэзию, в триумф дискурса бессознательного».
Приоритет мотиву обладания заставляет Бодрийара (1995: 74)
нивелировать различие между коллекционерами и любителями:
в его понимании их объединяет одна страсть. «Этот фанатизм
один и тот же у богатого любителя персидских миниатюр и у со¬
бирателя спичечных коробок. В этом смысле проводимое нередко
различение “коллекционера” и “любителя” (один любит вещи в их
серийной последовательности, другой — в их чарующе единич¬
ном разнообразии) ничего не решает. И тот и другой наслаждают¬
ся обладанием вещами...».
Дж. Клиффорд (Clifford 1988: 218) полагает: «Какое-то “собира¬
ние” вокруг себя и группы, наверное, универсально — комплекс
материального “мира”, создание личного домена, который нс
принадлежит “другому”. Все такие коллекции включают в себя
Часть I. Культура в системе понятий
173
иерархию ценностей... Но представление, что это собирание вклю¬
чает в себя накопление владений, что идентичность — это вид
имущества (предметов, знаний, памяти, опыта) явно не универ¬
сально». Эту последнюю разновидность собирательства он считает
буржуазной и чуждой собственно коллекционированию. Клиффорд
пишет: «Коллекции детей показательны в этом плане: скопления
кукол у девочек, моделек автомобилей у мальчиков, “природные
музеи” летних каникул (с этикетками на камнях и ракушках)...
В этих маленьких ритуалах мы наблюдаем вхождение увлеченно¬
сти в русло, упражнения в том, как сделать мир своим собствен¬
ным... Так что “я”, которое должно бы владеть, но не может полу¬
чить это все, склоняется к отбору, упорядочению, классификации
в иерархиях — к тому, чтобы делать “хорошие” коллекции».
Если признать собственнические чувства преходящим соци¬
ально-историческим явлением, то вряд ли можно объяснить им
коллекционерские увлечения детей, еще не подвергшихся вполне
социализации и не усвоивших в полной мере понятия собствен¬
ности. Они, правда, рано усваивают понятие «мое», но собирают
использованные почтовые марки или бабочек не ради ощущения
собственности. Иначе интерес был бы направлен в сторону умно¬
жения и накопления чего угодно, пусть даже и совсем одинаковых
предметов или, наоборот, совсем разных. Скорее коллекциониро¬
вание, подразумевая конкуренцию, обмен, оценку, может способ¬
ствовать развитию собственнических чувств у ребенка. Недаром у
Клиффорда в приведенной цитате сказано о «вхождении увлечен¬
ности в русло» освоения мира как собственности.
Если же считать собственнический инстинкт органически при¬
сущим человеку, то и он должен был бы сказываться в коллек¬
ционировании у первобытных людей, чего нет. Ни Шейлока, ни
Плюшкина коллекционерами никто не назовет, а ведь эти образы
классически выражают идеал обладания, собственничества.
К собственническим пристрастиям близок другой мотив —
общения и поисков общественного признания. «Человек, начав¬
ший собирать коллекцию в детстве, — пишет Губарев (1994: 6), —
с помощью своих “сокровищ” выносит собственное “я” вовне. У
Ребенка есть потребность выделиться. Сначала этого можно до¬
стичь, собирая красивые игрушки, значки, фантики или, скажем,
пластмассовых динозавриков — то, что модно, “престижно”
174
Клейн Л. С. Культура и эволюция
для данного возраста. У подростков коллекционирование часто
носит характер демонстрации...». Эти чувства действительно
встречаются у коллекционеров, но им сопутствуют, а то и преоб¬
ладают как раз противоположные — стремление уединиться со
своей коллекцией, в крайнем случае — показывать ее лишь гор¬
стке посвященных. Именно это Губарев кладет в основу коллек¬
ционирования у взрослых:
«А во взрослом состоянии роль коллекционирования чаще
всего оборонительная, защитная. Когда общаешься с челове¬
ком, тот может обидеть, ранить. А единственная опасность
в соприкосновении с коллекцией — это не завершить ее. Пси¬
хологически очень комфортно, безопасно размышлять о сво¬
ей коллекции, она может стать убежищем от одиночества или
житейских невзгод».
Называя это «терапией одиночества», Губарев ссылается на
мнение психолога Е. Чегельницкой: «Коллекционирование ча¬
сто выполняет функцию самопсихотерапии. Коллекция — личное
пространство, в котором человек может сконцентрироваться, пе¬
режить трудные минуты своей жизни, успокоиться. Эмоции, воз¬
никающие при концентрации на любимых предметах, позитивны
и противостоят стрессовым переживаниям». Чегельницкая харак¬
теризует коллекционирование как «терапию творческим самовы¬
ражением» и считает, что «в первую очередь она подходит людям
безвольным, нерешительным, подавленным». Оно-де «позволяет
убедить себя в том, что вы не слабый человек, вы — личность... Для
людей замкнутых, которые держатся от остальных на расстоянии,
гораздо важнее не связь с конкретным предметом, а эстетическое
наслаждение, чувство красоты, занимательности... За отдельной
вещью стоит внешний мир. Слабые люди как бы достраивают
себя, самоутверждаются».
Слабость и нерешительность как видовые качества всех коллек¬
ционеров очень сомнительны. Среди коллекционеров есть сугубо
решительные и волевые личности. Усладу же в моменты одиноче¬
ства и тягостных настроений коллекционеры, конечно, получают
от своих коллекций, но это не специфично для коллекций. Такую
усладу можно получить и от одного предмета, а можно и от любо¬
го другого увлечения.
Часть I. Культура в системе понятий
175
Наконец, многие видят основу коллекционирования, как
и стремления создавать музеи, в любознательности, в любви к на¬
уке, в научном интересе к избранному предмету, в эстетическом
пристрастии (Митяев и Новицкий 1955: 15-18; Clifford 1988: 219;
Губарев 1994: 6). Роль этих факторов в формировании музеев не¬
сомненна, но не через коллекционирование по преимуществу.
Ведь коллекционирование распространяется на категории вещей,
лишенные познавательного значения и эстетической привлека¬
тельности (спичечные коробки, банки из-под пива и т. п.).
Все перечисленные факторы в той или иной мере сопряжены
с коллекционерством и в отдельных случаях могут выступать в ка¬
честве определяющего мотива — для той или иной категории кол¬
лекций. Но не для коллекционирования в целом.
5. «Человек дождя». Как уже сказано, избираемые для коллек¬
ционирования вещи чрезвычайно разнообразны, нередко беспо¬
лезны и не представляют сами по себе, по отдельности, никакой
материальной ценности. Их ценность — в собрании, в полноте
и упорядоченности. Очевидно, дело не в избранной категории
вещей, а в самом действии коллекционирования — в собира¬
тельстве однородных, но варьирующихся вещей, в возможности
приближаться к полноте собрания и упорядочивать его согласно
своему разумению. Философ В. Беньямин в статье «Распаковывая
мою библиотеку» пишет о «жизни, интимно связанной с памятью,
со страстным увлечением, со спасением порядка из беспорядка»
и заключает: «У всякой страсти есть граница с хаотичностью»
(Benjamin 1969).
Суть, на мой взгляд, в том, что человеку с самой ранней поры
свойственно стремление к порядку. Эта тяга инстинктивна и унас¬
ледована от животного состояния. В. Р. Дольник (1994: 55) напо¬
минает, что «животные очень консервативны. У них какая-то иди¬
отическая потребность жить в бесконечно повторяющемся мире,
где царит раз навсегда заведенный порядок, подчас неудобный
и даже нелепый». Они ходят по одним и тем же тропинкам, кор¬
мятся в одних и тех же местах, в одно и то же время. К. Лоренц ви¬
дит адаптационный смысл этого инстинкта в закреплении апро¬
бированных, безопасных ходов и связывает с этим возникновение
У животных так называемых «ритуалов», состоящих из целых се¬
рий одних и тех же поведенческих актов.
176
Клейн Л. С. Культура и эволюция
Вот и человек чувствует себя комфортно, когда окружающий
его мир и его собственная культура, собственное прошлое и насто¬
ящее воспринимаются как упорядоченные. «Удовлетворение, —
пишет Э. В. Соколов (1972:107), — приносит информация, которая
уменьшает “информационный хаос”, упорядочивает знания...»
Дольник (1994: 55) отмечает, что «навязчивая склонность к из¬
лишнему порядку и строгому соблюдению ритуалов» проявляется
у дебилов и у детей. «Вспомните, как в возрасте 2—4 лет ребенок
требует, чтобы все лежало на определенных местах, чтобы корм¬
ление и одевание происходило по неизменному порядку, чтобы
вы... по сто раз читали одну и ту же сказку» и т. д.
То же можно утверждать и относительно первобытного чело¬
века. К. Леви-Стросс считал, что первобытные люди стремились
«ввести в мир начало порядка...», и приводил высказывание «од¬
ного первобытного мыслителя»: «Каждая сакральная вещь долж¬
на быть на своем месте» (Levi-Strauss 1962; Леви-Стросс 1994:
120-121). В своем «Мышлении дикаря» Леви-Стросс уделил мно¬
го места стремлению первобытных людей строжайше соблюдать
этот порядок.
[С. В. Соколовский (1994: 106-107) видит в этом причину при¬
страстия человека к мифологемам. «Психологи в этой связи все
чаще начинают говорить о жажде видеть мир упорядоченным,
об инстинктах порядка и самоутверждения. Понятным образом
устроенная среда, в центре которой находится «я» (индивидуаль¬
ное, либо еще не выделенное из родственного «мы»), гарантирует
психологическую комфортность этой среды, снимая непомерное
бремя страха и ежемоментной готовности к опасности».]
Антропологи и психологи расходятся в определении способов,
какими первобытные люди и дети классифицируют и системати¬
зируют мир (ср. Durkheim et Mauss 1901-1902; Piaget 1946; Пиа¬
же и Инельдер 1963; Levi-Strauss 1972), но подчеркивают, что и те
и другие старательно классифицируют и систематизируют мир,
хотя бы в мифологии (первобытные люди) и в восприятии сказок
(дети). Мир выступает в их представлениях очень правильным,
с четким распределением верха и низа, полезного и вредного, до¬
бра и зла.
Когда обнаруживается, что мир совсем не такой правильный,
что многое в нем хаотично и непонятно, появляется стремление
Часть I. Культура в системе понятий
177
отдохнуть от такого мира в некоем искусственно созданном мир-
ке, легко доступном упорядочению. Это и есть коллекция. У Бо-
дрийара (1995: 70) есть одно замечание в этом духе: «Чувствуя
себя отчужденным, как бы рассеянным в социальном дискурсе,
чьи правила ему неподвластны, коллекционер пытается воссоз¬
дать такой дискурс, который бы был для него прозрачен, чтобы он
сам владел его означающим...». Правда, Бодрийар добавляет: «Но
его проект обречен на неудачу... Попытка обрести целостность че¬
рез вещи всегда отмечена одиночеством; она не связана с комму¬
никацией, и именно коммуникации в ней не хватает». Здесь мож¬
но видеть связь коллекционерства с синдромом «человека дождя».
То есть коллекционирование — это разновидность эскапиз¬
ма, бегства от хаотической действительности в царство порядка.
Получается, что смысл коллекционирования совершенно про¬
тивоположен гипотезе Тайлора — не усталость от регулярного
мира, а тяга к нему. Связь всякой игры с идеализацией порядка,
с почитанием строгих правил подметили Й. Хойзинга и Г. Гес¬
се. В коллекционировании функция упорядочивания выступает
в наиболее чистом виде. А рекреационная функция игры никогда
не вызывала сомнения — она на виду: игра всегда служит для раз¬
рядки, отдыха.
У детей эта встреча с резким усложнением мира наступает
с началом среднего школьного возраста, как раз когда они начи¬
нают мыслить категориями, и ее эффект продолжается обычно
до вступления в старшие классы, но нередко затягивается надол¬
го — иной раз на всю жизнь. У человечества в целом этот перелом
наступает с разложением первобытного общества. Коллекциони¬
рование — это своего рода компенсаторный механизм, которым
культура пытается справиться с шоком познания сложности окру¬
жающего мира. С потерей наивности и невинности.
О том, что этот шок действительно существует, говорят случаи
психического заболевания, известного под названием аутизма,
когда человек отделяется от окружающего мира психологическим
барьером, создает для себя особый личный мирок, в котором цар¬
ствует раз навсегда заведенный порядок. Такой человек очень бо¬
лезненно реагирует на всякое вторжение извне в этот мирок и на
всякое изменение привычного распорядка. Все это его травмирует
и доводит до истерики. Образ такого человека в прославившемся
178
Клейн Л. С. Культура и эволюция
фильме Спилберга «Человек дождя» («Rain man»), где больного
играет Дастин Хоффман, удостоен премии «Оскар». Аутизм — это
крайность. Герой Хоффмана с его семенящей походкой, механи¬
чески повторяющимися движениями и монотонным бормота¬
нием, — конечно, инвалид. Его душераздирающие вопли, когда
что-то идет вразрез с его привычками, — аномальная реакция. Но
каждый из нас немного «человек дождя», потому что проблема
дискомфорта при столкновении с хаотичностью мира существует
для каждого. Ирония, заключенная в названии фильма, состоит
в том, что в английском просторечии «right as rain» означает ‘со¬
вершенно здоров’.
Возможно, что знаменитая приверженность Петра III во
взрослом состоянии к забавам с оловянными солдатиками сви¬
детельствовала о том, что он тоже страдал некоторым аутизмом,
по крайней мере, на уровне психопатии. Что-то подобное унасле¬
довал и его сын Павел I. Именно поэтому он стремился царски¬
ми указами ввести в российскую культуру ту меру единообразия
и урегулированное™, которая приблизила бы Империю по управ¬
ляемости к личной коллекции, а российскую армию — к оловян¬
ным солдатикам (прусский идеал).
Тяга к систематизации и упорядочению всегда была скорее
характерна для мужского ума. Это связано с его большей лево¬
полушарностью. То же можно сказать и о коллекционировании.
Бодрийар (1995: 73) подчеркивает его популярность именно у
мужчин. Губарев (1994: 5), описывая «тусовки» коллекционеров,
отмечает, что женщин здесь встретишь крайне редко, в основном
же это представители сильного пола.
[Тут есть и еще одна особенность. Беньямин (цит. по Arendt
1970: 45) писал: «Истинная, очень непонятая страсть коллекцио¬
нера всегда анархична, разрушительна. Ибо это ее диалектика: со¬
единять с лояльностью к предмету, к индивидуальным изделиям,
к вещам, нашедшим у него приют, упрямый подрывной протест
против типичного, классифицируемого». То есть человек стре¬
мится к СВОЕМУ порядку и часто выступает против порядка, на¬
вязываемого средой.]
6. Выводы. Если не каждый ищет прибежища в коллекциони¬
ровании, то в каждом человеке коллекционирование может найти
понимание. Поэтому когда размышляют о принципах, которым
Часть I. Культура в системе понятий
179
должна удовлетворять музейная экспозиция, то наряду с познава-
тельностью, актуальностью и пр. стоило бы вспомнить о полноте
и простой упорядоченности собрания.
Музеи долго преодолевали архаичность экспозиций, модерни¬
зировались. Уходили в прошлое выставки старого типа — просто
рассортированные коллекции, бесхитростно разложенные в сте¬
клянных шкафах и витринах. Им на смену пришли тематические
экспозиции, с как бы вырванными из жизни фрагментами дей¬
ствительности, скрепленными функциональной связью своих
деталей, — реконструкции, модели, огромные во всю стену фо¬
тографии и скупо включенные в контекст оригиналы — как мате¬
риальные репрезентации действительности.
Кажется, никто еще не пытался проверить экспериментально,
какие экспозиции оказываются более привлекательными для зри¬
теля (разумеется, при равном эстетическом оформлении) — со¬
временные конструкции с фрагментами имитации жизни или же
полные коллекции, представленные по старинке, т. е. попросту
ряды артефактов, отряды бабочек и выстроенные, как на парад, ба¬
тальоны оловянных солдатиков. Возможно, что импонирующими
зрителю окажутся сами опыты классификации и экспонирован¬
ные ее варианты, то есть максимальное сближение с его личным
опытом коллекционирования и неудовлетворенными коллекцио¬
нерскими страстями.
Во всяком случае, выставка частных коллекций в Нефшатель-
ском музее в 1981 г. (Hainard et Kaeler 1982) имела большой успех.
Вряд ли в Швейцарии больше, чем где бы то ни было, людей с син¬
дромом «человека дождя».
КУЛЬТУРОЛОГ - это кто?
[Заметка написана специально для Пятых Международных
чтений по теории, истории и философии культуры в Санкт-Пе¬
тербурге, инициированных Л. Моревой. Темой конференции был
избран вопрос о сути и судьбах культурологии как науки и учебной
дисциплины. Состоялась дискуссия, и заметка излагает мое вы¬
ступление на дискуссии. Издана эта заметка в трудах названных
чтений — в сборнике «Культурология: как она есть и как ей быть»,
в 1998 г. (изд. «Эйдос», с. 277-282).]
После распада Советского Союза русские учебники культуро¬
логии стали появляться кучно, как грибы после дождя. Очевидно,
эти учебники пишут культурологи, их читают культурологи, по
ним учатся культурологи. Если судить по этому факту, сформиро¬
валась наука о культуре, и с культурой у нас все обстоит хорошо,
коль скоро есть наука, ею ведающая.
Но в «Лекциях по культурологии» Е. Г. Соколов (1997: 34-35)
ошарашивает слушателя и читателя сомнением в существовании
самого предмета лекций: «Сама культурология в том виде, в ко¬
тором она существует на сегодняшний день, — проблематична
в высшей степени». Ну, он не сомневается ни в целесообразности
изучения феноменов культуры, ни в правомерности их выделения
в соответствующую область познания, но что сюда относится, за¬
трудняется сказать. «Проблемы начинаются сразу, как только мы
непосредственно приступаем к освоению данного отсека гумани¬
тарного знания, ибо ясности относительно того, что и как следует
изучать, пока нет». Он все же говорит здесь о «гуманитарном зна¬
нии» — а гуманитарное ли это знание? О правомерности выделе¬
ния — а правомерно ли оно? Сомнение явно можно расширить.
Правда, многие основывают сомнение на трудности опреде¬
ления культуры, на наличии множества определений (например»
Кокин 1996: 99). Но это не повод для сомнений в необходимости
такой науки: вот культурология и должна объяснить, что такое
культура. Вообще в попытках определить предмет культурологии
Часть I. Культура в системе понятий
181
люди склоны исходить из термина: что такое культура, что такое
логос: «Невозможность определения понятия культуры (предмета
культурологии) обнаруживает “пред-рассудочность” понимания
культурологии как науки о культуре», «культурология следует по
пути вечно ускользающего логоса»... (Кокин 1996: 99). Право, это
как-то несерьезно. Но если задуматься о функциях этой дисци¬
плины, о ее статусе, о месте в системе наук, о профессии, наконец,
то ее реальность и в самом деле окажется под вопросом.
А существует ли такая наука — культурология? Есть ли о чем
говорить? И нужна ли она?
С одной стороны, вроде такая дисциплина существует: жил ос¬
нователь — Лесли Уайт, есть учебники, читаются курсы лекций
в некоторых вузах, созываются конференции. Ну, и логика: раз
есть культура, почему бы не быть науке, ее изучающей? С. П. Гуре¬
вич в учебном пособии «Культурология» (1996: 39) и формулиру¬
ет общую задачу культурологии или культуроведения как науки:
«культуроведение — это систематизированное знание о культуре
как специфическом и уникальном феномене».
С другой стороны, нет такой профессии. Представляясь, никто
не может назвать себя культурологом. Нет штатных мест куль¬
туролога ни в одном учреждении. Любая тема, относимая к этой
науке, уже издавна изучается какой-то другой — культурной ан¬
тропологией, этнографией, этнологией, социологией культуры,
философией культуры, историей культуры. Как, скажем, разграни¬
чить философию культуры и культурологию? П. С. Гуревич (1995:
36-54) попытался это сделать в своей книге в специальной главе,
так и названной «Философия и культурология», но все свелось
к выяснению «специфики философии» и характеристике «описа¬
ния культуры». Из этих разделов запоминается высказывание Гете
о философии: «В сущности говоря, вся философия есть лишь че¬
ловеческий рассудок на туманном языке». Относительно же куль¬
турологии в учебнике бросается в глаза то, что она «представлена
прежде всего культурной антропологией» (1995:43). Дисциплины
как бы совпадают. Нет свободной ниши в системе наук.
Да, культура важна. Но ведь есть и другие важные вещи, кото¬
рым специальных наук не отведено. Воздух, например. Есть воз¬
духоплавание, но нет воздуховедения. Плавать по культуре мож¬
но, но из этого вряд ли образуется культуроведение.
182
Клейн Л. С. Культура и эволюция
Не идет ли просто речь о переименовании какой-то из уже су¬
ществующих дисциплин? Того же Лесли Уайта именуют ведь не
культурологом, а антропологом или, на худой конец, культур-ан-
тропологом. Одних и тех же людей часто называют культур-ан-
тропологами, этнологами, этнографами, социологами культуры
и, наконец, культурологами.
Возможно, речь идет об объединении всех этих наук под та¬
кой шапкой? О культурологических науках? Ведь что противопо¬
ставляется культуре? Натура. Природа. Но нет отдельной дисци¬
плины — природоведения, естествознания, и давно уже нет такой
специальности — естествоиспытатель. Есть обширный комплекс
естествоведческих наук. Напрашивается и совокупность культу¬
рологических наук. Но если объединить науки под этой шапкой,
то тогда сюда могут войти и другие — археология, искусствозна¬
ние, педагогика. В каждой из них ‘культура’ входит в число фун¬
даментальных понятий.
Называя культурологию «самостоятельной научной дисципли¬
ной», которая «сформировалась совсем недавно», А. С. Скобель¬
цына (1997: 257) пишет: «Основным предметом культурологии
была определена культура, и в связи с этим в нее вошел целый ряд
наук, изучающих культуру с разных сторон».
Объединение наук по предмету изучения — традиционное
и имеет смысл: у них есть некоторые общие понятия, есть общий
интерес, есть пафос всесторонности, холизма — исследования
одного предмета с разных сторон. По предмету объединял науки
Конт, а за ним и Энгельс.
В культуру, однако, входит чрезвычайно обширный круг явле¬
ний. Как заметил Э. В. Соколов (1994:11),
«почти все “части” культуры уже “разобраны по рукам”.
Язык изучается лингвистикой, право — юриспруденцией, мо¬
раль — этикой, искусство — эстетикой. <...> Если культуроло¬
гия хочет вновь смешать все знания об обществе в одну кучу,
то это невозможно и не нужно. Или, может, быть, она отыска¬
ла какой-то особый, незамеченный до сих пор “пласт” обще¬
ственных явлений?»
Исследователь рассматривает вопрос, не являются ли таким
пластом знаковые системы, символы, но ведь и для них есть особая
Часть I. Культура в системе понятий
183
наука — семиотика. Словом, то же, что с природой — изучение ее
давно уже расчленилось на отдельные дисциплины, и объединять
их заново никому не приходит в голову, разве что в философском
и науковедческом рассмотрении.
Более того, тут есть опасность счесть такое объединение един¬
ственным и всеобъемлющим — от единства предмета заключить
к единству метода. В методе также ищет критерий объединения
Скобельцына. Она продолжает свое рассуждение о культурологии
как комплексе наук так:
«Однако, так как культура как целое является не простой
суммой составляющих ее элементов, а результатом их взаи¬
модействия, так и культурология должна приобретать новые
качественные характеристики, иначе какой был бы смысл
в объединении теории, истории, социологии культуры и дру¬
гих дисциплин, имеющих давние традиции, в какое-то новое
образование».
Скобельцына считает такой характеристикой методический
подход — обобщение фактов и выявление конкретных законо¬
мерностей. А разве не тем же занимаются культурная антропо¬
логия, этнология и этнография или, по крайней мере, одна из
них?
Между тем метод зависит не от предмета, а от подхода к нему,
от задачи. Именно так обусловленным методом определяется
природа науки, логическая структура исследования. Развитие
общества изучают история и социология, но по-разному. Социо¬
логия выявляет общие законы развития и в этом подобна физи¬
ке и химии. История прослеживает, как эти законы проявляют¬
ся в каждом конкретном факте, она имеет дело с уникальностью
факта. В этом она близка художественной критике. Социология
входит в число так наз. точных наук, история — в число гумани¬
тарных. В англоязычных странах именно такое деление наук яв¬
ляется традиционным.
Впрочем, если литературоведческая часть филологии и впрямь
гуманитарна, то гуманитарность истории под вопросом. Ее вме¬
сте с географией скорее можно отнести к числу наук конкрет¬
ных, противопоставляя их абстрактным. Абстрактные выяв¬
ляют законы, конкретные устанавливают факты и, выявляя их
184
Клейн Л. С. Культура и эволюция
причинно-следственную связь, позволяют ориентироваться в том
конкретном мире, в котором мы живем.
С этой точки зрения культурологические науки не образуют
единства. Этнология и социология культуры, как и вся социо¬
логия, относятся к точным и абстрактным наукам. Этнография
и история культуры — то ли к гуманитарным, то ли к конкретным.
Об антропологии идет спор. Боас считал ее наукой гуманитарной,
большинство современных антропологов — наукой единой и при
том точной. Входит же в нее физическая антропология, которая,
несомненно, относится к биологическим, точным наукам. Для
философии культуры, как и для всей философии, статус науки во¬
обще сомнителен, поскольку в ее рамках проверка гипотез факта¬
ми принципиально невозможна. Это особая отрасль знания, в ка¬
кой-то мере сходная с религией. Возможно, это религия будущего.
Таким образом, единственным объединяющим эти науки ком¬
понентом оказывается анализ самого понятия ‘культура’, то есть
теория культуры. Это и есть в узком и точном смысле слова куль¬
турология. Это единственное употребление данного термина, ко¬
торое имеет рациональный смысл. Такое значение в числе прочих
также считает возможным и С. П. Гуревич: «Во втором значении
культуроведение — это теория культуры. <...> В самом деле, нет
такого народа на земле, который не создал бы своего варианта
культуры. Стало быть, за множеством локальных культур следует
различать общий процесс, без которого невозможны культурно¬
исторические ряды».
Достаточно ли этого для выделения самостоятельной науки или
она должна обрасти дескриптивной частью? И можно ли такую
часть составить, не залезая в другие науки? Вероятно, нельзя. Но
тогда не является ли культурология как теория культуры просто
составной частью культурной антропологии? Или этнологии? Или
философии культуры? Или социологии культуры? Или истории
культуры? В каждой из них она нужна. Значит, в таком урезанном
виде небольшой чисто теоретической науки, обслуживающей ряд
наук, она и должна существовать.
Этот аспект ее определения С. П. Гуревич выражает так: «возмо¬
жен и третий вариант культуроведения. Оно может быть осмысле¬
но как междисциплинарная метатеория». Однако под метатеори¬
ей принято понимать нечто иное: теорию теории, то есть теорию,
Часть I. Культура в системе понятий
185
обращенную на самое себя. А здесь просто речь идет о теории, ко¬
торая для ряда наук является общей, почти универсальной. Итак,
теория культуры, не приписанная исключительно к культурной
антропологии или к социологии культуры или к этнологии или
к истории культуры, а выделенная в особую дисциплину для при¬
ложения ко всем им.
В ростовском учебнике «Культурология» (1995: 10) Г. В. Драч
признает равно правомерными все три подхода: рассматрива¬
ющий культурологию «как комплекс дисциплин», «как раздел
дисциплин, изучающих культуру», и «как самостоятельную на¬
учную дисциплину». Предпочтение он явно отдает последнему.
Из предложенных соображений ясно, что мне представляется
более обоснованным считать культурологию просто теорией
культуры и включать ее на правах раздела в ряд культурологиче¬
ских наук. Самостоятельность ее как дисциплины определяется
именно тем, что она нужна не одной науке, а нескольким. Иными
словами, ее самостоятельность условна и вряд ли способна по¬
родить профессию.
Практическое приложение ее, однако, определяется конкрет¬
ной ситуацией. В Петербурге издавна существует высшее учебное
заведение, которое называлось Библиотечным институтом, потом
стало Институтом культуры, а ныне является Академией культуры
[позже снова стало Институтом]. Но это учебное заведение припи¬
сано к Министерству культуры, а оно, как известно, числит по сво¬
ему ведомству только учреждения духовной культуры, и то не вся¬
кого рода, а лишь связанные с просветительской и рекреационной
деятельностью (музеи, театры, клубы). Такова административная
советская традиция, и у нее есть свои корни (Клейн 1997). Кафе¬
дра теории культуры в Академии культуры есть, но по условиям
среды должна заниматься тем, на что специализирован инсти¬
тут. Еще чаще теория культуры связана с ее историей. Не вызыва¬
ет внутреннего возражения объединение, сформулированное Ю.
В. Рождественским (1996: 3): «Сейчас курсы по истории и теории
культуры объединяются названием “культурология”».
ПРОЦЕСС
ЧАСТЬ II
КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКИЙ
ПРОЦЕСС
[Стержнем всех статей, собранных в этом разделе сборни¬
ка, является культура в динамике — социокультурная эволюция,
которую западные ученые обычно именуют «культурным процес¬
сом», а у нас более употребителен термин «культурно-истори¬
ческий процесс». С самого начала моей археологической деятель¬
ности меня, как и всех археологов, очень увлекла основная загадка
этого процесса: в развитии человеческой культуры предполага¬
ется преемственность, ведь иначе не было бы накопления знаний
и самого развития, но в реальности нашему взору предстает че¬
реда культур, сменяющих одна другую, с разрывами между ними.
Происхождение каждой отдельной культуры представляется
проблемой, которую приходится решать археологам. Есть ли
общее решение этого противоречия?
Я заметил, что и череда теорий, сменяющих одна другую
в истории археологии как науки (эволюционизм, диффузионизм
и прочие -измы), представляют собой ряд попыток решить эту
коренную загадку — ответить на этот «проклятый вопрос» ар¬
хеологии.
С самого начала работы по теоретическому осмыслению
культур — по крайней мере, с начала 70-х — у меня стало наме¬
чаться собственное решение этого вопроса, стала складывать¬
ся своя концепция преемственности и смены культур. С одной
стороны, диалектика подразумевает скачкообразность разви¬
тия. С другой, этот общий закон мироздания вроде бы не должен
нарушать преемственность развития, и надо бы найти такой
механизм культурно-исторического процесса, который бы объяс¬
нял дискретность, не нарушая преемственности. Каждая из вы¬
двигавшихся теорий предлагала частное решение этого вопроса
и противоречила всем другим. Как можно полагать, мне удалось
190
Клейн Л. С. Культура и эволюция
найти более общее решение, не противоречащее другим. Концеп¬
ция представлется мне оригинальной. Во всяком случае, я ничего
подобного в литературе не встречал. Я мало публиковал по дан¬
ной проблеме. В данном разделе сборника собраны воедино ста¬
тьи, в которых эта концепция изложена.
В моем понимании эволюции человечества и его культуры есть
и второй аспект, также представляющийся парадоксальным. По
законам дарвинизма человек в своем развитии адаптируется,
подобно многим животным, к среде. Однако в отличие от других
животных, человек адаптируется не только к природной, но и к
искусственной среде — культуре, создаваемой им самим. И вот
же парадокс — начиная с Фрейда, многие исследователи отме¬
чают огромную неадаптированность человека к современной
культуре! Разгадку этой несообразности я увидел в расхождении
темпов биологической и социокультурной революций при скачко¬
образности обеих: биологическая гораздо медленнее. За период
со времени последнего биологического скачка культура в своем
стремительном развитии успела пройти много этапов, и чело¬
век оказался катастрофически неадаптированным к современ¬
ной цивилизации.
Это мое решение в общем менее оригинально, чем решение по
первому аспекту (социобиологи уже почти полвека утвержда¬
ют нечто подобное), но в нашей стране мои работы этого пла¬
на новы, да и для зарубежной науки они последовательнее других
рассматривают аргументы и выводы, а конкретизация будет
интересна многим читателям.]
ПРОБЛЕМА СМЕНЫ КУЛЬТУР
В СОВРЕМЕННЫХ АРХЕОЛОГИЧЕСКИХ ТЕОРИЯХ
[Статья была задумана мною в 1970-71 гг., когда я работал
над большой рукописью об информационном характере культур¬
ной эволюции, написана в 1973, принята в журнал «Вестник ЛГУ»
в 1974 и напечатана в 1975 (№ 8, с. 95-103). В этой статье впер¬
вые смена культур была осмыслена мною как «проклятый вопрос»
археологии и намечена та концепция логической последователь¬
ности теорий, которая потом легла в основу моей «панорамы
теоретической археологии» 1977 г. и моих курсов лекций по исто¬
рии мировой археологии, подготовленных ныне к печати в виде
монографии «История археологического мышления».]
1. Постановка вопроса и первое решение. С тех пор, как фак-
туальные наблюдения установили дискретность материальной
культуры во времени — будь то смена стилей, технологических
«веков», «эпох» и «индустрий» или «культур» — загадочность этого
феномена неотступно стоит перед археологом. Смущает не самый
факт изменчивости: к нему давно привыкли. Смущает именно
дискретность этого процесса, наличие резких и внезапных пере¬
мен. Почему и как одна археологическая общность высокого ранга
(«стиль», «индустрия», «культура» и т. п.), просуществовав некото¬
рое время и изменяясь очень постепенно, вдруг целиком сменя¬
ется другой? Откуда появляется эта новая совокупность и почему
так внезапно? В этом вопросе фокусируется то понимание дина¬
мики исторического развития, которое обеспечивает корректив¬
ную реконструкцию прошлого и предсказание будущего.
Вот почему фундаментальная идея каждой новой ведущей ар¬
хеологической теории, в сущности, оказывалась прежде всего по¬
пыткой ответить на этот вопрос — объяснить сменность1 в исто¬
рии материальной культуры.
1 Термины «смена», «сменность», «сменностный» удобно прилагать к таким из¬
менениям, в результате которых на месте одной сложной качественной специ¬
фики (а не отдельного свойства) относительно быстро, внезапно оказывается
192
Клейн Л. С Культура и эволюция
Эволюционисты (Мортилье, Монтелиус* 2 идр.) представляли
себе эту историю как непрерывный и постепенный единообраз¬
ный для всего человечества прогресс. Они, конечно, замечали
дискретность крупных археологических рядов (секвенций3), вы¬
являя их в основном в виде стратиграфических колонок и по¬
районных периодизаций и даже использовали эту дискретность
для установления цезур, когда нарезали свои «периоды», «эта¬
пы» и «эпохи». Но эволюционисты считали, что эта дискретность
свойственна не самому культурно-историческому процессу,
а лишь его отражению в археологических материалах и обуслов¬
лена лакунарностью и фрагментарностью последних. Всякий
разрыв преемственности они трактовали как хронологический
разрыв, хиатус, так сказать, «цель», всякую цель — как лакуну
в наших знаниях. Разрывы, имеющие характер переключения,
поворота, качественной перемены и отражающие действитель¬
ную смену культур (такие разрывы будем называть «клюфтами»
(от нем. Kluft), в их представлениях почти или вовсе не фигури¬
ровали. Дальнейшими поисками требовалось лишь заполнить
лакуны, чтобы процесс предстал во всей полноте как континуум.
Missing link («недостающее звено») — вот было главное средство
объяснения разрывов между культурами одной секвенции. Много
заботы уделялось перебрасыванию мостиков через разрывы-ще¬
ли с помощью выявления «пережитков» и «прототипов». С той
же целью экстраполировали выявленные отрезки линий эволю¬
ции и интерполировали звенья их других секвенций, в том числе
элементы и целые структуры живых культур («этнографические
параллели»).
другая. Это понятие шире понятия «скачок», «революция», охватывая кроме
них и другие виды полных внезапных изменений, в частности «замену» (свя¬
занную с вмешательством извне).
2 Ныне, по прошествии нескольких десятилетий после написания статьи, на
место Монтелиуса я бы поставил Питта-Риверса, потому что у Монтелиусэ
эволюционистские высказывания очень декларативны. Он больше диффузи-
онист.
3 Под «секвенцией» я понимаю последовательный диахронический ряД
культуродной местности («колонная секвенция») или одной культурно¬
генетической линии («генетическая секвенция», которая может оказаться
и этногенетической («этногенетическая секвенция»). Позже во избежание
биологических ассоциаций я переименовал генетическую секвенцию
в «трассовую».
Часть II. Культурно-исторический процесс
1
Однако количество материалов быстро нарастало, лакуны з;
полнялись, некоторые разрывы исчезали, но в целом разрыве
становилось, пожалуй, не меньше, а больше. Многие незнач!
тельные на первый взгляд трещины по умножении материале
подымались на уровень важных разрывов, а между некоторым]
казалось, прочно сцепленными и логически последовательным
звеньями эволюции вклинивались совершенно чуждые культур
и комплексы (такую роль сыграли, например, месвич, оринья
пещерная живопись и др.) — и генетическая секвенция превр;
щалась в колонную. С признанием этих фактов совпали перемен
в идейной ориентировке ведущих групп археологов в конце XI
в., стимулированные крупными социальными сдвигами икш
фликтами в мире, что и привело к кризису эволюционизма. Те<
рии, пришедшие ему на смену, определялись новыми попыткам
дать ответ на тот же вопрос.
2. Пространственные концепции. Миграционизм (Брейл
Обермайер, Косинна и др.) был основан на признании клюфте
и допущении, что почти всякая смена культуры означала на де;
замену ее сторонней культурой, принесенной новым, пришлы
населением. Этим и надеялись объяснить разрывы — полноту и:
менений, их внезапность, а иногда и хронологический интервг
(щель) между ними. У Брейля идр. (полицентрический мигр;
ционизм) новые культуры могли приходить из разных районе
(нередко их попросту выводили из районов плохо изученных),
Косинны (моноцентрический миграционизм) — только из севе!
ной части центральной Европы, из «прародины индогерманцев
где констатировалась автохтонность. «Прародина» связывалас
с «пранародом», «праязыком» и ... не «прарасой», а просто расо
потому что в этом плане возможность изменений вообще г
предусматривалась. У Брейля всякая секвенция рассматривалас
как колонная, у Косинны выделялись и генетические, но все г<
нетические расходились, как лапки паука, из Северной Германи
и Скандинавии.
Дальнейшее расширение фактуальных знаний привело к закрь
тию многих белых пятен на археологических картах. Это сильг
затруднило подыскание возможных исходных очагов для смен;
к>Щих друг друга культур. Методы, которыми прослеживались mi
грации и строились генетические секвенции Косинны, оказали*
194
Клейн Л. С Культура и эволюция
недостаточно строгими (особенно миграционное истолкование
отдельных типов) и допускающими иные и даже противоположно
направленные построения, чем и не преминули воспользоваться
многие археологи (Шухардт, Борковский, Костшевский, Брюсов
и др.). В сочетании с дискредитацией идеологических стимулов
и выводов миграционизма (особенно в политизированных верси¬
ях, а больше всего — в расистской) это привело к кризису и распа¬
ду миграционизма.
Теория передачи культуры посредством влияний и заимство¬
ваний (точное название было бы: трансмиссионизм) исходила из
предположения, что при смене культур обычно народы в массе
своей оставались на прежних местах, а передвижке подлежали (на
основе контактов между народами) лишь сами элементы куль¬
туры, иногда по отдельности, чаще целыми блоками («адгезия»
Тайлора, «культурный фронт» Шахермейра), а то и всем или поч¬
ти всем составом культуры («аккультурация» Тойнби). Трансмис¬
сионизм родственен миграционизму (и там и тут смена культур
сводится к замене культур, движение — к передвижке, развитие
во времени — к развертыванию в пространстве) и, подобно ему,
может быть полицентрическим и моноцентрическим. Поскольку,
однако, воздействие мыслилось преимущественно односторон¬
ним («высших» на «низшие», более передовых на отсталые), а пе¬
редовые центры многочисленными и долговременными, то на
практике трансмиссионизм оказывался в основном моноцентри¬
ческим, т. е. диффузионизмом. Культурно-исторический процесс
сводился к «диффузии» — передаточному распространению, цен¬
тробежному просачиванию достижений культуры из одного цен¬
тра во все стороны (египтоцентрический диффузионизм Эллиота
Смита и Перри, вавилоноцентрический — Делича и Винклера, шу¬
мероцентрический — Раглана, панориентальный диффузионизм
Софуса Мюллера, Чайлда, Шахермейера и Милойчича и др.).
Поднявшись почти одновременно с миграционизмом и пе¬
режив расцвет несколько позже, диффузионизм ненадолго пе¬
режил своего собрата. Смертельную рану нанесли ему открытия
самостоятельных цивилизаций в отдаленных районах земного
шара — Индии, Китае и особенно — в Америке, которая, по сло¬
вам Дэниела, дает «как бы контролируемый лабораторный экспе¬
римент» (Daniel 1962:99), которого так недоставало. Отрезвлению
Часть II. Культурно-исторический процесс
195
способствовали также успехи общего подъема народов мира к са¬
мостоятельному культурному творчеству, опровергающие самый
принцип единичности и исключительности изобретений (инвен¬
ций). Известное значение имел пересмотр удобной для панори¬
ентального диффузионизма «короткой хронологии» европейских
древностей, вызванный результатами радиоуглеродного мето¬
да, — это был coup de grace.
В советской археологической литературе полемика с зару¬
бежными идейными противниками обычно ограничивалась ар¬
хаической по аргументации критикой миграционизма и диф¬
фузионизма, определенной еще установками ([в какой-то мере]
прогрессивными для своего времени) Равдоникаса и Кричевского.
Между тем это уже была борьба с тенями прошлого, уводящая от
критического разбора современных концепций.
Одновременно с миграционизмом и диффузионизмом сошел
со сцены их заокеанский аналог, прослеживавший развертыва¬
ние материальной культуры не в конкретном, а в абстрактном
пространстве формальных сходств и различий. Американские так-
сономисты (МакКерн, Рауз, Сполдинг и др.) с 30-х гг. измеряли
и оценивали эти данные и строили разные схемы соотношений
(нередко практически полезные), не пытаясь искать новые объяс¬
нения смены стилей и культур, — пока не натолкнулись на обви¬
нение в бесплодности...
3. Концепции взрывной трансформации. Оригинальный
ответ на все тот же вопрос о характере смены стилей и культур
предложил в первые десятилетия XX в. Ростовцев. Не отрицая ми¬
граций и влияний, но интересуясь и автохтонными традициями,
он перенес центр тяжести на смешение и скрещение разнородных
культурных элементов как главный фактор образования нового.
Так как экономически и политически обусловленные крупные
социальные потрясения и этнические столкновения, падая на пе¬
реломные, кризисные моменты истории, служат как бы спуско¬
вым механизмом для явлений смешения и скрещивания, резко
Усиливая их, и так как смешивание создает иное сочетание старых
элементов, которое уже само по себе является новым, инноваци-
ей, а взаимодействие скрещиваемых элементов вдобавок приво¬
дит к их видоизменению, то в результате быстро возникает новая
культура или новый стиль. В этой концепции, которую можно
196
Клейн Л. С. Культура и эволюция
было бы назвать комбинационизмом, впервые внезапность сме¬
ны культур не объявляется кажущейся и не сводится непременно
к замене, а трактуется как взрыв. Если учесть широкий территори¬
альный охват, обычный для Ростовцева, то, по сути, реконструиро¬
валась быстрая перестройка структуры, взрывная трансформация.
Однако для Ростовцева развитие в значительной мере своди¬
лось к перебору различных комбинаций одних и тех же элемен¬
тов, а в его понимании движения через кризисы присутствовали
элементы циклизма. Между тем ускорение жизни и небывалые
сдвиги делали прогресс все более заметным в современном мире,
а объединение разных отраслей археологии приводило к тому же
эффекту в приложении к древностям. Все это подтачивало фунда¬
мент комбинационизма.
Когда советские археологи 1926-1935 годов (Арциховский,
Брюсов, Равдоникас, Кричевский и др.) строили [«метод восхож¬
дения» как устой «марксистской археологии» и] «теорию стадиаль¬
ности» как археологическое соответствие «яфетической теории»
лингвиста Марра, то в их распоряжении были не только общие
установки диалектического и исторического материализма, тогда
еще поверхностно усвоенные, и не только языковедческие этало¬
ны Марра, но и археологические разработки Ростовцева, значение
которых в подготовке теории стадиальности [и социологических
толкований археологического материала] было больше, чем может
показаться на первый взгляд. Тезис об этнических скрещениях,
тогда еще весьма слабо реализованный в лингвистике и выродив¬
шийся у Марра в упрощенную схему пирамиды и фантастическую
игру с четырьмя корневыми элементами, в археологии был пред¬
ставлен весьма солидными и серьезными штудиями Ростовцева.
Способность видеть в конкретной смене культур взрывную транс¬
формацию, постулированную Марром абстрактно, также была
в известной мере подготовлена Ростовцевым. Не прошло бесслед¬
но и длительное внимание Ростовцева к экономическим и соци¬
альным факторам как стимулам культурного развития.
Важным достижением тогдашней советской археологии было
восстановление в правах принципа поступательного развития-
Не просто взрывы, а диалектические скачки (с подъемом на бо¬
лее высокую ступень), не движение по кругу, а подъем по спира-
ли, не просто ряд трансформаций, а прогрессивное развитие по
Часть II. Культурно-исторический процесс
197
стадиям, ряд «стадиальных трансформаций» — так выглядела те¬
перь секвенция. Но для объяснения таких подъемов уже недоста¬
точно было учитывать кризисные вспышки скрещений или даже
связывать кризисы с экономическими и социальными сдвигами.
Оказалось необходимым интерпретировать сами перестройки
структур, сами переходы культур на все более высокие уровни,
как следствие прогресса техники, в конечном счете — орудий про¬
изводства. Правда, признавалось запаздывание надстройки по от¬
ношению к базису, но для археологов тех лет, с их упрощенным
пониманием марксизма, было естественно оценить клюфты как
свидетельства всеобъемлющего характера и быстрого распро¬
странения «стадиальной трансформации» на все сферы культуры,
как свидетельства близкого совпадения цезур в периодизации
развития разных сфер культуры. Отсюда прямолинейная логика
вела к поискам возможностей совмещения раздельных клюфта¬
ми культур с социально-экономическими формациями или хоть
их этапами, а клюфтов позднего времени — с революциями. Эта
социологическая вульгаризация наталкивалась на сопротивление
фактического материала.
Дело усугублялось еще тем, что увлеченные новизной и рево¬
люционностью теории, ее адепты абсолютизировали ее положе¬
ния, стремясь подогнать все явления под намеченные схемы. Это
привело к практически полному отрицанию миграций и влияний,
к утверждению повсеместной автохтонности, к отождествлению
колонных секвенций с генетическими и игнорированию реальных
генетических секвенций. Вульгаризаторское внедрение прямоли¬
нейного производственного детерминизма и смешение всех ви¬
дов смены культур (отождествление их со скачком) препятствова¬
ло подлинному проникновению в механизм скачка. Не случайно,
признавая клюфт в теории, на практике стадиалисты (например,
Круглов и Подгаецкий) возвращались к аргументации эволюцио¬
нистов и стремились обнаружить «стадиальные переходы», то есть
модификацию старого missing link: в разрыве они все-таки подсо¬
знательно видели не клюфт, а щель, под щелью понимали лакуну,
которую и старались заполнить.
Таким образом, в «теории стадиальности» назревали внутрен¬
ние противоречия, и поиски выхода из них можно видеть в посмер¬
тно опубликованных тезисах Кричевского (1946). Догматизация,
198
Клейн Л. С. Культура и эволюция
связанная с общей обстановкой тех лет, тормозила рост и разви¬
тие «теории стадиальности», а в 1950 году эта теория была попро¬
сту ликвидирована без замены другой. На два достижения в совет¬
ской археологии установился бестеоретический период.
4. Поиски внешних причин. В 1968 году Жакетта Хоке кон¬
статировала: «за последние два десятилетия произошло крушение
систем и теорий, коренившихся в довоенном прошлом» (Hawkes
1968: 261). Это верно за одним исключением.
Экологическая школа (Крофорд, Фокс, Грэйем Кларк), возник¬
шая почти в одно время с комбинационизмом, существует до сих
пор. Представители этой школы также не отрицают клюфты и не
придают большого значения миграциям и влияниям. Смену, а точ¬
нее, перестройку культур в их представлении вызывают измене¬
ния экологии, географической среды, главным образом — кли¬
мата. Это энвиронментализм (географический детерминизм). У
современных энвиронменталистов воздействие климата на куль¬
туру происходит не вообще, а через ее базисную часть, экономику.
Но эти ученые никак не могут объяснить все клюфты изменения¬
ми климата, и далеко не все в сменяющей культуре удается возве¬
сти к природным изменениям.
5. Доминанта последних десятилетий. В послевоенной За¬
падной Германии на месте растаявших школ Косинны и Шухардта
возникло новое научное течение (Эггерс, Гахман, У. Фишер, Кирх-
нер и др.), патриархом которого является Вале с его теорией ла¬
тентного формирования культуры.
Еще в 1941 г. Вале выступил с критикой учения Косинны,
а вскоре после войны критика учения Косинны стала в Западной
Германии обязательной основой для разработки новых методи¬
ческих принципов (Эггерс, Прейдель, Гахман, Коссак). Уверенная
реконструкция миграций допускается в редчайших случаях и при¬
нимается лишь при наличии весомых и разносторонних доказа¬
тельств, роль миграций в истории сугубо ограничивается. В иссле¬
довательской практике господствует автохтонизм. Отвергается
непременное отождествление культур с этносами, провозглашен¬
ное Косинной.
Вале видит в смене культур процесс имманентной трансфор'
мации. Неравномерность, спазматичность он считает неотьеМ'
лемым свойством культурно-исторического развития, различая
Часть II. Культурно-исторический процесс
199
периоды бурного творчества и периоды тихо текущей жизни —
как он выражается, «питающие периоды» и «поедающие перио¬
ды» (Nahrperioden — Zehrperioden). Чем же объясняется у Вале бы¬
строта смен культур? Тем, что культуры не создаются крупными
обществами, а навязываются им маленькими группами и творче¬
скими личностями — лидерами (Fiihrerpersonlichkeiten).
Однако, по принципам вероятности, в редкой сети, которую
археология забрасывает в океан прошлого, застревают матери¬
альные остатки лишь достаточно крупных общностей. Пока новая
культура вызревает в недрах маленькой группы или в творчестве
гения и уме вождя, она ускользает от наблюдения археологов,
а входит в их поле зрения лишь с того момента, когда охватыва¬
ет крупные массы людей и широкие пространства. Но именно это
распространение происходит быстро, как лесной пожар, — вот
почему на экране археологии новая культура обычно появляется
как бы внезапно и в готовом виде. Ее формирование происходило
скрытно, недоступно, латентно.
Эта концепция основана на убеждении в том, что все люди
и даже народы делятся на тех, кто делает историю (die Geschichte
machen), и тех, кто историю получает (die Geschichte erleiden [-
кто истории подвергается]). По этому убеждению, у истоков всего
нового стоит никакими жесткими правилами не связанная твор¬
ческая личность, индивид, деятельность которого управляется
его свободной волей и не детерминирована социальными закона¬
ми. Поэтому облик новой культуры ни в чем нельзя предсказать,
опираясь на знание наличных предпосылок, поэтому же зачастую
тщетно пытаться вывести новые культуры из предшествующих.
Культурно-исторический процесс распадается на отдельные пе¬
риоды, связь между которыми утрачена. «Разрывы (Kliifte)..., —
пишет Вале, — важнее, чем кажется по археологическим материа¬
лам» (Wahle 1951/1964:108). Здесь, как у Гамлета, «разорвана связь
времен». Генетические секвенции распадаются, остаются только
колонные секвенции, которые и надлежит изучать в границах
естественно-географических районов.
В этом индивидуалистическом индетерминизме есть, конечно,
влияние современной философии экзистенциализма, с ее куль¬
том свободной роли индивидума, а в археологическом превозне¬
сении Fiihrerpersonlichkeiten угадываются отзвуки того периода,
200
Клейн Л. С. Культура и эволюция
который недавно пережила Германия. Эти исходные принципы
Вале явно опровергаются всем ходом истории, извергающей те
Fiihrerpersonlichkeiten, которые пытаются нарушить ее законы,
повернуть историю вспять. Никакими археологическими мате¬
риалами концепция латентного формирования культуры не под¬
тверждается и даже не проверяется: это ведь гипотеза ad hoc. Ее
единственным обоснованием является именно неизменчивость
клюфтов между культурами в секвенциях — и то этот смысл при¬
обретается лишь при условии априорного отказа от всех прочих
истолкований (лакун, миграций, влияний, скрещения, детерми¬
нированных экономически или экологически трансформаций
и проч.), что невозможно.
При всем наличии у Вале и его сторонников ряда ценных мето¬
дических положений, в целом его концепция неприемлема, и я не
знаю заметных применений ее за пределами Западной Германии,
кроме исследований Мальмера в Швеции.
В англо-саксонских странах в послевоенное время развилось
другое новое направление. Исторический опыт неудач мировой
археологии в попытках однозначно и окончательно объяснить
смену культур — опыт, ставший особенно заметным в связи
с кризисом и падением нескольких важнейших теорий сразу, —
был осмыслен как свидетельство невозможности объяснить сме¬
ну культур вообще. Объяснить надлежало лишь саму невозмож¬
ность объяснения, для этого оказалось заманчивым вернуться
в известном отношении к эволюционистам и поставить под во¬
прос дискретность археологического материала, реальность ар¬
хеологических культур, а вместе с тем и реальность всех границ
между ними — хронологических и территориальных. Но если
эволюционисты принимали все разрывы за объективно суще¬
ствующие лакуны и надеялись на их заполнение, на реконструк¬
цию непрерывного и всеобщего процесса, то современные иссле¬
дователи сочли, что все разрывы и границы в принципе условны,
релятивны, так как культуры (равно и типы) не выявляются в ма¬
териале, а искусственно и субъективно формулируются иссле¬
дователем и налагаются на материал. Один из представителей
этого направления Дэниел опасается (Daniel 1968: 92), не назо¬
вут ли это направление «субъективной археологией» (subjective
archaeology).
Часть II. Культурно-исторический процесс
201
Для эволюционистов имело смысл изучать разрывы (чтобы их
заполнить для реконструирования эволюционной цепи) и име¬
ло смысл изучать «эпохи» между разрывами (как реальные, хоть
и случайно нарезанные куски континуума эволюции, само содер¬
жание и сама последовательность которых уже интересны). Для
современных же исследователей изучение культур и разрывов
утратило смысл: разрывы всего лишь произвольно нарисованы
археологами на материале, а типы и культуры релятивны и слу¬
чайны.
Правда, изучение даже условно ограниченных культур мог¬
ло бы еще остаться оправданным как средство изучения (по вы¬
боркам) общих закономерностей развития, если бы эти совре¬
менные исследователи искали такие закономерности. Не ищут.
Вместе с западногерманскими индетерминистами они счита¬
ют культурно-исторический процесс детерминированным, но
делают более последовательные выводы из приложения этого
принципа к археологии, с ее оторванностью от современности,
односторонностью, лакунарностью и фрагментарностью источ¬
ников. Ведь задача «составления прошлого из обломков» (piecing
together the past), как ее обозначил Чайлд, только в том случае
выполнима, если в этом прошлом действовали доступные наше¬
му пониманию закономерности. Если же не было, то возможно¬
сти историко-культурной реконструкции минимальны. Поэтому
скептицизм, в большой мере присущий и западногерманским
индетерминистам (он выразился в постановке и разработке по¬
лезной проблемы внутренней критики источников), у их англо-
американских единомышленников заходит значительно даль¬
ше — не ограничивается трактовкой разрывов культур, а разли¬
вается по всей проблематике археологии (этногенез, социальные
отношения, идеология и проч.), перерастая в гиперскептицизм,
а то и агностицизм. Что же остается изучать археологу? Самые
частные детали и самые общие характеристики.
Однако идеи этого направления коренятся не столько в анализе
самого материала, сколько в философской ориентировке исследо¬
вателей и в их отчаянии перед обнаружившейся сложностью зада¬
чи, в разочаровании от того, что столько простых решений отпало.
Английский гиперскептицизм — лишь крайнее ответвление
более широкой концепции.
202
Клейн Л. С. Культура и эволюция
В исследовательской практике отход от изучения культур
и секвенций означает концентрацию интересов на отдельной
«округе» (locality) — полном наборе остатков жизни одной кон¬
кретной первобытной общины в их функциональных связях — в со¬
пряжении. Они рассматриваются лишь в очень конкретном кон¬
тексте и на безграничном фоне всей мировой культуры, нередко
с отказом от этнографических аналогий.
Провозвестником этого «сопрягательного» или «контекстного»
направления выступил в 1948 г. американец У. Тэйлор; соотече¬
ственники стали развивать его идеи в систему методов и поня¬
тий (Уилли, Адамс, Форд, Чжан и др.); позже активно включились
англичане (Дэниел, Пиготт, Кр. Хоке). Элементы такого подхо¬
да можно заметить и у исследователей других стран — Швеции
(Мальмер), Бельгии (де Лат), Франции (Леруа-Гуран) и т. д.
На руинах довоенных теорий, крушение которых отметила
Джакетта Хоке, сложился как бы единый фронт современных за¬
падных теорий — от ФРГ до США — под знаменем индивидуали¬
зирующего индетерминизма. Два десятилетия они задавали тон
в археологии.
Между тем объективность культур и разрывов в секвенциях
подтверждается тем, что материалы из новых полевых открытий,
какими бы методами их ни классифицировать, обычно группиру¬
ются все в те же периоды, укладываются в те же границы. Остает¬
ся слабой и ограниченной также исходная философская установка
этого направления. В самом деле, чем, собственно, обоснована уз¬
кая дилемма: либо однозначные детерминации, либо никакой?
В своих попытках однозначно решить этот вопрос каждая из
прежних теорий разработала то или иное действительное явление
прошлого (поступательная преемственность, миграции, диффузия
и т. д.). Соответственно разрабатывались и необходимые поня¬
тия, развивались связанные с этими идеями методы исследования
(типологический, картографический идр.). Абсолютизация тех
или иных действительных явлений приводила к односторонности
выводов и искажению общих результатов. Вкладом современных
теорий является учет неполноты археологического знания (сти¬
мулировавший разработку внутренней критики археологических
источников, статистические методы оценки достоверности и т. п-)>
но именно эту неполноту и абсолютизируют современные теории-
Часть II. Культурно-исторический процесс
203
6. Новые рубежи. Симптомом их кризиса явилось становление
к концу 60-х гг. «новой археологии» или направления процессу¬
алистов в США (Л. Бинфорд) и Англии (Дэвид Кларк, Ренфру). С
позиций системного подхода эти исследователи задались мате¬
риалистической целью выявить законы «культурного процесса»
посредством математического анализа изменчивости и взаимос¬
вязанности культурных элементов. Однако дискретность и струк¬
турность культурных систем они при этом анализе игнорируют,
а смену систем пытаются объяснить эклектически — взаимодей¬
ствием равноправных факторов (плюрализм), хотя на практике
предпочитают демографический фактор (новая абсолютизация).
В свою очередь демографический фактор ставят в зависимость от
экологии. Их системный подход опирается на традиции экологи¬
ческой школы и при объяснении культурных трансформаций ори¬
ентирует на поиски внешнего толчка (Хилл). Сказывается буржу¬
азная ограниченность методологии.
Из-за этих слабостей «новая археология» оказалась не в силах
добиться перевеса над «контекстным» направлением. Показате¬
лем разочарований явились обозначившиеся в начале 70-х годов
явления распада в «новой археологии»: ее раскол (schism) на две
группировки — дедуктивистов (Фриц, Плог, Уотсон) и разрабаты¬
вающих модели регуляции (Флэннери, [Ренфру]), отход научной
молодежи («старомодных юнцов») и т. п.
Задача же заключается в том, чтобы, не отказываясь от полез¬
ных вкладов прежних и существующих теорий, преодолеть их
ограниченность, снять односторонние выводы и найти более об¬
щее и цельное решение «проклятого вопроса» археологии, вклю¬
чающее в себя рациональные зерна рассмотренных теорий как
частные случаи (см. Клейн 1972). Марксистская философия диа¬
лектического и исторического материализма, содержащая в себе
противоядие против индетерминизма и плюрализма, представля¬
ет для этого достаточно прочную и широкую базу.
О ПРИЛОЖИМОСТИ ИДЕЙ КИБЕРНЕТИКИ
К ПОСТРОЕНИЮ ОБЩЕЙ ТЕОРИИ АРХЕОЛОГИИ
[На рубеже 60-х и 70-х годов мне пришла в голову идея пред¬
ставить культурно-исторический процесс— культурную эво¬
люцию — как систему коммуникации, растянутую во време¬
ни, а смену культур — как нарушения в системе коммуникации.
В этом я увидел возможности построить новую общую теорию
археологии и стал писать большую работу об этом. Задачу эту
я тогда понимал как кибернетическую, учитывая популярность
кристаллизировавшейся тогда кибернетики. То, что получалось,
меня не вполне устраивало: мне не хватало знаний кибернетики,
да и математики вообще. Нужно было либо пополнять свое обра¬
зование, либо искать соратников с другим образованием. Пока же
я решил кратко изложить свою идею и сделал это к очередному
ежегодному археологическому «Пленуму».
Конечно, раскопочный пленум был неуместен для обсуждения
таких теоретических проблем. Но в тот памятный 1971 год,
в год своеобразной «теоретической весны» в археологии, когда
на Пленуме работала теоретическая секция, ряд теоретических
выступлений занял страницы очередного тома «Тезисов», выпу¬
скаемых к каждому «Пленуму». Мои «тезисы» появились рядом
с сенсационным выступлением Григорьева о культуре и типе в ар¬
хеологии (Григорьев первым в СССР усомнился в их реальности),
мыслями Г. С. Лебедева о типологии погребального обряда, общи¬
ми рассуждениями Ю. Н. Захарука об археологической методоло¬
гии и теории и др.
Свои размышления и я подал как идею приложить кибернетику
к построению общей теории археологии. Это было в духе времени.
Тогда кибернетика была у всех на устах. В книге «Вопросы стиля
мышления естествознания» И. Б. Новик (1975:114) так характе¬
ризовал тогда тягу к кибернетизации:
«Кибернетизацию важно отличать от математизации. Ки¬
бернетизация — это следующий за математизацией вари¬
ант абстрактно-обобщенной характеристики явлений, более
Часть II. Культурно-исторический процесс
205
глубокий по своей природе. Она намного полнее представляет
содержательное знание, более эффективно реализует диалек¬
тический синтез последнего со знанием формальным. Из всех
процессов реального мира кибернетика выделяет информаци¬
онные процессы и процессы управления».
С тех пор кибернетические идеи не растаяли, они просто рас¬
средоточились по нескольким отраслям знания. Это программи¬
рование, прикладная математика, компьютерные технологии,
информатика, наука о процессах управления и системные иссле¬
дования.
Именно в этой небольшой заметке я впервые четко и конспек¬
тивно изложил свою концепцию информационного процесса, ле¬
жащего в основе смены культур. Заметка опубликована в 1972
г. в сборнике «Тезисы докладов на секциях, посвященных итогам
полевых исследований 1971 г.»(М, 1972, с. 14-16). Тираж сборника
был 310 экземпляров.]
1. После падения «теории стадиальности» ей не пришла на сме¬
ну новая общая теория археологии, и в советской археологической
науке наступил, по определению ак. Б. А. Рыбакова, «период эм¬
пиризма», который затянулся на два десятилетия. Поскольку при¬
мат эмпирического метода не вяжется с марксистским понима¬
нием роли теории в познании, задача построения новой теории
представляется неотложной.
2. Суть исследовательской деятельности археолога — выявле¬
ние порядка в археологическом материале, прослеживание регу¬
лярных изменений этого порядка и поиск исторических и соци¬
ологических объяснений этой регулярности. Основная загадка
археологической науки — дискретность этих изменений, выра¬
женная в смене культур. Каждая новая общая археологическая
теория всегда вырастала как новая попытка решить эту загадку.
Почему одна культура приходит на смену другой обычно в гото¬
вом виде? Этот вопрос остается главным и сейчас для общей тео¬
рии археологии.
3. Каждая из предшествующих общих теорий археологии пред¬
лагала в качестве ответа абсолютизацию одного из реально дей¬
ствовавших факторов (эволюция, миграции, диффузия, качествен¬
ный скачок в производстве, смена среды и т. д.). Ныне эклектики
206
Клейн Л. С Культура и эволюция
предлагают плюралистическое равноправие всех факторов в объ¬
яснении смены культур и настаивают на неправомерности общих
теоретических решений. Выбор нужного фактора в каждом от¬
дельном случае ставится в зависимость от неповторимого соче¬
тания конкретных условий, оценка которого оказывается субъек¬
тивной. Это неприемлемо для марксистской науки.
4. Задача построения общей теории археологии сводится к вы¬
яснению тех общих условий преемственности и смены культур,
которыми и определялось включение тех или иных факторов
в процесс. Нужна новая фундаментальная идея, которая бы оказа¬
лась перспективной в этом плане.
5. Идеи для построения общих теорий археологии приходили
из разных источников: частью наследовались от прежних теорий
археологии, частью создавались самостоятельно, частью (и не¬
редко это были фундаментальные идеи) заимствовались из дру¬
гих, лидирующих наук («экстенсивный тип научного развития»),
В связи с этим и сейчас взоры археологов обращаются в поисках
фундаментальной идеи то к языкознанию, то к экономической
географии и т. п. Но чтобы поиски были успешными, надо ясно
определить, какого рода идею необходимо найти.
6. Смена культур — это не только смена материала, но и смена
порядков, зто явления организации и дезорганизации. Археологи¬
ческая культура есть преобразованная материальная часть живой
культуры, а живая культура в современной науке рассматривается
как накапливаемая человечеством информация, передаваемая от
поколения к поколению внесоматическим путем. Информацией
и явлениями организации и дезорганизации занимается кибер¬
нетика (в широком смысле этого слова, как комплекс наук), это
ее специальный предмет, и обращение к ней становится наиболее
целесообразным.
7. С точки зрения кибернетики культуру рассматривают как
функционирующую информационную систему, но попытка по¬
строить общую теорию археологии на этой базе, объединяющей
функционализм и структурализм с теорией информации и собст¬
венно кибернетикой (Дэвид Кларк), не удалась: для археоло¬
гии требуется иной подход, исторический. Культура интересует
нас не столько как функционирующая информационная сис¬
тема, сколько как момент исторического развития, как предмет
Часть II Культурно-исторический процесс
207
ориентированных изменений, как этап культурно-исторического
процесса.
8. В этом плане из всех отраслей кибернетики (в широком смыс¬
ле) наиболее перспективно привлечение теории коммуникации.
С точки зрения теории коммуникации культурно-исторический
процесс может быть представлен как система передачи информа¬
ции от поколения к поколению. В этом случае проблема преем¬
ственности и смены культур обернется проблемой стабильности
и нестабильности системы коммуникации, а условия стабильно¬
сти и нестабильности этой системы окажутся общими условиями
включения разнообразных факторов смены культур в культур¬
но-исторический процесс.
9. Проблема стабильности и нестабильности системы (про¬
блема надежности, эффективности, живучести системы) — как раз
тема, наименее разработанная в теории коммуникации. К тому же
применительно к археологии и истории культуры в ней возникает
ряд специфических особенностей, и требуется особая разработка
этой проблемы. Здесь возможны формализация, оснащение мате¬
матическим анализом и подключение ряда других отраслей зна¬
ния (семиотика, социальная психология и др.).
10. Можно сформулировать следующие пять основных условий
стабильности системы коммуникации в сфере культуры:
а) наличие интенсивных контактов между поколениями;
б) достаточная емкость сети (ширина и количество каналов
передачи и резервуары памяти);
в) повторяемость информации (полезная избыточность);
г) собственная связность потока информации, определяемая
постепенностью ввода информации в систему связи;
д) организованность информации и самой системы связи
(жесткость и сложность структуры).
ПРОБЛЕМА СМЕНЫ КУЛЬТУР
И ТЕОРИЯ КОММУНИКАЦИИ
[В 1975 г. в Москве была созвана конференция «Количествен¬
ные методы в гуманитарных науках», организованная советами
молодых ученых двух университетов — Московского и Ленинград¬
ского. К тому времени я был уже не очень молодой ученый — мне
было уже 48 лет, я был кандидат наук и доцент. Но я решил ис¬
пользовать эту возможность, чтобы обратиться к молодым уче¬
ным с идеей, с которой обращаться к их зрелым коллегам было
бесполезно, да и практически невозможно. На конференцию я не
смог поехать, но доклад свой послал, и он был напечатан в сбор¬
нике трудов конференции, который вышел только в 1981 году, пе¬
ред самым моим арестом.
В этой работе я детализировал и развил ту схему, которая
была представлена в тезисах 1972 г. Хотя и здесь концепция была
изложена очень конспективно. Я уже не говорил здесь о киберне¬
тике, а методологическим инструментом своим указывал тео¬
рию коммуникации.]
1. «Проклятый вопрос» археологии. В каждой науке есть свои
«проклятые вопросы» (Сержантов 1972: 94). Археолог выявляет
порядок в археологическом материале, прослеживает регуляр¬
ность изменений этого порядка и старается объяснить историче¬
ски и социологически эти изменения и эту регулярность. Загадка
археологической науки — дискретность изменений, выраженная
в смене культур. Почему одна археологическая культура приходит
на смену другой обычно в готовом виде? Какие жизненные фено¬
мены прошлого стоят за этим археологическим эпифеноменом?
История археологической науки показывает, что каждая очеред¬
ная центральная теория археологии вырастала как новая попытка
ответить на этот вопрос (Клейн 1975).
Эволюционисты полагали, что все дело в лакунарности знании
и как только заполнятся лакуны (найдутся missing links), так и вос¬
становится постепенность. Миграционисты искали ответ в прихоДе
Часть II. Культурно-исторический процесс
209
нового населения; диффузионисты — в заимствованиях и влияни¬
ях; экологическая школа (энвиронменталисты) — в изменениях
природной среды; сторонники теории стадиальности — в каче¬
ственном скачке, обусловленном сдвигами в производстве, и т. д.
Каждый из предлагавшихся ответов при проверке (с накоплением
фактов) в одних случаях подтверждался, в других — отклонялся.
Его применимость оказывалась ограниченной, а построенная на
его базе центральная теория археологии — считалась односторон¬
ней (Daniel 1950; 1962). В результате в археологии созрело пред¬
ставление о том, что каждая из предшествующих теорий предлага¬
ла абсолютизацию одного из реально возможных объяснений.
Г. Дэниел, впав в пессимизм, предлагает вовсе отказаться от
построения широких теорий. К. Ренфру предпочитает плюрали¬
стический выход: признать равные возможности проявления за
любым фактором (Renfrew 1972). Но чем же руководствоваться
при выборе в каждом конкретном случае? Субъективной оценкой
обстоятельств, раз нет общего критерия и правил. Эти предложе¬
ния неприемлемы для советской археологии, руководствующейся
диалектическим и историческим материализмом.
Нужна такая фундаментальная идея, которая бы позволила
объединить все реально действовавшие факторы в одну иерархи¬
ческую систему, устанавливающую соотношения факторов в про¬
цессе смены культуры. Задача построения центральной теории
археологии сводится, таким образом, к выяснению общих условий
преемственности и смены культур — условий, которыми и опре¬
делялось включение тех или иных факторов в процесс.
2. Соединение информационного подхода с историче¬
ским. Смена культур — это не только смена материала, но и сме¬
на порядков, следовательно, это процессы организации и де¬
зорганизации, процессы информационные, кибернетические.
Культуру все чаще понимают как ту накапливаемую человече¬
ством информацию, которая передается от поколения к поколе¬
нию путем обучения и фиксируется внесоматически, а в итоге
социально ориентирует деятельность людей (Маркарян 1969: 57,
61; Markarian 1973). Операционные выводы из этих представле¬
ний даны в разработках, направленных на то, чтобы рассмотреть
культуру как функционирующую информационную систему (Чер¬
ныш 1968; Моль 1972; Bohannan 1973).
210
Клейн Л. С. Культура и эволюция
Д. Кларк применил понятийный аппарат кибернетики к по¬
строению центральной теории археологии (Clarke 1968). Однако
упомянутый «проклятый вопрос» оставлен у него без ответа. Куль¬
туру Кларк рассматривает как систему информации, поступающей
исследователю. Информационный же характер самого культур¬
но-исторического процесса, информационная природа культуры
мало участвует в построении теории.
Если учесть природу культуры как информации, передаваемой
от поколения к поколению, то придется заключить, что из всех от¬
раслей кибернетики наиболее перспективно привлечение теории
коммуникации.
С точки зрения теории коммуникации культурно-исторический
процесс может быть представлен как система передачи информации
от поколения к поколению. Эта возможность уже рассматривалась
в науке (Черныш 1968; Моль 1972; Beals et al. 1967; Bohannan 1973).
Но осталось незамеченным и неиспользованным самое важное для
центральной теории археологии — а именно: что в этом случае
проблема преемственности и смены культур обернётся проблемой
стабильности и нестабильности системы коммуникации. Отсю¬
да с логической необходимостью следует: условия стабильности
и нестабильности системы как раз и окажутся общими условиями
включения разнообразных факторов смены культур в культурно¬
исторический процесс. Исследуйте стабильность и нестабильность
информационно-коммуникационной системы культурно-истори¬
ческого процесса — и вы получите иерархически организованную
систему взаимодействия факторов, приводивших к смене культур.
Поскольку сама эта информационно-коммуникационная система,
при всей возможной относительной автономности, действовала
в большой зависимости от уровня развития техники и от характе¬
ра производственных отношений, роль социально-экономического
фактора как важной детерминанты смены культур отнюдь не ума¬
ляется таким аспектом рассмотрения.
3. Условия стабильности. Проблема стабильности и неста¬
бильности выступает в других приложениях кибернетики как
проблема надежности, эффективности, устойчивости, живучести
системы. Археология не сможет воспользоваться готовыми схе¬
мами — они большей частью рассчитаны на другие потребности,
и таких схем крайне мало.
Часть II. Культурно-исторический процесс
211
Вопросы, связанные с проблемой живучести сети, очень важ¬
ны, однако в настоящее время они практически не разработаны
(Рогинский 1967:121; [см. также Рогинский 1981]).
В качестве первой попытки сформулировать основные усло¬
вия стабильности, нарушение которых приводит к смене культур,
в работе (Клейн 1972) был предложен сжатый перечень, пополня¬
емый в данной статье.
1. Существование панелей, на которых держатся звенья сети.
Этими панелями являются социальные организмы, в которых
люди только и могут функционировать как носители культурной
информации. Без этих коллективов и вне их люди либо не имеют
культуры (дети, «воспитанные» животными) либо теряют ее («ро-
бинзоны»). Для каждого уровня развития культуры существуют
свои минимальные и максимальные размеры социального орга¬
низма, необходимого для поддержания производства и культуры.
Снижение численности членов коллектива ниже минимального
уровня ведет к распаду этого коллектива. Его члены уносят в но¬
вые формирования некоторую часть культурной информации, но
многое теряется, какие-то утраченные традиции заменяются но¬
выми. При переходе максимального уровня происходит сегмента¬
ция социального организма, с более плавной передачей культуры
дочерним формированиям.
2. Наличие интенсивных контактов между поколениями. Нару¬
шение этих контактов вызывается такими факторами, как воз¬
растное разделение труда и раннее выделение молодежи из семьи,
потеря авторитета традиционного опыта в связи с изменением
обстановки («конфликт поколений»), вмешательство более силь¬
ных соседних обществ и т. п. Предельный случай такого рода —
дети, вскормленные животными; достаточно ярким примером
также служат беспризорные дети и «безотцовщина», с их большей
подверженностью уклонам к асоциальному поведению.
3. Емкость сети, складывающаяся из совокупной пропускной
способности каналов и вместимости резервуаров памяти. Каналы
совпадают с субкультурами (половозрастными, профессиональ¬
ными и т. п.), резервуары памяти связаны с фольклорной и пись¬
менной традициями. Эти характеристики изменяются в сторо¬
ну приращения — с усложнением общества (увеличение числа
каналов) и с развитием средств связи, хранения и переработки
212
Клейн Л. С. Культура и эволюция
информации (Колчин и др. 1970: 4). Разрушение части сети при¬
ведет к убыванию ее емкости и, следовательно, к гибели части
информации и частичному разрыву преемственности. Вероятно,
такой характер имело крушение Микенской цивилизации, когда
погибла дворцовая субкультура с ее письменностью.
4. Повторяемость информации, необходимая для правильного
восприятия, прочного запоминания и точного воспроизведения.
В культуре можно выделить разные естественные циклы повто¬
ряемости событий (повседневные, сезонно-годичные и более ред¬
кие, как смены правителей и т. п.). Нарушения этих циклов (от па¬
дений интенсивности производства, гибели специализированной
группы членов общины и т. п.) способны привести к разрыву пре¬
емственности в этой части культуры. Если часть молодежи ушла
в поход и осела на новом месте, у археологов нет надежды най¬
ти там точное повторение погребальных сооружений исходного
очага: молодежь могла и не успеть «натренироваться» на родине
в проведении похорон.
5. Собственная связность потока информации, т. е. отсутствие
перерыва или плавность изменений самого состава информации,
вводимой в сеть. Резкие изменения этого состава, однако, вызы¬
ваются социальными сдвигами, природными катаклизмами и т. п.
Сами темпы и характер изменений различны в разных субкульту¬
рах (например, в мужской и женской).
6. Функциональная взаимозависимость, густота связей элемен¬
тов культурной информации.
«Понятно, — пишет Э. В. Соколов (1972: 84), — что чем боль¬
ше интересов связано с данным элементом культуры, тем боль¬
шим числом связей он соединен с остальными ее элементами,
тем с большей силой он будет удерживаться. В результате но¬
ваторства и заимствований количество элементов в культуре
общества всегда несколько больше того, которое может быть
в ней прочно удержано. Поэтому между элементами культуры
возникает своеобразная конкуренция, в результате которой бо¬
лее изолированные элементы, оказываются вытесненными».
Здесь в своеобразном преломлении выдвигается проблема
сравнительной ценности элементов культуры.
Часть II. Культурно-исторический процесс
213
7. Организованность, под которой подразумевается не про¬
сто наличие порядка, структурности в системе, а специфические
параметры этой организованности: жесткость структуры и слож¬
ность. Жесткость структуры выражается в институционализации,
в наличии и строгости регламентации, стандартов. Сложность вы¬
ражается в разнообразии и многообразии элементов и в наличии
иерархии, соподчиненности элементов. Такой системе выпадение
одного из элементов наносит меньший ущерб. С другой стороны,
в системах с жесткой структурой и сложным строением, с наличи¬
ем управляющих элементов, изменения если уж происходят, то
рывком, т. е. оказываются более полными и спазматическими.
Многие параметры, показательные для характеристики этих
условий и включаемых ими факторов, доступны формализации
и измерению, равно как и общая оценка стабильности. Последняя
сводится к измерению близости (сходства) комплексов и соотне¬
сению результатов со временем изменений. Такой подход потре¬
бует сложных и трудоемких подсчетов, а следовательно, — более
интенсивного привлечения ЭВМ. В ряде случаев для раскрытия
механизмов преемственности и ее нарушений в рамках этих ус¬
ловий потребуется привлечение данных социальной психологии,
этнографии, семиотики. Открываются новые возможности кон¬
тактов с другими науками. Но главное, что открывается в такой
постановке — это подступ к объективному решению основной за¬
гадки археологии — проблемы смены культур — со всей доступной
на нынешнем уровне науки полнотой.
ПРОБЛЕМА ПРЕЕМСТВЕННОСТИ
И СМЕНЫ АРХЕОЛОГИЧЕСКИХ КУЛЬТУР
[Свою увлеченность новыми возможностями коммуникаци¬
онного подхода к объяснению смены культур я пытался переда¬
вать коллегам в Институте археологии. Выступал с доклада¬
ми на методологическом семинаре Ленинградского отделения
этого Института. Резонанса там мои выступления не по¬
лучили, но тезисы одного доклада были опубликованы в то¬
неньком сборнике «Преемственность и инновации в развитии
древних культур» (Л, 1981:33-38).]
1. В археологической культуре представлена только веще¬
ственная часть культуры живого общества, причем представлена
неполно и в преобразованном виде. Дискретность и смена архе¬
ологических культур как отражение дискретности и смены этно¬
графических культур прошлого — основная проблема археоло¬
гии. Эволюционисты объясняли этот феномен лакунами в нашем
наблюдении процесса непрерывной эволюции; миграционисты —
сменами населения; диффузионисты — культурными влияниями;
энвиронменталисты (экологическая школа) — природными ка¬
таклизмами; сторонники «теории стадиальности» — революци¬
онными преобразованиями общества, скачками и т. д. Каждая из
этих попыток оказывалась односторонней абсолютизацией одно¬
го из возможных факторов. В пору эволюционизма археологиче¬
ское мышление было направлено на переброску мостиков через
разрывы от настоящего к прошлому. При этом эволюционисты
исходили из единства человечества и опирались на принцип ак-
туализма. Когда же наступил XX в. с его антиэволюционизмом,
реконструкционный оптимизм исследователей иссяк и разрывы
стали казаться гораздо менее преодолимыми.
2. Новый подход предложила французская социологическая
школа Э. Дюркгейма, обратившись к изучению разностадиальнЫ*
обществ как замкнутых систем в отрыве друг от друга и от проиЗ'
водства (социальные факты объясняются социальными фактами)-
Часть II. Культурно-исторический процесс
215
а также сосредоточив внимание на коллективных представлениях
этих обществ. Близкий к данной школе Л. Леви-Брюль противо¬
поставил первобытное мышление современному как в основном
«прелогическое». М. Мосс, отчасти следуя Р. Малиновскому, сход¬
ным образом абсолютизировал специфику первобытных обмен¬
ных отношений. А. Леруа-Гуран показал кардинальную разницу
в восприятии пространства и времени у бродячих и оседлых пер¬
вобытных обществ, а М. Фуко обобщил эти идеи, распространив
складывающуюся концепцию на разные стороны духовной куль¬
туры и на более поздние эпохи. Указанную концепцию нередко
объявляют структуралистской, на деле это эмергентизм (в пред¬
ставлении структуралистов разрывы перекрываются инвариант¬
ными структурами мышления).
3. Чтобы связать разновременные социокультурные системы,
этнограф и преисторик А. Вараньяк восстановил некоторые прин¬
ципы и понятия эволюционизма. Согласно Вараньяку, каждый
культурный феномен не регламентирован интегрально, а содер¬
жит и преемственность, и инновацию. Инновация — более ши¬
рокое понятие, чем «инвенция» ортодоксальных эволюциони¬
стов, — включает не только собственные изобретения и открытия
коллектива, но и заимствования (учтен вклад диффузионистов).
Вараньяк различает два вида инноваций: «традиционные», ко¬
торые способствуют последовательному продолжению и выжи¬
ванию традиции (без них традиция не может адаптироваться
к изменениям обстановки и вымирает); революционные, кото¬
рые прерывают традиции (например, аккультурация аборигенов
и пришлой индустриальной цивилизации). Первую разновидность
Вараньяк и его сторонники трактуют как те мелкие количествен¬
ные изменения (индивидуальные микроинновации), которые,
накапливаясь, ведут к крупным качественным сдвигам. В этих
построениях постепенные накопления и революционные скачки
оторваны друг от друга и поставлены на разные рельсы, вторые не
вытекают из первых, а привносятся в развитие со стороны (опять
Же в духе диффузионизма). Радикальная смена структур так и не
Находит объяснения во внутреннем развитии. В цивилизации Ва-
Раньяк усматривает взаимодействие разных культурных структур,
энергетических, технических, социальных, духовных, а в этом
взаимодействии — борьбу двух начал: тенденции к интеграции
216
Клейн Л. С. Культура и эволюция
и механизма обеспечения устойчивости каждой структуры, т. е.
сохранения ее в традиционном виде. Особенно устойчивыми ока¬
зываются традиции в непроизводственной сфере. Это обусловли¬
вает разнородность цивилизаций, особенно ранних; обычно такая
цивилизация состоит из разновозрастных (в стадиальном смысле)
структур (этот феномен Вараньяк еще в 1938 г. назвал «археоци-
вилизацией», и так теперь называется выпускаемый им журнал).
Вараньяк обращается к идее закономерных соответствий между
различными сферами социокультурной системы: коллективные
представления должны по своей сути и генезису соответствовать
определенным социальным структурам, технике и энергетиче¬
ским ресурсам общества. Определяющими (непосредственно!)
объявляются последние. В этом «культурная энергология» Вара-
ньяка смыкается с неоэволюционизмом Л. Уайта (технологиче¬
ский и энергетический детерминизм). Слабость этого подхода,
игнорирующего роль экономических отношений, демонстрирует¬
ся хотя бы тем, что на сходной технической и энергетической базе
существуют общества с разными экономическими и социальными
структурами, с разной идеологией. Концепция Вараньяка оста¬
лась на уровне сугубо абстрактных деклараций, поясняемых лишь
отдельными примерами. В этом направлении более перспектив¬
ны теоретические и методические разработки Ж.-К. Гардена, хотя
доминирующий во французской науке эмергентизм заставлял его
(так же как А. Леруа-Гурана) предпочитать строгое описание объ¬
яснению (дескриптивизм) и воздерживаться от углубления в диа¬
лектику традиций и инноваций.
4. В настоящее время наиболее распространены два подхо¬
да к трактовке феномена смены археологических культур. Один,
объединяющий индетерминистов, агностиков, эмергентистов,
исходит из убеждения в том, что разрыв между культурами или
эпохами нормален и непреодолим для исследователя. Так, П. Вале
считает, что культуры произвольно творятся гениальными лич¬
ностями и что поэтому эмбриональный период развития культу¬
ры, проходящий в умах этих личностей, археологам не уловить-
Второй подход, эклектический, состоит в признании всех упоми¬
навшихся факторов равно возможными, так что выбор зависит от
конкретных обстоятельств. В 60-е годы «новая археология» попы¬
талась решить эту проблему с помощью системного подхода. Л-
Часть II. Культурно-исторический процесс
217
Бинфорд и Н. Дэвид применили в качестве системного объяснения
концепцию гомеостаза Р. Эшби. Они рассматривали взаимосвязь
между популяцией первобытных охотников и популяцией круп¬
ных животных как систему («хищник — жертва»), находившуюся
в подвижном равновесии. Толчком, способным необратимо выве¬
сти систему из равновесия и обусловить переход от присваиваю¬
щего хозяйства к производящему, Бинфорд считает демографиче¬
ский взрыв и подыскивает внешние обстоятельства (природные
изменения), способные такой взрыв породить. Таким образом,
потребовался внешний толчок, что находится в противоречии
с притязаниями «новой археологии» на объяснение изменений
внутренними закономерностями системы. Д. Кларк объясняет
резкое преобразование культурной системы наличием «бассейнов
равновесия» на пути ее развития, т. е. таких устойчивых состоя¬
ний, в которых она способна пребывать подолгу, находясь в сба¬
лансированных отношениях со средой. Но что выбивает культур¬
ную систему из «бассейна равновесия», этого Кларк не объясняет.
5. К. Флэннери и К. Ренфру заметили, что версия системного
подхода, избранная Л. Бинфордом и Д. Кларком (знающая лишь
один вид обратных связей — негативные), позволяет объяснить
внутренними процессами лишь устойчивость, живучесть куль¬
турных систем, но без обращения к внешним толчкам не способ¬
на объяснить развитие, рост, прогресс, да и вообще резкое пре¬
образование — смену культур. Флэннери и Ренфру обратились
к другой версии системного подхода — к концепции эквифиналь-
ности Л. Берталанфи (учитывающей направленность саморазви¬
тия органических систем) и ко «второй кибернетике» М. Маруя-
мы, выдвигающей на первый план позитивные обратные связи. С
точки зрения этих авторов, в саморегуляции культуры возникают
лавинообразные процессы взаимной интенсификации субсистем,
приводящие в конечном счете к крупным сдвигам. Источник раз¬
вития помещается как бы между субсистемами, а ведь вполне оче¬
видно, что лишь одна из субсистем вводит в систему энергию и ма¬
териальное сырье — система производства. Непонятным остается,
почему в одних случаях процессы затухают, в других — нет и в чем
причина скачкообразности изменений. Чтобы объяснить послед¬
нее, Ренфру обратился к математической «теории элементарных
катастроф» Р. Тома. Применение математического аппарата этой
218
Клейн Л. С. Культура и эволюция
теории к археологическим ситуациям весьма затруднительно из-
за информационной неполноты и преобразованности археологи¬
ческих данных.
6. Чтобы найти общий ключ к выбору факторов, определяющих
смену культур, и выйти к источникам указанной зависимости,
нужна не ее типология, а типология самих факторов. Требуется
найти общие выражения для разных факторов, воздействующих
на стабильность и нестабильность культуры. Для реализации та¬
кого выражения необходимо представить культурно-историче¬
ский процесс в понятиях теорий информации и коммуникации на
основе содержательно-исторического анализа, т. е. рассмотреть
процесс культурного развития человечества как передачу куль¬
турной информации от поколения к поколению (в иных аспектах
такой подход уже предлагался в исследованиях зарубежных и со¬
ветских авторов). Тогда проблема дискретности и смены культур
сведется к проблеме стабильности/нестабильности информаци¬
онно-коммуникационной системы. Для удержания стабильности
такой системы требуются следующие условия:
а) существование панелей, на которых держатся звенья сети —
пребывание социальных организмов в условиях, вне которых
нарушается функционирование людей как производителей, хра¬
нителей, передатчиков, преемников и потребителей культурной
информации;
б) поддержание интенсивных контактов между поколениями
(длительное удержание детей в семье, слабое возрастное разде¬
ление труда, сохранение условий, в которых традиционный опыт
авторитетен и др.);
в) достаточная емкость сети, складывающаяся из пропускной
способности каналов и вместимости памяти (разработанность
знаковых систем, распределенность информации по разным ка¬
налам и т. п.);
г) повторяемость информации, достаточная для прочного за¬
поминания и точного воспроизведения (в разных сферах жизни
она различна и зависит от размеров общины, характера деятель¬
ности и пр.);
д) собственная связность потока информации, т. е. отсутствие
или плавность изменений состава информации, вводимой в сеть
Часть II. Культурно-исторический процесс
219
(из-за общественных потребностей в новой информации, из-за
изменения ценности старой);
е) функциональная взаимозависимость, густота связей эле¬
ментов культурной информации (она способствует удержанию их
в системе — изолированные элементы легче вытесняются);
ж) организованность информации (регламентированная и ко¬
дифицированная информация стабильнее, но ее изменения более
спазматичны, сложная информация делает систему более гибкой
и т. д.).
Нарушение этих условий может привести к смене культур.
ЭТНОГРАФИЯ ЛАГЕРЯ
[По сложившейся у меня концепции, причины многих совре¬
менных бедствий лежат в расхождении между природой человека
и современной культурой, современной цивилизацией. При такой
трактовке культура приобретает огромное значение.
Эту идею я смог проверить на практике, попав в тюрьму и ла¬
герь в 1981 году. Выйдя из тюрьмы осенью 1982-го, я стал проби¬
вать в печать свои размышления об этом. Поскольку через не¬
сколько лет началась «перестройка» сростом гласности, мои
стремления реализовались. Сначала стали появляться мои жур¬
налистские очерки под прозрачным псевдонимом (Лев Самойлов)
в журнале «Нева», тираж которого в это время перевалил за пол¬
миллиона, затем в журнале «Знание — сила», и в ходе этой кам¬
пании я решил выступить с более строгим изложением в научном
журнале. Откликнулся на это предложение журнал «Советская
этнография», и моя обобщающая статья появилась в 1990 г.
в этом журнале, поэтому носила название «Этнография лагеря»,
хотя речь шла скорее о социологии лагеря. Однако коль скоро ста¬
тья носила культурологический характер (социология культуры
или социальная антропология), а тогда культурология в нашей
системе наук покрывалась этнографией, я решил оставить здесь
это название без изменений.
В дальнейшем я свел свои статьи в книгу — сначала это было
сделано в Германии (1991), потом в России (1993), затем вышел
словенский перевод (2001). В русском и словенском вариантах
книги статья «Этнография лагеря» перепечатывалась как при¬
ложение.]
1. Экспедиция поневоле. «Преступный мир,- высказался
хорошо знакомый с ним Варлам Шаламов, — с Гуттенберговских
времен и по сей день остается книгой за семью печатями для ли¬
тераторов и читателей». Шаламов считает, что крупнейшие рус¬
ские писатели, касавшиеся этой темы, — Достоевский, Толстой,
Чехов, Горький — либо романтизировали и идеализировали уго¬
ловников, либо ошибались и не описывали настоящих «блатных»
Часть II. Культурно-исторический процесс
221
вовсе, принимая за них случайные фигуры. Ибо, заявил он, «блат¬
ной мир — это закрытый, хотя и не очень законспирированный
“орден”, и посторонних лиц для обучения и наблюдения туда не
пускают» (Шаламов 1989: 75-76). До недавнего времени и право¬
охранительные органы ревностно оберегали лагеря от внешнего
наблюдения, не предоставляли прессе доступ туда. Эта закрытость
по существу (за немногими исключениями) остается и сейчас (Ра-
дышевский 1989:15).
Мне, можно сказать, повезло.
В 1981-1982 гг. я отбывал заключение в ленинградской тюрьме
«Кресты», а затем в лагере (исправительно-трудовой колонии) на
окраине Ленинграда. Срок был сравнительно небольшим (полто¬
ра года), и поскольку я не признал за собой вины, имея в виду до¬
биться реабилитации, то отбыл его полностью. Перед тем я препо¬
давал в Ленинградском гос. университете и занимался научными
исследованиями — мои работы печатались в археологических,
этнографических, исторических и философских изданиях. Это
предопределило мою ориентацию в тюрьме и лагере — дало мне
возможность отвлечься от личных невзгод и с интересом войти
в чуждую и буйную среду. Среду, в которой скопилось множество
тяжелейших проблем, настоятельно требующих изучения.
Я решил рассматривать свое невольное путешествие в этот не¬
привычный мир как очередную научно-исследовательскую экс¬
педицию, а свое ознакомление с ним — как включенное наблюде¬
ние, временами — как включенный эксперимент.
Качеству наблюдения способствовало то, что, несмотря на не¬
большой срок, неуважаемую уголовниками статью обвинения
и интеллигентское прошлое, я отстоял в тюрьме и лагере свое до¬
стоинство и даже завоевал (вероятно, некоторыми особенностями
своего характера) уважение в этой среде: занял в ней влиятельное
положение, получил высокий статус — титул углового. В спальной
секции, где громоздятся трехъярусные койки на полсотни и боль¬
ше заключенных, угловой занимает нижнюю угловую койку, на
которую никто не имеет права присесть и даже ступить, забира¬
ясь на расположенные выше койки. Углового никто не смеет бить
и оскорблять, к нему обращаются не с кликухой (кличкой), а по
имени-отчеству, с ним охотно базарят (беседуют) зэки любого
Ранга, и ему открыто многое вокруг.
222
Клейн Л. С. Культура и эволюция
Результат этого импровизированного исследования я изложил
в двух публицистических статьях, напечатанных в журнале «Нева»:
«Правосудие и два креста» (1988, № 5) и «Путешествие в перевер¬
нутый мир» (1989, № 4). Статьи эти я публиковал под псевдони¬
мом, которым пользуюсь только для публицистики, а поскольку
здесь продолжается начатый там разговор, я выступаю под тем же
псевдонимом и в данном обсуждении.
Для этнографов и других специалистов по культуре могут пред¬
ставлять интерес следующие аспекты темы.
2. Особый мир: уголовная среда мест заключения как суб¬
культура. Нравы и обычаи этой среды описывались неоднократ¬
но. Несмотря на упреки В. Т. Шаламова, все же «Записки из Мерт¬
вого дома» — сибирскую тетрадь Ф. М. Достоевского (см. 1965)
и чеховский отчет о поездке на Сахалин (см. 1987) можно считать
началом русской писательской традиции публицистического опи¬
сания социального дна и его язв — традиции, которую продол¬
жили своим подвижническим трудом В. Т. Шаламов и А. И. Сол¬
женицын (Шаламов 1989; Солженицын 1973-75). В этой традиции
было много описательных работ (Максимов 1881; Ядринцев 1872;
Брейтман 1901; Александров 1904; Дорошевич 1907), на основе
которых выросли научные труды М. Н. Гернета — самые крупные
исследования о царской тюрьме и каторге (1922; 1946-51).
Сталинские лагеря подробно освещены В. Т. Шаламовым и А.
И. Солженицыным (той же теме посвящены книги Варди 1971; Ча-
лидзе 1977: Росси 1987). Но после оттепели 60-х годов «архипелаг
ГУЛАГ» существенно изменился, особенно в том, что касается его
контингента и административных установок. Наблюдения сна¬
ружи представлены в работах: Хохряков 1985; 1987; 1988; 1989 (в
1984 весь тираж его книги «Личность в условиях изоляции от об¬
щества» приказано было уничтожить — см. об этом «Московские
новости» 1988, 38: 11). Я же наблюдал изнутри и смог описать ла¬
герь современный, начала 80-х годов. Несмотря на смягчение ре¬
жима по сравнению с прежними временами, мои описания ужас¬
нут непривычного человека, ибо уголовная среда не стала более
благонравной.
Конечно, обстановка в лагерях неодинакова. Тот лагерь, где мне
довелось отбывать срок, не относился к числу лучших для прожи¬
вания. Это был мужской лагерь общего режима. В лагерях более
Часть II. Культурно-исторический процесс
223
сурового режима (усиленного, строгого) обстановка спокойнее.
Но, с другой стороны, есть и такие, где выжить и сохранить здоро¬
вье значительно труднее. Таковы лагеря дальние, периферийные.
Кроме того, в женских колониях, по свидетельствам побывавших
там, куда хуже, чем в мужских, а наибольшей свирепостью отли¬
чается среда в колониях для несовершеннолетних (малолеток).
В каждом государстве существует субкультура уголовников,
«культура дна». Криминалисты отмечают, что и в нашей стране «у
преступного мира существует своя субкультура, которая является
одним из мощных факторов воспроизводства преступности» (Гу¬
ров и Щекочихин 1989: 13). Но я наблюдал эту субкультуру в лаге¬
ре, а это нечто особое.
В своих наблюдениях я обращал внимание на институциона¬
лизацию уголовной среды в лагере, на ритуализацию всей жизни
в нем, на самодеятельные структуры сообщества уголовников.
Уголовная субкультура в лагере выглядит сугубо формализован¬
ной, очень жесткой, живучей и сильной. Она отличается не только
от общей культуры народа, но и от уголовной субкультуры на воле,
представляя, так сказать, ее конденсат, и тут действуют такие про¬
цессы и структуры, которых на воле нет. В естественном состоянии
на воле уголовный мир существует мелкими группками, там нигде
нет такого гигантского скопления ворья, а в тюрьмах преступники
рассажены по камерам и редко встречаются с обитателями других
камер. Лагеря создали у нас совершенно особый вид уголовного
сообщества — такого не было и нет нигде в мире. Эта уникальная
структура заслуживает тщательного и срочного изучения.
Сообщество уголовников в лагере четко разделяется на три ка¬
сты (масти). В нашем лагере они назывались: воры, мужики и чуш¬
ки (эти же касты описываются, кроме работ Г. Ф. Хохрякова, в ста¬
тьях журналистов: Никитский 1989; Маймистов 1989).
Воры (по другим обозначениям, люди, человеки, в прежние де¬
сятилетия — блатные) — это не только те, кто осужден за кражу,
но и бандиты, грабители, убийцы, словом, любые уголовники
крупного пошиба, пользующиеся в преступном мире славой ли¬
хих, опытные, агрессивные и умеющие постоять за себя. Обычно
их около одной десятой или даже одной шестой всего лагерного
контингента, но за пределами того, что доступно ведению адми¬
нистрации, они заправляют в лагере всем. Раздача пищи и белья,
224
Клейн Л. С. Культура и эволюция
размещение на койках, поведение на работе и вне ее — за всем не¬
усыпно следят воры.
Воры являются блюстителями «воровского закона», т. е. уголов¬
ной морали, которую они прививают и навязывают всем. По этой
морали, не труд, а кража, грабеж, разбой — дело чести и доблести,
всякое убийство — героический поступок, пьянка и дебош — выс¬
шая услада, кайф, предмет сладостных воспоминаний, похвальбы
и зависти. Правила этой морали диктуют непримиримое проти¬
востояние ментам, запрещают давать правдивые показания и до¬
носить (хотя бы на врагов!), требуют уплаты карточных долгов,
осуждают крысу — ворующего у своих же, у воров. Считается при¬
вилегией воров отнимать передачи и вообще любые продукты у
мужиков и чушков, кроме пайки хлеба, — это кровный положняк,
его отнимать нельзя. Правилка (воровской суд чести) моменталь¬
но покарает нарушителя — при мне одного нарушителя, отняв¬
шего положняк, выпороли перед строем всего отряда (около 200
человек). Но чаще страдают те, кто вздумал бы утаить от воров по¬
лученную передачу.
Мужики (это средняя каста) называются так потому, что па¬
шут — работают за себя и за воров. Их в лагере большинство, но
они ничего не решают. Обычно это люди, попавшие в лагерь за
бытовые преступления, мелкие хищения на производстве или
спекуляцию, хулиганство. Часто это случайные преступники. По
воровской классификации, их следовало бы относить к фраерам —
непричастным к миру урок, но государственный закон и суд сочли
их преступниками и в этом смысле (но только в этом) уравняли
с ворами. Современные урки их фраерами не зовут: они ведь тоже
нарушили закон, тоже пострадали от суда и ментов, тоже попали
за решетку и так же мотают срок. От фраеров на воле они отде¬
лились, но и к ворам не причислены. Так же, как на воле вору его
мораль позволяет облапошивать фраеров, так в лагере ему сам бог
велел жить за счет мужиков — отнимать у них передачи, похищать
продукты ради грева — подкормки сидящих в штрафном изолято¬
ре воров (это не считается крысятничеством), заставлять работать
вместо себя, понуждать к уборке помещений и т. п.
Третья каста (чушки, обиженные) — это изгои, отверженные*
парии, сословие рабов. Сюда попадают люди малодушные илп
опустившиеся, грязные (отсюда название — чушок), пораженнЫе
Часть II. Культурно-исторический процесс
225
кожными заболеваниями, дебильные или, наоборот, черес¬
чур интеллигентные, сюда же относят многих попавших в ла¬
герь по сексуальным статьям (особенно за половые извращения,
безусловно — пассивных партнеров), и сюда же можно угодить за
серьезные нарушения воровской морали — неуплату карточного
долга или кражу у своих (крысятничество). Чушков можно и долж¬
но подвергать всяческим унижениям, издевательствам, побоям.
В качестве рабов они должны обслуживать воров, исполняя любые
их прихоти, чистить общие уборные. Чушок должен быть покор¬
ным и незаметным — как дух, как тень. Чушок всегда в синяках,
бледный, с ужасом в глазах. Как чушки выносят подобную жизнь,
мне непонятно. Их примерно столько же, сколько воров, т. е. одна
десятая или чуть меньше.
Для них, обиженных, администрация создала специальные зам¬
кнутые отделения в тюрьме и лагере (обиженки), чтобы как-то
обезопасить их от бесчинств, но всех чушков туда не упрятать. И
главное, они снова выделяются средой, а в обиженках немедлен¬
но возникают — уже из самих обиженных — те же три касты: свои
воры, свои мужики и свои чушки. Так что система обладает заме¬
чательной воспроизводимостью.
Касты различаются по униформе, поведению, правам, эконо¬
мическому и бытовому положению. Всеми правдами и неправ¬
дами воры стремятся перекрасить выданную администраци¬
ей униформу в черный цвет, ушивают ее по фигуре и щеголяют
в отутюженных брючках и начищенных сапогах на увеличенных
каблуках. Мужики носят мешковатые синие робы, а чушки дона¬
шивают чужие обноски — утратившую цвет серую рвань. По ла¬
герю воры ходят с гордой осанкой, держат себя развязно, нагло,
везде (в столовой, поликлинике, лавке) проходят без очереди. Му¬
жики ведут себя скромно, большей частью помалкивают или раз¬
говаривают тихонько, они всегда усталы и голодны. Чушок вечно
прячется в закоулках, стоит позади строя, полусогнутый, со втя¬
нутой в плечи головой, запуганный и дрожащий. В столовой за
каждым столом первые и лучшие порции получают воры — чтобы
наесться от пуза, затем раздают порции мужикам (делят поров¬
ну, досыта не получается). Чушки стоят в конце длинного стола
н Доедают остатки — у них жизнь и вовсе впроголодь. Тех из них,
кто причислен к пидорам (педерастам и вафлерам, т. е. пассивным
226
Клейн Л. С. Культура и эволюция
участникам орально-генитальных сношений), во многих лагерях
вообще не пускают за стол — они должны есть в углу, по-собачьи,
из отдельной посуды. Чтобы не спутать как-нибудь, не смешать
посуду, их миски и ложки пробиты насквозь (а что протекают, не
беда, сойдет и так). Спят воры на нижнем ярусе коек, мужики — на
среднем и верхнем, а чушки — в отдельных помещениях похуже,
нередко непроветриваемых, без окон (обезьянниках).
Верхняя каста дробно иерархизована. На вершине пирамиды —
главвор или авторитет (прежний титул — пахан). Пост этот до¬
стается не обязательно самому сильному физически, а одному из
наиболее решительных и искушенных, властных и опытных, тому,
кто сумеет заручиться наиболее широкой поддержкой воров. Ниже
располагаются угловые (занимающие в каждом бараке или казар¬
менном помещении угловую нижнюю койку), бугры (бригадиры),
далее в иерархии следуют бойцы (дружинники главвора) и уж за¬
тем — прочие воры и еще одна категория — подворики (новички
в касте, шестерки — те, кто в подручных, на побегушках у влия¬
тельных воров). Деление на касты наглядно выступает в разме¬
щении на собраниях или когда позволяется смотреть телевизор:
впереди на кресле главвор, у ног его располагается свита, далее на
первых скамьях рассаживаются бугры и угловые, затем — другие
воры, за ними на чем попало громоздятся толпой мужики, а в две¬
ри и щели несмело заглядывают чушки.
Официально администрация этого различения не признает, но
на деле вынуждена считаться с ним, в частности при назначени¬
ях заключенных на различные посты в «самоуправлении» — стар¬
шин, бригадиров и т. п. Старшина отряда может распоряжаться
только в том случае, если его назначение одобряет главвор отря¬
да. Иногда старшиной просто назначают главвора. Характерно,
что главвора можно назначить старшиной, но я не слышал, чтобы
когда-либо старшина превратился в главвора. Главвор со своими
присными спаян в тесную клику, и иногда происходят кровавые
схватки между разными воровскими кланами — схватки за власть.
Но обычно власть устанавливается мирным порядком на ночной
сходне воров. Мужики и, уж конечно, чушки в сходне не участвуют-
Власть воров держится на терроре, на устрашении. Существу'
ет детально разработанная, нигде не записанная, но всем в лаге¬
ре известная шкала жестоких наказаний за прегрешения против
Часть II. Культурно-исторический процесс
227
воровской власти и воровского закона. Каждое наказание имеет
свое место в этой шкале и свое жаргонное название; скажем, опу¬
стить почки (бить по пояснице до крови в моче), заглушить (топ¬
тать и терзать до полусмерти), замочить (убить). Одно из серьез¬
ных наказаний — лишение статуса, перевод в нижестоящую касту.
Чтобы провести эту меру, опустить человека, нужно выполнить
особый обряд, включающий торжественную смену одежды (на
одежду нижестоящей касты), а если речь идет об опускании в ка¬
сту чушков, то и реальное или символическое изнасилование. Для
последнего достаточно прикоснуться половым членом к губам
опускаемого.
Время от времени в том или ином отряде (подразделении
исправительно-трудовой колонии) воры производят замес — ноч¬
ное поголовное избиение мужиков и чушков, чтобы те пребывали
в постоянном страхе перед ворами. Замесы происходят один-два
раза в месяц. В иных отрядах воры обходятся без замесов. Об от¬
рядах, где замесы происходят часто, говорят, что там царит бес¬
предел (этим словом и вообще обозначают произвол и бесчинства
воровских заправил, переходящие всякие границы).
3. О силе зла: аккультурация и диффузия. Благодаря орга¬
низованности, сплоченности и агрессивности воров в лагере ро¬
дившаяся там воровская субкультура становится уголовной суб¬
культурой лагеря в целом. Эта субкультура обладает чрезвычайно
высокими потенциями аккультурации. Человек поставлен всей
обстановкой лагеря в условия, требующие от него сосредоточения
всех жизненных сил на одной-единственной задаче: выжить. Сол-
женицынский Иван Денисович весь подчинен этой задаче. Сол¬
женицын акцентирует роль государства и администрации в сло¬
жении этих условий, Шаламов больше вскрывает роль воровской
среды. Оба фактора взаимосвязаны: без государственных мер
воровская среда не была бы столь конденсированной и не полу¬
чила бы такой власти над остальным контингентом, а без воров¬
ской среды, с ее традициями, лагеря не обрели бы таких потен¬
ций аккультурации. Администрация контролирует лишь общие
контуры поведения заключенного, лишь издали, лишь в дневные
часы, тогда как воровская среда охватывает заключенного плот¬
но, круглосуточно и повсеместно. За утрату чести и достоинства,
за стигматизацию (клеймение) обществом она компенсирует его,
228
Клейн Л. С Культура и эволюция
показывая еще более униженных, позволяя отыграться на них
и открывая пути продвижения по ступеням воровской иерархии.
Ее кара за сопротивление настигает быстрее, чем государствен¬
ная, и бьет больнее.
Школу отрицательного опыта в лагере проходят все. Воры
утверждаются тут в своей блатной морали, приобретают закалку
характера, становясь идеально жестокими, наглыми, агрессивны¬
ми, повышают профессиональную выучку для преступных заня¬
тий. Мужики проникаются безверием и цинизмом, приучаются
к покорности и плутням. Чушки лишаются малейших остатков
человеческого достоинства и становятся готовыми на все — на
любое унижение, любую подлость, только бы избежать побоев,
получить какие-нибудь мелкие поблажки.
Все три касты цементируются в единый коллектив, сильный
своей ненавистью к ментам, традициями, отработанным взаи¬
модействием и круговой порукой. Эта система парализует усилия
административного аппарата, ив результате лагеря не способны
выполнять свою основную функцию — перевоспитывать преступ¬
ников, превращать их в законопослушных граждан. Наоборот, ла¬
геря оказываются рассадниками преступности в стране. Не менее
трети освобождающихся вновь совершают преступления (и ведь
это только выявленные рецидивы, а сколько остается за предела¬
ми статистики!).
Между тем в начале 80-х годов из лагерей ежегодно выходило
на свободу и вливалось в общество чуть меньше миллиона чело¬
век. Сколько же проходило через лагеря, получая криминальную
закалку, за время жизни одного поколения? Многие миллионы.
Вдобавок сказывается и прошлое страны: в 40-50-е годы в тюрь¬
мах и лагерях у нас сидело, по воспоминаниям Н. С. Хрущева, до
10 млн. человек (Хрущев 1989: 31), по разным подсчетам зарубеж¬
ных историков — от 17 до 22 млн. человек. Ныне те из них, кто вы¬
жил, пребывают в составе старшей части общества. За последние
30 лет осуждено 35 млн. человек (из них 10 млн. — по рецидиву)»
больше половины из них были в местах лишения свободы. Сей¬
час, по данным, приведенным в речи министра внутренних дел
В. В. Бакатина в Верховном Совете СССР (июль 1989 г.), в местах
лишения свободы находится около 800 тыс. человек, а еще гоД'
два назад было вдвое больше — 1,6 млн. Так что лагеря и сейчас
Часть II. Культурно-исторический процесс
229
перерабатывают заметную часть населения страны, увеличивая
в нем криминальный компонент.
В связи с этим нужно отметить то огромное влияние, кото¬
рое лагерная субкультура оказала на всю культуру нашей страны.
Вспомнив эпизод в аэропорту — о том, как сотрудница Аэрофлота
грубо покрикивала на иностранцев, загоняя их в «накопитель», Е.
Евтушенко (1989: 6) замечает:
«Не пришло ей в голову, что “накопитель” — это слово из
лагерного лексикона... А вы не задумывались о том, сколько
лагерного в нашей ежедневной “вольной” жизни — всевоз¬
можных накопителей, отстойников, очередей то за тем, то за
этим, как за лагерной баландой... унизительных шмонов —
физических и духовных, паханства и шестерничества, види¬
мых и невидимых колючих проволок...».
Еще более широкоохватным является замечание А. Битова
(1989: 6):
«Жить в России и не иметь лагерного опыта невозможно.
Если вы не сидели, то имели прикосновения и проекции: сами
были близки к этому или за вас отволокли близкие и дальние
родственники, или ваши будущие друзья и знакомые. Лагер¬
ный же быт растворен повсюду: в армии и колхозах, на вок¬
залах и в банях, в школах и пионерлагерях, вузах и студенче¬
ских стройотрядах».
Но оба писателя больше намекают, собственно, на роль госу¬
дарства в обеспечении диффузии лагерной субкультуры за пре¬
делы лагерей. Между тем не стоило бы оставлять в тени другую
сторону явления, другой активный фактор: основной массив ла¬
герной субкультуры — это воровская стихия. Кажется, еще никем
во всей полноте не описано и не оценено то массированное вли¬
вание «блатной» лексики в русский просторечный и даже в лите¬
ратурный язык, которое произошло за время Советской власти:
блатной, туфта, халтура, погореть, засыпаться, шкет, шпинга¬
лет, на арапа, бычок, чинарик, чифир, шестерка, шпана, заложить,
сЩкач, кимарить, мент, легавый, доходяга, качать права, на халяву
и т. д. Не говоря уже о потрясающей распространенности «блат¬
ных» песен, брани, татуировок.
230
Клейн Л. С. Культура и эволюция
Поэтому изучение «блатной» субкультуры в чистом виде — уго¬
ловной субкультуры лагерей — исключительно важно. Важно для
целей борьбы с ней в очагах ее постоянного воспроизводства. Есть
ли в этой субкультуре уязвимые места? На какой базе она суще¬
ствует? Как прервать или хотя бы ослабить питающие ее злокаче¬
ственные культурные традиции?
С другой стороны, лагерную субкультуру уголовников есте¬
ственно рассматривать как часть общей культуры народа, как
ее подвид, а особенности этой субкультуры — как продолжение
и усиление недостатков нашего общества, наследственных (пере¬
житки прежних формаций) и приобретенных (деформации иде¬
ала, свойственные реальному социализму). Так, Г. Ф. Хохряков
считает, что в грубом приближении в колониях осужденные пы¬
таются создать то, что они утратили. Появляется некая модель об¬
щества, из которого они изъяты (Лошак 1988: 11). И. Маймистов
(1989: 13, стлб. 3) пишет: «Сообщество осужденных не изобрело
велосипеда, и не оно выдумало модель, по которой строит свои
законы. Оно лишь скопировало, правда, в более жестокой форме,
те отношения, которые почти все мы почитаем или не почитаем,
но исповедуем в нашей свободной жизни». Авторы указывают на
охватившие наше общество нетерпимость, бездушие, жестокость,
на существование у нас и на свободе своих отверженных — людей
с судимостью или тех, кого еще недавно столь решительно отвер¬
гали, — «диссидентов» и др.
Все это действительно имеет место. В нашем обществе были
и элементы кастовости, и жестокий террор, происходило и фор¬
мирование кланов, боровшихся за власть, а избавились ли мы от
всего этого полностью? Не без оснований особенности субкульту¬
ры уголовников возводятся к еще одному фактору — специфике
закрытых сообществ (Podgorecki 1971) — и сравниваются с армей¬
ской уголовщиной особого вида (дедовщиной, которую неполно
и неточно определяют то как «неуставные взаимоотношения», то
как «казарменное хулиганство»).
Однако одними этими факторами возникновение рассматри¬
ваемой субкультуры и ее специфики не объяснить. В такой катего¬
рической и абсолютной форме приведенные объяснения неверны-
Лагерное сообщество уголовников — отнюдь не просто слепок на¬
шего общества, а лишь отражение некоторых, пусть даже многих,
Часть II. Культурно-исторический процесс
231
его сторон. Массовое возникновение городских подростковых
бандформирований (стай), организованных на тех же принци¬
пах, в Казани и других городах показывает, что для объяснения
феномена, включающего и субкультуру уголовников, эта модель
недостаточна: Казань — не изолированный социум и не общество
изгоев.
4. Уголовник и дикарь: сходства лагерной среды с архаиче¬
ским обществом. О примитивизме психологии и языка уголов¬
ников написано немало (Лихачев 1935). Однако непосредствен¬
ное наблюдение позволило мне углядеть более разностороннее
сходство уголовной среды с первобытным обществом. И тут и там
трехкастовая структура, а также выделение вождей с их бо¬
евыми дружинами. Первобытное общество на стадии разложения
всегда распадалось на верхний слой (дифференцированную знать,
включающую аристократов, жрецов и купцов), средний (кре-
стьян-общинников) и низший (рабов, изгоев).
Каждый зэк старается найти себе (часто среди земляков) пен¬
та — закадычного лагерного друга, с которым можно было бы
вместе чифирить, делить передачи, помогать друг другу во всем
и защищать друг друга от беспредела. Институт кентовки очень на¬
поминает первобытное побратимство.
Архаическим (первобытным) обрядам инициации соответствует
прописка в камерах и лагерях с жестоким ритуалом и азартными
избиениями, с каверзными вопросами и стандартными ответами
на них, которые нужно заранее знать. На вопрос: «Пику в глаз или
в ж... раз? — нужен ответ: «Шаг в сторону и ход конем». На вопрос:
«В ж... дашь или мать продашь?» — следует ответ: «Парня в ж...
не е..., мать не продают». На вопрос: «Кого будешь бить — кента,
зэка или медведя?» — ответ, разумеется: медведя (кент — это друг,
зэк — сотоварищ, свой), но далее следует вопрос: «Как бить — до
крови или до синяков?». Надо отвечать: «До крови», потому что
тогда можешь отделаться легкой царапиной, а иначе и будут бить
До синяков. Впрочем, отношение к кентам двойственное — на во¬
прос: «На танке едешь, кого задавишь — кента или мать?» — тре¬
буется ответ: «Кента. Сегодня кент, а завтра мент». Еще вопрос:
«На толчке (унитазе) газета, на ней чистый кусок хлеба, а на сто¬
пе грязный кусок мыла. Что согласишься есть — хлеб или мыло?»
Надо ответить: «Мыло». Заставят реализовать сказанное и съешь
232
Клейн Л. С Культура и эволюция
хлеб с унитаза, даже отделенный газетой, — попадешь в чушки:
осквернился. А мыло в тюрьме и зоне — дефицит, его тебе съесть
не дадут, пожалеют (не тебя, а мыло). Хитроумный вопрос: «Если
кента укусит змея и надо отсосать — что будешь делать?». Ответ:
«Позову вафлера» (ведь ранку на руке или ноге кент мог бы отсо¬
сать и сам). Не сумеешь догадаться, можешь угодить в пидоры...
Обычаям табу вполне идентичны представления уголовников
о том, чего делать нельзя, что не подобает (заподло) обитателю
лагеря (заподло — держать за подлое, принимать за подлое). Эти
представления давно утратили смысл и уже непонятны, но строго
соблюдаются. Нельзя носить что-либо красного цвета (там иная
символика: это цвет педерастии). Нельзя использовать уроненную
на пол или на землю ложку или миску (даже если ее помыть!). Но
пидорку (лагерную шапку) поднять можно, только ее следует отсти¬
рать. Лишний хлеб нельзя бросать в толчок, а только в мусорное
ведро или коробку. Воду в толчке нельзя спускать рукой — только
ногой. Заподло пить прямо из крана (с горбатого) — по-видимо¬
му, от слишком близкой аналогии с орально-генитальным сноше¬
нием. Заподло говорить «спасибо» (нужно: «благодарю»). Заподло
называть цирика (надзирателя) по имени. Не подобает в драке
бить кого-либо ногами... нет, не вообще, а лишь опираясь руками
о шконку (койку), а без опоры — можно. И т. д.
Татуировка (наколка) исполняет у современных уголовников
ответственные функции знаковой системы — точно так, как и у
первобытных племен. Наколкой отмечается прохождение сквозь
тюремные учреждения (разные виды перстней на пальцах), зону
(пять точек на запястье), жизненные девизы владельца (четы¬
рехлучевые или восьмиконечные звезды на плечах: «Клянусь, не
надену погон»; те же звезды на коленях — «не опущусь на колени
перед ментами», оскаленная морда тигра — «оскалил пасть на Со¬
ветскую власть»), статья уголовного кодекса, по которой он осуж¬
ден (джинн, вылезающий из бутылки, — осуждение за наркотики;
кинжал в руке — бакланка, т. е. статья за хулиганство; кот в сапо¬
гах — квартирные кражи, т. е. вор-домушник, и т. д.), срок (церковь
с числом глав или колоколов по числу лет, которые человек отзво¬
нил, т. е. пробыл в лагере до звонка — полностью, до конца срока)-
Криминолог А. Гуров (Москва) в уже названной статье приводит
другие в чем-то отличающиеся расшифровки (восьмиконечная
Часть II. Культурно-исторический процесс
233
звезда — профессиональный вор; сердце, пронзенное стрелой, —
вор в законе; паук в паутине — наркомания). Если это не резуль¬
тат намеренного искажения смысла информаторами (ведь ис¬
следователь как-никак офицер милиции), и если не подвели мои
информаторы (не все они с большим опытом), то надо заключить,
что в разных районах и в разное время татуированные изображе¬
ния могут приобретать разный смысл, так что изучение этих ло¬
кальных различий (например, в обозначении наркомании) может
способствовать выявлению глубинных связей и районирования
преступного мира, т. е. по ним можно проследить формирова¬
ние локальных очагов преступности. К наколке относятся очень
серьезно, этим не шутят. Можно накалывать только то, что тебе
положено: (принцип: «отвечай за наколку»).
К татуировке примыкает другое уродование тела — измене¬
ние размера полового члена подкожными включениями, обычно
из пластмассы, — шариками, шпалами и даже осями с насадкой
колесиков по бокам (эти колесики торчат снаружи). Уголовник
убежден, что такое оснащение члена усиливает его сексуальную
привлекательность — повышает наслаждение, доставляемое им
женщине. Очень похожие приспособления — «ампаланги» Н. Н.
Миклухо-Маклай описывал у малайских племен.
Сближает уголовников с дикарями и любовь к украшениям, осо¬
бенно к блестящим, металлическим: ожерельям и медальонам на
цепочках, перстням, браслетам. Особенной популярностью поль¬
зовались ансеры — браслеты с пластинкой, на которой выграви¬
ровано какое-нибудь изречение на латыни или английском. Их
специально изготовляли в лагере. Воры, да и мужики, старались
раздобыть себе застежки-молнии и вшить их во все пригодные
для этого места униформы — ширинку, карманы куртки и брюк.
Далее, поражает отмечавшаяся в литературе бедность, убо¬
гость блатного жаргона, выражающего сотни понятий и оттенков
каким-нибудь одним словечком, например, оценочным ништяк
(ничего) или нецензурным глаголом, заменяющим чуть ли не лю¬
бой другой (он может означать «ударить», «украсть», «длитель¬
но возиться» и пр.). А многое выражается просто междометиями
и бранью. Это поистине словарь Эллочки-людоедки.
Уголовники демонстративно прокламируют некое несуще¬
ствующее на деле особое почитание матери («не забуду мать
234
Клейн Л. С. Культура и эволюция
родную») — отец не упоминается. Оскорбление матери — тяг¬
чайшее из оскорблений (матерная брань). Даже традиционное
русское ругательство из трех слов нередко в диалоге вежливо за¬
меняется другим, эвфемистичным: «не «...твою мать!», а «...твою
б...!». На место матери собеседника подставляется его мимолетная
«подруга» — тяжесть оскорбления снимается. Кое-где даже избе¬
гают в драке бить по татуировкам со словом «мать». Во всем этом
проглядывается нечто очень архаичное.
В уголовной среде очень распространены суеверия — надежда
на амулеты, опасения сглаза, вера в «легкую руку» и т. п.
В чем причина всех этих сходств с архаическим или даже пер¬
вобытным обществом? Многие объясняют все аномалиями в пси¬
хической сфере, индивидуальным примитивизмом психики лиц
«с отклоняющимся поведением», оказавшихся в уголовной сре¬
де, — тем патологическим примитивизмом, который, с одной сто¬
роны, привел их к асоциальному поведению, а с другой — обусло¬
вил многообразное сходство с детьми и дикарями.
С моей точки зрения, главная причина этих сходств коренит¬
ся в биологической природе человека вообще. Известно, что за
последние 40 тыс. лет человек биологически не изменился. Наша
психофизиологическая природа та же, что была 40 тыс. лет назад.
Тогда она и сформировалась. Следовательно, она должна была
оказаться адаптированной к тогдашним природным условиям
своего формирования и социокультурной среды. А социокуль¬
турная среда того времени — это первобытное общество, верхний
палеолит, родовой строй. Вот к этой среде и приспособлена наша
психофизиологическая природа. Культура и общество с той поры
проделали целый ряд грандиозных скачков, колоссальный путь
развития, а природа наша осталась той же. Выходит, мы созданы
для того, чтобы быть первобытными охотниками (по сути, хиШ'
никами), придерживаться первобытных семейных норм, жить
в небольших, весьма замкнутых коллективах, в стабильной об¬
становке и в согласии с природной средой. Все остальное нара¬
щено культурой.
В ней выработаны все те механизмы и структуры, которые
предназначены компенсировать накопившиеся противоречия
между психофизиологическими данными человека и нынешними
социокультурными условиями его существования, адаптировать
Часть II. Культурно-исторический процесс
235
человека в нынешней социокультурной среде, от которой он от-
казаться не может. В этом суть современного воспитания в семье
и обществе, обучения в школе, с этим согласована значительная
часть функций индустрии спорта и зрелищ и пр. (разрядка напря¬
женности, сублимация агрессии).
Когда же по тем или иным причинам образуется дефицит
культуры, психофизиологическая природа человека освобожда¬
ется от культурных норм, от установок общества, навязанных ей
воспитанием, и порождает то, что мы называем асоциальным по¬
ведением. Если же людей с дефицитом культуры собрать вместе,
сосредоточить в закрытых сообществах и вольно или невольно
предоставить им некоторые возможности самоорганизации (а
именно это и сделано в «исправительно-трудовых» лагерях), то
в таких сообществах социальное бытие людей естественно при¬
обретает те структуры и формы, которые вполне соответствуют
природе человека, не воспитанного в современной культуре.
Природе дикаря.
Конечно, противопоставление лагерной уголовной среды за¬
конопослушному обществу налагает дополнительную злонаме¬
ренность на изначально дикие формы. И конечно же, сходство
с казарменным хулиганством говорит о роли закрытости, замкну¬
тости в формировании злокачественных субкультур. Но сходство
еще и с полубандитскими подростковыми формированиями в но¬
вых районах крупных городов и в пригородах, где не развита ин¬
фраструктура и куда слабо проникает культура вообще, заставляет
полагать, что главное здесь все-таки — дефицит культуры.
Отсюда напрашивается вывод об основных направлениях борь¬
бы с этой субкультурой и ее вредным воздействием на людей:
а) ликвидация условий для формирования и существования ее
структур, т. е. отказ от заключения в лагерях, б) повышение обще¬
го уровня гуманистической культуры народа.
Но может быть, кроме этого общего, радикального способа ре¬
шения проблемы есть и частичные приемы, способные быстро,
без коренной ломки устранить хотя бы некоторые наиболее злост¬
ные особенности рассматриваемой субкультуры, ослабить и смяг¬
чить ее воздействие на индивида? Если бы можно было умелой
организацией подорвать условия ее существования, затруднить ее
поддержание...
236
Клейн Л. С. Культура и эволюция
5. Традиции зла: проблема живучести субкультуры. Итак,
в лагерях и — меньше — в тюрьмах с давних времен сложились
традиции и нормы субкультуры, насильственно навязываемые
сообществом уголовников каждому новоприбывшему. Часть этих
норм помогает заключенному противостоять бедственным для
него обстоятельствам неволи, да и своей личной неорганизован¬
ности, помогает справиться с личной катастрофой. Это нормы
взаимопомощи, традиции общественной саморегуляции и само¬
организации (выборы старост в камерах, очередность в распреде¬
лении мест и т. п.), выработанные формы сопротивления злоупо¬
треблениям администрации (например, голодовка).
Другие нормы (и их значительно больше) носят злокачествен¬
ный характер — в них проявляется насилие уголовных верхов
над всеми прочими обитателями исправительных заведений
и культивируются установки на асоциальное поведение. К таким
нормам относятся: разделение сообщества на касты, ставящее
закоренелых преступников над шаткими, ситуационными, испра¬
вимыми правонарушителями, систематическое ограбление масс
(дань), жестокие обряды, грубые обычаи, дикие забавы, различ¬
ные формы террора. В них заключается механизм аккультурации
(перевоспитания), противостоящий усилиям администрации по
исправлению преступников. Как демонтировать этот очень живу¬
чий механизм? Как пресечь, прервать злокачественные традиции
криминальной субкультуры?
Конечно, первопричины преступности нужно искать в чем-то
ином — в недостатках общественного устройства, в неравномер¬
ности распределения общественных благ, образования и культу¬
ры, в личных качествах отдельных индивидов, но и роль крими¬
нальных традиций, их влияние на людей нельзя сбрасывать со
счетов. Эта сторона преступности образует самостоятельную про¬
блему.
Ачто если применить к решению этой проблемы коммуникацион¬
ные критерии стабильности и нестабильности культуры? Со¬
гласно современным семиотическим представлениям, культур3
есть прежде всего некий объем информации, передаваемой не
генетическим путем, а хранящийся вне индивида в обществе,
и нормально уделяемой обществом каждому индивиду. Эта ин¬
формация, усваиваемая каждым индивидом после его рождения,
Часть II. Культурно-исторический процесс
237
содержит пластичную программу поведения. В рамках этой
концепции культурную преемственность можно представить как
передачу культурной информации от поколения к поколению, т.
е. как сеть коммуникации наподобие телефонной или радиосвязи.
В науке об электросвязи, радиосвязи и т. п. давно определены те
факторы, которые обеспечивают устойчивость и эффективность
коммуникационных сетей: исправность контактов, достаточное
количество каналов связи, повторяемость информации, единство
знаковой системы и др. Нарушение этих факторов ведет к неис¬
правностям и разрыву сети, к нарушению передачи. В культуро¬
логии уже были попытки уподобить распространение культурных
явлений коммуникационным процессам в технике (Моль 1972:
54-57, 126-207). Задача в том, чтобы определить, какие явления
в культуре соответствуют тем или иным дефектам в технических
сетях коммуникации.
Например, к нарушениям контактов можно приравнять кон¬
фликт поколений и убыль воспитания в семье. К сужению и умень¬
шению каналов передачи — резкое сокращение объема школьного
образования, ликвидацию каких-то воспитательных учреждений,
исчезновение ряда профессий. К уменьшению повторяемости —
ускоренную смену профессиональных занятий, раннее отделение
молодых семей и т. д. (Клейн 1981).
А каким явлениям в лагерной жизни можно было бы придать
аналогичное значение? Повторяемость информации, ее закре¬
пление обеспечивается длительностью сроков заключения, мно¬
голетним пребыванием в колонии и монотонностью, однообрази¬
ем быта. Уменьшить повторяемость невозможно без сокращения
сроков заключения и без изменения их форм. Под последним
имеется в виду замена содержания в исправительно-трудовых
заведениях отбыванием наказания без отрыва от дома или с ча¬
стичным отрывом — на дневное время суток или, наоборот, на
ночное время. Одно из средств специфически уголовной комму¬
никации, передающей престиж в этой среде, — знаковая система
криминальной среды: татуировка, самодеятельное варьирова¬
ние лагерной униформы (по кастам), блатной жаргон, матерная
брань. Администрация борется с этим, но безуспешно: татуировка
несмываема, варьирование униформы (окраска) трудно устрани¬
мо, и, как показывает армейский опыт, взамен могут возникать
238
Клейн Л. С. Культура и эволюция
неконтролируемые формы варьирования (способы ношения, мел¬
кие детали), а за речью вообще не уследить. К некоторому разру¬
шению контактов в передаче злокачественных лагерных тради¬
ций привела бы частая перетасовка отрядов, на которые делится
лагерь, а еще больше — иной принцип распределения новопри¬
бывших по отрядам, который бы отделял новичков от старожилов.
Нетрудно заметить, что эти установки противоречат друг другу.
Кроме того, они не вяжутся с функционированием лагеря и его
отрядов как производственных коллективов. В идеале устранить
контакты, передающие эти злостные традиции, могло бы лишь
введение всемерной изоляции заключенных друг от друга вплоть
до одиночного заключения (при этом могли бы применяться резко
сокращенные сроки заключения). Наконец, как добиться сужения
и уменьшения каналов коммуникации? Если вдуматься, то очень
просто: уменьшить число лагерей.
Отрадно, что наши правоохранительные органы пошли по это¬
му пути: за последние год-два количество населения исправи¬
тельно-трудовых колоний уменьшилось вдвое и почти половина
колоний закрыта. Правда, это осложнило обстановку в них: вы¬
пущены на свободу менее опасные правонарушители, и в лагерях
сгустился контингент повышенной криминальной насыщенности.
Правда и то, что материальная часть лагерей (постройки, обору¬
дование) предусмотрительно не подвергаются уничтожению: ад¬
министрация не верит в целительность и долговременность пред¬
принятых мер (Рожнов 1989), потому что преступность растет.
Но ведь из всего сказанного выше вытекает еще более ради¬
кальное решение вопроса о лагерях — вовсе от них отказаться.
Тогда подпитка уголовной субкультуры резко ослабеет: останутся
лишь те каналы передачи вредной информации, которые уголов¬
ники применяют для коммуникации на воле, а они гораздо слабее
(криминальные сообщества там рассеяны, встречи спорадичны)-
Но такое решение означало бы отказ от давно принятого у нас
метода исправления коллективным трудом. Что ж, этот метод от¬
нюдь не безупречен, но его оценка выходит за пределы этногра¬
фических аспектов темы.
6. Прочие аспекты. В своем анализе я не рассматриваю под¬
робно прочие этнографические аспекты темы, но мои наблюдения
и описания среды,надеюсь, дают пищуи для других размышлений-
Часть II. Культурно-исторический процесс
239
Так, примечательный феномен представляет собой образование
лагерных семей на основе чего-то вроде побратимства (кентовка,
кенты), мною лишь бегло отмеченное. Интересны торгово-обмен¬
ные отношения без монетной формы денег: в лагере иметь деньги
запрещено, и пакетик чая (необходим для чифиря) превратился
во всеобщий эквивалент (тюмак, тимак). Так, при обменах, ку¬
пле-продаже за 1 тимак можно было в начале 80-х годов приоб¬
рести 5 пачек сигарет, или 2 банки рыбных консервов, или 2 пач¬
ки маргарина, или 1 буханку белого хлеба, или 2 буханки черного
(источник их поступления — выписка из лагерного магазина, пе¬
редачи с воли, хищения с кухни). Одна воровская (черная) куртка
стоила уже 5 тимаков, штаны — 10, гайка (перстень) под золото
с имитацией пробы — 10, ансер — 15 тимаков. Разумеется, в лагере
трудно было бы накопить такое количество реальных пакетиков
чая, нужных для оплаты, но их в реальности и не требовалось —
повсеместно производились безналичные расчеты, автимаках
лишь все исчислялось, так что тимак превращался в условную
меру стоимости. Долги записывались, а в какой-то момент можно
было расплатиться товарами и услугами. Эти сложные торговые
сделки (макли) нередко приводили к конфликтам и крови.
В ленинградских лагерях межнациональные отношения не вы¬
ступали на первый план, что естественно: население более или
менее однородно в национальном отношении. Интересно, одна¬
ко, что антисемитизм тут (речь идет о начале 80-х годов) не был
заметен, хотя евреи в колониях были (в Ленинграде это наиболее
заметное включение в славянскую среду). По крайней мере, анти¬
семитизм ограничивался тут отдельными личными взаимоотно¬
шениями и не перерастал во всеобщую травлю, чего можно было
бы ожидать, учитывая грубость и неразвитость основного контин¬
гента. Я справлялся у побывавших в других колониях — картина та
же во многих.
Чем объяснить этот феномен? Тем ли, что в этой среде реаль¬
но существовавшие в обществе тенденции нередко приобретали
противоположную направленность? Мне кажется, скорее всего
здесь больше сказалось другое: изменения стереотипного обра¬
за еврея в представлениях обывателя, связанные с перемена¬
ми в мире. Сказались сообщения прессы о многолетней войне
государства Израиль с арабами и эмиграция части евреев из СССР
240
Клейн Л. С. Культура и эволюция
(преимущественно в США). На месте существа физически слабо¬
го, невоинственного, говорящего с акцентом, хитрого, но смеш¬
ного и жалкого (такой тип возбуждает у уголовников инстинкт
преследования) появился другой образ: абсолютно чисто говоря¬
щий по-русски, агрессивный и преуспевающий фирмач, потенци¬
альный иностранец (такой вызывает у блатного чувство зависти
и восхищения). Национальная неприязнь с оттенком презрения
сосредоточилась на жителях Средней Азии (уголовники обзывают
их чурками) — они чаще оказываются в чушках. Это можно объяс¬
нить их меньшей грамотностью, плохим знанием русского языка
и скованным из-за этого поведением.
Значительное место в лагерном быту занимает сексуальная
жизнь, разумеется, на гомосексуальной основе: институт «жен»
для лиц высокого статуса, гильдия «пидоров» (термин — от негра¬
мотного пидораз, пидорас, т. е. педераст), сексуальные действия
в обрядах опускания. Лагерная этика отличает гомосексуальные
сношения на воле от тех, которые происходят в лагере: первые
считаются зазорными, вторые — нет. Активные партнеры даже
в лагере имеют более высокий статус, чем пассивные. Распростра¬
ненность этих отношений в лагере не всеобъемлюща и затрагива¬
ет больше верхний слой и часть нижнего (пидоров). В среднем слое
она невелика, а между тем именно он наиболее многочисленный.
И воры, и пидоры отрешаются от гомосексуального поведения сразу
же по выходе из лагеря, если не имели этой склонности до лагеря.
Любопытна цветовая символика: красный цвет табуирован, так
как считается цветом педерастии. Объяснить это никто мне не мог.
Не исключено, что в основе лежит эвфемистическое выражение
«посадить на красного (или кожаного) коня» (смысл: изнасиловать).
Вообще семиотические аспекты рассматриваемой субкультуры
представляют интереснейшее поле для исследований, а нынеш¬
няя открытость темы позволяет избирать разные пути ее изуче¬
ния, минуя мой путь.
Приведенные здесь соображения, а также материалы наблюде¬
ний подробнее представлены в указанных выше моих статьях.
МЫ КРОМАНЬОНЦЫ:
ДЕЗАДАПТАЦИЯ ЧЕЛОВЕКА
К СОВРЕМЕННОЙ КУЛЬТУРЕ
[Статья излагает идею, возникшую у меня еще в начале 70-х
годов и выступавшую в разном оформлении и с разной аргумен¬
тацией в моих лекционных курсах по введению в археологию,
в выступлениях на дискуссиях о культуре, затем приобретшую
неожиданно живое подтверждение при столкновении с лагерной
жизнью в начале 80-х и впервые проскользнувшую в печать в моих
сочинениях о лагере и о культуре в конце 80-х — начале 90-х. Я ре¬
шил кратко изложить эту идею с аргументацией в чистом виде.
Летом 1996 г. я выступил с докладом по этой теме в Санкт-Петер¬
бурге на международной философской конференции «Смыслы
культуры», и одновременно текст доклада «Мы кроманьонцы» вы¬
шел в сборнике трудов конференции (с. 205-209).]
1. Проблема. В книге «Мы, тикопийцы» 60 лет тому назад Рэй¬
монд Фёрс, ученик Малиновского, описал живое, гармонично
функционирующее на одном из островов Полинезии первобытное
общество и проследил первые следы воздействия на него совре¬
менной цивилизации (Firth 1936). Позже это стало одной из его
основных тем. Школа Малиновского вообще выражала опасения
по поводу вытеснения первобытных культурных институций из
обихода и их замены европейскими, считая это гибельным для от¬
сталых народов (Malinowski 1922,1944). Но ведь, как учат история
и культурная антропология, когда-то и мы, европейцы, были го¬
раздо ближе к природе, чем сейчас, и обладали такими же инсти¬
тутами. Они исчезли, а мы все-таки живем!
Философам это представляется парадоксом. Поскольку чело¬
век утратил многие атрибуты и качества, присущие животному
и имевшие адаптивное значение (когти, большие клыки, шерсть
и проч.), заменив их культурой, в философской антропологии он
Рассматривается как превратившийся в биологически ущербное
существо: без культуры он уже не способен выжить (Gehlen 1958;
Landmann 1961). Эта дезадаптация человека к природному миру
242
Клейн Л. С. Культура и эволюция
компенсируется культурой и разумом. Собственно, они и высту¬
пают как специфически человеческие средства адаптации (Cohen
1968, Alland 1970, Маркарян 1969, 1973). Стало быть, уж ккульту-
ре-то человек должен быть адаптирован исходно.
Не тут-то было! С давних пор, а особенно со времен Просвеще¬
ния (Руссо), раздаются возгласы, что современная культура не от¬
вечает человеческому естеству, что цивилизация зашла слишком
далеко. Они сопровождаются призывами: «назад к природе». По¬
скольку неясно, где следует остановиться на этом движении назад
(противоречия слишком глубоки), призывы надо расценивать как
античеловечные, равнозначные отказу от всех достижений чело¬
вечества и от статуса человека вообще.
Зигмунд Фрейд, а за ним многие этологи и социологи (Lorenz
1965, Tinbergen 1968, Zinberg and Fellman 1970, Scott 1976 идр.)
поднимают вопрос о том, что и к собственным созданиям — об¬
ществу, культуре, цивилизации — человек не приспособлен, что
культура враждебна изначальной человеческой природе. Одна
из работ Фрейда так и называется «Неудовлетворенность культу¬
рой» (Freud 1930; Фрейд 1969:281). Он видел корень зла в том, что
органически присущие человеку темные инстинкты — полового
влечения и агрессии — сдерживаются узами культуры, что, пода¬
вленные культурными запретами, они порождают внутреннюю
напряженность и беспокойство в человеке и часто прорываются
сквозь оковы культуры (Freud 1971). Однако у Фрейда это прозре¬
ние было сопряжено с совершенно фантастическими домыслами
о причинах образования противоречий между культурой и при¬
родой человека (пресловутый Эдипов комплекс и проч.), и его
идеи не были приняты серьезными специалистами по культур¬
ной антропологии.
Но с водой был выброшен и ребенок. Противоречия вполне ре¬
альны. Они подтверждаются хотя бы тем, что основные болезни
человека — это те, которыми дикие животные не болеют вооб¬
ще — рак, сердечно-сосудистые, психические заболевания (Давы¬
довский 1962: 147-148). Самоубийство среди животных не встре¬
чается. Животные в норме не убивают представителей своего вид3
(Lorenz 1965). Человеку же свойственна агрессия. Фрейдист А.
Мичерлих считает, что агрессия — в природе человека. Пятьдесят
войн, прогремевших в разных концах мира со времени окончания
Часть II. Культурно-исторический процесс
243
Второй мировой войны, демонстрируют, по его мнению, силу не-
удовлетворенных инстинктов (Mitscherlich 1969).
Фрейд, однако, трактовал культуру как благо, он лишь хотел
найти в ней самой средства компенсации ее несоответствия че¬
ловеческой природе. Но чтобы их найти, нужно точно установить,
в чем причины несоответствия. Если противоречие между при¬
родой человека и культурой понимать как некое нарушение иде¬
ала — утраченной и взыскуемой гармонии, — то надо бы опреде¬
лить, в чем эта гармония должна заключаться. [Герберт Маркузе
полагал, что культура создает иллюзию удовлетворенности и на¬
страивает человека на примирение с действительностью, приту¬
пляя в нем критическую способность (Markuse 1967). Тем самым
он подчеркивал конформизм как характеристику культуры, осу¬
ждая его как источник ошибочного поведения и бедствий.]
Мне кажется, неудачи в разрешении этой проблемы коренят¬
ся в том, что решение искали в той или иной отдельной отрасли
науки — в психологии, этологии, антропологии, социологии, фи¬
лософии. Между тем, проблема значительно шире. Выявление
противоречия него причин по необходимости вовлекает в рас¬
смотрение данные об эволюции (понятие адаптации), о внешней
природе (к ней человек должен адаптироваться), о природе самого
человека, о культуре, об истории и проч. Иными словами, пробле¬
ма располагается на стыке ряда наук, и, поскольку речь идет об
антропогенезе и культурогенезе, первое слово должно принадле¬
жать преисторикам, антропологам и археологам.
2. Адаптация к природе и культуре. Очевидно, что в идеале
подразумевается хорошая приспособленность человека к среде
его обитания — не к какой-то отдельной нише или к отдельной
области земли, а в целом — к совокупности условий жизни. Эво¬
люция любого вида и идет ведь в сторону лучшей адаптации —
по законам дарвинизма, непоколебленным в своих основных
положениях (борьба за выживание, наследственность, вариа¬
тивность в силу мутаций, естественный отбор наиболее приспо¬
собленных).
В отличие от других видов животных человек, продолжая со¬
вершать биологическую эволюцию, стал проделывать и эволюцию
социокультурную. Но эта вторая с самого начала отличалась от
первой по характеру, и чем дальше, тем больше.
244
Клейн Л. С. Культура и эволюция
Темп биологической эволюции зависит от двух обстоятельств —
от скорости изменения среды, к которой виду надлежит приспоса¬
бливаться, и от частоты смены поколений в данном виде. Поэто¬
му темп биологической эволюции человека в общем соизмерим
с темпом эволюции других видов животных. Темп же социокуль¬
турной эволюции значительно быстрее. Ведь совершенствование
культуры связано с передачей информации не генами — от поко¬
ления поколению, — а знаковыми системами, когда ждать смены
поколений незачем. Процесс ускоряется во много раз (Bray 1973).
Вдобавок накопление культурных преимуществ сказывается на
скорости последующего развития, то есть развитие здесь проис¬
ходит еще и с ускорением, в геометрической прогрессии.
[Это в общем виде отмечал еще Лоренц: «Эволюция человече¬
ской природы происходит, если она вообще происходит, в милли¬
он раз медленнее, чем развитие культуры. Последняя развивается
необычайно быстрыми темпами, но в этом факторе и таится глав¬
ная опасность для человечества» (Lorenz 1967: 74).]
Биологическая эволюция человеческого вида, как и остальных
животных видов, подчиняется общему диалектическому закону
скачкообразности (Якимов 1973). Виды дискретны во времени.
Таковы и фазы антропогенеза. Достигнув каждой определенной
фазы, человечество как бы застывает на какое-то длительное вре¬
мя, как бы консервируется и долго не переживает существенных
изменений — до следующей фазы. Это хорошо видно при наложе¬
нии делений антропогенеза на шкалу геологических слоев.
Слова «эволюция», «постепенность» обманчивы, если их пони¬
мать как обозначающие непременно плавный подъем. «Постепен¬
ность» ведь и означает ‘по ступеням’, а не по какому-то пандусу.
Социокультурная эволюция тоже осуществляется рывками, будь
то революции, реформы или смены этносов. Но она осуществля¬
ется, особенно на поздних этапах, значительно быстрее. По срав¬
нению с биологическими сдвигами эти социокультурные рывки
становятся столь частыми, что как бы сливаются в одну линию
и при сравнении ими можно пренебречь — культурное развитие
приближается к плавной кривой, а биологическое остается сту-
пенчатым.
Однако эти две линии эволюции не изолированы друг от дрУ'
га (Shapiro 1957). Ведь человек вынужден приспосабливаться
Часть II. Культурно-исторический процесс
245
физически и психофизиологически не только к экологии, но
и к созданной предшествующими поколениями искусственной
среде — культуре: он в ней живет. Устанавливается биологиче¬
ская адаптация человека и к культуре (ср. Адаптация 1972). Надо
управляться со все более сложными орудиями — и пальцы начи¬
нают двигаться раздельно. Надо усваивать все больший объем
культурной информации (энкультурация) — и детство растягива¬
ется. Надо обучаться охоте на крупных животных — и появляются
врожденные инстинкты хищника. И т. д.
А коль скоро так, то и ускорение культурной эволюции воздей¬
ствует на биологическую и отчасти передается ей. Так, обособле¬
ние австралопитеков от шимпанзе произошло 6-7 миллионов лет
тому назад, Homo habilis появился 2-2,6 миллиона лет назад, ар-
хантропы (Homo erectus) — 1,8 или 1,6 миллиона лет назад, неан¬
дертальцы — 500-400 тысяч лет, а кроманьонцы и им подобные —
120-100 тысяч лет назад, [в Европе — 40 тысяч лет назад] (Klein
1989; Вишняцкий 1990; Stringer 1992). Но внутри каждого этапа
биологической эволюции, особенно позднего этапа, культурная
эволюция успевает уйти очень далеко от рубежа, пока назреет
очередной биологический скачок.
3. Отставание от культуры. А теперь попытаемся сообразить,
к чему ведет различие темпов и характера обеих взаимосвязанных
линий эволюции на поздних этапах. Сформировавшись на некоем
позднем этапе эволюции в соответствии с состоянием природной
и культурной среды, человек далее ждет какое-то время следую¬
щего скачка. За это время его природа изменяется незначительно.
Но общество и культура уходят далеко от первоначального состо¬
яния. Образуется разрыв. Особенно гигантских размеров достиг
этот разрыв на последнем этапе.
После фазы австралопитеков, еще собственно обезьян, но
очень близких к человеку и ныне уже не живущих, наступила фаза
«человека умелого» (Homo habilis), затем Homo ergaster и Homo
erectus (питекантроп, синантроп и т. п.), затем фаза неандерталь¬
цев и их современников, а тех сменили кроманьонцы, человек Пр-
Жедмоста и т. п. Видя в кроманьонцах еще ископаемых людей, ди¬
летанты обычно представляют дело так, что после кроманьонцев
Должен появиться homo sapiens sapiens, то есть мы. Но это ошиб¬
ка. Кроманьонцы не вымерли. Всем антропологам известно, что
246
Клейн Л. С Культура и эволюция
неандертальцы — это Homo sapiens, а кроманьонцы и им подоб¬
ные — это и есть homo sapiens sapiens, высшая форма человека из
всех доныне живших. Это первые вполне современные люди, от¬
личающиеся от ныне живущих только расовыми особенностями,
но отнюдь не меньшей степенью биологической прогрессивности
(за исключением мелочей — более короткий копчик и т. п.). Любой
кроманьонец, родись он в современном обществе, вырос бы впол¬
не современным человеком и мог бы управлять компьютером.
Любой современный ребенок, угоди он в землянку кроманьонца,
оказался бы нормальным кроманьонцем — первобытным чело¬
веком, дикарем. Сто тысяч лет назад сформировалось современ¬
ное человечество и с тех пор человек остается как вид физически
и психофизиологически в основном неизменным, с тем же гене¬
тическим фондом, передающимся от поколения к поколению.
Следующая форма человека еще не возникла.
За время последней фазы антропогенеза (от образования кро¬
маньонцев до нас) в культуре сменилось множество эпох — от
среднего палеолита через верхний палеолит, мезолит, неолит,
энеолит, бронзовый век, ранний железный век и все эпохи пись¬
менной истории до атомно-компьютерного века. А наш физиче¬
ский облик и наши психофизиологические задатки не сдвинулись
с места (или изменились лишь несущественно)... По природе сво¬
ей мы всё те же кроманьонцы, которыми нас создала эволюция
100 тысяч лет тому назад.
Но ведь она нас создала приспособленными к той среде обита¬
ния, к той природе и той культуре, которые существовали тогда! А
это значит — к культуре конца среднего палеолита, к дремучему
каменному веку, настолько глубокому, что нигде на земле не со¬
хранилось ни одного случая столь первобытной культуры живьем,
и она восстанавливается только по археологическим данным и по
отдельным этнографическим аналогиям. Часть археологов даже
не отделяет средний палеолит от нижнего, объединяя их в одно
подразделение — ранний (или древний) палеолит.
4. Дезадаптация. Какие же условия существовали в то время
и были нормальны для человека, сформировавшегося в них и для
них? К сожалению, хоть археологических данных много, выводы о
социокультурной жизни этого времени очень скудны (Wobst 1974.
1976; Freeman 1976; Столяр 1985; Смирнов 1991). Поскольку 0
Часть II. Культурно-исторический процесс
247
следующем периоде (верхний палеолит) известно несколько боль¬
ше (Григорьев 1972; Gamble 1986), а с жизнью обезьян мы знакомы
гораздо лучше, кое-что о культурных условиях промежуточного
периода можно узнать путем интерполяции.
Это была жизнь в маленьких коллективах, удаленных друг от
друга и занимавшихся облавной охотой на крупного зверя, вклю¬
чая мамонтов. Семейные общины были сравнительно крупными,
с парными ячейками, не очень устойчивыми. По-видимому, до¬
минировавшие мужчины, вожаки, удерживали при себе больше
жен, чем другие мужчины, поэтому часть мужчин оставалась хо¬
лостыми — до очередного силового перераспределения статуса.
Коллективный охотничий труд требовал организованности —
способности и стремления к властвованию и подчинению. Как
охотнику человеку требовался инстинкт хищника — стремление
догонять и убивать дичь. Этот инстинкт заложен в него его при¬
родой (Ardrey 1961, 1966, Laughlin 1968, Washburn and Lancaster
1968, Pfeiffer 1969). Для жизни в небольших коллективах челове¬
ку требовалось, чтобы у него легко зарождалось чувство солидар¬
ности со своими сородичами, с небольшим их числом, а ко всем
остальным легко развивались настороженность и отчужден¬
ность. И впрямь, солидарность, выходящую за пределы неболь¬
шого круга людей, приходится воспитывать искусственно. Че¬
ловек остается территориальным животным, и ему свойственно
обустраивать и защищать территорию своего обитания (Ardrey
1966). И т. д. С такими психофизиологическими качествами мы
рождаемся и сегодня. Это те свойства характера, которые нам
легче всего даются.
Между тем современные общество и культура требуют от нас
совсем другого. Отсюда возникают острейшие противоречия. Мы
живем скученно в огромных скоплениях народа и чувствуем дис¬
комфорт от этого. От нас требуется приоритетная преданность
необозримым коллективам (народу, государству, партии, идеоло¬
гии, религии), а в семье ожидается пожизненная верность одному
супругу (или одной супруге). Наша повседневная работа обычно
Малоподвижна и монотонна, а инстинкт агрессии приходится
сдерживать. Мы всматриваемся не в далеких мамонтов, а в мель¬
чайшие закорючки на бумаге под самым носом, называемые бук¬
вами — и носим очки.
248
Клейн Л. С. Культура и эволюция
Природные влечения дикаря прорываются сквозь оболочку
культуры в целом ряде случаев. Это супружеские измены и нару¬
шения современной половой морали. Это бытовое хулиганство на
каждом шагу. Это так называемые безмотивные преступления —
когда человек, чьи инстинкты подавлены, находит им выход в на¬
рушении законов. Это бессмысленные, часто самоубийственные
войны.
Издавна в культуре для устранения или смягчения этих проти¬
воречий отработаны компенсаторные механизмы. Что такое охот¬
ничьи забавы аристократии? Что такое бои гладиаторов, рыцар¬
ские турниры, коррида, бокс? Что такое футбол? — Игра? Спорт?
Да, и это. Но прежде всего отдушина для сдерживаемых инстин¬
ктов хищника. Ведь главные фигуры современного футбола — не
те 22 человека, которые бегают за мячом по полю, а те миллионы
болельщиков, которые сидят на трибунах и у телевизоров и полу¬
чают необходимую им разрядку — «оттягиваются». [И тысячные
толпы фанатов, которые крушат все вокруг.] Футбол — это для
них. Есть и более сублимированные формы борьбы и разрядки —
шахматы, научная полемика.
Таким образом, если многие ученые — от Лоренца до Морри¬
са — считали, что культура не отвечает человеческой природе из-
за унаследования последней в мало изменившемся виде от обезья¬
ньего предка, а другие (как Дарт и Ардри) — от австралопитеков,
то в данном рассуждении это несогласование рассматривается как
сформировавшееся уже в человеческом обществе, в результате опе¬
режающего развития культуры и ее отхода от природы человека.
[Разумеется, этим констатациям фрейдистов, социобиологов
и этологов человека всячески возражают некоторые прекрасно¬
душные либералы, религиозные проповедники и — особенно —
преданные догме коммунисты (это была догма о человеколюбивом
дикаре из первобытного коммунизма). Либералы культивируют
на разный манер старую иллюзию Руссо о «благородном дикаре»-
в упор не замечая кровожадные пытки американских индейцев, их
охоту за скальпами и охоту за черепами в Индонезии и Океании,
человеческие жертвоприношения разных племен на всех контИ'
нентах. Проповедники, уповающие на обладание человека рели¬
гией и промысел Божий, забывают об инквизиции и религиозных
войнах (крестовые походы, джихад, Варфоломеева ночь и прочее)-
Часть II. Культурно-исторический процесс
249
В качестве возражений со стороны коммунистов применяются
ссылки на социальные корни войн — их видят в капиталистиче¬
ской борьбе за источники сырья и рынки. При этом забывают, что
войны шли во все эпохи, что поводы для них всегда находились,
не исключая и первобытную эпоху. Что вооруженное противосто¬
яние было и между социалистическими государствами (СССР —
Китай, Сталин — Тито, подавление «Пражской весны»), не говоря
уж о коммунистических зверствах и массовых кровопролитиях
(ГУЛАГ, красные кхмеры в Камбодже).
Когда читаешь этих критиков (Crook 1968; Холичер 1975; Де¬
нисов 1975), не оставляет впечатление, что приводимые и крити¬
куемые ими аргументы социобиологов и этологов звучат гораздо
убедительнее, чем опровержения, ради которых они приводятся.
Кроме того, у критиков собраны лишь отдельные обрывочные
и небезупречные возражения против некоторых аргументов, а им
предъявлена целостная система фактов и выводов.]
5. Экспериментальное подтверждение гипотезы. Признаюсь,
этот сюжет вырос у меня не из сугубо философских рассуждений,
а из попыток осмыслить значение археологического знания для
понимания современных проблем. С конца 60-х годов я начинал
свой университетский курс введения в археологию с этих разра¬
боток, хотя они явно не совпадали с марксистско-советской дог¬
матикой.
Оказавшись в начале 80-х в тюрьме и лагере, я был поражен
сходством обычаев криминальной среды, в которую я был бро¬
шен, с картиной первобытного общества, каким я его знал по на¬
учным реконструкциям. Все вокруг подтверждало мою гипотезу.
Такая реанимация первобытных структур (татуировка, инициа¬
ции, табуирование, сбивание в небольшие коллективы и проч.)
объяснялась дефицитом культуры. В нормальных условиях куль¬
тура сдерживает природу человека, унаследованную от далеких
предков в неизменном виде. А там, где были изъяны в энкульту-
рации (огрехи воспитания и пр.), изнутри человека выскакивает
Дикарь-кроманьонец. Когда же вдобавок такие люди собраны мас¬
сами и им предоставлена возможность самоорганизации (лагеря
принудительного труда, закрытые учебные заведения, солдатские
Коллективы в отсутствие офицеров), они воспроизводят многие
особенности первобытного общества (Самойлов 1989,1990,1993).
250
Клейн Л. С Культура и эволюция
Наш ГУЛАГ — это вообще уникальный, гигантский и жестокий
эксперимент — нигде в мире нет такого скопления выбитых из
культуры людей, соединенных вместе и предоставленных само¬
организации.
Эксперимент доказал, что мы поистине кроманьонцы. Но ни
на что другое он не годен. Не пора ли закончить экспериментиро¬
вание, вспомнить, что мы не первобытные кроманьонцы, а кро¬
маньонцы, овладевшие культурой, и что, может быть, мы на грани
следующего скачка?
КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС
И ТЕОРИЯ КОММУНИКАЦИИ
[Чтобы поддержать в науке жизнь моей идеи о приложении те¬
ории коммуникации к культурно-историческому процессу, я вы¬
ступил с суммирующим изложением этой идеи на международной
конференции в Петербурге в 1997 г., и в том же году мой доклад
был опубликован в сборнике трудов конференции — «Грани куль¬
туры» (СПб, с. 107-110). Однако библиография там была опуще¬
на, здесь я ее восстанавливаю.]
1. Перспективная идея. Героями народной сказки всегда яв¬
ляются не старшие братья, которые женились, обзавелись солид¬
ными хозяйствами и работают, а Иванушка-дурачок. Вот и для
меня самым любимым моим детищем являются не те моногра¬
фии, которые переведены на иностранные языки и сделали меня
известным, а идея, лишь вчерне мною разработанная и опублико¬
ванная только по-русски, как водится у нас, в небольших тезисах.
Опубликована дважды — в 1972 г. и в более четко сформулирован¬
ном виде — в 1981. Нынешнее выступление — третье. Несколько
коллег-теоретиков порадовали меня, отметив эту мою идею как
очень перспективную и как самую интересную из моих идей, но
никто ее здесь не подхватил, и она так и осталась неразработан¬
ной. С той же идеей выступили позже два американца, но и они
остались без последователей. Странно. [Позже я убедился, что
идея американцев — Бойда и Ричерсона — все же сильно отлича¬
ется от моей. Так что я могу по-прежнему считать ее своим ориги¬
нальным вкладом.]
2. Парадокс развития. Дискретность есть фундаментальное
свойство, присущее миру. Она проявляется и в культурном раз¬
витии. Казалось бы, преемственность между поколениями, необ¬
ходимая для развития или хотя бы для поддержания культурного
Уровня, подразумевает непрерывность развития (и она постули¬
ровалась учеными), но нет, на деле в развитии всегда есть раз¬
рывы постепенности, есть революции, смена четко различаемых
культур. В этом парадокс развития.
252
Клейн Л. С. Культура и эволюция
Эволюционисты старались его устранить, объявить иллюзией.
Все дело, мол, в missing link, в недостающем звене. Вот будут най¬
дены все звенья, тогда и восстановится непрерывная постепен¬
ность. Находились всё новые звенья, а постепенной линии преем¬
ственности не обнаруживалось.
Диффузионисты искали корни каждого резкого новшества на
стороне. Их приносят влияния и заимствования. Надо обратиться
к белым пятнам на карте, там хранятся истоки этих заимствова¬
ний, там можно проследить их корни и восстановить преемствен¬
ность и постепенность. Ныне белые пятна закрыты, а постепен¬
ность не восстановлена.
Марксисты объясняли каждую резкую смену культур социаль¬
но-экономическими преобразованиями и политическими ре¬
волюциями, марристы считали, что и язык так обновляется. Но
жизнь показала, что в культуре и в языке эти взрывы не приводят
к резким сменам, а они все-таки налицо.
И так далее. Каждая крупная новая концепция истории, этно¬
логии и археологии пыталась как-то объяснить этот парадокс. И
каждое объяснение рушилось.
Каков механизм этого явления? Почему плавное развитие ча¬
сто прерывается, приводя к резким изменениям, а перерывы эти
не устраняют преемственности? Почему до сих пор выдвигались
самые разные факторы, нарушающие преемственность, и не уда¬
валось свести их в какую-то систему?
3. Информационный подход. Культуру все чаще понима¬
ют как ту накапливаемую человечеством информацию, которая
передается от поколения к поколению путем обучения, фикси¬
руясь внесоматически, и которая программирует деятельность
людей. Поэтому культуру правомерно рассматривать как функци¬
онирующую информационную систему (Черныш 1968; Моль 1972;
Bohannan 1973).
С точки зрения теории коммуникации культурно-исторический
процесс может быть представлен как система передачи инфор¬
мации от поколения к поколению, то есть как сеть связи, развер¬
нутая во времени. Эта возможность уже рассматривалась в на¬
уке (Черныш 1968; Моль 1972; Beals, Spindler and Spindler 1967;
Schmitz 1975). Но осталось незамеченным и неиспользованный
самое перспективное для разработки, а именно: что в этом случэе
Часть II. Культурно-исторический процесс
253
проблема преемственности и смены культур обернется проблемой
стабильности и нестабильности системы коммуникации. Отсюда
с логической необходимостью следует: условия стабильности
и нестабильности этой системы как раз и окажутся условиями,
определяющими преемственность и перерывы в традиции, т. е.
общими условиями включения разнообразных факторов смены
культур в культурно-исторический процесс. Исследуйте стабиль¬
ность и нестабильность информационно-коммуникационной
сети культурно-исторического процесса — и вы получите иерар¬
хически организованную систему взаимодействия факторов, при¬
водивших к смене культур.
4. Условия стабильности. Проблема стабильности и неста¬
бильности системы выступает в других технических приложениях
теории коммуникации как проблема надежности, эффективности,
устойчивости, живучести системы связи. Это значит, что нужно
выявить, какие факторы воздействуют на всякую систему свя¬
зи (электро-, радио- и проч.), а затем установить, какие явления
в жизни культуры соответствуют этим техническим параметрам.
Поскольку к 70-м годам вопросы, связанные с проблемой живуче¬
сти сети, еще были слабо разработаны (Рогинский 1967: 121; см.,
однако, Клейнрок 1970), мною (Клейн 1972) был предложен, так
сказать, на языке связистов, сжатый перечень условий стабиль¬
ности, нарушение которых приводит к смене культур. Вскоре схо¬
жая концепция была разработана в США (Boyd and Richerson 1982;
1985). Затем список условий был мною пополнен (Клейн 1981).
1. Существование панелей, на которых держатся звенья сети.
В телефоне и радиоприемнике это плата, в компьютере — шина.
Этими панелями являются социальные организмы, в которых
только и могут люди функционировать как носители культурной
информации. Без этих коллективов и вне их люди либо не имеют
культуры (дети, «воспитанные» животными) или теряют ее («ро-
бинзоны»). Для каждого уровня развития культуры существуют
свои минимальные и максимальные размеры социального орга¬
низма, необходимого для поддержания производства и культуры.
Снижение численности членов коллектива ниже минимального
Уровня ведет к распаду этого коллектива. Его члены уносят в но¬
вые формирования некоторую часть культурной информации,
Но многое теряется, какие-то утраченные традиции заменяются
254
Клейн Л. С Культура и эволюция
новыми. При переходе максимального уровня происходит сег¬
ментация социального организма, с более плавной передачей
культуры дочерним формированиям.
2. Наличие интенсивных контактов между поколениями. Если
что-то нарушилось в приемнике или телефоне, мы же сразу обра¬
щаемся к проверке контактов. Где-то контакт барахлит. А в куль¬
туре? Контакты между поколениями? Нарушение этих контактов
вызывается такими факторами, как возрастное разделение труда
и раннее выделение молодежи из семьи, потеря авторитета тра¬
диционного опыта в связи с изменением обстановки («конфликт
поколений»), вмешательство более сильных соседних обществ и т.
п. Предельный случай такого рода — дети, вскормленные живот¬
ными; достаточно ярким примером также служат беспризорные
дети и «безотцовщина», с их большей подверженностью уклонам
к асоциальному поведению. При таких нарушениях прорываются
инстинкты, подавленные культурой. «Мысленный эксперимент»
в художественной литературе — «Повелитель мух» Голдинга.
3. Емкость сети, складывающаяся из совокупной пропускной
способности каналов и вместимости резервуаров памяти. Каналы
передачи культурной информации (семья, школа, коллектив по¬
стоянного общения, профессиональный коллектив) по сути сов¬
падают с субкультурами (половозрастными, профессиональными
и т. п.). Резервуары памяти связаны с фольклорной и письменной
традициями. Эти характеристики изменяются в сторону прира¬
щения — с усложнением общества (увеличение числа каналов)
и с развитием средств связи, хранения и переработки информа¬
ции. Разрушение части сети приведет к убыванию ее емкости и,
следовательно, к гибели части информации и частичному разры¬
ву преемственности. Вероятно, такой характер имело крушение
Микенской цивилизации, когда погибла дворцовая субкультура
с ее письменностью.
4. Повторяемость информации, необходимая для правильного
восприятия, прочного запоминания и точного воспроизведения
(наше обычное телефонное: алло, алло!). В культуре можно вы¬
делить разные естественные циклы повторяемости событий (по¬
вседневные — утренняя зарядка, утреннее умывание, чистка зубов,
завтрак и т. д., еженедельные — чередование будней и выходные
сезонно-годичные — сельхозработы, домашние заботы — утепление
Часть II. Культурно-исторический процесс
255
окон и т. п., праздники, и более редкие циклы — жизненный:
рождение, учеба, свадьба и т. д., политический — как смены прави¬
телей и т. п.). Нарушения этих циклов (от падений интенсивности
производства, гибели специализированной группы членов общи¬
ны и т. п.) способны привести к разрыву преемственности в этой
части культуры. Разные по продолжительности периода циклы
имеют разную вероятность утраты: чем период короче и повторя¬
емость больше, тем цикл прочнее.
5. Собственная связность потока информации, т. е. отсутствие
(или плавность) изменений самого состава информации, вводи¬
мой в сеть. Резкие изменения этого состава, однако, вызываются
социальными сдвигами, природными катаклизмами и т. п. Сами
темпы и характер изменений различны в разных субкультурах,
например, в мужской и женской: женская традиционнее, в муж¬
скую новации проникают легче. Особо изменчивы молодежная
и детская субкультуры, поскольку они построены в известной
мере на оппозиции субкультурам взрослых.
6. Функциональная взаимозависимость, густота связей элемен¬
тов культурной информации. «Понятно, — пишет Э. В. Соколов, —
что чем больше интересов связано с данным элементом культуры,
тем большим числом связей он соединен с остальными ее элемен¬
тами, тем с большей силой он будет удерживаться. В результате
новаторства и заимствований количество элементов в культуре
общества всегда несколько больше того, которое может быть в ней
прочно удержано. Поэтому между элементами культуры возника¬
ет своеобразная конкуренция, в результате которой более изоли¬
рованные элементы оказываются вытесненными» (Соколов 1972).
Здесь в своеобразном преломлении выдвигается проблема срав¬
нительной ценности элементов культуры.
7. Организованность, под которой подразумевается не про¬
сто наличие порядка, структурности в системе, а специфические
параметры этой организованности: жесткость структуры и слож¬
ность. Жесткость структуры выражается в институционализации,
в наличии и строгости регламентаций, стандартов. Сложность
выражается в разнообразии и многообразии элементов и в нали¬
чии иерархии, соподчиненности элементов. Такой системе вы¬
падение одного из элементов наносит меньший ущерб. С другой
стороны, в системах с жесткой структурой и сложным строением,
256
Клейн Л. С. Культура и эволюция
с наличием управляющих элементов, изменения если уж проис-
ходят, то рывком, т. е. оказываются более полными и спазмати¬
ческими.
5. Перспективы разработки. Многие параметры, показатель¬
ные для характеристики этих условий и включаемых ими факто¬
ров, доступны формализации и измерению, равно как и общая
оценка стабильности. Последняя сводится к измерению близости
(сходства) комплексов и соотнесению результатов со временем
изменений. Такой подход потребует сложных и трудоемких под¬
счетов, а следовательно, — более интенсивного привлечения ЭВМ.
В ряде случаев для раскрытия механизмов преемственности и ее
нарушений в рамках этих условий потребуется привлечение дан¬
ных социальной психологии, этнографии, семиотики. Открывают¬
ся новые возможности контактов с другими науками. Но главное,
что открывается в такой постановке — это подступ к объективно¬
му решению основного парадокса культурного развития (пробле¬
мы смены культур) со всей доступной на нынешнем уровне науки
полнотой.
6. Возможности применения. Предложенная здесь концеп¬
ция имеет две основных возможности применения.
А. Теоретическое применение. С помощью этого механизма
можно объяснять те разрывы в культурной преемственности и те
культурные изменения, которые до сих пор оставались загадоч¬
ными или имели плохие объяснения. Так, археологи часто сетуют
на необъяснимость резкой смены погребального обряда при от¬
сутствии смены населения. Объяснением могут оказаться и ком¬
муникационные факторы, связанные с изменением демографи¬
ческой ситуации. Если это было общество, в котором молодежь
стала часто уходить из общины и оседать на новом месте, у архе¬
ологов нет надежды найти там точное повторение погребальных
сооружений исходного очага: молодежь могла и не успеть «натре¬
нироваться» на родине в проведении похорон. Подобные объясне¬
ния могут оказаться полезными в археологии, этнологии, истории
культуры.
Б. Прагматическое применение. Приводя в движение те или
иные блоки выявленного механизма, можно осуществлять «мяг¬
кое» (т. е. косвенное) руководство культурой — вместо повелении
Часть II. Культурно-исторический процесс
257
или запретов просто изменять условия ее развития. Такое руко¬
водство окажется и более действенным.
Это касается не только административных мер по ведомству
культуры. Так, скажем, в исправительно-трудовых лагерях (где
мне довелось некоторое время провести и где существует особая
субкультура) издавна сложились злостные традиции бесчело¬
вечного обращения одной части заключенных (верхней «масти»)
с другими. Никакие репрессии не исправляют положения: доми¬
нирование «воров» над «мужиками» и «чушками», зверства и про¬
извол воров («беспредел») и мучения подвластных возрождаются
всё снова и снова (см. Самойлов 1993). Антрополог порекомендо¬
вал бы разрушить каналы передачи этой традиции (отделить но-
вопоступающие контингенты от старых), а также систематически
разрушать символическую систему кастового деления и иденти¬
фикации (следить, чтобы все был одеты одинаково). Я предлагал
осуществить это в лагере, и начальство вдохновилось. Но не успе¬
ли. Я, к сожалению [(в этом плане)], вышел на свободу, а началь¬
ника перевели в другой лагерь. Такой эксперимент был загублен!
Более радикальное решение (и, на мой взгляд, оптимальное) —
ликвидировать лагеря, заменив их тюрьмами с одиночным за¬
ключением на более короткие сроки. Другой пример безуспеш¬
ной борьбы с подобными традициями — «дедовщина» в армии.
Как представляется, изложенная концепция применима и к этой
проблеме (возможные рекомендации: изменение состава панели,
смена канала, передающего традицию, и т. д.).
КУЛЬТУРА, ПЕРВОБЫТНЫЙ
ПРИМИТИВИЗМ И КОНЦЛАГЕРЬ
[В 2004 г. я был приглашен участвовать в Пятых Лихачевских
чтениях, организованных Конгрессом Петербургской интелли¬
генции в здании Университета профсоюзов. Я приготовил до¬
клад, связанный с тематикой акад. С. Н Лихачева: культура, ее
значение и субкультура занимали и его. Но по болезни я не сумел
выступить с ним в мае 2005 г. на заседании. Тем не менее до¬
клад был напечатан в сборнике трудов конференции, названном
«Культура и глобальные вызовы мирового развития» в том же
2005 г. (с. 11-114).]
В начале 1930-х годов в концлагере на Соловках пребывал си¬
дельцем студент Дмитрий Лихачев. Он использовал свой срок для
изучения криминальной среды. Первая его статья, основанная на
этом, появилась в лагерном журнале, а через несколько лет в ака¬
демическом сборнике была напечатана большая, на полсотни
страниц, работа вышедшего на свободу Д. С. Лихачева (1935) о во¬
ровской речи — первая его печатная работа.
Занимаясь археологией и филологией и проглядывая этот
сборник, я не обратил особого внимания на эту работу: меня тог¬
да не интересовала ни криминальная среда, ни ее жаргон. Через
полвека после Лихачева угодил в тюрьму и лагерь я. В это время
господствовал принцип «в Советском Союзе нет политических за¬
ключенных», и всем арестованным так наз. «Ленинградской вол¬
ны» начала 80-х (университетским преподавателям — кроме меня
это были Азадовский, Рогинский, Мейлах, Мирек идр.) давали
сугубо уголовные статьи и направляли в общеуголовные лагеря. Я
оказался в чисто уголовной среде.
Как археологу-преисторику мне бросилась в глаза ужасающая
примитивность мышления и поведения уголовников и порази¬
тельное сходство этой среды с первобытным обществом, которое
я много лет изучал по археологическим остаткам и этнографиче¬
ским параллелям. Коль скоро так, я решил, что нужно использовать
Часть 11. Культурно-исторический процесс
259
эту возможность для изучения феномена первобытности в новом
ракурсе — пусть это будет моя семнадцатая научная экспедиция.
Ну, в трудных условиях, но ведь и прежние были нелегкими.
Статья Д. С. Лихачева была в точности на избранную мною
тему, ведь название ее — «Черты первобытного примитивизма
воровской речи». [В лагере] я мучительно вспоминал, что где-то
читал об особой примитивности воровской речи, но, каюсь, ни ав¬
тора, ни названия статьи не мог припомнить. [Вспомнил уже при
публикации обобщающей статьи для «Советской этнографии» на
рубеже 90-х.] У меня примитивность речи лагерной среды заняла
место в общем перечне сходств уголовного сообщества с перво¬
бытным миром. А перечень получился внушительным: я насчитал
14 таких сходств.
На первое место я поставил жестокие обряды инициаций —
в тюрьме и лагере они называются «прописка». Далее я отметил
табуированность многих слов и действий — в уголовной среде по¬
нятие «табу» выражалось словом «западло». Затем идет татуиров¬
ка, называемая у окружавших меня «наколкой». Она имела такое
же символическое значение и была столь же функциональна, как
в первобытном обществе, обозначая статус и состояние человека
(за что сидит, сколько лет получил, какие обеты принял, какое ме¬
сто занял и т. д.). В моем перечне упоминаются также трехкасто¬
вая структура общества («воры», «мужики» и «чушки»); выделение
вождей с их боевыми дружинами; сбор дани; вера в магию и при¬
меты; примитивность речи (куцые фразы, экспрессивность речи,
бедный словарь, несколько бранных слов выражают сотни поня¬
тий); демонстративный культ матери («не забуду мать родную» —
никогда не отца); наконец, искусственное увеличение половых
членов костяными и металлическими расширителями — шарика¬
ми, шпалами, колесиками (как «ампаланги» у малайцев, которые
описывал Миклухо-Маклай).
Как в первобытном обществе, в тюремно-лагерной среде го¬
сподствует обостренная чувствительность к соблюдению сек¬
суальных норм и мужского достоинства (травля «лидеров»,
зачисление в «лидеры» при малейшем намеке на урон для муж¬
ского достоинства). Первобытному значению родственных связей
(в лагере они, естественно, невозможны) соответствовала терри¬
ториальная консолидация («кореши», своебразные землячества —
260
Клейн Л. С Культура и эволюция
у Питерских по районам, например, особая солидарность Василео-
стровцев или Колпинских), да и образование так называемых «се¬
мей». Как и в первобытном обществе, существовала постоянная
возможность распада, хаоса, свирепого самоуправства, кровавых
неурядиц, все это называется «беспредел»; для предотвращения
его и существует неписанный «воровской закон» — в первобыт¬
ном обществе это так называемое «обычное право», неписанная
система норм и обычаев, фиксированная в мифологии. У преступ¬
ников есть своя мифология, воровской фольклор.
Кстати, после моих публикаций слово «беспредел», до того бы¬
товавшее только в лагерной среде, вошло в газетно-журнальный
язык. «Беспредел» — значит: беспредельный произвол. Очевидно,
и во внелагерной действительности нашлись какие-то реалии для
применения этого термина. Вообще, распространение лагерного
жаргона, песен и норм на культурную жизнь всего нашего обще¬
ства — это феномен, заслуживающий особого разговора. Но моя
тема сейчас другая.
Еще в тюрьме и лагере я задумался над тем, каковы причины
этого потрясающего сходства — первобытное общество и наша
современность, через головы множества поколений, через толщу
эпох. И пришел к определенным выводам, которые стал записы¬
вать и аргументировать наряду с наблюдениями. То есть стал пи¬
сать книгу. Разумеется, условия, как вы понимаете, были не са¬
мыми удобными для творчества: в камере (прежней одиночке),
в которой я провел год и месяц, на 8 квадратных метров было 12
человек, и такое авторство никак не дозволялось администраци¬
ей, но я выпросил разрешение заниматься иностранными язы¬
ками (самообразование поощрялось) и под видом упражнений
в английском, немецком и французском стал на этих языках вести
свои записи и продолжил их в лагере. Мне удалось вынести свои
языковые упражнения на свободу, я перевел их на русский и в 1986
г. принес редактору журнала «Нева» Б. Никольскому, а в 1988- 89
мои очерки появились под псевдонимом в журнале «Нева» (тог¬
да он выходил более чем полумиллионным тиражом). В 1990 моя
статья «Этнография лагеря» с дискуссией по ней была напечатана
в журнале «Советская этнография», а затем вышла книга «Пере¬
вернутый мир», сначала (в 1991 г.) на немецком в Германии, потом
(в 1993) — на русском в Петербурге (Самойлов 1990, 1993. — ТогДа
Часть II. Культурно-исторический процесс
261
я выпустил статьи и книгу еще под псевдонимом, впрочем, весьма
прозрачным, «Лев Самойлов»).
Для объяснения сходств я мог бы обратиться к юнговскому фено¬
мену архетипов сознания, но, в сущности, он ничего не объясняет,
он лишь констатирует, он называет те же явления другими слова¬
ми. Каким образом могли психологические установки первобытно¬
го общества дожить в сознании людей до нашего времени и почему
они проявились в этих условиях и в этой среде? Широкое распро¬
странение лагерных песен и жаргона, то есть первобытных «пере¬
житков» вне лагеря объясняется, возможно, не только огромным
количеством прошедшего через лагеря населения, но и какими-то
установками сознания, засевшими в головах еще с первобытности.
Тут нужно вспомнить, что нынешний вид человека (Homo sapiens
sapiens) сформировался не в эпоху цивилизации. Когда спраши¬
ваешь студентов, какие этапы прошло формирование физиче¬
ского облика человека, обычно называют питекантропа, синан¬
тропа (более сведущие добавляют Homo habilis), неандертальца,
кроманьонца... «А после кроманьонца?» — спрашиваю. «А после
кроманьонца Homo sapiens sapiens». Нет, после кроманьонца
никого не было. Кроманьонцы — это и есть Homo sapiens sapiens,
только ископаемый. Иными словами, кроманьонцы — это мы.
Различия между кроманьонцами и современными людьми не¬
значительны и могут быть приравнены к расовым. То есть любой
кроманьонец, родись он в современном обществе, вырос бы впол¬
не современным человеком (чего нельзя сказать о неандерталь¬
цах), а любой из нас, попади он при рождении в кроманьонскую
эпоху, смог бы стать нормальным кроманьонцем.
Но формирование любого вида животных проходило в поряд¬
ке его приспособления к среде обитания (законы дарвинизма
остаются в силе), а формирование человека, пока цивилизация
не успела ослабить воздействие природных законов, проходило
и в порядке его приспособления к культуре. Значит, кроманьонец
сформировался хорошо приспособленным к той культуре, которая
существовала на заре его стабилизации как вида — около 100 ты¬
сяч лет тому назад, по современным подсчетам, в верхнем палео¬
лите. Это была культура развитого первобытного общества.
Здесь мы сталкиваемся с феноменом различий темпов биоло¬
гической эволюции человека и его социокультурной эволюции.
262
Клейн Л. С. Культура и эволюция
В соответствии с общей дискретностью мира, та и другая скачко¬
образны. Но темпы смены этапов у них разные. Ведь для биологи¬
ческой эволюции нужна смена многих и многих поколений, нужно
накопление интервалов между рождением человека и рождением
его ребенка, а эта смена не ускорилась, даже скорей замедлилась.
Социокультурная же эволюция основана на передаче культурной
информации, а эта передача не нуждается в таких жестких ин¬
тервалах и происходит все быстрее. За те сто тысяч лет, которые
прошли со времени последнего скачка биологической эволюции,
создавшего кроманьонцев, социокультурная эволюция преодоле¬
ла множество ступеней — перешла от палеолита к мезо-, а затем
неолиту, затем к бронзовому и железному веку, от собирательско¬
го хозяйства к производящему, прошла по всем этапам цивилиза¬
ции, по всем эпохам истории, а следующего скачка биологической
эволюции еще нет! Человек все еще остается с теми же психофи¬
зиологическими задатками, которые хорошо отвечали потребно¬
стям первобытного общества, но которые давно (и все больше) не
соответствуют требованиям современности.
Мы приспособлены жить на природе небольшими общинами
и охотиться на крупную дичь. А вынуждены жить в колоссальных
скоплениях себе подобных, в каменных ящиках, разглядывая не ма¬
монтов вдали, а крохотные закорючки на бумаге вблизи. Первый
признак дезадаптации — очки. Второй — излишние выбросы адре¬
налина в кровь и все последствия этого. Естественная агрессия при¬
рожденного охотника не находит удовлетворения. Сгущенность оби¬
тания вызывает постоянные стрессы. Пьянство, наркотики — многие
люди явно стремятся вырваться из сознательной жизни, из культу¬
ры, которая их не устраивает. «Неудовлетворенность культурой» —
назвал свою известную работу Фрейд (1969; Freud 1930). Хулиган¬
ские выходки ради озорства, безмотивные преступления оставляют
в остолбенении юристов. Человек болеет рядом болезней, которых
практически нет у диких животных: сердечно-сосудистые заболева¬
ния, нервно-психические расстройства, рак. Болеет ими только чело¬
век — и домашние животные! Самоубийства, истребительные войны
совершенно чужды животному миру: животные высших видов (мле¬
копитающие, птицы) в норме не убивают себе подобных.
Как же человек с этим справляется? Все, что он имеет и что по¬
зволяет ему жить в среде, которая совершенно не соответствует
Часть II. Культурно-исторический процесс
263
его природным данным, наработано КУЛЬТУРОЙ. Культура соз¬
дала специальные компенсаторные механизмы для выпуска из¬
лишней энергии, для выбросов адреналина: многолюдные зрели¬
ща — гладиаторы, коррида, петушиные бои, бокс, футбол, хоккей,
далее игровой спорт и физкультура (физическая культура'.). Затем
система запретов и норм, регулирующих поведение, позволяет
ограничить разгул сексуальных, территориальных, имуществен¬
ных и иных столкновений интересов колоссальных масс людей,
живущих на тесных пространствах; искусство и литература фор¬
мируют мир идеалов и символов, делающих соблюдение этих
норм внутренней потребностью человека.
А что происходит, когда по тем или иным причинам в каких-то
семьях или каких-то сообществах образуется дефицит культуры?
Тогда изнутри человека выскакивает дикарь. Тогда высвобожда¬
ются те его инстинкты, которые у обычных современных людей
скованы культурными нормами, и человек с дефицитом культуры
нарушает эти нормы и связанные с ними юридические законы.
А если эти люди собраны в группы, то в этих группах автомати¬
чески возрождаются те нормы и те институции, которые ближе
к первобытному обществу, потому что таких или подобных норм
и институций требует (и после некоторых опытов все это находит)
необработанный культурой коллективный разум.
В своей книге «Перевернутый мир» я писал, что свирепая струк¬
тура лагерного быта обладает замечательной воспроизводимостью.
В тюрьме и лагере для самых несчастных, преследуемых и обижае¬
мых заключенных, чтобы спасти их от гибели, учреждены особые
камеры — «обиженки» и такие же отряды, особо охраняемые. Мож¬
но было бы ожидать, что в этих убежищах «обиженные» находят
мир и покой. Не тут-то было! В «обиженках» немедленно появляют¬
ся свои воры и свои чушки, а отряд быстро приобретает знакомую
структуру — с главвором, главшнырем, пидорами, «замесами» (пе¬
риодическими избиениями чушков) и всеми прочими прелестями.
В чистом виде (без описания наблюдений) эти выводы были
подытожены мною в статье «Мы кроманьонцы: Дезадаптация че¬
ловека к современной культуре» (конференция «Смыслы культу¬
ры» в 1996 г.).
Дискуссия по моим работам, начатая в журнале «Советская
этнография» в 1990 г., продолжается до сих пор. В книге и в этой
264
Клейн Л. С. Культура и эволюция
статье я отмечал, что, видимо, той же природы и дедовщина в ар-
мии. А вскоре эту тему подхватил молодой этнограф Банников,
выпустивший ряд статей и книгу «Антропология экстремальных
групп» (2002), в которых распространил мои наблюдения и харак¬
теристики на широкий круг явлений в армии. В армии есть и свои
причины для возникновения дедовщины, но одна из них — боль¬
шой процент отбывших тюремно-лагерные сроки среди призыв¬
ного контингента. Однако не все согласны с моими выводами.
Наиболее сильные возражения высказаны талантливым антропо¬
логом А. Г. Козинцевым в статье 2004 года «О перевернутом мире
(историко-антропологический комментарий к книге Льва Самойло¬
ва)». Козинцев начинает с обзора эволюции лагерной системы в Рос¬
сии за 130 лет. «Наша задача, — пишет он, — облегчается тем, что
четыре автора — Достоевский, Чехов, Солженицын и Самойлов —
описали нам четыре хронологически последовательных момента
этого процесса, разделенные интервалами по 3-5 десятилетий. Разу¬
меется, их труды — лишь наиболее крупные вершины среди огром¬
ного массива литературы о тюрьме и каторге в нашем государстве.
Но и они оказываются вполне достаточны для оценки масштаба
происшедших изменений» (Козинцев 2004:486). Рассмотрев четыре
эти вехи — Мертвый дом, Сахалин, ГУЛАГ и Перевернутый мир, —
Козинцев отмечает резкое отличие двух первых от двух последних.
В двух первых не было той лагерной системы (ЛС), которая как раз
и сопоставима с некоторыми установками первобытного общества.
Между тем дефицит культуры был там даже более разительным,
чем в ГУЛАГе и Перевернутом мире «финального социализма» («в
“зоне”, по крайней мере, все умеют читать и писать»).
«Итак, — заключает Козинцев, — откуда же взялась ЛС?
Разумеется, из прошлого. Но не из палеолитического, а из го¬
раздо более близкого — предреволюционного. ... По-видимо¬
му, к главным причинам зарождения и последующего усиле¬
ния ЛС следует отнести либерально-прогрессивные, а затем
и лево-радикальные тенденции государственной политики
вообще и либерализацию лагерных порядков по отношению
к уголовникам в частности» (с. 487).
В оценке значения «либерально-прогрессивных» и «лево-рэ'
дикальных» тенденций государственной политики я, пожалуй»
Часть II. Культурно-исторический процесс
265
соглашусь с Козинцевым, но в неожиданном для него ракурсе.
Дело в том, что он не подметил одной особенности двух советских
этапов развития лагерной системы по сравнению с двумя дорево¬
люционными, — особенности, которая как раз и может объяснить
отсутствие на дореволюционной каторге тех первобытных поряд¬
ков, которые возродились в советских лагерях, а оттуда проникли
в тюрьмы. До революции каторга была нацелена только на нака¬
зание (возмездие за прегрешения) и устрашение. Поэтому само¬
организация каторжников практически отсутствовала. Одиночка
в тюрьме, кандалы и цепи на каторге создавали вокруг наказуемо¬
го барьер изоляции. В советской же пенитенциарной системе возо¬
бладала (и не только декларативно) установка на перевоспита¬
ние преступников, а перевоспитание в соответствии с Ленинской
теорией «культурной революции» (воспитание коммунистиче¬
ского человека) и педагогической теорией Макаренко мыслилось
коллективным трудом. Поэтому всячески поощрялась самоорга¬
низация заключенных в коллектив, а уголовники (по сравнению
с «классово чуждыми» политическими) считались «социально
близкими» и потенциально коммунистическими тружениками.
При этом упускалось из виду, что культура не наживается нахра¬
пом, что самоорганизующийся в лагере коллектив — это не совет
вдохновленных социализмом педагогов, а гигантская воровская
банда, труд же заключенных — не радостный и творческий, а по¬
дневольный и по всем социальным признакам рабский. Воры не
могут обучить честности. Рабы не могут привить кому бы то ни
было ощущения радости от труда. Поэтому вместо предполагае¬
мых школ перевоспитания преступников возникли великолепно
работающие курсы усовершенствования воров и бандитов. Воз¬
никшие в лагерях коллективы воздействуют на молодежь именно
в этом направлении. Кроме нашей страны, нигде в мире не было
и нет таких колоссальных скоплений самоорганизованного ворья.
Ясно, что в таких условиях самоорганизация и должна была при¬
вести к проявлению высвобожденных инстинктов, которые сдер¬
живались культурой. Инстинктов агрессии, эгоизма, ксенофобии,
охотничьей солидарности малых групп и т. п., — тех самых ин¬
стинктов, которые когда-то естественно выражались в первобыт¬
ных структурах и формах поведения, а сейчас, высвободившись
и взаимодействуя с неотесанным умом, вырабатывали те же самые
или очень схожие формы поведения и аналогичные структуры.
266
Клейн Л. С. Культура и эволюция
То есть вырабатывали, в конечном счете, некую культуру, схо¬
жую по важным параметрам с первобытной, архаичную, атави¬
стичную — но, конечно, культуру.
Разговор об уголовном мире и его сходстве с первобытным об¬
ществом наводит Козинцева на мысль о биологической природе че¬
ловека. Ему представляется, что я считаю «черную масть» (лагерную
касту воров) и дикаря естественным состоянием человека, а совре¬
менного человека — искусственно окультуренным вариантом.
«Вопрос о естественном состоянии человека ...бессмыс¬
лен..., — возражает он. — Обезьяна по природе — обезьяна, но
человек по природе — не человек. Он вообще никто. Человек
он только по культуре. Он рождается на свет, не будучи запро¬
граммирован ни на какую эпоху — ни на родовой строй, ни на
рабство, ни на крепостничество, ни на социализм, ни на ка¬
питализм. От природы он не добр и не зол, не воинствен и не
миролюбив. Он может стать и дикарем, и профессором. Кем
угодно. Как ребенку безразлично, какой язык усваивать, так
и человеку с еще несложившейся поведенческой программой
безразлично, кому верить — жрецу, священнику, комсомоль¬
скому секретарю или пахану. Уходит одна мораль — приходит
другая. Вакуум заполняется не биологией, а другой культу¬
рой. В данном случае слово “культура” следует понимать в са¬
мом широком смысле: бескультурье — тоже культура, хотя
и плохая. Но “никакой культуры” не бывает, как не может быть
“никакой погоды”» (Козинцев 2004:488-489).
А я и не говорю о «никакой культуре». Я говорю о «дефиците
культуры», об отсутствии «современных культурных норм», в не¬
которых случаях о «бескультурье» — именно в том смысле, кото¬
рый имеет в виду и Козинцев («тоже культура, хотя и плохая»).
Да и Козинцев говорит же о «еще несложившейся поведенческой
программе», а поведенческая программа — это и есть культура.
Вопрос о естественном состоянии человека не бессмыслен, он
только менее важен, чем вопрос о его культуре. «Человек по при¬
роде — не человек»? Сказано красиво, но неточно. Человек и по
природе выше всех других животных, он готов к усвоению лю¬
бого языка и любой культуры. И с тем, что его природа не имеет
значения, я не могу согласиться. Каждый учитель знает: бывают
злые дети и добрые дети, умные дети и глупые дети, одаренные
Часть II. Культурно-исторический процесс
267
и бездарные. Да, профессором может стать каждый, но каким про¬
фессором? К сожалению, многие профессора — из этих «каждых».
И с тем, что человек не запрограммирован ни на какую эпоху, я не
согласен. Как и всякое животное, он запрограммирован биологи¬
чески на ту эпоху, в которой сформирован его вид. Для человека
это палеолит. К прочим эпохам ему приходится адаптироваться,
и в этой адаптации огромную, решающую роль играет культура.
Конечно, природа всегда программирует с избытком, это резервы
для адаптации, но нужна именно культура, чтобы их мобилизо¬
вать и использовать.
Та культура, которая создана и ежегодно стихийно воссоздает¬
ся в лагерях, а оттуда с угрожающей настырностью распространя¬
ется на всю страну — это плохая культура, архаичная, агрессивная
и жестокая. Это первобытное, дикое общество, которое как рако¬
вая опухоль сидит внутри нашего современного общества, и не
только сидит, но и растет, распространяется метастазами. Один
из них — дедовщина в армии. Единственный способ избавиться от
этого смертельно опасного ракового процесса — это уничтожить
сам механизм его воспроизводства: упразднить систему концла¬
герей. Уничтожить ГУЛАГ. Лагеря невозможно реформировать,
улучшить и радикально исправить. Они никогда не станут очага¬
ми перевоспитания преступников, ни при каких подправках не
перестанут быть рассадниками криминала.
Ни в одной развитой стране нет такого архипелага, все обходят¬
ся другими пенитенциарными системами. Есть более либеральные
системы — со штрафами и домашними арестами преступников,
есть достаточно жесткие — содержание преступников в тюрьмах,
в одиночных камерах. Но концлагеря — это один из грандиозных
экспериментов социализма, и эксперимент провалившийся. Если
эксперимент не удался раз, виноват эксперимент, если он не удался
два раза — экспериментатор, три — теория. Эксперимент с лагеря¬
ми провалился сотни раз. Он унес миллионы жизней, а воровская
и бандитская мораль отравляет страну. Пора с этим кончать.
Уверен, что Дмитрий Сергеевич Лихачев обеими руками под¬
писался бы под этим выводом.
КУЛЬТУРОГЕНЕЗ КАК ПОНЯТИЕ И КОНЦЕПЦИЯ:
СКЕПТИЧЕСКИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ
[Несколько лет тому назад я получил приглашение на конфе¬
ренцию в Донецк. Темой конференции был избран культурогенез. Я
сообщил, что отношусь скептически к этому понятию в его рас¬
пространенном ныне понимании. Тем не менее приглашение не
было отменено, и мне было предложено мотивировать свое скеп¬
тическое отношение в докладе, который я и подготовил. Но в связи
с трагическими событиями в Донецке конференция не состоялась,
и я решил опубликовать свой несостоявшийся доклад как статью.]
Понятие «культурогенез» не стоит применять к разным значе¬
ниям слова «культура». В археологии это всего лишь противопо¬
ставление термину «этногенез», то есть изучение связей между
культурами без этнического истолкования. Культуру вообще, ее
природу и возникновение в процессе антропогенеза изучали без
применения этого понятия и термина. У философов-культуро-
логов, которые его недавно ввели для широкого применения, он
слишком прочно связан с рассмотрением на уровне сплошных аб¬
стракций и тасования терминов, что неплодотворно.
Ключевые слова: культура, культурогенез, культурогенетика,
антропогенез, археологическая культура, этногенез, терминология.
Когда я был студентом второго курса кафедры археологии и еще
увлекался Марром, в 1947 году, я написал курсовую работу «Осно¬
вы советской этногенетики» — не более, не менее. Позже я про¬
чел работу Дж. Корнфорта о науке и понял, что не всякий предмет,
даже вполне реальный и даже важный, заслуживает особой науки
для своего изучения. Нет, скажем, науки о любви. Тем не менее я
впоследствии встречал упоминания этногенетики [скажем, Уяма
2003]. А уже к четвертому курсу я понял, что Марр после рево¬
люции совершенно оторвался от научных принципов и методов,
заменив их трескучей революционной фразеологией. Тогда я вы¬
ступил с докладом против учения Марра. Уцелел я в Университете
только потому, что, когда со мной собирались расправиться, ото¬
слал свой доклад на самый верх, содержание его было доложен о
Часть II. Культурно-исторический процесс
269
Сталину и одобрено им, а несколькими месяцами позже он и сам
выступил со статьей против учения Марра. Я далек от почитания
Сталина, но надо признать, что эта его статья спасла остатки со¬
ветской лингвистики от полной дисквалификации.
В периоды ломки основ мировоззрения народных масс у некото¬
рых ученых и дилетантов появляются притязания стать основопо¬
ложниками чего-нибудь, и пачками возникают новые науки, обыч¬
но с короткой жизнью, потому что избранные предметы изучения
случайны и нужных потенций не имеют. Вот сейчас как раз такое
время. Я уже натыкался на целый ряд таких наук — интеллектика
Гражданникова иХолюшкина, технетика Кудрина, классиология,
классиметрия, организмика и т. д. В число таких наук входит, на мой
взгляд, и кулътурогенетика [Бондарев 2007в; 2008а, б, в; 2009в: 10;
Флиер и Бондарев 2009], предметом которой является кулыпурогенез
[Флиер 1995; 1998; Кефели 2004; Бондарев 2007а; 20096; Мартынов
2008]. А. Я. Флиер предложил эту дисциплину в сер. 90-х [Бондарев
2009в, с. 2, прим.], Кефели подхватил в 2004, а Бондарев развивает
эту идею в ряде работ и в своей кандидатской диссертации.
Специалисту нетрудно заметить, что, конструируя историю этой
науки и ее структуру историографическим методом, Бондарев не
входит глубоко в суть проблем и аргументов, не занимается само¬
стоятельно происхождением культур, новациями, конкретными
традициями, а в сущности ограничивается рассмотрением «поня¬
тийно-терминологического аппарата». Везде, где он встречал слова
«культурогенез», «генезис культуры», «происхождение культуры»
или «культурных элементов», «динамика культуры», «эволюция
культуры» и т. п., он тотчас констатировал свой предмет и включал
исследования в историю новой науки, не замечая, что часто речь
идет о совершенно различных вещах. В одних случаях исследовате¬
ли имели в виду «культуру» как общее понятие, обозначающее про¬
тивоположность натуре, природе, то есть все искусственно создан¬
ное и передаваемое не генетически, обучением, а в других случаях
имелись в виду «археологические культуры», то есть типологиче¬
ские таксоны, то ли соответствующие, то ли не соответствующие
этносам, и называемые в других научных школах иначе — типус,
фейз, фокус, близко к этому — культурный круг, провинция, циви¬
лизация, стиль, технокомплекс. Конечно, некоторая связь между
этими понятиями есть, но уж очень дальняя и частная.
270
Клейн Л. С. Культура и эволюция
Большую роль в создании новой науки Бондарев (2009а) приписы¬
вает существовавшей в 1926-29 годах и возглавлявшейся ак. Марром
секции генетики культуры в ГАИМК. Он усматривает в деятельности
секции и прежде всего Марра «изыскание фундаментальных зако¬
номерностей зарождения, превращения и распространения куль¬
турных форм» и т. д. [Бондарев 2009в: 12]. На деле ничего такого не
было, была лишь эффектная риторика и принуждение всех собран¬
ных в секцию серьезных специалистов разного профиля внимать
камланиям революционной Пифии и выдавать нечто созвучное.
Как и почему возникла секция? Вовсе не ради решения назрев¬
ших научных проблем. А сама Академия? После большевистского
переворота стало возникать много Академий в параллель старой
Академии наук, чтобы перенять ее авторитет и отнять у нее авто¬
ритет. Но в числе Академий оказалась и Академия духовной культу¬
ры, созданная Бердяевым совершенно не в масть новым веяниям.
В противовес ей на месте развалившейся Императорской археоло¬
гической комиссии решено было создать Академию материальной
культуры, централизованную и всевластную. Но такое название
ориентировало на современность, куда академиков пускать было
незачем. Ленин своей рукой вписал в название слово «истории»,
сохранив для археологов углубленность в прошлое. Так обозначи¬
лось важное новшество: на место археологии выдвигалась марк¬
систская история материальной культуры.
Но возглавивший Академию Марр числился лингвистом
и специалистом по древнеармянской литературе, под его крыло
в Академию были собраны и историки, искусствоведы, востоко¬
веды, этнографы и прочие гуманитарии. Бердяевская Академия
была прикрыта, а сам он был посажен на философский пароход.
Так что и духовная культура был подверстана к материальной под
эгидой Марра. Академия получила шефство над всякой культу¬
рой, за исключением физической (физкультуры) и практически
над культурой вообще. Этот сдвиг нужно было обосновать и при¬
дать ему дифференцирующее значение — отличие от буржуазной
науки. Это отличие — теоретический запал и коммунистическая
направленность на динамику. Ориентир — Энгельсовское «Проис¬
хождение семьи, частной собственности и государства».
Так как других признаков научности, кроме терминологии,
у основателей в распоряжении не было, в моду вошли звучные
Часть II. Культурно-исторический процесс
271
иностранные термины. Вместо «происхождения» стали говорить
«генезис», зазвучали «глоттогенез», «антропогенез», позже и «эт¬
ногенез», «этногония». Вот когда была создана секция «генетики
культуры». Старые споры об отличии человека от других прима¬
тов, о происхождении человека и языка были продолжены на более
примитивном и более отвлеченном уровне, со сплошными абстрак¬
циями, сильными упрощениями и запретами на многие аргументы.
Марр был изначально человеком с неустойчивой психикой, а по¬
трясения революционных лет буквально лишили его рассудка. Время
существования секции — это время, когда не только яфетическая те¬
ория, но и несуразное новое учение о языке было уже создано и уси¬
ленно насаждалось во все отрасли. То есть время, когда Марр был уже
совершенно безумен. Предоставлю медикам судить, что это было —
паранойя, шизофрения или МДП, но во главе Академии и секции
стоял неконтролируемый безумец [Алпатов 1991: 74-78; Klejn 2012:
199-200,204-207]. Искать в его бреде привязки к реальности можно,
но совпадения — результат случайности. Бондарев [2009в: 48] сетует
на «погромную» сталинскую 1950 года критику Марра, но как раз эта
сталинская статья была благом для развития науки.
В археологии были новации методического плана и важные от¬
крытия, успехи мысли наблюдались и в антропологии — в изуче¬
нии происхождения человека, но это за пределами секции гене¬
тики культуры. Настоящие разработки проблемы происхождения
и развития культуры имели место в зарубежной науке. Это прежде
всего труды Альфреда Крёбера (Элфрида Кроубера) 1900-х — 1950-
х годов и Питирима Сорокина 1950-х — 1960-х годов, с материалом
и методикой — с графиками, диаграммами, списками, числами,
таблицами, картами. Они писали об изменениях культуры, росте
культуры, конфигурациях культуры. Термин же «культурогенез»
употребил первым в 1960-е польский философ и писатель-фан¬
таст Станислав Лем — именно в том смысле, который вытекал из
обсуждения сути, происхождения и общих судеб культуры.
Совершенно иначе (и, по-видимому, без связи с идеями Лема)
зазвучал этот термин в работах советских археологов с 1970-х го¬
дов. К этому времени в СССР военное противостояние привело
к смене пролетарского интернационализма патриотической тягой
к выявлению и почитанию национальных корней. В результате
вовсю были развернуты работы по исследованию происхождения
272
Клейн Л. С. Культура и эволюция
конкретных археологических культур, под которыми подразуме¬
вались этносы, и все это по традиции называлось исследованиями
этногенеза, хотя на деле под этническим родством прежде всего
имелось в виду языковое родство, а вненаучная публика втайне
имела в виду расовое единство. Однако прошедшие раньше Рос¬
сии той же дорогой немецкие археологи, пережив катастрофу
и дискредитацию учения Косинны, занялись проверкой тезиса о
тождестве археологической культуры и этноса и на большом ма¬
териале (это работы Вале, Эггерса и др. с 1941 г. по 1959) пришли
к выводу, что принципиального совпадения нет. В конце 1950-х —
начале 1970-х, использовав эти работы, вывод распространили
в советской науке Кнабе, Монгайт и Клейн.
К тому же понятие этнос было стабильным, пока было привя¬
зано к сталинскому определению нации. Утратив этот ориентир
с отказом от ориентации на Сталина, оно размылось и в дискус¬
сии 1960-х годов перестало быть четким. Одновременно четкость
утратило и понятие археологической культуры, что показала про¬
веденная нами дискуссия 1968-1970 гг. Кстати, Массон тогда во¬
обще отвергал понятие археологической культуры.
В этой ситуации исследования по этногенезу стали утрачивать
для археологов авторитет и смысл. А поскольку возрос авторитет
эмпирических исследований и исчезли обвинения в «голом веще-
ведении», исследования связей между археологическими куль¬
турами и происхождения культур стали утрачивать непременное
этнические осмысление — то есть стали просто связями между
археологическими культурами, просто происхождением археоло¬
гических культур. На место этногенеза выдвигался культурогенез.
Первым эту тенденцию уловил А. П. Окладников [1973], всегда
чутко державший нос по ветру. Его статья 1973 года в сборнике по
этногенезу народов Сибири и Дальнего Востока называлась «Эт¬
ногенез и культурогенез». Позже его ученик А. И. Мартынов [2008]
опубликовал и учебное пособие под названием «Культурогенез»
с экскурсами в сторону культуры вообще. До В. М. Массона всег¬
да все доходило более туго, но, дойдя, развертывалось с полным
размахом: с 1990 по 2006 год в 8 его работах [Массон 1990; 1991;
1992; 1993; 1995; 1998; 2203; 2006] фигурирует термин «культу-
рогенез» — вплоть до монографии «Культурогенез Древней Цен¬
тральной Азии». По-видимому, на него оказала влияние позиция
Часть II. Культурно-исторический процесс
273
В. С. Бочкарева, который, не имея никаких научных степеней,
пользуется огромным авторитетом в ИИМКе и вне его. Бочкарев
всегда с большим запозданием печатается, но работы его оказы¬
вают влияние на окружение. Его работы 1991-1995 гг. выполнены,
несомненно, намного раньше [Бочкарев 1991; 1994; 1995а; 19956;
см. также Бочкарев 2010]. Они посвящены очагам культурогенеза
и металлопроизводства эпохи бронзы, и культурогенез имеет для
него четкий смысл генетических связей между культурами и меж¬
ду очагами металлопроизводства. Для Бочкарева эта позиция была
естественной: он издавна с большой осторожностью и скепсисом
относился к этническим истолкованиям археологических мате¬
риалов, предпочитая ограничиваться надежным объединением
в культуры и установлением связей между ними.
Первоначальная зависимость культурогенеза для археологов от
этногенеза, кроме работы Окладникова, видна в названиях мно¬
гих работ [Гумилев 1987; Массон 1990; Бондарев 2002; 2005; 2006а;
20066], как и связь с археологическими культурами [Савинов 2002;
Литвиненко 2003]. Словом, для археологов культурогенез, если
отрешиться от вопроса о происхождении культуры в антропо¬
генезе, решавшегося в других понятиях и терминах, имел смысл
только как противопоставление этногенезу, то есть как вопрос о
соотношениях археологических культур.
Обращение философов к обсуждению проблем культурогенеза
в старом, общекультурном смысле, но на уровне сугубых абстрак¬
ций [Флиер 1994; 1995; 1998; Кефели 2004; Бондарев 2009] и даже
реанимация старого марровского подхода, видимо, вызваны дву¬
мя обстоятельствами — а) становлением в 90-е годы культуроло¬
гии на кадровой базе преподавателей марксизма-ленинизма, ли¬
шившихся привычной работы, и б) успехом Гумилевского стиля
исторических работ — без критики источников, без строгих ме¬
тодов, с опорой на пророческие традиции, игру мысли и красоты
фразеологии [Клейн 1992; Мосионжник 2010; см. поддержку Гуми¬
левской традиции в Бондарев 1998; 20076; Кефели 2009].
Представление о культурогенезе в нашем археологическом
смысле, то есть как о сети культур, на Западе отсутствует по очень
простой причине: там нет нашего внимания к этногенезу и там
очень распространено (хотя и не повсеместно) убеждение, что ни¬
каких археологических культур не существует.
КУЛЬТУРОГЕНЕЗ КАК ПОНЯТИЕ И КОНЦЕПЦИЯ:
СКЕПТИЧЕСКИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ
РЕЗЮМЕ
Среди новоизобретенных пустопорожних и нежизнеспособ¬
ных наук оказалась культурогенетика, предметом которой явля¬
ется культурогенез. Новой науке создана подобающая история на
основе прослеживания истории терминов. На деле же этим тер¬
мином покрываются совершенно разные понятия: от всей куль¬
туры до археологического таксона — археологической культуры.
Стало быть, в вовлекаемых работах речь шла, с одной стороны, о
возникновении человеческой культуры в процессе антропогенеза,
а с другой — о генетических связях археологических общностей.
Соединять их в одну дисциплину неплодотворно.
Секция генетики культуры, созданная в 1926-1929 годах свих¬
нувшимся академиком Марром, не может считаться очагом за¬
рождения новой дисциплины, потому что была создана не для
решения научных проблем, а в целях организационно-политиче¬
ских и занималась формированием идеологии на основе револю¬
ционной фразеологии в духе «нового учения о языке». Реальным
изучением возникновения культуры занимались за рубежом Аль¬
фред Крёбер, Питирим Сорокин и др.
Ныне реанимация марровского подхода изучать культуру на
уровне сугубых абстракций и фразеологических игр оказалась
востребованной, вероятно, потому, что кадры культурологии
в нашей стране формировались в основном из преподавателей
марксизма-ленинизма и т. п., лишившихся работы, а у публики
большой успех имели исторические сочинения Льва Гумилева, по¬
строенные как пророчества — без критики источников и строгой
методики.
‘CULTUROGENESIS’ AS A CONCEPT AND IDEA:
SCEPTICAL CONSIDERATIONS
SUMMARY
Among newly devised disciplines, empty and unviable, we find
‘culturogenetics’ with ‘culturogenesis’ as its subject matter. For the
new discipline the appropriate history has been made on the basis
of tracing the history of the term and kindred terms. In fact however
this term covers quite different notions: from culture as a whole to
an archaeological taxon, namely archaeological culture. Thus, in the
works involved the emergence of human culture in the process of
anthropogenesis is considered on the one hand, while on the other
hand the continuity ties of archaeological communities are traced. It is
unfruitful to connect them into one discipline.
The section of cultural genetics created in 1926 — 1929 in the
GAIMK by crazy academician Marr cannot be held as the hotbed of the
origin of a new discipline since it was made not for the solving of schol¬
arly problems but for the political and organization aims. Moreover it
was preoccupied with the establishment of the new ideology on the
basis of revolutionary phraseology in the spirit of the New Teaching
on Language. The real studies of emergence of culture were provided
abroad by Alfred Kroeber, Pitirim Sorokin a. o.
Currently the reanimation of Marr’s approach to study culture on
the level of sheer abstractions and phraseology games appeared in de¬
mand probably because a) in our country culturologists were recruited
mainly from teachers of Marxism-Leninism and the like (now out of
work), and b) historical writings by Lev Gumilev appeared to be suc¬
cessful and influential, but they were built as prophesies — without
criticism of sources and without strict methods.
Clue words: culture, culturogenesis, culturogenetics, anthropogenesis,
archaeological culture, ethnogenesis, terminology
ДОКУМЕНТ О КУЛЬТУРЕ И ДУХ КУЛЬТУРЫ
[Статья была напечатана весной 2014 года в газете «Тро¬
ицкий вариант — Наука» в нескольких номерах с продолжением
(9-11, с 6 мая по 9 июня) как реакция на проект программы об
основах государственной культурной политики, разработанный
неким анонимным коллективом и опубликованный в «Известиях»
12 апреля 2014 года. Моя статья перепечатана в журнале «В за¬
щиту науки» (№ 14, 2014) и в моей книге «Муки науки», изданной
НЛО в 2017 году].
Администрация президента и министерство культуры готовят
программу «Основ государственной культурной политики». Для
ее разработки собран коллектив из деятелей культуры (имена их
не сообщаются). В «Известиях» (от 12 апреля 2014 г.) опубликова¬
ны материалы к проекту этой программы, и когда она появится,
тогда и будет организовано обсуждение, хотя обсуждать целесоо¬
бразно именно эти материалы уже сейчас: в них представлены те¬
оретические основы будущего документа. По нему уже высказал¬
ся резко отрицательно Ученый совет Института философии РАН
(ТрВ - Наука № 152).
В материалах 12 пунктов, из которых определяющими являют¬
ся первые 6. Их и стоит обсуждать.
1. Культура или кодекс? Остановлюсь на первом. В нем содер¬
жится определение «культуры». Вот оно:
«...под термином “культура” понимается исторически сложив¬
шаяся система ценностей и норм поведения, закрепленная в матери¬
альном и нематериальном культурном и историческом наследии...»-
Прежде всего, рассмотрим это определение с точки зрения ло¬
гики. По этому определению, «культура» — это нечто, закреплен¬
ное в «культурном наследии». А что такое «культурное наследие»?
Это наследие в плане «культуры». А что такое «культура»? А это
и предстоит определить. Классический circulus vitiosus, порочный
круг. Но это формальный недостаток, свидетельствующий лишь о
своеобразном глубокомыслии отобранных администрацией ано¬
нимных деятелей культуры.
Часть II. Культурно-исторический процесс
277
А по существу? Вне всякого сомнения, система ценностей
и норм поведения — существенный компонент современной и бо¬
лее древней культуры. Но сводится ли к ней вся культура, чтобы
оправдать избранное определение?
Определений культуры множество. Только в классической кни¬
ге Крёбера и Клакхона собрано 164, а есть и еще десятки. Наличие
множества определений говорит о сложности понятия и мно¬
гозначности термина.
Для более полного понимания сути понятия его нужно предста¬
вить в системе понятий и оппозиций, сообразить, что же является
антонимом этого понятия. Здесь сразу же выступает оппозиция:
культура — натура. Культура по начальному смыслу этого латин¬
ского слова означало обработку, культивацию, и противопостав¬
лялось необработанной природе. Конечно, некоторые вещи изго¬
товляют и животные (соты, муравейники, гнезда птиц, плотины
бобров). Ставился в антропологи вопрос и о культуре животных.
Но животные мастерят свои поделки на основе врожденных про¬
грамм, наследуемых генетически, а научение (действие условных
рефлексов) занимает у них мало места и остается неосмыслен¬
ным, не переводится в систему символов — язык.
Поскольку определение культуры общее, оно должно относить¬
ся ко всему человечеству, ко всем его стадиям развития, и отли¬
чать его от животной стадии. Совершенно определенно культура,
по крайней мере, материальная, была и у кроманьонцев сорока¬
тысячелетней давности, и у неандертальцев сто тысяч лет назад
(стандартные орудия, составлявшие основу жизни, даже погре¬
бения, то есть представление о потустороннем мире). Ашельские
ручные рубила, очень по-своему совершенные, выделывал и гей¬
дельбергский человек (палеоантроп) около полумиллиона лет
тому назад. Внешне он гораздо больше напоминал обезьяну, чем
неандерталец. Нет никаких данных в пользу того, что у него была
вера в высшее существо. Язык у него, по современным данным,
уже был, но весьма примитивный, вряд ли пригодный для фор¬
мулирования системы ценностей и норм поведения. Скорее для
конкретных сигнальных сообщений и кратких описаний в скла¬
дывающихся ситуациях.
Для недоумевающих сразу же отмечу, что наличие речи у всех
этих людей исследуется по слепкам черепов (характер мозговых
278
Клейн Л. С Культура и эволюция
центров), конфигурации гортани (судя по костным остаткам), ге¬
ному (наличие соответствующих генов) и т. п.
Система ценностей у людей этого типа, конечно, была, но инту¬
итивная, неосмысленная, невыраженная в словах. Но такая систе¬
ма ценностей есть и у животных — ценность своей жизни, своего
образа кормления и территории обитания, ценность своих дете¬
нышей, своего стада. Осмысленной системы ценностей у них не
было. А культура была.
В определении, даваемом разработчиками администрации
Президента, культура сводится к «системе ценностей и норм по¬
ведения», «закрепленной» в наследии, к некоему жесткому кодек¬
су, который выработан коллективом и навязан всем его членам
неукоснительно. Такая «культура», конечно, легко управляема
государственной администрацией и очень ей мила. А культура не
такова.
Поэтому я предпочитаю определение культуры более общее,
основанное на понимании информационых процессов в обще¬
стве и характере программирования индивидуального поведения.
С этой точки зрения, культура — это пластичная и многозначная
фиксированная в нормах программа деятельности индивидов, фор¬
мируемая, хранимая, накапливаемая и передаваемая обществом
внегенетически (обучением, воспитанием) на основе общественной
практики. Она уделяется обществом каждому члену общества (эн-
культурация), мягко рекомендуется и гибко детерминирует индиви¬
дуальное поведение.
В нацеленности на индивида, в пластичности и многозначно¬
сти, в гибкости детерминации — существенная особенность куль¬
туры. Без нее культуры нет, а есть казарменная дисциплина, в ка¬
ких-то ситуациях необходимая, но как дух культуры абсолютно
немыслимая.
2. Историзм и его враги. Второй раздел рассматриваемого до¬
кумента посвящен «принципу историзма».
Принципу этому странно не везет в нашей теоретической ли¬
тературе. Ведь что такое историзм по классическим определени¬
ям (вы найдете их в любых толковых и философских словарях)-
Историзм — это учение о том, что общество все время изменяется
и развивается в истории, что каждая эпоха принципиально отли'
чается от предшествующих и последующих, что ей свойственны,
Часть II. Культурно-исторический процесс
279
кроме общих законов развития, свои собственные законы, и что
этим определяется ход истории. Несмотря на всю поэтичность Эк¬
клезиаста, историзм не согласуем с библейской догмой, что нет
ничего нового под солнцем.
Историзм существует в разных вариантах. Марксистский исто¬
ризм рассматривается как приложение одного из положений геге¬
левской диалектики к истории общества и обоснование смены со¬
циально-экономических формаций (пресловутая пятичленка), но
есть много версий историзма и помимо марксистской. Есть, ска¬
жем, религиозный историзм, рассматривающий историю мысли
как развитие и совершенствование идеи Бога, как смену религий
от дикого язычества к монотеизму и христианству. Есть культур¬
ный историзм у Люиса Моргана и т. д.
В Советском Союзе был одно время очень популярен историзм,
который, собственно, никаким историзмом не являлся. Под име¬
нем историзма тут одно время популяризировалась идея, что вся
история (разумеется, марксистская) является наукой наук, все нау¬
ки (и уж во всяком случае, все общественные) являются всего лишь
ее подразделениями. Например, археология, этнография, социо¬
логия — это лишь версии истории, а биология и геология — это не
что иное как естественная история, и т. д. Все это основывалось
на фразе, вычитанной из черновика Маркса и Энгельса, которую
те вычеркнули (а наши авторы не заметили этого обстоятельства).
Эта «разновидность» историзма исчезла с падением советской
власти.
И вот теперь возникла новая разновидность историзма, не име¬
ющая с ним ничего общего. Ее продвигают разработчики «Основ
государственной культурной политики». Как они изъясняют свой
«принцип историзма»? Национальная культура, по их представле¬
нию, не формируется как мозаика из локальных культурных сред,
а является результатом длительного исторического развития дан¬
ной социальной общности, отличающейся от других подобных.
Поскольку она — результат длительного исторического развития,
то вот и мотив для термина «принцип историзма». А разве «ло¬
кальные культурные среды» — не результат длительного исто¬
рического развития? Стало быть, противоположное («мозаика»
этого документа) формируется тоже по принципу историзма? Не-
Увязочка получается. К тому же из комплекса черт, необходимого
280
Клейн Л. С. Культура и эволюция
для констатации историзма, в этом странном рассуждении исче¬
зает основное: принципиальное отличие нынешнего состояния
от предшествующего. Оно подменяется отличием национальной
культуры (государственной) от «локальных культурных сред», то
есть местных субкультур — основы для диалектов, местных се-
паратизмов и выделения возможных будущих суверенных госу¬
дарств. Это крайне неприятно для администрации данного госу¬
дарства, важно для его истории, но это не историзм.
Это скорее принцип традиционализма или консерватизма,
принцип всемерного сохранения традиционного общества. Мож¬
но назвать это любовью к традициям предков, а можно косностью,
реакционностью, консерватизмом. Но это нечто противополож¬
ное историзму. А поскольку сторонники этого очень странного
«историзма» против «мозаики культурных сред», то они, стало
быть, за конформизм, за всемерную унификацию, лучше всего
достигаемую в казарме. Конформизм был свойственен крестьян¬
ской и ремесленной среде средневековья, отчасти и мелкобуржу¬
азной среде времен Контрреформации. Это было время охоты на
ведьм, гонений на всех выделявшихся из общей среды — евреев,
гомосексуалов, иноверцев, вольнодумцев. У Стругацких в романе
«Трудно быть богом» — на книгочеев.
Культура зиждется на двух столпах — на традициях и новаци¬
ях. Если одного из них нет, культура гибнет. Взгляните на нашу
современную культуру и сообразите, сколько в ней от древнерус¬
ской и сколько от современной мировой. Я археолог, но мое пред¬
ставление о культуре — современное. Новации совершенно не
предусмотрены в представлениях министерских разработчиков
о культуре. Их представление о русской культуре — археологиче¬
ское. Но что-то мне не доставляет радости такое пополнение ар¬
хеологического цеха.
Культура всегда состоит и должна состоять из мозаики культур¬
ных сред. С концентрацией основных черт в центре и с большим
размахом колебаний, рассеяния, отклонений. Тогда при любом
изменении условий обитания найдутся в культуре особи, готовые
быстро приспособиться к изменившимся условиям, и культура
в целом выживет. А культуры узкоспециализированные, погубив¬
шие свою мозаику, неспособны выжить при изменении условий-
Несмотря на кажущуюся мощь, они гибнут первыми.
Часть II. Культурно-исторический процесс
281
И вывод разработчиков: «Из такого подхода, в частности, сле¬
дует, что при проведении ответственной государственной куль¬
турной политики следует поощрять и развивать только те куль¬
турные направления и “локальные культурные среды”, которые
соответствуют принятой в данном государстве системе ценно¬
стей». Так система ценностей — в государстве или в культуре? Ад¬
министрация — в государстве или в культуре?
Приводится выражение В. Р. Мединского: «пусть расцветают
сто цветов, но поливать мы будем только те, которые нам полез¬
ны». Кому нам? Если остальные цветы не поливать, они засохнут.
Это и требуется?
3. На каком континенте Россия? Займемся третьим разде¬
лом, который декларирован как «цивилизационный принцип».
Если вы думаете, что он подводит к лозунгу «Даешь цивилизован¬
ность!» или «Обеспечить достижение высокой цивилизации!», то
вы ошибаетесь. Культурная политика, по мысли разработчиков
данного материала, не имеет ничего общего с учением о стадиях
общественного развития, где цивилизация рассматривается как
высшая ступень развития. Не имеется в виду и цивилизация как
антипод духовной культуры (связанный с техникой) или как сино¬
ним культуры вообще (вообще-то есть и такие толкования).
Здесь, в «Материалах», цивилизация рассматривается как один
из локальных вариантов культуры, замкнутый, обособленный
и чуждый всем остальным. Такое учение среди научных течений
есть, некоторые представители его и названы в «Материалах» —
это Данилевский, Тойнби, Гумилев, Хантингтон. Список непо¬
лон. Почему-то пропущены Освальд Шпенглер («закат Европы»)
и Питирим Сорокин, отнюдь не самые бледные из них, но чем-то
они не устраивали разработчиков. Может быть, принадлежностью
к Германии и США? Так Хантингтон с его учением о войне циви¬
лизаций, тоже американец. Да и Тойнби — с Запада, британец,
к тому же ездивший к Гитлеру.
Это учение, инициированное славянофилом Данилевским
в книге «Россия и Европа» (1869), рассматривает человечество как
совокупность больших суперэтносов или параллельных цивили¬
заций, локальных культур, изначально и навечно различных по
своему характеру, по организации, по ментальности и системе
Ценностей, замкнутых и взаимонепроницаемых. Такова для этих
282
Клейн Л. С Культура и эволюция
мыслителей и Россия (причем разработчики настаивают на том,
что «российский» и «русский» — одно и то же). Каждая из этих
стран, а Россия особенно, уникальна и самобытна. Они чужды
друг другу и вредны друг для друга. Смешивание их и смешанные
браки гибельны (на этом особенно настаивал Гумилев в своем те¬
зисе об этносах-«химерах»).
Каждая из цивилизаций проходит, по этому учению, свой цикл
развития, независимо от остальных, свои стадии, но в общем они
одни и те же у всех — от зарождения через подъем к упадку и ги¬
бели. Каждый из ученых предлагал свое количество стадий и свою
длительность для каждой.
Вслед за Данилевским нынешние его последователи, подгото¬
вившие эти «Материалы», повторяют, что «Россия не Европа», что
она — не Запад и не Восток, она особая цивилизация. Что европей¬
ские ценности, ставшие мировыми (их восприняли США, Канада,
Япония, Южная Корея, Сингапур, Австралия и другие передовые
и успешные страны), для нас неприемлемы. Хотя эти идеологи
все время повторяют, что мы не Европа и не Азия, но на деле все
то, что они отстаивают — это азиатчина в худшем виде (как по¬
казано выше, не все в Азии этого придерживаются): отсутствие
демократии, несменяемость власти, вмешательство религиозных
догм в жизнь государства, попрание прав меньшинств, бессилие
справиться с коррупцией и т. п. На деле Россия расположена на
стыке Европы и Азии, причем коренные земли русского народа
относятся к Европе и всегда в ней были. Да, это земли, не столь
благоприятные для хозяйствования, как более западные (зона ри¬
скованного земледелия), но в этом плане они не отличаются от
скандинавских или канадских. Россию задержало в развитии та¬
тарское иго (в ней не было Возрождения, Реформации), но цари
Алексей, а особенно Федор и Петр вернули ее в русло европейско¬
го развития. Хотя рецидивы отсталости сказывались.
Учение о замкнутых цивилизациях родилось в пореформенной
России как реакция на досадную отсталость страны по сравнению
с основными европейскими державами, наглядно продемонстриро¬
ванную поражением в Крымской войне. Для одних это было стимУ'
лом к реформам, к революционной деятельности, к наверстыванию
упущенного, к стремлению догнать европейские народы и встать
вровень с мировой цивилизацией. Для других, консервативных
Часть II. Культурно-исторический процесс
283
и обиженных — стремлением доказать, что нам Европа — не при¬
мер, у нас свои критерии, не очень-то и нужно кого-то догонять.
Шпенглер, похоже, не читая Данилевского, выдвинул аналогич¬
ное учение в годы Первой мировой войны — по другим причинам.
Его и его европейских последователей, включая Тойнби, поразил
кризис европоцентризма перед лицом встающего с колен Восто¬
ка. В Сорокине соединились разные традиции этого видения исто¬
рии, и он старался поставить все это на научную основу — чертил
таблицы, подводил статистическую базу. Наименее оригинальным
из этих мыслителей, но наиболее поэтическим и популярным был
Гумилев. Апогея это учение достигло в писаниях Хантингтона —
в пророчестве о неизбежном столкновении цивилизаций.
Это лишь одно из многих видений мировой истории. До не¬
давнего времени это учение не пользовалось у нас авторитетом.
Критику этого учения можно найти на русском языке в книгах
Эльмара Соколова («Культурология») и моей (выходит вскоре:
«История антропологических учений» [вышла в 2014]). Факты
истории никак не укладываются в эту концепцию. Культуры по¬
стоянно смешиваются, ныне все известные культуры передовых
народов состоят из потрясающего разнообразия элементов самого
разнообразного происхождения. Наша культура — не исключение.
Оглянитесь вокруг и попробуйте сообразить, где и кем изобрете¬
ны, произведены, придуманы, сочинены окружающие вас вещи,
книги, музыкальные произведения, фотоснимки, инструменты,
учения, нормы, боги.
Ревнители традиционной религиозной морали забывают, что
сама православная вера пришла на Русь из Греции, а туда от евре¬
ев. А телевизор, по которому выступает православный патриарх
с проповедью о рожденном еврейкой Христе, произведен в Япо¬
нии, а придуман в Америке русским эмигрантом. Газета, в кото¬
рой напечатаны «Материалы» об обособленных цивилизациях
и о том, что «мы не Европа», напечатана буквами, придуманным
в принципе в Финикии, типографским способом, изобретенным
в Германии, хотя сама газета появилась сперва в древнем Риме,
но в современном виде — тоже в Германии.
Эх, нет на меня угодного разработчикам «Материалов» цензо¬
ра! Впрочем, цензура была изобретена папой Сикстом IV в Италии
в 1471 году.
284
Клейн Л. С. Культура и эволюция
4. Преемственность и сломы. Четвертый раздел ставит во¬
прос о преемственности культуры. Она раскрывается так:
«Имеется в виду восприятие российской истории как непре¬
рывного процесса — от Российской империи через СССР к совре¬
менной Российской Федерации. Цивилизационное ядро русской
(российской) культуры с присущими ей ценностями остается не¬
изменным на протяжении всего этого периода».
В этой декларации позволительно усомниться. Что ядро рус¬
ской, а тем более российской культуры оставалось неизменным
«на протяжении всего этого периода» (от начал Российской импе¬
рии — от Петра? Или от Ивана Грозного?) — это надо бы доказать.
Отойдем немного глубже в прошлое. Вот IX и X века — воцарение
пришлой династии Рюриковичей, объединение восточнославян¬
ских земель под их началом и принятие христианства — это был
несомненный перелом, определивший новые культурные осо¬
бенности этой ветви славянства, Киевской Руси. Век XIII — тата¬
ро-монгольское нашествие на раздробленную Русь, иго Золотой
Орды, затем освобождение от ига и формирование особого русско¬
го народа из части восточного славянства, а прежнее ядро отошло
под опеку польско-литовского государства и там образовались
позже два других восточнославянских народа. Преемственность
от Киевской Руси постулировалась, в церковной жизни сохраня¬
лась, но в государственной и экономической реальности от нее
ничего не оставалось. Многое было взято от административного
опыта Золотой Орды — фискальные потоки, традиции управле¬
ния, подавление представительства. Девиз же был: Москва — Тре¬
тий Рим, а не Второй Киев. Прирастало Московское государство,
превращаясь в царство, империю, татарскими землями и Сиби¬
рью, а не Украиной и Белоруссией.
Затем радикальная европеизация Федора и Петра Алексееви¬
чей. Вся культура городов радикально изменилась. Остался язык,
и тот сильно видоизменился, европеизировалась кириллица, ко¬
ренным образом изменился облик горожан, сменилась их одежда,
и через поместья, заводские поселки и бывших солдат это стало
постепенно проникать в деревню. Это была уже не Русь, а Россия.
Революция 1917 года от нас недалеко во времени: ее помнили
наши отцы и деды. Советская власть могла, конечно, принимать
или не принимать дипломатическое наследие России, платить или
Часть II. Культурно-исторический процесс
285
не платить царские долги. Но советская культура была радикаль¬
ной новацией, и советский народ был новой формацией, в кото¬
рую вошли люди разных народов прежней России. Ее отношение
к прежней России было хорошо выражено названием фильма Го¬
ворухина «Россия, которую мы потеряли». Любой человек царско¬
го времени, попавший в советскую действительность, счел бы, что
оказался в другой стране и окружен другим народом, говорящим
на похожем (хотя и не том же) языке.
В 1991 советская действительность, включая Союз Республик,
развалилась сама в три дня, и ни один коммунист ни в одной из
республик не встал на ее защиту. Но новая Россия не стала вос¬
становлением ни прежнего Союза, ни одной из его частей, хотя
и объявила себя его преемницей. Она захотела стать зажиточным
капиталистическим государством и культурой западноевропей¬
ского типа целиком и сразу. Поэтому она разрушила все устои со¬
ветского хозяйства и бытоустройства «до основанья, а затем...»,
но жить по-новому, по-европейски не умела и не научилась. Ко¬
пией какого-либо западноевропейского государства она тоже не
стала. Получилась некая смесь латиноамериканских моделей ком¬
прадорского капитализма и африканской безалаберности и кор¬
рупции на остатках советской техники и житейской сметки.
В этих условиях с первых же лет XXI века власть стала вырули¬
вать галеру новой России в сторону восстановления каких-то усто¬
ев царской России, а больше советского тоталитарного устрой¬
ства, возвращая один за другим принципы советского прошлого:
вертикаль назначаемой и несменяемой власти, зажим граждан¬
ских свобод, сервильный суд и т. д. Но это вовсе не полное по¬
вторение пройденного. Идеологии нет, и никакие возрождения
уваровской триады (самодержавие, православие и народность) на
пару с советским миссионерством спасения мира коммунизмом
невозможны в безусловно капиталистической стране и при капи¬
талистических идеалах самих правителей.
Вот почему власти понадобилась сама идея преемственности
в культуре чуть ли не от Византии и такой упор сделан на цер¬
ковь — единственную часть культуры, где хотя бы по форме эта
преемственность соблюдается.
Революция 1917 года и активность сторонников «либераль¬
но-западного» пути развития в конце 1980-х — 1990-х годах
286
Клейн Л. С Культура и эволюция
трактуются в Материалах как «две мощные попытки изменить
культурно-цивилизационную идентичность России». По мнению
разработчиков, «обе попытки слома традиционной идентично¬
сти не имели успеха». Ну, наверное, разработчики живут в ка¬
кой-то иной реальности, созданной в официальных кабинетах.
Они даже ссылаются так: «Как видится и отмечается всеми ис¬
следователями, российскими и иностранными». Так уж и всеми?
Других они просто не читали, и на двор не выходили. И корон¬
ный аргумент: «Определенным подтверждением этого тезиса
является сам факт разработки рассматриваемого документа». Ну,
если считать это доказательством, то все в порядке. Начальство,
вероятно,сочтет.
Несомненно, в процессе культурного развития населения Рос¬
сии можно наблюдать и преемственность и новации, и были пе¬
риоды, когда преобладали процессы преемственности, а были
времена революционные, когда старое разрушалось, а новое соз¬
давалось и переносилось из других стран, заимствовалось от дру¬
гих культур. Преемственность от ближних периодов всегда была
больше, от дальних — меньше. От древних в современности —
ужасающе мало, почти ничего. Восстановимо только по цепи
посредствующих звеньев. Связи, соединяющие нас с предками,
очень тонки и конкурируют по значению со связями, соединяю¬
щими нас с другими народами мира. Это то, чего разработчики
Материалов, по-видимому, не понимают или не хотят понимать.
5. Культура и активность государства. Обратимся к пятому
разделу документа. В центре внимания там роль «государства как
активного субъекта культурной политики». Но в этом разделе речь
не идет о трудности, стоящей перед государством в деле отноше¬
ния к культуре, о необходимости такта и осторожности в этом
деле. А ведь это прежде всего необходимо, потому что культура —
чрезвычайно сложная и тонкая материя, и грубое вмешательство
может только испортить все дело. Оно погубит богатство культу¬
ры, восстановит против государства наиболее талантливую твор¬
ческую часть работников, выдвинет на первый план более прими¬
тивную часть и внушит ей упрощенные лозунги и приемы.
Нет, весь пафос раздела и всего документа в целом как раз на¬
целен на такой оборот дела. А суть этого пятого раздела в ином-
Я не стану здесь цитировать дословно, потому что пришлось бы
Часть II. Культурно-исторический процесс
287
применять канцелярский язык документа — «Обеспечение..., не¬
допущение...». Перескажу своими словами: разработчики счи¬
тают, что задача государственной культурной политики — обе¬
спечить единство российского общества, не допускать раскола,
который может произойти «под влиянием чуждых ценностей».
Для этого нужно воспитывать граждан («окультуривать их») в духе
общей для России системы ценностей — духовных, нравственных
и эстетических.
Иными словами, идеалом провозглашается всеобщий конфор¬
мизм. Общие духовные ценности, наверное, включают православ¬
ную религию. А как же быть с другими религиями — тоже корен¬
ными для России — мусульманской, иудейской, буддистской? А
если люди придерживаются, не дай бог, католической или люте¬
ранской — как тогда быть? А староверам, явно и давно впавшим
в раскол (хотя они не без основания считают раскольниками как
раз никониан, то есть нынешних православных)? Наконец, как быть
с большинством населения нашей страны, не очень придерживаю¬
щимся церковных норм и ритуалов или даже вовсе атеистов?
Общие нравственные ценности не могут быть едиными хотя
бы потому, что частично связаны с разными религиями или от¬
сутствием любой религии, а частично формируются семейными
традициями и классовыми и профессиональными различиями. И,
конечно, политическими убеждениями. Существуют некие обще¬
человеческие нормы (хотя и о них есть разные представления), но
мораль в целом не едина у всей нации. Страна расколота в поли¬
тическом плане (а кто в большинстве, кто в меньшинстве — дело
всегда временное, этому нас может научить хотя бы последний
век нашей истории).
Но если так, то и мораль у политических противников очень
разная. Моральные оценки не совпадают. Что у одних хорошо,
то у других — из рук вон плохо. Возьмите оценки заметных явле¬
ний — отношение к патриотизму, к эмиграции, к проституции,
к «ментам», к смертной казни, к гомосексуальности, к абортам,
к суррогатному материнству и т. д. Вы хотите обязать всех при¬
держиваться одной морали? Придерживаться закона — это по¬
нятно. Но мораль формируется культурной средой и жизненной
практикой, а не навязывается государством, как бы вы ни называ¬
ли это навязывание «культурной политикой».
288
Клейн Л. С. Культура и эволюция
Ну, а о единстве эстетических ценностей даже смешно гово¬
рить. Общеизвестно: на вкус и цвет товарища нет. У нас, как и вез¬
де на земле, очень разные эстетические идеалы. Эстетические
идеалы интеллигента, или крестьянина, или полицейского скорее
совпадут с идеалами иностранного представителя этого класса
или профессии, чем с идеалами человека другого класса или про¬
фессии поблизости, в той же стране. Иначе как бы распространя¬
лась мода? Вы хотите добиться эстетического единства? Как Вы
этого достигнете? Будете запрещать некие стили музыки, одежды,
архитектуры, литературы? Выстроите все города в одном стиле (и
гарантируете, что это будет лучший стиль, самый русский)? По ра¬
дио будут давать только хор Пятницкого или только одобренных
Министерством культуры композиторов? Опять запретите рок
и джаз? Или теперь они уже стали классикой, их можно, а запре¬
щать нужно что-то новое?
Подытоживая этот раздел, разработчики выступили против «ре¬
активного» подхода в культурной политике. Они заявляют: было
бы неправильно сосредоточиться на том, чтобы лишь отвечать на
«угрозы» и «вызовы» или события (видимо, это, по их мнению, про¬
исходит сейчас). Они призывают к активности государства — нуж¬
но «целенаправленно формировать национальный менталитет».
А знают ли разработчики значение слова «менталитет»? Не пу¬
тают ли они его с идеологией (которая вроде бы запрещена нашей
конституцией как единая система для государства)? Понятие «мен¬
талитета» вошло в наше научное употребление из французской
школы Анналов, где оно означало стихийно образуемую и несфор¬
мулированную, а потому и диффузную совокупность подсозна¬
тельных норм, привычек и стереотипов мышления и поведения
некой среды и эпохи. Это абсолютно чуждое государству явление.
Разработчики этого странного документа рассматривают куль¬
туру не как менталитет или нечто родственное ему, а как идеоло¬
гию. Все это уже было. Милые мои, это же советская культурная по¬
литика! Та самая, которая явилась одной из причин того, что при
развале Советского Союза ни один гражданин не выступил в его
защиту, даже ни один коммунист. Ни одна собака не тявкнула.
6. Война против мультикультурализма и толерантности-
Шестой раздел Материалов к «Основам государственной куль¬
турной политики», разработанных под эгидой Администрации
Часть II. Культурно-исторический процесс
289
президента и Министерства культуры, декларирует отказ от прин¬
ципов мультикультурализма и толерантности.
Анонимные разработчики этих материалов, претендующих на
то, чтобы стать нашей общей программой, считают, что принци¬
пы мульткультурализма и толерантности, которые ныне очень
модны на Западе, несвойственны российской культуре, навязы¬
вают чуждые нашему обществу нормы и угрожают погубить наши
культурные ценности. Но «...выбор российского пути всегда осу¬
ществлялся на основе тех духовных констант, которые были из¬
давна присущи России».
Между тем мультикультурализм, то есть равноправное разви¬
тие разных этнических культур в рамках культуры одного госу¬
дарства, позволил многим цивилизованным государствам Запада
развить весьма сплоченное общество, ликвидировать чрезвычай¬
но резкие напряженности (например, между белыми и черноко¬
жими в США, между ирландцами, шотландцами и англичанами
в Британии, между франкоязычными и англоязычными жителя¬
ми Канады и т. д.). По этому принципу развивается наша соседка
Финляндия, где шведы, некогда доминировавшие в Финляндии
и представляющие там явное меньшинство, теперь ни в малей¬
шей степени не ущемлены в правах и возможностях националь¬
ного развития (культура, язык и т. п.).
Более того, этот принцип (по крайней мере, официально) декла¬
рировался в Советском Союзе под названием интернационализма.
Можно, конечно, пытаться найти какие-то различия между эти¬
ми терминами, и они, наверное, действительно есть (по меньшей
мере, в исторических корнях). Интернационализм шире: он ох¬
ватывает и государственно-политическую организацию народов
(наши отдельные республики), тогда как мультикультурализм —
только культурную и языковую стороны, и преимущественно
в перемешанном расселении. Но в данном контексте различия не
существенны. По большому счету это одно и то же.
Разработчикам надо было как-то справиться с этим противоре¬
чием. Как это: у нас много культур, а мы против мультикультура¬
лизма?! Вот как они справились: «Народы, интегрируемые в состав
российского государства в процессе его создания, принимали эту
общую культуру, одновременно отказываясь от несвойственных
российской культуре национально-культурных особенностей. Так,
290
Клейн Л. С. Культура и эволюция
включение в состав Российской империи территорий Северного
Кавказа сопровождалось постепенным отказом населявших их на¬
родов от целого ряда норм шариатской культуры того времени —
таких, как кровная месть, многоженство, рабовладение и пр.».
То есть, разработчики противопоставили мультикультурализ-
му частичную интеграцию других культур в русскую культуру —
аккультурацию, частичную ассимиляцию. Несомненно, ассимиля¬
ция имеет место в широком масштабе.
Но во-первых, как у нас, так и у них. Скажем, большинство
российских евреев у нас полностью ассимилировалось в русскую
культуру, утратив прежние язык, культуру, а большей частью и ре¬
лигию. Ассимилировались также многие татары, украинцы, нем¬
цы, поляки, корейцы и т. д. В США также многие иммигрантские
семьи (немецкие, ирландские, итальянские, еврейские, русские)
ассимилировались и нынче их родным языком является англий¬
ский, а по быту они не отличаются от других американцев и носят
американские (английские) имена. Прежний их этнос ушел в об¬
ласть романтических семейных легенд.
Во-вторых, отрицательные, архаичные явления, пережитки
дикости и мрачных эпох (кровная месть, рабовладение и т. п.) из¬
живаются везде, и это стоит делать независимо от того, входит ли
народ в русскую культуру или не входит. Эскимосы Аляски не во¬
шли в русскую культуру, но от многих особенностей дикого быта
избавились. Дикари Австралии также — по крайней мере те, что
оказались в городах. Сомневаюсь, что в Турции у чеченцев сохра¬
нилось рабовладение.
В-третьих, ассимиляцию и аккультурацию никак нельзя пред¬
ставить генеральным путем развития наций и этносов нашего
государства, потому что это означало бы остановку их самосто¬
ятельного национального развития, вызвало бы национально-ос¬
вободительные движения и сепаратизм.
Что касается призывов избавиться от толерантности, то ис¬
ходные тезисы для этого призыва не вызывают возражений. Раз¬
работчики излагают «правильное отношение к понятию “толе¬
рантность”. Под этим термином принято понимать терпимость
к иному мировоззрению, образу жизни, поведению и обычаям,
вероисповеданию, национальности». Все верно.
Часть II. Культурно-исторический процесс
291
Менее верно, что «Терпимость к представителям иных верои¬
споведаний, рас и национальностей является традиционной чер¬
той русской (российской) культуры» и что «Подтверждением тому
является вся история русского народа и российского государства».
Бывало, что православие насаждалось силой, а другие культуры
целенаправленно притеснялись. Вспомним черту оседлости и от¬
ношение к евреям, чеченцам, полякам и т. д. Но что стоит поддер¬
живать именно терпимость русского народа, это безусловно верно.
И даже верным нужно признать существенную оговорку: при¬
зывы к толерантности не надо воспринимать как легитимизацию
«любых форм поведения, независимо от их приемлемости с точки
зрения общей для россиян культуры и системы ценностей». Мы
не можем быть толерантны к шовинизму, наркомании, пьянству,
коррупции и многим другим социальным язвам. Спорный вопрос
заключается в том, где пролегает разумная граница между тем, что
заслуживает толерантного отношения и тем, что такого отноше¬
ния не заслуживает. Это часть векового спора современной куль¬
турной антропологии о границах релятивизма. Как далеко заходит
допустимая относительность истин? Взять, скажем, тот же вопрос
о наркомании — когда борьба с ней доходит до запретов на выдачу
лекарств-наркотиков умирающим раковым больным, для которых
это единственный способ избавиться от нестерпимых мучений пе¬
ред смертью (самоубийство адмирала Апанасенко), не ясно ли, что
тут мы переступили границу разумного и человечного?
Таким образом, глупо объявлять войну принципу толерантно¬
сти или релятивизму вообще. Нужно говорить лишь о мере разум¬
ности в соблюдении этого принципа.
Вызывает недоумение и та форма, которую война с толерант¬
ностью приняла у разработчиков этих Материалов. Разработчи¬
ки пишут: «Представляется, однако, необходимым определить
ту границу, за которой приверженность толерантности приводит
к капитуляции российской идентичности перед чуждыми ей си¬
стемами ценностей». То есть они представляют свою войну с то¬
лерантностью как часть общего противостояния этносов, общего
столкновения цивилизаций. Как будто позитивные явления — это
исключительно наша особенность, а негативные — исключитель¬
но западная. Как будто там никто не борется с наркоманией, кор¬
рупцией, пьянством и т. д.
292
Клейн Л. С. Культура и эволюция
Классическим пробным камнем этого постулата является во¬
прос о терпимости к гомосексуальности. Запад в этой трактовке
выступает как оплот гомосексуальности, а Россия — как бастион
свободы от гомосексуальности. Во-первых, гомосексуальность
присуща значительной части человечества (но не больше и не
меньше) испокон веков. С биологической стороны это, несомнен¬
но, патология, но в культуре она воспринималась по-разному
в разных обществах и в разное время. Во-вторых, как раз тради¬
ционная Россия отличалась чрезвычайной терпимостью к это¬
му явлению, была единственной крупной европейской страной,
в которой никогда не было казней гомосексуалов. Законы против
гомосексуалов ввел только Петр I по шведскому образцу, и в до¬
сталинское время они применялись только в самых скандальных
случаях. Так что вся связанная с этим нынешняя кампания у нас
непомерно раздута и отличается изрядным лицемерием: гонения
направлены на низы и на либералов, а верхам и антилибералам
доступна любая сексуальная ориентация.
Наконец, «единый культурный код», столь милый разработ¬
чикам этих Материалов, — понятие смутное, нерасшифрованное
и опасное. Ведь что такое код? Это определенная комбинация
символов или сигналов, обычно засекреченная, которая позволяет
владеющему знанием ее, раскрыть в нужных случаях гораздо бо¬
лее пространную и важную информацию. Что в культуре являет¬
ся такой комбинацией, а что — остальной информацией? От кого
первая засекречена и какие жрецы ею владеют? Можно ли этот
код раскрыть посторонним? Или культура замкнута и закрыта для
инокультурных соседей и инородцев?
Понятие «единого культурного кода» удобно и опасно тем, что
под него можно подверстать любую избранную на текущий мо¬
мент формулу властной политики, объявив неугодные явления
чуждыми отечественной культуре, подпадающими под мульти¬
культурность и коварную вражескую толерантность.
В документе есть еще 6 разделов, но считаю, что рассмотрен¬
ные достаточно характеризуют этот проект, грозящий стать обя¬
зательной программой. Духа культуры в нем просто нет.
ЛИТЕРАТУРА
Alland А. 1970. Adaptation in cultural evolution: An approach to medical
anthropology. New York, Columbia University Press.
Ardrey R. 1961. African genesis. London, Atheneum.
Ardrey R. 1966. The territorial imperative. A personal inquiry into the
animal origins of property and nations. London, Fontana.
Arendt H. 1970. Introduction. — W. Benjamin. Illuminations. London,
Jonathan Cape.
Baudrillard J. 1968. Le systeme des objets. Paris, Gallimar (русск. перев.:
Бодрийар Ж. 1995. Система вещей. М, Рудомино).
Beals A., Spindler G. and Spindler L. 1967. Culture in process. New York, Holt
(chapt. “The transmission of culture”).
Benedict R. 1934. Patterns of culture. Boston — New York, Houghton Mifflin.
Benjamin W. 1969. Unpacking my library. — Illuminations. New York, Hanna
Arendt, Shocken Books: 59-68.
Binford L. R. 1962. Archaeology as anthropology. — American Antiquity,
vol. 28, N 2, p. 217-225.
Binford L. R. 1968. Archeological perspectives. — Binford and Binford 1968:
5-32.
Binford L. R. 1972. An archaeological perspective. Chicago et al. Seminar
Press.
Binford S. R. and Binford L. R. (eds.). 1968. New perspectives in archaeology.
Chicago, Aldine.
Black M. 1962. Models and metaphors: Studies in language and philosophy.
Ithaca et al., Cornell University Press.
Bohannan P. 1973. Rethinking culture: a project for current anthropologists
(with comments). — Current Anthropology, 14 (4): 357-372.
Bouchli V. (ed.). 2004. Material culture: critical concepts in social sciences.
London, Routledge.
Boyd R. and Richerson P. J. 1982. Cultural transmission and the evolution of
pperative behavior. — Human ecology, vol. 10: 325-351.
Boyd R. and Richerson P. J. 1985. Culture and the evolutionary process.
Chicago, University of Chicago Press.
Bray W. 1973. The biological basis of culture. — Renfrew C. (ed.). The
explanation of culture: models in prehistory. London, Duckworth: 73-92.
294
Клейн Л. С. Культура и эволюция
Bryan A. L. 1963. The essential basis for human culture. — Current
Anthropology, 4: 297-301.
Chang К. C. 1967. Major aspects of interrelationship of archeology and
ethnology. — Current Anthropology, vol. 8, no. 3: 227-228.
Childs S. T. (ed.). 2004. Our collective responcibility: the origins and
practice of archaeological collections stewardship. Washington, DC, Society for
American Archaeology.
Clark J. G. D. 1970. Aspects of prehistory. Berkeley, Los Angeles, London,
University of California Press.
Clarke D. L. (ed.)1972. Models in archaeology. London, Methuen.
Clarke D. L. 1968. Analytical archaeology. London, Methuen.
Clifford J. 1988. On collecting art and culture. — Clifford J. The predicament
of culture. Cambridge, Mass., Harvard University Press: 215-251.
Cohen J. A. (ed.). 1968. Man in adaptation: The biosocial background.
Chicago, Aldine.
Cole M. and Scribner S. 1974. Culture and Thought: a psychological
introduction. New York et al., John Wiley & sons (русск. перев.: Коул M.,
Скрибнер С. 1977. Культура и мышление. Психологический очерк. М, Про¬
гресс).
Crook J. Н.1968. The nature and function of territorial aggression. —
Montegue M. F. A. (ed.). Man and aggression. Oxford, Oxford Universitz Press:
141-178.
Daniel G. E. 1950. A hundred years of archaeology. London, Duckworth (2d
ed. 1975. A hundred and fifty years of archaeology. London, Duckworth).
Daniel G. E. 1962. The idea of prehistory. London, C. A. Watts; Harmondswoth,
Penguin Books. (2d ed.: 1988. Daniel G. E. and Renfrew A. C. Edinburgh,
Edinburgh University Press).
Daniel G. E. 1968. One hundred years of Old World prehistory. — Brew J. O.
(ed.). One hundred years of anthropology. Cambridge, Mass., Harvard University
Press: 55-93.
Daniel G. E. 1973. A hundred and fifty years of archaeology. London,
Duckworth.
Darlington C. D. 1968. The evolution of man and society. London, Allen and
Unwin.
Deuel Th.. 1971. The human factor in the behavior of peoples (Scientific Pa¬
pers of the Illinois State Museum, vol. XIII). Springfield, 111., 204 p., IX tables.
Durkheim E. et Mauss M. 1901-1902. De quelques formes primitive de
classification. — L’eume sociologique, 6.
Elderer R. 1985. Zur Begriffsbestimmung von “Kultur” und “Zivilisation”. —
Mitteilungen der Anthropologischen Gesellschaft in Wien: Bd. 115: 1-34.
Литература
295
Ellsworth L. F. and O’Brian M. A. 1969. Material culture: historical agencies
and the historian, s. e. (non vidi, rev. by W. Wahburn in Hist. Archaeol. IV, 1970).
Feest Chr. 1984. From North America. — Rubin W. U. (ed.). Primitivism in
Twentieth Century art. New York, Museum of Modern Art: 85-95.
Fernandez J. 1974. The mission of metaphor in expressive culture. — Current
Anthropology, 15 (2): 119-145.
Firth R. 1936. We, the Tikopia. London, Allen.
Freeman L. G. (ed.). 1976. Les structures d’habitat au Paleolithique Moyen.
Nice, Union Internationale des Sciences Prehistoriques et Protohistoriques.
Freeman L. G. 1968. A theoretical framework for interpreting archaeological
materials. — Lee R. B. and Devore I. (eds.). Man the hunter. Chicago, Aldine:
262-267.
Freud S. 1930. Civilisation and its discontents. — Standard edition of S.
Freud, vol. 21. London, Hogarth.
Freud S. 1971. Arguments for an instinct of agression and destruction. —
Standart edition of S. Freud, vol. 21, Abstracts. Rockwill, Mariland, National
Institute of mental health.
Gamble K. 1986. The Palaeolithic settlements of Europe. Cambridge,
Cambridge University Press.
Geertz C. 1964. The transition to humanity — Tax S. (ed.). Horizons of
anthropology. Chicago, Aldine: 37-46 (London, Allen and Unwinn, 1965).
Gehlen A. 1958. Der Mensch — seine Natur und seine Stellung in der Welt.
Geschichts- und Sozialanthropologie. 6. Aufl. Bonn, Athenaum.
Gjessing G. 1968. Complementary, value and sociocultural field. Oslo,
Ethnogtaphic Museum of the university of Oslo (Bulletin 120).
Goldschmidt W. 1966. Comparative functionalism. Berkeley et al., University
of California Press.
Gulian С. I. 1968. Marx §i fundamentarea ale theoriei culturii. — Revis^a de
filozofie (Bucure§ti) 5:495-508.
Hainard I. et Kaeler R. (eds.). 1982. Collections passion. Neuchatel, Musee
d’Ethnographie.
Hallowell A. 1.1960. Self, society and culture in phylogenetic perspective. —
Tax S. (ed.). Evolution after Darwin. Vol. 2. The evolution of man: man, culture
and society. Chicago, University of Chicago Press: 309-371.
Harlow H. F. 1959. Basical social capacity for culture. — Spuhler J. N. (ed.).
The evolution of man’s capacity for culture. Detroit, Waine State University
Press: 40-53.
Harris M. 1964. The nature of cultural things. New York, Random House (2d
ed. 1979).
296
Клейн Л. С. Культура и эволюция
Hatch Е. 1973. Theories of man and culture. New York, Columbia University
Press.
Hawkes J. 1968. The proper study of mankind. — Antiquity, vol. XLII, no.
168: 255-262.
Hertzler J. 0. 1961. American social institutions. A sociological analysis.
Boston, Allyn and Bacon.
Hockett C. F. and Ascher R. 1964. The human revolution. — Current
Anthropology, 4 (1): 135-168.
Holloway Jr., R. L. 1969. Culture: a human domain. — Current Anthropology,
10 (2): 395-412.
Keesing R. M. 1974. Theories of culture. — Annual review of anthropology,
vol. 3.: 73-97.
Klein R. G. 1989. The Human career. Chicago, University of Chicago Press.
Klejn L. S. 1973a. On major aspects of the interrelationship of archaeology
and ethnology: Comment on К. C. Chang. — Current Anthropology (Chicago),
vol. 14,1973, no. 3, p. 311-320.
Klejn L. S. 1973b. Marxism, the Systemic approach and archaeology. —
Renfrew C. (ed.). The explanation of culture change: Models in prehistory.
London, Duckworth: 691-710.
Klejn L. S. 1976. The behavior of peoples: a review article. — Current
Anthropology (Chicago), 17 (1): 132-136.
Klejn L. S. 1981. “Ethnos” und “Kultur” auf dem Symposium Erevan 1978. —
Ethnographisch-Archaologische Zeitschrift, Ig. 22, H. 1, 3.85-101.
Klejn L. S. 2012. Soviet archaeology: schools, trends, history. Oxford, Oxford
University Press, 411 p.
Kloskowska A. 1962. Rozumienia kultury w antropologii kulturowej I
socilogii. — Przeglqd Socioilogioczny (Lodz), 16 (2): 7-34.
Kroeber A. L. 1917. The superorganic. — American Anthropologist, vol. 19:
41-54.
Kroeber A. L. 1948. Anthropology. New York, Harcourt, Brace.
Kroeber A. L. and Kluckhohn Cl. 1952. Culture: a critical review of concepts
and definitions. Cambridge, Mass., Harvard university (Papers of the Peabody
Museum of American Archaeology and Ethnology, no. 47) (2d ed. New York,
1963).
Kroeber A. L. and Richardson j. 1940. Three centuries of women’s dress
fashion: A quantitive analysis. — University of California Anthropological
Records 5:111-154.
Landmann M. 1961. Der Mensch als Schopfer und Geshopf der Kultur.
Miinchen und Basel, E. Reinhardt.
Литература
297
Lang V. 2003. Culture and material culture: papers from the First theoretical
seminar of the Baltic Archaeologists. Tartu, University of Tartu.
Laughlin W. S. 1968. Hunting: An integrating biobehavior system and its
evolutionary importance. — Lee R. B. and DeVore I. (ed.). Man the hunter.
Chicago, Aldine: 293-303.
Lehman F. K. 1964. Typology and the classification of sociocultural systems.
— Manners A. Process and pattern in culture. Esays in honor of Julian H.
Steward. Chicago, Aldine: 376-396.
Lenzen V. F. et al. 1959. Civilization. Berkeley and Los Angeles, University of
California Press.
Levi-Strauss C. 1972. Lapensee sauvage. Paris (русск. перев. в: Леви-Стросс
К. Первобытное мышление. М, 1994).
Lorenz К. 1965. Das sogenannte Bose (Zur Naturgeschichte der Agression).
Miinchen, Piper Taschenbuch Verlag (англ, перев. On aggression. London,
Methuen, New York, Bantam Books, 1967; русск. изд.: Лоренц К. 1994. Агрес¬
сия (так называемое «зло»). М, Прогресс — Универе).
Lowie R. Н. 1920. Primitive society. New York, Boni & Loveright; London, G.
Routledge & Sons, 1921 (neweds. 1926,1929,1947,1953,1960 etc.).
Malinowski B. 1922. Ethnology and the study of society. — Economica
(London), vol. 2: 208 — 219.
Malinowski B. 1944. A scientific theory of culture and other essays. Chapel
Hill, University of North Carolina Press (русск. перев.: Малиновский Б. 1999.
Научная теория культуры. Пер. с англ. Москва, ОГИ).
Marcuse Н. 1967. Kultur und Gesellschaft. Bd. I. Frankfurt am Main,
Suhrkamp.
Markarian E. S. 1973. Comment on “Rethinking culture” by P. Bohannan. —
Current Anthropology, 14(4): 357-372.
Merton R. 1936. Civilization and culture. — Sociology and social research,
vol. 21, 103-113.
Mitscherlich A. 1969. Die lee des Friedens und die menschliche Aggressivitat.
Vier Versiche. Frankfurt a. M., Suhrkamp.
Montagu A. 1967. The human revolution. New York, Bantam Books.
Montagu M. F. A. 1965. The human revolution. Cleveland, World Pub.
Morawski S. 1956. Ober Vieldeutigkeit und Funktion des Kunstwerks. — Atti
del III Congr. Internat. di Estetica. Venetia.
Niedermann 1.1941. Kultur. Werden und Wandlungen des Begriffs und seiner
Ersatzbegriffe von Cicero bis Herder. Florenz, Bibliopolis.
Northrop F. S. C. 1947. The logic of the sciences and the humanities. New
York, Macmillan.
298
Клейн Jf. С. Культура и эволюция
Pareto V. 1964. Trattate di sociologia generale. Milano, ed. di. communita,
vol. I.
Parsons T. 1965. An outline of social system. — Parsons et al. (eds.). Theories
of society. Foundations of modern sociological theory. Two volumes in one. New
York, Free Press: 29-56.
Pearce S. M. 1995. On collecting. An investigation into collecting in the
European tradition. London and New York, Routledge.
Pfeiffer I. E. 1969. The emergence of man. New York et al., Harper & Row.
Piaget J. 1946. Psychologie de l'intelligence (русск. перев.: Пиаже Ж. 1969.
Психология интеллекта. — Избранные психологические труды. М, Про¬
свещение: 55-232).
Pike К. 1955. Language in relation to a unified theory of the structure of
human behavior. Glendale, Calif., Summer Inst, of Linguistics.
Podgorecki A. 1971. Zarys socjologii prawa. Warszawa, Panstwowe
Wydawnictwo Nauk.
Pomian K. 1978. Entre l'invisible et le visible: La collection. — Res 9: 5-17.
Popper K. 1935. Logik der Forschung: Zur Erkenntnistheorie der modernen
Naturwissenschaft. Wien, J. Springer; Tubingen, Mohr.
Popper K. 1959. The logic of scientific discovery. London, Hutchison.
Quigley C. 1971. Assumption and inference on human origins. — Current
Anthropology, 12: 519-540.
Radcliffe-Brown A. R. 1952. Structure and function in primitive societies.
London, Cohen and West.
Renfrew C. (ed.). 1973. The explanation of culture change: models in
prehistory. London, Duckworth.
Renfrew C. 1970. On trade and culture process in prehistory. Reply to L. S.
Klejn. — Current Anthropology, 11 (2-3): 151-169.
Renfrew C. 1972. The emergence of civilisation. The Cyclades and the Aegean
in the third millenium В. C. London, Methuen.
Rheims M. 1960. La vie etrange des objets. Paris, Plon.
Schiffer M. B. 1980. Some impact of cultural resource management on
American archaeology (preprint).
Schmitz H. W. 1975. Ethnographie der Kommunikation:
Kommunikationsbegriff und Ansatze zur Erforschung von
Kommunikationsphanomenen in der Volkerkunde. Hamburg, Bunke.
Scott L P. 1976. Aggression. 2d ed. Chicago, University of Chicago Press.
Shanks M. 1992. Experiencing the past. On the character of archaeology-
London, Routledge.
Литература
299
Shapiro Н. L. 1957. Impact of culture on genetic mechanisms. — The
nature and transmission of the genetic and cultural characteristics of human
populations. New York, Milbank Memorial Fund: 20-25.
Sheriff M. 1966. The psychology of social norms. 2d ed. New York, Harper
and Row.
Shibles W. 1971. Metaphor. Whitewater, Wisconsin.
Steward I. 1960. Evolutionary principles and social types. — Tax S. (ed.).
Evolution after Darwin. Vol. 2. The evolution of man: man, culture and society.
Chicago, University of Chicago Press: 169-187.
Stewart S. 1984. On longing: Narratives of the miniature, the gigantic, the
souvenir, the collection. Baltimore, John Hopkins University Press.
Stringer Chr. B. 1992. Replacement continuity and the origin of homo sapiens.
— Brauer G. and Smith F. H. (eds.). Continuity or replacement: controversies in
homo sapiens evolution. Rotterdam, A. A. Balkema: 9-24.
Tabaczynski St. 1971. Kultura. Znaczenie poj^cia I problemy interpretacyjne
wbadaniach archeologicznych. — Archeologia Polski, 16 (1-2): 19-96.
Taylor W. W. 1948. A study of archaeology. Menasha, Americam
Anthropological; Association.
Th. Deuel. 1971. The human factor in the behavior of peoples (Scientific Pa¬
pers of the Illinois State Museum, vol. XIII). Springfield, 111., 204 p., IX tables.
Tinbergen N. 1968. On war and peace in animal and man. — Science, vol.
160:1411-1418.
Tylor E. B. 1871. Primitive culture. London (русск. перев.: Тайлор Э. Б.
1989. Первобытная культура. М, Политиздат).
Wahle Е. 1964. Tradition und Auftrag prahistorischer Forschung. Berlin,
Duncler und Humblot.
Washburn S. L. and Lancaster C. S. 1968. The evolution of hunting. — Lee R.
B. and DeVore I. (ed.). Man the hunter. Chicago, Aldine: 293-303.
Watson P. L, LeBlanc S. A., and Redman Ch. L. 1971. Explanation in
archaeology: An explicitly scientific approach. New York and London, Columbia
University Press.
Weber A. 1935. Kulturgeschichte als Kultursoziologie. Frankfurt, Buchergilde
Gutenberg; Leiden, Sijthoff (2. Aufl.: Munchen, Piper, 1950).
White L. 1949. The science of culture. New York, Grove Press.
Wissler Cl. 1923. Man and culture. New York, Crowell.
Wobst H. M. 1974. Bounding conditions for Palaeolithic social systems: a
simulation approach. — American Antiquity 39 (2, pt. 1): 147-178.
Wobst H. M. 1976. Locational relationships in Palaeolithic society. — Journal
of Human evolution 5:49-58.
300
Клейн Л. С. Культура и эволюция
Zinberg N. and Fellman G. 1967. Violence: biological need and social
control. — Social Forces, 45 (4): 533-541 (publ. separat. Baltimore, 1970).
Аверкиева Ю. П. 1963. Современные тенденции в развитии этнографии
США. — Современная американская этнография. Москва, Академия наук
СССР: 3-49.
Адаптация 1972. — Адаптация человека. Л, Наука.
Александров В. 1904. Арестантская республика. — Русская мысль, кн.
9: 68-84;
Алпатов В. М. 1991. История одного мифа. Марр и марризм. М, Наука,
240 с.
Альтерович О. Н. 1966. Диалектика культурного развития. — Диалек¬
тика материальной и духовной жизни общества в период строительства
коммунизма. Москва, Наука: 233-247.
Анциферова Л. И. 1963. Бихевиоризм. — Современная психология в
капиталистических странах. Под ред. Шолоховой Е. В. М, изд. АН СССР:
31-89;
Арзаканьян Ц. Г. 1961. Культура и цивилизация: проблемы теории и
истории культуры (К критике современной западной литературы). —
Вестник истории мировой культуры, № 3: 52-75.
Арнольдов А. И. 1960. Коммунизм и культура. Москва, Знание.
Арнольдов А. И. 1973. Культура и современность. Москва, Мысль.
Арнольдов А. И., Ануфриев В. А., Артановский С. Н. и др. 1984. Марк¬
систско-ленинская теория культуры. Москва, Политиздат.
Артановский С. Н. 1967. К вопросу о понятии культуры. — XX Герце-
новские чтения. Философия. Л., Ленинградский Пединститут им. А. И.
Герцена: 21-25.
Артановский С. Н. 1977 (вып. дан. 1978). Некоторые проблемы теории
культуры. Л, ЛГИК.
Баженов Л. Б. 1961. Основные вопросы теории гипотезы. Москва, Выс¬
шая школа.
Баллер Э. А. 1969. Преемственность в развитии культуры. М, Наука.
Баткин Л. М. 1969. Тип культуры как историческая целостность. — Во¬
просы философии, 9: 99-109.
Битов А. 1989. Комментарий к общеизвестному. — Литературная га¬
зета. 12 апреля: 6.
Боголюбова Е. В. 1978. Культура и общество. М. изд. МГУ.
Бондарев А. В. 1998. Л. Н. Гумилев о роли природных процессов в исто¬
рии развития цивилизаций//Шестая ежегодная научн. конф. «Универси¬
теты в канун третьего тысячелетия: ноосфера, экология, образование»-
Тез. докл. СПб, НИИХ СПбГУ, с. 10-11.
Литература
301
Бондарев А. В. 2002. Методологические аспекты соотношения процес¬
сов этнического и исторического развития // Учение Гумилева и совре¬
менность. Материалы междунар. конф. Т. I. ЕММХ СПбГУ, с. 117-124.
Бондарев А. В. 2005. Ментальность и закономерности в корреляции
процессов этногенеза и культурогенеза // Ментальность этнических куль¬
тур. Материалы межунар. научн. конф. СПб, типогр. БГТУ, с. 31-40.
Бондарев А. В. 2006а. Основные принципы корреляции этногенеза и
культурогенеза в историческом процессе // Мир Евразии: история, совре¬
менность, перспективы. Труды V Междунар Евразийск. научн. форума.
Астана, изд. ЕНУ, с. 170-173.
Бондарев А. В. 20066. Синэнергетичские принципы корреляции этно¬
генеза и культурогенеза // Методология культурологического исследова¬
ния (Культурологические исследования *06). Сборн. научн. трудов. СПб,
Астерион, с. 18-31.
Бондарев А. В. 2007а. Основные направления теоретического изучения
культурогенеза//Мир философии — мир человека: журнал «Философские
науки» (сб. статей). М, Гуманитарий, с. 385-409.
Бондарев А. В. 20076. Парадигмальные истоки культурогенетических
исканий Л. Н. Гумилева//Материалы VI Междунар. Евразийск. научн. фо¬
рума. Астана, ЕНУ, т. 1, с. 33-38.
Бондарев А. В. 2007в. Пути отечественной культурогенетики: подведе¬
ние итогов и открытие новых перспектив // Дни петербургской филосо¬
фии — 2006. Материалы круглого стола «Философия культуры и культу¬
рология: вызовы и ответы». СПб, типогр. Изд-ва СПбГУ, с. 46-55.
Бондарев А. В. 2008а. Из истории отечественной культурогенетики //
Познавая образы мира: культура и искусство в прошлом и настоящем. Сб.
статей. Вып. 1. Казань, Астория, с. 51-84.
Бондарев А. В. 20086. История отечественной культурогенетики: ос¬
новные этапы развития и актуальные проблемы // Фундаментальные
проблемы культурологии. В 4 тт. Том III. Культурная динамика. СПб, Але-
тейя, с. 70-102.
Бондарев А. В. 2008в. К проблеме определения содержательных гра¬
ниц отечественной культурогенетики // Культурологические исследова¬
ния 2008. Сб. научн. ст. СПб, Астерион, с. 52-62.
Бондарев А. В. 2009а. Вклад ГАИМК — ИИМК РАН в становление оте¬
чественных культурогенетических исследований // Проблемы культуро¬
генеза и культурного наследия. Сб. ст. к 80-летию Вадима Михайловича
Масона. СПб, Инфо Ол, с. 36-86.
Бондарев А. В. 20096. Зарождение и порождение культуры: к вопросу
о смысловой специфике культурогенеза // Научные труды кафедры куль¬
турологи и глобалистики (к 20-летию кафедры). СПб, Балтийск, гос. тех.
Университет, с. 10-19.
302
Клейн Л. С. Культура и эволюция
Бондарев А. В. 2009в. История и основные направления развития оте¬
чественных теоретических исследований культурогенеза. Автореф. канд
дисс. СПб.
Борев Ю. 1975. Эстетика. 2-е изд. М. Политиздат (4-е изд. 1988).
Боряз В. Н. 1990. Культура как понятие исторического материализма. —
Археологические культуры и культурная трансформация. Л, Институт
истории матриальной культуры АН СССР: 10-19.
Бочкарев В. С. 1991. Волго-Уральский очаг культурогенеза эпохи позд¬
ней бронзы // Социогенез и культурогенез в историческом аспекте: Мате¬
риалы методол. семинара ИИМК АН СССР. СПб, с. 24-27.
Бочкарев В. С. 1994. Культурогенез и развитие металлопроизводства в
эпоху поздней бронзы (по материалам южной половины Восточной Евро¬
пы) //Культурные трансляции и исторический процесс (палеолит — сред¬
невековье). СПб, с. 66-75
Бочкарев В. С. 1995а. Карпато-Дунайский и Волго-Уральский очаги
культурогенеза эпохи бронзы // Конвергенция и дивергенция в развитии
культур эпохи энеолита — бронзы Средней и Восточной Европы, Матери¬
алы конф. Саратов — СПб, с. 18-29.
Бочкарев В. С. 19956. Повторение статьи 1994 г. // Древние индоиран¬
ские культуры Волго-Уралья (II тыс. до н. э.). Самара, с. 114-123).
Бочкарев В. С. 2010. Культурогенез и древнее металлопроизводство
Восточной Европы. СПб, Инфо Ол, 232 с.
Брейтман Г. Н. 1901. Преступный мир. Очерки из быта профессиональ¬
ных преступников. Киев, типогр. Губ. правления.
Бромлей Ю. В. 1973. Этнос и этнография. М., Наука.
Бронштейн И. Ю. 1927. История материальной культуры. М.-Л, Гос. изд.
Быковский С. Н. 1932. О предмете истории материальной культуры. —
Сообщения ГАИМК, № 1-2, с. 2-5.
Ванслов В. 1953. Об отражении действительности в музыке. М, Музгиз.
Варди А. 1971. Подконвойный мир. Франкфурт-н/М., Посев.
Вишняцкий Л. Б. 1990. Происхождение Homo sapiens. Новые факты и
некоторые традиционные представления. — Советская Археология, 2:
99-114.
Вопросы культуры 1925. = Вопросы культуры при диктатуре пролета¬
риата. М. — Л, Гос. изд.
Гастев А. К. 1918. Поэзия рабочего удара. Москва, Пролеткульт.
Гастев А. К. 1923а. Снаряжение современной культуры. Харьков, Гос.
Издат. Украины.
Гастев А. К. 19236. Восстание культуры. Харьков, Молодой рабочий.
Литература
303
Гастев А. К. 1923в. Новая культурная установка. Москва, Центральный
институт труда.
Гастев А. К. 1971. Поэзия рабочего удара. Москва, Худлит.
Генкель Г. Г. 1928. История материальной культуры. М., изд. П. П. Сой-
кин.
Гернет М. Н. 1922. Очерки тюремной психологии. — Право и жизнь (в
большинстве номеров за этот год).
Гернет М. Н. 1946-1951. История царской тюрьмы. 2-е изд. М., Госюриз-
дат (3-е изд. в 5 тт. 1960-1963).
Городецкий М. В. 2003. Культура: проблема соотношения понятий
«культура» и «цивилизация». Лекция по дисциплине «культурология»
для студентов...Новосибирск, Сибирский университет потребительской
кооперации.
Гредескул Н. А. 1930. История материальной культуры. Л., изд. «Крас¬
ная газета».
Григорьев Г. П. 1972. Восстановление общественного строя палеолити¬
ческих охотников и собирателей. — Охотники, собиратели, рыболовы. Л.,
Наука: 11-25.
Губарев В. 1994. Скупые рыцари. — Если № 11-12 (25): 5-7.
Гулыга А. В. 1978. Воспитание Пушкиным. — Литературная газета, №
47 (22 ноября): 6.
Гумилев Л. Н. 1987. Культурогенез и этногенез кочевых и оседлых ци¬
вилизаций в средние века // Взаимодействие кочевых культур и древних
цивилизаций. Тез. докл. советско-французского симпозиума по археоло¬
гии Центральной Азии и соседних регионов. Алма-Ата, с. 18-19.
Гумилев Л. Н. 1989. Этногенез и биосфера Земли. Ленинград, изд. Ле¬
нинградского университета.
Гуревич А. Я. 1969а. Об исторической закономерности. — Философские
проблемы исторической науки. М, Наука: 51-79.
Гуревич А. Я. 19696. Социальная психология и история. — Источнико¬
ведение. Москва, Наука: 384-426.
Гуревич А. Я. 1972. Категории средневековой культуры. Москва, Ис¬
кусство (2-е изд. 1984).
Гуревич А. Я. 1981. Проблемы средневековой народной культуры. Мо¬
сква, Искусство.
Гуревич П. С. 1995. Философия культуры. Учебн. пособие. Москва,
Аспект-Пресс.
Гуревич П. С. 1996. Культурология. Учебн. пособие. Москва, Знание.
Гуров А., Щекочихин Ю. 1989. Под контролем мафии // Литературная
газета. 19 июля: 13.
304
Клейн Л. С. Культура и эволюция
Давидович В. Е., Белолипецкий В. И. 1974. Культура и ее место в жизни
общества. — Доклады высшей школы. Философия науки, 2: 152-164.
Давидович В. Е., Жданов Ю. А. 1979. Сущность культуры. Ростов н/Д,
изд. Ростовского университета.
Давыдовский И. В. 1962. Проблемы причинности в медицине (этиоло¬
гия). Москва, Медгиз.
Денисов В. В. 1975. Социология насилия (критика современных буржу¬
азных концепций). Москва, Изд. политич. литературы.
Дольник В. 1994. Непослушное дитя биосферы. Беседы о человеке в
компании птиц и зверей. М, Педагогика-Пресс.
Дорошевич В. М. 1907. Сахалин. М., т-во И. Д. Сытина (ч. 1. Каторга; ч. 2.
Преступники) (нов. изд. 1996 — М, Пресса).
Достоевский Ф. М. 1965. Записки из Мертвого дома. М, Художествен¬
ная литература.
Евтушенко Е. 1989. Невоспитанность воспитания. — Советская куль¬
тура, 11 марта, с. 6.
Ещин С. 3. 1975. Очерки марксистско-ленинской теории культуры.
Минск, Выш. школа.
Зворыкин А. А. 1964. Определение культуры и место материальной
культуры в общей культуре. М., Наука.
Ион Э. 1969. Проблемы культуры и культурная деятельность. Пер. с
нем. М, Прогресс.
История 1948-1951. = История культуры Древней Руси. М., изд. АН
СССР, т. I, 1948; т. И, 1951.
Каган М. С. 1971. Лекции по марксистско-ленинской эстетике. 2-е изд.
Л, изд. Ленинградского университета.
Каган М. С. 1974. Человеческая деятельность. Москва, Издат. полит,
литературы.
Каган М. С. 1978. Социальные функции искусства. Л., Знание.
Каган М. С. 1979. Искусство в системе культуры. — «Советское искус¬
ствознание, 78», вып. 2: 239-273.
Карнаух В. К. 1985. Понятие цивилизации: методологический анализ.
Автореферат канд. дисс. Л.
Карпов Г. Г. 1970. Ленин о культурной революции. Л, Лениздат.
Кефели И. Ф. 2004. Культурогенез и бытие культуры / Культурология.
Кн. 1. СПб, Петрополис, с. 57-63.
Кефели И. Ф. 2009. Размышляя над письмами П. Н. Савицкого Л. Н. Гу¬
милеву//Научные труды кафедры культурологи и глобалистики (к 20-ле¬
тию кафедры). СПб, Балтийск, гос. тех. Университет, с. 24-32.
Литература
305
Ким М. П. 1975. О культуре как предмете исторического изучения. До¬
клад...М. Отд. истории АН СССР.
Клейн Л. С. 1970. Проблема определения археологической культуры.
«Советская археология», 2: 37-51.
Клейн Л. С. 1972. О приложимости идей кибернетики к построению
общей теории археологии. — Тезисы докладов на секциях, посвященных
итогам полевых исследований 1971 г. (Институт археологии АН СССР).
Москва, Наука, 1972, с. 14-16.
Клейн Л. С. 1974. Рец. на книгу «Объяснение в археологии».
Клейн Л. С. 1973. Рец. на сб. “New Perspectives in archeology”. — Совет¬
ская Археология, № 2: 303-312.
Клейн Л. С. 1975. Проблема смены культур в современных археологи¬
ческих теориях. — Вести. ЛГУ, № 8, с. 95-103;
Клейн Л. С. 1978. Археологические источники. Ленинград, издатель¬
ство Ленинградского университета (2-е, дополн. изд. СПб, Фарн,1995).
Клейн Л. С. 1979а. Искусство и культура: генезис, функции, связь. —
Искусство в системе культуры (в печати [опубл. в 1987 — см. Клейн 1987]).
Клейн Л. С. 19796. Понятие культуры в зарубежной науке (обзор и син¬
тез). Рукопись.
Клейн Л. С. 1981а. Проблема преемственности и смены археологи¬
ческих культур. — В кн.: Преемственность и инновации в развитии древ¬
них культур. Материалы методологического семинара Ленинградского
отделени Института археологии. Л., Наука: 33-38.
Клейн Л. С. 19816. Проблема смены культур и теория коммуникации. —
В кн.: Количественные методы в гуманитарных науках. М., изд. Москов¬
ского университета: 18-23;
Клейн Л. С. 1987. К вопросу о связи культуры и искусства. — Каган М.
С. (отв. ред.). Искусство в системе культуры. Ленинград, Наука, 1987, с.
22-29.
Клейн Л. С. 1991. Археологическая типология. Ленинград, Академия
наук СССР (первое изд. вышло на англ. яз. в Оксфорде в 1982 г.)
Клейн Л. С. 1992. Горькие мысли «привередливого рецензента» об уче¬
нии Л. Н. Гумилева. — Нева, № 4, с. 228-246.
Клейн Л. С. 1993. Феномен советской археологии. Сант-Петербург,
Фарн.
Клейн Л. С. 1997. Марксизм и культура: поздний роман. — Метафизи¬
ческие исследования, 4. Культура. Санкт-Петербург, Алетейя: 82-91.
Клейн Л. С. 2000. Принципы археологии. Санкт-Петербург, Бельведер.
Клейн Л. С. 2(Ю4. Введение в теоретическую археологию. Книга I. Ме¬
таархеология. С.-Петербург, Бельведер.
306
Клейн Л. С. Культура и эволюция
Клейнрок Л. 1970. Коммуникационные сети (стохастические потоки и
задержки сообщений). Пер. с англ. Москва.
Коган Л. Н., Вишневский Ю. Р. 1972. Очерки теории социалистической
культуры. Свердловск, Среднеуральское книжное издательство.
Козинцев А. Г. 2004. О перевернутом мире (историко-археологиче¬
ский комментарий к книге Льва Самойлова). — Археолог: детектив и
мыслитель. Санкт-Петербург, изд. Санкт-Петербургского университета:
486-489.
Кокин А. В. 1996. Отечественная культурология: мировоззрение, педа¬
гогика или сфера созидательной мысли? — Смыслы культуры. Тезисы до¬
кладов и выступлений. Санкт-Петербург, Лаборатория метафизических
исследований: 97-100.
Колчин Б. А., Маршак Б. И., Шер Я. А. 1970. Археология и математика. —
Статистико-комбинаторные методы в археологии. М, Наука.
Коммунизм и культура. Закономерности формирования и развития
новой культуры. Под ред. Арнольдова А. И. Москва, Наука. Год издания?
Кричевский Е. Ю. 1946. О роли межплеменных отношений в древней¬
шей историии. — КСИИМК, в. 13: 3-9.
Крофорд О. Г. С. 1924. Человек и его прошлое. Пер. с англ. Ленинград,
Начатки знаний (orig.: Crawford О. G. S. 1921. Man and his past. London,
Milford).
Крупская H. K. 1959. Педагогические сочинения в 10 тт. М, изд. Акад.
педагогических наук, т. 5.
Кузнецов Б. Г. 1968. Принцип дополнительности. М, Наука.
Кузнецов И. В. 1948. Принцип соответствия в современнной физике и
его философское значение. М, Гостехиздат.
Культура и цивилизация 1984 = Культура и цивилизация. Москва, б. и.
(Институт философии АН СССР), 1984.
Культура и цивилизация 1998 = Культура и цивилизация: вопросы
теории и истории. Нижний Новгород, Нижегородский Коммерческий
институт.
Культурология. 1995. Учебное пособие. Под ред. Г. В. Драча. Ро¬
стов-на-Дону, Феникс.
Лебедев Г. С. 1979. Археологический тип как система признаков. — В
кн.: Типы в культуре. Л., изд. Ленинградского университета: 74-88.
Ленин В. И. 1894/1967. Что такое «друзья народа» и как ни вюют против
социал-демократов. — Ленин В. И. Поли. собр. соч., изд. 5, т. 1: 125 — 346.
Ленин В. И. 1901/1967. Аграрный вопрос и «критики Маркса». - Ленин
В. И. Поли. собр. соч., изд. 5, т. 5: 95 — 267.
Литература
307
Ленин В. И. 1909/1968. Материализм и эмпириокритицизм. — Ленин В
И. Поли. собр. соч., изд. 5, т. 18.
Ленин В. И. 1910/1973. Разногласия в европейском рабочем движении.
— Ленин В. И. Поли. Собр. Соч., изд. 5, т. 20: 63-69.
Ленин В. И. 1912/1968. Памяти Герцена. - Ленин В. И. Поли. собр. соч.,
изд. 5, т. 21: 255 — 262.
Ленин В. И. 1913/1973. Критические замет12/1912ки по национальному
вопросу. - Ленин В. И. Поли. собр. соч., изд. 5, т. 24: 113-150.
Ленин В. И. 1914/1969. О национальной гордости великороссов. - Ле¬
нин В. И. Поли. собр. соч., изд. 5, т. 26:106-110.
Ленин В. И. 1918/1969. Государство и революция. - Ленин В. И. Поли,
собр. соч., изд. 5, т. т. 33.
Ленин В. И. 1918/1974. Седьмой экстренный съезд РКП(б). - Ленин В. И.
Поли. собр. соч., изд. 5, т. 36:43-57.
Ленин В. И. 1919/1969. Успехи и трудности советской власти. - Ленин В.
И. Поли. собр. соч., изд. 5, т. 38: 39-73.
Ленин В. И. 1920/1981. Набросок к резолюции о пролетарской культуре.
— Ленин В. И. Поли. собр. соч., изд. 5, т. 41:462.
Ленин В. И. 1922/1970. Новая экономическая политика и задачи полит-
просветов. - Ленин В. И. Поли. собр. соч., изд. 5, т. 44: 155-175.
Ленин В. И. 1923/1970. О нашей революции. — Ленин В. И. Поли. собр.
соч., изд. 5, т. 45: 378-382.
Липе Ю. 1954. Происхождение вещей. Из истории культуры человече¬
ства. Пер. с нем. М., Изд. иностранной литературы.
Литвиненко Р. А. 2003. Южно-Уральский очаг культурогенеза и куль¬
тура Бабино (КМК): проблема взаимосвязи // Абашевская культурно-и¬
сторическая общность: истоки, развитие, наследие. Материалы межунар.
научн. конф. Чебоксары, с. 145-152.
Лихачев Д. С. 1935. Черты первобытного примитивизма воровской
речи. — Язык и мышление, т. 3-4. Москва — Ленинград: 47-100.
Лотман Ю. М. 1970. Статьи по типологии культуры. Тарту, Тартусский
университет.
Лотман Ю. М. 1971. Проблема «обучения культуре» как ее типологиче¬
ская характеристика. — Труды по знаковым системам, V. Тарту: 167-176.
Лотман Ю. М. 1978. Феномен культуры. — Труды по знаковым систе¬
мам (Ученые записки Тартусского университета, 464), 10.: 3-17.
Лотман Ю., Успенский Б. 1971. О семиотическом механизме культуры.
— Труды по знаковым системам, V (Ученые записки Тартусского универ¬
ситета, в. 284). Тарту, изд. Тартусск.ун-та: 144 -166.
308
Клейн Л. С. Культура и эволюция
Лошак В. 1988. Личность за проволокой (беседа с Г. Ф. Хохряковым) //’
Московские новости. № 38. 10 сентября: 11.
Лурия А. Р. 1974. Об историческом развитии познавательных процес¬
сов. Экспериментально-психологическое исследование. М, Наука.
МаймистовИ. 1989. Отверженные//Литературная газета. 19 апреля: 13.
Максимов С. В. 1871. Сибирь и каторга. Т. 1-3. СПб., типография А.
Траншеля (ч. 1. Несчастные, ч. 2. Виноватые и обвиненные, ч. 3. Полити¬
ческие и государственные преступники); 3-е изд., СПб., В. И. Губинский,
1900.
Мамчур Е. А., Илларионов С. В. 1973. Регулятивные принципы постро¬
ения теории. — Синтез современного научного знания. Москва, Наука:
374-379.
Маркарян Э. С. 1966. Культурологическая теория Лесли Уайта и исто¬
рический материализм. — Вопросы философии, 2: 78-88.
Маркарян Э. С. 1969. Очерки теории культуры. Ереван, изд. Академии
наук АрмССР.
Маркарян Э. С. 1972. Вопросы системного исследования общества. Мо¬
сква, Знание.
Маркарян Э. С. 1973а. О генезисе человеческой деятельности и культу¬
ры. Ереван, изд. Армянской академии наук.
Маркарян Э. С. 19736. Понятие «культура» в системе современных со¬
циальных наук. М, Наука.
Маркарян Э. С. 1974. Доклад в Ленинграде 18 июня 1974 г. на симпози¬
уме «Культурологические аспекты археологических и этнографических
исследований» (Научный Совет по истории мировой культуры при Пре¬
зидиуме АН СССР), (не опубл.).
Маркарян Э. С. 1983. Теория культуры и современная наука (Логи¬
ко-методологический анализ). Москва, Мысль.
Маркс К. 1844 (напис.)/1974. Экономически-философские рукописи
1844 года. — Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., 2-е изд., т. 42:41-174.
Маркс К. 1857-1858 (напис.)/1958. Введение (Из экономических рукопи¬
сей 1857-1858 годов. — Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 12: 709-738.
Маркс К. 1857 — 1858 (напис.)/1968. Критика политической экономии
(черновой набросок 1857-1858 годов) — Маркс К. Энгельс Ф. Соч. 2-е изд.,
т. 46, ч. 1:43-292.
Маркс К. 1845 (напис.)/1955. Тезисы о Фейербахе, т. I. — Маркс К. и Эн¬
гельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 3: 1 — 4.
Маркс К. и Энгельс Ф. 1848/1955. Манифет Коммунистической Партии.
— Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., 2-е изд., т. 4:410 — 459.
Литература
309
Мартынов А. И. 2008. Культурогенез. Учебное пособие. М, Высшая
школа.
Масленников В. И. 1971. США: государство и наука. Москва, Наука.
Массон В. М. 1990. Культурогенез в Средней Азии и Казахстане // Про¬
блемы этнической истории народов Средней Азии и Казахстана. М, вып.
1, с. 43-53.
Массон В. М. 1991. Феномен культуры и культурогенез древних об¬
ществ //Археологические культьуры и культурная трансформация. Архе¬
ологические изыскания. СПб, №1, с. 5-10.
Массон В. М. 1992. Исторический процесс и ритмы культурогенеза //
Северо-Западное Причерноморье: ритмы культурогенеза. Тезисы докла¬
дов. Одесса, с. 1-3.
Массон В. М. 1993. Макроэволюция и многоуровневый характер куль¬
турогенеза//Проблемы культурогенеза и культурное наследие. Материа¬
лы к конференции. СПб, ч. II, с. 3-5.
Массон В. М. 1995. Культурные взаимодействия и культурогенез в древ¬
ней истории народов России // Изучение культурных взаимодействий и
новые археологические открытия. СПб, с. 6-7.
Массон В. М. 1998. Ритмы культурогенеза и концепция ранних ком¬
плексных обществ // Вестник РГНФ, №3, с. 41-47.
Массон В. М. 2003. Древний Кыргызстан: процессы культурогенеза и
культурное наследие. Бишкек, Илим.
Массон В. М. 2006. Культурогенез Древней Центральной Азии. СПб,
изд. фиолол. факультета СПбГУ.
Межуев В. М. 1968. О понятии «культура». Москва, Знание.
Межуев В. М. 1977. Культура и история (Проблемы культуры в фило¬
софско-исторической теории марксизма). М, Политиздат.
Межуев В. М. 1983. Культура. — Марксистко-ленинская теория исто¬
рического процесса. Под ред. акад. Ф. В. Константинова. Москва, Наука,
гл. 5.
Мертон Р. 1966. Социальная структура и аномия. — Социология пре¬
ступности (современные буржуазные теории). Пер. с англ. Москва, Про¬
гресс: 299-313.
Методологические проблемы исследования этнических культур 1978.
Ереван, изд. Академии наук АрмССР.
Митяев К. Г. и Новицкий Г. А. 1955. Введение. — Основы советского му¬
зееведения. М, Культпросветиздат.
Мкртумян Ю. И. 1978. Компоненты культуры этноса. — В кн.: Методо¬
логические проблемы исследования этнических культур. Ереван, изд. АН
Арм. ССР: 42-47.
310
Клейн Л. С. Культура и эволюция
Моль А. 1972. Социодинамика культуры. Пер. с франц. Москва, Про¬
гресс.
Мосионжник Л. А. 2010. Исторический миф Л. Н. Гумилева: технология
создания. — Технология власти. Санкт-Петербург, Нестор-история (Не¬
стор, 14), 2010: 303-344.
Нарский И. С. 1961. Современный позитивизм. Критический очерк.
Москва, изд. Академии наук СССР.
Никитский Л. 1989. Беспредел. — Огонек. № 32: 27-29.
Новик И. Б. 1975. Вопросы стиля мышления естествознания. Москва,
Политиздат.
Окладников А. П. 1973. Этногенез и культурогенез // Проблемы этноге¬
неза народов Сибири и Дальнего Востока. Тез. докл. Всесоюзн. конф. Но¬
восибирск, с. 5-11.
Орнатская Л. А. 1968. К вопросу о происхождении и формировании по¬
нятия «культура». — Проблемы философии и социологии. Л., изд. Ленин¬
градского университета: 29-36.
Основы 1976 = Основы марксистско-ленинской теории культуры. Под
ред. А. И. Арнольдова и др. М., Высшая школа (2-е изд. 1986).
Пескарева К. М. 1980. К истории создания Российской академии исто¬
рии материальной культуры. — КСИА 163: 26-28.
Пиаже Ж., Инельдер Б. 1963. Генезис элементарных логических струк¬
тур. Классификация и сериации. М, Иностранная Литература.
Платонова Н. И. 1989. РАИМК — этапы становления 1918-1919. — Совет¬
ская археология, 4: 5-16.
Поршнев Б. Ф. 1969. О начале человеческой истории. — Философские
проблемы исторической науки. Москва, Наука: 80-112.
Поршнев Б. Ф. 1971. Контрсуггестия и история. — История и психоло¬
гия. М., Наука: 11-19.
Поршнев Б. Ф. 1974. О начале человеческой истории (Проблемы пале¬
опсихологии). М., Мысль.
Пролетариат и культура. Л, 1925.
Равдоникас В. И. 1930. За марксистскую историю материальной куль¬
туры (Известия ГАИМК, т. 7, в. 3-4). Ленинград.
Радышевский Д. 1989. Дайте нам журналиста и священника. — Мо¬
сковские новости. № 27. с. 15.
Раппопорт С. X. 1972. Искусство и эмоции. Изд. 2-е. М., Музыка.
Ревзин И. И. 1977. Об индуктивных определениях в исторических на¬
уках. — Труды по знаковым системам. VIII. Тарту, Тартусский универси¬
тет: 28-44.
Литература
311
Рогинский В. Н. 1967. Проблемы доставки информации. — Информа¬
ция и кибернетика. Москва, Советское радио: 105-125.
Рогинский В. Н. и др. 1981. Теория сетей связей. М, Радио и связь.
Рождественский Ю. В. 1996. Введение в культуроведение. Учебн. посо¬
бие. Москва, ЧеРо.
Рожнов Г. 1989. Решетки про запас. — Огонек. № 20. Май: 11-15.
Росси Ж. 1987. Справочник по ГУЛАГу. Париж, (см. рец. Л. С. Клейна в
журнале «Знание — сила». 1980. № 11).
Рыбаков Б. А. 1970. О двух культурах древнего феодализма. — В кн.: Ле¬
нинские идеи в изучении историк первобытного общества, рабовладения
и феодализма. М. Наука, с. 23-33.
Савинов Д. Г. 2002. Ранние кочевники Верхнего Енисея. Археологиче¬
ские культуры и этногенез. СПб, изд. СПб ун-та.
Самойлов Л. (Клейн Л. С.) 1989. Путешествие в перевернутый мир. —
Нева, 4: 150-164.
Самойлов Л. (Клейн Л. С.). 1990. Этнография лагеря. — Советская Этно¬
графия, 1: 96-108.
Самойлов Л. (Клейн Л. С.). 1993. Перевернутый мир. Санкт-Петербург,
Фарн.
Семенов Ю И. 1966. Как возникло человечество. Москва, Наука.
Сержантов В. Ф. 1972. Введение в методологию современной биологии.
Ленинград, Наука.
Скобельцына А. С. 1997. Культурные связи в контексте культурологии. —
Грани культуры. Тезисы докладов и выступлений. Санкт-Петербург, Ла¬
боратория метафизических исследований: 257-260.
Славин А. В. 1971. Наглядный образ в структуре познания. М, Поли¬
тиздат.
Смирнов И. И. 1932. Возможна ли марксистская «история материаль¬
ной культуры»? — Сообщения ГАИМК, № 1-2, с. 37-46.
Смирнов И. С. 1969. Ленинская концепция культурной революции и
критика Пролеткульта. — Историческая наука и некоторые проблемы
современности. Статьи и обсуждения. Под ред. М. Я. Гефтера. М, Наука:
63-85.
Смирнов Ю. А. 1991. Мустьерские погребения Евразии. М, Наука.
Современная 1963 = Современная американская этнография (теорети¬
ческие направления и тенденции). М. изд. АН СССР, 1963.
Соколов Е. Г. 1997. Лекции по культурологии. Часть I. Культура. Формы
культуры. Санкт-Петербург, СПбГТУ, Лаборатория Метафизических Ис¬
следований.
Соколов Э. В. 1972. Культура и личность. Ленинград, Наука.
312
Клейн Л. С. Культура и эволюция
Соколов Э. В. 1994. Культурология. Очерки теорий культуры. Пособие
для старшеклассников. Москва, Интерпраксис.
Соколовский С. В. 1994. Этническое насилие: структура теоретиче¬
ского дискурса. — Этнометодология, 1: 94-112.
Солженицын А. И. 1973 — 75 Архипелаг Гулаг. Ч. 1-7. Париж, (сокра¬
щенная публикация — «Новый мир». 1989. № 8-12; 1990).
Степанов Ю. С. 1971. Семиотика. М, Наука.
Столович Л. Н. 1985. Жизнь — творчество — человек: Функции худо¬
жественной деятельности. М., Госполитиздат.
Столяр А. Д. 1985. Происхождение изобразительного искусства. М, Ис¬
кусство.
Тарасов К. Е., Черненко Е. К. 1979. Социальная детерминированность
биологии человека. Москва, Мысль.
Татаркевич В.1973. Дефиниция искусства. — Вопр. философии, № 5:
67-75.
Тэйлор Э. 1939. Первобытная культура. М., Соцэкгиз (ориг. 1871, нов.
изд.: Тай лор Э. 1989. Первобытная культура. Пер. с англ. М, Политиздат).
Уледов А. К. 1974. К определению культуры как социального явления. —
«Философские науки», № 2: 22-29.
Уяма Т. 2003. Марризм без Марра: возникновение советской этногене-
тики//Новая волна в изучении этнополитической истории Волго-Ураль¬
ского региона. Sapporo, с. 23-51.
Флиер А. Я. 1994. Процессы культурогенеза и исторические типы вос¬
приятия // Материалы годичной научно-методич. конф. Московского
гос. университета культуры и искусств. М, изд. МГУКИ.
Флиер А. Я. 1995. Культурогенез. М, Рос. инст. культурологии.
Флиер А. Я. 1998. Культурогенез //Культурология. XX век. Энциклопе¬
дия. СПб, Алетейя, т. 1, с. 366-367.
Флиер А. Я. и Бондарев А. В. 2009. Инновационный потенциал культу-
рогенетики и ее функции в системе гуманитарного знания. — Проблемы
культурогенеза и культурного наследия. Сб. ст. к 80-летию Вадима Ми¬
хайловича Массона. СПб, Инфо Ол, с. 25-35.
Фрейд 3. 1969. Неудовлетворенность культурой. — Фрейд 3. Избран¬
ное, т. 1. Лондон, Overseas Interchange Publ.: 255-332.
Фромм Э. 1986. Иметь или быть. М, Прогресс (перев. с англ. изд. 1976
г.).
Холличер В. 1975. Человек и агрессия: 3. Фрейд и К. Лоренц в свете
марксизма. Пер. с нем. Москва, Прогресс (ориг. 1970).
Хохряков Г. Ф. 1985. Формирование правосознания у осужденных. М.,
ВНИИ МВД СССР.
Литература
313
Хохряков Г. Ф. 1987. Социальная среда, личность и правосознание
осужденных. Автореф. дисс. докт. юр. наук. М., Институт государства и
права АН СССР.
Хохряков Г. Ф. 1989. Наказание лишением свободы. — Социологиче¬
ские ис-следования, 2: 75-83.
Хохряков Г. Ф. и Саркисов Г. С.. 1988. Преступления осужденных: при¬
чины и предупреждение. Ереван, Айястан.
Хрущев Н. С. 1989. Воспоминания. — Огонек. № 28: 31.
Чалидзе В. 1977. Уголовная Россия. Нью-Йорк, Хроника.
Чебоксаров Н. Н., Арутюнов С. А. 1972. Расы и народы, 2. М, Наука.
Черныш В. И. 1968. Информационные процессы в обществе. Москва,
Наука.
Чесноков Д. И. 1965. Исторический материализм. Изд. 2-е. М, Мысль.
Чехов А. П. 1987. Поли. собр. соч. и писем в 30-ти т. Т. 14-15. М., Наука.
Чудаков Г. (Тиняков А. И.). 1920. Пролетарская революция и буржуаз¬
ная культура (Статьи 1918-1919 гг.). Казань, Отд. Гос. Изд.
Шаламов В. 1989. Очерки преступного мира. — Дон, 1: 74-115.
Штаерман Е. М. 1967. Проблемы культуры в западной социологии. —
Вопр. философии, 1967, № 1, с. 163-176.
Штейнбек М. акад. 1974. Наследственность и воспитание. — Наука и
жизнь, 1: 58-63.
Шумаков М. И. 1956. О роли социалистической культуры в развитии
советского общества. — Ученые записки кафедры философии МГПИ им.
В. И. Ленина, т. XCV, в. 1: 263-303.
Шумаков М. И. 1966. Коммунизм и культура. — Ученые записки МГПИ
им. В. И. Ленина, № 253: 1-254.
Щепаньский Я. 1969. Элементарные понятия социологии. Пер. с польск.
Москва, Прогресс.
Эйдельман Н. Я. 1967. Ищу предка. Москва, Молодая Гвардия (2-е изд.
1970).
Эшби У. Р. 1964. Системы информации. — «Вопросы философии», № 3:
104-114.
Ядринцев Н. М. 1872. Русская община в тюрьме и ссылке. СПб. типогр.
А. Моригеровского.
Якимов В. П. 1973. Черты прерывности в эволюции человека. Москва,
Наука.
Яковлев Б. Д. 1978. Методологические проблемы исследования социа¬
листической духовной культуры. Л, изд. ЛГУ.
СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие 5
Часть I. Культура в системе понятий 9
Понятие культуры в зарубежной науке (обзор и синтез) 13
Культура. Фрагмент терминологического словаря
из книги «археологическая типология» 37
Концепция культуры в американской «новой археологии» 38
Обзор советских концепций культуры (из статьи
«Этнос и культура на Ереванском симпозиуме 1978 года») 48
Понятие культуры в советской науке 53
Марксизм и культура: поздний роман 96
Материальная культура и духовная культура
как категории исторического исследования , 105
К определению первоосновы культуры
(По поводу книги Т. Дойела) 120
Программирование человека
(искусство и культура: генезис, функции, связь) 142
«Человек дождя»:
коллекционирование и природа человека 165
Культуролог — это кто? 180
Часть II. Культурно-исторический процесс 187
Проблема смены культур
в современных археологических теориях 191
О приложимости идей кибернетики
к построению общей теории археологии 204
Проблема смены культур и теория коммуникации 208
Проблема преемственности
и смены археологических культур 214
Этнография лагеря 220
Мы кроманьонцы: дезадаптация человека
к современной культуре 241
Культурно-исторический процесс
и теория коммуникации 251
Культура, первобытный
примитивизм и концлагерь 258
Культурогенез как понятие и концепция:
скептические размышления 268
Культурогенез как понятие и концепция:
скептические размышления резюме 274
‘Culturogenesis’ as a concept and idea:
sceptical considerations summary 275
Документ о культуре и дух культуры 276
Литература 293
Клейн Л. С.
Культура и эволюция. Теоретические исследования
Научное издание
Директор издательства Чубарь В. В.
Главный редактор Трофимов В. Ю.
Корректор Романова М. В.
Дизайн макета Шуктомова Н. А
ООО «Издательство „Евразия"»
197110, Санкт-Петербург, ул. Барочная, д. 2, лит. А, пом. 3-Н
Подписано в печать 25.06.2018
Усл.-печ. л. 20 Формат 60x90 1/16, Гарнитура «РТ Serif»,
Тираж 1000 экз. Печать офсетная.
Заказ №
Отпечатано в Публичном акционерном обществе
«Т8 Издательские Технологии»
109316, Москва, Волгоградский проспект, дом 42, корпус 5
Тел.: 8 (499) 322-38-30
Новая книга знаменитого санкт-петербургского
ученого, археолога и теоретика археологии, Льва
Самуиловича Клейна, посвяшена понятию культуры,
которое в рамках археологии является скорее рабочим
понятием, редко подвергающимся рефлексии. Тем не
менее, теоретические интересы автора этой книги
всегда были шире любых дисциплинарных рамок:
помимо археологии, известны его работы в области
культурной антропологии, классической филологии,
этногенеза, лингвистики и обшей теории культуры.
Первая часть книги посвящена определению понятия
«культура» и сопутствующей полемике в различных
школах и отраслях гуманитарного знания. Во второй
части излагается коммуникационная теория эволюции
культуры, которую автор считает своим наиболее инте¬
ресным вкладом в антропологию. Л. С. Клейн обосно¬
вывает свою гипотезу, что передачу культуры от поко¬
ления к поколению можно описать как сеть коммуни¬
кации, но растянутую не в пространстве, а во времени.
В таком качестве на ретрансляцию культуры и передачу
информации должны воздействовать те же факторы,
что действуют в любой сети связи (радио, телефон и т. д.).
Нормальное прохождение информации обеспечи¬
вается за счет необходимой повторяемости и достаточ¬
ного количества каналов связи с допустимой пропуск¬
ной способностью. Самое интересное к пониманию —
это соответствие феноменов культуры физическим
факторам матрицы передачи информации, способст¬
вующим или препятствующим прохождению сигналов.
ISBN 978-5-8071-0378-9
9