X. Т. ХАНСЕН
ПОЛИТИЧЕСКИЕ УСТРЕМЛЕНИЯ
^>^ Юлиуса
Зволы
4*
TERRA
FOLIATA
Москва
Воронеж
2010

УДК 140.8(450)(092)
ББК 87.3(4Ита) 6
X 19
Хансен X. Т.
Политические устремления Юлиуса Эволы. - Воронеж-Москва: TERRA
FOLIATA. 2009. - 176 с.
Издательство TERRA FOLIATA благодарит автора за поддержку.
The publishing house TERRA FOLIATA thanks Mr. HakI for his
support.
Перевод осуществлен по изданию: Dr. H.T. Hansen, Julius Evola s
political endeavors. II Julius Evola, Men among the ruins. Postwar reflection
of radical traditionalist, Rochester, Vermont, 2002.
Первая политическая биография знаменитого итальянского
мыслителя на русском языке. Автор, известный австрийский исследователь
творчества Ю.Эволы, планомерно обращается ко всем периодам жизни
философа на фоне обширной панорамы исторических, политических,
культурных событий первой половины XX века. Он подробно
останавливается на «беспокойной» теме отношений мыслителя с фашизмом и
национал-социализмом, в рамках которой большинство досужих
интерпретаторов не только со стороны либералов, но и из
традиционалистского лагеря упускают наиважнейшую компоненту - Трансцендентное.
ISBN 978-5-87456-321-4
© Hohenrain Verlag, Tubingen, 1989
© H.T. HakI, 2009
© TERRA FOLIATA, издание на русском языке, 2009
© В. Проскуряков, перевод, предисловие, 2009
© Д. Зеленцов, общая редакция, 2009
© С. Сокол, оформление обложки, 2009

СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие переводчика 4
Вступление 6
Решающие влияния на взгляды Эволы 9
Художественные опыты 45
Философский период 48
На подступах к политике ." 53
Отношение Эволы к фашизму в 1935-1945 годы 74
Эвола и фашизм. Выводы 81
Эвола и национал-социализм 92
Эвола и расизм 109
Отношение Эволы к евреям 126
Эвола и неофашизм 139
Некоторые заключительные замечания 150
Дополнительная литература 164
Об авторе 166
3

ПРЕДИСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА
Человек по природе своей есть существо
политическое, а тот, кто в силу своей природы,
а не вследствие случайных обстоятельств,
живет вне государства, - либо недоразвитое
в нравственном смысле существо, либо сверхчеловек.
Аристотель. «Политика»
Эта книга является концентрированным и
фундаментальным исследованием политического аспекта Пути
«обособленного человека», последнего кшатрия темного века,
барона Юлиуса Эволы, героико-вертикальную траекторию коего
невозможно понять, не принимая в расчет господствовавший в
первой половине XX века дух времени и те тревожные, глубинные,
парадоксальные и страшные феномены, которые стали
основанием реальной и тайной политики, закономерно приведшей
мировую историю к окончательной победе парадигмы
современности и вытеснению Традиции на периферию социума, за рамки
«политкорректного» дискурса. Предвзятое отношение к Эволе
(пришедшем в конце концов к концепции аполитеи, отходу от
активной политики) со стороны как академических научных
кругов, так и «гуманистически» ориентированных эзотерических
организаций связано не столько со скандальной репутацией мага,
язычника, алхимика, тантриста, буддиста и т.д., сколько с
непосредственным его участием в разработке расовой доктрины
фашистской Италии и тесными контактами с верхами Третьего рейха,
причем значительные концептуальные расхождения между
воззрениями философа и тенденциями правящих партий обычно
упускаются из виду. В своей работе, которая изначально была
написана как предисловие к немецкому изданию книги Эволы
«Люди и руины», австрийский ученый, переводчик и издатель
X. Т. Хансен, один из ведущих знатоков жизни и творчества италь-
4

янского мыслителя, привлекает обширные цитаты из книг самого
философа, из произведений повлиявших на него авторов, из
высказываний оппонентов и власть предержащих тех лет и пытается,
основываясь на фактах, реабилитировать барона и
«дифференцировать» его аристократическое мировоззрение, доказывая
сущностную несовместимость трансцендентальной «духовной
расовой доктрины» и Политического в его высшем значении не
только с примитивным биологизмом расовых теорий двух самых
одиозных тоталитарных режимов Европы, но и с современной
плебейской политикой как таковой.
Вадим Проскуряков
5

ВСТУПЛЕНИЕ
Многие отвергают идеи барона Юлиуса Эволы, чьи
произведения получили широкую известность,
отвергают в целом, совершенно их не изучив - из-за отношений
мыслителя с фашизмом и национал-социализмом. Подобное
неприятие затронуло даже его эзотерические сочинения, не имеющие
никакого отношения к вопросам политики. Однако если
проанализировать именно политическую деятельность Эволы, то
можно выявить новые, зачастую неожиданные факты, которые будут
способствовать лучшему пониманию всего творчества этого
философа культуры.
Самый оптимальный способ помочь читателю составить
независимое мнение о политическом пути Эволы - позволить как
можно больше говорить самому философу и с осторожностью
отнестись к прочим субъективным оценкам и интерпретациям.
Поступая таким образом, мы уделили особое внимание текстам
разных лет и различных творческих периодов.
Основная цель нашего исследования - показать, как Эвола
пришел к своим высказываниям, зачастую кажущимся
«скандальными»: какие из них можно приписать преобладавшему тогда
духу времени, а какие - вывести из его «личного уравнения» (одно
из любимых выражений философа, которое он применял для
описания чьей-либо натуры), и установить, есть ли у него параллели
с другими мыслителями. Данная работа создана в стремлении
предоставить читателю произведений Эволы дополнительный
инструментарий для толкования, с тем чтобы он мог
сформировать собственное мнение об этом авторе.
С самого начала мы хотим подчеркнуть один момент:
согласно Эволе, центром всех вещей является не человек, а
Трансцендентное. Независимо от того, какой проблемы касается
мыслитель, он всегда ищет прямую связь с Абсолютом, то есть с той
6

областью, которая находится за пределами обычного человека.
Ведь сегодня человек занят одним, а завтра - совершенно
другим, тогда как в соответствии с точкой зрения Традиции,
принципы, формирующие фундамент нашего мира, всегда остаются
неизменными. Эволу интересует не то, что связано со временем,
но то, что над временем, «вечное». (Этот абсолютный акцент на
духовной сфере можно найти в произведениях других
интеллектуалов того времени, например, у Мартина Хайдеггера.) А
значит, не стоит ожидать от него отстаивания распространенных ныне
на Западе «гуманистических» ценностей - его мировоззрение в
корне противоположно тем взглядам, к которым все привыкли.
Поэтому мы не будем обсуждать вопрос, способны ли идеи Эво-
лы служить решению бесчисленных сегодняшних проблем. Нас
интересует исключительно изучение хода его мыслей.
Мы продемонстрируем, что даже Эвола, который почти не
интересовался «низшими регионами» повседневной политики,
подчинялся развитию собственных политических взглядов,
связанных с различными периодами его жизни - огромна та
пропасть, что разделяет написанную в юности книгу «Языческий
империализм»1 и аполитею, тотально далекую от политики
позицию зрелого мыслителя - при том, что своим основным
принципам он никогда не изменял.
После знакомства с представленными здесь фактами
каждый читатель должен будет определить сам ту дистанцию,
которой он желает придерживаться относительно Эволы. Мы же
добавим некоторые замечания о структуре исследования.
Значительное место отдано мыслителям, повлиявшим на Эволу в
юности, поскольку интеллектуальные основания более поздних,
далеко идущих доктрин барона (двадцать пять книг, около трех сотен
больших очерков и свыше тысячи статей в газетах и журналах)
1 Julius Evola, Imperialismo pagano (нем. издание: Julius Evola,
Heidnischer Imperialismus, Leipzig, 1933).
7

сформировались уже к двадцати пяти годам. Цитируя его
«учителей», мы принимали во внимание только те работы, которые он
знал еще со времен своей юности. Идентичность тона этих цитат
и сущностных высказываний Эволы (особенно в книге «Люди и
руины») будет очевидна всем читателям философа. Этим мы не
бросаем и тени сомнения на его уникальность, наоборот,
стремимся документально проиллюстрировать царивший недавно
интеллектуальный климат, будто бы принадлежащий всецело иной
реальности, ставящей резкие вопросы о том, что сегодня мы
считаем самоочевидным «гуманизмом», другому миру, идеи
которого едва ли пригодны для обнародования в настоящее время.
Далее следует освещение основной темы: Эвола и фашизм, Эво-
ла и национал-социализм, а затем - его воззрения относительно
расизма и евреев. Завершат наше исследование замечания о
влиянии Эволы на итальянский неофашизм и краткое обсуждение
«нравственного» вопроса.
8

РЕШАЮЩИЕ ВЛИЯНИЯ НА ВЗГЛЯДЫ ЭВОЛЫ
Джулио Чезаре Эвола2 родился 19 мая 1898 года в семье
поместного дворянина в Риме и был воспитан в
строгом католическом духе. Из-за бунтарского нрава Эволы
следствием такого воспитания стало его раннее знакомство с тогдашними
ультрапрогрессивными поэтическими кругами, связанными с
Филиппе Томмазо Маринетти и Джованни Папини. Как основатели
футуризма, они требовали полного разрыва с общепринятыми
формами мышления и стиля. Вместо этого футуристы желали,
чтобы современная жизнь понималась как движение, динамизм
и вездесущая скорость, заменяющие категории пространства и
времени. А известное восклицание Маринетти времен Первой
мировой войны о «войне, единственной гигиене мира»
произвело такой эффект на Эволу, что он пошел служить офицером-
артиллеристом.
Сам Эвола пишет о Папини в своей автобиографии «Путь
киновари» (названной так в честь китайского алхимического
символа): «Конечно же, тот нигилизм, который поддерживает лишь
«обнаженную» личность, личность, презирающую какую-либо
помощь и выступающую против любых отговорок и ухищрений,
должен производить впечатление на молодежь».3 Эта мысль
демонстрирует одну из важнейших черт характера Эволы:
безоговорочную и воинственную антипатию ко всему буржуазному.
Данное чувство могло решительно повлиять на жизненный путь
Эволы: он не был женат, никогда не хотел иметь детей; ему был
чужд образ жизни среднего класса; он отказался от изучения
технических наук в университете перед последним вступительным
2 Полное имя барона - Джулио Чезаре Андреа Эвола. Сам он
предпочитал именовать себя на латинский манер Юлиусом (Julius). В литературе и
прессе первой половины XX века нередко он упоминается под своим
«настоящим» именем, Джулио Эвола. - Прим. пер.
3 Julius Evola, // cammino del cinabro, Milan, 1972, p. 15.
9

экзаменом, несмотря на превосходные результаты на этом
поприще (как пишет Эвола, только чтобы не стать «доктором» или
«профессором», как прочие студенты). Таким образом, он даже
не «бросал» учебу, поскольку никогда и не начинал учиться.
Возможно, это стало следствием его воспитания, о котором мало что
известно, поскольку сам философ очень редко упоминал о своей
личной жизни даже в автобиографии, каковая касается
исключительно развития идей барона-лишь «внутренняя жизнь» имела
для него значение.
Недостаток подлинной глубины в футуризме, его
«кричащий, показной» характер оказались в числе причин, побудивших
Эволу отвернуться от этого движения. Хотя впечатление,
произведенное на него фигурой Папини, осталось поистине
неизгладимым - не только из-за борьбы с низкопоклонничеством
интеллигенции, борьбы, которую Эвола сам пылко поддерживал, но в
особенности потому, что Папини познакомил его со многими
неитальянскими учениями. Два из них следует выделить особо:
прежде всего, это восточные религии, затем - западный
мистицизм, а именно Майстер Экхарт и Ян ван Рейсбрук. Благодаря
такому знакомству была заложена основа для той потребности в
кристальной ясности относительно всех религиозных и
эзотерических вопросов и того отвращения ко всякому сентиментализму
и экстатическому фанатизму в этой сфере, которые Эвола
испытывал всю свою жизнь.
Однако прежде, чем мы рассмотрим эзотерические
влияния, следует описать светские философские основания
воззрений Эволы. В юные годы он увлекался в основном тремя
мыслителями, поскольку мог всецело с ними отождествиться, пребывая
в одной возрастной группе. Кроме того, все трое умерли очень
рано: двое покончили с собой, а третий - Отто Браун - погиб во
время Первой мировой войны. В них нашло отражение
собственное стремление Эволы к самоубийству и смерти в целом,
названное им cupio dissolve - желание саморазрушения. Он избежал
10

суицида только благодаря знакомству с одним из разделов4
буддийского «Палийского канона».5
В первую очередь мы обратим внимание на Карло Михель-
штедтера (1887-1910). Его воздействие на Эволу, как он сам
указывал, было более определенным и важным, чем даже влияние
совершившего переоценку всех ценностей Ницше, чья острая
полемика значительно усовершенствовала его собственный стиль.
Михельштедтер происходил из еврейской семьи Гориции,
городка на реке Изонцо в северной Италии. Сначала он изучал
математику в Вене,6 но позднее углубился в живопись и греческую
философию. На следующий день после написания своей
диссертации «Убеждение и риторика» он застрелился. На такое
решение, несомненно, повлияло мнение Михельштедтера о том, что
ему нечего добавить к сказанному в этой работе. Эвола был
близким другом одного из кузенов Михельштедтера и поэтому не
понаслышке знал о тех событиях. Вскоре и этот кузен покончил со
своей молодой жизнью, совершив самоубийство.
Фундаментальный смысл книги Михельштедтера состоит в
требовании persuasione, т.е. убеждения. Под ним Михельштедтер
подразумевает абсолютную достаточность Самости, которую
полагает единственным реальным принципом в человеке. Пока
Самость существует не сама по себе, но только в «другом»,
определяющем ее жизнь посредством вещей и отношений и,
следовательно, поддерживающем элементы зависимости и потребности,
нет никакого убеждения, но есть, скорее, отсутствие, подлинная
* В книге «Путь киновари» Эвола называет конкретный текст -
Majjhimanikciyo (1, 1), в нем Будда перечисляет в порядке возрастания
значимости признаки «благородных сынов», идущих к спасительному
Пробуждению. - Прим. пер.
5 См. предисловие к «Восстанию против современного мира» (Julius
Evola, Revolt Against the Modern World, Rochester, Vt., 1995, p. xv.)
6 О значении Вены в этом контексте см. ниже.
11

смерть ценности. «Ценностью же обладает лишь то, что
существует для себя, что утверждает принцип внутренней жизни из
ничего и никого - автаркию». Так Эвола описывает суть
философии Михельштедтера в «Очерках о магическом идеализме»?
Послушаем самого Михельштедтера: «Страх, который для
большинства людей ограничен рамками некой опасности, в
действительности является чудовищным ужасом, каковой перед
лицом бесконечной тьмы испытывает тот, кто при особых
обстоятельствах чувствует себя утратившим сознание и
бессильным, потому что уносится за пределы царства своего
могущества».8
«Тот, кто боится смерти, уже мертв. Тот, кто хоть на
мгновение желает, чтобы его жизнь была лишь его собственной жизнью,
кто хоть на мгновение желает быть уверенным в том, что делает,
должен схватить настоящее; он должен видеть все в настоящем
как конечное, осознавая неизбежность смерти; и он должен
создать во тьме жизнь из самого себя.
Смерть ничего не может взять у того, кто живет в
настоящем, потому что ничто в этом человеке не нуждается в
продолжении существования, ничто в нем не происходит из
страха смерти... И смерть лишь убирает некогда рожденное. Она
убирает то, что ухватилось уже за тот день, когда человек
родился, то, что живет в страхе смерти из-за самого факта
рождения».9
«Потому что в этом конечном настоящем он должен
обладать всем и отказаться от всего, быть убежденным и
убеждать, обладать собой, обладая миром, пребывать в единстве с
ним».10
7 Julius Evola, Saggi sull'ldealismo Magico, Todi, Rome, 1925, p. 136.
8 Carlo Michelstaedter, La persuasione e laxettorica, Milan, 1982, p. 60.
9 Ibid, p. 69.
10 Ibid, p. 82.
12

«Путь убеждения не принимается сразу (целиком). На этом
пути нет дорожных указателей, которым можно следовать, его
нельзя изучить или пройти им по чужим следам. Но все
ощущают потребность в обретении данного пути, и мера этой
потребности суть боль каждого; все должны вновь открыть для себя этот
путь, ибо каждый одинок и может рассчитывать только на
собственные силы. Есть только один намек относительно пути
убеждения: не поддавайтесь чувству удовлетворенности от того, что
вам дали (другие)».11
Принцип автаркии, о котором Эвола уже знал из
мистических и эзотерических источников, нашел здесь свое философское
обоснование и привел к авторитарному «Я» его философского
периода.
Вторым мыслителем, которого следует упомянуть, был Отто
Браун, попытавшийся провести анализ «Заратустры» Ницше уже
в тринадцать лет и сказавший то, с чем вполне бы мог согласиться
Эвола: «Очень странно, что Ницше никогда в полной мере не
прививал мне принцип наслаждения жизнью, лишь принцип
величайшего исполнения долга, однако, не в буржуазном смысле
данного выражения».12
В «Очерках о магическом идеализме»™ Эвола сам
дословно цитирует Брауна: «Но на пути к своей цели я буду с полной
силой отдаваться всему, что выпадает на мою долю; такова для
меня свобода воли».14
11 Ibid, p. 104.
12 «Дневник Отто Брауна с отрывками из его писем и
стихотворений», запись от 14 сентября 1910 года (Otto Braun, Aus den Nachgelassenen
Schriften eines Fruhvollendeten, Berlin, 1921, p. 21, англ. издание: Otto Braun,
The Diary of Otto Braun, with Selections from His Letters and Poems, London,
1924).
13 Julius Evola, Saggi sulVldealismo Magico, Todi, Rome, 1925, p. 144.
14 Otto Braun, Aus den Nachgelassenen Schriften eines Fruhvollendeten,
Berlin, 1921, p. 148.
13

Последующие отрывки также обнаруживают резонанс
между мыслями Эволы и Брауна. Выдержка из письма Брауна к
своим родителям за октябрь 1915 года: «Мне кажется
необходимым то самообладание, которое в данном случае
характеризуется правильной духовной позицией, - самообладание,
страстно пылающее изнутри, но внешне суровое как кованая сталь,
самообладание, прекрасно скрывающее неизмеримое. Когда я
смотрю на наше государство, то этот символ бесконечности и
всего того, что конечно, символ, на мой взгляд, особенно
очевидный для других, символ, который я всегда несу в своем
сердце, как святые несут имя Христово, предстает невероятно
сильным, великим и обладающим совершенной формой, и вместе с
тем преисполненным множеством движений и красочной
игрой сил».15
Стоит вспомнить эти слова, когда позже мы коснемся
взглядов Эволы на государство. Указанный выше отрывок цитируется
в «Очерках о магическом идеализме».™
Отвращение Эволы к большевизму и американизму
сложилось под влиянием сочинений графа Германа фон Кайзерлинга, а
также следующего высказывания Брауна: «Если Германии
суждено погибнуть, и мир будет разделен между Америкой и
Россией (это означало бы смерть всего, что мы именуем нашими
Богами). .. всем нам... тем, кто еще любит этих Богов, по моему
убеждению, было бы лучше покинуть мир, который станет столь
несовместимым с нами, как это сделал Катон. Это время и его
события так ужасны в своем размахе и могуществе, что всякая мысль
воистину должна прийти в отчаяние, и только избавительный уход
может нас выручить. Я до сих пор верю, что океан вновь чреват,
как и в те времена, когда [Боги] отсекли серпом половой член
Урана и бросили его в царство Посейдона, отчего из волн и пены
15 Ibid, p. 150.
16 Julius Evola, Saggi sullldealismo Magico, Todi, Rome, 1925, p. 143.
14

родился Зевс.17 Быть может, сегодня нам вновь следует ждать
появления Бога, который возникнет таким же образом».18
Следующий отрывок является очень точным описанием
устремлений Эволы и, конечно, основным эмоциональным
ключом к пониманию того, что он, вопреки своим сомнениям, хотел
видеть в восходящем фашизме: «Грядущая эпоха должна быть
эпохой безусловного синтеза, позитивной и конструктивной по
самой своей природе, создающей новые формы и
продолжающей органичным образом отливать формы старые. И нет
большей опасности, которой следует избегать, нежели
комфортабельное отступление к существовавшим прежде шаблонам. Иначе
невероятная воля, великолепная стремительность этой богатой,
динамичной, необходимой эпохи... были бы уничтожены. Я
глубоко убежден в том, что лоно грядущих лет породит
удивительные вещи; нам повредила бы утрата восприимчивости к этим
недавно созревшим силам, коей грозил бы пресный дискурс,
наподобие разговоров о возрождении религиозности. Я считаю
святотатственным, даже дьявольским, предположение о том, что
время... этих огромных экономических, политических и культурных
переворотов... могло бы когда-нибудь вернуться к тихим водам
христианства, консолидированного с помощью государства. Я,
как и прежде, решительно не приемлю христианство».19
Теперь перейдем к третьему из этих мыслителей, к тому,
кого Эвола, наряду с Ницше, называет «святым про'клятым»,
поскольку ни один из перечисленных выше философов не был
равным ему по силе мыслей. Духовный поток, который они
носили внутри, уничтожил их из-за отсутствия
сверхъестественной самореализации, сосредоточенной на трансцендентности;
17 У Брауна именно так. Конечно, он путает Зевса с Афродитой. -
Прим. пер.
18 Otto Braun, Aus den Nachgelassenen Schriften eines Fmhvollendeten,
Berlin, 1921, p. 151.
19 Ibid, p. 156.
15

так, во всяком случае, считал Эвола. Этим третьим был Отто
Вейнингер (1880-1903). Он жил в Вене, происходил из еврейской
семьи и повлиял на Эволу больше всех тех, о ком мы говорили
прежде. Культура fin-de-siecle20 - причем не только в
немецкоязычном регионе - носила след его воздействия. Уже в 1912 году
появился первый перевод на итальянский главной работы Вей-
нингера «Пол и характер», произведя настоящий фурор,
особенно в кругах, связанных с Папини. Сам Папини издал
выдержки из этой книги и яростно обрушился на еврейство в
собственном произведении «Гог», следуя за ходом мысли Вейнингера,
которая не могла не произвести впечатления на Эволу. В 1956
году крупное итальянское издательство заказало Эволе новый
перевод «Пола и характера», чтобы исправить ошибки
старого издания и добавить к работе Вейнингера критический и
библиографический материал.21
Влияние Вейнингера на Эволу простирается от этики до
отношения к женщинам, от мыслей о государственности до
позиции относительно иудаизма и расовых вопросов. Поздняя работа
Эволы «Метафизика пола»11 задумывалась изначально как
предисловие к «Полу и характеру» и его критика, но впоследствии
разрослась настолько, что по праву стала отдельной книгой.
Приведем некоторые мысли из основного сочинения
Вейнингера.
«Правдивость, чистота, верность, честность по отношению
к самому себе -такова единственно мыслимая этика».23
20 Конец века (фр.) - Прим. пер.
21 Подробные сведения об этом можно найти в интересной книге
Альберто Кавальона «Отто Вейнингер в Италии» (Alberto Cavaglion, Otto
Weininger in Italia, Rome, 1982).
22 Впервые опубликована в Италии в 1958 году, позднее выпущена в
США под названием «Эрос и мистерии любви» (Julius Evola, Eros and the
Mysteries of Love, Rochester, Vt., 1983).
23 Otto Weininger, Geschlecht und Charakter, Vienne, 1904, p. 206.
16

Данное суждение вполне могло бы быть высказыванием
самого Эволы. Прибавьте к этому эпиграмму Хеббеля, которую
цитирует Вейнингер (Отто Браун также интенсивно изучал этого
драматурга):
За что вы больше платите,
За ложь или за правду?
За первое вы расплачиваетесь самим собой,
За второе - в худшем случае, своим счастьем.
Далее: «Человек один в космосе и пребывает в вечном,
бескрайнем одиночестве. Единственная его цель - это он сам; нет
такой вещи, ради которой он бы жил. Он далек от желания быть
рабом, от способности быть рабом, от необходимости быть
рабом: глубоко под ним исчезло человеческое общество, изжилась
социальная этика. Человек - один, один.
Но лишь теперь он, будучи совершенно один, имеет закон в
себе, он и есть закон, а не случайное желание. И он требует от
самого себя соблюдения этого внутреннего закона... Ничего нет
над ним, одиноким, абсолютно одиноким. Но он должен
подчиняться безжалостному категорическому императиву внутри, не
допускающему никаких сделок с собой. Он взывает к
Спасению...»24
Также мы предлагаем вам ознакомиться с абзацем из главы
«Проблема «Я» и гениальность», в которой Вейнингер слово в
слово цитирует Шеллинга. Эвола тщательно изучал немецкий
романтизм и Шеллинга в частности. Его определение Традиции
обнаруживает, в дополнение к влиянию Генона, и влияние
немецкого идеалиста.25
24 Ibid, p. 210.
25 См. мое предисловие к «Герметической традиции» (Julius Evola,
The Hermetic Tradition, Rochester, Vt., 1995, p. xii).
17

«Все мы обладаем тайной, замечательной способностью
уходить от превратностей времени в наше сокровенное «я»,
свободное ото всех внешних воздействий, и там, в форме
неизменности, созерцать в самих себе вечное. Это созерцание является
глубочайшим и уникальнейшим опытом, от которого зависит все,
что мы знаем и предполагаем о сверхъестественном мире.
Только такое созерцание убеждает нас в том, что нечто есть, тогда как
все остальное, к чему мы применяем этот термин, лишь
кажется существующим. Оно отличается от любого иного
чувственного созерцания тем, что его источником может быть только
свобода; оно чуждо и инородно по отношению ко всем, чьей свободы,
стесненной переполняющей властью объектов, едва ли
достаточно, чтобы породить сознание... В момент такого созерцания
время и длительность для нас рассеиваются: нелш находимся во
времени, но скорее время, или, вернее, чистая абсолютная вечность
пребывает в нас».
Еще одно место в той же главе: «Тем не менее, явление Я
суть корень всех мировоззрений».26
Или так: «Поэтому нравственное деяние может
заключаться лишь в действии, соответствующем некой идее».27 К досаде
многих националистических групп, в чем мы убедимся ниже,
Эвола говорит: «Идея - наше отечество». Другая цитата из этой
главы книги Вейнингера: «Человек становится гением через
высший акт воли, следующий за утверждением целой вселенной
внутри себя».28
Постоянное обращение Эволы к мужественности в
качестве категории, в противоположность маскулинности, конечно,
также можно приписать воздействию Вейнингера. В книге «Юли-
ус Эвола. Личность и творчество» Адриано Ромуальди называ-
26 Otto Weininger, Geschlecht und Charakter, Vienne, 1904, p. 217.
27 Ibid, p. 228.
28 Ibid, p. 236.
18

ет последнего «создателем идеи мужественности как
метафизической сущности».29 В данном контексте практически излишне
упоминать о том, насколько позиция Эволы относительно
женщины - в качестве метафизической противоположности
мужчины, а также в политическом смысле - близка воззрениям на сей
счет Вейнингера, ибо это более чем очевидно. Но Эвола был не
единственным, кто считал «Под и характер» эпохальной
работой. Например, Август Стриндберг 1 июля 1903 года написал Вей-
нингеру такие слова: «Увидеть наконец-то проблему женщины
разрешенной - это облегчение для меня...» В другом письме, к
Артуру Герберу, он говорит: «Написанное Вейнингером не
является мнением, это-открытие! Вейнингер был первопроходцем».
Среди прочих личностей, находившихся под влиянием
Вейнингера, значились Альфред Кубин, Людвиг Витгенштейн, Франц
Кафка, Роберт Музиль, Георг Тракль, Арнольд Шенберг и Томас
Бернхард.
Кроме того, без Вейнингера было бы затруднительно
понять взгляды Эволы на евреев (которые мы подробно
рассмотрим позже). Иллюстрацией этого будут два категорических
пассажа из «Пола и характера», суть которых то и дело ложится в
основание собственных высказываний Эволы. Однако они
касаются не вековых предрассудков, жертвой коих становятся и
Вейнингер (несмотря на свое происхождение), и Эвола, а
«метафизических категорий».
«Но сначала я хочу дать точное определение тому, что
подразумеваю под еврейскостью. Она не имеет отношения к расе
или людям, и меньше всего - к какому-либо узаконенному
вероисповеданию. Еврейскость следует определять как духовное
положение, психическую конституцию, каковая является
возможностью для всех людей, но обрела свою самую грандиозную
реализацию в историческом еврействе. Ничто не доказывает досто-
29 Adriano Romualdi, Julius Evola: L'uomo а Г opera, Rome, 1979, p. 17.
19

верность этого утверждения лучше, чем антисемитизм. Самые
настоящие, наиболее арийские из арийцев, уверенные в своей
арийскости, не бывают антисемитами. Они не могут даже понять
враждебный антисемитизм... с другой стороны, в агрессивных
антисемитах всегда можно обнаружить определенные еврейские
черты...
Иначе и быть не может. Подобно тому, как мы любим в
других только те качества, к коим искренне стремимся сами, хотя
никогда не сможем их до конца достичь, мы ненавидим в других
только то, что никогда не хотели бы узреть в себе, но что отчасти
нам присуще. Люди не могут ненавидеть то, с чем у них нет
ничего общего...»30 И далее: «В действительности, когда я говорю о
еврее, то никогда не подразумеваю отдельного человека или группу
людей, но имею в виду человека вообще, то,
насколько он сопричастен идее еврейскости (идее в
платоновском смысле). Определить смысл этой идеи является
единственным моим намерением».31
Расовые идеи Эволы бесспорно отмечены этими
воззрениями, отсюда следует его неодобрительное отношение к Ваше де
Лапужу, Гобино и Чемберлену, то есть к отцам современного
расизма.
Наличествующая в книге Эволы «Люди и руины» явно
отрицательная характеристика вождя, отождествляющегося со
своим народом, который подстрекает его на свершение «великих»
деяний (наподобие Наполеона, а также, конечно, Муссолини и
Гитлера), опять же отсылает к творчеству Вейнингера. Последний
соотносит таких народных лидеров и трибунов с собственной
классификацией проституции. Выдержка из «Пола и характера»
проиллюстрирует это: «Ведь великий политик не только спекулянт и
миллиардер, он еще и уличный певец; он не только великий шах-
30 Otto Weininger, Geschlecht und Charakter, Vienne, 1904, p. 413.
31 Ibid, p. 415.
20

матист, но и великий актер, не только деспот, но и подхалим; он не
только проституирует других, но и сам является великой
проституткой. Не существует такого политика, такого полководца,
который бы никогда не «снисходил» до людей, в основном - что не
секрет-до половых отношений с ними. Место настоящего
трибуна - в трущобах. Взаимодополняющие отношения с чернью
являются неотъемлемой частью склада личности политика.
Фактически, он может лишь использовать толпу; с прочими людьми,
с личностями, он скор на расправу, если, конечно, глуп, или, если
так же сообразителен, как Наполеон, то лицемерит, дабы сделать
их безопасными для себя».
Данные сентенции грохочут, словно тяжелые удары
молота; они высказаны в той догматической манере, на которую, по
сути, способна лишь молодежь (Вейнингер написал это, когда ему
едва исполнилось двадцать лет). Эти слова, должно быть,
очаровали Эволу, находившегося в поисках Абсолюта.
Фактор, оказавшийся решающим для враждебного
отношения Эволы к евреям (в идеальном смысле, о коем
упоминалось выше), - это постулируемая Вейнингером и самим Эволой
(а также, безусловно, его последователями) идентификация
современности с еврейским духом, Вейнингер пишет: «Дух
современной эпохи - еврейский, с какой бы точки зрения мы его
ни рассматривали».32
Затем он добавляет: «Наше время не только наиболее
еврейское, но к тому же и самое женоподобное. Время, в котором
искусство суть только тряпка для утирания его прихотей, оно
приписывает художественный порыв животным игрищам.33 Это время
самого легковерного анархизма; время, в котором у государства и
правосудия нет смысла; время половой этики, время наиболее по-
32 Ibid, p. 451.
33 Вейнингер, как Эвола и Шпенглер, был противником теории
эволюции Дарвина.
21

верхностного из всех исторических методов (исторического
материализма), время капитализма и марксизма; время, для которого
история, жизнь и наука сводятся к экономике и технологии».
Именно против этой современности Эвола резко выступал
с юных лет и даже метафорически сравнивал ее с
метафизическим «злом». Как человек своего времени, он испытывал
решающее воздействие современности, но боролся с ней (и
соответствующими чертами собственной личности), видя в этом
оправдание своей неприязни к евреям.
Мы завершаем раздел о Вейнингере ремаркой крупного
сексолога Вильгельма Штекеля, который писал о нем следующее:
«Итак, не следует осуждать гениальность, даже когда она
демонстрирует патологические свойства, ведь лучше отдать
предпочтение болезненному гению, нежели здоровой инертности».34
О влиянии идей Фихте (Эвола неоднократно приводит
отрывки из его «Нравоучения»), Оскара Уайльда и Габриеле д' Ан-
нунцио можно упомянуть лишь мимоходом. Более пристальное
внимание следует уделить Платону, Ницше, Шпенглеру и
Поставу Лебону.
Сначала позволим себе обратиться к Платону, на которого в
своих философских работах, а также в эссе «Самозащита», Эвола
ссылается. Его диалог «Государство» является важнейшим
политическим трудом Запада. Нужно отметить, что Платон говорит
в нем о свободе, образовании, равенстве35 и о тех, кто «всегда
склоняют головы к земле, словно скот. За пиршественными
столами они объедаются, жиреют и совокупляются. Дабы
заполучить все это, они бодаются железными рогами и лягаются
копытами, убивая друг друга. Они ненасытны, ибо не питают ничем
34 Цит. по книге Эмиля Луки «Отто Вейнингер. Его творчество и
его личность» (Emil Lucka, Otto Weminger. Sein Werk and seine Personlichkeit,
Vienna, 1905).
35 Платон, «Государство», VIII.
22

подлинным истинную и добродетельную составляющую своей
сущности».36 Антидемократическая традиция, к каковой
принадлежал Эвола, немыслима без Платона.37
Затем мы обращаемся к Ницше, «землетрясению эпохи»,
как назвал его Готфрид Бенн. Даже при поверхностном изучении
нельзя не заметить сходство Эволы с данным мыслителем.
Явными признаками этого являются, с одной стороны, борьба против
христианства, буржуазии и господствующих моральных
предрассудков, с другой - склонность ко всему грандиозному, к тому, что
превосходит человека, к жестокости и безразличию к самому себе,
и все это выражено язвительным, не допускающим никаких
уступок языком. В качестве доказательства мы вновь предлагаем
некоторые отрывки, первым из которых будет цитата из книги
Ницше «По ту сторону добра и зла» (раздел 9: «Что благородно?»):
«Всякое величие типа «человек» было до сих пор - и будет
таковым всегда-делом аристократического общества, того
общества, которое верит в длинную шкалу рангов и ценностных
различий между людьми... Без пафоса дистанции, развивающегося из
воплощенных различий между сословиями, из привычки
правящей касты смотреть испытующе и свысока на подчиненных, кои
являются ее орудиями... иной, более таинственный пафос мог бы
также не развиться - стремление к увеличению дистанции в самой
душе, образование еще более возвышенных, более редкостных,
более отдаленных, более напряженных и исчерпывающих
состояний; словом, не могло бы иметь место именно величие типа
«человек», непрерывное «самопреодоление человека», если
употреблять нравственную формулу в сверхнравственном смысле.. .»38
36 Там же, IX.
37 См. работу Карла Р. Поппера «Открытое общество и его враги»
(Karl R. Popper, The Open Society and Its Enemies, London, 1957).
38 Friedrich Nietzsche, Beyond Good and Evil, trans. R. J. Hollingdale,
London, 1990, part 9, aphorism 257.
23

«В хорошей и здоровой аристократии существенно то, что
она ощущает себя не функцией (монархии или общества), а их
смыслом и высшим оправданием - поэтому она с чистой
совестью принимает жертвы огромного количества людей, которые
должны угнетаться ради нее и быть принижены до степени людей
неполноценных, превращены в рабов и орудия. Ее
фундаментальная вера должна заключаться в том, что общество существует не
для общества, но лишь как основание и помост, на коем
избранные существа будут способны выполнить свою высшую задачу
и, в целом, достичь высшего бытия».39
«Обозревая множество утонченных и грубых моральных
качеств, господствовавших или до сих пор господствующих на
земле, я обнаруживал определенное совместное повторение и
взаимную связь тех и других - пока предо мной не проявились
два основных нравственных типа и одно главное различие между
ними. Даже в рамках одного человека, одной души есть мораль
господ и мораль рабов - спешу добавить, что во всех высших и
разнородных культурах очевидны попытки их примирения, еще
более часто можно наблюдать их смешение и взаимное
непонимание при нахождении в непосредственной близости... Когда
именно правители определяют понятие «хорошего», то
возвышенные, умиротворенные состояния души являют собой
отличительные черты ранга. Человек благородный отделяет от себя
тех, кто выражает собой нечто противоположное таким
возвышенным горделивым состояниям: он презирает этих существ.
Следует заметить, что в морали первого типа антитеза
«хорошего» и «плохого» означает то же самое, что противопоставление
«благородного» и «презренного» - антитеза «добрый» и «злой»
имеет иное происхождение. Презирают людей собачьей породы
-трусливого, робкого, мелочного, думающего только о выгоде, а
также недоверчивого, с его ограниченностью, унижающегося,
39 Ibid, part 9, aphorism 258.
24

сносящего дурное обхождение, раболепного льстеца, но прежде
всего лжеца: все аристократы убеждены в лживости простого
народа. «Мы, правдивые!» -так говорила о себе знать в Древней
Греции... Человек благородного типа чувствует себя мерилом
ценностей, ему не требуется одобрение... Такая мораль есть
самопрославление. На первом плане мы видим ощущение
полноты, бьющей через край силы, счастье высокого напряжения,
осознание богатства, готового отдавать и дарить: знатный человек
помогает неудачнику, но не из жалости, точнее, не только из
жалости, а больше из побуждения, вызванного избытком силы.
Благородный человек чтит в себе могущественного человека и,
кроме того, человека, властвующего над самим собой,
понимающего, как говорить и как безмолвствовать, охотно проявляющего
суровость и строгость по отношению к себе и уважающего все
суровое и строгое... вера в самого себя, гордость самим собой,
глубокая враждебность и ирония к «бескорыстности»,
несомненно, так же принадлежат к морали знатных, как умеренное
презрение и осмотрительность по отношению к состраданию и
«сердечной теплоте». - Именно сильные умеют чтить, это их
искусство, их создание. Глубокое уважение к старости и традиционным...
верованиям и предрассудкам, защищающим предков и
выступающим против потомков, характерно для морали сильных; и
напротив, когда сторонники «современных идей» почти
инстинктивно верят в «прогресс» и «будущее», демонстрируя утрату
уважения к древности, это в достаточной степени свидетельствует о
неблагородном происхождении таких взглядов».40
«Мы, люди иной веры - мы, для кого демократическое
движение суть не только форма упадка политической организации,
но и форма упадка человека, то есть его измельчание, когда он
превращается в посредственность и утрачивает собственные
ценности - на что нам возлагать свои надежды? - На новых филосо-
Ibid, part 9, aphorism 260.
25

фов, у нас нет другого выбора; на сильных духом и достаточно
незаурядных, чтобы осуществить переоценку вещей и
опрокинуть «вечные ценности»... чтобы положить конец тому
ужасающему господству случайности и неразумия, которое до сих пор
называли «историей», - неразумие «большинства» есть лишь ее
последняя форма: для этого когда-нибудь понадобится новый род
философов и повелителей, перед лицом которых, возможно,
покажутся бледными и незначительными все те скрытые, грозные и
благосклонные умы, что существовали на земле доныне. Образы
таких вождей предстают перед нами» (раздел 5: «К естественной
истории морали»).41
Из « Человеческого, слишком человеческого» (книга 1,
афоризм 451, «Правосудие как партийная приманка»): «Требование
равенства прав, за которое ратуют социалисты из угнетенной
касты, проистекает отнюдь не из справедливости, а из алчности. -
Когда животному раз за разом показывают кровавые куски мяса,
а затем прячут, то оно, в конце концов, начинает реветь: вы
полагаете, будто этот рев и есть справедливость?»42
Относительно презрения Эволы к «всеобщему равенству»:
«Неравенство прав является предпосылкой самого
существования каких-либо прав. Ничего дурного нет в неравных правах,
неоправданно притязание на равные права... Что есть зло? <.. .>
Все, что происходит из слабости, зависти и мести»43
(«Антихрист»).
Относительно страстных доводов Эволы против
христианства: «Существуют все основания сравнить христианина и
анархиста, поскольку внутреннее побуждение ведет обоих к
разрушению. .. Христианин и анархист - оба декаденты, оба действуют
41 Ibid, part 5, aphorism 203.
42 Friedrich Nietzsche, Human, All Too Human, trans. Gary Handwerk,
Stanford, 1995, book I, aphorism 451.
43 Friedrich Nietzsche, The Antichrist, trans. P. R. Stephensen, London,
1929, aphorism 57.
26

только ради разложения, отравления, деградации и высасывания
крови. У обоих есть инстинкт смертельной ненависти ко всему,
что возвышается, что велико, что долговечно и обещает жизни
будущность... Христианство было вампиром Imperium
Romanum44...»45
Этих отрывков вполне достаточно, чтобы получить
необходимое представление о влиянии Ницше. Конечно, стоит
подчеркнуть, что Эвола, как бы он его ни ценил, всегда предостерегал от
ницшеанской гордыни «мировоззрения» в ее чисто
материалистическом смысле.46 Воздействие Ницше было сильным, но не
следует его переоценивать, поскольку он никогда не упоминает
понятие «трансцендентность», которое было таким важным для
Эволы.
Теперь мы направляем взор на Освальда Шпенглера и его
столь знаменательное для истории культуры произведение, как
«Закат Европы». Эвола перевел эту книгу на итальянский и
написал к ней критическое вступление. Особенно он негодовал по
поводу зависимости Шпенглера от природных принципов и
игнорирования принципов трансцендентных.47
У Шпенглера та фундаментально пессимистическая
перспектива, с которой мы уже столкнулись у Ницше и которая
фигурирует также у большинства «философов кризиса» вплоть до
Ортеги-и-Гассета, находит свое самое убедительное и ясное
выражение. После чтения его труда, если не раньше, Эвола наконец
осознал, что западная цивилизация обречена. По Шпенглеру - и
44 Римской империи (лат.) - Прим. пер.
45 Friedrich Nietzsche, The Antichrist, trans. P. R. Stephensen, London,
1929, aphorism 58.
46 См. предисловие к «Восстанию против современного мира» (Julius
Evola, Revolt Against the Modern World, Rochester, Vt., 1995, pp. 14-17).
47 См. его очерк «Шпенглер и «Закат Европы» (Julius Evola, "Spengler
a il "Tramonto deH'Occidente", Fondazione Julius Evola, Rome, 1981, Quaderni
di Testi Evoliani, no. 14).
27

это очень важно - экономика, одерживающая верх в культуре,
являет собой верный признак упадка. Этой пессимистической
философии Эвола обязан убеждением в необходимости нового
начала, отсюда - его условная поддержка фашизма и,
впоследствии, мысль о преодолении этого мира через «Традицию».
Но в труде Шпенглера присутствуют и другие идеи
Ницше, например, в следующем отрывке, определяющем
различие между «деянием» и «работой», что также является
решающим и для Эволы: «То же самое соотношение существует
между нравственным пылом мастеров великого барокко
(Шекспир, Бах, Кант, Гете), отважной волей к внутреннему
мастерству, овладению естественными вещами, которые ощущаются
как нечто нижестоящее по отношению к человеку, и
современной волей Европы к тому, чтобы чисто внешне устранить
их с пути (в форме государственных постановлений,
гуманистических идеалов, всеобщего мира, благополучия большинства)
ввиду того, что человек осознает себя на одном с ними
уровне. Это также манифестация воли к власти в
противоположность античному терпению неизбежного, здесь очевидна
страсть к вечности и тоска по ней, но между величием
метафизического и величием материального преодоления лежит
существенное различие. Последнему недостает глубины,
недостает того, что некогда люди называли Богом. Универсальное
фаустовское чувство деяния, которое... жило в каждом
великом человеке, редуцировалось до философии работы.
Критикует или защищает работу подобная философия, это не
затрагивает ее подлинную ценность. Культурное представление о
деянии и цивилизационное представление о работе
соотносятся так же, как Прометей Эсхила и Диоген. Первый страдает и
терпит, второй -лентяй. Галилео, Кеплер и Ньютон совершали
научные деяния, а современный физик занимается научной
работой. И вопреки всем возвышенным словам, от
Шопенгауэра до Шоу, именно плебейские нормы повседневности и «че-
28

ловеческий здравый смысл» являются фундаментом для всех
представлений и дискуссий о жизни».48
И вновь на ту же самую тему: «На пути от Ньютона к Фара-
дею, или от Беркли до Милля, произошло вытеснение
религиозного представления о деянии атеистическим представлением о
работе. В натурфилософии Бруно, Ньютона и Гете в деяниях
природы проявлялось нечто божественное; согласно воззрениям
современных физиков, природа занимается лишь работой».49
Несколько слов Шпенглера, которые Эвола мог бы дословно
повторить в «Людях и руинах»: «Государство есть внутренняя
форма, остов нации».50
«Именно это превратило фаустовского человека в раба
собственного творения. Механизмы принудительно увеличили его
поголовье и так изменили его образ жизни, что возвращение к
былому состоянию не представляется возможным».51
«Однако атака денег на духовное могущество приняла такие
же титанические пропорции. Даже промышленность связана со
своим местоположением и источниками ресурсов, связана с
почвой, как и крестьянство. Абсолютно свободны лишь финансовые
операции, совершенно невосприимчивые к нападению. В 1789
году к власти пришли банки и, следовательно, фондовые биржи,
питающие кредитные потребности промышленности, которая
выросла до чудовищных размеров. Сегодня они, а также деньги,
хотят быть единственной силой, господствующей во всех
цивилизациях».52
48 Oswald Spengler, The Decline of the West, New York, 1934, translation
adapted, p. 355.
49 Oswald Spengler, Der Untergang des Abendlandes, p. 537.
50 Oswald Spengler, The Decline of the West, New York, 1934, translation
adapted, p. 179.
51 Ibid, vol. II, p. 631.
52 Ibid, vol. II, p. 633.
29

Подобно Эволе, Шпенглер полагает, что «цезаризм
проистекает из демократии».53 В другой своей книге «Годы решений», к
итальянскому изданию которой Эвола также написал
предисловие, Шпенглер говорит об «утилитарной морали рабских душ»,54
а также о «прусском стиле», которому Эвола дает высокую
оценку в «Людях и руинах» и который состоит в «аристократическом
упорядочении жизни в соответствии с уровнем достижений»,
«превосходстве высокой политики над экономикой и подчинении
последней сильному государству».55
Эти идеи приводят нас к Гюставу Лебону (1841 -1931) и его
работе «Психология толп», которую оценили не только Парето,
Фрейд, Муссолини и де Голль, но даже Хоркхаймер и Адорно. В
книге Лебона Эвола искал и, несомненно, нашел подтверждение
своего недоверия к демократии. Строго говоря, вера в нее должна
сочетаться с радикальным оптимизмом, с верой в добрую суть
человека. В политическом смысле Эвола был пессимистом -хотя
и не только благодаря усвоению воззрений Шпенглера- и
поэтому с трудом воспринимал демократические идеи. Он был
убежден в неспособности масс следовать высшим идеалам, ведь чернь
всегда идет за вождем, за тем, кто в данное время является
сильнейшим, независимо от проповедуемых им идей. Вождю
достаточно лишь очаровать толпу. Эвола опасается того, что Лебон
называл «женским характером» масс. Для Лебона также
характерно неприятие христианства, поскольку, по крайней мере, во
время своего зарождения оно было неотделимо от духа толпы.
И вновь ряд цитат, демонстрирующих влияние Лебона.
«Массы обнаруживают покорное уважение к силе и в крайне малой
степени увлечены добротой, являющейся для них едва ли чем-то
ббльшим, нежели формой слабости. Симпатии толп на стороне
53 Ibid, vol. II, p. 583.
54 Oswald Spengler, Jahre der Entscheidung, Munich, 1933, p. 95.
55 Ibid, p. 138.
30

угнетающих их тиранов, а не на стороне добродушных хозяев.
Первым они всегда воздвигают огромные статуи. Ежели они охотно
растаптывают деспота, коего лишили власти, то оттого, что,
утратив свою силу, он обрел место среди слабых, которых презирают
и вовсе не боятся. Героический тип, любезный толпам, всегда
будет похож на Цезаря. Его знаки отличия привлекают их, его власть
внушает им уважение, его меч вселяет в них страх... Если власть
постоянно не подкрепляется силой, толпа, всегда покорная
собственным крайним настроениям, поочередно переходит от
анархии к рабству и от рабства к анархии».56
«Идеи доступны толпам только в самой простой их форме
и, дабы стать популярными, должны часто подвергаться самым
основательным трансформациям. В частности, имея дело с
весьма высокими философскими или научными идеями, мы видим,
насколько далеко заходят те модификации, которые необходимо
произвести, чтобы снизить их уровень до умственных
способностей масс».57
«Однако, несмотря на безумность желаний толп, они не
долговечны. Массы так же неспособны к проявлению воли, как
неспособны они мыслить в течение какого-либо времени...
Повсюду толпы отличаются женскими чертами, но латинская чернь -
самая женственная из всех».58
Лебон утверждает: «В этом вопросе, как и во многих других,
демократические идеи противоречат результатам психологии и
непосредственному опыту».
И последний отрывок: «Что касается человеческих толп,
видную роль в них занимает повелитель... Его воля суть центр,
вокруг которого группируются и обретают свой облик мнения масс...
56 Gustave Le Bon, The Crowd, London, 1896, seventh ed., 1910, book I,
ch. 2, section 4.
57 Ibid, ch. 3, section 1.
58 Ibid, ch. 2, section 1.
31

Толпа - это скопище рабов, ни на что без хозяина не
способных».59
В нескольких словах нам следует упомянуть Иоганна Якоба
Бахофена, который недавно вновь снискал уважение, при том,
что его идеи Эвола, вероятно, воспринял не сразу. Бахофен
известен как один из популяризаторов в научном мире понятия «ги-
некократия» (правление женщин). Именно благодаря его
отождествлению эпохи женского господства с эрой земных, «хтони-
ческих» божеств, была создана модель, предполагавшая в
качестве своего противоположного полюса модель солярную,
олимпийскую и мужественную - ее целиком поддержал Эвола.
Поэтому Бахофену можно приписать создание той идеи «олимпийской
мужественности», которая является одной из основ книги
«Восстание против современного мира». Эвола перевел избранные
главы работы Бахофена на итальянский под заголовком «Матери
и олимпийская мужественность»™ снабдив их предисловием и
примечаниями.
Итак, мы рассмотрели самых значительных «светских»
философов, которым Эвола был явно многим обязан. Но есть
существенный элемент, у них отсутствующий: Трансцендентное. Все,
что сказали эти авторы, может быть уместным в мировоззрении
Эволы и других традиционалистов, но оно не имеет для них
никакого смысла, если не возвышено до трансцендентности и не
основывается на ней. Такие взгляды обретают подлинную актуальность
только при рассмотрении их на фоне высшей, неподвластной
времени реальности.
Возможно, первым мыслителем, открывшим Эволе знание
об этой глубинной реальности, был Майстер Экхарт, с трудами
которого его познакомил Папини. Наряду с Яном ван Рейсбру-
ком Эвола упоминает Экхарта в книге «Абстрактное искусст-
59 Ibid, book II, ch. 3, section 1.
60 Julius Evola, Le Madri e la vihlita olimpica, Milan, 1949.
32

во».ьх Весьма вероятно, что в период работы над ней он
приступил также к изучению буддизма, даосизма и индуизма. Как уже
было сказано, один из разделов буддийского «Палийского
канона» помешал Эволе покончить с собой.
Поэтому мы должны понять, в какой мере религиозные и
мистические сочинения служат дополнением к указанным выше
философам, или, вернее, придают им некий вневременной базис,
отчего многие пассажи, претендующие быть элементами,
слагающими «мировоззрение» Эволы, одухотворяются и наделяются
иным сущностным смыслом.
Сначала обратимся к Майстеру Экхарту. Эвола рано
овладел несколькими иностранными языками: латынью,
древнегреческим и, главным образом, французским (его поэзия
создавалась именно на этом языке), а также немецким. Таким образом,
он читал «Проповеди и рассуждения» Майстера Экхарта в
оригинале. Важность влияния этой работы нельзя недооценивать:
Эвола всю жизнь цитировал Экхарта с величайшим уважением.
Представление Эволы о свободе, его «действие, не зависящее от
успеха или провала» и упоминавшееся выше отвращение к
сентиментальности в значительной степени восходят к трудам этого
теолога и мистика. Например, в книге «Очерки о магическом
идеализме» Эвола приводит без перевода следующие слова
Майстера Экхарта: «Из этой сокровеннейшей глубины [где жизнь
существует ради себя]62 должен ты творить все, что творишь, не
спрашивая «зачем». Я решительно утверждаю: пока ты делаешь что-
нибудь ради небес, ради Бога или ради своего спасения, то есть
ради чего-то извне, ты воистину совсем не прав. Если спросить
праведного человека, такого, который действует из собственной
глубины своей: «зачем делаешь дело свое?» - и, если он отвечает
честно, то не скажет ничего иного, кроме как: «я делаю, потому
61 Julius Evola, Arte astratta, Rome, 1920, p. 14.
62 Примечание Эволы.
33

что делаю!»63 Разумеется, эта мысль близка даосизму и
дзэн-буддизму. Но об этом позже.
Черты, обнаруживающиеся в учении Майстера Экхарта,
самые ярые критики Эволы рассматривают как
эгоистическую крайность, чрезмерное возвеличивание Сверхчеловека и
одержимость им. Действительно, Эвола считает Я (конечно,
имея в виду не повседневное «я» или, выражаясь языком
графа Дюркгейма, «земное я») абсолютным. Процитируем
Экхарта: «Бытие есть Бог... Бог тождественен существам. Если я
способен познать Бога непосредственно, то должен стать Им, а
Он - мною, чистым и простым... всецело одним, чтобы этот
Он и это Я стали едины и пребывали таковыми, вечно
существуя и действуя в такой форме» («Немецкие проповеди и
рассуждения»).6*
Это высказывание Экхарта, а также его максима о
«действии без вопрошания «зачем?» предвосхищают концепцию
безграничной свободы Эволы. До тех пор, пока кто-то
действует из внутреннего побуждения, являющегося реакцией на некий
изъян, или из-за притягательности какой-либо идеи - неважно,
«материальной» или «духовной» - он продолжает пребывать в
«рабстве». Такое важное для Эволы понятие, как «могущество»,
также исходит из указанного наставления. Абсолютное Я
обладает абсолютной властью, даже если оно ее не использует.
Концепция могущества через перекрестные ссылки естественным
образом приводит к тантре, с которой Эвола познакомился
довольно рано.65 Основными источниками изучения тантры были
переводы сэра Джона Вудрофа (Артур Авалон). Эвола знал его
лично, и поэтому некоторые работы Вудрофа появились на ита-
63 Julius Evola, Saggi sull'Idealismo Magico, Todi, Rome, 1925, p. 48.
64 Meister Eckhart, Deutsche Predigten und Traktate, ed. Josef Quint,
Munich, 1978, p. 354.
65 См. его работу «Человек как могущество» (Julius Evola, L'uomo
come potenza, Rome, 1926).
34

льянском языке прежде, чем были опубликованы на
английском.66
Эволу постоянно обвиняли в «высокомерии» духа. Это
свойственно и Майстеру Экхарту, убежденному, что «грубые
душой люди должны просто верить в то, о чем просвещенные
знают».67
О действии без ожидания успеха, одобрения или неприятия
других людей Экхарт пишет: «Он есть именно тот, кто каждому
воздает должное».68 И далее:«... но, в ином смысле, они суть те,
кто все принимает от Бога как равное, каково бы это ни было -
великое или малое, дорогое или нет - для них оно совершенно
одинаково, а не меньшее или большее; одно подобно другому».69
Такой взгляд предполагает отказ от мира и, особенно, от самого
себя («Вся любовь в мире этом зиждется на себялюбии. Если бы
ты отрешился от него, то покинул бы и мир»)70 и должен
обязательно повлечь отказ от понятия времени, обращение к надвре-
менному или, иными словами, «вечному». Вечность в этом
смысле есть не безграничное время, но нечто вневременное, сфера за
пределами времени, где до и после сливаются в абсолютное
настоящее. Согласно Эволе, именно в этой безвременности
«действует» Традиция. Данная сфера суть «самое подлинное, что есть
во всем бытии, самое реальное во всей реальности, самое
достоверное во всей достоверности». Но, несмотря на то, что мы не в
состоянии понять ее с помощью интеллекта, она являет собой
некое «пространство», которое может на нас влиять.
66 Один из примеров такого рода содержится в книге Эволы и группы
УР «Введение в магию» (Julius Evola and the UR Group, Introduction to
Magic, Rochester, Vt., 2001, p. 64).
67 Meister Eckhart, Deutsche Predigten und Traktate, ed. Josef Quint,
Munich, 1978, p. 267.
68 Ibid, p. 182.
69 Ibid.
70 Ibid, p. 185.
35

Стихотворение Генри Воэна71 может описать это на
эмоциональном уровне:
Недавно ночью я узрел Вечность,
Похожую на великое кольцо из чистого и бесконечного света,
Совершенно спокойное в своем великолепии,
И свод Времени под ним, в часах, днях, годах,
Движимый сферами,
Словно передвигалась огромная тень, в которую мир
И вся его свита были заброшены.
По поводу этого понятия Майстер Экхарт пишет: «Ибо
мгновение, в которое Бог создал первых людей, и мгновение, в которое
исчезнет последний человек, и мгновение, в которое я сейчас здесь
говорю, в Боге равны».72
Таким образом, у Экхарта находит свое глубоко
прочувствованное обоснование тяга Эволы к трансцендентности и высшим
пределам.73
Мировоззрение Эволы питали также и другие источники,
особенно даосизм, основной текст коего («Дао дэ цзин» Лао-цзы)
он дважды, в 1923 и 1959 годах, переводил на итальянский.
Несколько цитат будут свидетельствовать о том, до какой степени
подобные эзотерические истины повлияли на убеждения Эволы,
в том числе политические, еще более их усилив.
В «Очерках о магическом идеализме»14 Эвола дословно
повторяет этот отрывок, указывая на него как на принцип
правильного поведения:
71 Цит. по книге Д.Т. Судзуки «Христианский и буддийский
мистицизм» (D.T. Suzuki, Mysticism: Christian and Buddhist, New York, 1957, p. 93).
72 Meister Eckhart, Deutsche Predigten und Traktate, ed. Josef Quint,
Munich, 1978, p. 162.
73 См. предисловие к «Восстанию против современного мира», в
котором мы более подробно останавливаемся на этом аспекте.
74 Julius Evola, Saggi suil'Idealismo Magico, Todi, Rome, 1925, p. 100.
36

Пробужденны й,
Стоя позади, оказывается впереди всех,
Отдавая все, он все обретает,
Не заботясь о себе, он сохраняет себя.
Истинно так.
Ибо пренебрегая своим «я»,
Он достигает самоосугцествления.15
Здесь подразумевается распространенное в даосизме
понятие wei wu wei - (субтильное) деяние без действия в обычном
смысле слова. Другие цитаты:
Питать и оберегать и все же не привязываться,
Действовать решительно, не преследуя результата.
Вести и все же не властвовать.
Такова добродетель невозмутимого духа.16
Почести и бесчестья одинаково полны страдания.
Достигни славы, и ты будешь бояться ее потерять.
Утрать славу, и позор будет вселять в тебя ужас.
И то, и другое сопровождается страхом.
И то, и другое суть источники страдания.11
Поэтому мудрей стоит на якоре внутренней уверенности,
сохраняя в себе тяжесть оного.
Он пребывает в спокойствии, даже перед соблазном
славы и богатства.
Ведь тот, кто отказывается от внутренней уверенности,
Становится невесомым и лишается твердости.
75 Lao Tse, Tao Teh King, ed. К. О. Schmidt, Pfullingen, 1961, I, ch. 7.
76 Ibid, I, ch. 10.
77 Ibid, I, ch. 13.
37

Невесомый делается беспечным и беспокойным,
Лишенный твердости терпит поражение, теряя силу.
А следующий отрывок особенно важен в политическом
смысле для постижения идеи традиционного монарха. Эвола
неоднократно критиковал фашизм и национал-социализм за
непонимание такой мысли:
Завоевать империю и овладеть ею силой
Есть путь, ведуи^ий к поражению.
Ибо империя подобна божественному сосуду,
Который нельзя захватить и на который нельзя
воздействовать.
Тот, кто желает познать его, не понимает его.
Тот, кто желает взять его, теряет его.
Полагая, будто продвигается, он отстает.
Полагая, будто прибывает, он убывает.
Считая себя сильным, он показывает свою слабость.
Считая себя выше всех, он терпит крах.19
Основная идея для уяснения его концепции могущества:
Знающий других —умен.
Знающий самого себя - просвещен.
Побеждающий других - силен.
Побеждающий самого себя - могущественен.™
78 Ibid, I, ch. 26.
79 Ibid, I, ch. 29.
80 Ibid, I, ch. 33.
38

О благородстве мудрого:
Благородный объемлет все, и его не волнуют ни жизнь, ни
ненависть, ни приобретение, ни потеря, ни похвальба, ни
унижение. В этом его благородство.*1
Стремление к подобной внутренней позиции
просветленного нашло отражение во всех творческих периодах Эволы, от
философского до магического, от политического до
культурно-исторического. Вновь следует подчеркнуть, что политические работы
Эволы вообще невозможно понять, не принимая это в расчет.
Наконец, мы подходим к индуизму и одному из его основных
текстов, «Бхагавад-гите». Высказанные в ней идеи усиливали
воинские (кшатрийские) склонности Эволы, предоставляя им
необходимый метафизический фон. И вновь избранные отрывки:
Тот, кто черпает наслаждение только в себе,
Кто находит удовлетворение только в себе,
Кто довольствуется собой,
Тот не нуждается в действии.
У него вообще нет цели ни в деянии, ни в недеянии,
И нет цели, зависящей от каких-либо существ}1
В каждом чувстве пребывает
Влечение и отвращение к объектам чувств.
Пусть никто не подпадает под их власть,
Ибо они его враги}3
Одинаково относящийся к чести и бесчестью,
Бесстрастный к другу и к врагу,
81 Ibid, II, ch. 56.
82 The Bhagavad Gita, trans. Winthrop Sargeant, Albany, 1984, III, 17-18.
83 Ibid, III, 34.
39

Отрешившийся от всех свершений -
О таком говорят, что он поднялся над гунами [качествами].84
Действие, которым управляют, действие, свободное от
привязанности,
Выполняемое без любви и без ненависти,
Без жажды результата,
Связано с гуной саттвы [заполнено бытием].
Но действие, выполняемое с жаждой исполнения желаний,
Из эгоизма или с чрезмерным усилием,
Считается связанным сгунойраджас [заполнено страстью].85
Сосредоточься на йоге, совершай деяния,
Отбросив привязанности, Арджуна.
Стань безразличным к успеху или неудаче.
Такая уравновешенность называется йогой [реализацией].
Воистину действие ниже
Йоги интуиции, Завоеватель Богатств.
Ищи прибежище в интуитивной решимости!
Презренны стремящиеся к плодам своих действий.
Тот, чья интуитивная решимость дисциплинирована,
Уже в этом мире освобождается от хороших и плохих
деяний. ..86
Свободный от эгоизма, насилия, тщеславия,
Желания, гнева и стремления к обладанию,
Бескорыстны й и умиротворенны й,
Достоин слиться с Брахманом [божеством].87
84 Ibid, XIV, 25.
85 Ibid, XVIII, 23-24.
86 Ibid, II, 48-50.
87 Ibid, XVIII, 53.
40

Нелегко отстраниться от величия и трагизма «Бхагавад-
гиты», читая об ужасе воина Арджуны, стоящего на поле битвы
и понимающего, что противостоящая армия состоит из друзей и
родственников, которых он должен убивать:
Ноги мои слабеют,
И рот мой высыхает,
И тело мое дрожит,
И волосы встают дыбом.
Из руки выпадает мой лук Гандива,
Кожа моя пылает,
Я неспособен оставаться самим собой
И, кажется, схожу сума..}*
Тогда Арджуна просит бога Кришну освободить его от
воинских обязанностей, потому что он не желает сражаться в этой
битве. Вот что Кришна отвечает ему:
Произнося премудрые речи,
Ты скорбишь о том, о чем не стоит скорбеть.
Пандиты [мудрецы] не скорбят
Ни о живых, ни о мертвых}9
Эти тела - обители вечной души [т.е. Брахмана],
Неразрушимой, неизмеримой.
Сказано, что тела преходящи.
Поэтому героически сражайся, Потомок Бхараты
[Арджуна]/90
88 Ibid, I, 29-30.
89 Ibid, II, 11.
90 Ibid, II, 18.
41

Чей ум свободен от эгоизма,
Чей рассудок не запятнан,
Тот, даже убивая этих людей,
Не убивает и не скован [своими деяниями].91
Ощуи\ая свой кастовый долг,
Ты не должен колебаться.
Воистину нет ничего лучше для кшатрия [человека
воинской касты],
Чем праведная битва.
Счастливы кшатрии, сыновья Притхи,
Когда им выпадает на долю такая битва,
Открывающая небесные врата.91
Учитывая склонности Эволы, эти слова упали на
благодатную почву и взросли, когда он осознал, что образ внешней битвы
все учения о мудрости используют как символ внутреннего
сражения с негативными свойствами собственной личности. Только
в этом случае участие во внешней войне будет праведным и
посредством самообладания сможет привести к «освобождению».
Соответствующие пассажи в Коране и даже Библии, должно быть,
укрепили подобные воззрения Эволы.93
Естественно встает вопрос, к каким же
нравственно-этическим ориентирам должно вести следование подобным идеям.
Разумеется, приведенные выше мысли с огромным трудом можно
«встроить» в преобладающее ныне мировоззрение. Еще труднее
считать их «религиозными» заповедями. Лишь взгляд, направлен-
91 Ibid, XVIII, 17.
92 Ibid, II, 31-32.
93 См. главу «Великая и малая священная война» в книге «Восстание
против современного мира» (Julius Evola, Revolt Against the Modern World,
"The Greater and the Lesser Holy War", Rochester, Vt., 1995, p. 116).
42

ный исключительно в сторону вечного, к коему наш
человеческий мир не имеет отношения, делает возможным утверждение
таких идей. Их предпосылкой будет непоколебимая уверенность в
том, что на самом деле этот мир является Майей, иллюзией.
Касательно морали и нравственности (к чему мы еще
вернемся позднее) приведем слова одного даоса, которые Эвола
часто цитировал: «Когда утрачен Путь [непосредственная связь с
духовным принципом], остается достоинство [мужественность и
честь]. Когда утрачено достоинство, остается этика. Когда
утрачена этика, остается страсть к нравоучению, морализаторство, то
есть овеществление этики, определяющее принцип упадка».
Говоря о духовных основаниях личности Эволы, нельзя не
упомянуть о его юношеских экспериментах с наркотиками
(около 1917-1918 гг.), поскольку они открыли ему возможность
практического подхода к эзотеризму, а также дали первый личный
опыт трансцендентности. Наркотикам он был обязан также
абсолютной и бескомпромиссной природой своей идеи свободы. Взяв
у наркотиков все, что мог, Эвола никогда не повторял эти
эксперименты. Описывая их, он упоминает «категорическую,
абсолютную, ошеломляющую достоверность».94 Эвола определяет
вызываемое наркотиками расширение сознания следующим образом:
«Когда я сравниваю его с моим предшествующим и привычным
состоянием, только один образ приходит мне на ум: самое ясное,
осмысленное состояние пробужденности по сравнению с
глубочайшим, совершенно гипнотическим и бездеятельным
состоянием сна».
Интенсивные занятия альпинизмом также повлияли на
формирование особого духовного мировоззрения Эволы, ведь он
предпочитал посещать высокие альпийские пики, ледники и непрохо-
94 См. его статью «Опыты. Закон существ» в книге «Введение в
магию» (Julius Evola and the UR Group, Introduction to Magic, Rochester, Vt.,
2001, p. 167).
43

димые места, где в их уединенности мог ощутить силу творения и
соизмерить с ней свой дух. Восхождения не были для него ни
спортом, ни романтикой: он рассматривал альпинизм как путь к
своему Я. Следуя древним традициям, Эвола говорит о горе как о
священной вершине, обители богов, посреднике между небом и
землей (Олимп, Меру, Кайлаш и т.д.)- Подъем на гору для него - это
символ духовного восхождения к божественному, к более чистой,
более ясной и прозрачной реальности. В книге «Размышления на
вершинах» Эвола говорит о «трансформации переживания горы в
способ бытия»: «Можно было бы сказать, что это сила тех, кто
никогда не возвращается с вершин на равнины. Это сила тех, для
кого больше нет выхода или обратного пути, потому что гора
отныне обретается в их духе, потому что символ стал реальностью...»
И далее: «Гора связана с тем, что не имеет начала и конца, с тем,
что, став неотъемлемым духовным завоеванием, сделалось, таким
образом, частью твоей собственной природы, тем, что ты повсюду
носишь в себе, что дает новый смысл каждому действию, каждому
опыту и каждому сражению в повседневной жизни».95 «Гора учит
молчанию... Она способствует сосредоточению внимания и
обращению его вовнутрь».96
Эвола совершил несколько трудных восхождений, например,
по северному склону Восточного Лискама в 1927 году. Кроме
того, он попросил, чтобы после его смерти урну с прахом
поместили в ледниковую расселину на горе Монте-Роза.97 Товарищем
Эволы по путешествиям стал Доменико Рудатис, один из лучших
альпинистов своего века, автор книги (совместно с Райнхольдом
Месснером и В. Варале) о шести степенях сложности в
альпинизме. Позднее Эвола писал статьи о горах в его журнале.
95 Julius Evola, Meditations on the Peaks, Rochester, Vt., 1998, p. 22.
96 Ibid, p. 33.
97 См. сообщение Ренато дель Понте в книге Мишеля Анжебера «Юлиус
Эвола. Удивительный провидец» (Michel Angebert et al., Julius Evola: le
visionnaire foudroye, Paris, 1977, p. 211).
44

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ОПЫТЫ
Наряду с философскими влияниями (многие из которых
останутся за рамками нашего очерка; среди наиболее
существенных - Сенека, Спиноза, Вико и французские
персоналисты, главным образом, Амлин и Ланьо), необходимо кратко
упомянуть и художественные. Кратко, поскольку их воздействие
на политические взгляды Эволы было вторичным -
примечательна лишь их радикальная природа. С другой стороны,
влияние на Эволу искусства имеет специфическое значение,
поскольку прослеживается с самой юности мыслителя.
Кроме Новалиса, у которого Эвола позаимствовал
название для своей философской ориентации, «магического
идеализма», укажем Мережковского, Малларме и Рембо,
особенно Рембо, ибо он сражался со всеми нормами и
бескомпромиссно нес факел свободы. Мы уже говорили о футуризме и
причинах, по которым Эвола покинул его круги. Еще более
радикальным, а для Эволы и более важным, движением был
дадаизм («Подлинный дадаизм выступает против дадаизма...»),
с основателем которого, Тристаном Тцара, он был знаком
лично. Дадаизм воплощал собой мировоззрение, в котором
желание тотальной свободы ниспровергало все логические,
этические и эстетические категории. Дадаисты говорили о «строгой
необходимости без дисциплины или нравственности», о
«тождестве порядка и беспорядка, Я и не-Я, утверждения и
отрицания». Они заявляли, что чистую индивидуальность можно
обнаружить только в состоянии безумия, и искали
«концентрированную энергию, чистую, обнаженную, единственную силу,
а также пустоту». Но, с другой стороны, сам Тцара говорил,
что «дада - это несерьезно...» Он всюду стремился внести
«идиотию». Эвола был одним из первых итальянских философов,
попытавшихся описать идеи дадаистов (книга «Абстрактное
45

искусство»)?* «Искусство - это эгоизм и свобода, -
утверждает он и добавляет,-Я рассматриваю искусство как
незаинтересованное творение, берущее начало в высшем сознании
индивидуума и поэтому способное достичь трансцендентного,
превзойти страсти и фиксацию на заурядном опыте, став
независимым от них».99
Уже здесь можно различить мысли о поиске Эволой
трансцендентности, о стремлении к внутреннему «превосходству»,
разрыву уровней и освобождению от мира. Так как дадаизм, в
конечном счете, не смог ему этого дать, Эвола порвал с ним резко и
радикально, несмотря на то, что дадаисты его признали. Он
представлял на их выставках свои картины, в которых находили
значительные параллели со снискавшей уважение «метафизической
живописью» Джорджио де Кирико, а стихотворения Эволы
печатали - наряду с сочинениями Андре Бретона, Арагона и Кокто -
ведущие журналы современного искусства, такие как «Dada» и
«Bleu», но после 1922 года, когда ему исполнилось двадцать
четыре, Эвола не написал ни одного стихотворения и не рисовал картин
более сорока лет. В этом он хотел следовать примеру Рембо.100
Таким образом, становится понятно, что в духовном и
философском плане он избирает курс, всецело отличный от того,
коим следует большинство сегодняшних интеллектуалов, чей путь
проходит от Декарта к Гегелю, Марксу, Сартру и франкфуртской
школе. Курс Эволы был таков: Платон, Сенека, Спиноза, Вико,
немецкий идеализм, де Бональд, де Местр (кто, подобно
Монтескье, верил, что феодальный режим был самой совершенной из
когда-либо существовавших на земле форм правления, и убедил в
этом - посредством своих произведений - не только Эволу, но
даже Генона), Доносо Кортес, Ницше, Вейнингер, Шпенглер и
Михельштедтер.
98 Julius Evola, Arte astratta, Rome, 1920.
99 Ibid, p. 8.
100 Julius Evola, // cammino del cinabro, Milan, 1972, p. 23.
46

Естественно, мы уделяем внимание развитию лишь
политической мысли Эволы и в результате практически не упоминаем
имена таких важных (если не самых значительных в жизни Эволы)
философов, как Артуро Регини и Рене Генон. В итоге мы
установили суть политических воззрений Эволы: его отношение к
правителям и тем, кем управляют, к аристократии и демократии, к
духовно обоснованному господству, с одной стороны, и
правительству, приспособленному для всеобщего благополучия, - с
другой. Эвола хотел выстроить единое, взаимосвязанное и
поэтому неумолимое мировоззрение, которое включило бы все эти
элементы и вело к целостности. Благодаря такой внутренней
согласованности почти невозможно удалить один элемент и
заменить его более «приемлемым». Один момент логически
приводит к следующему, вынуждая либо принимать, либо отвергать
это мировоззрение целиком. Оно неразделимо.
47

ФИЛОСОФСКИЙ ПЕРИОД
j j А кадемические» философские взгляды Эволы восходят к
\\х~\немецкому идеализму, а через него к Платону. Они
противостоят воззрениям итальянских придворных философов того
времени, Джованни Джентиле и Бенедетто Кроче, хотя и
происходят из одного и того же источника. Несмотря на это, последние
ценили идеи Эволы и даже печатали его в своем главном журнале
«Laterza». Сильную волюнтаристскую черту Эволы, решительно
отделяющую его от Кроче и Джентиле, можно вывести, с одной
стороны, из Ницше, с другой - из французского персонализма,
работы основных сторонников которого (Секретан, Лашелье, Ам-
лин и Ланьо) он внимательно изучал. У Ланьо Эвола
позаимствовал эпиграф для книги «Очерки о магическом идеализме»,
которая несет отпечаток образа его мыслей 1923-1925 гг. и содержит
ядро всех позднейших взглядов. Эпиграф - свидетельство того,
что чисто теоретическая философия барона не удовлетворяет.
Эволу, как в ранней художественной, так и в поздней
политической деятельности, интересует «разрыв уровней» в «совершенно
ином» измерении. Эпиграф такой: «Философия - это ход
мыслей, который, в конце концов, замечает несоответствие самому
себе и осознает идущую изнутри потребность в абсолютном
действии».
С экзотерической точки зрения это сопоставимо с
солипсизмом Штирнера, и Эвола не отрицает, что сильно проникся
анархизмом немецкого мыслителя, однако желает преодолеть его,
обращаясь к «совершенно иному» измерению, то есть к
трансцендентному. Неукротимая свобода и воля к господству в
качестве сути личности являются для Эволы ключевыми понятиями:
он пытается прийти от «трансцендентного» Я (в том смысле, в
каком его трактует идеалистическая философия) к подлинной
сверхличности - отсутствию личности. Для него Я - это «центр
универсальной ответственности» (книга «Теория абсолютного
48

индивидуума»).101 Для этого Я он желает полной реализации, то
есть свободы и в то же время власти, реализации,
простирающейся не только на тело, душу и дух, но и на весь космос. Он хочет
преодолеть всякую абстрактную спекуляцию и полностью
актуализировать знание в самом себе. Здесь становится очевидной
непреодолимая тяга к трансцендированию и, следовательно,
спасению себя. Отождествление Deus = Homo и Homo = Deus (Бог
есть человек, и человек есть Бог) должно стать, по убеждению
Эволы, реальностью. Так, философский период неизбежно
следует за магическим (см. книгу «Введение в магию»).
Эвола, как и когда-то Декарт, задается одним из основных
вопросов философии: где та совершенно неподвижная точка
опоры, на которой я мог бы возвести строение своей жизни и мысли?
По крайней мере, в то время ответом для Эволы могло быть
только Я, естественно, не повседневное, но трансцендентное Я -
изначальное основание всякой личности. В философском журнале
«Logos» он заявляет: «Реальность можно приписать лишь тем
вещам, чей принцип и причина бытия которых... покоится в Я как
управляющей функции... По ту сторону вечной проблемы того,
что, согласно Платону, «одновременно существует и не
существует», пребывает единственный несомненный факт: Я. Только
здесь индивидуум обретает... абсолютную и самоочевидную
реальность. Остальной бесконечный океан форм внутреннего и
внешнего мира не предоставляет подобной уверенности».102
Необходимо сказать несколько слов о его концепции
могущества, являющейся источником значительного непонимания,
особенно при использовании в политической сфере. Эту идею,
которую Эвола усвоил из^эзотерических учений, в особенности
из тантры и даосизма, следует четко отличать от понятия «силы».
101 Julius Evola, Teoria del Individuo Assoluto, Rome, 1975, p. 32
(впервые опубликована в 1927).
102 Logos, 20/1931, p. 404.
49

«Могущество», напротив, утрачивает свою сущностную
природу и не признается самоочевидным, когда вынуждено
обращаться к материальным средствам, т.е. к «силе». Могущество должно
функционировать как свой собственный «недвижимый
движитель». По словам Эволы, эта метаконцепция предназначена для
того, чтобы преодолеть и рационализм, и иррационализм,
поскольку, с одной стороны, она прибегает к разуму, тогда как с
другой - благодаря могуществу происходит возвышение к
свободе, реализации и изначальному бытию. В «Очерках о
магическом идеализме» Эвола пишет: «Теперь становится понятно,
почему Лао-цзы из глубин своего осознания приписывает
совершенному человеку качества «пустоты» и «небытия», и как
мудрец может говорить, что у каждого существа есть его первичная
основа в небытии... Также ясно, почему обычно неправильно
трактуемое понятие майи в тантре означает иллюзию, но, кроме
того, и творческое могущество. И, наконец, понятно значение
высшего тела Будды, Дхармакайи, определяемого как принцип
несуществования, каковой являет собой фундамент всей
реальности».103 А в «Языческом империализме» есть такие строки:
«Превосходство не опирается на могущество, но могущество
опирается на превосходство. Нужда в могуществе есть бессилие:
тот, кто действительно постиг это, возможно, поймет, в каком
смысле путь отречения (мужественная жертва, основывающаяся на
«отсутствии потребности», на «достаточности») может быть
условием для пути к высшему могуществу, и также осознает
скрытую логику (основанную на традициях, кои большинством людей
- но не мною! - считаются мифами), в соответствии с которой
отшельники, святые и посвященные спонтанно и естественно
проявляют сверхъестественные способности, более мощные,
нежели любые способности людей и предметов...
Julius Evola, Saggi sull'ldealismo Magico, Todi, Rome, 1925, p. 123.
50

Истинный правитель, император по природе, есть тот, кто
имеет доступ к этому высшему количеству бытия, что
автоматически означает иное его качество, которым другие существа
воспламеняются, привлекаются и подавляются даже без
желания самого правителя. Он рукополагает себя, так сказать, лишь
своим присутствием: подобно всеобъемлющему и
угрожающему взгляду, коему другие неспособны противостоять;
сродни тому спокойному и уравновешенному величию, которое
магическим образом останавливает вооруженного человека и
нападающее животное; незамедлительно внушающий уважение
и желание повиноваться, пожертвовать себя, искать смысл
собственного истинного существования в этой более грандиозной
жизни... Именно он может сказать: «Я есть путь, истина и жизнь»
и, таким образом, дать бесчисленным людям, всей системе
низших закономерностей жизни, то, чего у них прежде не было -
единство, смысл и оправдание. Низший человек обретает
совершенство собственной жизни лишь тогда, когда он уверен в
том, что его существование имеет центр и цель в чем-то
высшем».104
В связи с этим стоит обратить внимание на отрывок из
работы Георга Мелиса «Современная итальянская философия»:
«Человек как могущество обладает тотальной властью над
самим собой: он довольствуется абсолютным самообладанием. У
него более нет какого-либо «недостатка», который нужно
возмещать. Полностью овладев могуществом, человек приходит к
абсолютному безразличию, поэтому больше не видит никакого
смысла действовать. Магический человек находится по ту
сторону добра и зла, боли и удовольствия, эмоции или страсти. В
нем претворен ницшеанский Сверхчеловек, тот, кто отвергает
жалкие моральные понятия буржуазного общества,
построенного на практичности и выгоде, кто прославляет исключитель-
Julius Evola, Imperialismo pagano, Padua, 1996, pp. 49-50.
51

ную, великую личность. Однако Эвола поднимается выше
Сверхчеловека».105
Разумеется, приведенные высказывания имеют отношение
лишь к частному аспекту философии Эволы, то есть являются
уместными относительно данного конкретного вопроса. Но
благодаря им становятся более понятны его политические идеи.
Заинтересовавшиеся философским периодом в жизни Эволы
могут обратиться к книге Роберто Мелькионды «Лик Диониса -
философия и искусство в творчестве Юлиуса Эволы»,106
которая до сих пор остается наиболее глубоким анализом совсем не
простого мировоззрения интересующего нас мыслителя.
Переход от философии к политике происходит с
абсолютной непринужденностью, поскольку, по словам Эволы, на
политическом уровне свободное и могущественное Я замещается
Государством, управляющим людьми так же, как Я управляет
своим телом.
105 Georg Mehlis, Italienische Philosophie der Gegemvart, Philosophische
Berichte, no. 12, "Der magische Idealismus".
106 Roberto Melchionda, // volto di Dionisio-filosofia e arte in Julius -
Evola, Rome, 1984.
52

НА ПОДСТУПАХ К ПОЛИТИКЕ107
Заслуга изначального выбора антидемократического и
волюнтаристского направления принадлежит самому Эво-
ле, но именно Артуро Регини (1878-1946) оказал то решающее
влияние, которое, в конце концов, укрепило эту позицию,
снабдив ее духовным основанием. Регини был математиком,
лингвистом, масоном тридцать третьего градуса (Шотландский
устав) и, прежде всего, сторонником эзотерической «италийской
традиции». Эта последняя была попыткой в современную эпоху
воскресить пифагорейство и носила подчеркнуто
антихристианский характер. Регини познакомил Эволу с произведениями
Рене Генона и, соответственно, с главенствующей в них идеей
«Традиции». Генон понимал ее не как совокупность
определенных правил поведения и обычаев прошлого, но как
метафизическую реальность, превосходящую время: тотальность
принципов и высших, а потому вечных, неизменных ценностей,
всецело укорененных в Бытии, т.е. трансцендентности, и
воплощающихся в историческом мире в более или менее
материализованной форме. Эта традиция образует органичное целое,
иерархически структурированное и стремящееся преодолеть связан-
107 Эта глава основывается главным образом на превосходных,
детально проработанных статьях профессора Марко Росси
«Политико-культурная интервенция традиционалистских журналов в 20-е годы: «Атанор»
(1924) и «Игнис» (1925)» (Marco Rossi, "L'Interventismo politico-culturale
delle riviste tradizionalista negli anni venti: 'Atanor' (1924) e 4gnis' (1925)",
Storia Contemporanea, XVIII, no. 3, 1987) и «Журнал «Демократическое
государство» и антидемократический антифашизм Юлиуса Эволы» (Marco
Rossi, "«Lo Stato Democratico» e Fantifascismo antidemocratico di Julius Evola",
Storia Contemporanea, XX, no. 1, 1989). Важным дополнительным
источником послужила статья Марио Боцци Сентьери «Идеи Эволы о
государстве» (Mario Bozzi Sentieri, "La via evoliana alio stato", Diorama Letterario,
no. 72, Florence, June 1984).
53

ный с природой элемент, формируя высшее метафизическое
основание.108
Регини, а вслед за ним и Эвола, полагал, что классическая
римская и греческая религии, а также имперская концепция
государства вплотную приближались к этому идеалу. Упадок
Традиции, сделавшийся перманентным главным образом с приходом
христианства, содействовал крушению Римской империи и в
итоге привел мир к его нынешнему состоянию разобщенности.
Последним грандиозным жестом Традиции была средневековая
империя Гогенштауфенов с ее идеалами аскетизма, рыцарства и
строгого феодального разделения общества.109
Регини и другие традиционалисты надеялись, что древняя
Imperium Romanum может быть восстановлена уже при их жизни.
В 1924 году в своем журнале «Лтанор» Регини пишет, что
предвидел появление в Италии строя в античном духе и желал этого.
Первостепенной задачей такого режима должна была стать
реставрация духовных ценностей, под которыми Регини
подразумевал антихристианские и антидемократические принципы.
Именно в такой манере первый выпуск (январь/февраль 1924) «Лтано-
ра»т выразил свое одобрение фашизму. Традиционалисты
верили, как верили представители Консервативной Революции в
случае национал-социализма, что фашизм следовало всего лишь
«исправить», дабы вывести его на правильный путь. Они
неоднократно пытались инициировать такое «исправление».
Именно поэтому Регини, а позднее и Эвола оказались в числе
противников усилий, которые предпринимал фашистский режим,
чтобы прийти к соглашению с католической церковью. Конечно, эта
борьба была безнадежной и завершилась в 1929 году ратифика-
Ю8 об этом см КНИГу «Восстание против современного мира», вся
первая часть которой посвящена описанию мира Традиции.
109 См. «Монархию» Данте.
110 Эвола тоже писал для этого журнала, хотя и на иные темы.
54

цией Латеранских соглашений между Италией и Ватиканом, то
есть поражением традиционалистов.
В рамках борьбы за «языческий империализм»,
подражавший античному образцу, Регини в философском и
эзотерическом журнале «Атанор» подверг резкой критике Муссолини, в то
время действующего премьер-министра. На это, как ни
удивительно, последовал доскональный и поразительно
осведомленный отклик самого дуче (опубликовавшего статью под
псевдонимом). Безусловно, в интересах сохранения власти Муссолини
никогда не стал бы придерживаться антихристианской линии, но
все же интересно, что он отозвался на подобное маргинальное
заявление. Во всей этой истории есть некий подтекст, не
нашедший пока обстоятельного объяснения и указывающий на
информированность Муссолини относительно определенных
эзотерических тенденций.111
В третьем томе «Введения в магию»хп некто по имени
«Экатлос»113 пишет, что с 1913 года каждую ночь проводились
таинственные обряды, предназначенные ускорить возвращение
древней Римской империи. Впоследствии были обнаружены
священные античные реликвии, сохранившие соответствующую
духовную силу. На состоявшемся 23 марта 1919 года ритуале
учреждения первого fascio di combattimento (боевого
подразделения), из которого в 1921 -м сложилась фашистская партия, присут-
111 Профессор Ренато дель Понте частично раскрыл его в своей работе
«Римское традиционалистское движение в XX веке» (Renato del Ponte, //
movimento tradizionalista romano nel novecento, Scandiano, 1987). См. также
его предисловие к книге Юлиуса Эволы и группы УР «Введение в магию».
112 Julius Evola, UR Group, Introduzione alia Magia quale scienza dell'Io,
Rome, 1971, p. 381.
1,3 Позднее Ренато дель Понте выяснил личность загадочного «Экатло-
са»; как он пишет в своей работе «Эвола и магическая группа УР» (Renato
del Ponte, Evola e il magico "Gruppo di UR", SeaR, Borzano, 1994), им являлся
Леоне Каэтани, один из соратников Джулиано Креммерца. - Прим. пер.
55

ствовал человек из числа тех, кто проводил упомянутые обряды.
Он сказал Муссолини: «Ты станешь консулом Италии». 23 мая
1923 года та же самая личность преподнесла Муссолини как плаве
правительства фасцию. Фасция (от итальянского/osc/o littorio,m
отсюда происходит термин «фашизм») была символом главы
государства в Древнем Риме. В оформлении фасции, которую
получил Муссолини, использовался древний этрусский боевой
топор, одна из вышеупомянутых святынь. Кроме того, в 1923 году
на Палатине (священном холме Рима согласно античной
традиции) состоялось представление части трагедии «Руман.
Священная колыбель Рима», коим посетивший его Муссолини остался
доволен. В письме, датированном 7 марта 1923 года, он написал:
«Руман» должен состояться, несмотря ни на что. Более всего эту
инициативу поддерживает правительство». Однако эта трагедия
была не обычной театральной постановкой, а подлинным
ритуалом и священнодействием, продемонстрировавшим глубокое
знание древней римской традиции.
Группа УР (которую, как известно, возглавлял Эвола) также
совершала ритуалы, ставившие целью вдохнуть в фашизм дух
античного Рима. Тем не менее, согласно христианскому интегра-
листу Сильвано Паннунцио,115 Муссолини удивился бы, узнав о
том, что Регини и Эвола проводили, предположительно, в
этрусской усыпальнице такие обряды. В то же время он добавляет, что
Эвола вообще не влиял на фашизм, а если и влиял, то,
несомненно, намного меньше, нежели это предполагалось ранее. По
крайней мере, католическая церковь считала опасными эти
церемонии и параллельную издательскую деятельность, поскольку
реагировала на них максимально резко. Например, в журнале
«Studium»Ub nana Павел VI обличал магов, связанных с Юлиусом
114 Ликторская фасция (ит.). - Прим. пер.
1,5 Metapolitica, XIII, 3-4, 1988.
116 Stadium, XXIV, 6, 1928.
56

Эволой, и их «фанатичные эвокации». В любом случае
эзотерическая попытка напитать фашизм древней сакральностью
потерпела неудачу. Результаты более поздних интеллектуальных
усилий Эволы-писателя, стремившегося к тому же, тоже были
отрицательными.
Этот эпизод определенно демонстрирует одно: по крайней
мере, на начальных стадиях развития фашизма большинству
разнообразных политических и даже эзотерико-политических
движений удавалось открыто выражать свои мысли. И это несмотря
на то, что Муссолини прикрыл с благословения церкви все
масонские ложи, хотя, по утверждению Джанни Ваннони
{«Масонство, фашизм и католическая 1{ерковь»),и1 масонский элемент
был представлен не только среди основателей партии, но и в
подавляющей массе ее членов. Муссолини все время колебался
между модернизмом (примером чего было признание
футуризма «официальным» направлением фашистского искусства) и
традиционализмом.
Первое собственно политическое эссе Эвола написал по
просьбе своего друга графа Джованни Колонна ди Чезаре,
убежденного демократа, выпускавшего собственное политическое
издание «Демократическое государство», которое из-за
приверженности соответствующей идеологии оказалось в оппозиции
фашистскому режиму. Ди Чезаре предложил Эволе сотрудничество в
журнале. Тот сразу же уведомил его, что может выступить лишь с
изобличением демократии; такой ответ вызвал немалое удивление,
ведь в то время, помимо вышеупомянутых занятий, Эвола все еще
вращался в известных своими демократическими убеждениями
теософских и антропософских кругах (между прочим, мать графа
являлась итальянским издателем произведений Рудольфа Штайне-
ра). На это ди Чезаре ответил, что свободное выражение мыслей
117 Gianni Vannoni, Massoneria, Fascismo e Chiesa Cattolica, Rome,
1979.
57

как раз и было бы признаком демократии, а потому Эвола волен
писать все, что захочет. Он согласился, и так появился очерк
«Государство, власть и свобода»,118 в котором Эвола практически
полностью переносит свои солипсические философские идеи в сферу
государства: лейтмотив этой работы - «Государство как
могущество» - стал своеобразным парафразом заголовка его книги
«Человек как могущество». Правовая система и легитимность
государства могут основываться только на его могуществе, при
условии, что это последнее понимается в том духовном смысле, о
котором мы говорили выше. В таком контексте Эвола описывал
фашизм как «простую карикатуру» и «гротескную пародию, в
сравнении с типом правителя и государства, воплощающим принцип
свободы» (в 1925 году фашисты уже были правящей партией).
Далее он уточнял, что фашистское движение «лишено какой бы то ни
было культурной или духовной основы». Лишь после того, как
успех принесла «чисто материальная сила», фашизм озаботился
созданием таковой, «подобно нуворишу, пытающемуся купить
образование и дворянский титул».
Эти слова вряд ли можно назвать дружелюбными.
«Патриотическим мифам» делали выговор как упрощенческому
«сентиментальному комплексу», который обнаруживает «внутреннюю
идеалистическую слабость» и который мог бы быть «ранним
признаком опасного компромисса». «Так называемая фашистская
революция» есть лишь «насмешка над революцией», поскольку
она «формально признала существующий конституционный,
парламентский и правовой порядок». Затем Эвола, заходя еще дальше,
заявляет, что в таком положении вещей нет ничего удивительного,
поскольку «едва ли следует верить», будто у этих «псевдо-револю-
ционеров есть власть для осуществления реального coup d'etab>.U9
118 Julius Evola, "Stato, Potenza e Liberta", Lo Stato Democratico, 1/7,
1925.
1,9 Государственный переворот (фр.). - Прим. пер.
58

Эвола написал все это вопреки тем надеждам, которые он,
разумеется, лелеял относительно фашизма. Он просто хотел
«исправить» его и направить в аристократическое русло, чем и будет
заниматься - мы сможем в этом убедиться - в течение всей
фашистской эры. Эвола всегда (за исключением, быть может,
последних лет своей жизни) был сторонником крайних позиций и
презирал компромиссы, ибо они проистекают из утилитарных
соображений. В этом заключалась и одна из причин, по которым он
отвергал демократию. Непреклонный поиск совершенной
внутренней логической последовательности является и высшим
достоинством Эволы, и его величайшей ошибкой.
В первом политическом эссе Эвола постоянно возвращается
к своей концепции могущества. Он критикует тех лидеров
фашистской партии, которые непрестанно подчеркивали, что у них есть
власть, а потому они якобы обладают способностью
господствовать. Согласно Эволе, «ощущать потребность при каждой
возможности обращаться к собственной власти уже есть свидетельство
страха, внутренней слабости и неуверенности, что и вынуждает их
в отчаянии прибегать к беспощадному насилию, ибо у них нет
внутренней точки подлинной стабильности и могущества».
В той же статье Эвола решительно осуждает применение
силы к политическим оппонентам. (Красноречива судьба
парламентария Маттеотти, убитого фашистами за стремление
аннулировать выборы 1924 года, на результаты которых повлияла
террористическая деятельность.)
Такое вступление Эволы в сферу политической полемики
не назовешь робким. В том же «Демократическом государстве»
вышло его эссе «Критические замечания о демократической
доктрине».120 В предисловии к нему ди Чезаре счел необходимым
представить Эволу как «убежденного противника демократии,
120 Julius Evola, "Note critiche sulla dottrina democratica", Lo Stato
Democratico, no. 15, 1925.
59

но определенно не фашиста». Сам Эвола отмечает в этой статье:
«О боже! Безусловно, быть недемократичным и быть фашистом
-две совершенно разные вещи».
Основываясь на идеях Платона и даосизма, он высказывает
соображение о том, что повелевать должны только те, кто
обладает подлинной духовностью. Тогда все политические и
экономические проблемы будут решены. Эвола и в самом деле полагал,
что в Италии можно найти сообщество подобных людей. Позднее
именно на формирование такого объединения была нацелена его
деятельность в рамках группы У Р. В той же статье Эвола отрицает,
что политическое поприще как таковое имеет какую-либо
ценность само по себе. Вот почему он не интересуется обычной
политикой. Только мир идей обладает реальной ценностью и
поэтому должен упорядочивать стоящую ниже его политическую
сферу. Далее Эвола, неоднократно говоривший об этом и ранее,
представляет «коммунизм, анархизм и демократию» как
различные оттенки одного и того же цвета - взгляд, которого с тех самых
пор он упорно придерживался.
Но Эвола не остановился на написании политических
очерков для «Демократического государства». Уже в 1926 году он
стал публиковаться во влиятельном журнале «Критика
фашизма», который основал и возглавил Джузеппе Боттаи, позднее -
министр образования и губернатор Рима. Эвола знал Боттаи со
времен Первой мировой войны и службы в одном
артиллерийском полку. Они договорились немного «поднять бурю», что у
Эволы незамедлительно и получилось, так как «Критику
фашизма» читали и высокопоставленные функционеры фашистской
партии.
Смысл его статей в «Критике» был всегда одинаков: борьба
против католической церкви, против буржуазности в фашизме,
против чиновничества с его лакействующим заискиванием, а
также досада на то, что настоящую культурную революцию,
основанную на духовности, фашизм так и не свершил. Практические про-
60

блемы управления государством не заботили Эволу, как и
трудности с воплощением его теорий на практике. Так, в статье
«Размышления о государстве как могуществе» он пишет: «Мы выстраивали
настоящее представление о государстве всецело априори,
независимо от какой-либо исторической реальности. Но априори не
означает абстрактно. Идея должна основываться на суждении о
реальности, а не наоборот. Задача наших размышлений состоит в том,
чтобы установить, какие ценности должны быть актуальными в
нынешнем небезопасном человеческом мире, а не в том, чтобы
просто описать, какие ценности существуют. И если идея не
соответствует повседневной реальности, не следует, тем не менее,
называть ее абстрактной. Скорее, абстрактны и пассивны воля и сила
человеческих существ, не живущих согласно идее».121
Заранее можно было предположить, что подобные речи не
смогут найти поддержку у правящего режима, особенно у
партийных функционеров, обеспокоенных своими карьерами и
семьями. В итоге даже его друг Боттаи отказался помогать Эволе, когда
нападки на философа (а значит, и на него самого как издателя,
предоставляющего ему слово) стали особенно интенсивными.
Непосредственной причиной такого отношения стал выход в
«Критике фашизма» в 1927 году эссе «Фашизм как воля к империи и
христианство», которое привело к настолько яростным
реакциям, что Боттаи больше не смел защищать Эволу и даже не
позволил ему ответить на критику. При этом самыми резкими
нападками отличилась католическая церковь.
Эти атаки достигли кульминации после публикации весьма
спорной первой политической книги Эволы «Языческий
империализм». Со страниц журналов и газет на Эволу полился поток
оскорблений: даже в «Римском обозревателе» была напечатана
статья против него, что сразу же сделало молодого философа
знаменитым.
Julius Evola, "Idee su uno stato come potenza", Critica Fascista, 1926.
61

В данной книге, которую позже сам Эвола называл излишне
поспешной и поэтому запрещал ее переиздавать, он нападал не
только на католическую церковь, но и на протестантизм,
одинаково яростно критиковал Советский Союз и Америку, но больше
всего обрушивался на недостатки уже всемогущего к тому
времени фашистского режима.
Проиллюстрируем сказанное примером: «С одной
стороны, так называемые иерархии фашизма почти всегда состоят из
обычных партийных вождей, зачастую выходцев из низших слоев,
не имеющих титула, не связанных с подлинной духовной
традицией и обладающих, в большинстве случаев, лишь способностью к
внушению, свойственной народным трибунам или кондотьерам
(в том светском смысле этого слова, которое было характерно для
эпохи Возрождения), нежели какими-то подлинно
аристократическими чертами. Фашизм, поглощенный борьбой и заботами
конкретной политики, по-видимому, не интересуется созданием
иерархии в ее высшем значении, иерархии, основанной на чисто
духовных ценностях и знании, презирающем всю скверну
«культуры» и современного интеллектуализма, чтобы ее центр мог
вновь занять то положение, которое в равной степени находится
вне светских и религиозных ограничений. Фашистское
обращение к римским символам далеко от языческой римской идеи
Империи, не только воинствующей, но и священнодействующей;
данная идея разоблачила бы компромиссную и исключительно
оппортунистическую подоплеку союза интегрального фашизма
с какими бы то ни было формами иудео-христианской религии».122
Замечание о том, что фашистский режим «лучше, чем
вообще ничего», вряд ли могло помочь избежать критики.
Другая цитата проливает свет на то, что двигало Эволой и во
что он верил: «Как живое тело остается живым только тогда, когда
Julius Evola, Heidnischer Imperialismus, Leipzig, 1933, p. 98.
62

есть управляющая им душа, так и всякая социальная
организация, не укорененная в духовной реальности, поверхностная и
преходящая, неспособна оставаться здоровой и сохранять свою
идентичность в борьбе различных сил; в этом случае она является не
организмом, а набором свойств, собранных вместе, неким
агрегатом. Причина упадка политической идеи на современном
Западе состоит в том, что духовные ценности, некогда
пронизывавшие социальный порядок, исчезли, а попытки поместить на их
место нечто лучшее оказались бесплодны. Проблему понизили
до уровня экономических, промышленных, военных,
административных или других, еще более сентиментальных, факторов, не
понимая, что все это есть не что иное, как материя, необходимая,
если хотите, но никогда не достаточная сама по себе, материя, не
способная создать здоровый и разумный социальный порядок -
подобно тому, как не может простое взаимодействие
механических сил породить живое существо».123 Следовательно, одна вещь,
по сути, была превыше всех прочих: «Принципом и основанием
нового государства должна быть идея органичности».124
Чего же еще добивался Эвола? Возрождения древнего
величия Рима. Он пишет: «Рим был одновременно материальным и
духовным могуществом: «он возник, дабы высшей властью
управлять народами земли, утверждая дисциплину, дабы
установить мир, быть снисходительным к побежденным и
сокрушать непокорных» (Вергилий, «Энеида», VI, 852-854), и в то же
время был чем-то сакральным... ибо не существовало такого
проявления жизни, общественной или частной, как в войне, так и в
мире, не сопровождаемого ритуалом или символом - Рим был
культурной формацией непостижимого происхождения,
имевшей своих полубогов и божественных царей...»125 Воскрешение
123 Ibid, p. 14.
124 Ibid, p. 26.
125 Ibid, p. 43.
63

Рима должно было совпасть с формированием подлинной
священной монархии. Приведем цитату: «Конечно, этот идеал
подразумевает не только утверждение понятия аристократии и ее прав,
но и утверждение монархии... Она должна быть восстановлена и
усилена, должна стать динамичной как органичная, центральная,
абсолютная функция, воплощающая мощь власти и свет духа в
отдельном существе; в этом случае монархия действительно
является деянием всей расы и в то же время тем, что ведет за
пределы всего связанного с кровью и почвой. Только тогда есть
основания говорить об Империи. Только тогда она преобразится в
великолепную, священную, метафизическую реальность, вершину по-
воински упорядоченной политической иерархии. Только тогда
монархия вновь занимает то место и исполняет ту функцию, коими
когда-то обладала, прежде чем их узурпировала жреческая
каста».126
Эвола полагал, что сим боевым кличем у него получится
задать фашизму иное направление и, возможно, предотвратить
конкордат с церковью в самый последний момент. Но фашизм не
откликнулся на этот призыв. Практические вопросы
повседневного управления и карьеризм были слишком далеки от подобных
идей. Тем не менее, известно, что Антонио Грамши, один из
основателей Итальянской коммунистической партии, считавшийся
ее ведущим теоретиком (которого уважали как левые, так и
правые), определенно обратил внимание на данную работу Эволы.
Несмотря на то, что книга не нашла никакого
положительного отклика в Италии, ее заметили в Германии, и в 1933 году
издательство «Armanen Verlag» выпустило расширенную версию
оной. Благодаря этому Эвола смог совершить свои первые
лекционные турне по Германии и установить контакты с
приверженцами Консервативной Революции. Довольно интересен
комментарий бригадефюрера СС Карла Марии Вайстхора (настоящая фа-
126 Ibid, p. 24.
64

Эвола в возрасте 30 лет

Эвола на фронте Первой мировой войны, 1917 год

милия Вилигут), о котором мы поговорим позже. В докладе рей-
хсфюреру СС Генриху Гиммлеру, датированном
7 августа 1938 года (R.A. III2309/6/392), после сообщения о книге
Эволы «Языческий империализм» он пишет: «Удивительно, что
человек в сегодняшней решительно националистической Италии
смеет публично доверять такие мысли бумаге».
В 1929 году появился известный очерк Эволы
«Американизм и большевизм».127 Вслед за идеями, изложенными в
«Языческом империализме», эта статья возвещает об опасности
разделения мира между Америкой и Советским Союзом, что стало бы
проигрышем Европы. Обе силы стараются поработить человека,
хотя применяют различные методы и стремятся к различным
целям. Духовный элемент не учитывается ни в том, ни в другом
случае.
Этот же год стал периодом завершения магических работ
группы УР, которая с 1928-го называлась КРУР. Как говорит Эво-
ла в последнем журнале «Крур», подлинных внутренних или
эзотерических опытов больше не было, а значит, добавить к уже
опубликованному нечего, поэтому он ощутил, что теперь
должен перейти к активности в экзотерической сфере. Поскольку
немногие издания желали печатать его статьи, Эвола вместе с
несколькими друзьями основал свой собственный журнал,
который получил название «Башня»,ш хотя, как он писал в
послесловии к журналу «Крур»,129 времена наступили чрезвычайно
трудные. Но Эволе по сердцу были слова индийского мудреца
Шанкары: «Дерзай менять свою личность, подобно облакам,
перемещающимся по небу туда и сюда. И так же, как все темные
тучи вместе не могут закрыть изумрудное спокойствие неба,
так и страдания и страсти мира не могут нарушить невозмути-
Julius Evola, "Americanismo e Bolscevismo", Nuova Antologia, 1929.
Новое издание: La Torre, Milan, red. Marco Tarchi, 1977.
Новое издание: Krur 1929, Rome, 1981, p. 385.
65

мое состояние просветленной души». Журнал был назван
«Башней», но он стал «не убежищем, а местом сопротивления,
борьбы высшего реализма во имя немногих, одиноких, свободных и
непреклонных».
Этот проект позволил Эволе проверить степень
собственного влияния на культурные и политические потоки своего
времени. Среди авторов издания числились поэт Джироламо Коми,
ставший позднее знаменитым психоаналитик Эмилио Серва-
дио, известный альпинист Доменико Рудатис, римский мистик
Гвидо де Джорджио и Рене Генон. Кроме того, в журнале
появлялись статьи Жюльена Бенды, Кришнамурти и даже Пауля
Тиллиха, а также выдержки из работ Ницше и Бахофена
(печатались ли все статьи с согласия авторов, ныне определить
невозможно).
В передовице к первому выпуску «Башни» Эвола пишет:
«Неустанно и бескомпромиссно мы выступаем против
снижения духовного уровня, что вошло у современного человека в
привычку... Мы сопротивляемся потере всякого высшего смысла в
жизни, материализации, социализации и стандартизации,
которым все подчинено... Мы желаем быть угрозой, вызовом и
обвинением... всему тому, что слабо, стремится к компромиссам и
порабощено общественным мнением и мелочным
приспособленчеством к текущему моменту... [Этим журналом мы
выражаем] непоколебимый протест против тирании всего
экономического и социального, каковая нагло пропитывает все вокруг, и
против низведения всякого возвышенного мировоззрения до
уровня самого ничтожного гуманизма».130
Для первого выпуска журнала Эвола написал статью,
которая стала своего рода «визитной карточкой» издания. В ней
говорится: «Наш журнал был создан не для того, чтобы «нашептать»
или «внушить» что бы то ни было фашизму или Муссолини, по-
130 La Torre, Milan, red. Marco Tarchi, 1977, p. 21.
66

тому что ни фашизм, ни Муссолини не знали бы, что делать с
такими намеками. Наш журнал был создан для отстаивания
принципов, которые для нас абсолютно неизменны, независимо от
того, при каком режиме мы живем: коммунистическом,
анархистском или республиканском». Эвола ссылается на собственные
мысли об иерархии, укорененности в трансцендентном и
имперской идее, кои мы уже упоминали/Затем он продолжает: «До тех
пор, пока фашизм следует этим принципам и защищает их, до тех
пор мы можем считать самих себя фашистами. Вот и все».
И далее: «Мы находимся в открытой оппозиции
определенной мифологии, желающей превратить духовность и культуру в
сферу, зависящую от политики. Мы же утверждаем, что именно
политика должна зависеть от духовности и культуры».131 В связи с
этим становятся очевидны цели, которые преследовал Эвола
относительно фашизма, проясняются его убеждения и
направление усилий.
Уже спустя месяц после начала издания (журнал выходил
раз в две недели) тираж был конфискован из-за того, что Эвола
энергично выступал против плана Муссолини по увеличению
численности населения (статья «Отечеству нужны люди»).
К пятому номеру (1 апреля 1930 года) Эвола счел
необходимым написать преамбулу под следующим заголовком: «Вещи,
поставленные на место, и кое-какие простые слова». Среди
прочего там можно прочесть такие строки: «Мы не являемся ни
«фашистами», ни «антифашистами». «Антифашизм» есть ничто. Но
для нас как интегральных сторонников Империи, проявляющих
склонность к аристократизму, непримиримых противников
плебейской политики, любой «националистической» идеологии,
всяких партийных чинов и всех форм партийного «духа», а также
какой-либо более или менее замаскированной формы
социализма или демократии, фашизма недостаточно. Мы хотели бы более
Ibid, p. 43.
67

радикального, более бесстрашного, более абсолютного
фашизма, чья чистая сила и несгибаемый дух будут направлены против
любого компромисса, каковой сгорит в истинном пламени
имперского могущества. Мы никогда не будем считаться
«антифашистами», за исключением того, что до некоторой степени
«сверхфашизм» можно приравнять к «антифашизму». Мы не видим
никаких преград, которые бы мешали нам свободно выражать
свое мнение. Напротив, мы считаем преимуществом то, что с
самого начала было известно цензорам: этим экспериментом с
«Башней», пусть даже в такой скромной форме, мы хотим
показать внешнему миру, до какого момента строгая имперская и
традиционная мысль имеет шанс на выживание в фашистской
Италии, особенно когда она остается свободной от любого
политического соглашения и повинуется лишь чистой воле к
отстаиванию идеи».
Эвола пошел еще дальше: когда ему напомнили о том, что
Муссолини думал совсем иначе (нужно не забывать о
тоталитарном характере тогдашнего фашизма), он ответил в своей статье
так: «Тем хуже для Муссолини!» На страницах «Лука и булавы»
(это название - ироническое выражение того, что дальние
противники имели бы дело с луком, а ближайшие - с булавой) Эвола
до конца отпустил поводья своей полемики и сатиры. Его
оппоненты почти всегда являлись партийными функционерами,
сделавшими карьеру посредством продолжительной службы и
зачастую бывшими выходцами из рядов уличных бойцов.
Образование и культура не были их сильными сторонами, поэтому Эвола
всегда выигрывал. Такими выражениями, как «капустные
головы», и сентенциями наподобие «этим людям следует научиться
читать, прежде чем рассуждать обо мне»132 он нажил себе
немало врагов. Вскоре политический департамент полиции сделал ему
132 Julius Evola, L'arco e la clava, Milano, Vanni Scheiwiller, 1968,
p. 130.
68

предупреждение и рекомендовал быть более сдержанным,
поскольку высшие чины фашистской партии уже стали принимать
меры против него. Он сносил ежедневные нападки и не мог
передвигаться по Риму без приставленного к нему друзьями
телохранителя. В силу воинственного характера Эволу не тревожили эти
неприятности, но из самых высоких инстанций во все
типографии, которые могли бы печатать «Башню», пришли приказы
отказаться от каких-либо заказов, сделанных господином бароном.
Таким образом, всего через полгода журнал прекратил свое
существование.
Любопытно, что такая нефашистская, скорее даже
антифашистская периодика, как «Критика» Кроче, имела возможность
издаваться в течение всего фашистского периода, тогда как
«сверхфашистский» журнал «Башня» стал жертвой цензуры. Из такого
положения дел становится очевидным, кто служил режиму и его
функционерам больше или, по крайней мере, меньше ему вредил.
Когда в автобиографии Эвола писал об эпохе,
предшествовавшей 1930 году, он вспоминал о том, что действовал «с
идеалистическим простодушием и мало считался с практичностью и
тактикой». Вслед за тем он осознал, что, дабы продолжать свою
деятельность, необходимо найти «какую-то опору внутри цитадели».133
Вскоре он обрел ее с помощью Джованни Прециози, который
познакомился с «Башней» ввиду того, что сам был редактором
весьма агрессивного издания «Итальянская жизнь». К тому же он
знал Артуро Регини. Хотя между Прециози, сыном ревностных
католиков, и Муссолини имелись поначалу некоторые трения,
своей честностью он смог завоевать доверие дуче. В результате, как
пишет Эвола, Прециози наслаждался своего рода
неприкосновенностью, которая предоставляла большую степень свободы в
деятельности его журнала. Итак, Эвола не только смог высказывать
свои взгляды в печатном органе Прециози, но даже получил воз-
133 Julius Evola, // cammino del cinabro, Milan, 1972, p. 102.
69

можность за счет журнала выехать за границу, например, в
Германию и Румынию. Прециози оказал неоценимую услугу Эволе,
познакомив его с Роберто Фариначчи. Как и Прециози, Фариначчи
какое-то время был в плохих отношениях с дуче, потому что
обнародовал информацию о махинациях его брата. Однако, вследствие
преданности, правдивости и силы характера Фариначчи, между ним
и Муссолини сложились близкие отношения. Благодаря этому он
стал практически неуязвим. Фариначчи руководил изданием
«Фашистский режим», входившим в то время в число официальных
государственных средств массовой информации.
Он предложил Эволе совершенно свободно заниматься
пропагандой тех идей, которые тот всегда отстаивал, на специальной
странице своего журнала каждые две недели. Создалась
абсурдная ситуация: несмотря на то, что «Башня» больше не могла
выходить, излагавшиеся в ней идеи стало публиковать
правительственное издание. Как отмечал сам Эвола, в лице Фариначчи он
нашел «ангела-хранителя», прилагавшего максимум усилий для
его защиты. Фариначчи не обращал внимания на то, что барон не
только не являлся членом партии, но и не имел намерения им
становиться. Так Эвола обрел «опору внутри самой цитадели».
Фариначчи был недостаточно образованным человеком, что сам
вполне осознавал и считал пороком. С помощью Эволы он хотел
привнести в фашизм «культуру».
Было решено создать философский подиум для обращения
к духовной элите. Его назвали «Философской диорамой» и
снабдили подзаголовком «Проблемы духа в фашистской этике».134 Этот
особый раздел, появлявшийся почти непрерывно в течение
десяти лет (до 1943 года), был подлинной антологией правых
мыслителей, среди которых преобладали неортодоксальные и беспартий-
134 Репринт первого тома «Диорамы» со статьями 1934-1935 гг. был
издан в Риме в 1974 году (Diorama Filosofico, Rome, 1974). Он был снабжен
содержательным предисловием Марко Тарки «Эвола и исторический
феномен фашизма» (Marco Tarchi, "Evola e il fenomeno storico del fascismo").
70

ные. Фактически Эвола хотел собрать вместе правых
нонконформистов Европы, которые смогли бы исполнить труд по
исправлению режимов фашистского типа, доминировавших повсеместно
в ту пору, к чему так стремился он сам. (К моменту их краха
Эвола посетил множество стран, убеждая правых интеллектуалов
сотрудничать с «Философской диорамой».) К примеру, в
предисловии к «Диораме» (от 2 февраля 1934 года) мыслитель
говорит о потребности в элите, которая будет функционировать как
«живая душа в центре иерархической тотальности».
Эволе удалось привлечь к этому проекту самых
разносторонних авторов. Подобная свобода стала возможной прежде
всего потому, что «Диорама» публиковалась в одном из самых
лояльных к партии печатных органов и, значит, была менее
подвержена враждебной критике. Среди принимавших участие в ее
деятельности следует упомянуть Франца Альтгейма, Отмара Шпан-
на, Вальтера Генриха, Гонзаго де Рейнольда, известных поэтов
Готфрида Бенна, Карла Вольфскеля (выходца из окружения
Стефана Георге) и Поля Валери. Свой вклад внесли и такие
выдающиеся монархисты, как принц Карл Антон Роан, Эдмунд Додсворт,
сэр Чарльз Петри и А.Э. Гюнтер (не путать с Г.Ф.К. Понтером), а
также издатель «Немецкой народности» (Deutsches Volkstum)
Вильгельм Штапель. Бывшие сотрудники «Башни» Гвидо де Джор-
джио и Рене Генон тоже писали для «Диорамы». Среди авторов
статей числился даже грузин Григол Робакидзе. Г. Прециози и
Г.А. Фанелли, вероятно, следует считать кем-то вроде
официальных сторонников этого издания. В журнале появилась даже статья
Генриха Гиммлера, правда, лишь в виде резюме, поскольку у него,
или, по меньшей мере, у его окружения, это сотрудничество
восторга не вызвало, что подтверждают документы Немецкого
федерального архива города Кобленца.
В «Философской диораме» рецензировалась поэзия Пруста,
Джойса и Томаса Манна, публиковалась критика фрейдистского и
юнгианского психоанализа, отзывы о трудах Ницше, Бахофена и
71

Бергсона. Кроме этих текстов - скорее всего, многие читатели
воспринимали их с трудом - в «Диораме» обсуждались темы,
связанные с текущими событиями фашистского периода. Среди них
можно выделить проблемы корпораций, вопросы уникального
фашистского искусства, архитектуры и этики.
В 1931 году увидело свет не связанное с политикой,
превосходное исследование алхимии, которому Эвола дал название
«Герметическая традиция».хъь Эта книга обнаруживает близкое
знакомство ее автора с сотнями алхимических текстов и была
удостоена похвалы К.Г. Юнга и Мирчи Элиаде. В конце своей книги
«Произведение в черном» член Французской академии Маргерит
Юрсенар называет «Герметическую традицию» одним из
лучших исследований по алхимии.
Три года спустя Эвола издал свой «неофициальный opus
magnum» «Восстание против современного мира».пв В этой
работе он консолидировал свою мысль, основываясь на
традиционном мировоззрении. Это не политическая книга в строгом
смысле слова; скорее ее можно назвать метаполитической.
Подкрепленная массой цитат из древних философских и религиозных
сочинений, она представляет собой духовное основание, на
котором, согласно Эволе, должна быть выстроена вся политика как
таковая. Без всякого преувеличения можно сказать, что ни одно
произведение Эволы, включая его политические труды, нельзя
понять, не изучив предварительно «Восстание». Единственны-
135 Julius Evola, La tradizione ermetica, Bari, Laterza, 1931.
136 Julius Evola, Rivolta contro il mondo moderno, Milano, Hoepli, 1934.
Автор три раза исправлял данное произведение (в 1935 году под названием
Erhebung wider die moderne Welt оно было опубликовано в Германии
штутгартским издательством «Verlag-Anstalt»), в окончательном виде оно
увидело свет в Риме в 1969. Вышеуказанное издание стало основой для
английского перевода 1995 года, вышедшего подзаголовком Revolt Against the Modern
World. Поскольку эта книга до сих пор имеется в продаже, то, несмотря на
всю ее значимость, мы обсуждаем ее очень кратко.
72

ми исключениями будут работы, написанные до 1925 года, хотя
даже в них прослеживаются некоторые отдельные аспекты
традиционного мировоззрения.
Книга беспощадно сводит счеты с современностью,
особенно с понятием прогресса. Эвола утверждает (в соответствии с
учениями античности и религиозными верованиями Индии), что мир
пребывает не в состоянии постоянного совершенствования, но,
скорее, в процессе нарастающего упадка. Причина такого
положения дел - в возрастающей десакрализации жизни и истории.
Священное, которое пронизывало и возвышало каждый аспект жизни
в традиционном мире, от семьи до государства, было полностью
утрачено и заменено чисто экономическими отношениями,
повлекшими за собой небывалую механизацию и стандартизацию.
Особенно это заметно в сфере управления государством - власть
должна безраздельно принадлежать королю-жрецу,
действующему в качестве посредника между Небом и Землей. Несмотря на
это, традиционный мир для Эволы (в данном отношении он
следует за Геноном) - не ностальгическое обращение к прошлому, а
историческое выражение надвременной реальности.
В рецензии на «Восстание» знаменитый
поэт-экспрессионист Готфрид Бенн назвал книгу «работой... чья
экстраординарная значимость... будет очевидна. Это - «эпохальная» книга. Тот,
кто прочитает ее, изменится».137
Мирча Элиаде, считающийся самым известным
компаративистом-религиоведом современности, писал: «Эвола - одна из
самых интересных личностей военного поколения. Он действительно
человек потрясающих познаний... Мы рекомендуем данную книгу
тем, кто хочет найти если не ответы на все вопросы, то, по меньшей
мере, поразительно масштабное истолкование мира и истории».138
137 Die Literatur, vol. XXXVII, 1934/1935, pp. 283-287.
138 Vremea, March 31, 1935, p. 6 (цит. по: Les Deux Etendards, 1/1,
Luisant, 1988).
73

ОТНОШЕНИЕ ЭВОЛЫ К ФАШИЗМУ
В 1935-1945 ГОДЫ
Мы познакомились с довольно критичным, но все же не
лишенным оптимизма взглядом Эволы на фашизм.
Несмотря на такое отношение со стороны барона, у Эволы были
друзья и покровители в рядах ревностных фашистов, ценившие в
том числе и категорическое нежелание философа идти на
компромисс; эти люди хотели построить лучший мир и, подобно Эво-
ле, видели, как отстаиваемые ими идеалы рушатся у них на глазах.
Таким образом, мыслитель пользовался их поддержкой и всегда
имел возможность печататься, заводить знакомства и
путешествовать. Только одно, что примечательно, было ему недоступно:
Эвола не мог отправиться воевать на русский фронт. Он долго
готовился к этой авантюре, ибо хотел внести свой вклад в борьбу
с коммунизмом. Но рассмотрение его заявления раз за разом
откладывалось, в основном потому, что благонадежность Эволы
как офицера, не являвшегося членом фашистской партии,
вызывала сомнения. Даже когда он выразил желание вступить в партию
(только ради достижения своей цели), то получил отказ: у него
было слишком много недругов в бюрократической среде.
Правящий режим был об Эволе не очень высокого мнения.
Несмотря на это, он все же смог принять участие в одном
официозном начинании, пусть даже только в качестве поставщика идей.
То была «Мистическая школа фашизма», основанная в 1930 году
под покровительством Арнальдо Муссолини.139 В школе Эвола
видел попытку реализации одного из своих излюбленных
замыслов, к которому он будет позднее возвращаться снова и снова
(например, при оценке СС или в «Людях и руинах»). Его суть в
том, чтобы сформировать ядро некой организации с
непоколебимым трансцендентным мировоззрением или, как сам он скажет,
139 Брат дуче. - Прим. пер.
74

ордена, который примет на себя духовное руководство
фашизмом. Здесь должен был коваться столь желанный «человек
нового, фашистского типа», который будет руководствоваться
аскетической рыцарской этикой жертвоприношения во имя высшего
идеала. Но скоро стало ясно, что среди повседневных проблем
режима, особенно с началом войны, никакого места для
«фашистского мистицизма» не остается.
Какими же в таком случае были отношения Эволы с
Муссолини (главой правительства), и как могут некоторые авторы,
например, Вернер Жерсон (также известный под именем Пьер Ма-
риель) или Элизабет Антеби, изображать Эволу «серым
кардиналом» дуче?
Уже в 1935 году Муссолини обратил внимание на эссе
Эволы «Раса и культура», опубликованное в проправительственном
журнале «Итальянское обозрение», и дал редакции знать, что
поддерживает подобные идеи. Неизвестно, был ли дуче
осведомлен о более ранней деятельности Эволы, но он, весьма вероятно,
изучал «Языческий империализм» и читал политические очерки
Регини. Однако первая встреча Эволы и Муссолини состоялась
только в 1942 году, когда последний ознакомился с книгой
«Синтез расовой доктрины» и пожелал встретиться с философом.
Дуче сердечно похвалил книгу (сохранился его личный
экземпляр, поля которого испещрены заметками) и, как указывает сам
Эвола,140 выразил по поводу данной работы гораздо большее
восхищение, нежели она того заслуживала. Муссолини отметил, что
именно на таких идеях должна основываться официальная
итальянская расовая идеология. Кроме того, он предложил Эволе
назвать свое учение «фашистской» (в противоположность
«национал-социалистической») доктриной, и немецкое издание вышло
именно под таким заголовком.141 Так Муссолини обрел собствен-
Julius Evola, // cammino del cinabro, Milan, 1972, p. 155.
Julius Evola, Grundhsse der faschistischen Rassenlehre, Berlin, 1942.
75

ную, отличную от немецкой, расовую теорию и рекомендовал
влиятельным газетам и журналам опубликовать положительные
отзывы о книге Эволы.
Следующая известная встреча Эволы и Муссолини
произошла в сентябре 1943 года в штабе Гитлера в Растенбурге,
недалеко от восточно-прусской границы, сразу после операции по
освобождению дуче, выполненной эсэсовским подразделением
под командованием Скорцёни. Она состоялась, поскольку у
Эволы были прекрасные отношения с Германией, а сам он являлся,
хотя бы из-за совершенного владения немецким, идеальным
посредником между этой страной и Италией. К тому моменту
правительство Бадольо уже свергло Муссолини, и хотя обе державы
в военном отношении все еще считались союзниками, Германия
опасалась, что, вопреки своим обещаниям, Италия покинет театр
военных действий. Так как Эволу знали если не как фашиста, то,
по меньшей мере, как итальянского друга немцев, ему
предложили убежище в Германии, от чего он отказался. Но в конце августа
1943 года Эвола все-таки прибыл в Берлин для ведения
переговоров о ситуации в Италии.
Когда он уже был готов вернуться домой, министерство
иностранных дел сообщило, что его друг Джованни Прециози,
ставший к тому времени министром, находится инкогнито в Бад-
Райхенгалле, близ Мюнхена, и желает с ним увидеться. Эвола
немедленно поехал туда. Прощаясь после встречи, они узнали о
сепаратном перемирии, которое Бадольо заключил с
англо-американской коалицией, что, безусловно, интерпретировалось
немцами как измена. Прециози, а также Эволу, выступавшего в роли
его переводчика, попросили приехать в Растенбург, где
находился штаб Гитлера, для обсуждения сложившейся ситуации. Их
немедленно принял Риббентроп, выразивший пожелание
фюрера, чтобы лояльные к Муссолини силы как можно скорее
сформировали контрправительство. Естественно, это едва ли было
возможно, поскольку судьба дуче, находившегося под арестом
76

в Гран-Сассо, была неизвестна. Затем появились новости о его
освобождении подразделением Скорцени, и вскоре сам он
прибыл в Растенбург. Согласно свидетельству Эволы, в
последовавших за этим переговорах Муссолини показал себя человеком,
находящимся в плену иллюзий, поскольку не знал (или не хотел
знать) о произошедших в Италии событиях. В конце концов, под
немецким протекторатом была провозглашена Республика Сало,
официально именовавшаяся Итальянской Социальной
Республикой.
Эвола поддержал эту затею, хотя (или, быть может, как раз
потому, что) к тому моменту безнадежность борьбы стала уже
очевидной, а в исходе войны сомневаться не приходилось. К
тому же данный факт изумляет еще и тем, что Эвола -
монархист, аристократ и «реакционер» - принял участие в делах
такого государства, которое уже по одному своему названию было
«социалистическим» и «республиканским», ведь он всегда
отвергал обе эти политические ориентации. В Сало, к примеру,
отсутствовала монархическая надстройка, которую Муссолини
поддерживал в течение всего фашистского периода вплоть до 25
июня 1943 года. Кроме того, большую роль при новом режиме
играли социалистические тенденции, характерные для раннего
фашизма и бывшие, вероятно, реакцией на то, что именно
король Виктор Эммануил отдал приказ арестовать Муссолини. Но
Эвола не желал бросать то, на что возлагал такие большие
надежды. Его «легионерский дух» и намерение сражаться до
трагического конца также не оставляли ему выбора, несмотря на
горячие споры с Муссолини относительно столь значимой для
него монархии и Виктора Эммануила. В своей автобиографии
Эвола пишет: «В целом я не хотел следовать за «фашизмом
Республики Сало» и действовать на этом идеологическом
поприще, но был обязан продемонстрировать уважение к связанной с
легионерским духом воинственной позиции: к решению сотен
тысяч итальянцев оставаться верными союзнику и продолжать
77

войну, как то лицемерно пообещали король и Бадольо сразу
после 25 июля. Ведь эти сотни тысяч заведомо знали, что их дело
проиграно, но, по крайней мере, сохранили свою честь. Эта
ситуация была уникальной в итальянской истории со времен
Римской империи».
Поскольку Республика Сало не оправдывала его ожиданий,
Эвола вернулся в Рим и приступил к подготовке ядра правого
движения, которое опиралось бы на духовные основания и в
послевоенный период могло бы стать партией. Организация
получила название «Движение за возрождение Италии». В ее создании
принимал участие давний друг Эволы, конституционалист Карло
Костаманья. Но вскоре американцы взяли Рим, и, как выразился
сам Эвола, «люди из их секретных служб были так любезны, что
незамедлительно навестили меня». В то время как народ его
страны находился в безвыходном положении, Эволе удалось
ускользнуть и через Верону добраться до Вены.142
Так закончились отношения Эволы с Муссолини, хотя по
просьбе дуче широкое распространение получило
опубликованное в одном из журналов эссе Эволы «Размышления о событиях
в Италии».143
Ходили слухи, будто Муссолини побаивался магических
способностей Эволы и всякий раз, когда упоминали его имя,
делал известные жесты, защищающие от дурного глаза. Считалось,
что из-за этого философ даже лишился заказов от журналов на
свои статьи. Конечно, Муссолини был суеверным, а Эвола слыл в
обществе того времени человеком, приносящим несчастья.144 Но,
иг Источником этой информации служит дневник Эволы за 1943-
1944 гг. (Julius Evola, Diario 1943-1944, Centro Studi Evoliani, Genoa, 1975).
143 Julius Evola, "Considerazioni sui fatti d'ltalia", Politico Nuova,
September 28, 1943.
144 Такая репутация осталась за ним даже в послевоенный период.
Предположительно по этой самой причине в 1960-е годы Эвола не мог
печататься в весьма успешном журнале «Горожанин» (Л Borghese).
78

как свидетельствует в книге «Дневники Муссолини»145 Ивон де
Беньяк, который находился в очень близких отношениях с дуче и
тщательно документировал их встречи, Муссолини довольно
часто упоминал имя Эволы и всегда в положительном ключе. Во
всяком случае, в период их непосредственного знакомства
никакого взаимного опасения между ними не наблюдалось.
Таким образом, можно заключить, что независимо от той
резкой критики, с которой философ обрушивался на фашизм и о
которой мы уже рассказывали, несколько личных встреч Эволы с
Муссолини (их было не больше трех-четырех) с трудом
соотносятся с той ролью, каковую должен играть «серый кардинал».
В этом контексте стоит упомянуть любопытную историю,
достоверность которой, к сожалению, невозможно проверить. Как
сообщает доктор Теодор Вайтер,146 в бытность свою
соредактором официального журнала «Внешняя политика» {Affari Esteri)
Эвола пришел к сильным расхождениям во мнениях с
Муссолини и был вынужден немедленно уйти в подполье. В начале войны
он якобы уехал в Вену, где жил, как сам сообщил о том Вайтеру,
словно «подводная лодка», опасаясь приспешников Муссолини,
которые даже получали приказы «убить» его. В то время Эвола
завел близкое знакомство с профессором Вальтером Генрихом,
интересовавшимся эзотеризмом,147 а позднее - с Рафаэлем Шпан-
ном, сыном Отмара Шпанна. Вероятно, они организовали своего
рода «мозговой центр», которому дали название «Союз крони-
дов»148 (Kronidenbund), происходившее от слова chronos
(по-гречески «время») и имени бога Кроноса (у римлян Сатурн),
который управлял золотым веком до того, как приход Зевса ознамено-
145 Yvon de Begnac, Taccuini mussoliniani, Bologna, 1990.
Опубликована Ренцо де Феличе.
146 Zeitschrift fur Ganzheitsforschung, vol. 34, no. I, Vienna, 1990.
147 См. его книгу «Солнечный путь» (Walter Heinrich, Der Sonnemveg,
Ansata, Interlaken, 1985).
148 Крониды - букв, «сыны Кроноса» (гр.). - Прим. пер.
79

вал начало упадка. В ту пору Вайтер лично общался с Эволой,
знаком он был и с Муссолини.
Доменико Рудатис подтвердил нам, что Эвола проживал в
Вене под чужим именем и с поддельным паспортом, поскольку
предпринимались попытки держать его под наблюдением.
Однако он не смог припомнить, когда эти события имели место: то ли
в начале 1940-х годов, то ли уже после вышеупомянутого бегства,
то есть после того, как американские войска захватили Рим.
Собственная версия Эволы об эпизоде с поддельным паспортом149
определенно намекает на последний из этих двух вариантов, хотя
и не указывает ни точных временных рамок, ни мотива.
Возможно, причина состоит в том, что в тот период некоторые
эсэсовские круги поручили Эволе написать работу «Тайная история
секретных обществ». В рамках данного изыскания он получил
доступ к архивам СС, конфисковавшим документы различных
эзотерических обществ, в особенности многих масонских лож.
Эвола никогда не хотел особо распространяться об этом эпизоде, но
можно предположить, что сохранение инкогнито было
преимуществом при такой работе.
1 Julius Evola, // cammino del cinabro, Milan, 1972, p. 163.
80

ЭВОЛА И ФАШИЗМ. ВЫВОДЫ
Говоря в целом об отношении Эволы к историческому
феномену фашизма, можно выстроить следующую
временную последовательность: сначала большая надежда; затем
немедленное отрезвление, сопровождаемое, тем не менее,
надеждой на возможность совершить коррекцию и направить фашизм
в русло традиции; и, наконец, осознание того, что все потеряно.
Однако Эвола из чувства «верности» и «легионерского духа»
принимает решение держаться до конца. (В итоге он придет к аполи-
тее, позиции совершенного разочарования в политике.) Мы уже
касались несколько раз главной мысли Эволы о фашизме, а
именно сетования по поводу отсутствия у оного духовных корней. Вся
прочая критика строилась именно на основе этого обвинения. В
своих бесчисленных статьях мыслитель обрушивался на
тоталитарный режим, бюрократию, популизм («Пролетарская и
фашистская Италия!» - провозглашал один из лозунгов того времени),
которые принесли с собой демагогию, государственный
патернализм, кампанию по увеличению численности населения,
«добродетельное» отношение к вопросам пола и абсурдно
продлеваемое существование партии (слово, которое, в конце концов,
означает «часть»150 и, следовательно, оказывается логической
противоположностью самодержавному притязанию) наряду с
патетическими спектаклями-выборами, политизацией досуга,
корпоративной идеей фашизма, католическим влиянием и т.д.
Эти «элементы вырождения», как называет их Эвола,
несомненно, обеспечили политический успех фашизму, а равно и
национал-социализму. Повышенное внимание с их стороны к
буржуазным формам мышления и последующее вытеснение
аристократического элемента побудили его к решительному
сопротивлению. Аристократия, по определению Эволы, «не имеет
От лат. pars, parties. - Прим. пер.
81

ничего общего с макиавеллевскими или демагогическими
формами правления жестоких и беспощадных особ... Основание
всякой аристократической личности - прежде всего, духовное,
«олимпийское», и относится оно уже к сфере метафизического».151
Нам знакомо его усвоенное из учений Ницше, Платона,
Лебона и других отвращение ко всему связанному со средним
классом. Отношение Эволы к этому последнему разъясняет его
статья «Наш антибуржуазный фронт», опубликованная в
немецком консервативном журнале «Кольцо» (Der Ring). Цитируем:
«Буржуазия идентична третьему сословию, классу торговцев и
ремесленников, обосновавшемуся в средневековых городах.
Теперь стало очевидно, что начавшийся с той эпохи исторический
«прогресс» можно назвать аномальным развитием среднего
класса и свойственных ему занятий и интересов, тогда как другие,
более высокие элементы средневековой иерархии были
исключены. Подобное развитие имеет свойства раковой опухоли.
Именно бюргер (горожанин-буржуа) полностью избавляется от
проклятия, обрушивавшегося на головы тех, кто осмеивал идеалы
предшествующей рыцарской эпохи. Именно бюргер, подобно
столь презираемым Данте «новым людям», первым подал сигнал
для антитрадиционного произвола, присвоив себе право носить
оружие, укрепляя центры порочной экономической власти и
помогая, таким образом, одержать победу своему стандарту.
Именно бюргер выражал анархическое стремление к автономии в
городских коммунах вопреки имперской власти. Именно бюргер
повинен в том, что сегодня утверждение, которое посчитали бы
нелепой ересью в иные, нормальные времена, представляется
самой естественной вещью в мире: я имею в виду утверждение о
том, что экономика есть наша судьба и предназначение, что
прибыль суть цель всей нашей жизни, а сделки и торговля являются
«деянием». Это на совести бюргера превращение всякой ценно-
Julius Evola, Lo Stato, April 1941.
82

сти в представления о доходности, преуспевании и комфорте, в
единицы спекуляции, спроса и предложения, которые ныне
составляют суть нашей цивилизации... Так, современная
цивилизация и цивилизация буржуазная стали практически синонимами.
Именно приход к власти бюргера, освободившегося от
средневековых «пережитков» сначала благодаря революции, а затем с
помощью демократических конституций, не только подарил
западному миру иллюзорное величие, но и обрек его на ужасную
духовную гибель, свидетелями чего мы являемся».152
Вслед за Эдгардо Сулисом Эвола повторяет: «Буржуазия есть
главный враг фашистской революции». Для него буржуазность
тождественна разрушению подлинных духовных ценностей ради
увеличения прибыли, а равно отказу признавать качество,
следствием чего стало возведение количества в ранг единственного
критерия. Здесь коренится неприязнь Эволы к демократии:
принимать решения должно не большинство, то есть количество, а
качество, те, кто достиг реализации, что доступно очень
немногим. Тот же лейтмотив звучит и в очерке «Бюрократия и
руководящие классы», где Эвола пишет: «После того, как
коммунистическая и большевистская угрозы отступили, в качестве наиболее
опасных противников фашизма стоит рассматривать буржуазную
культуру и буржуазный дух. Фашизм должен быть особенно
бдителен к подобной опасности, так как она предстает в более
утонченной и коварной форме, обнаруживая плодородную почву в
естественных склонностях большинства людей - там, где
героическое напряжение... начинает ослабевать... Но любопытно, что
одна из наиболее типичных форм [буржуазного духа] почти не
была удостоена внимания - форма, являющаяся тем более
опасной, что процветает в центре государства: я имею в виду феномен
бюрократии. Она суть типичное орудие «политической
буржуазии», воплощение худших злодеяний духа среднего класса, взято-
Julius Evola, "Unsere antiburgerliche Front", Der Ring, no. 27.
83

го в самом широком смысле. Несмотря на восемнадцать лет
фашистской власти, нужно честно признать, что Италия далека от
возможности продемонстрировать действительно эффективную,
а не только номинальную дебюрократизацию... Таким образом,
ныне формируется довольно реальная разновидность
бюрократического феодализма...»153
В своей неприязни к духу среднего класса Эвола мог
сослаться на самого Муссолини, который неоднократно
подчеркивал, что буржуазность и фашистский дух, буржуазность и
героическая этика являются несовместимыми противоположностями.
Выражение «фашизм презирает уютную жизнь» также
принадлежит дуче.
В интересной, хотя и изрядно антиэволианской статье «Миф
и насилие: фашизм Юлиуса Эволы и Алена де Бенуа» Томас Шихэн,
ратуя за абсолютную «демифологизацию» и подлинный запрет
на все мифическое как единственное средство против насилия и
экстремизма, упоминает слова Муссолини, призывавшего
итальянского гражданина «достичь такого чисто духовного
существования, в коем состоит его ценность как человека».154 А в 1930 году
в речи о фашизме дуче говорит: «Этот политический процесс
идет бок о бок с философским. Если истина состоит в том, что на
протяжении века царствовала материя, то сегодня ее место
занимает дух... Утверждая, что Бог возвращается, мы говорим -
возвращаются духовные ценности».155
Высказывания подобного рода, вероятно, время от времени
пробуждали у Эволы надежду, однако между этими словами и
спроектированной чиновниками реальностью разверзлась глубокая
153 Julius Evola, Lo Stato, IV (нем. версия в журнале Der Vierjahresplan,
1940).
154 Thomas Sheehan, "Myth and Violence: The Fascism of Julius Evola
and Alain de Benoist", Social Research, vol. 48, pp. 45-73.
155 Ibid, p. 52.
84

пропасть. Трудно сказать, совершил ли Эвола фундаментальную
ошибку относительно фашизма, ложно отождествив свои
собственные представления о нем с историческим явлением. Нам с трудом
в это верится, поскольку расхождение между ними было слишком
велико. Разве не фашизм, как пишет Филипп Байе в статье
«Отношения Юлиуса Эволы с фашизмом и национал-социализмом»,
принес людям презираемый Эволой модернизм с его
«нашествием радио, манией обязательных для всех физических упражнений,
политической песней, культом кинозвезд, агрессивностью
бюрократии и чрезмерной индустриализацией»?156 И не чернь ли
марширует там, где чествовали «Цезаря»? Мы согласны с мыслью Байе
(одним из лучших знатоков философа) и предполагаем, что Эвола
просто считал фашизм последним шансом для Запада. С его точки
зрения, наличествующие альтернативы были гораздо хуже:
существовали только либерализм в паре с капитализмом («все
позволено»)157 и коммунизм - оба направления поклонялись миру машин
и безграничного материализма. Так как фашизм превозносил
государство и идею иерархии, используя лозунги, прославлявшие
честь, храбрость и верность, Эвола видел в нем оплот, по крайней
мере временный, против того уравнительного потопа, который,
казалось, достиг своей цели в либерализме и коммунизме.
Тем же самым разочарованием в фашизме можно
объяснить обращение Эволы к «намного более последовательному»
национал-социализму. Крушение надежд, возложенных на
национал-социализм, привело Эволу к еще «более последовательной»
философии СС. Самой же «последовательной» в этом ряду
оказалась позиция аполитеи, ухода в метафизику. Ее мыслитель, в
конце концов, и принял.
156 Philippe Baillet, "Les rapports de Julius Evola avec le Fascisme et le
National-Socialisme", Politica Hermetica, p. 61.
157 Намек на известное высказывание одного из главных героев романа
Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы» о том, что если нет Бога и
бессмертия души, то «все позволено». - Прим. пер.
85

Помимо этого Эвола, вероятно, верил в «магический»
эффект, который в нынешнее время способны произвести
традиционные представления. В результате постоянного к ним
«взывания» метафизические идеи должны были подействовать на наш
мир словно магниты, собрав вокруг себя лучших представителей
человечества. Однако именно здесь кроется слабое место всякого
коренящегося в трансцендентности представления о государстве:
как перенести метафизические ценности на земную реальность?
А эта проблема, в свою очередь, ставит другой вопрос: разве
человек не должен сам стать сопричастным высшей реальности
прежде, нежели он сможет осознать, а затем воплотить в земном
мире ее ценности? Разве не должна предшествовать внешней
трансформации трансформация внутренняя?
К еще одному конфликту с правящим фашистским режимом
Эволу привело его неприятие идеи «нации» как детища
Французской революции, которая позволила концепции этноса приобрести
недопустимое влияние. Для Эволы понятия нации и народа
коренились в природе, а значит, носили подрывной и антитрадиционный
характер. Укорененность в природе означает укорененность в
жизни, бытие, приспособленное лишь к собственному выживанию и
исключающее любую форму жертвования ради высшего идеала. Из
подобного бытия проистекает вся эгоистическая философия.
Подлинная духовность, по определению, возвышается над жизнью и
поэтому мало ею озабочена. Вот почему преодоление страха
смерти есть предварительное условие обретения свободы духа.
В очерке «Осуждение буржуазии» Эвола пишет: «Для нас
слово «люди» происходит из жаргона демагогов и агитаторов,
потому что в реальности оно обозначает либо пассивное
вещество, принадлежащее тому, кто знает, как им управлять, либо
конечную фазу разложения и социального уравнивания».158
158 Julius Evola, "Processo alia Borghesia", Vita Italiana, marzo 1940
(перепечатано в антологии Gli articoli de la Vita Italiana durante il periodo
bellico, Treviso, 1988).
86

Для фашизма и в большей степени национал-социализма
подобные слова были сродни святотатству, ведь оба
политических течения в равной мере принадлежали современному
миру.
В итоговом критическом отзыве Эволы о фашизме (книга
«Фашизм с точки зрения правых» с приложением «Замечания
о Третьем рейхе»), написанном уже после войны - мы же в
основном касались работ фашистского периода - есть даже
такие слова: «Не страшась опрокинуть известный
антифашистский тезис, мы утверждаем, что не фашизм оказал
отрицательное воздействие на итальянцев, но скорее наоборот-эти
люди, эта «раса» отрицательно повлияли на фашизм, т.е. на
фашистский эксперимент, поскольку он показал, что не имел
на том или ином уровне достаточного количества
сторонников, наделенных определенными высшими качествами и
идеями... людей, способных к дальнейшему развитию позитивных
возможностей, которые, быть может, содержались в данной
системе».159
Эти слова, естественно, носят провокационный характер (а
склонность к провокации, в конце концов, является одной из
особенностей нашего автора), ведь учение о государстве, которое
выдвигает Эвола, предполагает преодоление чисто
человеческого элемента. Именно поэтому он стремится к созданию «нового
человека», но не в массе, а в форме элиты - ордена, который,
подобно мудрецам Платона, возьмет на себя управление
государством. (В этом Эвола отличается от левых утопистов, тоже
желавших создать человека нового типа, но видевших
перспективу его формирования в человечестве в целом, откуда исходит
необходимость безжалостного перевоспитания каждого.) Главой
такой элиты должен быть монарх, ибо, как пишет Эвола: «Без
159 Julius Evola, Ilfascismo visto da I la Destra con in appendice: "Note sul
Terzo Reich", Rome, 1970.
87

монархии подлинное Право лишилось бы своего естественного
центра притяжения и точки кристаллизации».160
Придавая особое значение духовной монархии (правящей
«милостью божьей») и последовательной имперской идее, Эвола
резко расходился с культивируемой фашизмом и
национал-социализмом концепцией вождя, получавшего свою легитимность от
народа. Монархи приходили свыше, вожди-снизу. Упомянутый
принцип вождизма в точности соответствует образу цезаризма,
выведенному Шпенглером в «Закате Европы» как признак
клонящейся к упадку цивилизации. Муссолини, по-видимому, ясно
отдавал себе отчет в подобном подтексте и пытался в
максимально возможной степени не допустить распространения идей
Шпенглера. В связи с этим интересно, что коммунистический теоретик
Антонио Грамши обвинял фашизм в «буржуазности» и
цезаризме.161
С другой стороны, Эвола не хотел, чтобы его традиционные
концепции оставались всего лишь праздной интеллектуальной
игрой. Чтобы их актуализировать, он должен был пойти на
компромисс и, например, принять номинальный статус монархии в
фашистскую эпоху. Конечно, это вело к другим неизбежным
противоречиям, подлинное освобождение от бремени которых
мыслитель обрел лишь в аполитее.
Особенно упорно Эвола боролся с «большевистскими»
тенденциями в фашизме, то есть с идеями о том, что достаточно
160 Ibid, p. 45. См. также собрание статей «Монархия, аристократия,
традиция», опубликованное Ренато дель Понте, в том числе статьи Эволы
на эту тему (Renato del Ponte, Monarchia, Ahstocrazia, Tradizione, San Remo,
1986), и очерк «Значение и функция монархии» в приложении к его
переводу работы Карла Ловенштейна «Монархия в современном государстве»
(Renato del Ponte, "Significato e funzione delta Monarchia", in Karl Lowenstein,
La Monarchia nello stato moderno, Rome, 1969).
161 Marcello Veneziani, La Revoluzione Conservatrice in Italia, Milan,
1987, p. 51.
88

лишь нескольких позитивных изменений, чтобы превратить
коммунизм в фашизм. Коммунистическая доктрина с ее
коллективизмом была для Эволы самым радикальным отрицанием его
идеала укоренной в трансцендентном личности,
возвышающейся над чисто человеческим элементом. Такой «антибольшевизм»,
как сам Эвола его называл, был дополнительной причиной
решительной оппозиции всем подобным устремлениям в национал-
социализме, который также сближался с коммунизмом,
например, в том, что нацисты хотели отменить частную собственность
и мечтали о союзе с русскими. Именно поэтому Эвола снова и
снова выступал против национал-большевизма, несмотря на то,
что сотрудничал с журналом Эрнста Никиша «Сопротивление»
(Widerstand).
Нападая, Эвола, однако, и сам становился объектом
нападок, не только из-за строгости своих теоретических суждений и
частой персональной критики некоторых фашистских политиков
и деятелей культуры, но и потому что считался
«самовлюбленным магом», изучавшим тантризм, буддизм, индуизм, алхимию.
В частности, католики и фашисты, ставя Эволе в вину его
оккультную деятельность, утверждали, что она сама по себе является
доказательством «антифашизма», ибо у настоящего фашиста
должны быть совершенно иные идеалы. Обвинения подобного рода,
вероятно, не были редкостью, так как Эвола, по крайней мере
однажды, ощутил необходимость ответить на них в эссе «Восток-
это не антифашизм».162
Не в меньшей мере официальный фашизм был
разочарован нескрываемым согласием Эволы с тезисом «философов
кризиса» - Шпенглера, Бенды, Массиса, Генона, Кайзерлинга и Орте-
ги-и-Гассета - о том, что современный мир находится в упадке.
Такое утверждение вело к осуждению нынешней эпохи, тогда как
фашизм провозглашал необходимость быть современным и про-
Julius Evola, "Oriente non e antifascismo", Critica Fascista, 1927.
89

грессивным. Особенно сильное неприятие вызывали у
фашистского режима идеи Освальда Шпенглера, которые отвергли даже
такие прославленные философы, как Кроне и Кантимори.
В контексте отношения Эволы к фашизму весьма
показательным представляется следующий факт. В середине войны,
когда под угрозой было само выживание фашистского режима, Эво-
ла написал объемную работу о буддизме, в которой совершенно
нет никаких намеков нате бедственные времена. Философ с
присущей ему эрудицией говорит в ней об аскетах, нирване, карме и
возрождении, демонстрируя в подлинно эволианской манере эти
понятия в новом свете. Обращаясь непосредственно к древним
буддийским текстам, он идет вразрез с тогдашними
предрассудками псевдоориенталистов. Эта книга была переведена и
опубликована Лузаком, одним из самых уважаемых английских
издателей. Даже заклятые враги Эволы признают ее достоинства.
Вслед за многочисленными свидетельствами, которые
должны предоставить читателю ясную картину отношений Эволы с
фашизмом, несомненно, будет любопытно познакомиться с
некоторыми мнениями и суждениями о нем самом.
Ренцо де Феличе, видный специалист по фашизму и
известный биограф Муссолини, пишет в книге «Беседа о фашизме»:
«Кто такой Эвола? В течение всего фашистского периода он был
аутсайдером, и это не случайно: Эвола никогда не занимал
никакого поста в фашистской партии... во всяком случае, многие
фашисты критиковали его и относились к нему с недоверием. Эвола
является представителем такой формы традиционализма,
которая, с одной стороны, состоит из космической истории, а с
другой - из пророчеств о страшном суде. Подобные взгляды могли
найти признание лишь у немногочисленных групп на периферии
фашизма, да и то существование таковых сомнительно».163
Renzo de Felice, Der Faschismus: Ein Interview, Stuttgart, 1977, p. 97.
90

В своей работе «Фашизм и его эпоха» Эрнст Нольте
утверждал: «Джулио Эвола не играл никакой политической роли.
Однако он не был «аполитичным анархистом», поскольку усердно
трудился на ниве расовой кампании».164
Мирча Элиаде (как специалист в области истории религии,
не являющийся, однако, «экспертом» по ситуации в Италии и,
кроме того, довольно молодой в те годы) писал: «Эвола не
поддается влияниям. Именно поэтому мы симпатизируем ему».
Готфрид Бенн в своем обзоре «Восстания против
современного мира» сказал следующее: «Из-за того, что они приводят
свои расово-религиозные постулаты в действие, Эвола видит в
фашистском и национал-социалистическом движениях
возможности для воссоединения людей с миром Традиции, перспективы
для созидания подлинной истории и новых легитимных
отношений духа и власти. Действительно, принимая во внимание
доктрины Эволы, можно предельно ясно узреть эпохальную глубину
этих движений».
Конечно же, Эвола не был фашистом в историческом
значении данного термина, но еще менее он был «антифашистом».
Можно назвать его критично настроенным сторонником
фашизма, не имевшим политического влияния из-за своих архаических
воинственных и духовных взглядов.
Завершат эту главу едкие слова Дино Кофранческо из книги
Паоло Корсини и Лауры Новати «Черный террор»:
«Перефразируя высказывание де Феличе, можно сказать, что фашизм был
внебрачным ребенком 1789 года. Для Эволы, напротив, фашизм
- это выродок Традиции».165
164 Ernst Nolte, Der Faschismus in seiner Epoche, Munich, 1979, p. 589.
165 Paolo Corsini, Laura Novati, L'eversione nera, Milan, 1985, p. 105.
Как известно, де Феличе считал итальянский фашизм частью
революционного «левого» направления эпохи Просвещения, требующего «нового
человека» в «новом обществе».
91

ЭВОЛА И НАЦИОНАЛ-СОЦИАЛИЗМ
С самого начала своей деятельности Эвола прилагал
усилия по установлению хороших отношений с
Германией. Он восхищался немецкой культурой, а про сильное влияние на
его мировоззрение немецких философов и мыслителей мы уже
говорили. В особенности Эволу интересовали контакты со
сторонниками так называемой Консервативной Революции (термин,
введенный Армином Мелером): с Эдгаром Юлиусом Юнгом (был
убит национал-социалистами в 1934 году), Кристофом Штедин-
гом, Вильгельмом Штапелем, А.Э. Гюнтером и Эрнстом Ники-
шем. Он сотрудничал с журналами, которые они издавали
{«Кольцо», «Европейское обозрение», «Немецкая народность»,
«Сопротивление»), и занимался популяризацией их философских
взглядов в Италии.166 Кроме того, Эвола поддерживал отношения
с Венским культурным союзом и группой единомышленников
Отмара Шпанна (который подвергался гонениям со стороны
нацистов) и принца Карла Антона Роана, с кем мыслитель
особенно сблизился. А в 1934 году он предпринял поездку в Германию и
прочитал ряд лекций в Берлинском университете и
аристократическом, консервативном «Берлинском клубе господ» (Berliner
Herrenklub), который возглавлял барон Генрих фон Гляйхен.
В связи с этим Эволу, вероятно, можно было бы отнести к
сторонникам Консервативной Революции, точнее, определить его
как итальянского представителя оной, что подтверждает в своей
книге «Радикальные правые»161 идейный противник барона
профессор Франко Феррарези. Несмотря на то, что консервативно-
революционные круги пытались, по крайней мере на раннем эта-
166 См. работу Марчелло Венециани «Консервативная революция в
Италии» (Marcello Veneziani, La Rivoluzione Conservatrice in Italia, Milan,
1987).
167 Franco Ferraresi, La destra radicale, Milan, 1984, p. 26.
92

пе, сотрудничать с национал-социалистами, они
дистанцировались от «популистских, плебейских и фанатичных» аспектов
гитлеровского режима. Их представители считали, что могут оказать
влияние на национал-социализм, но крупные политические, а
затем и экономические успехи самого Гитлера показали, что
подобные надежды, естественно, лишь иллюзия. Как правило, более
радикальный элемент всегда будет одерживать победу над более
умеренным, даже когда их силы совершенно равны.
Эвола симпатизировал Германии во время Первой
мировой войны, что казалось сомнительным его
друзьям-футуристам. Позднее он развивал идею объединения «двух орлов»,
немецкого и итальянского, идею, основанную на гибеллинском
представлении об Империи, сложившемся в период правления
Гогенштауфенов. Он утверждал, что два народа дополняют друг
друга, и более тесное сотрудничество принесло бы им обоим
только пользу. Однако в ультранационалистической атмосфере
того времени концепция Эволы встретила неприязнь как с
немецкой, так и с итальянской стороны. В политическом архиве
Министерства иностранных дел в Бонне сохранился любопытный
документ под грифом «Для внутреннего пользования», относящийся
к эпохе национал-социализма (АА Referat Dili, e.o. 9685) и
затрагивающий эту тему. В нем сообщается о статье «Вклад Рима в
новую Германию», которую Эвола опубликовал 16 ноября 1941
года в журнале «Фашистскийрежим». После анализа основных
мыслей публикации автор документа заявляет: «Эту дерзкую
статью, которая... никоим образом не содействует
немецко-итальянскому сотрудничеству, нельзя оставлять не опровергнутой...» В
статье Эвола, помимо прочего, говорил о «необходимости
преодоления невероятной путаницы мыслей и духовных отклонений,
которые обнаруживают некоторые круги немецкого рейха».
Воззрения их представителей на то, что действительно составляет
нордический идеал, опираются на «односторонние, случайные
интерпретации» и суждения «невнятных авторов, зачастую диле-
93

тантов», ищущих суть нордического мировоззрения в
«натуралистическом мистицизме» и «туманном романтизме в духе "Песни
о Нибелунгах"». Далее Эвола упоминал Рихарда Вагнера,
которым, как известно, восхищался Гитлер, называя композитора
«фальсификатором и узурпатором древней мифологии».
Мы уже упоминали о том, что, помимо любви к Германии,
основной причиной сближения Эволы с национал-социализмом
стало его разочарование в фашизме. В первом он видел намного
большую внутреннюю целостность, более сильный акцент на
воинском элементе и культуре правых консерваторов (хотя
настоящие национал-социалисты презирали их). Кроме того, Эволу
впечатлили лозунг «борьбы за мировоззрение» и отсутствие
марширующих строем людей, а также войны за должности, что было
очень распространено в Италии. Как добавляет Мария Цуккина-
ли,168 Эволе был ближе национал-социализм еще и потому, что
социалистическое происхождение нацистского движения было
менее очевидным: вместо этого подчеркивалась связь с Первой и
Второй империями. Национал-социализму была более
свойственна идея Традиции, нежели представление о прогрессе (в том
числе из-за преобладания прусских черт). Нацизм стремился
вдохнуть новую жизнь в древнего германца и возродить исконное
великолепие Севера (в качестве примера укажем на херуска
Германа).169 Добавьте к этому идею государства-ордена (Ordensstaat)
с сопутствующей ей установкой на аскетизм, готовность к
жертве, верность, честь, дисциплину и самоотверженность. Эвола
наверняка был потрясен такой одержимостью древними символа-
168 Maria Zucchinali, A destra in Italia oggi, Milan, 1986.
169 Херуск Герман (Арминий) - вождь германского племени херусков,
нанесший римлянам в 9 г. н. э. одно из наиболее серьезных поражений
(битва в Тевтобургском лесу). В XIX веке, когда в странах Европы
наблюдался рост национального самосознания, Арминий в образе херуска
Германа стал особой мифологической и символической фигурой в Германии. -
Прим. пер.
94

ми, хотя и осознавал их зачастую неправильное употребление.
Подобные манипуляции символами были ему хорошо известны:
еще в 1931 году Рене Генон в книге «Символизм креста»™
указал на неверное использование свастики; этот символ он
приписывал не индогерманским культурам, но гиперборейской при-
мордиальной расе.
Вопреки всему этому, сначала Эвола выражал сомнения
относительно национал-социализма. Например, в журнале
«Новая жизнь» {VitaNova) появилась его статья с названием
«Актуальные проблемы», где он использует основные мысли о
Третьем рейхе из «Европейского обозрения» (Europaische Revue) в
качестве повода для выражения своей позиции. Вслед за
вызывающим подзаголовком «Контрреволюция или реакция?» идут
такие слова: «Неполноценность национал-социализма как
«доктрины» становится очевидной при сравнении ее с
традиционными ценностями, кои отстаивают такие группы, как сторонники
Гугенберга и Дюстерберга. Вместо традиции с ясными
принципами, идеалом и духом порядка, иерархии, аристократии и
наследия, непосредственно связанного с величайшими имперскими
культурами древней Европы, мы видим смутные претензии,
компромиссы и даже национальные уступки марксизму и тем
позициям, само содержание которых в основном продиктовано
нуждами настоящего времени, а эффективность, соответственно,
зависит исключительно от этого факта».
Ранее он полемизировал с «идеологом
национал-социализма» Альфредом Розенбергом, которого знал лично. В связи с этим
следует упомянуть эссе «Миф» нового германского
национализма», опубликованное в ноябре 1930 года в «Новой жизни».111
Неприязнь Эволы основывалась, главным образом, на том, что
170 См. очерк Эволы «Свастика как полярный символ» (Julius Evola,
"Das Hakenkreuz als polares Symbol", Hochschule und Ausland, n. 12, 1934).
171 Julius Evola, "II 'Mito' del nuovo nazionalismo tedesco", Vita Nova,
1930.
95

Розенберг очень ценил современность. Еще одну статью против
него под названием «Современный парадокс: расистское
язычество = либеральное просвещение» в июле 1935 года напечатал
журнал «Государство»}11 (Позже в книге «Путь киновари» Эво-
ла утверждал, что Розенбергу «недоставало понимания
трансцендентальных измерений сакрального»).173 В том же издании
появился текст «Нацизм идет по пути Москвы»,174 где философ
спорил с Вальтером Дарре, в то время уже ставшим рейхсляйтером
NSDAP.
Отсутствие какого-либо трансцендентного обоснования,
несомненно, являлось одной из главных претензий Эволы к
национал-социализму. «Государство можно создать во имя духа или ради
материи», - писал он в 1937 году в статье «О предпосылках
позитивного антибольшевизма».175 Это отсутствие отсылки к
трансцендентности приводит к другим пунктам его критики, таким как
огромная привязанность национал-социализма к природе (Volkm как
руководящий принцип), идея фюрера, ответственного только
перед народом и не имеющего никакой легитимации свыше, что
ведет к демагогии, популизм и чисто биологический расизм.
Как сторонник восстановления австрийской монархии, Эвола
также выступал против аншлюса, присоединения Австрии к
Германии (см. статьи «Монархистская проблема в Австрии»177 и
172 Julius Evola, "Paradossi dei tempi: paganesimo razzista = Illuminismo
liberate", Lo Stato, VI, 7, 1935, pp. 530-532.
173 Julius Evola, // cammino del cinabro, Milan, 1972, p. 147.
lV4 Julius Evola, "II Nazismo sulla via di Mosca", Lo Stato, 1935, pp. 186-
195.
175 Julius Evola, "Sulle premesse di un'antibolscevismo positivo", Lo Stato,
1937. Эту и несколько прочих цитат мы взяли из любопытной работы Алес-
сандро Камписа «Органицизм, имперская идея и учение о расе» (Alessandro
Campis, "Organicismo, Idea Imperiale e Dottrina della Razza", Trasgressioni, I/
1, Florence, 1986).
176 Народ, нация (нем.). - Прим. пер.
177 Julius Evola, "II problema monarchio in Austria", Lo Stato, IV, 1935.
96

«Австрийский горизонт»).178 В последней философ пишет:
«Национал-социализм отрекся от древней, аристократической
традиции Империи. Неся лишь полуколлективистский национализм,
который уравновешивается централизмом, он без колебаний
разрушил освященное временем разделение Германии на
герцогства, графства и города, обладавшие определенной степенью
независимости».
Не раздумывая, Эвола шел еще дальше. В эссе «Проблема
будущих «имперских пространств» и римско-германское
сотрудничество», опубликованном в ноябре 1940 года (т.е. после начала
войны, а к тому времени философ уже неоднократно бывал в
Берлине и Вене), он подверг критике один из главных лозунгов
нацизма, заявив, что «броский девиз "Ein Volk, ein Reich, ein
Ftihrer ",179 относящийся к числу тех, что особенно дороги
национал-социализму, уже устарел».180 В 1942 появилась немецкая
версия этой статьи под заголовком «Рейх и Империя как элементы
нового европейского порядка»,181 в которой Эвола выражал ту же
мысль в более мягкой форме.
Две выдержки из послевоенной работы Эволы о фашизме
должны продемонстрировать его чувства того периода: «Для
Гитлера именно народ был принципом легитимности. Он не
допускал и мысли о высшем принципе (его полемика против
Габсбургов часто отличалась небывалой вульгарностью)». И еще:
«Бросая взгляд на массы «арийских» фелькиш-товарищей из KdF182 и
современного заносчивого «депролетаризированного» берлин-
178 Julius Evola, "Orizzonte Austriaco", Lo Stato, 1935, pp. 22-29.
179 «Один народ, одно государство, один вождь» (нем.). - Прим. пер.
180 Julius Evola, "II problema dei futuri 'spazi imperiali' e il contributo
romano-germanico", Vita Italiana, 1940.
181 Julius Evola, "Reich und Imperium als Elemente der neuen europaischen
Ordnung", Europaische Revue, no. 18, 1942.
182 «Сила через радость» (KdF, «Kraft durch Freude») - общественно-
политическая организация времен Третьего рейха. - Прим. пер.
97

ского рабочего, можно было только содрогаться от отвращения
при мысли о будущем Германии, если бы ей и дальше пришлось
развиваться в том же направлении».183
Но, несмотря на все эти негативные аспекты, в национал-
социализме было нечто, привлекавшее Эволу: концепт
государства, управляемого орденом, воплощавшимся, по его мнению, в
СС. «Мы склоняемся к тому, чтобы видеть орденское ядро в
высшем традиционном смысле в "Черном корпусе"», - писал он в
«Итальянской жизни».т И снова в той же газете, в статье «За
крепкий итало-германский союз», он заявляет: «Основу
будущего государства должна сформировать элита, выходящая за рамки
партии и какой-либо политико-административной структуры,
элита, которая явится в форме нового «ордена», то есть как некая
аскетическая воинская организация, скрепленная принципами
«верности» и «чести».185
Выше мы упоминали, что Эвола видел в СС
организацию для создания подобной элиты и симпатизировал этой
структуре, спроектированной Гиммлером по модели
Тевтонского ордена. Наличие у СС замков, где проводились
«посвящения», акцент на преодоление чисто человеческого
элемента, этические требования (верность, дисциплина,
пренебрежение к смерти, готовность жертвовать, бескорыстие) наряду
с физической доблестью, как предварительные условия
вступления в орден, подпитывали уверенность Эволы в своей
правоте. Кроме того, он полагал, что этика СС была
заимствована у иезуитов.
В СС также заинтересовались Эволой и начали вести на него
досье. Все его лекции, прочитанные после 1937 года, посещались
183 Julius Evola, Ilfascismo visto dalla Destra con in appendice: "Note sul
Terzo Reich", Rome, 1970, p. 171.
184 Julius Evola, Vita Italians 1938.
185 Julius Evola, "Per una profonda alleanza italo-germanica", Vita Italiana,
1941.
98

сотрудниками этой организации, конспектировались и сдавались
в архив.,86
Для нашего исследования особую важность представляет
заключительный доклад об июньских лекциях Эволы 1938 года,
сохранившийся в рукописных досье сотрудников личного штаба
рейхсфюрера СС (документ AR/126). Вслед за кратким
описанием жизни философа там сообщается: «Сегодня Эвола - и то лишь
на севере Италии - известен как фанатик и мечтатель, чьи мысли
обыкновенно неправильно истолковывают, а официальный
фашизм его просто терпит». Далее следует конспект содержания
трех лекций, и на 12-й странице появляется вывод, который
необходимо процитировать полностью:
«Конечную и хранимую в тайне мотивацию теорий и
планов Эволы следует искать в восстании старой аристократии
против современного мира, совершенно отчужденного от
высшего сословия. Это подтверждает первоначальное немецкое
впечатление о нем: мы имеем дело с «римлянином-реакционером».
В итоге можно заключить, что он - сторонник старомодного ари-
186 Благодаря кропотливым изысканиям Ганса Вернера Нойлена,
настоящего эксперта в области современных исторических отношений между
Италией и Германией, эти документы были найдены в политическом архиве
Министерства иностранных дел в Бонне. Значительная их часть была
переведена на итальянский язык и издана Николой Коспито и Г. В. Нойленом под
заголовком «Юлиус Эвола в секретных документах Третьего рейха» {Julius
Evola nei documenti segreti del Terzo Reich, Rome, 1986). Кроме того, на эту
тему имеется очерк «Юлиус Эвола и национал-социализм», написанный
Н. Коспито (Nicholas Cospito, "Julius Evola e il Nazionalsocialismo", Intervento,
no. 80/ 81, Rome, 1987). Первые факсимиле указанных материалов были
опубликованы в сочинении Рудольфа Мунда «Распутин Гиммлера»,
посвященном оккультным интересам рейхсфюрера. В данной книге
рассказывается об упоминавшемся выше Карле Марии Вилигуте (он же Вайстхор),
желавшем привить Гиммлеру приверженность основам германской
эзотерики (Rudolf Mund, Der Rasputin Himmlers,Vienna, 1982).
99

стократического феодализма. Следовательно, даже его
образованность обнаруживает черты дилетантства и литературной
претенциозности.
Итак, у национал-социализма нет никаких оснований делать
ставку на барона Эволу. Его политические планы относительно
римско-германской Империи имеют утопический характер и,
более того, вполне способны послужить поводом для
идеологической путаницы. Поскольку фашизм лишь сносит Эволу и едва
ли его поддерживает, с тактической точки зрения нам вовсе не
нужно учитывать его устремления. Именно поэтому
рекомендуется:
1. Не поддерживать нынешние усилия Эволы по основанию
тайного наднационального ордена и учреждению журнала,
ориентированного на эту цель.
2. Ограничить его публичную деятельность в Германии после
нынешних лекций, не принимая каких-либо специальных мер.
3. Не допустить дальнейшего распространения его влияния
на ведущих деятелей партии и государства.
4. Наблюдать за его пропагандистской активностью в
соседних странах».
В коротком письме (AR/83) от 8 августа 1938 года
содержится еще более лаконичное высказывание: «Рейхсфюрер СС
ознакомился с докладом о лекциях барона Эволы и всецело согласен с
заявленными в нем соображениями и рекомендациями».
Все это свидетельствует о том, что СС в целом не были
благосклонны к Эволе, а он, очевидно, даже не догадывался об этом.
Идеи барона слишком отличались от официального
национал-социалистического учения. Рамки этого отличия
демонстрирует входящее в то же самое досье письменное донесение об
одном из лекционных вечеров Эволы (проходившем 12 октября
1937 года в берлинском Studienkreis) под названием
«Возрождение Запада из примордиального арийского духа». Поскольку текст
лекции лучше всего свидетельствует об отношении Эволы к на-
100

ционал-социализму, мы полностью приведем наиболее
показательные выдержки из него. Сперва Эвола перечисляет те области,
в которых, по его мнению, нацизм (именуемый им «новыми
взглядами») добился позитивного развития (например, сформировал
некий фронт против либерализма, рационализма, большевизма и
«мифа об экономике»). Но затем он утверждает, что нужно
сделать еще больше. Так, для противостояния
интернационалистическим силам национал-социализму необходимо уступить
место сверхнационалйзму, а, «так сказать, олимпийская элита»
должна взять на себя задачу по устранению всех направлений
современной мысли, таких как рационализм, материализм и
коллективизм, вытеснив их доктринами, ориентированными на духовность.
Затем Эвола обращается к тому, что именно необходимо
усовершенствовать, и поясняет:
«В этом отношении я хочу быть совершенно откровенным
с вами, так как не желаю, чтобы вы считали меня человеком, чьи
идеи обусловлены его этнической принадлежностью и который
обращается к вам как иностранец, или тем, кто преследует любые
другие интересы, кроме установления истинной правды.
Единственное значение имеет лишь то, что я обладаю некоторым
знанием относительно этих проблем и, руководствуясь
самоотверженностью, безоговорочной верностью и отсутствием
предрассудков, стремлюсь внести свой вклад в общее дело.
Итак, по моему убеждению, первый принципиальный
недостаток новых взглядов [т.е. национал-социализма] состоит в том,
что они основываются по большей части на мифах, нежели на
реальных идеях. В значительной степени они представляются
смутными общепризнанными истинами, ставшими, по сути,
предметами веры, иррациональной и страстной, которые оказываются
действенными не потому, что подлинны в духовном смысле, но
благодаря своей силе внушения. Из-за подобного сомнительного
свойства эти новые мифы подвержены всевозможным
инородным влияниям; они не имеют иммунитета против опасных при-
101

месей и даже рискуют стать орудиями бессознательной
демагогии, выделяясь среди мифов наших противников лишь своим
отличительным символом. Я не хочу быть неправильно понятым,
поэтому с удовольствием признаю утопичность желания
воздействовать на массы без обращения к области мифа, к сфере
иррационального, к миру страстей. Но то, что для масс составляет
суть мифа и иррациональности, должно быть чистым знанием,
истиной и реальностью для других - для хорошо организованной
и сплоченной элиты. Ныне же вследствие прискорбной
некомпетентности и влияния сиюминутных интересов нордическая мысль,
язычество, изначальные символы и т.д. слишком часто обретают
новую жизнь в форме, искаженнной личными притязаниями и
лозунгами...
Нордическая мысль, арийство, имперская идея и понятие
сверхрасы - благодаря тому, как они зачастую понимаются в
наше время - содержат интерпретации, абсолютно чуждые
великому и свободному дыханию соответствующих примордиаль-
ных традиций. Согласно арийскому изначальному
представлению, Рейх есть метафизическая солярная реальность.
Нордическое же наследие -это не нечто полунатуралистическое,
постижимое только на основании крови и почвы; оно, скорее,
являет собой культурную категорию, первоначальную
трансцендентную форму духа, а нордический тип, арийская раса и
общая индогерманская мораль суть только ее внешние
проявления. Представление о расе не может иметь ничего общего с
рациональными идолами современной биологии и профаничес-
кой науки. Прежде всего, раса есть точка опоры, духовное
могущество, нечто исходное и творческое, чьи внешние,
материальные формы - лишь ее отдаленное эхо...
Нордическая сущность неотделима от гиперборейского
элемента; и в их единстве мы обнаруживаем примордиальную
культуру, солярную и сакральную, обладающую могуществом и
неопровержимой универсальностью, культуру, которая в грандиоз-
102

ном синтезе земного и небесного охватывает язычество и дух,
олимпийское суверенное превосходство и обусловленную волей
самобытность. Осознав это в полной мере, мы воистину можем
сказать, что Традиция в ее высшем смысле тождественна
гиперборейской, или изначальной нордической традиции, и что
нордический элемент присутствовал везде, где люди хранили традицию,
и наоборот. Но это не все. Таким же образом мы можем
приблизиться к тайне доисторического прошлого и ощутить
судьбоносное соответствие между событиями физического мира и их
высшим, метафизическим значением. Если местом происхождения
рассматриваемой традиции на самом деле являлась область
полюса, то, следовательно, она должна быть полярной и в
географическом смысле, и поэтому всегда воплощала духовное значение
полюса в качестве непоколебимой оси для всякого
упорядоченного движения, центральной точки всякой нормальной иерархии
и любого подлинного, основанного на традиции Рейха...
Можно ли представить такой ход мысли в определенных
кругах, не будучи обвиненным во враждебном универсализме, в
антигерманских римских взглядах или даже в наличии еврейских
идей? Тем не менее, все сказанное выше принадлежит
высочайшему арийскому наследию. Именно до такого уровня должны
быть возвышены идеи и символы, вызванные к жизни новой
Германией, если она действительно жаждет быть в авангарде
сопротивления темным силам мировой революции, вступив с ними в
борьбу. Нам следует вернуться к истокам, а нордическую
сущность необходимо избавить от любых интерпретаций,
зараженных современными, профаническими интеллектуальными
предрассудками и суеверной религией жизни, становления и
связанного с природой бытия. Мы снова должны узнать, как наделить
нордические арийские символы и Рейх, их логическое следствие,
духовным могуществом и универсальной значимостью, сделать
их чем-то подлинно олимпийским и трансцендентным. На самом
деле это возможно. Такова должна быть наша задача. У новой
103

Германии достаточно талантливых и компетентных сил для ее
решения, остается лишь снабдить их правильными ориентирами,
истинными принципами вместо мифов и лозунгов...
Повторяем: раса вторична, первостепенный фактор - это
дух и традиция, потому что раса, в метафизическом смысле,
пребывает в духе прежде, нежели выражается в крови. Если верно,
что без расовой чистоты дух и традиция лишены своих наиболее
ценных средств выражения, то так же верно и то, что чистая раса,
лишенная духа, обречена влачить существование
биологического механизма, и, в итоге, ее ждет вымирание. Доказательство
этого лежит в духовном разложении, нравственном помрачении и
медленной смерти многих племен, не совершивших ни единого
греха против крови, каковые обнаружила материалистическая
расология... Из этого следует, что без восстановления высшего
духовного могущества, скрытого в нордическом символе, все
меры биологической защиты расы будут иметь ограниченную и
относительную эффективность, в противоположность нашей
основополагающей задаче по восстановлению нордического
арийского духа на Западе...
Вождь и его последователи, органическое устройство,
преодолевающее индивидуализм и коллективизм посредством
мужского духовного концепта общности - таковы основания
внутреннего воссоздания Народа, которые ныне должны
возвышаться над понятием индивидуальных наций, выходя за его
пределы, и вести к органической концепции, предполагающей
этническое многообразие и независимость народов при
объединенном высшем руководстве и духовной, наднациональной
общности. Таким образом, возрождение Запада опирается на
арийский дух...
А посему наш фронт должен принять во внимание все
сохранившиеся в Европе консервативные и традиционалистские силы и
даже стремиться к новому деятельному консерватизму на
нордической основе, у которого будет двойственная цель: революцион-
104

ным образом избавить мир от культуры упадка, нового
материалистического и коллективистского варварства и вызвать к жизни
изначальную творческую силу древних арийцев, в тесной связи с
ценностями личности, иерархии, духовной мужественности и
Рейха как одновременно земной и метафизической реальности.
Первым условием для этого является десекуляризация мира и
человека, мысли и деяния. Если такое предварительное требование не
выполнено, то все пути к пониманию примордиального нордизма
остаются закрытыми. Исходное положение здесь - существование
высшего мира за пределами этого. Поэтому нам придется
отказаться от любой мистики сего мира, от всякого поклонения
природе и жизни, от какого-либо пантеизма. В то же время мы должны
решительно выступить против курьезного толкования арийства,
выдуманного дилетантом Чемберленом, которое связывает чисто
рациональное восхваление арийцев с прославлением профаничес-
кой науки и технологии для преодоления предположительно
неарийского сверхчувственного мировоззрения. Воистину, ныне
самое время покончить с подобной глупостью...
Этот высший мир должен означать дорическую чистоту,
космос и свет в сверхрациональном смысле; он не имеет
никакого отношения к чувствам, страсти, простой вере или
бессознательному. Только принятие упомянутого фундаментального
условия дает понимание подлинного смысла и содержания при-
мордиальных символов нашей традиции, приводит к истинному
пробуждению их могущества, а также использованию оных для
нового обретения путей к метафизическому знанию,
выходящему за пределы рацио и индивида.
По отношению к духовной реальности можно занимать две
основные позиции. Одна-солярная, мужественная,
утверждающая; другая -лунная, женственная, религиозная, пассивная,
соответствующая жреческому идеалу. Вторая позиция характерна,
главным образом, для южных семитских культур, тогда как
благородный нордический и индогерманский человек всегда был сол-
105

нечным: покорность твари и пафос ее абсолютной удаленности
от Всемогущего были ему совершенно неизвестны. Он ощущал
богов равными себе; он ощущал себя потомком небес, у
которого та же кровь, что и у богов. Отсюда возникает концепция
героического, не ограничивающаяся физическими, воинскими или
эпическими аспектами, и концепция Сверхчеловека, не
имеющая ничего общего с ницшеанско-дарвинистской карикатурой на
прекрасную белокурую бестию, поскольку этот нордический
Сверхчеловек обнаруживает аскетические, сакральные,
сверхъестественные черты и достигает своего апогея в олимпийском типе
правителя, арийском Чакраварти - в обладателе двух могуществ
и Царе Царей...»
Вышеприведенные отрывки полезны не только для точного
определения отношения Эволы к национал-социализму; в
равной мере они объясняют, что именно для него означали такие
понятия, как «раса», «нордический» и тому подобное. Все эти
интерпретации следует учитывать, дабы по достоинству оценить
творчество Эволы, в особенности работы рассматриваемого
периода. Употребляя такие эмоциональные слова,
воспринимавшиеся в то время весьма положительно, он хотел постепенно
изменить их значение на свой манер и тем самым воздействовать на те
круги, что обладали ключевым влиянием. Конечно, это
предприятие было безнадежным делом для одного человека, который едва
ли мог рассчитывать на какое-либо содействие.
Как могЭвола столь откровенно и критически высказывать
свое мнение в публичной лекции? По-видимому, немцы
поначалу считали его тем человеком, который будет пропагандировать
их расовые идеи в Италии, ведь «расисты» представляли его в
Министерстве иностранных дел Германии именно как
«расиста». Но интерес к Эволе и поддержка его деятельности ослабли,
когда стало понятно (особенно когда об этом узнали в Аненербе),
что он хотел заниматься распространением совершенно иных
идей и что его расизм был довольно далек от нацистской версии
106

оного. Вопреки этому, как сам Эвола указывает в своей
автобиографии, он мог довольно долго говорить такое, за что немца сразу
же посадили бы в тюрьму.
Необходимо упомянуть и о другом документе из архива
личного штаба Гиммлера (помещенном в вышеупомянутое
досье под номером II2113), так как он демонстрирует, что рейхсфю-
рер СС лично получал и собирал информацию об Эволе. В нем
сообщается, что Гиммлер приказал провести тщательную
экспертизу немецкого издания книги Эволы «Языческий
империализм» и даже сравнить его с оригинальным итальянским текстом
для устранения ошибок в переводе. В то же время там
выражается мнение руководителя Главного имперского управления
безопасности:
«Эвола совершенно не разбирается в прошлом немецкого
народа, посему следует отметить, что он, будучи иностранцем,
вероятно, не знает исторических условий Германии настолько
хорошо, чтобы осознать истоки истории нашей нации. Выводы, к
которым он приходит, остаются чем-то невозможным, как с
точки зрения духа, так и с точки зрения разума...
Слова Эволы об «отечестве как предрассудке» явно
демонстрируют, что отстаиваемые им традиционалистские ценности
являют собой лишь теорию и не укоренены в глубоком знании и
понимании истории. Следующее высказывание Эволы
демонстрирует его основной недостаток - непонимание
национал-социализма и германских ценностей:
«Если верно, что свастика, арийский языческий символ
солнца и пламени, чей исток в нем самом, принадлежит к основным
символам, способным привести к германскому возрождению, то
нужно осознать неуместность выбора названия политической
партией, взявшей ее в качестве эмблемы и преображающей ныне
Германию в фашистском духе. Действительно, не говоря уже об
ассоциации с рабочим классом, стоит отметить, что и
«национализм», и «социализм» - это элементы, которые с трудом сочета-
107

ются с благородной тевтонской традицией. Необходимо понять,
что Германии необходима контрреволюция против
демократического социализма. Возрожденный Гарцбургский фронт уже
указал верную дорогу: движение, восставшее против марксизма
и демократии, призвавшее к сплочению консервативных и
традиционалистских сил. Следует соблюдать осторожность, чтобы
«социалистический» элемент, даже если он принадлежит «национал-
социализму», не одержал верх и не позволил чему попало стать
массовым явлением, сгруппированным вокруг
кратковременного авторитета фюрера» [выделено в оригинале].
Во время войны Эвола преследовал три главные цели:
1. Возвестить духовное единство между Германией и Италией.
2. Распространять свои идеи, касающиеся расового вопроса.
3. Сразу после войны создать в Европе новый порядок.
Его стремления к этой «новой Европе» нашли свое
выражение также и в книге «Люди и руины». По существу, Эвола ведет
речь о федеративном государственном устройстве, основанном
на древнем представлении об Империи. Поэтому «новая Европа»
противостоит жесткому централизму, имеет органический
фундамент и опирается на духовное основание. Черчилль и Рузвельт
также, предположительно, рассматривали возможность создания
подобной Европейской империи в послевоенную эпоху. Такая
своего рода «сверхмонархия» должна была стать надежным оплотом
против коммунизма.187 В качестве претендентов на ее трон
упоминались Отто фон Габсбург и лорд Маунтбаттенский.
Сказанного выше достаточно для прояснения
основополагающих моментов в отношениях Эволы и национал-социализма. Для
полного понимания политических убеждений философа остается
только изучить его позицию относительно расизма и евреев.
187 В первую очередь, именно крах Габсбургской империи сделал
возможной экспансию коммунизма во всей Восточной Европе - ныне это
признают многие эксперты, даже такие либеральные историки, как Голо Манн.
108

ЭВОЛА И РАСИЗМ
Эвола основательно изучал расовый вопрос и
неоднократно обращался к нему в своих газетных и журнальных
статьях. Кроме того, он, в той или иной мере, касался данной темы
в большинстве своих книг, а четыре работы посвятил
исключительно ей. Обилие публикаций объясняется тем, что никакой иной
проблеме мыслитель не уделял столько внимания, рассматривая
как позитивные, так и негативные аспекты оной.
Выше мы уже говорили о реакции Муссолини на его
расовые теории. Дуче предложил философу сделать их
государственной «фашистской» доктриной. Если идеи Эволы где и обрели
«официальный» характер и вытекающее отсюда влияние на
правящий режим, то именно в расовом вопросе. Однако это имело
место лишь после 1938 года, когда под давлением Германии
Италия вводила собственные расовые законы и Муссолини искал в
сей сфере свой путь, который должен был отличаться от
национал-социалистического.
Но признание со стороны властей не было единственным
побуждением философа. Эвола искренне интересовался
расовой проблематикой и долго ее штудировал. Он всегда сожалел о
том, что его считали только «расистом», тогда как расовое
учение являлось лишь элементом целостного мировоззрения
мыслителя. Эвола всегда рассматривал тему расы как одну из многих
других областей исследования, важную, но занимавшую
иерархически более низкое положение по отношению к имевшим
первостепенное значение основополагающим принципам. В позднем
же фашизме и национал-социализме эта проблема
доминировала над всеми прочими, а подход к ней, по мнению Эволы, был в
корне неверным. В книге «Основы фашистского расового
учения» он пишет следующее: «Вплоть до настоящего времени
внимание уделялось в основном пропагандистскому и
полемическому аспекту расового вопроса, в контексте борьбы с еврейством и
109

прочих практических профилактических задач, нацеленных
против смешения белых итальянцев с расами иных цветов. Но Италия
не была подготовлена к восприятию позитивной, по-настоящему
просветительной и, в конце концов, духовной стороны расового
учения».188
Поскольку Эвола, как нам уже известно, рассматривает
всякую проблему, соотнося ее с трансцендентным (чье проявление
в человеке он, в противоположность «душе», называет «духом»),
то неудивительно, что, обращаясь к теме расы, философ придает
особое значение духовному фактору.
Следующий отрывок дает нам начальное представление об
идее расы у Эволы: «Обладать породой»189 в совершенном и
высшем смысле означает свойство, которое возвышается и над
интеллектуальными достоинствами, и над так называемыми
«естественными» способностями. Выражение «породистый человек»
было общеупотребительным в течение долгого времени. В
целом эта концепция носила аристократический характер. Из
массы обычных и посредственных людей поднимаются люди
«породы» как высшие, «благородные» существа. Конечно, данное
благородство не обязательно должно было иметь какой-то
геральдический смысл: честные и здоровые люди, выходцы из
крестьянства, вполне могли производить впечатление «породы» в той же
степени, что и почтенные представители подлинной
аристократии».190
Эвола вводит здесь не поддающееся количественному
определению понятие «качества», связанное со свойствами духа и
отсутствующее в антропологическом взгляде на расу. «Качество»
подразумевает, что человек может дифференцировать себя и воз-
188 Julius Evola, Grundrisse der faschistischen Rassenlehre, Berlin, 1942,
p. 8.
189 У Эволы буквально «обладание расой». - Прим. пер.
190 Julius Evola, Grundrisse der faschistischen Rassenlehre, Berlin, 1942,
p. 18.
110

выситься над бесформенными толпами. По мнению Эволы,
расовая идея, таким образом, наделяется «смыслом, защищающим
качество от количества, космос от хаоса... и наделенное формой
от бесформенного».191
Даже в послевоенной работе «Фашизм с точки зрения
правых» Эвола отваживается сказать следующее: «Только раса
является элитой и содержит ее в себе, тогда как народ остается всего
лишь народом и массой».192
Безусловно, Эвола не стремился полностью изъять из идеи
«расы» биологическую составляющую, факт принадлежности к
народу. Но он идет дальше и приписывает каждой нации наличие
не только биологической, но также «духовной» и «душевной»
рас. Так, например, когда он говорит об «итальянской расе», то
употребляет слово «раса» именно в этом последнем смысле.
Эвола затрагивает данную тему в «Основах фашистского
расового учения»: «Расовая идея... отказывается считать
«индивида как такового» атомом, субъектом в себе, обретающим ценность
для себя самого. Напротив, каждый человек... в пространственном
отношении рассматривается как звено социума, а во временном -
как существо, в своем прошлом и будущем неразрывно связанное
с преемственностью семьи, клана, с кровью и традицией».193
Этим он подчеркивает наличие у человека корней в отличие
от «индивидуалистической», как он ее именует,
неукорененности, при которой все индивиды взаимозаменяемы, у них
отсутствует собственное лицо и «личность». Следовательно, Эвола
возносит расовую идею над строго натуралистическим
понятием народа и нации. Он пишет: «В этом контексте «раса» -то есть
высшая раса - несомненно, гораздо важнее «народа и нации»:
191 Ibid, p. 15.
192 Julius Evola, Ilfascismo visto da I la Destra con in appendice: "Note sul
Terzo Reich", Rome, 1970, p. 106.
193 Julius Evola, Grundrisse der faschistischen Rassenlehre, Berlin, 1942,
p. 15.
Ill

она является руководящим и формирующим элементом нации и
ее доминантной культуры, что находится в полном согласии с
фашистским учением, которое на деле отвергает представление о
том, что нация и народ существуют вне государства.
Согласно фашистской доктрине, именно государство дает
нации форму и сознание. С другой стороны, фашизм не считает
государство абстрактным и безличным объектом. Скорее, оно
есть инструмент политической элиты, самой ценной части
«нации». Фашистское расовое учение идет еще дальше: этой элите
суждено вновь принять наследие высшей расы и традиции,
сохранившееся в национальном характере. Когда в 1923 году
Муссолини сказал, что «Рим был самым сердцем нашей расы, так
будет завтра и так будет через тысячи лет. Рим - вечный символ
нашего высшего существования», он ясно указал на
окончательный вывод: сверхраса итальянской нации есть «раса Рима»,
которую мы называем «арийско-римской» расой».194
Итак, чисто биологического элемента для Эволы явно
недостаточно. Следующая цитата наглядно это демонстрирует:
«Биология является решающим фактором для кота или чистокровной
лошади, и поэтому изучение расовых качеств в их случае может
ограничиться данным критерием. Тем не менее, дело обстоит не
так, когда речь заходит о людях, или, по крайней мере, о тех, кто
достоин сего звания. Человек, безусловно, есть существо
биологическое, но, кроме того, он связан с силами и законами иного
рода, столь же реальными и действенными, как и сфера
биологического, влияние которых на последнюю нельзя не заметить. Вот
почему фашистскую расовую доктрину не может удовлетворить
чисто биологический взгляд на расу».195
Далее в той же работе он приходит к занимающей его
мысли: «Наша расовая доктрина обусловлена традицией. Следова-
194 Ibid, p. 37.
195 Ibid, p. 41.
112

тельно, ее основание являет традиционное представление о
человеческом существе, в соответствии с которым природа данного
существа трехчастна, то есть, включает три принципа: дух, душу
и тело...
Это означает, что фашистское расовое учение возвышается
как над позицией тех, кто при оценке человека и всех его духовных
способностей считает решающим фактором чисто
биологическую расу, так и тех, кто, пользуясь точкой зрения расологии,
обеспокоенной лишь антропологическими, генетическими и
биологическими проблемами, полагает, будто раса хоть и реальна, но
не имеет никакого отношения к ценностям и проблемам сугубо
духовной и культурной деятельности человека. В
противоположность этому, фашистская расовая доктрина утверждает, что раса
существует не только в теле, но также в духе и душе. Раса -
глубоко укорененная сила, которая проявляется в сфере биологии и
морфологии (как раса тела), в психической сфере (как раса души)
и в сфере духовной (как раса духа)».196
Затем следует вывод об иерархическом соотношении:
именно дух создает свое тело. Эвола пишет: «Фашистское расовое
учение понимает отношения между расой и духом на основе
упомянутого принципа: внешнее суть функция внутреннего,
физическая форма - это символ, инструмент и средство выражения
формы духовной»}91
Подобные идеи родились у Эволы задолго до начала 1940-х
годов, когда были опубликованы «Основы фашистского
расового учения». Уже в «Языческом империализме» (1928 год) мы
можем прочитать: «Итак, в соответствии с нашей точкой зрения,
учение графа Гобино содержит в себе лишь отблеск истины и не
более. Вопреки его мнению, упадок качеств и факторов,
составляющих величие расы, не является результатом ее смешения с
196 Ibid, p. 43.
197 Ibid, p. 47.
113

другими расами, результатом ее этнического, биологического и
демографического упадка. Наоборот, истина состоит в том, что
упадок расы начинается тогда, когда вырождается ее дух, когда
ослабевает внутреннее напряжение, которому она обязана своей
первоначальной формой и своим духовным типом. Именно
тогда раса вырождается или изменяется, потому что была оторвана
от своего сокровенного корня! Тогда она утрачивает незримое и
несокрушимое преобразующее достоинство, благодаря коему
иные расы не только не «инфицировали» ее, но принимали ее
культурную форму и сметались ею как более мощным потоком.
Вот почему возвращение к расе не может быть для нас
только возвращением к крови, особенно в эти сумрачные времена,
когда произошли практически необратимые смешения. Оно
должно означать возвращение к духу расы, но не в тотемическом, а в
аристократическом смысле, относящемся к изначальному
истоку нашей «формы» и нашей культуры».198
В июле 1931 года в «Новой жизни» Эвола пишет: «Ошибка
некоторых крайних «расистов», считающих, что возвращение
расы к ее этнической чистоте ipsofactom равнозначно
возрождению ее людей, состоит именно в этом: они относятся к человеку
так, как если бы он был породистым котом, лошадью или
собакой. Для животного сохранение и восстановление расового
единообразия (в его ограниченном определении) может быть
важнейшим фактором. Но не для человека... Если бы простой факт
принадлежности к чистой расе без дальнейших хлопот служил
залогом «качества» в высшем смысле сего слова, то это было бы
чересчур удобно».
Или в 1934 году в журнале «Итальянское обозрение»
(статья «Раса и культура»): «Этот (аристократический) стиль является
Julius Evola, Heidnischer lmperialismus, Leipzig, 1933, p. 55.
В силу самого факта (лат.). - Прим. пер.
114

именно той особенностью, каковую в высшем смысле, т.е.
относительно человека как человека, а не животного... можно назвать
«расой».200
Уже в 1933 году Эвола начал критиковать расовые взгляды
национал-социалистов (статья «Критические замечания
относительно национал-социалистического «расизма» в «Итальянской
жизни»): «Расовая доктрина тогда имеет ценность, когда
представляет превосходство качества над количеством,
обособленного над бесформенным и органического над механическим. Но
прежде всего - тогда, когда в качестве отправной точки она
выбирает идеал фундаментального и подлинного единства духа и
жизни, мышления и расы, культуры и инстинкта».201
В ранее упоминавшейся статье против Розенберга
(«Современный парадокс») Эвола заявляет: «Дух ли придает расе (а в
особенности нации) форму, или раса наделяет формой дух? И
еще ближе к сути: сверху или снизу приходит решение этого
вопроса?»
А в «Основах фашистского расового учения» он
утверждает следующее: «В своей высшей форме расовая доктрина
имеет значение революционной в культурном и духовном смысле
идеи. Она может даже принять значение «мифа» (как определял
его Сорель, т.е. идеи-силы), значение центра концентрации
творческих энергий и событий эпохи».202
Таким образом, очевидно, что эволианское понимание
«расы» существенно отличается от общепринятых воззрений.
Прежде всего, он вводит трехчастную структуру и
разграничивает расу тела (которая охватывает обычное понятие о расе), расу
200 Julius Evola, "Razza e Cultura", Rassegna Italiana, XVII, 1934, pp.
11-16.
201 Julius Evola, "Osservazioni critiche sul 'razzismo' nazional-socialista",
Vita Jtaliana, XXI, 248, pp. 544-549.
202 Julius Evola, Grundrisse der faschistischen Rassenlehre, Berlin, 1942,
p. 7.
115

души (тип характера, образ жизни и эмоциональное отношение к
окружающей среде и обществу) и расу духа (разновидность
религиозного переживания и отношение к «традиционным»
ценностям). Поэтому, как выразился Муссолини при первой встрече
с мыслителем, категории Эволы будут соответствовать
платоновскому разделению народа на три группы: широкие массы, воины
и мудрецы.
Поскольку труднее всего понять смысл именно «расы духа» -
а сам Эвола не всегда дает ей единообразные определения - мы
приводим еще одну цитату (статья «Заблуждение научного
расизма» из журнала «Итальянская жизнь»):203 «Мы хотим
пояснить, что дух для нас - это не философские игры, «теософия» или
благочестиво-мистическое бегство от мира; дух для нас суть то,
что в лучшие времена благородные люди называли породой,204
то есть прямота, внутреннее единство, характер, достоинство,
мужественность, непосредственная восприимчивость ко всем тем
ценностям, что составляют саму суть всего человеческого
величия и управляют этой случайной реальностью, ибо значительно
ее превосходят. С другой стороны, ту расу, каковую
сконструировала наука, превратив ее в статуэтку из антропологического
музея, мы оставляем псевдо-интеллектуальной буржуазии,
цепляющейся за идолов позитивизма XIX столетия».205
Далее в той же статье содержится одно из самых резких
критических высказываний Эволы против так называемого
«научного» расизма, которое нанесло сильный вред его репутации в
официальных кругах. (Не стоит забывать, что в 1942 году, вследствие
идущей войны, расовая кампания считалась крайне важной.) Эво-
203 Рецензия в «Литературной диораме» (Diorama Letterario, no.
138, 1990) на публикацию антологии «Статьи из «Итальянской жизни»,
которой мы обязаны значительной порцией вдохновения, дает хороший
обзор статей Эволы, написанных им для этого журнала.
204 У Эволы - «расой». - Прим. пер.
205 Julius Evola, "L'equivoco del razzismo scientifico", Vita Italiana, 1942.
116

ла говорит: «Те, кто сегодня борется за «исключительно научный
расизм», желают снискать расположение «людей». Вместо того
чтобы содействовать ликвидации изжитого мифа,
распространенного в малообразованных слоях общества, они полагают, что
могут использовать его в качестве прочной основы, чтобы
«произвести впечатление» и придать авторитет незрелым идеям и
дилетантскому расизму, который не желает слышать критику в адрес
своих неглубоких суждений, но при ближайшем рассмотрении
оказывается непоследовательным и противоречивым».
Это свидетельствует об отчаянной борьбе Эволы против
поверхностности физического расизма. Он неоднократно крайне
негативно отзывался об измерении черепов и других подобных
методах. Вполне естественно, что, уделяя особое внимание
духовной сфере, Эвола отвергал то, что Троцкий назвал
«зоологическим материализмом». Кроме того, происхождение «расового
мышления», как он его понимал, Эвола связывал с
аристократической традицией, для которой все, что относилось к материи, не
имело никакого значения. Решающим фактором была
принадлежность к благородному сословию. Поэтому лишь в редчайших
случаях королевские династии происходили из народа, которым
они управляли. И то, что эти династии всегда сочетались браком с
теми, что живут по ту сторону границ их страны (например, у
Габсбургов были даже монгольские предки), свидетельствует о
том же.206 Данный «духовный расизм» очевиден и в
высказывании Эволы (вызвавшем крайне негативную реакцию в
националистических кругах) о том, что вовсе не местность, в которой
родился человек, является его отечеством; «отечество - это
общность идей», поскольку «в настоящее время все люди -это
расовые смеси, в целом отличающиеся от того расового базиса, на
коем было положено начало их единообразию».
206 Относительно этой темы см. статью философа «О сути
аристократического духа и его современной функции» (Julius Evola, "Sull'essenza e la
funzione attuale dello spirito aristocratico", Lo Stato, XII, 10).
117

Как и в случае понятия «расы», при употреблении термина
«арийский» Эвола мало считался с общераспространенными
воззрениями. Конечно, на него сильно воздействовал дух
времени, поэтому слово «арийский» для него было автоматически
наделено позитивным смыслом.207 Кроме того, нельзя забывать, что
Эвола изучал буддийские писания, в которых постоянно
упоминается слово арья, обычно имеющее значение «благородный».208
В своей книге о буддизме «Доктрина пробуждения»109 он
подробно останавливается на этом термине. Эвола говорит, что арья
очень трудно перевести, поскольку в данном слове сокрыты
несколько значений. И даже такие выдающиеся ориенталисты, как
Рис-Дэвиде и Вудворд, в своих работах оставляли его непереве-
денным. Арья действительно означает аристократический,
благородный, но может нести четыре разных смысла:
1. В духовном значении арья часто приравнивается к
«пробужденному» в буддийском каноне.
2. В аристократическом значении, для указания на
действительную принадлежность к высшей касте.
3. Также, очевидно, в расовом значении, для установления
различия между арийскими народами, прибывшими с Севера, и
завоеванными ими местными слоями населения (слово варна,
санскритское «каста», изначально означало «цвет», поскольку
кожа нордических завоевателей была гораздо более светлого
оттенка).
4. В значении особого «стиля», который находит свое
выражение в кристальной ясности сознания, отсутствии эмоций и склон-
207 Сущностные аспекты того, что Эвола подразумевает под
«арийским» и «нордическим», нам уже известны из его речи, произнесенной в
декабре 1937 года, которую мы цитировали выше.
208 Невозможно не заметить, что буддистскими и расовыми
исследованиями Эвола занимается в один и тот же период времени.
209 Julius Evola, La dottrina del risveglio, 1942, p. 23 (англ. издание: The
Doctrine of Awakening, Rochester, Vt., 1995).
118

ности к аскетизму. Здесь Эвола без колебаний сравнивает данный
«стиль» с понятием «отрешенности» у Майстера Экхарта.
Это проливает иной свет на идеал «арийско-римской» расы,
которого придерживался Эвола. В том же сакральном,
аристократическом смысле необходимо рассматривать и понятие
«римского характера». И даже если сам Эвола не всегда следовал
вышеупомянутым интерпретациям (особенно в своих многочисленных
газетных статьях), несомненно, что они резонировали в его
воображении. Поэтому следует быть осторожным, читая об «арийско-
римском» стиле или подобных идеях в его работах. Если ныне,
после крайностей национал-социалистической эры, такие слова, как
«арийский» и даже нейтральное «раса», имеют негативный
оттенок, то это вовсе не означает, что в те времена дело обстояло точно
так же. Тем не менее, как подчеркивает Джованни Монастра
(статья «Аристократическая антропология и расизм. Путь Юлиуса
Эволы в проклятую землю» в журнале «Polidea Hermetica»),2]0
скорее всего Эвола считал, что почти все народы относили себя к
«благородным» и презирали иные этнические группы; так было в
эпоху раннего буддизма, так происходит и в наши дни.
В 1952 году, когда Эвола предстал перед судом, в своей
знаменитой «Самозащите» он заявил: «Следует уяснить, что в
современных расовых исследованиях понятия «арийский» и даже
«нордический», по сути, не подразумевают ничего «немецкого».
Термин «ариец», синоним слова «индоевропеец», по праву
применяется к примордиальной, доисторической расе, из которой
вышли первые основатели индийской, персидской, греческой и
римской цивилизаций, тогда как немцы являются всего лишь
позднейшим побочным ее ответвлением».
Все эти цитаты позволяют понять, что расовые взгляды
Эволы не были почерпнуты у Ваше де Лапужа, Гобино, Чемберлена,
210 Giovanni Monastra, "Anthropologic aristocratiquet racisme: L'itineraire
de Julius Evola en terre maudite", Politica Hermetica, Paris, 1988.
119

Розенберга и других. Его предшественниками были Монтень, Гер-
дер со своим Volkergeist (духом народа), Фихте, Лебон и
Л.Ф. Клаусе, вероятно, наиболее сильно повлиявший на эту
сферу изысканий Эволы. Скорее всего, именно последний,
благодаря своему Rassenseelenkimde (учению о расовой душе),
вдохновил Эволу на развитие его доктрины расового духа
(Rassengeisteskunde). Клаусе, никогда не вступавший в ряды
NSDAP, тоже восстал против исключительно биологических
тенденций в германском расизме. Он пробовал проводить различия
между народами на основе их разнообразных психологических
качеств (в наше время это назвали бы этнической психологией).
Но когда стало известно, что важнейшим ассистентом Клаусса
была сожительствующая с ним еврейка, в его жизни начались
неприятности, и в 1942 году он потерял место преподавателя в
Берлинском университете. Эвола был лично знаком с Клауссом и
очень уважал его.211 Предтечей самого Клаусса был,
по-видимому, Гюстав Лебон, развивавший положение о том, что формы
общества у разных народов были выражениями их «расовой
души». Эта «душа расы» действовала даже тогда, когда вследствие
смешения с другими расами изменялись физические расовые
характеристики («Психология развития народов»).212
В целом можно сказать, что Эвола пытался выстроить
расовую теорию, которая сочетала бы историю духа с историей расы.
Подобный подход, по мнению Отмара Шпанна, берет начало во
втором периоде творчества Шеллинга.
Несмотря на то, что Муссолини был хорошего мнения о
расовых воззрениях Эволы, разумеется, они не избежали нападок
со стороны конкурентов мыслителя. А своими критическими
2,1 См. очерк Робера де Эрте «Биографический и библиографический
портрет Л.Ф. Клаусса» (Robert de Herte, "Profil bio-bibliographique de L. E
Gauss", Etudes et Recherches, no. 2, 1983, p. 25).
212 Gustave Le Bon, Lois psychologiques du developpement des peuples,
Paris, 1894.
120

выступлениями Эвола только увеличивал число врагов.
Например, когда после принятия в 1938 году итальянских расовых
законов - «Расового манифеста» - философ обвинил многих в том,
что они вдруг «обнаружили в себе глубинный расовый позыв,
навязанный презренным льстивым духом», это вряд ли
прибавило ему друзей.
Тезисы Эволы вызвали очень горячие дискуссии,
поскольку, в конечном счете (вследствие затруднений, связанных с их
практическим применением), они сводили на нет представление о
тогдашнем «пригодном к употреблению» расизме. Исключительно
внешние физические характеристики сами по себе больше не
принимались в расчет. Важной была внутренняя позиция, но кто
мог проверить ее тестами? Более того, вписывался ли хоть кто-
нибудь в эту «высшую» расовую концепцию?
Приведем отрывки из заявлений критиков Эволы, дабы
продемонстрировать, насколько яростно противники философа
боролись с ним, вероятно, отчасти для того, чтобы лишить его
«привилегированного» положения рядом с Муссолини.
Начнем с журнала иезуитского ордена «Католическая
цивилизация»™ который осудил расизм Эволы как
«невразумительную и антинаучную теорию».214 В наше время интерес такого
видного религиозного журнала к подобным вопросам показался
бы странным. Однако эта история лишь пример того, что весь
интеллектуальный мир того времени интересовался расовой
проблемой. Именно церковные публикации позднее послужили од-
213 Civilta Cattolica, XCII, vol. Ill, 1941.
214 За ссылку на этот источник мы выражаем признательность Марио
Бернарди Гуарди и его очерку из журнала «Аваллон» (Mario Bernardi Guardi,
"Julius Evola: Scandalo e Ter", Avallon, X, 1986), в котором, среди всего
прочего, Эвола причислен к «исследователям пещер духа». Другие
выдержки, собранные профессором Джованни Конти, приводятся по
«Бюллетеню центра изучения наследия Эволы» (Bolletino del Centro Studi Evoliani,
no. 18, Genoa, 1977).
121

ной из причин провала журнального проекта Эволы «Кровь и
дух» (Sangue e Spirito).
Джорджио Альмиранте, после войны длительное время
бывший лидером MSI (итальянская «неофашистская» партия), в
своей статье «С тех пор как потерян прямой путь...» с
подзаголовком «Против «заблудшей» овцы антибиологического
псевдорасизма» в 1942 году отмечал: «Наш расизм должен быть
расизмом крови, которую я ощущаю в самом себе и которую могу
сравнить с кровью других. Наш расизм должен быть расизмом
плоти и мускулов... иначе в итоге мы сыграем на руку ублюдкам
и евреям... Поэтому «абсолютные спиритуалисты» должны
убедиться в том, что сейчас не подходящий момент, чтобы, как они
выражаются, «углубить» наш расизм».215
Угоберто Альфассио Гримальди (в те времена одна из
наиболее показательных личностей в кругах расизма и фашизма, но
после войны - депутат от Коммунистической партии) писал в
своем обзоре книги Эволы «Основы фашистского расового
учения»: «После стольких усилий расизм Юлиуса Эволы наконец
завершается особой формой антирасизма... Как фашисты, мы
должны отвергнуть правомерность «автономного» расового
учения, особенно когда концепт расы скрывает метафизические
взгляды, возникшие не в нашей культурной среде... Именно поэтому
читатель Эволы чувствует некое смущение, ибо под фашизмом у
него подразумевается нечто крайне отдаленное, я мог бы даже
сказать конечное и смертное, нечто, используемое в качестве
instrumentum regni116 для легитимации иных принципов,
имеющих с политикой всего лишь случайную связь. Здесь фашизм - не
цель, но лишь средство к ее достижению».217
2,5 Giorgio Almirante, "Che la diritta via era smarrita . . ." , La Difesa della
Razza, V, no. 13, April 5, 1942.
216 «Инструмента царской власти» (лат.). - Прим. пер.
217 Ugoberto Alfassio Grimaldi,. Civilta Fascista, IX, no. 4, 1942, pp. 252-
261.
122

А в статье «Заметки на полях полемики о правомочности
расового эзотеризма»218 Гримальди пишет следующее:
«Причины, по которым фашизм сражается против современной
культуры определенной разновидности, включающей еврейскую
компоненту, лишь в малой своей части совпадают с теми причинами,
по которым эзотерики типа Эволы борются с культурой, не
соответствующей идеалам фашизма, даже в чисто расовой сфере...
Нет никаких сомнений в том, что Эвола убежден в слабости
фашизма (как он его представляет) по сравнению с эзотерическим
миром, судя по его собственному заявлению в двухнедельнике
«Башня»: «Мы не являемся ни «фашистами», ни
«антифашистами».
Даже Гвидо Ландра, весьма влиятельный руководитель
департамента расовых исследований в Министерстве
национальной культуры, соредактор официального периодического
издания «Защита расы» (La Difesa della Razza) и соавтор
упоминавшегося «Расовогоманифеста» (1938), яростно нападал на Эво-
лу. В его статье «Биологический расизм и сциентизм»,
снабженной соответствующим подзаголовком «За науку и против
меланхоличных поборников туманного спиритуализма», мы читаем:
«Расисты первых лет фашизма, виновные лишь в том, что начали
расовую кампанию в Италии и остались верными
первоначальным и официально принятым взглядам, теперь обвиняются не в
чем ином, как якобинстве и большевизме. Се обвинение - о чем
даже больно говорить! -содержится в публикации, которой
воистину может гордиться славная антиеврейская традиция; и
обвинитель-писатель Эвола, который разглагольствует о профессоре
Канелле и набрасывается на всех тех, кто остается преданным идее
биологического расизма... Если спиритуалисты воспринимают
выражения «биологическое» и «научное» как нечто отрицатель-
2,8 Ugoberto Alfassio Grimaldi, "Ali margini di una polemica sulla validita
di un esoterismo razzista", Civilta Fascista, IX, no. 10, 1942, pp. 647-652.
123

ное, мы отвечаем, что именоваться биологическими и научными
расистами - это великая честь для нас».219
В «Итальянской жизни» Ландра добавляет: «Самым
слабым местом в учении Эволы является утверждение о том, что
ариец может обладать душой еврея и наоборот. И довод о том,
что к еврею можно было бы предвзято относиться, даже обладай
он душой арийца, нас не убеждает. На деле, допущение
подобного принципа имело бы ужасающие последствия для расизма, что
в результате принесло бы пользу только евреям».220
Ландра - вероятно, авторитетнейший официальный
расовый теоретик - самую резкую критику выражал в собственном
печатном органе «Защита расы»: «В известном ежемесячном
издании «Диорама» [имеется в виду «Философская диорама»]
появились очерки на расовую тему, «Две расы» Джулио Эволы и
«Наши враги» Гвидо Каваллучи, в которых подвергается
сомнению всякое реалистическое основание расизма, а антисемитизм
даже называется всего лишь полемическим суждением... Статья
Эволы «Непонимание научного расизма» являет собой
образцовый документ и памятник нынешней кампании, развязанной
против итальянского расизма... »221
В результате нападок такого рода и реакции на них со
стороны высших инстанций потерпел крах проект, которым Эвола,
несомненно, очень дорожил. Он должен был стать редактором
двуязычного немецко-итальянского журнала о расе. Этот проект
разрабатывался вместе с Муссолини, и, сверх того, дуче заверил
Эволу в полной своей поддержке сего начинания. Само название
журнала было говорящим: Sangue e Spirito - Blot und Geist
{«Кровь и дух»). Замысел издания состоял в том, чтобы
объединить немецкий и итальянский подходы к расовой проблематике,
219 Guido Landra, "Razzismo biologico e scientismo", La Difesa della
Razza, VI, no. 1, 1942, pp. 9-11.
220 Guido Landra, Vita Jtaliana, XXXI, no. 359, 1943, p. 151.
221 Guido Landra, La Difesa delta Razza, VI, 1, 1942, p. 20.
124

посредством него обе стороны надеялись представить друг другу
собственные взгляды. Однако Муссолини в конце концов
поддался постоянному давлению церкви и ортодоксальных фашистов,
стремившихся склонить его к «биологической» расистской
позиции, которая, помимо прочего, соответствовала
национал-социалистической идеологии. В итоге он отказался от поддержки
журнала. Равно как и министерство иностранных дел Германии,
мотивировавшее свой шаг тем, что Эвола не собирался защищать
любезный немцам расизм. Кроме того, драматически
развивающаяся суматоха военного времени уменьшила значение этого и
других похожих планов. Таким образом данный проект оказался
обречен на неизбежный провал.
Теперь же мы обращаемся к еще одному вопросу, который
логически вытекает из расового учения Эволы - к
антисемитизму.
125

ОТНОШЕНИЕ ЭВОЛЫ К ЕВРЕЯМ
Гримальди в упомянутой выше полемической статье
назвал Эволу «юдофилом». Нечего и говорить, подобная
характеристика далека от действительности и всего лишь
отражает гнев противника философа. В работах Эволы можно найти
множество высказываний против евреев, от простой критики до
воистину болезненных утверждений, которые не оставляют никаких
сомнений относительно его основополагающих взглядов на
данную проблему. Этого не стал бы отрицать и сам мыслитель. Тем
не менее, необходимо учитывать следующий важный момент. В
своих сочинениях Эвола никогда не говорил ничего против
ортодоксального религиозного иудаизма. Наоборот, как он пишет, к
примеру, в работе «Три аспекта еврейской проблемы», «в
Ветхом Завете есть элементы и символы, обладающие
метафизической и посему универсальной ценностью».222 Или в «Восстании
против современного мира»: «В отличие от ортодоксального
иудаизма, самое большее, на что может претендовать раннее
христианство, это на мистический характер той же самой линии
пророков.. . И когда бы впоследствии на Западе ни появлялся истинный
эзотеризм, он, по сути, возникал вне христианства, благодаря
таким течениям, как древнееврейская каббала...»223 Эвола даже
называет оперативную каббалу одним из путей, которому до сих
пор можно успешно следовать на Западе в наши дни.
Главным образом мыслитель критикует евреев как символ
засилья экономически-материалистического индивидуализма и
гегемонии денег. Другими словами, борясь с еврейством, он
сражается с материализмом. То, что при этом он вновь обращается
ко всем известным предрассудкам и стереотипам, свидетельству-
222 Julius Evola, Tre aspetti del problema Ebraico, Rome, 1936, p. 23.
223 Julius Evola, Revolt Against the Modern World, Rochester, Vt., 1995,
p. 281.
126

ет о зависимости Эволы от господствующего духа времени. Так,
он говорит о раболепствующем лицемерии евреев, их
сребролюбии и желании уничтожить общество, построенное на иерархии,
а также о «еврейской угрозе» в целом.224 Такие же обвинения
выдвигал и Мартин Лютер, а Карл Маркс говорил о них в работе
«К еврейскому вопросу», опубликованной в 1844 году в Париже.
Поразительно, что даже такие признанные критические умы, как,
например, Карл Краус (сам еврей), в своих высказываниях не-
224 По-видимому, к худшим из подобных заявлений Эволы, сделанных
в связи с гибелью Корнелиу Кодряну, обращается в своей статье «Юлиус
Эвола и радикальные правые в послевоенную эпоху» профессор
Туринского университета Франко Феррарези (Franco Ferraresi, "Julius Evola et la
Droite radicale de l'apres-guerre", Politica Hermetica, I, p. 100). Кодряну,
харизматический лидер политического и мистического румынского
христианского движения «Железная гвардия», считавшего себя частью воинства
архангела Михаила, определенно был для Эволы одним из
немногочисленных бесспорных «героев» и образцов для подражания. Все, что философ
написал о нем, отмечено хвалебным слогом, и искренность чувства боли за
судьбу Кодряну, «застреленного во время побега» (злодеяние, которое
Эвола приписывал евреям), объясняет резкость высказываний, которую ранее
он себе не позволял. (Де Феличе пишет в книге «Беседа о фашизме» (Renzo
de Felice, Der Faschismus: Ein Interview, Stuttgart, 1977, p. 98): «Строго
говоря, Кодряну не являлся фашистом. Он боролся против ценностей
среднего класса и его социальных институтов. Организацию Кодряну можно
было бы охарактеризовать по-разному, но только не как мелкобуржуазную;
скорее, она являла собой движение студентов из низших слоев общества,
народно-крестьянское движение. Это было все, что угодно, только не
движение среднего класса»).
В целом можно обнаружить, что гораздо более резкого и
воинственного тона Эвола придерживался в своих статьях, нежели в книгах. Однако
мы вовсе не считаем, что это делалось на потребу публике (в отличие от
профессиональных журналистов, которые практикуют подобное и
поныне); чрезмерная прямота и эмоциональность его слога, более вероятно,
объясняется давлением обстоятельств, связанных с необходимостью сдачи
материалов в печать к определенному жесткому сроку. Но, в любом случае,
факт остается фактом.
127

однократно следовали общеизвестным антиеврейским
предубеждениям.225 Если прибавить к этому разнообразные наветы на
евреев, которые распространялись в фашистскую эпоху такими
газетами, сохранившими влияние до настоящего времени, как
«Печать» {La Stampa) и «Вечерний курьер» (Corriere della Sera), то
ситуация становится еще более понятной.226
Как же в свете всех хорошо известных антиеврейских
заявлений Эволы его вообще могли назвать «юдофилом»? На несколько
причин этого мы уже указали. Эвола придавал огромное
значение духовной позиции, и еврей, по его мнению, безусловно, мог
придерживаться «арийских» взглядов.227 Он обращал внимание
на то, что в Германии некоторые евреи кажутся более
«арийскими», нежели многие немцы, причем сие справедливо не только
для интеллектуальных кругов. Именно в этом смысле можно было
бы сказать, что Эвола вовсе не считал «евреями» евреев Вейнин-
гера и Михелыитедтера, коим был многим обязан. Политические
обозреватели тех дней не могли не отметить, что подобное
мнение было опасным для массовой пропаганды. В сущности, Эвола
не осуждал евреев (хотя, естественно, были исключения), поскольку
даже не признавал их «биологической» расой из-за того расового
смешения, которое они сами допустили; он критиковал
еврейство как идею и «духовную расу», выкованную общим, строго
225 Об этом см. любопытные исследования Жака ле Ридье «Случай
Отто Вейнингера» и «Конец иллюзии» (Jacques le Rider, Der Fall Otto
Weininger, Vienna, 1985 и Jacques le Rider, Das Ende der Illusion, Vienna,
1990).
226 См. выдержки из книги Ренцо де Феличе «История итальянских
евреев при фашизме» (Renzo de Felice, Storia degli Ebrei Italiani sotto il
Fascismo, Turin, 1972, p. 260).
227 См. статью «Наука, раса и сциентизм» (Julius Evola, "Scienza, razza
e scientismo", Vita Italiana, XXX, no. 357, 1942, pp. 556-563), там он
дословно, пишет следующее: «К примеру, может ли «ариец» иметь еврейскую
душу, еврейскую внутреннюю расу и наоборот? Да, это возможно...»
128

Эвола в преклонном возрасте

Друг Эволы Эудженио Давид хоронит урну с прахом
барона в расселине Монте-Роза

оберегаемым сводом учения (например, Ветхий Завет, Тора,
Талмуд). Если перечитать (см. выше) то, что Отто Вейнингер сказал о
еврействе как о «духовном направлении», «психическом складе»
и «платоновской идее», можно понять, что в действительности
подразумевал Эвола. Слова философа, собственноручно
написанные им в то время, подчеркивают эту мысль.
В книге «Три аспекта еврейской проблемы» он заявляет:
«Являются ли «рационализм» и «исчисление» только
еврейскими явлениями? Если ответить «да», то мы были бы
вынуждены считать, что первые антитрадиционные, кризисные,
антирелигиозные и «научные» потрясения Древней Греции также
внедрялись и поддерживались евреями, что Сократ был
евреем и что не только средневековые номиналисты, но и Декарт, и
Галилей, и Бэкон, и прочие были евреями... Даже если страсть
к безжизненному числу и абстрактному рацио является
выдающейся характеристикой семитов... все же ясно, что о
еврейском духе в этом отношении можно говорить, только если он,
через рационализм и исчисление, ведет к всеобщему
разрушению, если он ведет к миру, состоящему лишь из машин,
объектов и денег вместо личностей, традиций и отечеств. При
этом слово «еврейский» должно использоваться в
символическом смысле, не обязательно указывая на расу... В
нынешней цивилизации еврей является некой силой, трудящейся
наряду с прочими над распространением «цивилизованного»,
рационализированного, научного, механистического,
современного упадка. Но, безусловно, его нельзя считать
единственной, явственной причиной оного. Вера во что-то подобное была
бы нонсенсом. Истинная правда состоит в том, что следует
сражаться скорее против сил, имеющих конкретное
воплощение, а не против абстрактных принципов и общих явлений,
поскольку первым можно принести подлинный ущерб. Поэтому
люди восстали против еврея, ибо он казался воплощением
качеств, присущих тому типу, который также представлен и в дру-
129

гих странах и даже среди наций, практически не затронутых
еврейской иммиграцией».228
Даже в предисловии к печально известным «Протоколам
сионских мудрецов», о которых мы поговорим позже, Эвола
пишет: «Мы сразу же хотим сказать, что не можем придерживаться
того фанатичного антисемитизма, который повсюду видит в
евреях deus ex machine229 и в итоге попадает в свою же ловушку. Как
указал Генон, одно из средств, используемых тайными силами
для собственной защиты, состоит в том, чтобы направить все
внимание своих врагов на тех, кто лишь частично связан с подлинной
причиной определенных потрясений. Как только они подобным
образом создали козла отпущения, который выносит всю тяжесть
реакции, сами они вольны продолжать строить козни. До
некоторой степени это верно и для еврейского вопроса...»
В статье «Категоризация еврейской проблемы» в журнале
«Библиография фашизма» он пишет о том же: «Претендующая
на серьезность формулировка еврейской проблемы не может
пренебрегать тем, что касается непосредственно самих
«арийцев»: необходимо воспрепятствовать тому, чтобы еврей
становился своего рода козлом отпущения за все то, за что в
реальности должны отвечать и неевреи».230
В 1942 году в упоминавшемся уже эссе «Непонимание
научного расизма» Эвола заявляет: «Поскольку бесполезно пытаться
скрыть это от себя, люди сегодня часто задаются вопросом, не
является ли, в конечном счете, еврей разновидностью козла
отпущения. Настолько часты стали случаи, когда качества, которые
наша доктрина приписывает евреям, со всей полнотой и бесстыд-
228 Julius Evola, Tre aspetti del problema Ebraico, Rome, 1936, p. 42.
229 «Бог из машины» (лат.) - непредвиденные обстоятельства,
искусственная неожиданность. - Прим. пер.
230 Julius Evola, "Inquadramento del problemo ebraico", Bibliografia
Fascism, XIV, no. 8/9, 1939, pp. 717-728.
130

ством проявляют «арийские» спекулянты, дельцы, выскочки и -
почему бы и нет - журналисты, которые без тени смущения
используют самые извращенные и вероломные средства для
достижения своих полемических целей».
Эвола излагал свои идеи (например, в статье «Раса,
наследственность, личность») даже в таком издании, как «Защитарасы»,
известном своей непримиримостью в отношении еврейского
вопроса и иногда публиковавшем на эту тему жалкие тексты в духе
очерков «Штурмовика» (Der Stiirmer)Px
Подобным же образом он отстаивает собственные взгляды
в книге «Фашизм с точки зрения правых», хотя эти строки были
написаны лишь в 1970 году: «Нужно осознать, что в гитлеровские
времена антисемитизм был истинным наваждением, а потому
невозможно полностью объяснить его причины, учитывая тот
почти параноидный оттенок, который имел такие трагические
последствия».232 Затем Эвола добавляет: «Антисемитизм
Гитлера имел неестественный, фанатичный характер, указывавший на
недостатки внутреннего управления. Для Третьего рейха он стал
тем позорным пятном, которое будет очень трудно смыть».
Мы уже говорили о трудностях, с которыми Эволе из-за
своих воззрений пришлось столкнуться в эпоху фашизма, что вполне
может быть доказательством честности его позиции. Даже
Адриана Гольдштауб, по вполне понятным причинам осуждающая
взгляды Эволы, признает, что философ не считал, что лишь евреи
несут ответственность за упадок современного мира.233
231 Julius Evola, "Razza, eredita, personalita", La Difesa della Razza,
1942.
232 Julius Evola, Ilfascismo visto dalla Destra con in appendice: "Note sid
Terzo Reich'\ Rome, 1970, p. 180.
233 См. ее статью «Фашизм сегодня: новые правые и реакционная
культура в 1980-е годы», написанную для прений на симпозиуме в Кунео (Adriana
Goldstaub, "Fascismo Oggi: Nuova destra e Cultura reazionaria negli anni ottanta",
Istituto storico Bella Resistenza in Cuneo, p. 175).
131

В весьма информативной работе «История итальянских
евреев при фашизме», которую мы уже цитировали, эксперт в
этой области Ренцо де Феличе утверждает: «... Мы вынуждены
признать, что среди творческих и культурных людей - как и среди
политиков - если взглянуть на них с определенной точки зрения,
самые респектабельные предстанут как убежденные расисты. Мы
имеем в виду не деятелей типа Ландра или Коньи, бледных
смиренных «весталок» нацистского расизма, но людей, подобных
Эволе и Ачербо, которые проложили собственный путь, коему
они следовали до конца со всем достоинством и серьезностью,
тогда как большинство избрало дорогу лжи, клеветы и
абсолютного помрачения всех культурных и нравственных ценностей...
Эвола крайне скептически относился к любой теории
исключительно биологического расизма, зайдя в своем неприятии столь
далеко, что вызвал гнев и сарказм Ландра. Я вовсе не утверждаю,
что «духовная» теория рас приемлема, но она, по меньшей мере,
не совсем игнорировала определенные ценности. Также она
отвергала как собственно немецкие, так и заимствованные у
немцев крайние выводы и пыталась... ограничить расизм уровнем
культурной проблемы, достойной сего названия».234
Отношение Эволы к евреям, к «еврейскости» как некой
«духовной позиции», которое берет свое начало в воззрениях Вей-
нингера, вовсе не было чем-то исключительным или редким. Как
отмечает в книге «Конец иллюзии» Жак ле Ридье, оно являло
собой отличительную черту целой эпохи - эпохи Вены конца века,
частью которой и был Вейнингер. А кроме того, возможно, не
стоит недооценивать влияние Михелыитедтера, учившегося в Вене
в те же годы и затронутого процветавшей там интеллектуальной
жизнью. При этом венскую эпоху модерна отличала не только
«антиеврейскость» (при том, что евреи были основными сторон-
234 Renzo de Felice, Storia degli Ebrei Italiani sotto il Fascismo, Turin,
1972, p. 465.
132

никами модернизма), то время отмечено также
«антидемократизмом», «антифеминизмом» и «антиинтеллектуализмом»,
которые, в видоизмененной форме, обнаруживаются в творчестве
Эволы. Даже увлечение Майстером Экхартом было сильно
распространено тогда и повлияло, например, на философа Фрица
Маутнера, интересовавшегося к тому же буддизмом.
В своем исследовании Жак ле Ридье дает много примеров и
любопытный анализ такого негативного отношения к евреям. Мы
уже упоминали Карла Крауса, выпускавшего известный журнал
«Факел» (Fackel). Даже находящийся вне всяких подозрений поэт-
интеллектуал Герман Бар, соиздатель газеты «Эпоха» (Die Zeit),
говорил об «иудаизированных венцах» и, очевидно,
подразумевал интеллектуальную позицию, а не биологическую
наследственность. По его словам, жители Вены были иудаизированы
«прежде, чем сюда приехал первый еврей».235 Затем ле Ридье указывает
на то, что даже у Зигмунда Фрейда проявлялись некоторые
рудименты похожей теории. Как и в случае с Вейнингером,
антисемитизм Фрейда являет собой ненависть к собственному еврейству.
Процитируем ле Ридье: «Почему бы не продолжить мысли Вей-
нингера и не заметить в антисемитизме сходный субъективный
конфликт между внутренним евреем и неевреем, подобно тому,
как антифеминизм может быть протестом мужского против
собственной женственности?... Страх разоблачения еврейскости в
самом себе есть образ, характеризующий многие антисемитские
фобии. Точно так же женоненавистник содрогается при одной
лишь мысли об обнаружении своего женоподобия».
Дружба философа с Джованни Прециози сказалась и в этом
вопросе. Прециози, несомненно являвшийся безукоризненно
честным фашистом, был человеком строгого христианского
воспитания и воспринял антисемитизм, процветавший в католичес-
235 Цит. по книге Жака ле Ридье «Конец иллюзии» (Jacques le Rider, Das
Ende der Illusion, Vienna, 1990, p. 239).
133

ких кругах, равно как и глубокое отвращение к масонству.
Обычно подобные взгляды ведут к теории о «мировом заговоре»,
каковой замышлялся евреями и масонами, намеревавшимися
свергнуть христианство и традиционные государственные институты,
в доказательство чего Прециози самостоятельно собирал
многочисленные факты. Эта теория, несомненно, привлекала Эволу,
хотя он и считал такие заговорщические группы не столько
самостоятельными игроками, сколько орудиями иных сил, не
обязательно человеческих. В конце концов, те же самые подозрения, в
том числе и относительно евреев, высказывал Рене Генон, внеся
таким образом свой вклад в усиление позиции Эволы. Это
объясняет, но не оправдывает те мысли, которые последний выразил в
предисловии и приложении к изданной Прециози книге
«Протоколы сионских мудрецов», ставшей непреодолимым
препятствием на последующем жизненном пути философа. Участие в
издании «Протоколов» свело к минимуму контакты Эволы с
«официозными» личностями и знаменитостями, которые все же его
уважали (в их числе, например, Мирча Элиаде, с кем Эвола
долгое время состоял в переписке, и знаменитый тибетолог Джузеп-
пе Туччи - для его академического печатного издания «Восток и
Запад» он написал множество статей).
Подобные теории заговора многих изрядно бы удивили, но
в первой половине XX века они были очень популярны и вполне
обычны (в немного видоизмененной форме конспирология и
поныне актуальна среди «националистов» и «зеленых»). Даже
Уинстон Черчилль, часто и ожесточенно критиковавший в своих
ранних речах большевизм, нередко пользовался при этом
обширными цитатами из произведений Несты Вебстер, вероятно,
самого знаменитого «конспиролога» того времени, книги которой
издают до сих пор.
В качестве приложения к «Протоколам» Эвола
опубликовал эссе «Подлинность протоколов, подтверждаемая еврейской
традицией» ("L'autenticita dei protocolli provata dalla tradizione
134

ebraica"), в которое включил массу выдержек якобы из Талмуда
и других еврейских религиозных писаний. Однако эти цитаты
были заимствованы не из оригиналов, а получены, так сказать,
через вторые или даже третьи руки, то есть из таких источников,
как «Еврейский Талмуд» Ролинга и «Руководство по
еврейскому вопросу» Теодора Фрича, сомнительную ученость и
крайнюю предвзятость которых Эвола не мог не заметить. При
предъявлении столь серьезного обвинения, звучащего уже в
заголовке статьи, он был обязан самостоятельно свериться с
первоисточниками или обратиться к осведомленным и
объективным экспертам. В других своих изысканиях Эвола всегда
прибегал к помощи специалистов: его исследования древних
священных текстов буддизма и тантризма, дзэн и алхимии отличаются
скрупулезностью. По утверждению профессора ди Воны из
Неаполитанского университета, эзотерические штудии Эволы
были более значимыми, а применявшиеся в них
исследовательские методы - более строгими, чем политические работы
философа, отличающиеся обычной для политики тех лет
эмоциональностью.
Карло Маттоньо, вероятно, несколько пристрастный к Эво-
ле, провел анализ вышеупомянутых выдержек, будто бы взятых
из древнееврейских источников, и доказал, что либо они были
изъяты из контекста и сфальсифицированы (задолго до Эволы),
либо в некоторых случаях просто выдуманы. Только одна-един-
ственная цитата была воспроизведена корректно!236
Даже если и действительно имеют место некоторые из
заявленных в «Протоколах» вещей, такие как либерализм,
рационализм и разрушение семейных уз, что было очевидно уже во
времена их публикации, в этой книге все же содержится множество
противоречий и нелепостей, которые подрывают всякое доказа-
236 См. статьи Карло Маттоньо (Carlo Mattogno) в Orion, no. 22, 1986,
p. 169; vol. IV, no. 12, 1987, p. 94; vol. VI, no. 3, 1989, p. 232.
135

тельство их «подлинности».237 Даже сам Эвола в предисловии к
«Протоколам» охарактеризовал некоторые их части, особенно
последние, как «фантазию».
Вопреки указанным фактическим и интеллектуальным
оплошностям, мы вовсе не хотим приписать Эволе какой-либо злой
умысел, непорядочность или самодовольство - лишь
небрежность, отсутствие серьезной исследовательской работы и
неосторожное усвоение предрассудков, которые случайно совпали с его
собственными взглядами. Следует отметить, что куда проще
признавать предубеждения других людей в прошлом, чем наши
собственные в настоящем. Не желая приуменьшать значение этих
вопросов, поскольку они вполне могут высвободить
невероятные эмоции (не говоря уже о много большем личном страдании
тех, кто был ими затронут), укажем на то, что, по-видимому,
существует определенная психологическая аналогия между
преследованием «еврея» в прошлом и нынешней травлей
«транснациональных корпораций». В нашу эпоху механизация,
технологический прогресс, дегуманизация и крайняя несамостоятельность
значительных частей мира выросли до такой степени, что все просто
ждут ясных и доступных объяснений сего несчастья, связанных с
одной конкретной причиной. И «доказательство» вчерашней
«вины» евреев или сегодняшней «вины» «транснациональных
корпораций» снова и снова можно найти или выдумать, что не
237 Список этих противоречий представлен в работе Пьера Шарля
«Протоколы сионских мудрецов» (Pierre Charles, Les Protocoles des sages
de Sion, Paris-Tournai, 1938). Сжатая итальянская версия его книги была
опубликована в «Орионе» (см. Orion, no. 46, July 1988. Этот национал-
большевистский журнал частично даже соглашается с теориями заговора и,
следовательно, едва ли может быть отнесен к проеврейским изданиям).
Дополнительные подробности относительно «Протоколов» можно найти в
работах, перечисленных в библиографии настоящего труда. Тринадцатая
глава книги Эволы «Люди и руины» содержит обстоятельное описание его
воззрений на эту тему.
136

обязательно будет следствием преступного умысла, но может
оказаться выражением всего лишь чрезмерного усердия. Здесь,
как и во многих иных случаях, дорога в ад вымощена благими
намерениями. Подлинное направление обеих линий критики, по
сути, одинаково. Каждый из обвиняемых стремится к
«свободному капиталу», который, согласно нашим экономическим
законам, вкладывается туда, где ожидаются самые высокие доходы,
без особых волнений за социальные последствия. Столь
презираемые «капиталисты», или, скорее, «менеджеры», действительно
обладающие властью, ныне, как и в прошлом, являются
выражением материалистического мировоззрения, которому все мы
платим дань. Изменить ситуацию может лишь другой ценностный
порядок, в коем материальные ценности будут важны, но не
будут занимать высшего положения. Простой поиск козлов
отпущения, несомненно, ничего не решит, ибо тот, кто ищет, всегда
находит. А те, кому немного знакома проблема тени в
психологии, имеют представление о том, что «козел отпущения»,
обнаруженный подобным образом, есть лишь отвергнутая, подавленная
часть нашей личности, которая насильственно спроецирована
вовне.
В заключении этой главы мы хотим изложить тезис Роберта
Мелькионды,238 считающего Эволу «антирасистом» par
excellence.239 Ход его мысли, кажущийся странным после всех
предшествующих аргументов, таков: поскольку чья-то раса, в
обычном смысле этого слова, связана с соответствующими
физическими характеристиками, которые нельзя изменять по
желанию, то слово «раса» на самом деле выражает нечто
«неизменное», «постоянное». Эвола, напротив, полагает, что именно дух, а
не тело, содержит первичные расовые характеристики. Но,
согласно Эволе, дух прежде всего представляет собой абсолютную
Robert Melchionda, // volto di Dionisio, p. 208.
Преимущественно (фр.). - Прим. пер.
137

свободу и управляет физическим телом. Однако эта «абсолютная
свобода» также делает возможным изменение в «духовной расе»,
то есть раса перестает быть решающим, неизменным фактором.
Реальность - это некая «свобода расы», возможность которой не
постулируется даже «антирасистами».
Подводя итоги, последнее слово предоставим Джованни
Монастре: «Эвола стремился к тому, чтобы приложить
традиционное мировоззрение, как он понимал его, к специфическому
аспекту реальности: к тем отличиям, кои могут быть найдены в
людях и в коллективном, и в индивидуальном смысле».240
240 Giovanni Monastra, "Anthropologic aristocratiquet racisme: L'itineraire
de Julius Evola en terre maudite", Politica Hermetica, Paris, 1988.
138

ЭВОЛА И НЕОФАШИЗМ
Как мы уже говорили, в последние годы войны Эвола
жил в Вене, где, вероятно, изучал архивы различных
тайных обществ. Каковы были его намерения - неизвестно, так как
он не желал рассказывать об этом. В то время Вена подвергалась
интенсивным бомбардировкам, но Эвола приобрел привычку
гулять под обстрелами. Он поступал так, «поскольку не желал
избегать опасности и искал ее в духе безмолвного взывания к
судьбе».241 За несколько дней до того, как советские войска вошли в
Вену, Эвола получил серьезное ранение в ходе авианалета. У него
оказался поврежден спинной мозг, и, несмотря на
многочисленные операции, всю оставшуюся жизнь философ был
парализован.242 Полтора года после травмы Эвола пролежал в госпитале
Бад-Ишля в Верхней Австрии, пока Красный Крест не перевел его
сначала в Варезе, а затем в Болонью. Дальнейшее пребывание в
больнице не имело смысла, и в 1948 году он вернулся в Рим, где
жил до конца своих дней в собственной квартире на улице
Виктора Эммануила II (за исключением того периода, когда его
поместили в тюрьму во время уголовного преследования).
С 1949 года философ уже писал для изданий послевоенных
правых кругов и вскоре собрал вокруг себя небольшую группу
сторонников, состоявшую в основном из молодых людей.243 Они
убеждали Эволу написать для них своего рода «учебник», руко-
241 Julius Evola, // cammino del cinabro, Milan, 1972, p. 177.
242 Эрик фон Кюнельт-Леддин сообщил нам, что эта бомбежка
произошла 12 марта 1945 года, в годовщину присоединения Австрии к
Третьему рейху.
243 См. статью Фаусто Джанфрески «Влияние Эволы на поколение,
которое не сделало ничего вовремя и проиграло войну» из сборника
«Свидетельства об Эволе» (Fausto Gianfreschi, "L'influenza di Evola sulla
generazione che non ha fatto in tempo a perdere la guerra", AA. W, Testimonianze
su Evola, Rome, 1985, p. 130).
139

водство, в котором бы излагались важнейшие, сущностные
ценности традиционного правого движения. Так появился памфлет
«Ориентации», впервые опубликованный в 1950 году244 и
выдержавший множество авторизованных и неавторизованных
переизданий на итальянском и других языках.
Это произведение, в свою очередь, привело к появлению
главной политической работы Эволы - «Люди и руины». В свое
время, пребывая в госпитале в Бад-Ишле, Эвола писал поэту Джи-
роламо Коми: «Вопреки Вашему мнению, я вижу только мир
руин, где нечто вроде линии фронта возможно лишь в
катакомбах».245 «Люди и руины» создавались в надежде на возможность
что-то изменить в послевоенном мировом порядке. Хотя эта
книга была и остается исключительно «практическим» руководством
для действительно традиционных правых, последние никак на нее
не отреагировали. Эвола, очевидно, был разочарован таким
развитием дел, поэтому данная работа осталась единственной его
книгой, излагающей актуальное «политическое» учение.246
Практически одновременно с ней Эвола написал
дополняющую ее работу «Оседлать тигра», но она вышла в свет только
в 1961 году в Милане. Эти произведения составляют своего рода
244 Julius Evola, "Orientamenti", Imperium, Roma, 1950.
245 Письмо от 20 апреля 1948 года; цит. по книге «Письма Юлиуса
Эволы к Джироламо Коми, 1934-1962» (Lettere di Julius Evola a Girolamo
Comi 1934-1962, Rome, 1987).
246 Некоторые ее части, вероятно, устарели ввиду произошедших
исторических событий, но, поскольку с тех самых пор ничего подобного не было
написано, эту работу неоднократно перепечатывали. Последнее итальянское
издание было выпущено Джанфранко де Туррисом в Риме (1990). Она стала
единственной книгой Эволы, которая пользовалась каким-никаким
коммерческим успехом (всего было продано приблизительно 10 000 экземпляров).
Хотя эта работа изначально предназначалась исключительно для Италии, ее
принципы настолько универсальны, что она дважды (в 1972-м и 1984-м)
выходила во Франции, а также издавалась в Германии, Англии и США.
140

единое целое. «Люди и руины» демонстрируют универсальное
мировоззрение идеальной политики; «Оседлать тигра» имеет
дело с практической «экзистенциальной» перспективой для
индивида, желающего сохранить свой «гегемоникон», свою
внутреннюю независимость. Выше уже упоминалось, что в книге
«Оседлать тигра» Эвола отстаивает учение об аполитее как
единственной позиции, достойной традиционного человека.
Должно быть свободным, дабы соглашаться с безумствами мира
внешне, но внутри быть обособленным и способным расстаться
с ними в любой момент по собственной воле. Вследствие
присущих ей имманентных противоречий и все более усиливающейся
напряженности современная цивилизация (тигр) приведет себя к
смерти. Надо лишь удержаться на спине тигра и не упасть, чтобы
избежать его когтей и клыков. Если ждать достаточно долго, то из-
за непрекращающегося бега тигр ослабнет и утомится, пока,
наконец, не свалится от истощения. Тогда его можно будет задушить
голыми руками. Об этом Эвола говорит: «Сегодня нет никакой
идеи, никакого стремления и цели, ради которых стоит
жертвовать собственными подлинными интересами»247 и «Аполитея
должна быть принципом дифференцированного [т.е.
традиционного] человека [Uomo differenziato]».24* Тем самым он признает
неудачу своей книги «Люди и руины».
Любопытно воспроизвести мнение Фурио Йези, заклятого
врага барона,249 по словам которого, в поздний период жизни
Эвола считал, что вся мирская деятельность была
бессмысленной и бесцельной, но те, кто не посмел сделать шаг по
направлению к аполитее (т.е. непосвященные, не достигшие «другого
берега»), в своих деяниях все же должны вдохновляться истинно
«мудрыми», поскольку это единственный способ для них выу-
247 Julius Evola, Cavalcare la tigre, Milan, 1961, p. 174.
248 Ibid, p. 202.
249 Cultura di Destra, Milan, 1979, p. 89.
141

чить свой урок. Если Эвола на самом деле придерживался такой
позиции, то, должно быть, она проистекала из опыта его
собственной жизни.
После книг «Метафизика пола» (1958) и «Рабочий» в
творчестве ЭрнстаЮнгера» (I960)250 выходит упоминавшаяся нами
работа Эволы, посвященная анализу фашизма (1964). В 1970 году
публикуется ее расширенное издание с приложением «Заметки
о Третьем рейхе». Затрагиваемые в ней темы мы уже
обсуждали. Финальной книгой Эволы стала его духовная автобиография
«Путь киновари», увидевшая свет в 1972 году.
В последние годы своей жизни Эвола страдал от
постоянной острой боли, вероятно, отравлявшей его существование.251 В
то время он писал статьи лишь для некоторых изданий правого
толка и дал несколько интервью, например, «Беседа без
комплексов» для эротического журнала «Playmen»?51 Два его последних
намерения - издание нового журнала с провокационным
названием «Реакционер» и создание книги о стоицизме, для которой
он уже собрал материал, - не были реализованы, так как 11 июня
1974 года вскоре после полудня он умер. Перед этим философ
попросил довести его от стола к окну, чтобы он мог видеть Яни-
кул (священный холм Януса, двуликого бога, чьему взору
доступен и этот, и иной мир). Эвола попытался умереть
«вертикально», насколько это было возможно, учитывая его паралич, -
вертикально, ибо в соответствии с мифической традицией подобным
образом умирали многие герои (например, Роланд,
скончавшийся после смертельного ранения, прислонившись к дереву).
В своем завещании Эвола повелел, чтобы его труп
кремировали, а похороны обошлись без каких-либо процессий или ка-
250 Julius Evola, L'"Operaio" nel pensiero di Ernst Junger, Rome, 1960.
251 Эрик фон Кюнельт-Леддин подтвердил это во время беседы с
автором.
252 "Gesprach ohne Komplexe", Playmen, no. 2, 1970.
142

толического погребального обряда, равно как и без некрологов в
прессе. Случилось так, что и римский, и неаполитанский
крематории не работали, а еще один, в Пизе, обанкротился. Спустя
некоторое время тело Эволы все же кремировали в Сполето. Затем,
в соответствии с последней волей покойного, урна с его прахом,
как упоминалось выше, была спущена в ледниковую расселину
на горе Монте-Роза.
После этого краткого исторического обзора обратимся к
влиянию Эволы на итальянскую послевоенную неофашистскую
среду. Установить его воздействие довольно нелегко, поскольку
единственная, по всей видимости, партия правого крыла,
известная своим противникам как «неофашисты», но официально
именовавшаяся MSI (Movimento Sociale Italiano, Итальянское
социальное движение), всегда игнорировала Эволу, хотя некоторые ее
лидеры (например, Пино Раути) в юности находились под
влиянием мысли философа. Имя Эволы даже не упоминается в
официальной истории MSI.253 Лишь однажды давний руководитель
партии Джорджио Альмиранте назвал Эволу, быть может, не без
иронии, «Маркузе правых, только лучше», но при других
обстоятельствах он с улыбкой упомянул его как «magico barone»
(«магического барона»). Как бы то ни было, без Эволы невозможно
понять историю итальянского правого движения. Хотя сам Эво-
ла, по крайней мере с середины 1950-х, утратил веру в
«практическую» политику, его учение неоднократно становилось
элементом идеологии, которую исповедовали молодые, зачастую
наиболее «радикальные» (от латинского слова radix - «корень,
источник») правые.
Это привело к тому, что в апреле 1951 года Эволу
арестовали и держали в заключении на протяжении шести месяцев. Его
253 См. работу Джанни Роберти «Правая оппозиция в Италии, 1946-
1979» (Gianni Roberti, Opposizione di Destra in Italia, 1946-1979, Naples,
1988).
143

обвиняли в «прославлении фашизма». Кроме того, он считался
«интеллектуальным зачинщиком» тайных боевых групп правых,
в грандиозный заговор которых полиция и вправду верила. Но на
суде была доказана невиновность мыслителя, и он был оправдан.
Кроме нескольких выдержек из общедоступных произведений,
против Эволы не оказалось никаких свидетельств. Его интересы
на суде, причем безвозмездно, отстаивал знаменитый адвокат
Франческо Карнелутти, который защищал барона не из-за его
политических убеждений - Карнелутти подчеркивал, что ничего
не понимал в них - а потому, что хотел избавить мир от
несправедливости.254
Как же в таком случае можно охарактеризовать отношение
Эволы к послевоенным итальянским группам правого толка? И в
чем следует искать его влияние на них, если оно вообще было?
Бесспорно одно: Эвола не страдал «ностальгией» и не тосковал по
исторической фашистской эпохе. Напротив, он, скорее, презирал
тех, кто оглядывался на те времена. В этом могло заключаться
единственное объяснение его непопулярности в MSI. Мало чего
хорошего он мог сказать и о национал-большевиках, и о правых маоис-
тах (да-да, в Италии были и такие), ведь они совмещали
традиционные идеи с «левой» деятельностью, ориентированной на массы.
Эвола оказывал горячую поддержку «правым анархистам», чьи
взгляды были близки к отстаиваемой им аполитее и напоминали
философу о собственных устремлениях в пору дадаистской
юности.255 Его позитивное отношение к движению битников и таким
людям, как Джек Керуак и Генри Миллер, следует рассматривать в
том же ключе. Он говорит: «...наше мнение аналогично мнению
некоторых битников... о том, что в культуре и обществе
сегодняшнего дня, особенно в Америке, здоровую личность обычно можно
254 Чтобы узнать подробности об обвинениях, выдвинутых против
него, и о реакции Эволы на них, см. текст его «Самозащиты» ("Autodifesa").
255 См. книгу «Лук и булава», где он об этом рассуждает (Julius Evola,
L'arco e la clava, Milano, Vanni Scheiwiller, 1968, p. 208).
144

распознать в бунтаре и асоциальном типе, который не стремится
приспосабливаться».256 Но Эвола предупреждал битников о том,
что их позиция будет оправдана только при наличии сильного
внутреннего стержня. Во всем этом, вероятно к удивлению многих,
проявляется его близость к Герберту Маркузе. Но в отличие от
последнего Эвола утверждает: «Следует знать, во имя чего
говорить «нет» целой цивилизации». Здесь философ имеет в виду
необходимость наличия трансцендентальных оснований, которые
совершенно отсутствуют у Маркузе. Джорджио Галли (в книге
«Итальянский кризис и международные правые силы») даже пишет:
«Аналогии между Эволой и франкфуртской школой (Маркузе,
Хоркхаймер, Адорно), несомненно, существуют, особенно в том,
что касается критики массового общества и его управляемой
демократии. Эвола может даже претендовать на первенство в этом
вопросе».257 Несмотря на одобрение революции 1968 года (когда
отрывки из «Оседлать тигра» публично зачитывали в римских
университетах), Эвола чувствовал, что ее протест против террора
общества потребления носит лишь поверхностный характер, тогда
как в 1930-е годы революция («фашистская революция»),
несмотря на ее провал, пошла намного дальше, потому что нацелилась на
преобразование всего человека и соответствующих институтов.
Итало Манчини и Массимо Каччиари (первый - профессор
университета, второй - депутат Итальянской коммунистической
партии) тоже признавали существование параллелей между
Эволой и Маркузе. Безусловно, радикальная критика рационализма,
разоблачение современного буржуазного общества и протест
против него, отсутствие веры в прогресс и признание факта
отчуждения человека присутствуют у обоих мыслителей и,
вероятно, восходят к общему корню - к Ницше.
256 Ibid, p. 210.
257 Giorgio Galli, La crisi italiana e la Destra internazionale, Milan, 1974,
p. 20.
145

Но если мы хотим говорить о действительном
политическом влиянии Эволы, нужно помнить следующее: традиционализм
философа не может использоваться современными
политическими движениями. Эвола и сам понимал это: его идеи слишком
аристократичны и строги, поскольку направлены против
прогресса и современности. Маловероятно, чтобы подобный образ
мыслей мог пользоваться успехом в промышленно развитых
демократических странах Запада. Ведь даже во времена фашизма у идей
Эволы не было никакой надежды найти свое воплощение. Просто
его антимодернизм был слишком радикален. Итальянские
«новые правые» под руководством Марко Тарки (получившие
основной импульс для своей деятельности от французских коллег и
их лидера Алена де Бенуа) даже считают философию Эволы «mito
incapacitante», недееспособным мифом. И действительно,
чтение Эволы удержало многих молодых людей от занятия
политикой, поскольку он говорит о чрезмерно отдаленном прошлом, а
также об идеалах, которые слишком возвышенны. Философ не
оставляет никаких надежд современному человеку (принятие
аполитеи - это последний вывод из данной точки зрения). Но
«трагического» отношения к жизни недостаточно для
политической активности. И так как, по мнению Эволы, мы не в состоянии
изменить космический, метафизический ход истории, любая
политическая активность становится бессмысленной. Так
рождается миф о вечно побеждаемом герое. Довольно интересно, что
существуют и другие противоречия. В работе «Ориентации»
Эвола пишет: «Нет никакого смысла питать иллюзии: мы находимся в
конце цикла».258 И далее: «Истории, той таинственной сущности,
чье имя начинается с заглавной буквы, больше нет. Ведь именно
люди, в той мере, в какой они являются подлинными людьми,
созидают историю или разрушают ее».259
258 Julius Evola, "Orientamenti", Imperium, Roma, 1950, p. 15.
259 Ibid, p. 28.
146

Марчелло Венециани считает, что следствием идей Эволы
является «традиционализм без традиции, ведь в нем нет подлинной
преемственности»,260 и приводящий к фрустрации паралич
политического сознания (хотя Венециани сам находился под их
«влиянием»). Единственная допустимая вещь, - продолжает он, -
деятельность, тотально оторванная от всего того, что ныне называется
политическим и историческим. В книге Эволы «Восстание против
современного мира» мы читаем такие строки: «Сегодня имеет
значение лишь активность тех, кто может «оседлать волну» и остаться
непоколебимым в своих принципах, неподвижным, несмотря на все
отклонения, и безразличным к лихорадочному возбуждению,
потрясениям, суевериям и торговле убеждениями,
характеризующими современное поколение. Единственное, что имеет значение, это
безмолвное терпение немногих, чье бесстрастное присутствие,
словно присутствие «каменных гостей», способствует созданию новых
отношений, новых перспектив, новых ценностей и помогает
сотворить полюс, который, несмотря на то, что, конечно же, не
предохранит мир, населенный растерянными и беспокойными существами,
от того, чем он поистине является, все же будет содействовать в
сообщении кому-то ощущения истины, ощущения, которое могло бы
стать для них принципом избавления от кризиса».261
Пропасть между нашей реальностью и миром Традиции
невероятно велика. Возведение же моста, по-видимому, более
невозможно. Традиционалисты должны хранить идеи и
принципы, а не институты {«Люди и руины»), или, иными словами: «Идея
и только идея может быть для них истинным отечеством. Не
национальность, язык или кровь, но идея должна быть решающим
фактором, который объединяет или разъединяет их».262
260 См. его статью «Юлиус Эвола. Миф и реальность» ("Julius Evola:
Тга mito e attualita", Diorama Letterario, no. 72, June 1984, p. 212.).
261 Julius Evola, Revolt Against the Modem World, Rochester, Vt., 1995,
pp. xxix-xxx.
262 Ibid, chapter I.
147

Тот же Венециани в любопытной статье «Эвола и
поколение, которое ничего не сделало вовремя и лишилось 68-го года»
говорит, возможно попадая в самую точку: «Доктрина Эволы
остается учением о корнях, а не о плодах. Значит, это
неполитическое учение. Отважное, благородное, но отчаянно
неполитическое».263 И далее: «Ответственность за ошибки, сделанные теми,
кто попытался совершить перенос идей Эволы в чреватую
потрясениями сферу политики, должна лежать на тех, кто их совершил,
а вовсе не на Эволе».
Другие правые обвиняли философа в «стерильности» и
«ретроградных утопиях». Несмотря на это, существовали группы,
пусть даже не совсем большие и не намеревавшиеся участвовать
в политической гонке, для коих Эвола, безусловно, был
примером. Почему? Антонио Ломбардо, один из тех молодых людей,
что обратились к Эволе за «ориентирами» в послевоенное
время, в статье «Функция меньшинств и творчество Эволы» пишет:
«Эвола предложил органичную систему принципов и
соответствий, интерпретацию истории и систематический анализ
правящих в современном мире идеологий».264 Следовательно, Эвола
предложил интеллектуальным представителям правого спектра
«смысл» жизни и истории, который можно было использовать
для борьбы со всемогущей Франкфуртской школой. Марко Тар-
ки (тоже один из тех, кто находился под «влиянием» идей Эволы)
в статье «Восстание против всех» писал: «Он дал осознание
возможности быть иным в бесформенном и бесцветном мире:
осознание возможности реализовать нечто внутри себя, к чему
поверхностные люди не могут даже приблизиться, уверенность в
наличии созидательных оснований, в то время как все вокруг тебя
263 Marcello Veneziani, "Evola e la generazione che non ha fatto in tempo
a perder il Sessantotto", Testimonianze su Evola, Rome, 1985, p. 324.
264 Antonio Lombardo, "La funzione dell'minoranze e l'opera di Evola",
Ordine Nuovo, vol. X, no. 5/6, 1964, p. 30.
148

терпит крах».265 Очевидно, Эвола расплачивался за ту трудную
роль во внешнем мире, которую должны были играть после
войны правые силы.
Неужели нет возможности трансформировать доктрину
Эволы в политическое действие? Вероятно, он бы ответил, что
его идеи (т.е. традиционные идеи) должны служить своего рода
средоточием, вокруг которого нечто медленно создает себя, дабы
затем сделать переход из сферы духовного в область материи. Не
волюнтаризм (как, например, у Эрнста Юнгера), но «магический
эффект» зачарованности мог бы стать провозвестником
изменения. Не причинная связь, а аналогия. В «Ориентациях» Эвола
формулирует это так: «Безмолвная революция, достигающая
глубин, так что внутри отдельного человека возникают предпосылки
того порядка, который затем обретет господство вовне, в
подходящий момент молниеносно сметая все формы и силы
испорченного мира руин».266
Конечно, можно назвать Эволу «духовным отцом» группы
радикальных «неофашистов» (в самом широком смысле этого
слова), так же как Ницше называли отцом национал-социализма,
Штирнера - отцом террористического анархизма, а Гегеля -
отцом сталинизма. Однако сомнительно, что это приведет к
лучшему пониманию философа. Даже если он сам решительно
отрицал эту характеристику267 и несмотря на его «олимпийскую
ясность», более подходящим было бы назвать Эволу запоздалым
«романтиком».
265 Marco Tarchi, "La Rivolta contro 1'uomo qualunque", Civilta, vol. II,
8/9, 1974, p. 41.
266 Julius Evola, "Orientamenti", Impehum, Roma, 1950, p. 21.
267 См. статью Эволы «Преодоление романтизма» (Julius Evola,
"Superamento del Romanticismo", // Progresso Religioso, Rome, 1928, no. 3,
p. 97).
149

НЕКОТОРЫЕ ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ
ЗАМЕЧАНИЯ
Поскольку «доктрина» Эволы идет вразрез с
обыденными представлениями, неправильных суждений при ее
рассмотрении можно избежать, лишь проявив определенную
скрупулезность. Несмотря на обилие представленных здесь
фактов, многие важные вопросы должны быть вынесены за скобки.
Прежде всего, мы имеем в виду эзотерический аспект творчества
Эволы, аспект сверхрациональный и духовный, чему посвящено
большинство его книг. В связи с этим необходимо подчеркнуть,
что сверхрациональное ни в коем случае не тождественно
иррациональному. Иррациональное означает нечто нижестоящее по
отношению к рацио (разуму) или предшествующее ему;
сверхрациональное, напротив, хотя и включает в себя сам разум, выходит
далеко за его пределы. Триумф разума начался с номинализма. До
этого вряд ли существовало сомнение в том, что духовные (в
чистом, возвышенном смысле; нус в его античном значении,
употреблявшемся Платоном и Плотином) сферы выше простого разума и
что «интеллектуальная интуиция» («видение», связанное со
сверхрациональным, так называемое «интеллектуальное созерцание»,
например, у Данте и Фомы Аквинского) превосходит рассудочное
знание, которое ему, следовательно, подчинено. Кроме Генона и
Эволы той же точки зрения придерживались (пусть и в различной
форме) несравнимо более известные философы, от Спинозы,
Фихте и Шеллинга до Шопенгауэра и Хайдеггера.
Стоит еще раз подчеркнуть, что основанием политического
учения Эволы является интуиция сверхрационального. В
настоящей работе мы неоднократно пытались это показать, поскольку,
очевидно, именно данный момент представляет собой
величайшую трудность при анализе политических воззрений философа.
Предпосылки же, из которых исходит «современный» человек,
совершенно иные. Поэтому, кстати, мы сталкиваемся с таким ко-
150

личеством проблем, пытаясь понять фундаменталистские
течения в исламе и христианстве, кои прежде всего ориентированы на
трансцендентность.
Основополагающий вопрос, которым задается Эвола, есть
по сути все тот же фундаментальный вопрос философии: где я
могу найти точку абсолютной уверенности, чтобы выстроить
видение вселенной? С самого начала мыслитель обнаружил ее в
собственном «Я» человека, кое в своем «могуществе» и
«свободе» сливается с абсолютным «Я есть тот, кто Я есть». Путь к
подобному умозаключению указали различные традиционные
эзотерические учения, чьей особенностью всегда было
стремление к выходу за пределы простого человеческого состояния.
И такое преодоление «человеческого», приводящее к
«нечеловеческому» (лежащему по ту сторону представления о
человеке; не путать с «бесчеловечным»), мало доступно
современному западному мышлению. В Традиции же «обратиться к Богу»,
помимо прочего, означает отвернуться от чисто человеческих
забот; под этим не подразумевается презрение к ним, просто
Бог более «важен». Даже Иисус Христос потребовал, чтобы его
апостолы бросили своих родителей и собратьев, если хотят
следовать за ним.
Два отрывка из «Языческого империализма» проясняют
подобный подход: «Человеческое» ощущение жизни, которое так
типично для Запада, только подтверждает его плебейский и
низменный характер. То, что для одних являлось постыдным, -
«человек» - ныне прославляется другими. Античность возвышала
индивида до богоподобия, стремилась избавить его от страстей,
дабы поднять к трансцендентной сфере, освобождающему
воздуху вершин, будь то в мысли или в деянии. Ей была известна
традиция нечеловеческих героев и людей божественной крови».268
И далее: «Человеческое» следует преодолеть полностью и безо
Julius Evola, Heidnischer Imperialismus, Leipzig, 1933, p. 80.
151

всякой жалости. Но для этого необходимо, чтобы индивид достиг
ощущения внутреннего освобождения. Следует понять, чувство
сие не может быть объектом жажды, ненасытного стремления
порабощенных, потому что им путь к нему заказан. Либо оно
дается просто, и тогда о нем не трубят и не рассуждают, - данное
переживание не нуждается в свидетеле как естественная,
элементарная, непроявленная очевидность избранника, -либо не дается
вообще. И чем больше его ищут и вожделеют, тем более оно
отдаляется, поскольку желание освобождения фатально».269
Такое отношение к человеку полностью противоречит
нынешнему взгляду на вещи. Сегодня и в философии, и в политике,
и в науке преобладают нравственные и этические представления,
ориентированные лишь на человека или социум. Вот почему люди
постоянно твердят о «правах человека» и удивляются, когда
подобных ценностей не придерживаются в других культурах
(например, в фундаменталистских), где центральное положение по-
прежнему занимают «божественные» заповеди. Несомненно,
одним из тех, кто более остальных способствовал возвышению
моральных ценностей, был Жан-Поль Сартр, но он при этом
являлся атеистом.
Мы можем предложить следующий заведомо
провокационный тезис: чем более человек становится «человеческим», тем
менее он принимает в расчет «божественное», пока не возомнит,
будто «человек» и «Бог» равны; с этим - по крайней мере, в
духовном смысле - согласились бы и мистик, и последователь
буддийской махаяны, и суфий. Но на деле же в современных
реалиях это обычно приводит к «отрицанию Бога», и вновь остается
лишь «человек». Естественно, мы не берем в расчет чисто
лингвистический вопрос о том, что именно есть «человеческое» и
«божественное» применительно к каждому конкретному
индивиду. Кроме того, наши рассуждения ни в коем случае не порица-
269 Ibid.
152

ют гуманное отношение человека к своему ближнему, без чего
их упорядоченное сосуществование невозможно; они
предназначены служить лишь пищей для размышления.
Следующая выдержка из уже цитировавшейся статьи «Наш
антибуржуазный фронт» может помочь прояснить отношение
Эволы к «моральной» проблеме: «В тексте, написанном за две
тысячи лет до Ницше, читаем: «Когда утрачен Путь (т.е.
непосредственная связь с духовным принципом), остается достоинство;
когда утрачено достоинство, остается этика; когда утрачена этика,
остается страсть к нравоучению, морализаторство, то есть только
овеществление этики, определяющее принцип упадка». Это
высказывание четко дифференцирует стадии упадка, приведшего к
поклонению буржуазному идолу - морализму. Оный идол был
совершенно неизвестен великим традиционным культурам: они
никогда не знали системы равенства и воспитания, выстроенной
на условности, компромиссе, лицемерии и малодушии, о
системе, основанной на низшем, обобществленном утилитаризме, то
есть о системе различных табу для защиты безмятежного
чревоугодия, удовольствий и коммерческих сделок. Морализм
развился параллельно с паразитическим вырождением западной
буржуазной цивилизации, поэтому не представляет труда связать его
подход с характерными утверждениями важнейших
представителей ее идеологии.
В этой связи следует отметить, что когда в эпоху,
предшествовавшую возвышению буржуазного духа, вместо морали
упоминается этика, она в действительности суть не что иное, как
секуляризованная духовность и обмирщенная религиозность. То,
что сегодня имеет ценность общепринятой морали, а вчера
имело ценность внутреннего этоса, в Традиции обладало
«сакральным» обоснованием. В символической форме это можно
заметить уже в древние времена, когда любая правовая система
считалась чем-то «сверхъестественным», божественно данным, а ее
законодатели наделялись происхождением не совсем человечес-
153

ким: к примеру, Манес, Минос, Ману, Нума и так далее. Это
следует из подлинной сути всякой традиционной культуры, каковая
всегда стремится соединить человека с энергией свыше,
энергией такой интенсивности, что способна искоренить, покорить и
укротить все низменное (т.е. чисто человеческий элемент) и
таким образом создать возможности для сверхчеловеческого
восхождения, а не сдерживать и ограничивать каждый всплеск,
каждое проявление могущества и отваги, дабы творить ничтожных
существ, живущих незначительной жизнью и выбирающих одни
и те же пути. Даже когда сия энергия свыше более не
присутствовала, ее следы какое-то время продолжали сохраняться в этике в
классическом смысле этого слова: в этосе как внутреннем
характере и направляемом традицией образе жизни, проникнутом
непосредственной приязнью к самообладанию, дисциплине,
смелости, преданности или авторитету. Когда и такой этос исчерпал
себя, его заменили моралью и постоянной заботой о
пристойности, то есть морализмом. Центр тяжести сместился к обывателю в
его разнообразных личинах, от фанатичного пуританина до
Кандида и Бэббита».270
Будучи человеческим установлением, моральные нормы
одной культуры отличаются от норм другой. Поэтому перенос
собственных нравственных ценностей на иные культурные круги
неприемлем и грозит обвинением в новой форме колониализма.
Об этом в «Закате Европы» пишет Освальд Шпенглер, один из
источников эволианской мысли: «Западное человечество, все без
исключения, ныне находится под воздействием грандиозной
оптической иллюзии. Каждый человек что-нибудь да требует от
всех остальных. Мы говорим «ты должен», будучи уверенными в
том, что нечто будет, может и должно быть изменено, оформлено
и устроено в соответствии с данным порядком, с непоколебимой
270 Жизнь пуритан описана в романе Вальтера Скотта «Пуритане».
«Кандид, или Оптимизм» - философская повесть Вольтера. Бэббит -
главный герой одноименного романа Синклера Льюиса. - Прим. пер.
154

верой как в эффективность таких предписаний, так и в наше право
распространять их. Вот что мы называем моралью. В этике
Запада все суть указание, притязание на власть, воля к действию на
расстоянии. Здесь Лютер полностью единодушен с Ницше, папы
римские - с дарвинистами, социалисты - с иезуитами; для всех и
каждого начало морали - это требование всеобщей и
неизменной обоснованности. Такова одна из потребностей фаустовской
души. Тот, кто мыслит иначе или учит другому, - грешник,
отступник, враг, с ним безжалостно сражаются. «Ты должен»,
государство должно, общество должно - эта форма морали
самоочевидна; таков единственный реальный смысл, который мы можем
связать с этим словом. Но в античном мире, в Индии или Китае
все было совсем не так. Например, Будда подал пример тем, кто
желал ему следовать, а Эпикур дал путный совет. Это также
формы высокой морали, содержащей волевой элемент».
Если Эвола обращается к нечеловеческой точке зрения, это
вовсе не значит, что он был против гуманитарных и «социальных»
программ, о чем свидетельствует его поддержка социального
законодательства как части программы республики Сало. Эвола
лишь яростно боролся с демагогией, без чего по обыкновению
не обходятся подобные начинания.
Такая надморальная позиция стала причиной того, что от
Эволы отвернулись многие мыслители, которые при иных
обстоятельствах, быть может, сошлись бы с ним, например, граф
Герман Кайзерлинг. Герман Гессе, по-видимому, пошел в том же
направлении, когда в письме Петеру Зуркампу от 27 апреля 1935
года написал: «Он поразительный, интересный, но и очень
опасный автор... »271 Затем Гессе принимается порицать Эволу за
дилетантство в эзотерических вопросах, что представляется
необоснованным, учитывая множество одобрительных откликов таких
271 Забавно, что Гессе делает следующее замечание: «В Италии почти
никто не интересуется им, но в Германии все обстоит по-другому».
155

авторитетов, как К.Г. Юнг, Мирна Элиаде, Джузеппе Туччи и
Маргерит Юрсенар. Работы Эволы о тантризме и буддизме
издавались даже в Индии - с западными авторами такое происходит
довольно редко.
Как и в ситуации с Рене Геноном, определить роль Юлиуса
Эволы в интеллектуальной истории XX века затруднительно: оба
были глубоко убеждены в том, что современность равнозначна
упадку, и такая точка зрения привела их к разрыву с миром. Ге-
нон после обращения в ислам уехал в Каир и стал членом
традиционного суфийского ордена. Эвола окончательно вернулся в Рим
и не покидал своей квартиры, где принимал немногочисленных
посетителей. Лишь воинственная натура философа (в отличие от
брахманской сути Генона) побуждала его от случая к случаю
публиковать статьи.
Ныне наследие Эволы может быть предметом изучения в
разных итальянских университетах (в Турине, Генуе, Флоренции,
Риме, Неаполе и Пизе) и темой все большего количества
диссертаций, но его радикально антисовременные,
антидемократические (хотя это вовсе не значит, что он был против свободы!),272
реакционные, аристократические и даже теократические
заявления навсегда останутся камнем преткновения.
Традиционное мировоззрение Эволы и мировоззрение
современности предоставляют нам два возможных решения
фундаментальной проблемы человека - проблемы его слабости
перед лицом огромной вселенной, или, иными словами, проблемы
его (как говорит Сартр) «заброшенности» в этот мир. Реагируя на
сей комплекс неполноценности, должны ли мы попытаться под-
пяться до уровня вселенной или же, ощутив несоответствие чему-
то «высшему» и более «духовному» (то есть если почувствуем
272 Между прочим, Эвола был «практикующим» антидемократом. Он
никогда не голосовал на выборах, а партийная политика всегда и во всем
была ему чужда.
156

внутри, что не можем соответствовать его стандартам),
опуститься обратно к нашему человеческому уровню? Должны ли мы -
здесь мы снова обращаемся к моральной проблеме - превзойти
самих себя и превратить человека в человека «божественного»
или нам следует избавиться от божественных атрибутов и просто
ощутить себя человеком и только? Должны ли мы признать
аристократический, иерархический порядок, чьи ранги являют собой
импульсы к высшим сферам, или же мы объединяемся согласно
нашему самому общему знаменателю «здесь», и тогда все
занимают одинаково высокое или одинаково низкое положение?
Должны ли мы стремиться воплощать ценности «вечные» или стоит
полагать, что даже бренные ценности превышают наши
способности и возможности? Куда нам, по сути, двигаться -«вверх» или
«вниз»? («Внутреннее» существо хорошо чувствует разницу
между этими направлениями.) Здесь мы видим две
противоборствующие ценностные системы. Какой из них нам надлежит
следовать? Не является ли ответ на этот вопрос чисто прагматическим:
правильно то, что ведет к счастью и удовлетворению
большинства людей? Поэтому не пытаемся ли мы, подобно Попперу,
«фальсифицировать» эти системы ценностей? Или, возможно,
существуют какие-то архетипы, возвышающиеся над
индивидуумом и определяющие основные образы коллективного
бессознательного, которые принуждают нас к борьбе за «высшие» цели?
Или, быть может, человеческое существо изначально чем-то
обусловлено, и «освобождение» от земного бремени возможно
только через материальное благополучие? На эти вопросы каждый
отвечает по-своему.
То, что Эвола возникает перед нами сразу во всей своей
радикальности и рисует яркую цельную картину своей версии
традиционного пути вверх, и делает его учение столь
интересным. Изучая наследие мыслителя, мы можем попытаться
отыскать в нем нечто родственное, постараться найти в нем самих
себя.
157

Критика сегодняшнего мира Эволой - наиболее
ожесточенное и самое фундаментальное осуждение из всех когда-либо
появлявшихся. Томас Шихэн в упомянутом выше эссе «Миф и
насилие» пишет: «Никто из известных мне европейских мыслителей
не отвергал историю и a fortiori111 современный мир с такой
категоричностью и жесткостью».274 Между прочим, Шихэн
характеризует Эволу, которого считает ответственным в
интеллектуальном смысле за некоторые террористические акты, как
«возможно, самого оригинального и креативного - а интеллектуально и
самого нонконформистского - из итальянских фашистских
философов».275
Но даже этот «нонконформизм» надо понимать в духе Эво-
лы. Его принципы являются «вечными», и, стало быть, о них нельзя
договориться. Они - не компромисс между индивидуальными
усилиями различных людей, стремящихся к некоему contrat social
(общественному договору). Для Эволы они суть истины,
спроецированные из трансцендентности, а значит, для компромисса
здесь воистину нет места.
Поэтому всю жизнь он исповедовал девиз «Действуй, не
заботясь о результатах, не позволяя влиять на себя надеждам на
успех, неудачам, победам или поражениям, не оглядываясь на
радость или боль, одобрение или неприязнь других». Иными
словами: «Будь цельным, даже будучи разделенным на части;
держись прямо, даже когда согнут». Ныне эти высказывания, скорее
всего, не будут поняты, ведь во всех сферах, особенно в политике,
вовсю в ходу разработанные деловыми кругами торговые
приемы. Согласно некоторым источникам, лишь незадолго до своей
смерти Эвола произнес: «Нужно спасти то, что может быть
спасено, надо выбрать меньшее зло и объединиться с умеренными
273 Тем более (лат.). - Прим. пер.
274 Thomas Sheehan, "Myth and Violence: The Fascism of Julius Evola
and Alain de Benoist", Social Research, vol. 48, p. 61.
275 Ibid, p. 50.
158

во взглядах, дабы бороться с искажением». Что это: шаг в
правильном направлении или проявление слабости?
В настоящее время такие радикальные настроения
распространены, главным образом, среди фундаменталистов из партии
«зеленых». В то же время их критика прогресса, технологии и
гегемонии науки - внешне идентичная взглядам Эволы - при
сопоставлении с сутью учения философа оказывается
поверхностной. Тем не менее, и его, и их беспокоит то, что качество
(неизмеримое) всегда проигрывает количеству (измеримому).
Эвола «придерживался» одних принципов в течение почти
шестидесяти лет, хотя и наделял их разными интерпретациями.
Отчасти они относились к тому, что мыслитель всегда называл
кардинальным признаком традиционного человека: к «духу легионера»
(отсылка к Кодряну?). В эссе «Ориентации» Эвола дает такое
определение данному термину: «Это состояние того, кто может избрать
тяжелейшую жизнь, кто способен продолжать сражаться, даже зная,
что битва фактически проиграна, кто придерживается древней
заповеди: «верность могущественнее огня», и кто несет
традиционную идею о внутренней чести и бесчестье. Это состояние создает
субстанциальное и даже экзистенциальное отличие между
людьми, практически подобное различию между разными расами.. .»276
Сравните эту мысль (и другие известные нам мысли Эволы)
с идеями Тони Негри, итальянского теоретика радикального
неомарксизма, живущего в изгнании во Франции, когда он пишет о
том, что истинные марксисты принадлежат «другой расе»,
произошедшей от «девственной матери», и вовлечены в «борьбу
между правдой и ложью», ведомые партией, которая
уподобляется «военно-религиозному ордену» {«Власть и саботаж:.
О марксистском методе социального изменения»).111
276 Julius Evola, "Orientamenti", Imperium, Roma, 1950, p. 20.
277 Antonio Negri, // dominio e il sabotaggio: Sid metodo marxism delta
trasformazione sociale, Milan, 1978.
159

«Стиль», который должен заявлять о себе, суть стиль того,
кто остается стойким, сохраняя верность самому себе и идее, это
стиль силы, отмеченной концентрированной интенсивностью,
стиль сопротивления любому компромиссу, стиль полной
преданности, демонстрируемой на каждом этапе существования».278
И далее, в качестве разъяснения: «Традиция, как мы ее понимаем,
есть нечто наиболее революционное, противостоящее
преобладающим ценностям настоящего времени».279
Так или иначе, невозможно отрицать определенное
желание Эволы шокировать своими заявлениями. Раз за разом он
употребляет термины, значение которых полностью отличается от
общепринятого, чем почти преднамеренно приводит к
недоразумению.
С этим связана и его замечательная способность постоянно
«сидеть между двух стульев», даже тогда, когда он вполне мог бы
довольствоваться взаимопониманием. Доменико Рудатис в
частной беседе об Эволе однажды сказал: «Его величайшим
препятствием были блестящие интеллектуальные способности».
Конечно, он вовсе не являлся человеком с легким характером, что
подтверждается некоторыми эпизодами из его юности, он был
обидчив и горяч. В первой половине XX века подобные натуры
(агрессивные именно из-за своей уязвимости), отличавшиеся
соответствующей вербальной неумеренностью, видимо, были более
распространенным явлением, чем сегодня. В противном случае
оказались бы столь успешны национал-социализм и фашизм с их
методами?
Но что касается Эволы, очевидно, что на самом деле он
борется не с большевизмом, американизмом и потребительской
культурой, а с современным человеком. У всех этих течений не
278 Интервью с Эволой из журнала «Planet» за январь 1972, цит. по
предисловию Р. дель Понте к книге «Очерки о магическом идеализме».
279 Там же.
160

было бы никакого шанса, если бы мы уже не являлись
«внутренними» «большевиками», «американцами» или «потребителями».
Некий термин, вроде «американизма», -это только символ того,
что находится глубоко внутри нас. «Внешний враг» может
победить лишь потому, что с ним сотрудничает «враг внутренний».
Это также объясняет усилия Эволы в сфере эзотеризма,
направленные на противодействие этому внутреннему противнику, ибо
тот, кто способен контролировать внутреннее, способен
контролировать и внешнее. А направленная вовне борьба, как мы уже
говорили, рассматривалась как «экзистенциальное мгновение»
или «внутренний опыт» (Э. Юнгер), как метафора духовного или
интеллектуального конфликта. Кроме Юнгера, эту интуицию
можно обнаружить у Готфрида Бенна, Кнута Гамсуна, Эзры Паунда и
Фердинанда Селина; довольно любопытно, что все они в то или
иное время симпатизировали фашизму или
национал-социализму. Даже Луиджи Пиранделло, один из значительнейших
драматургов XX века и, подобно Гамсуну и Паунду, лауреат
Нобелевской премии по литературе, говорил, что подписал манифест
фашистских интеллектуалов, потому что «всегда боролся против
слов».280
Этот воинственный элемент («кшатрийская» сущность
Эволы) привел его к определенному противоречию. Как можно
одновременно проявлять активность в мире и быть от него
обособленным? И как можно ощущать себя частью Традиции и, тем не
менее, действовать в «реальном» мире? Необходимое «активное
безразличие» является проблемой, которая обнаруживается уже
у платоновского философа. В действительности его цель - это
духовная самореализация, и все же перед ним стоит задача
управления государством. Эвола же, в конечном счете, увидел выход в
аполитее и таким образом разрешил эту дилемму.
280 Thomas Sheehan, "Myth and Violence: The Fascism of Julius Evola
and Alain de Benoist", Social Research, vol. 48, p. 53.
161

В нашем исследовании мы рассматривали Эволу как
мыслителя (в философском и эзотерическом, а также метаполитичес-
ком, в духе идей Грамши, смысле), но это лишь один из подходов.
Пьер-Андре Тагиефф предлагает иную возможность. Он
рассматривает Эволу главным образом как художника, сердцу которого
наиболее близка «эстетическая» сторона собственных идей.
Тагиефф даже метафизические идеи философа сравнивает с
искусством. Если согласиться с этим мнением, то пред Эволой могут
открыться многие двери, ибо у художника в нашем обществе
больше свободы, чем у философа или даже политического
мыслителя. Художник может требовать свободы прежде всего от
обычных моральных норм: ему позволяют находиться вне их, в то же
время изменяя общество, находящееся под влиянием морали.
Анри де Монтерлан оценивает феномен Эволы иначе: «Я
читал Юлиуса Эволу и продолжаю читать его... Он есть тот, кто
он есть. Однако, он видит».ш Рене Генон, который, вопреки
своим разногласиям с Эволой, был его ближайшим союзником,
говорит о нем так: «Огонь во льду и лед в огне... крик орла... демон
действия».282
А Герд-Клаус Кальтенбруннер так отзывается об этом
«пилигриме абсолюта»: «Для многих чтение Эволы могло бы быть
преступлением, в самом что ни на есть библейском смысле... Но,
по крайней мере, одного нельзя отнять у этого автора: его
последовательность, всестороннюю образованность и храбрость в
высказывании смелого, независимого суждения».283
281 Цит. по статье Пьера Паскаля «Lux evoliana» из книги «Julius Evola,
Le philosophe foudroye», Paris, 1977.
282 Там же.
283 Очерк «Последний свет, истекший из Грааля. Заметки о книге
Юлиуса Эволы "Восстание против современного мира"» (Gerd-KIaus
Kaltenbrunner, "Das letzte Licht kam vom Gral. Anmerkungen zu Julius Evolas
Traktat: Revolte gegen die Moderne WeW\ Die Welt, December 28, 1982).
162

Джей Кинни, издатель журнала «Гнозис»: «Неизвестно,
можно ли герметические достоинства Эволы отделить от его
политических прегрешений. Между тем, он служит убедительным
аргументом в пользу разделения эзотерической «Церкви» и
Государства».284
Для завершения нашего изыскания приведем
характеристику, которую Иозеф Рот дал австрийскому поэту Францу Гриль-
парцеру, - она кажется забавной, но вполне подходит для Эволы:
Рот называл Грильпарцера «реакционером анархического
индивидуализма».
284 Статья «Кто боится призрака? Фантазмы эзотерического
терроризма» (Jay Kinney, "Who's Afraid of the Bogeyman? The Phantasm of Esoteric
Terrorism", Gnosis, issue 14, San Francisco, 1990).
1<?3

ДОПОЛНИТЕЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА
Billig, Michael. Die Rassistische Internationale, Frankfurt, 1981.
Cohn, Norman. Warrant for Genocide: The Myth of the Jewish
World Conspiracy and the Protocols of the Elders ofZion, New York,
1969.
Ferracuti, Giovanni. Julius Evola, Rimini, 1984.
Forschbach, Edmund. Edgar Julius Jung, Pfullingen, 1984,
pp. 85-118.
Garin, Nacci, et al. Tendenze della Filosofia nell 'eta delfascismo,
Livomo, 1985.
Heilbutt, Iwan. Die offentlichen Verleumder: Die "Protokolle
der We is en von Zion" undihre Anwendung in der heutigen
Weltpolitik, Zurich, 1937.
Kaltenbrunner, Gerd-Klaus. Europa: Seine geistigen Quellen
in Portraits aus zwei Jahrtausenden, vol. II, Heroldsberg, 1983,
p.405ff.
Poliakov, Leon. The Aryan Myth, New York, 1974.
Raes, R. "Julius Evola en het fascisme," in Dietsland-Europa,
1985, no. 6/7, pp. 15-25.
De Turris, Gianfranco. "II Gruppo di UR, tra magia e
Superfascismo," mAbstracTa 6/1987, p. 12ff.
164

Vasallo, Piero. Modernitae tradizione nelVopera evoliana,
Palermo, 1978.
Weissmann, Karl-Heinz. "Bibliographie der Werke Julius Evolas"
in Julius Evola, Menschen inmitten von Ruinen, Tubingen, 1991.
165

ОБ АВТОРЕ
Ханс Томас Хакль (род. 1947), также известный под
псевдонимом X. Т. Хансен, - австрийский писатель, переводчик,
бывший совладелец швейцарского эзотерического издательства
«Ansata Verlag», основатель и соредактор посвященного
эзотерическим исследованиям академического журнала «Gnostika»,
автор книги «Тайный дух Эраноса», повествующей об
альтернативной духовной истории XX века, а также многочисленных
статей и предисловий к классическим работам по оккультизму
(среди них труды Фламеля, Папюса, Дюркгейма, Генона, Кроули и
др.). Особые интересы: связи между историей религий,
политикой и эзотерикой; европейские магические группы, в
особенности практикующие сексуальную магию; традиционализм («перен-
ниализм»); жизнь и деятельность Юлиуса Эволы и Джулиано
Креммерца.
166

Может забросить книги,
И кто не знает Terra Foliata,
Никогда не научится читать.
Е.В. Головин
TERRA FOLIATA - ЖЕЛАННАЯ И БЕЛАЯ, КАК СНЕГ, ЗЕМЛЯ
ОПАВШИХ ЛИСТЬЕВ. Кристаллических листьев, что опали с Древа
Знания. Древа, кое уходит корнями своими в Небеса. Древа, чьи побеги
составляют великую священную индоевропейскую ТРАДИЦИЮ. ТРАДИЦИЮ,
которая, подобно подводной реке, то разливалась наружу широкими
потоками, питая великие империи, то била едва заметными ключами, коих, тем
не менее, всегда хватало, чтобы напоить жаждущих Знания.
ТРАДИЦИЯ сия отражалась в блеске скипетров великих властителей
и сиянии мечей рыцарских орденов. ОНА полыхала в огне алхимических
атаноров. ОНА исходит от рун, обретенных Одином, распявшим себя на
Иггдрасиле. О НЕЙ радели гностики. О НЕЙ рекли ангелы Джону Ди. О
НЕЙ вещает Шакти тантрическому герою.
Издательство TERRA FOLIATA представляет книги,
посвященные различным аспектам этой ТРАДИЦИИ.
В центре нашего внимания и на страницах наших книг:
АЛХИМИЯ И ГЕРМЕТИЧЕСКИЕ НАУКИ
ПОИСКИ ГРААЛЯ И ФИЛОСОФСКОГО КАМНЯ
ИНИЦИАТИЧЕСКИЕ ОРДЕНА И БРАТСТВА
ПУТЬ ГЕРОЯ, ПУТЬ ЛЕВОЙ РУКИ ВОСТОКА И ЗАПАДА
ТРАДИЦИОННАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ
АРИОСОФИЯ И ДУХОВНОЕ НАСЛЕДИЕ
ИНДОЕВРОПЕЙСКИХ НАРОДОВ
+ + + + +
CONVERTE OCULOS!
www.terrafoliata.ru
infoffi.terrafoliata.ru
167

Издательство TERRA FOLIATA представляет:
Рене Генон
МАСОНСТВО И КОМПАНЬОНАЖ
Легенды и символы вольных каменщиков
Что же такое масонство - единственный сохранившийся в Европе
инициатический Орден или простое вырождение объединений
средневековых каменщиков? Ответу на этот вопрос посвящена книга известного
французского эзотерика и традиционалиста Рене Генона. Глубокий знаток
легенд, ритуалов и символов масонства, автор пытается показать сакральное
значение его мистерий и обрядов. Приподнимая завесу над входом в
масонский храм, он предлагает читателю самостоятельно ответить на
поставленный выше вопрос, волнующий пытливые умы уже не одно столетие.
Содержание:
Научные идеи и масонский идеал
Великий Архитектор Вселенной
Утерянное слово и его заменители
Строители Средних Веков
Каменщики и плотники
Масонская ортодоксия
Гнозис и франкмасонство
Высшие градусы масонства
Женская инициация и ремесленное посвящение
Паломничества
Компаньонаж и цыгане
Хередом
Монограмма Христа и сердце в древних ремесленных знаках
Знаки корпораций и их подлинное значение
Рецензии
168

Издательство TERRA FOLIATA готовит к печати:
ЮЛИУС ЭВОЛА
МИСТЕРИЯ ГРААЛЯ
Олимпийский цикл
«Герой» и «Дама»
Гиперборейская тема
Традиция в Ирландии
Артурианский цикл
Имперская сага и Повелитель Вселенной
Фридрих, пресвитер Иоанн и Имперское Древо
Данте: Veltro и Dux - Гончая и Вождь
Истоки легенды о Граале
Силы Грааля
Камень Люцифера
Испытание гордыней
Молния и копье
Мистерия копья и отмщения
Роковой удар
Король-Рыбак
Местонахождения Грааля
Инициатические приключения рыцарей Грааля
Грааль как гибеллинская мистерия
Грааль и рыцари-тамплиеры
Грааль, катары и Верные Любви
Данте и Верные Любви как гибеллинское воинство
Грааль и герметическая традиция
Грааль и розенкрейцеры
ПЕРВЫЙ ПОЛНЫЙ ПЕРЕВОД ЗНАМЕНИТОЙ РАБОТЫ
ВЕЛИКОГО ИТАЛЬЯНСКОГО МЫСЛИТЕЛЯ!
169

Издательство TERRA FOLIATA готовит к печати:
СТИВЕН ФЛАУЭРС
МАСОНСТВО И ГЕРМАНСКАЯ ТРАДИЦИЯ
Исследованию истории масонства посвящены сотни и даже тысячи
томов, однако их авторы так и не смогли (а быть может, по каким-то
причинам не захотели!) дать исчерпывающий ответ на вопрос о
происхождении ордена и его обрядов. Возникло ли оно, как повествует
«официальная» история, в начале XVIII столетия? Или же уходит своими корнями
в Средневековье, а то и в более отдаленные времена? Сколько же на
самом деле лет ордену? А самое главное, откуда пошел орден?
Наследует ли масонство в своих ритуалах ремесленным братствам или
рыцарским орденам, а может, ведет свое происхождение от обрядов древних
тевтонов? На Востоке, на Западе или на Севере его исток? Всегда ли
сюжеты Ветхого Завета питали масонскую символику? Или это
позднейшие привнесения, наложенные на древнегерманские мифы? Чьи смерть
и воскресение легли в основание ритуала степени Мастера, Хирама или
прекрасноликого Бальдра? Предлагаемая вниманию читателей работа
исследователя германской священной традиции, издателя и главы
Рунной Гильдии Стивена Эдреда Флауэрса (известного также как Эдред
Торссон) позволяет совершенно по-новому взглянуть на
происхождение братства вольных каменщиков, проливая неожиданный свет на
загадку ордена.
В качестве приложений в книгу включен очерк не нуждающегося в
представлении австрийского визионера и эзотерика Гвидо фон Листа
«Происхождение и символика масонства» (1910) и отрывки из труда
авторитетного американского масонского историка Джорджа Форта
«Ранняя история и древности франкмасонства, его связь со
стародавними северными гильдиями, а также восточными и средневековыми
строительными братствами» (1884).
170

ИНФОРМАЦИОННАЯ ПОДДЕРЖКА
*
|ясское ^Герметическое ©бщесшво
bttp://tototo.fitrmttic-tuf!.tom
МУЗЫКАЛЬНЫЙ МИСТИЦИЗМ Q^m
СЕРГЕЯ СОКОЛА
www.obereit.narod.ru
171

ДЛЯ ЗАМЕТОК
172

ДЛЯ ЗАМЕТОК
173

ДЛЯ ЗАМЕТОК
174

ДЛЯ ЗАМЕТОК
175

X. Т. Хансен
Политические устремления Юлиуса Эволы
Редактор: А. Коробанов
Компьютерная верстка: И. С. Шалыгина
Корректоры: Е. Черноусова, В. Воротнева
Подписано в печать 09.12.2009 г.
Формат набора 70х100/32. Бумага офсетная.
Печать офсетная. Усл. печ. л. 8,9.
Заказ 3605. Тираж 1000 экз.
Отпечатано в ГУП ВО
«Воронежская областная типография - издательство
им. Е. А. Болховитинова»
394071, г. Воронеж, ул. 20 лет Октября, 73а.