НОВИНКИ -СОВРЕМЕННИКА
Леонид Безруков
Древо
жизни
«Современник»
Москва - 1973
Р2
Б40
Безруков Леонид Михайлович.
Б40 Древо жизни. М., «Современник», 1973.
168 с. (Новинки «Современника»)
Эта первая книга молодого горьковского писателя —
своеобразные «сказы», живые беседы, воспоминания и
житейские истории нижегородской крестьянки.
„	0732-147 ,
Б ------------4—73
106 (03)-73
Р2
© ИЗДАТЕЛЬСТВО «СОВРЕМЕННИК» • 1973 г.
Звучащее
русское слово
Года два назад в Горьком проходил семинар мо-
лодых писателей. На нем я и познакомился с «Дре-
вом жизни» Леонида Безрукова. Рукопись получила
тогда добрую оценку, многие рассказы были затем
опубликованы в журналах, а вот теперь собраны в
книгу.
И если ты, еще ничего не зная о книге, просто
взял ее в руки и раскрыл на любой странице — сра-
зу же увидишь, почувствуешь, что написана она само-
бытным, настоящим русским языком — емким, звуч-
ным, красочным. Языком, на который в последнее вре-
мя, вал за валом, накатываются все прибывающие
волны серого, безликого, среднекибернетического жар-
гона. Причем — и это хотелось бы подчеркнуть — кре-
стьянка-рассказчица говорит у Л. Безрукова не на ка-
ком-то местном, областном диалекте, уснащенном —
как это нередко бывает — всякими вроде бы народ-
ными, «кондовыми», а на самом-то деле псевдонарод-
ными, придуманными словами и словечками. У
Л. Безрукова именно подлинно народный, роднико-
вый язык.
Великий ревнитель русского языка Владимир
Иванович Даль так истолковывает в своем знамени-
том словаре значение слова: «Слово — исключитель-
ная способность человека выражать гласно мысли и
чувства свои».
Читая «Древо жизни», я не раз вспоминал Да-
ля — в книге передаются мысли и чувства вот имен-
3
но гласно, то есть словом, как бы не столь написан-
ным, сколь звучащим, сказанным в голос. Миниатю-
ры Л. Безрукова хочется читать вслух. И тогда, как
живые, встают перед тобой и те, о ком рассказывает-
ся, и сама рассказчица — наблюдательная, приметли-
вая, по-крестьянски простая и мудрая.
Говоря так пространно о языке книги, я тем са-
мым вовсе не хочу сказать, что «Древо жизни» напи-
сано для любителей изящной словесности, и только
для них. С одинаковым интересом, думается, оно бу-
дет прочитано и «лириками» и «физиками»; миниа-
тюры Л. Безрукова наполнены большим обществен-
ным содержанием. А еще я бы и так сказал: если
читатель, а особенно читатель, «объевшийся» модер-
новым телеграфным языком, окунется в стихию свое-
обычного народного говора — разве и одного этого
так уж мало?!
Семен Ш у р т а ко в
От автора
Кому не приходилось слышать про озеро Светлояр
и сказочный Китеж-град! Сколько про них всяких ле-
генд и поверий сложено! Ну, и то сказать — необыкно-
венные сказочные места.
Мне сейчас трудно вспомнить, когда я впервые
услышал о Светлояре, может, в пять лет, а может, и
раньше. Всего скорее раньше — чудесное озеро от моей
родной деревни, как говорится, рукой подать.
А когда мне «стукнуло» шесть лет — это-то я уже
хорошо помню, — пошли мы с матерью на Светлояр.
Пришли, остановились на его травянистом берегу. Я,
конечно, сразу же начал прислушиваться, не донесется
ли со дна озера тот сказочный звон колоколов... Нет,
что-то не слыхать. Тогда я замер, даже дыхание зата-
ил. Нет, все равно ничего не слышно.
— Как это не слышно? — сказала случившаяся
рядом с нами пожилая женщина. — А вот вставай-ка
на мою-то ногу... Не слышишь? А я слышу, как вот в
главном-то соборе звонят..,
И голос и строй речи у старухи были нашими —
керженские, певучие.
Запомнились мне и глаза ее — по-молодому живые
и ясные, как вода в том озере. И мне тогда подумалось,
что старая крестьянка не только лучше меня слыша-
ла, — как знать, ей, может быть, и видим был тот
затонувший златоглавый собор...
Шло время, и то ли к слову, к разговору ли како-
му услышал я как-то от матери:
5
— Жить ладно — это чтобы все время были уши
проняты, руки не опущены и глаза наведены...
И показалась мне при этих словах мать моя чем-то
похожей на ту крестьянку. Показалось мне, что и мать
тогда тоже слышала, «как вот в главном-то соборе зво-
нят», да только, чтоб не огорчить меня, ничего о том
не сказала.
И чем больше потом слышал я от матери всяких
присказок да побывальщин, тем больше убеждался, что
она сама из тех людей, у которых «уши проняты...
и глаза наведены». И видят такие люди поболе других,
хотя и смотрят на то же самое, и слышат лучше. Слы-
шат они не только шум ветра и песню жаворонка —
это все слышат, — им слышно и то, как трава растет
и как звонят колокола на Светлояре. А еще и умеют
они сказать об этом — так сказать, что и тот, кому
будет сказано, тоже увидит и услышит...
Рассказы матери, слышанные по разному поводу
и в разное время, и легли в основу книги, которую ты,
читатель, держишь в руках.
«...от плода бо всяко древо
познано бывает».
Аввакум Петров
Житие
«Скажите, вы, любезные,
О родословном дереве
Слыхали что-нибудь?»—
«Леса нам не заказаны —
Видали древо всякое!»—
Сказали мужики.
Некрасов
Кому на Руси жить хорошо

Мать-земля
Да, жить вот живешь и замечать вроде
ничего не замечаешь, а сживаешься: и >с ле-
сом, и с речкой, с округой со всей. С каждой
деревинкой, с каждой коряжкой на болоте, с
каждой тропкой-дорожкой, с полем ли. Даже
с небом! Почему? Да по рождению самому.
Где отцы-матери наши родились-жили да чем
дорожили — тем и нам дорожить. Если ма-
леньким, к примеру молвить, на угор иль на
поляны бегал, то и взрослым сходишь. Потя-
нет! Чай, родина — она и есть родина! Это
вот пока только не раздумаешься, а как раз-
думаешься, так много всего в голову-то при-
дет. У каждого небось в сердце найдется что
сказать о своей-то о родине!
Париж
и Курмыш
Нет уж, (где, видно, сосна взросла, там она
и красна. Как ты ни хвали Париж — да хоть
и зах'вались! — а живет, что народ ни скажет,
и Курмыш. Живет. А ежели кто и оставит
свой Курмыш да уедет, будь к примеру сказа-
но, в этот же или в какой другой Париж,
жить-!пребы1вать там будет, все равно своего
Курмыша не забудет. Что ни говори, что ни
пой, а ни один богатырь-молодец, разудалый
ли удалец не призабудут земельку родитель-
скую. Где и как ты хорошо ни живи, а
сердце-то, хоть ты что делай, уводить станет
на родимую сторонку. И душа не смолчит, и
язык — хоть сгорит, а свое скажет. Да еще
как и скажет-то!
Я на свою деревенскую быль сошлюсь, на
Ермолаевых укажу. Где только наши Ермо-
лаевы за век свой не пожили. Чего, как послы-
шишь, не повидали, в каких только хоромах
не красовалась, в каких удовольствиях не
купались, а все оставили: свой-таки угол пере-
тянул. Приехали в родную-то деревню, сколо-
тили домок, да, мол, пока и ладно для начи-
нучпочину. Рады.
А ведь как уезжали, так ох какую они до-
мину продали! Пятистенный, из красного лесу,
И
на два этажа домище стоял. А продали, и хо-
зяйство все развеяли. Покатили. Прощай-де,
сторона родная! Да вот, знать, и прощай, да
не навсегда. Думали, насовсем, милые, а ‘вы-
шло по-другому.
И жить вот теперь живут, а похоже, будто
и стыдятся народа-то: 1везде-^то, мол, ходили,
ездили, а ничего, нроме своего угла, не выез-
дили...
А разобраться — чего стыдиться? Пожили
на чужой сторонке и уверились, что своя земля
и в горсти мила.
И птице
свое гнездо
мило
Любо поглядеть, когда летят-спешат лебе-
ди или журавли, .вольно, свободно летят на сто-
ронку родимую. Как ни далеко, а косяк за
косяком, стая за стаей торопятся. И никакая
приманка, никакая сила, кроме клетки или
смерти, не остановит. Ну, может, еще непогодь
какая разве ударит, так сколь поудержит. Пе-
реждут, но в свои пределы полетят. А как же!
Птица ли, конь ли, а о человеке уж и речи
ясные! — нее на свою сторону рвутся.
Как вот ни стара пословица, что золоту нет
старости, а родине — цены, а лучше-то, пожа-
луй, и не скажешь!
Земля
родная
На днях вот кто-то сказал, что земля-де
дороже неба. Неужто не дороже! Это ведь и
младенцу понятно. На земле живем, а не на
небе. Никто никуда от земли-то. Она вот с на-
ми, же мы на ней. Bice плоды от земли, из
земли. И глубока, и велика, и щедра, и неис-
тощима. А на себе-то сколь всего держит, по-
дымает! На каком небе чего такого увидим,
что на земле-то?.. (Каждый вот на ней живем
срок свой, бьемся, дорожим земными минутка-
ми, и не о небе — что оно, опять скажу, небо-
то! — а об ней об одной все самые похвальные
слова.
Где счастье, все радости? На земле! Из-за
чего народ руский на всяких войнах бился?
Землю не отдавал, застаивал. Да и какому это
народу своя земля не хороша, не мила!
По одному как ежели только хлебу, спро-
ста пример взять, та1к и то ей цены не поставить.
Что уж тут говорить! Живем мы ‘все на
земле и радуемся, что живем, а умрем — она
же нас и примет. У человека-то — кто не зна-
ет? — с землей любимой — одна душа. Она
без нас минуется, а мы шагу одного без нее
не ступим. Все ведь корни, вся сила, все со-
кровища — в ней. И все-то мы за нее во всю
мочь держимся.
14
ВЕШНИЙ
РАЗГАР
Подтирает (веснушка! Полным-полно снеж-
ной-то воды везде накопилась, в какую выбо-
инку, в яминку ни ступи. С утра, как с ночи-
то после морозца попристынут все зажоры,
ледко<м можно пройти, и утренничек-то как
ударит, так часок-другой подержит. А вот уж
ближе к полудню все и распустит. Во всю си-
лу весна-нрасна начнет капельничать. Из-под
каждой застрехи бежит, ручьит... В этот год
не верилось, большого тепла так скоро не жда-
ли, думали, что весна-то припоздает. Какая,
мол, тут еще с гор вода? Все ведь холода стоя-
ли. А тут, на вот тебе! Свое весна лукавая,
шумная знает: как срядится да пойдет — по-
спевай лишь глядеть за ее проделками. Снега
тяжелые вторую неделю горят: на буграх, на
взлобочках — валысины, парит земля! На реке
ледолом. На Евлахином пруду толстенный лед
был, а к ак вспучился! И в оврагах, в канавах—
водополье бьет. Вскрылась сонная вода. По
дорогам не прошагаешь — ростепель. Скоро,
не увидишь и как, и в полях будет черным-
черно. С севом бы управиться, дожди бы не
зачастили. Уж как бы хорошо все-то да вовре-
мя управить. Время-то, как поглядишь, бежит
и бежит, как нахлестанное, без минутного оста-
нову. Себя и нас гонит. Припасайся, земля, к
родам, набирайся живой влаги.
ПОРА
ЛЕТНЯЯ
Почестила, почестила бы, говорю, я тебя—
это как Ефимушко-то к нам забежал, — гостя
жданного, солонинкою, да пусто вотвкадках-то:
огурешная и помидорная смерть была в прош-
15
лое-то лето. Такая ли жарынь стояла, так пек-
ло, что не только земля, а, того глади, камень
треснет! Вот и в огородах-то все перепеклось,
опечалилось. Да и в это лето солнышко-то ка-
лит и калит целыми днями. Подолгу на ясном
небе 'застаивается. Был тут субботний дождиш-
ко, помочить помочил, а мало: земля-то чуть
вздохнула. Поотпыхла маленько. Не знаю, чай,
и как рада влаге-то! Росы хоть бы подольше
держались по утрам, так и их уж больно скоро
солнышко скрадывает. Только и постоит роса
ночная. Освежить освежит, а почти и непри-
метно.
По радио вот опять дождик сулили... А-яй
как хорошо бы! Полям-то бы надо дождя-то!
К самому вон полудню грозиехонько облако
было надвинулось из-за лопушинского пере-
леска, мы уж и обрадовались, а оно и прошло,
ни одной капли не упало. Пронесло краем
как-то. Он вот, дождик-от, знать, и думать не
думает, что земля в зное задыхается. И небо:
только-только нахмурится, облака посойдутся,
гром погремит, повозится там, а дождя не уви-
дим. На облака поглядишь: постоят, собравшись,
да и расползутся, уйдут, не знаю и куда. И опять
небо голубехонько, опять жара все живое, весь
цвет, каждый росток, как вот тебе на сковоро-
де, зажаривает. Безо всякой милости. Духу
ино не хватает. Да вот и попереживай такую
пору летнюю, знойную.
ОСЕНЬ
Сад, утрышком рано-рано я по нему про-
шла, — присмирел стоит и ни одной-то веточ-
кой не пошевельнет. И па дворе тихо, сухо.
Кого такая погодка не радует! Птицы, чай,
16
скоро начнут в отлет собираться. У нас ни од-
на осень без журавлей, без гусей-лебедей не
минуется. Кажинную осень и слышим и ви-
дим, как полетят да закурлыкают. Да высо-
ко-то-о летят! Глядеть даже печально.
И у птицы какие-то заботы, не людским
чета, а все равно, чай, заботы. А уж для че-
ловека осень, как и весна, и лето, столь же
заботна: туь ты и рожь сей, и хлеб убирай,
не давай на корню застояться, зябь паши,
льны начинай выстилать, лук, капусту, кар-
тошку, всякую другую овощь на зиму приби-
рать, ульи в омшаник ставить, пчел утеплять!
Успевай поворачиваться, разворачиваться и в
поле, и в огороде. Не жди, пока время землю
остудит да морозом начнет прихватывать. Не
тяни до той поры, как белые мухи полетят.
Иной вон год, как сентябрь с октябрем прока-
тят, даже и не уследишь, как осень к зиме бли-
зехонько подвинется. Земля-то еще и голая,
ни снежку, ни пороши, а уж никакой корешок
в ней не растет.
Отдыхает землица, листом до первого сне-
га укрытая. На рябинку поглядишь: в лесу, в
саду, в огороде ли — веселит глаз самая позд-
няя ягодка... Красным-то красна стоит и не
печалит, как в песне про нее, а живит, красит
природу-мать задумчивую.
ЗИМУШКА-ЗИМА
Да ведь как старые-то люди рассуждают,
болыной-то хлебород все, мол, оттого, как еже-
ли зима выдастся строгая, суровая: холодная
да снежная. В позапрошлом году, хоть и хлеба
уродились, а что за зима была... Не зима, а
лето в зимней одевке. Ну, а уж эта — из зим
17
зимушка. Всем зимам зима. Боренья у нас со
снегом было да было! Сугробило, сугробило,
пурга-то мела, мела да и бат-т-тюшки мои!
От веку такой мятежницы не бывало. Поду-
мать ведь только: в сидячую собаку снегу на-
носило... за единый миг. Тот не снег, что ме-
тет, а что сверху идет. Зима-ааа... Глубоки
снега, сугроб-от на сугробе лежали. Быть, мол,
хлебному году. И — верно. Я с осени еще за-
приметила, как листопад миновал, что листоч-
ки-то не дочиста пооблетели. И снег не сразу,
хоть и время подошло, лег: раза три выпадал.
Днями. И не улежал. А землю подморозило,
выпал снежок — и надежно. Пошла зимушка-
зима! Дожили до декабрьских морозов. Год на
исходе, и зима в силу начала входить: мосты
мостить, дороги выстилать. А по ночам — с
гвоздем ходить! Так что-нибудь пришьет, при-
кует — отдирай — наотдираешься.
Днем небушко — глубокое. На двор выбе-
жишь сугробы разгребать — морозно, бодро
так! А уж на крепком на морозце — бодрить-
ся бодрись, но и за нос-от держись. Морозец,
он ведь и щиплет, и краснит, и белит, и стоять
не велит, а стоишь — так ногами притопывай
и руками прихлопывай. Сильные-то морозы
как придут да ударят, такие только на реках
океанах льды куют, а и железо рвут. Трещат,
лютуют. Да иной год чуть ли не до самой масле-
ницы воюют, свою волю держат: жгут, леде-
нят. Стекла в окошках серебром распишут,
узоров наведут.
А масленица!.. Ее, уж эту масленицу,
ждешь, ждешь да ровно инедождешься. Отъ-
январит, отфевралит зимушка, март-капельник
у порота. Остатние недельки зимушкины пой-
18
дут. Тут уж — рядом и зимы провожанье,
масленичное ю гор (катание, ликование. Айда,
народ, ъ хоровод, веселье с утехами справлять,
весну привечать, блины ib обманку наверты-
вать. А-хх! Хороша неделька масленичная!
Долго помнится. А отпраздничаем •— и зиме
край. Тут-то уж, что люди ни скажут, как ни
снежна, как ни грозна-студена была зима
белая, косматая, снежница-мятежница, помо-
розница-воеводнмца, а слабеет, потеет... Земля
преет, на хороший урожай силу копит.
Земельный
декрет
Мало ли всего за целую-то жизнь в голове
перемешалось... Помню, как газетка с земель-
ным указом от новой власти в деревню нашу
попала. Привез ее тогда из Нижнего Павлуха
Конюхов. Повалил к Конюховым народ, и мы
всем домом к ним айда: на Павла охота взгля-
нуть и что, мол, за разговор будет... И хоть
Конюховы бездольно не жили — лошаденка,
коровенка были, — а вечерами, как деревней
идешь да поглядишь на окошки, без огня сиде-
ли. Поужинают засветло и разве уж когда-
никогда мигульку зажгут. А Павел приехал —
и лампу большую из сеней принесли да над
столом повесили. И скатерть на столе белая.
Засияла изба. Как вот повеселела. Людей к
ним в тот вечер нашло! И стоят и сидят. Кто
только ще примостился.
Принялся Павел читать, читает, поправляет
сам себя почти в каждом слове... А тазетка-то
еще и поизмята была за дальнюю дорогу:
близко ли от нас Нижний! Да и читарь-то Па-
вел никакой, так уж... Слушаем, л эким слово по
слову. В город, спрашиваешь, как попал? С
войны. А из городу и домой вот. Да-а-а... Гля-
дим мы все на Павла, даже дивимся маленькое
солдат, мол! И оттого другим человеком ка-
жется... Лицом, видом всем и тот и не тот, что
был. Да и важность сам на себя чуть напускает.
20
Читает Павел наш, запинается. За учитель-
шей надоумил было кто-то послать— не посла-
ли. Мужики курят, чадят. Бабы, а их тоже пол-
но налезло в избу-то, фыркают на них: не наку-
ритесь, мол, после своего зелья... И у самого
хозяина в руке-то цигарка.
Каждый ухо к читальщику наводит, шею к
столу тянет. Ведь земля! Была за нее кровь
пролита — быта. Земля — она самое живое
для нас дело иопокон веку. Вот оттого мы все
тогда и потянулись к газетке-то: да скоро ли,
мол, все с землей-то узаконится? У крестьяни-
на никакой клочок не пропустует. Ни о,дна де-
сятинка чертополохам не зарастет. У кото
больше всего душа лежит к земле? У кре-
стьянина. Так вот власть-то новая и рассуди-
ла тогда, кому быть земли хозяином!
Павел читал, славно камни ворочал, а по-
нять мы все тогда поняли, в чем он состоял,
земельный-то декрет. Он нам жизнь осветил.
БОЙЦЫ
Как тут было страху не хватить? В угрю-
мом, вековом лесу. Да невзначай. Шла и при-
поздала, отемняло, а дорогу все-таки видела,
из глаз не теряла. Глаза говорят, глаза слу-
шают. Побаиваться побаиваюсь, хвастать не
буду, — ведь кругом безмолвный, темный
лес! — хоть думать больно-то ни о чем и не
думала, а по сторонам иду поглядываю, ози-
раюсь. А тут как закричу-ууу! А эхо-то гулкое,
раскатистое моим протяжным голосом мне на
ответ: «А-а-а-а...» Мамонька! защита моя...
Остановилась сама не своя: поперек-то доро-
ги—ноги босые белеют... Лежат как-то, слов-
21
но неживые. Подошла, наклонилась — дядень-
ка... Наткнулась я на пагубу такую, вскричала,
как говорю, душа у меня, у девки, вся обмер-
ла-а... И вот уж как я не на своих ногах деру
дала, как поляны пробежала, поле — и не
помню. Одно поле — о-ё-ёй! А у меня, под раз
такой, откуда и сила взялась. Видно уж, как
говорят, в таких случаях, нота ноге друг! Нога
ноту подкрепляет. Прибежала в деревню, рас-
сказала, а сама все не отдышусь. Запрягли ло-
шадь, поехали. Люди-то гадать, кто бы, мол,
это, кто? Ну, а уж к месту-то к самому как
подъехали, сразу же и признали, хоть лицо-то
и было разрублено. И не дяденька, как мне, в
темноте-то да с перепугу, помнилось, а па-
рень!.. Сергей Лашков из Иванниковки. По-
глядеть на человека—(Смирнее его не сыскать,
а смерть, какую смерть принял... Он всю весну
с милицией за бандой Незведкова гонялся, да
думано ли, что такой боец-храбрец?!
А Андрей-то Осипович? Через такие ли,
милые, запятые ему пришлось пройти! Чем и
как только ни угрожали: и пулю, и петлю
сулили, и записки под дверь и на подоконник
подкладывали, грозили, что, мол, начетверо
раздернем... Партийца! Не один pai3 у края го-
товой ямы стоял... И слышать не один раз
слышал, как неслось в запятки: «Сбавь прыгь,
партиец!», «Гляди, запнешься!», «Упадешь, пар-
тиец!» О-о-о! как грозились! Слабину-то иска-
ли да гнули и так, и этак, а не согнули...
Помню — и хорошо, — как праздники но-
вые пошли: с утра да днем веселье, народищу
кругом с песнями, с гармонями. Флаги, плана-
22
ты разных цветов. Гулянье допоздна. А темно-
та опустится, голову береги, гляди! Народу —
весело, радостно, а кому-то и досада, зло
облютелое. И было из-за чего: тех, что нас,
черноту-боСоту, до нового-то времени жали-
теснили, теперь поприжали, да и крепконько!
По-другому, помягче поступить нельзя было.
Нельзя: или делай по справедливости, как вот
тот же Андрей Осипович, или с самого шкуру
снимут, как уклонение допустишь. Снимут, и
точка. Платись! Словами, конешно, все и обо
всем легко сказать, а жить, на ногах в ту пору
устоять — ой нелегко, мудрено было. Доро-
гое дело. Но и по-иному жить было нельзя!
Живой останешься — хорошо, а уж умереть
так умереть. Апартийцы-то в основной упряж-
ке, коренниками, 'в голове шли.
ОЙ, ЛАПОТНИКИ-ПАХОТНИКИ!..
Немало люду <в то грозное временно губи-
ли, головы-то с плеч скатывали. Ефима Куто-
ва пли того же Андрея Осиповича не один раз
на пыжу держали. Как только из волости идет
или едет наш секретарь, то и жди-думай!
Встретят в лесу, как вроде бы ненароком: за-
курить или, мол, дорогу спросить. Однажды уж
совсем было момент такой для убийства под-
пал: кокнуть бы Кутова, а чья-то подвода
ехала и помешала. А может, и не в подводе бы-
ло спасенье: Кутов-то не вот с пустыми рука-
ми, а при нагане хорошем. Напади-ко!..
Тяжело новая власть на ноги вставала. Все-
го-то перевсего было. Народ-то, явная-то бед-
нота, мучилась, колотилась, делала что могла
и как могла. Вдосталь кое на каком хлебе было
23
пожито, а то и без него, на одной на голой кар-
тошке. Да на лебеде. Лебеда была еда! На редь-
ке жили: редьке-трихе, редьке-ломтжхе, редьке с
квасом, на редьке так. Выбирай любое блюдо.
Жили и так, что дуранды какой, жмыхов раз-
добудем—и об хлебе помина нет. Можно, мол,
терпеть? Можно. В людях дух какой-то особый
прямо-таки держался. А ведьне с одним хлебом
нехватки были. И с дровами были слезы-горе:
как в зиму пускаться? Зиму перекачаем —
опять жуть берет, на весну глядя, так и про-
хватывает страх: где семян взять-добыть? В
амбарушке-то один, сказать, воздух. Ночи все
с лучиной, а от лучины ли свет? Один мрак да
копоть, в какую избу порог-от не переступи.
По -волости, по деревням, по лесам — слух за
слухом: там-то убили, а там-то вот — сожгли.
И все равно, при неуладках при таких везде
собранье за собраньем. Нам всем про социа-
лизм, про коммунизм про мировой, про брат-
ство людское, про светлую цель, к которой уж
все-де одной дорогой идем. А мы слушаем. В
головах — темь, никто росписи своей поставить
не в состоянии, нужда пором прет, дыр кругом,
а нам опять про железные шаги, про путь
из темноты на свет, про Ленина. А мы его ни-
как, можно сказать, и не видели, какой он из
себя-то. Знаем, что есть Ленин, и все.
Во, видно, вот что-то такое было в нем, что
видный и слышный он был на всю страну, на
всю державу нашу. И мы Bice лапотники-па-
хотники тянулись за всем, что он говорил,
куда звал, каждому слову верили. С Лениным
жили и делали, как он велел.
Соль
1
Голод у нас в двадцатом либо в двадцать
третьем... валил людей. Как и пережили-пере-
могли только. Побрели мы в ту пору голодную
в Вятку по хлеб и до того изустали — шагу
дальше ступить сил нет.
Присели отдохнуть, перекусить бы надо, а
хоть бы крошечка у кого! Ни картошинки, ни
крупинки. Как только и в дорогу пустились.
Сидим, опечалились, а Никодим Зотов и выта-
щи... соль! В тряпочке, с горсточку. Развер-
нул, положил себе щепотку на язык и нам всем
предлагает, потчует! Берем, едим соль, мор-
щимся. Сидеть сидим и ослабнуть боимся, ведь
идти да и идти еще!
Встали, распрямили спины и айда .вышаги-
вать помаленьку, потихоньку: версты-то о-ёй
какие! И такой ли путь тогда одолели... Слов-
но каждый вот окреп со щепотки. А то и ноги
подкашивались, и ,головы на плечах не держа-
лись. А соль-то эта нас и поддержала.
Что соль была дороже золота? Была. Без
соли, говорят все, что без воли: жизни не про-
живешь. А золотом не посолишь, и золото, по-
жалуй, за нее отдашь...
2
Мы вот за соль-то, как и за хлебом, верст
за сто, а то и больше, хаживали. Наладились
25
мы как-то с Катюхой Орликовоп по эту соль.
Зимой. Катим, о,девочка на мне легкая, зябну,
а на Катерине — шубища. Ей в ней жарко и
тяжело, да и не больно она ей по росту. Запо-
лыхалась бабенка. Поменялись мы с ней оде-
жинами, пришли в те места, где соль-то, да и
разминулись (как помогло нам, не знаю!), по-
теряли друг дружку...
Пришла я домой-то одна. А ввечеру шубу
к Екатерининым старикам — отцу с матерью
понесла. Вошла в избу-то да как шубу на лав-
ку положила, а они, родимые, так оба и упа-
ли: «Батюшки, говорят, а где, где Катерина-то?
Что ты нам одну шубу-то вручаешь, ровно вот
сыновья Иакову, одежду своего братца... Где,
скажи ты, нам, Катя-та?» Да в голос над шу-
бой-то.
А и было отчего загоревать старикам по
родной доченьке. Было. На дорогах-то ведь бе-
да за бедой была. Пармановская да незведков-
ская шайки во всю мочь душегубничали. За
пудовик хлеба, за котомочку ли соли — про-
падай голова. Не сразу ведь их всех, бандюг-
то, новое право, власти переловили да утихоми-
рили...
А Катюха на другой день припорола. Ну и,
понятное дело, до смерти всех обрадовала. А
соль, значит, эту мыс Катюхой тогда всей де-
ревне ио горсточке. Не думали, как принесли
домой-то, что делить придется. А как увидели,
что у одних нет и у других — сердце-то и
заломило: хоть помаленьку, да всем. Что у че-
ловека-то первее хлеба да соли! Вот он и сказ-
посказ про соль, без которой за стол не са-
дятся.
26
Старина
И бога и царя просили, молились и тому и
другому, а нуждища в редком дому в дерев-
не-то не бывала. Разная, конешно, и нужда
была. Кто как мог, так и бился с ней. А про
самую-то страшную и слов бы не заводить,
как она когтила да заедала! Не ждешь, не
чаешь, а начнет последний кусок из рук вы-
рываться — вот и нужда в дом, в избу... Сна-
чала на порог придет, встанет да стоит...
Дышит, озирается. Глядит по избе-то, да как
видит, что ее не гонят, — на приступок к печи
шасть! Притаится, опять глазищами водит да
норовит как бы поскорей на лавку перемет-
нуться! Минуту изловит такую, прошмыгнет
на лавку к столу, да как чует, что хозяев сила
не берет вытолкать ее из избы-то, — к бож-
нице! Давай на ее поглядывать. Глядит, гля-
дит да и вскочит на самый-то верх! да там и
усядется. И все! Оттуда уж ее не сгонишь.
Тут-то она, милые, совсем забьет, заест. С ко-
стями сгложет. Тут хоть и бога и проси, за-
просись!.. Что от этого богу-то?! Сидит нужда
в красном углу на самом верху — и ладно.
Сказка?.. А-аа! По-теперешнему, знамо,
сказка...
«С каменки»
Как это чья баба к нам заходила? Евдокия
Хохлова из Нестерина — вот чья. Доченьку на
курсы провожала, а к нам с дороги на часок,
мол, передохнуть завернула. Я самоварчик по-
ставила, яичек сварила, и поговорить мы с ней
поговорили, годочки молодые, старое, что бы-
ло, помянули. Все, что на ум пришло, — пере-
ворошили. Она даже и поплакала, и я слезы
чуть удержала. Это вот ее, смотри, мужик-от
«с каменки-то» взял, ее. Что за «каменка»? А
я разве вам не сказывала? Ну так вот слушай-
те: было и такое время, пока новое право не
пришло да старое не нарушило, что жениться
бедному, бездольному ли человеку, замуж ли
выйти — беда-бедущая. Жить каждому надо,
судьбу свою плохо ли, хорошо ли, а как-то уст-
раивать. Слюбятся, бывало, парень с девкой, а
у девки ни одежки, ни обувочки, чтобы на лю-
ди собраться да выйти. Ни постельки мало-
мальской у такой невесты. Н-да-аа... Что де-
лать? Как из такого положения вывертываться?
Кто чем помажет? Да никто, ничем... Выкру-
чивайся, как знаешь! И выкручивались, брали
стыд на свои головушки, коли ни приданого,
ни свадьбы. Уйдет бедняга-невеста в баню —
как вот эта же Евдокия Хохлова, — сядет там
на каменку — бани-то ведь все почти по-чер-
ному были — да и сидит. А парень ее, жених,
29
узнает такое дело, заберет с собой женскую
рубашку... Как это где возьмет?! Найдет. На-
шел же парень, Прохор-ют, для Дуни Хохло-
вой. Была бы девка люба да дорога!.. Не пере-
бивай ряд-от, что говорю. Да с рубашкой в
баню 'К девке-то! Приведет ее домой да и же-
нится. А те, что в силачах да кто «мы!» век
живут, и айда-давай хахалить: «Прошка-то,
мол, Дуныку-то, невесту-то, с каменки взял!
Голышом!» А хуже всякого смеянья — в глаза
тыкали, как волю свою на что-нибудь заявишь...
Лучще уж не говорить! Сердечушко кровью
обливается, как об этом раздумаешься. Ладно
вот, наша власть пришла, да вожжи-то у них,
у силачей, вырвала.
«На зубы»
Насмешники, зубоскалы — не в счет. От
них не так уж и обидно, если тебя за что-то
там и на люди выведут. Пошутят не со злого
ума. Посверкают зубамн-то, и все как вроде
призабудется. Людям, что посмеялись, как ви-
тамин хороший. А тебе — наука.
Но, бывает, так нашутят!.. Вычернят, выбе-
лят и суриком наведут. А то и вовсе в постель
уложат. От одного слова захворать можно. Оно
пуще стрелы разит. Удерживать надо слово-то,
когда видишь, что оно навредить (может.
Не ты ли рассказывал, как хорошая женщи-
на в учреждение пришла. Ударница. Ей похва-
лу да в газету, фамилию, мол, вашу, назовите,
а она и сконфузилась, ее в краску бросило. И
было.от чего: фамилия-то у нее, нехорошо ска-
зать... Семипердова. Кто-то, может, и со смеху
упадет, а человек живи да сглатывай. Барин,
как видно, сволочь, не знаю, где и когда на-
градил эким-то прозвищем. А оно и в род по-
шло. На всю жизнь пристало и запятнало. Да,
может, и ни за что обозвал, а просто, как тогда
говорили, за что, мел, почтешь, за то и прими
да носи.
Батюшки, по деревне по одной сколько бы-
ло всяких кличекшровывок. Как только не ок-
рестят: голопупиком, зюзей, бахлаком, косоты-
рей, тюной, мзорданом, байбаком, балябой. Абы
31
как только вычернить принародно. Не в одном,
так в другом месте выбьется на свет дурная
трава. И не пустяк это, как иному подумается,
а обида, которую не заешь и никаким бар-
хатным медом не запьешь. А уж кому бы не
мило, как человек с человеком в дружбе, в
уважении да в согласии добром живет. Нет
того дороже, когда человека уважишь.
Щи
Всю жизнь, чай, копейку старались раздо-
быть да рады были, как если она в руки-то по-
падала. Да и то еще по сезону, пока хоть вот
та же земляника растет. Лови его, время-то,
гонись за ним, а его почти что и не было, та-
кого-то времени, чтобы за той же, скажем,
земляникой разбетивать: своя и чужая полоса
не отпускали. А землянику барыня Домна
Максимовна из Богородова уж больно уважа-
ла. Никакую ягоду, кроме этой, не признавала.
Земляничкой же, как мы слухом пользова-
лись, — не наедалась. Тащили ей эту ягодку
старухи и ребятишечки целыми блюдами и кор-
зинами. Покупала Домна Максимовна только
сама. Придут ягодники к воротам барыниной
усадьбы, скажутся сторожу, и проходи. Ба-
рыня примет. Ну, а ходить за любимой яго-
дой для барыни было далеко. Утопаешься,
пока дойдешь до земляничных-то полян. Моло-
дой, бежамши, глаза вытаращит. И хорошо
помню, что изо всех ягодников всех проворнее
была Онисыошка Лотиха. Старухой, как по-
глядишь, Онисьюшку не назовешь, и из бабь-
ей поры вышла. Маленькая, лютая на ногу,
везде-то бегом, с расторопностью. Землянику
берет — спины не разогнет, платка на голове
не поправит: некогда! А наберет больше всех
и чище всех: ягодку к ягодке! И из лесу к ба-
33
рыне с доором такиим душистым, .сладким, чуть
ли не лётом!..
Прикатила вот так-то однажды, заморилась,
еле на нотах стоит—а ведь еще и домой надо, до
дому версты четыре, — и просит, как подала
землянику-то: «Не будешь ли, мол, так добра,
Домна Максимовна, щец мне... с уполовни-
чек?..» А Домна Максимовна ей и скажи: «Щи-
то, Онисья, сварены мясные...» (Одна чернота
на поснине, на квасу жила. Не кормить же
Описью го'сподскими щами!) И пошла Онисья
домой.
Чай
Санька наш шестигодовалым на базаре по-
терялся: загляделся, рот разинул, отбежал от
тяти, и как в воду... Тятя с ног сбился, весь
базар в лапоть выбегал — нет Саньки! По се-
лу-то кинулся: не бродит ли возле лавок. А
уж отбазарилэись. Вот, думаем, и Санька! А
он, еретик, как увидал, ито заблудился в эком-
то параде, в слезы: где мой тятя!..
А тятя, как на базар его вез, чаю с баран-
ками сулился ему купить. И он это всем рас-
сказывает.
Нашлись мужик с бабой, среди базара-то,
да иди-ка, мол, сынок, вон в дом-от с большими
воротами, не там ли он, твой-то тятя, не пьет
ли чай да и тебя, поди, ждет. Беги!
Санька со всех ног к дому с большими во-
ротами. Прибежал, стучится. Вышла к нему
служанка, а он ей и слова не дал сказать: «Пу-
стите меня!., тятя мой у вас чай пьет!» Она
над ним, служанка-то купцов Левиных, так и
усмеялась: не у яас-де, мальчик, а наверно, в
трактире? Да в этот трактир его и увела. В
болыпой-то дом с большими воротами. А Сань-
ке, знать, все дом, лишь бы с большими воро-
тами.
Спасибо дяде Власу: и баранок Саньке ку-
пил и домой привез. Ладно Санька-то на него
наскочил. Тятя же в расстройстве не знаю ка-
35
ком, домой хоть не ехать: парнишка белым
днем потерялюя!
Ой, Санька... чудной Санька! «Пустите-ка
его! Тятя мой у ваю чай пьет!» Пустят ли тятю
к Левиным... тятя в лаптях и в кафтане. Да и
Саньке неоткуда знать было, что для кого-то
чаек — в любой будень, а для кого-то -- боль-
шой праздник.
Вор
у вора...
Везде, чай, тогда грабиловка была. И про куп-
ца Гагина хорошего не скажешь Лесу загубил,
продал — страшное дело. К люду подходчивый,
себя держал спроста. А кровосос уж!.. Мужи-
кам бочку вина выкатит — и нет его добрее!
Те ворочают, ворочают на него в лесу-то всю
зимушку, а к расчету дело подойдет — хоть
и домой не заявляйся! Да к Гагину — что де-
лать! — скопом: «Что, мол, хозяин, сезон ото-
шел, а на руки — шиш!.. В петлю теперь?!')
А Гагин, Гагин что: отцом родным погляды-
вает! Все-де, выплачено. Сполна. Да еще боч-
ку: «Пей, мужики-работнички! В обиде не ос-
тавлю». И прибавку даст. А весна подкатит —
втрое сдерет за эту прибавку. Придут ц нему
баржи грузить, и он эти денежки вспомнит...
Подставляй хребет. И опять бочки не пожале-
ет: залей душу. Зальют, и от Гагина никуда.
Гагин, он ведь и «милость» для вида умел сде-
лать: короввукого падет да кто на него воро-
чает, он и денег даст. Знай отца родного.
Ловок и умен. А не это, так два-то дома
бы в одно лето не поставил. Парк какой был.
Трактир. Дача на реке. В дому, где жил, ну
прямо царство небесное, до того все уряжено.
А хлебосол — сказки, если послушать, одни
дай только. Любил, умел и своего браца-купца
приветить.
37
Вот так-то к нему частенько заезживал его
друт^приятсль. Красноторговец. Мануфактуры
возами привозил. А у Гатина еще и двор по-
стоялый. И хоть тогда еще он Гагиным-то,
после уж стал, пе был — еще и баржп были
не куплены, — все равно этот красноторговец
Тетерин не купец, а купчишка против Гаги-
па-то был. Не мелкота, конешно, но и не че-
та Гагину.
Встретил Гагин гостя, да жене-то: ухажи-
вай, мол! Позавтракал Тетерин—и на базар. А
вечером расторговал товар—опять к Гагину... А
его и дома нет. Так и но беда: Софья Максимов-
на, сама хозяйка, привет и честь гостю старому
оказала. Накормить накормила и напоила. Да
не хотите ли, мол, и ® баньку? Она у нас и
жарка и сладка! Тетерин рад: душеньку-де
понежу, попарюсь, а завтра с утречка на базар
остальной товар раскатывать. Плохо ли!
А эта Софья Максимовна перед баней-то
ему рюмку за рюмкой. Хозяина нет, и хозяйке
лулпе знать, что делать. Баня .на самых за-
дах, на овраге, у реки. Берег крутущий...
Проводила хозяйка гостя в баньку, да са-
ма-то не домой, а к нему, к Тетерину, чуть по-
годя, как он параг-то переступил. Думай что
хочешь. И деваться некуда: что, мол, Гаган-от
вот скажет, какие дай бог узнает. А Гагин че^
рез минуту-другую откуда только и взялся, и
дверь в баню распахнул!!! Да с топором, да с
матерщиной на жену-то: «Клади-де башку,
скрытница! Зарублю. Надругаться надо мной,
над честным человекам, удумали?! Обоих на
куски искрошу и отвечать не буду!»
Обиютел... Оттолкнул Софью Максимовну
да к Тетерину-то: «Ославить, опозорить уду-
мал, друг любезный?! Убью-ууу. Митр позо-
ву!..»
У Тетерина и дух заперло. Бухнулся в но-
ги: «Прости-де, не виноват... Прости.... Товар
оставлю... За Волгу уйду. Следу моего не бу-
дет. Деньги возьми...»
Ушел. Невдомек было, что Гагин-от, с же-
ной-то, сыгрьвш сделали! Выходит, вор на во-
ра... Малый побежал, а большей пи с места!
Напал, как волк! А еще говорят, что волк вол-
ка не съест...
Страхиахи
Начни вот что-нибудь вспоминать,—вспом-
нишь одно, другое, а за ним так уж и потянет-
ся пятое, десятое. Вот не вспоминать бы, как
нас темнота-матушка заматывала, как на стра-
хах-ахах, на поминутных оглядках жили, а
вспоминается. Одно к одному. Подумай, в свою
баню, что в своем же огородишке и стояла,
так и то боялись в одиночку идти. От беса от-
махивались. По сеням, по коридору без фона-
ря, без лучины, без того, чтобы лба не пере-
крестить, — не проходили, хоть ввечеру, хоть
ночью, как припоздать случится. Словно под-
стерегали каждого всякие там окаянные, при-
таившиеся под рундукам ли, под полом, за
ларями... Видеть не видели силу нечистую, а
сомнение грызло, в голове равную чертовщину
держали: а вдруг да?.. На каждом шагу откре-
щивались. Одних домовых не знаемо сколь
водилось: и сарайников, и амбарников, овин-
ников, надворников, сусешников. Идешь в са-
рай, в амбар, в сусек — и глядишь! Ждешь!
Вот выскочит, рожу-то скорчит да хвостом-то
вернет сила нечистая... Да перепутает до смер-
ти.
Да ладно бы уж в самой деревне, а то ведь
и округ-то деревни: в оврагах, в лесишках, в
полях, на тропках, на малых, на больших ли
дорогах проезжих — везде пугало! В Макунин-
40
ском перелеске боялись «убивца», в Шамлин-
оком овражке—Магрепии-наго'вор1ницы, в Ни-
коновом бору—шатуна Тихона, на Косогор иной
поляне — Тимоньки... Везде, везде чего толь-
ко люд не опасался. Верил не знаю чему. Вся-
кую небыль за быль принимал.
Скитницы
Карточки-то, говоришь, хороши! Пригляну-
лись лица-то? Это, милый, такие ли раскра-
савицы были, что у любого парня с одного по-
гляжу ноги бы подкосились. Первая-то вот
слева — Онисья, а другая, постарше—Васили-
са Киприановна. Сестронькп родные. Че-е-его?
Что ты! Какое замужье... В мир-от ни та, ни
другая глаз не показывали. Не выманишь, бы-
вало! Не знаю вот, как дались на корточки-то
сняться. Какой чародей, дьявол ли усватал
их на такое дело. Обманул ли хитрец какой,
а только, как видишь, карточки остались...
Все было у праведниц: стать, дородство, кра-
сота невозможная. Л с мирского пути—свер-
нули: в скиты удалились. Скитницами век
свой .начали и кончили. Что опять Говоришь,
грешили? Кто их знает, грешили ли, нет ли,
а одно было известно, что многие и плоть
свою убивали, и затворничество одинокое, по-
жизненное на себя налагали, и страшный
обет немоты принимали. Казнили сами себя.
Судить-то об них так жуть прохваты-
вает: заживо, молодыми, с силами во всем со-
ку в гроб ложились. Только это и сказать оста
ется.
42
Чертово
болото
Срядились в пору осеннюю, пригожую че-
тыре Айны — за клюквой в Микешин бор. Ее
в тот год уродилось — возами вози! И возили:
в Нижний везли, в Петербург везли... Везде
шло добро такое. Ну, вот и наши Анны собра-
лись до солнышка, пошли, до мест ягодных
спрагвились. День целый, спин не распрямляя,
кустики ягодные доили, кузова, корзины с вер-
хам наполнили-нагрузили да с тем бы и к до-
му... А день давно изошел, не видали, как
и солнышко упало. Подумать же им, чтобы
засветло подняться да из лесу выбраться, не
подумали ни та, ни другая, ли третья, ни чет-
вертая Анна. Темь на землю опустилась сажа
сажей. Как-де без свету пойдем?.. И до доро-
ги — в чем и беца-то вся!—не рукой махнуть.
Ищи ее, дорожку-то, в темном бору! Постоя-
ли, подумали и решились наши Анны,' на
богородицу положившись, с ее, мол, помощью
идти. Версты не прошли — заблудились: куда
ни ступят — везде болото-болотище в бору
стоверстном... Везде одна моховина, мшина зы-
бучая. Никакой тверди. На болоте день-день-
ской были и от болота хоть не уходи. Встало
вот оно им поперек пути. И лес-от с темыо не-
проглядной — стена стеной. Что делать, на что
решиться?..
Выбрали наши ягодницы местечко посуше,
ненадежнее, разожгли костер, уселись вкруг...
43
Поужинали всухомятку. Три Анны невдолге
поприлегли, уснули, пригревшись, а четвер-
тая — спать не спит, час, другой на огонь все
гладит, дремоту гонит, а она ее так и валит...
Да вдруг и видит: чертей стадо целое! Один
одного востроголовее, один одного чернее, ро-
гатее к коютру-то из темноты глухой и идут!..
Усаживаются, ближе к костру жмутся... Анна
глазе них спускать не спускает, и они с нее. Да
как поглядит, а и около нее с обоих боков по
страшенному черту! И такая жуть на нее на-
пала: задавят, сомнут, на рога, мол, подденут
и до смерти запыряют. Черти!!! Вот, думает,
экая-то сила нас и мутит, и искушает. Людей
чего бояться, они вот, черти-то, страшнее. Су-
нул же нас какой-то черт к эким-то чертям в
это чертово болото. Заманила клюковкой сила
нечистая. Как избавиться, оборониться, царь
небесный?.. Хоть бы молитву какую против
них... Баб ли разбудить? Так язык-от онемел:
языка-то во рту не чувствует, всю страх вя-
жет. Ладно еще ум не отнялся: пришло в го-
лову соли... соли, мол, в огонь-то бросить! Не
разбегутся ли? До корзины дотянулась, соль
достала да как бросит бы ее в костер-то! Вот
тут они, все эти черти, и бросились, как черти,
от костра-то...
...Бор зашумел, зашатался, затрещал, деревья
до самой до земли стали пригибаться. Костер
вмиг угас. Кругом вой, стон пронесся...
Подползла Анна к бабам, будит бы их, та-
скает за волосы, кричит: «Хватит-де дрыхнуть-
то, бессовестные! Я тут одна с чертями ночь-то
провела, как только и жив>а осталась. Вставай-
те! Поглядите-ка, как лес-от весь поломало да
согнуло...»
Вижу все это, рассказывает мне Анна, ви-
жу как въявь! И чую, как солнышко бок мне
пригревает. Открыла глаза, а в -бору — утро
веселое, росистое. И лес — целехонек!
Все три мои Анны на ногах, а тут и я чет-
вертая встала, да все к дому и наладились,
пошагали.
Помииалыцица
Фока-то от Демьяновой ухи убежал, беды
испугался, а Гаврильевпа вон как на поминки
попала, да до того ли там наелась, что еле
встала из-за стола-то. Насилу ли распрями-
лась. И домой-то как собралась да пошла, так
с собой-то большущий кусище пирога взяла.
Пошла, да пирог-от и — уронила! Уронила, а
нагнуться-то, поднять его... не может!!! Что
делать? Жалко пирог на дороге оставлять...
Так и давай его пинать... — благо недалеко —
потихоньку. Шла и пинала... Да до самого до-
му и доминала. Поминальщица!
46
Воспахнулась!
Басня эта старинная, от байки от моей слы-
niaiHHaiH, басня про дочку маменькину, что
сказала однажды матери своей:
«Мам! Яжать-тоне пойду...» — «Ачто это
за «не пойду»?!—'«Как что?.. Ты умрешь, чай,
скоро, а я замуж уйду... на готовое. Нам хло-
ба-то и не надо будет».
Пролетелй лето с осенью. Пришла и залег-
ла зима холодная, лютая. А в дому у матери
с дочкой ни хлебины. Застучал мороз в окна,
в двери. Услыхала, соскочила дочка с печи и
творит:
«Мам, а мам! Кто это там стучит? Уж не
жать ли зовут?!»
Да за серп...
Воспахнулась!
47
Про медведя
Чащихинские мужики в нашей деревне
плотничали: Шуйцыну дом ставили. На рабо-
ту раным-ранехонько выходили. И слышат в
одно утро — зверь ревет! А что, где — не
видно. Рев ближе. Мужики давай во все глаза
глядеть и—увидали: от самой-то нашей речки,
что у леса, а от нас ведь и сам-от лес версты,
чай, с полторы, больше не наберется, медведи-
ще переваливается и прямехонько на деревню
держит! Всех оторопь хватила... Медведь —
ближе, мужики—топоры наизготовку. Ждут,
что дальше будет, как дело повернет-
ся...
А медведь этот самый саженей с пяток не
дошел до них, упал на спину и ревет! И лапой
одной дрыгает! Ревет, и на этот рев столь на-
роду сбежалось, столь народу, мать ты моя! И
уж без реву-то была бы на деревне полошня
страшенная: медведь в деревню, мол, белым
днем сам пожаловал! А тут уж и вовсе — виз-
готня, крикня ребятеночья, бабья. Ну, бабы —
орут, ребятишки орут, и вдруг среди всего
этого переполоха Матвей Полуяров плотни-
кам-то: «Робят, а робят! Глядите-ка, ведь у
медведя-то в лапе-то заноза! Да какая... Оттого
небось и ревет, что боль невыносимая, чай,
проняла... Оттого, думается, и в деревню за
помощью пришел! Что делать будем?» И сам
48
первым, ни слова больше не говоря, положил
топор в сторону, переглянулся с народом-то,
да... к медведю! Плотники шаг за шагом — за
ним...
Вытащил занозу Матвей, — а такая ли
смолила вонзилась! — ив сторону. Плотники
тоже поотбежали да выжидают, что дальше
окажется. А медведь минутное время полежал,
поцрыгал-подрытал больной-то лапой, перевер-
нулся, встал на все четыре лапищи и как ни
в чем не бывало наладился в лес...
И ушел! А мужики-то наши таращили свои
глаза ему вслед, ахали, рты поразинув, и по-
том уж только и спохватились: что это, мол,
мы медведя-то из-под самого носа проротозеи-
ли?! Какого маху дали! Поперекорялись, еще
раз поахали. Да что делать?! Ладно, подумали,
раз уж и таким моментом, когда медведь сам
было (в руки дался, не сумели воспользовать-
ся. Не сумели!.. Не захотели, а не вот не су-
мели, истинную правду сказать. Дай лежачего
ли бьют? Хоть и зверь... Случись в другой
раз, если бы и так рассудить, опять отпустили
бы!.. Право. К нам, к слову, помяну, на фер-
му лосенок пришел, год целый жил, а на волю
захотел — отпустили...
Дед
Ночлежников у нас в дому — редкий день
на неделе, когда бы кто не пришел да не ноче-
вал. И деться, было время, никуда не денешь-
ся, коли проезжая дорога рядом. Да и привык-
нуть уж привыкли к дорожному люду.
Попросился к нам дед. Старик как старик.
Поужинали, спать бы, а и разговориться, пом-
ню, разговорились. И слышу я по разговору-то,
что ночлежник вроде бы не простой, а уж
больно, .мол, знать, начитан, в(се-то у него по
складу-ряду!.. И захотелось мне его насчет
бога спросить: «Ты вот, мол, уж очень, как
послышу, начитан, дедушк?.. А бог вот, мол,
есть или нет?» — «Начитан... — он это мне с
усмешкой... — Ты вот меня приветила, на ноч-
лег” пустила!» — «Да-ть разве жаль мне из-
бы-то для доброго человека...» А он мне: «Ты
меня накормила!» — «Да что уж есть, тем и
накормила», — отвечаю. «Ну так вот, говорит,
это бог-от и есть, а никакого другого нет и не
было, попы, мол, выдумали!..»
50
На Светлояре
1
Кто как хочет, так зиать, и зовет: одни
«Яр Светлый», другие «Светлояр», а иные и
«Святое озеро» назовут... Ачащо просто «Свет-
лое». И.верно: глубинища не знаю и какая, а
брось вот ты, в это озеро, денежку-серебруип-
ку, и ее видно: лежит как на блюдечке. Сама
вэтом убедилась. Вода, как поглядишь, ласко-
вая, веселая, ясная. Вот и — как досужное
время выберется — ходим мы вокруг экой-то
красоты.
В позапрошлом году пришла я туда и ви-
жу: с ближайшего-то взгорья старушка спус-
кается прямо к озеру: водички в бутылочку
набрать. Подошла я к ней, поздоровались.
Сказывает, что помолиться, мол, вот за «жи-
вых и за мертвых» пришла. Да и спрашивает
меня: «У ключа-де, не была?..» — «Была, го-
ворю, один разок». (А ключ от Светлояра ря-
дышком, можно сказать.) «А я вот, рассужда-
ет, да л а обет и хожу в эти места кажинный те
год. Как снег поспадет, весной-то запахнет, так
уж и побреду на это озеро да и па ключ-то.
Находились люди, мутили воду в этом ключе
и не могли замутить: он еще только чище да
светлее делается». — «А откуда, спрашиваю,
в такой-то, мол, болотине, ключ этот взялся?» —
«А оттуда и взялся, что на том самом месте
споткнулся Батыев конь... Вот и забил, загре-
мел ключ...»
51
2
Правда ли, нет ли, а есть-де книга большая
и олень старая, в которой все буковки от пер-
вой до последней мудрым, мол, человеком на-
писаны... И в ней, в писании том, сказано, что
когда град Китежский со всеми церквями и
теремами на дно Светиояра опустился, так во-
да-то вскипела, огнем взялась... Сияние было.
А так бы ведь озеро и ,озеро. Я на неделе в
деревню подлесную ходила, мимо Светлояра
шла, остановилась, анаберегу-то две бабы по-
жилые да молодуха стоят и руками хлопают,
глядя на молодых парней да трех девок: те, в
озере-то, беды не ведая, купаются, да и все
тут! Ныряют что есть силы. А о там — что
эти бабы ни скажут — не подумают: а ну как,
мол, головой-то в главу соборную ударятся!..
А!.. Плывут на самую середину и под воду
скрываются... А долго за крест зацепиться, но-
гами-то задеть?.. Главный-то собор воккураг
на самой середине озера стоит. Ничего не бо-
ятся...
А озеро — чаша и чаша голубая. Люди,
что тут век живут, глядят, сколь душа хочет,
на красоту такую небесную, да и звон-то, чай,
как вграде-то Китежском начнут звонить, слы-
шат. Позавидуешь,
52
Клад
Федосья Мокиевна у нас бывальщин-то
много больно знала. Пойдет к Оветлояру моли-
ться в праздники и чего только не наслуша-
ется там. Со всего миру, было время, люд съе-
зжался. А уж оде народ, там и россказни...
Около этого Светлояра на Деминых горуш-
ках—клад большой зарыт. Такое ли сокрови-
ще. По ночам нет-нет даже огоньки, находи-
лись люди, видели. Клад, он ведь не всяком\
дается. Бывает, что сзароном положат: на де-
сять, к примеру, орлиных голов... Вот и на Де-
миных горушках место кладистЮе. А Демины го-
рушки потому и прозваны Демиными, что на
них нищего Демушку громом убило. А в на-
шей деревне Марфутпка-бобылка, сродни этому
Демушке, жила. И этой Марфушке три раза
кряду видение во сне было: пришел к ней ста-
ричок сухонький, с лыковым пестерком за
плечами, в руках клюжечка ореховая. Так, не-
взрашненький старичок. Переступил порог и
говорит: «Иди, мол, клад-счастье открывать,
иди с молитвой, богу перекрестясь». А дело-то,
старичок-то этот, за полночь явился. Выслу-
шала Марфушка да только было рот открыла,
поспросить кое-чего хотела, а он и пропал. Как
во сне. Слышала, в коридоре по ступенькам
клюжечкой шаркнул...
Но сколь ни ходила Марфушка к выворот-
ню между двух ёлок, как старичком было
53
указало, а клад ей так и не открылся. Только
бы начать рыть, ан, хвать, заступ землю-то и
не берет, хоть ты что делай! Не берет, и все.
Так и отступилась. Всем и каждому, потому,
сказывала, что нечистый, мол, не допустил. Так
и умерла нищенкой.
Темно жили, а оттого и россказней полно об
этих кладах ходило. Время, конешно, на время
не приходит: было, что и жизнь ругали. Тем-
нота на что не толкнет, да нужда, нехватки...
Думалось: со счастьем-де и на клад набредешь,
а без счастья не найдешь вон и гриба. Най-
дешь. Ну только то надо понять, что клад не
счастье, а камень: на одном месте как лежит,
так и лежит, а жизнь вперед бежит. По мне
же счастье — в человеке самом: как что дру-
гой умеет, мастеровит, на жизнь таланен —
вот туги есть чистый клад! Не зря, бывает, и
говорят, что этот, мол, вот человек — сущий
клад! Хорошо и говорят. Кто за что борется,
себя ищет, дело свое двигает — руками свой
же клад и берет.
Про клады же, что рде-то да кем-то зары-
ты — забыли. Право. А чего: жизнь идет все-
таки в достатке, на жизнь не жалуемся, но то,
что еще лучше жить хотим, — тоже верно.
Никто уж и не думает — хватит ли там хлеба
до нови или не хватит и, значит, на желуди,
па мякину вставать... Хлебом мы сыты, хле-
бом мы и довольны, хоть и не в одном хлебе
дело. Вся жизнь какой-то совсем другой коле-
ей идет. Если поверить тому, что когда-то в
люди через клады выходили, то по тепереш-
нему времени через людей в люди выходят. К
людям ближе — самый надежный клад.
54
Помин войны
Мы вот, матери, бывает, сойдемся, да не
один раз, и вспомянем войну-то! Не один
раз... Да неужели, мол, еще будет?
Настасье Беленковой на всех на четверых
сынков похоронки были присланы. В войну...
Л во сне, во сне до сей поры то одного, то
другого видит, встречает... Пришел вот, как
рассказывает, однажды Колюшка... самый
младшенький изо всех братьев... да рубаху
новую и просит: «Дай-ка, говорит, мне, мам,
другую, новую-то рубаху... Эта уж... вся... со-
тлела...»
Неужто еще война будет, а?
Солдатка
...Ни на одну, знать, минуту у нее из го-
ловы Семен не выходит.
Под вечер, помню, в воскресенье как-то с
базару она справляется, а я с колодца иду.
Остановилась на чуток да и спрашиваю: «Как,
мол, сегодня, хороший ли базар-от, Афанась-
евна?»
А она мне со слезами: «А не рада, что и
пошла, подруженька моя милая... Говорят лю-
ди, ’что нет двух одинаковых листьев на дере-
ве, а тут сходство какое! Мужик чужой, а ви-
дом как мой Сеня!
Похожу, похожу, погляжу на него, па му-
жика-то, а самою то в жар, то в озноб кинет.
Ну Сеня, и все!
Мой, вылитый! И не отхожу от человека-то,
ине нагляжусь, да ведь и он, чай, заприметил
да посконфузился: «Что, это, мол, баба-то, не-
знамо чья, около меня весь базар увивается?»
Он в ряду стоит, при деле: грабли продает. На-
род подходит, спрашивает: что, почем? А мне
хоть закричать, зареветь принародно. Как и
сдержалась только!
Надо бы домой справляться, а у меня и но-
женьки подкашиваются. Ведь уж сколь годов...
больше двух десятков, как мне бумажку-то по-
дали, что «Ваш муж без вести пропал». А я
жду, тешу сама себя. Время косицу выбелило,
57
а меня вера не берет, что моего Сени в живых
нет. Пало вот одно в голову, что пропал — не
умер... Вдовство принимать, смерть моя, не хо-
чется, да так и мню себя солдаткой да этим,
пожалуй, и жива, милая моя подруженька».
Огонек
...А тоже вют в войну в эту случай-то. Со-
бралась я со своим сынишкой по березник.
Бригадир мне лошадь дал, выручил. Обрадова-
лась. Торопимся: зимний-го день что? Долог
ли... и ехать далековато. Дотащились, наложи-
ли возок, что был загодя припасен, да и домой
бы! А я поразмыслила: «Поезжай-ка, мол, Ле-
нюшка, один, я еще с возок потяпаю. Будет
время — справим...» Как я эдак-то порешила,
парнишка мой поехал, а я и давай рубить! И
давай хрястать!!! Наготовила дровец, рада не
знаю как, и умотать сама себя умотала чуть
ли не до упаду. И уж поотемняло в лесу-то.
Побрела домой, а вижу, догадываюсь, что по-
года подымается. В лесу-то нет-нет да и ду-
нет! Позавьет снег-от. Иду, а уж только слово
одно, что иду. Плетусь. И только я чуть из ле-
су, на полечто высунулась, а и такая ли под-
нялась, такая ли помела, повила погодушка!..
Дорога пропала, что была, что нет. Вьет, ме-
тет, по лицу и по ногам сечет... И хоть бы
слэдинка! Ни свету вольного, ни дороги. Идти
не знаю как, и не идти — все равно что
смерть принимать. Заживо в поле пропадать.
А сама лезу по снегу-то, лезу! Да лэтъи полз-
ком бы ползти, вязну. Юбка на мне обледене-
ла, и сама чувствовать чувствую, что вот-вот
и силы мои изойдут.
59
Поприсела на снег-от: ноги отказываются,
перестают слушаться. И в головушке одно:
«Отдохни-ко, мол, приляг...» А я бы и рада:
упасть бы вот и лежать, и ладно бы...
Упасть!.. А ребятишки... они как? Вся, чай,
троица на печи. Забились, меня ждут не до-
ждутся. Только я этак-то подумала, тут же ме-
ня на ноги-то и вскинуло! Поднялась и ви-
жу — огонек! Чуть-то мельтешит... Помигива-
ет... Робко так... Живой, мол, огонек! Не было
ведь, не было, а на-ка ты! Слезы аж из глаз
на той же минуте. Взмолилась от радости, по-
лезла на него, а он и угас, пропал. Погода ли
его забила? И опять у меня в глазах-то одни
белые мухи. Родимая, неужто, мол, живой не
останусь, детки осиротеют... Мужик на войне,
как они одни-то? Лезу, а думаю, не покажется
ли-де еще! Вот, мол, покажется, мелькнет.
Нет, все снег, непогодь забивает. Крутом сте-
на белая...
Как я живая осталась, как на изгородь по-
левую наткнулась, как в деревню вошла? Не
знаю, как и памяти нет. По сию пору вера не
берет, что я до печи до своей добралась, от
смерти отбилась, деток увидала! Не знаю что
и подумать: огонек-от ли спас, сама ли духу
набралась — на ногах устояла, не покорилась,
не далась беде...
60
Домохозяюшка
А не по второму ли году, как война-то раз-
разилась, топда же вот и баба у Григория
Шашкина померла. Наразу-то не знали, где и
духу набраться: как быть, чем горю такому
пособить. Ребятишечек пятеро, один одного
меньше... И ни за ними, выходит, ни за до-
мом — ни призреть, ни приглядеть некому.
Не невзтодушка ли? Хоть бы баушка какая
была. Подумаешь — и тошнехонько.
Ну, обрядили хозяюшку, и ему, Григорию,
на войну телеграмму отправили. Ждать, ко-
нешно, уж не ждали, какая жданка! Просто
ли оттуда, хоть и на такую горькую побывку,
выпроситься-вырваться. А он — и прикатил!!!
Не на самой-то, знать, на передовой, к эко-
му-то случаю, оказался. Н-даа... Так все и
заплакали, как он двери-то в избу отворил...
От горя ib дому заревели и от радости: сам
вот, мол, хозяин хоть на двои суточки, а при-
шел. Детки глядят, лупят глазенками-то, не
наглядятся, до того ли радехоньки, что тятя
военный пришел! Да мать-то вот — горе слез-
ное, сиротское — оставила. Лишились мамы-
-то. Горе, понятно, не молчит. Горе горюй, а
руками дело надо делать. Не стали время тя-
нуть, справили похороны... Теперь не знает
сам мужик-солдат, как быть, как деток одних-
разъедных оставлять? И уезжать надо — ча-
сики уходят, не ждут. Подумал, подумал, за
61
голову не один раз схватившись, — опять го-
ре, а горе, не сухарь, слезы не вода—не размо-
чишь, — и пошел к Елене Платовой. Одна та
жила и ждать никого не ждала. Переступил
порот, да и давай просить, кланяться: подомов-
ничай, мол, Елена Захарьевна, не век же про-
воюем!.. Помоги, будь мать родная...
И осталась Еленушка домохозяюшкой, ста-
ла Григорьевьвм-то деткам за мать, стала домо-
водить, дом домить.
А Григорий — в деревне-то мы его все
больше Гришуха да Гришуха—как отвоевался
да воротился, уж столь был доволен домохо-
зяюшкой порядливой, где строгой, а где надо
и ласковой. Каждому ведь ясно, что дом ве-
сти — не вожжой трясти. Еленушка и двор
сумела поправить, и дров на три зимы как-то
изловчилась наготовить, и ребятишек не хуже
матери родной наблюдала, хозяйство не опус-
тила: коровушку на дворе сберегла...
Григорий Еленушку хоть на руках готов
носить, слов не найдет, как отблагодарить...
Есть на свете т(ри друга: отец, да мать, да
верная жена. А то и так говорят: клад да же-
на на счастливого. А уж Григорию ли не
счастье! И Еленушка мужа лучшего его по-
желать не могла. И живут в довольстве и® ува-
жении. Люди-то ведь все — кто и как живет—
видят.
62
Победа
пришла!
Ни моря без воды, ни войны без крови.
Еще ладно вот эту войну слушать, а уж како-
во там быть, всего навидаться, пережить. Уму
ведь непостиж'имо. Нам, деревне всей, солдати-
ки наши про то, как воевали, да черезо что
пройти довелось, на каких смертях побывать,—
столь всего порассказали!..
Взять хоть того же Дениса. Во мне, как
поокажет, — косточки целой нет. В одном бою
три раза оженило. Ранило... И все, с жизнью
бы только проститься!., а сестра вытащила.
Сама раненая и меня на плащ-палатке воло-
чет. Ей, сестрице той, благодаря и живу. И
нет того дня, чтобы я этого человека из ума
выпустил!..
Сержант Никандра Силыч после своего
шабра Андрея пришел, деревню обрадовал,
хоть и на костылях, без обоих пот. Стал, как
и до войны, счетоводить, а Андрей — кузне-
цом. За Никандром и Андреем через по’лтодика
и Артемий Конопушин. Тот сразу в ездовые...
Начала прибывать деревня, расти...
А Победы дождались — в один день —
встречай деревня! — четверо явились: Терен-
тий Паклин, Серега Дашин, Ефим Чистов,
Николай Мурин. Четыре мужика, хозяина! А
деревня наша велика ли... Оттого все напере-
чет, на виду. Вдовы-сердяти поглядят — сле-
63
зы, хоть одну, хоть другую, прошибают. Вой-
на немало голов поотхватывала. Димоныка-
сынок тоже вот отпал от нас, как правое кры-
ло. Да ведь и врага такого легко ли было сва-
лить, да великого дня, копда Победа пришла,
дождаться, день этот светлый увидать. Ой,
нелегко, люди милые! Гитлера ли было побе-
дить, если жизни жалеть, щадить. Одолели.
Кому вот он, мир-от, не дорог! Победа-то —
.не снег, мои милые, сама на голову не падет.
Ведь держава-то наша весь мир удивила та-
кою Победой. А в Москве-то что творилось,
там Праздник какой был!
И у нас деревня радовалась, плакала, в
самый день Победы пировали и до упаду
плясали, песни-,то все, какие были, перепели,
частушкам одним конца-краю не было...
Жизни
круг
На веку Bicero полио. Вот и в деревне, что
ни случись, все как на блюде. Однажды совпа-
ли: родины и кончины на одном жю, в одном
и том же доме. Кто у Митрюхиных ждал, ду-
мал, что экое-то IB один раз их всех пристиг-
нет да радость со слезами перемешает! Надо
же ведь так попгадаться: Нюрка после обеда
родила, а дедушка Петр о в ан к вечеру умор.
Непоседа, хлопотун безустанный. Уж и поод-
ряхлел, ослаб в самое-то последнее время, а
ни полежать, ни посидеть старика не прину-
дишь. Все бы делать, делать чего ни на есть,
бежать бы: то в лесишко, то на речку рыба-
лить, то по дому что-нибудь да найдет. Семь
дел в одни руки готов был взять. И умер чуть
ли не на ногах. За сутки слег до того, как
смерти прийти, а все еще, как взглянешь, и
бодрился. Ворота хотел на дворе уделать, по-
хорошему навесить, пол в бане посгиил, так п
его бы перестилать. С Гаврей, с Нюркиным-то
мужиком, крышу собирался перекрывать. По-
лез было, лестницу ко двору приставил, а я
остановила:
— Куда ты, — говорю, — бела старая?..
— Гаврю позови! Крышу надо поправить.
Гаврю-то любил! И Гавря с малости, можно
сказать, привык к дедуне, на его руках вы-
рос. Матери-то — году не было, чуть только
65
от титьки оторвала — лишился: водой-зубо-
ломкой на покосе опилась в жару страшную.
Да и отца-то невдолге схоронили: погиб на ле-
соповале. Повалилось дерево-то, ну и хлестну-
ло Степана по темню, самой-то плеточкой,
зеленинкой-то. И готово. Простился с белым
светом.
Остался Гавря на дедушку с баушкой. Еще
ребенком почти был, а убежит раным-рано с
дедом пахать, боронить ли, да так от темна до
темна и пропадает.
Петрованушко бригадирил перед самой-то
войной, хлопот-забот: с одного поля на другое
бежит, поля обмеряет, и Гавря с ним носится,
мерку таскает да радуется, что его не гонят.
Колхоз-от подымался: хлеба родились хо-
рошие. Лен тоже. Вырастет, бывало, по грудь,
и семя, как слеза. Славились мы ленком-то на
всю область. А семя-то сеяли — Петровануш-
ко уж проследит — только сортовое. Изродок-
от посей, так что тут вырастет? Одна травища.
По семенам и всходы и плод. От худа семя
какое уж племя. Подрастет лен, мы артелью
целой выйдем да и надерем, наставим дссят-
ков-то! Глядеть — любота. Сердце веселится,
и лицо цветет. С поля бы не ушел. И на сда-
чу, по осени, намнем, что вот тебе шелку!..
Колхозу, председателю — почет, хвала со
всех сторон. Нас, всех звеньевых, Петровануш-
ко-то, — на слет в город. Поехали. Никто и
думать не думал, что война вот-вот разразит-
ся.
На бригадирстве Петрованупику и война
застала. А с годик погодя и колхоз принять в
свои руки пришлось. На председательство
встать. Первого-то председателя тут же, трех
6G
недель не прошло, как война-то началась, —
призвали. А через малое время и второй, —
врат-от тогда не у самой ли у Москвы уж
был? — сухарики собрал да с народом, с до-
мом простился. Так вот уж люди-от и решили,
что давайте, мол, Петра Алексеевича, — как
мы все тогда звали Петрованушка-то, — вы-
бирать да ставить. Он, для службы, из голо®
вышел. Так и взвалили ношу на старого чело-
века: грамоты две, либо от силы три зимы, а
и деться никуда не денешься, раз всех мужи-
ков подчистую брали. А работы в колхозе не
убавилось, а прибавилось. Каждый в десятеры
руки работай! И хватит до поту, до упаду.
Идет, бывало, посевная, а за ней катит сено-
кос, уборочная, молотьба!.. И все на наши пле-
чи. Редкая, скажу, и жалела себя: мать ли,
вдова ли, невеста ли. Иная за двоих, так за дво-
их, за троих, как придется, так за троих управ-
лялась. При муже, при хозяине вожжей в руки
не брала, знать другая голубушка не знала, как
и лошадь запрягают. А осталась солдаткой —
дела сами стали за руки хватать. Так тут она,
милушка, за плуг так за плуг; ездовая так ез-
довая. Посылай хоть на край света! И ездили
везде и по все, куда только ни распорядится
Петр Алексеевич. Дня была нехватка, так ча-
сто и ночи прихватывали. Что она, ночь-то.
Усталость-то какая ни навалится, а и ее пе-
ребарывали.
...А война идет. Хвалиться было, конешно,
вечем, не в гору жили, как было до войны-то,
а только чтобы ее пережить, перекачать. До
солнышка встанем и весь день-деньской в по-
ле. А после поля-то все на усадебники кинем-
ся да как вон весной: баб по пять либо по
67
шесть впряжемся в прут-то дай тянем, пашем
потихоньку, вышагиваем бороздой-то внаклон-
ку. Идем и идем, спин распрямить некогда. И
довольны, что на ногах держимся да руки не
опускаются. Жить ведь надо. Даже еще и по-
шутим маленько. Ой-да! Дюжили, как желез-
ные. Одного навозу вывезем уйму: зимой—на
санках, апо голу если, так на тележках. Так
все и перемогали. Надеждой какой-то день ото
дня заряжали сами себя. Может, мол, война-то
заморится?.. Хоть по газетам и не похоже бы-
ло. Слухи, верно, ходили всякие. Иные бы и
не слушать, а слышищь. На станции так-то,—
Петю мы провожали, парня из Усайкина, —
сидят две* старухи и вот что-то языками тол-
кут. Болтают и болтают.
А военный какой-то и услыхал да к ним и
подойди:
— Эй, говорит, бабушки, заведите языки-то
за уши!..
— А что, — одна это из них, — мол, ба-
тюшке?
— А то, что очень они у вас уж распусти-
лись.
Пресекали болтовню-то. Язык-от, если ему
волю дать, так, он, пожалуй, скажет и то, чего
и не знает.
Звеньеводка Настенка Кукушкина «Боевой
листок» живо-два и напишет, и разрисовать
разрисует да повесит. А мы читаем, интересу-
емся. Ежели что непонятно, так у этой же
Насти спросим, а то и у Петра Алексеевича.
Он нам про все! Или возьмет да учительницу
Полину Карповну позовет, и та нам доклад,
либо беседу про то, какое положенье на фрон-
те, сделает. Наслово-то легкая, да и все у пей
G8
как-то просто, понятно. Амы слушаем,слуша-
ем, да где так и всплакнем, и поахаем, поту-
жим. В душе-то ведь у каждого: как «там на-
ши! наши-то как там?!» Истинный бог. Пусть не
на бота и надежда была, а и его помянем.
Вероньке Гущиной с год муженек-от слона
одного не писал, — попали они с Андреем
Чижиковым, — из Дубянки мужик, — в ок-
руженье! Как уж пос лентой узнали мы, а тут
и открытка со Сталиным, и письмо, и картоте-
ка: Николая и не узнать! На гимнастерке, по-
выше кармашка, две медали. Вся деревня ходи-
ла да глядела да Вер уху-то расспрашивала:
что, мол, хоть в письме-то? Прочитает нам.
Сама радехонька ходит. И Петр Алексеевич
как-то ей: «Ну, что-де, говорил я тебе, не ро-
няй, не вешай голову. Не пропадет твой Ни-
колай. Не пропадет. А уж если чему и слу-
читься, так известят». Стоит с Верухой, и я
стою да слушаю. А Петр Алексеевич бородку,
кужелек свой охорашивает. Погляд твердый,
голос трудной, слова неторопкие. И он нам,
этим голосом, как на собранье сойдемся, и про
работу, и про войну, как она протекает. Он го-
ворит, а мы киваем: так, мол, оно, так! В
конторе-то, в колхозном-то правленье, одни
бабьи головы. И у всех, опять скажу, одна ду-
ма: не враг бы, мол, все было другое. Не он
бы, так по-другому бы колесо-то катилось. А
он, сволочь, силен, лют, жесток был. Просто
сказать, что воевать, а повоюй^ко, а мы тут по-
переживай всего. Лето бежит, нас сухотит, все
думаем и про урожай: хлебушко все решает,
он в человеке-то — воин! Страшнее всего бы-
ло его лишиться, хоть и на трудодни мы боль-
ше, как по сто, от силы по двести грамм, и не
69
подучивали. Уходил на войну да на сов, что
останется. А трудодни, ту норму, какую спра-
шивали, всяк норовил выработать! Чтобы се-
годняшнюю работу на завтра не переклады-
вать. Об этом нам Петр-от Алексеевич на каж-
дой сходке, как ни хорошо себя в дело-то
вкладываешь. А раз работа кипит, то и жи-
вешь маленько поспокойнее. А прохалатничай,
к примеру, не выработай свои трудодни, так
могли ведь и прав колхозных лишить, могли
и землю по самый угол избы отрезать. Поста-
новят народным судом, и вое. Отрежут. А без
земли куда? Без земли человеку — что дереву
без корня. Так и держались за нее, до суда
дело не доходило. Правда, Марья Тучкина и
на базар, как от работы увильнет, носилась.
Петр Алексеевич прожучит ее хорошенько, ну
она и отступится. Уймет сама себя. Как вроде
совесть перед народом уж поимеет.
С «колосками» вот еще был грех, ну тот
же Петр Алексеевич суд-от отвел. Ребятишки
Дарьины сторожу попались, а к ответу, по
тогдашнему закону, ясное дело, потянули са-
му Дарью, мать ихнюю. А Дарья в ту пору за-
хворала, лежала, с постели, можно сказать,
не поднимаясь, да и похоронку-то ей в то
лето...
На дерев1не-то, как неделя, большее месяц,
то и урева: в одном дому — муж; в другом —
сын... Как еще ранили, так ничего, а вот уж
как убили, так и о-ёй! Из Пузырена у бабы
троих... Царица небесная, легко ли было снести
сердцу. Не слезами ведь уж плакала, а кровью.
Окаменеть можно с экого горя. Да вр?з-от,
удар такой. Каково тут было на ногах устоять
матери. А она, — сердяга, я ее больно хорошо
70
знаю, мы с ней в девках вместе гуляли, —
ночь-то проплакала, а утром, чуть свет, собра-
лась да жать пошла. Набралась духу и пошла.
Что сделаешь? Ведь: и рожь-то не ждет. Уж
если они, сынки-то, в бою в каком убиты, так
ни слезами, ничем не поднимешь. Хоть за-
плачься до смерти!..
Наша деревенская Марина Сокюва сродни
той бабе, Настасье-то. Она, Маринка-то, как на
трактористку училась, ночевать к Настюхе-то—
как из району с учебы идет, на выходной или
еще как,— забегала.
Помог ей Петр Алексеевич, села девка на
трактор. Молоденькая, в красном платочке
мчит вдоль деревни на экой-то машинище. Со
сторонки глядеть, так диво не знаю какое! Трак-
торище-то, как танк. А она не мужик ведь, не
парень. Да и лета такие, что где бы и погулять
девчонке, а она ночами целыми в поле. Я вый-
ду ночью на двор коровушку, оглядеть и слышу,
как шумит ее-то трактор: Мариночка, знать,
мол, все пашет. Петр Алексеевич иногда схо-
дит к ней, проведает, как делю двигается. При-
шел однажды, а трактор-от стоит, заглох, и
она на меже сидит да плачет...
— Стоишь?.. Отдыхаешь...
— Не заводится. Горючее плохое.
А чего горючее... Силенки, правду молвить,
не хватает ручку-то как надо-то бы вертеть:
дома-то картошка почти одна, а хлеба-тэ чуть,
да и он с желудями или с лебедой.
И ладно бы, сами-то мы уж перебиваемся.
А случись человеку какому-нибудь, гостю ли
приехать? Чем угощать?..
Приехал к нам эдак-то на сколько-то день-
ков Ромонька Шатилов. Солдат молодой. И
71
прямой Маринке. Не писал, ни что... Маринка
рада, а об нем и говорить уж нечего. С перво!*
свиданки — жених и невеста. Взглянуть, так
ровно и родились друг для дружки. Чужому
сердцу и то хорошо. Петр Алексеевич, видя
такое, записку к Матвею, к кладовщику: муч-
ки, мясца выписал. Вечер сделали. Петр Алек-
сеевич пришел, и еще, кого тут было можно
позвали. Людям на невесту, на жениха погля-
деть охота, да заодно и россказни, басни Ро-
мановы, раз человек оттуда, с войны, послу-
шать.
А война к концу третьего года подходит.
Война не затихает, и похожего на то,что утих-
нет, не слыхать. Ромонька про Гитлера, про
бой, значит, в каком и сам-от был! Все слуша-
ем и никак не наслушаемся, рюмошничаем.
Маринушка зарделась, как цвет маков, счаст-
ливее ее нет.
Уехал Роман. Прислал Марине сколько-то
писем да два снимочка: на одном из танка вы-
глядывает, а на другом — с друзьями, с сол-
датами, как и он, у этого же, чай, танка сто-
ят... веселые да молодые. И — все. Как и в
деревне у нас не был, как во сне привиделся.
Убили, милого.
Родила после него Маришка Нюру, на ко-
торой -вот и Гавря-то женился, и глядит не
наглядится на доченьку, как на поглядок с
Ромушки: вся-то она в него, как вылитая: во-
лосы светлые, лицом круглая, глаза быст-
рые, на щеках ямочки. Матери-то, как ни тя-
желенько приходилось, а какую девнищу вы-
катила да вырастила! Поглядел бы отец-то!
Ой, да-ааа... Война ты, война, вздохнешь
не один раз да скажешь, чего она только не
72
наделала, каких бед, смертей. Вот уж и я про
нее, с Петрова1нушкиной-то смертью, разгово-
рилась. Он, Петро1ванушка-то, годов, посчи-
тать, с двадцать, после того, как Победы-тодо-
ждались, никаких дел (в колхозе-то еще не
покидал. До всего были заботы за заботами: то
в поле бежит, то с пародом дела решает, то в
конторе допоздна засддится...
...И дома, уж в самые-то вот последние
часы Нюрку-то все успокаивал перед ее-то ро-
дами. Она, милая, как родить-то собралась, так
криком почти кричала, полошила всех в избе
то чуть ли не с самого рассвета.
Надо бы, как молодая-то опросталась, радо
ваться во всю моченьку, так горе-то с дедом
пригнело, окруч1инило: лежал старик при по-
следнем дыхании, при остатних минутках. А
Гаврюшка, как молодой отец, по случаю, мол.
такой прибыли скорехонько в магазин слетал,
четвертинку принес да кувыльнуть хотел было
стакашек, так бабка-то, Кирьяновна-то, к нему
чуть ли не с кулаками: постыдись-де, да вместо
вина-то ложку каши ему с перцем, с солью!
Чтобы знал, касатик, каково было принести
Нюрке такого робенчища! Ведь десятифунтови-
ка катнула, как на безмене-то прикинули. Ох,
потужилась, голубка! А дед-от, я »к нему заво-
рочусь, как стал отходить, так и поманил
Гаврю-то одним перстом: «Идичко, мол, ко
мне!» Подошел Гавря, а Петрованушко уж
через всю-то, видно, силу, только и сумел вы-
молвить: «Гаврюх! С Нюркой-то... ладь. Мир-
ней живи. Да мальца-то, — рад, видим, что
маленького-то дождался, — берегите. Ему в
рост идти да на жизнь дела принимать...» Еще
чего-то, знать, хотел вымолвить, остатний ли
73
наказ дать, а не осилил. Смерть-то уж его скру-
тила.
Вот и рассудишь: молодому да рожденно-
му — большие дороги во все концы, во все
края света вольного, дороги и не всеида прямо-
езжие, торные, а все дороги. А у старого одна-
проедная тропочка, и та кончилась. Не зря
старики-то говорят, что родится человек на
смерть, а умирает на живот. Да так-то вся
жизнь на замене и идет: как что уж отжило,
согнулось да кряхтит, тут и молодое выбегает!
Новой жизни, сказать, начин делает, а старое...
старое уж на покой.
Стали Митрюхины собирать^обряжать ста-
рика, гроб бы надо делать... Гаврюшке в тот
день — дело неотложное — с комсомольскими
делами в район ехать, машина у окошек, по-
дошла да ждет. А он к дяде Егору Павлукову
насчет гроба побежал. Дядя Егор плотник, и,
безотказный на все, кто только попросит. Вот
и Гавря: попрошу, мол! Прибежал к дому-то,
а у них, у Павл'уковых-то, — свадьба. Вовсю
идетгульня. Анам и Митрюхиным, — далеко
друг от дружки живем домами-то! хоть бы кто
слово об ней. Потом уж узнали, что сделали
они ее, эту свадьбу, вкруте: не припасались,
ни что, а купили вина, колбасы, тут же и пи-
рогов настряпали и давай с полден гулять-пи-
ровать. Митрюхины глаз, конешно, с эким-то
делом — с Нюркиными родами да с дедовой
смертью — на улицу не кажут: некогда. Знать
не знают, что за радость у Павлуковых. А их
всех, и родню невестину, и отца-мать своих,
Сергей-то, от сынок-от, на одол одолел: давайте
свадьбу играть! С Клавдей, же, с невестой-то,
не три ли вечерка и походил. Готово дело,
74
кончились прохладушки! Делайте ему свадьбу,
Весь и разговор тут! Не то чтобы, мол, не то-
ропясь... Ему, видишь ли, есть с кого пример
.взять!
Хорошие они дружки с Костей Ермаковым:
не разлей вода. Одногодки. Вместе учились,
вместе три лета подряд комбайничали, а по зи-
мам — на посиделки. Сергей без Кости — ни-
куда, и Костя без Сергея ни на шаг до тех
пор, пока невесту себе не приглядел. Забыла
еще сказать: курить вместе начали и вместе
бросили. Дружки заветные — Павлуков с Ер-
маковым — по деревне-то про них. Костя не
раздумывая невесту схватил, и дружок это же
перенял. Гляди вот ты на них!
Этот Костя, со своей Капой, оба еще учи-
лись, учебы не кончив, поженились, и в тот
же день на житье к маме. К Капиной-то ма-
тери. Году у нее не прожили, да маме-то,
Капонька-то, на руки—двойников! Мама было
крестить, а ни Костенька, ни Капоныка — ни в
какую, уперлись: мынде, мам, сами не венчан-
ные. Отговорка у молодых какая. Мама на них
с сердцем: они ее еще тогда, в тот раз, как на
жизнь сошлись, пообидели: она их иконой хо-
тола благословить^ а Костя икону эту, как Ли-
заветонька-то к ним было к обоим подошла,
взял даипоотвел, отсторонил: не надо. К ма-
терии зятек, и доченька ласковые, как и быть,
а на слезы в тот и в этот раз, навели. Оба ма-
му любят, жалеют, а уступить в том, с чем
Лизаветонька век свой прожила, ш3 уступили.
Хоть мама сердись, хоть не сердись.
Домок свой поставили из самолучшего ле-
су; коридор выделали; двор хороший. Пере-
ехать честь честью переехали от мамы. Всего
75
в дом-терем наставили в обе половины: в пе-
реднюю и заднюю: диван большой, кушетку
мягкую, шифоньер, столы, стулья — все го
родское. Зеркало, боялись, как везли, чтобы не
разбить! — и телевизор больше приемника. С
ним можно было бы, с телевизором-то, и пого-
дить, он денег не знаю каких стоит... А Ко-
стенька, видишь ли, не утерпел, схватил! В
долг залез, а на своем поставил. Как будто уж
и жить без него нельзя, ровно и не жили ни-
когда. Чудо какое-то! Две картины из лавки,
из Мукосеева привез да повесил. А икон...
хоть бы одну, маленькую в передний угол! —
они ведь еще, ой, у многих в деревне-то. И
места бы пустяк заняла. Так, нет, ле надо. Не
надо!!! А Лизаветоньке-то хотелось! Припасла
ведь было и тряпочкой, в тот день, как пере-
бралась, обтерла, понесла... А как пришла к
ним в дом-то да увидала, что в краспый-то
угол фикусище в кадке ставят да картину «с
богатырями на конях» вешают, и духом упа-
ла, и сказать уж ничего не посмела. Костя,
тот все, как суетились, хлопотали в горнице-то:
мамочка, мамочка! А у мамы и во рту сухо
сделалось, у мамы и язык не поворачивается
слово сказать: приди к зятьку любезному, а
самой и лба перекрестить не на что. Ну, толь-
ко ведь опять же мама: посердилась и забыла.
Что уж старикам-родителям делать, коли мо-
лодые на своем что хотят, то и ставят. Хо-
чешь ли, не хочешь ли, а уступать, отступаться
ли так и приходится.
Возьми хоть этих же Павлу новых: вздумал
сынок жениться, прибрал кого хотел, и будьте
довольны. Стали свадьбу, раз уж такое дело,
играть. Жених примодился, невесту срядили.
Сватья и свахи добрые речи, как ни второпях,
а приготовили да и пряниками с пивом обме-
нялись. Bice принарядились, прихорошились.
А Сергей от уступки от такой, на радостях
пылких, отца и мать, и своих, и невестиных, не
по одному разу поцеловал.
Дождь пошел, с утречка-то все п отрем ли-
вало... Все свадьбяне закричали: «К счастью, к
счастью молодых! Жить им богато». Пошло
веселье. Столы накрыты, все по местам рассе-
лись! Все больше «свои да наши»; кто из лесу,
кто прямо с поля, с фермы. Сергей-от и к
Ермаковым прибежал, их пригласил, Костю с
Капой, с матерью, да и дружкам-то в эМТС
раза два, чай, бегал звонил. И все, как один,—
на ювапьбе кто погулять не охоч да не рад,—
прикатили. У каждого почти мотоцикл, а об
велосипедах и говорить не надо: в дому-то по
два, да по три. Все без мала, молодежь-то, на
машинах, у всех деньги. Наку/пили. И у
крыльца, и у двора, и под окнами наставили.
И в дому, как закрутилось все, как запели.
Позавидуешь. Поздравления посыпались, и
«горько» закричали, и гармони заиграли. Антон
Курицын с баяном пришел. Старую балалайку
из сеней, — думали, уж и не понадобится! —
принесли да наладили, да как пошли наигры-
вать: держись, с ног не вались!.. Пошла пляс-
ня, .вприсядку, с притопами, — кто во что го-
разд, кто что выдумает, — с прихлопами, с
приговорками.
...А Гавря, вгорячах-то как подбежал к
ихнему-то дому, да и поворотить бы обратно,
видя такое, а тут Иван Соловцов, механик из
Енарулина, хвать его за рукав-ют: «Айда-ко,
мол, в избу, к столу! В самый пыл угадал...»
Гавря отнекиваться, пятиться да вырываться:
«Мне^де только дядю Егора...» А дядя Егор
ро,вно услыхал и на крыльцо вышел. Что де-
лать, не рад, что и сказал! И Иван вцепился
спьяну-то, не отпускает, и дядю Егора под-
кричал. Ну, все и открылось: так, мол и так.
У Егорушки куда и хмель девался. Коренные
ведь дружовья с Петрованутпком-то! Хоть
Петрованушко и старе его. Гавря виниться
стал, что не вовремя с таким делом подошел,
ума не спросившись, не знаючи, что свадьба
и все такое. Повинился. И Егору с Иваном на-
казал, чтобы свадьбянам-то ни единого слова
об этом. До другого дня, мол, отложим. И вер-
но: не помешали свадьбе. Все гости напелись
и наплясались. До утра веселились!
Как проживешь,
так и прослывешь
А-аа!.. милые! Руки?! То-то вот и оно, что
они всякие бывают, руки вялые, никудышные,
неспособные, такие, что ни за какое тебе дело
взяться не могут. И есть руки — дюжие, руки
хваткие, руки твердые. А то — а то еще и та-
кие руки, которые не зря и золотыми зовут.
Всяких рук-то полно! Всяких, милые.
Зинуху Валяльщикову белоручкой вон зва-
ли. Белоручкой. А по-старому, ежели вспом-
нить, белоручка — это несильная. В работу —
да чтобы ото всей души! — не влезет. Не за-
пряжет сама себя. Как-нибудь да отпятится,
уйдет от запряга. Вот и белоручка.
А с хорошими руками где не примут! На
них везде спрос. Везде.
Наша
деревня
Полно! Далеко оно, еще, пожалуй, то вре-
мя, ой далеко, когда деревни на земле переве-
дутся. Да ведь, чай, и земля-то с деревнями
уютнее. Что ты! В городах хорошо, ну и в де-
ревнях, я так скажу, свое «хорошво» есть. Как
вон народ в город не рвется, как дома-то не
заколачивают, а и на деревне люду хватает:
всё управляют, землю обихаживают и живут!
Живем, сказать, неплохо, хоть и нет теперь
того весельства, какое было до войны: не гар-
монят, не балалаешничают, не тальянят...
Все уж как-то и поотошло. А почему? Да
все потому, что к жизни к самой к городской
как вроде бы уж подвигаемся. И не об одних
телевизорах, мотоциклах, об другом ли новом
слова мои. Хоть пусть парня или девку дере-
венских и не различишь с городскими, как
приоденутся, вырядятся. Об этом ли одном
разговор, одним ля этим взять? Нет, у нас,
как уж я говорила, и рублик, рублик появил-
ся. Заработок новгородскому. Совхозничаем.
Вот уж и деревня та да не та. И еще вот: кто
в городе по улицам с гармонью или с балалай-
кой выхаживает, хоть днем, хоть вечером? По-
жалуй, что и никто. Разве на поселке где-
нибудь, как ежели кто-то подзагуляет в
выходной или в праздник, так ну попилят, по-
играют. А в деревне это уж как-то отпало,
81
почти что не водится. Правда, до того, как
уйти этому, помнишь, как по округе-то «при-
то кивали»? Примутся частушечничать— и ус-
лышишь:
Не смеяться вами-то,
Вами-то над нами-то,
Не смеяться девкам тем,
Которы перед нами-то!
А то еще и «притёкивали».
Милашки, пойте-ко тё,
Припевайте-ко тё,
На чугунке мы уедем,
Забывайте-ко тё.
Николки Белкина частушка. Любимая. На-
стину, ухажерки Николкиной, частушку пом-
ню. Дробит, бывало, каблучками, и так ли
•своим голоском выводит:
Ты реви, реви, тальяночка,
Реви у вереи;
Когда женишься, желаный,
Про любовь не говори.
А уж как разойдется—и почнет, как из
короба, частушками сыпать:
Из-за крыши ветер воет,
Из-за крыши выдуват.
Из-за Коли сердце ноет,
Из-за Коли замират.
Поет и платочком примахивает:
Лист по дереву не тужит,
Ну, а мне чего тужить?
Неужели не сумею
Милку нового нажить?..
Нет Насти, одни письма шлет из Амурской
области, а старики и рады, что хоть этим не
забывает. Нет и Николая, живет в своем го-
роду. Живет, а нет того года, когда бы в де-
82
ревню во свою в отпуск, в гости, так ли (как
на денек, другой — не прикатил. Живо-два
явится. И жену, и ребятишек за собой тянет.
Да у него ли у одного душа по родному углу
томится? Вон на курортах, в домах ли отды-
ха — там ли не отдых, как послышишь, а
многие и их на деревню, на приволье луговое,
лесное готовы иной раз сменять. И всех-то ведь
встречаем-привечаем, всем место находится. У
нас один воздух что стоит: вольный да легкий.
Кругом лес.
На это вот место, где деревня наша встала,
в самую старь первые жители прилесились, на
жизнь в лесу, можно сказать, остановились. От-
куда знаю? Знаю! Не мешай слову-то. На
жизнь, значит, останавливались. Леса подсека-
ли, пеньё корчевали, места под дворины под
свои облюбовывали. На нови! Хлебопашество-
вать хлебопашествовали да и лесок-от добром
своим кормил, подмогу давал. Жили, и многие
за век свой долгий — никуда на сторону, кро-
ме базаришка. Припадали к родному углу, ни-
куда-то он не отпускал. В темноте, в нужде
путались. Где на свет появлялись, там и, как
пора приходила, с белым светом прощались.
Бежала, бежит жизнь, а только ведь и та-
кое слышать приходится, что кто-то кого-то и
деревенщиной выкорит. Назовет. А что тут за-
зорного? Русь-то вся не из тех же ли дере-
вень, как вот, чай и наша, вышла, поднялась
да разрослась, расселилась. Да вот и наша
весь, лучше которой другую искать не поду-
маю, — в мире неоглядном есть. Деревня на-
ша. А что в деревне родится, то и в городе
пригодится!
83
Пономарево-
Турань-
Васильево
Ну, а что сделаешь, коли на боевой, если
и так сказать, дороге живем. Частенькой объ-
яснять доводится. Вот и про деревню, что ря-
дом с нами, спрашивает меня прохожий, а уж
их за день-то! Расписываю ему, что так, мол, и
держи...—засомневался, видишь ли, человек,—
беги, соколик, не спутаешься. Пономарево-
Турань-Васильево — одна и та же деревня.
Всяк по-разному тебе ее называл, а ты в
сомненье дался. Удивился. А я говорю, что
Пономарево, мол, от Пономаря, что жил в этой
деревне, а Турань—это когда пономаревцев от
елшан оттурили. Ну, а Васильевым — Совет-
ская власть нарекла в честь избача Тимы Ва-
сильева, кулаками убитого.
84
Когда
дело по душе
...И я про Шаровых! Кто как не они по
краю-то, по всему залесью, самые наипервью
мастера. Мостовики! Всю жизнь на большом
спросе, на славе! Ведь задень у них любого
мужика, парня ли, и все по этому делу были
имениты. А старший-то, Панкрат Данилыч, и
плотник, какого поискать да и поискать. Дома
такие ли ставил! Хоть дива, конешно, в этом
большого и нет, а испокон веку известно, что
плотник плотнику рознь. У другого и дом вы-
делан как до1м, да не чета тому, какой Пан-
крат Данилыч поставит. Живи как в терему.
Мимо пойдешь — так пройти не пройдешь, а
раз сто оглянешься. Что только за талант был
у человека топор в руках держать! А ежели
случится так, что кто-то ему об этом скажет
похвалу какую, то и у него ответ наготове, как
припасен: «Это-де не я, не рукй делают, а то-
пор! Руки-то вот, как видите, только держат
его...» И сконфузится: не хвали! О-оо! Работку
свою не даст расхвалить. Что-де работа? Ра-
бота как работа. И талант так никакой не та-
лант, а просто дело по душе. У кого к чему
душа открыта, расположена,—весь тут и талант.
85
Родовая
закваска
И видеть не видела, и слышать ничего до
сего дня не слышала про братьев Муравье-
вых, а узнала ненароком из листочка в числен-
нике: прочитала, что все девятеро, — ты по-
думай, девятеро! — трактористами. И хоть
мало об них обо всех сказано,—много ди уло-
жишь на таком листике, — а и из этих слов
больно хорошо понятна ихняя-то закваска. Яс-
ное дело, у таких не уйдет впустую день, не
остановится, не залежится работа. Вот тут уж
и самая фамилия на виду! Вот они и Муравье-
вы. Да если бы одни они? В Шемаихе тоже
вон четыре парня и три девчищи, из одного,
смотри, дома... все на тракторах. Бригада
ведь. Вся семья за рулем. Люди ну-ка ты ка-
кие, с любовью к одному делу. Вот тут уж ро-
довая, знать, закваска!
За ихним-то отцом, — дело прошлое, —
как он на трактор-от да в кожаном пиджаке,
что летчик, сел да поехал...—три деревни со-
брались глядеть! Да бежали за ним версты
две... Ахали и старики, и бабы, что Емельян
такого коня обратал. Хватило башки, мол. А
у Емельяна и грамота-то была ли какая? В
армии уж если только поднахватался. Ну, и
сыновья, дочки, на отца глядя, один за одним
к этому потянулись. Молодцы и молодицы
трактористы я те дам.
Крепко, все говорят, дерево корнями, а они,
эти Муравьевы и Ванковы, — закваской родо-
вой. Каков род, таков и приплод. От орла ор-
лы. От Муравьевых — Муравьевы, от Банко-
вых — Ванковы и дальше пойдут, да свою
родовую закваску выкажут.
87
Поставить
себя
Так, выходит, и не говорить уж, раз ста-
ро? А что не старо-то, «милые?.. Знамо, о жиз-
ни-то обо всей столько всего наговорено, что,
пожалуй, и скажешь ли чего в новинку-то. Л
все равно приходится. Старую мудрость пово-
рошишь — себя обновишь. Да другой раз и
не ворошить бы ладно, так нет, жизнь ведь
заставляет. Натыкает. Так и вынуждает...
Мне вот ине задевать бы Николая Соболь-
кова, не заводить бы об нем своих разговоров,
а не могу. Словно у меня в душе-то боль ка-
кая, скопится — заговоришь. Хороший бы он
так-то человек, а хорошего не видим. Живет
ото всего как-то в сторонке, и эта сторонка не
дает ему поставить самого себя. Не ласт!
Начнись драка, — я это к примеру, — не
вступится ни за правого, ни за виноватого. А
как бы ведь мог! Мужик-то — я те дам! Для
своего дому, для двора, для своей потребы —
все сделает, а на другое на что ни позови, ни
подтолкни, ни заикнись ему, — сам он себя
не пошлет, а мог бы!.. Нет, живет на каком-то
вроде бы хитрованье, что ли: в обидчиках его
нет и в доброхотах не скоро увидишь, а и уви-
дишь, так тут он не по своей собственной во-
ле. Видом же, дельностью — не Степа Дейков,
тот как бы охапка пустяков, так и до сих
без перемены. А Собольков, как и быть! Да
88
только нет, знать, в нем, нет той струнки,
жилки ли, чтобы поставить самому себя, да
чтобы все это видели, доброе бы слово молви-
ли. А сам себя не поставишь — и жизнь не
поставит. Бывает же так, что и хорош, да бу-
дешь не хорош. Уйдет жизнь, не знаю и как
уйдет, а человека словно и не было. А ведь
мог бы для хорошего дела сам себя не пожа-
леть? Мог, а не сумел или не посмел. Ведь не
для чего-нибудь, а для одного этого и на свет-
от (родимся, чтобы поставить самих себя, след
по себе оставить, какой ни есть. В том и ра-
дость вся.
Макарушка
Где растяпа, распелюха или тетеря, какая
уж там прибыль... одна потеря. Вот и над Ма-
карушкой взахлёб смеются да советуют, лов-
качу такому, и шубу, как он собрался шить,
по тени выкроить.
А до шубы-то на базар ездил. И ему ли
было, как поехал, не говорено, что купи, Ма-
карушка, молодую телушечку. Купил! Привел,
надвор поставил. В избу вошел веселыми но-
гами и голосом веселым заявил: «Грунь! Уба-
зарился я... Поди-ка погляди да узнай, сколь-
ко она нам литров-то будет давать. Хозяин-от,
у которого я сторговал, больно нахваливал:
молока, говорит, не прихлебаете. Ну, и я ему
сто спасиб...»
Груня с подойником на двор. Подошла да,
мол, Доченька, Доченька... Да и попятилась!
Да в избу-то со слезами. За что деньги, черт
круговой, вбил! Да Макара-то подойником, по-
дойником! Макарушка мечется от стола к две-
рям, охает, а Груня его колотит. Убила бы,
так руки-то с горя упали.
По деревне — хахоньки, что Макарушка с
пьяных, мол, глаз, — как уж только и по-
могло, — на какого афериста, разиня, попал
да что купил!
Груня уж сама его и на мясо сдала. Како-
го Макарушку? Что вы, боге вами. Колхоз-от
хорошо уплатил... За быка-то!
90
Ну, тут беда домашняя, частная. А предсе-
датель из-за Волги с яблоками на наш базар
приехал, денег гору выручил. За село выехали,
стали пачки проверять — когда догадались! —
и что ни откроют — обман страшный: сверху
да снизу сотельные, полусотельные, а внутри
бумага! Волосы ино дыбом... Тоже вот не Ма-
карушка ли!
Почтальонша
Настя
Не присловья ради оказано, что хороше-
му делу да хорошему человеку — хорошее и
слово.
В пятницу, после работы, бабы из лавки
табуном целым шли, остановились у Павлу-
хиной избы и вот стоят, базарят... А тут уви-
дали почтальоншу, да все разом ровно одно и
думали: «Настя-то, Настя-то, мол, сегодня ка-
кая хорошая идет!..» А Настя и верно хоро-
шая, безо всякого расхваливания: молода и на-
рядна, и с любым человеком обходчива, по-
слойна. Ни един человек — сколь уж вот годов
она работает — против Насти словинки обид-
ной, колкой не положит. По крыльям — полет,
как люди добрые говорят, по делам — почет!
Настю любят, ждут завсегда. Ну, уж сегод-
ня-то-де и вовсе хороша! Не идет, <а лебедью
плывет. Пенсию на пять деревень получила,
несет да раздает. Каждому на руки: распиши-
тесь! Получите. Пожилые и видом молодые,
старики, старухи. Да и не просто ведь раздать,
все-то не без заботы, не без лишней ходьбы не
в один, так <в другой дом. Беготни-хлопотни с
утра до вечера. Денежки — не письмо: в ящик
не сунешь. К.каждому зайди, дверь в избу от-
вори. И ходит. Большой почет, он опрашивает
и больших хлопот. А Настя ли за собой по-
стоит!
В войну молоденькая, на бегу, что на ле-
ту, каму письмо с газетой, а кому-то еще и по-
хоронку... пе знает, как подойти да вручить,
чтобы горем-то человека не убить. Иной раз
как® иэбу-то идет, так и рад ей, этой Насте, и
не рад: вот, мол, хлопнет! Отошло такое вре-
мечко, хоть и не забыли. А Настя — радость
наша, мы без нее не живем, а она без нас.
Честь
Кому «на виду» жить не хочется! Охоту к
похвале каждый, надо думать, ® себе носит.
И она, эта охота, частенько на хорошее подви-
гает. Другой может не принять моих слов об
этом, а я по всей правде скажу, что у каждого
это отроду, в самой крови. Взять хоть и на-
шего Саню Прялкина. Всю жизнь-матушку
колхозничает. По работе — ни похвалить осо-
бо, ни похаять... А ведь все равно доброго-то
слова ждет! На собрание явится, а его как
вроде бы и не замечают, как и в трудовиках
не числят: на переднюю лавку не сажают, к
столу тем более не просят, не приглашают. И
сам он вперед не выпятится, чтобы достоинст-
во свое не принизить. Сядет где-нибудь в угол-
ке. Но и сидеть сидит, а покашливает: «Вот,
мол, и я тут! Тут, мол, я!» А собрание гудом
гудит, своим делом занято.
94
Нижняя
корочка
Маланины крышу собрались крыть и, как
водится, собрали «помощь»: кто дранку драл,
кто крыл, кто подавал. Отработались, пришли
ужинать. В дому настряпано, припасено еды
и питья. После щей, каши хозяйка пирог на
стол. Пирог белее снегу. Нарезала и угощает.
Все 'берут, едят. И нам с Праскуней, с моей
соседкой, по хорошему куску подвинули: ешь-
те! Пироге мясом. Вкуснущий! Лапшу подали,
хлебаем, а Праскуня верхнюю корочку с пиро-
га сняла, ест, а нижнюю — на засластку оста-
вила. А с ней, с Праскуней, бок о бок Ка-
тюха Шадрина. Свой пай давно смолотила и,
вижу, косит глаз на девчонкин... А тут и бе-
рет, и мнет, и хоть бы стыдинка в глазах-то!
Мнет да еще и говорит: «Кто что, а я так уж
вот нижнюю-то корочку... больно люблю!» А
кто бы это ее не любит?! Без нее и пирог
не пирог. Вот ханжа-то! Ай, нахалка, Праску-
ня смолчала, глазами только хлопает, и мы
посовестились грех заводить... Что вот тут ска-
жешь?..
А то и скажешь, что не в одной работе
человек-от бывает виден, а и за столом-то вот.
Хлеба, соли поешь, щей похлебаешь и узна-
ешь, кто с тобой сидит.
95
Палага
Палага и есть Палага. Мы ли ее не знаем.
Все бы только в короб и в короб: на черный,
мол, день, как, не ровен час, придет. А тут
вот и экое-то!
Лежали тысячи, се тревожила, и вдруг —
как сама же и пооткровенничала соседке Лю-
башке Кротовой — словно-де, кто ее дернул за
руку: перепрячь, мол!
Мужик ее навеселе пришел да дай-ка, мол,
Поль, мне еще на бутылочку...
Не дала, и деньги из подпола, всю кубыш-
ку, в мешок с рожью. Закопала до разу!
А Серега утром раненько этот мешок вме-
сте с другими, что в сенях-то лежали, — на
мельницу!
С-молол... Привез муку да вечером-то ее,
Пелагею-то, и «обрадовал»...
Неделю целую, с постели не подымаясь,
как мертвая лежала, охала-вздыхала. Хотела
уж умереть, да смерть-то не пришла... к голо-
вушке бестолковой. Они, денежки-то, — хра-
нить-то их храни! — ума спрашивают.
96
Единоличники
Люди в колхоз вступили, а Софрон с Лу-
керьюшкой единоличниками прооколачивались.
Жались, пятились, как черти, ос поди прости,
ото всего людского. Ускакало времечко — со-
старились. Надо где-то кусок брать. А где?
Так вот было власти-то пенсию уж назначили!
Нате, мол... Так от пенсии-то — не безумье
ли! — отворотились: грешно-де, от бога, перед
ним грешно бесовскую помощь принимать.
Как, мол, он на это взглянет. Грешно. Вот и
подступись к ним. Весь век свой запутали, кри-
вулей по своей дороге наделали: везде мота-
лись. От людей, от колхоза. От миру живуще-
го. Ни Сахалин, ни Камчатка не пригрели.
Ведь и там не одно ли, не та же ли власть!
Чего выстояли?.. Упрямцы, право, упрямцы!
Вот и пенсию, опять же скажу, не из-за бога,
а со зла не берут! Чувствую, что ошиблись,
и это в них, в обоих, кипит. Зло и стыд перед
народом не дают им поправиться. Так и еди-
ноличничают.
97
Книжники
Живут и Полушалковы. Что им... делают
и делают свое. Я у них и всего-то с часок по-
была, отдохнуть зашла с базару, а наслуша-
лась! Ну, как же, Паруня с Мишагой мне сей-
час же и хвалиться: книжку, мол, вот завели! А
на книжку-то дом с короной положили. Да
поросенка с телушкой, да меду две кадки, как
в прошлое воскресенье продали! Да еще быка,
да поросенчища пудов на восемь выкармлива-
ют. Прирежут вот того и другого, да тоже ско-
рей на книжку. Всё на книжку. Яблок много
уродилось, у них ведь сад — страшенное де-
ло, — так яблоки-то всю осень на базар и на
базар, а потом всю выручку — на книжку и
на книжку. А живут у бабушки. Она, мол, ско-
ро, чай, умрет... Дом-от, мол, ее нам достанет-
ся, так и его продадим, да... туда же! А сами
к Петру, к сыну в Кинешму, либо к Файке в
Бобруйск, а не к Файке, — у ней семья боль-
шая, — так Динка есть в Горьком, она при-
мет. Сами себя, чуда гороховые, готовы бы
положить на эту книжку, дане положишь! А
то бы!.. Что только и за пыл такой. Их, Полу-
шалковых-то, у нас полдеревни, у многих и
книжки заведены, ну а таких-то вот книжни-
ков, как Паруня с Мишагой, пожалуй, наи-
щешься. Жмут денежку...
98
Кассирша
В контору на Волнухин участок молодень-
кую девчонку кассиршей приняли — рабочим-
лесовикам зарплату из банка возить да выда-
вать. А Витенька в мастерах ходил. И передай
ему эта новенькая лишнюю тысячу. Принял
он денежки из рук в руки, домой прикатил
при огнях, поужинал... И пала ему мысль в
голову: «Деньги, мол, надо пересчитать! Там, в
конторе-то, и с делами со всякими закрутился
да и у кассы — суматоха была...» Как пере-
считал, и тут же на Орлика. Прискакал, а там
уж одна только тетя Феня, техничка. На квар-
тиру бы, где эта... кассирша... А он ли знает...
На дворе темь. Ну поехал, улицу все-таки на-
шел, а тут уж и дом-от указали.
А Зойка, кассирша-то, хоть бы и жизнь
свою порешить. Жизни не рада. Не смерть
страшна — стыд страшен: ведь не поверят,
мол, кто-де поверит? И сама помнить не пом-
нит, как голову ни ломала, кому такие денеж-
ки угораздило ссунуть? Не помнит, да и все
тут. Память-то как отшибло. Сквозь землю го-
това бы провалиться, да не провалишься... Не
запятая ли девке?!
...Заявился Викторушко на порог да как
с весела эдак взглянул на нее,—погляд-от ведь
у него знаете какой веселый! — она и слезы
точить перестала. И язык — что Викторушко
99
ни скажет, от радости такой — спасиоо мол-
вить отнялся.
Простой случай, а отложи бы Викторушко
это дело до утра: ночь, мол, да непогодь, —
вот бы и молодая жизнь могла нарушиться...
Беда, она на кого не живет? А добро, как лю-
ди же и говорят, сотворишь, себя увеселишь.
Свой
воз
Ах, какая услада, удовольствие прохоже-
му, проезжему! Всяк-то похваливает водицу
студеную, питье зуболомное, как в жару, в
зной палящий идти придется. Без догляду,
с прибросе было поклончивое место. А расше-
велили, расчистили, так ведь ключики-то
бьют! Пожуркивают водяные-то жилки... Одна
стоячая вода гнилью, бывает, подернется, за-
киснет от неподвижности, а тут живое без
устали клокочет-хлопочет. Из-под теми зем-
ной наружу выбивается на служенье миру
живущему. Присловье-то вот не устарело, что
всяк несет уста, где вода чиста!.. Раньше у
родников-то пивки лежали: кто-нибудь наско-
ро свернет черпачок из бересты да и оставит
для другого. А иной прохожий-искусник сма-
стерит двухручный ковшичек: пей на здо-
ровье! Бывает, конечно, что кто-то и побрез-
гует пить из черпачка общего, мирского, так
вприпадку напьется и на себя поглядит: вода-
то чиста, светла да и песок-то как перебран-
ный лежит. Не любота ли для дорожного
люда? Бывало, как путник путнику встречь
идут, так один другому привет оказывают:
«Мир дорогой!»
Да, все мы люди, люди разные, а родни-
чок-от, выходит, и роднит, сближает в пути-то.
Один волк идет стороной, а человек своей до-
рогой.
Жизнь
Э-ээ! Чуда... Хоть Минька с Виталькой,
хоть Клавдя с Иванком. Им ли бы свое не
взять! Нет, все чего-то выжидают, а им ли не
попадал, хоть и так скажу, ком-от золота. По-
падал, а они не вот расторопились. Чай, дума-
ли, кто-то принесет да в руки этот ком золота
положит, а они бы приняли, пальцы расто-
пыря.
Нет, милые, даром жизнь ничего не дает,
а рук да головы спрашивает. Вот и крутись!
Мотли бы выучиться, да домом поправиться?..
Могли: Миньке заработок неплохой давался,
Клавдю на курсы тянули. И Витальку с Иван-
ком ругали, что десятилетку кончить полени-
лись... А без ученья плохо.
Жизнь что солнышко: ничего мертвого,
хилого не терпит, на нет сводит. Не прило-
жишь рук, опустишь — и гляди, как тут же
явятся и нехватки и неполадки. Вся жизнь
против тебя попрет.
Один раз ведь и живем! Годов-то не укра-
дешь, не займешь, не купишь, цены никакой
поставить не поставишь. По жизни у человека
что и у земли самой, в которой один пласт
другой пласт на себе несет да поддержи-
вает.
Пожито — узнано: не тот жалобитюя, кто
хребта своего не жалеет, а тот, кто у дел без
103
дела проворачивается да норовит задарма в
руки рай получить. А жизнь, она не тем хоро-
ша, /что прожита, а ради чего прожита, куда и
во что положена. Ее ли перехитришь, она ли
свое не спросит!
Выбился!
Григорий Иванович после уж стал Григо-
рием-то Ивановичем да по округе-то стал из-
вестен. Не приди бы эта власть, так обоих нуж-
да-то бы затоптала... И Гришеньку и отца его
Ивана Лукоянова. Из лаптей бы не вылезли.
В избенке, где жили, от одних тараканов де-
ваться было нек(уда. А новое право наступи-
ло, взяло да выучило экого-то парня. В дерев-
не-то тогда: Гринька вон, мол, на рабфак
попал! И отец его, уж какая у мужика была
грамота, а от Гриши-то, знать, и перенял кое-
чего усвоил: в войну-то на пяти, чай, должно-
стях был, хорошо погодился. И Гринька, раб-
фак рабфаком — а всего парнишка попережи-
вал поперебарывал!.. Кое в каких сапожниках,
пиджачишке ходил, жил. Еда всухомятку
больше: из кулака в рот. Да вот на болыпую-
то дорогу и выбился. В Москве несчетно оаз
был по работе по своей. Калинина видел. Так
и пошел, и пошел, зашагал. Выбился и дело
повел. Вот и Григорий Иванович!
105
Формулы
Как это я Ивикова Стопу не помню! Хоро-
шо помню, как рою, как в город на ученье от-
правился. У матери-то у его пятеро было, а
колхоз, работа. Она льноводка, как и я. Няньку
порядили. А Степашу на бабушку: вырастила,
вынянчила хорошего парня. Уж подрос Степа -
то, а так все больше с бабушкой, с бабуней...
Вышли они однажды в огород, а я мимо иду.
Гляжу, оба грядку разделывают. Степа на
одном конце, а бабушка Аксинья на другом. И
вот она ему кричит: «Степаша! Давай граб-
лишки и сам явись с ними!» Милая, я так и
присела, да чуть не покатилась со смеху-то!
А Степаша, Степаша глядит на нее и не зна-
ет, что делать... Я домой пришла, рассказываю
своему Василию, а он тоже засмеялся, да и го-
ворит: «А ты бы, мол, чай, поглядела: может,
у них граблишки-то сами ходят?..»
Степа на жениха вышел. Гулять на угор
соберется, а Аксиньюшка тут как тут и совету-
ет: «Степашенька! Повяжи галстук...» Степа:
«Зачем, баб?» — «Как зачем, чай, все ногам
потеплее будет...» Заботливая старуха. Ну и
Степа гостинцами, как на стороне жить стал,
не забывал никогда. А в отпуск приедет, так
чего только не привезет и матери, и бабуне.
И в этом вот году месяца еще не прошло,
как гостил, красовался на людях... с женкой и
106
дочкой. Настасья, мать-то его, мне на колодце:
«Живет, мол, хорошо Степа. Поспрашивали
мы его с отцом .про работу в институте, кото-
рая ему припоручена, но толком он нам ниче-
го как-то не сказал. Одно только и уловили,
что формулы для него — самая важная шту-
ка. И выразился он об этом тихонько не нам,
а жене Любе, которая и поняла его с полусло-
ва. Даже, как мне показалось, перемигнулась
с ним!.. Формулы... И ест, и спит, поди, из-за
них урывками... Издалека бы хоть поглядеть,
какие они из себя-то — эти формулы?.. Рас-
спросами донимать человека, хоть и сын он
нам, не решаемся, неудобно. Не секрет боль-
шой, так уж сказал бы отцу-то с матерью?
Формулы...»
Свой воз
...Пахать, сеять и собирать — у каждого
эти три вечных, три потребных дела. Все к
ним привязаны, все. Каждый, где бы и чем
бы ни был занят, а свою полоску пашет, за-
севает и урожай собирает. За столом ли чело-
век, в поле ли жизнь проводит, а три таких
дела у каждого.
Росли и мы, дело знали, хлеб зазря в брю-
хо не клали, а так работу вели, чтобы нам на
людей и людом на нас не конфузно было по-
глядеть. Хоть быть, конешно, не потаясь ска-
жу, все было, да на люди-то не выносили, без
чужого глазу норовили проучить, пристыдить.
В каждой ведь семье есть и большаки, есть у
кого хорошее взять, и за лень есть перед кем
постыдиться. Вот Наденька наша... хитрюшка.
Мы все, бывало, в поле заодно с лошадями ло-
мим, потом обливаемся, а эта Наденька круть
да верть, круть да верть возле нас! А тут и
побежит! Куда это, мол, понеслась? А она, и,
нате-ка вот, полотенце нам несет: «утри-
тесьнкочде... пот-от с вас льет...» И водички ве-
дерко, бадеечку ли тут же, ловкачка, доставит,
на межу или в борозду поставит: «Попейте!
запалились, чай?...» Мы пот утрем, воды изо-
пьем, отойдем мало-мало и уж опять не видим,
где наша услужница! Отец только пальцем
погрозится: «Ну, погоди, вертушка...»
108
Теперь Степанко. Работать парень, как и
все, работает, на оба плеча наваливает, а при-
дет вот у него и такой день, да чуть не в са-
мую страду, в пору горячую-лютую, и закиснет:
руки повесит, плечи опустит и губы оттянет...
Как и не он. Диво даже возьмет. А дело стоит,
ждет, на него глядит, когда он пошевелится,
когда его лень-чо отпустит. Степанко же и
думать об этом не думает, поглядывает, как
лежебока, на солнышко, когда оно его с поля
отпустит, да с ленью обнимается. Солнышко
же как стоит — летний-то день! — на одном
месте, хоть ты на него гляди, хоть не гляди,
так и стоит. И торопиться не терпится на закат
уходить. А Степанко хоть бы готов и палку
взять, до солнышка дотянуться, достать ли бы
да оттуда сшибить. Он бы на это первым, лишь
бы день покороче сделать, скорей бы он толь-
ко к вечеру шел! Ну, редко такое с нашим со
Степаном творилось: обуяет лень, и сделается
парень, как пень... А если и встанет да что
поделает — тоже радости мало. Отец и выго-
ворить выговорит ему: «Ты-де, друг, думаешь
дуб сналить, а чтобы ни рук, ни спины не на-
трудить...» А мама добавит: «Ведь видит, что
аоз везти надо, а впрягался бы да вез, упирал-
ся кто-то другой?! Ишь... У каждого свой воз.
Легок ли, тяжел ли, а упирайся, или-вези. Да
самое лучшее, чай, дело — самому-то везти!
Везешь — одна цена, отступился, вышел из
упряжки — другая цена. Другая».
Ах, как вот все это нам, когда еще мы и
сопливы-то были, вдалбливали отцы-матери. И
словом, бывало, что ремнем!
Легко накопить семью, легко, а жить на-
учить — не сено трясти. Как могли, так и
109
вкладывали нам всем ума-разума отец с ма-
терью. Принесла, помню, мама Никанка. Об-
мыли да недут во что повивать-то... Повивает-
увивает его мама да и говорит: «Дайте-ко,
мол, мне вон и полотенце-то — а полотенце
на гвозде висит, — я еще и в него младенца-то
заверну!» — «Да к чему, мол, это, мам!» —
«Как это к чему? Чтобы на жизнь породился,
чтобы работал...» А этим самым полотенцем
мы все, как с работы приходили, руки вытира-
ли! Старики-то, я про родителей, хитрые пре-
хитрые насчет хоротпего-то, что нам надо было
в головы-то положить, были! Старались не вя-
лыми, не ленивыми нас растить, а дельными
да горячими, до любого дела усердными.
Старики
Полно-ко, не всегда вот, знать, в (годах де-
ло! Старики! Да у них, у Полу-шалкиных, хоть
дедушку возьми, хоть бабушка сама, как кони
еще на ногах-то. Прыти, резвости, что вон у
молодых, у семнадцатигодовалых! Дед-от в ны-
нешнюю, последнюю-то войну не пять ли
раз комиссару в военкомате кланялся, чтобы
взяли. В обоз или в партизаны направили... Так
по одному только и не прошел, обраковку по-
лучил: из годов-де вышел. Так и отступился.
И «Георгий» не помог, как ему, комиссару-то
показал. Куда, мол, мы вас определим, Игнат
Савич, раз вам за седьмой десяток перевесило.
Вот и все. Сказать уж, может, и не совсем так
сказал, а смысл такой.
И Марковна, старуха его: девятый вот де-
сяток раскубрила, а нутром, здоровьем —
крепка. Еще куда с добром. Всегда готова ив
мир, и в пир. Работой старуху не попрекнешь,
и праздника ни одного не пропустит: в люди
позовут — бегом! И сама гостей принимать
любит... Знает где кого посадить, чем угостить.
В прошлый Май наливку трех сортов выста-
вила. А варенья! Зиму ели не приели, раздала
полно. Капустка соленая, огурчики — только
с погреба! Я после рюмочки в такую ли охо-
ту поела ее солений, да и яблоков-то моче-
ных — все с погреба — что даже и похвора-
111
ла. Все холодное, со льду... А ей хоть бы что.
Гостям, погляжу, закуски поджигает и сама в
сторонке от пированья не остается. Гости пес-
ни запели, гармонь запросили, она и нате-ка!
гармонь принесла. Да вместе со (всеми в пес-
ни ударилась: завела одну, другой протяжнее
да зазнобнее. Без песен-то, все говорят, рот те-
сен, и наша Марковна больно хорошо это чув-
ствует. А уж где песни, там и веселье шумное,
задорное. Пела, пела, да что-то, мол, Игната
долгонько нет с базара... А он легок на поми-
не — явился! С шут ками-прибаутками к сто-
лу со всеми подсел. Посидел маленько да из-за
стола-то с Ерофеевной, соседкой, в пляс! А
Марковна, не будь плоха, тоже на круг вы-
шла да зашритопывала. Платочек батистовый
выхватила да запримахивала. Спрашиваю, что
это-де за удаль такая у стариков-то? А мы —
да чуть ли не с обидой отвечают, — еще ине
старики! Мы об этом и не думаем, хоть и жиз-
ни не мало прожили. Молодым — ха-ха! —
не уступим: голосом спляшем, а ногами споем.
Да частушку:
Пойду плясать,
Дайте кругу —
Десятину ярового,
Десятину лугу!
Я и руками хлопнула! Возьмет ли таких
старость. Стар иной дуб, а корень бывает свеж.
Баня
Проживешь ли без бани! Баня всем пра-
вит, без нее бы мы все пропали. Наше взять
дело: нет той недельки, когда бы мы не банни-
чали. Ждем ее, субботку-ту, как мать родную.
Банька — избавительница наша. За неделю-то
уходимся, уработаемся, что тела-то сделаются
как чужие: ни рук, ни спины, ни ног не чув-
ствуешь. А субботка прикатит, в баньку схо-
дим, напарим-сяннажучимся и как вот тебе в
раю тело-то побывает. Как овчину с себя сни-
мешь. Не зря же и говорят: в баньке попа-
риться, помыться — заново родиться!
И сегодня банька готова. Шестеро вон с ле-
лесоповалу явились! Пот задоляет. Как месяц
пройдет, так и рубаха с плеч! Постирать бы,
а она по оплечью-то вотчвот лопнет: -вся солью
изъедена. Да и другая-то одевочка, обувка ли,
что вот тебе на огне горят. Не знаю каки те-
ла только терпят. Ведь не железные. Ну вот
банька облегчает, омолаживает. С ней мы,
правду молвить, никакой работки не боимся.
113
Лапти
Сапожки-резиновики Нюрка Бондина на
позапрошлой неделе в ларьке в районном ухва-
тила: только выкинули, а она тут как тут! Се-
нокос вот-вот. Дозарезу обувочка-то нужна.
Дозарезу. А лапти — отошли. Все ведь лета,
бывало, в лаптях и в лаптях. В них жали, в
них пахали, в них сенокосничали. Нету их —
шагу ступить не ступишь. Бедна обувка, хлам-
на! А в сенокююную, в самую ли страдную по-
ру — неза1менима1Я. В них, в лаптях-то, любо-
мило, удобно: но(га-то, как барыня... Легко-то,
мягко-то, не жмет! А в резиновой-то вот обу-
вочке — все ноги сотрешь, опаришь. И лапти
обуть — не обуешь. Обуй—стыда не оберешь-
ся!! Кого вот ты в них теперь хоть на смех
увидишь? Кого? Жизнь-то вот сама, как по-
глядишь, сама жизнь спрашивать никого не
спрашивает, а меняет одно за другим, да и все
тут! И хорошее новое, а привыкать, приспо-
сабливаться надо, никуда от новото-то. Хоро-
шее старое, а уж только в музей... Лапти-то.
Куда их больше.
114
Тесть на «ГАЗе»,
а зять на «МАЗе»!
Побытушки
1
А так вот и есть, что колхозников-то уж
прямых, явных-то колхозников не стало, а все
как бы уж и рабочие. Не на тракторе че-
ловек, так на комбайне, не на комбайне, так
на лесовозе. Какая-нибудь да машина в ру-
ка х-т о.
Возьми ты картошку, так и ее начинают и
садить и копать машиной. Вот уж красота-то.
А стога? Уж и не так давнишнее бы дело —
вилами всё метали, а года, чай, четыре, либо
уж и пять — машиной-стогометателем вершат
как надо. А про хлеб и не разговор: посеют,
сожнут, обмолотят, провеют и на склады, на
ссыпку все зерно машинами. Увезут и сдадут.
И трудодней никаких. Ни у кого. Все уж по-
совхозному, по-рабочему...
2
Дядя Степан не в городу. Он в деревне. А
ежели к сыну да к снохе скатался да в Горь-
ком пожил, так ведь это вон и я в Козьмо-
демьянск, к Витеньке, пока пароходы ходили,
плавала. А дядя Степан пенсию хорошую по-
лучает. Не грех и в город поехать да выгос-
титься, сколь душа захочет. Живет со всеми
удовольствиями.
115
Одна беда вот только была: хозяйку, Пав-
линовну-то, с месяц уж тому в больницу на
скорой увезли, да врач-от там над нею всю,
сказывают, ночь с ножиком, не отходя, стоял:
резать не резать? Пришлось резать. Спас. Те-
перь не отблагодарить. Да и Мише-го вон Крю-
кову, который помогал в больницу ее справить,
великое, мол, спасибо!
3
Он, Миша-то, — не слыхал, поди, — Дуню
Клушину за себя-то взял. Все не шла за не-
го, упиралась, вертела харькой-то, уж не знаю
бы и кого ей. А тут послышим: «Миша Крюк
Дуню высватал!! Браковала человека, а те-
перь и рада, и расцвела!» Что, мол, вот, милая,
купоросилась?.. Он Миша-то, любую семью
прокормит. Вон у него плечи-то какие! Бру-
ках «МАЗ». У Дуни — счетоводство. В дому—
как в раю. А теСть-то! Первейший механиза-
тор. В деревне-то про них: тестяга, мол, на
«ГАЗе», а зять на «МАЗе».
Не в деньгах
дело...
Про деньги скажу: было время, что рабо-
тали, ломили за трудодни, пришла пора — за
деньги. Работаем, упираемся. Платят. Зараба-
тывают люди. Денежки, мол, дело манкое. Ну
и у всех заработок на заработке. Никандра
Панкин, что ни месяц, а все, худо-плохо —
сотню сшибет. А в лес по зиме ушел — и две,
две с половиной... А что? Деньги не рожь: и
зимой родятся. Вот и у него денежки хоро-
шие! Да и сдал. И денежки не милы, заработ-
ки не любы стали. Не захворал, ни что, а взя-
ла обида мужика, досада ли: сколько, мол, я
ломить, хоть и не вот горбом, буду. На курсы,
на курсишки бы, а учиться во свое-то время
не поучился. Теперь же годы яе те: сообра-
женье плохое... Спохватился мужик: эх, гра-
моту бы, мол, какую ни на есть, в руки взять
да человеком бы, каких уж многовдеревне-то,
сделаться. Черт с ними и с деньгами. И не в
легкости дело — силы у мужика хватит, так
другое гнетет: стыдно ходить голову наклоня!
Стыдно и горько. Сейчас вот на лошади воро-
чает, — он ездок такой, что хоть в космос, —
и тут платят, и на этой работе честь и спасибо
видит. А что лошадь? На тракториста бы, так
уж по теперешней поре меньше как с семилет-
кой и не лезь, не ходи. И с экими-то класса-
ми, как узнал, желающих-то ооо! Набито и за-
117
шито. Вот жизнь какая. Такая жизнь, что не
в деньгах дело, не в них, выходит, /главная
суть. Не им позавидуешь! Думано, ведано ли,
что до этого доживем!
Пироженики
...Колбасы не хочем, молока — тоже, мало
кто и притрагивается, когда оно есть. Мясного,
что сварю — щи или похлебку, — на три да
на четыре дня — того гляди, прокиснет. И
белый хлеб испечь испеку, а не очень едим,
лежит да черствеет. Сладкое что, так только
баушка да Нюська, внучка, больше, а опять
не семья, не мы. Солененького если принесу,
так тоже — кто спросит, кому в охотку. Ни
обедать, ни ужинать, как бывало-то, не са-
димся.
Я вот тут утречком к Волкушковым забе-
жала на одну минутку: граблишек попросить.
А Устюпгка у печи хлопочет: пироженики с
грибами, с капустой с квашеной варит. Вся
семья, все восьмеро за столом. Подает, отведы-
вают: хороши ли, да уварились ли. И меня за
стол усадили, как я ни отнекивалась, да блю-
дечко целое наклали. И сметаны горшок вы-
ставили. Ешь-ко-де, знай, отведывай, сама-то
когда еще сваришь. А я жду, когда поостынут,
в каленине какой вкус! Ребятишки, те едят,
меня бесперечь потчуют. Им невтерпеж, хоть
жгутся, а едят, хмякают, что баушка не мол-
вит. Ну, уж тут и я поела! Сытно и до того
вкусно, что, того гляди, ум отъешь!.. И не хва-
лила бы, да похвалишь. А на другое утро и
сама варила. Ели! — никого не оттащишь. Да
119
раз по пять на неделе-то и варим: и с гриба-
ми-то, и с мясом, с капустой, с творогом, да и
с картошкой да с луком. Любота. У всех, на
добро такое, аппетит. Да мы-то уж ладно, а
из города-то вон как гости дорогие наедут, так
утром и вечерам эти пираженики только и по-
давай! Да огурцы, да капусту с поцреба. Ни
qyny, ни каши гречневой, пшенной, рисовой—
не вари. Не надо. Давай пщрожеников! Да
грибами, не откажутся, корми хоть каждый
день. Кадушечку рыжиков да ведро груздей —
подумать только! — за одну недельку схряпа-
ли. И сушеные — два мешка было — к концу
подходят, с этими пирожениками! Чудо... А
может, и не чудо... Сытые все, дьяволы! За-
кормлены желудки-то.
Нюронька, племяненка, на конфетной фаб-
рике в Горьком пятый годок дорабатывает, а
я ее, как в гости-то вот к нам приехала, и
спрашиваю: «Канфеток-то, мол, чай, всяких
досыта ешь, Нюр? Кажинный, мол, день?»
Засмеялась и говорит: «Даже и не гляжу!..
Обедать сказывает, сядем, так у каждой: гри-
бы да лук, да картошка вареная... Селедка да
чай».
Шоколаду не хочет. Нам коробку большу-
щую привезла, а мы ей ррибов на пироженики,
еще бы чего-нибудь дать в гостинцы, а и не
придумаешь. Узнай, чего сытая душа хочет...
А не это, так про пироженики-то бы не разго-
ворились.
Хлебосольство
Мало ли всего за век свой, живучи, пови-
даешь да узнаешь. А особенно вон в дороге.
Шли вот мы, шли однажды, на весь упор
шли, замотались, ночь темная накрывать ста-
ла. И Поливанове, вот оно — большущая де-
ревня, — рядышком маячит, всей ходьбы с
верстушку.
Стали проситься ночевать. Пустила нас од-
на хозяюшка и к ужину позвала. Сели мы за
стол. Начала она нам хлеб резать и таких ли
больших, али, по-нашему сказать, здоровен-
нущих ломтей наотмахйвала, что в руку взять
страшнехонько. Поглядела я на нее да и спра-
шиваю этак вежливенько: «Что это, мол, ты,
хозяюшка, как толсто хлебушко-то нареза-
ла?» А она умильнулась да и говорит: «Да про
вас, дорожнички, нарезала. Уломались небось
за дорогу-то, так уж и ешьте да хлебайте до-
сыта, пока варево-то не остыло. Хлебайте знай!
Ешьте! Тоненькой-то кусок отрезать — вас
жаль: один-от возьмете, а другой-то, пожа-
луй, и постесняетесь! Ешьте без оговорок,
на доброе здоровье!» Мы тут и наужинались...
Что, притча про хлебосольство? Притча ли
не притча, что хотите думайте. Приветила по
простоте и накормила ото всей души!
121
Стряпка
Ну, и ловка же стряпка эта Марыка! Уж
ловка так ло1вка!
Собралась лепешек напечь про плотников,
а вышли олябыши какие-то... Поглядеть и то
муторно. Плотники сидят, ждут, а Полинка, се-
стрица Марькина, поглядела на ее-то печенье,
да и бухнула: «Марьи, не вздумай-де подавать
на стол такую стряпню-ляпню...» Н-да-аа...
Другая бы и ответ не нашла, а Марька возьми
и скажи при всех: «Сама, мол, настряпала,
сама наплачусь и сама себе синяки перевяжу!»
И слезы из глаз горохом!..
Ведь старалась, пекла, а не задались. Ста-
ралась. Плотники-то что на это?.. А ничего.
Все ее олябыши за милую душу подмели. И
на работу пошли, словом одним стряпку не
попрекнув. Видят, что промах у человека вы-
шел... А с кем того не бывает...
122
Модница
Файка на ферме уж третий год. Стадо ко-
рон в руках. Передовица да комсомолка. И
модена. Ой и модена, эта Файка, ой чече-
брече! Новую прическу завела, а рожа с этой
прической с версту целую. И не поубавит,
модница-греховодница! Видит, что ребятам
нравится, и накручивает, а ребята чуть с ума
не посходили, наперебой за ней, за (модницей.
А ведь и без того хороша, приглядна, пусть и
маленькая, а оккуратная... Лаковым ремешком
подпояшется —и как вот снопик яровой туго-
натуго затянутый. Идет, каблучками пощелки-
вает!..
123
Пожинальница
И в будний день — красный день, как ра-
боту управишь. Тогда и без всяких праздни-
ков праздник у людей.
Мы так-то вот пожинальницу справляли. С
последним, сказать, снопом. Жатва — время
дорогое и в пожинки каждая минутка на уче-
те: зерно в колосу, жни не дремли... Жали, не
дремали, всю силу, какая была, вкладывали.
Дане зря и пели. В старину по жнивью колко-
му катались да приговаривали: «Нивка, нивка,
отдай мою силку! Ну я тебя жала и силку по-
теряла!»
А песни пели долгие. Хорошая песня была
про Андрееву молодую жену... Она в поле вы-
езжала, жнеям говорила:
Жнеи молодые,
Серпы золотые!
Уж вы жните, жните,
Жните, не ленитесь,
А обжавши нивку,
Пейте, веселитесь!
Веселйлись и мы. Молодого народу было
много. У меня Галинка девчонка, на невесту
пока не вышла, а так в ряд, в ряд, все это ви-
дели, с людьми-то без отставания катила и ка-
тила. Норму выжимала! На жнитве первый
раз, а откуда что только и взялось: сноровка
124
й сила появились! Жница задорная, как и
взаправдашняя. Я, мать, глядючи, обрадова-
лась. Да их тут всех, молодь-то, и похвалили,
так уж они!!!
И на празднике от подруг своих не отстала:
песни петь где-то научилась и плясать с при-
певками пошла, платочек мой, батистовый, из
кармашка выхватила да запримахивала...
А домой, ерегица, пришла, вальнулась на
кровать да: «Ой, ой...» Я к ней: «Что, мол, с
тобой, дочка...» Тормошу ее, а она мне: «Ой,
да мама, со мной-то ничего... Да сердце вот
что-то не работает...»
И пришлось ухаживать: молока кружку
палила. Талинка моя молочко выпила, и серд-
це заработало! Этим сердцем она меня и отца
насмешила... Жнея резвая, плясунья-певунья
горяная.
Как вот тут пожин а львицу не вспомнить,
праздник наш старинный-престаринный.
Едоки
Да уж нечего сказать, дружна так дружна
семья Захара Маркова. Работящая! Как уйдут
всем семейством на поле или в лес, да как
проломаются там, да домой придут, руки опо-
лоснут, за стол сядут, так еды-то им вилами
подавай! И подает им Матренушка, и подает!
Работка сказывается. Блюдо за блюдом, плош-
ку за плошкой несет, а они хлебают, мнут,
так мнут, ажно брови подымаются и уши ше-
велятся. Хлеб ситник за ситником: один кара-
вай изрезала Матренушка, а за ним и другой,
и третий испахала, курганом в хлебницу на-
ложила. Едят! Вот уж по делу так по делу
сказано, что красна дорога ездоками, а обед -
едоками! А Захар Мартьяныч, дому плава, сам
не опосле всех навертывает да еще и распо-
ряженья отдает, отдает и подшучивает: «Жи-
вот крепче — на сердце легче! Ешь, народ,
веселей!» Народом своих парней, девок зовет.
Побывала я у них, поглядела, позавидовала:
Матренушка-то все, что только в печи и не в
печи, — на стол. Блюдо щей выхлебали, а щи-
то! жирнущие, ложкой не хрохлестнешь! Мат-
ренушка миску большую похлебки налила,
подала. Похлебка с забелой. Миску после по-
хлебки убрала, гляжу—лапшу несет да ставит.
С лапшой покончили, а она им «на второе»
плошку картошки тушеной с мясом. А уж за-
126
пах-от от нее: у меня ино в животе заныло.
Дома-то и ем и не ем, а тут, на них глядя, та-
кой ли аппетит разыгрался! А они едят, по-
малкивают. В поле — на просторе, а за сто-
лом — теснехонько сидят, глядят, чтобы один
другого не подтолкнул. Управились с картош-
кой, да тут бы и из-за стола на отдышку, а
Захар к хозяйке: «У тебя, мол, там вроде
пшенник был?» — «Сварила и пшенник, да
крут что-то получился, ложкой не уломишь,—
объясняет Матренушка. — Я подам, если уж
так охота?» — «Конешно, подай! Ложкой не
уломим, так колесом разъедем... Ха-ха!» Пода-
ла... и пшенник готов, даже не поперхнулся ни
один.
Вылезли из-за стола, с часок отдохнули да,
перед тем как в поле идти, — опять за стол:
Матренушка им пирога со свеклой, ватрушки
с ягодами нарезала да перед каждым по хо-
рошему куску положила. А ватрушки, пироги
ли как ни вкусны, а с молоком — еще лучше.
Так на стол-от и молоко кринка за кринкой.
Навертывают пироги, ватрушечки, молочком
запивают, слов не говорят, а похваливают.
Пошла я от Марковых и вспомнила приба-
утку дяди Микеши про молодца, что съел
тридцать пирогов с пирогом да все с творогом.
Ел, ел — что-то лопнуло: не брюхо ли? Нет,
ремень лопнул с пряжкой...
Так это шутка-прибаутка, но тоже к делу
говорилась: старинные-то люда хороших тру-
довиков по еде определяли. Эти же вот Марко-
вы завтракать усядутся, блины едят, а блины-
то чуть ли не по колесу — так хоть бы готовы
в блин-от еще и ломоть завернуть. Ведь об ра-
ботке думают. Куда с тощим-то животом? Кто
127
каму надобен? Что в животе—того никому не
видно, а вот на галечах — каждому. Да и
все-то, чай, живем не для брюха. Не в этом
радость.
Хрен
Как что вырубаем?.. С хреном боремся! По-
глади те-ка, за двором-то, сколько мы его нары-
ли... Засилье страшное. И молодого, и старого,
прошлогоднего, полным-полно. Да чуть ли не
по полуарпгину. На кой вот нам его столько-
то? В городу хоть в хлебово трут, а мы?! Мы,
правду сказать, по теперешнему .времени не
ах как и ублажаем сами себя. А в город на
рынок приедешь, хоть на Средней, хоть на
Мытный, поглядишь: хиленькая хренинка на
прилавке-то выложена, а просят без мала чуть
ли не по полтиннику. Экую-то цену за такое-то
«добро»?! И берут!.. На моих глазах две граж-
даночки подошли к прилавку, покупают и го-
ворят между собой: «Маринк, выбирай, мол...
Потолтце-то, чай, лучше...» А Маринка: «А не
все ли равно, Клавдь. Хрен и хрен. Толстый
ли, тонкий ли?..» Клавдя смеется: «Да ты,
мол, что! В Т0ЛСТ01М-Т0 мозгу-то больше!» Ма-
ринка, вижу, деньги подает и то же смехом
отвечает: «Не знаю, покупаю, не.вьйираю. Мне
все хрен...»
И я усмехнулась да про свой деревенский
хрен, что в подполе у нас дома навален, по-
думала: нашелся бы, мол, вот человек да при-
ехал, так без единого слова задарма бы весь и
отдала... Право! Грузи бы машину целую да
вези! У нас опять нарастет до демона. Что, го-
129
ворите, в ресторанах? Знаю, что и -в рестора-
нах идет как приправа. Приготовят да подают
к накрытым-то столам. Там он и тертый, и
строганый, что батька наш не поскажет, и с
соусом, и с уксусом, и со сметаной хрен, и в
маринаде хрен...
Это сейчас, а ведь была и такая жизнь, что
редька да хрен этот самый на столе крестьян-
ском не переводились... Иные едят да и похва-
лят: хрен, мол, да редька, лук да капуста —
лихого не попустят. А Максим Петров придет
к нам, помню, навеселе, увидит, что мы редьку
с хреном хлебаем, вздохнет и споет:
Ах ты, хрен мой, хрен,
Дорогой мой хрен!
Что не я тебя сажал,
Что не я поливал.
Хрен сам возрос,
Сам кореньица разнес.
Благословитесь-ко, бояре,
Хрену выкопати,
Хрену выкушати...
Не знаем, как бояре его кушали... Мы же
ели досыта, и позавидовать не на что было. И
забыть быстро забыли этот хрен, как жить хо-
рошо стали. Забыли, не манит... Разве что уж
вот ресторанното-то бы хренку! как мяса вон
наварим, попробовать?.. А со своим-то не хо-
чем, и без него мясо-то хорошо едим.
Старинный
дом
И в Анфисьине, и в Голошаеве да и в дру-
гих-то, скажу, деревнях полно старых-то до-
мов. А этот — стариннутций. Поцжился дом,
осел, поперекосился. Ломать хотели, а потом и
воздержались, как с топором округ него похо-
дили да обухом простукали стены-то: еще, мол,
век слишком без нужды простоит как подру-
бить, подвести венца два да на каменный фун-
дамент поставить. Сделан был ведь из само-
лучшего лесу, а вывезен из-под Макарьева.
И рассказывают, что дом этот самого Стеньку
с его народом видал, когда он с отрядом со
своим по Волге до Макарья спустился да по
лесам укрывался. Века, чай, три <с той поры
убегло. Из него, из этого дома, на моей на па-
мяти два солдата этой войны — Витенька с
Павлом — вышли! Андрей с Шурой долгонько
тут жили. Оба на инженерство встали да в
Сибирь укатили. Теперь, после Андре я-то, кто
у них по старшине тву-то? Катя? Верно. Катя.
А не бывала же давно, от той поры, как на па-
рашютистку прошла. Карточку бы не присла-
ла, так и не узнали бы: бежит с парашютом-то
по земле! А он, как облако, впереди ее. Глядеть
интересно. А теперь в этом дому две девки —
два яблока — растут, учебой занятые.
Про старых хозяев? Про них ничего не ска-
жу. Стариков надо спрашивать. Старики, те
131
много помнят и говорят, что с этого самого до-
ма и деревня наша, почитай, как встала, так
и пошла. Разрослась, вытянулась вдоль всей
речки.
Трамвайный
билет
Эх, какую у нас дорожку от Ключихи до
Бурматихи положили! Катишь и катишь, как
по паркету: ни тряхнет, ни хлюпнет. От ходь-
бы отвыкнуть можно, а езда минутное дело.
Поезжай и ни о чем не думай. Молодые вон за
один день успевают в город — туда и обрат-
но ।— скатать.
А я, в голову пришло, первый раз в войну
в город в ФЗО к сыну поехала. Приехала да
на трамвай, — у нас над этим, как я после-то
порассказала, вся деревня смеялась, — билета
и не достала! Шла от самого Каманина —
верст с пятнадцать — до Автозавода пешком.
Нашла сынково общежитие да ему, юыну-то и
говорю, что шла, мол, пешкам до тебя и уста-
ла до смерти! Не достала, говорю, на трамвай
билета! Он и покатился надо мной, как дура-
чок, да и ребята-то, что с ним жили, — со
смеху! А мне не до того. Меня в сон после та-
кой дороги клонит, чуть сижу. Дома и больше
пройду, а так не уставала: идешь вольненко,
не под страхом, что машиной, мол, сшибет.
И им объясняю, как и что: вышла-де я из вок-
зала, поогляделаСь, увидала этот трамвай,
бегу к нему да кричу, как подошла — билет,
мол, билет! А он и поехал, трамвай-то! Поехал,
я и осталась, как дура. И спросить ни у кого не
спросила: постеснялась от робости, которая
133
напала на меня, как с поезда-то я слезла. Вот,
мол, он, город-то! Машины и туда, и сюда. На-
родищу-ууу... и все бегут и бегут. И я вдоль-
то дорогичшоссе побежала. Вижу, трамваи
идут, останавливаются, и я бы, конешно, могла
сесть, как посие-то раздумалась, ну не села.
Бегу и бету, и как-то даже рада, что бегу.
Привыкла «ведь больше ходить, а не разъез-
жать.
Воротилась домой, и стало мне смешно и
стыдно. В другой раз, когда к брату в воин-
ские лагеря ездила,— такого смеху не надела-
ла, а все, как и быть, как и люди, ровно и век
свой в городе прожила: сяду и еду куда надо.
На любом трамвае. И билет: либо и сама отор-
ву, либо кондуктор подойдет да (выдаст. Плати
только денежки. Любота, опокой. На то он и
город: садись да поезжай. Да уж и мы, дерев-
ня, к этому подходим. К тому, окажу, подъез-
жаем, куда правим.
Путешественница
Найдутся, конешно, и такие, что и пове-
рить не поверят, что какая-то Наталья Рунду-
ко1ва из Маланихи по всей стране из конца
в конец гостьей-путешественницей разъезжает.
Примчала вот на прошлой неделе из Владиво-
стока, пожила самое пустяшное время в своей
Маланихе, управила огород, повесила замок
на дверь да в... этот, в Крым, к зятю Натолью!
Года старушечьи, а ей, Наталье Терентьевне,
путь-дорога нет ничто. Сборы у одной-то тоже
не ах как хлопотны. Детки по разным горо-
дам живут, манят, зовут. В Крым-от не в тре-
тий ли раз нарядилась. Да хоть бы уехала да
жила там... Дочка с зятем и уговаривают, чуть
ли не силком останавливают: живи-де у нас,
мама! Ешь, пей что душа попросит. Живи! А
мама, мама свои гостинцы на ихние обменяет
да к другой дочке в этот, в город-от, на «И»...
в Ижевск! В Крым самолетом, и в Ижевск, во
Владивосток, в сам-от Барнаул, — везде на
крыльях. Скоро, мол, и хорошо. Вот и разлё-
тывает. У Васютки, у сынка в Барнауле, как
порассказала, и долгонько было погостила, и
еще бы гости, пока самой не надоест, так нет,
не усидела: ее вот в Москву без терпения, ви-
дишь ли, потянуло к внучке, к Люсеньке. А
Люсенька днями на фабрике, а вечерами в ин-
ституте. Так вот на ее, мол, поглядеть, разу-
135
знать, «ак работа, ученье-то дается ли, как
двигается. Яблочков с орешками увезти. Нагля-
делась на Люсеньку — в Маланиху айда-по-
ехала.
Так и дорожничает, как молодая-боевая. Я
в прошлую весну с дива над ней пропала: на
дорогах ростепель, ни встать, ни шагнуть от
деревни до деревни, а она в Таллин к внукам!
«На флот». Подумать ведь только! Письмами
они ее, слышу, сманили, разъезжальщицу ста-
рую. Карточки прислали— не нарадуется. Два
погодка.
Ликованья, радостей у старухи! Басен, рос-
сказней про то, как в гостях на флоте была-
жила. Ой, матушка, Наталья! Найдутся люди,
еще раз скажу, что и не поверят, рукой на это
махнут... А ведь правда.
Спрашиваю я ее как-то в лавке, сахару ку-
пить зашла, да: «Не устала, мол, катагься-
то?..» «Милан, устала не устала, а, чай, я этим
держусь. Дышу детками да внуками. Я по ним
по всем — живая сгорела...»
Верно. Все ведь матери для детей-то — ог-
рады каменные. Птица рада весне, а дети —
матери.
Вдова
Не-е-ет, Ефиму-то молодую девку не надо!
Он вон все к Шуре Ковриной подступал, как
она овдовела. Рав сто подступал!.. Чем вот она
ему люба? Ни красоты уж больно-то бы, ни
богатства. А люба. И по сей день не отступает.
К ней и к ней. Не она, так и свет клином! А
Шура, как видно, боится за него, за молодого,
идти... У Шуры своя голова. А ему ее — вот
ведь человек! — замуж взять хочется, как вот
в страшную жару пить...
Штакетнику ей привез, дров машину боль-
шую свалил... Она ему было и деньги! А ему
ли деньги нужны. Шура на сенокос, и он за
ней, Шура на базар или с базару — норовит
Шуре чем-нибудь да помочь. Век бы жил с
Шурой да глядел на нее.
Чем дело кончится?! Люди-то уж и так су-
дят, что-де, вольно Фом ушке жениться на вдо-
вушке! А вдовушка раздумывает, шьет вдовуш-
ка широкие рукава, чтоб было куда класть
всякие слова... Ефим же свое гнет, не отступа-
ет!..
137
Грунюшка
А пришла да и выговариваю, я ведь его не
боюсь: «Кирюх, милой, жаль-то, мол, у тебя
есть?» — «Есть». — «А чего тогда с Грунюш-
ки-то, со столетней-то старухи спрашиваешь?
Радовались бы с женкой-то, что экая-то стари-
на плохо ли, хорошо ли, а все еще у печи сто-
ит, управляется. Вы оба, при ней живучи, до
сей поры, поди, не знаете, как щи с похлебкой
сварить, как горшок в печь поставить. Уж ей
бы, Грунюшке-то, не грех и на печке поле-
жать! Мало ли она всего за жизнь перенесла:
в нищете, было время, малолеткой путалась,
моченый сухарь за пряник принимала. Сейчас
пенсия, она и без вас хорошо проживает, так
нет, она не тот человек: она вам услужает. Вы
с женой деток-то только нарожали... А она но-
чи напролет от зыбки не отходила: байкала,
люлькала! Ей уж на почете только жить. По-
клонитесь, милые, старухе-то».
138
Встреча
Не песня, так, может, и не (вспомнила бы,
на ум-разум не пришло, так вот песня-то на-
доумила, за сердце задела! Хоть слушать-то и
не больно было когда: печь топлю, стряпаю, с
чугунами, с горшками разделываюсь, хлебы
припасаю, паютуха-то, боюсь, не проглядеть
бы, услышать, как он заиграет да скотинку-то
погонит. Толкусь у печи! А в избе радио, и
мы его почти что и выключать не выключаем:
само умолкает, как наговорятся, напоются
там. Ну и слышу: такую ли песню разливают
про молодушку, про ее встречу с раскрасавцем-
барином!.. Старинная, слышу, песня, старин-
ная, а не слыхивала! Мрет у меня сердечуш-
ко... Отзывная, нежная песня, за душу задевает
да так все и подымает в душе-то!
Ой-ии... да-ааа... каких вот их только нет
по жизни, встреч-то. Два вон камня в воде и
те встречаются, сталкиваются, а на людей, на
человека с человеком — удивляться ли! Иной
раз чаяно, думано ли, а так ли встретиться до-
ведется, что ахнуть ахнешь и руками вразмах!
Глазам своим не веришь и слов, каких надо,
не найдешь.
Я так вот и вспоминать не вспоминаю
жизнь свою девичью: не ах что и было, а все
равно песня-то разбередила, потревожила, что
совсем было забыла. Ведь годов-то тому-уу!
139
Невеститься я начала, на замужье подрастать
да однажды в гоСти в троицын день в Кусай-
кино и срядилась. Приводилась и пошла. При-
катила девка красная, гощу. На Березкин угор
хожу. Там — гармони, коренная гулянка!
Придешь, встанешь в круг и стоишь. Ты на
весь народ глядишь, — почто же и гулять хо-
дишь, — и другие-то люди на тебя глядят.
Каждый ведь, чай, человек обглядывает дру-
гого. А я еще и гостья! Иной глядит, поди, да
может, еще и думает: чья, мол, это такая-то
девка?.. Откуда да у кого, мол, гостит? При-
метила вот я, что один парень уж больно на
меня уставился, стрижет меня глазами-то...
Впору уйти! А уйдешь ли?! Стою да тоже на
него не в открытую, а так, втаёк, поглядываю.
Какая у девки смелость, да и ни к чему она.
Парень этот все, наверное, чай, понял, смекнул,
и как только завечерело, стали другие ребята
девок подхватывать, парочками расходиться,
и он — ко мне...
...Погуляли мы с ним вечерок, походили
вдоль порядка по Кусайкину и разошлись.
Легко познакомились и просто расстались. Да
и не расставались, можно сказать, а «дали по
ручке» один другому — и все. Ведь не лю-
бовь — прощанья не устраивали. Говорили?
Говорили. О чем говорят при первом знаком-
стве девка с парнем? Так, кое о чем... Что она,
первая-то встреча? Парень больше говорит, а
ты слушаешь да помалкиваешь. Да это как-то
и красит вроде бы девку-то.
Отгостилась, вернулась я в свою деревню
и больше в Кусайкино разику единого не бы-
вала. Не пришлось. Замуж ушла, жизнь на-
стала другая. Вас народила. Живу, а о том
140
парне хоть бы когда вспомнила. Да к чему и
на что вспоминать-то? Была встреча — была,
в памяти не держу.
Война не одна была пережита, вы начали
расти, подросли. А (в нашу или через нашу
деревню все кто-нибудь да одет. Так ведь на
каждого-то и не гладим. Едут и едьте. Мало
ли люду проезжего. Сижу вот я однажды на
лавке, пряду да как-то ненароком в окошко-то:
что это, мол, ровно мне знакомый мужик-то?
Где это, мол, я его видела? Где, экое-то об-
личье?.. В сердце ино как иглой кольнуло!.. Л
он, он одет потихоньку на лошади. Воз нагру-
жен: «столбик», гляжу, для шахт, для Донбас-
су везет. Наши мужики часто же его, этот
«столбик», на Ветлужаиху возят. На станцию.
Вот, мол, и этот туда же! Выбежала я и удер-
жать уж себя как-то не удержала, как вот те
девчонка семнадцатигодовая, на улицу-то, да
как встретилась с ним глазами-то — и узна-
ла... Вон, мол, это кто! И не успела я с ним
первая поздороваться, как он мне остановил
лошадь-то да словно вот тем же голосом, какой
тогда у парня-то был: «Здравствуй, Аню-
ша!» — «Здравствуйте», говорю. «Ты, спраши-
вает, в этой деревне живешь?..» — «Да, мол,
в этой». — «А я, говорит, от той поры и не
знал уж, где ты...»
Постояли мы с ним при эких-то разговорах,
минутку либо две перемолвиться только что
перемолвились, поехал он, а у меня опять
в сердце кольнуло: один-то, вспомнить, вечерок
и виделись, не знаю вот и сколь годов назад...
больше, поди, полувеку, молоденькие, а не за-
был, как и звать упомнил..
Ах ты встреча .встреча нечаемая... Не ска-
141
зала бы да скажешь, поневоле окажешь, что
гора с горой не сходятся, а человек с челове-
ком! Что тут и говорить.
В песне-то, конешно, как в песне, не чета
любому рассказу как хоть вот и мой-от, да
только без жизни ни одна хорошая песня не
сложится. Ни одна.
О Шаляпине
Шаляпина с полдён как начали, так и пе-
редавали до самого вечера. Песни, какие он
пел, передавали! А песня, по себе зная, ака-
жу, ладом красна. Вот и Шаляпин пел, души,
сердца своего не жалел. Знал, как спеть, за-
чать и кончить хоть тебе песню вольную, хоть
кручинную, либо развеселую, беззаботную, а то
и грозную, печальную ли, голосом нежным,
вкрадчивым. Слушаешь, а он тебя, Шаляпин-
от, то обрадует, то на грусть, на печаль наве-
дет... Зальется, зальется уж до того! да задор-
но-лихим голосом и выкрикнет, как вон в
«Дубинушке». Так и приподнимет тебя. Хоро-
шая песня и дух бодрит. Тяжела «Дубинуш-
ка», а слушать слушаешь и гордость-то берет,
что народ, сам народ «в родимых лесах на вра-
гов подобрал здоровей да покрепче дубину».
Экая сила, экая воля в душе, у Шаляпина-то!
К самому концу спел он и «Не велят Маше за
реченьку ходить...», и до того же хорошо,
славно! Девчонкой и ее слышала, на свадьбе.
Тонко так выводили, с любовью, трогательно...
Шаляпина же я бы и еще не знаю сколько
раз готова слушать. Улыбнешься и всплакнуть
всплакнешь. Я вот со всеми своими недосуга-
ми, как села на лавку, как начали Шаляпи-
на-то передавать, и до тех пор из избы не уш-
ла, пока он петь не кончил. А перед его-то
143
песнями и жизнь, какую он прожил, рассказы-
вали. Тоже интересно, и не все вот, мол, легко
было и у такого человека. Слава, конешно,
славой, а жить просто ли!
Велик слов нет, экой человек, как Шаля-
пин-от. И почетен, и богат, и талантлив до не-
куда... А как стосковался! До смертного часа
родину-то призывал. Не грела чужина-то, а
ежели и грела сколь, так не пригрела, не
привязала. Иначе с чего бы и сердцу разры-
ваться. Сердцу-то Шаляпина! С чего бы и с
тоски убиваться, пропадать да как матерь род-
ную Роюсию-то жалеть. Не подломи бы вот его
эта болезнь да эта смерть, так и ‘воротился
бы, и пел бы да пел в Москве-то. Песней у
любого человека душа растет, а про Шаляпина
и не разговор. Мастер так уж мастер! За что
ему и слава такая широкая, немолчная. Ну,
только вот там, на чужине-то, и слава тешить
перестала, и золото не золото, а что железки,
и сладкое, как горчица. А свое-то все мило и
приглядчиво да дорого. Родное и есть родное!
О Пушкине
Выходной... Баушку у нас Минька на лет-
ковуше в госта в Ярмошарово увез, а мы с
Наташкой да с Иванком — в который вот уж
раз! — Пушкина давай читать. Большущая
книга. Раскрыли и читали. Всего бы вот Пуш-
кина-то в голову-то взять. Всего! Затвердить бы
память-то. Уж ведь и писал! Не с просто-
го ума, конешно, писал. В лицеи ходил, там
учили. Но лицеи лицеями, а и то сказать: уж
что в нем, в Пупгкине-то, было рожено, по-
мамонькину сказать, то рожено! Пожил вот
только мало. С его-то головой надо бы лет сто
жить-быть!
145
Бог
Ну, а где она, божья-то милость? Разве вот
только во сне увидишь... Бог... Рай! Кого сей-
час утешишь этим?..
Мне сон привиделся, такой ли сон! Райский
сад приснился. Ну как въявь все перед глаза-
ми-то очутилось. Такой ли сад! И яблоков —
тьма-тьмущая. Да крупные. Вот, сама себе
думаю, приволье какое. Постояла, поогляделась,
да только было вознамерилась сорвать одно
яблочко, а тут какой-то старичок и окажись.
Бат-т-тюшчки! То ли я его сразу-то не угля-
дела, то ли уж невдогад для меня он вышел
откуда? Да — хвать меня за руку: «Ты-де что
самовольничаешь, в чужом-то саду?!» Я тут
и смекнула, что это за старичок! «Прости, го-
ворю, я одно только яблочко и хотела сорвать...
Девчонка уж больно у меня хворает, так по-
манило...» — «Ну, на экое, говорит, дело, лад-
но, сорви... Да болыпе-то не лазь, куда не про-
сят!» Сказал мне такие слова, расправил
надвое свою белую бороду и пошагал от меня
по садовой-то тропке... Гляжу ему в спину-то
да и думаю, как, мол, наш дед Ефрем, ма-
ленький, сухой телом-то, как и не бог! С тем
я и проснулась. Проснулась и слышу, что по-
росенок у меня на дворе орет, корова разреве-
лась. Вскочила, побежала да чуть и сон-от весь
не забыла.
146
Ну, ладно. Скотину накормила, напоила, а
потом и такое ли раздумье вошла я с этим
сном: сама, мол, я не из пугливых и не то,
что пот бога испугалась, а как-то опешила...
Это ли было по жизни видано. Морозы меня
жгли, жара палила... Страху и голоду сколько
перенесла. Всего по жизни хвачено, всем ме-
чена. Будь бы такая встреча с богом наяву,
так куда бы, пожалуй, смелее обошлась. Жи-
вем и без него, он ли в чем — если руки не
ленивые да голова понятливая — подмога?!
Характер
Жизнь, она так и названа — жизнь. Одна
она, пусть даже и самая простая, человека-то
и покажет, и расскажет.
Мечем мы тут как-то с батьком стожок на
луговинке за домом. По вечерней зо|рьке. Он
навильничает, а я на стожке с граблишками
стою да сено принимаю... И оба слышим, не
видим, а только слышим, как Кондрат Козон-
ков кричит из авоего дому, расхлебянил, знать,
окошко-то да так и кричит из улицы в улицу
Семену Шурову, а тот на крыше трубу белит:
«Ты-де, Сема, на мельницу завтра поедешь?»
А Семен: «Жив-де буду—поеду!» Ну, а Конд-
рат как Кондрат, выпалил: «А я хоть, мол,
жив не жив, а уеду!..»
Другой случай: уговорился Кондрат с мужи-
ками в лес по жерди на машине съездить. Для
колхозного питомника. Время наметить наме-
тили, а приехали наши мужики к Кондратовой
избе на час раньше: что-то поторопило. Погу-
дели-посигналили, никто им не ответил, они
через минуту и умчали. А у Козонкова, раз
не вовремя подъехали, хоть услыхать-то он и
услыхал, и нота не пристегнута! Пристегнул,
выскочил на крыльцо-то, как пуля из ружья,—
тихо-то никогда не может, не любит! — а ни
машины, ни мужиков п в помине нет. Как и
не бывали, бес бы их побрал.
148
Без меня, /мол, звать, решили обойтись, по-
думал Кондрат. Что делать? Другой бы на его,
Кондратовом, месте, рукой махнул: ладно, мол!
А ему досада страшная. У него характер не
тот. Велосипед, как молодец какой ярый, схва-
тил, подпрыгнул на своей деревяшке, уселся
да той же дорогой, топор в дерево!—приговор-
ка у него такая, — за машиной-то вдогонку. У
него ли что отобьется, он ли где что сдаст да
до своего не дорубился! А не добьется, случись
такое, так тут и ляжет. Как характер велит,
так и поступит!
Жизнь
и смерть
(От смерти, все говорят, как опа приедет, до-
рогу сыщет, куда денешься?!
Ивану Ильичу в самую горячую страдную
занемоглось. Вся семья за делами, в поле, и
он к обеду с поля вместе со всеми приехал.
Да и свернулся...
Засуетились Сокины с похоронами. К вече-
ру гроб привезли. Да как поглядим, а за ним
следом еще один везут да в дом-от несут. Вот
так, мол, а-яй! Неужто, сами себе думаем, и с
Елизарьевной-то что случилось?! Оба старика,
знать, мол, пошатнулись.
Люди, кто тут был, в сомнение, ошибка-де!
Домовину лишнюю, гроб этот, давай скорей из
избы-то на машину, пока она от окошен-то не
уехала. А Еливарьевна от Шумаковых, от со-
седей, — за делом, чай, за каким-нибудь бе-
гала, — бежит и кричит: «Несите обратно... Я
это уж себе под раз такой заказала...»
И стоит пробок не двадцатый ли, считай,
годок. А хозяйка его и по сию пору еще бе-
гать бегает, дел полно всяких, по хозяйству и
по дому делает, управляется, с внучатами
нянчится. Их растить надо. Так и идет жизнь.
150
«Баушка»
До девяноста, почитай, годов дожила, а про
женихов... нет-нет да и помянет... Всех, не
поленится, переберет, наша Матрена Яковле-
вна.
На восьмом десятке за Павлуху-то Дуднева
ушла, да умер он скоро, а она! Она хоть бы и
за другого идти готова. И пошла бы, да ника-
кой старик-ют не подвернулся. Пошла бы, как
молодая: в лице-то ни морщинки да высокая,
матерая из себя-то. Зимой нет ничто без плат-
ка по деревне пройти: жаркая, сильная, любой
мешок на плечи подхватит да понесет. Варег
никогда не оденет, а в баню придет, в рукави-
цах готова париться, а после ледяной водой
обливаться.
Всякого можно про нее насказать, да ведь
вспомнишь хорошее и ничего худого. Все, что
ни живут, любят доброе, да не всем просто
дается оно: его надо исполнять живучи век
свой.
А Матренушкин век, что не шел, так
она не за мужиковой спиной жила, как иная:
только с грабельками, с грабельками, мол, го-
товое подгребать, что мужик накосит... Не жи-
вала на готовом, а с пятерыми да с восьмеры-
ми, как за Дуднева-то ушла: всем кусок хлеба
добывала, обшивала всех и обмывала, сна-ночи
не знала. И все выросли, детки как детки.
151
Теперь с внуками. По улице идет, одного на
руках несет, другого за руку ведет, третий за
сарафан ей держится. А она и рада. Назови
баушкой — обидится. Так мы уж ее только
Матреной Яковлевной!
Родительница
А то и скажу, что выносить дитя да ро-
дить — жизнь свою в это положить.
Я до того, как колхозы начали делать,
первеньким ходила. Помню: остаточки докажи-
ваю, а меня то на угли, то на глину потянет.
А перед самыми-то родами толкнула нелег-
кая—на базар! Села с мужем в телегу, поеха-
ли, за час без малого — там. Базарим. А меня
вдруг на деготь!.. Так ли поманило... Запах-от,
знать, в нос-от мне бросился, когда я по ря-
дам-то шла. Что мне с собой делать: хочу
дегтю! Нет моего терпения. Муж ушел узна-
вать, что почем да приценяться. А со мной —
прихоть такая неудобная. Иду в дегтярный ряд
и вижу: у одного старика такая ли бочка
выставлена! И запах — хоть упасть! До того
уж приятный. Так головушка и закружилась.
Повертелась я с минуту около этой бочки, вы-
нула из корзины, — будь, думаю, что будет! —
кусок ржанухи да этому старичку и говорю,—
а стыд, стыд мне так всю рожу и залил: «Не
помажешь ли, мол, дедушк, вот мне...»
Взмахнул старик на меня глазами, без еди-
ной смешинки, да аккуратне1хонько, как в
масло, кусок-от, что я подала, и пообмакнул...
Покрыл тоненько экой-то чернотой: «На-ко...»
говорит, И брови сдвинул: вижу-де, мол, я в
чем дело-то, вижу твою-то гору...
153
Поотошла я в сторону, отщипнула самую
крошечку, понюхала, лизнула, и ровно вот и
сыта и довольна стала. Муж меля, как уз-
нал — ругать: этого, мол, еще не хватало!
Ему что? ему просто. Рюдил бы разок—узнал,
как белый-то свет из глаз уходит.
...Достался мне сынок! Брусники до чего
хотела: как припаду к кадке да так вот целы-
ми горстями и хватаю, ем. Ем и не наемся. А
хлеб, так только ломком. От всего каравая.
Нарезанного не хотела.
Ой, детки, детки — радость наша и наши
бедки, что Устинья, бывало, не промолвит. Уж
она знала, что говорила: десятерых, почитай,
взрастила, в люди вывела.
Перегородка
А что уж это больно засторанивать-то те-
перешних молодух? Ведь все, почитай, только
и родят по одному, по два ребеночка. Не зна-
ешь что и сказать, подумать об нынешних мо-
лодых семьях? За примерами я, конешно, за
море не пойду, а про своих, со своей деревен-
ской улицы скажу. И коснусь вот хоть той
же Марютки Шанькиной: извела себя аборта-
ми до некуда! Не на восьмой ли вот легла? Из
живого живое драть. А потом и ходит, как ис-
питая, худущая, как смерть. И капитал не
берет, самая хорошая еда. В девках, как нали-
тая ходила, а теперь -взгляни: Спица и спица
вязальная. Деток бы полно было... Как бы не
так. Всего-то один-разъедный парнишечко ра-
стет. Ах, Марютка, Марютка! И Ваенга хорош!
За волосы бы драть и драть хозяина, чтобы
как чередный, жальливый муж жену-то берег,
не катал бы ее за всякое-то время к врачихам
да акушеркам, как они ни услужливы. Не пя-
тился бы от женина-то брюха. Ей ведь его не
ветром надувает.
На меня кто-то, может, и поосердится, но
ведь и правда, милые, вся вот тут, в одном:
выкатят отец с матерью на жизнь-тю одного
ребеночка да и тютькаются над ним, как над
рассадой в парнике. Поливают, поливают, хо-
лят, холят, да только неженку вырастят! А
155
кому бы непонятно, что людная-то семья креп-
че стоит: свежа и здорова. Так нет, наложена
вот перегородка, запрет ли на живое дело —
да и все тут! Если подумать бы на такое, что
силы, мол, .в народе не стало? Пустое! Есть и
сок, и сила. В чем, не пойму, дело?
Старухина
память
Раззадорила я Марковну! А ведь только и
сказала что ты-де у нас еще герой, Марковна!
За тобой погонишься да вряд ли и угонишься?!
Ух ты, как она загорячилась: «Нет уж, милая,
мол, Касьяновна, что ни толкуй, а все! Угерои-
лась... Мне восьмой десяток остаточки добегает.
Хоть сердце-то еще и, не пожалуюсь, крепкое.
А было как колотушка! И ноги вот пока, бога
не гневлю, держат, и руки, в руках силу чув-
ствую. Глазами крепкая: нитку в иголку
вдену... Да только этому ли радоваться, как
вспомнить, что было! Ушло... А было, милушка
моя, что я за день и по сорок, и по пятьдесят
вышагивала. Отшагаю и устатку нет, не чув-
ствую. Хоть бы и еще столько же бежать го-
това! За работу ли схвачусь: делаю, делаю, и
по дому, и на полосе, и по хозяйству, и наде-
латься не могу! Где так уж и поспокойнее бы
надо, а я изо всей силы рвусь! Тогда только
и сама себе люба. Устала вроде а и не устала.
Одна, бывало, забота: дня не/хватка, день ко-
роток. Не поделаю, не поработаю — сердце за-
болит. Как иные вон нетрудовиками живут?..
Нетрудовой, значит, считай, не своп хлебец
едят? Да только, знать, и таких земле-то тер-
петь приходится. Свинья только жрет, гуляет
да лежит, а человек — не свинья. Коли дела
нет, и жизни нет.
157
Аппендицит
Оттого и про хитрость разговорились, что
Дунюшку вспомнили, с ее хитростью... Насмея-
лись досыта, не в обиду будь поставлено. Та-
марка ведь родить поехала? Родить. Так и ска-
зать надо было, а Дуня, мать-то Тамаркина: с
аппендицитом, мол, поехала. А людям что: с
аппендицитом так с аппендицитом...
Хорошего парнишку родила! Такой ли то-
лстой растет! Три годика, а бегает! И драчун...
Люди-то уж и то говорят: отец-де, мол, с ма-
терью смирные, а парнишка-то ib кого такой
Аппендицит. Ведь так, милые, и осталось: Ап-
пендицит. Бывает, конешно, что и Виталькой
назовут, а все равно добавят: Виталька-Аппен-
дицит.
Прозвища, я уж об этом сказывала, в на-
роде водились обидные, а тут, подумать толь-
ко! Сами себе прозвище дали. Зряшная хит-
рость так ли обоймет, обовьет, что и не заме-
тишь.
158
Без родни ли
прожить!..
Раньше не больно верила и, до старушечь-
их годов доживши, не верю ни в какие сны. А
чудно вот все-таки, как родная кровь сказа-
лась. Приснилось: руку мне отрезали... и
кро-о-вии. Ну, думаю сама себе, кто-нибудь,
мол, из сродников накатит. Так оно и есть:
четверо в один вечер... Из Мормулаева нянь-
ка Орина, да из Ерзова две племяненки, да
Иванко из Чмшихи. А через два дня и празд-
ник! Гостей — и званых, и незваных — чуть
ли не со всей округи насходилось и насъезжа-
лось. За столами места не хватало. Хозяину с
хозяйкой црямо задача: на место усадить. Уса-
дили!
Ночь пришла, новая задача: где и как та-
кую оравушку положить-раэместить. В сенях
и на сеновале—(вповалку... Упляшутся, упоют-
ся и спят-храпят, что Оринушка ни молвит,
без задних ног. А утром ранехонько хозяева
за стряпню! Да час-другой погодя гостей бу-
дить, к столу звать. Рассядутся ненадолго, да
из-за стола-тю кто на пляску, кто на гульбу
вдоль деревни с гормонью с Тимофеевой. И в
избе песен, разговоров! Иванко же тут со сво-
ими поминутными шутками-прибаутками. Все-
то один другому рады. Тут и не родные все
как родные. И не дивно: все на одно солныш-
ко-то, чай, глядим.
159
...Роднимся — мне и эта уж мысль в голо-
ву — редко! Мало постимся. У всех какие-то
недосуги да дела за делами, которые уж мож-
но и отложить ради хорошей гостьбы, встречи.
Надо, милые, хоть раз один, а то бы и два на
году-то, друг с другом повидаться. Обняться
ли. Я сестрицу годков семь, пожалуй, не ви-
дела... Что за остуда? Живет не за /морем.
Гриша, племянничек, долго же не бывал. По-
клон хоть бы прислал. Так недолго и сердца-
ми очерстветь. Празднику-то вон как рады.
Душе и сердцу любота. Человеку ли без родни
прожить.
Кисель
Пошли мы с Иванком в лес, идем полевой
дорогой и видим: столько овса в колеях рас-
сыпано, столь колхозного добра под ноги бро-
шено. Посеяли, называется. Сколько, мол, из-за
халатности киселя пропадает... Айванко: «Ка-
кого киселя, мам?» — «Ну, как этого какого?
Самого настоящего!»
Не зря мужик себе говорил, что вот свари-
ко, мол, мне кисель! Свари и не капни! Так я
тебе за это куману на сарафан куплю! Так
ведь и не сварила, как просил, а так и разли-
ла половину: на пол, да на подол, да пока в
печи-то стоял, так из самого-то чугуна — про-
глядела — немало киселька-то убежало...
Прошлой осенью больше тонны картошки
поморозили, льну три гектара под снегом оста-
лось... Это ли не кисель... Не одним приходом
люди богаты, а и расходом. Расход — бережи
брат. Вот кисель-то поневоле вспомнишь. Кап-
ля по капле... Зернышко по зернышку, а воро-
ха нет!..
161
Наши
заботы
Сутки коротки. Весна! Не придумаешь, как
и верх над заботами взять. Бегаешь, хлопо-
чешь, бьешься, перекусить некогда, а деланно-
го не видно, ровно ничего и не убывает. В
колхозе дел! И дома полным-полно. По шейку.
В одном огороде копки, мотыженья, садки, по-
ливки... уйма. Вот и не верится, пока вес-
на-то! — 'что все как надо, как душа просит
управишь. Как ни рада ей, солнечной да весе-
лой, а она свое требует. Встанешь до солныш-
ка и от работы, <с огорода, уйдешь, как смер-
каться начнет.
Да и каминный год, хоть весеннего дня,
хоть летнего — все нехватка! Как они идут—
не видишь. Не день — минутка каждая, золо-
тая!.. Упусти весенний час — неделей потом
не нагонишь. За делами успеваешь — сердце
на месте, душа радуется, растет, что день впу-
стую не пропал. А деньки, они ведь идти-то
идут, а и заботы с собой ведут. И всяк их на
себя-то наваливает. А навалил-нагрузил, так
они же чем свет и будят, толкают в бок-от:
«Вставай! Гляди на время-то». Да, мелко на-
мелко крошат его часики, а убегает оно без
повороту.
Времечко выиграно — все выиграно, тогда
и забот вполовину, тогда и ты человек. Весна
весной, а успевать везде надо. Приходится ус-
певать.
162
Своя сторонка
Самая милая изо всех дорог — дорожка к
своему дому. Был у меня вам сказ про Ермо-
лаевых? Был. Живут, наладились домом. И
Евсеевы Каблуковым письмо за письмом, что
к Октябрьской, хоть плыть да, мол, дома быть.
До мая подумывали отложить, а терпения-то
и не хватает, знать. Приедут! Двери и окна
начнут отколачивать. Долго не жили в дерев-
не-то, а все равно рады будут в старую-то ко-
лею войти. Войдут да и люди, чай, помогут,
приезжали бы скорей.
Дома и жизнь незаметно вроде бежит, а
там, на ней своей-то сторонушке! и год — век
нескончаемый. Не свое и есть не свое. Своим
вон леском идешь, бывает, да как он ни хмур,
ни долог, а и идешь и идешь, хоть бы те что.
Кажмнная елка, сосенка глядят на тебя как
родные. Век вот тут и живешь среди лесов.
Конешно, люди, и этого тоже нельзя не ска-
зать, везде селятся да живут, хоть вот на том
же просторе степном. Там своя красота. Анам,
нам жителям подлесным, народу северному,
как-то и не по привычке бевлесовые-то места.
Все лесок-от вспоминаешь, как видишь, идучи,
или нроезжаючи, что глазу-то не за что, быва-
ет, зацепиться. Куда ни взглянешь, и нигде-то
ни кромочки, ни полоски лесной не синеется,
не видно. Кругом простор неоглядный — не-
163
бом кончается. В иных наших местах сразу
же за дворами, за банями ли, за речушкой, на
которой и деревня стоит, — лес! Краса и лю-
бота. Он, лесок-от, нами сад, и парк, где мож-
но и скуку, как набежит, разгулять, дело себе
найти, отдохнуть. Ходи, гуляй, и никто тебя
не остановит, не оговорит. И идешь, да добро
лесное, коли желание есть, — берешь.
И деревни наши в зеленой опояске стоят.
Лесок-от и нас и их сторожит. Земле, воде
силу дает.
Содержание
Звучащее русское слово............ 3
От автора ........................ 5
Мать-земля
Париж и Курмыш.....................И
И птице свое гнездо мило ....	13
Земля родная......................14
Земельный декрет..................20
Соль..............................25
Старина
«С каменки».......................29
«На зубы».........................31
Щи................................33
Чай...............................35
Вор у вора....................... 37
Страхи-ахи .......................40
Скитницы..........................42
Чертово болото .................. 43
Поминалыцица......................46
Воспахнулась!.....................47
Про медведя.......................48
Дед...............................50
165
На Светлояре.....................51
Клад.............................53
Помин войны
Солдатка.........................57
Огонек...........................59
Домохозяюшка ....................61
Победа пришла!...................63
Жизни круг.......................65
Как проживешь,
так и прослывешь
Наша деревня.......................81
Пономарево-Турань-Васильево ...	84
Когда дело по душе.................85
Родовая закваска ................ 86
Поставить себя....................88
Макарушка.........................90
Почтальонша Настя.................92
Честь.............................94
Нижняя корочка....................95
Палага ...........................96
Единоличники .................... 97
Книжники..........................98
Кассирша..........................99
Свой воз
Жизнь............................103
Выбился!.........................105
Формулы...........................106
Свой воз..........................108
Старики...........................111
Баня...............................ИЗ
166
Лапти............................114
Тесть на «ГАЗе», а зять на «МАЗе»! 115
Не в деньгах дело................117
Пироженики.......................119
Хлебосольство .................. 121
Стряпка..........................122
Модница..........................123
Ножина л ьница...................124
Едоки............................126
Хрен.............................129
Старинный дом....................131
Трамвайный билет ................133
Путешественница..................135
Вдова............................137
Грунюшка.........................138
Встреча .	 139
О Шаляпине.......................143
О Пушкине........................145
Бог..............................146
Характер.........................148
Жизнь и смерть...................150
«Баушка».........................151
Родительница.....................153
Перегородка......................155
Старухина память.................157
Аппендицит.......................158
Без родни ли прожить!............159
Кисель...........................161
Наши заботы......................162
Своя сторонка....................163
Леонид Михайлович Безруков
ДРЕВО жизни
Редактор Т. Мальцева
Художник Н. Перова
Художественный редактор Е. Носкова
Технический редактор Е. Румянцева
Корректор М. Стрига
Сдано в набор 17/V-1973 г. Подписано к
печати 2/IX-1973 г. А12755. Формат бум.
70X90 1/32. Бумага тип. № 1. Печ. л. 5,25.
Усл. печ. л 6,14 Уч.-изд. л. 4,22 Тираж
30 000 экз. Заказ № 8643. Цена 18 коп.
Издательство «Современник» Государст-
венного комитета Совета Министров
РСФСР по делам издательств, полиграфии
и книжной торговли и Союза писателей
РСФСР
121351, Москва, Г-351, Ярцевская, 4
390012, г. Рязань, ул. Новая, 69
Рязанская областная типография.
СОВРЕМЕННИК
НОВИНКИ «СОВРЕМЕННИКА-	18 коп.
Лирические миниатюры, зарисовки, «сказы» го-
рьковского прозаика Леонида Безрукова не раз
печатались на страницах московских журналов.
Собранные теперь вместе, они представляют ав-
тора человеком, несомненно, талантливым, влюб-
ленным в меткое народное слово. Представляя
Леонида Безрукова читателям «Нашего современ-
ника», известный писатель Николай Кочин писал:
«Такую жизнь и такую речь нельзя выдумать...»