Автор: Бойцов М.А.
Теги: всеобщая история средние века (v – xv вв) история средних веков история европы
ISBN: 978-5-8243-1200-3
Год: 2009
Текст
и смирение
М. А. Бойцов
Величие
и смирение
Очерки политического символизма
в средневековой Европе
M.V. LOMONOSOV MOSCOW STATE UNIVERSITY
FACULTY OF HISTORY
DEUTSCHES HISTORISCHES INSTITUT MOSKAU
Michail A. Bojcov
Majesty
and
Humility
Studies
in Medieval
European
Political
Symbolism
с I
Moscow
ROSSPEN
2009
московский государственный университет
ИМЕНИ М.В. ЛОМОНОСОВА
ИСТОРИЧЕСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ
ГЕРМАНСКИЙ ИСТОРИЧЕСКИЙ ИНСТИТУТ В МОСКВЕ
М. А. Бойцов
Величие
и смирение
Очерки
политического
символизма
в средневековой
Европе
Москва
РОССПЭН
2009
УДК94(100)"653"
ББК 63.3(0)4
Б72
Ответственный редактор
И. Н. Данилевский
Рецензенты
О. В. Дмитриева
О. И. Тогоева
Бойцов М. А.
Б72 Величие и смирение. Очерки политического символизма в средневековой
Европе / М. А. Бойцов. — М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН),
2009.-550 с: 112 ил.
ISBN 978-5-8243-1200-3
Монография посвящена изучению особенностей политического воображения
в средневековой Европе: складыванию, развитию и распаду символических
образов, с помощью которых было принято описывать и публично демонстрировать
(а тем самым и укреплять или устанавливать заново) отношения между
властвующей элитой и подвластным ей большинством. Работа написана на основе
широкого круга как уже известных, так и ранее не публиковавшихся источников из
ряда европейских стран.
Книга рассчитана на историков, историков искусства, этнологов, политологов,
а также всех, кто интересуется Средневековьем.
УДК94(100)"653"
ББК 63.3(0)4
ISBN 978-5-8243-1200-3 © Бойцов М. А., 2009
© Российская политическая энциклопедия, 2009
Памяти самого первого
и самого строгого из моих учителей,
так и не дождавшегося выхода этой книги
ПРЕДИСЛОВИЕ
Интерес к теме средневекового политического символизма возник у меня много лет
назад при работе сначала над дипломным сочинением, а затем кандидатской
диссертацией о разных видах политических собраний в Священной Римской империи XIV в.
Тогда мне приходилось не раз задумываться над странными на нынешний взгляд
параграфами «Золотой буллы» 1356 г. императора Карла IV, в которых церемониальным
деталям процедуры избрания короля неожиданно придавалась весомость
конституционных норм. Здесь угадывалось обширное поле для исследований — поле заманчивое,
но заведомо сложное, вступать на которое при полном отсутствии соответствующей
подготовки представлялось весьма рискованным.
Колебания были оставлены только благодаря вескому слову профессора Петера
Морава из университета г. Гисена — за советом к нему я осмелился обратиться при
любезном посредничестве приезжавшего в 1989 г. в Москву на юбилей «Анналов» Ханса-
Вернера Гёца, тогда профессора в Бохуме, а ныне — в Гамбурге. П. Морав не только
дал мне благословение всерьез заняться новой проблематикой, не только вселил
надежду, что, может быть, дело не сведется лишь к вариациям на уже изученные темы,
но неустанно и всесторонне поддерживал мои старания в течение ряда лет. Именно в
библиотеке Гисенского университета началось мое знакомство с символизмом
средневековой власти — знакомство, углублявшееся тогда в частых беседах с П. Моравом как
в его университетском кабинете, подчеркнуто строгом, так и у него дома, где царила
совсем другая атмосфера — уюта и тепла — благодаря особой душевности г-жи
Урсулы Морав. Думаю, что неизменно благожелательное отношение ко мне профессора,
вообще-то пугавшего многих суровостью и язвительностью, задавалось не в
последнюю очередь добрым расположением к московскому гостю его супруги. С тем
большей признательностью вспоминаю я ее — очень красивого человека, слишком рано
ушедшего из жизни.
Боюсь, что П. Морав в конечном счете разочаровался в своем российском ученике —
он, должно быть, устал дожидаться появления монографии, которой от меня не раз
настойчиво требовал. Лелею надежду, что эта книга, возможно, хотя бы частично
реабилитирует меня в его глазах. Действительно досадная задержка с подготовкой «крупной
формы» была вызвана сочетанием самых разных негативных обстоятельств, из которых
отмечу здесь лишь одно. Отечественные библиотеки, несмотря на все старания их
сотрудников, представляют собой крайне несовершенный исследовательский
инструмент. Дело тут не только в недостатках былого или текущего комплектования (пробелы
в фондах встречаются в книгохранилищах любых стран), но и в том, что пользоваться
даже имеющимися в наличии ресурсами оказывается крайне неудобно из-за слишком
больших затрат времени и сил на доступ к желаемой публикации. С трудностями по-
ЩШ \l V. Бойдов ' ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
добного рода еще можно совладать, занимаясь какой-либо четко ограниченной темой,
однако в области средневекового символизма изучение едва ли не всякого частного
сюжета треб\ ет быстрого ознакомления с весьма большим количеством разнообразных
публикаций по многим вопросам одновременно, на что инструментарий наших библиотек
пока совершенно не рассчитан.
Тем сильнее моя признательность университетам и институтам, в те или иные годы
приглашавшим меня поработать за границей, а также московским коллегам,
самоотверженно принимавшим на себя при моих академических отлучках закрепленные за мной
сл\ жебные — университетские и институтские — обязанности. Особая благодарность
адресуется, разумеется, фондам, на стипендии которых и осуществлялись такие
поездки — Фонду «Фольксвагена», открывшему еще в 1990 г. программу совсем коротких —
десятидневных — ознакомительных визитов в Германию специально для советских
историков, Немецкой службе академических обменов (DAAD), Фонду им. Александра
фон Гумбольдта и Обществу им. Макса Планка.
На протяжении нескольких недавних лет мне посчастливилось систематически
пользоваться гостеприимством Отто Герхарда Эксле — директора Института
истории Общества им. Макса Планка в Гёттингене — городе, идеально подходящем для
занятий медиевистикой благодаря как прекрасным по составу и доступности
библиотечным фондам, так и своей чарующей атмосфере. Вокруг гёттингенского института
постепенно стал складываться крупный международный центр исторических
исследований, включивший постоянные представительства историков из Франции,
Польши, Испании и Великобритании (не раз заходил разговор об открытии и Российской
исторической миссии), а также школу исторических исследований для аспирантов из
разных стран.
К сожалению, руководство Общества им. Макса Планка приняло решение о
закрытии Института истории и создании на его месте с 2007 г. совершенно другого научного
учреждения. Оправдает ли оно надежды, покажет будущее, но тяжелый международный
ущерб от закрытия Института истории очевиден уже сейчас: Германия и вся Европа
потеряли один из важнейших центров плодотворного обмена идеями между историками,
приезжавшими в Гёттинген из самых разных стран — от Японии до США и от Южной
Африки до Норвегии.
Именно в гёттингенских библиотеках было собрано большинство материалов,
легших в основу предлагаемых очерков, да и писались первые версии примерно половины
глав преимущественно в стенах Института истории Общества им. Макса Планка. На
сочинение второй их половины, доработку всего, написанного ранее, и, наконец,
сведение всех частей воедино ушли полностью три весенних месяца 2007 г., что мне удалось
провести еще в одном академическом «парадизе» — Нидерландском институте
углубленных исследований (NIAS) в Вассенааре. По богатству библиотечных возможностей
я мало чем уступал Гёттингену, однако в Гёттингене стипендиату ради ознакомления с
нужными книгами или статьями все еще требуется самому отправляться в библиотеку,
оеда как в Вассенааре они как-то сами собой материализуются на «волшебном столе»
~ дзалеку от рабочей комнаты исследователя.
Предисловие Щ
Рукопись книги была уже сдана в издательство, когда я воспользовался лестным
приглашением профессора Бернда Шнайдмюллера провести летний семестр 2008 г. в
Гейдельбергском университете в качестве сотрудника Sonderforschungsbereich 619
«Динамика ритуала» и «гастпрофессора» Исторического семинара. В Гейдельберге нашлись
книги и статьи, до которых не удавалось добраться ранее, что побудило меня внести
немало дополнений и поправок в свое сочинение. Спасибо редакции, с ангельским
терпением отнесшейся к моей жажде постоянных усовершенствований.
Итак, непосредственно рождению текста этой книги я обязан в первую очередь
гостеприимству коллег из Гисена, Гёттингена, Вассенаара и Гейдельберга. Однако ее
издание — первый подходящий повод публично поблагодарить и многих других людей. Если
не все из них напрямую причастны к рождению именно этого труда, зато они в те или
иные времена приобщали его автора к основам профессионального знания или оказали
иную незабываемую помощь. Сначала Л. Б. Яковер укрепил мое решение выбрать
историю в качестве профессии, а затем А. Е. Москаленко убедил меня — тогда студента
второго курса исторического факультета МГУ — специализироваться по кафедре истории
Средних веков. Чуть позже Н. А. Хачатурян решительно направила меня на изучение
прошлого Германии, взяв на себя бремя руководства моей дипломной работой.
Пестовать мою кандидатскую диссертацию любезно согласился ижевский историк-германист
В. Е. Майер, но до его внезапной кончины всего несколько месяцев спустя мы успели
обменяться парой писем и лишь однажды всерьез побеседовать лично во время
краткого приезда Василия Евгеньевича в Москву. Тогда труд руководства подготовкой моей
диссертации взял на себя Н. Ф. Колесницкий, относившийся к моим академическим
стараниям со всей ответственностью, а ко мне самому — с неизменной
благожелательностью. В аспирантуре я получил немало важных советов по изучению немецкой истории
от Ю. К. Некрасова, полезных библиографических указаний от А. Л. Ястребицкой.
Интересом к средневековым архивам и рукописям (лишь в небольшой степени
использованным в этой книге, но, надеюсь, заметнее звучащим в других моих публикациях) меня
заразил прежде всего С. П. Карпов.
Еще на последнем году студенчества мне неслыханно по тем временам повезло —
всецело благодаря заботе Н. А. Хачатурян я провел пять месяцев при Университете им.
братьев Гумбольдт в Берлине. Уроки профессоров Бернхарда Тёпфера (руководившего той
стажировкой), Эвамарии Энгель и Экхарда Мюллера-Мертенса во многом определили
мои дальнейшие профессиональные интересы, а общие впечатления от берлинской
жизни запомнились навсегда, как навсегда сохранились и дружеские связи, тогда завязав-
иеся.
Когда через восемь лет мне удалось во второй раз на относительно долгий срок
попасть в теперь уже объединенную Германию, нащупывать первые пути к средневековым
архивам мне помогли прежде всего добрые советы молодого берлинского коллеги Эбер-
харда Хольца. В ту же пору я получил возможность (которую и сегодня ценю нисколько
не меньше) пользоваться воистину необозримыми познаниями в европейском
Средневековье Франца Фукса и Клаудии Мэртль — тогда маннхаймского ассистента и научной
сотрудницы института MGH, а ныне профессоров медиевистики соответственно в Вюрц-
ШМ М А, Бондов » ВЕЛИЧИЕ II СМИРЕНИЕ
бурге и Мюнхене. Некоторые из предлагаемых ниже очерков возникли в результате
прямого участия в моих штудиях обоих этих коллег и друзей, более того — подсказаны ими.
Если перечислить имена всех медиевистов — историков, архивистов и хранителей
рукописей — из Германии и некоторых других стран, проявивших заинтересованность
в моих занятиях: дававших консультации, приглашавших на конференции и доклады,
предлагавших стипендии, рекомендовавших полезные мне публикации и архивные
фонды, — список получится вызывающе длинным. Поэтому я позволю себе
ограничиться лишь несколькими именами старших коллег — как здравствующих, так и, увы,
скончавшихся: Райнхард Эльце (Мюнхен), Эрнст Шуберт (Гёттинген), Янош Бак
(Будапешт), Вернер Паравичини (Киль), Отмар Хагенедер (Вена), Херберт Шнайдер
(Мюнхен).
Несправедливо было бы обойти молчанием людей, которые, пожалуй, не так
часто давали мне советы по истории Средних веков, но чье хорошее отношение значило
для меня раньше и продолжает значить сейчас очень много. Пусть эта книга станет
приветом и им: Лудгеру Хартману (Бад-Зоден), Зигрун Мюль-Бенингхаус (Берлин),
Кристине Гёбель (Дюссельдорф), Анете Мёрке (Киль), Урсуле Вагенфюр (Гаутинг),
Бэрбель и Лотарю Фрёлихам (Берлин), Анне и Герхарду Чайчихам (Вена), Марианне
и Вальтеру Раинам (Гисен). Что же до людей совсем мне близких, обреченных всю
жизнь проявлять понимание и сочувствие к неторопливому, но капризному
сочинителю, то у них мне остается только попросить прощения за весь тяжкий ущерб, что на
протяжении десятилетий причинило нашему семейному бытию мрачное
западноевропейское Средневековье.
Пользуюсь случаем выразить глубокую признательность всем коллегам по кафедре
истории Средних веков исторического факультета МГУ и Институту всеобщей
истории РАН — коллегам, профессиональные суждения которых для меня всегда были
исключительно ценны. Особенно заинтересованное и продуктивное участие в судьбе как
отдельных очерков, так в конечном счете и книги в целом приняли на разных этапах
Ю. Л. Бессмертный, О. И. Тогоева, Р. М. Шукуров, И. Н. Данилевский, О. Е. Кошелева,
О. В. Дмитриева, О. С. Воскобойников и А. П. Черных, которым спешу выразить мою
сердечную благодарность.
Часть сюжетов, вошедших в эту книгу, разрабатывалась при поддержке Российского
гуманитарного научного фонда (проекты 02-01-00321, 04-01-00277, 06-01-00486).
Особенное удовольствие мне доставляет поблагодарить Германский исторический институт
в Москве (в лице его директора проф. Бернда Бонвеча и сотрудника Андрея Доронина)
за щедрую готовность принять на себя половину расходов по ее изданию, а исторический
факультет МГУ им. М. В. Ломоносова (в лице его декана чл.-корр. РАН проф. С. П.
Карпова) — за оплату значительной доли от оставшейся половины. Спасибо и коллегам по
центру «История частной жизни и повседневности» в ИВИ РАН, пожертвовавшим на
издание моей книги остатки одного нашего общего гранта.
Прекрасно сознаю, что приведенный выше перечень лиц и учреждений
непропорционально длинен, ведь в итоге они все оказались причастны к рождению всего
лишь одной и не самой большой книжки. Тем не менее надеюсь, что со временем
Предисловие ИД
представится новый повод поблагодарить их всех за участие в моей академической
судьбе. В самом деле, на последующих страницах так почти ничего и не говорится
о «Золотой булле» 1356 г., а рассказать и о ней, и о ряде других не менее
интересных сюжетов, относящихся к средневековому политическому символизму,
представляется весьма желательным. Оставим это на будущее — хотелось бы верить, не
слишком далекое.
ВВЕДЕНИЕ
Во избежание возможных недоразумений сразу нужно подчеркнуть: эта книга
посвящена не средневековой символике, а средневековому символизму. Смысловая разница
между двумя столь похожими словами весьма велика. В работе по символике основное
внимание автора уделяется разного рода эмблемам (в самом широком смысле слова) и
их истолкованию, тогда как в исследовании по символизму речь идет главным образом
об особенностях мышления, находящих свое выражение, в частности, в эмблемах, но
отнюдь не только в них. На следующих страницах много места будет отдано разбору
весьма различных, но всякий раз предельно конкретных, почти осязаемых, деталей
средневековой политической культуры, представленных в тех или иных значимых ситуациях.
Однако читателю следует постоянно иметь в виду, что все эти частности предлагаются
его вниманию не сами по себе, а лишь как средство приближения к пониманию
особенностей средневекового символизма, то есть лшшления, осваивающего мир не методами
дискурсивного анализа, присущими новоевропейской научной мысли, но путем
выявления в нем символических соответствий.
Понятно, что символическое мышление универсально: оно обращено на все стороны
бытия в равной мере. Между тем ниже речь пойдет о символическом осмыслении
только одной области из многих возможных — сферы власти, или отношений господства
и подчинения. Поскольку эту сферу человеческой деятельности принято обозначать
словам «политика», то и освоение ее через выстраивание символических связей
естественно назвать политическим символизмом. Вряд ли нужно специально доказывать, что
сфера политического не только существовала на протяжении тысячелетия
средневековой истории, но и была не менее выражена, чем в любые иные эпохи. Однако у
политического в Средние века, безусловно, имелись серьезные отличия от политического в
Античности или же в Новое время. Перечислять их здесь неуместно, но одно, на которое
ссылаются особенно часто, заслуживает упоминания. При самом общем взгляде на
историю средневековой Европы видно, что круг участников политических процессов тогда
был в целом намного уже, чем в полисном мире, с одной стороны, или в эпоху массовых
партий II движений — с другой. В Средние века политика оказывается, как правило,
полем деятельности весьма тонкого слоя социальных элит, если отвлечься, разумеется, от
гвосительно редких случаев городских и крестьянских восстаний, а также более или
менее массовых, хотя обычно кратковременных религиозных движений.
Тем не менее даже такое ограничение не может сколько-нибудь серьезно сказаться на
изучении средневекового политического символизма. Крестьянин или пастух в забытой
'•jrmt деревне, конечно, не принимал участия ни в каких серьезных политических
акциях (хотя и он, возможно, послушно являлся на выборы деревенского старосты). Однако
• его сознании имелось некое, пускай весьма смутное, представление о короле и папе,
Введение Щ
о светской знати и священниках, об общественной иерархии, о правильном устройстве
человеческого общежития и о тех, кто, возможно, нарушает существующий порядок или
даже пытается вовсе его сломать. Таким образом, совсем не будучи причастным к дея-
тельностной стороне политики, этот гипотетический крестьянин или пастух отнюдь не
выпадал из области политических отношений — ни тогда, когда проявлял пассивную
готовность подчиняться требованиям властей, ни тем более тогда, когда в какой-то мере
пытался им противостоять — исходя из собственного понимания справедливости и
порядка. Это его понимание наверняка серьезно отличалось от идей на ту же тему
королевских советников, университетских профессоров, священников или же, скажем,
обычных жителей столичного города. (Не уверен, кстати, что между взглядами столь разных
людей удастся обнаружить единство даже на глубинном уровне — так сказать, уровне
политической менталъности: допущение, будто все современники разделяют одно и то
же «коллективное бессознательное» только потому, что они — современники,
представляется слишком произвольным.) В чем, однако, можно быть вполне уверенным, так это
в том, что восприятие всех вышеперечисленных типажей основывалось на
символическом понимании мира — даже в тех случаях, когда, как у ученых юристов и богословов,
символизм дополнялся дискурсивными методами мышления.
Книга о политическом символизме — это книга о власти, но взятой не в одном из
привычных для нашей историографии аспектов: юридическом, институциональном,
экономическом, политическом или идеологическом. Власть, о которой идет речь здесь, — это
власть символическая. Любое продолжительное господство не может держаться только
на голом насилии и подавлении подвластных превосходством в тех или иных ресурсах.
В конечном счете оно строится на более или менее добровольном согласии всех
заинтересованных групп; согласие же это складывается и поддерживается в ходе постоянной
циркуляции информации о том, как каждая из таких групп представляет собственную
роль и чего она ожидает от всех остальных. Подобная информация практически всегда
выражается в символических формах. Обычно она плохо отрефлексирована
участниками обмена или даже не отрефлексирована вовсе, но тем не менее столь чутко
воспринимается ими на дорациональном уровне, что какие-либо сбои в ходе этого
информационного взаимодействия могут приводить к серьезным последствиям — вплоть до
массового отказа господствующим группировкам в легитимности.
Вообще взгляд на общества прошлого и настоящего как на поле преимущественно
информационных процессов столь же закономерен в начале XXI в., как в середине XIX в.
естественно было описывать социум через процессы производства и распределения
материальных ценностей. Индустриальная революция, охватившая Европу и Северную
мерику в XIX в., так же задавала тон вопросам, адресовавшимся истории, как
всемирная информационная революция XX в. сегодня диктует совершенно иные приоритеты.
Действительно, о самых разных видах общения в Средние века за последние
десятилетия написано неизмеримо больше, чем о средневековых формах производства или же
вызванных ими сдвигах в отношениях собственности. Изучение символизма власти
составляет лишь одно из направлений в этом общем движении, но направление усердно
разрабатываемое.
ИЛИ А. Бойцов ♦ ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Историки открыли его для себя по-настоящему не так уж давно, но с тех пор
количество публикаций по тем или иным сторонам «внешности власти» растет с каждым
годом едва ли не в геометрической прогрессии. Правда, исследователи пока не выработали
единого общего названия для интересующего их комплекса вопросов и, пожалуй, не
выработают его никогда, ведь терминологические и методические языки описания одного
и того же объекта могут сильно различаться в зависимости от угла зрения, выбранного
исследователем. В многообразии используемых понятий нет вреда, но, безусловно,
имеется одно неудобство: их пестрота затрудняет взаимодействие между историками,
считающими себя специалистами в разных областях, хотя на самом деле они изучают одно
и то же явление, лишь в разных аспектах и называя его различными именами.
Пожалуй, самым давним и традиционным названием для рассматриваемых в этой
книге сюжетов является выражение «репрезентация власти», которое, впрочем, при всем
многообразии трактовок, полученных им в философской, исторической,
социологической и политологической литературе, представляется уже не самым подходящим —
прежде всего по двум причинам. Во-первых, подразумевая строгое разведение «содержания»
и «явления», оно побуждает историка отрывать «власть как таковую» от ее
«репрезентации». Конечно, данное различение верно, когда речь идет, например, о сопоставлении
истинной цели какой-нибудь политической акции и того, какая ее «репрезентация»
предъявляется общественности. Однако здесь дело серьезнее: внешний облик власти
для историка ее «репрезентаций» заведомо лишается самоценности, сводясь к скромной
роли футляра для некоей «сути», к ее вторичному выражению. Между тем намного более
продуктивным представляется противоположный подход: выстраивание собственной
«внешности» как раз и относится к «основным задачам» власти, к той самой «сути» —
притом не только наряду с такими бесспорно серьезными вещами, как, например,
организация суда, ведение войн или взимание налогов, но нередко и перед ними. Во-вторых,
термин «репрезентация власти» предполагает «монологичность» государя: он сам
создает свой репрезентативный облик и предъявляет его в готовом виде подданным, которым
только и остается, что воспринимать спускаемое сверху. Об их участии (хотя бы
опосредованном) в выработке характера репрезентации властителя нет и речи.
От обоих этих недостатков свободен другой термин — «символическая
коммуникация». Во-первых, он верно ориентирует историка на диалогический характер
отношений правителя и подвластных, на постоянно идущий между ними обмен посланиями,
выраженными символами разного рода: облик власти складывается только в самом
процессе такого взаимодействия, а не «октроируется» подданным. Во-вторых,
историки, пишущие о символической коммуникации, менее всего склонны недооценивать ее
место среди остальных функций власти. Поэтому все последующее вполне можно было
бы назвать и «очерками по символической коммуникации», если бы не некоторая
избыточная широта этого термина: ведь «символической коммуникацией» охвачены в любом
обществе не только отношения господства и подчинения, но и многие иные, о которых
здесь речи заведомо не будет.
Тут больше точности обеспечил бы термин «потестарная имагология» с его
ориентацией на образы, возникающие, распространяющиеся, трансформирующиеся и исчезаю-
Введение Щ
щие в ходе символического взаимодействия (или, если угодно, символической
коммуникации) между правителями и их подданными. Отличие «потестарной имагологии»
от «политического символизма» состоит, пожалуй, лишь в акцентах, которые в первом
случае делаются на понятии «образ», а во втором — на понятии «символ». Разбирать
соотношение между ними здесь не место, поскольку это вопрос не истории, а философии.
К тому же философы предлагают на него разные ответы — то утверждая, что «образ»
специфичней и уже, чем «символ», а то совершенно наоборот. Выбор в пользу
«политического символизма» сделан здесь не в последнюю очередь потому, что этот термин
звучит привычнее и требует меньше разъяснений, хотя и его понимают далеко не
однозначно. Порой смысл данного выражения сводится всего лишь к совокупности
государственной символики или иных эмблем (отчего мне и пришлось сделать в самом начале
соответствующую оговорку), иногда же в него вкладывают осуждение,
противопоставляя поверхностный и эфемерный «символизм» реальному политическому действию.
Так что и «политический символизм» как термин отнюдь не идеален — на его место
есложно поставить сразу несколько других понятий — на выбор.
Скажем, вместе с любым иным актом коммуникации политико-символическое
общение можно описывать как общение языковое, соответственно выстраивая
характерные терминологические ряды, к тому же в весьма широком спектре — от общих и мало
обязывающих метафор (вроде «язык политической культуры») до по-структуралистски
жестких схем семиотики. Однако стоит только в качестве главного ключевого слова
выбрать не «язык», а какое-либо другое, — например, что уже весьма заслуженные «миф»,
«ритуал», что относительно недавно возникший «перформанс», — как всякий раз будет
роисходить смена набора используемых понятий, а вместе с ним и списка цитируемых
классиков. На мой взгляд, ни один из этих подходов не хуже остальных, они не
противоречат друг другу, а только расширяют и каждый на свой лад конкретизируют наш общий
взгляд на власть как явление по преимуществу информацгюнное. Однако выбор
«символизма» и «символа» в качестве двух ключевых понятий удобен тем, что они
востребованы едва ли не в равной степени во всех перечисленных объяснительных конструкциях,
и сторонник любой из них легко приспособит излагаемый ниже материал под свои
методологические предпочтения.
На страницах исторических сочинений, как академических, так и популярных, часто
встречается утверждение, будто Средневековью куда больше, чем последующей эпохе,
была присуща склонность к символизму. К этому тезису следует, на мой взгляд,
относиться в лучшем случае с осторожностью — как, впрочем, и едва ли не к любому иному
столь же смелому обобщению. Представление о Средних веках как культуре,
перенасыщенной символами самого разного рода, коренится в оценке европейскими
интеллектуалами XVIII-XIX вв. их собственного времени как рационального и
демистифицированного. Чтобы лучше оттенить дискурсивный характер научного знания Нового
времени, а вместе с ним новаторство и социальную эффективность новоевропейского
рационализма в целом, было выгодно обрисовать предшествующие этапы европейской
истории в качестве времени господства дорациональных форм сознания. К числу
таких форм относится и символическое мышление, при котором между символом и со-
ИМ М. А. Бойцов ' ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Историки открыли его для себя по-настоящему не так уж давно, но с тех пор
количество публикаций по тем или иным сторонам «внешности власти» растет с каждым
годом едва ли не в геометрической прогрессии. Правда, исследователи пока не выработали
единого общего названия для интересующего их комплекса вопросов и, пожалуй, не
выработают его никогда, ведь терминологические и методические языки описания одного
и того же объекта могут сильно различаться в зависимости от угла зрения, выбранного
исследователем. В многообразии используемых понятий нет вреда, но, безусловно,
имеется одно неудобство: их пестрота затрудняет взаимодействие между историками,
считающими себя специалистами в разных областях, хотя на самом деле они изучают одно
и то же явление, лишь в разных аспектах и называя его различными именами.
Пожалуй, самым давним и традиционным названием для рассматриваемых в этой
книге сюжетов является выражение «репрезентация власти», которое, впрочем, при всем
многообразии трактовок, полученных им в философской, исторической,
социологической и политологической литературе, представляется уже не самым подходящим —
прежде всего по двум причинам. Во-первых, подразумевая строгое разведение «содержания»
и «явления», оно побуждает историка отрывать «власть как таковую» от ее
«репрезентации». Конечно, данное различение верно, когда речь идет, например, о сопоставлении
истинной цели какой-нибудь политической акции и того, какая ее «репрезентация»
предъявляется общественности. Однако здесь дело серьезнее: внешний облик власти
для историка ее «репрезентаций» заведомо лишается самоценности, сводясь к скромной
роли футляра для некоей «сути», к ее вторичному выражению. Между тем намного более
продуктивным представляется противоположный подход: выстраивание собственной
«внешности» как раз и относится к «основным задачам» власти, к той самой «сути» —
притом не только наряду с такими бесспорно серьезными вещами, как, например,
организация суда, ведение войн или взимание налогов, но нередко и перед ними. Во-вторых,
термин «репрезентация власти» предполагает «монологичность» государя: он сам
создает свой репрезентативный облик и предъявляет его в готовом виде подданным, которым
только и остается, что воспринимать спускаемое сверху. Об их участии (хотя бы
опосредованном) в выработке характера репрезентации властителя нет и речи.
От обоих этих недостатков свободен другой термин — «символическая
коммуникация». Во-первых, он верно ориентирует историка на диалогический характер
отношений правителя и подвластных, на постоянно идущий между ними обмен посланиями,
выраженными символами разного рода: облик власти складывается только в самом
процессе такого взаимодействия, а не «октроируется» подданным. Во-вторых,
историки шшп щие о символической коммуникации, менее всего склонны недооценивать ее
место среди остальных функций власти. Поэтому все последующее вполне можно было
бы назвать и «очерками по символической коммуникации», если бы не некоторая
избыточная широта этого термина: ведь «символической коммуникацией» охвачены в любом
обществе не только отношения господства и подчинения, но и многие иные, о которых
здесь речи заведомо не будет.
Тут больше точности обеспечил бы термин «потестарная имагология» с его
ориентацией на образы, возникающие, распространяющиеся, трансформирующиеся и исчезаю-
Введент1е_И
щие в ходе символического взаимодействия (или, если угодно, символической
коммуникации) между правителями и их подданными. Отличие «потестарной имагологии»
от «политического символизма» состоит, пожалуй, лишь в акцентах, которые в первом
случае делаются на понятии «образ», а во втором — на понятии «символ». Разбирать
соотношение между ними здесь не место, поскольку это вопрос не истории, а философии.
К тому же философы предлагают на него разные ответы — то утверждая, что «образ»
специфичней и уже, чем «символ», а то совершенно наоборот. Выбор в пользу
«политического символизма» сделан здесь не в последнюю очередь потому, что этот термин
звучит привычнее и требует меньше разъяснений, хотя и его понимают далеко не
однозначно. Порой смысл данного выражения сводится всего лишь к совокупности
государственной символики или иных эмблем (отчего мне и пришлось сделать в самом начале
соответствующую оговорку), иногда же в него вкладывают осуждение,
противопоставляя поверхностный и эфемерный «символизм» реальному политическому действию.
Так что и «политический символизм» как термин отнюдь не идеален — на его место
несложно поставить сразу несколько других понятий — на выбор.
Скажем, вместе с любым иным актом коммуникации политико-символическое
общение можно описывать как общение языковое, соответственно выстраивая
характерные терминологические ряды, к тому же в весьма широком спектре — от общих и мало
обязывающих метафор (вроде «язык политической культуры») до по-структуралистски
жестких схем семиотики. Однако стоит только в качестве главного ключевого слова
выбрать не «язык», а какое-либо другое, — например, что уже весьма заслуженные «миф»,
«ритуал», что относительно недавно возникший «перформанс», — как всякий раз будет
происходить смена набора используемых понятий, а вместе с ним и списка цитируемых
классиков. На мой взгляд, ни один из этих подходов не хуже остальных, они не
противоречат друг другу, а только расширяют и каждый на свой лад конкретизируют наш общий
взгляд на власть как явление по преимуществу шформацгюнное. Однако выбор
«символизма» и «символа» в качестве двух ключевых понятий удобен тем, что они
востребованы едва ли не в равной степени во всех перечисленных объяснительных конструкциях,
и сторонник любой из них легко приспособит излагаемый ниже материал под свои
методологические предпочтения.
На страницах исторических сочинений, как академических, так и популярных, часто
встречается утверждение, будто Средневековью куда больше, чем последующей эпохе,
была присуща склонность к символизму. К этому тезису следует, на мой взгляд,
относиться в лучшем случае с осторожностью — как, впрочем, и едва ли не к любому иному
столь же смелому обобщению. Представление о Средних веках как культуре,
перенасыщенной символами самого разного рода, коренится в оценке европейскими
интеллектуалами XVIII-XIX вв. их собственного времени как рационального и
демистифицированного. Чтобы лучше оттенить дискурсивный характер научного знания Нового
времени, а вместе с ним новаторство и социальную эффективность новоевропейского
рационализма в целом, было выгодно обрисовать предшествующие этапы европейской
истории в качестве времени господства дорациональных форм сознания. К числу
таких форм относится и символическое мышление, при котором между символом и со-
ШМ~м. л."пиищ'.ь"»'iii■:."'!i"iчмы к. м11 ры111ь TIi__
относимой с ним сущностью выстраиваются связи, принципиально отличающиеся от
связывающих научную дефиницию с обозначаемым ею явлением. Когда И. Кант видел
в символе не более чем способ конкретизировать идею через выражение чувственным
образом того, что носит абстрактный характер, он отдавал должное принятому в его
дни скептическому отношению к символическому освоению мира как к пройденной
стадии интеллектуального развития человечества. Несколько высокомерная
снисходительность к символу и построенным на нем способам мышления — результат не только
подъема новоевропейской науки, но также (и, может быть, в первую очередь)
Реформации, пересмотревшей содержание большинства церковных таинств и литургических
обрядов, во многом их демистифицировав. Тем самым десимволизация сознания
европейского интеллектуала была, похоже, не в последнюю очередь обусловлена по меньшей
мере частичной десимволизацией его отношений с Богом.
Реабилитация символа и символизма (как способа мышления символами) была
начата на рубеже XIX и XX в. неокантианцами и другими теоретиками, взявшимися
за критический разбор существа европейского рационализма. Это были мыслители,
представлявшие весьма отличавшиеся друг от друга направления в философии,
причем за гносеологическими разногласиями нередко угадывались противоположные
политические позиции, как, например, у Э. Кассирера и М. Хайдеггера. Тем не менее
равнодействующая их разнонаправленных усилий привела к тому, что понятие
«символ» стало одним из центральных не только в герменевтике или семиотике, но и во всем
современном гуманитарном знании. Оно помогло выявить ограниченность как самого
«классического» новоевропейского рационализма, прошедшего свой пик в XIX в., так
и самопредъявления европейской культуры, построенного не в последнюю очередь на
подчеркивании рационального характера ее оснований. Выводы, следовавшие из такой
критики, оказывались, естественно, весьма несходными, и потому проблема
символического рассматривалась на протяжении всего XX в. в очень разных регистрах — как
интеллектуальных, так и политических. Свести их в общую «теорию символа»
представляется столь же невозможным, как и объединить идеи европейских мыслителей XX в. в
некую единую философию.
Предлагавшиеся трактовки символического несли на себе отпечаток не только
мировоззренческих установок их авторов, но и изначальных профессиональных интересов,
приведших каждого из них к раздумьям над сущностью символа. Понимание символа
у 3. Фрейда и К.-Г. Юнга, выросшее во многом из анализа снов пациентов, не могло
быть таким же, как у Ф. де Соссюра и Р. Барта, отправлявшихся от размышлений над
проблемами языкознания. Соответственно, механическое перенесение фигур мысли,
предложенных кем-либо из этих авторов, на материал, не учитывавшийся ими
изначально, хотя и может приводить порой к озарениям, куда чаще чревато разнообразными
недоразумениями. Еще опаснее было бы составлять своего рода попурри из
философских воззрений классиков разных направлений, так или иначе обсуждавших проблемы
символического, и пытаться через такую эклектично склеенную призму рассмотреть,
например, историческую судьбу конкретных символических форм. При том что
историку стоит, конечно, хотя бы немного ориентироваться в современных ему философских
Введение ИД
трудах, он ни в коем случае не вправе подчинять методы своей собственной дисциплины
априорным для нее трактовкам сути символа, идущим из общегносеологических теорий
или же онтологических (как, например, у А. Ф. Лосева) систем.
Наиболее интенсивно на протяжении XX в. философы разрабатывали прежде всего
гносеологическую сторону символизма, которая историкам оказывается, пожалуй,
наименее полезна (что, кстати, избавляет от необходимости пересказывать здесь
многочисленные подходы к анализу символа как средства познания). Такой подъем интереса к
символическому освоению мира следует объяснять, вероятно, не столько чисто
интеллигибельными обстоятельствами (вроде пресловутого «развития философской
мысли»), сколько общими сдвигами в самовосприятии европейской культуры, особенно
заметными после Первой мировой войны. Важнейшим из них стала новая, куда более
скромная, чем в оптимистическом XIX в., оценка роли и возможностей
человеческого разума. С одной стороны, в «эпоху масс» стало очевидно, что рациональное научное
знание — надежда всех просветителей — не в состоянии ни преодолеть, ни вытеснить
иных, «донаучных», форм познания, продолжающих благополучно господствовать едва
ли не сразу за порогом университетов и академий (а нередко даже в стенах самих этих
храмов науки). С другой же, оказалось, что «научное знание» во многом зиждется вовсе
не на тех строгих рациональных основаниях, которые оно само же торжественно
провозглашало, и «донаучные» формы мышления, в частности символизм, неотторжимо
включены в него на разных уровнях, будучи укоренены даже в самом языке,
используемом наукой. Наконец, с третьей стороны, прогрессивность рационального знания всегда
обосновывалась не только эффектными результатами его применения на практике, но,
что не менее важно, его этическим превосходством: оно раскрепощало каждую
человеческую личность в отдельности, а перед человечеством в целом открывало бесконечные
возможности самосовершенствования. Однако XX в. дал слишком много поводов
усомниться как раз в нравственном превосходстве рационального знания, поскольку
именно достижения научно организованного разума поставили человечество перед
опасностью дегуманизации культуры и даже полного самоуничтожения.
Признание за гносеологической стороной символизма непреходящей актуальности
(то ли как за врожденным пороком, непреодолимым для человеческого сознания, то ли
же, напротив, как за высшим и более универсальным, чем дискурсивное мышление,
способом освоения действительности) полезно историку едва ли не единственно тем, что
позволяет ему не стесняться своего интереса к другой стороне символизма — историко-
культурной. Философов она вовсе не занимает, поскольку представляет собой, на их
взгляд, лишь собрание более или менее занятных примеров, практически ничего не
дающих для понимания общих принципов возникновения и функционирования символа.
Между тем при всеобщности символической формы мышления как таковой
конкретные способы символизации действительности в разных культурах и обществах должны
были серьезно отличаться друг от друга. А потому выявление культурно-исторических
особенностей символизма и сопоставление их между собой оказывается задачей,
интересной вовсе не философам, а историкам и этнологам. После всего, сделанного в XX в.
для прояснения сущности и роли символа, утверждения, будто уровень символизации
ИЯм.л. Гн.иш'Н' I ;п.ч 11 ч 11 it" и с Miifhiiiib "
сегодняшней культуры принципиально ниже, чем культуры средневековой, звучат по
меньшей мере неубедительно. Однако никто не станет отрицать, что современный
«европейский» символизм весьма отличается от символизма других обществ — как, скажем,
африканских XIX — начала XX в., так и средневековой Европы — даже при наличии у
всех них некоторых общих черт. Колоссальный вклад этнологии и антропологии в
изучение разнообразия конкретных форм символизма в культурах близких и отдаленных
трудно переоценить. Историк может сегодня взять у этнологов богатейший материал
для сопоставлений, однако ему стоит всякий раз всерьез подумать, стоит ли за такие
сопоставления браться. В конце концов, наблюдения, сделанные в джунглях Амазонки
или африканских саваннах, вовсе не обязательно содержат ответы на вопросы,
встающие при изучении средневековой Европы...
Символ — это одно из средств познания, описания и построения всякой реальности,
как природной (в той мере, в какой природа осваивается культурой), так и социальной.
Политический символизм относится, как уже говорилось, только к одному из ее
измерений — тому, в котором определяются отношения господства и подчинения. Но
именно эти отношения, задающие в первую очередь общественную иерархию, по понятным
причинам настолько важны, что их нелегко осмысливать в отрыве от всех остальных
сторон образа мира, как, впрочем, и наоборот. Когда, например, солнце и луна
представали в качестве символов соответственно власти папы и власти императора, отделить в
этой метафоре «политическое» от «природного» оказывается так же невозможно, как и
в космогоническом мифе, объясняющем появление не только земли и неба, людей и
животных, но вместе с ними вождей и жрецов, знати и простонародья, свободных и рабов.
Несмотря на эту исходную нераздельную целостность, современное сознание
ощущает отдельные стороны прошлых символических картин мира как в разной степени
чуждые себе. Так, благодаря столь же сильному, сколь и продолжительному развитию
новоевропейского естествознания, восприятие природы в сегодняшней культуре в
значительной мере демистифицировано — во всяком случае, ее средневековые
интерпретации воспринимаются ныне как далекие (хотя, возможно, и весьма любопытные). Зато в
сфере не природного, а политического дистанция между прошлым и настоящим
оказывается куда скромнее. За столетия, прошедшие после Средневековья,
рационалистическое осмысление отношений господства и подчинения где-то, возможно, и сделало шаг
вперед, однако на большей части земного шара они не только описываются, но и
выстраиваются по принципам не рационального анализа, а символического восприятия —
свидетелем чему каждый из нас оказывается едва ли не ежедневно.
В работах, посвященных политическому символизму наших дней, предмет изучения
определяется, как правило, слишком узко, на старомодный лад. Это прежде всего
государственная и военная символика, традиционные ритуалы (вроде коронаций
монархов, инаугураций президентов или же, например, военных парадов, возложений венков
и праздничных демонстраций), статусные отличия и манифестации принадлежности
к высшим уровням общественной иерархии (скажем, марка и цвет правительственных
лимузинов или же степень сиплости установленных на них «квакалок»). Сюда же не без
оснований относят государственные торжества, памятники, официальную архитектуру
_ L'lBc'Hiinr щ^Я
и градостроительство (в части создания репрезентативных пространств). Все это весьма
древние слои символизации власти, унаследованные современной эпохой от прошлого:
они для нее еще более или менее значимы, но, очевидно, не являются определяющими и
не составляют ее собственной специфики. Тот, кого интересует действительно
сегодняшний аспект политического символизма, должен уметь узнавать его в принципиально
новой реальности — в первую очередь в телевидении, а во вторую — в остальных средствах
массовой коммуникации. Именно они представляют собой сейчас основной канал
символического общения между властью и подвластными, площадку, на которой создаются
и тиражируются главные символы (образы, смыслы) для описания, легитимирования, а
самое главное — установления и воспроизведения отношений господства и подчинения
в современном обществе. Политического символизма в нем тоже нисколько не меньше,
чем в обществах доиндустриальных — просто он принял иные внешние формы.
Поскольку в догуттенбергову эпоху средств массовой коммуникации, как известно,
не существовало, политическая символизация осуществлялась способами куда менее
эффективными, но зато, пожалуй, более разнообразными. Множественность
использовавшихся приемов должна была уравновешивать сравнительную узость области
воздействия каждого из них по отдельности. Именно поэтому мир средневековой
политической символики практически необозрим. В нем использовались все мыслимые
средства символизации, как созданные человеком: тексты, изображения, ритуалы и *
артефакты, так и природные (но, естественно, осмысленные культурой), вроде
элементов ландшафта, животных, птиц, растений и даже, как уже упоминалось, небесных
светил. Соответственно, бесконечно широк и круг тем, которые можно рассматривать под
маркой «средневекового политического символизма». Поэтому было бы бессмысленно
даже пытаться строить эту книгу наподобие систематического справочника по разным
«осязаемым» проявлениям средневекового символизма — тем более что сами эти
проявления были тогда (как, впрочем, и во все другие эпохи) протеичны: они постоянно
меняли свои значения и их оттенки в зависимости от контекста, в котором оказывались.
Утверждение, построенное по принципу: «фигура орла в Средние века выражала идею
величия», лишено какой бы то ни было академической ценности. К тому же важнее, чем
отдельные элементы такого рода сами по себе, оказываются их сочетания,
взаимоотношения между ними, разночтения в их понимании, а также эволюция связанных с ними ^
значений и контекстов.
Основа символического мышления — это сопоставление, сближение и соединение
вещей и явлений, с точки зрения мышления дискурсивного далеких друг от друга. Так,
между солнцем и луной, с одной стороны, и папой и императором, с другой, протянуто
множество связей в первой системе восприятия мира и не имеется ни единой во
второй. Одна из важнейших задач историка средневекового символизма состоит как раз в
выявлении такого рода сопоставлений, «забытых» современной культурой, но некогда
имевших большое значение. Задача эта вполне конкретна, но тем не менее сложна,
потому что в Средние века даже в области литургии не слишком охотно составляли тексты,
проясняющие, какие именно сопоставления скрыты в том или ином символе —
предмете, жесте, ритуале. Что же касается символики, лежащей за рамками богослужения,
РД М. А. Бойцов ' ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
то историк располагает в лучшем случае ее внешними более или менее формальными
описаниями, но разъяснениями ее семантики — практически никогда. В очень редких
случаях, когда современники все же принимались раскрывать смысл того или иного
символического явления, они делали это, как правило, не потому, что смысл этот знали,
а как раз потому, что он стал для них весьма смутен, и они пытались найти его заново,
представляя читателю собственные предположения в качестве якобы общепринятых
или авторитетных мнений. Поэтому главный метод историко-символического
исследования состоит не в разысканиях неких истолкований символов в средневековых
текстах, а в возможно более подробном анализе деталей символически значимых
ситуаций. Чем глубже проникновение в конкретные детали, тем больше вероятности в конце
концов выявить, на каких именно непроговоренных современниками сопоставлениях
выстраивалась в действительности та или иная символическая фигура.
Монография, в которой делалась бы попытка проследить смену этапов развития
политического символизма от поздней Античности до Реформации, была бы заведомо
обречена на крайний схематизм. К тому же читатель либо утонул бы во множестве
деталей, вариантов и боковых линий развития, либо же, напротив, получил набор описаний
хрестоматийных ситуаций (вроде помазания на царство Пипина Короткого или же
коронации Карла Великого) и артефактов (корон, тронов, скипетров, церемониальных
мечей и проч.), уже бессчетно рассматривавшихся в специальной литературе. В последнем
случае автору пришлось бы в конце концов ограничиться изложением авторитетных
мнений и пересказом научных споров, не пытаясь привнести ничего нового, помимо
более или менее удачной систематизации материала.
При противоположном варианте построения книги было бы резонно, наоборот,
ограничить предмет исследования одной, желательно не очень большой территорией
(скажем, Нижней Баварией) и одним, не слишком продолжительным периодом (например,
второй половиной XV в.). Здесь предоставилась бы возможность интенсивно
использовать архивные документы и дать максимально полное описание путей и средств
символизации, использовавшихся при отдельно взятом княжеском дворе на протяжении ряда
десятилетий. Однако такая монография, сама по себе, безусловно, полезная краеведам,
а в качестве незаменимого материала для сопоставлений — и другим специалистам, не
привлекла бы, думается, особого интереса всех прочих читателей. Неизбежные в таких
случаях монотонные описания княжеских свадеб, крестин и похорон, списки имен
ответственных за организацию торжеств лиц, перечни счетных книг и их
источниковедческие характеристики, инвентари предметов, сохранившихся в княжеских
резиденциях, как и описания самих этих резиденций, создавали бы картину столь же детальную,
сколь и антикварно-безжизненную.
Анализ политического символизма в определенном месте и в определенную эпоху
приобретает динамизм лишь тогда, когда его проводят на широком фоне не только
синхронических, но и диахронических сопоставлений. Описание единичного локального
варианта вполне может послужить отправной точкой для таких сопоставлений, но ему
никак не следует превращаться в главную цель исследования. В случае с изучением
политического символизма академически корректное ограничение как хронологических,
Введение Щ
так и географических рамок приводит не к прояснению содержания предмета
исследования, а совсем напротив — по сути дела, к его полному исчезновению из поля зрения
историка.
С другой стороны, тема политического символизма при должном ее рассмотрении
оказывается более способной интегрировать исторический материал, нежели многие
иные: она заставляет исследователя не останавливаться на формальных границах между
странами и культурами и рассматривать под единым углом зрения общества, порой едва
ли сопоставимые по другим параметрам — таким как экономика, социальные
отношения, политические системы и проч. Методологическая ущербность возможных попыток
изучения политического символизма только в пределах отдельно взятого локального
или даже регионального сообщества следует уже из того, что сами такие сообщества на
уровне своих высших носителей власти постоянно осуществляют обмен
символическими формами. Тем самым символы власти постоянно циркулируют в масштабах всей
ойкумены (если говорить об Античности) или в масштабах всего мира (если говорить о
нашем времени).
В силу всех приведенных выше соображений настоящей книге была придана форма
исследовательских очерков, в каждом из которых обсуждается всего лишь одна — не
просто конкретная, но даже, на первый взгляд, сугубо частная — исследовательская
проблема. Однако при всматривании в нее оказывается, что она теснейшим образом
связана с общими вопросами, а те, в свою очередь, предстают благодаря ей в новом, порой
весьма неожиданном свете. Меньше всего мне хотелось подражать присущей многим
коллегам манере приступать к конкретному исследованию, заранее запасшись набором
готовых характеристик, якобы описывающих «глубинную сущность» то ли
«феодальной общественно-экономической формации», то ли «средневековой цивилизации», то
ли «средневекового человека» как носителя «средневековой ментальности». Все
априорные постулаты такого рода, пригодные, возможно, для историософских дискуссий,
только мешают при любой попытке понять единичный случай, неповторимую
ситуацию, отдельное событие. Но ведь именно из разбора такого рода исторических казусов
и сложилось все предлагаемое вниманию читателя исследование. Впрочем, каждый из
выбранных для книги сюжетов по-своему репрезентативен, и, взятые в совокупности,
они, хочется верить, дадут неплохое представление об основных моментах
символического оформления власти в Средние века.
Так, в первой части рассказывается о торжественном въезде правителя в город, о
процедуре избрания нового государя, о его коронации и об инсигниях — материальных
знаках власти. В общем виде все эти темы обсуждались историками во множестве
работ на протяжении уже по меньшей мере двух столетий. Однако ниже они будут
рассматриваться через эпизоды и детали либо неизвестные вовсе, либо же до сих пор не
получившие убедительного объяснения. В специальной литературе за последние
десятилетия накопилось уже немало исследований, посвященных княжеским въездам, где
подробно описываются и разбираются торжества, устраивавшиеся средневековыми
горожанами по поводу прибытия их государя. Тем не менее их особенности, которые
будут рассмотрены в первой главе этой книги, обычно едва упоминаются, причем из
^ ■ .a*' L'.L'll 1Ч11Е1К Mil 1'ЕНПП
»• в публикацию кочуют одинаковые и, на мой взгляд, весьма сомнительные,
шея. Точно так же дело обстоит, например, и с главой, посвященной своеобразной
Л ннснгнии: о ней пока что написано мало и вовсе не так убедительно, как, напри-
шггых средневековых коронах. Между тем принципиальный общий вопрос
о причинах и направлениях «миграций» различных знаков власти в зоне европейской
культуры можно рассмотреть на данном частном примере ничуть не хуже, а скорее даже
эенно лучше, чем на всех остальных, уже хорошо известных историкам.
Предлагаемые вниманию читателя очерки собраны в две приблизительно равные по
объем> части, в каждой из которых есть своя логика следования сюжетов и свой на-
эор общих проблем, составляющих фон для конкретных разысканий. В первой части
речь понлет о символизме восприятия государя, пребывающего «в силах», во второй —
о символических аспектах его смерти — правда, тоже далеко не обо всех. Разумеется,
погребальные торжества относятся к числу тех ситуаций, в которых репрезентативная
сторона власти раскрывается с особой полнотой, что и привлекло к ним в последнее
время внимание историков. Но если задаться целью систематически описать символизм
средневековых похоронных церемоний, вновь придется долго пересказывать множество
уже хорошо известных исследователям маловыразительных деталей. Поэтому для
второй части книги был выбран лишь один, зато, думается, пока еще явно недостаточно
разобранный аспект «посмертной» репрезентации государей — символизм мертвого
тела правителя — тела, которое и по ту сторону смерти продолжает выполнять
функцию одной из основных символических опор политического сообщества, обреченного
продолжать существование и после кончины своего главы.
Было бы слишком схематично представлять дело таким образом, будто главным
мотивом символического оформления власти живого государя была идея «величия»,
а государя мертвого — идея «смирения», хотя такое распределение действительно
встречалось нередко. Тем не менее погребальные торжества использовались ничуть не
реже для демонстрирования величия власти, чем, например, инаугурационные
ритуалы — для опубликования ее же смирения. Неразрывное сочетание величия и смирения,
постоянное перетекание первого во второе (и обратно), присутствие одного в другом
представляется едва ли не наиболее характерной чертой христианского средневекового
символизма власти в целом, его отличием от многих других исторических систем
символической репрезентации.
Часть I
Явление
государя...
...и его уход
Глава 1
ГОСУДАРЬ КАК ЖЕНИХ И КАК ПОКРОВИТЕЛЬ
ПРЕСТУПНИКОВ
Adventus domini
Церемония торжественного вступления государя в город, часто именуемая в
исторической литературе латинским термином adventus domini, представляла собой одну из
универсальных и древнейших форм символического общения властителей с
подвластными, возникшую, вероятно, примерно тогда же, когда появились первые правители и
первые города. Она оказалась удивительно устойчивой, сохранив свое значение в круге
европейских культур практически до XIX в. и продолжая еще и сегодня играть
немаловажную роль в ряде других обществ1.
Причину столь долгой живучести этой символической формы следует видеть,
помимо прочего, в характерном для нее сочетании семантической гибкости, позволявшей при
необходимости передавать весьма тонкие оттенки актуальных политических смыслов, с
фундаментальностью двух раз и навсегда заложенных в нее архетипов: мотивов
мистического брака, во-первых, и явления спасителя, во-вторых.
Первый из них обязан своей устойчивостью логике антропоморфизма, в которой так
естественно было осмысливать и описывать общественное устройство людям
древности (как, впрочем, порой и нашим современникам). Во многих культурах, в частности
средиземноморских, город воспринимался в качестве человеческого существа, притом
женского пола2. Феминизация города начинается уже в грамматиках целого ряда
языков, как древних, так и новых, присваивающих слову с этим значением категорию
женского рода, продолжается «женскими» метафорами, используемыми по отношению к
городу в речи, как обычной, так и специальной, — например, юридической или же поэти-
В качестве введения в необозримую литературу о церемониях, сопровождавших въезды государей в
неевропейских обществах, см. прежде всего: Geertz CI. Centers, Kings, and Charisma: Reflections on the Symbolics
of Power // Culture and Its Creators. Essays in Honor of Edward Shils / Ed. by J. Ben-David and T. N. Clark.
Chicago, 1977. P. 150-171.
Постановку проблемы и конкретный материал см.: Франк-Каменещий И. Г. Женщина-город в библейской
эсхатологии // Сергею Федоровичу Ольденбургу к пятидесятилетию научно-общественной деятельности
1882—1932: Сборник статей. Л., 1934. С. 535—548. Сравн. также: Он же. Отголоски представления о матери-
земле в библейской поэзии // Язык и литература. Т. 8. Л., 1932. С. 121-136. (Переиздание обеих статей
см. в: Он же. Колесница Иеговы. М., 2004. С. 224-236 и 192-206 соответственно.) Однако необходимо с
осторожностью отнестись к общей концепции автора, в которой центральное место отводится матриархату,
возникающему при переходе к земледелию, и поклонению женскому божеству неба.
ЯД М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
ческой, — и находит естественное завершение в визуальных образах, наглядно
представляющих тот или иной город в виде женщины. Лучше всего известны позднеантичные
персонификации такого рода. После перенесения главной императорской резиденции
на восток большое значение в официальной иконографии приобретает изображение
группы (обычно от двух до четырех) «богинь» основных городов империи — мотив,
распространившийся с середины IV в.: Рим (Roma) — как дева в воинском доспехе, очень
похожая на Афину (ил. 1), Константинополь — как дева в характерном «крепостном»
венце наподобие древней corona muralis (ил. 2), Антиохия — как дева с рогом изобилия
в руках3, Александрия — как дева в венце, с божеством Нила у ног, и т. д.4
Представление о городе как женщине продолжало жить и в Средние века. Конечно,
рассматривая средневековые явления, далеко не всегда продуктивно погружаться для
розысков их подлинных или мнимых корней в глубокую древность. Однако при обсуждении
княжеских въездов обязательно учитывать во всяком случае две линии преемственности,
действительно тянущиеся из античности. Первая — это только что называвшиеся
позднеантичные персонификации — как речевые, так и изобразительные. Выработанная в Риме
иконография «городов» отнюдь не будет забыта в Средние века — напротив, она получит
и продолжение, и дальнейшее развитие. Известная миниатюра из Евангелия,
выполненного в аббатстве Райхенау то ли для Оттона III, то ли, как считается сейчас, для Генриха II,
на которой персонификации Рима, Галлии, Германии и Склавинии подносят дары
признания императору, — лишь одна из многих, варьирующих этот древний мотив5 (ил. 3).
В ней же просматривается один из принципов создания такого рода
персонификаций, пожалуй, даже важнейший: с самого начала они относились не к городу как месту,
то есть ландшафтно-архитектурному или же административному объекту, не к городу
как совокупности построек разного предназначения, но к городу как общине граждан.
Именно поэтому по образцу городских персонификаций легко создавались и
персонификации земель или стран — лишь бы последние воспринимались не географическими
3 См. о ней специальную работу: Dohrn Т. Die Tyche von Antiochia. Berlin, 1960. О переносе этого типа на
другие городские персонифкации см. также: Alfoldi A., Alfoldi Е. Die Kontorniat-Medaillons. Teil 2: Text. Berlin:
New York, 1990. S. 137.
4 Именно такой состав персонификаций в виде позолоченных фигурок представлен в так называемом
Серебряном кладе с Эсквилина, являющемся, вероятно, остатками парадного экипажа одного из высших
должностных лиц империи — префекта Рима 60-х гг. IV в. См.: Amedick R. Die Tychen des Silberschatzes
vom Esquilin und der Wagen des Praefekten von Rom //JbAC. Jg. 34.1991. S. 107 114. См. также, например,
«административный трактат» рубежа IV и V в., сохранившийся в копиях XV в., так называемую Notitia
dignitatum, в которой были представлены персонификации не только городов, но еще областей и
провинций: Кампании, Италии, Иллирика, Африки, Палестины. См. издание: Notitia dignitatum: accedunt notitia
urbis Constantinopolitanae et laterculi provinciarum / Ed. O. Seeck. Berlin, 1876. О развитии иконографии
группы городских персонификаций как визуального выражения идеи империи см.: Stern Н. Le Calendrier de
354: etude sur son texte et ses illustrations. Paris, 1953 (Bibliotheque archeologique et historique, 55). P. 128-129,
357. В календаре 354 г. представлены персонификации Рима, Константинополя, Александрии и Трира.
5 Об этой рукописи см. прежде всего: Das Evangeliar Ottos III. Clm 4453 der Bayerischen Staatsbibliothek
Miinchen / Hrsg. von F. Mutherich und K. Dachs. Miinchen etc., 2001. Упомянутая композиция занимает в
рукописи листы 23 об. (девы с их подношениями) и 24 (император на троне).
Глава 1. Государь как жених и как покровитель преступников Щ
пространствами, а политическими сообществами. Как раз в этом смысле «Галлия»,
«Германия» и «Склавиния» оказываются явлениями того же порядка, что и «Рим», отчего их
тоже становится возможно изображать в виде дев, различающихся лишь атрибутами и
местами в процессии. Однако очень похожими «девами» могли предстать в зависимости
от обстоятельств и церковный диоцез (точнее, относящаяся к нему паства), и отдельный
монастырь (точнее, его братия), и христианская церковь как всемирное объединение
верующих (вспомним распространенную иконографическую формулу
противопоставления Церкви и Синагоги как двух женских персонажей)6.
Осознанное или неосознанное восприятие сначала города, затем церковной общины,
а позже и всякого иного политического сообщества, включая нацию-государство
Нового времени, в качестве женского существа оказало глубочайшее воздействие на образные
ряды, которыми европейское политическое воображение привыкло оперировать на
протяжении столетий и к которым, вероятно, еще долго будет обращаться. Красиво восседающая
«Британия» на старых пенни (прямо скопированная с античной персонификации Рима),
символ Франции Марианна, статуя «Баварии» на луге Терезии в Мюнхене или же золотые
красавицы в национальных костюмах, представлявшие пятнадцать братских республик
СССР, с фонтана «Дружба народов» на ВДНХ в Москве — вот лишь четыре случайно
выбранных иконографических примера повсеместного применения метафоры сообщества
как женщины в образном языке политики на протяжении последних полутора веков.
Возвращаясь к средневековым проявлениям архетипа «женщины-города»,
отметим, что вторую линию преемственности с древностью, еще более значимую, чем
римские персонификации, задала, разумеется, библейская традиция метафорического
описания города как матери, дочери, вдовы, невесты или же блудницы. Для истории
церемоний княжеских въездов не будет играть существенной роли ни образ города —
общей матери всех сограждан, ни города — возлюбленной дочери Бога, ни города-
блудницы — то есть сообщества, в котором постоянно нарушаются
основополагающие нормы, светские или религиозные7. Зато идентификация города (и по аналогии
с ним любого иного политического сообщества) с невестой имеет для Средневековья
значение принципиальное: она, безусловно, сильно способствовала тому, что многие
социальные и политические явления (в частности, княжеские въезды) описывались с
использованием богатой метафорики брачных отношений. Однако Библия
дополнительно придает сравнению города с невестой отчетливые эсхатологические ассоциа-
Пример раннего христианского переосмысления данного иконографического мотива предложил еще Пру-
денций: в конце времен вернувшегося на землю Господа встретят города (точнее, их персонификации),
протягивая Ему, их истинному государю, дары — останки захороненных в них христианских мучеников.
Подробно см.: Gnilka Ch. Der Gabenzug der Stadte bei der Ankunft des Herrn. Zu Prudentius, Peristephanon 4,
1-76 // Iconologia sacra: Mythos, Bildkunst und Dichtung in der Religions- und Sozialgeschichte Alteuropas.
Festschrift fur Karl Hauck zum 75. Geburtstag / Hrsg. von H. Keller und N. Staubach. Berlin; New York, 1994
(Arbeiten zur Fruhmittelalterforschung, 23). S. 25-67.
О некоторых вариантах трансформации этой метафоры в Средние века см.: Тогоева О. И. Блудница и город.
Казус Жанны дАрк // Казус. Индивидуальное и уникальное в истории — 2004. Вып. 6. М, 2005. С. 245,
250-251.
ИМ М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
ции — прежде всего благодаря двум местам из Апокалипсиса, помещающим «невесту»
Иерусалим в контекст драмы последних времен: «И я, Иоанн, увидел святой город
Иерусалим новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный, как невеста,
украшенная для мужа своего»; «Пришел ко мне один из семи ангелов... и сказал мне: пойди, я
покажу тебе невесту, жену агнца... и показал мне великий город, святой Иерусалим,
который нисходил с неба от Бога»8.
На протяжении Средневековья не только любой город, но и, например, любой
монастырь мог примерить на себя образ Иерусалима-невесты, пока сохранялась
надежда на спасение душ членов данного сообщества. Но тот же самый город или
монастырь мог предстать в описании его внутренних или внешних критиков Вавилоном-
блудницей — когда прегрешения его обитателей представлялись настолько тяжкими
и омерзительными, что грозили им вечной смертью. Впрочем, мрачной опцией города
как Вавилона в данной главе легко можно пренебречь: встречая государя, город (или
монастырь9) всегда стилизовал себя в качестве Иерусалима. Даже в случае массового
покаяния горожан, провинившихся перед сеньором, они использовали методы
политической сценографии, чтобы представить свой город, например, в образе блудного
сына, как сделали жители Гента в 1458 г., но ни в коем случае не вавилонской
блудницей. А если вдруг разгневанный князь сам видел покорившийся ему наконец город в
качестве блудницы из Апокалипсиса, он вступал в него, отказавшись от какой бы то ни
было церемонии встречи и избегая тем самым всякой символической коммуникации
с горожанами. Понятно, что такого рода ситуации, выразительная знаковость которых
состоит в отсутствии всяких знаков, для этой книги большого интереса не
представляют, хотя сами по себе важны.
Священный брак
В противоположность общине подданных ее государь мог быть только мужчиной.
Хорошо известны случаи из разных эпох и стран, когда женщины, приходя к власти,
старались так или иначе маскулинизировать свой официальный облик — брали
мужские имена, не допускали использования женского рода в титулатуре и в обращениях к
подданным, надевали мужскую одежду и даже подвязывали себе бороды10. Смысл
приемов такого рода предельно прост — они должны были помочь техническими
средствами преодолеть разрыв между женской природой правительнипы и сущностью носителя
власти — заведомо мужской.
8 Откр.21:1-2;9-10.
9 Въездам государей раннего Средневековья в монастыри посвящена специальная работа: Wittmes P. Der
Herrscher-«Adventus» im Klosterdes Fruhmittelalters. Munchen, 1976 (Munstersche Mittelalter-Schriften, 22).
См. также: Уское H. Ф. Кочующие короли: государь и его двор в монастыре // Двор монарха в
средневековой Европе: явление, модель, среда / Под ред. Н. А. Хачатурян. М.; СПб., 2001. С. 33-67.
10 Подробнее см., например: Тогоева О. И. Virgo/Virago. Женщина у власти на средневековом Западе // Власть
и образ. Очерки потестарной имагологии / Под ред. М. А. Бойцова. (В печати.)
Глава 1. Государь как жених и как покровитель преступников Щ
В результате наделения государя и общины отчетливыми «гендерными»
характеристиками отношения между этим двумя политическими контрагентами
осмысливались и описывались, как уже упоминалось, при помощи метафоры брака. Она
была, разумеется, далеко не единственной, доступной средневековому «социальному
воображению»11, но, в отличие от многих иных, очень хорошо разработанной —
причем не только в политико-правовой теории, но и в ритуальной практике. Ведущая роль
тут принадлежала церкви, всерьез рассматривавшей поставление епископа в качестве
его духовного брака с общиной12; долго запрещавшей смену кафедр как
прелюбодеяние, называвшей вдовством состояние общины в промежутке между кончиной одного
предстоятеля и избранием другого и т. п. Естественно, что из области церковных
отношений этот образный ряд переносился и в символику светской власти, влияя на
самые разные ее стороны13. Так, на уровне символических артефактов кольцо могло
превратиться из украшения в знак власти именно потому, что оно, помимо прочего,
удостоверяло заключение «брака» между государем и сообществом подчиненных
ему лиц14. На уровне ритуалов лучше всего известна церемония обручения
венецианского дожа с морем, символический смысл которой был отнюдь не романтическим
(как часто рисуется в популярной литературе), а, по выражению одного ее
исследователя, «имперским»: дож «обручался» не с водной стихией как таковой, а с
землями по берегам Адриатики, выражая тем самым претензию Венеции господствовать
над ними15. Куда меньше внимания историки уделили другому мистическому браку:
11 См. хороший обзор: PeilD. Untersuchungen zur Staats- und Herrschaftsmetaphorik in literarischen Zeugnissen
von der Antike bis zur Gegenwart. Miinchen, 1983 (Munstersche Mittelalter-Schriften, 50). Об особой линии
социальной метафорики, построенной на сопоставлении общества с телом, см. прежде всего: Struve Т. Die
Entwickhmg der organologischen Staatsauffassung im Mittelalter. Stuttgart, 1978 (Monographien zur Geschichte
des Mittelalters, 16).
12 Особенно четко выражено Иннокентием III. См.: Imkamp W. Pastor et sponsus. Elemente einer Theologie
des bischoflichen Amtes bei Innocenz HI. // Aus Kirche und Reich. Studien zu Theologie, Politik und Recht
im Mittelalter. Festschrift fur Friedrich Kempf zu seinem funfundsiebzigsten Geburtstag und ftmfzigjahrigen
Doktorjubilaum / Hrsg. von H. Mordek. Sigmaringen, 1983. S. 285-294. См. далее по данной проблеме:
TrummerJ. Mystisches im alten Kirchenrecht: Die geistige Ehe zwischen Bischof und Diozese // Osterreichisches
Archiv fur Kirchenrecht. Bd. 2. 1951. S. 62-75; GaudemetJ. Note sur le symbolisme medieval. Le mariage de
l'eveque // L'Annee Canonique. № 22.1978. P. 71-80.
13 В качестве введения в проблематику см. прежде всего: Kantorowicz Е. Н. The King's Two Bodies. A Study in
Mediaeval Political Theology. Princeton, 1957. P. 212-218.
14 Символика кольца (перстня), разумеется, не исчерпывается матримониальными ассоциациями. Кольцо
очень часто является носителем личной печати государя, и именно потому обладание им может
приравниваться к обладанию властью. Когда после смерти правителя немедленно уничтожали его кольцо,
понятно, что речь шла именно об уничтожении печати. Зато если кольцо, даже заменив печать,
возвращали преемнику умершего, можно говорить о возобновлении символического брака с общиной. В
качестве введения в изучение символики кольца полезна диссертация: Fourlas A. A. Der Ring in der Antike v
und im Christentum. Der Ring als Herrschaftssymbol und Wurdezeichen. Munster, 1971 (Forschungen zur
Volkskunde, 45).
15 MuirE. Civic Ritual in Renaissance Venice. Princeton, 1981. P. 127,134.
ИЯ М. А. Бо цов « ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
каждый новый епископ Флоренции должен был торжественно обменяться кольцами
с аббатиссой Сан-Пьер Маджоре, в которой порой видели «представительницу
флорентийского народа», то есть своего рода персонификацию города16. Естественно, что
на общем фоне матримониальной метафорики церемония торжественного
вступления правителя в город — особенно его первого въезда — должна была
восприниматься как в Античности, так и в Средневековье в качестве соединения мужского начала,
воплощенного правителем, с женским, представленным городским сообществом. Под
этим углом зрения весь adventus domini представлял собой не что иное, как
процедуру заключения мистического брака, в древности обычно завершавшуюся службой
в главном святилище города и нередко цирковыми играми. Богослужение не только
сохранилось при переходе от язычества к христианству (естественно, претерпев
необходимые изменения), но и осталось кульминацией всего торжества, тогда как игры
вышли из употребления в большей части христианской Европы вместе с цирками, и
даже в Константинополе в случае прибытия василевса вовсе не обязательно
устраивались торжества на Ипподроме.
Демонстрировать матримониальную составляющую церемонии adventus domini на
античном материале было бы здесь излишне, но привести несколько средневековых
примеров необходимо. В противном случае останется неясным, оставался ли
различимым еще в Средневековье древний мотив священного брака — для участников
княжеских въездов, очевидцев, а также для авторов, описывавших такие сцены.
Имплицитно тема священного брака была и в Средневековье задана, пожалуй, даже
на уровне стилистики декорирования городов, «ожидавших» вступления государя — во
всяком случае, в большинстве областей Европы улицы было принято украшать прежде
всего дорогими тканями, коврами и цветами. Такое оформление часто прочитывалось
современниками как стремление уподобить город невесте, встречающей своего жениха,
то есть соответствующим образом «одеть» ее. (Другой вариант той же интерпретации:
город украшен как брачный чертог17.) Однако означало ли это, что горожане
действительно помнили о «матримониальных» корнях своей традиции или все же исходный ее
смысл был ими давно забыт?18
16 Miller М. С. Why the Bishop of Florence Had to Get Married // Speculum. Vol. 81. 2006. P. 1055-1091; Eadem.
Urban Space, Sacred Topography, and Ritual Meanings in Florence: The Route of the Bishop's Entry, с 1200-
1600 // The Bishop Reformed. Studies of Episcopal Power and Culture in the Central Middle Ages / Ed. by
J. S. Ott and A. T.Jones. Aldershot, 2007. P. 238,242.
«ОгЗты tov 6oiau|3ov Karayaycov 6ia ^ёот]? тг)д поЛеох;, ёовтреом aAouoyo'ig K£Koa^r|^evr)g ккаохахоь,
ках 6lktjv ва\а\юи tois те тагу bcupvcov кЛа&ои; км то1д х°иао0ф£сч пепЛок; ошт]? оиут]о£фоид...» Leonis
Diaconi Caloensis Historiae libri decern// PG. T. 117. Paris, 1864. Col. 885 (IX, 12). См. в переводе M. М. Ко-
пыленко: «Таким образом проехал Иоанн, совершая свой триумф посреди города, украшенного повсюду
пурпурными одеяниями, осененного наподобие брачного чертога ветвями лавра и златоткаными
покрывалами». Лев Диакон. История. М., 1988. С. 82-83.
18 Вопрос о том, в какой мере средневековые горожане, в частности в Италии, представляли себе
античные корни своих ритуалов приветствия, ставится, например, в: Favreau-Lilie M.-L. Vom Kriegsgeschrei zu
Tanzmusik. Anmerkungen zu den Italienztigen des spaten Mittelalters // Montjoie. Studies in Crusade History in
Глава 1. Государь как жених и как покровитель преступников ДЕД
Разумеется, мотив заключения «брака» между князем и городом различим далеко
не в каждом средневековом описании княжеского въезда. При этом нет оснований
полагать, будто всем рассказчикам метафора символического брака была настолько
привычна, что они не считали нужным затруднять читателей излишними пояснениями. Тем
ценнее для историка свидетельства, из которых недвусмысленно следует, что
ассоциации между въездом государя в город и заключением брака все же возникали, и притом
даже в позднем Средневековье — во всяком случае время от времени.
Характеризуя торжественное вступление в Трир нового архиепископа Балдуина на
Троицын день 1308 г., его панегирист, явно используя язык Песни песней, написал, что
князь в окружении большой свиты въезжал в город, как «жених, направляющийся к
невесте»19. При вступлении французского короля Карла VIII в Труа в 1484 г. в одной
из аллегорических tableaux vivantes — «живых картин» (то есть драматических сценок,
разыгрывавшихся перед глазами участников процессии)20 государь был представлен
юношей, а город Труа — девушкой, предлагавшей ему свое сердце21 (ил. 4). Более
изощренные художественные решения обычно находили парижане. В 1431 г. при встрече
одиннадцатилетнего англо-французского короля Генриха VI его приветствовала некая
«очень богато украшенная» «богиня по имени Слава», но поскольку на попоне ее коня
были гербы Парижа, идентичность богини городской персонификации не вызывает
сомнений22. В 1461 г. при вступлении в столицу Людовика XI произошло более сложное
слияние образа девы — персонификации общины сразу с несколькими образами дам —
Honor of Hans Eberhard Mayer / Hrsg. von B. Kedar, J. Riley-Smith, R. Hiestand. Aldershot, Hampshire, 1997.
S. 219-220.
«Et sic in amoenitate pacis et concordiae anno Domini millesimo tricentesimo octavo, in die sancto Pentecostes,
cum multorum procerum proborum catevra non modica, velit zelotypus sponsam suam visitando, Trevirim est
ingressus». Gesta Baldewini // Gesta Trevirorum integra lectionis varietate et animadversionibus illustrate ac
indice duplici instructa/ Ed.J. H. Wyttenbach et M. F.J. Miiller. Vol. 2. Trier, 1838. P. 189. Cap. 5 (223).
Из последней литературы о «живых картинах», ставившихся при въездах государей, см.: BlanchardJ. Le
spectacle du rite: les entrees royales // Revue historique. № 627. 2003. P. 475-519, где автор рассматривает не
только сюжеты сценок, но также надписи, украшавшие подмостки, роль «комментаторов» (expositeurs),
объяснявших смысл аллегорий, а самое главное — принципы работы постановщиков «живых картин».
Об организации этих мини-спектаклей см. также кратко: Merindol Ch. de. Entrees royales et princieres a la
fin de l'epoque medievale: jeux de taxinomie, d'emblematique et de symbolique // Les Entrees. Gloire et declin v
d'un ceremonial. Biarritz, 1997. P. 42-45. Об аналогичных явлениях в Италии см., например: Helas Ph.
Lebende Bilder in der italienischen Festkultur des 15. Jahrhunderts. Berlin, 1999 (особенно S. 59-102). О
сценках, исполнявшихся при княжеских въездах в Брюгге, см. прежде всего: Ramakers В. Multifaceted and
Ambiguous: The Tableaux Vivants in the Bruges Entry of 1440 // The Mediation of Symbol in Late Medieval «
and Early Modern Times — Medien der Symbolik in Spatmittelalter und Fruher Neuzeit / Ed. by R. Suntrup,
J. R Veenstra, A. Bollmann. Frankfurt am Main, 2005 (Medieval to Early Modern Culture, 5). P. 163-194.
Konigson E. La Cite et le Prince. Premieres entrees de Charles VIII (1484-1486) // Les fetes de la Renaissance /
Ed. par J. Jacquot et E. Konigson. T 3. Paris, 1975. R 66.
«Et tantost apres [...] en approchant la dicte bonne ville de Paris, vint au devant dudit seigneur une deesse nommee
Fama, moult richement aourne, monte sur une coursier couvert des armes de la dicte ville de Paris...» Guenee В.,
LehonxF. Les entrees royales francaises de 1328 a 1515. Paris, 1968 (Sources d'histoire medievale, 5). P. 64.
ЩЩ М А. Бойцов « ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
персонификаций добродетелей. Короля встретили пять всадниц, по-царски одетых в
златотканые одеяния. Кони их тоже были покрыты златоткаными попонами почти до
самой земли. Каждая дама держала в руках свиток с именем той добродетели, которую
она представляла: «Мир», «Любовь», «Рассудительность», «Веселье», «Надежность».
Первые буквы имен складывались в слово PARIS. Вероятно, чтобы не оставлять
никаких сомнений у зрителей, перед этой «групповой персонификацией» города ехал
герольд с гербом Парижа23.
«Эротическая» сторона въезда государя, похоже, особенно подчеркивалась в
ситуациях, когда эта церемония должна была подвести черту под затянувшимся
противостоянием между ним и горожанами. Так, в 1392 г. лондонцы не пожалели выразительных
средств, чтобы внушить прибывшему к ним наконец Ричарду II простую мысль: он не
кто иной, как жених, направляющийся в светлицу своей невесты. Его sponsa — город
Лондон — однажды отвергла было суженого, но теперь мечтает о нем, надеясь, что он
вернется к ней, не подавляя величием, но являя милость24. Когда в 1458 г. Гент устроил
исключительно пышный прием герцогу Филиппу Доброму (незадолго до того
разгромившему в кровавой битве гентское войско), перед городскими воротами победителя
встречала, стоя на коленях, совсем еще юная дева в подвенечном платье,
персонифицировавшая гентскую общину. У нее был «плакат» со стихом из Песни песней (3: 4):
«Но едва я отошла от них, как нашла того, которого любит душа моя!»25
Куда более изощренные и морфологически сложные варианты осмысления мотива
священного брака горожане предлагали тогда, когда вместо ситуативного
отождествления своей общины с невестой из Песни песней они подчеркивали ее принципиаль-
23 «Apres eulx [то есть представителей монашеских братств], v femmes, toutes vestues de drap d'or, a maniere
de royne, ayans sur leur bras leurs nons, selonc les v lettres de Paris: la premiere portoit P, qui segnefie Paix; la
seconde A, par quoy est entendu Amour; la tierche portoit R, par quoy est entendu Rayson; la quarte portoit
I, par quoy est entendu Joye, et le chinquimme portoit S, par quoy est entendu Seurete. Et estoient toutez
v richement montees a cheval, vestues de drap d'or jusques au pies; et, devant elles, ung hiraus ayans cote
d'armes semet du blason de Paris». Ibid. P. 87. Крайне сомнительным кажется объяснение, будто пять дев-
добродетелей якобы представляли «тот спектр ожиданий, который вкладывали парижане в свое
понимание сути властных прерогатив королевской власти» {Польская С. А. Диалог города, клира и короля
роцедуре церемонии королевского въезда в Париж в XIII-XV вв. // Средневековый город. Вып. 15.
Саратов, 2002. С. 97. Прим. 38). Описанную мизансцену куда естественнее толковать как раз в
противоположном смысле: парижане представляли королю вовсе не его самого, а свой город в качестве носителя
всех пяти добродетелей.
м Kipling G. Enter the King. Theatre, Liturgy, and Ritual in the Medieval Civic Triumph. Oxford, 1998. P. 18.
5 Подробное, возможно, официальное, описание торжеств при вступлении Филиппа Доброго в Гент см. в:
Kronyk van Vlaenderen van 580 tot 1467. D. 2. Ghent, 1840 (Maetschappy der Vlaemsche Bibliophilen, 3).
P. 212-257. Разбор церемонии встречи см.: Smith J. Ch. Venit nobis pacificus Dominus: Philip the Good's
Triumphal Entry into Ghent in 1458 // «All the world's a stage...» Art and Pageantry in the Renaissance and
Baroque / Ed. by B. Wisch and S. S. Munshower. Part 1: Triumphal Celebrations and the Rituals of Statecraft.
University Park, Pa., 1990 (Papers in Art History from the Pennsylvania State University, 6). P. 259-290 (о деве-
Генте p. 261, 265); а также: Arnade P.J. Realms of Ritual. Burgundian Ceremony and Civic Life in Medieval
hent. Ithaka; London, 1996 (особенно p. 136).
Глава I. 1<'(.>д:1|'1. k:ik жених и к.и, покропите u. п|кл i •■ шшмт щ^Ц
ную и постоянную идентификацию с Богоматерью. Богородица в роли покровителя
города — один из исходных образов христианской политической метафорики. Он
сложился еще при выработке концепции Константинополя как центра христианской
державы — концепции, ставшей универсальным образцом при построении
собственной идентичности в других городских общинах. Понятно, что превращение не
Христа — покровителя императорской власти, а именно Богоматери в небесного патрона
Константинополя, во-первых, являлось данью общей трактовке города как женского
существа (в «дополнение» к правителю как существу мужскому), а во-вторых,
представляло собой переосмысление в христианском духе иконографической
персонификации Константинополя — женской фигуры, созданной по образцу персонификации
Рима.
Сколь сильным было влияние константинопольской модели, можно видеть на
примере Киева Х-XI вв. Богородица с самого начала была избрана в качестве его
покровительницы — судя по тому, что именно ей была посвящена первая же церковь
(известная под именем Десятинной), возведенная князем Владимиром. Но еще
показательнее решительное переосмысление патроциния, выбранного для кафедрального собора
с очевидной целью указать на Константинополь как на исключительный образец для
нового, христианского Киева. Как известно, посвящение св. Софии — это посвящение
Христу, а не Богородице. Тем не менее в Киеве главное место в художественном
оформлении собора и, соответственно, центральную позицию в апсиде заняла мозаичная
фигура Богоматери, а не Христа. Именно она оказалась символом и церкви, и града,
«Градодержицей» и «Нерушимой стеной». Идентичность Богоматери и города
подчеркивается надписью, идущей по полукружию центральной конхи, как бы обрамляя
образ Оранты: «Бог посреди его [Града Божия] и не поколеблется...» (6 вебе; ev рота)
avxr\c„ Kai ov оаАеьбцоетш...) (Пс. 45: 6). Однако так как в греческом языке слово
«город» (тгоЛк;) женского рода, надпись читалась: «Бог посреди нее» или же «Бог внутри
нее». Поскольку последнее естественно было отнести не только к граду, но и к
Богоматери, между ними устанавливалось соответствие, перетекающее в тождество26.
В точности воспроизводя главные выводы С. С. Аверинцева, я иду к ним совершенно иным путем. Его
аргументация строится на прослеживании извивов религиозного умозрения, придававшего
Премудрости Божией женский образ. Его не интересуют ни принцип подражания авторитетному образцу (в Киеве,
очевидно, старались воспроизвести модель Царьграда — помимо прочего, и в качестве города,
переданного под покровительство Богоматери), ни римско-византийские женские персонификации городских
обшин. Между тем последние могли бы, например, добавить связок в рассуждение С. С. Аверинцева о
родстве образа Афины как Девы, владеющей мудростью, с образом Богоматери как носительницы
божественной премудрости и одновременно воплощения града. Персонификация Рима, как известно,
представляла собой образ девы-воительницы, иконографически идентичный образу Афины. Это не
случайное совпадение: древний палладий Рима представлял собой (на что намекает уже само его название),
вероятно, архаичную статуэтку Афины Паллады. Не обсуждает С. С. Аверинцев и возможности
двойного прочтения слов «Бог посреди нее». См.: Аверинцев С. С. К уяснению смысла надписи над конхой
центральной апсиды Софии Киевской // Древнерусское искусство. Художественная культура
домонгольской Руси. М., 1972. С. 25-49.
ЩД М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
В позднесредневековых сценах приема князей городскими общинами Западной
Европы тенденция к отождествлению города с Девой Марией часто выражалась несколько
неуверенно, намеками. Так, например, горожане Мехельна представили в 1467 г.
бургундскому герцогу Карлу Смелому свою общину в виде прекрасной девушки со
скипетром и семью золотыми ключами от ворот. Однако, чтобы вручить эти ключи государю,
девушка спустилась с облака, на котором перед тем величественно восседала27. Аллюзия
с иконографией и сценографией (прежде всего в мистериях) Богоматери здесь
очевидна, хотя можно лишь гадать, осознавалась ли эта параллель постановщиками и,
соответственно, обыгрывалась ли ими специально.
Если в Мехельне деве — персонификации города были приданы черты Богородицы,
то в Йорке наоборот: Богородица взяла на себя часть функций такой девы. В марте 1486 г.
в зтом городе с опаской ожидали нового короля Генриха VII, одержавшего верх над
Ричардом III, которого йоркцы до той поры всегда активно поддерживали. В ходе встречи
победителя ему представили целый ряд фигур легендарных, исторических и библейских
персонажей, последней (а значит, и самой значимой) в котором явилась Дева Мария.
Именно она произнесла пламенную речь в защиту Йорка, заявив Тюдору, что Христос
исполнен доверия к граду сему, и пообещав королю заступаться за него перед своим
Сыном (но, судя по контексту, лишь в обмен на благорасположение государя к йоркцам)28.
Половинчатость «составных» образов города, представленных горожанами
Мехельна и Йорка, была смело преодолена их современниками из Флоренции. Хотя
флорентийцы считали своим главным небесным покровителем Иоанна Предтечу,
они, готовясь в 1494 г. к встрече французского государя Карла VIII, решили
идентифицировать свою общину с Богородицей, но сделали это отнюдь не прямолинейно:
символизм их приветствия был выстроен вокруг сцены Благовещения, показанной
королю дважды — сначала в виде tableau vivant, а спустя несколько дней — в
развернутой мистерии29. Аллегория прочитывалась легко: Флоренция сравнивалась с
Девой Марией, послушно принявшей в свое лоно Бога, согласно евангельскому «Се,
раба Господня, да будет мне по слову твоему» (Лк. 1: 38). Впрочем,
матримониальная тема продолжалась и другими, менее иносказательными элементами приема, в
которых Карла представляли женихом, явившимся, чтобы вступить в супружество
со своей невестой-Флоренцией30. Генуэзцы в 1529 г. при встрече императора Кар-
27 HurlbutJ. D. The Sound of Civic Spectacle: Noise in Burgundian Ceremonial Entries // Material Culture and
Medieval Drama / Ed. by С Davidson. Kalamazoo, Mich., 1999 (Early Drama, Art and Music Monograph
Series 25). P. 136-137.
28 Attreed L. Ceremonies and Constitutional Development in Later Medieval English Towns // City and Spectacle
in Medieval Europe / Ed. by B. A. Hanawalt and K. L. Reyerson. Minneapolis, Minn, etc., 1994 (Medieval Studies
at Minnesota, 6). P. 222.
29 Mitchell B. The Majesty of the State: Triumphal Progresses of Foreign Sovereigns in Renaissance Italy (1494-
1600). Firenze, 1986 (Bibliotheca dell «Archivum Romanicum», Serie I, 203). P. 64. Автор исследования
расшифровывает здесь аллегорию лишь частично и в виде предположения- «Did it imply that the coming of
Charles was like that of the Savior?»
30 Ibid. P. 65.
Глава 1. Государь как жених и как покровитель преступников Щ
ла V предложат дальнейшее развитие новозаветной аллегории, но теперь узнать в
получившейся сцене исходный мотив священного брака историку удастся, только
если он уже знаком с типологически предшествовавшими стадиями его
трансформации, сближавшей Богоматерь и город. На одном из программных изображений было
показано, как император обеими руками возлагает корону на голову смиренной, но
прекрасной девы-Генуи — эта композиция очевидным для всех образом
воспроизводила иконографию коронования Марии31.
В тех случаях, когда в город предстояло особо торжественно вступать не правителю, а
правительнице, организаторам торжеств приходилось так или иначе адаптировать
привычный набор образных средств к не вполне обычной ситуации. Поскольку, как правило,
речь шла не о действительно правящей государыне, а лишь о консорте, предпосылок для
ее символической «маскулинизации» не возникало. Зато порой получались занятные
смысловые наложения разных «женских топосов», как, например, при исключительно
пышной встрече парижанами их новой королевы Изабеллы Баварской в 1389 г. У
ворот (или же на башне над воротами) внешней городской стены королеву ожидало некое
(живописное, скульптурное, механическое или же сценическое?) изображение
Богоматери с младенцем на руках32. Уже само его местоположение ясно показывает, что этому
образу придавалась функция персонификации города — уподобление, знакомое по
примерам, приведенным чуть выше. Но когда Изабелла доехала до следующих ворот —
теперь во втором ряду стен, — с Богородицей символически «сравнили» уже не Париж, а
вступавшую в него королеву. На этом месте (в верхней части проездной башни?) ее
ожидал сам «Господь» — притом сразу во всех трех своих ипостасях — Отца, Сына и Святого
Духа; стоило лишь Изабелле приблизиться к проездной арке, как раскрылся «рай», из
него спустились два «ангела» и бережно возложили на ее голову золотую корону,
украшенную драгоценными камнями. И без того очевидная сценографическая параллель с
композицией «коронования Марии» была подчеркнута песнопением «ангелов»,
начинавшимся строфой о «госпоже среди цветов лилий»33. Понятно, что лилии королевского
«...Е Plmperadore con ambe le mani incoronava Genova». Gorse G. L. Between Empire and Republic: Triumphal
Entries into Genoa During the Sixteenth Century // «All the world's a stage...» Art and Pageantry in the
Renaissance and Baroque / Ed. by B. Wisch and S. S. Munshower. Part 1: Triumphal Celebrations and the Rituals
of Statecraft. University Park, Pa., 1990 (Papers in Art History from the Pennsylvania State University, 6). P. 196,
210, note 111. Все такого рода сложные аллегорические персонификации почему-то совершенно не
учитываются в исследовании, где автор рассматривает символы, с помощью которых города идентифицировали
себя в ходе приветственных церемоний: Merindol Ch. de. Op. cit. P. 39.
«A la premiere porte de Saint-Denis [...] у avoit ung ciel tout estelle [...] Avec tout ce il у avoit ung ymage de
Nostre-Dame qui tenoit par figure son petit enffant. lequel enffant s'esbatoit par soy a ung molinel fait d'une grosse
noix...» FroissartJ. Oeuvres / Publ. par J. B. M. C. Kervyn de Lettenhove. T. 14. Bruxelles, 1872. P. 8.
«Et puis passerent oultre et vindrent a la seconde porte de Saint-Denis, et la avoit ung chastel [...] et ung ciel nue
et tout estelle tres-richement, et par figure Dieu seant en sa majeste, le Pere, le Fils et le Saint-Esperit [...] Et ad ce
que la royne passa [...] dessoubs la porte, le paradis s'ouvry, et deux angeles yssirent hors en eulx avalant et tenoient
en leurs mains une tres-riche couronne d'or garnie de pierres precieuses, et la mirent et assirent les deux angeles
moult doulcement sur le chief de la royane en chantant tels vers. Dame enclose entre fleurs de lis...» Ibid. P. 9—10.
ЩХЩ М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
герба здесь становились неотличимы от лилий — атрибута непорочной Девы Марии.
Похож , парижане в 1389 г. ожидали явления Девы не намного меньше, нежели орлеан -
цы в 1429 г., хотя и вкладьшали в этот образ, естественно, иной смысл. В любом случае
Богоматерь предстала в сцене встречи Изабеллы Баварской символом, отнесенным в
равной степени и к городу, и к вступавшей в него государыне — ситуация, невозможная
при оформлении въезда правителя-мужчины34.
Государь-спаситель
Примеры актуализации идеи священного брака в церемониях встречи горожанами
князя в Средние века можно множить, но необходимо уже уделить внимание и второму,
не менее глубоко укорененному архетипу — представлению входа государя в город как
явления спасителя. Такое понимание церемонии въезда документируется уже с V в. до н. э. и
прочно удерживается на протяжении зллинизма и эпохи римского владычества.
Въезжавший в город государь приветствовался подданными как aanxjo, и хотя в этом обозначении
порой могли преобладать светские коннотации, уж во всяком случае не реже оно
вызывало ассоциации религиозного порядка: вступавший в город правитель представал в глазах
своих подданных мессией и ставился на одну ступень с богами35. В императорском Риме
adventus domini являлся одной из важнейших государственных церемоний, постепенно
впитавшей ряд элементов римского триумфа36 (хотя нередкое в литературе утверждение,
будто и позднеримский, и средневековый adventus domini вырастают из триумфа,
сильно упрощает дело)37. Подданные встречали своего государя как носителя удачи и счастья,
прибытие которого в город было равнозначно наступлению эпохи изобилия, мира,
процветания и порядка — именно поэтому со дня его въезда начинали отсчитывать новый год,
как бывало, например, еще при Октавиане Августе38. Сходные ожидания переносились с
личности правителя и на некоторых других, сопоставимых с ним по значимости, «въез-
О вступлении в Париж Изабеллы Баварской см.: Ribemont В. L'Entree d'lsabeau de Baviere a Paris: Une fete
textuelle pour Froissart // Feste und Feiern im Mittelalter. Paderborner Symposion des Mediavistenverbandes /
Hrsg. von D. Altenburg et al. Sigmaringen, 1991. S. 515—522 (автор полагает, что в описании ряда деталей
Фруассар выступает скорее как позт, чем как хронист); Акимова Е. Ю. Восприятие горожанами
королевской власти: торжественный въезд Изабеллы Баварской в Париж (по хронике Фруассара) //
Средневековый город. Вып. 18. Саратов, 2007. С. 71-85. Е. Ю. Акимова предлагает и свой перевод данного места из
Фруассара: Из хроники Жана Фруассара // Там же. С. 208-216.
Peterson Е. Die Einholung des Kyrios // Zeitschrift fur systematische Theologie. Bd. 7. 1929/1930. S. 682-702.
Подробно и с указанием литературы см.: VersnelH. S. Triumphus. An Inquiry into the Origin, Development and
Meaning of the Roman Triumph. Leiden, 1970. P. 385-388.
Основная работа по теме: LehnenJ. Adventus principis. Untersuchungen zu Sinngehalt und Zeremoniell der
Kaiserankunft in den Stadten des Imperium Romanum. Frankfurt am Main etc., 1997 (Prismata, 7). S. 270. Сравн.
также: Alfoldi A. Die monarchische Representation im romischen Kaiserreiche. Darmstadt, 1970. S. 88-93.
Andresen С Erlosung// RAC. Bd. 6. Stuttgart, 1966. Sp. 170-173; Nussbaum O. Geleit // RAC. Bd. 9. Stuttgart,
1976. Sp. 976. «В Италии некоторые города день, когда он их впервые посетил, сделали началом нового
года». Светоний. Божественный Август. 59 (перевод по изданию: Еай Светоний Транквилл. Жизнь
двенадцати цезарей / Изд. подг. М. Л. Гаспаров и Е. М. Штаерман. М., 1964. С. 58).
_ _Г'м|:;| 1. ПилутГ'Ь как жених и или поь^огигн-.'и. п|*.-п . пнш.оп Щ
жающих»: на живописные и скульптурные изображения государя39, на военачальников
или чиновников, представлявших высшую власть40, на останки павших героев4'.
Кризисы и общая нестабильность III—IV вв. лишь усилили массовые настроения,
благодаря которым прибытие императора в город воспринималось с надеждой — как
залог безопасности и защиты от любых угроз42. Принятие римскими императорами
христианства сказалось, разумеется, на оформлении и восприятии старинного
ритуала43, однако раннее Средневековье благополучно унаследовало от античности не только
триумфальную составляющую adventus44, но и его сотерическое содержание. Только
теперь, естественно, место спасителей самого разного рода занял единственный истинный
Спаситель — Царь Небесный45, образ (или, если угодно, «живую икону») которого
являл собой въезжающий в город земной царь46. Однако образом Спасителя представал
не только император или король: вполне определенные ожидания сотерического плана
стали теперь связываться с прибытием епископов, а также священных реликвий и икон,
что тотчас же отразилось и в организации их торжественных встреч.
Радикальные социальные трансформации на протяжении раннего Средневековья и
развитие христианской религиозности привели, в частности, к тому, что встреча
государя (в той мере, в какой она доступна взгляду сегодняшних исследователей) становится
ко времени Каролингов действом по преимуществу литургическим. Похоже, именно в
39 Подробнее см.: Kruse Н. Studien zur offiziellen Geltung des romischen Kaiserbildes in romischen Reiche.
Paderborn, 1934 (Studien zur Geschichte und Kultur des Altertums, 19/3).
40 О таких въездах см., в частности: Смышляев А. Л. Вступление наместника в провинциальный город:
церемония adventus по Улышану // БДИ. 1991. № 4. С. 106-118.
41 Обо всех этих категориях см., в частности: Nussbaum О. Op. cit. Sp. 963-977.
42 LehnenJ. Op. cit. S. 69-75.
43 О кризисе в оформлении церемонии adventus, вызванном принятием христианства, подробно говорится
в: MacCormack S. G. Change and Continuity in Late Antiquity: the Ceremony of Adventus // Historia. Vol. 21.
1972. P. 721-754. Впрочем, автор, возможно, слишком акцентирует «перемены» и тем самым
недооценивает «преемственность». Зато именно преемственность византийских приветственных церемоний по
отношению к позднеримским, и прежде всего в качестве трактовки императора как всеобщего спасителя,
подчеркивается в: Treitinger О. Die Ostromische Kaiser- und Reichsidee nach ihrer Gestaltung im hofischen
Zeremoniell. Jena, 1938. S. 231-233.0 влиянии официальной иконографии императорского adventus на
изображение сцен входа Христа в Иерусалим и бегства в Египет см.: Грабар А. Н. Император в византийском v
искусстве. М., 2000. С. 238-241.
44 О ней подробно: McCormick М. Eternal Victory. Triumphal Rulership in Late Antiquity, Byzantium, and the
Early Medieval West. Cambridge, Mass. etc., 1986.
45 О куда более редком варианте представления Христа не царем, а императором см.: Peterson Е. Christus
als Imperator // Catholica. Bd. 5. 1936. S. 64-72; Kantorowicz E. H. Gods in Uniform // Proceedings of the
American Philosophical Society. Vol. 105. 1961. P. 368-393, перепечатано в: Idem. Selected Studies. New York,
1965. P. 7-24.
16 См.: Dufraigne P. Adventus Augusti, Adventus Christi. Recherches sur l'exploitation ideologique et litteraire
d'un ceremonial dans l'antiquite tardive. Paris, 1994; Kantorowicz E. H. Laudes Regiae. A Study in Liturgical
Acclamations and Mediaeval Ruler Worship. With a Study of the Music of the Laudes and Musical Transcriptions
by Manfred F. Bukofzer. Berkeley, 1946 (University of California Publications in History, 33).
Им A. bciiiilc'ir. ' liF.'lilMHF II СМИГ'ГППР" _
монастырях каролингской державы составляются и чины встречи государей, нашедшие
впоследствии применение по всей католической Европе. Понятно, что идея христоми-
месиса — уподобления вступающего государя Христу — в такого рода текстах и в
выстроенных на них ритуалах оказалась выражена со всей отчетливостью.
Э. X. Канторович предложил различать две формы литургически оформленного
вступления государя. Первая, «историческая», воспроизводила сцену входа Христа в
Иерусалим, тогда как вторая — «эсхатологическая» — так или иначе обозначала ситуацию
грядущего Второго пришествия47. Это различие весьма важно дли истории
средневекового adventus, хотя Э. X. Канторович предлагает, возможно, слишком формальный
критерий, утверждая, что для «исторического» варианта типично исполнение антифона,
начинающегося словами «Благословен грядущий во имя Господне!» (Мк. 11: 9), тогда как
при «эсхатологическом» звучит антифон «Вот, Я посылаю Ангела Моего» (Мал. 3: 1).
Для нас, впрочем, достаточно и того, что сотерическое содержание было присуще обеим
этим формам приветствия государя и, более того, составляло основной их смысл.
На протяжении позднего Средневековья литургическая часть встречи государя будет
постепенно терять свое былое значение, а передававшиеся ею смыслы станут
оттесняться на второй план все более ярко выраженными светскими мотивами. Такие перемены в
облике adventus Э. X. Канторович однажды определил как отражение перехода от
власти, построенной на «литургическом элементе», к власти «государственно-правового»
характера48. Однако подобно тому, как и на этой, более поздней, стадии развития
городской жизни духовенство будет продолжать участвовать во встречах князя, несмотря на
чрезвычайное усложнение социальной структуры города, из таких церемоний никогда
уже полностью не исчезнет и набор литургических ассоциаций, сложившийся еще в
раннем Средневековье.
Оба архетипа — «священного брака» и «явления спасителя» — не только не
исключали один другой, но, напротив, могли прекрасно дополнять друг друга: «жених»
оказывался «спасителем», что, помимо прочего, наилучшим образом согласовывалось с
образным рядом Песни песней в ее христианском прочтении49. Во многих случаях
такая идентификация лишь молчаливо подразумевалась, но в некоторых сценах встреч
средневековых правителей горожанами она выражалась недвусмысленно.
Так, уже приветствие девой-Гентом герцога Филиппа в 1458 г. стихами из Песни
песней уподобляло его не столько Соломону (как считается в публикациях на эту тему),
сколько Христу, однако по мере того, как праздничная процессия все дальше
углублялась в город, сравнение со Спасителем повторялось все яснее и яснее. Сначала перед
герцогом разыграли сценку, в которой актер в длинном белом облачении, исполнявший
роль Христа, спасал из воды апостола Петра со словами «Маловерный! зачем ты усо-
Kantorowicz Е. Н. The «King's Advent» and the Enigmatic Panels in the Doors of Santa Sabina // Art Bulletin.
Vol. 26. 1944. P. 207-231, перепечатано в: Idem. Selected Studies. P. 37-75.
Idem. Kaiser Friedrich II. und das Konigsbild des Hellenismus // Kantorowicz E. H. Selected Studies. P. 277.
Note 65.
Peterson E. Die Einholung des Kyrios. S. 700.
П'ипл 1 li'(.>,'iii|4.как жених и i,.n. п<ч.|ч.гчги.у1|. ii|4i 1 чинит ^]Ц
мнился?» (Мф. 14: 31). (Понятно, что в качестве «маловерного», заслуживающего
спасения, здесь подразумевался Гент.) Затем подняли «плакат» со стихами «Да радуется
поле и все, что на нем, и да ликуют все дерева дубравные пред лицом Господа; ибо идет,
ибо идет судить землю. Он будет судить вселенную по правде и народы — по истине
Своей» (Пс. 95:12-13)50. Филипп, явившийся в город строгим судией над своими
непокорными подданными, сравнивался здесь гентцами с Христом в надежде на справедливый
(то есть в их ожидании милостивый) приговор. В ряде предыдущих сценографических
«реплик» гентцы на разные лады обыгрывали тему Божьего гнева (тем самым
сопоставляя Филиппа с грозным ветхозаветным Богом). Но ближе к концу церемонии Филипп,
по замыслу постановщиков, «превращался» (во всяком случае, на уровне метафор) из
гневного Бога-Отца в справедливого (а значит, милосердного) Христа-Спасителя.
Флорентийцы, не менее хитрые, чем жители Гента, встречая своего завоевателя —
короля Карла VIII, — тоже стилизовали его образ не только как суженого прекрасной
Флоренции, но и как освободителя ее от тирании Медичи: «Conservateur et liberateur de
nostre liberte» — как гласил приветственный лозунг, вывешенный над городскими
воротами51. «Жених» оказывался здесь спасителем, но при этом сопоставлялся и с небесным
Спасителем — в той же мере, в какой Флоренция, впустившая в свои стены
французского короля, сравнивалась с Богоматерью, принявшей в себя Христа.
Впрочем, как и в случае с метафорой брака, сравнение князя с Христом-Спасителем
не обязательно должно было быть прямым и легко прочитываемым. В 1415 г., в разгар
церковной схизмы, король Римский Сигизмунд прибыл на встречу с «авиньонским»
папой Бенедиктом XIII и королем Арагона Фернандо I в далекий Перпиньян у северных
склонов Пиренеев. Пока он ехал по городу к отведенной ему резиденции в
монастыре францисканцев, специально назначенные люди на всех перекрестках читали вслух
«истории и притчи о жизни и страстях нашего господа Иисуса Христа»52. Такая форма
приветствия государя весьма необычна, может быть, даже уникальна, и, похоже, никем
из историков до сих пор не обсуждалась. Мне видится здесь весьма остроумный
сценический ход — организаторы встречи нашли благочестивую замену ставших уже
традиционными в таких случаях tableaux vivantes. Вместо театральных сцен — поучительные
слова Писания, вместо комедиантов — солидные чтецы, скорее всего клирики. Такая
замена была как нельзя кстати в городе, где пребывал папа, и который поэтому являлся,
согласно теориям канонистов, в определенном смысле не чем иным, как Римом —
столицей всего христианского мира.
Поскольку неизвестно, какие именно «истории и притчи» зачитывались на
перекрестках вдоль маршрута процессии, идейный смысл приветствия можно определить
50 Smith]. Ch. Op. cit. P. 263,265
51 Mitchell B. Op. cit. P. 64.
52 «...Was das selbe dorf oder stettlin und alle wege und strassen, durch die er gieng zu der herberg [...] gar wol
gezieret mit umbhengen. wo er gieng tiberall, do selbs luffe im engegen gros menge des volkes und wurdent da
gelesen an alien wegscheiden von denen, die da zu geordenet warent, die hystorien in wise und gelichnusse des
lebendes und lidens unsers herren Jhesu Cristi». Fortsetzungen des Konigshofen // QBLG. S. 293.
ИШ"м".л.г.(,||||сь' ьглпчпгисмпггнпг
только предположительно и в самых общих чертах. По аналогии с тем, как обычно
использовались tableaux vivantes, следует допустить, что он состоял не столько в
общехристианском морализаторстве, сколько в выражении политических ожиданий хозяев
(папы и короля) от визита к ним высокого гостя. Сигизмунд трудился тогда над
преодолением церковного раскола и вел переговоры со всеми заинтересованными сторонами
именно по этому важнейшему поводу. Ради того же он и прибыл в Перпиньян53.
Если предположение о политическом смысле приветствия справедливо, то фигура
Христа должна была предлагаться Сигизмунду не как рядовому христианину, но в
качестве образца царской власти — образца единственно безусловного для
христианского императора. В самом этом сопоставлении императора и Христа, столь обычном для
раннего Средневековья54, но куда менее бесспорном в последующие времена, заложена
возможность уподобления императора Христу. Другое дело, что такая возможность
далеко не всегда реализовывалась, и совершенно неизвестно, как с этим обстояло дело в
Перпиньяне.
Зато благодаря одной маленькой, но выразительной детали приема жителями
Дортмунда в 1377 г. императора Карла IV понятно, что в том случае параллелизм между
императором и Христом осознавался организаторами церемонии вполне отчетливо и
«формулировался» ими в подходящих символах. Наряду с прочими горожанами,
вышедшими приветствовать государя, его встречали радостными песнопениями и
ученики местной школы. «Голова каждого из них была украшена благоухающим зеленым
венком». Но главное — в руке каждый мальчик держал «зеленую ветку как победную
пальмовую ветвь»55. Такое приветствие было едва ли не стандартным на протяжении
многих веков, начиная по меньшей мере со сцены приема Карла Великого за милю перед
воротами Рима в 774 г.56, которая, в свою очередь, не только в целом, но, возможно, и
в этой детали воспроизводила сценографию встречи византийского экзарха, а значит,
опиралась на традиции политического символизма константинопольского двора.
«Отроки с ветками» ожидали прибытия государей перед стенами многих европейских
городов в самых разных регионах Европы. Так, например, в 1403 г. в весьма отдаленном
от Дортмунда прованском Бриньоле городской совет постановил, чтобы навстречу ко-
Подробнее о подготовке к встрече в Перпиньяне и ее ходе см.: Acta Concilii Constanciensis / Hrsg. von
H. Finke. Bd. 3. Munster in Westfalen, 1926. S. 427-509.
В качестве введения в проблематику см. прежде всего: Kancororeicz Е. Я. The King's Two Bodies. P. 42-86.
«...Ein ider mit einem wolrukenden gronen kranze sin hoeft verzijrt und einen gronen twijch in gestalt eins
victoriosen palmrises in iren handen dregende vrolich singende...» Chronik des Dietrich Westhoff von 750-
1550 // Die Chroniken der westfalischen und niederrheinischen Stadte. Bd. 1. Neufi, 1887 (ChDS, 20). S. 231.
Эта деталь не упомянута в работе, специально посвященной визиту Карла IV в Дортмунд: Hohenbeig N.
Carolus4komptbinnenDortmunde. Der Besuch Kaiser Karls IV. am 22. November 1377 in Dortmund // Himmel.
Holle, Fegefeuer / Hrsg. von T. Schilp. Dortmund, 1996. S. 44-51.
«Et dum adpropinquasset fere unius miliario a Romana urbe, direxit universas scolas militiae una cum patronis
simulque et pueris qui ad didicendas litteras pergebant, deportantes omnes ramos palmarum adque olivarum [...]
sicut mos est exarchum aut patricium suscipiendum...» Le Liber pontificalis / Ed. par L. Duchesne. Pars 1. Paris,
1955. P. 497.
r.'UK.i I. Гос y,[;i|n. k:ii. vt.i них и k.'ii- Iи ■ t |-< ■ L■ Iг гi ■ 11, пр. с пуищирь ИД
ролю вышли «дети с ветвями в руках»57. В данном случае речь явно шла именно о детях,
а не подростках или юношах (как можно заподозрить в ряде других случаев), поскольку
им потребовалось сопровождение наставника58. В 1432 г. в Лукке встречать императора
выходили вообще все мальчики города в возрасте от 10 до 12 лет — в белых одеждах и с
масличными ветвями в руках59.
Включение в церемонию приветствия государя детей с ветвями, тем более
«пальмовыми», является очевидной аллюзией на встречу Иисуса у ворот Иерусалима60. Хотя
канонические евангелия, рассказывая об этой сцене, ни словом не упоминают о детях,
машущих ветвями, уверенность в подлинности этой детали имелась в иерусалимской
церкви уже в первой половине IV в. Анонимному пилигриму, известному в литературе
как Бордосский путник, показывали в 333 г. у дороги на Масличную гору якобы ту
самую пальму, от которой отрывали ветви дети, чтобы постилать ими путь въезжавшему
Христу61. Паломница Эгерия между 381 и 384 г. видела на Пальмовое (Вербное)
воскресенье во время праздничной процессии, как все дети, даже те, что еще не умели
ходить, а сидели на плечах у родителей, держали в руках ветви пальм и маслин. Дети и их
родители сопровождали епископа, «воспроизводившего» вступление Христа в
Иерусалим в процессии от вершины Масличной горы до храма Гроба Господня. Перед началом
шествия были прочитаны соответствующие строки из Евангелия», и, самое интересное,
Эгерия убеждена, что в них говорилось именно о детях с пальмовыми ветвями — такова,
очевидно, оказалась сила воздействия на нее иерусалимского обряда62.
Высказывались предположения, что своим возникновением образная тема «дети с
ветвями» обязана контаминации нескольких евангельских мест, а главное,
апокрифическому Евангелию от Никодима, в котором действительно говорится, что «отроки
еврейские взывали, ветви в руках держа: "Осанна сыну Давидову!"»63. Однако мне более
«...Quod infantes exeant cum uno gubernatore, portantes ramos in manibus». Цит. no: Coulet N. Les Entrees
solennelles en Provence au XlVe siecle // Ethnologie francaise. Vol. 7.1977. P. 65 (ссылка на архивное дело).
О возрасте таких «мальчиков» или «детей» по большей части приходится догадываться. Однако порой
хронисты проговариваются на этот счет. Так, при встрече короля Сигизмунда в 1414 г. в Берне было
собрано около пятисот «юных отроков» младше 16 лет: «Da waren geordnet bi funfhundert junger knaben under
sechszehen jaren...» Justinger C. Die Berner-Chronik / Hrsg. von G. L. Studer. Bern, 1871. S. 217 (360).
Favreau-Lilie M.-L. Op. cit. S. 215.
Некоторые другие примеры сопоставления вступления князей с въездом Христа в Иерусалим см. в:
Dotzauer W. Die Ankunft des Herrschers // Archiv far Kulturgeschichte. Bd. 55.1973. S. 262-263.
«...A parte uero dextra est arbor palmae, de qua infantes ramos tulerunt et ueniente Christo substrauerunt».
Itinerarium Bvrdigalense // Itinera Hierosolymitana saeculi IIII-VIII / Rec. et comm. P. Geyer. Wien, 1898
(CSEL, 39). P. 23.
«Et iam cum coeperit esse bora undecima, legitur ille locus de euangelio, ubi infantes cum ramis uel palmis
occurrerunt Domino dicentes: Benedictus qui uenit in nomine Domini. Et quotquot sunt infantes in hisdem locis,
usque etiam qui pedibus ambulare non possunt, quia teneri sunt, in collo illos parentes sui tenent, omnes ramos
tenentes alii palmarum, alii oliuarum; et sic deducetur episcopus in eo typo, quo tunc Dominus deductus est».
S. Siluiae peregrinatio ad loca sancta // Itinera Hierosolymitana... P. 83-84 (31,2-3).
Обсуждение всего этого вопроса см. в: Coulet N. Op. cit. P. 71-72,81 (прим. 69-70).
В%Р М. А Бойцов « ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
перспективным представляется искать его корни в языческой императорской
иконографии. При Адриане (117-138) была выпущена серия монет, отмечавших его вступление
в ту или иную область империи. Из всех персонификаций провинций только «Иудея»
окружена детьми, притом у них в руках пальмовые ветви. Дети здесь несомненно
должны представлять греческие колонии, устроенные римским правительством в Палестине
после опустошений Иудейской воины и разгрома Иерусалима Титом. Так что дети,
приветствовавшие Адриана на его монетах, если и были уже «отроками», то уж во всяком
случае не «еврейскими», а греческими.
Поскольку сцены встречи императора относилась к официальной иконографии, они
должны были изображаться не только на монетах, но и на общественных зданиях Элии
Капитолины, возведенной по воле Адриана на руинах Иерусалима. Общедоступная
иконография встречи императора могла скорее, нежели некое апокрифическое
сочинение, повлиять на представление христиан о том, как некогда приветствовали мессию
и царя Иисуса. Тем более что, судя по времени написания самого Евангелия Никодима
(III в.), оно вполне могло испытать на себе точно такое же воздействие
иконографического официоза64.
С другой стороны, мальчики (отроки, дети), группой встречавшие въезжающего
государя, могут служить примером сохранения на протяжении веков характерного
элемента античной церемонии adventus domini, хотя и при полном его переосмыслении.
Выделение разных половозрастных и профессиональных групп городского
населения задавалось логикой римского adventus, являвшего собой, помимо прочего, своего
рода наглядную стратиграфию городской общины65. По описаниям церемоний,
которыми римляне приветствовали своих государей, можно восстанавливать особенности
их «социального воображения» — представлений о том, из каких составных частей
складывается их общество. Рим христианский унаследовал тот же
«стратифицирующий» принцип, хотя теперь на первых ролях оказались иные социальные группы, чем
раньше. Именно в соответствии с этим старинным принципом папа Григорий I
Великий (590—604) представил свою общину государю — только не земному императору, а
Царю Небесному. Составив порядок общегородского моления, Григорий разделил все
население Рима на семь «хоров»: белое духовенство, монахи, монахини, дети,
мужчины светского звания, вдовы и, наконец, замужние женщины66. Сходным образом
О монетах Адриана и смысле изображений на них см.: Kantorowicz Е. Н. The «King's Advent»... P. 46 (сравн.
также: Nussbaum О. Op. cit. Sp. 971). Однако автор приходит к ложному допущению, что на иконографию
Адриана мог повлиять евангельский текст (в котором, как мы уже знаем, не упоминаются ни «дети», ни
«отроки»). Высказываемое мной предположение о том, что возобладавшая трактовка евангельского
сюжета отразила влияние императорской иконографии, пока еще, насколько мне известно, никем не
рассматривалось. Неясно, в какой связи монеты Адриана ставятся рядом с евангельскими сообщениями в работе:
MacCormack S. G. Change and Continuity... P. 724.
Как отмечено уже в работе: Peterson Е. Die Einholung des Kyrios. S. 694, встреча государя дает возможность
выразить «die politische Gliederung des Volkes».
«Septiformis autem laetania ideo dicta est, quia omnis urbis populus a beato Gregorio in septem partibus
deprecaturus Dominum est divisus. In primo namque choro fait omnis clerus, in secundo omnes abbates cum
Г.м;ш.ч 1. l<4-\yi:i|n. i.;ib уы.-них и i ;и. п<ч.|<щитс- и. щн.-гтупнпмт ^£^
организовывались и процессии, которыми горожане встречали прибывавших к ним
князей. Дальнейшее христианское переосмысление унаследованной от языческого
Рима формы встречи правителя привело к тому, что дети, подростки или юноши,
выходившие ему навстречу, легко превратились в pueri Haebreorum — «еврейских
отроков», приветствовавших Христа. Смысловое содержание этой ритуальной метафоры
с ретроспективной позиции исследователя можно расшифровывать по-разному. Тем
более ценны редкие указания источников на то, какие акценты в мотиве «еврейских
отроков» были определяющими для современников. Так, Герхард Аугсбургский,
писавший между 983 и 993 г., произносит очень важное слово, рассказывая о
современной ему праздничной процессии на Пальмовое воскресенье. Ее участники
«подражали смирению» отроков и всех остальных, кидавших перед Мессией пальмовые ветви
и расстилавших свои одежды67. Итак, появляется основание для предположения, что
участие pueri Haebreorum во встречах средневековых государей связывалось в
сознании участников с идеей смирения города-невесты перед своим господином —
спасителем и женихом, «иконой» Небесного Спасителя и Небесного Жениха.
Образ «еврейских отроков» в позднем Средневековье явно эволюционировал, на что
исследователи пока еще не обращали внимания. При сохранении ведущей идеи
смирения она получила со временем новую трактовку —- не новозаветную литургическую,
а светскую и, так сказать, геральдическую. Чем дальше, тем чаще в руки «мальчикам»
стали давать не «пальмовые ветви», а флаги с гербами прибывающего государя (ил. 5).
Тем самым сопоставление его с Христом уступало место подчеркиванию смиренной
готовности общины принадлежать к политическому сообществу, возглавляемому князем.
Впрочем, демонстрацию такого рода могли устроить и просто в знак особого
гостеприимства, как, например, в Берне, где в 1454 г. радостно встречали бургундского герцога
Филиппа Доброго. Тогда перед въезжавшим герцогом в процессии шли 400 или 500
детей в возрасте от 10 до 12 лет, причем каждый нес знамя с герцогским гербом и громко
кричал «Да здравствует Бургундия!»68.
Разумеется, совершенно неуместными «еврейские отроки» оказывались, когда в
город торжественно въезжали не правители, а правительницы — потому они в таких слу-
monachis suis, in tertio omnes abbatissae cum congregationibus suis, in quarto omnes infantes, in quinto
omnes laici, in sexto universae viduae, in septimo omnes mulieres coniugatae». Paulus Diaconus. Historia
Langobardorum / Ed. L. Bethmann et G. Waitz. Hannover, 1878 (MGH SS rerum Langobardicarum, 1). P. 105
(III, 24).
«...Ad imitandum humilitatem puerorum caeterorumque populorum, ramis palmarum et vestimentis suis viam
Domini sternentium». Gerhardi Vita Sancti Oudalrici Episcopi / Ed. G. Waitz // MGH SS. T. 4. Hannover, 1841.
P. 391.
«...A son entree firent aler au devant de lui aveuc eulx de 4 a 5 cens enfans en dessoubz de 10 a 12 ans, chascun
portant une baniere armoye des armes dudit due, criant a haulte voix: "Vive Bourgoingnel"» RTA AR. Bd. 19.
Halfte 1. Nr. 19 b 2 c. S. 172 (выдержка из хроники Матьё д'Экуши). Благодаря сохранившимся счетам
известно даже, что изготовление флагов для детей обошлось властям Берна в 15 шиллингов: «Denne dem
maler von der knaben fenlin, als der Hertzog von Burgun kam. 15 sch.». Ibid. Nr. 19 b 4 b 3. S. 178.
ЩЩ М. А. Бойцов ' ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
чаях легко превращались в распевающих нежными голосами ангелов, как это было в
1389 г. при встрече Изабеллы Баварской парижанами69.
Появление молодых людей, исполнявших роль pueri Haebreorum, — едва ли не самый
распространенный способ выражения христоподобия прибывшего государя. Однако
временами оказываются заметны и другие детали, показывающие, что сближение
правителя и Христа по-прежнему оставалось актуальным в сознании позднесредневековых
горожан. Когда в 1474 г. эрцгерцог Зигмунд Габсбург въезжал в Базель, его жители — как
взрослые, так и дети — приветствовали князя радостными криками. Хорошему
настроению в городе особенно способствовали два обстоятельства: во-первых, дело
происходило на Пасху, а во-вторых, незадолго до прибытия Габсбурга был схвачен ненавистный
базельцам бургундский фогт. Эта любопытная смесь воодушевления политического и
религиозного породила довольно странный стишок, переделанный из старинной
литургической песни, который в условном переводе (без сохранения рифм) можно передать
следующим образом: «Христос воскрес, ландфогт посажен, чему мы радуемся все. Будь
Зигмунд всем нам утешенье, и да помилуй нас Господь! Когда б его не посадили, царило
бы повсюду зло. Но он в тюрьме, и не поможет ему теперь злодейский ум. Ну, так
помилуй нас Господь!» Особая прелесть куплетов состоит, конечно, в рефрене — несколько
искаженном греческом Kyrie eleison — «Господи, помилуй!», придававшем уличной
политической песенке о хорошем Зигмунде и плохом бургундском ландфогте
литургическое звучание70. Кроме того, изменение исходной строки из «Christ will unser Trost sein»
в «Sigmund sol unser trost sin» недвусмысленно превращало именно Зигмунда в
«утешителя» (что в данном случае равнозначно спасителю), наделяя его ролью, изначально
отводившейся Христу.
Во избежание недоразумений стоит подчеркнуть, что ни в одном из приведенных
примеров нет оснований говорить о полном отождествлении прибытия государя в
какой-либо европейский город с прибытием Христа в Иерусалим (будь то в
«историческом» или же «эсхатологическом» вариантах), однако везде очевидно то или иное
сближение первой ситуации со второй или превращение первой в своего рода «икону»
«A la premiere porte de Saint-Denis [...] у avoit ung ciel tout estelle, et dedens ce ciel jeunes enffans appareillies
et mis en ordonnance d'angles, lesquels enffans chantoient moult melodieusement». И при остановке кортежа
у вторых ворот: «...et la dedens се ciel jeunes enfans de coer, lesquels chantoient moult doulcement en fourme
d'angels...» FroissartJ. Op. cit. P. 8-9.
«Christ ist erstanden, / der landvogt ist gefangen, / dessz sollent wir alle fro sin, / Sigmund sol unser trost sin: /
kyrioleisz! / Wer er nit gefangen, / so wer es iibel gangen; / sid er nu gefangen ist, / so hilft inn nut sin bosen list. /
kyrioleiszl» Hans Knebels des Kaplans am Munster zu Basel Tagebuch / Hrsg. von W. Vischer und H. Boss. Bd. 1.
Leipzig, 1880 (Basler Chroniken, 2). S. 79. О пасхальном литургическом песнопении (возможно, старейшем
на немецком языке — оно фиксируется в Зальцбурге уже в 1160 г.), легшем в основу цитируемой базель-
ской песенки, см.: Lipphardt W. «Christ ist erstanden» // VL. Bd. 1. Berlin; New York, 1978. Sp. 1197-1201.
О родственности гимна «Christ ist erstanden» и пасхальных песен в Польше и Чехии, также построенных
на билингвизме (латынь и народный язык) см.: ВаМ М. Strophes chantees et strophes parlees dans les jeux
de Paques bilingues d'Europe centrale // Xlle Colloque de la Societe Internationale pour les etudes du Theatre
medieval, Lille (France), 2-7 juillet 2007 (на сайте: http://sitm2007.vjf.cnrs.fr/pdf/s2-bazil.pdf).
Г.м;ц«1 1. I«ч-ул.:'JjL"_LiL'• '••'■'Них и bMbjioKjmuinv. и. ijjii.r'ijVMHiji.oii КЗ
(образ) второго. Важно и другое: во всех описанных выше случаях въезжавший государь
сам не заботился о своей «христомиметичности»: все символические «утверждения» о
его подобии Царю Небесному исходили от встречавших его горожан. Может быть, мы
имеем тут дело с неким универсальным правилом?
Преступник рядом с государем
Разнообразных проблем, связанных со средневековым adventus domini, слишком
много, чтобы пытаться хотя бы вскользь коснуться их всех в небольшом очерке.
Поэтому ниже будет рассмотрена лишь одна особенность этих церемоний — особенность,
давно уже известная историкам и неоднократно описанная ими, но тем не менее не
получившая до сих пор сколько-нибудь убедительного объяснения.
На протяжении всего позднего Средневековья в германских землях в ритуале
торжественного вступления князя немаловажную роль играла следующая деталь. Государь
въезжал на улицы радостно приветствовавшего его города в окружении... преступников,
ранее осужденных местными судьями и приговоренных к различным срокам ссылки на
больший или меньший срок на то или иное расстояние от городской черты. К изгнанию
городские суды приговаривали многих: эту меру применяли и как самостоятельное
наказание, и в качестве замены иных, более строгих, кар71.
В Германии было принято, чтобы такие преступники возвращались на свою родину
не просто в свите государя, а держась за край его одежды, за стремя, за седло или сбрую
его коня, за его экипаж... Делали это они, надо полагать, не формально, а со рвением —
судя по тому, что при описании подобных сцен современники обычно использовали
глагол «висеть»: преступники «висели» на плаще князя или его коне. Если
возвращавшихся было хотя бы четверо или пятеро, зрителю могло представляться, что они
эскортируют государя, а если десяток или больше, то за ними вообще трудно было бы
его разглядеть, не будь он верхом. Получается, что самое привилегированное место
в праздничной процессии, знаменующей встречу государя с преданной ему общиной
(и даже их «священный брак»), — место в непосредственной близости от ее главного
участника — отводилось, как ни странно, отверженным обществом грубым
нарушителям закона.
Даже Реформация не положила предел этому обычаю. Сочинитель едва ли не
самой известной немецкой автобиографии второй половины XVI в. Бартоломей Застров
(1520-1603) рассказывает, как его отец, видный грайфсвальдский бюргер, вынужден
был бежать после того, как убил человека (разумеется, при самообороне — убежден
автор). В 1540 г. добровольный изгнанник вернулся в родной город при въезде в Грайфс-
вальд нового герцога Померанского Филиппа I. С ним возвратились несколько людей,
О разнообразии форм изгнания за большие и малые правонарушения см. на примере Гёттингена XIV-
XVI вв.: Boockmann A. Urfehde und ewige Gefangenschaft im mittelalterlichen Gottingen. Gottingen, 1980
(Studien zur Geschichte der Stadt Gottingen, 13). S. 42-49. Сравн. также: Жаков P. Когда судьи показывают
язык // Казус. Индивидуальное и уникальное в истории — 2006. Вып. 8. М., 2007. С. 193-234.
ЦД М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
уже годы проведших в изгнании. Кто-то из них держался за хвост герцогского коня, кто-
то за сбрую. Отцу рассказчика князь велел взяться за его стремя, что, вероятно, являло
собой особую милость, иначе автор не упомянул бы этой детали72.
Традиция не умерла и позже — во всяком случае, в некоторых княжествах, как,
например, Клеве. Когда новый герцог въезжал в город, чтобы принять присягу
подданных, за ним следовали изгнанники, держась за длинную веревку, привязанную к седлу
герцогского коня. Затем, уже во дворе княжеской резиденции, каждый из прощенных
получал отрезок этой «веревки милости». Обычай соблюдался и после присоединения
Клеве к Пруссии — в последний раз в 1786 г., когда жители Клеве присягали королю
Фридриху Вильгельму II73.
В германских землях церемонии встречи государей в XIV-XV вв. были бедны
выразительными средствами по сравнению с аналогичными ритуалами не только в ренес-
сансной Италии, но даже во Франции и Англии. Так, практически не упоминаются
«живые картины», что полностью обесценивает германский материал в глазах очень многих
историков, для которых adventus domini заслуживает внимания только с того момента,
как в нем появляются pageantry, то есть прежде всего более или менее пышные
сценические постановки. Такого рода театрализация церемоний приветствия начинается, как
известно, с конца XIV в. и достигает расцвета уже в следующем столетии. Княжеские
въезды в германских землях интересны как раз своей консервативностью и
относительной простотой: их никак нельзя связать с историей европейского театра (что уже стало
традицией при изучении итальянских, французских или английских аналогов), но зато
полезно рассматривать, чтобы понять стиль политического символизма
предшествующих столетий. Так что если по французским и тем более итальянским постановкам
княжеских встреч удобно прослеживать движение европейского общества к Новому
времени, то от немецких церемоний проще и резонее всего двигаться, напротив, вспять по
шкале времени в высокое Средневековье.
Чем меньше выразительных средств использовалось в германских церемониях
adventus, тем большее впечатление должны были производить сцены ввода
преступников: у этой яркой детали просто не было такого фона, на котором она могла бы
потеряться. Использовали ее нередко и, судя по количеству возвращавшихся с государями
изгнанников, вполне серьезно. Так, король Фридрих III ввел с собой в Цюрих в 1442 г.
одиннадцать, а в Базель в 1473 г. — 37 преступников. К тому же возвращение в города
высланных не было в Германии исключительной привилегией королей и императоров:
«Als nun S[eine] F[urstliche] G[nade] in den Greypswaldt geritten, seint die, so der Statt etliche Jar unsicher
gewesen (пояснение издателя: aus der Stadt verwiesen), bey seiner E G. dem Pferde an den Schwantz oder
Zeuge auf dem Pferde, mein Vatter aber, auf Anleitung S. E G an den Steigbugel greifende, in die Statt gangen».
Sastrow B. Herkommen, Geburt und Lauff seines gantzen Lebens [...] von ihm selbst beschriben. Aus der
Handschrift herausgegeben und erlautert von Gottlieb Christian Friedrich Mohnike. Teil 1. Greifswald, 1823.
S. 191. О преступлении старшего Застрова и о его бегстве см. S. 48-51.
Schue К. Das Gnadebitten in Recht, Sage, Dichtung und Kunst. Ein Beitrag zur Rechts- und Kulturgeshichte //
Zeitschrift der Aachener Geschichtsvereins. Bd. 18.1918. S. 197.
Глава 1. Государь как жених и как покровитель преступников Щ
изгнанники шествовали также при торжественных въездах королев74, некоторых
князей и папских легатов. Легко можно понять желание городских властей ограничить
досрочное возвращение к ним тех, кого они выгнали, посчитав людьми опасными.
Некоторым изгнанникам еще при оглашении приговора предусмотрительно объявляли,
что при попытке вернуться с каким-нибудь князем им придется вновь покинуть
город — так было сказано, например, одной констанцской клеветнице в 1450 г.75 С
насильника, осужденного в 1452 г. к десятилетнему изгнанию, взяли форменную клятву,
что он не будет пытаться входить в город с князьями. Однако вопреки обещанию он
все же вернулся вместе с герцогом Бургундским и, более того, благополучно остался
в городе76.
Уже из последнего эпизода понятно, что нажима городских властей на самих
изгнанников было недостаточно — решение вопроса о том, будут ли преступников возвращать
в город или нет, зависело прежде всего от готовности князей оказать покровительство
отверженным. Поэтому, чтобы не допустить возвращения нежелательных элементов,
городским властям приходилось изобретать всяческие уловки и вступать в непростые
переговоры с государями. Именно благодаря трениям, возникавшим по таким поводам,
до нас и дошла большая часть свидетельств о странной церемонии, соблюдавшейся при
встрече горожанами правителя.
В 1384 г. совет города Констанца позволил новому епископу при предстоящем ему
торжественном вступлении в город привести с собой высланных, однако только при
условии, что уже на следующий день те вновь удалятся в изгнание77. Кроме того, в
Констанце определили, что вводить преступников дозволено помимо епископа лишь
«императору, королям или иным князьям»78. Значит ли это, что на право приводить с собой
ссыльных претендовали и лица, не входившие в княжеское сословие, с чем городскому
совету пришлось бороться?
Строже, чем в Констанце, поступили в Ульме. В 1407 г. члены большого и
малого советов во главе с бургомистром выразили обеспокоенность тем, что «с недавних
пор» изгнанники стали слишком часто возвращаться, «повиснув» на каком-нибудь
князе или господине. (Не показывает ли последнее слово, что даже простые рыцари
претендовали на право «возвращения преступников»?) Советники пришли к выводу,
что такое положение дел является неприемлемым новшеством. Поэтому они внесли в
74 См., например: Schuster P. Der gelobte Frieden. Tater, Opfer und Herrschaft im spatmittelalterlichen Konstanz.
Konstanz, 1995. S. 126.
75 Ibid. S. 123 со ссылкой на документ из констанцского архива.
76 Ibid. S. 123-124
77 Ibid. S. 123.
78 Ibid. S. 121 со ссылкой на архивный документ. Похоже, что на практике уже в XV в. Констанц добился
даже от королей, чтобы они не вводили с собой преступников. Во всяком случае, об изгнанниках ничего не
слышно при первых въездах ни Фридриха III в 1442 г., ни Максимилиана в 1492 г. См.: KrammlP. F. Kaiser
Friedrich III. und die Reichsstadt Konstanz (1440-1493): die Bodenseemetropole am Ausgang des Mittelalters.
Sigmaringen, 1985 (Konstanzer Geschichts- und Rechtsquellen, 29). S. 79-88.
ИД М. А Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
«Красную книгу» важнейших городских норм дополнение: теперь преступникам
разрешалось вернуться только при их появлении вместе с императором или королем, да и
то лишь в случае, если государи въезжают в первый раз. Те же изгнанники, что явятся,
«повиснув» на каком-либо другом князе, могут оставаться в городе до его отбытия, но
потом должны удалиться и теперь уже оставаться в вечном изгнании79. Впрочем, по
меньшей мере однажды ульмские власти отступили от ими же установленного
правила. В 1454 г. они позволили редкому и почетному гостю — бургундскому герцогу
Филиппу Доброму —- ввести с собой «много изгнанников», которых вряд ли выдворили
сразу после его отбытия80. За всю поездку Филиппа Доброго по империи это был
единственный эпизод такого рода (если не считать возвращения насильника в Констанце),
но благодаря ему бургундский хронист смог потом писать, что герцога в германских
землях принимали как императора, причем к императорским прерогативам
рассказчик отнес как раз «возвращение изгнанников в города»81. Вероятно, ульмские
горожане подробно разъяснили герцогским приближенным, сколь великое исключение было
сделано для их сеньора.
Еще более суровые, чем в Ульме, распоряжения относительно высланных
правонарушителей приняли в Страсбурге. На представителей этого города произвела
сильное впечатление сцена ввода преступников в Шпайер королем Рупрехтом в ноябре
1400 г., свидетелями которой им, похоже, довелось стать. Во всяком случае, тотчас
после завершения шпайерской церемонии страсбуржцы обратились к советникам
короля с просьбой не допустить, чтобы нечто подобное повторилось и при въезде
«Der burgermaister und grosser und klainer rate der stat ze Ulme hand fur sich genomen die gewonhait, die ietzo
etwieviel zits gewesen ist, daz simlich lute, den die stat verbotten ist, oder die suss in unser stat niht komen solten,
mit fiirsten und herren, wenne die hergeritten sind, ingeloffen sind und sich an die gehenket hand, daz niht sin sol
und och von alter also her niht komen ist, wan sich der rate darumb wol erfaren hat, daz simlich liite mit nieman
hie inlofen sullen, denne mit ainem Romischen kaiser oder ktinig, wenne der zu dem ersten male hie ze Ulme
inrit und fiirbas aber niht mer; und darumb so hat der rate gesetzet, welich die weren, die fiirbas also mit anderen
fiirsten oder herren hie ze Ulme inritten, infuren, inluffen oder sich an die selben herren hankten, daz die selben
alle, als bald die herren wider ussritent, von unser stat wider ziehen sullen und sullen fiirbas ewiklich in unser stat
noch in unsern zehenden nimer mer komen; und wa wir si dariiber ergriffen, so wollen wir si fur iiberseit und fur
vertailt lute haben». Das rote Buch der Stadt Ulm / Hrsg. von C. Mollwo. Stuttgart, 1905 (Wtirttembergische
Geschichtsquellen, 8). S. 145 (§ 263). Сравн.: His R. Das Strafrecht des deutschen Mittelalters. Teil 1. Weimar,
1920. S. 392. Anm. 2; Schuster P. Der gelobte Frieden... S. 121.
«Et en laquelle ville d'Olme icellui due fut grandement receu [...] en lui faisant pluseurs grans presens [...] et en
laquelle rendit a pluseurs banis de ville». RTA AR. Bd. 19. Halfte 1. Nr. 19 b 2 g. S. 173.
«...Et joyssoit par tout ou il passoit de toutes prerogatives, comme se eust este l'empereur en personne: car ceulx
desdictes bonnes villes aloient au devant de lui en grant honneur et reverence, rendoient les villes aux banis et
desfreoient lui et tous ses gens». Ibid. Nr. 19 b 2 b. S. 171. Подробнее о поездке Филиппа Доброго на рейхстаг
в Регенсбург и обратно см: Paravicini W. Philippe le Bon en Allemagne (1454) // Revue beige de philologie et
d'histoire. Vol. 75. 1997. P. 967-1018; Ehm P. Der reisende Hof und die Gabe. Zur Geschenkpraxis Philipp des
Guten auf seiner Reise 1454 in das Reich // Ordnungsformen des Hofes. Ergebnisse eines Forschungskolloquiums
der Studienstiftung des deutschen Volkes / Hrsg. von U. Ch. Ewert und S. Selzer. Kiel, 1997 (Mitteihmgen der
Residenzen-Kommission der Akademie der Wissenschaften zu Gottingen, Sonderheft 2). S. 67-76.
Глава 1. Государь как жених и как покровитель преступников Д
Рупрехта в их город, поскольку это противоречило бы обычаям Страсбурга82.
Однако советники не захотели уступать и «настойчиво просили» разрешить их государю
ввести преступников, «как это и положено его милости», тем более что все города, в
которых его уже принимали, позволяли ему подобное83. Так ничего и не добившись,
посланцы Страсбурга обратились к самому Рупрехту. Выслушав их, король сказал:
раз у них нет такого обычая, он откажется от своего первоначального намерения.
Городские посланцы тотчас отправили письмо домой с изложением этой истории и
советом: в ближайшее воскресенье с утра следует объявить, чтобы ни один изгнанник
не входил в город, а если кто-либо все же посмеет, пусть никто его не впускает ни в
дом, ни во двор. Ведь король, по их словам, согласился с ними в следующем: буде
какой «неопасный» преступник все же пройдет вместе с ним, тому сразу же прикажут
удалиться восвояси84. Городские власти последовали совету своих представителей:
они действительно постановили, чтобы никто из осужденных на изгнание не смел
входить в город даже вместе с королем или королевой, «повиснув» на них самих, на
их конях или экипажах85.
В приведенном эпизоде заслуживают внимания три разнохарактерные детали. Во-
первых, яснее становится социальный облик высланных. Это люди, у которых
остались надежные (вероятнее всего родственные) связи внутри города. В противном
случае властям не имело бы смысла обращаться к изгнанникам с запретами «в ближайшее
воскресенье с утра». Очевидно, предполагалось, что на рынке, где оглашались
распоряжения правительства, окажутся люди, которые смогут быстро передать их суть
высланным, чтобы те даже не пытались воспользоваться вроде бы подвернувшимся
им шансом на возвращение. Понятно также, что живут эти изгнанники где-то совсем
неподалеку и долго разыскивать их нет никакой необходимости. Во-вторых,
характерна мотивация советников короля — пускай и переданная в страсбургском письме
с досадной краткостью. Она состоит в том, что возвращение преступников является
правом короля, прерогативой его сана. Это право советники ценят и готовы за него
бороться. Тем более, в-третьих, обращает на себя внимание уступчивость Рупрехта.
Объяснить ее можно тем, что король, избранный всего три месяца назад вместо
объявленного низложенным, но еще отнюдь не побежденного короля Вацлава, чувствовал
«Und von der acht wegen, warm der kunig auch alhier einreiten will, begem sie befehl in zu bittende dafi er uns
der keinen bi uns inffirte, wenne es in gewonheiten bi uns herkommen were dafi das nit sin solte». RTA AR. Bd. 4.
Nr. 173. S. 199.
«Darzu sich aber die kuniglichen rate nit verstehen wolten. Und batent uns vaste, dafi wir unserm herren dem
kunige gunden die echter inzuffirende, alfi das sin gnaden zugehorte: dann alle stette, do er empfongen were, es
lme gegiinnet hettent». Ibid.
«Do antwurtete er uns: sit es nit unser gewonheit were, so wolte er es uns erlossen. Daruf dunket uns gut, dafi ir nit
enlossent ir dugent an sunnentage fruge ein gebot, dafi kein echter in uwer stat kome noch sie nieman halte huse
noch hofe [...] Danne er meinde, keme dehein echter ungeverliche mit ime hinin, den solte man zu stunt heissen
wider hinweggon etc.». Ibid.
«...Und daz kain achter mit dem kunig oder mit der kunigin in die stat kamen solt, noch in noch iren pfarden oder
wagen anhangen...» QBLG. S. 259.
ЦД М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
себя неуверенно и был готов во многом идти навстречу Страсбургу, чтобы заручиться
поддержкой этого мощного города.
Если страсбуржцы решили к своему удовольствию и пользе проблему с
возвращающимися изгнанниками уже в 1400 г., то базельцам для того же понадобилось еще почти
столетие. В 1494 г. в Базеле ужесточили наказание за непредумышленные убийства в
черте города. Теперь виновным предписывалось провести в изгнании не пять лет, а
десять и притом без всякой надежды на сокращение срока. Как и в Констанце полувеком
ранее, с отправляемых в ссылку стали брать клятву «перед Богом и святыми», что они
не станут делать попыток вернуться досрочно — «ни с императорами, королями,
князьями, легатами, господами, ни с дамами и прочими, кем бы они ни были»86. Очевидно, до
1494 г. въезд в Базель кого-либо из перечисленных лиц (под «дамами» следует понимать
императриц, королев и княгинь) сулил местным преступникам прощение.
В XV в. по сути дела каждый новый немецкий король или император, отправляясь
после коронации в объезд страны, сталкивался с необходимостью регулировать вопрос
о возвращении изгнанников в тот или иной город. Усилия Сигизмунда Люксембурга на
этом поприще лучше всего отразились в хрониках городов нынешней Швейцарии. Их
составители особенно хвалят короля за его готовность к компромиссу. Так, при въезде в
Берн летом 1414 г. Сигизмунд ввел с собой ряд преступников, среди них даже убийц, но
только тех, кто «потерял свой город» (то есть был выслан из Берна), «не понеся за свое
преступление бесчестья»87. Однако к нему явились и такие, которые честь свою начисто
утратили. Стоило королю об этом узнать, как он сказал: «Подите прочь! Вам не найти у
нас помилования!» И пришлось им уходить от Берна без всякого прощения88.
Понятно, что о «бесчестии» преступников, обратившихся к нему за заступничеством,
король догадался не сам — тем более хронист ясно говорит, что Сигизмунд об этом от
кого-то «услышал». Но информированным «кем-то» мог быть только представитель
бернского совета, знавший, кого и на каких условиях некогда высылали из города.
Значит, то, что под пером хрониста предстает импровизацией возмущенного Сигизмунда,
на самом деле являлось итогом его переговоров с городским советом и своего рода опу-
«Und nachdem bifihar des statt satzung und ordnung gewesen ist, welher burger den andern oder einen zu tod
slecht innwendig den cruzsteinen, daz der v jar vor den cruzsteinen leisten sollt etc., da haben unser herren rat
und meister erlutert und erkannt, damit sollich todslag begienge, von difftrin x jar vor den cruzen leisten und daby
in irem ufischweren liplich zu gott und den heiligen sweren sollen, in mittler zyt der jaren vorbestimpt weder mit
keysern kunigen fursten legaten herren noch frowen etc., wie die genant sind, noch sust durch einicherley bitt
oder ursach willen in die statt Basel in einich wise noch wege ze komen noch darinn ze werben, sonder die zyt als
vor stat on mittel getruwelich und uffrechtlich vor den cruzsteinen ze leisten». Rechtsquellen von Basel Stadt
und Land / [Hrsg. von J. SchnelL] Bd. 1. Basel, 1856. Nr. 190. S. 223.
О разделении преступлений на «честные» и «бесчестные» с отражением соответствующей разницы в
«тарифах» казней и прочих наказаний см.: Osenbriiggen Е. Das Alamannische Strafrecht im deutschen Mittelalter.
Schaffhausen, 1860. S. 205-207.
«Der kiing flirt ouch in totsleger, und alle die, so die stat mit eren verlorn hatten, alle einunger [то есть понесшие
наказание. — М.Б.] von wundnoten und von andern sachen wegen. Aber etlich kamen fur den kting, die mit uneren
und von ufloufen wegen die stat verlorn hatten. Alz bald der kung daz vernam, do sprach er: Get hin bald! Ir solt
nicht gnade an uns vinden. Also schieden die bald von der stat unbegnadet». Justinger C. Op. cit. S. 219 (363).
1'.'i;ik;i I Пч \/i:i[ I. i.;i|. .i.ihii \ II l.:n. mn.pPi:ii uyii, 11| e» i\ iihiii.ih; ^Q|
бликованием достигнутого результата. He случайно дальше следует фраза, казалось бы,
совершенно не вытекающая из предыдущего повествования: «Король проявил себя по
отношению к городу Берну очень милостиво и дал [горожанам] особую привилегию»89.
Меж строк здесь следует читать, что и в предшествующем абзаце, где рассказывалось,
как Сигизмунд отказался от ввода «бесчестных» преступников, речь шла именно об
уважительном отношении государя к привилегиям Берна.
Очень похоже ведет себя Сигизмунд и спустя три года под Люцерном. Когда он
приблизился к городу, некие люди, ставшие без злого умысла убийцами (todschleger),
вознамерились пройти вместе с королем Римским и «избавиться тем самым от наказания».
Однако городской совет заблаговременно обратился к королю с почтительной просьбой
не нарушать старого обычая (подтвержденного наряду с другими люцернскими
привилегиями не только предшественниками Сигизмунда, но уже и им самим), согласно
которому всякий, убивший горожанина Люцерна, подлежит вечному изгнанию. Тогда
Сигизмунд призвал к себе тех самых убийц и сказал им словами Христа, что он пришел
не отменить закон, но подтвердить его, а потому помочь им ничем не может90.
Как и в Берне, государь счел необходимым лично обратиться к преступникам, но
теперь его «речь», пожалуй, лучше работала на дело репрезентации королевской власти.
Нельзя исключить, что и под Берном в высказывании Сигизмунда содержалась
аллюзия на слова Иисуса: «Отойдите от Меня, делающие беззаконие» (Мф. 7: 23) или же:
«Отойдите от Меня все делатели неправды» (Лк. 13:27), но бернский хронист ее,
похоже, не вполне уловил. В рассказе же о люцернском эпизоде сближение фигуры государя
с Христом очевидно.
Хронист не скрывает, что с изгнанием убийц переговоры с городским советом не
завершились. Сигизмунд заявил, что «желает въехать как император», и тогда в конце
концов был достигнут компромисс: государь сможет провести с собой в Люцерн
высланных оттуда «шлюх и мошенников»91. Выходит, для Сигизмунда — точно так же,
«Der ktinig erbot sich ouch gar gnedenklich gen der stat bern in alien sachen und gab den sunder friheit». Ibid.
«Nti hattend sich aber ettlich todschleger, so die statt Lusern innhalt ir keiserlichen und kimglichen friheiten
hattend verloren, gesamlet und meintend, diewil ein romischer keiser da in ritte, mit im hinin ze kkomen und ir
verpenung ledig ze sin. / Aber der selb keiser Sigmund hat ouch einer statt von Lucern, glich wie ander keiser vor
im, ir friheiten bestatet, wie sy dann daruff richtennt und alle jar zweymal in der capell swerend, irem geschwornen
brieff nach ze richten und sunderlich in einem artickel, welher den andern in der statt oder ein burger ussert der
statt liblof? tut, das der getater zii ewigen zitten die statt sol verloren han / Da nil der schultheis sollichs dem keiser
kunt tett und inn demutenclich batt ein lobliche statt Lusern by iren fryheiten lassen ze bliben / hief? der keiser
sollich todschleger all nahent sich Stan / und sprach, er ware nit komen die gesatzt ze zerbrachen, sunder die ze
bestaten, und wie ein erliche statt Lusern gefriet ware von im und andern, darby solt sy billich beschirmt warden».
Die Schweizer Bilderchronik des Luzerners Diebold Schilling 1513. Sonderausgabe des Kommentarbandes zum
Faksimile der Handschrift S. 23 fol. in der Zentralbibliothek Luzern / Hrsg. von A. Schmid. Luzern, 1981. S. 88.
«Aber er rett darby, er welt dennocht inritten alfi ein keiser. Darumb so soltent sunst huren und buben anhangen
und sich des inrittens frowen. Dz ouch beschach». Ibid. Сохранившееся постановление городских властей
показывает, что они были готовы к такой уступке еще до начала переговоров с Сигизмундом. Более того,
они не стали бы возражать даже против ввода виновных в непредумышленных убийствах, лишь бы их
жертвами были не люцернские горожане: «Ret vnd Hundert sint vberein komen, alz der romisch Kung gen
Ц5ЕД М. А. Бойцов * ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
как ранее для советников Рупрехта, — присутствие изгнанников в королевском
кортеже являлось вопросом принципиальным: если они есть, он въезжает так, как положено
ему по статусу, если же их нет — государь предстает не «как император». Характерно,
что ни один другой элемент церемониала встречи не вызвал тогда споров: стороны не
обсуждали, надо ли предоставлять государю балдахин или нет, сколько людей выйдет
ему навстречу, каким маршрутом его поведут через город, что за дары ему будут
поднесены. Получается, единственное, чем определяется уровень приема — это шествуют
ли рядом с государем тати и грабители или же, на худой конец, жулики и проститутки.
Хронист, оглядываясь на эти события, к его времени уже столетней давности, хвалит
городские власти Люцерна за проявленную ими тогда мудрость. Если бы королю
позволили ввести в город преступников и добиться для них прощения, это стало бы
нарушением всех свобод и вызвало бы раскол среди горожан, который, возможно, уже
никогда не удалось бы преодолеть92. Такая оценка гипотетических последствий
вступления Сигизмунда представляется чересчур драматичной, но она, во-первых, доносит
нам, надо полагать, действительные опасения городских властей, а во-вторых, выдает
их же неуверенность в том, что они приняли короля достойным образом: официальная
хроника явно должна оправдать их неуступчивость в переговорах с королем. В конце
концов люцернцы не позволили своему законному государю сделать то, что он считал
для себя достойным.
Горожане предлагали порой компромисс, при котором символическая форма
сохранялась бы, но лишенная всякого серьезного правового содержания: правонарушители
(притом даже повинные в тяжких преступлениях) могли бы пройти в шествии рядом с
королем, но не получая после этого ни прощения, ни тем более прав гражданства. Так,
в 1442 г. к только что избранному королю Фридриху III пришла из Ахена подробная
«инструкция» о порядке коронации, в которой особо оговаривалось: если он собирается
привести с собой в Ахен изгнанников, «как это в обыкновении в других городах», то
преступникам не полагается оставаться в городе дольше, чем самому государю93. При этом
ахенцы ссылались на какую-то их привилегию, о которой историкам ничего не известно.
Тогда же и в соседнем Кёльне вернувшимся туда с королем изгнанникам пришлось вме-
lucern komen ist, was todsleger ist, die vnser burger erslagen hant, sol man mit dem kung redden, dz er die nit in
fare, welche todsleger aber verruft sint, von vnser eitgnossen manung wegen, die vnser burger nit erslagen hant,
die mag er mit faren. Item welche buos schuldig sint, die wellen wir im schenken, dz er die mit im mag in faren».
SegesserPh. von. Rechtsgeschichte der Stadt und Republik Lucern. Bd. 2. Lucern, 1864. S. 98. Anm. 2.
«Wann es warend zu denen zitten ouch lut zu Lusern mit hocher wi(?heit und vernunfft begabet, die wol wustend
ze betrachten, wahar sy und ander gewalt oder friheit hattend, iiber das bltit oder sunst ze richten, und sol daran
niemen zwiffeln anders, wann dz min gnedigen heren von Lucern, wa der keiser die totschleger gefryet, ir pen
abgelassen oder mit im in die stat gefart, das ein wiser rat sollichs hatte lassen beschahen. Es war aber ein zerstorung
aller fryheiten und grosser cost gewasen die wider ze ervolgen. Ziidem ein unriiw under den burgern ufferstanden
die ewenclich niemer me hatt mogen verheilen. Darumb ist es gut, by zitt ein sach ze farkomen». Ibid.
«Auch wann ain Romisch kung gen Ach komen ist [...] und verpannt lewt einkomen, als in andern stetten
gewonhait ist, diselben leut mugen des kungs kunft nicht lenger geniessen, wann aislang er zu Ach ist, wann die
von Ach des freihait haben». RTA AR. Bd. 16. Gottingen, 1957. Nr. 100. S. 173.
r.n;iK;i I. Пилд.1[||.1.л1\ я.(,ни\ II i.;n. niii.|'mi;irie.ni. n|Xfгупнимп: ЯвдН
сте с ним и покинуть город, хотя уже одно то, что они вольготно чувствовали себя на его
улицах в течение нескольких дней, вызвало раздражение у солидных бюргеров94.
Такой фон лучше оттеняет дружелюбие тех городов, где государям не ставили
никаких ограничительных условий. Как уже говорилось, в 1442 г. король Фридрих III ввел
с собой в Цюрих одиннадцать преступников. Позже Малый совет Цюриха рассмотрел
их дела и простил всех. Только убийцам было сказано, чтобы они опасались «друзей»95
(этим словом обычно называли членов городского совета, но характер предупреждения
здесь неясен). Когда в январе 1476 г. во Франкфурт прибыл тот же Фридрих III, но уже
не как король, а как император (он короновался в Риме в 1452 г.), с ним в город вошли
«все злодеи, ранее высланные» из города, причем им было разрешено остаться и после
отбытия государя. Согласно весьма характерной мотивировке городского совета, такая
уступчивость была вызвана тем, что Фридрих впервые въезжал во Франкфурт в своем
новом качестве96. (Он уже провел «первый въезд» в 1442 г., но будучи тогда «лишь»
Римским королем.) Таким образом, в глазах франкфуртских должностных лиц разрешение
преступникам остаться — разовый подарок, подносимый ими только новому государю.
И хотя с королем Фридрихом III они были знакомы более 30 лет, императора
Фридриха III встречали впервые.
Как показывают протоколы заседаний городского совета, вопрос о возвращенных
изгнанниках специально обсуждался через четыре дня после прибытия Фридриха: «Также
те, которые вошли вместе с нашим государем императором. Его милость просил за них,
и ответили Императорскому величеству, что совет желает в этом оказать послушание
его милости...»97 Поскольку преступники к тому времени были уже несколько дней как
внутри городских стен, просить Фридрих мог только о том, чтобы они остались в городе
«Item die ghene, die van misdaet uisser der stat waren ind mit dem koeninghe in die stat quaemen, die waren vri in
der stat, bis dat der koenink weder enwech zoich etc. Item id ensaissen geine gefangen die wile upt lif gefangen ind
weren der iet geweist, die hedde der koenink wale uis moegen heischen laissen». Aufenthalt Konig Friedrich III.
in Coin 1442 // Die Chroniken der niederrheinischen Stadte. Coin. Bd. 1. Leipzig, 1875 (ChDS, 12). S. 367.
Сравн.: Schenk G.J. Zeremoniell und Politik. Herrschereinzuge im spatmittelalterlichen Reich. Koln; Weimar;
Wien, 2003 (Forschungen zur Kaiser- und Papstgeschichte des Mittelalter, Beihefte zu J. F. Bohmer, Regesta
Imperii, 21). S. 352-353.
«Dis nachgeschriben sind mit unserm aller gnedigosten herren dem kung in unser statt komen und habend min
herren inen die bussen, so sy ir statt pflichtig warend, abgelassen und inen gunnen, uff ir recht ze wandlend, sunder
den todschlegern gesagt, sich vor den frunden ze huttend» [далее следует список из 11 имен. — М. Б.]. Die
Ztircher Stadtbticher des XIV. und XV. Jahrhunderts / Hrsg. von H. Nabholz. Bd. 3. Leipzig, 1906. S. 181. №. 82; о
протокольном характере таких записей см. введение там же. Сравн. краткое упоминание данного эпизода в:
РеуегН. С. Der Empfang des Konigs im mittelalterlichen Zurich // Archivalia et historica. Arbeiten aus dem Gebiet
der Geschichte und des Archivwesens. Festschrift fur Prof. Dr. Anton Largiader, tiberreicht zum 65. Geburtstage am
17. Mai 1958 von Freunden, Kollegen und Schulern / Hrsg. von D. Sch warz. Zurich, 1958. S. 221.
«Item Ш quamen mit dem keiser in alle ubelteter die derstat verwiset worn und bliebent auch nocher siner
henefart alle hie in und darumb dwil di(? in siner nuwen erhogunge und werdikeit des keisertums sin erste zukunft
und inrittens was». Bernhard Rohrbach's Liber gestorum // FCh. S. 200.
«Item diejenen die mit unserm herren keiser inkommen sin und sine gnaden vor sie gebeden hat und der
keiserlichen majestet geantwort ist, der rat wulle siner gnaden darinne willig sin...» Ibid. Anm. 1.
|Р?М М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
навсегда. Император не протестовал, когда при его следующем визите, всего десятью
месяцами позже, городской совет рассудил иначе. Снова в город вместе с
императором вошли все, кого городские судьи успели за это недолгое время отправить в ссылку.
Но теперь им разрешили оставаться внутри городских стен лишь столько же времени,
сколько в них пребывал и сам государь98.
Впрочем, у таких вернувшихся была возможность просить городские власти о
помиловании, как свидетельствует франкфуртский документ 1485 г., составленный на
следующий день после очередного въезда Фридриха III. Проситель, между прочим,
рассказывает, что накануне он говорил с императором о своем преступлении
(непредумышленном убийстве) и притом прямо «в поле» — следовательно, беседа, скорее
всего, состоялась действительно совсем незадолго до начала церемонии. Кстати, далеко не
всегда дело ограничивалось устной беседой между государем и преступником.
Известно, что императорский маршал требовал от изгнанников (по крайней мере иногда)
формального прошения о помиловании с описанием совершенного преступления". Однако
окончательное решение всегда принимал городской совет. Как свидетельствуют базель-
ские материалы 1473 г., прощение даровалось далеко не каждому, а строго
дифференцированно. Еще за три недели до прибытия государя в Базель городской совет обсудил
вопрос о ссыльных и заключенных — вероятно, на предмет возможного освобождения
их от наказаний100. При торжественном въезде император ввел с собой, как уже
говорилось, 37 человек и попросил проявить к ним милосердие. Тем не менее совет помиловал
только 11 изгнанников: шестерых, виновных в случайных убийствах, и пятерых воров.
Всем остальным (среди них было пятеро убийц и четверо воров, о винах прочих не
сообщается) было велено покинуть город после отбытия императора10. Обсуждая
аналогичный вопрос накануне визита нового государя в 1498 г., базельский совет еще сильнее
ужесточил свою позицию: он отказался миловать тех, кого выслали за нарушение мира
и нанесение увечий — пускай даже за них будет просить сам король102.
В некоторых случаях создается впечатление, что изгнанных преступников вводят в
город не вопреки воле местных властей, а по их прямой рекомендации. Так, в 1456 г. при
въезде шпайерского епископа в подчиненный ему пфальцский город Ландау с ним проник,
«повиснув» на епископском стремени, человек, высланный за клевету еще десять лет
назад103. Город Ландау, конечно, невелик, но все же странно, что не оказалось других
претендентов на возвращение. К тому же единственный счастливец, судя по всему, присутствовал
98 «Aber ег darnach quam, so komen aber alle die mit em in, den die stat Frankfort darzumal verbotten was, aber
dieselbigen musten alle mit eme widder ennufi und dorfte noch siner henefart ire keiner zu Frankfort bliben, wan
alleine dwil und so lange der keiser hie was». Ibid. S. 200.
99 Schenk G.J. Zeremoniell und Politik... S. 354-355.
100 Ibid. S. 353.
101 Schuster P. Der gelobte Frieden... S. 122. Автор ссылается на неизданные материалы из Базельского архива.
102 Hagemann H.-R. Basler Rechtsleben im Mittelalter. Basel; Frankfurt am Main, 1981. S. 193. Anm. 297.
103 «Do safie myn herre wieder uff sin pfert und volgt man der procesf? die statt innhin nach, und hinge ime ein echter
an den stegreiffe, der hette vor zehen jaren ein libelof? getan, und kame mit ime zu der statt inhin». QBLG. S. 359.
Глава 1. Государь как жених и как покровитель преступников Щ
еще на первом этапе встречи епископа с процессией горожан за городскими стенами. Тогда
бюргерам была предъявлена грамота капитула, подтверждавшая правомочность избрания
нового епископа. Ее зачитывали вслух и, наверное, внимательно рассматривали оттиск на
большой вислой печати капитула. Затем горожане потребовали от епископа грамоты с
подтверждением их привилегий — они ее получили и тоже зачитали. И только когда все
формальности были улажены к удовольствию обеих сторон, епископ вновь сел на коня, чтобы
во главе процессии вступить в город. Тут-то и появился вдруг тот самый единственный
преступник, чтобы «повиснуть» на стремени. Как удалось ему, никем не замеченным, в эту
самую минуту подкрасться к епископу посреди чистого поля или же как ему удавалось
долго стоять в свите епископа, не будучи опознанным никем из городской делегации? Чем
искать ответы на эти вопросы, проще предположить, что никакой неожиданности в его
появлении не было: городские власти, по сути дела, сами предоставили ему амнистию — не
давая ее формально, но воспользовавшись как правом государя заступаться за
преступников, так и его желанием вступить в город с особым блеском.
Трудно представить себе в XV в. эпизоды, в которых помилование было бы
обеспечено кандидатурам, предложенным епископом вопреки отчетливо выраженному нежеланию
горожан. Однако еще в середине XIV в. такое, вероятно, было возможно — судя, во всяком
случае, по тому, как около 1357 г. епископ Констанцский якобы включил в число
преступников, которых он ввел в город, даже убийц своего предшественника, причем они так и не
понесли за свое деяние никакого наказания104. Уже в 1384 г. возвращенным преступникам
пришлось вновь покинуть Констанц на следующий день после въезда епископа105.
Трирский пример
В большинстве случаев практика торжественного ввода преступников известна по
свидетельствам либо из имперских городов, либо же из центров диоцезов. Однако на
примере Трирского архиепископства можно показать, что тот же принцип действовал
и на более низком уровне — при разъездах нового князя (в данном случае курфюрста-
архиепископа) по его территориальному княжеству, в ходе которых он посещал даже
маленькие городки, чтобы принять от их жителей присягу на верность106. Так, когда в 1503 г.
«...Dominus Hainricus [...] nonas augusti intravit Constantiam cum omnibus proscriptis, eciam qui episcoporum
occiderunt. Et ibi fuit receptus et sollempniter intronisatus». Heinricus de Dissenhofen und andere
Geschichtsquellen Deutschlands im spateren Mittelalter / Hrsg. von A. Huber. Stuttgart, 1868 (Fontes rerum
Germanicarum, 4). S. 110.
Schuster P. Eine Stadt vor Gericht. Recht und Alltag im spatmittelalterlichen Konstanz. Paderborn etc., 2000.
S. 282.
Об используемом источнике по локальной истории Трирского княжества и об общем историческом фоне
см.: Бойцов М. А. Архиепископ Трирский объезжает свои владения // Королевский двор в политической
культуре средневековой Европы. Теория. Символика. Церемониал / Отв. ред. Н. А. Хачатурян. М., 2004.
С. 317-359, и с дополнительными подробностями: Bojcov М. How One Archbishop of Trier Perambulated
his Lands // Representations of Power in Medieval Germany 800-1500 / Ed. by B. Weiler and S. MacLean.
Turnhout, 2006 (International Medieval Research, 16). R 319-348.
ШЯ М. А. Бойцов « ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
новоизбранный архиепископ Якоб II приближался к городку Обервезель, в ноги ему
бросился человек, совершивший несколькими годами ранее непредумышленное убийство.
Он просил епископа ввести его в город, где не смел появляться107. Взял ли епископ с
собой этого изгнанника, неизвестно. Зато при въезде Якоба II в городок Санкт-Венделин
рядом с его конем бежали двое преступников (очевидно, держась за сбрую коня или плащ
князя). Секретарь курфюрста особо отметил, что они остались в городе и после того, как
Якоб II продолжил свой путь108. Из сказанного выше понятно, что это замечание — не
случайное наблюдение, а четкая фиксация прецедента, имеющего правовой вес.
Секретарь не желал допустить возможности того, чтобы горожане Санкт-Венделина в будущем
ограничивали прерогативу князя на помилование «их» преступников.
В одном эпизоде роль архиепископа Трирского как «покровителя преступников»
выразилась особенно ярко, хотя и вне связи с церемониями въезда. В городке Монтабауре
епископ вызвал к себе в замок членов городского совета, чтобы примирить их с теми,
«кого они подвергли действию банна», то есть признали преступниками109. Как
выясняется из дальнейшего рассказа, ими монтабаурцы объявили жителей нескольких
соседних сел. Теперь ворота Монтабаура оказались наглухо закрыты для всех них — они не
могли войти в город даже для того, чтобы присягнуть новому государю. Посредничество
епископа к ощутимым результатам (по крайней мере немедленным) не привело. Тем не
менее рано поутру к часовне перед воротами Монтабаура явились «преступники» — при
оружии и в боевом порядке. Епископ велел выкатить из замка бочку вина им прямо в
поле, а позавтракав, и сам поехал к этим людям. Тут же в поле он и принял у них присягу,
пожав протянутые руки шеффенов и старост осужденных монтабаурцами деревень.
Точно так же, как и в других случаях, епископ обещал соблюдать их давние обычаи и даже
более того, оказывать им — этим преступникам! — свое высокое покровительство110.
Однако вводить их в Монтабаур Якоб II не стал.
«Daselbst auch eyner der eynen / todschlag vor ettlichen Jaren hatte getaen mynem / g. hern zu fuesse fiele vnd
Hesse mit synen g. / inn die statt, dann er darinnen nit komen dorfft, / vnd wartt auch by denen von Wesel abgeret
inn / Crafft solicher loblicher gewonheide das der / dotschlegger widder zu gnaden quam». Кобленц. Главный
земельный архив. 701.4. Fol. 92.
«Nota: als myn g. herr zu Sandwendelin inn reit, lieffen zwene / mitt synen g. inne, die sust nit inn die statt hetten
/ durffen kommen. Vnd blieben darnach darinn». Ibid. Fol. 103v
«Vnnd darneben saigte vnser g. herre etliche von inen sulten / zu synen g. vff das Slosse kommen, so wulte syne /
gnade inen eynen abscheide mitt denen im banne / gesessen geben laissen. Vnd yrer sampt Irthum / halb inen tage
ernemen laissen». Ibid. Fol. 88v
«Es waren denselben Mondage zumorgen die vfi deme / Ample vnd banne von Montaber by dem heiligen /
hufigin vor Montaburer purtten vff der straissen zu / Coblentz zu versamblet vnserm g.h. huldong zu tunde /
dan sie worden nit gelaissen inn die statt vmb der Irrong / willen zuschen inen vnd der statt, der schwyndrisst /
halben vnd waren ale mitt wehrhafftiger handt vnd inn / ordenunge biss an das obg. heiligen huyfigin getreden
vnd / gegangen, vnd vnser g. h. liesse inen eyne stucke wyns /inn das felt fueren vnd schenkt inen das. Vnd nach /
dem morgen essen reit vnser g.h. vom Slosse zu inen / inn das felt vnd entfienge huldong von inen. Vnd / entfienge
alleyne die hende von den scheffen vnd obersten / der dorffer im banne. Dargegen versprach syn gnade / sie by
alter gewonheide blieben zu lassen zu hanthaben / vnd zuschirmen». Ibid.
Глава 1. Государь как жених и как покровитель преступников Щ
Два легата
Хроника архиепископов Магдебургских рассказывает, как в 1451 г. знаменитый
философ и, что в данном случае куда важнее, папский легат в Германии, кардинал Николай
Кузанский готовился въехать в Магдебург. Он уже прибыл в монастырь св. Иоанна
Крестителя в Берге на южных подступах к городу — туда, откуда торжественная процессия
должна была начать движение к городским воротам. С папским легатом в Магдебург
захотели войти «много осужденных и изгнанных», примкнувших к шествию. Однако
власти города наотрез отказались их впускать, из-за чего легату и всей его, надо полагать,
немалой, свите пришлось поворачивать назад в Берге. Вся подготовка к торжественному
въезду — со стороны как высокого гостя, так и хозяев — магдебургского архиепископа и
городского совета — оказалась напрасной.
После столь серьезного конфликта начались переговоры, в результате которых
магдебуржцы согласились на возвращение изгнанников, которые «не были осуждены
публично» (так в Магдебурге называли повинных лишь в легких преступлениях). Им
разрешили идти вслед за крестом, который, как и положено, несли перед легатом. На
споры по поводу преступников ушло время, и торжественный вход Николая Кузанского
состоялся только два дня спустя — правда, на этот раз с соблюдением всех положенных
процедур111.
В магдебургском эпизоде обращает на себя внимание не только неуступчивость
городских властей, сорвавших уже начавшуюся было церемонию. Интересна логика
преступников, сообразивших, что весьма редкий гость в их краях — папский легат — может
быть «использован» так же, как и собственный князь при его первом вступлении в город.
Легат представлял папу, а тот, как и император, являлся носителем высшей власти — тем
более в церковном княжестве, каким и было Магдебургское архиепископство.
Преступники проявили себя людьми не только изобретательными, но и информированными:
они заранее знали и о времени вступления легата, и о месте, от которого начнется
процессия, прибыв, если судить по словам хроники, прямо туда (а не сопровождая Кузанца
издалека, что стало бы заранее известно властям Магдебурга). Если типичный ввод
преступников представлял собой более или менее серьезное столкновение князя (их с
собой приводящего) и городской общины (их некогда изгнавшей), то в Магдебурге вышел
конфликт между двумя князьями церкви — кардиналом-легатом и архиепископом. Для
магдебургской стороны изобретательность собственных изгнанников оказалась полной
неожиданностью, раз ей пришлось пойти на столь рискованную меру, как отказ
представителю папы во въезде в город. Но для кардинала, очевидно, не меньшим сюрпризом
оказалось упрямство магдебуржцев.
«Anno Domini 1451, feria sexta ante penthecosten dominus cardinalis Nicolaus de Cusa legatus per Almaniam
venit in Berga et volens intrare civitatem Magdeburgk, multi proscripti et banniti volebant cum eo intrare,
quos consulates recusebat intromittere, et sic processio rediit. Tandem tractantes, et conventum fuit, quod
illi qui non essent manifeste banniti possent crucem sequi, et sic in die penthecostes de mane solempniter cum
processione introductus fuit cum archiepiscopo in infula incedens, et isto die summam celebravit missam...» Gesta
archiepiscoporum Magdeburgensium // MGH SS. T. 14. Hannover, 1883. P. 469.
ИД М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Странно, что Николай Кузанский не вступил с ними в переговоры заранее — либо у
него уже не оставалось времени, поскольку изгнанники появились в последний момент,
либо рядом с ним не оказалось никого из авторитетных и сведущих горожан, кто мог бы
добиться отсева нежелательных «возвращенцев». Характерно, что кардинал отказался
уступить и войти в город сразу же, но без изгнанников, хотя такую возможность магде-
буржцы ему наверняка предложили. Ведь в оскорбительном разворачивании папского
легата от ворот их города никак не могли быть заинтересованы ни бюргеры, ни тем более
архиепископ Магдебургский112. Понятно, что для Кузанца в этом столкновении важно
было не уронить не только собственное достоинство, но и честь папского престола,
которая пострадала бы, прогони кардинал преступников, уже было принятых под его
покровительство.
В Магдебургской хронике говорится, что изгнанники не «висели» на легате и его
коне, а шествовали «за крестом». Вообще-то позиция между служителем, несущим
прецессионный крест, и прелатом весьма почетна — тем более выразительно, что именно ее
предоставили делинквентам.
Считается, что Николай Кузанский проявил себя намного лучшим философом, чем
политиком, и магдебургский эпизод подтверждает эту оценку — особенно если
сравнивать его с итогами аналогичного столкновения, в котором участвовал другой легат —
кардинал Раймунд Перауди, отправленный папой с миссией в Германию в 1503 году.
Когда в Бремене узнали, что Перауди собирается при вступлении в их город
привести с собой изгнанников (как он уже сделал в Брауншвейге), местные власти
забеспокоились и направили к легату послов с просьбой не нарушать их прав, поскольку они
«никогда не позволяли такого ни архиепископам, ни каким бы то ни было господам или
князьям»113. Кардинал при многих свидетелях ответил, что, согласно имеющимся у него
папским буллам и бреве, к нему в этой поездке следует относиться как к самому папе114.
А поскольку папа и император (но только они) стоят выше любого местного права, то,
даже нарушая его, они не наносят этому праву никакого ущерба115. К тому же его полно-
112 В заключение хроника сообщает, что легат отслужил мессу в самый день своего вступления в город. Это
означает, что он либо не чувствовал себя оскорбленным приемом магдебуржцев, либо же не считал
нужным выражать свою обиду.
1,3 «...Wente de raid to Bremen hadden dartomale nede gestadet unde schickeden tovorne by den heren cardinall
wente to Osterholte in dat clostere hoichliken unde denstliken begerende, dat he de stad lethe by orem beswarenen
rechte, wente se en hadden dat newerlde eyneme ertzebisschopp edder jenigen heren edder fursten gestadet...»
Ropcke A. Geld und Gewissen. Reimund Peraudi und die Ablafiverkundung in Norddeutschland am Ausgang des
Mittelalters // Bremisches Jahrbuch. Bd. 71.1992. S. 74, сравн. S. 55-56.
114 «...He were in desser legatien unde hir tor stede inholt syner bullen und breve so vele alfi de pavest sulven». Ibid.
В утверждении кардинала не было ни преувеличения, ни заносчивости — Перауди просто констатировал
свой правовой статус. Хотя папские легаты бывали разных уровней, Перауди относился к самому
высокому — его отправили с миссией как legaius a latere, а это действительно предполагало, что в его лице
следовало видеть самого папу.
115 «...Unde went denne de pavest unde keyser alleyne syn baven alle recht unde buthen alien eden bescheden, so en
sy dat deme beswornen rechte nicht to пае...» Ibid.
Глава 1. Государь как жених и как покровитель преступников Д
мочия дозволяют ему и самому нарушать местные обыкновения. Много
могущественных князей и господ, да и городов, притом покрупнее и посолиднее Бремена, уже
вынесли подобное вмешательство кардинала безо всякого ущерба для своего права. Но если
тем не менее бременский совет будет упорствовать, кардинал выберет другой маршрут
и в Бремен вообще не поедет.
После столь решительной отповеди бременскому магистрату ничего не оставалось,
как уступить, тем более что, по словам Перауди, его цель состояла вовсе не в том, чтобы
провоцировать в городе беспорядки и раздоры: ему будет вполне достаточно привести
с собой всего-навсего одного преступника или, может быть, двух «ради чести святого
римского престола»116. Горожанам удалось сохранить лицо, во-первых, получив от
легата бреве с подтверждением, что данный случай не наносит ущерба их праву117, а во-
вторых, потребовав, чтобы каждый возвращаемый изгнанник честно рассказал о своем
проступке комиссии из четырех бургомистров и еще четырех других членов совета118.
В конце концов кардинал привел с собой не одного изгнанника и не двух, а сразу 32,
среди которых были и осужденные за убийства. Они не цеплялись за сутану легата или
сбрую его коня, но шли колонной между любекским прево — ближайшим помощником
Перауди — и самим кардиналом. По сообщению хрониста, каждый из тридцати двух
держал в руке зажженную свечу, из чего следует, что Перауди представил их бременцам в
качестве грешников, несущих церковное покаяние. Кающиеся преступники прошли
сначала к собору (где, вероятно, им было дано церковное прощение), а затем к зданию суда,
где упоминавшаяся выше комиссия заново разобрала их дела119. В результате никому не
было отказано не только в прощении, но даже, кажется, и в возвращении бюргерских
прав — на чем особенно настаивал Перауди. Более того, из городской тюрьмы отпустили
двух женщин, приговоренных к смерти, одну из которых собирались сжечь за ведовство.
Благодаря заступничеству легата ее всего лишь изгнали на один год.
До окраин империи
Обычай участия преступников в церемонии встречи государя вовсе не был
региональной спецификой, практиковавшейся только на юге немецких земель и вдоль Рейна,
как можно было бы подумать по географии приведенных выше примеров и поверив на
«...Jodoch en wolde de here cardinaell nemende inbydden, dar de raid sunderlinx uneynes mede were, edder dede
uplop edder twydracht yn der stad gemakt hadde, seggende ome sy genoch slicht(es) 1 edder 2 intobyddene umme
ere wyllen des hiligen stoles to Rome...» Ibid.
«De here cardinael irboet ock des breve to gevende, dit scholde der stad privilegien unschedelick syn». Ibid.
«Item men leth vor den 4 borgermeisteren unde 4 anderen drepeliken raidluden jewelken vorvesteden man
sunderlix vorhoren, wath he gedan hadde uth syn egenen vriggen bekantenisse darumme he was vorvested». Ibid.
S.74.
«Alfe de cardinall in de stadt quam, brachte he 32 menne mede in de stadt, de uth Bremen erer undaeth halven
weren vordreven; de sulfften volgeden achter den praveste van Luebeke unde drogen barrende karssen in der
handt unde gingen alfio mede vor den doem; darna gingen (?e vor dat richtehuefi, dar warth en ere mishandling
dorchvorbede des cardinals vorgeven». Ibid. S 77 сравн. S. 56-58.
ВДЯ М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
слово бременским посланцам к Перауди, якобы незнакомым с подобным
обыкновением. Так, оно было известно в Силезии — например, в Бреслау (Вроцлаве)120 — и даже
у самых отдаленных восточных границ распространения немецкого языка. Ливонские
магистры Немецкого ордена вводили преступников в Ревель: в 1451 г. с одним из них
вернулось 15 изгнанников, а в 1536 г. с другим — в два раза больше. При этом
помилованные были в основном лицами, виновными в случайных убийствах. В 1500 г.
городские власти заранее попросили очередного главу ордена не приводить с собой воров,
убийц, грабителей церквей, разбойников и прочих таких же злодеев121.
В Риге правом ввода преступников пользовались архиепископы. Один из них,
торжественно вступивший в свой город в июне 1449 г., сам рассказывал, что сразу после
своего въезда, в тот же самый день, он направил повеление городским советникам в
соответствии с давним обычаем вычеркнуть из книг, куда заносились имена изгнанных
за преступления, тех «многих», которые вернулись с ним обратно, и дать им
прощение. Горожане не только послушались своего нового прелата, но даже сверх того, что
он требовал, освободили всех осужденных, сидевших по городским узилищам122. Этим
великодушным жестом они явно стремились подчеркнуть полную лояльность новому
архиепископу.
Преступников вводили в города не только у восточных пределов германских земель,
но и, напротив, на западном краю Священной Римской империи — в графстве Фландрия.
Там это зрелище должно было выглядеть более впечатляющим, чем где бы то ни было,
уже в силу того, что фландрские города относились к крупнейшим в Европе и
многократно превосходили размерами большинство городов Германии. Под стать численности
населения должно было быть и количество высылавшихся правонарушителей.
В 1419 г. советники герцога Бургундского Филиппа Доброго сообщили шеффенам
Гента, что их князь при своем первом торжественном вступлении в город (в качестве
графа Фландрского) намеревается ввести с собой преступников, ранее высланных из
Гента. Шеффены спросили, собирается ли герцог сделать это «по милости или по
праву» — их интересовало, таким образом, идет ли речь только о разовой акции,
согласовываемой с ними, или же о праве, которое герцог считает своим, а потому не предполагает
обсуждать его с горожанами. Советники Филиппа ответили, что «по милости» — ведь
Schuster P. Eine Stadt vor Gericht... S. 282. Anm. 441 с примерами, относящимися к 1438 и 1444 гг.
«...Deue, kerckennbreckers, morders, zerouers, weldeners, strattenschiners...» Johansen P. Ordensmeister
Plettenberg in Reval // Beitrage zur Kunde Estlands. Bd. 12. 1927. S. 103. Автор отмечает, что большинство
«вводимых» преступников были люди, совершившие непредумышленное убийство, что хорошо
согласуется со сведениями, которые удается получить из других германских земель.
«Am sontage noch der molczeit sante ich czu den burgern unde rath der stad Rige unde lisz en sagen, wie mit mir
ingekomen weren veele echter etc., das sie die aus eren bucheren schreiben welden unde sie freygeben noch alder
gewonheit. Do entpoten sie [m]ir weder. das sie is gerne thuen wellen, unde goben semlich echter alle gancz frey
unde nicht alleyne die, sunder ouch dorczu alle gefangene, wo sie die in tormen unde stacken legen hatten...»
Liv-, est- und kurlandisches Urkundenbuch / Begr. von F. G. von Bunge, fortgesetzt von H. Hildebrand und
Ph. Schwartz. Bd. 10. Riga; Moskau, 1896. S. 469. Сравн.: Boockmann H. Der Einzug des Erzbischofs Sylvester
Stodewescher von Riga in sein Erzbistum im Jahre 1449 // Zeitschrift fur Ostforschung. Jg. 35.1986. S. 15.
Глава 1. Государь как жених и как покровитель преступников щ
им известно о привилегиях Гента, по которым государь сам не может «возвращать
землю» изгнанникам; если те были высланы по решению шеффенов, то и возвращение их
может произойти тоже только с согласия шеффенов. Гентцев такой ответ, очевидно,
устроил, и они пошли навстречу Филиппу, провозгласив частичную амнистию. Хотя
ворота Гента оставались по-прежнему закрыты для тех, кого приговорили к 20 годам
изгнания или осудили за нарушение мира, зато всем, высланным на 3 года и даже
на 10 лет, позволялось возвратиться в свите герцога. Таких набралось 60 человек —
они действительно прошли в город, и по просьбе Филиппа их имена вычеркнули из
Ballingboek — реестра осужденных на изгнание123. До чего же сходными оказываются
процедуры амнистирования в разных частях латинской Европы — от Гента на западе до
Риги на востоке!
При первом въезде в Гент преемника Филиппа Доброго Карла Смелого в 1467 г.124 он
ввел с собой, по одним сведениям, 563 преступника125, по другим — 784126 — числа,
совершенно невероятные для Германии, да и большинства других регионов Европы, сами
по себе свидетельствующие об исключительно высоком уровне урбанизации Фландрии.
Впрочем, стоило бы разобраться, шла ли здесь речь об уголовных преступниках или,
скажем, о политических противниках гентских властей. В любом случае очевидно, что
сотни помилованных не могли «висеть» на князе или его скакуне — надо полагать, они
шли внушительной колонной перед Карлом.
Во Фландрии правом ввода преступников пользовался не только местный граф, но
и, например, аббат старинного, богатого и весьма влиятельного аббатства св. Петра под
Гентом127. Судя по акту 1371 г., каждый новоизбранный настоятель мог при своем первом
«Anno 1419. De heeren van den rade uuter name van den prinche, versochten an scepenen van Ghendt, dat de
prinche tsynder incompste, de ballinghen by die van Ghendt ghebannen waren, gracie hebben souden sonder cost,
waer up scepenen vroegen: of men dat begheerde van gracie, oft van rechtsweghe, daer up de heeren van den rade
zeyden, dat zyt begheerden uut gracie, want sy kenden by de privilegien, dat de prinche de ballinghen haer lant nyet
gheven en mochte die by scepenen ghebannen waren, ten ware bi consent van scepenen; dit hoorende ordonneeren
gracie up de ballinghen zo hier naer volgt: Alle ballinghen, die vyftich jaer ghebannen syn, te desen tyt geen gracie
hebben. insgelyks ballinghen van vredebrake ende soenbrake, sullen moeten uutblyven haren tyt; die thien jaren en
drye jaren ghebannen syn, zullen gracie hebben. Daer waeren LX persoonen die gracie hadden. ende alle die vervallen
waren van tzestich pont boete ende daer ondre, schalt (kwytscheldde) de prinche ende begeerde dat mense uut den
bouc van scepenen screpen soude». CannaertJ. B. Bydragen tot de kennis van het oude strafrecht in Vlaenderen:
verrykt met vele tot dusverre onuitgegeven stukken. Gend, 1835. P. 133-134. О редком слове soenbrake,
обозначающем особую категорию «нарушителей мира» (отличающуюся от более привычных vredebrake), см.:
Verwijs Е., Verdam Е. Middelnederlandsch Woordenboeck. D. 7. 's Gravenhage, 1912. Col. 1468.
О самом этом въезде и обстоятельствах, его сопровождавших, см. прежде всего: Arnade P.J. Op. cit. P. 144-
145 и далее.
Kronyk van Vlaenderen van 580 tot 1467 / Uitg. van C. Ph. Serrure, Ph. Blommaert. Deel 2. Gent, 1840
(Maetschappy der Vlaemsche Bibliophilen, 3). S 259.
Van de Letuwe P. Rapport van den ghonen dat ghedaen ende ghesciet es ten bliden incommene van den grave
Kaerle // CannaertJ. B. Op. cit. P. 415, сравн.: P. 133. Сравн.: Arnade P.J. Op. cit. P. 144.
Подробно о нем см: Abbaye de Saint-Pierre au Mont-Blandin a Gand // Monasticon beige. T. 7. Vol. 1. Liege,
1988. P. *69 — *154. Любезно указано П. Ш. Габдрахмановым.
ВД| М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
вступлении в монастырь или его владения, разбросанные по обширной территории,
привести с собой «одного высланного преступника или же более»128. Аббаты Синт-Питера,
действительно, пользовались временами этим правом — во всяком случае, известно, что
один из них в 1483 г. при вступлении в местечко Боесэм (Boeseghem) на севере Франции
вернул высланного оттуда изгнанника, некоего Жана из Луфа, на коленях молившего
аббата о милосердии129.
Мнения
Хотя обычай ввода преступников не становился еще предметом специального
изучения, известен он ученым давно, и суждений по его поводу высказано было немало.
Пожалуй, все авторы согласны, что ввод преступников в город следует рассматривать
как неотъемлемую составную часть церемонии въезда государя, уходящую корнями в
глубокое прошлое130; многие усматривают в этом обыкновении сакральное
содержание131, но объясняют возникновение обычая по-разному. Еще в XIX в. появились два
мнения о его происхождении — впрочем, нередко они не столько противостоят одно
другому, сколько дополняют друг друга.
Первое опирается на несколько мест из немецких судебников — Саксонского
зерцала (составленного в первоначальном виде между 1220 и 1235 г.) и
Швабского зерцала (исходный вариант написан около 1275—1276 гг.). Саксонское зерцало
предписывает всякому низшему судье сложить полномочия при прибытии
высшего: гауграф прекращает вести судопроизводство, как только в его округ приезжает
граф, а с полномочиями графа происходит то же, когда появляется король132. Если
король оказывается в каком-нибудь городе «в пределах империи», в его руки
поступают монетное дело и сбор пошлин, а кроме того, «в какую бы землю он ни
прибыл», в распоряжении короля оказывается суд, чтобы он мог принять решение
по всем искам, рассмотрение которых к тому моменту либо пока не начиналось,
«Ende voort es te wetende dat elc prelaet van sente Pieters in syn eerste incomen ende nieuwe creacie, eenen
ballinc daer ghebannen sonder meer, met hem inbrynghen mach ende hem zyn lant wederghevene, den ban te
nieute doende sonder consent van dem meyer vorseit». CarmaertJ. B. Op. cit. P. 134-135.
«Den XXIX dach van ougst LXXXII1 dede mynherr van sente Pieters zyn intree te Boeseghem, ende met hem
quamp inne Jhan de Louf, als ballinc ghebannen by den baillieu en mannen van sente Pieters 4 jare uut theerscepe
van Boeseghem, ome dat hi medeplege was up Willem Papegaey... end emits de nieuwe incompste van minen
voerseiden here van sente Pieters, naer ootmoediger bede van den selven Jhan, die dicwyls up syn knien vallende,
bat minen voors. heer om grade, so warst dat minen voorseiden here ghenegen om grade te doene, vergaf hem de
voers. mesdaet ende slaecten van den voerscreven banne...» Ibid. P. 135.
Tenfelde K. Adventus. Zur historischen Ikonologie des Festzugs // HZ. Bd. 235.1982. S. 52,54.
Dotzauer W. Op. cit. S 262.
«Swenne de greve kumt to des gogreven dinge, so seal des gogreven gerichte neder sin geleget. Also is des greven,
swenne de koning in sine grafscap kumt, dar se beide to antwarde sin. Also is iewelkes richteres, dar de koning
to antwarde is, de klage ne ga denne oppe den koning». Sachsenspiegel Landrecht / Hrsg. von K. A. Eckhardt.
Gottingen; Berlin, Frankfurt am Main, 1955 (MGH Fontes iurisN. S., 1/1). S. 114. (1,58, § 2).
Глава 1. Государь как жених и как покровитель преступников
либо же еще не закончилось133. (То же почти дословно повторяется и в Швабском
зерцале134.)
В следующих строках Саксонского зерцала рассматривается ситуация, когда
король в первый раз прибывает в ту или иную землю. Тогда в его распоряжение
поступают все лица, которые за нарушение правовых норм оказались в заключении. Их нужно
представить королю, «чтобы они были либо изобличены на основании права, либо же
отпущены»135. Аналогичная норма приведена и в Швабском зерцале, хотя здесь о
безусловном помиловании сидельцев еще меньше речи, чем в Саксонском зерцале, —
напротив, король должен рассмотреть в соответствии с правовыми нормами жалобы тех, кто
обвиняет заключенных, в противном случае «он окажется судьей неправедным»136. Есть
еще два отличия: в Швабском зерцале не говорится о первом приезде государя, а места, в
которые он прибывает, обозначаются не только как «земли», но и как «города».
Поиски истоков идеи доминирования государева суда над любым из местных судов
легко приводят историков к праву Римской империи. При этом полезными для
объяснения средневекового прощения преступников оказываются не только те нормы, в
которых утверждается более высокий уровень компетенции императорского суда, но и те,
в которых за императором признается право предоставлять убежище137 и провозглашать
амнистию осужденным, игнорируя любые юридические процедуры138.
Если кратко обозначенная здесь первая линия интерпретации, хотя и использовала
германские судебники, вела в конечном счете к римскому праву, то вторая отдавала явное
«In swelke stat de koning kumt binnen deme rike, dar is eme ledich munte unde toln, unde in swelk lant he kumt,
dar is eme ledich dat gerichte, dat he wol richten mut alle de klage, de vor gerichte nicht begunt noch nicht gelent
sin». Ibid. S. 245 (III, 60, § 2).
«In welhe stat der kiinig kumpt dew in dem reich Ieyt da ist dew weile vnd er dar inne ist dew miinze vnd der zol
vnd das gericht sein. Er sol auch alles richten das in der stat vnd in dem land ze richten ist an des dez vor begunnen
ist zu richten. Das sullen die richter voile aus richten die dey begunnen habent ze richten». Schwabenspiegel
Kurzform. I. Landrecht. II. Lehnrecht / Hrsg. von Karl A. Eckhardt (MGH Fontes iuris N. S., 4/ 1-2). S. 197
(II, 133).
«Swen de koning ok aller erst in dat lant kumt. scolen eme ledich sin alle vangene oppe recht, unde men seal se vor
ene brengen unde mit rechte verwinnen oder mit rechte laten...» Sachsenspiegel Landrecht. S. 245 (III, 60, § 3).
«In welch lant oder stat der kunig kumt da sol man im antwurten alle geuangen die dar innen sint [...] der kiinig sol
auch den recht tun die auf die geuangen clagent oder er ist nicht ein rechter richter». Schwabenspiegel Kurzform.
S. 197-198(11,134).
См. прежде всего: Wenger L. Asylrecht // RAC. Bd. 1. Stuttgart, 1950. Sp. 836-844, где, впрочем,
подчеркивается, что имперские юристы старались ограничить право убежища как в храмах, так и, в особенности, у
изображений императора.
О прощении заключенных см.: Arbandt S., Macheiner W. Gefangenschaft // RAC. Bd. 9. Stuttgart, 1976.
Sp. 318-345. Императоры нередко возвращали ссыльных, изгнанных их предшественниками. Свод
соответствующих мест из древних авторов см. в: Kleinfeller G. Indulgentia // RE. Halbbd. 18. Stuttgart, 1916.
Sp. 1378-1380. Императорское помилование могло также иметь юридическое обличье «бенефиция» —
благоприятного исключения из обычных норм. См.: Leonhard R. Beneficium // Ibid. Halbbd. 5. Stuttgart, 1897.
Sp. 272-273. Иногда делались ссыдки и на право императора приостанавливать судебное преследование
тех или иных лиц. См. о нем: Idem. Abolitio // Ibid. Halbbd. 1. Stuttgart, 1893. Sp. 105.
ЩД1M. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
преимущество германскому. Весьма влиятельным здесь оказалось суждение Я. Гримма,
включившего разделы о вводе преступников в свой классический и во многом до сих не
утративший значения труд о «немецких правовых древностях». Истоки обычая вводить
высланных он усмотрел в праве убежища, которое можно было получить в доме короля
или же рядом с его персоной139. Чем дальше, тем больше эта идея стала развиваться в
русле концепции о предполагаемой архаической сакральности древнегерманского вождя.
Так, Р. Хис сформулировал, что помилование государем изгнанников «основывается,
вероятно, на святости королей и князей и особой защите, которая обеспечивается
близостью к ним»140. Естественно, что за идеей сакральности личности вождя или короля,
его харизмы (идеей, которой так увлеклись в конце XIX и начале XX в.) последовало и
предположение о сакральном характере прикосновения такого харизматика.
Оно сделано, например, X. К. Пайером, попытавшимся объединить «римские» и
«германские» объяснения, откуда возник обычай ввода преступников. С одной
стороны, поскольку король является источником любого права, к нему переходит и право
всякого суда в городе, куда он является. Соответственно, приостанавливаются все
разбирательства, а государь, вводя преступников в город, наглядно демонстрирует
превосходство своей власти над местной. К тому же еще римские императоры предпринимали
abolitiones — помилования при въездах в города141. Однако, с другой стороны,
глубинный смысл рассматриваемого средневекового обычая следует видеть в
распространенном по всему земному шару («особенно у примитивных народов») представлении, что
прикосновение к чему-либо священному, то есть обладающему особой силой месту,
предмету или человеку, обеспечивает свободу и защиту142. Так же широко трактует
происхождение интересующего нас обыкновения и другой историк — А. Нидерштеттер.
Ссылаясь на Саксонское зерцало, признававшее, в его интерпретации, право государя
вводить с собой преступников при его первом въезде, он говорит, что
«соответствующие обыкновения обнаруживаются как в Риме и у древних германцев, так и в
неевропейских культурах»143.
Венская исследовательница А. М. Драбек описывает обряд ввода изгнанников
следующим образом: ежели преступнику удавалось ухватиться за лошадь, экипаж или одеяние
139 Примеры «ввода преступников* см.: Grimm J. Deutsche Rechtsalterthtimer. Leipzig, 1899. Bd. 1. S. 368-369;
Bd. 2. S. 341. О происхождении из права убежища: Ibid. Bd. 2. S. 535.
140 «Diese Begnadigung beruht wohl auf der Heiligkeit der Konige und Fursten und dem besonderen Schutz, den
ihre Nahe gewahrte». His R. Das Strafrecht des deutschen Mittelalters. Teil t. Weimar, 1920. S. 391-392.
141 PeyerH. С Op. cit. S. 228.
142 «Den tiefen Grund des Brauches hat man in der iiber den ganzen Erdball, besonders bei primitiven Volkern
verbreiteten Vorstellung zu suchen, dass die Beriihrung eines heiligen, das heisst mit besonderen Kraften
versehenen Ortes, Gegenstandes oder Menschen Freiheit und Schutz gewahre. Es handelt sich also um eine Form
des Asylrechts». Ibid. S. 227.
143 «Der Sachsenspiegel sprach dem Reichsoberhaupt dieses Recht bei seinem ersten Besuch ausdriicklich zu [...]
Entsprechende Gepflogenheiten finden sich sowohl in Rom wie bei den Germanen, aber auch in aufieneuropaischen
Kulturkreisen». Niederstatter A. Ante portas. Herrscherbesuche am Bodensee 839-1507. Konstanz, 1993. S. 25 со
ссылкой на работы X. К. Пайера и А. М. Драбек.
Глава 1. Государь как жених и как покровитель преступников щ
короля, он мог вернуться в город и не должен был далее нести бремя своего наказания144.
В этой традиции проявляется та черта власти, которую Средневековье унаследовало от
Античности, продолжает А. М. Драбек. Со времен Юлия Цезаря хорошего правителя
должно было отличать качество милосердия — dementia. Тем не менее основной исток обычая
ввода преступников исследовательница видит в германской древности. Новоизбранные
короли германцев при первом объезде своих владений именно таким образом
осуществляли помилование провинившихся. Превратившиеся в изгоев правонарушители могли,
прикоснувшись к государю, его плащу или коню, получить частицу королевской
харизмы — вследствие чего они освобождались от дальнейшего преследования. О том, что
древнее право предоставления убежища, относящееся к личности короля, продолжало жить и в
Средние века, свидетельствует, по мнению А М. Драбек, и Саксонское зерцало145.
А. Нидерштеттер и Э. Шуберт повторили описание обычая возвращения
изгнанников, точно следуя формулировкам А. М. Драбек146. Влияние ее концепции
прослеживается и у других авторов, раз за разом воспроизводивших тезисы примерно такого вида:
«итак, от короля, как и от другого сакрального объекта, исходила целительная сила; его
прикосновение давало изгнанникам право убежища»147. Тем самым все эти
исследователи способствовали распространению весьма романтического, но, думается, совершенно
ошибочного представления, о чем подробнее ниже.
Э. Шуберт следует той же линии, что и вышеназванные авторы, опираясь на
параграфы Зерцал, и считает, что обычай возвращения преступников представляет собой
сужение изначально более широкой нормы: «когда король приходит в [какую-либо]
землю, ему по праву должны быть выданы все заключенные»148. Здесь же Э. Шуберт
высказался против мнения, что право ввода преступников является не специфически
королевским, а относящимся к обычным привилегиям любых князей149. Ведь, судя по
DrabekA. М. Reisen und Reisezeremoniell der romisch-deutschen Herrscher im Spatmittelalter. Phil. Diss. Wien.
1964. S. 35.
«Die Wurzel des beschriebenen Brauches selbst ist aber in altem germanischen Gedankengut zu suchen. Von den
neu erhobenen Konigen der Germanen wurden auf ihrer ersten Umfahrt durch ihr Herrschaftsgebiet auf diese Weise
Verbrecher begnadigt. Durch die Beriihrung des Konigs, seines Mantels oder seines Pferdes wurde den Friedlosen
etwas von seinem Heile mitgeteilt und Schutz vor weiterer Verfolgung gewart. Im deutschen Mittelalter lebte
diese Form des personlichen Asylrechts fort und fand auch im Sachsenspiegel ihren Niederschlag». Ibid. S. 35-36.
См.: Niederstatter A. Konigseinritt und -gastung in der spatmittelalterlichen Reichsstadt // Feste und Feiern
im Mittelalter. Paderborner Symposion des Mediavistenverbandes / Hrsg. von D. Altenburg et al. Sigmaringen,
1991. S. 496; Schubert E. Konig und Reich. Studien zur spatmittelalterlichen deutschen Verfassungsgeschichte.
Gottingen, 1979 (VMPIG, 63). S. 52.
«Vom Konig ging also wie von einem sakralen Gegenstand eine Heilskraft aus, seine Beriihrung verlieh
dem Ausgestofienen Asylrecht». Tremp E. Konige, Fiirsten und Papste in Freiburg. Zur Festkultur in der
spatmittelalterlichen Stadt // Freiburger Geschichtsblatter. Bd. 68. 1991. S. 31.
Schubert E. Op. cit. S. 53. Anm. 69.
Такое мнение было высказано издателем в: RTA AR. Bd. 19. Т. 1. S. 169. (Auch der dritte Punkt... die
Begnadigung der Gebannten in Ulm, ist kein spezifisch konigliches Recht, sondern eine Art fiirstliches Asylrecht,
das mcht nur Landesfiirsten beim Eintritt in ihre Stadte, sondern auch fremden Fiirsten zukam.) Как уже было
показано выше, именно к Ульму данное утверждение менее всего подходит.
ЩЩ М. А. Ги.лщ.г-. • ВКЛПЧПШ CMIIIT-IIIIF
имеющимся данным (автор опирается здесь исключительно на материалы, собранные
Я. Гриммом), кроме короля изгнанников приводили с собой только епископы, а они
могли поступать так не в силу своего княжеского статуса, а просто как
священнослужители (которым, очевидно, полагает Э. Шуберт, было положено проявлять истинно
христианское милосердие).
Последнее соображение нельзя признать справедливым, даже если забыть о графах
Фландрских, допустив, например, что их помилования сотен людей в Генте являлись
исключением — результатом свежепривнесенных французских влияний. Для кардинала
Перауди присутствие преступников в его свите, как было показано, — вопрос не
христианского милосердия, а утверждения собственного статуса. То же самое резонно
предположить и в отношении других князей церкви, вводивших изгнанников.
Пожалуй, наиболее развернутое объяснение обычая ввода преступников
предложено пока что в монографии Г. Шенка, где он соединил вместе едва ли не все истолкования,
предлагавшиеся до него. Претензия государя на то, что он может миловать осужденных,
вытекает из традиционной для него задачи являться судьей и защитником
общественного мира. Парадокс в том, что, нарушая правовую систему какого-либо города своими
произвольными помилованиями, король тем самым в действительности ее укрепляет и
подтверждает. Кроме того, помилование изгнанников представляет собой публичную
демонстрацию столь важного качества правителя, как милосердие. Проявляя его,
император — то есть высший судья после Господа — воспроизводит божественное
милосердие, и именно поэтому ввод преступников оказывается весьма яркой манифестацией
власти. Слабые германские государи очень нуждались хотя бы во внешнем выражении
своего статуса, и выбор столь драматичной формы объявления помилования
преступникам объясняется «настоятельной потребностью государя в церемониальном
предъявлении своей власти»150.
В том, что прощаемые преступники прикасались к государю, Г. Шенк не усматривает
ничего специфически германского. Он вообще скептически оценивает возможность того,
что в Средневековье удастся обнаружить представления, восходящие к дохристианским
временам древних германцев (и этот его скепсис мне представляется вполне
обоснованным). Преступники, оказавшиеся рядом с императором, пользуются
неприкосновенностью, потому что он может давать убежище, но это право отнюдь не древнее, поскольку
возникло из совокупности собственно позднесредневековых практик — права убежища,
предоставляемого церковью, и иммунитетных прав151. При том что мои разногласия с
суждениями Г. Шенка (как и всех других вышеназванных исследователей) станут
очевидны из последующего изложения, мне весьма нравится прежде всего готовность этого
исследователя не рассматривать обычай ввода преступников как архаический, а увидеть
в нем сугубо средневековую новацию.
150 Schenk G.J. Zeremoniell und Politik... S. 358.
151 «Sicher ist, dafi das mittelalterliche Asylrecht stark durch kirchliche Vorstellungen geformt wurde und in den
Immunitatsrechten von Herrschaften eine eigenttimliche Stutze fand, vielleicht also in dieser Kombination auch
das "personliche Asyl" eines Herrschaftstragers untersttitzte». Ibid. S. 359.
Глава 1. Государь как жених и как покровитель преступников Щ
За пределами германских земель
Чтобы продвинуться дальше в интересующем нас вопросе и получить некоторый
материал для сопоставления, необходимо выяснить, не обнаруживается ли сходных
ритуалов в иных странах, помимо Германии.
В Англии мне пока удалось найти лишь один более или менее подходящий к случаю
пример. В 1392 г. при въезде Ричарда II в Лондон в пригороде Саутверке (Opus Australe —
как торжественно именует его латинская поэма) на пути едущего верхом короля
появляется высланный из города убийца, несущий на плечах деревянный крест. Исполненный
раскаяния, он бросается на землю перед государем и умоляет о помиловании, которое,
естественно, тут же и получает152. Речь здесь идет наверняка не об импровизации, а об
инсценировке, включенной в церемонию приветствия короля лондонской общиной.
Преступник является своего рода персонификацией Лондона, заслужившего немилость
государя, но теперь раскаивающегося и умоляющего о прощении. Когда Г. Киплинг
пишет, что фигура этого несчастного является составной частью образа короля как нового
мессии, спасителя153, он, кажется, упрощает дело. Со страждущим Христом здесь
недвусмысленно сближается как раз преступник, несущий свой крест, а значит, и вся
лондонская община. Парадоксальная традиция уподобления ведомого на казнь преступника 4
Христу была довольно широко представлена в средневековой Европе154.
При скудости английского материала подкупает относительное изобилие сведений
из Франции, выявленных по большей части в последние десятилетия и прежде всего
благодаря исследованиям практики королевских помилований. Именно из Франции
происходит и самое ранее известное мне упоминание о традиции участия преступников
в церемонии торжественного вступления государя в город.
В 1272 г. доминиканец Жоффруа де Больё (Geoffroy de Beaulieu) (ум. до 1282 г.)155,
многолетний духовник короля Людовика IX Святого (1226-1270), произносит
проповедь, в которой, описывая грядущее явление Христа, уподобляет Второе пришествие
сцене прибытия короля (исходя, естественно, из представления, что Иисус является Царем
Небесным)156. При этом проповедник называет разные группы людей, встречающих Царя
152 «De venia data exuli in Southwerk. / Strata foras urbem, qua pulchra suburbia restant, / Haec Opus Australe
dicitur, est etenim. / Obviat hie regi vir in exilium modo missus, / Arboreamque crucem fert homicida reus. /
Pronus ut ante pedes jacuit prostratus equinos, / Flens rogitat veniam, rex sibi donat earn. / Sicque pium miseri
miseret solitum misereri, / Gratia quam tribuat, restituatur ei». Maydiston К De concordia inter regem Ric. II et
civitatem Londonie // Political Poems and Songs Relating to English History, Composed during the period From
the Accession of Edw. III. to that of Ric. III. / Ed. by Th. Wright. Vol. 1. London, 1859 (Rolls, [14]). P. 288.
153 Kipling G. Op. cit. P. 17.
51 См.: Тогоева О. И. «Истинная правда». Языки средневекового правосудия. М., 2006. С. 274-275,278-280.
53 См. о нем и его «Житии Людовика Святого», в частности: Ле Гофф Ж. Людовик IX Святой. М, 2001.
С. 256-257.
* Leclercq J. L'idee de la Royaute du Christ au Moyen Age. Paris, 1959 (Unam Sanctam, 32). P. 117,134-135. Здесь •
проповедь дается только в переводе на французский и с сокращениями. Автор ссылается на рукопись:
Париж, Национальная библиотека. Ms. Lat. 16487. Fol. 27v — 29.
ИЯГм.лЛи.щи.УГ' ВЬ'Ш'ШМК MIII'FIIIIF
и Спасителя, всякий раз прибавляя подходящий к случаю назидательный комментарий.
Он начинает с больных, стремящихся навстречу королю, чтобы исцелиться («вот и все
мы такие же больные, страждущие исцеления»). Понятно, что речь идет о золотушных,
излечению которых королями Франции и, в частности, Людовиком Святым тот же автор
посвятил пространные пассажи в другом своем сочинении157. Но важнее для нас то, что
перед Спасителем, а значит, и «перед королем, шествуют изгнанники, то есть те, кто был
изгнан из своих земель и со своей родины за какой-нибудь проступок. В самом деле, имеется
обычай, по которому новый король освобождает изгнанников, а также заключенных...»158.
Из этого текста следует, что во Франции обыкновение включать преступников в
королевскую процессию при вступлении государя в город было хорошо известно уже
при Людовике Святом — существенно раньше появления первых упоминаний о том же
в германских землях. Высказывалось предположение, что у этой традиции могут
выявиться и более глубокие корни, если удастся связать с ней освобождение преступников
Людовиком VIII в 1223 г. при его вступлении в Париж после коронации159. Однако в
самом описании того adventus — первом дошедшем до нас рассказе о въезде французского
короля, сохранившем хоть какие-либо детали этой церемонии160, — о шествии
преступников в королевской процессии не говорится ни слова.
Автор этой латинской «героической песни» о деяниях Людовика VIII Николай Брайа
рассказывает, как «златоткаными одеяниями сияли площади, перекрестки, улицы»
(vestibus aurivomie rident fora, compita, vici), как короля встречали великовозрастные
горожане и кипящие умом юноши (grandaevi cives et fervens mente juventa), как слуги и
работники (servi famulaeque) радовались, что им в тот день не придется работать, как
все пировали, как украшены были храмы, как нарядные юноши танцевали с
застенчивыми девами, поэты слагали оды (lyrici modulantes carminis odas), музыканты играли на
всевозможных инструментах, а певцы «сладко выводили мелодии стройными голосами»
(dulce melos Regi concordi voce canentes)161. Однако о возвращаемых в город изгнанниках
не говорится ни слова. Когда же Людовик вступил во дворец и воссел в тронной зале,
окруженный блистательной свитой, делегация парижан поднесла государю роскошные
подарки, на описание которых автор не жалеет строк. Довольный богатым подношением,
король отвечает «почтением на почтение»: он облегчает неким «сервам» ярмо их повин-
° Блок М. Короли-чудотворцы. Очерк представлений о сверхъестественном характере королевской власти,
распространенных преимущественно во Франции и Англии. М, 1998. С. 215-216.
58 « Au-devant du roi vont les bannis, c'est-a-dire ceux qui sont exiles de leur terre et de leur patrie pour quelque forfait.
C'est en effet la coutume que le nouveau roi libere les bannis, et aussi les prisonniers...» LedercqJ. Op. cit. P. 135.
159 Jackson R. A. Vive le roi! A History of the French Coronation from Charles V to Charles X. Chaper Hill; London,
1984. P. 98-99.
м Такая оценка дается, в частности, в: Schramm P. Е. Der Konig von Frankreich. Das Wesen der Monarchie vom
9. bis zum 16. Jahrhundert. Ein Kapitel aus der Geschichte des abendlandischen Staates. Weimar, 1939. Bd. 1.
S. 204; Bd. 2. S. 122.
6' Gesta Ludovici VIII, Francorum Regis, auctore Nicolao de Bra'ia, hero'ico carmine // Le Recueil des Historiens
des Gaules et de la France / Ed. par D. M. Bouquet. T. 17. Paris, 1878. P. 311 -345, описание въезда: p. 313-314
(строки 67-111).
Глава 1. Государь как жених и как покровитель преступников Щ
ностей и «освобождает осужденных», за исключением повинных в позорных
преступлениях162. Сколь бы эта амнистия ни была интересна сама по себе, она пока не связана
напрямую с церемонией государева въезда как таковой. Кроме того, в отличие от известных
нам более поздних эпизодов, ее понимают как особую милость государя по отношению
к общине парижан в целом, а не только к правонарушителям. Городские власти не
протестуют и не удерживают короля от его намерений — напротив, они считают сидельцев
«своими» и воспринимают их освобождение в качестве королевской милости.
Разумеется, поэму Николая Брайа менее всего следует считать детальным отчетом о
конкретной церемонии. Однако для наших целей достаточно и того, что в его сознании,
в имевшемся у него образе «правильного» вступления короля в город, не нашлось
места для процессии возвращаемых изгнанников, тогда как именно такая процессия была
естественной частью образа той же церемонии, витавшего перед мысленным взором
Жоффруа де Больё всего полувеком позже.
Когда бы ни родилась традиция помилования преступников королем, впервые
прибывающим в город, к XV в. такие прощения стали во Франции, похоже, обычной
практикой — настолько обычной, что о ней перестали упоминать163. Отмечали, напротив,
случаи, когда это обыкновение не выполнялось. Например, так называемый Парижский
горожанин критиковал юного англо-французского короля Генриха VI как раз за то, что
тот не провел освобождения заключенных после своей коронации в парижском Нотр-
Дам в 1431 г.164 Правда, что именно имел в виду рассказчик, не вполне понятно. С одной
стороны, речь должна вроде бы идти об амнистии того же типа, что описывал Николай
Брайа, то есть без ввода преступников в город, поскольку король и до коронации, и
после нее пребывал в Париже165. Но с другой, его случай был исключительным, а обычным
«Rex, ubi suscepit tam ditia munera, reddit / Multimodas grates, et honore repensat honorem, / Servis servitii
juga libertate remittens, / Absolvitque reos, exceptis proditione / In patris arma caput qui direxere nefanda, /
Quos tenet in tenebris et career et ultio digna». Gesta Ludovici VIII... P. 315 (строки 196-201).
Bryant L. M. The King and the City in the Parisian Royal Entry Ceremony: Politics, Ritual, and Art in the
Renaissance. Geneve, 1986 (Travaux d'Humanisme et Renaissance, 216). P. 25.
«Item, vrai est que [...] le roi se departit de Paris sans faire aucuns biens a quoi on s'attendait, comme delivrer
prisonniers, de faire choir maltotes, comme impositions, gabelles, quatriemes et telles mauvaises coutumes qui
sont contre loi et droit...» Journal d'un bourgeois de Paris de 1405 a 1449 / Texte original et integral presente et
commente par С Beaune. Paris, 1990. P. 311. § 597.
Девятилетний Генрих VI высадился в Кале 23 апреля 1431 г., 29 июля он торжественно вступил в Руан,
где оставался до конца ноября, то есть в течение всего суда над Жанной д'Арк и во время ее казни, —
обстоятельство весьма существенное, но почему-то ускользнувшее от внимания едва ли не всех биографов
Орлеанской девы. В Париж Генрих въехал 2 декабря, коронапия состоялась 16-го. На заседании совета
26 декабря король не только утвердил привилегии Парижа и Парижского университета, но и даровал
несколько помилований (число которых, очевидно, не впечатлило Парижского горожанина). Либо в тот же
самый день, либо на следующий король покинул Париж. 12 января 1432 г. он оставил Руан, 26 января был
в Кале, а 9 февраля возвратился в Англию. Подробную хронологию, восстановленную в основном по
английским счетным книгам, см. в: Сипу A. The Coronation Expedition and Henry VI's Court in France, 1430 to
1432 // The Lancastrian Court. Proceedings of the 2001 Harlaxton Symposium / Ed. by J. Stratford. Donington,
2003. P. 29-52, особенно p. 36-37,40-41,49-51.
ДД М. А. Бойцов ♦ ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
и Парижскому горожанину, и его современникам должен был представляться другой
сценарий: за помазанием в Реймсе следует торжественное вступление короля в Париж.
Поэтому освобождение преступников после коронации вполне могло связываться в их
сознании именно с процессией при первом въезде помазанного государя в его столицу
Французские короли неоднократно жаловали в виде особой привилегии право
помилования членам королевского дома, другим князьям, а с конца XV в. и королевам166 —
несмотря на то, что эдикт 1499 г. запрещал пользоваться этим правом всем, кроме самого
государя и его наследников. Так, Людовик XI дозволил графу Шароле, будущему
герцогу Бургундскому Карлу Смелому, освобождать всех заключенных в тюрьмах городов, в
которые он вступал. (Не имеет ли эта привилегия отношения к массовому возвращению
герцогом Карлом изгнанников в Гент в 1467 г.?) В 1477 г. тот же король разрешил даже
не герцогу, а графу Ангулемскому миловать заключенных (за некоторыми
исключениями) в городах его домена при его первом въезде в них. В 1501 г. Парижский Парламент
обсуждал, можно ли позволить эрцгерцогу Австрийскому освобождать преступников
при его предстоящем вступлении в Париж. Несмотря на все высказанные ранее запреты,
Парламент дал свою санкцию — надо полагать, с полного согласия короля или даже по
прямому его требованию167.
Карл VIII прямо утверждал, что, согласно древнему праву королей, государь при
первом вступлении в любой город королевства может осуществлять помилование и
прекращать процессы «по всем делам, преступлениям и проступкам»168. В Турне осенью
1463 г. городские власти обсуждали подготовку к встрече короля Людовика XI, впервые
собравшегося посетить их город. Уже в первом пункте протокола речь пошла именно
о преступниках. В нем отмечается, что обычно накануне королевского въезда «многие
внесенные» [в регистр осужденных] и «некоторые изгнанники» стараются добиться
милости государя и возвратиться в город. Поэтому следует заранее отправить к королю
просьбу не распространять его милосердие на изгнанных за бунт и другие подлые дела.
Государю следует напомнить, что его предшественники тоже не заступались за
виновных в столь тяжких преступлениях169. Таким образом, намерение государя вернуть
преступников явно не стало в Турне большой неожиданностью — горожане считали (не
будем выяснять, насколько обоснованно), что имелись прецеденты, уходящие по крайней
мере в первую половину XV в. (правление отца Людовика — Карла VII), а то и намного
166 Bryant L. М. Op. cit. Р. 26.
167 Jackson R. A. Op. cit. Р. 100.
68 «...Noue est loisible et premis a notre nouvelle et premiere entree dans chacune ville de notre Royaume, pardonner,
remittre et abolir tous cas, crimes et delites, quels qu'ils soient». Bryant L. M. Op. cit. P. 25.
69 «Premiers, le jour devant la venue du roy, pour ce que pluiseurs registres et aucuns banis contendrons obtenir ses
graces et recouvrer la ville, convendra envoyer par devers ledit seigneur aucuns depputez pour enquerir et faire
comment son bon plaisir sera se rengler en cette partie, et lui supplier que [a ceux que nons] avons banis pour
sedition et pour autres villains cas, il ne veulle faire ne impartir nulles graces, ne les remettre en la ville, pour
I'entretenement du bien de paix et tranquilite d'icelle, et lui convendra remonstrer que a telz gens oncques ses
predecesseurs ne vouloient touchier pour les causes dictes». Guenee В., Lehoux F. Op. cit. P. 184-185. О
возвращении изгнанников в Аррас в 1464 г. см.: Ibid. Р. 24.
Глава 1. Государь как жених и как покровитель преступников Щ
дальше в прошлое. Тактика властей Турне очень похожа на поведение немецких горожан
в аналогичных обстоятельствах. То ли здесь имело место заимствование у соседей
(Турне лежит в пределах империи), то ли во фламандских землях действовали по тому же
шаблону, что и в землях собственно немецких.
Изучение итальянского материала затруднено прежде всего его чрезвычайной
дробностью. В каждой из многочисленных политических единиц, из которых состоял в
Средневековье Апеннинский полуостров, — в королевствах, княжествах и городских
республиках — имелись свои традиции организации торжественных въездов, многие из
которых известны историкам совершенно недостаточно. Широк был и круг лиц, которым
оказывали почести при въездах: от императоров и пап до подеста170. К тому же в Италии
раньше, чем где бы то ни было, «средневековый» adventus domini начал
трансформироваться под воздействием распространявшейся моды на античность: традиционные
въезды быстро меняли облик, превращаясь в пышные trionfi, насыщенные всевозможными
литературными и историческими реминисценциями. Обращение к древнеримским
образцам, кстати, менее всего могло настраивать итальянских государей на то, чтобы
вводить с собой прощеных преступников. Подражание римским триумфам предполагало,
совсем напротив, что государя в процессии будут сопровождать его униженные
противники и захваченные в бою пленные — как это действительно устроили при вступлении
Фридриха II в покоренную им Кремону в 1237 г. или же при торжестве лукканского
сеньора Каструччо Каструкани после его победы над флорентийцами в 1325 году.
Когда в Вечный город прибывали государи Германии, чтобы получить
императорский титул, они, судя по имеющимся источникам, ни разу не приводили с собой римлян,
осужденных на изгнание, и не выпускали из тюрем местных заключенных171. Зато в
Северной Италии германские государи порой делали попытки проводить амнистии.
Ясные сообщения о такого рода инициативах появляются, кажется, при Генрихе VII
Люксембурге (1308-1313). Однако они представлены двумя совершенно разными видами
помилований. Первый заявлен в грамоте от 23 января 1311 г., где король объявляет, что
по прибытии в Италию он узнал о неоправданных преследованиях, которым по ложным
поводам подверглись многие лица, особенно в Ломбардии и Тоскане. Поскольку долг
власти состоит в исправлении допущенных ошибок, Генрих требует прекратить в
подвластных ему городах все виды преследований и разбирательств по делам, связанным с
мятежами, нападениями, грабежами, поджогами, убийствами, ранениями и кражами172.
■'° О въездах подеста см. прежде всего: Dartmann Ch. Adventus ohne Stadtherr. «Herrschereinztige» in den
italienischen Stadkommunen// QFIAB. Bd. 86. 2006. S. 64-94. Статья любезно указана E. В. Казбековой.
71 См. прежде всего: Hack A. Th. Das Empfangszeremoniell bei mittelalterlichen Papst-Kaiser-Treffen. Koln; Wien;
Weimar, 1999 (Forschungen zur Kaiser- und Papstgeschichte des Mittelalters. Beihefte zu J. F. Bohmer, Regesta
imperii, 18); Idem. Ein anonymer Romzugsbericht von 1452 (Ps.-Enenkel) mit den zugehorigen Personenlisten
(Teilnehmerlisten, Ritterschlagslisten, Romische Einzugsordnung). Stuttgart, 2007 (Zeitschrift fur deutsches
Altertum und deutsche Literatur. Beihefte, 7) с подробными библиографическими указаниями.
_,г «...Omnia banna, condepnationes et relegations et processus adque sententias lata, facta, data seu promulgata [...]
occasione rebellionis vel guerre vel robarie vel incendii seu homicidii vel vulnerum seu furti...» MGH Const. T. 4.
Pars 1. Hannover; Leipzig, 1906. Nr. 563. P. 523.
Р^ЯШм. Л.'Ьопшл. • Mkll,ij",lL!i.t Ml IF'EI II IE
Все изгнанные и осужденные освобождаются от обвинений и наказаний173. Все «записи
или книги», куда заносились имена осужденных, следует уничтожить, дабы от них не
осталось и следа174.
Столь странное, более того, нереалистичное распоряжение можно объяснить
только политическим характером поставленных Генрихом целей: он хотел представить себя
итальянским подданным в качестве rex pacificus — учредителя всеобщего мира,
прекратив вековую борьбу между гвельфами и гибеллинами175. Генрих действительно вводил с
собой в города изгнанников, но, насколько можно судить, это были не обычные
мошенники или убийцы, а сторонники проигравшей ранее политической партии,
воспользовавшиеся теперь его поддержкой. Так, в Брешии, куда король вступил после долгой и
трудной осады грозным победителем — не через ворота, а сквозь пролом в стене, — за
ним следовали его сторонники-брешианцы с оливковыми ветвями в руках — в знак того,
надо полагать, что они не собираются мстить побежденным согражданам за былое
изгнание и прочие обиды. Понятно, что такого рода политические акции Генриха VII не
просто поставить в один ряд с «ритуальным» демонстративным помилованием
уголовных преступников, о котором и шла речь во всех приведенных ранее эпизодах.
Зато в 1312 г. Генрих VII объявляет две амнистии иного свойства. В грамоте от 1
января король сообщает, что при своем вступлении в Геную (состоявшемся еще 21
октября) он узнал о множестве людей, содержащихся за различные преступления в местных
тюрьмах. 22 ноября на площади перед Сан-Лоренцо народ «обратился к нему со
смиренной и единодушной просьбой» за сидельцев. Впрочем, и без этой петиции он сам,
движимый снисхождением и благочестием, принял решение поступить с
заключенными милосердно176 и освободить их, за исключением некоторых категорий преступников.
Политическое примирение между внутригородскими партиями было и в этом случае
одной из целей короля, но к достижению ее дело здесь не сводилось — милостью
государя могли воспользоваться и явные уголовники.
Когда в марте того же года Генрих прибыл в Пизу, он не стал ждать долгих недель, как
в Генуе, чтобы объявить помилование, а немедленно выпустил соответствующий указ.
Даровав «королевскую милость», он повелел «к чести королевского величества и всеоб-
«...Omnes et singuli tales exbanniti et condempnati seu relegate [...] ab hac hora innate sint liberi et absoluti a
talibus bannis, condempnationibus, relegantionibus, sententiis adque processibus...» Ibid.
«...Scripture ac libri, in quibus talia banna, condempnationes, relegationes et sententie ac processus scripta essent,
deleantur et destruantur in totum [...] ita quod non remaneat ex eis vestigium in futurum». Ibid.
Эта политика вызвала недовольство и опасения во многих итальянских городах. См., например, о
характерной реакции во Флоренции: ВилланиДж. Новая хроника, или История Флоренции / Перевод, статья и
прим. М. А. Юсима. М, 1997. С. 261.
«...Quod cum prefatus dominus rex in primo adventu suo iocondo et felici ad civitatem Ianue multos invenerit
homines carceratos in carceribus civitatis Ianue propter diversa crimina, maleficia et offensas, idemque dominus
rex postmodum in publico et generali parlamento sive arenga Ianue in platea ante ecclesiam sancti Laurentii [...] ab
eodem populo humiliter et unanimiter requisitus, super hoc de ignata sibi dementia et pietate volens misericorditer
agere cum eisdem [...] mandaverit, omnes carceratos predictos [...] a dictis carceribus liberari...» MGH Const. T. 4.
Pars 2. Hannover; Leipzig, 1908. Nr. 711. P. 693-694.
f.M.iut 1. Пхуллрь |,,11-Ж( iiiiv ii как пок|х>П1||(.л1. npicryiimiKdi: Щ|Л
щей радости народа Пизы» без малейших препятствий отпустить из пизанской тюрьмы
всех заключенных, кроме должников перед частными лицами177.
В двух эпизодах из Генуи и Пизы заметны существенные черты сходства с уже
известными нам сценами прощения преступников, но есть и отличия от них. К числу
первых относится прежде всего повод для амнистии — первое прибытие государя. К числу
вторых — то, что речь идет лишь о заключенных (а не об изгнанниках), которые к тому
же на момент составления документа все еще томятся в тюрьмах, а не наслаждаются
свободой уже с момента появления государя в городе. Кроме того, король выпускает
свои указы не для того, чтобы утвердить свою власть, «вступить в город как положено
государю» (мотивировка, знакомая по германским примерам), но, по его словам, чтобы
доставить радость горожанам (и в Генуе, и в Пизе) — и к тому же по их настоятельной
просьбе (в Генуе) — ситуация уже встречавшаяся нам во Франции XIII века.
Похожие шаги предпринимал и другой Люксембург — Карл IV — в 1355 г. Он
освободил тогда в Сиене 39 заключенных, однако также не в ходе своего вступления в город,
а на следующий день, в городском соборе перед самым началом церемонии принесения
ему присяги178. Похоже, он тоже хотел этим жестом прежде всего «доставить радость»
сиенцам, проявить милость, а отнюдь не демонстрировать свое величие. Правда,
похоже, большой «радости» освобождение преступников горожанам в тот раз не
доставило — иначе церемония принятия присяги не переросла бы в мятеж.
После сиенского эпизода 1355 г. мои поиски случаев амнистий в Италии в связи с
вступлением в город императора, короля, папы или его легата, не говоря уже о других
князьях, пока не дали результатов — даже в тех самых краях, где амнистии уже
проводились Генрихом VII.
То, что в Генуе, несмотря на прецедент 1312 г., соответствующей традиции так и не
сложилось, хорошо показывают описания встреч французского короля Людовика XII
в 1502 и 1507 гг., императора Карла V в 1529 и 1533 гг., короля Испании Филиппа II в
1547 г., а также других государей на протяжении XVI в.179 Относительно Сиены
известно, что французской король Карл VIII однажды попросил ее власти разрешить
вернуться местным изгнанникам — fuorusciti. Заступничество государя определялось, судя по
всему, чисто политическими причинами и, как и в 1355 г., не было связано с церемони-
" «...Ob honorem regalis culminis et publice leticie populi Pisani commotus de consuetudine regalis clemencie
mandavit extrahi et liberari sine aliqua difficultate de carcere Sancti Felicis Pisani comunis omnes et singulos
carceratos ibidem existentibus quacunque occasione vel causa, exceptis illis qui sunt ibidem pro debito singularium
personarum». Ibid. Nr. 755. P. 745.
78 Schenk G.J. Der Einzug des Herrschers. «Idealschema» und Fallstudie zum Adventuszeremoniell fur romisch-
deutsche Herrscher in spatmittelalterlichen italienischen Stadten zwischen Zeremoniell, Diplomatie und Politik.
Marburg, 1996 (Edition Wissenschaft. Reihe Geschichte, 13) (издание на микрофишах). S. 106-110: Idem.
Enter the Emperor. Charles IV and Siena between Politics, Diplomacy and Ritual (1355 and 1368) // Renaissance
Studies. Vol. 20.2006. P. 174.
'9 Gorse G. L. Op. cit. В работе приводится немало выдержек из архивных материалов. Об итальянских
въездах Людовика XII см. также: SchellerR. W. Gallia cisalpina: Louis XII and Italy 1499-1508 // Simiolus. Vol. 15.
1985. P. 5-60
Ю1м. . Ьопцог. ♦ L'.F.'lIl'illF II CMIIPFHIIE ~
ей торжественной встречи монарха. Однако, в отличие от развития событий в 1355 г.,
Карл VIII получил от сиенцев отказ180.
В Венеции конца XV — начала XVI в. у историков имеется прекрасный информатор
в лице Марино Санудо, описывавшего порой мельчайшие детали всевозможных
«политических ритуалов», свидетелем которых ему довелось быть. Тем более показательно
его молчание по поводу освобождения преступников при появлении в городе на лагуне
высоких гостей181.
Во Флоренции синдик синьории Франческо Филарете получил в 1475 г. задание
составить книгу с описанием встреч светских и церковных князей, посещавших город
на Арно. Филарете начал свой перечень с визита императора Фридриха III в 1452 г. и
продолжал его, опираясь сначала на документы, а потом и на собственные наблюдения,
вплоть до 1499 г., когда передал свое перо преемнику. Среди знатных визитеров, которых
флорентийская синьория с большей или меньшей торжественностью приветствовала на
протяжении этих десятилетий, были короли и наследные принцы, герцоги и
герцогини, папские легаты и кардиналы. Записи Филарете бывали весьма лаконичны, но, как
правило, он не экономил на важных подробностях, поскольку его книга должна бьша
служить практическим руководством при организации новых встреч высоких гостей182.
Однако ни в одной заметке Филарете — ни в краткой, ни в развернутой — мне не удалось
обнаружить не только описаний ввода преступников, но даже самых туманных намеков
на какие-либо послабления для флорентийских изгнанников или заключенных.
Исследователи, занимавшиеся историей adventus domini и в других частях Италии,
включая Неаполь и Сицилию, тоже пока, насколько мне известно, не выявили случаев
возвращения или освобождения преступников183. Остается предположить, что южнее
Альп это обыкновение не получило распространения — во всяком случае, в тех землях,
которые до сих пор пользовались вниманием исследователей.
180 MitchellB. Op. cit. P. 71.
181 Brown P. F. Measured Friendship, Calculated Pomp: The Ceremonial Welcomes of the Venetian Republic //
«All the world's a stage...» Art and Pageantry in the Renaissance and Baroque / Ed. by B. Wisch and S. S. Mun-
shower. Part 1: Triumphal Celebrations and the Rituals of Statecraft. University Park, Pa., 1990 (Papers in Art
History from the Pennsylvania State University, 6). P. 137-186. См. также: MuirE. Op. cit. P. 231-237.
182 Trexler R. С The Libro Ceremoniale of the Florentine Republic by Francesco Filarete and Angelo Manfidi.
Introduction and Text. Geneve, 1978. Среди наиболее важных для нас записей см. посвященную встрече
нового архиепископа Флорентийского в 1473 г.: Р. 93. При отсутствии у Флоренции светского сеньора
праздничная встреча церковного предстоятеля была бы лучшим поводом (наряду с въездом императора
или папы) исполнить обычай «ввода преступников», если бы таковой у флорентийцев имелся. Скудные
сведения о княжеских въездах во Флоренции XIII в. см., например, в: Dartmann Ch. Op. cit. S. 82-86.
183 Mitchell B. Op. cit.; Maxwell H. «Uno elefante grandissimo con un castello di sopra»: il trionfo aragonese del
1432 // ASI. An. 150.1992. P. 847-875; Idem. Trionfi terrestri e marittimi nell'Europa medievale//ASI. An. 152.
1994. P. 641-667, где автор приводит наряду с итальянскими эпизодами ряд французских, а самое
интересное, испанских параллелей, ни одна из которых, впрочем, не добавляет материала о вводимых
преступниках). См. также частичный обзор новой литературы посвященной княжеским въездам в Италии:
Gagliardi I. Entrees triomphales en Italie. Etat de la recherche historiographique // Les Entrees... P. 49-64.
Глава 1. Государь как жених и как покровитель преступников Щ
К началам
Хотя собранный выше материал неизбежно страдает отрывочностью, он все же
достаточен для первой попытки обобщить сведения об интересующей нас детали
княжеских въездов. Ее результат наверняка придется пересматривать (возможно, даже
кардинально) по мере выявления новых данных. Тем не менее она может представлять
интерес для историка adventus либо в качестве отправной точки для развития предлагаемых
идей, либо же хотя бы в качестве точки отталкивания для выстраивания совсем иных
гипотез.
Первый, и весьма существенный, вывод состоит в том, что так нравившаяся
историкам романтическая теория о квазимагической силе королевского прикосновения,
способной превратить осужденного преступника в полноправного члена общества,
представляет собой не что иное, как историографический миф. Приведенные выше примеры
показывают, что само по себе такое касание не являлось ни необходимым, ни
достаточным условием прощения делинквентов: с одной стороны, на амнистию вполне могли
рассчитывать люди, вовсе не касавшиеся государя физически, а с другой, даже тех, кто
«повисал» на нем, городские власти после отбытия высокого гостя без малейших
сомнений отправляли назад в изгнание (как они, например, сделали в Золотурне со злым
убийцей, проведенным королем Сигизмундом в город вместе с другими
изгнанниками184) — если таковы были местные правила. Ни в одном известном эпизоде и речи нет
о том, чтобы преступники украдкой подбирались к королю с целью незаметно
прикоснуться к нему, его коню или хотя бы экипажу и в то же мгновение испытать действие
«целительной силы» королевской харизмы — получить прощение за все свои
преступления. Этим людям дозволяли «повиснуть» на государе или его скакуне после хотя
бы беглого (но временами, как было показано, вполне вдумчивого) изучения вопроса,
а нередко и его согласования (хотя бы в общих чертах) с городскими властями.
Вопреки высказывавшемуся мнению, будто государь вводил с собой столько преступников,
сколько пожелало воспользоваться его прибытием185, импровизации, хитрости и
наскоку, с одной стороны, как и спонтанным выплескам королевской сакральности, с другой,
не было места в серьезном деле амнистирования. Если даже с тех изгнанников, которым
было позволено остаться в городе, все же брали денежный штраф, как в Констанце186,
это лучше много иного показывает, что их не считали освободившимися от
ответственности за прошлые деяния только потому, что они якобы приобщились к королевской
харизме, подержавшись за сбрую государева коня.
Хотя академический миф о целительном касании императоров и Римских королей
всячески пытается увлечь нас из немецкого Средневековья к древнегерманским
вождям с их предполагаемой харизмой, логика его рождения и развития задается, вероятно,
подспудным сопоставлением правителей средневековой Германии с современными им
184 OsenbriiggenE. Op. cit. S. 193-194.
185 Schuster P. Der gelobte Frieden... S. 121.
186 Ibid. S. 126.
Ю1м Л, Полном".СЕ'ГпЧПР II (.м'пГ'ПНИг __IL_.. ._.. '...._!.!.' "Zl. . ~1Z1~
же королями Франции. Чудесная способность французских государей исцелять
больных наложением рук давно уже стала предметом серьезных исторических изысканий187.
В Средние века королям Франции в этом стали успешно подражать государи Англии;
попытку открыть в себе такую же целительную силу предпринял однажды
неаполитанский король из Анжуйской династии. Зато в Германии выборность королей, отсутствие
династического принципа передачи короны, очевидно, оказались непреодолимыми
препятствиями к введению аналогичного способа легитимации власти.
Более того, насколько мне известно, не выявлено никаких указаний на то, что в
германских землях вообще придавалось какое-то особое значение королевскому
прикосновению. Городские хронисты время от времени отмечали, как Фридрих III или
Максимилиан I на празднествах, устраивавшихся для них в городах, пожимали руки
допущенным в ратушу патрициям, а порой вдобавок их женам и дочерям. Информаторы то
принимали это как должное, то удивлялись «демократизму», как сказали бы сегодня,
своих государей, но во всяком случае не связывали с этими жестами вежливости
никаких особых ожиданий. Одно из совсем немногих известных мне свидетельств, хотя
бы отчасти подходящих под «концепцию харизмы», относится вовсе не к Германии, а
к Риму. В 1452 г. после коронации в храме св. Петра император Фридрих III ехал через
весь город к Латерану в венце и с подаренной папой золотой розой в руке. Улицы были
полны народа, причем, как отметил очевидец, те, «кому удавалось коснуться
императора, были счастливы и горды»188. Вполне возможно, что прикосновение к проезжавшему
королю сулило римлянам удачу, но даже в этом случае вряд ли оно приводило к какому
бы то ни было изменению статуса счастливцев, дотронувшихся до Фридриха.
Точно так же и «повисание» изгнанника на князе само по себе ни в коей мере не
меняло качественно статуса «виснувшего» как правонарушителя. Однако такой тесный
контакт с государем, видимо, обеспечивал безопасность человека на время его
перемещения по территории, вход на которую был ему заказан. То, что он нуждался в такой
защите, в покровительстве князя, выраженном понятными всем визуальными
символическими средствами, свидетельствует не о восстановлении его полноправия в результате
«прикосновения к харизматику», а как раз напротив — об ущербности его положения,
о том, что он все еще остается преступником, которому без особого покровительства не
дозволяется проходить в городские ворота и разгуливать по улицам. Для него
выделяется пространство, лишь в пределах которого он и мог чувствовать себя в безопасности.
Государь, безусловно, центр этого пространства, но границы его могли обозначаться по-
разному — с помощью креста или определенного человека, шествовавшего в нескольких
Главной работой тут является, разумеется: Блок М. Указ. соч. Автор справедливо выражает скепсис по
поводу приложимости теорий Дж. Фрэзера к данному случаю: «способность» французских королей исцелять
больных отнюдь не восходит к «харизме» первобытного вождя-жреца, а является сугубо средневековым
обычаем. Его возникновение во Франции М. Блок относит к правлению Роберта II Благочестивого (996-
1031), ав Англии-кцарствованию Генриха I (1100-1135). Тамже. С. 104-109,113-116,122-124,155- 165.
О попытках подражания (по большей части поздних) в других странах см. с. 237-250.
«...Vnd wer nun den kaiser mocht an riiren, der gedacht sich salig und wirdig sein». Hack A. Th. Ein anonymer
Romzugsbericht von 1452... S. 98.
Глава 1. Государь как жених и как покровитель преступников Щ
шагах впереди. Иногда это пространство отграничивалось жердями в руках у городских
советников, сопровождавших государя189, а возвращаемые преступники тогда обычно
держались за такие жерди, а вовсе не за государя190. Такие случаи предельно ясно
показывают, что «прикосновение» давало преступнику безопасность в процессии, но к
прощению никакого отношения не имело.
Правовое положение изгнанника действительно могло в конце концов радикально
измениться, однако вовсе не от прикосновения к ограждению из шестов, к коню князя
или даже к самому государю. Оно менялось только тогда, когда его имя вычеркивалось
из городских списков правонарушителей. Случалось же это, возможно, благодаря
авторитету носителя власти, прибывшего в город, но отнюдь не из-за его предполагаемой
персональной харизмы, унаследованной каким-то непонятным образом от вождей
древних германцев, как, впрочем, и не в силу правового преобладания над местными
властями, унаследованного столь же темными путями от позднеримских императоров. Когда
современная иследовательница пишет, что решающим для освобождения изгнанников
от их наказания было не только их участие в княжеском въезде, но и заступничество
князя за них перед городскими властями, она делает большой шаг вперед в понимании
данного обычая, по сравнению с большинством ее предшественников, хотя «не только»
здесь лучше было бы заменить на «не столько»191. Впрочем, пожалуй, еще
справедливее категоричное мнение одного немецкого историка начала прошлого века, оставшееся
практически незамеченным ни тогда, ни позже: ввод любым князем (пускай даже
королем или императором) преступников в город вообще не является княжеской амнистией.
поскольку сама по себе — без согласия городских судей — эта процедура ни от какого
наказания не освобождает192. Только при абсолютизме Нового времени судьба
возвращающегося изгнанника могла зависеть всецело от благорасположения князя.
Пока в германских землях, кажется, не обнаружено ясных свидетельств применения
обычая ввода преступников до XIV в. и хотя бы намеков на знакомство с ним ранее
конца XIII в., не говоря уже о доказательствах того, что он тянется из седой
германской древности. Ссылки предшествующих исследователей на Зерцала XIII в. несложно
отвести уже лишь по причинам формального свойства — положения этих судебников
Как было, например, в 1436 г. в Констанце при вступлении нового епископа. Сам он ехал под балдахином,
который несли четыре члена городского совета. Но другие советники держали четыре жерди, которыми
ограждали пространство для возвращавшихся преступников. Число изгнанников было, очевидно, велико,
и среди них имелись как мужчины, так и женщины: «Indem hettent sich gesamlet all verbotten lute, wyb und
man, by im und die rat nament vier stangen und giengent zu den vier orten, je sechs ratherren wyt von dem herren
und die verbottnen hubent hindnan die ratsherren und kament also mit dem herren in die stat». Ruppert Ph. Das
alte Konstanz in Schrift und Stift. Die Chroniken der Stadt Konstanz. Konstanz, 1891. S. 193.
Вероятно, именно это подразумевается в работе: Tenfelde К. Adventus: Die furstliche Einholung als stadtisches
Fest // Stadt und Fest. Zu Geschichte und Gegenwart europaischer Festkultur / Hrsg. von P. Hugger et al.
Unterageri, 1987. S. 51, где говорится, что преступники держались за «палки» в руках королевских слуг.
Gamier С. Die Kultur der Bitte. Herrschaft und Kommunikation im mittelalterlichen Reich. Darmstadt, 2008.
S. 32,337.
Schvi K. Op. cit.S. 189.
В$Рм. Л ЬЫщог. • Lllf.nl 141 IF 11 C'MI 1Г»Е1 ll IE
могли носить теоретический характер, не отражая действующей практики. При
отсутствии документальных свидетельств о проведении амнистий при въезде хотя бы одного
государя хотя бы в один город к любым возможным рассуждениям ученых юристов на
эту тему приходится относиться с опаской. Однако у Эйке фон Репгова, составителя
Саксонского зерцала, и его аугсбургского последователя — автора зерцала Швабского —
нельзя обнаружить даже таких рассуждений: об амнистиях при въездах в города они не
говорят ровным счетом ничего. В лучшем случае можно допустить, что они указывают
на принципы, делавшие такие амнистии возможными. Правда, и на этот счет возникают
серьезные сомнения.
Из трех параграфов Саксонского зерцала, обычно приводимых в связи с
интересующей нас темой и процитированных выше, суть двух состоит всего лишь в том, что
судебная компетенция короля выше компетенций местных судей. Однако имеет ли данный
принцип какое-либо отношение к вводу государями преступников? Скепсис по этому
поводу высказывали отдельные историки права еще в XIX в. Во-первых, непонятно,
почему в большинстве случаев помилование связывалось с первым въездом государя и
не повторялось при всех остальных (хотя из этого правила случались и исключения) —
если все дело в разных уровнях судебных компетенций, то король должен был бы
проводить помилования при каждом своем появлении в городе или княжестве. Во-вторых,
в Саксонском зерцале речь идет о том, что прибывший король берет в свои руки ведение
судебных процессов, но к изгнанникам, которых короли вводили в города, эта норма не-
приложима, потому что суд над ними давно состоялся: их уже признали виновными и
процесс над ними закончился193.
Появившийся в городе государь не требовал возобновления процесса в своем суде
и не пытался устраивать собственного разбирательства по делу того или иного
изгнанника — он даже не объявлял амнистию от своего имени. По сути, он всего лишь
ходатайствовал о прощении преступников перед властями города — и, соответственно, ни о
каком пересмотре судом высшей инстанции решений низшего суда говорить в данном
случае не приходится. Согласие горожан с просьбой государя (или даже превышение
таких просьб, как в Риге) оформлялось решением суда всей той же «низшей инстанции»
и было не более чем разовым проявлением особого благорасположения горожан к
государю, не связывавшим их никакими обязательствами на будущее и не подводившим их
под действие никаких дополнительных правовых принципов. Когда власти Люцерна
заявляли, что они «дарят» королю преступников, чтобы тот мог ввести их в город, они
совершенно точно определяли правовой характер ситуации194. И напротив: сегодняшние
историки заблуждаются, усматривая в церемонии возвращения изгнанников развитие
Все это «spricht dagegen, diese Amnestie auf den staatsrechtlichen Grundsatz zuriickzufuhren, nach welchem,
so wie alle Gerichtsbarkeit vom Kaiser oder Konig ausging, audi alles Gericht an ihn iiberging, wenn er in eine
Stadt kam. [...] Es war vielmehr die hehre Wiirde der Kaiser, Konige und Fursten und die allgemeine Feier ihres
Einzuges der Grund solcher Amnestie». Osenbtilggen E. Op. cit. S. 194.
«Item welche buos schuldig sint, die wellen wir tin schenken, dz er die mit im mag in fiiren». Segesser Ph. von.
Op. cit. S. 98. Anm. 2.
Глава 1. Государь как жених и как покровитель преступников
(или пережиток) исходного права князя как сеньора города отменять (или
приостанавливать) действие местных законов и обычаев195.
В третьем из процитированных выше положений Саксонского зерцала к вводу
изгнанников имеет отношение единственно указание на действие нормы только в тех
случаях, когда король прибывает «в первый раз». В остальном выдача заключенных, здесь
описываемая, совсем не похожа на торжественные въезды в средневековые города. Во-
первых, ни о каких изгнанниках речь вообще не идет — автор пишет только о
заключенных. Во-вторых, Эйке фон Репгов исходит из того, что они содержатся на «дворах»
или в «домах» (слово, которым обычно обозначались замки). В-третьих, король не
вступает сам в беседы с осужденными и не позволяет им себя касаться — он рассылает по
«земле» своих посланцев, которые и требуют выдачи сидельцев. Те, кто не послушается
этих посланцев, сразу попадают в опалу вместе со своими «домами» (то есть, скорее
всего, замками) и людьми, продолжающими удерживать заключенных (то есть, видимо,
вассалами)196. Понятно, что речь идет вовсе не о горожанах, а о знати. Весьма характерно,
что две единицы, в которых Эйке представляет себе правовое пространство, — это
«замок» и «земля», но отнюдь не город. Очевидно, подразумеваемая им здесь миссия
короля состоит в том, чтобы освобождать людей, неправедно брошенных в тюрьму
«сильными людьми» на местах. Однако, чтобы выяснить, кто пострадал безвинно, должно быть
проведено расследование. Ни о каких широких амнистиях и речи нет. Надо сказать, что
ограничение разбирательств «первым въездом» короля плохо вписывается в концепцию
Эйке, ведь король как носитель справедливости должен бы исправлять ошибки и
злоупотребления местной знати не единожды — при начале своего правления, а постоянно.
Неизвестный аугсбургский францисканец, составлявший Швабское зерцало,
вероятно, тоже не понял логики Эйке фон Репгова и в своей редакции этой нормы снял
ограничение ее действия первым въездом короля. Интереснее всего рассмотреть, по каким
еще пунктам он вступил здесь (как и в целом ряде других мест) в заочную полемику
с автором Саксонского зерцала. Во-первых, для него въезд короля именно в город
обладает уже никак не меньшим значением, чем вступление в землю, которое только и
занимало Эйке фон Репгова. Во-вторых, аугсбуржец с неожиданным пафосом начинает
настаивать на том, что дела преступников, передаваемых королю, обязательно должны
быть им рассмотрены, в противном случае король окажется «судьей неправедным».
Этот полемический тон требует объяснения — и оно должно состоять, очевидно, в том,
что автор хочет повлиять на практику, которую считает в данном случае несовершенной.
Иными словами, он протестует против того, что дела выдаваемых королю заключенных
95 Такая точка зрения по-прежнему высказывается, например, в: Schuster P. Eine Stadt vor Gericht...
S. 279-280.
* «...So men se erst besenden mach, seder der tit, dat se de koning eschet to rechte oder sine boden, to dem manne
selven oder to deme hove oder to me huse, dar se gevangen sin. Weigert men se vor to brengene, sint men se to
rechte geeschet hevet, unde men des getuch an des koninges boden hevet, men dut se to hant in de achte alle de
se vengen, unde hus unde lude de se weder recht haldet». Sachsenspiegel Landrecht. S. 245-246. (Ill, 60, § 3).
В Швабском зерцале тоже говорится об оказавших неповиновение королевским гонцам и угодивших в
палу, но без упоминания об их замках и зависимых людях: Schwabenspiegel Kurzform. S. 197-198.
ШШШ М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
обычно не рассматривались в судебном процессе и по ним, надо полагать, принимались
поспешные решения, недостойные праведного судьи.
В чем же могли состоять эти огульные решения? Поскольку о массовых казнях
заключенных, выданных из городских узилищ на суд королям, ничего не сообщается,
остается предположить, что либо их всех поголовно отправляли назад по тюрьмам, либо
же, что вероятнее, государь их всех поголовно освобождал — и именно такая практика
раздражала составителя Швабского зерцала. Следовательно, на мой взгляд, на
протяжении XIII в. происходит трансформация правовой нормы, воспринимавшейся авторами
обоих судебников в совершенно разных политических контекстах. Эйке фон Репгов,
работая между 1220 и 1235 г., еще не придавал никакого значения практике освобождения
королями заключенных в городах или же, скорее всего, вообще ничего о ней не слышал.
Аугсбургский продолжатель его дела, писавший около 1275 или 1276 г., не только знал
о ней, но и был ею недоволен, а потому по-новому расставил акценты в надежде как-то
повлиять на ситуацию.
Какой же государь рисковал оказаться в его глазах «судьей неправедным»? Вторая
половина XIII в. в Германии — это время либо «бескоролевья», либо королей слабых,
правивших всего по нескольку лет и едва замеченных даже современниками. Однако
к 1275 г. в империи было сразу два правителя, фигуры которых должны были
привлекать всеобщее внимание и между которыми как раз начиналась борьба не на жизнь, а
на смерть: король Чехии и герцог Австрии Оттокар II Пржемысл и избранный в 1273 г.
Римским королем Рудольф Габсбург. Если в статье из Швабского зерцала
действительно имелся публицистический заряд, то естественно предположить, что он
предназначается одному из этих двух государей. Действия короля Римского, выходца из швабского
графского рода, естественно, скорее могут занимать составителя сборника имперского
права и к тому же его земляка, нежели поступки короля Чешского. Помимо прочего,
Рудольф в 1274-1275 гг. провел имперские собрания князей в Нюрнберге, Вюрцбурге
и даже в том самом Аугсбурге, где работал автор Швабского зерцала, а это означает, что
королю организовывали торжественные встречи в этих городах197.
В символическом плане введение изгнанников в город следует признать
синонимичным освобождению заключенных из городских тюрем. Обе эти акции были двумя
сторонами одной и той же медали, о чем лучше всего свидетельствуют примеры, в которых
амнистия изгнанникам дополнялась амнистией заключенным — как в Риге и Бремене
или, например, Кёльне198. При попытке нарисовать «идеальный тип» рассматриваемого
обыкновения оно бы предстало следующим образом: государь, впервые вступающий в
свой город, возвращает в него изгнанников и выпускает из тюрем заключенных. Обе
О политике Рудольфа по отношению к городам см. прежде всего: Martin Th. М. Die Stadtepolitik Rudolfs von
Habsburg. Gottingen, 1976 (VMPIG, 44).
Кёльнский хронист хвалит Фридриха III за то, что он при своем послекоронационном визите в город в 1442 г.
не стал отпускать посаженных за долги, если на то не было согласия их кредиторов: «Item die gefangene, die
vur scholt mit urdel in die hacht gewist waren, enmoechte der koenink buissen willen der partien niet uis doin
laissen. ind der koenink engesonte des ouch niet». Aufenthalt Konig Friedrich III. in Coin 1442. S. 367.
Глава 1. Государь как жених и как покровитель преступников Щ
группы осужденных идентичны постольку, поскольку в равной мере находились под
действием городского судебного банна. Численное соотношение между изгнанниками
и заключенными зависело от особенностей пенитенциарной системы, сложившейся в
том или ином месте. Понятно, во-первых, что при общей «корпускулярности»
средневекового общества, выражавшейся, в частности, в характерном городском
партикуляризме, изгнание за городскую черту представляло собой наказание не только вполне
эффективное, но к тому же еще и экономное: властям не нужно было нести расходы на
строительство и содержание тюрем. Во-вторых, в зрелищном плане сцена публичного
ввода государем преступников должна была, пожалуй, производить более сильное
впечатление, нежели выход заключенных из тюрьмы. Не нарастание ли перформативности
в языке политического символизма позднего Средневековья привело к тому, что пользу
от государевых амнистий в Германии стали со временем получать прежде всего
изгнанники, а то и исключительно они?
В идеале государь впервые вступает именно в свой город (пускай даже его власть там
номинальна), то есть князь вводит преступников только в города собственного
княжества. Императору естественно использовать то же право в отношении имперских
городов, а папе — городов патримония, однако и тот и другой являются носителями
универсальной власти и потому, по крайней мере теоретически, могли бы пользоваться ею
всюду. Впрочем, в позднесредневековой Германии очевидны серьезные отклонения от
обрисованного «идеального типа»: они говорят о «конституционном мельчании»
данного ритуала. Горожане стали разрешать возвращать преступников не только собственным
сеньорам, но и проезжим князьям — ритуал установления отношений власти и
подчинения тем самым снижался до уровня демонстрации гостеприимства. Так. нюрнбергские
советники позволили в 1503 г. герцогу Мекленбургскому привести с собой человека,
наказанного трехлетним изгнанием (не ближе чем за пять миль от города) за то, что
обозвал другого перед лицом судей «предательским вором». Правда, амнистией это не
было — несдержанному в словах ссыльному пришлось покинуть родной город вместе
с герцогом199. Нюрнбержцы, очевидно, меньше всего собирались поступать в
подчинение к герцогу Мекленбургскому, — так же, впрочем, как и к пфальцграфу Рейнскому в
1477 г., у которого то ли еще перед его вступлением в Нюрнберг, то ли уже после этой
церемонии представитель городских властей Зебальд Райх должен был забрать «листки
с прошениями от наказанных лиц», чтобы «искать в книгах», то есть, очевидно, готовить
решение советников, можно ли прощать вины возвращавшимся с пфальцграфом де-
чинквентам200. Логику нюрнбержцев лучше помогает понять эпизод, описанный
померанским историком Томасом Кантцовым (ок. 1505-1542) на основании не дошедших до
99 «Item am [...] da kom der furst von Mechelburg, da hieng mein hintersefi der Judenkramer an, het man die stat
dren jar verpoten, der het Andresen Wagner vor den funfen gar ubel gehandelt: du verreterischer diep gesprochen.
Unser herrn wollten den fursten nit gewern, must wider uber etlich tag hinaufi, wann die pufi was dren jar und
funf meil von der stat. Het in in der funferstuben vor den herren ubel gehandelt». Heinrich Deichsler's Chronik
1488-1506 // Die Chroniken der frankischen Stadte. Nurnberg. Bd. 5. Leipzig, 1874 (ChDS. 11). S. 663.
,0 «Item Sebalt Reich sol die bet zettel der gestrafften person annemen und in den buchen suchen». Jahrbiicher des
15. Jahrhunderts // Die Chroniken der frankischen Stadte. Nurnberg. Bd. 4. Leipzig, 1872 (ChDS, 10). S. 351. Anm. 5.
Ю1м.Л. [ни1ц..|-» ПЕЛПЧПЕ IK МИРЕН!IE "'" """ "_
нас материалов. Герцог Померании Богислав X побывал в Нюрнберге сначала в 1496 г.,
по пути в Святую землю, а затем в 1498 г. по возвращении из Иерусалима. В первый раз
горожане если и устроили ему встречу, то ничем не примечательную — о ней неизвестно
ровным счетом ничего201. Зато в 1498 г. нюрнбержцы приветствовали не просто князя, а
пилигрима-героя, успевшего прославиться яркими подвигами. Простые горожане
встречали его уже за полмили от города. Городские власти прислали не только делегацию
советников, но еще сотню всадников, составивших почетную свиту князю и «всем, кого он
с собой привел, друзьям и врагам [города]». Про «врагов» разъясняется в следующей
фразе: много высланных ранее «бюргеров и других людей» (некоторые уже по «десять,
двадцать, тридцать или больше лет не были в городе») «повисли на стременах и конях»
как самого Богислава, так и его спутников, и так вошли в Нюрнберг202. Чуть позже
городской совет по просьбе герцога простил вины всем ссыльным, вошедшим вместе с ним
в город, и снова принял их в городскую общину203. Итак, на рубеже XV и XVI в.
прославленному герою вполне могли оказать почести, которые даже императору полагались не
всякий раз, однако с признанием какого бы то ни было правового или политического
превосходства прибывшего князя над городской общиной это не имело ничего общего.
Нюрнбергский случай 1498 г. иллюстрирует итог длительного развития. Но где искать
отправной пункт этой эволюции? О том, что еще в последней четверти XIII в. в городах
Германии бывали прецеденты освобождения заключенных при первом появлении
государя, можно подозревать на основании приведенного места из Швабского зерцала.
Однако более «сценичный» вариант со вводом преступников в процессии не фиксируется
в германских землях, насколько мне известно, ранее XIV в. Зато во Франции, как было
показано выше, изгнанников начали проводить в королевских процессиях уже с XIII в.,
скорее всего, со времени правления Людовика Святого.
Тем самым родиной этого обыкновения при нынешнем состоянии вопроса предстает
Франция. На германской почве оно могло закрепиться благодаря Люксембургам —
Генриху VII или его внуку Карлу IV Генрих VII, как бьшо показано, пытался укоренить идею
королевской амнистии, во всяком случае, в итальянских городах — правда, по большей
части, насколько позволяют судить источники, в варианте освобождения заключенных, а не
ввода изгнанников. Графы Люксембургские с их доменами в романской части Лотарингии
были по традиции тесно связаны с французским королевским домом204. Сам Генрих перед
Kantzow Th. Pomerania oder Ursprunck, Altheit und Geschicht der Volcker und Lande Pomern, Cafiuben,
Wenden, Stettin, Rhtigen in vierzehn Buchern beschrieben / Hrsg. von J. G. L. Kosegarten. Bd. 2. Greifswald,
1817. S. 227.
«...Vnd geleit gegeben haben fiir aJle die er mitprechte freunde und feinde [...] Darvm viel burger vnd ander lewte
so aus der stat verfestet oder verweiset weren, vnd einteils zehn, zwantzig, dreifiig, oder mehr jar aus der stat
gewesen, jme vnd den seinen an den stegereiffen vnd pferden gehangen, vnd mit hinein gelauffen sein». Ibid.
S. 263.
«...Und haben vmb seinentwillen alle die verfesteten, so mit jme in die stat gekhomen, aller schult entfreiet, vnd
widder in die stat genhomen...» Ibid. S. 264.
Подробнее см.: Dietmar С. D. Die Beziehungen des Hauses Luxemburg zu Frankreich in den Jahren 1247 bis
1346. Koln, 1983 (Kolner Schriftenzu Geschichte und Kultur, 5).
I .'unsi 1. In< уд;ф|. i..iK a.tiinx n i.;n. iihk| »'l:IJ rc.'ii, ii|>c< -ууипщ.т: |ц]
избранием на германский престол зарекомендовал себя сначала сторонником, а затем и
верным вассалом Филиппа IV, влияние которого сильно помогло этому графу превратиться в
короля. Генрих VII был, по сути дела, носителем французской политической культуры, и
потому связывать с ним распространение обыкновения, представляющегося французским,
более чем естественно. Правда, мы еще не видим при нем изгнанников, сопровождающих
короля (если не считать «политических» случаев, вроде брешианского), но несколько
характерных черт будущего германского обычая узнаваемы. Прежде всего это привязка
освобождения заключенных к первому вступлению государя в город, проявившаяся в Генуе еще
не вполне отчетливо, но совершенно ясная в пизанском эпизоде.
Показательно, что после смерти Генриха VII, в годы правления и соперничества
его преемников — Людвига IV Виттельсбаха и Фридриха Красивого Габсбурга, о
возвращении изгнанников вновь, кажется, ничего не слышно. И только при родном внуке
Генриха VII, Карле IV Люксембурге, опять появляются свидетельства об этом
обыкновении205.
Не стоит удивляться тому, что в судебно-правовых сводах, таких как Зерцала, не
удается обнаружить указаний на обычай публичного возвращения изгнанников.
Скорее всего, он просто относился не к той области отношений, которая регулировалась
собственно правом, тем более правом писаным. В этом плане Средневековье вовсе не
оригинально: при поисках в римском праве указаний на возможную связь между
церемонией adventus и преступниками обнаружится, пожалуй, только одна норма, автором
которой считается юрист III в. Каллистрат. Суть ее сводится к тому, что лицо,
приговоренное к изгнанию из города Рима, не может находиться и в любом провинциальном
городе, где пребывает император или куда он направляется — ведь лишь тем дозволено
лицезреть государя, кто имеет право входить в Рим206. Данное положение, безусловно,
полезно при изучении развития важного правового тезиса: «Рим находится там же, где
император», но к теме помилований оно, разумеется, отношения не имеет.
За пределами правовых памятников, однако, обнаруживаются некоторые новые
повороты сюжета «adventus и правонарушители». Так, в одном рассуждении Иоанна
Златоуста (344/354-407) упоминаются делинквенты, которым не удается принять участие
в торжественной встрече императора, хотя они, в отличие от «преступников Каллистра-
та», уже находятся внутри города, куда тот собирается вступить. Как и Жоффруа де
Больё девятью веками позже, Иоанн Златоуст поучает слушателей на тему Второго
пришествия Христа, используя метафору въезда государя. Но его трактовка роли
«преступников» в этой аналогии совершенно иная, чем у Жоффруа: «Ведь и тогда, когда царь
въезжает в город, почетные граждане выходят к нему навстречу, а преступники внутри
ожидают судию»207. Понятно, что правонарушители, о которых говорит здесь проповед-
DrabekA. М. Op. cit. S. 103 (с неясной ссылкой).
LehnenJ. Op. cit. S. 268.
Иоанн Златоуст. Творения. Т. И. СПб., 1905. С. 536. В этом месте 8-й беседы из Толкований на 1-е
Послание к фессалоникийцам Иоанн объясняет, зачем «мы, оставшиеся в живых [...] восхищены будем на
облаках в сретение Господу на воздухе» (4:17), если Господь сам намерен сойти на землю.
BIm.a ix.imi.i:"» i:г!it 141 и:iiсКип'ГнГГь _
ник, задержаны и находятся под стражей, но еще не предстали перед судом. Ясно также,
что он вовсе не желает для них помилования: напротив, Хризостом грозит грешникам
явлением высшего и самого строгого Судии, — в полную противоположность Жоффруа
де Больё, стремившемуся подчеркнуть своими аналогиями милосердие Христа и его
готовность прощать прегрешения.
Однако самые близкие параллели средневековому обычаю обнаруживаются, как ни
странно, в эпизодах, относящихся еще к Октавиану Августу (43 г. до н. э. — 14 г. н. э.).
Согласно Диону Кассию (LIV, 25,3), сенат постановил, что нельзя наказывать
преступников, подходивших к Августу как просители, когда он пребывал внутри померия. Речь
идет явно о лицах, изгнанных из Рима, которым запрещалось пересекать городскую
черту, то есть примерно о той же категории, о которой позже будет писать Каллистрат.
Из контекста следует, что такие изгнанники, ищущие милости у Августа, оказываются
внутри померия не для того, чтобы, например, явиться к его дому или обратиться к нему
у входа в курию. Ведь Август, желая избежать дарованной ему чести, стал «вступать в
город по ночам», чтобы не «встречать людей по этому поводу»208. Следовательно,
изгнанники имели обыкновение обращаться к принцепсу именно при его въезде в Рим. До
сенатского решения они, очевидно, поджидали Августа за померием, но теперь могли
просить его о снисхождении даже после пересечения священной границы. Так что, если
бы Август не начал въезжать в город только по ночам, его при вступлении в Рим тоже
вполне могли бы сопровождать изгнанники, надеявшиеся получить прощение.
Постановление сената, вероятно, следует рассматривать в том же контексте, что и
решения местных магистратов начинать новый год со дня вступления Августа в их
город. Более того, в Риме «следили даже за тем, чтобы в день его въезда в город никогда
не совершалось казней»209. Характерно, что инициатива «оформления» теми или иными
многозначительными обыкновениями въезда принцепса исходит не от него самого, а от
подданных, жаждущих в таких формах выразить свою любовь к нему.
Конечно, соблазнительно было бы пытаться показать, что при французском дворе
середины XIII в. знали соответствующие места из Светония и Диона Кассия и потому
старались стилизовать публичный образ Людовика IX под Октавиана Августа. Однако для
такого допущения, боюсь, не найдется подтверждений. Скорее можно предположить
совпадение некоторых глубинных оснований в самих ситуациях государевых въездов что
в Античности, что Средневековье. В первую очередь это рубежный характер adventus,
позволяющий отнести его к числу так называемых обрядов перехода210. Рубежность
состоит прежде всего в том, что первое вступление государя в город с точки зрения горо-
Подтверждается также Светонием, хотя и с другим обоснованием: Август предпочитал не только в Риме, но
и в других городах въезжать и выезжать «только вечером или ночью, чтобы никого не беспокоить
приветствиями и напутствиями». Светоний. Указ. соч. 53 (2). Перевод по указ. выше изданию, с. 56. Характерно,
что об этом говорится в контексте почестей, подлежащих не магистрату, а государю, и потому отвергнутых
Октавианом.
Там же. 57 (2). (Перевод по указ. выше изданию, с. 57.)
Геннеп А. вон. Обряды перехода. М., 2002.
Глава 1. Государь как жених и как покровитель преступников Щ
жан символизировало начало нового правления, даже если с точки зрения государя он
взял власть в свои руки задолго до прибытия в данный город. Церемонии помилования
связаны с этой рубежной ситуацией — как с началом новой эры благополучия, и потому
«родственны» такой мере, как превращение дня прибытия князя в первый день
нового года. Начало новой эры определяется, естественно, особым качеством вступающего
государя — его ролью спасителя. Древний архетип проявляется здесь в полной мере, но
он закономерным образом должен еще получить христианскую трактовку. Это
достигается, разумеется, конкретизацией «спасителя вообще» в качестве вполне определенного
Спасителя — Христа.
Ритуальное освобождение заключенных известно прежде всего в истории папства. По
традиции сразу после смерти папы распахивались двери всех тюрем Рима, за
исключением замка св. Ангела. Поэтому особо опасных преступников старались
заблаговременно перевести именно туда. Когда на улицах Рима глубокой ночью раздавалось лязганье
цепей колодников, которых гнали к замку св. Ангела, это служило для горожан верным
знаком, что папа находится при смерти211. При том что время возникновения данного
обычая неизвестно, его связь с ситуацией перехода от одного правления к другому очевидна.
Подобно тому, как умиравший римский pater familiae отпускал на волю своих рабов, папа
самой своей кончиной открывал ворота римских тюрем для тамошних сидельцев.
Понятно, что в данной ситуации заключенные трактуются как в некотором смысле продолжение
персоны самого понтифика — они пребывают в распоряжении не безличного
институционального государства, а конкретного правителя, и его кончина автоматически отменяет
их статус заключенных. В этом ходе мысли есть кое-что общее с тем, который приводил к
вводу в города преступников — ведь въезжавший государь миловал тех, кто был осужден
прежде начала его собственного правления, то есть в «предшествующую эпоху». Теперь, в
«новый век», всему следовало начинаться с чистого листа.
Король или папа?
Выше было высказано допущение, что первым государем, вводившим с собой в
города изгнанных оттуда преступников, мог быть Людовик Святой, тогда как германские
короли усвоили этот церемониальный жест позже, следуя прежде всего французскому
образцу. Эта гипотеза отвечает хронологии известных сегодня случаев торжественного
ввода изгнанников, но она совершенно не объясняет одной существенной германской
особенности: наряду с королями и императорами преступников возвращали епископы.
(Случаи с аббатами Синт-Питера или магистрами Немецкого ордена, скорее всего, не
представляли самостоятельной линии в эволюции обряда: здесь, думается, дело в
присвоении элементов престижной епископской репрезентации обладателями других цер-
211 Эту же уловку применили в 1450 г. в Дижоне, скорее всего, сознательно подражая обыкновениям папской
курии. Тогда герцог Орлеанский написал магистрату Дижона, что и он, и герцогиня могут освобождать
заключенных в каждом городе, куда они вступают в первый раз. Вряд ли у них действительно имелось такое
право, тем более в Дижоне, не входившем в их владения. Получив это письмо князя, дижонцы просто
перевели заключенных в другое место. Bryant L. М. Op. cit. Р. 25. Note 9.
PiM М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
ковных санов.) Конечно же светская власть и власть церковная активно обменивались
элементами своей символической «оснастки». По мнению Э. X. Канторовича, именно
из такого обмена и состояла в значительной степени история средневекового
государства212. Тем не менее и интенсивность, и векторы обоюдных заимствований менялись от
столетия к столетию. Если бы речь шла о XI или XII в., предположение, что епископы
присвоили деталь императорской репрезентации, было бы самым естественным.
Однако после глубочайшего кризиса императорской власти середины — второй половины
XIII в. оснований для таких заимствований более уже не оставалось: король Римский
или император представлял собой слишком слабую фигуру и в политическом, и в
символическом отношениях.
Резоннее было бы ожидать, что это светские князья Германии будут на протяжении
XIV-XV вв. стремиться примерить на себя те или иные императорские прерогативы, но
если кто-то из них и начал действительно вводить преступников в города, это, во всяком
случае, не получило такого отражения в источниках, как аналогичные действия
епископов. Иными словами, известная нам сегодня практика выполнения изучаемого обряда
сама по себе может служить косвенным указанием на то, что епископы усвоили ее
независимо от германских королей, а следовательно, и раньше их. Согласившись с этим
допущением, можно понять, откуда о таком обычае мог бы знать, например, уже
Рудольф Габсбург, не имевший, в отличие от Генриха VII, заметных связей с французским
двором. (Напомню только, что возможная склонность короля Рудольфа к возвращению
преступников — лишь моя гипотеза, основанная на сложном толковании единственной
строки из Швабского зерцала.) Более того, предполагаемое хронологическое
преимущество германского епископата избавляет и от необходимости разыскивать именно
при французском дворе прототип поведения германских государей: им было бы вполне
достаточно перенять элемент репрезентации епископов в собственной стране. Однако
авторитетный пример королей Франции мог, естественно, серьезно способствовать
такому заимствованию.
В равной степени трудно представить себе, чтобы как французские короли
заимствовали средства символического оформления своей власти у германских епископов, так
и наоборот, германские епископы у французских королей. Тогда чем можно объяснить
сходство в их политических ритуалах? На этом месте приходится окончательно
покинуть поле конкретных исторических изысканий и совсем перейти в сферу логических
допущений в надежде на то, что когда-нибудь удастся обнаружить им сколько-нибудь
надежные подтверждения. Общим авторитетом в области символической
репрезентации власти как для французских королей, так и для германского епископата могла быть
только папская курия.
Однако с обоснованием этого тезиса возникает немало трудностей. Во многих центрах
диоцезов торжественное вступление нового епископа являлось важнейшей
«конституционной» церемонией, но только не в Риме. Там сходную роль, как хорошо известно,
-:- «The history of the medieval state is, to a great extent, the history of the interchanges between royal and sacerdotal
offices, of the mutual exchange of symbols and claims». KantorowiczE. H. Laudes Regiae. P. 112.
Глава 1. Государь как жених и как покровитель преступников Щ
играл проезд папы в процессии верхом от храма св. Петра в одном римском пригороде до
Латеранского дворца в пригороде противоположном. Обряды, которыми
сопровождалась эта процессия, сами по себе заслуживают всяческого внимания, однако прощаемые
преступники участия в них не принимали. Другое дело, что при въездах папы в города
патримония, да и в сам Рим (особенно если понтифика избирали за пределами Вечного
города, что случалось совсем нередко) следовало соблюдать какой-то церемониал, но
сведениями о нем историки пока не располагают213.
Не требует доказательств, что этот церемониал должен был так или иначе
строиться на образе Христа, либо еще при земной жизни въезжающего в Иерусалим, либо же
возвращающегося на землю при Втором пришествии214. Однако именно в ХП-ХШ вв.
этот ключевой образ переживает кардинальное изменение — прежде всего вследствие
противостояния империи и папства. При том что папа начинает пониматься как
«истинный император», а сам император — всего лишь как «вооруженная рука церкви»,
при том что имперские претензии Римской церкви находят развернутое выражение и в
правовой теории, и в символике папской власти, традиционный со времен Константина
Великого образ Христа как Царя лишается былой имперской патетики. Христос теперь
не вселенский государь, украшенный порфирой и императорской диадемой даже на гол-
гофском кресте, как его представляла традиционная иконография (типа Volto Santo из
Лукки215), а неправедно осужденный на муки человек, исполненный сострадания к
каждому, без исключения.
О глубоких и разносторонних переменах в религиозности, связанных с такой
трансформацией образа Спасителя, написано уже слишком много, чтобы здесь даже вскользь
касаться этой темы. Для нас существенно, что включение преступников в процессию
нового епископа, символизирующего при своем вступлении в город явление Христа
Второго пришествия, должно было прочитываться однозначно как обещание
господнего милосердия по отношению к грешникам. Конечно, в Апокалипсисе сказано о Новом
Иерусалиме: «И не войдет в него ничто нечистое и никто преданный мерзости и лжи, а
только те, которые написаны у Агнца в книге жизни» (Откр. 21:27), но ведь и обещание,
что Высший Судия будет милостив, в Писании тоже выражено неоднократно. Впрочем,
в данном случае литургия важнее текста как такового. Мотивы, подходящие для встречи
государя (епископа или светского князя, здесь не так важно) как образа Спасителя,
содержатся в богослужениях не только Пасхальной недели, но и недель, предшествующих
Рождеству — того периода литургического календаря, само название которого — ад-
Paravicini Bagliani A. Der Papst auf Reisen im Mittelalter // Feste und Feiern im Mittelalter. Paderborner
Symposion des Mediavistenverbandes / Hrsg. von D. Altenburg et al. Sigmaringen, 1991. S. 511-512.
О литургическом оформлении власти папы и епископа (в частности, о характере приветственных
аккламаций), а также об отождествлении епископа с Христом см. прежде всего: Kantorowicz Е. Н. Laudes Regiae. "■
P. 112-146 и здесь выше с. 38.
В качестве введения в проблематику см.: Кигг Н. Der Volto Santo von Lucca. Ikonographie und Funktionen
des Kruzifixus in der gegurteten Tunika im 11. Jahrhundert. Regensburg, 1997 (Theorie und Forschungen, 481;
Kunstgeschichte, 4).
ИШм'д.ьГ^цщ: ♦ Г:Р1 ичиг не ммУг.нмг "
вент — перекликается с латинским названием церемонии встречи государя. Совпадение
это не случайно, а сущностно: литургия адвента является подготовкой встречи
Спасителя — точно так же, как и литургические элементы adventus domini. Один из наиболее
известных «больших» антифонов, относящийся к третьей неделе адвента, звучит так:
«О, Царь миролюбец, Ты, рожденный прежде век, выступи из золотых ворот, встреть
искупленных Твоих и верни их туда, откуда они пали из-за своей вины»216. Конечно, пока
нет оснований настаивать на том, что возвращение преступников при въезде государя
являлось метафорической визуализацией именно этого антифона. Однако
представляется, что обряд воспроизводит по меньшей мере ту же богословскую мысль, что лежит и
в основе процитированного песнопения, — мысль о милосердии Спасителя-миротворца
и его готовности к прощению.
Прекрасная возможность для восприятия такого рода церемониальных идей при
дворе Людовика IX непосредственно из папской курии (если допустить, что они
родились именно там) сохранялась в течение всех тех шести лет, начиная с декабря 1244 г.,
что папа Иннокентий IV провел в Лионе. Однако вопрос, была ли действительно
использована эта возможность, остается, разумеется, без ясного ответа — до тех пор, пока
не будут найдены сведения о том, какими церемониями этот папа сопровождал свои
въезды в города.
При всей гипотетичности предлагаемых выводов они намечают, как думается,
весьма перспективное направление дальнейшего исследования казалось бы частной, но
на самом деле чрезвычайно важной детали политического церемониала, получившей
немалое распространение в германских землях. Ее возникновение следует искать не в
харизме древнегерманских вождей, а в литургическом оформлении власти государя,
являющего собой образ Христа-Царя217, ожидаемого в качестве Судии, но судии
милосердного, Судии, являющегося и Спасителем, сулящим своей невесте-городу не только
наступление новой эры спокойствия и процветания в этом мире, но и блаженство в
мире ином218. Сигизмунд Люксембург в сценах с участием преступников начинал
говорить словами Христа, и это показывает, что он прекрасно знал о роли, которую
исполнял, вступая в приветствовавший его город. На предыдущих страницах отмечалось,
что символическое уподобление государя Христу представляется на основании
дошедших текстов результатом односторонних усилий горожан. Однако такое впечатление
«О rex pacifice tii ante saecula nate per auream egredere portam redemptos tuos visita et eos Illuc revoca
unde ruerunt per culpam». Детали образа Христа-Царя, рисуемого в литургии адвента, см. в: Manser А.
Christkonigsziige im romischen und benedektinischen Adventgottesdienst // Heilige Uberlieferung. Ausschnitte
aus der Geschichte des Monchtums und des heiligen Kultes. Dem hochwurdigsten Herrn Abte von Maria Laach
Dr. theol. et iur. h. с Ildefons Herwegen zum silbernen Abtsjubilaum dargeboten von Freunden. Verehrern,
Schulern und in deren Auftrag / Gesammelt von O. Casel. Minister, 1938 (Beitrage zur Geschichte des alten
Monchtums und des Benediktinerordens. Supplementband 1). S. 124-135, особенно S. 131.
Подробнее см.: Ibid.; Oppenheim Ph. Das Konigtum Christi in der Liturgie. Munchen, 1931.
Г. Киплинг также связывает «церемониальное освобождение заключенных» (об изгнанниках он не
упоминает) и использование балдахина с уподоблением вступления короля пришествию Спасителя: Kipling G.
Op. cit. P. 27. Однако обоснований своей точки зрения он не приводит.
Глава 1. Государь как жених и как покровитель преступников Д
может сохраняться лишь до тех пор, пока историк не «прочитает» христомиметическо-
го содержания таких сцен, как введение государем преступников в город. Правители
позднего Средневековья не только позволяли сравнивать себя с Христом, но и сами
настаивали на таком сравнении.
В качестве заключения приведу один эпизод, который, как представляется, может
послужить подтверждением высказанной гипотезы, хотя и подтверждением
неожиданного свойства.
В ряде германских земель (прежде всего на юге и вдоль нижнего Рейна) в
процессиях на Пальмовое воскресенье было принято водить Palmesel — «пальмового осла».
Нередко это был самый настоящий живой осел, на которого садился местный священник,
превращавшийся на краткое время в «живую икону» Иисуса Христа. В центрах диоце- -
зов роль Христа приходилось исполнять, вероятно, местному епископу. Так, известно, "
что архиепископ Зальцбургский в первый год после принятия сана ехал в процессии на
Пальмовое воскресенье, правда, сидя не на осле, а на белом коне. (Вероятно, в
Зальцбурге исполнение роли Христа было для архиепископа своего рода инаугурационным
ритуалом.) Во многих местах живых ослов заменяли деревянными — очевидно, из-за
вошедшего в поговорку непростого характера этих животных. Сделанные в натуральную
величину и раскрашенные изображения Иисуса верхом на осле ставили на платформы
с колесиками и везли по улицам219. Порой городские хронисты считали необходимым
даже уделить несколько строк рассказу об изготовлении таких скульптур. Так, по
словам одного из них, на Пасху в 1456 г. в Аугсбурге резчик из Ульма сделал фигуры осла и
Спасителя, за что получил 10 гульденов, а местному художнику мастеру Йоргу дали еще
7 гульденов, чтобы тот раскрасил скульптуру. Он же изготовил и тележку220. К
настоящему времени в европейских музеях сохранилось с десяток пластических произведений
такого рода, выполненных в XIII-XIV вв., а еще около 60 дошло от XV в. Однако сам
обычай документируется уже в X в.: впервые он упоминается в житии аугсбургского
Из общих работ см. прежде всего: Bauer W. The «Colt» of Palm Sunday (Der Palmesel) //Journal of Biblical
Literature. Vol. 72. 1953. P. 220-229; Ostoia V. K. A Palmesel at the Cloisters // The Metropolitan Museum of
Art Bulletin. N. S. Vol. 14. 1956. P. 170-173; AdelmannJ. A. von. Christus auf dem Palmesel // Zeitschrift fur
Volkskunde. Bd. 63.1967. S. 182-200; LipsmeyerE. Jahreslaufbrauchtum. Palmsonntag-Christus und Palmesel //
Volkskunst. Bd. 1. 1989. S. 50-58; Liebl U. Palmesel // LexMA. Bd. 6. Munchen, 1999. Sp. 1645. О
региональных вариантах см.: Federer F. Der Palmesel und die Palmprozession in Baden. Liturgisch, kultur- und
kunstgeschichtlich, volkskundlich // Mein Heimatland. Jg. 21.1934. S. 75-91;PeinkoferM. Von niederbayerischen
Palmeseln // Bayerisches Jahrbuch fur Volkskunde. 1950. S. 79-85; Layer A. Der Palmesel in Schwaben //
Jahrbuch des Historischen Vereins Dillingen an der Donau. Bd. 83. 1981. S. 224-235. HollerR. «Unser Herr am
Palmbtag sambt einem Roth Tiechernen Mantel». Palmesel und Palmeselbrauchtum im Bayerischen Wald //
Der Bayerwald. Bd. 74. 1982. S. 11-26; Kretzenbacher L. Palmeselumfahrten in der Steiermark // Blatter fur
Heimatkunde. Bd. 27.1982. S. 83-90.
«Item da man zalt 1456 am freitag vor dem palmtag, da ward gemacht der esel und der salvator darauf. Es schnaid
in ain maister zu Ulm, dem gab man zehen gulden, und ain maler vasset in zu Augspurg, der hiefi mit namen
maister Jorg, dem gab man 7 gulden. Item der maler liefi den wagen auch darzu machen». Fr. Johannes Franks
Augsburger Annalen vom Jahre 1430 bis zum Jahre 1462 // Die Chroniken der schwabischen Stadte. Augsburg.
Bd. 5. Leipzig, 1896 (ChDS, 25). S. 309-310. Любезно указано О. В. Мацневым.
М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
святого Ульриха (Удальриха), написанном между 983 и 993 гг.221 С германскими
«пальмовыми ослами» связано немало любопытных обрядов, некоторые из которых так и
напрашиваются на сопоставление (пока еще, насколько мне известно, не проводившееся)
с «шествием на осляти» в Московском государстве XV-XVII вв. Но нас здесь
должно занимать одно обыкновение, практиковавшееся в городе Кемптене в Баварии (как,
возможно, и где-либо в других местах). Накануне Пальмового воскресенья все жители
города во главе с бургомистром и советниками, держа в руках зажженные свечи,
сопровождали процессией «пальмового осла» (которого катили главы нескольких уважаемых
семейств) от главного храма Кемптенского аббатства до городской приходской церкви
св. Манга. Люди, которых за их преступления изгнали из Кемптена, могли
присоединиться к процессии. Им разрешалось в течение всего праздничного дня оставаться
внутри городских стен и использовать эту возможность, чтобы подать бургомистру и
городскому совету петицию о помиловании222. Итак, преступники сопровождали не обычного
человека, а Христа Спасителя — неважно, в каком именно образе он был явлен в данный
момент: то ли приходского священника верхом на осле, то ли деревянной статуи,
вырезанной местным умельцем, то ли папского легата или светского князя, то ли же самого
императора во всем величии его сана.
«Ео die mane diluculo ad Sanctam Afram veniebat [...] missam de sancta Trinitate cantabat, et ramos palmarum
diversarumque frondium benedicebat, euangelioque et crucibus et fanonibus, et cum effigie sedentis Domini
super asinum, cum clericis et multitudine populi ramos palmarum in manibus portantis, et cum cantationibus ad
honorem eiusdem diei compositis, et cum magno decore pergebat usque ad collem qui dicitur Perleihc...» Gerhardi
Vita Sancti Oudalrici Episcopi. P. 391.
«Leute, welchen die Stadt verboten war, durften sich an den Zug anreihen, fur diesen Tag in der Stadt bleiben,
und bei Burgermeister und Rath um die Wiederaufnahme bitten». HaggemnilUerJ. B. Geschichte der Stadt und
der gefursteten Grafschaft Kempten von den altesten Zeiten bis zu ihrer Vereinigung mit dem baierischen Staat.
Bd. 1. Kempten, 1840. S. 221.
Глава 2
ПОЧЕМУ КОРОЛИ СИДЕЛИ НА АЛТАРЯХ?
Adventus domini, безусловно, следует относить к числу инаугурационных ритуалов.
Даже если император, король или епископ уже длительное время носил свой сан, в
глазах жителей города, в который он впервые торжественно въезжает, его правление
приобретает полноценность именно с этого момента. Полноценность эта, разумеется, была
не юридического, а символического и психологического свойства: ни французские или
английские провинциальные горожане, ни бюргеры имперских городов в Германии не
отказывали в признании своим королям лишь на том основании, что те к ним не
приезжали — для этого локальные городские сообщества были уже достаточно включены в
более широкие политические сообщества своих королевств.
В любом случае визит государя поднимал отношения между горожанами и их
правителем на новый уровень. Особое значение придавалось въездам в столицы — города,
нередко представлявшие (разумеется, в символическом плане, а не в политическом)
все политическое сообщество королевства или княжества. Так, первый после
коронации въезд французского короля в Париж со временем приобрел почти
конституционное значение1. В Германском королевстве столицы не было, но едва ли не в
большинстве княжеств имелись города, без вступления в символическое обладание которыми
местный князь не мог считать свою власть полноценной. Особенно хорошо это видно
на примере княжеств церковных: в любом епископстве город, где находилась кафедра,
играл важную политическую и символическую роль. Торжественная встреча в нем
нового прелата означала признание его власти не только горожанами, но и остальными
подданными. Однако поскольку епископы нередко пребывали в состоянии конфликта со
своими бюргерами (а то и с соборными капитулами), переговоры об организации
первого княжеского въезда могли затягиваться на годы и вестись с придирчивым вниманием
к каждой значимой детали предстоящей церемонии. Последнее лишний раз
свидетельствует, что древний ритуал adventus во многих случаях все еще сохранял свой исходный
инаугурационный смысл.
Введение в сан средневекового правителя обычно представляло собой череду
различных по своему значению символических процедур, следующих одна за другой, и
церемонии торжественного вступления нового правителя в его город (столицу) отводился, как
правило, один из особо значимых — либо начальных, либо же, напротив,
заключительных — этапов «инаугурационного процесса». Adventus domini символически оформлял
1 Подробнее: Bryant L. М. The King and the City in the Parisian Royal Entry Ceremony: Politics, Ritual, and Art
in the Renaissance. Geneve, 1986 (Travaux d'Humanisme et Renaissance, 216).
BIm.A. Г.рГщрг* ' I;F.'III4I1F II С. МПГ'Г.ППГ
идею всеобщей радости от восшествия нового государя, но прежде, чем «народ» получал
возможность выразить свое «ритуальное согласие», должно было сложиться
«эффективное согласие» как внутри различных группировок знати, так и между ними — теми
узкими стратами средневекового общества, которые действительно были причастны к
власти и от позиции которых зависело, кто именно взойдет на королевский престол или
епископскую кафедру.
Для согласования интересов правящих групп и принятия ими компромиссного
решения по кандидатуре нового государя в выборных монархиях постепенно
выработались свои механизмы, включавшие как юридические процедуры, так и их
соответствующее символическое оформление. Крупнейшей из таких монархий в позднесредневеко-
вой Европе следует признать Римскую церковь, в которой папам постепенно удалось
добиться полного юридического превосходства над всеми членами клира, но при этом
большинство должностей, включая и самую высшую, занимались (во всяком случае, в
теории, хотя не так уж редко и на практике) в результате избрания. Второй по
значимости выборной монархией была Священная Римская империя. Не в последнюю очередь
именно из-за выборности ее главы Римским королям (то есть королям Германии) в
позднем Средневековье и в раннем Новом времени следовало проходить особенно длинный
ряд символических церемоний, чтобы в конце концов вместе с императорским титулом
обрести высшую легитимацию своей власти.
В самом начале этой цепи инаугурационных ритуалов стоял один, который с
сегодняшней точки зрения выглядит особенно странно и требует объяснения. Относится он
как раз к процедуре избрания нового короля Римского — будущего императора.
«Золотая булла» Карла IV 1356 г. подробно описывает (и тем самым регламентирует)
подготовку к этому важнейшему для империи политическому акту2. Однако сами выборы
в «Золотой булле» лишь упомянуты в нескольких общих словах3, а отрегулированы
только во второстепенных деталях. Очевидно, сама их процедура представлялась
вполне надежной, не чреватой никакими конфликтами, для предупреждений которых
требовались бы дополнительные правовые нормы. Поэтому-то «Золотая булла» ни словом не
упоминает церемонию, о которой составители этого документа должны были прекрасно
знать. После успешного завершения голосования курфюрсты подводили только что
избранного Римского короля к алтарному престолу, поднимали своего нового государя на
руках и... усаживали его прямо на алтарь.
Алтарь едва ли не во всех религиях — место священное, где особенно сильно
ощущается присутствие божества, ведь здесь человек вступает в контакт с ним через
принесение ему жертв4. Христианство, как известно, решительно изменило характер требуемой
2 MGH Const. Т. 11. Weimar, 1978-1992. Р. 535-633. См. русский перевод: Леонтьевский А. В. «Золотая
булла» Карла IV Люксембурга. Волгоград, 1998.
3 «Postquam autem in eodem loco ipsi vel pars eorum maior numero elegerit, talis electio perinde haberi et reputari
debebit, ac si foret ab ipsis omnibus nemine discrepante concorditer celebrata». MGH Const. T. 11. P. 576.
4 Подробнее см.: Ratschow К. H., Stiber A.. Poscharsky P. Altar // Theologische Realenzyklopadie. Bd. 2. Berlin;
New York, 1978. S. 305-327, прежде всего S. 305-308.
1VkiKi_Z Почем;- |.с;>;к;>лп щ.ц in n;i ;i. i i;i|uixV JEIB
жертвы, но отнюдь не отношение к алтарю5. Перед алтарем встают на колени и
падают ниц, к нему простирают руки, его украшают и обтирают драгоценными маслами.
К алтарю не следует поворачиваться спиной, касаться его можно лишь почтительно и
только лицам, принявшим крещение, в определенных случаях его положено целовать6.
В восточной церкви даже входить в отведенное для престола пространство дозволено
лишь священнослужителям и причетникам. У алтаря можно найти убежище от
преследователей. Осквернение алтаря — это кощунство и оскорбление не только святых,
чьи мощи в нем пребывают7, но и самого Бога. Попытка усесться на алтарный престол
воспринималась бы сегодня в церквях большинства конфессий как осквернение
священного места. Почему же в Средневековье — эпоху, казалось бы, куда более чуткую ко
всему сакральному, нежели нынешняя, — дело обстояло, судя по всему, иначе? Конечно,
и тогда вовсе не было принято позволять каждому желающему воссесть на церковный
престол — иначе еретиков не обвиняли бы, помимо прочего, как раз в том, что они
имели обыкновение усаживаться на алтари, совершая тем самым омерзительное
кощунство8. Однако ни государя Священной Римской империи, ни избиравших его князей-
курфюрстов (в числе которых, кстати, было три архиепископа) никак нельзя отнести к
еретикам. Невозможно представить себе, чтобы они публично совершали святотатство,
да еще при поставлении на царство нового государя. Очевидно, их действия
рассматривались, в противоположность бесчинствам еретиков, как вполне благопристойные,
уместные и даже похвальные. За ними стояло некое обыкновение, происхождение и
смысл которого необходимо прояснить — хотя бы в той мере, насколько это позволяют
доступные сегодня свидетельства.
От Генриха до Иосифа
Редчайший случай: первое же сохранившееся упоминание о практике
«усаживания на алтарь» германского государя сопровождается весьма выразительной
иллюстрацией, не оставляющей никаких сомнений в том, что имеется в виду (ил. 6). Соб-
5 О христианском алтаре см. прежде всего: Dolger F. J. Die Heiligkeit des Altars und ihre Begriindung im
christlichen Altertum // Dolger E J. Antike und Christentum. Bd. 2. Miinster in Westfalen, 1930. S. 161 183;
KirschJ. R, Klauser Th. Altar III (christlich) // RAC. Bd. 1. Stuttgart, 1950. Sp. 334-354. Только в результате
Реформации появились конфессии, в которых алтарь практически утратил сакральный характер.
6 Dolger F. J. Zu den Zeremonien der Mefiliturgie: II. Der Altarkufi // Dolger F.J. Antike und Christentum. Bd. 2.
S. 190-221.
На Западе предписания относительно заключения мощей в алтарь известны с V в., на Востоке — только
с XII в. На Западе мощи заключают в верхнюю доску престола, на Востоке — в ковчежец в нижней его
части или зашивают в антиминс, возлагаемый на алтарь. См.: WesselK. Altar // RBK. Bd. 1. Stuttgart, 1966.
Sp. 119.
1 Конрад Марбургский (ок. 1180/1190-1233) в проповеди, составленной около 1231 г., изображает
еретиков служителями дьявола. Помимо прочего он говорит: «Кто стремится вступить в секту еретиков,
должен сперва трижды задницей поцеловать алтари всех святых, понося при этом церковные таинства...»
Patschovsky A. Zur Ketzerverfolgung Konrads von Marburg // DA. Bd. 37.1981. S. 653.
РЕЩ М. А Бои 'В ЕЙ М РЕ ИЕ
ственно само это упоминание представляет собой не более чем подпись к миниатюре
в одной из самых известных рукописей, сохранившихся в Германии. Богато
иллюминированный кодекс «Римский поход императора Генриха» (известный также как
Codex Balduineus или Codex Balduini), был выполнен около 1340 г. по заказу
младшего брата императора Генриха VII Люксембурга курфюрста Балдуина,
архиепископа Трирского (1307-1354). Манускрипт представлял собой своего рода визуальный
отчет о кратком правлении императора Генриха VII и, по всей вероятности, должен
был послужить легитимирующим подкреплением претензий династии Люксембур-
гов на королевскую корону Изображение сцены усаживания Генриха на алтарь
следует седьмым в серии из 73 миниатюр. Непосредственно перед этой сценой показаны
курфюрсты (среди них и Балдуин) за переговорами о том, кто будет их
избранником. Сразу же после «усаживания на алтарь» следует сюжет с коронацией Генриха VII
Люксембурга и его супруги в Ахене. Тем самым логическое место сцены с подъемом
короля на церковный престол определено автором кодекса недвусмысленно: после
избрания, но до коронации. Уже упоминавшаяся подпись к миниатюре лаконична:
«Избранный [королем Генрих VII Люксембург] помещен семью [князьями-]избира-
телями на алтарь в указанном [130]8 году»9.
Сразу бросается в глаза небольшое (и чисто формальное) несоответствие: на
миниатюре «усаживают» короля, вопреки подписи, не все семь курфюрстов сразу, а лишь
двое. Красные шапочки на их головах выдают в них церковных князей —
архиепископов. Естественно предположить, что один из этих двух курфюрстов — не кто иной, как
Балдуин Трирский10. Его личное участие в этой, очевидно, весьма важной сцене было бы
хорошим объяснением, почему она попала в число сюжетов, увековеченных в кодексе.
Третий (Кёльнский?) архиепископ и четверо светских «электоров» стоят по сторонам,
наблюдая за происходящим вместе с остальными князьями и рыцарями. Но они,
конечно, тоже «усаживают» Генриха на алтарь — только не физически, а в том смысле, что все
происходящее вызывает их полное одобрение. Алтарь изображен как не очень высокий,
зато довольно длинный «стол». Руки короля сложены в характерном жесте,
выражающем в средневековой иконографии благочестивую покорность судьбе и, возможно,
восходящем к образу Христа в композиции «Ессе homo». Художник дает таким образом
положительную характеристику своему герою: тот не рвется сам к власти, обуянный
гордыней, но принимает ее со смирением как волю Божью. Относительно места дей-
«Electus super altare locatur per septem electores anno predicto VIIIV Heyen F.-J. Kaiser Heinrichs Romfahrt.
Die Bilderchronik von Kaiser Heinrich VII. und Kurfurst Balduin von Luxemburg (1308-1313). Boppard, 1965.
S. 60. Миниатюра 4a.
Косвенным подтверждением может служить свидетельство 1440 г. Тогда при усаживании на алтарь
нового короля Фридриха III «архиепископ Майнцский стоял с правой стороны, а архиепископ Трирский — с
левой» (очевидно, от престола). «Da stund der von Maintz auf dy recht seytn vnnd der von Tier an dy tennckh
seytten». См.: SeemullerJ. Friedrichs III. Aachener Kronungsreise // MIOG. Bd. 17. 1896. S. 631. Место
трирского архиепископа слева от алтаря могло восприниматься как традиционное и восходить к XIV в. Однако
уже при следующих выборах Максимилиана в 1486 г. архиепископ Трирский стоял напротив алтаря и,
очевидно, не помогал новому королю на него усесться (см. ниже).
Глава 2. Почему короли сидели на алтарях? Д
ствия известно, что избрание Генриха VII состоялось во Франкфурте-на-Майне, скорее
всего, в монастыре доминиканцев. Там ли происходило и усаживание на алтарь, сказать
трудно. Интерьер храма на миниатюре намечен столь скупо и условно, что определить
по нему, что это за церковь, совершенно невозможно, даже если допустить, что
художник ее хорошо знал.
Официальный протокол выборов, отправленный курфюрстами папе, ни словом не
упоминает об усаживании Генриха на алтарь. В нем говорится лишь, что по окончании
выборов курфюрсты их утвердили и велели (певчим) исполнить «громкими голосами»
гимн «Те Deum laudamus» — «Тебе Бога хвалим». Потом они повели Генриха,
выразившего (надо полагать, еще до пения) готовность принять избрание, в монастырскую
церковь. (Сами выборы проходили, вероятно, в рефектории, зале капитула или каком-
то ином помещении.) В храме итоги выборов были «торжественно объявлены клиру и
народу»11.
Следующего Римского короля — Людвига IV Баварского — князья избрали в 1314 г.
в окрестностях Франкфурта. Согласно их отчету папе, выборы были завершены
пением «Те Deum» — опять-таки «громким» — после чего «клиру и народу» были
объявлены результаты избрания. Затем князья сопроводили нового короля во Франкфурт,
ввели его в главный городской храм — церковь св. Варфоломея — и «с соблюдением
всех обычных церемоний» посадили его на «большой алтарь», снова исполнив при
этом «Те Deum».
Характерно, что курфюрсты ссылаются как раз здесь на некое «давнее обыкновение»12.
К такого рода отсылкам историки относятся довольно цинично — в зависимости от того,
что лучше в данный момент подходит для их концепций. Либо указание источника на
«давний обычай» принимается якобы с простодушной доверчивостью, либо же,
напротив, оно обесценивается или даже превращается в собственную противоположность
скептическим замечанием исследователя о том, что ссылками на традицию
средневековые авторы часто оправдывали самые свежие нововведения. Встав на первую точку
зрения, надо будет признать, что уже Генриха VII усаживали все-таки в церкви св.
Варфоломея, даже если и избирали у доминиканцев, встав же на вторую, придется, напротив,
утверждать, что до Людвига IV ни одного короля на алтарь главного храма Франкфурта
11 «Electione autem huiusmodi celebrata, earn omnes et singuli electores alii predicti approbavimus et "Те Deum
laudamus" alta voce fecimus decantari et dictum nostrum electum, qui presens extitit et electioni de se facte
divine nolens resistere voluntati interpellatus a nobis reverenter consensit, ad ecclesiam fratrum Predicatorum in
Frankenvort deduximus et deinde electionem ipsam clero et populo fecimus sollempniter publican». MGH Const.
T. 4. P. 1. Hannover; Leipzig, 1906. P. 230.
12 В официальных посланиях папскому престолу курфюрсты так описывали происходившее после
завершения выборов: «Electione autem huiusmodi celebrata, earn [то есть избрание] nos omnes et singuli electores
predicti presentes approbavimus et "Те Deum laudamus" alta voce fecimus decantari et dictum nostrum electum,
qui presens extitit et [...] interpellatus cum instancia a nobis reverenter consensit, et deinde electionem ipsam
clero et populo sollempniter fecimus publicari. Postmodum vero ipsum electum in civitatem Frankenfordensium
introducentes in ecclesiam sancti Bartholomei deduximus et ipsum super altare maius, prout moris et consuetudinis
est, adhibitis sollempnitatibus in talibus debitis et consuetis posuimus, "Те deum laudamus" denuo decantantes».
MGH Const. T. 5. Hannover; Leipzig, 1909-1913. P. 102-103 (Nr. 102,103).
ШШМ. Л. Г.ошюи' liF.'ll 141 IF 11 С Ml II'FHiTf"""
не сажали. Источниковедческую ситуацию можно при желании еще больше затемнить,
допустив, что выражение «давнее обыкновение» относилось только к процедуре
усаживания, но отнюдь не к месту, где оно осуществлялось. Наконец, дело можно и
окончательно запутать, напомнив, что Трирский кодекс иллюминировали около 1340 г., то
есть уже после коронации Людвига Баварского. Тогда нельзя исключить, что художник
мог ретроспективно перенести на Генриха VII обычай, введенный лишь при Людвиге IV,
чтобы легитимация Люксембурга в глазах читателя кодекса ни в чем не уступала бы
легитимации Виттельсбаха. Ведь тексты, современные Генриху, не упоминают ни словом
о его усаживании на алтарь. Набравшись скепсиса, можно вовсе вычеркнуть эпизод с
Люксембургом, но необходимость разыскивать ответ на вопрос о смысле «усаживания
на алтарь» от этого не исчезнет. Ведь уже в случае с Людвигом IV этот странный ритуал
настолько хорошо отражен — и при этом именно в текстах, — что не остается никакого
сомнения: его действительно исполняли.
В последующие десятилетия и даже столетия об усаживании новых государей на
алтарь упоминается постоянно — практически при каждой очередной смене на германском
престоле. Порой случались отклонения от обычая, но они лишь показывают, насколько
прочно он вошел в число политических ритуалов империи. Так, в 1411 г. на алтарь
церкви св. Варфоломея посадили не короля Сигизмунда Люксембурга, отсутствовавшего во
Франкфурте, но его представителя13. В 1438 г. на месте не случилось даже посланцев от
только что избранного Альбрехта II Габсбурга, и именно потому усаживание на алтарь в
тот раз вовсе отменили14.
Об этом говорится в письме совета города Нюрнберга бургграфу Нюрнбергскому (причем авторов
нисколько не смутила такая замена — напротив, они были очень рады состоявшемуся избранию): «...daz furware
unsere herren kurfursten und ir machtboten [...] hern Sigmunden [...] zu einem Romischen kunig erwelt haben.
und haben an seiner star unsern gnedigen herren burggraf Johansen ewern bruder alspald auf den altar gesaczt. Daz
wir gerne sehen und horen und auch des zemal fro sein...» RTA AR. Bd. 7. Gottingen, 1878. Nr. 83. S. 130.
Все шесть участвоваших в выборах курфюрстов вместе с их советниками вышли к преграде, отделявшей
алтарную часть, и велели народу в церкви умолкнуть. («Und als [...] unsern herren konig Albrechten von
Ungern herzogen zu Osterrich etc. einmudiclich und ungezweiet gekorn hatten, do gingen sie mit einander alle
sechs fursren mit iren reden, die in den kore gelassen waren uf den lettener und hiessen daz folke in der kirchen
swigen...») Один из графов объявил от их имени об избрании королем Римским короля Венгерского и
герцога Австрийского Альбрехта. «И тотчас же начали петь "Тебе Бога хвалим" до конца. И никого вместо него
не посадили на алтарь, потому что никого от него здесь не было» («Und daruf so hub man von stont an zu
singen "te deum laudamus" bifi zu ende. Und saste man nimanden von sinen wegen uf den altar, wand niman von
sinen wegen hie waz».) RTAAR. Bd. 13. Gottingen, 1925. Nr. 34. S. 85-91, здесь S. 91. На оба случая
усаживания на алтарь (или готовности усадить) заместителя из-за отсутствия главного лица внимание обращено
еще в: RiegerF. Die Altarsetzung der deutschen Konige nach der Wahl. (Diss.) Berlin, 1885. S. 29-31. Однако
эти же эпизоды показывают, насколько неубедительно автор объясняет причину прекращения усаживаний
на алтарь после 1690 г. Отсутствие избранника на месте выборов не представляло никакого препятствия
для проведения древнего ритуала. Не мешало ему и личное отсутствие князей-избирателей. В последнем
случае поднимать на алтарь нового короля вполне могли любые самые высокопоставленные лица из при-
сутствоваших. Об этом прямо говорится в чине, составленном для коронации Фридриха III: «...also das er
von den kurfursten oder, ob die nicht bei im warn, von andern personen den wirdigisten, die zu den zeiten da sein,
in sand Bartlmes kirchen zu Franckfurt auf den altar sand Bartlmes gesetzt wird, und daselb sein opfer auf dem
Глава 2. Почему короли сидели на алтарях?
С XIV и до XVII в. коллегия курфюрстов заседала, как правило, в храме св.
Варфоломея, и потому именно на его главном алтаре довелось посидеть большинству королей
Германии. Что предшествовало процедуре «усаживания», хорошо описано, например, в
протоколе избрания Максимилиана I Габсбурга в 1486 году.
В алом плаще, подбитом горностаем, и с австрийской герцогской шапкой —
своеобразной короной Габсбургов — на голове Максимилиан дожидался решения князей-
избирателей, стоя в алтарной части храма, неподалеку от двери в комнату, где заседали
курфюрсты. Наконец, будущего короля приглашают войти в «конклав», чтобы объявить
ему итоги выборов (всем известные, впрочем, еше загодя) и просить его согласиться с
избранием. Максимилиан на коленях принимает эту честь. Затем нового государя ведут
к главному алтарю в процессии, порядок которой отвечает церемониальным
требованиям «Золотой буллы» 1356 г. Перед алтарем все преклоняют колени, пока епископ и
каноники храма св. Варфоломея поют псалмы и читают коллекту. После ее окончания
короля поднимают и усаживают на алтарь. Раздается «Те Deum» в сопровождении
органа, причем «трубят все трубы»15. Как мы знаем из другого описания, трубят «трубачи
всех князей», выстроившиеся тут же, перед алтарной преградой16. Пока Максимилиан
сидит на алтаре, по обе стороны от него стоят архиепископы Майнцский и Кёльнский, а
архиепископ Трирский занимает место напротив вместе со светскими князьями17. В
соответствии с франкфуртским обычаем именно в этот момент с плеч нового короля
срывают его роскошный плащ, достающийся местному звонарю18. И, вероятно, сразу же на
altar lassen nach seinem willen». RTA AR. Bd. 16. Stuttgart; Gotha, 1921-1928. Nr. 100. S. 171. Причину
умирания данного обряда следует искать конечно же не в отдельных технических трудностях, а в изменении
принципиального отношения к нему в целом.
15 «Volgends haben sie, die Kurfiirsten, den erwelten Konig Maximilian, der im chor in seinem herzoglichen kleid,
nemblich einen langen scharlach mantel, auf der einen seite often, und in einem engen rock gestanden ist mit
der halben crone nach gewonheit der Erzherzoge von Osterreich, und ist uberschlag von hermlin an dem mantel
gewesst, zu inen in das conclave berufen und holen lassen und seinen fiirstliche Gnade solche ire aintrechtige wahl
auch eroffnet und furgehalten und haben erstlich romische kaiserliche Majestat an Erzherzog Maximilian begert
und die Kurfiirsten gebeten, diese wal anzunemen. Und dorauf hat sein fiirstliche Gnade niederkniet und nach
beschwerung der sach solch cur angenommen [...] Darnach seint der Kaiser, der erwelte Konig und Kurfiirsten
in chor gangen, nemblich der Kaiser und an seiner rechten hand der Erzbischof zu Mainz und der erwelte Konig
zu linken hand und der Erzbischof von Colin dem Konig an der linken hand und die ander Kurfiirsten vor dem
Kaiser nach ordnung der gulden bulle, haben in fur den altar gefurt, daselbst samentlich niederkniet, seind durch
den obgemelten weichbischof und chorherrn St. Bartolomeuskirchen etliche psalm und colecten gelesen worden.
Nach endung derselben haben die Kurfiirsten den erwelten Konig auf den altar gesatzt, hat man gesungen Те
Deum laudamus mit orgeln und haben alle trumeter geplasen». RTA MR. Bd. 1. Teil 1. Gottingen. 1989. Nr. 187.
S. 184. Сравн. также: Ibid. Teil 2. Gottingen, 1989. Nr. 915. S. 928.
16 «...Und eyn grofi getone von alien fiirstlichen trometern, die allesampt uf dem lettener vor dem chore stunden und
eyns males myt alien trompeten und claretten anfingen zu trometen». Christ D. Das Familienbuch der Herren von
Eptingen. Kommentar und Transkript. Basel, 1992. S. 403. Anm. 71.
Ibid.
18 «...Ueber yen us eym buch etliche collecten und besprehet yen myt wihewafier und also zoch man yem us synen
rock. Der wart dem blockener [sic!], als von alter herkomen ist. Und wart myt kgl. kleide becleydet». Ibid.
И1м.А. Ги.Гщсг: • ВГЛИЧИГ IIС Ml[РГИПГ
Максимилиана накидывают новый, который описывается свидетелями как королевское
облачение19.
В настоящее время известна дюжина инкунабул с описанием избрания
Максимилиана20; две из них украшены гравюрами, на которых видно, как новый король сидит
на алтаре. Похоже, это самые ранние изображения «усаживания на алтарь» после
миниатюры из Кодекса Балдуина (ил. 7 и 8). Гравюра из магдебургской инкунабулы
условна — художник, вероятно, лишь в самых общих чертах представлял себе сцену,
которую старался воспроизвести. Зато штутгартский гравер был весьма компетентен:
он со знанием дела передал некоторые важные детали, как, например, группу поюших
каноников на переднем плане.
«Усаживание на алтарь» стало прочной франкфуртской традицией, о нем прямо
говорится в чине приветствия нового короля, составленном, вероятно, ранее 1384 г.21, и
намного подробнее — в несколько более позднем варианте аналогичной инструкции22.
Однако и при переносе выборов в 1653 и 1690 г. из Франкфурта в Аугсбург обряд
выполнялся. Правда, в первом из этих двух случаев он был изменен до неузнаваемости
и лишен былой экзотики: для нового короля Фердинанда IV просто поставили кресло
перед алтарем. Зато в 1690 г. двое курфюрстов подняли Иосифа I, как и встарь, на ал-
Здесь нет возможности подробно обсуждать франкфуртский обычай сполиирования новоизбранного
короля.
19 «Und wart myt kgl. kleide becleydet». Ibid.; сравн. также: RTA MR. Bd. 1. Teil 2. Nr. 915. S. 928.
20 Подробно см.: Schottenloher О. Drei Friihdrucke zur Reichsgeschichte. Leipzig, 1938 (Veroffentlichungen der
Gesellschaft far Typenkunde des XV. Jahrhunderts — Wiegendruckgesellschaft. Reihe B: Seltene Friihdrucke und
Nachbildungen, 2). S. 27-28.
21 «...Deinde cruce super eum facta, aqua benedicta aspersum erigat et manus cum aliis electoribus apponentes super
altare ponent exaltantes, "te deum laudamus" imponentes. Finito psalmo rex de altari descendat, offerat et vestem
superiorem deponat». Modus regem Romanorum electum Francofurdie introducendi exaltandi, ecerptus e libro
magistri Baldmari canonici hujus ecclesie // FCh. S. 9. Этот чин записан рукой декана Иоганна Кёнигштай-
на (ум. 1462), однако в заголовке назван «чином Бадмара», то есть каноника Бальдмара фон Петервайля
(ум. до 1384 г.). Франкфурский антиквар Иоанн Латом процитировал это место в своем рассказе об
избрании короля Гюнтера Шварцбургского в 1349 г., однако надежных оснований именно для такой
датировки данного ordo, думается, не имеется. См.: Latomusjoh. Acta aliquot vetustiora in civitate Francofurtensi...
collecta. 793-1519 // Fontes rerum Germanicarum / Hrsg. von J. F. Boehmer. Bd. 4. Stuttgart, 1868. S. 412-413.
(В издании FCh, S. 88 то же место из Латома дается в худшем чтении.)
22 «Quo facto adstatim electores cedente suffraganeo et quibuscunque aliis, nullo preter electores manum apponente,
ipsum dominum regem cum sollempnitate elevando bene in altum super altare sancti Bartholomei chori ponant,
ut in medio altaris resideat, cruribus versus terram protensis, et sic resideat ibidem donee "te deum laudamus"
totaliter per clerum chori, quod tunc in exaltatione hujusmodi per cantorem ecclesie incipietur, cantabitur et
finietur. [...] Ipso quoque domino rege induto et "te deum laudamus" finito, descendat dominus rex de altari et
flexis genibus in gradibus inferioribus ante altare cantor ecclesie incipiat "veni sancte spiritus reple tuorum corda
fidelium" [...] surgat et electors ducant ipsum ad superiores sedes dexteri chori, sede sua sibi regaliter cum purpura
et dalmaticis aureis et sericis ut decet preparata. In qua juxta morem permaneat usque ad finem misse, salvo quod
ad offertoriuin altaris chori tempore debito offerendo, quod sui honoris est et grade, accedat et revertatur». Ordo
et forma ad recipiendum regem Romanorum in ecclesia sancti Bartholomei Franckenfurdensis imperiali, cum
omnibus cerimoniis hactenus in hijs observari consuetis // FCh. S. 11-12.
Глава 2. Почему короли сидели на алтарях? Д
тарь — в аугсбургском храме св. Ульриха и св. Афры. То был самый последний случай
«усаживания на церковный престол» германского короля. Обычай, практиковавшийся
без малого четыреста лет, прекратился раз и навсегда.
Суждения историков
Поскольку и миниатюра из Кодекса Балдуина Трирского, и письменные отчеты о
выборах королей Римских в XIV—XV вв. ученым известны уже давно, естественно, что
странный обряд усаживания на алтарь не мог остаться незамеченным историками.
Однако они долго ограничивались туманными указаниями на вероятные древнегерман-
ские корни этого обычая, якобы восходившего еще к ритуалу подъема вождя на щит23.
Кроме того, по их мнению, он наверняка должен быть родственен германским же
обрядам возведения скандинавских конунгов на камень или трон. (О сходных обычаях у
кельтов, лучше всего известных в связи с «королевскими» камнями в Сконе и Тане,
немецкие авторы в этом контексте, кажется, не упоминали.) С несколько большим
основанием к числу близких параллелей относили, наконец, и эпизод 1298 г., когда сразу
после избрания немецкого короля Альбрехта I его усадили на коня, покрытого
драгоценной тканью, исполняя при этом гимн «Тебе Бога хвалим»24. Общие рассуждения
о древних германских обычаях и особенно о подъеме вождя на щит (встречающиеся
порой, как ни удивительно, даже в литературе недавнего времени) не представляют
большой ценности. Примеры «физического», пространственного «возвышения»
нового правителя можно сейчас приводить тысячами со всех концов света, но
специфику интересующего нас обычая они не проясняют ни в малейшей степени. Историю
серьезного изучения вопроса следует поэтому начинать не с давних поисков
«общегерманских параллелей», а только с небольшой диссертации некоего Фрица Ригера,
опубликованной в 1885 году25.
Ф. Ригер пошел единственным путем, дававшим шансы найти истолкование обряда
усаживания на алтарь, — путем выявления и каталогизации случаев его исполнения.
Поскольку ни о каких иных светских государях, помимо королей Римских, которые
сидели бы на алтарях, Ф. Ригеру ничего не было известно, он стал разыскивать эпизоды,
в которых фигурировали князья духовные. И действительно, ему удалось найти в
источниках упоминания 16 случаев усаживания на алтарь германских епископов и архи-
23 Я. Гримм привел очень подробную подборку известий о цодъеме на щит вождей и государей, однако,
несмотря на всю склонность к расширительному толкованию источников (любое общее выражение, вроде
«его возвысили в короли», он толкует как упоминание подъема короля на щит), Я. Гримм все же
воздерживается от привлечения в данном контексте каких бы то ни было эпизодов с усаживанием на алтарь: GrimmJ.
Deutsche Rechtsalterthumer. Bd. 1. Leipzig, 1899. S. 323-329. Более того, усаживаний на алтарь Я. Гримм
вообще не упоминает, возможно, не считая этот обычай германским.
24 Почти весь тот же набор (за исключением подъема на щит) воспроизведен еще в: Krammer М. Wahl
und Einsetzung des deutschen Konigs im Verhaltnis zu einander. Weimar, 1905 (Quellen und Studien zur
Verfassungsgeschichte des Deutschen Reiches in Mittelalter und Neuzeit, 1/2). S. 32-33,37.
25 RiegerF. Op. cit.
■filMM. Л, JH-MiM; • |:К. Ill'llll IICMIII'llllir.
епископов в промежутке между 1341 и 1652 г.26 Кроме того, обнаружился один случай в
Риме: в 1458 г., после избрания папой Энеа Сильвио Пикколомини (Пия II), его дважды
усаживали на алтарь27. Эта практика закрепилась в церемониальных книгах папского
двора и соблюдалась в Риме по меньшей мере вплоть до начала XIX века.
На основании собранного им материала Ф. Ригер делает следующие выводы. Во-
первых, существует некая связь между усаживанием на алтарь королей, с одной стороны,
и епископов, с другой. Во-вторых, епископский обряд является производным от
королевского, это «его копия на церковной почве»28. В-третьих, Энеа Сильвио, многие годы
работавший секретарем у императора Фридриха III, имел возможность наблюдать обряд
в епископских резиденциях Германии и затем успешно перенес его на римскую почву.
(Ф. Ригер признает, что обычно германский епископат перенимал традиции из Рима, а
не наоборот, но полагает, что из этого правила должны были случаться исключения, и
мы имеем дело как раз с одним из них.) Наконец, в-четвертых, Ф. Ригер объясняет
происхождение и смысл обряда. Он возникает впервые именно при избрании Генриха VII,
«вероятно, под воздействием случайных обстоятельств»29. «Обстоятельства» же
состояли в том, что новоизбранного короля необходимо было показать народу, представить его
собравшимся. Подъем на алтарь был актом publicatio — оглашения результатов
состоявшихся выборов30. (Здесь легко угадать, что автор исследования — не католик, а
протестант и диссертацию представлял не в Мюнхенском или Фрайбургском университете,
а именно в Берлинском. Трудно представить себе историка с католическим воспитанием,
трезво мыслящего до такой степени, чтобы редуцировать все значение церковного алтаря
до роли «возвышенного пункта», с которого короля удобно «показывать собравшимся»31.
26 RiegerF. Op. cit. S. 36-39. Характерно, что в одном из самых популярных исторических справочников (в уже
тринадцатом издании!) усаживание на церковный престол кого бы то ни было, помимо королей, полностью
игнорируется, несмотря на то, что автор прямо ссылается на диссертацию Ф. Ригера (правда, на нее одну):
«Altarsetzung. Teil der feierlichen Wahl eines rom. Konigs und Kaisers; fand nach der ersten Proklamation des
Neugewahlten in der Wahlkirche (St. Bartholomaus zu Frankfurt a. M.) vor den versammelten Wurdentragern
und dem Volk statt. In ihrer Bedeutung ist die Altarsetzung noch nicht ganz geklart; sie blieb bis zum Ende des
Reiches Bestandteil der Wahl, erfolgte letztmalig bei der Wahl Josephs I. (1690), da bei spateren Wahlen der
Kandidat selbst nicht mehr anwesend war». Fuchs K., Raab H. Worterbuch Geschichte. Munchen, 2002. S. 38.
27 Утверждение Ф. Ригера (S. 40), будто Пия II усаживали на алтари трижды (два раза в конклаве — сначала
сразу после избрания, затем после перемены имени — и один раз в соборе св. Петра), является
недоразумением. Хотя сразу после избрания кардиналы и бросились, по свидетельству самого папы, ему в ноги, но эта
adoratio не сопровождалась подъемом понтифика на алтарь: «...et cardinales universi nihil morati ad pedes
Aenee sese proiecerunt, eumque pontificem salutarunt...» Pius Secunduspontifex marimus. Commentarii: Textus /
Ed. I. Bellus et I. Boronkai. Budapest, 1993. P. 84 (1,36).
28 Rieger F. Op. cit. S. 40: «Die bischofliche Altarsetzung ist daher von der koniglichen ausgegangen, ist eine Copie
derselben auf kirchlichem Boden».
29 Ibid. S. 41-42.
30 Ibid. S. 4,42.
31 Ibid. S. 5: «Die Absicht ist aber auch hier klar: er soil von erhohtem Punkte aus den Versammelten gezeigt
werden».
Глава 2. Почему короли сидели на алтарях? [
Вопросом, уместно ли доброму христианину вообще восседать на церковном престоле, да
еще при возведении на царство, Ф. Ригер совсем не задается.)
Если, согласно Ф. Ригеру первое усаживание на алтарь (Генрих VII) было чистой
воды актом publicatio, то уже при втором исполнении того же обряда (Людвиг IV) его
исходный смысл был полностью утрачен — ведь, по указанию источников, короля
сначала усаживали на алтарь внутри церкви св. Варфоломея, а лишь затем представляли
народу под открытым небом на кладбище перед храмом32. Так, мгновенно лишившись
исходного значения и превратившись в самостоятельную церемонию, усаживание на
алтарь и закрепилось на века. Честолюбие некоторых епископов побудило и их начать
подражать королевскому обыкновению (отчего рецепция ими практики усаживания на
алтарь тоже может рассматриваться по большому счету как случайность).
Забегая вперед, замечу, что ни с одним выводом Ф. Ригера согласиться нельзя — за
исключением самого первого: действительно, наличие связи между королевским и
епископским обрядами «усаживания на алтарь» не вызывает сомнений. Однако то, что их
взаимозависимость можно трактовать не так, как Ф. Ригер, а в совершенно
противоположном смысле, показал еще М. Крамер в 1905 г. Исходя не из хронологии свидетельств,
а из морфологии обряда, он решил, что это короли должны были позаимствовать его
из ритуала церковных выборов, а не наоборот, епископы у королей33. Однако мнение
М. Крамера воспринято не было прежде всего потому, что первое известное усаживание
на алтарь короля (1308 г.) оказывалось намного древнее любых аналогичных эпизодов
с участием епископов, включая римского папу. К тому же немецким историкам было,
вероятно, намного приятнее (в частности, по политическим причинам) тянуть линию
преемственности «сакральной власти» своих средневековых королей к гипотетическим
обыкновениям древнегерманских вождей, нежели допустить, что короли заимствовали
свои обряды у церкви.
Заслуга страсбургского историка Медарда Барта (1964 г.) состоит прежде всего в
том, что ему удалось найти много до него неизвестных случаев усаживания на алтарь
и выявить совершенно новую группу «усаживаемых» — аббатов и аббатис. (Вообще-то
женщине, даже монахине, запрещалось прикасаться к алтарю, и, чтобы, например, снять
напрестольный покров, монахини должны были обращаться за помощью к
священнику.) М. Барту до сих пор принадлежит важный «рекорд»: он нашел самый ранний из
известных ныне случаев «усаживания на алтарь» (об источниковедческих трудностях,
связанных с этим эпизодом, — чуть ниже). Концепция М. Барта строго противоположна
концепции Ф. Ригера — то ли несмотря на то, что с диссертацией последнего он, судя по
его ссылкам, так и не познакомился, то ли как раз вследствие этого. Согласно М. Барту,
германские короли, вероятно, переняли обычай усаживания на алтарь у римских пап,
32 «Deinde in cimiterio dicte ecclesie clero et populo ipsum electum presentavimus et eius electionem sollempniter
fecimus publican». MGH Const. T. 5. P. 103 (Nr. 102, 103), сравн.: RiegerF. Op. cit. S. 7-8. Кладбища в
Средние века, как известно, считались вполне подходящим местом для проведения различных общественных
мероприятий.
а KrammerM. Op. cit. S. 33-40.
И!ЯГм'а. 1...ИИ..1.' рг-'щчнг. 11(:м111'Г11111:. "" __..".'.._."_'.. ."......_"
которых «сажали на престол при коронации»34. При этом он нашел куда более ранний
случай усаживания на алтарь папы римского — еще в 1378 г., но все равно не настолько
ранний, чтобы его можно было противопоставить эпизоду с королем Генрихом VII.
Алтарь же представляет собой «христианскую замену щита»35 — тут М. Барт неожиданно
возвращается к романтической гипотезе о происхождении «усаживания на алтарь» от
давнего обряда подъема вождя на щит (правда, публикуя статью в эльзасском журнале,
он предпочел назвать этот обряд не «германским», а «раннемеровингским»). Но каким
образом папы римские оказались наследниками древнегерманских вождей, М. Барт не
разъяснил.
В статье Райнхарда Шнайдера (1995 г.) усаживание епископа на алтарь поставлено
в один ряд, во-первых, с повсеместно распространенным обрядом интронизации
новоизбранного епископа и, во-вторых, с одним куда более редким обыкновением
(соблюдавшимся, например, во французском Осере), когда светские вассалы несли на плечах
кресло с новым епископом от места его избрания до кафедрального собора. В
«возвышении» (exaltatio) средневекового правителя следует видеть не только выразительную
метафору, но и вполне определенное физическое действие — это соображение Р.
Шнайдера само по себе совершенно справедливо, но вряд ли оно много дает для понимания
смысла сцен с усаживанием на алтарь, как не проясняет дела и рассказ о любопытном
осерском обыкновении. Не отрицая в обряде «усаживания» мотива демонстрации
нового епископа собравшимся, Р. Шнайдер, в отличие от Ф. Ригера, отказывается считать
этот мотив ведущим. По его мнению, главный смысл церемонии состоит в том, чтобы
подчеркнуть необратимость избрания: «если избранник не упадет с алтаря, не слетит с
него или еще как-нибудь не нанесет себе вреда, то состоявшиеся выборы считаются
правовым актом, вступившим в силу»36. Частью испытания оказывается, по Р. Шнайдеру, и
гимн «Те Deum laudamus»: задача избранника усидеть на алтаре, пока его исполняют (а
ведь «Те Deum» пели порой и дважды).
Трактовка обряда «усаживания на алтарь» как своего рода ордалии
представляется весьма заманчивой, но ее обоснование у Р. Шнайдера оставляет желать лучшего. Он
34 Barth М. «Das Setzen auf den Altar» als Inthronisation weltlicher und kirchlicher Wiirdentrager, mit besonderer
Beriicksichtigung des rheinischen Raumes // Archives de l'Eglise d'Alsace. Vol. 30 (14 N. S.). 1964. S. 53-54,60.
Однако пап сажали на алтарь не при коронации, а раньше — сразу после избрания, о чем подробно говорит-
я ниже.
33 Ibid. S. 60.
* Schneider R. Bischofliche Thron- und Altarsetzungen // Papstgeschichte und Landesgeschichte. Festschrift
fur Hermann Jakobs zum 65. Geburtstag / Hrsg. von J. Dahlhaus und A. Kohnle. Koln; Weimar; Wien, 1995
(Beihefte zum Archiv fur Kulturgeschichte, 39). S. 14-15: «Mit Altarsetzungen sollten zuvor Gewahlte gewifi
gezeigt werden, doch lasst sich dieses Motiv nicht als dominant erweisen [...] Naher liegt die Annahme, dass
mit der Altarsetzung die Unwiderruflichkeit des unmittelbar zuvor beendeten Wahlvorgangs dokumentiert
werden sollte: Wenn der electus nicht vom Altar fiel, floh oder sonst wie geschadigt wurde, gait der Rechtsakt
der vorangegangenen Wahl als definitiv». Примерно та же фраза содержится и в более ранней статье этого
автора: Idem. Wechselwirkungen von kanonischer und weltlicher Wahl // Wahlen und Wahlen im Mittelalter /
Hrsg. von R. Schneider und H. Zimmermann. Sigmaringen, 1990 (Vortrage und Forschungen, 37). S. 154.
Глава 2. Почему короли сидели на алтарях? Д
приводит тут всего-навсего один страсбургский эпизод 1439 г., когда члены капитула
избрали своим епископом настоятеля собора, уже выжившего из ума, и посадили его на
алтарь, «надеясь удержать его там силой»37. Вряд ли этого, безусловно весьма занятного,
случая, к которому еще предстоит вернуться, достаточно для столь далеко идущих
выводов. Наконец, Р. Шнайдер полагает, что обычай усаживания на церковный престол
«концентрируется» по верхнему и среднему течению Рейна38.
Последний тезис мог считаться справедливым, пока был известен только один случай
усаживания епископа на алтарь вдали от берегов Рейна: Ф. Ригер нашел этот пример в
Аугсбурге в 1413 г. Но вовсе отказаться от предположения Р. Шнайдера приходится
после того, как обнаружились аналогичные случаи в Хальберштадте (1480 г.)39, Бамберге
(где благодаря исследованию Д. Вайса удалось проследить традицию по крайней мере с
1421 г.40) и Вюрцбурге. Что касается Вюрцбурга, то приводившиеся в литературе до сих
пор примеры относились только к XVI в. Д. Вайс ссылался на старинное исследование
вюрцбургского краеведа Игнаца Гроппа, упоминавшего случаи усаживания на алтарь в
1519 и 1540 гг.41 К. Шрайнер тоже указал на эпизод 1519 г., но на основе Хроники вюрц-
«...Den thumprobst, ein touben man, und satzten yn ouch auff den altar, und hofften den selbigen mitt gewalt
darby zu behalten». Matemus Berler. Chronik // Code historique et diplomatique de la ville de Strasbourg.
Strasbourg, 1848. T. 1. P. 51.
«In geographischer Hinsicht ist die Konzentration auf die rheinischen und insbesondere die oberrheinischen
Bischofsstadte sehr auffalUg» и ниже еще определеннее: «Am Phanomen der Altarsetzung von Bischofen
und Abten ist nicht zu zweifeln, doch konnte dieser Brauch auf den oberrheihmsch-mittelrheinischen Raum
konzentriert gewesen sein». Schneider R. Bischofliche... S. 13-14.
Bqjcov M. Ephemeritat und Permanenz bei Herrschereinziigen im spatmittelalterlichen Deutschland // Marburger
Jahrbuch fur Kunstwissenschaft. Bd. 24.1997. S. 89,104.
Weifi D.J. Altarsetzung und Inthronisation. Das Zeremoniell bei der Einsetzung der Bischofe von Bamberg //
Hortulus Floridus Bambergensis: Studien zur frankischen Kunst- und Kulturgeschichte. Renate Baumgartel-
Fleischmann zum 4. Mai 2002 / Hrsg. von der Staatsbibliothek Bamberg durch W. Taegert. Petersberg, 2004.
S. 99-108. Пользуясь случаем, выражаю глубокую признательность Д. Вайсу (Байройт) за присылку как
еще неопубликованного текста его статьи, так впоследствии и ее оттиска. Первое упоминание «усаживания
на алтарь» в Бамберге Д. Вайс обнаружил в неопубликованном протоколе избрания епископа Фридриха
фон Ауфзеса (1421 г.): «...указанного электа мы поместили на алтарь св. Петра, находящийся в
указанной алтарной части» — «...ipsum Electum super altare sancti petri in dicto Chore situm collocavimus». Ibid.
S. 101. О престолах Бамбергского собора и особенно об алтаре св. Петра см.: Baumgiirtel-Fleisckmann R. Der
Bamberger Dom - Die Umgestaltung des Innenraumes und die Entwicklung der festen Ausstattung bis zum
Ende des Mittelalters // Heiliger Raum: Architektur, Kunst und Liturgie in mittelalterlichen Kathedralen und
Stiftskirchen / Hrsg. von E Kohlschein und P. Wiinsche. Minister, 1998. S. 64-65,67-70,80-81 с дальнейшими
библиографическими указаниями.
«Neo-electus per D. Praepositum & Decanum ex loco Capitulari, caeteris subsequentibus, ad Chorum deducebatur,
ducentis armatis civibus utrumque latus a Capitulo usque ad principem Aram stipantibus. Mox Hymnus: Те Deum
laudamus, sonantibus omnibus campanis, solemniter est decantatus, sub quo electus arae impositus a cunctis
Episcopus est salutatus. Hoc finito ductus est ad Sedem suam Episcopalem & ex hac ad Cancellariam». Gropp I.
Collectio novissima scriptorum et rerum Wirceburgensium a saeculo XVI, XVII et XVIII hactenus gestarum...
T. 1. Francofordiae; Lipsiae, 1741. P. 89. Это общее описание обряда у Гроппа основывается, судя по всему, на
эпизоде избрания епископом Конрада IV в 1540 г. Об эпизоде 1519 г. см.: Ibid. S. 260.
ВДМ.Л. Г...1Щ.Т. » ПГ.ЛПЧПГ.ПСМПГГ.НПГ.
бургского совета42. Между тем на другой странице той же хроники есть ясное
свидетельство того, что вюрцбургских епископов усаживали на алтарь еще в XV в. Как там
записано, в 1495 г. молодой (ему тогда не было и сорока) епископ, только что избранный
капитулом, сам запрыгнул на алтарь св. Килиана, не дожидаясь помощи каноников43. Кстати,
аналогичный случай в Страсбурге 1506 г. также был отмечен местным хронистом: двое
членов капитула уже взялись было подсадить избранного на алтарь, но тот был «статным
человеком» и сам на него вскочил44. Вряд ли, впрочем, здесь дело только в хорошей
физической форме епископов из Вюрцбурга и Страсбурга. Их прыжки носили, надо полагать,
«программный» характер: забираясь на алтарь без помощи каноников, они хотели
подчеркнуть свою самостоятельность по отношению к избравшим их соборным капитулам.
Вероятно, именно поэтому такие сцены привлекали внимание городских хронистов.
Приведенных примеров достаточно для утверждения, что по крайней мере с XV в.
обряд «усаживания на алтарь» практиковался отнюдь не только в Рейнской области, но
еще как минимум вдоль всего Майна, а также в Тюрингии и Баварии. Нет сомнений, что
со временем историки обнаружат и другие епископские резиденции, где соблюдался тот
же обычай.
На статье Д. Вайса (2002 г.) список известных мне работ, специально посвященных
обряду усаживания на алтарь, исчерпывается. Однако еще в целом ряде публикаций на
иные темы делаются те или иные полезные наблюдения. Так, С. Жак затронула тему
«усаживания на алтарь» в связи с историей гимна «Те Deum laudamus» и даже
обнаружила один случай, относящийся к папе римскому (который она приняла за самый ранний,
поскольку не была знакома со статьей М. Барта)45. К. Андерманн нашел архивные
материалы о нескольких случаях усаживания на алтарь епископов Шпайерских. Кстати, в
Шпайере епископов сажали на церковный престол дважды — сначала сразу после
выборов, а затем при торжественном въезде в город. Первое служило, согласно К. Андерманну,
«очевидно, утверждением состоявшегося избрания», второе же, вероятно, представляло
собой «вступление во владение» епископством и «демонстрацию в кафедральном собо-
SchreinerK. Wahl, Amtsantritt und Amtsenthebung von Biscbofen: Rituelle Handhmgsmuster, rechtlich normierte
Verfahren, traditionsgestiitzte Gewohnheiten // Vormoderne politische Verfahren / Hrsg. von B. Stollberg-
Rolinger. Berlin, 2001 (Zeitschrift fur historische Forschung. Beifeft 25). S. 101. Сравн. также: Weifl D.J. Op. cit.
S. 102-103, 108, Anm. 10. Описание этой сцены в хронике весьма яркое: «...undt ftihrten also ibr furstlichen
gnaden (то есть новоизбранного епископа. — М. Б.) bis auf s. Kilians chor fur den altar. Da satzten seine
furstlichen gnaden sich darauf und nahmen den strickh oder schnur in die handt [...] Also dass sich der lobliche
furst uf den altar gesetzt undt den strickh oder schnur in die handt genahm, da huben die chorschuler an zu singer
das Те deum laudamus [...] solche herren obgemelt die boten seiner furstlichen gnaden glukh undt heyl in das
bischoflich ambt. Da nun dasselbig aus was, wurdt seine furstliche gnaden widerumb von s. Kilians altar vom
chore hinab beleyt...» Die Rats-Chronik der Stadt Wiirzburg (XV. und XVI. Jahrhundert) / Hrsg. von W. Engel.
Wiirzburg, 1950 (Quellen und Forschungen zur Geschichte des Bistums und Hochstifts Wiirzburg, 2). S. 79.
«Alda sprang er ruckling uf den altar, darauf zu sitzen». Die Rats-Chronik... S. 54.
«Und griffen die zween an den erwelten, und wolten ine uff den altar heben, aber als er ein geradner herr was, da
hupfft er selbs hinuff». Bischoff Wilhelms von Hoensteins waal und einritt. Anno 1506 et 1507 // Code historique
et diplomatique de la ville de Strasbourg. Strasbourg, 1848. T. 2. P. 249.
Zak S. Das Tedeum als Huldigungsgesang // HJb. Jg. 102.1982. S. 22. Anm. 76.
Глава 2. Почему короли сидели на алтарях? Щ
ре» власти нового епископа46. Были и другие центры диоцезов, как, например, Аугсбург47,
где усаживание происходило после торжественного въезда епископа в город.
К. Шрайнер48 указал не только на эпизод 1519 г. из Вюрцбурга, но и на
миниатюру со сценой усаживания архиепископа Трирского в 1511 г. в неопубликованной
книге «Huldigungsbuch» трирского княжеского секретаря Петера Майера из Регенсбурга49
(ил. 9). В ряде публикаций других исследователей также упоминались отдельные случаи
выполнения рассматриваемого здесь обряда. Для удобства читателя ниже в трех
таблицах будет приведен обзор всех случаев подъема на алтарь епископов, аббатов и аббатис,
а также римских пап, которые упоминаются в известных мне публикациях
(приложение 1). Помимо прочего, эти таблицы показывают, как усилиями разных историков с
годами накапливалась фактологическая база, на которой только и можно выстраивать
какие бы то ни было теории о роли и функции обряда «усаживания на престол». Без
подробной фактологии всякие рассуждения о смыслах и значениях любого элемента
средневекового символизма теряют какую бы то ни было академическую ценность.
Детали процедуры
Приглядимся внимательнее к некоторым деталям процедуры подъема епископов на
алтари. В качестве примеров приведу несколько ранее не публиковавшихся случаев из
трех различных мест — Хальберштадта, Трира и Сьона.
Ситуация в Хальберштадте сложилась не совсем типичная: местные каноники
приняли весьма многообещаюшее решение избрать своим епископом сына саксонского
герцога, еще в одиннадцатилетнем возрасте постулированного архиепископом Магде-
бургским. В 1479 г. юный Эрнст II (1464-1513) принимает хальберштадтскую кафедру,
Andermann К. Zeremoniell und Brauchtum beim Begrabnis und beim Regierungsantritt Speyerer Bischofe:
Formen der Representation von Herrschaft im spaten Mittelalter und in der friihen Neuzeit // Archiv for
mittelrheinischeKirchengeschichte.Jg. 42.1990. S. 160-161.
«Item der Nenninger rait ein zu Augspurg und die Korherrn und die pfaffen satzten in auf den altar; geschach an
sant Katherina tag». Burkard Zink. Chronik // Die Chroniken der schwabischen Stadte. Augsburg. Bd. 2. Leipzig,
1866 (ChDS, 5). S. 59. Предшествовало ли этому усаживанию на алтарь другое — непосредственно после
избрания — или же нет, остается в случае с Аугсбургом неясным.
SchreinerK. Wahl, Amtsantritt und Amtsenthebung... S. 101-104.
О Петере Майере и его произведениях см.: Beyer Н. Peter Maier von Regensburg und seine Schriften //
Zeitschrift for vaterlandische Geschischte und Altertumskunde. Bd. 1.1838. S. 95-108; 265-300; RichterP. Der
kurtrierische Sekretar Peter Maier von Regensburg (1481-1542). Sein Leben und seine Schriften // Trierisches
Archiv. Bd. 8.1905. S. 61-65, о датировке см. S. 61, рукопись бывшего директора Кобленцского архива
Вильгельма Марии Бекера (1843-1906) «Kurtrierische Sekretare Peter Maier von Regensburg und Berthold Kruss
von Regensburg», хранящуюся в фонде 700, 56; а также: Бойцов М. А. Архиепископ Трирский объезжает
свои владения // Королевский двор в политической культуре средневековой Европы. Теория. Символика.
Церемониал / Отв. ред. Н. А. Хачатурян. М., 2004. С. 317-359. Миниатюра, о которой идет речь, была
впервые опубликована еще в: Schmidt A. Der spatgotische Hochaltar des Trierer Domes // Trierer Zeitschrift for
Geschichte und Kunst des Trierer Landes und seiner Nachbargebiete.Jg. 18.1949. S. 137. А. Шмидта, впрочем,
интересовало изображения алтаря как такового, а отнюдь не сцены усаживания на престол.
ДГрД М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
несмотря на то, что он, с одной стороны, уже считается архиепископом Магдебургским
(архиепископством управляет его дядя герцог Альбрехт), а с другой, еще не принял
священнического сана, не говоря уже о рукоположении в епископы (первое случится
в 1485 г., а второе — в 1489 г.)50. Документ, отразивший усаживание Эрнста II на халь-
берштадтский алтарь, относится к тому виду источников, который редко используют
исследователи историко-правовых вопросов. Это частное письмо герцога Эрнста I
Саксонского, сопровождавшего в 1480 г. сына в Хальберштадт, герцогине Маргарет —
матери Эрнста-старшего и бабушке Эрнста-младшего.
Члены соборного капитула и городского совета Хальберштадта встречают
пятнадцатилетнего епископа с его свитой из примерно 800 человек за полмили от городской
черты и торжественно провожают их в город51. Перед юным Эрнстом несут
прецессионный крест («как носят перед кардиналами и легатами» — любуется отец), а за
крестом — еще и меч. Как только оба Эрнста оказываются на площади перед собором,
им навстречу выходит «красивая процессия» каноников. Они-то и вводят Эрнста-
младшего в храм. «И когда они поставили его перед одним алтарем у входа в хор (то
есть алтарную часть. — М. Б.), достойно украшенным коврами, шелковыми
подушками и иным, положили они нашего любезного [сына] перед этим алтарем на подушки
перед собой, пропели над ним некоторые песнопения и прочли над ним коллекту. По
окончании этого они подняли нашего любезного [сына], [ввели его] в алтарную часть,
подвели к главному алтарю и усадили нашего любезного [сына] на него, и [стали] петь
громким голосом Те Deum laudamus. И пока они пели, наш любезный [сын] все время
сидел на алтаре, а когда гимн кончился, нашего любезного [сына] спустили с алтаря и
проводили до его пристанища»52. (На этом процедура введения в должность еще не
закончилась: на следующий день с утра после торжественной литургии Эрнста-младшего
отвели в зал заседаний капитула, «может, для того, чтобы, как положено, взять с него
клятву, — [не знаю], потому что нас там не было»53, пишет отец.)
50 PihousekJ. Ernst, Herzog zu Sachsen // Die Bischofe des Heiligen Romischen Reiches 1448 bis 1648. Ein
biographisches Lexikon / Hrsg. von E. Gatz. Berlin, 1996. S. 171.
51 «Das Capittel vnnd der Rate zu Halberstat mit etzlicher manschafft zum / Stifft Halberstat gehorende Sint vff
dafimalh eine halbe meyle wegs / vor Halberstat vnnfierm lieben Son entkegen komen kegen ym abgestanden /
vnnd mit aller vndertenickeit vnnd zirlichen vnnd loblichen wortten ent- /pfangen. Vnnd sint darnach so erst das
hat gesein mugen zu Halberstat / ingezcogen». Москва. Военно-исторический архив. Ф. 1524 к. On. 1. № 108.
Л. 23. Документ происходит из той части саксонского герцогского архива (так называемый Виттенберг-
ский архив), хранившегося в Дрездене, которая после войны была вывезена в СССР. Дрезденский шифр
этого архивного дела Loc. 4368 «Reisen».
52 «Vnnd als sie yn in die Tumkirche vor ein altar vor dem kor bracht, der mit tepten, seyden / kusfien vnnd
annderm erlich zugericbt, haben sie sein liebe vor den Altar / vff die kusfien vor sich nidder gelegt, etlichen gesang
gemeyniglich vber / ym gesungen vnnd Collecten vber ym gelefien. Da sulchs aufi gewest / haben sie sein liebe
auffgehebt in Chor vmb den hoen altar gefurt / vnnd sein liebe darauff gesetzt mit hocher stymmen Те deu[m]
laudamus / gesungen die weile der gesang gewert ist sein liebe allewege vff / dem altar gesesfien vnnd als der
gesangk aufi gewest, ist seine / liebe vom altar geno[m]men in die herberge gefurt». Там же.
53 «Als das Ampt / aufi gewest hat das Capittel seine liebe ins Capittel gefurt / vielleicht pflicht von ym genommen
als ym das zusteht do wie / nicht bey gewesen sein». Там же. Л. 23 об.
Глава 2. Почему короли сидели на алтарях? ^1
Из этого рассказа понятно, что в Хальберштадте было принято усаживать на
алтарь нового епископа при его торжественном въезде в город. Подняли ли бы каноники
Эрнста-младшего на алтарь, если бы он присутствовал еще при своем избрании
несколькими месяцами ранее, остается только догадываться.
В трирских документах хорошо отразился как раз другой вариант «усаживания на
алтарь» — сразу после избрания. Кроме того, в протоколе 1511 г. ясно говорится о
смысле этого действия — как его понимали современники. После успешно закончившихся
выборов «господин декан и [члены] капитула, держа горящие восковые свечи, а за ними
и избранный [епископ] в ризе каноника, тоже держа горящую восковую свечу, прошли
из зала капитула к алтарю. И в качестве правильного и истинного знака того, что он
[является]будущим архиепископом и по праву должен стать правящим государем
архиепископства и курфюршества, [каноники] посадили избранного на алтарь и тем самым
передали ему указанное право владения — с большой радостью и почтением. Тут
зазвонили все колокола города Трира, а для еще большей радости и совершенного торжества»
зазвучал гимн «Те Deum laudamus» в сопровождении органа54. Кстати, именно к этому
событию относится миниатюра из книги Петера Майера.
Следующее трирское свидетельство — теперь уже 1531 г. — добавляет новые
штрихи и чуть иначе расставляет акценты. Прежде всего один из каноников, выйдя из зала
капитула, объявляет собравшейся в соборе пастве имя избранника. Затем
новоизбранного в процессии ведут к алтарю. В руке у него горит свеча. Как только его сажают
на алтарь, хор в сопровождении органа начинает петь гимн «Те Deum». Тотчас после
окончания гимна каноники усаживают избранного снова, но теперь уже на обычное
епископское место и тем самым передают ему «владение» (то есть вводят во владение
архиепископством)55. В этой сцене смысловой центр тяжести явно несколько сместил-
«Darnach syn die Herren dechan vnd / Capittel obgenant breimende wechsen / kertzen in yren henden
dragende ufi / deme capittelhuse [чуть выше указывается, что Cappitelhus располагался vff den Lettener
im Chore. — M. Б.] gangen den der er- / wellter in eyner chorkappen gefolgt / auch eyn brennende wechsen
kertzen / dragende zu deme hohen altar zu / vnd haben den erweltten zu eynem rech- / ten vnd waren zeichen,
das er eyne / zukommender Ertzbischoue vnd recht regierender Herr des Erzsiffts vnd / Curfurstentumbs Trier
syn sulle / daruff gesatzt vnd ime damitt desselben also possession gegeben mitt / grossen freuden vnnd erenn
erpie- / tungen.
Do syn angangen alle glocken in / der Statt von Trier vnd zu noch / merer Freuden vnd volkommener Jubi- /
lierunge Gott dem Almechtigen zu hochster eren den Lob gesangh Те / deum laudamus mit der orgelen / vnd
dem thoer eerlichen vnd andechtlichen vollenpracht». Кобленц. Главный земельный архив. 701,13 (Peter Maier
axis Regensburg. Wahl Richards von Greiffenclau 1511). Fol. 6—6v. Повторено почти дословно (с опущением
упоминания о всех колоколах города Трира) в: 701, 4 (Idem. Huldigungsbuch). Fol. 118. Курсив в переводе
мой. — М. Б.
«Do ist glich darufi / gefuert worden processionaliter der Erwelt zu / Ertzbischouen zu Trier Hochgemelt zu dem
Hohen / Altare zu vnd daruff eyne brinnende Kertzen / in syner hanndt haltend, gesatzt, da hat man / angehaben
dene lobegesange Те Deum lauda- / mus vnd den mit der orgelen vnd chor gesang / ye eynes vmb das ander
eerlich vollenpracht / [...J Glych nach endonge des Lobgesanges haben ettliche / Doemherren den Erwalten in
den gewonlichen / stuele darinnen die Ertzbischoue zu staen plygen / gestalt vnd ime also possession gegeben».
Ibid. Fol. 261v-262.
ИИм.а г...|щ..м» пг.лпчиг. iiCMiii'iinir.
ся: передача власти связывается не столько с усаживанием на алтарь56, как в
предыдущем известии, сколько с усаживанием в епископское кресло — на кафедру
Новый случай «усаживания на алтарь» обнаружился в рукописном отделе бернской
Бургербиблиотек — в копиях актов избрания в середине XV в. двух епископов Сьона —
города, лежащего в нынешнем (преимущественно франкофонном) швейцарском
кантоне Вале (немцы называют его Валлис)57. Сьон (в немецкой традиции Зиттен) —
епископство старое, возникшее еще в VI в. и входившее с рубежа VIII и IX в. в церковную
провинцию Тарантэз. Епископ Сьона считался с X в. прямым вассалом императора и
носил с XIV в. гордый светский титул графа и префекта Валлиса58. Тем не менее епископам
Сьона (как и архиепископам Тарантеза) лишь с большим трудом удавалось
противостоять стремлению графов, а затем герцогов Савойских установить контроль и над землями
Вале, и над архиепископством.
В двух грамотах речь идет об избрании епископом некоего Генриха Эсперлина59 в
1451 г. Первая представляет собой нотариальный инструмент о ходе избрания (этот
документ уже публиковался по другой рукописи60), вторая же — составленный на
его основе официальный отчет для папы. Согласно первой, после избрания Генриха
Эсперлина члены капитула, как и положено, обратились к нему с просьбой принять
их решение. Тот сказал, что даст ответ позже (он сделает это день спустя, сопроводив
непростыми условиями). Тем не менее Генриха тотчас же «в соответствии с обычаем
сьонской церкви» торжественно «приняли» и в процессии повели к главному алтарю
сьонского собора Нотр-Дам. Зазвучали торжественный гимн «Те Deum laudamus» и
колокольный звон, знаменующие радость от избрания нового пастыря и епископа. После
каноники продолжали петь гимны и молитвы в алтаре. Декан же Ансельм от их имени
торжественно объявил результаты выборов народу, что вызвало, разумеется, всеобщее
ликование61. Вторая грамота дополняет первую в одной детали: каноники, отведя Ген-
56 О престоле св. Петра с заключенным в него хитоном Иисуса Христа см. прежде всего: Ronig F. Was der Liber
ordinarius des Trierer Domes tiber die Einbeziehung der Kunstwerke in die Liturgie aussagt // Heiliger Raum.
S. 103; Idem. Der Ostchor des Trierer Domes // Der Heilige Rock zu Trier: Studien zur Geschichte und Verehrung
der Tunika Christi. Trier, 1995. S. 837-875.
57 Пользуясь случаем, выражаю глубокую признательность Историческому институту Бернского
университета в лице Райнера К. Швингеса и Кристиана Хессе за приглашение летом 2000 г., позволившее мне,
помимо прочего, познакомиться с цитируемым ниже фондом.
58 Dubuis F.-O., Lugon A. Sitten // LexMA. Bd. 7. Miinchen, 1995. Sp. 1940-1941.
39 См. о нем; Heinrich Esperlin // Das Bistum Sitten / Le diocese de Sion. L'archidiocese de Tarentaise. Basel,
2001 (Helvetia Sacra. Abt. 1. Bd. 5.) S. 212-214. О том, что Генрих Эсперлин один из немногих сьонских
епископов родом из немецкоговорящей части Вале, см.: Carlen L. 1000 Jahre Bischofe von Sitten // Carlen L.
Recht, Geschichte und Symbol. S. 242.
0 GremaudJ. Documents relatifs a l'histoire du Vallais. Vol. 8. Lausanne, 1898 (Memoires et documents, 39).
P. 460-466 (Nr. 3038).
1 «...Et eidem domino henrico supplicarunt, ut electionis hujus modi / consensum suum praebare et illam approbare
et / ratificare vellet, qui eisdem verbo proprie respondit, / quod non erat respondere deliberatus, non recusare /
nee acceptare, verum infra tempus juris responderet. / porro secundum Morem Ecclesiae Sedun. ipsum dnm /
Глава 2. Почему короли сидели на алтарях? Д
риха к алтарю под торжественную мелодию «Те Deum» и колокольный звон, «возвели
указанного избранника на трон в соответствии с обычаем сьонской церкви»62. Ни о
каком усаживании на алтарь в обоих текстах не говорится ни слова.
После ранней кончины Генриха Эсперлина в 1457 г. капитул избрал на его место
Вальтера Суперсаксо, оказавшегося одним из самых значительных предстоятелей за всю
историю епископства63. При голосовании Вальтера не было: лишь четыре дня спустя он
прибыл в Сьон, чтобы в церкви св. Феодула принять новый сан. В присутствии не только
капитула, но и примерно тысячи человек со всего диоцеза Вальтер соглашается с
избранием. Тотчас же каноники, простые клирики, городские нобили и иные «патриоты и дио-
цезаны» обратили к нему хвалы и выражения благодарности; в знак радости они стали
звонить во все колокола и, распевая гимн «Те Deum laudamus», отправились процессией
к Нотр-Дам, где в соответствии с обычаем сьонской церкви нового епископа посадили
на главный алтарь («super magnum Altare... posuerunt») и возвели на трон64. Так в чем же
состоит «обычай сьонской церкви»: в том ли, чтобы усаживать новоизбранного епископа
на алтарь (выборы 1457 г.), или же в том, чтобы его туда не усаживать (выборы 1451 г.)?
electum honorfice receperunt et processionaliter ad / Magnum Altare Sanctae Mariae Sedun[ensis] Ecclesiae /
duxerunt decantando solemniter hymnum Те Deum / laudamus. campanis pulsantibus in signum laetitiae. /
Novi Pastoris et Episcopi electi et continuo in Choro / dictae Ecclesiae himno finito versu et oratione con- /
suetis decantatis ipsi Domini electores per Organum / praefati domini Anselmi hujus modi electionem / alta
et intelligibile voce solemniter ut moris / est clero et populo ibidem in Multitudine copi- / osa astantibus in
vulgari publicari fecerunt / quam quidem Electionem omnes tam clerus quam / populus ibidem astantes clamore
valido laudes / et gratias deo referentes laudaverunt ratificave- / runt et nemine contradicente approbaverunt
et / requisierunt, ut ad ecclesiam superiorum Beatae / Catharinae ipsum processionaliter reducerent prout /
fecerunt». Берн. Бургербиблиотек. Ms. hist. helv. III. 1. P. 662-663. На странице пометки о том, что документ
скопирован 1 мая 1763 г. с оригинала, шифр которого Mss Brienne 114. [Fol. ?] 133. К какому собранию
относится этот шифр, узнать не удалось. Этот же текст с незначительными отклонениями в написании слов
см.: GremaudJ. Op. cit. P. 464.
«...Porro et secundem Morem Eccle- /siae nostrae Sedun[ensis] fieri solitum ipsum Dominum / henricum
Decanum et per nos ut praefectus electum / honorifice recepimus et processionaliter ad Magnum / Altare ipsius
ecclesiae Beatae Mariae duximus decan- / tando solemniter hymnum Те Deum laudamus, / campanis pulsantibus
in signum laetitia novi pastori[s] / et Ep. electi et dictum electum nostrum intronisavimus juxta morem dictae
ecclesiae et continuo in Choro dictae/ Ecclesiae himno finito versu et orationi consuetis decantatis, Nos, supradicti
Canonici per Organum praefati / Domini Anselmi, Decani Vallesie Electionem nostram alta et intelligibili voce
solemniter ut moris est, / clero et populo ibidem in Multitudine copiosa astan- / tibus in vulgari publicari, fecimus
et publicavimus». Берн. Бургербиблиотек. Ms. hist. helv. III. 1. P. 672.
См. о нем: Walter Supersaxo // Das Bistum Sitten / Le diocese de Sion. L'archidiocese de Tarentaise. Basel, 2001
(Helvetia Sacra. Abt. 1. Bd. 5). S. 214-219, а также: Carlen L. Walter Supersaxo // Die Bischofe des Heiligen
Romischen Reiches 1448 bis 1648. Ein biographisches Lexikon / Hrsg. von E. Gatz. Berlin, 1996. S. 685-686.
«Consensum suum / praebuit pariter et assensum quo consensu sic praestito Deo / Omnipotenti et toti Curia
Coelesti ac eidem domino Walthero / Electo laudes et gratias reddiderunt ipsi domini Electores / Clerus nee non
Nobiles Cives Sedunen[ensis] et alii Patriotae et / Diocesani tunc astantes et in signum laetitia omnes Cam- /
panas solemniter pulsari fecerunt et decantantes hymnum / Те Deum laudamus ad Ecclesiam Beatae Mariae
cum / Clero et toto populo reversi processionaliter juxta ipsorum / Consuetudinem et Ecclesiae Sedunen[ensis]
super magnum Altare / ipsum posuerunt et intronizaverint». Берн. Бургербиблиотек. Ms. hist. helv. III. 1. S. 683.
(Есть пометка, что документ переписан 9 мая 1763 г.)
НИ м-А-'1'"'1""'-• ВЕЛИЧИЕ 11 СМИРЕНИЕ
Одно из двух: либо протокол 1457 г. выдает нововведение за давний обычай, либо
протоколы 1451 г. по каким-то причинам замалчивают важнейшую для нас церемонию.
Сьонский эпизод интересен не только тем, что снова заставляет поставить вопрос об
отражении (или не отражении) тех или иных обстоятельств в наших источниках. Пока
что это первый случай «усаживания на алтарь», обнаруженный за пределами
«германских земель» (не считая Рима, разумеется), — в той зоне, где французские или
итальянские образцы могли в большей степени определять направление развития, нежели
образцы немецкие. Но последним он наверняка не будет: ареал распространения обряда
усаживания на алтарь заведомо нельзя ограничивать не только Рейнской областью, но и
всеми немецкими землями вместе взятыми.
Лукавство источников
Вопрос о том, почему сведения об «усаживании на алтарь» попадали или, напротив,
не попадали в документы, заслуживает серьезного внимания. Самое первое известное
пока что упоминание об усаживании епископа на алтарь дошло до нас в нотариальном
акте 1341 г. о переговорах между городским советом Вормса и вормсским соборным
капитулом по поводу признания епископа Сальмона (Соломона Вальдбота)65. Папа
поставил Сальмона еще в 1329 г., но в Вормсе много лет подряд упорно отказывались принять
его, считая своим епископом другого человека. Объясняя, как такое могло случиться,
каноники ссылаются на «обыкновение, соблюдавшееся с давних времен». Когда
капитул в согласии избирает нового епископа, это торжественно объявляется всему народу
«сначала словами, а затем колокольным звоном и усаживанием [епископа] на алтарь
святого Петра, их небесного покровителя». Затем избранника представляют на
утверждение архиепископу Майнцскому. Сальмон же не прошел ни одной из этих процедур66.
Р. Шнайдер предполагает, что это вообще самое раннее документируемое — «vermutlich die friiheste
belegbare» — свидетельство об усаживании епископа на алтарь: Schneider R. Bischofliche... S. 13.
«...Quod ab antiquo tempore talis apud eorum ecclesiam consuetudo foret observata, quod quemcumque decanus
et capitulum vacante ecclesia Wormatiensi aliquem concorditer eligerent in episcopum et pastorem, statim illius
electionem extra domum capitularem primo verbo et deinde per pulsum campane et per superposicionem altaris
sancti Petri eorum patroni populo ibidem universo sollempniter publicarent, et postea eundem electum domino
archiepiscopo Moguntino ad cofirmandum presentarent». Urkundenbuch der Stadt Worms / Hrsg. von H. Boos.
Bd. 2. Berlin, 1890. Nr. 316. S. 225-226. В других политических обстоятельствах список обязательных
условий мог выглядеть иначе. Так, в 1410 г. аргументировалось, что вормсского епископа можно признать
полноправным, если он был, во-первых, «единодушно избран капитулом», во-вторых, посвящен в сан и,
в-третьих, утвержден римским престолом. Утверждение со стороны майннского архиепископа требовалось
теперь, в отличие от предыдущего примера, не само по себе, а только в качестве замены папского,
поскольку церковь переживала «великую схизму», и неясно было, к какому из пап следовало обращаться: «Etliche
aber hielten dafiir, man sollte es von wegen der pabst zweiung ohn erlaubnis dessen von Mainz, welches Worms
ein suffraganeus ist, in keinem weg nit thun, denn ein ieglicher bischof, den die stadt einfuhren will, soil erstlich
von einem capitel einmuthiglich erwahlet sein, zum anderen soil er geweihet und gesalbt sein, und dann zum
dritten soil er vom stuhl zu Rom bestatigt sein». Zorn F. Wormser Chronik / Hrsg. von W Arnold. Stuttgart,
1857 (Bibliothek des literarischen Vereins in Stuttgart, 43). S. 176. Об усаживании на алтарь здесь ничего не
говорится, но оно могло подразумеваться в «единодушном избрании» членами капитула.
Глава 2. Почему короли сидели на алтарях? И
Из данного текста вытекает как минимум то, что практика «усаживания на алтарь» была
в Вормсе вполне привычной до 1341 г. Каноники нуждались в серьезных аргументах,
чтобы оправдать свое длительное сопротивление папе, и поэтому трудно представить,
чтобы их ссылка на несостоявшееся «усаживание на престол» была чистой воды
выдумкой. Крайне маловероятно, чтобы каноники сочиняли под протокол нечто такое, что
свидетели легко могли бы опровергнуть: усаживание на алтарь — действие прилюдное.
Из этих умозаключений следует, что по меньшей мере в 1329 г. «альтернативного»
епископа, признанного капитулом, Герлаха Шенка67 усаживали на алтарь св. Петра. Если
бы это действие совершалось тогда впервые, каноникам вряд ли стоило о нем поминать:
введение нового ритуала могло бы только дискредитировать их выборы 1329 г. (Мало
того, что отказались принять папского назначенца, так еще и своего кандидата избрали
с соблюдением неслыханных ранее обрядов.) Соответственно, велика вероятность, что
посидеть на престоле довелось, во всяком случае, непосредственному
предшественнику Герлаха, епископу Куно (Конраду IV фон Шёнэку), избранному еще в 1319 г. Таким
образом, история усаживания на алтарь в Вормсе легко удревнилась по меньшей мере
на двадцать с лишним лет по сравнению с тем, что сообщают нам источники. Называя
1319 г. в качестве новой даты первого документируемого (вернее, вычисляемого)
усаживания на алтарь в Вормсе, я тем самым предлагаю такой способ обращения со
средневековыми ссылками на некую «давнюю традицию», который может служить здоровой
альтернативой упоминавшемуся выше «исследовательскому цинизму».
В Страсбурге «усаживание на алтарь» впервые упоминается в городской хронике
под 1439 г. Тогда большая часть капитула избрала епископом некоего Конрада фон
Буснанга. Но когда «его повели к главному алтарю и усадили на него под пение
псалмов и гимна Амвросия и Августина, именуемого "Те Deum laudamus", бароны и другие
важные люди Эльзаса, которым этот выбор не понравился, потому что он [Конрад. —
М. Б.] был чужаком и швабом, пошли вместе с оставшейся меньшей частью капитула
на место, где проводится избрание, и заново выбрали господина Иоханна фон Оксен-
штейна, соборного настоятеля, выжившего из ума человека, и тоже посадили его на
алтарь и надеялись удержать его там силой»68. Концовка этого эпизода кажется мне не
столь однозначной, как Р. Шнайдеру. Надеялась ли меньшая часть каноников вместе с
Urkundenbuch der Stadt Worms. Nr. 232. S. 163-164: жалоба совета города Вормса кардиналам на то, что
папа не признал избрания Герлаха Шенка, а назначил своего кандидата Сальмона. С тем, что «поднятие на
алтарь» вполне могло состояться в 1329 г., соглашается и Ф. Ригер — более того: он склонен считать его
вообще самым первым в Вормсе. RiegerF. Op. cit. S. 39. Однако уже М. Крамер показал, что такое допущение
оправдано только в случае, если автор заведомо исходит из идеи происхождения епископских
«усаживаний на алтарь» из королевских, а не наоборот. Krammer М. Op. cit. S. 38. Anm. 2.
«...Und als er gefjrt ward zu dem hohen altar und darauff gesetzt mitt psallirung desz lobgesang Ambrosii und
Augustini genant Те deum laudamus, gingen die fryherren und die andren houpter desz Elsas welchen disse
walking mieszfiel, darum er ein fremder und ein Schwob was, mitt sampt den uberingen und minerem teil desz
capitels an die statt der walking, und uber welten herr Johansen von Ocksenstein, thumprobst, ein touben man,
und satzten yn ouch auff den altar, und hofften den selbigen mitt gewalt darby zu behalten». Maternus Better.
Op. cit. S. 50-51.
Щ М. А Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
баронами Эльзаса удержать своего кандидата на алтаре силой, потому что он выжил из
ума? Или потому что его оттуда пытались стащить сторонники «шваба»? Да и вообще,
об алтаре ли идет речь в последней части фразы? Нельзя ли трактовать «там»
расширительно как «в роли епископа»? Во всяком случае, выстраивать теорию ордалии
на основании этого неясного места вряд ли стоит. Впрочем, сейчас существенно иное.
Из рассказа очевидно, во-первых, что «усаживание на алтарь» заслужило
упоминания в хронике только из-за возникшего при избрании епископа раскола и, во-вторых,
что оно вошло в обычай в Страсбурге не в 1439 г., а существенно раньше, потому что
каждая из враждующих партий обращается к этому средству легитимации своего
кандидата как к делу само собой разумеющемуся. Не вызывает сомнения, что
«усаживание на алтарь» имело место при избрании по крайней мере предыдущего епископа
Вильгельма фон Диета, а оно случилось давно — еще в 1394 г. Тем самым дата наиболее
раннего известного случая исполнения обряда в Страсбурге удревнилась сразу почти
на полвека.
В Кёльне «усаживание на алтарь» упоминается впервые в 1414 г. также при описании
истории с двойными выборами, приведшими к войне между претендентами на кафедру.
Еще в ходе предварительных переговоров высказывалось опасение, что как только одна
партия посадит на алтарь своего претендента, вторая сделает то же самое69. Возможно,
именно поэтому часть каноников заперлась в «хоре» (то есть алтарной части)
Кёльнского собора, выбрала там без помех своего епископа и посадила его на алтарь под пение
«Тебе Бога хвалим»70. Еще в одном тексте на ту же тему использованы слегка иные
слова: «посадили его на алтарь и выбрали его епископом»71. Таким образом, усаживание
на алтарь оказывается в глазах современников решающим действием в процедуре
возвышения их предстоятеля. По причинам, аналогичным тем, о которых уже говорилось
выше, оно не могло в данных крайне сложных обстоятельствах быть новшеством: его
легитимирующая роль задавалась не иначе как традицией. Соответственно, как и в
других случаях, резонно предположить, что по меньшей мере предыдущие выборы также
сопровождались «усаживанием на алтарь». Но в последний раз епископа Кёльнского
избирали в 1370 г. Тем самым обычай в Кёльне удревляется, как и в Страсбурге, сразу
же без малого на полстолетия.
Замечу, что в одном памятнике историки уже усматривали намек на то, будто в
Кёльне усаживание епископа на престол практиковалось еще в первой половине XIV в.
В алтарной части Кёльнского собора над местами для членов соборного капитула со-
«So oevergingen sie etzliche heren; min herre van Guilche und van Gelre, min herre van dem Berghe mit
anderen iren frunden, und gesonnen und woulden, dat sie koiren iren neven und broider herrn Wilhelm elekt
zo Paderbornen, also dat sie sich vorten vur gewalt die dae geschien muchte. Damp unse herren antworden. sie
enhetten mit der kuer met so schaffen, mer dat einich gewalt soele geschien, dae willen sie sie vurschermen. Mer
dat sie einen up den elter weulden setzen und ein ander auch desselven glichs dede, dat intreffe unse herren nien
an». Wahl und Einritt Erzbischof Dietrichs 1414-1415 // Die Chroniken der niederrheinischen Stadte. Colin.
Bd. 1. Leipzig, 1875 (ChDS, 12). S. 358.
«...Ind satten den vurfi iren gekoirenen buschof up den altair singende: te deum laudamus». Ibid. S. 352.
«...Und satten den up den elter und koeren in zo eime buschove». Ibid. S. 360.
Глава 2. Почему короли сидели на алтарях? Щ |рД
хранились фрески первой половины XIV в.72 В цикле, посвященном св. Петру, есть
сцена с возложением митры на князя апостолов (ил. 10). Кёльнский каноник и историк
А. Стеффенс, описавший эти фрески, предположил, что св. Петр сидит на алтаре, а вся
сцена «построена по образу интронизации кёльнских архиепископов»73. При всей
заманчивости такой гипотезы она все-таки крайне малоубедительна. На уже известных
нам миниатюрах и гравюрах со сценами «усаживания на алтарь» electus оказывается
поднятым заметно выше стоящих рядом с ним людей, так что ноги его не достают до
земли, ведь алтарь, как справедливо заметил еще Ф. Ригер, — это действительно
«возвышенное место». Между тем на кёльнской фреске св. Петр не испытывает никаких
неудобств от своей позы: ноги его прочно стоят на земле, и он нисколько не возвышается
над остальными участниками сцены. Так что сидит он конечно же вовсе не на алтаре, а
на разновидности трона без спинки и подлокотников (на «столе» русских летописей),
хорошо известной в иконографии, особенно раннесредневековой.
Почти по такому же сценарию, как в Кёльне, развивались события и в Трире: в
1430 г. соперничавшие группы каноников избрали двух разных епископов, и оба они
почти одновременно (в течение часа) были усажены на один и тот же алтарь в соборе74.
Используя методику, уже понятную по прошлым примерам, можно и здесь признать
практику применения обряда более древней, чем она предстает из документов, хотя и
не настолько, как в Кёльне или Страсбурге: предыдущие выборы в Трире состоялись
в 1418 году.
В Констанце в 1384 г. большинство членов капитула выбрали своего кандидата (про
усаживание которого на алтарь ничего не говорится)75, однако папа оказался на
стороне кандидата меньшинства. Поэтому последнего торжественно встретили, провели в
город и усадили в соборе на алтарь, «хотя ранее никогда не случалось, чтобы на алтарь
усаживали того, кто избран меньшей частью капитула», записывает хронист76. В
прошлый раз епископа выбирали в Констанце в 1357 г. Из только что приведенной цитаты
72 См. о них прежде всего: Quednau R. Zum Programm der Chorschrankenmalereien im Kolner Dom // Zeitschrift
fur Kunstgeschichte. Bd. 43.1980. S. 244-279 с указанием дальнейшей литературы.
73 Steffens A. Die alten Wandgemalde auf der Innenseite der Chorbriistungen des Kolner Doms II.// Zeitschrift fur
christliche Kunst. 1902. Jg. 15. Nr. 6. Sp. 163.
74 В то время как «большая и более здравая» часть капитула избрала Якоба Зирка, другая «vota sua transtulerunt
in nobilem virum dominum Udalricum de Manderscheit, decanum majoris ecclesiae Coloniensis, virum virtute
et probitate commendabilem, ipsumque cum domino Jacobo de Syrck eadem hora super altare posuerunt; a quo
postea magna et prolixa controversia insurrexit...». Gesta Trevirorum integra / Ed. J. H. Wyttenbach. Vol. 2.
Trier, 1838. P. 318. (Эта любопытная история оценена по достоинству еще в: Barth М. Op. cit. S. 54-55.)
Следующее упоминание об «усаживании на алтарь» трирского архиепископа (1456 г.) также связано с
раздорами среди каноников и угрозой двойных выборов: «Post publicationem postulatus ipse ad summum altare
deducitur; campanis pulsatis, et hymnum Те Deum laudamus solemniter choro decantande, super altare, ut moris
est, elevatur: astantibus Dythero de Isenburch cum suis actum postulationis reclamantibus». Ibid. P. 337.
75 Regesten zur Geschichte der Bischofe von Constanz / Hrsg. von K. Rieder. Bd. 3. Innsbruck, 1913. Nr. 6740.
76 Ibid. Nr. 6951. Почему-то M. Барт, использовавший регесты Nr. 6951, 7558 и 12615, пропустил регесту
Nr. 7178, где говорилось об усаживашш на алтарь констанцского епископа в 1388 г.
1ИЯ М.А. Бойцов ' ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
следует, что и тогда интересующий нас обряд вряд ли мог быть там внове. Кстати, об
усаживании констанцского епископа на алтарь можно судить не только на основании
сухих описаний: сохранилось одно изображение, историками ранее почему-то не
замечавшееся (ил. 11).
Примеры случаев, когда интересующий нас обряд впервые упоминается
источниками только в связи с возникновением каких-либо особых обстоятельств, можно было
бы множить. Однако, думается, и приведенных достаточно для вывода: применение
ритуальной практики «усаживания на алтарь» существенно древнее отражения этой
практики в источниках. Мы имеем дело с классической источниковедческой ситуацией:
хронисты не описывали того, что считали само собой разумеющимся, они «замечали»
обычные для себя явления только тогда, когда те представали в необычном свете. Во
всех рассмотренных эпизодах такое случалось чаще всего в конфликтных ситуациях,
когда кафедру оспаривали друг у друга разные претенденты, и детали процедуры
избрания того или иного из них приобретали особое значение.
Если разбор случаев поднятия на алтарь новоизбранных епископов позволил
несколько продвинуться в поисках разгадки странного обыкновения, то изучение списка
мужских и женских аббатств, в которых аббата или аббатису было принято чествовать
таким же образом, добавляет, кажется, не так много77. Сильное преобладание в нем
эльзасских монастырей говорит, на мой взгляд, вовсе не о том, что обычай был более всего
распространен именно в Эльзасе. Просто М. Барт в силу своих интересов тщательнее
присмотрелся к этой области. Стоило мне познакомиться с некоторыми архивными
материалами из мозельского региона, как сразу же обнаружились два ранее
неизвестных случая «усаживания на алтарь». В 1419 г. так почтили нового настоятеля аббатства
св. Виллиброда в Эхтернахе (на территории нынешнего Люксембурга)78, а в 1494 г. —
аббатису цистерцианского монастыря св. Фомы (Кентерберийского) под Кюлбургом (к
северу от Трира). Монахини, избравшие аббатисой некую Мехтильду, вышли из зала
капитула, держа в правых руках зажженные свечи, и с пением «гимна или песни» «Те Deum
laudamus» подняли ее на главный алтарь «в соответствии с тамошним обыкновением».
Вообще сведений об обрядах, сопровождавших избрание аббатов, существенно меньше, чем о
церемониях при выборах епископов. Так, по словам исследователя, занимавшегося историей монастырей
Лотарингии и Швабии, там от периода до XII в. не дошло вообще ни одного описания процедуры введения в
должность нового аббата: Seibert Н. Abtserhebungen zwischen Rechtsnorm und Rechtswirklichkeit. Formen
der Nachfolgerregelung in lothringischen und schwabischen Klostern der Salierzeit (1024-1125). Mainz, 1995
(Quellen und Abhandlungen zur mittelrheinischen Kirchengeschichte, 78). S. 345. Вряд ли в других областях
Европы (по крайней мере севернее Альп) дело обстояло существенно лучше. В текстах же более или менее
формально-директивного свойства упоминается, что завершает процедуру поставления гимн «Тебе Бога
хвалим». Есть свидетельства о том, что нового настоятеля двое других аббатов должны подвести за руки к
алтарю — тут очевидна аналогия с чином поставления епископа. Ibid. S. 198.
«Et deinde a loco capitulari / transeuntes ad chorum [...] Те deum laudamus campanis pulsatis solemniter
decantantis predictem electum super altarem summam predicti monasterii ponentis / et deinde in locum abbatis
solitum intronizantis / juxta morem et consuetudinem sepedicti monasterii». Кобленц. Главный земельный
архив. 1 С 108. Fol. 60 (65). Данная рукопись представляет собой сборник формул из Трирской
архиепископской канцелярии. Цитируемый документ называется «Decretum electionis abbatis Epternacensis».
Глава 2. Почему короли сидели на алтарях? Ддд
После этого под звон колоколов и с соблюдением иных положенных обрядов Мехтиль-
ду усадили на место настоятельницы в «хоре» (то есть алтарной части)79.
Примечательно, что в сходных текстах из других монастырей Трира и его
окрестностей об усаживаниях на алтари не говорится ничего. Так, скажем, в описании поставления
аббата бенедиктинского монастыря св. Матфея в 1484 г. упоминается, что избранника
ведут под звуки «Тебе Бога хвалим» к главному алтарю, простершись перед которым он
некоторое время молится80. Новоизбранного настоятеля обители Девы Марии регулярных
каноников-августинцев в Майене отводят под звон колоколов и пение к
настоятельскому месту и усаживают на него81. Выходит, каждая монастырская община самостоятельно
решала, вводить ли ей обряд усаживания на алтарь или же нет. Следовательно, он
распространялся не в результате установления по всему диоцезу или всей провинции
единого порядка волей местного епископа (здесь архиепископа Трирского), а иным путем —
скорее всего, в результате добровольного подражания неким авторитетным образцам.
Точно так же, как и в случаях с епископами, усаживания на алтарь аббатов и
аббатис впервые попадают в источники нередко лишь тогда, когда оказываются связаны с
какими-то конфликтами и борьбой одних претендентов с другими. Именно благодаря
таким казусам дошли свидетельства об усаживании аббата на алтарь в эльзасском Мур-
бахе в 1476 г.82 или же настоятельницы лотарингского Ремиромонта в 1404 г. Приводить
подробности здесь излишне, поскольку читатель уже познакомился со сходными
ситуациями на «епископском уровне».
Изо всех случаев «усаживания на алтарь» настоятелей наибольший интерес для
историка представляет эпизод 1284 г. из древнего бенедиктинского монастыря Кем-
птен в Баварии — просто потому, что это вообще самое раннее упоминание о столь
необычном использовании алтаря (тот самый «рекорд», что некогда «поставил» М. Барт).
К тому же тут вроде бы есть ссылка на некую «давнюю традицию». К большому
сожалению, кемптенский случай 1284 г. представляет собой серьезную источниковедческую
проблему. М. Барт узнал о нем из книги историка-краеведа Й. Роттенкольбера,
который счел излишним снабдить свою работу научным аппаратом83. Проведенные мной
«...Quamque eligenti sepedicti suas manus dexteras cereos / accensos accipienftes] aut impnum seu canticum /
Те deum laudamus altis jocundisque vocis / cantantes e domo seu loco capitulari processerunt / ipsam electam in
summum ecclesiae altare / prout ibidem moris est posuerunt ac domum / ad stallum abbatisse in choro Wuperti
pulsatis campanis aliisque consuetis / solemnitatibus adhibitis...» Ibid. Fol. 198v.
«...Mo- / nachi supradicti in deo exultantes et con- / gratulantes canticumque Те deum laudamus / alta voce
canentes sepedictum dominem Ottonem / electum [...] assumptum processionaliter in chorum et / ante summam
altare vbi prostratus aliquamdiu / deuotissime ad deum orauit duxerint...» Ibid. Fol. 189.
«...Nos ipsum electum [...] duximus ac ipsum conpulsatis campanis / decantanent solemno et consueta ad sedem /
seu stallum preparatus installauimus et intro- / nisauimus adhibitis circa solemnibus debitis». Ibid. Fol. 233v.
Gatrio A. Die Abtei Murbach in Ellsafi. Bd. 2. Strafiburg, 1895. S. 73.
«Rudolfs Nachfolger wurde Konrad v. Gundelfingen (1284 bis 1302), der Sprofi einer in der Rauhen Alb im
Lautertal angesessenen freiherrlichen Familie. Wenn der neue Abt mit dem 1283 in einer Bebenhausener Urkunde
genannten Conradus V. Gundelfingen identisch ist, dann konnten wir annehmen, dafi er vom Konig dem Kloster
vorgesetzt wurde, nachdem er ihm seinen vorigen Vorstand genommen hat. Einer alten Sitte gemafi wurde er
Ш1ТММ, Л. Ьопщ.г: • ВЕЛИЧИЕ 11 CMlTlTHIIK ~^_ ^^^^^^^.^
разыскания позволяют с большой степенью вероятности предположить, что в этом
месте своей книги И. Роттенкольбер пересказал одну фразу из обзора истории области
Альгой Ф. Л. Баумана84. Увы, Ф. Л. Бауман тоже не указал источник своих сведений.
Тем не менее не стоит сбрасывать со счетов кемптенский эпизод 1284 г. Он явно не
относится к числу тех локальных преданий, что краеведы воспроизводят из поколения
в поколение без должной их критики. Ближайший предшественник Ф. Л. Баумана,
автор большой монографии по истории Кемптена, не только ничего не слышал о
случае с усаживанием на алтарь, но даже не знал, в каком году принял свою должность
тот самый аббат Конрад, которого якобы на алтарь усаживали85. Сам Ф. Л. Бауман в
одной ранней работе эту дату назвал, но ошибочно (1296 г.) — доверившись данным
кемптенской хроники, которую он тут же и публиковал86. Создается впечатление, что
Ф. Л. Бауман, много работавший в архивах, в девятилетнем промежутке, разделявшем
выход в свет двух его книг, действительно обнаружил неизвестную ранее грамоту (судя
по стилистике доступного отрывка, официальный протокол выборов или какой-то его
пересказ), позволившую ему не только уточнить год избрания Конрада, но и узнать о
процедуре усаживания на алтарь, эти выборы сопровождавшей87. Во всяком случае,
трудно придумать, что могло бы побудить серьезного баварского историка
произвольно изобрести столь экзотическую деталь, как усаживание кемптенского настоятеля на
алтарь.
Алтарь св. Петра
Судя по всему, немецких епископов перестали усаживать на алтари их соборов
раньше, чем германских королей, сохранявших верность давнему обычаю, как уже
говорилось, вплоть до 1690 г. В Шпайере обряд был исполнен в последний раз в 1518 г.88,
но в большинстве епископств он отмирал позже — на протяжении XVII в. В Бамбер-
nach vollzogener Konsekration vor dem versammelten Volke unter Absingung des Те deums zum Zeichen der
Besitznahme von der Abtei auf den Hochaltar des Ministers gehoben, von wo aus er dann den Treuschwur seiner
Dienstleute und Untertanen entgegennahm». RottenkolberJ. Geschichte des hochfiirstlichen Stifles Kempten.
Mtinchen, 1933. S. 40. Сравн.: Barth M. Op. cit. S. 61.
Baumann F. L. Geschichte des Allgaus. Bd. 2. Kempten,1890. S. 367. P. Шнайдер разыскивал сведения об
источниках сведений И. Роттенкольбера по другим книгам Ф. Л. Баумана, но совершенно безрезультатно:
Schneider R. Wechselwirkungen... S. 153. Anm. 97.
HaggenmiillerJ. В. Geschichte der Stadt und der gefursteten Graffschaft Kempten von den altesten Zeiten bis zu
ihrer Vereinigung mit dem baierischen Staat. Bd. 1. Kempten, 1840. S. 108.
Baumann F. L. Forschungen zur Schwabischen Geschichte. Kempten, 1899. S. 64-65,104. Однако ошибочность
сведений хрониста очевидна: он пишет, что избрание состоялось при папе Гонории IV, но, как известно, тот
скончался еще в 1287 г.
Возможно, именно эту грамоту скрепляла печать аббата Конрада фон Гундельфингена, которую Бауман
опубликовал: Baumann F. L. Geschichte des Allgaus... S. 9. (На печати аббат, как и положено, сидит не на
алтаре, а на складном стуле — фальдистории.)
Andermann К. Op. cit. S. 161.
\
Глава 2. Почему короли сидели на алтарях? Щ
ге с 1653 г. (а возможно, и с 1633 г.) нового епископа усаживали в кресло, стоящее
перед алтарем, притом не по центру, а сбоку89. Вероятно, сходным образом около
середины XVII в. обычай переменили в Кёльне и Трире. Скорее всего, в том же столетии
«усаживание на алтарь» прекращается и в монастырях90. Во всяком случае, в 1694 г. в
Эхтернахе, судя по нотариальному инструменту, аббата на алтарь уже не поднимали.
Первым делом его сажали на место настоятеля, а чуть позже в другом помещении ему
передавали «в знак овладения» аббатством «королевские патенты» и монастырские
ключи91.
Зато в Риме странный обычай благополучно продолжает практиковаться и в
XVII в. и даже позже. Правда, его традиционная форма стала представляться,
очевидно, не вполне уместной, поскольку в какой-то момент ее несколько
«облагородили». Понтифика начали сажать уже не на сам главный престол в храме св. Петра, а на
кресло, поставленное поверх алтаря (ил. 12). Один из «репортажей» начала XVIII в.
(европейская публика очень интересовалась папским церемониалом, окруженным в
ее глазах завесой тайны) так рисует эту сцену: «После чего его усаживают в
приготовленное для него большое кресло, стоящее на главном алтаре... Затем первейший из
кардиналов-епископов, преклонив колена, начинает петь "Те Deum laudamus", затем
гимн подхватывают и поют до конца музыканты. Между тем кардиналы... совершают
adoratio, целуя по обыкновению руку и ногу папы»92. Тут же следует трогательный
рассказ о том, как папа Александр VII (1655 1667) велел поставить себе кресло не над
серединой алтаря, а с краю. Когда церемониймейстер сказал ему, что так не положено,
новый папа ответил: «Я знаю церемонии лучше вашего... однако не могу допустить,
89 WeifiD.J.Op. cit.S. 103.
90 Впрочем, в литературе крайне трудно встретить подробное описание процедуры введения в должность
настоятелей в XVII в. — эти эпизоды не интересуют обычно ни медиевистов, ни историков Нового времени.
Счастливое исключение составляет подробнейший рассказ о поставлении аббатис монастыря Фрауен-
кимзее в начале того столетия. Из него следует со всей определенностью, что в этой обители в то время
усаживание на алтарь не практиковалось: Weitlauff М. Zeremoniell der Wahl und Benediktion einer Abtissin
von Kloster Frauenchiemsee - Ritus der Aufnahme und der Profefi einer Chorfrau // Kloster Frauenchiemsee
782-2003: Geschichte, Kunst, Wirtschaft und Kultur einer altbayerischen Benediktinerinnenabtei / Hrsg. von
W. Brugger und M. Weitlauff. Weifienhorn, 2003. S. 391-400.
" «...Et sichym- /mis Ambrosianus Те Deumlau-/ damus inchoatus, itumque sub/decantationeillius processiona- /
liter ad Ecclesiam, et ibi in choro / neo-Electus per praefatum Ab- / batem munsteriensem in stallo / Abbatiali
locatus...» И ниже: «in signum agnitionis, et realis ac / actualis possesionis coeptae, pa- / tentes Regias et claues
monasterii cum consuetis insimili solemnitatibus in manus tradidit». Кобленц. Главный земельный архив. 231,
15 Nr. 755, без фолиации — Formelbuch Echternach (XVIII в.).
* «Hierauf bringt man ihn auf den vor ihm zubereiteten / vnd auf dem grossen Altar stehenden Stubl / all wo er
sich bedeckt. So dann fangt der vornehmste Cardinal Bischoff mit gebogenen Knien das Те Deum laudamus an
zu singen / welches nachgehends von den Musicanten ausgesungen wird / und inzwischen legen die Cardinale /
vermittelst des gewohnlichen Hand- vnd Fufi-kusses / zum drittenmal ihre Adoration ab». [fungendres S. J.]
Griindliche Nachricht vom Conclave, Oder Neueste Historie des Romischen Hofes. Frankfurt am Main; Nurnberg,
1721. S. 270. Обозначение этого текста как «репортажа», разумеется, не слишком точно, здесь, однако, нет
возможности рассматривать видовую специфику такого рода сочинений.
Щ|:Цм.л". Ги.пщ.г:' ьк.ППЧПЕ С 1'ЕП Е ~
чтобы меня, человека, усаживали на то самое место, где происходит пресуществление
тела и крови нашего Спасителя»93.
Впервые слышится сомнение в уместности обычая — сомнени , которое в наши дни
представляется более чем резонным. Но почему-то на протяжении предшествующих
веков усаживаться на то самое место, где происходит таинство евхаристии, и притом не в
кресло, а, так сказать, непосредственно, считалось, судя по всему, делом естественным и
уж во всяком случае никак не предосудительным.
Действительно ли «компромиссное» кресло появилось в храме св. Петра уже в
середине XVII в., а не в самом его конце, следует еще выяснять. Во всяком случае, в 1623 г.
его там еще не было. В том году кучеры и носильщики (palafrenieri) кардиналов,
соскучившись дожидаться у стен св. Петра своих хозяев, уже шесть дней как запертых
в конклаве, провели шуточное избрание «папы» из собственных рядов. Они посадили
на плечи коллегу-счастливчика, пронесли его так через весь храм св. Петра и опустили
прямо на главный алтарь (притом, надо полагать, в самую середину, а не с краешка)94.
Понятно, что в этой пародии воспроизводятся детали подлинного ритуала — детали,
оказывается, известные каждому кардинальскому кучеру. Между развязными
действиями кардинальской прислуги в 1623 г. и вроде бы имевшими место смиренными
распоряжениями Александра VII в 1655 г. состоялось только одно-единственное избрание — в
1644 г. Значит ли это, что взошедший тогда на престол Иннокентий X и придумал
ставить кресло на алтарь?
Не в пользу этого предположения свидетельствует гравюра, очень похожая по стилю
на предыдущую, но показывающая папу сидящим на главном престоле храма св. Петра
без всякого кресла95 (ил. 13). Это изображение дошло в интерпретации французского
«Hiebei erinnere ich mich / dafi Pabst Alexander VII. den Thron oder Stuhl / auf welchem der neu-erwehlte
Pabst zu sitzen pfleget / von der Mitten des grossen Altars hinweg zog / und auf die Seite des Evangelii setzte;
als ihm aber hierauf der Ceremonien-Meister zu Gemuthe filhrete / dafi dieses der gewohnliche Platz nicht sey /
gab er ihm zu Antwort: Ich weifi die Ceremonien besser als ihr / auch ist mir nicht unbekannt / wessen ich
wiirdig sey; ich will aber nicht zulassen / dafi ich als ein Mensch an denjenigen Ort soil gesetzt werden / allwo die
Consecration des Leibes und Bluts unsers Heylandes geschiehet». {Jungendres S.J.] Op. cit. S. 271.
Nussdorfer L. The Vacant See: Ritual and Protest in Early Modern Rome // The Sixteenth Century Journal.
Vol. 18. 1987. P. 187. Надо полагать, что под главным алтарем тогда понимали скорее всего не
мраморный алтарь в центре храма под куполом, а поставленный при Павле V (1605-1621) к западу от него, в
апсиде, деревянный. Этот алтарь в capella pontificia был основным центром литургических действий до
1633 г., пока в центральной части храма велись строительные работы. Подробнее см.: Kirwin W. Ch. Bernini's
Baldacchino Reconsidered // Romisches Jahrbuch fur Kunstgeschichte. Bd. 19. 1981. S. 141-171, особенно
S. 153-156, 160-162, с малосущественными для нас поправками в: Lavin I. Bernini's Baldachin: Considering
a Reconsideration// Romisches Jahrbuch fur Kunstgeschichte. Bd. 21.1984. S. 405-415, особенно S. 405,410.
Воспроизводится no: Ceremonies et coutumes religieuses de tous les peuples du monde representees par de
figures dessinees de la main de Bernard Picard avec une explication historique, et quelques dissertations curieuses.
T 2: Ceremonies religieuses en usage chez les catholiques. Amsterdam, 1723, между страницами 48 и 49. Копия
этого редкого издания была любезно предоставлена в мое распоряжение Сильвией Берти (Рим). Сравн.:
Weifi D. Op. cit. S. 102, где перепечатывается эта же гравюра, но по немецкому изданию: HerrlibergerD. Heilige
Ceremonien und Kirchen-Gebrauche der Christen in der ganzen Welt... Vierte Ausgabe: begreift die Ceremonien
der Romisch-Katholischen Kirchen. Zurich, 1745. Planche 3. Nr. 2.
Глава 2. Почему короли сидели на алтарях? Д
художника, подолгу жившего в Нидерландах, Бернара Пикара (1673-1733): в 1723 г.
он включил его вместе со многими другими во второй том большой просветительской
серии «Ceremonies et coutumes religieuses»96, изданной сначала на французском языке
в Амстердаме, а затем переиздававшейся несколько раз на немецком в Цюрихе97.
Датирующих признаков на гравюре два: характерная витая колонна огромной сени,
возведенной Джованни Бернини над алтарем в 1633 г., и статуя апостола Андрея работы
Франсуа Дюкенуа. Хотя сама скульптура была готова только в 1640 г., уже с 1631 г. на
предназначенном для нее месте стояла ее гипсовая модель98.
Выявлением источников, использовавшихся Б. Пикаром, историки только начали
заниматься и продвинулись пока не очень далеко. Тем не менее происхождение данной
гравюры из его коллекции мне удалось установить: серия Б. Пикара, посвященная
процедуре избрания нового папы, явно основана на «Плане конклава», опубликованном в
1689 г. Планы конклавов — весьма своеобразный вид издания, появившийся в конце
XVI в. и пользовавшийся большой популярностью на протяжении всего XVII в." В
развитом виде план конклава представлял собой сочетание на одном большом листе текста
и изображений, иллюстрировавших все основные стадии избрания и возвеличивания
нового папы — начиная обычно еще с кончины его предшественника. «Планы
конклавов» второй половины XVII в. делались по принципу трафарета — при каждой смене
понтифика достаточно было поменять текст и некоторые детали оформления, но
основной изобразительный ряд оставался прежним. Соответственно, из него нельзя составить
впечатления ни об индивидуальном облике того или иного понтифика, ни о каких-либо
особенностях выборов, приведших его к власти. Весьма существенно, что аланы
конклавов были официальными изданиями, предназначенными для продажи паломникам
и делавшимися по прямому заказу курии — в полную противоположность, например,
гравюрам протестанта и вольнодумца Б. Пикара. Если последнего при желании можно
было бы заподозрить в изобретении каких-нибудь сомнительных, а то и антипапистских
иконографических композиций (хотя такие подозрения были бы беспочвенны), то
работы ватиканских граверов, естественно, не могут вызывать сомнений в их
ортодоксальности.
€ Об этом крупном издательском предприятии см. прежде всего: Pregardien D. L'Iconographie des Ceremonies et
coutumes de B. Picart // L'Homme des Lumieres et la decouverte de l'autre / Ed. par D. Droixhe et P.-P. Gossiaux.
Bruxelles, 1985 (Etudes sur le XVIIIe siecle, volume hors serie 3). P. 183-190- Berti S. Bernard Picart e Jean-
Frederic Bernard dalla religione riformata al deismo. Un incontro con il mondo ebraico nell'Amsterdam del primo
Settecento// Rivista storica ltaliana. An. 117. 2005. P. 974-1001.
См.: HerrlibergerD. Op. cit.
18 Pollak O. Die Kunsttatigkeit unter Papst Urban VIII: die Peterskirche in Rom. Wien; Augsburg; Koln, 1931
(Quellenschriften zur Geschichte der Barockkunst in Rom, 1/2). S. 431. Nr. 1646.
19 Подробно см.: Ehrle R, Egger H. Die Conclaveplane. Beitrage zu ihrer Entwicklungsgeschichte. [Citta del
Vaticano], 1933 (Studi e documenti per la storia del palazzo apostolico Vaticano, 5); Schraven M. «Veri disegni
e gloriose memorie». Ceremoniele prenten tijdens de Sede vacante in Barok Rome // Beelden in veelvoud. De
vermenigvuldiging van het beeld in prentkunst en fotografie / Red. N. Bartelings et al. Leiden, 2002 (Leids
kunsthistorisch jaarboek, 12). P. 109-126.
ICTm.A. Пыим'• lir.'llI'MirilCMIlVrillir ___' _~_Z1....
«План» 1689 г. представляет собой роскошную гравюру, выполненную
художником Робером ван Оденером (написание могло быть как Audenaerd, так и Auden-Aert)
(1663-1743), работавшим с 1685 г. в Риме100. Хотя качество воспроизведения в издании
Ф. Эрле и X. Эггерта оставляет желать лучшего (в их распоряжении был, очевидно, не
самый удачный оттиск), в пятом сверху «клейме» с левой стороны легко узнать ту же
сцену, что и у Б. Пикара (ил. 14). Однако и на более раннем «Плане конклава»,
созданном в 1669-1670 гг. архитектором Джованни Баттиста Контини (1641 -1723) и
художником Джованни Баттиста Фальда (1648-1678)101, мы видим очень похожую
композицию (ил. 15). Таким образом, если исходить из достоверности рассказа о скромности
папы Александра VII в 1655 г., выходит, что после его смерти пап снова стали усаживать
непосредственно на престол без помощи кресла — то ли уже при избрании его
преемника Климента IX в 1667 г., то ли, самое позднее, при следующих выборах — Климента X
в 1670 году.
Если возвращение к старой форме ритуала в Риме действительно имело место, то оно
совпало по времени с аналогичным явлением при выборах императора в Германии: как
уже говорилось, в 1653 г. его усаживали на кресло (правда, стоявшее не на самом
престоле, а перед ним), а в 1690 г. — снова на алтарь. Однако нельзя исключать и другой,
более простой возможности: наш информатор исходил из обычая своего времени и потому
ненамеренно модернизировал демарш Александра VII, которого на самом деле усадили
прямо на церковный престол, как и встарь, без всякого кресла, хотя, может быть, и не
посередине алтаря, а сбоку102. («Планы конклавов» не позволяют определить, сидят ли папы
по центру алтаря или нет: лишь на гравюре 1669-1670 гг. можно допустить, что понтифик
несколько смещен в сторону зрителя.) Если Александр VII сидел «непосредственно» на
алтаре, то время действительного, а не легендарного появления кресла поверх престола
св. Петра придется отнести к самому концу XVII в. или даже началу XVIII века.
Любопытно, что текст в «Ceremonies et coutumes religieuses» противоречит помещенной
тут же иллюстрации. Если гравюра показывает папу сидящим прямо на алтаре, то на
словах рассказывается, как переносное кресло с папой устанавливают поверх престола, а после
исполнения «Те Deum» его снимают оттуда и ставят на ступень алтарного возвышения103.
100 Ehrk Е, EggerH. Die Conclaveplane... Taf. XXI. Описание на S. 48-49.
101 Ibid. Taf. XIX-XX. Описание на S. 27.
102 Анекдот про Александра VII можно понять и как сатиру на этого папу, которого громко обвиняли в
склонности к гомосексуализму.
103 «On rompt cependant la cloture du Conclave, & les Cardinaux precedes de la Musique descendent au millieu de
l'Eglise de Saint Pierre. Le Pape vient ensuite porte dans son Siege Pontifical sous un grand Dais rouge embelli de
franges d'or. Ses Estafiers le mettent sur le grand Autel de Saint Pierre, ou les Cardinaux l'adorent pour la troisieme
fois, & apres eux les Ambassadeurs des Princes, en presence d'une infinite de Peuple, dont cette vaste Eglise est
remplie jusqu'au bout de son Portique. On chante le Те Deum, puis le Cardinal Doien etant du cote de PEpitre
dit les versets & oraisons marquees dans le Ceremonial Romain. Ensuite on descend le Pape sur le marchepied
de TAutel. Un Cardinal Diacre lui ote la Mitre, & il benit solemnellement le Peuple; apres quoi on lui change ses
ornemens Pontificaux & douze porteurs revetus de manteaux d'ecarlate, qui vont jusqu'a terre, le mettent dans sa
chaire & le portent eleve sur leurs epaules jusques dans son appartement». Ceremonies et coutumes religieuses...
1'.'i;ik;i '1. II("R-M\ ki.|mi ill ( ПД1 ill h.i a n;i|i;i\V ЦцД
Б. Пикар указывает, что цитирует здесь «Tableau de la Cour de Rome»104 — сочинение
французского кальвиниста, эмигрировавшего сначала в Швейцарию, а потом в Голландию, Жана
Эмона (1661 — ок. 1740). Однако тут же отмечает, что текст Ж. Эмона не самостоятелен, а
воспроизводит слово в слово итальянскую книгу «Relazione della Corte di Roma».
Сочинение это неоднократно печаталось на протяжении XVII, всего XVIII и даже начала XIX в.,
успев при этом увеличиться в объеме примерно вдвое. Самым свежим изданием, которым
мог воспользоваться Ж. Эмон, было вышедшее в 1702 г.103 Таким образом, пока можно
осторожно допустить, что пап начали усаживать на кресло, ставившееся на престол, в
промежутке между 1689 и 1702 гг., но лишь изучение публикаций для широкой публики второй
половины XVII в. (не только «Relazione della Corte di Roma», но и многих с ним сходных,
написанных по большей части протестантами), с одной стороны, и официальных «Планов
конклавов»106, с другой, позволит либо уточнить эту датировку, либо отвергнуть ее.
Перейдем от визуальных свидетельств к письменным. Самое раннее упоминание
усаживания на алтарь, происходящее из самой курии, принадлежит не кому иному, как
папе Пию П. В первой книге своих знаменитых «Комментариев» Энеа Сильвио Пикко-
ломини драматически описывает, как в 1458 г. его избрали на папский престол. В
частности, он вполне определенно говорит, что прежде всего его усадили на алтарь прямо в
конклаве, сразу после того, как он принял имя Пий и подтвердил свои обещания,
сделанные перед выборами107. Пока Пикколомини сидел на алтаре, кардиналы подходили
поцеловать ему ноги, руку и уста108. Затем его привели в собор св. Петра, где и посадили
Р. 50. Переводчик немецкого издания исказил в этом месте текст — видимо, не веря, что кресло папы могло
быть поставлено поверх престола. Потому если во французском оригинале папу в кресле снимают с престола
и ставят на ступеньку алтаря, то в немецком переводе папа все время сидит на этой ступеньке, а «снимают»
только митру с его головы: «Hernach nimmt der Cardinal-Diacon dem auf der FuSbanke des Altars sitzenden
Pabst die Myther ab, und er giebt dem Volk den Segen». HerrlibergerD. Op. cit. S. 9.
AymonJ. Tableau de la Cour de Rome: dans lequel sont representee au naturel sa politique, & son gouvernement
tant spirituel, que temporel, les ceremonies religieuses & civiles. La Haye, 1707.
Lunadaro G. Relatione della Corte di Roma e de' riti da osservarsi in essa, e de' suoi magistrati, & officii, con la loro
distinta giurisdittione. Venezia, 1702. В литературе широко распространено мнение, будто Джироламо Лу-
надоро — псевдоним итальянского протестанта Грегорио Лети (1630 1701). Однако согласившись с этим,
пришлось бы также признать, что два первых издания своей книги автор выпустил будучи соответственно
5 и 10 лет от роду (1635 и 1640 гг.). На ошибку в атрибутации уже указывалось, хотя и тщетно: Barcia F.
Bibliografia delle opere di Gregorio Leti. Milano, 1981. P. 11 (прим. 1), 16,542.
Приведенная ранее гравюра из издания 1721 г., где папа сидит на алтаре в кресле, явно воспроизводит
аналогичный сюжет из какого-то пока еще не выявленного «Плана конклава».
О весьма любопытном как в историко-правовом плане, так и в историко-психологическом виде
документов — папских капитуляциях см.: halves J. Papstliche Wahlkapitulationen // QFIAB. Bd. 12. 1909. S. 212-
235; Ullmann W. The Legal Validity of the Papal Electoral Pacts // Ephemerides iuris canonici. Vol. 12. 1956.
P. 3-35; Krilger Th. M. Uberlieferung und Relevanz der papstlichen Wahlkapitulationen (1352-1522). Zur
Verfassungsgeschichte von Papsttum und Kardinalat// QFIAB. Bd. 81.2001. S. 228-255.
«Et iuratis quibusdam capitulis nudius tertius in Collegio editis, in altari positus rursus a cardinalibus adoratus
est, pedes eius et manus et ora exosculantibus». Pius Secundus. Op. cit. P. 85 (1,36). Простое прочтение этого
места показалось, очевидно, переводчикам «Комментариев» Энеа Сильвио абсурдным, поэтому они стали его
ШИШ М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
на главный алтарь109. Пикколомини — человек в ритуалах сведущий (за девятнадцать
лет до собственного избрания ему довелось отвечать за соблюдение церемониала при
коронации «базельского папы» Феликса V110), и уже поэтому его заметки особенно
ценны. В них привлекают внимание два разнохарактерных, но в равной степени
существенных обстоятельства. Во-первых, автор явно исходит из того, что нет нужды объяснять
или даже сколько-нибудь подробно описывать ритуал усаживания на алтарь: читателю
все и так должно быть ясно. Во-вторых, согласно собственным словам Пикколомини,
он просидел на алтаре в соборе св. Петра совсем недолго, потому что его сразу же,
«согласно обыкновению» (pro consuetudine), пересадили на высокий трон апостолической
кафедры, и это уже там, а не у алтаря, ему целовали ноги как «викарию Христа».
Запомним это утверждение, чтобы позже к нему вернуться.
Следующее «внутрикуриальное» описание усаживания папы на церковный престол
позже примерно на четверть столетия. Оно дошло в подробных записках папского
церемониймейстера Йоханна Буркхарда, присутствовавшего при единогласном избрании
Иннокентия VIII в 1484 г. Только что выбранного папу усаживают в «красивое кресло»
перед алтарем «малой капеллы»111 и надевают ему на палец кольцо предшественника.
Папа принимает новое имя — Иннокентий — и прежде всего подписывает обязательств
выполнить все, что обещал до своего избрания. Это самый первый его документ,
начинающийся с «Ego Innocentius» — «Я, Иннокентий»112. Один из кардиналов, высунувшись
в окно, громко объявляет об избрании нового папы толпящемуся перед дворцом народу.
Новость встречают всеобщим ликованием, колокола во дворце и в храме св. Петра начи-
истолковывать на свой лад, и потому ошибочно: «...he took his place by the altar...» Pius II. The Commentaries
/ Translated by F. Alden Gragg. Northampton, Mass., 1937 (Smith College Studies in History, 22/1-2), P. 104;
«...e poi fu accompagnato all'altare...» Enea Silvio Piccolomini Papa Pio II. I commentarii / Ed. a cura di L.Totaro.
Milano, 1984 (Classici, 47). P. 223.
109 «Interim novus presul paululum cibo recreatus in basilicam Sancti Petri ductus est et in ara maiori collocatus,
sub qua iacent beatorum apostolorum corpora, et paulo post in sublimi solio ipsaque apostolica cathedra pro
consuetudine sedit; quo in loco turn cardinales et episcopi, turn multi ex populo eius pedes exosculati sunt, et
sedentem in throno Christi vicarium adoraverunt». Pius Secundus. Op. cit. P. 85 (I, 36). В переводах на
английский и итальянский, цитировавшихся выше, это место передано с теми же ошибками. Характерно, что
крупнейший нынешний знаток папского церемониала Б. Шиммельпфенниг только констатировал
усаживание Пия II на алтарь, но никак не объяснил этот обряд: Schimmelpfennig В. Die Kronung des Papstes im
Mittelalter dargestellt am Beispiel der Kronung Pius' II. (3.9.1458) // QFIAB. Bd. 54.1974. S. 212-213.
110 Ibid. S. 193.
111 Капелла св. Николая, украшенная фресками Фра Анджелико на темы земной жизни Христа. См. о ней:
Ehrh Е, EggerH. Der vaticanische Palast in seiner Entwicklung bis zur Mitte des XV. Jahrhunderts. Rom, 1935
(Studi e documenti per la storia del palazzo apostolico vaticano, 2). S. 94-95,103-139. План см. там же на
таблице V. «Большую капеллу» занимали кельи кардиналов. Папа Сикст IV выстроил новую «большую капеллу»,
получившую его имя. Конклав 1484 г. был первым, в ходе которого кардиналы располагались в
Сикстинской капелле, как это будет и впредь вплоть до 1559 г. См.: Chambers D. S. Papal Conclaves and Prophetic
Mystery in the Sistine Chapel //Journal of the Warburg and Courtlauld Institutes. Vol. 41.1978. P. 323.
112 Эта капитуляция сохранилась в оригинале с подписями всех кардиналов и папы. Kriiger Th. М. Op. cit.
S. 247.
Глава 2. Почему короли сидели на алтарях? Ц*Д
нают громко звонить. В это время папа подписывает, даже не глядя, всевозможные
прошения, подносимые ему в немалом числе кардиналами. Затем он встает и удаляется в
«малую ризницу», где при помощи кардиналов-диаконов меняет свою обычную одежду
на облачение покойного предшественника. Возвратившись в капеллу, папа опять
подписывает все новые и новые прошения, пока это занятие ему, очевидно, окончательно
не надоедает: он поднимается с места, говоря, что остальные бумаги подпишет на днях.
На него надевают красную ризу понтифика и митру, и кардиналы усаживают его на
алтарь все в той же «малой капелле». Пока Иннокентий сидит на алтаре, кардиналы
подходят по одному целовать правую ступню, руку и уста папы. О пении «Тебе Бога
хвалим» Буркхард ничего не говорит113. Топография вышеописанных сцен легко
восстанавливается благодаря плану помещений ватиканского дворца примерно того времени114
(ил. 16). «Малая капелла» обозначена на нем номером 13, «малая ризница» — 17, алтарь,
на который усаживали папу, — 15, окно, выходящее во двор, — 18, а сам двор — 21 и 22.
После окончательного завершения конклава его участники во главе с новым папой
пошли процессией к храму св. Петра, с трудом пробивая себе путь сквозь ликующую толпу
Перед главным алтарем собора понтифик преклонил колена и некоторое время молился,
опираясь на складное кресло-фальдисторий. Затем он откинул с головы капюшон, встал и
начал петь гимн «Те Deum», который подхватили певчие. Уже при начале гимна кардиналы
усадили папу на алтарь и вновь принесли ему «присягу» тем же способом, что и раньше. За
ними облобызать ногу папы (но не руку и уста) стали подходить «многие другие»115. Когда
окончились и процедура целования ног, и торжественный гимн, папа спустился с алтаря и,
повернувшись к нему лицом, пропел несколько молитвословий: «Emitte Spiritum tuum» и
др. (Тут автор записок делает профессиональное замечание: ему кажется, во-первых, что
эта молитва в данном месте совершенно неуместна, а во-вторых, что зря папа сам начал
петь «Те Deum» — сие следовало бы сделать старшему из кардиналов116.) Затем папа, не
задерживаясь, уселся в переносное кресло, ставшее (вероятно, со времени Пия II117) из-
«...Surrexit de sede predicta, et impositum fuit sibi pluiviale rubrum simplex et mitra cum perlis simplex non
de preciosioribus, et a cardinalibus positus ad sedendum super dictum altare in parva capella, et eo sic sedente,
singuli cardinales venerunt ad reverentiam [...] osculantes primo pedem dextrum, turn manum et os ipsius electi».
ButrkardJ. Liber notarum / A cura di E. Celani. Vol. 1. Citta di Castello, 1906 (RIS, 32/1). P. 53.
Dykmans M. L'CEuvre de Patrizi Piccolomini ou le ceremonial papal de la premiere Renaissance. Livre 1. Citta del
Vaticano, 1980 (Studi e testi, 293). План на вклейке между страницами 98* и 99*.
«...Electus pontifex genuflexus in faldistorio aliquantulum oravit. Tunc, detecto capite, stans, incepit in cantu:
Те Deum laudamus, et cantores sunt usque ad finem prosecuti. Incepto hymno, positus fuit electus ad sedendum
super altare predicto et accesserunt singuli cardinales [...] et osculati sunt pedem, manum et os electi cum
reverentia consueta: deinde plures alii pedem sunt osculati. Quo facto et hymno finito, electus descendit de
altare». BwckardJ. Op. cit. Vol. 1. P. 53-54.
«Sed minus convenire visa est hec oratio cum versiculis et quod papa Те Deum inciperet et illud diceret, sed potius
prior cardinalium id facere et convenientem orationem dicere debuisse». Ibid. P. 54.
Marti C. Papst Pius II. (1458-1464) in der Kapelle des Palazzo Medici Riccardi zu Florenz. Ein Beitrag zu
Ikonographie und Zeremoniell der Papste in der Renaissance // Concilium medii aevi. 2000. Jg. 3. S. 155-183,
особенно S. 163,167.
ИГШ М" А. I".;'.iiijj'.ij • Г'.Г.'П I1111Г 11 CM 111 Tl III г "_
любленным средством как передвижения, так и репрезентации римских пап, и отправился
назад во дворец — занимать комнаты своего предшественника.
О возведении папы на «высокий трон» апостола Петра, то есть на епископскую
кафедру, этот источник ничего не говорит, как, впрочем, и все более поздние тексты.
Неужели обычай усаживания на мраморную кафедру Петра, якобы действовавший при
выборах Пия II, исчез вскоре после окончания его понтификата при избрании то ли
Павла II в 1464 г., то ли Сикста IV в 1471 г.? Б. Шиммельпфенниг вообще ставит под
сомнение свидетельство Пия II на том основании, что интронизация в базилике св. Петра
после XIII в. утратила былое значение (поскольку папы слишком редко бывали в Риме)
и была полностью «вытеснена» коронацией118. Однако возможно и другое объяснение.
Как известно, Энеа Сильвио был серьезно болен (чем, в частности, и объясняется
изобретение для него парадного переносного кресла), и ему действительно тяжело было бы
сидеть длительное время на алтаре. Поэтому «старинное обыкновение» усаживания на
куда более удобный апостольский трон могли возродить специально для него «в
порядке исключения» — вопреки, кстати говоря, упоминавшейся выше «теории ордалии».
Заметки Йоханна Буркхарда были использованы им и другим папским
церемониймейстером, Агостино Патрици, при составлении фундаментального труда —
«Церемониала», — над которым они вместе работали по поручению Иннокентия VIII с конца
1485 г. «Церемониал» Патрици и Буркхарда лег в основу всех сборников такого рода,
окончательно вытеснив предшествующие ordines. Раздел об избрании и коронации папы
в «Церемониале» шаг за шагом следует только что приведенным запискам Буркхарда о
выборах 1484 г. Согласно рекомендации Патрици и Буркхарда, как только
избирается новый папа, кардиналы меняют повседневные облачения на парадные, возлагают на
плечи понтифика «дорогую алую» ризу (имеется в виду сарра rubea — важнейшая ин-
сигния папской власти), а на голову — украшенную золотом и драгоценными камнями
митру, после чего и усаживают его на алтарь. Кардиналы по очереди подходят
поцеловать папе ногу, руку и уста119. Затем двери конклава отворяются, и папа, перед
которым несут крест и идут кардиналы, шествует в базилику св. Петра. Там он, сняв митру,
некоторое время молится, простершись перед главным алтарем. Затем встает, и тут-то
кардиналы поднимают его на главный алтарь. Тем самым «Церемониал» оказывается
первым из папских ordines, упомянувшим об «усаживании на алтарь». Старший
епископ, преклонив колена, затягивает «Те Deum», и его подхватывают певчие. Кардиналы,
другие клирики и знатные люди по порядку подходят целовать папе ноги, руку и уста.
Когда гимн стихает, старший из епископов становится у левого угла алтаря и читает
«Отче наш». Только после этого папа спускается с алтаря120.
SchimmelpfennigB. Die Kronung des Papstes... S. 212-213.
«Demum domini cardinales, depositis crociis et parvis capuciis, cappas suas reassumunt, imponunt novo pontifici
pluviale rubeum pretiosum et mitram auro et gemmis огпагат. illumque sedere faciunt super altare, cui cardinales
omnes reverentiam exhibent per ordinem, pedes, manum et os deosculantes». Dykmans M. L'CEuvre de Pamzi
Piccolomini... P. 50 (53).
«Pontifex novus, precedente cruce et cardinalibus, ad ecclesiam sancti Petri descendit, et prostratus ante altare
sine mitra aliquamdiu orat, agitque gratias Deo et beatis apostolis. Turn surgens, a cardinalibus super altare ad
Глава 2. Почему короли сидели на алтарях? Ц»Д
Очевидно, что в «Церемониале» были учтены критические замечания Буркхарда и
сделаны некоторые иные поправки, но отличие описанного здесь ритуала от того, что
записал Буркхард, следя за избранием Иннокентия VIII, минимально. Думается, именно
потому (и только потому), что в основу этого раздела были положены наблюдения
очевидца, а не теоретические установки предшествующих ordines, «усаживание на алтарь»
и оказалось включено в «Церемониал», а вслед за ним и в последующие нормативные
тексты. Ни один из предшественников Патрици и Буркхарда не позволил себе ни
малейшего намека на то, что можно было бы понять как обряд усаживания нового папы
на алтарь. Даже в ordo, записанном, несомненно, между выборами Пия II в 1458 г. и
Иннокентия VIII в 1484 г., нет ни слова ни о чем подобном121. Причина очень проста:
составитель всего лишь переписал указания церемониала Григория X, составленного еще
около 1273 г., нисколько не принимая в расчет практику собственного времени.
В церемониале же Григория X (1271-1276), часто называемом в литературе Ordo
Romanus XIII, старший кардинал-дьякон заново облачает только что избранного папу,
возлагает на него алую ризу, украшает его палец кольцом покойного предшественника,
надевает митру и спрашивает, каким именем избраннику угодно теперь называться. Затем
тот же кардинал-дьякон усаживает папу «на кресло или фальдисторий», снимает с него
обычную обувь и надевает красные папские туфли («если имеются»). Это делается прежде
всего потому, что сейчас кардиналам, а также остальным клирикам и мирянам предстоит
по очереди в соответствии с их рангом подходить к папе, становиться на колени, целовать
ему ногу, а затем получать от него «поцелуй мира» (про целование руки папы здесь ничего
не говорится)122. Мы легко узнаем сцену «принесения присяги» новоизбранному папе,
однако в этом ее варианте он сидит отнюдь не на алтаре — так что кардиналам и остальным,
естественно, приходится опускаться на колени, чтобы поцеловать ему туфлю.
Сразу после присяги кардиналы и все остальные члены курии ведут папу в
процессии в собор «или же в любую иную большую церковь». Они подводят папу к алтарю,
sedendum consistuitur cum mitra, et prior episcoporum genuflexus incipit: Те Deum laudamus, quem hymnum
cantores prosequuntur. Interim cardinales iterum pedes electi, manum et os deosculantur, servato ordine; quod et
alii complures prelati et nobiles faciunt. Finito hymno, idem prior episcoporum stans a cornu sinistro altaris, dicit
super electum: Pater noster. Et deinde: Et ne nos inducas.... Amen. His finitis, descendit electus de altari...» Ibid.
P. 50-51 (54).
Le ceremonial apostolique avant Innocent VIII: Texte du manuscript Urbinate Latin 469 de la Bibliotheque
Vaticane / Etabli par Dom E Tamburini. Rome, 1966 (Bibliotheca «Ephemerides liturgicae», Sectio historica,
30). P. 15.
«...Prior diaconorum cardinalium exuit eum capa seu clamide qua utitur et ponit ei romanam albam [...] Et postea
ponit ei mantum et dicit "Investio te de papatu romano, ut presis urbi et orbi". Et tradit ei etiam anulum quo uti
consueverunt predecessores ipsius, et ei mitram competentem tempori super caput imponit. Et petit ab eo quo
nomine vocari velit [...] Quo facto, facit eum sedere in sede vel in faldistorio et, depositis communibus calceis,
si habentur rubea calciamenta papalia calciantur eidem. Et sic cardinales omnes per ordinem, primo episcopi,
secundo presbiteri. tertio diacones, veniunt coram eo flexis genibus. Idem electus ipsos ordinate ad pedem recipit
et ad pacis osculum, necnon et alios capellanos ac ceteros clericos et laicos venientes ad eius reverentiam, infimos,
mediocres et maiores». DykmansM. Le ceremonial papal de la fin du Moyen Age a la Renaissance. T. 1. Bruxelles;
Roma, 1977 (Bibliotheque de PInstitut historique Beige de Rome, 24). P. 159-160.
ШШШ М. А. Бойцов « ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
перед которым тот молится некоторое время prostratus. Это слово понимали теперь
уже не буквально: вспомним, что Иннокентий VIII не «простирался» перед алтарем,
но, очевидно, стоял на коленях, опираясь на фальдисторий. («Римский понтификал»
в чине о посвящении папы, в том месте, где должна быть «прострация», говорит, что
папа «должен прилечь на фальдисторий». То же должны сделать и все
присутствующие епископы, и только если фальдисториев не хватит, предписывается ложиться всем
телом на ковры123.) Пока папа молится, все клирики поют «Те Deum laudamus». Когда
гимн смолкнет, старший кардинал-епископ или же старший кардинал-пресвитер
произносит «Отче наш» и молитву за новоизбранного. С ее окончанием папа
поднимается, произносит «Да будет имя Господне» и дает благословение. Потом он почтительно
целует алтарь и выходит из храма, заняв свое место в точно такой же процессии, в
какой и пришел124.
Авторы более ранних чинов XII в. исходили из того, что избрание папы происходит
в Латеранской базилике. Согласно так называемому Ordo Cencius (вероятно, 1191-
1192 гг.), приор кардиналов-дьяконов облачает избранника в красный плувиал и дает ему
новое имя. Двое старших кардиналов ведут папу к престолу, где он молится prostratus, в
то время как вокруг него поют «Те Deum laudamus». Затем кардиналы-епископы
подводят папу к «креслу» за престолом123 и почтительно усаживают на него. Кардиналы и «те,
кто будут ему угодны», подходят к сидящему папе поцеловать ногу и получить от него
«поцелуй мира»126. В этой процедуре можно узнать будущее «первое усаживание» папы,
«Sed consecrandus [...] incumbere debet super ialdistorium [...] Consecrator etiam et ceteri episcopi [...] super sua
faldistoria vel, si ea non habent, super tapetia procumbere debent». Andrieu M. Le Pontifical Romain au Moyen-
Age. T. 2. Citta del Vaticano, 1940 (Studi e testi, 87). P. 372.
«...Processionaliter ducitur a cardinalibus et a tota curia ad cathedralem, vel ad aliam maiorem ecclesiam loci, in quo
est curia, si locus in quo eligitur civitas non existit. In qua ecclesia ad altare ducitur et ante ipsum altare prostratus
orat diutius, et dum orat, "Те deum laudamus" ab omnibus clericis solempniter decantatur. Quo decantato, prior
cardinalium episcoporum vel presbiterorum dicit "Pater noster" et suffragia consueta et orationem "Omnipotens
sempiterne deus miserere electo nostro". Qua finita, idem electus surgens ab oratione dicit "Sit nomen domini"
et facit benedictionem. Qua expleta, reverenter obsculatur altere et, ut ordinate venit ad ecclesiam sic redit ad
cameram suam...» Dykmans M. Le ceremonial papal... T. 1. P. 160.
У Альбина, предшественника Ценция, ясно, что он в аналогичной ситуации имеет в виду каменную
кафедру — sedes apostolica — главный трон папы в это время, поскольку он его называет «sedes major ipsius
basilicae»: Le Liber censuum del'eglise romaine / Ed. par P. Fabre et L. Duchesne. Vol. 1. Paris, 1910 (Bibliotheque
des Ecoles Francaises d'Athenes et de Rome. Serie 2, 6). P. 123. У Ценция непонятно, подразумевает ли он
тут кафедру или, например, всего лишь фальдисторий. Разница между ними весьма существенна
ввиду заочной дискуссии между составителями разных чинов, допустимо ли сажать новоизбранного папу
сразу же на трон Петра. Автор так называемого Базельского чина (начало или середина XII в.)
высказывался весьма полемически в том смысле, что папа может сесть «in cathedra sancti Petri», только если он
уже «consecratus et palliatus» — то есть уже прошел посвящение и коронацию. См.: Schimmelpfennig В. Ein
bisher unbekannter Text zur Wahl, Konsekration und Kronung des Papstes im 12. Jahrhundert // Archivum
historiae pontificiae. Vol. 6.1968. S. 61.
.Prior diaconorum ipsum de pluviali rubeo ammantat, et eidem electo nomen imponit; ipsumque deinde duo
de majoribus cardinalibus adextrant usque ad altare, ubi prostratus adorat, primicerio cum scola cantorum et
r.'KiKi '1. По'к-му корили > п/кли ил алтарях? FfjfJ
которое по рекомендации Григория X будет перенесено из собора в конклав, а затем
разовьется в обряд усаживания в кресло или же на алтарь в «малой капелле» (которая по
своим функциям тем самым окажется преемницей Латеранской базилики).
Игнорирование папскими ordines вплоть до «Церемониала» Патрици и Буркхарда
какого бы то ни было «усаживания на алтарь» настолько единодушно и убедительно,
что вопрос можно было бы считать закрытым, не будь нескольких свидетельств
сторонних очевидцев, к курии прямого отношения не имевших.
В одной любекской хронике есть короткая заметка об избрании в 1316 г. в Лионе
Иоанна XXII. Хронист утверждает, что его предшественник, городской писец, видел этого папу
сидящим на алтаре «во дворце» и при этом звучал антифон «О, pastor eterne»127.
Сообщение несколько странное, даже если заранее согласиться с тем, что оно относится именно
к сцене избрания папы (что из самого свидетельства прямо не следует). Во-первых,
почему папа сидит на алтаре во «дворце», а не в лионском соборе или же в крайнем случае в
каком-то другом городском храме? (Как известно, Климент V предпочел короноваться не
в соборе, а в церкви Сен-Жюст.) Ведь вряд ли какой-то любекский писец получил
возможность присутствовать при завершении конклава, которому действительно уместно было
бы проходить именно во «дворце». Во-вторых, почему он слышал антифон «О пастырь
вечный» (и в самом деле исполняемый при избрании епископа), но не гимн «Тебе Бога
хвалим»? Можно было бы вообще отказать в доверии этому сообщению, решив, что наш
информатор ничего толком не разглядел и не расслышал, а попросту «перенес» в Лион
обычай, виденный им при избрании какого-нибудь германского епископа. Но ведь были и
другие свидетели, наблюдавшие примерно то же самое, что и писец из Любека.
Известный страсбургский хронист Якоб Твингер из Кёнигсхофена (1346 — после
1420) довольно подробно описывает события, приведшие к «великой схизме» 1378 г.,
и в частности следующий эпизод. Толпы народа, запрудившие улицы Рима, требовали,
чтобы кардиналы избрали папой итальянца, и притом родом из Вечного города. Хотя
кардиналы к последнему пожеланию не прислушались, избрав неаполитанца, один из
них, «дабы успокоить народ», сказал, будто действительно выбран римлянин —
кардинал Санта-Сабины (но называвшийся кардиналом св. Петра) Джованни Тебальдески.
Народ, воодушевившись ложным известием, схватил кардинала «и посадил его на
алтарь, и целовал ему ноги, и оказывал ему почести, положенные по обычаю новому папе,
и думали, что он был избран [кардиналами], хоть это было и не так»128.
cardinalibus cantantibus Те Deum laudamus. Quo facto ab episcopis cardinalibus ad sedem ducitur post altare,
et in ea, ut dignum est, collocatur. In qua dum sedet electus, recipit omnes episcopos et cardinales et quos sibi
placuerit ad pedes, postmodum ad osculum pads». Le Liber censuum... T. LP. 311.
«De dit schref, de sach ene do setten uppet altar in palacio mit sanghe: "o pastor eterne"». Detmar-Chronik von
1101 -1395 mit der Fortsetzung von 1395-1400 // Die Chroniken der niedersachsischen Stadte. Liibeck. Bd. 1.
Leipzig, 1884 (ChDS, 19). S. 428.
«Do nam das volg den selben cardinal von sant Peter und sattent in uf den alter und kustent ime sine fiisse und
dotent ime ere also gewonheit ist eime nuwen bobeste zu tunde, und wonent, er were erwelet, daz doch nut
enwas». Chronik des Jacob Twinger von Konigshofen 1400 (1415) // Die Chroniken der oberrheinischen Stadte.
Stragburg. Bd. 2. Leipzig, 1871 (ChDS, 9). S. 594.
ДЩм.А. 1м.|щ(.|Г»ИгЛ11|111Г11СМ"||1ТП1|"г
Рассказ Якоба Твингера полностью подтверждает столь авторитетный и
информированный современник, как Дитрих Нимский (ок. 1340-1418). По его словам, «друзья»
кардинала ворвались во главе толпы во дворец, где проходил конклав, силой схватили
Тебальдески, притащили его к большому алтарю «указанной базилики» и, «как в обычае
поступать с новоизбранными папами», усадили на него несчастного кардинала, тщетно
пытавшегося объяснить народу, что он вовсе не был избран129.
Историк Г. Эрлер, издававший сочинения Дитриха Нимского, решил, что тот
ошибся: эпизод с усаживанием Тебальдески толпой должен был произойти не в храме св.
Петра, а в capella secreta дворца, где заседал конклав. Однако текст, на который,
очевидно, Г. Эрлер здесь опирается («декларация» кардиналов, бежавших из Рима), думается,
нисколько не противоречит сообщению Дитриха Нимского. По словам кардиналов,
ворвавшаяся толпа дважды усадила псевдопапу, несмотря на его сопротивление, на
«кафедру», стоявшую действительно то ли в «секретной часовне», где собрались
перепуганные кардиналы, то ли в какой-то другой части дворца130. Но это свидетельство
дополняет рассказ Дитриха Нимского, а не опровергает его. Просто Тебальдески сначала
усаживали на кафедре во дворце (это видели кардиналы), а потом его отволокли в
базилику св. Петра и посадили на алтарь (это видели все остальные). О первом усаживании
свидетельствуют бежавшие из Рима очевидцы-кардиналы, а о втором —- прилюдном —
пишут немецкие авторы. В результате мы получаем подтверждение того, что «двойная
интронизация» — сначала в конклаве, а затем в соборе — имела место уже в это время,
однако алтарь вместо трона использовали только один раз — в соборе.
Вряд ли римляне именно в такой форме присягали бы на верность угодному им (хоть
и не настоящему) понтифику, если бы усаживание на алтарь не было в Вечном городе к
1378 г. самым обычным делом. Однако только что завершилось авиньонское пленение,
и жители Рима не видели своего законно избранного епископа с 1305 г., когда конклав
(заседавший, кстати, не в Риме, а в Перудже) избрал Климента V, находившегося в то
время на юге Франции131. Там же он провел весь свой понтификат, ни разу не посетив
Италию. Соответственно, последний раз римляне могли следить за избранием и коро-
«Quod audientes sui amici cum magna turba impetuose currebant ad dictum pallacium, quo recipient» ipsum
violenter ad altare maius in ipsa basilica, ut est moris de noviter electis in papam fieri, perduxerunt et posuerunt
super illud...» Theodoricus de Nyem. De schismate libri tres / Recensuit G. Erler. Iipsiae, 1890. P. 13-14.
«Sed audito, quod dominus Sancti Petri erat electus, in ipsum dominum Sancti Petri irruerunt, et precise invitum
bis poserunt eum in una cathedra». Baluze E. Vitae paparum Avenionensium. T. 4. Paris, 1922. P. 180 (Nr. 192).
В 1328 г. император Людвиг IV провел в Риме избрание своего кандидата, принявшего папскую власть под
именем Николая V. Однако процедура избрания «антипапы» была настолько своеобразна, что выпадает
из общего ряда рассматриваемых здесь случаев. Мало того, что император фактически сам руководил
«народными» выборами, проходившими прямо на площади св. Петра, но в них не участвовало по понятным
причинам ни одного кардинала. Имело ли место усаживание нового папы на престол внутри храма св.
Петра, неизвестно: информатор хрониста Джованни Виллани, которому мы обязаны описанием тогдашних
событий, очевидно, был на плошади, но не попал внутрь собора. Подробно см.: Pflugk-HarttungJ. von. Die
Wahl des letzten kaiserlichen Gegenpapstes (Nikolaus V. 1328) // Zeitschrift fiir Kirchengeschichte. Bd. 22.
1901. S. 566-585.
Глава 2. Почему короли сидели на алтарях?
нацией папы в октябре 1303 г., когда кардиналы, собравшиеся во дворце рядом с храмом
св. Петра132, доверили апостольские ключи Бенедикту XI (1303-1304), коронованному
несколько дней спустя. Получается, что и в 1303 г. усаживание на алтарь не могло
являться в Риме нововведением: этот обычай должен был к тому времени глубоко
укорениться там, иначе как вспомнила бы о нем римская толпа 75 лет спустя? Отсюда
естественно вытекает, что римских пап усаживали на алтарь еще в XIII веке133.
При всей элементарности этого расчета его до сих пор не проделывал ни один
историк, интересовавшийся обычаем «усаживания на алтарь», — скорее всего потому, что
папские ordines гипнотизировали своим выразительным молчанием. О причинах же
этого молчания можно пока только гадать. Понятно, что авторы церемониальных чинов
описывали не все действия, сопровождавшие, например, избрание папы, а только часть
их. Остается предположить, что для составителей ordines «усаживание на алтарь» было
пускай и прочным, но «неофициальным» обыкновением, необязательным
«дополнением» к норме, возможно, ее «превышением». Иными словами, «усаживание на алтарь»
могло представлять собой отклонение от положенного порядка, вызванное, например,
особым восторгом кардиналов или всего «клира и народа» Рима от персоны избранного
понтифика. Соблюдать такое обыкновение было не обязательно (хотя «восторг» стал со
временем проявляться при каждом избрании), а потому его не следовало и записывать
в инструкции по церемониалу.
Легко поддается реконструкции, что первое «усаживание на алтарь» — в конклаве —
должно было войти в обычай позже, чем второе — в соборе (или же «в любой большой
церкви» поблизости). И «принесение присяги» кардиналами, и исполнение «Те Deum»
связывается ранними ordines именно с собором и только с ним, но не с каким-то особым
помещением, где проходили выборы (да и сами выборы нужно было изначально
проводить в соборе, как и принято во многих диоцезах, если не в большинстве их). Если я
правильно восстанавливаю ход событий 1378 г. с участием бедного Тебальдески как
серию из усаживаний сначала в конклаве, а затем в соборе, создается впечатление, что при
саживании в конклаве гимн «Те Deum» не звучал, во всяком случае, свидетели той
незаурядной ситуации о нем не упоминают. Про исполнение «Тебе Бога хвалим» в
конклаве (то есть о полном завершении оформления ритуала «усаживания на алтарь») мы слы-
На это место указывает сам Бенедикт XI в своей первой булле: «...in palatio Sancti Petri de Urbe, in quo
decesserat predesessor ipse (то есть Бонифаций VIII. — M. £.)». Le registre de Benoit XI / Ed. par Ch. Grandjean.
Paris, 1905. Col. 2. О процедуре своего избрания Бенедикт XI говорит в слишком общих выражениях.
Альтернативное объяснение могло бы состоять в том, что римляне в 1378 г. спонтанно приветствовали
своего епископа в тех формах, в каких было положено прославлять епископов в соседних епархиях. Но
чтобы предпочесть именно его, необходимо прежде всего показать, что обряд «усаживания на алтарь» был
распространен в Италии вообще и в Лациуме в частности. Вероятно, его там действительно практиковали,
но соответствующие данные если и попадались итальянским краеведам, то пока не стали широко
известны. Поэтому при нынешнем состоянии вопроса гипотеза о «пассивном» сохранении римлянами памяти о
своей локальной традиции на протяжении трех четвертей века представляется более вероятной, чем
предположение об их возможном подражании соседям. К тому же если лациумских епископов и усаживали на
алтари, то, несомненно, в подражание римским обычаям.
1Й1"М. Л. Ьопцон • Г;Г.'Н1Ч11ГГ|СМ11Г'ГП11Г
шим впервые в эпизоде 1417 г., обнаруженном С. Жак. При избрании папы Мартина V
на Констанцском соборе за него было подано достаточно голосов, но далеко не все. Его
уже усадили на алтарь и только собрались петь «Те Deum», как кому-то пришла в голову
замечательная мысль вызвать в конклав «нотариев и свидетелей». И тогда
перестраховки ради, чтобы «никто не захотел оспаривать [очевидно, результаты выборов. — М. Б.]
ила же отдавать свой голос тому-то или тому-то», кардиналы проголосовали заново —
теперь уже в присутствии приглашенных лиц. Как, надо полагать, и замышлялось, папа
на этот раз был избран единогласно134. Очевидно, его тотчас усадили на алтарь и все-
таки исполнили «Те Deum», но это продолжение автора сообщения интересует столь же
мало, как и последующее усаживание на алтарь в соборе города Констанца — обо всем
этом у него ни слова.
Таким образом, можно констатировать, что обряд усаживания папы на алтарь еще в
конклаве вполне оформился уже к 1417 г., хотя первое куриальное свидетельство на этот
счет — рассказ Пия II — позже на сорок лет. Исчезнуть этому обряду предстоит, похоже,
раньше, чем аналогичному, но проводившемуся в соборе. В той же серии Б. Пикара, где
одна гравюра представляла папу сидящим без кресла на главном алтаре храма св. Петра,
другая изображала предшествующую церемонию — «поклонение папе в капелле», то
есть сразу же после избрания133 (ил. 17). У нее тоже есть прототипы — много косвенных
в целом ряде планов конклавов, начиная с 1605 г. (ил. 18) и кончая 1669-1670 гг.136, —
и один непосредственный — в «Плане» 1689 г. (ил. 19). На всех них видно, что папа
сидит в кресле, поставленном на верхнюю ступень алтарного возвышения. Ясно, что
здесь представлено еще одно «компромиссное решение»: усаживать папу не на алтарь, а
вплотную к нему. Этот вариант отражен и в текстах. Как написано в уже неоднократно
цитировавшемся «репортаже» XVIII в., новоизбранного папу усаживают в конклаве на
«кресло, стоящее перед алтарем», причем под пение не «Те Deum laudamus», а «Ессе
sacerdos magnus»137.
Каким образом обряд усаживания на алтарный престол вообще может быть
соотнесен с процедурой, предлагавшейся папскими ordines? Надо полагать, что папа начинал
молиться prostratus перед алтарем, но с первыми тактами «Те Deum» кардиналы
поднимали его на ноги и затем усаживали на алтарь, где он и должен был сидеть до окончания
гимна. Эту же последовательность действий мы видим, как бы в отражении, в приво-
«Quo facto et scrutinio peracto, invenerunt praedictum D. Oddonem de Columna vere et sanctissime electum in
summum pontificem juxta voces decreti concilii. Attamen aliquae voces aliquorum, non tamen necessariorum, non
affuerunt. Quibus sic visis, locaverunt eum super altare. ut debitum existit, volentes cantare Те Deum laudamus:
sed ex superabundant! vocaverunt notarios et testes, locantes se quilibet in suum locum, et elegerunt de novo, an
aliquis adhuc vellet offerre vel dare vocem suam illi vel illi. Sic coram testibus et notariis vocatis unanimiter et
concorditer elegerunt, nemine discrepante, praefectum D. Oddonem in summum pontificem, pro tunc cardinalem».
Relatio de papae Martini V electione atque coronatione in concilio Constantiensi // Documenta Mag. Joannis
Hus vitam... Illustrantia / Ed. F. Palacky. Pragae, 1869. Nr. 114. S. 668.
Воспроизводится no: Ceremonies et coutumes religieuses... Между с. 48 и 49.
Ehrle R, EggerH. Die Conclaveplane... Taf. XIII, XIV, XIX, XX, XXI.
\Jungendres S.J.] Op. cit. S. 268.
Глава 2. Почему короли сидели на алтарях? ДдД
лившемся выше эпизоде с «возвышением» юного хальберштадтского епископа: его
сначала «уложили» перед алтарем у входа в «хор» на ковры и подушки, а потом подняли на
главный алтарь. Иную трактовку prostratio епископа — только как коленопреклонения
(вспомним избрание Иннокентия VIII) можно видеть в страсбургском документе
начала XVI в. Декан и пробст во главе процессии ведут избранника, поддерживая его под
руки, к главному алтарю собора. Там все опускаются на колени, но епископ оказывается
ступенью выше декана с пробстом и двумя ступенями выше всех остальных
каноников. После возношения общей благодарственной молитвы все встают, поворачиваясь к
пастве. Декан объявляет о том, что единогласно избран «господин фон Хоэнштайн, да
пошлет ему господь счастье и благополучие». После чего должно было последовать
усаживание епископа на алтарь, но он, как мы уже знаем, оказался «статным человеком» и
вскочил на него сам, без посторонней помощи138.
Думается, что и хальберштадтский, и страсбургский эпизоды позволительно
трактовать в качестве провинциальных вариаций на одну и ту же главную тему, заданную
некогда в Риме. А раз так, то из сопоставления этих вариаций можно пытаться
реконструировать черты и того ритуала, что, вероятно, послужил им общей основой, то есть
усаживания на алтарь в храме св. Петра нового папы139.
Приоритеты
Чуть выше высказывалось предположение, что папу сажали на алтарь еще в XIII в.
Возможно, оно при отсутствии прямых подтверждающих свидетельств показалось
читателю слишком смелым. Однако надеюсь, он согласился по меньшей мере с моим
расчетом, что ритуал был известен в Риме в 1303 г. Между тем и этого вполне достаточно,
чтобы констатировать принципиальное изменение состояния изучаемого вопроса. Ведь
вся концепция Ф. Ригера держалась в свое время на простом и убедительном тезисе: в
первый раз источники сообщают об «усаживании на алтарь» в 1308 г., и их
свидетельство относится к светскому лицу — королю Генриху VII. Все известные сообщения об
«...Da khamen sie harusz, und brachten grave Wilhelmen von Honstein, den furt der dechan bey dem rechten arm,
und der thumprobst bey der linken arm, und gingen die andern thumherrn alle hernach, und da sie inn den chor
khamen, da kntiten die drey herren uff due stafflen vor dem fronaltar, doch der erwelt ein staffel hoher darm der
dechant und der thumprobst. Die andern herrn kntiten unden an den stafflen und dankten gott, als stunden sie
uff und stelten den erwelten fur den fronaltar zwuschen dekan und probst, da sagt der dechan lieben herren mit
einhalliger stimm ist erwelt mein herr von Honstein, gott geb im gltick und heil. Und griffen die zween an den
erwelten, und wollten ine uff den altar heben, aber als er ein geradner herr was, da hupfft er selbs hinuff». Bischoff
Wilhelms von Hoensteins waal... S. 249.
О методике выявления черт «символического центра» на основании сравнения особенностей его
различных «символических периферий» см. подробно: Бойцов М. А. Символический мимесис — в средневековье,
но не только // Казус. Индивидуальное и уникальное в истории — 2004. Вып. 6. М., 2005. С. 355-396. Чуть
подробнее немецкая версия той же статьи: Bojcov М. A. Symbolische Mimesis — nicht nur im Mittelalter //
Zeichen — Rituale — Werte / Hrsg. von G. Althoff unter Mitarbeit von Ch. Witthoft. Mtinster, 2004 (Symbolische
Kommunikation und gesellschaftliche Wertesysteme. Schriftenreihe des Sonderforschungsbereichs 496, Bd. 3).
S. 225-257.
ДД MA. Бойцов ' ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
усаживаниях на алтари духовных лиц, включая епископа города Рима, намного более
поздние. Конечно, М. Барт почти опроверг этот тезис, найдя кемптенский эпизод 1284 г.,
но именно «почти»: неясность происхождения и изолированность этого свидетельства
мешают возводить на основании предполагаемого случая в Кемптене сколько-нибудь
надежную концепцию. Не удивительно, что в статье Д. Вайса — самой свежей
публикации на нашу тему — по сути дела, повторяется, хоть и в смягченном виде, давний тезис
Ф. Ригера: «Нельзя исключить, что усаживание на алтарь при выборах папы является
заимствованием из церемониала выборов короля»140. Нечто весьма сходное можно
прочесть и в статье С. Жак: германские епископы заимствовали обряд у своих королей, а
папы — у германских епископов141.
Теперь старинную гипотезу о первенстве светской власти в изобретении церемонии
«усаживания на алтарь» можно считать окончательно опровергнутой. Сомнения,
высказывавшиеся и раньше по ее поводу, основывались либо на исследовательской интуиции,
либо, как у М. Крамера, на морфологическом анализе обряда. Однако хронологическое
несоответствие при резком «отставании» церкви от германских королей было
необъяснимым и неустранимым препятствием для признания этих сомнений справедливыми.
Ныне же папы получают явное преимущество перед королями даже при том, что
дистанция между 1303 и 1308 г. невелика и оба относящихся к этим годам случая можно
рассматривать почти как одновременные. Теперь «морфологический» аргумент М.
Крамера становится решающим: даже если допустить, что короли и папы стали примерно в
одно и то же время практиковать усаживания на алтарь, понятно, что «изобретателями»
должны были быть папы, а не короли.
Стоило, таким образом, устранить давнее недоразумение с датами, как логика
распространения ритуала становится предельно ясной. Надо полагать, епископы и аббаты
в разных областях империи (как, видимо, и за ее пределами) должны были следовать
некоему общему «надрегиональному» образцу. Поскольку королевская власть в качестве
такого образца отпадает, остается одна лишь папская курия. Из этого еще не следует, что
обряд усаживания на алтарь обязательно был «изобретен» в курии; однако, если папы
его откуда-то и заимствовали, он распространился столь широко по католическим
диоцезам и провинциям только потому, что воспринимался как «папский» обряд (пускай
даже не вполне официальный), освященный авторитетом св. Престола.
Если согласиться именно с такой логикой заимствований, мы сразу получим еще
одну раннюю дату «усаживания на алтарь» римских пап. Понятно, что процедуру
избрания кемптенского аббата следует рассматривать как прямое или опосредованное подра-
140 «Aufierhalb des romisch-deutschen Reiches ist die Altarsetzung bei der Papstwahl fafibar, wo eine Ubernahme
aus dem Zeremoniell der Konigswahl nicht auszuschliefien ist». Weifi D.J. Op. cit. S. 105. Чуть выше автор
формулирует ту же мысль в несколько иных словах: «Вероятно, обряд усаживания на алтарь возник в связи с
актом publicatio, следующим сразу за избранием короля, чтобы затем проникнуть и в духовную область» —
«Wahrscheinlich entstand die Altarsetzung im Zusammenhang mit der an die Konigswahl anschliefienden
Publikation, urn dann in den geistlichen Bereich vorzudringen». Ibid. S. 103.
141 Zak 5. Op. cit.S. 25.
Глава 2. Почему короли сидели на алтарях? Д
жание обычаю римской курии. Стоит только допустить, что свидетельство из Кемптена
достоверно, как тотчас придется признать, что римских пап усаживали на алтарь во
всяком случае раньше 1284 года.
В том, что не только кемптенские аббаты, но и германские короли заимствовали
деталь из ритуала избрания папы (а возможно, и других епископов той же поры) нет
ничего удивительного. Мне уже доводилось выдвигать предположение, что «политический
церемониал» германских государей позднего Средневековья во многом воспроизводил
систему репрезентации епископской власти, — тезис, противоположный
распространенному мнению142. Искоренение рода Штауфенов и долгое «бескоролевье» 1254-1273 гг.
должны были привести к утрате ритуальных традиций императорского двора143.
Короли, избиравшиеся курфюрстами после 1273 г., являлись выходцами из второстепенных
графских родов, у которых, естественно, не могло быть наготове собственных
концепций репрезентации королевской власти. При полном отсутствии таких «символических
идей» новым королям Германии не оставалось ничего иного, как заимствовать их у
носителей авторитетных образцов — князей церкви. Другие крупные европейские
монархии не переживали такого кризиса преемственности, как постштауфеновская Германия,
и тем более в наследственных монархиях не вставала проблема «правильного»
ритуального оформления процедуры избрания нового короля. Этим легко объясняется, почему
«усаживание на алтарь» не вошло в церемониалы иных стран Европы (об одном
исключении будет сказано ниже), как не вошли и некоторые иные процедуры,
заимствованные, как представляется, германскими королями у епископов.
Конечно, тут вряд ли обошлось и без встречного движения: например, что могло
быть естественнее для курфюрстов, чем оформлять избрание нового короля при
помощи апробированной «технологии» епископских выборов — тем более что трое из
князей-избирателей и сами являлись епископами? Вспомним, как согласно «отчетам»
курфюрстов об избрании Генриха VII и Людвига IV результаты выборов всякий раз
оглашали «клиру и народу». Почему «клир» оказывается на первом месте, несмотря на
то, что избирается лицо светское? Просто потому, что канцелярист механически
воспроизводит привычную формулу, относящуюся к избранию епископа. Но точно так же
воспроизводили и «формулу ритуала. Не так уж существенно, был ли Балдуин Трирский
тем человеком, кто ввел обряд «усаживания на алтарь» в церемонию избрания короля.
Важно, что данное новшество ясно выражало определенную логику подражания,
ориентированную на заимствования из епископского ритуала, а через его посредство и из
папского. Впрочем, репрезентативные идеи папской курии могли достигать королевского
двора не только через резиденции епископов, но и более прямым путем. Вспомним, что
на коронации папы Климента V в Лионе 14 ноября 1305 г. присутствовал граф Генрих
Bqjcov М. Ephemeritat... S. 89.
Сохранение в замке Трифельс части инсигнии Штауфенов не меняет дела. Во-первых, инсигнии сами по
себе составляют лишь часть системы символической репрезентации правителя. Во-вторых, сам
случайный состав «трифельского собрания» лучше многого иного свидетельствует об утрате преемственности со
Штауфенами даже в том, что относилось только к одной этой части разрушенной системы.
ДД М. . ой ов • В ИЧИЕ И СМИРЕ Е
Люксембургский, тот самый будущий король Римский и император Генрих VII,
которого (если верить миниатюре из кодекса его брата курфюрста Балдуина) три года спустя
немецкие князья поднимут на алтарь франкфуртского храма.
Здесь есть риск переоценить новаторство Балдуина Трирского и его соизбирателей.
Не исключено, что они использовали такой символический жест, который в их время
уже был широко известен — притом не только в церкви. Историки, изучавшие
усаживания на алтарь германских королей, совершенно не заметили одного замечания Оттока-
ра — автора известной Штирийской (или Австрийской) рифмованной хроники,
содержащей немало ценных сведений не только о германских землях, но и соседних странах 4
Оттокар стилизует свой рассказ в духе рыцарской поэзии и поэтому порой проявляет
склонность к свободному сочинительству, что заметно, например, в его описаниях
придворных праздников. Однако деталь с усаживанием короля на алтарь явно не относится
к числу литературных топосов, которые следовало обязательно воспроизводить,
описывая рыцарскую жизнь. Между тем Оттокар сообщает как о чем-то не требующем
разъяснений, что еще в 1301 г. на алтарь усаживали короля Вацлава III Пржемысла145.
После смерти в январе 1301 г. венгерского короля Андраша III оборвалась мужская
линия династии Арпадов, правивших Венгрией в течение 400 лет. Венгерская знать
избрала своим государем Вацлава (в венгерской традиции Ласло) — тринадцатилетнего
сына короля Чехии. Продержаться на венгерском престоле ему удастся всего четыре
года, но это для нас несущественно. Оттокар подробно рассказывает, как венгерская
«делегация» просит чешского короля Вацлава II отпустить сына править Венгрией.
Спустя месяц венгры приезжают за своим юным государем в Брюнн (Брно) и, очевидно,
там же «усаживают его на алтарь». При этом над ним «много поют из антифонария и
Псалтири», а затем венгерские представители подходят к Вацлаву-младшему,
преклоняют колени и приносят присягу верности от имени всех венгров146. После празднеств и
обмена дарами кортеж с новым венгерским королем отправляется в Офен (Буду). Там
Вацлава-Ласло встречает духовенство и народ; под колокольный звон его ведут в храм
Богоматери. В «хоре» (то есть алтарной части) короля поднимают на главный алтарь,
над ним «читают и поют», «дабы людям стало очевидно, что его избрали королем»147.
144 Подробнее см.: Weinacht Н. Ottokar von Steiermark (О. aus der Geul) // VL. Bd. 7. Berlin; New York, 1989.
Sp. 238-245; Otacher ofiz der Geul // Repertorium fontium historiae medii aevi. T. 8. Parte 3. Roma, 2000.
P. 424-425.
4~ Об этом важном эпизоде мне любезно сообщил Я. Бак (Будапешт). См. упоминание об усаживании
Вацлава на алтарь в его книге: BakJ. М. Konigtum und Stande in Ungarn im 14.-16. Jahrhundert. Wiesbaden, 1973
(Quellen und Studien zur Geschichte des ostlichen Europa, 6). S. 13.
116 «...Und sazten in uf ein alter. / uz dem antifnaer und dem salter / wart iiber denjungen / vil do gesungen. darnach
giengen si hin / und knieten fur in / und swuoren im drat / an aller Unger stat / hulde und gehorsam». Ottokars
Osterreichische Reimchronik/Nach den Abschriften F. Lichtensteins hrsg. von J. Seemuller. Halbbd. 2. Hannover,
1893 (MGH DCh, 5/2). S. 1051 (стихи 80120-80123).
147 «Si fuorten in an der zit / in ein schcene munster wit, / daz ist gewiht und erbouwen / zeren unser frouwen. / uf
dem alter in dem kor / huoben si in enpor, / da lasen si und sungen / iiber den kung jungen, / daz den liuten wurde
offenbaere, / daz er ze kunig erwelet waere». Ibid. S. 1053 (стихи 80244-80253).
r.niin;i 2. Пси.му 1-С[|('Л11никли h;i алтарях? Д£3
Сообщения Оттокара, разумеется, чрезвычайно интересны. Понятно, во-первых, что
Вацлав-старший добился прибытия в Брно из Венгрии не просто посланцев, а людей,
обладавших правом выбирать короля. Первое усаживание на алтарь и следует понимать
как окончание процедуры выборов нового короля. Формальный акт избрания проходит
тем самым не в Венгерском королевстве, а в Моравии, в присутствии чешского
государя. Благодаря этому Пржемысл отправляет сына в Офен уже не претендентом на
престол, а избранным королем. Повторное усаживание Вацлава на алтарь в Офене является
опубликованием и закреплением избрания, хотя уже и состоявшегося, но проведенного
в чужой стране и при недостатке «значимой общественности». Общий сценарий очень
напоминает выборы папы (как мы их, впрочем, знаем по несколько более позднему
времени): сначала усаживание на алтарь избирателями в конклаве, где бы тот ни заседал, а
затем вторично — прилюдно в храме св. Петра.
Главным источником сведений Оттокара, особенно касающихся Чехии, историки
считают хронику Петра Житавского, аббата Збрасловского монастыря148. Однако
интересующий нас эпизод изложен чешским хронистом совсем иначе. Петр добавляет
некоторые детали: так, он сообщает имена главных венгерских «делегатов» и передает
(или же придумывает) диалог между ними и чешским королем. Но вместе с тем Петр
ни словом не упоминает о церемониях в Брюнне и Офене. Он только пишет, что юного
Вацлава-Ласло повезли в Венгрию со всей пышностью, положенной королю. Последнее
может служить косвенным подтверждением того, что венгры рассматривали чешского
принца в качестве не претендента на престол, а своего государя, то есть успели уже
провозгласить его королем. Однако такого рода промежуточные процедуры Петра
Житавского совершенно не интересуют: его внимание привлекла единственная церемония —
коронация в Секешфехерваре149.
Таким образом, Оттокар опирался на какие-то иные, нам неизвестные свидетельства.
Картина, им нарисованная, выглядит вполне реалистичной. Если допустить, что его
сведения точны, из них можно вывести несколько важных следствий. Во-первых, понятно,
что уже к 1301 г. «усаживание на алтарь» воспринимается как естественное
завершение процедуры избрания не только папы, епископа или аббата, но и светского
государя. Во-вторых, маловероятно, чтобы инициатива переноса этого ритуала из церковной
сферы в светскую родилась в Чешском или Венгерском королевстве. Здесь требовался
авторитетный образец, которым могло быть только избрание Римского короля.
Отсюда, в-третьих, вытекает, что Генриха VII не следует считать первым немецким королем,
См., например: Vystyd М. Die Steierische Reimchronik und die Konigsaaler Chronik. Eine quellenkritische
Untersuchung// MIOG. Jg. 34.1913. S. 218-295,596-635.
«Post haec nuntiis illis solempnibus, qui de Ungaria venerant, regalibus donariis liberaliter ac ditissime honoratis
nee non oneratis, universis quoque apparatibus, prout tanti regis honorem decuit, adaptatis, anno domini 1301
et aetatis vero decimo tertio suae Wenceslaus iuvenis in Ungariam cum innumera multitudine est profectus.
Eodem autem anno in die Rufi martyris per Colossensem archiepiscopum in civitate Alba regali regum Ungariae
sacro diademate cum praeclara solempnitate festive coronatus est». Die Konigssaaler Geschichts-Quellen mit
den Zusatzen und der Fortsetzung des Domherrn von Prag / Hrsg. von J. Loserth. Wien, 1875 (Fontes rerum
Austriacarum, 1. Abteilung, 8). S. 167.
IBl'lil. Л. F4-.iinc4- • Г;КЛ11ЧПГ II СМПГ'ГНПГ -^^^.-^-^^^
которого поднимали на алтарь: такой ритуал должен был исполняться и раньше. Для
него очень подошла бы церемония повторного избрания Альбрехта I Габсбурга 27 июля
1298 г., которая должна была продемонстрировать сплоченность всех курфюрстов
вокруг бесспорного кандидата. Однако, судя по рассказу хорошо информированного От-
токара, Альбрехт произнес речь перед курфюрстами и тотчас покинул место выборов,
так что торжественное оглашение ожидаемых итогов с пением «Те Deum» и
колокольным звоном произошло в отсутствие короля, похоже, уже выехавшего из города150. Зато
в 1292 г. Адольф Нассау, опять-таки по словам Оттокара, «стоял напротив»
курфюрстов, собравшихся во франкфуртском храме151. Архиепископ Майнцский последним из
князей-избирателей объявил, что отдает голос Адольфу и тут же, восславив Господа,
затянул «Те Deum», который подхватило духовенство152. Австрийский хронист здесь
хочет указать на поспешность неприятной ему церемонии (ведь Адольф — противник
Габсбургов), а вовсе не сохранять для потомков детали ритуального возвеличивания
нового короля. Под звуки «гимна Амвросия и Августина» Адольфа вполне могли усадить
на алтарь... Немаловажно, что существенную роль в подготовке выборов и 1292, и 1298 г.
сыграл чешский король Вацлав II, так что к моменту прибытия венгерской делегации в
его резиденцию он должен был знать процедуру избрания короля Римского во всех
деталях. Соответственно, скорее всего именно он, а не кто-либо из венгров определил,
какими именно ритуалами следует сопроводить превращение его сына в короля Венгрии,
чтобы сделать такое избрание необратимым.
В предложенной цепочке умозаключений есть, впрочем, слабое звено, которое легко
может сделать сомнительной ее всю: Оттокар работал над своей хроникой в 10-20-е гг.
XIV в., а потому мог ретроспективно перенести на описание избрания Вацлава-Ласло
обыкновения, сложившиеся только при Генрихе VII и Людвиге IV Тем не менее даже
в этом случае штирийский хронист и поэт нам небесполезен: он показывает, что в его
собственных глазах и, очевидно, глазах его современников «усаживание на алтарь»
в светском варианте являлось вовсе не исключительной привилегией Римских
королей, а частью механизма избрания, который следовало применять во всех случаях,
когда передача власти осуществляется именно таким путем, а не через династическое
наследование. «Усаживание на алтарь» оказывается тем самым не принадлежностью
определенного сана, а частью процедуры наделения различными санами, лишь бы они
были выборными. Вполне понятно, почему Петр Житавский, хронист королевства, в
котором правит династия государей, не замечет избрания Вацлава-Ласло, но говорит
Ottokars Osterreichische Reimchronik. S. 964 (стихи 72979-72997). Разбор предшествовавших этому
избранию правовых процедур и церемоний приводится в: Wolf A. Die Vereinigung des Kurffirstenkollegs. Zur
Reformatio sacri status imperii bei der Konigserhebung Albrechts von Osterreich im Jahre 1298 // Im Spannungs-
feld von Recht und Ritual. Soziale Kommunikation in Mittelalter und Friiher Neuzeit / Hrsg. von H. Duchhardt
und G. Melville. Koln; Weimar; Wien, 1997 (Norm und Struktur, 7). S. 305-371, особенно S. 321-351.
«...Nazzou graf Adolfen, / der hie stet enkegen». Ibid. S. 793 (стихи 59610-59611).
«...Damit begund er erwegen / hinz got ein lop, daz sprichet sus: / te deum laudamus, / daz sungen die phaffen
nach». Ibid (стихи 59612-59615).
Глава 2. Почему короли сидели на алтарях? Щ ^
только о его коронации. И точно так же понятно, почему Оттокар — подданный
государя, которого избирают курфюрсты, — уделил свое внимание прежде всего именно
церемонии выборов.
Смысл ритуала
Если историческая логика распространения традиции «усаживания на алтарь»
теперь несколько прояснилась, того же пока еще нельзя сказать о смысле,
вкладывавшемся в это ритуальное действие. Конечно, трудно спорить с тем, что, как правило, обряд
отмечает окончание процедуры избрания и введение новоизбранного во владение
аббатством, епископством или королевством с согласия тех, кто его избирал153.
На это указывает уже гимн «Те Deum», исполняемый в то время, когда избранника
усаживают на алтарь (как, впрочем, и на обыкновенный трон). Поющие его выражают
своим пением признание итогов выборов и готовность подчиняться новому
предстоятелю. Прекрасный пример, подтверждающий «от противного» именно такую функцию
гимна, приводит С. Жак. В трирском аббатстве св. Матфея монахи однажды следующим
образом отклонили кандидатуру настоятеля, навязанного им епископом: они не стали
петь ему «Те Deum», но, уйдя от него, дружно затянули «Media vita in morte stimtis» —
«Посреди жизни умираем; от кого нам ждать помощи, если не от Тебя, Господи» — не
в последнюю очередь ради последних слов этого антифона: «De ore leonis libera me,
Domine, et a cornibus tmicornitim» — «Освободи меня от пасти льва и от рогов
единорогов». Закончив пение, они покинули монастырь154.
Надо полагать, той же самой логикой руководствовались члены страсбургского
капитула, отказавшиеся участвовать в 1439 г. в усаживании на алтарь епископа-шваба,
избранного большинством: вместо того чтобы петь «Тебе Бога хвалим», они ушли и
устроили свои выборы155. Да и трирские каноники — сторонники проигравшего кандидата
53 Теоретически епископ считался полностью введенным в должность только после утверждения его
архиепископом и (или) папой и передачи ему мирских владений и прерогатив светским государем. Горожане, со
своей стороны, нередко требовали, чтобы епископ сначала подтвердил их привилегии и только после этого
признавали его власть и давали согласие на торжественный въезд его в город, то есть на официальное
вступление в должность. Соответственно, церемония усаживания епископа на алтарь в городском соборе
могла, вероятно, откладываться до выполнения всех требуемых формальностей, чем ослаблялась связь этой
церемонии с процедурой выборов. Многие примеры показывают, что такие препятствия нередко или даже,
как правило, игнорировались и епископа поднимали на алтарь немедленно после выборов еще до какого бы
то ни было утверждения его высшими церковными властями или подписания им очередного соглашения
с городским советом. Но хватает и противоположных примеров, притом не только германских. Так, ordo
интронизации архиепископа Кентерберийского предусматривал, чтобы в процессии перед прелатом несли
паллиум — иными словами, архиепископ должен был сначала получить утверждение в сане из Рима и
тишь после этого мог с полным правом воссесть на «кафедру св. Августина». См.: RatcliffE. С. On the Rite
of the Inthronization of Bishops and Archbishops // Theology. Vol. 45.1942. P. 77.
ы Zak S. Op. cit. S. 14 со ссылкой на: Gesta Trevirorum integra lectionis varietate et animadversionibus illustrata... /
Ed.J. Hugo Wyttenbach et M. F.J. Muller. Vol. 2. Augustae Trevirorum; Lintz, 1838. P. 38-39.
•" См. сноску 68 к этой главе.
BJSM-M. л- bonnes ' ПГЛПЧПГ II СМИРЕНИИ '_
в 1456 г. — выразили свой протест сходным образом156. Но случаи открытого раскола
бывали сравнительно редки. В идеале церемония подъема избранника на алтарь должна
была сплачивать избирателей вокруг его фигуры: независимо от того, кому каждый из
них отдал голос в ходе выборов, теперь они выражают готовность подчиняться тому,
кого избрало большинство.
Вряд ли стоит отказывать обряду «усаживания на алтарь» и в том, что он мог,
помимо прочего, служить «опубликованию» результатов выборов. Но для выполнения этой
функции существенно, чтобы церемония проводилась не келейно (например, в запертой
алтарной части собора), а публично — на глазах у собравшейся в церковном нефе
паствы, что, как мы уже знаем, далеко не всегда имело место. Вообще вряд ли
продуктивно вместе с историками XIX в. заниматься поисками некоего однозначного правового
смысла интересующего нас обыкновения. Понятно, что, как и любой иной ритуал,
усаживание на алтарь могло в зависимости от обстоятельств говорить современникам то
одно, то совсем иное. Приблизительный круг этих значений был только что обозначен:
«утверждение» результатов выборов, выражение лояльности избирателей к их
избраннику, введение его в должность и, наконец, объявление о состоявшемся избрании.
Однако почему для передачи всей этой важной информации была выбрана столь странная
форма? Почему electus должен был обязательно сидеть па алтаре?
«Усаживание на алтарь» следует понимать как особый вариант интронизации —
усаживания на трон. Об этом говорит прежде всего «синонимичность» обеих церемоний в
наших источниках: то усаживание на трон заменяется усаживанием на алтарь, то
дополняется им (сначала сажают на алтарь, а затем на обычное место епископа или аббата),
а то, как в XVII в., усаживание на алтарь вновь замещается усаживанием на кресло или
трон. Поднятие на алтарь могло попросту «растворяться» в обряде интронизации, так
что и в документе оставалась мало что нам говорящая формула: «...после чего он был ин-
тронизирован в соответствии с обычаями нашей церкви». Кстати, использование таких
непрозрачных формул — одно из объяснений того, почему сведений об усаживаниях на
алтари сохранилось мало или же почему в отчетах об избрании епископов в одном и том
же диоцезе (например, Сьоне) обряд «усаживания на алтарь» то появляется (когда один
информатор склонен вдаваться в детали), то исчезает (когда другой предпочитает язык
стандартных юридических клише).
Возведение нового епископа на трон отнюдь не относится к числу обрядов ранней
церкви. Более того, даже наличие трона у епископа на первых порах могло
рассматриваться как проявление недопустимой для пастыря гордыни. Хорошо известен эпизод с
осуждением церковным синодом около 268 г. Павла Самосатского, епископа Антиохий-
ского за то, в частности, что он воздвиг себе (очевидно, в храме, а не в епископском
дворце) подиум с высоким троном, неподобающим апостолу Христову157.
См. сноску 74 к этой главе.
Instinsky Н. U. Bischofcstuhl und Kaiserthron. Munchen, 1955. S. 11-14. Э. Штомель поправляет X. Инстин-
ского, показывая, что Павел Самосатский установил трон не столько в своем качестве епископа, притом
претендуя чуть ли не на равенство с императором, сколько в светском качестве чиновника-дуценария, вы-
Dkiki 2. Почгму короли чиклп на алчлряхУ Щ^
Тем не менее епископы чем дальше, тем больше ставят себе троны — очевидно,
подражая если и не самому императору, то по крайней мере его высшим должностным
лицам. Это обыкновение распространяется по восточным диоцезам империи, но со
временем достигает и латинского Запада. В Риме первым епископом, которого усаживали
на трон, был, кажется, Стефан II (752 г.)158. В целом ряде западных епископств этот
обряд фиксируется с IX в. В понтификалах Х-ХП вв. он упоминается многократно, а
с XII в. появляются относительно подробные его описания159. Если им доверять,
выходит, что в одних местах епископов усаживали на троны и кафедры до их посвящения
в сан, в других — после, в одних — до торжественной мессы, в других — по ее
завершении160. Да и в одном и том же диоцезе правила не устанавливались раз и навсегда.
полняющего волю императора: StommelE. Bischofsstuhl und hoher Thron//JbAC. Jg. 1.1958. S. 52-78. (Ответ
на критику см. в: Instinsky Н. U. Offene Fragen um Bischofsstuhl und Kaiserthron // Romische Quartalschrift.
Bd. 66. 1971. S. 68-73.) Нейтральная позиция в этом споре занята в: Engels О. Der Pontifikatseintritt und
seine Zeichen // Segni e riti nella chiesa altomedievale occidentale / A cura di O. Capitani. Vol. 2. Spoleto, 1987
(Settimane di studio del Centro Italiano di Studi sull'Alto Medioevo, 33). P. 751. Тем не менее понятно, что в
глазах современников, особенно не имевших специальной правовой подготовки, эти два юридически
разных «качества» одного лица неизбежно должны были сливаться. Об эволюции форм епископской
кафедры вообще и папских кафедр в частности см. также вводный очерк в: Maccarrone М. Die Cathedra Sancti
Petri im Hochmittelalter. Vom Symbol des papstlichen Amtes zum Kultobjekt (I) // Romische Quartalschrift fur
christliche Altertumskunde und Kirchengeschichte. Bd. 75.1980. S. 171-205.
Gussone N. Thron und Inthronisation des Papstes von den Anfangen bis zum 12. Jahrhundert. Bonn, 1978. S. 150
со ссылкой на: Le Liber pontificalis / Ed. par L. Duchesne. T. 1. Paris, 1955. P. 470-471. Конечно, согласно
рассказу Евсевия Кесарийского об избрании в 236 г. римского епископа Фабиана, римляне в энтузиазме не
только аккламировали своего нового предстоятеля, но и усадили его на трон. Однако, вероятно, Евсевий
здесь стилизует процедуру избрания в Риме в соответствии с хорошо ему известными восточными
образцами. Во всяком случае, более об интронизации в Риме до VIII в. свидетельств нет. См.: Instinsky Н. U.
Bischofsstuhl und Kaiserthron. S. 35-36; Gussone N. Op. cit. S. 73-75.
Richter K. Die Ordination des Bischofs von Rom. Eine Untersuchung der Weiheliturgie. Munster, 1976
(Liturgiewissenschaftliche Quellen und Forschungen, 60). S. 36-37. Предположение О. Энгельса, что как
кафедры, так и троны в значительной степени утратили свою былую роль на протяжении XI в., кажется
сомнительным. См.: Engels О. Op. cit. S. 754 со ссылкой на: Salmon P. Mitra und Stab. Die Pontifikalinsignien
im romischen Ritus. Mainz, 1960. S. 32, 36, 43. Последний пишет, что скудость сообщений о тронах пап,
епископов и аббатов, заметная с XI в., была временной: с XIV в. учащаются изображения церковных
иерархов, восседающих на тронах. Однако и до XIV в. трон, скорее всего, не был полностью забыт, несмотря
на сомнения О. Энгельса и П. Зальмона. Действительно, для ordines явно характерна тенденция заменять
его во время литургии на скромный фальдисторий, но ведь трон наверняка должен был использоваться во
многих нелитургических ситуациях, а их этот вид источников не описывает.
Со временем количество и разнообразие локальных вариантов неминуемо должно было увеличиваться.
В английском Дареме между избранием епископа и его интронизацией могло пройти несколько месяцев,
а порой, как в случае с епископом Робертом Невиллом, и несколько лет: его избрали 27 января 1438 г., а
возвели на епископский трон только 11 апреля 1441 г. Понятно, что интронизация даремского епископа
уже никак не может рассматриваться в качестве действия, завершающего процедуру выборов. Эту роль
в 1438 г. сыграл иной публичный ритуал: монахи местного приората (у них было право избирать
даремского епископа) вышли из зала капитула, где проходили выборы, и с пением «Те Deum» прошествовали к
главному алтарю собора, откуда приор объявил собравшимся прихожанам имя новоизбранного (самого
ДД М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Н. Гуссоне показал, как менялся обряд интронизации в Риме — постоянства долго не
было даже в том, на какой трон следует возводить нового епископа: на тот ли, что в
Латеранской базилике, на тот ли, что в Латеранском дворце или, наконец, на тот ли,
что в храме св. Петра?
К обряду «усаживания на алтарь», очевидно, имеет отношение в первую очередь
такая интронизация, которая проводится сразу же после выборов и сопровождается
исполнением «Те Deum laudamus». Эта ее форма возникает, судя по всему, во
Франкском королевстве. Во всяком случае, усаживание нового епископа сразу после избрания
фиксируется впервые в так называемом Римско-германском (Майнцском) понтифика-
ле (X в.)161. В нем, правда, речь идет о простом «усаживании на кафедру», не
сопровождаемом пением «Те Deum». Гимн «Те Deum», приписываемый традицией Амвросию
его при избрании не было). Интронизация же 1441 г. завершала процесс передачи новому предстоятелю
полномочий по распоряжению епископством. При усаживании его на трон вновь исполнялся гимн «Тебе
Бога хвалим». Любопытно, что после этого епископа отвели в зал капитула, где он дал клятву блюсти
права даремской церкви, а приор, в свою очередь, поклялся в верности епископу. См.: Dopson R. В. Durham
Priory 1400-1450. Cambridge, 1973. P. 225-227, 230. To. что при последней процедуре исполнялся гимн
«Veni Creator», совершенно неуместный в данных обстоятельствах, объясняет ее происхождение. Пением
«Veni Creator» открываются не только церковные соборы, но и любые собрания, на которых предстоит
избирать какого бы то ни было церковного руководителя — от аббата до папы. Поэтому легко поддается
реконструкции исходный порядок церемоний в Дареме. Сначала происходили выборы в капитуле, после
которых избранника усаживали тут же на положенное для него кресло — порядок нам хорошо
известный по римским обыкновениям. При этом новоизбранный обещал соблюдать права даремской церкви, а
приор с монахами приносили ему клятву верности. Вполне вероятно, что сразу за тем его вели в собор и
усаживали с пением «Те Deum» на кафедру или даже на алтарь. (Публичное провозглашение имени
новоизбранного является реликтом этой церемонии.) Далее следовало церковное посвящение епископа,
исполненное и в 1441 г. после интронизации. Однако остальная процедура была, выходит, полностью
«перевернута» (притом вряд ли впервые). Такое «переворачивание» всей процедуры было, вероятно, вызвано
не в последнюю очередь тем, что даремским монахам с некоторых пор приходилось избирать кандидатов
не из собственных рядов - ими становились люди со стороны, притом лично при выборах не
присутствовавшие, те, кого «рекомендовал» король. В результате создавалась странная правовая ситуация — приор
и монахи, не принеся епископу присяги на верность, формально не подчинялись ему даже спустя месяцы
и годы после избрания — до тех пор, пока они наконец не получали возможность усадить его на кресло в
своем зале капитула.
«1. Primitus eligatur. Post electionem dicatur ab archiepiscopo haec collecta [...] 4. Postea mittatur in cathedram.
5. Et dicat orationem...» Le pontifical romano-germanique du dixieme siecle / Ed. par С Vogel et R. Elze. Vol. 1. Citta
del Vaticano, 1963 (Studi e testi, 226). Nr. LXII. S. 199-200. (Титул LXII: Ordinatio episcopi.) Сравн.: Gussone N.
Op. cit. S. 215-217. Однако С. Жак показывает, что гимн «Тебе Бога хвалим» систематически исполнялся в
X в. при поставлении новых епископов, несмотря на молчание по этому поводу Майнцского понтификала:
Zak S. Op. cit. S. 12-13. Характерно, что в том же понтификале «Те Deum» упоминается, но сопровождает
интронизацию нового короля: «25. [...] Hoc in loco sedere eum faciat domnus metropolitanus super sedem [...]
26. Tunc det illis oscula pacis. 27. Cunctus autem coetus clericorum tali rectore gratulans, sonantibus ymnis, alte
voce concinat: Те Deum laudamus». Le pontifical... P. 259. (Титул LXXII: Incipit ordo ad regem benedicendum
quando novus a clero et populo sublimatur in regnum.) Принято считать, что этот гимн звучал еще в связи с
интронизацией Оттона I в 936 г.: Zak S. Op. cit. S. 9-10. He следует ли понимать все эти данные в том смысле,
что гимн «Тебе Бога хвалим» перешел в «сценарий» поставления епископа из церемонии коронации?
Глава 2. Почему короли сидели на алтарях?
и Августину, но известный примерно с начала VI в., также сначала приобрел большое
значение у франков и только потом был воспринят в Риме — его звучание при
избрании папы документируется с начала XII в.162 Сам же обряд интронизации, по мнению
Н. Гуссоне, вышел в Риме на первый план после того, как стало допустимым избирать
папой не только дьяконов или священников, но и епископов. Епископу при переходе с
одной кафедры на другую (в данном случае римскую) не требовалось заново проходить
обряд посвящения: соответственно, главной церемонией становилось возведение его на
кафедру апостола Петра.
Кафедры, на которые усаживали новоизбранных епископов, были различной
формы: одни выглядели действительно как настоящие троны, другие же нет, поскольку
спинка у них либо была низкой, либо же вовсе отсутствовала; некоторые из них
воспроизводили старинную форму «учительского кресла»163. Впрочем, используемый в
описаниях епископских выборов глагол inthronizare равно относился ко всем видам
таких сидений (ил. 20).
В любом случае, начиная со времени Константина, епископскому трону в храме
отводилось традиционное место (соответствующее позиции императорского трона в
дворцовой зале) на осевой линии главного нефа в углублении центральной апсиды на
горнем месте — возвышении за главным алтарем164. По сторонам от епископской кафедры
и ниже ее шли полукругом места для клириков — subsellia (ил. 21). Мысль использовать
алтарь вместо трона могла возникнуть и под влиянием традиционной композиции
алтарной части, хотя само по себе ее устройство, конечно, не могло бы стать главной
причиной такого объединения.
Позже начнут оказывать предпочтение иному оформлению алтарного пространства,
при котором сиденья для клириков (обычно деревянные и резные) выстраивались в два
ряда напротив друг друга вдоль оси храма и как бы боком к алтарю. Соответственно
изменится и местоположение епископской кафедры. Предстоятелю будет теперь
отводиться первое место в одном из этих двух рядов — лицом либо к северу, либо к югу,
отчего былая топографическая близость алтаря и епископского трона (их расположение
на одной оси) будет утрачена165. Дело здесь, скорее всего, не только в художественной
Zak S. Op. cit. S. 5,12; A Dictionary of Hymnography / Ed. by J. Julian. New York. 1907. P. 1119-1134.
Подробнее см.: GrabarA. Trones episcopaux du Xleme et Xlleme siecle en Italie meridionale //Wallraf-Richartz-
Jahrbuch. Westdeutsches Jahrbuch fur Kunstgeschichte. Bd. 16.1954. S. 7-52; сравн.: Schramm P. E. Die Throne
und Bischofsstuhle des fruhen Mittelalters // Schramm P. E. Herrschaftszeichen und Staatssymbolik. Beitrage
zuihrerGeschichtevomdrittenbiszumsechzehntenJahrhundert. Bd. 1. Stuttgart, 1954 (MGH Schriften, 13/1).
S. 321-325.
В виде исключения кафедру ставили справа от алтаря, как это сделали на рубеже XI и XII вв. в римском
храме Санта-Мария Маджоре.
Так, сегодня из всех английских епископов один только Норичский восседает в своем соборе в
соответствии с изначальным обыкновением — на кафедре в центре апсиды. Но и в этом случае речь идет не о
сохранении традиции, а о возрождении ее, ведь остатки старинной каменной кафедры в Норичском соборе
были обнаружены сравнительно недавно в ходе реставрационных работ. См.: Ratcliff Е. С. Op. cit. Р. 74.
Сохранившиеся части кафедры интересны и сами по себе, поскольку они, похоже, старше самого собора и
ИД М. А. Бойцов ' ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
моде. С тех пор как целебранту было окончательно предписано совершать евхаристию,
стоя перед алтарным престолом спиной к пастве, а не лицом к ней за престолом, стал
меняться и внешний вид алтаря. Вплотную к задней стенке престола стали надстраиваться
ретабли — высокие конструкции с надалтарными изображениями. (Из ретаблей лучше
всего известны так называемые складные алтари в германских землях предреформаци-
онной поры и эпохи Реформации.) За таким ретаблем просто нельзя было бы разглядеть
епископский трон в апсиде, как видно, например, по ил. 8-9 и 11. Лишь в редких
случаях старое епископское место сохранялось и после позднейшей реконструкции. Так, в
Меце новоизбранного епископа, по свидетельству 1699 г., прежде всего усаживали на
древний каменный «трон св. Климента» — легендарного основателя мецской кафедры,
стоявший, как и встарь, за главным алтарем. Пока епископ там сидел, каноники по
очереди кланялись ему и целовали его руку. По окончании этой церемонии его поднимали
и вели усаживать уже на «новое» епископское место в общем ряду деревянных кресел166.
Но все же, как правило, «старый» епископский престол удалялся, так что при новой
топографии алтарной части вряд ли кому-нибудь вообще могло прийти в голову «путать»
алтарь и трон, не требуй того давняя традиция.
Чем же вызывалась такая путаница? Проще всего на этот вопрос отвечает Р.
Шнайдер: алтарь мог в отдельных случаях без особых проблем исполнять функции трона,
потому ли, что в церкви просто не было соответствующего трона, потому ли, что
усаживание на алтарь представлялось более действенным167. Объяснение удивительное:
получается, что минуют десятилетия и века, а в соборе, где то и дело происходят
интронизации епископов (например, в страсбургском, кёльнском или шпайерском), никак не
соберутся поставить настоящую кафедру — вот и приходится всякого нового епископа
усаживать временно на алтарь. И добро бы такое было в одном диоцезе с особенно
нерадивыми клириками, а то ведь происходит чуть ли не по всей Германии, да, наверное, и за
ее пределами. Вторая половина объяснения Р. Шнайдера про «большую действенность»
усаживания на алтарь ровным счетом ничего не объясняет, поскольку теперь
необходимо выяснять, а почему, собственно, такая экзотическая форма интронизации
представлялась «более действенной», чем обыкновенная, — и мы оказываемся на том же месте, с
которого поиски и начинались.
могут восходить еще к англосаксонским временам. Кроме того, возможно, кафедра сама являлась
реликвией и уж точно была тесно связана с хранилищем реликвий (что роднит ее, например, с ахенским
троном). Подробнее прежде всего см.: Wkittingham A. Norwich Saxon Throne // Archaeological Journal. Vol. 136.
1980. P. 60-68; Fernie E. An Architectural History of Norwich Cathedral. Oxford, 1993. P. 28-29 и, наконец:
Gilchrist R. Norwich Cathedral Close. The Evolution of the English Cathedral Landscape. Woodbridge, 2005.
P. 74-75.
Schneider R. Bischofliche... S. 8-9.
«Da dieser Brauch offensichtlich auch kunftig kaum vor dem 13. Jahrhundert belegbar zu sein scheint, konnte
damit gerechnet werden, dass in entsprechenden Fallen relativ unproblematisch der Altar die diesbezugliche
Funktion eines Thrones bei der Erhohung ubernahm — sei es, dass kein Thron in der betreffenden Kirche
vorhanden war, sei es, dass die Altarsetzung als wirkungsmachtiger oder angemessener empfunden wurde oder
was immer erst bei genauerer Priifung sich herausstellen sollte». Schneider R. Wechselwirkungen... S. 154.
Глава 2. Почему короли сидели на алтарях? МИД
Свою гипотезу связи между алтарем и троном предлагал некогда М. Крамер. По его
мнению, алтарь служил... заменой трона в Ахене168. Понятно, что М. Крамер имел здесь в
виду усаживания на алтарь не епископов, а королей: выбирая государя во Франкфурте,
его нельзя было, естественно, тотчас же усадить на трон Карла Великого в Ахене — вот
и приходилось заменять этот «легитимирующий трон» ближайшим алтарем. Гипотеза
М. Крамера тем более странна, что он сам же говорил о происхождении светского
варианта этого ритуала из церковного обихода, а не наоборот. Каким образом могло быть
связано с ахенским троном усаживание на алтарь не короля, а епископа? С. Жак была
последовательнее: она тоже усмотрела связь между усаживанием на алтарь и троном в
Ахене, но при этом исходила из того, что это церковь заимствовала обряд у империи, а
не наоборот169.
Д. Вайс недавно осторожно предположил, что, возможно, все дело в реликвиях,
сокровенных в каждом алтаре170. Тогда «сидение на реликвиях» новоизбранного короля
или епископа оказывается формой «близости к реликвиям, которой особенно
добивались в позднем Средневековье»171. Это предположение, вероятно, также навеяно
ассоциациями с троном Карла Великого в Ахене, ведь он, как опять подтверждается
новейшими исследованиями, сам представлял собой и реликвию и реликварий одновременно172.
Не было ли «усаживание на алтарь» символическим принесением в жертву
«усаживаемого» — ведь все, что кладется на престол, оказывается так или иначе дарованным
Богу или же святому, которому алтарь посвящен? Действительно, детей, которых
родители «жертвовали» церкви, нередко укладывали, ставили или усаживали на алтарь,
что, впрочем, далеко не всегда приветствовалось церковными властями. Нормой для
данного обряда они считали указание из Правила св. Бенедикта обертывать руку
ребенка краем напрестольного покрова. Аббатиса цистерцианской обители Винхаузен на
«Angesichts der Tatsache, dafi wir in ihr (усаживании на престол. — M. Б.) eine Investitur zu sehen haben,
drangt sich die Annahme fast auf, dafi sie zum Ersatz der durch Kurfiirsten zu vollziehenden Thronerhebung in
Aachen bestimmt war». Krammer M. Op. cit. S. 39.
«Die Altarsetzung war nicht nur eine Analogiebildung zu anderen Wahlakten, sondern insbesondere auch zur
Inthronisation des Konigs in Aachen nach der Weihe. [...] Wenn man wirklich ein Gegenstiick zum Aachener
Thron gesucht hat, dann bot sich vielleicht der Bartholomausaltar deshalb an, weil auch er aus Stein war, etwas
erhoht stand, Reliquien enthielt und auf Karl den Grofien zuruckgefiihrt wurde». Zah S. Op. cit. S. 24-25.
«Nur als Frage kann formuliert werden, ob der Charakter des Altares als Reliquiengrab eine Bedeutung fur die
seit dem 14. Jahrhundert fassbare Altarsetzung hatte». Weifi D.J. Op. cit. S. 100.
«Bei der Frage nach dem Sinn ist neben dem erhohten Sitz fur einen Elekten die besonders im Spatmittelalter
gesuchte Nahe zu Reliquien und des durch sie konkretisierten Heils zu vermuten». Ibid. S. 105. Одно уже
цитировавшееся место из воспоминаний Пия II могло бы быть использовано для подкрепления этой гипотезы.
Энеа Сильвио, говоря, что его усадили на алтарь, заметил, что «под ним лежат тела блаженных
апостолов» — «...in ara maiori collocatus, sub qua iacent beatorum apostolorum corpora...». См. прим. 108 к этой главе.
Однако его упоминание останков апостолов может и не состоять ни в какой связи с процедурой его
усаживания — оно и само по себе вполне традиционно.
Schiitte S. Der Aachener Thron // Kronungen: Konige in Aachen — Geschichte und Mythos. Katalog der
Ausstellung / Hrsg. von M. Kramp. Mainz, 2000. S. 213-222.
тЦЦ М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
севере Германии в самом начале XVI в. была так возмущена запретом ритуала приема
девочек в ее монастырь, при котором их усаживали с горящей свечой в руке на престол
(не посередине, а с «южного» его края), что заказала целый трактат в защиту местного
обыкновения. Однако рассуждения его автора об «усаживании на алтарь» как высшей,
совершенной форме приема будущих монахинь, знаменующей «тишину
созерцательной жизни», «кротость, стремящуюся к покою и созерцанию», а заодно и правовую
несамостоятельность посвящаемой (ведь и поднимают ее на алтарь, и снимают ее другие),
выдают своей произвольностью и малоубедительностью отсутствие у писателя какого
бы то ни было теологического обоснования для местной традиции173.
Для сопоставления епископа или аббата с облатом (ребенком, посвященным
церкви) или, например, с вступающим в зависимость от церкви алтарным трибутарием не
видно ни теологических, ни тем более экклезиологических оснований. Иначе пришлось
бы трактовать новоизбранного предстоятеля в качестве жертвы, приносимой общиной
Богу, а такая интерпретация имела бы весьма серьезные последствия для всей
церковной жизни. При всем разнообразии позднеантичных и средневековых «пожертвований»,
возлагавшихся на алтари, ни один из пока известных их видов, как представляется, не
может быть даже отдаленно соотнесен с интересующим нас здесь сюжетом174.
Думается, что ключ к смыслу обряда «усаживания на алтарь» лежит так близко, что
трудно понять, почему до сих пор никому из исследователей не довелось его применить.
Разгадка состоит в том, что христианский алтарь и есть в известном смысле не что иное,
как трон. Синонимичность алтаря и трона была задана с Константиновых времен как
часть более широкого поля синонимов, определявшегося по мере превращения
христианства в государственную религию империи. Алтарь синонимичен трону в той же мере
и в том же смысле, в каких церковь синонимична дворцу, а Христос — царю. Алтарь
занимает в храме центральное место, как трон во дворце, и даже внешне оформляется
сходным образом. Как и трон, алтарь сияет золотом, как и трон, его могут скрывать от
посторонних глаз завесы — vela, как и трон, его ставят на ступенчатое возвышение, как
и над троном, над ним может возводиться каменный балдахин — киворий (циборий)175.
Алтарь — это трон Христа176, а сень-киворий устраивают над ним именно как над
престолом Царя Небесного177. Синонимичность алтаря и трона хорошо передает русский язык,
Подробнее см.: Schlotheuber Е. Klostereintritt und Bildung: die Lebenswelt der Nonnen im spaten Mittelalter.
Tubingen, 2004 (Spatmittelalter und Reformation, N. R., 24). S. 237-258, особенно S. 252-257.
Обзор разнообразных практик подношений на церковные престолы см. в: Angenendt A. Das Offertorium. In
liturgischer Praxis und symbolischer Kommunikation // Zeichen — Rituale — Werte / Hrsg. von G. Althoff unter
Mitarbeit von Ch. Witthoft. Munster, 2004 (Symbolische Kommunikation und gesellschaftliche Wertesysteme.
Schriftenreihe des Sonderforschungsbereichs 496, Bd. 3). S. 71-150.
См., например: Лашкарев П. А. Киворий как отличительная принадлежность алтаря в древней церкви. Киев,
1883; Wessel К. Altar. Sp. 117. О широком распространении кивориев над алтарями не только в Италии,
но и в немецких землях «еще в первом тысячелетии и в романскую эпоху» см.: Reinle A. Die Ausstattung
deutscher Kirchen im Mittelalter: eine Einfuhrung. Darmstadt, 1988. S. 22.
StuiberA. Altar II. Alte Kirche // Theologische Realenzyklopadie. Bd. 2. Berlin; New York, 1978. S. 317.
Ibid. S. 314. Сравн.: Schramm P. E. Die Throne und Bischofsstiihle... S. 318.
Глава 2. Почему короли сидели на алтарях?
в котором слово «престол» одинаково хорошо обозначает как то, так и другое, —
словоупотребление, восходящее к домонгольской поре178. О том, насколько глубоко идея
идентичности трона и алтаря укоренилась в русской «символической народной
культуре», свидетельствует один яркий эпизод — весьма, впрочем, поздний и необычный.
Выдавая себя за царя Петра III, Емельян Пугачев, в частности, имел обыкновение, входя
в церковь, не снимать шапки, идти прямиком в алтарь и там усаживаться на церковный
престол179. В представлении донских казаков, очевидно, именно так следовало себя
вести истинному царю — земному представителю Царя Небесного.
В фундаментальном двухтомном труде Йозефа Брауна, посвященном истории
христианского алтаря, его символике отведено всего-навсего пять с половиной страниц180.
По классификации Й. Брауна, типологическое истолкование алтаря позволяет видеть в
нем прежде всего образ самого Христа и образ созданной им Церкви, также крест
распятия, Гроб Господень, но в то же время ясли, где родился Иисус, а помимо всего
вышеназванного еще и стол Тайной вечери. В тропологическом или моральном смысле алтарь
означает либо веру, либо сердце человека. Наконец, в анагогическом смысле это образ
либо Небесного жертвенника (в Вульгате — altare) из Апокалипсиса181, либо же трона
(в Вульгате — sedis или, чаще, thronus) Господня, который также упоминается Иоанном
в его Откровении182.
Именно последнее уподобление должно иметь решающее значение для
истолкования обряда «усаживания на алтарь». Однако здесь возникает одна весьма существенная
трудность, на которую тоже указывает И. Браун. Он пишет, что анагогическое
истолкование алтаря встречается почти исключительно в восточном богословии, на Западе
же И. Брауну известны лишь его следы, да и то, кажется, относящиеся скорее к
метафоре Небесного алтаря, нежели трона Царя Небесного183. В книге И. Зауера символике
алтаря посвящено несколько больше страниц, чем у И. Брауна184. Чтобы представить
ее читателю, автор использует труды крупнейших средневековых литургистов Гонория
Августодунского, Сикарда Кремонского и Гильома Дуранда (Дуранти). Но и И. Зауер
не находит у них ясного уподобления алтаря трону.
178 Однако ни в греческом, ни в латинском языках такого синонимизма не наблюдается. О принципиальной
взаимозаменяемости алтаря и трона в языческой античности и о том, что даже внешне некоторые алтари
очень походили на троны, см.: Klauser Th. Die Kathedra im Totenkult der heidnischen und christlichen Antike.
Munster, 1927 (Liturgiegeschichtliche Forschungen, 9). S. 58.
179 Соответствующие цитаты из источников приведены в: Успенский Б. А. Царь и патриарх: харизма власти в
России (византийская модель и ее русское переосмысление). М., 1998. С. 178, прим. 42.
180 BraunJ. Der christliche Altar in seiner geschichtlichen Entwicklung. Bd. 1. Munchen, 1924. S. 750-755.
181 Опер. 6:9; 8:3,15; 9:13; 11:1; 14:18; 16: 7.
Опер. 1:4; 4:2; 5:1,11,13; 6:16; 7:9- 11,15,17; 14:3; 16:17; 19:4; 20:11; 21: 5; 22:3.
183 О восточных трактовках церковного престола см., в частности: Wessel К. Altar (с указанием дальнейшей
литературы).
,i4 SauerJ. Symbolik des Kirchengebaudes und seiner Ausstattung in der Auffassung des Mittelalters. Freiburg im
Breisgau, 1924. S. 155-166.
ШШИ М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Здесь нет возможности проверять эти наблюдения Й. Брауна и И. Зауера, заново
разбирая суждения западных богословов и литургистов, относящиеся к алтарю. Тем не
менее представляется полезным и необходимым обратить внимание на источники
совершенно иного рода, нежели средневековые трактаты, — памятники иконографии,
интерпретирующие на свой лад интересующие нас вопросы.
Прежде всего бросим взгляд на одну французскую иллюстрацию последней
четверти XV в. к Декрету Грациана, изображающую, как Христос вручает мечи духовной и
светской власти коленопреклоненным папе и императору (ил. 22). При всей
схематичности композиции понятно, что Иисус восседает в царственной позе не просто на троне
без спинки (как апостол Петр на кёльнской фреске), а именно на алтаре. Об этом
свидетельствует не только положение фигуры Христа, высоко поднятой над остальными
персонажами, но и оформление интерьера. В помещении легко узнать церковь:
характерная трактовка готических окон и условный абрис запрестольного пространства вряд
ли оставляют место сомнению в том, что именно хотел изобразить художник.
Следующая миниатюра примерно на столетие старше. Она принадлежит кисти так
называемого Псевдо-Жакмара, работавшего в 1380-1410 гг. преимущественно при
дворе герцога Жана Беррийского. На ней представлена композиция, много раз в тех или
иных вариациях встречающаяся на страницах рукописей XIII-XV вв. Заказчик стоит на
коленях перед аналоем, на котором лежит раскрытый молитвенник. Деталь эта важная,
поскольку показывает, что действие происходит в церковном помещении. Однако это
явно не большой храм, а, скорее всего, маленькая дворцовая часовня или даже какая-то
часть ее, отгороженная занавесом, чтобы скрыть молящегося от посторонних взглядов.
(Художники нередко добавляют фигуру служителя, приоткрывающего специально для
нас, зрителей, этот занавес185.) Вряд ли, впрочем, миниатюрист здесь заботится о
точности воспроизведения облика капеллы — его цель, вероятно, состоит в том, чтобы
передать интимность, сокровенность и вместе с тем интенсивность молитвенного общения.
Иногда мы не видим, к кому или чему обращены взоры молящегося, но порой по ту
сторону налоя оказывается алтарь (что естественно в логике организации церковного
пространства), и над ним в воздухе парят в сиянии образы Бога-Отца или Бога-Сына, к
которым молящийся и обращается186. Иногда перед алтарем или вместо него
оказывается распятый Христос187. На некоторых миниатюрах алтарь вовсе исчезает, а на его месте
появляются весьма реалистичные фигуры стоящих Христа, Богородицы или какого-
либо святого, вступивших, судя по позам и жестикуляции, в весьма доброжелательный
См. изображения Жанны Булонской и Жана Беррийского в «Часослове» братьев Лимбург (Нью-Йорк.
The Cloisters. Belles Heures. Fol. 91,91v). Репродукции: Meiss M. French Painting in the Time of Jean de Berry.
The Limbourgs and Their Contemporaries. Plate Volume. New York, 1974. № 385-386).
См. в «Малом Часослове»: Париж. Национальная библиотека. Ms. Lat. 18014. Fol. 117v, 119r, 121v, l45v.
Репродукции: Meiss M. French Painting in the Time of Jean de Berry. The Late Fourteenth Century and the
Patronage of the Duke. Plate Volume. London; New York, 1967 (далее — Meiss. Patronage). № 119, 120, 122,
137.
См. в «Малом Часослове»: fol. 176v, 196v. Репродукции: Ibid. №. 150,159.
Глава 2. Почему короли сидели на алтарях?
диалог с заказчиком рукописи188. Порой Христос и Богородица являются
восседающими на престолах (типа «столов»), и это настораживает, поскольку в таких случаях
престол оказывается там же, где в других композициях стоит алтарь. Как раз несколько
таких сцен изображены Псевдо-Жакмаром в «Малом Часослове» (1384-1390)189, где мы
видим скорее всего герцога Жана коленопреклоненным в молитвенной позе перед
Христом или Богоматерью190 (ил. 23). Разумеется, утверждать, будто в таких композициях
Иисус и Богородица сидят именно на церковных престолах, было бы слишком большой
смелостью. Однако на одном из соседних листов помещена миниатюра, которую трудно
трактовать иначе (ил. 24). Хотя и не столь монументальная, как в предыдущем случае,
фигура Христа усажена несомненно именно на алтарь, перед которым склонился в
молитве герцог. Похоже, Христос сидит на особом «столе» без спинки, как бы
установленном поверх собственно алтаря191. Такая поза Христа, конечно, отличается от поз королей
Генриха VII и Максимилиана или епископов Трира и Констанца, уже известных
читателю, однако расхождение здесь относится к деталям, а не к существу дела.
Очень похожая сцена, на которой место Христа занимает Дева Мария (ее престол
точно так же поставлен поверх алтаря, только над троном возвышается еще и балдахин),
помещена в так называемом «Копенгагенском Часослове»192 выполненном, вероятно,
около 1385 г. в Эссексе для одного из членов семьи Боанов, герцогов Херфордских, Эс-
секских и Нортхемптонских193.
Точно такой же мотив встречается и в рукописях XIII в. В Часослове из Амьена
(1280-1290 гг.)194 Мадонна явно сидит на троне, поставленном на верхнюю доску алтаря
(ил. 25). Аналогичные композиции сохранились и в Испании. В одной очень известной
См., например, герцог Беррийский перед Мадонной в «Малом Часослове»: fol. 97v, 103v, 123г
(репродукция: Ibid. № 114,116,123); маршал Бусико перед св. Екатериной (Париж. Musee Jacquemart-Andre, Ms. 2.
Fol. 38v) или герцог Беррийский перед апостолом Андреем (Бурж. Муниципальная библиотека. Ms. 35.
Fol. 17v, Ms. 48. Fol. 181). Репродукции: MeissM. French Painting in the Time of Jean de Berry. The Boucicaut
Master. London; New York, 1968. Fig. 23,66; Meiss. Patronage. № 493.
См. факсимильное издание и комментарий к нему: Les petites heures du Due de Berry. Faksimile-Band.
Luzern, 1988; Avril E, Dunlop L., Yapp B. Les petites heures du Due de Berry: Kommentar zu Ms. lat. 18014 der
Bibliotheque Nationale, Paris. Luzern, 1989. См. также: Meiss. Patronage. P. 155-193.
См. в «Малом Часослове»: fol. lOOv, 115v, 198r, 198v. Репродукции: Meiss. Patronage. № 115, 118, 161-162.
См. сходную сцену в совсем другой рукописи: Лондон. Британский музей. Yates Thompson 37. Fol. 92
(репродукция: Ibid. № 269). Такая же композиция будет популярна и позже. См. например: Le Juratoire et livre
des fondations de la chapelle royale du Gue-de-Mulny (ок. 1425 г.), где, в частности, изображена Иоланда
Арагонская перед восседающей на престоле Мадонной — Merindol Ch. de. Le roi Rene et la seconde maison
d'Anjou. Emblematique, Art, Histoire. Paris, 1987. Planche II, 4.
«Малый Часослов»: fol. 106. Репродукция: Meiss. Patronage. № 117.
Копенгаген. Королевская библиотека. Ms. Thott. 547.4°. Fol. 6v.
Библиографические сведения см. в аппарате статьи: Sandler L. F. Lancastrian Heraldry in the Bohun
Manuscripts // The Lancastrian Court. Proceedings of the 2001 Harlaxton Symposium / Ed. by J. Stratford.
Donington, 2003. P. 221-232. Репродукцию миниатюры см. на PI. 57.
Об этой рукописи см.: AvrilF. Psautier — livre d'heurs de Yolande de Soissons // LArt au temps des rois maudits.
Philipp le Bel et ses fils 1285-1328. Paris, 1998. P. 298-300 (№ 202) с указанием дальнейшей литературы.
ДДм" Л. "r.."iiiii.u: ♦ ВЕЛИЧИЕ II СМИРЕНИЕ
рукописи «Песен о Святой Марии», выполненной (возможно, при участии
французских мастеров) по заказу короля Кастилии и Леона Альфонса X Мудрого между 1252 и
1284 г., изображена сцена явления Богородицы мавру, принявшему христианство. Мы
видим Мадонну с Иисусом на руках, сидящей на троне без спинки, установленном, вне
всякого сомнения, поверх церковного престола (ил. 26). В германских землях весьма
характерный пример можно найти в знаменитой Большой Гейдельбергской
рукописи (так называемом называемом Кодексе Манессе)195. Поэт-монах Эберхард фон Закс
представлен коленопреклоненным перед алтарем, поверх которого на троне восседает
Богоматерь (ил. 27).
Похоже, интересующий нас иконографический образ использовался не только
миниатюристами. Во всяком случае, нечто весьма сходное можно видеть на фресках,
украшавших в XIV в. в соответствии с довольно экзотичным местным обыкновением стены
могильных ям в соборе и церквях фландрского города Брюгге. Устойчивым мотивом
здесь было изображение Девы Марии на престоле, отличавшееся одной существенной
деталью от обычной иконографической композиции Sedes Sapientiae196. На престоле по
обе стороны от Богоматери стоят большие свечи — совершенно неуместные при
изображении трона, но вполне обычные, когда средневековый художник хотел лаконичными
средствами обозначить алтарь (ил. 28 и 29).
Приведенный выше иконографический материал взят почти наугад, без изучения
стоящей за ним иконографической традиции (или, возможно, нескольких отличающихся
друг от друга традиций) — это отдельная задача, решение которой следует предоставить
специалистам. Не очевидны пока что и смысловые оттенки изобразительной метафоры
с «усаживанием» Христа и Богоматери на церковные престолы — метафоры, очевидно,
широко распространенной в средневековом искусстве. Понятно, что художники хотели
тем самым выразить идею присутствия Бога и Мадонны на алтаре, но исходили ли они
при этом из ясного понимания того, что алтарь — это трон Христа и Богоматери, сказать
трудно. В любом случае избранная ими визуальная формула должна была подталкивать
зрителя к восприятию алтаря именно в таком ключе. При всей несистематичности моего
иконографического экскурса он дает, думается, основания констатировать одно
обстоятельство: похоже, восприятие алтаря как Трона Господа все же не было чуждо
латинскому миру, по крайней мере в XIII-XV вв. Даже полное отсутствие теологической
разработки какого-либо положения еще не исключает того, что оно могло быть известно и
даже широко принято на уровне если и не официального богословия, то широких групп
Гейдельберг. Университетская библиотека. Cod. Pal. germ. 848. Fol. 48v.
Об этом иконографическом типе см., например: Didier R. La Vierge assise a l'enfant (Sedes Sapientiae) //
Millenaire de la collegiale Saint-Jean de Liege. Exposition d'art et d'histoire. Liege, 1982. P. 123-138. Автор
рассматривает деревянную скульптуру XIII в. Богоматери с младенцем из храма св. Иоанна Евангелиста в
Льеже, сравнивая ее с большим числом других памятников — правда, почти исключительно пластических,
а не живописных. См. также библиографию, относящуся к льежскому памятнику, но касающуюся и общего
развития данного иконографического типа: Leuxe F. Bibliographie de la Sedes // Millenaire de la collegiale
Saint-Jean de Liege. Exposition d'art et d'histoire. Liege, 1982. S. 139-140.
Г,ч;1гл2. П(1Ч1му|,(1|И1.чн (iijitми плп/парях? Ш1УШ
обычных верующих — причем не обязательно лишь простолюдинов, но также светской
знати и даже людей церкви.
Итоги
В этой главе были выдвинуты два предположения. Первое состоит в том, что
источником распространения по центральной части Европы (а возможно, и другим
областям) интересующего нас обычая был папский двор. Второе — что алтарь и в
католической Европе мог нередко рассматриваться в качестве Трона Христа. Но оба эти
допущения вполне можно совместить в гипотезе. Усаживание нового папы на алтарь должно
было обозначать, с одной стороны, его символическую идентификацию с Господом, а
с другой — признание такой идентификации избирателями-кардиналами. Обряд
подводил черту под процедурой выборов и в то же время устанавливал непреодолимую
дистанцию между новым понтификом и его вчерашними коллегами по курии.
Некоторое теологическое обоснование такой логики можно было бы при желании найти в
той сцене из Апокалипсиса (4: 2-11), где старцы в белых одеждах, восседающие вкруг
Господа, «падают пред Сидящим на престоле, и поклоняются Живущему во веки веков,
и полагают венцы свои перед престолом, говоря: достоин Ты, Господи, приять славу и
честь и силу...»197. Если избранный в сцене усаживания на алтарь идентифицируется с
Христом, то его избиратели получают тоже весьма лестные роли, уподобляясь
праведным старцам.
У нас пока нет оснований полагать, что обряд усаживания на алтарь старше XIII в.
Но как раз тринадцатое столетие как нельзя лучше подходит для рождения церемонии,
визуализирующей «единство» папы и Христа — известно, что роль папы как викария
Христа начинает особенно подчеркиваться с понтификата Иннокентия III (1198—1216).
К тому же Иннокентий III последовательно развивал учение о том, что всякий епископ
является определенным образом представителем Христа — качество, которое он
приобретает в результате литургического помазания головы в ходе обряда введения в
епископский сан198.
Хотя в XIII в. давнее соперничество между Латеранской базиликой и базиликой
св. Петра за право считаться «матерью всех церквей» продолжалось, церемония
интронизации папы в этом столетии была уже связана прежде всего с ватиканским храмом.
Соответственно, и обряд «усаживания на алтарь» стоит, вероятно, локализовать с
самого начала именно в храме св. Петра (хотя при необходимости он, скорее всего, мог вос-
В Вульгате это место еще выразительнее, потому что «Господи» русского перевода здесь вполне можно
было понять менее возвышенно — как «господин» или «государь»: «procident viginti quattuor seniores ante
sedentem in throno et adorabunt viventem in saecula saeculorum et mittent coronas suas ante thronum dicentes
dignus es Domine et Deus noster accipere gloriam et honorem et virtutem».
См., например: Imkamp W. Pastor et sponsus. Elemente einer Theologie des bischoflichen Amtes bei Inno-
cenz III. // Aus Kirche und Reich. Studien zu Theologie, Politik und Recht im Mittelalter. Festschrift fur
Friedrich Kempf zu seinem funfundsiebzigsten Geburtstag und funfzigjahrigen Doktorjubilaum / Hrsg. von
H. Mordek. Sigmaringen, 1983. S. 285-294, особенно S. 289,294.
ИЯЯ~М, A. bV.iiiK.n • ВЕЛИЧИЕ II СМИРЕНИЕ " "
производиться и в любой иной церкви, тем более что выборы в ХШ в., как правило,
проходили вне Рима). Для официальной интронизации в базилике св. Петра использовался
украшенный серебром и мозаиками в стиле «косматеско» мраморный трон,
установленный в центральной апсиде — «кафедра св. Петра»199. Согласно куриальной традиции, эта
кафедра была воздвигнута при Иннокентии III и символически воспроизводила
ветхозаветный трон Соломона, напоминая его даже некоторыми внешними чертами
(подлокотники в виде львов, шесть ступеней, ведущих к подножию)200. Необычное треугольное
завершение спинки, возможно, было сознательной аллюзией на похожую деталь
весьма почитаемой реликвии — деревянного трона, якобы служившего некогда кафедрой
самому апостолу Петру. Прямо напротив стоял алтарь, служить у которого мог только
папа. После реконструкции в 1123 г. он вплоть до XVI в. не претерпел существенных
изменений201. Это перед ним новоизбранный понтифик должен был при своем постав-
лении пребывать какое-то время prostratus, и на него же его усаживали. Мы даже знаем,
что высота, на которую необходимо было поднять понтифика, составляла 1,35 метра202.
Над престолом возвышался киворий — деталь, кстати, способствовавшая визуальному
восприятию алтаря как тронного места. До его перестройки в 1467 г. это был киворий
на порфировых колоннах, воздвигнутый при папе Гонории III (1216-1228), но в целом
воспроизводивший более раннюю аналогичную конструкцию203.
Усадить кого бы то ни было на главный алтарный престол со стороны нефа без
устройства дополнительного помоста было невозможно. При Григории Великом жертвенник
подняли высоко над Confessio св. Петра, так что расстояние от пола нефа до уровня
напрестольной доски составляло около двух с половиной метров (ил. 30). Полотно Бернар-
дино Пинтуриккио, изображающее коронацию Пия II, подтверждает, что и в середине
XV в. пространственное построение этой части собора не претерпело принципиальных
изменений по сравнению с началом VII в.204 Раз папу нельзя было усадить на алтарь со
стороны нефа, то и его моление prostratus тоже не могло иметь место в нефе. Следова-
199 Ее нельзя путать с деревянной «кафедрой святого Петра» — троном, подаренным базилике, как считается
в историографии, еще Карлом Лысым и почитавшимся с XII—XIII вв. как реликвия князя апостолов. При
церемонии возведения папы на престол эта кафедра не выставлялась и, соответственно, не использовалась.
Подробнее об этих двух кафедрах — мраморной и деревянной см: Maccarrone М. Die Cathedra Sancti Petri
im Hochmittelalter. Vom Symbol des papstlichen Amtes zum Kultobjekt (II) // Romische Quartalschrift fur
christliche Altertumskunde und Kirchengeschichte. Bd. 76.1981. S. 137-172, особенно S. 153-159. Аргументы
против приписывания деревянной кафедры Карлу Лысому см. в: Schimmelpfennig В. Die in St. Peter verehrte
Cathedra Petri// QFIAB. Bd. 53.1973. S. 385-394.
200 Blaauw S. de. Cultus et Decor. Liturgia e architettura nella Roma tardoantica e medievale. T. 2. Citta del Vaticano,
1994 (Studi e testi, 356). P. 652-653 с цитированием неопубликованного текста Париса де Грассиса.
201 Ibid. Р. 647-651, а также fig. 21-22.
202 Ibid. Р. 647.
203 Ibid. Р. 648.
204 Репродукцию см., например в: Paravicini Bagjiani A. Der Leib des Papstes: Eine Theologie der Hinfalligkeit.
Munchen, 1997. Farbtafel 1. To же устройство алтарного пространства хорошо узнаваемо в сцене
поднесения Константином его дара папе Сильвестру в знаменитых Сганцах Рафаэля.
Глава 2. Почему короли сидели на алтарях?
тельно, весь ритуал посвящения нового папы проходил в ограниченном алтарной
преградой и поднятом над нефом пресбитерии — не случайно ordines ничего не говорят о
том, чтобы кто-либо поднимался или спускался по ступеням, в него ведущим203.
Если так, то папа молился, «простершись» между престолом и каменным троном
св. Петра — иными словами, позади алтаря, если смотреть со стороны нефа.
Соответственно, кардиналы могли посадить папу на престол только лицом к апсиде и спиной к
основному пространству храма. То же самое подтверждает и уже хорошо нам
известная гравюра с изображением папы, сидящего «прямо» на алтаре в новом храме св.
Петра (ил. 13-14). Скульптура апостола Андрея может оказаться по левую руку и сзади от
понтифика только в случае, если папу посадили на престол спиной к главному входу в
храм. Б. Пикар, кажется, не понял этого и «отредактировал» пространство за спиной у
кардиналов, превратив его в торжественный высокий неф. Между тем на обеих гравюрах
с «Планов конклавов» мы видим на этом месте куда более скромно оформленную стену
со входом в запрестольные помещения. Поза папы на алтаре нового храма св. Петра
является косвенным свидетельством в пользу того, что и в старой базилике пап сажали точно
так же. В этом случае очевидно, что изначально в Риме целью усаживания на алтарь было
вовсе не «опубликование» итогов выборов для паствы. Акт символической
коммуникации связывал здесь папу вовсе не с римским populus, а лишь с теми лицами, которые его
избрали. Характер ритуала «усаживания на алтарь» был, если можно так выразиться,
вовсе не «демократическим», а «узкокорпоративным»: с его помощью заново
устанавливались отношения внутри весьма узкой группы высшего римского духовенства.
Миниатюры со сценами усаживания епископов на алтари соборов в Трире и
Констанце не оставляют сомнения в том, что, в отличие от римских пап, они сидели спиной
к апсиде и лицом к нефу. Причина тому не только в ретаблях, возвышавшихся за
престолами, но и в иной организации всего алтарного пространства в целом, включая
расположение мест для членов соборных капитулов. Разумеется, «разворачивание» избранника
лицом к основному пространству собора создает предпосылки для использования этого
ритуала в качестве своего рода представления нового епископа пастве. Но эта функция
Характерно, что эти две короткие лестницы, кажется, не получили никакой заметной роли в папском
церемониале. Предположение Б. Шиммельпфеннига, что ритуалы сжигания пакли и раздачи рыцарских званий
происходили именно здесь, основывается на недоразумении: Schimmelpfennig В. Die Kronung... S. 208-209.
Ведь словами scala sancti Petri и в этом случае обозначается, как обычно, большая лестница под открытым
небом перед главным входом в базилику. Автор опубликованного Б. Шиммельпфеннигом текста объясняет
(S. 258,8), что сожжение пакли следует провести трижды: сначала in medio Vaticani (то есть в главном нефе
базилики св. Петра), затем у алтаря св. Маврикия и, наконец, «ad scalam sancti Petri — ante coronationem et
coram populo, et ibidem facit milites post coronationem suam». Об этой «коронации», как и об этом «народе»,
подробнее говорится дальше — на S. 261 (23-25), где указание на большую лестницу — gradus ecclesie перед
porta храма св. Петра дает ясное представление о месте происходящего. Автор здесь просто не
возвращается к описанию действий, о которых уже сказал загодя, забежав несколько вперед, то есть сожжения пакли
непосредственно перед возложением regnum-тиары и посвящением новых рыцарей непосредственно после
коронации. Следовательно, и то и другое имело место не внутри храма св. Петра перед главным престолом,
а под открытым небом перед входом в храм.
ИСТГмГл. ii"(Mui(,r: • вь.'п 141 it 11 civil ii'ti ii ib '_ '2 "'
ритуала не могла быть ни изначальной, ни ведущей, хотя при определенных
обстоятельствах, она, возможно, и выходила на первый план.
Каким образом в Риме родилась идея усаживать епископа на алтарь, чтобы
продемонстрировать его единение с Христом, сказать пока что затруднительно. Если
И. Браун прав в том, что символическое понимание алтаря как трона чуждо
западному богословию, но зато присуще восточному, придется ставить вопрос о возможности
заимствования с Востока то ли самого обряда, то ли по меньшей мере идеи, лежащей
в его основе. Однако пока мне неизвестны аналоги обряда «усаживания на алтарь» в
византийском культурном пространстве206.
Итак, разбор частного вопроса о символике церемонии усаживания правителя на
алтарь вывел нас в конце концов на весьма широкую историко-культурную проблему, не
разработанную до сих пор должным образом — проблему синонимичности (или же,
напротив, несинонимичности) алтаря и трона в символических культурах Средневековья.
Приступать к ее анализу уже в этой книге нецелесообразно — она заслуживает
отдельного исследования. Зато примененный выше метод сопоставления смыслов различных
символических сущностей вполне может быть распространен с ритуалов, о которых до
сих пор шла речь, и на материальные объекты — прежде всего инсигнии, игравшие, как
известно, весьма большую роль в политическом символизме средневековой Европы.
Рассмотрению проблем, связанных с одним из таких предметных, вполне осязаемых,
символов власти будет посвящена следующая глава.
Ф. Б. Успенский любезно указал мне на один любопытный эпизод из русской церковной жизни XX в.
В 1941 г. в Ульяновске на частной квартире была проведена странная процедура поставления
обновленческого «первоиерарха» Александра Введенского патриархом. Кроме самого «патриарха» (отказавшегося от
принятого было сана всего через несколько дней) в ней участвовали еще два человека. Главное действие
состояло в посаждении на антиминс, развернутый на обеденном столе, исполнявшем роль алтаря. См.: Акты
святейшего Тихона, патриарха Московского и всея России, позднейшие документы и переписка о
каноническом преемстве высшей церковной власти 1917-1943 / Составитель М. Е. Губонин. М., 1994. С. 906.
Согласно другому свидетельству (митрополита Сергия Ларина), «на столе был развернут антиминс», и
Александра Введенского на него посаждали «трижды». См.: http://www.ortho-rus.ru/cgi-bm/or_file.cgi91_5309
(сайт «Русское православие»). Если весь этот эпизод не выдуман врагами Введенского, а действительно
имел место, вряд ли обновленцы совершали свое кощунственное действие, не имея для него какого-то
исторического образца, пускай и сильно переосмысленного. Его-то и интересно было бы установить.
Глава 3
ПАПСКИЙ ЗОНТИК, СОЛНЕЧНЫЙ БОГ
И МОСКОВСКИЙ КНЯЗЬ
Первые две главы могли создать у читателя впечатление, будто образ государя
в позднем Средневековье строился всецело на идее христомимесиса — и притом из
ритуалов-метафор, выработанных по большей части к XIII в. Безусловно, уподобление
государя Христу продолжало играть очень важную, если не решающую, роль и на
исходе Средневековья, причем историки пока еще не вполне выявили целый ряд
аспектов такого символического сопоставления. Однако образ средневекового государя и его
власти складывался постепенно, в течение многих столетий, из элементов различного
происхождения и возраста. Современники конечно же обычно не обращали внимания
на многослойность и гетерогенность этого образа, как и не пытались разыскивать или
тем более актуализировать смыслы, вкладывавшиеся некогда в ту или иную старинную
его составляющую, и потому словно законсервировавшиеся в ней. Им было вполне
достаточно либо сугубо эмоционального восприятия того, что им предъявлялось, либо же
тех его трактовок, что были приняты в их время в их среде. Историку, однако,
необходимо вскрывать смыслы, отложившиеся, наподобие культурного слоя, в том или ином
элементе символического облика средневекового правителя, притом не только чтобы
просто их выявить и «каталогизировать». Исходные смыслы, казалось бы, давно забытые,
вполне могут исподволь влиять на восприятие того элемента репрезентации, с которым
они были изначально связаны, — иногда и спустя столетия после своего
возникновения. Наиболее устойчивыми и консервативными из таких элементов были, пожалуй,
материальные предметы, прежде всего «знаки власти», инсигнии, наглядно
выражавшие сан государя. Так, историку, решившему всерьез заняться «археологией смыслов»,
например, средневековых корон или скипетров, неизбежно придется быстро спускаться
по ступеням хронологии во все более глубокое прошлое — к «самым началам» в
Месопотамии или Древнем Египте.
В этой главе будет разобран один весьма характерный пример средневековой
инсигнии — пускай и менее известной, нежели короны или скипетры. Хотя видимой для
исследователя она становится тоже к XIII в., как и ритуалы, о которых шла речь в первых двух
главах, возникновение ее, вероятно, придется отнести к куда более давним временам.
«Шапка» папы
28 октября 1414 г. жители имперского города Констанца наблюдали редкостное
зрелище — торжественный въезд папы римского Иоанна XXIII, явившегося откры-
|ДД М.А. Бойцов ' ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
вать заседания церковного собора. Процессия была длинной и весьма красочной, хотя
папа и не вводил с собой толпу изгнанных из Констанца преступников. Чуть раньше
понтифика появились кардиналы, и перед каждым несли на шесте знак его
высокого сана — пурпурную кардинальскую шляпу1. Вероятно, именно вид этих шляп
соответствующим образом настроил зрителей на восприятие необычного артефакта,
вскоре представленного их изумленным взорам. Сразу за папой, ехавшим на белом
коне и раздававшим благословения, всадник в латах нес огромный предмет, какого
констанцские обыватели никогда не видели и который они определили как папскую
шапку.
В этом был свой резон — шапка как знак высокого общественного положения,
символ власти и даже «представитель» полномочий того, кому она принадлежит, —
явление в Средние века действительно отнюдь нередкое2. Вспомним хотя бы, что легенда о
Вильгельме Телле (родившаяся, кстати, не так далеко от Констанца) начинается с того,
что славный стрелок из Ури, пройдя несколько раз мимо выставленной на видном месте
шапки габсбургского наместника, не поклонился ей — и тотчас был обвинен в
оскорблении как местных властей, так и самого короля3.
В непривычном элементе церемониала высокого гостя естественно было уловить
хорошо знакомый смысл, тем более что вид кардинальских шляп подталкивал к тому же.
Папа — глава всего христианского мира, а потому и шапка у него должна быть особенно
выдающейся, в несколько раз большей, чем у кардиналов, — решили, по всей
видимости, горожане...4 Весьма наблюдательный очевидец — автор большого сочинения о Кон-
1 «Darnach fiirt man [...] vier hut, als die cardinal habend, so sy ritend. Dieselben warend och rot, mit langen
roten vasen. Die hut flirt man hoch enbor uff steken». Ulrich von Richenthal. Chronik des Konstanzer Conzils
1414-1418 / Hrsg. von M. R. Buck. Tubingen, 1882 (Bibliothek des litterarischen Vereins in Stuttgart, 158).
S. 149.
2 О многобразии символических функций, придававшихся в средневековом праве тем или иным шапкам,
см: GrimmJ. Deutsche Rechtsalterthumer. Bd. 1. Leipzig, 1899. S. 204-209; MerzbacherF. Der Hut im Recht //
Jahrbuch fur frankische Landesforschung. Bd. 34/35. 1975. S. 839-852. Характерный пример из области,
соседней с Констанцем: когда в присутствии аббата Санкт-Галленского монастыря или же его судьи
оформлялась передача владения, судья, даритель и одариваемый вместе брались за кончик особой черной
шапки. Донатор произносил необходимую формулу, после чего он и судья шапку выпускали. Одариваемый
же надевал ее и с этого мгновения пользовался всеми правами собственника переданного ему имущества.
См.: Midler W. Ein Auflassungs- und Investitursymbol des Klosters St. Gallen: Die schwarze Kappe. Zurich,
1972.
3 «...Gieng [...] Wilhelm Tell [...] etliche mal fur den ufgehenckten hut und tett im kein reverentz an...» Tschudi Aeg.
Chronicon Helveticum. Teil 3. Bern, 1980. S. 230.
4 Бойцов M. А. Скромное обаяние власти (К облику германских государей XIV-XV вв.) // Одиссей.
Человек в истории. 1995. М., 1995. С. 54-55 или подробнее: Bojcov М. A. Der diskrete Charme der Herrschaft.
Zum Image deutscher Machttrager im 14.-15. Jahrhundert // Majestas. Bd. 5.1997. S. 23-66, особенно S. 54-
56. Согласие с моим объяснением недоразумения по поводу папской «шапки» выражено в: Schenk G.J.
Zeremoniell und Politik. Herrschereinzuge im spatmittelalterlichen Reich. Koln; Weimar; Wien, 2003
(Forschungen zur Kaiser- und Papstgeschichte des Mittelalter, Beihefte zu J. F. Bohmer, Regesta Imperii, 21).
S. 450-451.
Глава 3. Папский зонтик, солнечный бог и московский князь Щ
станцском соборе Ульрих Рихенталь5 — передал свои впечатления от папской «шапки»6
такими словами: «Вслед за папой ехал [рыцарь] в доспехах на большом коне и держал в
руке длинный шест, на шесте была высокая заостренная [наверху] шапка, вверху узкая,
а внизу такая широкая, что цепляла за обе стороны переулка. Она была поделена на
желтые и красные [полосы], спускавшиеся сверху вниз. На шапке было золотое навершие,
а на навершии стоял золотой ангел с золотым крестом в руке»7. В другом месте Ульрих
уточняет, что опорой шесту с «шапкой» служило седло (это понятно: нельзя ожидать от
всадника, к тому же обремененного доспехом, чтобы он держал столь тяжелый предмет
все время на весу) и что широким папским «головным убором» при желании можно
было бы накрыть сразу трех коней8.
Сочинение Ульриха Рихенталя дошло в нескольких рукописях, отличающихся
друг от друга и художественным оформлением, и некоторыми деталями
повествования. В одной из редакций дается разъяснение, что «шляпу» несут перед папой всякий
раз, как он собирается ехать «uber land», то есть отправляется в дальний путь, покидая
город, в котором находится его резиденция. Держит «шляпу» «сильный человек в
доспехах» верхом на белом коне, покрытом красной с золотым шитьем попоной.
«Шляпа» эта красно-желтая (что нам уже известно), а носят ее в качестве защиты от дождя
О его «Хронике Констанцского собора» см. прежде всего: Mattkiessen W. Ulrich Richentals Chronik
des Konstanzer Konzils. Studien zur Behandlung ernes universalen Grofiereignisses durch die burgerliche
Chronistik// Annuarium Historiae Conciliorum. Jg. 17. Paderborn, 1985. Teil 1. S. 71-191- Teil 2. S. 323-455;
Kautzsch R. Die Handschriften von Ulrich Richentals Chronik des Konstanzer Konzils // ZGORh. Bd. 48.
1894. S. 443-496; Fischel L. Kunstgeschichtliche Bemerkungen zu Ulrich Richentals Chronik des Konstanzer
Konzils // ZGORh. Bd. 107. 1959. S. 321-337. Для понимания специфики отражения в хронике
церемониальных ситуаций существенна работа: Schenk G.J. Sehen und gesehen werden. Der Einzug Konig Sigismunds
zum Konstanzer Konzil 1414 im Wandel von Wahrnehmung und Uberlieferung (am Beispiel von Handschriften
und friihen Augsburger Drucken der Richental-Chronik) // Medien und Weltbilder im Wandel der Friihen
Neuzeit / Hrsg. von F. Mauelshagen und B. Mauer. Augsburg, 2000 (Documenta Augustana, 5). S. 71-106.
В том, как Ульрих Рихенталь использует слово hut. нет никаких особенностей, позволивших бы
заподозрить, что он вкладывает в него иной смысл, нежели «шапка» или даже скорее «шляпа». Так, например, он
пишет о «широкой шляпе» на голове каждого кардинала: «...und hatten alle rot kappen an und ain braitten
rotten hut ir yeglicher uf sinem hopt». Ulrich von Richenthal. Chronik des Konstanzer Conzils... S. 161. Хотя
слово huten могло бы подойти для любого предмета, способного «защищать» (и для зонтика тоже), на
практике в региональных диалектах не наблюдается существенных отклонений от привычного значения
слова Hut— шляпа, шапка. См.: Schweizerisches Idiotikon. Worterbuch der schweizerdeutschen Sprache. Bd. 2.
Frauenfeld, 1885. Sp. 1783-1794; Schwabisches Worterbuch / Bearb. von H. Fischer. Bd. 3. Tubingen, 1911.
Sp. 1926-1930.
«Nach dem baupst rait ainer in harnasch uff aim grofien rofi, und hett ain grofie stang in siner hand, uff der stang
was ain hoher spitziger hut, oben eng und unten wit, das er baid gassen uber graiff; und was getailt gel und rot von
obnen abher. Uff dem hut was ain giildiner knopf, uff dem knopf stund ain guldiner engel, der hett ain guldin criitz
in siner hand». Ulrich von Richenthal. Chronik des Konstanzer Conzils... S. 129.
«...Und hub ainer [...] uff aim grofien rofi, da hett ain michel stang in siner hand und hatt die stang uff sinen sattel
gesetzt. Uff derselben stang was ain grofier michler hut von tuch gemacht, das was rot und gel gestiiket und was
der hut also wyt unden, das er iii pfard wol iiberdekt hette. Und was oben uff dem spitz ain guldiner knopf und uff
knopff stund ain guldiner engel, der hett ain criitz in siner hand». Ibid. S. 26
ПИРР М. А. Бойцов ' ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
и солнца — чтобы папа мог под ней укрыться. Ширина ее в нижней части — 40 футов
с лишним9.
В третьей редакции не только подтверждается, что «шляпа» перегораживала кон-
станцскую улицу, но даже уточняется, какую именно: это на нынешней Wessenbergstrafie
она цеплялась как за дом «У слона», сохранившийся до наших дней, так и за здание
напротив10.
Папская «шляпа» произвела в Констанце столь сильное впечатление, что Ульрих Ри-
хенталь отвел в рукописи целую страницу для миниатюры, только ей и посвященной
(ил. 31), а когда в 1483 г. его хронику предали тиснению, то и на страницах инкунабулы11
воспроизвели ту же иллюстрацию (хотя пожертвовали рядом других) — очевидно,
папская «шапка» по-прежнему воспринималась читателями в качестве предмета
необычного и любопытного.
На самом деле речь шла конечно же не о шапке, а о зонтике от солнца. Выполнял
ли он свою исходную прагматическую функцию, то есть действительно ли спасал папу
от жары и тем более от дождя, как представил дело Ульрих Рихенталь, сказать
трудно. Нас будут интересовать символические и культурно-исторические смыслы этого
предмета.
В символике папской власти зонтику, именовавшемуся то ombrellino, umbrellino,
umbella, umbraculum, то papilionus, padiglione или pavilion, а то tenda, sinnicchio,
S. Canopeum или даже gonfalone, отводилось весьма почетное место. Со временем он
стал обозначать ни много ни мало светскую власть пап и превратился в столь важный
символ, что в лучшей на сегодняшний день монографии о папской геральдике ему
отведена целая глава12.
Умбреллино начал приобретать геральдический смысл довольно рано — уже при
Бонифации VIII (1294-1303), как известно, всемерно заботившемся об укреплении
папской власти не только в правовой теории, но и в практике символического
самовыражения. Над нишей со статуей этого папы в соборе в Ананьи было помещено ныне не
сохранившееся панно13 с гербами семейства Каэтани (к которому принадлежал
Бонифаций VIII) и то ли очень близкого к нему дома Аквила ди Фонди, то ли, скорее, города
9 «Nu ist ze wissen, das man ainem bapst, so er iiber land ritten wil, ain sollichen hut vorfiiret; und fiirt in ain
starcher gewapnoter man uf ainem wissen rofi verteckt mit ainem roten tuch, gesprengt mit gold. Und der ist
rot und gell, und flirt man in fur den regen und die sunen, das er sich darunter enthalten mug. Und ist obnan
uff dem hut ain guldiner engel, und der hat ain guldin criitz in der hand. Der hut was unden wol so wyt als by
viertzig gutter schuch, als der da an dem nachsten plat gemalt stat». Ulrkh Richental. Das Konzil zu Konstanz
MCDXIV-MCDXVIII. Bd. 2: Kommentarund Text. Starnberg; Konstanz, 1964. S. 156.
10 Ibid. S. 156. Anm. 14.
11 Haiti L. Repertorium bibliographicum... Stuttgartiae, Lutetiae Parisiorum, 1826-1838. Nr. *5610.
12 Galbreath D. L. Papal Heraldry. London, 1972. P. 27-37 (глава 4). См. также: Bleisteiner С. D. Papstliche
Geraldik // Der Wappenlowe. Jahrbuch 1986. Munchen, 1986. S. 1-23. За любезную присылку мне этой
редкой публикации выражаю искреннюю признательность г-ну Петеру Рюту (Peter Ruth), вице-президенту
геральдического общества «Der Wappen-Lowe».
13 Оно известно только по рисунку первой половины XVII в.
Глава 3. Папский зонтик, солнечный бог и московский князь Щ
Ананьи14. Но главное, место между этими гербами было отведено тиаре (сверху) и
«зонту» (снизу), используемым здесь, судя по геральдическому контексту, для обозначени
сана преемника Петра13 (ил. 32).
Несколько иначе умбреллино представлен на другом памятнике времени
Бонифация VIII — латеранской фреске из «Лоджии благословений» (Loggia delle b nedizioni),
ранее нередко приписывавшейся кисти Джотто. За исключением центральной части с
фигурами папы и людей рядом с ним (этот фрагмент перенесли на одну из колонн
внутри Латеранской базилики), фреска была уничтожена вместе с лоджией в 1586 г.
Однако представление о ее утраченной композиции дает одна акварель второй половины
XVI в., хранящаяся ныне в миланской библиотеке Амброзиана16. Оставляя в стороне
как проблему авторства фрески, так и вопрос о ее сюжете17, присмотримся к
изображенной на ней «Лоджии благословений», пристроенной к Латеранскому дворцу по
желанию Бонифация VIII. «Зонт от солнца» присутствует здесь дважды: во-первых,
в качестве предмета, выставленного неподалеку от папы и, очевидно, являющегося
инсигнией, а во-вторых, в виде рельефов или фресок, чередующихся с
изображениями герба рода Каэтани на фризе вдоль нижнего края лоджии. При этом герб Римской
церкви — ключи и тиара18 — хотя также украшает лоджию, но помещен на ярус ниже
«зонтика» (ил. 33).
14 Последнее мнение представлено в: Ladner G. В. Die Papstbildnisse des Altertums und des Mittelalters. Bd. 2.
Citta del Vaticano, 1970 (Monumenti di antichita cristiana. Serie 2,4) (далее — Ladner 2). S. 338.
15 Об этом геральдическом памятнике, как и о развитии личных гербов кардиналов и пап см. прежде всего:
Воиуё Е. Les armoiries pontificates a la fin du XHIe siecle: construction d'une campagne de communication //
Medievales. Vol. 44.2003. P. 173-198, особенно p. 183-184.
16 Подробнее о проблемах, связанных с утраченной фреской и сохранившимся фрагментом, см. в: Mitchell Ch.
The Lateran Fresco of Boniface VIII //Journal of the Warburg and Courtlauld Institutes. Vol. 14.1951. P. 1-6.
Автор считает, что создатель фрески вдохновлялся какой-то зарисовкой одного из рельефов с обелиска
Феодосия в Константинополе. Изображение зонтика на ней он связывает с претензиями Бонифация VIII
на обладание императорской властью.
17 Традиционное мнение состоит в том, что тема фрески — провозглашение папой юбилейного года. Согласно
альтернативной точке зрения, Бонифаций VIII здесь начинает processus generate для усмирения
восставших против церкви, то есть фактически объявляет войну французскому королю Филиппу IV См.: Paravicini
Bagliani A. Bonifacio VIII, l'affresco di Giotto e i processi contro i nemici della chiesa. Postilla al giubileo del
1300 // Melanges de l'Ecole francaise de Rome. Moyen Age. T. 142. 2000. P. 459-485; Idem. Bonifacio VIII, la
pace e la guerra: autorappresantazzione e ritualita // Guerra у diplomacia en la Europa occidental 1280-1480.
Actas de la XXXI Semana de Estudios Medievales de Estella. 19 al 23 de julio de 2003. Pamplona, 2005. P. 77-81.
Кроме того, предлагалось считать эту сцену завершением вступления папы во владение Латеранским
дворцом — последней церемонии в многоэтапной процедуре избрания и «возвышения» нового папы: Maddalo S.
Ancora sulla loggia di Bonifacio VIII al Laterano. Una proposta di riconstruzione e un'ipotesi attributiva // Arte
medievale. Ser. 2. An. 12/13.1998/1999. P. 211-230. Литературу по проблеме см. в: Paravicini Bagliani A. Les
portraits de Boniface VIII. Une tentative de synthese // Le portrait: la representation de l'individu / Reunis par
Paravicini Bagliani. Firenze, 2007 (Micrologus' Library, 17). P. 133 (сноска 19).
8 О его истории, как и об истории знамени Римской церкви, см. прежде всего: Erdmann С. Das Wappen und die
Fahne der romischen Kirche // QFIAB. Bd. 22.1930/31. S. 227-255.
Дм. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Ясно, что Бонифаций VIII придавал особый символический смысл умбреллино,
относя его к числу важнейших эмблем церкви. С кончиной этого папы его нововведение
было, похоже, забыто на столетие с лишним. И только Мартин V (1417-1431) вернул
«зонтик» в папскую геральдику, хотя стал применять его иначе, чем Бонифаций VIII.
Теперь канопей превратился в часть папского герба: его стали помещать над гербовым
щитом19. Новый геральдический элемент прочно закрепился как на личных гербах пап,
так и на гербе Римской церкви, заняв там ту же позицию, которую на светских гербах
обычно отводили короне или шлему20.
Особенно широко «св. Канопей» использовался в папской геральдике, начиная с
понтификата Александра VI (1492-1503), притом не только в составе гербов, но и в
качестве отдельного визуального девиза — бэджа. Именно тогда становится хорошо
заметно, что знаком этим пользуются прежде всего в случаях, когда необходимо
символически обозначить светскую компетенцию пап21. Последнее обстоятельство существенно:
зонтик мог и раньше связываться именно со светской составляющей власти папы, тем
более что на протяжении всего Средневековья ничего не слышно о применении его в
литургии22. В таком случае центральная часть «геральдического фриза» из Ананьи
получает простое объяснение: тиара сверху обозначает священнические функции папы, а
умбреллино снизу — светские.
«Зонтик» не потерял полностью символического значения и сегодня, хотя по
сравнению со Средними веками оно существенно изменилось: папа жалует его храмам,
получившим от него почетный титул basilica minor. В таких церквях папский канопей
выставляют рядом с алтарем, а по праздникам выносят в процессии.
Форма канопея нередко менялась: на миниатюрах, гербах и других изображениях он
бывал то полусферическим, то чуть вытянутым вверх, словно колокол, то коническим,
как на миниатюре с изображением коронации Бонифация VIII23 (ил. 34), то «плоским»,
словно его отдаленные китайские «родственники», а то как бы вдавленным по
сторонам внутрь24. Кромку умбреллино обычно оформляли каймой, бахромой или зубцами
из ткани.
19 Galbreath D. L. Op. cit. P. 30.
20 Erdmann С. Das Wappen... S. 244.
21 Galbreath D. L. Op. cit. P. 31.
22 Поэтому Марга Вебер ошибается, когда пишет: «Die christliche Liturgie iibernimmt fur den Papst den
Schirm als Hoheitszeichen mit kosmischer Bedeutung». Weber M. Baldachine und Statuenschreine. Rom, 1990
(Archaeologica, 87). S. 126.
23 Ватикан. Апостолическая библиотека. Cod. Vat. Lat. 4933. Fol. 7v. (ок. 1300 г.).
24 К. Эрдманн придерживается странного, на мой взгляд, мнения, будто папский «канопей» представляет
собой нечто иное, чем ombrellino. Основание для такого суждения К. Эрдманн видел, вероятно, в разных
формах балдахина (полусфера, колокол, конус и др.): не случайно выбранный им для рассмотрения вид
сени — padiglione — К. Эрдманн последовательно называет не «зонтом», а «палаткой». Исследователь
связывает его с папскими процессиями (что вполне резонно) и с литургией (что ошибочно), выдвигая
гипотезу, будто «палатка» является образом «небесного шатра» (в Вульгате — tabernaculum) Бога. Это
предположение справедливо было отвергнуто П. Э. Шраммом за недоказуемостью. На мой взгляд, пап-
Глава 3. Папский зонтик, солнечный бог и московский князь Д
Записи в расходных книгах' курии свидетельствуют, что порой (прежде всего при
подготовке к коронации нового папы) по нижнему краю «зонта» нашивали гербы, но
изображений таких умбреллино неизвестно. Из-за непоследовательности писцов в
использовании терминов сегодня при чтении счетов историку порой непонятно, идет ли в
них речь об умбреллино или же об «обыкновенном» (то есть прямоугольном)
балдахине, как, например, в следующем случае: «Мастеру Иоанну из Франции за 12 щитов,
приделанных им вокруг балдахина для гербов святейшего нашего государя папы и Церкви»
(1419 г.)25. Но когда при подготовке коронации Павла II в 1464 г. художнику заказывают
нарисовать 24 герба нового папы для unbrella26, а потом изготовить еще 11 гербов из
золота и серебра «для подвешивания вкруг зонта, который носят перед святейшим
нашим государем папой при коронации», а затем еще 12 «других гербов» для тех же
целей27, трудно усомниться в том, что речь и в предыдущем случае шла именно о канопее.
По случаю следующей коронации в 1471 г. запись лаконична: «...также за 34 герба для
зонта»28. Из сопоставления цифр можно предположить, что по краю канопея
нашивалось всегда 12 гербов. Выше этого ряда и параллельно ему при необходимости пускался
второй ряд гербов, а еще выше — третий и даже четвертый. В каждом из
дополнительных рядов было либо 12, либо 11 щитов. То, что нижний (базовый) ряд состоял из
чередующихся гербов папы и Римской церкви, уже отмечалось. Остальные гербы, вероятно,
принадлежали государям, к которым папа считал нужным проявить особое
расположение. О последнем свидетельствует одна каталонская хроника (окончательная редакция
между 1301 и 1314 г.), автор которой утверждает, будто папа Иннокентий III в 1204 г.
велел прикрепить signum арагонского короля Педро II на papilione или tenda, что носят
перед папой, когда он едет верхом. Эту привилегию король получил за то, что отказался
от вмешательства в выборы епископов и аббатов в своем королевстве29.
ский «зонт» представлял собой, по сути дела, всегда один и тот же предмет, независимо от
придававшейся ему формы.
5 «Magistro Johanni de Francia pro 12 scudetis per eum factis circumcirca baldechinum ad insignia sanctissimi
domini nostri papae et Ecclesiae...» Muntz E. Les arts a la cour des papes pendant le 15e et 16e siecle. Recueil de
documents inedits tires des archives et des bibliotheques romaines. Partie 1: Martin V — Pie II, 1417-1464. Paris,
1878 (Bibliotheque des Ecoles francaises d'Athenes et de Rome, 4) (далее — Muntz 1). P. 27.
6 «...Pro pictura 24 armorum smi d. n. papae factorum [pro] unbrella». Idem. Les arts a la cour des papes... Partie 2:
Paul II, 1464-1471. Paris, 1879 (Bibliotheque des Ecoles francaises d'Athenes et de Rome, 9) (далее — Miintz 2).
P. 125.
-~ «...Pro racamatura 11 aliorum armorum auri et argenti ad ponendum circumcirca umbrelle quae portant ante
sanctum dominum nostrum papam in dicta coronatione [...] pro rachamatura 12 aliarum armarum smi d. n.
papae ad ponendum circumcirca umbrelle quae portata fuit ante sm d. n. papam in festo suae coronationis». Ibid.
P. 125-126.
* «Item pro armis XXXIIIIor pro umbrella». Idem. Les arts a la cour des papes... Partie 3: Sixte IV — Leon X, 1471-
1521. Paris, 1882 (Bibliotheque des Ecoles francaises d'Athenes et de Rome, 28) (далее — Miintz 3). P. 269.
• «Et dominus papa attendens affectionem et deuotionem quam erga Ecclesiam dominus rex habebat, concessit ei
ut tam ipse quam successores sui in papilione seu tenda quae ante dominum papam cum equitat deportatur, portet
ipsius domini regis signum». Gesta Comitum Barcinonensium. Textos llati i catala / Ed. L. Barrau Dihigo, J. Masso
ШШ М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Ульрих Рихенталь видел на «шляпе» Иоанна ХХШ золотого (вероятнее, все-таки
позолоченного) ангела. В одной записи из счетов папской курии за 1471 г. в связи с
подготовкой к очередной папской коронации упоминается «ангел, которого носят над
зонтом», — его пришлось закреплять и золотить30. Однако это уже скорее всего был не тот
ангел, которым любовались констанцские бюргеры в 1414 г., потому что по меньшей мере
однажды — в 1436 г. — весь умбреллино уже изготавливали заново31. Когда почти
столетием раньше — в 1353 г. — готовились к коронации Иннокентия VI, тоже сделали новый
«зонт» с присоединенным к нему серебряным (без позолоты?) ангелом32. Самое первое
известное мне упоминание ангела относится к 1295 г. В перечне папского имущества
назван предназначенный для зонта шар с серебряным позолоченным ангелом. Тут же
имеется и «копье» (то есть «древко») от зонта со спицами (caniculi) из серебра33. Ткань,
обтягивавшая зонт, на момент составления инвентаря по каким-то причинам, очевидно,
отсутствовала Снова о спицах речь идет, похоже, в счетах 1464 г.: их изготавливают 12 штук, а
сверх того кожаный чехол на ремнях, который надевал на себя человек, державший зонт.
Вставляя нижний конец «древка» в этот чехол и тем самым перераспределяя тяжесть с
рук на весь корпус, он облегчал себе ношу34. Само «древко» порой раскрашивали35.
Torrents. Barcelona, 1925. Неудачно сформулированная фраза хроники привела к тому, что П. Э. Шрамм,
обративший внимание на это место, его не понял. Он решил, что «regis signum» — это не герб, а корона,
наверное, по двум причинам. Во-первых, Педро II прибыл в Рим ради своей коронации. Во-вторых, в самом
начале XIII в. геральдика еще не играла существенной роли в папской репрезентации. См.: Воиуё Е. Op. cit.
Однако П. Э. Шрамм не учел, что сама хроника составлена веком позже и в ней вполне вероятна
экстраполяция реалий XIV в. на время Педро II Арагонского. Кроме того, П. Э. Шрамм не узнал в «балдахине», о
котором здесь идет речь, круглый папский умбреллино — предмет его же специальных исследований. И самое
главное, он, кажется, интерпретировал фразу в том смысле, что теперь король получает право выступать с
венцом на голове под балдахином, как это делает папа. Поэтому о появлении балдахина в Испании можно
говорить по крайней мере с 1204 г. См.: Schramm P. Е. Throne des 9.-11. Jahrhunderts, vornemlich die Cathedra
St. Petri // Schramm P. E. Herrschaftszeichen und Staatssymbolik. Beitrage zu ihrer Geschichte vom dritten bis
zum sechzehntenjahrhundert. Bd. 3. Stuttgart, 1956 (MGH Schriften, 13/3). S. 725-726. В действительности
смысл тут совершенно иной: привилегия, пожалованная Педро и его потомкам, состоит не в том, что они
могут теперь делать нечто, а наоборот, в том, что папы будут теперь делать нечто в интересах Арагонской
династии, а именно — носить на умбреллино арагонский герб.
«Item pro saldatura et redoratura angeli qui portatur supra umbrellam». Muntz 3. P. 246.
«Lucae de Capello pro factura umbrellae, d. n. et pro omnibus rebus necessariis emptis per eum pro dicta umbrella.
[...] pro residuo expensarum per eum factaram in factura umbrellae d.n.papae. sine retentione». Muntz 1. P. 65.
Guidi P. La coronazione d'Innocenzo VI // Papsttum und Kaisertum: Forschungen zur politischen Geschichte und
Geisteskultur des Mittelalters Paul Kehr zum 65. Geburtstag dargebracht / Hrsg. von A. Brackmann. Miinchen,
1926. S. 588: «...Pro aptando Angelum argenti, pro II cordis sirici albi. uno botone grosso de senco, pro HI cannis
cum dimidia tele viridis; que omnia posita fuerunt in pavalhone novo». Кратко упомянуто в: Galbreath D. L.
Op. cit. P. 29-30.
«Item unum pomum, cum uno angelo de argento deaurato, quod est in Soliculo, et lanceam ipsius Soliculi, in quo
sunt caniculi argentei». Du Conge Ch. Glossarium mediae et infimae latinitatis. Graz, 1956. T 7. P. 515.
«Item flor. 3 pro 12 forcinis pro sustentatione lumbrelli et 1 canonem de corio pro dicto lumbrello». Muntz 1.
P. 333.
«...Pro pictura unius lanceae longae pro suprascripta umbrella». Muntz 2. P. 125 (1464 г.).
Глава 3. Папский зонтик, солнечный бог и московский князь
Хотя фигура ангела украшала папский umbrellino, как ясно из приведенных выше
свидетельств, в течение по меньшей мере двухсот лет, с конца XIII по конец XV в.,
изображения того же времени в подавляющем большинстве случаев показывают на
верхушке зонта только шар, иногда с крестом. Наверное, порой художники упрощали себе
задачу, но не всегда дело в этом. Согласно записи в дневнике папского
церемониймейстера Йоханна Буркхарда, на вершине «древка» папского зонта при коронации
Иннокентия VIII в 1484 г. было одно лишь «золотое или позолоченное яблоко»36. Приходится
допустить, что и умбреллино без ангела тоже использовались, притом нередко. У папы
вполне могло быть несколько зонтов одновременно — как с ангелами, так и без ангелов.
Возможно, с этим связана строка из инвентаря 1463 г.: «Четыре зонтика разных цветов
из шелка, из коих три старых»37. Правда, «разные цвета» упомянутых зонтиков
заставляют усомниться, что речь идет именно об умбреллино — разве что под «цветами» автор
понимал разные оттенки красного и желтого.
Самые ранние выявленные свидетельства наличия у папы «зонтика» — две геммы
времени понтификата Иннокентия III (1198-1216): одна из Палаццо Питти во
Флоренции, другая из гамбургского Музея искусства и ремесел. На первой папа изображен
верхом с митрой на голове, поднявшим правую руку в жесте благословения. На второй
гемме он сидит. В обоих случаях рядом с ним два служителя: впереди один держит
прецессионный крест, а второй сзади — большой зонт38 (ил. 35 и 36).
Некоторое время назад промелькнуло сообщение, что на недавно обнаруженных
фресках начала XII в. в Чери (между Римом и Чивиттавеккья) найдено более ранее
изображение «папского зонтика» — в сцене усмирения св. Сильвестром дракона, жившего
под римским форумом39. Новость оказалась ложной — скорее всего, по той причине, что
фрески в церкви Санта Мария Иммаколата, выявленные в 1974 г., были полностью
раскрыты только в 1987 г. Теперь хорошо видно, что оба спутника св. Сильвестра (согласно
«...Lancea pro umbrella, que pomum aureum vel inauratum in ejus summitate habeat». BurckardJ. Liber notarum /
A cura di E. Celani. Vol. 1. Citta di Castello, 1906 (RIS, 32/1). P. 60.
«Quattuor umbracula diversorum colorum de sirico, quorum tria sunt antiqua». Miintz 1. P. 325.
См. также: Schramm P. E. Throne des 9.-11. Jahrhunderts... S. 718. Т. Кроуфорд {Crawford T. S. A History
of the Umbrella. London, 1970. P. 85) между делом приводит (не указывая своего источника) совершенно
иную интерпретацию этого предмета. Загадочную надпись на флорентийской гемме, не получившую до
сих пор признанного толкования, он читает как Janni N(omine) III и приписывает соответственно одному
епископу Павии в 884-924 гг. Если такое чтение было бы признано, пришлось бы пересматривать всю
историю «зонта» в Европе — правда, в направлении, отнюдь не противоречащем моей концепции. Более
вероятной (хотя тоже не бесспорной) представляется расшифровка Г. Ладнера, связавшего обе эти геммы с
Иннокентием III: Ladner G. В. Die Papstbildnisse des Altertums und des Mittelalters. Bd. 3. Citta del Vaticano,
1984 (Monumenti di antichita cristiana. Serie 2, 4) (далее — Ladner 3). S. 295-296. Впрочем, относительно
гамбургской геммы высказывались подозрения, что она является поздней подделкой.
«The pavilion takes its first appearance in an image of St. Silvester binding the snout of the Capitoline dragon
which has been recently uncovered in the church at Ceri, near Cerveteri. From its style the painting seems to date
from the early years of the twelfth century». Mitchell]. St. Silvester and Constantine at the SS. Quattro coronati //
Federico II e Parte del duecento italiano. Atti della III settimana di studi di storia deU'arte medievale dell'unversita
di Roma [15 20 maggio 1978] / A cura di A. M. Romanini. Vol. 2. Galatina, 1980. P. 25 (прим. 40).
Ш1Ш М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
легенде, ими были пресвитеры Евстафий и Констанций) держат в руках факелы (или,
может быть, толстые свечи), что вполне уместно, поскольку обуздание дракона
происходило, как известно, в пещере глубоко под землей40.
Следующий «зонт» обнаруживается в рукописи начала XIII в., хранящейся в Праге41.
Кодекс был создан в швабском монастыре Вайсенау под Равенсбургом, однако стиль
изображения явно указывает на то, что художник воспроизводил оформление какой-то
итальянской, а точнее римской, рукописи 1209-1212 гг. На одном из листов художник
пером нарисовал папу Иннокентия III восседающим на престоле. С одной стороны от
него стоит служитель с крестом, а с другой — второй приближенный (Г. Ладнер считает
его аколитом), который держит над головой папы большой зонт (ил. 37). (Вероятно,
художник подразумевал, что этот служитель стоит не сбоку от папы, а за его спиной,
но передал эту композицию несколько двусмысленно.) Зонтик весь, от ручки до навер-
шия, нарисован красными чернилами. Красным выделен и ряд других деталей
изображения — части митры, трона, книги в руках у папы, крест и т. д., но основные контуры
выведены коричневым цветом.
Самые же известные изображения «папского зонта» можно увидеть на стенах
римской капеллы св. Сильвестра. Судя по всему, она была лишь топографически связана с
храмом Sancti Quattro Coronati — Четырех увенчанных святых мучеников, который в
середине XIII в. был всего лишь центром простого бенедиктинского приората. Зато
капелла, построенная в 1246 г., вероятнее всего являлась частью укрепленной резиденции
кардинала Стефано Конти — «викария Города», то есть главного лица в Риме при частых
и продолжительных отлучках из него Иннокентия IV. В случае внезапной военной
угрозы кардинал-наместник мог быстро перейти из непригодного для обороны Латеранско-
го дворца под защиту крепких стен SS. Quattro Coronati42.
40 Zchomelidse N. М. Santa Maria Immacolata in Ceri. Pittura sacra al tempo della Riforma Gregoriana. Roma, 1996
(Arte e storia, 5). P. 109-114.295-300. Репродукция (низкого качества) интересующей нас фрески на р. 383
(fig. 31). Автор датирует цикл 1100-1130 гт. См. также работу: Eadem. Tradition and Innovation in Church
Decoration in Rome and Ceri around 1100 // Romisches Jahrbuch der Bibliotheca Hertziana. Bd. 30. 1995.
S. 7-26, где автор сравнивает фрески из Чери прежде всего с фресками из римской церкви св. Климента.
41 Об этой рукописи см. прежде всего: Ladner 2. S. 72-76, а также: Idem. Eine Prager Bildniszeichnung
Innozenz' III. und die Collectio Pragensis // Studia Gratiana. Vol. 11. Bologna, 1967 (Collectanea Stephan
Kuttner, 1). S. 23-36. Перепечатано с поправками в: Idem. Images and Ideas in the Middle Ages. Selected
Studies in History and Art. Vol. 1. Rome, 1983 (Storia e letteratura, 155). P. 367-376
42 О церкви Четырех увенчанных св. мучеников см. в первую очередь: Krautheimer R. SS. Quattro Coronati //
Corpus basilicarum Christianarum Romae (IV-IX Cent.) Vol. 4. Citta del Vaticano etc., 1970 (Monumenti di
antichita cristiana / Pontificio Istituto di Archeologia Cristiana. Seria 2, 2) P. 1-36 (прежде всего о ранней
истории храма); Мипог А. II restauro della chiesa е del chiostro dei SS. Quattro Coronati. Roma, 1914, где
глава VI (с. 103-122) специально посвящена капелле св. Сильвестра. О цикле фресок и обстоятельствах
его создания подробнее всего: Sohn A. Bilder als Zeichen der Herrschaft. Die Silvesterkapelle in SS. Quattro
Coronati (Rom) // Archivium historiae pontificiae. Vol. 35.1997. S. 8-47, а также: Mitchell J. Op. cit. с
дальнейшими библиографическими указаниями. Т. Кроуфорд ошибается на столетие, когда относит эти фрески к
середине XII в.: Crawford Т. S. Op. cit. Р. 81,90. Та же ошибка и в: Galbreath D. L. Op. cit. P. 27; Bleisteiner С. D.
Op. cit. S. 6. Согласно Т. Кроуфорду, на этих фресках изображен «brown and white stripped umbrella», хотя
Глава 3. Папский зонтик, солнечный бог и московский князь Щ ^__|
Капеллу украшает цикл фресок на тему легенды о папе Сильвестре примерно в той
интерпретации, которую ей дали создатели «Константинова Дара» — знаменитой
фальшивки VIII-IX вв.43 Здесь умбреллино появляется в двух композициях, часто
воспроизводящихся на страницах научных и популярных изданий: на одной император
Константин передает фригий (головной убор, предшественник папской тиары) св. Сильвестру44
(ил. 38), а на другой — он же ведет за повод коня папы (ил. 39). На этих фресках можно
разглядеть «устройство» умбреллино: не только его цвет и форму, но даже шнур,
которым его захлопывали. На первой хорошо виден и шар на верхушке зонта. Судя по
копиям, снятым в 1637 г.45, такой же шар раньше украшал и вторую фреску, сейчас в этом
месте поврежденную.
Если перейти от визуальных источников к письменным, то «папский зонт»
начинает упоминаться в церемониальных чинах папской курии с XIII в.: во время процессий
служитель должен нести его вслед за папой46. Помимо ordines умбреллино оставил след
в инвентарях, как, например, в виде процитированной выше записи от 1295 г. — той, где
речь шла о спицах и ангеле. Она весьма важна тем, что называет «папский зонт» словом,
пока еще нам не встречавшимся, — soliculum. Если в слове umbrellino смысловой акцент
делается на «тень», то в soliculum — наоборот, на «солнце». (Собственно, и само солнце
обозначалось в поздней разговорной латыни нередко тем же словом.) Запомним эту
разницу в ассоциациях, вызывавшихся звучанием soliculum и umbrellino, и обратим
внимание на то, что, судя по доступному материалу, первое из них применялось к «зонту»
раньше, чем второе, но потом было вытеснено. Раз узнав «папский зонтик» в soliculum
даже на плохих репродукциях видно, что чередующиеся полосы зонта красного (пурпурного) и желтого
(золотого) цвета. Если эта небольшая капелла действительно была частью дворцового комплекса, вряд ли
справедливо суждение В. Гёпа: «Hier wurde mittels der optischen Anschauung gerade der nicht Schriftkundige,
nicht Gelehrte, nicht einer geistigen Oberschicht Angehorige angesprochen». Goez W. Ein Konstantin- und
Silvesterzyklus in Rom // Bilder erzahlen Geschichte / Hrsg. von H. Altrichter. Freiburg im Breisgau, 1995.
S. 147. И соответственно сомнительно определение художественно-публицистической задачи фресок как
«Manipulation der romischen Laienschaft»: Ibid. S. 148. Совсем другой характер Offentlichkeit
подразумевается в: Sohn A. Op. cit. S. 42, хотя этот автор, пожалуй, тоже преувеличивает общественное значение
капеллы. Недавно опубликовано граффити с одной из колонн в церкви Четырех увенчанных св. мучеников,
которое, вероятно, тоже представляет собой изображение зонта. См.: Incisioni storiche nel chiostro / A cura
di L. Delia Santa e L. Giuggiolini (на сайте http://www.santiquattrocoronati.org/IE/5_23.htm).
' Самое общее описание цикла см. в: Goez W. Op. cit.
J Сцена в литературе описывается по-разному. См., например: «...ein weiterer kaiserlicher Begleiter [iiberreicht]
zudem einen runden, rot-gelb gestreichten sonnenschirmartigen Baldachin an einer Stange, solecchium». Sohn A.
Op. cit. S. 31-32.
13 ZahltenJ. Barocke Freskenkopien aus SS. Quattro Coronati in Rom: Der Zyklus der Silvesterkapelle und eine
verlorene Kreuzigungsdarstellung // Romisches Jahrbuch der Bibliotheca Hertziana. Bd. 29. 1994. S. 19-43,
S. 29 (Abb. 14).
■ «Decimo septimo dominus papa et subdiaconus cum tobalia et serviens qui portat umbraculum». Andrieu M.
Le pontifical Romain au Moyen-Age. T. 2. Citta del Vaticano, 1940 (Studi e testi, 87). P. 377. Сравн.:
Schimmelpfennig B. Die Kronung des Papstes im Mittelalter dargestellt am Beispiel der Kronung Pius' II.
(3.9.1458) // QFIAB. Bd. 54.1974. S. 221.
ИЯм. Л. F.«iiimm- Р.НЛГ|'111Г11СМ11РГ.Н11Г
из инвентаря 1295 г., его же можно без труда определить и в загадочном soleclum из чина
1294 г., регламентировавшего процедуру посвящения папы в случае, если она будет
проводиться вне Рима. В нем говорится, помимо прочего, о служителях в белых одеяниях,
которым следует вести коня (очевидно, папы) и нести разные предметы, в частности
«капеллу» (скорее всего вместилище для Тела Христова) с балдахином (сара) над ней,
а самое главное — soleclum47. Авторитетнейший издатель этого документа не
идентифицировал soleclum, допустив со знаком вопроса, что речь здесь может идти о папских
шпорах.
Рассказ о ранних свидетельствах по поводу умбреллино был бы неполон без одного
туманного сообщения из Павии. Итальянский историк и гуманист Карл Сигоний
(Карло Сигоньо) (ок. 1524-1584) говорит в шестой книге «Истории королевства Италия»
о привилегиях, которые в 911 г. папа Анастасий III по настоянию короля Беренгария I
якобы предоставил павийскому епископу48. К их числу относилось право сидеть во
время соборов по левую руку от папы, иметь прецессионный крест (чтобы его
носили перед епископом), ездить на белом коне49, но главное — использовать умбреллино
(adhibendae umbellae)50. Если такая грамота вообще существовала, она вне всякого
сомнения была поддельной. Но от фальшивок тоже есть прок. Прежде всего понятна цель
заказчика документа: добиться того, чтобы павийские епископы пользовались особыми
привилегиями, а именно такими же, как у архиепископов, считает Э. Хоф51. И он же
полагает, что эта претензия была направлена прежде всего против архиепископа
Миланского, с которым павийцы постоянно соперничали. Прецессионный крест и белый конь
«Servientes albi erunt parati ad dextrandum equum et ad portandum soleclum et calcaria, capellum et capam
contra aquam ne pluat, et mitrale». Dykmans M. Le ceremonial papal de la fin du Moyen Age a la Renaissance. T. 2:
De Rome en Avignon ou le ceremonial de Jacques Stefaneschi. Bruxelles; Rome, 1981 (Bibliotheque de l'Institut
historique Beige de Rome. 25). E 328.
Sigonius С Historiarum de regno Italiae libri quindecim. Francofurti ad Moenum, 1575. P. 152. К сожалению,
автор не называет источник своих сведений. Не исключено, что его можно установить при изучении
автографа труда К. Сигония. недавно обнаруженного в миланской Амброзиане. В этой рукописи содержится
много подготовительных материалов, которые не вошли в напечатанную версию сочинения.
О папской привилегии ездить на белом коне см. прежде всего: TraegerJ. Der reitende Papst: Ein Beitrag zur
Ikonographie des Papsttums. Miinchen; Zurich, 1970 (Miinchener kunsthistorische Abhandlungen 1). S. 30-31.
«Post annum Sergius pontifex mortuus est, atque in eius locum factus Anastasius quartus. Cupiebat Berengarius
Papiam, ut quae regni sedes erat, honore supra reliquas regni civitates effere. Itaque, quoniam ecclesiam eius
metropolitana afficere dignitate non poterat, ius atque insignia nova episcopo conquisivit; atque ut Anastasius
pontifex ei ius indulgeret adhibendae umbellae, equo albo vehendi, crucis praeferendae et in concilio a laeva
pontificis assidenti obtinuit». Sigonius C. Op. cit. P. 152. Разумеется, вместо Анастасия IV здесь следует читать
Анастасий III. В проверенном мной также базельском издании 1575 г. (с. 248-249) данное место
приводится без каких бы то ни было изменений или добавлений. Свидетельство К. Сигония получило отражение в
изданиях регест: I diplomi di Berengario I / A cura di Luigi Schiparelli. Roma, 1903 (Fonti per la storia d'ltalia,
35). P. 410-411 (Nr. 17) (текст К. Сигония воспроизведен с точностью до буквы, за исключением первой
фразы); BohmerJ. F. Regesta imperii. Papstregesten 911-1024 / Bearb. von H. Zimmerman. Wien; Kohr Graz
1969. Nr. 4 (текст К. Сигония свободно пересказывается).
HoffE. Pavia und seine Bischofe im Mittelalter. Pavia, 1943. S. 381-382.
Глава 3. Папский зонтик, солнечный бог и московский князь Д
действительно могут в данном случае рассматриваться как прерогатива
архиепископов. Но тогда следует, что в представлении автора подделки umbella тоже относилась
к числу инсигний не только папских, но и архиепископских. Такая его идея объяснима
лишь при допущении, что папы иногда передавали право пользования умбреллино
отдельным архиепископам (например, кому-то из миланских предстоятелей) в качестве
индивидуального отличия и особой чести. Ведь регулярной инсигниеи митрополитов
зонт никогда не был.
Павийские епископы оказались вполне успешны в стремлении к приобретению
новых прав: Опицин де Канистрис (1296 — ок. 1350) с удивлением пишет, что епископы
Павии в его время пользуются всеми отличиями архиепископов. Но о «зонтиках» в Па-
вии больше ничего не слышно. Так что даже если Калликст II в 1123 г. и признал
привилегии, на которые с помощью подделок претендовали епископы Павии52, то только
не право использования умбреллино. Изготовление фальшивой привилегии якобы от
911 г. Э. Хоф относит ко времени между 1105 и 1123 г., и, возможно, даже точнее — между
1105 и 1110 г.53 Такая датировка совершенно не вписывалась в концепцию П. Э. Шрамма
(о которой чуть ниже), поэтому он объявил ее ошибочной54. Если бы удалось решить
трудный вопрос о дате поддельной привилегии павийских епископов, историки
получили бы, возможно, еще одно раннее (а может быть, и самое раннее) свидетельство
существования папского «зонтика»: ведь если при составлении подделки этой инсигниеи
спорадически пользовались архиепископы, то у пап она уже несомненно должна была
иметься, и притом в течение относительно длительного времени.
Исторические корни «папского зонта» как символа власти уходят очень глубоко —
в древнейшие цивилизации Ближнего Востока. «Изобретена» была эта инсигния,
возможно, еще в Египте, откуда попала в Ассирию, а от нее была унаследована Персией55.
Со временем она приобрела популярность чуть ли не по всему Старому Свету: в
Северной Африке до тропиков, в Азии до тихоокеанского побережья. (Распространилась ли
она из единого центра или же в жарких краях зонты от солнца сами собой должны были
становиться атрибутами богов и правителей — вряд ли удастся когда-либо выяснить с
52 Ibid.
53 Ibid. S. 382-384.
А Schramm P. E. Der Schirm: Herrschafts-, Wiirde- und Rangzeichen in drei Erdteilen // Festschrift fur Hermann
Heimpel zum 70. Geburtstag am 19. September 1971. Bd. 3. Gottingen, 1972. (VMPIG, 36/111). S. 581. Anm. 51;
S. 583. Anm. 61.
• Crawford T. S. Op. cit. P. 19-25. Автор особенно подчеркивает связь зонта с культом плодородия и
сексуальной производительностью. Попытку связать мифоритуальный контекст «зонтика», напротив, с
«процессом смерти-возрождения души» см. в: Кифишин А. Г. О смысле зонтика // Этруски в их связях с народами
Средиземноморья. Миф. Религия. Искусство. Тезисы докладов коллоквиума 9 13 апреля 1990 г. М., 1990
(Вшшеровские чтения, 23). С. 38. Намного подробнее тот же тезис обоснован (но и дополнен
представлением о зонтике как средстве защиты царя от враждебных сил) в: Акимова Л. И., Кифишин А. Г. О мифо-
ритуальном смысле зонтика // Этруски и Средиземноморье. Материалы Международного коллоквиума
9-11 апреля 1990 года (Москва) ХХШ-и Випперовские чтения / Под общей ред. Л. И. Акимовой. М., 1994.
С. 167-244. Статья любезно указана мне И. И. Тучковым.
ШШШ М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
определенностью56.) Если в Африке и Азии большой зонт от солнца и в наши дни
нередко сопровождает государей, то в постантичной Европе зонту не суждено было
прижиться, и там он навсегда остался экзотической эмблемой, до сих пор ассоциирующейся с
Востоком. Сведения об использовании зонтика от солнца в Египте, Междуречье,
Элладе, у этрусков и в иных землях читатель найдет в литературе, указанной в примечаниях.
Сопоставлять их между собой здесь нет ни возможности, ни резона, поскольку моя
задача состоит в поисках ответа на один-единственный конкретный вопрос: каким путем
папы римские обзавелись таким «ориентальным» символом власти?
Крупнейший знаток средневековых инсигний П. Э. Шрамм посвятил «зонтику»
специальное исследование57. Для теории, которую он в нем выстроил, особое значение
имела миниатюра из «Книги в честь императора» («Liber ad honorem Augusti») —
рифмованного исторического произведения врача и ритора Петра из Эбуло (Эболи в
Кампании) (ок. 1160-1219/1221). Книга эта, прославлявшая деяния императора Генриха VI,
известна сейчас специалистам не столько своим текстом, сколько сопровождавшими его
иллюстрациями, выполненными, скорее всего, в королевском скриптории в Палермо в
1195-1197 гг.58 Миниатюра, относящаяся к теме «зонта», находится на л. 63 и названа
«Как Танкред узурпировал корону королевства». На ней изображен соперник императора
Генриха VI в борьбе за сицилийский престол король Танкред с сыновьями и свитой. Они
едут верхом в торжественной процессии. Хорошо видно, как скачущие перед Танкредом
всадники несут знаки его власти: впереди державу, а вслед за ней меч. То ли рядом с
мечом, то ли сразу за ним (композицию можно понимать по-разному) везут некий странный
предмет, узнать который непросто (ил. 40). Однако П. Э. Шрамм уверен, что это
маленький зонт с подвешенными к нему бубенчиками59. (На птицу, сидящую поверх «зонтика» и
повернувшую голову назад, обращать внимания не следует: вместе с двумя другими
такими же на короне Танкреда и на холке его коня она трактуется исследователями как
визуальное указание художника на грядущую неудачу всего предприятия.)
Если согласиться с П. Э. Шраммом, выходит, что умбреллино уже в XII в. служил не
только папам римским, но и светским государям — королям Сицилийским из
норманнской династии. В том, что Танкред пользовался своим «зонтом» (если это действительно
зонт) отнюдь не для спасения от солнца и дождя, сомневаться не приходится: во-первых,
56 Т. Кроуфорд упоминает гипотезу о распространении зонта по Евразии и Африке из Китая, однако сам
отказывается сделать выбор между Египтом и Китаем — главными кандидатами на роль родины этой
инсигний, ссылаясь на недостаток данных. Возможность независимого изобретения зонта в этих двух центрах
он тоже не исключает: Crawford Т. S. Op. cit. Р. 32. Об общей истории зонта см. также: Moses Е. Der Schirm.
Kulturhistorische Studie. Koln, 1924. О бытовом использовании зонтика в древности: Cuppers Н. Umbella,
umbraculum // RE. Halbbd. 17. Stuttgart, 1961. Sp. 585-588, о применении в культе и в качестве инсигний:
Idem. oUQavicnco? // Ibid. Sp. 952-964.
57 Schramm P. E. Der Schirm...
58 См. издания: Petrus de Ebulo. De rebus Siculis carmen / Ed. E. Rota. Citta di Castello, 1904-1909 (RIS. 31/1)
и Petrus de Ebulo. Liber ad honorem Augusti sive de rebus Siculis. Codex 120II der Burgerbibliothek Bern. Eine
Bilderchronik der Stauferzeit / Hrsg. von Th. Kolzer und M. Stahli. Sigmaringen, 1994.
59 Schramm P. E. Der Schirm... S. 582.
Глава 3, Папский зонтик, солнечный бог и московский князь Щ
судя по миниатюре, «зонтик» маловат для столь прагматического употребления, а во-
вторых и главных, его несут не за королем, а перед ним. Значит, это некий символ,
вполне естественно оказавшийся в одном ряду (по крайней мере смысловом) с мечом и
державой. На этом вопрос о происхождении «зонтика» представляется П. Э. Шрамму
вполне проясненным: «Откуда сицилийские короли заимствовали эту инсигнию, очевидно:
из мусульманского мира, с которым островное королевство и Южная Италия
поддерживали весьма многосторонние связи»60. Что же до появления зонтика у римских пап,
версия того же исследователя звучит так: «Напрашивается мысль, что папы присвоили
себе инсигнию, с помощью которой их вассал король Сицилийский повышал свое
реноме. Нельзя полностью отрицать и другую возможность, что они последовали образцам с
Востока без посредничества южноитальянской державы, однако она менее вероятна»61.
Что до павийской фальшивки, то предложенная Э. Хофом ее датировка (между 1105 и
1110 г.) никак не подходила П. Э. Шрамму уже хотя бы потому, что государи Сицилии
стали королями только в 1130 году.
Свою гипотезу П. Э. Шрамм высказывал и ранее62, и к настоящему времени его
концепция успела стать общепринятой. Ее старались уточнить, указывая на то, что зонт
относился к числу инсигний Фатимидов, и именно от них он был воспринят на
Сицилии — скорее всего в правление короля Рожера II (1130-1154)63. Между тем при
ближайшем рассмотрении построений П. Э. Шрамма в них становятся различимы слабые
места, обусловленные прежде всего недостатками характерного для него формально-
иконографического подхода к материалу.
Всякое заимствование в символической области должно быть мотивировано. Даже
при наличии самых интенсивных контактов между разными культурами (или «всего
лишь» разными княжескими дворами) не происходит автоматического перенимания
всех подряд черт репрезентации — иначе все государи на свете выглядели бы одинаково.
«Усваиваются» только те детали, которые, во-первых, происходят из авторитетного
источника и, во-вторых, на взгляд «реципиента», приносят ему престиж64. Поэтому, чтобы
согласиться с гипотезой П. Э. Шрамма, необходимо объяснить, почему вассалы св.
Престола короли Сицилийские, а тем более мусульманские правители Востока приобрели в
глазах пап такой символический авторитет, что наследники Петра посчитали полезным
присваивать их знаки власти? И как, в свою очередь, мусульманские государи набрали
такой «символический вес» в глазах норманнских королей Сицилии, что те не
постеснялись заимствовать часть их репрезентативного обличья?
Опережая такого рода неудобные вопросы, П. Э. Шрамм и последовавшие за ним
историки обычно ограничиваются общими указаниями на близкое соседство «доноров»
0 Ibid.
* Ibid. S. 583.
L SchrammP. E. Throne des 9.-11. Jahrhunderts... S. 717-720, особенно S. 719.
» ScMack D. Die Araber im Reich Rogers II. Berlin, 1969 (Diss. phiL). S. 151-152.
4 Подробнее см.: Бойцов M. А. Символический мимесис — в средневековье, но не только // Казус.
Индивидуальное и уникальное в истории — 2004. Вып. 6. М., 2005. С. 355-396.
ШЖГм". Л. Бойцов» Р.Г.ЛПЧНГ. НС МШ'Г.НПГ.'""' ~ __^
и «реципиентов», которое якобы должно неизбежно вести к интенсивному
взаимодействию в самых разных сферах, в частности символических. Историки искусства
особенно склонны исходить из представления, что географическая близость сама по себе
является и необходимой, и достаточной предпосылкой для обоюдных заимствований.
Между тем, чтобы рецепция стала возможной, ей необходимо вписаться в
определенную систему ценностей, притом отнюдь не одного лишь эстетического свойства:
«забираемое» должно прибавлять веса тому, кто забирает, и притом в контексте его
собственной культуры, а не той, из которой что-либо перенимается.
Крайне трудно сформулировать сколько-нибудь внятный ответ на вопрос о
причинах, по которым христианские государи XII в. сочли бы нужным заимствовать инсигнии
своих мусульманских коллег. (Да и много ли примеров такого заимствования удастся
привести — даже в ближневосточных княжествах крестоносцев?) Ответ на
аналогичный вопрос применительно к папам и Сицилийским королям, можно, пожалуй,
вычитать в работах П. Э. Шрамма в основном между строк: папы не хотели отставать в своей
«символической оснастке» от собственных вассалов, пускай даже сугубо номинальных.
Однако и такое гипотетическое обоснование не слишком убедительно уже хотя бы
потому, что обычно менее авторитетные политические субъекты подражают более
авторитетным, а не наоборот. Соответственно, той или иной инсигнии следовало бы скорее
«спускаться» по ступеням вассально-ленной иерархии, чем «подниматься» по ней.
Как раз на примере папских «зонтиков от солнца» хорошо можно проследить такое
движение инсигнии «сверху вниз»: понтифики жаловали иногда свои зонты епископам и
аббатам «экземированных» (то есть освобожденных от подчинения местным церковным
властям) диоцезов и обителей. (Именно этим путем мог получить свой «зонт»
архиепископ Миланский, если подобное пожалование действительно имело место.) Не
вызывает ни малейшего удивления, когда, например, аббаты Райхенау65 начинают украшать
себя «папским зонтиком», а свои гербы — его изображением. Удивляло бы встречное
заимствование. Если архиепископы Беневентские «с незапамятных времен» (на самом
деле, вероятно, только с середины XIII в.) носят на голове тиару66, трудно всерьез сомне-
Schramm P. Е. Der Schirm... S. 587-588. На рисунке в хронике Галла Охайма (ок. 1496) зонтик включен в
герб аббатства Райхенау. Эта деталь герба должна была подчеркнуть, что аббатство отвергает притязания
епископов Констанцских на контроль за ним, подчиняясь nullo mediante — без посредников — св. Престолу.
См.: Galbreath D. L. Op. cit. P. 34-35.
Sirch В. Der Ursprung der bischoflichen Mitra und papstlichen Tiara. St. Otilien, 1975. S. 98-106; Schimmelpfen-
nig B. Die Tiara des Erzbischofs von Benevent // Ex Ipsis Rerum Documentis: Beitrage zur Mediavistik.
Festschrift fur Harald Zimmermarm zum 65. Geburtstag / Hrsg. von K. Herbers et al. Sigmaringen, 1991. S. 363-
371. Идентификация фигуры в тиаре с бронзовых ворот Беневентского собора как архиепископа, на чем
так настаивает Б. Шиммельпфенниг, все-таки ошибочна. Соответственно, требуют исправления
выводы и другого исследователя, исходившего из того, что на вратах изображен архиепископ Беневентский:
Ladner G. В. Der Ursprung und die mittelalterliche Entwicklung der papstlichen Tiara // Tainia. Roland Hampe
zum 70. Geburtstag am 2. Dezember 1978 dargebracht von Mitarbeitern, Schiilern und Freunden / Hrsg. von
H. A. Cahn und E. Simon. Mainz, 1980. Bd. 1. S. 454-455; Ladner 3. S. 272, 274. Спорный вопрос был
pern н благодаря недавно раскрытой надписи «Henricus beneventanus archiepiscopus», относящейся совсем
к другой фигуре композиции, из чего следует, что епископ в тиаре — это не беневентский предстоятель, а
I лини .4. ll.iiUKiiii млп ик. солнечный бог и мискивским ьняп. JJ^J
ваться относительно того, кто у кого ее заимствовал — епископы Беневента у епископов
Рима или же епископы Рима у епископов Беневента. Или другой пример — уже не
заимствования «снизу», а сознательной передачи инсигнии «сверху вниз»: папа Лев IX
в 1049 г. пожаловал Трирскому архиепископу mitra Romana — «римскую митру» — в
знак того, что тот становится «примасом Галлии Бельгики». Отныне он сам и его
преемники получают право быть в этой митре во время церковной службы, освежая тем
самым всякий раз осознание того, что они являются «учениками римского престола»67.
Трирские предстоятели стали настолько часто пользоваться новоприобретенной
«римской митрой», очевидно, представлявшей для них большую символическую ценность
и повышавшей их престиж, что уже к середине XII в. она превратилась в регулярный
головной убор епископов Трира, стала их характерной инсигнией.
Почему же теперь вопреки продемонстрированной на этих примерах логике глава
христианского мира папа римский должен стараться не отставать в своей
«символической экипировке» от собственного вассала, сколь бы беспокойным тот ни был? А даже
если папе и понадобилось зачем-то вступать в такое странное соперничество, почему он
решил «забирать» у государя Сицилии такую инсигнию, которая ранее на латинском
Западе никому известна не была: ведь, согласно реконструкции П. Э. Шрамма,
восточный зонтик едва ли не только что пришел к христианским государям от мусульманских
правителей? Этот символ власти не мог еще успеть обрасти на новой для себя
итальянской почве какими бы то ни было местными престижными смыслами — в глазах
латинянина XII в. он должен был оставаться еще вполне «сарацинским».
На арабском востоке в Средние века зонтик от солнца действительно
использовался в качестве знака власти — притом, похоже, одного из самых важных. И в Багдаде Аб-
басидов в IX-XII вв., и в Каире Фатимидов в X-XI вв. эта инсигния называлась samsa,
однако своим обликом она мало походила на «папский зонтик» — прежде всего
потому, что была щедро украшена драгоценностями68. Фатимиды в своем стремлении
превзойти багдадских халифов конструировали колоссальные «зонты», носить которые
папа Адриан IV. См.: Morante F. Nuove scoperte sull'origine della Porta di Bronzo del Duomo di Benevento //
Benevento. Nr. 4 (23 febbraio) 2001 (http://www.beneventogiornale.com). Современное состояние вопроса
см. в: Andenna G. Gli arcivescovi di Benevento, la tiara e l'imitazione della simbologia del papato: tra equivoci
«involontari» e strategie di leggittimazione // Rivista di storia della chiesa in Italia. Vol. 59.2006. P. 351-376.
Regesta Pontificum Romanorum ab condita ecclesia ad annum post Christum natum 1198 / Ed. Philippus
Jane. Editionem secundam correctam et auctam auspiciis Gulielmi Wattenbach curaverunt S. Loewenfeld,
F. Kaltenbrunner, P. Ewald. T. 1. Leipzig, 1885. Nr. 4158 (S. 530). Сравн.: Engeh O. Der Pontifikatseintritt und
seine Zeichen // Segni e riti nella chiesa altomedievale occidentale / A cura di O. Capitani. Vol. 2. Spoleto, 1987
(Settimane di studio del Centro Italiano di Studi sull'Alto Medioevo, 33). P. 739.
Все сведения в данном абзаце взяты из: Halm Н. Al-samsa. Hangekronen als Herrschaftszeichen der Abbasiden
und Fatimiden // Egypt and Syria in the Fatimid, Ayyubid and Mamluk Eras / Ed. by U. Vermeulen and
D. De Smet. Leuven, 1995 (Orientaila Lovaniensia analecta, 73). P. 125-138. Автор, правда, пытается доказать,
что речь идет не о зонтах, а о подвесных коронах, но делает это не очень убедительно. Однако он прав в
том, что Фатимиды сделали из зонта от солнца ювелирное украшение огромных размеров, начисто лишив
его исходных функций и превратив в объект большей ценности, чем корона. Статья эта была мне любезно
указана Дженни Р. Эстерли (Брауншвейг).
ИВ1"м. A.i;«".'i:m«.i: '"L'.F.nil'lllF IK, MIIPFIMIF '"' " _"
было уже невозможно, и они подвешивались на цепи над троном или же поднимались
усилиями многих людей над резиденцией правителя для всеобщего обозрения. На
изготовление одной такой фатимидской samsa, о которой сообщается в 1068—1069 гг.,
было израсходовано более 60 кг серебра, более 130 кг золота и 3600 драгоценных
камней. Наверняка у правителей Каира были зонтики от солнца и попроще, но знаком
их власти стал именно этот. Понятно, что такого рода колоссальные «зонты» вряд ли
могли являться образцом, на который ориентировались создатели скромного
папского умбреллино.
Нам не удастся продвинуться в вопросе о векторе рецепции папского зонтика, пока
мы не поймем хотя бы некоторые из смыслов, усматривавшихся в нем
современниками. Прежде всего вспомним, что в относительно поздние времена (XV1-XVII вв.)
зонт трактовался как символ светской власти пап. Таким образом, к началу Нового
времени куриальная традиция, очевидно, не усматривала связи между зонтом и
священническими обязанностями папы. Конечно, нельзя поручиться, что данная
трактовка является исходной, однако в отсутствие иных истолкований стоит примерить ее
и на ситуацию ХИ-ХШ вв. Если довериться этому позднему указанию, символику
зонта необходимо разыскивать в сфере светских полномочий понтифика, что сразу
весьма сужает зону поиска.
Как известно, в раннесредневековой политической метафизике источниками
светской власти являются император на земле и Христос на небесах. Со временем канонисты
преуспели в выстраивании теорий, согласно которым папа получает непосредственно от
Христа не только духовные, но и все свои светские полномочия. Последние едва ли не в
первую очередь основываются на «праве вязать и разрешать», символически
выражаемом (например, на папских знаменах) ключом (или ключами). Однако в XII—XIII вв.
папы продолжали пользоваться и иной концепцией, сформулированной еще в VIII или
IX в. неизвестным автором «Константинова Дара».
Эта знаменитая подделка и является, как думается, ключом к пониманию
«зонтика» как папской инсигнии. Упомянутые фрески из SS. Quattro Coronati не оставляют
ни малейшего сомнения в том, как именно представлял себе происхождение
необычной инсигнии высокопоставленный заказчик росписи — vicarius urbis Стефано Конти.
На первой из них хорошо видно, как человек из императорской свиты протягивает
«зонт» папе. Его движение композиционно перекликается с жестом самого
Константина, подносящего папе Сильвестру фригий. На второй фреске «зонт» держат уже над
папой, едущим верхом. Таким образом, независимо от того, когда папы стали
пользоваться «зонтиком» и от кого в действительности они его заимствовали — от
королей ли Сицилийских, от Фатимидов или же прямо от индийских раджей и китайских
шаньфу, — в самой римской курии придерживались на этот счет вполне
определенного мнения. «Зонт» — это императорская инсигния, точно так же, как золотой венец
(он виден в руках другого императорского придворного на первой фреске), фригий и
белый конь.
В тексте «Константинова Дара» ничего не говорится ни о белом коне, ни об
умбреллино, однако и заказчик, и исполнитель росписи (как, очевидно, и их современники)
Глава 3. Папский зонтик, солнечный бог и московский князь Щ
вполне могли вычитывать в этом тексте куда больше, нежели мы сейчас69. Тем более
соответствующий пассаж составлен с таким смысловым запасом, с такой
предусмотрительностью, что не исключает пожалования чего бы то ни было, помимо ясно названных
в нем предметов. Ведь император Константин позволяет, чтобы в процессии папу
сопровождали императорские «скипетры» (imperialia sceptra), «конты» (conta), хоругви
или же выносные кресты (signa), военные знамена (banda) и к тому же еще «различные
украшения императорской власти» — «diversa ornamenta imperialia»70.
Собственно, и П. Э. Шрамм писал, что на фреске изображено дарение папе «зонтика»
Константином71, более того, он высказал вполне логичное предположение: папы
присваивают себе «зонтик» как часть «imperialia indumenta», о которых говорится в тексте
«Константинова Дара»72. Но как совместить это справедливое наблюдение
заслуженного гёттингенского историка с его же идеей о заимствовании папами «зонтика» от
сицилийских норманнов или с мусульманского Востока?
Зонтик у Серкамби
О том, что «папский зонт» устойчиво связывался с императорской властью,
свидетельствуют материалы, которые еще не были доступны П. Э. Шрамму В XIV в.
«зонтики» носили и над головами германских императоров. Правда, в самой Германии это
совсем не было принято (отсюда и изумление Ульриха Рихенталя при виде папской
«шапки»). Зато в Италии Г. Шенком недавно было выявлено уже несколько примеров
именно такого применения «зонта».
Оказалось, что данный предмет порой даже назывался «императорским
зонтиком» — onbrella imperialle. Со ссылкой на хрониста Феррето де Феррети (ум. 1337)
О другом примере «обогащения» содержания «Константинова Дара» и легенды о св. Сильвестре см. главу
«Корону возложить ногами».
«Pro quo concedimus ipsis Sanctis apostolis [...] et per eos etiam beato Silvestrio patri nostro [...] et omnibus eius
successoribus pontificibus [...] atque de praesenti contradimus palatium imperii nostri Lateranense [...] dernde
diademam videlicet coronam capitis nostri simulque frygium nee non et superhumerale, videlicet lorum, qui
imperiale circumdare assolet collum, verum etiam et clamidem purpuream atque tunicam coccineam et omnia
imperialia indumenta seu et dignitatem imperialium praesidentium equitum, conferentes etiam et imperialia
sceptra simulque et conta atque signa, banda etiam et diversa ornamenta imperialia et omnem processionem
imperialis culmrnis et gloriam potestatis nostrae». Constitutum Constantrni, 14. Цит. по изданию: Constitutum
Constantini (Konstantinische Schenkung). Text / Hrsg. von H. Fuhrmann. Hannover, 1968. (MGH Fontes
iuris, 10). S. 86-88.
SchrammP. E. Throne des 9.-11. Jahrhunderts... S. 718.
Ibid. S. 718-719. О том, что папский зонтик происходит из императорского церемониала, иногда в
литературе заявляется весьма категорично, но без всякого обоснования: HoffE. Op. cit. S. 378; TraegerJ. Op. cit.
S. 9; ParaviciniBaglianiA. II Corpo del papa. Torino, 1994. P. 88; Goez W. Op. cit. S. 141-142. С другой стороны,
А. Паравичини Бальяни (Paravicini BaglianiA. Le Chiavi e la Tiara: Immagini e simboli del papato medievale.
Roma, 1998) посвятил целую главу («Vero Imperatore». P. 61-84) императорским элементам в
репрезентации папской власти, но «зонтику» среди них места не нашлось — даже несмотря на то, что автор там же
упоминает umbrellino в связи с фресками в SS. Quattro Coronati (p. 62).
Я| М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Г. Шенк предполагает, что в октябре 1311 г. императора Генриха VII вводили в Геную
под пурпурным балдахином, «вероятно, круглой формы наподобие зонтика».
Основание для такого допущения он видит прежде в слове, которым балдахин обозначается —
umbra73. Правда, при знакомстве с полным текстом источника предположение Г. Шенка
предстает менее вероятным, поскольку похоже, что точно такую же umbra несли и над
императрицей74. Поскольку случаев удвоения «императорского зонтика» ради супруги
его законного обладателя больше, насколько известно, нигде не встречается, осторожнее
было бы предположить, что слово umbra означает здесь обычную прямоугольную сень.
Зато, безусловно, круглый «императорский зонтик» обнаруживается на миниатюре из
хроники лукканца Джованни Серкамби (1348-1424), изображающей императора
Карла IV по дороге в Лукку в 1369 г.75 Зонт желтого или золотого цвета с черным имперским
орлом большого размера украшен навершием, нижний край оформлен зубцами (ил. 41).
Как справедливо отмечает Г. Шенк, данная инсигния у Серкамби является
«однозначным и исключительным атрибутом римско-германского короля или императора». Всех
других государей художник отмечает коронами и скипетрами, но ни в коем случае не
зонтиком76.
Разумеется, миниатюра из рукописи Серкамби отнюдь не доказывает, что Карл IV
или другие германские государи действительно ездили по Италии под зонтиками.
Однако для наших задач вполне достаточно того, что итальянский хронист и миниатюрист
предполагали, что императоры должны использовать такие зонты в качестве инсигний,
а вовсе не связывали этот предмет с одними лишь папами. Появление такого topos
figurative77 вполне показательно и само по себе.
Тем не менее еще в одном пункте соображения Г. Шенка представляются
сомнительными. Он предполагает, что «зонтик» был перенят германскими императорами в XII в.,
когда они ездили в Рим на коронации и могли видеть эту инсигнию у пап. В Рим же
«зонт» попал опять-таки через Сицилийское королевство, правда, не с мусульманского
Востока, как считал П. Э. Шрамм, а из Византии78. Однако почему именно из Византии,
автор не объясняет, а в своей более поздней книге возвращается к шраммовой схеме
миграции: Фатимиды — Сицилия — Рим79.
73 Schenk G.J. Der Einzug des Herrschers: «Idealschema» und Fallstudie zum Adventuszeremoniell fiir romisch-
deutsche Herrscher in spatmittelalterlichen italienischen Stadten zwischen Zeremoniell, Diplomatie und Politik.
Marburg, 1996 (Edition Wissenschaft. Reihe Geschichte, 13) (издание на микрофишах). S. 59. Anm. 323-324.
74 «Cesar vero sub umbra nobilissime purpure desuper tectus, regina pari honore sequente, in atrium pontificis
adductus est...» Le opere di Ferreto de' Ferreti Vicentino / A cura di С Cippola Vol. 2. Roma, 1914. P. 10.
75 Giovanni Sercambi. Le illustrazioni delle croniche nel codice Lucchese / Coi commenti storico e artistico di
Ottavio Banti e M.-L. Testi Cristiani. Vol. 2. Genova, 1978 (Accademia Lucchese di Scienze, Lettere ed Arti;
Studi e testi, 10). P. 40. Nr. 79.
76 Schenk G.J. Der Einzug des Herrschers... S. 62-63.
77 Выражение взято из: Ibid. S. 63.
78 Ibid. S. 65.
79 Schenk G.J. Zeremoniell und Politik... S. 462.
Глава 3. Папский зонтик, солнечный бог и московский князь щ
В городе на лагуне
Подойдем к теме папского umbrellino с другой стороны. Помимо пап, германских
императоров и (допустим вслед за П. Э. Шраммом) сицилийских королей зонтики в
качестве инсигнии использовали вплоть до Нового времени венецианские дожи (ил. 42).
Большой зонт несли за дожем во время особо торжественных процессий, и, если вдруг
такой зонт ломался (в 1514 г. такое случилось дважды), венецианцы усматривали в этом
дурное предзнаменование — то ли для дожа, то ли для всей республики80.
Легенда, повествующая о том, откуда у дожей взялся зонт, относится к самому ядру
исторической мифологии города на лагуне. В 1177 г. благодаря усилиям дожа Себа-
стиано Дзани в Венеции состоялось примирение императора Фридриха I Барбароссы
и папы Александра III. В знак признания заслуг дожа папа передал ему целый ряд
почетных инсигнии, которыми венецианцы не уставали гордиться вплоть до утраты их
республикой независимости. С той же самой поры дожи получили право
пользоваться и «зонтиком». Сцена получения дожем Себастиано Дзани инсигнии от папы
Александра III, естественно, была много раз представлена в официальной венецианской
иконографии. Фрески и холсты на эту тему украшали зал Большого совета во Дворце
дожей со времени возведения здания в XIV в. И сегодня в живописных полотнах на
его стенах легко определить знакомый сюжет — правда, лишь в поздней
интерпретации художников конца XVI в.81 В пожаре 1577 г. погибло все предшествующее
«поколение» официальных изображений на тему венецианского примирения, в частности
та картина Джованни Беллини (1430/1440-1516), на которой, по словам Дж. Вазари,
можно было видеть «папу в облачении, вручающего дожу зонт, после того как другой
он передал императору и два оставил себе»82. (Интерпретация этого сюжета у Вазари
несколько неожиданна — вероятно, в силу какого-то недоразумения.) Разумеется, и
Беллини, и другие мастера, работавшие во Дворце дожей в XV в., не изобретали заново
художественно-политическую программу оформления зала Большого совета, а
только обновляли в соответствии с запросами своего времени уже вполне сложившуюся к
тому времени традицию.
«Et acadete che fa, poi intrato il Principe in chiesia, posta l'ombrella al muro di la porta che si suol meter si mosse
et cazete una scala che dete sopra l'ombrella, e quela rape i legni, la fa star aperta; adeo ne l'ussir di chiexia il
Principe vene senza umbrella, che piu поп ё seguito questo, solum un'altra volta za anni [...] quando el Principe
vene di San Zacaria, da Pasqua, che etiam si rape la ditta umbrella. Alcuni tolse questo per mal augurio, о sia per
il Principe о per il Stado, et ne ho voluto far nota, sicome feci l'altra volta». Sanuto M. I diarii. T. 19. Venezia, 1886.
Col. 333. Сравн. краткое упоминание этого эпизода в: Muir Е. Civic Ritual in Renaissance Venice. Princeton,
1981. P. 131. Note 71.
Подробнее см.: Wolters W. Der Bilderschmuck des Dogenpalastes. Untersuchungen zur Selbstdarstellung der
Republik Venedig im 16. Jh. Wiesbaden, 1983.
«Nell'altra, che ё di sotto a questa, si vede il papa in roccetto, che al doge dona un'ombrella dopo averne data
un'altra alPimperatore, e serbatone due per se». Vasari G. Le vite de'piu eccellenti pittori, scultori et architettori.
Vol. 1. Milano, 1928. P 1105. Русский перевод приводится по изданию: Вазари Дж. Жизнеописание
наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих. Т. 2. М., 1963. С. 443. На эту фразу у Вазари мне любезно
указала Ксения Каземиренко.
ИД_М. A. KH.iiiM.i: • L'.F.niT'HJF [U MI1PFHI1F ""
Самое же первое дошедшее изображение сцены вручения «зонтика»
венецианскому дожу сохранилось на страницах одной хроники начала XV в.83 (ил. 43). По мнению
А. Пертузи, источником вдохновения для миниатюриста стал как раз монументальный
фресковый цикл из Дворца дожей — правда, не из зала Большого совета, а из капеллы
Сан-Никколо84.
Первая связная письменная обработка венецианской легенды о свидании 1177 г.
относится только к XIV в. Она принадлежит перу мантуанца Бонинконтро деи Бови,
много лет прослужившего нотарием в венецианской канцелярии85. Записал он свою
историю около 1320 г., скорее всего в 1317 г.86 По поводу обретения дожем Себастиано
Дзани его зонта Бонинконтро пишет следующее. Уже после завершения
исторического свидания между папой и императором, они оба в сопровождении дожа
отправляются в Анкону. «Анконцы же вышли им навстречу, неся два зонта, предоставляя их
и даря один — папе, а другой — императору. Когда папа это увидел, он повелел
подарить и третий — вышеуказанному господину дожу87. Император подивился этому
и сказал: я полагал, что в мире есть только две всеобщие власти, а именно — власть
пап и власть империи, вы же устанавливаете венецианского дожа в качестве третьей.
На что государь папа отвечал, говоря, что он считает этого господина дожа
неотъемлемой частью тела Церкви в святейшем деле Бога и святой Матери-Церкви, каковое
укрепилось в результате его усилий. И за таковую заслугу он намеревается и желает,
и достойно вручает, и уступает, чтобы тот и все, кто после него достигнут достоинства
венецианского дожа, получали указанный зонт к чести своей власти, чтобы владели
им и носили его...»88
В одном итальянском пересказе этой части легенды удивление Фридриха
Барбароссы намерением папы выражено в еще более определенных выражениях: «И мессир
император сказал: мессир, на свете есть только два государя, коим должно носить та-
Кодекс из музея Соггег (п. 383 cl. I, п. 1497 di coll.).
PertusiA. Quedam regalis insignia: ricerche sulle insegne del potere ducale a Venezia durante il Medioevo // Studi
Veneziani. Vol. 7.1965. P. 56.
Об авторе, примерном времени и возможных обстоятельствах составления им его произведения см.: Sanudo М.
Le vite dei dogi / A cura di G. Monticolo. Vol. 1. Citta di Castello, 1900-1911 (RIS, 22/4). P. 413-416.
PertusiA. Op. cit. P. 55.
В этом месте рассказа венецианцы должны были испытывать злорадство: получалось, что папа заставил
анконцев — давних недругов Венеции — изготовить и поднести венецианскому дожу столь авторитетный
символ власти.
«Anconitani vero obviam vadunt umbrellas eis duplices asportantes; unam pape et alteram imperatori dantes et
presentantes; quod papa videns mandat dicto domino duci unam terciam presentari. Qua de re imperator miratur
et ait: solum in mundo putabam duo esse dominia generalia, Pontificatus videlicet et Imperii; ducem quoque
Venetiarum tercium ordinatis. Cui dominus papa respondit et dicit quod ipsum dominum ducem cum Ecclesia
reputat unum et idem corpus in sanctissimo Dei opere ac sancte matris Ecclesie, quod per eum ostensum est
operis per effectum; et ideo merito intendit et vult et digne dat et concedit quod ipse et omnes qui post eum
ad dignitatem ducatus Veneciarum pervenerint dictam umbrellam in honorem sue dominationis habeant atque
ferant...» Sanudo M. Le vite dei dogi. P. 407-408.
Глава 3. Папский зонтик, солнечный бог и московский князь Щ
кой зонт — это вы и мы; неужто вы желаете, чтобы дож Венеции был бы третьим таким
государем?»89
В более поздней хронике Андреа Дандоло (ум. 1354) мы находим и
«символическое» объяснение того, почему папе захотелось одарить дожа именно зонтом: по
словам папы, Себастиано Дзани «спас нас от зноя потрясений и поместил в прохладу
мира, что хорошо обозначается зонтом»90. Такое объяснение историк конечно же не
может принимать всерьез. Тем не менее оно полезно, поскольку показывает, что во
времена самого хрониста ощущалась потребность в каком-то истолковании смысла
инсигнии, очевидно, современникам уже неясного. «Морфология» толкования,
приводимого Андреа Дандоло, типична для определенного склада мышления, который я
бы назвал «литургическим»: каждый предмет рассматривается как аллегория некоего
качества или ситуации91. Занятно, что вся интерпретация строится на ассоциациях,
вызываемых самим словом umbrella — так что если бы «зонт» продолжал называться
soliculum, Андреа Дандоло пришлось бы выдумывать совершенно иное ученое
разъяснение...
Даже если легенда о получении венецианскими дожами «зонтика» от Александра III
начисто лишена исторических оснований, она все равно передает одно важное
обстоятельство: венецианцы считали свой «зонт» не собственным венецианским
изобретением, а вторичным элементом, пришедшим извне, производным от инсигнии высших
властей, которым umbrellino только и положен, то есть папы или императора.
Историкам известна одна деталь внешнего вида ранних зонтов венецианских
дожей: по крайней мере с 1288 г. его верхушку украшала фигурка Богородицы92. Здесь
сразу же напрашивается параллель с ангелом на навершии папского зонта, но
понять, как «папский» ангел мог превратиться в «венецианскую» Богородицу, трудно.
В политической мифологии Венеции Деве Марии не отводилось какой-либо особой
роли, оправдывавшей ее внезапное появление на вершине местного «зонтика». В
глазах венецианца папский «ангел» мог выглядеть символом евангелиста Матфея, что
вполне оправдало бы появление на «венецианском зонте» крылатого льва —
«симметричного» символа евангелиста Марка — главного небесного покровителя Венеции.
То, что на месте Богородицы не оказался лев, может служить еще одним косвенным
указанием на невенецианское происхождение данной инсигнии. Конечно, приходит-
6 «Е misier lo imperador disse: misier, el no e plu cha do segnori al mundo che diebia portar questa ombrella, сое vu'
e mi'; e vu' vole ch'el doxe de Veniexia sia el terco segnor?» Ibid. P. 407.
* «...Qui nos ab aestu turbationis liberans in refrigerio pacis posuit. Quod bene umbrella significat». Andreae
Danduli ducis venetiarum Chronica per extensum descripta: aa. 46-1280 d. C. / A cura di E. Pastorello. Bologna,
1938—1942 (RIS, 12/1). P. 265. На эту фразу указывается (но без всякого ее анализа) в: Schramm P. Е. Throne
des 9.-11. Jahrhunderts... S. 726. Anm. 2; Idem. Der Schirm... S. 585. Anm. 71. См. об этом также: Fasoli G.
Xascita di un mito // Studi storici in onore di Gioacchino Volpe. Vol. 1. Firenze, 1958. P. 476.
* См. здесь прежде всего: Карсавин Л. П. Символизм мышления и идея миропорядка в средние века (XII—
XIII века) // Карсавин Л. П. Монашество в средние века. М., 1992. С. 158-175.
\fosto A. da. I dogi di Venezia nella vita pubblica e privata. Milano, 1960. P. XLV. К сожалению, автор в этом
месте, как и во всей книге, не указывает источники своих сведений.
ИГЯм.Л.Ь(.||ц<.|:' L.FJI ПЧ П F Tl СМИ F'F 111 IF '______ '__!_
ся признать, что появление ангела на «папском зонте» тоже плохо мотивируется, но
если представить ситуацию, в которой присутствовали бы одновременно два
«зонтика» — и «римский», и «венецианский» (очевидно, над двумя разными носителями
власти), золоченые фигурки на них сразу же приобрели бы ясный смысл: они
изображали бы сцену Благовещения. Впрочем, истолковать значение этой сцены в данном
контексте все равно непросто: она может обозначать праздничную дату (25 марта93),
но может, скажем, служить символом согласия между двумя государями —
обладателями «зонтиков» — или, возможно, готовности одного из них оказывать послушание
другому (в соответствии с новозаветным «да будет Мне по слову твоему»: Лк. 1: 38).
Хотя все эти предположения сугубо умозрительного свойства, нельзя заранее
исключать возможность, что «папские зонтики» с ангелом и «венецианские зонтики»
с Мадонной могут «генеалогически» восходить к одной-единственной паре зонтов,
изготовленной для оформления публичной встречи неких двух правителей, но
впоследствии разрозненной.
Старейшее известное сегодня свидетельство о венецианском умбреллино
содержится, по сведениям А. Пертузи94, в венецианской хронике Мартино да Канале (между 1267
и 1275 г.95). В одной из первых глав, написанных при доже Раньери Дзено (1253-1268),
хронист, говоря о высоком достоинстве венецианского дожа, перечисляет его инсигнии.
В частности, когда дож по большим праздникам выступает в процессии, служитель
несет над его головой зонт из золотой ткани96. Отсюда А. Пертузи делает вывод, что «зонт»
появился в Венеции ранее начала правления Раньери Дзено, то есть до 1253 г. Мартино
да Канале довольно подробно излагает уже знакомую нам историю появления у дожей
«зонта». После того как Фридрих Барбаросса и Александр III договорились о
примирении (но еще до их официальной встречи), «папа сказал господину дожу: "Поскольку я
не нашел иного [лучшего] сына святой Церкви, помимо тебя, я желаю, чтобы ты носил
зонт, как я это делаю". И затем он отдал свой зонт от [имени] святой Церкви, и
господин дож его принял»97. Очевидно, этот элемент легенды о событиях 1177 г. — один из
ранних и сложился задолго до ее более или менее официальной записи Бонинконтро.
Эту дату никак нельзя связать с событиями 1177 г., поскольку первая встреча между Фридрихом I и
Александром III состоялась только 24 июля.
PeitusiA. Op. cit. P. 87-88.
См. о нем прежде всего: Arnaldi G. Canal.I. С. Martin da // LexMA. Bd. 2. Lachen, 1999. Sp. 1426-1427.
«...Et la ou il vait a hautes festes, si vait apres lui un damoisau qui porte une unbrele de dras a or eur son chief...»
Martin da Canal. Les estoires de Venise. Cronaca veneziana in lingua francese dalle oiigini al 1275 / A cura di
A. Limentani. Firenze, 1973 (Civilta Veneziana. Fonti e testi, 12, Serie 3,3). P. 6, сравн. также P. 247,259. Сравн.:
PertusiA. Op. cit. P. 85 со ссылкой на издание первой половины XIX в.
«...[monjseignor И dus, apres que le pes fu faitre entre lui et l'enpereor, li apostoile dist a monseignor li dus: —
Porce que je ne trovai autre fil de sainte Yglise fors que toi, veul je que tu portes onbrele encei con je fais. — Et lors
li dona sa onbrele de par sainte Yglise, et monseignor le dus la prist» Martin da Canal. Op. cit. P. 40. Позже автор
еще раз скажет, что в процессиях за дожем носят зонт, «который ему подарил господин папа»: «Et apres s'en
vet monsignor li dus desos l'onbrele que li dona monsignor l'apostoille, et cele onbrele est d'un dras a or, que la
porte un damosiaus entre ses main, que s'en vet totesvoies apres monsignor li dus». Ibid. P. 246.
Глава 3. Папский зонтик, солнечный бог и московский князь Д
Вследствие этого А. Пертузи допускает, что венецианский «зонтик» действительно
может быть папским подарком98.
Несмотря на неопределенность свидетельств источников, одна гипотеза о времени
появления за спиной венецианских дожей зонта возникает сама собой — странно, что
она, кажется, до сих пор в литературе не высказывалась. Понятно, что в том
символическом контексте, который удалось восстановить, «зонт» оказывается инсигнией весьма
амбициозной, по сути дела, императорской, а потому присвоить ее было бы по силам
далеко не каждому государю. Между тем хорошо известен исторический момент,
ставший переломным для политического самосознания правящей на лагуне элиты и
отразившийся во всей символике венецианских правителей — начиная с официальной титу-
латуры дожей и кончая характером их погребений или обликом надгробных
памятников. Момент этот — 1204 г., взятие Константинополя крестоносцами под фактическим
руководством венецианского дожа Энрике Дандоло.
Именно после этого события, поднявшего Венецию на небывалую высоту не только
фактического, но и символического могущества, дожи начинают примерять к себе
элементы императорской репрезентации. Дож Джакопо Тьеполо (1229-1249) (одно время
венецианский подеста в захваченном Константинополе) вводит новый торжественный
титул dominus quarte pertis et dimidie totius imperii Romani — «государь четвертой части
и [еще] половины [четверти] всей Римской империи». А его гробница, судя по всему,
сделана в подражание императорским саркофагам в храме св. Апостолов в
Константинополе. Это не случайный каприз Тьеполо: гробница Марино Морозини, хотя и
выполненная в совершенно ином стиле, чем у Тьеполо, и возведенная уже после 1253 г., тоже
воспроизводила образцы константинопольского императорского стиля". Приобретение
«зонтика» как одного из императорских символов очень хорошо вписалось бы именно в
эту тенденцию стремительного роста самоуважения Венеции после 1204 года.
Другие зонтики
Из сопоставления собранных выше разрозненных данных вырисовывается
определенная система представлений средневековых итальянцев об интересующем нас предмете.
Изначально «зонт» являлся важной инсигнией императоров, но с тех пор как
Константин Великий уступил ее (вместе со многим иным) папе Сильвестру, обладателями
«зонтиков» становятся наряду с императорами римские понтифики. И те и другие, очевидно,
могут жаловать эту инсигнию (как и любые прочие) другим лицам, однако
воспользовался своим правом только папа Александр III, отметив заслуги венецианского дожа.
Не вписывается в эту картину лишь пример с Танкредом Сицилийским. Самым
простым решением было бы счесть, что странный предмет, изображенный на миниатюре у
Петра Эболийского, вовсе не зонтик, а нечто совершенно иное — например, штандарт
или цимбалы, как полагали до П. Э. Шрамма. В пользу того же говорит и положение
* Pertusi A. Op. cit. Р. 88.
4 Pincus D. The Tombs of the Doges of Venice. Cambridge, 2000. P. 46.
ЩЩ М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
инсигнии: на всех ранних изображениях папский умбреллино держат в соответствии с
исходной его функцией за спиной у понтифика. Маловероятно, чтобы на Сицилии тогда
же тот же самый предмет уже стал восприниматься только как знак власти, который
следует нести вместе с другими инсигниями перед государем.
Однако даже сохраняя предложенную П. Э. Шраммом идентификацию странного
предмета как умбреллино, его появление на миниатюре можно объяснить сатирическим
характером как словесного описания, так и визуального изображения Танкреда в
«Книге в честь императора». Миниатюрист мог добавить Танкреду не подходящие ему по
рангу инсигнии, ведь по версии Петра Эболийского Танкред проявил глупую
заносчивость и замахнулся на то, что ему никак не могло принадлежать. Если же «зонтик» —
императорская эмблема, то нелепая самоуверенность Танкреда, полная нереалистичность
его претензий становятся явными и не могут вызвать у зрителя ничего, кроме смеха и
презрения. Такая трактовка изображения идет в русле уже наметившегося отношения к
нему как «политической карикатуре» (вспомним странных птиц на голове у Танкреда,
на его коне и «псевдоумбреллино»). Если она подтвердится, сицилийских королей
придется вычеркнуть из списка государей, пользовавшихся зонтиками как инсигниями.
П. Э. Шрамм сам привел несколько примеров, плохо согласующихся с его теорией
перехода умбреллино от мусульманских государей через Сицилию в Рим. Так, он
упоминает миниатюру из «Больших Французских хроник» (1375-1379), на которой Карл
Великий покоряет Сарагосу, будучи под зонтиком, украшенным французскими
королевскими лилиями100. Кроме того, П. Э. Шрамм указывает на мозаику конца XIII в. из
Schramm P. Е. Der Schirm... S. 588-589. Автор ссылается здесь на известную рукопись из Национальной
библиотеки Франции: Ms. Fr 2813, fol. 121. В ней же, кстати, изображены и другие балдахины, формой
напоминающие зонтики, как, например, в сцене приема королем рыцарей ордена Звезды (fol. 394). Вообще
на миниатюрах XIV-XV вв. нередко можно видеть разные варианты круглых (полусферических,
конических и проч.) балдахинов, которые художники помещали в весьма ответственные места своих композиций.
Связаны ли такие балдахины с императорским (или папским) зонтом, и если связаны, то как и насколько,
предстоит еще выяснять. Круглые балдахины изображаются в это время в храмах над алтарями (например,
сцена введения во храм в: Париж, Национальная библиотека. Ms. Lat. 9471. Fol. 94v, репродукция: Meiss M.
French Painting in the Time of Jean de Berry. The Limbourgs and their Contemporaries. Plate Volume. NewYork,
1974 (далее — Meiss 1). Fig. 869; сцена отпевания в: Париж, Musee Jacquemart-Andre. Ms. 2. Fol. 142v,
репродукция: Idem. French Painting in the Time of Jean de Berry. The Boucicaut Master. London, New York,
1968 (далее — Meiss 2). Fig. 41; сцена Благовещения в церковном интерьере в: Лондон. Британский музей.
Add 18850. Fol. 32, репродукция: Meiss 1. Fig. 777; Давид перед скрижалями в: Шантийи, Musee Conde.
Tres Riches Heures. Fol. 39v, репродукция: Ibid. Fig. 568). Сходные балдахины оказывались над головой
Бога-Отца (например, Париж, Musee de Cluny. №. 11316, репродукцию см.: Meiss 2. Fig. 355), над царем
Трои Приамом (Лондон. Британский музей. Cotton Nero Е. II, I. Fol. 2, репродукция: Ibid. Fig. 421) или
же над царем Иродом (Париж, Национальная библиотека. Ms. Lat. 18014. Fol. 211, репродукция: Meiss М.
French Painting in the Time of Jean de Berry. The Late Fourteenth Century and the Patronage of the Duke. Plate
Volume. London; New York, 1967. Fig. 169), но также и над Карлом Великим (Вена, Австрийская
национальная библиотека. Cod. S.n. 12706. Fol. IIv, репродукция: Karl der Grofie: Werk und Wirkung. Aachen, 1965.
Abb. 150), королем Франции Карлом V (причем балдахин покрыт королевскими лилиями): Гаага. Museum
Meermanno-Westreenianum. Ms. 10 В 23. Fol. 2, репродукция: Meiss М. French Painting in the Time of Jean de
Berry. The Late Fourteenth Century... Nr. 382.
Глава 3. Папский зонтик, солнечный бог и московский князь Щ\
Флорентийского баптистерия с изображением Ирода и Иродиады на троне101 (ил. 44).
Средневековые художники представляли себе библейских царей в тех же образах, что
и императоров, а потому Карл Великий из «Больших Французских хроник» и Ирод с
мозаики являются в данном случае «иконографическими синонимами». (Несколько
странно, конечно, что на мозаике зонтик держит не слуга, а прислужница, и над головой
не Ирода, а Иродиады, но, вероятно, художник хотел таким образом показать, кто на
самом деле, а не номинально правил Иудеей.)
Краткого замечания заслуживают цвета зонтиков. Художники, оформлявшие
рукописи XIV в. — «Большие Французские хроники» и хронику Серкамби, — «раскрасили»
зонтики в соответствии с требованиями геральдики: миниатюристы усмотрели в этой
инсигнии такого же носителя геральдической информации, какими в их времена были
щит и знамя. Однако изображения и описания зонтиков из XIII в. (и даже XII в., если
все-таки привлекать миниатюру из «Liber ad honorem Augusti») явно отражают период,
предшествующий «геральдическому» осмыслению umbrellino. Тогда «зонт»
представлялся как хронистам, так и художникам либо «полосатым» — обычно красно-золотым,
редко красно-белым102, — либо же одноцветным — золотым, как в сочинении Мартино да
Канале. Архаическая «догеральдическая» раскраска навсегда закрепляется за «папским
зонтом» (хотя, как говорилось выше, его стали временами дополнительно украшать
гербами). Ничего не слышно и о том, чтобы геральдика использовалась для «зонтов»
венецианских дожей. На самом раннем изображении в рукописи из музея Коррер
купол зонтика просто красного цвета, а круглое навершие сделано, по всей видимости, из
какого-то позолоченного металла, скорее всего серебра.
Разумеется, и золотой цвет, и тем более сочетание золотого и красного отражают
высокий уровень претензий владельца, поскольку эти цвета (вместе с белым)
традиционно ассоциировались с императорской властью. Но главное, «догеральдическая»
расцветка некоторых из выявленных зонтов позволяет указать на них как на имеющие
более давнюю историю, чем остальные. Разумеется, миниатюристы XIV в.,
изображавшие под «зонтом» что Карла Великого, что Карла IV Люксембурга, не обязательно
срисовывали действительно существовавшие в их время инсигнии французского
короля или германского императора. Однако их работы показывают, какие
представления об этих инсигниях были распространены. Одноцветные или двухцветные «доге-
ральдические» зонтики уже не отвечали стилю XIV в., а раз они тем не менее
сохранялись именно в этом виде, за ними должна была стоять уже длительная и авторитетная
радиция.
Вся описанная выше «идеологическая подоплека» использования зонтика на
латинском Западе плохо сочетается с предположением о заимствовании его у мусульманских
правителей. Похоже, ни у кого из современников данный артефакт не вызывал никаких
ассоциаций с Фатимидами. Разумеется, осмысление символического предмета в Сред-
• Schramm P. Е. Der Schirm... S. 585.
- Зонт таких цветов был изготовлен, согласно Й. Буркхарду, для коронации Иннокентия VIII: «umbraculum
de zendali rubeo et albo». BurckardJ. Op. cit. Vol. 1. P. 59.
ШЩЛ М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
ние века и описание его происхождения вовсе не обязательно должны отражать
действительный его исходный смысл и действительное происхождение. Тем не менее если
считать вероятным, что зонт появился на Западе в конце XII или начале XIII в., то уж
слишком стремительно и повсеместно приобрел он там свой «императорский смысл»,
тем более что первыми его стали применять, судя по имеющимся сведениям, вовсе не
императоры, а папы.
Объяснить это явление проще всего, если предположить, что зонт активно
использовался в качестве императорской инсигнии еще до появления в Италии и что он был
воспринят там с самого начала именно в качестве заимствования из императорского
церемониала. Но германские императоры вовсе не рассматривали умбреллино в качестве
своей особой инсигнии. Покидая Италию, они начисто забывали пользоваться «зонтом»,
иначе их немецкие подданные на стали бы путать «св. Канопей» с шапкой. Кто же были
императоры, убедившие средневековых итальянцев в том, что настоящая
императорская власть обязательно должна быть прикрыта зонтиком от солнца? Где находился
императорский двор, откуда такой инсигнии возможно было около 1200 г. перекочевать в
Италию? Ответ очевиден. Папский умбреллино никак не мог прийти с мусульманского
Востока (даже если все арабские эмиры того времени всюду появлялись исключительно
под зонтиками от солнца): он мог быть воспринят из одного-единственного места — из
Константинополя.
Более того, в случае с венецианскими «зонтиками» можно осторожно допускать
рецепцию не только общей идеи этой инсигнии, но и ее материальной составляющей:
императорские «зонты» теоретически могли оказаться среди массы трофеев, в 1204 г.
хлынувших из разоренного Константинополя в Венецию.
На пути этой интерпретации стоит одна-единственная, зато, приходится признать,
весьма серьезная трудность, отмеченная (хоть и в ином контексте) еще П. Э. Шраммом:
в распоряжении историка нет пока ни единого ясного свидетельства — ни в текстах,
ни в изображениях — об использовании зонтика в качестве инсигнии в Византийской
империи103. Конечно, императорская иконография (особенно важного для нас времени
Комнинов) сохранилась вообще плохо, а кроме того, императоров принято было
изображать в определенных, строго заданных ситуациях, к числу которых не относились
ни процессии, ни походы, ни въезды в города (а судя по всему, именно в этих случаях и
следовало бы ожидать возможного использования зонтика как инсигнии). Отсутствие
изобразительного ряда само по себе ни о чем не говорит: так, нет ни одного изображения
процессий с участием императора, хотя весьма подробные их описания не позволяют
усомниться в том, что они проводились104.
Сравн. авторитетное мнение: «...в Византии они [зонтики], вероятно, тоже существовали, но неизвестны ни
по текстам, ни по иконографии». Грабар А.Н.О методе оживления традиций иконописи в русской
живописи XV-XVI веков//ТОДРЛ. Т. 36. М., 1981. С. 291.
В «Книге церемоний» структура царских процессий описывается довольно подробно: автор
перечисляет разные предметы, сопровождающие императора: всевозможные лабары, штандарты, драконы,
«римские скипетры», именуемые vela, и даже некий предмет, называемый «благой судьбой» — evxbxia.
Глава 3. Папский зонтик, солнечный бог и московский князь Щ
Впрочем, в случаях с «зонтиками» все обстоит намного хуже, поскольку, как уже
говорилось, и текстов, к ним относящихся, до сих пор не выявлено. Изредка
указывалось на одно место, где якобы содержится упоминание круглого балдахина над головой
византийского императора, — это краткое греческое описание вступления императора
Иоанна VIII Палеолога в Феррару в 1438 г.105 Но, во-первых, тогда прием устраивал
маркграф Никколо III д'Эсте, который наверняка следовал итальянским образцам, а не
византийскому придворному церемониалу. А во-вторых, здесь говорится, что сень над
головой государя несли «сыновья» маркграфа — очевидно, имеются в виду два бастарда
Борсо и Леонелло. Если они выполняли свою работу не по очереди, а одновременно, то
балдахин был закреплен, естественно, на двух «штангах», а не на одной, и,
следовательно, вряд ли мог походить на зонт. Позже балдахин, надо полагать, такого же типа,
должны были нести над головой императора два кардинала при его въезде во Флоренцию106.
Из этого следует, что используемое здесь греческое слово ovqavoc. (явно производное от
«неба»)107 вполне могло обозначать не только круглый балдахин, но и прямоугольный —
точно так же, как латинское coelum108, французское ciel или немецкое Himmel.
Зонтик из камня
И все же одна деталь византийского церемониала имеет, на мой взгляд, прямое
отношение к папскому soliculum. Как справедливо указывалось в литературе, «зонт пред-
См.: Constantin VII Porphyrogenete. Le Livre des Ceremonies / Ed. par A. Vogt. T. 1. Paris, 1967. P. 8; а
также: Vogt A. Constantin VII Porphyrogenete. Le Livre des Ceremonies. Commentaire. [Pars 1.] Paris, 1967.
P. 50. См. также: Беляев Д. Ф. Byzantina. Т. 2. СПб., 1893. С. 70. О пережитках языческого культа «тюхе»
императора в христианской империи см.: Treitinger О. Die ostromische Kaiser- und Reichsidee nach ihrer
Gestaltung im hofischen Zeremoniell. Jena, 1938. S. 120-122.
105 «Ттоое^ато &£ atnov 6 (даркесггц; цеха цеуаЛгц; Ti|afj<;, тол/ ulwv аитой таСй 7iop£uo|j£vci>v ка1 oupavov
vtie.q6ev той (ЗаспЛкос; aicopou|j£vov катехоутол/». Syropoulos S. Les «Memoires» du Grand Ecclesiarque de
l'Eglise de Constantinople sur le concile de Florence (1438-1439) / Ed. par V. Laurent. Roma, 1971 (Concilium
Florentinum. Documenta et scriptores. Series B. Vol. 9). P. 226. Это новое издание было мне любезно указано
Р. М. Шукуровым.
106 «&if]QX£TO 6 pacriAeix; tt)v 7i6Aiv обтсо катардехоцеуо? ехрл/ ёкатеоыбеу boo Kapbr|v<xAiouc;
crvvobomovvTCu;, imEpGev oe oupaviov Ka|aot>xEivov ppExovxa ках avibv fj цаЛЛосо ei7ieiv Pqex6|J£vov
Ktxi pQExovxa...» Ibid. P. 388.
Греческое обозначение балдахина с древних времен — ougavioxoc;. Примеры его использования для
балдахинов круглой формы см. в: Weber М. Op. cit. S. 38-39. Позже в том же смысле стало употребляться
слово aiad&iov, которое, впрочем, со временем (например, у Псевдо-Кодина) превратилось в
обозначение головного убора: TreitingerO. Baldachin//RAC. Bd. 1. Stuttgart, 1950. Sp. 1150-1151. О словеoupavo?
см.: Du Cange Ch. Glossarium ad scriptores mediae et infimae Graecitatis. Graz, 1958. Col. 1066. Про croa&iov
см. там же col. 1389.
■" В документах папской курии нередко упоминается coelum в качестве прямоугольного балдахина
(делаемого из ткани — тарра), носимого над головой папы или же над Святыми дарами. См., например: «Ipsi [...]
facientes celum de quadam mappa super caput domni ipsius...» Le Liber censuum de l'eglise romaine / Ed. par
P. Fabre et L. Duchesne. Vol. 1. Paris, 1910 (Bibliotheque des Ecoles Francaises dAthenes et de Rome. Serie 2,6).
XXII, 45,305.
ДД М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
ставляет собой разновидность балдахина»109, а именно такую, «которую легко и удобно
транспортировать и практично устанавливать»110. Но тогда верно и обратное:
стабильный каменный балдахин мы вправе считать близким родственником умбреллино.
Между тем в «Книге церемоний» Константина VII неоднократно упоминается каменная
сень над императорским престолом в константинопольском Большом дворце111. Так, в
праздничный день «крест Константина» и «жезл Моисея» выносятся в Большую
консисторию — к царскому месту под сенью на порфировых колоннах112, форма которой
понятна из самого ее названия: KaiaeAaUKiov113. «Камелавкиями» греки называли в
первую очередь головные уборы самого разного назначения, но более или менее сходной —
округлой — формы114.
В литературе само собой разумеется, что каменный камелавкий в Большой
консистории стоял над троном115. Из текста «Книги церемоний» это не вытекает с такой
определенностью. Там часто повторяется формула, согласно которой император поднимается
на возвышение и «занимает свое место» под балдахином-камелавкием «на порфировом
камне»116. Иногда ясно говорится, что предварительно под балдахин ставится кресло117,
но тем более в остальных случаях можно допускать, что государь вовсе не садится, а
109 WeberM. Op. cit. S. 126.
110 Bratschkova М. Die Muschel in der antiken Kunst // Bulletin de 1'Tnstitut archeologique Bulgare. Vol. 12.1938.
P. 25,27.
111 См., например: Constantin VII Porphyrogenete. Le Livre des Ceremonies. T. 1. P. 7. 58, 66, 152, 170, как и во
второй книге, не вошедшей в издание А. Фогта: Constantini Porphyrogeniti imperatoris De cerimoniis aulae
Byzantinae libri duo / Ed. J. J. Reiske. Vol. 1. Bonn, 1829. P. 573,578,584,595.
112 Vogt A. Op. cit. P. 98.
113 А. Альфёльди указывает еще на одно греческое слово, обозначающее сходного вида каменный
«балдахин», — кацаоа, которое в его интерпретации заимствовано греками из Персии. Со временем византийцы
стали им называть своды и другие полукруглые конструкции, и его корень узнается в русском слове
«закомара». О смыслах слова «камара», в частности, в роли сени или балдахина см.: Weber М. Op. cit. S. 36-38.
114 О том, что слово «камелавкий» не имело четкого «технического» значения (не обозначало, например,
определенного вида короны, как очень хотелось бы многим историкам и искусствоведам), см. в: Kolias Т.
Kamelaukion // Jahrbuch der osterreichischen Byzantinistik. Jg. 32/3. 1982. S. 493-502. Самые знаменитые
среди камелавкиев — это царские венцы константинопольских государей. Скепсис в отношении
возможности определить, как они выглядели (и был ли у них какой-либо определенный вид), выражается в:
Wessel К., Piltz Е., Nicolescu С. Insignien // RBK. Bd. 3. Stuttgart, 1978. Sp. 387-388. Углубляться в большую
тему о камелавкий как короне, шлеме, митре или ином головном уборе здесь нет возможности. См. об этом
помимо указанного выше в первую очередь: Piltz Е. Kamelaukion et mitra. Insignes byzantines imperiaux et
ecclesiastiques. Stockholm, 1977 (Figura, N. S., 15). Автор мельком затрагивает и камелавкий как балдахин
над троном (р. 81-84), хотя почему-то указывает не на Большую консисторию, а на Хрисотриклиний как
на помещение, в котором он был установлен.
115 EbersokJ. Le Grand Palais de Constantinople et le Livre de ceremonies. Paris, 1910. P. 42; \bgt A. Op. cit. P. 98.
116 «...O &£ pacoAeix; [...] коигеохетси то ттоиЛгатсл/, ка1 iaiaiai xmb то ка|деЛаикгу ev тф ттоофиоф ЛЮф...»
Constantin VIIPorphyrogenete. Le Livre des Ceremonies T. 1. P. 58 [1,9,3-5].
117 «...Kai ioiazcn то oxvCov eis то кфагоргу той KovcaaTCOQiou...» Ibid. Т. 2. Paris, 1939. P. 42 [1,55 (46), 8-9].
Глава 3. Папский зонтик, солнечный бог и московский князь Щ
остается стоять на камне из порфира. В любом случае под камелавкием явно нет
постоянного каменного трона118.
Балдахин над головой государя, и в частности, балдахин полусферической формы,
символизирующий небо, — очень древняя деталь царской репрезентации, пришедшая в
Рим скорее всего из Персии119. Не будем сейчас вслед за А. Альфёльди выяснять, какие
детали строения универсума отразились в полусферическом балдахине и при помощи
каких средств: например, действительно ли четыре поддерживающие его колонны
означали четыре времени года или нет. Не будем отвлекаться и на описание изображений
созвездий на куполе (вероятно, на его внутренней стороне) или часов, порой в него
монтировавшихся, не говоря уже о прочих впечатляющих, а порой просто удивительных
деталях устройства трона и всего окружающего его пространства.
Присмотримся лишь к внешней стороне каменной полусферической сени, как она
выглядит на двух пластинках из слоновой кости начала VI в., изображающих то ли двух
разных императриц, то ли, вероятнее, одну и ту же — может быть, Ариадну (ум. 515)120:
на первом диптихе из Национального музея во Флоренции василисса стоит под
круглой сенью (ил. 45), на втором — из венского Художественно-исторического музея — она
под такой же сенью, но сидит на троне (ил. 46)121. Приглядевшись, можно обнаружить
некоторые черты морфологического сходства между балдахинами над «Ариадной» и
«папским зонтом». Во-первых, вершина царской сени украшена небольшим шаром (на
пластинке из Вены эта деталь утрачена), похожим на завершения папского умбреллино.
Во-вторых, каемка вдоль нижнего края сени вполне соответствует «бахроме» или кайме
с выступами по нижнему краю «св. Канопея».
В-третьих, от вершины сени к ее краю спускаются расширяющиеся книзу желобки-
каннелюры. Традиционную раскраску «папского зонтика» можно объяснить как сильно
упрощенное подражание именно такой трактовке поверхности каменного балдахина.
Замена трехмерных желобков на расширяющиеся полосы при смене материала и техники
1:5 А. Альфёльди справедливо отмечает, что под киворием в Консистории император мог то стоять, то сидеть.
Однако он отличает этот киворий от Камелавкия: Alfoldi A. Die monarchische Representation im romischen
Kaiserreiche. Darmstadt, 1970. S. 248. Anm. 2. To же различие повторено и в: Treitinger О. Die ostromische
Kaiser- und Reichsidee... S. 57. Anm. 42.
•" ^//6MADieGeschichtedesThrontabernakels//LanouvelleClio.Vol. 1-2.1950.№ 10.P544.
■ В литературе высказывались различные мнения о том, кто изображен на этих пластинках и,
соответственно, когда они были выполнены. Разброс в датировках охватывает примерно столетие — от
середины V до середины VI в. Подробнее см.: Volbach W. F. Elefenbeinarbeiten der Spatantike und des friihen
Mittelalters. Mainz, 1976 (Romisch-Germanisches Zentralmuseum zu Mainz. Forschungsinstitut fiir Vor- und
Friihgeschichte. Kataloge vor- und friihgeschichtlicher Altertiimer, 7). S. 49-50 (Nr. 51-52). Сопоставление
между балдахином императрицы и Камелавкием в Большой консистории проведено уже в: Deer J. Der
Ursprung der Kaiserkrone // Deer J. Byzanz und das abendlandische Herrschertum. Ausgewahlte Aufsatze /
Hrsg. von P. Classen. Sigmaringen, 1977 (Vortrage und Forschungen, 21). S. 35. Anm. 134.
• С. Мак-Кормак исходит из ошибочного предположения, что «Ариадна» представлена перед фасадом ее
дворпа. В первом случае она «stands for the entrance of the palace», выйдя из него, а во втором — «enthroned
\\ ithin her palace and looking out». MacCormack S. G. Art and Ceremony in Late Antiquity. Berkeley; Los Angeles;
London, 1981 (The Transformation of Classical Heritage, 1). P. 234,258, plate 61.
IMm.a.L'...iiu.'.i: • r'.i:.'iii4iii:iiCMiii'i:niii: '21
вполне закономерна. Промежуточные стадии такой эволюции хорошо прослеживаются в
художественной резьбе. Так, трактовка балдахина над головой Христа и апостолов на
диптихе из Национального музея в Равенне, выполненном скорее всего в Александрии VI в.122,
демонстрирует переход к обозначению «каннелюр» расходящимися полосками, уже очень
напоминающими (особенно в центральной части) «клинья» «папского зонта» (ил. 47).
В свое время А. Альфёльди старался объяснить рельефную поверхность римских
балдахинов их происхождением от палаток (шатров) либо же воспроизведением
некоего «небесного шатра»123. Однако для понимания смысла балдахина над головой
«Ариадны» полезнее все же оказывается раскритикованная А. Альфёльди идея М. Брачко-
вой о воздействии на его форму мотива раковины, ставшего чрезвычайно популярным,
начиная с I в. н. э., как в архитектуре, так и в скульптуре и живописи124. Единственно,
М. Брачкова, похоже, преувеличила устойчивость исходной связи мотива раковины с
культом Афродиты: соответствующие ассоциации были, вероятно, быстро вытеснены.
Мотив раковины часто использовался в римской архитектуре для декорирования
поверхностей, близких к сферическим: верхних частей апсид, конх, ниш для статуй и проч.
Впоследствии он был растиражирован в ренессансной архитектуре, а затем в
классицизме и неоклассицизме. «Раковина» стала настолько банальной, что утратила какое бы то
ни было смысловое наполнение. Однако в Риме, как языческом, так и христианском, за
этой деталью, вероятно, стояли ясно прочитываемые образы. В одном, более
конкретном и раннем, варианте фигура, композиционно выделенная с помощью «раковины»,
сравнивалась тем самым с жемчужиной125. В другом, более абстрактном, мотив раковины
либо дополнялся, либо же переосмыслялся в качестве лучей, нимба, сияния, осиянности.
Такие пластические «лучи» окружали головы богов, героев, императоров, чьи статуи в
изобилии украшали экстерьеры и интерьеры общественных и частных зданий по всей
империи, но они же могли становиться «сияющим фоном» и для живых государей.
Официальное появление правителя перед двором обычно являлось со времен
принципата хорошо продуманной постановкой, и деталям дворцового интерьера отводилась в
ней немаловажная роль. Фон для стоящего или сидящего государя должна была
составлять стена, оформленная таким образом, чтобы создавалась торжественная композиция,
замкнутая на фигуре императора. Арка или конха с раковиной-нимбом была, судя по
всему, весьма частым элементом такого построения пространства. Ее «устройство»
хорошо видно на рельефе начала V в., изображающем тронное место в отсутствие государя126
(ил. 48). Если представить, что император сядет на приготовленное для него кресло, го-
122 Volbach W. F. Op. cit. S. 87 (Nr. 125).
[23 Klauser Th., Alfoldi A., Schneider A. M. Ciborium // RAC. Bd. 3. Stuttgart, 1957. Sp. 76.
124 Bratschkova M. Op. cit.
125 Подробнее см.: Ibid.
126 Asutay-EffenbergerN. Thronrelief // Die Welt von Byzanz - Europas ostliches Erbe. Glanz, Krisen und Fortleben
einer tausendjahrigen Kultur/ Hrsg. von L. Wamser. Darmstadt, 2004. S. 82 (Nr. 100). О распространенном в
позднеантичной и средневековой иконографии мотиве «приуготовленного трона» — гетоймасии — здесь
нет возможности говорить специально.
Глава 3. Папский зонтик, солнечный бог и московский князь Щ\
лова его сразу закроет замок «раковины», отчего рельеф будет читаться зрителем именно
как нимб. Когда мотив «раковины за спиной» передавался упрощенно, он тем легче
превращался в «сияние». Это видно, например, по изразцу из Испании VI-VII вв., где место
императора заняла христограмма — символ истинного Царя127 (ил. 49).
Сходный рельефный «нимб», получившийся именно из «раковины», виден на
диптихе консула Анастасия VI в.128 (ил. 50). «Раковина-нимб» украшает вовсе не трон, как
можно решить на первый взгляд, поскольку сидит Анастасий не на троне, а на пышной
sella curialis без спинки. «Раковина» помещена на заднюю стену императорской ложи,
оформленной по правилам дворцового строительства с использованием присущих
именно ему оптических эффектов.
Античные и средневековые художники находили и другие варианты использования
мотива раковины. Нередко они отказывались от «превращения» ее в нимб, помещая ее
замок не за затылком фигуры, а существенно выше головы и тем самым подчеркивая,
что имеется в виду именно раковина, а не что-либо иное129. Другая линия состояла в том,
что мотив раковины чем дальше, тем больше сливался с мотивом «небесной сени» —
когда «раковина» располагалась не вертикально за головой персонажа, а в
горизонтальной плоскости над ним. Трактовка небесной палатки как раковины (или наоборот)
встречается уже в так называемом мавзолее Галлы Плацидии (V в.), где она раскинулась
над головами двух апостолов. Шире известна композиция VI в. из храма Сан-Витале в
Равенне, где раковина-сень «висит» над императрицей Феодорой, давая основание для
сравнения государыни с жемчужиной (ил. 51). Более поздние мозаики, как, например,
в апсиде римской церкви Санта-Мария ин Трастевере (1140-1143), предлагают
объединение мотива тканого полога с мотивом раковины — в результате чего создается
оригинальный образ раковины, словно сделанной из ткани130.
Итак, с одной стороны, раковина могла трактоваться в качестве синонима нимба,
лучей, сияния, а с другой, изгибы раковины и складки тканой сени-палатки имели
тенденцию переходить друг в друга и нередко тоже воспринимались в качестве
художественных синонимов131.
SchurrE. Tonkachel — Christusmonogramm // Ibid. S. 97 (Nr. 125).
Аналогично и на второй части диптиха, хранящейся сейчас в Музее Виктории и Альберта в Лондоне.
Известным примером является берлинский диптих с изображением Христа и Марии. См.: ВйЫ G.
Diptychon - Christus und Maria // Ibid. S. 162 (Nr. 202).
Этот образ получит дальнейшее развитие, например, в главной апсиде римского храма Санта-Мария Мад-
жоре или Санта-Мария Нуова (Санта-Франческа Романа) (ок. 1160 г.). Позже в трактовке такой сени
нарастает условность и усиливается схематичность (апсида в Сан-Амброджо, Милан, кон. XII — начало XIII в.).
Тем не менее вполне узнаваемая сень-зонт-раковина видна (судя по плохой черно-белой фотографии) над
головой Мадонны на фреске в капелле Санта-Барбара уже упоминавшейся церкви SS. Quattro Coronati
(XIII в.) — «In alto ё dipinta una elegantissima ombrella di quelle che vedonsi nei musaici delle absidi romane
e che mostrano come i maestri del Medioevo anche inoltrato, tenessero presenti motivi decorativi dell'antichita
classica». MunozA. Op. cit. P. 37.
Только метафора жемчужины постепенно исчезает при переходе к идее палатки. На фреске из часовни
св. Барбары в храме SS. Quattro Coronati загиб раковины совершенно исчез, но зато остались нити жемчуга.
ИИМмТл"Ги.Ши* • i;i:jiii4Iii: и смпрпнн: '_ _".._.....
Поскольку официальная христианская иконография в очень большой степени
выросла именно из официальной императорской иконографии, то «раковины» перешли на
изображения, посвященные темам Священного Писания. Хороший пример
представляет собой изображение Христа с раннего саркофага из Равенны (ил. 52), где Иисус
восседает, как император, на фоне стандартного дворцового интерьера, а раковина за его
спиной превращается в нимб.
После этого отступления вернемся к сени над головой «Ариадны». Она вполне
может восприниматься и как видоизмененная раковина, и как палатка, но,
думается, прежде всего как сияние. В отличие от композиций, рассмотренных выше,
источником «лучей» в данном случае оказывается не голова человека или статуи, а
небольшой шар на вершине купола. На нынешний взгляд этот шар выглядит сугубо
декоративным элементом, тем более что данная трактовка купола в целом (круглая
каменная «палатка» со «складками» и шар на ее вершине) давно уже стала
настолько банальной, что никому и в голову не придет разыскивать в ней какой-то особый
смысл132.
Представление, будто такая форма балдахина настолько естественна, что должна
была существовать испокон веков, ошибочно. Впервые купол с шаром наверху
появляется, насколько сейчас известно, только на монете императора Домициана (81-96).
Под этой сенью, укрепленной на четырех колоннах, восседает огромная статуя
императора133. От балдахина «Ариадны» купол Домициана отличается конусовидной формой и
отсутствием «складок» (ил. 53).
Если всерьез отнестись к неоднократно высказывавшейся в литературе мысли, что
купол над тронным местом представляет собой образ вселенной, смыслом начинают
наполняться и отдельные детали балдахина «Ариадны». Его естественно обретает и
шар на вершине сени — он мог обозначать только Солнце. Тогда «растекающиеся»
по полусфере лучи-каннелюры, вероятно, наглядно выражают не только господство
Солнца над миром, но и покровительство, оказываемое им государю, восседающему
под такой сенью.
В Римской империи поклонялись разным солярным божествам — одни были
известны лишь в провинциях, другие вошли в общий пантеон. Однако уровня
официального императорского государственного культа достигло почитание только Непобедимого
Солнца — Sol [nvictus.
Из поздних примеров, заслуживающих внимания медиевистов, стоит вспомнить «золотое яблоко» на
куполе ахенского храма, возведенного Карлом Великим. «Яблоко» сбила молния, что было сочтено
предзнаменованием кончины императора: «Tacta etiam de caelo, in qua postea sepultus est, basilica malumque aureum,
quo tecti culmen erat ornatum, ictu fulminis dissipatum et [...] proiectum est». Einhardi Vita Karoli Magni / Ed.
G. H. Pertz, G. Waitz, O. Holder-Egger. Hannover; Leipzig, 1911 (MGH SSrGus, [25]). P. 37 (cap. 32). Вполне
вероятно, что такое украшение храмовых куполов было обычным во времена Карла, в частности в
Константинополе (откуда Карл прямо или опосредованно брал образцы для своей репрезентации). Однако
маловероятно, чтобы шар над ахенским храмом символизировал Weltkugel — шар земной, как предполагается в:
Fichtenau Н. Byzanz und die Pfalz zu Aachen // MIOG. Bd. 59.1951. S. 8.
AlfoldiA. Die monarchische Representation... S. 246-247, изображение см. там же: Taf. 14,1.
Глава 3. Папский зонтик, солнечный бог и московский князь Д
Культ этой сирийской разновидности солнечного божества фиксируется в
источниках с 158 г.134 В Риме он оказался вместе с императором Гелиогабалом (218-222),
сделавшим его главным государственным культом, верховным жрецом которого стал сам
государь. После убийства Гелиогабала культ Непобедимого Солнца не исчез, хотя и утратил
официозный характер. В 274 г. Аврелиан восстанавливает его, несколько реформировав,
в качестве официального культа империи, строит храм, ставший одним из самых
красивых зданий Рима, устраивает игры в честь бога и создает новую коллегию жрецов, во
главе которой, возможно, сам и встает135. Особенно ревностными поклонниками Deus
Sol Invictus после Аврелиана были Галерий и Лициний136. Однако апогея культ достиг
при Константине, когда его державу было принято сравнивать с империей Солнца, а
государя идентифицировали с Sol Invictus Imperator137. Даже после своего обращения
Константин, как известно, не отказался от симпатий к солнечному богу, а перенес ряд
его черт на создававшйся «государственный образ» Иисуса Христа. Судя по
изображениям на монетах, мотивы, связанные с культом Непобедимого Солнца, сохранялись в
императорской идеологии и при преемниках Константина, по меньшей мере при
Констанции II38.
Здание Консистории построено, скорее всего, еще при Константине139, и потому
было бы только естественным, если бы в его оформлении (к которому относился и Ка-
мелавкий) нашли отражение политико-религиозные установки именно этого государя.
Представление о Солнце как владыке вселенной, распростершем свои лучи над головой
императора, сюда бы очень подошло.
Полусферический каменный балдахин во дворце вряд ли выглядел монохромным,
как на пластинках с «Ариадной», ведь римская пластика обычно была интенсивно
раскрашена По словам Кориппа, писавшего около 567 г., в облике «чаши» над троном,
имитирующей небесный купол, преобладал цвет золота140. Чтобы достичь такого эффекта,
нужно было, естественно, щедро позолотить купол Камелавкия. При взгляде на бал-
Der Kleine Pauly. Lexikon der Antike in fiinf Banden. Bd. 5. Munchen, 1979. Sp. 259.
Halsberghe G. H. The Cult of Sol Invictus. Leiden, 1972 (Etudes preliminaires aux religions orientales dans
Pempire Romain, 23). О развитии почитания солнечного бога после Аврелиана автор говорит лишь в самых
общих чертах (р. 162-171).
См. прежде всего: Ibid. Р. 162-171; Berrens St. Sonnenkult und Kaisertum von den Severern bis zu Constantin I.
(193-337 n. Chr.). Stuttgart, 2004 (Historia Einzelschriften, 185). S. 146-169.
Maurice J. La dynastie solaire des seconds Flaviens // Revue archeologique. Vol. 17. 1911. P. 377-406;
Halsberghe G. H Op. cit. P. 167; Berrens St. Op. cit.
LehnenJ. Adventus principis. Untersuchungen zu Sinngehalt und Zeremoniell der Kaiserankunft in den Stadten
des Imperium Romanum. Frankfurt am Main etc., 1997 (Prismata, 7). S. 153.
EbersoltJ. Op. cit. P. 39-40; Miranda S. Les palais des empereurs byzantines. Mexico, 1965. P. 53; VogtA. Op. cit.
P. 45.
«...Quattuor eximiis circumuallata collumnis, / quas super ex solido praefulgens cymbius auro / immodico, simulans
conuexi climata caeli, / immortale caput soliumque sedentis obumbrat...» Corippe (Flavins Cresconius Corippus).
Eloge de 1'empereur Justin II / Ed. par S. Antes. Paris, 1981. P. 60-61 (III, 195-198). Об этом месте см., например:
Alfoldi A. Die monarchische Representation... S. 248; Klauser Th., Alfoldi A., Schneider A. M. Op. cit.
ИЕШм. л. L'...iiu.'.i.'r^f,.i:.Mii4iii:ii(.,MiiF'i:iiiii: ^_
дахин над головой «Ариадны» понятно, что позолоченными следует представлять как
шар «солнца», так и расходящиеся от него «лучи». Стоит вообразить их себе на темно-
красном фоне порфира, из которого был сооружен киворий, как возникает подозрение,
что перед нами тот самый образец, который воспроизводился в характерной расцветке
«папского зонта».
В данном контексте выходит, что soliculum являлся не чем иным, как переносным
аналогом каменного балдахина над императорским троном, а потому тоже являл образ неба
с господствующим над мирозданием Солнцем141. Он тоже призван был демонстрировать
особый характер отношений между государем и осеняющим его Непобедимым Солнцем.
Слово soliculum оказывается куда более подходящим, чем umbrella (которое в данном
случае следует понимать как позднейшее переосмысление предмета, изначальный смысл
которого утратился), потому что оно правильно связывает зонт не с тенью и защитой от
солнца, а, напротив, с солнцем и его благодетельными лучами, оберегающими императора.
Камелавкий в Консистории и, предположительно, зонт — не единственные элементы
культа Непобедимого Солнца, сохранявшиеся в придворном церемониале столетиями
после смерти Константина и полной христианизации его империи. Характерный жест
солнечного бога — поднятая правая рука — будет встречаться на монетах и медальонах
еще в VI в. (примером может служить медальон Теодориха Великого), а затем войдет в
иконографию Христа-Пантократора142. Еще более впечатляет устойчивость церемонии
«прокипсиса», представлявшей императора в облике светоносного солнечного божества.
Лучше всего она известна по описанию, сделанному только в XIV в. Псевдо-Кодином143.
Естественно, возникает вопрос, есть ли свидетельства того, что византийские
императоры вообще пользовались какими бы то ни было передвижными балдахинами?
Французский рыцарь Робер де Клари, рассказывая о диковинках, виденных им в 1204 г.
в захваченном крестоносцами Константинополе, описывает среди прочего золотую
императорскую колесницу: «...посредине этой колесницы было высокое сидение, а на этом
сидении был трон, вокруг же трона были четыре столпа, которые поддерживали полог,
который бросал тень на трон, и казалось, что он весь был сделан из золота...»144 Здесь
Отсюда и греческое слово, обозначавшее в древности балдахин: ougavurKoc;. Weber М. Op. cit. S. 38-39
(с примерами). О разнице между «большим» балдахином, символизирующим помощь божества всему
политическому сообществу, и его «малым» вариантом — зонтом — как выражением покровительства прежде
всего лично государю см.: Акимова Л. И., Кифишин А. Г. Указ. соч.
EOrange Н. P. Sol Invictus lmperator. Ein Beitrag zur Apotheose // L'Orange H. P. Likeness and Icon. Selected
Studies in Classical and Early Medieval Art. Odense, 1973. P. 336-338.
См. о «прокипсисе» прежде всего: Treitinger О. Die Ostromische Kaiser- und Reichsidee... S. 112-120.
Автор здесь опирается на: Heisenberg A. Aus der Geschichte und Literatur der Palaiologenzeit. Miinchen, 1920
(Sitzungsberichte der Bayerischen Akademie der Wissenschaften. Philosophisch-philologische und histonsche
Klasse, Abhandlung 10) и не соглашается с мнением М. А. Андреевой: Андреева М. А. О церемонии «про-
кипсис» // Seminarium Kondakovianum. Вып. 1.1927. С. 157-173.
Робер де Клари. Завоевание Константинополя. М., 1986. С. 64 (гл. 89) (пер. М. А. Заборова). В оригинале:
«...un curre d'or qui estoit ausi fais comme uns cars a quatre roes, que on apeloit curre; ens en mi chu curre avoit un
haut siege, et seur le siege avoit une caiiere, et entore le caiiere avoit quatre colombes qui portoient un habitacle
Глава 3. Папский зонтик, солнечный бог и московский князь Щ
речь идет о подобии передвижного тронного кивория, использовавшегося, естественно,
не повседневно, а по каким-то особым случаям143. Перевод М. А. Заборовым habitacle как
«полог» вызывает сомнение, поскольку это слово, насколько известно, обычно
соотносилось с прочной конструкцией, а не с тканью. При учете этого обстоятельства сходство
императорского экипажа с передвижным киворием становится еще больше. Из текста
остается не вполне понятным, что именно представлялось сделанным из золота — трон
или же, скорее, сень над ним.
Хотя «Книга церемоний» Константина Багрянородного упоминает парадную
императорскую колесницу (кароиха оеотготлкг)), но не приводит ее описания. Говорится
лишь, что по сторонам «карухи» есть какие-то шары, за которые держатся руками
идущие рядом с экипажем комиты схол146. Сиденье императора в «карухе» похоже на трон,
по крайней мере, в том, что сидящему в ней императору целуют ступни и колени —
точно так же, как когда он восседает на «настоящем» троне. Однако о сени над сиденьем
здесь ничего не говорится.
На миниатюре в знаменитой мадридской рукописи Скилицы середины XII в.147
(ил. 54) видна императорская «карета», уступленная Иоанном Цимисхием при
вступлении в Константинополь иконе Богородицы148. Чудотворный образ установлен на
высокой «крыше» одноосного экипажа, украшенного золотом и пурпуром. Трона мы не
видим, а как устроена «крыша», с которой ниспадают пурпурные завесы, сказать трудно149.
Во всяком случае, на «передвижной киворий» эта конструкция не очень похожа — не
видно ни возвышенного трона, ни четырех колонн вокруг него. Можно, впрочем,
усомниться в том, что сицилийский художник, работавший над оформлением рукописи,
хорошо представлял себе константинопольские реалии. По крайней мере, Лев Диакон,
описывавший ту же сцену, утверждал, что кони, запряженные в царский экипаж, были
qui aombroit le caiiere, qui sanloit qu'il fust tout d'or». Robert de Clari. La conquete de Constantinople / Ed. par
Ph. Lauer. Paris, 1924 (Les classiques francaise du Moyen Age, 40). P. 87.
На это место у Робера де Клари и на связь его с миниатюрой в мадридской рукописи мне любезно указал
Петер Шрайнер (Кёльн). См. также: Schreiner P. Robert de Clari und Konstantinopel // Novum Milennium.
Studies on Byzantine history / Ed. by С Sode and S. Takacs. Aldershot, 2001. S. 337-355.
Constantini Porphyrogeniti imperatoris De cerimoniis aulae Byzantinae libri duo. P. 699-700 (II, 51).
Мадрид. Национальная библиотека. Cod. Vitr. 26-2.
Аналогичный жест смирения сделал в 1133 г., со ласно Никите Хониату и Иоанну Киннаму Иоанн II
Комнин. Роскошная колесница из серебра и золота была по его поручению изготовлена специально для
триумфального въезда. См.: Hunger Н. Reditus imperatoris // Fest und Alltag in Byzanz / Hrsg. von G. Prinzig
und D. Simon. Munchen, 1990. S. 30-31. Ее описание есть у Феодора Продрома, однако в нем упоминается
только сиденье и не говорится ничего о балдахине. См.: Schreiner P. Op. cit. S. 344. Императорские экипажи
с сиденьями, но без балдахинов изображены на арке Галерия в Фессалонике (между 299 и 303 г.), арке
Константина в Риме (вероятно, 315 г.) и резной пластинке из слоновой кости рубежа VI и VII вв. из ризницы
Трирского собора со сценой торжественного перенесения некоей реликвии (см., например: Volbach W. F. Op.
cit. S. 95-96, Nr. 143).
П. Шрайнер полагает, однако, что на миниатюре «можно узнать балдахин, в свою очередь, несущий
надстройку, на которой укреплена икона Богоматери». Schreiner P. Op. cit. S. 345.
ЩМШ М. А. Бо ц • В ЛИ И С ИР Н
белыми, а икона стояла не на его крыше, а на золотом императорском сиденье, устланном
пурпурными облачениями150. Из этого следует, в частности, что императорское место
не скрывали занавеси — напротив, оно хорошо было видно народу. Оба эти наблюдения
Льва Диакона представляются куда более вероятными, нежели версия сицилийского
миниатюриста.
Тем не менее имеется одно изображение, очень напоминающее описание Робера де
Клари. Правда, пригодность его для наших задач вызывает сомнения, поскольку это
медаль в честь императора Ираклия, выбитая в Бургундии на рубеже XIV и XV в.,
автором которой вполне могли быть братья Лимбург или художники из их мастерской151
(ил. 55). Однако высказывалось предположение, что своеобразная иконография медали
являлась переработкой греческого образца, который мог привезти в Париж в 1400 г. кто-
либо из свиты императора Мануила II Палеолога152. Если это предположение
подтвердится, ценность французского воспроизведения восточного мотива существенно
повысится, и медаль более никак нельзя будет игнорировать.
Вот то немногое, что пока известно о передвижных балдахинах в Византии, но нас еще
больше должны, естественно, интересовать балдахины переносные. В римские времена
известно раннее изображение зонта в качестве инсигнии на монетах Ирода Агриппы
(ок. 40 г.)153 (ил. 56). Лишь дважды подобие зонта (в качестве атрибута Диониса) появи-
«...Toix; аахасоЬс, 7цэо тал/ гаофоАал/ кат£1Лг]ф<х>5, атЕфт/ок; corcov ка1акг)7ттро15 &££iou|a£vovx;, ekxqvxtovj
кш Лгвал/ E^EioyacriaEvoK; ™>Aui£Acjv. 'Hyov 5е ical хрисгок6ЛАг)тоу AeukotoiiAov арца- ov TroocrErapfjvaL
toutov f]£touv, ical tov v£vo|aLcr|a£vov катауауЕГЛ/ Goia|a|3ov. О 5e xouc (atv атЕфт/оис; ical та охгрттра
тцэоот]като, ical 7гаЛАа7тАасаах; тойтоис; owqok; гцаЕгфато- £ra|3f]vai. 5е той арцатос; ойк f]VEo"X£TO- аЛАа
xr\v хцс; ©ЕО(аг]торо5 ELicova, ёуг)укаЛкт|асугл/ tov GEavGpamov Aoyov, fjv ek Mucaac; е1Лг)Феу, Era tov той
арцатос; xQuo">1AaTOV ©qovov avEGr|K£, та? aAoupyoix; тал/ Миоал/ сггоАас; U7toGei5, ical та отёццата.
Аитод 5е, l7X7t<jJ keAt^tl £7raxou|aEV05, (-iET07iLcrG£v EL7TETO, TETaivtu)(a£vo? Tf]v КЕфаЛгру Ьихогцаать, кхитойс;
сттЕфт/огх; фЁрал/ ical та стсгрттоа ev тай; xeQow»- Leonis Diaconi Caloensis Historiae libri decern // PG.
T. 117. Paris, 1864. Col. 885 (IX, 12). В переводе M. M. Копыленко это место передано следующим образом:
«Встретив императора перед стенами, горожане преподнесли ему венцы и скипетры, отделанные золотом
и драгоценными камнями. Они привезли с собою и украшенную золотом колесницу, запряженную белыми
лошадьми; они просили [Иоанна] взойти на нее, чтобы отпраздновать полагающийся в таких случаях три-
ф. Иоанн принял венцы и скипетры, богато одарил за них горожан, но взойти на колесницу не пожелал.
Устлав золотое сиденье колесницы пурпурными мисийскими одеждами и венками, он водрузил на нем
вывезенное из Мисии изображение Богородицы, заключающей в свои объятия богочеловеческий Логос. Сам
он следовал на резвом коне сзади, увенчав голову диадемой, с венками и скипетрами в руках». Лев Диакон.
История. М., 1988. С. 82.
См. воспроизведение той же композиции в «Часослове» герцога Беррийского. Нью-Йорк. The Cloisters.
Belles Heures. Fol. 156. Репродукция: Meiss M. French Painting in the Time of Jean de Berry. The Limbourgs and
their Contemporaries. Plate Volume. New York, 1974. Nr. 487.
ScherSt. The Constantine and Herakleios Medals // Byzantium. Faith and Power (1261-1557) / Ed. by H. Evans.
New York, 2004. P. 537-539. Nr. 323b.
Hill G. F. Greek Coins of Palestine (Galilee, Samaria, and Judaea). London, 1914 (A Catalogue of the Greek Coins
in the British Musem, [27]). Tab. 26,1-2; 39, 15; Crawford T. S. Op. cit. P. 30-31. Об этом типе монет см. две
небольшие публикации Б. Киршнера на иврите в: Bulletin of the Jewish Palestine Exploration Society. Vol. 11.
1944-1945. P. 54-56; Vol. 13.1946-1947. P. 34.
Глава 3. Папский зонтик, солнечный бог и московский князь
лось на монетах императора Антонина Пия. Существенно важнее изображение зонтов (в
большинстве случаев двух или четырех) на монетах императоров Гелиогабала (218-222)
и Урания Антонина (253-254)154 (ил. 57). В этих случаях зонты связаны с культом
солнечного бога — их несут в торжественной процессии, сопровождающей культовый
камень этого божества. Мотив таких зонтов появляется вначале на монетах, чеканившихся
в восточных областях империи, но вскоре перенимается и римским монетным двором155.
Решающее значение имеет, на мой взгляд, один рисунок куда более позднего
времени, хорошо известный П. Э. Шрамму, но поставивший его в тупик — объяснение
этому изображению он так и не смог найти156. Рисунок выполнен пером на одном из
листов знаменитой Утрехтской Псалтири (созданной между 820 и 835 г. в
бенедиктинском аббатстве Отвийер под Реймсом157). Относительно датировки иллюстраций этой
рукописи ведется давний спор: часть исследователей считает их собственным
созданием искусства каролингского времени158, другие же предполагают, что миниатюры были
скопированы с несохранившегося греческого или итальянского кодекса VII-VIII вв., в
свою очередь воспроизводившего рукопись IV или V в.159 Компромисс, достигнутый к
настоящему времени, предполагает, что каролингские художники проявляли свободу в
интерпретации отдельных мотивов и сцен, в передаче реалий, им близких, но
подтверждает версию, что образцом для них послужили цветные миниатюры в рукописи IV или
V в.160 На иллюстрации к четвертому стиху 27-го псалма изображено, как над головой
царя Давида ангел держит раскрытый зонт (ил. 58).
154 Гелиогабал: Coins of the Roman Empire in the British Museum / Ed. by H. Mattingly. Vol. 5. London, 1950.
Plate 91. Nr. 2, 7, 8. Ураний Антонин: Roman Imperial Coinage / Ed. by H. Mattingly et al. Vol. 4,3. London,
1949. P. 203-206. Plate 15. Nr. 15. Имеется также монета Гелиогабала с совершенно иной композицией, на
которой, кажется, можно узнать зонтик — на этот раз только один: Coins of the Roman Empire... PL 93. Nr. 6.
Указание X. Кюпперса на монеты Каракаллы представляется мне ошибочным: священный камень
изображен на них внутри храма в Эмесе, а не под зонтиком: Wroth W. W. Catalogue of the Greek Coins of Galatia,
Cappodocia, and Syria. London, 1899 (A Catalogue of the Greek Coins in the British Museum, [21]). Tab. 27,12-
14; 28, 2. Сень, которую держат над головой Диониса на двух монетах Антонина Пия (138-161), выглядит
типологически более близкой к киворию, чем к зонтику: Hill G. F. Greek Coins of Palestine (Galilee, Samaria,
and Judaea). London, 1914 (A Catalogue of the Greek Coins in the British Musem, [27]). Tab. 39,15; HeadB. V.
Catalogue of Greek Coins: Central Greece (Locris, Phocis, Boeotia and Euboea). London, 1884 (A Catalogue of
the Greek Coins in the British Museum, [8]). Tab. X, 15.
155 Baldus H. R. Das «Vorstellungsgemalde» des Heliogabal. Ein bislang unbekanntes numismatisches Zeugnis //
Chiron. Bd. 19.1989. S. 470-474 (и рис. на S. 471).
156 Schramm P. E. Der Schirm... S. 581.
r Die Schule von Reims / Hrsg. von W. R. W. Kohler, F. Miitherich. Bd. 1: Von den Anfangen bis zur Mitte des
9. Jahrhunderts (Die Karolingischen Miniaturen, 6/1). [1]: Text. [2]: Tafeln. Berlin, 1994.
■ TikkanenJ.J. Die Psalterillustrationen im Mittelalter. Bd. 3. Helsingfors, 1900. S. 172-320.
m Benson G. R., TsehsD. T.New Light on the Origin of the Utrecht Psalter//The Art Bulletin. Vol. 13.1931. P. 12-
79; Dufrenne S. Les illustrations du Psautier d'Utrecht: sources et apport carolingien. Paris, 1978 (Association des
publications pres les Universites de Strasbourg, 161).
Horst K. van der. The Utrecht Psalter: Picturing the Psalms of David // The Utrecht Psalter in Medieval Art:
Picturing the Psalms of David / Ed. by K. van der Horst, W. Noel, W. С M Wustefeld. London, 1996. P. 76-81.
ИД М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Уже упоминался общеизвестный факт, что иконография ветхозаветных царей
строилась по тем же правилам, что и иконография императоров. Специалистами также
многократно отмечалось, что на позднеантичных официальных изображениях «гении»,
«виктории» или «ангелы» нередко занимают те же места в художественной композиции, которые
в «действительности» в аналогичных случаях отводились слугам или рабам. Самые
характерные примеры легко найти в сценах триумфов: венок над головой триумфатора
держит в ходе торжества раб, а вот на официальном изображении этого торжества — как раз
одно из перечисленных выше сверхъестественных существ. Зная такие «правила
обратного перевода» смыслов образов, в частности сакральных161, в образе Давида из Утрехтской
Псалтири легко узнать императора, шествующего в сопровождении слуги, который
держит зонт над головой государя. Является ли этот император «уже» византийским (если
иконографию Псалтири датировать VII-IX вв.) или же «еще» позднеримским (если
возводить ее к IV-V вв.) в данном случае не столь существенно. По крайней мере, это
изображение позволяет определить происхождение папского умбреллино — если и не в виде
решительного утверждения, то в качестве гипотезы. Вероятно, христианские императоры
унаследовали «зонтик» от своих предшественников — поклонников бога Sol Invictus, и
прежде всего от Константина. Гипотетические византийские «переносные сени» и
должны были стать образцом для умбреллино римских пап и венецианских дожей, а заодно и
для onbrella imperialle, предлагавшегося в Италии западным императорам.
Умбреллино в Москве?
Нет ничего удивительного в том, что ни П. Э. Шрамму, ни кому бы то ни было еще
до сих пор не приходило в голову искать аналоги «папскому зонтику» в Древней Руси.
Между тем одну удивительную параллель ему можно видеть и сегодня на так
называемой пелене Елены Волошанки (размерами 93,5 на 98,5 см) из собрания
Государственного Исторического музея в Москве162. Описана она была еще в самом начале XX в.,
однако первая серьезная попытка определить ее содержание и историческое значение
была предпринята только в 1954 г. М. В. ГДепкиной163.
Согласно ее гипотезе, хотя пелена и вышивалась для украшения иконы, изображение
на ней не имеет ничего общего с традиционными для этого жанра русского искусства
См. классическую работу: GrabarA. L'Empereur dans Part Byzantin. Paris, 1936 (Publicatins de la faculte des
lettres de l'Universite de Strasbourg, 75). Русский перевод: Грабар A. H. Император в византийском
искусстве. М., 2000.
Инвентарный номер 15455щ/ РБ-5. Памятник впервые опубликован в: Труды VIII археологического
съезда в Москве в 1890 г. М., 1897. Т. 4. Табл. 22. Цветную репродукцию см. в: Маясова Н. А. Древнерусское
шитье. М., 1971. Табл. 27. См. также: Средневековое лицевое шитье. Византия, Балканы, Русь: Каталог
выставки // XVIII Международный конгресс византинистов. Москва, 8-15 августа 1991 г. М., 1991. С. 60.
Последняя научная публикация: Efimova L. V. Embroidery with a Church Procession // Byzantium. Faith and
Power (1261-1557) / Ed. by H. Evans. New York. 2004. P. 322-323. Nr. 195.
Щепкина M. В. Изображение русских исторических лиц в шитье XV в. М., 1954 (Памятники культуры.
Вып. 12). С. 8-21.
Глава 3. Папский зонтик, солнечный бог и московский князь щ ^^[
сакральными сюжетами. По своему содержанию это одна из первых светских картин
Древней Руси164, поскольку на ней запечатлено конкретное историческое событие —
торжественная процессия в Московском Кремле с участием великокняжеской семьи и
митрополита на Вербное воскресенье 8 апреля 1498 г.165 Пелена создавалась для одного
из кремлевских соборов по заказу невестки великого князя Ивана III Елены Волошанки
(ум. 1505), дочери молдавского господаря Стефана Великого. Этот вклад должен был
выразить благодарность Богу за крупную (хотя, как вскоре выяснится, временную)
победу княгини Елены: два месяца назад Иван III венчал на царство ее сына и своего
внука — Дмитрия. Тем самым был нанесен сильнейший удар по придворной партии другого
претендента на московский трон — Василия Ивановича, сына от второго брака великого
князя — с «царьградской царевной» Софьей Палеолог166.
Согласно предположению М. В. Щепкиной, на пелене изображен крестный ход в
Кремле (ил. 59). Мы видим, как соединяются две процессии — великокняжеская,
направляющаяся из Благовещенского собора, и митрополичья, шествуюшая от
Успенского собора167. В центре композиции — икона Богоматери Одигитрии греческого письма,
вероятно, присланная на Русь в 1381 г. и обновленная после пожара Дионисием в 1482 г.
Человек в красном одеянии несет икону без помощи рук — своеобразным и весьма
характерным способом, хорошо известным по рассказам паломников, видевших вынос
Одигитрии в Константинополе168, точный список с которой и представляла собой крем-
54 Там же. С. 19. Суждению М. В. Щепкиной придается более радикальная форма в работе: Свирин А. Н.
Древнерусское шитье. М., 1963: «Описанная пелена по своему содержанию не может рассматриваться как
"подвесная", она по существу является исторической шитой картиной светского содержания, т. к. ее сюжет не
относится к иконографии» (с. 57). «Подвесные» пелены подвешивали к нижнему краю иконы. Под
«иконографией» автор подразумевает, очевидно, композиции, относящиеся только к каноническим
изображениям. Дальнейшее развитие концепция М. В. Щепкиной получила прежде всего в трудах: Маясова Н. А.
Древнерусское шитье; Она же. Методика исследования памятников древнерусского лицевого шитья //
Государственные музеи Московского Кремля: Материалы и исследования. Вып. 1. М., 1973. С. 123 -124;
Она же. Памятники средневекового лицевого шитья из собрания Успенского собора // Успенский собор
Московского Кремля: Материалы и исследования. М., 1985. С. 198 200; Она же. К вопросу о
южнославянских связях в русском лицевом шитье XV-XVI веков // Проблемы русской средневековой
художественной культуры. М., 1990 (Государственные музеи Московского Кремля: Материалы и исследования, 7).
С. 87-90.
Последнее время пелена привлекает все больше внимания как светских, так и церковных исследователей.
и в частности ей все чаще посвящают доклады на различных конференциях. См., например: Круглова А. Р.
Попытка истолкования иконографии пелены Елены Волошанки (2003); Катасонова Е. Ю. Пелена Елены
Волошанки. Исторические реалии и предположения (2004).
" Знакомство с обширной литературой о перипетиях политической борьбы при дворе Ивана III можно
начать с: Зимин А. А. Россия на рубеже XV-XVI столетий (Очерки социально-политической истории).
М., 1982.
Щепкина М. В. Указ. соч. С. 18.
" Хрестоматийное описание оставлено в «Хождении» Стефана Новгородца, побывавшего в
Константинополе в 1348 или 1349 г.: «Единому человеку въставят на плеща встанно, а он руце распрострет, аки распять,
тако же и очи ему запровръжеть, видети грозно, по буевищу мычет его семо и овамо, велми силно поверты-
ВД М. Бойцов ' ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
левская икона. Подражание константинопольскому образцу отражает стремление
воспроизвести черты недавно павшего Второго Рима в Москве.
Слева от Одигитрии стоит великий князь Иван III с внуком и соправителем
Дмитрием (в духе позднеантичной и византийской традиции головы обоих визуально выделены
нимбами), сыном Василием и придворными. Справа внимание прежде всего привлекает
фигура митрополита Симона в сопровождении других духовых лиц. На переднем
плане — певчие в остроконечных шапках, левее — женщины из великокняжеской семьи. Из
них первая слева с золотой нашивкой-таблионом на плече — вероятно, Софья Палеолог,
а третья — возможно, заказчица пелены Елена Стефановна.
Расшифровка сюжета пелены, предложенная М. В. Щепкиной, была решительно
отвергнута А. Н. Грабаром. Изображение исторической сцены на пелене представляло бы,
с его точки зрения, разрыв с иконографическими традициями Византии и Руси. Кроме
того, композиция не имеет отношения к Вербному воскресенью, потому что «ветви с
листьями не вложены в руки участников церемонии». Здесь не может быть
запечатлена встреча двух процессий, поскольку духовенство должно было бы идти во главе
как той, так и другой из них. А. Н. Грабар пишет, что на пелене изображены князь и
княгиня, «имена которых нам остаются неизвестными», причем княгиней он считает
фигуру, опознанную М. В. Щепкиной в качестве Дмитрия-внука. «Всякая
идентификация этих фигур произвольна»169. Здесь его позиция не вполне понятна, поскольку
он не возражает против отнесения памятника к концу XV в., то есть ко времени
правления именно Ивана III. Согласно А. Н. Грабару, вся сцена является иллюстрацией к
акафисту Богородицы170 и передает мотивы, связанные с ежевторничной процессией в
Константинополе, в которой выносили древнюю чудотворную икону Богоматери
Одигитрии. А. Н. Грабар называет ряд аналогичных иллюстраций к акафисту: три фрески171
и одну миниатюру.
Дискуссия продолжалась и дальше: Л. М. Евсеева, согласившись с М. В. Щепкиной
относительно идентификации фигур Ивана III, Василия и Дмитрия, разошлась с ней в
вает им, а онъ не помнит ся куды его икона носит». Памятники литературы Древней Руси. XIV — середина
XV века. М., 1981. С. 34.0 людях, которым поручался вынос иконы, см.: Patterson Sevcenko N. Servants of the
Holy Icon // Byzantine East, Latin West. Art-historical Studies in Honour of Kurt Weitzman. Princeton, 1995.
P. 547-553 (русский перевод: Паттерсон-Шевченко H. Служители святой иконы // Чудотворная икона
в Византии и Древней Руси. М., 1996. С. 133-144). О культе иконы Одигитрии см. также подробно:
Шалит И. А. Реликвии в восточнохристианской иконографии. М., 2005. С. 243-274; Лидов А. М.
Пространственные иконы. Чудотворное действо с Одигитрией Константинопольской // Иеротопия. Исследование
сакральных пространств в Византии и Древней Руси / Ред.- сост. А. М. Лидов. М., 2006. С. 325-348.
69 Грабар А. Н. О методе оживления традиций иконописи... С. 292. Сравн.: GrabarA. Une source d'inspiratiorj
de l'iconographie byzantine tardive: les ceremonies du culte de la Vierge // Cahiers archeologiques. Vol. 25.1976.
P. 144-162.
70 Об иконографии акафиста см. новое исследование: Громова Е. Б. История русской иконографии акафиста.
М., 2005.
71 Цветное воспроизведение фрески XIV в. из Маркова монастыря в Македонии см. в: Byzantium. Faith and
Power (1261-1557). P. 147; Шалит И. А. Указ. соч. Ил. 113.
Глава 3. Папский зонтик, солнечный бог и московский князь
том, кого из изображенных считать Софьей Палеолог и Еленой Волошанкой. Но
главное, она предположила, что пелена изображает вовсе не службу на Вербное
воскресенье, а выход великого князя и его семьи после коронации Дмитрия-внука 4 февраля
1498 г.172 Зато Л. А. Щенникова, в отличие от нее, считает, что в композиции
представлен торжественный «молебен, совершаемый в Московском Кремле на площади перед
иконой Одигитрии, которая считалась тогда точным списком царьградской святыни» и
хранилась в Вознесенском монастыре173. А. С. Преображенский, вслед за А Н. Грабаром,
полностью отрицает всякую возможность того, что на пелене может быть запечатлено
какое бы то ни было историческое событие или конкретное лицо174, зато А М. Лидов
именно этого не исключает175. Таким образом, дискуссионными остаются едва ли не все
вопросы, относящиеся к пелене, к сюжету ее композиции, к месту действия, к
личности изображенных на ней людей и даже заказчика, поскольку связь пелены с Еленой
Волошанкой представляется А. С. Преображенскому сомнительной. Однако все эти
сомнения не затрагивают прямо главный для нас вопрос — что за два больших странных
предмета изображены по обе стороны от иконы?
В литературе они обозначаются по-разному. Н. Паттерсон-Шевченко видит в них
«два широких полукруглых опахала или хоругви»176. Согласно М. В. Щепкиной, два
служителя «держат с каждой стороны по большому круглому зонту на высоком шесте,
так называемому "солнечнику"»177. Вслед за ней и А. Н. Свирин видит в этих предметах
«громадные, полусферические по форме опахаловидные "солнечники"»178. О
«солнечниках» пишет и Н. А. Маясова. Авторы одной параисторической публикации
курьезным образом усмотрели в интересующих нас предметах «два огромных христианских
Т-образных креста»179. Разумеется, ни о хоругвях, ни об опахалах (или каких бы то ни
было «опахаловидных» предметах), ни тем более о «тауобразных крестах» в данном
случае речи быть не может. Слишком хорошо известно об использовании в торжественных
12 Евсеева Л. М. Шитая пелена 1498 г. и чин венчания на царство // Древнерусское искусство: Византия и
Древняя Русь. К 100-летию Андрея Николаевича Грабара (1896-1990). СПб., 1999. С. 430-439.
3 Щенникова Л. А. Царьградская святыня «Богоматерь Одигитрия» и её почитание в Московской Руси //
Там же. С. 340. (Сравн.: Она же. Икона «Богоматерь Одигитрия» из Вознесенского монастыря
Московского Кремля и ее почитание в XV-XVI веках // Ферапонтовский сборник. Вып. 5. Ферапонтово, 1999.
. 274-276,289.)
1 Преображенский А. С. Иконография «пелены Елены Волощанки» и проблема портретной традиции в
московском искусстве рубежа XV-XVI веков // Искусствознание. Вып. 2. 2003. С. 201-228 (с подробным
научным аппаратом).
Лидов А. М. Пространственные иконы... С. 343.
Паттерсон-Щевченко Н. Указ. соч. С. 137. В оригинале: «two large semicircular fans or banners». Patterson
Sevcenko N. Op. cit. P. 550.
Щепкина M. В. Указ. соч. С. 13.
L" Свирин A. H. Указ. соч. С. 52.
Фоменко А. Т., Носовский Г. В. Новая хронология Египта. М, 2002. Глава 9.13: Воздвижение креста, изобра-
нное на колоссах Мемнона. (Цитируется по публикации в Интернете.) Разумеется, приведенный здесь
курьез относится к числу самых неброских из тех, что в изобилии встречаются у этих авторов.
Ш1ТШ MA. t...iiii..H • Rl .11141 IF II (. MIli'HHlir ^ "
царских и патриарших выходах церемониального зонта «рода балдахина»180,
действительно называвшегося на Руси солнечником181. Под «солнечником» выходили обычно
патриархи182 и царицы183. Зимой «солнечник» нередко подшивали соболями — занятная
местная специфика, показывающая, как далеко ушел символический смысл предмета от
его изначальной прагматической функции. Со временем «солнечники» попали и на
сакральные изображения, их стали включать в иконографическую схему сцены Рождества
Богородицы, а порой и Рождества Иоанна Предтечи.
Использование слова «солнечник» в русском языке фиксируется новейшим
словарем с конца XVI в.184, однако как раз приведенный в нем пример 1583 г. позволяет
предположить наличие у этого слова более давней истории. Дело в том, что здесь оно
применено вовсе не к «зонтику», а к прямоугольному золотому балдахину, который
шесть «драбантов» несут над императором Священной Римской империи и который
в Германии называют «небом» (то есть Himmel). Русский рассказчик приспосабливает
тем самым уже хорошо известный ему и его читателям русский термин для описания не
вполне обычного «немецкого балдахина».
«Солнечник» остается круглым до самого конца старорусского государственного
церемониала, то есть до петровских реформ. Как сообщается в 1680 г. в связи с
необходимостью оклеить новый «солношник», «мастеровой человек сделал... из покупных китовых
усов круг большой разъемной, который в ходах носить пред св. патриархом от солнца»185.
Слово «солнечник» само по себе представляет немалый интерес. Во-первых,
очевидно, оно не является заимствованием из итальянского (umbrellino перевели бы скорее как
«теневик» или как-то похоже), как, впрочем, и из греческого или немецкого, где
балдахины обозначались словами со значением «небо». Как ни странно, самым близким по
смыслу оказывается латинское soliculum. Не сохранился ли каким-то образом и в
«солнечнике», и в soliculum древнейший смысловой пласт из тех времен, когда солнечники
не столько защищали от солнца, сколько сами его в известном смысле являли?
Похоже, пелена Елены Волошанки — не только самое раннее изображение предмета,
получившего название «солнечник», но вообще первое свидетельство его
существования. Однако над чем или над кем держат на пелене «солнечники»? Ф. Кэмпфер считает,
что ими прикрывали икону Богородицы186. Однако предпочтительнее кажутся суждения
Дьяченко Г. Полный церковно-славянский словарь. М., 1993. С. 634.
Подробнее см.: Выходы государей царей и великих князей Михаила Феодоровича, Алексея Михайловича,
Феодора Алексеевича, всея Русии самодержцев (с 1632 по 1682 г.) / Под ред. П. М. Строева. М, 1844.
Писарев Н. Н. Домашний быт русских патриархов. Казань, 1904. С. 150.
Забелин И. Е. Домашний быт русских цариц в XVI и XVII столетиях // Быт и нравы русского народа в XVI
и XVII столетиях. Смоленск, 2003. С. 450.
Словарь русского языка XI-XVII вв. Вып. 26. М., 2002. С. 128.
Там же со ссылкой на: Материалы для истории, археологии и статистики города Москвы, собранные и
изданные руководством и трудами И. Забелина. М., 1884. Т. 1. С. 960.
KampferF. Das russische Herrscherbild: von den Anfangen bis zu Peter dem Grofien; Studien zur Entwicklung
politischer Ikonographie im byzantinischen Kulturkreis. Recklinghausen, 1978 (Beitrage zur Kunst des
Глава 3. Папский зонтик, солнечный бог и московский князь
М. Н. Щепкиной187, М. Н. Тихомирова188 и Л. В. Ефимовой189, единодушно считающих,
что «зонты» сопровождают вовсе не икону, а великого князя, с одной стороны, и
митрополита — с другой. А. Н. Грабар высказывается осторожнее: «По московскому обычаю...
"солнечники" носились над великой княгиней и позже над патриархом. Может быть, той
же чести удостаивался и великий князь, но я не нашел на это письменных указаний»190.
Письменные свидетельства этому действительно неизвестны, однако композиция
пелены достаточно ясна: левый от зрителя зонт никак не может относиться к фигуре
княгини (согласно А. Н. Грабару и А С. Преображенскому) или Дмитрия-внука (по
определению М. В. Щепкиной). Согласившись со «мнением большинства», читатель увидит
знакомую сцену: «зонтики» над головами двух высших обладателей власти — светской
и церковной. Форма этих русских umbrellini тоже знакома по западным аналогам: у
них вид полусфер с шаровидными навершиями. Цвет зонтов, насколько можно судить
(пелена сильно выцвела), — темно-красный, однако его оттенок точно установить уже
трудно. Поверхность обоих «солнечников» украшена одинаковыми композициями: в
центре окружность с голгофским крестом внутри, по обеим сторонам от нее — сложный
S-образный узор с вьющимися спиралью завитками.
Рубеж XV и XVI вв. — самое подходящее время для появления «императорского
зонтика» на изображении то ли конкретного великого князя Московского, то ли
обобщенного православного государя, как он представлялся в Москве. Хорошо известно, как
сильно при Иване III изменился облик московской власти, какие политические успехи
отразились в этих переменах и какие амбиции за ними стояли. Появление зонтика в
качестве атрибута правителя можно рассматривать как иконографическую параллель к
попыткам московских государей «примерить» царский титул1 .
christlichen Ostens, 8). S. 88. Одно формальное соответствие мнению Кэмпфера действительно можно
обнаружить. На иконе конца XIV в. «Похвала Богоматери с Акафистом» из Успенского собора Московского
Кремля над константинопольской Одигитрией вполне отчетливо изображен зонтик. (См., например:
Шалила И. А. Указ. соч. Ил. 114-115.)
«В последнем ряду два человека, стоящие впереди, держат с каждой стороны по большому круглому
зонту на высоком шесте, так называемому солнечнику... Стоящий впереди кадит перед иконой; он отмечен
нимбом, и солнечник приходится как раз над его головой... Слева от иконы... впереди, под солнечником,
находится старец с нимбом...» Щепкина М. В. Указ. соч. С. 13.
«Над ними [Иваном III, Дмитрием-внуком и Василием Ивановичем] возвышается огромный зонтик—-
"солнечник", своего рода балдахин. Такой же солнечник поднимается над стариком с нимбом, стоящим
справа. Вероятно, это митрополит...» Тихомиров М. Н. Введение // Щепкина М. В. Указ. соч. С. 6.
«At the юр, left and right, are two parasols, held above the heads of the prince and the metropolitan». Efimova L. V.
Op. cit. P. 322.
Грабар A. H. О методе оживления традиций иконописи... С. 292.
О синонимичности титулов царь и император (хотя и синонимичности неполной, вызывающей немало
смысловых коллизий) см. прежде всего: Успенский Б. А. Царь и император: помазание на царство и
семантика монарших титулов. М., 2000. Глава 2: «Титул царь в его отношении к греческому (ЗаспЛейс; и латинским
rex и imperator». Об использовании царского (императорского) титула Иваном III см. там же с. 44,
примеры такого титулования, начиная с 1474 г., приведены на с. 85-88.
И!Я М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Естественно возникает вопрос, откуда и каким путем «императорский солнечник»
мог оказаться в числе инсигний государя, изображенного московским художником?
(В данном случае несущественно, действительно ли носили зонт над великими
князьями, ведь наличие даже «всего лишь» иконографической формулы само по себе
достаточно показательно.) Раз рецепция в области символического осуществляется, как
говорилось выше, не хаотично, а вдоль векторов культурного взаимодействия, то чтобы
определить, откуда и как пришла та или иная символическая деталь, следует знать,
какие культурные образцы являются определяющими для воспринявшего ее сообщества.
Иными словами, если у историка сложилось устойчивое представление о культурных
доминантах в обществе, которое он изучает, то и поиски источников символических
заимствований он будет вести в соответствии именно с этим своим представлением.
Соответственно, на вопрос о происхождении «солнечника» над головой
православного государя, как его представляли себе в Москве рубежа XV и XVI вв.,
напрашиваются, по крайней мере, три взаимоисключающих ответа: 1) русский солнечник — прямое
продолжение византийской императорской традиции (и столь желательное косвенное
доказательство самого существования инсигний в виде зонтиков в Византии); 2) он
заимствован из Западной Европы; 3) он пришел с Востока, являясь, возможно, прямым
наследником древнего персидского «чатра»192.
Проверку и, вероятно, разработку последней из возможностей оставим
специалистам по «азиатским» началам в русской истории и культуре, обладающим достаточным
количеством знаний в этой области. Весьма естественной, почти самоочевидной
представляется идея, что московский «солнечник» родом из византийского церемониала
(хотя, вспомним, об использовании зонтов в нем ничего не известно). Взятие
Константинополя турками в 1453 г. не означало немедленного забвения репрезентативных
традиций империи, и сведения о них могли быть переданы на Русь, скажем, кем-нибудь из
окружения Софьи Палеолог. В пользу такого вектора заимствования может быть
истолкован «догеральдическии» (или же, точнее, «негеральдический») вид «московских
зонтиков».
Однако на этом пути есть существенное препятствие. Все, что удалось до сих пор
выяснить о символическом смысле «зонтика» как императорской инсигний,
противоречит тому предположению, что этот предмет мог в зоне прямого влияния византийской
культуры использоваться в качестве атрибута двух разных фигур одновременно:
светского государя, с одной стороны, и главы церкви, с другой. Василевсы порой делились
властью и инсигниями с соправителями, но не с патриархами. На церковь возложены
ответственные задачи в государственной системе, но она ни в коем случае не может сама
Подробно в широком историческом контексте об использовании зонта в иранской традиции см.: Sims Е.
Catr // Encyclopedia iranica / Ed. by E. Yarshater. Vol. 5. London, 1992. P. 77 79. (Статья была любезно
предоставлена Р. М. Шукуровым.) Многообещающее замечание Э. Симе, что зонт как символ царской
власти был распространен, помимо прочего, и в Византии (р. 78). оказывается при ближайшем рассмотрении
малоосновательным: в работе, на которую здесь дается ссылка, просто воспроизводятся изображения «ва-
силиссы Ариадны» под каменным балдахином— без каких бы то ни было упоминаний о возможной связи
тронной сени с зонтиком от солнца.
Глава 3. Папский зонтик, солнечный бог и московский князь
становиться государственной властью. Византийский принцип симфонии менее всего
предполагал «символическое уравнивание» царя с церковным предстоятелем. В
соответствии с византийской моделью социального порядка «зонтик» на пелене Елены Во-
лошанки должен был быть только один — над головой великого князя.
Что касается западных влияний, то, как ни странно, источником символических
заимствований на православной Руси вполне мог быть папский Рим. Хорошо известны по
меньше мере два их характерных примера. Первый — это один из главных моментов
знаменитого «шествия на осляти» в Вербное воскресенье, когда царь в торжественной
процессии ведет за повод коня, на котором восседает митрополит (а позже патриарх). Как
достаточно убедительно показано, ни в иерусалимском праздничном чине, ни в
константинопольском не было такого, чтобы государь выполнял для патриарха службу
младшего конюшего193. Этот обряд был занесен в Третий Рим вследствие (надо признать,
изрядно запоздавшей) рецепции на Руси «папской фальшивки» — «Константинова Дара»194.
Если на Западе к этому времени было высказано уже немало и критики в адрес этого
документа и сомнений в его подлинности, если Лоренцо Валла уже в 1440 г. новыми
методами филологического анализа показал подложность «Дара» (правда, его трактат
был опубликован лишь в 1517 г.), то на Руси, похоже, в конце XV в. только впервые
обратили пристальное и притом доверчивое внимание на «Вено Константинове». Во
всяком случае, именно к этому времени относится и старейший известный перевод его на
русский язык195, и первые ссылки на «Константинов Дар» (в «Слове кратком» 1497 г.)196.
Конечно, «Константинов Дар» был хорошо известен в Византии, по крайней мере со
времен Феодора Вальсамона (ок. 1140 — после 1195)197, но в русских землях он
приобрел такой авторитет, каким в Византии не обладал никогда. Еще в XVII в. патриарх
13 См., например: Дмитриевский А. А. Хождение патриарха константинопольского на жеребяти в неделю Вайи
в IX и X веках // Сборник статей в честь академика Алексея Ивановича Соболевского. Л., 1928 (Сборник
Отделения русского языка и словесности Академии наук СССР. 101. № 3). С. 69-75. Из относительно
новых работ важна статья: Flier М. S. The Iconography of Royal Procession: Ivan the Terrible and the Muscovite
Palm Sunday Ritual // European Monarchy: Its Evolution and Practice from Roman Antiquity to Modern
Times / Ed. by H. Duchhardt, R A. Jackson, D. Sturdy. Stuttgart, 1992. P. 109-125. Idem. Breaking the Code.
The Image of the Tsar in the Muscovite Palm Sunday Ritual // Medieval Russian Culture / Ed. by M. S. Flier
and D. Rowland. Berkely; Los Angeles; London, 1994 (California Slavic Studies, 19). Vol. 2. P. 220-224:
Успенский Б. А. Царь и патриарх: харизма власти в России (византийская модель и ее русское переосмысление).
М., 1998. С. 429-461, особенно с. 440.
4 Ostrogorsky G. Zum Stratordienst des Herrschers in der byzantinisch-slawischen Welt // Seminarium
Kondakovianum. Bd. 7. 1935. S. 187-204. Переиздано в: Idem. Byzanz und die Welt der Slaven. Beitrage zur
Geschichte der byzantinisch-slawischen Beziehungen. Darmstadt, 1974. S. 101-121, цитируется по этому
изданию, здесь S. 114.
Павлов А. С. Подложная дарственная грамота Константина Великого папе Сильвестру в полном греческом
и славянском переводе // ВВ. Вып. 3. 1896. С. 19-82, особенно с. 38 (про заимствование в XV в.).
16 Ostrogorsky G. Op. cit. S. 116.
17 Византийцы ценили привилегии, предоставляемые папе в этом документе, поскольку исходили из
представления, что константинопольский патриарх постепенно достиг полного правового равенства с
«патриархом Запада», а значит, мог пользоваться всеми его прерогативами.
ESI М-A. b'.'li'.iViLl Ь< -fMI'll 1Г 11С MIU'liHIIF___"__ '_ ..__.____!_"__.___...
Никон будет обосновывать с помощью «Вена» превосходство «священства» над
«царством», и даже при Петре I в этом у Никона найдутся последователи198. Упоминание о
«службе конюшего», которую император должен оказывать папе, из греческого текста
«Константинова Дара» по понятным причинам исчезло. Так что при разработке
сценария «шествия на осляти» на православной Руси должен был использовался латинский
вариант сочинения.
Второй пример состоит в связи с первым и не менее известен. Это «Повесть о белом
клобуке»199, представляющая собой, по сути дела, развитие одной из центральных тем
«Константинова Дара». Белый фригий, который, согласно «Constitutum Constantini»,
был вручен обратившимся в христианство императором Константином папе
Сильвестру, со временем покинул погрязший в ереси Рим и, задержавшись на некоторое время
в Константинополе, прибыл в конце концов в Новгород, чтобы украшать отныне его
архиепископов.
Хотя датировка «Повести» колеблется от конца XV до середины XVI в., она
выражает ту самую тенденцию усвоения «Константинова Дара», которая нас здесь более всего
интересует. И «шествие на осляти», и «Слово кратко», и «Повесть о белом клобуке» в
той или иной степени связаны с Новгородом и, вероятно, с весьма колоритной фигурой
новгородского архиепископа Геннадия (ум. 1505). Ход рецепции «Константинова Дара»
на Руси имеет непосредственное отношение к нашей теме уже потому, что, как было
показано, «зонтик» понимался в папской курии именно как составная часть дара
Константина епископу Рима.
Появление «солнечников» на пелене Елены Волошанки вполне допустимо
рассматривать как часть процесса освоения русскими идеологии «Константинова Дара» —
разумеется, в одном из несколько «расширенных» его толкований. Однако рецепция
«зонтиков» вряд ли связана с архиепископом Геннадием, Новгородом и вообще с
Северо-Западом. Источник, из которого в Москве восприняли «католическую» идею
двух «солнечников» над головами светского государя и первосвятителя, не мог быть
ни в Ливонии, ни в Скандинавии, ни в Северной Германии... Вспомним еще раз, с
каким любопытством и недоумением описывал Ульрих Рихенталь огромную «шапку»
папы: к северу от Альп значение этой инсигнии было неизвестно, да и саму ее тут до
Констанцского собора, похоже, ни разу не видели. Впрочем, ни Констанцский собор,
ни Базельский, ни разъезды папских легатов, ни распространение папской геральдики
не смогли «популяризовать» umbrellino в германских землях — здесь им не
пользовались и ничего о нем знали даже накануне Реформации — через столетие после
Констанцского собора.
Павлов А. С. Указ. соч. С. 43-47.
См. о ней прежде всего краткую справку: Лурье Я. С. Повесть о белом клобуке // Словарь книжников и
книжности Древней Руси. Вып. 2. Ч. 2. Л., 1989. С. 214-215. Из новых публикаций см.: Кириллин В. М.
«Повесть о новгородском белом клобуке»: время происхождения и соотношение первых редакций //
Герменевтика древнерусской литературы. Вып. 11. М., 2004. С. 393-437. Автор относит раннюю краткую редакцию
к середине XVI в.
Глава 3. Папский зонтик, солнечный бог и московский князь ШЛИ
Но «применение» солнечников в молении или процессии на пелене не соответствует
взглядам и папской курии. Император Константин не может продолжать пользоваться
тем, что он «уступил» папе Сильвестру, иначе все обоснование независимости папства
от императорской власти рассыпается, как карточный домик. Ведь если императору
позволить вновь надеть фригий, он может пожелать снова вступить во владение и всей
западной частью империи. Соответственно, на фреске в SS. Quattro Coronati инсигнии
(фригий на голове, «зонт» за спиной, белый конь) не удваиваются, они становятся
атрибутом одного только папы.
Мы знаем уже, впрочем, что вне папского Рима, в других областях Италии, на
«репрезентативную проблему» использования umbrellino смотрели иначе, исходя из того,
что императорам и после Константина следует выступать под точно такими же зонтами,
как и папам. И мы знаем также, в каком городе тема «равенства» между зонтиками
императора и папы поднялась до уровня «конституционной» политической легенды — в
Венеции.
В том, что именно венецианская политическая идея могла быть воспринята и
реализована в новом репрезентативном облике московского князя, нет ничего удивительного.
Присутствие венецианцев при московском княжеском дворе заметно задолго до начала
подготовки к браку между Иваном III и Зоей (Софьей) Палеолог. В успехе самого
сватовства именно венецианцам (и прежде всего, разумеется, Джанбаттисте делла Воль-
пе — Ивану Фрязину русских летописей) принадлежала едва ли не решающая роль: они
вели переговоры от имени обеих сторон200. Да и после заключения брака контакты
именно с Венецией были весьма оживленными и продуктивными; одно из их материальных
воплощений — Архангельский собор Московского Кремля — впечатляет и сегодня. Но
кто знал, что между ним и храмом Четырех увенчанных святых мучеников в Риме
существует прямая связь? И к тому же проходит она через Большой дворец в
Константинополе и римское святилище Непобедимого Солнца императора Аврелиана.
00 Основной работой по истории заключения брака между Иваном III и Софьей Палеолог все еще остается
давнее, но основанное на архивных изысканиях исследование: Pierling P. Le mariage d'un tsar au Vatican.
Joan III et Zoe Paleologue // Revue des questions historiques. T. 41. 1887. P. 353-396. Расширенная версия:
Idem. La Russie et le Saint-Siege: etudes diplomatiques. Vol. 1. Livre 2. Ivan III et Sophie Paleologue. Paris, 1896.
Русское издание: Пирлинг П. О. Россия и Восток. Царское бракосочетание в Ватикане. СПб., 1892.
ГЛАВА 4
КОРОНУ ВОЗЛОЖИТЬ НОГАМИ
Борьба интерпретаций
На предшествующих страницах речь неоднократно заходила о том, как в
Средневековье разные люди трактовали те или иные элементы политической символики —
будь то церемонии или предметы. Однако проблема субъективной интерпретации
современниками того или иного символа пока не выходила на передний план — до сих
пор их мнения рассматривались лишь для того, чтобы по возможности точно
восстановить «истинный смысл» какого-либо средневекового действия или артефакта. Между
тем понятно, что результаты такой исследовательской реконструкции вовсе не
обязательно устроили бы современников реконструируемой символики — во всяком случае,
далеко не всех из них. Символ отличается от знака прежде всего множественностью
обнаруживаемых в нем смыслов, причем вовсе не обязательно все они были заложены
в семантическое поле символа еще при его создании. Так, вряд ли ответственные лица
при дворе папы Иоанна XXIII могли предположить, что горожане Констанца увидят в
умбреллино очень большую папскую шапку. В тот раз столкновение весьма различных
трактовок одного и того же символического объекта не привело к серьезным
последствиям: правовые и статусные ассоциации, связывавшиеся в сознании констанцев с
шапками всяческих начальствующих персон, нисколько не могли повредить престижу
св. Престола. Однако легко можно представить себе и куда менее безобидные
семантические недоразумения.
Успех любого символического явления зависит в конечном счете не от замыслов
его организаторов, а от особенностей восприятия тех, для кого оно предназначается.
Впрочем, есть еще третья, притом весьма влиятельная, категория участников
«символического обмена»: те, кто рассказывают отсутствующим о том, что представляло
собой такое рода явление. Оценки и интерпретации «рассказчиков» способны как
многократно усилить эффект символической акции, так и напротив, свести его на нет. Когда
немецкие князья во время придворных праздников одаривали богатой одеждой и
конями заезжих шпильманов, они правильно вкладывали средства: бродячие певцы
разносили по городам и весям молву о великолепии прошедших торжеств и благородстве
их устроителей. Когда же епископ Кремоны Лиутпранд (ок. 920-972), отправленный
Оттоном I в посольство к императору Никифору, испытал на себе в Константинополе
приемы тамошнего «политического негостеприимства», он оставил описание
византийского двора, в котором так «деконструировал» весь символический антураж власти
Глава 4. Корону возложить ногами ЦиМ
василевсов, что под гипноз его разрушительной издевки легко подпадают даже
сегодняшние историки1.
Исследователь средневекового политического символизма оказывается в очень
большой зависимости именно от таких ангажированных рассказчиков. Историк Филипп
Бюк не так давно выступил с драматически сформулированным тезисом: мы никогда
не сможем узнать, что в действительности представляли собой те или иные
средневековые ритуалы, поскольку все сведения о них приходится черпать из сообщений крайне
необъективных современников, сообщающих не то, что имело место, а то, что отвечало
их собственным взглядам. Рассказ о любом ритуале в средневековом сочинении
является не описанием в нашем смысле, а тенденциозной конструкцией, созданной в тех или
иных политических целях2.
С исходной посылкой Ф. Бюка вполне резонно согласиться — более того, ее можно
даже усилить: тенденциозны не только средневековые описания ритуалов, но вообще
любые описания чего бы то ни было, поскольку они неизбежно выражают ту или иную
авторскую субъективность. Даже вроде бы совершенно обезличенные счетные книги
весьма ценный источник сведений о средневековых церемониях, которого, кстати, так не
хватает в раннем Средневековье, изучаемом Ф. Бюком, весьма далеки от
объективности уже хотя бы в силу избирательности и односторонности их «взгляда» на
действительность. Однако с пессимистическими выводами, которые Ф. Бюк делает из своих верных
посылок, согласиться трудно. Субъективность, более того, тенденциозность источников
не только не застилает историку взгляд на прошлое — напротив, она открывает перед
ним новые возможности — лишь бы ему удавалось точно формулировать собственные
задачи. Из того, что мы скорее всего никогда не узнаем, как именно в
действительности выглядела коронация Отгона I в Ахене в 936 г., вовсе не следует, что сомнительное
описание этой церемонии у Видукинда Корвейского лишено интереса для историка
политического символизма. Просто полноценным объектом изучения нужно признать не
столько саму коронацию, сколько ее образ, получившийся по тем или иным причинам у
Видукинда, а также воздействие этого образа на современников и потомков.
В чем Ф. Бюк совершенно прав, так это в его видении политической символики не
как набора раз и навсегда определенных значений, а как пространства столкновений
разных интерпретаций, за каждой из которых стоят определенные интересы. Таким
образом, «смысл» того или иного элемента политической символики не предзадан — он
определяется в зависимости от баланса, складывающегося в каждый данный момент
между силами, нацеленными на придание ему того или иного значения.
Борьба за выгодную интерпретацию проходит через всю историю средневекового, да
и не только средневекового символизма. Не могло без нее обойтись и одно из
центральных политических действ европейского Средневековья — ритуал коронации
императора Священной Римской империи.
Русский перевод см. в издании: Лиутпранд Кремонский. Отчет о посольстве в Константинополь // Лиут-
пранд Кремонский. Антаподосис / Изд. подг. И. В. Дьяконов. М., 2006. С. 123-148.
' См.: Вис Ph. The Dangers of Ritual: between Early Medieval Texts and Social Scientific Theory. Princeton. 2001.
ЕД ML А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
На взгляд Виндеке
Эберхарда Виндеке (ок. 1380 — ок. 1440)3 можно отнести к числу самых ярких
немецких авторов первой половины XV в. Его «Книга об императоре Сигизмунде»4 —
пожалуй, лучшее из написанного современниками о государе, во многих отношениях
незаурядном — о том самом короле Венгерском (с 1387 г.), Чешском (с 1420 г.) и
Римском (с 1410/1411 г.)5, а с 1433 г. — императоре Священной Римской империи,
который однажды словами Христа отказал в заступничестве люцернским изгнанникам, а
в другой раз должен был выслушивать евангельские истории на каждом перекрестке
Перпиньяна.
Выходец из майнцского патрициата, Виндеке был человеком состоятельным,
знающим и бывалым. Он много поездил по Европе, выполняя денежные и дипломатические
поручения сильных мира сего, в течение многих лет служа Сигизмунду и входя в круг
приближенных к императору лиц. Кончина государя в 1437 г. побудила Виндеке
(возможно, уже в 1438 г.) создать литературный памятник своему покровителю, в чьей
неизменной благосклонности он имел немало возможностей убедиться.
Естественно, что многие страницы рассказа о Сигизмунде Люксембурге оказались
посвящены описаниям политических событий, пришедшихся на годы его непростого
правления. Многое из происходившего тогда было известно автору воспоминаний
наилучшим образом в силу его положения при дворе. Беда лишь в том, что он в свое время,
очевидно, не вел ни дневников, ни иных записей. Так что когда Виндеке взялся за свой
исторический труд, ему пришлось во многих случаях опираться не столько на
документы (которых он приводит немало), сколько преимущественно на собственную память, а
она его, увы, порой подводила. Оттого-то историки относятся к сведениям Виндеке, так
сказать, с опасливым интересом — следуя за ним, можно найти что-нибудь редкостное и
колоритное, но бывает легко и попасть впросак6.
Уже давно отмечалось, что именно последнее с большой степенью вероятности
ожидает всякого, кто решится поверить Виндеке на слово в его описании коронации Сигиз-
мунда папой Евгением IV 31 мая 1433 г., хотя как раз в данном случае трудности
вызваны отнюдь не состоянием авторской памяти. Между тем соблазн довериться Виндеке
именно здесь велик, потому что его рассказ насыщен деталями, красочен и очень похож
по стилистике на передачу впечатлений очевидца. Конечно, известно, что Виндеке не
3 См. о нем-Johanek P. Windeck (Windecke), Eberhard // VL. Bd. 10. Berlin; New York, 1999. Sp. 1197-1206;
Idem. Eberhard Windecke und Kaiser Sigismund // Sigismund von Luxemburg. Ein Kaiser in Europa / Hrsg. von
M. Pauly und F. Reinert. Mainz am Rhein, 2006. S. 143-156.
4 Windecke E. Denkwiirdigkeiten zur Geschichte des Zeitalters Sigmunds / Hrsg. von W. Altmann. Berlin, 1893.
О событиях, сопровождавших первое избрание Сигизмунда Римским королем, см.: Бойцов М. А.
«Ребенок и глупец избрали короля» // Казус. Индивидуальное и уникальное в истории — 1996 [Вып. 1]. М.,
1997. С. 111-136.
6 В качестве примера особенно скептической (и притом отнюдь не во всем справедливой) оценки труда
Виндеке см.: Lorenz О. Deutschlands Geschichtsquellen im Mittelalter seit der Mitte des 13. Jahrhunderts. Bd. 2.
Berlin, 1887. S. 294-300.
Глава 4. Корону возложить ногами Щ
сопровождал своего патрона в Рим, но разве он не мог получить точных известий от
какого-нибудь доброго знакомого, побывавшего на торжествах?7
Действительно, самые увлекательные детали повествования при ближайшем
рассмотрении несколько озадачивают. Вот как Виндеке передает центральный эпизод
коронационной службы: «И тогда папа и император уселись на своих возвышениях. И когда
должно было зачитываться Евангелие, начали петь литургию св. Троицы, и в
подходящий момент подошел тот [кардинал], который обычно возлагает корону на голову
императора, и возложил на императора Сигизмунда его корону так, что она кренилась на
правую сторону. И тогда император встал на колени перед папой. Тут в соответствии с
правом и обычаем папа поднял правую ногу и подвинул корону на императоре, [чтобы
она сидела на голове] ровно»8.
Удивительное дело: папа «коронует» императора «в соответствии с правом и
обычаем» правой ногой, а император безропотно соглашается на столь сомнительную
процедуру, хотя только что (если опять-таки верить Виндеке) он решительно настоял на
замене кардинала, которому предстояло надеть на него венец — пускай и набекрень (за этим
кардиналом, оказывается, числились не только грехи, но и жестокие преступления).
Издатель «Книги о Сигизмунде» В. Альтман был далеко не первым, кто решил, что
рассказ Виндеке в этом месте «маловероятен»9. Впрочем, первыми не были ни И. Ашбах10,
ни Ф. Грегоровиус, на чьи весьма авторитетные мнения сослался В. Альтман. Пока еще
никто не замечал, что скрытая полемика по вопросу о том, как именно папа короновал
императора, — используя ли свои ноги или нет, — развернулась еще в XV в. прямо на
страницах самого сочинения Эберхарда Виндеке...
Наряду с несколькими обычными списками «Книги об императоре Сигизмунде»
известны два богато иллюминированных манускрипта этого произведения. Один из них
хранится в Австрийской национальной библиотеке11. Оригиналом он, конечно же, не
является, но стоит тем не менее довольно близко к протографу. Рукопись украшена бо-
Неболыпой список выявленных по источникам свидетелей коронации см. в: RTA AR. Bd. 10. Halfte 1.
Gottingen, 1906. S. 734.
«Und also ging der bobest und der keiser in ire tabernakel sitzende, also do man solt daz ewangelium lesen, wanne
man hette ein lobelich ampt von der heiligen trinitat angefangen zu singen; als das wol mtigenlich was, do kam
der, der do pfliget eim keiser sin krone ufzusetzen und satzte dem keiser Sigmont sin crone uf, das sie hing krump
zu der rechten siten. Und also knuwet der keiser vor dem pobst; do hup der bopst uf sinen rechten fiifi und satzte
dem keiser die crone glich, als dann recht und gewonheit ist...>> Windecke E. Op. cit. S. 343.
9 Ibid. S. 342. Anm. 6.
0 И. Ашбах указывал, в частности, что политическое положение, в котором тогда находился Евгений TV,
отнюдь не подходило для того, чтобы он демонстративно унижал императора — папа весьма нуждался в
Сигизмунде как в союзнике для борьбы против Базельского собора. См.: AschbachJ. von. Geschichte Kaiser
Sigmunds. Bd. 4. Hamburg, 1841. S. 116-117.
1 Вена. Австрийская национальная библиотека Cvp 13975. Об этой рукописи см.: Saurma-Jeltsch L. Е. Spat-
formen mittelalterlicher Buchherstellung. Bilderhandschriften aus der Werkstatt Diebold Laubers in Hagenau.
Bd. 2. Wiesbaden, 2001. S. 116-120; Sigismundus rex et imperator. Kunst und Kultur zur Zeit Sigismunds von
Luxemburg 1387-1437. Austellungskatalog / Hrsg. von I. Takacs. Mainz, 2006. S. 466-467 (5.38).
ДИД М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
лее чем полутора сотнями иллюстраций, сделанных рукой беглой,-но вполне уверенной.
В своей совокупности они представляют собой самостоятельный исторический
источник, весьма ценный для исследователей самых разных сторон средневековой жизни, но
все еще неоцененный и неизученный в должной мере12.
Главка, посвященная коронации Сигизмунда, проиллюстрирована щедро — тремя
миниатюрами, одна из которых изображает как раз момент возложения короны на
голову государя. Однако при первом же взгляде на эту сцену становится ясно, что художник
менее всего был склонен рабски следовать за автором сочинения.
В последние десятилетия специалисты — историки, искусствоведы и
литературоведы — часто обращали внимание на то, что средневековые миниатюры отнюдь не
являлись «иллюстрациями к тексту» в нашем понимании. Художники были обеспокоены не
столько тем, чтобы как можно точнее передать содержание словесного рассказа
средствами изобразительного искусства, сколько тем, чтобы выразить визуально свое
собственное понимание того, чему этот рассказ посвящен. Правда, интересующая нас сейчас
миниатюра (л. 356 об.) представляет собой исключение даже на обычном средневековом
фоне. Версия художника не просто отклоняется от версии сочинителя — она полностью
противоречит ей! Мы не видим ни коленопреклоненного императора, ни надетой на
него криво короны, ни поднятой вверх правой ноги папы, которой бы тот «поправлял»
венец (ил. 60).
Лишь в одном пункте иллюстратор следует за Виндеке (а то можно было бы
подумать, что он вообще не читал украшаемого им текста), «допуская» к участию в
церемонии коронации кардинала. Однако и здесь миниатюрист проявляет строптивость: у него
кардинал оказывается не единственным «коронатором», как у Виндеке, а лишь одним
из двух: он возлагает корону вместе с папой и одновременно с ним. При этом Евгений IV
держит корону на вполне обычный лад — рукой.
Император благочестиво сложил руки на груди, однако он, похоже, сидит, в то время
как фигуры обоих стоящих «коронаторов» лишь незначительно возвышаются над ним.
В результате сцена, представавшая в словесном описании отчетливым выражением
подчиненности (пускай только символической) императора папе, на миниатюре оказалась
решительно «исправлена»: художник не только отменил «коронацию ногой», но и
вообще полностью восстановил равенство императора с папой.
Он и далее продолжает гнуть свою линию, решительно не соглашаясь с автором
текста. Так, переписчик оставил пустую страницу для иллюстрации, на которой
заранее надписал: «Здесь император стоит на коленях перед папой, и папа говорит ему, как
императору следует вести себя в христианском мире. Это происходит перед главным
В последнее время отдельные миниатюры из cvp 13975 публикуются в тех или иных изданиях. (Автору этих
строк также довелось ввести в научный оборот некоторые из иллюстраций к венскому кодексу: Бойцов М. А.
Накануне. Ахенские коронационные въезды под разными углами зрения // Одиссей. Человек в истории.
1997. М., 1998. С. 175; Bojcov М. A. Ephemeritat und Permanenz bei Herrschereinzugen im spatmittelalterlichen
Deutschland // Marburger Jahrbuch fur Kunstwissenschaft. Bd. 24. 1997. S. 96-97.) Однако сколько-нибудь
репрезентативная публикация этого обширного и богатого материала до сих пор отсутствует.
Глава 4. Корону возложить ногами Д
алтарем»13. Художник рисует, как может старательно, алтарь, однако решительно
отказывается ставить императора на колени перед папой (ил. 61). Фигуры обоих
действующих лиц помещены симметрично и на одном уровне, так что никаких иерархических
отношений между ними не устанавливается и в этом случае. Единственно, характерный
жест рук папы показывает, что он «наставляет» государя14.
Причины «тихого сопротивления» иллюстратора остаются, конечно же, неясны:
сомневался ли он в достоверности украшаемого им текста или же просто «из
патриотических соображений» (что вполне вероятно) не пожелал рисовать сцен, оскорбляющих
его государя. А может, свое слово сказал заказчик данного списка, руководствуясь то ли
теми же самыми, то ли какими-то иными мотивами.
Самого Виндеке весьма трудно заподозрить в стремлении унизить своего
протагониста. Ему ничего не стоило «забыть» о неприятной истории с папской ногой, будь
она ему действительно неприятна. Не исключено, что автор видел в излагаемом им
эпизоде совсем иной смысл, нежели, например, иллюстратор. Так, скажем, желание
сочинителя могло состоять в том, чтобы продемонстрировать: Сигизмунд был
способен проявлять одно из важнейших качеств истинного христианского государя —
смирение. В данном случае его смирение было адресовано папе как наместнику Христа,
а следовательно, самому Христу. Но не менее возможен и другой — не
морализирующий, а формально-юридический ход мысли Виндеке: император получил корону в
полном соответствии с правилами, принятыми в Риме, с соблюдением всех без
исключения необходимых формальностей и обыкновений — как их представлял себе
сам Виндеке.
Чуть выше говорилось, что венская рукопись — не единственная, в которой
иллюстрируется рассказ Виндеке о коронации Сигизмунда. Второй столь же богато
иллюминированный манускрипт хранился несколько столетий в семье нюрнбергских
патрициев, около 1820 г. оказался во Франкфурте, а потом перешел в огромную (тогда одну
из самых больших в мире) коллекцию британского собирателя сэра Томаса Филипса
в Челтенхэме. В ней кодекс значился под номером 10381ь. На мой запрос хранитель
Роберт Смит, отвечавший в рукописном отделе Британской библиотеки за составление
перечня коллекции Филипса16, в свое время ответил весьма кратко: перемещения этой
рукописи ему неизвестны. Однако некоторые из ее приключений проследить не так уж
и сложно.
В 1945 г. рукопись выставляли на продажу в Лондоне. В 1949 г. она оказалась у
известного нью-йоркского антиквара Крауса и даже одалживалась им на одну выставку
3 «Hie kniewet der keyser vor dem bobest Vnd saget ime der / bobest wie sich der keyser halten sol in der Cristenheit
vnd / geschicht das vor dem fron alter etc.» Cvp 13975. Fol. 358. В издании В. Альтмана это место отсутствует.
'•4 О характерных для средневековой иконографии жестах такого рода см. прежде всего: SchmittJ.-C. La raison
des gestes dans l'Occident medieval. Paris, 1990.
в Описание рукописи см. в: Piiebsch R. Deutsche Handschriften in England. Bd. 1. Erlangen, 1896. S. 108.
Nr. 111.
Письмо автору от 5 октября 1992 г.
РД М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
в балтиморский Музей искусств17. Однако затем следы манускрипта надолго
затерялись. Несложно было догадаться, что Краус его выгодно продал, и кодекс оказался в
недоступном исследователям собрании18. Лишь весной 2004 г. вюрцбургский историк
И. Шнайдер не только разыскал рукопись в одной ирландской частной библиотеке, но
сумел познакомиться с ней, заново описать и даже издать две миниатюры из кодекса19.
Однако доступ других исследователей к манускрипту пока что крайне затруднен, а
частичная или тем более полная публикация предвидится нескоро.
Тем не менее сбрасывать эту рукопись со счетов не стоило даже тогда, когда она
считалась бесследно пропавшей. В июле-августе 1877 г. берлинский историк доктор
Патциг аккуратно переписал весь манускрипт Cheltenham 10381 — от первой до последней
строки, притом воспроизводя расположение текста на листах оригинала. Список с
рукописи из коллекции Филипса был заказан ему при подготовке академического издания
сочинения Эберхарда Виндеке. К сожалению, публикатора В. Альтмана интересовал
только текст Виндеке, но не иллюстрации к нему. Более того, даже из подписей к
миниатюрам, дословно списанных Патцигом, далеко не все получили отражение в
публикации, увидевшей свет в 1895 г. и остающейся до сих пор стандартной.
«Список Патцига», в отличие от оригинала, с которого он был сделан, всегда
оставался доступным — уже в январе 1878 г. его передали на хранение в Гёттингенскую
библиотеку, где он находится и сегодня20. Раскрыв его, легко убедиться прежде всего
в том, что «концепция оформления» челтенхэмской рукописи была такой же, как и
у хранящейся в Вене: те же иллюстрации на весь лист, те же заголовки, та же
разбивка текста на две колонки... Как и в венском манускрипте, церемонии коронации
Сигизмунда здесь посвящены три большие миниатюры: сцена возложения короны21,
чтение Сигизмундом вслух Евангелия22 и «наставление» императора папой23. К
сожалению, Патциг не делал даже схематических эскизов с миниатюр челтенхэмского
Illuminated Books of the Middle Ages and Renaissance: an Exhibition Held at the Baltimore Museum of Art,
January 27 — March 13, Organized by The Walters Art Gallery in Cooperation with the Baltimore Museum of
Art. Baltimore, 1949. P. 53. Nr. 144.
Судьба этой рукописи прослежена в: Kramer S. Handschriftenfunde zur Literatur des Mittelalters. 24. Verbleib
unbekannt // Zeitschrift fur deutsches Altertum und deutsche Literatur. Bd. 103. 1974. S. 119-120; Bd. 104.
1975. S. 251.
Schneider J. Das illustrierte «Buch von Kaiser Sigmund» des Eberhard Windeck. Der wiederaufgefundene
Textzeuge aus der ehemaligen Bibliothek von Sir Thomas Phillips in Cheltenham// DA. Bd. 61.2005. S.169-180.
Выражаю глубокую признательность И. Шнайдеру (Вюрцбург) за то, что он любезно сообщил мне об
обнаружении челтенхэмской рукописи и прислал сначала рукопись своей статьи, а затем и ее оттиск.
Гёттинген. Нижнесаксонская государственная и университетская библиотека. Cod. ms. histor. 98i.
«CCLXXXXIX / Hie wart der keyser von dem bobst Egenius gecronet zu / rome in sant peters munster etc.».
Ibid. Bl. 211.
«CCC / Also der keyser Sygmunt den heiligen Ewangelium / lyset zu rome und der bobst mit den cardinalen da
bystet».Ibid.B1.212.
«CCCI / Hie kmiwet der keyser vor dem bobst und saget yme / der bobst wie sich der keyser halten sol in der
cristenheit in / sinem keyserlichen statum und geschach das vor dem fron- / alter etc.». Ibid. Bl. 212v.
Глава 4. Корону возложить ногами Щ
кодекса, ограничиваясь весьма краткими заметками относительно их сюжетов или же
особо интересных деталей. Так, его «комментарий» к двум последним из трех
«коронационных» изображений ограничился одним-единственным словом: Doppeladler —
«двуглавый орел». Слова этого, впрочем, вполне достаточно, чтобы заметить отличие
от аналогичных иллюстраций в венской рукописи — там нет ни гербов, ни знамен
с двуглавыми орлами. Однако описанию первой миниатюры Патциг уделил больше
внимания — очевидно, она его задела: «Папа, сидя под балдахином, поправляет босой
правой ступней императорскую корону коленопреклоненного императора. Над
императором — штандарт»24.
Итак, иллюстратор рукописи из коллекции Филипса не стал бунтовать против
автора текста, но, напротив, всецело сохранил ему верность. В результате «потребители»
этого манускрипта получили редкую возможность не только прочитать о «коронации
ногами», но даже увидеть ее собственными глазами. Патциг копировал на кальку
некоторые показавшиеся ему любопытными детали изображений — в основном гербы. Эти
кальки собраны в отдельную тетрадку и приложены в конце тома. Как раз из сцены
коронации берлинский копиист срисовал императорский «штандарт» (правильнее было
бы сказать «баннер») с черным двуглавым орлом на желтом (золотом) поле25. Вообще и
эта деталь, и некоторые другие (голова Сигизмунда с имперской короной, тиара из
сцены коронации новоизбранного папы на Констанцском соборе26) настолько напоминают
по стилистике миниатюры из венской рукописи, что украшение обоих манускриптов
естественно было бы приписать одному мастеру. По скупым зарисовкам Патцига делать
какие-либо выводы, конечно, невозможно, но И. Шнайдер подтвердил мое впечатление
о происхождении обоих кодексов из одной и той же мастерской, хотя предположил, что
художники над ними работали разные27.
Коронация Сигизмунда: другие свидетельства
Самое известное изображение римской коронации Сигизмунда создал Антонио
Филарете. В 1433-1445 гг. по заказу папы Евгения IV он отлил из бронзы створки для
«Серебряных врат»28 храма св. Петра в Риме. Главной темой изображений на них стало
прославление папы Евгения и его деяний29. И хотя среди последних коронование им-
4 «Der pabst unter einem baldachin sitzend / ruckt mit dem blofien rechten fuss des / knienden kaisers kaiserkrone
grade, tjber dem / kaiser die standarte». Ibid. Bl. 211.
; Ibid. Приложение. Bl. 8.
■ Ibid. Приложение. Bl. 5, 8v.
■ Schneider J. Op. cit. S. 178-180.
• Прекрасные бронзовые врата, изготовленные для этого главного портала базилики и украшенные серебром
при папе Гонории I (625-638), исчезли в IX в. при осаде Рима «сарацинами». С тех пор и до XV в. створки
* Серебряных врат» были из дерева. Именно через эти врата, начиная самое позднее с XIV в., императоров,
прибывших для коронации, вводили в храм св. Петра.
• Подробнее см.: Lazzaroni М.. Mums A. Filarete, scultore е architetto del secolo XV. Roma, 1908. P. 12 122
(глава 2). О сцене коронации Сигизмунда: р. 71-73. Дальнейшая литература указана в: Tatrai V. Die Kronung
ИСТ . . Б й • ВЕЛИЧИЕ И СМ РЕНИЕ
ператора Сигизмунда не получило столь же почетного места, как проведение Ферраро-
Флорентийского собора и заключение унии между церквами, этой коронации тоже
было отдано должное. Признание императором Евгения IV в качестве истинного главы
церкви означало, помимо прочего, победу папы над Базельским собором и выдвинутым
им антипапой.
Конечно, сцена, созданная Филарете (естественно, при одобрении заказчика), не
являлась фотографически точным воспроизведением реальности: если хоть сколько-
ибудь доверять коронационным чинам, папа не сидит в кресле, возлагая венец на
голову императора, да и тот вроде бы не обязан вставать на колени (ил. 62). Кроме того,
в Риме (в отличие, например, от Ахена) скипетр и державу вручали государю обычно
после возложения на него короны, а не перед тем, как получилось у Филарете.
Эти «отклонения от реальности» весьма полезны историку, поскольку представляют
особенности пропапской точки зрения на эпизод с коронованием Сигизмунда. Высший
из всех светских государей в украшении всех знаков своего сана униженно склоняется
перед величественно сидящим папой, чтобы получить из его руки императорскую
корону. Преобладание папской власти над императорской выражено здесь предельно четко.
Сцена «коронования ногой», о которой столь убежденно рассказывает Виндеке, могла
бы очень хорошо вписаться в общую художественно-политическую программу врат
Филарете. Тем не менее ее тут нет — вероятно, как и не было в действительности.
Большая миниатюра из Счетной книги города Сиены, тоже представляющая
коронование Сигизмунда, точнее изображения Филарете в том, что папа показан в ней
стоящим, а императорские инсигнии лежат на алтаре — за исключением короны,
которую папа возлагает на голову коленопреколненного Сигизмунда. Но возлагает ее
Евгений IV, как и положено, руками30.
Полноты ради стоит упомянуть, что, похоже, существовало по меньшей мере еще одно
изображение того же эпизода, выполненное в пропапском ключе — на этот раз на
гобелене, до нас не дошедшем, но упомянутом в инвентарях папской курии: «Один большой
ковер из Арраса папы Евгения и императора Сигизмунда»31. Несколько позже, в 1465 г.,
этот же гобелен упоминается в списке ковров, отправленных папой Павлом II в Неаполь
для украшения свадьбы сына короля Ферранте I (будущего Альфонсо II) с дочерью
Миланского герцога Ипполитой Марией Сфорца: «...также другой большой ковер из
Арраса, блаженной памяти государя папы Евгения III и императора Сигизмунда, из шерсти
шелка, старый, длиной шесть с половиной локтей и шириной три локтя или немного
Sigismunds von Luxemburg; Kaiser Sigismund und Papst Eugen IV. reiten zur Engelsburg // Sigismundus rex et
imperator. Kunst und Kultur zur Zeit Sigismunds von Luxemburg 1387-1437. Austellungskatalog / Hrsg. von I.
Takacs. Mainz, 2006. S. 460-461 (5.31).
Sigismundus rex et imperator... Austellungskatalog. S. 461 (5.32).
«Panni d'Aras. Unus pannus magnus d'Aras papae Eugenii et imperatoris Sigismondi...» Milntz E. Les arts a la
cour des papes pendant le 15e et 16e siecle. Recueil de documents inedits tires des archives et des bibliotheques
romaines. Partie 1: Martin V — Pie II, 1417-1464. Paris, 1878 (Bibliotheque des Ecoles francaises d'Athenes et de
Rome, 4). P. 326.
Глава 4. Корону возложить ногами Д
более»32. Конечно, нельзя сказать наверняка, что на гобелене выткали именно сцену
коронации, как на вратах Филарете, но вероятность этого велика — будем надеяться, что
еще обнаружатся более подробные его описания. В любом случае это был единственный
гобелен в списке 1465 г. с сюжетом, относящимся к недавней истории: все остальные
повествовали о событиях Ветхого Завета или, самое свежее, об Октавиане Августе. Посылая
ковер, созданный по заказу одного из его предшественников, Павел II, вероятно, желал
изящно напомнить королю Неаполя о правильном соотношении церковной и светской
властей, хорошей иллюстрацией которого являлась бы сцена коронации 1433 г., особенно
если ее выполнили в том же духе, что и рельеф на «Серебряных вратах».
Главным письменным источником по истории коронаций вообще и какой-либо
отдельной коронации в частности являются (при всей сложности их изучения и
интерпретации) ordines coronationum — коронационные чины. Хотя тот самый чин, что был
составлен для коронации 1433 г. и не обнаружен33, в нем вряд ли могли содержаться
революционные новшества, решительно отличавшие его как от более ранних, так и от
более поздних «сценариев» коронаций. Между тем все они подтверждают
единственный пункт в рассказе Виндеке: в церемонии посвяшения императора важная роль
отводилась одному из кардиналов (а именно епископу Остийскому). Правда, он не
короновал императора, а совершал над ним помазание34. (В 1433 г. помазание вместо кардинала
Остийского провел кардинал Санта-Сабины, но лишь из-за отсутствия Остийца в Риме,
а не потому, что императору якобы не понравилось его сомнительное прошлое.35)
Что же касается собственно коронации, то чины единодушно сообщают, как
император подходит к алтарю, где папа возлагает ему на голову «церковную митру», а поверх
митры императорский венец, произнося при этом подобающие слова: «Прими знамение
славы, венец царства, корону империи во имя Отца и Сына и Святого Духа» и т. д.36
Коронование и митрой, и короной — сюжет отдельный, на который здесь нет возможности
отвлекаться, отметим лишь, что он встречается в сохранившихся коронационных чинах,
начиная с конца XII в. Что же касается сопровождающих слов, то они звучали и рань-
32 «...Unum panum d'Aras [...] Item unum alium pannum de Ras [то есть тоже из Арраса] magnum, felicis
recordationis domini Eugenii papae III. et imperatoris Sigismundi, de lana et sirico, antiquum, longitudinis sex
cannarum cum dimidia, et latitudinis trium cannarum, vel parum plus». Ibid. Partie 2: Paul II1464-1471. Paris,
1879 (Bibliotheque des Ecoles francaises dAthenes et de Rome, 9). P. 121.
33 «Чин коронации Сигизмунда», опубликованный в RTA AR. Bd. 10. Halfte 2. Gotha, 1906. Nr. 495. S. 823-
829, на самом деле не имеет прямого отношения к событиям 1433 г., что признается и его издателем (Ibid.
S. 730-731), пытающимся, впрочем, самостоятельно «реконструировать» ход той коронационной
церемонии (S. 732-734).
34 См., например, как это формулировалось в ordo, составленном для коронации Карла IV в 1355 г.: «Post hec
procedant ad altare sancti Mauritii, ubi Hostiensis episcopus ungat ei de oleo exorcizato brachium dextrum et inter
scapulas...» Die Ordines fur die Weihe und Kronung des Kaisers und der Kaiserin / Hrsg. von R. Elze. Hannover,
1960 (MGH Fontes iuris, 9). P. 135. (Ordo XXIII). См. аналогичные места: P. 41, 49, 53, 65, 75. 93, 109,126 и
т. д. Традиция заложена так называемым Чином Ценция IIXII в., о котором еще будет речь ниже.
35 RTA AR Bd. 10. Halfte 2. S. 733,841.
36 Die Ordines fur die Weihe... P. 66,77.
ЮД М. А. Бойцов » ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
ше — еще в те времена, когда государям митры не предлагали: их приводит уже самый
первый чин X века37.
Чтобы завершить обзор источников о коронации Сигизмунда, необходимо упомянуть
о ее описаниях другими, нежели Виндеке, авторами XV в. Таких описаний известно всего
три. Первое содержится в письме от 4 июня 1433 г. «Поджо из Флоренции» —
знаменитого гуманиста Поджо Браччолини38. Предназначалось послание другому известному
гуманисту — Никколо Никколи39. Второе свидетельство дошло в составе хроники Корнелия де
Санфлие — монаха-бенедектинца из монастыря св. Иакова в Льеже40. Третье сохранилось
в сочинении витербского хрониста Никколо де Никкола делла Тучча (1400-?).
Приходится признать, что все эти сообщения точностью не отличаются, и надежность
их потому оставляет желать лучшего. Но в одном они сходятся: папа сам коронует
императора (отец Корнелий ясно произносит даже propriis manibus — «собственными руками»).
При этом, по сведениям первых двух авторов, он возлагает на императора сначала
«простую белую митру», а поверх нее корону, что оба сочинителя (естественно, не
сговариваясь) сочли нужным отметить особо. Слухи, дошедшие до витербского хрониста, рисуют
более впечатляющую сцену. Папа коронует Сигизмунда трижды: сначала при входе в храм
св. Петра, затем перед алтарем и, наконец, «большой короной» на старинном мраморном
кресле за алтарем (при этом остается непонятным, сидит ли папа на этой кафедре св. Петра
или нет)41. С реальностью это сообщение ничего общего не имеет, но тем оно полезно —
потому что показывает, что даже в фантазиях современников-итальянцев использование
папой собственных ступней при короновании императора явно не предусматривалось.
Ни до Поджо Браччолини, ни до Корнелия де Санфлие, ни до Никкола делла Тучча
не дошло, очевидно, ни малейшего слуха на этот счет, что бы в действительности ни
происходило у алтаря в храме св. Петра в 1433 г. Казалось бы, здесь вполне можно
поставить точку и успокоиться на предположении, что сознание Эберхарда Виндеке слег-
См., например: Ibid. Р. 3.
«Post hec ad pontificem celebrantem ad altare accessit a quo osculo exceptus interque celebrandum primum alba
mitra capiti imposita, ita, ut cornua ejus ad timpora erigerentur, aurea desuper corona coronatus est. Inde turn
pontifex turn imperator equos ascendentes una versus pontem Hadriani proficiscuntur. Consueverunt superiores
imperatores olim usque id loci ad frena pontificis pedibus iter facere. Quod iste ne servaret, podagra prohibitus
est» RTA AR. Bd. 10. Halfte 2. Nr. 503. S. 841.
См. о нем на русском языке: Боткин Л. М. Итальянские гуманисты: стиль жизни, стиль мышления. М.,
1978. С. 3-6.
«Tunc papa propriis manibus coronavit eum, imponendo sibi mitram albam simplicem, & cornua mitrae, quae
ponuntur episcopis ad utrasque aures, positae sunt ei ante verticem unum, & retro caput alteram, & supra mitram
corona aurea est collocata». Chronicon Cornelii Zanfliet // Veterum scriptorum et monumentorum... amplissima
collectio/ Ed. E. Martene, U. Durand. T. 5. Parisii, 1724. Col. 434.
«Poi alPultimo di detto mese, di di Pasqua rosata, alle 20 ore, essendo il papa e l'imperatore nanti il portico di
S. Pietro, il papa mise la corona prima all'imperatore; poi andaro nanti Paltare di S. Pietro e ivi li pose la seconda
corona; poi riandaro sopra l'altare dove sta una sedia di marmo alta e rilevata, e li li pose la terz corona maggiore».
Cronache e statuti della citta di Viterbo / Publ. ed ill. da I. Ciampi. Firenze, 1872 (Documenti di storia italiana, 5).
P. 125.
Глава 4. Корону возложить ногами
ка помрачилось именно в то мгновение, когда он взялся описывать коронование своего
покровителя. Однако последующие разыскания, которым много способствала помощь
коллег из разных стран, показали, что Виндеке не одинок — он представляет целую
традицию, историками пока что практически не изученную.
Роджер из Хоудена и коронация Генриха VI
Судя по всему, самым первым, кто написал, что император принимает корону из ног
папы, был английский придворный хронист Роджер из Хоудена (ок. 1174—1201)42.
Согласно его подробному описанию коронации Генриха VI15 апреля 1191 г., папа прежде
всего ввел императора с императрицей в храм и совершил над ними помазание. Затем
государь папа уселся на епископскую кафедру, держа золотую императорскую корону
меж своих ступней, и император, наклонив голову, принял корону, и императрица так
же — из ног государя папы. Государь же папа тотчас ударил ногой по короне
императора и сбросил ее на землю, показывая тем самым, что у него есть власть лишить того
империи, если он этого заслужит. Однако подоспевшие кардиналы немедленно | снова]
водрузили корону на голову императора»43.
Рассказ английского хрониста не только существенно старше, но и намного красочнее
сообщения Эберхарда Виндеке. Папа не только «поправляет» корону на голове
императора, но уже и возлагает ее ногами — притом как на императора, так и на императрицу.
Более того, он еще, оказывается, и сбрасывает ее с головы государя той же самой ногой,
недвусмысленно демонстрируя превосходство auctoritas наследника Петра над potestas
преемника Августа. Общее у рассказа англичанина с сообщением Виндеке состоит, во-
первых, в подкупающей жизненности деталей, так и подталкивающей читателя принять
все сказанное на веру, а во-вторых, в том, что в разыгрывании обеих сцен «странных
коронаций» папе ассистируют кардиналы, чья задача — так или иначе водрузить корону
на голову императора.
Как ни странно, издатель сочинения Роджера из Хоудена Уильям Стаббс — едва ли
не самый известный британский медиевист XIX в. — не стал решительно отрицать
достоверность сообщения хрониста. Напомнив, что свидетельство такого рода о
коронации Генриха VI единственное и что его принято считать «апокрифическим», Стаббс не
усмотрел в нем тем не менее ничего неправдоподобного. Он даже попытался выстроить
гипотезу, каким путем известия о коронации императора дошли до хрониста: в Риме в то
* Мое внимание к этому ключевому эпизоду и ряду относящихся к нему публикаций первым любезно
привлек О. Хагенедер (Вена).
13 «Deinde introduxit eos dominus papa in ecclesiam, et unxit eum in imperatorem, et uxorem suam in imperatricem.
Sedebat autem dominus papa in cathedra pontificali, tenens coronam auream imperialem inter pedes suos, et
imperator inclinato capite recepit coronam. et imperatrix similiter, de pedibus domini papae. Dominus autem
papa statim percussit cum pede suo coronam imperatoris, et dejecit earn in terra, significans quod ipse potestatem
ejiciendi eum ab imperio habet, si ille demeruerit: sed cardinales statim arripientes coronam imposuerunt earn capiti
imperatoris». Roger of Hoveden. Chronica / Ed. by W. Stubbs. Vol. 3. London, 1964 (Rolls, [51]). P. 102.
Практически без разночтений тот же текст воспроизводится и в издании: MGH SS. Т. 27. Hannover, 1885. Р. 154.
ВРЯ ML А. Бойцов » ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ 1
самое время могла находиться английская королева Элеонора, мать Ричарда I Львиное
Сердце, — тот же Роджер из Хоудена сообщает о ее пребывании на Сицилии за несколько
недель до коронации Генриха VI и ее намерении отправиться оттуда в Вечный город44.
Не удивительно, что такое допущение Стаббса вызвало решительное несогласие
немецких историков, которым император Генрих VI из рода Штауфенов представлялся
по большей части личностью яркой, едва ли не героической, хотя и уступающей по
масштабу и собственному отцу, Фридриху I Барбароссе, и собственному сыну, Фридриху II.
Генриху удалось силой реализовать свои наследственные права на престол
Сицилийского королевства и соединить короны империи и Сицилии. Казалось, императора (а
вместе с ним и «римско-германскую» империю) ждало блистательное будущее, но он
неожиданно умер в самом цветущем возрасте, когда его большое крестоносное войско
уже осаждало крепости мусульман в Святой земле45.
Кажется, нет ни одного немецкого историка, писавшего о коронации Генриха VI, кто
бы более или менее темпераментно не отверг «басню» английского хрониста. Т. Тёхе46
возмущался доверчивостью тех, кто раньше все же допускал в ней долю истинности (то
есть У. Стаббсом), Э. Айхман полагал, что сообщение Роджера из Хоудена призвано
заклеймить заносчивость курии47 (хотя критика римских нравов отнюдь не являлась
лейтмотивом повествования англичанина). Современные историки также не видят
каких бы то ни было оснований доверять хоть единому слову из сообщения Роджера48.
К сожалению, в распоряжении исследователя практически нет иных свидетельств о
коронации 1191 г., если не считать упоминавшегося в прошлой главе рифмованного
творения Петра Эболийского, сочиненного в 1196 г. во славу Генриха VI. Петр довольно
подробно рассказывает о коронации49, но, как неоднократно отмечали исследователи,
его описание сомнительно уже тем, что порядок помазания, вручения инсигний (коро-
Roger ofHoveden. Op. cit. P. 100.
О крестовом походе, организованном Генрихом VI с размахом, намного превосходившим предприятие его
отца Фридриха I Барбароссы, см.: Naumann С. Der Kreuzzug Kaiser Heinrichs VI. Frankfurt am Main etc.,
1994.
Toeche Th. Kaiser Heinrich VI. Leipzig, 1867. S. 186. Anm. 3.
Ekhmarm E. Die Kaiserkrommg im Abendland. Ein Beitrag zur Geistesgeschichte des Mittelalters. Bd. 1.
Wtirzburg, 1942. S. 230.
Csendes P. Heinrich VI. Darmstadt, 1993. S. 98. Anm. 24. Соответствующий том издания «Регест империи» не
добавляет в данном случае ровным счетом ничего нового: Die Regesten des Kaiserreiches unter Heinrich VI.
1165 (1190) - 1197 /NachJ. F. Bohmer neu bearb. von G. Baaken. Koln; Wien, 1972 (RI. IV, 3). Nr. 145a.
«Primo papa manus sacrat ambas Crismate sacro / Ut testamentum victor utrumque gerat. / Brachia sanctificans,
scapulas et pectus immgens: / "In Christum domini te deus unxit", ait. / Post hec imperii correptum tradidit
ensem [...] / Iura potestatis, pondus pietatis et equi, / Signat in augusta tradita virga manu. / Anulus ecclesie,
regnorum nobilis arra, / Offertur digitis, Octaviane, tuis. / Quam geris aurate, Cesar, diadema thiare, / Signat te
apostolicas participare vices. / Post hec cantatis ad castra revertitur ymnis...» См. одно из следующих двух
изданий: Petrusde Ebulo. De rebus Siculis carmen/ Acuradi E. Rota. Citta di Castello, 1904-1909 (RIS, 31. P. 1).
P. 44; Petrus de Ebido. Liber ad honorem Augusti sive de rebus Siculis. Codex 120 II der Burgerbibliothek Bern.
Eine Bilderchronik der Stauferzeit / Hrsg. von Th. Kolzer und M. Stahli. Sigmaringen, 1994. S. 73.
Глава 4. Корону возложить ногами Д
на — diadema thiare — оказьшается последней), да и сами инсигнии не вполне
соответствуют традициям римской коронации, они скорее подошли бы к рассказу о коронации
германского короля в Ахене50.
Рукопись сочинения Петра Эболийского (выполненная между 1195 и 1197 г.)
снабжена великолепными и часто воспроизводящимися в книгах о Средневековье
иллюстрациями, на одной из которых изображена церемония коронации императора, да к
тому же на разных ее стадиях, чего более нигде не увидеть. В отличие от художника,
работавшего над венской рукописью Виндеке, здесь иллюстратор ведет себя вполне
лояльно и старается как можно точнее следовать тексту. Говорит Петр Эболийский, что
папа коронует императора некоей странной «диадемой тиары», и художник послушно
изобретает какую-то устрашающего вида инсигнию, мало похожую на обычную
корону51 (ил. 63). Однако миниатюрист не производит впечатления большого знатока
римского церемониала. Специалисты, кажется, еще не замечали грубой ошибки, которую он
(как, впрочем и немало других средневековых художников) делает, вкладывая в руку
папе обычный на Западе с рубежа Античности и Средневековья епископский посох — с
закручивающимся спиралью навершием52. Между тем известно, что папской инсигнией
такой «пастырский посох» не был53 — в руке понтифика следовало бы изобразить
прямую (и, вероятно, украшенную сверху крестом) ферулу54. В любом случае иллюстрация
к «Песни о сицилийских деяниях» дает нам для представления о том, как именно про-
См., например: Eichmann Е. Op. cit. S. 230.
Fol. 105. О фантастичности этого изображения см.: Schramm P. Е. Herrschaftszeichen und Staatssymbolik.
Beitrage zu ihrer Geschichte vom dritten bis zum sechzehnten Jahrhundert. Bd. 1. Stuttgart, 1954 (MGH
Schriften, 13/1). S. 13,83.
О происхождении этой характерной инсигнии см. новую работу: Ambrozy J. Th. Der hochmittelalterliche
Krummstab. Eine Untersuchung zur Klarung der Herkunft der Amtsinsignie der Bischofe, Abte und Abtissinnen
der romischen Kirche. Diss. (Ms.) Wien, 1997. Автор, как представляется, убедительно оспаривает широко
распространившуюся в последние десятилетия точку зрения М. Барани-Обершаль (см.: Barany-OberschallM.
Baculus Pastoralis. Keltisch-irische Motive auf mittelalterlichen beingeschnitzten Bischofsstaben // Zeitschrift
fur Kunstwissenschaft. Bd. 12. 1958. S. 13-36 и ее более ранние статьи) о постепенном развитии
епископского жезла из дорожного посоха ирландских миссионеров. Согласно его собственной реконструкции, эта
западная форма епископского посоха возникла из соединения «обычного» прямого жезла —
традиционного символа власти — с римским lituus (изначально инсигнией авгуров, а позже — знаком определенной
судебной компетенции его обладателя). Идея о «наследовании» западного пастырского посоха жреческому
литуусу высказывалась давно и неоднократно. Оригинальность новой теории заключается, во-первых, в
предположении о происхождении посоха из комбинации двух разных элементов, лишь одним из которых
был литуус, а во-вторых, в признании за лптуусом нового, судебно-правового, смысла на рубеже
Античности и Средневековья.
Salmon P. Mitra und Stab. Die Pontifikalinsignien im romischen Ritus. Mainz, 1960. S. 61—73.
Впервые упоминается Лиутпрандом: в 964 г. «псевдопапе» Бенедикту пришлось прилюдно снять паллий и
отдать его вместе с ферулой своему удачливому противнику — папе Льву. Тот же сломал ферулу Бенедикта
и бросил обломки народу — «quam ferulam isdem papa fregit et fractam populo ostendit». См.: Liudprandi
Antapodosis // Die Werke Liudprands von Cremona / Hrsg. von J. Becker. Hannover; Leipzig, 1915 (MGH
SSrGus, [41]). S. 175.
ЮНц.aj,<<iny*ii ПГЛ11 Miiriu мтт.ппг.
ходила коронация, не больше, чем текст этого сочинения. Тот же до такой степени
выдержан в стиле панегирика, что странно было бы даже всерьез ожидать встретить в нем
эпизод со сбрасыванием короны папской ногой.
Уверенности в абсурдности рассказа Роджера придавала авторам XIX — начала
XX в., помимо прочего, убежденность в том, что они располагают коронационным
чином, составленным именно для коронации 1191 г. — так называемым ordo Cencius П.
Порой историки уверенно описывали ход коронования Генриха VI, попросту пересказьшая
строку за строкой удивительно обстоятельный «Чин Ценция II»55. Впоследствии,
однако, датировка этого ordo несколько раз менялась то в одну сторону, то в другую. Наконец,
Р. Эльце отнес его к первой половине XII в.56, то есть ко времени, предшествовавшему
коронации Генриха VI примерно на полвека, но не сумел до конца убедить коллег в
правильности своей датировки, и, к примеру, В. Гёц снова попытался привязать этот ordo к
концу того же столетия, то есть максимально приблизить к коронации 1191 года...57
Впрочем, даже если бы «Чин Ценция II» действительно относился к этой
коронации или если бы мы располагали любым иным, составленным именно для нее, то и
тогда ссылки на такой документ вряд ли можно было бы считать безусловным
доказательством. Один из главных вопросов, которые приходится постоянно задавать себе
историкам, занимающимся средневековыми ритуалами, состоит в том, как
официальные документы, типа ordines, рисующие «нормальный» ход ритуала, соотносятся с тем,
что происходило «на самом деле»? Возможны ли были отклонения от такого сценария
и тем более импровизации? Если последовательно развивать концепцию Г. Альтхофа
о ритуале как инсценировке58, на этот вопрос придется отвечать скорее всего
отрицательно. Участники процедуры должны были заранее согласовать друг с другом все
детали предстоящего действа, поскольку сама церемония служила только
«опубликованию» уже загодя принятых решений. И даже то, что современники описывали в каче-
55 Toeche Th. Op. cit. S. 186-191.
56 Die Ordines fur die Weihe... S. 35-47. (Nr. XIV).
57 Goez W. Ein Konstantin- und Silvesterzyklus in Rom // Bilder erzahlen Geschichte / Hrsg. von H. Altrichter.
Freiburg im Breisgau, 1995. S. 145. Anm. 26.
58 AkhoffG. Demonstration und Inszenierung: Spielregeln der Kommunikation inmittelalterlicher Offentlichkeit //
FMASt. Bd. 57.1993. S. 27-50. Статья также воспроизведена в качестве отдельной главы в: Idem. Spielregeln
der Politik im Mittelalter: Kommunikation in Frieden und Fehde. Darmstadt, 1997. S. 229-257. Тот же
автор посвятил отдельную статью вопросу о гибкости ритуального поведения в Средние века: Idem. Die
Veranderbarkeit von Ritualen im Mittelalter // Formen und Funktionen oftentlicher Kommunikation im
Mittelalter / Hrsg. von G. Althoff. Stuttgart, 2001 (Vortrage und Forschungen, 51). S. 157-176. Он
ограничивается здесь, однако, лишь одной (несомненно, очень важной) формой изменчивости ритуала: «В
зависимости от [особенностей каждой] отдельной ситуации ритуал мог характерным образом отклоняться»
(имеется в виду от своего «идеального типа») — S. 162. Поэтому «изменчивость» оказывается возможной,
согласно Г. Альтхофу, так сказать, лишь на стадии составления сценария очередного исполнения ритуала
Но стоит актерам выйти на сцену, им уже запрещены всякое отклоненение от модернизированного
сценария, всякая импровизация. Во многих ситуациях подчинения, сдачи, описываемых Г. Альтхофом, сильная
зависимость участников ритуалов от предварительных детальных согласований не вызывает никаких
сомнений. Вопрос лишь в том, видеть ли в таких ситуациях основу для широких обобщений.
Глава 4. Корону возложить ногами
стве импровизации или неожиданности, на самом деле было не более чем выверенной
политической постановкой. Тем не менее есть основания вопреки Г. Альтхофу считать,
что в средневековом ритуале то и дело находилось достаточно места и возможности
для отдельных импровизаций и даже для спонтанных «символических диалогов», не
предусматривавшихся никаким «сценарием». Если взглянуть на сообщение Роджера
из Хоудена под этим углом зрения, окажется, что оно складывается из двух разных по
своей модальности частей.
Первая из них — это «коронация ногами», действие и впрямь маловероятное, хотя
бы уже потому, что его неизбежно следовало загодя согласовывать с императором. А тот
был все-таки сыном Фридриха I, устроившего в 1155 г. в Сутри скандал всего лишь из-за
предложения подержать стремя папе и провести его коня несколько шагов под уздцы59.
Помимо того, «коронование ногами» должно было бы быть весьма нелегким
физическим упражнением для папы Целестина III. К моменту встречи с германским государем
за спиной понтифика было более 80 лет жизни. Он успел еще поучиться у Абеляра, а в
«годы бедствий» последнего защищал учителя вместе с Арнольдом Брешианским, за что
попал в немилость у Бернара Клервосского... Зато позже будуший папа пользовался
немалым доверием Фридриха Барбароссы, «слушать или видеть которого было для него,
как он говорил, честью»60. Правда, и в своем весьма солидном возрасте папа не казался
современникам, судя по их высказываниям, совсем уж дряхлым старцем.
В отличие от «коронования ногами», сбрасывание ногой короны — действие
одностороннее, согласования с императором не требовавшее. Сделать это было бы нетрудно
в тот момент, когда Генрих VI склонился, чтобы поцеловать ногу папе или же поднести
ему по обычаю золото (тем более что, согласно чинам, император должен был это делать
без короны на голове — соответственно, папа мог бы резко отреагировать на нарушение
Генрихом положенного). И хотя сбрасывание короны, да еще ногой — действие,
разумеется, весьма символичное, его-то как раз можно было оправдать в глазах императора
ссылкой на простую неловкость папы, вызванную его преклонным возрастом и
старческой немощью. Церемония могла продолжаться, а прецедент был бы между тем создан.
Собственно, примерно так и представлял себе дело еще У. Стаббс.
Скорее всего, мы никогда не узнаем, сыграл ли Целестин III шутку с юным
императором. Однако похоже, что какой-то инцидент, какая-то неловкость, нечто, не
предусматривавшееся протоколом, в ходе той коронации все-таки произошло. Свидетельство тому —
слова следующего папы, Иннокентия III, написанные в конце 1200 или начале 1201 г. в его
«Deliberatio super facto imperii de tribus electis» — трактате, обосновывавшем право папы
решать, кому из претендентов на императорский сан, избранных разными группами
имперских князей, корона должна по праву достаться. Папа пишет, что «империя» находит-
8 См. недавнюю работу на эту тему: Hack A. Th. Das Empfangszeremoniell bei mittelalterlichen Papst-Kaiser-
Treften. Koln; Wien; Weimar, 1999 (Forschungen zur Kaiser- und Papstgeschichte des Mittelalters. Beihefte zu
J. F. Bohmer, Regesta imperii, 18). S. 504-538.
* «...Quern audire atque videre honestatem discere erat». Hatter J. Heinrich VI. und die romische Kirche. II. //
MIOG. Bd. 35. 1914. S. 567. Anm. 3.
И1'м'. Л. Г..." цсг. • Г.ГЛПЧПГ IU МПРП ШГ _ _!.......__ "_."_._.
ся в распоряжении папского престола «principaliter et finaliter» — «изначально и
конечно». «Изначально» — потому что именно папы перенесли империю от греков к франкам, а
«конечно» — потому что император принимает окончательное посвящение в сан от папы,
когда тот «его благословляет, коронует и инвестирует империей». Сразу за этим общим
утверждением следует фраза: «...что наилучшим образом признал и Генрих в отношении
славной памяти папы Целестина, нашего предшественника: приняв от него корону, он на
некоторое время удалился, но затем вернулся и попросил инвестировать ему империю
посредством золотой державы»61. Эта мимолетно оброненная фраза дала историкам повод
для долгих споров как о лингвистическом ее смысле, так и о правовом значении.
Так, весьма настойчиво высказывалось мнение, будто «некоторое время» продлилось
лет пять, и Иннокентий III объединил в одном предложении два совершенно разных
эпизода из истории отношений между императором и папой. К тому же император отнюдь
не «возвращался» к папе. Выражение rediens tandem ad se (а именно так стояло в старом
издании этого текста в Patrologia Latina) надо понимать по аналогии с Библией (Есфирь
5:1 и Лк. 15: 17) как «прийти в себя»; державу же он только запрашивал, выражая
готовность стать ленником папы, но так ее и не получил62. Большинство специалистов, однако,
не были убеждены такой интерпретацией (тем более что в новом издании Ф. Кемпфа то
же место приводится в другом чтении, исключающем ссылки на Есфирь и Луку) и
согласились на том, что все, описанное Иннокентием III, относится к одной и той же сцене
коронации, свидетелем которой он, тогда кардинал, скорее всего сам же и был63.
Впрочем, и это допущение не объясняет смысла случившегося. Похоже, что прямо в
ходе самой процедуры коронации возникла какая-то неувязка — некая неожиданность,
возможно, даже конфликт. Но в чем именно он заключался? Немецких историков
интересовал, разумеется, прежде всего вопрос правового характера: не признал ли
Генрих VI на тех или иных условиях вассальной зависимости от папского престола? Для
П. Э. Шрамма данная сцена стала важной вехой в истории державы — золотого
«яблока» — как одного из важнейших символов власти в старой Европе. Именно в 1191 г.
вручение державы впервые включается в римскую коронационную процедуру (хотя
Римскому королю в Ахене или королю Сицилии в Палермо уже давно было принято вручать
при коронации державу). Не случайно первый римский коронационный чин,
упоминающий о передаче державы, датируется концом XII в.64 — то ли он послужил основой для
B1 «Finaliter quoniam imperator a summo pontifice finalem sive ultimam manus impositionis proprie accipit, dum
ab eo benedicitur, coronatur et de imperio investitur. Quod Henricus optime recognoscens, a bone memorie
Celestino papa, predecessore nostro, post susceptam ab eo coronam, cum aliquantulum abscessisset, rediens
tandem se ab ipso de imperio per pallam auream petiit inuestiri». Regestum Innocentii III papae super negotio
Romarri imperii / Hrsg. von F. Kempf. Roma 1947. (Miscellanea Historiae Pontificiae, 12 [21]). P. 75-76.
62 Holler J. Kaiser Heinrich VI. // HZ. Bd. 113.1914. S. 486,501. Подробнее в: Idem. Heinrich VI. und die romische
Kirche... S. 648—652. Обзор полемики см. в: Schramm P. E. Sphaira — Globus — Reichsapfel. Stuttgart, 1958.
S. 92. Anm. 2.
63 Самую свежую критику трактовки, предложенной Й. Халлером, см. в: ThumserM. Letzter Wille? Das hochste
Angebot Kaiser Heinrichs VI. an die romische Kirche // DA. Bd. 62.2006. S. 97-98. Anm. 38.
64 «Deinde sceptrum et pomum aureum tradit ei». Die Ordines fur die Weihe... S. 67 (Ordo XVII).
Глава 4 Корону возложить ногами Щ
действий Целестина III и Генриха VI, то ли же, напротив, возникшее в 1191 г. новшество
подтолкнуло к составлению нового коронационного чина65.
Согласно реконструкции П. Э. Шрамма, в 1191 г. на алтаре, как обычно при
коронациях, лежали инсигнии: корона, скипетр, меч, но наряду с ними там же появилась и
одна новая — золотая «сфера». Когда дело дошло до ее вручения, император
насторожился, потому что всякая новация в устоявшемся ритуале могла скрывать подвох,
чреватый ущербом для его позиций в империи. Особенно в случае с державой,
символизировавшей власть над всем «кругом земель», такие подозрения могли иметь основания.
Не исключено, что Генрих испугался возможных последствий для своего статуса не в
империи, а в Сицилийском королевстве, поскольку именно там «яблоко» уже
использовалось при коронациях и могло приобрести некий особый символический смысл.
Однако после некоторого размышления Генрих решил, что никакая опасность ему не
грозит — ведь он получает то, что ему и так уже принадлежит, быть может, папа
успокоил его подходящими к случаю заверениями, — и вернулся к понтифику за «сферой»66.
Версия П. Э. Шрамма сомнительна (как, впрочем, была бы сомнительной и любая
иная, выстроенная на столь краткой и туманной фразе Иннокентия III). Если держава
с самого начала открыто лежала среди прочих инсигнии на алтаре, почему выяснение
сущности этого предмета было отложено до самой минуты его вручения? К тому же в
соответствии с более или менее универсальным обычаем инвестируемый сам должен
позаботиться о тех символических предметах, передача которых призвана обозначать
вступление его в сан или должность67. Иначе средневековый государь (если это,
конечно, не константинопольский император времен расцвета Византии), у которого много
знатных вассалов, разорился бы только на раздаче золотых корон, скипетров и держав.
Так что все предметы, положенные на алтаре в храме св. Петра, скорее всего, не только
оказались там с согласия Генриха VI, но и были привезены им с собой, а не «выделены»
ему папой из сокровищницы св. Петра. Соответственно, смысл заминки не следует
искать в том, что император будто бы пришел в изумление, увидев, как папа протягивает
ему не виданный ранее при римских коронационных церемониях золотой шар.
Сначала Ф. Пфаф68, а вслед за ним П. Дзерби69 ощутили наличие некоей связи между
малоправдоподобным рассказом Роджера из Хоудена и туманной фразой
Иннокентия III. Вероятно, полагает Дзерби, при коронации случился un incidente tra il papa e
65 Schramm P. E. Sphaira — Globus — Reichsapfel. S. 88.
66 Ibid. S. 92-93.
67 Из этого правила, как и из любого иного, известны исключения. Так, если верить придворному поэту
Эмольду Нигеллу, папа Стефан V привез с собой в 816 г. из Рима венец, чтобы возложить его на на голову
Людовика Благочестивого в Реймсском соборе. В 881 г. папа Иоанн VIII короновал Карла Толстого
короной якобы из ризницы св. Петра. См.: Eichmarm Е. Op. cit. S. 58.
68 Pfaff V. Kaiser Henrichs VI. hochstes Angebot an die romische Kurie (1196). Heidelberg, 1927 (Heidelberger
Abhandlungen zur mittleren und neueren Geschichte, 55). S. 17-26.
69 ZerbiP. Un moment» oscuro nella incoronazione Romana di Enrico VI (a. 1191) // Miscellanea Giulio Belvederi.
Citta del Vaticano, 1954 (Collezione «Amici della Catacombe», 23). P. 522-523,525-526.
ШЯШм.л."г.омц<".в»i-iL.'iii4iir iiс MJiiT.iiiir. '__'_
l'imperatore — некий инцидент между папой и императором из-за желания куриалов в
запутанной обстановке 1191 г. символически подчеркнуть зависимость светской власти
от церковной. Именно ради этого они устроили передачу державы, что и вызвало
замешательство императора. До Роджера же из Хоудена дошло лишь смутное сообщение о
каком-то неблагополучном эпизоде, и в своем рассказе он представил его в той
литературной форме, которая показалась хронисту наиболее подходящей к случаю.
Вероятно, правы историки, считающие, что на рубеже XII—XIII вв. в курии
придавали повышенное символическое значение именно державе — инсигнии, которой в
позднем Средневековье и в Новое время отводилась скорее второстепенная роль.
Косвенным свидетельством в пользу этого предположения могут служить бронзовые
врата Латеранского баптистерия при входе в капеллу св. Иоанна Евангелиста. Они были
изготовлены в 1195-1196 гг. мастерами Гумбертом и Петром из Пьяченцы по заказу
кардинала Ченчо — того самого Ценция, записавшего, помимо прочего, новый
коронационный чин, известный каждому специалисту, а позже ставшего папой под именем Го-
нория III (1216-1227)70.
Врата украшает фигура Eccclesia — Церкви — в величественной позе государыни.
У нее на голове венец, левой рукой она прижимает к груди книгу — очевидно, Священное
Писание, держа в правой не скипетр, крест, меч или что-либо еще, а именно сферу. Это
изображение (на которое П. Э. Шрамм в своей книге о державе, как и в иных
исследованиях, внимания не обратил) весьма показательно: оно свидетельствует, что инсигния в
виде шара понималась в папском Риме действительно как символ всемирной власти (в
Средние века встречались и совершенно другие интерпретации) и что власть эта
принадлежит Римской церкви. Поэтому появление державы в церемониале коронации
императора как раз в рассматриваемое здесь время выглядит вполне закономерным71.
Однако загадочное место у Иннокентия III можно прочитать несколько иначе, чем
было принято до сих пор. Во-первых, неприятный инцидент случился перед вручением
державы, но вовсе не обязательно из-за нее. А во-вторых, он мог произойти не просто
после возложения короны, но вследствие этого возложения, вернее, как результат каких-
то сопутствующих обстоятельств, внезапно повергших императора в глубокое сомнение
и заставивших его прервать церемонию. Только после некоторых колебаний он счел за
лучшее, чтобы ритуал был доведен до конца, и попросил папу продолжить его с того
места, на котором возникла пауза. Папа возобновил передачу инсигнии, из которых
держава своим символическим смыслом больше всего привлекла внимание кардинала Ло-
тарио ди Сеньи (будущего папы Иннокентия III) и лучше всего ему запомнилась.
Mende U. Die Bronzettiren des Mittelalters 800-1200. Mtinchen, 1994. S. 19.
To, что в Риме именно держава (а не, например, скипетр) получила особое значение, может быть связано,
помимо прочего, со знаменитыми фрагментами колосса Константина, один из которых представлял
собой именно руку со сферой. В Средние века и голова, и рука статуи были выставлены перед Латеранским
дворцом, рядом с не менее знаменитой конной статуей Марка Аврелия, также считавшейся изображением
Константина. Правда, нередко осколки колосса связывались не с Константином, а с Самсоном, так что
сфера даже называясь иногда palla Sansonis. См.: Bernhardt P. The Sculpture in Front of the Lateran as Described
by Benjamin of Tudela and Magister Gregorius // The Journal of Roman Studies. Vol. 26.1936. P. 69.
Глава 4. Корону возложить ногами Д
При таком (ничем, впрочем, не подкрепленном) толковании воспоминаний
Иннокентия III их удается в очень большой степени приблизить к рассказу Роджера из Хоу-
дена. Как бы то ни было, что-то произошло именно на стадии коронования как такового.
Так не задел ли все-таки папа Целестин III ногой только что возложенную на государя
корону — разумеется, по чистой случайности? Боюсь, ответа на этот вопрос мы никогда
не узнаем.
Жан Сен-Викторский и другие
Казалось бы, вопрос с «коронованием императора ногами» снова прояснен — в той
мере, в какой это вообще возможно. Либо английский хронист получил сильно
искаженные сведения, либо он сам обошелся с полученными им новостями весьма вольно,
составив крайне неправдоподную историю. Однако, во-первых, в Средние века эта
история неправдоподобной не казалась, а во-вторых, Рождер из Хоудена, оказывается, был
не единственным, кто ее рассказывал.
В сочинении «Memoriale historiarum», завершенном в 1322 г., ее заново излагает
каноник монастыря св. Виктора в Париже, известный в традиции викторинцев как Жан
Сен-Викторский или Жан Парижский. Он явно опирается не на хронику Роджера, а на
какой-то иной текст — судя по тому, что его версия отличается от рассказа Роджера не
только словесным оформлением, но и двумя деталями сюжета. Во-первых, либо самому
Жану, либо еще автору, у которого он заимствовал эту историю, вероятно, показалось
нелогичным, что папа совершает помазание и коронует (ногами!) как императора, так
и императрицу, но корону сталкивает ногой только с головы императора. Поэтому он
внес поправку, стилистически, впрочем, не очень удачную: после того как папа
сбросит корону, а кардиналы ее поднимут, они возлагают ее почтительно на голову
императора — и тут следует невнятное добавление: «и таким же образом [кладут на голову]
императрицы»72. (Выходит, папа сбрасывал корону и с императрицы тоже?) Во-вторых,
Жан Парижский говорит не о конкретной коронации, произошедшей в 1191-м или лю-
Schrmdt-Chazan М. L'idee d'empire dans le Memoriale historiarum de Jean de Saint-Victor // L'historiographie
medievale en Europe / Ed. par J.-Ph. Genet. Paris, 1991. P. 301-319. Эта очень важная статья мне была
любезно прислана Ж.-М. Мёгленом (Париж). Сравн. также: Eadem. L'empire et l'histoire universelle. De Sigebert de
Gembloux a Jean de Saint-Victor (ХПе-XIVe siecle). Paris, 1999. P. 456-466. Текст Жана Сен-Викторского
автор цитирует по рукописи: Париж. Национальная библиотека. MS. Lat. 15011. На с. 312 в сноске 54 она
приводит цитату с fol. 404 этой рукописи: «Modus autem a quo consecrantur et coronatur imperatores romani
talis est: juramento future imperatoris accepto a papa super gradus ante hostium ecclesie sancti Petri de ecclesia
fideliter servanda cum eis que ad earn sunt pertinentia, item de recta justitia tenenda, item de possessionibus ad
patrimonium sancti Petri pertinentibus in integrum restituendis si quid inde noverit fuisse ablatum, introductus
(sic) a papa in ecclesiam imperator et imperatrix et in ipsa missa sollempniter celebrata ipse papa ungit primo
imperatorem cum verbis ad hoc institutis et postea imperatricem; post hec sedens in pontificali cathedra tenet
coronam imperialem inter pedes suos eamque imperator inclinato capite et similiter imperatrix de pedibus ejus
suscipiunt et post hec statim papa cum pede percutiens coronam de capite projecit in terram in signum quod habet
potestatem eum si merita sua exigant deponendi. demum cardinales circumstantes ipsam coronam suscipiunt et
earn capiti imperatoris et similiter imperatricis reverenter imponunt...»
ЮТм.Д. Гн,|ци.г- ♦ НГЛПЧПГ IIС М111ТП11Г '_ _'__
бом ином году, а о том, как вообще принято короновать Римского короля. По-видимому,
и его источник тоже предлагал некие обобщения на основе исторического опыта, а не
пересказ анекдотов из прошлого. Получается, единичный эпизод (к тому же вряд ли
вообще имевший место в том виде, в каком он описывается) к началу XIV в. оказался под
пером по меньшей мере одного неизвестного нам автора поднят до уровня
универсальной нормы: всех императоров именно так — ногами — и коронуют.
Второй выявленный недавно пересказ истории с коронацией 1191 г. принадлежит
перу немецкого историка и публициста, сначала скриптора папской канцелярии, а позже
сторонника главенства соборов над папами, уже упоминавшегося в предыдущей главе
Дитриха Нимского. В последнем своем произведении — «Истории деяний Римских
государей», написанном по заказу императора Сигизмунда и преподнесенном ему автором
на Констанцском соборе в 1415 г.73, Дитрих разбирает историю отношений императоров
и пап — в основном ради того, чтобы обосновать право императора возглавлять
церковные соборы и руководить ими. Источник его рассказа о коронации 1191 г. иной, нежели
у Жана Парижского: эпизод с «коронацией ногами» остается у него не нормой, но
отдельным казусом, привязанным к определенным действующим лицам. Дитрих прямо
говорит, что воспроизводит его, опираясь на некое сочинение, а в подобных случаях он
обычно цитирует свои источники дословно74. Если так было и на этот раз, очевидно, что
Дитрих пользовался не хроникой Роджера из Хоудена, а каким-то иным текстом. «Как
можно прочитать, папа Целестин III таким образом короновал или помазал императора
Генриха VI. Сначала он взял с него клятву перед лестницей базилики князя апостолов в
Риме в том, что тот будет защищать церковь Божию и оберегать ее права, блюсти
правосудие, в меру своих сил восстанавливать патримоний блаженного Петра, если от него
будет или же уже было что-либо отторгнуто. После этого папа, сидя на кафедре и держа
ступнями императорскую корону, положил ее на склоненную перед ним голову
императора, каковую [корону] папа тотчас же ногами сбросил на землю, обозначая этим, что
папа обладает властью делать [короля] императором, если он [это] заслужит, и низлагать
его, если он заслужит [того]. Кардиналы же, стоявшие рядом, подняв с земли корону, им
сброшенную, положили ее на голову императору»75. Дитрих возмущается
«удивительной гордыней и глупостью этого папы», поступившего вопреки природе вещей, когда он,
нарушив порядок, поручил исполнить ногам то, что должен был сделать руками.
Поступок папы, подвергший императора публичному унижению, тем извращеннее, что «нигде
73 Dietrich von Nieheim. Historie de gestis Romanorum principum. Chronica. Gesta Karoli Magni imperatoris /
Hrsg. von K. Colberg und J. Leuschner. Stuttgart, 1980 (MGH Staatsschriften, 5/2). S. XI, XIV.
74 Ibid. S. XV-XVI.
75 «Henricum VI. imperatorem coronavit seu inunxit Celestinus papa III. in hac forma, ut legitur In primis recepto
ab eo iuramento ante gradus basilice principum apostolorum de Urbe, quod ecclesiam dei defenderet eiusque
iura conservaret, rectam iusticiam teneret, patrimonium beati Petri, si quod ablatum foret seu fuerit, pro posse
revocaret. Demum ipse papa sedens in cathedra et coronam imperialem pedibus tenens inclinato coram se
capiti imperiali immisit, quam statim cum pedibus in terram excussit designans per hoc, quod ipse papa haberet
potestatem creandi imperatorem, si meretur, et eiiciendi si demereretur. Cardinales vero astantes coram ipso sic
excussam coronam levantes de terra imperatoris capiti exposuerunt». Ibid. S. 75-76.
Глава 4. Корону возложить ногами д|
не написано, чтобы Евангелие или Священное Писание давали бы ему власть
короновать, ставить и низлагать императора, но находим [там] противоположное, а именно:
"отдавайте кесарево кесарю" [Мф. 22:21], а с другой стороны: "Бога бойтесь, царя чтите"
[1 Петр. 2:17] и вновь: "всякая власть от Бога" [Рим. 13:1]»76.
Сюжетное отличие в версии Дитриха Нимского от рассказа Виндеке, кажется, только
одно: папа и надевает корону на императора, и сбрасывает ее не одной ногой, а обеими.
Важнее, что старший современник Эберхарда Виндеке, в отличие от него, решительно
осуждает поведение Целестина III, доносит это осуждение до сведения читателя, но, в
противоположность Жану Сен-Викторскому, не предполагает, что «коронация ногами»
является постоянной практикой, принятой нормой.
Между тем известны уже, по крайней мере, два более ранних текста, авторы
которых уверены именно в том, что всякому императору положено принимать корону из ног
папы. Если они и связаны с рассматривавшейся выше «традицией Роджера из Хоуде-
на», то только опосредованно: детали коронации 1191 г. исчезают, от нее остается лишь
общий принцип.
В 1344 г. канцлер и один из ближайших советников короля Кастилии Альфонса XI
(1312-1350) Фернан Санчес де Вальядолид завершает работу над «Хроникой
Альфонса XI»77. Прервав повествование о первых годах правления своего героя, автор
рассказывает, что в годы понтификата папы Иоанна XXII в Германии разразилась война между
двумя герцогами — Баварии и Австрии, каждый из которых был «избран немцами
императором». В конце концов победил герцог Баварии (то есть Людвиг IV Баварский) и стал
именоваться императором. «И бывший в то время папа Иоанн, пребывая в городе
Авиньоне, сказал, что не может быть императора без согласия Римской церкви и что прежде,
чем он назовется императором, папа должен положить ногами корону ему на голову»78.
Историки, обратившие внимание на данное место в кастильской хронике,
ошибочно отнесли этот эпизод к 1328 г., увидев в нем реакцию Иоанна XXII на самовольное
«Et ессе mirabilem superbiam et fatuitatem istius pontificis, qui eciam contra rerum naturam agens opus manuum
suarum ordine turbato peragendum commendavit pedibus. Et si turpius agere potuisset in vituperium tanti
culminis in publico eciam forte verecundia remota fecisset et tamen nullibi legitur, quod coronandi. creandi vel
deponendi imperatorem per ewangelium seu sacram scripturam receperit potestatem, sed eius reperitur oppositum,
scilicet: Reddite ergo, que sunt cesaris, cesari; et rursus: Regem honorate, deum timete; et iterum: Omnis potestas a
deo est». Ibid. S. 76.
См. о ней общие сведения в: Vones L. Cronica de Alfonso XI // LexMA. Bd. 3. 1986. S. 351-352. Заново
проверить, принадлежит ли авторство действительно Фернану Санчесу де Вальядолиду, предлагается в:
Linehan P. The Mechanization of Ritual: Alfonso XI of Castile in 1332 // Riti e rituali nelle societa medievali /
A cura dij. Chiffoleau, L. Martines e A. Paravicini Bagliani. Spoleto, 1994 (Collectanea, 5). P. 313.
«E el Papa Joan, que en aquel tienpo moraua en la cttxlad de Avifion, dixo que non podia ser Enperador sin
consentimiento de la yglesia de Rroma; e que antes que se Uamase Enperador, avie el Papa a ponelle la corona
con los pies en la cabeca». Gran Cronica de Alfonso XI / Preparada por D. Catalan. T. 1. Madrid, 1977 (Fuentes
cronisticas de la historia de Espana, 4). P. 464. Сравн.: Schmidt-Chazan M. Op. cit. P. 313 по старому изданию:
Cronica del rey Don Alonso el Unceno // Cro'nicas de los Reyes de Castilla, desde Don Alfonso el Sabio, hasta
los Catolicos Don Fernando у Dona Isabel / Ordenado рог С Rosell. T. 1. Madrid, 1875 (Biblioteca de Autores
Espafioles, 66). P. 221.
ВМм'.Л. Ги.пж.р • нглпчпг п с миггпиг __
коронование Людвига IV в Риме79. Они не учли, что хронист пользовался словом
«император» не вполне корректно, явно подразумевая в данном случае «король Германии»
или «Римский король». К римским событиям 1328 г. рассказчик перейдет несколькими
абзацами позже, а здесь он ретроспективно описывает ситуацию, сложившуюся после
битвы («vnabatallamuy grande») при Мюльдорфе (1322 г.), когда Людвиг, окончательно
победив Фридриха Габсбурга, обратился к папе с просьбой о признании его законным
королем. От папы в данном случае требовалась всего лишь так называемая апробация,
то есть письменное одобрение, при котором на голову нового короля не нужно было
ничего возлагать — ни руками, ни ногами. Точно так же не предполагалось никакого
участия понтифика в коронации в Ахене, которой следовало состояться после получения
апробации.
Соответственно, если Фернан Санчес де Вальядолид точно передает фразу папы, за
ней не могло стоять никаких претензий — Иоанн XXII просто язвил. Если же хронист
напутал, и она была произнесена все-таки в ситуации 1328 г., в ней мог содержаться
некоторый правовой смысл, хотя и тогда ее следовало воспринимать прежде всего как
выражение досады. Но все это частности: главное, информированный испанский
современник вполне допускал такое высказывание в устах понтифика. Вряд ли сам автор
слышал приводимые им слова (хотя и этого нельзя полностью исключать), но ему их
вполне мог пересказать кто-либо из папских приближенных. Однако у нас нет
оснований решать, был ли тот гипотетический информатор вполне добросовестным
свидетелем или же фантазером, вдохновившимся, например, одним незадолго перед тем
опубликованным сочинением.
Толомео (Птоломей, Бартоломей) Луккский (ок. 1236-1327), ученик Фомы Ак-
винского (1225—1274), дописал трактат, начатый его учителем в 1265/1266 г. и
известный под названием «О правлении государей» — «De regimine principum»80. Трактат
этот оказал очень сильное влияние как на современников его соавторов, так и на
потомков — от Данте до Макиавелли и от Фортескью до Савонаролы. Он повсеместно
Schmidt-Chaztm М. Op. cit. Р. 313; Linehan P. The Mechanization of Ritual... P. 326. С некоторыми
изменениями эта статья перепечатана в: Idem. Alfonso XI of Castile and the Arm of Santiago (with a Note on the
Pope's Foot) // Miscellanea Domenico Maffei dicata. Historia — Jus — Studia Curantibus A. Garcia у Garcia,
P. Weimar. Vol. 4. Goldbach, 1995. P. 145. Как тот, так и другой варианты завершаются маленьким экскурсом
о «коронации ногами». Обе статьи любезно указаны мне А. Паравичини Бальяни (Лозанна). Из
содержания отрывка вовсе не вытекает, что цель хрониста состояла в том, чтобы заклеймить заносчивость
Иоанна XXII — мнение, к которому, кажется, склоняется: Linehan P. The Mechanization of Ritual... P. 325. Сравн.:
Idem. Alfonso XI of Castile. P. 144.
Другое название — «О власти — королю Кипра» — «De regno ad regem Cypri». Отрицание всякого
участия Фомы в сочинении какой-либо из частей трактата см. в: Mohr W. Bemerkungen zur Verfasserschaft
von De Regimine Principum // Virtus Politica. Festschrift fur Alfons Hufnagel / Hrsg. von J. Moller und
H. Kohlenberger. Stuttgart, 1974. S. 127-145. В. Mop считает, что над этим сочинением скорее всего работали
несколько авторов, но перу Толомео принадлежат только третья и четвертая книги. Возражения Дж. Блайта
см. в: Ptolemy of Lucca. On the Government of Rulers. De Regimine Principum / Translated by J. M. Blythe.
Philadelphia, 1997. P. 4-5.
►1 ■• 4>V V
1. Персонификация 2. Персонификация
Рима (#ш. иол. V - нач Константинополя
VI в. Резьба по слоновой (вт. пол. V - нач. VI в.
кости) Резьба по слоновой кости)
ч-ч/ "Г^
3. Провинции
империи подносят
дары Генриху II
(ок. 1002 г.
Миниатюра)
4. «Живая картина»
при въезде Жанны
Кастильской в
Брюссель в 1496 г.,
представляющая
сдачу эмира
Гранады королеве
Изабелле
(рубеж XV и XVI вв.
Раскрашенный рисунок
пером)
I 5. Встреча короля
I Сигизмунда
I жителями Берна
I в 1414 г.
I (1485 г.
I Миниатюра)
6. Усаживание на алтарь Генриха VII в 1308 г. (ок. 1340 г. Миниатюра)
7. Усаживание на алтарь Максимилиана I
(1486 г. Гравюра). (МааЩ/ргская инкунабула)
8. Усаживание на ai гтарь
Максимилиана I (2486 г. Гравюра).
(Штутгартская инкунабула)
9. Усаживание на алтарь
архиепископа Трирского в 1511 г.
(ок. 1532 г. Миниатюра)
10. Возложение митры на апостола
Петра (ок. 1322 г. Фреска)
11. Усаживание на алтарь
епископа Констанпского в 1474 г.
(ок. 1513 г. Миниатюра)
Y1. Папа в кресле на алтаре св. Петра
(XVII-XVIII вв. Гравюра)
13. Папа на алтаре
св. Петра (публикация
Б. Пикара)
(ок. 1723 г. Гравюра)
L^IlOliAyiOVJuP-tlPEswb.rurnt-il^TEL <Л S*. FIEJiliE
14. Папа на алтаре св. Петра
по «Плану конклава» 1689 г.
(1689 г. Гравюра)
Aifa
Idmnfienf ee!JPt>ntc.Sce tt/Sun) j-cptvt lAhnr mnaaiei* п0 <a 1ЛанУ KOHK
deHaAtfhcn А /л«> л "* (1669 г. Гравюра)
15. Папа на алтаре св. Петра
по «Плану конклава» 1669-1670 гг.
16. План места проведения
конклава в Ватиканском дворце
в XV в. Реконструкция
/ 4ПОК4ПОЛ Ju РЛРК .Ащз /а IНЛРГМ-Е .
17. Поклонение папе «в капелле»
(публикация Б. Пикара)
(ок. 1723 г. Гравюра)
18. Поклонение папе «в капелле»
по «Плану конклава» 1623 г.
(1623 г. Гравюра)
20. Трон аугсбургских епископов
(XI в. Фотография)
21. Интерьер храма Санта-Мария
Ассунта в Торчелло
(ХЯ в. Фотография)
22. Христос вручает мечи церковной
и светской власти папе и императору
(1472 г. Миниатюра)
23-24. Псевдо-Жакмар. Герцог
Беррийский (?) перед Христом
(1385-1390 гг. Миниатюры)
25. Иоланда Суассонская (?)
перед Богоматерью
(ок. 1280-1290 гг. Миниатюра)
26. Обращение мавра (1252-1284 гг. Миниатюра)
27. Эберхард фон Закс
перед Богоматерью
(1305-1340 гг. Миниатюра)
28. Богоматерь с младенцем
(XIV в. Фреска)
29. Богоматерь с младенцем
(XIV в. Фреска)
30. Алтарная часть базилики
св. Петра с VII в. Реконструкция
31. Папская «шляпа»
(ок. 1464 г. Миниатюра)
32. Статуя Бонифация VIII в соборе
г. Ананьи (XVII в. Рисунок)
33. Провозглашение
Бонифацием VIII
юбилейного года (?)
(рубеж XVI и XVII вв.
Рисунок с фрески в Сан-
Джованни ин Латерано)
34. Коронация Бонифация VIII (1298-1299 гг. Миниатюра)
35. Папа в процессии
(кон. XII - нач. XIII в. Резная печать)
36. Папа на троне (кон. XII - нач. XIII в.
Резная печать)
37. Папа
Иннокентий III
(нач. XIII в.
Миниатюра)
40. Кавалькада короля
Танкреда. Фрагмент
(кон. XII в. Миниатюра)
38. Император
Константин
передает фригий
папе Сильвестру
(сер. XIII в. Фреска)
39. Император
Константин
ведет коня папы
Сильвестра
(сер. XIII в. Фреска)
41. Император
Карл IV под
умбреллино
(ок. 1400 г.
Миниатюра)
42. Процессия
с участием дожа.
Фрагмент
(2589 г. Гравюра)
43. Передача зонта дожу
Себастиано Дзани
(нач. XV в. Миниатюра)
44. Ирод и Иродиада
(1220-1230 гг. Мозаика)
47. Иисус Христос с апостолами Петром
и Павлом (пер. пол. VI в. Резьба
по слоновой кости)
45-46. Императрица
Ариадна (?) под
балдахином (нач. VI в.
Резьба по слоновой кости)
48. Тронное место в отсутствие 49. Христограмма (VI-VII вв. Керамика)
государя (нач. V в. Рельеф)
50. Диптих Анастасия.
Фрагмент (VI в. Резьба
по слоновой кости)
51. Императрица Феодора
с приближенными. Фрагмент
(ок. 540 г. Мозаика)
53. Монета
императора
Домициана
(82-96 гг.)
52. Иисус Христос
(кон. V - нач. VI в. Резьба по камню)
V . N .. .
л^'t•т»A*^Ц•■f,,**^5>|, К
54. Въезд Иоанна I Цимисхия
в Константинополь (ок. 1150-1175 гг.
Миниатюра)
55. Медаль с изображением
императора Ираклия
(кон. XIV - нач. XV в.)
*
56. Монета Ирода
Агриппы
Сок. 40 г. н. э.)
57. Монета Урания
Антонина
(253-254 гг.)
58. Царь Давид
на иллюстрации
к 27-му псалму (пер. пол.
IX в. Миниатюра)
э9. Пелена Елены Волошанки (кон. XV в. Вышивка)
Глава 4. Корону возложить ногами Д
пользовался огромным авторитетом, поскольку считался творением Аквината и
одного лишь Аквината.
В третьей книге этого сочинения автор обращается к сопоставлению императоров и
королей, показывая читателю, что общего между теми и другими (глава 2081) и в чем
состоят различия (глава 21). В шестом разделе 20-й главы он пишет: «Второе, в чем
императоры подобны королям, — это корона, ведь их коронуют — как и королей. Избранные
императорами получают две короны. Одну недалеко от Милана, в местечке,
называемом Монца, где погребены короли Ломбардии. Говорят, эта железная корона
знаменует, что первый германский император Карл Великий подчинил королей лангобардов и
их народ. Вторую корону, сделанную из золота, [избранный императором! получает от
верховного понтифика, который протягивает ее ему ногой, в знак его подчиненности
Римской церкви и его верности ей»82.
О коронации в Монце (или Милане), «железной короне» и символике двух (или
трех) корон императора здесь говорить нет возможности. Лишь обратим внимание,
сколь меланхолично, словно о чем-то само собой разумеющемся и не требующем
разъяснений и комментариев, Толомео сообщает, как папа протягивает корону императору
именно ногой. Он рассчитывает, очевидно, на полное понимание своих читателей —
людей отнюдь не наивных и вполне искушенных как в философии, так и в праве и
политике. Конечно, смелости суждениям Толомео должно было придать то обстоятельство, что
к его времени императоров не короновали уже несколько десятилетий. В последний раз
корону в Риме принимал Фридрих II в 1220 г., а следующей коронации — Генриха VII в
1312 г. — предстояло дожидаться еще многие годы.
Конечно, Толомео относился к противникам сильной императорской власти, но не
мог же он столь увлечься полемикой, чтобы прибегать к аргументам сомнительного для
него же самого свойства. Работал над «доделыванием» трактата своего учителя он не в
каком-нибудь медвежьем углу, а в Лукке или Флоренции, но почему-то не стал сверять
свое утверждение о «протягивании ногой» короны ни с коронационными чинами, ни
с хрониками, ни с историческими свидетельствами. Вероятно, источник его сведений
представлялся автору настолько надежным, что в проверке не нуждался.
Деяния папы Сильвестра?
Немецкий историк А. Диманд знал три упоминания о «коронации ногами» из
приведенных выше пяти — сообщения Роджера из Хоудена, Эберхарда Виндеке и Толо-
Ее название: «Comparatio imperialis dominii ad regale et politicum, qualiter convenit cum utrisque».
«Secunda convenientia imperatorum cum regibus est corona, quia coronatur ut reges. Duplicem enim coronam
recipiunt electi in imperatorem. Unam quidem prope Mediolanum in villa quae dicitur Modoetia, ubi sepulti sunt
reges Longobardorum: quae quidem corona ferrea dicitur esse in signum quod primus imperator germanus Carolus
Magnus colla regum Longobardorum suaeque gentis perdomuit. Secundam coronam quae aurea est a Summo
percipit Pontifice, et cum pede sibi porrigitur in signum suae sublectionis et fidelitatis ad Romanum Ecclesiam».
Thomas Aquinas. Opuscula Omnia necnon Opera Minora / Ed. par J. Perrier. T. 1. Opuscula Philosophica. Paris,
1949. P. 355 (De regimine principum III, 20). Часть фразы в русском переводе выделена мной. — М. Б.
ЕД М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
мео Луккского, связав их вместе в одном беглом замечании83. Он же указал еще на один
текст, имеющий отношение к распространению таких «басен», — поздний немецкий
вариант сочинения, известного как «Actus Silvestri» — «Деяния св. Сильвестра»84.
Рассказ о папе Сильвестре — о том, как он скрывался от преследований на горе
Соракте, как обратил императора Константина в христианство, как перед лицом
Константина и его матери Елены блистательно победил в диспуте двенадцать
ученых иудеев и как запер в пещере под римским форумом дракона, убивавшего людей
ядовитым дыханием после того, как весталки перестали приносить ему жертвы, —
был написан, вероятно, между 390 и 500 г. в Риме85. «Деяния» представляют собой
своеобразный «исторический роман», типичный для римской агиографии того
времени. Авторы таких «христианских развлекательных сочинений» легко позволяли
себе выстраивать самые фантастические сюжеты на самой скромной исторической
основе86. «Роман о Сильвестре» пользовался огромной популярностью: известны
не только латинские, но греческие, сирийские и армянские его версии. Со временем
Diemand A. Das Ceremoniell der Kaiserkronungen von Otto I. bis Friedrich II. Munchen, 1894 (Historische
Abhandlungen, 4). S. 91-92. Обычно исследователи, писавшие о странностях в коронации Генриха VI,
ничего не знали о коронации Сигизмунда в интерпретации Виндеке, и наоборот. Один И. Ашбах упоминает в
связи с коронованием Люксембурга сообщение Роджера из Хоудена: AschbachJ. von. Op. cit. S. 117. Anm. 23.
Поскольку место из Толомео Луккского существенно для понимания истории легенды о «железной
короне», мимо него не мог пройти Р. Эльце. Он связал высказывание Толомео с рассказом Роджера из Хоудена
(правда, спутав его с Роджером из Вендовера), добавив при этом неопределенно, что речь идет о легенде,
«нередко повторявшейся в позднем Средневековье» — «Dass der Papst dann dem Kaiser die goldene Krone
mit den Fiifien aufsetzt als Zeichen der Unterwerfung, ist eine bereits im 12. Jahrhundert bei Roger von Wendover
nachweisbare, im spaten Mittelalter nicht selten wiederholte Legende». Eke R. Die «Eiserne Krone» in Monza //
Schramm P. E. Herrschaftszeichen... Bd. 2. Stuttgart, 1955 (MGH Schriften, 13/2). S. 473.
Вероятно, на основании этой фразы А. Диманда ту же самую связь между этими памятниками предложил
П. Э. Шрамм в рецензии на цитировавшуюся выше книгу Г. Лаера (HZ. Bd. 135.1927. S. 464).
Pohlkamp W. Textfassungen, literarische Formen und geschichtliche Funktionen der romischen Silvester-Akten //
Francia. Bd. 19. Teil 1.1992. S. 149.0 датировке части, посвященной усмирению дракона, рубежом IV и V вв.
см.: Idem. Tradition und Topographie: Papst Silvester I. (314-335) und der Drache vom Forum Romanum //
Romische Quartalschrift fur christliche Altertumskunde und Kirchengeschichte. Bd. 78.1983. S. 35,38,40.
Вопреки В. Полькампу, на восточном (греческом) происхождении основных мотивов «Деяний Сильвестра»
продолжает настаивать Г. Фоуден, использующий прежде всего армянские аналогии. Он же предлагает
любопытную реконструкцию, каким образом епископ Евсевий Никомедийский, в действительности
крестивший Константина, смог превратиться в «Деяниях» в римского епископа Сильвестра: Fowden G. The Last
Days of Constantine: Oppositional Versions and Their Influence //Journal of Roman Studies. Vol. 84. 1994. P.
146-170. В новейшем исследовании «Деяний Сильвестра» утверждается, что основные мотивы, вошедшие
в это произведение, циркулировали еще в начале V в. и притом на востоке империи. Главным из них стала
новая версия крещения императора Константина, которая должна была снять с него обвинения в
приверженности арианству. Тем не менее обе ранние редакции текста самой легенды должны были появиться
только в конце V — начале VI в. в Риме. См.: Canella Т. Gli Actus Silvestri. Genesi di una leggenda su Costantino
imperatore. Spoleto, 2006 (Uomini e mondi medievali, 7).
Levison W. Konstantinische Schenkung und Silvester-Legende // Miscellanea Francesco Ehrle. Scritti di storia e
paleografia. T. 2. Roma, 1924. P. 186,201,214.
Глава 4. Корону возложить ногами
стали появляться и пересказы сюжета «Actus Silvestri» то на одном, то на другом
новоевропейском языке.
«Деяниям» принадлежит, как известно, совершенно особое место в истории — в силу
того, что они легли в основу «Константинова Дара», которому суждено будет сыграть
большую роль и в праве, и в политических учениях, и в публицистике средневековой
Европы87.
А. Диманд процитировал легенду о Сильвестре в пересказе некоего Херманна
Фрицларского88, составившего между 1343 и 1349 г. очередное собрание житий
святых. Этот автор, писавший в годы последнего драматического противостояния между
папами и императорами — тогда же, кстати, когда сочинял свою хронику кастильский
канцлер Фернан Санчес де Вальядолид, — был явно не в восторге от нравов
современного ему клира, а сам, будучи, вероятно, человеком светским (возможно,
состоятельным горожанином), увлекался новыми путями к благочестию и прежде всего
мистикой. Впрочем, интерес к мистике вряд ли непосредственно сказался на завершающих
фразах повествования Херманна об отношениях между святым папой и обратившимся
к благочестию государем: «Тогда император передал свою императорскую власть
святому Сильвестру и пал к его ногам, и принял корону империи из его ног, и признал себя
недостойным принять ее из [его] рук, и разрешил папам, епископам и священникам
иметь владения»89.
Если А. Диманд только поставил в некую, совершенно неясную, связь друг с другом
заявления Роджера, Толомео, Виндеке, с одной стороны, и легенду о св. Сильвестре, с
другой90, то П. Дзерби сделал следующий шаг и предложил считать, что рассказ Роджера
из Хоудена навеян немецким вариантом «Деяний Сильвестра»91.
См. новый всплеск дискуссии о времени, месте и целях создания «Константинова Дара» в работе: FriedJ.
Donation of Constantine and Constitutum Constantini. The Misinterpretation of a Fiction and Its Original
Meaning. Berlin; New York, 2007 (Millennium-Studien, 3). Автор отстаивает уже высказывавшуюся в
литературе ранее гипотезу о том, что грамота с «Веном Константиновым» была составлена не в Риме, а во
Франкском королевстве, и не во времена Пипина, а при Людовике Благочестивом.
См. о нем прежде всего: Werner W., Ruh R. Hermann von Fritzlar // VL. Bd. 3. Berlin; New York, 1981. Sp. 1055—
1059.
«Do gap der keiser uf sine keiserliche gewalt sente Silvestro, und vil vor sine fuze, und nam di kronen des riches
von sinen fuzen, und enduchte sich nit wirdig sin si zu nemene von den henden, und erloubite den bebisten und
den bischoven und den pristeren gut zu habene». Deutsche Mystiker des vierzehnten Jahrhunderts / Hrsg. von
F. Pfeiffer. Bd. 2. Leipzig, 1845. S. 43. См. также другое издание: Der Arme Heinrich Herrn Hartmanns von Aue
und zwei jiingere Prosalegenden verwandten Inhaltes / Hrsg. von W. Wackernagel und E. Stadler. Basel, 1911.
S. 175.
За А Димандом в этом последовал и П. Э. Шрамм. См. прим. 84 к этой главе.
Zerbi P. Op. cit. Р. 528. Недавно сходная позиция (но с опорой не на П. Дзерби, а на рецензию П. Э. Шрам-
ма) была высказана в: Linehan P. Alfonso XI of Castile and the Arm of Santiago. P. 144: «Quite possibly,
P. E. Schramm was right in tracing the origins of this cannard back to a late version of the fifth-century Legenda
Silvestri, according to which Constantine insisted on having himself crowned by the pope's foot in recognition of
his submission to the Roman Church — not that the Legenda itself claims as much».
ВЯЯм.л. iK.iiiK.b"' i'.r.."iii4ni: h"(mTif'i:hiii-
Объяснение П. Дзерби вызывает сомнения. Во-первых, не так просто понять, почему
англичанин должен был испытать воздействие немецкого варианта легенды о
Сильвестре. (Тот же вопрос справедливо задать и в отношении итальянца Толомео Луккского.)
Во-вторых, налицо серьезное хронологическое несоответствие: ни Роджер из Хоудена,
ни Толомео из Лукки не могли, естественно, вдохновляться произведением Херманна
Фрицларского, сочиненным в первой половине XIV в. Следовательно, чтобы принять
гипотезу П. Дзерби, необходимо, по меньшей мере, обнаружить более ранние, чем у
Херманна, версии немецкой легенды со сценой «коронации ногами».
Речь должна идти именно о «Деяниях Сильвестра», а не о «Константиновой Даре»,
потому что в последнем документе не папа коронует императора, а наоборот: император
уступает Сильвестру и его преемникам со свой головы «диадему или корону» из
чистейшего золота и драгоценных камней, чтобы папы носили ее во славу Господа и к чести
св. Петра. Однако поскольку оказывается, что такую корону папе в силу его сана
надевать негоже, Константин «собственными руками» возлагает на его «святейшую голову»
белый «фригий», в котором большинство историков видит будущую папскую тиару92.
Для проверки гипотезы П. Дзерби мне пришлось просмотреть все доступные (то есть
опубликованные) немецкие варианты «Деяний». Большинство из них распространялось
в сборниках кратких пересказов популярных житий, но известно и несколько отдельных
изданий. Ближайший по времени к произведению Херманна Фрицларского «немецкий
Сильвестр» дошел в «Книге мучеников»93, составленной в южногерманских землях в
конце XIII — начале XIV в. Ее создатель старательно воспроизводил на немецком латинский
прототип — аналогичный сборник, ходивший, по крайней мере, с XII в. (он пока еще не
издан94), не позволяя себе особенно отклоняться от заданного образца. Соответственно,
Константин у него только снимает корону перед гробницей Петра и обливается слезами95,
а тема коронации даже не возникает. Правда, позже «император и его мать пали к ногам
Сильвестра», но этот проскинезис никак не был связан с* получением короны96.
Составитель другого популярного немецкого сборника — «Пассионала»97 — следует
за латинским текстом, близким к «Золотой легенде» Якоба Ворагинского, хотя и позво-
92 «Decrevimus itaque et hoc, lit isdem venerabilis pater noster Silvester, summus pontifex, vel omnes eius successores
pontifices diademam videlicet coronam, quam ex capite nostra illi concessimus, ex aura purissimo et gemmis pretiosis
uti debeant et eorum capite ad laudem die pro honore beati Petri gestare; ipse vera sanctissimus papa super coronam
clericatus... omnino non est passus uti coronam, frygium vera candido nitore splendidam ressurectionem dominicam
designans eius sacratissimo vertici manibus nostris posuimus...» Das Constitutum Constantini (Konstantinische
Schenkung). Text / Hrsg. von H. Fuhrmann. Hannover, 1968 (MGH Fontes iuris, 10). S. 91-92.
93 Das Marterbuch. Die Klosterneuburger Handschrift 713. / Hrsg. von E. Gierach. Berlin, 1928. S. 531-538.
94 См.: Kunze K. Buch der Martyrer (Marterbuch) // VL. Bd. 1. Berlin; New York, 1978. Sp. 1093-1095.
95 «...Gie er zu sand Peters grab / und het genomenn sein chron ab / und waint da vil sere». Das Marterbuch... S. 535
(строки 28217-28219).
96 «...Der chaiser und sein mutter nider / vielen zefuezz Silvestro». Ibid. S. 537 (строки 28374-28375).
97 Das Passional. Eine Legenden-Sammlung des dreizehnten Jahrhunderts / Hrsg. von F. K. Kopke. Quedlinburg;
Leipzig, 1852. S. 62-93. Об истории распространения «Пассионала» см.: Ftichert H.-G. Wege und Formen der
Passionaluberlieferung. Tubingen, 1978 (Hermaea. NF 40).
Г:1.'1К| 1. корон;. B<i:-..jo>i.ijii. |1<1Г;1,чм_ЩЩЯ
ляет себе порой творчески перерабатывать свой материал98. Он, впрочем, не счел
нужным упомянуть даже о том, что император снял диадему, каясь перед Confessio князя
апостолов.
Куда менее самостоятелен Конрад Вюрцбургский, пересказавший «Сильвестра»
между 1258 и 1274 г. (скорее всего, в 1273 г."). Специалисты даже упрекали его за
«рабское» следование своему латинскому образцу, причем не только в общем изложении
сюжета, но даже в построении фраз и выборе отдельных выражений100. Впрочем, этот
строгий приговор уже смягчен: заслугу Конрада видят сейчас как раз в том, что он создал
весьма точный перевод латинской легенды. И хотя он кое-где разукрасил его
собственными деталями и стилистическими изысками, по созданному им немецкому сочинению
оказывается возможным даже реконструировать текст того латинского оригинала, что
был у Конрада перед глазами101.
В «Сильвестре» Конрада Вюрцбургского подробно рассказывается о покаянии,
принесенном Константином св. Петру, о том, как он снял венец и простерся перед алтарем102.
Однако каким образом император получил свой венец обратно, читателю остается лишь
догадываться.
Наконец, два самых ранних варианта немецкого «Сильвестра» дошли из XII в.
Первый представлен в так называемой «Хронике императоров» (середина XII в.)103,
пользовавшейся в свое время большой популярностью. Попытки выяснить, какой именно
текст лежал в основе этой версии «Actus», до сих пор ни к чему не привели. Создается
впечатление, что автор — не слишком искусный в литературном мастерстве клирик из
Регенсбурга — воспроизводил весьма пространную легенду по памяти, не обращаясь ни
к каким записям104. Но даже он о «коронациях ногами» ничего не знает.
Во второй половине XII в. (возможно, на самом рубеже XIII в.) на основании
«Хроники императоров» (но с привлечением латинских версий легенды и собственной
фантазии автора105) была создана новая переработка сюжета, известная как «Трирский
98 Г. Прохнов {Prochnow G. Mittelhochdeutsche Sil esterlegenden und ihre Quellen. Diss. phil. Marburg, 1901.
S. 36) считает оригиналом «Золотую легенду», однако X. Клиге-Биллер {Kliege-Biller Н. ...und ez in tiusch
getihte bringe von latvne. Studien zum Silvester Konrads von Wiirzburg auf der Basis der Actus Silvestri. Mtinster,
2000. S. 27-28) указывает, что оригинал не идентичен «Золотой легенде», хотя и близок к ней.
99 Kliege-BillerН. Op. cit. S. 171.
100 Этот вывод см. в: Prochnow G. Op. cit. S. 7-8,36. Сравн.: Kliege-Biller H. Op. cit. S 58.
101 Kliege-Biller К Op. cit. S. 364-365.
102 «Von swaeren siinden lihte / machter sines herzen sin. / durch sine demuot leiter hin / die keiserlichen kronen /
und viel da viir den vronen / alter nider in kriuzewis». Konrad von Wiirzburg. Die Legenden. Bd. 1. / Hrsg. von
P. Gereke. Halle an der Saale, 1925. S. 60-61 (стихи 1948-1953).
103 См. о ней прежде всего: Nellmann Е. Kaiserchronik // VL. Bd. 4.1983. Sp. 949-964.
04 Prochnow G. Op. cit. S. 54- 55. К сожалению, в исследовании Г. Прохнова разбираются источники только
трех памятников: «Императорской хроники», «Пассионала» и версии Конрада Вюрцбургского. Сочинение
Херманна Фрицларского даже не упоминается.
105 FeistnerE. Historische Typologie der deutschen Heiligenlegende des Mittelalters von der Mitte des 12. Jahrhun-
derts bis zur Reformation. Wiesbaden, 1995 (Wissensliteratur im Mittelalter, 20). S. 156-157.
Kkfll М.'л. Гк.мщ'.'в ' НГ- II14111: II ( МПР'ГНПГ 2 '. - -~-
Сильвестр»106. К сожалению, в «Трирском Сильвестре» не сохранилось заключительной
части, а ведь Херманн Фрицларский поместил сцену «коронации из ног» папы именно в
конец истории — уже после завершения диспута между Сильвестром и раввинами. Тем
не менее нет оснований полагать, что автор «Трирского Сильвестра», послушно
следовавший основной канве «Хроники императоров», решился бы в одном пункте на столь
смелое нововведение.
В Германии ходили и другие редакции «Деяний Сильвестра». Так, в XIV в.
широко распространились переводы «Золотой легенды» на различные немецкие диалекты
(«эльзасская Legenda aurea», «южносредненидерландская Legenda aurea»107), но они
ничего не дают для наших целей, потому что Якоб Борагинский о «коронации ногами»
не пишет. Популярный на юге Германии нюрнбергский сборник «Жития святых»,
возникший на рубеже XIV и XV вв., также не представляет для нас интереса, поскольку о
папе Сильвестре он повествует, следуя за уже рассмотренными выше «Пассионалом» и
«Книгой мучеников»108.
Конечно, нельзя исключить, что среди многочисленных рукописей немецкой
легенды о Сильвестре могут рано или поздно обнаружиться какие-то совершенно необычные
ее редакции, однако уже понятно, что отнюдь не они задавали тон в традиции данного
сюжета. Предположение П. Дзерби не подтверждается фактами: никаких следов
«коронации ногами» в ранних немецких «Сильвестрах» (как, впрочем, и в поздних их
версиях) не обнаруживается. Странный пассаж у Херманна Фрицларского не донесен до него
некоей немецкой литературной традицией «Легенды о Сильвестре». Совсем наоборот:
это как раз Херманн Фрицларский пытается навязать литературной традиции мотив,
ей изначально чуждый. (Кстати, добавление или исправление деталей в редактируемых
житиях — уже отмеченная германистами характерная особенность творческого почерка
Херманна.) Его попытка оказалась неудачной — Херманну не только не удалось
закрепить свое новшество в сознании современников и потомков, но и его собственное
сочинение не получило, очевидно, распространения, раз оно в полном виде сохранилось в
единственной рукописи.
Чтобы завершить тему «Actus Silvestri», стоит кратко познакомиться и с
латинскими вариантами этой легенды, повсеместно известными в средневековой Европе и
послужившими основой для пересказов ее на национальных языках — естественно,
не в одной лишь Германии. К сожалению, до сих пор не опубликовано давно уже
обещанное научное издание двух исходных редакций этого памятника: трудности при его
подготовке оказались настолько велики, что, похоже, и в ближайшем будущем оно не
появится. Без такого издания вряд ли можно проследить и разнообразные изменения,
которым текст «Деяний» подвергался на протяжении всего Средневековья. Впрочем,
разобраться в этих мутациях и датировать их — задача вообще вряд ли разрешимая,
поскольку «Actus» дошли в очень большом числе рукописей — сейчас их известно более
106 См. прежде всего: NeUmann Е. Trierer Silvester // VL. Bd. 9.1995. Sp. 1056-1058.
107 См. о них: Kliege-BillerH. Op. cit. S. 28.
108 Ibid. S. 28-29.
Глава 4. Корону возложить ногами
350109. Тексты большинства из них оказываются комбинациями из двух ранних версий
легенды, распространившихся в трех разных смешанных вариантах110.
И все же на основании старых и весьма несовершенных изданий вариантов «Actus
Silvestri»111, пересказа сюжета «изначальной версии», представленного специалистом,
готовившим ее к изданию112, современной научной публикации варианта легенды,
сохраненного в одной из групп средневековых рукописей113, можно уверенно утверждать, что в
исходных ее текстах не было речи о «коронации ногами». Более того, и позже легенду не
обогатил столь экзотической деталью ни один из создателей влиятельнейших
средневековых компимляций: ни Винцент из Бове (ок. 1190-1264) в его «Speculum Historiale»114, ни
Якоб Ворагинский в его «Золотой легенде» (составлена между 1263 и 1273 г.)115, ни Петр,
епископ Йезольский (ум. между 1400 и 1405 г.), в его «Каталоге святых и их деяний»116.
В «Деяниях» довольно подробно рассказывается о «жестах смирения», на которые
пошел Константин. Во-первых, неделю перед крещением он по требованию папы
Сильвестра провел в покаянии и посте. На это время императору пришлось снять «пурпур»117
(следовательно, и все остальные знаки своей власти, включая венец) или же «и пурпур и
диадему»118. Во-вторых, на восьмой день император явился к гробнице св. Петра и, вновь
сняв с себя диадему119, простерся ниц перед апостолом, проливая столько слез раскаяния
109 Levison W. Op. cit. S. 166.
110 Ibid. S. 222. Подробнее об истории традиции см.: Pohlkamp W. Textfassungen... См. также обзор в: Kliege-
Biller Н. Op. cit. S. 30—48. Принципиальное соотношение между двумя ранними редакциями и смешанной
третьей не оспаривается и в: Canella Т. Op. cit.
111 De probatis sanctorum historiis, partim ex tomis Aloysii Lipomani [...] partim etiam ex egregiis manuscriptis... /
Collectis per F. Laurentium Surium Carthusianum. T. 6. Coloniae Agrippinae, 1575. P. 1052-1065; Mombritius B.
Sanctuarium seu Vitae sanctorum. T. 2. Parisii, 1910. P. 508-531.
112 Pohlkamp W. Textfassungen... S. 156-160.
113 Kliege-BUler H. Op. cit. S. 70-138.
114 Vincentius Bellovacensis. Speculum Historiale. Graz, 1965 (фотомеханическое вопроизведение издания
1624 г.). P. 520-523.
115 Jacobi a Voragine. Legenda Aurea vulgo Historia Lombardica dicta / Ed. Th. Graesse. Vratislaviae, 1890. P. 70-79.
116 Petrus de Natalibus. Catalogue sanctorum et gestorum eorum ex diversis voluminibus collectus. Vicenza, 1493
(фолиация и пагинация отсутствуют). На всякий случай были просмотрены и более поздние издания:
1508 г. (fol. 23v-24v и 121-121v) и 1519 г. (fol. 20-25v и 92v-93), однако никаких существенных изменений
по сравнению с текстом инкунабулы в них не обнаружилось. В этом сборнике сюжеты из «Actus Silvestri»
кратко пересказываются не только в житии Сильвестра (книга 2, гл. 22), но отчасти и в житии Константина
(кн. 5, гл. 26).
117 «Tunc sanctus Syluester dixit: exige a te ipso una hebdomade ieiunium, et deposita purpura intra cubiculum tuum,
ibique induere ueste humili, prosterne cylicium et confitere modo per ignorantiam erroris factum...» Mombritius B.
Op. cit. P. 512.
118 «Ei autem dicit sanctus: Oportet ergo te prius iriunare, о Imperator et Deum placare lachrymis, quaecunque
peccasti confitentem. Depone ergo purpuram et diadema septem diebus et tuae regiae penetrate ingressus, clausis
ianuis, in sacco et cinere humi iacens, in luctu age poenitentiam...» De probatis sanctorum historiis... P. 1055.
119 В. Левизон усматривал именно в этом месте легенды — «ablato diademate capitis» — исток сообщения
«Константинова Дара» о передаче императором диадемы папе. См.: Levison W. Op. cit. P. 244.
ШШ м-А- Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
из-за преследований христиан, что совершенно промочил свои багряные облачения120.
В-третьих, он сам принес 12 корзин с землей при начале строительства храма Апостолов.
(В «Константиновой Даре» храм Апостолов превратился в Латеранскую базилику.)
Однако о самом интересном - о том, как именно Константин получил назад свой
венец, снятый перед св. Петром, — не говорится ровным счетом ничего. Рассказчик здесь,
очевидно, не видел темы для обсуждения: император отказался от диадемы на время
покаяния, чтобы после очищения от греха снова ее надеть, не прибегая к какому-либо
новому ритуальному акту. Во всяком случае, текст явно не предполагает, что папе надо
было как-то еще короновать Константина — ни ногами, ни руками. Вот кто был
«коронован», так это город Рим: ведь из-за всеобщей радости, охватившей его жителей, город
весь был увенчан (coronata) горящими свечами и зажженными лампами 21.
Что касается папских ног, то они отчетливо упоминаются, кажется, только в одном
эпизоде: мать Константина Елена, выйдя из-за занавесей, за которыми сидела все время
диспута между св. Сильвестром и иудеями, бросилась к ногам папы122, или же — в иной
версии — поцеловала ему колени123.
Итак, ни немецкие, ни латинские варианты «Деяний Сильвестра» почти
наверняка не могли послужить непосредственными источниками вдохновения ни для Роджера
из Хоудена, ни для Толомео Луккского, ни для Эберхарда Виндеке, ни для Херманна
Фрицларского (работавшего, кстати, явно не на основе латинского текста «Actus»124), ни
тем более для Жана Сен-Викторского или Фернана Санчеса де Вальядолида.
В пику папе
Упоминания о «коронации ногами» в сочинениях Фернана Санчеса де Вальядолида
и Херманна Фрицларского могут быть поставлены рядом не только потому, что их
авторы — современники. Они оба передают накал политических страстей при императоре
«...Veniens ad confessionem Petri apostoli ablato diademate capitis totum se pronum proiciens in faciem tantum
illic lacrimarum effudit, lit omnia ilia insignia vestimenta purpurea infuderentur...» Kliege-Biller H. Op. cit. S. 98.
«Et cum finis huius rei factus fuisset: reuertenti Augusto ad palatium rota ciuitas cereis lampadibusque repleta
coronata est: erat enim omnium gaudium...» Ibid. P. 514. В. Полькамп (Textfassungen... S. 157. Anm. 202) так
реконструирует это место: «Et revertente augusto ad palatium tota civitas repleta cereis atque lampadibus
coronata est».
«...Et inclyta Imperatrix Helena, velis ablatis, intra quae sedebat [...] egressa est et procidit ad sancti pedes, Credo
Christus dicens et rogans, vt diuinum baptismum consequereretur». De probatis sanctorum historiis... P. 1056.
Сравн. также, например, в одной из немецких версий: «...der chaiser und sein mutter nider / vielen zefuezz
Silvestro». Das Marterbuch... S. 537 (строки 28374-28375).
«Ipsa quoque Helena Augusta publicis aspectibus abiectis aureis uestibus in cospectu omnium genua sancti
Syluestri deosculans rogabat sibi locum poenitentiae dari». Mombritius B. Op. cit. P. 528.
Kliege-Biller H. Op. cit. S. 29. Исследовательнипа цитирует строки о «желчи и яде», о которых речь пойдет
ниже, но обходит молчанием сцену коронации. Похоже, что она не может объяснить этот поворот сюжета
на основе традиции латинских и немецких «Actus Silvestri» — известной ей в мельчайших деталях. В
другом новом исследовании: Feistner Е. Op. cit., в специальной главе о немецких «Сильвестрах», ни имя, ни
произведение Херманна Фрицларского почему-то вообще не упоминаются.
I.:i;iKiJ. Корон v I:<■:4 юл.ин, пошми WiliiM
Людвиге IV и показывают, что в ходе его конфликта с папским престолом интересующий
нас мотив стал встречаться в публицистике. Фраза кастильского канцлера может служить
примером того, как использовала сюжет о «коронации ногами» пропапская партия125, в
то время как Херманн предлагает вариант «ответа» из противоположного лагеря.
То, что произведение Херманна Фрицларского «партийно», хорошо видно по его
отношению к «Константинову Дару» — совсем иному, чем у всех авторов
рассматривавшихся выше немецких и латинских переложений древнего сюжета. «Константинов
Дар» вызывает у Херманна не восторг или умиление, а резкое осуждение. По его словам,
стоило только императору сделать свое беспрецедентное подношение, как надо всем
городом Римом раздался глас: «Сегодня желчь и яд влились в святой христианский мир».
И затем автор уже от себя добавляет: «И знайте, что это-то и составляет все еще корень
и основание всякой ссоры между папами и императорами»126.
Последняя фраза отражает идею, пользовавшуюся большой популярностью среди
сторонников Людвига IV Примерно в те же годы один из них — майстерзингер Генрих
Майсенский, более известный под прозванием Фрауэнлоб (ок. 1250-1318), критикуя
богатство клира, указывал именно на императора Константина как на того, кто допустил
ошибку и «первым возвысил священство», «как я читал», добавляет поэт127.
Скептическое, а порой и резко отрицательное отношение к «Вену Константинову»
(не распространявшееся, впрочем, на самих Константина и Сильвестра) как к исходной
причине нынешнего обмирщения церкви — не такая уж и редкость в средневековой
литературе, причем по обе стороны Альп. Вполне вероятно, что такое понимание
старинного сюжета родилось тоже еще в ходе «борьбы за инвеституру», но позже
актуализировалось при всяком очередном обострении политической борьбы. «Небесный глас» с
нелестной оценкой Дара звучит на страницах полемических сочинений, по крайней мере,
с начала XIII в. Правда, тогда, в четырех произведениях ученого британца Джеральда
де Барри (Джеральд Валлийский, Giraldus Cambrensis) (ок. 1147-1216/1220), глас сей
исходил еще не от ангела небесного, а совсем напротив, от вечного врага рода
человеческого, воскликнувшего так, что его могли все слышать: «Сегодня я накапал яду церкви».
И впрямь, этот яд постепенно испортил всю церковь, добавляет от себя сочинитель128.
Возможно, столь же «партийной» была позиция Жана Сен-Викторского или же того автора, на чье
сочинение он опирался.
«Do wart ein stimme gehort liber allez Rome, di sprach "hute ist di galle und di vergift gegozzen in di heiligen
kristenheit", und wizzet, daz diz ist noch ein wurzele und ein gruntfestene alles kriges zwischen den bebisten und
den keisern». Deutsche Mystiker des vierzehnten Jahrhunderts... S. 43-44.
«...Und lieben sich dem ktinige Constantin, / der da zu Rome ein houbet was, / der uns die pfafheit erste erhub, als
ich ez las, / bi triuwen min, / daz were ein jamers schicht». Frauenlob (Heinrich von Meissen). Leichs, Sangspriiche,
Lieder / Hrsg. von K. Stackmann und K. Bertau. Teil 1. Gottingen, 1981. S. 501 (VIII, 14). В старом издании
(Heinrichs von Meissen des Frauenlobs Leiche, Spriiche, Streitgedichte und Lieder / Hrsg. von L. Ettmiiller.
Quedlinburg; Leipzig, 1843) см. этот стих под номером 301 на S. 173.
Laehr G. Die Konstantinische Schenkung in der abendlandischen Literatur des Mittelalters bis zur Mitte des
14. Jahrhunderts. Berlin, 1926 (Historische Studien, 166). S. 72. Этими четырьмя трактатами Джеральда
являются: «Gemma ecclesiastica», «De invectionibus», «De principis instructione» и «Speculum ecclesiae».
ШЕМм A.Tii'iiu|i".B» пглпмш: iiCMiiFTiiiin:
Примерно тогда же на Константинов Дар жаловался в двух своих песнях и знаменитый
миннезингер Вальтер фон дер Фогельвейде (ок. 1170 — ок. 1230) — причем он уже
говорил об ангеле, громко оплакавшем превращение «меда христианства» в «желчь»129.
(Согласно более поздней интерпретации Себастьяна Франка (1499-1542/1543), вещий
глас прозвучал еще при крещении Константина — ибо само обращение этого государя в
христианство не было искренним130.)
В Констаниновом Даре — корень раздоров между папами и императорами, в нем
скрывался яд, отравивший церковь, — это суждение постепенно стало общим местом у
многих немецких авторов131: его можно встретить в хрониках Оттокара, Йоханна Вин-
тертурского и Андрея Регенсбургского, в трактате Дитриха Нимского, в анонимных
пометках XIII в. на полях рукописей...132 С тем же скепсисом, что и в Германии, о «Кон-
стантиновом Даре» многие высказывались и южнее Альп: достаточно назвать Данте133,
Петрарку134, Поджо Браччолини133, Боккаччо. (Последний, кстати, тоже помянул о яде,
проникшем вместе с Даром в церковь...136)
Впрочем, никому из перечисленных критиков «Вена Константинова» до Херманна
Фрицларского не приходило в голову упрекать Константина еще и за введение
«коронации ногами». Это мотив новый, но, возможно, он получил в немецких землях какое-то
распространение, а не остался уникальным изобретением фрицларского сочинителя. Во
всяком случае, следующее произведение, в котором уверенно сообщается о необычном
129 «Ktinc Constantin der gap so vil, / als ich ez iu bescheiden wil, / dem stuol ze Rome, sper kriuz unde krone. /
Zehant der engel lute schre: / owe, owe, zem dritten we! / ё stuont diu kristenheit mit ztihten schone: / Der ist
ein gift nii gevallen. / ir honec ist worden zeiner gallen. / daz wirt der werlt her nach vil leit». Walter von der
Vogelweide. Die Gedichte / Hrsg. von K, Lachmann. Berlin; Leipzig, 1923. S. 31-32 (25,11-19). См. также S. 12
(10, 29-31): «...do gap in [то есть священникам] erste geltes teil der ktinic Constantin. / het er gewest daz da
von iibel ktinftic waere, / so het er wol underkomen des riches swaere...»
130 «Als nun Constantinus getaufft ist worden, sagen etlich, sey ein stim in lufften gehort worden: "Ein gifft oder
pestilentz ist gfallen in die kirchen", welchs etlich auszlegen und dahin deuten, als sey ym in seiner bekorung nit
ernst gewesen». Franck S. Chronica, Zeitbuch und Geschichtsbuch. StrafSburg, 1531. S. 150a и далее. Сравн.:
Kaegi W. Vom Nachleben Constantins // Schweizerische Zeitschrift fur Geschichte. Jg. 8.1958. S. 315.
131 Laehr G. Die Konstantinische Schenkung in der abendlandischen Literatur des ausgehenden Mittelalters //
QFIAB. Bd. 23.1931/1932. S. 128. Anm. 1.
132 Walter von der Vogelweide. Op. cit. S. 174.
133 «О Константин, каким злосчастьем миру / Не к истине приход твой был чреват, / А этот дар твой пастырю и
клиру!» Ад. 19,115-118. «...А тот, за ним, с законами и мною, /Стремясь к добру, хоть это к злу вело, /Стал
греком, пастыря даря землею. / Теперь он знает, как родивший зло / Похвальным делом - принят в сонм
счастливый, / Хоть дело это гибель в мир внесло». Рай. 20, 55-60 {перевод М. Л. Лозинского). Еще суровее
говорит Данте о Константине в конце второй книги «Монархии». Там он сожалеет, что этот «infirmator Ше
Imperii» вообще появился на свет Божий.
134 В шестой эклоге своих «Буколик» Петрарка отправляет Константина в ад (не называя его прямо, но
описывая вполне узнаваемо — «qui primus mala dona dedit» — «кто первый скверный дар поднес»),
135 Laehr G. Die Konstantinische Schenkung in der abendlandischen Literatur des ausgehenden Mittelalters...
S. 121-122.
136 Ibid. S. 123.
Глава А. Корину t.if.i щ и КЙЯ
способе короновать императоров, содержит жестокую критику «Константинова Дара».
И хотя Константин прямо не называется в качестве основателя обычая, до глубины
души возмущающего автора, общий контекст все-таки допускает наличие здесь какой-
то связи.
Автор этот — пожалуй, самый известный изо всей череды упоминавшихся выше
немецких сочинителей. Его имя — Ульрих фон Гуттен. А говорит он о «коронации ногами»
не где-нибудь, а в знаменитой яростной инвективе против папского престола — диалоге
«Вадиск, или Римская Троица» (1520 г.), опередившем на несколько месяцев мятежное
обращение Лютера «К христианскому дворянству немецкой нации об исправлении
христианства».
Наряду с прочими сетованиями на римских пап, Ульрих фон Гуттен вкладывает в
уста своего героя следующие слова: «Кому не дерзнут они нанести оскорбление, если
решаются бесчестить самого Римского государя, который преклоняет перед папой колени,
а тот ногами протягивает ему корону и заставляет клятвенно отрекаться от города Рима
и от притязаний на Италию?»137 Чуть ниже диалог снова возвращается к той же теме:
«А то, что наместник Христов и по сей день заставляет Римского императора принимать
корону из его ног — это ли не высокомерие?!138»
Выходит, и для Ульриха фон Гуттена коронование императора ногами римского
папы — дело совершенно обычное. Собственно, оно-то единственно и отвечает норме —
независимо от того, действует ли она со времен Константина «по сей день» или нет. В гут-
теновской версии «коронации ногами» используется тот же латинский глагол porrigere
(протягивать), что и в соответствующем пассаже у Толомео Луккского (или у Фомы Ак-
винского, как должны были полагать в начале XVI в.). Читать «De regimine principum»
Гуттен, конечно же, вполне мог — не зря он всю молодость странствовал из университета
в университет. Правда, есть и отличие в существенной детали: у Псевдо-Фомы папа
протягивает корону одной ногой, а в «Вадиске» — обеими. И в этом Гуттен оказывается ближе
к Роджеру из Хоудена (хронику которого он почти наверняка не знал) или к Херманну
Фрицларскому (чью рукопись Гуттен, скорее всего не видел). Естественно, что гипотети-
Здесь и ниже перевод С. П. Маркиша по изданию: Ульрих фон Гуттен. Диалоги. Публицистика. Письма.
М., 1959. С. 77, 82. Латинский текст и современный ему немецкий перевод см. в: Ulrich von Hutten. Vadiscus
dialogue qui et Trias romana inscribitur // Ulrichs von Hutten Schriften / Hrsg. von E. Becking. Bd. 4. Leipzig,
1860. S. 145-268, здесь S. 176 (§ 53): «Si temperare isti scient, qui cui inuiriam facere non auderent, cum a Romano
etiam principe contumeliam non abstineant, cui et a pedibus suis coronam porrigit in genua abiecto pontifex, et
abiurare urbem Romam ac Italiae imperium cogit?» — «Darnach die Romer audi iren dingen maf5 vnnd gestalt
geben werden. Wem mochten sye aber vorschonen, die sich audi gegen den Romischen Keysern schmahens vnd
verspottens nit enthalten? Dann der Bapst last keynen Keyser sein, er fal jm dann vor zu fufi, vnd entpfahe die
Keyserlichen Kronen von seynen fussen ab, vorschwere jm audi das Italianisch Reych vnnd die statt Rom».
«Hoc vero ad fastum non pertinet, quod a pedibus suis coronam imperialem sumere iubet Romanum principem
hodie idem ille Christi vicarius?» — «1st aber vor ein kleyne hochfahrt zu rechnen, das zu vnsern zeyten der
Vicarius Christi, als er sich nennet, einem Romischen Keyser jm die Keyserlichen kronen von seinen fussen ab
entpfahen heyst?» Ibid. S. 184 (§73). Последняя тирада в немепком тексте сопровождается подзаголовком:
«Die Keyserlichen kronen von des bapst fiessen entphahen» — «Императорские короны принимаются из ног
папы».
1ЯМ"М. A."i'.niiiitiB ' LIK.III'llir ПСМШ'ППИ:
ческое «родство» с Херманном Фрицларском выглядит предпочтительнее еще и потому,
что в «Вадиске» можно, как уже говорилось, усмотреть намек на связь между
протягиванием короны ногами и «Константиновым Даром». Если последнее предположение верно,
окажется, что Херманн Фрицларский и Гуттен независимо друг от друга воспроизводили
в своих строках некое более или менее распространенное суждение.
В чем зато существует полная ясность — так это в публицистической актуальности
упоминания Гуттена о недостойном способе коронования императора. В 1519 г. на
престол Священной Римской империи был избран Карл V, и многие в Германии, особенно
реформаторы, связывали с ним большие надежды. Все знали, что молодому государю
рано или поздно предстояло принять императорскую корону. Соответственно,
коронационный ритуал превратился на время для немецкой публики в жгучий политический
вопрос. «Коронационный чин», как его описал Гуттен, несомненно, должен был вызвать
бурю возмущения среди охваченных патриотизмом немцев и усилить ненависть
многих из них к папскому Риму. Так что история о короновании императора ногами папы
римского в конце концов успела послужить делу Реформации. Справедливости ради
стоит отметить, что Лютер (разумеется, читавший «Вадиска») не взял в свой арсенал
публициста этот упрек Гуттена: громко негодуя на папу за то, что тот заставляет
германского императора целовать себе ногу и вести под уздцы своего коня, Лютер не стал
приписывать понтифику еще и постыдной склонности к возложению короны на голову
государя ступнями139.
Отзвуки публицистического осуждения склонности пап к необычному способу
коронования светских государей достигли даже стран, традиционно поддерживавших Рим.
Об этом свидетельствует весьма своеобразная трактовка занимающего нас сюжета под
пером известного арагонского историографа Херонимо де Бланкаса (ок. 1540- 1590).
В сочинении, посвященном правлению королей Арагона и вышедшем в 1588 г.140, де Блан-
кас обращал особое внимание на их коронации — начиная с Педро II (1202 г.) и вплоть
до Фернандо I (1412 г.). (Позже его наблюдения над коронациями арагонских государей
выйдут отдельной книгой141.) Рассказывая о подготовке Педро II к коронованию в Риме,
де Бланкас роняет странную фразу. Услышав, что папы имеют обыкновение короновать
королей ногами, Педро II приказал сделать себе корону из пресного теста, «надеясь, что
из уважения к хлебу, он [Иннокентий III] коронует его рукой, а не ногой»142. «Пресное те-
BernsJ.J. Luthers Papstkritik als Zeremoniellkritik // Zeremoniell als hofische Asthetik in Spatmittelalter und
Friiher Neuzeit / Hrsg. von J. J. Berns und Th. Rahn. Tubingen, 1995. S. 157-173, особенно S. 162.
BlarwasJ. de. Aragonensium reram commentarii. Zaragoza, 1588. (Издание осталось мне недоступным.)
Idem. Coronaciones de los Serenissimos Reyes de Aragon. Zaragosa, 1641. См. также факсимильное издание:
Idem. Coronaciones de los Serenissimos Reyes de Aragon: edicion facsimile / Ed. por G. Redondo Veintemillas у
E. Sarasa Sanchez. Zaragoza, 2006.
В переводе M. Эрнандеса с латинского языка на испанский последняя часть фразы звучит следующим
образом: «...esperando que el рог reverencia al pan, con la mano, no con el pie seria coronado». Comentarios de
las cosas de Aragon / Traducida рог M. Hernandez. Zaragoza, 1878. P. 146. Есть фототипическое переиздание
1995 г. Оба остались мне недоступными. Цитата приведена по: Schmidt- Chazan М. Op. cit. P. 314.
i>i:iB«p 1. Ki'l'i'iiy tiami/i.mi.чигями W-WfM
сто» связывается здесь, очевидно, с освященными опресноками, то есть с Телом
Господним, из почтения к которому папа не сможет взять корону ногами. Непростой ход мысли,
приведший к созданию данного исторического анекдота, поддается лишь
предположительной реконструкции. Нам существенно отметить дистанцирование автора (вместе с
его героем) от папы с его претензиями, пускай даже и справедливыми. Вряд ли Херонимо
де Бланкас изобрел этот эпизод, скорее он повторил суждение, звучавшее раньше то ли
на несколько десятилетий — при начале Реформации, то ли на несколько столетий —
например, при уже упоминавшемся конфликте императора Людвига Баварского с
авиньонскими папами. Как только заходила речь о праве папы короновать императора ногами, в
арагонском придворном обществе должен был естественно возникать вопрос, не так же
ли получил корону первый из короновавшихся государей Арагона. Характерно, что
вместо смиренного признания за папой его прерогативы королю Педро приписывают
сложную хитрость с целью обойти римский обычай.
Bugiale как неофициальная публицистика
Выявленные к настоящему времени упоминания о короновании императора ногами
папы выстраиваются в пунктир — хоть редкий, но последовательный: он протянулся из
конца XII в конец XVI в. Далеко не всякой «реальной» церемонии суждено было
просуществовать четыре века подряд, а вот эта, воображаемая, запечатлелась в сознании
представителей примерно дюжины сменявших друг друга поколений.
Все цитировавшиеся авторы считали ритуал подлинным, вопреки множеству
достоверных известий о том, как на самом деле происходят римские коронации. Информация
циркулировала в Европе все интенсивнее (а в XV в. началась настоящая
информационная революция), сети коммуникаций становились все гуще, и, казалось бы, ритуалы
введения в сан светского главы христианского мира могли быть известны едва ли не
всякому желающему. И тем не менее выходит, все это время хватало людей (притом
вполне образованных), упрямо веривших, что император принимает свою корону из
папских ног.
Такое их упорство тем показательнее, что слух о коронациях ногами не опирался
(как было показано на предыдущих страницах) ни на один известный нам авторитетный
текст. Более того, помимо группы из трех (а вместе с их гипотетическими
протографами пяти) произведений, представлявших «линию Роджера из Хоудена», приведенные
«свидетельства» о таких коронациях настолько разнообразны, что заставляют
заподозрить наличие некоей устной традиции, лежащей в их основе. Если подозрение
справедливо, понятно, почему поиски «исходного» сочинения, которое задало бы тон всем
оследующим рассказам о странном коронационном обычае в Риме, не привели до сих
пор к успеху и, скорее всего, никогда к нему не приведут. В пользу устной основы всех
приведенных анекдотов свидетельствует, как думается, в частности, то, что один и тот
же сюжет воспроизводился всякий раз с новыми и очень существенными вариациями.
Понятно, что высокая вариативность отдельных разработок темы при устойчивости ее
главного ядра — черта, особенно характерная именно при устной передаче сюжета.
ЕЗМ■А- b"iint'B» hi:.'iii4in:iiCMiiii:inn: '
Однако устная традиция не может, естественно, существовать без своих носителей —
даже такая слабая, всего несколько раз на протяжении четырех столетий мимолетно
отразившаяся в известных нам письменных текстах. Именно редкость «пунктира
письменной фиксации» позволяет предположить, что круг носителей традиции в данном случае
был очень и очень узок — по числу входивших в него людей он исчезающе мал в
сравнении, например, с той средой, что воспроизводила героические сказания о Карле Великом
или легенды о подвигах рыцарей Круглого стола. Но вместе с тем этот круг должен был
сохранять относительную стабильность на протяжении как-никак четырех веков, что
сразу позволяет заподозрить наличие у него некоей институциональной основы.
Попросту говоря, историю о «коронации ногами» следует рассматривать как
легенду, пересказываемую вновь и вновь в одном и том же долгоживущем учреждении,
таком, какими были, например, княжеские канцелярии, монастыри, городские
магистраты. В данном же случае в качестве такого «долгоживущего учреждения» лучше всего
подходит римская (или соответственно авиньонская) курия — прежде всего в лице ее
служебного персонала. Вопреки всем потрясениям, пережитым Римским престолом на
протяжении XII—XV вв. (борьба со Штауфенами и Людвигом Баварским, авиньонское
пленение, «великая схизма», соборное движение и проч.), преемственность в традициях
курии поражает. А обеспечивать ее должны были точно так же, как и при дворах князей,
королей и императоров, очевидно, прежде всего «клерки» — всевозможные скриниарии
(так при курии называли нотариев), писцы, правоведы, «бухгалтеры», придворные
разных уровней и проч. — несмотря на смену значительной части куриалов едва ли не при
каждом новом папе.
Косвенные указания на папскую курию как на возможный общий источник
сведений можно обнаружить или заподозрить едва ли не в каждом процитированном выше
сообщении о «коронациях ногами». Пожалуй, вообще ничто иное не объединяет между
собой большинство этих столь разнохарактерных текстов.
Роджер из Хоудена отправился с Ричардом Львиное Сердце в Палестину, но
возвращался он оттуда, судя по всему, вместе с войском французского короля в 1191 г.143
Хронист оставил на сей счет подробные записи в раннем произведении, долго
приписывавшемся аббату Питерборо Бенедикту. Вместе с Филиппом II Роджер прибывает в
Рим, описывает встречу, устроенную королю тем самым Целестином III, который всего
за несколько месяцев перед тем короновал Генриха VI144. Поэтому нет никакой
необходимости искать информаторов английского хрониста в окружении королевы
Элеоноры — ко времени его собственного приезда в Рим недавний эпизод с коронацией как раз
и мог быть расцвечен должными красками.
Подробнее см.: Stenton D. М. Roger of Howden and Benedict // EHR. Vol. 68. 1953. P. 580. Сравн. также:
GillinghamJ. Richard Coeur de Lion: Kingship, Chivalry and War in the Twelfth Century. London, 1994. P. 141—
153 (глава «Roger of Howden on Crusade» с указанием дальнейшей литературы). Про возвращение Роджера
осенью 1191 г. см. Ibid. Р. 148-149.
Gesta regis Henrici secundi Benedicti abbatis. The Chronicle of the Reigns of Henry II. and Richard I. A. D. 1169-
1192, Known Commonly under the Name of Benedict of Peterborough / Ed. by W. Stubbs. Vol. 2. London, 1867
(Rolls, [49]). P. 228-229.
Глава 4. Корону возложить ногами
Толомео Луккский успел в молодости (1261-1262 гг.) побывать при папской курии145.
Фернан Санчес де Вальядолид по меньшей мере дважды бывал у папы в Авиньоне,
выполняя поручения своего короля146. Один из его визитов приходится на весну и лето
1328 г.147, то есть спустя несколько месяцев после скандальной коронации Людвига IV
в Риме. Так что слова, приписанные им в хронике папе Иоанну XXII по другому, более
раннему поводу он мог слышать при папском дворе в пересудах на самую актуальную
тогда тему. За Херманном Фрицларским закрепилась репутация неутомимого и
любознательного путешественника, изъездившего всю Италию и, естественно,
побывавшего в Риме. Правда, в последнее время в его описаниях чужих земель было обнаружено
немало общих мест, что позволило усомниться в размахе его странствий148. Однако
наличие топосов в рассказе о достопримечательностях само по себе еще не является
доказательством того, что рассказчик этих достопримечательностей не видел. Эберхард
Виндеке воспроизвел, очевидно, рассказ человека, хоть и не присутствовавшего при
коронации Сигизмунда, но побывавшего тогда же в Риме и привезшего оттуда самые
свежие сплетни. Ульрих фон Гуттен не только бывал в Риме, но и получил там
неизгладимые впечатления, вдохновившие его, в частности, на исполненный ненависти к
св. Престолу диалог «Вадиск, или Римская троица».
Разумеется, в папской курии должны были лучше, чем где бы то ни было, знать, как
коронуют императоров (хотя ожидать полной осведомленности в деталях этой
церемонии от каждого младшего писца даже в Риме все-таки не приходится). Конечно, именно
к куриалам любопытствующие визитеры обращались с расспросами, например, о том,
как проходит коронование светского главы мира. Но почему, собственно, в таких отнюдь
не официальных беседах досужие «туристы» должны были получать полные, точные и
исчерпывающие сведения? К тому же атмосфера при курии была полна иронии,
сарказма и шуток, не щадивших даже папу, и, может быть, не только в те времена, о которых с
ностальгией вспоминал современник Эберхарда Виндеке — уже упоминавшийся Поджо
Браччолини, публикуя свое знаменитое собрание латинских шуток149. По его
впечатлениям, при курии процветало особое искусство придумывания лживых историй — bugiale.
Сюжет о «коронации ногами» — это часть, так сказать, куриального фольклора,
шутка, которую излагают с напускной (а может быть, порой и искренней) серьезностью
младшие и средние служащие папского двора любопытствующим приезжим — обычно
тоже не слишком высокого статуса. Ее можно отнести к категории «рассказов для
паломников», рождавшихся из необходимости удовлетворить жажду пилигримов узнать
Много позже он проведет при ней в Авиньоне десять лет (1309-1319), но это пребывание уже не связано
с разбираемым здесь сюжетом: к тому времени его (и Фомы) трактат был уже давно закончен.
Schmidt-Chazan М. Op. cit. Р. 313.
Linehan P. The Mechanisation of Ritual... P. 326.
Werner W., Ruh K. Op. cit. Sp. 1056. Тем не менее авторы считают вполне вероятным, что Херманн учился
в Болонье.
Grafton A. Leon Battista Alberti Baumeister der Renaissance. Berlin, 2002. S. 77-78. Любезно указано
Ш. Швайцером (Дюссельдорф).
ШШШ М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
как можно больше подробностей о месте, в которое они прибыли, преодолев столько
трудностей. Скорее всего, из этого же рода фольклора родилась в IV в. легенда об
императрице Елене, обретшей Истинный Крест на Голгофе150. К нему же можно отнести
инструкции Константина Багрянородного (X в.) насчет того, что следует говорить
вождям варваров о происхождении царских венцов, подвешенных над главным престолом
св. Софии (их послал Бог через своего ангела императору Константину Великому)151.
Из такого же фольклора наверняка возникла и легенда о папессе Иоанне,
топографически привязанная к ряду памятников Вечного города152.
История о «коронации ногами» — розыгрыш, которым подвергают мимолетных, хотя
и назойливых гостей Вечного города, но вместе с тем и средство неофициальной
пропаганды. Что лучше закрепит в сознании какого-нибудь светского простака идею
полного превосходства папы над императором, чем красочный образ: сцена, в которой
второй принимает свою корону из ног первого? Разве здесь не возникает символ, столь же
многозначительный, сколь и запоминающийся? Почти все авторы приведенных выше
фрагментов (или их предполагаемые информаторы) были при своем посещении Рима,
судя по всему, людьми не слишком значительными — либо в силу своего положения
(например, в свитах более знатных персон), либо в силу юного возраста, как Толомео Лук-
кский. И все оказались людьми доверчивыми — даже ученик Аквината, который (я со
страхом вступаю здесь на скользкий путь историко-психологических реконструкций)
мог с таким простодушием написать о коронации ногами именно потому, что слышал об
этом собственными ушами и не где-нибудь, а в Риме. Вот он — тот самый
заслуживающий полного доверия источник его сведений...
Моя гипотеза о решающей роли «куриального фольклора» в возникновении всей
этой истории получила неожиданное подтверждение, когда г-жа Доротеа Вельтэке (Гёт-
тинген) обратила мое внимание на один эпизод 1288 г. Тогда в Риме с почетом
принимали уйгурского монаха Рабана Бар Савму (1220/1230-1294) — посланца от ильхана
Аргона и от католикоса восточной апостолической (несторианской) церкви Map Йахб-
Аллахи III. В записках о его странствиях (изначально составленных на персидском язы-
См. о ее рождении прежде всего: Heid S. Der Ursprung der Helenalegende im Pilgerbetrieb Jerusalems //
JbAC. Jg. 32. 1989. S. 49, 51. Сходно в: DrijversJ. W. Helena Augusta. The Mother of Constantine the Great
and the Legend of Her Finding of the True Cross. Leiden; New York, Kebenhavn; Koln, 1992 (Brill's Studies in
Intellectual History, 27). P. 79-146. Однако на историчности легенды настаивает: Borgehammar St. How the
Holy Cross was Found. From Event to Medieval Legend. Stockholm, 1991 (Bibliotheca theologiae practicae.
Kyrkovetenskapliga studier, 47). P. 126-142. Подробности см. в: Бойцов М. А. Священный венец и священная
узда императора Гонория // Море и берега: К 60-летию Сергея Павловича Карпова от коллег и учеников /
Под ред. Р. М. Шукурова. М., 2009. С. 267-336.
Русский перевод: Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1991. С. 54, 56 (греческий
текст); 55,57 (русский перевод) (гл. 13).
DbllingerJ.J. Die Papst-Fabeln des Mittelalters. Ein Beitrag zur Kirchengeschichte. Mtinchen, 1863. S. 30-33.
Автор считает «басню» порождением народного воображения, выдумкой римского плебса, не задаваясь
вопросом о том, какую роль в ее появлении сыграли паломники и их «гиды» из местного низшего
духовенства.
Глава 4. Корону возложить ногами Bt
ке, но дошедших в пересказе на сирийском) повествуется, между прочим, как высокого
гостя водили смотреть достопримечательности Вечного города. По поручению
кардиналов (папский престол в те дни был вакантен) сопровождать восточного гостя пришлось
нескольким монахам, то есть, вероятно, как раз представителям заинтересовавшего нас
здесь «вспомогательного персонала» при курии. В храме св. Петра эти чичероне
показали Рабану, в частности, «алтарь, на котором Царь их Царей принимает возложение
рук (то есть посвящение. — М. Б.) и провозглашается папой "ампрором", Царем Царей.
И говорят, что после молитв господин папа поднимает корону ногами и покрывает ею
императора, то есть кладет ее ему на голову, [показывая тем], как говорят, что
священство выше [светской] власти»153. Итак, похоже, все сходится...
Истоки мотива
Если байка о коронации ногами и относится, как представляется, к «служебному
фольклору» (бытовавшему на социальных «окраинах» папской курии), ее все же не
следует совсем лишать всякой письменной подосновы. Только основа эта — несколько
иного рода, чем разыскивалась нами выше. Даже самый тщательный анализ текста не
открывает всего, что в нем могли в свое время вычитать. Так и с «Actus Silvestri».
Создатели ранних версий этого сочинения (да, кажется, и большинства поздних его
переработок) ни единым словом не упомянули, чтобы папа Сильвестр короновал Константина.
Сегодняшний исследователь во всеоружии приемов исторической критики также при
всем желании не сможет обнаружить в нем такого содержания. Однако, похоже, что в
Средние века те же самые строки могли иметь для читателя существенно иной смысл,
нежели в конце Античности или же в наши дни.
В разгар так называемой борьбы за инвеституру Бонидзо, епископ Сутрийский,
верный сторонник папы Григория VII, открывает свою полемическую «Книгу к другу» с
факта коронования Константина папой Сильвестром как с чего-то само собой
разумеющегося — папа «возвысил» Константина «императорской диадемой»154. Отсюда следует,
что и сам Бонидзо, и его современники легко «вычитывали» между строк легенды о папе
Сильвестре то, что в самих строках, на нынешний взгляд, начисто отсутствует — как
отсутствовало и на взгляд сочинителей V века.
Логика такого «домысливания» реконструируется без особого труда: раз император
снял диадему перед Confessio Петра (место, которое читатель представлял себе как ал-
За недоступностью мне сирийского оригинала даю это место в английском переводе: «In it [St. Peter] is
another altar at which the King of their Kings receives the laying on of hands [i. e. is consecrated and crowned],
and is proclaimed "Ampror" (Emperor) King of Kings, by the Pope. And they say that after the prayers Mar Papa
takes up the Crown with his feet, and clothes the Emperor with it, that is to say, places it upon his own head [to
show], as they say, that priesthood reigneth over sovereignty [or kingship]». Wallis Budge E. A. The Monks of
KublaiKhan, Emperor of China. London, 1928. P. 178-179.
«Igitur Constantino a Silvestro sanctae Romanae aecclesiae episcopo baptizato et ab eodem imperiali diademata
sublimate [...] reddita est pax in tote orbe aecclesiis...» Bonizonis episcopi Sutrini Liber ad amicum / Rec. Ph. Jaffe
et E. Diimmler // MGH Ldl. T. 1. Hannover, 1891. P. 573.
Щ М. А. Бойцов » ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
тарь над захоронением), ему следовало и положить венец на алтарь-гробницу
Символическое значение этого жеста было известно любому: возложенное на алтарь подносится
святому, которому алтарь посвящен. Константин, став с недавних пор благочестивым
человеком, не мог просто так протянуть руку и забрать корону, которая теперь
принадлежала князю апостолов. Получить ее назад государь мог только по милости Петра и,
соответственно, из рук его наследника — епископа города Рима. Отсюда коронация
Константина Сильвестром становилась структурно необходимым, хотя и незримым
поворотом в сюжете рассказа.
Автор «Хроники императоров», обладавший великолепно тренированной памятью,
также «вспоминает», что Сильвестр благословил регалии и возложил на императора
корону155. Сходное читаем и в «Трирском Сильвестре»: Константин оставляет престол
Сильвестру, отдает корону папе (здесь чувствуется влияние уже не «Actus Silvestri», а
«Константинова Дара») и получает ее от папы обратно — «из его руки»156. Таким
образом, создается впечатление, что в глазах некоторых (политически весьма
ангажированных) категорий читателей содержание легенды о деяниях папы Сильвестра было по
меньшей мере одним эпизодом богаче, нежели для читателя сегодняшнего157.
Именно этот дополнительный эпизод — коронование Константина Сильвестром,
«довычитанный» в «Actus Silvestri», мог лечь в основу разбираемой здесь «куриальной
шутки». Однако свой характерный колорит она получила, естественно, от слияния
такой основы с темой «папских ног». В традиционной символике власти ногам государя
(коленям, но прежде всего, как и в данном случае, ступням) испокон веков отводилось
исключительно важное место: примеры тут и исчислить невозможно.
«Ноги папы» — сюжет более специальный: он связывается обычно с поцелуем,
который понтифик еще и в Новое время требовал от добрых христиан158. Само по себе
падение в ноги преемнику Петра с целованием его ступни — несомненный реликт поздне-
«Er segent im sine regalia / uf sazt er im sa / ain tiurliche crone; / elliu diu stat ze Rome / Tlte im zuo gahen /
duo si iz ersahen, / daz iz so wunneclich was, / iz geviel in ie baz vnd baz». Kaiserchronik eines Regensburger
Geistlichen / Hrsg. von E. Schroder // MGH DCh, 1/1. Hannover, 1895. S. 230 (строки 8120-8127).
«...Her berichte dem pabise sinen stul, / als her uon rechte solde tun, / her sazte im vf die cronen — / dit gab her
ime ze lone — / vnde intflienc sie wiedir uon siner hant, / vnde liez ime den gewalt, / daz her immer meister were /
ubir alle irdische richtere». Trierer Silvester / Hrsg. von С Kraus // MGH DCh, 1/2. Hannover, 1895. S. 52
(строки 359 366).
Ясно, однако, что «буквальное» прочтение сцены коронации в «Константиновом Даре» не было полностью
вытеснено той вольной ее трактовкой, о которой здесь речь. Так, в цикле росписей, украшавших стены
алтарной части Кёльнского собора в первой половине XIV в., есть сцена, в которой именно Константин
коронует папу, а не наоборот. Папа, правда, сидит, в то время как император стоит и обеими руками возлагает
тиару на голову Сильвестра. См.: Steffens A. Die alten Wandgemalde auf der Innenseite der Chorriistungen
des Kolner Doms V. // Zeitschrift fur christliche Kunst. 1902. Jg. 15. Nr. 9. Sp. 261. О фресках см. подробнее:
Qitednau R. Zum Programm der Chorschrankenmalereien im Kolner Dom // Zeitschrift fur Kunstgeschichte.
Bd. 43.1980. S. 244-279 с указанием дальнейшей литературы.
Подробнее: Wirth К. -A. Imperator pedes Рарае deosculatur // Festschrift fur Harald Keller. Zum 60. Geburtstag
dargebracht von seinen Schtilern / [Hrsg. von H. M. Freiherr von Erffa und E. Herget.] Darmstadt, 1963.
S. 175-221.
Глава 4. Корону возложить ногами Д^Д
римского придворного церемониала. С VIII в. епископ Рима начинает претендовать на
императорские почести, к числу которых относится и данная форма проскинезиса159, а
«Константинов Дар», согласно одной из самых авторитетных трактовок, как раз и
представляет собой выражение таких претензий160.
Падение в ноги правителю — настолько выразительный «жест подчинения», что он
на протяжении многих столетий то и дело обсуждался в литературе и публицистике,
начиная по крайней мере с Геродота, продолжая греческими, римскими и
средневековыми авторами. Требование пап целовать себе ноги также время от времени вызывало
вспышки полемики на протяжении всего Средневековья, как, впрочем, и позже.
Поэтому и «ноги папы», и «поцелуй ноги правителя» прочно заняли место среди сюжетов,
интересующих средневековых европейцев. В качестве примера литературной обработки
данного сюжета можно привести хрестоматийный эпизод встречи диковатого и
грозного вождя норманнов Роллона Ходока с королем франков Карлом Простоватым при
заключении между ними договора 911г., положившего начало герцогству Нормандия.
В малоправдоподобном, но оттого не менее красочном повествовании Дудо Сен-
Кантенского Роллон отказался поцеловать ногу Карла Лысого и велел сделать это
вместо себя одному из своих воинов. Тот же, вместо того чтобы пасть на землю или низко
склониться перед государем, напротив, так резко дернул ногу короля вверх, к себе, что
опрокинул Карла Лысого навзничь, чем вызвал смех и волнение в народе161.
Если бы когда-нибудь понадобилось составить типологию средневековых историй о
символической роли ног в конфликтах по поводу власти, ее вполне можно было бы начать
с только что приведенного нормандского случая, а закончить, к примеру, на
противоположном конце Европы — в Грузии. В том же XI в., когда работал Дудо Сен-Кантенский,
картлиец Джуаншер составил историю царя Вахтанга Горгасала (ум. 502 г.), основателя
Тбилиси, в которой привел следующий эпизод. При встрече царя и архиепископа,
отношения между которыми в тот момент были крайне напряжены, Вахтанг сошел с коня и
хотел по обычаю облобызать ступни иерарха. Но тот так резко двинул ногой, что сильно
ударил ею царя по лицу162.
Для понимания «литературного фона» истории с коронованием императора
ногами папы существенна, впрочем, совсем иная история. Мантуанец Бонинконтро деи
О множественности видов проскинезиса, начиная с простого наклона головы, см., например: MacCormick М.
Proscynesis // The Oxford Dictionary of Byzantium. Vol. 3. New York; Oxford, 1991. P. 1738-1739.
О поцелуе ног в литургии, лобызании ног бедным в Страстной четверг и проч. см.: Schreiner К. Fufikufi //
LexMA. Bd. 4. Mtinchen; Zurich, 1987-1989. Sp. 1063-1066. О приступах стихийного благочестия,
выражающихся в целовании ног умершего проповедника фра Франческо ди Монтепульчано см.: Bv.rcWw.rdtJ.
Die Kultur der Renaissance in Italien. Bd. 2. Leipzig, 1908. S. 200.
«Qui statim pedem regis arripiens, deportauit ad os suum, standoque defixit osculum. regemque fecit resupinum.
Itaque magnus excitatur risus; magnusque in plebe tumultus». Dudo of St. Quentin. Gesta Normannorum.
An English Translation / Ed. by F. Lifshitz. [Cap. 12] (http://orb.rhodes.edu/ORB_done/Dudo/chapterl2.
html). Латинский текст данного издания следует только одной рукописи (из монастыря Фекамп),
хранящейся ныне в Государственной библиотеке в Берлине.
На этот эпизод мне любезно указала Нино Окинашвили (Берлин).
ДЯЯм.аг."(.|1ц,,1^ вилмчпг. i Гс ЯП Ггм;1 li u; "'
Бови, много лет прослуживший нотарием в венецианской канцелярии, составил около
1320 г. рассказ о встрече в 1177 г. императора Фридриха I Барбароссы и папы
Александра III в Венеции163. Как уже говорилось в предыдущей главе, воспоминание об этом
историческом событии заняло исключительное место в «политической мифологии»
Венеции. Оставляя в стороне многие интересные детали повествования Бонинконтро,
обратимся сразу к тому мгновению, когда император и папа встречаются друг с другом
перед входом в храм св. Марка164.
Когда Фридрих сошел с борта доставившей его с Лидо ладьи, государя почтительно
подвели к фасаду Сан-Марко, где он выразил папе свое уважение должным образом —
склонившись к ногам понтифика. «Папа же, коснувшись ногой персоны императора,
говорит: "На аспида и василиска наступишь; попирать будешь льва и дракона"165. Государь
император отвечает ему: "Делаю это не тебе, но Петру". Папа ему говорит: "И Петру, и
мне, действующему вместо Петра"»166.
Довольно бестолковый диалог, получившийся у Бонинконтро, возник, вероятно, в
результате не слишком искусного соединения автором трех разных вариантов истории
о смирении императора перед папой. В исходном, написанном очевидцем — кардиналом
Бозоном, говорилось, что Фридрих, скинув с себя плащ, простерся на земле и облобызал
стопы папе — как первому среди апостолов167.
Последнее замечание, надо полагать, показалось авторам, писавшим после Бозона,
двусмысленным в политическом плане, и они уточнили сцену, обогатив ее обменом
репликами относительно того, кому, собственно, адресовано лобзание стоп. Фраза «Не
тебе, но Петру» (или, в ином варианте, «Не тебе, но Христу») представляла собой
вполне стандартное выражение, звучавшее, вероятно, не раз и в действительности в тех
случаях, когда светскому государю приходилось целовать ноги папе или помогать ему сесть
163 Об авторе, примерном времени и возможных обстоятельствах составления им его произведения см.:
Sanudo М. Le vite dei dogi / A cura di G. Monticolo. Vol. 1. Citta di Castello, 1900-1911 (RIS, 22/4).
P. 413-416.
164 О данном историческом эпизоде и особенностях отражения его в традиции см.: Schreiner К. Vom
geschichtlichen Ereignis zum historischen Exempel. Erne denkwurdige Begegnung zwischen Kaiser Friedrich
Barbarossa und Papst Alexander III. in Venedig 1177 Und ihre Folgen in Geschichtsschreibung, Literatur
und Kunst // Mittelalter-Rezeption / Hrsg. von P. Wapnewski. Stuttgart, 1986. S. 145-176; Hack A. Th. Das
Empfangszeremoniell... S. 540-546; Gorich K. Utpote vir catholicus — tanquam orthodoxus princeps. Zur
Einholung Friedrich Barbarossas nach Venedig im Juli 1177 // Von Sachsen bis Jerusalem: Menschen und
Institutionen im Wandel der Zeit. Festschrift fur Wolfgang Giese zum 65. Geburtstag / Hrsg. von H. Seibert und
G Thoma. Munchen, 2004. S. 251-264.
165 Пс. 90:13.
166 «Dominus vero imperator descendens in terram, ad ecclesiam sancti Marci honorifice sotiatur; qui accedens
proprius versus papam eidem exhibet debitam reverentiam et honorem flectens se ad pedes ipsius; papa quoque
cum pede tangens imperaroris personam ait: super aspidem et basiliscum ambulabis et conculcabis leonem et
draconem. Cui dominus imperator respondit: non tibi sed Petro hec facio. Cui papa ait: et Petro et michi gerenti
vices Petri». Sanudo M. Le vite dei dogi. P. 403.
167 «...Deposita clamide prostravit se in terram, et deosculatis eius tanquam primi apostolorum pedibus...» Le Liber
pontificalis / Ed. par L. Duchesne. T. 2. Paris 1955. P. 439.
Глава 4. Корону возложить ногами №ИД
на коня, как требовал еще один знаменитый древний ритуал. Эта формула была найдена
удачно: она смягчала символическое унижение светского правителя перед понтификом,
застраховывала от возможных тяжких правовых и политических последствий «жеста
смирения» и даже возвышала его как истинно христианского государя, почитающего
Христа и князя апостолов, а не собственную гордыню.
Однако ответ, вложенный хронистом в уста папы (и, возможно, тоже звучавший
порой на самом деле), снова придавал всей сцене исходный смысл — сводя на нет действие
«противоядия», примененного было императором. Покорность, символически
выраженная поцелуем ног понтифика, должна быть адресована не только апостолу, но и его
сегодняшнему преемнику — Александру III. Краткий диалог, сочиненный автором для
его персонажей, интересен историку именно тем, что передает напряжение борьбы за
придание определенному символическому действию того или иного смысла, выгодного
либо одной, либо другой партии.
Наконец, третий вариант был придуман, вероятно, францисканцем Фомой Павий-
ским (ум. 1280/1284 г.)168. Он отказался от всякого диалога между персонажами, а
попросту изобразил торжество папы над его противником — притом красками,
заимствованными с картин триумфов позднеримских и византийских императоров. Папа ставит
правую ногу на шею бросившегося на землю к его ногам Фридриха и произносит стих
из 90-го псалма168 о победе над четырьмя зверями, символизирующими, согласно
распространенным трактовкам, разные виды демонов или (что то же самое) врагов
христианского мира.
«Попирание ногой» императора «монологично» — точно так же, как и
гипотетическое сбрасывание Целестином III короны с головы сына Барбароссы. В обеих этих
историях (независимо от степени их достоверности170) морфология жеста одинакова: одна из
сторон, участвующих в символическом диалоге, внезапно бросает заранее
заготовленную, но не предусмотренную сценарием «реплику», дать достойный ответ на которую
противоположная сторона оказывается не в состоянии.
90-й псалом является выражением победы, ликования и торжества — и в первую
очередь благодаря знаменитой строке об «аспиде и василиске». В соответствии с давней,
68 Во всяком случае, именно на этого автора как на изобретателя папской реплики указывается в: SchreinerK.
Vom geschichtlichen Ereignis zum historischen Exempel... S. 150.
« Ubi cum papa esset eum ab excommunicationis sententia soluturus, super collum prostrati regis ad terram et ad
pedes pape iacentis posuit dextrum pedem, psalmographum illud dicens: Super aspidem et basiliscum ambulabis
et conculcabis leonem et draconem». Thomas Tuscus. Gesta imperatorum et pontificum / Ed. E. Ehrenfeuchter //
MGH SS T. 22. Hannover, 1872. P. 506.
■"° Есть и более поздние описания этой же сцены, хотя они, судя по всему, восходят к сочинению Бонинкон-
тро деи Бови. См., например, поэму Кастеллано да Бассано (1331): «Intranti templum Frederico et flexa
tenenti / Colla patri, pater hunc tangens pede protulit illud / Daviticum: "perges super aspida seu basiliscum /
Et conculcabis", — superaddidit ipse, — "leonem / Carminis ut series contexitur atque draconem". / "Non tibi,
sed Petro", — Fredericus reddidit, — "immo / tam michi quam Petro" — sanctus pater ipse reumpsit. / Illic
firmatur pax et concordia felix / Partibus a geminis non infringenda per evum». Sanudo M. Le vite dei dogi.
P. 509.
М А. Бо"цов ♦ BE ИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
еще позднеантичной, традицией псалом связывался с императорской властью171, с
триумфом христианского государя над врагами веры172. «Попирая» Фридриха I и
«комментируя» это действие известным каждому стихом, папа не только выражает торжество
над крайне опасным противником, но и утверждает свою претензию на обладание
высшей властью в христианском мире.
Детали того, как именно в 1177 г. император «унизился у ног верховного
понтифика» (пользуясь выражением одного венецианского хрониста XIII в.173), и их отражение
в последующей традиции важны здесь не сами по себе. Главное в том, что они
позволяют лучше разглядеть контуры исходного сюжета: папа так «использует» свои ноги, что
убеждает окружающих в своем превосходстве над императором. Объединение в устной
традиции папской курии какой-то очередной обработки этого мотива с темой
предполагаемой («довычитанной») коронации Константина Сильвестром и породило, как
представляется, лукавую историю о короне, зажатой между ступней папы, обогатив
церемонию коронации сугубо «партийным» символическим смыслом, которого, очевидно,
кому-то в ней так недоставало.
171 KantorowiczE. Н. The King's Two Bodies. A Study in Mediaeval Political Theology. Princeton, 1957. P. 72.
172 О постоянном торжестве над врагами как характерной черте идеологии императорской власти см.:
McCormickM. Eternal Victory. Triumphal Rulership in Late Antiquity, Byzantium, and the Early Medieval West.
Cambridge, Mass. etc., 1986.
*3 «...Humiliavit se pedibus summi pontificis». Andreae Danduli ducis venetiarum Chronica per extensum descripta.
Aa. 46-1280 / A cura di E. Pesterello. Bologna, 1938-1973. (RIS. 12/1). P. 264.
Часть II
Явление
# • ■
rocyi Up"
и его уход
• • •
ОГРАБЛЕНИЕ УМЕРШИХ ГОСУДАРЕЙ
Закат Солнца
Евсевий Памфил сравнил когда-то выезд императора Константина Великого из
дворца с восходом солнца1. Епископ Кесарийский воспроизвел здесь, конечно же, топику
придворных славословий, идущую от упомянутого в одной из предьщущих глав культа
Непобедимого Солнца — бога, страстным поклонником которого Константин являлся
и с которым охотно себя идентифицировал. Однако метафору Евсевия стоит включить
в более широкий историко-культурный контекст: сравнение государя с солнцем — это
один из тех приемов политического символизма, что использовались с редкостным
постоянством как задолго до Константина, так и на протяжении всех столетий,
отделяющих его от другого общеизвестного «солярного» государя — Людовика XIV2.
«Солнечная метафора» всегда так нравилась правителям, что они старались не
замечать один скрытый в ней крайне неприятный мотив. За восходом солнца
неизбежно, и притом довольно скоро, следует его закат, который далеко не всегда удается
сопоставить всего лишь с возвращением государя в свой чертог после дня,
проведенного в согревании благодарных подданных животворными лучами власти.
Солнечный закат, естественно, сопоставляется со смертью, а потому любое, самое лестное
сравнение с Sol oriens — восходящим солнцем — несло в себе и мысль о предстоящем
вскоре obitus или же occasus. Характерно, что словари для обоих этих слов
одинаково дают сначала значение «заход», а сразу после него два других: «кончина» и
«гибель».
В созвучии с древней метафорой государя как светила исследование по символизму
средневековой власти естественно разделить на две части, посвятив первую «восходу»
«Солнца», а вторую — его «закату». Символика, окружавшая в Средние века кончину
государя и его погребение, не менее выразительна, богата и социально значима, чем
символизм «живой власти». Не меньше в ней и малоизученных особенностей,
заслуживающих профессионального внимания медиевистов.
1 «Как солнце, восходя над землей, щедро проливает на всех лучи своего света, так и Константин, вместе с
восходом солнца выходя из царского дворца и не отставая от небесного светила, обильно проливал на всех
встречавшихся светлые лучи своей благотворительности». Евсевий. Жизнь Константина. I, 43. (Перевод
здесь и ниже приводится по изданию: Евсевий Памфил. Жизнь блаженного василевса Константина. М.,
1998.)
2 Подробнее об использовании этой метафоры в разные исторические эпохи см.: Kantorowicz Е. Н. Oriens
Augusti - Lever du roi // DOP. Vol. 17.1963. P. 119-177.
ИЕМм.'а. П1'йц1.|Г'""в|;л11Ч1и: iic'MiTr'i:iini: ..'._.._ L ... —
За классическими работами Э. Канторовича, Р. Гизи и А. Эрланд-Бранденбура3 о
церемониях погребения европейских государей высокого и позднего Средневековья
последовали уже десятки больших и малых публикаций на эту обширную тему. Они
весьма различаются как по содержанию, так и по исследовательской манере. Среди них
можно обнаружить и «археологические» описания отдельных захоронений, и «историко-
генетические» попытки проследить происхождение той или иной детали похоронного
обряда, и «антропологические» сопоставления погребальных ритуалов европейского
Средневековья с подобными им в иных, порой весьма отдаленных (как географически,
так и типологически) обществах, и, разумеется, старания проникнуть в «идейное
содержание» траурных торжеств.
Оставим в стороне весьма важный, но отдельный исследовательский сюжет о том,
как средневековый государь встречал смерть и вел себя, расставаясь с этим светом. Не
будем здесь обсуждать, как в 1002 г. Оттон III, заливаясь слезами, окружал свое
смертное ложе святыми реликвиями, главной из которых был большой кусок Честного
древа4; как в 1195 г. герцог Генрих Лев четыре последних оставшихся ему дня не стонал, не
жаловался, а лишь время от времени повторял одну только фразу: «Боже, будь милостив
ко мне, грешнику!»5; как в 1218 г. Оттон IV подвергал себя перед смертью покаянному
бичеванию6; как в 1291 г. Рудольф I из последних сил добирался до Шпайера, чтобы
умереть именно там, у стен собора, в котором было принято погребать государей
Германии7; или, наконец, о том, как в 1480 г. граф Вильгельм IV Хеннебергский перед кон-
3 Kantorowicz Е. Н. The King's Two Bodies: a Study in Mediaeval Political Theology. Princeton, 1957; Giesey R. E.
The Royal Funeral Ceremony in Renaissance France. Geneve, 1960 (Travaux d'Humanisme et Renaissance, 37);
Eriande-Brandenburg A. Le roi est mort: etude sur les funerailles; les sepultures et les tombeaux des rois de France
jusqu'a la fin du XIII siecle. Geneve, 1975 (Bibliotheque de la Societe Francaise d'Archeologie, 7).
4 «Nam et lacrimarum spissas guttas in terrain proiecit omnesque secum flere coegit coram collectis sanctorum
reliquiis, quibus intererat, in qua Ihesus, Dei filius passus est, vivificae crucis magnum lignum». Brunonis Vita
quinque fratrum / Ed. R Kade // MGH SS. T 15. Pars 2. Hannover, 1888. 723.
5 «In hac itaque morbi molestia quatuor adhuc dies supervixit, non querulus, non gemens, ut plerique solent infirmi,
sed si quando erupuit in vocem: Dens, inquit, propitius esto michi peccatori». Annales Stederburgenses auctore
Gerhardo praeposito / Ed. G. H. Pertz // MGH SS. T 16. Hannover, 1859. P. 231.
6 «Deinde dixit imperator omnibus: Quisquis sacerdotum accipiat scopam, quas de salice afferri jusserat, et totus
denudatus prostravit se et incepto Miserere mei Deus, quamdiu cantabant omnes, simul ipsum verberabunt
Et inter verbera clamabat: Eia, percutite durius me peccatorem. Finite psalmo, adhuc instabat ut eum amplius
verberarent. Et tam de verbis quam de verberibus omnes commoti sunt ad lacrymos. Post psalmum dixerunt
Misereatur et indulgentiam et licet non sufficerent ei ilia verbera, tamen levaverunt eum in lectum, dicentes eis
et Deo sufficere, nee usque ad sanguinis effusionem procedendum». Narratio de morte Ottonis IV. imperatoris //
Thesaurus anecdotorum novus / Ed. E. Martene, U. Durand. T 3. Lutetiae Parisiorum, 1717. Col. 1375. Краткий
пересказ этого места см. в: HuckerB.-U. Kaiser Otto IV Hannover, 1990 (MGH Schriften, 34). S. 337-342.
7 Если верить хронисту Оттокару, Рудольф объяснил, что он сам хочет въехать в Шпайер, где похоронены
его предшественники, а не быть туда ввезенным: «...zuo den andern hin, / will ich, sprach er, an dieser frist, /
hinz Spire, da ir mere ist / miner vorvarn, / die ouch kunige warn; / den will ich in belibens siten / zuo komen
geriten, / so daz mich niemen darf fiieren dar». Ottokars Osterreichische Reimchronik / Nach den Abschriften
F. Lichtensteins hrsg. von J. Seemiiller. Halbbd. 1. Hannover, 1890 (MGH DCh, 5/1). S. 507 (стихп 38993-
Глава 5. Ограбление умерших государей Д
чиной лобызал распятие, но не как попало, а сначала ступни Христа, затем Его ладони,
сердце и, наконец, Его рот...8
В этой части книги речь пойдет только о ситуациях, возникавших уже после кончины
государя, о таких деталях посмертных обыкновений, которые хотя нередко и отражали
собственные взгляды покойного, однако говорят нам прежде всего о мировоззренческих
установках иных лиц: организаторов, участников и свидетелей траурных церемоний.
Впрочем, вопрос о том, насколько близки были эти установки к представлениям самого
усопшего или же, напротив, чужды ему, здесь не существенен. Важно лишь, что
собранный материал дает возможность лучше ориентироваться в символической среде,
возникавшей вокруг мертвого правителя и его то ли умершей вместе с ним, то ли, напротив,
бессмертной власти.
Казус в Перудже
Мюнхенский историк Райнхард Эльце был, по его собственным словам, сильно
удивлен, прочитав впервые «много лет назад» одно место из письма известного
проповедника Якоба Витрийского (ок. 1160-1240). Поставленный епископом в далекую Акру, Якоб
отправился принимать свое назначение к папе Иннокентию III, пребьшавшему тогда
в Перудже. Однако, добравшись до места 16 июля 1216 г., Яков уже не мог
рассчитывать на аудиенцию — викарий Христов расстался со скорбной юдолью земного
существования как раз в тот самый день. «Я отправился в город Перуджу, в котором нашел
папу Иннокентия мертвым, но еще не погребенным. Какие-то [люди] ночью растащили
воровским образом драгоценные одеяния, в которых его надлежало похоронить. Тело
же его, почти нагое (fere nudum) и уже начавшее испускать запах тления (fetidum), они
оставили лежать в церкви. Я все же вошел в храм и собственными глазами увидел,
насколько кратка и тшетна обманчивая слава мира сего»9.
39000). Вдоль дороги, по которой медленно ехал умирающий король, собрались толпы народа, как было
принято, когда везли останки покойного государя. О том, как монархи выбирали место своей кончины (у
святых реликвий или же, например, на месте собственного рождения, чтобы жизнь описала полный круг),
см. на примере французских государей начала XIV в.: Brawn Е. A. R. The Ceremonial of Royal Succession in
Capetian France. The Funeral of Philip V// Speculum. Vol. 55. 1980. P. 269-270. (Статья перепечатана также
в сборнике: Eadem. The Monarchy of Capetian France and Royal Ceremonial. Aldershot etc., 1991.)
О кончине и погребении графа в Боцене (Болыдано), как и о долгой истории с возведением ему там
надгробия и последующим переносом тела в родное графство см. обширное архивное дело: Майнинген. Тю-
рингский государственный архив. Gemeinschaftliches Hennebergisches Archiv. Sektion I. Nr. 46. Публикацию
одного из документов этого дела — рассказа очевидца о кончине графа — см. в: Koch Е. Der Lebensausgang
und die Bestattung Graf Wilhelms IV zu Henneberg // Zeitschrift des Vereins fur Thtiringische Geschichte und
Altertumskunde. 1902. N. F. 12. S. 451: «...kusts zu erste uf die fusse, darnach auf die hende, dar nach uf das hertz
und zu letzt auf den mundt».
«Post hoc veni in civitatem quandam que Perusium nuncupatur, in qua papam Innocentium inveni mortuum,
sed nundum sepultum, quem de nocte quidam furtive vestimentis preciosis, cum quibus scilicet sepeliendus erat,
spoliaverunt; corpus autem eius fere nudum et fetidum in ecclesia relinquerunt. Ego autem ecclesiam intravi et
oculata fide cognovi quam brevis sit et vana huius seculi fallax gloria». Lettres de Jacques de Vitry / Ed. par
181м. л. r.(jiii|ti;t-_; Buiii'Tiii: iicmiiгайп__ "_
Озадаченность Р. Эльце понять несложно. Печальная зарисовка Якоба Витрийского
совсем не согласуется с блистательным образом Иннокентия III, сложившимся в
европейской исторической традиции: бездыханное тело едва ли не величайшего из всех пап
Средневековья, казалось бы, заслуживало куда более почтительного обращения.
Раздражающее несовпадение двух образов, за одним из которых стояла система ценностей
нескольких поколений академических историков, а за другим — единственная фраза
средневекового проповедника, стало отправной точкой для поиска, результаты которого
Р. Эльце изложил в получившей известность у медиевистов статье 1977 г. под названием
«Так проходит слава мирская»10.
Предшественники Р. Эльце, комментировавшие упомянутое место в письме Якоба
Витрийского, склонны были видеть в нем отнюдь не бесхитростное показание
простодушного свидетеля, а художественно-морализаторский пассаж, сочиненный известным
мастером гомилетики, чтобы лишний раз в духе трактата самого Иннокентия III «De
miseria conditionis humanae» указать с христианским смирением и не менее
христианским назиданием на преходящий характер всякого земного могущества. Однако Р.
Эльце решился поверить Якобу Витрийскому на слово и начал поиск исторических
параллелей той жалкой сцене, что вроде бы имела место в Перудже. И действительно, ему
удалось обнаружить в источниках несколько сходных историй, случившихся в разные
столетия.
Папский церемониймейстер Парис де Грассис передает в дневнике свой разговор с
Юлием II (1503-1513). Понтифик, предчувствуя приближение смерти, молвил, что у
него свеж в памяти облик многих пап, лишенных при своей кончине всего
необходимого, брошенных приближенными и родственниками в совершенно недостойном виде
и даже нагими. Их неприкрытый срам позорил величие папской власти. Юлий II
просил не допустить после своей кончины такого же бесчестья по отношению к его телу
и предусмотрительно заплатил церемониймейстеру, чтобы тот ответственно отнесся к
поручению11.
Примерно за четверть века до той беседы — в 1484 г. — не успели еще вынести тело
только что преставившегося Сикста IV в соседнюю комнату, как из его покоев в мгновение
ока исчезло все без остатка, так что нельзя было найти ни тазика с кувшином, чтобы налить
вина и воды с благоуханными травами для омовения тела усопшего, ни куска полотна, что-
R. В. С. Huygens. Leiden. 1960. №. 1. P. 73-74. Письмо написано в первые дни октября того же года в Генуе,
на борту корабля, отправлявшегося в Святую землю.
Elze R. «Sic transit gloria mundi»: la morte del papa nel medioevo // Annali dell'Istituto storico italo-germanico
in Trento. Vol. 3. 1977. P. 23-41. Далее ссылки даются на немецкий вариант статьи: Idem. Sic transit gloria
mundi. Zum Tode des Papstes im Mittelalter// DA. Bd. 34. 1978. S. 1-18.
«Dicebat enim, se recordari vidisse multos pontifices in obitu eorum a propriis affinibus et suis necessariis
derelictos sic fuisse, ut indicenter, nudi etiam. Detectis pudibundis jacuerint, quod profecto in dedecus tantae
majestatis cessit». Paris de Grassis. Das Pontificat Julius' II. Auszug aus dem Tagebuch des Groficeremoniars
(Cod. lat. Monac. 139-141) // Beitrage zur politischen, kirchlichen und Cultur-Geschichte der sechs letzten
Jahrhunderte / Hrsg. von J. J. I. Dollinger. Bd. 3. Wien, 1882. S. 428. Джулиано делла Ровере, будущий папа
Юлий II, мог видеть тела трех пап: Сикста IV в 1484 г., Иннокентия VIII в 1492 г. и Пия III в 1503 г.
Глава 5. Ограбление умерших государей Д
бы обтереть покойного (для этого пришлось рвать напополам рубаху, что была на трупе),
ни штанов и чистой сорочки, в которые можно было бы после обмывания его обрядить12.
Еще на двести с лишним лет ранее — в 1254 г. — два немецких минорита, по
рассказу хрониста Салимбене (1221 — после 1288), несколько месяцев дожидались приема у
папы Иннокентия IV, но куриалы не допускали их к понтифику, плохо относившемуся к
последователям эксцентричного аскета из Ассизи. В результате францисканцы смогли
приблизиться к папе только в тот момент, когда он уже лежал на смертном одре. Им
еше удалось расслышать его последние слова: «Я исчезаю от поражающей руки Твоей.
Обличениями наказываешь Ты человека за прегрешения...» Не успел умирающий
закончить этот стих из 38-го псалма, как с последним вьщохом отлетела его душа. И тогда
папа «остался лежать на соломе13 нагой и брошенный всеми, как это в обычае у римских
понтификов, когда приходит их последний день». Обращаясь к мертвому папе,
минориты осудили его приближенных: «Теперь их не беспокоит забота о вас, потому что не
ожидают они уже получить от вас ничего более. Мы же омоем тело ваше...»14
Отсчитав назад по шкале времени еще ровно два века, окажемся в 1054 г. В апреле
того года папа Лев IX, ощущая близость кончины, повелел отнести себя из Латеранского
дворца в храм св. Петра, чтобы ожидать последнего часа у гробницы князя апостолов.
В соответствии с желанием исполненного смирения понтифика вместе с ним от стен
дворца в базилику понесли и античный мраморный саркофаг, давно уже заготовленный
папой для упокоения собственных останков. Когда жители Рима увидели эту
процессию с саркофагом и недвижно простертым на ложе папой, они, естественно, решили,
12 «Alia omnia, quamprimum defunctus ex camera portatus est, unico momento, ut ita dicam, sublata sunt: nam
ab hora V] usque ad illam horam, omni diligentia per me facta, non potui habere unum basilem, mum linteum
vel aliquod vas, in quo vinum et aqua cum herbis odoriferis pro lavando defuncto ordinaretur, neque bracas et
camisiam mundam pro defuncto induendo...» BurckardJ. Liber notarum / A cura di E. Celani. Vol. 1. Citta di
Castello, 1906 (RIS, 32/1). P. 15.
13 Укладывание умирающего на солому — очень распространенный в средневековой Западной Европе
вообще и в Италии в частности «жест смирения» перед лицом смерти. Умирающих часто укладывали и на
золу — образец здесь задал еще Мартин Турский (в описании Сульпиция Севера). Укладывание на золу
визуализировало идею возвращения «праха к праху». Этот предсмертный ритуал пользовался особой
популярностью в монашеской среде, в частности в Клюни и Сито. См.: GougaudL. La mort du moine // Revue
Mabillon. Vol. 19. 1929. P. 289, 291. Однако некоторые короли также были склонны проявлять личное
смирение с помощью того же символического жеста. Так, согласно Жану де Жуанвилю (1223-1318), Людовик
IX умер в 1270 г. на постели, посыпанной золой: «Apres, se fist li sains roys couchier en un lit couvert de cendre,
et mist ses mains sus sa poitrine, et en regardant vers le ciel rendi a nostre Creatour son esperit...» Jean sire de
Joinville. Histoire de Saint Louis. Credo et Lettre a Louis X / Ed. parN. de Wailly. Paris, 1874. P. 406.
14 «Et ita erat gravatus papa Innocentius quartus, quod nichil aliud sciebat dicere nisi unum versum Ps., videlicet
istum: A fortitudine manus tue ego defeci in increpationibus, propter iniquitatem corripidsti hominem. Istam ultimam
clausulam tamdiu dixit, quousque expiravit et spiritum emisit; et remansit super paleas nudus et derelictus ab
omnibus, sicut mos est Romanorum pontificum, quando ultimum diem claudunt. Et erant ibi duo fratres Minores
Theotonici, qui dixerunt pape: [...] Modo non curant de custodia vestra, quia amplius a vobis nihil habere
expectant. Verumtamen nos lavabimus corpus vestrum, quia scriptura dicit Eccli. VII: Et rmortwo non prohibeas
gratiam». Cronica fratris Salimbene de Adam ordinis minorum / Ed. O. Holder-Egger. Hannover; Leipzig, 1905-
1913(MGHSS,32).R420.
ИЯИ'м.л. r.(.iiu(.i"- BiJiii'iiii: iiс мпнлнн: _
что их предстоятель уже мертв, и в едином порыве бросились к Латерану, чтобы
разграбить папский дворец, «как они имели обыкновение делать»15. Однако, как подчеркивает
рассказчик, благодаря особой святости папы Льва чернь не смогла переступить порог
дворца. Более того, папа якобы даже нашел в себе силы приподняться на ложе и
торжественно провозгласить запрет на всякие подобные действия римского народа.
Автор жития Льва IX не был, однако, первым, кто осудил столь неподобающее
поведение римской черни. Еще за полтора века до него участники римского поместного
собора 898 г. заклеймили «позорнейшее обыкновение» (scelestissima consuetudo) грабить
после смерти папы его резиденцию и покушаться на все прочее имущество папы как в
Вечном городе, так и в его округе16.
Впрочем, и еще за триста лет до этого осуждения — в июле 595 г. — на другом
римском синоде, проходившем под руководством папы Григория I Великого, шла речь о
том, что «раньше» было принято умершего папу нести к месту погребения в богатых
литургических одеяниях. «Теперь» же это обыкновение стало представляться слишком
расточительным, поскольку народ из почтения к святости покойного раздирал его
покровы на клочки. По этому случаю собравшиеся в Риме епископы под угрозой анафемы
запретили впредь покрывать драгоценными тканями тело умершего папы по дороге к
его последнему пристанищу17.
«Matutfno autem tempore venerimt omnes cleros in aecclesia beati Petri apostoli, sicut mos erat, et mane facto
precepit ut tumulum eius marmoreum in aecclesia duserunt. Romani vero videntes tumulum eius portantes in
aecclesia, irruerunt omnes unanimiter Laterani pergentes, ut palatium expoliarent, sicut solebant facere. Sed
tanta fait merita et virtutem beatissimi presulis, ut nee unus valeret introire in circuitu palatii. Videntes autem
omnes Romani timore perterriti cum grande verecundia reversi sunt». Vie et miracles du Pape S. Leon IX / Ed.
par A. Poncelet // Analecta Bollandiana. T. 25. 1906. P. 290. См. также в иной редакции: «Mane autem facto;
convenientibus cunctis; vir venerabilis sarcofagum quod sibi preparaverat, se quoque in lecto in ecclesiam beati
Petri deferri precepit. Quod videntes Romani, estimantes ilium mortuum esse, Lateranense adeunt palatium,
quatinus more solito omnem illius diriperent suppellectilem. Sed tanta fuerunt sancti merita, ut nulli quidem
intrandi permitteretur facultas». Vita Leonis IX // Borgia S. Memorie istoriche della pontificia Citta di Benevento
dal secolo VIII. al secolo XVIII. divise in tre parti. Parte 2. Roma, 1764. P. 327. Указание на другие источники
с описанием того же эпизода см. в: Borgolte М. Petrusnachfolge und Kaiserimitation: die Grablegen der Papste,
ihre Genese und Traditionsbildung. Gottingen, 1995 (VMPIG, 95). S. 143. Anm. 110.
«Cap. XI — De patriarchio expilando prava consuetudo. Quia scelestissima consuetudo inolevit, ut obeunte
Sanctae Romanae ecclesiae sedis pontifice ipsum patriarchium depraedari soleat: et non solum in ipso sancto
patriarchio, sed etiam per totam civitatem, et suburbana eius talis bacchatur praesumptio: nee non quia et id
inultum hactenus est, adeo ut omnia episcopi eadem patiantur uniuscuiusque ecclesiae obeunte pontifice: quod ne
ulterius praesumatur, omnimodis interdicimus. Quod qui facere praesumpserit, non solum ecclesiastica censura,
sed etiam imperiali indignatione feriatur». Mansi. Graz, 1960. Vol. 18a. Col. 226.
«Ex amore quippe fidelium huius sedis rectoribus mos ultra meritum erupit, ut, cum eorum corpora humi mandanda
deferuntur, haec dalmaticis contegant easdemque dalmaticas pro sanctitatis reverentia sibimet partiendas populus
scindat: et cum adsint multa a sacris corporibus apostolorum martyrumque velamina, a peccatorum corpore sumitur,
quod pro magna reverentia reservetur. De qua re praesenti decreto constituo, ut feretrum quo Romani pontificis
corpus ad sepeliendum ducitur, nullo tegmine veletur». Gregorii I papae Registrum epistolarum. T. 1. Berlin, 1891
(MGH Epistolae, 1). Nr. V, 57a (IV). P. 364. Обращает на себя внимание обоснование запрета: священные
покровы понтифика не должны после их «разворовывания» касаться тел забравших их грешников.
Глава 5. Ограбление умерших государей Д
Самый же первый намек на интересующие нас обстоятельства Р. Эльце обнаружил
в 22-м правиле Халкидонского собора 451 г., где со ссылкой на некие ранние
постановления клирикам запрещается растаскивать имущество умершего епископа (к персоне
которого они, очевидно, должны были стоять достаточно близко, чтобы иметь
возможность ее успешно ограбить)18. Впоследствии и в постановлениях западных синодов
сходные запреты тоже повторялись довольно часто, что, естественно, позволяет усомниться
в их эффективности. К тому же если первоначально среди потенциальных «грабителей»
назывались только клирики, то со временем к ним стали добавляться еще «родители и
родственники» умершего (Валенсийский собор 546 г.19, Толедский собор 655 г.20) и какие-
то никак не описываемые светские лица. Помимо угроз лишать братского общения тех,
кто самовольно вступает во владение имуществом умерших прелатов (например,
Парижский синод 615 г.21), соборы предложили только одно правовое средство: имущество
умершего епископа должно перейти под покровительство соседнего епископа — того,
кому надлежит поспешно явиться для организации похорон. Впрочем, у такого решения,
очевидно, тотчас выявились свои слабые стороны, потому что соборным отцам пришлось
указывать, что епископу-местоблюстителю негоже за свои труды забирать из имущества
покойного и его церкви более того, что ему подобает (одного фунта золота, например).
В поисках объяснения всех этих явлений Р. Эльце обратился к давней историко-
юридической проблеме — так называемому праву сполий — jus spolii. Этот правовой
узел завязался некогда вокруг вопроса, кому должно доставаться имущество
умершего епископа, по определению не оставляющего законных наследников. Делится ли
оно между всеми членами церковной общины, достается ли каким-либо конкретным
лицам, сохраняется ли нетронутым до введения в должность следующего
предстоятеля? Судя по литературе (впрочем, уже довольно старой), «правом сполий» больше
всего пользовались сначала клирики диоцеза, позже — светские «покровители»
епископства, а еще позже претензии на него выдвинула папская власть22. С точки зрения
«Non licere clericis post mortem episcopi sui rapere pertinentes ad eum res, sicut jam praecedentibus regulis
statutum habetur. Si vero haec fecerint, periclitari se noverint in proprio gradu». Mansi. Vol. 7. Col. 390.
«II. Hoc etiam placuit, ut episcopo ab hoc saeculo, jubente domino, accersito, clerici ab omni omnino supellectili,
vel quaecumque sunt in domo ecclesiae, vel episcopi, in libris, in speciebus, utensilibus, vasculis, frugibus, gregibus,
animalibus, vel omni omnino re rapaces manus abstineant, et nihil latronum more diripiant [...] III. Simuli quoque
modo, parentibus et propinquis decedentis episcopi, si intestatus obierit, demmcietur, ut [...] nihil de rebus
defuncti occupare pertentent...» Ibid. Vol. 8. Col. 620—621.
«Propinqui morientis episcopi nihil de rebus ejus absque metropolitan! cognitioni usurpare praesumant. Quod
si is qui recesserit metropolitanus fuerit, haeredes ejus aut successorem illius, aut concilium sustinebunt». Ibid.
Vol. 11. Col. 28.
«X [...] De quibus rebus si quis animae suae contemptor aliquid alienare praesumpserit, usque ad emendationis
suae, vel restitutionis rei ablatae tempus, a consortio ecclesiastico, vel a Christianorum convivie habeatur alienus».
Ibid. Vol. 10. Col. 542.
Такие этапы выделены в: Prochnow F. Das Spolienrecht und die Testierfahigkeit der Geistlichkeit im Abendland
bis zum 13. Jahrhundert. Berlin, 1919. О возникновении папского «права сполий» см. подробно: Williman D.
The Right of Spoil of the Popes of Avignon (1316-1415). Philadelphia, 1988 (Transactions of the American
Philosophical Society. Vol. 78. Part 6).
Р. Эльце, никакого общепризнанного «права» на ограбление мертвого папы в Средние
века не было, но тем не менее сложилось некое правовое обыкновение, позволявшее
расхищать его имущество.
Причину возникновения такого обычая, согласно Р. Эльце, следует искать в том,
что римским епископам, в отличие, например, от государей Франции и Англии
(выработавших со временем теории «неумирающего короля»23), не удалось создать
правового механизма, который обеспечивал бы континуитет власти при ее переходе от
почившего правителя к следующему. Если у королей постепенно образовалось «два
тела» — наряду с природным, подверженным болезням и смерти, появилось и тело
бессмертное, то папам на протяжении всего Средневековья пришлось
довольствоваться одним-единственным телом, и притом сугубо смертным. У папы римского в
минуту кончины нет законного преемника — ни как у епископа города Рима, ни как
у светского государя, ни как у главы всей церкви. И именно потому оставленное им
имущество не имеет владельца и может быть подвергнуто более или менее
стихийному разделу.
Исток в Равенне?
Тема, начатая статьей Р. Эльце, была подхвачена еше несколькими историками —
прежде всего итальянцами Карло Гинзбургом, Серджо Бертелли и Агостино Паравичи-
ни Бальяни24. В Германии отклик оказался несравненно слабее, но и здесь Михаэль Бор-
гольте указал на один весьма существенный эпизод, не замеченный Р. Эльце25. В 526 г.
в Равенне скончался впавший в немилость у Теодориха Великого папа Иоанн I. Когда
тело покойного несли по улицам Равенны, его сопровождало множество народа
(кажется, это была своего рода политическая демонстрация против власти готов). Случилось
так, что в толпе упал наземь какой-то бесноватый, однако стоило приблизиться
носилкам с телом, как он мгновенно исцелился. Увидев это, «народ и сенаторы» ринулись
разбирать покровы с мертвого тела в качестве реликвий. И так «с великой радостью» толпа
вынесла останки Иоанна I из города, чтобы отправить их в Рим26.
23 Автором знаменитой формулы «король не умирает никогда» считается Ж. Боден, но его концепция в очень
большой степени опирается на труды еще средневековых легистов.
24 См.: Ginzburg С. Saccheggi rituali: premesse a una ricerca in corso // Quaderni storici. An. 22. NS 65. 1987.
P. 615-636; Bertetti S. II Corpo del re. Sacralita del potere nell'Europa medievale e moderna. Firenze, 1995;
Paravicini Bagliani A. И Corpo del Papa. Torino, 1994. Реферат последней книги, подготовленный О. С. Вос-
кобойниковым, см. в: Одиссей. Человек в истории. 1999. М., 1999. С. 319-328.
25 Borgolte М. Op. cit. S. 72. Anm. 143; S. 77.
26 «Revertens Iohannes papa a Iustino, quem Theodericus cum dolo suscepit et in offensa sua eum esse iubet. Qui
post paucos dies defunctum est. Ergo euntes populi ante corpusculum eius, subito unus de turba adeptus daemonio
cecidit et dum pervenisset cum lectulo ubi latus erat usque ad hominem, subito sanus surrexit et praecedebat in
exsequias. Quod videntes populi et senatores coeperunt reliquias de veste eius tollere. Sic cum summo gaudio
populi deductus est corpus eius foris civitatem». Anonymi Valesiani pars posterior / Ed. Th. Mommsen //
Chronica minora saec. IV. V. VI. VII. Berlin, 1892 (MGH AA, 9). P. 328.
Глава 5. Ограбление умерших государей Щ
История, случившаяся в Равенне, интересна по нескольким причинам. Во-первых, она
представляет собой, судя по всему, самое первое упоминание об «ограблении» тела
умершего папы (именно папы, а не всякого епископа или клирика вообще). Во-вторых, здесь
ясно указан мотив этого действия — он вытекает не из права или «народного обычая»,
а из спонтанного приступа благочестия, не в последнюю очередь вызванного протестом
против остготского короля и усиленного вполне эгоистическим стремлением обзавестись
«сильнодействующей» реликвией. В-третьих, может создаться впечатление, что отсюда-
то и началась вся будущая традиция сполиирования мертвого папы, возникшая, выходит,
совершенно случайно благодаря какому-то одержимому. Действительно, сообщение 526 г.
из Равенны как нельзя лучше согласуется с цитировавшимся выше постановлением
римского синода 595 г., также указывавшим на эгоистическое благочестие «грабителей».
И все же не стоит спешить с выводом, что обычай «ограбления» мертвого папы
родился в VI в. из желания обзавестись реликвиями святого человека. Настораживает,
например, зарисовка из «Истории франков» Григория Турского (ок. 540 — ок. 594), на
которую новейшие историки папских сполиирований, кажется, внимания не
обращали. Григорий Турский рассказывает о мытарствах, пережитых в 581 г. марсельским
епископом Теодором. Недоброжелателям удалось очернить его в глазах короля Гунтрамна,
приказавшего арестовать епископа. «Узнав об этом, клирики Марселя, исполнившись
большой радостью, подумали, что [Теодора] уже схватили, уже осудили на изгнание и
что дело уже в таком положении, что он никогда не вернется в Марсель. Они захватили
дома церкви, описали церковную утварь, открыли казну, разграбили кладовые и стали
распоряжаться церковными делами, словно епископ был уже мертв, выдвигая против
епископа обвинения в различных преступлениях, ложность которых выявилась
благодаря заступничеству Христа»27.
Смысл этого предложения не вполне ясен. К чему относится важнейшее для нас
замечание «словно епископ был уже мертв»? Только ли к тому, что мятежные клирики
«omnesque res ecclesiae pervadunt», что вроде бы скорее следует из грамматического
строя фразы? Или же вообше ко всему, что они натворили? В конце концов было бы
естественно после смерти епископа открыть храмы и провести инвентаризацию ценной
утвари в их ризницах. Но относится ли тогда «разграбление кладовых» тоже к
действиям, обычным при кончине предстоятеля? И что именно означает процитированное
место: «omnesque res ecclesiae pervadunt»? Идет ли здесь речь о присвоении имущества (то
есть о сполиирований), как предлагается в переводе В. Д. Савуковой, или же (что
представляется более вероятным) «только» о вмешательстве в дела церковного управления,
относящиеся к исключительной компетенции епископа?
r «Quod audientes Massiliensis clerici, gaudio magno repleti, quod iam detineretur, iam deputareturexilio, quod iam
in hoc res perstitisset, ut numquam Massilia reverteretur, domos ecclesiae adprehendunt, ministeria describunt,
regesturia reserant, prumptuaria expoliant omnesque res ecclesiae, tamquam si iam mortuus esset episcopus,
pervadunt, diversa crimina de pontifice proloquentes, quae falsa Christo auspice deprehendi». Gregorii Episcopi
Turonensis libri historiaram X / Ed. B. Krusch, W. Levison. Hannover, 1951 (MGH SSrM, 1). P. 280 (VI, 11).
Сравн. перевод В. Д. Савуковой в: Григорий Турский. История франков. М., 1987. С. 166.
РР1M. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Хотя данное место и остается темным, сбрасывать его со счетов все же не стоит, ведь
по меньшей мере кладовые (или какие-то иные хранилища запасов) подверглись
расхищению. Происходило ли такое при смерти каждого епископа или же было вызвано
одной лишь «символической кончиной» Теодора — обстоятельство, разумеется,
существенное, но все же не решающее: в любом случае эпизод ограбления «умершего»
предстоятеля констатировать придется. Очевидно, что решительные шаги марсельцев никак
нельзя объяснить их благоговейным отношением к своему пастырю и благочестивым,
хоть и себялюбивым, стремлением к обзаведению реликвиями. Таким образом, это
совершенно иной вид сполиирования, чем имевший место в Равенне в 526 г. Однако стоит
лишь допустить, что мертвых епископов в VI в. могли грабить, так сказать, на разные
лады, как значение равеннского «ограбления» сразу резко снижается. Ведь если бы оно
и заложило некую традицию, то только одну из многих — наряду с ней, очевидно,
должны были иметься и другие.
Впрочем, вряд ли ограбление тела Иоанна I можно счесть отправной точкой даже
всего лишь для отдельного варианта ограблений мертвецов. Напротив, оно
вписывается в уже хорошо известную и ранее линию поведения верующих по отношению к
покойным, еще при жизни снискавшим репутацию святых. Разрывание толпой покровов
умершего епископа относится к практикам, документируемым по крайней мере с V в.
Так, епископ Феодорит Кирский (393 — ок. 460)28 рассказывает в «Церковной
истории», как приходилось сторожить тело епископа Каррииского Авраамия (ум. в первой
пол. V в.), чтобы отпугивать тех, кто пытался сорвать с трупа одежды и унести их.
Когда в 446 г. скончался Ипатий, архимандрит одного монастыря неподалеку от Халкедо-
на, будущему автору его жития вместе с другими людьми лишь с большим трудом
удалось прекратить уже начавшееся ограбление тела толпой почитателей святого. Чтобы
предотвратить такое же обращение с останками Даниила Столпника (ум. ок. 494 г.),
его пришлось закрыть в свинцовом гробу29. Ограбление тела почившего святого (а при
возможности и овладение частями самого этого тела) оказалось удивительно
устойчивой практикой. Случаи ее регулярного применения подробно описаны еще в XVII и в
начале XVIII века30.
См. о нем новую работу: Pasztori Kupdn I. Theodoret of Cyrus. London, 2006.
Указания на соответстующие места в источниках см. в: Иванов С. А. Благочестивое расчленение: парадокс
почитания мощей в византийской агиографии // Восточнохристианские реликвии / Под ред. А. М.
Лядова. М., 2003. С. 124-125
См. примеры, с немалым удивлением приводимые автором статьи: Richter Е. Die «andachtige Beraubung»
geistlicher Toten als volksglaubenskundliches Phanomen // Bayerisches Jahrbuch fur Volkskunde. 1960.
Munchen, 1960. S. 82-104. Там же показано, что к XVII в. была выработана новая, щадящая, технология
получения реликвий усопшего святого: пришедшие в церковь проститься с ним передавали свои платки,
четки и другие мелкие предметы, чтобы священнослужители коснулись ими мертвеца. Степень почитания
умершего паствой выражалась, в частности, в количестве людей, занятых только прикладыванием вещей
прихожан к бездыханному телу. Сила же самого святого проявлялась в том, что ни один из таких
предметов, несмотря на наплыв народа, не терялся, а обязательно возвращался к своему хозяину — разумеется,
исполненный благодати.
Глава 5. Ограбление умерших государей Д
Из сопоставления приведенных здесь примеров разумно предположить, что к VI в.
обычай сполиирования мертвого предстоятеля имел уже по меньшей мере столетнюю
историю, что он не являлся ни специфически римским, ни равеннским или марсельским
(а значит, мог практиковаться и в других местах) и что смысл его был разным в
различных обстоятельствах. Равеннское «ограбление» папы-мученика Иоанна I предстает
в качестве благочестивого варианта этого обычая, тогда как марсельский грабеж
кладовых (и прочего?) оказывается вариантом, скорее выражающим непочтение к
«умершему», его диффамацию.
Бренность папы
Если М. Боргольте лишь мельком коснулся темы «ограбления» мертвого тела папы,
хотя и указал при этом на важный равеннский эпизод, то лозаннский историк А. Па-
равичини Бальяни в книге «Тело папы», посвященной «теологии бренности» римских
понтификов, уделил весьма много внимания сполиированию мертвых преемников
апостола Петра.
В книге, по сути дела, разворачивается тезис Р. Эльце о том, что в отличие, например,
от французского или английского короля, римский папа смертен не только на практике,
но, что куда интереснее, и в политико-правовой теории. Кроме того, традиция
«ограбления» умершего папы удачно вписалась в комплекс представлений средневековых
римлян о некоей особой бренности их епископов, о том, что избрание кого-либо на римскую
кафедру предвещает ему относительно скорую кончину.
Хотя А. Паравичини Бальяни ссылается преимущественно на примеры
сполиирования пап, перечисленные еще Р. Эльце, он добавляет к ним несколько новых. Так, по
его наблюдению, первое сохранившееся свидетельство о разграблении папской
резиденции относится еще к 885 г. Тогда папа Стефан V сразу после своего избрания
отправился в окружении многочисленных епископов, императорских посланцев и римских
«сенаторов» из базилики св. Петра к Латерану, чтобы вступить во владение папским
дворцом. Но там Стефан V с возмущением обнаружил, что из дворцовой
сокровищницы похищены дорогие литургические предметы и облачения, а также прочие
драгоценности, включая крест, некогда подаренный святому Петру полководцем Велизари-
ем. Более того, пустыми оказались винные погреба и зерновые амбары31. Дворец был,
очевидно, разграблен после смерти предыдущего понтифика. В присутствии всех папа
торжественно поклялся начать розыск пропавшего имущества — дабы никому впредь
неповадно было повторять такое. Правда, в успехе этого розыска можно усомнить-
«Deinde cum venerabilibus episcopis et augustali legato ac honorabili senatu per omnia sacri palatii perrexit
vestaria, quae in tantum devastate repperit ut de sacratis vasis quibus mensas tenere festis diebus pontifices
consueverant paucissima invenirentur, de reliquis vero opibus nichil omnino. Sed quid mirum si vestariorum
gazas ablatas repperit, qui sacraria perquirens de pluribus donariis et aecclesiarum ornamentis pene nichil invenit?
Crux etiam aurea ilia famosissima quam Belaesarius patricius ad honorem beati Petri principis apostolorum
instituit et plurime sacratissimorum altarium auree vestes cum reliquis pretiosis ornamentis defuerunt». Le Liber
pontificalis / Ed. par L. Duchesne. T. 2. Paris, 1955. P. 192.
Wifll M. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
ся — чтобы как-то начать править, Стефану V пришлось тут же взывать к щедрости
родственников.
Бросается в глаза морфологическое сходство этого эпизода с описанной выше
сценой из жития Льва IX. И в том и в другом случае сообщение о разграблении папской
резиденции (или же о попытке такого разграбления) попало в текст источника не само
по себе, а только в связи с провозглашением запрета на подобные буйства. И в том и в
другом случае запрет этот произносится лично папой в торжественной обстановке и при
большом скоплении народа. Более того, оба запрещения оглашались в особых —
пограничных — ситуациях: при переходе папы из одного статуса в другой. В первый раз — в
885 г. — это вступление папы во власть, а во второй — в 1054 г. — его прощание и с
властью, и с самой жизнью.
Давно известно (хотя, может быть, и недостаточно изучено), что действия, которые
государь предпринимает во время «ритуала перехода», могут именно в контексте
рубежной ситуации приобрести дополнительную легитимность. То, что для пресечения
разграблений дворца двое римских пап (или же средневековые историки, возможно,
вложившие в их уста свои собственные слова осуждения грабителей) избрали столь
сильное средство, свидетельствует, думается, об укорененности среди римлян привычки
кидаться к Латерану при первом же известии о смерти их предстоятеля и государя.
Общее сходство между двумя этими запретами позволяет, во-первых, лучше понять
внутреннюю логику источников: они, видимо, ничего не желают сообщать о «будничных»
разграблениях папской резиденции, но зато, напротив, фиксируют попытки пресечь
такие эксцессы. Во-вторых, исходя из всего сказанного, можно позволить осторожное
предположение, что и в 885 г. сполиирование Латерана не было ни сюрпризом для
Стефана V, ни новшеством для римской черни — вероятнее всего, дело это и тогда являлось
не менее привычным, чем в 1054 году.
Власть василевса
А. Паравичини Бальяни не рассматривает вовсе, а Р. Эльце лишь вскользь
упоминает один, как представляется, немаловажный эпизод, имевший место намного раньше
885 г., — еще в те времена, когда Рим подчинялся власти константинопольского
императора, представленного в Италии экзархом. В 640 г. на смену почившему Гонорию I
римляне избрали некоего Северина. Однако начальник византийских войск в Италии
хартулярий Маврикий решил воспользоваться сменой лиц на престоле св. Петра. Он
возмутился, что в Латеранском дворце хранятся без всякой пользы большие ценности, в
то время как они могли бы послужить во благо войску32. Более того, он объявил воинам,
что там же осело и жалованье, которое император раз за разом (то есть в течение
нескольких лет подряд) посылал им33. Такая новость привела подчиненных хартулярия в
«Quid prodest, quod tantae pecuniae congregatae sunt in episcopio Lateranense ab Honorio papa, et milex iste
nihil exinde subventum habent?..» Le Liber pontificalis. T. 1. Paris, 1955. P. 328.
«...Dum quando et rogas vestras quas domnus imperator vobis per vices mandavit, ibi sunt...» Ibid.
Глава 5. Ограбление умерших государей Щ
понятное возбуждение, отчего они начали со всего Рима стекаться к папской
резиденции. Однако в Латеране Маврикию и его людям было оказано серьезное сопротивление.
Вероятно, чтобы не обострять ситуацию еще сильнее, Маврикий не стал идти
напролом, а приказал трем гражданским судьям наложить печати на все дворцовые кладовые
с облачениями, сосудами и казной, о чем и отписал патрикию Исаакию, равеннскому
экзарху. Вероятно, такое развитие событий стало результатом переговоров Маврикия с
партией папы Северина: немедленная экспроприация сокровищ была заменена их
опечатыванием до прибытия императорского наместника.
Римляне, надо полагать, надеялись, что экзарх осудит действия грубого полководца,
но просчитались. Исаакий первым делом выслал из города ряд влиятельных прелатов,
чтобы ослабить римский клир. «И через несколько дней патрикий Исаакий вошел в
Латеранский дворец и был там восемь дней, пока они не разграбили все, что там
хранилось. Тогда же часть из этого [разграбленного] он отправил в столицу императору
Ираклию»34. Теперь Северин был утвержден в своем сане (очевидно, тем же патрикием,
действовавшим от имени василевса), и экзарх отбыл назад в Равенну.
Связь между разграблением дворца и утверждением нового папы очевидна — спо-
лиирование осуществляется в «промежуточное время», когда папа умер, а
полноправного преемника у него нет. И полководец, и экзарх действуют последовательно и
уверенно — очевидно, в полном убеждении, что не вступают в противоречие с законом или,
во всяком случае, с волей василевса. Историки права смогут, вероятно, определить, на
какие нормы опирались императорские представители, а этнологи, со своей стороны,
приведут множество примеров поборов, взимавшихся властью за допущение преемника
или наследника к должности и имуществу его предшественника. Здесь же достаточно
напомнить о наблюдении, сделанном примерно через триста лет в Греции епископом
Лиутпрандом Кремонским. Будучи в Левках, он удивлялся, что местный епископ
должен ежегодно выплачивать в императорскую казну сто золотых монет — как, впрочем,
и другие епископы, чьи взносы, однако, могли быть выше или ниже, в зависимости от
достатка их кафедр35. Конечно, в латеранских кладовых Исаакий забрал существенно
больше ста номисм, но дело здесь не в сумме, а в общем принципе — в Константинополе
были свято убеждены, что митрополии обязаны из собственных средств помогать
империи нести тяжкое бремя ее расходов.
Конечно, если представитель василевса был уверен в своем праве сполиировать
кафедру св. Петра после смерти очередного папы, из этого еще не следует, что такие
сполиирования проводились систематически, иначе случай 640 г. не описывался бы в
«Et post dies aliquantes ingressus est Isacius patricius in episcopio Lateranense et fait ibi per dies VIII, usque dum
omnem substantiam illam depraedarent. Eodem tempore direxit exinde parte ex ipsa substantia in civitate regia
ad Heraclium imperatorem». Ibid. P. 328-329.
«Leucatensis mihi iuravit episcopus, quotannis ecclesiam suam debere Nicephoro aureos centum persolvere,
similiter et ceteras plus minusve secundum vires suas». Liudprandi relatio de legatione Constantinopolitana //
Die Werke Liudprands von Cremona/ Hrsg. von J. Becker. Hannover; Leipzig, 1915 (MGH SSrGus, [41]). P. 211
(cap. 63).
ИДм. л. bcimcH' ").п:. тмин: псмпркипк
папской хронике — «Liber pontificalis» — с таким возмущением. Но верно и
противоположное: из того, что василевсы не всегда могли или считали нужным «грабить»
свои временно осиротевшие митрополии, еще не следует, что они не знали за собой
такого права.
Рассказ «Liber pontificalis» о событии 640 г. вполне резонно понять в том смысле, что
оно-то и было первым случаем разграбления Латерана36. Намек на это можно услышать
в ламентации хрониста; злой Маврикий наложил печати на «хранилища церковных
облачений» и на «сокровища епископства, которые разные христианнейшие императоры
или же патриции и консулы передали св. апостолу Петру ради спасения их душ»37.
Получается, что Латеранский дворец, по мнению рассказчика, до тех пор либо очень редко
опустошался, либо же, скорее, вообще не подвергался экспроприациям — ведь
«сокровища епископства» должны были складываться на протяжении длительного времени
без особых помех.
Существенным представляется и другое обстоятельство: отряды, на которые
опирался Маврикий, похоже, уже в значительной степени состояли из людей, постоянно
живших в Риме, державших там собственность и семьи, ведших хозяйство38. Иными
словами, эти люди были отнюдь не чужаками в Вечном городе — они составляли
особое сословие местного населения. Так что приняв раз участие в разграблении Латерана
при смене лиц на престоле св. Петра, они же (или их социальные наследники) могли
бы повторить нечто подобное и позже, тем самым создав и закрепив традицию сполии-
рования Латеранского дворца. Однако «Liber pontificalis» не дает оснований для столь
далеко идущих выводов: из его текста вытекает, что изъятие ценностей осуществлялось
экзархом, и притом, очевидно, с соблюдением каких-то официальных бюрократических
процедур — ведь если бы войска взялись попросту «разгромить» дворец39, им бы не
потребовалось на это восьми дней.
В следующий раз о грабежах в связи с кончиной папы сообщает только через сто
восемьдесят лет римский капитулярий, составленый императором Лотарем в ноябре 824 г.
Появление этого распоряжения было вызвано беспорядками, случившимися в начале
того же года при кончине папы Пасхалия I и избрании его преемника Евгения II.
Однако по меньшей мере в одном пункте капитулярий говорит о неустройствах, скорее
всего не разового свойства. «Мы запрещаем грабежи, бывшие до сих пор в обыкнове-
Автор официальной папской хроники, вероятно, преувеличивает опустошение, проведенное экзархом в
Латеранском дворце. Если атрибуция креста, пропавшего при грабеже 885 г., Велизарию правильна (в чем,
разумеется, нельзя быть до конца уверенным), Исаакий изъял лишь часть сокровищ, скопившихся к его
времени во дворце.
«...Omnem vestiarium ecclesiae, seu cymilia episcopii quas diversi christianissimi imperatores seu patricii et
consules pro redemptione animaruma suarum beato Petro apostolo derilinquerunt...» Le Liber pontificalis. T. 1.
P. 328.
См. интерпретацию социального контекста этого эпизода в: Бородин О. Р. Равеннский экзархат:
византийцы в Италии. Спб., 2001. С. 79-80.
«...Хартулярий Маврикий спровоцировал разгром римским гарнизоном сокровищницы Латеранского
дворца... Папскую казну разграбили...» Там же.
Глава 5. Ограбление умерших государей [
нии, — пусть их более не будет ни при живом понтифике, ни при мертвом»40. «Живой
понтифик» упомянут ради юридической полноты формулировки: законодателя в
первую очередь явно беспокоят грабежи, случавшиеся именно при мертвых папах — иначе
такой экзотический сюжет не попал бы в немногословные строки капитулярия. Вряд ли
здесь имеется в виду ограбление трупа папы, но что именно подразумевается в качестве
объекта сполиирования — то ли дворец, то ли какая-то иная собственность — не вполне
понятно.
Спустя еще несколько лет — в 832 г. — в новом капитулярии, теперь уже
относящемся ко всей Италии, тот же император запрещает грабежи церковного имущества,
случающиеся при кончинах епископов. Здесь ограбление покойных прелатов
рисуется как новшество «недавних времен»41, хотя неясно, следует ли понимать эту
«датировку» буквально или же видеть в ней обычный риторический оборот — ведь, как
известно, в средневековой правовой логике только древние установления хороши, а
новшества всегда сомнительны и по большей части неприемлемы. Во всяком случае,
стоит допустить, что в посягательствах на имущество покойного епископа,
осуждаемых Лотарем, принимали участие не только клирики, но и люди светские, поскольку
первых церковь могла бы преследовать собственными средствами, не обращаясь к
помощи императора.
Итак, первое сообщение о разграблении папского дворца в связи со смертью его
хозяина дошло от 640 г., но инициатива тут исходила не от местного клира (как в Марселе
за 60 лет перед тем) и не от простонародья (как будет в Риме часто случаться позже), а от
константинопольских должностных лиц. Зато похоже, что в начале IX в. посягательства
на собственность покойных епископов со стороны частных лиц оказываются довольно
распространены, причем как в Риме, так и в других городах Италии. Отсюда можно
сделать предположение, что на протяжении VIII в. должны были произойти какие-то
изменения, способствовавшие распространению сполиирований. Характер этих перемен
сейчас определить сложно, однако некоторые общие (хотя, конечно, сугубо
гипотетические) догадки предложить можно.
В Италии VIII в. одним из важнейших (не только политических, но и
психологических) процессов было постепенное исчезновение византийского контроля над большей
частью полуострова. В 751 г. лангобарды захватили Равенну, экзархат перестал
существовать, и последний императорский наместник покинул римскую резиденцию на Па-
латине. Пока василевс присутствовал в Вечном городе хотя бы символически,
кончина папы не могла означать перерыва в осуществлении власти. Но после «отдаления»
«2. Ut depraedationes quae hactenus fieri solebant prohibemus ne fiant, neque vivente pontifice neque defuncto;
si quis vero ulterius hoc fecerit, sciat se legali sententia esse condemnandum». Capitularia regum Francorum / Ed.
A. Boretius. T. 1. Hannover, 1883 (MGH Capit., 1). P. 323.
«11. De depraedationibus quoque, quae moderno tempore defunctis episcopis a diversis hominibus factae sunt
in rebus eclesiasticis, ut, qui eas fecerunt, legaliter emendent cum emunitate nostra». Ibid. T. 2. Hannover, 1897
(MGH Capit., 2). P. 64. На оба капитулярия обратил внимание А. Паравичини Бальяни, хотя сколько-
нибудь подробно он их не анализировал.
ШШШ М. . иц -В ЧЕЙ СМИ Е
Константинополя папа, по сути дела, превращался в главного и единственного носителя
идеи государственности и социального порядка.
Прямым следствием ослабления византийского присутствия на большей части
Апеннинского полуострова стала политическая переориентация пап на франкских королей.
Она ярко проявилась в том же 751 г. в поддержке переворота, совершенного майордо-
мом Пипином Коротким, и в конце концов привела к тому, что в 800 г. папа Лев III
провозгласил короля франков императором. Последняя инициатива означала с точки
зрения имперского права не что иное, как государственную измену и мятеж. И это еще
одна причина, по которой город Рим (вместе с имуществом умершего понтифика) не
мог восприниматься уже даже в символическом плане пребывающим ни в пространстве
власти василевса, ни под его покровительством.
Поскольку ни варварские короли, ни новоиспеченные каролингские императоры не
могли на первых порах обладать достаточной легитимностью в глазах жителей Италии, то
единственным подлинным хранителем всеобщего порядка для каждой общины оставался
ее епископ — последний осколок распавшейся системы имперского управления. Поэтому
теперь кончина епископа должна была означать кризис и разрыв в существовании
возглавляемого им сообщества и прежде всего в осуществлении власти — разрыв, который
закрывался только с поставлением нового предстоятеля. Стоит принять это
обстоятельство во внимание, как чисто правовые объяснения происхождения разграблений — в
рамках jus spolii или любых иных — сразу оказываются недостаточными. Сполиирования
становятся возможны не потому, что их инициаторы используют какое-то особое право,
а потому что переворачивается весь общественный порядок. Ведь если смерть главы
общины означает для ее членов разрыв «материи власти», перерыв в ее осуществлении, то
это приводит пусть и не к распаду всего социума, но, во всяком случае, к его временному
переходу в совершенно иное, чем обычно, качественное состояние.
Посмертный карнавал
Следующее после эпизодов 885 и 1054 гг. упоминание о «позорном обыкновении»
доносит Матвей Парижский в рассказе о болезни и уходе в мир иной преемника
Иннокентия III, папы Гонория III (1216 -1227). По словам хрониста, приближенным
пришлось подводить «изможденного и полуживого» Гонория за десять дней до его кончины
к «высокому окну» в Латеранском дворце, чтобы показать его римскому народу.
Необходимость срочно предъявить плебсу понтифика была вызвана, конечно же, тем, что
жители Рима решили, будто Гонорий уже скончался, и начали «посягать на имущество
папы»42.
«De quo Honorio, Хо die ante mortem ejus, cum mortuus crederetur nee erat, et exhaustus et semivivus populo
Romano in res papales debacchanti, quod viveret, per altam fenestram monstraretur, ait quidam versificator,
О pater Honori, multorum nate dolori,
Est tibi dedecori vivere, vade mori». Matthaei Parisiensis. monachi Sancti Albani, Historia Anglorum, sive, ut
vulgo dicitur. Historia minor. Item, eiusdem Abbrevatio chronicorum Angliae / Ed. by E Madden. Vol. 2. London,
1866 (Rolls, [44/2]). P. 294-295.
I.'i;n;;t Я ( И |i;k'.4( line умерших гч v,i;t|>eii JJJjJjJ
Зато после случая 1227 г. источники ничего не сообщают на интересующую нас тему
вплоть до конца XV в.43 По мнению А. Паравичини Бальяни, молчание это показывает,
что папам удалось переломить ситуацию в свою пользу. Решающую роль здесь сыграли
длительное (порой на протяжении нескольких десятилетий) отсутствие пап в Вечном
городе, изменение характера их власти (они превращаются не только в теории, но и на
практике из епископов города Рима в государей всей церкви), и — может быть, самое
главное — укрепление ее институциональных оснований, проявившееся, в частности, в
усилении охраны папских дворцов.
Смерть Сикста IV в 1484 г. вновь привела к серьезным волнениям в Риме: тогда
какие-то молодцы, вероятно, не имея уже возможности пробиться к резиденции папы,
разгромили дворец его племянника и загородное поместье супруги последнего. По
словам современника, в палаццо выламывали железные двери и мраморные оконные рамы,
в результате «и сегодня можно видеть», что там не осталось ни одного неповрежденного
проема — ни оконного, ни дверного. В саду же уничтожили виноградник и загубили
фруктовые деревья44. Из загородного поместья смутьяны угнали всех коз, сотни коров,
много свиней, ослов, гусей и кур, не говоря уже о том, что унесли немало солонины и
голов пармезанского сыра без счета45. Кроме того, они вломились в папские амбары и
разграбили все хранившееся там зерно46.
В 1492 г. после кончины папы Иннокентия VIII также случились беспорядки,
приведшие к ранениям и гибели людей. При первых известиях о смерти Павла VI в 1559 г.
Правда, высказывалось мнение, что разграбление жителями Авиньона в 1398 г. амбаров Бенедикта XIII
представляло собой своего рода посмертное сполиирование. Физически папа был жив, но символически —
уже умер, поскольку большинство кардиналов, а за ними и горожан, отказали ему в повиновении и стали
вести себя так, словно папский престол освободился. См.: Rollo-KosterJ. Castrum doloris: Rites of Vacant See
and the Living Dead Pope in Schismatic Avignon // Medieval and Early Modern Ritual. Formalized Behavior in
Europe, China and Japan / Ed. by J. Rollo-Koster. Leiden; Boston; K6ln, 2002 (Cultures, Beliefs and Traditions,
13). P. 245-277, особенно p. 267. Однако, на мой взгляд, настойчивым утверждениям автора, будто
враждебная Бенедикту партия воспроизводила публичные ритуалы, положенные при кончине папы, недостает
убедительности.
«Eadem die et mane multi iuvenes accesserunt armati ad domum comitis Hieronimi, putantes ilium se posse
ibi invenire; et cum non invenissent essetque domus ilia pro maiori parte discombrata et evacuata, clamantes
fortiter: "Colonna, Colonna!" dictam domum coeperunt illamque de residuo quod ibi erat disrobaverunt atque
distruxerunt, vastantes et distruentes mazis ferreis portas et fenestras marmoreas, et omnia quae inde potuerunt,
extraxerunt, viridarium et arbores penitus destruxerunt, prout de prasenti videri potest, quod nullum ei ostium
sive fenestra relicta est». Infessura S. Diario della citta di Roma / Ed. O. Tommasini. Roma, 1890 (Fonti per la
storia d'ltalia. Scrittori sec. XV, [5]). P. 161.
«...Et aliqui dictorum iuvenum se ad Castrum Iubilei contulerunt, ubi centum vaccas et totidem capras et multos
porcos, asinos, anseres et gallinas, quae erant Comitissae, abstulerunt; inter quae maxima copia carnium salatarum,
casei rotundi parmensis et alterius casei, supellectilia et magnum copiam vini graeci; et supellectilia inter eos
divisa extiterunt». Ibid. P. 162.
«Post quae magna copia eorum aperuerunt ecclesiam Sancti Theodori et horrea Sanctae Mariae Novae, indeque
extraxerunt maximam quantitatem frumenti, quod anno praeterito vendi non poterat; sperabat tamen papa
vendere illud in anno future». Ibid.
Шм.а. i;..iin..i; ♦ L;i:7/fi гчГп: Гг с ЯП ri'i^i 11 ri: "' _ _
людские толпы штурмовали тюрьмы, а в 1590 г. в Риме на пьяцца Навона евреи, по
свидетельству очевидца, стали спешно сворачивать торговлю при первом же слухе (как
оказалось, ложном) о смерти Сикста V. Очевидно, у них хватало горького опыта, чтобы
ожидать скорого грабежа. И действительно, когда в том же году смерть все-таки
настигла понтифика, прошли еврейские погромы — во всяком случае, в Болонье47.
Еще в XVIII в. анонимный автор сообщает (правда, переписывая более ранний
трактат) о чрезвычайных мерах предосторожности, принимаемых в Риме при
объявлении о смерти папы. Каждая семья в городе (за исключением дворян и
иностранцев) должна выделить человека для охраны общественного порядка. Ведь было уже
более чем достаточно случаев убедиться, продолжает рассказчик, что многие
откладывали осуществление мести или иных черных замыслов именно на то время, когда
Римский престол вакантен. Такие люди надеялись, что, совершив злодейство, они
смогут тотчас скрыться из города, а после избрания нового папы благополучно
вернуться, — когда он при вступлении в должность объявит прощение за все нестроения,
случившиеся sede vacante. В особом примечании автор говорит, что практика таких
прощений была пресечена только Сикстом V (1585-1590) и «некоторыми другими»
папами48.
Как можно было убедиться ранее, автор преувеличивает роль Сикста V: и после его
понтификата всякое «время без папы» создавало в Риме чрезвычайное положение.
Разрыв «материи власти» ощущался там особенно сильно именно потому, что преемники
Петра, как уже говорилось выше, не выработали достаточно ни идеологических и
юридических фикций, ни институциональных механизмов, которые позволили бы
продлевать обычную систему правления после смерти очередного правителя. В результате в
папском Риме к началу Нового времени сложилась довольно развитая «альтернативная
конституция», нигде не записанная, но тщательно соблюдавшаяся49. Она полностью
замещала «нормальное» политическое устройство на те несколько недель или даже
месяцев, пока престол князя апостолов пустовал. Папская курия, по сути дела, отстранялась
от правления, и на ее место из политического почти-небытия выступали органы
городского представительства и самоуправления, в обычное время влачившие жалкое
существование в тени епископских митр и кардинальских сутан. Предполагалось, что «сенат
Ginzburg С. Saccheggi rituali... P. 622; Bertelli S. II Corpo del re... P. 51-52.
«Diese Generalpardon ist nicht nothig: denn Pabst Sixtus V. und einige andere wollten bey Anfang ihrer Regierung
davon nichts wissen, sondern liefien alle diejenigen beym Kopf nehmen, welche sich strafwiirdig gemachet, und
sich gleichwohl wieder in Rom eingefunden haben. Diese alle empfingen ihren verdienten Lohn». Grandliche
Nachricht von den Merkwurdigkeiten, welche nach dem Absterben eines Pabstes aufier und in dem Conclave
und bey Erwahlung und Kronung eines Pabstes vorfallen. Wien, [ок. 1770]. S. 9. (Использован экземпляр из
Австрийской национальной библиотеки, шифр 303556-А.) В этом месте автор следует почти дословно за
более ранним сочинением: \Jungendres S.J.] Grandliche Nachricht vom Conclave, Oder Neueste Historie Des
Romischen Hofes. Frankfurt am Main; Nurnberg, 1721. S. 211.
NussdorferL. The Vacant See: Ritual and Protest in Early Modern Rome // Sixteenth Century Journal. Vol. 18.
1987. P. 173-189, особенно p. 178-179. См. также: Spinelli L. La vacanza della sede apostolica dalle origini al
concilio Tridentino. Milano, 1955.
Глава 5. Ограбление умерших государей Д
и римский народ» вновь берут в свои руки власть, которую они некогда добровольно
уступили цезарям (папы в этом историко-мифологическом контексте оказывались
правопреемниками императоров — в полном соответствии с «Константиновым Даром»50).
В городе, где в обычное время могли казнить за непочтительное слово о правящем
епископе, теперь открыто и повсеместно распевались издевательские куплеты и о покойном
преемнике Петра, его любимцах, родственниках, действительных или предполагаемых
метрессах, и о тех кардиналах, что имели наилучшие шансы получить тиару. Стены
обклеивались политическими карикатурами самого вольного, нередко скабрезного
свойства. Полиция бездействовала, даже если доносчики продолжали и в эти странные дни
исправлять свою хлопотную службу. Только в такое время мог случиться эпизод,
упоминавшийся в одной из предыдущих глав, когда кардинальские кучеры устроили шумное
пародийное избрание «папы» из своей среды, приветствовали его как понтифика, а
потом на руках отнесли в строившийся собор св. Петра и усадили на главный алтарь — за
что никто не был наказан.
В XVI-XVII вв. жителям города Рима становилось известно о смерти их государя,
когда с Капитолия подавал свой характерный голос сигнальный колокол «Патара». Он
звучал только по двум поводам. Первым была кончина папы, а вторым — начало
карнавала51. И то и другое сулило городским низам немало удовольствий — может быть,
отсюда и само имя колокола, которое можно перевести как «чернь», «рванина»,
«отрепье». Однако сходство между карнавалом и смертью папы куда глубже — и в том и в
другом случае обычные нормы жизни (в частности, политические и правовые)
утрачивают силу, но и в том и в другом случае это происходит только на строго ограниченный
период времени52.
50 См., например: «Era per Pusanza dei tempi, cui par data Pautorita di giustificar qualunque disordine, un antico
preteso diritto dei Romani il potere andar ogni volta, che moriva un Pontifice, ad aprir le pubbliche Carceri, e
trarne quanti prigoni vi fossero. E come questo compariva un segno di somma giurisditione, per cio mostrava il
Popolo Romano di credere quasi che in ogni Interregno risuscitasse la sua antica liberta morta fino ai tempi di
Gulio Cesare: e liberamente allora sfogava il suo suore, e stimava poter risolvere cio, che gli veniva in talento».
Bromato C. Storia di Paolo IV. Pontefice Massimo. Vol. 2. Ravenna, 1753. P. 576. Автор тут цитирует, в
частности, одно письмо 1555 г. со словами: «...quod sibi jus Populus Romanus vetustum semper retinuit».
51 BoiteuxM. Carnaval annexe. Essai de lecture d'une fete romaine // Annales E. S. C. Vol. 32.1977. P. 360. Автор
бегло упоминает о функциях этого колокола, не вдаваясь в детали и не приводя никакой дополнительной
литературы. Похоже, что к началу XVIII в. двусмысленность была устранена, во всяком случае, автор того
времени уже ничего не слышал о том. чтобы «Патара» давала сигнал к началу карнавала. Напротив, он
уверен: после смерти папы «звонит также большой серебряный колокол на Капитолии, которым в других слу-
чаяхне пользуются» — «...auch die grosse silberne Glocke auf dem Capitolio lauten / welche sonst nicht gezogen
wird». \Jungendres S.J.] Op. cit. S. 210. Римский карнавал прошел в своем развитии несколько этапов, сильно
меняя свое обличье на каждом из них. Самый краткий очерк его истории вместе со списком основной
литературы о ней см. в: Esposito A. Der romische Karneval in Mittelalter und Renaissance // Fastnacht — Karneval
im europaischen Vergleich / Hrsg. von M. Matheus. Stuttgart, 1999 (Mainzer Vortrage, 3). S. 11-30.
52 См. классическую работу: Бахтин M. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и
Ренессанса. М., 1990 и ее критику: Реутин М. Ю. Народная культура Германии: Позднее средневековье и
Возрождение. М., 1996.
Р?Д1 М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Услышав звон «Патары» в неподходящее для карнавала время, римская толпа
бросалась не только грабить, но и в лучших античных традициях разбивать статуи
скончавшегося правителя — особенно те, что стояли на Капитолии. В 1644 г., по свидетельству
современника, Урбан VIII отдал душу Богу в четверть двенадцатого, а уже около
полудня от его изваяния остались только обломки. Обычай этот был давним. В 1559 г. толпа
изувечила статую только что умершего Павла IV, стоявшую в Sala di Conservatore53, а в
1513 г. жертвой народа стала скульптура Юлия II работы Микеланджело54.
По сигналу «Патары» из всех городских тюрем (за исключением замка св. Ангела)
выпускали сидельцев и новых на их место, судя по всему, не сажали вплоть до
коронования следующего папы. Те из заключенных, что покидали тюрьму последними,
прихватывали с собой corda — веревку, применявшуюся при самой популярной в Риме пытке
strappado — местной разновидности дыбы. Начальнику тюрьмы приходилось выкупать
у них сей необходимый в деле дознания и перевоспитания инструмент за 15 серебряных
гроссо55. Деньги, впрочем, распределялись между стражниками, а не между
выпускаемыми арестантами — любопытный пример своего рода солидарности между
заключенными и тюремщиками.
Удар «Патары» не только освобождал узников, но и прерывал уже начавшиеся
судебные разбирательства. Пример тому приводит Стефано Инфессура: в 1471 г. как раз
судили «какого-то француза», когда зазвучал колокол в знак того, что скончался Павел П.
Приговор так и не был вынесен56.
Ограбление мертвого папы прекрасно вписывается в эту картину хорошо
конституированного безвременья, римской политической травестии, в которой легко обнаружить
все признаки «карнавала по Бахтину» с выворачиванием обычных норм наизнанку и
переменой «верха» и «низа» местами. Понятно, что правила функционирования общества
не отменялись вовсе — их действие только приостанавливалось, чтобы по истечении
определенного срока вновь возобновиться в полную силу. «Регулируемые эксцессы»
такого рода служили в конечном счете не чему иному, как подтверждению нормального
хода вещей. Вопрос, который еще придется специально изучать, состоит в том, какую
роль играли эпизоды сполиирования в становлении римского «политического
карнавала»? В своем развитом виде карнавал, как считается, довольно позднее явление:
историки уже давно перестали его выводить из «языческих» обрядов — будь то древнеримских,
будь то германских57, — и потому «ограбления» не могут быть производными от карна-
53 «Fu rotta una mano ed imbrattata la faccia». Bromato C. Op. cit. P. 576-577.
54 NussdurferL. Op. cit. 178-179.
55 Ibid. P. 177.
56 «...Et in quello di de sabbato lo Senatore faceva iustitia de uno franzoso, et haveva sonato la campana, et la ditta
iustitia per la ditta cascione non fu fatta». Infessura S. Op. cit. R 73-74.
57 См., например: Mezger W. Antike Motive und Elemente in der Fastnacht des Spatmittelalters? Zu Kontinuitat
und Diskontinuitat der Traditionen des klassischen Altertums // Karnevaleske Phanomene in antiken und
nachantiken Kulturen und Literaturen / Hrsg. von S. Dopp. Trier, 1993 (Bochumer Altertumswissenschaftliches
Colloquium, 13). S. 239-264.
Глава 5. Ограбление умерших государей Щ
вальных практик. Но, может быть, традиция сполиирования толпой папского
имущества стала тем стержнем, вокруг которого постепенно собрались и остальные элементы,
составившие к началу Нового времени основу римской «чрезвычайной конституции»,
своеобразного римского «политического карнавала»?
После всего, что мы теперь знаем об эксцессах XVI-XVII вв., становится сложно
объяснить прерывание в XIV-XV вв. традиции «ограбления» пап, которое предполагает
А. Паравичини Бальяни. Имела ли место такая пауза в действительности или же она не
более чем иллюзия, создаваемая у нас некоей аберрацией в используемых источниках?
Неужели властям на протяжении двух веков удавалось полностью подавлять
стремление толпы устроить себе маленький «политический карнавал» при кончине очередного
понтифика, чтобы потом все же уступить этому желанию? И было ли только данью
традиции предписание в чине папского погребения, составленном Франческо де Концие —
камерленгом в 1383-1431 гг., — тотчас после смерти папы первым делом запирать все
входы во дворец?58
Сполиирование «изнутри»
В своих описаниях сполиирования мертвых пап ни Р. Эльце, ни последовавшие за ним
историки не проводили различия между отдельными видами «ограбления», явно
отличающимися друг от друга. В одной группе рассматривавшихся вьппе эпизодов пестрые
толпы народа либо расхватьшали облачения выставленного публично мертвеца, либо же
штурмовали дворцы или еще какие-то здания. Но в другой (куда относится и сцена из Пе-
руджи) разграбление осуществлялось не народом, а ближайшим окружением умершего —
в тиши дворцовых покоев. Различаются не только социальные обличья грабителей, но и
объекты их специфического интереса. В одних случаях люди бросаются на штурм
папского дворца, не обращая особого внимания на проносимое мимо них тело папы, в других же,
напротив, вожделение грабителей обращается именно на бездыханный труп.
Конечно, все эти формы сполиирования не исключают одна другую, и в установках
их участников, вероятно, было немало сходного. Тем не менее, недооценивать
различий между ними не стоит. Продуктивному сопоставлению разных видов сполиирования
препятствует то, что тихие ограбления внутри дворца, «в узком кругу» придворных, до-
ументированы по понятным причинам намного хуже, чем публичные акции с участием
народных толп. Однако даже крайне редких упоминаний источников о сполиированиях
«изнутри» достаточно для предположения, что некогда столь удививший Р. Эльце
обычай оставлять ограбленное тело понтифика на какое-то время в одиночестве нагим или
«почти нагим»59 практиковался столетиями — по меньшей мере вплоть до рубежа Ново-
Paravicini BaglianiA. II Corpo del Papa. P. 167.
Последнее А. Паравичини Бальяни толкует в том смысле, что папа лежит в одной лишь белой рубахе. См.:
Paravicim Вафат А. II Corpo del Papa. P. 184. Подробнее он обосновывает свою позицию и показывает
амбивалентность смыслов, подразумевавшихся средневековыми авторами, когда они писали о «наготе»,
в: Idem. Rileggendo i testi sulla «nudita del papa» // I re nudi. Congiure, assassini, tracolli ed altri imprevisti
ЕДА! л Ь-пм.м; • Lib. II I'll lb 11 CM I IPI'I II IK ^_ \
го времени. He успел в августе 1503 г. скончаться Александр VI, как кардиналы забрали
все деньги, хранившиеся рядом с его опочивальней. «Между тем слуги забирали все, что
оставалось в гардеробах и комнатах и не оставили никакого имущества, за
исключением папских кресел, нескольких подушек да тканей, закрепленных по стенам»60. Когда
мертвое тело, обряженное церемонийместером, выставили в комнате для приемов, всю
ночь рядом с ним никого не было, хотя пенитенциариев специально просили читать над
ним61.
Правда, при смерти Пия III в том же 1503 г. все прошло без эксцессов, если не считать
того, что сначала тоже не оказалось никого, кто бы читал над ним («певцы не захотели, а
клирики пришли поздно»), а потом из-за сильного дождя тело понесли в собор св. Петра
через боковую дверь, а не через главный вход, как положено62.
Однако и до 1503 г. обычай «обнажения и оставления» тела папы должен был
практиковаться более или менее систематически. Во всяком случае, указание на него А. Па-
равичини Бальяни усматривает в том, что именно на данном обыкновении
францисканцы решили выстроить свое исключительное право заботиться об останках понтифика
тогда, когда его бросили все остальные. Орденская традиция называет здесь ряд
прецедентов, первый (но наименее достоверный) из которых создал еще св. Франциск, якобы
обмывший и подготовивший к погребению тело Иннокентия III (надо полагать, уже
после визита Якоба Витрийского). О миноритах у смертного одра Иннокентия IV в 1254 г.
речь выше уже шла. Если доверять орденским преданиям, то сходную миссию братья
выполняли также при кончине Гонория III в 1227 г. и Григория IX в 1241 году.
Рассказам францисканцев об «одиночестве» умершего папы можно было бы и не
доверять, но их подкрепляют свидетельства совсем иного рода. Так, в 1314 г. выставленное
в церкви тело Климента V за ночь наполовину обгорело, потому что на него
опрокинулась свеча. Подобного конфуза, конечно же, не случилось бы, останься на бдениях
рядом с папой хоть единственный человек63. В 1484 г. как раз такой одиночка (разумеется,
францисканец) самоотверженно оставался в храме св. Петра у тела Сикста IV, от
которого уже пошел тяжкий дух64. Может быть, именно благодаря этому минориту ни одна
из двадцати больших свечей, горевших вокруг тела покойного, не наделала бед. Кстати,
nella storia del potere. Atti del Convegno di studio della Fondazione Ezio Franceschini, Certosa del Galluzzo,
19 novembre 1994 / A cura di G. M. Cantarella, F. Santi. Spoleto, 1996 (Quaderni di culture mediolatina, 12).
P. 103-125.
60 «Interim servitors acceperunt residuum quod erat in guardarobis et per cameras, et nihil bonorum permiserunt
preter sedes papales et aliquos cusinos et pannos muris affixos». BurckardJ. Op. cit. Vol. 2. Citta di Castello, 1911
(RIS, 32/2). P. 352.
61 «...Ubi stetit ilia nocte cum II intorticiis et nemo cum eo, licet fuerint vocati penitentiarii ad dicendum officium
mortuorum». Ibid. P. 353.
62 Ibid. P. 393-394.
63 Elze R. Sic transit gloria mundi... S. 4-5.
64 «...Nee visus fuit homo qui de eo [Sixto] bene dixerit, nisi quidam frater sancti Francisci, qui solus in ilia die corpus
suum non sine magno foetore observabat». Infessura S. Op. cit. P. 161.
Глава 5. Ограбление умерших государей Щ
если Сикста и бросили сразу после смерти «почти нагим», то только до утра, когда в
сопровождении всего нескольких человек его и перенесли из покоев в храм. Вверенный
заботам францисканца, он лежал в литургическом облачении, раз Стефано Инфессура
видел на нем вышитую золотом казулу, хотя старую, да к тому же порванную...65
Дошли до нас и тексты, подтверждающие практику «легального отчуждения»
имущества покойного понтифика. В самом раннем из сохранившихся папских погребальных
чинов (конец XIV в.) говорится, что после смерти понтифика нельзя отдавать папским
булочникам скатерти, на которых папа ел в последний раз, а виночерпиям — бочки с
вином, из которых ему в последний раз наливали, потому что и булочники, и виночерпии
получают денежное содержание66.
Здесь внимания заслуживает как сама норма, так и ее мотивировка. Во-первых,
фиксируется устойчивое право (или, по крайней мере, устойчивая претензия) двух
корпоративных групп при папском дворе на свои определенные и закрепленные обычаем доли
папского «наследства». (Кстати, еще Александр III на Латеранском синоде 1179 г.
объявлял, что не видит ничего дурного в том, чтобы верные слуги покойного епископа забрали
себе после его смерти кое-что из оставленного имущества67.) Во-вторых, такая доля
прямо связана с личностью умершего, с одной стороны, и с профессиональными занятиями
«наследующей» группы, с другой. В-третьих, получение этой доли понимается
современниками как своего рода компенсация за выполнение служебных обязанностей, которую
ожно заменить иной — чисто денежной. В-четвертых, такая замена представляется
составителю чина правильной, хотя, кажется, и не вызывает восторга у «наследующих»
групп. Соответственно, в-пятых, чтобы преодолеть возможное недовольство, куриалы
должны были либо располагать достаточными средствами привести противящихся к
порядку; либо же предложить им денежную компенсацию в таких размерах, чтобы она
оказалась привлекательнее скатертей и вина покойного папы. Нетрудно предположить,
что и в возникновении «права» папских булочников, и в его отмене следует видеть
отражение разных стадий развития папского двора как социального института.
То, что при определенном уровне институциализации своей власти папы, очевидно,
стали откупаться от неудобного обычая сполиирования, кажется А. Паравичини Балья-
«Mane sequenti corpus eius portatum fuit in ecclesia Sancti Petri, xx. Dumtaxat cereis torceis, in aurea planeta
quadam antiqua et quodam modo lacerata, paucis comitantibus hominibus». Ibid.
«Item si paneterii et buticularii petunt tobaleas vel bottas, nihil detur eis, quia habent gagia sua Quod si non
darentur eis, rationem haberent petendi in tobaleis in quibus papa ultimo comedit, et in bottis de quibus tunc
ultimo bibebat vinum». Dykmans M. Le ceremonial papal de la fin du Moyen Age a la Renaissance. T. 4. Bruxelles;
Roma, 1985 (Bibliotheque de PInstitut historique Beige de Rome, 27). P. 227, Nr. 1043. В Nr. 1042 не
разрешается папскому брадобрею забирать после смерти папы свои принадлежности и какой-то серебряный
«жезлик» (bacilum), которые должны всегда оставаться в папских покоях. За это новый папа должен велеть
выдать брадобрею «10 или 12 флоринов». В Nr. 1044 папским камергерам разрешается «просить» себе по
одному одеянию покойного: «Item cubicularii possunt petere cuilibet unam vestem papam». Однако, если на то
будет их воля, все эти одеяния они могут отдать (подразумевается, бедным), ради поминовения души папы:
«Si volunt tamen, omnes consueverunt dari amore Die pro anima eius».
Mansi. Vol. 22. Col. 226.
ЕЯ м- Л- I"'i"f'■ 'В!-'. II I'll II' 11 CMI М'ГТГГ II' "
ни вполне вероятным, тем более, можно добавить, что выкуп — это самый обычный в
Средние века способ избавления от обременительных обязательств.
На свои «законные доли» рассчитывали, однако, не только булочники и виночерпии.
Папский церемониймейстер Йоханн Буркхард выразил в своем сочинении недовольство
тем, что не успел папа Сикст IV скончаться, как сакристан папской капеллы забрал себе
кровать умершего вместе со всем ее убранством, хотя она по праву принадлежала самому
Буркхарду — в соответствии с его рангом68. Таким образом, и в конце XV в. действуют
довольно четкие правила раздела имущества покойного папы, причем они
распространяются на высших куриалов. Впрочем, сходные нормы существовали и раньше. В куриальных
заметках, составленных около 1305 г., но отражающих более ранние обычаи,
упоминается, что двум братьям-элемозинариям, присутствовавшим при кончине папы, полагается
«приуготовить» тело их господина, обмыть его, «очистить» и одеть в папские облачения,
«в соответствии с обыкновением». Затем они передают тело в распоряжение
пенитенциариев, а сами «должны получить кровать, в которой умер наш государь папа»69.
Традицию того вида ограблений, который выше был назван «сполиированием в
узком кругу», А. Паравичини Бальяни связывает со своеобразием природы самой
папской власти. «Унижение», которому подвергались тела даже самых влиятельных пап
Средневековья, представляло собой, с его точки зрения, демонстрацию того, что папа —
викарий Христов — после кончины снова превращается в обычного — смертного и
жалкого в этой смертности — человека. Тем самым еще раз подчеркивался исключительный,
«надчеловеческий» статус живого понтифика, поставленного самим Христом во главе и
Города, и Церкви, и мира.
Объяснение это красиво и правдоподобно, но в источниках пока, кажется, не
обнаруживается ясных ему подтверждений вплоть до начала XVI в. Уже упоминавшийся
выше церемониймейстер Парис де Грассис в неопубликованном трактате «De funeribus et
exequiis in Romana curia peragendis» настаивает на том, что всех куриалов положено
отпевать и хоронить со знаками их прижизненного статуса, но только не пап. Папа, стоящий
в силу своего положения викария Христова выше людей (supra humanum conditionem),
со смертью снова становится человеком (in hominem reversus est), а потому тело его при
погребальной церемонии следует выставлять с атрибутами того состояния, в котором
умерший был до избрания его в преемники св. Петра — например, в одеянии ордена, к
которому он принадлежал70. Впрочем, даже если подобное представление возникло су-
«Abbas Sancti Sebastiani, sacrista, habuit lectum cum fornimentis, licet ad officium nostrum potius pertineret».
BurckardJ. Op. cit. Vol. 1. P. 15.
«Ipsi vero fratres elemosinarii presentes in obitu summi pontificis debent preparare dominum, lavare mundare et
vestire in vestibus pontificalibus, sicud consuetum est, postea presentare in manibus penitenciarii; et dicti fratres
debent habere lectum, in quo moritur dominus noster papa». Hatter J. Zwei Aufzeichnungen iiber die Beamten der
Curie im 13. und 14. Jahrhundert // QF1AB. Bd. 1.1898. S. 20.
Staubach N. Quibus virtutum testimoniis in vita floruit, ittis in morte ornetur. Paris de Grassis und das kuriale
Begrabniszeremoniell des frtihen 16. Jahrhunderts // Praemium virtutis II. Grabmaler und Begrabniszeremoniel]
in der italienischen Hoch- und Spatrenaissance / Hrsg. von J. Poeschke, B. Kusch-Arnhold und Th. Weigel.
Miinster, 2005 (Symbolische Kommunikation und gesellschaftliche Wertesysteme, 9). S. 24.
Глава 5, Ограбление умерших государей
щественно ранее XVI в., оно позволяет объяснить общее пренебрежение к телу папы, но
отнюдь не традицию его почти ритуального сполиирования. В ней современники могли
улавливать совсем другие смыслы. Так, например, в полном противоречии с
концепцией Париса де Грассиса, здесь допустимо было заметить прямую параллель между папой
и Христом — разве не были и ризы Спасителя тоже поделены присутствовавшими при
его смерти?71 Возможна и другая — не столь отчетливая — ассоциация со Священным
Писанием: когда первосвященник Аарон умирал, Господь повелел Моисею снять с него
одежды — правда, чтобы тотчас же возложить их на сына Аарона Елеазара72. (Часть
одеяний умершего папы будет действительно возлагаться на его преемника сразу после
избрания.) Можно усмотреть в сполиировании и «живую иллюстрацию» сентенции «Наг я
вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь...»73 Все такого рода предположения
историка при отсутствии определенных высказываний (или хотя бы намеков) в источниках
оказываются в равной степени вероятными и в равной же степени недоказуемыми. Более
того, никак нельзя исключать, что у средневековых куриалов в одно и то же время было
наготове несколько разных — ясных или же, напротив, довольно туманных — объяснений
обычая сполиирования, или же что такие объяснения со временем сменяли друг друга.
Впрочем, какие бы разъяснения они ни дали, имей мы возможность их расспросить, в
словах современников вовсе не стоит ожидать услышать обязательно исторически
правильный ответ о происхождении и содержании обычая. Их интерпретации могли быть
весьма произвольны, хотя и такие суждения были бы все равно ценны как свидетельства
0 мнениях, распространенных в той или иной среде в то или иное время.
Мирок обитателей папского дворца выстраивался на основе личных отношений,
разрывавшихся всякий раз со смертью государя. Именно в этой особенности связи всего
«штата» курии с личностью понтифика и усматривает А. Паравичини Бальяни причину
ограбления тела и растаскивания имущества умершего. Конец этой практике положило,
согласно А. Паравичини Бальяни, только введение профессионального чиновничества.
Но удалось ли официалам на самом деле положить ей конец? В цитировавшемся выше
сочинении начала XVIII в. вновь звучат уже хорошо знакомые мотивы: «Составляется
инвентарь всех оставшихся предметов, принадлежащих апостолической казне. Однако
это наследство обычно очень скудно, потому что большую его часть родственники
умирающего уже заранее забирают себе на сохранение»74.
Для завершения картины стоит заметить, что и сейчас при кончине папы римского
служащие Ватикана получают внеочередной оклад...75
1 Иоанн 19:23-24.
2 Числа 20:26-28.
Иов 1:21.
' «Es wird auch ein Inventarium fiber die noch vorhandenen Mobilien verzeichnet / welche sich die Apostolische
Cammer zugeignet; wiewol diese Erbschaft gemeiniglich gar schlecht ist / weil die Anverwandten des Sterbenden
das meiste vorhero schon in ihre Bewahrung genommen». \Jungendres S.J.] Op. cit. S. 210.
' По сообщению в личной беседе А. Паравичини Бальяни, в прошлом — скриптора в Ватиканской
библиотеке.
ЮЯГм. л. \:.~„i\n„i:' вЪпI'mik iiс miитмТГм; "_ ^-^^-^^
Другие епископы
В западной церкви «привилегией» быть ограбленным после смерти пользовались не
одни лишь римские митрополиты. Уже говорилось о произошедшем с марсельским
епископом в 581 г., но детали того случая остаются не вполне понятными. Куда нагляднее
другой эпизод, мельком упоминавшийся как Р. Эльце, так и К. Гинзбургом, и подробно (но
совсем не в интересующем нас здесь плане) разбиравшийся А. Паравичини Бальяни76.
Около 1049 г. жители городка Осимо в Анконской марке, узнав о смерти своего
епископа, ворвались в его резиденцию, до основания разграбили ее, сожгли стоявшие
вокруг постройки и даже вырвали из земли лозы в винограднике и ягодные кусты в
саду77. Не сохранилось никаких свидетельств, что епископ чем-либо особенно
провинился перед паствой и заслужил ее ненависть или же попал в немилость у высших
властей, как случилось когда-то с Теодором Марсельским. Как бы то ни было, папа
Лев IX в первый же год своего понтификата поручил Петру Дамиани составить
послание осимцам с решительным осуждением столь «извращенного обыкновения»
(perversa consuetudo).
Письмо Петра Дамиани, которое он в 1050 г. направил от имени папы «клиру и
народу» осимского диоцеза, действительно представляет собой подробное обоснование
вредности и незаконности сполиирования. Оно строится на противопоставлении
смертности прелата бессмертию Иисуса Христа — «епископа [всех] наших душ»,
«бессмертного жениха церкви», «вечного понтифика»78. При помощи такой аргументации Петр
Дамиани пытался внушить не вполне привычную, очевидно, в его времена мысль о
наличии вечного института власти, который может существовать и помимо конкретной
смертной персоны ее носителя79. О том, что Лев IX даже при поддержке Петра Дамиани
не слишком преуспел в распространении такого представления, нам уже известно: ведь
Paravicini Вафат А. И Corpo del Papa. P. 147.
«Perversam autem et prorsus execrabilem quarundam plebium consuetudinem fama vulgante cognovimus, ut
videlicet suo defuncto episcopo domum episcopi hostiliter irrumpentes invadant, facilitates eius praedonum more
diripiant, praediorum domos incendant, vites insuper et arbusta bestiali inmaniores feritate succidant. Quod
nimirum nisi aecclesiastici vigoris fuerit censura correctum, haud dubium quin regionibus illis repentini furoris
imineat gladius». Die Briefe des Petrus Damiani / Hrsg. von K. Reindel. Teil 1. Miinchen, 1983 (MGH Die Briefe
der deutschen Kaiserzeit, 4/1). S. 337. Nr. 35.
«Etsi enim sacerdos quilibet ex debito humanae conditionis obiit, sed Christus, qui animarum nostrarum episcopus
est, ex virtute divinitatis in aeternum vivit [...] defuncto autem eo ad iniuriam Christi, qui inmortalis aecclesiae
sponsus est, vel odii et virus malitiae, quod eatenus occultabat, effudit. Et fortassis episcopus in vita sua aliquem
laesit; sed Christus, qui aecclesiae custos relictus est, quid peccavit? Si ergo illi, qui nocuit, malum pro malo
non redditur, cur aeterno pontifici, qui nobis bona pro maris reddidit, reverentia non habetur? Verumtamen si
aecclesiae predo Dei filium inmortalem proculdubio pontificem crederet, si eum ubique praesentem omnia nosse
ac posse consideret, coram eius oculis admittere tarn impium tam sacrilegum facinus non auderet». Ibid. S. 338.
О проблеме в целом см.: Kantorowicz Е. Н. The King's Two Bodies: a Study in Mediaeval Political Theology.
Princeton, 1957 г. (главы 6-7). Автор, впрочем, считает, что «абстрактное» представление о власти начинает
складываться в XII—XIII вв., а потому почти не уделяет внимания более ранним суждениям о ее
«бессмертии».
Глава 5. Ограбление умерших государей Щ
именно этот папа вынужден был со смертного одра урезонивать римлян, рвавшихся в
Латеранский дворец, и объявлять запрет на его разграбление.
Случай в провинциальном Осимо смог привлечь к себе внимание высших церковных
властей скорее всего масштабами и жестокостью разграбления, а не исключительностью
самого сполиирования как такового. Во всяком случае, при знакомстве с таким
источником, как «Liber provincialis» (официальный сборник формул из папской канцелярии),
возникает впечатление, что даже в относительно «спокойном» для пап (по
характеристике А. Паравичини Бальяни) XIII в. опасность разграбления резиденций умерших
епископов в провинциальных диоцезах ощущалась как вполне реальная. Иначе трудно
объяснить, зачем кому-то из пап понадобилось выпускать постановление (переписанное
в сборник в качестве образца и пособия для секретарей), в котором он грозил анафемой
всем, кто впредь осмелится посягнуть на имущество умершего епископа: «Мы
полностью отменяем тот противоестественный обычай или скорее мерзостное извращение,
когда после смерти епископа граждане грабят и растаскивают имущество епископства,
не пуская [новоизбранного [епископа] войти в епископский дворец, прежде чем он не
поклянется, что будет соблюдать их обычаи»80.
Некоторые намеки на распространенность «дурного обычая» можно встретить и
далеко от Италии. Так, в хронике Яна из Чарнкова (1370-1382) сообщается, помимо
прочего, о смерти Гнезненского архиепископа Яна в 1382 г. Его казну и все, что он оставил
после себя, так же как и обстановку его curia, забрали с собой его родственники; от всего
этого ничего не осталось81. Этот вариант разграбления очень похож на приводившийся
чуть выше — когда родственники папы брали себе его вещи «на сохранение». Понятно,
что здесь, вероятно, выразилось представление о должности (а следовательно, и
имуществе, с ней связанном) как о семейном достоянии. (Нужно лишь учесть, что словом
«родственники» могли обозначать весьма широкий круг лиц, помимо собственно
членов семьи — средневековая familia могла включать в себя прислугу, секретарей, охрану,
придворных, советников и разных иных приближенных.)
Легко предсказать, что в дальнейшем историкам удастся выявить новые случаи
посмертного сполиирования епископов. Пожалуй, некоторые из них и так уже давно и
хорошо известны, только описывались до сих пор как вспышки борьбы горожан против
сеньоров, проявления раннего коммунального движения. Конечно, не стоит заведомо
«Illam quoque abusivam consuetudinem vel potius abhominabilem corruptelam, quod cives tales, episcopo
decedente bona mobilia episcopatus, tamquam ad eos iure successionis pertineant, rapiunt et asportant, inhibentes
electo, ne ingrediatur episcopale palatium, nisi prius iuret se illorum consuetudines servaturum, penitus abolemus,
sub interminatione anathematis prohibentes, ne talia de cetero attemptentur». Die papstlichen Kanzleiordnungen
von 1200-1500 / Hrsg. von ML Tangl. Innsbruck, 1894. S. 251. Nr. X.
«Obiit autem eodem anno sabbato in vigilia Paschae post crepusculum V die mensis Aprilis [1382] Zneynae in
curia archiepiscopali; cujus thesaurum et omnia derelicta ac curiae supellectilem totalem nepotes sui totaliter
sustulerunt, nihil penitus reliquentes. Sepultus est autem Gneznae feria quarta post hoc proxima in choro majoris
ecclesiae sub lapide in Flandria per ipsum ad pompam pretiose comparato. Cujus anima, si deo placet, requiescat
in pace». Joannis de Czarnkow Chronicon Polonorum // Pomniki dziejowe Polski (Monumenta Poloniae
historica) / Ed. A. Bielowski. D. 2. Warszawa, 1872. S. 715.
ВНЯ 1U./V boiiiit".r= » LilrJll 14 lib II CMlII'bHIIb '""" "_ "' " _'_
исключать, что в тех или иных случаях разграбления дворцов правителей толпами их
подданных могли вызываться социальным протестом, но не стоит и редуцировать
содержание подобных действий всецело к общественному недовольству. Скорее историку
следует проследить, как происходит такое переосмысление закрепившейся в культуре
поведенческой матрицы, в результате которого она становится пригодной и для
выражения общественного протеста82.
Итак, есть все основания предполагать, что «постыдный обычай» грабить мертвого
пастыря был распространен и за стенами Вечного города и, вероятно, за пределами
Италии. Вряд ли во всех близких и отдаленных краях тамошние провинциалы просто
подражали нравам римской «метрополии». Скорее причины, по крайней мере, некоторых
из таких грабежей следует искать в специфическом отношении членов церковной
общины к личному имуществу их покойного пастыря — о чем прямо говорится в тексте
формулы из папской канцелярии. Епископ умирает, не оставляя иных наследников, кроме
своей осиротевшей паствы, а значит, именно она и должна получить всю его личную
собственность83. Кстати, метафора брака, заключаемого при возведении епископа на
кафедру между ним и его церковью, тоже должна была способствовать возникновению
у «вдовы» — общины — претензий на наследство покойного. О том, что теоретическая
(или даже только подразумеваемая) норма «наследования общиной» далеко не всегда
соблюдалась на практике и родственники покойного считали себя преимущественными
или даже исключительными наследниками покойного, хорошо известно. Тем не менее
общий принцип «наследования общиной» никогда полностью не исчезал и
актуализировался всякий раз, когда для этого складывались подходящие предпосылки.
Последнее можно продемонстрировать на одном примере из «Истории» Фомы
Сплитского (ок. 1200-1268), до сих пор в дискуссиях о сполиях еще никем не
привлекавшемся. Епископ Райнерий, поставленный в город Сплит, вез с собой к месту нового
служения «немало серебряных сосудов, денег и драгоценных епископских облачений»84.
Опасаясь пиратов, Райнерий перед отплытием в Далмацию прямо в равеннском пор-
Кстати, это касается и «восстаний», направленных против светских господ, а не епископов. Б 572 или
573 г. в своем дворце в Вероне в результате заговора королевы Розамунды был убит лангобардский
король Альбоин. Этот эпизод известен прежде всего в драматическом изложении Павла Диакона (Historia
Langobardorum II, 28). Однако в более позднем рассказе Агнелла Равеннского история оказывается богаче
одной деталью. Агнелл утверждает, что после гибели короля лангобарды, рвавшиеся отомстить
Розамунде, опустошили королевский дворец: «Sed iurgantes fortiter Langobardi contra earn, depopulatum palatium...»
Agnellus von Ravenna. Liber pontificalis — Bischofsbuch. Lateinisch — Deutsch / Ubersetzt und eingeleitet von
С Nauerth. Teilbd. 2. Freiburg; Basel; Wien etc., 1996 (Fontes christiani 21/2). S. 370. Историчность этого
замечания Агнелла, разумеется, проблематична, но оно хорошо показывает, что именно сам автор считал
вероятным.
Важность этого элемента правового сознания паствы А. Паравичини Бальяни полностью признает вслед за
Р. Эльце.
«Habebat [...] uasa argentea поп modica, pecuniam et indumenta pontificalia pretiosa». Thomas archidiaconus.
Historia Salonitana / Digessit Fr. Racki. Zagrabiae, 1894 (Monumenta spectantia Historia slavorum Meri-
dionalium, 26 Scriptores, 3). P. 71 (cap. XXI). Русский перевод О. А. Акимовой см. в: Фома Сплитский.
История архиепископов Салоны и Сплита. М., 1997. С. 61.
Глава 5. Ограбление умерших государей
ту спрятал свои сокровища в бочку и сдал ее на хранение в монастырь св. Марии. Там
они и пролежали все пять лет, пока Райнерий пастырствовал в Сплите. Но когда он в
1180 г. скончался, «сплитчане попросили его слугу пойти в Равенну и оставленное
архиепископом доставить в Сплитскую церковь». Прибыв на место, этот посланец вместе
со спутником «предъявили хранителям некоторые архиепископские знаки... И, получив
все, они возвратились домой. Некоторые из этих вещей были переданы церкви, а
оставшимися коммуна распорядилась по своему усмотрению»85.
Итак, община считает себя в полном праве распоряжаться той долей «наследства»
своего епископа, которая не передается церкви. Описанный сплитский случай
отличается от красочных сцен посмертного сполиирования, по сути дела, лишь большей
степенью организованности в овладении «освободившимся имуществом»86.
Кардиналы
Ограблению после смерти подвергались не только епископы, но и кардиналы. Р. Эль-
це упоминает об этом, но, к сожалению, лишь мельком87, зато А. Паравичини Бальяни
приводит один выразительный пример. Когда в 1253 г. кардинал-епископ Альбанский
Пьетро ди Коллемеццо разбился насмерть, упав с плоской крыши своего дома в Ассизи,
его фамилиары меньше всего обеспокоились заботами о теле погибшего князя церкви.
Они немедленно кинулись растаскивать посуду, домашнюю утварь и разбирать коней.
Один из этих людей на глазах у свидетелей сорвал с мертвого кардинала митру и сутану
и оставил его тело лежать на земле нагим88.
Итак, даже в шоке от внезапной кончины патрона его слуги действовали безо
всяких колебаний — на основании какой-то бесспорной для них поведенческой логики.
Похоже, что вопрос об истоках сполий окончательно сместился из сферы
собственно права (где искал разгадку «ограблений» Р. Эльце) или же истории институтов
■ « De rebus itaque illis quedam ecclesie date sunt, de aliis fecit comunitas uoluntatem suam». Ibid. P. 75. Б русском
издании это место см. на с. 64. Курсив мой. М. Б.
• Нельзя сказать, что претензии корпорации (например, братства) или общины (в частности, городской)
на имущество принадлежащего к ней духовного лица не встречали противодействия. См., например,
статут трирского архиепископа Бернера фон Фалькенштейна от 6 февраля 1398 г., в котором всем духовным
лицам в Трире, независимо от их ранга, разрешается во избежание посмертного сполиирования еще при
жизни распределять свое имущество, составляя завещания: Statuta Synodalia, Ordinationes et Mandata
Archidioecesis Trevirensis / Nunc primum collegit et edidit Joannes Jacob Blattau. T. 1: Ab Archiepiscopo
Ratbodo usque ad obitum Archiepiscopo Jacobi a Sirck. Augustae Trevirorum; Lintz, 1844. S. 206. Тут же
прилагается и папская грамота, подтвердившая решение архиепископа.
' Eke R. Sic transit gloria mundi... S. 7.
*" Paravicini Bagliani A. II Corpo del Papa. P. 187. Кстати, и этот эпизод оказался записан не любопытства, а
назидания ради: автор-минорит усмотрел в такой жалкой, по его мнению, смерти кардинала
божественную кару за его недоброжелательство к францисканцам. См. подробный анализ данной сцены в: Paravicini
Bagliani A. Die Polemik der Bettelorden um den Tod des Kardinals Peter von Colomezzo (1253) // Aus Kirche
und Reich. Studien zu Theologie, Politik und Recht im Mittelalter. Festschrift fur Friedrich Kempf / Hrsg. von
H. Mordek. Sigmaringen, 1983. S. 355-362.
1?Лм. Л. Koiiiic^j- ВЬЛПЧПКПСМПРЬНПК " Z
(которая больше занимала К. Гинзбурга и А. Паравичини Бальяни) в совсем иную
плоскость: получается, что сполии практиковались столь упорно, потому что
отвечали каким-то специфическим культурно-психологическим установкам, имевшим
распространение в определенное время и в определенной среде. (Разумеется, такой
настрой не возникает сам по себе в безвоздушном пространстве: массовые
настроения могут и сами испытывать влияние права или иных социальных институтов и
оказывать на них обратное, порой весьма ощутимое, воздействие, так что здесь лишь
чуть сильнее других акцентируется одна из множества линий, слитых воедино в
общем континууме бытия.)
Внимания заслуживает другая, относительно хорошо документированная,
традиция сполиирования кардиналов — во-первых, потому что она тесно связана с развитием
представлений о характере папской власти, а во-вторых, в ней есть родственные черты
с ограблениями посмертными. В отличие от пап, кардиналов порой грабили и не
дожидаясь их физической смерти. Однако, для того чтобы подвергнуться прижизенному
сполиированию, кардиналу нужно было взойти на престол св. Петра.
Энеа Сильвио Пикколомини, избранный в 1458 г. папой под именем Пия II, позже
с омерзением вспоминал, как слуги кардиналов, участвовавших в конклаве, «следуя
позорному обыкновению», полностью разграбили его келью, едва только закончились
выборы. Тотчас же был разгромлен и римский дом Энеа Сильвио, причем
нападавшие, похоже, стремились сравнять его с землей, поскольку они выламывали и
уносили даже камни, из которых здание было сложено89. Все это произошло, несмотря на
специальный декрет, принятый еще на Констанцском соборе 8 ноября 1417 г. «О не
[допущении] сполиирования [лица], имеющего быть избранным папой» («Decretum
de поп spoliandi eligendum in papatu»). В его тексте не только рисуется впечатляющая
картина ожесточенного растаскивания имущества новоизбранного папы, но и
передается весьма важная для нас мотивировка грабителей: став папой, человек достиг
вершины всяческих богатств (а потому, видимо, не нуждается в своем прошлом — таком
обыкновенном — добре)90.
Занятно, что Энеа Сильвио пострадал тогда не один. Ограблению подверглись и
некоторые другие кардиналы — просто потому, что еще до окончания конклава в городе
«Turn qui erant in conclavi ministri cardinalium cellulam eius spoliavere atque argentum, quamvis erat modicum,
et libros et vestes, turpi more, diripuere et domum eius in Urbe vilissima plebs atque infamis, non expilavit tantum,
sed disrupit, etiam marmoribus asportatis. Fuerunt et alii cardinales affecti damno: nam suspenso in expectatione
populo, cum variae voces iactarentur et modo hie cardinalis modo ille diceretur electus, procurrere vulgus ad
illorum aedes ac rapinam facere». Enea Silvio Piccolomini Papa Pio II. I commentarii / A cura di L. Totaro. Milano,
1984 (Classici, 47). P. 222 (1,36).
«...Quod electo Romano Pontifice, nonnulli sub praetextu cujusdam abusivae licentiae, res et bona sic electi,
quasi culmine divitiarum adepto, falso praetendentes occupanti concedi; nedum illius sic electi, immo aliquando
nonnullorum, quos electus esse mendaciter confingunt, domos, res et bona illorum, necnon et aliquando bona
cardinalium aut electorum Romani Pontificis et aliorum in loco conclavis existentium, etiam violenter invadunt,
recipiunt, occupant et transportant, lucrifacta existemantes: ex quibus (si permitterentur) plura perihomicidia
sequeretur». Mansi. Vol. 27. Col. 1170.
Глава 5. Ограбление умерших государей Щ
возникали слухи о якобы уже состоявшемся избрании то одного, то другого из них91.
Молва оказывалась ложной, но тем горше должно было приходиться жертвам
«необоснованных сполиирований». «Неправомерные» грабежи повторялись при папских
выборах на протяжении как XV, так и XVI в. (например, в 1555 и 1559 гг.92) настолько
регулярно, что нетрудно заподозрить желающих поживиться кардинальским добром в
сознательном распространении ложных известий об исходе выборов.
В Констанце в 1417 г. папа и соборные отцы грозили посягающим на имущество
избранного всяческими карами, вплоть до объявления интердикта над городом, в котором
допустят такие безобразия93. Однако на протяжении последующих столетий не слышно
ни о каких преследованиях лиц, грабивших кардиналов (как, впрочем, и посягавших на
имущество «обычных» епископов или пап). Потерпевшие — даже став полновластными
наместниками Христа, способными обрушить на злодеев всю мощь как духовного меча,
так и светского, — если что и предпринимали, так только организовывали выкуп,
притом за немалые суммы, украденных у них же вещей94. Тем самым они фактически
признавали правомерность таких разграблений.
16 марта 1516 г. папе Льву X пришлось повторить запрет отцов, собравшихся в
Констанце, в булле, подтвержденной на следующий год Латеранским собором (ровно через
сто лет после собора Констанцского) в виде постановления с характерным
названием «Contra offendentes aliquem ex S.R.E. Cardinalibus, vel ejus domum invadentes, etiam
tempore Conclavis, aut bona ejusdem diripientes» — «Против нападающих на кого-либо
из кардиналов Святой Римской церкви или вторгающихся в его дом, особенно во время
конклава, и разворовывающих его имущество»95. Куриал Паоло Кортези в книге «De
«Fuerunt et alii cardinales affecti damno: nam suspenso in expectatione populo, cum variae voces iactarentur et
modo hie cardinalis modo ille diceretur electus, procurrere vulgus ad illorum aedes ac rapinam facere». Enea Silvio
Hccolomini. Op. cit. P. 222-224 (1,36).
См.: Ginzburg С Saccheggi rituali... P. 614-616,621; Bertelli S. II Corpo del re... P. 54-55.
«...Civitas vero quae in praemissis culpabilis fuerit, ecclesiastico subjaceat interdicto». Mansi. Vol. 27. Col. 1170.
Примеры см.: Eke R. Sic transit gloria mundi... S. 8, со ссылкой, в частности, на архивное свидетельство о том,
как Пий II выкупал свое вино «и некоторые другие вещи, унесенные из указанного дома, в котором жил
наш святейший государь, когда был кардиналом».
«Sane ab aliquibus citra temporibus damnalibus quidam in Urbe inolevit abusus et licentia delinquendi, quo
dum Apostolica Sede vacante per Card. In Conclavi existentes de futuri Romani Pontiflcis electione tractatur,
si qua de uno ex eisdem Card., quod in Pontificem sit electus vox prodeat etiam non vera, illius domum
vulgus armis aggreditur, et super ea diripienda cum ipsius Card. Conclave nondum egressi familiaribus earn
custodientibus vi contendit; et si etiam effractis foribus, aut pariete effosso aditus pateat in praedam omnium
bonorum, qui ibi extant, hostiliter corruit, nisi armatorum praesidio defendatur, nonnullique quandoque
reperiuntur ita temerarii et audaces, ut aliis etiam temporibus praetextu rixarum domos Cardinalium hostliter
et cum armis aggredi non verentur, in eaque morantes, offendere, vulnerare, ex quibus Cardinalatus honori,
quibus sacrosancta militans Ecclesia tamquam purpureo tota decoratur amictu, non parum detrahitur, et eorum
generator contmptus et homicidiorum et aliorum scandalorum occasio exhibetur». Bullarum privilegiorum
ac diplomatum Romanorum Pontificum amplissima collectio / Opera et studio C. Cocquelines. T. 3. Pars 3.
Romae, 1743 (Graz, 1964). P. 423-424. Указывается, что этот декрет «обновляет» более ранние
постановления Гонория III и Бонифация VIII.
IBIm.A. Koiiupr. • ВЬЛПЧПЬliailll'bllllb
cardinalatu libri tres» (1510 г.) специально рассказывает, как надо охранять и укреплять
дом кардинала, чтобы не допустить его разграбления толпой — правда, автор не
объясняет, по какой причине такое нападение может произойти — вероятно, его читатели в
разъяснениях не нуждаются96. Пройдет еще почти полтора века, и Франческо Либерати
в своем «Руководстве для совершенного домоправителя» (1658 г.) все еще будет
искренне критиковать досадное обыкновение подвергать разграблению дома кардиналов97.
Впрочем, тут же он подробно разъяснит, что именно из имущества покойного кардинала
полагается забрать себе каждому из его слуг.
Насколько полезны оказались все эти официальные запреты и добрые советы
знатоков, можно судить по уже цитировавшейся выше публикации начала XVIII в. Подробно
описав процедуру избрания папы, автор продолжает: «Когда выборы завершены, кон-
клависты имеют право присвоить себе обстановку, находящуюся в келье
новоизбранного, что они называют sgombrare или уборкой... Таким же образом и простонародье в
городе очищает его дворец»98.
В этой многовековой вакханалии ограблений есть одна неброская, но, как
представляется, заслуживающая внимания деталь — посягательства на имущество
новоизбранного понтифика не ограничивались пределами города Рима: они с легкостью
распространялись на те города, в которых избранные кардиналы ранее были епископами — во
всяком случае, так было в 1522,1590,1621 и даже 1740 гг.99 Похоже, что, по крайней мере,
в провинции кардиналы страдали именно в своем качестве епископов. Может быть,
потому, что после занятия римской кафедры они «умирали» для своего диоцеза? Ведь хотя
Римская церковь в целом переставала вдовствовать, но одна из ее епархий навсегда
теряла своего былого предстоятеля. Или же тут также действовал принцип «расплаты за
повышение статуса»?
Во избежание недоразумений здесь необходимо сделать одно существенное
историко-правовое уточнение. Обычай грабить кардинала, ставшего папой, никак не
связан с особым статусом кардиналов в Римской церкви, например с тем, что
канонисты провозглашали их «частями тела папы». Сполиируют не кардинала, а любого
человека, ставшего преемником князя апостолов — просто со временем случаи избрания
пап не из круга кардиналов становятся редкими исключениями. В XIV в. на этот счет
имелась еще полная ясность, судя по одному документу, историками папских сполии-
рований пока еще не привлекавшемуся. Рассказывая о бурном избрании в 1378 г.
Урбана VI, хорошо разбиравшийся в куриальных делах Дитрих Нимский отметил
предусмотрительность будущего понтифика: тот заранее отдал распоряжение, чтобы книги
96 Bertdli S. II Corpo del re... P. 55.
97 Ibid. P. 57. См. новое издание этого сочинения: Liberati FA\ perfetto maestro di casa, opera utilissima, e necessaria
al buon governo di qualsiuoglia corte e casa privata. Sala Bolognese, 1974.
98 «Wenn die Wahl zu Ende gebracht ist / so haben die Conclavisten Freiheit / diejenige Meublen / die sie in der Celle
des Neuerwehlten antreffen / sich zuzueignen / welches sie sgombrare oder das Ausraumen nennen [...] Das gemeine
Volck in der Stadt raumet gleicher Weise den Palast desselben auf». \Jungendres S.J.} Op. cit. S. 217-218.
99 Ginzburg С Saccheggi rituali... P. 620.
Глава 5. Ограбление умерших государей Щ
и другие ценные вещи перенесли с его римской квартиры в надежное место на случай,
если пройдет слух об успешном для него результате выборов. «Ведь тогда римляне по
своему обыкновению ворвутся к нему в жилище и разграбят как книги, так и
остальные вещи»100. Однако начальник папской канцелярии Бартоломео Приньяно —
будущий папа Урбан VI — кардиналом не был. Следовательно, в его время «обыкновение
римлян» состояло именно в том, чтобы грабить любого, избранного папой, а не одних
лишь кардиналов.
Впрочем, особенность выборов 1378 г. заключалась не только в том, что выигравший
их не был обладателем красной шапки. В Риме они проводились впервые с 1303 г. (если
не считать, конечно, весьма своеобразной процедуры провозглашения Людвигом IV
Баварским «собственного» папы Николая V в 1328 г.). Тогда у «обыкновения римлян»
грабить нового папу следует предположить наличие не менее глубоких корней, чем у их
же привычки усаживать его на алтарь храма св. Петра. Иными словами, этот вид сполий
должен был практиковаться еще в XIII в. — хотя от того времени никаких свидетельств
сполиирования новоизбранного (как и поднятия его на алтарный престол) до наших
дней не дошло.
Конечно, для сполиирования новоизбранного папы его личного присутствия в
Вечном городе не требовалось — вполне достаточно было присутствия там его
имущества. Тем не менее вряд ли римляне имели возможность упражняться в своем
обычае за годы авиньонского пленения — все авиньонские папы были родом из Франции
и, скорее всего, не располагали сколько-нибудь заметной личной собственностью в
Риме или его окрестностях. Поэтому «обыкновение римлян», которого в 1378 г. столь
предусмотрительно опасался Бартоломео Приньяно, никак не могло возникнуть
позже 1303 года.
Что же до мотивации римской черни, то ее в какой-то мере должна передавать
приводившаяся цитата из констанцского декрета 1417 г.: сполиирование предстает
в их глазах своеобразной платой за превращение обычного смертного в наместника
Христова.
Получается, что римский папа мог подвергнуться сполиированию дважды: в первый
раз при самом начале своего понтификата, а во второй — сразу после его завершения.
Представление о том, что переход на более высокую социальную ступень должен
сопровождаться обязательными пожертвованиями в пользу «общества», исключительно
широко распространено в культурах как традиционных, так отчасти и нынешних. Но
здесь мы уже вступаем во владения этнологии и антропологии с ее знаменитыми, столь
ярко описанными и классифицированными еще А. ван Геннепом, «обрядами
перехода» — rites de passages101.
«Qui quidem Urbanus statim libros et aliquas alias res ipsius ad loca tuta ipsius portari fecit, ne, si rumor insurgeret
in populo, quod ipse electus esset in papam, forsan Romani more suo irruerent in eius hospicium ac ipsum suis
libris et rebus huiusmodi spoliarent». Theodoricus de Nyem. De schismate libri tres / Recensuit G. Erler. Lipsiae,
1890. P. 11-12.
Подробнее см. русский перевод: Геннеп А. ван. Обряды перехода. М., 2002.
КЙШм.Л.Чи.ГщР!; • ИКЛПЧПК II СМПГ'КНПК '""' " _'_^' _'
Вильгельм и наследники
Все сказанное выше могло создать впечатление, будто сполиирование после смерти
(физической или же «только» символической, как в случае с радикальной сменой
общественного статуса) являлось уделом исключительно духовных иерархов. Действительно,
подавляющее большинство эпизодов, приведенных у Р. Эльце, А. Паравичини Бальяни
и в «европейской части» работы С. Бертелли, относятся к людям церкви. Однако
возникает подозрение, что причина тому кроется, во-первых, в своеобразии источников,
а во-вторых, в некоторых особенностях сложившейся историографической традиции.
Дело в том, что сюжет с «ограблением прелатов» сохранял и в Новое время свою
прагматическую актуальность в связи с упоминавшейся выше церковно-правовой проблемой
jus spolii. Соответственно, эрудиты XVI-XVII вв. должны были в той или иной форме
ввести в оборот немалое число старых документов по истории «церковных ограблений».
В том, что это им действительно удалось, можно убедиться, открыв, например, одну
книгу по истории Беневента, изданную еще в XVIII в. В ней приводившийся выше эпизод
из жития Льва IX с предсмертным запретом папы на разграбление Латеранского дворца
прокомментирован в пространной сноске, где перечислены едва ли не все те соборные
правила, осуждавшие «дурной обычай» ограбления мертвых, что будут названы позже в
работах Р. Эльце и А. Паравичини Бальяни102.
Тема сполиирования светских государей, напротив, утратила к началу Нового
времени всякую правовую и политическую злободневность и, соответственно, должна была
выпасть из поля зрения историков права. Здесь сама собой напрашивается гипотеза:
казалось бы, очевидная (если судить по работам последних лет) диспропорция между
случаями ограбления церковных государей, с одной стороны, и светских — с другой,
представляет собой (по крайней мере, отчасти) результат некоторой оптической иллюзии у
историка, естественно, зависящего от сложившихся до него традиций рассмотрения и
описания прошлого. Наверное, справедливо, что светским князьям раньше и лучше, чем
церковным, удалось развить общие теории, выработать конкретные принципы и создать
институциональные механизмы, обеспечивавшие преемственность власти. Однако, во-
первых, на все это потребовалось изрядное время, а во-вторых, трудно представить
доказательства того, что формирование постоянного аппарата власти может быть
гарантией, например, от сполиирований «изнутри».
Едва ли не единственный случай ограбления светского князя, приводимый
практически всеми называвшимися выше историками сполиирований, начиная с Р. Эльце,
относится к королю Англии и герцогу Нормандии Вильгельму Завоевателю. Он умер
неподалеку от Руана 9 сентября 1087 г. Нормандский историограф Ордерик Виталий
(1075 — ок. 1142) с сочувствием описывает поведение короля перед кончиной:
Вильгельм в его изложении расстается с этим светом как благочестивый христианский
государь. Тем не менее смерть его оказалась для присутствовавших до того неожиданной,
что они были потрясены «и словно утратили разум». «Могущественные из них» тотчас
- Vita Leonis IX. P. 327-328.
Глава 5. Ограбление умерших государей Щ
же вскочили на коней и со всех сил помчались прочь, чтобы защищать свои имения.
Очевидно, в числе этих беглецов помимо баронов были и духовные лица, «утешавшие»
государя, которых Ордерик называет чуть выше — епископ Лизьё, аббат Жюмьежский и
другие епископы и аббаты. «Низшие» же, увидев, как стремительно исчезли их господа
и сеньоры, стали расхватывать оружие, посуду, наряды, ткани и все иные королевские
пожитки — каждый, что мог, — и потом тоже бежали, оставив тело короля лежать почти
нагим — репе nudo — на земле103.
Естественно, эта сцена понадобилась историографу для таких же назидательных
целей, что и Якобу Витрийскому образ «почти нагого» тела Иннокентия III в Перудже —
Ордерик Виталий и выражается в весьма сходном ключе: «О, светское величие, сколь
достойно ты жалости, ведь ты столь суетно и преходяще! Тебя можно сравнить с
пузырями на воде: ты на мгновение сильно вспучиваешься, а потом тотчас же превращаешься
в ничто. Вот могущественный герой, которому некогда ревностно служили более ста
тысяч рыцарей и которого в ужасе опасались многие племена, — теперь позорно
ограблен своими же в чужом доме и оставлен на голой земле с первого часа и до третьего»104.
И далее: «Воистину, и братья его, и близкие бежали от него, и все слуги его позорно
бросили его, словно варвара. И не нашлось ни единого среди его людей, кто позаботился
бы о погребении его тела. Тогда Херлуин, некий местный рыцарь, сподвигнутый своей
природной добротой, решительно взял на себя заботу о погребении из любви к Богу и
ради чести рода своего. Он доставил людей, чтобы обработать и перенести тело, и
похоронную повозку, оплатив все из собственных средств. Он отвез тело короля до пристани
а Сене, поместил его на корабль и доставил по воде и суше до Кана»105. Только затем
начались приготовления к торжественному погребению (на которое, кстати, вернулся и
кое-кто из ранее столь поспешно бежавших прелатов), но и оно, впрочем, не обошлось
без досадных и многозначительных происшествий.
«Archiatri autem et ceteri coessentes [...] uehementer attoniti et uelut amentes effecti sunt. Porro ditiores ex his
ilico ascensis equis recesserunt ac ad sua tutanda properauerunt. Inferiores uero clientuli ut magistros suos sic
manicasse perspexerunt; arma uasa uestes et linteamina omnemque regiam supellectilem rapuerunt. et relicto
regis cadauere pene nudo in area domus aufugerunt [...] Vnusquisque quod potuit, de apparatu regio et miluus
rapuit; et confestim cum preda sua aufugit. Impietas itaque iusticiario labente imprudenter prodiit; et rapacitatem
circa ipsum ultorem rapinae primitus exercuit». The Ecclesiastic History of Orderic Vitalis / Ed. by M. Chibnall.
Vol. 4. Oxford, 1973. P. 100-103.
«O secularis pompa quam despicabilis es, quia nimis uana et labilis es! Recte pluuialibus bullis eqanda diceris,
quae in momento ualde tuigida erigeris, subitoque in nichilum redigeris. Ecce potentissimus heros cui nuper
plus quam centum milia militum auide seruiebant, et quem multae gentes cum tremore metuebant, nunc a suis
turpiter in domo non sua spoliatus est. Et a prima usque ad terciam supra nudam humum derelictus est». Ibid.
P. 102.
«Verum fratres eius et cognati iam ab eo recesserunt, et omnes ministri eius eum ut barbarum nequiter deseruerunt.
Vnde nee unus de regiis satellitibus est inuentus, qui curaret de exequiis corporis ipsius. Tunc Herluinus quidam
pagensis eques naturali bonitate compunctus est, et curam exequiaruum pro amore Die et honore gentis suae
uiriliter amplexatus est. Pollinctores itaque et uispilliones ac uehiculum mercede de propriis sumptibus conduxit.
cadauer regis ad portum Sequanae deuexit, impositumque naui usque Cadomum per aquam et aridam perduxit»
Ibid. P. 102-104.
Ш1'М.Л. I.r.im'ori ♦ L-.Г.П! I'll lb 11 CMIIPKHI lb _" '__
Дидактический пафос Ордерика Виталия нередко заставлял исследователей
сомневаться в правдивости его сообщения об ограблении трупа Вильгельма
Завоевателя106. Между тем назидательность сама по себе вовсе не исключает достоверности.
Морализаторство может, разумеется, придать повествованию определенную
тенденциозность, но разве известны произведения, свободные от какой бы то ни было тенденции?
Временная дистанция, разделявшая Вильгельма Завоевателя и Ордерика Виталия, не
так уж и велика: второму было двенадцать лет, когда скончался первый. Кроме того,
рядом с умиравшим королем был один из настоятелей аббатства св. Эврула, в котором
Ордерик Виталий и провел всю свою жизнь, начиная с одиннадцатилетнего
возраста107. Так что печальную историю, разыгравшуюся вокруг трупа короля, сочинитель
мог узнать от одного из непосредственных ее участников. Но главным аргументом в
пользу достоверности описанной Ордериком сцены может послужить сопоставление
ее с другими, похожими.
После неожиданной гибели в лесу на охоте Вильгельма II в 1100 г. никто из людей
короля, согласно рассказу Уильяма Малмсберийского, не пытался преследовать
бежавшего убийцу (вольного или невольного): «...те потакали ему, другие жалели, но все в
конце концов занялись иными делами: часть стала укреплять свои резиденции, часть начала
грабить, а часть сразу стала подыскивать нового короля»108. Казалось бы, хронист говорит
здесь о позиции английской знати в целом, но следующая же фраза показывает, что он
имеет в виду и самое ближайшее окружение погибшего государя — именно оно, очевидно,
нисколько не озаботилось судьбой его тела, а тотчас «занялось иными делами»,
немедленно покинув место событий. «Несколько крестьян, положив труп на телегу, отвезли его к
Винчестерскому собору, причем всю дорогу капала кровь»109. В несворачиваемости
королевской крови, пожалуй, можно усомниться, ведь сочащаяся кровь — это литературный
топос, используемый, когда надо показать, что смерть героя произошла вследствие
трагических, может быть, даже жутких обстоятельств. Однако полное одиночество брошенного
всеми мертвого короля кажется в свете предыдущих наблюдений вполне вероятным.
Относительно смерти Генриха I Боклерка в 1135 г. весьма характерное замечание
бросает уже хорошо нам известный Ордерик Виталий. При ней присутствовали, по его
словам, пять графов, а также другие магнаты и знатные люди. Всех их архиепископ Руанский
и епископ Эвро заставили поклясться друг другу не оставлять тела короля самовольно, а
См., например: Гуревич А. Я. Территория историка //Одиссей. Человек в истории. 1996. М., 1996. С. 90-91.
OhlerN. Sterben und Tod im Mittelalter. Miinchen, 1990. S. 74. Поэтому нельзя принимать всерьез подсчет
А. Я. Гуревича, согласно которому выходит, что между смертью Вильгельма и появлением «Церковной
истории» Ордерика Виталия сменилось от трех до шести (!) поколений (см.: Гуревич А. Я. Территория
историка).
«Nee vero fuit qui persequeretur, illis coniventibus, istis miserantibus, omnibus postremo alia molientibus; pars
receptacula sua munire, pars furtivas praedas agere, pars regem novum jamjamque circumspicere». Willelmi
Malmesbiriensis De gestis regum Anglorum libri quinque / Ed. by W. Stubbs. London, 1889 (Rolls, [90/2]).
Vol. 2. P. 378-379.
«Pauci rusticanorum cadaver, in rheda caballaria compositum, Wintoniam in episcopatum devexere, cruore
undatim per totam viam stillante». Ibid. P. 379.
Глава 5. Ограбление умерших государей Щ
достойно сопроводить его к побережью110. Очевидно, необходимость в принесении
клятвы возникла именно потому, что без нее свидетели кончины Генриха I немедленно
ринулись бы прочь, опасаясь за свои владения — точно так же, как раньше поступили стоявшие
над смертным одром Вильгельма Завоевателя или охотившиеся вместе с Вильгельмом П.
Казалось бы, два прелата придумали хорошее средство не допускать более оставления и,
соответственно, ограбления тела умершего государя. Но и это средство впоследствии то
ли не всегда применялось, то ли не всякий раз оказывалось эффективным.
Уже знакомый нам Роджер из Хоудена рассказывает, как король Генрих II Планта-
генет умирал в Шиноне в 1189 г. — спустя ровно век после кончины Вильгельма
Завоевателя. Король велел перенести себя в церковь и поставить свое ложе перед алтарем.
Он покаялся в грехах, получил отпущение «от епископов и клира» и принял причастие.
«Когда он умер, все оставили его, разграбив его имущество, [которое было для них]
воистину как мед для мухи, для волка трупы, хлеб для муравья. Эта толпа была занята не
человеком, но добычей. Наконец, вернулись его слуги и похоронили его королевским
образом»111. Гиральд Камбрейский (ок. 1146 — ок. 1223), бывший одно время
советником Генриха II, дополняет картину, возможно, несколько сгущая краски в уже знакомых
нам целях христианского назидания. Он пишет, что в минуту кончины короля при нем
не оказалось ни одного епископа — в последнее мгновение они все оставили его, забыв о
пастырском долге. Когда же Генрих II умер, его так ограбили, что тело еще долго лежало
нагим, ничем не прикрытое, пока какой-то юноша не набросил на него свой короткий
плащ, прикрывший мертвеца только до колен112.
По поводу смерти короля Иоанна Безземельного в 1216 г. историограф Радульф Ког-
гесхэйл (ум. 1227) рассказывает почти то же самое: «Его фамилиары разграбили все. что
было при нем, и стремительно разбежались от него, не оставив [вместе] с телом ничего,
чем можно было бы достойно прикрыть труп». Только один кастелян в меру своих сил
пытался заботиться о нагом и уже вскрытом трупе113. Каждое из этих сообщений по от-
«Affuerunt ibi qinque comites [...] allique proceres et tribuni, nobilesque oppidani, quos omnes coniurauit Hugo
archiepiscopus cum Audino Ebroicensi episcopo, ne corpus domini sui relinquerent nisi ex communi consilio, sed
omnes illud usque ad mare conducerent honorabili cuneo». The Ecclesiastic History of Orderic Vitalis. VoL 6.
Oxford, 1978. P. 448.
«Quo defuncto, omnes reliquerunt eum, diripientes opes illius: vere mel muscae, lupi cadavera. frumentum formicae:
non hominem, sed praedam sequebatur haec turba. Tandem redierunt ministri ejus, et sepelierunt eum more rejpo»
Chronica Magistri Rogeri de Houedene / Ed. by W. Stubbs. Vol. 2. London, 1869 (Rolls, [51/2]). P. 367.
«Corpus autem in area cum exponeretur, adeo rapacitati omnes, ut in illo fieri solent articulo. сен
indulserunt, ut corpus nudum absque amictu quolibet aliquamdiu relinqueretur, donee puer quidam аехзгпыв
pallio suo modico ac tenui de pilo context [...J vis genua velante, corporis quoad potuit nuda contexit» CtraUta
Cambrensis. De principis instructione liber / Ed. by G. F. Warner // Giraldus Cambrensis. Opera. VoL fc. Lou
1891 (Rolls, [21]). P. 304 (cap. XXVIII).
«Familia autem ejus, omnia quae secum habuerat, diripuerunt, et concito cursu ab eo diffuguerunt. ni
corpora relinquentes unde cadaver honeste operiri posset; sed castellanus ejusdem, in quantum poruit. de схи
exenterato et nudo procuravit». Radulphus de Coggeshall. Chronicon Anglicanum / Ed. by J. Ste\enson. Loo
1875 (Rolls, [66]). P. 184.
ИЯм.А. lif'iinf.i: ♦ Lifc.'lilMllfc IICMIII'fcDIir _
дельности может показаться случайным, но взятые вместе они, похоже, передают
устойчивую традицию обращения с телом умершего правителя.
Более того, прослеженная только что на протяжении полутора веков
англонормандская традиция «бегства от трупа государя» оказывается не единственной,
заслуживающей нашего внимания. Как читатель помнит, Яков Витрийский нашел
«почти нагое» тело Иннокентия III выставленным на всеобщее обозрение в храме,
а не брошенным на месте кончины. Следовательно, несчастный вид трупа папы
нельзя объяснить всеобщей паникой, вдруг охватившей куриалов. Однако, если
кто-то из папских приближенных сохранил достаточно разумения, чтобы
перенести тело покойного папы в церковь, почему он же не смог хотя бы прикрыть труп,
чтобы он не лежал у всех на виду fere nudum? Очевидно, только потому, что его
следовало выставить на всеобщее обозрение именно в таком, крайне прискорбном,
виде. Если так, то в данном случае (как, видимо, и во многих иных) мы имеем дело
не столько со спонтанной реакцией «осиротевших» подданных, сколько с
сознательной инсценировкой. Впрочем, и для нее обнаруживается ясная параллель у
светских властителей — притом опять-таки при английском королевском дворе.
После кончины в 1483 г. Эдуарда IV его тело «прежде всего положили полностью
обнаженным, если не считать того, что он было прикрыто от пупа до колен, на
доску, и так оно лежало 10 или 12 часов, чтобы все лорды, светские и церковные,
бывшие тогда в Лондоне или его округе, как и мэр Лондона вместе с его братом могли
его так увидеть»114. Понятно, что столь хорошо организованное обнажение и
выставление трупа государя имеет мало общего со стихийным вариантом той же
процедуры, реализовавшимся, например, при кончине Генриха II. Трупы обоих этих
королей оказались одинаково нагими — но по совершено разным причинам. Наготу
Эдуарда IV нельзя объяснить ни внезапным распадом личных связей короля с его
ближайшим окружением, ни слабым развитием правительственных институтов.
Напротив, правительство, судя по всему, продолжает функционировать — ведь это
именно оно, надо полагать, организует выставление мертвого короля,
обеспечивает посещение его высшей знатью, да и само (по меньшей мере в лице лондонского
мэра) участвует в этой демонстрации.
Автору приведенного отрывка публичное предъявление мертвого и голого
короля — дело, судя по всему, непривычное. Ведь он начинает свой рассказ с того, что
положено делать при кончине английского монарха, и лишь потом переходит к
описанию того, что было действительно устроено после смерти Эдуарда IV Принято же,
тобы мертвого короля выставляли как минимум два дня подряд вполне одетым, на
ложе, покрытом золотой тканью, со скипетром в руке (вторая должна покоиться на
* «But when that noble king, Edward the iiij., was deceased at Westminster in his palais [...] first the corps was
laide upon a burde, all naked saving he was covered from the navyll to the kneys, and so laie x. or xij ours that all
the lordys bothe spirituall and temporall, then being in London or nere ther abowt, and the maier of London with
his brether sawe hym so lying». Funeral of Edward the Fourth // Letters and Papers Illustrative of the Reigns of
Richard III. and Henry VII. / Ed. by J. Gairdner. Vol. 1. London, 1861 (Rolls, [24/1]). P. 4.
Глава 5. Ограбление умерших государей
животе) и лицом, закрытом платом115. «Но когда скончался сей благородный король
Эдуард IV...» (курсив мой. — М. Б.). Скрывается ли за этим «но» осуждение автором
чина погребения 1483 г., для нас не так существенно, как намек на то, что этот чин
представляет собой новацию, впервые примененную при английском дворе.
Биографам Эдуарда IV процитированный текст известен, но они его приводят без
всяких комментариев, разве что давая понять из контекста, что дело идет не о
поругании мертвеца, а, напротив, об одной из церемоний в ряду других, призванных придать
прощанию с государем особую пышность116. Между тем трудно предположить иное
происхождение такого необычного символического жеста, кроме прямого или же
опосредованного заимствования его из обычаев папской курии — надо полагать, вместе с идеей,
за ней угадываемой — смирения земного величия перед лицом Господа. Для
демонстрации обманчивости блеска земной славы случай был действительно весьма подходящим.
Эдуард IV, жадно наслаждавшийся всеми удовольствиями, которые только может
доставить власть, в полном расцвете сил, едва переступив порог сорокалетия, вдруг
оставил сей мир.
Параллель с обычаями римской курии угадывается не только в публичной
демонстрации бренного тела государя. Спустя менее двадцати лет после погребения
Эдуарда IV папский церемонийместер Йоханн Буркхард упомянет правило
римского церемониала, по которому кардиналов положено собирать во дворец только
в случае смерти папы, а не кого-либо из кардиналов117. Выходит, если Эдуард IV
оказался ритуально уподоблен папе, то высшая английская знать, включая мэра
Лондона вместе с его братом, предстала, как ни странно, в качестве аналога
кардиналов! Это двойное сходство тем более неожиданно, что до сих пор ни один
историк, насколько мне известно, не отмечал воздействия куриальных традиций на
церемониал английского двора.
Впрочем, случай 1483 г. интересен и в более общем плане. Он подрывает
кажущуюся столь привлекательной идею Р. Эльце и А. Паравичини Бальяни о «наготе»
папы как следствии отсутствия у него «второго тела». Если продолжать эту метафору
Э. Канторовича, придется признать, что английские короли были среди первых, кто
таким «вторым телом» обзавелся, хоть заговорили о нем всерьез только юристы
второй половины XVI в. Тогда почему английский король предстает перед погребением
«почти нагим», как и римский папа? Боюсь, мы здесь приближаемся к одной проблеме
общего свойства, сложность которой недооценили такие классики изучения
средневекового символизма, как Э. Канторович и Р. Гизи. Ритуал обладает собственной ло-
«...And do over hym his surcote of clothe, his cappe of estat over his hede, and then laie hym on a faire burde
covered with clothe of gold, his one hand upon his bely, and a septur in the other, and on his face a kerchief, and so
shewid to his nobles by the space of ij days and more if the weder will it suffre». Ibid.
См., например: Scofield С. L. The Life and Reign of Edward the Fourth King of England and of France and Lord
of Ireland. Vol. 2. London, 1967. P. 366; Ross Ch. Edward IV. New Haven etc., 1997. P. 416.
«...Quia non videbatur conveniens quod cardinales convenirent in palatio propter obitum cardinalis hujusmodi,
cum pro solo papa id fieri debeat...» BurckardJ. Op. cit. Vol. 2. P. 295.
Ю!Ям'а. r.M'i'uf.'i: • Lir.'ji 141 ir Ji cmilrniiir
гикой, и она отнюдь не обязана совпадать с логикой модных в то или иное столетие
политико-правовых теорий.
Война дворцам
Может быть, странное обыкновение грабить мертвого государя укоренилось только
в роду англо-нормандских королей? Ведь не так просто привести столь же
убедительные описания сполиирования из других стран. Говорит ли это о том, что там не грабили
покойных правителей, или же о том, что в английской историографии сложилась мо-
рализаторская традиция рассказывать о таких грабежах, а не замалчивать их? И все же
некоторые параллели обнаруживаются. Правда, они относятся не к сполиированию
«изнутри», которое представлено в цитировавшихся англо-нормандских текстах, а к
другому варианту — ограблению «извне».
Первый из подходящих эпизодов часто упоминается историками, но обычно
совсем в ином (хотя для нас тоже не вполне чуждом) контексте — когда речь заходит о
складывании абстрактного надперсонального представления о власти, не связанного
с конкретной личностью того или иного государя118. Как рассказывает
императорский придворный капеллан Випо, в Павии был дворец, выстроенный некогда Тео-
дорихом Великим, а позже украшенный императором Оттоном III. Однако в 1025 г.,
узнав о кончине императора Генриха II, жители Павии бросились ко дворцу и
разнесли его до самого фундамента, чтобы ни один король больше не устраивал дворцов
в их городе119. Когда из-за этой дерзости у павийцев началась долгая ссора с новым
государем — Конрадом II, — они следующим образом отводили обвинения в
измене: Павия нерушимо хранила верность императору, пока тот был жив. Когда же он
умер, у них не было больше короля, а потому их нельзя обвинять в том, будто бы они
разрушили дом своего короля. На эту казуистику Конрад II, согласно Випо, якобы
отвечал: «Знаю, что вы не разрушали дома короля вашего, потому что в то время его
у вас не было, но вы уничтожили дом королевства...» И дальше следует знаменитая
фраза, навеянная некоторыми античными авторами: «Если умирает король, остается
королевская власть, как остается корабль, чей кормчий погиб»120. Чисто
«политическое» обоснование поступка павийцев, приведенное Випо («чтобы ни один король
больше не устраивал дворцов в их городе»), не позволяло историкам и в этом случае
усмотреть факт сполиирования усопшего государя. Между тем аналогии с
ситуациями и уже приведенными выше, и описываемыми далее, достаточно серьезны, чтобы
Только К. Гинзбург поставил этот эпизод в один ряд с иными случаями сполиирования правителя:
Ginzburg С. Saccheggi rituali... P. 619-620.
«Cognito autem obitu imperatoris Hemrici [...] statim Papienses inconsulto ad imbellem aulam ruentes [...]
totumque palatium usque ad imum fundament! lapidem eruebant, ne quisquam regum ulterius infra civitatem
illam palatium ponere decrevisset». Wipo. Gesta Chuonradi II imperatoris // Die Werke Wipos / Hrsg. von
H. Bresslau. Hannover; Leipzig, 1915 (MGH SSrGus. [61]). P. 30.
«Si rex periit, regnum remansit, sicut navis remanet, cuius gubernator cadit». Ibid.
Глава 5. Ограбление умерших государей
позволить если и не отбросить «обоснование Випо» как неаутентичное, то по
крайней мере рассматривать его лишь как мотив, усиливающий или же дополнительно
провоцирующий сполиирование «снаружи». Кстати, интересно, случилась бы
ссора между императором Конрадом и Павией, если бы горожане ограничились только
ограблением дворца, а не уничтожили его? Судя по Випо, гнев государя вызвало
именно последнее деяние
Следующие два примера штурмов светских дворцов (обнаруженные С. Бертелли)
интересны не только своими деталями, но и тем, что речь шла о смерти не
физической, а символической — но сполиирование и при такой смерти проводилось вполне
основательно. Первый относится к 1507 г., когда папа Юлий II отлучил от церкви род
Бентивольи, правителей Болоньи. На следующий же день разгрому был подвергнут их
дворец — одно из замечательных архитектурных творений итальянского Ренессанса.
Нападавшие не просто грабили — они выламывали окна и двери, уничтожали фрески,
срывали металлические листы с кровли, выкорчевывали деревья в саду и выволакивали
оттуда статуи...121
Еще более интересный случай произошел во Флоренции. В 1537 г. сразу после
убийства герцога Алессандро Медичи его дальним родственником в городе стало известно,
что Совет Сорока восьми избрал правителем Флоренции Козимо Медичи. Тотчас же по
секретному приказанию Алессандро Вителли — кондотьера, направленного
императором Карлом V во Флоренцию для поддержания там порядка, — его солдаты, за которыми
последовали и некоторые плебеи, кричавшие «Palle! Palle!» (лозунг Медичи) и «Duca!
Duca!», бросились грабить. Объектом сполиирования стал не только дом убийцы, что
легко объяснимо, но — главное — расположенный неподалеку дом нового государя
Флоренции! Из палаццо Козимо тащили все подряд, вплоть до последних иголок, и ни мать
нового герцога, ни его родственники и друзья не смогли ни мольбами, ни угрозами
удержать толпу от буйства. Один хронист очень печалился о судьбе редких рукописных книг
на греческом и латыни, большого числа античных статуй из мрамора и бронзы, мебели и
прочих ценностей, накопленных в этих двух древних и очень богатых домах122. Другой с
осуждением воспроизвел и мотивировку сполиирования нового герцога: Вителли при-
121 Bertetti S. II Corpo del re... P. 52-53.
122 VarcMB. Storiafiorentina// Varchi B. Opere ora per la prima voltaraccolte. T. 1. Trieste, 1858. P. 417: «[Cosimo] fu
salutato come principe da infinita moltitudine di cittadini con grandissima frequenza, ma non con quell'allegrezza
che mostravano i soldati, i quali subitamente per ordine segreto del signore Alessandro, secondo che confessarono
poi essi medesimi, corsero alia casa del signor Cosimo, e seguitandogli alcuni plebei, i quali secondo il consueto
gridavano Palle Palle, e Duca, Duca, la saccheggiarono, insieme con quella di Lorenzo, tutta quanta, portandosene
infino agli aguti, senza che Ja madre e iparenti egli amici potessono пё colh buone, ne colle cattive, ora pregando
ed or minacciando, raffrenargli in parte alcuna. Erano in queste due antichissime e ricchissime case, oltra una gran
moltitudine di rarissimi libri in penna, cosi greci come latini. e un numero grandissimo di statue antiche, parte di
marmo e parte di bronzo, tanti mobili e cosi preziosi, che la valuta loro ascendava a un prezzo che non si sarebbe
cosi agevolmente potuto stimare; e tutto le migliori cose, come si vide allora e come s'intese poi, furono portate
quali palesemente, e quali di nascoso, in casa il signor Alessandro Vitelli». Сравн.: Bertelli S. II Corpo del re...
P. 52-53.
ДД М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
казал разграбить дом Козимо, сказав, что тот «получил дворец и власть в обмен на дом
и частное владение» — «aveva acquistato un Palazzo, ed un imperio in cambio d'una casa, e
d una privata possessione»123. Но это обоснование читателю уже знакомо: того, кто стал
папой римским, сполиируют именно потому, что он достиг наивысшего богатства, какое
только возможно. И папа, и герцог, по сути дела, одинаково «умирают» в своем прежнем
качестве и рождаются в принципиально новом...
В эпизоде 1537 г. новый государь совершенно приравнен к преступнику, которого
ждет неминуемая смерть: их грабят с одинаковой жестокостью. Они оба
оказываются «символически умершими», хотя каждый и на свой лад: один поставил себя своим
деянием вне общества, другой же оказался над обществом (а следовательно, также вне
его) в результате превращения в правителя. И то и другое приводит к разрыву старых
социальных связей, «вписывавших» индивида в общество и получавших материальное
воплощение в его имуществе, и особенно в доме как основе всякой социальной
полноценности. Разворовывание имущества, разорение или уничтожение дома как раз и
знаменуют собой не что иное, как «рассоциаливание» человека.
Ограбление нового герцога уже потому не могло быть местной флорентийской
традицией, что убитый Алессандро был вообще самым первым Медичи, принявшим этот
титул. Выходит, чужаку Вителли и его солдатам удалось принести во Флоренцию
новое обыкновение, однако их странное поведение было тотчас не только понято, но и с
энтузиазмом поддержано флорентийским простонародьем. Из этого следует, что спо-
лиирование нового государя как одна из возможных и естественных форм поведения
в условиях кризиса было флорентийцам, во всяком случае, хорошо известно. Откуда
у них это знание? Сполиировали ли флорентийцы собственных епископов и потому
были психологически готовы перенести испытанный образец на светских носителей
власти? Знали ли они об аналогичных обычаях за пределами Флоренции — прежде
всего в Риме — и рады были их воспроизвести и в родном городе? Если дальнейшие
исследования подтвердят второе предположение, то перед нами особенно интересное
явление: определенная матрица символического политического поведения оказывается в
состоянии преодолеть партикуляризм мелких итальянских государств, легко пересекая
См. весь соответствующий отрывок, причем внимания заслуживает и захват Вителли на следующий день
«гардероба» убитого герцога: «Comparve quivi allora subito Cosimo, e fu saluto da tutti i Quarantotto, e da
Alessandro Vitelli, che di gia nella strada ormato con cinquecento fanti faceva gridare Palle, Palle; per onor del
quale nuovo Signore, e per vendetta del morto Duca, e piu per soddisfare alia sua infinita voglia dell'oro, fece
mettere a sacco la casa di Cosimo. dicendo, che egli aveva acquistato un Palazzo, ed un imperio in cambio d'una
casa, e d'una privata possessione, e quella altresi di Lorenzo, che gli ё contigua, e succesivamenie la villa sua, delle
quali ritrasse masserizie di gran valuta, che ascesono alia somma di diecimila scudi. Fece ancora stracciare uno
spazio della casa di Lorenzo dal tetto infino alia strada con tanta apertura, con quanta teneva la camera, nella
quale era da lui stato morto il Duca. L'altro giorno, che fu il mercoledi, non contento il Vitello di aver fatto il
nuovo Signore senza saputa d'alcuno, messe l'animo ad impadronirsi della fortezza, pel cui mezzo stimo di poter
trarre grandissima preda della guardaroba del Duco morto ridotta in quel luogo, la somma de' denari, e la signoria
di quella fortezza, acquisito atto a farlo ricchissimo, e di piu potenza». Segni B. Storie fiorentine. Augusta, 1723.
P. 216. Сравн.: Bertelli S. Il Corpo del re... P. 54.
Глава 5. Ограбление умерших государей Д
их границы и распространяясь из одной области в другую. Ограбление предстает своего
рода честью, выражением всеобщего признания того, что сполиируемый достиг высшей
власти. Попытка Вителли импортировать этот обычай во Флоренцию могла быть
вызвана именно тем, что Медичи только что приняли герцогский титул: в 1537 г. впервые
один герцог Тосканский наследовал другому. Герцогский титул означал новую, и притом
куда большую, чем ранее, дистанцию между пополанами и правящим домом, так что
разграбление могло, помимо прочего, подчеркивать как раз «отдаление» нового герцога
от его прежней жизни обыкновенного, хотя и весьма знатного, смертного.
В городе на лагуне
Сведения, дошедшие из Венеции, менее красноречивы, чем приведенные выше
римские или флорентийские эпизоды. Когда в 1321 г. скончался один из дожей,
снискавший еще при жизни славу святого, властям пришлось скрывать место его
погребения из опасения, что народ, охваченный жаждой реликвий, решит выкопать тело и
разорвать на куски погребальные покровы124. Здесь легко узнается тот же образ мысли
и действий, что проявился за 800 лет перед тем в обращении с телом папы Иоанна I
в Равенне. Однако понятно, что в данном случае речь идет об исключении,
вызванном особыми качествами умершего правителя — предполагать на одном лишь этом
примере, что в Венеции усопших дожей было принято подвергать сполиированию,
нет оснований. Тем не менее нельзя исключать, что какие-то традиции такого рода в
городе на лагуне тоже имелись. Во всяком случае, самое позднее с конца XV в. в
венецианских инструкциях об избрании очередного главы республики
предусматривались специальные меры по защите Дворца дожей. После кончины правителя синьория
первым делом должна была приказать «патронам» Арсенала «охранять двери дворца
и сам дворец». Стражников для этого требовалось много — судя по тому, что в
предписании делалась особая оговорка: нельзя допускать, чтобы сам Арсенал оставался
без работников и охраны. Попасть в оцепленный дворец в эти дни можно было только
через единственную «маленькую дверку», и лишь с началом погребальных церемоний
открывались все входы в него125.
Mosto A. da. I dogi di Venezia con particolare riguardo alle lore tombe. Venezia, 1939. P. 74.
«Si chiamano li patroni all'Arsenal et se li commette a dar la cura di custodir le porte del Palazzo et il palazzo stesso,
con avertirle che s'usi modestia, cio ordinando espressamente, reccordandoli haver mira che PArsenal non resti
spogliato di gente da lavoro ne di guardia. Le dette porte si tengano sempre serate giorno e notte con una portina
piccola aperta per entrar et uscir la gente: Ma quando si chiama il Gran Consiglio et il giorno del funeral, quando
si fano Pessequie tutte le porte stano aperte». Cecchetti B. II Doge di Venezia. Venezia, 1864. P. 313. Nr. 3.
(Копия фрагментов из этой книги была мне любезно прислана Г. Я. Шенком.) См. также: Schenk G.J. Rituelle
Beraubung — «Voksvergniigen» oder Forschungsmythos? Vorgange um die Einsetzung des venezianischen
Dogen im Vergleich mit ahnlichen rites de passages // Investitur- und Kronungsrituale: Herrschaftseinsetzungen
im kulturellen Vergleich / Hrsg. von M. Steinicke und S. Weinfurter. Koln; Weimar; Wien, 2005. S. 337-338 со
ссылкой как на это место, так и на архивный акт XVI в.: L'Archivio di Stato di Venezia. Ceremoniali 1 reg. 1.
Fol. lr.
ЕЯ м А- Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Впрочем, действительно ли случались ограбления Дворца дожей, в литературе
ясности нет. По мнению известного историка Венеции Андреа да Мосто, «ликующий народ»
имел обыкновение грабить Palazzo Dogale после смерти каждого дожа вплоть 1328 г.,
когда Большой совет принял постановление, положившее наконец этому предел.
Однако еще, по крайней мере, до 1400 г. венецианским простолюдинам удавалось нападать
на частные палаццо новоизбранных дожей126. Автор не приводит в своей богатой
разнообразными сведениями книге ни единой ссылки на источники и, как правило, не
цитирует их дословно. Тем не менее Л. Моретти разыскал то решение Большого совета от
4 января 1328 г., на которое ссылался да Мосто, и пришел к выводу, что тот неправильно
понял его смысл. В документе действительно говорится о прекращении грабежей, но
не дворца, а каких-то частных домов127. Критические замечания Л. Моретти можно еще
усилить: эти ограбления сопровождают не столько кончину дожа, сколько избрание его
преемника. Вот оно — то самое «инаугуранионное сполиирование», когда за
«обретение высшей власти» приходится расплачиваться «земными богатствами», уже хорошо
известное читателю по приведенным выше примерам из Рима и Флоренции. Они же
позволяют с большой долей вероятности предположить, что объектами посягательств
в таких случаях становились частные жилища того, кого избирали дожем, и, возможно,
его родственников128. К тому же Г. Я. Шенк цитирует трактат начала XV в. Андреа Ма-
рини «De Pompa ducatus Venetorum», в котором имеется очень подходящая к данному
случаю деталь. Как только объявляют об избрании нового дожа, народ бежит к его дому.
Толпа раскрывает двери и вносит дожа внутрь, держа его на руках. Но в то же самое
время часть народа грабит дом — «таков их обычай»129.
«Morto il Doge, la famiglia entro tre giorni doveva lasciare Pappartamento occupato nel Palazzo Ducale, mentre
nei primi tempi, come risulta da una parte del Maggior Consiglio del 4 gennaio 1328, vi era l'uso che venisse
saccheggiato dal popolo festante insieme a vari altri della citta. II Marini ricorda che, ancora al principio del 1400,
era uso del popolo, che andava a prendere a casa sua il Doge eletto per portarlo in Palazzo Ducale, di far man bassa
di quanto vi trovava». Mosto A. da. 1 dogi di Venezia nella vita publica e privata. Milano, 1960. P. XXXII (в
издании 1966 г. p. XXXVII). Сравн. также: MuirE. Civic Ritual in Renaissance Venice. Princeton, 1981. P. 269
(прим. 56), где только цитируется приведенное выше место из книги А. да Мосто. Нет упоминания о спо-
лиировании дожей в специальном исследовании, посвященном насилию в Венеции: Ruggiero G. Violence in
Early Renaissance Venice. New Brunswick, 1980.
«Quia malum opus est occasione elecionis ducis ire ad derobandum ad domum aliorum, vadit pars quod
cridetur publice quod aliquis non audeat nee debeat derobare pro dicto facto ad domum alicuius et si quis
de coetero defecerit procedetur contra eum sicut videbitur Dominio». Moretti L. Ambienti dogali // I Dogi /
A cura di G. Benzoni. Milano, 1982. P. 249. (Копии частей этой публикации были любезно присланы мне
Г. Я. Шенком.)
Более осторожную формулировку («во всяком случае нельзя исключить», что среди домов, подвергшихся
нападению, было и частное палаццо новоизбранного дожа) см. в: Schenk G.J. Rituelle Beraubung... S. 338.
Anm. 63.
«Cum vero conclavi exiit vox de electo duce, accurrit populus ad domum illius; valvas reserant; hunc certatim, ut
est ulnis elevant, ulnis ferunt ad atrium; populi pars domum spoliat, sic illis mos ist». Цит. no: Ibid. S. 339. Anm. 62
со ссылкой на: II «De Pompa ducatus Venetorum» di Andrea Marini / [A cura di A. Segarizzi]. S.I., [1903].
P. 10.
Глава 5. Ограбление умерших государей щ
Несмотря на то что Л. Моретти опровергает главное доказательство А. да Мосто, он
тут же признает, что после кончины дожа Доменико Контарини в 1071 г.
простолюдины причинили дворцу (еще предшественнику нынешнего) немалый ущерб, повредив
и переломав двери, кресла, столы, приведя в негодность некоторые помещения130. Так
может быть, разграбление «ликующим народом» резиденции умершего правителя все
же имело место, и притом еще в XI в.? Г. Я. Шенк, изучивший несколько различных
видов венецианских сполиирований, отвечает на этот вопрос уклончиво. С одной стороны,
он не отрицает достоверности сведений о погроме 1071 г., но, с другой, допускает, что
причинить дворцу повреждения после смерти дожа могли родственники покойного,
вынужденные спешно освобождать резиденцию131 — предположение, подтвердить которое,
естественно, столь же трудно, как и опровергнуть.
Лишь ради полноты картины замечу, что в Венеции в ходе инаугурации дожа
применялся еще один вид сполиирования, о котором известно по двум свидетельствам 1268 и
1275 гг.: перед тем как дожа вели к алтарю храма св. Марка, чтобы вручить ему там
символы его власти, с плеч новоизбранного срывали плащ132. Историко-культурное
истолкование этой традиции не вызывает сложностей — так же как и выявление ближайших к
ней параллелей. Смена платья во многих культурах символизирует и сопровождает
перемену социального статуса. «Старое платье», как и старый статус, должны быть отчуж-
дены от владельца, поднявшегося на новую ступень. К такому сполиированию
венецианского дожа очень близко стоят, например, «ограбления» государей в Германии — плащ
по традиции «крали» и у короля сразу после его избрания, и у некоторых епископов,
когда они торжественно въезжали в города, чтобы занять свои кафедры133.
Исследователи, однако, до сих пор не обращали внимания на один вероятный смысловой оттенок
этой процедуры. Плащ знатного человека и тем более государя (к тому же
соответственно украшенный) воспринимался в числе самых ярких знаков высокого общественного
положения его обладателя. Если государь желал продемонстрировать смирение,
например, перед лицом Бога, он снимал с себя не только корону, но и плащ134. Когда дож
шел к алтарю храма, чтобы принять свой сан непосредственно от апостола Марка, ему
Moretti L. Op. cit. P. 249 со ссылкой на: Delle memorie Venete antiche profane ed ecclesiastiche libri tre / Ed.
G. Gallicciolli. Vol. 6. Venezia, 1795. P. 125.
Schenk G.J. Rituelle Beraubung... 340.
MuirE. Op. cit. P. 282. Подробно: Schenk G.J. Rituelle Beraubung...
Подробнее см.: Бойцов M. А. Накануне. Ахенские коронационные въезды под разными углами
зрения // Одиссей. Человек в истории. 1997. М., 1998. С. 176. Bojcov М. A. Ephemeritat und Permanenz bei
Herrschereinzugen im spatmittelalterlichen Deutschland // Marburger Jahrbuch fur Kunstwissenschaft. Bd. 24.
1997. S. 89.
См. об изображении Оттона IV без короны и плаща на заказанной им раке для мощей трех королей (или
трех волхвов) в Кёльнском соборе (при том что сами новозаветные короли были представлены и в плащах,
и в коронах). PetersohnJ. Der Konig ohne Krone und Mantel. Politische und kiutgeschichtliche Hintergriinde
der Darstellung Ottos IV. auf dem Kolner Dreikonigenschrein // Uberlieferung, Frommigkeit, Bildung als
Leitthemen der Geschichtsforschung. Vortrage beim wissenschaftlichen Kolloquium aus Anlafi des 80. Geburtstags
von Otto Meyer. Wiesbaden, 1987. S. 43-75.
ВЯм. A. i;.~.jiu.'.i: • Uh.lllMIII HCMIIITIIIIfc" '"' Z___"..
естественно было снять плащ — из почтения к небесному покровителю Венеции. Но
в таком случае снятый плащ автоматически должен был становиться пожертвованием
св. Марку — точно так же, например, во Франкфурте плащ новоизбранного короля,
усаживаемого на алтарь, должен был восприниматься как пожертвование св. Варфоломею
и его храму. Вместо св. Врафоломея плащ этот с плеч короля стаскивал пономарь,
подкрадывавшийся сзади, ступая босыми ногами прямо по алтарю. В Венеции плащ
забирали другие люди, и действие было не столь выразительно, но суть ритуала вполне могла
быть та же.
Продолжение publicatio bonorum?
Толпа стремится не только ограбить дворец, дом или имение, но и полностью его
уничтожить — этот мотив уже несколько раз встречался на предыдущих страницах. В одних
случаях (дворец в Павии) разрушители добиваются своего, в других — они изо всех сил
стараются хотя бы обозначить радикальность своих намерений, выламывая окна и
двери, камни из стен, разбивая статуи, выкорчевывая виноградники и плодовые деревья.
Откуда такое рвение?
Историческая параллель напрашивается сама собой, хотя никто из исследователей
ее, кажется, до сих пор не замечал. В Древнем Риме существовал обычай обращения с
собственностью преступника, известный как consecratio bonorum135. Это было
«посвящение» богам, которое представляло собой попросту уничтожение собственности того,
кто так нарушил закон, что при этом жестоко оскорбил не только людей, но и богов.
Передачу имущества богам, и в частности Церере, сначала правильнее всего было
осуществлять при помощи огня, но позже возникло более экономное обыкновение
предоставлять его в распоряжение храма соответствующего божества. Именно таким образом
якобы поступил с владением бывшего консула Кассия, обвиненного в стремлении к
царской власти, его родной отец136.
Историки римского права считают, что со временем из consecratio bonorum
развилось publicatio bonorum — «обобществление» имущества: теперь собственность
врагов республики стала «публиковаться», то есть отдаваться на поток и разграбление137.
Дальнейшее излагается главным образом на основании статьи в энциклопедии: Publicatio bonorum //
RE. Halbbd. 23. Stuttgart, 1959. Sp. 2484-2515.
Тит Ливии пересказывает историю о том, что отец высек Кассия и умертвил, «а имущество сына
посвятил Церере, на эти-де средства была сделана статуя с надписью "дар из Кассиева дома": «Sunt qui patrem
auctorem eius supplicii ferant: eum cognita domi causa uerberasse ac necasse peculiumque filii Cereri consecrauisse;
signum inde factum esse et inscrptum: "Ex Cassia familia datum"». Самому Титу Ливию, впрочем, кажется
более правдоподобной другая версия: «Народ приговорил его к смерти, а дом его был по решению народа
разрушен» — «damnatumque populi iudicio, dirutas publice aedes». (II, 41, 11 12) (перевод H. А. Поздняковой
по изданию: Тит Ливии. История Рима от основания города. Т. 1. М., 1989. С. 97).
Об этом развитии см.: Salerno F. Dalla «consecratio» alia «publicatio bonorum». Forme giuridiche e uso politico
dalle origini a Cesare. Napoli, 1990 (Pubblicazioni del Dipartimento di Diritto Romano e Storia della Scienza
Romanistica dell'Universita degli Studi di Napoli «Federico II» 2).
Глава 5. Ограбление умерших государей Щ
Однако очевидно, что недвижимость с трудом поддавалась «публикации», а потому
в рамках «нового» обычая publicatio вполне естественно продолжало жить и древнее
«посвящение богам» (иными словами, уничтожение) всего, что не могло быть
поделено гражданами. Согласно «Дигестам», «обобществление» должно осуществляться
немедленно после вынесения приговора, еще до казни преступника. Участие в
«обобществлении имущества» являлось и правом, и долгом каждого гражданина. Римские
историки особо отмечали те случаи, когда народ отказывался от такого «законного
разграбления». «Когда Марий и Цинна предоставили богатые дома проскрибирован-
ных граждан на разграбление римской черни, то народ, относившийся, несмотря на
свою грубость, с состраданием к чужим невзгодам, пощадил имущество,
приобретенное чужими трудами, и не нашлось никого, будь то бедняк или человек самого низкого
положения, кто бы захотел поживиться от общественного бедствия, хотя это и было
позволено»138.
Некоторые формы consecratio сохранялись очевидно, и в Средневековье, хотя,
естественно, в переосмысленном виде. Во многих городских установлениях с XII в.
присутствовала норма о разрушении дома человека, совершившего особо тяжкое
преступление, чтобы стереть о нем всякую память139. Когда флорентийские статуты требовали
сносить дома, где содержались тайные бордели или же кто-нибудь предавался
содомскому греху140, они явно имели в виду воздаяние не за «обычное» преступление, а за
святотатство. (К счастью, эта жестокая норма не выполнялась, иначе от города на Арно
мало бы что осталось.)
Дозволение на зверства
В уже не раз цитировавшейся выше книге итальянского историка Серджо Бертелли
«Тело короля» преобладает не историко-правовой и не институциональный подход, а
антропологический. Вся вторая ее глава посвящена «ритуалам насилия», отмечающим
в разных обществах кончину правителя, а порой и некоторые другие вехи в истории
локальной власти — например, инаугурацию нового государя141. На фоне богатого
материала, собранного им, по примеру К. Гинзбурга, в глубинах Африки, на острове
Фиджи, у маори, на Гвинее или Бали и истолкованного с опорой на концепции Клиффорда
Гирца, сполиирование европейских епископов и королей теряет свою оригинальность и
138 Аммиан Марщллип. Римская история. СПб., 1996. С. 484 (XXX, 8, 9) (перевод Ю. А. Кулаковского и
А. И. Сонни).
39 Boone М. Destroying and Reconstructing the City. The Inculcation and Arrogation of Princely Power in the
Burgundian-Habsburg Netherlands (14th-16th Centuries) // The Propagation of Power in the Medieval West.
Selected Proceedings of the International Conference Groningen 20-23 November 1996 / Ed. by M. Gosman,
A. Vanderjagt and J. Veenstra. Groningen, 1997 (Mediaevalia Groningana, 23). P. 18.
140 Damdsohn R. Geschichte von Florenz. Bd. 4. Teil 3. Berlin, 1927. S. 321,323.
"" Эта глава напечатана также отдельно и с расширенным аппаратом по-английски: Bertelli S. Rituals of
Violence Surrounding the King's Body// Der Tod des Machtigen. Kult und Kultur des Todes spatmittelalterlicher
Herrscher/ Hrsg. von L. Kolmer. Paderborn etc., 1997. P. 263-280.
Щ MA. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
предстает частным проявлением едва ли не общемировой закономерности обращения с
мертвыми государями.
С. Бертелли не ограничивается описаниями сполиирования правителя и его
резиденции. Он старается показать, что смерть государя приводит к распаду всех
общественных связей, дезинтеграции общества, в котором становятся возможны серьезные
эксцессы — вроде того, что случился в Каире в 1496 г. после смерти султана, когда толпы
словно обезумевшего народа громили город. Тут в качестве аналогии С. Бертелли мог бы
привести рассказ Евсевия Кесарийского (не чуждого, впрочем, верноподданнических
преувеличений) о том, как в 337 г. в Никомедии, узнав о кончине императора
Константина, «народ, блуждая по городу, выражал душевную скорбь криками и воплями, многие
от печали, казалось, объяты были ужасом»142. Зато С. Бертелли напоминает о жалобах
Орд ерика Виталия, что после смерти английского короля Генриха I Боклерка в 1135 г.
Нормандия стала жертвой банд, грабивших все, попадавшееся под руку. «В тот самый
день, как нормандцы услышали, что умер их строгий правитель [...] они дерзновенно
кинулись, словно алчущие волки, совершать грабежи и неправедные убийства»143. Вряд
ли нормандский хронист сильно сгущал краски — во всяком случае, его впечатление
разделяли и другие английские историографы — такие как анонимный автор «Деяний
Стефана, английского короля» и Ричард Хексхэмский (до 1141 — между 1163 и 1178),
нарисовавшие картину полного беззакония, когда насилия, грабежи и жестокости
происходили на каждом шагу144. С. Бертелли мог бы напомнить читателю, что в 1199 г. тоже
случилось нечто подобное: когда неожиданная новость о гибели Ричарда I Львиное
Евсевий. Указ. соч. IV, 65.
«Quae nimirum mox ut rigidi principis cognouit occasum [...] in ipsa die ut rapaces lupi ad praedas et nefandas
depopulationes cucurrit auidissime». The Ecclesiastic History of Orderic Vitalis. Vol. 6. P. 450. Далее следует
длинная стихотворная жалоба автора на безумства, совершенные нормандцами после кончины их короля
и герцога.
«Cum rex Henricus [...] morti debitum exsolvisset, luctuosum infortunium universam regionis faciem turbidam
reddidit et omnino confusam. [...] Rupta protinus in populo veneranda sanctae amicitiae foedera; dissoluta
mutuae cognationis conjunctissima vincula; quosque diutinae tranquillitatis vestierat toga, illos bellicus stridor,
Mavoritus furor invasit. Novo enim quisque saeviendi raptus amorae, in alterum crudele debacchari, tantoque sese
gloriosiorem aestimare, quanto in innocentes nocentius insurgebat. Legis quoque institutis, quibus indisciplinatus
coercetur populus, ex toto neglectis, immo et adnullatis, ad omne illicitum effrenati, quidquid flagitii menti
occurrebat, promptissime peragebant. [...] Ubi tandem coepit grandis haec et indicibilis copia adeo extenuari, ut
"rarissima" ut aiunt, "avis" esset vel unam ubivis locorum feram conspicari, in seipsos truculenter conversi alios
spoliare; res possessas sibi vicissim diripere; insidias et песет alterutrim moliri; utque per prophetam dicitur,
"vir immisericorditer in virum, unusquisque irruere in proximum suum"». Gesta Stephani regis Anglorum et
ducis Normannorum // Chronicles of the Reigns of Stephen, Henry П., and Richard I. / Ed. by R. Howlett.
Vol. 3. London, 1886 (Rolls, [82]). P. 3-4. См. также: «Et justitiae patrocinate quod solum tunc ubique regnabat,
violentiae et rapinae, caedes et depraedationes, inauditae crudelitates et innumerae calamitates, loco pacis ac
justitiae, suam tyrannidem latenter et patenter exercuerunt. Haec autem omnia mala post mortem ijus tanto
exuberantius et vehementius praevaluerunt, quanto majori potentia et districtiori justitia in vita sua plures
depresserat, aggravaverat, spoliaverat, exhaereditaverat, exiliaverat. Unde nacti occasionem. quam ardenter
desideraverant, singuli se vindicare festinabant, dum quicquid mali agere poterant eis impune facere licebat».
Eichard of Hexham. Historia de gestis regis Stephani et de bello standardii // Ibid. P. 139-140.
Глава 5. Ограбление умерших госудапей Д
Сердце достигла Англии, там немедленно начались серьезные волнения145. Однако в
связи с правлением этого государя автор предпочел ограничиться рассказом о
еврейских погромах, случившихся десятью годами раньше еще при помазании и коронации
Ричарда I146. Имеется и еще один близкий по времени пример всеобщих нестроений, не
упомянутый С. Бертелли: за два года до смерти Ричарда I, в 1197 г., в Германии прошел
слух о кончине императора Генриха VI. «Кёльнская королевская хроника» говорит, что
эта ложная весть побудила «злобных и вредоносных людей» к захватам и грабежам, что
они начали зверствовать, аки волки алчущие в оказавшейся без охраны овчарне, ничего
не оставляя тем, на кого нападали, и лишь известие о том, что император все-таки жив,
заставило их отказаться от seviendi licentia — свободы зверствования...147 Этот отрывок
передает (пускай и при помощи цитаты из Евангелия от Матфея) ощущение
вседозволенности, которое в дни «междуцарствий» возникало, очевидно, не у одних лишь граж-
145 «Nonnulli Anglorum proceres cum quibusdam militibus, audita morte regis [...] rapinis et depraedationibus, velut
lupi famelici, summo studio insistebant, ubique velut praedones debacchantes ac substantias aliorum partim
violentia, partim per latrocinia diripientes. Ex quo videlicet facto praeclaram probitatis suae famam plurimum
obnubilaverunt, et nihilominus offensam Dei incurrerunt. Multa mala patriae intulissent, nisi citius a superiori
potestate coerciti fuissent. Nam domnus Hubertus, archiepiscopus Cantuariensis, illico de transmarinis repatriavit
atque omnem rapacitatem in brevi compescuit, anathematis sententia omnes involvens qui ulterius rapinis
indulgerent, aut qui rapta non redderent». Radulphus de Coggeshall. Op. cit. P. 98.
146 «Eodem coronationis die [...] inceptum est in ciuitate Londonie immolare Iudeos patri suo diabolo. Tantaque fait
huius Celebris mora misterii ut uix altera die compleri potuerit holocaustum. Emulate sunt alie ciuitates regionis
et urbes fidem Londoniensium et pari deuotione suos sanguisugas cum sanguine transmiserunt ad inferos. Aliquid
sed inequaliter ea tempestate contra perditos patratum est ubique per regnum». Cronicon Richardi Divisensis
De Tempore Regis Richardi Primi / Ed. by J. T. Appleby. London etc., 1963. P. 3-4. Сравн.: Bertelli S. II Corpo
del re... P. 40. Однако, судя по сообщению Роджера Вендоверского, погромы начались не из-за
коронации как таковой (как склонен считать С. Бертелли), а вследствие случайности, давшей сильный
резонанс в настроенном против евреев обществе. Ричард якобы запретил «евреям и женщинам» приходить
на его коронацию «из-за некоторых магических песнопений, которые обычно бывают при короновании
королей» (замечание, заслуживающее отдельного обсуждения). Когда евреи все же тайно явились,
придворные начали их ругать, грабить, бить, выталкивать из храма и гнать от его дверей, в результате чего
несколько человек погибли, а другие еле спаслись полуживыми. Когда же городская чернь прослышала,
что придворные избивают евреев, она поняла это, очевидно, на свой лад — как сигнал к действию — и
ринулась на еврейские кварталы. В Лондоне начались страшные погромы, которые быстро перекинулись
и на другие города. — «Huic coronationi multi Judaeorum interfuerunt, contra regiam prohibitionem, qui die
praecedente communi edicto interdixerat, ne Judaei aut mulieres interessent propter magicas incantationes,
quae fieri solent in coronationibus regum; sed curiales, quamvis occulte venissent, injectis manibus spoliaverunt
eos et diris verberibus affecerunt, et ab ecclesia illos ejicientes quosdam interfecerunt, quosdam semivivos
reliquerunt. Audiens autem vulgus civitatis quod curiales ita saeviebant in Judaeos. irruerunt in illos. qui in
civitate remanserant, multisque utriusque sexus ex eis interfectis et domibus subversis et succensis, aurum eorum
et argentum, chartas et vestes pretiosas rapuerunt...» Roger de Wendover. Flores historiarum ab a. 1154 / Ed. by
H. G. Hewlett. T. 1. London, 1886 (Rolls, [84/1]). P. 166.
147 «Rumor falsus subito de obitu imperatorsi emergens homines pravos et pestilentes ad predam et direptionem
quaquaversum instigavit, qui tamquam lupi rapaces in destituta ovilia sevientes, his quos opprimere poterant
nichil reliqui fecerunt, donee, cognito quod adhuc viveret imperator, a seviendi licentia repressi sunt». Chronica
Regia Coloniensis (Annales Maximi Coloniensis) / Ed. G. Waitz. Hannover, 1880 (MGH SSrGus, [18]). S. 160.
РрД М А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
дан Павии148. Со смертью государя распадаются социальные связи не только при дворе,
но и во всей его державе: «нормальное» право, по сути дела, отменяется и потому может
в течение какого-то времени безнаказанно нарушаться «дерзкими людьми». Об этом
хорошо знали и приближенные Вильгельма Завоевателя: ведь они ринулись, забыв о своем
короле и благодетеле, на защиту собственных имений — надо полагать, опасаясь, что кто-
то начнет посягать на них, как только станет известно о смерти государя. Характерно,
что для прекращения неурядиц в Германии оказалось достаточно сообщения о том, что
король жив, — иными словами, «дерзкие люди» при всей своей дерзости и в самой этой
дерзости следовали определенным правилам. Этих правил тогда было, похоже, намного
меньше, чем в более позднем римском «политическом карнавале», и речь шла не столько
о «переворачивании» социального порядка и введении в действие альтернативной
конституции, как в Риме, сколько о распаде такого порядка. Римская альтернативная
конституция XVI-XVII вв. представляется определенным развитием и некоторой институ-
ционализацией как раз состояния «свободы зверствования», о котором сообщают авторы
XI-ХП вв. Понятно, что, например, традиция отпускать заключенных на свободу при
известии о кончине правителя должна была идти из тех времен, когда все «государство»
понималось не как совокупность институтов, а как продолжение личности государя. С
его смертью утрачивают силу и данные ему обязательства, и выдвинутые им обвинения
или же вынесенные от его лица приговоры. Смерть правителя приводит в логическом
пределе к исчезновению и войска, и «пенитенциарной системы», и всех иных органов
власти. (Другое дело, что современники давали этим явлениям иные обоснования. Так,
освобождение заключенных трактовалось, вероятно, прежде всего как акт милосердия,
призванный помочь душе усопшего149.) Сполиирования — как «изнутри», так и
«снаружи» — следует понимать именно в контексте общего распада социального устройства.
В каких-то случаях ограбления трупа и дворца оказываются главными проявлениями
такого распада (он как бы локализуется в этих действиях и тем самым ограничивается
ими), либо же они предстают лишь частью куда более широких нестроений, когда грабят
и творят насилие не только по отношению к государю как воплощению исчезнувшего
социального порядка, но и ко всем, кто был в этот порядок включен.
18 К. Хаук даже придает выражению хрониста licentia seviendi квазиправовое значение. Интересна его
попытка увидеть связь между загадочным появлением на Мозеле «Дитриха Бернского» верхом на черном
коне (в интерпретации К. Хаука — не призрака, а вполне реального рыцаря, недовольного императором
и «в знак протеста» надевшего маску легендарного героя, которому суждено явиться для преодоления
неустройств в империи), заговором против Генриха VI и безумствами, вызванными слухами о его смерти:
Hauck К. Heldendichtung und Heldensage als Geschichtsbewufitsein // Alteuropa und die moderne Gesellschaft.
Festschrift far Otto Brunner. Gottingen, 1963. S. 118-169, особенно S. 137-155.
'■" Именно так, согласно Ордерику Виталию, мотивировал умирающий Вильгельм Завоеватель свое
повеление освободить всех узников (за исключением собственного брата, епископа Байё) - притом еще прежде,
чем наступит его кончина: «Nunc autem in articulo mortis positus sicut opto saluari, et per misericordiam Dei a
reatibus meis absolui, sic omnes mox iubeo carceres aperiri, omnesque uinctos preter fratrem meum Baiocensem
episcopum relaxari, liberosque pro amore Dei ut ipse michi misereatur dimitti». The Ecclesiastic History of
Orderic Vitalis. Vol. 6. P. 96.
Глава 5. Ограбление умерших государей
А. Я. Гуревич предложил трактовать собранные мной эпизоды разнообразных
ограблений государей в качестве примеров обрывов в восприятии людьми Средневековья
времени: «Со смертью монарха, харизматической величины, обрывалось течение
времени, ибо время жизни социума воплощалось в особе властителя и соответственно
обрывалось с его смертью... Смерть римского понтифика или иного монарха служила
детонатором массового эмоционального взрыва и воспринималась как прекращение времени,
обещанное "Откровением Иоанна". Средневековый человек существовал на грани,
отделявшей время от вечности, и это сознание, вернее безотчетное самоощущение,
служило источником катастрофичности тех ситуаций, которые возникали эпизодически, но
возможности которых постоянно таились в глубинах народной религиозности и
культуры. "Апокалипсис" пророчил конец времен как завершение истории рода человеческого.
Под угрозой этого драматичного финала, то ожидаемого с сегодня на завтра, то
откладывавшегося на неопределенный срок, протекала жизнь индивида и коллектива. Смерть
властителя предельно актуализировала эту угрозу»150.
В противоположность А. Я. Гуревичу, мне не видится ни прямых, ни косвенных
подтверждений тому, что практика посмертных сполиирований связана прежде всего с
нарушением именно темпоральной стороны бытия «средневекового человека», а идея
«разрыва времени» представляется мне скорее красивой метафорой, нежели
объяснением, применимым для практических исследований151. В самых драматических из
приведенных выше эпизодов (как, скажем, в случае со смертью Вильгельма Завоевателя)
можно говорить о кризисе социальности вообще, когда кончина человека,
возглавлявшего политическое сообщество, приводит к фактическому распаду всех основ этого
сообщества. В более «мягких» эпизодах — таких как римский «политический карнавал» —
обычная общественная организация не рассыпается, а сразу же заменяется на некую
другую — запасную, альтернативную, чрезвычайную, но — организацию. Из всего, что
может быть привязано к вопросу о восприятии времени, мне видится здесь только одно:
как радикальный «распад», так и компромиссный «альтернативный порядок»
временны по определению. Они в равной степени служат тому, чтобы оттенить действенность
«нормальных» отношений при живом правителе. Но это вовсе не тот аспект
темпоральное™, который, судя по всему, имел в виду А. Я. Гуревич.
Между Исландией и Византией
Несколько исторических эпизодов требуют подробного рассмотрения, поскольку, с
одной стороны, они служат конкретными примерами сполиирования мертвых
государей, а с другой, сами могут быть лучше поняты, если интерпретировать их именно в этом
ключе. Первый из них относится к истории Византии.
50 Гуревич А. Я. «Время вывихнулось»: поругание умершего правители // Одиссей. Человек в истории. 2003.
М, 2003. С. 239. Сравн.: Он же. Конец света или карнавал? Ответ М. А. Бойцову // Там же. С. 250- 254.
51 Подробно моя аргументация изложена в: Бойцов М. А. «Вывихи времен» и сопротивление источников.
Ответ А Я. Гуревичу// Одиссей. Человек в истории. 2003. М., 2003. С. 241-250; Онже. Казус с «Одиссеем» //
Казус. Индивидуальное и уникальное в истории — 2004. [Вып. 7.] М., 2005. С. 415-423.
■ЯГСМ M. А. Бойцов » ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Византинисты по понятным причинам весьма редко считают нужным обращаться к
скандинавским историческим преданиям152. Однако их внимание давно привлекал один
эпизод саги о Харальде Суровом, включенной Снорри Стурлусоном в его собрание,
известное как «Круг Земной», над которым Снорри работал между 1220 и 1230 г. Сага повествует,
в частности, о том, как норвежский викинг, скальд и будущий конунг Харальд служил со
своей дружиной византийским государям (и прежде всего императрице Зое).
Константинопольские императоры охотно нанимали себе телохранителей из скандинавов (как и других
варварских народов, в частности славян) и высоко ценили их услуги. Среди прочих
византийских приключений Харальда Снорри Стурлусон считает нужным отметить и
следующее: «Харальд трижды ходил в обход палат (polutasvarf), пока находился в Миклагарде [то
есть Константинополе]. Там было в обычае, что всякий раз, когда умирал конунг греков,
веринги имели право обходить все палаты (polutir) конунга, где находились его сокровища,
и каждый был волен присвоить себе то, на что сумеет наложить руку»153. Именно из
полученных таким образом сокровищ якобы и составилось богатство Харальда.
Это место в русском издании Снорри Стурлусона никак не прокомментировано — и
не случайно: несколько поколений скандинавистов не могут ни убедительно объяснить
его на основе знакомого им «северного» материала, ни привести какие бы то ни было
параллели такому «своеобразному обычаю»154. Однако не меньше сложностей с
интерпретацией данного эпизода испытывают и византинисты.
Ключевое слово в сообщении Снорри — polutasvarf155 — представляет серьезную
лингвистическую проблему. Его вторая часть, кажется, получила наконец убедитель-
«Круг Земной» и другие саги даже не упоминаются в очень широкой по охвату «стандартной» работе по
византийскому источниковедению: Karayannopulos J., Weiss G. Quellenkunde zur Geschichte von Byzanz
(324-1453). Wiesbaden, 1982.
«Haraldr hafdi brisvar komit i polutasvarf, тебап hann var i Miklagar6i. I>at eru bar log, at hvert sinn er Grikkja-
konungr deyr, ba skulu Vaaingjar hafa polutasvarf; beir skulu pa ganga um allar polutir konungs, bar sem fehirzlur
hans eru, ok skal hverr ba eignask at frjalsu, er hondum bamr a». Snorri Sturhison. Heimskringla. Noregs Konunga
sogur / Udgivet af F. Jonsson. Kjabenhavn, 1911. S. 457. (Написание слегка упрощено — вслед за изданием:
Snorri. Sturhison. Heimskringla Si6ara bindi / Ritstjorn B. S. Kristjansdottir et al. Reykjavik, 1991. S. 614.)
Русский перевод А. Я. Гуревича по изданию: Снорри Стурлусон. Круг Земной. М., 1980. С. 411.
См., например: «Представление о таком своеобразном обычае могло сложиться под влиянием частых
дворцовых переворотов в Византии, во время которых военная дружина, конечно, захватывала свою долю».
дзевская Е. А. Древняя Русь и Скандинавия в IX—XIV вв. (Материалы и исследования). М., 1978. С. 157.
Другое мнение: «Probably the Varangian guard was just given a lavish gift at the accession of a new Emperor,
but they may have boasted about taking it away through plunder when they told about it after their return
to Scandinavia». Fledelius K. Royal Scandinavian Travellers to Byzantium: The Vision of Byzantium in Danish
and Norwegian Historiography of the Early 13th Century — and in the Danish Historical Drama of the Early
th Century // Byzantium — Identity, Image, Influence. XIX International Congress of Byzantine Studies,
L'niversity of Copenhagen. 18-24 august 1996 — Major Papers. Kabenhavn, 1997. P. 213. Обзор некоторых
переводов-интерпретаций интересующего нас места из «Круга Земного» см.: Stender-Petersen A. Le mot
»aregue Polutasvarf// Stender-Petersen A. Varangica Aarhus, 1953. P. 160-161.
Поскольку это слово в том же самом контексте встречается и в более ранней версии саги о Харальде,
дошедшей в составленном ок. 1275 г. сборнике, известном как «Morkinskinna» («Гнилая кожа»), то оно не
Глава 5. Ограбление умерших государей Щ
ное объяснение — это древненорвежское svarf — скорее всего, в значении «обход»
(возможно, такой «обход», при котором приходится применять насилие)156. Но зато
первая — загадочна. Как видно из перевода, А. Я. Гуревич (в соответствии с уже довольно
давней традицией) сближает ее с palatium — naAaiiov или же с производным отсюда
славянским «палаты», тем более что соседнее polutir уже по контексту очень похоже на
«дворцы»157. Однако А. Стендер-Петерсен видел здесь другое славянское слово —
«полюдье», и polutasvarf представало у него странной в своей тавтологичности славянско-
норвежской билингвой («полюдье» — «обход/объезд»)158. Опираясь на это толкование,
оксфордский византинист и русист Дж. Шепард вслед за А. Стендер-Петерсеном создал
очень сложную гипотезу, заставив анонимного редактора саги перепутать все со всем:
оказывается, изначально речь должна была идти о том, что Харальд после своего
появления летом 1031 г. в Киеве у Ярослава Мудрого три раза ходил в полюдье (а значит,
пробыл на Руси три года подряд), после чего отправился в Константинополь, где и
служил трем императорам159.
В этом построении легко можно согласиться только с недоверием Дж. Шепарда к
свидетельству Кекавмена, впервые «заметившего» Харальда только во время
византийской экспедиции на Сицилию в 1037 г. Вроде бы становясь на сторону саги в ее заочном
споре с авторов «Советов», Дж. Шепард, однако, не до конца последователен: он с
доверием относится к словам Кекавмена о том, что будущий конунг появился в
Константинополе при Михаиле IV160, начавшем править, как известно, в апреле 1034 г.
Соответственно, по Дж. Шепарду, Харальд приплыл в Царьград после гипотетических «трех
полюдий» на Руси летом 1034 г. и служил трем императорам: Михаилу IV, Михаилу V
могло быть выдумано Снорри, а присутствовало в той рукописи (XII в.?), которая послужила общим
источником и для «Гнилой кожи», и для «Круга Земного». О том, что загадочное слово означает «грабеж
(царских) палат» и предположительно попало в сагу из скальдической поэзии, говорится уже, например, в:
Васильевский В. Г. Варяго-русская и варяго-английская дружина в Константинополе // Васильевский В. Г.
Труды. Т. 1. СПб., 1908. С. 283.
Stender-Petersen A. Op. cit. Р. 163. Его точка зрения противостоит мнению С. Блёндаля, видевшего здесь
славянское слово «съборъ» — «сбор». Интересующее нас слово в целом получало у С. Блёндаля
значение «палатный сбор» или же «получать сбор» (в смысле взимания налогов): Blondal S. The Last Exploits of
Harald Sigurdsson in Greek Service. A Chapter from the History of the Varangians // Classica et Mediaevalia.
Vol. 2.1939. P. 9-10. См. также Appendix к этой статье: Ibid. P. 165-167.
См. сходное объяснение с указанием некоторой литературы и одной параллели в сборнике «Красивая
кожа»: Blondal S. Op. cit. P. 9. Тут же и о версии, что в основе лежит русское слово «платье». Г. Г. Литаврин
склонен присоединиться к мнению С. Блёндаля, сочтя, что Харальд участвовал в сборе налогов в
Византии: Кекавмен. Советы и рассказы. Поучение византийского полководца XI в. / Подгот. текста, ввел,, пер.
с греч. и коммент. Г. Г. Литаврина. СПб., 2003. С. 298.
Stender-Petersen A. Op. cit. Р. 161-163. В качестве примера сходной славяно-скандинавской тавтологии
автор приводит слово «топор»: tapar-yx.
ShepardJ. A Note on Harald Hardraada: The Date of his Arrival at Byzantium //Jahrbuch der osterreichischen
Byzantinistik. Jg. 22.1973. S. 145-150.
Кекавмен. Указ. соч. С. 298 (греческий текст), 299 (русский перевод).
KflMlU. A. F-ciiucb • ВГ.1ПЧ11П 11 CMIUTIII IF -^^^-^ ^^^^
и Константину IX161. Здесь историк «изменяет» саге — ведь она говорит не о «службе»
Харальда трем императорам, а о том, что при нем скончались три императора — а это
предполагает иную хронологию.
Иногда самое наивное прочтение может оказаться самым близким к истине. Стоит
только поверить саге на слово (в переводе-интерпретации этого слова А. Я. Гуревичем),
как многое становится на свои места. Прежде всего довольно легко получают
датировку «три императорские кончины»: 11 апреля 1034 г., 10 декабря 1041 г. и 21-22 апреля
1042 г. (в последнем случае речь идет, впрочем, не о кончине как таковой, а о свержении
императора — умер он в ссылке спустя некоторое время после переворота, вероятно, еще
до октября того же года162). Соответственно, Харальд должен был прибыть в Царьград
не при Михаиле IV, как писал Кекавмен, познакомившийся с ним позже, а за
несколько месяцев до гибели его предшественника Романа III — скорее всего, летом 1033 г.,
как, собственно, и считал еще В. Г. Васильевский163. И тогда как теория Дж. Шепарда
о трехлетнем пребывании Харальда в Киеве, так и интерпретация слова polutasvarf
А. Стендер-Петерсеном оказываются крайне маловероятными. А это означает, что вновь
усиливается доверие к высказывавшемуся ранее пониманию загадочного слова, а вместе
с ним и к такому чтению фразы, которое предполагает ограбление царского дворца в
Константинополе.
То, что из североевропейской перспективы действительно выглядит трудно
объяснимым, в контексте приведенных выше эпизодов из Перуджи, Рима, Венеции и иных мест
оказывается вполне ясным. В сообщении «Саги о Харальде» легко узнать сполиирова-
ние дворца умершего государя «изнутри» — приближенными покойного, в данном
случае его телохранителями. Разумеется, исторический контекст не заменяет письменных
свидетельств — а у греческих авторов историками сполирований пока что, кажется, не
было обнаружено ни единой строки об ограблении мертвого василевса или его дворца
(хотя вряд ли кто-либо из них специально занимался поиском таких сообщений).
Однако, может быть, заключительные сцены из исторического труда Иоанна Зонары
относятся как раз к интересующим нас сюжетам? Иоанн Зонара рассказывает, как
император Алексей I Комнин умирал в 1118 г., оставленный почти всеми — не оказалось
никого, кто мог бы обмыть тело и обрядить его в царский наряд164. Так случилось, конечно,
Сходное мнение высказывает и Г. Г. Литаврин, допуская, что Харальд мог появиться в Константинополе
либо в 1034 г., либо в 1035 г. Впрочем, есть исследователи, относившие прибытие Харальда и к 1040 г. См.:
Кекавмен. Указ. соч. С. 554-555. Бегство Харальда из Константинополя Г. Г. Литаврин датирует летом-
осенью 1042 г.: Литаврин Г. Г. Пселл о причинах последнего похода русских на Константинополь // ВВ.
Вып. 27.1967. С. 84.
Кекавмен. Указ. соч. С. 558.
Васильевский В. Г. Указ. соч. С. 263-267.
«...КатаЛеЛеишо yaQ щюд twv BzQcmouvTCov oxzbbv anavTicov, cog yrfi' Avaizaxa Tivag тоид tov ekelvou
(vekqov тоТд Лоюбши; Ловтрюй; anopQUipovTag, iced oute коа|аод paaiAeiog tiqoovjv toi? 7ieql avivov, lv'
атф то асоца коа|аг)в£[г) paaiAixcog, oute (arjv ёкфодад etuxe paaiAsi катаЛЛт)Лои...» Ioannis Zonarae
epitome historiarum libri XVIII / Ex recensione M. Pinderi edidit Th. Buttner-Wobst. Bd. 3. Bonn, 1897. P. 764
(XVIII, 29).
Глава 5. Ограбление умерших государей Щ
не в последнюю очередь потому, что сын императора Иоанн приступил к захвату власти,
не дожидаясь кончины отца. Согласно Никите Хониату, прежде всего он захватил
Большой дворец. Сначала его не хотели туда пускать, но сторонникам Иоанна удалось снять
с петель одну из створок дворцовых врат, «и таким образом и сам он легко вошел, и с
ним вошли его оруженосцы и родственники. В то же время немало вторглось людей и из
случайно сбежавшейся и сопровождавшей его толпы, которые и стали грабить все, что
ни попало»165. Последняя сцена похожа на хорошо нам знакомые случаи сполиирования
«извне», но может ли она быть поставлена с ними рядом? Воспринимала ли «толпа»
представившуюся ей возможность пограбить дворец в качестве неслыханной удачи,
доставленной самой разовой ситуацией переворота, или же она видела в этом
осуществление некоего своего права? Имеем ли мы здесь дело с эксцессами революции или же с
консервативным поддержанием традиции?
Тот же вопрос можно задать и относительно разграбления Большого дворца в ходе
мятежа в сентябре 1185 г., когда был свергнут Андроник I Комнин. «Так как дворец был
открыт, и никто не мешал и не препятствовал множеству собравшегося народа, то народ
расхитил не только все сокровища, какие хранились в хрисиоплисиях, — а тут было,
кроме слитков, двенадцать кентинариев золотой, тридцать серебряной и двести медной
монеты, — но и все вообще, что легко мог унести на руках один человек или даже
несколько соединившихся людей. Равным образом и из оружейных палат похищено было
множество оружия. Грабеж простерся даже и на храмы, находившиеся в царском дворце;
и здесь сорваны были украшения со святых икон и даже украден тот священнейший
сосуд, в котором, как говорит давнишняя молва, дошедшая и до нас, хранилось письмо
Господа, собственноручно написанное Им к Авгарю»166.
Вероятно, ответить на поставленные вопросы помогли бы другие тексты,
относящиеся к сходным ситуациям, но обнаружить их пока не удается. Тщетно стал бы историк
обращаться, например, к Михаилу Пселлу (1018 — ок. 1078 или ок. 1096), знавшему, как
никто, придворные распорядки, в надежде выяснить, как и почему Харальд со своими
людьми «налагал руку» на ценности Большого дворца. Но ведь и латинские авторы не
очень стремятся рассказывать об ограблении мертвых пап. Может, все дело в том, что в
Константинополе, в отличие от Рима, никто не прилагал усилий к тому, чтобы запретить
обычай «разграбления»?
Против толкования места из «Саги о Харальде» как описания сцены сполиирования
можно было бы, пожалуй, возразить, что две из упомянутых выше трех кончин
императоров были «экстраординарными»: василевс умирал не своей смертью, а становился
«...AL rajAaLTOLvuv той naXaziov xaAKfiaic; Qap&oig яЛатекид BaiEQa tcov ukcxov |3paxu tl |a£T£coQicr6£lcrai
кати yfjg pdAAovTCtL KavTeuBtv айтод те |а£та QctoTcovrjg £icr£Ar)Au6£L ка1 ouv£icrq£L то опЛофороу ка1
auyyEVEg' ой pQax£ig be кш. tcov ёк той ЕйукЛибос oxAou ouvoiaaprouvTcov £v5ov elcrqQQrjaav, ol ка1
biacmaCtLv то 7tqoctti;xov etteqPuAovto». Nicetae Choniatae historia/ Rec. I. A. van Dieten. Pars 1. Berlin; New
York, 1975 (Corpus fontium historiae Byzantinae, Series Berolinensis, 11/1). P. 7-8. Русский перевод дан по
изданию: Никита Хониат. История со времен царствования Иоанна Комнина. Т. 1. Рязань, 2003. С. 21 (I, 2).
Никита Хониат. Указ. соч. С. 355 (II, 12).
ИДГм. А. Ги.йщ.в • ВГ:.'М1ЧПГ 11 СМПРПНПГ
жертвой дворцового заговора, как Роман III в 1034 г., или же восстания, как Михаил V в
1042 г. Поэтому, если скандинавско-славянская дружина и грабила в этих случаях
дворец, она могла поступать так не в силу обычая, а в порядке импровизации,
воспользовавшись возникшей смутой.
Однако Михаил Пселл подробно рассказывает об умерщвлении Романа III, и даже
если он не точен в каких-то деталях, вряд ли стоит не верить главному: василевс был убит
тихо, близкими людьми, и мало кто за пределами этого узкого круга мог сомневаться в
естественных причинах его смерти. Отнюдь не «революционного» свойства был и третий
эпизод: император Михаил IV спокойно угас 10 декабря 1041 г. Новый василевс был
провозглашен три дня спустя, так что период «официального безвластия», когда, собственно,
сполии и могут осуществляться, фиксируется вполне ясно. Даже властолюбивая
императрица Зоя не смогла бы обуздать грабителей, если они считали себя вправе по традиции
забрать часть «выморочного» имущества. Списать предполагаемые опустошения
императорского дворца на необузданное своеволие диких «северных людей», готовых на все ради
грабежа, тоже вряд ли удастся — тому мешают суждения столь близких к описываемым
событиям авторов, как Михаил Пселл и Анна Комнина, единодушно писавших об
исключительной надежности и преданности императорам их варяжских телохранителей167. Да и
сага ясно говорит именно об «обычае», который рассказчику, судя по его интонации,
представляется «чужим», то есть укорененным не на севере, а в Константинополе168.
Кстати, и в считающихся классическими памятниках германского права — варварских
правдах (если они действительно отражают именно германское право, а не
провинциальное римское, как в последнее время нередко предполагают) — трудно найти указания на
интересующее нас обыкновение. Несмотря на изобилие титулов об «ограблении трупов»
и сходных темах (а таковые отсутствуют лишь в правдах хамавов, тюрингов и саксов),
составителей судебников интересовали грабежи при совершенно иных обстоятельствах:
Этому не противоречит утверждение, повторяющееся во «многих песнях» норманнов (как пишет Снор-
ри Стурлусон), что Харальд ослепил византийского императора Просто действовать при этом он должен
был, «защищая» императриц и скорее всего по приказу императрицы Феодоры. (См. об этом, например:
Grierson Ph., Mango С, Sevcenkol. The Tombs and Obits of the Byzantine Emperors (337-1042) // DOR Vol. 16.
1962. P. 59.) Снорри явно допускает неточности, на свой лад объясняя этот мотив в «песнях» и неловко
соединяя несколько сюжетов в один: Константин IX не мог стать жертвой Харальда, поскольку вообще
никогда не терял зрения. Зато его предшественник Михаил V, пытавшийся устранить Зою и стоявшую за
ней могущественную партию, был действительно свергнут в ходе широкого восстания и ослеплен. О том,
что по крайней мере часть наемников, охранявших императора (в рядах которых и должен был, очевидно,
служить Харальд), сочувствовала свергнутой было императрице, прямо пишет Михаил Пселл (Михаил V,
XXX). Он же как очевидец описывает и ослепление Михаила V (Михаил V, XLVII-L), не называя,
впрочем, имени того, кто его осуществил. Роль палача вполне могла достаться спафарокандидату (согласно
Кекавмену) Харальду. Этого же мнения придерживается и С. Блёндаль: BlondalS. Op. cit. P. 21.
Из относительно новой литературы о Снорри Стурлусоне как авторе «Круга Земного» и источниках его
сведений (а также о возражениях в литературе последних десятилетий против столь привычного нам
взгляда М. Стеблина-Каменского на сагу) см.: Bagge S. Society and Politics in Snorri Sturluson's Heimskringra.
Berkeley etc., 1991,атакже WhaleyD. Heimskringla: an Introduction. London, 1991 (Viking Society for Northern
Research Text Series, 8).
Г.чаьа 5. Ограбление умерших государей щ
по большей части когда «некто» не только убил человека, но и ограбил его бездыханное
тело или же когда раскопал могилу, чтобы забрать вещи с уже погребенного трупа169.
Возвращаясь к обсуждению таинственного места у Снорри, следует указать и на то,
что произвольное изобретение этого пассажа представляется маловероятным.
Отрывочное свидетельство, относящееся к Большому дворцу, не подкрепленное пока иными
источниками, подкупает именно своей исключительностью. Из текста и контекста саги
трудно вывести прагматическую причину, которая могла бы повлечь чистый выплеск
фантазии в столь неожиданном направлении у сказителей и редактора саги170. Нельзя,
конечно, полностью исключить искажения информации при ее устной передаче с XI до
XIII в., однако оно маловероятно, поскольку нам известно, что путь этого сообщения из
окружения конунга Харальда Смелого к Снорри Стурлусону был довольно прям: через
только одно посредующее звено — некоего Ари171.
Стоит лишь допустить, что сага передает отзвук подлинных событий, как немедленно
следует вопрос, имелись ли общие корни у обычаев сполиирования, которые затрагивали
бы как римского папу и иных епископов на Западе, так и константинопольского
императора на Востоке? Предположительных ответов может быть, вероятно, три:
«антропологический», «институциональный» и «генетический» (хотя не стоит исключать и
сочетания их между собой). Суть «антропологического» ответа понятна и без дополнительных
разъяснений: сполиирование мертвого правителя в принципе может встречаться в самых
разных и не связанных между собой культурах. «Институциональный» ответ будет
сводиться к тому, что сходные практики обращения с государем при жизни и после смерти
возникают при сходном развитии институтов власти: власть и епископов, и василевсов
по сути своей — выборная. Традиция перехода власти в результате избрания, а не на
основе четких правил династической преемственности, заведомо должна создавать «паузы» в
осуществлении власти, когда сполиирование оказывается вполне естественным делом.
«Генетическое» объяснение предполагаемого родства между эпизодами
сполиирования в средневековом Риме и Византии избавляет нас от необходимости утверждать, будто
всех государей раннего и высокого Средневековья обязательно должны были грабить. Но
все же было бы разумно выяснить, не из императорских ли дворов в Древнем Риме
тянутся корни сполиирования как Латерана, так и Большого дворца в Константинополе?
Существуют ли действительно серьезные свидетельства из поздней Империи, которые
могли бы подкрепить «генетическое» объяснение, предоставляю судить знатокам Антич-
Обзор этой тематики в правдах см. в: Nehlsen Н. Der Grabfrevel in den germanischen Rechtsaufzeichnungen —
zugleich ein Beitrag zur Diskussion um Todesstrafe und Friedlosigkeit bei den Germanen // Zum Grabfrevel in
vor- und friihgeschichtlicher Zeit. Untersuchungen zu Grabraub und «haugbrot> in Mittel- und Nordeuropa /
Hrsg. von H. Jankuhn et al. Gottingen, 1978 (Abhandlungen der Akademie der Wissenschaften in Gottingen.
Philologisch-historische Klasse. 3. Folge. №. 115). S. 107-168.
По А. Стендер-Петерсену (с. 160), автор или редактор саги просто не понял разъяснения его устных
источников о происхождении богатств Харальда: тот собрал их потому, что трижды ходил в polutasvarf. Это
незнакомое слово редактор связал с дворцом в Константинополе и сочинил свою легенду.
Об авторских методах Снорри Стурлусона см. из относительно недавной литературы: Bagge S. Op cit.;
Whaley D. Op. cit.
Цй1~м. a. r.i.iuH.i. • "величие'и с мпрение '_ "
ности. Однако, пожалуй, кое-какие намеки в источниках можно интерпретировать в его
пользу. Так, с одной стороны, имеются указания, что римляне старались избежать
возникновения даже кратких промежутков безвластия. Например, и при смерти Октавиана
Августа, и в более поздних случаях делалось все, чтобы скрыть смерть правителя, пока ко
двору не прибывал наследник. О другом решении, найденном после кончины
Константина с очевидной целью тянуть время, пока его наследники не урегулируют вопрос о
престолонаследии, рассказывает Евсевий Памфил. С трупом императора обращались так, будто
василевс все еще был жив и правил172. С другой стороны, временами встречаются случаи,
когда умирающий император сам распределял свое имущество среди придворных173. Если
«прощальная» раздача ценностей являлась сколько-нибудь устойчивым обыкновением
(как, скорее всего, и было), то отсюда вполне могло возникнуть и представление, что по
крайней мере низшие придворные чины имеют право при смерти государя забрать себе
доступную им часть его собственности174. Дальнейшие исследования должны показать, не
стала ли традиция сполиирования, пунктиром прошедшая через всю историю
средневекового Рима, а также проявившаяся и в некоторых других местах, продолжением тех
представлений о власти и отношениях между ее носителями и остальными людьми, которые
сложились еще в позднеантичной Римской империи.
Два несчастливых князя и слуги их верные
Дабы подкрепить тезис, что светские государи тоже становились жертвами
посмертных ограблений, и показать, сколь по-разному такие ограбления могли выглядеть,
приведем два примера, относящихся к весьма далеким друг от друга эпохам и территориям.
29 июня 1174 г. от рук заговорщиков погиб владимирский князь Андрей Боголюб-
ский. Подробный рассказ об этом убийстве был в основном составлен, вероятно, в 1175—
1176 гг., но впоследствии в той или иной мере перерабатывался или по меньшей мере
редактировался. Текст «Повести о убиении Андрея Боголюбского» дошел в двух редакци-
«Комиты, военные игемоны, военные архонты, которым при жизни государя долг повелевал приходить к
нему с приветствиями, нисколько не изменяя этого порядка, приходили и теперь в установленные часы к
лежавшему во гробе, как бы к живому василевсу, и, преклоняя колена, приветствовали умершего. После
них являлись и то же делали сенаторы и все важные лица. Потом перед этим зрелищем представлялся
народ различных сословий с женами и детьми. И это совершалось таким образом долгое время, потому что
стратеги положили держать и хранить тело василевса, пока прибудут его дети... Итак, блаженный василевс
даже по смерти царствовал один, и все шло обыкновенным порядком, как было при его жизни». Евсевий.
Указ. соч. IV, 67.
Так, согласно Светонию, император Оттон перед смертью «деньги, какие были, разделил между слугами» —
«diuisit et pecvmias domesticis ex copia praesenti». Suetonius. Otho 10. Цит. по изданию: С. Svetoni Tranqvilli
Opera. Vol. 1. De vita Caesarvm libri VIII / Rec. M. Ihm. Stuttgart, 1961. P. 280. Перевод по изданию: Гай Свето-
ний Транквилл. Жизнь двенадцати цезарей / Изд. подг. М. Л. Гаспаров и Е. М. Штаерман. М., 1964. С. 185.
Можно привести и немало средневековых примеров того, как умирающий государь раздает свое
имущество (предвосхищая сполиирование?). Именно так поступил, например, архиепископ Кёльнский Хериберт
в 1021 г. См.: Die Regesten der Erzbischofe von Koln im Mittelalter / Bearb. von E W. Oediger. Bd. 1. Bonn,
1954-1961. Nr. 682,1.
Глава 5. Ограбление умерших государей щ
ях, соотношение между которыми историки трактуют по-разному175. Автор (или, скорее,
один из авторов и редакторов) «Повести» сам, возможно, был участником событий —
попытки идентифицировать его с тем или иным ее героем предпринимались неоднократно.
Разумеется, назвать это повествование бесстрастным и объективным никак нельзя: его
политическая тенденциозность очевидна так же, как и условности жанра, которым оно
следует. Однако выстраивание образа Андрея Боголюбского как христианского князя-
мученика, подчеркивание параллелей между ним, с одной стороны, и Борисом и Глебом,
с другой, явные и скрытые отсылки читателя к знакомым ему образам и текстам сами
по себе не исключают достоверности в передаче конкретных деталей событий. Впрочем,
даже если пойти на крайне маловероятное допущение, что «Повесть» от первой до
последней буквы является игрой творческого воображения, она не утрачивает для нас
ценности. Даже если автором (или авторами) выдуман весь сюжет, он, во всяком случае,
должен был представляться сочинителям и читателям правдоподобным. Но этого
вполне достаточно, чтобы историк мог, в свою очередь, начать разбираться, как современники
Андрея Боголюбского воображали себе вероятные обстоятельства гибели князя.
То, как убийцы обошлись с телом своего государя и с его казной, вряд ли имеет
отношение к какой бы то ни было почетной традиции сполиирования: ключник Амбал и его
присные «просто» мстили Андрею и грабили его имущество. После убийства
заговорщики первым делом пошли «на сьни», «выимаша золото и каменье дорогое, и жемчюгъ,
и всако оузорочьге», погрузили сокровище «на конъ» и «послаша до света прочь»176.
В это время нагой труп князя лежал «выволочен в огородъ», и Амбал грозился «вы-
веречи» его псам, пока некий Кузмище Киянин не умолил его «сверзнуть» (очевидно, с
верхнего — жилого — этажа княжеских хором) «коверъ и корзно», в которые Кузмище
и завернул тело Андрея177. Он оттащил мертвого к дворцовой церкви, но ее ему не от-
Пространная редакция сохранилась в составе Ипатьевской летописи, краткая — в составе Лаврентьевской.
Введение в проблематику исследований, относящихся к этому памятнику, с указанием дальнейшей
литературы см. в: Колесов В. В. Повесть о убиении Андрея Боголюбского // Словарь книжников и книжности
Древней Руси. Вып. 1 (XI — первая половина XIV в.) / Отв. ред. Д. С. Лихачев. Л., 1987. С. 365-367.
Дальнейший рассказ идет по: Ипатьевская летопись. СПб., 1908 (ПСРЛ, 2). Стб. 589-594.
Тела убитых врагами князей часто оказывались обнажены. Так, тело архиепископа Кёльнского Энгельбер-
та в 1225 г. нашли «почти совсем нагим». На нем оставались только штаны (или, скорее, подштанники) и
нижняя рубаха, почему-то «висевшая на шее» (автор, наверное, хотел сказать, что рубаху почти содрали,
либо что от нее остались лишь клочья). Рядом с трупом валялись шапка Энгельберта и его диплоид,
настолько перепачканные кровью и порванные, что уже не могли представлять никакого интереса для грабителей.
Последнее замечание существенно: оно подчеркивает, что материальная стоимость сполиируемых
предметов имела во всяком случае не меньшее значение, чем их ценность символическая: «Et ессе corpus clarissimi
principis, quod ex parte vestitum reliquerant, pene totum reperiunt nudum. Nam preter femoralia et subuculam
que collo eius adherebat nihil ei reliquerant, diploidem vero et pileum eius iuxta corpus invenerunt. Que omnia
ita erant sanguine infecta et dilacerata, ut tanquam nulli usui accommoda spoliatores illi neglexerint». Caesarii
Heisterbacensis Vita sancti Engelberti archiepiscopi Coloniensis. 1204-1225 // Hermannus Altahensis und andere
Geschichtsquellen Deutschlands im dreizehnten Jahrhundert / Ed. J. F. Bohmer. Stuttgart, 1845 (Fontes rerum
Germanicarum, 2). P. 315. Когда в 1266 г. сицилийский король Манфред, сын императора Фридриха II и
последний Штауфен на троне, пал в битве при Беневенто, его обнаружили, по сообщению современника, нагим
ЩШМ М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
крыли, велев оставить князя лежать в притворе. Причт не хотел себе лишних забот, тем
более что «оуже бо пььмш бдхуть» (дело происходило утром в воскресенье). Так князь
среди прочих павших («corpus eius inventum est nudum inter cadavera peremptorum». Цит. no: Enderlein L. Die
Grablegen des Hauses Anjou in Unteritalien. Totenkult und Monumente 1266—1343. Worms, 1997. S. 8).
Германского короля Адольфа Нассауского нашли на поле битвы в 1298 г., по выражению «Саксонской всемирной
хроники», «таким же голым, каким его родила на свет мать» — «als bloz als do in sin muter gebar uf diu werlt».
Подробнее см.: Meyer R.J. Konigs- und Kaiserbegrabnisse im Spatmittelalter: von Rudolf von Habsburg bis zu
Friedrich III. Koln; Weimar; Wien, 2000 (Forschungen zur Kaiser- und Papstgeschichte des Mittelalters. Beihefte
zu J. F. Bohmer, Regesta imperii, 19). S. 33. Anm. 16 с указанием параллельных мест из других источников.
Нагое тело Карла Смелого в 1477 г. обнаружили с большим трудом лишь спустя два дня после битвы при Нанси
(см.: Vaugjian R. Charles the Bold. The Last Valois Duke of Burgundy. Woodbridge, 2002. P. 432). Вне всякого
сомнения, лишение государя его одеяний было равнозначно лишению его власти, достоинства и сана, как,
впрочем, и личной идентичности. Не случайно приближенные Карла Смелого не смогли опознать своего князя
в мерзлом голом трупе, но сразу же единодушно признали его, увидев мертвеца в герцогских одеяниях. Тем
не менее трудно утверждать, что в приведенных выше случаях обнажение мертвых государей проводилось
специально для того, чтобы их символически низложить, диффамировать и анонимизировать. Лежать
нагим — это обычное состояние павших разного статуса, особенно если они были в рядах разбитого войска. На
ковре из Байё (конец XI в.) можно видеть, как с мертвых воинов стаскивают все, что на них было надето.
Раздевание убитых было, кажется, всеобщей нормой в самых различных краях. Так, Михаил Пселл рассказывает
в «Хронографии» (Евдоксия и Роман IV, XL) об одном византийском полководце, чуть не погибшем в битве.
Преследователь уже собирался его убить, но пощадил, увидев слезы у него на глазах. Однако победитель
раздел беспомощного противника, и тот остался лежать под кустом нагим. Тем самым с жертвой обошлись,
словно она уже была трупом, пропустив «только» само физическое умерщвление. Поскольку полководца даже
не спросили об имени и ранге, ясно, что его раздевание не преследовало цели лишить его статуса Совсем
иное дело, когда князь, как Андрей Боголюбский, становился жертвой успешного заговора. В таких случаях
можно с большой долей вероятности предполагать, что срывание одежды с мертвеца было, помимо прочего,
равнозначно и лишению его сана. От убийства в Боголюбове хронологически не так далек заговор против
князя Ланденульфа II Капуанского в 993 г. Когда он вышел из церкви после богослужения, враги
набросились на него «с мечами и кулаками». Убив Ланденульфа, они сорвали с него одежду и оставили лежать голым
посреди площади, пока монахи из обители св. Бенедикта не забрали тело для погребения. «Consilium fecerunt
Capuani qualiter interficerent Landenolfus princeps, filium Pandolfi eximii principis. Quod et fecerunt. Nam V feria
in alvis paschae dum procederent ad Sanctum Marcellum, peractis missarum sollepniis a presule eiusdem civitatis
Aio nomine, egressus predictus princeps fores ecclesie, insurrexerunt in eum, pro dolor! cum gladiis et fustibus,
interfecerunt eum atque exutum vestibus, nudus in platea eum reliquerunt. Quem rapientes monachi ex monasterio
Sancti Benedicti, in eodem monasterio ante secretarium eum sepelierunt». Cronaca Capuana. Edizione critica del
testo nelle recensioni A e В // Cilento N. Italia Meridionale Longobarda. Milano; Napoli, 1966. P. 130-131. Хотя
симпатии как южноитальянского хрониста, так и русского летописца всецело на стороне павших князей, они
не стесняются рассказывать об их наготе. Очевидно, в отличие от убийц, они не усматривали в ней
ничего позорного. Скорее даже наоборот: нагота убитых князей разоблачала неправедную жестокость убийц и
«обозначала» их жертв как мучеников. Исходным образцом здесь могла быть скорее всего нагота Христа
перед казнью. Автор «Повести о убиении» прямо проводит параллель между заговорщиками и Иудой, с
одной стороны, князем и Христом, с другой. Оба князя впоследствии действительно почитались святыми.
(Хотя Андрея Боголюбского официально канонизировали только в 1702 г., местное его почитание восходит
к Средневековью.) Семиотика такого вида наготы даже в специальной литературе не только не разработана,
но даже не замечена, если судить, например, по: Jiitte R. Der Anstofiige Korper. Anmerkungen zu einer Semiotik
der Nacktheit // Gepeinigt, begehrt, vergessen. Symbolik und Sozialbezug des Korpers im spaten Mittelalter und in
der fruhen Neuzeit / Hrsg. von K. Schreiner und N. Schnitzler. Mfinchen, 1992. S. 109-129.
Глава 5. Ограбление умерших государей Щ
пролежал два дня и две ночи. На третий день пришел «игумен» Арсений, решившийся
провести отпевание, не дожидаясь указания «старейших игуменов». Он заставил
открыть храм, вместе с клирошанами из Боголюбова отпел Андрея и уложил его тело в
«гробъ камень».
Что же до заговорщиков, то они, убив князя и распорядившись его казной, во-первых,
стали собирать княжескую дружину, а во-вторых, попытались вступить в переговоры с
«владимирцами», дружины которых они серьезно побаивались. Последние от «думы» с
Амбалом и товарищами отказались («да кто с вами в думъ то буди вам, а нам не надобъ»),
«разиидошасА» (очевидно, с вече) — «и вьлегоша грабить, страшно зртли».
Вот с этого места рассказ становится интересным для нас. Владимирцы, очевидно,
отказали заговорщикам, как сказал бы последователь Макса Вебера, в «легитимности»,
и оказались без всякой легитимной власти вообще. Первое, что они стали делать при
этом безвластии, — кинулись грабить. От «владимирцев» не отставали и «боголюбцы» —
«горожане же Боголюбьци розграбиша домъ кнажь и дълатели (то есть строителей. —
М. Б.), иже бАху пришли к дьлу, — золото и серебро, порты и паволокы, имение, емуже
не бт> числа; и много зла створисд въ волости его: посадниковъ и тивуновъ домы
пограбиша, а сам'Ьхъ и д-ьскиъ его и мечникы избиша, а домы ихъ пограбиша... грабители же
и ись селъ приходАче грдбАху Тако же и Володимт>ри, оли же поча ходити МикулицА
со святою Богородицею в ризахъ по городу, тожь почаша не грабити». (Интересно, когда
именно Микулица «поча ходити» со знаменитой иконой Владимирской Богоматери в
руках — не на тот ли же третий день, когда игумен Арсений явился в Боголюбово
отпевать князя?) (ил. 64).
Зато уже в пятницу «владимирцы» побуждают игумена Феодула (или Феодора)
ехать вместе с Лукой из Успенского собора забирать тело князя, а Микулицу «со всеми
попами» в ризах — встречать его перед Серебряными воротами Владимира. Останки
Андрея были привезены «со честью, съ плачем великымъ», «и людье не могоша са ни
мало оудержати, но вси вопьььхуть, аят слез же не можаху прозрити, и вопль далече бдже
слышати... и тако плакасА по нш всь градъ и спрАтавше твло его съ честью и с писньми
благохвалными положиша его оу чюдноъ хвалы достойно оу святаь Богородиць
Златоверхой юже бв сам создалъ».
Выходит, одни и те же владимирцы сначала избили и ограбили людей князя,
вероятно, сквитываясь за обиды, испытанные от Андрея (иначе автор не привел бы здесь
псевдоцитату «Где закон — тут и обид много»), а спустя всего несколько дней с
честью и великим плачем встречали останки своего угнетателя? Может быть,
летописец описывает во второй части своего рассказа поведение «прокняжеской» партии во
Владимире, тогда как в первой он говорил о действиях партии «антикняжеской»? Это
маловероятно — и не только потому, что Владимир XII в. не стоит представлять по
образцу средневековых итальянских городов с их гвельфами и гиббелинами, Колонна и
Орсини. Главное, гипотетическая «прокняжеская» партия не смогла бы организовать
торжественную встречу тела князя Андрея после погрома, устроенного в городе столь
же гипотетической «антикняжеской» партией. Вероятнее всего, никаких «фракций» в
городе не существовало, и те же самые люди, что с энтузиазмом грабили княжеских
ДД МЛ. r.i.iiui.i.- ПГЛПЧПГ.ПС мпгт.нпг.
тиунов, спустя пару дней рыдали в голос, завидев скорбную процессию,
приближавшуюся со стороны Боголюбова.
В «выступлении народных масс» при известии о смерти князя не стоит
усматривать негативную оценку ими «качества» его правления — они нападали на «детских
и мечников» скорее всего не из «социального протеста» или же, по крайней мере, не
только по этой причине. И горожане, и деревенские жители отправляются грабить
палаты князя в Боголюбове, его двор и дворы его людей во Владимире, как только
осознают, что «власти нет». Жертвами оказываются «люди князя», не включенные
в местные, укорененные сообщества: его личнозависимые «министериалы», а также
всякие «иноземцы», всегда находившиеся под прямым покровительством государя.
В данном случае пострадали западные (скорее всего итальянские) мастера,
возводившие резиденцию в Боголюбове и знаменитые владимирские белокаменные
храмы178. Точно так же английские и итальянские простолюдины в переломные для
власти моменты, как мы уже знаем, бросались грабить евреев. В число «чужаков» могли
попасть не только иноверцы: когда в 1484 г. скончался папа Сикст IV, сам родом из
Генуи, римский плебс начал громить оказавшихся в городе генуэзских купцов179.
Император Сигизмунд в 1437 г., находясь в Праге, ощутил приближение смерти. По
словам венгерского хрониста Яноша Туроци, он испугался, что не успеет он скончаться,
как чехи тотчас же нападут на его венгерскую свиту и ограбят ее180. В логике таких
ограблений всевозможных «чужаков» нет ничего необычного: этнологи могут
привести множество примеров со всех континентов, когда смерть правителя ставит вне
закона те группы в обществе, чье социальное существование основывается всецело на
его личном покровительстве.
В рассказе летописи есть одна существенная психологическая деталь: грабители-
«владимирцы» считали себя, очевидно, вправе поступать так, как они поступали. Но, с
другой стороны, они должны были ощущать греховность своего поведения, иначе Ми-
кулице с иконой в руках не удалось бы добиться успеха там, где княжеская
администрация оказалась совершенно недееспособной. Удивительная беспомощность властей
перед угрозой «законного» сполиирования видна на этом примере столь же хорошо, как
и в десятках иных случаев. Всякая «государственность» мгновенно распадается вместе
Их артель, впрочем, не распадется и не покинет Владимирскую землю после погрома, а будет продолжать
свою работу еще в течение нескольких десятилетий.
«Eadem die dictum iuventus cum simile clamore Trastyberim se contulit, ibique iuxta ripam fluminis duo
magazena mercibus plena, que erant quorundam ianuensium; similiter ad saccum, ut dicitur, miserunt; et post
ilia, duo navalia vini ciuisdam Ianuensis cum omnio insrumento dictarum navium asportaverunt et in Urbe,
ubicunque reperta fuit aliqua domus vel bona dictorum Ianuensium, similiter acceperunt». Infessura S. Op. cit.
P. 161. Сравн.: Bertelli S. II Corpo del re... P. 51.
«Chari mihi fflii [...] timeo, ne Bohemi, qui me et vos semper odio habuere, in vos irruant, vosque et vestras rapaci
prede exponant». Johannes de Thurocz. Chronica Hungarorum. I. Textus / Ed. E. Galantai et J. Kristo. Budapest,
1985. P. 231 (cap. 219). Опасения Сигизмунда в представлении Яноша Туроци вызваны, судя по контексту,
не в последнюю очередь тем, что в чехах сильны симпатии к гуситской ереси, против которой Сигизмунд
неустанно боролся.
Глава 5. Ограбление умерших государей Щ
с кончиной одного-единственного человека, и общество оказывается ввергнутым в гоб-
бсовское «естественное состояние» — по крайней мере дня на три181.
* * *
Разграбление имущества Андрея Боголюбского приведено здесь как яркий пример
«стихийного» или, если угодно, «дикого» сполиирования умершего светского государя.
Для контраста обратимся к иной истории, которая, как представляется, показывает спо-
лиирование совсем иного рода — почтительное, умеренное, осуществляемое по
определенным правилам. Оно случилось далеко от лесистого Северо-Востока Руси и примерно
на три века позже печальной кончины самовластного князя Андрея Юрьевича.
Когда 2 декабря 1463 г. в венском замке при загадочных обстоятельствах скончался
австрийский эрцгерцог Альбрехт VI182, его ближайший слуга — привратник Ханс
Хиршман среди первых же дел позаботился о том, чтобы собрать по частным покоям
герцога вещи умершего и отнести их в кладовую183. Ключи он отдал герцогским советникам,
принявшимся ее запирать и опечатывать. Когда же Хиршман хотел донести в
кладовую еще и герцогский доспех (надо полагать, достаточно ценный), один из советников
сказал: «Мой Ханс, унеси его вниз и возьми себе — ты заслужил это в память о моем
господине». Хиршман, однако, не пожелал забирать доспех и положил его на кровать
(вероятно, герцогскую), откуда тот потом бесследно исчез184.
Другой яркий пример посмертного разграбления в Древней Руси относится к 1157 г., когда киевляне спо-
лиировали имущество умершего Юрия Долгорукого, его сына и вообще суздальцев: «И много зла створисл
въ ть день: розграбиша дворъ его красный и другыи дворъ его за ДнЗпромъ разъграбиша, егоже звашеть сам
Раем, и Василков двор сына его разграбиша в город*, избивахуть Суждалци по городам и по селом, а товар
их граблче». Ипатьевская летопись. Стб. 489. Возможность того, что в 1075 г. сходным образом обошлись
с имуществом князя Святослава Ярославича, допускается в работе: Литвина А. Ф., Успенский Ф. Б. Князь
Святослав и царь Иезекия (К интерпретации статей «Повести временных лет» под 1075 и 1076 гг.) //
Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2008. № 2 (32). С. 8, прим. 3. Предположение, что таинственность, с
которой в 1015 г. перевозили тело Владимира Святого из его резиденции в Берестово в Десятинную
церковь, должна была послужить предотвращению сполиирования, высказывается в работе: Писаренко Ю. Г.
Почему «потаиша» смерть князя Владимира (К летописной статье 1015 г.) // Ruthenica. Т. 5. Киев. 2006.
С. 238-248.
Подробнее см.: Бойцов М. А. Герцог, его слуга и смерть // Человек в мире чувств. Очерки по истории
частной жизни в Европе и некоторых странах Азии до начала нового времени / Под ред. Ю. Л. Бессмертного.
М, 2000. С. 303-338.
Он обратился со следующими словами к другому придворному: «Lieber, lat vns luogen, das als ding in die
kamer kome vnd nichtz verlorn wird. Vnd schliest zuo, vnd lat den schlussel nit von ew, oder gebt in den raeten».
Hanns Hierszmanns, Turhuters Herzog Albrechts VI. von Osterreich, Bericht iiber Krankheit und Tod seines
Herren. 1463 und 1464 // Kleinere Quellen zur Geschichte Osterreichs / Hrsg. von Th. G. von Karajan. Wien,
1859. S. 44. Публикация Т. Г. фон Караяна была сверена автором этих строк с оригиналом, хранящимся в
Вене: Haus-, Hof- und Staatsarchiv. Das Habsburg-Lothringische Familienarchiv. Familienakten 60, Konv. 1.
«Also nam ich den harnasch vnd wolt in auch hinein getan haben, do sprach der Fronhofer: "Mein Hanns, trag in
hinab vnd hab dir ir. Du hast in wol verdient vmb meinen herren salig". Also wok ich in nit nehmen, vnd leit in auf
das bett. Darnach hab ich nit gewest, wa er hin komen ist». Ibid.
ЕЯл1 :Л JtJi:!"""■ ♦"г.глпчппlit мГГрг.ипг"""
Чуть погодя советники стали запирать и спальню. Они предложили Хиршману и
камергеру Найдекеру, спавшим обычно в одной комнате с герцогом, вынести оттуда то,
«что их». «Тогда я взял, — рассказывает Хиршман, — венгерский войлочный кафтан,
маленькую соболью шапку, шелковый ночной колпак и красный бархатный пояс с
кошельком... Эти четыре вещи предъявил я советникам и сказал: "Кафтан и шелковый
ночной колпак отдал мне мой милостивый покойный господин. Если вы оставите мне
еще и остальные две вещи, это будет очень любезно" [...] Итак, я вынес эти четыре вещи
совершенно открыто, потому что они мне разрешили. А мое постельное белье осталось в
комнате и оказалось там заперто»185.
Сочинение Хиршмана — это своего рода самооправдание: ведь из-за слухов о том,
что герцог был отравлен, став жертвой коварного заговора, привратник попал под
серьезное подозрение. Отсюда и главный мотив этого на первый взгляд совершенно
объективного рассказа: более преданного слуги, чем Ханс Хиршман, у герцога никогда
не было и быть не могло. В своем повествовании Хиршман ведет себя образцово — во
всех делах вообще и в отношении к оставленному герцогом имуществу в частности.
Однако сама детальность описания собственных поступков после кончины Альбрехта
подсказывает, что Хиршман мог выбрать и иные модели поведения — будь он, конечно
же, другим, более эгоистичным человеком. Личные «сполии» привратника скромны и
законны — они, возможно, даже не восполнят ему утраты собственного постельного
белья, ведь Хиршман заботился отнюдь не о материальной выгоде: он просто хотел
сохранить что-нибудь на память о безвременно умершем господине. Но если Хиршман
был безупречен в каждом своем шаге, это еще вовсе не означает, что остальные
придворные вели себя столь же образцово — ведь дорогой доспех исчез прямо из
герцогской спальни!
Доспехом дело не ограничилось. Как выяснится впоследствии, в чужих руках
оказались даже вещи, бывшие на герцоге, когда он умирал, и в которых хладеющее тело
оставалось, уже когда душа его покинула. Более того, эти одеяния стали предметом
вожделения выскопоставленных и состоятельных лиц, в конце концов выкупивших их за
большие деньги у тех людей, что стояли ближе к персоне усопшего. Так, жакет (rock)
Альбрехта забрал герцогский стольник (tischrichter) и хотел оставить себе. Но некий
господин Эрхард Тосс заставил этого стольника продать жакет ему — за много
гульденов. Халат, в котором тело герцога лежало три дня, на четвертый забрал себе церковный
служка. Но и халат был выкуплен у служки «за пятнадцать дукатов» знатным
дворянином — Мартином Найдекером. Похоже, все владельцы этих предметов носили их с
большим удовольствием — как и сам Хиршман, часто надевавший «сполиированный»
«Lieben Gesellen, was ewer sey das tragt hinausz, dann man wirt zuschliessen. Da nam ich ainen weissen vnngrischen
filczrock, ain clains zoblis heubli, ain seidinen nachthawben vnd ain roten samatin seckel [...] Die vier stuck huob ich
den raeten fur vnd sprach: "Den rock vnd die seidinen hauben hat mier mein gnaediger herr saliger geben. Wolt ir
mier dann das ander laussen, mtigt ir wol tuon" [...] Also han ich die vier stuck offenlich hinweg getragen, die si mier
erlaubten. Also belieb mier mein bettgwand in der stuben vnd ward darinn beschlossen». Вена. Haus-, Hof- und
Staatsarchiv. Das Habsburg-Lothringische Familienarchiv. Familienakten 60, Konv. 1. S. 44-45.
Глава 5. Ограбление умерших государей ДЩД
им шелковый ночной колпак герцога, в котором тот умирал и который запачкался, когда
Альбрехта в последний раз рвало...186
Случайно или нет, действия этих людей соответствовали архетипу поведения,
известному еще из первых веков христианства. Основатель египетского пустынножительства
Антоний, согласно его житию, написанному Афанасием Александрийским (ок. 295—
373), разделил перед смертью свои изношенные одежды. И каждый из тех, кому они
достались, хранил их «как нечто великое». Взирая на эти вещи, они как бы видели самого
Антония, а нося их на себе, словно исполняли с радостью его наставления187. Выходит,
что в манере обращения придворных с одеждами покойного герцога, возможно,
проявилась поведенческая матрица, возникшая в контексте почитания святых. Впрочем,
понятно, что и у христианского к; льта реликвий имеются глубокие антропологические
корни.
Этнологи приводят много примеров (не только с Новой Гвинеи, но и из
Центральной Европы) того, как люди усматривали особенные качества (иногда опасные, иногда,
наоборот, благодетельные) в предметах, принадлежавших умершему человеку, и в
особенности в тех, что касались тела покойника. В одних случаях специально
предписывалось оберегать тело от ограбления, поскольку вещи с него обладают магической силой188.
В других же, напротив, вырабатывались нормы, по которым участники похоронного
обряда получали свои доли из «наследства» покойного. Служитель, забравший себе халат
герцога Альбрехта, действовал, вероятно, именно на основании одного из правил такого
рода, точно так же, как папские служители разных уровней претендовали на кровать,
винные бочки и скатерти покойного понтифика. В XVI-XVII вв. (но, видимо, и ранее)
самым обычным делом было отдавать одежду покойного могильщикам в качестве
оплаты их трудов. В Генуе во время чумы 1656 г. господские слуги и могильщики якобы даже
заключили соглашение: если господин умирал нагим, его одежда доставалась слугам, а
если одетым, то могильщикам189. В других местах могильщики часто получали кровать
покойного или же что-то другое из вещей, которыми он пользовался постоянно. Во
Флоренции в 1311 г. каноники городского собора и доминиканцы из Санта-Мария Новелла
устроили форменный процесс, споря о том, кому должен достаться подбитый мехом
костюм богатого покойного (который по дороге в церковь по традиции несли перед гробом
надетым на распорку), а кому — златоканое покрывало, лежавшее на мертвеце190. При
186 «Vnd ich hab sein schlauffhauben seyder oft auch tragen, die er im todbett auf het. Die selb haub was auch in die
vnsuberkeit geuallen, als er am letsten geundouwt hats-. Ibid. S. 51.
Подробнее об этом эпизоде см. помимо самого жития: Diehle A. Das Gewand des Einsiedlers Antonius //
Diehle A. Antike und Orient. Gesammelte Aufsatze / Hrsg. von V. Poschl und H. Petersmann. Heidelberg,
1984 (Supplemente zu den Sitzungsberichten der Heidelberger Akademie der Wissenschaften. Philosophisch-
historische Klasse, 2. Jg. 1983). S. 153-160.
188 См.: Geiger P. Leichenfetisch // Handworterbuch des deutschen Aberglaubens. Bd. 5. Berlin; Leipzig, 1932—
1933. Sp. 1063-1067.
189 BerteUi S. II Corpo del re... P. 56.
190 Dacidsohn R. Op. cit. Bd. 4. Teil 3. P. 373.
ДД М. А. Бойцов - ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
погребениях князей весь погребальный реквизит, а нередко и обстановка комнаты, где
стояло смертное ложе, обычно доставались церкви, в которой проходило отпевание,
раздавались в виде милостыни или же платы слугам. Так, при похоронах вюртембергского
графа Ульриха V в 1480 г. «все ткани на обеих гробницах, а также на местах для господ
и дам остаются причетнику, но остальная ткань, натянутая в других местах,
возвращается ко двору. Из нее будут выданы куски на платье могильщикам, слугам причетника и
остальным, кому следует»191.
Какой именно смысл вкладывался в овладение вещами умершего, историку в
большинстве случаев остается только догадываться. Лишь изредка в источниках
встречаются какие-либо намеки, но и они обычно туманны. Возможно, в качестве одного из них
следует понимать следующее не вполне ясное место из «Церковной истории англов»,
завершенной Бедой Достопочтенным в 731 г. В третьей книге Беда рассказывает о
видениях ирландского святого Фурсея, прежде всего о его путешествии в потусторонний
мир. Святой (в изложении Беды) рассказывает, помимо прочего, как злые духи у него
на глазах схватили одного грешника, горевшего в вечном огне, и бросили его в Фурсея,
опалив тому плечо и подбородок. «Фурсей же узнал этого человека и вспомнил, что
после его смерти взял нечто из его одежды». Демон стал угрожать Фурсею: «Раз ты взял
вещи у грешника, то и разделишь его кару». Но тогда вступился ангел: «Не из корысти
он взял их, но чтобы спасти его душу». А затем ангел дал разъяснение самому
Фурсею: «Если бы ты не взял вещи человека, умершего во грехе, тебя не обжег бы огонь его
кары»192. Из обмена такими репликами вырисовывается целая система отношения к
вещам усопшего. Сполиирование в ней тесно связано с поминовением, ведь если «нечто из
одежды» берется с целью спасти душу умершего, значит, это «нечто» должно побуждать
своего нового обладателя к молитвенному заступничеству за предыдущего владельца.
Иными словами, взявший вещь умершего обязывается тем самым молиться за его душу
(хотя, очевидно, встречаются все же и такие, что сполиируют из банальной «корысти»).
Кроме того, оказывается, что вещи грешника аккумулируют часть его греховности не
в меньшей степени, чем вещи святого — его святость. Тем самым рядом с реликвиями
вполне логично появляются «антиреликвии», сулящие отнюдь не спасение души, а как
инимум ожоги от адского огня. Из этого вытекает, что сполиировать следует только
людей благочестивых, поскольку присвоение вещей грешников чревато серьезными
неприятностями. Тогда единодушное ограбление мертвеца придется признать формой
публичного признания если не святости, то хотя бы благочестия умершего. Такая логика
выглядит довольно убедительно, во всяком случае, в том, что относится к связи между
вешью и молитвой за ее былого обладателя. Идея «антиреликвий» и воздержания от их
присвоения могла быть авторским изобретением самого Фурсея или же Беды — в ней
I em alles tuch uff beiden greben / vnd ouch uff der herren vnd frawen / gestiil belib dem mefiner, / Aber das
tuch das sust uffgeschlagen / was kam wider gen hof da / von ward dem toten greber / des mefiners knechten
vnd / sust etlichen cleider geben». Штутгарт. Главный государственный архив. А 602 WR 211. Fol. 27v.
Перевод В. В. Эрлихмана приводится по изданию: Беда Достопочтенный. Церковная история народа
англов. СПб., 2001. С. 93 (III, 19).
Глава 5. Ограбление умерших государей щ
слишком силен момент назидательности. Однако она должна была бы хорошо
ложиться на весьма «материалистическое», как нам известно, восприятие святости (а
следовательно, и порочности) современниками и Фурсея, и Беды.
Было бы слишком рискованно распространять на все Средневековье трактовку спо-
лиирования, предложенную в «Церковной истории» Беды — работе хотя и повсеместно
авторитетной, но созданной все же, во-первых, довольно рано, а во-вторых, в
специфических условиях отдаленной Нортумбрии. Наряду с вариантом Фурсея — Беды
наверняка должно было иметься немало других — уже хотя бы потому, что, как показывают
этнологи, «разграбление» относится к числу весьма распространенных и притом еще
дохристианских практик. Очень во многих культурах со смертью человека распылялся
и весь «предметный мир», окружавший его при жизни. Достаточно вспомнить об обычае
раздавать вещи покойника беднякам или же членам той общины, к которой он
принадлежал. Точно так же во многих свадебных обрядах принято раздаривать одежду,
украшения и игрушки невесты, потому что с заключением брака девушка «умирала» для
общества в одном своем социальном качестве (тем более если покидала родную деревню,
уходя в семью мужа) и рождалась заново в совершенно ином.
Был ли ограблен Карл Великий?
Средневековые императоры также не были застрахованы от ритуальных
«ограблений» — прежде всего при вступлении на престол. Тогда «Римскому» государю
следовало готовиться к утрате не только плаща, но еще коня (а может быть, и нескольких),
драгоценной посуды или просто изрядных сумм денег193.0 том, что и смерть императора
могла вызывать эксцессы, приводившие к грабежам и даже разрушению дворца, видно
из случая в Павии и описаний «Кёльнской королевской хроники». Однако насколько
исключительными были такие эпизоды? Думается, что при некоторых усилиях удастся
найти им аналоги, притом даже не обращаясь к новым источникам.
Трудно назвать сочинение, тщательнее изученное многими поколениями
исследователей, нежели «Жизнь Карла Великого» Эйнхарда. Казалось бы, каждая буква в
нем рассмотрена уже со всех мыслимых сторон и истолкована так, что ни малейших
открытий здесь ожидать не приходится. Тем не менее вчитаемся еще раз в так
называемое завещание Карла Великого, которое Эйнхард приводит в самом конце знаменитого
жизнеописания. Подлинность этого документа никем серьезно не оспаривалась, и он не
раз становился предметом изучения историков194. «Завещание» (или же, точнее,
«Распоряжение о разделе имущества») было составлено в канцелярии Карла в начале 811 г.,
то есть примерно за три года до кончины императора.
Две трети накопленных сокровищ Карл решил потратить на заботы о своей душе и
завещал их церкви. Он сам заранее разделил эти ценности на двадцать одну долю — по
См.: Бойцов М. А. Накануне...
См.: SchultzeA. Das Testament Karls des Grofien // Aus Sozial- und Wirtschaftsgeschichte. Gedachtnisschrift fur
Georg von Below. Stuttgart, 1928. S. 46-81.
ИД м- А- Бойцов « ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
числу архиепископств в империи «минус одно» (о причине такого исключения — чуть
ниже). Каждая из долей была сложена в отдельное repositorium — особое «отделение» в
сокровищнице, а может быть, и попросту сундук. «Репозиторий» опечатали и
надписали, для какой митрополии предназначено его содержимое.
Оставшейся третью император предполагал пользоваться вплоть до смерти либо же
ухода от мирской суеты в монастырь. Как в том, так и в другом случае эту треть
следовало разделить еще на четыре доли.
Первая четверть присоединялась к тем сокровищам, что уже ранее были отписаны
митрополиям. Конечно, было бы крайне непрактично вскрывать все два десятка
заботливо запечатанных «репозиториев», чтобы равномерно разложить в них новые
ценности. Скорее всего, всю эту четверть следовало сложить в новый «сундук» для двадцать
второго архиепископства — Нарбонна, «обойденного» Карлом в первой части его
завещания195.
Вторую четверть следовало «по справедливости» разделить между детьми и
внуками Карла. Решать, что справедливо, а что нет, должен был, очевидно, единолично
главный наследник — Людовик. Во всяком случае, в «завещании» тут не дается никаких
указаний.
Третья и четвертая части должны были послужить опять-таки во спасение грешной
души императора — они предназначались на милостыню. Третья четверть шла бедным,
а четвертую надо было раздать «таким же образом во имя благостыни на пользу слугам
и служанкам дворца для поддержания их хозяйств».
Общий пафос «завещания» Карла кажется на современный взгляд несколько
странным: вместо того чтобы передать основную часть казны наследнику, Карл
последовательно дробит и распыляет свое богатство. (Источники, кстати, специально
подчеркивают, что Карл разделил именно все свои сокровища, без остатка196.) В «распыл» идут и
«королевский убор», и книги: знаменитую (по крайней мере, у историков
«Каролингского возрождения») дворцовую библиотеку Карл велел распродать по хорошей цене, а
вырученные деньги раздать бедным.
Кроющаяся здесь логика, вероятно, очень близка той, что реконструировал А. Я. Гу-
ревич в связи с кладами, в изобилии зарывавшимися в землю скандинавами в эпоху
викингов. Сокровище — это продолжение личности его обладателя. Для своего хозяина
оно имеет не столько материальную или «политическую» ценность, сколько, так ска-
Может создаться впечатление, что Нарбонну достанется'/12 часть имущества Карла, в то время как каждая
другая митрополия получит только '/32 долю. В этом не стоит усматривать проявления некоей особой
симпатии Карла к Нарбонну. Список одариваемых архиепископств показывает, что «главными» для него были
Рим и Равенна Дело, видимо, в том, что Карл собирался тратить «свою» треть, и потому Нарбонну в конне
концов должна была достаться доля, примерно равная тем, что получили все другие митрополии, а то даже
и меньшая, чем у них.
См., например: «Nam recitato paterno testament, nichil relictum est paternorum bonorum, quin secundum em
partiretur sectionem; nil enim ab eo intestatum est relictum». Astronomus. Vita Hludovici imperatoris // Thegan.
Die Taten Kaiser Ludwigs; Astronomus. Das Leben Kaiser Ludwigs / Hrsg. und fibers, von E. Tremp. Hannover,
1995 (MGH SSrGus, [64]). S. 350 (cap. XXII).
Глава 5. Ограбление умерших государей Ж-
зать, ценность витальную. Зарывая свое серебро, викинг лишает себя, конечно,
удовольствия «плотски» насладиться всем тем, что дают деньги. Однако отношение скандинава
к жизни намного серьезнее: надежно скрытое им сокровище может сверхъестественным
образом обеспечивать его heil — душевное и телесное благополучие, удачу и славную
судьбу как в здешнем мире, так и за его пределами. Похоже, что и в «Тестаменте» Карла
Великого мы имеем дело не с чем иным, как с христианизированным вариантом заботы
о heil, то есть теперь о бессмертной душе: именно на эту цель Карл расходует
одиннадцать двенадцатых своих сокровищ. Более выгодное вложение средств действительно
трудно было бы себе представить.
Та же гипотеза об «интимной» связи между человеком и его богатством позволяет
объяснить и очевидное стремление Карла «распылить» накопленное как можно шире.
Ведь сложившийся за многие годы комплекс ценностей является своего рода
отражением и концентрацией пережитого — былых походов, сражений, побед... Сокровище в
качестве складывавшегося годами собрания столь же индивидуально, как и его
собиратель, более того: и индивидуальность их одна итаже- ведь они вместе прошли весь
путь земной. Естественно, что со смертью человека должно исчезать и это его
«материальное продолжение». Однако «исчезнуть» сокровище может не в своей физической
сущности (благородные металлы тлению не подвластны), а в качестве «комплексной
индивидуальности» — путем рассредоточения составлявших его единиц. Что же до
наследника, то ему клад отца не нужен (а может, и опасен, как клад Нибелунгов каждому
новому его обладателю) — ведь ему предначертана своя судьба, а значит, он должен
собрать и свое собственное сокровище.
От гипотетических реконструкций вернемся к деталям спланированного Карлом
раздела. Самое интересное для нас состоит в том, что к той трети сокровищ, которая
не передавалась церкви, хотя и «состояла, как и две остальные, из золота и серебра»,
Карл «пожелал присоединить все сосуды из меди, железа и других металлов, а также
предметы обихода, вместе с оружием, одеждой и прочим убранством, частью ценным,
частью совсем простым, предназначенным для различных целей, а именно: занавесями,
покрывалами, коврами, изделиями из шерсти и кожи, вьючными седлами и всем
[прочим] », что будет «в тот день найдено (ео die fuisset inventum) в камере и в хранилище для
одежды, с тем чтобы доставить милостыню большему числу людей»197.
О каком, собственно, «дне» идет речь? Язык Эйнхарда не отличается прозрачностью,
но в данном случае из контекста ясно, что подразумевается день смерти императора198.
«...Quarta simili modo nomine eleimosinae in servorum et ancillarum usibus palatii famulantium sustentantionem
distributa veniret. Ad hanc tertiam totius summae portionem, quae similiter ut ceterae ex auro et argento constat,
adiungi voluit omnia ex aere et ferro aliisque metallis vasa atque utensilia cum armis et vestibus alioque aut pretioso
aut vili ad varios usus facto suppellectili, ut sunt cortinae, stragula, tapetia, filtra, coria, sagmata, et quidquid in
camera atque vestiario eius eo die fuisset inventum, ut ex hoc maiores illius partis divisiones fierent et erogatio
eleimosinae ad plures pervenire potuisset». Einhardi Vita Caroli Magni / Hrsg. von O. Holder-Egger. Hannover,
1911 (MGH SSrGus, [25]). P. 39-40 (cap. 33).
Так же понимает eo die и А. Шульпе: Schultze A. Op. cit. S. 49.
ВТТМм. ЛЛЙчинч; ♦ LtT.IIIMIir ШМпГ'ГППГ "'"'"
Итак, Карл вместе с теми, кто помогал ему составлять завещание, исходит из того, что
уже в самый день его смерти, когда, естественно, предстоит множество хлопот по
организации достойного погребения, кто-то будет обследовать «камеру», гардероб (можно
перевести и как «лари для одежды») и все прочие помещения пфальца и каким-то
образом распределять обнаруженные там «предметы обихода» — как ценные, так и бросовые.
Вряд ли Карл мог предполагать, что такой дележ будет проводить его наследник:
Людовик обычно пребывал далеко на юге — в своем аквитанском королевстве и лишь при
редком стечении обстоятельств мог оказаться в Ахене в самый день смерти отца.
(Действительно, Людовик прибыл только через тридцать дней после кончины императора.)
Тут стоит задать наивный вопрос: как именно технически должно было осуществляться
распределение дворцового имущества «для поддержания хозяйств» слуг и служанок в
самый день смерти государя?
Воображение отказывается рисовать сцену организованного и упорядоченного
дележа, при котором «ответственные лица» занимаются составлением инвентарей, а
заплаканные «слуги и служанки» дисциплинированно выстраиваются в очереди за
назначенной каждому долей. Да и как определять эти доли: кому отдать праздничный наряд из
ларя в спальне, кому ковер со стены в коридоре, а кому — котелки с дворцовой кухни?
Куда естественнее предположить, что Карл заранее санкционировал то, что считал
наиболее вероятным — а именно, стихийное разграбление всей обстановки дворца и всех
оставленных им личных вещей челядью, чувствующей себя в полном праве таким
образом получить доступную ей часть «наследства» Карла — «для поддержания своих
хозяйств». Именно поэтому Карл мог рассматривать всю обстановку дворца в качестве
«милостыни», даруемой им после смерти «бедным» людям. Здесь несложно, кстати,
узнать и встречавшийся ранее мотив воздаяния верным слугам — вспомним суждение о
том папы Александра III, и претензии папских виночерпиев на бочки, а булочников — на
скатерти покойного понтифика.
Карл Великий скончался в субботу 28 января 814 г. Благодаря четырем авторам —
Эйнхарду, Тегану Нитхарду и так называемому Астроному мы неплохо осведомлены
о деталях перехода власти к Людовику Благочестивому. То обстоятельство, что Карл
Великий считал возможным разграбление его дворца после смерти, еще не означает, что
такое опустошение действительно состоялось. Напротив, скорее всего, его не было, хотя
Людовик, похоже, тоже считал его вероятным. Правда, отношение наследника к такой
возможности было куда менее либеральным, чем у его отца, — прибыв в Ахен, Людовик
тотчас затребовал отчет о судьбе всего имущества Карла.
В сохранении этого имущества свою роль, возможно, сыграло быстрое захоронение
останков императора — в самый день его кончины. (За эту несколько странную
поспешность Людовик впоследствии не только не осудил организаторов погребения, но
напротив, выразил им особую благодарность199.) Ведь судя по приведенным выше эпизодам,
для сполиирований лучше всего подходит время как раз от смерти государя до его
погребения. Сама погребальная служба предстает как своего рода завершение периода
...Studiosis sepulture gratias aegit paternae...» Astronomus. Op. cit. S. 350 (cap. XXII).
Глава 5. Ограбление умерших государей Щ
licentia seviandi и начало восстановления порядка. Так было в случаях и с Вильгельмом
Завоевателем, и с Андреем Боголюбским. Да и римских пап хоронили отнюдь не в
«почти нагом» состоянии. Сохранились и перечень понтификалий, которые положено надеть
на мертвое и забальзамированное тело папы200, и свидетельство, как его в полном
облачении опускают в гроб из орехового дерева201. Наверняка и Иннокентий III в Перудже
оставался в жалком состоянии, описанном Якобом Витрийским, не более одной ночи —
вряд ли после ее истечения ему было отказано в торжественном отпевании. Не дольше
лежало нагим (прикрытым лишь до колен чужим плащом) и тело Генриха II Плантаге-
нета. Уже на следующий день его обрядили в полное королевское облачение, подробно
описываемое хронистом202, и повезли в Фонтевро, чтобы погрести more regio — в
соответствии с королевским обыкновением. То же и с останками Иоанна Безземельного: при
похоронах в Вустерском соборе они были украшены «на королевский манер»203.
«Естественное состояние» не могло длиться долго — порядок восстанавливался, и
несколько часов или дней хаоса только оттеняли «нормальное» положение дел. Однако
быстрота погребения Карла Великого в 814 г. вряд ли оказалась основным препятствием
для сполиирования. Более того, столь скорые похороны не удалось бы организовать,
отсутствуй главная, как думается, предпосылка к недопущению всякого сполиирования.
Кончина государя не должна влечь за собой действительного перерыва в
осуществлении власти. Это означает, что у его смертного одра надо стоять человеку, этой властью
уже какое-то время успешно распоряжающемуся. Именно так и обстояло дело в Ахене:
в последние годы жизни император возвысил своего родственника Валу,
получившего должность ахенского пфальцграфа204. Вала достиг такого могущества, что Людовик,
хотя и давно считался наследником, стал всерьез опасаться, как бы Вала не попытался
овладеть короной — причем в этой попытке его поддержат многие знатные лица205. Если
реальная власть в Ахене и округе заранее сосредоточилась в руках этого «сильного че-
200 «...Et induant ipsum totaliter sacris vestinus rubei colons: primo sandaliis albis, cinctorio et subcinctorio, fano,
stola Tunicella, manipulo, dalmatica, cirothecis, planeta, pallio [...] et plicent fanum super caput, et circa scapulas
circumdent, ac si deberet celebrare, et ponant in capite eius biretum albam cum mitra alba sine perlis et sino auro.
Item in crucibus pallii sint tres acus, prout moris est...» Dykmans M. Le ceremonial papal... T. 4. P. 219.
И| «Interim paratur sepultra et capsa ex tabulis nucum aut aliis in qua reponi deberet defunctus. Et in sero [...]
portetur a beneficiatis [...] ad locum sepulture, ubi cum omnibus paramentis quibus indutus est, defunctus ponitur
ad capsam ibidem paratam. in qua ex tunc sepelitur». Dykmans M. L'Oeuvre de Patrizi Piccolomini ou le ceremonial
papal de la premiere Renaissance. T. 1. Livre 1. Citta del Vaticano, 1980 (Studi e testi, 293). P. 249.
- «In crastino autem obitus illius, cum portaretur ad sepeliendum vestitus regio apparatu...» Benedict de Peterborogh.
Gesta regis Henrici secundi et Ricardi primi / Ed. by W. Stubbs. London, 1867 (Rolls, [49]). Vol. 2. P. 71. Фраза
продолжается перечислением облачений на трупе и инсигний. его украшавших.
* «...Cujus corpus regio schemate ornatum ad Wigorniam delatum est et in ecclesia cathedrali ab episcopo loci
honorifice tumulatum». Roger de Wendover. Op. cit. P. 196.
О нем см.: WeinrichL. Wala, Graf, Monch und Rebell. Die Biograpbie eines Karolingers. Lubeck; Hamburg, 1963
(Historische Studien, 386).
«Timebatur enim quam maxime Uuala, summi apud Karolum imperatorem habitus loci, ne forte aliquid sinistri
contra imperatorem moliretur». Astronomus. Op. cit. S. 346 (cap. XXI).
ИР М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ ~
ловека», то только от него и зависело, что случится во дворце после кончины Карла и
чего там происходить не будет. (Сходную причину следует, видимо, искать и в каждом
ином случае недопущения сполиирования светского или церковного государя — в
эпоху, когда еще не было ни системы «правительственных» должностей, ни
«надличностного» бюрократического аппарата, ни прочих новоевропейских институтов власти, только
могущественная персона могла поддержать пошатнувшийся порядок.)
Когда Людовик через месяц после кончины отца прибыл в Ахен, он, воссев на троне
в ахенском пфальце, первым делом, по сообщению Тегана, приказал предъявить все
сокровища покойного — в золоте, серебре, драгоценных камнях и всяком ином виде206. Он
явно беспокоился о судьбе оставленного отцом имущества, так же как и о лояльности
Валы. Вообще само это нарочитое расследование выглядит необычно и походит на
поиск повода для обвинения пфальцграфа в серьезных упущениях. Если Вала
действительно предотвратил сполиирование Карла, он поступил весьма предусмотрительно.
Впрочем, осторожность Валу не спасла. Людовик позже нашел другой повод для того,
чтобы наложить на него опалу и отправить в ссылку.
Завещание своего отца Людовик выполнил: выделив из полученного наследства
законную часть своих сестер, остальное Людовик употребил на благо душе
покойного: основную часть он отправил в Рим, а оставшееся разделил между священниками,
бедными, странниками, вдовами и сиротами207 — после чего «личное сокровище» Карла
Великого перестало существовать208. Были ли при этом «официально» розданы
дворцовым слугам «для поддержания их хозяйств» ценные и дешевые предметы из обстановки
дворца — источники умалчивают. На вопрос, поставленный в заголовке этого раздела,
можно поэтому ответить: «Нет, Карл Великий ограблен не был, но вполне мог быть»209.
16 «Sedit in supradicto palatio et inprimis cum maxima festinatione iussit ostendere sibi omnes thesauros patris,
in auro, in argento, in gemmis preciosissimis et in omni supellectili. Dedit sororibus suis partem earum legalem,
et quicquid remanserat, dedit pro anima patris: Maximam partem thesauri misit Romam [...] et quicquid super
hoc remanserat, sacerdotibus et pauperibus, advenis, viduis, orfanis omnia distribuit, nihil sibi reservans praeter
mensam unam argenteam...» Thegarms. Gesta Hludowici Imperatoris // Thegan. Die Taten Kaiser Ludwigs;
Astronomus. Das Leben Kaiser Ludwigs / Hrsg. und iibers. von E. Tremp. Hannover, 1995 (MGH SSrGus, [64]).
S. 188 (Cap. VIII).
17 Поскольку в некоторых источниках звучат нотки сомнения относительно того, действительно ли Людовик
во всем последовал воле своего отца, А. Шульце проанализировал его распоряжения с историко-правовой
точки зрения и подтвердил верность молодого императора пожеланиям Карла Великого: SchutlzeA. Op. cit.
S.79.
* «Dedit sororibus suis partem earum legalem, et quicquid remanserat, dedit pro anima patris: Maximam partem
thesauri misit Romam [...] et quicquid super hoc remanserat, sacerdotibus et pauperibus, advenis, viduis, orfanis
omnia distribuit, nihil sibi reservans praeter mensam unam argenteam...» Theganus. Op. cit. P. 188 (cap. VIII).
e Есть и другие примеры императорских завещаний, составленных по тому же принципу, что и «Тестамент»
Карла Великого. Так, Оттов II, умирая в 983 г. в Риме, разделил имущество на четыре части. Одну из них
он «передал церквям, вторую — бедным, третью — своей любимой сестре Матильде... а четвертую отдал
своим опечаленным слугам и воинам». (Русский перевод по изданию: Титмар Мерзебургский. Хроника в
8 книгах / Изд. подг. И. В. Дьяконов. М., 2005. С. 45.) В оригинале: «...omnem suam pecuniam in quatuor
partes divisit, primam ecclesiis, secundam pauperibus, terciam dilecte sue sorori Machthilde [...] quartam suis
*.
Л>Л
^iftct^r &** tWv ec»i fivw .«let ~-*
60. Коронация императора
Сигизмунда (1443 г. Миниатюра)
61. Поучение папой императора
Сигизмунда (7443 г. Миниатюра)
62. Антонио Филарете. Коронация императора Сигизмунда
(1433-1445 гг. Рельеф)
— f
<*^I
,^»>->-ед~
&ir<*
65. Вскрытие погребения
Эдуарда I
{177A t. Рисунок)
63. Коронация императора Генриха VI
(кон. XII в. Миниатюра)
64. Ограбление княжеских
людей в Боголюбове
(кон. XV в. Миниатюра)
а/ллплп^гце ач^лтамс^ь- *^nyw^*iHnsy/v\«rt»'
66. Генрих IV (ум. 1610)
(1793 г. Посмертная маска)
67. Антонио и Джованни Джусти. Надгробие
Людовика XII и Анны Бретонской. Фрагмент
(1515-1531 гг.)
68. Transi на надгробии кардинала Лагранжа (1402-1403 гг.)
69. Надгробие Изабеллы Арагонской.
Фрагмент (1270-е гг.)
"■P~7f" Г --- /
1 #М' «г*.
70. Де Гэнъе Р. Зарисовка
памятника над сердцем
графа Тибо V
Шампанского
Pv, (ум. 1270) в церкви
Ь. якобинцев
в Провене
(между 1670
и 1715 гг.)
71. Памятник
над сердцем Карла I
Анжуйского
(1326 г.)
72. Надгробия над захоронениями сердец
вюрцбургских епископов
(XVII-XVIII вв. Гравюра)
73. Лижъе К. (?) Памятник
над сердцем Рене
Шалонского. Фрагмент
(ок. 1544 г.)
74. Перевозка сердца епископа Вюрцбургского (2574 г. Миниатюра)
75. Похоронная служба
над сердцем Анны
Бретонской в Нанте
(1514 г. Миниатюра)
77. Вынос из храма тела епископа Вюрцбургского (1574 г. Миниатюра)
78. Тино да Камаино. Надгробие
Генриха VII. Фрагмент (1315 г.)
79. Тино да Камаино. Надгробие
Антонио д'Орсо. Фрагмент
(1320-1321 гг.)
-■*-."&-<, *
80. Надгробие из Латерана
82. Де Гэнье Р. Зарисовка
надгробия Рене Анжуйского
в соборе Анжера
(между 1670 и 1715 гг.)
■м€%т
81. Тино да Камаино. Надгробие Карла Калабрийского.
Фрагмент (1333-1335 гг.)
83. Джованни и Пако Бертини. Надгробие 84. Митрополит Смирны
короля Робера Анжуйского (1343-1345 гг.) перед погребением
(1910 г. Фотография)
85. Гробница Гектора
(XIII в. Миниатюра)
86. Монета Септимия Севера
(193-211 гг.). Тип Consecratio
87. Дж. Порро. Сцена consecratio imperatoris (1591 г. Гравюра)
88. Смерть императора Сигизмунда
(1443 г. Миниатюра)
89. Ганс Голъбейн Старший. Успение
Девы Марии (1480-е гг.)
92. Кончина св. Кьяры
(ок. 1330 г. Фреска)
90. Ганс Голъбейн Старший. Успение Девы
Марии (1500-1501 гг.)
91. Успение Девы Марии (ок. 1331 г.)
яняяння
93. Джованни Дояато Монторфано (?).
Христос перед воскресением
(ок. 1474 г. Фреска)
95. Вотивное изображение
Леонхарда фон Герца (ок. 1470 г.
Восковая скульптура)
Евтт
94. Погребение короля Эдуарда Исповедника (ок. 1070-1082 гг. ВышиЬка
i. Эффигия Анны Чешской
(2394 г.)
99. Эффигия Генриха VII (2509 г.)
fm
V g -.1
1 ►>- ^ЩВ Д ■
1 ' 1 11 1 ■■ uj
100. Погребение короля Карла VI
(ок. 1470 г. Миниатюра)
101. Эффигия Анны
Бретонской в Сен-Дени
(1514-1515 гг. Миниатюра)
102. Гробы Якова I (ум. 1625), Елизаветы
Йоркской (ум. 1503) и Генриха VI]
(ум. 1509) (слева направо)
*^г*-- ♦
103. Процессия
Танкреда.
Фрагмент
(кон. XII в.
Миниатюра)
104. Часть папской процессии
(ок. 1464 г. Миниатюра)
105. Рыцарь с эмблемами
графства Пфирт
(сер. XIV в. Скульптура)
106. Герцог Рудольф IV
(между 1359 и 1365 гг.)
107. Император Максимилиан после
кончины (2529 г. Рисунок)
108. Никол ау с
Герхерт. Надгробие
императора
Фридриха III.
Фрагмент
(1467-1473 гг.)
109. Надгробие
Рудольфа Швабского
(после 1080 г.)
110. Пъетро Одеризи. Надгробие
Климента IV. Фрагмент (ок. 1274 г.)
111. Надгробие Изабеллы
Арагонской. Фрагмент (1270-е гг.)
112. Надгробие Рудольфа I
Габсбурга. Фрагмент (ок. 1291 г.)
Глава 5. Ограбление умерших государей Щ
Мистическое обнажение? Разрывание харизмы?..
Один-единственный, но очень «странный» эпизод со смертью Иннокентия III
заставил сначала Р. Эльце, а затем нескольких его коллег из разных стран начать
исследование, в ходе которого удалось вскрыть в источниках, уже изучавшихся множество раз,
совершенно неизвестный ранее пласт «исторической реальности». Куда дальше поведет
изучение темы «ограбления» мертвого правителя — можно только догадываться, ведь
она заслуживает рассмотрения с очень различных точек зрения (и притом в логике
нескольких научных дисциплин одновременно), так что предложенные выше объяснения
вовсе не следует считать исчерпывающими и окончательными. Тем более что практики
«разграбления» со временем менялись и эволюционировали — вполне возможно, что и
в современной политической культуре они продолжают играть роль — разумеется,
приняв несколько иной облик, чем в Средневековье.
Нельзя ли, скажем, вольно используя образы Э. Канторовича, попробовать описать
разворовывание предметов, окружавших правителя, в качестве «мистического
обнажения», то есть срывания с его физического тела сверхъестественного тела власти? Но,
может, здесь уместнее видеть — скорее в логике М. Вебера — разрывание на клочки
харизмы усопшего, также «материализующейся» в его личных вещах? Ведь политическое
тело прошлого государя (еще «не научившееся» переходить с одного правящего лица на
другое, и потому сугубо индивидуальное) в состоянии изрядно помешать
самоутверждению нового правителя — точно так же, как и остатки харизмы усопшего. Тогда спо-
лиирование допустимо описывать как символическую «расчистку» места для нового
государя, облегчающую ему первые шаги во власти.
Для обсуждения вопросов, вытекающих из представленного в данной главе
материала, требуются отдельные исследования. Нам же пока достаточно констатировать
высокий уровень семиотичности самой ситуации прощания с правителем, которая
настоятельно требовала от осиротевших подданных определенного знакового поведения,
причем едва ли не с самого мгновения смерти государя, а не только в ходе траурных
торжеств. Такое их «знаковое поведение», как мы видели, часто обращалось первым
делом не столько на «тело власти» умершего правителя, сколько на его физическое тело, и
именно на этой черте средневекового символизма представляется необходимым дольше
tristibus donavit ministris ас militibus». Thietmar von Merseburg. Chronikon / Hrsg. von R. Holtzmann. Berlin,
1935 (MGH SSrGNS, 9). P. 129 (III, 25 [14]). Насколько организованно получали свою четверть
«опечаленные слуги и воины», никаких сведений не сохранилось. Заботу о слугах проявляют в своих завещаниях и
французские короли позднего Средневековья — некоторых они называют по именам и указывают размер
причитающихся каждому денег, но для большинства выделяется общая сумма, которая распределяется по
усмотрению назначаемого королем ответственного лица. Иногда тот получал право увеличить эту общую
сумму, если сочтет нужным, как сказано, например, в завещании Филиппа V (1316-1322). См.: Brown Е. A. R.
The Ceremonial of Royal Succession... P. 274. Здесь же приводятся сходные распоряжения в связи со смертью
сына Филиппа V: «Item, a Pierres Remy: 160 1. p. a distribuer aus gens de l'hostel par le commandement Mons.
de Valois et Mons. de la Marche» — по изданию: Comptes Royaux (1314-1328) / Publ. par F. Maillard. Partie 2
(Recueil des historiens de la France. Documents financiers, 4). Paris, 1961. P. 193. Nr. 14543.
ЩЯЩ М. А. Бойцов » ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
задержать наше внимание. Королевским похоронам и идеям, находившим в них
символическое выражение, за последние десятилетия было посвящено уже немало
исследований. Однако в центре внимания историков по вполне понятным причинам оказывались
не сами бренные останки государей, а то, что происходило вокруг них: главным
носителем существенных для исследователей смыслов представали вещественный антураж
и церемониальное оформление прощания с правителем. Возможности такого подхода
далеко не исчерпаны, но нам стоит обратить внимание на обстоятельства менее
известные и хуже изученные. Все оставшиеся главы будут посвящены не «горам символов»,
выраставшим при помощи тех или иных ухищрений рядом с правителем-мертвецом, а
практикам обращения с ним самим — с хладным и подверженным тлению телом
скончавшегося государя. Практикам, безусловно, обладавшим символическими значениями,
хотя этот сорт символизма не всегда понятен нашим современникам — как не понятна
без приведенных выше соображений и исполненная глубокого символизма практика
ограбления мертвеца.
Глава 6
ПРЕОДОЛЕНИЕ ТЛЕННОСТИ
Неразрешимая задача
Телу правителя — ограбленному или нет, в данном случае неважно — обычно не
позволяют исчезнуть с глаз живых сразу же после расставания с душой. Мертвое
человеческое тело — это проблема для каждой цивилизации, и притом проблема настолько
серьезная, что от выбора принципиального способа ее решения прямо или косвенно
зависят как многие фундаментальные черты той или иной культуры, так и направление
ее эволюции. Однако обращение с телом правителя далеко не всегда воспроизводит
принятый в данном сообществе стандарт обращения с мертвым телом. Порой нормы
соблюдаются в полном объеме, но дополняются особыми процедурами,
применяемыми только к останкам государей. Но бывает и наоборот: действия, считающиеся
обязательными по отношению к телам обычных людей, оказываются неприменимы к трупу
государя, что должно подчеркнуть исключительность статуса правителя — как самого
мертвого государя, так и, через посредство его бездыханного тела, его живого
преемника. В любом случае мертвое тело государя оказывается носителем комплекса смыслов
и ценностей, требующих должного с собой обращения. Чтобы эти смыслы могли быть
правильно выявлены и прочитаны, чтобы значимые для данной культуры ценности
получили подтверждение и тем самым укрепились, мертвому телу государя приходится
стать центром весьма специфических ритуалов и церемоний.
Мертвец, расставшись со своим физическим существованием, не прекращает
существования социального. Даже спустя изрядное время после кончины государь
принадлежит не одному лишь миру горнему, но и миру земному, человеческому. И в волнениях
последнего мертвый правитель участвует не только «интеллигибельно» — в качестве героя
молвы, предания, героической песни (а порой поносного пасквиля) или в качестве того,
за кого (а иногда к кому) надо возносить молитвы; не только «визуально» — в качестве
изображенного и запечатленного образа или же видения, навещающего преемников; не
только «экономически» — в качестве, например, создателя родового благосостояния или
же его губителя, — но и вполне плотски — в качестве трупа. Труп правителя несет
определенные обязательства перед живыми, как и они перед ним. И именно ради выполнения
этих взаимных обязательств покойник обычно не устраняется каким-нибудь простым
пособом тотчас же после смерти, а претерпевает ряд процедур, порой весьма сложных и в
техническом плане, и в символическом. Общий смысл их может быть весьма различным,
о, как правило, он располагается между двумя полюсами — демонстрацией, с одной сто-
эоны, величия сана покойного, а с другой — его личного смирения перед лицом смерти.
ЩШ М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Христианская культура (как, впрочем, и многие иные) колеблется, какое место
следует отвести мертвецу — уже хотя бы по той причине, что при исходной уверенности
в принципиальной вечности души само понятие смерти оказывается относительным1.
Не только христианская, но и всякая идея того или иного посмертного существования
души оставляет неясность, «размытость» в том, что касается воздействия смерти и на
тело. На протяжении тысячелетий люди самых разных цивилизаций испытывали
смутные подозрения, что их мертвецы не до конца мертвы, что бездыханные и охладевшие
тела сохраняют какие-то остатки витальности — то ли вплоть до их погребения, то ли
до распада плоти, то ли даже после полного ее истлевания, когда некая тень жизненной
силы все равно вроде бы продолжает лежать и на «сухих костях».
Такого рода витальность не зависит напрямую от состояния мертвого тела как
физического объекта. Однако, этот объект и сам по себе оказывается ценен — ведь телу
правителя приходится прео олевать время и пространство, прежде чем ему позволят
наконец найти упокоение, и оно перестанет притягивать к себе различные социальные
претензии и ожидания. Однако, чтобы бездыханное тело правителя смогло выполнять
возложенные на него культурой нередко весьма ответственные функции, необходимо
решить первоочередную задачу: обеспечить ему — хладному трупу — какой-то вариант
посмертного существования.
В средневековой Европе, как и в других обществах, ценивших «материальность»,
«осязаемость» идей и принципов, символическое продолжение существования тела
умершего государя часто понималось и как продолжение его физического бытия, из-за
чего в культуре возникал сложный парадокс. Мертвому телу необходимо существовать
как объекту (а иногда и субъекту) символических процедур, но для продолжения
символической жизни ему следует в каком-то смысле продолжать жить и физически — вопреки
наступлению биологической смерти. Большие силы и ресурсы должны были поэтому
затрачиваться на решение задачи, принципиально неразрешимой: продлить жизнь того,
что уже отдано смерти. И хотя такое явно превышает силы человеческие, разные
культуры тем не менее ухитрялись предлагать те или способы преодоления непреодолимого
препятствия.
Недопущение десоциализации мертвого тела означает прежде всего предотвращение
его разложения — естественного физического процесса, начинающегося очень скоро
после наступления смерти. В Римской империи эта задача решалась при помощи
бальзамирования тела покойного государя — процедуры, плохо описанной в источниках (да и
вообще редко ими упоминаемой), о которой историк может судить в основном по
косвенным свидетельствам.
Так, известно, что в 337 г., после того как Константин Великий скончался в пригороде
Никомедии, его тело привезли в Константинополь, где оно было в течение длительного
времени выставлено во дворце. Как уже говорилось, военные, придворные и народ днем
Нынешняя весьма рациональная постхристианская культура своим путем тоже пришла к серьезным
трудностям в определении смерти. См., например: АгамбенДж. Политизация смерти (из книги «Homo sacer») //
Новое литературное обозрение. 2000. Вып. 43. С. 75-79.
Глава 6. Преодоление тленности Щ
и ночью оказывали мертвецу почести. Позже, во время похоронной службы в храме
св. Апостолов, покойный вновь предстал перед множеством людей2. Из этого следует,
что тело Константина, очевидно, было подвергнуто бальзамированию, и притом весьма
качественному. О бальзамировании останков сына Константина Великого Констанция II
(ум. 361) прямо упоминает Аммиан Марцеллин3. Таких же ясных указаний
относительно других государей источники не предоставляют, но, судя по тому, сколько времени
нередко проходило между смертью императора и погребением, его останки должны были
подвергаться консервации. Так, тело Валентиниана I, умершего в Паннонии в ноябре
375 г., было доставлено в Константинополь, если источники не ошибаются, лишь спустя
год с небольшим — в конце декабря 376 г. Тело Валентиниана II дожидалось последнего
упокоения с середины мая до конца августа или начала сентября 392 г. Останки первой
супруги Грациана, умершей, вероятно, в июне или июле 383 г., отправили из Италии в
Константинополь, куда они и прибыли после долгого путешествия в конце августа или
начале сентября 383 г., но погребли их только 1 декабря4. Когда в январе 395 г.
скончался Феодосии I, траурные торжества в Медиолане продолжались сорок дней, после чего
тело императора повезли в Константинополь, где оно нашло упокоение лишь спустя без
малого десять месяцев после того, как рассталось с душой5. Об обработке трупа
Юстиниана I в 565 г. кратко рассказывает Корипп, недвусмысленно называя цель этой
процедуры — сохранение тела государя «навечно» — in aeternum6.
Римские государи всего лишь довели до технического совершенства традицию
противодействия тлению, представленную в древних культурах Средиземноморья
множеством техник, от самых простых до самых сложных. Считалось, что уже обтирание
мертвого тела алоэ и миром задерживало процесс разложения7 (скорее всего, оно лишь
несколько скрывало его ароматическую составляющую), пускай и ненадолго. Впрочем,
основной смысл такого обтирания состоял не в консервации мертвеца, а в выражении
почтения к нему Умащивание трупа маслами и благовониями, бывшее по силам и
средствам едва ли не каждому, и изощренные процедуры, совершавшиеся над телами госу-
Евсевий. Жизнь Константина. IV, 66-67; 70-71. (Перевод здесь и ниже приводится по изданию: Евсевий
Памфил. Жизнь блаженного василевса Константина. М, 1998.)
Ammianus. XXI, 16, 20: «Pollinctum igitur corpus defunct! conditumque in loculis lovianus etiam turn
protector domesticus cum regia prosequi pompa Constantinopolim usque iussus est prope necessitudines eius
humandum».
Johnson M. On the Burial Places of the Valentinian Dinasty // Historia. Vol. 40.1991. P. 501,504,505.
О бальзамировании тела Феодосия прямо говорится у Зосимы. См.: Karlin-Hayter P. L'adieu a l'empereur //
Byzantion. 1991. Vol. 61. P. 128.
«Tura Sabaea cremant, fragrantia mella locatis / infundunt pateris et odoro balsama suco. / Centum aliae
species unguentaque mira feruntur, / tempus in aeternum sacrum seruantia corpus». Corippe (Flavius Cresconius
Corippus). Eloge de l'empereur Justin II / Ed. par S. Antes. Paris, 1981. P. 53 (III, 22-25).
Соответствующие цитаты из Руфина Аквилейского, Иоанна Златоуста, Пруденция и Псевдо-Дионисия
Дреопагита приводятся в: Pigeon A. De L'embaumement des morts a l'epoque merovingienne // Bulletin
archeologique du comite des travaux historiques et scientifiques. Annee 1894. P. 140; Leclercq H. Embaumement //
Dictionnaire d'archeologie chretienne et de liturgie. T. 4. Paris, 1921. Col. 2722.
ДЕД М. А. Бойцов ♦ ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
дарей лишь высокоучеными специалистами, представляли собой две крайности, между
которыми помещался весьма широкий спектр практик, нередко включавших более или
менее эффективные методы бальзамирования. Богатые и высокопоставленные
римляне могли, очевидно, прибегать к услугам профессионалов, хорошо умевших
консервировать трупы. Так, при раскопках римского некрополя на Ватикане в 1940-х гг. было
обнаружено забальзамированное и одетое в пурпурные шитые золотом облачения тело
некоей Остории Хелидоны, дочери консула Гая Остория Евходиана, погребенной в
мраморном саркофаге еще в конце III века8.
В распоряжении придворных медиков позднеримских, а затем и византийских
государей были самые лучшие и дорогие технологии, разработанные, конечно же, по
большей части в Египте, и результаты их работы действительно впечатляют. Мастера,
занимавшиеся останками Юстиниана, похоже, на деле добились цели, о которой Ко-
рипп говорил, возможно, с поэтическим преувеличением. Ведь если верить Никите
Хониату, западные крестоносцы, грабившие в 1204 г. императорские саркофаги в
константинопольском храме св. Апостолов, обнаружили тело Юстиниана без каких бы то
ни было признаков тления9. В таком случае не удивляет и известие о судьбе останков
императора-иконоборца Константина V (ум. 775). Когда лет через девяносто после
погребения его труп вытащили из гробницы, он оказался еще в состоянии вынести порку
и другие издевательства, прежде чем подвергнуться сожжению10.
Задача добиться сохранности мертвого тела in aeternum показалась бы на
средневековом Западе, пожалуй, чрезмерной. Там даже профессиональные придворные
специалисты рассчитывали на то, что обработанный ими труп должен продержаться в
приличном состоянии лишь очень небольшой срок — обычно от нескольких дней до
нескольких недель. Понятно, что скромность ставившихся целей определялась не в последнюю
очередь недостатками освоенных технологий. Но медленный темп технического
совершенствования мог, в свою очередь, задаваться общими исходными установками —
представлениями о том, к чему следует стремиться, а к чему нет. В христианской культуре
нетленность рассматривается прежде всего в качестве чуда, проявления особой милости
Божией к избраннику — человеку, обладающему святостью. Неподвластным тлению
может быть лишь тело святого, и наоборот: только от святого следует ожидать, что его
труп останется нетленным11. В чудесном сохранении мертвого тела прочитывается свое-
в Guarducci М. The Tomb of St. Peter. The New Discoveries in the Sacred Grottoes of the Vatican. New York.
1960. P. 67-68. Об Остории Хелидоне, ее отце и муже см.: Jones А. М., Martindale H.J. К, Morris J. The
Prosopography of the Later Roman Empire. Vol. 1. Cambridge etc., 1993. P. 201,294,460; Solin H. Die griechischen
Personennamen in Rom: Ein Namenbuch. Bd. 2. Berlin; New York, 2003. S. 924,1151.
1 Nicetae Choniatae historia / Rec. I. A. van Dieten. Pars 1. Berlin; New York, 1975 (Corpus fontium historiae
Byzantinae, Series Berolinensis, 11/1). P. 647-648, сравн.: Karlin-HayterP. Op. cit. P. 128.
» Ibid.
1 Специфически египетские корни христианской практики посмертного сохранения (а возможно, и
расчленения) тела прослежены в: WorthyJ. The Origins of Christian Veneration of Body-Parts//Revue de l'histoire
des religions. Vol. 223.2006. P. 5-28.
Глава 6. Преодоление тленности ц
го рода метафора вечной жизни покинувшей его души. Бальзамирование in aeternum
предстает при таком взгляде дерзновением заменить божественное чудо человеческим
искусством, насильственным присвоением некоей квазисвятости — а потому делом по
еньшей мере сомнительным. Обычному — «не святому» — телу положено исчезнуть —
по меньшей мере, всем его мягким тканям. Пускай и не в течение недели (срок, за
который, согласно молве, покойники полностью разлагались в уникальной по своим
поглощающим качествам почве парижского кладбища Невинноубиенных младенцев)12, то во
всяком случае за год или уж тем более за несколько лет.
Плоть, избежавшая разложения, не будучи при этом плотью святого, вызывала
вовсе не почтение, а, напротив, подозрение в том, что победой над тлением она обязана
темным силам. Подозрение превращалось в уверенность, если речь шла об останках
людей, умерших еще до пришествия Христа. Папе Иннокентию VIII в 1485 г.
доставили прекрасно сохранившееся тело очень красивой двенадцати- или тринадцатилетней
на вид девочки, найденное в античном склепе на Аппиевой дороге и пролежавшее в
саркофаге (на котором было написано ее имя «Юлия, дочь Клавдия») восемнадцать
веков. Благодаря то ли пропитанным благовонными составами покровам, то ли стечению
обстоятельств, девочка казалась скончавшейся только что. Много дней она была
выставлена публично, вызвав большой ажиотаж. Под воздействием воздуха ее лицо стало
чернеть, но отнюдь не разлагаться. В конце концов Иннокентий VIII повелел
перезахоронить тело под покровом ночи в тайном месте за городскими воротами13. Спустя
десяток лет история повторилась: папе Александру VI (1492-1503) якобы доставили
останки молодой женщины, погребенной много веков назад, но тоже оказавшиеся в
отличном состоянии. Папа приказал выбросить это «дьявольское» тело в Тибр.
Совершенно иное — глубоко почтительное — отношение к себе вызвало неразложившееся
тело девочки, обнаруженное однажды в XV в. в склепе неаполитанского храма, но
объяснение тому очень простое — девочка эта была принцессой из правящего
королевского дома, и случай с ней стал исключением, подтверждающим общее правило. Когда же,
апример, Титмар Мерзебургский сообщает, что тело графа Геро было найдено спустя
три года после его казни «нетленным вместе с одеждами»14, он, ни единым словом не
выдавая собственного отношения к вопросу, заставляет читателя заподозрить, что Геро
стал жертвой ложного навета и император несправедливо отрубил ему голову. В другом
месте, рассказывая о мученичестве Коломана, Титмар приводит доказательства его свя-
1 Иногда называли и другие сроки — от девяти дней до одних суток, после которых труп якобы превращается
в скелет. См.: Арьес Ф. Человек перед лицом смерти. М, 1992. С. 83,307.
' Подробный рассказ см. в: Infessura S. Diario della citta di Roma / Ed. O. Tommasini. Roma, 1890 (Fonti per
la storia d'ltalia. Scrittori sec. XV, [5]). P. 178-180. О вторичном погребении: «...a dicto Innocentio iussi, in
um incognitum de nocte extra portam Pincianam in quodam vico vicino eius [...] reportaverunt ibique earn
sepeliverunt». Ibid. P. 179.
4 * Comitis prefati corpus post tres annos, cum iuxta illud contectalis sua poneretur, integrum una cum vestimentis
inventum est». Thietmarvon Merseburg. Chronikon / Hrsg. von R Holtzmann. Berlin, 1935 (MGH SSrGNS, 9).
P. 108 (III, 10).
ЕЯ м А- Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
тости несколько иного рода, но показывающие нам, что в трупе святого должна была
сохраняться какая-то витальность, пускай выразившаяся не в форме нетленности тела.
У мертвого Коломана пошла кровь, когда надрезали его тело, а кроме того, у него после
смерти отросли ногти и волосы15.
Динамика распространения
На протяжении VI-VIII вв. на латинском Западе нет ясных свидетельств о
специальном бальзамировании государевых тел. В меровингской Галлии, вероятно,
продолжалась римская практика умащивания почитаемых покойников благовониями, но вряд
ли во всех случаях ее можно называть бальзамированием. К тому же сведения о ней
черпаются преимущественно из рассказов средневековых агиографов о чудесных
ароматах, якобы появлявшихся при вскрытии захоронений святых мужей VI-VII вв. Но
эти истории вовсе не обязательно воспринимать в качестве бесспорных
документальных свидетельств (как нередко делали историки до сих пор16), поскольку они вполне
могли представлять собой всего лишь благочестивые топосы, никак не связанные с
реальностью. Об обработке тел меровингских государей нам известно еще меньше, чем
об «ароматизировании» их современников — епископов и аббатов, признанных со
временем святыми. По данным археологов, вскрывших в Сен-Дени погребение франкской
королевы Арнегунды (ум. 570/573 или 580/590), консервирующий бальзам к покойной
применялся, но его попросту залили ей в рот17 — способ несложный и
свидетельствующий скорее о том, что задача сохранения трупа в течение длительного времени не
ставилась. Значит, вопреки мнению, высказывавшемуся в литературе18, у нас нет оснований
полагать, будто останки правителей меровингской поры подвергали каким-то особым
процедурам с целью обеспечить им продолжительное существование после смерти. Зато
с IX в. в западных текстах речь заходит о действительно серьезных попытках сохранения
останков коронованных мертвецов с применением эксклюзивных технологий19. В этом
следует видеть не случайность, а, напротив, логичное выражение стремления Каролин-
гов представить себя носителями императорской власти, следовательно, по мере сил и
возможностей приблизить собственный образ к константинопольскому образцу.
Думается, что именно императорский титул подталкивал франкскую династию к усвоению
ряда элементов средиземноморской (то есть прежде всего либо столично-византийской
либо же провинциально-византийской) политической культуры, к числу которых
следует отнести как саму идею бальзамирования мертвого государя «надолго», так и особо
«Nam саго eius a quodam postea paululum incise sanguinem fudit, ungues ac capilli crescebant». Thietmar von
Merseburg. Op. cit. P. 492 (VII, 76)
См., например: Pigeon A. Op. cit.; Leclercq H. Op. cit. Col. 2722- 2723.
France-Lanord A., Fleury M. Das Grab der Arnegundis in Saint-Denis // Germania. Jg. 40.1962. S. 347.
Erlande-BrandenburgA. Le roi est mort: etude sur les funerailles; les sepultures et les tombeaux des rois de France
jusqu'a la fin du XIII siecle. Geneve, 1975 (Bibliotheque de la Societe Francaise d'Archeologie, 7). P. 27.
Ф. Арьес ошибочно считал, что «бальзамирование тел великих мира сего вошло в обиход в Западной
Европе» только в XV в.: Арьес Ф. Указ. соч. С. 308.
Глава 6. Преодоление тленности щ
эффективную технику этой процедуры. Тем самым консервация покойного правителя
может быть поставлена в один ряд с такими новшествами, как «римское» одеяние
каролингских государей, возведение ими дворцовых комплексов, развитие придворного
церемониала, чеканка золотой монеты и тому подобное.
Как и ряд других репрезентативных новаций, бальзамирование не сразу было
усвоено новой императорской династией. Судя по тому, что Карла Великого погребли без
особых торжеств в самый день смерти, крайне маловероятно, чтобы кто-нибудь
озаботился сохранением тела императора. Нет ясных сведений и о бальзамировании останков
его сына и наследника Людовика Благочестивого. Однако, согласно так называемому
строному много времени проведшему при дворе Людовика и слышавшему
рассказы о его кончине от ее свидетелей, государь умер в Ингельхайме, а был похоронен в
Меце20. Поскольку расстояние между двумя этими пунктами составляет около 230 км,
допустимо предположить, что какие-то меры по сохранению тела императора все же
были приняты, тем более что перевозка тела осуществлялась, по рассказу Астронома,
торжественно, в сопровождении большого количества людей21. Вполне определенные
сведения насчет бальзамирования обнаруживаются только в связи с кончиной Карла II
Лысого в 877 г.22 Самое позднее с этих пор практика консервирования мертвецов должна
была стать обычной в доме Каролингов. Так что когда Регинон Прюмский сообщает, что
в 880 г. восточнофранкский король Людовик III приказал доставить в Лоршское
аббатство тело сына, убитого норманнами, после «его обработки в том местечке», где принц и
огиб23, под «обработкой» здесь вряд ли могло подразумеваться что-либо иное, нежели
бальзамирование.
В начале X в. новая королевская династия из дома саксонских герцогов сменила
Каролингов в восточной части бывшей державы Карла Великого. Когда второй ее
представитель — Оттон I — в 962 г. провозгласил себя императором, он, помимо прочего,
* «Anima porro recedente, Drogo frater imperatoris et episcopus Metensis cum aliis episcopis, abbatibus, comitibus,
\ assis dominicis, plurimaque frequentia tam cleri quam populi, sumptis imperatoriis reliquiis, cum magno honore
Metis transportari fecit et in basilica sancti Arnulfi, quo et mater eius condita erat, nobiliter sepelivit». Astronomus.
ta Hludovici imperatoris // Thegan. Die Taten Kaiser Ludwigs; Astronomus. Das Leben Kaiser Ludwigs /
Hrsg. und ubers. von E. Tremp. Hannover, 1995 (MGH SSrGus, [64]). S. 554 (cap. 64).
■ Расстояние между Мецем и Ингельхаймом показалось А. Эрланд-Бранденбуру слишком большим, отчего
у него возникли сомнения в точности данных, приводимых Астрономом: Erlande-Brandenburg A. Op. cit.
Р. 8. Note 13.
» Ibid. Р. 8-9.
* «...Corpus eius in loculo compositum ad Loresheim monasterium imperat deferri ibique tumulan». Reginonis
abbatis Prumiensis Chronicon cum continuatione Treverensi / Ed. F. Kurze. Hannover, 1890 (MGH SSrGus,
[50]). P. 116 (под ошибочной датой 879 г.). Такая же трактовка данного места дается уже в: Schafer D.
Mittelalterlicher Brauch bei der Uberfuhrung von Leichen // Sitzungsberichte der PreuSischen Akademie der
\\"issenschaften. Jg. 1920. Berlin, 1920. S. 491, хотя автор напрасно полагает, что в данном случае был
применен «немецкий обычай», о котором ниже. В цитируемом рассказе Регинона характерным образом
проводится противопоставление с погребальной практикой норманнов: те, прежде чем уплыть, предали
«пламени трупы своих» — «Nortmanni cadavera suorum flammis exurentes noctu diffugiunt et ad classem dirigunt
eressum». P. 115-116.
ШИРЯ М. А. Бойцов ' ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
создал условия для того, чтобы и в его семье сохранение покойников стало обычным
делом. Ведь судя по всему, бальзамирование было тесно связано с императорским
титулом, отчего присвоение второго вело и к усвоению первого. (Вполне закономерно, что
мы слышим о бальзамировании тела Арнульфа Каринтийского в 899 г., после того как
он был коронован императором в 896 г.) В своем понимании императорской власти От-
тоны ориентировались то на каролингские образцы, то непосредственно на
византийские, что относится, надо полагать, и к частному случаю заимствования ими практики
бальзамирования. Определенно известно, что этой процедуре подверглись тела Отто-
на I (973 г.)24 и Оттона III (1002 г.)25. Вероятно, бальзамировали и Генриха II (1024 г.),
судя по тому, что скончался он в местечке Гроне (рядом с нынешним Гёттингеном), но
погребен бьш далеко оттуда — в Бамберге26. Что касается государей Германии и империи
из следующей, франконской (или Салической) династии, правивших в 1024-1125 гг.,
то, судя по сохранившимся свидетельствам, бальзамирование должны были претерпеть
тела их всех27.
Уже из вышесказанного понятно, что право на искусственное сохранение тела
после кончины должно было рассматриваться в качестве почетной прерогативы государя.
С этой практикой бьш связан особый престиж, судя по тому, как она начинает
постепенно «спускаться» по иерархической лестнице. Здесь срабатывает алгоритм, действие
которого можно наблюдать на множестве самых разнообразных примеров: стоящие на
более низкой социальной ступени всячески стремятся получить возможность
пользоваться знаками принадлежности к кругу тех, кто выше их по рангу. При характерном для
империи Оттонов и Салиев распределении власти не может удивлять, что первой
социальной группой, перенявшей императорский обычай бальзамирования, стали
германские епископы. Произошло это, по-видимому, на рубеже X и XI вв. Во всяком случае,
известно о бальзамировании тел архиепископов Магдебургских в 1012 г.28 и в 1192 г.29, а
также останков архиепископа Трирского в 1152 г.30 Хорошо сюда вписывается и первое
ясное упоминание о бальзмировании тела папы римского — Пасхалия II в 1118 г.31
Впрочем, если вспомнить о печальной посмертной судьбе папы Формоза (891-896), напра-
24 Thietmarvon Merseburg. Op. cit. P. 92 (II, 43).
25 Ibid. P. 190 (IV, 51).
26 SchaferD. Op. cit. S. 480.
27 EhlersJ. Grablege und Bestattungsbrauch der deutschen Konige im Friih- und Hochmittelalter // Jahrbuch der
Braunschweigischen Wissenschaftlichen Gesellschaft. 1989. Gottingen, 1990. S. 40.
28 Thietmarvon Merseburg. Op. cit. P. 362 (VI, 73).
29 ScAe/erD.Op.cit.S.486.
30 «Confluentiae enim cum obisset, extra eius in Claustro iuxta parietem quae respicit ad septentrionem humata
sunt et lapide tecta marmoreo; corpus vero myrra et aloae et aromatibus conditum a medico suo peritissimo
Phihppo Lonbardo [...] pontifcalibus adornatum vestibus, Treveris allatum est cum magno comitatu funus ipsius
prosequuti sunt». Gesta Alberonis archiepiscopi // MGH SS. T. 8. Hannover, 1848. P. 258. Сравн.: Schafer D. Op.
cit. S. 486.
31 DiepgenP. Uber Leichenbalsamierungim Mittelalter//Janus. Vol. 26.1922. S. 92.
r.'UiMi С. Hpui/iU'u-iiiH- ivuiiint in Ид1Д
шивается предположение, что обычай сохранения останков римских епископов возник
задолго до XII в. Тогда его придется связать вовсе не с ролью «имперской церкви» в
державе Оттонов и Салиев, а с общим лидерством средиземноморской Европы в
выработке практик репрезентации власти — лидерством, задававшимся в конечном счете
константинопольским двором. Через несколько месяцев после погребения, в конце 896
или начале 897 г., тело Формоза было по воле его преемника поднято из могилы и
усажено на трон, чтобы подвергнуться посмертному суду. Церковный синод объявил Формоза
узурпатором апостольского престола, с трупа сорвали папские облачения и одели в
светскую одежду, отрубили три пальца как клятвопреступнику, зарыли, но вскоре выкопали,
чтобы бросить в Тибр. В реке тело не утонуло, один монах выловил его и похоронил, но
новый папа, решивший реабилитировать Формоза, опять устроил его эксгумацию.
Теперь труп вторично облачили в папские одеяния и погребли с почетом в храме св. Петра.
Хотя сообщения современников о состоянии тела Формоза во время «трупного
синода» противоречивы (по утверждению одних, оно успело уже почти совсем разложиться,
другие же настаивают, что оно по милости Господа оставалось практически
незатронутым тлением), трудно представить себе, чтобы все перечисленные процедуры могли бы
состояться, не будь труп Формоза забальзамирован32.
Вернемся, однако, к эпизоду с архиепископом Трирским — он особенно интересен
тем, что известно, кто именно проводил операцию — медик-итальянец родом из
Ломбардии. Частная сама по себе, эта деталь оказывается весьма многозначительной, стоит
только включить ее в более широкий контекст. Исследователи, в той или иной степени
затрагивавшие историю бальзамирования в раннесредневековой Европе, представляли
ее до сих пор читателям по большей части в качестве набора занятных курьезов, мало
связанных между собой. Никто пока что не разглядел в ней общего процесса —
динамики рецепции в северной части Европы характерной практики, выработанной некогда в
Средиземноморье, — практики, сочетающей специфические технические знания с
высоким уровнем социального престижа. Ее распространение на латинском Западе может
рассматриваться как результат усилий каролингских и посткаролингских правителей
по повышению символического уровня своей власти. Тем самым усвоение к северу от
Альп бальзамирования свидетельствует, во-первых, о росте репрезентативных амбиций
западных государей, но, во-вторых, и о зависимости их от авторитетного образца,
которому они стремились подражать. Поскольку таким образцом в рассматриваемое время
мог быть только константинопольский двор, направление рецепции реконструируется
легко: из Константинополя через посредничество Италии (и, в частности, итальянских
медиков) на север за Альпы - ко двору западных императоров, где раз усвоенная
престижная практика начинает быстро распространяться, «спускаясь» по ступеням
социальной (то есть прежде всего вассальной) лестницы.
Характерно, что западноевропейские королевские дома «дорастают» до усвоения
"традиции бальзамирования своих мертвецов существенно позже, чем имперский
* Подробнее см.: Zimmermann Н. Papstabsetzungen des Mittelalters. Erster Teil: Die Zeit der Karolinger // MIOG.
Bd. 69.1961. S. 55-60.
Hfffifl м- А- Бойцов ' ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
епископат. Первенство здесь, кажется, принадлежит королям Иерусалимским. Если
верить «Иерусалимской истории» Альберта Ахенского, король Бодуэн I, умирая в
1118 г., завешал не погребать его в земле сарацин, но доставить его останки в
Иерусалим (до которого оставалось около полутора сотен километров), где он хотел
упокоиться рядом с братом. Приближенные короля возразили, что осуществить задуманное
им при стоявшей тогда жаре совершенно невозможно. Однако он объяснил им метод
консервирования его тела и сам научил ему собственного повара33. Способ этот автору
рассказа был явно внове — иначе он не повторил бы его описание трижды на
протяжении двух небольших глав. Трудно сказать, на какую традицию опирался в данном
случае король Бодуэн, можно ли здесь говорить о прямом византийском влиянии, или
же он воспроизводил западноевропейские образцы обращения с телами императоров
и епископов. Еще труднее определить, оказал ли пример государя-крестоносца какое-
либо воздействие на королевские династии в Европе: с одной стороны, эпизод этот
имел место уж в очень далеких краях, но с другой, новости о событиях в Святой земле
в XII в. должны были циркулировать не менее интенсивно, чем паломники, особенно
часто тогда ее посещавшие.
Как бы то ни было, в Европе первая известная нам попытка аналогичным образом
сохранить тело мертвого короля была сделана на 17 лет позже, чем в Святой земле, —
в 1135 г. Хотя Ордерик Виталий и дает понять, что останки короля Англии Генриха I
Боклерка были тогда забальзамированы должным образом34, судя по сообщениям
других авторов, и прежде всего Генри Хантингдонского (1115-1152)35, эксперимент
прошел неудачно. Нормандский дом стал первой королевской династией в Европе,
начавшей использовать бальзамирование, но это вряд ли как-то связано с
приобретением им английской короны — нет никаких свидетельств, что на острове до
появления нормандской династии принято было бальзамировать местных государей36.
Зато на континенте в доме Анжу уже был такой случай, хотя он возник скорее всего
в результате стечения обстоятельств и не создал династической традиции. В 1040 г.
33 Alberti Aquensis Historia Hierosolymitana // Recueil des historiens des croisades. Historiens occidentaux. T. 4.
Paris, 1879. P. 707-708. Сравн.: Лучщкая С. И. Ad succurendum. Как умирали иерусалимские короли //
В своем кругу / Под ред. М. А. Бойцова и О. Г. Эксле. М., 2003. С. 198, 219. Источниковедческие оценки
труда Альберта Ахенского и соответственно достоверности сообщаемых им сведений высказывались
различные — от весьма скептических у Г. фон Зибеля до скорее оптимистических у П. Кноха. См.: Knock Р.
Studien zu Albert von Aachen. Stuttgart, 1966; Jacobsen P. Ch. Albert von Aachen // LexMA. Bd. 1. Laachen,
1999. Sp. 286-287.
4 «Ibi noctu a perito carnifice in archipresulis conclaui pingue cadauer apertum est, et balsamo suaue olenti
conditum est». The Ecclesiastic History of Orderic Vitalis / Ed. by M. Chibnall. Vol. 6. Oxford, 1978. P. 450.
15 Henry, Archdeacon of Huntingdon. Historia anglorum / Ed. and transl. by D. Greenway Oxford etc., 1996.
P. 702-704.
6 Ничем не подтверждена легенда, будто тело англосаксонского короля Себбы (ум. 695) было найдено в
лондонском соборе св. Павла забальзамированным. См.: «...the body of Sebba (one of our Saxon Kings) was
found curiously embalmed with sweet odours, and cloathed in rich robes...» Dugdale W. The History of St. Pauls
Cathedral in London from its Foundation untill these Times. London, 1658. P. 48.
Глава 6. Преодоление тленности Щ
граф Фулько Нерра на обратном пути из Святой земли скончался в Меце37. Его тело
забальзамировали какие-то «медики», чтобы в соответствии с желанием покойного
доставить его в монастырь Больё, которому граф при жизни покровительствовал.
Мец — центр одного из имперских епископств, и «медики», особо упомянутые
хроникой, состояли, надо полагать, на службе у местного прелата. Проведенная ими
операция по бальзамированию тела Фулько представляла собой в этом случае своеобразное
выражение гостеприимства, почтения местного епископа к знатному пилигриму: на
его тело распространили процедуру, принятую в отношении останков императоров и
князей-епископов. Однако нет никаких оснований полагать, будто епископские
врачи отправились вслед за гробом графа, чтобы «популяризировать» и в Анжере свое
умение продлевать трупам существование.
В 1135 г. бальзамирование Генриха I проходит тоже в резиденции прелата —
архиепископа Руанского38, отчего уместно спросить, не были ли епископские дворы
вообще основными центрами распространения новой технологии. Правда, Руан лежит
вне пределов империи, и, может быть, именно поэтому в распоряжении архиепископа
медиков не оказалось: во всяком случае, согласно Ордерику Виталию, операцию
доверили «опытному мяснику» (peritus carnifex). Кем бы тот бальзамировщик ни был
в действительности, итог предпринятой им попытки оказался, похоже, сомнитель-
ым39. Так что в английском королевском доме обычай бальзамирования закрепился
по-настоящему только с переходом короны к Плантагенетам — начиная с погребений
принца Генриха (Молодого короля) в 1183 г.40 и Ричарда I Львиное Сердце в 1199 г.
Капетинги вступили на тот же путь несколько позже — в начале XIII в., по-видимому,
из-за соперничества с Плантагенетами в сфере символического, воспроизводя задан-
ый теми образец. Здесь прецедент был создан после смерти Людовика VIII в 1226 г. '
17 Erlande-Brandenburg A. Op. cit. Р. 28.
38 The Ecclesiastic History of Orderic Vitalis. Vol. 6. P. 450.
в Иногда в литературе делают предположения, что бальзамированию подверглось тело еще Вильгельма
Завоевателя. Основанием тут служит лишь неподтвержденное сообщение о вскрытии его гробницы в
1522 г., когда тело короля обнаружили якобы в таком состоянии, «будто оно было погребено только что».
См.: DucarelA. С. Anglo-Norman Antiquities Considered in a Tour through Part of Normandy. London, 1767.
P. 52.
* «Servientes autem regis defuncti corpus regium multo sale aspersum, extractis cerebro et visceribus et apud
Martel sepultis, plumbo et coriis taurinis involverunt, ut sic Rothomagum deferrent ad sepeliendum ibi».
Chronica Magistri Rogeri de Houedene / Ed. by W. Stubbs. Vol. 2. London, 1869 (Rolls, [51/2]). P. 280.
Практически теми же словами Роджер из Хоудена описывает бальзамирование Генриха в другом своем
произведении: «Defuncto itaque rege filio, familiars sui qui aderant, extractis visceribus et cerebro, corpus suum sale
multo aspersum, plumbo et coriis taurinis involvunt, ut sic Rotomagum deferrent, ibidem sepeliendum sicut ipse
praeceperat». Benedict de Peterborogh. Gesta regis Henrici secundi et Ricardi primi / Ed. by W. Stubbs. Vol. 1.
London, 1867 (Rolls, [49/1]). P. 301.
11 Hallam E. M. Royal Burial and the Cult of Kingship in France and England, 1060-1330 //Journal of Medieval
History. 1982. Vol. 8. P. 364. Распространенное в литературе утверждение, будто бальзамировали уже
Филиппа II Августа в 1223 г., опровергается в: Erlande-Brandenburg A. Op. cit. Р. 94.
ИАШы.А. Попцог. • ВПЛПЧПППСМПМ-ШП- ~
На Пиренейском полуострове государи начали настаивать на бальзамировании своих
останков еще позже — только с конца XIII в.42, следуя в данном случае, вероятно,
примеру Капетингов.
Времени и пространству вопреки
Бальзамирование является способом борьбы не только со временем, но и с
пространством: преодоление последнего выходит на первый план тогда, когда
обработка тела производится ради доставки его к отдаленному месту захоронения. Понятно,
что и в этом случае речь идет о сохранении в течение какого-то промежутка времени,
но время здесь оказывается не самостоятельной величиной, а лишь функцией от
пространства. Совершенно иначе, как мы видели, расставлялись акценты у Кориппа: для
него цель преодоления времени стояла как раз на первом месте — и вовсе не в силу
того случайного обстоятельства, что тело Юстиниана, в отличие, например, от
останков Константина или Феодосия, нужно было везти к гробнице всего лишь несколько
кварталов. На Западе, судя по сохранившимся данным, в течение всего раннего и
отчасти высокого Средневековья боролись прежде всего именно с пространством:
бальзамирование использовалось в первую очередь как средство обеспечения достойной
перевозки останков государя к месту его погребения. Погребальная церемония как
таковая не растягивалась на недели и даже месяцы, как станет едва ли не правилом
при королевских похоронах позднего Средневековья и особенно раннего Нового
времени43. К той поре и в западном понимании бальзамирования наметится сдвиг:
больше важности будет придаваться победе над временем. Еще в позднем Средневековье
начнет проявляться установка, что тело правителя должно сохраняться прежде всего
ради участия в торжественной церемонии прощания, тогда как перевозка к месту этой
церемонии — не более чем сама собой разумеющаяся техническая предпосылка.
Однако в раннем и высоком Средневековье представление о том, что труп необходимо
сохранять, даже если государю довелось скончаться совсем близко от места его
последнего пристанища, похоже, либо вообще отсутствовало, либо же не было отчетливо
выражено.
Случались, впрочем, и характерные исключения, лишь подтверждающие, на мой
взгляд, общее правило. Так, в 1225 г. тело зверски убитого архиепископа Кёльнского
Энгельберта (на трупе насчитали 47 ран) не требовалось далеко везти, но его
забальзамировали, чтобы надолго выставить непогребенные останки покойного предстоятеля
в Кёльнском соборе. Вокруг них постоянно устраивались литургические действия, но,
главное, они должны были послужить юридически значимым доказательством чудо-
Brown Е. A. R. Death and the Human Body in the Later Middle Ages: The Legislation of Boniface VIII on the
Division of the Corpse//Viator. Vol. 12.1981. P. 234-235.
Уже в 1307 г. забальзамированное тело Эдуарда I торжественно выставлялось на протяжении «полных
четырех» месяцев. См.: Giesey R. Е. The Royal Funeral Ceremony in Renaissance France. Geneve, 1960 (Travaux
d'Humanisme et Renaissance, 37). P. 81.
Глава 6. Преодоление тленности д
вищного преступления и так воздействовать на общественные эмоции, чтобы убийцы
не смогли уйти от ответа44.
Роль бальзамирования как средства преодоления расстояний понятна, если учесть,
что в раннесредневековой Европе пространство успело приобрести сильную
символическую неоднородность. Отдельным его точкам придавалась особая ценность, из-за
чего государи желали быть погребенными именно в них, вне зависимости от того, где
их застигнет кончина. Ценность эта могла задаваться различными обстоятельствами, но
обычно погребение в определенном месте призвано было подчеркнуть верность
умершего традициям своей династии, превратившей данный храм или монастырь в родовую
усыпальницу. При этом, разумеется, предполагалось, что именно здесь надежнее всего
будет обеспечено посмертное поминовение, дающее помощь грешной душе. Однако
нередко такие надежды начинали связываться с каким-то другим храмом или монастырем,
который по той же причине оказывался предпочтительнее семейной усыпальницы.
Наконец, место погребения могло выбираться и по политическим причинам, чтобы тело
государя послужило материальным выражением господства его династии в данном
городе или регионе.
Во всех этих случаях телу государя предназначалось стать центром литургической
активности, над ним организовывалось регулярное поминовение, требовавшее
привлечения немалых ресурсов. Естественно, любой храм был заинтересован в получении
королевских останков по причинам не только идеального, но и сугубо материального
свойства. С богословской точки зрения усьшальница вовсе не обязательно должна бьша
стать центром интенсивного поминовения, ведь молитва, прочитанная вдалеке от места
захоронения человека, обладает точно такой же спасающей силой, как и прозвучавшая
над самой его могилой. Однако столь спиритуальная трактовка не была, видимо,
близка многим знатным семействам — в их глазах эффективность поминовения, вероятно,
очень зависела от близости места проведения литургии к месту погребения плоти по-
ойного. Впрочем, в этом «североевропейское» видение вопроса резко отличалось от
«итальянского», ведь к югу от Альп знатный человек придавал куда меньше значения
выбору места своего будущего захоронения, чем человек того же статуса в Германии или
Франции45.
14 «Deportatur inde corpus martyris per curiam episcopalem cum lachrymis multis cum crucibus et thuribulis
in domum beati Petri ibique deponitur, multaque ei beneficia per multos dies tam in missis quam in psalmis
more christiano impenduntur. Diu enim in ilia ecclesia mansit corpus inhumatum, quod per futurum
antistitem primores et qui ministeriis fungebantur illud conventui principum presentare, et de percussoribus
eius conqueri statuissent, sicut et factum est». Caesarii Heisterbacensis Vita sancti Engelberti archiepiscopi
Coloniensis. 1204-1225 // Hermannus Altahensis und andere Geschichtsquellen Deutschlands im dreizehnten
Jahrhundert / Ed. J. F. Bohmer. Stuttgart, 1845 (Fontes rerum Germanicarum, 2). P. 318. Сравн.: Schafer D.
Op. cit. S. 485-486.
15 Во всяком случае, такое предположение делается в: Park К. The Criminal and the Saintly Body: Autopsy
and Dissection in Renaissance Italy // Renaissance Quarterly. Vol. 47. 1994. P. 11 (статья любезно указана
M. В. Панфиловой), а также: Eadem. The Life of the Corps: Division and Dissection in Late Medieval Europe //
Journal of the History of Medicine and Allied Sciences. Vol. 50.1995. P. 111-132.
ДД М. А. Бойцов ' ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Качество работы
Если бальзамирование тел покойных первоначально рассматривалось в качестве
прерогативы императоров, понятно, что в каролингскую пору опытных специалистов
на латинском Западе трудно было сыскать. Нехватка их не сулила ничего хорошего для
сохранения венценосных трупов, и действительно, провалы не замедлили последовать.
О бальзамировании тела Карла Лысого в 877 г. нам известно как раз вследствие того,
что оно прошло неудачно — лишь потому данный эпизод попал в анналы. Закономерно,
что о следующем крупном проколе мы слышим тогда, когда практика бальзамирования
только что спустилась с «уровня императоров» до «уровня королей». Необязательно
принимать на веру все неаппетитные подробности рассказов английских хронистов
об обработке тела Генриха I Боклерка, умершего в Нормандии в 1135 г., — их авторы,
похоже, в назидательных целях смаковали мрачную судьбу трупа этого короля,
присочиняя все новые и новые устрашающие детали46. Нам здесь важны два обстоятельства:
во-первых, тело Генриха попытались обработать по образцу, который был, очевидно,
достаточно почетен, чтобы его перенимать. Но, во-вторых, при отсутствии какого бы то
ни было опыта при дворе отчаянная импровизация незнающего человека окончилась
печально — особенно, если справедлив слух, будто он сам тут же умер от заражения
трупным ядом. Макабрическая история с неумелой обработкой тела Генриха
свидетельствует, что бальзамирование понимается как проявление наивысшего статуса того, кто
ему подвергается, и что именно по этой причине бальзамирование стремятся
воспроизвести и там, где им прежде не занимались, но тяга «новичков» к престижному новшеству
пока еще не подкреплена знанием необходимых приемов.
Тем не менее, когда за работу брались знатоки своего дела, прекрасные результаты
достигались и на Западе. При вскрытии в 1782 г. саркофага императора Фридриха II,
погребенного в начале 1251 г., его тело было обнаружено во вполне приличном
состоянии. То же относится и к останкам Эдуарда I (ум. 1307), открытым в 1774 г. (ил. 65),
или же Эдуарда IV (ум. 1483), изучавшимся в 1768 г.47 Из этого, однако, еще не
следует делать вывод, будто провалы случались только в раннем Средневековье. Прогресс в
деле бальзамирования явно не был прямолинейным — возможно, потому что трудный
опыт, накапливавшийся от раза к разу, плохо фиксировался (его, видимо, старались не
разглашать), отчего легко утрачивался. Кроме того, вероятно, не всегда имелись
подходящие условия для точного соблюдения предусмотренных процедур, а индивидуальные
особенности бальзамируемых тел оказывались настолько велики, что даже хорошо
отработанные операции, выполненные опытными мастерами, не всегда приводили к
ожидаемому эффекту. Даже в XVII в. наряду с примерами прекрасно выполненной работы
у бальзамировщиков по-прежнему случались показательные фиаско. С одной стороны,
Мнение высказано в: Lohrmann D. Der Tod Konig Heinrichs I. von England in der mittellateinischen Literatur
Englands und der Normandie // Mittellateinisches Jahrbtich. 1973. Jg. 8. S. 94-96. Из сообщений
современников см. прежде всего: Henry, Archdeacon of Huntingdon. Op. cit. P. 702-704.
LittenJ. The English Way of Death: the Common Funeral since 1450. London, 1991. P. 38.
Глава 6. Преодоление тленности Щ££
тело французского короля Генриха IV, убитого в 1610 г., обработали так хорошо, что в
1793 г., когда «революционные массы» вышвырнули останки французских королей из
гробов, с его лица удалось сделать гипсовую маску не хуже качеством, чем если бы ее
снимали сразу после смерти48 (ил. 66). Но с другой, тело Елизаветы I в 1603 г., как
поговаривали тогда (возможно, впрочем, несправедливо), взорвалось в гробу, что нередко
случается именно вследствие ошибок, допущенных при бальзамировании49, а останки
Оливера Кромвеля в 1658 г. пришлось в тайне срочно хоронить еще до начала
погребальной церемонии50.
С использованием бальзамирования на протяжении раннего и высокого
Средневековья в первую очередь в качестве «средства преодоления пространства» связаны и
другие особенности применения этой техники. Так, главной задачей бальзамирования
долгое время оказывалось не сохранение общего облика умершего или тем более его
индивидуальных черт, а прежде всего недопущение запаха тления. Именно из-за
появления такого запаха пришлось поспешно предавать земле как Карла Лысого в раннем
Средневековье, так и Оливера Кромвеля в раннем Новом времени. Между тем
необходимость перевозить мертвые тела на большие расстояния почти неизбежно приводила
к подобным неприятностям, что хорошо показывает один эпизод из «Алексиады» Анны
Комнины (XI, 12). Писательница очень досадует, что Боэмунду Тарентскому осенью
1044 г. удалось обмануть бдительность ромеев и пересечь море от антиохийского порта
Суди до острова Корфу. Для этого грубый латинянин применил чудовищную хитрость.
«Никогда прежде ни варвар, ни эллин не придумывали против врагов ничего подобного,
да и будущие поколения, я полагаю, такого не увидят»51. Бозмунд распустил слух о
своей смерти, а потом стал изображать... собственный труп. Верные люди подняли на борт
корабля деревянный гроб, куда Боэмунд и ложился всякий раз при подходе к берегу.
Самое интересное для нас состоит в одной детали, с помощью которой хитрецы
создавали, очевидно, полную иллюзию достоверности разыгрываемой ими сцены. «Чтобы от
"трупа" шел запах и все думали, что он разлагается, они не то задушили, не то зарезали
петуха и подкинули его "мертвому". Уже на четвертый или на пятый день от петуха
пошел дух, нестерпимый для всех, кто не потерял обоняния. Обманутым людям казалось,
48 HertlM. Totenmasken. Was vom Leben und Sterben bleibt. Stuttgart, 2002. S. 41.
19 LittenJ. The English Way of Death... P. 42 (автор полагает, что вся эта история выдумана, и допускает, что
королеву в соответствии с ее волей вовсе не бальзамировали); Bradford Ch. A. Heart Burial. London, 1933.
P. 169. Подобного же конфуза опасались и при погребении Марии Стюарт в 1587 г.: «...And besides it was
feared that the sowder might ripp, and being very hot weather, might be sound some annoyance». A Remembrance
of the Order and Manner of the Burial of Mary Queen of Scots // Archaeologia or Miscellaneous Tracts Relating
to Antiquity. Vol. 1. 1779. P. 358.
* Bradford Ch. A. Op. cit. P. 193. О техниках бальзамирования, известных в Англии к началу XVIII в., можно
узнать из объемного труда: Greenhill Th. Nekrokedeia, or the Art of Embalming: Wherein is Shewn the Right
of Burial, and Funeral Ceremonies, especially that of Preserving Bodies after the Egyptian Method... In Three
Letters. Illustrated with a Map and Fourteen Sculptures. London, 1705. Сравн. сходный по содержанию
французский трактат: PenicherL. Traite des Embaumemens selon les anciens et les moderns. Paris, 1699.
* Анна Комнина. Алексиада. СПб., 1996. С. 318 (перевод Я. Н. Любарского).
ЕД'М. А. Пошит • ГИ-.'ГпЧПК II (МПРЕИПГ ^ """
что этот тяжелый дух исходит от Боэмунда. Больше всех наслаждался этой гадкой
выдумкой сам Боэмунд, и я удивляюсь, как его нос мог вынести такую атаку, ведь Боэмунд
живой лежал рядом с мертвечиной»52.
Достоверен ли этот анекдот из книги Анны Комнины, роли не играет. Он хорошо
свидетельствует, что в середине XI в. приближение к гробу с останками государя,
перевозимого к месту погребения, как правило, не вызывало удовольствия. Но для истории
интересующей нас практики важно другое обстоятельство: Боэмунд и его современники (в
частности, береговые стражники, а также сама принцесса Анна) исходят из презумпции,
что тело пускай и столь знатной персоны не будет забальзамировано даже при
транспортировке за море на несколько тысяч километров. Это хорошо согласуется со сделанными
выше хронологическими наблюдениями над стадиями распространения метода
консервации: в середине XI в. бальзамированию подвергаются еще только тела императоров и
германских епископов, а королям эта техника остается пока недоступной.
Когда Дудо Сен-Кантенский (ок. 960-1026) заявляет, будто из саркофага
нормандского герцога Ричарда I, умершего в 996 г., поднялся чудесный запах, стоило только на
следующий день после траурной службы снова снять с него крышку53, он менее всего
хочет похвалить людей, готовивших тело к погребению. Хронист здесь переносит на
государя топос описания святых, подготавливая почву для канонизации Ричарда. Топос
этот восходит по крайней мере к IV в.: уже в самых ранних рассказах об обнаружении
и перенесении останков мучеников можно прочитать, как люди, занимавшиеся
эксгумацией и транспортировкой, искренне признавались, что ощущали не запах тления, а
божественный аромат, прекраснее которого не испытывали ничего в жизни, — то особое
«благоухание святости», которое и само по себе являлось одним из аргументов для
начала официального процесса канонизации54.
АннаКомнина. Указ. соч. С. 318.
«Sequenti namque die sepulchrum Rodulfo comite aperiente ingens ex eo manauit flagrantia. uincens odore
opobalsamo inuenit omnia eius membra quasi uiui odor suauior flagrantia terebentinae et balsami afflans illorum
olfatum». Duda of St. Quentm's Gesta Normannorum. An English Translation / Ed. by F. Lifshitz (http: //orb.
rhodes.edu/ORB_done/Dudo/chapter60.html). Cap. 60.
Подробнее см.: AlbertJ.-P. Odeurs de saintete. La mythologie chretienne des aromates. Paris, 1990. См. список
из примерно пятисот святых, распространявших чудесное благоухание при смерти, погребении или спустя
длительное время после кончины: Deonna W. Croyances antiques et modernes, l'odeur suave des dieux et des
elus. Geneve, 1939. Многие авторитетные деятели церкви, такие как Григорий Нисский и Иоанн Златоуст,
мягко говоря, скептически относились к раскапыванию мертвецов, пускай даже и проявивших при жизни
безусловную святость. Тем не менее перезахоронения святых входят в обычай, начиная с IV в. Едва ли не
первым случаем, принятым впоследствии за образец, стало перенесение останков антиохийского епископа
Вавилы в 351 г. На латинском Западе новое обыкновение привилось прежде всего благодаря
безусловному авторитету Амвросия Медиоланского, нашедшего в 386 г. тела никому ранее не известных мучеников
Гервасия и Протасия. Амвросий и позже будет не только обнаруживать захоронения святых, но и лично
участвовать в их эксгумации. Он упоминает, как в 393 г. сам собирал в раскопанной могиле на еврейском
кладбище в Болонье останки тех, кого идентифицировал как мучеников Агриколу и Виталия: «Colligimus
sanguinem triumphalem...» Ambrosius. Exhortatio virginitatis // PL. Vol. 16. Paris, 1880. P. 354 (9). Уже
Амвросий пишет и о благоухании, исходящем от данной категории мертвецов. Об отношении медиоланского
Глава 6. Преодоление тленности
Именно на такое «благоухание святости» и намекает Дудо Сен-Кантенский, хотя
вообще-то было еще рановато усматривать чудо в том, что от тела Ричарда
Нормандского пока не пошло тяжелого духа. Ведь герцог скончался очень «удачно» — в самом
аббатстве Фекамп рядом с местом своего будущего захоронения, и с момента его
кончины пошел только второй день. Столь благоприятная для репутации мертвеца ситуация
была, конечно, не правилом, а исключением. Большинство (пожалуй, даже
подавляющее большинство) средневековых государей оканчивали земные дни вдали от мест, где
хотели обрести вечный покой. Так, из всех германских государей только троим удалось
скончаться вблизи от желательного места погребения55: Оттон II умер в Риме56 (983 г.),
Рудольф I — в Шпайере (1291 г.) и Карл IV — в Праге (1378 г.)57. К ним можно добавить
отказавшегося незадолго до кончины от претензий на корону Гюнтера Шварцбургского
(1349 г.)58. При этом Рудольфу I пришлось, как уже упоминалось в предыдущей главе,
буквально накануне смерти из последних сил ехать в Шпайер, чтобы его наверняка
похоронили в тамошнем «императорском» соборе.
Бальзамирование не только создало дополнительные возможности для перевозки
тела государя на большие расстояния — оно позволило придать новое качество самому
этому процессу, превратив его из чисто транспортной операции в действие наполненное
символическим и политическим смыслом. Так, согласно рассказу придворного
капеллана Випо (ум. после 1046 г.), в 1039 г. встречать останки императора Конрада II вдоль
всего маршрута его последнего странствия выходило множество людей59. Само же траурное
шествие было использовано для представления подданным Генриха III — нового
государя и сына покойного. Тот в каждом городе сам помогал вносить гроб в церковь, где по
епископа к реликвиям мучеников см. прежде всего: Dassmann Е. Ambrosius und die Martyrer //JbAC. Jg. 18.
1975. S. 49-68 с указанием более ранней литературы; McLynn N. В. Ambrose of Milan. Church and Court in
a Christian Capital. Berkeley; Los Angeles; London, 1994 (The Transformation of the Classical Heritage, 22).
P. 209-219.
c Конрад III в 1152 г. умер в Бамберге и был похоронен там же в соборе, но это не соответствовало его
желанию: сам он хотел найти упокоение в Лоршском аббатстве.
• Thietmarvon Merseburg. Op. cit. P. 129 (III, 25). Сравн.: EhlersJ. Op. cit. S. 40.
' Тем не менее Карл IV был все равно погребен не сразу же, а только на 17-й день. См.: Die Augsburger Chronik
von 1368 bis 1406, mit Fortsetzung bis 1447 // Die Chroniken der schwabischen Stadte. Augsburg. Bd. 1. Leipzig,
1865 (ChDS, 4). S. 63. Это как раз тот случай, когда бальзамирование было предпринято для борьбы не с
пространством, а со временем как таковым.
• О мотивах выбора Гюнтером Шварцбургским Франкфурта-на-Майне в качестве места погребения
си.: Meyer R.J. Konigs- und Kaiserbegrabnisse im Spatmittelalter: von Rudolf von Habsburg bis zu Friedrich III.
Koln; Weimar; Wien. 2000 (Forschungen zur Kaiser- und Papstgeschichte des Mittelalters. Beihefte zu
J. E Bohmer, Regesta imperii, 19). S. 98.
• « ...Per cuncta coenobia illius civitatis (то есть Кёльна) atque Moguntiae seu Wormatiae sive illorum, quae in medio
fuerant, omni populo sequente et orante deportatum incredibili oratione et magnis elemosinis pro redemptione
animae factis tricesima qua obdormivit die in Spira civitate [...] honorifice sepultum est. Hanc gratiam Chuonrado
imperatori Deus addidit, quod non vidimus neque audivimus tantas lamentations universorum, tot orationes,
tales elemosinas alicui imperatorum corpore insepulto factas». Wipo. Gesta Chuonradi II imperatoris // Die
Werke Wipos / Hrsg. von H. Bresslau. Hannover; Leipzig, 1915 (MGH SSrGus, [61]). P. 59-60.
ЩЩ М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
умершему предстояло отслужить панихиду, демонстрируя «не только ту привязанность,
которую в совершенной любви испытывает сын к отцу, но и ту, что в священном трепете
испытывает раб к своему господину»60. Понятно, что это была форма символического
опубликования начала нового правления, своего рода манифест при восшествии на
престол. В свое время сам Конрад II поступил сходным образом — шествуя в процессии ко
входу в церковь, где ему предстояло принять помазание и корону, он четыре раза
останавливался, прерывая тем самым важнейшее торжество, чтобы терпеливо выслушать
просьбы сначала какого-то крестьянина, затем «юноши» (вероятно, подростка-сироты),
вдовицы и, наконец, невинно осужденного61. Оживляя и визуализируя (почти как в
будущих «живых картинах») общеизвестные образы из Писания, Конрад II, получивший
германский престол не по наследству, а в результате избрания, очевидно, хотел показать,
что выбор пал на него не случайно, и он действительно является достойным государем.
Генрих III, видимо, счел достаточным с той же целью подчеркнуть символическим
образом свою преемственность по отношению к отцу. Однако, если бы при дворе Салиев
не применялось бальзамирование, новому государю пришлось бы искать иной способ
выразить ту же идею. Тело Конрада II везли по летней жаре пять недель, и пойди от него
уже через несколько дней запах, как от «гроба» Бодуэна, из политической демонстрации
с его участием ничего хорошего не получилось бы.
Престижная технология
На предыдущих страницах слово «бальзамирование» применялось без
разъяснений, какой именно комплекс процедур имеется в виду. Для наших целей было бы
крайне неудобным относить его ко всему многообразию выработанных в разных
обществах техник сохранения трупов, как сплошь и рядом делается в литературе. Чтобы
перевезти тело Александра Македонского из Вавилона в Египет, его залили медом62, а
«Et sicut percepimus referente episcopo Heinrico Lausanenensi cum caeteris Burgundionibus, qui ilium de obitu
usque sepulturam prosecuti sunt, filius caesaris Heinricus rex ad omnes introitus ecclesiarum et ad extremum ad
sepulturam humeros suos corpori patris ultra modum humili devotione supposuit et non solum, quod filius patri
in caritate perfecta, sed quod servus domino in timore sancto debet, hoc totum rex patri defuncto studiosissime
exhibuit». Wipo. Op. cit. P. 60.
«In ipsa processione regis tres venerunt ante ilium cum singulis querimoniis. Unus erat colonus ecclesiae
Moguntinensis, alter pupillus fait et quaedam vidua». Ibid. P. 26. Разбор этого эпизода см. в: Althoff G.
Demonstration und Inszenierung. Spielregeln der Kommunikation in mittelalterlichen Offentlichkeit //
FMASt. Bd. 27. 1993. S. 27-50, перепечатано в качестве главы в: Idem. Spielregeln der Politik im Mittelalter.
Kommunikation in Frieden und Fehde. Darmstadt, 1997. S. 229-257, здесь S. 233-234.
Согласно талмудической легенде, аналогичным способом Ирод Великий сохранял тело своей жены Ма-
риамны в течение семи лет (Бава Батра, 36). Способ этот давно был распространен на Ближнем Востоке
и в Средиземноморье. Геродот (I, 198) говорит, что вавилоняне погребают покойников в меду (возможно,
он называет медом род смолы или бальзама, которым пропитывали мертвецов), Плиний Старший
(Естественная история. XXII, 50) уверен, что «природа меда» не позволяет телам разлагаться: «Mellis natura est.
ut corpora non sinat putrescere». В меде ли дело или же скорее в методах египетских бальзамировщиков,
но почти через триста лет после смерти Александра Октавиан Август нашел его останки во вполне при-
r.i;n::i (i. Преодолимапчшщ-щ |РдЦ
погибшего адмирала Нельсона доставили от Трафальгара к берегам Англии в бочке с
бренди. Ни тот прием, ни другой не стоит называть «бальзамированием» — как и столь
характерный для Средневековья способ засыпать мертвое тело солью и зашивать его
в шкуры63. В понятие «бальзамирование» следует прежде всего включать техники, в
которых применяются специально приготовленные более или менее сложные составы,
призванные если и не полностью уберечь тело от разложения, то замедлить или хотя
бы до поры до времени скрыть процессы тления. Однако и такие средства могли, как
мы уже знаем, применяться весьма различными способами. Сегодня хорошо известны
и широко используются приемы бальзамирования, не требующие серьезного
повреждения поверхности тела64. Хотя окончательно выработаны и доведены до
совершенства они были по большей части только в конце XIX и начале XX в., эксперименты в
этом направлении велись очень давно. Так, в некоторых средневековых медицинских
трактатах рекомендуется вливать в труп через клистирную трубку раствор,
разъедающий внутренности и затем вытекающий с их остатками тем же путем, каким и был
введен65. Но метод этот был известен еще древним египтянам, хотя и считался у них не
самым эффективным66.
В церемониальной книге, составленной Пьером Амейлем (ум. 1401) в папской курии
вскоре после ее возвращения из Авиньона в Рим. не предусмотрено даже такой
внутренней обработки тела мертвого папы. Труп понтифика просто «хорошо обмывают»
теплой водой «с хорошими травами», бреют ему «голову и бороду», «хорошо затыкают»
все отверстия бумазеей или паклей, пропитанной миром или алоэ («если найдутся»),
обмывают тело снова — но теперь уже «подогретым добрым белым вином» с
душистыми травами, — забивают горло тампоном, пропитанным ароматическими веществами и
«специями», а ноздри — тампонами с мускусом, и потом долго смазывают и натирают
всё тело «и даже руки» «хорошим бальзамом»67.
личном состоянии. Во всяком случае, согласно Светонию, Август возложил на голову Александра золотой
венец и усыпал тело цветами (Божественный Август, XVIII), а по словам Диона Кассия (LI, 16, 5), Окта-
виан не только осматривал Александра, но и ощупывал его, повредив ему при этом нос, который,
очевидно, до той поры оставался в порядке. Другие примеры бальзамирования с помощью меда см. в: Май А.
Einbalsamierung// RE. Halbbd. 10. Stuttgart, 1905. Sp. 2113-2114.
3 См. относительно ранний пример: в 1098 г. тело Гуго де Грандменела (Grandmesnil) засыпали солью и
зашили в воловью шкуру, чтобы доставить его из Англии в Нормандию: «Inde Bernardus et Dauid Vticenses
cenobitae cadauer illius sallitum et in corio bouum optime consutum in Normanniam conduxerunt...» The
Ecclesiastic History of Orderic Vitalis. Vol. 4. Oxford, 1973. P. 336. Характерно, что обработку трупа взяли на
себя заинтересованные лица: монахи из нормандского монастыря св. Эвруля, в котором Гуго желал
упокоиться и где его похоронили с большим почетом.
1 Когда в 1839 г. при бальзамировании архиепископа Парижского обошлись без вскрытия тела, это было
воспринято в качестве «нового метода». См.: Bradford Ch. A. Op. cit. P. 37.
RudloffE. von. Uber das Konservieren von Leichen im Mittelalter. Freiburg im Bresgau, 1921. S. 22.
* Геродот II, 87.
■ Dykmans M. Le ceremonial papal de la fin du Moyen Age a la Renaissance. T. 4. Bruxelles; Roma, 1985 (Bibliotheque
de l'lnstitut historique Beige de Rome, 27). P. 218-219.
ЮЯм.Д. Г....ЙЩ.Ц • DK.'IIIMIILII С МПГ'ЫШЬ
Такого рода техники «щадящего» (как в первом случае) или «наружного»
бальзамирования (как во втором) стали применяться на Западе, похоже, сравнительно поздно —
во всяком случае, вряд ли раньше XIII в. По мнению историков медицины, даже первый
способ (с клистиром) был весьма ненадежен68, не говоря уже о втором (наружное
обтирание69). На протяжении же большей части Средневековья, а отчасти и Нового времени
предпочтение отдавалось отнюдь не «щадящему» и не «наружному» бальзамированию,
а методу, который я сугубо условно назову здесь «египетским»70. Именно он
представляет для медиевиста главный интерес — не техническими деталями, а тем, что он, похоже,
позволяет выявить ведущие векторы цивилизационных заимствований. Особенность
этого метода состояла прежде всего в предварительном удалении из трупа всех
внутренностей (которые, как известно, подвержены тлению быстрее остальной плоти), для чего
первым делом проводилось его вскрытие. Как именно это делалось, можно судить по
одному сохранившемуся «наглядному пособию»: животы лежащих фигур Людовика XII
и Анны Бретонской на их надгробии в Сен-Деки (1515-1531) украшены длинными
разрезами с наспех стянутыми грубыми нитками краями (ил. 67). Необходимым считалось
изъять глаза и мозг мертвеца. (Человек, взявшийся в 1135 г. за обработку тела короля
Генриха I Боклерка, надо полагать, что-то слышал об этой процедуре. Однако, не зная,
что со времен фараонов71 бальзамировщики удаляли мозг, вытаскивая его крючками по
частям через ноздри трупа, а затем впрыскивая в образовавшуюся полость
растворяющие вещества, он решил вскрывать череп топором72.)
О бальзамировании изъятых внутренностей источники начинают сообщать
сравнительно поздно — начиная с XIV в. Ранее в этой процедуре не было особой нужды,
поскольку обычно внутренности предавались земле сразу после вскрытия. Зато лишенная
внутренних органов телесная оболочка обрабатывалась снаружи и изнутри разнообразными
составами, заполнялась ароматизаторами, солью, вином или песком с золой73. Правда, если
RudloffE. von. Op. cit. S. 24-25.
59 Тем не менее наружная обработка трупа бальзамом (без вскрытия и удаления внутренностей) с
последующим его «спеленыванием» могла при определенных обстоятельствах оказываться довольно эффективной.
Пример тому — тело Вильяма Линденвода, епископа Сэйнт-Дэвидского (ум. 1446), найденное при
перестройке капеллы св. Стефана в Вестминстерском дворце в 1852 г. См.: LittenJ. The English Way of Death...
P. 39. Относительно трупа скончавшейся в 1481 г. английской принцессы Мэри, обнаруженного в 1810 г., не
сообщается, было ли тугое спеленывание большим количеством провощенной ткани единственным
средством консервации, примененным к ее телу, или же было использовано еще и наружное бальзамирование.
См.: Bradford Ch. A. Op. cit. P. 25.
ro Впрочем, в литературе уже высказывалась уверенность в действительном происхождении
западноевропейских средневековых технологий бальзамирования от древнеегипетских — правда, без каких бы то ни
было обоснований: Diepgen P. Op. cit. S. 94.
1 Геродот II, 86.
12 Henry, Archdeacon of Huntingdon. Op. cit. P. 702.
' Как собщает «Кольмарская хроника» о подготовке к погребению в 1251 г. королевы Анны, супруги
Рудольфа Габсбурга: «Post hec regina moritur, exenteratur, et venter eius sabulo et cineribus impletur. Post hec fades
eius balsamo linitur, totumque corpus eius panno cereo circumdatur, ac sericis vestimentis induitur preciosis.
Глава 6. Преодоление тленности Д
не было возможности изготовить качественный бальзам, приходилось ограничиваться
одной солью (что, кстати, тоже стоило недешево). Но и такими случаями исследователям
«египетской» методики не следует пренебрегать, потому что замена обтирания бальзамами
на более примитивную обработку солью была здесь вынужденной. Так, король Бодуэн в
1118 г. хотел, чтобы его «живот вскрыли железом, достали... внутренности, обработали тело
солью и благовониями и закутали в кожу или ковры». Особенно щедро следовало засыпать
солью глаза, ноздри, уши и рот74. Однако хрониста можно понять в том смысле, что солью
обработали преимущественно тело (снаружи и внутри), тогда как глаза, рот, ноздри и уши
были заполнены скорее бальзамом и благовониями, чем солью75. В любом случае соль и
бальзамы не исключали друг друга, однако решающим признаком того варианта
бальзамирования, которому посвящена данная глава, является не столько собственно
использование бальзамов, сколько предварительное опустошение мертвого тела — операция, отнюдь
не разумеющаяся сама собой ни в древнеримской культуре, ни в средневековой.
Как уже говорилось, первое прямое известие о бальзамировании средневекового
западного правителя относится к Каролингу Карлу Лысому. Но это же место из «Сен-
Бертенских анналов» является и первым упоминанием «египетского метода».
Император умер при возвращении из Италии на альпийском перевале. «Те, кто были с ним,
вскрыли его, удалили внутренности, залили [полость тела] вином и благовониями,
какими смогли, и, положив его в ящичек, понесли по направлению к монастырю святого
Дионисия, где он пожелал быть погребенным»76. Из этого сообщения понятно, что
такого рода бальзамирование применялось не в первый раз: над спутниками
императора должно было довлеть некое обыкновение, раз они решили прибегнуть к хлопотному
«египетскому методу» в трудных условиях похода, на горном перевале, вдали от городов
(где в их распоряжении были бы все нужные благовония, а не только те, что они
«смогли» найти). Между тем им был известен и куда более примитивный метод сохранения
тела, который они использовали тогда, когда первый не сработал: «Не будучи в
состоянии нести его из-за запаха, положили его в бочку, просмоленную снаружи и изнутри,
которую завернули в шкуры»77.
Caput eius albo serico peplatur, et corona sibi superponitur deaurata. Post hec in arcam, ex fago peroptime factam,
supine, manus super pectus positas, imponitur, et ferreo clauditur instrumento». Chronicon Colmariense a. 1218-
1304 / Ed. Ph. Jaffe // MGH SS. T. 17. Stuttgart, 1861. P. 253.
«Statim cum mortuus fuero, precor ut alvum meam ferro aperientes, interiora mea tollatis, corpus vero sale et
aromatibus condidutum corio aut tapetibus involvatis [...] Iherusalem referatur et sepeliatur. [...] oculos, nares,
aures et os meum non parce imple...» Alberti Aquensis Historia Hierosolymitana. P 707.
; «...Secta est alvus illius, viscera exposita et sepulta, corpus vero salsum interius et exterius, in oculis, ore, naribus
et auribus, aromatibus quoque ac balsamo conditum, corio consutum ac tapetibus involutum, equis impositum ac
firmiter alligatum est...» Ibid. P. 708.
• «Quem aperientes qui cum eo erant. ablatis interaneis, et infusum vino ac aromatibus quibus poterant et impositum
locello, coeperunt ferre versus monasterium Sancti Dyonisii, ubi sepeliri se postulaverat». Annales Bertiniani /
Hrsg. von G. Waitz. Hannover, 1883 (MGH SSrGus, [5]). P. 137.
1 «Quem pro foetore non valentes portare, miserunt eum in tonna interius exteriusque picata quam coriis
involverunt». Ibid.
ЕЙ м а- Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
В своих представлениях о том, какого обращения достойно тело покойного
императора, спутники Карла не могли не учитывать, как хоронили всего двумя годами ранее
императора Людовика II — государя, чьим преемником на императорском троне Карл
Лысый стал не без борьбы и усилий. Бальзамировали ли останки Людовика II —
утверждать этого определенно при отсутствии каких бы то ни было свидетельств нельзя, но
допустить возможно потому, что император умер в окрестностях Брешии, а погребен был
примерно в 90 км от нее — в Милане.
Карл Лысый, как известно, очень ценил свой императорский титул и старался в
соответствии с ним заново стилизовать свой облик, раздражая этим некоторых из своих
франкских подданных. Так, автор «Фульдских анналов» жаловался, что после римской
коронации Карл презрел все обычаи франкских королей, отказался от королевского
титула, велев именовать себя императором и августом над всеми королями по эту сторону
моря78. Карл стал носить «необычные одеяния», под которыми анналист понимал,
вероятно, те же шитые золотом облачения, что вызвали осуждение и у Хинкмара Реймсско-
го79. Весь исторический контекст тем самым подкрепляет предположение, что неудачная
попытка бальзамирования тела Карла связана с его пониманием императорской
репрезентации. Представление же о том, что «императорское бальзамирование» предполагает
вскрытие и изъятие внутренностей и что к этой процедуре следует относиться не как
к надругательству над мертвецом, но, напротив, как к исключительной чести, должно
было идти из Константинополя, вместе с другими образцами, на которые
ориентировались Каролинги после приобретения императорского титула. Линия преемственности
в использовании «египетского метода» от позднеримских императоров к василевсам, а
от них к франкским государям хорошо выстраивается логическим путем по косвенным
указаниям, но пока не может быть подкреплена ясными свидетельствами того, что из
тел умерших византийских императоров изымали внутренности при бальзамировании.
Вопрос, была ли «египетская технология» более эффективным способом сохранения
трупов, чем какая бы то ни было иная, нас занимать не должен. Здесь важно лишь, какие
культурные практики возникли в связи с тем, что, во-первых, вообще стало принято
сохранять останки государя, а во-вторых, преимущество получил именно данный способ,
а не какой-либо другой.
Вообще-то особо хитроумных познаний для проведения бальзамирования на
более или менее приемлемом уровне, похоже, не требовалось, ведь повар Бодуэна I Адо
справился с этой работой всего лишь после устного инструктажа, полученного от
78 «Karolus rex de Italia in Galliam rediens novos et insolitos habitus assumpsisse perhibetur; nam talari dalmatica
indutus et baltheo desuper accinctus pendente usque ad pedes necnon capite involute serico velamine ac diademate
desuper inposito dominicis festisque diebus ad aecclesiam procedere solebat. Omnem enim consuetudinem regu
Francorum contemnens Grecas glorias optimas arbitrabatur et, ut maiorem suae mentis elationem ostenderet,
ablato regis nomine se imperatorem et augustum omnium regum cis mare consistentium appellare praecepit».
Annales Fuldenses sive Annales Regni Francorum Orientalis / Ed. G. Pertz et F. Kurze. Hannover, 1891 (MGH
SSrGus, [7]). P. 86.
79 Schieffer R. Die Karolinger. Stuttgart etc., 1992 (Kohlhammer Urban-Taschenbucher, 411). S. 166.
Глава 6. Преодоление тленности щ
умиравшего сеньора. Тело то ли действительно скончавшегося в замке Беркли
(скорее всего убитого) Эдуарда И, то ли некоего человека, которого выдали за короля80
(что в данном случае не так важно) в 1327 г. вскрывала и бальзамировала какая-то
местная женщина81. Тем не менее его труп вроде бы сначала выставляли на месяц в
Беркли, а затем торжественно перенесли в Глостер для захоронения, состоявшегося
только через три месяца после смерти82. Из этого следует, что «местная женщина»,
должно быть, неплохо справилась со своим деликатным поручением. Тело
Эдуарда III в 1377 г. бальзамировал лондонский горожанин, некий Роджер Чэнделер, за что
получил солидную сумму в 21 фунт83 — вероятно, он был аптекарем или врачом, во
всяком случае, обладал необходимыми познаниями. Английский придворный
(возможно, клирик), составивший в 1483 г. «ордонанс» о правилах погребения короля,
считал, что «обмыть и очистить» тело покойного может только епископ, из-за
священного помазания, которому это тело некогда подверглось. Однако он проявил
достаточно реализма, чтобы не предъявлять никаких требований к личности человека,
который будет вскрывать помазанника84.
Разумеется, в нормальных условиях техника бальзамирования относилась к
компетенции не поваров и случайных женщин, а ученых медиков. Таким, вероятно, был,
например, придворный папский аптекарь Якоб Мелиорис, упоминавшийся в счетах
авиньонской курии в 1321-1360 гг., которому довелось препарировать тела то ли трех, то ли
пяти понтификов85. При этих занятиях специалисты-медики не только применяли свои
профессиональные познания, но и расширяли их. Особенно это справедливо для XIII в.,
когда престижный «египетский метод» на некоторое время утратил характер
исключительной привилегии королей, епископов и высших светских князей, а стал
практиковаться во многих знатных семействах. Позже, по крайней мере с XVI в., при вскрытии
будет принято составлять врачебные отчеты о состоянии органов умершего и причи-
0 Из публикаций, в которых развивается гипотеза, что Эдуард II в действительности скончался нескольким
годами позже, чем принято считать, см., например: Mortimer I. The Death of Edward II in Berkeley Castle //
EHR. Vol. 120. 2005. P. 1175-1214. Эту статью в мое распоряжение любезно предоставила А. Ю. Серёгина.
1 «Некая женщина» только потому оказалась упомянута в счетах, что ее вызывала к себе королева —
может быть, чтобы получить от нее сердце покойного мужа, которое впоследствии, согласно одной легенде,
якобы положат в ее гроб: «Et eidem [...] redeundo de ibidem [...] quandam mulierem que exviceravit Regem ad
Reginam...» Documents Relating to the Death and Burial of King Edward II / Ed. by S. A. Moore // Archaeologia
or Miscellaneous Tracts Relating to Antiquity. Vol. 50.1887. P. 226.
■ Подробнее: Ibid.
■ Hope W. H. S.J. On the Funeral Effigies of the Kings and Queens of England, with Special Reference to those
in the Abbey Church of Westminster // Archaeologia or Miscellaneous Tracts Relating to Antiquity. Vol. 60.
1906/1907. P. 532.
* «When that a king annoynted ys deceassed, after his body spurged, it most be washed and clensed by a bishop
for his holy annoyntment. Then the body most be bamed, if it may be goton, and wraped in lawne or reynes...»
Funeral of Edward the Fourth // Letters and Papers Illustrative of the Reigns of Richard III. and Henry VII. /
Ed. by J. Gairdner. Vol. 1. London, 1861 (Rolls, [24/1]). P. 3.
" См.: Diepgen P. Op. cit. S. 92.
ВШм. Л. R.iiucr. • ПК.'Щ'ШГ П ( МИГ'КППК " _..'_„_.._
нах его последней болезни86. Что же до неспециалистов, то их, похоже, весьма занимали
новости о всяких диковинках, обнаруживавшихся внутри знатных покойников. Так, «в
пузыре» у одного почти столетнего вюрцбургского епископа в 1495 г. нашли камень в
форме длинного гусиного яйца весом в 31 лот (то есть без малого фунт)87. Камень этот
впоследствии хранился в соборе, в зале капитула, и вюрцбургский историк XVI в.
Лоренц Фрис не пожалел пары строк на его подробное описание: с одной стороны камень
прирос к пузырю и был в этой части шершавым, с других же — гладким, но не совсем
ровным, а покрытым мелкими полыми желобками88.
Любопытство к внутренним органам государей проявляли не в одной лишь
Франконии XV-XVI вв. Правда, любознательность эта была сплошь и рядом не столько научно-
медицинского, сколько символического свойства. Не случайно средневековые историки
передают прежде всего свидетельства (или слухи) о сердцах покойных — органах,
наделенных в европейской культуре богатым набором ценностных ассоциаций.
Символический подтекст можно заподозрить уже в лаконичной констатации Гервасия Кентерберий-
ского, что «львиное» сердце короля Ричарда I (ум. 1199) оказалось необычно большим89.
Правда, по мнению винчестерского хрониста, ссылавшегося якобы на очевидца, сердце
Ричарда было, напротив, чуть больше сосновой шишки90. Скорее всего, тут дело вовсе не в
анатомии, а в политических симпатиях и антипатиях рассказчиков или их информаторов.
Наличие связи в сознании современников между качествами их государя и размерами I
его сердца хорошо видно на примере погребения короля Неаполитанского Альфонсо V
Великодушного (ум. 1458). При бальзамировании оказалось, что сердце этого государя
раза в четыре превышало нормальные размеры, хоть и было совершенно здоровым — и
в этом немедленно усмотрели причину знаменитого «великодушия» покойного91. Зато
См. пример из Вюрибурга 1540 г.: Grebner Chr. Tod und Begrabnis des Wtirzburger Fiirstbischofs Konrad von
TMringen (1519-1540) // WDGB. Jg. 50.1988. S. 123. Anm. 21.
«...Im schnitt bey ihme erfunden, in der blosen ein stein in der form als ein langes genzsei, het am gewicht 31 loth
Die Rats-Chronik der Stadt Wurzburg (XV. und XVI. Jahrhundert) / Hrsg. von W. Engel. Wurzburg, 1950
(Quellen und Forschungen zur Geschichte des Bistums und Hochstifts Wurzburg, 2). S. 53.
«...Auf der einen Seiten war er in den blasen angewachsen und an demselben theile rauch, uf der andern Seiten
glatt, doch nicht gar eben, sondern mit kleinen holen rinnslein uberzogen». Frieji L. Historie, Nahmen, Geschlecht.
Wesen, Thaten, gantz Leben und Sterben der gewesenen Bischoffen zu Wirtzburg und Hertzogen zu Francken //
Geschicht-Schreiber von dem Bischoffthum Wirtzburg / Hrsg. von J. P. Ludewig. Frankfurt am Main, 1713.
S. 864.
«Cor autem ipsius grossitudine praestans Rothomagum delatum est et honorifice tumulatum». Gervase, the Monk
of Canterbury. The Chronicle of the Reigns of Stephen, Henry II., and Richard I. / Ed. by W. Stubbs. London,
1879 (The Political Works of Gervase of Canterbury, 1; Rolls, [73/1]). P. 593.
«Testati sunt autem illi qui cor ejus viderunt, extractum de corpore fuit paulo majus pomo pini». Annales Monasterii
de Wintonia. 519 1277 from MS. Cotton. Domitian A. XIII // Annales Monastici Ed. by H. R. Luard. Vol. 2
London, 1865 (Rolls, [36/2]). P. 71.
«Essendo il chorpo detto in manj di cilurgianj et aperto per lo latto sechondo la chonsuetudine di la chasa antiqua
de Aragona per imbalssamarlo e sutto trovato il chuore magiore naturalmente che di quatro altri huomeni
sechondo judicio di tutti gli medici presenti, integro, illeso, immaculate senza nissuna alteraxione et di qui
procedeva tanta sua excellentia preter humanam condicionem». Послание от Pietro Villarest к Bartolommeo de
Глава 6. Преодоление тленности Д^Ц
Цезарий Гейстербахский (ок. 1180 — после 1240) сообщает, что сердце вдовы Фридриха
Изенбургского, «как говорят», стало от горя (из-за преступления, совершенного ее
мужем) размерами чуть больше боба — выяснилось это, естественно, при ее
бальзамировании92. Когда же современник пишет, что сердце Филиппа IV Красивого (ум. 1314)
оказалось, «как говорят», маленьким, словно у новорожденного младенца или даже птицы93, он,
вероятно, намекает на возможность гибели короля от злых чар94.
Сердце святого отличалось тем, что в нем могли обнаруживаться всякие необычные
предметы — прежде всего крест, как, например, тот, что нашли при вскрытии св.
Бригитты Шведской (ум. 1373). Но в сердце св. Кьяры из Монтефалько (ум. 1308) нашлись
все орудия страстей Господних, включая терновый венец, колонну бичевания и губку с
уксусом, а в сердце Маргариты из Читта ди Кастелло (ум. 1320) оказались три камешка
с выгравированными на них изображениями членов Святого семейства95. Вряд ли стоит
исключать, что и сами авторы таких сообщений понимали их не буквально, относясь к
ним как к своего рода метафорам. Но даже в этом случае существенно, что
возвышенный смысл подобных образов опирался на предельно земную хирургическую практику.
Святых подвергали бальзамированию по «египетскому методу» — особенно тогда, когда
им после смерти предстояли столь далекие переезды, как святой Бригитте, умершей в
Риме, но доставленной впоследствии на скандинавскую родину. Если в других случаях
видно, как на государей переносят символические топосы, выработанные ранее приме-
Recanati от 28 июня 1458 из Неаполя. Цит. по: BurckhardtJ. Kultur der Renaissance in Italien. Bd. 2. Leipzig,
1908. S. 309 со ссылкой на: Archivio Storico per le Province Napolitane. Nr. 28.1903. P. 212. Кратко упомянуто
в: RudloffE. von. Op. cit. S. 19.
«...Cumque viscera ejus ejecta essent, adeo cor ejus ex dolore, ut ajunt, emarcuerat, ut vix fabe quantitatem
excederet». Caesarii Heisterbacensis Vita sancti Engelberti. P. 327. Сравн.: SchaferD. Op. cit. S. 492-493.
«Cor autem dicti regis, ut dicitur, adeo erat parvum sicud est cor alicujus pueri qui hodie prodiit de utero matris
sue; ymo intellexi quod illi qui viderunt comparant illud cordi alicujus avis». La mort et les funerailles de Philippe
le Bel d'apres un compte rendu a la cour de Majorque / Ed. par Ch. Baudon de Mony // Bibliotheque de l'Ecole
des charts. Vol. 58.1897. P. 12.
Такая интерпретация любезно подсказана О. И. Тогоевой. Маленькое сердце в Средние века нередко
рассматривалось как результат наведенной на человека порчи. Поэтому сообщение о сердце Филиппа
Красивого можно понять как намек на то, что король стал жертвой колдовства. Об уменьшении размеров
сердца вследствие злокозненного магического воздействия см. материалы процесса 1430 г. в г. Фрибуре:
«Et dum fuerunt in Gissineis, quesiverunt tantum, quod dictam bonam mulierem invenerunt, a qua pecierunt
remedium infirmitatis dicti infirmi. Quibus dicta divinatrix dixit: Bene potestis recedere, quia ille, pro quo
remedium queritis, iam mortuus est, et quedam persona sibi corrosit et comedit cor ipsius sic, quod non est plus
ad grossitudinem extremitatis digiti mei». Quellen zur Geschichte der Waldenser von Freiburg im LFchtland
(1399-1439) / Hrsg. von K. Utz Tremp. Hannover, 2000 (MGH Quellen zur Geistesgeschichte des Mittelalters,
18). S. 522-523. Распоряжению Филиппа IV относительно отдельного захоронения его сердца посвящена
новая работа: Bande A. Philippe le Bel, le cceur et le sentiment dynastique // Micrologus. Vol. 11. II Cuore — The
Heart. Firenze, 2003. P. 267-278.
Vauchez A. La saintete en Occident aux derniers siecles du Moyen Age d'apres les proces de canonisation et les
documents hagiographiques. Rome, 1981. P. 106, note 22; 408; 504, note 17; 517. Подробно: Park K. The Criminal
and the Saintly Body... P. 1-3.
ВЯм. Л. Г.опцогГ- DK.'IIIMIIL II c'm'iIPLI II1L
нительно к святым, то здесь мы имеем дело с обратным заимствованием: на святых
распространяют практики, обладающие особым символическим и ценностным смыслом,
изначально использовавшиеся только для государей.
Вскрытое тело, как уже говорилось, обрабатывалось бальзамами. Об их составах
могут дать представление не только рецепты из средневековых медицинских книг96 —
тексты «теоретического» плана, а потому не обязательно достоверные, но и счета,
порой дотошно фиксировавшие действительные расходы на приобретение отдельных
ингредиентов97. Историки медицины склонны скептически оценивать действенность
этих смесей, считая, что они состояли в основном из ароматизаторов, а консервантами
в них были только обыкновенная соль и квасцы. (Естественно, медиков не интересует
символическое значение таких веществ, как миро или алоэ, которые не только
придавали мертвому телу, по словам одного историка, «священный запах, запах церкви»98, и не
только вызывали у современников четкие ассоциации с библейскими текстами99 и
прежде всего Евангелием100, но и словно несли в самой своей субстанции надежду на
воскресение из мертвых и спасение.) Специалисты считают, что консервирующего эффекта
стоило ожидать не столько от бальзамов, сколько от тугого спеленывания тела бинтами
или тканями, пропитанными воском и защищавшими труп от воздействия воздуха101.
Вместо оборачивания тканью (или же в дополнение к нему) мертвеца еще в позднем
Средневековье могли по давней традиции зашивать в воловью шкуру, как поступили,
например, с герцогом Рудольфом IV Габсбургом, скончавшимся в 1365 году102.
Для оценки роли «египетского метода» следует учитывать, что он не был ни первым,
применявшимся в средневековой Европе для сохранения трупов, ни единственным.
Однако в существующей литературе (например, у Д. Шэфера) различия между приемами
консервирования тел не только не принимались должным образом во внимание, но и
вообще не учитывались, отчего исследователи объединяли и путали техники совершенно
разного происхождения, сыгравшие разные роли в культуре вообще и символической
культуре в частности.
Пример технологии, хронологически и типологически предшествовавшей
«египетскому методу», можно найти в эпизоде 992 г., когда епископ Гердаг Хильдесхаймский
умер во время паломничества в Рим. Вспомним, что германские епископы начнут
подражать императорам в деле сохранения своих тел лишь спустя примерно десятилетие.
96 Преимущественно на них опирается цитировавшаяся выше диссертация: RudloffE. von. Op. cit.
97 См., например: LehouxF. Mort et funerailles du Due de Berri (Jmn 1416) // Bibliotheque de l'Ecole des chartes.
1956. Vol. 114. P. 80-81.
98 Alexandre-Bidon D. Le corps et son linceul // A Reveiller les morts. La mort au quotidien dans I'Occident
medieval/ Sous la dir. de D. Alexandre-Bidon et С Treffort. Lyon, 1993. P. 189.
5 Так в: Georges P. Mourir e'est pourrir en peu... Intentions et techniques contre la corruption des cadavres a la fin
du Moyen Age // Micrologus. Vol. 7. II cadavere — The Corpse. Firenze, 1999. P. 378.
100 Иоанн 19:39-40.
101 RudhffE. von. Op. cit. S. 26.
102 Baum W. Rudolf IV der Stifter. Seine Welt und seine Zeit. Graz; Wien; Koln, 1996. S. 100.
Глава 6 Преодоление тленности щ
Пока же был применен другой способ: труп Гердага «разъяли на отдельные члены» и в
таком виде доставили в Хильдесхайм в двух ящиках (вероятно, наполненных солью)103.
В эпоху, когда «египетский метод» уже получил общее признание, конкуренцию ему
составлял своеобразный способ консервации, известный как «обычай предков» (mos
majorum) или же «немецкий обычай» (mos teutonicus)104, хотя применялся он отнюдь
не только в Германии и не одними лишь немцами. К «немецкому обычаю» прибегали по
большей части в походных условиях, когда, очевидно, невозможно было не только
изготовить «хороший» бальзам, но даже достать необходимое количество соли и воска105.
В соответствии с «немецким обычаем» мертвое тело расчленялось, и его части
вываривались в воде или вине до тех пор, пока плоть не отделялась от костей. Остатки
мягких тканей погребались на месте, а кости везли к месту основного упокоения106.
Обследование скелета императора Лотаря Супплинбурга (скончавшегося в 1137 г. в глухой
альпийской деревушке) показало, что его тело подвергалось такого рода «термической
обработке» от пяти до шести часов кряду, прежде чем останки государя оказались
пригодны к переезду (длившемуся без малого месяц) через все германские земли с юга на
север — из Тироля в аббатство Кёнигслуттер на Эльбе107. Такая же судьба постигла и тело
императора Фридриха I Барбароссы, утонувшего в реке Граник в Киликии в 1190 г. Его
вываренные кости крестоносцы намеревались донести до Иерусалима и похоронить их
там — у освобожденного Гроба Господня, позволив тем самым своему государю выпол-
ить обет паломничества даже после смерти. Однако из-за неудачи всего предприятия
станки императора были оставлены в Антиохии или Тире и со временем утеряны. Тем
же прозаическим способом подготовили к возвращению во Францию из Туниса и тело
французского короля Людовика IX в 1270 году108.
03 «Corpus ejusdem per singula divisum membra in scriniis duobus ad monasterium suimet a consociis lugubriter
delatum est». Schafer D. Op. cit. S. 486. На мой взгляд, нет оснований относить такое расчление к mos
teutonicus, как делается в: Diepgen P. Op. cit. S. 91.
04 Кажется, никто из историков еще не замечал здесь скрытого противопоставления с mos Romanus, как
Тацит (Анналы. XVI, 6) называет обычай римлян сжигать тела покойников: «Corpus поп igni abolitum, ut
Romanus est...»
*= Ошибочным представляется мнение, согласно которому «немецкий обычай» и то, что здесь называется
«египетским методом», предстают в качестве двух последовательных стадий совершенствования процесса
бальзамирования. Оно высказано в: NagleJ. La civilisation du cceur. Histoire du sentiment politique en France,
du Xlle au XIXe siecle. Paris, 1998. P. 133.
к Описанное чуть выше обращение с трупом епископа Гердага Хильдесхаймского не может рассматриваться
как ранний случай применения «германского обычая». Части его тела не подвергались кипячению, а
перевозились целиком — его останки доставили в двух ящиках, для перевозки же вываренных костей вполне
хватило бы и одного.
EhlersJ. Op. cit. S. 40. Д. Шэфер в соответствии со своим прагматическим подходом выражал сомнение в
том, действительно ли Лотаря вскрывали: длительность пути говорит в пользу такого предположения, но
зимнее время — против. См.: Schafer D. Op. cit. S. 482.
" См., например: Ле ГоффЖ. Людовик IX Святой. М., 2001. С. 232-234. Однако внутренности Людовика IX,
изъятые из тела перед его кипячением в воде и вине, были по просьбе его брата Карла I Анжуйского отданы
ему и погребены в Монреале на Сицилии.
ВЯЯЯм.А. Louцоп- ИНЛПЧПН II СМИГНИII- '_
Порой обстоятельства вынуждали обратиться к mos teutonicus как к крайнему
средству, когда более мягкие способы консервации не срабатывали. Тело коннетабля
Франции Бертрана Дюгеклена, умершего летом 1380 г., сначала подверглось только
изъятию внутренностей и обычной обработке. Но когда при дальнейшей перевозке
выяснилось, что принятых мер недостаточно, останки полководца пришлось
«погружать в кипящую воду», так что монахи Сен-Дени принимали одни лишь кости
покойного. Выше уже упоминалось, как в 1225 г. кёльнцы надолго выставили в
соборе останки злодейски умерщвленного архиепископа Энгельберта. Сначала его
забальзамировали по «египетскому методу», изъяв внутренности и обработав «миром
и солью»109. Однако разбирательство затянулось на длительный срок, на который
примененная техника консервирования, очевидно, не была рассчитана. Поэтому тело
мученика подвергли «немецкому методу». По свидетельству присутствовавших при
кипячении останков Энгельберта, череп епископа оказался так изрублен мечами, что
его пришлось доставать по частям, которые потом едва удалось соединить110. Теперь
всем заинтересованным лицам продолжали демонстрировать в соборе уже одни лишь
кости убитого прелата.
«Немецкий обычай» продолжал практиковаться, похоже, еще в начале XV в. Во
всяком случае, тело кардинала Лагранжа, скончавшегося в 1402 г., было разделено
на мягкую плоть и твердые кости. Его знаменитая (хотя и плохо сохранившаяся)
«макабрическая» гробница в Авиньоне (ил. 68) была устроена именно над мягкой
плотью, тогда как кости кардинала погребли в соборе Амьена — города, где Лагранж
был епископом111. В литературе часто утверждается, что в 1422 г. «немецкий обычай»
применили к трупу короля Англии и Франции Генриха V, умершего под Парижем
в Венсенском замке. Тогда выходит, что одни лишь его кости были выставлены на
краткое время в Сен-Дени, а спустя примерно два месяца перевезены в
Вестминстерское аббатство112. Хорошо информированный бургундский историк Ангерран де
Монстреле (ок. 1400-1453) утверждает, напротив, что тело короля бальзамировали:
внутренности захоронили в аббатстве Сент-Мор-де-Фоссе, а само тело положили в
свинцовый гроб113. Открывали ли его при торжественном въезде в Париж, а позже в
Руан или при церковной службе в Сен-Дени, Монстреле умалчивает. Однако, скорее
всего, гроб оставался все время закрытым, поскольку главная роль в траурном корте-
109 «Postea magno studio corpus eius in cenobio lotum et evisceratum est, myrrhaque et sale conditum...» Caesarii
Heisterbacensis Vita sancti Engelberti. P. 317.
110 «Ea enim causa sacrum corpus coquentes, carnes ab ossibus seperaverunt. Sicut autem testantur qui aderant, ita
martyris calvaria gladiis cedentium confracta et comminuta fuerat, ut de caldario corpore extracto particulatim
vix posset coniungi». Ibid. P. 318.
111 NagleJ. Op. cit. P. 132.
112 LittenJ. The English Way of Death... P. 37.
113 «Et tost apres furent ses entrailles enterrez en l'eglise et monastere de Saint-Мог, et son corps, bien enbasme, fut
mis en ung sarcus de plomb». La chronique d'Enguerran de Monstrelet en deux livres avec pieces justificarives
1400-1444 / Publ. par L. Douet-D'Arcq. T. 4. Paris, 1860. P. 112.
r.n.in;i(>. При:'до.111 hi it T.nwionii КД1
же досталась «искусственному телу» короля — его эффигии. О таких «погребальных
куклах» подробнее речь пойдет ниже.
Вероятно, в качестве особого варианта «немецкого обыкновения» следует
рассматривать способ обхождения с телом некоего Каупо, крещеного вождя ливов,
сражавшегося на стороне немцев против язычников в битве при Саккале в 1217 г. «Тело его было
сожжено, а кости перенесены в Ливонию и похоронены в Куббезелэ», — сообщает
хронист114. Кипячение оказалось в данном случае заменено «неполной кремацией».
Другим — «мягким» — вариантом того же способа консервации можно, вероятно, считать
«обжаривание» трупа на костре с последующей обработкой его какими-то специями,
что было применено, например, в 1313 г. к останкам императора Генриха VII115.
«Немецкий обычай», несомненно, заслуживает пристального внимания историков
культуры: уж очень характерные особенности отношения и к жизни, и к смерти
выразились в экзотической на нынешний взгляд практике ускоренного преобразования
«опасного» трупа в «безопасный» скелет. Чего стоит хотя бы драматическое различие
для современников в «ценности» между «мягкими» и «твердыми» составляющими
человеческих останков: от первых избавляются относительно быстро и часто без особых
церемоний, вторые перевозят на большие расстояния, торжественно погребают и
организуют вокруг них длительное поминовение.
Возможно, иерархия эта задавалась причинами свойства не только физического, но
и идеологического. Любое христианское погребение (вместе с предшествующими ему
процедурами) следует рассматривать в эсхатологическом контексте как подготовку к
грядущему воскрешению из мертвых — и притом, как было обетовано — во плоти.
Соответственно, и обращение с плотью умершего имеет прямое отношение к скорой драме
всеобщего оживления. В связи с mos teutonicus необходимо обратить внимание на то
место у пророка Иезекииля116, где речь идет как раз о предстоящем воскресении
мертвецов: «Кости сухие! слушайте слово Господне! Так говорит Господь Бог костям сим: вот,
Я введу дух в вас, и оживете. И обложу вас жилами и выращу на вас плоть, и покрою вас
кожею и введу в вас дух, и оживете, и узнаете, что Я — Господь». Не в этих ли строках
следует видеть «теоретическое обоснование» «немецкого обычая»?117 Ведь именно ко-
114 «Et combustum est corpus eius, et ossa delata in Lyvoniam et sepulta in Cubbesele». Heinrichs Livlandische
Chronik / Hrsg. von L. Arbusow und A. Bauer. Hannover, 1955 (MGH SSrGus, [31]). S. 144 (XXI, 4).
115 См.: Meyer R. J. Konigs- und Kaiserbegrabnisse... S. 55 со ссылкой на хронику Альбертино Муссато и
материалы обследования содержимого гробницы императора в Пизе в 1727 и 1920 /1921 гг.
116 Иез. 37: 4-6 и далее. Это место часто привлекало внимание ранних отцов церкви и талмудистов, но
позже, например, в XII в., к нему обращалось уже мало авторов, среди которых был, впрочем, Оттон Фрай-
зингский, см.: Вупит С. W. The Resurrection of the Body in Western Christianity, 200-1336. New York, 1995.
P. 184.
17 В литературе обращалось внимание на другое место из Писания, предоставлявшее конкретный образец
обращения с мертвым телом, которое предстояло долго перевозить к месту окончательного погребения:
«И заклял Иосиф сынов Израиля, говоря: Бог посетит вас, и вынесите кости мои отсюда. И умер Иосиф ста
десяти лет. И набальзамировали его, и положили в ковчег в Египте» (Быт. 50:25-26). В Вульгате в этом
месте о костях говорится в следующих словах: «asportate vobiscum ossa mea de loco isto», а о бальзамировании:
ИЯы. A.'r,oiiucn ♦ 1;Г.П11Ч11Н II CMIlt'HUIlH '___ ~ Г_'У.'.'„__ "_'.'.'...-....
сти (в Вульгате — ossa) предстают здесь той «основой тела», что обеспечивает
воскресение во плоти в день Страшного суда. А соответственно, именно их следует сохранить
в первую очередь и доставить «в комплекте» в то место, в котором умерший пожелал
дожидаться звука ангельской трубы118.
Конечно, ученые теологи (начиная по крайней мере с Августина, прояснившего
немало трудных вопросов касательно трансфигураций, предстоящих в конце времен) вряд
ли согласились бы с таким толкованием слов пророка. Воскресение — и именно
воскресение во плоти — ждет каждого, независимо от того, что сталось с его телом119. Однако
нельзя сбрасывать со счетов «народного богословия», не в последнюю очередь
основывавшегося на буквальном прочтении священных текстов. Оно и так приходило к
довольно смелым утверждениям, вроде того, например, что мертвецу суждено воскреснуть
в конце времен в том месте, где погребено его сердце120. Впрочем, и серьезные люди
делали взаимоисключающие выводы из положения, что воскресать предстоит именно тому
самому телу, что было погребено. Одни утверждали, что состояние останков не окажет
никакого влияния на процесс воскрешения, другие же, напротив, требовали сохранения
ossa в полном комплекте121.
Погребения по частям
Общим между походным «германским обычаем» и более важным для нас здесь
«египетским методом» было то, что оба они вели не только к расчленению тела государя, но,
как правило, и к раздельному захоронению его частей. По понятным причинам изъятые
внутренности погребали, как правило, сразу же — на месте смерти правителя, а точнее,
в ближайшей подходящей церкви. Приняв во внимание существование такой нормы, в
источниках можно порой обнаружить сведения, отнюдь не являющиеся очевидными.
Так, если государь Сицилийского королевства Карл II Анжуйский в завещании 1308 г.
желает, чтобы внутренности его похоронили в неаполитанской церкви Сан-Доменико
Маджоре, понятно, что король исходил из вполне определенной политической и психо-
«et conditus aromatibus repositus est in loculo in Aegypto». Думается, Э. Браун права в своем предположении,
что в глазах людей прошлого кости были как-то связаны с витальностью умершего: Brown E.A.R. Death and
the Human Body... P. 223. Сравн. также: Арьес Ф. Указ. соч. С. 230.
В средневековой латыни слово ossa понимается и специально как «кости», и как всякие «останки»
вообще.
Этот тезис по-своему трактовался в иконографии, когда художники, особенно начиная с каролингской
поры и до начала XIII в., изображали воскресение как появление из могил скелетов или почти скелетов,
постепенно обрастающих плотью. При этом птицы приносят воскресшим недостающие части тел; порой
зрителю показывают, как рыбы исторгают проглоченные ими человеческие руки и ноги. (С XIII в. встающие
из могил чаще стали изображаться уже сразу обретшими плоть, хотя нередко и подчеркнуто эфемерную.)
Вупит С. W. The Resurrection of the Body... P. 186 199.
Brown E. A. R. Death and the Human Body... P. 240.
Bynum C. W. Waram das ganze Teather mit dem Korper? Die Sicht einer Mediavistin // Kulturische Anthropologic.
1996. Nr. 1. S. 22.
Глава 6. Преодоление тленности
логической установки: он предполагал скончаться именно в Неаполе, а не в каком-либо
другом городе122.
Некоторые детали раздельных захоронений известны уже с конца X и начала XI в.
В 973 г. приближенные Оттона I погребли его внутренности на месте кончины
императора в Мемлебене, в храме Девы Марии, а тело захоронили в Магдебурге123. После смерти в
Италии Оттона III (1002 г.) его внутренности — редкое исключение — не были оставлены
там, где он умер: вместе с телом их повезли в двух сосудах на север, через Альпы124.
Помимо всего прочего, такое необычное решение свидетельствует о высоком мастерстве либо
изготовителей сосудов (добившихся их герметичности), либо бальзамировщиков,
обработавших изъятые внутренности, либо же и тех и других125. По решению нового государя
Генриха II и в его присутствии эти емкости были торжественно захоронены в аугсбургском
монастыре св. Афры126. Тело же императора отправилось далее на северо-запад — в Ахен127.
В 1039 г. в Утрехте умер Конрад II, и там же в церкви св. Мартина остались его внутрен-
122 Enderlein L. Die Grablegen des Hauses Anjou in Unteritalien. Totenkult und Monumente 1266—1343. Worms,
1997 (Romische Studien der Bibliotheca Hertziana. Bd. 12). S. 63-65.
123 «Sequenti vero nocte viscera eius soluta in ecclesia sancte Mariae sunt tumulata; corpus autem eiusdem
aromatibus conditum ad Parthenopou'm transJatum est ibique honorabiJiter atque lacrimabiJiter succeptum
marmoreoque inpositum sarcophago sepultum est ab archiepiscopis Gerone atque Aethtlberto ceterorumque
auxilio episcoporum clerique tocius». Thietmar von Merseburg. Op. cit. P. 92 (II, 43). Ошибочно утверждение
{Erlande-BrandenburgA. Op. cit. P. 93). будто внутренности императора были погребены в Утрехте. Д. Шэ-
фер удивляется, зачем вообще понадобилось вскрывать Оттона I — ведь расстояние между Мемлебеном и
Магдебургом относительно небольшое, на его преодоление в любом случае потребовалось бы не более двух
недель: SchaferD. Op. cit. S. 479. Он не принимает во внимание (как в этом месте, так и во всем своем
исследовании) репрезентативной функции «египетского метода», применение которого должно было служить
не столько решению транспортной проблемы, сколько утверждению императорского статуса покойного.
Кроме того, если май 973 г. был жарким, то и недели вполне хватило бы по меньшей мере для появления
запаха, что само по себе могло бы нанести ущерб репутации императора, и без того не безупречной для
многих его влиятельных современников.
124 «Dux vero cum his Augustanam attingens urbem, dilecti senioris intestina duabus lagunculis prius diligenter
reposita in oratorio sancti presulis Othelrici [...] in australi parte monasterii sanctae martyris Afrae sepulturae
honorabili tradidit...» Thietmarvon Merseburg. Op. cit. P. 190 (IV, 51).
125 Найти надежный способ перевозить изъятые внутренности было непросто даже в XIV в. Иначе трудно
понять, почему французский король Карл IV в 1324 г. указывал в завещании, чтобы его внутренности
погребли в Мобюиссоне, если смерть застигнет его достаточно близко от этого места. Если же расстояние
будет большим, внутренности следовало похоронить в ближайшей церкви доминиканцев. См.: Brown Е. A. R.
Death and the Human Body... P. 260.
26 См., например: «Deinde cum corpore Augustam veniens in basilica sanctae Afrae iuxta sepulchrum sancti
Othelrici decentissime sepeliri imperatoris interiora fecit...» Adalbold von Utrecht. Vita Heinrici II. imperatoris /
Ubersetzung und Einleitung von Markus Schutz // Historischer Verein Bamberg. Bericht 135.1999. S. 152.
27 EhlersJ. Op. cit. S. 40-41. О погребении в Ахене подробно рассказывается в: Thietmarvon Merseburg. Op. cit.
P. 192 (IV, 53 [33]). Там подчеркивается, что отпущение душе было дано «в присутствии тела»: «...animae
presentis corporis ab archipresule remissio datur». Из самой этой формулы еще не следует, что гроб
императора открывали, но то, что Титмар здесь о ней вспомнил, можно рассматривать как намек на такую
возможность.
ИЯмУа"г;омцов •"lir'.fiiNiiH и cmiii'hhiih
ности, тогда как «укутанному и забальзамированному» телу предстояло тридцатидневное
путешествие в Шпайер128. В 1056 г. Генрих III сам распорядился перед смертью, чтобы
тело его погребли в Шпайерском соборе, а внутренности в Госларе129 — не только
поблизости от места кончины, но и рядом с гробницей любимой дочери Матильды. Генрих IV
умер в 1106 г. Льеже, где и погребли его внутренности, тело же в конце концов упокоилось
в династической усыпальнице Салиев в Шпайере130. Туда же в 1125 г. перевезли и тело
его сына Генриха V, оставив внутренности в той же утрехтской церкви св. Мартина, где
уже хранились такие же останки Конрада II. По поводу погребения Генриха V хронист-
бенедиктинец Эккехард из Ауры (ум. 1126) делает характерное замечание: «Его тело было
доставлено в Шпайер после того, как было обработано на королевский манер»131. (Под
«королевским манером» автор, несомненно, подразумевает применение «египетского
метода» — ясное указание на высокий престиж, связанный с этой операцией.)
Раздельные погребения епископов устраивались по тем же правилам, что и
погребения королевские. В 1012 г. внутренности Вальтарда Магдебургского захоронили на месте
его кончины, а «подготовленное» тело перевезли в Магдебург132. Захоронение
внутренностей производилось, надо полагать, с вьшолнением церковных обрядов, обычных при
всяком погребении. Хронисты об этом молчат, потому что их внимание привлекают не
рядовые ритуалы, а особенные торжества. Именно такие, по-видимому,
сопровождали захоронение «двух сосудов» с частью останков Оттона III на очень почетном месте
внутри аугсбургского храма св. Афры — рядом с гробницей св. Ульриха (Удальриха)133.
Столь пышное («достойнейшее», как выражается современник) погребение
внутренностей было, судя по всему, редким исключением, которое легко объяснить политическими
обстоятельствами. Вероятно, Генриху II, с одной стороны, было весьма желательно
принять участие в погребении Оттона III, чтобы подчеркнуть свое преемство императору, не
оставившему прямых потомков. С другой же, ему вряд ли хотелось ехать в далекий Ахен,
где надлежало похоронить тело Оттона. Кроме того, до своего вступления на престол
«Viscera imperatoris apud Traiectum condita sunt, et rex locum sepulturae donis et praediis ampliavit. Reliquum
corpus ab imperatrice et filio rege [...] involutum et reconditum [...] in Spira civitate [...] honorifice sepultum est».
Wipo. Op. cit. S. 59. Сравн.: SchaferD. Op. cit. S. 480.
«...Iamque in extremis constitutus [Heinricus] secum deliberavit, quia corde semper fuerit Goslarie, ut viscera
sua inibi reconderentur petiit, reliquum autem corpus locaretur Spire, cuius extitit fundator». Annales Palidensis
auctore Theodore monacho // MGH SS. T. 16. Hannover, 1859. P. 69.
Erlande-BrandenburgA. Op. cit. P. 93.
«Cuius corpus more regio curatum, Spiram est delatum, et coram multitudine nobilium et inferiorum, clericorum
atque laicorum, iuxta maiorum suorum mausolea honorifice conditum...» Ekkehardi Uraiigiensis Chronica /
Ed. G. Waitz // MGH SS. T. 6. Hannover, 1844. P. 264-265. Сравн.: SchaferD. Op. cit. S. 481.
«Post haec solutis visceribus et intra aecclesiam atque caminatam sepultis, corpus preparatur st sancto altari
presentatur». THetmarvonMerseburg. Op. cit. P. 362 (VI, 73). Сравн.: SchaferD. Op. cit. S. 486. Д. Шэферздесь
подчеркивает, что от места захоронения внутренностей до Магдебурга было всего два дня пути, то есть
практической необходимости в изъятии внутренностей не было.
См., например: «Deinde cum corpore Augustam veniens in basilica sanctae Afrae iuxta sepulchrum sancti
Othelrici decentissime sepeliri imperatoris interiora fecit.. » Adalbold von Utrecht. Op. cit. S. 152.
Глава 6. Преодоление тленности Щ
Генрих был герцогом Баварии, и, обзаведясь могилой царственного предшественника в
своем родовом княжестве, он мог лучше обосновывать свое право наследования короны.
Как именно Генрих оформил могилу, принявшую часть плоти Оттона III, —
неизвестно, но в духе времени было бы украсить ее простой надгробной плитой. Так, над
захоронением внутренностей графа Анжу Фулько Нерра в 1040 г. на кладбище «церкви»
(скорее всего, кафедрального собора) в Меце, как мы уже знаем, был положен «камень»134.
В аналогичном случае с «частичным погребением» архиепископа Трирского в 1152 г.
уточняется, что такой «камень» был «из мрамора»135. Когда же в 1118 г. над
захоронением внутренностей короля Иерусалимского Бодуэна I под Эль-Аришем (на Синае)
насыпали холм из камней, якобы видимый еще и сегодня136, это было вызвано, очевидно,
походными условиями.
Могильные плиты украшались надписями, по словам хрониста, жители Меца
помнили о погребении в их городе графа Анжуйского именно благодаря «камню» на
кладбище. Надгробные надписи могли быть весьма красноречивы — вспомним хотя бы об
элегантном завершении мрачной истории с долгим и мучительным погребением
останков Генриха I Боклерка в 1135 г. Арнульф, будущий епископ Лизьё (до 1109 — ок. 1182),
составил поэтическую эпитафию для плиты, под которой в монастырском храме Нотр-
Дам дю Пре в Эмендревиле под Руаном остались внутренности короля137. Итак, по
слову Арнульфа, выступающего здесь в роли патриота Нормандии, англичане получили
«добрую часть» — pars bona — Генриха I (то есть тело как таковое), зато нормандцы — его
«лучшую часть» (pars melior) — сердце и мозг. Хотя, безусловно, говорится далее в
эпитафии, часть наилучшая (pars optima) досталась небесам138.
Ставить репрезентативные скульптурные памятники над захоронениями
королевских или епископских внутренностей вплоть до позднего Средневековья
принято не было — точно так же, как и над погребениями мягкой плоти, отделенной от
костей по «немецкому обычаю». Впрочем, как раз в последнем случае известно одно
яркое исключение из общего правила — это вполне «полноценный» и значимый для
истории искусства монумент 1271 г. в соборе калабрийской Козенцы, в
окрестностях которой от несчастного случая погибла французская королева Изабелла Ара-
«Corpus illius a medicis apertum et intestina illius sublata et in cimeterio ecclesiae condita sunt, lapis etiam
suppositus, unde usque hodie sepulcrum Fulconis Andegavorum comitis ab incolis vocatur. Corpus autem illius,
conditum aromatibus et honorifice usque Lucacense castrum translatum, ad monasterium quod ipse construxerat
delatum est atque in eodem honorifice sepultum». Chronica de gestis consulum andegavorum // Chroniques
d'Anjou / Ed. par P. Marchegay. T. 1. Paris, 1856 (Societe de l'Histoire de France, 84). P. 117. Цит. no: Erlande-
BrandenburgA. Op. cit. P. 28. Note 12.
«...Humata sunt et lapide tecta marmoreo...» Gesta Alberonis... P. 258.
Eriande-BrandenburgA. Op. cit. P. 93-94.
О месте их захоронения свидетельствует Ордерик Виталий: «Intestina uero eius Ermentrudis ad uillam in
uase delata sunt; et in aecclesia sanctae Mariae de Prato quam mater eius inchoauerat sed ipse perfecerat reposita
sunt». The Ecclesiastic History of Orderic Vitalis. Vol. 6. P. 450.
Lohrmann D. Op. cit. S. 99.
ВШм. А. Прицеп ♦ ПН-ЛИЧИН II СМИРЕН IIГ \ "_
гонская139 (ил. 69). Второе, «настоящее», надгробие королева получила позже в Сен-
Дени, куда доставили ее кости. Спустя пару десятилетий в этом не усмотрели бы
ничего особенного: английская королева Элеонора Кастильская (ум. 1290) получила
три полноценных надгробия: в Вестминстере, где погребли ее тело, в Линкольне, где
остались ее внутренности, и у доминиканцев в Лондоне, которым королева завещала
свое сердце140.
Очевидно, над захоронениями внутренностей императоров, епископов, королей, а
позже и светской знати устраивалось литургическое поминовение — как и над их
«главными» надгробиями — хотя, возможно, обычно в более скромных формах. Такое
поминовение осуществлялось в Мемлебене, где были погребены внутренности Оттона I.
Император Конрад II в 1039 г. успел сделать вклад в утрехтский храм, где предстояло
лежать части его останков141. Следовательно, он предполагал, что над этим
захоронением будут регулярно вестись службы. Однако скорее всего они уступали в пышности
тем, что пелись над «частичным погребением» Оттона III в Аугсбурге. Во всяком случае,
Генрих II по уже известным нам причинам очень богато одарил храм, передав ему для
поминовения своего предшественника 100 мансов142. Соборный капитул в Козенце сам
купил участок земли у местного горожанина, чтобы на доходы с этой земли устраивать
мессы у гробницы королевы Изабеллы143.
Отделение сердца
Среди органов, заключенных в смертную человеческую оболочку и выполняющих
каждый свою, в равной степени прагматическую функцию только сердце приобрело в
европейской культуре — как античной, так, в особенности, средневековой —
исключительную ценность. Схоластика и медицина в равной мере признали сердце важнейшим
человеческим органом — membrum principalissimum, или же лучшей частью тела — melior
pars corporis, — возможно, под влиянием высших авторитетов обеих дисциплин —
Аристотеля и Гиппократа144. При органологических трактовках общественного устройства
«сердцу» отводилась либо самая почетная роль, либо же вторая после «головы». В
поэзии — причем не только светской, но прежде всего религиозной — сердце упоминалось
постоянно. Однако перенесение всех этих возвышенных метафор с образа сердца на ор-
139 Высказывалось предположение, что в скульптурной композипии памятника могла быть и лежащая фигура
королевы (gisant), ныне утраченная: Erlande-Brandenburg A. Op. cit. Р. 119. Если оно верно, то сходство
оформления «гробницы мягкой плоти» с обычной композицией на памятнике «основной» гробницы было
полным.
140 Hope W. Н. S.J. Op. cit. Р. 543.
141 «Viscera imperatoris apud Traiectum condita sunt, et rex locum sepulturae donis et praediis ampliavit». Wipo.
Op. cit. P. 59.
142 «...Et ob animae remedium suae С mansos propriae hereditatis concessit». ThietmarvonMerseburg. Op. cit. P. 190
(IV, 51).
143 Текст нотариального инструмента об этой покупке см. в: Enderlein L. Op. cit. S. 209-211.
144 NagleJ. Op. cit. P. 132-133.
Глава 6. Преодоление тленности Щ
ган, более чем прозаическим образом вскрываемый при анатомировании, вовсе не было
самоочевидно. На первых порах к сердцу, вырезанному из трупа государя или епископа,
отношение было примерно таким же, как и к печени или кишкам, изъятым в ходе той
же процедуры, но постепенно дело менялось, приведя в конце концов к возникновению
новых и весьма своеобразных погребальных традиций.
Историю отделения сердца от остальных органов человеческого тела не в поэзии или
философии, а в похоронной практике западноевропейского Средневековья принято
начинать с одного эпизода 1116 г. (в некоторых исследованиях указывается 1117 г.), о
котором чуть ниже. При этом упускается из виду предшествующая немаловажная стадия,
подготовившая будущие перемены. Как уже упоминалось, в 1056 г. император Генрих III
выразил просьбу, чтобы его «внутренности» погребли в Госларе, «потому что сердцем он
всегда был в Госларе»145. Это место в исторической литературе часто понимается
совершенно ошибочно — будто Генрих приказал погрести в Госларе одно лишь свое сердце. В
тексте же имеется в виду следующее: государь хочет, чтобы все его внутренности
оставались в Госларе, потому что и при жизни он там «всегда был сердцем», то есть душой
пребывал со своей погребенной в Госларе дочерью. Данное распоряжение —
характерный пример материализации поэтической метафоры — ясное указание на то, что в
погребальном деле XI в. словом «сердце» обозначали вовсе не один лишь этот орган, а всю
совокупность изъятого из мертвого тела.
Выходит, в сознании завещателя (или же, возможно, хрониста) «сердце» оказывается
важнейшей частью «внутренностей», к которой они все могут быть сведены: оно словно
поглощает, вбирает их в себя, заменяет их собой — не физически, разумеется, а
метафорически. Приводившаяся выше эпитафия Арнульфа из Лизьё, украсившая «частичное
захоронение» Генриха I Боклерка в 1135 г., продолжала ту же линию: сердце (в данном случае
вместе с мозгом) еще не погребается особо, но предстает для современников, так сказать,
«полномочным представителем» всех органов, изъятых из тела государя, воспринимается
«высшим по рангу» среди них и потому единственно заслуживающим упоминания.
Еще один пример «промежуточной стадии» отделения сердца от других органов
бальзамируемого мертвеца обнаруживается в оксфордской рукописи «Песни о
Роланде». Вернувшись в Ронсеваль после гибели отряда Роланда, франки проявили
заботу о мертвых христианских воинах. Их всех погребли в общей могиле, за
исключением самого Роланда, графа Оливье и архиепископа Турпена. Трупы этих троих
вскрыли, чтобы достать сердца, которые, закутав в шелк, положили в белый
мраморный «саркофаг». Тела же «хорошо омыли» специями и вином и зашили в оленьи
шкуры. Их повезли во Францию на трех повозках, покрытых дорогими тканями146.
«...Quia corde semper fuerit Goslarie, ut viscera sua inibi reconderentur petiit...» Annales Palidensis... P. 69.
«Li emperere fait Rollant costei'r / E Oliver e (e) Parcevesque Turpin, / Devant sei les ad fait tuz uvrir / E tuz les
quers en paile recuillir: / Un blanc sarcou de marbre sunt enz mis; / E puis les cors des barons si unt pris, / En quirs
de cerf les seignurs unt mis: / Ben sunt lavez de piment e de vin. / Li reis cumandet Tedbalt e Gebuin, / Milun
le cunte e Otes le marchis: / "En .III. carettes les guiez [...] tres ben". / Bien sunt cuverz d'un palie galazin». Les
Textes de la Chanson de Roland. La version d'Oxford / Ed. par R. Mortier. Paris, 1940. P. 84 (строки 2962-2973).
ШШШ М. А. Бойцов « ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Впоследствии всех троих погребут в «белых саркофагах» в церкви св. Романа под
Бле (Блуа)147.
Очевидно, речь здесь идет об уже хорошо знакомой нам ситуации: «египетская»
процедура бальзамирования используется для «борьбы с пространством»: ее
проводят, чтобы обеспечить сохранность тел на пути к месту упокоения. В этом случае не
вызывает сомнений, что из тел Роланда, Оливье и Турпена должны были изъять
отнюдь не только сердца, но и все остальные внутренности. Однако в глазах автора (или
авторов) «Песни о Роланде» прочие органы упоминания не заслуживают. Аналогия с
завещанием императора Генриха III и эпитафией Арнульфа из Лизьё очевидна и явно
не случайна: речь идет, надо полагать, об общей установке, свойственной XI-XII вв.
Далее из текста вытекает, что внутренности всех троих без особой обработки были
уложены в один мраморный «саркофаг» (под которым вовсе не обязательно
подразумевался собственно саркофаг в нашем понимании). Каменная емкость с плотно пригнанной
крышкой, вероятно, еще и посаженной на раствор, действительно должна была хорошо
подойти для того, чтобы сопровождавшие ее не заметили запаха тления. Не тем же ли
способом (лишь разделив свой груз между двумя «урнами») воспользовались
придворные Оттона III, когда везли его останки от городка Патерно148 (неподалеку от Чивита-
Кастеллана) до Аугсбурга?
Кстати, необычное решение перевозить не только тела, но и внутренности могло быть
вызвано в обоих случаях одной и той же причиной: опасением, что останки умерших не
будут почтены достойным их поминовением. Так, несмотря на все победы эпического
Карла, Ронсеваль остается в восприятии рассказчика частью «чужого» пространства.
Если оно и было только что завоевано христианами, то, во всяком случае, церкви и
монастыри в нем еще отсутствуют. Что же до Оттона III, то он умер в разгар восстания,
бежав из Рима от взявших там верх врагов. Оставлять часть его тела в мятежной стране
показалось его свите, вероятно, недопустимым.
«Песнь о Роланде» в известном нам виде возникла около 1100 г.149 О
бальзамировании королей, а тем более графов в латинской части Европы этого времени нам ничего
не известно. Согласно предложенной выше периодизации, оно там пока еще оставалось
В переводе Ю. Корнеева это место звучит следующим образом: «Им грудь рассечь велел он [Карл]
пополам, / Извлечь и в шелк закутать их сердца, / Зашить в оленью кожу их тела, / Везти домой в трех
мраморных гробах. / Но до того, как положить туда, / Обмыть настоем перца и вина». Ошибка переводчика
относится как раз к «мраморным гробам»: во-первых, в оригинале говорится об одном белом «саркофаге»
(un sarcou) из мрамора, а во-вторых, в него положены не тела, а только «сердца» (то есть все внутренности)
героев. Ю. Корнеев же, вероятно, отождествил этот «мраморный гроб» с «белыми саркофагами», в которых
тела будут погребены в Блуа.
7 «Passet Girunde a mult granz nefs qu'i sunt; / Entresque a Blaive ad cunduit sun nevoid / E Oliver, sun nobilie
cumpaignun, / E Parcevesque, ki fut sages e proz. / En blancs sarcous fait metre les seignurs / A Seint Romain; la
gisent li baron». Ibid. P. 104 (строки 3688-3693).
8 ThietmarvonMerseburg. Op. cit. P. 189 (IV, 49).
9 Horrent J. Roland (Chanson de) // Dictionnaire des lettres francaises. Le Moyen Age / Sous la dir. de G. Hase-
nohr et M. Zink. Paris, 1992. P. 1299-1304.
Глава 6. Преодоление тленности Д
привилегией императоров и епископов — соответственно следует оценивать уровень
почестей, оказанных павшим героям. Впрочем, он не так уж и завышен, поскольку Турпен
был архиепископом, а Роланд — племянником императора.
Робер д'Арбриссель и Львиное Сердце
Не забывая о реальном завещании императора Генриха III (1056 г.), легендарном
бальзамировании Роланда с его друзьями (ок. 1100 г.) и предполагаемой надписи на
нормандском погребении Генриха I Боклерка, вернемся к эпизоду 1116 г.,
считающемуся у историков первым случаем отдельного захоронения сердца150. Описывают его
обычно следующим образом. Основатель аббатства Фонтевро в Анжу Робер д'Арбриссель
скончался в приорате Орсан в Берри151. Тело его было возвращено для погребения в
Фонтевро, но сердце святого благодаря настойчивости местного архиепископа
осталось в Орсане, где для него возвели каменный памятник в форме пирамиды — ara sancti
cordis — прямо перед алтарем монастырской церкви. Памятник этот можно видеть еще
и сегодня.
Соответствующая традиция в Орсане, безусловно, глубока и, может быть, достоверна,
но ясного документального подтверждения у нее нет. Так называемая Vita altera весьма
подробно рассказывает о последних днях Робера и настойчиво подчеркивает его желание
быть погребенным именно на монастырском кладбище в Фонтевро, где ему якобы было бы
приятнее лежать, нежели в Клюни, Риме, Вифлееме или даже в самом храме Гроба
Господня в Иерусалиме152. Тенденцию этого сочинения (приписываемого некоему брату Андрею,
монаху из Фонтевро) уловить легко: из-за останков Робера явно развернулось
соперничество и ощущалась необходимость в дополнительном обосновании преимущественных
прав на них братии Фонтевро153. Поскольку в конце концов тело Робера действительно
погребли именно там (при возведении новой гробницы в 1623 г. обнаружился даже
полный скелет святого154), весьма вероятно, что в 1116 г. между Фонтевро и Орсаном было
См.: Bradford Ch. A. Op. cit. P. 5,38 (автор утверждает, что он первым «сделал открытие», разыскав данный
случай). См. также: NagleJ. Op. cit. P. 133-134.
О весьма колоритной фигуре Робера д'Арбрисселя и историческом фоне, на котором он действовал, см. из
новых работ: Robert d'Arbrissel et la vie religieuse dans l'Ouest de la France. Actes du Colloque de Fontevraud,
13 16 decembre 2001 / Ed. par J. Dalarun. Turnhout, 2004 (Disciplina monastica, 1).
«...Nolo jacere in Bethleem ubi Deus de Virgine nasci dignatus est, nee etiam Jerosolymis in Sancto Sepulchro: nolo
etiam in Roma sepeliri inter sanctissimos martyres, nee in Cluniaco monasterio ubi fiunt pulchrae processiones».
Les deux vies de Robert d'Arbrissel, fondateur de Fontevraud: legendes, ecrits et temoignages. The Two Lives
of Robert of Arbrissel, Founder of Fontevraud: Legends, Writings, and Testimonies / Ed. par J. Dalarun et al.
Turnhout, 2006 (Disciplina monastica, 4, Fontes 2). P. 250. Сравн. также предыдущее издание: Vita altera
b. Roberti de Arbrissello sive Extrema conversatio et transitus ejus auctore monacho Fontis Ebraldi, Andrea, ut
creditur ipsius discipulo et confessoro // PL. Vol. 162. Paris, 1854. Col. 1073-1075.
Проблемам вокруг авторства «Vita altera», целей этого сочинения и его исходной версии посвящена
монография: Dalarun J. L'impossible saintete: la vie retrouvee de Robert d'Arbrissel (v. 1045-1116), fondateur de
Fontevraud. Paris, 1985.
Vita altera b. Roberti de Arbrissello... Col. 1029.
ДД М. А. Бойцов « ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
заключено некое компромиссное соглашение. Однако состояло ли оно в том, что сердце
святого должно остаться в Орсане? Мне не известно текстов, сколько-нибудь близких по
времени к рассматриваемому событию, в которых утверждалось бы именно это.
Тем не менее, если допустить правдивость орсанской традиции, возникает ряд
интересных взаимосвязей. Во-первых, понятно, что сердце не могли просто так вырвать из
груди покойного: святого должны были бальзамировать — то ли имея в виду перевозку
его останков в Фонтевро, то ли готовясь к долгой тяжбе по поводу места захоронения
тела, то ли собираясь отпевать покойного в течение длительного времени. Конечно, в
скромном приорате вряд ли владели редким «египетским методом», однако святой
умирал на руках не только приора, но и архиепископа Буржского, а, как мы знаем,
епископские медики в это время уже вполне могли знать соответствующую технику. Иными
словами, архиепископ Буржский оказал Роберу д'Арбрисселю ту же посмертную
любезность, что и епископ Мецский в 1040 г. графу Анжуйскому Фулько.
Если тело Робера д'Арбрисселя бальзамировали, то понятно, что в ходе этой
процедуры вместе с сердцем были изъяты и все остальные внутренности, но об их судьбе ни
тексты, ни устная традиция ничего не сообщают. В соответствии с обычаями своего
времени, нам уже хорошо известными, все, что изымалось из тела покойного, как правило,
тут же и погребалось. Следовательно, Орсан должен был стать обладателем не одного
лишь сердца Робера, но всего извлеченного при вскрытии. Тогда естественно
предположить два варианта развития событий.
Вариант первый: архиепископ Буржский вместе с орсанским приором с самого
начала не надеялись всерьез на то, что им позволят оставить у себя тело святого, как им
бы этого ни хотелось. Чтобы хоть отчасти удовлетворить свои амбиции, они проявили
не только предусмотрительность, но и редкостную изобретательность, решив еще в ходе
бальзамирования отделить сердце Робера для особого захоронения. Тогда выходит, что
под давлением сложившихся обстоятельств они вполне осознанно совершили
маленькую революцию в похоронном деле. Однако в этом случае остается непонятным, зачем
архиепископу и приору нужно было вообще начинать борьбу за бездыханное тело
Робера, если они с самого начала были уверены в своем поражении? (О том, что такая борьба
велась, свидетельствует сочинение брата Андрея.) Кроме того, возникает вопрос: что же
они сделали с остальными внутренностями святого?
Вариант второй: никто не проявлял ни особой предусмотрительности, ни смелой
изобретательности. Бальзамирование прошло, как обычно, и сразу после его завершения все
внутренности, включая сердце, оказались захоронены вместе. Затем какое-то время шли
споры с Фонтевро, оставившие след в виде сочинения брата Андрея. Когда же Фонтевро
окончательно взял верх, тело Робера было погребено там, но в Орсане не отказались от
многообещающей идеи создать собственный культ святого и основали его вокруг уже
имевшегося захоронения внутренностей. Однако объектом поклонения были
объявлены не все они, а только одна их особо значимая часть — сердце. Такое переименование
нельзя назвать благочестивой ложью — оно было невинной синекдохой, общепринятой
в то время, достаточно вспомнить оба примера с внутренностями как императора
Генриха III, так и короля Генриха I Боклерка.
Глава 6. Преодоление тленности Щ
Второй гипотетический вариант развития событий выглядит куда вероятнее
первого. Но если такая реконструкция и верна, она отнюдь не облегчает поиск ответа на
вопрос, как связан этот эпизод с последующей традицией отдельного захоронения сердец
государя. В существующей литературе эта связь рисуется прямолинейно: случай с
телом Робера д'Арбрисселя послужил образцом для Ричарда I Львиное Сердце, первым
из известных нам европейских государей повелевшего захоронить свое сердце отдельно
от прочих останков153. Но прямой зависимости здесь быть не может именно потому, что,
как было показано, сердце Робера не было захоронено отдельно от его внутренностей.
Скорее здесь уместно предположить рождение воображаемой традиции в результате
того, что упоминавшаяся выше синекдоха начала прочитываться буквально, а не в
своем исходном переносном смысле. Если допустить, что Ричард I действительно
ориентировался на образец Робера, то это был образец, уже трансформированный молвой,
уверявшей, что в Орсане погребено именно сердце святого, и умалчивавшей обо всех
остальных его органах, упокоенных там же. Выходит, практика, получившая в
европейской культуре не только широкое распространение, но и разностороннее развитие,
родилась из недоразумения, а точнее, из некорректной конкретизации метафоры. Впрочем,
само это недоразумение хорошо вписывалось в общую тенденцию к повышению оценки
человеческого сердца в европейской культуре.
Конечно, резонно усомниться в том, что случай с телом Робера д'Арбрисселя вообще
оказал какое бы то ни было влияние на распоряжение Ричарда I, однако при всем
скептицизме придется принять во внимание одно обстоятельство, делающее такое влияние
возможным. Аббатство Фонтевро, основанное святым Робером и давшее приют
большей части его останков, пользовалось покровительством графов Анжу из рода План-
тагенетов. Один из представителей этой династии стал королем Англии Генрихом II
(1154-1189), но похоронить себя он распорядился не на Альбионе, а именно в
Фонтевро, основав таким образом один из самых известных в Западной Европе королевских
некрополей. Поэтому появление у его старшего сына — Ричарда I — идеи об отдельном
захоронении собственного сердца действительно могло быть вдохновлено локальной
традицией Фонтевро — рассказывавшейся там историей (подлинной или
вымышленной, неважно) о судьбе сердца святого основателя монастыря.
Как бы то ни было, Ричард, похоже, первым из правителей получил не два, а три
погребения. Свое тело он завещал похоронить в Фонтевро у ног отца, перед которым
считал себя виноватым156, а сердце — в соборе Руана, где был погребен его старший брат
См., например: NagleJ. Op. cit. P. 134 (правда, здесь это положение высказывается не как утверждение, а как
вопрос).
«Deinde praecepit rex, ut cerebrum et sanguis ejus et viscera sua sepelirentur apud Charrou, et cor suum apud
Rothomagum, et corpus suum apud Frontem Ebraudi, ad pedes patris sui». Chronica magistri Rogeri de Houedene
Vol. 4. London, 1871 (Rolls, [51/4]). P. 84. Об изъятии внутренностей Ричарда и захоронении его тела
рядом с могилой отца см.: «Cujus corpus exenteratum, et apud sanctimoniales Fontis Ebraldi delatum, Dominica
in Palmis, juxta patrem suum regio honore ab episcopi Lincolniensi humatum est». Radulpkus de Coggeshall.
Chronicon Anglicanum / Ed. by J. Stevenson. London, 1875 (Rolls, [66]). P. 96. О погребении у ног отца как
покаянном жесте пишет Роджер Вендоверский: «Corpus vero suum apud Fontem-Ebraudi secus pedes patris
Ш'Ш . Бо цо ♦ BE ИЧИ МИР НИЕ
Генрих (Молодой король)157. Прочие внутренности, изъятые при бальзамировании,
были, как обычно, захоронены в местечке, оказавшемся поблизости от военного лагеря,
где король скончался.
Матвей Парижский (ок. 1200-1259) излагает мотивацию Ричарда, но слова
хрониста нельзя принимать на веру, тем более что он взялся за перо лет через сорок после
смерти короля. По словам Матвея, король предназначил своему телу покоиться рядом с
останками отца, сердце отдал руанцам в награду за их верность, а «нечистоты» оставил
жителям Пуату из-за их репутации предателей, ибо не считал этих людей достойными
какой бы то ни было иной части своего тела158. Первый пункт не вызывает сомнений,
остальные два представляют собой явно позднее переосмысление. В одном случае кто-
то (очевидно, из нормандцев) стремился поднять значение королевского дара,
сделанного столице их герцогства, во втором же кому-то (возможно, тем же самым нормандцам)
хотелось поиздеваться над пуативинцами, придав захоронению у них внутренностей
Ричарда смысл, в этом действии никак не содержавшийся.
Историки, обычно с удовольствием воспроизводящие хлесткие слова Матвея
Парижского, сами того не замечая, следуют за одной из тех «партийных» интерпретаций смысла
символического действия, о которых речь уже шла в главе о «коронации ногами». Все
примеры раздельных захоронений, приведенные на предыдущих страницах, показывают, что
ничего унизительного в таком «частичном погребении» для тех, кто его принимал в своей
земле, не было. Другое дело, что сложилась некоторая иерархия останков, в которой
захоронение тела стояло явно выше погребения всего, что было из него изъято. Однако даже ее
при желании можно было перевернуть, как показывает остроумная эпитафия Арнульфа
из Лизьё. В его духе можно было бы сказать, что жителям Пуату (или на самом деле,
скорее, Лимузена) достались столь славные части организма короля, как его мозг и «кровь».
Выделение сердца в качестве особого объекта погребения усложнило, естественно, эту
иерархию. Современники осознали, что «тройное захоронение» Ричарда было
новшеством, иначе не появилась бы эпитафия, последняя строка которой давала ему свое
объяснение: «Это было не то тело, которому было бы довольно одного места»159.
sui, cujus preditorem se confitetur, sepeliri jubens...» Roger de Wendover. Flores historiarum ab a. 1154 / Ed. by
H. G. Hewlett. T. 1. London, 1886 (Rolls, [84/1]). P. 283. Гервасий добавляет, что лишенное внутренностей
тело Ричарда было обработано солью: «Qui effusis intestinis visceribus saleque conspersus, apud Fontem Sancti
Ebraudi, ut ipse praeceperat, sepultus est». Gervase. Op. cit. P. 593.
7 Во всяком случае, именно такое обоснование для отправки сердца Ричарда в Руан приводится в: Annales
Monasterii de Wintonia. P. 71: «Cor autem ejus jussu ipsius extractum a corpore deportatum est Rothmagum, et
juxta fratrem suum Henricum reconditum».
* «Patri enim corpus suum ratione praedicta assignavit; Rothomagensibus propter incomparabilem fidelitatem,
quam in eis expertus fuerat, cor suum pro exenio transmisit; Pictavensibus quoque, propter notam proditionis,
stercora sua dereliquit, quos non alia sui corporis portione dignos judicavit». Matthaei Parisiensis, monachi
Sancti Albani, Historia Anglorum, sive, ut vulgo dicitur, Historia minor. Item, eiusdem Abbrevatio chronicorum
Angliae / Ed. by E Madden. Vol. 2. London, 1866 (Rolls, [44/2]). P. 76-77. Дословно повторено и в: Roger de
Wendover. Op. cit. P. 283.
9 «Nee fuit hoc funus, cui sufficeret locus unus». Matthaei Parisiensis... Historia Anglorum... P. 77.
Г.манл 6. Пртло.мчнк i.'Hiiikhtii В^Д
Кстати, и в более поздние времена не заметно пренебрежительного отношения к
«нечистотам» государя. Так, сосуды с ними вовсе не обязательно застенчиво скрывали от
публики в ходе погребальных торжеств — порой, напротив, им отводили весьма
почетное место. Например, при погребении в 1496 г. в Инсбруке эрцгерцога Зигмунда прямо
перед его гробом четыре рыцаря несли (надо полагать, в четырех же сосудах) все, что
при бальзамировании достали из нутра этого князя160.
Между предположительным захоронением сердца Робера д'Арбрисселя в Орсане и
документированным погребением сердца Ричарда I в Руане имеется одно важное
сходство. В обоих случаях речь шла о демонстративном закреплении присутствия умершего
в определенной точке пространства. В отличие от самого захоронения, присутствие это
оказывалось не частичным, а полным — в соответствии с привычным в агиологии ходом
мысли: всякая часть реликвий святого содержит в себе всю его душеспасающую силу —
по принципу не pars pro totum, но pars id est totum. При идентичности достигнутых
результатов пути, которые привели к ним в 1116 и 1199 гг., оказались не просто разными,
а противоположными: в Орсане «место» добилось присутствия святого, чтобы поднять
собственный престиж, в Руане же король, судя по всему, сам пожелал не только
оказаться рядом с могилой брата, но и обозначить свое присутствие в месте, стратегически
важном для него и его преемников.
Итак, эпизод 1199 г. — первый из известных нам сегодня, когда смертные останки
государя оказались разделены уже не на две, а на три части, причем две из них получили
вполне определенное смысловое наполнение. Авторитетный образец вызвал подражания.
Вскоре в том же Фонтевро, как утверждают, было похоронено сердце Иоанна
Безземельного (ум. 1216)161. Если это суждение справедливо, Иоанн тоже воспользовался
возможностью посмертного присутствия сразу в двух местах — не только в Вустерском соборе
между могилами св. Освальда и св. Вульфстана, но и в анжуйской семейной усыпальнице
рядом с родными. Впрочем, высказывалось и мнение, что сердце короля Иоанна осталось
аббату Кроукстоуна, не только стоявшему у смертного одра Иоанна, но и проводившему
потом вскрытие162. (Вот еще один тип умелого бальзамировщика — после епископских
медиков и королевского повара.) Во всяком случае, Роджер Вендоверский передает лишь
одно распоряжение умиравшего короля: он завещал свои «тело и душу Богу и святому
Вульфстану», а значит, не планировал для своего сердца ничего особенного163.
«Vor der par zutragen das ynngewand sollen die hernach- / geschriben vier tragen / Herr Sigmund Fuchs /
Grafnegker / Hainrich Fulhin / Cristoff Tunner. / Item darauf die Bar vnd leich weylend loblicher gedechtnuss /
Ertzhertzogs Sigmunds zu Osterreich». Инсбрук. Тирольский земельный архив. Altere Kopialbiicher. Teilband
S (19). S. 221.
BienvenuJ.-M. Fontevrault // LexMA. Bd. 4. Lachen, 1999. Sp. 628.
«Moriturus domui de Crokestun cum corde suo terrain decern libratarum legavit». Radulphus de Coggeshall.
Op. cit. P. 184.
«Et his ita gestis, sciscitatus est ab eo abbas de Crocstuna, si ipsum mori contingeret, ubi vellet eligere sepulturam,
cui rex respondens dixit, "Deo et sancto Wistano corpus et animam meam commendo"». Roger de Wendover.
Op. cit. P. 196.
рДЯм.л. F»..iiu(..i. • ппличинимщ'гнт; " _ ~~~
Посетив Фонтевро в 1254 г., Генрих III Плантагенет обещал аббатисе оставить
монастырю свое сердце. Двадцать лет после смерти государя его сердце хранилось в
Вестминстере, пока, наконец, настоятельница Фонтевро не забрала его оттуда в декабре 1291 г.
и не увезла в свой монастырь164. Там королевское сердце было встречено и похоронено с
пышными церемониями165 — обстоятельство существенное, поскольку свидетельствует
о складывании ритуала погребения одного только сердца, обогащении этого обряда
новыми элементами и росте его значения для саморепрезентации аббатства.
Гробницы для сердец
Если захоронения внутренностей отмечались, как мы убедились, простыми
плитами или надгробиями с эпитафиями, то погребениям сердец постепенно стали придавать
весьма впечатляющее оформление. Первые памятники над сердцами (их стали
возводить, насколько известно, с XIII в.) не отличались от «настоящих» надгробий. Так, в Ру-
анском соборе «могила» сердца Ричарда I украшена лежащей фигурой — gisant, —
которая вполне могла бы оказаться и в Фонтевро, над «главными» останками короля.
Оригинален по форме один из самых ранних сохранившихся монументов — графа Тибо V
Шампанского (ум. 1270). Внешне он напоминает реликварий, в верхней части которого
в особой «капсуле» должно было храниться сердце графа166 (ил. 70).
Однако со временем для памятников над сердцами вырабатывается единая
иконографическая схема. Это gisant, отличающийся от «обычного» тем, что в руке он держит
сердце. Исходным образцом здесь, по-видимому, стал памятник Карлу I Анжуйскому, королю
Неаполитанскому, возведенный в 1328 г. в парижской церкви якобинцев167 (ил. 71).
Заданный здесь иконографический тип был почти «дословно» воспроизведен скульптором,
делавшим вскоре после 1367 г. памятник для сердца короля Карла V в Руанском соборе.
Единственное серьезное композиционное отличие состояло в том, что фигура Карла V
держит сердце в правой руке, а не в левой, как gisant Карла Анжуйского.
Распространение именно такой иконографии по Европе выявляет роль французского
королевского двора в XIV в. как источника стандартов в деле репрезентации, имевших
силу не только в пределах французского королевства. В доказательство можно привести
пример из германских земель. На протяжении XV и XVI вв. хорошо документируется
обыкновение погребать сердца вюрцбургских князей-епископов в крупном цистерциан-
164 Hope W. Н. S.J. Op. cit. Р. 528. В XIX в. в Шотландии нашлось сердце, изъятое из аббатства Фонтевро при
его разграблении в 1793 г., и, вероятно, принадлежавшее Генриху III. Подробнее см.: HarmaJ. М. Notes
on the Royal Heart Preserved at St. Margaret's Convent, Whitehouse Loan, Edinburgh // Proceedings of the
Society of Antiquaries of Scotland. 5th ser. Vol. 3. 1916-1917 (December 11,1916). P. 16-23 (а также: http. //
ads.ahds.ac.uk/catalogue/adsdata/PSAS_2002/pdf/vol_051/51_016_023.pdf).
165 Bradford Ch. A. Op. cit. P. 80.
166 Erlande-Branderiburg A. Op. cit. P. 118. Описание памятника см. в: L'Art au temps des rois maudits. Philipp le
Bel et ses fils 1285-1328. Paris, 1998. P. 111-112 (№ 59).
167 Erkmde-BrandenburgA. Op. cit. P. 118; Gaude-Ferragu M. Le coeur «couronne»: tombeaux et funerailles de cceur
en France a la fin du Moyen Age // Micrologus. Vol. 11. II Cuore — The Heart. Firenze, 2003. P. 256.
Глава 6. Преодоление тленности Д
ском аббатстве Эбрах, лежащем в нескольких десятках километров от Вюрцбурга. Там,
позади главного алтаря монастырского храма, сложился настоящий мемориал
епископских сердец. Его разрушили во время Крестьянской войны 1525 г., но затем он был
восстановлен и продолжал пополняться вплоть до 1573 г.168 Зарисовка XVIII в. показывает,
что памятники над сердцами представляли собой фигуры умерших в литургическом
облачении в полный рост; в правой руке у каждой было сердце169 (ил. 72). Судя по
некоторым деталям (подушки под головами, положение мечей), первоначально скульптуры
лежали как «нормальные» gisants, а подняли их и стоймя вмонтировали в стену, надо
полагать, в результате позднейшей реконструкции — вероятно, как раз той, что
последовала за потрясениями 1525 года.
Конечно, даже у самого стандартного иконографического решения должны были
появляться особые варианты. Так, архиепископ Трирский Якоб фон Зирк, описывая
в 1455 г. памятник, который ему хотелось бы видеть над погребением своего сердца в
Меце, пожелал, чтобы скульптурная фигура прелата держала сердце не одной рукой,
а двумя170. Но это отклонение от традиции было куда как скромным по сравнению с
новациями, появившимися в XVI в., о которых может дать представление фигура
бодрого transi171 с пышного памятника над сердцем князя Оранского Рене Шалонского
(ум. 1544) в Бар-лё-Дюк (ил. 73). С конца XV в. стали возникать и вовсе новые типы
композиций. Так, в Клери, в храме Богоматери над погребением сердца французского
короля Карла VIII (1483-1498) сам монумент был выполнен в форме сердца172.
Постепенно в XVI в. самую большую популярность приобрели две основные формы
памятника: либо плита (или стела) из черного мрамора, либо же колонна, поддерживающая
урну с сердцем173.
«Могиле сердца» (точно так же, как «могиле тела» и «могиле внутренностей») с
самого начало предстояло служить не только местом упокоения человеческих останков,
но и центром литургического поминовения усопшего. Уже Ричард I завещал Руанскому
Das Bistum Wiirzburg / Bearb. von A. Wendehorst. Teil 2. Berlin, 1969 (Germania Sacra. N. F. 4). S. 28; Schulze H.
Der Wurzburger Dom und sein Bereich als Grablege. Teil 3 // WDGB. Jg. 41.1979. S. 55.
Gropp I. Collectio novissima scriptorum et rerum Wirceburgensium a saeculo XVI, XVII et XVIII hactenus
gestarum... T. 1. Francofordiae; Lipsiae, 1741. P. 96. Сравн. также: Idem. Monumenta sepulchralia ecclesiae
Ebracensis. Wiirzburg, 1730. S. 12 и др.
«...Daruff ein figuir eines Erzbischoffs mit messyngen / gegossen sy die eyn hertze in beyden henden halde».
Кобленц. Главный земельный архив. 1 D Nr. 1171. Fol. 5.
Этот вид надгробной пластики широко распространился в XIV-XVI вв. Transi представляли собой
предельно натуралистические, часто отталкивающие изображения покойного в виде скелета или обнаженного
трупа с признаками тления и распада, нередко пожираемого червями и всевозможными гадами. Такого
рода скульптуры служили для живых напоминанием о бренности всего сущего, о необходимости смирения
и покаяния. Из литературы о transi см., например: Cohen К. Metamorphosis of a Death Symbol: the Transi
Tomb in the Late Middle Ages and the Renaissance. Berkeley etc., 1973.
Gaude-Ferragu M. Le coeur «couronne»... P. 256.
Ibid.; NagleJ. Op. cit. P. 75. О погребениях сердец в XVII в. см.: Michel W. Herzbestattungen und der Herzkult
des 17. Jahrhunderts// Archiv far mittelrheinische Kirchengeschichte. Jg. 23.1971. S. 121-139.
ЮШм.А.'Ьомцон • ППЛИЧИК lit МИРЫ lilt ^^^- -
собору 300 мюидов вина, чтобы на каждую годовщину смерти над его сердцем
проводили заупокойную мессу. Из этого следует, что король-новатор представлял себе
«функционирование» этого погребения примерно так же, как и погребения тела — на благо
своей грешной душе.
Однако вокруг захоронений сердец постепенно стали складываться особые
церемонии, выходившие за рамки литургического поминовения. Выше уже говорилось о
торжественной встрече сердца короля Генриха III Плантагенета в Фонтевро в 1292 г. В
других местах тоже появлялись ритуалы доставки и приема сердец правителей. Едва ли не
лучшие описания сохранились в Вюрцбурге. Там было принято прежде всего помещать
сердце покойного князя-епископа в специальный сосуд из олова174, а в XV-XVI вв. —
нередко из стекла и отправлять в сопровождении верных служителей покойного в
траурной повозке, запряженной четырьмя конями под черными чепраками, в Эбрахское
аббатство (ил. 74). Монахи выходили встречать сердце у монастырских врат, несли его в
церковь, ставили там на feretrum — подобие катафалка, читали над ним вечерню,
устраивали бдения, всю ночь жгли свечи, а наутро служили панихиду. Затем с пением псалмов
и молитвами сердце прелата несли к «гробнице для сердец» — соблюдая порядок,
принятый в монастыре при погребении «благочестивых гостей либо же лиц, живущих по
уставу» (под последними, очевидно, подразумевались монахи и каноники)175.
О времени, когда возникла традиция захоронения епископских сердец в Эбрахе,
издавна ведутся споры, которые легко можно разрешить на основании набросанной выше
общей картины распространения по Западной Европе «египетского метода».
Возможных дат рождения вюрцбургско-эбрахского обыкновения называлось две: 1150 г.176 (или
же 1151 г.177), во-первых, и 1287 г.178, во-вторых. Однако если пойти за местной
легендой, утверждающей, будто первое епископское сердце прибыло в Эбрах еще в 1150 или
1151 г., окажется, что вюрцбургские предстоятели первыми в Европе создали
обыкновение хоронить сердца отдельно от всех других частей тела, обогнав Ричарда Львиное
Сердце ровно на полвека. Более того, они сразу же создали и первый некрополь для
сердец — идея, до которой и Ричард еще не додумался. Поскольку столь решительное
общеевропейское лидерство Эбраха представляется крайне маловероятным, в качестве даты
возникновения в нем «мемориала сердец» может рассматриваться только 1287 год.
174 Schulze И. Der Wurzburger Dom... Teil 3. S. 55.
175 Описание приема епископского сердца пересказывается здесь по: \Soelner W.] Brevis notitia monasterii
В. V. М. Ebracensis sacri ordinis Cisterciensis in Franconia. Romae, 1739. P. 28-30: «Cum fuerint in Ecclesia
deponitur cor sub fenetro ordinato in medio presbyterii [...] deinde habentur vesperae, iisque finitis, cantata
vesperae defunc orum cum vigiliis nisi jam ante fuissent decantatae. Interim ardet ibidem lumen usque ad
tempus sepulturae. Altera die laudes defunctorum et vigiliae, nisi jam essent decantatae, decantantur. Sacerdotes
celebrant, et post Summum Sacrum ab abbate solemniter celebratum, proceditur ad sepulturam cordis, eodem
modo, sicut sepeliri solent venerabiles hospites, aut personae regulares cum psalmis, collectis et ceremoniis».
76 Das Bistum Wurzburg... Teil 1. Berlin, 1962 (Germania Sacra. N. F. 1). S. 154-155.
77 Grebner Chr. Op. cit. S. 128; Schulze H. Der Wurzburger Dom... Teil 3. S. 55.
78 Das Bistum Wurzburg... Teil. 2. S. 28.
Глава 6. Преодоление тленности Щ
Эта дата подходит намного больше: к концу XIII в. традиция посмертного
«расчленения» укоренилась уже во многих правящих домах Западной Европы, хотя князья
церкви и отставали здесь, кажется, от светских государей. В распространении моды на
расчленение тел Э. Браун важную роль отводит примеру святого архиепископа Кентер-
берийского Эдмунда Абингдона, скончавшегося в 1240 г. добровольным изгнанником
во Франции179. Но если английская и французская знать действительно последовала за
Эдмундом, устраивая отдельные захоронения сердец, то здесь мы имеем дело с точно
таким же недоразумением, как и в случае с Робером д'Арбрисселем. Вчитаемся в
сообщение Матвея Парижского. Присутствовавшие при кончине архиепископа Кентер-
берийского умоляли его не покидать их. Умирающий ответил: «Сердце мое останется с
вами», — слова, смысл которых окружающие не поняли. Лишь позже «раскрылись
глаза их», когда при бальзамировании из мертвого тела (которое следовало похоронить в
другом месте) изъяли внутренности и сердце, чтобы тут же и предать их земле180. Итак,
святой вовсе не требовал отдельного захоронения своего сердца: он вообще не требовал,
а, как и положено святому, предвидел. Окружавшие смертный одр святого должны были
легко понять содержание завещания, но содержание пророчества могло открыться, как
и положено, лишь со временем. Не говорится у Матвея ничего и об отдельном
погребении сердца. Другое дело, что со временем молва могла переосмыслить характер того,
что осталось у каноников Суаси (местечка, где умер Эдмунд Абингдон): вместо вполне
принятого в таких случаях расширительного толкования слова «сердце» (сердце и все
остальное), она предложила суженное его понимание (сердце без всего прочего). Итак,
еще примерно за полвека до появления эбрахского мемориала отдельное захоронение
сердца высокопоставленного клирика вовсе не было общепринятым, но сама идея
такого захоронения вполне могла уже начать распространяться. «Прогрессивным» вюрц-
бургским епископом, создавшим локальный обычай погребения епископских сердец,
следует считать Бертольда, завершившего, наконец, затянувшееся на долгие годы
строительство большого собора в Эбрахе в 1285 г. Всего два года спустя епископ Бертольд
окончил свой земной путь, а его сердце, очевидно, и стало первым в «театре и мавзолее
епископских сердец»181, созданном в им же достроенном и освященном храме182.
179 Brown Е. A. R. Death and the Human Body... P. 228-229.
180 «"Domine, ut quid recedis? Ut quid nos deseris? Vexaberis itinerando, quiesce nobiscum". Et re^pondit
archiepiscopus: "Cor meum vobiscum remanebit". Et non intellexerunt verbum, sed infirmatus illic obiit. et facta
anathomia de corpore suo, ibidem sepulta sunt ejus viscera cum corde. Distat locus ille a Pontiniaco viginti leucis.
id est duabus dietis; et tunc demum aperti sunt oculi eorum, ut verbum intelligerent quod dixerat archiepiscopus».
Matthaei Parisiensis, monachi Sancti Albani, Chronica majora / Ed. by H. R. Luard. Vol. 4. London. 1877 [Ro!'s.
57/4]. P. 73.
181 Выражение принадлежит одному историку XVIII в.: «...positum est venerandum pietatis Theatrum et Con^ jm
Episcopalium Mausolaeum». [Soelner W.] Op. cit. P. 26.
182 Однако в норму отделение сердца при погребении епископов все же не превратилось. Вюрпбургскии тр i-
мер тоже не стал общим образцом, даже в одной лишь Германии. Так, в Шпайере, судя по ыатер|'е.~ v
XVI в., сердца местных епископов не отделяли от прочих их внутренностей и погребали с ними в <№
вместилище. К тому же там (в отличие от Вюрцбурга) не возникло определенного места для таких 3£Ж-
ШШ М. А. Бойцов ' ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Об обрядах, сопровождавших в XIV в. захоронения сердец, известно еще мало.
Правда, французский король Карл V (1364-1380) в своем завещании подробно
регламентирует литургическое сопровождение своих останков. Он хотел, чтобы заупокойные
службы у его сердца велись с не меньшей интенсивностью, чем у его тела183. Сохранилось
описание погребения сердца герцога Анжуйского Людовика I в 1387 г.184 На
протяжении XIV и в XV в. пышность церемоний, по-видимому, возрастала. Герцог Анжуйский
(и номинальный король Сицилии) Рене I в завещании 1474 г. тоже настаивал на том,
чтобы сердце его хоронили не менее торжественно, чем тело. Когда же в 1481 г. он умер,
погребение сердца было обставлено едва ли не с еще большей пышностью, чем желал
сам «добрый король Рене»185. Причина здесь, вероятно, была политико-правового
свойства. Тело герцога временно погребли на юге Франции, далеко от семейных владений.
Но провести торжественные похороны Рене I было необходимо, чтобы его преемник мог
вступить в свои права186. Поэтому доставленное в Анжер сердце покойного
«представляло» в данном случае все его тело, наподобие того, как внутренности Оттона Ш когда-то
сыграли ту же «представительскую» роль в Аугсбурге.
Едва ли не самые торжественные похороны были устроены сердцу королевы Анны
Бретонской (ум. 1514) — и тоже по причинам политическим. В качестве королевы
Франции она была похоронена, естественно, в Сен-Дени. Но Анна желала особо подчеркнуть
свой сан наследственной герцогини Бретонской и для этого распорядилась похоронить
свое сердце в нантском монастыре кармелитов, с XIV в. тесно связанном с герцогской
династией Монфоров — рядом с роскошной гробницей ее родителей. В траурных
мероприятиях участвовали едва ли не все жители Нанта, улицы которого «в знак
смирения» были украшены белыми тканями. В монастырском храме Богоматери на высоком
помосте под сенью, уставленной горящими свечами и украшенной гербами покойной
(ил. 75), выставили сердце королевы в золотом, похожем на реликварий, футляре с
короной, сохранившемся до сих пор187 (ил. 76). Герольдом покойной было составлено
ронений. См.: Andermann К. Zeremoniell und Brauchtum beim Begrabnis und beim Regierungsantritt Speyerer
Bischofe. Formen der Representation von Herrschaft im spaten Mittelalter und in der friihen Neuzeit // Archiv
fur mittelrheinische Kirchengeschichte. Jg. 42.1990. S. 130.
183 Gaude-Ferragu M. Le coeur «couronne»... P. 257.
184 Описание см. в: Journal de Jean Le Fevre, eveque de Chartres, chancelier des Rois de Sicile Louis I et Louis И
d'Anjou / Ed. par H. Moranville. Paris, 1887. Сравн.: Gaude-Ferragu M. Le coeur «couronneV... P. 242.
83 Gaude-Ferragu M. Le coeur «couronne»... P. 260-261.
186 Ibid. P. 259.
187 Вместилища для сердец выглядели по-разному и изготавливались из различных материалов — свинца, олова,
серебра, а порой и золота. Так, сердце Анны Бретонской заключили в маленький золотой «реликварий»,
который поставили в свинцовый сосуд, а тот уже поместили в железную урну Зато сердце Филиппа Красивого
Габсбурга, герцога Бургундии и короля Кастилии (1504-1506), отправили из Испании в Брюгге (чтобы
положить в гробницу его матери, Марии Бургундской) в невзрачном железном ящичке, единственным
украшением которого служила пространная надпись. (Известна, кстати, история, как вдова Филиппа, Хуана Безумная,
не позволяла хоронить тело мужа, возя его с собой по стране несколько месяцев подряд и время от времени
открывая гроб. Отсюда можно заключить, что изъятие сердца, как и всю операцию по бальзамированию, прово-
Глава 6. Преодоление тленности щ^Д
подробное официальное описание торжеств, цель которых явно состояла в том, чтобы
упрочить вхождение Бретани во Французское королевство188. О том, что Анна умерла,
герольд возвестил не над ее могилой в Сен-Дени, а только в Нанте, после погребения
сердца королевы и герцогини189.
Здесь особенно заметно, сколь сильно за несколько веков изменилось обращение с
человеческим сердцем, изымаемым из трупа при применении «египетского метода». С IX
и до конца XII в. его погребали вместе с остальными органами сразу же после вскрытия,
причем, как правило, недалеко оттуда, где государя настигла кончина. Теперь же сердце
не только везут на большие расстояния — в ранее назначенное место, где его примут для
вечного упокоения и поминовения, но и хоронят позже всего — уже после погребения
тела. Именно такой порядок, похоже, вошел в обычай — во всяком случае, уже при
кончине Филиппа IV Красивого в 1314 г. его сердце захоронили в Пуасси после погребения
тела в Сен-Дени190. В 1378 г. тело королевы Жанны похоронили в Сен-Дени 16 февраля,
а сердце в монастыре кордельеров — только 18-го191. Тем не менее и из этого
обыкновения случались, конечно, исключения: так, сердце короля Карла VIII (1483-1498) было
похоронено раньше тела.
дили весьма опытные специалисты, иначе вид Филиппа быстро перестал бы доставлять утешение его бедной
вдове.) Урны с сердцами обычно надписывались, но далеко не всегда с должной подробностью. Если на сосуде,
найденном в Руанском соборе в 1838 г., имелось недвусмысленное указание: «HIC IACET COR RICARDI
REGIS ANGLORUM» — «Здесь лежит сердце Ричарда, короля Англии» (Les tombeaux de la cathedrale de
Rouen / Ed. par A. Deville. Paris, 1881. P. 37), то историкам долго не удавалось определить, какому Плантаге-
нету принадлежало сердце из Фонтевро, сосуд для которого украшало единственное слово «HENRICUS».
См.: HannaJ. М. Op. cit. Еще больше проблем представляют собой, естественно, урны вовсе не подписанные.
Находка в 1843 г. одной из таких в Сен-Шапель вызвала бурное обсуждение, не принадлежало ли лежавшее
внутри сердце самому Людовику IX Святому: Erlande-Brandenburg A. Op. cit. Р. 96. Не меньше споров велось
во Франции и в 1975-1976 гг. по поводу подлинности якобы сохранившегося сердца Людовика XVII (дофина
Луи-Шарля). Подробнее см.: Бовыкин Д. Ю. Король умер?., (посмертная судьба Людовика XVII) // Казус.
Индивидуальное и уникальное в истории — 2004. Вып. 6. М., 2005. С. 339-342.
Cheque P. Recit des funerailles d'Anne de Bretagne precede d'une complainte sur la mort de cette princesse et de
sa genealogie le tout compose par Bretaigne, son heraut d'armes / Ed. par L. Merlet et M. de Gombert. Paris, 1858
(Le Tresor des pieces rares, 14).
Gaude-Ferragu M. Le cceur «couronne»... P. 263.
«Sequenti vero die dictum corpus fuit sepultum in eclesia Sancti Dionisii [...] Postque in crastinum vicera et cor
dicti regis, abstracta de dicto corpore incontinenti post mortem, sepultum fuerunt...» La mort et les funerailles de
Philippe le Bel... P. 11. В данном случае и внутренности короля хоронили после тела. Вероятно, король велел
доставить их либо тоже в Пуасси вместе с сердцем, либо куда-то еще. Место их погребения не установлено.
«Du 14 feburier / Се jour Madame Jeanne de Bourbon Royne de france [...] fut portee moult solemnelement sur
vn lict couuert d'un beau Ciel [...] de l'hostel royal de sainct Paul a PEglise nostre Dame de Paris, ou furent faictes
ses obseques moult haultement [...] Et la demeura toute la nuict jusques au lendemain a heure de midi que les
obseques furent faictes, Apres fut portee a sainct Denis ouparauant furent faictes ses obseques. [...] Et le mardy
[16 февраля ] ensuiuant la messe Et seruice, et puis fut mise au tombeau par la maniere qui est accoustumee de
faire des Roynes de france. [...] / Du XVIII feburier / Ce jour Curia vacat, pour les obseques de Madame la Royne
qui furent faictes aux Cordeliers ou son coeur est enterre...» Вольфенбюттель. Библиотека им. герцога Августа.
Nr. 1917 (3.1.190. Aug. fol.) («Pompes funebres et processiones»).
ИЯЯм. А Бойцов ♦ ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Выбор того или иного места захоронения сердца определялся и в эту пору заботой о
спасении души, «династической солидарностью» и политическим расчетом.
Постоянный «мемориал» для сердец королей Франции возник намного позже, чем в вюрцбург-
ском княжестве: только в XVI в. стало принято отправлять королевские сердца в
парижский монастырь целестинцев192.
Тройное погребение
Обособление «могилы сердца» означало, что теперь смертные останки государей
стали разделять уже не на две части, а на три, и у каждого мертвеца, соответственно,
оказывалось по три могилы. Некоторые исследователи полагают, что только с перехода
от «двойного» разделения трупа — на тело и внутренности — к «тройному» — на тело,
внутренности и сердце — можно говорить о собственно бальзамировании193, но с таким
формальным подходом трудно согласиться. Нет никаких оснований сужать
содержание понятия «бальзамирование» до одного из исторических вариантов этой процедуры,
иначе непонятно, как называть все другие ее модификации, в частности, и те, что
применялись при соблюдении той же самой «египетской технологии».
Во всяком случае, начиная с первой четверти XIV в. у членов французской
королевской семьи стало правилом указывать в завещаниях места, желательные для всех «трех
погребений» августейших останков194. Из французских князей отдельного захоронения
сердца в XIV-XV вв. ясно требовали только герцоги Анжуйские (если не считать
одного графа Дюнуа, бастарда Людовика Орлеанского).
Однако отсутствие соответствующих распоряжений в завещании вовсе не означало,
что покойного государя не будут расчленять. Так, историкам известно несколько
десятков захоронений членов дома Капетингов за период между 1285 и 1375 г. — и лишь в
двух случаях мертвецы не подвергались разделению: целыми остались тела Людовика X
(1314-1316) и его дочери Жанны II, королевы Наваррской (1328-1349)195.
Даже во французских землях «тройное погребение» не смогло сразу вытеснить
предшествующей модели погребения «двойного». Так, в отношении герцогов
Бургундских известно, что сердца как Филиппа II Храброго (1363-1404), так и Филип-
192 NagleJ. Op. cit. P. 146. Здесь же (p. 146-148) см. обзор мест, где захоронены сердца французских королей.
Целестинцы утверждали даже, что располагают сердцами Карла VI, Людовика XII, Изабеллы
Баварской и Анны Бретонской, которых у них заведомо не могло быть: Gaude-Ferragu М. Le cceur «couronne»...
P. 246-247.
183 NagleJ. Op. cit. P. 131.
194 В качестве примера см. начало завещания французского короля Филиппа V (1322 г.): «Premierement nous
ordenons, voulons & commandons, que nostre Cueur soit enerrez dedanz leglize des frere Meneurs de pans. Et
noz entrailles en leglise des freres prescheours de Paris». Brown E. A. R. The Ceremonial of Royal Succession in
Capetian France. The Funeral of Philip V // Speculum. Vol. 55.1980. P. 289 (Appendix I). Во французской
королевской семье столь четкое распоряжение первой оставила королева Жанна в 1319 г. См.: Brown Е. A. R.
Death and the Human Body... P. 258.
195 NagleJ. Op. cit. P. 143.
Глава 6. Преодоление тленности Щ
па III Доброго (1419-1467) были по старинке захоронены на месте смерти князей
вместе с остальными внутренностями. То же относится и к герцогу Жану I Беррий-
скому (1360-1416)196. За пределами французских земель практика отдельного
захоронения сердец государей тем более не могла сразу стать универсальной. Только
про одного германского короля позднего Средневековья — Людвига IV Баварского
(1314-1347) — сохранилось известие об отдельном захоронении сердца. Оно,
впрочем, не очень надежно, поскольку относится только к середине XVII в. Более того,
речь в нем идет о погребении сердца императора на месте его кончины — в монастыре
Фюрстенфельд197. Отсюда естественно рождается предположение, что даже, если
свидетельство вполне достоверно, речь в нем идет вовсе не о «новой» практике
отдельного погребения сердца, а о вполне «старой» — обозначения места погребения всех
внутренностей как захоронения сердца. Тем не менее в конце концов и германским
государям тоже пришлось воспринять французскую моду. В этом может убедиться
любой турист в Вене, к числу главных достопримечательностей которой относится
фамильный склеп Габсбургов при церкви капуцинов (Kapuzinergruft), куда с 1633 г.
помещали тела государей Священной Римской империи. Однако сердца, изъятые из
этих тел, покоятся в церкви августинцев, а внутренности — в так называемых
катакомбах под собором св. Стефана.
Устроив в конце концов подобие мемориала для королевских сердец в парижской
обители целестинцев, французские короли смогли догнать епископов Вюрцбургских
(сами того, впрочем, не ведая), хоть и с отставанием на два с лишним столетия. Правда,
к идее собирать в одном месте прочие внутренности королей ни Капетинги, ни Валуа,
ни первые Бурбоны так и не пришли — захоронения этого рода оказались разбросаны
по всей стране, отмечая, как правило, места кончины государей. Зато в том же Вюрц-
бурге дело с «первым погребением» было поставлено на прочную институциональную
основу Изъятые при бальзамировании внутренние органы князей-епископов (как мы
уже знаем, за исключением сердца) предавали земле, начиная с XIV в.198 и вплоть до
1792 г.199, в небольшой церкви внутри крепкого замка Мариенберг, возвышавшегося
над Вюрцбургом на противоположном от города берегу Майна. Не будем принимать
на веру забавное объяснение этого обычая некоторыми то ли простодушными, то ли,
напротив, лукавыми современниками: внутренности покойного князя погребают
отдельно в Мариенберге якобы в знак того, что каждый епископ должен так славно кор-
196 Gaude-Ferragu М. Le cceur «couronne»... P. 248.
197 Czerny H. Der Tod der bayerischen Herzoge im Spatmittelalter und in der friihen Neuzeit 1347-1579.
Vorbereitungen — Sterben — Trauerfeierlichkeiten — Grablegen — Memoria. Mtinchen, 2005 (Schriftenreihe
zur bayerischen Landesgeschichte, 146). S. 52-53. Менее подробно о том же см.: Meyer R. J. Konigs- und
Kaiserbegrabnisse... S. 79, 210—213. Однако P. Майер заблуждается, утверждая, будто «в империи»
отдельное погребение сердпа вообще не было принято — примеры из Вюрцбурга и Трира достаточно ясно это
показывают.
198 Grebner Ckr. Op. cit. S. 123.
199 Schulze H. Der Wiirzburger Dom... Teil 3. S. 55.
ЕД М. А Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
мить своих вассалов в этом главном замке епископства, чтобы их внутренности
никогда не пустовали200.
Впрочем, не менее рискованно последовать и за нынешними историками,
разыскивающими в двойном (если отвлечься от захоронения сердец в Эбрахе) погребении
епископов — тело в Вюрцбургском соборе, а внутренности в Мариенберге — особый
символический смысл201. Он видится им то ли «конституционным» (упокоение в соборе
утверждает власть епископов как церковных предстоятелей, а захоронение в замке — их
власть в качестве имперских князей202), то ли «историко-церковным» (в Мариенберге
некогда сберегали останки мучеников, и епископы якобы старались на свой манер
поддерживать память об этом)203. Хранилище епископских внутренностей в Мариенберге
может открыть исследователю, пожалуй, только одну, впрочем, и без того известную
истину, относящуюся не столько к символике, сколько к топографии власти. Мощный
замок Мариенберг был излюбленным местопребыванием вюрцбургских князей.
Поскольку они любили в нем жить, то по большей части в нем же и умирали. Устойчивость
традиции погребения в этом замке внутренностей епископов говорит лишь о том, что в
княжестве рано появилась постоянная княжеская резиденция.
Папский запрет и его последствия
Нельзя сказать, что практика расчленения мертвых тел не вызывала протестов. Так,
один швабский хронист ужасался широкому применению «немецкого обыкновения» в
1167 г. в лагере Фридриха I Барбароссы под Римом, где от эпидемии погибло много
знатных людей204. Но больший интерес представляет для нас критика не «немецкого
обыкновения», а «египетского метода». Когда в 1278 г. чешский король Оттокар II пал
на поле битвы неподалеку от Вены, анонимный современник возмущался обхождением
с его телом. По словам хрониста, короля «выпотрошили, словно рыбу», причем
«жестокое отделение внутренностей и органов» было равнозначно второму умерщвлению
короля205. Возможно, столь резкую реакцию следует объяснить провинциализмом авто-
200 «Zu bedeuten, dar er und ein iglicher verweser seine schlofi dits wurdigen stiefts gespeist soil haben und halten,
in mafien das ingeweyde nit lehr sein will». Die Rats-Chronik... S. 52.
201 Вообще тройное захоронение вюрцбургских епископов всегда рассматривалось историками не как
широко известный, а как особенный местный и притом весьма древний обычай. См., например: «Mos imprimis
antiquissimus observatus fuit, quo defunctorum Praesulum Wircenburgensium corpora tripartitum solita sunt
sepeliri». Gropp I. Collectio novissima... P. 92.
202 GrebnerChr. Op. cit. S. 124.
203 Schulze H. Der Wtirzburger Dom... Teil 3. S. 54. Anm. 112a.
204 «Quo casu nobilis ille dux Fridericus de Routenburc illic mortuus est [...] episcopus Basileensis, episcopus
Argentinensis, cum aliis numero infinitis, illic mortui sunt; et quod dictu miserabile est, in cacabis excocti sepultis
intestinis, ossibus solis utribus insutis, sic ad propria sunt reportata». Annales Ottenburani Isingrimi et minores //
MGH SS. T. 17. Hannover, 1861. P. 315. Сравн.: SchaferD. Op. cit. S. 483.
205 «Occisus Wiennam ducitur, ibique cunctis miserie spectaculum efficitur, et quod dictum est horridum, iumentino
more scinditur, ad instar piscis exenteratur, et ipsa exta inollantur et separantur a corpore. Et cum etiam acerbissima
Глава 6. Преодоление тленности Щ
ра — он не понял, что победитель — король Рудольф Габсбург — пожелал оказать
павшему противнику высшие почести, применив к его останкам «египетский способ».
Удивительно, что таких критических высказываний было очень мало. Напротив, разделение
останков мертвеца на две или три части с последующим их раздельным захоронением
чем дальше, тем больше считалось престижным, и, похоже, уже на протяжении XIII в.
все новые круги знати стремились освоить именно такой способ обращения с телами
своих близких. Рассказывают даже, как некий английский дворянин Джон из Мерьета
собственноручно вырезал сердце у покойной супруги, очевидно, горячо им любимой,
чтобы захоронить его отдельно от дорогого ему тела206.
Вероятно, именно широкое распространение практики раздельных захоронений
вызвало, наконец, официальную реакцию высших церковных властей. Папа Бонифаций VIII
в своей булле «Detestande feritatis abusum» (1299 г.) категорически запретил расчленять
покойников — и прежде всего по «немецкому обыкновению», описанному в булле в
весьма драматическом тоне. Под угрозой отлучения папа требовал хоронить умершего
немедленно после смерти, а при необходимости перенести его останки на другое место
приниматься за это дело не ранее, чем плоть мертвеца «превратится в прах»207.
Тем не менее действие буллы Бонифация VIII было фактически приостановлено уже
при его преемнике Бенедикте XI. Начиная с него, папы стали (на первых порах,
очевидно, с некоторыми сомнениями) выдавать в качестве привилегий индивидуальные
разрешения на расчленение мертвых тел. Так, Филипп IV Красивый уже в 1304 г. получил
соответствующую привилегию, хоть и с серьезными ограничениями. Правда, не прошло
и двух лет, как новый папа их отменил и позволил Филиппу IV делать со своим тело
все, что тот только пожелает208. Вслед за французским королем папских привилегий
стали добиваться другие государи, князья и даже люди статусом пониже, вроде
всемогущего министра Ангеррана де Мариньи и его близких209. При этом допускалось, что тело
покойника можно разделить даже на большее, чем три, количество частей. Так, в 1336 г.
неаполитанский король Робер Анжуйский получил от Бенедикта XI позволение быть
после смерти «разъятым» на четыре части, чтобы покоиться в четырех разных
монастырях210. Более того, известный знаток канонического права кардинал Беренгар Фредол
dampnatorum mors sit corporis et anime separatio, iste Otacharus nove mortis exitio per viscerum et membrorua
discrimen crudeliter morte secundaria permultatur. О miseriarum miseria de principe tanto!» Annales Austnae.
Historia annorum 1264-1279 / Ed. W. Wattenbach // MGH SS. T. 9. Hannover, 1851. P. 653-654. Срав-
SchaferD. Op. cit. S. 492.
206 Brown E. A. R. Death and the Human Body... P. 252.
207 Подробно см.: Ibid.
208 Данная привилегия носила, однако, только личный характер. Наследственную привилегию франнузсп
королевский дом получил только в 1351 г. См.: Ibid. Р. 261.
209 Ibid. Р. 256-257.
210 Michcdsky Т. Memoria und Representation. Die Grabmaler des Konigshauses Anjou in Italien. Gottingen. XX)
(VMPIG, 157). S. 325-326; Enderlein L. Op. cit. S. 169. Король Робер, насколько известно, не
воспользовался этой привилегией, как, кстати, и многие другие, получавшие от папы разрешения на «разъятия» аЛ-
ственных тел. «Четвертой частью» могла быть рука, но возможно было и разделение мертвеца на \и
Щ%Щм Л. boiiiioi-. ♦ Р.П.ППЧПЕПСМШ'ПНПП
добился в 1308 г. от Климента V права разделить свое тело на любое число фрагментов
для захоронения в любом количестве храмов211. Неудивительно, что благодаря раздаче
папами такого рода разрешений посмертное расчленение оставалось излюбленной
привилегией высших слоев европейского общества и спустя столетия после буллы
Бонифация VIII.
Упорная привязанность европейских аристократов к посмертному расчленению
своих тел вызывалась, конечно же, не одной лишь заботой о продлении на несколько дней
или недель существования их бренной плотской оболочки. Помимо желания обозначить
свое посмертное присутствие в нескольких точках пространства одновременно, главную
роль играло беспокойство о судьбе бессмертной души. Стремление к достижению
спасения являлось, как известно, универсальной психологической доминантой, ведущим
политическим мотивом и даже едва ли не основной движущей силой экономики в Средние
века. Разъединенное захоронение должно принести душе незаменимую пользу, потому
что за нее будут регулярно служить мессы не в одном храме, а в нескольких — в трех
или (судя по упоминавшейся привилегии Бенедикта XI для Робера Анжуйского) даже
четырех. Тем самым молитвенная поддержка грешной душе, страдающей в чистилище,
утраивается или даже учетверяется, а следовательно, в той же мере сокращается и срок
отведенных ей там мук212.
Этот ход мысли отнюдь не был задан напрямую ни текстами Священного Писания,
ни трудами отцов церкви. Неудивительно, что многие теологи решительно
оспаривали мнение, будто умножение мест захоронения может привести к облегчению участи
души213. Однако никакие возражения ученых богословов не могли заставить светскую
знать Западной Европы (во всяком случае, в странах к северу от Альп) отказаться от
укоренившихся представлений. Когда, например, герцогиня Жанна Алансонская перед
кончиной в 1292 г. пожелала, чтобы ее тело похоронили во францисканской церкви, а
сердце — в доминиканской, она недвусмысленно мотивировала свою волю тем, что в
этом случае за нее будут возносить молитвы как доминиканцы, так и францисканцы214.
Вполне естественно, что благочестивое желание верующих получать посмертную
поддержку у нескольких гробниц и перед несколькими алтарями не вызывало
сопротивления со стороны монашества и клира: регулярное молитвенное обслуживание знат-
ткани тела, внутренности, сердце и кости — как в случае со знаменитым коннетаблем Франции Бертраном
Дюгекленом, умершим в 1380 г. Над захоронением каждой из этих четырех частей его бренных останков,
похоже, была воздвигнута своя особая гробница. См.: Арьес Ф. Указ. соч. С. 230. Впрочем, необычное
погребение коннетабля было вызвано неблагоприятным стечением обстоятельств, о котором упоминалось
выше, и потому должно рассматриваться как исключение.
Brown Е. A. R. Death and the Human Body... P. 253.
Подробнее см.: Ibid. P. 265-266.
Ibid. P. 226 и далее. Здесь автор не только передает споры теологов XIII в. о том, оказывает ли помощь душе
расчленение трупа и раздельное захоронение его частей или нет, но и публикует некоторые ранее не
издававшиеся отрывки из их сочинений. См. также: Gaude-Ferragu М. Le cceur «couronne»... P. 252.
Brown E.A.R. Death and the Human Body... P. 244-245.
Глава 6. Преодоление тленности Щ
ных покойников предполагало столь же регулярные — и к тому же щедрые — вклады в
каждую из обителей, располагавших захоронениями умершего. Долгосрочные выгоды
сулило даже предоставление временного пристанища телу состоятельного
покойного. Так, один из графов Хеннебергских скончался на обратном пути из Рима в Южном
Тироле и был похоронен в Боцене (Больцано). Впоследствии тело его по настоянию
графини перенесли в церковь тюрингского Шлойзингена — резиденции графов
Хеннебергских. Однако условием выдачи останков графа из Боцена стало согласие вдовы
на организацию регулярного поминовения, достойного покойного, на месте его первого
погребения (уже украшенного недешево обошедшимся графине надгробием), а значит,
и на солидные пожертвования этому храму215. Таким образом, мессы продолжались у
кенотафа, в котором не осталось вообще никаких частей плоти графа — принцип, должно
быть, вполне понятный итальянцам, но не самоочевидный для немцев или французов.
Смиренные отказы
Если вопрос об эффективности раздельных захоронений в деле помощи душам
усопших оставался спорным (во всяком случае, в глазах многих теологов), сомневаться в
исключительной элитарности именно такого обращения с мертвецами после публикации
буллы Бонифация VIII уже не приходилось. По сути дела, булла вернула
бальзамированию престиж, который оно к XIII в. должно было в значительной мере растерять из-
за своего рода социальной девальвации, когда «египетский метод» стали использовать
люди отнюдь не высшего ранга. Теперь на привилегию посмертного расчленения могли
законно претендовать лишь те, кому удавалось добиться соответствующего разрешения
от св. Престола. Представление о бальзамировании как проявлении исключительного
общественного статуса покойного, как редкой сословной привилегии привело к
рождению новой символической практики — к сознательным отказам от бальзамирования тех
немногих, кто имел на него право.
Вряд ли такой отказ следует усматривать, к примеру, уже в том, что французские
короли в промежуток времени между 1380 и 1498 г. перестали в завещаниях настаивать на
расчленении своих тел. Скорее наоборот, применение «египетского метода» в
королевском роду вошло в обыкновение и уже не требовало специальных указаний. Известно,
что трупы королей продолжали бальзамировать и в эти годы, что говорит само за себя216.
Koch Е. Der Lebensausgang und die Bestattung Graf Wilhelms IV. zu Henneberg // Zeitschrift des Vereins fur
TMringische Geschichte und Altertumskunde. 1902. N. F. 12. S. 469-470.
Особому варианту бальзамирования подвергли тела Карла VI, Карла VII, Людовика XI и Людовика XII.
Из их тел изымали внутренности, но оставляли в груди сердца. Вероятно, не ошибкой бальзамировщика, а
его соображениями того же рода, что у его французских коллег в только что перечисленных случаях,
объясняется странное состояние тела дяди английского короля Генриха V Томаса Бофора, герцога Эксетерского
(ум. 1426). При его обследовании в 1772 г. выяснилось, что вся абдоминальная область была тщательно
вычищена, но диафрагма и органы, лежавшие выше нее. то есть прежде всего сердце, остались нетронутыми.
См.: Bradford Ch. A. Op. cit. P. 25-26. Знаковый смысл такого варианта обращения с мертвым телом пока
неясен.
ИД М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Другое дело, когда члены королевской семьи в завещаниях запрещали подвергать
после смерти свои тела подобным процедурам, порой объясняя, какими мотивами они при
этом руководствовались. Такие отказы от «египетского метода» начинаются, похоже, со
второй половины XIV в. Король Иоанн II Добрый (ум. 1364) завещал, чтобы его тело
погребли без расчленения217. Королева Бланка Наваррская, вдова Филиппа VI, в
завещании 1396 г. тоже пожелала быть погребенной без вскрытия «смиренно и
благочестиво», в соответствии с «общим обыкновением хоронить и предавать земле тела людей»218.
Аналогичные распоряжения отдадут герцоги Людовик I Орлеанский в 1403 г.,
Людовик II Бурбон в 1409 г.219 и королева Изабелла Баварская в 1435 г.220 Вряд ли справедливо
мнение, что составители этих завещаний особенно близко приняли к сердцу положения
буллы папы Бонифация VIII221. Но их отказ от вскрытия и расчленения тела не может
иметь ничего общего и с легкомысленным отношением к посмертному существованию.
Напротив, благо души заботит авторов таких завещаний не в меньшей степени, чем
любых их современников. Однако они считают, что этого блага лучше всего достичь,
проявив христианское смирение. Отказ от бальзамирования лежит в той же плоскости, что
и распоряжение герцога Бургундского Филиппа Храброго, запретившего в завещании
1386 г. устраивать ему пышные похороны. Бальзамирование и раздельное захоронение
рассматривается теперь вне всякой связи со спасением души и оказывается на одном
уровне со всевозможными дорогими удовольствиями, предметами роскоши и
сословными привилегиями.
Подобно тому, как увлечение «египетским методом» охватывало разные страны,
волна смиренных отказов от бальзамирования, поднявшаяся ближе к концу XIV в., быстро
вышла за пределы Франции. Об этом свидетельствует, например, раздел о подготовке
королевских похорон в известном английском сборнике «Liber regalis», составленном в
последней четверти XIV века.
Первым делом тело усопшего государя омывают «холодной или теплой водой».
Затем его целиком намазывают «бальзамом и ароматическими средствами», после чего
заворачивают в льняную провощенную ткань так, чтобы лицо и борода оставались
полностью открытыми. Тканью следует обмотать каждый палец на руках по отдельности,
обшивая их, а затем и каждую руку. От вскрытия тела составители этого документа
прямо требуют воздержаться222. Это ясное распоряжение не могло опираться на традицию
217 Gaude-Ferragu М. Le cceur «couronne»... P. 245.
218 «...Humblement et devotement, le commun usage d'ensevelir et enterer corps humains». Brown E. A. R. Death and
the Human Body... P. 263; Gaude-Ferragu M. Le cceur «couronne»... P. 250.
219 Gaude-Ferragu M. Le cceur «couronne»... P. 250.
220 Ibid. P. 247.
221 Оно высказано, например, в: Ibid. P. 249. Трудно также сказать, действительно ли булла оказала особо
сильное влияние в Англии, как утверждается в: Brown Е. A. R. Death and the Human Body... P. 253.
222 «Primo a suis cubiculariis corpus ejusdem aqua calida siue tepida lavavi debet. Deinde balsamo et aromatibus
unguetur per totum. Et postea in panno lineo cerato inuolueretur, ita tamen quod facies et barba illius tantum
pateant. Et circa manus et digitos ipsius dictus pannus ceratus ita erit depositus ut quilibet digitus cum
Глава 6. Преодоление тленности ^^Д
английского королевского двора — напротив, оно ей решительно противоречило. Даже
если не уходить глубже конца XIII в., окажется, что вскрытию подверглись тела короля
Генриха III (ум. 1272), его жены Элеоноры (ум. 1291), супруги Черного принца
Элеоноры Кастильской (ум. 1290), Эдуарда I (ум. 1307), Эдуарда II (ум. 1327) и, вероятно, его
жены Изабеллы Французской (ум. 1358)223. Выходит, что «рубрика о похоронах
короля», включенная в «Liber regalis», могла относиться только к погребению Эдуарда III в
1377 г.224 Недвусмысленно выраженный в ней запрет на вскрытие тела короля является
новшеством, объяснить которое можно только собственной волей покойного. Как мы
уже знаем по аналогичным случаям примерно того же времени, соответствующее
распоряжение Эдуарда III скорее всего было выражением идеи humilitas — христианского
смирения. Пожелание короля вряд ли было выполнено — во всяком случае, судя по
величине суммы, выплаченной за бальзамирование его тела (21 фунт)225, обработку
провели весьма основательно226.
Всплески демонстративного смирения нередко случались и позже, когда тот или
иной государь, руководствуясь своим пониманием благочестия, отказывался от
пристойного его сану посмертного обращения. Так, император Максимилиан I (1486-1519)
выразил в завещании пожелания, которые можно понять как карикатурное,
вывернутое, отрицающее само себя воспроизведение практики раздельного захоронения тела и
внутренностей, ее «передразнивание»: ведь он не только повелел остричь своему трупу
волосы и выбить ему зубы, но и особо распорядился, чтобы эти волосы и зубы были
погребены вместе с тлеющими углями на кладбище того места, где его настигнет смерть.
Точно так же «наоборот» следовало обращаться и с самим телом покойного: его надо
pollice utriusque manus singillatim insuatur per se ac si manus ejus cirotecis lineis essent operte. De cerebro
tamen et visceribus caveant cubicularii praedicti. Deinde corpus induetur tunica usque talos longa et desuper
pallio regali adornabitur». Liber regalis seu ordo consecrandi regem solum. Ordo consecrandi reginam cum
rege. Ordo consecrandi reginam solam. Rubrica de regis exequiis. E codice Westmonasteriensi editus. London,
1870. P. 37.
223 Bradford Ch. A. Op. cit. P. 64,80-83.89-90,102-108.
224 О том, что этот раздел относился именно к Эдуарду III, свидетельствует, как уже давно замечено в
литературе, настойчивое упоминание бороды, которую, согласно «рубрике», не следует заматывать тканью —
напротив, она должна быть «достойным образом уложена» на груди короля: «Barba vero ipsius decenter
componetur super pectus illius». Из королей рассматриваемого времени бороду подходящей длины носил
один лишь Эдуард III.
225 «Rogero Chaundeler civi London, pro labore suo et pro diversis custubus per ipsum factis ad custodiendum corpus
Regis a putrefecione cum balsamo et aliis unguentis et oleis». Hope W. H. S.J. Op. cit. P. 532.
226 Таким образом, организаторы погребения вовсе не обязательно руководствовались данным ordo. Но тогда
теряют силу возражения Р. Гизи, отказывавшегося датировать этот текст 1377 г. на том основании, что при
похоронах Эдуарда III использовался погребальный манекен, тогда как в приводимом чине о нем ни слова.
Поэтому Р. Гизи предполагал, что рубрика из «Liber regalis» относилась к обработке тела французского
короля Иоанна II Доброго, умершего в Англии в 1364 г.: Giesey R. Е. The Royal Funeral Ceremony... R 83-84.
P. Гизи модернизирует природу дошедших до нас ordines: во-первых, обычно эти документы составлялись
вовсе не с целью описать абсолютно все стороны церемонии от начала до конца, а во-вторых, далеко не
каждый из составленных чинов действительно становился инструкцией к действию.
ЩЦЯ М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
было высечь и выставить на обозрение публики завязанным в мешок вместо савана227.
Максимилиан тем самым с редкостной последовательностью превращал все топосы
величия, сложившися к его времени, в топосы смирения.
Сердце как политическая программа
Мертвая плоть Максимилиана должна была и после смерти государя послужить
средством выражения системы ценностей покойного. Но Маскимилиан не был здесь
исключением в ряду средневековых государей. Вспомним хотя бы о разделении
«значимых» останков Ричарда I между Фонтевро, где его телу предстояло смиренно покоиться
у ног отца, и собором в Руане, которому Ричард предназначил свое сердце. Когда спустя
без малого триста лет французский король Карл V в завещании 1374 г. пожелает, чтобы
его внутренности были захоронены рядом с могилой матери, а сердце — в Руанском
соборе228, он, возможно, будет и подражать Ричарду, и полемизировать с ним. Его сердце в
Руане тоже должно служить подтверждением принадлежности Нормандии короне, но
только другой — короне Капетингов и Валуа. В разгар Столетней войны такое
распоряжение короля выглядело торжественной декларацией, наполненной очевидным для
всех политическим смыслом.
Не менее яркой декларацией являлось и завещание короля Кастилии Альфонсо X
в 1284 г. Он потребовал, чтобы его сердце отправили в Иерусалим и похоронили
прямо на Голгофе229. Понятно, что так король после смерти смог бы успешно выполнить
обет паломничества в Святую землю. Столетием раньше спутники неожиданно
погибшего Фридриха I Барбароссы, как уже упоминалось, везли с собой его вываренные
кости тоже с намерением похоронить их в Иерусалиме и тем самым дать императору
не только осуществить задуманное, но и освободить его душу от грехов. Однако
кастильский король мотивировал свое желание тем, что на Голгофе погребены
некоторые из его предков (avi, abuelos). Э. Браун, рассказывая об этом эпизоде, затрудняется
в определении «предков» короля, хотя по крайней мере одного можно назвать без
труда. Согласно относительно древней традиции (которую, правда, разделяли отнюдь не
все отцы церкви), Голгофа является местом погребения то ли первочеловека Адама, то
ли одной его головы, якобы и давшей название этому холму. Правда, если Альфонсо X
выводил свою генеалогию, например, от царя Давида, он мог подразумевать в качестве
своего «предка» даже Христа.
Эдуард I, умирая в 1307 г., распорядился в том же благочестивом духе, хотя и без
ссылок на родственников, погребенных в Иерусалиме. Его сердцу предстояло в
сопровождении ста сорока рыцарей отправиться в Святую землю. Помимо этого, он выразил
Подробнее всего — с хорошим обзором источников и литературы — изложено в: SchmidP. Sterben — Tod —
Leichenbegangnis Konig Maximilians I. // Der Tod das Machtigen / Hrsg. von L. Kolmer. Paderborn, 1997.
S. 203.
Gaude-Ferragu M. Le cceur «couronne»... P. 245,254.
Brown E.A.R. Death and the Human Body... R 234.
Глава 6. Преодоление тленности gsffi
желание, чтобы кости его, освобожденные от плоти, в свинцовом ящике сопровождали
английскую армию до той поры, пока она полностью не разгромит шотландцев230. После
окончательного включения Шотландии в состав Английского королевства гроб из
свинца следовало заменить на новый — из золота. Придавая своим останкам характер
талисмана для войска и требуя для них в дальнейшем золотого «реликвария», король, по сути
дела, распространял на них модель обращения с телами святых. Впрочем, вероятно, он
действовал в соответствии еще с одним архетипом — оставаясь непогребенным, король в
каком-то смысле продолжал жить, чтобы полностью умереть лишь после того, как будет
выполнено дело покорения шотландцев, которому он отдал столько сил.
Однако и противник Эдуарда — шотландский король Роберт Брюс (1306-1329) —
не отставал от него в благочестии. Хотя тело Брюса было предано земле в древнем
бенедиктинском аббатстве в Данфермилне, сердце в соответствии с желанием государя
шотландские рыцари-паломники намеревались похоронить в Иерусалиме. Довезти его
удалось только до Испании, где оно послужило своего рода талисманом шотландскому
отряду в бою против мавров при замке Тебе (1330 г.). Затем сердце Брюса вернулось в
Шотландию и было захоронено в цистерцианском Мельроузском аббатстве. Сходство в
распоряжениях Эдуарда I и Роберта Брюса слишком велико, чтобы быть случайным —
либо второй прямо подражал первому, либо же, что вероятнее, оба следовали одному и
тому же идеалу, получившему распространение в их время,
Гастон IV, граф Фуа и виконт Беарнский (1425-1472), выражает в завещании
пожелание, чтобы его внутренности и сердце погребли в храме Богоматери в Ронсевале.
О своих внутренностях граф тотчас же забывает — они для него, как и в старину,
лишены самостоятельной семантики и «замещаются» одним лишь сердцем. Зато о причинах
передачи его (и только его) данной церкви граф говорит подробно. Король Карл V
произвел Гастона IV в пэры Франции. Поэтому граф направляет свое сердце в Ронсеваль
не только из почтения к Богоматери Ронсевальской, но и чтобы оно покоилось рядом
с останками славных пэров, которые в Ронсевале приняли смерть, борясь за
христианскую веру, и там же «были захоронены и погребены»231. До графа Гастона, очевидно, не
дошла известная нам традиция, согласно которой не только тела, но даже «сердца»
Роланда и двух других пэров увезли из Ронсевальского ущелья в Блэ для упокоения их там
в мраморных саркофагах. Ведь если бы Гастон о ней знал, он лишился бы прекрасной
возможности подчеркнуть символическим выбором места погребения для своего сердца
не только свой личный новый статус, но и новый уровень претензий династии, к
которой он принадлежал.
230 Ibid. Р. 230.
31 «Et, comme ainsi fust qu'il eust este par le Roy Charles de France fait et сгёё per de France, il avoit expressement,
у vivants, voullu et ordonne que son cueur fust a sa fin Шее sepulture, tant pour la devocion qu'il avoit a Nostre
Dame de Roncevaulx comme aussi pour leans associer en repos et mieulx valloir d'y accompaigner les saints corps
et reliquaires de bons et vaillants pers et champions de la foy susnommez, qui, soustenant la loy chrestienne, illec
prindrent mort et qui leans sont enterrez et sepulturez». Tucoo-Chala P. Quand les Foix-Bearn revaient d'entrees
royales (XlVe — XVe siecles) // Les Entrees. Gloire et declin d'un ceremonial. Biarritz, 1997. P. 24.
Ю!Ш~М. А. Бойцов ♦ ВЕЛИЧИЕ 11 СМИРЕНИЕ "
Три категории
В средневековой Европе посмертное расчленение ожидало тела трех категорий лиц:
святых (особенно начиная с IX в.), преступников и правителей. Части и частицы тела
святого, разобранные церквями и монастырями, доносили его благодать до жаждущих
спасения. Куски разорванного тела преступника, выставленные, например, над всеми
воротами города, зримо являли подданным могущество их государя (М. Фуко) и
внушали отвращение к пороку. Изъятые внутренности короля должны были бы прежде
всего помочь ему самому обрести вечную жизнь, но и они приобретали «общественное
звучание», оказываясь порой почитаемыми. (Впрочем, кажется, неизвестно ни единого
случая, чтобы на могилах как «внутренностей вообще», так и одних лишь сердец
происходили какие-либо чудеса, подобные тем, что временами случались над «основными»
захоронениями.) Тем самым разъятые трупы служили в Средневековье
опредмечиванию и визуализации идей добра, зла и власти — делу исключительной важности для
традиционного общества, в котором всякой абстрактной идее, чтобы быть широко
усвоенной, следовало найти способ явить себя в веществе и плоти. Тело правителя — это и
главный символ, и вместилище, и существо власти, так что посмертные манипуляции с
венценосным трупом более чем естественны.
Подобно тому, как у бальзамирования (любого вида) может быть разный смысл в
различных культурах, расчленение тела мертвого правителя тоже не обязательно всюду
соответствовало одной и той же ценностной матрице. Поэтому необходимо соблюдать
осторожность, сопоставляя примеры такого расчленения, взятые из разных обществ, и
тем более пытаясь обнаружить в них общие антропологические основания. Так, прежде
всего благодаря работам А. Я. Гуревича у нас не только скандинавистам стал хорошо
известен следующий эпизод из «Саги об Инглингах». Труп удачливого конунга Хальв-
дана Черного разделили на четыре части, чтобы у жителей каждого из четырех фюль-
ков оказалось по его могиле. «Это обеспечило бы им урожайные годы»232. Безусловно,
такое расчленение умершего правителя служит целям магическим. Однако какого рода
сакральность здесь ставится на службу обществу — то ли присущая всякому конунгу
вообще, как, похоже, склонен считать А. Я. Гуревич, то ли все-таки особая,
индивидуальная сакральность именно Хальвдана Черного? Уникальность данного эпизода (о
посмертном расчленении других конунгов вроде бы нет никаких известий) говорит, как
мне представляется, скорее в пользу второго ответа. Если допустить, что все дело
именно в персоне Хальвдана, то обращение с его трупом оказывается очень близким к тому,
что делали с телами христианских святых, но отнюдь не государей. Иными словами,
тело Хальвдана разделили потому, что оно принадлежало не столько конунгу, сколько
«квазисвятому» (если позволено воспользоваться таким термином применительно к
еще языческому обществу)233.
Снорри Стурлусон. Круг Земной. М., 1980. С. 42.
Такая трактовка представляется еще более обоснованной, если принять мнение историков, считающих, что
в действительности Хальвдан был погребен «целиком» в одном месте, в других же фюльках были просто
Глава 6. Преодоление тленности ДЩЩ
Между тем модель «расчленение святого», похоже, существенно отличается от
модели «расчленение правителя» (что не исключает сочетания обеих моделей в особых
случаях). Более того, весь приведенный выше материал о препарировании средневековых
европейских государей скорее противостоит случаю с Хальвданом. нежели напоминает
его. Во-первых, в христианской Европе «разъятие» возникает не как самоцель, не ради
дележа между заинтересованными сторонами, а в качестве «технического»
производного от бальзамирования, то есть из стремления как раз сохранить тело целостным (пускай
лишь на вид). Во-вторых, когда изначально техническая процедура начинает
приобретать некоторые культурные смыслы, оказывается, что вскрытие «идет на пользу» самому
вскрываемому, поскольку повышает его престиж, подчеркивает высоту его сана.
Конечно, те, кто получит его останки, обретут некоторую выгоду, но сугубо материальную, а не
трансцендентную. Иными словами, расчленение осуществляется ради самого мертвеца,
а не ради других, в то время как в случае с Хальвданом Черным все наоборот. В-третьих,
сам «псевдоцелый» забальзамированный труп короля ни в какой форме, даже чисто
символической, не делится между подданными, а направляется в некий сепулькарий —
точку, всякий раз весьма существенную в «географии власти». В-четвертых, в
сохранившихся свидетельствах, кажется, ничего не говорится ни об использовании королевских
«нечистот» или даже «сердец» в магических целях, ни об их собственном благотворном
воздействии на урожайность полей и приплод скота. Историки и рады были бы увидеть
такого рода посмертные проявления королевской харизмы, но источники пока дают зля
этого не много возможности.
Другое дело, что практика отдельного захоронения сердца правителя, возникшая
только в конце XII в., со временем переосмысливается по образцам, сложившимся в
культе почитания святых. Тогда сердце государя (правда, кажется, только
французского) начинает порой трактоваться как подобие священной реликвии. Однано
идентичности здесь не возникало, потому что ни сердце, ни иная часть тела какого бы то ни
было земного правителя никогда не приобретет той роли в литургии, которую давно
уже получила реликвия канонизированного святого, не говоря уже о реликвиях Царя
Небесного. Тем не менее именно в данном пункте наметилось движение к пониманию
фигуры правителя если и не как святого, то все же и не как совсем обычного
человека. Столь странный в своей промежуточности, никогда ясно не дефинировавшийся -
правом, ни богословием, статус государя проявлялся еще в ряде черт облика его «п
смертной власти».
насыпаны курганы в его честь. Тогда вся история с посмертным расчленением конунга оказывается пс
ним переосмыслением, очевидно, произошедшим под воздействием не чего иного, как христианской пр
тики обращения с реликвиями святых. См.: Гуревич А. Я. «Круг Земной» и история Норвегии // Cboj
Стурлусон. Круг Земной. М., 1980. С. 615—616. Впрочем, дело может обстоять и совсем просто: сага ш
ется предложить объяснение, почему имеется четыре разных кургана, «которые все называются Kyprai
Хальвдана».
Глава 7
МЕРТВЕЦЫ НА ТРОНАХ
Вюрцбургский случай
Процедуры, наделявшие тело мертвого правителя общезначимым
символическим содержанием, не ограничивались бальзамированием по «египетскому
методу». Уже после завершения такой обработки трупу приходилось испытывать на
себе немало других манипуляций, чтобы приобрести в конце концов облик,
который требовался в данных обстоятельствах в интересах данного политического
сообщества. Конечно, «труп и сам по себе является первым памятником умершему»1,
но памятники бывают разными — они не обязательно должны служить, например,
передаче исчезнувшей индивидуальности покойного, понимаемой в
новоевропейском смысле как проявление некоей духовной самости, отличия от всех остальных
индивидов.
Как пишет одна исследовательница, тело правителя, даже мертвого, само по себе
являлось «самым сильным» и самым «естественным» изо всех символов, имевшихся в
распоряжении средневековой политической культуры2. Справедливость ее утверждения
удобнее всего показать, пожалуй, на уже частично знакомых нам материалах,
относящихся к истории епископства Вюрцбургского. Собирать их начал в свое время местный
историк-краевед, монах обители св. Стефана Игнац Гропп (1695-1758), оставивший
серьезное исследование об обычаях, которыми «в давние времена» было принято
сопровождать похороны вюрцбургских князей-епископов3. И. Гропп рассказывает, как усоп-
«Der Leichnam ist sozusagen das erste Denkmal seiner Personlichkeit selbst». Reinle A. Das stellvertretende
Bildnis. Plastiken und Gemalde von der Antike bis ins 19. Jahrhundert. Zurich; Miinchen, 1984. S. 195.
«...That most powerful and "natural" of all symbols». Strocchia Sh. T. Death and Ritual in Renaissance Florence.
Baltimore, 1992 (The John Hopkins University Studies in Historical and Political Science. Ser. 110; 1).
P. XVII.
Gropp I. Dissertatio IX: De antiquis Ritibus ac pompis in Episcoporum Wirceburgensium Electione, Consecratione
et funere quondam adhiberi solitis // Gropp I. Collectio novissima scriptorum et rerum Wirceburgensium a
saeculo XVI, XVII et XVIII hactenus gestarum... T 1. Francofordiae; Lipsiae, 1741. P. 89—94. И. Гропп не в
последнюю очередь опирался на хронику Лоренца Фриса, историка XVI в., проявлявшего немалый
интерес как раз к ритуалам погребения вюрцбургских прелатов. См. ее издание: Friefi L. Historie, Nahmen,
Geschlecht, Wesen, Thaten, gantz Leben und Sterben der gewesenen Bischoffen zu Wirtzburg und Hertzogen zu
Francken // Geschicht-Schreiber von dem Bischoffthum Wirtzburg / Hrsg. von J. P. von Ludewig. Frankfurt am
Main, 1713. S. 373-931. Однако в распоряжении И. Гроппа были и иные источники, среди них и до сих пор
не опубликованные, что сильно повышает ценность его труда.
Г.'кмш 7. Мертвецы на пшнах Д%Д
шего предстоятеля, одетого во все положенные ему по статусу облачения и сжимающего
в безжизненных руках посох и меч, помещают на носилки и выставляют в капелле при
соборе, чтобы дать проститься с ним близким, слугам и пастве4. В самой этой сцене не
было бы ничего удивительного, если бы из следующей фразы не следовало, что
покойник отнюдь не лежал, как покойнику и положено, а... сидел. И когда во второй половине
того же дня специально отряженным четырнадцати дворянам придется в соответствии с
обычаем доставить мертвого князя из капеллы при соборе в древний монастырь св.
Якоба, он будет возвышаться над их головами, величественно восседая на специальных
носилках5 (ил. 77).
Всю ночь мертвецу предстояло сидеть на своем переносном троне в этой известной
обители, основанной еще ирландскими монахами, а на следующий день его в
процессии доставляли назад в собор. На третий день сидячего покойника опять носили по
улицам — теперь чтобы оставить на ночь в Новом храме (Ноймюнстере), у гробницы
св. Килиана, главного небесного покровителя Вюрцбургского епископства6. Утром
мертвеца с такой же торжественностью, как и накануне, возвращали в собор7. Во всех
процессиях перед епископом несли его сердце в стеклянном сосуде, завернутом в алую
ткань8, эта обязанность возлагалась на маршала — одного из высших придворных
чинов покойного9.
На третий день происходило погребение. После траурного богослужения покойника
осторожно снимали с его сиденья и укладывали «благоговейно и достойно» в
приготовленную могилу — под звон всех колоколов и «при соблюдении всех обычных
церковных обрядов»10. Только после этого сердце епископа в сопровождении маршала, двух
каноников и нескольких советников отсылалось в уже известное читателю Эбрахское
аббатство, в тамошний мемориал для епископских сердец.
4 «Hie ornamentis indutum exanime corpus sedi, feretro insistent! impositum, in Sacello Arcis Marianae, si in eadem
obiit, aut si in urbe, in ipsis Episcopalis curiae sacello, vel alio propinquiori & publice fuit populo exhibitum».
Gropp 1. Dissertatio IX... P. 92.
5 «Primo die post meridiem defuncti corpus in sua Sede ac Pontificia veste indutum, ut diximus, ab Arce
succollantibus feretro quatuordecim Nobilibus, in solemni Processione ad Ecclesiam Monasterii S. Jacobi
Scotorum deferebatur...» Ibid.
6 Grebner Chr. Tod und Begrabnis des Wurzburger Furstbischofs Konrad von Thimgen (1519-1540) // WDGB.
Jg. 50.1988. S. 126.
7 «Sequenti die [...] alia solemnis Processio ex Cathedrali ad praefatam S. Jacobi Ecclesiam instituebatur, quae
defuncti Principis cadaver in sua Sede ad eandem Cathedralem deducebat. Tertio demum die, quo fiebat Depositio,
a Cathedrali ad proximam Collegiatam Novi Monasterii, ex hacque iterum ad Cathedralem cum solemni pompa
reportatum est corpus*-. Gropp I. Dissertatio IX... P. 92.
8 « Cor Principis, quod in vitreo vase velo serico rubri coloris obtecto inclusum, ad singulas memoratas Ecclesias una
cum corpore circumferebatur...» Ibid.
9 Как известно по эпизоду 1540 г. См.: Friefi L. Op. cit. S. 924. См. также: Grebner Chr. Op. cit. S. 125.
10 «Sacro persoluto corpus defuncti Episcopi a sua sede receptum est in paratam tumbam religiose ac decenter
componebatur, & sub consuetis ecclesiae ritibus, omniumque campanarum pulsu dabatur sepulturae». Gropp I.
Dissertatio IX... Op. cit. P. 92.
ИД М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Свой рассказ Игнац Гропп комбинирует из доступных ему источников,
относящихся ко времени с 1519 по 1617 г. После 1617 г., по словам Гроппа, в вюрцбургском
погребальном обычае произошли существенные перемены: с тех пор, в частности, тело
епископа будут возить по Вюрцбургу уже не посаженным в кресло, а лежащим, и
покоиться оно будет не на плечах 14 молодых дворян, а на повозке, запряженной «старыми
клячами»11.
О том, что Игнац Гропп ничего не выдумал и не перепутал, свидетельствует чин
епископского погребения, обнаруженный уже в середине XX в. в книге копий из
канцелярии вюрцбургского епископа Рудольфа (1466-1495)12. Этот чин не только
подтверждает, что обычай, описанный Гроппом для XVI в., соблюдался и в предыдущем столетии,
но приводит и некоторые новые его детали.
В частности, в чине подробно повествуется, как в храме монастыря св. Якоба тело
епископа усаживают в середине нефа перед алтарем (а сердце стоит в стеклянном сосуде
у его ног13), как над мертвецом (точнее, рядом с ним — поскольку он не лежит, а сидит)
произносят молитвы, как его окаждают и обрызгивают святой водой, как представители
четырех монашеских орденов служат всенощную (каждому ордену отведено свое место
в храме, так же как и братии монастыря св. Якоба во главе с аббатом), как в то же самое
время слуги епископа «охраняют» сидящее тело14, а ученики соборной школы читают
подле него Псалтирь и поют гимны.
После заутрени аббат и его монахи подходят к покойнику, поют респонсорий «Libera
me, Domine, de morta aeterna in die ilia tremenda», окаждают покойного и обрызгивают
его святой водой. На этом траурный обряд у св. Якоба завершается, но мертвому
епископу еще предстоит сидеть в храме до самой вечерни, когда его под колокольный звон
понесут в процессии через мост и рыночную площадь назад в собор, чтобы посадить там...
поверх крестильной купели15.
Обыкновение устанавливать носилки с мертвецом в храме поверх купели, кажется,
пока что вовсе не изучено; тем не менее на одну очевидную параллель этой вюрцбург-
11 «Corpus defuncti поп amplius in sede, sed pontificiis vestibus indutum, in tumba mature parata compositum
publice exponebatur. Neque humeris Nobilium Vassalorum, sed currui impositum a senis equis vehebatur usque
ad Ecclesiarum portas». Ibid. S. 94. О трансформации погребального церемониала в это время см. также
новую работу: Rausch F. G. Furstenlob am Katafalk. Zwei Veranderungen im Bestattungsritual der Wtirzburger
Ftirstbischofe im 17. Jahrhundert // Volkskultur — Geschichte — Region. Festschrift far Wolfgang Bruckner
zum 60. Geburtstag / Hrsg. von D. Harmening und E. Wimmer. Wiirzburg, 1990 (Quellen und Forschungen zur
Europaischen Ethnologie. Bd. 7). S. 360—369. Автор подтверждает мнение И. Гроппа, что в обычной лежачей
позе мертвого епископа начали выставлять с 1617 г. (см. особенно S. 362,367).
12 «Ordnung, so ein bischowe zu Wirtzpurg tods abgangen ist, wie man seynen leichnam zu der erden bestatten
solle». См. его публикацию: MerzbacherF. Die Begrabnisordnung der Wtirzburger Ftirstenbischofe im spateren
Mittelalter // ZRG. Bd. 69. 1952. KA. Bd. 38. S. 500-506. Как ни странно, Ф. Мерцбахер, похоже, ничего не
знал о работе Игнаца Гроппа, во всяком случае, он на нее ни разу не сослался
13 «Item sein hertz sol stehen in eynem glafi uff der bare vor im...» Ibid. S. 502.
14 «Item die nacht sol der korper durch des herrn diener behut werden». Ibid.
15 «Item so man in inn stiefft bringt, sol man in uber den tauffstein stellen...» Ibid. S. 503.
Глава 7. Мертвецы на тронах
ской традиции уже сейчас указать можно. То же самое практиковалось во Флоренции.
где останки не только духовных, но и светских лиц приносили в баптистерий
городского собора и возлагали их на какое-то время на купель, чтобы тем самым
продемонстрировать прихожанам завершение земного круга жизни16. (Вероятно, здесь есть
перекличка со словами апостола Павла, указывавшего на связь между крещением,
смертью и воскресением17.) Располагая двумя столь сходными примерами — из Вюрц-
бурга и Флоренции, уместно предположить, что аналогичный обряд должен был
соблюдаться и еще в каких-либо городах.
Со временем богословское содержание обычая в Вюрцбурге, очевидно, забылось.
чему, кажется, немало способствовала топография местного храма. Купель в Вюрш-
бургском соборе стояла не в отдельном помещении — притворе или тем более
баптистерии, как во Флоренции, а прямо посреди центрального нефа, к тому же ближе к
алтарю, чем ко входу18. Соответственно, с годами собственная, самостоятельная, cmi-
волика купели в рамках данного обряда должна была поблекнуть в семантическое
тени главного алтаря. Иными словами, выставление мертвого в этом месте храма ci
ло значимо уже не тем, что его ставили поверх купели, а тем, что его ставили перед ал
тарем. При таком гипотетически восстанавливаемом смещении смысла ритуальвого
действия купель десимволизируется и превращается в сугубо технический предмет
прочную подставку, весьма кстати оказавшуюся напротив самого почетного мес
храме. А раз так, то ее легко можно заменить на какую-нибудь иную — ради того, в
пример, чтобы приблизить мертвого к алтарю. (Вероятно, именно так в конце ко-
и произошло: уже в 1540 г. мертвого епископа усаживали не поверх купели, а тм
между купелью и алтарем19.)
Над купелью тело вюрцбургского прелата сидит всю ночь, и его «охраняют» cjt
жители и бегарды, пока на следующий день, как уже говорилось, не придет пора а
мертвеца в Ноймюнстер, а спустя еще одну ночь — назад, в собор. После возвращен!
Ноймюнстера покойника окончательно готовят к погребению, заменяя инсигнии
рые все это время он держал в руках: драгоценный посох20 на деревянный, а це]
альный меч — на вполне обыкновенный.
16 StroccMa Sh. Т. Op. cit. P. 139.
17 «Неужели не знаете, что все мы, крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть Его крестились? Итак
греблись с Ним крещением в смерть, дабы, как Христос воскрес из мертвых славою Отца, так и нам м
в обновленной жизни. Ибо если мы соединены с Ним подобием смерти Его, то должны быть [соедга
[подобием] воскресения». Римл. 6:3-5
18 О Вюрцбургском соборе см. прежде всего: Sckulze Н. Der Dom zu Wtirzburg. Sein Werden bis zum щ
Mittelalter. Eine Baugeschichte. Wtirzburg, 1991 (Quellen und Forschungen zur Geschichte des Bisi m
Hochstifts Wtirzburg, 39/1). Планы собора на разных стадиях его строительства наряду с прочими
иглами прилагаются к этой монографии в отдельной папке.
19 Grebner Chr. Op. cit. S. 126.
20 Однажды хронист оценил такой посох в руке мертвого епископа в «3000 флоринов или больше». D
Chronik der Stadt Wtirzburg (XV. und XVI. Jahrhundert) / Hrsg. von W Engel. Wtirzburg, 1950 (Qu
Forschungen zur Geschichte des Bistums und Hochstifts Wtirzburg, 2). S. 77.
ИрЯм.А.'Гк-ч'щРВ» Р.ЬЛПЧПЬ IICMIIPhHlil '"'
Поручение отвезти сердце прелата в Эбрах после погребения его тела дается,
оказывается, не первому попавшемуся служителю епископа, а тому из них, кто
поддерживал голову мертвеца, пока его носили в процессиях по городу21. Комментируя это
место, издатель погребального чина Ф. Мерцбахер, ссылаясь на архивные материалы
(скорее всего XVI или XVII в. — датировку он не приводит), раскрывает технологию
«усаживания» трупа. Покойного прелата протыкали «крепким колом» снизу сквозь
все туловище до самой шеи, чтобы поддерживать корпус и голову в вертикальном
положении. Однако избежать раскачивания головы, очевидно, все равно не удавалось, и
приходилось отряжать «старого слугу» в черном придворном платье, чтобы тот, стоя
на носилках за спиной у мертвеца, поддерживал через белый платок голову
усопшего22, а по формулировке другого источника (1519 г.) — и голову, и митру23. Согласно
чуть более поздним текстам, придерживать голову мертвеца полагалось опять-таки
не любому «старому» слуге, но только «самому старому», и после доставки сердца
епископа в Эбрах цистерцианцы обязывались содержать старика за свой счет до
конца его дней24. Предполагалось, что эта пенсия — своего рода плата за епископских
коней, привезших сердце покойного в Эбрах и тотчас перешедших в собственность
аббатства.
Причину, по которой в 1617 г. прекратилась практика выставления мертвого
епископа в сидячей позе, Ф. Мерцбахер усмотрел не в каких бы то ни было общекультурных
сдвигах, не в смене ценностных установок и не в растущем просвещении умов, а в
случайном обстоятельстве, создавшем тем не менее решающий прецедент. Состояние тела
умершего в тот год главы вюрцбургской церкви оказалось таковым, что оно просто
физически не позволяло публично предъявить епископа сидящим в кресле, как того
требовала местная традиция25.
Объяснить смысл описанных обрядов ни И. Гропп, ни Ф. Мерцбахер не пытались.
Толкование некоторых из них донесла вюрцбургская городская хроника. Однако, как
часто бьшает, комментарии современников позволяют узнать их собственные мысли и
ассоциации, вызывавшиеся тем или иным ритуалом (что само по себе весьма
познавательно), но вовсе не проясняют исходного его смысла.
Так, согласно мнению горожанина-хрониста, епископа хоронят в литургическом
облачении с посохом и мечом — в качестве награды за то, что он при жизни нес столько
забот и трудов и еще будет их нести (в ряду небесных покровителей епископства?)26.
21 «Item der ime das heubt belt uff der bare, der sol das hertz furen gein Eberach uff dem wagen». MerzbacherF. Die
Begrabnisordnung... S. 505.
22 Ibid. S. 505. Anm. 43. Фраза о «старом слуге» относится, вероятно, к описанию погребения 1540 г. См.:
GrebnerChr. Op. cit. S. 125.
23 Die Rats-Chronik... S. 78.
24 Grebner Chr. Op. cit. S. 128.
25 MerzbacherF. Die Begrabnisordnung... S. 506. Anm. 47.
26 «Zu einem zeichen der belohmmge, dass er by leben muhe und arbeit gehabt hat und auch haben soil». Die Rats-
Chronik... S. 52.
Глава 7. Мертвецы на тронах Д*Д)
То, что в течение ночи епископ сидит при полном параде, толкуется как
«символический противовес» другому характерному вюрцбургскому обряду — введения в сан.
при котором новому епископу приходилось босиком, без головного убора и в
скромном одеянии подниматься на гору к храму. (Это, кстати, еще одна параллель с
Флоренцией — там всякий новый епископ тоже должен был вступать в собор босым27.)
С таким смирением пастырь некогда приступал к своим трудам; теперь же, после
кончины, ему положены богатые облачения за то, что он достойно пас своих овец28.
Отсылка сердца прелата в Эбрахский монастырь есть, оказывается, знамение того, что
каждому епископу следует испытывать уважение и сердечное расположение к
цистерцианцам (как, впрочем, и к бенедиктинцам, у которых в монастыре св. Якоба мертвый
епископ просидел ночь)29. Теперь понятно, о чем толковали друг с другом горожане
по поводу обрядов погребения их прелатов и государей. Странно лишь, что не сказано
ни слова о позе покойника — неужели зрителям в ней не виделось ничего необычного,
требующего пояснений?
Призрак папы римского
Поиски образца, которому должны были следовать в Вюрнбурге, естественно, следл ет
начинать с обращения к обычаям папской курии. К тому же в специальной литературе
неоднократно утверждалось, что тело умершего папы римского выставлялось в сидячей
позе по меньшей мере в XIV и XV вв. — то ли в начале девятидневной заупокойной
службы (Novena), то ли на всем ее протяжении. Мертвый папа восседал на троне или кафедре,
в то время как кардиналы произносили перед ним слова отпущения. Первым, кажется.
нарисовал эту сцену еще в 1901 г. Л. Руланд30, за ним последовали сначала Р. Гизи31. затем
МШегМ. С. Urban Space, Sacred Topography, and Ritual Meanings in Florence: The Route of the Bishop's F"r-
с 1200-1600//The Bishop Reformed. StudiesofEpiscopalPowerandCultureintheCentral Middle Ages E
by J. S. Ott and A. T.Jones. Aldershot, 2007. P. 242-243.
«...Will ihn Gott, so er seiner schaf getrewlich gewartet und die arbeit vollbracht hat, kostlich kleyden mil A*
wurdigen kleydern, ihm zugebuhrende». Die Rats-Chronik... S. 52.
«...Dass ein jeder bischof grofi achtung undt hertz uf diesen orden soil haben...» Ibid. S. 53.
«Die Exequien fur einen Papst sollen neun Tage dauern. Sobald der Papst gestorben, sollen die poenitamar
sogleich das Totenofficium und die Bufipsalmen beteten. Das Waschen und Einbalsamieren der Leiche ist ;
vorgeschrieben. Der Tote soil zunachst aufrecht in roten Paramenten auf den Thron gesetzt werden. I
wolle er celebrieren. So besuchen ihn einzeln alle Kardinale und sprechen die Absolutio tiber ihn. Hierauf wad «it
Leiche auf die Bahre gelegt und unter dem Gesang Subvenite in die papstliche Hauskapelle getragen, wo Мфй
das Officium defunctorum beginnt [...] Neun Tage lang soil auch ein feierliches Amt gehalten werden. ba dua
die Kardinale zu erscheinen haben». Ridand L. Die Geschichte der kirchlichen Leichenfeier. Regensbur& ИВ
S. 186-187.
«For the part of this display... the Pope's body is in a sitting position and thus is reminiscent of the Rvts-
cleric's funeral...» Giesey R. E. The Royal Funeral Ceremony in Renaissance France. Geneve, 1960 (Trap
d'Humanisme et Renaissance, 37). P. 165. Note 66. Соответственно, приходится усомниться и в ищите
Р. Гизи, увидевшего в «сидящем папе*, указание на проведение при курии ритуальной трапезы, полос-
той, что устраивалась несколько позже для мертвых французских королей.
Щ_М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
В. Брюкнер32, а весьма авторитетное мнение последнего почти дословно воспроизвел не
так давно и Р. Майер33.
Описание сцены с мертвым папой, сидящим на кафедре, основывается на одном-
единственном месте из так называемого Ordo Romanus XV (принятое ранее у историков
обозначение церемониальной книги Пьера Амейля) 1401 г., чего не скрывают и
вышеназванные историки. Однако при обращении к этому тексту — как в старом издании
Ж. Мабильона, так и в новом М. Дикманса — обнаруживается, что речь там идет совсем
о других вещах.
Рассказав о бальзамировании тела папы, автор переходит к описанию его
одевания. Сначала на мертвеца натягивают штаны, рубаху, чулки и «тунику». Затем его
quasi sedendo облачают, словно на мессу, не забывая ни митры, ни паллия34. Вот из
одного этого оборота quasi sedendo — приближенные поднимают папу, «словно, чтобы
его усадить», — и выросли красочные, но, как оказывается, призрачные сцены с
покойным понтификом, восседающим на кафедре. Из контекста видно, что папу
усаживают в сугубо технических, а не репрезентативных целях: придав трупу такую позу,
его удобнее облачать. Когда же бывший преемник Петра вполне одет, его переносят
на «новые носилки» — lectica, покрытые тканями разных цветов: золотыми, из
красного шелка и черными (или же фиолетовыми) с гербами как самого умершего, так
и римской церкви35. Конечно, слово lectica могло обозначать и парадные носилки с
подобием трона, на котором носили папу в торжественных процессиях. Такие
носилки — обычно известные как sedia gestatoria — стали неотъемлемой частью
папского церемониала. В употреблении они были не испокон веков, как утверждалось при
папском дворе и даже в некоторых академических исследованиях, а только с понти-
32 «Das papstliche Zeremoniell kannte im 14./15. Jahrhundert zumindest fiir den Begirm der novena die sitzend
aufgebahrte Gegenwart der Leiche... Nach der Einbalsamierung wird der rote Papst in Pontifikalien auf die
Kathedra gesetzt und ihm dann von den Kardinalen einzeln die Absolution erteilt». Bruckner W. Bildnis und
Brauch. Studienzur Bildfunktion der Effigies. Berlin, 1966. S. 34.
33 «Dort [подразумевается: при папских похоронах] bahrte man den Toten spatestens zu Beginn der Novena
[...] auf der Kathedra [...] auf, weil das verstorbene Kirchenoberhaupt in dieser Haltung von den Kardinalen die
Absolution erhielt». Meyer R.J. Konigs- und Kaiserbegrabnisse im Spatmittelalter: von Rudolf von Habsburg
bis zu Friedrich III. Koln; Weimar; Wien, 2000 (Forschungen zur Kaiser- und Papstgeschichte des Mittelalters.
Beihefte zu J. E Bohmer, Regesta imperii, 19). S. 148.
34 Хотя расхождения между двумя изданиями «Ordo Romanus XV» в данном случае несущественны,
процитируем это место по изданию Ж. Мабильона, имевшемуся в распоряжении как Л. Руланда, так и В. Брюк-
нера: «Demum dicti paenitentiarii induunt ipsum braquam, camisiam, caligas & tunicam. Tunc quasi sedendo
erigant eum dicti paenitentiarii & induant ipsum totaliter sacris vestibus rubei coloris: primo sandalia alba,
cinctorio, fano, stola. tunicella, manipulo, dalmatica, chirothecis, planeta, pallio de corpore beati Petri sumpto &
plicent fanonem super caput & circa scapulas circumdent, ac si deberet celebrare & ponent in capite ejus biretam
albam cum mitra alba sine perlis & sine auro». Museum Italicum seu collectio veterum scriptorum ex bibliothecis
Italicis / Eruta a D. J. Mabillon, D. M. Germain. T. 2. Paris, 1724. P. 527.
35 «Item vero sic parato, dicti paenitentiarii ponunt eum super feretrum novum vel lecticam, in quo debet esse bonum
matallascum coopertum de serico rubeo & desuper debent esse duo panm de auro se tenetes & circumquaque
debent ponere & pendere arma sua & ecclesiae, in panno serico nigro vel hyacintino...» Ibid.
Глава 7. Мертвецы на тронах
фиката Пия II (1458—1464); вынужденного ими пользоваться исключительно из-за
слабости здоровья36.
Если папские парадные носилки действительно столь позднего происхождения, то
исчезают всякие основания полагать, будто именно sedia gestatoria использовалась и в
траурной церемонии. Да, собственно, и при внимательном чтении текста создается впечатление,
что папу не усаживают на носилки, а укладывают на них — ведь под голову папы
помещается плотная длинная подушка-валик (pulvinar37), а другая — точно такая же — «за его
ногами» (post pedes eius)38. При этом нет ни малейшего намека ни на одно из ухищрений, с
помощью которых тело можно было бы удерживать в сидячем положении: не упоминается
ни о веревках, ни о «прочном коле», ни о служителе за спиной... К тому же в другом месте,
при рассказе о погребении кардинала, используемый автором оборот не оставляет
сомнения в том, что этот покойник именно лежит на lectica, но отнюдь не сидит39.
Итак, мертвому папе действительно приходилось «как бы сидеть», но только не
публично, а в «секретном помещении», где его обрабатывали и одевали и куда заносили
носилки40, и не девять дней кряду, а лишь столько времени, сколько было необходимо
для его облачения.
Пластика и живопись
Устранение «историографического призрака» мертвого папы на троне еще не
означает, что вюрцбургскому епископу суждено остаться сидеть в полном одиночестве. Для
начала необходимо вспомнить об одном весьма известном, но оттого не менее загадоч-
36 См.: Marti С. Papst Pius II. (1458-1464) in der Kapelle des Palazzo Medici Riccardi zu Florenz. Ein Beitrag zu
Ikonographie und Zeremoniell der Papste in der Renaissance // Concilium medii aevi. Jg. 3. 2000. S. 155-1 S3.
особенно S. 163, 167. Лишь в одном позднем отчете о процедурах, сопровождающих кончину папы,
промелькнула подозрительная фраза: «затем тело папы сажают на носилки» («...sodann wird der Сбгрег auf
eine Baare gesetzet...»). Впрочем, под «носилками» здесь, кажется, подразумевается переносное сиденье
папы, поскольку ниже говорится о Trugsessel: [fungendres S.J.] Griindliche Nachricht vom Conclave, Oder
Neueste Historie Des Romischen Hofes. Frankfurt am Main; Ntirnberg, 1721. S. 213. Правда, на иллюстрациях
к этому изданию, происходящих, судя по всему, из какого-то неизвестного плана конклава, показывают
папу только лежащим — как при переноске тела, так и при выставлении его в церкви.
37 Значение этого слова здесь достаточно ясно из контекста, однако соответствующее подтверждение можно
получить в следующих словарях: Revised Medieval Latin Word-list from British and Irish Sources / Ed. by
R. F. Latham. London, 1965. P. 382; Lexicon Latinitatis Nederlandicae medii aevi. T. 6. Leiden, 1998. P. 4035;
Georges К. E. Ausfuhrliches lateinisch-deutsches Handworterbuch. Bd. 2. Basel, 1951. Sp. 2082—2083. В словаре
Ж. Дюканжа объяснения данного слова не обнаруживается.
38 «Item subtus caput eius sit pulvinar coopertum de panno aureo, et post pedes eius in eodem feretro aliud pulvinar
consimile [...] super quod debent stare duo capelli seu pilei pape. Pulvinaria debent esse latitudinis feretri».
Dykmans P. Le ceremonial papal de la fin du moyen age a la Renaissance. T. 4. Bruxelles; Rome, 1985 (Bibliotheque
de l'Instituc historique Beige de Rome, 27). P. 220. Nr. 979.
39 «Cardinalis vero debet iacere in lectica parata de pannis aureis et fimbriis de nigro cum armis illius». Ibid. P. 247.
Nr. 1182.
i0 «Sciendum quod lectica debet poni in camera pape ubi corpus positum est post lotionem. Lavatur enim in camera
secreta, et induitur sacris vestibus, prout est dictum». Ibid. P. 220. Nr. 980.
ЩЩЩ М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
ном монументе во флорентийском соборе Сайта-Мария дель Фьоре. Это памятник,
возведенный в 1321 г. Тино ди Камаино (ок. 1285-1337) из Сиены над гробницей
флорентийского епископа Антонио д'Орсо (ум. 1320)41.
Тино ди Камаино считается изобретателем нового художественного приема: он
первым начал включать в композицию надгробного памятника скульптурную фигуру,
изображающую погребенного в сидячей позе42. Самым ранним примером такого решения
является незаконченная гробница императора Генриха VII в Пизе (1315 г.),
сохранившаяся лишь фрагментарно43. Следующим памятником Тино ди Камаино стало как раз
надгробие Антонио д'Орсо во Флоренции. Сохранность его намного лучше, но из-за
переноса памятника с места на место и утраты ряда деталей его изначальный облик
восстанавливается только гипотетически44. Если императора в Пизе скульптор изобразил
живым (хотя ряд специалистов и полагают, что лицо выполнено на основании
посмертной маски45) (ил. 78), то епископа во Флоренции он представил, как давно уже
отмечалось историками искусства, мертвым46 (ил. 79). В литературе, посвященной
памятнику, повторяется в тех или иных выражениях, что «епископ представлен как сидящий
на троне труп» или как «сидящий gisant»47. Замысел этого изображения принадлежал
См. об Антонио д'Орсо, в частности: Davidsohn R. Geschichte von Florenz. Bd. 3. Berlin, 1912. S. 367-369,
615-616 и др.
Сходная композиция использовалась до Тино ди Камаино в надгробиях Каролингов Людовика IV и Ло-
таря в Реймсе, воздвигнутых в XII в. (и разрушенных во время Французской революции), возможно, по
образцу также не дошедшего до нас монумента в Ахене, о котором чуть ниже. Реймсские скульптуры, судя
по всему, оказались исключением и не повлияли на дальнейшую традицию. См.: Michalsky Т. Метопа und
Representation. Die Grabmaler des Konigshauses Anjou in Italien. Gottingen, 2000 (VMPIG, 157). S. 173-175.
Монумент был демонтирован уже в XV в. Об истории этого памятника см., в частности: Kreytenberg G.
Das Grabmal Kaiser Heinrichs VII. in Pisa // Mitteilungen des Kunsthistorischen Institutes in Florenz. Jg. 28.
1984. S. 33-64. Там же предпринимается попытка (уже пятая по счету) реконструировать композицию
надгробия. Высказывалось мнение, что скульптура изображает не Генриха VII, а Людвига IV Баварского и
выполнена, соответственно, не в 1315, а в 1328 г.: Herzner V. Herrscherbild oder Grabfigur? Die Statue eines
thronenden Kaisers und das Grabmal Heinrichs VII. von Tino di Camaino in Pisa // Ikonographia. Anleitung
zum Lesen von Bildern. Festschrift fur Donat de Chapeaurouge / Hrsg. von B. Brock und A. Preifi. Munchen,
1990. S. 27-77. Сравн.: Michalsky T. Op. cit. S. 177-184.
Очередную попытку реконструкции изначального вида гробницы (и критику попытки предыдущей) см.
в: Kreytenberg G. Tino di Camainos Grabmaler in Florenz // Stadel Jahrbuch. Bd. 7. 1979. S. 33-60, особенно
фотомонтаж на S. 41. Из относительно новой литературы об этом памятнике см.: Barbavara di Gravellona Т.
Insegne araldiche sul monumento di Antonio d'Orso, vescovo fiorentino // Nobilta. An. 1999. P. 535-552.
PohlJ. Die Verwendung des Naturabgusses in der italienischen Portratplastik der Renaissance. Wurzburg, 1938.
S. 24; Herd M. Totenmasken. Was vom Leben und Sterben bleibt. Stuttgart, 2002. S. 25. Тино ди Камаино
получил заказ на памятник Генриху VII только через два года после смерти императора — соответственно, сам
он снимать маску с него никак не мог.
KellerH. Die Entstehung des Bildnisses am Ende des Hochmittelalters // RomischesJahrbuch fur Kunstgeschichte.
Bd.3.1939. S. 311. Abb. 278.
«Auf eine Liegefigur ist auch hier verzichtet worden: stattdessen prasentiert sich der Bischof als thronender
Leichnam auf einem Sarkophag, als sitzender gisant». Middeldorf Kosegarten A. Grabmaler von Ghibellinen aus
dem fruhen Trecento // Skulptur und Grabmal des Spatmittelalters in Rom und Italien / Hrsg. von J. Garms und
Глава 7. Мертвецы на тронах Д
скорее всего не скульптору (он ни разу не возвращался к такому решению в других
своих монументах), а заказчику — душеприказчику покойного епископа, нотарию и поэту
Франческо да Барберино48.
Убедительного объяснения этой уникальной (по крайней мере в итальянской
надгробной пластике) трактовки до сих пор нет, хотя предположений высказывалось немало.
Согласно местной легенде, Антонио д'Орсо (названный «достойным и мудрым пастырем» в
третьей новелле шестого дня «Декамерона») скончался неожиданно, сидя на важном для
судеб города совете. Однако это объяснение, часто повторяемое в литературе, вполне
может быть поздним и вторичным — придуманным, чтобы дать хоть какое-то истолкование
скульптуре, смысл которой успел забыться. К тому же историки пока, кажется, не
обращали внимания на то, что на голове у епископа, изображенного Тино ди Камаино, митра —
убор, который уместен скорее при литургии, нежели на светском совещании.
Со всей необходимой осторожностью высказывалась и другая гипотеза: заказчик и
скульптор «усадили» статую мертвого епископа, желая тем самым подчеркнуть, что
покойный пребывает в ожидании Страшного суда49. Объяснение не вполне убедительное,
поскольку в ожидании зова ангельской трубы пребывают все мертвецы, а не один лишь
флорентийский епископ, но сидит-то только он. Может быть, благодаря своим личным
заслугам Антонио д'Орсо сможет раньше остальных встать и отправиться на Суд, чтобы
скорее присоединиться к сонму праведников?
Как у историков, так и у искусствоведов немалый авторитет приобрела книга
В. Брюкнера, в которой он предположил (упомянув, кстати, тут и вюрцбургский
обычай, правда, лишь по позднему эпизоду 1558 г.), что флорентийский епископ
изображен сидящим на кафедре после смерти в момент отпевания50. Однако решающую для
него параллель В. Брюкнер проводил не с Вюрцбургом, а с Римом: ссылаясь на работы
Л. Руланда и Р. Гизи, он уверенно утверждал, будто существует обычай усаживать после
смерти римских пап. Он даже решил, что в любом упоминании выставления мертвого
папы или епископа следует усматривать свидетельство усаживания мертвеца —
отчего количество подходящих ему примеров сразу сильно выросло. За весомым мнением
В. Брюкнера пошел целый ряд современных искусствоведов. По словам одного из них,
в скульптуре Антонио д'Орсо «впечатляюще и реалистически» передается
«многократно засвидетельствованный обычай "усаживания на кафедру" умершего епископа»51. По
А. М. Romanini. Wien, 1990 (Publikationen des Historischen Instituts beim Osterreicbischen Kulturinstitut in
Rom. 1. Abteilung, 10). S. 324.
Kreytenberg G. Tino di Camainos Grabmaler... S. 38-39,44.
«Mit gebotenem Vorbehalt darf die folgende Bemerkimg hinzugesetzt werden: Im Gegensatz zur liegenden
Totenfigur. die ein Moment des Vergehens einschliefit, eignet der thronenden Totenfigur ein Moment des
Verharrens imd der Erwartung — auf Auferstehimg und Erlosimg beim Jiingsten Gericht». Ibid. S. 48.
Bruckner W. Bildnis und Brauch... S. 34.
«...Velmehr halt es den in den Quellen mehrfach bezeugten Brauch der "Kathedrasetzung" eines verstorbenen
Bischofs auf eindrucksvoll realistische Weise fest». Schmidt G. Typen und Bildmotive des spatmittelalterlichen
Monumentalgrabes // Skulptur und Grabmal des Spatmittelalters in Rom und Italien / Hrsg. von J. Garms und
ЩЩЩ М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
мнению другого, благодаря буквальному воспроизведению в скульптуре ситуации
прощания с епископом его присутствие при собственной заупокойной службе становится
постоянным. Памятник превращается в неустранимый элемент церковной литургии и
именно в ее контексте и должен рассматриваться52.
Как говорилось выше, логика рассуждений, приведших историков искусства к таким
выводам, ошибочна — римские ordines ничего не сообщают об усаживании мертвых
епископов. Однако то, что флорентийский сидячий мертвец действительно каким-то
образом участвует в литургии, подтверждается, на мой взгляд, митрой на его голове. Точно
так же, в митре, носили по городу и усаживали в разных храмах мертвого вюрцбургского
прелата, вокруг которого устраивались различные литургические действия. Перекличка
между Вюрцбургом и Флоренцией в редком похоронном ритуале с использованием
купели сама по себе настораживает, однако пока не обнаружено никаких свидетельств
усаживания мертвых флорентийских епископов на манер епископов вюрцбургских — хотя
нельзя исключать, что такие свидетельства рано или поздно еще найдутся. Впрочем,
облик мертвых вюрцбургских предстоятелей был намного торжественнее, чем у изваяния
Антонио д'Орсо: в отличие от них, он представлен на своей гробнице не только без меча
(что понятно, поскольку Антонио не был «по совместительству» светским князем), но
даже без пастырского посоха.
До сих пор никто, кажется, не обращал внимания еще на одну параллель памятнику
Антонио д'Орсо — правда, весьма отдаленную. Это рельефное надгробие некоего
высокопоставленного клирика из клуатра Латеранской базилики53 (ил. 80). Насколько
мне известно, не выяснены ни имена заказчика, скульптора, изображенного лица, ни
обстоятельства возникновения рельефа. Датировать его можно XV или началом XVI в.
Человек, на нем изображенный, сидит, закрыв глаза, в кресле с высокой спинкой,
подперев голову правой рукой и свесив с подлокотника расслабленную кисть левой. Легко
понять, что художник имел в виду метафору смерти как сна, но по каким причинам он
усадил своего персонажа, остается лишь гадать. Вряд ли в позе мертвеца следует
усматривать намек на его особое положение: автор композиции не придал своему герою
никаких атрибутов, которые выражали бы высокий общественный статус умершего.
Он трактуется художником не в качестве обладателя важной должности, а как частное
лицо. Здесь есть больше оснований, чем в случае со статуей Антонио д'Орсо, допустить,
что скульптор передал обстоятельства кончины человека. Однако даже если допущение
когда-нибудь подтвердится, все равно в композиции изначально могли быть заложены
А. М. Romanini. Wien, 1990 (Publikationen des Historischen Institute beim Osterreichischen Kulturinstitut in
Rom. 1. Abteihmg, 10). S. 20. Anm. 37. Автор ссылается здесь на Reinle A. Das stellvertretende Bildnis. Zurich;
Miinchen, 1984. S. 196 и Bruckner W. Bildnis imd Brauch... S. 30-36, при том, что в первой работе просто
дается отсылка ко второй.
Котег К Praesente cadavere. Das veristische Bildnis in der gotischen Grabplastik Italiens // Die Trauben des
Zeuxis: Formen kunstlerischer Wirklichkeitsaneignung / Hrsg. von H. Korner, C. Peres, et al. Hildesheim; Zurich;
New York, 1990 (Munchner Beitrage zur Geschichte und Theorie der Kiinste, 2). S. 54-57.
LauerPh. Le palais de Latran: etude historique et archeologique. Paris, 1911. P. 289.
Гл;п;;| 7. Мерч гецм u;> itioikix Ц££]
дополнительные смыслы — от характеристики покойного как благочестивого человека
с чистой совестью, заслужившего своей достойной жизнью легкую кончину, до
метафизической идеи кратковременности «сна смерти», за которым очень быстро последует
пробуждение...
Вернемся к Тино ди Камаино — из Тосканы он переехал в Неаполь, где создал стиль
надгробных памятников местной королевской династии, среди которых известнее всего
впечатляющий монумент короля Робера Анжуйского в храме Тела Христова (св. Кья-
ры), выполненный в 1343-1346 гг.54 Однако после памятника епископу Антонио д'Орсо
сидящие фигуры на надгробиях (не только в Неаполе, но по всей Италии на
протяжении по меньшей мере двух веков — вспомним капеллу Медичи) будут изображаться
живыми — нередко по контрасту с представленной тут же «мертвой» лежащей фигурой.
Некоторое сомнение, пожалуй, может возникнуть по поводу рельефа на
передней стенке мраморного саркофага сына короля Робера, Карла, герцога Калабрийско-
го, в том же храме св. Кьяры (ил. 81). Это произведение Тино ди Камаино 133155 или
1333-1335 гг. дошло в плохом состоянии. Памятник неоднократно переделывался, а в
1943 г. был почти полностью разрушен. Качество послевоенной реставрации вызывает у
специалистов скепсис56. Тем не менее композиция интересующего нас рельефа вряд ли
подверглась серьезному искажению. В центре ее представлен герцог Карл на троне. По
правую руку от него — группа из 11 клириков, по левую — такая же из светских лиц.
причем высокого ранга, судя по их атрибутам (ловчие птицы, охотничьи перчатки, жезлы).
Фигуры первого ряда как на «светской», так и на «церковной» сторонах рельефа
преклонили колени. Общий смысл композиции принято трактовать (вероятно,
справедливо) в соответствии с надписью на саркофаге: в ней Карл представлен «исключительным
ревнителем и поборником правосудия» («iusticie precipuus zelator et cultor»)5". Поэтому
считается, что сцена на саркофаге должна изображать герцога как справедливого судию.
дарующего правосудие подданным.
Особое внимание привлекает одна деталь. У подножия герцогского трона два
зверька, сегодня уже трудно различимых58, вместе лакают из одной чаши. В литературе самое
позднее с XVI в. закрепилась интерпретация их как волка и ягненка59, а вся композиция
54 См. о нем: Enderlein L. Die Grablegen des Hauses Anjou in Unteritalien. Totenkult imd Monumente 1266—
1343. Worms, 1997 (Romische Studien der Bibliotheca Hertziana, 12). S. 175-178, 203; Mkhalsky T. Op cit.
S. 325-341.
55 Enderlein L. Op. cit. S. 107.
56 Ibid. S. 193-195.
57 Ibid. S. 110-111.
58 На рисунках начала XIX в. в них легко узнать агнца и волка. См.: Boggild Johannsen В. Zum Т еса der
weltlichen Glorifikation des Herrscher- und Gelehrtengrabmals des Trecento // Hafnia. Copenhagen Fbpe-s on
History of Art. Vol. 6.1979. P. 29 со ссылкой на: Seroux d'AgincourtJ. В. L. G. Histoire de l'art par les mi aments.
T. 4. Paris, 1823. Table 30. Fig. 10. Был ли памятник раньше в намного лучшем состоянии, чем се ня. или
же художник тогда смелее «прорисовывал» неясные детали, руководствуясь догадками насчет 1 что
могло бы быть изображено на этом месте?
59 См.: Boggildjohannsen В. Op. cit. Р. 85-87.
ЮЯЯм'.л. г<,|-|ц.,|,• В1.ЛИЧИГ iiCMiii'inin; '_'_'
с их участием толкуется со ссылкой на два стиха пророка Исайи60 как аллегория
всеобщего мира, установленного справедливым судьей — Карлом61. Судя по всему, рельеф
воспроизводит очень похожую сцену на печатях сицилийских государей из дома Анжу:
короля Робера (1309-1343), принцев Робера (1299-1364) и Филиппа II (1329-1374)
Тарентских62. Отличие состоит лишь в том, что на печатях лакающие зверьки
помещались в нижний регистр, ясно отделенный от того, где был представлен государь на троне,
тогда как на памятнике в Неаполе ступни Карла опираются на спины зверьков. Порой
это считают вынужденным решением скульптора, продиктованным какими-то
техническими трудностями63, что, впрочем, маловероятно, поскольку впоследствии на печатях
сицилийских королей из дома Анжу похожих зверьков всегда будут помещать именно
под ноги государя64. Вряд ли изготовители печатей следовали рельефу на надгробии.
Скорее наоборот: Тино де Камаино воспроизвел какую-то печать, оставшуюся нам
неизвестной.
Сопоставление с печатями показывает, однако, и еще одну особенность
композиции, не привлекавшую раньше внимания: меч в ножнах в левой руке Карла (исходя
из общей идеи памятника, его можно трактовать в качестве меча правосудия)
повернут острием не вверх, а вниз. Его кончик опущен в чашу, из которой и лакают «волк
и ягненок». Мотив опущенного меча, тем более в оформлении надгробного
памятника, настораживает: он вполне может служить указанием на смерть — как опущенный
меч в руке вюрцбургского епископа. Но стоит лишь согласиться с таким пониманием
данной детали, как весь рельеф поменяет свой смысл в наших глазах или, во всяком
случае, приобретет дополнительный: из сцены прославления герцога — справедливого
судии — он превратится в сцену прощания с умершим герцогом, являвшимся при
жизни справедливым судией.
60 «Тогда волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком; и теленок, и молодой
лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их». Исайя 11:6; «Волк и ягненок будут пастись вместе,
и лев, как вол, будет есть солому, а для змея прах будет пищею: они не будут причинять зла и вреда на всей
святой горе Моей, говорит Господь». Исайя 65: 25.
61 Boggildjoharmsen В. Op. cit. Р. 85-87 со ссылкой на: Stefano P. de. Descrittione dei luoghi sacri della citta di
Napoli. Napoli, 1560. P. 180-181. Та же интерпретация повторяется в: Enderlein L. Op. cit. S. 110; Michalsky T.
Op. cit. S. 305.
62 EnderleinL. Op. cit. S. 111. Anm. 48, Abb. 69.
63 Ibid. S. 112.
64 См. печать герцога Людовика II, использовавшуюся между 1394 и 1413 г.: Mirindol Ch. de. Le roi Rene et
la seconde maison d'Anjou. Emblematique, Art, Histoire. Paris, 1987. Fig. 24, 87, также p. 120, 168 и 233: «Les
pieds du roi posent sur im loup et im agneau», а кроме того, печать 1431-1433 гг. Людовика III (fig. 48 и p. 236:
«Les pieds du roi posent sur un belier et un loup») и печати 1436- 1437.1438,1445-1453 гг. Рене I —
«доброго короля Рене» (fig. 88, 92, 96, 98, 131, сравн. р. 240, 241). Автор цитируемого здесь исследования особо
подчеркивает, что агнец на печатях двух последних государей сменяется вполне взрослым бараном (р. 119,
168), но по поводу возможной причины такой замены не строит никаких предположений. Для сравнения:
на печатях французских королей того же времени под ногами у государя изображали львов (см., например,
печать 1392 г. короля Карла VI: Ibid. Fig. 85; p. 120).
Если в памятнике Тино ди Камаино можно усмотреть лишь намек на то, что
государь на троне изображен не живым, а мертвым, то нет никакого сомнения, что на
другом надгробии, стилистически тесно связанном с монументами в неаполитанском храме
св. Кьяры, на троне восседает именно мертвец. До Французской революции этот
странный полускелет привлекал внимание каждого, кто приближался в анжерском соборе
Сен-Морис к гробнице «доброго короля Рене» — Рене I Анжуйского (1409-1480),
одного из самых необычных государей и колоритнейших персонажей XV в.65 Не слишком
удачливый политик, так и не добившийся «своего» Сицилийского королевства, Рене
запомнился потомкам прежде всего как автор двух очень «рыцарских» сочинений:
«Сердце, плененное любовью» и, главное, «Книга турниров»66. Оригинальность
личности Рене Анжуйского, заворожившей не одного историка, проявилась, помимо
прочего, в том, какую картину он решил поместить над местом своего последнего упокоения.
Традиция утверждает, будто он сам и начал ее писать, но завершать работу пришлось
другому мастеру67. В действительности имя художника неизвестно, хотя высказывалось
предположение, что им мог быть Коппен Дельф. На картине изображен «мертвый
король» — труп, мертвец, уже почти скелет, — сидящий в мантии, подбитой горностаем,
на троне под гербом сицилийского короля Рене (ил. 82). Корона вот-вот свалится с
поникшего черепа, держава уже катится по полу, а нога покойника, похоже, отталкивает
упавший скипетр. Э. Панофский считает, что «добрый король Рене» сознательно
устроил здесь горько-ироничную пародию на надгробный монумент своего предка — короля
Робера (ил. 83), который ему доводилось не раз видеть в Неаполе.
Никаких аналогий странному произведению Рене Анжуйского (датируемому
примерно 1472 г.) в «погребальном искусстве» Европы, во всяком случае к северу от Альп,
неизвестно68. В XVII в. гробница «доброго короля» была серьезно повреждена, а в 1793 г.
ее полностью уничтожили. Интересующая нас картина над гробницей сильно
пострадала от пожара 1533 г. и уже тогда была переписана Жильбером Ванделаном,
старавшимся, впрочем, не отступать далеко от оригинала69. Картина погибла вместе с надгробием,
но сохранились ее описания и несколько зарисовок XVII — начала XVIII в., из которых
историки предпочитают рисунок Р. де Гэнье, выполненный между 1670 и 1715 г.
Естественно, что ни одно из этих поздних изображений не может в точности воспроизвести
исходный вид композиции, хотя, вероятно, передает ее основные особенности.
См. о нем прежде всего: Lecoy de La Marche A. Le Roi Rene. Sa vie, son administration, ses travaux artistiques
et litteraires d'apres les documents inedits des archives de France et d'ltalie. T. 1-2. Paris, 1875.
См. о ней из недавних работ на русском языке: Машнин Ю. П. «И все объяты пламенем любовным без
помыслов дурных» // Казус. Индивидуальное и уникальное в истории — 1996. [Вып. 1.J М., 1997. С. 41-54.
Впрочем, в исследованиях последнего времени авторство Рене подвергается сомнению.
Lecoy de La Marche A. Op. cit. Т. 2. P. 73.
Panofsky E. Grabplastik: vier Vorlesungen uber ihren Bedeutungswandel von Alt-Agypten bis Bernini. Koln,
1964. S. 72-73.
Подробнее см.: Farcy L. Le tombeau du roi Rene a la cathedrale d'Angers. Lyon, 1910; Robin F. La cour d'Anjou-
Provence. La vie artistique sous le regne de Rene. Paris, 1985. P. 231-244, 272.
ЕЯ . . Бо • ВЕЛИЧИЕ И С ИРЕ ИЕ
Были и небылицы о сидящих покойниках
Отступление о сидящих покойниках, созданных силой искусства, было
спровоцировано первым из них — Антонио д'Орсо, чей памятник, допустим на минуту, порожден не
только творческим воображением скульптора, но и его умением воплощать в камне
реальные, хотя и неизвестные нам обстоятельства. Теперь же обратимся к поискам возможных
аналогов вюрцбургского обычая не в изображениях, а в текстах. Правда, для этого
придется отправиться в края, от Вюрцбурга, Флоренции и Дижона весьма далекие.
Около 1430 г. некий Ханс Шильтбергер достиг в своих долгих и трудных
странствиях Константинополя и записал следующую колоритную деталь из местной жизни:
«Когда же умирает священник, его облачают во все то, что священнику полагается, когда
он готовится служить мессу, и сажают его в могилу в кресло, и засыпают его землей»70.
Нельзя исключить, что Шильтбергер слегка напутал, заставив греков усаживать своих
священнослужителей в могилу. Но то, что их перед погребением нередко публично
выставляли в литургическом облачении и в сидячей позе — весьма вероятно. Во всяком
случае, такие сцены видели в Греции и в более близкие к нам времена. В 1878 г.
корреспондент лондонской «Тайме» имел возможность рассматривать в церкви тело
умершего константинопольского патриарха Иоакима. Патриарх в торжественном облачении
сидел в кресле, сжимая в руке посох, украшенный драгоценными камнями, а прихожане
подходили целовать его хладную руку. Затем тело в том же самом положении подняли
на носилки и понесли в похоронной процессии. Не слишком внятное объяснение,
услышанное журналистом, гласило: «Это древний обычай. Византийских императоров было
принято хоронить сидя»71. Правда, погребения как такового корреспондент не
описывает — наверное, он его не видел, как не увидел его и немецкий журналист, тоже
поведавший об этом событии72. (Возможно, оба газетчика оказались в том же положении, что и
Шильтбергер несколькими веками ранее, но тот дерзнул додумать то, чему он сам
свидетелем не был, а они проявили сдержанность.) Несколько позже — в1912г. — фотограф
запечатлел мертвого митрополита Смирны, выставленного во всем облачении в кресле73
(ил. 84). Сохранилась такая же фотография (к сожалению, недатированная) с похорон
армянского католикоса в Кесарии Каппадокийской74. В 1916 г., по свидетельству оче-
70 «Unnd wann ein priester stirbt, so legt man im alles das an, das zu ainem priester gehort, so er mefi halten wil
und setzen in in das grab auff ainen sessel imd decken in mitt kot zu». Hans Schiltbergers Reisebuch nach der
Nurnberger Handschrift herausgegeben von Valentin Langmantel. Tubingen, 1885 (Bibliothek des literarischen
Vereins in Stuttgart, 172). S. 51. Сравн.: Bruckner W. Bildnis und Brauch... S. 35.
71 См.: GrauertH. Zu den Nachrichten tiber die Bestattung Karls des Grofien // HJb. Bd. 14.1893. S. 312-313. Эта
публикация воспроизводится в: Giesey R. E. The Royal Funeral Ceremony... R 154.
72 См.: Bruckner W. Bildnis und Brauch... S. 36.
3 SchlosserJ. von. Tote Blicke. Geschichte der Portratbildnerei in Wachs. Ein Versuch. Berlin, 1993 (переиздание
работы 1911 г.). S. 29.
1 Die Turkei / Zusammengestellt und eingeleitet von Franz Carl Endres. Mtinchen, 1916 (Die ganze Welt im Bilde,
1). S. 47. Сравн.: Klauser Th. Die Cathedra im Totenkult der heidnischen und christlichen Antike. Mtinster in
Westfalen, 1927 (Liturgiegeschichtliche Forschungen, 9). S. 145.
Глава 7. Мертвецы на тронах piffl
видцев, сидел на своей кафедре на протяжении всей заупокойной службы мельхитский
патриарх Александрии Кирилл VIII75. В 1924 г. в греческой коллегии св. Афанасия в
Риме было засвидетельствовано отпевание не патриарха или митрополита, а простого
священника, когда мертвец сидел на стуле на протяжении всей службы76. В 1950 г.
сфотографировали салоникского епископа, которого мертвым усадили в экипаж и так
возили какое-то время по городу77. Более того, еще и сегодня сходные обычаи соблюдаются
в ряде областей Греции78.
Попытки проследить истоки таких обыкновений, кажется, пока что не принесли
успеха. Во всяком случае, ссылку Дж. Кириакакиса79 на 90-ю главу «Жития св.
Антония» Афанасия Александрийского как на доказательство существования подобного
обыкновения еще на рубеже III и IV вв. нельзя считать убедительной80.
Тем не менее нет никакой необходимости привлекать сомнительное место из «Жития
св. Антония», чтобы заметить настораживающее сходство между эпизодом в Вюрцбурге
(и, может быть, еще одним во Флоренции?), с одной стороны, и византийско-греческим
материалом, с другой. И в Вюрцбурге, и в Греции мертвых епископов публично
выставляют для прощания в полном литургическом облачении сидящими на тронах или
в креслах и носят их в таком виде в процессиях, притом в одном и том же XV в. Здесь
можно предполагать либо случайное совпадение, либо результат долгого
параллельного и независимого развития, либо же сравнительно недавнее заимствование (при этом,
видимо, в направлении с востока на запад, а не наоборот)81. В настоящее время ни для
75 Klauser Th. Op. cit. S. 145.
76 IbidS. 145. Anm. 171.
77 Giesey R. E. The Royal Funeral Ceremony... P. 154.
78 Kyriakakis J. Byzantine Burial Customs: Care of the Deceased from Death to the Prothesis // The Greek
Orthodox Theological Review. Vol. 19.1974. P. 56.
79 Ibid.
60 В «Житии» упоминается о египтянах (надо полагать, весьма состоятельных), которые не предавали земле
тела выдающихся людей, особенно святых мучеников. Они совершали над ними заупокойную службу и
обвивали их пеленами, но не хоронили, а возлагали на ложа и берегли у себя в домах, «думая, что этим
воздают чествование отшедшим». См.: PG. Т. 26. Paris, 1857. Col. 968-969. Разумеется, сохранение
забальзамированного тела лежащим на ложе в глубине частного дома — нечто иное, чем его публичное выставление
или тем более погребение в сидячей позе. Другие свидетельства о сохранении без погребения
бальзамированных тел в частных жилищах состоятельных египтян и, возможно, даже участия мумий в трапезах
живых (если верить Лукиану Самосатскому), собраны в: Worthy J. The Origins of Christian Veneration of
Body-Parts // Revue de l'histoire des religions. Vol. 223. 2006. P. 18-19. Автор полагает, что осуждение
Афанасием этого обыкновения направлено против александрийских раскольников-мелитиан: Ibid. Р. 21-25.
61 В исследовании о каменных креслах, кафедрах и скамьях из погребальных камер в Италии, начиная с
этрусских времен и кончая временами раннехристианскими, Т. Клаузер доказывал, что «меблировка»
склепа исходно является частью культа мертвых и связана в первую очередь с представлением об участии
покойного в поминальной трапезе. Автор очень осторожен в объяснении того, кем и при каких
обстоятельствах использовались «кресла» в склепах. Однако он уверен, что по крайней мере некоторые из них, судя
по их конструкции и исполнению, не предназначались для живых (скажем, родственников умершего).
Соответственно, там, скорее всего, должны были незримо восседать бесплотные духи мертвых, приглашенные
ЕДм■ л."йГ."|1щ.1.» BF.III4IH. iicmhT'I.iiiii; ' ""'" ~
одной из этих гипотез обоснований нет, хотя, возможно, они появятся при
систематическом изучении обычаев епископских погребений не только в Византии, но прежде
всего в Италии, через которую всегда проходил главный вектор византийских влияний на
культуру латинского Запада.
Помимо древних находок и православных обыкновений в нашем распоряжении
оказываются в основном разного рода предания, двусмысленные высказывания хронистов
и не поддающиеся проверке сомнительные свидетельства. Тем не менее и они полезны
для понимания, какой комплекс представлений мог связываться с фигурой государя,
восседающего на троне после смерти.
Так, иногда утверждается, будто Галла Плацидия (ум. 450), дочь императора
Феодосия I Великого, в своем знаменитом равеннском мавзолее сидела внутри саркофага
на кипарисовом троне, что якобы можно было воочию наблюдать сквозь некое
отверстие вплоть до 1576 г., когда при пожаре содержимое саркофага полностью выгорело82.
(История маловероятна уже хотя бы потому, что Галла Плацидия вряд ли была
погребена в Равенне — скорее местом ее упокоения был Рим, а по поводу того, кому в
действительности принадлежал равеннский мавзолей, издавна ведутся споры83.) В древнем
аббатстве Бенедиктбойрен в Баварии имелось тесное, закрытое помещение, в котором
якобы выставлялись сидящими скончавшиеся монахи...64 При вскрытии в 1635 г.
гробниц французских королев Бонны Чешской и Жанны д'Эвро в аббатстве Мобюиссон обе
они, по слухам, были обнаружены сидящими при полном параде, но рассыпались в пыль
от первого же дуновения воздуха... (Сообщение крайне маловероятное, поскольку в Мо-
бюиссоне хранились только внутренности Жанны д'Эвро, тогда как тело ее упокоилось
в Сен-Дени85.) Святую клариссу Катерину Болонскую (ум. 1463) вроде бы похоронили
живыми разделить ритуальную трапезу. Т. Клаузер нигде не высказывает предположения, что в каких-то
случаях сюда могли усаживать (хотя бы на непродолжительное время) и вполне реальных покойников.
Тем не менее он проводит параллели с сидящими в креслах мертвыми священнослужителями на
христианском Востоке, считая, что в восточной части Средиземноморья обычай приглашать умершего за трапезу
оказался переосмыслен в сторону большего материализма: мертвец стал присутствовать в качестве не духа,
а трупа. См.: Klauser Th. Op. cit. S. 143,145-148.
GrauertH. Op. cit. S. 308. Повторено в: Giesey R. E. The Royal Funeral Ceremony... P. 155. Традиция
фиксируется с XIV в., когда архиепископ Райнальд лаконично заметил: «Сквозь отверстие видно тело Плацидии,
сидящее на королевском троне» («Corpus Placidiae per cavum inspicitur in sede regali residens»). SchlosserJ. von.
Op. cit. S. 30-31.
Johnson M.J. Late Antique Imperial Mausolea. (Diss.) Princeton, 1986. P. 302-303. Idem. On the Burial Places of
the Theodosian Dynasty // Byzantion. T 61.1991. P. 336-338. Легенда о принадлежности равеннского
мавзолея Галле Плацидии возникла только в Средневековье. См., например: Defchmann F. W. Ravenna Hauptstadt
des spatantiken Abendlandes. Bd. 1: Geschichte und Monumente. Wiesbaden, 1969. S. 158. Тем не менее и в
относительно новой литературе заказчицей мавзолея порой считают Галлу Плацидию: Wilkes J. J. Diocletian's
Palace, Split: Residence of a Retired Roman Emperor. Sheffield, 1986. P. 93. Note 121.
Bruckner W. Bildnis und Brauch... S. 33 со ссылкой на: Evers H. G. Tod, Macht und Raum als Bereiche der
Architektur. Munchen, 1939. S. 52.
Giesey R. E. The Royal Funeral Ceremony... P. 155-156. Note 28.
(
Глава 7. Мертвецы на тронах Д!ЮДД
сидя, и ее тело, говорят, видели в таком положении еще в конце XIX в.86 В завещании
Винченцо I Гонзага, герцога Мантуи и Монферрата, от 3 февраля 1612 г. есть строка о
том, что он желает быть погребенным «не лежа, согласно обычаю, но сидя на
каменной кафедре с [пристегнутым] мечом»...87 Почти в тех же выражениях, что использовал
семьсот лет спустя Винченцо I, Титмар Мерзебургский упомянул о погребении в 923
или 924 г. Зигмунда I, епископа Хальберштадтского88. Вот только слова Титмара можно
толковать двояко: то ли епископ действительно оказался внутри гробницы «не лежа, но
восседая на кафедре», то ли распоряжение о своем погребении перед алтарем св.
Стефана он отдал заранее: не лежа уже (в смертельном недуге), а еще восседая на кафедре (то
есть исполняя в полном объеме свои полномочия)...89
В Баварии ходило предание, будто единственный средневековый император из дома
баварских герцогов — Людвиг IV (ум. 1349) — сидит в склепе главной мюнхенской
церкви Фрауенкирхе90. Легенда обрела новую жизнь в 1822 г. в связи с раскопками,
проводившимися тогда в этом храме. Они породили слух, будто бы императора обнаружили
сидящим в кресле или на троне, но он тотчас же рассыпался в прах...91 А братья Гримм
записали ставшее вскоре знаменитым «Сказание о Фридрихе Рыжебородом»,
впечатлявшее целые поколения немецких интеллектуалов и художников. Славный император
Фридрих спит уже невесть сколько лет в глубине горы Кюфхойзер, сидя за каменным
столом, и его борода то ли проросла сквозь этот стол, то ли скоро трижды обернется
вокруг него... Рано или поздно император Фридрих пробудится, покинет свое убежище и
повесит щит на сухое дерево — дерево зазеленеет и наступят лучшие времена92.
GrauertH. Op. cit. S. 318; Giesey R. E. The Royal Funeral Ceremony... P. 156. Note 28.
«...Non quidem ut moris est iacendo, sed sedendo, cum suo ense apposite, super cathedra marmorea». Bertelli S. II
Corpo del re. Sacralita del potere nell'Europa medievale e moderna. Firenze, 1995. P. 45. Сравн.: Gorich K. Otto III.
offnet das Karlsgrab in Aachen. Uberlegungen zu Heiligenverehrung, Heiligsprechung und Traditionsbildung //
Herrschaftsreprasentation im Ottonischen Sachsen / Hrsg. von G. Althoff und E. Schubert. Sigmaringen, 1998
(Vbrtrage und Forschungen, 46). S. 394. Anm 44.
«Positum est autem corpus prefati presulis in dextera parte altaris Christi protomartiris in gradu preiacenti, ut ipse
antea premonstravit, non iacendo sed supra cathedram sedendo, sperans se patroni suimet intercessione sancta et
benediccione sacerdotali perpertualiter muniri». Thietmar von Merseburg. Chronikon / Hrsg. von R. Holtzmann.
Berlin, 1935 (MGH SSrGNS, 9). P. 28 (1,22).
Последнее толкование предложено в: Lindner Th. Die Fabel von der Bestattung Karls des Grofien // Zeitschrift
des Aachener Geschichtsvereins. Bd. 14. 1892. S. 189-192. Однако оно отвергнуто в качестве «очевидно
неверного» издателем хроники Титмара Р. Хольцманом: Thietmar von Merseburg. Op. cit. P. 29. Anm. 7.
Впервые это предание приводит баварский историк Авентин: Turmair (Aventinus) Joh. Samtliche Werke.
Bd. 3: Annales ducum Boiariae. Munchen, 1881. Lib. 7. Cap. 19. § 26. Об Авентине см.: Доронин А. В. Историк
и его миф. Иоганн Авентин (1477-1534). М., 2007.
SchoppnerA. Sagenbuch der Bayerischen Lande. Bd. 3. Munchen, 1853. S. 219-220 (Nr. 1204).
Briider Grimm. Deutsche Sagen. Vollstandige Ausgabe. Berlin, 1986. S. 48. (Nr. 23). Об объединении имен
Фридриха и Карла в легендах о скрывшемся императоре, которому предстоит вернуться в конце времен, и о
разных трактовках образа «последнего императора» см. кратко: Schubert Е. Konig und Reich. Studien zur
spatmittelalterlichen deutschen Verfassungsgeschichte. Gottingen, 1979 (VMPIG, 63). S. 354-355.
ШШШ М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Гробница Карла Великого
Обе легенды о сидящих императорах — Фридрихе Штауфене и Людвиге Виттельсба-
хе — могут быть связаны с наиболее известной историей такого рода, причем предание
об императоре Людвиге Баварском, скорее всего, прямо ей подражает. История эта о
самом, пожалуй, знаменитом «сидящем покойнике» европейского Средневековья —
императоре Карле Великом.
Гробницу Карла Великого, умершего в субботу 28 января 814 г. и похороненного, как
уже говорилось ранее, без особых торжеств в тот же самый день, вскрывали дважды два
других императора: Оттон III в 1000 г. и Фридрих I Барбаросса в 1165 г. Упорная молва
утверждает, будто оба раза покойного государя франков находили сидящим на троне и со
всеми знаками его сана... Поскольку соответствующий рассказ времен Барбароссы вполне
мог быть навеян текстами, возникшими ранее в связи с первым вскрытием захоронения,
историки придают второму эпизоду мало значения. Зато вокруг «встречи» покойного
Карла Великого и юного Оттона III19 мая 1000 г. давно уже не утихают споры.
Свидетельств, что Карл Великий был обнаружен в склепе сидящим на престоле,
четыре. Первое принадлежит перу весьма информированного Титмара Мерзебургского
(1013 г.). Титмар пишет (судя по контексту, неодобрительно) о действиях Оттона III
следующее: «Поскольку он сомневался относительно того, где покоятся останки
императора Карла, то плита там, где, как он полагал, они находятся, была взломана тайно,
после чего он велел копать, пока их не обнаружили на (в?) (in) королевском троне.
Забрав вместе с частью одеяний, до той поры не сгнивших, золотой крест, висевший у него
[Карла] на шее, он [Оттон] с глубоким почтением поместил все прочее назад»93.
Второе принадлежит Адемару Шабанскому — хронисту с юго-запада Франции (ок.
1030 г.). Сообщая о событиях 814 г., Адемар в своей «Истории» говорит, что при
погребении Карла его «ароматизированное» тело (одетое сначала во вретище, а поверх него
в императорские облачения) было посажено «на золотой трон». На голове
императора, «с достоинством высоко поднятой», укрепили золотой цепочкой золотой же венец с
lignum cruris (то есть реликвией св. Креста). На пояс повесили «золотой меч». Устроив
руки на подлокотники «кафедры» и на колени мертвеца, в них вложили Евангелие в
золотом переплете. Поверх императорских облачений надели золотую суму пилигрима, с
которой Карл ездил в Рим. У ног императора положили золотой скипетр и золотой щит,
подаренный папой Львом. Лицо государя под короной скрыли платом...94
«Karoli imperatoris ossa ubi requiescerent, cum dubitaret, rupto clam pavimento, ubi ea esse putavit, fodere iussit,
quousque haec in solio inventa sunt regio, iussit. Crucem auream, quae in collo eius pependit, cum vestimentorum
parte adhuc imputribilium sumens, caetera cum veneratione magna reposuit». Thietmar von Merseburg. Op. cit.
P. 185-186 (IV, 47).
«Domnus vero piissimus [...] sepultus Aquis in basilica sanctae Dei Genitricis, quam ipse construxerat. Corpus
ejus aromatizatum et in sede aurea sedens positum est in curvatura sepulchri, ense aureo accintus et evangelium
aureum tenens in manibus et genibus, reclinatis humeris in cathedra et capite honeste errecto, ligato aurea catena
ad diadema. Et in diademate lignum sanctae cruris positum est. Et repleverunt sepulchrum ejus aromatibus,
pigmentis et balsamo et musgo et thesauris multis in auro. Vestitum est corpus ejus indumentis imperialibus, et
Глава 7. Мертвецы на тронах Д
Третье сообщение (между 1027 и 1050 г.) содержится в хронике аббатства св. Петра
и св. Андрея в Новалезе неподалеку от Сузы (Пьемонт) и отличается рядом
увлекательных подробностей. Оно представляет собой якобы запись воспоминаний некоего графа
Оттона ди Ломелло, утверждавшего, будто он был среди трех человек, сопровождавших
Оттона III, когда тот проник в погребальную камеру великого императора: «Мы вошли
к Карлу. Он же не лежал, как обычно лежат тела других умерших, но, словно живой,
сидел на кафедре. Он был увенчан золотой короной и держал скипетр в руках в перчатках,
сквозь которые, прорвав их, уже проросли ногти... Когда мы к нему подошли, то
ощутили сильное благоухание. Тотчас преклонив колена, мы обратились к нему с молитвой, и
император Оттон сразу же укрыл его белыми одеяниями, обстриг ногти и вновь
поставил на место все, что вокруг него попадало. Ничто в его внешности до той поры не было
погублено тлением, единственно только немного недоставало кончика носа. Император
тотчас же велел восстановить его из золота и ушел оттуда, вытащив зуб из его рта и
приказав заново восстановить свод [через отверстие в котором император и его спутники
проникли в склеп. — М. £.]»95.
Четвертое — и самое сомнительное из всех96 — представляет собой пассаж из поздней
(между 1165 и 1183/1184 г.) переработки уже упомянутого сочинения Адемара Шабан-
ского. После трехдневного поста Оттон III нашел скрытое место — сводчатый склеп под
храмом Девы Марии, в котором узрел императора, увенчанного короной из золота и
драгоценных камней и сидящего на золотой кафедре. В руках Карл держал «скипетр
и меч из чистейшего золота» (порядок слов выдает, что слова «и меч» были вписаны
позже, отчего логика нарушилась, и золотым оказался не скипетр, а меч). Но самое
главное, тело императора не было тронуто тлением97. Однако оказавшийся там же каноник
Адальберт (надо полагать, молодой и легкомысленный, хоть и великий ростом) повел
себя без должного почтения: он попытался примерить на себя корону мертвого госу-
sudario sub diademate facies ejus operta est. Cilicium ad carnem ejus positum est quod secretoi semper induebatur,
et super vestimentis imperialibus pera peregrinalis aurea posita est quam Romam portare solitus erat. Sceptrum
aureum et scutum aureum quod Leo papa consecraverat, ante eum posita sunt dependentia. et clausum et sigillatum
est sepulchrum ejus». Ademari Cabannensis Chronicon / Cura et studio P. Bourgain. Turnhout, 1999 (Ademari
Cabannensis Opera Omnia. Pars 1. Corpvs Christianorvm. Continuatio Mediaeualis, 129). P. Ill (II, 25).
«Intravimus ergo ad Karolum. Non enim iacebat, ut mos est aliorum defunctorum corpora, sed in quandam
cathedram ceu vivus residebat. Coronam auream erat coronatus. Sceptrum cum mantonibus indutis tenens in
manibus, a quibus iam ipse ungule perforando processerant [...] At ubi ad eum ingressi sumus, odorem permaximum
sentivimus. Adoravimus ergo eum statim poplitibus flexis ac ienua. Starimque Otto imperator albis eum vestimentis
induit, ungulasque incidit, et omnia deficentia circa eum reparavit. Nil vero ex artibus suis putrescendo adhuc
defecerat. Sed de sumitate nasui sui parum minus erat. Quam ex auro ilico fecit restitui. Abstraensque ab illius ore
dentem unum, reaedificato tuguriolo, abiit». Monumenta Novaliciensia vetustiora / A cura di C. Cippola. Vol. 2.
Roma, 1901 (Fonti per la Storia d'ltalia publicate daU'istituto storico Italiano, 32). P. 197-198 (III, 32).
Впрочем, в последнее время специалисты допускают, что часть сведений в этом фрагменте восходит к XI в.,
хотя они и получили здесь новую интерпретацию. Подробнее см.: Gorich К. Otto III. offnet... S. 417-420.
«Et peracro triduano jejunio, inventus est eo loco quemper visum cognoverat imperator, sedens in aurea cathedra intra
arcuatam speluncam infra basilicam Marie, coronatum corona ex auro et gemmis, tenens sceptrum et ensem ex auro
purissimo, et ipsum corpus incorraptum inventum est». Ademari Cabannensis Chronicon. P. 153-154 (III, 31).
ШЧ1ШM. A. boiiiюг. • ВUIIIЧIIК IК М11 Г'КН11К
даря. Из-за этого все оставшиеся сорок лет жизни ему пришлось провести в параличе
(semper debilis). Оттон же перенес тело и похоронил его заново, а золотой трон Карла
Великого послал польскому «королю» Болеславу в надежде получить в обмен реликвии
св. Адальберта. И действительно, Болеслав ответил по-царски щедро: он подарил руку
святого, которую Оттон принял с великой радостью, после чего возвел в честь мученика
Адальберта великолепный храм98.
В отношении достоверности этих четырех свидетельств научный мир давно уже
разделился на трезвых скептиков, таких как Теодор Линднер99, и горячих энтузиастов,
таких как Херманн Грауерт100. Как обычно бывает, мнения скептиков выглядят весомее, а
энтузиастов — интереснее.
Не вдаваясь в подробности дискуссии, обозначим лишь общие позиции сторон.
Скептики указывают на отсутствие параллелей к сообщению о «сидячем»
погребении Карла, дезавуируют слова Адемара (так, о золотом троне, якобы подаренном
Болеславу Храброму, нигде больше не упоминается101) и новалезской хроники, считая
их баснями, родившимся из неверного толкования смутных слов Титмара.
«Правильное» же их понимание выдает порой в скептиках скрытых энтузиастов,
предлагающих не менее неожиданные гипотезы, чем та, согласно которой императора погребли
в сидячей позе. Так, вывод одной из самых академичных и часто цитируемых статей
состоит в том, что Карл Великий был похоронен не на троне, а внутри его102. Согласно
этой реконструкции, в ахенском храме было два трона: один внутри (возможно,
совсем не на том месте, где трон стоит сейчас)103, а другой — на возвышении, снаружи,
в атриуме. (Именно на него, согласно Видукинду Корвейскому, усаживали Оттона I
перед его коронацией в 936 г., когда ему присягали герцоги104.) И вот под этим-то
98 «Solium ejus aureum imperator Otto direxit regi Botisclavo pro reliquiis sancti Adalberti martiris. Rex autem
Botisclavus, accepto dono, misit imperatori brachium de corpore ejusdem sancti, et imperator gaudens illut
excepit, et in honore sancti Adalberti martiris basilicam Aquisgrani construxit mirificam...» Ademari Cabannensis
Chronicon. P. 153-154 (III, 31).
99 Lindner Th. Die Fabel...
100 Grauert H. Op. cit. См. также возражения на его аргументы: Lindner Th. Zur Fabel von der Bestattung Karls des
Grofien // Zeitschrift des Aachener Geschichtsvereins. Bd. 18.1896. S. 65-76.
101 Тем не менее высказывалось допущение, что Адемар доносит, хоть и в искажении, отзвук каких-то реальных
событий: во времена Оттона III поднесение трона вассальному правителю вполне могло рассматриваться в
качестве инвеституры: FriedJ. Otto III. und Boleslaw Chrobry. Das Widmungsbild des Aachener Evangeliars, der
«Akt von Gnesen» und das fruhe polnische und ungarische Konigtum. Stuttgart, 1989 (Frankfurter Histonsche
Abhandlungen, 30). S. 92.
102 Beumann H. Grab und Thron Karls des Grofien in Aachen // Karl der Grofie. Bd. 4. Dusseldorf, 1966. S. 9-38.
103 Однако недавнее исследование трона на верхней галерее ахенского храма дало новые аргументы в пользу
мнения, что он занимает это место с самого начала, а отнюдь не был установлен там только при Отгоне I.
См.: Schiitte S. Der Aachener Thron // Kronungen: Konige in Aachen — Geschichte und Mythos. Katalog der
Ausstellung / Hrsg. von M. Kramp. Mainz, 2000. S. 213-222.
104 «Cumque illo ventum esset, duces ac prefectorum principes cum caetera principum militum manu congregati in
sixto basilicae Magni Karoli cohaerenti collocarunt novum ducem in solio ibidem constructo, manus ei dantes
Глава 7. Мертвецы на тронах
лось провести в параличе
заново, а золотой трон Карла
Впол\-чить в обмен реликвии
фею щедро: он подарил руку
■чего возвел в честь мученика
в на\-чный мир давно уже раз-
Р, и горячих энтузиастов, та-
Жигиков выглядят весомее, а
» общие позиции сторон.
lino о «сидячем» погребе-
кие, якобы подаренном Бо-
новалезской хроники, считая
ных слов Титмара. «Правиль-
тых энтузиастов, предлагаю-
Вотрой императора погребли
а г часто цитируемых статей
оне а внутри его102. Согласно
l один внутри (возможно, со-
Щ- на возвышении, снаружи,
ейскому, усаживали Оттона I
српогиш.) И вот под этим-то
sancti \dalberti martiris. Rex autem
Щ sancti, et imperator gaudens illut
it mirificam...» Ademari Cabannensis
■r Fabel von der Bestattung Karls des
>4 hi ими отзвук каких-то реальных
-тлю вполне могло рассматриваться в
■црЫЫ des Aachener Evangeliars, der
*^an. 1989 (Frankfurter Historische
n* Bd.4.Dusseldorf,1966.S.9-38.
^i дало новые аргументы в пользу
стапелей там только при Оттоне I.
pGeschichte und Mythos. Katalog der
militum manu congregati in
Dtdem constructo, manus ei dantes
возвышением с троном и были погребены в сохранившемся до сих пор античном
мраморном саркофаге бренные останки императора франков. Тут необходимо заметить,
что если погребения государей у порога храма — в то время дело довольно обычное,
то аналоги погребению «под троном», тем более выставленным под открытым небом,
найти трудно. Автор только что пересказанной теории их действительно не
приводит, отчего сейчас после долгих споров, кажется, начинает преобладать мнение, что
тело Карла в саркофаге было опущено под плиты пола в притворе церкви, к западу от
входа в знаменитый «октогон»105. Тем не менее то и дело выдвигаются новые, порой
просто фантастические гипотезы о местонахождении и устройстве первоначальной
усыпальницы Карла106.
Сторонники той точки зрения, что Карл Великий был захоронен сидя,
сумели обнаружить несколько возможных параллелей такому погребению, хотя и не
очень убедительных. Так, приведенные выше примеры о Галле Плацидии и
Катерине Болонской, визите Ханса Шильтбергера в Константинополь, а корреспондента
«Тайме» — в Стамбул собрал и ввел в научную дискуссию X. Грауерт107. Хотя он и
не знал ярких вюрцбургских эпизодов, в остальном его эрудиция просто не имела
границ. Так, для подкрепления своей точки зрения он привлек статью из «Записок
Одесского общества истории и древностей» за 1848 г. о каменных бабах в
южнорусских степях, автор которой утверждал, что бабы эти воспроизводят сидящую позу
погребенных под ними людей, «да и теперь еще татары в деревнях Казанской,
Симбирской и Оренбургской губерний именно так хоронят своих близких». (Вообще-
то привлекать наблюдения этнографов XIX в. X. Грауерту не было необходимости:
еще Жан де Жуанвиль со слов очевидца описал погребение богатого половца в
середине XIII в.: нарядно одетого мертвеца усаживают в кресло внутри просторной
ас fidem pollicentes operamque suam contra omnes inimicos spondentes, more suo fecerunt eum regem». Die
Sachsengeschichte des Widukind von Korvei / Bearb. von P. Hirsch und H.-E. Lohmann. Hannover, 1935 (MGH
SSrGus, [60]). P. 63-64. «И когда он [Отгон] туда прибыл, герцоги, начальники областей с остальными
отрядами вассалов собрались в колоннаде, которая соединена с базиликой Карла Великого, они посадили
нового герцога на сооруженный там трон, протянули к нему руки и торжественно обещали ему свою
верность и помощь против всех врагов и [так] по своему обычаю сделали его королем». Перевод Г. Э. Санчука
в издании: Видукинд Корвейский. Деяния саксов. М., 1975. С. 153.
105 Последний по времени обзор мнений о характере погребения Карла Великого см. в: Kemer М. Kar] der
Grofie: Entschleierung eines Mythos. Koln etc., 2000. S. 251-255.
106 Одна из самых свежих заключается в том, что погребальная камера находилась на галерее (то есть на
втором этаже храма) внутри возвышения под троном Карла. К подножию трона вели не 6 ступеней, как
сейчас, а якобы 12, так что места для «склепа» было достаточно. На возвышении стоял «настоящий» трон
Карла Великого, с которого император правил при жизни своей державой. Трон этот был из дерева и не
сохранился. Тот же трон из мраморных плит, что можно видеть на этом месте сегодня, изначально был
скрыт внутри «склепа» — именно на нем и сидел мертвый Карл: Hausmarm A. «...Inque pares numeros omnia
conveniunt...» Der Bauplan der Aachener Palastkapelle // Karl der Grofie und sein Nachwirken: 1200 Jahre
Kultur und Wissenschaft in Europa / Hrsg. von P. L. Butzer et al. Bd. 1. Turnhout, 1997. S. 321-366, о
погребении см.: S. 340-341; 362-364.
107 GrauertH. Op. cit. S. 311-312.
ИЯм. A.'b«.im«.r. • ВЕЛИЧИЕМ I МПГ'ЕНПГ" __
могилы108.) Не настаивая, впрочем, на наличии прямой связи между традициями
оренбургских татар (сходными, кстати, с обычаями многих других мусульманских
народов) и погребением Карла Великого, X. Грауерт усмотрел корни ахенского
эпизода в гипотетических обыкновениях византийского двора.
Сама по себе мысль о том, что церемонии в Ахене могут быть производными от
церемоний в Константинополе, весьма здравая109. Однако пока что неизвестно никаких
свидетельств того, что государей ромеев в храме св. Апостолов не укладывали, а усаживали
в их порфировые и мраморные саркофаги, причем предварительно пронеся их в креслах
по улицам Нового Рима. X. Грауерт надеялся, что историки присмотрятся
повнимательнее и обнаружат, наконец, в источниках соответствующие намеки110. Увы, его надежды
до сих пор не оправдались.
Легенда о Карле, сидевшем в склепе на золотом троне, судя по всему, широко
распространилась. В XIII в. ее с почтением воспроизводят «Большие Французские
хроники»111. В том же столетии, но чуть ранее, Толомео Луккский писал, что тело
Карла было забальзамировано и посажено на позолоченное кресло. При этом он
добавляет: «...о чем я узнал у его образа или статуи, стоявшей над его гробницей»112.
К сожалению, «образа или статуи» не сохранилось, иначе можно было бы понять, не
106 «...Que uns riches chevaliers estoit mors, et li avoit Ton fait une grant fosse et large en terre, et l'avoit Ton assis
mout noblement et parei en une chaere...» Jean sire dejoinville. Histoire de Saint Louis. Credo et Lettre a Louis X /
Ed. par N. de Wailly. Paris, 1874. P. 272. О сходных сообщениях Ахмеда ибн Фалдана, Плано Карпини и
других авторов см.: Гугуев Ю. К. «Половецкий пассаж» Жана де Жуанвиля // Жан де Жуанвиль. Книга
благочестивых речений и добрых деяний нашего святого короля Людовика / Изд. подг. Г. Ф. Цыбулько,
Ю. П. Малинин, А. Ю. Карачинский. СПб., 2007. С. 373-374.
109 См. важную в методологическом отношении работу: Fkhtenau Н. Byzanz und die Pfalz zu Aachen // MIOG.
Bd. 59.1951. S. 1-54.
110 GrauertH. Op. cit. S. 318-319.
111 Автор этой части «Больших хроник» исходил, очевидно, из практики погребения королей его времени
и потому уверенно писал, что тело Карла Великого было освобождено от внутренностей,
забальзамировано и «ароматизировано». В дальнейшем описании он следует преимущественно «первой
версии» Адемара: «A Es la Chapele, fu ses cors posez en Peglise Nostre Dame que il avoit fondee; purgiez fu et
enbasmez et enoinz et raempliz d'oudors de precieuses espices. En un throne d'or fu assis, l'espee ceinte, le
texte des Evangiles entre ses mains, apuie sor ses genouz. En tel maniere fu assis en son throne que il a les
espaules par darriers un petit enclines et la face honestement drecie contre mont. Dedenz sa corone, qui a une
chaenete d'or est atthachiee sor son chief, est une partie du fust de la sainte croiz. Vestuz fu de garnemenz
emperiaus, et sa face coverte d'un suaire pas desoz la corone. Ses ceptres et uns escuz d'or que li aposteles
Leons sacra est mis devant lui. Si est sa sepoutue raemplie de tresors et de richeces, et de diverces odors de
precieuses espices». Les Grandes Chroniques de France/ Ed. par J. E. M. Viard. T. 3. Paris, 1923. P. 293-294.
Внимание к данному месту привлек Р. Гизи, хотя он процитировал только упоминание о золотом троне:
Giesey R. Е. The Royal Funeral Ceremony... P. 155.
1,2 «...Sepultusque Aquisgrani in Basilica Dei Genitricis, quam ipse construxerat; corpus vero aromatizatum, & in
sede aurata sedens positum est. Quod intelligo quantum ad imaginem ejus, sive statuam, quae supra sepulcrum
ejus erat». Tolomei Lucensi Historia ecclesiastica // Scriptores rerum Italicarum. T. 11. Mediolani, 1727.
Sp. 995.
Глава 7. Мертвецы на тронах Щ^У~
навеяна ли вся легенда о странном захоронении Карла именно этой скульптурой113,
вероятно, изображавшей императора на троне при всех инсигниях. Возможно, резец
мастера представил Карла столь безжизненным, что тот вполне мог показаться
мертвецом114, а это уже потребовало бы какого-то объяснения. Как известно, существенные
достопримечательности и сами по себе начинали обрастать легендами и порой весьма
неожиданными толкованиями. Поблизости от загадочной гробницы Карла, у входа в
тот же храм стояли два необычных бронзовых предмета — волчица и сильно
увеличенная шишечка пинии. Они настоятельно требовали какого-то для себя объяснения,
и сохранившиеся свидетельства доносят до нас, сколь сложные смыслы прозревали в
них порой на протяжении Средневековья115.
Широкое распространение легенды о Карле Великом, якобы сидевшем в своем склепе
и после посещения его Оттоном III — вплоть до благочестивого вмешательства
Фридриха I Барбароссы в 1165 г., — могло само по себе вызвать подражания «ахенскому образцу».
Не исключено, что к числу таковых (правда, очень поздних) относится цитировавшееся
выше распоряжение из завещания Винченцо I Гонзага. Подражанием Карлу не
историческому, а легендарному пытались объяснить и предположительно «сидячие» захоронения
королев Бонны Чешской и Жанны д'Эвро116. Вообще, под воздействие «молвы о Карле»
можно подвести едва ли не любого «сидящего покойника» — как в Средние века, так и в
Новое время. Но вот вюрцбургский обычай все-таки не похож на простое
воспроизведение легендарного погребения Карла хотя бы уже тем, что сидел вюрцбургский епископ
не в склепе, а еще до похорон; выставление же мертвого для прощания и его
погребение — действия хотя и связанные между собой, но типологически и символически весьма
различные. (Отбирать сколько-нибудь подходящие случаи погребений в сидящей позе в
нашем случае нужно очень осмотрительно, иначе археологи и этнографы забросают
тысячами примеров, выявленных их науками, но для нас малополезных.)
Тем не менее характер выставления мертвеца мог, хотя и редко, обусловливать
характер его погребения, как, например, в следующем эпизоде. В свое время и Т. Линд-
нер и X. Бойман, развенчивая «легенду о Карле», указывали, помимо прочего, что ни в
Античности, ни в Средние века не известно ни одного документально подтвержденного
случая, когда бы мертвеца хоронили сидя117. Если они правы, то сейчас будет приведен
Такое мнение высказано в: Eriande-BrandenburgA. Le roi est mort: etude sur les funerailles, les sepultures eiles
tombeaux des rois de France jusqu'a la fin du ХШе siecle. Geneve, 1975 (Bibliotheque de la Societe F ш^авс
d'Archeologie, 7). P. 36.
О том, что пластика IX в. не отличалась склонностью к передаче динамики человеческого тела, лучше всего
свидетельствует знаменитое изображение св. Веры из Конка. Конечно, оно было выполнено в мастера
куда более провинциальной, чем та, где ок. 870 г. изготовили статуэтку всадника, считающуюся
изображением Карла Великого. (Фигура коня отлита существенно позже.) Тем не менее и этот всадник выгля
совершенно застывшим.
Подробнее см.: Бойцов М. А. Накануне. Ахенские коронационные въезды под разными углами зрения /'■
Одиссей. Человек в истории. 1997. М., 1998. С. 187.
Giesey R. Е. The Royal Funeral Ceremony... P. 155-156. Note 28.
Lindner Th. Die Fabel... S. 148-149; Beumann H. Op. cit. S. 12.
ИЯм.А. b«.im«.r. ♦ Р.КЛПЧПЫ1 СМПГ'КНПК -^^--.^-^
первый такой пример. Он тоже относится к Вюрцбургу, хотя ни И. Гропп, ни Ф. Мерц-
бахер его не упомянули.
Уже не раз цитировавшаяся «Хроника городского совета» ясно высказывается по
поводу прощания в 1495 г. с епископом Рудольфом: «[Он] был погребен в земле сидящим
на кресле»118. Именно «погребен», а не «выставлен для прощания» или же «вынесен в
процессии». Авторы этой хроники были особенно внимательны как раз к деталям
похорон своих епископов, и подозревать их в грубой небрежности по поводу столь
существенного пункта вряд ли правомерно.
Надгробие Рудольфа фон Шеренберга археологами идентифицировано119, но
захоронение как таковое не обнаружено или, во всяком случае, не описано. Правда, найденные по
соседству костяки других епископов не позволяют сомневаться в том, что их не
усаживали в могилы, а укладывали. Так что хронист, скорее всего, отметил не норму, а исключение
(потому-то он и счел нужным записать данный эпизод), вызванное какими-то
специфическими обстоятельствами, например особой хрупкостью тела престарелого прелата.
Как бы то ни было, выставление мертвеца на всеобщее обозрение сидящим плохо
соотносится с легендой о Карле Великом, сидевшим скрытым ото всех в тайном темном
склепе. Впрочем, похоже, имелись и компромиссные варианты. Историки, кажется, не
обращали внимания еще на одного сидящего героя — едва ли не более славного, чем
даже император Карл. Герой этот — знаменитый троянец Гектор.
Гробница Гектора
Около 1165 г. монах Бенедикт из монастыря св. Мавра в Нормандии написал на
старофранцузском языке «Роман о Трое» объемом примерно в 30 000 стихов. В общем и
целом Бенедикт вдохновлялся творениями двух малоизвестных латинских авторов IV
и VI вв., но порой не стеснялся далеко отступать от заданных теми образцов. К числу его
новаций относится и описание гробницы Гектора120. Она предстает в виде многоэтажной
конструкции, воздвигнутой перед главным алтарем в храме Аполлона. Первый ярус
оказывается подобием кивория, поддерживаемого фигурами четырех людей — двух старых
и двух молодых. Поверх кивория — на втором ярусе высотой в двадцать футов —
установлен трон, на который усажено забальзамированное тело Гектора. Его ноги погружены
до щиколоток в сосуды с бальзамом и алоэ. По двум тонким золотым трубочкам бальзам
поднимается в ноздри Гектора и через них проникает в тело121. Над забальзамированным
«...Zu der erden bestatt, sietzende uf einem stuhl». Die Rats-Chronik... S. 53.
Schulze H. Der Wurzburger Dom und sein Bereich als Grablege. Teil 2 // WDGB. Jg. 40.1978. S. 28 (под
номером 66A).
Benoitde Saint-Maure. Le Roman de Troie / Publ. par L Constans. T. 3. Paris, 1907. P. 96-107.
«Enz en la voute de desus / L'ont gentement pose e mis / E dedenz la chaeire asis. / Dous vaisseaus ont apareilliez /
D'esmeraudes bien entailliez, / Toz pleins de basme e d'aloe; / Sor un bufet de gargates / Les ont asis en tel
endreit / Les ont asis en tel endreit / Que ses dous piez dedenz teneit. / Del basme grant plente i ot: / Jusqu'as
chevilles i entrot. / Dui tuelet d'or geteiiz, / Merveilles bel e bien faitiz, / Desci qu'al nes li ataigneient / E dedenz
Глава 7. Мертвецы на тронах щЩ|
героем — на третьем ярусе — возвышается его золотая статуя, удивительно похожая на
оригинал. Статуя сжимает в руке обнаженный меч, как бы грозя ахейцам.
«Роман о Трое» пользовался в Средние века немалой популярностью; из его
многочисленных рукописей дошло и несколько богато иллюминированных. Изображение
«гробницы Гектора» в них следует общему замыслу автора текста, отходя, однако, в тех
или иных деталях от исходного «проекта»122. Особенно хороша миниатюра в
манускрипте из Венеции — там изображены даже трубочки, тянущиеся от «тазиков» под ногами
Гектора к его ноздрям. Вот только меч на ней дан в руку забальзамированному Гектору,
а не его статуе (ил. 85).
Монаха Бенедикта в качестве «автора проекта» гробницы Гектора вдохновило, как
считается, чуть более раннее литературное произведение123 — «Роман об Энее». Там
тоже говорится о бальзамировании124 главных героев — Палласа и Камиллы — и о
создании им многоярусной гробницы. Рядом с телами ставятся сосуды с бальзамом и
другими жидкостями, чтобы освежать воздух в погребальной камере125. Однако Паллас и
Камилла лежат. Бенедикт же решил придать своему забальзамированному герою иною
позу — и, по сути дела, превратил погребение Гектора в вечное выставление его тела, хотя
и внутри храмового интерьера.
В приверженности идее такого обращения с трупом героя Бенедикт не был одинок —
похоже, она получила немалое распространение в англо-нормандской монархии XII в.
Валлиец Гальфрид Монмутский сочинил фантастическую «Историю бриттов»
примерно на тридцать лет раньше, чем Бенедикт — «Роман о Трое». Естественно, что о Гекторе у
Гальфрида ни слова, однако великий король бриттов Кадваллон получает после смерти
почести, которых не постеснялся бы и Гектор. «Умастив его тело бальзамом и
благовониями, бритты поместили покойного в отлитое на редкость искусно бронзовое его
изваяние во весь рост. Это облаченное в доспех изваяние они закрепили на бронзовом
коне поразительной красоты, установленном поверх западных ворот Лондона в память
упомянутых выше побед и во устрашение саксов»126. Технические детали здесь иные.
чем в случае с гробницей Гектора, но мысль, угадывающаяся за необычной формой
воображаемого погребения, та же самая.
les vaisseaus esteient, / Si que la grant force e l'odor / Del vert basme e de la licor / Li entroent par mi le cots>.
Ibid. P. 103-104 (стихи 16766-16783).
См. главное исследование о «гробнице Гектора», за которым я здесь во многом следую: BuchthalH. Неа
Tomb // De artibus opuscula 40: Essays in Honor of Erwin Panofsky / Ed. by M. Meiss. New York, 1961. P. Э&-36.
Перепечатано: Idem. Art of the Mediterranean World A. D. 100 to 1400. Washington, DC, 1983. P. 17b- ] -~
Faral E. Recherches sur les sources latines des contes et romans courtois du Moyen Age. Paris, 1913. P. 131 XX
«...Sa bele crine ont trenchiee, / et puis l'onr aromatisiee. / Et nasme et mirre i ot plente, / le cors en са
concree». Le Roman d'Eneas / Ubersetzt und eingeleitet von Monica Scholer-Beinhauer. Miinche
(Klassische Texte des romanischen Mittelalters in zweisprachigen Ausgaben, 9). S. 356 (стихи 7435-74Ж)
«Enmi la volte fa asise / la tombe о Camile fa mise; / [...] Vaissels ot asis lez le cors, / pleins de basme «
locors / por refreschir la des odors». Ibid. S. 368 (стихи 7644-7650).
Перевод А. С. Бобовича по изданию: Гальфрид Монмутский. История бриттов. Жизнь Мерлг^з V Я4.
С. 135 (гл. 201).
Сохранение тела от тления связывается и с сохранением в этом теле полезной для
окружающих витальности: герой и после смерти продолжает представлять реальную
угрозу для врагов. Необычная для трупа поза зримо выражает как раз то, что это — не
совсем труп, поскольку сидящий мертвец — мертвец не до конца. Пожалуй, здесь мы
имеем дело с представлением, противоположным тому, согласно которому главным
носителем «сущности» мертвеца признаются его кости — ossa. Ведь и монаху Бенедикту, и
Гальфриду Монмутскому понадобилось с помощью упоминаемых ими обоими хитрых
средств консервирования сохранить именно мягкие ткани своих героев со вполне
определенной целью — чтобы они могли продолжать внушать страх своим врагам. Сидящий
забальзамированный воин по-прежнему остается опасным воином.
Некоторым исследователям слышался в рассказе монаха Бенедикта о придуманной
им странной постройке — гробнице Гектора — глухой отзвук позднеримской
античности. Действительно, римляне возводили башни, похожие, по их собственным словам, на
маяки, правда, не ради погребения императора, а для церемонии consecratio — его
посмертного обожествления127. Известны два подробных описания таких pirae funerariae, с
удовольствием приводимые едва ли не всеми исследователями европейских
погребальных обрядов: в рассказе Диона Кассия о consecratio Пертинакса в 193 г. и в сообщении
Геродиана об аналогичном посмертном обожествлении Септимия Севера в 211 г.128 Как
выглядели такие башни, всякий раз в конце церемонии сгоравшие в пламени, можно
судить прежде всего по условным изображениям на монетах (ил. 86). Впрочем, этих
изображений вместе с краткими текстами Диона Кассия и Геродиана вполне хватало
итальянским эрудитам XVI-XVII вв., чтобы их фантазия могла нарисовать сцены
императорских consecrationes во множестве мелких деталей (ил. 87).
Сигизмунд и Фридрих
Функциональные различия между «литературной гробницей», созданной
воображением средневекового французского сочинителя, и императорскими «башнями»,
описанными Дионом Кассием и Геродианом, велики, так что и настаивать на родстве первой
со вторыми — пускай и весьма отдаленном, пожалуй, пока не стоит. Впрочем, главное
состоит в отсутствии каких бы то ни было свидетельств о том, что Пертинакс и Септи-
Подробно об этих башнях и их иконографии см.: ArceJ. Funus imperatorum: Los funerales de los emperadores
romanos. Madrid, 1990. P. 140-151, особенно реконструкцию нар. 145.
«Там, в самом широком месте, уже стоит своеобразное строение: четырехугольное, с равными сторонами,
состоящее исключительно из скрепленных между собою огромных бревен — что-то вроде дома. Внутри оно
все заполнено хворостом, а снаружи украшено расшитыми золотом коврами, статуями из слоновой кости
и разнообразными картинами. На первом, нижнем строении стоит второе, такой же формы и с такими же
украшениями, только меньше первого; воротца и дверцы, сделанные в нем, распахнуты. Дальше идут третье
и четвертое, каждое меньше расположенного под ним, и все это заканчивается последним, которое меньше
всех других. Эту постройку, пожалуй, можно сравнить с маяком, который сооружен у гавани, чтобы по
ночам своими огнями вести корабли в безопасное для них пристанище; "фаросами" называют в народе такие
маяки. Поднеся сюда ложе, его ставят во второе снизу строение...» Геродиан. История. IV, 2, 6-8. Перевод
А. И. Доватура и др. по изданию: Геродиан. История императорской влас и после Марка. М., 1996. С. 70.
Глава 7. Мертвецы на тронах Д
мий Север (или же, скорее всего, «манекены», заменявшие их бренные тела) не лежали
в своих «погребальных башнях», а сидели.
Однако императоры, восседающие после своей смерти, в источниках все же
упоминаются — только не в Античности, а в позднем Средневековье. Уже известный нам
биограф императора Сигизмунда — майнцский горожанин Эберхард Виндеке — описывает,
как «разумно» («vernunfticlich») скончался в 1437 г. его главный герой. Сначала Сигиз-
мунд во всем императорском облачении присутствовал на мессе, потом приказал
переодеть себя в скромное одеяние, в котором и желал быть похороненным. Затем он сел на
трон и умер. Однако прежде чем скончаться, пишет Виндеке, император распорядился
оставить его на троне и после смерти на два или три дня, «дабы все желающие могли
увидеть, что государь всего света умер и преставился»129. Иными словами, бездыханное
тело государя должно было послужить целям смиренного и благочестивого назидания,
демонстрируя всем преходящий характер всякого земного величия. В двух
иллюстрированных рукописях книги Виндеке (о которых подробнее говорилось в главе 4) это место
сопровождала миниатюра. В венском манускрипте подпись гласила: «Здесь
[изображено], как умер римский император Сигизмунд в городе Цнайме, в земле Моравии на
красивом троне, и было на нем одеяние дьякона, и его оставили так вплоть до четвертого
дня. Поэтому, кто желал его увидеть, смог это сделать»130. В челтенхэмской рукописи,
хранящейся ныне в Ирландии, трон назывался не только «красивым», но еще и
«большим», а мертвого императора оставляли на нем не до четвертого, а только до третьего
дня131. Поскольку теперь опубликованы не только венская миниатюра (ил. 88), но и чел-
тенхэмская132 (см. ил. на обложке), легко заметить, что большой разницы в трактовке
этой композиции художниками не было: в обоих случаях они изобразили мертвого
Сигизмунда вопреки тексту в одеянии отнюдь не дьякона, но императора и даже заставили
покойника держать в руках скипетр и державу.
Исследователь ars moriendi et sepuliendi германских императоров Р. Майер
предложил сразу два объяснения этой сцене. По его словам, с одной стороны, Сигизмунд
«Also safi ег uf eim stule und verschiet. Also soltu mi merken, waz er in begalch, e er starp: wanne er sturbe.
so solt man in ston lossen zwen oder drige tage, daz alle menglichen sehen sollten, dass aller der welt herre da
und gestorben were». Windecke E. Denkwurdigkeiten zur Geschichte Kaiser Sigmunds / Hrsg. von W. \1—
Berlin, 1893. S. 447.
«Hie starp der romsche keyser Sygemunt in der stat zii / znem in dem lande zu merhern vff einem schouen
vnd / hette sin episteler cleider an vnd man liefi in ston also dot vntz / an den vierten tag Dar vmb w er in
wolt der mochte es tun». Вена. Австрийская национальная библиотека. Cvp 13975. Fol. 439: CCCLX. Эта же
подпись воспроизводится и в изд.: Windecke Е. Op. cit. S. 446.
«Hie starp der Romsche keyser sygmunt in der stat zu / znem in dem lande zu mernhern uff einem grossen sd
nen stul und hette sin episteler cleyder an und man lies in / ston also tod untz an den dritten tag dar ■
in sehen / wollte der mochte es tun etc.». Гёттинген. Нижнесаксонская государственная и универчлсшыя
библиотека. Cod. ms. histor. 98i. Fol. 290v.
Schneider J. Das illustrierte «Buch von Kaiser Sigmund» des Eberhard Windeck. Der wiederaular-
Textzeuge aus der ehemaligen Bibliothek von Sir Thomas Phillips in Cheltenham // DA. Bd. 61. 2005 S MP-
180. Миниатюра приведена на цветной вклейке.
ИДЯ М. А. Бойцов ♦ ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
устроил «последнюю демонстрацию ярко выраженной самоидентификации себя в
качестве государя», а с другой — он желал умереть как «порядочный христианин»133.
Однако вряд ли эти два толкования исчерпывают семантику предсмертного символического
жеста императора.
Похоже, его поступок не остался без подражаний. Во всяком случае, согласно
упоминанию в официальной габсбургской хронике первой половины XVI в. «Зерцало чести»,
следующего императора, Фридриха III (ум. 1493), после бальзамирования «облачили
в императорские одеяния и посадили на красивый трон, и открыто позволили увидеть
его в Линце, в большом зале, всем, кто этого пожелал»134. Специалисты, изучавшие
ранее погребение Фридриха, не знали рассказа Эберхарда Виндеке о смерти Сигизмунда,
а потому сомневались в достоверности сообщения «Зерцала» (не подтвержденного ни
одним другим источником)133. Почему-то за ними последовал и Р. Майер, также
предположивший, что авторы «Зерцала» воспроизвели в своем описании некую практику
собственного времени — первой половины XVI в., — хотя о ней как раз ровным счетом
ничего не известно, зато единственная параллель относится к кончине Сигизмунда
веком ранее136.
Успение Девы Марии
В качестве визуального намека на то, что в сидящей позе мертвеца современники
Сигизмунда и Фридриха III усматривали особый смысл, можно трактовать новшества,
внесенные в иконографию сцены Успения Марии младшим современником
Фридриха III Гансом Гольбейном Старшим. Уже в самой первой (еще 80-х гг. XV в.) его работе
на эту тему (сейчас она хранится в Будапеште)137 заметно, что Гольбейна не устраивает
традиционная иконография Марии, умирающей в постели. Он испробовал
альтернативную композицию, некогда новаторскую, но ставшую к его времени уже привычной138: в
ней Богородица расстается с земной жизнью не лежа, а стоя на коленях (порой склонив-
Meyer R.J. LFberlegungen zum Begrabnis Kaiser Sigismunds in Wardein im Jahre 1437 // Der Tod des Machtigen.
Kult und Kultur des Todes spatmittelalterlicher Herrscher / Hrsg. von L. Kolmer. Paderborn etc., 1997. S. 323;
Idem. Konigs- und Kaiserbegrabnisse... S. 147.
«Es haben auch die gelerten vnnd gehaimisten Chamerrathe [...] nach dem absterben des Kaysers den Kayserlichen
Leyb entwaydeten vnnd nach dem furstlichen geprauch mit allerlay kostlichen vnd wolriechenden wassern, salben
vnd Specereyen palsamieren, auch mit den Kayserlichenn Claydern zieren, inn ainen kostlichen sessel setzen vnnd
menigelich wer sein begert, zu Lintz inn der grosen stuben offentlichen sehen lassen». Мюнхен. Баварская
государственная библиотека. Cgm 896. S. 383.
ZelfelH. P. Ableben und Begrabnis Friedrichs HI. Wien, 1974 (Dissertationen der Universitat Wien, 103). S. 81.
Впервые эти два источника сопоставлены в: Бойцов М. А. Погребение императора Фридриха III в 1493 г. //
СВ. Вып. 61. М., 2000. С. 257. Прим. 13.
Динамику иконографии сцены Успения в творчестве Ганса Гольбейна Старшего можно проследить по
каталогу: Hans Holbein der Altere und die Kunst der Spatgotik. Ausstellung im Rathaus Augsburg. Augsburg, 1965.
Лишь несколько примеров: Вейльдорфский алтарь (1430-1435) из монастыря св. Клары во Фрайзинге,
алтарь св. Андрея из музея Санкт-Пёльтена (вторая пол. XV в.), Эггельбрегский алтарь из дворцового
музея в Линце (1481), Пфуллендорфский алтарь из церкви в Бингене (1490-1495).
Г ава 7 Мертвецы на тронах |fj|f|
шись над молитвенником) (ил. 89). Однако, работая над двумя алтарями во
Франкфурте — сначала в 1490 г., а затем в 1500-1501 гг.139, он предложил собственное новаторское
решение: теперь Мария расставалась с земной жизнью сидя. На первой картине зритель
еще видит застеленную кровать, у изножья которой и сидит Мария, на второй же эта
деталь (не столько бытовая, сколько символическая, поскольку она ассоциируется с
телесными болезнями и смертью) вовсе исчезает из виду (ил. 90). Впоследствии
использовать композицию с сидящей Марией продолжали не только художники из ближайшего
круга Гольбейна, но и другие мастера — так, в «Успении» Питера Брейгеля Старшего
(1564 г.) Богоматерь тоже сидит, правда, в постели.
Иконографическое новшество Гольбейна К. Шрайнер объясняет стремлением
художника буквально следовать тексту чрезвычайно популярной «Золотой легенды»
Якоба Ворагинского, согласно которому Мария перед смертью сидела с апостолами и
молилась140. Однако, если бы цель художника действительно состояла лишь в том,
чтобы в точности следовать «Золотой легенде», ему нужно было изобразить и апостолов
сидящими, потому что глагол consedere уместно в данном случае переводить как
«сидеть вместе с кем-то». Тогда слова Якоба Ворагинского следовало бы перевести, чуть
отступая от структуры латинской фразы ради правильности русского синтаксиса,
следующим образом: «Когда же блаженная Мария увидела, что все апостолы собрались,
она благословила Господа и при зажженных светильниках и лампах села, а они — вокруг
нее». Между тем у Гольбейна мы не увидим ни сидящих вкруг Богоматери апостолов, ни
«зажженных светильников и ламп». Если он и следовал «Золотой легенде», то далеко не
во всем. К тому же он пользовался, вероятно, не латинским ее текстом, а одним из
немецких переложений, что затрудняет проверку гипотезы К. Шраинера. Впрочем, даже
если отбросить сомнения и полностью с ним согласиться, вряд ли его интерпретацию
можно считать исчерпывающей.
Нетрудно заметить, что созданная Гольбейном композиция, особенно в ее более
позднем варианте (из Художественного музея в Базеле), приближает иконографию Успения
к иконографии Коронования Марии, делает из первой сцены скрытое указание на
вторую. Собственно, и раньше художники порой «шифровали» в композиции Успения
композицию Коронования, только делали это иными средствами. Так, на «Верденском а. -
таре» в Клостернойбурге (Австрия) живописец первой половины XIV в. изобразил нал
фигурами Христа и Богородицы двух ангелов, несущих Деве Марии престол с царски
венцом на нем (ил. 91). Теперь, у Гольбейна, Мария умирает, восседая не на кровати а на
визуальном подобии трона, то есть художник на свой лад утверждает победу
Богоматери над смертью, предваряет превращение ее в Царицу Небесную.
На эту картину мне любезно указал Клаус Шрайнер (Мюнхен). См. его работу: Schreiner К De
Marias als Inbegriff christlichen Sterbens: Sterbekunst im Spiegel mittelalterlichen Legendenbildung T »:
Mittelalter/ Hrsg. von A. Borst et al. Konstanz, 1993 (Konstanzer Bibliothek, 20). S. 261-312.
«Cum autem beata Maria omnes apostolos congregates vidisset, dominum benedixit et in medio eorum vd
lampadibus et lucernis consedit». Jacobi a Voragine. Legenda Aurea vulgo Historia Lombardica dku
Ed. Th. Graesse. Vratislaviae, 1890. P. 506. Сравн.: Schreiner К. Der Tod Marias... S. 300.
ИД М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Во времена Гольбейна смерть святого не в постели воспринималась как знак
избранности. Во всяком случае, такого мнения придерживался ученый францисканец,
автор весьма популярных сборников проповедей Пелбарт из Темешвара (1435-1504).
Согласно его сведениям, св. Бенедикт умер стоя, а отшельник Павел Фивейский — на
коленях. Вероятно, упоминавшаяся выше композиция Успения, на которой Богоматерь
умирает коленопреклоненной, возникла под влиянием сходных идей. Ими же, скорее
всего, можно объяснить, например, изображение кончины св. Кьяры из Монтефалько
(ум. 1308), где она представлена севшей на постели (ил. 92). Такое решение — тоже
изобретение художника, скрытое выражение его личного отношения к святой, ведь в
материалах процесса по канонизации св. Кьяры ровным счетом ничего не говорится о
ее позе в минуту смерти; сообщается лишь, что сначала чело, а затем и все лицо святой
осиял ярчайший свет141.
Для полноты картины здесь необходимо указать и на одно изображение Христа —
мертвого, но сидящего. Два ангела за спиной Иисуса почти не прилагают усилий, чтобы
поднять его тело, — они его в лучшем случае слегка поддерживают. Голова Христа
бессильно склонена на сторону, но его поза, в особенности благодаря постановке правой
ступни, показывает, что он не вполне мертв, что зритель присутствует при самом
таинстве воскрешения — в мгновение, когда жизнь начала возвращаться в истерзанное
казнью тело (ил. 93). Эта фреска в миланском храме Сан-Пьетро ин Джессато
считается работой художника Джованни Донато Монторфано (1440-1510), выполненной
около 1474 г.142 Она весьма важна для нас именно тем, что выявляет наличие
принципиальной связи между сидящей позой, с одной стороны, и идеей воскрешения во плоти,
с другой143.
VauchezA. La saintete en Occident aux derniers siecles du Moyen Age. Rome, 1981. P. 598-599. Про свет,
просиявший в момент смерти, говорится: «...in ipsa hora migrationis sororis Clarae apparuit quaedam lux clanssima
et incepit in fronte et clarificavit totam faciem et in apparatione istius lucis clarissime dicta soror migravit». Цит.
no: Ibid. P. 511.
Arte Lombarda dai Visconti agli Sforza / Introduzione di G. A. DelFAcqua. Milano, 1959. Tav. 124. Текст см. на
с. 74-75.
Более ранним примером сходной композиции, хотя и выполненной совершенно в иной технике, мог
послужить памятник на гробнице императрицы Маргареты Брабантской (1276-1311) в Генуе — последняя работа
Джованни Пизано (ок. 1250-1314) (учителя Тино ди Камаино), созданная в 1313-1314 гг. и ставшая
известной только в 1874 г. Поскольку от гробницы сохранились лишь небольшие фрагменты, судить об исходном
замысле ее заказчиков и скульптора весьма трудно. Основная идея центральной группы толковалась
специалистами в том смысле, что два ангела помогают Маргарете, только что пробудившейся от смертного сна,
подняться навстречу новой жизни, источник которой находится там, куда устремлен взгляд императрицы.
См.: Егпет Н. von. Das Grabmal der Konigin Margarethe in Genua // Festschrift Hans R. Hahnloser zum 60.
Geburtstag 1959/Hrsg. von E.J. Beer etal. Basel; Stuttgart, 1961. S. 125-150, особенно S. 135-137. При таком
понимании композиции нам следовало бы принять ее к рассмотрению, поскольку Маргарета в состоянии
между смертью и жизнью хотя еще и не сидит на своем ложе (или, возможно, в саркофаге), но застигнута
в процессе усаживания. Однако согласно новой интерпретации, представляющейся более убедительной,
Джованни Пизано изобразил нечто иное — вознесение бессмертной души на небо сразу после кончины
императрицы. См.: SeidelM. Das Grabmal der Kaiserin Margarethe von Giovanni Pisano // Skulptur und Grabmal
Глава 7. Мертвецы на тронах Щ
Из сказанного понятно, что в «усаживании» художниками как Христа, так и
Богородицы угадывается, по сути дела, одна и та же идея — триумфа над смертью,
представленной в разных вариантах — через образы Успения и Коронования Марии, во-первых,
и Воскресения Христа, во-вторых.
Склеп в Пассау
Весной 1843 г. в ходе реставрационных работ в капелле св. Сикста в соборе
баварского города Пассау случайно был обнаружен склеп, посреди которого на золоченом
кресле («как будто только что сюда поставленном») сидел очень хорошо
сохранившийся забальзамированный труп с кинжалом на боку, с четками вокруг шеи и в вышитом
разными цветами плаще из черного бархата. Рядом лежал короткий обнаженный меч.
Впечатление портила только голова мертвеца: она покоилась у него на коленях,
вероятно уже после погребения отвалившись из-за распада шейных позвонков. Епископ,
которого немедленно вызвали рабочие, велел склеп снова замуровать.
В 1922 г. было произведено повторное обследование загадочного захоронения — на
этот раз специальной комиссией, оставившей официальный отчет о своих трудах. Она
полностью подтвердила наблюдения 1843 г., отметив лишь, что теперь труп оказался в
существенно худшем состоянии, чем при первом обнаружении. Остатки плаща, меч и
кинжал вместе с некоторыми другими предметами были у мертвеца отобраны и
переданы в музей при соборе, где они, надо полагать, находятся и сегодня.
Первую гипотезу о смысле этого странного погребения изложил тот самый
епископ, при котором случилась находка, и его теория интересна сама по себе, даже
вне связи с «пассауским мертвецом». Свою версию он высказал неофициально в
частном разговоре четырнадцать лет спустя, после того как у него было время
подумать, расспросить знающих людей и полистать ученые книги. Епископ заявил,
что некогда у знатных семейств был в ходу такой же обычай, «какой соблюдается
ныне римскими папами», а именно — оставлять тело своего «последнего» мертвеца
в очень тесном склепе сидящим в кресле до той поры, пока не умрет следующий
член рода. Тогда предыдущего мертвеца наконец хоронили обычным способом, а
нового усаживали на его место. Покойник из капеллы св. Сикста был, вероятно.
последним католиком в роду, поэтому он и остался сидеть навечно: его потомки,
перейдя в протестантизм, предпочли, естественно, и другие места для своих
погребений, и другие их способы.
Конечно, доверять всецело словам епископа трудно — уже хотя бы потому, что об
описанном им обращении с бренными останками римского понтифика и в XIX в.. и
ранее нигде, кажется, больше не говорится. Возможно, в изложенной гипотезе вообще нет
ни слова истины, и даже в самых глухих углах Верхней Германии самые провинцналь-
des Spatmittelalters in Rom und Italien / Hrsg. von J. Garms und A. M. Romanini. Wien, 1990 (Publikariooen des
Historischen Institute beim Osterreichischen Kulturinstitut in Rom. 1. Abteilung, 10). S. 275-316. Прг - i
трактовке генуэзская скульптурная группа вряд ли может быть нам полезна.
ИЯГм. A.""K.".iiu..r{• кепичпь: и смпршпн _ """ _~
ные рыцарские семейства ничего подобного не практиковали. Тем не менее стоит
обратить внимание на идею временности, промежуточности «сидячего погребения»,
содержащуюся в гипотезе епископа.
Благодаря относительно недавнему специальному исследованию австрийского
историка Фридриха Хаусмана144 таинственного «пассауского мертвеца» удалось
идентифицировать: им оказался граф Георг Рейнхард Ортенбургский, скончавшийся в 1666 г. в
родовом замке Альт-Ольтенбург — действительно последний католик в уже
перешедшем в лютеранство семействе. Графа Георга Рейнхарда в соответствии с его последней
волей предполагалось похоронить в родовой капелле в Пассауском соборе. Однако
начавшаяся было подготовка к погребению внезапно прервалась, потому что спустя
считанные дни после кончины графа его вдове пришлось вместе с детьми поспешно бежать
из их замка в Вюртемберг. Причиной паники стали, очевидно, какие-то шаги,
предпринятые братом покойного — графом Кристианом, правившим своей частью графства
Ортенбург. Отношения Кристиана с Георгом Рейнхардом и его супругой были, судя по
всему, весьма сложными. Но что помешало похоронить покойного Георга Рейнхарда в
течение следующих тринадцати лет — трудно представить, разве что замок стоял все
это время пустым.
Год за годом забальзамированный граф сидел, оставленный всеми, в золоченом
кресле. Это деталь важная, на которую Ф. Хаусман, однако, должного внимания не обратил.
Ясно, что после обработки тела графа с ним обошлись примерно так же, как поступали
с вюрцбургскими епископами: для прощания с близкими и челядью труп выставили не
лежащим в гробу, а сидящим в кресле — то ли в замковой капелле (что вероятнее), то ли
в зале для приемов. С бегством вдовы погребальная церемония прервалась на
начальной стадии и оказалась «забальзамированной» почти на полтора десятилетия. Только
в 1679 г. граф Кристиан устроил-таки погребение брата, перенеся его тело в собор Пас-
сау. Но снимать мертвеца с кресла и укладывать его в гроб оказалось то ли невозможно,
то ли неприятно, то ли рискованно. Вероятно, у пассауского епископа было испрошено
разрешение на погребение мертвеца в сидячем положении. Так, в кресле, а не в гробу и
занесли тело Георга Рейнхарда в подземелье под родовой часовней. Сохранились счета о
расходах, потребовавшихся на проведение этой несколько запоздавшей процедуры.
Среди прочего в них указана плата «мастеру каменщиков за вскрытие склепа и расширение
входа, чтобы можно было пройти внутрь с креслом, и за замуровывание вновь»143.
Само необычное погребение графа позволительно рассматривать как уступку скорее
технической необходимости, нежели культурной традиции; не как проявление нормы,
а как игру случая, однако предшествовавшее похоронам выставление покойника
сидящим в кресле должно относиться к тому же кругу церемоний, что и предъявление
народу сидящих после смерти вюрцбургских епископов.
144 Hausmann F. Sitzbestattungen in deutschen Landen. Legende imd Wirklichkeit // Festschrift Hermann
Wiesflecker zum sechzigsten Geburtstag / Hrsg. von A. Novotny und O. Pickl. Graz, 1973. S. 49-64.
145 Ibid. S. 63-64.
Глава 7. Мертвецы на тронах Щ
Трон и победа
К каким же полезным выводам может подвигнуть эта пестрая коллекция
разнородных известий о сидящих покойниках? Как связаны все эти мертвецы на тронах и
кафедрах с вюрцбургскими предстоятелями, описанными впервые Игнацем Гроппом, да и
связаны ли вообще?
Не стоит торопиться с ответами, которые представляли бы собой нечто большее,
нежели осторожные предположения. Точнее говоря, возможные в настоящее время ответы
могут формулироваться лишь как гипотезы, не закрывающие проблему, а намечающие
пути (вовсе не обязательно единственно возможные) для ее дальнейшего изучения и
предлагающие новые вопросы.
Прежде всего читатель, пожалуй, согласится с тем, что перечисленные эпизоды
с сидящими покойниками сходны между собой по меньшей мере в одном: все они
(каждый на свой лад) относятся к исключениям, тем или иным отклонениям от
общепринятых норм. Даже вполне регулярное усаживание мертвых клириков (или же
только высших церковных иерархов) в Греции может рассматриваться именно под
таким углом зрения: при всей смутности своих конкретных смысловых оттенков
обряд в целом явно призван был выражать некую особость то ли всего духовенства,
то ли одного лишь епископата по отношению к мирянам, исключительность статуса
церкви в социуме, изъятие ее из сферы действия некоторых правил, обязательных
для мирян.
Второе общее наблюдение сводится к тому, что особость, заявляемая необычной
позой умершего, исполнена положительных коннотаций: это исключительность со знаком
плюс, а не минус. Сидящие после кончины — едва ли не всякий раз святые, герои,
славные государи или, на худой конец, епископы и клирики. Во всяком случае, среди них не
встретить, скажем, преступника, тирана или еретика. Конечно, мы помним, как
покойного папу Формоза в 896 г. по приказу преемника достали из могилы и в торжественных
облачениях усадили на трон, но только затем, чтобы стащить его оттуда, сорвать
одеяния, надругаться над телом и в конце концов сбросить его в Тибр. Понятно, что такой
случай нас не должен интересовать, поскольку усаживание мертвеца на трон здесь не
наделено собственным смыслом, а является частью процедуры посмертного
низложения пастыря, объявленного узурпатором папского престола.
Третье общее наблюдение: усаживание покойника как-то связано с
эсхатологическими ожиданиями, с идеей бессмертия души и обетованного воскресения во плоти. Не
случайно усаживали (в действительности или в воображении), как правило, в той или
иной мере выдающихся покойников. Гектор и Карл Великий являют собой фигуры
образцовые — они заслужили вечную славу и вечную жизнь в памяти потомков, и потому-
то их обоих охотно представляют себе сидящими после кончины. В случае с клириками
идея преодоления смерти должна была, естественно, еще сильнее окрашиваться
библейскими мотивами. Теоретической основой тут могла послужить та строка Писания, в
которой объединяются темы победы христианина над смертью и трона: «Побеждающему
дам сесть со Мною на престоле Моем, как и Я победил и сел с Отцем Моим на престоле
ИМ М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Его»146. Кроме того, сидящему мертвецу будет проще и откликнуться на призыв трубы
господней: «сидящие» раньше предстанут пред ликом Судии. Идея преодоления
смерти, победы над ней — одна из тех, что на протяжении Средневековья не раз проявлялись
в церемонии похорон. Исходит она, естественно, из общехристианской надежды на
спасение души, но тем не менее определяющей она становится далеко не в каждых траурных
торжествах — даже в случае погребения не простых смертных, а государей. Превращение
похоронной процессии в подобие триумфального шествия хорошо прослежено на
материале королевских погребений (особенно французских), начиная с эпохи Ренессанса.
Однако имеются и куда более ранние примеры.
В подробном рассказе о траурных торжествах, последовавших за смертью
кёльнского архиепископа Аннона II в 1075 г., автор не только описывает, как покойника
носили от одного кёльнского храма к другому (то же практиковалось, как мы помним, и в
Вюрцбурге), но и специально подчеркивает, что Аннона встречали словно
триумфатора147. Если понять это место не метафорически, а буквально, получится, что и мертвый
Аннон во время своих перемещений по городу сидел в кресле, поскольку позднеримские
и византийские императоры при триумфах и торжественных въездах в города если не
скакали верхом, то именно сидели в своих экипажах.
Представление о «триумфе», вдохновлявшее автора «Жития Аннона», должно было
сложиться под воздействием как раз таких — позднеримских и византийских —
образцов. Однако этот образ мог быть обобщенным, и позе «триумфатора» в ней, возможно,
не отводилось особого значения. Оттого нельзя утверждать, что в XI в. архиепископ
Аннон разъезжал после смерти по Кёльну в кресле, как его вюрцбургские коллеги в более
поздние времена. Тем не менее стоит отметить, что связь между триумфом и сидячей
позой государя не была забыта даже в XIII в., причем, как и следовало ожидать, связь эта
тогда тоже была эсхатологически окрашена. Так, по словам сицилийского
проповедника доминиканца Федерико Франкони, триумфатору положено сидеть, а потому Карл 1
Анжуйский, одержавший много побед, восседает на престоле Царя в соответствии со
сказанным в Апокалипсисе: «Побеждающему дам сесть со Мною на престоле Моем»148.
Попробуем подвести итоги. Сидеть после смерти положено человеку выдающемуся,
оставившему по себе добрую память и претендующему на конечное преодоление смерти:
то ли в его светском варианте вечной славы, то ли в варианте христианском, когда душа
обретает бессмертие, а тело — обновленную и улучшенную плоть, то ли в обоих сразу.
Похоже, что именно победа над смертью и является ведущим мотивом в рассмотренных
эпизодах: на нее надеется, должно быть, император Сигизмунд, умирающий, восседая на
146 Откр.З:21.
147 Vita Annonis archiepiscopi Coloniensis / Ed. R. Koepke // MGH SS. T. 11. Stuttgart, 1854. P. 503-506.
148 «prime) dico quod est triumphantis. Postquam enim princeps habuit triumphum sedet... Et in isto modo sedet
rex Karolus primus; post multas victorias sedet in solio Regni, ut de eo exponantur illud Apoc. 3.21 "Qui vicerit
dabo ei sedere in trono meo"». Gardner J. Seated Kings, Sea-faring Saints and Heraldry: Some Themes in Angevin
Iconography // L'Etat Angevin. Pouvoir, culture et societe entre XHIe et XlVe siecle. Roma, 1998 (Nuovi studi
storici, 45). P. 115.
Глава 7. Мертвецы на тронах Д
троне; ее же «приближают» служители покойного, усаживая его на трон или в кресло,
как в случаях с Фридрихом III или графом Ортенбургским. В том, что эта победа уже
состоялась, совершенно уверены те, кто рассказывает о «безусловно великих»: Гекторе
или Карле Великом. Такой герой, как Карл Великий, не может не сидеть после
кончины, независимо от того, в каком именно положении его в действительности похоронили.
Сидячая поза славного правителя может даже сулить (судя по легендам о Фридрихе в
глубине тюрингских гор), что «не совсем умерший» государь рано или поздно придет на
помощь живым, проснувшись в конце времен и установив новые порядки...
Вюрцбургским прелатам и греческим клирикам победа в битве со смертью
обеспечена, надо полагать, независимо от их личных качеств — просто по должности и в
награду за труды, что пастыри претерпели в заботах о своей пастве. Соответственно,
торжественные процессии с этими сидящими мертвецами означают, помимо прочего,
еще и акт единодушного признания общиной «особости» своих прелатов — именно в
качестве носителей определенного статуса, а не в качестве индивидов. Иными словами,
каждая такая процессия оказывается в конечном счете зримым выражением постоянной
готовности «подданных» к повиновению — естественно, не столько данному умершему
прелату, сколько всем настоящим, прошлым и будущим. Правда, мертвец на троне или
кафедре уже самой своей позой объявляет, что он не до конца умер и по-прежнему
обладает властью, обозначаемой инсигниями в его руках. Труп на троне — все еще государь,
и в качестве такового он вплоть до собственных похорон является символическим
регентом для только что осиротевшей общины. Регент этот вполне справляется со своими
обязанностями, потому что все публичные действия, совершаемые с его участием,
служат не чему иному, как символическому подтверждению и укреплению существующего
порядка власти.
Глава 8
ТЕЛО И ЕГО ПРЕВРАЩЕНИЯ
Усаживание мертвого государя на трон или кресло и публичное предъявление его в
таком виде может послужить, пожалуй, самым впечатляющим примером использования
трупа правителя в символическом пространстве власти. Трудно привести другую форму
публичного представления мертвого (или все-таки не вполне умершего?) государя, столь
же богатую ассоциациями и эмоционально насыщенную. Однако в средневековой Европе
она остается экзотической: сидящих мертвых тел — и реальных, и воображаемых — в ней
обнаруживается, как следует из предыдущей главы, не столь много. Все-таки абсолютное
большинство правителей проделывали весь путь от смертного одра до могилы в обычной
для мертвеца позе, то есть лежа. Однако из этого еще не следует, что простертое навзничь
тело государя, в отличие от трупа, усаженного на трон, не несло в себе никаких особых
смыслов. На него, как правило, тоже возлагались определенные публичные функции, и
потому ему приходилось принимать участие в более или менее сложных и ответственных
церемониях. Место, отводившееся в них собственно трупу правителя,
забальзамированному или нет, менялось в разных краях и в разные времена. Едва ли не первый вопрос,
встававший при организации похорон, заключался в том, можно ли вообще
демонстрировать публике мертвое тело государя, и если да, то как именно.
Лицо — зримое или скрытое
Филипп Арьес исходил из того, что на протяжении раннего Средневековья тело и
лицо умершего были «открытыми и видимыми для присутствующих». Однако в ХШ в.,
считал он, произошла решительная перемена, когда «вид трупа, и особенно лица
покойника, стал казаться невыносимым». Она не затронула только средиземноморские
страны, прежде всего Испанию и Италию, где и в XV-XVI вв., как и встарь, не боялись
смотреть на мертвецов. В Европе же к северу от Альп и Пиренеев труп с ХШ в. стали
зашивать в саван или помещать в закрытый гроб. «Отказ от созерцания тела — это было
отрицание его физической, плотской смерти»1.
Не берусь судить, насколько концепция Ф. Арьеса справедлива в отношении
средневековых ритуалов погребения простых смертных. Однако то, что известно об обращении
с телами правителей, ее не подтверждает. Прежде всего, не только с конца XII в., но, во
всяком случае, в начале XI в. (а значит, скорее всего и еще в X в.) тела и лица мертвецов
закрывали — хотя, вполне возможно, не во всех случаях. Напомню цитировавшийся в
предыдущей главе рассказ Адемара Шабанского (ок. 1030 г.) о погребении Карла Ве-
1 Арьес Ф. Человек перед лицом смерти. М., 1992. С. 168 170.
Глава 8. Тело и его превращения ДцЩ
ликого. Согласно Адемару, лицо императора под короной скрывал платок2. Поскольку
автор представлял себе мертвого Карла Великого восседающим на троне, понятно, что
корона была надета поверх покрова, чтобы прижимать его к голове, иначе он не смог бы
удержаться. Хотя сама история Адемара о склепе с сидящим в нем Карлом фантастична,
автор своим упоминанием о вуали на лице покойного, несомненно, передает
характерную деталь практики королевских погребений его собственного времени.
В качестве второй иллюстрации — на этот раз общеизвестной — можно привести
сцену погребения Эдуарда Исповедника в 1066 г., вышитую на ковре из Байё примерно в
70-х — начале 80-х гг. XI в. (ил. 94). Разумеется, эту композицию никак нельзя считать
достоверным визуальным отчетом о ходе похорон государя англосаксов, однако она
передает по меньшей мере представление заказчиков работы и мастеров, ее выполнявших, о
том, как должно выглядеть достойное короля погребение. Труп закутан с головой, его лица
совершенно не видно. Ткань повторяет контуры тела, но это скорее свободный саван, чем
навощенные бинты, туго спеленавшие мертвеца. Во-первых, цвет материала не белый, а
зеленый — такой же, как у одеяния умирающего Эдуарда в предыдущей сцене. (Художник
здесь, вероятно, хочет передать «идею» дорогой ткани, а отнюдь не льняных покровов.
для которых он нашел бы иную иконографическую формулу.) Во-вторых, нет никаких
заслуживающих доверия сведений о том, чтобы англосаксонских государей когда бы то ни
было бальзамировали, если не считать весьма сомнительной легенды о сбережении трупа
короля Себбы, умершего в 695 г. Что же до «египетского способа», то предложенная выше
хронология распространения этой технологии исключает ее применение в Англии
середины XI в. Наконец, в-третьих, Эдуард Исповедник умер в ночь с 4 на 5 января, а погребен
был уже 6 января — из одного этого обстоятельства напрашивается предположение, ч
тогда при английском дворе либо еще не освоили бальзамирования, либо в нем просто т
ощущалось необходимости. Справедливо же, скорее всего, как то, так и другое.
Третий пример — с погребением Генриха II Плантагенета в 1189 г. — упоминается в
литературе часто, но сложившаяся в историографии традиция его толкования, на ы
взгляд, ошибочна. (Весьма вероятно, что именно этот эпизод в его принятой до сих г*
трактовке весьма способствовал появлению у Ф. Арьеса его концепции «двух периолов».)
Разные историки, в частности А. Эрланд-Бранденбур, придавали особое значение т
что короля Генриха II хоронили «с открытым лицом» (vultum discoopertum). При этом
они ссылались на сочинение Роджера из Хоудена (долго приписывавшееся Бенедикту и
Питерборо) и труды двух других хронистов, полностью зависевших здесь от Роджера3
«Vestitum est corpus ejus indumentis imperialibus, et sudario sub diademate fades ejus operta est». A
Cabannensis Chronicon / Cura et studio P. Bourgain. Turnhout, 1999 (Ademari Cabarmensis Opera О
1. Corpvs Christianorvm. Continuatio Mediaeualis, 129). P. Ill (II, 25).
«In crastino autem obitus illius. cum portaretur ad sepeliendum vestitus regio apparatu [...] jacebat habens тч
discoopertum». Benedict de Peterborogh. Gesta regis Henrici secundi et Ricardi primi / Ed. by W. Suibbs. \oL I
London, 1867 (Rolls, [49/2]). P. 71. Практически дословно воспроизведено у Матвея Парижского и Ft
Вендоверского. Сравн.: Erlande-Brandenburg A. Le roi est mort: etude sur les funerailles; les sepultures «
tombeaux des rois de France jusqu'a la fin du XIII siecle. Geneve, 1975 (Bibliotheque de la Societe Fna
d'Archeologie, 7). P. 16.
ИЕЯм л Ьомпм. • Г'.г.пп'пи: 11 c_miii'Qji ii:
Однако в литературе до сих пор не ставился один совершенно естественный вопрос:
почему Роджер счел нужным специально упомянуть об «открытом лице» короля, если в
те времена и так было принято (согласно Ф. Арьесу, а также его предшественникам и
последователям) не закрывать лиц мертвецов? Дело проясняется благодаря Гиральду
Камбрейскому (Уэльскому) (1146-1220), оставившему рассказ о событиях после
кончины Генриха II. Когда наследник Ричард вошел в храм, где лежало тело его отца,
оказалось, что исчез плат, покрывавший перед тем его голову4. Мертвый король (как, похоже,
намекает автор) «хотел», чтобы предатель-сын взглянул ему в лицо. Для Гиральда, как,
очевидно, и для многих его современников, деталь с таинственно исчезнувшим платком
многозначительна — как и та, что из ноздрей мертвеца начинали сочиться капли крови
всякий раз, как его сын входил в церковь5. Хронист, написав эти строки, тем самым
поддержал мнение, что Ричард повинен в смерти отца — ведь, согласно давнему поверью,
тело убитого начинает кровоточить в присутствии убийцы. Роджер из Хоудена, сказав
об «открытом лице» Генриха II, уже через фразу, как и Гиральд, переходит к
кровоточащему носу мертвеца — выходит, и для него существовала прямая связь между
неприкрытым лицом Генриха II и обвинениями в адрес его сына. Иными словами, в замечании
этого придворного хрониста, столь охотно цитируемом исследователями погребальных
обыкновений, менее всего следует усматривать простодушное описание рядовой детали
похоронного обряда. Автор здесь не живописует, а обвиняет — он позволяет себе
намекнуть на грех отцеубийства, и тот же намек, только еще прозрачнее выраженный,
прозвучал у его современника Гиральда Камбрейского. Однако для нас здесь важно другое:
замечания Роджера из Хоудена и Гиральда Камбрейского следует понимать вовсе не в
том смысле, что лицо Генриха II не стали закрывать в соответствии с принятой в XII в.
нормой, как предлагают считать А. Эрланд-Бранденбур, Ф. Арьес и другие историки, а
совсем наоборот — данный случай оказался явным исключением из правила. К тому же
из слов Гиральда следует, что до появления Ричарда в церкви лицо покойного короля
оставалось все-таки под платом.
Если же открывать лицо покойного государя в конце XII в. еще вовсе не было
принято, то разыскивать подлинный смысл предъявления тела Генриха II с открытым лицом
(а не тот, что приписывала этому действию политическая молва) следует в особенностях
состоявшейся тогда погребальной церемонии. Как известно, уже на следующий день
после кончины Плантагенета его тело предстало во всем королевском облачении — с
золотой короной на голове, перстнем на пальце, скипетром в руке, мечом на поясе и с
пристегнутыми шпорами. На руках короля были перчатки, на ногах — расшитые золотом
4 «Qui cum ecclesiam intraret et ad corpus accederet, facies patris in ejus adventu sudario quo cooperta fuerat
nudata comparuit...» Giraldus Cambrensis. De vita Galfridi archiepiscopi Eboracensis: sive Certamina Galfridi
Eboracensis archiepiscopi // Giraldi Cambrensis Opera / Ed. J. S. Brewer. Vol. 4. London, 1873 (Rolls, 21/4]).
P. 372.
«Sed statim cum ecclesiam intrassset, sicut perhibent qui praesentes fuerunt, regis utraque naris sanguineas guttas
emisit; adeo ut assidentes et funus servants os et faciem sudario detergere et purgare aliquotiens oportuerit».
Ibid.
Глава 8. Тело и его превращения щ]
туфли6. Учитывая, что к последним дням жизни у Генриха почти не осталось средств, а
после его смерти, как мы знаем, последнее имущество было разграблено его же людьми,
уместно предположить, что преображение мертвеца (брошенного едва прикрытым до
колен чьим-то плащом) произошло по воле его сына, пребывавшего в те дни неподалеку
от Шинонского замка, где король скончался. Скорее всего именно к Ричарду должны
были столь поспешно броситься приближенные Генриха сразу после кончины их
государя, и именно по его приказу им пришлось вернуться на следующий день со всем,
необходимым для похорон.
Следовательно, «открытое лицо» покойного было частью сценария погребения,
составленного именно Ричардом в его собственных интересах, а вовсе не кем-либо другим,
чтобы навредить наследнику в глазах свидетелей погребальной церемонии. (Последнее
можно было бы допустить, если бы мертвого государя обряжали без всякого участия нового
короля, — люди, сохранившие верность Генриху до самого конца, такие как его младший
сын и канцлер Жоффруа.) Выходит, Ричард I не поскупился на весьма выразительные
средства, чтобы представить покойного отца истинным государем, хотя тот в конце жизни
оказался, по сути дела, нищим и беспомощным пленником. Более того, здесь мы имеем
дело вообще с самым первым документированным случаем, когда труп короля Англии
выставили в столь торжественном виде — в окружении всех знаков его сана7.
Политическая идея данной, похоже, совершенно новаторской, инсценировки прочитывается без
труда; Генрих, несмотря на все пережитые унижения, оставался истинным государем до
последнего дня жизни и заслуживает отношения к себе как королю и после смерти. Надо
полагать, что и «открытое лицо» мертвеца должно было работать на создание того же
образа. Однако какая именно роль отводилась Ричардом этой детали, сказать пока трудно.
Маловероятно, чтобы впоследствии самого Ричарда погребали, не прикрыв ему
лица, — на этот счет современники молчат. Зато есть свидетельство, что его тело, точно
так же как и тело его отца за десять лет перед тем, было украшено короной и прочими
знаками королевского сана. По утверждению анналиста, именно их Ричард получил
при коронации пятью годами раньше8. Однако из этого замечания современника еще
6 «In crastino autem obitus illius, cum portaretur ad sepeliendum vestitus regio apparatu, gestans coronam auream
in capite, et habens chirothecas [in] manus et annulum aureum in digito, et sceptrum in manu, et calceamenta
auro texta, et calcaria in ped'bus, cinctus gladio, jacebat habens vultum discoopertum». Benedict de Peterborogb.
Op. cit. P. 71.
7 Такое мнение высказано в: Giesey R. E. The Royal Funeral Ceremony in Renaissance France. Geneve, 196$
(Travaux d'Humanisme et Renaissance, 37). P. 80 и поддержано в: Bruckner W. Bildnis und Brauch. Studien zu
Bildfunktion der Effigies. Berlin, 1966. S. 102. Однако P. Гизи почему-то отказывается видеть в этом
нововведении какую бы то ни было идеологическую подоплеку: «Indeed, it seems that this display of the royal corpse
in 1189 was a simple deed done without ceremonial significance — perhaps only to save the trouble of enshroucLzg
the body». Giesey R. E. The Royal Funeral Ceremony... P. 22.
8 «Scitu quidem dignum est quod dictus rex sepultus est cum eadem corona et caeteris insignibus regalibus. qiub
praecedenti quinto anno coronatus et infulatus fuerat apud Wintoniam». Annales Monasterii de Wintonia. 519-
1277 from MS. Cotton. Domitian A. XIII // Annales Monastici / Ed. by H. R Luard. Vol. 2. London, 1865 (Rl 1
[36/2]). P. 71.
ШУ5Ш М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
не следует, что и образ Генриха II при его погребении тоже строился как своего рода
инверсия коронационной церемонии. Во-первых, при сложившихся в 1189 г.
обстоятельствах вряд ли у наследника под рукой могли оказаться именно те облачения, в
которых его отец принимал венец. Но главное, во-вторых, символическая связь между
двумя рубежными ритуалами — возведением на царство и погребением — выражалась
в то время при помощи иной и, кажется, тоже совсем недавно выработанной формулы.
Всего за шесть лет до смерти Генриха II, в 1183 г., хоронили его старшего сына — уже
коронованного Генриха (Молодого короля). На мертвеце тогда были льняные облачения,
в которых он принимал помазание на царство тринадцатью годами ранее9. Это самое
первое упоминание о таком обыкновении, зато в последующие столетия на
королевских похоронах его станут соблюдать постоянно: так, Эдуарда II в 1327 г. положат в
гроб в «тунике», рубахе и шапочке, надетых на него, когда он «был помазан в день своей
коронации»10.
Если анналист ничего не напутал и Ричарда I в 1199 г. действительно хоронили с
коронационными инсигниями, такое «цитирование» церемонии восшествия на трон
было совсем иного рода, чем при погребении Генриха (Молодого короля) или, скажем,
Эдуарда II. Историки до сих пор вроде бы не замечали, что в погребальной церемонии
могла делаться символическая отсылка к одному из двух совершенно разных моментов
коронации, а следовательно, и подчеркиваться одна из двух сильно отличавшихся друг
от друга сторон образа христианского государя. Простые одеяния изо льна драгоценны
тем, что впитали капли священного масла, которым совершалось помазание
коленопреклоненного и полуобнаженного государя. Поэтому льняные «рубаха, туника и
шапочка», надетые на мертвого короля, характеризуют его как смиренного восприемника воли
Бога, но вместе с тем и как Божьего помазанника. Этот наряд должен облегчить
судьбу души покойного уже хотя бы потому, что слова «не прикасайтесь к помазанникам
моим» адресованы, безусловно, не только злым людям, но и дьявольским силам. Если
же короля к могиле (а порой и в саму могилу) сопровождают меч, скипетр, мантия и
даже венец, использовавшиеся при коронации, тем самым «цитируется»
заключительная стадия церемонии, когда смиренный смертный уже предстает в своем новом облике
величественного и грозного государя. Но величие это — сугубо земное, а потому такой
образ покойного правителя предназначен прежде всего людям, которыми он правил,
«Corpus regis, quas habuit in sua consecratione lineis vestibus crismate delibutis diligentius involutum, in libitina
reponitur...» Ralph de Diceto. Ymagines historiarum // Radulfi de Diceto decani Lundoniensis opera historica —
The Historical Works of Master Ralph de Diceto, Dean of London / Ed. by W. Stubbs. Vol. 2. London, 1876.
(Rolls. [68/2]). R 20. Почти дословно повторено в: Matthaei Parisiensis, monachi Sancti Albani, Chronica
majora / Ed. by H. R Luard. Vol. 2. London, 1874 [Rolls, 57/2]. P. 319. «Обматывать» тело Генриха пришлось,
видимо, потому, что при помазании ему было всего 15 лет, и носившиеся им тогда одежды теперь на него
уже не налезали.
«Et de j tunica, j camisia, j pillio et j tena [...] in quibus idem Rex pater fuit unctus die Coronacionis sue. [...]
et super idem corpus dimiss's j par cirotecarum, j tunicam, j camisam ey j tenam...» Hope W. H. S.J. On the
Funeral Effigies of the Kings and Queens of England, with Special Reference to those in the Abbey Church of
Westminster // Archaeologia or Miscellaneous Tracts Relating to Antiquity. Vol. 60.1906/1907. P. 531.
Глава 8. Тело и его превращения [
тогда как льняные коронационные покровы — обращение в первую очередь к Богу, пред
чьим строгим взором правителю придется вскоре предстать.
Источники не дают оснований подвести погребение Генриха II ни под один из этих
двух вариантов, поэтому думается, что выставление его тела при всем параде еще не
представляло собой осознанной инверсии заключительного этапа коронации, да и сама
эта трактовка родится лишь спустя десять лет — только при похоронах Ричарда I.
Соответственно, и связывать отказ от сокровения лица покойного с каким-то особым
пониманием коронационной процедуры нет серьезных оснований.
Приведенных примеров достаточно, чтобы показать: вопреки мнению Ф. Арьеса,
сокрытие лица покойного государя было обычным делом и ранее XIII в., хотя историку
часто не удается с точностью выяснить, выставляли ли мертвеца уже с заранее закрытым
лицом или же его покрывали платком только перед опусканием тела в могилу. Для более
позднего времени количество источников увеличивается, поэтому и примеров сокрытия
лиц мертвецов в распоряжении историка оказывается больше. Но концепция Ф. Арьеса
от этого не становится убедительнее, поскольку государей и в позднем Средневековье
нередко хоронят, не пряча их тела в гробы, а лица — под покровы. Похоже, что обе
практики — как сокрытия лиц мертвых государей, так и, напротив, «обнажения» их,
сосуществовали на протяжении всего Средневековья.
Лицо и руки Филиппа IV Красивого остались при его погребении в 1314 г.
открытыми, отчего один свидетель мог заметить, что они «удивительно изменились»11. Однако
лицо скончавшегося в 1322 г. Филиппа V закрывал платок, украшенный королевскими
лилиями12, не только в последнюю ночь перед погребением, когда тело уже лежало в
Сен-Дени, но, как считает Э. Браун, и в течение всех похоронных торжеств — возможно,
чтобы не было видно следов предсмертной болезни короля13.
Открытым было оставлено лицо венгерского короля Карла I Роберта при его
погребении в 1342 г. (поп velata facie)14. Сообщивший об этом хронист не без полемического запала
отнес данную черту обряда к числу местных венгерских особенностей, поскольку, как о~
пишет, в прочих краях с покойником принято обращаться совсем по-другому. Однако н сам
«Facies vero ас manus ejusdem erant penitus discoperte ac mirabiliter alterate». La mort et les funera*
Philippe le Bel d'apres un compte rendu a la cour de Majorque / Ed. par Ch. Baudon de Mony // Bibliotb^
l'Ecole des charts. Vol. 58.1897. P. 11.
«Item pour vn couurechief de Tartarie noir qui fut mis sus son uisage quand il fut mis en terre et pour dem
de cendeau vermeil dont len fist les croiz du dit couurechief XII1 [...] Item pour un drap a fleurs de Lis qu
son uisage a St. Denis...» Brown E. A. R. The Ceremonial of Royal Succession in Capetian France. The Fui
Philip V// Speculum. Vol. 55.1980. P. 291-292 (33,37).
Ibid. P. 281,285. Если предположение Э. Браун справедливо, выходит, что для французского кора
дома сокрытие лица покойного являлось скорее исключением, чем правилом.
«Peractis [...] поп more aliorum quorundam regum dudum defunctorum [...] поп velata facie, nee «
eius alicuius diei spatio celato, prout abusiva consuetudo aliis vicibus quorundam regum funeribus регш v -
astruxisse, sed manifeste omnibus presentibus facie ad faciem manifeste cernentibus ad Albensem n
deferebatur dictum corpus tumulandum». Johannes de Thurocz. Chronica Hungarorum. I. Textus / Ed. E. CL- =--
et J. Kristo. Budapest, 1985. P. 157.
ЩЩ М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ "~~
этот тон, и детальность описания скорбной процедуры говорят скорее в пользу того, что
как весь обряд в целом, так и интересующая нас здесь деталь в частности не были
привычны ни хронисту, ни его землякам. Куда вероятнее, что новые похоронные традиции совсем
недавно появились на берегах Дуная — вместе с королевской династией родом из Анжу.
Лицо французской королевы Жанны д'Эвро при ее похоронах в 1370 г., судя по
всему, закрыли15. Зато другую королеву — Жанну де Бурбон — хоронили в 1378 г. с
открытым лицом, как и ее супруга короля Карла V два года спустя16.
Уже цитировавшийся в главе, посвященной бальзамированию, чин погребения
английского государя Эдуарда III в 1377 г. предписывал, чтобы лицо короля покрыли
«шелковым платком» и только после этого на голову возложили «королевскую корону
или диадему»17. (Очевидно, корона надевалась поверх платка, удерживая его на
голове — как в случае с Карлом Великим из легенды Адемара, записанной на четыре с
половиной века раньше.)
Однако про внука и преемника Эдуарда III — короля Ричарда II, низложенного в
1399 г. и умершего (или убитого) в феврале 1400 г., — сообщается, что при выставлении
трупа короля в Лондоне открытой была оставлена «часть тела, по которой его можно
было узнать, а именно, лицо от нижней части лба и до шеи»18. Конечно, возможно, это
смутные обстоятельства низложения и кончины короля заставили организаторов
похорон открыть лицо покойного, чтобы все могли удостовериться в его действительной
смерти. Но нельзя объяснить сходными причинами, например, требование современника
Ричарда II герцога Людовика Орлеанского в завещании 1402 г., чтобы его труп был
выставлен «ayant mon visage et mes mains descouverts»19. Так же открыто (facie discooperta)
было и лицо Карла VI в 1422 г. — «чтобы его видел народ» («ut a populo videretur») и,
наверное, мог убедиться в смерти короля20. Правда, когда хоронили Генриха VI в 1471 г.
«и его лицо было отрыто, чтобы каждый мог видеть его»21, вновь имелась политическая
Bruckner W. Bildnis und Brauch... S. 104.
Giesey R. E. The Royal Funeral Ceremony... P. 25-26, fig. 6.
«Et posmodum caput cum facie ipsius sudario serico cooperietur ac deinde corona regia aut dyadema capiti
ejusdem apponetur». Liber regalis seu ordo consecrandi regem solum. Ordo consecrandi reginam cum rege. Ordo
consecrandi reginam solam. Rubrica de regis exequiis. E codice Westmonasteriensi editus. London, 1870. R 37.
О проблемах, связанных с датировкой этого места из ordo, см. в гл. 6.
По словам хрониста начала XV в. Томаса Оттерборна: «Cujus corpus [...] usque London deportatum fuit et
ostensum ea pars saltern corporis, per quod cognosci poterat, facies scilicet ab ima parte frontis usque ad guttur».
Hope W. H. S.J. Op. cit. P. 533 со ссылкой на издание: Duo rerum Anglicarum Scriptores veteres, viz. Thomas
Otterbourne et Joh. Whethamstede, ab origine gentis Britannicae usque ad Edwardum IV. / Ed. by Th. Hearne.
Vol. 1. Oxford, 1732. P. 229.
См.: Bruckner W. Bildnis und Brauch... S. 94.
Giesey R. E. The Royal Funeral Ceremony... P. 99. Note 92.
«And one the morowe he was chested and brought to Powlys, and his face was open, pat euery man my3t se hym...»
«Warkworth's» Chronicle: The Chronicle Atrributed to John Warkworth, Master of Peterhouse, Cambrdge //
Death and Dissent. Two Fifteenth-Century Chronicles / Ed. by L. M. Matheson. Woodbridge; Rochester, 1999
(Medieval Chronicles, 2). P. 116.
Глава 8. Тело и его превращения Д
подоплека: король умер, как было объявлено, «от меланхолии» (а на самом деле почти
наверняка был убит) в заключении в Тауэре. Но и тут не угадывается общего правила:
Эдуард IV неожиданно скончался в 1483 г. от неизвестной странной болезни, но,
несмотря на риск появления опасных слухов, в чине, составленном для королевского
погребения, рекомендовалось со ссылкой на традицию, чтобы на лицо ему положили платок и
уже так выставляли на всеобщее обозрение22.
О том, что мертвому королю при его погребении лицо порой бывало очень нужно,
косвенно свидетельствует и следующий эпизод. Когда в 1313 г. в итальянском
походе внезапно умер император Генрих VII и его тело стало на жаре быстро
разлагаться, приближенные применили один из самых простых способов «консервирования»:
труп был обожжен в огне, но не целиком — голову избавили от этой процедуры23.
Следовательно, лицо покойного государя предполагали каким-то образом показывать
публике — хотя, возможно, и под вуалью. Платки, укладывавшиеся на лица
мертвецов, бывали полупрозрачными, судя по одному рассказу из «Кольмарской хроники».
При подготовке к погребению в 1251 г. королевы Анны, супруги Рудольфа Габсбурга,
ее лишенное внутренностей и заполненное смесью песка и золы тело было сначала
плотно закутано в провощенную ткань, а затем одето в дорогие облачения из шелка.
Лицо же ее (а не все тело) смазали специальным бальзамом. Однако совсем
открытым его не оставили: на голову королевы надели корону, под которой была белая
шелковая накидка, но, очевидно, тонкая — иначе зачем бы понадобилось обрабатывать
лицо бальзамом. В таком виде королеву и положили в гроб из букового дерева24 и
доставили к месту погребения, чтобы там его снова открыть и представить тело
собравшимся в храме...
Об усилиях, прилагавшихся порой современниками, чтобы «сохранить лицо» мер
вому королю, свидетельствуют и некоторые изображения. Конечно, миниатюру из
рукописи Фруассара рубежа XIV и XV вв., на которой изображена встреча в Сен-Д—
«...And then laie hym on a faire burde covered with clothe of gold, his one hand upon his bely, and a seprur ■ tie
other hand, and on his face a kerchief...» Funeral of Edward the Fourth // Letters and Papers Illustrative cf
Reigns of Richard III. and Henry VII. / Ed. by J. Gairdner. Vol. 1. London, 1861 (Rolls, [24/1]). P. 3.
Meyer R. J. Konigs- und Kaiserbegrabnisse im Spatmittelalter: von Rudolf von Habsburg bis zu Friecr-
Koln; Weimar; Wien, 2000 (Forschungen zur Kaiser- und Papstgeschichte des Mittelalters. В
J. F. Bohmer, Regesta imperii, 19). S. 55 со ссылкой на хронику Альберто Муссато.
«Post hec regina moritur, exenteratur, et venter eius sabulo et cineribus impletur. Post hec fades eras ba
linitur, totumque corpus eius panno cereo circumdatur, ac sericis vestimentis induitur preciosis. Caput am
serico peplatur, et corona sibi superponitur deaurata. Post hec in arcam, ex fago peroptime factam, supine, me
super pectus positas, imponitur, et ferreo clauditur instrumento [...] Tribus episcopis ibidem divina ce
regine corpus in tumba positum erigitur, et omnibus presentibus ostenditur..> Chronicon Colmarieibe a. _ -
1304 / Ed. Ph. Jaffe // MGH SS. T. 17. Stuttgart, 1861. R 253-254. Между смертью королевы н ее —i» '.
нием прошло 32 дня. Неясно, на каком основании делается предположение, будто гроб был гермгшщщесжж
закрыт, но в нем имелось «окно», через которое можно было видеть лицо Анны: Olariu D. КГ—>—
hatten — Leiber die sie waren: Totenmaske und mittelalterliche Grabskulptur // Quel Corps? Eine F-»
Representation / Hrsg. von H. Belting, D. Kamper, M. Schulz. Munchen, 2002. S. 88-89.
ИШГм. д. ь«".<1ц«.1. •" г;гл! imiTi: 11 ( Miii'KHi и: '_[_ ~^_ "
останков короля Иоанна Доброго, умершего в 1364 г. в английском плену25, нельзя
считать документальным свидетельством того, в каком виде этот труп «на самом деле»
вернулся на родину. (Наверняка уж голову мертвеца не украшала корона.) Однако
иллюстрация хорошо передает представление современников о его возможном виде.
Известно, что ради сохранения тела короля при предстоящей долгой транспортировке из
Англии во Францию над его бальзамированием изрядно потрудились в Лондоне. Тем не
менее миниатюра показывает труп Иоанна Доброго хоть и спеленатым, но с открытым
лицом — надо полагать, обработанным бальзамом, как когда-то лицо королевы Анны.
Разница с тем, как тремя веками ранее художник изобразил на ковре из Байё тело
Эдуарда Исповедника, очевидна.
Строгого единообразия в показе или сокрытии лиц высокопоставленных мертвецов
не было, очевидно, в кругах не только светских правителей, но и церковных иерархов.
В одном и том же папском чине «Ordo Romanus XV» (Церемониальная книга Пьера
Амейля), относящемся к рубежу XIV и XV вв., ясно требуется, чтобы лицо мертвого
кардинала закрывали шелковым платком26, но ровным счетом ничего не говорится о
сокрытии лица мертвого папы, хотя распоряжения в разделе о папских погребениях
намного детальнее, чем в том, где речь идет de exequiis cardinalium.
Понятно, почему в средневековых руководствах по обработке останков рядом
приводились два альтернативных рецепта. Один — более сложный — следовало
применять тогда, когда мертвеца предстояло выставлять с открытым лицом. Второй —
на случай, если открывать лица не предполагалось. Тогда и техника
бальзамирования могла быть попроще и погрубее — с изъятием глаз и зашиванием рта27. Когда же
Анри Мондевиль (1260-1320), придворный хирург Филиппа IV Красивого и
Людовика X, написал в одном трактате, что лица королей, королев и епископов следует
после смерти оставлять открытыми28, он хотел, вероятно, лишь подчеркнуть
элитарность этой практики, а вовсе не сообщить правило, обязательное для исполнения во
всех случаях.
Giesey R. Е. The Royal Funeral Ceremony... P. 25, fig. 5.
«...Faciem velatam cum velo de serico...» Dykmans M. Le ceremonial papal de la fin du Moyen Age a la Renaissance.
T. 4. Bruxelles- Roma, 1985 (Bibliotheque de PInstitut historique Beige de Rome, 27). P. 247.0 личности Пьера
Амейля и его сочинении см. помимо пространного введения к указанному изданию: Schimmelpfermig В. Die
Zeremonienbticher der romischen Kurie im Mittelalter. Tubingen, 1973 (Bibliothek des Deutschen Historischen
Instituts in Rom, 40). S. 107-117.
«De praeparatione corporum divitum [...] aut hoc erit facie cooperta aut discooperta...» RudloffE. von. Uber das
Konservieren von Leichen im Mittelalter. Freiburg im Breisgau, 1921. S. 30-31.
Brown E. A. R. Death and the Human Body in the Later Middle Ages: The Legislation of Boniface VIII on the
Division of the Corpse//Viator. 1981. Vol. 12. P. 268. прим. 195. Когда английский придворный лекарь Джон
Брэдмон в «Хирургическом трактате» 1446 г. говорит: «,..yt parteynes to popes, kynges and byschoppes to
haue ther vysages opyne after ther deth», — возможно, он просто примыкает к традиции, идущей от Монде-
виля. См.: Rawcliffe С. Master Surgeons at the Lancastrian Court // The Lancastrian Court / Ed. by J. Stratford.
Donington, 2003 (Harlaxtone Medieval Studies, 13). P. 192-210, цитата на p. 200 со ссылкой на неизданную
рукопись.
Глава 8. Тело и его превращения
«Узнавание»
Выставление мертвеца с открытым лицом предполагает прежде всего «узнавание»
или же, напротив, «неузнавание» умершего — ситуацию богатую и общекультурнымн.
и правовыми, и политическими смыслами. Так, приводившееся выше замечание
современника о том, что лицо и руки Филиппа IV после смерти «удивительно изменились»,
вряд ли являлось нейтральной медицинской констатацией: скорее в нем содержатся
намек на порчу или отравление короля как возможную причину его смерти. Лицо
мертвого Ричарда II было открыто тоже для «узнавания» мертвеца — победившей партии
важно было убедить подданных короны в том, что свергнутый король действительно
скончался. Приоткрывание лица убитого в 1225 г. кёльнского предстоятеля Энгельбер-
та в монастыре, куда первым делом доставили его тело, должно было убедить
присутствующих в мученическом характере кончины архиепископа и заставить их осудить его
убийц. Когда приор монастыря снял саван с головы покойного, монахи увидели
разбитое и окровавленное лицо Энгельберта и от этого зрелища залились слезами...29
Впрочем, что в действительности видели наши информаторы, мы уже никогда не
узнаем, поскольку их замечания представляют собой отнюдь не объективные
наблюдения естествоиспытателей, а весьма заинтересованные оценки людей, так или иначе
причастных к политике. Насколько неравнодушным может быть отношение таких со
временников не только к живым государям, но даже к их трупам, лучше всего, пожалуй.
показывает впечатление Стефано Инфессуры от облика умершего в 1484 г. Синста IV;
«Он был черен, бесформен и с раздувшейся шеей, видом похож на дьявола*40.
«Узнавание» тела умершего правителя могло представать самостоятельной i
ческой процедурой, хотя при этом и не утрачивало символического значения Приме
ром служит одна деталь посмертной судьбы сицилийского короля Рене Анжуйского.
В 1481 г. (на следующий год после кончины) останки «доброго короля Рене» по
желанию его вдовы перенесли из Экс-ан-Прованса, где Рене скончался, в Анжер —
фамильного княжества. На месте вторичного захоронения перед началом службь
вели форменное опознание тела. Каноники анжерской церкви во главе с деканом
опросили слуг вдовы, уверены ли они в том, что перед ними то самое тело короля
Сицилийского, которое ими было доставлено из Прованса31.
«Corpore sacro in feretrum de curru deposito, quidam e senioribus Henricus nomine, nunc eiusd
prior, linteamen de capite martyris removit, vultum eius cruentum et confractum fratribus ostenden» ^
lachrymati sunt valde...» Caesarii Heisterbacensis Vita sancti Engelberti archiepiscopi Colonienas
1225 // Hermannus Altahensis und andere Geschichtsquellen Deutschlands im dreizehnten Jatu
Ed. J. F. Bohmer. Stuttgart, 1845 (Fontes rerum Germanicarum, 2) P. 316.
«Erat quidem niger, deformis et guttur eius inflatum, visu similis diabolo». Infessura S. Diario della cira di Roma
Ed. O. Tommasini. Roma, 1890 (Fonti per la storia d'ltalia. Scrittori sec. XV, [5]). P. 161.
Lecoy de la Marche A. Le Roi Rene. Sa vie, son administration, ses travaux artistiques et litteraires. T _' P
1875. P. 387-388. Приведем цитату, однако не по этой публикации, а по списку XVII в.. сделанном\ sa
с другой рукописи, чем та, которой пользовался А. Лёкуа де ла Марш: «Puis nit mis le diet corps sur deiu
Brechers alias treteaux li ce feict le diet Doyen demanda aux seruiteurs de la dicte dame qui auvient mene le Act
ШЯГм"" г. ц«. "- r.L.iii'ini: ni'~n ~ ~ """'" """"
Интересно, что формулировка вопроса предполагает теоретическую возможность
подмены тела не в Провансе (еще при первом захоронении Рене или же, напротив, при
эксгумации) и не в ходе долгого пути через половину Франции, а всего лишь за те
несколько часов, что прошли между возвращением покойного короля в Анжу и началом
похоронных торжеств32.
Сходному ритуальному опознанию покойного отводилась, возможно, определенная
роль в старокастильском погребальном церемониале. При нынешнем состоянии источ-
никовой базы предположение это приходится строить на основе лишь более поздних
материалов: во второй половине XVI и в XVII в. королевский гроб было принято
запирать на ключ и тщательно охранять, пока его не доставят в Эскориал. Там гроб
открывали в последний раз с единственной целью — чтобы приор монастыря идентифицировал
передаваемое ему тело. Корни этого обычая скорее всего тянутся глубже XVI в. — судя
по тому, что уже в 1539 г. гроб королевы (и императрицы) Изабеллы Португальской,
супруги Карла V, открывали для ритуального опознания ее инфантом Филиппом
(будущим королем Филиппом II). Если бы не требование устоявшейся традиции, вряд ли
двенадцатилетнего мальчика заставили бы «узнавать» останки матери, которые уже
двенадцать жарких майских дней везли к месту последнего упокоения в Гранаде33. Об
их состоянии говорит следующее: когда вице-король Каталонии Франсиско де Борха,
сопровождавший гроб королевы, увидел в Гранаде, во что превратилась краса Изабеллы,
он решил не служить более смертным земным правителям, а отдать все свои силы Царю
Небесному. Полученный тогда импульс оказался настолько силен, что Франсиско за
свои заслуги на новом поприще вскоре станет генералом ордена иезуитов, а со временем
будет канонизирован.
Наличие некоего «конституционного» содержания в процедуре опознания короля
в Испании скорее угадывается, нежели поддается доказательству, зато именно такой
смысл очевиден в традиции опознания членами шпайерского городского совета
останков местного епископа. Здесь также на первый взгляд совершенно формальная
процедура превращалась в тонкую «конституционную игру», в ходе которой за удостоверением
конкретной индивидуальности покойного легко могло последовать установление
вполне институциональных отношений господства и зависимости.
Над телом покойного епископа сходились, с одной стороны, представители
соборного капитула, а с другой — городского магистрата. Отношения между городской общиной
corps de / Prouence s'ils estoient bien certains que ce fut le corps du Roy de Sicile qui estoit dans la dicte chasse
qu'ils auvient amenee, les quels respondirent au diet Doyen et autres Chanoines dessusdicts que ces ce'stoit le
corps propre qu'il auviene tire hors du mur de la dicte Eglise d'Aix et que s'il n'avoit este change parauant que
e'estoit jceluy propre; et que pour plus grande approbation et aussi pour en scauoir la verite fut delibere et aduisse
que la dicte chasse de bois seroit ouuerte...» Вольфенбюттель. Библиотека им. герцога Августа. Nr. 1918
(3.1.190.1.Aug. fol.) (без фолиации и пагинации).
Не исключено, что проведение процедуры опознания в случаях перезахоронения требовалось
каноническим правом. Однако соответствующей нормы мне пока обнаружить не удалось.
Hofmann Ch. Das Spanische Hofzeremoniell von 1500-1700. Frankfurt am Main; Bern, 1985 (Erlanger
Historische Studien, 8). S. 111-112.
Глава 8. Тело и его превращения Щ
и епископом складывались в Шпайере, как, впрочем, и почти повсюду в Европе того
времени, весьма непросто. «Узнаете ли вы вашего господина?» — строго вопрошал
бюргеров один из старших каноников. (Лицо покойного, надо полагать, закрыто не было.) Тут
же следовал точно взвешенный ответ: «Да, мы узнаем — вашего господина!»34 Капитул
выражал решительный протест, горожане твердо его отклоняли. После этой перебранки,
восходившей, видимо, еще к XIV в. и ставшей со временем традиционной, каноники и
бюргеры дружно отправлялись вместе помянуть за столом покойного предстоятеля.
Для нас в этой истории существенно, что сугубо конкретная идентичность черт лица
умершего епископа вместе с процедурой «узнавания» этой самой «плотской индивид-
ности» становились средствами выяснения правовых отношений между епископской
властью, с одной стороны, и городской общиной — с другой. Средневековая специфика
такой «узнаваемости» или «неузнаваемости» конкретного епископа состоит, думается,
в том, что в контексте описанного ритуала индивидуальность человека имеет значение
не сама по себе, а лишь, так сказать, в качестве «посла институциональности». Ведь
«узнать» этого, данного, сугубо конкретного, епископа означало для горожан «признать» ^
всех епископов, а значит, и власть обладателей шпайерской кафедры над городской
общиной, что было для свободолюбивых бюргеров совершенно неприемлемо.
Тело искусственное и временное
Мертвое тело государя — объект хрупкий, нуждающийся в деликатном и бережном
с собой обращении, требующий специальных усилий по своему сохранению — плскай
даже на относительно короткое время. Несмотря на все предосторожности, оно. как уже
говорилось выше, далеко не всякий раз могло продержаться до завершения
погребальных церемоний в состоянии, соответствующем идеологическому уровню траурных
торжеств, всегда занимавших одно из важнейших мест в деле публичной репрезентации
монархической власти.
Этот объект настоятельно нуждался в более прочной замене, и кое-где ее сумел
найти, придумав создавать искусственные тела мертвых правителей — эффипш. то есть
весьма своеобразные «погребальные манекены», превратившиеся со временем en
не в обязательных участников похоронных торжеств в Англии и Франции. Вы •.
вавшееся ранее мнение, будто первую «погребальную куклу» изготовили еще для
хорон английского короля Генриха III в 1272 г.35, специалисты после долгих дшскусся
отвергли. С весьма высокой степенью вероятности можно утверждать, что первое <■
кусственное тело» было применено в 1327 г., притом почти наверняка для решения ся
минутной политической задачи, а отнюдь не ради создания нового постоянного зле
та английского (а затем и французского) политического ритуала.
Andermann К. Zeremoniell und Brauchtum beim Begrabnis und beim Regienmgsantritt Spe\ere»
Formen der Representation von Herrschaft im spaten Mittelalter und in der friihen Neuzeit /,
mittelrheinische Kirchengeschichte. Jg. 42.1990. S. 136-139.
Hope W. H. S.J. Op. cit. P. 526-527. Именно с этой статьи начинается современная академнче
риография, посвященная королевским эффигиям.
ШШШ М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Низложенный Эдуард II, как принято считать, был убит в заключении в замке
Беркли 21 сентября 1327 г. Хотя у власти оставались его враги, они устроили ему
вполне королевское погребение — вероятно, чтобы не подрывать легитимности
юного наследника36. Ритуал королевских траурных торжеств уже тогда предполагал
весьма длительное выставление тела. Для организаторов похорон 1327 г. образцом,
естественно, должно было служить предыдущее событие такого же уровня —
прощание с Эдуардом I в 1307 г., когда доступ к забальзамированному телу короля был
открыт на протяжении четырех месяцев37. И действительно, между таинственной
смертью Эдуарда II и его погребением прошел вполне сопоставимый срок — ровно
три месяца. Правда, он оказался разделен на две части: первый месяц король
пролежал в Беркли, а затем его перенесли в Глостер — на место будущего погребения.
Переезд из Беркли в Глостер мог стать подходящим моментом, чтобы заменить
настоящее тело его имитацией.
Здесь следует сделать оговорку: документы ясно свидетельствуют об
изготовлении некоего «деревянного образа» (ymago de lingo), притом, что весьма существенно,
«по подобию покойного короля»38, но они не сообщают, с какого момента похоронных
торжеств этот «образ» стали использовать и как именно. Если не считать рассказа Ан-
геррана де Монстреле и Томаса Уолсингэма о перевозке тела Генриха V вместе с его
эффигией по Франции и прибытии их обоих в Англию в 1422 г., первое заслуживающее
доверия упоминание о способе применения английских королевских эффигий
относится только к 1483 г.39 Лишь по аналогии со столь поздними случаями можно
предположить — правда, с большой долей вероятности, — что с какого-то момента настоящее
тело Эдуарда II (или того лица, которое за него выдавали) убрали в закрытый гроб,
на крышку которого для всеобщего обозрения выставили деревянное подобие умерше-
Подобнее о предполагаемых обстоятельствах смерти Эдуарда II, организации его погребения и
изготовлении эффигий см.: Documents Relating to the Death and Burial of King Edward II / Ed. by S. A. Moore //
Archaeologia or Miscellaneous Tracts Relating to Antiquity. Vol. 50. 1887. P. 215 226; Giesey R. E. The Royal
Funeral Ceremony... P. 83; Bruckner W. Bildnis und Brauch... S. 68-72; Lindley P. G. Ritual, Regicide and
Representation: the Murder of Edward II and the Origin of the Royal Funeral Effigy in England // Lindley P. G.
Gothic to Renaissance: Essays on Sculpture in England. Stamford, 1995. P. 97-112. Гипотеза, что Эдуард II
скончался совсем в другое время и в другом месте, обосновывается, как уже упоминалось, в: Mortimer I. The
Death of Edward II in Berkeley Castle // EHR. Vol. 120. 2005. P. 1175-1214. Версия о его спасении из замка
Беркли не отвергается полностью и в: Fryde N. The Tyranny and Fall of Edward II1321 1326. Cambridge; New
York; Melbourne, 1979. P. 200-206.
Giesey R. E. The Royal Funeral Ceremony... P. 81.
«Item cuidam Magistro cindenti et formanti quamdam ymaginem de lingo ad similitudinem dicti domini Regis
E[dwardi] deffuncti ex convencione in grosso, xl. Item in una Corono de Cupro pro eadem zmagine empta cum
factura et deauracione ejusdem, vij s. viij». Hope W. H. S.J. Op. cit. P. 531.
Об использовании эффигий Эдуарда IV в 1483 г. см.: Ibid. Р. 538 и подробнее: Funeral of Edward the Fourth,
Известно, что позже королевские эффигий в Англии не только носили в похоронных процессиях, но по
завершении траурных торжеств устанавливали на могилы, где они и находились вплоть до возведения
надгробного памятника. Не исключено, что и после этого их порой демонстрировали — например, на
годовщины смерти.
Глава 8. Тело и его превращения Д^Д
го, облаченное в королевское платье и украшенное всеми положенными инсигниями,
включая корону40.
О причине такой замены высказывалось до сих пор три предположения. Первое
состоит в том, что труп короля откровенно свидетельствовал об издевательствах, которым
Эдуард подвергался перед смертью. Оно представляется мне маловероятным. Как
известно, ходил слух, что короля умертвили раскаленным металлическим прутом,
введенным через рожок, вставленный в задний проход. Если молва справедлива, то убийцы
были весьма озабочены как раз внешней сохранностью тела — они знали, что
мертвеца будут осматривать (в частности, при бальзамировании) и выставлять на публике, а
потому не хотели оставлять явных следов. Тогда выбор способа умерщвления говорит
не только о садизме убийц или об их стремлении придумать специальную казнь для
короля-содомита, но и о том, что они хорошо представляли себе процедуру
королевского погребения. Если же эта история — не более чем досужая выдумка, она все равно
свидетельствует, что видимых признаков насилия на трупе не имелось — иначе ее
сочинителям не пришлось бы давать волю фантазии, приписывая охранникам низложенного
монарха редкостный метод убийства. Иными словами, не было никакой необходимости
специально скрывать тело короля, изготавливая ему искусственную замену. Историки,
полагающие, что Эдуард II остался жив, а вместо него погребли другого человека, не
видят даже в этой гипотетической подмене причины для «изобретения» эффигии41.
Правда, они исходят из посылки, что в начале XIV в. лица мертвых государей при траурных
торжествах все равно обязательно закрывали, отчего в узнавании мертвеца
необходимости не было. Однако такое допущение, как мы уже знаем, весьма сомнительно.
Вторая гипотеза о причине появления эффигии прозаична — она состоит в том, что труп
короля стал разлагаться быстрее, чем ожидалось, тогда как продолжать демонстрировать его
публике было по каким-то причинам совершенно необходимо — например, чтобы убедить
сомневавшихся в смерти короля42. Удивляться возможной неудаче бальзамирования не
приходится — вспомним, что оно проводилось не придворным специалистом, а какой-то мест-
В документах упоминаются две короны: одна — из меди и вторая — позолоченная, из серебра. Хотя про
первую ясно говорится, что она предназначается pro eadem ymaginem, В. Брюкнер считает это замечание
недоразумением. Медная корона своим материалом куда больше похожа на «фунеральные инсигнии», с
которыми обычно и хоронили венценосных мертвецов: Bruckner W. Bildnis und Brauch... S. 71. Однако
известны случаи, когда в королевских погребениях оказывались инсигнии из драгоценных металлов. Так,
серебряная, но позолоченная корона была найдена в 1793 г. в гробнице Филиппа V (ум. 1322) в Сен-Дени.
Из погребения короля Отокара II (ум. 1278) в пражском соборе св. Вита в 1976 г. были подняты золотые
корона, скипетр и держава. В Венгерском национальном музее хранятся корона и держава из позолоченного
серебра, найденные в 1755 г. на месте собора в Надь-Вараде (сегодня Орадя в Румынии) и принадлежавшие
если не самому императору и королю Венгрии Сигизмунду Люксембургу, как считалось ранее, то его первой
жене Марии, похороненной там же. См.: Sigismundus rex et imperator. Kunst und Kultur zur Zeit Sigismunds
von Luxemburg 1387-1437. Austelhmgskatalog / Hrsg. von I. Takacs. Mainz, 2006. S. 94-95 (Nr. 1.3,1.4).
Mortimer I. Op. cit. P. 1182.
Именно поэтому главной причиной «изобретения» эффигии называют political revolution: Lindley P. G. Op.
cit. P. 103.
ИЯ м- А- Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
ной женщиной. Она и так неплохо постаралась, если допустить, что труп продержался
целый месяц, и заменять его «куклой» пришлось только после переезда из Беркли в Глостер43.
Первые две гипотезы исходят из того, что эффигия являлась заменой мертвого тела
Эдуарда II44, но третья, совсем недавно выдвинутая К. Марек, не предполагает вовсе, что
в такой замене могла иметься какая-либо нужда. С сохранностью трупа проблем не
возникало — создавая «манекен», организаторы сознательно хотели представить Эдуарда II
широкой публике помазанником Божьим, наделенным силой исцеления, обладателем
особого рода королевской сакральности, чуть ли не святым45. Концепция эта
представляется мне весьма сомнительной, ведь согласно ей выходит, что политики, долго и страстно
разоблачавшие ужасные пороки Эдуарда II (прежде всего приверженность содомскому
греху), сражавшиеся с ним, низложившие, а возможно, даже убившие его, сразу же
превратились в основателей и пропагандистов культа своей жертвы как короля-святого. Ведь
поклонение Эдуарду II (вспыхнувшее, как считается, стихийно46), возникло, если
последовать за К. Марек, по сути дела, благодаря погребальной эффигии — вернее, благодаря
тому, что она явила покойного публике в образе сакрального монарха.
К. Марек выбирает расплывчатую формулировку, когда пишет, что эффигию Эдуарда
украсили облачениями, бывшими на короле при помазании, то есть церемонии, благодаря
которой король и получил свою сакральность, отличающую его от простых смертных. Это
едва ли не главный ее аргумент в пользу того, что эффигия представляла не первое,
смертное физическое тело Эдуарда, и не второе — «бессмертное» тело королевской власти, а
некое особое «третье» — священное — тело короля, то самое, прикосновение которого к
золотушным исцеляло их, как описано в знаменитой книге М. Блока47.
13 Р. Гизи, конечно, допускает анахронизм, полагая, будто эту женщину прислал Эдуард III, чтобы она
выяснила при вскрытии, не был ли отравлен его отец: Giesey R. Е. The Royal Funeral Ceremony... P. 82.
Историк был введен в заблуждение либо двусмыленностью записи в счетах, либо же пространным и несколько
спекулятивным комментарием их издателя по поводу этой неизвестной женщины. «По приказу короля»
не придворную криминалистку посылали выяснять обстоятельства смерти низложенного государя, а
наоборот, глостерширскую провинциалку, которой довелось вскрыть тело коронованного заключенного (или
того, кого за него выдавали), привезли к королеве в Вустер. «Et eidem [то есть распоряжавшемуся
погребением Хьюгу де Глэнвилу] moranti apud Gloucestriam [...J et redeundo de ibidem usque Wygornum ducendo
quandam mulierem que exviceravit Regem ad Reginam precepto Regis...» Documents Relating to the Death and
Burial of King Edward II. P. 226, сравн. также p. 218-219.
14 См., например: Lindley P. G. Op. cit. P. 109.
15 Marek K. Politik des Heiligen Konigs: die Effigies im englischen Funeralzeremoniell // Prozessionen, Wallfahrten,
Aufmarsche: Bewegung zwischen Religion und Politik in Europa und Asien seit dem Mittelalter / Hrsg. von
J. Gengnagel, M. Horstmann, G. Schwedler. Koln; Weimar; Wien, 2008 (Menschen und Kulturen. Beihefte zum
Saeculum, 4). S. 204-223, особенно S. 212-217.
16 О том, как в Англии возникали культы низложенных и убитых королей — Эдуарда II, Ричарда II и
Генриха VI, см.: Калмыкова Е. В. Посмертный культ английских королей XIV-XV вв. // Священное тело короля:
ритуалы и мифология власти / Под ред. Н. А. Хачатурян. М., 2006. С. 109-139.
1 См.: Marek К. Monarchosomathologie: Drei Korper des Konigs. Die Effigies Konig Eduards II. von England //
Bild und Korper im Mittelalter / Hrsg. von K. Marek, R Preisinger, M. Rimmerle, K. Karcher. Miinchen, 2006.
S. 189,195-198.
I'.чана 8. Тс. in ист щи п^инцс-пия Д£Д
Однако, как уже упоминалось, одеяния, впитавшие масло помазания, были все-таки
на самом трупе, а не на его деревянном «заместителе». Про эти-то рубаху, «тунику» и
шапочку (притом только про них) наш информатор говорит: «в них король-отец
(противопоставление низложенного государя его правящему сыну — Эдуарду III. — М. Б.) был
помазан в день своей коронации». Но рассказчик вовсе не связывает именно с
помазанием мантию, далматик и прочие наряды, которые, скорее всего, действительно оказались
на эффигии: всеми этими предметами «король-отец» просто «пользовался в день своей
коронации»48. Когда К. Марек в конце концов тоже соглашается с тем, что «простые»
льняные облачения, хранившие капли священного елея, были все-таки на бренном теле
Эдуарда II, она пытается преодолеть это противоречие в собственной концепции при
помощи очевидной натяжки: «погребальный манекен», оказывается, являл всем образ
короля «в момент непосредственно после посвящения и помазания»49 (выделено мной. —
М. Б.). Между помазанием короля и вручением ему последней инсигнии даже в
обычном, мирском времени проходит отнюдь не «момент», а по меньшей мере час-другой.
Согласно же внутренней логике ритуала коронационная процедура не только длительна
и многоэтапна, но насыщена самыми разными, последовательно сменяющими друг
друга смыслами. Поэтому усматривать в эффигии, представляющей уже «окончательного»
короля во всем величии его сана, прошедшего все коронационные церемонии,
специальное указание именно на момент помазания его елеем — это все равно что видеть в
эпилоге толстого романа не более чем скрытую отсылку к одной из его начальных глав.
Предлагаемый К. Марек ход рассуждений тем менее убеждает, что «ранняя глава» была
в погребальной процедуре прямо «процитирована», только привязывалась эта цитата в
полную противоположность тому, что исследовательница хочет доказать, не к эффигии,
а к самому что ни на есть смертному телу короля.
Вполне согласиться и с К. Марек, и со всеми остальными исследователями данного
вопроса можно в том, что появление эффигии должно было укрепить легитимность
наследника — юного Эдуарда III. Однако каким образом? Здесь стоит вспомнить другую
трудную ситуацию с переходом престола, о которой уже шла речь. В 1189 г. Ричард I
Львиное Сердце наследует своему отцу — униженному им и практически низложенному
Генриху П. И именно тогда, судя по сохранившимся свидетельствам, в погребальный
церемониал вводится принципиальное новшество: мертвый государь предстает не в
смирении своей печальной кончины, а во всем величии королевского сана. Очевидно, Ричарду
выгодно было предъявить мертвого отца полноправным правителем, а не поверженным
противником. Тот же ход мысли следует, думается, угадывать и в решении о похоронах
Эдуарда II: несмотря на состоявшееся низложение, его понадобилось явить во всех
облачениях, положенных королю. Похоже, дети свергнутых королей старались хоронить
«...De uno mantello, j tunicula, j dalmaticula [...] et que idem Rex pater utebatur die Coronacionis sue. ['...] Et de
j tunica, j camisia, j pillio et j tena [...] In quibus idem Rex pater fuit unctus die Coronacionis suis». Hope W. H. S.J.
Op.cit. P.531.
«Sie [die Effigies] zeigte den Konig folglich in einem Moment unmittelbar nach Weihe und Salbung...» Marek K.
Monarchosomathologie... S. 204.
Ц!Дм.А. Ройниц» 1'.ГЛ11Ч11Г11СМПРГ1111Г ] ^
отцов так, чтобы по поводу сана покойных не могло возникнуть никаких сомнений.
В 1327 г. тело покойного государя, надо полагать, уже не годилось для столь
ответственной политической демонстрации, и потому пришлось выдумать ему замену — первую
королевскую эффигию50.
Остается лишь догадываться, не было ли такое технологическое решение подсказано
враждебному к свергнутому королю правительству мало лестной для покойного
судебной практикой: в случаях, когда злодей избегал заслуженного наказания, «казни»
подвергали его чучело, выполнявшееся, вероятно, по возможности похожим на оригинал51.
Впрочем, имелись и более почетные образцы — вотивные изображения просителей,
дарившиеся храму в знак признательности Богу, Богоматери или святым за их
отзывчивость к молениям верующих. В XIV-XV вв. флорентийские церкви Санта-Аннунциата
и Санта-Репарата были переполнены такими вотивными эффигиями,
представлявшими заказчиков в полный рост, а нередко даже верхом, с восковыми лицами, точно
передававшими их индивидуальный облик52. Сходные обыкновения практиковались и за
пределами Италии: в инсбрукском музее Фердинандеум каждый может видеть
восковую на деревянной основе скульптуру коленопреклоненного графа Леонхарда фон
Герца (ил. 95), изготовленную около 1470 г. для одной из небольших тирольских церквей.
(Правда, у нее из воска изготовлены только облачения, а лицо вырезано из дерева.) Как
известно, Эдуард I тоже заказал два своих вотивных изображения — в 1276 и 1284 гг.53, и
именно они вполне могли послужить образцами для создания эффигии Эдуарда П.
Как бы то ни было, трудно сомневаться в том, что и самая первая эффигия, и каждая
из последовавших за ней являлась, во-первых, функциональной заменой королевского
трупа, а во-вторых, его визуальным подобием. Еще не так давно в литературе
утверждалось, будто первые английские эффигии представляли собой примитивные изображе-
Тот же сугубо «практический мотив» введения первой известной королевской эффигии, за которым не
стояло «никакого необычного ритуального смысла», предлагается в: Giesey R. Е. The Royal Funeral Ceremony...
P. 82.
О «казнях», проводившихся над изображениями преступников, см.: Bruckner W. Bildnis und Brauch...
S. 188-311; Ortalli G. Pingatur in Palatio: la pittura infamante nei secoli XIII-XVI. Roma, 1979 (Storia, 1).
Теория, что казнь in effigie могла иметь целью, помимо прочего, магическое воздействие на изображенное
лицо, развивается в: Bruckner W. Das Bildnis in rechtlichen Zwangsmitteln // Festschrift fur Harald Keller: zum
sechzigsten Geburtstag dargebracht von seinen Schiilern / Hrsg. von H. M. von Erffa und E. Herget. Darmstadt,
1963. S. 111-123.
Подробнее см.: Warburg A. Bildniskunst und florentinisches Burgertum // Warburg A. Ausgewahlte Schriften
und Wiirdigungen / Hrsg. von D. Wuttke. Baden-Baden, 1980. S. 65-102- Mazzoni G. I Boti della SS. Annunziata
in Firenze. Firenze, 1923; Weigelt C. H. [Geschichte der «boti» der SS. Annunziata] // Mitteilungen des
kunsthistorischen Institute Florenz. Bd. 3. 1910-1932. S. 546-548; Waldmarm S. Die lebensgrofie Wachsfigur.
Eine Studie zu Funktion und Bedeutung der keroplastischen Portratfigur vom Spatmittelalter bis zum 18.
Jahrhundert. Miinchen, 1990 (Schriften aus dem Institut fur Kunstgeschichte der Universitat Miinchen, 49).
S. 14-43 (мнение автора о прямом происхождении королевских эффигии от вотивных изображений см. на
S. 65); KlierA. Fixierte Natur. NaturabguG und Effigies im 16. Jahrhundert. Berlin, 2004. S. 18-23.
Hope W. H. S.J. Op. cit. P. 527 с неверным предположением, будто одна из этих восковых скульптур была
эффигией Генриха III.
Глава 8. Тело и его превращения Д
ния, не претендовавшие на внешнее сходство со своими моделями54. Этот тезис
несправедлив: получившийся в конце концов образ мог действительно выглядеть довольно
условно, но условность эта возникала не в результате осознанных стараний его
изготовителя, а, напротив, вопреки им. Максимально возможная индивидуализация
закладывалась с самого начала — об этом свидетельствуют не только слова «ad similitudinem dicti
domini Regis», относящиеся уже к первому известному нам (и, вероятно, вообще самому
первому) «погребальному манекену», но и технические особенности самых ранних
сохранившихся эффигий — Эдуарда III (1377 г.) и Анны Чешской (1394 г.). Если «куклы»
просто вырезались из дерева (эти каркасы все равно не были видны под облачениями
и париками) (ил. 96), то лица эффигий, как показало относительно недавнее
исследование, изготавливались отдельно из гипса и лишь потом прикреплялись к деревянным
головам (ил. 97). При этом гипсовые лица, возможно, представляли собой оттиски
посмертных масок — правда, с одним существенным отличием от оригиналов: у всех
сохранившихся эффигий глаза открыты55 (ил. 98). Очевидный недостаток живости в лицах
«кукол» Эдуарда III и королевы Анны вызван не отсутствием у художников желания
реалистично воспроизвести индивидуальность своих моделей, не их принципиальной
установкой на создание обобщенных образов (как считалось еще недавно), а всего лишь
недостатком умения передавать индивидуальные черты56. В ранних «погребальных
манекенах» выражается то же стремление к максимально возможному уподоблению
«кукол» их оригиналам, что, например, и в относительно поздней эффигий Генриха VII
(1509 г.). Отличие лишь в том, что в последнем случае лицо (тоже отдельная гипсовая
маска) было выполнено настоящим мастером реалистического искусства, скорее всего
итальянцем, возможно, флорентийцем Пьетро Торриджано57 (ил. 99). Впрочем, реализм
в изображении Генриха VII отличался своеобразием: художник, похоже, постарался как
можно точнее передать не только черты, но даже цвет мертвой плоти короля58, однако,
воспроизведя внешность трупа, он заставил своего мертвеца открыть глаза...
Сравн.: Keller Н. Die Entstehung des Bildnisses am Ende des Hochmittelalters // Romisches Jahrbuch fur
Kunstgeschichte. Bd. 3.1939. S. 262; Waldmarm S. Op. cit. S. 51.
The Funeral Effigies of Westminster Abbey / Ed. by A. Harvey and R. Mortimer. Woodbridge etc.. 1994. P. 32-33.
Ранее считалось, что использование посмертных масок при изготовлении эффигий начинается только с
изготовления «манекена» Генриха VII в 1509 г. См., например: Kantorowicz Е. Н. The King's Two Bodies: a S"ud\
in Mediaeval Political Theology. Princeton. 1957. P. 420. Об использовании посмертных масок хтя создания
разного рода изображений в XVI в. см.: Klier A. Op. cit. Техника снятия гипсовой маски с лица живого
человека подробно описана уже в трактате Ченнино Ченнини ок. 1390 г. См. его издание: Cennim С. U hbro
dell'arte / Commentate е annotate da F. Brunello. Vicenza, 1971. P. 199-203 (cap. 182-184).
О сходстве эффигий Эдуарда III с его пластическим изображением на медном надгробии см.: The Fin
Effigies of Westminster Abbey. P. 31. Лицо эффигий украшала не сохранившаяся до наших дней борода, чтт
видно в местах, где она прикреплялась к дереву. Исходная установка создателей эффигий на максима.
уподобление их оригиналам справедливо подчеркивается и в: Marek К. Monarchosomathologie._ S 190,194.
Hope W. И. S.J. Op. cit. Р. 551; The Funeral Effigies of Westminster Abbey. P. 52; Klier A. Op. cit. S. 3d
The Funeral Effigies of Westminster Abbey. P. 53. При изготовлении эффигий французского короля
Карла VI в 1422 г. мастера стремились к противоположному — представить короля живым и здоровым: «_feu
seigneur estoit en sa bonne sante». Giesey R. E. The Royal Funeral Ceremony... P. 100 (и прим. 24 там же)
ВЬ'Дм. 'Я. F.i.ii"ui.ii' пглпчпгп'смпггмпг "__
Раз английские эффигии с самого начала создавались по слепкам с их моделей,
исчезает всякое основание для противопоставления В. Брюкнером и другими авторами
английских «грубых деревянных эффигии» — французским, выполнявшимся «при
использовании посмертных масок, что документируется с 1461 г.»59.
Во Франции «погребальных кукол» ожидало большое будущее — в траурных
церемониях XVI в. они отодвинут на второй план настоящие тела государей. Тем не
менее собственных корней у этой практики во Франции, судя по всему, не было: обычай
публичного выставления «манекена» умершего государя был занесен туда только в
1422 г. после неожиданной смерти в Венсенском замке Генриха V — не только короля
Англии, но, в соответствии с условиями мира в Труа, еще и наследника французского
престола. Томас Уолсингэм пишет, что эффигия Генриха V, положенная поверх гроба с
останками государя, была очень похожа на умершего и ростом, и лицом60. Зато
технология, использованная французскими ремесленниками, сильно отличалась от
английской. Конечно, и в Англии не было устойчивой традиции производства эффигии:
сохранившиеся экземпляры показывают, что мастера всякий раз по-новому подходили к
решению примерно одних и тех же технических задач61. «Погребальный манекен» был
предметом штучным, исключительным, и тиражирование на основе отработанной
технологии тут исключалось. Однако если ранние английские эффигии при всех их
различиях делались из дерева, то «куклу» Генриха V, согласно Ангеррану де Монстреле,
изготовили из вываренной кожи62. Столь решительное отличие в материале дает основание
предполагать, что над этой эффигией трудились не английские мастера, а французские,
которым пришлось на ощупь искать технологическое решение совершенно новой для
них задачи63.
Первая церемония погребения собственно французского короля с использованием
эффигии состоялась всего двумя месяцами позже, когда скончался Карл VI. С этого
времени и до похорон Генриха IV в 1610 г. включительно всех французских королей, за
исключением Людовика XI в 1483 г., в последний путь сопровождали их «погребальные
манекены». Неоднократно предпринимались попытки доказать, что эффигии во Фран-
Bruckner W. Bildnis und Brauch... S. 87. Все предположения, что английские «манекены»
изготавливались также при использовании посмертных масок, автор отвергает как «спекуляции» и «абсурд»:
S. 26,88.
«Superposita namque fuerat cistae, in qua corpus ejus habebtur, quaedam imago staturae et faciei Regis mortui
simillima...» Thomae Walsingham, quondam monachi S. Albani, Historia Anglicana / Ed. by H. Th. Riley. Vol. 2.
London, 1864 (Rolls, [28/2]). P. 345. Сравн.: Hope W. H. S.J. Op. cit. P. 536.
The Funeral Effigies of Westminster Abbey. P. 42.
«Et avoient fait sa semblance et representation de cuir boulu, moult gentilment, portant en son chef
couronne d'or moult precieuse, et tenoit en sa main dextre ung ceptre et verge royale, et en la senestre
portoit une pomme d'or». La chronique d'Enguerran de Monstrelet en deux livres avec pieces justificatives
1400-1444 / Publ. par L. Douet-D'Arcq. T. 4. Paris, 1860. P. 113-114. О пластике из кожи см.: FeigelA.
Gotische Monumentalfiguren aus Leder // Festschrift fur Adolf Goldschmidt zum 60. Geburtstag am
15.1.1923. Leipzig, 1923. S. 61-65.
LittenJ. The Funeral Effigy: Its Function and Purpose // The Funeral Effigies of Westminster Abbey. P. 5.
I лани 8. Tim шчч щюценионпм |цД
ции применялись и до 1422 г. (например, на основании завещания герцога Орлеанского
1403 г.64), но пока все они признаны неубедительными65.
Об использовании эффигий в немецких землях до сих пор не было ничего
известно. Тем не менее, возможно, именно «погребальный манекен» следует опознать в
странном «гробе», туманно упоминаемом в одном тексте, на который историки
«погребальных манекенов» пока не обращали внимания. В январе 1501 г. в Майсене
проходили траурные торжества по скончавшемуся почти полугодом ранее саксонскому
герцогу Альбрехту. В соборе выставили не только обычный «гроб», но и какой-то
второй — размерами поменьше, а главное, «выполненный в образе тела»66. Этот
заместитель трупа сначала лежал поверх гробницы князя в соборе, к тому же в окружении
почетной охраны из 12 человек с горящими свечами в руках. Затем его переместили
в алтарную часть храма св. Афры, где перед ним провели службу (причем здесь стоял
тот же торжественный караул из двенадцати человек), а потом «катафалк в образе
тела» пронесли на плечах «десять дворян из десяти благородных семейств» в
пышной похоронной процессии, чтобы в конце концов возвратить в собор на гробницу
Альбрехта, где над ним продолжали литургию. Все эти действия очень напоминают
обращение именно с эффигией, особенно тем, что данный объект оказался в центре
похоронных торжеств.
В том, что обычай использовать «куклу» вместо тела мог к началу XVI в.
добраться до Саксонии, нет ничего невозможного. Практика применения эффигий не осталась
англо-французской монополией. Так, при похоронах венецианских дожей simulacri
«J'ordonne, que la remembrance de mon visage et mes mains soit faicte sur ma tombe en guise de mort». Цит.
no: Bruckner W. Bildnis und Brauch... S. 88, см. также S. 94-95,107. Автор считает, что здесь имеется в виду
скульптурное надгробие. Сравн. также: Keller Н. Die Entstehung des Bildnisses... S. 261.
Gaude-Ferragu M. Le corps du prince. Le testament de Louis d'Orleans (1403). Miroire de sa spiritualite //
Micrologus. Vol. 7. II cadavere — The Corpse. Firenze, 1999. P. 338-339. См. уклончивое мнение, что вопрос
о характере representation из завещания герцога Людовика Орлеанского «in the end impossible to resolve»:
Brown E. A. R. Royal Bodies, Effigies, Funeral Meals, and Office in Sixteenth-Century France // Micrologus.
Vol. 7. P. 446. Anm. 2. Утверждалось, и будто первые эффигий документально фиксируются во Франции
еще в 1388 г. (когда художник Кулар из Лана изготовил некую «репрезентацию» графа О), а применялись,
возможно, еще раньше — в 1378 г.: Keller Н. Effigie // RDK. Bd. 4. Stuttgart, 1958. Sp. 746; SchlosserJ. von. Tote
Blicke. Geschichte der Portratbildnerei in Wachs. Ein Versuch. Berlin, 1993. S. 37. Отсюда логично вытекало,
что не французские королевские эффигий явились подражанием эффигиям английским, а наоборот: Ibid.
S. 41. Недоразумением вызвано и высказывавшееся порой суждение, будто эффигия украшала и траурную
церемонию 1389 г., посвященную Бертрану Дюгеклену. Критику его см. в: Giesey R. Е. The Royal Funeral
Ceremony... P. 85-89.
« Uff des fursten grab in der capelle ist ein cleine bare gestelt [...] darumb sein zwelf menner in schwarz lange rock
und clagkappen [...] gestanden. [...] In dem kore ist aber ein cleine bare in gestalt einer leichen gestelt gewest mit
guldem tuche, samet und tamaschken verdagkt, darumb aber die 12 menner in irem clagecleid gestanden, iczlicher
mit einer kerczen, daran die schilde der 12 land gehangen». Loose W. Das Begangnis des Herzogs Albrecht im
Dom zu Meifien // Mitteilungen des Vereins fur Geschichte der Stadt Meifien. Bd. 4.1895. S. 40-41. (Сверено
с оригиналом: Дрезден. Саксонский главный государственный архив. 10005 — Hof- und Zentralverwaltung
(Wittenberger Archiv). Loc. 4381. Fol. 19v.) Как тогда было принято, к свечам прикреплялись гербы
владений покойного, так что 12 человек держали не только свечи, но и гербы 12 земель герцога.
ИДм. a. F.i.inii.11 • вглпчпгпсмштппг
использовались самое позднее, начиная с погребения Джованни Мочениго в 1485 г.67
Нельзя исключать, что следы погребальных эффигий государей могут обнаружиться и
в других странах.
Римские истоки?
Французские изготовители эффигий сделали новый шаг в сторону реализма по
сравнению с их английскими коллегами: они не только создавали лица и руки «кукол» на
основе посмертных слепков, но либо с самого начала, либо же, возможно, с похорон
Карла VII в 1461 г., стали применять для их изготовления воск68.
Последнее обстоятельство послужило поводом для долгих дискуссий на тему, не
происходят ли английские и французские «погребальные манекены» от позднерим-
ских пластических изображений, использовавшихся при торжествах обожествления
покойного императора — consecrationes, а также от восковых масок предков,
игравших, как известно, важную роль в похоронных обрядах римской знати69. Р. Гизи,
проведя образцовое исследование этого вопроса, в конечном счете, как ни странно,
воздержался от определенного суждения, сославшись на недостаток аргументов как в
пользу наличия такой преемственности, так и против нее70. Конечно, он совершенно
прав, говоря, что у образованных французов эпохи Ренессанса неизбежно должны
были возникать какие-то ассоциации между королевскими «погребальными
манекенами» и образами римских императоров, сначала публично выставлявшимися при
consecratio, а потом сгоравшими в пламени. Тут достаточно вспомнить, что само слово
effigie стало применяться к королевским «манекенам», только начиная с 1515 г., тогда
как раньше их называли иначе, причем эта замена произошла, вероятнее всего,
именно под воздействием римских литературных образцов. Да и сам вопрос о возможной
преемственности французских эффигий от эффигий древнеримских был впервые
поставлен еще секретарем Парижского Парламента Жаном Дю Тиле как раз в середине
XVI века.
Жадно впитывавшаяся французской элитой XVI в. «литературная античность»,
бесспорно, могла влиять на интерпретацию и использование королевских
«погребальных манекенов», однако это не имеет никакого отношения к вопросу о происхождении
средневековых эффигий от эффигий античных. От consecratio императора Пертинак-
са до погребения Эдуарда II прошло слишком много столетий, чтобы историку стоило
всерьез разыскивать цепь генетической преемственности между двумя этими цере-
Mosto A. da. I dogi di Venezia nella vita pubblica e privata. Milano, 1960. P. IV.
С 1461 г.: Giesey R. E. The Royal Funeral Ceremony... P.105; Bruckner W. Bildnis und Brauch... S. 108. Хотя
первое ясное указание источников на то, что лицо и руки эффигий были сделаны именно из воска,
относится только к 1547 г., С. Вальдман полагает, что, благодаря ранее сложившейся во Франции традиции
изготовления вотивных изображений, восковым лицом была снабжена уже эффигия Карла VI в 1422 г.:
Waldtnann S. Op. cit. S. 58-60,66-67.
См. подборку соответствующих описаний античных авторов в: SchlosserJ. von. Op. cit. S. 17-26.
Giesey R. E. The Royal Funeral Ceremony... P. 80.
Гл,1Гч1 S. II-.in и ei" превращении Д
мониями при полном отсутствии надежных промежуточных звеньев71. Иначе можно
было бы предложить и куда более увлекательные взаимосвязи. В 480 г. до н. э. Ксеркс
приказал надругаться над трупом спартанского царя Леонида, геройски павшего при
Фермопилах. Однако в самой Спарте было по всем правилам проведено погребение
царя, только вместо тела там хоронили некий ei&coAov — статую с чертами,
казавшимися спартанцам портретными72. Понятно, что данный эпизод не дает никаких
оснований протягивать средневековую английскую традицию погребальных эффигий в V в.
до н. э. Скорее напротив, он показывает со всей ясностью, что потребность в создании
искусственных субститутов мертвому телу государя может возникать независимо в
самых разных обществах.
Сторонники идеи «генетической преемственности» средневековых эффигий от
римских всеми силами пытались сузить хронологическую пропасть между ними, однако сам
же Р. Гизи показал неубедительность всех усилий удревнить средневековую практику
использования посмертных персонифицированных изображений, и прежде всего из
воска. Именно благодаря его аргументам можно с уверенностью утверждать, что
европейское Средневековье не унаследовало свои эффигий напрямую из поздней
Античности, а создало собственные.
Исследуя французский похоронный обряд XVI в., Р. Гизи и Э. X. Канторович
предположили, что эффигия в нем в конце концов превратилась в воплощение бессмертной
сущности короля, его «второго», не подверженного тлению тела73. Хотя в их концепции
не вполне корректно, на мой взгляд, совмещается английская теории «двух тел короля»
и французский похоронный обычай, в целом она правдоподобна, поскольку эти авторы
(и прежде всего Э. X. Канторович) указывают на общеевропейский характер идей,
нашедших свое выражение, в частности, как в английском праве, так и во французском
ритуале. Однако вопреки тому, что в литературе нередко приписывается обоим
историкам, они никогда не утверждали, будто само возникновение эффигий следует выводить
из потребности найти некое материальное воплощение для «второго тела» короля —
бессмертной и надличностной сущности власти. Если Р. Гизи и Э. X. Канторович и
справедливо обнаружили высокий «политико-теологический» смысл в поздних
«погребальных манекенах» XVI в., то приобрели его эффигий далеко не сразу и отнюдь не везде.
Например, на английской почве в них так никогда и не научились видеть, как пишет сам
же Р. Гизи, «нечто большее, чем замену тела» короля74.
В этом замечании Р. Гизи хорошо проявились особенности взгляда автора:
«большее» для него — это, очевидно, политико-правовые теории, обосновывавшие становле-
71 Справедливо отрицается наличие какой бы то ни было связи между античными погребальными
портретами и эффигиями позднего Средневековья в: Waldmann S. Op. cit. S. 50-51.
72 Der kleine Pauly. Lexikon der Antike in fiinf Banden. Bd. 3. Munchen, 1979. Sp. 566.
73 «It was but a step to the conception that in the lifelike funeral image also "the king never dies". Never in these
words (which belong to legal jargon) was the effigy's role explicitly declared; but as a mime in the funeral ritual,
the effigy came to portray this concept». Giesey R. E. The Royal Funeral Ceremony... P. 112.
74 Ibid. P. 85.
ЩД М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
ние новоевропейского государства. Зато к числу «меньшего» (и соответственно
малозначимого) относится вполне еще средневековая потребность получить какую-то
«замену тела короля». Однако стоит лишь заинтересоваться не ходом рождения Европы
Нового времени, а основаниями, на которых стояла Европа средневековая, как оценки
изменятся. Для историка собственно Средневековья «первое тело короля», как и его
искусственная замена, представляют не меньше интереса в качестве предмета
изучения, чем государственно-правовые теории раннего Нового времени. Само это тело, как
обосновывается здесь уже на протяжении четырех глав, обладало в глазах подданных
мертвого государя набором смыслов, исключительно значимых для политического
сообщества.
Если смотреть на эффигии не из будущего новоевропейского государства, а,
напротив, из средневековой монархии, некоторые их черты удастся, пожалуй, объяснить
лучше. Так, в концепции Р. Гизи и X. Э. Канторовича тщетно было бы искать ответ на
простой вопрос: почему погребальным «куклам» государей всегда стремились придать
возможно больше сходства с оригиналами?75 Проходили десятилетие за десятилетием,
но это стремление не только не ослабевало, а напротив, лишь усиливалось, несмотря
на то что надперсональные идеи новоевропейской государственности и суверенитета
как раз в XVI в. разрабатывались весьма интенсивно и тщательно. Если «кукла»
представляла собой абстрактную сущность власти, неумирающего Короля, который лишь
временно воплощается в том или ином историческом короле, почему же для его
изображения так существенны индивидуальные черты облика именно данного, недавно
умершего человека? Или зачем было делать руки и ноги скульптуры подвижными,
чтобы ее поза на носилках и катафалке выглядела как можно естественнее?76 «Идее
государства» не обязательно ни обладать лицом конкретного мертвеца, ни возлежать
в точности как смертный человек. Тем не менее, оказывается, что эффигия мыслилась
ее создателями никак не «надындивидуальной», а напротив, точным «слепком» вполне
определенного тела.
Редкие комментарии современников также подтверждают: в эффигии видели
прежде всего изображение покойного короля, а не сущности королевской власти вообще.
Ведь не могла же иметься в виду эта абстрактная сущность в реплике, брошенной в
1422 г. по поводу того, что эффигия Карла VI показывает короля «в добром здравии» —
«en sa bonne sante»?77 Когда в 1498 г. погребали Карла VIII, очевидцам было «жалко
смотреть» на «хорошо сделанную» (то есть, надо полагать, убедительно передающую
75 Тот же вопрос к этим авторам обращен, например, и в работе: Schulz М. Die Re- Prasenz des Korpers im Bild //
Mediale Anatomien. Menschenbilder als Medienprojektionen / Hrsg. von A. Keck und N. Pethes. Bielefeld, 2001.
S.44.
76 Подвижными были сделаны конечности уже у относительно ранней эффигии супруги короля Генриха VII
Елизаветы Йоркской, выполненной в 1503 г. См.: The Funeral Effigies of Westminster Abbey. P. 46.
Французские королевские эффигии «умели» даже сидеть: именно сидящими видели их в Сен-Дени незадолго до
революции: Waldmann S. Op. cit. S. 58-59.
77 Giesey R. E. The Royal Funeral Ceremony... P. 100. Note 94.
\'.'\:\к\ S, 'Гели и ei" ii|H-i:;iainc-iuiH Kffl
черты покойного) эффигию, украшенную всеми королевскими инсигниями78. Однако
жалеть бессмертную сущность нет никаких причин, а значит, погребальный манекен
«отсылал» зрителей вовсе не к ней, а к смертной плоти конкретного государя,
расставшегося с земным существованием. В английской похоронной инструкции 1483 г.
говорится, что сначала тело умершего короля надо обработать бальзамом и одеть
особым образом, после чего оно простоит дня два и больше, если погода позволит. Если
же дальше оно не выдержит, его надо убрать, лишить внутренностей, снова
обработать бальзамом, закутать и положить в гроб. Однако если в теле есть еще нужда,
«сделай образ наподобие его, одетый в камзол и в королевскую мантию», со скипетром в
руке и короной на голове, «и так вези его в открытом экипаже»79. Очевидно, что
искусственный погребальный «образ» появляется в этом рассказе вовсе не в контексте
«политической теологии».
Впрочем, если эффигия — это «не более чем замена тела короля», то есть копия
трупа, почему тогда у нее обычно открыты глаза, как у всех сохранившихся английских
эффигий? Во Франции подобное тоже имело место — судя, например, по известной
миниатюре, изображающей эффигию Карла VI в 1422 г. (ил. 100). Р. Гизи явно не
принимает ее в расчет, когда утверждает, что французские «погребальные куклы» открывают
глаза только после 1498 г.80 Впрочем, он во многом прав: действительно, на ряде
миниатюр глаза у эффигий закрыты, правда, не только до 1498 г., но и после этого срока — как
показывают, например, несколько листов труда герольда Пьера Шока о погребении
королевы Анны Бретонской81 (ил. 101). Может быть, художники по каким-то своим
соображениям «закрывали» глаза изображаемым им «манекенам», у которых на самом деле
они были открыты? Ясный взор ранних английских эффигий — например, «манекена»
Эдуарда III — вряд ли удастся объяснить теорией неумирающей власти «Короля» или
абстрактного государства, поскольку время для столь отчетливого визуального
выражения подобных идей тогда еще явно не приспело. Да и зачем требовалось, чтобы «не
умирала» власть Эдуарда II, уже несколько месяцев как лишенного престола, на котором
«...Et puis marchoit le corps enuironne de la Cour, accoustre comme hier, c'est a scauoir couuert d'un grand drap
d'or, et sur icceluy estoit sa pourtraicture bien faicte vestue de velours seme de fleurs de lis, la couronne en sa teste,
son ordre au col ayant des gands et anneaux d'or tenant le sceptre royal en sa main droicte et la main de Justice
en Faultre, pitezu' a regarder, et le portoient ses valetz de chambre...» Вольфенбюттель. Библиотека им. герцога
Августа. Nr. 1917 (3.1.190. Aug. fol.) (без фолиации и пагинации, выделено мной. — М. Б.).
«And when he [королевский труп] may not goodly lenger endure, take hym away, and bowell hym and then
eftsones bame hym, wrappe hym [...] then lede hym and coffre hym [...] And if ye care hym, make a ymage like hym.
clothed in a surcote with mantill of estat, the laices goodly lyeng on his bely, his septur in his hand, and his crown
on his hede, and so carry him in a chair open...» Funeral of Edward the Fourth. P. 3.
Giesey R. E. The Presidents of Parliament at the Royal Funeral // Sixteenth-century Journal. Vol. 7.1976. P. 25-
34; Idem. Models of Rulership in French Royal Ceremonial // Rites of Power: Symbolism, Ritual and Politics
Since the Middle Ages / Ed. by S. Willentz. Philadelphia, 1985. P. 48,63 (note 11).
Cheque P. Commemoration de la mort d'Anne, reigne de France, duchesse de Bretagne. Гаага. Museum
Meermanno-Westreenianum. Hs. 10 С12. Fol. 42v. Рукопись создана в Париже ок. 1514-1515 гг. О ней, как н
о самой церемонии погребения, см. неопубликованную искусствоведческую работу: Bloem Н. De koninklijke
begrafenis van Anna van Bretagne (f 1514). Een reconstructie. Dl. 1-2. Lelystad, 1987.
ИД М- А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
благополучно восседал его сын — полноправный король Англии? Замещать эффигией
«перерыв во власти» не было в 1327 г. никакой необходимости.
Открытые глаза эффигий пытались объяснить и влиянием надгробной пластики82.
Вообще-то в раннем типе скульптурных надгробий глаза лежащих статуй обычно
закрыты: gisant Алиеноры Аквитанской из аббатства Фонтевро даже «читает»
молитвенник, не поднимая век. В Италии именно этот тип останется преобладающим и в позднем
Средневековье83. За Альпами, однако, с середины XIII в. ему на смену придет новый,
распространяясь из северо-восточной Франции, парадоксальный тип лежащей, но в
то же самое время как бы стоящей фигуры. Загадку этого образа пытаются разрешить
едва ли не в каждой публикации, посвященной готической скульптуре. Gisants такого
типа действительно, как правило, «смотрят», но изображены они обычно с молитвенно
сложенными руками. Ранние эффигий, насколько нам известно, не «молятся»: руки их
заняты инсигниями. Сопоставлять их поэтому можно только с третьим типом
памятников (согласно классификации Г. Шмидта), фигуры которых отличаются прежде всего
знаками принадлежности к определенному общественному статусу. К нему относятся,
например, некоторые надгробия из Сен-Дени — Робера II Благочестивого (1263/1264),
Карла V и Жанны Бурбон (1364/1365). Статуи такого типа также «стоят лежа», и глаза
их действительно открыты. Отрешенный взгляд как «молящихся», так и (вероятно, от
них произошедших) «статусных» скульптур как-то связан с эсхатологическими
ожиданиями их создателей — возможно, он является выражением надежды на то, что
погребенные смогут вечно лицезреть Господа84. Однако эффигия, в противоположность
надгробию, вовсе не рассчитана на существование до Страшного суда и потому вряд
ли рассматривалась в качестве носителя эсхатологических идей. Тем не менее, может
быть, справедливо предположение Дж. Литтена, что взгляд эффигий устремлен уже за
пределы здешнего мира? Он пишет: «Коронованная эффигия представляла покойного
монарха в его последнем странствии — совершаемом, чтобы предстать перед Царем
царей. Далее, открытые глаза предполагают незамедлительность исполнения слов из
Книги Иова [19: 26-27] "Я... узрю Бога. Я узрю Его сам; мои глаза, не глаза другого, увидят
Мнение высказано в: Lindley P. G. Op. cit. Р. 99,109, сходным образом также в: Waldmarm S. Op. cit. S. 52: как
эффигий, так и фигуры на надгробиях изображены «с полуоткрытыми глазами в состоянии вечного покоя
между жизнью и смертью». Совсем иное суждение: открытые глаза эффигий Якова I (1625 г.) «возвращали
присутствовавших к известному спору между сторонниками натурализма, с одной стороны, и
функционализма подобных церемоний, с другой». Федоров С. Е. Посмертные изображения монарха в раннестюар-
товской Англии: возрожденный Соломон и королевская эффигия // Священное тело короля: ритуалы и
мифология власти / Под ред. Н. А. Хачатурян. М., 2006. С. 184.
Подробнее о разных типах скульптурных надгробий и их распространении см.: Schmidt G. Typen und
Bildmotive des spatmittelalterlichen Monumentalgrabes // Skulptur und Grabmal des Spatmittelalters in Rom
und Italien / Hrsg. von J. Garms und A. M. Romanini. Wien, 1990 (Publikationen des Historischen Instituts
beim Osterreichischen Kulturinstitut in Rom. 1. Abteihmg, 10). S. 60-80. См. также краткий обзор таких
надгробий по разным регионам Европы в работе: Meier Th. Die Archaologie des mittelalterlichen Konigsgrabes im
christlichen Europa. Stuttgart, 2002 (Mittelalter-Forschungen, 8). S. 240-256.
Такое объяснение см., например, в: Ibid. S. 71.
Глава 8. Тело и его превращения Д
Его"»85. Хотя Дж. Литтен не приводит никаких обоснований для своей гипотезы, он,
пожалуй, прав в том, что, во-первых, относит открытые глаза не к «собственным» чертам
«манекена» (допустим, все же воплощающего неумирающую идею власти), а во-вторых,
переводит дискуссию в плоскость метафизики.
Действительно, распахнутые глаза стоит считать чертой вовсе не самой
«погребальной куклы», а тела, которое она воспроизводит. Нам сейчас представляется очевидным,
что при создании копии мертвого тела глаза следует изображать мертвыми и
закрытыми—в соответствии с природной правдой. Но «художественный реализм» конца XIV в.
был, скорее всего, совершенно иного порядка, нежели реализм сегодняшний.
«Погребальная кукла» в самом деле являлась старательным воспроизведением оригинала,
только передавала она, думается, не столько его видимую сторону, сколько внутреннюю
сущность. Современное сознание отказывается воспринимать то, что в Средние века
представало очевидным, то, о чем уже несколько раз заходила речь на предшествующих
страницах: в королевском трупе, во всяком случае до погребения, все еще продатжает
сохраняться некий род витальности. Король мертв, но при этом он... по-своему жив.
Не идея абстрактной неумирающей власти заставила художников делать эффнгия с
открытыми глазами — скорее всего дело обстояло совершенно наоборот. Именно из-за
открытых глаз эффигий могло начаться то движение мысли, которое приведет во
Франции XVI в. к представлению, будто «манекен» является властвующим субъектом (есл
конечно, Р. Гизи и Э. X. Канторович правы, убеждая нас в этом).
Характерно, что такое понимание эффигий развивается тогда, когда французские
юристы и церемониймейстеры придумывают все новые хитрости, чтобы свести разрыв
между царствованиями к минимуму или вовсе его устранить. Хорошо известны настойчивые
утверждения королевских юристов, что наследник становится полноправным государе»
в ту самую минуту, как умирает его предшественник. Но ничто не свидетельствует лу-чг:г
о неочевидности этого тезиса, выдвинутого еще в первой четверти XV в., чем
стремление Жанны д'Арк обязательно короновать в Реймсе Карла VII — дабы превратить а
глазах народа в полноправного короля Франции86. Примерно в то же время церемов
мейстеры создают цепочку ритуалов, отодвигавших «официальное признание»- смерп
монарха до момента его погребения. Знаменитое восклицание герольдов над откры
могилой «Король умер!», звучавшее в XVI в. по обе стороны Ла-Манша, представ
собой не что иное, как признание кончины государя. Странным образом историки л л
пор не замечали, что эта церемония, вопреки учениям королевских юристов, не отри
в принципе прерывистости королевской власти — она только сводила продолж
ность междуцарствия к минимуму — к тому промежутку времени, пока герольд я
в грудь воздуху, а знаменосец держит королевское знамя опущенным в отверстую
LittenJ. The Funeral Effigy... P. 4.
См. указание соответствующей литературы в: Тогоева О. И. Король и ангел: символическая сое—_г
в репрезентации власти во Франции XV в. // Русская антропологическая школа. Труды. Вып_ i М_
С. 415; Она же. Жанна д'Арк и ее король: Взгляд со стороны // Власть, общество, индивид в ере
Европе / Под ред. Н. А. Хачатурян. М., 2008. С. 381-397.
|ЦЦД М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
лу чтобы затем снова высоко поднять его, услышав возглас герольда: «Да здравствует
король!» (или, в ином, еще более характерном варианте «Король жив!»).
Погребальньпгритуал тем самым отнюдь не отражал новые правовые теории своего
времени, как считают Э. X. Канторович и Р. Гизи, а предлагал свой собственный ответ на
требования времени, и потому анализировать ритуал как своего рода иллюстрацию к
праву означает допускать грубую методическую ошибку87.
Французские королевские эффигии, видимо, удачно вписались в логику ритуала,
направленного на то, чтобы не устранять дискретность власти, а при помощи
символических средств держать ее под контролем. Этим и объясняется их успех, привлекший
внимание Э. X. Канторовича и Р. Гизи. Однако когда оба автора дают понять, что
«кукла» материализовала идею неумирающей власти, они некорректно переносят
абстрактные правовые теории на совершенно самостоятельную область политического ритуала.
Между тем мы уже имели достаточно возможностей убедиться, что символическое
сознание эпохи воспринимало цезуры в осуществлении власти как естественную
неизбежность (вспомним ограбления мертвых государей) и даже как повод для своего рода
карнавала, вроде римской «альтернативной конституции». В логике средневекового
политического символизма разрыв «материи власти» можно сократить до минимума, но
нельзя устранить вовсе. Эффигии и не должны преодолевать такие разрывы — именно
поэтому они воспроизводят облики конкретных мертвецов, именно поэтому их всякий
раз изготавливают заново, хотя экономнее было бы при каждых похоронах доставать
одну и ту же разряженную «государственную куклу».
Эффигия являет собой тело данного государя, но именно в качестве государя, тогда
как его же тело в качестве смертного человека может постепенно разлагаться в гробу,
поверх которого положен парадный «погребальный манекен». Тем самым благодаря
эффигии тело государя удваивается, выражая собой две стороны его существования:
физическое тело являет смирение, к которому даже самого могучего правителя вынуждает
его смертная, жалкая в своей бренности и ничтожная перед лицом Господа человеческая
природа, а искусственная копия демонстрирует величие, которое было присуще при
жизни данному носителю высокого сана. Однако ни идея бренности, ни идея величия не
выражены здесь как общие и «надындивидуальные» принципы, напротив, они всякий
раз привязаны к конкретному лицу и представлены через yJEШкaльнocгь его собственных
черт. В этом смысле мертвое тело и его искусственный двойник с широко раскрытыми
глазами передают нам не величие и бренность власти, а величие и бренность короля
Эдуарда, или короля Генриха, или короля Карла...
Простая замена
Эффигия являлась, безусловно, весьма изощренной и исключительной по своим
качествам заменой «не до конца мертвого» мертвого тела государя. Однако Средневековье
На это было справедливо указано еще в: Geiger P. Le roi est mort — vive le roi! Das Bild des Konigs bei den
franzosischen Konigsbegrabnissen // Schweizerisches Archiv fur Volkskunde. Bd. 32.1933. S. 15-16.
IjmKiS. Tc-.'HuiCTti ii|<-i:ji;iiiic-iinn щ^щ
знало и другие способы заместить этот весьма значимый объект, и некоторые из них в
техническом отношении были несравненно проще эффигий. Первым таким средством
символической замены трупа являлся... гроб. Самое позднее с первой трети XIII в.
именно гроб (сам по себе либо поставленный на носилки или же особую конструкцию перед
церковным алтарем) назывался в источниках «репрезентацией», а значит, он каким-то
образом должен был «представлять» покойника в глазах современников88. Пожалуй,
лучше всего для целей «представительства» годился фасон королевских гробов,
принятый в Англии на протяжении XVI в.: своими контурами они уподоблялись
человеческой фигуре и, надо полагать, следовали абрису тела именно того конкретного
покойника, которого в себе и заключали89 (ил. 102).
Однако такие, по-своему красноречивые, «фигурные» гробы не получили в Европе
широкого признания. Поэтому когда в источниках говорится о гробе как
«репрезентации», обычно подразумевается либо самый обычный гроб прямоугольной или
трапециевидной формы, либо же более торжественный и массивный его вариант, напоминающий
по виду саркофаг. Наделение гроба функциями «репрезентации» не в последнюю
очередь вызвано тем, что мертвое тело государя (и даже его эффигия) не может
присутствовать в нескольких местах одновременно. Но траурные литургии должны проводиться по
всем владениям умершего правителя, а ведь смысловым центром христианской
заупокойной службы является именно тело покойного. Соответственно, если труп
невозможно представить для отпевания, его заменяет «репрезентация» — хотя бы в виде пустого
гроба, в чем уместно признать замену не только простую, но и логичную.
Пустой гроб-«репрезентацию» покрывали дорогими тканями и, так же как гроб с
телом, украшали инсигниями умершего90. На него или на воздвигнутую над ним
конструкцию (со временем получившую название castrum doloris) ставили как можно больше
горящих свечей. «Псевдогробу» отдавались все мыслимые почести, и перед ним
проводилась такая же траурная служба, как и перед покойником — вплоть до опрыскивания
пустого ящика святой водой. При папских похоронах два служителя обмахивали
большими опахалами парадную кровать (исполнявшую в Риме роль «псевдогроба» и
«псевдокатафалка»), словно отгоняя мух от лица покойника, — обычай, раскритикованный
Энеа Сильвио Пикколомини в середине XV в., но остававшийся в силе еще в XVI веке91.
См. об этом, в частности, статью: Ginzburg С. Representation: le mot, l'idee, la chose // Annales E. S. C. 1991.
№ 6. P. 1219-1234 с указанием примеров из 1225 и 1291 гг. Ранее та же тема рассматривалась в: Giesey R. Е.
The Royal Funeral Ceremony... P. 85-86. В качестве первого примера использования слова representatio в
значении «гроб» В. Брюкнер приводит запись из нормандских счетов 1388 г, что представляется слишком
поздним. См.: Bruckner W. Bildnis und Brauch... P. 93.
LittenJ. The English Way of Death: the Common Funeral since 1450. London, 1991. P. 91 с изображением
гробов Елизаветы Йоркской (ум. 1503), Генриха VII (ум. 1509) и Якова I (ум. 1625).
Giesey R. Е. The Royal Funeral Ceremony... P. 86.
HerklotzI. Paris de Grassis Tractatusdefuneribus et exequiis und die Bestattungsfeiern von Papsten und Kardinalen
in Spatmittelalter und Renaissance // Skulptur und Grabmal des Spatmittelalters in Rom und Italien Hrsg.
von J. Garms und A. M. Romanini. Wien, 1990 (Publikationen des Historischen Institute beim Osterreichischen
ШШШ М. А. Бойцов ♦ ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Судя по словоупотреблению в источниках немецких и французских, смысловая
дистанция между «подлинным» гробом и «символическим» для людей, говоривших на
французском языке, была больше, чем для говоривших по-немецки. Во всяком случае, то,
что французы элегантно именовали «репрезентацией» (representation), немцы
бесхитростно называли «гробом» (Grab), «носилками»-катафалком (Bahre) и т. п., не проводя
в языке различия между «настоящим» гробом и его символической заменой. Выходит,
в их сознании символическое подобие легко могло полностью заместить оригинал. А из
этого, в свою очередь, следует, что наличие или отсутствие мертвеца при его отпевании
не имело для немцев особого значения. И действительно, из позднесредневекового
немецкого описания заупокойной литургии обычно нельзя понять, служилась ли она перед
«подлинным» гробом с бренными останками или же перед его пустым «заместителем».
В качестве примера можно привести торжественное поминовение в Нюрнберге
короля Альбрехта II Габсбурга, неожиданно скончавшегося в октябре 1439 г. в Венгрии.
Городские власти решили устроить траурные торжества обычным в таких случаях
образом — в храме Нового приюта. «В глубине церкви воздвигли большую высокую
гробницу, которую обтянули тремя полотнищами черной ткани. Во время и вигилии, и
заупокойной мессы она была со всех сторон уставлена свечами...»92 Здесь словом
«гробница» — grab — обозначается прежде всего castrum doloris. Под этой сияющей огнем
свечей «сенью» выставили катафалк вместе с «псевдогробом» — Bahre. Его покрыли
златошвенной тканью, поверх которой возложили корону, скипетр, державу и меч93 —
имперские реликвии, якобы принадлежавшие некогда Карлу Великому и с 1424 г.
хранившиеся к особой гордости нюрнбержцев в их городе. Впрочем, помимо «имперских
реликвий», на алтарь Св. Духа положили руку св. Анны и даже драгоценные реликвии
Страстей Христовых: Священное копье центуриона Лонгина и частицу Св. Креста94.
Над «псевдогробом» пели заупокойную службу. Духовенство, советники покойного
короля, члены городского совета и «другие достойные люди и женщины» тихо стояли,
пройдя по очереди мимо пустой «гробницы», которую священники и монахи усердно
окуривали и кропили святой водой95.
Kulturinstitut in Rom, 1. Abteilimg, 10). S. 242. Для сравнения: Дион Кассий рассказывает, как служители
отгоняли опахалами мух от покойного императора Пертинакса.
«Es ward gemacht hinten in der / kirchen ein gros hohes grab / das was vberczogen mit iii / swarczen schettem
vnder het das / vberall voll kertzen gestekt czu / der vigily vnd zu der selmefi...» Нюрнберг. Государственный
архив. Reichsstadt Ntirnberg. D-Laden-Akten. Nr. 1784. Fol. 5v.
«Es ward gemacht vnter das / grab ein рог dorauff preyt man / ein guldein tuch vnd legt dorauff / keyser karls
Cron sein czepter / vnd apfel vnd sein swert das / lag dorauff czu der vigily / vnd czu der selmefi». Ibid. Fol. 6.
«Item des morgens fru trug man das / wirdig heyltum herab auff des / heyHgen geist altar das sper das / Creutz,
sand annen armen vnd das / grofi kreutz». Ibid. Точно таким же образом оформлялась «гробница» и при
поминовении в 1437 г. императора Сигизмунда: «Item so leget man auff daz grab die / kron keiser Karls vnd
dii maiestat / apfel vnd dii zepter vnd sein swert. / Item auch setzet man auff dez / heiligen gaists altar das Sper
Xpisti / Sant Annen arm vnd daz / heilig Crewtz vnd daz grofi guldin / Crewtz». Ibid. Nr. 1783. Fol. 5v.
«Item noch der selmefi ging der pischoff / von regenspurg der pischoff von / kymse vnd dy andern vnsers hern /
konigs rete der abt uon sand Dyling / ped pfarrer vnd ander prister / der rate, ander erberg leut vnd frauen / in
Глава 8. Тело и его превращения щ\
Характерно, что все это литургическое действо названо в источнике не
«поминовением», а именно «погребением»96. Как и во многих иных случаях такого рода,
современников, очевидно, нисколько не смущало, что стоявший перед ними гроб был «не
настоящий». Да и весь «заряд святости», связанный с использованием в литургии самых
вьщающихся реликвий, имевшихся в городе, не был в их глазах израсходован напрасно
от того, что в церкви отсутствовало тело покойного короля.
«Псевдогроб» оказывался исключительно удобен в траурном обиходе в качестве
средства преодоления проблем, вызываемых как временем, так и пространством.
«Преодоление времени» выражалось в траурных службах, устраивавшихся, например, на
годовщины смерти, когда тело покойного давно уже смешалось с прахом97.
«Преодолевать» же пространство нужно было потому, что за смертью государя следовали
траурные мессы не только на месте похорон, но и в разных концах его владений, а также за их
пределами — ведь заботу о душе умершего старались проявить знатные родственники,
союзники, а иногда даже враги. «Охват территории» при организации такого
поминовения мог быть весьма впечатляющим. Так, когда в 1556 г. умер Карл V — Римский
император и король Испании, то, несмотря на его отречение от престола за год перед тем,
торжественные и на вид вполне «настоящие» «похороны» были устроены ему даже в
другом полушарии — в Мехико, ставшем с недавних пор столицей испанских владений
за морем98.
Парадный «псевдогроб» оказался настолько удобен для ритуальных целей, что
со временем, похоже, как и эффигия, вытеснил мертвеца даже в тех случаях, когда
тот был в наличии. Торжественная похоронная служба разворачивалась перед
«псевдогробом», в то время как «настоящий» гроб с телом умершего незаметно стоял по
соседству, скрытым от взоров собравшихся — например, в родовом склепе99. Такая
практика получила широкое распространение в позднем Средневековье — во всяком
случае, в германских землях.
einer procession in der kirchen vmb / vnd da sy vmb gangen waren vnd / wider fur das grab komen do standen sie
stille vnd petten die geistlichen / ein miserere vnd reuchten vnd / sprengten das grab des geleich teten sie vnter
der vigily auch». Ibid. Nr. 1784. Fol. 7.
«...Vnsers gnedigsten / hern des konigs begrebnufi». И ниже Fol. 7: «Item so hat die begrebnufi das hernoch /
geschriben gekost». Ibid. Fol. 5v.
Более сильное впечатление должны были производить поминальные службы, центром которых
становился не «псевдогроб», а скульптурное надгробие. Когда изображенную на нем полнообъечную фигуру
умершего покрывали тканью и окружали свечами, у собравшихся на службу могла создаваться иллюзия
присутствия тела покойного. Тем самым символически воспроизводилась и заново актуализировалсь
ситуация погребения.
См.: Die Totenfeiern fur Kaiser Karl V. in Augsburg und Mexiko // Welt im Umbruch. Augsburg zwischen
Renaissance und Barock. Bd. 2. Augsburg, 1980. S. 541-543 (Nr. 959-961).
Именно так, скорее всего, обстояло дело при торжественном отпевании императора Фридриха III в Вене
в 1494 г.: гроб с останками императора, хотя и находился в храме св. Стефана, был, вероятно, спущен в
фамильную усыпальницу Габсбургов в крипте собора, а все церемонии проводились перед «псевдогробом».
См. публикацию пространного архивного текста о подготовке этой траурной службы: Бойцов М. А.
Погребение императора Фридриха III в 1493 г. // СВ. Вып. 61. 2000. С. 254-289.
ШШШ М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Она благополучно дожила и до Нового времени, свидетельством чему стали
погребения прусских королей Фридриха Вильгельма (1740 г.) и Фридриха II (1786 г.).
Известный историк-античник Э. Бикерман100 в свое время с удивлением
констатировал, что при этих похоронах «парадный гроб» оттеснил на второй план не только
восковую эффигию покойного, но и «реальное тело» государя. После завершения
торжеств «парадный гроб» вытаскивали из склепа обратно и припрятывали «до
следующего раза».
«В Потсдаме экономили не только при жизни, но и после смерти», —
иронизировал Э. Бикерман, — и совершенно напрасно. Поразившие его церемонии в потстдамской
Гарнизонной церкви были не более чем простым продолжением средневековых
погребальных традиций, но Э. Бикерман, прекрасный знаток древности, а не Средневековья,
представлял их себе, очевидно, плохо. Между тем собственный «парадный гроб
многократного использования» хранился едва ли не в каждом уважающем себя храме в
германских землях задолго до рождения скаредной Пруссии: ведь траурные службы по
«отсутствующим» сильным мира сего — местным, региональным, национальным, а нередко
и зарубежным — всюду приходилось проводить регулярно.
Черный всадник
Едва ли не самой впечатляющей формой «символической замены» тела покойного
государя можно считать явление... самого покойника верхом, в латах и полном
вооружении в собственной похоронной процессии.
Этот особенно странный на нынешний взгляд обычай доступен для наблюдения
историка только с первой трети XIV в., хотя должен был возникнуть, думается, по
меньшей мере на полвека раньше. Предстает он сразу как международный, захватывая за
несколько десятилетий почти всю Центральную Европу. Такая экспансия определенной
символической формы отражает усиление разнообразных, и в первую очередь
фамильных связей между правящими в регионе династиями, и в то же время сама является
результатом интенсификации отношений между княжескими домами.
Странный всадник появился не сам по себе, а в составе характерного комплекса
похоронных церемоний, центральное место в котором занимала процессия
жертвователей, торжественно подносивших храму, где погребали покойного, части его
вооружения, коней и просто деньги. В каких краях впервые сложились основные черты
этого обряда, ставшего общеевропейским, и из какого региона он начал
распространяться, пока еще недостаточно прояснено. У. Борковска полагала, что исходным
пунктом был польский королевский двор. Оттуда этот якобы давний польский
похоронный обычай со временем восприняли в Венгрии (а затем, надо полагать, в остальных
Bkkermann Е. Dfe-romische Kaiserapotheose // Archiv fur Religionswissenschaft. Bd. 27.1929. S. 33-34.
Именно в этой статье был заново поставлен вопрос о причинах сходства похоронного церемониала в
императорском Риме и во Франции конца XV — начала XVII в., из поиска ответов на который выросли и
классическая монография Р. Гизи, и глава о погребальных обрядах в книге его учителя Э. X. Канторовича.
I лани 8. Timi.1 ii c-ivi прекращения [[Щ
странах)101. Однако вся ее концепция основывается на полуфразе из описания
похорон короля Казимира III Великого в 1370 г.: тогда, по свидетельству Янко из Чарн-
кова, были сломаны древки знамен, «ut moris est in talibus observari». Однако здесь
хронист утверждает лишь то, что такой обычай (mos) обращения со знаменами
соблюдается при данной церемонии (in talibus), не обсуждая, в каких землях (Польше
или иных краях) укоренена как сама эта церемония, так и какая-либо из ее частей.
Польский хронист говорит о траурных торжествах «нового стиля» весьма
подробно, но столь же обстоятельны и его коллеги из других стран: венгр, рассказавший
о похоронах Карла I Роберта в 1342 г., немец, описавший погребение отрекшегося
короля Гюнтера Шварцбургского во Франкфурте в 1349 г., и еще один немец,
сохранивший отчет о прощании с императором Карлом IV в 1378 г. Детальность их
повествований создает впечатление, что все они говорят о явлениях, новых как для них
самих, так и для их предполагаемых читателей. Утверждение венгерского хрониста,
будто речь идет о давнем венгерском обычае, следует понимать лишь в том смысле,
что он либо стремится легитимировать странное для него самого и его современников
новшество ссылкой на его якобы исконную укорененность на их родине, либо же,
напротив, считает новый церемониал настолько престижным, что стремится хотя бы
ретроспективно пересадить его на родную почву, в чем намного обгоняет польскую
исследовательницу.
Другую, чем у У. Борковски, теорию о происхождении нового комплекса
погребальных церемоний (или же, по крайней мере, одного из важнейших ее элементов)
высказывает Н. Поллини: рассмотрев княжеские похороны в Савойском герцогстве, она сочла
обычай «пожертвования» церкви коней, проведенных в процессии, заимствованием из
Англии102. Ее мнение подкрепил А. Паравичини Бальяни, указав на английские примеры
дарения церкви коней и вооружения, относящиеся к 1291-1296 гг.103 Тем не менее, даже
если допустить, что в Савойском доме (а значит, на юге Франции) этот похоронный
обычай был воспринят из Англии, по остальной Европе он разошелся, судя по всему,
именно из французских земель. Причину же его быстрого и общеевропейского успеха
следует видеть, вероятно, в том, что этим обрядом стала пользоваться весьма
авторитетная, а главное, интернациональная, княжеская династия — Анжуйский дом.
При французском королевском дворе появление «живого умершего» на
собственных похоронах, похоже, не практиковалось. Поэтому, когда хронист, рассказавший о
подобной церемонии в связи с траурными торжествами в честь знаменитого
полководца коннетабля Бертрана Дюгеклена (состоявшимися только через девять лет после его
Borkowska U. The Funeral Ceremonies of the Polish Kings from the Fourteenth to the Eighteenth Centuries //
Journal of ecclesiastical History. Vol. 36.1985. P. 515-516.
Pollini N. La Mort du Prince. Rituels funeraires de la Maison de Savoie (1343-1451). Lausanne, 1994 (Cahier
Lausannois d'Histoire Medievale, 9). P. 89.
Paravicini Bagliani A. L'offrande des chevaux. Une question ouverte // A cheval entre histoire et droit. Hommage
a Jean-Francois Poudret / Ed. par E. Maier, A. Rochat et D. Tappy. Lausanne, 1999 (Bibliotheque historique
Vaudoise, 115). P. 109-117, особенно p. 115.
Bliflil.A bciiii l; • Jlhjl 141 IF II IT 11 Г "
смерти), оценил их как подобающие баронам и князъямт, он был намного точнее, чем
когда с эмоциональным преувеличением заявлял, будто эти мероприятия проходили
«на королевский манер». «Королевскими» они станут позже, и не во Франции, а к
востоку от ее границ.
Еще совсем недавно считалось, что рыцарь, изображающий в похоронной
процессии покойного, впервые упомянут на страницах документов в 1375 г.105 Теперь в нашем
распоряжении есть четыре более ранних примера, первый из которых относится еще
к 1329 г. Тогда некий Жиро Амик сеньор де Комон выразил в завещании пожелание,
чтобы погребальным носилкам с его смертными останками предшествовала «живая
репрезентация его самого»: всадник с его гербами и знаменем должен был ехать на его же
лучшем коне106. Вряд ли можно всерьез полагать, будто сеньор де Комон стал
изобретателем этого выразительного приема — он явно лишь присоединялся к какой-то
традиции, возникшей, очевидно, не позже начала XIV века.
Следующий пример относится к 1342 г., когда в Венгрии хоронили короля Карла I
Роберта из Анжуйской династии. В конце процессии на лучших скакунах покойного
короля к храму подъехали три рыцаря с его знаменем и в его доспехах. (Кони, кстати,
были покрыты тканями пурпурного, а не черного цвета, что должно было
восприниматься наблюдателями как указание не на смерть короля, а на продолжение его
правления.) Два рыцаря ехали в латах для двух разных видов турниров, а третий — в боевом
доспехе107. Щит каждого украшал герб покойного108. Все металлические части конской
упряжи были сделаны из позолоченного серебра (то есть упряжь, надо полагать, тоже
раньше принадлежала королю, хотя хронист об этом прямо и не говорит). Множе-
«...Quamvis cerimonie pretacte communes in sepulturis baronum et principum essent...» Chronique du religieux
de Saint-Denys / Publiee par L. F. Bellaguet. T. 1. Paris, 1839 (Collection de documents inedites sur Phistoire de
France, lere serie, 16). P. 602.
Bruckner W. Rofi und Reiter im Leichenzeremoniell. Deutungsversuch eines historischen Rechtsbrauches //
Rheinischesjahrbuchfiir Volkskunde.Jg. 15/16.1964/1965. S. 152-153.
Pollini N. Op. cit. P. 93-94 с воспроизведением цитаты (в пересказе на современном французском) из:
ChiffoleauJ. La comptabilite de Pau-dela: les hommes, la mort et la religion dans la region d'Avignon a la fin du
Moyen Age (vers 1320 — vers 1480). Roma, 1980. P. 132: «...qu'une representation vivante de lui meme precede
sa litiere funebre; son meilleur cheval, tot equipe, sera monte par un homme portant son armure et sa banniere et
caracolera devant le cortege».
«...Tres sollennes dextrarii ipsius domini regis Karoli suis fallerati purpureis coperimentis, super quos milites
strennui armis eiusdem domini regis induti sedebant, ante fores ecclesie steterunt, quorum quidem militum
unus armis tormentalibus regie excellentie convenientibus erat ornatus et alter ad hastiludium aptus, tertius
dextrariorum preciosior existens cum armis bellicis ad intrandum etiam exercitus pro regia maiestate competendis».
Johannes de Thurocz. Op. cit. P. 156. См. также о погребения венгерских королей: Petneki A. Exequiae regis.
Die Begrabniszeremonie des Konigs Matthias Corvinus vor ihrem ungarischen Hintergrund // Der Tod des
Machtigen. Kult und Kultur des Todes spatmittelalterlicher Herrscher / Hrsg. von L. Kolmer. Paderborn etc.,
1997. S. 113-123.
«Quorum quidem trium militum dictos tres dextrarios consedentium signa in galeis forma strutionis avis
cum coronis aureis circumdatis, que per ipsum dominum regem vita sibi comite haberi et ferri consueverant,
habebantur»./oAa?mes de Thurocz. Op. cit. P. 157.
Глава 8. Тело и его превращения Щ
ством драгоценностей блистали и кони, и восседавшие на них рыцари «in persona et
spiritu eiusdem domini regis»109, многозначительно добавляет хронист. Выходит, по его
мнению, они подражали как внешнему облику умершего короля (in persona), так и его
манере держаться (in spiritu). Рыцарям в обличье покойного короля в этой церемонии
было поручено не слишком много: они просто стояли перед вратами храма, где шла
поминальная служба110.
В 1349 г. во Франкфурте-на-Майне хоронили графа Гюнтера Шварцбургского,
только что отрекшегося от королевского сана. Сразу^за носилками с телом покойного вели
пятерых коней. На первом ехал всадник без лат и оружия, но со знаменем графа в руках.
Второй конь был без седока, но (если такое понимание текста верно) под чепраком с
гербами (или девизами) усопшего111. Затем следовали еще двое в латах, но без шлемов;
один из них — очевидно, на любимом скакуне графа. Наконец, замыкал группу всадник
в шлеме и латах, с мечом и щитом Гюнтера в руках. Вполне вероятно, что его шлем и
латы также ранее принадлежали покойному, хотя в тексте об этом ни слова. Таким
образом, зрителям были продемонстрированы знамя, конь под чепраком, меч и щит
покойного, а возможно, еще его шлем и латы. При этом самый большой набор «мемориальных
предметов» был, похоже, у замыкающей фигуры.
Она представляет для нас особый интерес в силу еще двух обстоятельств. Во-первых,
ей отведено самое почетное место в группе, ведь в процессиях такого рода нарастание
эмоций и смыслов шло обычно от начала к концу, а не наоборот. Во вторых, только
этого замыкающего рыцаря сопровождала пышная свита: 16 человек с перевернутыми
(очевидно, потушенными) факелами в руках, если следовать за одной редакцией этого
текста112, или с зажженными свечами и факелами, но зато с повернутыми книзу мечом
и щитом, если верить другой его версии113. И самая выгодная позиция в процессии, и
блистательный эскорт, и атрибуты, в обоих случаях указывающие на смерть, дают все
основания предполагать, несмотря на отсутствие ясных подтверждений в тексте, что
109 «Nobilissimis namque picturis purpureis, gemmis et lapidibus preciosissimis dicti trini dextrarii et milites in
persona et spiritu eiusdem domini regis super ipsis dextrariis tegebantur». Ibid. P. 157.
110 «...Antedicti trini dextrarii ipsius domini regis modo premisso fallerati purpureisque cooperimentis decorati, super
quos prefati milites strennui arma eiusdem domini regis induentes ante fores ipsius monasterii, ut est premissum,
steterunt perdurantes». Ibid. P. 157-158.
1,1 В. Брюкнер понимает слово suppellectile в данном случае почему-то как Kleinodien. Bruckner W. Rofi und
Reiter... S. 156.
112 «Ad funus clerus praecessit, post equus in quo non armatus sedebat cum vexillo comitis defuncti. Deinde equus
cum supellectile, equus cursor, equus alius, in quibus duobus equis duo armati non galeati. Alius quintus equus in
quo armatus galeatus clipeo et gladio defuncti, cum transversis candelis XVI tortis». Latomusjoh. Antiquitates
quaedam civitatis et potissimum ecclesiae Francofordensis // FCh. S. 90-91. Об антикваре И. Латоме и его
источниках см.: Froning R. Die beiden Frankfurter Chroniken des Johannes Latomus und ihre Quellen // Archiv
fur Frankfurts Geschichte und Kunst. NE Bd. 8.1882. S. 232-318.
113 «...Clipeo et gladio defuncti turn transversis, candelae sedecim torta...» Latomusjoh. Acta aliquot vetustiora in
civitate Francofurtensi... collecta. 793-1519 // Fontes rerum Germanicarum / Hrsg. von J. F. Boehmer. Bd. 4.
Stuttgart, 1868. S. 414. Предпочтение именно этому варианту отдается, например, в: Meyer R.J. Konigs- und
Kaiserbegrabnisse... S. 90. Anm. 23.
ИгЯИ М. А. Бойцов » ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
замыкающий всадник точно так же «символизировал» собой умершего, как и похожие
всадники в приведенных выше примерах.
В отличие от нашего немецкого информатора, польский хронист, рассказывающий о
следующем интересном нам эпизоде, выражается совершенно недвусмысленно: в 1370 г.
в погребальной процессии короля Казимира III Великого участвовал всадник,
«представлявший персону сего мертвого короля»114. Он ехал на лучшем и любимом коне
Казимира, покрытом «пурпурной» (надо полагать, королевской) попоной. На рыцаре был
шитый золотом камзол покойного короля. Когда всадник вслед за знаменосцами въехал
верхом в храм, хронист еще раз недвусмысленно подчеркнул: «рыцарь сей представлял
персону сего короля»115 (курсив мой. — М. Б.).
В 1378 г. при погребении в Праге императора Карла IV в похоронной процессии,
согласно подробным сведениям аугсбургского хрониста, участвовал рыцарь в шлеме,
украшенном золотой короной и горностаевым мехом116, державший острием к земле
обнаженный меч117. Позже, во время церковной службы, появился (тот же самый?) рыцарь
в доспехах, ехавший под золотым балдахином118, — привилегия, которую и императоры
нередко считали для себя чрезмерной. Очевидец, описавший траурные торжества, не
идентифицирует этого всадника с мертвым государем, но корона на шлеме сама по себе
достаточно выразительна119.
Зато организаторы погребения Амадея VI Савойского в 1383 г. недвусмысленно
заявили, что один рыцарь в латах покойного герцога должен будет «представлять» персону
«Quos sequebatur miles regia veste deaurata indutus in ambulatore regio optimo, purpura cooperto, ipsius regis
mortui personam repraesentans». Joannis de Czarnkow Chronicon Polonorum // Pomniki dziejowe Polski
(Monumenta Poloniae historica) / Ed. A. Bielowski. D. 2. Warszawa, 1872. S. 646. И ниже: «...militem armatum
veste regali vestitum in ambulatore regio, domino regi magis dilecto et meliori...» Ibid. S. 648.
«...Vexilliferis vexilla ferentibus et ipsum militem ipsius regis personam repraesentantem praecedentibus...» Ibid.
P. 648.
Тот же, очевидно, шлем упоминается хронистом и чуть ниже — когда в храме делают подношения за
упокой души умершего: «...und darnach opfert man sein helm, der was gechronet mit ainer guldin kron...» Die
Augsburger Chronik von 1368 bis 1406, mit Fortsetzung bis 1447 // Die Chroniken der schwabischen Stadte.
Augsburg. Bd. 1. Leipzig, 1865 (ChDS, 4). S. 62.
«Darnach furt ain ritter sein helm mit ainer guldin chron, der helm verdackt mit ainer hermin deck, und er flirt
auch ain plozz schwert in siner hend die spitz gegen der erden». Ibid. S. 61.
«Und auch uff dem egesprochen letzsten ros rait ain ersamer riter, der was gantz gewauppent; und derselb ritter rait
under dem guldin himel, da man den kaiser vor under getragen hatt, und opfert sich mit dem ros...» Ibid. S. 62.
Ф. Шмахель воздерживается от какого бы то ни было суждения как относительно того, был ли «рыцарь с
мечом» идентичен «рыцарю под балдахином», так и того, представлял ли этот рыцарь (представляли ли эти
рыцари) покойного государя. См.: SmahelF. Smutecni ceremonie a ritualy pfi pohrbu cisare Karla IV // Cesky
casopis historicky. D. 91.1993. S. 401-416; Idem. Spectaculum et pompa funebris: Das Leichenzeremoniell bei der
Bestattung Kaiser Karls IV. //Smahel F. Zur politischen Presentation und Allegorie im 14. und. 15. Jahrhundert.
Munchen, 1994 (Otto-von-Freising-Vorlesungen der Katholischen Universitat Eichstatt, 9). S. 17. Из
относительно новых публикаций о погребении Карла IV см.: Jan L. Pohfebni obrady za Karla IV v kostele Panny
Marie na konci mostu // Verba in imaginibus: Frantisku Smahelovi k 70. narozeninam / К vyd. pf ipravil M. Nodi.
Praha, 2004. S. 189-192. Автор старается реконструировать службу над телом Карла IV в одной из
пражских церквей, но интересующие нас детали похорон он не рассматривает.
Глава 8. Тело и его превращения щ
умершего князя120. Работа по такой репрезентации покойного оплачивалась. Во всяком
случае, в 1375 г. за то, что некто «представлял умершего рыцаря» (pour avoir fait le Chevalier
defunt) на похоронах Жана, виконта де Полиньяка, ему было уплачено пять су121.
Вернемся к траурным торжествам в честь Бертрана Дюгеклена в 1389 г. Тогда во
время заупокойной службы в церковь въехали четыре рыцаря, до такой степени
украшенные всеми видами оружия покойного коннетабля, «что они как бы
демонстрировали его телесное присутствие»122. Вслед за ними появились еще четверо, и хотя лошади
под ними были королевскими (со времени смерти Дюгеклена прошло девять лет, и его
собственные кони, надо полагать, выглядели бы не слишком впечатляюще), конские
доспехи в свое время принадлежали коннетаблю123.
Ни один из приведенных выше эпизодов не может, пожалуй, сравниться по
разработанности и изысканности драматургии с торжественным поминовением в 1414 г. в Орте-
зе (тогда столице суверенного виконтства Беарнского) усопшего двумя годами ранее
князя Аршамбо Фуа-Беарнского. Изощренности сценария вполне соответствует
уровень сохранившейся документации об обряде: и качество составления «регистра», и
богатство свидетельств, отразивших различные взгляды на события — как наблюдателей,
так и организаторов, превосходят едва ли не все, что можно обнаружить, скажем, в
Германии как в том же веке, так, пожалуй, и в следующем. Такую развитость сценографии и
свободу, с какой постановщики заново компонуют ставшие уже привычными элементы
траурных торжеств, перетолковывая их на свой лад, обычно можно видеть не на окраине
зоны рецепции какого-либо ритуала, а поблизости от центра его «изобретения»124.
120 «Item offrira t'on un chival, et homme arme des armes de monseigneur, et le chival en sera couvert, et l'offriront
deux chivaliers, et celuy representera la personne de monseigneur». Pollini N. Op. cit. P. 170 [9].
121 Giesey R. The Royal Funeral Ceremony... P. 90, повторено в: Bruckner W. Rofi und Reiter... S. 152-153. П. Xeii-
зинга цитирует это место иначе: «Cinq sols a Blaise pour avoir fait le chevalier mort a la sepulture». Хёйзинга Й.
Осень средневековья. M., 1988. С. 278. Объяснение Р. Гизи, однако, совсем иное, чем у В. Брюкнера: «In
other words, the deseased was impersonated in order to allow him to take part in the offering at his own funeral»
(P. 91).
122 «...Omni genere armorum conestabularii deffuncti taliter insigniti, ut quasi ejus corporalem presenciam
demonstrarent». Chronique du religieux de Saint-Denys. P. 600.
123 Bruckner W. Rofi und Reiter... S. 154-155.
124 О диалектике центра и периферии в распространении политической символики см.: Бойцов Л/. .4.
Символический мимесис — в средневековье, но не только // Казус. Индивидуальное и уникальное в истории
2004. Вып. 6. М., 2005. С. 355-396. До такой рафинированности траурные церемонии и в Ортезе д таа
были развиться лишь сравнительно незадолго до описываемых событий и, возможно, под влиянием каких-
то внешних образцов. Во всяком случае, Фруассар, рассказывая о погребении графа Фуа в том же самом
Ортезе в 1391 г., передает куда более простую схему траурных торжеств, устроенных «согласно местномл
обычаю» (selon l'usage du lieu). Во время мессы четыре рыцаря держали в руках знамена покойног с
гербами Фуа и Беарна («...et tenoient devant l'autel et tindrent, toute la messe, quatre banieres armo\ees de Foil et
de Berne»). Кроме того, были представлены в процессии, а затем и пожертвованы церкви копье, шит. 1Г.--М
и конь умершего графа. Особое внимание Фруассар уделяет именам лиц, осуществлявших эти сюя
ские пожертвования: FroissartJ. Oeuvres / Publ. par J. В. M. С. Kervyn de Lettenhove. Т. 14. BruxeUe^ !»"_
P. 338-339.
JPJJP M. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
В Ортезе некоему Арнотону д'Арроска было поручено еще до начала собственно
княжеского поминовения надеть черные одежды с гербами графа Аршамбо и сесть на
турнирного коня покойного (здесь он называется «лошадью траура» — le cheval, menant
le deuil125) под черной попоной с такими же гербами. На груди всадника — черное
треугольное знамя — пеннон; оно накрепко обвязано вокруг шеи. поскольку им по каким-
то не разъясненным в тексте причинам ни в коем случае нельзя коснуться земли. В
таком виде и в сопровождении восьми пеших спутников в траурных облачениях Арнотон
выезжал из замка. К встречным эти живописные вестники траура не обращались
напрямую, а разыгрывали перед ними коротенькую сценку. Пешие спрашивали всадника:
«Арнотон, куда вы нас ведете?», а тот отвечал: «Мы идем объявлять, что умер граф
Аршамбо и что каждый может участвовать в его погребении».
Обойдя таким образом окрестности замка, Арнотон д'Арроска приступал к
следующей своей миссии. Несколько раз через определенные промежутки времени он
возвещал о кончине графа его вдове, и та неизменно падала в обморок, как будто впервые
получала печальное известие о своем муже (погребенном ею уже два года назад). Понятно,
что до сих пор «всадник в черном» выступал в роли не «представителя» покойного, а
вестника смерти. Обращение спутников Арнотона к нему по имени только
подчеркивало дистанцию между ним и покойным.
Когда пришло время «погребальной» процессии, вслед за «конем траура» провели
еще четырех. На последнем везли знамя и герб покойного графа126. Из повествования
остается неясным, как именно их «везли»: то ли прикрепив к пустому седлу без
седока, то ли баннер и щит с гербом нес в руках всадник. Второй вариант кажется
вероятнее хотя бы потому, что ему, в отличие от первого, можно привести немало аналогий в
разных похоронных торжествах. Если так, то этот всадник остался «невидимым» для
нашего рассказчика, как, возможно, и еще трое его товарищей. Не упоминают их, надо
полагать, потому, что функции им были отведены сугубо служебные. Другое дело
Арнотон — он единственный всадник, которого «видят». Ему и по сценарию отведена особая
роль. Если четырех «новых» лошадей проводят в церковь, то «конь траура» с ездоком
остаются на некоторое время снаружи. Только когда вдова и сын покойного занимают
свои места и начинается траурная служба, Арнотон д'Арроска трижды медленно
въезжает верхом в храм, приближается к катафалку (очевидно, с «псевдогробом») и затем
вновь покидает церковь.
Наконец, люди, одетые в черное, в четвертый раз вводят «коня траура». Арнотон
падает с седла на пол в знак скорби — и тут же все присутствующие рвут на куски и пеннон с
его шеи, и попону с гербами. Появляется другой рыцарь с турнирным оружием покойного.
Весь этот эпизод приводится по: Tucoo-Chala P. Les honneurs funebres d'Archambaud de Foix-Вёагп a Orthez
en 1414 // Revue de Pau et du Beam. № 5.1977. P. 11 18.
В другой публикации указывается иной порядок: сначала «конь траура», за ним боевой конь с, баннером и
гербом покойного, затем парадный конь с пенноном, еще один — с «девизом» (вероятно, подразумевается
штандарт) и, наконец, конь для турнира. См.: Idem. Quand les Foix-Вёагп revaient d'entrees royales (XlVe —
XVe siecles) // Les Entrees.-Gloire et declin d'un ceremonial. Biarritz, 1997. P. 15.
Глава 8. Тело и его превращения
У него на шее — перевернутый щит графа Аршамбо, а в руке — его же обнаженный меч.
Меч он кому-то отдает, чтобы его в конце концов вручили юному сыну и наследнику
покойного. Щит же (перевернув его вновь правильным образом) вешают на castrum doloris.
Перевернутый щит с гербом говорит о смерти его обладателя. Этот знак возник в среде
европейской знати едва ли не вместе с самими гербами. Во всяком случае, уже Матвей
Парижский, рассказывая о смерти Ричарда Львиное Сердце в 1199 г., рисовал на полях
перевернутый щит с английским королевским гербом — clipeus regis Ricardi127.
Несколькими страницами позже будет изображен тот же щит, но в обычном положении — рядом
с рассказом о начале правления в Англии нового короля — Иоанна Безземельного.
Манипуляции со щитом графа Аршамбо прочитываются в той же знаковой системе.
Повешенный перевернутым на шею рыцаря, он означал смерть своего прежнего обладателя. Когда
же его сняли и прикрепили у алтаря обычным образом, он превратился в свидетельство
продолжения рода Аршамбо, возглавляемого теперь юным графом, которому вполне
выразительно вручили и меч покойного. Вся церемония, собственно, и была устроена вдовой
с единственной целью — «оформить» переход власти от нее к подросшему сыну.
Таким образом, в сценографии беарнских похорон мотив идентификации живого с
мертвым не исчезает полностью — все-таки Арнотон одет «под умершего», да и другой
рыцарь, передавая меч для графского сына, по сути дела, берет на себя роль
«заместителя» его отца. Однако этот мотив звучит (уже?) довольно глухо: главный «представитель
покойного» переосмысляется как «посланник смерти».
Стоит еще раз напомнить одну деталь церемонии — падение рыцаря с коня посреди
храма. Независимо от того, придумали ли этот выразительный ход в Беарне или где-либо
еще, ему было суждено большое будущее. Во всяком случае, на другом конце
католической Европы — в Польше XVI в. в самый патетический момент королевских похорон
всадник с грохотом падал с коня на церковный пол. Правда, поскольку в польской
традиции такой всадник недвусмысленно считался именно «представителем» покойного128,
его падение могло означать «подлинную кончину» — наподобие того как укладывание
тела французского короля в могилу вызывало, наконец, констатацию «Король умер» ..
Скепсис В. Брюкнера
Участие загадочных всадников в позднесредневековых похоронных торжествах
заставило новейших историков выдвинуть ряд впечатляющих гипотез, зачастую
основывавшихся, кстати, на куда меньшем числе свидетельств, нежели собрано выше. В самых
Matthaei Parisiensis, monachi Sancti Albani, Historia Anglorum, sive, ut vulgo dicitur, Historia minor. Item,
eiusdem Abbrevatio chronicorum Angliae / Ed. by E Madden. Vol. 2. London, 1866 (Rolls, [44/2]). P. 76.
Borkowska U. Op. cit. P. 524-525. При падении рыцарь воскликнул: «Deus esto propitius animae heri mei» —
«Боже, будь милостив к душе моего господина». Если ранее в своем визуальном образе «рыцарь»
идентифицировался с умершим, то в этой реплике он устанавливал дистанцию между собой и мертвым. Вопрос в
том, была ли эта дистанция значима с самого начала в той роли, которую должен был в траурном
«спектакле» играть этот рыцарь, или же наоборот: он подчеркивал эту дистанцию только в финале, когда выходил
из роли теперь уже «окончательно умершего» короля, чтобы вновь стать самим собой?
Щ%Щ М. А. Бойцов « ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
экзотических из них справедливо сомневался еще В. Брюкнер — например, в идее, что
корни обычая должны уходить в индоевропейскую архаику и связываться с
принесением ритуальных человеческих жертв на погребальном кургане129.
Однако скепсис В. Брюкнера распространился и на формулировки в средневековых
текстах, где всадник ясно назывался «представителем» особы умершего. Вероятно,
исследователь счел их случайными, поскольку ему были известны всего два подходящих
эпизода (не считая краткого упоминания о «репрезентации» виконта де Полиньяка),
а именно погребение Карла IV и отпевание Бертрана Дюгеклена. При этом в первом
тексте не говорится ясно о всаднике как «представителе» покойного. Между тем выше
было представлено уже достаточно свидетельств современников (при всей неполноте
и фрагментарности этой коллекции), чтобы утверждать: загадочный всадник
действительно служил не чем иным, как репрезентацией умершего. Здесь историк имеет дело с
устойчивой и распространенной традицией, от которой ему нельзя так легко
отмахнуться, как пытается делать В. Брюкнер.
Помимо всего прочего, не вполне убедительно на нынешний взгляд выглядит и
методическая основа скепсиса В. Брюкнера. Так, желая обесценить описание
современником пражских похорон 1378 г., В. Брюкнер говорит, что «Аугсбургская хроника» не
являлась официальным отчетом, ведь составил ее всего-навсего простой горожанин130.
Естественно, напрашивается возражение: разве восприятие некоего символического
действия даже «простым горожанином» (для чьих глаз оно, собственно, не в последнюю
очередь предназначалось) обладает для историка меньшим значением, чем замысел его
организаторов? И почему смысл, усматривавшийся «зрителем» в том или ином
символическом жесте, не так ценен для исследователя эпохи, как смысл, изначально
вкладывавшийся в этот жест «постановщиками»?
С точки зрения В. Брюкнера, всадник в наряде или доспехах умершего князя вовсе не
представлял мертвого человека, а являл собой «отделившееся от трупа символическое
Однако его аргументы не смогли убедить всех историков. См., например: «Я хотел бы... предположить, что
символически приносимые в жертву предметы вооружения и кони были последним воспоминанием о
языческом погребальном инвентаре и что этот обычай должен рассматриваться в связи с анахронистическим
культом рыцарства в позднем Средневековье и идеями итальянских гуманистов, охотно заигрывавших с
античным язычеством». И далее: «Конь, которого некогда вели при погребении государя рядом с гробом его
хозяина (так было еще в 1963 г. в похоронной процессии Джона Ф. Кеннеди), напоминал не о княжеских
пожертвованиях в случае смерти, но о том, что в давние времена на могиле приносили настоящие жертвы».
Schaller Н. М. Der Kaiser stirbt // Tod im Mittelalter / Hrsg. von A. Borst et al. Konstanz, 1993 (Konstanzer
Bibliothek, 20). S. 70,75. Мне это мнение представляется внутренне противоречивым и весьма трудно
доказуемым. Предположительное влияние итальянских гуманистов и «анахронистического культа рыцарства»
на английские эпизоды XIII в. (см. прим. 102 и 103) кажется в высшей степени маловероятным. С другой
стороны, было бы крайне сложно перекинуть мостик от этих эпизодов назад к «языческим» обыкновениям,
будь то римским (иначе зачем вообще следовало упоминать о гуманистах?), будь то к германо-кельтским
(жертвоприношение коня на могиле).
« Daher handelt es sich um keine offizielle Zeremonialordnung des Hofes, sondern urn einen zwar detaillierten, aber
von aufien her beobachtenden Augenzeugenbericht. Deutende Aussagen besitzen darum keinen unmittelbaren
Beweiswert fur terminologische Feststellungen». Bruckner W. Rofi und Reiter... S. 157.
Глава 8. Тело и его превращения Щ
воплощение бренности сословной сущности умершего»131. С этим тезисом в общем
можно и согласиться, спросив лишь, а не являлась ли как раз эта сословная составляющая
«главным» для современников в умершем человеке? И не грешит ли В. Брюкнер
анахронизмом, когда использует сегодняшние представления о человеческой личности, мере
ее свободы и зависимости от общественных связей, для оценки обстоятельств XIV в.?
К тому же в описанных эпизодах, вопреки В. Брюкнеру, угадывается по меньшей мере
тенденция к представлению зрителям не одной лишь сословной характеристики
покойного, но и по-своему выраженных индивидуальных его особенностей. Ведь из контекста
видно, что и на участников печальных торжеств, и на зрителей, и на хронистов сильное
впечатление производило предъявление именно тех предметов, которые являлись в
известном смысле продолжением персоны умершего. Они были индивидуальны,
узнавались именно в качестве таковых, поскольку в восприятии зрителей на них лежал
отпечаток личности конкретного человека, и возникавшие при этом эмоции относились также
к данному покойному, а не к его общественному статусу. Так, в одном из самых ранних
приведенных мною эпизодов — при похоронах Карла I Роберта в 1342 г. — народ
разразился слезами, увидев те самые инсигнии, с которыми король столь счастливо управлял
Венгрией132. Выходит, инсигнии предстают здесь вовсе не надличностными атрибутами
королевской власти вообще — напротив, они оказываются тесно связаны как раз с
персоной покойного государя. Поэтому когда Й. Хёйзинга мельком объясняет появтеш
«черного всадника» на похоронах тем, что «острая необходимость иметь зримый образ
умершего должна была быть удовлетворена уже во время церемонии погребения»133, он
оказывается куда убедительнее, чем В. Брюкнер. Впрочем, тезис И. Хёйзинга
продиктован, кажется, скорее его интуицией, нежели свидетельствами источников. Последовав
за ним, любопытствующий легко может заблудиться в не поддающихся верификации
историко-психологических допущениях.
Одежда вместо тела — одежда вместе с телом
Относительно истоков обыкновения демонстрировать в погребальной проце
рыцаря в латах, «представляющего» покойного, можно сделать одно предположи
обратившись к типологически сходным материалам. Никто из исследователей noi
замечал здесь параллелей с погребальным обычаем, лучше всего известным, кажется, на
итальянском материале. Так, во флорентийских похоронных процессиях перед гроб ■*
ехал верхом слуга умершего (если покойник был, например, купцом, то кто-ниб>т
его конторщиков), держа шест с надетым на распорку парадным нарядом усопшее
«Es handelt sich um alle Falle um keine direkte Stellvertretung des Toten, als vielmehr um eine von da
losgeloste symbolische Vergegenwartigung der hinfallig gewordenen Standesexistenz des Verstorbene
S. 156.
«Quos ut dum cuiuscumque conditionis homines aspiciebant transeundo, et dicta signa regalia intuebanni:
idem dominus rex hactenus imperium regni Hungarie habitis premissis signis et dextrariis feliciter gu ■
mox prorumpebant in fletus validissimis ethera ululatibus propulsantes»./o/zaranes de Thurocz. Op. cit.
Хёйзинга Й. Указ. соч. С. 278.
ШШ М. А. Бойцов « ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
предназначался в качестве пожертвования церкви, при которой мертвеца хоронили134.
Наряд этот, скорее всего, относился к числу лучших, самых дорогих и «социально
значимых» в гардеробе покойного135.
Когда нищенствующие ордены начали перетягивать к себе паству (как живую, так и
мертвую), вредя тем самым престижу приходского духовенства и лишая его доходов на
улицах итальянских городов порой стали случаться драки между святыми отцами. Прямо
во время похоронной процессии «традиционные» клирики сходились врукопашную с мен-
дикантами, чтобы отбить в пользу своей церкви как тело умершего, так и ту самую одежду,
что несли перед гробом. Естественно, что в случае с одеянием важна была не столько его
стоимость, сколько символическое значение закрепления его за тем или иным храмом.
Поднесение церкви одеяния умершего соответствует передаче ей же его покойного
хозяина: мертвеца доверяют храму, чтобы духовенство позаботилось и о его бренных
останках (дав им место для упокоения вплоть до конца времен), и о его душе (устраивая
регулярное поминовение). Соответственно, эта одежда должна была восприниматься
главным образом как своеобразный «вещный синоним» покойного индивида. «Лучшее
одеяние» выражало, само собой разумеется, социальное положение умершего. Так
Саксонском курфюршестве уже первые сохранившиеся счета расходов на княжеское
погребение 1428 г. свидетельствуют, что перед гробом герцога в процессии несли его
курфюршескую мантию136.
«Статусные одеяния», жертвуемые церкви, использовались и при погребениях
знатных женщин, только в таких случаях предпочтение отдавалось обычно подвенечном
платью покойной, что понятно, поскольку положение женщины в обществе
определялось прежде всего ее замужеством. Так, графиня д'Этамп, очевидно, в соответствии
именно с этой нормой завещала аббатству Сен-Дени, где предполагала упокоиться, три
роскошных платья, которые она сменила одно за другим в день своей первой свадьбы137.
Из сказанного понятно, что историки напрасно намекают на приступы сентименталь-
34 «Ihnen voran ritt meist ein Diener oder bei Kaufherren ein Angestellter, der, an einer Stange flatternd, ein
pelzgefiittertes Prachtgewand des Verstorbenen trug, das zur Darbringung an die Kirche bestimmt war».
Davidsohn R. Geschichte von Florenz. Bd. 4. Teil 3. Berlin, 1927. S. 373.
35 Важное обыкновение жертвовать одеяние умершего храму было распространено по всему Средиземноморью.
Образец, возможно, задали константинопольские императоры, дарившие свои облачения важнейшим
церквям имперской столицы или же завещавшие им свои одеяния и инсигнии. В русских летописях XIII в. ясно
говорится, что и русские князья (по крайней мере, в Киеве и Владимире, но, несомненно, не только там) с
давних пор одаривали церкви своих городов ценными частями своей одежды. Как и в Византии, их там публично
вывешивали. Летописцы также недвусмысленно говорят о коммеморативных функциях таких вкладов. См.,
например: «Татарове же силою ытвориша двери церковным» [...] и ссуды свлщенныя, и книгы одраша, и порты
блаженных первых кназии, еже б/ьху повыпали в церквах сватых на памАть собъ, то же все положиша собь в
полонъ...» Лаврентьевская летопись / Под ред. Е. Ф. Карского. Л., 1926-1928 (ПСРЛ, 1). Ст. 463.
36 Streich В. Zwischen Reisenherrschaft und Residenzbildung. Der wettinische Hof im spaten Mittelalter. K6ln;
Wien, 1989 (Mitteldeutsche Forschungen, 101). S. 484 со ссылкой на архивные материал .
'* «Ut autem religiosi pro ejus anima attencius Dominum exorarent, sumptuosa ejus vestimenta triplicia, quibus
ornata fuerat in sua prima desponsacione, ut inde cape fierent, donavit ecclesie». Chronique du religieux de Saint-
Denys. P. 606.
Глава 8. Тело и его превращения Д^фД
ности или даже раскаяния у английской королевы Изабеллы, когда подчеркивают, что
погребали ее в том самом платье, в котором она выходила замуж за Эдуарда II,
впоследствии лишенного ею трона, а возможно, и жизни138. Королеву хоронили одетой так, как
было принято в среде придворной знати...
Подобно тому как свадебное платье оказывается посмертной идентифицирующей
одеждой для знатной женщины, мантия с горностаевым воротником — для курфюрста,
парадный талар — для юриста, а отороченный мехом «сюртук» — для купца, подобно
этому латы и оружие представляют собой идентифицирующий наряд рыцаря.
Соответственно, именно его следует при похоронах поднести церкви. Конечно, в техническом
плане удобнее всего «жертвовать» рыцарское вооружение по частям, выделяя особо
значимые его элементы — шлем, меч, щит, копье (возможно, с надетым на него баннером).
Однако дарить таким же способом латы — не только трудно, но и маловыразительно,
так же, впрочем, как и пытаться пронести эти тяжелые предметы на шесте или иной
распорке, что привычно делалось с одеждой иных сословий.
Отсюда и должно было родиться простое и логичное решение: доспехи «проносят»
так, как обычно — надетыми на тело. Поэтому вероятнее всего рыцарь в доспехах
появился вначале всего лишь в скромной роли «вешалки для лат». Впрочем, фигура такого
рыцаря выглядела настолько колоритно, что не могла не начать обогащаться все
новыми смыслами. Здесь и открывался путь к превращению «всадника-вешалки» в новое
воплощение покойного или же в «вестника смерти», коим явился Арнотон д'Арроска.
Когда церкви дарили только щит, шлем и баннер знатного человека, их просто
вывешивали либо над его гробницей, либо на стене в нефе139. Однако после поднесения
полного комплекта доспехов его стали выставлять тоже надетым на «заместителя»: скульптуру
(нередко конную), изображавшую именно покойного, а не «представлявшего» доспехи в
процессии всадника. Собрания такого рода эффигий сохранились не только в
упоминавшихся флорентийских церквях, но и в храме Санта-Мария деле Грацие под Мантуей. что
говорит о распространенности обыкновения140. Образ «заместителя покойного»
оказался настолько выразительным, что обычные, неодушевленные, «вешалки» были заменены
всадниками даже в тех случаях, когда «жертвовавшиеся» облачения, в отличие от
доспехов, вовсе не были тяжелы. Так, при погребении герцога Саксонского Эрнста в 1486 г.
его курфюршескую мантию уже не несли перед гробом, как делали еще в 1428 г. Теперь
сначала должен был проехать верховой в снаряжении для турнира, за ним другой — в
боевом доспехе и в сопровождении слуги с боевым копьем. И лишь затем появлялся
третий всадник в плаще и курфюршеском облачении. Именно перед ним ехал слуга с мечом в
руке — мечом, который принято было носить перед правящим князем141.
См., например: Fryde N. Op. cit. P. 202.
Обзор королевских гробниц, украшенных оружием, вероятно, использовавшимся в погребальных
процессиях, см. в: Meier Th.Op. cit. S. 240-283.
Weigelt С. К Op. cit. S. 548.
«Nemlich einer / in eym thorners zewge. der andere im harnasch ym ein knecht / der den spiB fure_ De- cnT-e
in einem schawben, der wurde im / kurfursdichem kleyde demselben ein knecht mit eym swert \orrev
ИЯЯм.Л."Ьи||Ц11|: • ЬЬ.'ШЧПП ПСМШ'ПНПП '_ "_"
Едва ли кто до сих пор замечал, сколь много общего не только между парадным
облачением флорентийского купца, проносимым по улицам перед его гробом, и «черным
всадником», но еще между ними обоими и... королевскими эффигиями. Во всех трех
случаях взорам зрителей представали «статусные одеяния» умерших, ясно
идентифицирующие место каждого из них в общественной иерархии: соответственно как
состоятельного торговца, как рыцаря и как короля. Морфологическая разница между этими
тремя формами репрезентации состоит всего лишь в том, на каком «каркасе»
представлено это «статусное одеяние»: на шесте с распоркой, на живом человеке или же на
манекене с восковым лицом. Наборы ассоциаций, вызывавшихся каждым из так
построенных образов, конечно, чем дальше, тем больше должны были отдаляться друг от друга:
любой специалист в области теории коммуникаций подтвердит, что содержание всякой
информации сильно зависит от характера ее носителя. Тем не менее не оказались ли
мы у самого корня традиции создания королевских эффигий? Во всяком случае,
гипотеза, что «цеховой костюм», «черный всадник» и «погребальный манекен»
родственны и представляют собой различные модификации «статусного тела» умершего — его
социально-специфического облачения — заслуживает всяческого внимания. Впрочем,
предположение, что королевские эффигий происходят прямо от «черного рыцаря»,
высказанное однажды в литературе142, но никем не подхваченное, кажется мне
малоубедительным: загадочный всадник представлял покойного всегда только рыцарем, но
никогда государем в коронационных облачениях.
Пожертвование сразу нескольких комплектов вооружения покойного князя
(предназначавшихся как для разных видов турниров, так и для настоящего боя) увеличивало
вклад в церковь (а значит, усиливало надежду на спасение погребенного) и придавало
торжествам дополнительную пышность. Оно же и размывало цельный образ «черного
всадника». Ведь три фигуры в доспехах умершего создавали меньший эффект его
присутствия, нежели одна.
Впрочем, угроза чрезмерного «умножения образа» могла возникнуть и по другой
причине — когда в похоронную процессию включались два разных, возникших
независимо друг от друга вида «трансформированных тел» покойного государя. Такое,
видимо, бывало при английском королевском дворе — во всяком случае, специалист,
описывавший в 1483 г. традицию королевских похорон, исходил из того, что в них
участвует и эффигия (personage), и «черный всадник». Сразу вслед за окруженной
факельщиками, знаменосцами, лордами и разными чинами погребальной «куклой»
в мантии, с короной на голове и со скипетром в руке143, до самого места погребения
едет некий «лорд или рыцарь» на коне короля под попоной с королевскими герба-
zu haben». Дрезден. Саксонский главный государственный архив. 10005 — Hof- und Zentralverwaltung
(Wittenberger Archiv). Loc. 4392. Fol. 1.
GeigerP. Le roi est mort... S. 13.
«...Make an ymage like hym, clothed in a surcote with mantill of estat, the laices goodly lyeng on his bely, his
septur in his hand, and his crown on his hede, and so carry him in a chair open, with lightes, banners, accompanyed
with lordys and estates...» Funeral of Edward the Fourth. P. 3-4.
Глава 8. Тело и его превращения щ|
ми; на голове всадника королевский шлем с короной, в руках — щит (очевидно, с
королевским гербом) и копье (надо полагать, тоже принадлежавшее покойному)144.
Выходит, в английской похоронной процессии тело умершего не «удваивалось», а
«утраивалось», теоретическое объяснение чему вряд ли удастся найти даже у
юристов тюдоровской поры.
Чаще, однако, возникала совсем другая угроза образу покойного,
«присутствующего» при собственных похоронах: он не умножался, а, напротив, рассыпался145. Это
случалось, когда организаторы церемонии принимали решение проносить в
погребальной процессии только особо значимые предметы рыцарской экипировки (меч, копье,
щит, шлем), но не весь доспех целиком. В таких случаях «черный рыцарь» продолжал
участвовать в церемонии погребения, но словно разобранным на составные части. Так
было, например, при похоронах герцога Людвига Баварского в монастыре Зальденталь
в 1479 г., судя по свидетельству хрониста Байта Арнпека: «Старейший рыцарь в
княжестве жертвует на главный алтарь знамя [герцога], другой — [его] щит, третий, господин
Йохан фон Перен, — шлем с нашлемником, затем 14 рыцарей провели 7 коней, среди
которых не было ни одного дешевле 80 гульденов»146. Особенности такой трактовки
разбираемой здесь символической темы удобнее всего показать на конкретном примере из
соседней с Баварией Швабии.
Штутгартский пример
Сохранилось подробное описание торжественного погребения вюртембергского
графа Ульриха V 9 октября 1480 г. Оно дошло в нескольких отличающихся друг от друга
редакциях, ни одна из которых до сих пор не издана целиком. Единственная неполная
публикация была предпринята в XVIII в. и не отвечает современным требованиям147.
«And then a lord or a knyght with a courser traped of his [короля] armes upon hym, his salet or basnet on his hede
crowned, a shilde and a spere tyll he come to his place of his entring». Ibid. P. 4.
Церемония, действительно состоявшаяся в 1483 г. при погребении Эдуарда IV, отступала от обычного (для
цитируемого знатока) сценария: «черный рыцарь» начал «распадаться» на части. Сначала были
пронесены по отдельности щит, меч и шлем, украшенный короной, и только затем появился man of arms на коне
с королевскими гербами, в доспехах, но с непокрытой головой (поскольку шлем уже был представлен),
державший в опущенной руке боевой топор (поскольку меч тоже уже был пронесен в процессии): «And
[...] herauldes [...] went [...] for to receyve [...] the man of armes, which was Sir William AParre [так!], armed at all
peces saving he was bareheded, having an axe in his hand, the pomell doneward [...]. And the decon toke the horse
which was traped with a riche traper of the kinges armes...» Ibid. P. 9-10.
«Der eltest ritter im land opfret zu dem hochen altar das banir, der ander den schilt, der dritt, herr Johanns
von Peren, den helm mit den lkainaten, darnach 14 ritter furten 7 ross, der kains was under 80 fl. R. wert...»
Veit Arnpeck. Samtliche Chroniken. Aalen, 1969 (Quellen und Erorterungen zur bayerischen und deutschen
Geschichte. Neue Folge, 3). S. 624.
Сначала в печати появился подробный пересказ: SteinhoferJ. U. Ehre des Herzogtums Wittenberg In seinen
Durchlauchtigsten Regenten, Oder Neue Wirtenbergische Chronik. Teil 3. Stuttgart, 1752. S. 304-317.
Позже вышло издание одного из вариантов: MoserF. С. von. Kleine Schriften. Teil 11. Frankfurt am Main, 1764.
S. 323-340.
IBIm'a. tKiiiuoH' ип.'1пчпп шмГи'Пнпп" " _ '_'""_
Несколько списков XV-XVI вв. собраны в одном деле в Штутгартском архиве148; копия
XVII в., сохранившая в некоторых местах, возможно, лучшие чтения, чем документы из
Штутгарта, обнаружена мной в Вене149.
Составитель этого небольшого сочинения производит впечатление человека, весьма
информированного в придворных делах — скорее всего он сам служил князю в
канцелярии или при дворе. Подробно рассказав о траурном богослужении (были
прочитаны три мессы одна за другой) в штутгартской церкви св. Креста — традиционном месте
погребения вюртембергских графов, автор переходит к описанию процессии. Открыли
шествие два гофмейстера — «земельный» (почетный титул, передававшийся по
наследству в одном из знатных семейств) и «домашний» (действительно руководивший
повседневной жизнью двора). Оба они держали по горящей свече. Вслед за ними через
церковь провели одного за другим восемь коней, шесть из которых были покрыты
черными попонами. Их вели под уздцы по двое (в одном случае трое) знатных господ, среди
которых было четыре графа.
Зато всадники аристократизмом не отличались: первым ехал «Габриель конюший»,
вторым — «Клаус из конюшни», третьим то ли какой-то не названый по имени
«швейцарец», то ли человек по имени Швайцер, четвертым — слуга (Knecht) Цвайкус, пятым —
некий Шнэперлин, чей статус никак не обозначен, шестым безымянный «парень» (kerl)
или же, как в других вариантах текста, «слуга» (Knecht), седьмым еще один безымянный
слуга, ведший за собой в поводу последнего коня без седока. Понятно, что не этим
простолюдинам оказывали честь графы, держа под уздцы их коней. Подбор участников сам
подсказывает: личности всадников не имеют никакого значения и чем ниже их статус,
тем лучше. Внимание должно быть привлечено не к ним, а к коням и их украшениям, а
также к доспехам и оружию.
Итак, первым провели «большого жеребца, покрытого черной тканью, на которой
были нарисованы перевернутые гербы»150. Такие же перевернутые гербы украшали
камзол как этого всадника — уже известного нам Габриеля, — так и всех последующих.
На Габриеле были ножные латы и доспех «рак», защищавший спину. На голове —
боевой шлем с геральдическим нашлемником, вопреки обыкновению свисавшим на
правую сторону (такие же свернутые набок нашлемники будут и у остальных верховых).
В руках Габриель держал герцогское знамя. Он оказался единственным из участников
процессии, кто произнес речь: «Я оплакиваю высокородного государя славной памяти
господина Ульриха, графа Вюртембергского и Момпельгардского. Этому баннеру что я
Штутгарт. Главный государственный архив. А 602 WR 211. Самый ранний, насколько я могу судить,
список занимает листы 18-34. Краткую характеристику архивного дела см. в: Wtirttemberg im Spatmittelalter.
Ausstellung des Hauptstaatsarchivs Stuttgart und der Wurttembergischen Landesbibliothek. Katalog / Bearb.
von J. Fischer, P. Amelungund W. Irtenkauf. Stuttgart, 1985. S. 74. Nr. 64.
Вена. Австрийская национальная библиотека. Cvp 9030. Fol. 132-144v.
«Zum ersten ein grofier hengst / mit swartzem tuch verdeckt daruff / die wappen gemalt vndersich keret / daruff
safi Gabriel marstaller / gewapet mit aim beinharnesch / ruckhen vnd krebs darob ein wapen / rock ouch mit
wapen vnndersich / keret, ein stritthauben het er uff». Штутгарт. Главный государственный архив. А 602
WR211.Fol.23.
Глава 8. Тело и его превращения ДдД
несу, он при жизни всегда хранил верность, проливая ради него свою кровь. И потому
сейчас, после его смерти, я жертвую его ради его честной памяти, да будет Всемогущий
милостив к его душе и примет ее в вечную радость»151. Один из графов принял знамя и
встал с ним у алтаря. (Другие знатные люди будут так же забирать прочие предметы,
«жертвуемые» всадниками.)
Второй конь был «весь покрыт» — скорее всего, в данном случае не тканью, а
латами, потому что он же был в «стальном шлеме» и оседлан «как для боя»152. «Клаус из
конюшни» сидел на нем в полном доспехе и с боевым шлемом на голове. В руках Клаус
держал меч, острием книзу. На его навершии и крестовине горели три свечи. «Швайцер»
на третьем коне (под черной попоной с перевернутыми гербами) явился облаченным в
доспех для «колки» (Stechen) — одного из видов турниров, весьма популярного в
немецких землях153. Нес он копье с надетой на него «коронкой» — тупым наконечником для
турнирного ристания. Однако копье пожертвовано не было: граф и рыцарь получили от
«Швайцера» щит для «колки», который тот «держал перед собой». Щит этот обтягивала
черная ткань, поверх которой был нарисован или нашит перевернутый герб. К щиту, как
ранее к мечу, крепились три зажженные свечи. После щита никаких предметов больше
у всадников не забирали. Таким образом, перед алтарем были выставлены знамя, меч и
щит покойного.
Четвертым ввели «большого жеребца» под черной попоной с перевернутыми
гербами, убранного как для турнира154. Слуга Цвайкус сидел в «пластинчатом шлеме»
(Plattenhelm) «и во всем ином, что относится к турниру», с опущенной турнирной
булавой. Пятый всадник появился в легком доспехе (Trabharnasch) и держал острием вниз
пику с траурным черным флажком на конце155. Шестой конь был иноходцем, без попо-
«Ich clag hie den hochgebornen / herrn herrn vlrichen Grauen zu / Wirtemberg vnd zu Mumpelgart [владение
Montbeliard во Франции] / loblicher gedechtnus, des Baner / ich hie fur, by dem er sich im / leben alleweg
getrulich hat / lassen finden Sin plut vmb / der sinen willen dabj vergossen / darumb opffer ich im das yetzo / im
tod zu ainer ehrlichen gedecht- /nufi, siner sele well got der / Almechtig barmhertzig sin / vnd die in ewig fred
empfehen». Ibid. Fol. 23v. В венской рукописи XVII в. (Fol. 136) переписчик ошибочно модернизировал в
этой речи титул князя с графа на герцога. Вюртемберг стал герцогством только в 1495 г.
«Das ander pferit / Was gantz verdeckt mit einer / Stethlin deck wie zum stritt, / auch also gesattelt, daruff safi /
Claus im stall, in gantzem / harnesch, vnd mit einer strit / huben oder helmlin [...] der hett ouch einen wapen rock
mit / den wapen vndersich keret, vnd / furt in der hand ein swert / den spitz vndersich kert. daran / waren am
knopff vnd arm ge- / hiltz drin Brynnende liechter». Ibid. Fol. 24.
«Darnach gieng ein pferit daruff / safi der Switzer in gantzem harnesch / zum stechen gericht [...] er furt / eine
sper in der hand, / das kronlin / oben daran gehenckt, Er hat / vor im einen schilt zum stechen / mit swartzem
tuch ubertzogen [...] vnd an dem schilt klepten dru / brynende lichter, vnd das pferit / was mit swartzem tuch
ubertzogen...» Ibid. Fol. 24v
« Vff das vorig pferit gieng / ein grosser hengst mit eym / torner Zug ouch mit swartz / uberzogen [...] daruff safi
zwickhuff / mit platen helm vnd anderm / als zum turner gehort, mit / swartzem tuch uberzogen [...] er het einen /
turner kolben swartz in der / hand, das vnder ubersich kert». Ibid. Fol. 25.
«Das funfft pferit. / Daruff safi schnepperlin in / einem trabharnesch mit swartzem / ubertzogen, der furt ein
swartz / klag fenlin an eym spies das / ysen hieng vndersich, vnd / das pferit hett ein swartzen Zug oder geraid
von tuch vnd / was sust nit bedeckt». Ibid.
КШ1м.Л."[..".||ц..г! • ип.'ШЧПП ПСМШ'ПИПП ^J ~^_ _"___
ны, но в черной сбруе. На нем ехал парень (knab) в черном с боевым молотом в руке156.
У него последнего почтительно приняли коня двое рыцарей. Завершал кавалькаду слуга
в черном на собственной лошади (Knechtpferd), ведший в поводу жеребца с бархатным
мешком, обтянутым черной тканью, на спине157.
Сыграв свои роли, всадники в прежнем порядке вернулись к церковным вратам и
оттуда направились к дому настоятеля, где с коней сняли все украшавшие их ткани,
которые теперь отходили клирикам. Коней у них придворные выкупили обратно — так
часто поступали и в других краях158. По поводу же судьбы доспехов ничего не
говорится — скорее всего, они остались в храме.
По аналогии с приведенными выше эпизодами понятно, что все кони (за
исключением лошади слуги) и вооружение всадников были собственностью покойного князя, а
теперь жертвовались церкви. Ни о том, ни о другом автор документа даже не намекает —
поскольку, надо полагать, для него и его читателей пояснений здесь не требуется. (Тем
выразительнее, что он особо оговаривает принадлежность одной лошади не князю, а его
слуге.) Судя по рассказу, ни один из всадников не становится настоящим
«представителем» умершего. Такая символическая репрезентация распределяется между
несколькими персонажами и тем самым, по сути дела, сводится на нет.
Распад образа воплощенного в «черном рыцаре» мертвеца выражается и в том, что
автор документа называет собственные имена большинства всадников («Габриель
конюх», «Клаус из конюшни»), что уже само по себе исключает возможность
идентификации кого-либо из них с умершим (как было и в случае с Арнотоном д'Арроска). Кроме
того, первый из них громко восклицает, что он оплакивает благородного господина Уль-
риха и приносит за упокой его души знамя, которому Ульрих всегда был верен, — тем
самым дистанция между «актером» и «образом мертвого» еще более подчеркивается.
«Распад» «черного рыцаря» в вюртембергском погребальном церемониале вовсе не
был новостью в 1480 г., о чем свидетельствует еще один архивный документ,
относящийся к погребению Ульриха III, состоявшемуся на шесть десятилетий ранее — в 1417 г.
Он представляет собой краткий и небрежный набросок, но благодаря подробному
рассказу 1480 г. многие детали узнаются без труда. Прежде всего мы снова видим череду
всадников (составитель несколько раз зачеркивает их имена и пишет новые, подбирая,
очевидно, наилучший состав для процессии): первый везет знамя (наконечник древка
«Das Sechfit pferit / Was ein zelter, mit eym swartzen / Zuglin daruff safi ein knab in swartz / geklait, het in der
hand ein Mord / axst». Штутгарт. Главный государственный архив. А 602 WR 211. Fol. 25v.
«Das sibent pferit / Was ein knechtpferit daruff / safi ein knecht in swartz / vnd der zoch einen hengst daruff / lag
ein samet sack mit / swartzem tuch uberzogen der hett / keinen fiirer». Ibid.
«Die vorgeschriben pferit alle / furten die als vorgeschriben / stet, also in der ordnung biG / fur die kirch ttir,
darnach / ridten sie in die probsty vnd / teten sich ab. Was von / tuch uff den pferiten lag / belib den priestern
vnd die / pferit loset man mit gelt / von inen». Ibid. Коней, принимавших участие в траурных торжествах,
было принято дарить церкви, где покойника отпевали. Однако случались и исключения: при погребении
французских королей кони, как и некоторые другие параферналии, доставались, по крайней мере с XIV в.,
не Сен-Дени, а монастырю La Sausaye-les-Villejuif. См. об этом: Giesey R. Е. The Royal Funeral Ceremony...
P. 37-38.
r.-').n;;i S. 'Пли и ii" щи i:|';iiiu una Д£Д
свернут в правую сторону), второй — меч (острием книзу), третий предстает в доспехе
для турнира и с булавой, четвертый — со всем снаряжением для «колки», включая щит
с гербом и копье с «коронкой», пятый — в легком доспехе и с черным флажком на пике,
шестой — на иноходце и, наконец, двое слуг — с «поклажей»159. Судя по именам, все
всадники — опять-таки люди далеко не знатные. И верховые, и кони облачены в
черное. Отличий в сценариях 1417 и 1480 гг. настолько мало, что церемониальная традиция
вюртембергского двора предстает при сравнении с обычаями других княжеских
династий удивительно устойчивой.
Тело исчезнувшее
Конь с поклажей для дальнего пути может быть переосмыслением одного
характерного мотива, встречающегося в похоронных процессиях, но не только в них одних.
Случалось, что лошадь без седока и сама являлась «представительницей» умершего, но тем
не менее незримо присутствующего субъекта. При некоторых погребениях, особенно
сравнительно поздних, «черный всадник» вообще исчезал, но оставался конь
покойного без седока, обычно покрытый черной попоной с соответствующими гербами. Когда
в 1516 г. Карл V устроил в Брюсселе торжественное поминовение своего деда —
Фердинанда II Арагонского, — после знамен с гербами владений умершего короля и перед
арагонским гербом, шлемом с короной и мечом два дворянина провели коня, покрытого
дамастом зеленого и коричневого цветов — геральдическими цветами покойного160.
Конь с невидимым всадником — образ, навеянный отнюдь не строками
Апокалипсиса, но, скорее всего, устойчивой практикой церковной репрезентации, что в специальной
литературе пока, кажется, еще не обсуждалось.
Церемониальных «невидимых всадников» мы встречаем в первый раз (правда,
вне всякой связи с погребальными процессиями), пожалуй, в церемониальных чинах
папской курии XII в. Уже в старейшем из них (известном со времени его
публикации Ж. Мабильоном как «Ordo Romanus XI»), составленном около 1140 г. каноником
храма св. Петра Бенедиктом161, упоминается конь без всадника в папской процессии
на Рождество. В начале шествия несут крест «господина папы», а перед ним рыцари-
знаменосцы, которых автор на позднеантичный манер называет «драконариями»,
проносят 12 «знамен» (по форме скорее хоругвей), вероятно, принадлежащих 12 римским
округам. Где-то здесь же (порядок неясен) проводят «коня господина папы,
украшенного, но незанятого» (то есть без всадника и поклажи)162. Другой чин того же столетия (так
Штутгарт. Главный государственный архив. А 602 WR 28. Fol. 7-8.
Hofmarm Ch. Op. cit. S. 113.
См. о нем прежде всего: SchimmelpfennigB. Benedikt // Lex MA. Bd. 1. Miinchen, 2002. Sp. 1868-1869. О
составленном Бенедиктом чине см.: Idem. Die Zeremonienbiicher... S. 6-8.
«...Ante episcopos crux domini pape, ante crucem milites drachonarii, portantes XII vexilla que bandora vocantur,
et equus domini pape ornatus, sed vacuus». Le Liber politicus de Benoit // Le Liber censuum de l'eglise romaine /
Ed. par P. Fabre et L. Duchesne. T. 2. Paris, 1910 (Bibliotheque des Ecoles Francaises d'Athenes et de Rome.
Serie 2,6). P. 146.
ИШм.Л. 1к.|щ.",ь • -_.111Ч11П IU КПП'ПНПгГ _Ш1__ _ Z__ _____
называемый «Базельский») описывает, как только что коронованный папа едет через
весь Рим от храма св. Петра к Латеранскому дворцу Почти в самом начале процессии
следовало вести «коня государя папы без седока, но почетно украшенного и словно бы
для папы». Из текста становится ясно, что знаменосцы окружали этого коня163. Конь
без седока упоминается и в так называемом «Чине Ценция», в рассказе о процессии на
день св. первомученика Стефана, но формулировка здесь проще: «...и конь, украшенный
для господина папы, но без всадника»164. Именно своей кажущейся простотой эта фраза,
вероятно, ввела в заблуждение сначала издателей «Чина Ценция», а позже и
британскую исследовательницу С. Туаймен. Они одинаково предположили, что коня не только
украсили «словно для папы», но и действительно предназначали для него — конь якобы
был запасным на случай, если бы лошадь папы получила увечье или же утомилась165.
Но почему тогда заводному коню отводится столь важное место в процессии, почему
вокруг него несут римские знамена? Вероятно, понимая всю слабость первого
обоснования, С. Туаймен дает еще одно, предлагая видеть в данном обычае некое «феодальное
обыкновение»: конь «символизировал статус папы как феодального сеньора, чья власть
распространяется далеко за пределы города Рима и патримония»166.
Однако здесь напрашиваются совершенно иные объяснения, причем сразу два —
историческое и символическое. Исторически появление коня в папской процессии
легче всего объяснить заимствованием (в сильно упрошенном виде) одного из обычаев
константинопольского императорского двора. Согласно «Книге Церемоний»
Константина VII Багрянородного, при торжественном выезде государя в начале процессии, в
двух перелетах стрелы перед придворными чинами, ведут в поводу попарно царских
коней под красными чепраками. Автор, правда, требует, чтобы их была сотня, но вряд
ли это распоряжение всегда строго соблюдалось167. В папском Риме не только резко
снизили уровень пышности обряда (или же заимствовали его тогда, когда и в
Константинополе он выглядел намного скромнее), но и неизбежно должны были его переосмыс-
«Quos antecedunt draconarii penestres [!] portantes vexilla duodecim, que blandora [!] vocantur, circa vacuum
equum domini pape sine sessore, sed honeste et papaliter ornatum». Schirnrnelpfennig B. Ein bisher unbekannter
Text zur Wahl, Konsekration und Kronung des Papstes im 12. Jahrhundert // Archivum historiae pontificiae.
Vol. 6.1968. P. 68 (9).
«...Ante hos omnes minor subdiaconus basilicarius cum cruce domni pape, ante hos vero portantes duodecim
vexilla, que bandora vocantur, et unus equus domni pape faleratus, sed vacuus». Romanus ordo de consuetudinibus
et observantiis presbyterio videlicet scolarum et aliis Romane ecclesie in precipuis sollempnitatibus // Le Liber
censuum de Peglise romaine/ Ed. par P. Fabre et L. Duchesne. T. 1. Paris, 1910 (Bibliotheque des Ecoles Fran^aises
d'Athenes et de Rome. Serie 2, 6). P. 292.
«...Un cheval de rechange pour le pape». Le Liber censuum... T. 1. P. 314; «As he [Cencius] terms this a papal horse,
it might be supposed that it was kept ready in case the one on which the pontiff was mounted should suffer injury
or fatigue». Twyman S. Papal Ceremonial at Rome in the Twelfth Century. London, 2002. P. 183.
«...In accordance with the nature of the ceremony, it would seem that the animal symbolized the pope's status as a
feudal lord whose powers extended well beyond Rome and the patrimony». Ibid. P. 184.
Кондаков Я. П. Очерки и заметки по истории средневекового искусства и культуры. Прага, 1929. С. 284.
Автор предполагает у этого обыкновения персидские корни.
8. Тело и его превр птения Дд
лить. В символическом плане речь может идти о некоем «втором папе», для которого
был предназначен конь и которого окружали знамена Города. В данном же контексте на
роль «второго папы» могли претендовать, естественно, либо апостол Петр, либо же сам
Иисус Христос. Тем самым папа ехал к своей латеранской резиденции, следуя либо за
истинным главой всей церкви, либо же за святым покровителем церкви Рима168.
Во время коронации папы Бонифация VIII в 1294 г. коня вели между
прецессионным крестом и папой. При этом на седле лежала некая реликвия, и выходило, что крест
несут именно перед ней — точнее, перед личностью, которую эта реликвия не только
репрезентировала, но и являла собой. Однако чин коронования Иоанна XXII в Лионе в
1316 г. вносит немало уточнений в порядок такой же процессии. Теперь «украшенный
фалерами конь господина папы» открывает шествие — ему отводится первая позиция.
Сразу за ним несут папский крест (вторая позиция), а за крестом — 12 алых знамен и
еще два изображения херувимов на древках (третья позиция). На шестнадцатой
позиции проносят уже знакомый читателю папский зонт — umbraculum, и только на
семнадцатом месте в процессии появляется, наконец, папа169.
По меньшей мере со времени авиньонского пленения и до XVIII в. пап в их разъездах
обычно сопровождал белый конь, на седле которого крепилась монстранца с Телом
Христовым. Коня этого украшали как для самого папы170. Если Тело Господне и было той
реликвией, что нес конь перед Бонифацием VIII, смысл ритуала очевиден: сам Иисус
Христос вел своего нового викария принимать тиару.
Особняком стоит одна сицилийская миниатюра конца XII в., о которой уже шла речь
при выяснении истории папского умбреллино, с карикатурным изображением
процессии претендента на сицилийскую корону Танкреда. На ней видно, как пешие служители
ведут трех красиво убранных коней (ил. 103). Здесь странно и число скакунов (на них
должны ехать все три лица Троицы, а не один лишь Христос?), и их положение далеко
позади короля — среди музыкантов. Однако художник меньше всего стремился внушить
зрителю мысль, будто Танкреда в его начинании сопровождал Господь — напротив, он
См. также: Бойцов М. А. Накануне. Ахенские коронационные въезды под разными углами зрения //
Одиссей. Человек в истории. 1997. М., 1998. С. 185-186. В XV в. французским королям при их въезде в Париж
предшествовал конь без седока — cheval d'honneur. См.: Bryant L. М. The King and the City in the Parisian
Royal Entry Ceremony: Politics, Ritual, and Art in the Renaissance. Geneve, 1986 (Travaux d'Humanisme et
Renaissance, 216). P. 106 107.
«Primo precedet equus domini pape faleratus. Secundo ibit subdiaconus cum cruce. Tertio subsequentur duodecim
bandalarii cum duodecim vexillis rebeis et duo alii cum cherubin in lanceis [...] sextodecimo subdiaconus cum
tobalea et serviens cum umbraculo [...] decimoseptimo dominus papa». Dykmans M. Ceremonial papal de la fin
du Moyen Age a la Renaissance. T. 2: De Rome en Avignon ou ]e ceremonial de Jacques Stefaneschi. Bruxelles;
Rome, 1981 (Bibliotheque de l'lnstitut historique Beige de Rome, 25). P. 300. Сравн. также p. 320—321, где
практически тот же порядок процессии описывается применительно к коронации папы в Риме. (Правда,
умбреллино тут несут скорее после папы, а не перед ним.)
TraegerJ. Der reitende Papst. Ein Beitrag zur Ikonographie des Papsttums. Miinchen; Zurich, 1970 (Munchener
Kunsthistorische Abhandlungen, 1). S. 111. ParaviciniBagliani A. Der Papst auf Reisen im Mittelalter // Feste
und Feiern im Mittelalter. Paderborner Symposion des Mediavistenverbandes / Hrsg. von D. Altenburg et al.
Sigmaringen, 1991. S. 512-513.
|Д| М. А. Бойцов ' ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
хотел показать всю бессмысленность усилий этого, с его точки зрения, узурпатора.
Соответственно, и количество, и особенно расположение коней в процессии должны были,
вероятно, в очередной раз продемонстрировать нелепость предприятия Танкреда.
В папском коронационном чине, составленном в 1458 г. при возвышении папы Пия II,
говорится уже о 13 белых конях без всадников: сначала служители в красном ведут под
уздцы 12 коней с золоченой сбруей под шелковыми или «скарлатными» чепраками и
«красивейшими» седлами, а чуть позже — скакуна, покрытого красной попоной, на
котором везут Тело Христово171. Символика этой кавалькады, казалось бы, прочитывается
легко. Однако Б. Шиммельпфенниг ограничивается здесь весьма прозаическим
комментарием, предполагая, что конь с гостиями был включен в коронационную
процессию в подражание обычному выезду папы в путешествие. Ведь во всякой поездке папу
должно сопровождать Тело Христово, которое ему в любой момент может понадобиться
для богослужения172.
Это суждение отнюдь не бесспорно. Во-первых, освященные гостии, сопровождавшие
папу в его разъездах, при всей их сакральности не обязательно испокон веков «ездили
верхом» на собственном коне. Напротив, это обыкновение должно быть сравнительно
новым, поскольку, чтобы представить себе гостию в качестве Христа-всадника,
требовалось определенное сочетание абстрактного и предельно конкретного мышления —
сочетание, которое встречается не во все времена. Во-вторых, конь без всадника,
участвовавший в процессии к Латерану в XII в. ехал еще без Тела Господня на седле. В-третьих,
не только митрополитам Рима, но и другим епископам при их разъездах порой
требовались гостии, однако, насколько мне известно, их не сопровождали белые кони,
специально отряженные для перевозки Тела Господня. Поэтому появление «гостии верхом»
нельзя объяснить сугубо прагматическими потребностями — его нужно рассматривать
в связи с особым положением римского епископа в церкви, которое складывается
только после XII в. Все это позволяет представить развитие обычая противоположно тому,
как его представлял Б. Шиммельпфенниг: сначала в связи с коронационной процессией
возникла идея «невидимого всадника» (св. Петра), а только затем она была перенесена
на папские разъезды. Соединение «коня без седока» — апостола Петра — с Телом
Господним, сопровождающим папу в разъездах, и могло создать образ незримого Христа-
всадника, которого со временем стали сопровождать его еще более незримые ученики.
Разумеется, эта схема сугубо гипотетична, но вряд ли она менее вероятна, чем
предложенная Б. Шиммельпфеннигом.
Обращает на себя внимание «повышение ранга» незримых всадников,
предшествовавших папе по дороге в Латеран: если в XII в. перед ним «ехал», вероятно, только апо-
171 «Postea veniunt duodecim equi albi ornati cum cohopertis de sirico sceu de scarlato cum frenis deauratis et sellis
ornatissime et parafrenarii induti de rubeo pedestres ac ipsos equos ducentes per frenum [...] deinde sacrista, qui
habet ante se equum album cohopertum de rubeo panno portantem corpos Christi...» Schimmelpfermig B. Die
Kronung des Papstes im Mittelalter dargestellt am Beispiel der Kronung Pius' II. (3.9.1458) // QFIAB. 1974.
Bd. 54. S. 262.
172 Ibid. S. 226.
:m 8 ею ii ei" ii|«r-|';un н__Щщ
стол Петр, то в XV в. — надо полагать, все апостолы и даже сам Иисус Христос в своей
пресуществленной плоти. (Кстати, именно присутствие Христа в гостии должно было
на протяжении Средних веков являться абсолютным образцом всякой репрезентации —
как символической, так и политической173.)
«Незримые всадники» предшествовали папе не только при коронации. Очевидец
торжественного въезда Иоанна XXIII в Констанц в 1414 г. свидетельствует, что перед
папой вели девять белых коней, покрытых красными попонами; на восьми лежали
походные мешки (вспомним лошадь с поклажей в процессии Ульриха Вюртембергско-
го), а на девятом, на седле, также покрытом красной тканью, было закреплено подобие
серебряной монстранцы с освященной гостией и двумя серебряными подсвечниками
с зажженными свечами174 (ил. 104). Символический смысл этой сцены по аналогии с
двумя предыдущими вполне ясен — за исключением единственной детали: почему
коней оказалось только девять? Вряд ли трое апостолов отказались сопровождать папу в
Германию. Вероятнее всего, либо в подсчетах ошибся наш информатор175, либо же
после трудного перехода через Альпы у папы не оказалось перед вступлением в Констанц
должного количества белых лошадей.
Удивительно, но историки до сих пор, кажется, не обращали внимания на легко
прочитываемый смысл этой символической сценографии, как и на то, что со временем ее
переняли у пап светские государи. Так, германского короля, прибывшего на коронацию в
Ахен, встречал у городских ворот Карл Великий в виде собственного бюста-реликвария
(внутри находилась часть черепа знаменитого императора), сработанного в середине
XIV в.176 После того как новый король почтительно приветствовал этот бюст, «голова
Карла Великого» занимала место в процессии перед королем и окружавшими его
курфюрстами177. Получалось, что франкский император вел за собой нового государя к
церкви (построенной тем же Карлом), чтобы тот принял там корону178. Символическое
присутствие сакральной личности в предмете — реликварии здесь очевидно, так же как и
позже, когда святой (согласно местной традиции) император франков будет встречать
См.: Ginzburg С. Representation...
«...Und hieltend vor im nun wife ross, die ross warennd alle verdekt mit rotem tuch, dero achti geladen waren mit
watsecken und das ntind, da was uff gemacht ain silbrin ubergult lad. Do was inn das hailig und wirdig sacrament,
och verdacket mit rotem tuch; uff dem tuch so stunden zway silbrini kertzstal mit brinnenden kertzen...» Ulrich
von Richenthal. Chronik des Konstanzer Conzils 1414-1418 / Hrsg. von M. R. Buck. Tubingen, 1882 (Bibliothek
des literarischen Vereins in Stuttgart, 158). S. 26.
Происхождение возможной ошибки легко объясняется, если допустить, что 12 незримых учеников Христа
ехали в четыре ряда по три всадника в каждом. Ульрих Рихенталь мог запомнить меньшее число таких
рядов, чем было в действительности.
Schiffers Н. Die deutsche Konigskronung und die Insignien des Richard von Cornwallis. Aachen, 1936
(Veroffentlichungen des Bischoflichen Diozesanarchivs Aachen, 2). S. 12-17, 150.
«Item vor dem Romischen Kung und den kurfursten sol man tragen des heiligen kaiser Kharl hawpt und ander
hailtumb mit der vorgenanten procession, die dann geen sol Ы6 zu unser frawen munster...» RTA AR. Bd. 16.
Stuttgart; Gotha, 1921-1928. Nr. 101. S. 172.
Подробнее см.: Бойцов M. А. Накануне...
ВЙМм'.'л. boiiuc." • UMII'llII- II СИIHH-HMI- "'"""
Карла V перед воротами Ахена не только в виде собственного бюста, но и в образе
«великана» — огромной куклы, управлявшейся спрятанным в ней человеком179. Однако во всех
этих ахенских эпизодах Карл Великий не ехал верхом, как Христос перед папой.
Конь без всадника вполне мог быть заимствован из инаугурационных процессий
(в связи с коронацией, въездом и т. п.) в процессию похоронную: именно такое развитие
наблюдается, похоже, во французском придворном обычае180. Появление в церемониале
въезда французских королей коня, украшенного королевского лилиями, до сих пор
объясняли весьма туманно181. Но стоит только допустить, что средневековые государи
старательно подражали друг другу в сфере внешнего выражения своей власти182,
естественно возникает следующая гипотеза. Конь без всадника был во французском церемониале
просто заимствован из церемониала папского, подобно тому, как папы ранее
заимствовали этот мотив у константинопольских императоров. В более раннем, римском, случае
мы видим лошадь, «убранную как для папы», в более позднем, парижском, — коня, про
которого можно сказать, что он «убран как для короля». Однако даже с сугубо
гипотетической идентификацией французского «невидимого всадника» возникают трудности:
в политической теологии Капетингов и Валуа не имелось безусловного основателя
легитимирующей традиции, каким был св. Петр для пап или же Карл Великий для
Священной Римской империи. Теоретически таким всадником мог стать либо тот же Карл
Великий, либо св. Дионисий, либо Людовик Святой. Впрочем, если данный элемент
папского церемониала был заимствован сугубо формально, без приспособления к
нуждам королевской репрезентации, то конь во французской процессии мог ехать вообще
без какого бы то ни было «невидимого всадника» на спине. Во всяком случае, даже на
пороге Нового времени во Франции давали лишь очень скупые объяснения по поводу
коня без седока: похоже, исходные (римско-авиньонские) смыслы не были восприняты,
а собственные (французские) так и не найдены.
«Геральдическое описание»
Итак, всадник, символизирующий и в определенном смысле воплощающий
покойного, мог стать совершенным невидимкой, чтобы в этом призрачном качестве принимать
«Vnter das thor hat man ein grossen man bracht, darinnen ist eyner gangen vnnd gemacht wie der heylig Keyser
Karl gewesen ist mit der Keserlichen kron vnd den Adler vornen vnd hinden an im der ist der K.M. vnter das thor
entgegen kumen ine zu entpfahen. Darnach die procefi vnd des heyligen Kaiser Karls haubt hinnach getragen».
Die kronung des allerdurchleuchtigisten und grofimechtigisten Ftirsten und herren Herren Karls romischen und
hyspanischen Konigs, audi erwelten romischen Kaysers, yzunt zu Ach am XXIII. tag Octobris beschehen, gantz
lustbarlich und kurtzweylig zu lesen. [S.I., s.a., вероятно 1520]. Bl. 2-2v.
Bryant L. M. Op. cit. P. 106.
«The riderloss horse may have originated in the feudal custom of the Ile-de-France which required a vassal to
give a horse and a gold cup to a new lord in return for the immediate confirmation of privileges held under the
previous lord». Ibid. Именно эта гипотеза Л. М. Брайента и побудила С. Туаймен предложить аналогичное
объяснение в случае с папским конем без седока — см. выше.
Подробнее см.: Бойцов М. А. Символический мимесис...
Глава 8. Тело и его превращения Д
участие в траурных церемониях по полководцам и президентам вплоть до XX в., но мог
и «распасться» на отдельные части воинского и турнирного доспеха. Второй вариант
особенно интересен потому, что в нем происходило интенсивное взаимодействие с
самостоятельной символической системой — геральдикой. Из частей рыцарского
вооружения, демонстрировавшихся в процессии, особое значение приобретали щит, шлем и
знамя — именно как носители геральдической информации. Со временем слой
геральдической символики стал не только высвобождаться из более ранних форм
репрезентации умершего, но и претендовать едва ли не на ведущую роль в ней. Геральдика
позволяла представлять покойника не только в качестве знатного лица, воина и участника
турниров (для этого было достаточно и «негеральдических» наборов лат), но к тому же
подробно и точно «описывать» его как обладателя тех или иных титулов и земель183.
Вероятно, поэтому едва ли не самой выразительной частью княжеской похоронной
процессии в XIV-XV вв. становится череда «представителей» владений покойного,
своеобразным образом персонифицировавших все части его титула. Процессия
разбивалась на большее или меньшее число «модулей» — групп людей. В каждом несли щит
с гербом той земли (королевства, герцогства, графства и т. п.), которая
«репрезентировалась» данной группой (ил. 105). Помимо щита здесь обычно использовались и
другие носители геральдической символики: знамя и шлем с нашлемником. Как правило,
участники ехали верхом или же вели даримых церкви лошадей в поводу, и тогда попоны,
естественно, также использовались для передачи геральдической информации. После
окончания траурных торжеств все эти предметы становились собственностью храма, и
некоторые из них (прежде всего шлем и щит) вывешивались в нем на видном месте.
Складывание церемонии поднесения церкви таких даров можно с большой долей
вероятности отнести к XIII веку184.
Постепенно щит и шлем, видимо, начинают восприниматься в первую очередь как
геральдические фигуры, а то обстоятельство, что эти предметы обозначали
принадлежность их обладателя к кругу воинов-рыцарей, отступает на второй план. Иначе трудно
объяснить, почему с некоторых пор эти эмблемы можно было видеть и на похоронах
женщин, которые, естественно, ни в боях, ни в ристаниях не участвовали. Так, в 1500 г.
при погребении Иоланты Лотарингской, супруги ландграфа Гессенского Вильгельма II,
«два графа несли перевернутый щит [с гербом и шлем] с нашлемником»185.
«Геральдическое описание» ландграфини получилось скромным, но тем не менее по своей
стилистике вполне «мужским».
Впрочем, князей-мужчин тоже могли хоронить в сопровождении одного-
единственного герба, если обстоятельства складывались неблагоприятно. Так, в
Об идентифицирующей роли геральдики см. прежде всего: Paravicini W. Gruppe und Person: Representation
durch Wappen im spateren Mittelalter // Die Representation der Gruppen: Texte — Bilder — Objekte / Hrsg.
von O. G Oexle und A. von Htilsen-Esch. Gottingen, 1998 (VMPIG, 141). S. 327-389.
Davidsohn R. Op. cit. Bd. 4. Teil 3. S. 373.
«...Zwen graffen truggen schilt / vnder sich gekert mit / dem helm zeichen». Марбург. Гессенский
государственный архив. 2b (Personalia, Hofhaltung). Mappe 2. Fol. 1.
ЦЩД М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
1493 г. баварский герцог Кристоф по пути в Святую землю скончался на Родосе.
Хотя, по словам хрониста, герцога «очень торжественно погребли и с очень большой
пышностью несли к церкви», из его же рассказа следует, что в последний путь Кри-
стофа провожали всего пять рыцарей (вероятно, свита, с которой он покинул родную
Баварию). Четверо несли носилки с гробом, а пятый шел впереди с баварским
гербом в руках186.
Если бы дело происходило на родине герцога, его геральдическая идентификация,
выраженная в погребальной процессии, конечно же, не ограничилась одним-единственным
гербом, пусть и самым главным. Для нас здесь существенно, что даже при максимальном
упрощении похоронной церемонии элемент «геральдического дефинирования»
покойного сохранялся, пускай и по необходимости в самом скромном виде.
«Геральдическое описание» умершего не ограничивалось погребальной
процессией. Обычно характерным сочетанием гербов украшался и castrum doloris,
возвышавшийся над гробом, как, например, при заупокойной мессе, отслуженной в Нюрнберге
по королю Альбрехту П. Тогда сверху с двух противоположных сторон этой
конструкции поместили по четыре герба: Венгрии, империи, Чехии и Австрии187. Изредка при
погребении находилось место и для личной эмблематики умершего. Так, подушка под
головой покойного короля Филиппа V была вышита попугаями — геральдическим
девизом покойного — единственной персональной эмблемой, появившейся в
оформлении похорон188.
Тем не менее именно процессия оставалась наиболее выразительным средством
передать «геральдическую индивидуальность» покойного. Обычно самая парадная часть
шествия складывалась из нескольких одинаковых «модулей», людей для которых всякий
раз подбирали специально. В идеале в каждый «модуль» входили рыцари той области,
которую он «представлял», хотя на практике такое правило отнюдь не обязательно
соблюдалось. Участникам поручалось нести те или иные геральдические символы «своей»
территории. Мы помним, что гербы умершего в таких случаях обычно предъявлялись в
перевернутом виде189 (по объяснениям современников, «в знак утраты покойным былой
Все пятеро были одеты в костюмы из черного бархата: «...ward da zu Rodis [...] gar herlich begraben und gar
kostlich gen kirchen getragen; wann vier ritter trugen di par und ainer voran das Baierland, di waren all mit
swarzem samat beklaidet, und mit grosser klag begraben». VeitAmpeck. Op. cit. S. 704.
«...Vnd an dem grab oben warn / hinten vnd vorn viii schilt, / iiii vorn, iiii hinten der erst shilt / was vngern der
ander das reich / der drit beheym der vird osterreich / desgeleich warn dy hyntern iiii / auch als die vodern».
Нюрнберг. Государственный архив. Reichsstadt Niirnberg. D-Laden-Akten. Nr. 1784. Bl. 5v
«Item pour deux oreillers de veluiau vert Semez descussons de brouderie et de papegaus broudez de fin or
dont Fun hit sous la teste quant il hit apporte des aueugles a nostre dame et l'autre de Nostre Dame a S. Deni
c.s. pour piece ualent [...] x 1.» Brown E. A. R. The Ceremonial of Royal Succession... P. 293 (70), см. также
p. 280-281, 284.
Правда, в XV в. кое-где начинают отказываться от переворачивания герба мертвого государя. Так, в
Венеции погребение дожа Томмазо Мочениго в 1423 г. стало последним, при котором гербы несли
перевернутыми; во всех последующих процессиях их показывали «правильно». См.: Boholm A. The Doge of Venice. The
Symbolism of State Power in the Renaissance. Gothenburg, 1990. P. 104.
Глава 8. Тело и его превращения Д
знатности мира сего»190), порой «портились» и нашлемники, как мы видели на примере
погребения графа Ульриха V Вюртембергского в Штутгарте191.
Когда такая манера оформления княжеских погребений закрепилась к северу от
Альп и к востоку от Рейна, и откуда именно она начала завоевывать Европу, сказать
сложно, хотя самые ранние выявленные случаи относятся к северной Италии. Так, уже
в 1313 г. в Пизе при погребении императора Генриха VII перед его останками рыцари
несли перевернутые щиты с гербами и опущенные знамена. Скупые строки источника
можно понять в том смысле, что 8 рыцарей «представляли» родовое графство
покойного — Люксембург, а еще 16 — империю (надо полагать, различные ее земли)192. Числа 8
и 16 подсказывают варианты построения процессии: допустимо предположить, что
рыцари уже тогда шли группами либо по два, либо по четыре человека в каждой. Второе
кажется вероятнее, и тогда в составе-каждой «делегации» один рыцарь нес знамя,
второй — щит, а еще двое могли, например, вести под уздцы коня, украшенного попоной с
гербами. Соответственно, два «модуля» должны были представлять семейные владения
Люксембургов, а четыре — остальную империю.
Второй известный мне случай имел место тоже в Италии. Если верить хронике Джо-
ванни Виллани, в 1328 г. при погребении герцога Каструччо Каструкани в траурной
процессии провели десять коней с десятью знаменами. На двух был изображен герб
империи, на следующих двух — герб герцогства, еще на двух — герб самого Каструччо, на
одном — герб пизанской коммуны, а также гербы Лукки, Пистойи и Луни193.
Однако следующий пример относится к краям, от Италии весьма далеким. В
похоронной процессии польского короля Казимира III в 1370 г. пронесли 11 знамен
польских герцогств, за которыми последовало знамя Польского королевства. При каждом из
них были соответствующие шлем и щит с гербом194.
Формулировка, относящаяся к траурным торжествам в память Бертрана Дюгеклена: «in signum temporalis
nobilitatis amisse». Chronique du religieux de Saint-Denys. P. 602. Идея представления знаков власти
умершего в «неправильном» состоянии — перевернутыми или же испорченными — весьма стара. Так,
согласно Тациту (Анналы. III, 2,2), в похоронной процессии Германика (19 г.) несли «нечищенные и лишенные
украшений значки и опущенные вниз фасции». (Перевод А. С. Бобовича приводится по изданию: Корнелий
Тацит. Сочинения в двух томах. Т. 1. М., 1993. С. 82.)
Первый всадник: «ein stritthauben het ег uff / daruff was das kleinot ge- / bunden vnd hieng zu der / rechten
seiten abe»; второй всадник: «in gantzem / harnesch, vnd mit einer strit / huben oder helmlin daruff das kleinet /
zu der rechten syten herab gehenckt»; у третьего всадника «uff dem helm das klein-/ not neben herab hangen».
и т. д. Штутгарт. Главный государственный архив. А 602 WR 211. Fol. 23-24v.
«Cuius sanctissime recordationis imperatoris funus octo comitatus Lutzelnburgensis et sedecim in armis imperialibus,
clyppeis et vexillis controversis, antecedebant». Imperator Heinricus. Ein spatmittelalterlicher Text liber Kaiser
Heinrich VII. in kritischer Beleuchtung / Hrsg. von K.-U. Jaschke. Luxemburg, 1988 (Beiheft zu Hemecht 1988).
S. 130 К рассказу этого анонима о смерти и погребении Генриха VII издатель склонен относиться в основном
с доверием. См.: Ibid. S. 92-102. Сравн.: Meyer R. J. Konigs- und Kaiserbegrabnisse... S. 56.
Приводится в переводе M. А Юсима: Ъиллапи Дж. Новая хроника, или История Флоренции. М., 1997.
С. 320 (X, 86).
«...Undecim vexilla undecim ducatuum, et duodecimum regni Poloniae singulis clipeis, signis seu armis singulorum
ducatuum insignita deferentes sequebantur». Joannis de Czarnkow Chronicon Polonorum. S. 646.
РД М. А. Бойцов « ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Впервые полный каталог «делегаций» с подробным описанием гербов на знаменах
приводит очевидец похорон императора Карла IV в 1378 г. Сначала было пронесено так
называемое огненное знамя195. Потом прошли шесть групп «представителей» земель —
каждая со своим знаменем. Затем появился, надо полагать, личный баннер императора
с черным орлом на золотом поле196. Именно за этим баннером ехал всадник в шлеме с
золотой короной и обнаженным мечом в руке197 — так что и место, отведенное «черному
рыцарю» в процессии, указывало на «символическую идентичность» его с умершим. За
всадником появилось знамя империи — белый крест на красном поле198, а потом
предстал «Пылающий орел св. Вацлава»199. Последним несли так называемый rennfann —
«штурмовое знамя» — опущенным книзу200.
При погребении короля Альбрехта II в 1439 г. было представлено уже 17 «модулей».
Большинство состояло из четырех человек, которые держали знамя, шлем, щит и меч.
Однако в «делегациях» Священной Римской империи и двух королевств (Венгрия и
Чехия) имелось больше людей, потому что здесь несли еще короны, державы и скипетры.
«От имени» каждой земли вели и коня под попоной с соответствующим гербом.
«Замыкающим» в каждом «модуле» выступал рыцарь с мечом (надо полагать, повернутым
острием вниз в знак окончания земной жизни и правления)201.
Когда в 1493 г. служили панихиду по императору Фридриху III, «делегации»
выглядели несколько иначе. Знамя, шлем и щит проносили обычным порядком,
затем двое вели под уздцы коня, но в конце каждой группы шли восемь дворян с
зажженными свечами. Исключений на этот раз не было сделано ни для Венгерского
195 «Item da furt man im vor ain panier, daz haist daz fuirpanier, daz was rott sidin». Die Augsburger Chronik...
j, S. 60-61. Споры о значении этого знамени см. в: MeyerН. Sturmfahne und Standarte // ZRG GA. Bd. 51.1931.
S. 204-257; Erdmann С Kaiserfahne und Blutfahne. Berlin, 1932 (Sonderausgabe aus den Sitzungsberichten der
Preufiischen Akademie der Wissenschaften. Phil.-hist. Klasse. 1932,28); Idem. Kaiserliche und papstliche Fahnen
im hohen Mittelalter // QFIAB. Bd. 25. 1933/1934. S. 1-48; Meyer H. Kaiserfahne und Blutfahne // ZRG GA.
Bd. 53.1933. S. 291-299.
196 «Darnach der Schwartz adler des richs in ainem guldin veld». Die Augsburger Chronik... S. 61.
197 «Darnach furt ain ritter sein helm mit ainer guldin chron, der helm verdackt mit ainer hermin deck, und er furt
audi ain plozz schwert in siner hend die spitz gegen der erden». Ibid.
198 «Darnach furt man den fan des hailgen richs, ain wizz criitz mit ainem langen zagel in ainem rotten veld...» Ibid.
199 «Darnach furt man ainen schwartzen prinenden adler in ainem silbrin feld...» Ibid. Речь идет о старом чешском
гербе, получившем со временем название «Пылающий орел св. Вацлава». Считается, что к началу XIV в.
он был вытеснен новым — белый лев с раздвоенным хвостом, а старый уже в 1339 г. был «как
освободившийся» пожалован архиепископству Триентскому: Zelenka A. Heraldische Bemerkungen // Kaiser Karl IV
Staatsmann und Mazen... S. 312-313. Однако цитируемый пример показывает, что «старый герб» продолжал
использоваться и в конце XIV в., хотя очевидно, что организаторы торжеств явно испытывали затруднения
относительно того, какое место в процессии ему отвести. Этот элемент процессии почему-то обходится
полным молчанием в: SmahelF. Spectaculum et pompa funebris...
200 «Darnach furt man ain guldin rennfann mit ainem schwartzen adler des richs verkert daz haubt gen tal». Die
Augsburger Chronik... S. 61.
201 Mauser W. Der Trauerzug beim Begrabnis des deutschen Konigs Albrecht II. (f 1439) // Adler. Zeitschrift fiir
Genealogie und Heraldik. Bd. 7 (21). 1967. S. 194-195.
Глава 8. Тело и его превращения
королевства, ни для самой империи — о коронах, скипетрах и державах ничего не
говорится202.
В Германии новая манера «геральдического описания» усопшего в похоронной
процессии «спустилась» с уровня императоров и королей на уровень курфюрстов,
вероятно, довольно скоро — около середины XV в. Во всяком случае, в герцогстве Саксонском
использование гербов и знамен в похоронном ритуале документируется с 1462 г., когда
хоронили Вильгельма III, герцога Саксонского и маркграфа Майсенского. Благодаря
счетным книгам известно, что для траурной процессии было изготовлено 11 знамен
и 22 герба (отсюда следует банальный вывод, что гербы нашивались на обе стороны
знамени)203.
Из перечисленных эпизодов ясно: при всей стандартности используемых приемов у
каждой погребальной процессии был свой облик, ведь общий «геральдический рисунок»
не повторялся при похоронах даже членов одной и той же династии (как показывают
прощания с Альбрехтом II и Фридрихом III). Человек, понимавший язык используемой
здесь символики и внимательно следивший за процессией, никогда не спутал бы разных
правителей, «описываемых» геральдическими средствами в качестве глав тех или иных
совокупностей политических сообществ.
Заметим, что такой способ «дефинирования покойного» с помощью средств
геральдики был хотя и очень распространенным, но далеко не единственным. Во
Флоренции, скажем, знамена для похоронной процессии не являлись производными от
титула погребаемого. Здесь их присылали по собственной инициативе те или иные
корпорации, желавшие отдать честь умершему, выставив свои эмблемы рядом с его
телом204. Понятно, что и «флорентийский вариант» использования знамен служил,
помимо прочего, «определению» умершего индивида, только в данном случае он
выступал не как глава неких сообществ, а как один из их членов. Ведь выставленные у
гроба знамена наглядно показывали, какие корпорации признавали покойника
«своим». Соответственно, в данной символической трактовке умерший «описывался»
через более или менее специфический набор его связей с теми или иными сплоченными
группами.
Наряду с корпоративными знаменами на похороны заметных людей в Италии
присылали и знамена индивидуальные. Так, например, в 1440 г. к погребению Лоренцо
Медичи папа Евгений IV отправил не только знамя Римской церкви205 (то есть, так сказать,
знамя «корпорации», главой которой он являлся), но и свое личное206. Если таких пер-
Подробнее см.: Бойцов М. А. Погребение императора... (в особенности указанные там инкунабулы).
Stretch В. Op. cit. S. 485 со ссылкой на архивные материалы.
См. материал, изложенный в: Strocchia Sh. Т. Death and Ritual in Renaissance Florence. Baltimore, 1992 (The
John Hopkins University Studies in Historical and Political Science. Ser. 110; 1). P. 33-35.
О знамени и гербе Римской церкви см.: Erdmarm С. Das Wappen und die Fahne der Romischen Kirche //
Q.FIAB. Bd. 22.1930/1931. S. 227-255.
Strocchia Sh. T. Op. cit. P. 33 со ссылкой на: Moreni D. Pompe funebri celebrate nell'imperial et real basilica di San
Lorenzo dal secolo XIII a tutto i regno mediceo. Firenze, 1827. P. 9.
ИНЯ'М. Л. Гч.Гщ..* ♦ Li[-.'Vll4lT[- П СМНРШНГ- '"" "__
сональных знамен в похоронной процессии было много, то она «описывала» умершего,
очерчивая круг близких к нему при жизни влиятельных лиц.
Таким образом, геральдика оказывалась весьма гибким средством, позволявшим
передавать разные стороны «статусной индивидуальности» покойного. С ее помощью
мертвеца можно было представить и как главу политических сообществ, и как члена
всевозможных корпораций, и как участника дружеских, родственных или союзнических
сетей, связывавших его с другими политическими индивидами. Этим во многом
объясняется, почему столь абстрактная и рафинированная «модификация тела» покойного
правителя пользовалась таким успехом в позднем Средневековье.
Тело воспроизведенное
На предыдущих страницах было показано, какие метаморфозы происходили и с
самим смертным телом правителем, и, так сказать, с идеей этого тела: мертвец заменялся
копией-эффигией или хотя бы пустым гробом, оживал в облике таинственного
всадника, становился незримым, распадался на части и воссоздавался заново уже в совершенно
ином качестве — как совокупность абстрактных геральдических символов. Однако даже
этот беглый обзор посмертных трансформаций тела был бы недопустимо ущербен, если
бы здесь не была упомянута еще одна. Тело умершего правителя нередко
воссоздавалось искусственно. Этот подход нам уже знаком на примере «погребальных манекенов»,
но образы, о которых будет говориться здесь, предназначались, в отличие от эффигий,
не для кратковременного применения, а для «использования» постоянного, в идеале —
вечного, вплоть до скончания времен. Речь идет о создании художественных
персонификаций, в той или иной степени связанных со смертью, погребением и поминовением
изображаемого лица.
Слово «персонификация» тут выбрано, чтобы не допустить смешения
средневековых форм представления так или иначе понятой индивидуальности покойного с
психологическим портретом, характерным для Нового времени. Разумеется, здесь
нет возможности углубляться в весьма обширную тему, предмет многих дискуссий на
протяжении последних полутора веков, — тему становления новоевропейского
реалистического искусства в предполагаемой связи со складыванием новоевропейской
личности. Однако некоторые аспекты ее затронуть придется, хотя по необходимости
очень бегло.
Принцип возможно более точного воспроизведения телесного облика умершего
человека вообще и государя в частности отнюдь не был впервые изобретен в позднесред-
невековой Европе. Достаточно вспомнить о посмертных масках и создававшихся на их
основе весьма реалистических imagines, игравших большую роль в традиционном
древнеримском обществе с его развитым культом предков207. Можно было бы привести и
«...Катафалк окружали изображения Клавдиев и Юлиев... Где же обычаи древности, где выставляемая у
погребального ложа посмертная маска...» Тацит. Анналы. III, 5 (приводится в переводе А. С. Бобовича по
изданию: Корнелий Тацит. Сочинения в двух томах. Т. 1. М., 1993. С. 83-84).
r.'KiK.'iK TV.in ii ri" ii|HT;|i;iiiunii.i Щ
еще более древние примеры, но они вряд ли хоть как-то связаны со средневековыми
персонификациями. Между тем относительно римских восковых портретов-масок, как
уже кратко упоминалось выше, в литературе неоднократно высказывалось
предположение, что это они заложили традицию, приведшую в конечном счете к восковым лицам
средневековых королевских эффигий и «реалистическим» скульптурам на надгробиях.
Историков всегда особенно впечатляло, что римские восковые маски предков не только
хранились на почетном месте в домах аристократов, но и использовались при
похоронных торжествах (а возможно, и по другим случаям), когда их надевали актеры, чтобы
создать иллюзию возвращения из небытия тех или иных предков, составлявших славу
данного знатного рода208. Не исключено, что практика создания восковых портретов
покойников сохранялась чуть ли не до кануна Средневековья, хотя единичные
свидетельства IV-VI вв.209 могли, конечно, возникнуть не как зарисовки с натуры, а в качестве
литературных реминисценций.
Однако попытки ряда исследователей продлить линию преемственности от
художественных персонификаций римского времени — будь то восковые маски или же,
например, фаюмские портреты — до позднего Средневековья выглядят, как уже говорилось,
малоубедительно. К тому же в искусстве Римской империи (тем более официальной
иконографии) еще в II—IV вв. установка на выражение типического, то есть прежде
всего сана, должности, статуса, «достоинства» изображаемого лица, стала доминировать
над стремлением к передаче индивидуального облика.
Принципы такой передачи начинают заново осваиваться западноевропейским
искусством только на рубеже XIII и XIV вв. — как неоднократно подчеркивалось в литературе,
в связи с глубинными трансформациями, переживавшимися тогда Западной Европой и,
в частности, с решительными изменениями в понимании человека2'0. В средневековых
персонификациях, серьезно отличавшихся по своей сути как от римского портрета, так
и от новоевропейского, тем не менее проявлялись весьма заметные
индивидуализирующие тенденции. Тяга к передаче индивидуального заметна и в самых разных формах
См. знаменитое место у Полибия (VI, 53): «Затем после погребения с подобающими почестями
римляне выставляют изображение покойника, заключенное в небольшой деревянный киот в его доме на самом
видном месте. Изображение представляет собою маску, точно воспроизводящую цвет кожи и черты лица
покойника... Если умирает какой-либо знатный родственник, изображения эти несут в погребальном
шествии, надевая их на людей, возможно ближе напоминающих покойников ростом и всем сложением».
(Приводится в переводе Ф. Г. Мищенко по изданию: Полибий. Всеобщая история в сорока книгах. Т. 2.
СПб., 1995. С. 36.)
Восковые портреты предков упоминаются у Авсония (конец IV в.) в эпиграмме 45 (26): «...он Марса, Рема,
Ромула-зиждителя / Зовет своими предками, / Их обрядить велит в шелка сирийские, / Из серебра
ваяет их, / Из воска отливает перед входом в дом, / На полках держит в атрии...» (Приводится в переводе
М. Л. Гаспарова по изданию: Авсоний. Стихотворения. М., 1993. С. 210-211.) Кроме того, о них же
говорится в V в. у Аполлинария Сидония (Письма V, 6) и даже еще в VI в. в эпиграмме Агафия Миринейского.
См: SMosserJ. von. Op. cit. S. 25.
Keller H. Die Entstehung des Bildnisses... S. 229. Сравн.: Sommer Wright G. The Reinvention of the Portrait
Likeness in the Forteenth Century // Gesta. Vol. 39. 2000. P. 117-134.
ВД М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
мемориальных изображений — от книжных миниатюр до каменных надгробий и от
мелкой пластики до витражей2'1. Подобно тому, как сами индивиды в различных культурах
могут занимать разные позиции на условной шкале между недостижимыми полюсами
полной выделенности из от общества и полного растворения в нем, точно так же и
изображения индивида могут отражать весьма разные модусы включенности в социальные
и культурные связи212.
Пожалуй, понятнее всего нашим современникам такая форма репрезентации
умершего, как сравнительно небольшое по размерам живописное изображение,
используемое при его поминовении, а возможно, и при самом погребении. В одном известном
немецком сочинении начала XV в. подобный портрет назван характерным образом
gemalte begrebnufi213, что можно лишь приблизительно перевести как «нарисованное
погребение».
Тема мемориального портрета разработана плохо уже в силу того, что таких
изображений от Средневековья сохранилось очень мало. Самый ранний (и самый известный)
образчик этого жанра в германских землях — «парсуна» (воспользуюсь здесь термином
из истории русской живописи) австрийского герцога Рудольфа IV Габсбурга (1339
1365) (ил. 106). В литературе ее часто называют то первым сохранившимся к северу от
Альп «настоящим» портретом европейского государя, то вторым214 после изображения
французского короля Иоанна Доброго (или, согласно другой идентификации, Карла V),
то снова первым, если иметь в виду изображение не строго в профиль (как представлен
Иоанн Добрый), а в три четверти...
В какой мере художник действительно руководствовался стремлением запечатлеть
индивидуальные черты Рудольфа IV, остается, строго говоря, не вполне ясным. Едва
ли не самым весомым аргументом в пользу портретности изображения служат очень
большие глазные впадины князя. Череп, обнаруженный при вскрытии гробницы Ру-
1 Подробно эта позиция, противостоящая не только основным тезисам X. Келлера, но и принятому со
времен Я. Буркхардта мнению, что в средневековом искусстве изображались не индивиды, а типажи,
излагается в: Oexle О. G. Метопа und Memorialbild // Memoria: Der geschichtliche Zeugniswert des liturgischen
Gedenkens im Mittelalter / Hrsg. von K. Schmid und J. Wollasch. Mtinchen, 1984 (Munstersche Mittelalter-
Schriften, 48). S. 384-440. См. также ее развитие, например, в: Reudenbach Б. Individuum ohne Bildnis? Zum
Problem kiinstlerischer Ausdrucksformen von Individualitat im Mittelalter // Individuum und Individualitat
im Mittelalter / Hrsg. von J. A. Aertsen und A. Speer. Berlin; New York, 1996 (Miscellanea mediaevalia, 24).
S. 807-818.
2 «...Das Individuum kein abgespaltener Partikel sein kann, es vielmehr eine innere Polaritat auszeichnet, in der das
Moment der Besonderung mit demjenigen der Bindung (an Gesellschaft, Gruppe, Familie etc.)...» Под влиянием
христианства или иных факторов меняется только соотношение между этими двумя началами, расстояние
до каждого из двух этих полюсов: Boehm G. Pragnanz. Zur Frage bildnerischer Individualitat // Individuum.
Probleme der Individualitat in Kunst, Philosophie und Wissenschaft / Hrsg. von G. Boehm und E. Rudolf.
Stuttgart, 1994. S. 4. См. также: Portrat vor der Erfindung des Portrats / Hrsg. von M. Buchsel und P. Schmidt.
Mainz, 2003.
3 Johannes von Tepl. Der Ackermann und der Tod. Text und Ubertragung / Hrsg. von F. Genzmer. Stuttgart, 1991.
S.44.
4 Например: Байт W. Rudolf IV. der Stifter. Seine Welt und seine Zeit. Graz; Wien; Koln, 1996. S. 92.
Глава 8. Тело и его превращения Д
дольфа IV в 1933 г., как говорят специалисты, действительно отличается увеличенными
глазницами...
Относительно времени написания этой «парсуны» ведутся споры: называют даты
между 1359/1360 г. и годом смерти герцога — 1365 г. Последнее представляется более
вероятным, однако нет твердой уверенности даже в том, написана ли картина еще при
жизни Рудольфа или же вскоре после его кончины215. Предположение, что данная
персонификация как-то связана со смертью князя, его погребением или поминовением,
напрашивается само собой: она висела в глубине алтарной части храма св. Стефана по
соседству с кенотафом Рудольфа IV и под мраморной доской с его же эпитафией,
перечислявшей заслуги эрцгерцога.
В этом контексте персонификацию Рудольфа вполне можно рассматривать как
визуальное выражение политических амбиций герцога (придуманная самим же Рудольфом
австрийская «герцогская корона» у него на голове — лучшее тому подтверждение).
Однако благодаря недавним исследованиям яснее становится и прагматическая функция
индивидуализированного образа герцога. Он служит не столько выявлению особости
умершего человека, сколько, напротив, подчеркиванию идеи включенности его в
определенные сообщества. Персонификация Рудольфа помещена в той части собора, где
собирались члены созданного эрцгерцогом капитула и организованного им же университета.
Тем самым «парсуна» изображала фундатора, чье визуальное присутствие, во-первых,
обеспечивало ему посмертное поминовение обоими сообществами, а во-вторых,
способствовало их собственной внутренней интеграции216.
Вероятно, и в остальных случаях индивидуализации средневековых
художественных образов, прежде всего посмертных, следует представлять себе иные, чем в Новое
время, способы применения таких изображений. Вряд ли, скажем, последний «портрет»
императора Максимилиана (вернее, его трупа), сделанный в соответствии с желанием
государя предстать запечатленным в самом жалком и неприкрашенном виде на
смертном одре, создавался с целью точной передачи индивидуальных черт покойного или тем
более душевного мира усопшего217 (ил. 107). Художник воспроизводил образ мертвого
тела ради того, чтобы с его помощью внушить зрителю, сколь скоротечно земное
величие и сколь велико было смирение главы христианского мира перед лицом неминуемой
смерти. Но осознание того и другого должно естественно вызывать у всякого, видящего
портрет, желание принести молитву за упокой души Максимилиана. Поэтому конечная
цель как данного изображения, так, вероятно, и многих иных, заключалась в
интенсификации молитвенной поддержки душе усопшего. Его мертвое тело благодаря усилиям
См. прежде всего: Feuchtmuller R. Rudolf der Stifter und sein Bildnis. Wien, 1981; Wilde J. Das Bildnis Herzog
Rudolfs IV // Kirchenkunst. Bd. 5.1933. S. 36-41, а также недавнюю работу с указанием литературы по теме:
Horch С. Der Memorialgedanke und das Spektrum seiner Funktionen in der Bildenden Kunst des Mittelalters.
Konigstein im Taunus, 2001. S. 190-227.
Первая сторона отмечена в: Horch С. Op. cit. S. 222, вторая подчеркнута мной.
Schmid P. Sterben — Tod — Leichenbegangnis Konig Maximilians I. // Der Tod das Machtigen / Hrsg. von
L. Kolmer. Paderborn, 1997. S. 203.
ВЕЯм.л Lk.iiuci; ' г.ыпчпь:и cmiipehi'il 1______..__IL_"
художника превращалось в инструмент для достижения этой цели — инструмент,
продолжавший действовать и после того, как само тело исчезнет.
Тела из камня
Куда лучше, чем живописные «парсуны», историкам искусства известны
скульптурные надгробия, часть из которых, возможно, воспроизводит черты лиц умерших с
точностью, близкой к портретной.
Причины возникновения традиции украшать надгробия (прежде всего государей)
весьма реалистическими по виду скульптурными портретами тех, кто под ними лежит, —
традиции, набравшей силу к XIV в., уже много раз обсуждались специалистами, и в их числе
классиками изучения европейской культуры218. Оставляя в стороне большинство
затрагивавшихся в литературе вопросов, отмечу лишь существенное для данной главы. В позднем
Средневековье ясно обозначились две основные линии в отношении того, требуется ли на
надгробном памятнике воспроизводить с максимально возможной точностью телесный
облик покойного. Предпочтение той или иной из них определялось как доминирующими
культурными течениями, так и вкусом или настроениями отдельных заказчиков.
Первая линия состояла во вполне сознательной установке на передачу в памятнике
индивидуальных черт усопшего. Отразилась она не только в «реалистических»
надгробиях, таких как императора Фридриха III в соборе св. Стефана в Вене (ил. 108),
типичных, впрочем, прежде всего для Италии, но и в формулировках, часто
использовавшихся в завещаниях. Так, ландграф Тюрингский в 1482 г. недвусмысленно выразил свою
волю: он желает, чтобы будущее надгробие было украшено изображениями именно его
и его супруги219. Формулировка только на первый взгляд может показаться банальной —
в большинстве записей того же рода завещатели выражались куда отстраненнее и
неопределеннее. То и дело они просят изобразить не себя, но неидентифицированного
носителя того же социального статуса — например, «рыцаря» или «епископа». Так, в уже
упоминавшемся завещании 1455 г. трирского архиепископа Якоба фон Зирка он требует
украсить погребение своего сердца медной плитой с изображением «фигуры
архиепископа», держащей в обеих руках сердце220.
Здесь обозначается вторая линия в «формулировании» надгробного изображения,
когда генерализации и типизации отдается явное преимущество перед
индивидуализацией — особенно популярная в тех типах надгробий, что получили распространение к
северу от Альп221. Эта линия представлена большим числом сохранившихся памятни-
См., например: Panofsky Е. Grabplastik. Vier Vorlesungen tiber ihren Bedeutungswandel von Alt-Agypten bis
Bernini. Koln, 1964.
«Item vor dem hoen altar im closter zu Wymar wullen wir liegen doruff/ sal man uns lassen einen marmorstein
mit vnfi[er]m bilde hauwen vnd /vnser gemaheln darby». Веймар. Тюрингский государственный архив.
Reg. D. Nr. 138. Fol. 2 (завещание ландграфа Вильгельма III).
«...Daruff ein figuir eines Erzbischoffs mit messyngen / gegossen sy die eyn hertze in beyden henden halde».
Кобленц. Главный земельный архив. 1 D. Nr. 1171. Fol. 5.
Подробнее см.: Schmidt, G. Op. cit. S. 60-80.
Глава 8. Тело и его превращения щ1
ков, чем первая, и она, видимо, глубже укоренилась — даже если правы историки,
улавливающие стремление некоторых художников правдиво передать облик погребенного
человека уже на самых ранних фигурных надгробиях — как, например, «антикороля»
Рудольфа Швабского (ум. 1080) в Мерзебургском соборе222 (ил. 109).
Тяга к уподоблению надгробного изображения облику покойного проявилась в
литературе едва ли не раньше, чем в изобразительном искусстве — как пластике, так и
живописи. Монах Бенедикт из монастыря св. Мавра в Нормандии, автор «Романа о Трое»,
фантазируя по поводу гробницы Гектора223, писал около 1165 г. не только о выставлении
в ней на всеобщее обозрение забальзамированного трупа героя. Автор «удвоил» образ
Гектора, добавив к подлиннику его копию: золотую статую, как бы грозящую грекам
обнаженным мечом, и при этом удивительно похожую на оригинал224. Поскольку статуя
изображала Гектора живым и готовым к бою, она оказывалась даже ближе к
«подлинному» образу героя, чем недвижимый оригинал с золотыми трубочками, тянущимися из
тазиков с бальзамом под ступнями мертвеца к его ноздрям.
Первые примеры настолько индивидуализированных персонификаций покойных
государей, что историки в связи с ними нередко говорят о портретном сходстве с
оригиналами, дошли из Италии. Их перечень обычно начинают со скульптуры папы
Климента IV (1265-1268) в храме Сан-Франческо в Витербо, законченной в 1274 г. Пьетро
Одеризи225 (ил. 110). Одни исследователи видят в ней еще только «переход от идеально-
типического изображения к портретному»226, но другие настаивают на очень высокой
степени индивидуализации образа, на том, что он, «несомненно, представляет мертвеца
и при этом индивидуального мертвеца», приводя в подтверждение даже особенности
строения сохранившегося черепа папы — примерно так же, как и в случае с живописной
персонификацией Рудольфа IV227.
222 См. прежде всего: Dale Th. Е. A. The Individual, the Resurrected Body, and Romanesque Portraiture: The Tomb
of Rudolf von Schwaben in Merseburg // Speculum. Vol. 77.2002. P. 707-743. Автор настаивает на стремлении
скульптора передать индивидуальность Рудольфа Швабского, при том что как понимание сути
индивидуальности, так и функции портретного изображения были в Средневековье совершенно иными, чем в
европейской культуре Нового времени. Дальнейшее развитие той же концепции см. в: Idem. The Portrait as
Imprinted Image and the Concept of the Individual in the Romanesque Period // Le portrait. La representation
de Pindividu / Ed. par A. Paravicini Bagliani, J.-M. Spieser et J. Wirth. Firenze, 2007 (Micrologus' Library, 17).
P. 95-116.
223 BuchthalH. Hector's Tomb // De artibus opuscula 40: Essays in Honor of Erwin Panofsky / Ed. by M. Meiss. New
York, 1961. P. 29-36. Перепечатано: Idem. Art of the Mediterranean World A. D. 100 to 1400. Washington, DC,
1983. P. 178-187.
224 «Quant la chose fu a chief traite, / Si on tune image levee / Qu'a merveille fu esguardee: / De fin or fu resplendissant/
E a Hector si resemblant / Que nule chose n'i failleit». Benoit de Saint-Maure. Le Roman de Troie / Publ. par
L. E. Constans. Paris, 1907. T 3. P. 104-105 (стихи 16786-16791).
225 Keller H. Die Entstehung des Bildnisses... S. 277.
226 Ibid. S. 279.
227 Korner H. Praesente cadavere. Das veristische Bildnis in der gotischen Grabplastik Italiens // Die Trauben des
Zeuxis: Formen kimstlerischer Wirklichkeitsaneignung / Hrsg. von H. Korner, C. Peres, et al. Hildesheim; Zurich;
ЩЩ§ М. А. Бойцов » ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Еще совсем недавно историки уверенно утверждали, что лицо статуи на первой из
двух гробниц французской королевы Изабеллы Арагонской, умершей в 1271 г. в кала-
брийской Козенце, выполнено на основе посмертной маски228 (ил. 111). Дело здесь не
только в вопросе об изобретении определенной технологии, ведь, как заметил некогда
авторитетнейший Хаген Келлер, «с того момента, как с человека снимают посмертную
маску, стремясь тем самым сохранить его черты, которые нельзя спутать ни с чьими
иными... с того самого времени, как снова начинает применяться эта механическая
процедура, исчезнувшая было вместе с римской античностью, создается по меньшей мере
духовная предпосылка к тому, чтобы и искусство этой эпохи начало стремиться к
улавливанию подлинной индивидуальности»229.
Однако со временем уверенность, что при создании памятника в Козенце
использовалась маска, стала сменяться все более глубокими сомнениями. Скепсис по этому
поводу выразил сначала Р. Гизи230, а затем А. Эрланд-Бранденбур, за которым последовал и
Ф. Арьес, признавший тем не менее высокую степень индивидуализации созданного
мастером образа231. В. Брюкнер высказался примерно в том же ключе: если посмертная маска
и не снималась, то все равно уровень индивидуализации образа был достигнут высокий,
пускай и иными средствами232. И только Д. Олариу продолжает настаивать на том, что
скульптор в деталях передал лицо погибшей королевы, сняв с него точный отпечаток233.
Хотя первые в постантичной Европе сохранившиеся посмертные маски
относятся только к середине XV в. (Бернардино Сиенского 1444 г. и Филиппе Брунеллески
New York, 1990 (Munchner Beitrage zur Geschichte und Theorie der Ktinste, 2). S. 43-49; Idem. Individuum
und Gruppe. Fragen nach der Signifikanz von Verismus und Stilisierung im Grabbild des 13. Jahrhunderts //
Die Representation der Gruppen. Texte — Bilder — Objekte / Hrsg. von O. G. Oexle und A. von Htilsen-Esch.
Gottingen, 1998 (VMPIG, 141). S. 109-111.
228 Такое предположение было высказно еще первым публикатором памятника: Bertaux Е. Le tombeau d'une
Reine de France a Cosenza // Gazette des Beaux Arts. 1898. T. 19. P. 265-276; 369-378. За ним
последовали и другие историки: SchlosserJ. von. Op. cit. S. 34-35, 49; Keller H. Die Entstehung des Bildnisses... S. 261
(со ссылкой, в частности, на ту же работу Ю. фон Шлоссера) и в очень категорической форме: PohlJ. Die
Verwendung des Naturabgusses in der Portratplastik der italienischen Renaissance. Bonn, 1938. S. 20-21. См.
также яркий пример персонификации, созданной на основе посмертной маски, но с решительной
модификацией черт лица ради создания оптической иллюзии у зрителя: надгробие аугсбургского епископа Воль-
фарта фон Рота (ум. 1362). Маску снимал, по всей вероятности, тот же самый Оттон, который увековечил
свое имя в надписи на надгробии: «Оттон сделал меня из воска, Конрад — из меди». — «Otto me cera fecit
Cunratque per era». Panofsky E. Op. cit. S. 64.
229 «Von dem Augenblick an, wo man die Totenmaske eines Menschen abnimmt, seine unverwechselbaren Ziige also
festzuhalten sucht, da es zum allerletzten Male moglich ist, von dem Zeitpunkt an, wo dies mit der romischen Antike
zugrunde gegangene mechanische Verfahren wieder angewendet wird, ist zumindest die geistige Voraussetzung
dafiir geschaffen, dass auch die Kunst der Zeit der Erfassung einer wirklichen Individualitat zustrebt». Keller H.
Die Entstehung des Bildnisses... S. 261.
230 Giesey R. E. The Royal Funeral Ceremony... P. 203.
231 Арьес Ф. Указ. соч. С. 229-231.
232 Bruckner W. Bildnis und Brauch... P. 88-89.
233 Olariu D. Op. cit. S. 92-96.
Глава 8. Тело и его превращения Д
1446 г.)234, в литературе неоднократно обсуждался вопрос, не снимались ли маски с лиц
усопших уже во второй половине XIII в. (как считали раньше, например, Й. Поль и
И. фон Шлоссер235 и считает сегодня Д. Олариу), или же этот обычай возродился позже
(мнение, например, Ф. Арьеса). Однако здесь все же не следует преувеличивать значение
технической стороны дела для достижения сходства: надгробие папы Бонифация VIII в
храме св. Петра в Риме было готово уже в 1296 г. при жизни понтифика, так что мастер
вполне обошелся во всяком случае без посмертной маски папы. Но ведь именно эту
работу рассматривают обычно как одно из первых отчетливых проявлений стремления
заказчика запечатлеть на гробнице собственные индивидуальные черты.
Впрочем, папа Бонифаций VIII не был уж очень смелым экспериментатором. Ведь
еще примерно двенадцатью годами ранее регенсбургский епископ Генрих, если верить
хронисту, велел изготовить себе надгробие «по подобию себя самого»236. Разумеется,
крайне маловероятно, чтобы и регенсбургский прелат был изобретателем новой
репрезентативной формы — наверное, он следовал за уже отчетливо обозначившейся
традицией, происхождение которой пока неясно историкам.
Хрестоматиен пример с фигурным надгробием короля Рудольфа I из Шпайерского
собора. По словам хрониста, скульптору удалось передать не только внешность
государя (с его большим орлиным носом237), но и самую его душу (ил. 112). Современники
признавались, что никогда не видели изображения, которое так точно соответствовало
бы облику модели238. Столь высокий (и, очевидно, совершенно непривычный) уровень
достоверности породил легенду, приводимую Оттокаром. Якобы до мастера, с
предельной точностью изготовившего изображение Рудольфа, дошел слух, будто на лице
постаревшего короля появилась новая морщина. Тогда скульптор отправился в дальний
путь, чтобы еще раз взглянуть на заказчика. Убедившись в справедливости молвы, он
по возвращении разбил свою, уже вполне завершенную, работу и вытесал портрет из
камня заново239.
234 PohlJ. Op. cit. S. 30,58; Olariu D. Op. cit. S. 86.
235 PohlJ. Op. cit. S. 20-21; SchlosserJ. von. Op. cit. S. 48.
236 «Sepulchrum similiter sibi longe ante ad 12 annos fabricavit...» Hermanni Altahensis annales. Continuatio
Ratisbonensis a. 1287-1301 // MGH SS. T. 17. Hannover, 1861. P. 417 (запись за 1296 г., хронист работал
вскоре после 1301 г.). Сравн.: KellerН. Die Entstehung des Bildnisses... S. 253,263.
237 «Rex autem longus et gracilis statura valde aquilum habens nasum». Mathias von Neuenburg. Die Chronik Hrsg.
von A. Hofmeister. Berlin, 1924-1940 (MGH SSrGNS, 4). P. 26. Однако выразительный нос, которым можно
любоваться сегодня, появился в результате реставрации XIX в.
6 «...Ein kluoger steinmetze / ein bild suber und rein / uz einem merbelstein / schone het gehouwen. wer daz
wolde schouwen, / der muoste im des jehen, / daz er nie bild hiet gesehen / einem manne so gelich: wand so der
meister kunsterich / dheinen gebresten vant, / so liuf er zehant, / da er den kunic sach, / unde nam darnach
die gestalt hie ab, / die er dort dem bilde gap». Ottokars Osterreichische Reimchronik / Nach den Abschritten
F. Lichtensteins hrsg. von J. Seemiiller. Halbbd. 1. Hannover, 1890 (MGH DCh, 5/1). S. 508-509 (стихи 39125-
39139).
239 «...Und do er daz ervant, / do kert er zehant / gegen Spire wider / und warf daz bilde nider / unde macht ez aber
gelich / Ruodolfen dem kunic rich». Ibid. S. 509 (стихи 39166-39171).
ИД М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Разумеется, и надгробие короля Рудольфа тоже «индивидуалистично» на вполне
средневековый лад: при всем своем «реализме» оно выражает прежде всего идеал
правителя240 и служит в конечном счете утверждению претензий потомков Рудольфа на
королевскую корону241. Внешнее сходство с оригиналом подчинено политическим
целям: каменная копия тела Рудольфа (изготовленная, кстати, еще до кончины короля)
недвусмысленно удостоверяет, что в данном месте (то есть в усыпальнице государей
Германии) погребен именно данный король, возвысивший свой графский род до уровня
императоров из династии Салиев, устроивших себе в Шпайере фамильный некрополь.
Раз «жизненное правдоподобие» скульптурной копии венценосного оригинала
обладает политическим измерением, то естественно, что такого рода памятники могут
получать различные трактовки — в зависимости от того, какие интересы будут стоять
за ними. Так, упоминавшийся в предыдущей главе монумент императора Генриха VII в
Пизе работы Тино да Камаино (1315 г.) отражал, конечно же, замысел не самого
государя (как было в случае с надгробием Рудольфа I), а политические настроения властей
влиятельного города, заказавших эту скульптуру.
Долгожданная победа
Средневековые западноевропейские художники нашли свой, оригинальный и
притом очень надежный, способ решения проблемы, над которой с большим или меньшим
успехом бились поколения случайных и профессиональных бальзамировщиков.
Скульпторы смогли одарить тело умершего государя способностью к практически вечному
существованию, «повторив» это тело в прочном материале — камне или бронзе. Правда,
одержав наконец силой своего искусства полную победу над тлением, они, видимо,
ощутили возможность и даже потребность на свой лад эстетизировать побежденного, что
нельзя было бы себе представить, пока велась безнадежная вековая борьба за
сохранение настоящего мертвого тела от разложения. Отсюда и появление жутковатых transi —
донельзя реалистичных изображений трупов на тех или иных стадиях омертвения и
распада плоти, которые с XIV в. начали украшать гробницы многих сановных заказчиков.
Можно ли представить себе что-либо более неподходящее для образных систем, с
помощью которых власть на протяжении всех предшествующих веков общалась с
подвластными? Огромные материальные и интеллектуальные ресурсы затрачивались как раз на
то, чтобы, напротив, ни в коем случае не дать подданным возможности увидеть мертвую
плоть государя во всем ничтожестве ее смертной бренности. Эту бренность ранее
пытались скрывать всеми мыслимыми средствами — физическими и символическими, чтобы
теперь ее же предельно обнажить и подчеркнуть средствами изобразительными.
Художники в своих творческих поисках пришли как раз к тому, от чего всегда отталкивались
бальзамировщики. «Опубликование» навечно (поскольку оно осуществляется в камне
Keller Н. Die Entstehung des Bildnisses... S. 264.
Политический характер «веризма» этого изображения (политическое завещание и залог сохранения
короны в доме Габсбургов) был отмечен уже в: КдгпегН. Individuum und Gruppe. S. 119,123-126.
Глава 8. Тело и его превращения щ
или металле) не только смерти государя, но и еще более прискорбного факта
разложения его тела могло бы при иных обстоятельствах грозить распадом всего политического
сообщества. Теперь же в этом видели не более чем назидательное напоминание о тщете
всего сущего, настраивающее помыслы пока еще живых на возвышенный и
душеспасительный лад.
Раньше тело государя всеми возможными способами «оформлялось» для его
последнего служения идее величия власти. Вспомним мертвого Константина Великого с
венцом на голове и в царственных облачениях, перед которым, если верить Евсевию Ке-
сарийскому, придворные чины денно и нощно продолжали выполнять обычные службы
и церемонии, как если бы император был жив. Теперь же каменное подобие умершего
правителя призвано было делать зримым другой полюс репрезентации христианской
власти — ее готовность к смирению перед Богом.
Transi, как и «обычные» надгробные изображения, получали индивидуальные черты
своих заказчиков, что делало их особенно выразительными. Так, Екатерина Медичи
пришла в ужас, увидев, какой она предстала в облике transi, сделанного для ее надгробия Джи-
роламо делла Роббиа, и заказала новую скульптуру другому мастеру242. Однако нарастание
«портретное™» в пластическом оформлении надгробий вряд ли нужно обязательно
связывать со становлением новоевропейского индивидуализма и новоевропейского же типа
личности, как это часто делается. «Реализм» такого рода отражает еще вполне
средневековый интерес к «индивидности» тела, а не к «индивидности» внутреннего мира человека.
Правдоподобным выглядит суждение многих историков и искусствоведов, что
стремление мастеров XIII-XV вв. ко все большей точности в передаче телесного облика
человека может быть связано со складыванием учения о Чистилище и, соответственно,
с усилением представлений о персональном, а не коллективном характере последнего
Суда, ожидающего всех. Однако даже приведенных выше немногочисленных примеров,
думается, достаточно, чтобы усомниться в единственности и универсальности такого
объяснения.
Индивидуальность «портретного» надгробия — того же рода, что и
индивидуальность эффигии умершего, набора присущих ему геральдических знаков, комплекта его
вооружения или парадного облачения. Наконец, это та же индивидуальность, что и у
выставленного на всеобщее обозрение мертвого тела — бальзамированного или нет,
распростертого на ложе или усаженного на трон, с лицом открытым или же под вуалью.
Более того, скульптурное надгробие часто как раз и воспроизводит именно мертвое
тело, выставленное публично при литургическом действии, даже если моделью
скульптору успел заблаговременно послужить еще живой человек и несмотря на то, что глаза
у лежащих фигур на надгробиях — точно так же, как и у эффигий — изображались по
большей части открытыми. В этом смысле «индивидуальность» gisant не просто того
же порядка, что и «индивидуальность» мертвеца: первая вытекает непосредственно из
второй, являясь производной от нее. Надгробный памятник и есть одна из многих форм
превращения мертвого тела.
См. об этом, например: Kantorowicz Е. Н. The King's Two Bodies. P. 431.
М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Смерть, как ни странно, создала в европейской культуре весьма солидный пласт
индивидуализирующего или, во всяком случае, персонифицирующего искусства, к
которому относятся и упоминавшиеся выше римские маски предков или фаюмские
портреты, и средневековые надгробия243. Насколько условно и обобщенно выглядят в Средние
века изображения правителя живого, настолько же персонифицирован порой его образ
после смерти или же в связи с ней. Нет ли тут странной закономерности: люди
минувшего испытывали потребность запечатлеть (с теми или иными целями) черты индивида,
уходящего из земного бытия или уже его покинувшего, не испытывая при этом
потребности фиксировать облик индивида живущего? Возможно, в этом обозначается
серьезная историко-культурная проблема, которая могла бы стать темой отдельной книги.
Вопрос о связи персонифицирующего искусства с осознанием смерти ставится, в частности, в: BetingН. Bild
und Tod. Verkorperung in friihen Kulturen // Belting H. Bild-Anthropologie. Entwurfe fur eine Bildwissenschaft.
Mtinchen, 2003. S. 143-188; Idem. Representation und Anti-Reprasentation. Grab und Portrat in der friihen
Neuzeit // Quel Corps? Eine Frage der Representation / Hrsg. von H. Belting, D. Kamper, M. Schulz. Munchen,
2002. S. 29-52.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Представленный читателю этой книги материал был и избыточен, и недостаточен
одновременно. В избытке приводились детали, позволяющие хотя бы отчасти прояснить
происхождение тех или иных элементов средневекового политического символизма или
же их «ситуативные» смыслы. Однако таких деталей, даже в их совокупности, заведомо
недостаточно для создания сколько-нибудь полной картины «политического мышления
средневековых европейцев при помощи символических образов». Тем не менее
предложенной выборки, думается, хватит, чтобы читатель смог получить представление о
сложности (нередко переходящей в тонкую изощренность) этого мышления, уловить
многообразие его форм и ощутить трудность их перевода на язык смыслов, понятных
нашим современникам. Нетрудно предугадать, что это мышление предстанет еще более
своеобразным, по мере того как дальнейшие исследования будут заполнять пробелы в
редком пунктире, намеченном в настоящих очерках и лишь бегло очертившем массив
средневекового политического символизма.
Попытка дать этой пространной территории некое общепонятное обозначение при
помощи одной-двух простых дефиниций (например, средневековый символизм был
религиозным, христианским, литургическим или каким бы то ни было иным) не сулит
исследователю никакой пользы — ведь выше было показано, сколь различные культурные
традиции и влияния определяли те или иные изгибы образного политического
мышления, которое и так не смогло бы оставаться идентичным самому себе на протяжении
доброй тысячи лет и на просторах доброй половины Европы. Соответственно, и на часто
задаваемый общий вопрос о происхождении средневекового символизма исследователь
не может дать однозначного ответа: компоненты с весьма различными историческими
судьбами в каждой конкретной ситуации переосмысливались заново, и всякая новая их
комбинация не представляла собой арифметической суммы унаследованных из
прошлого смыслов.
Тем не менее в плане не столько догматическом, сколько методическом, вопрос о том,
по какому пути шло развитие средневекового политического воображения, все же
заслуживает некоторого обсуждения. От какой отправной точки удобнее всего вести
рассказ о политическом символизме Средневековья (особенно если когда-нибудь будет
сделана попытка написать его историю), чтобы логика этого повествования оказалась
не только как можно более ясной, но и как можно более продуктивной для
исследователя? Очерки, посвященные княжескому въезду и, в особенности, папской «шляпе»,
заставляют предположить, что за поиском начала начал следует всякий раз прежде всего
обращаться к поздней Римской империи. Лишь на первый взгляд такой ответ может
показаться банальным — в действительности он, напротив, остро полемичен. Ведь
тезису о преимущественно римском происхождении средневекового символизма обычно
Ю-Шм. Л. ЬспцсчГ• ПЕЛ1 1ЧПЕ II СМИРЕНИЕ '_ _~' ^
противостоят два других, не меньше его претендующих на истинность. Согласно
одному, истоки средневековой политической образности следует разыскивать не в Римской
империи, а вне ее границ — в традициях варваров, прежде всего германцев. Согласно
другому, не стоит приписывать решающее значение ни варварам, ни римляням: своими
специфическими чертами средневековый символизм обязан прежде всего тексту
Священного Писания — вернее, тому, как этот текст прочитывали и интерпретировали на
протяжении Средневековья.
Всем трем тезисам здесь придана утрированная форма: столь категорично их вряд ли
кто-либо уже формулировал или же рискнет сформулировать когда-нибудь в будущем.
Эти три мнения улавливаются преимущественно между строк в исследованиях,
посвященных не «символизму вообще», а, например, отдельным инсигниям или ритуалам, и
выражаются они не столько в прямых заявлениях историка, сколько в предпочтении
им того или иного подхода к своему материалу. Трудно представить себе и настолько
решительного сторонника одной из указанных позиций, чтобы он начисто отрицал хотя
бы частичную правду за двумя остальными — подспудный спор ведется лишь о том, как
лучше расставлять акценты. Тем не менее заочная «дискуссия об оттенках» оказывается
при ближайшем рассмотрении принципиальной: за каждым из названных тезисов
стоит свой образ всего Средневековья как эпохи развития европейской цивилизации, а не
каких-либо отдельных его сторон.
Понятно, что при акценте на Риме как главном истоке средневековых способов
«воображать власть» условная грань, разделяющая в сознании историка Античность и
Средневековье, выступает куда меньше, чем при двух остальных подходах, а то и
исчезает вовсе. Средневековые (в первую очередь, разумеется, раннесредневековые)
политические образования и поздняя Римская империя оказываются тесно связаны
преемственностью, а не оторваны друг от друга принадлежностью к различным «стадиям
исторического развития». Разумеется, такой континуитет не обязательно должен был
проявляться последовательно во всех областях средневековой жизни.
Недостаточно оснований даже для того, чтобы счесть только одну ее сторону — жизнь
политическую — всего лишь простым продолжением римских практик. Тем не менее в сфере
политического воображения воздействие традиций поздней империи придется, пожалуй,
признать определяющим. Античные тексты (в самом широком, семиотическом, смысле
слова «текст») в той или иной мере сохраняли нормативный характер и в
Средневековье: именно они прямо или косвенно задали множество особенностей символически-
образного восприятия власти в ту эпоху.
За идеей преимущественно «варварского» происхождения средневекового
символизма угадывается, напротив, представление о пропасти, разделившей Рим и
Средневековье, и о такой средневековой культуре, основные «категории» которой задавались
бы германскими, по большей части дохристианскими (или, во всяком случае,
нехристианскими), традициями. «Европа варваров», «Европа германцев» манит
сегодняшнего историка и читателей его трудов своей интригующей странностью, непохожестью на
иные эпохи — ведь при рассматриваемом подходе ей отказывают в глубинном сходстве
не только с нашим собственным временем, но и с предшествовавшей ей Европой антич-
.'4;n..iH4( inn Щ
ной. Разумеется, при таком взгляде на прошлое античные тексты (опять-таки в самом
широком смысле слова) особой ценности для исследователя представлять не могут:
ключ к средневековому символизму власти ему даст скорее изучение неясных
изображений на германских брактеатах и рунических камнях, инсигний королей —
поклонников бога Бодана — или же, например, архаических пластов Салической правды, «Саги об
Инглингах», «Старшей Эдды» и «Эдды» Снорри Стурлусона.
Первым двум подходам — назовем их в соответствии с давним обыкновением
медиевистов «романистическим» и «германистическим» — свойствен один общий недостато :
они в равной степени рисуют средневековый символизм пленником одной из двух якобы
противостоявших друг другу культурных традиций. Зато гипотеза о священном тексте
Библии как основе собственно средневекового символического творчества освобождает
историка от власти «демонов истоков», а сами Средние века — от вторичности по
отношению какому-то одному из ее «исторических корней». Но и у нее имеется серьезный
недостаток: в логике этой гипотезы вопрос о традициях в средневековом символизме
начисто снимается. Создается впечатление, что совокупность политических об
рождается как набор инноваций, сознательно внедрявшихся в политическую культуру
учеными клириками — в зависимости от того, как они понимали Писание.
Применительно к некоторым случаям — например, «изобретению» ритуала помазания на
царство — такой подход оказывается действительно продуктивным, но зато в большинстве
других исследовательских ситуаций его редукционизм на поверку разочаровывает.
Думается, что эта книга помогает решить проблему выбора между тремя
обозначенными исследовательскими возможностями, а пожалуй, и вообще снимает указанную
«трихотомию». Исходя из опыта проведенных здесь изысканий автору будущего
обобщающего труда по европейскому политическому символизму Средневековья можно
рекомендовать примерно такую логику построения его исследования. Основания
средневекового политического мышления следует искать в политической культуре позднего
Рима, которая получит свое продолжение и развитие во всей сфере влияния Византии.
Весьма долго — примерно до рубежа XII и XIII вв. на Западе будут активно усваиваться,
воспроизводиться и переосмысливаться элементы преимущественно позднеримского и
византийского политического символизма. Именно в таком контексте нужно, кажется.
понимать, например, появление на Западе как «египетского метода» бальзамирования, с
одной стороны, так и умбреллино, с другой. В своем постоянном диалоге-соперничестве
западная империя и папство в равной степени прибегали к заимствованиям из средств
самовыражения константинопольской власти. Зато с XIII в., особенно с его середины.
утрачивают былую «образцовость» как Византийская империя, так и западная:
основным поставщиком авторитетных символических форм теперь начинает выступать
Римская церковь. Распространение ритуала «усаживания на алтарь» с собственно пере
ной сферы на процедуру избрания главы Священной Римской империи является томт
хорошей иллюстрацией. Вообще империя с середины XIII в. теряет всякую инициатив.
в создании общезначимых символических форм: ее государи и князья теперь, похоже.
будут лишь воспринимать импульсы извне, подражая сначала князьям церкви, а затея
и некоторым светским государям. Так, французские влияния заметны при германсж
ЩШ М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
дворах самое позднее с XIV в., а ренессансная Италия будет едва ли не довлеть над
политическим воображением Максимилиана I и его приближенных.
Римская церковь оказалась не в состоянии долго сохранять свое лидерство в
области образного самовыражения власти — лидерство, достигнутое к середине XIII в.
Политико-символические инициативы Людовика Святого могли еще являться
подражанием репрезентативным идеям папской курии, но уже чуть позже образцы в области
политического символизма вновь начинают задавать светские дворы — только теперь
уже не императоров, а королей и князей. Лакмусовой бумажкой, показывающей
развитие этих новых тенденций, может послужить для историка новый сценарий
государевых похорон, в котором покойник «описывался» в качестве воина, рыцаря, обладателя
земель и титулов, — сценарий, воспринятый в XIV в. практически одновременно в
Германии, Польше и Венгрии.
Даже если этот ритуал родился в Италии, его рецепция в Центральной Европе шла
при посредничестве французских княжеских дворов, тем самым делая видимым для
историка новый определяющий вектор распространения символических образцов — не
с востока на запад, как в поздней Античности и раннем Средневековье, не с юга на север,
как в классическом Средневековье, а с запада на восток. И она же показывает, что
недолгое время, когда папская курия задавала образцы для репрезентации светских
правителей, либо уже прошло, либо проходит: происхождение новых символических форм,
стремительно распространявшихся в XIV в. по центральноевропейским королевствам,
явно было сугубо светским.
Очевидно, их успех был связан в конечном счете с подъемом в западной части
Европы новых монархий — уже не следовавших в своей символической репрезентации за
образцами империи или папства, а выстраивавших собственные модели, хотя,
разумеется, не отказываясь от многих проверенных веками приемов. Под такими «новыми
европейскими монархиями» не следует понимать одни лишь «национальные»
королевства — прежде всего французское и английское, как это делается обычно. Княжества
французских герцогов из дома Валуа или «ненациональные» Анжуйский и Арагонский
дома на юге Италии в той же степени представляли тенденцию к усилению
политической, а главное, символической власти светских государей, что и дворы королей Англии
и Франции.
XVI и XVII столетия станут временем расцвета политического символизма в
«новых монархиях» — символизма, который, с одной стороны, предстанет обогащенным
эффектными формами, выработанными Ренессансом и барокко, но, с другой,
подвергнется серьезной, порой кардинальной, трансформации в странах, где победу одержит
Реформация. Однако останавливаться сколько-нибудь подробно на этих превращениях
европейского политического символизма в книге, посвященной истории
Средневековья, было бы уже неуместно.
ПРИЛОЖЕНИЕ
Случаи усаживания на алтарь епископов, аббатов
(аббатис) и римских пап1
Таблица 1
Усаживание на алтарь епископов2
№/п
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
Год
1319
1329
1341
1357
1370
1373
1384
1388
1394
1398
1399
1405
1413
1414
1414
1418
1421
1430
1439
1439
Место
Вормс
Вормс
Вормс3
Констащ
Кёльн
Аугсбург
Констанц
Констанц
Страсбург
Констанц
Шпайер
Аугсбург
Аугсбург
Аугсбург
Кёльн
Трир
Бамберг
Трир
Шпайер
Страсбург
Кто впервые указал
Ригер
Барт
Бойцов
Барт
Барт
Мацнев4
Ригер
Мацнев
Ригер
Вайс
Барт
Андерманн
Барт
Подробнее см. главу 2.
2 Курсивом обозначены предлагаемые мной реконструкции: прямых свидетельств об «усаживании на
алтарь» для этих эпизодов нет, однако, как было показано в главе 2, церемония тем не менее должна была
проводиться.
Только упоминание об усаживании на алтарь - сама церемония в этот раз не проводилась.
На несколько аугсбургских случаев, приведенных в хронике Гектора Мюлиха, мне любезно указал
О. В. Мацнев. См.: Chronik des Hector Miilich // Die Chroniken der schwabischen Stadte. Augsburg. Bd. 3.
Leipzig, 1892 (ChDS, 22). S. 50,58-59,167,229.
ШШШ М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
'Продолжение табл. 1
№/п
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
Год
1449
1456
1456
1457
1457
1459
1461
1461
1461
1462
1464
1470
1475
1479
1480
1495
1501
1505
1506
1507
1511
1518
1519
1527
1531
1540
1541
1545
Место
Страсбург
Трир
Шпайер
Сьон
Трир
Майнц
Майнц
Аугсбург
Шпайер
Констанц
Шпайер
Аугсбург
Майнц
Шпайер
Хальберштадт
Вюрцбург
Бамберг
Бамберг
Страсбург
Шпайер5
Трир
Шпайер
Вюрцбург
Базель
Трир
Вюрцбург
Страсбург
Майнц
1556 Кёльн
Кто впервые указал
Ригер
Барт
Ригер
Бойцов
Ригер
Ригер
Ригер
Мацнев
Ригер
Барт
Ригер
Мацнев
Ригер
Андерманн
Бойцов
Бойцов
Вайс
Вайс
Барт
Андерманн
Барт
Андерманн
Шрайнер
Барт
Ригер
Бойцов
Барт
Барт
Ригер
50 | 1567 \ Кёльн Барт |
51
52
53
\ 1569
1577
1577
Страсбург
Бамберг
Кёльн
Ъарт \
Вайс
Бойцов6
Епископ из-за болезни отказался от усаживания на алтарь, но нам достаточно и того, что оно
предполагалось.
«Und wie die chur beschein war, hat der herzoch von Beiern darvon protesteirt, das etliche domherrn, die
in nit erwilt, nit qualificeirt weren; hat sich uis dem capittelhaus darvon gemacht, ehe der erwilter uff den
hohen altar gesatzt wart, wilches iimb die dritte stunde Nachmittag geschach». Das Buch Weinsberg. Kolner
Denkwurdigkeiten aus dem 16. Jahrhundert / Bearbeitet von Konstantin Hohlbaum. Leipzig, 1887. Bd. 2.
(Publikationen der Gesellschaft fur Rheinische Geschichtskunde, 4). S. 363-364.
Приложена
Окончание maoi. 1
№/п
54
55
56
57
58
59
60
61
62
63
64
Год
1580
1583
1591
1592
1599
1608
1609
1612
1623
1650
1652
Место
Бамберг
Кёльн
Бамберг
Страсбург7
Бамберг
Страсбург (Мольсхайм)8
Бамберг
Кёльн
Бамберг
Кёльн
Трир
Кто впервые указал '
Вайс
Ригер
Вайс
Барт
Вайс
Барт
Вайс
Милитцер9
Вайс
Милитцер
Ригер
Таблица 2
Усаживание на алтарь аббатов и аббатис
№/п
1
2
3
4
5
6
7
8
9
Год
1284
ок. 1345
ок. 1345
1403
1404
1418
1458
1465
1476
Место
Кемптен (мужской монастырь)
Марбах в Эльзасе (мужской монастырь)
Масмюнстер (женский монастырь)
Мюнстер в Грегориентале, Эльзас
(мужской монастырь)
Ремиремонт (женский монастырь)
Эхтернах (мужской монастырь)
Св. Ульриха и св. Афры в Аугсбурге
(мужской монастырь)
Св. Стефана в Страсбурге
(женский монастырь)
Мурбах" (мужской монастырь)
Кто впервые указал
Барт
Барт
Барт
Барт
Барт
Бойцов
Мацнев10
Барт
Барт
Усаживание протестантского главы страсбургской церкви.
В 1605 г. резиденция капитула и епископа была перенесена из Страсбурга в Мольсхайм.
' MilitzerK. Die feierlichen Einritte der Kolner Erzbischofe in die Stadt Koln im Spatmittelalter //Jahrbuch des
Kolner Geschichtsvereins. Bd. 55.1984. S. 77-116, здесь S. 113.
«Item am sampstag darnach vor judica wolt man ain apt und setzt in auf den altar, und darnach am montag
da confirmiert man in, und an palmabend, da was annunciacionis Marie, da weichet man in, und am karfreitag
da prediget er den passion». Fr. Johannes Franks Augsburger Annalen vom Jahre 1430 bis zum Jahre 1462 //
Die Chroniken der schwabischen Stadte. Augsburg. Bd. 5. Leipzig, 1896 (ChDS, 25). S. 316. Любезно указано
О. В. Мацневым.
•' М. Барт приводит также эпизод с избранием мурбахского аббата еще в 1393 г., но вряд ли достаточно
обоснованно. В подробном нотариальном акте, сразу же отправленном папе римскому (документ не
опубликован — приходится иметь дело лишь с его пересказом в: Gastrio A. Die Abtei Murbach in Elsafi. Bd. 1.
Strafiburg, 1895. S. 516), говорится лишь о том, что все монахи тотчас после выборов присягнули новому
М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Окончание табл. 2
№/п
10
11
12
13
14
Год
1494
1542
1542
1560
1688
Место
Св. Фомы под Триром (женский монастырь)
Мурбах (мужской монастырь)
Гебвайлер в Эльзасе
(мужской монастырь)
Вайсенбург (мужской монастырь)
Херфорд (женский монастырь)
Кто впервые указал
Бойцов
Барт
Барт
Андерманн
Шлотхойбер12
Таблица 3
Ранние случаи усаживания на алтарь римских пап
№/п
1
2
3
4
5
6
Год
1303
1316
1378
1417
1458
1484
Место
Рим
Лион
Рим
Констанц
Рим
Рим
Имя избранного папы
Бенедикт XI
Иоанн XXII
кардинал Тебальдески
Мартин V
Пий II
Иннокентий VIII
Кто впервые указал
Шнайдер
Барт
Жак
Ригер
Жак
аббату. «Мы-то знаем, что подразумевается под присягой» (wissen wir doch, was mit der Huldigung gemeint
wird), — пишет M. Барт, полагая, что «подразумевается» усаживание на алтарь. (Bart М. «Das Setzen auf
den Altar» als Inthronisation weltlicher und kirchlicher Wurdentrager, mit besonderer Berucksichtigung des
rheinischen Raumes // Archives de PEglise d'Alsace, Vol. 30 (14 N. S.). 1964. S. 61-62.) Однако для такой
уверенности нет никаких оснований. «Присягать» монахи могли и не поднимая своего аббата на церковный
престол.
Schlotheuber Е. Klostereintritt und Bildung: die Lebenswelt der Nonnen im spaten Mittelalter. Tubingen, 2004
(Spatmittelalter und Reformation, N. R., 24). S. 246. Anm. 327 (со ссылкой на архивный документ).
СПИСОК СОКРАЩЕНИИ
ВВ Византийский временник.
ВДИ Вестник Древней истории.
ПСРЛ Полное собрание русских летописей.
СВ Средние века.
ТОДРЛ Труды Отдела древнерусской литературы ИРЛИ РАН (Пушкинского дома).
ASI Archivio Storico Italiano.
ChDS Die Chroniken der deutschen Stadte vom 14. bis ins 16. Jahrhundert.
CSEL Corpus Scriptorum Ecclesiasticorum Latinorum.
DA Deutsches Archiv fur Erforschung des Mittelalters.
DOP Dumbarton Oaks Papers.
EHR English Historical Review.
FCh Frankfurter Chroniken und annalistische Aufzeichnungen des Mittelalters / Bearb.
von R Froning. Frankfurt am Main, 1884 (Quellen zur Frankfurter Geschichte, 1).
Frtihmittelalterliche Studien.
Historisches Jahrbuch der Gorres-Gesellschaft.
Historische Zeitschrift.
Jahrbuch fur Antike und Christentum.
Lexikon des Mittelalters.
Sacrorum conciliorum nova et amplissima collectio / Ed. J. D. Mansi. Graz, 1960.
Monumenta Germaniae Historica.
Auctores antiquissimi.
Capitularia regum Francorum.
Constitutiones et acta publica imperatorum et regum.
Deutsche Chroniken und andere Geschichtsbucher des Mittelalters.
Fontes iuris Germanici antiqui in usum scholarum separatim editi.
Fontes iuris N. S. Fontes juris Germanici antiqui, Nova series.
Ldl Libelli de lite imperatorum et pontificum.
SS Scriptores (in Folio).
SSrGNS Scriptores rerum Germanicarum. Nova Series.
SSrGus Scriptores rerum Germanicarum in usum scholarum separatim editi.
SSrM Scriptores rerum Merovingicarum.
MIOG Mitteilungen des Institute fur Osterreichische Geschichtsforschung.
PG Patrologiae cursus completus. Series Graeca / Ace. J. P. Migne.
PL Patrologiae cursus completus. Series Latina / Ace. J. P. Migne.
QBLG Quellensammlung der badischen Landesgeschichte / Hrsg. von F. J. Mone. Bd. 1.
Karlsruhe, 1848.
FMASt
HJb
HZ
JbAC
LexMA
Mansi
MGH
AA
Capit.
Const.
DCh
Fontes iuris
НДР М. А. Бойцов ♦ ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
QFIAB Quellen und Forschungen aus Italienischen Archiven und Bibliotheken.
RAC Reallexikon fur Antike und Christentum.
RBK Reallexikon zur byzantinischen Kunst.
RDK Reallexikon zur deutschen Kunstgeschichte.
RE Paulys Real-Encyclopadie der classischen Altertumswissenschaft. Neue
Bearbeitung / Hrsg. von Georg Wissowa.
RI Regesta Imperii.
RIS Rerum Italicarum Scriptores.
Rolls Rerum Britannicarum medii aevi scriptores (Rolls Series).
RTA Deutsche Reichstagsakten.
AR Altere Reihe.
MR Mittlere Reihe.
VL Die deutsche Literatur des Mittelalters. Verfasserlexikon. 2. Auflage.
VMPIG Veroffentlichungen des Max-Planck-Instituts fur Geschichte.
WDGB Wurzburger Diozesangeschichtsblatter.
ZGORh Zeitschrift fur Geschichte des Oberrheins.
ZRG Zeitschrift der Savigny-Stiftung fur Rechtsgeschichte.
GA Germanistische Abteilung.
KA Kanonistische Abteilung.
БИБЛИОГРАФИЯ
I. Источники
А. Неопубликованные источники
Берн. Бургербиблиотек(Вш^еггяЫюг.Г1ек). Ms. hist. helv. III. 1.
Веймар. Тюрингский главный государственный архив (Thuringisches Hauptstaatsarchiv).
Reg. D. Nr. 138.
Вена. Австрийская национальная библиотека (Osterreichische Nationalbibliothek). Cvp
9030,13975.
Вена. Династический, придворный и государственный архив (Haus-, Hof- und
Staatsarchiv). Das Habsburg-Lothringische Familienarchiv. Familienakten 60. Konv. 1.
Вольфенбюттель. Библиотека им. герцога Августа (Herzog August Bibliothek). Nr. 1917
(3.1.190. Aug. fol); 1918 (3.1.190.1. Aug. fol).
Гёттинген. Нижнесаксонская государственная и университетская библиотека
(Niedersachsische Staats- und Universitatsbibliothek). Cod. ms. histor. 98i.
Дрезден. Саксонский главный государственный архив (Sachsisches Hauptstaatsarchiv).
10005 - Hof- und Zentralverwaltung (Wittenberger Archiv). Loc. 4381,4392.
Инсбрук. Тирольский земельный архив (Tiroler Landesarchiv). Altere Kopialbucher.
TeilbandS(19).
Кобленц. Главный земельный архив (Landeshauptarchiv). 1 С 108; 1 D 1171; 231,15
Nr. 755; 701,4; 701,13.
Майнинген. Тюрингский государственный архив (Thuringisches Staatsarchiv).
Gemeinschaftliches Hennebergisches Archiv. Sektion I. Nr. 46.
Марбург. Гессенский государственный архив (Hessisches Staatsarchiv). 2b (Personalia,
Hofhaltung). Mappe 2.
Москва. Военно-исторический архив. Ф. 1524 к. On. 1. № 108.
Мюнхен. Баварская государственная библиотека (Bayerische Staatsbibliothek). Cgm 896.
Нюрнберг. Государственный архив (Staatsarchiv). Reichsstadt Nurnberg. D-Laden-Akten.
Nr. 1784,1797.
ДД'М. Л. ЬоГпюг. ' ЦГЛПЧПНПСМШ'ННПН "_
Штутгарт. Главный государственный архив (Hauptstaatsarchiv). А 602 WR 28; А 602
WR211.
Б. Опубликованные источники
Ипатьевская летопись / Под ред. А. А. Шахматова. СПб., 1908 (ПСРЛ, 2).
Кекавмен. Советы и рассказы. Поучение византийского полководца XI в. / Подг. текста,
введ., пер. с греч. и коммент. Г. Г. Литаврина. СПб., 2003.
Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1991.
Лаврентьевская летопись / Под ред. Е. Ф. Карского. Л., 1926-1928 (ПСРЛ, 1).
Adalbold von Utrecht. Vita Heinrici II. imperatoris / Ubersetzung und Einleitung von
M. Schutz // Historischer Verein Bamberg. Bericht 135.1999. S. 135-198.
Ademari Cabannensis Chronicon / Cura et studio P. Bourgain. Turnhout, 1999 (Ademari
Cabannensis Opera Omnia. Pars 1. Corpvs Christianorvm. Continuatio Mediaeualis, 129).
Agnellus von Ravenna. Liber pontificalis - Bischofsbuch. Lateinisch - Deutsch / Ubersetzt
und eingeleitet von C. Nauerth. Teilbd. 2. Freiburg; Basel; Wien etc., 1996 (Fontes christiani
21/2).
Alberti Aquensis Historia Hierosolymitana // Recueil des historiens des croisades. Historiens
occidentaux. T. 4. Paris, 1879. P. 265-688.
Andreae Danduli ducis venetiarum Chronica per extensum descripta: aa. 46-1280 d. С /
A cura di E. Pastorello. Bologna, 1938-1973 (RIS, 12/1).
Andrieu M. Le Pontifical Romain au Moyen-Age. T. 2. Citta del Vaticano, 1940 (Studi e
testi, 87).
Annales Austriae. Historia annorum 1264-1279 / Ed. W. Wattenbach // MGH SS. T. 9.
Hannover, 1851. P. 649-654.
Annales Bertiniani / Hrsg. von G. Waitz. Hannover, 1883 (MGH SSrGus, [5]).
Annales Fuldenses sive Annales Regni Francorum Orientalis / Ed. G. Pertz et F Kurze.
Hannover, 1891 (MGH SSrGus, [7]).
Annales Monasterii de Wintonia. 519-1277 from MS. Cotton. Domitian A. XIII // Annales
Monastici / Ed. by H. R. Luard. Vol. 2. London, 1865 (Rolls, [36/2]). P. 1-125.
Annales Ottenburani Isingrimi et minores // MGH SS. T. 17. Hannover, 1861. P. 311-318.
Annales Palidensis auctore Theodore monacho // MGH SS. T. 16. Hannover, 1859. P. 48-98.
Anonymi Valesiani pars posterior / Ed. Th. Mommsen // Chronica minora saec. IV. V VI.
VII. Berlin, 1892 (MGH AA, 9). P. 306-328.
Der Arme Heinrich Herrn Hartmanns von Aue und zwei jtingere Prosalegenden verwandten
Inhaltes / Hrsg. von W. Wackernagel und E. Stadler. Basel, 1911.
Библиография Щ
Astronomus. Vita Hludovici imperatoris // Thegan. Die Taten Kaiser Ludwigs; Astronomus.
Das Leben Kaiser Ludwigs / Hrsg. und ubers. von E. Tremp. Hannover, 1995 (MGH SSrGus.
[64]). S. 279-555.
Aufenthalt Konig Friedrich III. in Coin 1442 // Die Chroniken der niederrheinischen Stadte.
Coin. Bd. 1. Leipzig, 1875 (ChDS, 12). S. 364-368.
Die Augsburger Chronik von 1368 bis 1406, mit Fortsetzung bis 1447 // Die Chroniken der
schwabischen Stadte. Augsburg. Bd. 1. Leipzig, 1865. (ChDS, 4). S. 1-198.
Baluze E. Vitae paparum Avenionensium. T 4. Paris, 1922.
Benedict de Peterborogh. Gesta regis Henrici secundi et Ricardi primi / Ed. by W. St abb».
Vol. 2. London, 1867 (Rolls, [49/2]).
Benoitde Saint-Maure. Le Roman de Troie / Publ. par L. Constans. T. 3. Paris, 1907.
Bernhard Rohrbach's Liber gestorum // FCh. S. 181-223.
Bischoff Wilhelms von Hoensteins waal und einritt. Anno 1506 et 1507 // Code histonqte --.
diplomatique de la ville de Strasbourg. Vol. 2. Strasbourg, 1848.
BohmerJ. F. Regesta imperii. Papstregesten 911-1024 / Bearb. von H. Zimmerman. \Ц>
K6ln; Graz, 1969.
Bonizonis episcopi Sutrini Liber ad amicum / Rec. Ph. Jaffe et E. Dummler // MGH LdL T. 1.
Hannover, 1891. P. 568-620.
Die Briefe des Petrus Damiani / Hrsg. von K. Reindel. Teil 1. Mimchen, 1983 (MGH
Briefe der deutschen Kaiserzeit, 4/1).
Brown E. A. R. The Ceremonial of Royal Succession in Capetian France. The Fiu
Philip V // Speculum. Vol. 55.1980. P. 289 (Appendix I).
Brunonis Vita quinque fratrum / Ed. R. Kade // MGH SS. T. 15. Pars 2. Нашнпе- «•«.->
P. 709-738.
Das Buch Weinsberg. Kolner Denkwiirdigkeiten aus dem 16. Jahrhundert. Bearbe-*-
Konstantin Hohlbaum. Leipzig, 1887. Bd. 2 (Publikationen der Gesellschaft fur R-
Geschichtskunde, 4).
Bullarum privilegiorum ac diplomatum Romanorum Pontificum amplissima collect»
et studio C. Cocquelines. T 3. Pars 3. Romae, 1743 (Graz. 1964).
BurckardJ. Liber notarum / A cura di E. Celani. Vol. 1-2. Citta di Castello, 19<
(RIS, 32 /1-2).
BurkardZink. Chronik // Die Chroniken der schwabischen Stadte. Augsburg. Bd. _ -
1866 (ChDS, 5).
Caesarii Heisterbacensis Vita sancti Engelberti archiepiscopi Coloniensis. 1204- "
Hermannus Altahensis und andere Geschichtsquellen Deutschlands im <?•
ШЛЯ М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Jahrhundert / Ed. J. F. Bohmer. Stuttgart, 1845 (Fontes rerum Germanicarum, 2) P. 294-
329.
CannaertJ. B. Bydragen tot de kennis van het oude strafrecht in Vlaenderen: verrykt met vele
tot dusverre onuitgegeven stukken. Gend, 1835.
Capitularia regum Francorum / Ed. A. Boretius. T. 1. Hannover, 1883; T. 2. Hannover, 1897
(MGH Capit, 1-2).
Le ceremonial apostolique avant Innocent VIII: Texte du manuscript Urbinate Latin 469 de la
Bibliotheque Vaticane / Etabli par Dom E Tamburini. Rome, 1966 (Bibliotheca «Ephemerides
liturgicae», Sectio historica, 30).
Ceremonies et coutumes religieuses de tous les peuples du monde representees par de
figures dessinees de la main de Bernard Picard avec une explication historique, et quelques
dissertations curieuses. T. 2: Ceremonies religieuses en usage chez les catholiques. Amsterdam,
1723.
Christ D. Das Familienbuch der Herren von Eptingen. Kommentar und Transkript. Basel,
1992.
Chronica Magistri Rogeri de Houedene / Ed. by W. Stubbs. Vol. 2. London, 1869 (Rolls,
[51/2]); Vol. 4. London, 1871 (Rolls, [51/4]).
Chronica Regia Coloniensis (Annales Maximi Coloniensis) / Ed. G Waitz. Hannover, 1880
(MGHSSrGus,[18]).
Chronicon Colmariense a. 1218-1304 / Ed. Ph. Jaffe // MGH SS. T. 17. Stuttgart, 1861.
P. 240-270.
Chronicon Cornelii Zanfliet // Veterum scriptorum et monumentorum... amplissima
collectio / Ed. E. Martene, U. Durand. T. 5. Parisii, 1724. Col. 67-504.
Chronik des Jacob Twinger von Konigshofen 1400 (1415) // Die Chroniken der ober-
rheinischen Stadte. Strafiburg. Bd. 1. Leipzig, 1870 (ChDS, 8). S. 155-498; Bd. 2. Leipzig,
1871 (ChDS, 9). S. 499-917.
La chronique d'Enguerran de Monstrelet en deux livres avec pieces justificatives 1400-1444 /
Publ. par L. Douet-D'Arcq. T. 4. Paris, 1860.
Chronique du religieux de Saint-Denys / Publiee par L. F. Bellaguet. T. 1. Paris, 1839
(Collection de documents inedits sur Phistoire de France, lere serie, 16).
Constantin VII Porphyrogenete. Le Livre des Ceremonies / Ed. par A. Vogt. T. 1. Paris, 1967.
Constantin VII Porphyrogenete. Le Livre des Ceremonies / Ed. par A. Vogt. T. 2. Paris, 1939.
Constantini Porphyrogeniti imperatoris De cerimoniis aulae Byzantinae libri duo / Ed.
J.J. Reiske. Vol. 1. Bonn, 1829.
Das Constitutum Constantini (Konstantinische Schenkung). Text / Hrsg. von H. Fuhrmann.
Hannover, 1968 (MGH Fontes iuris, 10).
^ Библиография [
Corippe (Flavius Cresconius Corippus). Eloge de Pempereur Justin II / Ed. par S. Antes. Paris,
1981.
Cronaca Capuana. Edizione critica del testo nelle recensioni A e В // Cilento N. Italia
Meridionale Longobarda. Milano; Napoli, 1966. P. 121-134.
Cronache e statuti della citta di Viterbo / Publ. ed ill. da I. Ciampi. Firenze, 1872 (Documenti
di storia italiana, 5).
Cronica fratris Salimbene de Adam ordinis minorum / Ed. O. Holder-Egger. Hannover;
Leipzig, 1905-1913 (MGH SS, 32).
Cronicon Richardi Divisensis De Tempore Regis Richardi Primi / Ed. by J. T. Appleby.
London etc., 1963.
De probatis sanctorum historiis, partim ex tomis Aloysii Lipomani..., partim etiam ex egregiis
manuscriptis... / Collectis per F. Laurentium Surium Carthusianum. T. 6. Coloniae Agrippinae,
1575.
Detmar-Chronik von 1101-1395 mit der Fortsetzung von 1395-1400 // Die Chroniken der
niedersachsischen Stadte. Lubeck. Bd. 1. Leipzig, 1884 (ChDS, 19). S. 187-597.
Deutsche Mystiker des vierzehnten Jahrhunderts / Hrsg. von E Pfeiffer. Bd. 2. Leipzig,
1845.
Les deux vies de Robert d'Arbrissel, fondateur de Fontevraud: legendes, ecrits et temoignages.
The Two Lives of Robert of Arbrissel, Founder of Fontevraud: Legends, Writings, and
Testimonies / Ed. par J. Dalarun et al. Turnhout, 2006 (Disciplina monastica, 4, Fontes 2).
Dietrich von Nieheim. Historie de gestis Romanorum principum. Chronica. Gesta Karoli Magni
imperatoris / Hrsg. von K. ColbergundJ. Leuschner. Stuttgart, 1980 (MGH Staatsschriften,
5/2).
I diplomi di Berengario I / A cura di L. Schiparelli. Roma, 1903 (Fonti per la storia
d'ltalia, 35).
Documents Relating to the Death and Burial of King Edward II / Ed. by S. A. Moore //
Archaeologia or Miscellaneous Tracts Relating to Antiquity. Vol. 50. 1887. P. 215-226.
Dudo of St. Quentin. Gesta Normannorum. An English translation / Ed. F. Lifshitz (http://
orb.rhodes.edu/ORB_done/Dudo/chapterl2.html).
Dykmans M. Le ceremonial papal de la fin du Moyen Age a la Renaissance. T 1. Bruxelles;
Roma, 1977 (Bibliotheque de l'lnstitut historique Beige de Rome, 24).
Dykmans M. Le ceremonial papal de la fin du Moyen Age a la Renaissance. T 2: De Rome en
Avignon ou le ceremonial de Jacques Stefaneschi. Bruxelles; Roma, 1981 (Bibliotheque de
l'lnstitut historique Beige de Rome, 25).
Dykmans M. Le ceremonial papal de la fin du Moyen Age a la Renaissance. T 4. Bruxelles;
Roma, 1985 (Bibliotheque de l'lnstitut historique Beige de Rome, 27).
ИЯм.Л.ПЫщпк- ЦГ.'ЩЧПГ И СМИРИШЬ "_2 "'"""
DykmansM. L'CEuvre de Patrizi Piccolomini ou le ceremonial papal de la premiere Renaissance.
Livre 1. Citta del Vaticano, 1980 (Studi e testi, 293).
The Ecclesiastic History of Orderic Vitalis / Ed. by M. Chibnall. Vol. 4. Oxford, 1973; Vol. 6.
Oxford, 1978.
Einhardi Vita Karoli Magni / Ed. G. H. Pertz, G. Waitz, O. Holder-Egger. Hannover; Leipzig,
1911(MGHSSrGus, [25]).
Ekkehardi Uraugiensis Chronica / Ed. G. Waitz // MGH SS. T. 6. Hannover, 1844.
P. 1-267.
Enea Silvio Piccolomini Papa Pio II. I commentarii / A cura di L. Totaro. Milano, 1984
(Classici, 47).
Fortsetzungen des Konigshofen// QBLG. S. 251-309.
Fr. Johannes Franks Augsburger Annalen vomjahre 1430 bis zumjahre 1462 // Die Chroniken
der schwabischen Stadte. Augsburg. Bd. 5. Leipzig, 1896 (ChDS, 25). S. 283-340.
FranckS. Chronica, Zeitbuchund Geschichtsbuch. Strafiburg, 1531.
Frankfurter Chroniken und annalistische Aufzeichnungen des Mittelalters / Hrsg. von
R. Froning. Frankfurt am Main, 1884 (Quellen zur Frankfurter Geschichte, 1).
Frauenlob (Heinrich von Meissen). Leichs, Sangspruche, Lieder / Hrsg. von K. Stackmann und
K. Bertau. Teil 1. Gottingen, 1981
FriefiL. Historie, Nahmen, Geschlecht, Wesen, Thaten, gantz Leben und Sterben der gewesenen
Bischoffen zu Wirtzburg und Hertzogen zu Francken // Geschicht-Schreiber von dem
Bischoffthum Wirtzburg / Hrsg. von J. P. Ludewig. Frankfurt am Main, 1713. S. 373-931.
FroissartJ. Oeuvres / Publ. par J. В. M. С Kervyn de Lettenhove. T. 14. Bruxelles, 1872.
Funeral of Edward the Fourth // Letters and Papers Illustrative of the Reigns of Richard III.
and Henry VII. / Ed. by J. Gairdner. Vol. 1. London, 1861 (Rolls, [24/1]). P. 3-10.
Gerhardi Vita Sancti Oudalrici Episcopi / Ed. G. Waitz // MGH SS. T. 4. Hannover, 1841.
P. 383-419.
Gervase, the Monk of Canterbury. The Chronicle of the Reigns of Stephen, Henry II., and
Richard I. / Ed. by W Stubbs. London, 1879 (The Political Works of Gervase of Canterbury,
1; Rolls, [73/1]).
Gesta Alberonis archiepiscopi // MGH SS. T. 8. Hannover, 1848. P. 234-260.
Gesta archiepiscoporum Magdeburgensium // MGH SS. T 14. Hannover, 1883. P. 361-486.
Gesta Baldewini // Gesta Trevirorum Integra lectionis varietate et animadversionibus
illustrata ac indice duplici instructa / Ed. J. H. Wyttenbach et M. F. J. Mtiller. Vol. 2. Trier,
1838. P. 179-271.
Библиография [
Gesta Comitum Barcinonensium. Textos llati i eatala / Ed. L. Barrau Dihigo, J. Masso
Torrents. Barcelona, 1925.
Gesta Ludovici VIII, Francorum Regis, auctore Nicolao de Bra'ia, hero'ico carmine // Le
Recueil des Historiens des Gaules et de la France / Ed par Dom M. Bouquet. T 17. Paris,
1878. P. 311-345.
Gesta regis Henrici secundi Benedicti abbatis. The Chronicle of the Reigns of Henry II. and
Richard I. A.D. 1169-1192, Known Commonly under the Name of Benedict of
Peterborough / Ed. by W. Stubbs. Vol. 2. London, 1867 (Rolls, [49]).
Gesta Stephani regis Anglorum et ducis Normannorum // Chronicles of the Reigns of Stephen,
Henry II., and Richard I. / Ed. by R Howlett. Vol. 3. London, 1886 (Rolls, [82]). P. 3-136.
Gesta Trevirorum integra / Ed. J. H. Wyttenbach. Vol. 2. Trier, 1838.
Giraldus Cambrensis. De principis instructione liber / Ed. by G. E Warner // Giraldus
Cambrensis. Opera. Vol. 8. London, 1891 (Rolls, [21/8]).
Giraldus Cambrensis. De vita Galfridi archiepiscopi Eboracensis: sive Certamina Galfridi
Eboracensis archiepiscopi // Giraldi Cambrensis Opera / Ed. by J. S. Brewer. Vol. 4. London,
1873 (Rolls, 21/4]). P. 355-431.
Gran Cronica de Alfonso XI / Preparada por D. Catalan. T 1. Madrid, 1977 (Fuentes
cronisticas de la historia de Espafia, 4).
Les Grandes Chroniques de France / Ed. par J. E. M. Viard. T 3. Paris, 1923.
Gregorii I papae Registrum epistolarum. T 1. Berlin, 1891 (MGH Epistolae, 1).
Gregorii Episcopi Turonensis libri historiarum X / Ed. B. Krusch, W. Levison. Hannover,
1951 (MGH SSrM, 1).
GremaudJ. Documents relatifs a l'histoire du Vallais. Vol. 8. Lausanne, 1898 (Memoires et
documents, 39).
Grundliche Nachricht von den Merkwurdigkeiten, welche nach dem Absterben eines Pabstes
aufier und in dem Conclave und bey Erwahlung und Kronung eines Pabstes vorfallen. Wien,
[ok. 1770].
Guenee В., Lehoux F. Les entrees royales fran^aises de 1328 a 1515. Paris, 1968 (Sources
d'histoire medievale, 5).
Holler J. Zwei Aufzeichnungen uber die Beamten der Curie im 13. und 14. Jahrhundert //
QFIAB. Bd. 1.1898. S. 1-38.
Hans Knebels des Kaplans am Munster zu Basel Tagebuch / Hrsg. von W. Vischer und
H. Boss. Bd. 1. Leipzig, 1880 (Basler Chroniken, 2).
Hanns Hierszmanns, Turhuters Herzog Albrechts VI. von Osterreich, Bericht uber Krankheit
und Tod seines Herren. 1463 und 1464 // Kleinere Quellen zur Geschichte Osterreichs /
Hrsg. von Th. G. von Karajan. Wien, 1859. S. 25—51.
К|Цм.Л.Г>|"Уш|'.н~» ВЬППЧПГ. IICMIIPF1IIIF "_ '_
Hans Schiltbergers Reisebuch nach der Nurnberger Handschrift herausgegeben von Valentin
Langmantel. Tubingen, 1885 (Bibliothek des literarischen Vereins in Stuttgart, 172).
Hauser W. Der Trauerzug beim Begrabnis des deutschen Konigs Albrecht II. (f 1439) //
Adler. Zeitschrift fur Genealogie und Heraldik. Bd. 7 (21). 1967. S. 191-195.
Heinrich Deichsler's Chronik 1488-1506// Die Chroniken der frankischen Stadte. Nurnberg.
Bd. 5. Leipzig, 1874 (ChDS, 11). S. 533-786.
Heinrichs Livlandische Chronik / Hrsg. von L. Arbusow und A. Bauer. Hannover, 1955
(MGH SSrGus, [31]).
Heinrichs von Meissen des Frauenlobs. Leiche, Spriiche, Streitgedichte und Lieder / Hrsg. von
L. Ettmtiller. Quedlinburg; Leipzig, 1843.
Heinricus de Dissenhofen und andere Geschichtsquellen Deutschlands im spateren Mittel-
alter / Hrsg. von A. Huber. Stuttgart, 1868 (Fontes rerum Germanicarum, 4).
Henry, Archdeacon of Huntingdon. Historia Anglorum / Ed. and transl. by D. Greenway.
Oxford etc., 1996.
Hermanni Altahensis annales. Continuatio Ratisbonensis a. 1287-1301 // MGH SS. T. 17.
Hannover, 1861. P. 416-420.
HerrlibergerD. Heilige Ceremonien und Kirchen-Gebrauche der Christen in der ganzen Welt...
Vierte Ausgabe: begreift die Ceremonien der Romisch-Katholischen Kirchen. Zurich, 1745.
Heyen F.-J. Kaiser Heinrichs Romfahrt. Die Bilderchronik von Kaiser Heinrich VII. und
Kurfiirst Balduin von Luxemburg (1308-1313). Boppard, 1965.
Imperator Heinricus. Ein spatmittelalterlicher Text tiber Kaiser Heinrich VII. in kritischer
Beleuchtung / Hrsg. von K.-U. Jaschke. Luxemburg, 1988 (Beiheft zu Hemecht 1988).
Infessura S. Diario della citta di Roma / Ed. O. Tommasini. Roma, 1890 (Fonti per la storia
d'ltalia. Scrittori sec. XV, [5]).
Ioannis Zonarae epitome historiarum libri XVIII / Ex recensione M.Pinderi edidit Th. Btittner-
Wobst. Bd. 3. Bonn, 1897.
Itinerarium Bvrdigalense // Itinera Hierosolymitana saeculi IIII—VIII / Rec. et comm.
P. Geyer. Wien, 1898 (CSEL, 39). P. 1-33.
Jacobi a Voragine. Legenda Aurea vulgo Historia Lombardica dicta / Ed. Th. Graesse.
Vratislaviae, 1890.
Jahrbticher des 15. Jahrhunderts // Die Chroniken der frankischen Stadte. Nurnberg. Bd. 4.
Leipzig, 1872 (ChDS, 10). S. 45-386.
Jean sire dejoinville. Histoire de Saint Louis. Credo et Lettre a Louis X / Ed. par N. de Wailly.
Paris, 1874.
Joannis de Czarnkow Chronicon Polonorum // Pomniki dziejowe Polski (Monumenta
Poloniae historica) / Ed. A. Bielowski. D. 2. Warszawa, 1872.
Библиография Щ
Johannes de Thurocz. Chronica Hungarorum. I. Textus/ Ed. E. Galantai et J. Kristo. Budapest,
1985.
Johannes von Tepl. Der Ackermann und der Tod. Text und Ubertragung / Hrsg. von F. Genzmer.
Stuttgart, 1991.
Journal d'un bourgeois de Paris de 1405 a 1449 / Texte original et integral presente et
commente par C. Beaune. Paris, 1990.
[Jungendres SJ.] Griindliche Nachricht vom Conclave, Oder Neueste Historie Des Romischen
Hofes. Frankfurt am Main; Ntirnberg, 1721.
Justinger С Die Berner-Chronik / Hrsg. von G. L. Studer. Bern, 1871.
Kaiserchronik eines Regensburger Geistlichen / Hrsg. von E. Schroder // MGH DCh, 1/1.
Hannover, 1895. S. 1-441.
Kantzow Th. Pomerania oder Ursprunck, Altheit und Geschicht der Volcker und Lande
Pomern, Cafiuben, Wenden, Stettin, Rhtigen in vierzehn Btichern beschrieben / Hrsg. von
J. G. L. Kosegarten. Bd. 2. Greifswald, 1817.
Koch E. Der Lebensausgang und die Bestattung Graf Wilhelms IV. zu Henneberg // Zeitschrift
des Vereins fur Thuringische Geschichte und Altertumskunde. 1902. N. F. 12. S. 433-488.
Die Konigssaaler Geschichts-Quellen mit den Zusatzen und der Fortsetzung des Domherrn
von Prag / Hrsg. von J. Loserth. Wien, 1875 (Fontes rerum Austriacarum, 1. Abteilung, 8).
Konradvon Wurzburg. Die Legenden / Hrsg. von P. Gereke. Bd. 1. Halle an der Saale, 1925.
Die kronung des allerdurchleuchtigisten und grofimechtigisten Ftirsten und herren
Herren Karls romischen und hyspanischen Konigs, auch erwelten romischen Kaysers,
yzunt zu Ach am XXIII. tag Octobris beschehen, gantz lustbarlich und kurtzweylig zu
lesen [S.I., s.a.].
Latomusjoh. Acta aliquot vetustiora in civitate Francofurtensi... collecta. 793-1519 // Fontes
rerum Germanicarum / Hrsg. von J. F. Boehmer. Bd. 4. Stuttgart, 1868. S. 399-429.
Latomusjoh. Antiquitates quaedam civitatis et potissimum ecclesiae Francofordensis // FCh.
S. 67-135.
Lecoy de la Marche A. Le Roi Rene. Sa vie, son administration, ses travaux artistiques et
litteraires. T 1-2. Paris, 1875.
Leonis Diaconi Caloensis Historiae libri decern // PG. T 117. Paris, 1864. Col. 635-926.
Lettres de Jacques de Vitry / Ed. par R В. С Huygens. Leiden, 1960.
Le Liber politicus de Benoit // Le Liber censuum de Peglise romaine / Ed. par P. Fabre et
L. Duchesne. T 2. Paris, 1910 (Bibliotheque des Ecoles Fran^aises d'Athenes et de Rome.
Serie2,6).P. 139-159.
Le Liber pontificalis / Ed. par L. Duchesne. T. 1-2. Paris, 1955.
Ш?Дм Л Г>1.|Щ1.н' ВГ.ППЧПППСМП F1I
Liber regalis seu ordo consecrandi regem solum. Ordo consecrandi reginam cum rege.. Ordo
consecrandi reginam solam. Rubrica de regis exequiis. E codice Westmonasteriensi editus.
London, 1870.
Liudprandi Antapodosis // Die Werke Liudprands von Cremona / Hrsg. von J. Becker.
Hannover; Leipzig, 1915 (MGH SSrGus, [41]). S. 1-158.
Liudprandi relatio de legatione Constantinopolitana // Die Werke Liudprands von
Cremona/ Hrsg. von J. Becker. Hannover; Leipzig, 1915 (MGH SSrGus, [41]). P. 175-212.
Liv-, est- und kurlandisches Urkundenbuch / Begr. von F. G. von Bunge, fortgesetzt von
H. Hildebrand und Ph. Schwartz. Bd. 10. Riga; Moskau, 1896.
Loose W. Das Begangnis des Herzogs Albrecht im Dom zu Meifien// Mitteilungen des Vereins
fur Geschichte der Stadt Meifien. Bd. 4. 1895. S. 38-45.
Das Marterbuch. Die Klosterneuburger Handschrift 713. / Hrsg. von E. Gierach. Berlin,
1928.
Martin da Canal. Les estoires de Venise. Cronaca veneziana in lingua francese dalle origini al
1275 / A cura di A. Limentani. Firenze, 1973 (Civilta Veneziana. Fonti e testi, 12, Serie 3,3).
Matemus Berler. Chronik // Code historique et diplomatique de la ville de Strasbourg.
Strasbourg, 1848. Vol. 1.
Mathxas von Neuenburg. Die Chronik / Hrsg. von A. Hotmeister. Berlin, 1924-1940 (MGH
SSrGNS, 4).
Matthaei Parisiensis, monachi Sancti Albani, Historia Anglorum, sive, ut vulgo dicitur,
Historia minor. Item, eiusdem Abbrevatio chronicorum Angliae / Ed. by F. Madden. Vol. 2.
London, 1866 (Rolls, [44/2]).
Matthaei Parisiensis, monachi Sancti Albani, Chronica majora / Ed. by H. R. Luard. Vol. 2.
London, 1874 (Rolls, [57/2]); Vol. 4. London, 1877 (Rolls, [57/4]).
Maydiston R. De concordia inter regem Ric. II et civitatem Londonie // Political Poems
and Songs Relating to English History, Composed during the period From the Accession of
Edw. III. to that of Ric. III. / Ed. by Th. Wright. Vol. 1. London, 1859 (Rolls, [14]).
MerzbacherF. Die Begrabnisordnung der Wurzburger Ftirstenbischofe im spateren Mittelal-
ter // ZRG. Bd. 69. 1952. KA. Bd. 38. S. 500-506.
MGH Const. T. 4. Pars 1. Hannover; Leipzig, 1906.
MGH Const. T. 4. Pars 2. Hannover; Leipzig, 1908.
MGH Const. T. 5. Hannover; Leipzig, 1909-1913.
MGH Const. T. 11. Weimar, 1978-1992.
Modus regem Romanorum electum Francofurdie introducendi exaltandi, ecerptus e libro
magistri Baldmari canonici hujus ecclesie // FCh. S. 9.
Библиография Щ
Momhritius В. Sanctuarium seu Vitae sanctorum. Т. 2. Parisii, 1910.
Monumenta Novaliciensia vetustiora / A cura di C. Cippola. Vol. 2. Roma, 1901. (Fonti per la
Storia d'ltalia publicate dall'istituto storico Itahano, 32).
La mort et les funerailles de Philippe le Bel d'apres un compte rendu a la cour de Majorque /
Ed. par Ch. Baudon de Mony // Bibliotheque de l'Ecole des Charts. 1897. Vol. 58. P. 5-14.
MoserF. С Kleine Schriften. Bd. 11. Frankfurt am Main, 1764.
MuntzE. Les arts a la cour des papes pendant le 15e et 16e siecle. Recueil de documents inedits
tires des archives et des bibliotheques romaines. Partie 1: Martin V - Pie II, 1417-1464. Paris,
1878 (Bibliotheque des Ecoles fran^aises d'Athenes et de Rome, 4).
MuntzE. Les arts a la cour des papes pendant le 15e et 16e siecle. Recueil de documents inedits
tires des archives et des bibliotheques romaines. Partie 2: Paul II 1464-1471. Paris, 1879
(Bibliotheque des Ecoles fran^aises d'Athenes et de Rome, 9).
Mtintz E. Les arts a la cour des papes pendant le 15e et 16e siecle. Recueil de documents inedits
tires des archives et des bibliotheques romaines. Partie 3: Sixte IV — Leon X, 1471-1521.
Paris, 1882 (Bibliotheque des Ecoles fran^aises d'Athenes et de Rome, 28).
Museum Italicum seu collectio veterum scriptorum ex bibliothecis Italicis / Eruta a
D.J. Mabillon, D. M. Germain. T. 2. Paris, 1724.
Narratio de morte Ottonis IV imperatoris // Thesaurus anecdotorum novus / Ed. E. Martene,
U. Durand. T. 3. Lutetiae Parisiorum, 1717. Col. 1373-1378.
Nicetae Choniatae historia / Rec. I. A. van Dieten. Pars 1. Berlin; New York, 1975 (Corpus
fontium historiae Byzantinae, Series Berolinensis, 11/1).
Die Ordines fur die Weihe und Kronung des Kaisers und der Kaiserin / Hrsg. von R. Elze.
Hannover, 1960 (MGH Fontes iuris, 9).
Ordo et forma ad recipiendum regem Romanorum in ecclesia sancti Bartholomei
Franckenfurdensis imperiali, cum omnibus cerimoniis hactenus in hijs observari consuetis //
FCh.S. 10-15.
Ottokars Osterreichische Reimchronik / Nach den Abschriften E Lichtensteins. Hrsg. von
J. Seemuller. Halbbd. 1-2. Hannover, 1890-1893 (MGH DCh, 5/1-2).
Die papstlichen Kanzleiordnungen von 1200-1500 / Hrsg. von M. Tangl. Innsbruck, 1894.
Paris de Grassis. Das Pontificat Julius' II. Auszug aus dem Tagebuch des Groficeremoniars
(Cod. lat. Monac. 139-141) // Beitrage zur politischen, kirchlichen und Cultur-Geschichte
der sechs letzten Jahrhunderte / Hrsg. von J. J. I. Dollinger. Bd. 3. Wien, 1882. S. 363-433.
Das Passional. Eine Legenden-Sammlung des dreizehnten Jahrhunderts / Hrsg. von E К.
Корке. Quedlinburg; Leipzig, 1852.
Paulus Diaconus. Historia Langobardorum / Ed. L. Bethmann et G Waitz. Hannover, 1878
(MGH SS rerum Langobardicarum, 1). P. 12-188.
HlM. Л. Гн.нцГ.н • ВЕЛИЧИН II CMIII'FlIIIfc "_ '_ "_
Petrus de Ebulo. De rebus Siculis carmen / A cura di E. Rota. Citta di Castello, 1904-1909
(RIS.31/1).
Petrus de Ebulo. Liber ad honorem Augusti sive de rebus Siculis. Codex 120 II der
Burgerbibliothek Bern. Eine Bilderchronik der Stauferzeit / Hrsg. von Theo Kolzer und
Marlis Stahli. Sigmaringen, 1994.
Petrus de Natalibus. Catalogus sanctorum et gestorum eorum ex diversis voluminibus collectus.
Vicenza, 1493.
PiusSecunduspontifexmaximus. Commentarii: Textus/ Ed. I. Bellus et I. Boronkai. Budapest,
1993.
Le pontifical romano-germanique du dixieme siecle / Ed. par C. Vogel et R. Elze. Vol. 1. Citta
del Vaticano, 1963 (Studi etesti, 226).
Quellen zur Geschichte der Waldenser von Freiburg im Uchtland (1399-1439) / Hrsg. von
K. Utz Tremp. Hannover, 2000 (MGH Quellen zur Geistesgeschichte des Mittelalters, 18).
Radulphusde Coggeshall. Chronicon Anglicanum / Ed. by J. Stevenson. London, 1875 (Rolls,
[66]).
Ralph de Diceto. Ymagines historiarum // Radulfi de Diceto decani Lundoniensis opera
historica - The Historical Works of Master Ralph de Diceto, Dean of London / Ed. by
W. Stubbs. Vol. 2. London, 1876 (Rolls, [68/2]). P. 3-174.
Die Rats-Chronik der Stadt Wiirzburg (XV und XVI. Jahrhundert) / Hrsg. von W. Engel.
Wiirzburg, 1950 (Quellen und Forschungen zur Geschichte des Bistums und Hochstifts
Wiirzburg, 2).
Rechtsquellen von Basel Stadt und Land / [Hrsg. von J. Schnell.] Bd. 1. Basel, 1856.
Regesta Pontificum Romanorum ab condita ecclesia ad annum post Christum natum 1198 /
Ed. Ph. Jaffe. Editionem secundam correctam et auctam auspiciis Gulielmi Wattenbach
curaverunt S. Loewenfeld, F. Kaltenbrunner, P. Ewald. T. 1. Leipzig, 1885.
Die Regesten der Erzbischofe von Koln im Mittelalter / Bearb. von F. W. Oediger. Bd. 1.
Bonn, 1954-1961.
Die Regesten des Kaiserreiches unter Heinrich VI. 1165 (1190)—1197 / Nach J. F. Bohmer
neu bearb. von G. Baaken. Koln; Wien, 1972 (RI. IV, 3).
Regesten zur Geschichte der Bischofe von Constanz / Hrsg. von K. Rieder. Bd. 3. Innsbruck,
1913.
Regestum Innocentii III papae super negotio Romani imperii / Hrsg. von E Kempf. Roma,
1947 (Miscellanea Historiae Pontificiae, 12 [21]).
Reginonis abbatis Prumiensis Chronicon cum continuatione Treverensi / Ed. F. Kurze.
Hannover, 1890 (MGH SSrGus, [50]).
Le registre de Benoit XI / Ed. par Ch. Grandjean. Paris, 1905.
Библиография д^ЦД
Relatio de рарае Martini V electione atque coronatione in concilio Constantiensi //
Documenta Mag. Joannis Hus vitam.... Illustrantia / Ed. F. Palacky. Pragae, 1869.
Richard of Hexham. Historia de gestis regis Stephani et de bello standardii // Chronicles of
the Reigns of Stephen, Henry II., and Richard I. / Ed. by R. Howlett. Vol. 3. London, 1886
(Rolls, [82]). P. 137-178.
Robert de Clari. La conquete de Constantinople / Ed. par Ph. Lauer. Paris, 1924 (Les classiques
francaise du Moyen Age, 40).
Roger de Wendover. Flores historiarum ab a. 1154 / Ed. by H. G. Hewlett. T. 1. London, 1886
(Rolls, [84/1]).
Roger of Hoveden. Chronica / Ed. by W. Stubbs. Vol. 3. London, 1964 (Rolls, [51]).
Le Roman d'Eneas / Ubersetzt und eingeleitet von M. Scholer-Beinhauer. Munchen, 1972
(Klassische Texte des romanischen Mittelalters in zweisprachigen Ausgaben, 9).
Romanus ordo de consuetudinibus et observantiis presbyterio videlicet scolarum et aliis
Romane ecclesie in precipuis sollempnitatibus // Le Liber censuum de 1 eglise romaine / Ed.
par P. Fabre et L. Duchesne. T. 1. Paris, 1910 (Bibliotheque des Ecoles Francaises dAthenes et
de Rome. Serie 2, 6). P. 290-311.
RopckeA. Geld und Gewissen. Reimund Peraudi und die AblaBverkiindung in Norddeutschland
am Ausgang des Mittelalters // Bremisches Jahrbuch. Bd. 71.1992. S. 43-80.
Das rote Buch der Stadt Ulm / Hrsg. von C. Mollwo. Stuttgart, 1905 (Wurttembergische
Geschichtsquellen, 8).
RTA AR. Bd. 4. Gottingen, 1882.
RTA AR. Bd. 7. Gottingen, 1878.
RTA AR. Bd. 10. Halfte 1-2. Gotha, 1906.
RTA AR. Bd. 13. Gottingen, 1925.
RTA AR. Bd. 16. Stuttgart; Gotha, 1921-1928.
RTA AR. Bd. 19. Halfte 1. Gottingen, 1969.
RTA MR. Bd. 1. Teil 1-2. Gottingen. 1989.
Ruppert Ph. Das alte Konstanz in Schrift und Stift. Die Chroniken der Stadt Konstanz.
Konstanz, 1891.
Die Sachsengeschichte des Widukind von Korvei / Bearb. von P. Hirsch und H.-E. Lohmann.
Hannover, 1935 (MGH SSrGus, [60]).
Sachsenspiegel Landrecht / Hrsg. von K. A. Eckhardt. Gottingen; Berlin, Frankfurt am Main,
1955 (MGH Fontes iurisN. S., 1/1).
S. Siluiae peregrinatio ad loca sancta // Itinera Hierosolymitana saeculi IIII-VIII / Rec. et
comm. P. Geyer. Wien, 1898 (CSEL, 39). P. 35-101.
ИД М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Sanudo М. Le vite dei dogi / А сига di G. Monticolo. Vol. 1. Citta di Castello, 1900—1911
(RIS, 22/4).
Sanuto M. I diarii. T. 19. Venezia, 1886.
SastrowB. Herkommen, Geburt und Lauff seines gantzen Lebens [... | von ihm selbstbeschriben.
Aus der Handschrift herausgegeben und erlautert von Gottlieb Christian Friedrich Mohnike.
Teil 1. Greifswald, 1823.
Schimmelpfennig B. Ein bisher unbekannter Text zur Wahl, Konsekration und Kronung des
Papstes im 12. Jahrhundert // Archivum historiae pontificiae. Vol. 6.1968. S. 43-70.
Schwabenspiegel Kurzform. I. Landrecht. II. Lehnrecht / Hrsg. von K. A. Eckhardt (MGH
Fontes iuris N. S., 4/ 1-2).
Die Schweizer Bilderchronik des Luzerners Diebold Schilling 1513. Sonderausgabe des
Kommentarbandes zum Faksimile der Handschrift S. 23 fol. in der Zentralbibliothek Luzern /
Hrsg. von A. Schmid. Luzern, 1981.
SeemulkrJ. Friedrichs III. Aachener Kronungsreise // MIOG Bd. 17. 1896. S. 584-665.
Segni B. Storie fiorentine. Augusta, 1723.
Sigonius С Historiarum de regno Italiae libri quindecim. Francofurti ad Moenum, 1575.
Snorri Sturluson. Heimskringla. Noregs Konunga sogur / Udgivet af F Jonsson. Kebenhavn,
1911.
Snorri Sturluson. Heimskringla. Si6ara bindi / Ritstjorn Bergljot S. Kristjansdottir et al.
Reykjavik, 1991.
Statuta Synodalia, Ordinationes et Mandata Archidioecesis Trevirensis / Nunc primum
collegit et edidit Joannes Jacob Blatrau. T. 1: Ab Archiepiscopo Ratbodo usque ad obitum
Archiepiscopo Jacobi a Sirck. Augustae Trevirorum; Lintz, 1844.
SteinhoferJ. U. Ehre des Herzogtums Wirtenberg In seinen Durchlauchtigsten Regenten,
Oder Neue Wirtenbergische Chronik... Bd. 3. Tubingen, 1752.
Syropoulos S. Les «Memoires» du Grand Ecclesiarque de PEglise de Constantinople sur le
concile de Florence (1438-1439) / Ed. par V. Laurent. Roma, 1971 (Concilium Florentinum.
Documenta et scriptores. Series B. Vol. 9).
Les Textes de la Chanson de Roland. La version d'Oxford / Ed. par R. Mortier. Paris, 1940.
Theganus. Gesta Hludowici Imperatoris // Thegan. Die Taten Kaiser Ludwigs; Astronomus.
Das Leben Kaiser Ludwigs / Hrsg. und ubers. von E. Tremp. Hannover, 1995 (MGH SSrGus,
[64]). S. 167-277.
Theodoricus de Nyem. De schismate libri tres / Rec. G Erler. Lipsiae, 1890.
Thietmar von Merseburg. Chronikon / Hrsg. von R. Holtzmann. Berlin, 1935 (MGH
SSrGNS, 9).
Библиография Щ
Thomae Walsingham, quondam monachi S. Albani, Historia Anglicana / Ed. by H. Th. Riley.
Vol. 2. London, 1864 (Rolls, [28/2]).
Thomas Aquinas. Opuscula Omnia necnon Opera Minora / Ed. J. Perrier. T. 1: Opuscula
Philosophica. Paris, 1949.
Thomas archidiaconus. Historia Salonitana/ Digessit Fr. Racki. Zagrabiae, 1894 (Monumenta
spectantia Historia slavorum Meridionalium, 26 Scriptores, 3).
Thomas Tuscus. Gesta imperatorum et pontificum / Ed. E. Ehrenfeuchter // MGH SS. T 22.
Hannover, 1872. P. 483-528.
Tolomei Lucensi Historia ecclesiastica // Scriptores rerum Italicarum. T. 11. Mediolani,
1727.
Trexler R. С The Libro Ceremoniale of the Florentine Republic by Francesco Filarete and
Angelo Manfidi. Introduction and Text. Geneve, 1978.
Trierer Silvester / Hrsg. von С Kraus // MGH DCh, 1/2. Hannover, 1895. S. 1-61.
Ulrich von Hutten. Vadiscus dialogus qui et Trias romana inscribitur // Ulrichs von Hutten
Schriften/ Hrsg. von E. Becking. Bd. 4. Leipzig, 1860. S. 145-268.
Ulrich Richental. Das Konzil zu Konstanz MCDXIV-MCDXVIII. Starnberg; Konstanz,
1964. Bd. 2: Kommentar und Text.
Ulrich von Richenthal. Chronik des Konstanzer Conzils 1414-1418 / Hrsg. von M. R. Buck.
Tubingen, 1882 (Bibliothek des literarischen Vereins in Stuttgart, 158).
Urkundenbuch der Stadt Worms / Hrsg. von H. Boos. Bd. 2. Berlin, 1890.
Varchi B. Storia fiorentina // Varchi B. Opere ora per la prima volta raccolte. T. 1. Trieste,
1858.
Vasari G. Le vite de'piu eccellenti pittori, scultori et architettori. Vol. 1. Milano, 1928.
Veit Arnpeck. Samtliche Chroniken (Quellen und Erorterungen zur bayerischen und deutschen
Geschichte. Neue Folge, 3). Aalen, 1969.
Vie et miracles du Pape S. Leon IX / Ed. par A. Poncelet // Analecta Bollandiana. T. 25.1906.
P. 258-296.
Vincentius Bellovacensis. Speculum Historiale. Graz, 1965.
Vita altera b. Roberti de Arbrissello sive Extrema conversatio et transitus ejus auctore
monacho Fontis Ebraldi, Andrea, ut creditur ipsius discipulo et confessoro // PL. Vol. 162.
Paris, 1854. Col. 1057-1078.
Vita Annonis archiepiscopi Coloniensis / Ed. R. Koepke // MGH SS. T 11. Stuttgart, 1854.
P. 462-518.
Vita Leonis IX // Borgia S. Memorie istoriche della pontificia Citta di Benevento dal
secolo VIII. al secolo XVIII. Parte II. Roma, 1764. P. 299-348.
ДД М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Wahl und Einritt Erzbischof Dietrichs 1414-1415 // Die Chroniken der niederrheinischen
Stadte. СбИп. Bd. 1. Leipzig, 1875 (ChDS, 12). S. 358-363.
Walter von der Vogelweide. Die Gedichte / Hrsg. von K. Lachmann. Berlin; Leipzig, 1923.
«Warkworth's» Chronicle: The Chronicle Attributed to John Warkworth, Master of
Peterhouse, Cambridge // Death and Dissent. Two Fifteenth-Century Chronicles / Ed. by
L. M. Matheson. Woodbridge; Rochester, 1999 (Medieval Chronicles, 2). P. 61-124.
Willelmi Malmesbiriensis De gestis regum Anglorum libri quinque / Ed. by W. Stubbs. Vol. 2.
London, 1889 (Rolls, [90/2]). P. 281-522.
Windecke E. Denkwurdigkeiten zur Geschichte Kaiser Sigmunds / Hrsg. von W. Altmann.
Berlin, 1893.
Wipo. Gesta Chuonradi II imperatoris // Die Werke Wipos / Hrsg. von H. Bresslau. Hannover;
Leipzig, 1915 (MGH SSrGus, [61]). P. 1-62.
Zorn F. Wormser Chronik / Hrsg. von W. Arnold. Stuttgart, 1857 (Bibliothek des literarischen
Vereins in Stuttgart, 43).
Die Ztircher Stadtbucher des XIV. und XV Jahrhunderts / Hrsg. von H. Nabholz. Bd. 3.
Leipzig, 1906.
II. Основная литература
не '*, >!oi«ww/,9 е н 1/е
Аверищев С. С. К уяснению смысла надписи над конхой центральной апсиды Софии
Киевской // Древнерусское искусство. Художественная культура домонгольской Руси.
М., 1972. С. 25-49.
Акимова Л. И., Кифишин А. Г. О мифоритуальном смысле зонтика // Этруски и
Средиземноморье. Материалы Международного коллоквиума 9-11 апреля 1990 года (Москва)
ХХШ-и Випперовские чтения / Под общей ред. Л. И. Акимовой. М., 1994. С. 167-244.
Аръес Ф. Человек перед лицом смерти. М., 1992.
Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и
Ренессанса. М., 1990.
Блок М. Короли-чудотворцы. Очерк представлений о сверхъестественном характере
королевской власти, распространенных преимущественно во Франции и Англии. М.,
1998.
Бойцов М. А. Скромное обаяние власти (К облику германских государей XIV-XV вв.) //
Одиссей. Человек в истории. 1995. М., 1995. С. 37-66.
Бойцов М. А. Накануне. Ахенские коронационные въезды под разными углами зрения //
Одиссей. Человек в истории. 1997. М., 1998.
Бойцов М. А. Погребение императора Фридриха III в 1493 г. // СВ. Вып. 61. 2000.
С. 254-289.
Bll<V4"»r|.;ict'H;l ДЦД
Бойцов М. А. Герцог, его слуга и смерть // Человек в мире чувств. Очерки по истории
частной жизни в Европе и некоторых странах Азии до начала нового времени / Под ред.
Ю. Л. Бессмертного. М., 2000. С. 303-338.
Бойцов М. А. «Вывихи времен» и сопротивление источников. Ответ А. Я. Гуревичу //
Одиссей. Человек в истории. 2003. М., 2003. С. 241-250.
Бойцов М. А. Архиепископ Трирский объезжает свои владения // Королевский двор в
политической культуре средневековой Европы. Теория. Символика. Церемониал / Отв.
ред. Н. А. Хачатурян. М., 2004. С. 317-359.
Бойцов М. А. Символический мимесис — в средневековье, но не только // Казус.
Индивидуальное и уникальное в истории — 2004. Вып. 6. М., 2005. С. 355-396.
Бойцов М. А. Сидя на алтаре // Священное тело короля: ритуалы и мифология власти /
Под ред. Н. А. Хачатурян. М., 2006. С. 190-262.
Бородин О. Р. Равеннский экзархат: византийцы в Италии. СПб., 2001.
Буркхардт Я. Культура Возрождения в Италии. Опыт исследования. М., 1996.
Васильевский В. Г. Варяго-русская и варяго-английская дружина в Константинополе //
Васильевский В. Г. Труды. Т. 1. СПб., 1908. С. 176-377.
Геннеп А. вон. Обряды перехода. М., 2002.
Грабар А. Н. О методе оживления традиций иконописи в русской живописи XV-XVI
веков // ТОДРЛ. Т. 36. М., 1981. С. 289-294.
Грабар А. Н. Император в византийском искусстве. М., 2000.
Гуревич А. Я. «Круг Земной» и история Норвегии // Снорри Стурлусон. Круг Земной.
М., 1980. С. 612-632.
Гуревич А. Я. «Время вывихнулось»: поругание умершего правителя // Одиссей.
Человек в истории. 2003. М., 2003. С. 221-241.
Гуревич А. Я. Конец света или карнавал? Ответ М. А. Бойцову // Одиссей. Человек в
истории. 2003. М., 2003. С. 250-254.
Евсеева Л. М. Шитая пелена 1498 г. и Чин венчания на царство // Древнерусское
искусство: Византия и Древняя Русь. К 100-летию Андрея Николаевича Грабара (1896-1990).
СПб., 1999. С. 430-439.
Иванов С. А. Благочестивое расчленение: парадокс почитания мощей в византийской
агиографии // Восточнохристианские реликвии / Под ред. А. М. Лидова. М., 2003. С. 121-131.
Карсавин Л. П. Символизм мышления и идея миропорядка в средние века (XII-
XIII века) // Карсавин Л. П. Монашество в средние века. М., 1992. С. 158-175.
Колесов В. В. Повесть о убиении Андрея Боголюбского // Словарь книжников и
книжности Древней Руси. Вып. 1 (XI — первая половина XIV в.) / Отв. ред. Д. С. Лихачев. Л.,
1987. С. 365-367.
ИД М. А. Бойцов ' ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Ле Гофф Ж. Людовик IX Святой. М., 2001.
Лидов А. М. Пространственные иконы. Чудотворное действо с Одигитрией
Константинопольской // Иеротопия. Исследование сакральных пространств в Византии и
Древней Руси / Ред.-сост. А. М. Лидов. М., 2006. С. 325-348.
Литаврин Г. Г. Пселл о причинах последнего похода русских на Константинополь // ВВ.
Вып. 27.1967. С. 71-86.
Лучицкая С. И. Ad succurendum. Как умирали иерусалимские короли // В своем кругу /
Под ред. М. А. Бойцова и О. Г. Эксле. М., 2003. С. 191-228.
Маясова Н. А. Древнерусское шитье. М., 1971.
Свирин А. Н. Древнерусское шитье. М., 1963.
Тогоева О. И. Блудница и город. Казус Жанны д'Арк // Казус. Индивидуальное и
уникальное в истории - 2004. Вып. 6. М., 2005. С. 237-271.
Успенский Б. А. Царь и патриарх: харизма власти в России (византийская модель и ее
русское переосмысление). М., 1998.
Успенский Б. А. Царь и император: помазание на царство и семантика монарших титулов.
М., 2000.
Франк-Каменецкий И. Г. Женщина-город в библейской эсхатологии // Сергею
Федоровичу Ольденбургу к пятидесятилетию научно-общественной деятельности 1882-1932
сборник статей. Л., 1934. С. 535-548 (переиздание: Он же. Колесница Иеговы. М., 2004.
С. 224-236).
Франк-Каменецкий И. Г. Отголоски представления о матери-земле в библейской поэзии //
Язык и литература. Т. 8. Л., 1932. С. 121-136 (переиздание: Он же. Колесница Иеговы. М.,
2004. С. 192-206).
Хачатурян Н. А. Король-sacre в пространстве взаимоотношений духовной и светской
власти в средневековой Европе (морфология понятия власти) // Священное тело
короля: ритуалы и мифология власти / Под ред. Н. А. Хачатурян. М., 2006. С. 19-28.
Хёйзинга Й. Осень средневековья. М., 1988.
Шалина И. А. Реликвии в восточнохристианской иконографии. М., 2005.
Щенникова Л. А. Царьградская святыня «Богоматерь Одигитрия» и её почитание в
Московской Руси // Древнерусское искусство: Византия и Древняя Русь. К 100-летию
Андрея Николаевича Грабара (1896-1990). СПб., 1999. С. 329-346.
Щепкина М. В. Изображение русских исторических лиц в шитье XV в. М., 1954
(Памятники культуры. Вып. 12).
AlfbldiA. Die Geschichte des Throntabernakels // La nouvelle Clio. Vol. 1-2. 1950. № 10.
P. 537-566.
Библиография [
Alfoldi A. Die monarchische Representation im romischen Kaiserreiche. Darmstadt, 1970.
Althoff G. Demonstration und Inszenierung: Spielregeln der Kommunikation in
mittelalterlicher Offentlichkeit // FMASt. Bd. 57.1993. S. 27-50.
Althoff G. Spielregeln der Politik im Mittelalter: Kommunikation in Frieden und Fehde.
Darmstadt, 1997.
Althoff G. Die Veranderbarkeit von Ritualen im Mittelalter // Formen und Funktionen
offentlicher Kommunikation im Mittelalter / Hrsg. von G. Althoff. Stuttgart, 2001 (Vortrage
und Forschungen, 51). S. 157-176.
Andermann K. Zeremoniell und Brauchtum beim Begrabnis und beim Regierungsantritt
Speyerer Bischofe. Formen der Representation von Herrschaft im spaten Mittelalter und in der
friihen Neuzeit//Archiv fur mittelrheinische Kirchengeschichte.Jg. 42.1990. S. 125 -177.
Angenendt A. Das Offertorium. In liturgischer Praxis und symbolischer Kommunikation //
Zeichen — Rituale — Werte / Hrsg. von G. Althoff unter Mitarbeit von Ch. Witthoft. Miinster,
2004 (Symbolische Kommunikation und gesellschaftliche Wertesysteme. Schriftenreihe des
Sonderforschungsbereichs 496, Bd. 3). S. 71-150.
Amade P. J. Realms of Ritual. Burgundian Ceremony and Civic Life in Medieval Ghent. v
Ithaka; London, 1996.
L'Art au temps des rois maudits. Philipp le Bel et ses fils 1285-1328. Paris, 1998.
AschbachJ. von. Geschichte Kaiser Sigmunds. Bd. 4. Hamburg, 1841.
AttreedL. Ceremonies and Constitutional Development in Later Medieval English Towns //
City and Spectacle in Medieval Europe / Ed. by B. A. Hanawalt and K. L. Reyerson.
Minneapolis, Minn., etc., 1994 (Medieval Studies at Minnesota, 6). P. 208-231.
Bagge S. Society and Politics in Snorri Sturluson's Heimskringla. Berkeley etc., 1991.
BakJ. M. Konigtumund Stande in Ungarn im 14.-16. Jahrhundert. Wiesbaden, 1973 (Quellen
und Studien zur Geschichte des ostlichen Europa, 6).
Baldus H. R. Das «Vorstellungsgemalde» des Heliogabal. Ein bislang unbekanntes
numismatisches Zeugnis // Chiron. Bd. 19.1989. S. 467-476.
Barth M.« Das Setzen auf den Altar» als Inthronisation weltlicher und kirchlicher Wurdentrager,
mit besonderer Beriicksichtigung des rheinischen Raumes // Archives de PEglise dAlsace.
Vol. 30 (14 N. S.). 1964. S. 53-63.
BaumannF. L. Geschichte des Allgaus. Bd. 2. Kempten, 1890.
Baumann F. L. Forschungen zur Schwabischen Geschichte. Kempten, 1899.
BemsJ.J. Luthers Papstkritik als Zeremoniellkritik // Zeremoniell als hofische Asthetik in
Spatmittelalter und Friiher Neuzeit / Hrsg. von J. J. Berns und Th. Rahn. Tubingen, 1995.
S. 157-173.
КТШкi. a". Lit'.Tiiu.F; • пклпчиг пекиii'iihih: __"_
Berrens St. Sonnenkult und Kaisertum von den Severern bis zu Constantin I. (193-337 n.
Chr.). Stuttgart, 2004 (Historia Einzelschriften, 185).
Bertetti S. II Corpo del re. Sacralita del potere nell'Europa medievale e moderna. Firenze,
1995.
Bertetti S. Rituals of Violance Surrounding the King's Body // Der Tod des Machtigen. Kult
und Kultur des Todes spatmittelalterlicher Herrscher / Hrsg. von L. Kolmer. Paderborn etc.,
1997. P. 263-280.
Beumann H. Grab und Thron Karls des Grofien in Aachen // Karl der Grofie. Bd. 4. Dusseldorf,
1966. S. 9-38.
Bickermann E. Die romische Kaiserapotheose // Archiv fur Religionswissenschaft. Bd. 27.
1929. S. 1-34.
Das Bistum Wurzburg / Bearb. von A. Wendehorst. Teile 1-2. Berlin, 1962; 1969 (Germania
Sacra. N. F. 1;4).
v BlanchardJ. Le spectacle du rite: les entrees royales // Revue historique. № 627. 2003.
P. 475-519.
Bleisteiner С D. Papstliche Geraldik // Der Wappenlowe. Jahrbuch 1986. Munchen, 1986.
S. 1-23.
Blondal S. The Last Exploits of Harald Sigurdsson in Greek Service. A Chapter from the
History of the Varangians // Classica et Mediaevalia. Vol. 2.1939. P. 1-26; 165-167.
Boggild Johannsen B. Zum Thema der weltlichen Glorifikation des Herrscher- und
Gelehrtengrabmals des Trecento // Hafnia. Copenhagen Papers on History of Art. Vol. 6.
1979. P. 81-104.
BoholmA. The Doge of Venice. The Symbolism of State Power in the Renaissance. Gothenburg,
1990.
Boiteux M. Carnaval annexe. Essai de lecture d'une fete romaine // Annales E. S. C. Vol. 32.
1977. P. 356-380.
Bojcov M. A. Der diskrete Charme der Herrschaft. Zum Image deutscher Machttrager im 14.—
15. Jahrhundert // Majestas. Bd. 5.1997. S. 23-66.
Bojcov M. A. Ephemeritat und Permanenz bei Herrschereinzugen im spatmittelalteriichen
Deutschland // Marburger Jahrbuch fur Kunstwissenschaft. Bd. 24.1997. S. 87-107.
Bojcov M. A. Symbolische Mimesis — nicht nur im Mittelalter // Zeichen - Rituale -
Werte / Hrsg. von G. Althoff unter Mitarbeit von Ch. Witthoft. Munster, 2004
(Symbolische Kommunikation und gesellschaftliche Wertesysteme. Schriftenreihe des
Sonderforschungsbereichs496. Bd. 3). S. 225-257.
Bojcov M. A. How One Archbishop of Trier Perambulated his Lands // Representations of
Power in Medieval Germany 800-1500 / Ed. by B. Weiler and S. MacLean. Turnhout, 2006
(International Medieval Research, 16). P. 319-348.
Бт' ипгр;ч1ч1я В2Ц
Bojcov M. A. Die Pliinderung der toten Herrscher als allgemeiner Wahn // Bilder der Macht
in Mittelalter und Neuzeit. Byzanz — Okzident — Rufiland / Hrsg. von O. G. Oexle und
M. A. Bojcov. Gottingen, 2007 (VMPIG, 226). S. 53-117.
Bojcov M. A. Warum pflegten deutsche Konige auf Altaren zu sitzen? // Bilder der Macht
in Mittelalter und Neuzeit. Byzanz — Okzident — Rufiland / Hrsg. von O. G. Oexle und
M. A. Bojcov. Gottingen, 2007 (VMPIG, 226). S. 243-314.
Bojcov M. A. Der Schirm des Papstes, der Sonnengott und die historischen Wege
Russlands // Prozessionen, Wallfahrten, Aufmarsche: Bewegung zwischen Religion und
Politik in Europa und Asien seit dem Mittelalter / Hrsg. von J. Gengnagel, M. Horstmann,
G. Schwedler. Koln; Weimar; Wien, 2008 (Menschen und Kulturen. Beihefte zum
Saeculum, 4). S. 163-203.
Boockmann H. Der Einzug des Erzbischofs Sylvester Stodewescher von Riga in sein Erzbistum
imjahre 1449 // Zeitschrift fur Ostforschung. Jg. 35. 1986. S. 1-17.
Boone M. Destroying and Reconstructing the City. The Inculcation and Arrogation of Princely
Power in the Burgundian-HabsburgNetherlands (14th-16th Centuries) //The Propagation
of Power in the Medieval West. Selected Proceedings of the International Conference
Groningen 20-23 November 1996 / Ed. by M. Gosman, A. Vanderjagt and J. Veenstra.
Groningen, 1997 (Mediaevalia Groningana, 23). P. 1-33.
Borgolte M. Petrusnachfolge und Kaiserimitation: die Grablegen der Papste, ihre Genese und
Traditionsbildung. Gottingen, 1995 (VMPIG, 95).
Borkowska U. The Funeral Ceremonies of the Polish Kings from the Fourteenth to the
Eighteenth Centuries //Journal of ecclesiastical History. Vol. 36.1985. P. 513-535.
Bouye E. Les armoiries pontificales a la fin du ХШе siecle: construction d'un campagne de
communication // Medievales. Vol. 44. 2003. P. 173-198.
Bradford Ch. A. Heart Burial. London, 1933.
Bratschkova M. Die Muschel in der antiken Kunst // Bulletin de Plnstitut archeologique
Bulgare. Vol. 12.1938. P. 1-131.
BraunJ. Der christliche Altar in seiner geschichtlichen Entwicklung. Bd. 1. Munchen, 1924.
Bromato С Storia di Paolo IV Pontefice Massimo. Vol. 2. Ravenna, 1753.
Brown E.A.R. The Ceremonial of Royal Succession in Capetian France. The Funeral of Philip V //
Speculum. Vol. 55.1980. P. 266-293.
Brown E. A. R. Death and the Human Body in the Later Middle Ages: The Legislation of
Boniface VIII on the Division of the Corpse // Viator. Vol. 12.1981. P. 221-270.
Brawn E. A. R. Royal Bodies, Effigies, Funeral Meals, and Office in Sixteenth-Century
France // Micrologus. Vol. 7. II cadavere —The Corpse. Firenze, 1999. P. 437-507.
ВИм. л. Битов»r;i:,'iii4in: п cmiii'iihih: "_
Brawn P. F. Measured Friendship, Calculated Pomp: The Ceremonial Welcomes of the
Venetian Republic // «All the world's a stage...» Art and Pageantry in the Renaissance and
Baroque / Ed. by B. Wisch and S. S. Munshower. Part 1: Triumphal Celebrations and the
Rituals of Statecraft. University Park, Pa., 1990 (Papers in Art History from the Pennsylvania
State University, 6). P. 137-186.
Bruckner W. Rofi und Reiter im Leichenzeremoniell. Deutungsversuch eines historischen
Rechtsbrauches//RheinischesJahrbuchfurVolkskunde.Jg. 15/16. 1964/1965. S. 144-209.
Bruckner W. Bildnis und Brauch. Studien zur Bildfunktion der Effigies. Berlin, 1966.
Bryant L. M. The King and the City in the Parisian Royal Entry Ceremony: Politics, Ritual,
and Art in the Renaissance. Geneve, 1986 (Travaux d'Humanisme et Renaissance, 216).
Вис Ph. The Dangers of Ritual: between Early Medieval Texts and Social Scientific Theory.
Princeton, 2001.
Buchthal H. Hector's Tomb // De artibus opuscula 40: Essays in Honor of Erwin Panofsky /
Ed. by M. Meiss. New York, 1961. P. 29-36. Перепечатано: Idem. Art of the Mediterranean
World A. D. 100 to 1400. Washington, DC, 1983. P. 178-187.
BurckhardtJ. Kultur der Renaissance in Italien. Bd. 2. Leipzig, 1908.
Bynum С W. The Resurrection of the Body in Western Christianity, 200-1336. New York,
1995.
Bynum С W. Warum das ganze Teather mit dem Кбгрег? Die Sicht einer Mediavistin //
Kulturische Anthropologie. 1996. Nr. 1. S. 1-33.
Coins of the Roman Empire in the British Museum / Ed. by H. Mattingly. Vol. 5. London,
1950.
Coulet N. Les Entrees solennelles en Provence au XlVe siecle // Ethnologie francaise. Vol. 7.
1977. P. 63-82.
Crawford T. S. A History of the Umbrella. London, 1970.
Czemy H. Der Tod der bayerischen Herzoge im Spatmittelalter und in der fruhen Neuzeit
1347-1579. Vorbereitungen — Sterben — Trauerfeierlichkeiten — Grablegen — Memoria.
Munchen, 2005 (Schriftenreihe zur bayerischen Landesgeschichte, 146).
Dartmann Ch. Adventus ohne Stadtherr. ,Herrschereinzuge' in den italienischen
Stadkommunen // QFIAB. Bd. 86. 2006. S. 64-94.
Davidsohn R. Geschichte von Florenz. Bd. 3. Berlin, 1912; Bd. 4. Teil 3. Berlin, 1927.
Deer J. Der Ursprung der Kaiserkrone // Deer J. Byzanz und das abendlandische
Herrschertum. Ausgewahlte Aufsatze / Hrsg. von P. Classen. Sigmaringen, 1977 (Vortrage
und Forschungen, 21). S. 11-41.
Библиография Щ
Didier R. La Vierge assise a l'enfant (Sedes Sapientiae) // Millenaire de la collegiale Saint-
Jean de Liege. Exposition d'art et d'histoire. Liege, 1982. P. 123-138.
Diemand A. Das Ceremoniell der Kaiserkronungen von Otto I. bis Friedrich II. Mtinchen,
1894 (Historische Abhandlungen, 4).
Dolger F.J. Die Heiligkeit des Altars und ihre Begriindung im christlichen Altertum //
Dolger F.J. Antike und Christentum. Bd. 2. Mtinster in Westfalen, 1930. S. 161-183.
Dolger F. J. Zu den Zeremonien der Mefiliturgie: II. Der Altarkufi // Dolger F. J. Antike
und Christentum. Bd. 2. Munster in Westfalen, 1930. S. 190-221.
DollingerJ. J. Die Papst-Fabeln des Mittelalters. Ein Beitrag zur Kirchengeschichte.
Mtinchen, 1863.
Dotzauer W. Die Ankunft des Herrschers // Archiv fur Kulturgeschichte. Bd. 55. 1973.
S. 245-288.
DrabekA. M. Reisen und Reisezeremoniell der romisch-deutschen Herrscher im Spatmittelal-
ter (Phil. Diss.). Wien, 1964.
EbersoltJ. Le Grand Palais de Constantinople et le Livre de ceremonies. Paris, 1910.
Efimova L. V. Embroidery with a Church Procession // Byzantium. Faith and Power (1261-
1557) / Ed. by H. Evans. New York, 2004. P. 322-323.
EhlersJ. Grablege und Bestattungsbrauch der deutschen Konige im Frtih- und Hochmittel-
alter //Jahrbuch der Braunschweigischen Wissenschaftlichen Gesellschaft. 1989. Gottingen,
1990. S. 39-74.
Ehrle E, Egger H. Die Conclaveplane. Beitrage zu ihrer Entwicklungsgeschichte. [Citta del
Vaticano], 1933 (Studi e documenti per la storia del palazzo apostolico Vaticano, 5).
Eichmann E. Die Kaiserkronung im Abendland. Ein Beitrag zur Geistesgeschichte des
Mittelalters. Bd. 1-2. Wurzburg, 1942.
EinemH. von. Das Grabmal der Konigin Margarethe in Genua// Festschrift H. R. Hahnloser
zum 60. Geburtstag 1959 / Hrsg. von E.J. Beer et al. Basel; Stuttgart, 1961. S. 125-150.
Elze R. «Sic transit gloria mundi»: la morte del papa nel medioevo // Annali dell'Istituto
storico italo-germanico in Trento. Vol. 3.1977. P. 23-41.
Elze R. Sic transit gloria mundi. Zum Tode des Papstes im Mittelalter // DA. Bd. 34. 1978.
S. 1-18.
Enderlein L. Die Grablegen des Hauses Anjou in Unteritalien. Totenkult und Monumente
1266-1343. Worms, 1997 (Romische Studien der Bibliotheca Hertziana, 12).
Engels O. Der Pontifikatseintritt und seine Zeichen // Segni e riti nella chiesa altomedievale
occidentale / A cura di O. Capitani. Vol. 2. Spoleto, 1987 (Settimane di studio del Centre
Italiano di Studi sull'Alto Medioevo, 33). P. 707-766.
ШИЛ М. А. Бойцов ' ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Erdmann С. Das Wappen und die Fahne der romischen Kirche // QFIAB. Bd. 22. 1930/31.
S. 227-255.
* Erdmann C. Kaiserfahne und Blutfahne. Berlin, 1932 ( Sonderausgabe aus den Sitzungsberichten
der Preufiischen Akademie der Wissenschaften. Phil.-hist. Klasse. 1932, 28).
v Erdmann C. Kaiserliche und papstliche Fahnen im hohen Mittelalter // QFIAB. Bd. 25.
1933/1934. S. 1-48.
Erlande-BrandenburgA. Le roi est mort: etude sur les funerailles; les sepultures et les tombeaux
des rois de France jusqu a la fin du XIII siecle. Geneve, 1975 (Bibliotheque de la Societe
Francaise d'Archeologie, 7).
FaralE. Recherches sur les sources latines des contes et romans courtois du Moyen Age. Paris,
1913.
Fasoli G. Nascita di un mito // Studi storici in onore di Gioacchino Volpe. Vol. 1. Firenze,
1958. P. 447-479.
Favreau-Lilie M.-L. Vom Kriegsgeschrei zu Tanzmusik. Anmerkungen zu den Italienzugen
des spaten Mittelalters // Montjoie. Studies in Crusade History in Honor of Hans Eberhard
Mayer/ Hrsg. von B. Kedar, J. Riley-Smith und R. Hiestand. Aldershot, Hampshire, 1997.
S. 213-233.
Feistner E. Historische Typologie der deutschen Heiligenlegende des Mittelalters von der
Mitte des 12. Jahrhunderts bis zur Reformation. Wiesbaden, 1995 (Wissensliteratur im
Mittelalter, 20).
Feuchtmuller R. Rudolf der Stifter und sein Bildnis. Wien, 1981.
Fichtenau H. Byzanz und die Pfalz zu Aachen // MIOG Bd. 59.1951. S. 1-54.
Flier M. S. The Iconography of Royal Procession: Ivan the Terrible and the Muscovite Palm
Sunday Ritual // European Monarchy: Its Evolution and Practice from Roman Antiquity
to Modern Times / Ed. by H. Duchhardt, R. A. Jackson, D. Sturdy Stuttgart, 1992.
P. 109-125.
Flier M. S. Breaking the Code. The Image of the Tsar in the Muscovite Palm Sunday Ritual //
Medieval Russian Culture / Ed. by M. S. Flier and D. Rowland. Berkely; Los Angeles; London,
1994 (California Slavic Studies, 19). Vol. 2. P. 213-242.
Fowden G. The Last Days of Constantine: Oppositional Versions and Their Influence //
Journal of Roman Studies. Vol. 84.1994. R 146-170.
Fried J. Otto III. und Boleslaw Chrobry. Das Widmungsbild des Aachener Evangeliars,
der «Akt von Gnesen» und das friihe polnische und ungarische Konigtum. Stuttgart, 1989
(Frankfurter Historische Abhandlungen, 30).
The Funeral Effigies of Westminster Abbey / Ed. by A. Harvey and R. Mortimer. Woodbridge
etc., 1994.
Библиография [
Galbreath D. L. Papal Heraldry. London, 1972.
Gardner J. Seated Kings, Sea-faring Saints and Heraldry: Some Themes in Angevin
Iconography // L'Etat Angevin. Pouvoir, culture et societe entre XHIe et XlVe siecle. Roma,
1998 (Nuovi studi storici, 45). P. 115-126.
Gamier C. Die Kultur der Bitte. Herrschaft und Kommunikation im mitteralterlichen Reich.
Darmstadt, 2008.
Gaude-Ferragu M. Le corps du prince. Le testament de Louis d'Orleans (1403). Miroire de sa
spiritualite // Micrologus. Vol. 7. II cadavere — The Corpse. Firenze, 1999. P. 319-344.
Gaude-Ferragu M. Le cceur «couronne»: tombeaux et funerailles de cceur en France a la fin du
Moyen Age // Micrologus. Vol. 11. II Cuore - The Heart. Firenze, 2003. P. 241-266.
Geertz Cl. Centers, Kings, and Charisma: Reflections on the Symbolics of Power // Culture
and Its Creators. Essays in Honor of Edward Shils / Ed. by J. Ben-David and T. N. Clark.
Chicago, 1977. P. 150-171.
Geiger P. Leichenfetisch // Handworterbuch des deutschen Aberglaubens. Bd. 5. Berlin;
Leipzig, 1932-1933. Sp. 1063-1067.
Geiger P. Le roi est mort — vive le roi! Das Bild des Konigs bei den franzosischen
Konigsbegrabnissen // Schweizerisches Archiv fur Volkskunde. Bd. 32.1933. S. 1-20.
Georges P. Mourir c'est pourrir en peu... Intentions et techniques contre la corruption des
cadavres a la fin du Moyen Age // Micrologus. Vol. 7. II cadavere — The Corpse. Firenze,
1999. P. 359-382.
Giesey R. E. The Royal Funeral Ceremony in Renaissance France. Geneve, 1960 (Travaux
d'Humanisme et Renaissance, 37).
Giesey R. E. The Presidents of Parliament at the Royal Funeral // Sixteenth-century Journal.
Vol. 7.1976. P. 25-34.
Giesey R. E. Models of Rulership in French Royal Ceremonial // Rites of Power: Symbolism,
Ritual and Politics Since the Middle Ages / Ed. by S. Willentz. Philadelphia, 1985. P. 41-64.
Ginzburg С Saccheggi rituali: premesse a una ricerca in corso // Quaderni storici. An. 22.
NS 65.1987. P. 615-636.
Ginzburg С Representation: le mot, l'idee, la chose // Annales E. S. С 1991. № 6. P. 1219-
1234.
Goez W. Ein Konstantin- und Silvesterzyklus in Rom // Bilder erzahlen Geschichte / Hrsg.
von H. Altrichter. Freiburg im Breisgau, 1995. S. 133-148.
G'crich K. Otto III. offnet das Karlsgrab in Aachen. Uberlegungen zu Heiligenverehrung,
Heiligsprechung und Traditionsbildung // Herrschaftsreprasentation im Ottonischen
Sachsen / Hrsg. von G. Althoff und E. Schubert. Sigmaringen, 1998 (Vortrage und For-
schungen, 46). S. 381-430.
ЩЩ М . Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Gorich К. Utpote vir catholicus - tanquam orthodoxus princeps. Zur Einholung Friedrich
Barbarossas nach Venedig im Juli 1177 // Von Sachsen bis Jerusalem: Menschen und
Institutionen im Wandel der Zeit. Festschrift fur Wolfgang Giese zum 65. Geburtstag / Hrsg.
von H. Seibert und G. Thoma. Miinchen, 2004. S. 251-264.
Gorse G. L. Between Empire and Republic: Triumphal Entries into Genoa During the Sixteenth
Century // «All the world's a stage...» Art and Pageantry in the Renaissance and Baroque
Ed. by B. Wisch and S. S. Munshower. Part 1: Triumphal Celebrations and the Rituals of
Statecraft. University Park, Pa., 1990 (Papers in Art History from the Pennsylvania State
University, 6). P. 189-256.
GrabarA. L'Empereur dans Part Byzantin. Paris, 1936 (Publications de la faculte des lettres
de l'Universite de Strasbourg, 75).
Grabar A. Trones episcopaux du Xleme et Xlleme siecle en Italie meridionale // Wallraf-
Richartz-Jahrbuch. Westdeutsches Jahrbuch fur Kunstgeschichte. Bd. 16.1954. S. 7-52.
Grauert H. Zu den Nachrichten iiber die Bestattung Karls des Grofien // HJb. Bd. 14. 1893.
S. 312-313.
Grebner Chr. Tod und Begrabnis des Wiirzburger Ftirstbischofs Konrad von Thuringen
(1519-1540)//WDGB.Jg. 50.1988. S. 121-129.
Grierson Ph., Mango C, Sevcenko I. The Tombs and Obits of the Byzantine Emperors (337-
1042) // DOR Vol. 16.1962. P. 1-63.
GrimmJ. Deutsche Rechtsalterttimer. Bde 1-2. Leipzig,1899.
Gropp I. Monumenta sepulchralia ecclesiae Ebracensis. Wurzburg, 1730.
Gropp I. Collectio novissima scriptorum et rerum Wirceburgensium a saeculo XVI, XVII et
XVIII hactenus gestarum... T 1. Francofordiae; Lipsiae, 1741.
Gussone N. Thron und Inthronisation des Papstes von den Anfangen bis zum 12. Jahrhundert.
Bonn, 1978.
Hack A. Th. Das Empfangszeremoniell bei mittelalterlichen Papst-Kaiser-Treffen. Koln; Wien;
Weimar, 1999 (Forschungen zur Kaiser- und Papstgeschichte des Mittelalters. Beihefte zu
J. E Bohmer, Regesta imperii, 18).
Hack A. Th. Ein anonymer Romzugsbericht von 1452 (Ps.-Enenkel) mit den zugehorigen
Personenlisten (Teilnehmerlisten, Ritterschlagslisten, Romische Einzugsordnung). Stuttgart,
2007 (Zeitschrift fur deutsches Altertum und deutsche Literatur. Beihefte, 7).
HaggenmullerJ. B. Geschichte der Stadt und der gefiirsteten Grafschaft Kempten von den
altesten Zeiten bis zu ihrer Vereinigung mit dem baierischen Staat. Bd. 1. Kempten, 1840.
Hallam E. M. Royal Burial and the Cult of Kingship in France and England, 1060-1330 //
Journal of Medieval History. Vol. 8.1982. P. 359-380.
HallerJ. Heinrich VI. und die romische Kirche. II. // MIOG. Bd. 35.1914. S. 545-669.
Библиография ^^Д
Holler J. Kaiser Heinrich VI. // HZ. Bd. 113.1914. S. 473-504.
Halm H. Al-samsa. Hangekronen als Herrschaftszeichen der Abbasiden und Fatimiden //
Egypt and Syria in the Fatimid, Ayyubid and Mamluk Eras / Ed. by U. Vermeulen and
D. De Smet. Leuven, 1995 (Orientaila Lovaniensia analecta, 73). P. 125-138.
Halsberghe G. H. The Cult of Sol Invictus. Leiden, 1972 (Etudes preliminaries aux religions
orientales dans 1'empire Romain, 23).
HannaJ. M. Notes on the Royal Heart Preserved at St. Margaret's Convent, Whitehouse
Loan, Edinburgh // Proceedings of the Society of Antiquaries of Scotland. 5th ser. Vol. 3.
1916-1917 (December 11,1916). P. 16-23.
Hans Holbein der Altere und die Kunst der Spatgotik. Ausstellung im Rathaus Augsburg.
Augsburg, 1965.
Hauck K. Herrschaftszeichen eines Wodanistischen Konigtums // Jahrbuch fiir frankische
Landesforschung. Bd. 14.1954. S. 9-66.
Hauck K. Heldendichtung und Heldensage als Geschichtsbewufitsein // Alteuropa und die
moderne Gesellschaft. Festschrift fiir Otto Brunner. Gottingen, 1963. S. 118-169.
Hausmann F. Sitzbestattungen in deutschen Landen. Legende und Wirklichkeit // Festschrift
Hermann Wiesflecker zum sechzigsten Geburtstag / Hrsg. von A. Novotny und O. Pickl.
Graz, 1973.
Herklotz I. Paris de Grassis Tractatus de funenbus et exequiis und die Bestattungsfeiern von
Papsten und Kardinalen in Spatmittelalter und Renaissance // Skulptur und Grabmal des
Spatmittelalters in Rom und Italien / Hrsg. von J. Garms und A. M. Romanini. Wien, 1990
(Publikationen des Historischen Instituts beim Osterreichischen Kulturinstitut in Rom. 1.
Abteilung, 10). S. 217-248.
HertlM. Totenmasken. Was vom Leben und Sterben bleibt. Stuttgart, 2002.
Herzner V. Herrscherbild oder Grabfigur? Die Statue eines thronenden Kaisers und das
Grabmal Heinrichs VII. von Tino di Camaino in Pisa // Ikonographia. Anleitung zum Lesen
von Bildern. Festschrift fiir Donat de Chapeaurouge / Hrsg. von B. Brock und A. Preifi.
Mtinchen, 1990. S. 27-77.
His R. Das Strafrecht des deutschen Mittelalters. Teil 1. Weimar, 1920.
HoffE. Pavia und seine Bischofe im Mittelalter. Pavia, 1943.
Hofmann Ch. Das Spanische Hofzeremoniell von 1500-1700. Frankfurt am Main; Bern, 1985
(Erlanger Historische Studien, 8).
Hope W. H. S.J. On the Funeral Effigies of the Kings and Queens of England, with Special
Reference to those in the Abbey Church of Westminster // Archaeologia or Miscellaneous
Tracts Relating to Antiquity. Vol. 60.1906/1907. P. 517-565.
ЦД М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
^ Horch С. Der Memorialgedanke und das Spektrum seiner Funktionen in der Bildenden Kunst
des Mittelalters. Konigstein im Taunus, 2001.
Horst K. van der. The Utrecht Psalter: Picturing the Psalms of David // The Utrecht Psalter in
Medieval Art: Picturing the Psalms of David / Ed. by K. van der Horst, W. Noel, W. С. M. Wtis-
tefeld. London, 1996. P. 22-84.
Hunger H. Reditus imperatoris // Fest und Alltag in Byzanz / Hrsg. von G. Prinzig und
D. Simon. Munchen, 1990. S. 17-35,179-184.
HurlbutJ. D. The Sound of Civic Spectacle: Noise in Burgundian Ceremonial Entries //
Material Culture and Medieval Drama / Ed. by C. Davidson. Kalamazoo, Mich., 1999 (Early
Drama, Art and Music Monograph Series, 25). P. 127-140.
Imkamp W. Pastor et sponsus. Elemente einer Theologie des bischoflichen Amtes bei Inno-
cenz III. // Aus Kirche und Reich. Studien zu Theologie, Politik und Recht im Mittelalter.
Doktorjubilaum / Hrsg. von H. Mordek. Sigmaringen, 1983. S. 285-294.
Instinsky H. U. Bischofsstuhl und Kaiserthron. Munchen, 1955.
Instinsky H. U. Offene Fragen um Bischofsstuhl und Kaiserthron // Romische Quartalschrift.
Bd. 66. [1971.] S. 68-73.
Jackson R. A. Vive le roi! A History of the French Coronation from Charles V to Charles X.
Chaper Hill; London, 1984.
^ Johansen P. Ordensmeister Plettenberg in Reval // Beitrage zur Kunde Estlands. Bd. 12.
1927. S. 100-115.
Johnson M.J. Late Antique Imperial Mausolea (Diss.). Princeton, 1986.
Johnson M.J. On the Burial Places of the Theodosian Dynasty // Byzantion. T 61. 1991.
P. 330-339.
Johnson M.J. On the Burial Places of the Valentinian Dynasty // Historia. Vol. 40. 1991.
P. 501-506.
KampferF. Das russische Herrscherbild: von den Anfangen bis zu Peter dem Grofien; Studien
zur Entwicklung politischer Ikonographie im byzantinischen Kulturkreis. Recklinghausen,
1978 (Beitrage zur Kunst des christlichen Ostens, 8).
Kantorowicz E. H. The «King's Advent» and the Enigmatic Panels in the Doors of Santa
Sabina // Art Bulletin. Vol. 26.1944. P. 207-231 (переиздано в: Idem. Selected Studies. New
York, 1965. P. 37-75).
Kantorowicz E. H. Laudes Regiae. A Study in Liturgical Acclamations and Mediaeval Ruler
Worship. With a Study of the Music of the Laudes and Musical Transcriptions by Manfred
F. Bukofzer. Berkeley, 1946 (University of California Publications in History, 33).
Kantorowicz E. H. The King's Two Bodies: a Study in Mediaeval Political Theology. Princeton,
1957.
Библиография
Kantorowicz Е. Н. Oriens Augusti — Lever du roi // DOP Vol. 17.1963. P. 119-177.
Karlin-HayterP. L'adieu a l'empereur// Byzantion. Vol. 61.1991. P. 112-155.
Keller H. Die Entstehung des Bildnisses am Ende des Hochmittelakers // Romisches Jahrbuch
fur Kunstgeschichte. Bd. 3.1939. S. 227-356.
Keller H. Effigie // RDK. Bd. 4. Stuttgart, 1958. Sp. 743-749.
Kipling G. Enter the King. Theatre, Liturgy, and Ritual in the Medieval Civic Triumph.
Oxford, 1998.
KirschJ. P., Klauser Th. Altar III (christlich) // RAC. Bd. 1. Stuttgart, 1950. Sp. 334-354.
Klauser Th. Die Kathedra im Totenkult der heidnischen und christlichen Antike. Munster,
1927 (Liturgiegeschichtliche Forschungen, 9).
Klauser Th., AlfoldiA., Schneider A. M. Ciborium // RAC. Bd. 3. Stuttgart, 1957. Sp. 68-86.
Kliege-Biller H. ...und ez in tiusch getihte bringe von latine. Studien zum Silvester Konrads von
Wurzburg auf der Basis der Actus Silvestri. Munster, 2000.
KlierA. Fixierte Natur. Naturabgufi und Effigies im 16. Jahrhundert. Berlin, 2004.
Koch E. Der Lebensausgang und die Bestattung Graf Wilhelms IV. zu Henneberg // Zeitschrift
des Vereins fur Thuringische Geschichte und Altertumskunde. 1902. N. F. 12. S. 433-488.
Kolias T. Kamelaukion // Jahrbuch der osterreichischen Byzantinistik. Jg. 32/3. 1982.
S. 493-502.
Konigson E. La Cite et le Prince. Premieres entrees de Charles VIII (1484-1486) // Les fetes
de la Renaissance / Ed. par J. Jacquot et E. Konigson. T 3. Paris, 1975. P. 55-69.
Komer H. Praesente cadavere. Das veristische Bildnis in der gotischen Grabplastik Ita-
liens // Die Trauben des Zeuxis: Formen kiinstlerischer Wirklichkeitsaneignung / Hrsg.
von H. Korner, С Peres, et al. Hildesheim; Zurich; New York, 1990 (Miinchner Beitrage zur
Geschichte und Theorie der Kiinste, 2). S. 41-60.
Komer H. Individuum und Gruppe. Fragen nach der Signifikanz von Verismus und Stilisierung
im Grabbild des 13. Jahrhunderts // Die Representation der Gruppen. Texte — Bilder —
Objekte / Hrsg. von O. G. Oexle und A. von Hulsen-Esch. Gottingen, 1998 (VMPIG, 141).
S. 89-126.
KrammerM. Wahl und Einsetzung des deutschen Konigs im Verhaltnis zu einander. Weimar,
1905 (Quellen und Studien zur Verfassungsgeschichte des Deutschen Reiches in Mittelalter
und Neuzeit, 1/2).
Krautheimer R. SS. Quattro Coronati // Corpus basilicarum Christianarum Romae (IV-
IX Cent.). Vol. 4. Citta del Vaticano etc., 1970 (Monumenti di antichita cristiana / Pontificio
Istituto di Archeologia Cristiana. Seria 2,2). P. 1-36.
Kreytenberg G. Tino di Camainos Grabmaler in Florenz // Stadel Jahrbuch. Bd. 7. 1979.
S. 33-60.
ЮЯм'.л. lu.in i. ^__ b'lii'iiiKiKMiit'KHii '_ '_ ~ ___
Kreytenberg G. Das Grabmal Kaiser Heinrichs VII. in Pisa // Mitteilungen des Kunst-
historischen Institutes in Florenz. Jg. 28. 1984. S. 33-64.
Krtiger Th. M. Uberlieferung und Relevanz der papstlichen Wahlkapitulationen (1352-
1522). Zur Verfassungsgeschichte von Papsttum und Kardinalat // QFIAB. Bd. 81. 2001.
S. 228-255.
Ladner G. B. Eine Prager Bildniszeichnung Innozenz' III. und die CoUectio Pragensis //
Studia Gratiana. Vol. 11. Bologna, 1967 (Collectanea Stephan Kuttner, 1). S. 23-36.
Перепечатано с поправками в: Idem. Images and Ideas in the Middle Ages. Selected Studies in
History and Art. Vol. 1. Rome, 1983 (Storia e letteratura, 155). P. 367-376.
Ladner G. B. Die Papstbildnisse des Altertums und des Mittelalters. Bd. 2. Citta del Vaticano,
1970 (Monumenti di antichita cristiana. Serie 2,4).
Ladner G. B. Die Papstbildnisse des Altertums und des Mittelalters. Bd. 3. Citta del Vaticano,
1984 (Monumenti di antichita cristiana. Serie 2,4).
Ladner G. B. Der Ursprung und die mittelalterliche Entwicklung der papstlichen Tiara
// Tainia. Roland Hampe zum 70. Geburtstag am 2. Dezember 1978 dargebracht von
Mitarbeitern, Schiilern und Freunden / Hrsg. von H. A. Cahn und E. Simon. Mainz, 1980.
Bd. 1. S. 449-481.
Laehr G. Die Konstantinische Schenkung in der abendlandischen Literatur des Mittelalters
bis zur Mitte des 14. Jahrhunderts. Berlin, 1926 (Historische Studien, 166).
Laehr G. Die Konstantinische Schenkung in der abendlandischen Literatur des ausgehenden
Mittelalters// QFIAB. Bd. 23.1931/1932. S. 120-181
LauerPh. Le palais de Latran: etude historique et archeologique. Paris, 1911.
Lazzaroni M., MunosA. Filarete, scultore e architetto del secolo XV Roma, 1908.
LehnenJ. Adventus principis. Untersuchungen zu Sinngehalt und Zeremoniell der Kaiser-
ankunft in den Stadten des Imperium Romanum. Frankfurt am Main etc., 1997 (Prismata, 7).
Levison W. Konstantinische Schenkung und Silvester-Legende // Miscellanea Francesco
Ehrle. Scritti di storia e paleografia. T. 2. Roma, 1924. P. 159-247.
Lindner Th. Die Fabel von der Bestattung Karls des Grofien // Zeitschrift des Aachener
Geschichtsvereins. Jg. 14.1892. S. 131-212.
Lindner Th. Zur Fabel von der Bestattung Karls des Grofien // Zeitschrift des Aachener
Geschichtsvereins. Jg. 18.1896. S. 65-76.
Linehan P. The Mechanization of Ritual: Alfonso XI of Castile in 1332 // Riti e rituali nelle
societa medievali / A cura di J. Chiffoleau, L. Martines e A. Paravicini Bagliani. Spoleto, 1994
(Collectanea, 5). P. 309-327.
Linehan P. Alfonso XI of Castile and the Arm of Santiago (with a Note on the Pope's Foot) //
Miscellanea Domenico Maffei dicata. Historia — Jus — Studia / Curantibus A. Garcia у
Garcia, P. Weimar. Vol. 4. Goldbach, 1995. P. 121-46.
Биилипграфия ^^Д
LittenJ. The English Way of Death: the Common Funeral since 1450. London, 1991.
LittenJ. The Funeral Effigy: Its Function and Purpose // The Funeral Effigies of \\ estminster
Abbey / Ed. by A. Harvey and R. Mortimer. Woodbridge etc., 1994. P. 3-19.
L'Orange H. P. Sol Invictus Imperator. Ein Beitrag zur Apotheose // L'Orange H. P. Likeness
and Icon. Selected Studies in Classical and Early Medieval Art. Odense, 1973. P. 325-344.
Lohrmann D. Der Tod Konig Heinrichs I. von England in der mittellateinischen Literatur
Englands und der Normandie // Mittellateinisches Jahrbuch. Jg. 8.1973. S. 90-107.
Maccarrone M. Die Cathedra Sancti Petri im Hochmittelalter. Vom Symbol des papstlichen
Amtes zum Kultobjekt (I) // Romische Quartalschrift fur christliche Altertumskunde und
Kirchengeschichte. Bd. 75.1980. S. 171-205.
Maccarrone M. Die Cathedra Sancti Petri im Hochmittelalter. Vom Symbol des papstlichen
Amtes zum Kultobjekt (II) // Romische Quartalschrift fur christliche Altertumskunde und
Kirchengeschichte. Bd. 76.1981. S. 137-172.
MacCormack S. G. Change and Continuity in Late Antiquity: the Ceremony of Adventus //
Historia. Vol. 21.1972. P. 721-754.
MacCormack S. G. Art and Ceremony in Late Antiquity. Berkeley; Los Angeles; London, 1981
(The Transformation of Classical Heritage, 1).
Manser A. Christkonigszijge im romischen und benedektinischen Adventgottesdienst //
Heilige Uberlieferung. Ausschnitte aus der Geschichte des Monchtums und des heiligen
Kultes. Dem hochwurdigsten Herrn Abte von Maria Laach Dr. theol. et iur. h. с Ildefons
Herwegen zum silbernen Abtsjubilaum dargeboten von Freunden, Verehrern, Schiilern und in
deren Auftrag / Gesammelt von O. Casel. Miinster, 1938 (Beitrage zur Geschichte des alten
Monchtums und des Benediktinerordens. Supplementband 1). S. 124-135.
Marek K. Monarchosomathologie: drei Korper des Konigs. Die Effigies Konig Eduards II. von
England // Bild und Korper im Mittelalter / Hrsg. von K. Marek, R. Preisinger, M. Rimmerle,
К Karcher. Munchen, 2006. S. 185-205.
Maxwell H. «Uno elefante grandissimo con un castello di sopra»: il trionfo aragonese del
1432 //ASI. An. 150.1992. P. 847-875.
Maxwell H. Trionfi terrestri e marittimi nell'Europa medievale//ASI. An. 152.1994. P. 641-
667.
McCormick M. Eternal Victory. Triumphal Rulership in Late Antiquity, Byzantium, and the
Early Medieval West. Cambridge, Mass. etc., 1986.
Meier Th. Die Archaologie des mittelalterlichen Konigsgrabes im christlichen Europa.
Stuttgart, 2002 (Mittelalter-Forschungen, 8).
Meiss M. French Painting in the Time of Jean de Berry. The Late Fourteenth Century and the
Patronage of the Duke. Plate Volume. London; New York, 1967.
ИЗЯ М. А. Бойцов » ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Meiss М. French Painting in the Time of Jean de Berry. The Boucicaut Master. London; New
York, 1968.
Meiss M. French Painting in the Time of Jean de Berry. The Limbourgs and Their
Contemporaries. Plate Volume. New York, 1974.
Mende U. Die Bronzeturen des Mittelalters 800-1200. Miinchen, 1994.
M&indol Ch. de. Le roi Rene et la seconde maison d'Anjou. Emblematique, Art, Histoire. Paris,
1987.
Merindol Ch. de. Entrees royales et princieres a la fin de Pepoque medievale: jeux de taxinomie,
d'emblematique et de symbolique // Les Entrees. Gloire et declin d'un ceremonial. Biarritz,
1997. P. 23-47.
Merzbacher F. Der Hut im Recht // Jahrbuch fur frankische Landesforschung. Bd. 34/35.
1975. S. 839-852.
Meyer R. J. Uberlegungen zum Begrabnis Kaiser Sigismunds in Wardein im Jahre 1437 //
Der Tod des Machtigen. Kult und Kultur des Todes spatmittelalterlicher Herrscher / Hrsg.
von L. Kolmer. Paderborn etc., 1997. S. 321-331.
Meyer R. J. Konigs- und Kaiserbegrabnisse im Spatmittelalter: von Rudolf von Habsburg
bis zu Friedrich III. Koln; Weimar; Wien, 2000 (Forschungen zur Kaiser- und Papstgeschichte
des Mittelalters. Beihefte zu J. F. Bohmer, Regesta imperii, 19).
Michalsky T. Memoria und Representation. Die Grabmaler des Konigshauses Anjou in Italien
Gottingen, 2000 (VMPIG, 157).
MiddeldorfKosegartenA. Grabmaler von Ghibellinen aus dem friihen Trecento // Skulptur und
Grabmal des Spatmittelalters in Rom und Italien / Hrsg. von J. Garms und A. M. Romanini.
Wien, 1990 (Publikationen des Historischen Instituts beim Osterreichischen Kulturinstitut
in Rom. 1. Abteilung, 10). S. 317-329.
MilitzerK. Die feierlichen Einritte der Kolner Erzbischofe in die Stadt Koln im Spatmittelalter
//Jahrbuch des Kolner Geschichtsvereins. Bd. 55.1984. S. 77-116.
Miranda S. Les palais des empereurs byzantines. Mexico, 1965.
Mitchell B. The Majesty of the State: Triumphal Progresses of Foreign Sovereigns in
Renaissance Italy (1494-1600). Firenze, 1986 (Bibliotheca dell «Archivum Romanicum»,
Serie 1,203).
Mitchell J. St. Silvester and Constantine at the SS. Quattro coronati // Federico II e l'arte del
duecento italiano. Atti della III settimana di studi di storia dell'arte medievale dell'unversita
di Roma [15-20 maggio 1978] / A cura di A. M. Romanini. Vol. 2. Galatina, 1980. P. 15-32.
Mohr W. Bemerkungen zur Verfasserschaft von De Regimine Principum // Virtus Politica.
Festschrift fur Alfons Hufnagel / Hrsg. von J. Moller und H. Kohlenberger. Stuttgart, 1974.
S. 127-145.
Библиография [ ^Д
MorettiL. Ambienti dogali //1 Dogi / A cura di G. Benzoni. Milano, 1982. P. 249-284.
Mosto A. da. I dogi di Venezia con particolare riguardo alle loro tombe. Venezia, 1939.
Mosto A. da. I dogi di Venezia nella vita publica e privata. Milano, 1960.
MuirE. Civic Ritual in Renaissance Venice. Princeton, 1981.
MuiiozA. II restauro della chiesa e del chiostro dei SS. Quattro Coronati. Roma, 1914.
NagleJ. La civilisation du cceur. Histoire du sentiment politique en France, du Xlle au XIXe
siecle. Paris, 1998.
Nehlsen H. Der Grabfrevel in den germanischen Rechtsaufzeichnungen — zugleich ein Beitrag
zur Diskussion um Todesstrafe und Friedlosigkeit bei den Germanen // Zum Grabfrevel in
vor- und friihgeschichtlicher Zeit. Untersuchungen zu Grabraub und «haugbrot» in Mittel-
und Nordeuropa/ Hrsg. von H. Jankuhn et al. Gottingen, 1978 (Abhandlungen der Akademie
der Wissenschaften in Gottingen. Philologisch-historische Klasse. 3. Folge. Nr. 115).
S. 107-168.
Niederstatter A. Konigseinritt und -gastung in der spatmittelalterlichen Reichsstadt // Feste
und Feiern im Mittelalter. Paderborner Symposion des Mediavistenverbandes / Hrsg. von
D. Altenburg et al. Sigmaringen, 1991. S. 491-500.
Niederstatter A. Ante portas. Herrscherbesuche am Bodensee 839-1507. Konstanz, 1993.
NussdorferL. The Vacant See: Ritual and Protest in Early Modern Rome // Sixteenth Century
Journal. Vol. 18.1987. P. 173-189.
Oexle O. G. Memoria und Memorialbild // Memoria: Der geschichtliche Zeugniswert des '
liturgischen Gedenkens im Mittelalter / Hrsg. von K. Schmid und J. Wollasch. Munchen,
1984 (Munstersche Mittelalter-Schriften, 48). S. 384-440.
OhlerN Sterben und Tod im Mittelalter. Munchen, 1990.
Olariu D. Korper die sie hatten — Leiber die sie waren: Totenmaske und mittelalterliche
Grabskulptur // Quel Corps? Eine Frage der Representation / Hrsg. von H. Belting,
D. Kamper, M. Schulz. Munchen, 2002. S. 85-104.
Osenbrttggen E. Das Alamannische Strafrecht im deutschen Mittelalter. Schaffhausen, 1860.
Ostrogorsky G. Zum Stratordienst des Herrschers in der byzantinisch-slawischen Welt //
Seminarium Kondakovianum. Bd. 7. 1935. S. 187-204. Переиздано в: Idem. Byzanz und
die Welt der Slaven. Beitrage zur Geschichte der byzantinisch-slawischen Beziehungen.
Darmstadt, 1974. S. 101-121.
Panofsky E. Grabplastik. Vier Vorlesungen iiber ihren Bedeutungswandel von Alt-Agypten
bis Bernini. Koln, 1964.
Paravicini Bagliani A. Die Polemik der Bettelorden um den Tod des Kardinals Peter von
Colomezzo (1253) // Aus Kirche und Reich. Studien zu Theologie, Politik und Recht im
КМм. A. Пошит. • Г.НЛПЧПЫКМПГЫЩ Е " "
Mittelalter. Festschrift fur Friedrich Kempf / Hrsg. von H. Mordek. Sigmaringen, 1983.
S. 355-362.
Paravicini BaglianiA. Der Papst auf Reisen im Mittelalter // Feste und Feiern im Mittelalter.
Paderborner Symposion des Mediavistenverbandes / Hrsg. von D. Altenburg et al.
Sigmaringen, 1991. S. 501-514.
Paravicini BaglianiA. II Corpo del Papa. Torino, 1994.
Paravicini Bagliani A. Rileggendo i testi sulla «nudita del papa» // I re nudi. Congiure,
assassini, tracolli ed altri imprevisti nella storia del potere. Atti del Convegno di studio
della Fondazione Ezio Franceschini, Certosa del Galluzzo, 19 novembre 1994 / A cura
di G. M. Cantarella, F. Santi; Spoleto, 1996 (Quaderni di cultura mediolatina, 12).
P. 103-125.
Paravicini BaglianiA. L'offrande des chevaux. Une question ouverte // A cheval entre histoire
et droit. Hommage a Jean-Francois Poudret / Ed. par E. Maier, A. Rochat et D. Tappy
Lausanne, 1999 (Bibliotheque historique Vaudoise, 115). P. 109-117.
Paravicini Bagliani A. Bonifacio VIII, l'affresco di Giotto e i processi contro i nemici della
chiesa. Postilla al giubileo del 1300 // Melanges de l'Ecole fran^aise de Rome. Moyen Age.
T. 142. 2000. P. 459-485.
Paravicini Bagliani A. Bonifacio VIII, la pace e la guerra: autorappresantazzione e ritua-
lita // Guerra у diplomacia en la Europa occidental 1280-1480. Actas de la XXXI Semana
de Estudios Medievales de Estella. 19 al 23 de julio de 2003. Pamplona, 2005. P. 69-81.
Park K. The Criminal and the Saintly Body: Autopsy and Dissection in Renaissance Italy //
Renaissance Quarterly. Vol. 47. 1994. P. 1-33.
Park K. The Life of the Corps: Division and Dissection in Late Medieval Europe //Journal of
the History of Medicine and Allied Sciences. Vol. 50.1995. P. 111-132.
Patterson Sevcenko N. Servants of the Holy Icon // Byzantine East, Latin West. Art-historical
Studies in Honour of Kurt Weitzman. Princeton, 1995. P. 547-553 (русский перевод:
Паттерсон-Шевченко H. Служители святой иконы // Чудотворная икона в Византии и
Древней Руси. М., 1996. С. 133-144).
Pertusi A. Quedam regalis insignia: ricerche sulle insegne del potere ducale a Venezia durante
il Medioevo // Studi Veneziani. Vol. 7.1965. P. 3-123.
Petersohn J. Der Konig ohne Krone und Mantel. Politische und kultgeschichtliche
Hintergrunde der Darstellung Ottos IV auf dem Kolner Dreikonigenschrein //
Uberlieferung, Frommigkeit, Bildung als Leitthemen der Geschichtsforschung. Vortrage
beim wissenschaftlichen Kolloquium aus Anlafi des 80. Geburtstags von Otto Meyer.
Wiesbaden, 1987. S. 43-75.
Peterson E. Die Einholung des Kyrios // Zeitschrift fur systematische Theologie. Bd. 7.
1929/1930. S. 682-702.
Библиография ИЩД
Petneki A. Exequiae regis. Die Begrabniszeremonie des Konigs Matthias Corvinus vor
ihrem ungarischen Hintergrund Der Tod des Machtigen. Kult und Kultur des Todes
spatmittelalterlicher Herrscher / Hrsg. von L. Kolmer. Paderborn etc., 1997. S. 113-123.
Peyer H. С Der Empfang des Konigs im mittelalterlichen Zurich // Archivalia et historica.
Arbeiten aus dem Gebiet der Geschichte und des Archivwesens. Festschrift fur Prof. Dr.
Anton Largiader, uberreicht zum 65. Geburtstage am 17. Mai 1958 von Freunden, Kollegen
und Schulern / Hrsg. von D. Schwarz. Zurich, 1958. S. 219-233.
Pfaff V. Kaiser Henrichs VI. hochstes Angebot an die romische Kurie (1196). Heidelberg,
1927 (Heidelberger Abhandlungen zur mittleren und neueren Geschichte, 55).
PierlingP. La Russie et le Saint-Siege: etudes diplomatiques. Vol. 1. Livre 2. Ivan III et Sophie
Paleologue. Paris, 1896.
Piltz E. Kamelaukion et mitra. Insignes byzantines imperiaux et ecclesiastiques. Stockholm,
1977 (Figura, N. S., 15).
Pohlkamp W. Tradition und Topographie: Papst Silvester I. (314-335) und der Drache
vom Forum Romanum // Romische Quartalschrift fur christliche Altertumskunde und
Kirchengeschichte. Bd. 78. 1983. S. 1-99.
Pohlkamp W. Textfassungen, literarische Formen und geschichtliche Funktionen der romischen
Silvester-Akten//Francia. Bd. 19. Teil 1.1992. S. 115-196.
PolliniN. La Mort du Prince. Rituels funeraires dela Maison de Savoie (1343-1451). Lausanne,
1994 (Cahier Lausannois d'Histoire Medievale, 9).
Prochnow F. Das Spolienrecht und die Testierfahigkeit der Geistlichkeit im Abendland bis
zum 13. Jahrhundert. Berlin, 1919.
Prochnow G. Mittelhochdeutsche Silvesterlegenden und ihre Quellen. Diss. Marburg, 1901.
Quednau R. Zum Programm der Chorschrankenmalereien im Kolner Dom // Zeitschrift fur
Kunstgeschichte. Bd. 43.1980. S. 244-279.
Ratcliff E. С On the Rite of the Inthronization of Bishops and Archbishops // Theology.
Vol. 45.1942. P. 71-82.
Ratschow K. H., StiberA., Poscharsky P. Altar // Theologische Realenzyklopadie. Bd. 2. Berlin;
New York, 1978. S. 305-327.
Rausch F. G. Furstenlob am Katafalk. Zwei Veranderungen im Bestattungsritual der
Wiirzburger Ftirstbischofe im 17. Jahrhundert // Volkskultur — Geschichte — Region.
Festschrift fur Wolfgang Bruckner / Hrsg. von D. Harmening, E. Wimmer. Wurzburg, 1990
(Quellen und Forschungen zur Europaischen Ethnologie, 7). S. 360-369.
Reinle A. Das stellvertretende Bildnis. Plastiken und Gemalde von der Antike bis ins
19. Jahrhundert. Zurich; Munchen, 1984.
Дм. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
» Reudenbach В. Individuum ohne Bildnis? Zum Problem kunstlerischer Ausdrucksformen
von Individualitat im Mittelalter // Individuum und Individualitat im Mittelalter / Hrsg.
von J. A. Aertsen und A. Speer. Berlin; New York, 1996 (Miscellanea mediaevalia, 24).
S. 807-818.
Richer K. Die Ordination des Bischofs von Rom. Eine Untersuchung der Weiheliturgie.
Munster, 1976 (Liturgiewissenschaftliche Quellen und Forschungen, 60).
RiegerF. Die Altarsetzung der deutschen Konige nach der Wahl (Diss.). Berlin, 1885.
Roman Imperial Coinage / Ed. by H. Mattingly et al. Vol. 4,3. London, 1949.
RottenkolberJ. Geschichte des hochfiirstlichen Stiftes Kempten. Miinchen, 1933.
Rudloff E. von. Uber das Konservieren von Leichen im Mittelalter. Freiburg im Breisgau,
1921.
RulandL. Die Geschichte der kirchlichen Leichenfeier. Regensburg, 1901.
Salmon P. Mitra und Stab. Die Pontifikalinsignien im romischen Ritus. Mainz, 1960.
Sandler L. F. Lancastrian Heraldry in the Bohun Manuscripts // The Lancastrian Court.
Proceedings of the 2001 Harlaxton Symposiium / Ed. by J. Stratford. Donington, 2003.
P. 221-232.
v Sauer J. Symbolik des Kirchengebaudes und seiner Ausstattung in der Auffassung des
Mittelalters. Freiburg im Breisgau, 1924.
SchdferD. Mittelalterlicher Brauch bei der Uberfiihrung von Leichen // Sitzungsberichte der
Preufiischen Akademie der Wissenschaften. Jg. 1920. Berlin, 1920. S. 478-498.
Schaller H. M. Der Kaiser stirbt // Tod im Mittelalter / Hrsg. von A. Borst et al. Konstanz,
1993 (Konstanzer Bibliothek, 20). S. 59-75.
Schenk G.J. Der Einzug des Herrschers. «Idealschema» und Fallstudie zum Adventuszeremo-
niell fur romisch-deutsche Herrscher in spatmittelalterlichen italienischen Stadten zwis-
chen Zeremoniell, Diplomatie und Politik. Marburg, 1996 (Edition Wissenschaft. Reihe
Geschichte, 13) (издание на микрофишах).
Schenk G.J. Sehen und gesehen werden. Der Einzug Konig Sigismunds zum Konstanzer Konzil
1414 im Wandel von Wahrnehmung und Uberlieferung (am Beispiel von Handschriften und
friihen Augsburger Drucken der Richental-Chronik) // Medien und Weltbilder im Wandel
der Friihen Neuzeit / Hrsg. von E Mauelshagen und B. Mauer. Augsburg, 2000 (Documenta
Augustana, 5). S. 71-106.
Schenk G. J. Zeremoniell und Politik. Herrschereinzuge im spatmittelalterlichen Reich. Koln;
Weimar; Wien, 2003 (Forschungen zur Kaiser- und Papstgeschichte des Mittelalter, Beihefte
zu J.E Bohmer, Regesta Imperii, 21).
Schenk G.J. Rituelle Beraubung — «Voksvergniigen» oder Forschungsmythos? Vorgange
um die Einsetzung des venezianischen Dogen im Vergleich mit ahnlichen rites de passages //
Библиография [
Investitur- und Kronungsrituale: Herrschaftseinsetzungen im kulturellen Vergleich / Hrsg.
von M. Steinicke und S. Weinfurter. Koln; Weimar; Wien, 2005. S. 321-345.
Schenk G. J. Enter the Emperor. Charles IV and Siena between Politics, Diplomacy and Ritual
(1355 and 1368) // Renaissance Studies. Vol. 20.2006. P. 161-179.
Scher S. The Constantine and Herakleios Medals // Byzantium. Faith and Power (1261-
1557) / Ed. by H. Evans. New York, 2004. P. 537-539. № 323b.
Schimmelpfennig B. Die Zeremonienbiicher der romischen Kurie im Mittelalter. Tubingen,
1973 (Bibliothek des Deutschen Historischen Institute in Rom, 40).
Schimmelpfennig В. Die in St. Peter verehrte Cathedra Petri // QFIAB. Bd. 53. 1973.
S. 385-394.
Schimmelpfennig B. Die Kronung des Papstes im Mittelalter dargestellt am Beispiel der
Kronung Pius' II. (3.9.1458) // QFIAB. Bd. 54.1974. S. 192-270.
Schimmelpfennig B. Die Tiara des Erzbischofs von Benevent // Ex Ipsis Rerum Documentis:
Beitrage zur Mediavistik. Festschrift fur Harald Zimmermann zum 65. Geburtstag / Hrsg.
von K. Herbers et al. Sigmaringen, 1991. S. 363-371.
SchlosserJ. von. Tote Blicke. Geschichte der Portratbildnerei in Wachs. Ein Versuch. Berlin,
1993.
Schmid P. Sterben — Tod — Leichenbegangnis Konig Maximilians I. // Der Tod das Machti-
gen / Hrsg. von L. Kolmer. Paderborn, 1997. S. 185-215.
Schmidt G. Typen und Bildmotive des spatmittelalterlichen Monumentalgrabes // Skulptur •*
und Grabmal des Spatmittelalters in Rom und Italien / Hrsg. von J. Garms und A. M. Romanini.
Wien, 1990 (Publikationen des Historischen Institute beim Osterreichischen Kulturinstitut
in Rom. 1. Abteilung, 10). S. 13-82.
Schmidt-Chazan M. L'idee d'empire dans le Memoriale historiarum de Jean de Saint-Victor //
L'historiographie medievale en Europe / Ed. par J.-Ph. Genet. Paris, 1991. P. 301-319.
SchmittJ.-C. La raison des gestes dans l'Occident medieval. Paris, 1990.
Schneider J. Das illustrierte «Buch von Kaiser Sigmund» des Eberhard Windeck. Der
wiederaufgefundene Textzeuge aus der ehemaligen Bibliothek von Sir Thomas Phillips in
Cheltenham// DA. Bd. 61.2005. S.169-180.
Schneider R. Wechselwirkungen von kanonischer und weltlicher Wahl // Wahlen und Wahlen
im Mittelalter / Hrsg. von R. Schneider und H. Zimmermann. Sigmaringen, 1990 (Vortrage
und Forschungen, 37). S. 134-171.
5c/2«eiJer/?.Bisch6flicheThron-undAltarsetzungen//PapstgeschichteundLandesgeschichte.
Festschrift fur Hermann Jakobs zum 65. Geburtstag / Hrsg. von J. Dahlhaus und A. Kohnle.
Koln; Weimar; Wien, 1995 (Beihefte zum Archiv fur Kulturgeschichte, 39). S. 1-15.
ЕД'М- t"'"no • LlE.~HI4llfc II СМИРЕНИЕ
Schottenloher О. Drei Fruhdrucke zur Reichsgeschichte. Leipzig, 1938 (Veroffentlichungen
der Gesellschaft fur Typenkunde des XV. Jahrhunderts — Wiegendruckgesellschaft. Reihe B:
Seltene Fruhdrucke und Nachbildungen, 2).
Schramm P. E. Der Konig von Frankreich. Das Wesen der Monarchie vom 9. bis zum
16. Jahrhundert. Ein Kapite] aus der Geschichte des abendlandischen Staates. Bde 1-2.
Weimar, 1939.
Schramm P. E. Sacerdotium und Regnum im Austausch ihrer Vorrechte // Studi Gregoriani.
T. 2.. 1947. P. 403-457.
Schramm P. E. Herrschaftszeichen und Staatssymbolik. Beitrage zu ihrer Geschichte vom
dritten bis zum sechzehnten Jahrhundert. Bde 1-3. Stuttgart, 1954-1956 (MGH Schriften,
13/1-3).
Schramm P E. Sphaira — Globus — Reichsapfel. Stuttgart, 1958.
Schramm P. E. Der Schirm: Herrschafts-, Wiirde- und Rangzeichen in drei Erdteilen //
Festschrift fur Hermann Heimpel zum 70. Geburtstag am 19. September 1971. Bd. 3.
Gottingen, 1972 (VMPIG, 36/111). S. 567-593.
v Schreiner K. Vom geschichtlichen Ereignis zum historischen Exempel. Eine denkwurdige
Begegnung zwischen Kaiser Friedrich Barbarossa und Papst Alexander III. in Venedig 1177
und ihre Folgen in Geschichtsschreibung, Literatur und Kunst // Mittelalter-Rezeption /
Hrsg. von P. Wapnewski. Stuttgart, 1986. S. 145-176.
* Schreiner K. Der Tod Marias als Inbegriff christlichen Sterbens: Sterbekunst im Spiegel
mittelalterlichen Legendenbildung // Tod im Mittelalter / Hrsg. von A. Borst et al. Konstanz,
1993 (Konstanzer Bibliothek, 20). S. 261-312.
Schreiner K. Wahl, Amtsantritt und Amtsenthebung von Bischofen: Rituelle Handlungs-
muster, rechtlich normierte Verfahren, traditionsgestutzte Gewohnheiten // Vormoderne
politische Verfahren / Hrsg. von B. Stollberg-Rolinger. Berlin, 2001 (Zeitschrift fur historische
Forschung. Beifeft 25). S. 74-117.
Schreiner P. Robert de Clari und Konstantinopel // Novum Milennium. Studies on Byzantine
history / Ed. by C. Sode and S. Takacs. Aldershot, 2001. S. 337-355.
Schubert E. Konig und Reich. Studien zur spatmittelalterlichen deutschen Verfassungs-
geschichte. Gottingen, 1979 (VMPIG, 63).
Schultze A. Das Testament Karls des Grofien // Aus Sozial- und Wirtschaftsgeschichte.
Gedachtnisschrift fur Georg von Below. Stuttgart, 1928. S. 46-81.
Schuster P. Der gelobte Frieden. Tater, Opfer und Herrschaft im spatmittelalterlichen
Konstanz. Konstanz, 1995.
Schutte S. Der Aachener Thron / Kronungen: Konige in Aachen — Geschichte und Mytho .
Katalog der Ausstellung / Hrsg. von M. Kramp. Mainz, 2000. S. 213-222.
Библиография Щ
Seidel М. Das Grabmal der Kaiserin Margarethe von Giovanni Pisano // Skulptur und
Grabmal des Spatmittelalters in Rom und Italien / Hrsg. von J. Garms und A. M. Romanini.
Wien, 1990 (Publikationen des Historischen Institute beim Osterreichischen Kulturinstitut
in Rom. 1. Abteilung, 10). S. 275-316.
ShepardJ. A Note on Harald Hardraada: The Date of his Arrival at Byzantium //Jahrbuch
der osterreichischen Byzantinistik. Jg. 22. 1973. S. 145-150.
Sims E. Catr // Encyclopedia iranica / Ed. by E. Yarshater. Vol. 5. London, 1992. P. 77-79.
SmahelF. Spectaculum et pompa funebris: Das Leichenzeremoniell bei der Bestattung Kaiser
Karls IV. // Smahel F. Zur politischen Presentation und Allegorie im 14. und 15. Jahrhundert.
Munchen, 1994 (Otto-von-Freising-Vorlesungen der Katholischen Universitat Eichstatt, 9).
S. 1-37.
Smith J. Ch. Venit nobis pacificus Dominus: Philip the Good's Triumphal Entry into Ghent
in 1458 // «All the world's a stage...» Art and Pageantry in the Renaissance and Baroque /
Ed. by B. Wisch and S. S. Munshower. Part 1: Triumphal Celebrations and the Rituals of
Statecraft. University Park, Pa., 1990 (Papers in Art History from the Pennsylvania State
University, 6). P. 259-290.
[Soelner W.] Brevis notitia monasterii B. V. M. Ebracensis sacri ordinis Cisterciensis in
Franconia. Romae, 1739.
Sohn A. Bilder als Zeichen der Herrschaft. Die Silvesterkapelle in SS. Quattro Coronati
(Rom) // Archivium historiae pontificiae. Vol. 35. 1997. S. 8-47.
Steffens A. Die alten Wandgemalde auf der Innenseite der Chorbrustungen des Kolner
Doms II. // Zeitschrift fur christliche Kunst. 1902. Jg. 15. Nr. 6. Sp. 162-170.
Steffens A. Die alten Wandgemalde auf der Innenseite der Chorbrustungen des Kolner
Doms V. // Zeitschrift fur christliche Kunst. 1902. Jg. 15. Nr. 9. Sp. 257-264.
SteinhoferJ. U. Ehre des Herzogtums Wirtenberg In seinen Durchlauchtigsten Regenten,
Oder Neue Wirtenbergische Chronik. Teil 3. Stuttgart, 1752.
Stender-Petersen A. Le mot varegue Polutasvarf // Stender-Petersen A. Varangica. Aarhus,
1953. P. 151-164.
StommelE. Bischofsstuhl und hoher Thron //JbAC. Jg. 1.1958. S. 52-78.
Streich B. Zwischen Reisenherrschaft und Residenzbildung. Der wettinische Hof im spaten
Mittelalter. Koln; Wien, 1989 (Mitteldeutsche Forschungen, 101).
Strocchia Sh. T. Death and Ritual in Renaissance Florence. Baltimore, 1992 (The John
Hopkins University Studies in Historical and Political Science. Ser. 110; 1).
StuiberA. Altar II. Alte Kirche // Theologische Realenzyklopadie. Bd. 2. Berlin; New York,
1978. S. 308-318.
TenfeldeK. Adventus. Zur historischen Ikonologie des Festzugs // HZ. Bd. 235.1982. S. 45-84.
IPPiM -Псписг:'Lib IIMIIfcllC'Mlir'Fllllfc
Tenfelde K. Adventus: Die fiirstliche Einholung als stadtisches Fest // Stadt und Fest. Zu
Geschichte und Gegenwart europaischer Festkultur / Hrsg. von P. Hugger et al. Unterageri,
1987. S. 45-60.
Thomas L.-V. Le Cadavre. De la biologie a l'anthropologie. Bruxelles, 1980.
Thumser M. Letzter Wille? Das hochste Angebot Kaiser Heinrichs VI. an die romische
Kirche // DA. Bd. 62.2006. S. 85-135.
Toeche Th. Kaiser Heinrich VI. Leipzig, 1867.
Die Totenfeiem fur Kaiser Karl V in Augsburg und Mexiko // Welt im Umbruch. Augsburg
zwischen Renaissance und Barock. Bd. 2. Augsburg, 1980. S. 541-543 (Nr. 959-961).
TraegerJ. Der reitende Papst. Ein Beitrag zur Ikonographie des Papsttums. Munchen; Zurich,
1970 (Miinchener Kunsthistorische Abhandlungen, 1).
Treitinger O. Die Ostromische Kaiser- und Reichsidee nach ihfer Gestaltung im hofischen
Zeremoniell. Jena, 1938.
Treitinger O. Baldachin//RAC. Bd. 1. Stuttgart, 1950. Sp. 1150-1153.
Tremp E Konige, Fursten und Papste in Freiburg. Zur Festkultur in der spatmittelalterlichen
Stadt // Freiburger Geschichtsblatter. Bd. 68. 1991. S. 7-56.
Tucoo-Chala P. Les honneurs funebres d'Archambaud de Foix-Bearn a Orthez en 1414 //
Revue de Pau et du Beam. № 5. 1977. P. 5-30.
Tucoo-Chala P. Quand les Foix-Bearn revaient d'entrees royales (XlVe-XVe siecles) // Les
Entrees. Gloire et declin d'un ceremonial. Biarritz, 1997. P. 11-25.
Twyman S. Papal Ceremonial at Rome in the Twelfth Century. London, 2002.
Vauchez A. La saintete en Occident aux derniers siecles du Moyen Age d apres les proces de
canonisation et les documents hagiographiques. Rome, 1981.
VersnelH. S. Triumphus. An Inquiry into the Origin, Development and Meaning of the Roman
Triumph. Leiden, 1970
Vogt A. Constantin VII Porphyrogenete. Le Livre des Ceremonies. Commentaire. [Pars 1.]
Paris, 1967.
Volbach W. F. Elefenbeinarbeiten der Spatantike und des friihen Mittelalters. Mainz, 1976
(Romisch-Germanisches Zentralmuseum zu Mainz. Forschungsinstitut fur Vor- und
Frtihgeschichte. Kataloge vor- und fruhgeschichtlicher Altertiimer, 7).
Wallis Budge E. A. The Monks of Kublai Khan, Emperor of China. London, 1928.
Weber M. Baldachine und Statuenschreine. Rom, 1990 (Archaeologica, 87).
Wetfi D. J. Altarsetzung und Inthronisation. Das Zeremoniell bei der Einsetzung der
Bischofe von Bamberg // Hortulus Floridus Bambergensis: Studien zur frankischen Kunst-
Библиография Ц!Д
und Kulturgeschichte. Renate Baumgartel-Fleischmann zum 4 Mai 2002 / Hrsg. von der
Staatsbibliothek Bamberg durch W. Taegert. Petersberg, 2004. S. 99-108.
WesselK. Altar// RBK. Bd. 1. Stuttgart, 1966. Sp. 11-120.
WesselK., Piltz E., Nicolescu С Insignien // RBK. Bd. 3. Stuttgart, 1978. Sp. 369-498.
Whaley D. Heimskringla: an Introduction. London, 1991 (Viking Society for Northern
Research Text Series, 8).
Willmes P. Der Herrscher-«Adventus» im Kloster des Fruhmittelalters. Munchen, 1976
(Munstersche Mittelalter-Schriften, 22).
Wirth K.-A. Imperator pedes Papae deosculatur // Festschrift fur Harald Keller. Zum
60. Geburtstag dargebracht von seinen Schulern / [Hrsg. von H. M. Freiherr von Erffa und
E. Herget] Darmstadt, 1963. S. 175-221.
Zak S. Das Tedeum als Huldigungsgesang // HJb. Jg. 102.1982. S. 1-32.
Zchomelidse N. M. Santa Maria Immacolata in Ceri. Pittura sacra al tempo della Riforma
Gregoriana. Roma, 1996 (Arte e storia, 5).
ZelfelH. P. Ableben und Begrabnis Friedrichs III. Wien, 1974 (Dissertationen der Universitat
Wien, 103).
Zerbi P. Un momento oscuro nella incoronazione Romana di Enrico VI (a. 1191) // Miscellanea
Giulio Belvederi. Citta del Vaticano, 1954 (Collezione «Amici della Catacombe», 23).
P. 517-528.
ИСТОЧНИКИ ИЛЛЮСТРАЦИЙ
1. Персонификация Рима (вт. пол. V - нач. VI в. Резьба по слоновой кости).
Вена. Художественно-исторический музей.
Воспроизводится по изданию: 799 — Kunst und Kultur der Karolingerzeit: Karl der Grofie und Papst Leo III. in
Paderborn. Katalog der Ausstellung / Hrsg. von Ch. Stiegemann und M. Wemhoff. Bd. 2. Mainz, 1999. S. 687.
2. Персонификация Константинополя (вт. пол. V - нач. VI в. Резьба по слоновой кости).
Вена. Художественно-исторический музей.
Воспроизводится по изданию: 799 — Kunst und Kultur der Karolingerzeit: Karl der Grofie und Papst Leo III. in
Paderborn. Katalog der Ausstellung / Hrsg. von Ch. Stiegemann und M. Wemhoff. Bd. 2. Mainz, 1999. S. 687.
3. Провинции империи подносят дары Генриху II (ок. 1002 г. Миниатюра).
Мюнхен. Баварская государственная библиотека. Clm 4453. Fol. 23v.
Воспроизводится по изданию: Deutsche Geschichte. Bd. 1. Berlin, 1982. S. 412.
4. «Живая картина» при въезде Жанны Кастильской в Брюссель в 1496 г. (рубеж XV и XVI вв. Раскрашенный
рисунок пером).
Берлин. Государственные музеи Берлина — Прусское культурное владение (SMPK). Гравюрный кабинет.
Ms. 78D5.
Воспроизводится по изданию: Le prince et le peuple. Images de la societe du temps des dues de Bourgogne 1384—
L530 / Sous la direction de W. Prevenier. Anvers, 1998. P. 331.
5. Встреча короля Сигизмунда жителями Берна в 1414 г. (1485 г. Миниатюра).
Берн. Бургербиблиотек. Ms. Hist. Helv. 1.16. S. 601.
Воспроизводится по изданию: Diebold Schillings Spiezer Bilderchronik. Luzern, 1990. S. 601.
6. Усаживание на алтарь Генриха VII в 1308 г. (ок. 1340 г. Миниатюра).
Кобленц. Главный земельный архив. 1С Nr. 1. Fol. 4.
Воспроизводится по изданию: Heyen F.-J. Kaiser Heinrichs Romfahrt. Die Bilderchronik von Kaiser Heinrich VII.
und Kurfurst Balduin von Luxemburg (1308-1313). Boppard, 1965. S. 60. Nr. 4a.
7. Усаживание на алтарь Максимилиана I (1486 г. Гравюра). (Магдебургская инкунабула.)
Воспроизводится по изданию: Schottenloher О. Drei Friihdrucke zur Reichsgeschichte. Leipzig, 1938. S. 10.
8. Усаживание на алтарь Максимилиана I (1486 г. Гравюра). (Штутгартская инкунабула.)
Воспроизводится по изданию: Sckottenhher О. Drei Friihdrucke zur Reichsgeschichte. Leipzig, 1938. S. 11.
9. Усаживание на алтарь архиепископа Трирского в 1511 г. (ок. 1532 г. Миниатюра).
Кобленц. Главный земельный архив. 701. Nr. 4. Fol. 118v.
Воспроизводится по изданию: Kaiser Heinrichs Romfahrt. Zur Inszenierung von Politik in einer Trierer
Bilderhandschrift des 14. Jahrhunderts / Bearb. von W. Schmid. Koblenz, 2000. S. 55.
10. Возложение митры на апостола Петра (ок. 1322 г. Фреска).
Кёльн. Собор.
Воспроизводится по изданию: Steffens A. Die alten Wandgemalde auf der Innenseite der Chorbrustungen des
Kolner Doms II. // Zeitschrift fur christliche Kunst. 1902. Jg. 15. Nr. 6.
Источники иллюстраций Д ^
11. Усаживание на алтарь епископа Констанцского в 1474 г. (ок. 1513 г. Миниатюра).
Люцерн. Центральная библиотека. Hs. S. 23. Fol. 104.
Воспроизводится по изданию: Die Schweizer Bilderchronik des Luzerners Diebold Schilling 1513. Sonderausgabe
des Kommentarbandes zum Faksimile der Handschrift S. 23 fol. in der Zentralbibliothek Luzern / Hrsg. von
A. A Schmid. Luzern, 1981. S. 164.
12. Папа в кресле на алтаре св. Петра (XVII-XVIII вв. Гравюра).
Воспроизводится по изданию: Griindliche Nachricht vom Conclave, Oder Neueste Historie des Romischen Hofes.
Frankfurt am Main, 1721. Tab. 10. № 2 (между с. 270 и 271).
13. Папа на алтаре св. Петра (публикация Б. Пикара) (ок. 1723 г. Гравюра).
Воспроизводится по изданию: Ceremonies et coutumes religieuses de tous les peuples du monde... T. 2. Amsterdam,
1723 (между с 48 и 49).
14. Папа на алтаре св. Петра по «Плану конклава» 1689 г. (1689 г. Гравюра).
Воспроизводится по изданию: Ehrle Е, Egger Н. Die Conclaveplane. Beitrage zu ihrer Entwicklungsgeschichte.
[Citta del Vaticano], 1933. Taf. XXI.
15. Папа на алтаре св. Петра по «Плану конклава» 1669-1670 гг. (1669 г. Гравюра).
Воспроизводится по изданию: Ehrle F., Egger Н. Die Conclaveplane. Beitrage zu ihrer Entwicklungsgeschichte.
[Citta del Vaticano], 1933. Taf. XX.
16. План места проведения конклава в Ватиканском дворце в XV в. Реконструкция.
Воспроизводится по изданию: Dykmans М. L'Oeuvre de Patrizi Picolomini ou le ceremonial papal de la premiere
Renaissance. T 1. Citta del Vaticano, 1980 (план на вклейке между с. 98* и 99*).
17. Поклонение папе «в капелле» (публикация Б. Пикара) (ок. 1723 г. Гравюра).
Воспроизводится по изданию: Ceremonies et coutumes religieuses de tous les peuples du monde... T. 2. Amsterdam,
1723 (между с 48 и 49).
18. Поклонение папе «в капелле» по «Плану конклава» 1623 г. (1623 г Гравюра).
Воспроизводится по изданию: Functions and Decorations: Art and Ritual at the Vatican Palace in the Middle
Ages and the Renaissance / Ed. by T Weddigen, S. de Blaauw and B. Kempers. Citta del Vaticano; Turnhout, 2003.
P. 140.
19. Поклонение папе «в капелле» по «Плану конклава» 1689 г. (1689 г. Гравюра).
Воспроизводится по изданию: Ehrle К, Egger Н. Die Conclaveplane. Beitrage zu ihrer Entwicklungsgeschichte.
[Citta del Vaticano], 1933. Taf. XXI.
20. Трон аугсбургских епископов (XI в.).
Аугсбург. Собор.
Воспроизводится по открытке издательства Peda (№ 86152/2551).
21. Интерьер храма Санта-Мария Ассунта в Торчелло (XII в.).
Воспроизводится по изданию: Venedig. Kunst & Architektur / Hrsg. von G. Romanelli. Bd. 1. Koln, 1997. S. 49.
22. Христос вручает мечи церковной и светской власти папе и императору (1472 г. Миниатюра).
Париж. Библиотека Ордена адвокатов при Апелляционном суде.
Воспроизводится по изданию: Jacob R. Images de la justice: essai sur l'iconographie judiciaire du Moyen Age a l'age
classique. Paris, 1994. PI. IV.
23. Псевдо-Жакмар. Герцог Беррийский (?) перед Христом (1385—1390 гг. Миниатюра).
Париж. Национальная библиотека Франции. Ms. lat. 18014. Fol. 115v.
Воспроизводится по изданию: Meiss М. French Painting in the Time of Jean de Berry. Plate volume. London, 1967.
Nr. 118.
ЮЯ 1У1. А. Бойцов ' ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
24. Псевдо-Жакмар. Герцог Беррийский (?) перед Христом (1385-1390 гг. Миниатюра).
Париж. Национальная библиотека Франции. Ms. lat. 18014. Fol. 106.
Воспроизводится по изданию: Meiss М. French Painting in the Time of Jean de Berry. Plate volume. London, 1967.
№. 117.
25. Иоланда Суассонская (?) перед Богоматерью (ок. 1280-1290 гг. Миниатюра),
Нью-Йорк. Библиотека Моргана. Ms. 729. Fol. 232v.
Воспроизводится по изданию: L'Art au temps des rois maudits. Philipp le Bel et ses fils 1285-1328. Paris, 1998.
P. 299.
26. Обращение мавра (1252-1284 гг. Миниатюра).
Эскориал. Библиотека. Cod. Т1,1 Cantiga СХСП.
Воспроизводится по изданию: DevisseJ. The Image of the Black in Western Art. II. From Early Christian Era to the
«Age of Discovery». Vol. 1. From the Demonic Threat to the Incarnation of Sainthood. New York, 1979. P. 93. PL 51.
27. Эберхард фон Закс перед Богоматерью (1305-1340 гг. Миниатюра).
Гейдельберг. Университетская библиотека. Cod. Pal. germ. 848. Fol. 48v.
Воспроизводится с интернет-сайта: http://digi.ub.uni-heidelberg.de/diglit/cpg848/0092
28. Богоматерь с младенцем (XIV в. Фреска).
Брюгге. Собор Спасителя.
Воспроизводится по открытке издательства Schnell&Steiner (№ 6937).
29. Богоматерь с младенцем (XIV в. Фреска).
Брюгге. Церковь Богоматери.
Архив автора.
30. Алтарная часть базилики св. Петра с VII в. Реконструкция.
Воспроизводится по изданию: 799 — Kunst und Kultur der Karolingerzeit: Karl der Grofie und Papst Leo HI. in
Paderborn. Beitrage zum Katalog der Ausstellung Paderborn 1999 / Hrsg. von Ch. Stiegemann und M. Wemhoff.
Mainz, 1999. S. 538.
31. Папская «шляпа» (ок. 1464 г. Миниатюра).
Констанц. Rosgartenmuseum. Inv. Hs. 1. Fol. 5a.
Воспроизводится по изданию: Ulrich Richental. Das Konzil zu Konstanz MCDXIV-MCDXVIII. Bd. 1. Starnberg;
Konstanz, 1964. Fol. 5.
32. Статуя Бонифация VIII в соборе г. Ананьи (XVII в. Рисунок).
Ватикан. Апостолическая библиотека. Barb. lat. 3321. Fol. 439.
Воспроизводится по изданию: Ladner G. Die Papstbildnisse des Altertums und des Mittelalters. Bd. 2. Citta del
Vaticano, 1970. S. 337.
33. Провозглашение Бонифацием VIII юбилейного года (?) (рубеж XVI и XVII вв. Рисунок с фрески в Сан-
Джованни ин Латерано).
Милан. Библиотека Амброзиана. Cod. J. inf. 227. Fol. 8v-9.
Воспроизводится по изданию: Parazncim BaglianiA. Le Chiavi e la Tiara: Immagini e simboli del papato medievale.
Roma, 1998. Tav. 33.
34. Коронация Бонифация VIII (1298-1299 гг. Миниатюра).
Ватикан. Апостолическая библиотека. Vat. Lat. 4933. Fol. 7v.
Воспроизводится по изданию: Paravicini Bagliani A. Le Chiavi e la Tiara: Immagini e simboli del papato medievale.
Roma, 1998. Tav. 48.
35. Папа в процессии (кон. XII — нач. XIII в. Резная печать).
Флоренция. Палаццо Питти.
Источники иллюстраций Щ
Воспроизводится по изданию: Paravicini Bagliani A. Le Chiavi е la Tiara: Immagini e simboli del papato medievale.
Roma, 1998. Tav. 22.
36. Папа на троне (кон. XII — нач. XIII в. Резная печать).
Гамбург. Музей искусства и ремесла.
Воспроизводится по изданию: Ladner G. Die Papstbildnisse des Altertums und des Mittelalters. Bd. 3. Citta del
Vaticano, 1984. S. 297.
37. Папа Иннокентий III (нач. XIII в. Миниатюра).
Прага. Государственная библиотека. HS XXIII. Е 59. Fol. 46v.
Воспроизводится по изданию: Ladner G. Images and Ideas in the Middle Ages. Selected Studies in History and Art.
Vol. 1. Rome, 1983. P. 369.
38. Император Константин передает фригий папе Сильвестру (сер. XIII в. Фреска).
Рим. Церковь Четырех увенчанных мучеников.
Воспроизводится по изданию: Paravkini Bagliani A. Le Chiavi е la Tiara: Immagini e simboli del papato medievale.
Roma, 1998. Tav. 28.
39. Император Константин ведет коня папы Сильвестра (сер. XIII в. Фреска).
Рим. Церковь Четырех увенчанных мучеников.
Воспроизводится по изданию: Paravicini Bagliani A. Le Chiavi е la Tiara: Immagini e simboli del papato medievale.
Roma, 1998. Tav. 29.
40. Кавалькада короля Танкреда. Фрагмент (кон. XII в. Миниатюра).
Берн. Бургербиблиотек. Codex 120 П. Fol. 102.
Воспроизводится по изданию: Petrus de Ebulo. Liber ad honorem Augusti sive de rebus Siculis. Codex 120 II der
Burgerbibliothek Bern. Eine Bilderchronik der Stauferzeit / Hrsg. von Th. Kolzer und M. Stahli. Sigmaringen, 1994.
S.63.
41. Император Карл IV под умбреллино (ок. 1400 г. Миниатюра).
Лукка. Государственный архив. MS 107. CLXXXVI.
Воспроизводится по изданию: Giovanni Sercambi. Le illustrazioni delle Croniche nel codice Lucchese / Coi
commenti storico e artistico di Ottavio Band e M.-L. Testi Cristiani. Parte 2. Genova, 1978 (Accademia Lucchese di
Scienze, Lettere ed Arti; Studi e testi, 10). P. 40. Nr. 79.
42. Процессия с участием дожа. Фрагмент (1589 г. Гравюра).
Архив автора.
43. Передача зонта дожу Себастиано Дзани (нач. XV в. Миниатюра).
Венеция. Museo Correr, п. 383 cl. I, п. 1497 di coll. Fol. 29v.
Воспроизводится по изданию: Storia di Venezia. Vol. 1. Origini - Eta ducale. Roma, 1992. P. 815.
44. Ирод и Иродиада (1220-1230 гг. Мозаика).
Флоренция. Баптистерий.
Воспроизводится по изданию: Crawford Т. S. A History of the Umbrella. London, 1970. P. 35.
45. Императрица Ариадна (?) стоит под балдахином (нач. VI в. Резьба по слоновой кости).
Флоренция. Национальный музей Барджелло.
Воспроизводится по изданию: DurandJ. Byzantine Art. Paris, 1999. P. 58.
46. Императрица Ариадна (?) сидит под балдахином (нач. VI в. Резьба по слоновой кости).
Вена. Художественно-исторический музей.
Архив автора.
47. Иисус Христос с апостолами Петром и Павлом (пер. пол. VI в. Резьба по слоновой кости).
flffll M. А. Бойцов ♦ ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИ1
Равенна. Национальный музей.
Воспроизводится по изданию: Раис Д. Т. Искусство Византии. М., 2002. С. 15.
48. Тронное место в отсутствие государя (нач. V в. Рельеф).
Берлин. Государственные музеи Берлина — Прусское культурное владение (SMPK).
Воспроизводится по изданию: Die Welt von Byzanz — Europas ostliches Erbe. Glanz, Krisen und Fortleben einer
tausendjahrigen Kultur / Hrsg. von L. Wamser. Darmstadt, 2004. S. 82 (Nr. 100).
49. Христограмма (VI-VII вв. Керамика).
Мюнхен. Штеделевский художественный институт.
Воспроизводится по изданию: Die Welt von Byzanz - Europas ostliches Erbe. Glanz, Krisen und Fortleben einer
tausendjahrigen Kultur / Hrsg. von Ludwig Wamser. Darmstadt, 2004. S. 97 (Nr. 125).
50. Диптих Анастасия. Фрагмент (VI в. Резьба по слоновой кости).
Местонахождение неизвестно.
Воспроизводится по изданию: Volbach W. F. Elfenbeinarbeiten der Spatantike und des friihen Mittelalters. Mainz,
1976.Taf.8.Nr.l7.
51. Императрица Феодора с приближенными. Фрагмент (ок. 540 г. Мозаика).
Равенна. Церковь Сан-Витале.
Воспроизводится по изданию: DurandJ. Byzantine Art. Paris, 1999. P. 33.
52. Иисус Христос (кон. V — нач. VI в. Резьба по камню).
Равенна. Церковь Сан-Франческо.
Архив автора.
53. Монета императора Домициана (81-96 гг.).
Воспроизводится по изданию: AlfoldiA. Die monarchische Representation im romischen Kaiserreich. Darmstadt,
1977. Taf. 14,1.
54. Въезд Иоанна I Цимисхия в Константинополь (ок. 1150-1175 гг. Миниатюра).
Мадрид. Национальная библиотека Испании. Vitr. 26-2. Fol. 172v (а).
Воспроизводится по изданию: The Glory of Byzantium. Art and Culture of the Middle Byzantine Era A. D. 843-
1261 / Ed. by H. С Evans and W. D. Wixom. New York, 1997. P. 15.
55. Медаль с изображением императора Ираклия (кон. XIV — нач. XV в.).
Париж. Национальная библиотека Франции. Кабинет медалей.
Воспроизводится по изданию: Byzantium Faith and Power (1261-1557) Ed. by H. Evans. New York, 2004.
P. 538.
56. Монета Ирода Агриппы (ок. 40 г. н. э.).
Воспроизводится по изданию: Weber М. Baldachine und Statuenschreine. Rom, 1990. Taf. LI, 188.
57. Монета Урания Антонина (253-254 гг.).
Воспроизводится по изданию: The Roman Imperial Coinage. Vol. 4. Part 3. Gordian III - Uranius Antoninus / Ed.
by H. Mattingly et al. London, 1949. Plate 15. № 15.
58. Царь Давид на иллюстрации к 27-му псалму (пер. пол. IX в. Миниатюра).
Утрехт. Университетская библиотека. MS Bibl. Rhenotraiectinae I. Nr. 32.
Воспроизводится по изданию: Schramm P. E. Der Schirm: Herrschafts-, Wurde- und Rangzeichen in drei
Erdteilen // Festschrift fur Hermann Heimpel zum 70. Geburtstag am 19. September 1971. Bd. 3. Gottingen, 1972.
Tafel 25a.
59. Пелена Елены Волошанки (кон. XV в. Вышивка).
Москва. Государственный Исторический музей.
Источники иллюстраций д
Воспроизводится по изданию: Byzantium Faith and Power (1261-1557) / Ed. by H. Evans. New York, 2004.
P. 323.
60 Коронация императора Сигизмунда (1443 г. Миниатюра).
Вена. Австрийская национальная библиотека. Cvp 13975. Fol. 356v.
Воспроизводится по изданию: Sigismund von Luxemburg. Ein Kaiser in Europa / Hrsg. von M. Pauly und
F. Reinert. Mainz, 2006. S. 198.
61. Поучение папой императора Сигизмунда (1443 г. Миниатюра).
Вена. Австрийская национальная библиотека. Cvp 13975. Fol. 358.
Воспроизводится по изданию: Sigismund von Luxemburg. Ein Kaiser in Europa / Hrsg. von M. Pauly und
F. Reinert. Mainz, 2006. S. 200.
62. Антонио Филарете. Коронация императора Сигизмунда (1433-1445 гг. Рельеф).
Рим. Собор св. Петра.
Воспроизводится по изданию: Sigismundus rex et imperator. Kunst und Kultur zur Zeit Sigismunds von Luxemburg
1387-1437. Ausstellungskatalog / Hrsg. von I. Takacs. Mainz, 2006. S. 461. Nr. 5.31.
63. Коронация императора Генриха VI (кон. XII в. Миниатюра).
Берн. Бургербиблиотек. Codex 120 П. Fol. 105.
Воспроизводится по изданию: Petrus de Ebulo. Liber ad honorem Augusti sive de rebus Siculis. Codex 120 II der
Burgerbibliothek Bern. Eine Bilderchronik der Stauferzeit // Hrsg. von Th. Kolzer und M. Stahli. Sigmaringen,
1994. S. 75.
64. Ограбление княжеских людей в Боголюбове (кон. XV в. Миниатюра).
Санкт-Петербург. Библиотека Академии наук. 34.5.30. Л. 215 об.
Воспроизводится по изданию: Радзивиловская летопись. СПб.; М., 1994. Л. 215 об.
65. Вскрытие погребения Эдуарда I (1774 г. Рисунок).
Общество лондонских антиквариев.
Воспроизводится по изданию: Binski P. Westminster Abbey and the Plantagenets: Kingship and the Representation
of Power 1200-1400. New Haven; London, 1995. P. 120. Fig. 165.
66. Генрих IV (ум. 1610) (1793 г. Посмертная маска).
Воспроизводится по изданию: HertlM. Totenmasken. Was vom Leben und Sterben bleibt. Stuttgart, 2002. S. 40.
Abb. 30.
67. Антонио иДжованниДжусти. Надгробие Людовика XII и Анны Бретонской. Фрагмент (1515-1531 гг.).
Сен-Дени. Храм аббатства.
Воспроизводится по изданию: Bertelli S. И Corpo del re. Sacralita del potere nell'Europa medievale e moderna.
Firenze, 1995. P. 202. 111. 73.
68. Transi на надгробии кардинала Лагранжа (1402-1403 гг.).
Авиньон. Музей Calvet (Музей Малого дворца).
Архив автора.
69. Надгробие Изабеллы Арагонской. Фрагмент (1270-е гг.).
Козенца. Собор.
Воспроизводится по изданию: Enderiein L. Die Grablegen des Hauses Anjou in Unteritalien. Totenkult und
Monumente 1266-1343. Worms, 1997. Abb. 1
70. Де Гэнье P. Зарисовка памятника над сердцем графа Тибо V Шампанского (ум. 1270) в церкви якобинцев в
Провене (между 1670 и 1715 г.).
Париж. Национальная библиотека Франции.
ЮЯ М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Воспроизводится по изданию: NagleJ. La civilisation du coeur. Histoire du sentiment politique en France, du Xlle
au XIXe siecle. Paris, 1998 (вклейка между с. 220 и 221).
71. Памятник над сердцем Карла I Анжуйского (1326 г.).
Сен-Дени. Храм аббатства.
Воспроизводится по изданию: Michalsky Т. Memoria und Representation. Die Grabmaler des Konigshauses Anjou
in Italien. Gottingen, 2000. Abb. 8.
72. Надгробия над захоронениями сердец вюрцбургских епископов (XVII-XVIII вв. Гравюра).
Воспроизводится по изданию: Gropp I. CoUectio novissima scriptorum et rerum Wirceburgensium a saeculo XVI,
XVII et XVIII hactenus gestarum... T. 1. Francofordiae; Lipsiae, 1741. P. 96.
73. Лижье К. (?) Памятник над сердцем Рене Шалонского. Фрагмент (ок. 1544 г.).
Бар-лё-Дюк. Церковь Сент-Макс.
Архив автора.
74. Перевозка сердца епископа Вюрцбургского (1574 г. Миниатюра из рукописи: Lorem Fries: Chronik der
Bischofe von Wurzburg).
Библиотека Вюрцбургского университета. M.ch.f.760. Fol. 131 v.
Воспроизводится по изданию: Die Fries-Chronik des Furstbischofs Julius Echter von Mespelbrunn. Wurzburg,
1989. №. 13.
75. Похоронная служба над сердцем Анны Бретонской в Нанте (1514 г. Миниатюра).
Париж. Национальная библиотека Франции. Ms. Fr. 18537. Fol. 65.
Воспроизводится по изданию: Gaude-Ferragu М. Le coeur «couronne»: tombeaux et funerailles de coeur en France
a la fin du Moyen Age // Micrologus. Vol. 11. II Cuore — The Heart. Firenze, 2003. P. 266.
76. Золотой футляр для сердца Анны Бретонской (1514 г.).
Нант. Музей Dobree.
Воспроизводится по изданию: NagleJ. La civilisation du cceur. Histoire du sentiment politique en France, du Xlle
au XIXe siecle. Paris, 1998 (вклейка между с. 220 и 221).
77. Вынос из храма тела епископа Вюрцбургского. (1574 г. Миниатюра из рукописи: Lorem Fries; Chronik der
Bischofe von Wurzburg).
Библиотека Вюрцбургского университета. M.ch.f.760. Fol. 151.
Воспроизводится по изданию: Die Fries-Chronik des Furstbischofs Julius Echter von Mespelbrunn. Wurzburg,
1989.Nr.21.
78. Тино даКамаино. Надгробие Генриха VII. Фрагмент (1315 г.).
Пиза. Музей строительства собора.
Архив автора.
79. Тино да Камаино. Надгробие Антонио д'Орсо. Фрагмент (1320-1321 гг.).
Флоренция. Собор.
Воспроизводится по изданию: KellerН. Die Entstehung des Bildnisses am Ende des Hochmittelalters // Romisches
Jahrbuch far Kunstgeschichte. Wien, 1939. Bd. 3. Abb. 278.
80. Надгробие из Латерана.
Рим. Собор Сан-Джованни ин Латерано.
Воспроизводится по изданию: LauerPh. Le palais de Latran: etude historique et archeologique. Paris, 1911. P. 289.
Fig. 107.
81. Тино да Камаино. Надгробие Карла Калабрийского. Фрагмент (1333-1335 гг.).
Неаполь. Церковь Санта-Кьяра.
Источники иллюстраций Д
Воспроизводится по изданию: Enderlein L. Die Grablegen des Hauses Anjou in Unteritalien. Totenkult und
Monumente 1266-1343. Worms, 1997. Abb. 67.
82. Де Гэнье P. Зарисовка надгробия Рене Анжуйского в соборе Анжера (между 1670 и 1715 г.).
Париж. Национальная библиотека Франции. Est. Res. Ре 2. Fol. 15.
Воспроизводится по изданию: Robin F. La cour d'Anjou-Provence. La vie artistique sous le regne de Rene. Paris,
1985. Fig. 35.
83. Джованни и ПакоБертини. Надгробие короля Робера Анжуйского (1343-1345 гг.).
Неаполь. Церковь Санта-Кьяра.
Воспроизводится по изданию: Michabky Т. Memoria und Reprasentation. Die Grabmaler des Konigshauses Anjou
in Italien. Gottingen, 2000. Abb. 61.
84. Митрополит Смирны перед погребением (1910 г. Фотография).
Воспроизводится по изданию: Schlosserju. von. Tote Blicke. Berlin, 1993. S. 29.
85. Гробница Гектора (XIII в. Миниатюра).
Венеция. Библиотека Марчиана. Ms. fr. 17. Fol. 131v.
Воспроизводится по изданию: Buchthal Н. Hector's Tomb // De artibus opuscula 40: Essays in Honor of Erwin
Panofsky / Ed. by M. Meiss. New York, 1961. Fig. 3.
86. Монета Септимия Севера (193-211 гг.). Тип Consecratio.
Воспроизводится по изданию: Mattingly Н. Coins of the Roman Empire in the British Museum. Vol. 5: Plates.
London, 1950. Plate 66. №. 7.
87. Дж. Порро. Сцена consecratio imperatoris (1591 г. Гравюра).
Воспроизводится по изданию: РогсассЫ Т. Funerali antichi di diversi popoli e nationi; forma, ordine e pompa di
sepolture, di essequie, di consecrationi antiche e d'altro. Venetia, 1591. P. 29.
88. Смерть императора Сигизмунда (1443 г. Миниатюра).
Вена. Австрийская национальная библиотека. Cvp 13975. Fol. 439.
Воспроизводится по изданию: Sigismund von Luxemburg. Ein Kaiser in Europa / Hrsg. von M. Pauly und
F. Reinert. Mainz, 2006. S. 42.
89. Ганс Гольбейн Старший. Успение Девы Марии (1480-е гг.).
Будапешт. Музей изобразительных искусств (Szepmuveszeti Muzeum).
Воспроизводится по изданию: Hans Holbein der Altere und die Kunst der Spatgotik. Ausstellung im Rathaus
Augsburg. Augsburg, 1965. Abb. 47. Kat.-Nr. 45.
90. ПтсГольбейн Старший. Успение Девы Марии (1500-1501 гг.).
Базель. Художественный музей.
Воспроизводится по изданию: Hans Holbein der Altere und die Kunst der Spatgotik. Ausstellung im Rathaus
Augsburg. Augsburg, 1965. Abb. 10.
91. Успение Девы Марии (ок. 1331 г.).
Клостернойбург. Верденский алтарь.
Воспроизводится по изданию: RohrigF. Der Verduner Altar. Klosterneuburg; Wien, 1995. S. 152.
92. Кончина св. Кьяры (ок. 1330 г. Фреска).
Монтефалько. Церковь Санта-Кьяра.
Воспроизводится по изданию: Vauchez A. La saintete en Occident aux derniers siecles du Moyen Age d'apres les
proces de canonisation et les documents hagiographiques. Rome, 1981. Fig. 35.
93. Джованни Донато Монторфано (?). Христос перед воскресением (ок. 1474 г. Фреска).
Милан. Церковь Сан-Пьетро ин Джессато.
ДД М. А. Бойцов • ВЕЛИЧИЕ И СМИРЕНИЕ
Воспроизводится по изданию: Arte Lombarda dai Visconti agli Sforza / Introduzione di G. A. Dell'Acqua. Milano,
1959. Tav. 124.
94. Погребение короля Эдуарда Исповедника (ок. 1070-1082 гг. Вышивка).
Байё. Собор Нотр-Дам.
Воспроизводится по изданию: MussetL. La Tapisserie de Bayeux. Paris, 2002. P. 170.
95. Вотивное изображение Леонхарда фон Герца (ок. 1470 г. Восковая скульптура).
Инсбрук. Тирольский Земельный музей Фердинандеум.
Архив автора.
96. Эффигия Эдуарда III (1377 г.).
Лондон. Вестминстерское аббатство.
Воспроизводится по изданию: The Funeral Effigies of Westminster Abbey / Ed. by A. Harvey and R. Mortimer.
Woodbridge etc., 1994. P. 30.
97. Эффигия Эдуарда III. Фрагмент (1377 г.).
Воспроизводится по изданию: The Funeral Effigies of Westminster Abbey / Ed. by A. Harvey and R. Mortimer.
Woodbridge etc., 1994. Plate I.
98. Эффигия Анны Чешской (1394 г.).
Лондон. Вестминстерское аббатство.
Воспроизводится по изданию: The Funeral Effigies of Westminster Abbey / Ed. by A. Harvey and R Mortimer.
Woodbridge etc., 1994. Plate II.
99. Эффигия Генриха VII (1509 г.).
Лондон, Вестминстерское аббатство.
Воспроизводится по изданию: The Funeral Effigies of Westminster Abbey / Ed. by A. Harvey and R. Mortimer.
Woodbridge etc., 1994. Plate V.
100. Погребение короля Карла VI (ок. 1470 г. Миниатюра).
Париж. Национальная библиотека Франции. Ms. Fr. 2691. Fol. 1.
Воспроизводится по изданию: Holme В. Der Glanz hofischen Lebens im Mittelalter. Freiburg im Breisgau etc.,
1987. S. 36.
101. Эффигия Анны Бретонской в Сен-Дени (1514-1515 гг. Миниатюра из рукописи: Pierre Choque.
Commemoration de la mort d'Anne, reigne de France, duchesse de Bretagne).
Гаага. Музей Meermanno-Westreenianum. Hs. 10. С 12. Fol. 42v.
Воспроизводится по открытке: Museum Cards b.v., Amersfoort. MC 139.
102. Гробы Якова I (ум. 1625), Елизаветы Йоркской (ум. 1503) и Генриха VII (ум. 1509) (слева направо).
Лондон. Вестминстерское аббатство.
Воспроизводится по изданию: LittenJ. The English Way of Death: the Common Funeral since 1450. London, 1991.
P. 91.
103. Процессия Танкреда. Фрагмент (кон. XII в. Миниатюра).
Берн. Бургербиблиотек. Codex 120 П.
Воспроизводится по изданию: Petrus de Ebulo. Liber ad honorem Augusti sive de rebus Siculis. Codex 120 II der
Burgerbibliothek Bern. Eine Bilderchronik der Stauferzeit / Hrsg. von Th. Kolzer und M. Stahli. Sigmaringen, 1994.
S.63.
104. Часть папской процессии (ок. 1464 г. Миниатюра).
Констанц. Rosgartenmuseum. In v. Hs. 1. Fol. 6v.
Воспроизводится по изданию: Ulrich Richental. Das Konzil zu Konstanz MCDXIV-MCDXVIII. Bd. 1. Starnberg;
Konstanz, 1964. Fol. 6v.
Источники иллюстраттий щ
105. Рыцарь с эмблемами графства Пфирт (сер. XIV в. Скульптура).
Вена. Собор св. Стефана.
Архив автора.
106. Гердаг Рудольф IV (между 1359 и 1365 г.).
Вена. Музей собора и диоцеза.
Воспроизводится по изданию: Sigismundus rex et imperator. Kunst und Kultur zur Zeit Sigismunds von Luxemburg
1387-1437. Austellungskatalog/ Hrsg. von I. Takacs. Mainz, 2006. S. 132.
107. Император Максимилиан после кончины (1519 г. Рисунок).
Инсбрук. Тирольский Земельный музей Фердинандеум.
Воспроизводится по открытке: Foto Frischauf, Innsbruck.
108. Николаус Герхерт. Надгробие императора Фридриха III. Фрагмент (1467-1473 гг.).
Вена. Собор св. Стефана.
Воспроизводится по изданию: Hertlein Е. Das Grabmal Friedrichs III. Im Lichte der Tradition // Der Tod des
Machtigen / Hrsg. von L. Kolmer. Paderborn etc., 1997. S. 159. Abb. 4.
109. Надгробие Рудольфа Швабского (после 1080 г.).
Мерзебург. Собор.
Воспроизводится по изданию: Canossa 1077 — Erschiitterung der Welt: Geschichte,
Kunst und Kultur am Aufgang der Romanik / Hrsg. von Ch. Stiegemann und M. Wemhoff. Bd. 1. Paderborn, 2006.
S. 530.
110. Пьетро Одеризи. Надгробие Климента IV Фрагмент (ок. 1274 г.).
Витербо. Церковь Сан-Франческо.
Воспроизводится по изданию: KellerН. Die Entstehung des Bildnisses am Ende des Hochmittelalters // Romisches
Jahrbuch fur Kunstgeschichte. Wien, 1939. Bd. 3. S. 278. Abb. 256.
111. Надгробие Изабеллы Арагонской. Фрагмент (1270-е гг.).
Козенца. Собор.
Воспроизводится по изданию: HertlM. Totenmasken. Was vom Leben und Sterben bleibt. Stuttgart, 2002. S. 24.
Abb. 11a.
112. Надгробие Рудольфа I Габсбурга. Фрагмент (ок. 1291 г.).
Шпайер. Собор св. Марии и св. Стефана.
Воспроизводится по открытке: Renate Hahn, Info-Pavilion am Kaiserdom.
Иллюстрация на обложке:
Кончина императора Сигизмунда Люксембурга в 1437 г. (1440-е гг. Миниатюра из рукописи: Eberhard Windeck.
Buch von Kaiser Sigmund. Fol. 290v).
Частное собрание.
Воспроизводится по изданию: DA. Jg. 61.2005 (вклейка между с. 178 и 179. Abb, 1).
SUMMARY
Majesty and Humility.
Studies in Medieval European Political Symbolism
As the author explains in his introduction, this book is devoted not to medieval symbols as
such (i.e. different sorts of emblems), but to medieval symbolism as a specific way of thinking
(which can find expression not only in emblems but also in ceremonies and rituals, texts and
images, objects and gestures). He is far from insisting that "thinking with symbols" was typical
of the "medieval mind" and alien to modern "rationality", but starts from the assumption that
some basic elements of political imagination in the Middle Ages are not readily comprehensible
today and are therefore worthy of special investigation. The book is divided into two parts, each
consisting of four studies of specific individual cases or situations. The first part concentrates
on symbolism surrounding the figure of the living prince, how this was manifested in public
ceremonies (the adventus domini and inauguration rites), as well as in insignia. In the first
chapter, The Prince as Bridegroom and as Patron of Convicts, the author therefore analyses
three aspects of the solemn entry of a medieval prince into his city, one of the most widespread
forms of symbolic communication between rulers and their subjects: (a) the evolution of the
ancient idea of sacral marriage between the prince making his entry and the city receiving
him; (b) the role of youths as a specific group coming out from the city to greet the prince;
(c) the custom (well documented in many German cities) which allowed the prince to bring
back into the city with him persons previously expelled on account of their misdeeds. The
third point is discussed most extensively: the author here rejects certain key interpretations
recurrently encountered in the scholarly literature, and presents a new view on this subject.
The second chapter, Why were Kings Accustomed to Sit upon Altars?, addresses an even odder
practice, attested from the early fourteenth until the seventeenth century. Immediately after
a new German king's election, it was the custom for the princes-electors to set him solemnly
upon the altar mensa. The author compares this custom with analogous traditions employed
at the election of abbots, bishops and popes and demonstrates how profoundly, in the time
following the failure of the Staufen dynasty, imperial political ritual became dependent upon
that of the Church. In the third chapter, The Pope's Parasol, a Solar God and a Grand Duke of
Moscow, the author traces the origins of the umbrellino - one of the most characteristic of all
pontifical insignia. In contradiction to prevailing opinion, he argues that the pope's "umbrella"
is related to the insignia of the late Roman emperors, worshippers of the Sol Invictus deity.
This prestigious sign of power gained a degree of popularity in the Middle Ages, evident in the
fact that even distant Russian princes made a claim for it, here imitating rather the Doges of
Venice using similar parasols than popes. The fourth chapter, To Be Crowned by the Pope's Feet,
illuminates the struggle which took place between competing political parties for advantage
in interpreting important political rituals. The meaning of a rite is not therefore present
from its inception, but is always a product of different forces acting in diverse, often opposite
directions. Many intellectuals between the eleventh and the sixteenth centuries were thus
convinced by informal pro-papal propaganda that German emperors ought to receive their
crowns not from the hands but from the feet of the pope and that this was a "constitutional"
rite within the Roman coronation ceremony. The fifth chapter, The Plundering of Dead Rulers,
opens the second part of the book, centered on the symbolism of dead ruler's body. The lifeless
(or perhaps still retaining some vestige of vitality?) corpse of a deceased prince was the main
focus for an extensive symbolic activity. The pillaging of the body of a dead chief and his
household was therefore among the most significant features of the very specific intermediary
period which began with the physical demise of the head of a community. The custom in
various parts of Europe was for not only the corpse itself, but also the residences and other
property of a dead ecclesiastical or secular prince to be plundered by their own familiars and
servitors, or simply by a mob. This period of severe violence was normally short and the return
to "normality" often began with the public display of the prince's corpse in order to reintegrate
him into the bereaved community. But in order to fulfil its social task, the dead body had to be
prepared in appropriate way. The sixth chapter, To Overcome Mortality, is therefore devoted to
techniques of embalming practiced by European dynasties. Tracing the ways in which these
prestigious practices spread throughout medieval Europe (as well as within a single country
from one stratum of the elite to another) and comparing the chronology of this expansion can
illuminate the dominant cultural influences within the sphere of political symbolism. One
especially strange way of instrumentalizing the dead ruler's corpse is discussed in the seventh
chapter, Sitting Dead on the Throne. Dead and embalmed princes were sometimes displayed
in public (and in some cases probably even buried?) not in a "normal" lying position but in
a sitting one. This unusual posture highlights the eschatological beliefs of contemporaries
as well as their presumption that the dead ruler was not in fact wholly dead but retained a
degree of vitality still useful to his community. The last, eighth chapter, The Corpse and its
Transfigurations, enumerates diverse forms of symbolic substitutions for dead rulers' bodies:
royal funeral effigies, knights wearing deceased rulers' armour, garments, images and other
personifications, heraldic representations of the dead persons and effigies on tombstones.
In conclusion, the author outlines how a future history of medieval political symbolism in
Europe might be constructed. Starting neither with barbarian (Germanic) nor with biblical
symbolism, it should first describe the political symbolism of the late Roman Empire, and
then trace subsequent innovations which radiated outward from Constantinople more or less
active until the twelfth century and were adopted elsewhere, particularly within Carolingian
and post-Carolingian Europe. In the West the decline of the Staufen put an end to symbolic
competition between emperors and popes and inaugurated a short period when the Papacy was
able to predominate in the field of political symbolism. But already in the thirteenth century
one can observe the initiative in creating new symbolic forms being seized by the courts of the
new secular monarchies, and the fourteenth century gives evidence of the emergence of a new
international style of political symbolism embracing a great part of the Latin Europe.
СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие 7
Введение 12
Часть I. Явление государя 23
Глава 1. Государь как жених и как покровитель преступников 25
Глава 2. Почему короли сидели на алтарях? 91
Глава 3. Папский зонтик, солнечный бог и московский князь 153
Глава 4. Корону возложить ногами 202
Часть II. ...и его уход 247
Глава 5. Ограбление умерших государей 249
Глава 6. Преодоление тленности 323
Глава 7. Мертвецы на тронах 382
Глава 8. Тело и его превращения 418
Заключение 487
Приложение 491
Список сокращений 495
Библиография 497
Источники иллюстраций 538
Summary 548
Научное издание
Бойцов Михаил Анатольевич
Величие и смирение.
Очерки политического символизма
в средневековой Европе
Рекомендовано к печати Ученым советом
исторического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова
Редактор К. А. Цыкова
Художественный редактор А. К. Сорокин
Художественное оформление А. Ю. Никулин
Технический редактор М. М. Ветрова
Выпускающий редактор И. В. Киселева
Компьютерная верстка Н. А. Ищик
Корректор Н. П. Голубцова
ЛР № 066009 от 22.07.1998. Подписано в печать 26.03.2009.
Формат 70x100/16. Бумага офсетная № 1. Печать офсетная.
Усл. печ. л. 34,5. Тираж 1000 экз. Заказ № 539
Издательство «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН)
117393, Москва, ул. Профсоюзная, д. 82
Тел. 334-81-87 (дирекция)
Тел./факс: 334-82-42 (отдел реализации)
Отпечатано в ППП «Типография «Наука»
121099, Москва, Шубинский пер., 6
Михаил Анатольевич Бойцов
родился в 1961 г. в Москве. Учился
на историческом факультете
МГУ им. М. В. Ломоносова
и в Институте истории университета
им. братьев Гумбольдт в Берлине.
С1987 г. преподает на кафедре
истории Средних веков
исторического факультета МГУ.
Автор большого числа научных
публикаций и популярных работ,
а также школьных учебников
по истории Средневековья. Редактор
альманаха «Казус. Индивидуальное
и уникальное в истории».
Q2iaN.ru
28090316