Виктор Петрович Данилов
Фото 1-ой половины 1960-х гг.


Российская академия наук
Институт российской истории
Институт общественной мысли
В. П. Данилов
ИСТОРИЯ КРЕСТЬЯНСТВА РОССИИ В XX ВЕКЕ
Избранные труды В двух частях
Москва
РОССПЭН
2011


Российская академия наук
Институт российской истории
Институт общественной мысли
В. П. Данилов
ИСТОРИЯ КРЕСТЬЯНСТВА РОССИИ В XX ВЕКЕ
Избранные труды Часть 1
Редколлегия:
Вылцан М. А., Данилова Л. В., Данилова Е. В., Корелин А. П., академик Кукушкин Ю. С., Петров Ю. А., академик Пивоваров Ю. С., Слепнев И. Н., Шелохаев В. В.
Составители:
Вылцан М. А., Данилова Л. В., Данилова Е. В.
Москва
РОССПЭН
2011


УДК 94(47) ББК 63.  3(2) Д18
Издание осуществлено при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ), проект № 11-01-16088д
Редколлегия:
Вылцан М. А., Данилова Л. В., Данилова Е. В., Корелин А. П., Кукушкин Ю. С., Петров Ю. А., Пивоваров Ю. С., Слепнев И. Н., Шелохаев В. В.
Составители:
Вылцан М. А., Данилова Л. В., Данилова Е. В.
Данилов В. П.
Д18 История крестьянства России в XX веке. Избранные труды: в 2-х ч. - Ч. 1 / В. П. Данилов. - М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2011.  -  863 с.
ISBN 978-5-8243-1608-7
В научных трудах В. П. Данилова впервые в отечественной историографии высказано мнение о том, что в предоктябрьский период крестьянство не только не было готово к социалистическому преобразованию, но даже его движение к буржуазному обществу находилось еще далеко не на развитой стадии. После Октября 1917 г. в среде крестьянства произошло земельное поравнение, было значительно ослаблено кулачество. Но без целенаправленной политики советского общества деревня неизбежно вернулась бы в прежнее общественное состояние. На включение крестьянства в единое с городом социалистическое движение был направлен разработанный Лениным нэп с его кооперативным планом. Нуждаясь в средствах для индустриализации страны и в дешевых рабочих руках, сталинское руководство вопреки предостережениям известных экономистов пошло на ускоренную насильственную коллективизацию, вызвавшую даже вооруженные выступления крестьянства и сопровождавшуюся огромными экономическими потерями. Ее прямым результатом стала уродливая урбанизация страны, а в конечном счете и общественный переворот, после которого крестьянство и страна в целом вновь оказались в тяжелейшем экономическом положении.
УДК 94(47) ББК 63.  3(2)
ISBN 978-5-8243-1608-7
© Наследники, 2011 © Российская политическая энциклопедия, 2011


СОДЕРЖАНИЕ
От редколлегии 7
Вылцан М. А., Емец В. А., Слепнев И. Н.
Виктор Петрович Данилов - фронтовик, гражданин, ученый,
борец за демократию и свободу 16
Раздел I. Главы из рассыпанного типографского набора коллективного труда «История коллективизации сельского хозяйства в СССР» 69
Введение 70
Глава I. Советская деревня к началу реконструктивного периода 83
Глава II. Предпосылки социалистического
преобразования сельского хозяйства 131
Глава III. Общественно-политическая обстановка в деревне
накануне коллективизации. Наступление на кулачество 181
Раздел II. Документальные приложения 229
Раздел III. Источниковедение и историография 349
Источниковедение и изучение истории советского общества 350
О 	фигуре умолчания и другом 374
Советская историческая наука и некоторые вопросы ее дальнейшего развития 388
Некоторые итоги научной сессии по истории советской деревни 411
Коллективизация крестьянских хозяйств в оценке
советской историографии 438
Русская крестьянская община от реформы 1861 г. до коллективизации в современной историографии 450
Современная российская историография: в чем выход из кризиса?  456
В тексте двухтомника хронологический принцип размещения статей совмещается с тематическим. Так, например, в одном месте собраны историографические статьи, тексты об общине, революции начала XX в. и т. д.


6
Раздел IV. Сельское хозяйство и крестьянство СССР
в доколхозный период 463
Основные этапы развития крестьянского хозяйства 464
Сельское население Союза ССР накануне коллективизации
(по данным общенародной переписи 17 декабря 1926 г.  ) 500
Социально-экономические уклады в советской доколхозной деревне: их соотношение и взаимодействие 554
Крестьянские отходы на промыслы в 1920-х годах 571
Кооперация 20-х годов: опыт становления 628
Семеноводческая кооперация в 20-х годах XX века:
опыт становления 642
Советская налоговая политика в доколхозной деревне 671
К истории советской статистики: 1918-1939 гг 693
Материалы динамических (гнездовых) переписей крестьянских хозяйств
в России 20-х годов XX века 700
К характеристике общественно-политической обстановки в советской деревне накануне коллективизации 712
О 	характере социально-экономических отношений советского крестьянства до коллективизации сельского хозяйства 763
Коллективизация сельского хозяйства в СССР 801


ОТ РЕДКОЛЛЕГИИ
Виктор Петрович Данилов (1925-2004) - выдающийся исследователь аграрной истории послереволюционной России, что широко признано и отечественными, и зарубежными специалистами. Труды этого ученого, сосредоточенные на узловых проблемах аграрной истории России XX в., надолго определили направленность крестьяноведения в нашей стране. Ценность его исследований во многом определена непревзойденным знанием архивов по избранной проблематике. Недаром В. П. Данилов получал от архивистов благодарственные грамоты. В оставшемся после него научном наследии содержится столь колоссальная масса выписок из архивных фондов, что далеко не все из них он успел использовать. И тем не менее этот историк - не просто выдающийся знаток архивов и публикатор выявленных в них материалов. Прежде всего, это непревзойденный ученый-исследователь, создавший впечатляющее полотно российской деревни на переломном и поистине трагическом этапе ее истории. За сочувственное отношение к тяжкой жизни российского крестьянства многие коллеги в шутку называли его народником.
И что еще важно подчеркнуть в научной деятельности Виктора Петровича, - это его основательную теоретико-методологическую образованность, способность вписать изучаемые им явления в широкие хронологические рамки, выявить истоки и последствия анализируемых явлений, что высоко ценили не только историки, но и многие экономисты, хорошо знавшие его труды. В советской исторической науке, придавленной тяжелым прессом партийного контроля, такая способность исследователя проявлялась далеко не часто. Когда с началом приглушения прогрессивных идей ХХ-ХХII съездов КПСС после октябрьского Пленума ЦК 1964 г. гонениям подверглись прежде всего наиболее эрудированные и теоретически мыслящие историки, В. П. Данилов оказался в числе самых первых. Более 20 лет он находился под неустанным контролем Отдела науки и учебных заведений ЦК КПСС. И можно лишь удивляться тому, что и в это тяжелое время он успел так много сделать для исследования крестьянской проблематики советского периода, особенно на его доколхозном этапе. Только со времени перестройки второй половины 1980-х гг. этот незаурядный исследователь смог развернуться во всю ширь своих знаний и таланта. В. П. Данилов был единственным из историков-аграрников, кого Российская академия наук наградила золотой медалью имени С. М. Соловьева.
В. П. Данилов сумел достойно пройти трудный путь исследователя, не принимавшего установленную партийными властями схему исторического развития. Выдержать более двадцати лет противостояния с властями он смог благодаря закалке, полученной на фронте Великой Отечественной войны. Это был патриот своей Родины, искренний коммунист, настоящий ученый и честнейший человек. Курс ХХ-ХХII съездов партии на демократизацию общественной жизни в СССР Данилов не только поддерживал, но и стал его активным пропагандистом, приветствовавшим освобождение невинно заключенных в сталинские


8
лагеря. Столь же активно он воспринял провозглашенную А. Н. Косыгиным, но, к сожалению, несостоявшуюся попытку модернизации советской экономики на том историческом этапе. И отнюдь не случайно, что именно из среды фронтовиков выросли специалисты-новаторы, предложившие принципиально новые творческие подходы и концепции в исторической науке.
Данилов возглавил группу аграрников советского периода, которая существенно пересмотрела установившуюся с конца 20-х гг. концепцию причин перехода к преждевременной и насильственно осуществленной коллективизации. Другой столь же значительный творческий прорыв был осуществлен группой учеников и последователей исторической школы А. Л. Сидорова (К. Н. Тарнов- ский, А. М. Анфимов, А. Я. Аврех и др.  ), выдвинувших теорию многоукладно- сти для характеристики пореформенного периода и анализировавших Россию как страну второго эшелона развития капитализма. На общем фоне оживления исторической науки после XX съезда обе эти группы, возглавляемые фронтовиками, были самыми перспективными в изучении наиболее трудных и сложных переходных периодов отечественной истории с их наложением и переплетением разностадиальных общественных пластов, связанных с ускоренным восхождением значительно отставшей от Европы России на промышленную ступень развития. При этом в советский период главным источником оплаты ускоренного промышленного рывка предстояло выступать крестьянству. Нэп, опиравшийся на научные разработки дореволюционных и советских экономистов, при всем разрыве социально-экономического положения города и деревни, по мнению В. П. Данилова и его коллег, был путем наименее конфликтного и наиболее эффективного восстановления дореволюционного уровня развития промышленности и восхождения на более продвинутую ступень. В своих исследованиях В. П. Данилов подчеркивал, что единственно безболезненным путем перехода от разоренного войной мелкособственнического крестьянского надела с его средневековой техникой к крупному механизированному сельскому хозяйству являлось поступательное развитие сельской кооперации - от ее простейших форм (потребительских, сбытовых и др.  ) до форм производственных, какими, по идее, должны были стать колхозы. Преждевременная принудительная коллективизация неизбежно обернулась крупными экономическими потерями. Научные публикации Данилова, а также его выступления на Ученом совете, разных теоретических конференциях и сессиях получили поддержку всего коллектива Института истории АН СССР. К сожалению, период успешного развития исторической науки продолжался недолго.
После уже упомянутого Пленума ЦК 14 октября 1964 г., а особенно после ввода советских танков в Прагу, перспективные новаторские направления в исторической науке подверглись подлинному разгрому.
Преобладающая часть научной деятельности Данилова пришлась на период, когда из-за контроля со стороны партийных властей эрудированные и неординарно мыслящие ученые оказывались в весьма нелегком положении. Естественно, что это сказывалось и на выборе проблематики, и на далеко не исчерпывающей формулировке всех необходимых выводов. Не все его труды допускались к выходу в свет Главлитом и прочими высокопоставленными контролерами, а некоторые из них и самим автором откладывались до лучших времен. Только позже, в период перестройки, Данилов выпустил ряд работ, открывавших новый, принципиально отличный от предыдущих период в изучении истории


9
сельского хозяйства и крестьянства России начиная со времени установления советской власти. И, может быть, самое главное, что совершил ученый в постсоветский период, - это инициирование и руководство четырьмя весьма значимыми обобщающими многотомниками по истории крестьянства России в довоенный период. Это хорошо известные специалистам книги: «Документы. Как ломали НЭП. Стенограммы пленумов ЦК ВКП(б). 1928-1929 гг.  » (Т. 15. М., 2000); «Трагедия советской деревни. Документы и материалы: в 5 томах. 1927-1939». (Т. 1-5. М., 1999-2006); «Советская деревня глазами ВЧК- ОГПУ-НКВД. 1918-1939: Документы и материалы». (Т. І-ІV. М., 1998-2005) и ряд сборников по крестьянской революции. В три многотомника он пригласил к участию нескольких известных иностранных ученых, с помощью которых из-за рубежа были получены деньги на издание.
По инициативе и при активном участии Данилова вышло несколько ценнейших документальных сборников о революционном движении крестьянства на материале ряда регионов России: «Крестьянское движение в Тамбовской губернии 1917-1918. Документы и материалы» (М., 2003); «Крестьянское движение в Тамбовской губернии в 1919-1921 гг. “Антоновщина”» (Тамбов, 1994); «Филипп Миронов. Тихий Дон в 1917-1921 гг.  » (М., 1997); «Крестьянское движение в России в 1901-1904 гг.  » (М., 1998); «Крестьянское движение в Поволжье. 1919-1922 гг. Документы и материалы» (М., 2002); «Крестьянское движение на Украине в 1918-1922 гг.  » (М., 2006) и др. И вновь основное и ведущее ядро многотомников составила институтская группа аграрников (вернее, ее остатки), к руководству которой Данилов смог вернуться в период перестройки. В подготовку томов были вовлечены и ведущие работники московских и провинциальных архивов, институтов и вузов.
Необходимо было на редкость великолепное знание архивов, чтобы решиться на столь масштабные издания, осуществлению которых Данилов посвятил более десяти лет своей жизни, отложив на будущее время завершение уже почти готовой монографии по истории сельской общины и продуманной в теоретическом и конкретно-историческом плане монографии о крестьянской революции начала XX в. Не только нынешним историкам, но и следующему их поколению названные документальные многотомники послужат отправной платформой для будущих научных изысканий по истории российской деревни. Эти издания - подлинный памятник их инициатору и руководителю, великому труженику на ниве исторической науки. А ведь кроме этих крупных документальных трудов В. П. Данилов принимал участие и в других ценных документальных сборниках, а также написал ряд важных исследовательских работ.
Иными словами, современным историкам предоставлен огромный конкретный материал для написания развернутой истории крестьянской революции XX в. и коллективизации. Жаль, что уже нет в живых самого Виктора Петровича - инициатора многотомников, который сделал бы это наилучшим образом. С пространными докладами по этой тематике он выступал на заседаниях Ученого совета Института истории АН СССР, различных научных конференциях, Аграрном симпозиуме, а также в университетах США, Канады, Франции, Англии, Италии, Швеции, Японии. Уже сама постановка В. П. Даниловым проблемы крестьянской революции начала XX в. и ее обоснование стала огромным вкладом в историческую науку.


10
В центре исследовательских интересов и творческой деятельности ученого постоянно стояли наиболее острые и дискуссионные проблемы истории советского крестьянства, до рубежа 1980-1990-х гг. находившиеся под особо бдительным оком партийных властей. Будучи честным человеком и настоящим исследователем, В. П. Данилов стал сомневаться в правомерности установленной сверху схемы чуть ли не с первых же шагов своей научной деятельности, ибо к этому его вели изучаемые им документы. Отсюда все его несчастья и беды, клеймо ревизиониста и очернителя. С конца 1964 г. и до середины 1980-х гг. все его публикации проходили жесткий партийный контроль, и это в определенной мере сказывалось, конечно, на формулировке выводов, сделанных в монографиях и статьях. Но даже и в том виде, в каком его труды публиковались до перестройки в нашей стране, они являлись вершиной исследовательской мысли советской исторической науки в области крестьяноведения, что признавалось ведущими отечественными и зарубежными аграрниками.
Стоит упомянуть, что сомнения в обоснованности официально принятой концепции отечественной истории применительно к советскому периоду появились у будущего ученого еще в студенческие годы*. Во время аспирантуры, после более обстоятельного знакомства с историографией проблемы, а главное, с широким кругом источников, у него стали складываться принципиально иные представления. Полемика возникла уже при защите кандидатской диссертации, на основе которой была подготовлена первая книга В. П. Данилова «Создание материально-технических предпосылок коллективизации сельского хозяйства» (М., 1957), ставшая отправным пунктом всех его последующих трудов по коллективизации. Уже за это исследование Данилову стоило присудить докторскую степень, что и предлагала на защите его кандидатской диссертации главный оппонент Э. Б. Генкина, одна из самых квалифицированных специалистов Института истории АН СССР, но сотрудники, задававшие тон в советском отделе Института, этого не допустили. Названная книга смогла выйти в свет лишь после XX съезда КПСС, ибо она противоречила официальной трактовке этой темы. Конкретный материал и выводы книги опровергали обязательную для всех исследователей схему краткого курса истории партии. Все содержание монографии Данилова убедительно доказывало, что коллективизация была проведена на фактически совершенно неподготовленной технической и социальной базе. Понятно, что книга с подобным содержанием в советское время могла выйти в свет лишь в недолгий период «оттепели» после XX съезда КПСС. Путь к коллективному хозяйству как экономической форме, основанной на машинной технике, по концепции Данилова, лежал через прогрессивное развитие сельской кооперации от простейших кредитных и торгово-сбытовых форм к формам производственным. При обосновании этой концепции автор первоначально опирался лишь на разработанный В. И. Лениным** курс новой экономической политики. Индустриальная база в стране, способная реально обеспечить дерев-
Возможно, эти сомнения появились под влиянием весьма неординарных институтских преподавателей в Оренбурге в предвоенное и послевоенное время, среди которых были и высланные из столиц.
В 1950-1960-е гг. еще были труднодоступны труды А. В. Чаянова, Н. И. Бухарина и других сторонников кооперативного движения.


11
ню необходимой для крупного сельского производства техникой, практически начала создаваться лишь в годы первых пятилеток.
Можно сказать, что уже первая монография В. П. Данилова практически определила последующую судьбу автора. Работая над книгой, ученый осознал, что в послереволюционное время Россия оказалась перед трудным выбором пути исторического развития. Основная масса крестьянства (4/5 населения страны) и в революциях начала XX в., и в Гражданской войне объективно выступала за продолжение буржуазно-демократического пути развития. Ленин предложил трудный и долгий путь через нэп с опорой на немногочисленный рабочий класс (во многом еще связанный с деревней) и беднейшее крестьянство, тяготевшие к социалистическому выбору. Прекрасно знал В. П. Данилов и о том, с каким огромным трудом в ходе обостренных дискуссий старшее поколение большевиков отказалось от непосредственного броска к социализму, представления о котором были выработаны на материале передовых европейских стран. В России была иная ситуация, поэтому нэп был рассчитан на тот срок, пока крестьянство в массе своей не поднимется на уровень производственной кооперации. (Конкретные сроки окончания нэпа даже приблизительно не указывались.  ) Недостаточно квалифицированное сталинское руководство не смогло справиться с огромными экономическими трудностями, и прежде всего, с получением хлеба, необходимого не только восстанавливавшимся городам, но и служившего главным источником финансовых средств для государства. Идея насильственной форсированной коллективизации на неподготовленной материальной базе фактически выросла из проблемы изъятия у деревни возможно большего количества зерна.
Развернутое обоснование своих подходов Данилов представил также и в руководимом им двухтомнике по истории коллективизации и колхозного строительства в СССР, где им написаны восемь глав (из них три в соавторстве). Понимая сложность и неизученность темы, а к тому же и известную двойственность политики Н. С. Хрущева, вышедшего из сталинской когорты, В. П. Данилов решительно отказался от поручения тогдашнего директора Института истории АН СССР возглавить написание труда о коллективизации. В этом его активно поддерживала вся аграрная группа. Но им пришлось подчиниться приказу. Попытки членов аграрной группы провести новые идеи и подходы к коллективизации в подготовленном двухтомнике оказались тщетными. Несколько примолкшие в хрущевский период сталинисты после 1964 г. взяли реванш, фактически продолжавшийся до самой перестройки. Работы, опубликованные в этот период авторами несостоявшегося двухтомника по истории коллективизации, в общем и целом не могли внести ничего принципиально нового по сравнению с их загубленным в середине 1960-х гг. трудом. Поэтому редколлегия решила включить в настоящее издание четыре главы именно из этого труда вместе с рядом материалов, относящихся к его повторному обсуждению в Институте истории АН СССР. Помимо своей чисто научной значимости этот труд является ценнейшим историографическим источником, характеризующим обстановку в советской исторической науке постхрущевского времени. Публикуемые в связи с обсуждением первого тома двухтомника письма из ИМЭЛа и реакция на них в Институте наглядно представляют иерархическую систему ценностей в общественных науках. Та же система предстает и в содержащейся в заключении Ученого совета оценке вы-


12
ступлений на его заседании. Два отрицательных необоснованных отзыва (прежде всего, чиновника из Отдела науки ЦК КПСС Ф. М. Ваганова) перевесили два десятка положительных отзывов ученых. Точно так же отзыв из отнюдь не блиставшей талантами историков ВПШ, куда том был отослан на последнее судилище, поставил точку в вопросе об издании. После того как на повторном обсуждении В. П. Данилов пытался отстоять свои позиции, на него и его соавторов ополчилась вся рать подведомственных ЦК КПСС общественных журналов. По-видимому, указание от партийных верхов проследить за Даниловым получило и КГБ. (См. представленную Даниловым в КГБ справку в связи с надуманным «книжным делом» и его вызовом в это учреждение.  )
Постхрущевская партийная и административная бюрократия сумела переломить ситуацию и вновь полностью взять под свой неусыпный контроль науку и все сферы общественной жизни. Несмотря на высокую оценку подавляющим большинством специалистов из ведущих учреждений Москвы и провинции, при повторном обсуждении корректуры первого тома двухтомник по истории коллективизации в СССР, уже полностью готовый к публикации, партийными властями был запрещен к выходу в свет. За труд о коллективизации и другие свои работы, написанные в период хрущевской «оттепели», В. П. Данилов стал самым первым и наиболее тяжело пострадавшим сотрудником Института истории в брежневское правление.
Помимо нестандартных научных исследований, возмущавших партийные верхи, другим не менее раздражавшим их фактором была его деятельность в качестве шестидесятника, а кроме того, секретаря двух необычных институтских парткомов (конец 1965 - начало 1968 гг.  ), возглавлявших движение историков за свободу и демократию и в науке, и в целостном общественном устройстве. В начале 60-х гг. еще единый Институт истории превратился в один из важнейших центров, объединявших вокруг себя прогрессивных обществоведов. Нестандартные заседания парткомов и общих партийных собраний с их демократическими требованиями переустройства руководства наукой и обществом в целом переполнили чашу терпения цековских властей. Инициированное и практически осуществленное* Отделом науки и учебных заведений решение ЦК КПСС о разделе Института на две части, что неблагоприятно отразилось на исследовании общетеоретических проблем, было принято после взрывного по своему характеру партийного собрания в феврале 1966 г. Отсрочка утверждения этого решения на два года произошла из-за затянувшегося согласования с Отделением истории и Президиумом Академии наук, понимавшими отрицательные последствия этих действий для исторической науки. Осуществление решения сопровождалось оглушающей критикой концепции В. П. Данилова и всей руководимой им аграрной группы, а его непосредственным продолжением стала расправа с наиболее талантливыми исследователями (перевод в другие сектора с заданиями по темам, далеким от их главной специализации и т. д.  ).
Возможность свободно высказывать свои идеи и публиковать работы В. П. Данилов получил лишь с началом перестройки, а особенно в 1990-е гг. Но и в это время он снова оказался отнюдь не в фаворе, так как его взгляды на пере-
Формально решение о разделе единого Института на Институт истории СССР и Институт всеобщей истории, разумеется, принимал Президиум АН СССР, но указание было спущено руководством Отдела науки ЦК КПСС.


13
стройку экономических и общественных отношений в целом были существенно иными, нежели у верховной власти. В одной из своих публикаций Данилов очень точно выразился о самом себе: «Диссидентом был и... остался»*.
После смены общественного строя Данилов сохранял свою приверженность социалистическим идеалам, верил в возможность построения в будущем подлинно демократического и свободного общества. Но будучи первоклассным историком, он понимал, что путь к нему и непростой, и неблизкий. Поэтому он не исключал сохранения на длительное время частной собственности и на семейное крестьянское хозяйство, и на небольшие предприятия легкой промышленности (особенно в сфере торговли и иных видов обслуживания российского населения), однако при этом он настоятельно подчеркивал необходимость сохранения в руках государства крупной промышленности, особенно тяжелого машиностроения и всех оборонных предприятий. В выступлении на созванной М. С. Горбачевым правительственной комиссии 1989 г., в поданных этой комиссии материалах, а также в своих публикациях того времени он настаивал на оставлении земли в виде общенационального достояния. Он всячески противился развалу колхозов и совхозов, выступавших крупным современным машинизированным сельскохозяйственным производством, работники которых давно уже стали частично рабочими. В полемике с А. Н. Яковлевым и тогдашними высокопоставленными экономистами, окружавшими генсека, В. П. Данилов настаивал на том, что по исходной своей идее и изначальному устроению колхозы - это кооперативная, а не государственная собственность, хотя в советское время она фактически превратилась в таковую. Колхозники вольны сами избирать способы хозяйствования (коллективный, подрядный и т. д.  ), и власти не должны диктовать им свою волю. Государственный диктат - это воспроизведение приемов эпохи культа личности. Данилов обоснованно доказывал, что из-за отсутствия необходимых средств производства и навыков самостоятельного хозяйствования насильственное превращение рабочих колхозов и совхозов в мелких частных собственников не сделает их успешными самостоятельными фермерами. Реальность полностью подтвердила это предвидение. В своих записках для правительства Данилов обращал внимание на то, что зарубежные сельскохозяйственные фермы - это крупное механизированное производство. Крупный фермер-землевладелец в развитых западных странах работает с опорой на несколько специализированных кооперативов. Нельзя повернуть историю вспять и превратить колхозников и работников совхозов в мелких частных собственников царского и первого послереволюционного времени. Многие публикации ученого последних 15 лет его жизни - это постоянный научно обоснованный протест против экономически неграмотных действий властей в конце XX - начале XXI в., разваливавших промышленную и сельскую экономику огромной страны. Ныне страна пожинает плоды постсоветской правительственной политики в отношении промышленности и сельского хозяйства. Модернизация экономики России, разговоры о которой ведутся с начала XXI в., без поддержки талантливых ученых и инженеров, без связи с реальным производством (которое в значительной степени уже разрушено) - это, как считал В. П. Дани-
«Диссидентом был и... остался» // Новая Тамбовская газета. 1995. 21 апр.


14
лов, всего лишь пустословие. Он напоминал, что даже сталинское, не слишком образованное руководство понимало это.
Помимо наиболее важных работ Данилова редколлегия включила в состав настоящего издания и ряд статей, не изданных при его жизни. К сожалению, в издание не вошло немалое число работ, разбросанных по малотиражным, а подчас просто редким и малоизвестным сборникам и журналам, хотя их также следовало бы довести до сведения широкого круга читателей. Помещена также статья Данилова о крестьянской революции - теме, исследование которой чуть ли не со студенческих лет было его заветной мечтой. Им был разработан и достаточно подробный план для написания книги, но и этому замыслу не суждено было осуществиться.
К большому сожалению, вдобавок к притеснениям, которые этот ученый претерпел в течение более двадцати лет при советской власти, и после кончины на него обрушилась беда - утеря значительной части его домашнего архива*. В основном это были тексты, написанные в 1960-е - начале 1990-х гг. В их числе находились и работы, поступавшие в издательства и журналы, набранные там, но затем по решению Главлита или непосредственно Отдела науки ЦК изъятые из набора. Среди утраченного оказалось и большинство статей и архивных выписок по истории сельской общины, быта, психологии, верований российского крестьянства. Пропали и статьи из двухтомника по истории коллективизации, созданного аграрной группой Института истории АН СССР в 1959-1963 гг. Из восьми статей Данилова в названном двухтомнике его правонаследникам с большим трудом удалось собрать лишь пять. Причем публикуемые тексты восстановлены по разным корректурам - по верстке и двум-трем сверкам.
Помимо введения и четырех глав Данилова из первого тома двухтомника по истории коллективизации в СССР в настоящем издании публикуется запрещенная в свое время Главлитом статья В. П. Данилова и С. И. Якубовской о так называемой фигуре умолчания в исторической науке, за выход в свет которой активно боролся журнал «Новый мир»**. В настоящее издание включена также написанная на основе парткомовского доклада (февраль 1966 г.  ), но запрещенная к выходу в свет статья об актуальных задачах советской исторической науки. Даже поистине героические попытки широко известной в стране беспартийной академика М. В. Нечкиной поместить ее в сборник «История и историки» не увенчались успехом.
К несчастью, буквально за несколько дней до кончины В. П. Данилов вывез из своей небольшой квартиры с помощью секретаря С. Мякинькова источниковые многотом- ники для технической разборки, а также весьма значительную часть своего домашнего архива, чему есть немало свидетелей. Семья, не добившись возвращения личных материалов Данилова, обратилась за помощью в специальный отдел Академии наук, но там требовалось обращение не правонаследников, а академического института, где работал Данилов. К сожалению, руководство ИРИ РАН, в котором Данилов являлся сотрудником со времени окончания аспирантуры до конца своей жизни, отказалось это сделать, а семья не смогла решиться на судебное разбирательство. В сданных через полтора года в РГАЭ документах Данилова ценнейших материалов его домашнего архива просто не оказалось.
В 1994 г. эта статья была опубликована, но в сокращенном виде, найденном в архиве в то время.


15
В подборке неизданных текстов Данилова публикуется также одна из не совсем законченных им работ - статья «Судьбы сельского хозяйства в России (1861-2001 гг.  )». Наброски этой важной в теоретическом плане статьи, смыкающей дореволюционный и советский периоды, автор начал делать еще в 90-е гг., но, к сожалению, так и не успел довести до конца.
Чтобы не увеличивать объем издания, из многих введений к документальным публикациям в данном сборнике воспроизведены только те, которые касаются Гражданской войны и кануна периода коллективизации, т. е. главных поворотных событий в отечественной истории.
Редколлегия сочла необходимым поместить в издании сохранившуюся частью в семье, частью в архиве ИРИ РАН достаточно обширную документацию, относящуюся к этим загубленным высшими партийными властями и их институтскими прислужниками исследованиям Данилова. Эти документы имеют немалое историографическое значение. Они важны не только для выяснения того, в каких предельно стесненных обстоятельствах работал Данилов, но и для характеристики положения в исторической и в других общественных науках в целом. Это важный источник о судьбе Института истории в послехрущевское время. Современные ученые должны знать, через какие трудности и лишения проходили их предшественники не только в сталинский период, но и во время брежневского застоя. У историков поколения Данилова лишь на период после ХХ-ХХII съездов КПСС появилась известная отдушина для работы в архивах и для высказывания своих взглядов, но она оказалась совсем недолгой (1957— 1964 гг.  ). Судьба Данилова - это судьба почти всех наиболее талантливых и эрудированных сотрудников Института, не поступавшихся своей совестью и достоинством ради карьерных успехов.
Несмотря на то что В. П. Данилову пришлось пройти через двадцать с лишним лет гонений и притеснений, он всегда чувствовал себя гражданином своей страны, ответственным за все, что в ней происходит. Именно поэтому он живо откликался на просьбы выступить с лекциями по телевидению, ответить на вопросы, задаваемые корреспондентами разных газет и журналов о положении в сельском хозяйстве и его дальнейших судьбах. Подобных публикаций Данилова так много, что даже самую малость из них невозможно поместить в настоящем издании. В конце его прилагается список опубликованных трудов Данилова, составленный им самим в апреле 2004 г. и дополненный двумя статьями, вышедшими посмертно.
Значителен вклад В. П. Данилова в подготовку научных кадров историков- аграрников (около 40 человек), среди которых есть уже известные доктора и кандидаты наук, работающие в вузах ведущих городов России, СНГ и даже за рубежом. Ныне многие из них готовят и даже подготовили собственных аспирантов и докторантов.
Редколлегия надеется, что выход в свет издания, включившего неопубликованные работы Виктора Петровича Данилова, побудит кого-нибудь из многочисленных учеников или коллег написать монографическое исследование об этом выдающемся историке-аграрнике.


Вылцан М. А., Емец В. А., Слепнев И. Н.
ВИКТОР ПЕТРОВИЧ ДАНИЛОВ - ФРОНТОВИК, ГРАЖДАНИН, УЧЕНЫЙ, БОРЕЦ ЗА ДЕМОКРАТИЮ
И СВОБОДУ
В. П. Данилов - один из самых выдающихся исследователей истории крестьянства в послереволюционной России, непревзойденный знаток и издатель поистине огромного корпуса архивных материалов, касающихся трудных судеб нашей деревни. Благодаря Данилову открылась намного более широкая панорама истории многострадального российского крестьянства и стало известно немало в советское время тщательно замалчиваемых фактов. Труды Данилова высоко ценили ведущие крестьяноведы и в России, и в бывших союзных республиках, историкам которых он постоянно оказывал помощь. Бесспорный авторитет Данилова в изучении истории советского крестьянства признан и за рубежом - в Японии, Англии, США, Франции, Германии, Италии, Швеции, Румынии, Чехословакии, Польше, Китае, Южной Корее и других государствах, где переведено немало его трудов - две монографии и около трех десятков статей. Примечательно, что на иностранные языки переводились даже самые ранние статьи Данилова, написанные еще в годы аспирантуры, чего крайне редко удостаивались советские историки. Со многими известными зарубежными исследователями, в том числе со знаменитым английским историком Карром, он находился в переписке. Благодаря высокому авторитету Данилова как историка-аграрника с помощью его зарубежных коллег были получены финансы на издание трех ныне широко известных в мире многотомников по истории советского крестьянства в 20-30-е гг., средств на публикацию которых не имелось ни у Института российской истории РАН, ни тем более у государственных архивов.
Данилов - не только высококлассный исследователь и знаток архивных материалов по аграрной истории России; в отличие от многих специалистов в этой области, ему была свойственна тяга к теоретико-методологическому осмыслению изучаемых процессов, стремление вписать их в общеисторический контекст, связать их с аналогичными процессами предшествующего и последующего периодов. С этих позиций историю советского доколхозно- го крестьянства он раскрывал, отправляясь от положения пореформенного крестьянства, по историческим меркам еще совсем недавно вышедшего из феодально-крепостнической неволи, в котором весьма слабо проявлялись капиталистические тенденции. Данилов впервые в советской историографии поставил вопрос о перерастании борьбы крестьянства против так называемой освободительной реформы с ее выкупными платежами, отрезками от его исконных наделов, двадцатилетним временно обязанным состоянием и прочими социальными ограничениями в подлинную революцию (1902, 1905-1907, 1917-1922 гг.  ), в результате которой установился новый общественный строй


17
во главе с большевиками. Однако у крестьянства были собственные устремления, не разделяемые большевистской партией и рабочим классом. Получив в результате Октябрьской революции изъятую у помещиков землю, оно пыталось воплотить в жизнь частнособственнические устремления, находившиеся в противоречии с интересами советской власти, направленными на строительство социализма. Перевод крестьянства на социалистический путь составлял грандиозную задачу, решить которую можно было только через нэп. Его преждевременная ликвидация, по Данилову, стала настоящей трагедией для России. Данилов - один из первых среди историков и экономистов, кто охарактеризовал нэп как единственно реальную политику, направленную на возможно более быстрое развитие разных форм сельской кооперации от первичных форм (сбытовых и закупочных) до подлинно производственных. С этой точки зрения, он проанализировал труды выдающихся дореволюционных и советских экономистов-аграрников: А. В. Чаянова, Н. Д. Кондратьева, А. Н. Челинцева,
А.  	И. Хрящевой, Л. Н. Литошенко, Н. И. Бухарина и др.
На протяжении большей части своей научной жизни этот талантливый исследователь находился под жестким контролем партийных властей, причем самых высших - Отдела науки и учебных заведений ЦК КПСС и возглавлявшего его С. П. Трапезникова (близкого друга и соратника Л. И. Брежнева). Не однажды Данилова беспричинно вызывали на допросы в КГБ, а старшее поколение наших сограждан хорошо знает, что такое вызов в это учреждение. По повелению «сверху» и институтское руководство держало Данилова под бдительным надзором. Более 20 лет его не допускали к защите докторской диссертации, хотя все настоящие специалисты считали его бесспорным главой советских аграрников. До начала перестройки в середине 1980-х гг. он оставался персоной non
grata и дважды ожидал исключения из Института, предпринимая безуспешные попытки найти другое место работы. Оба раза от этой беды его спасал научный руководитель сначала член-корреспондент, а затем и академик М. П. Ким, который смог помочь лишь благодаря тому, что среди его аспирантов была дочь Брежнева, через которую он и обращался к главе страны. Данилов до конца своих дней был глубоко благодарен Киму. Конечно, гонимое положение подрывало его физическое здоровье, неблагоприятно отражалось на научной деятельности. И можно лишь удивляться мужественному характеру и стойкости Данилова, не позволивших ему сломаться и пойти на поводу у всесильных советских властителей.
* * *
Творческий путь Данилова, как и ряда других сотрудников Института истории, кто еще до серьезного изменения общественных отношений в нашей стране начал освобождаться от догм общепринятой сталинской концепции, - это путь трудного становления научной интерпретации истории советского периода, что было далеко небезопасно в то время, так как историография строго контролировалась партийными верхами. Именно на этом непростом пути и выявилось отношение Данилова к науке, черты его стойкого характера. Крупный ученый и крупная личность - понятия нерасторжимые и взаимозависимые, особенно в науках общественных. Поиски научной истины, бескорыстное служение науке требуют личного мужества, смелости и твердой последовательности в отстаива¬


18
нии своих взглядов. Таким был Данилов. Исключительная честность, принципиальность, приверженность гражданскому долгу, твердость характера были его органическими чертами, выработанными им в трудовой семье и в боях за Родину на фронтах Великой Отечественной войны. Эти качества способствовали тому, что он последовательно и бескомпромиссно отстаивал свои научные позиции и стал одним из самых выдающихся специалистов-аграрников и наиболее активных шестидесятников. В конце 1965 - начале 1968 гг. он возглавил «мятежный» партком Института истории Академии наук, активно боровшийся против неправды и искажений в советской исторической науке, ратовавший за ее свободное от давящей цензуры развитие. Данилов был из породы ученых, в которых природное дарование и невероятная работоспособность сочетались с высокими нравственными качествами. Неудивительно, что такой исследователь сразу же стал неугоден тогдашним партийным, а соответственно и вынужденным выполнять их распоряжения академическим инстанциям. На протяжении более двух десятилетий работы талантливого ученого подвергались огульной критике, его публикациям чинились всяческие препятствия. Далее до самого конца перестройки он оставался «невыездным». Лишь буквально накануне своей смерти он получил от Академии наук золотую медаль - награду, которой редко удостаиваются ученые-гуманитарии.
Исходные и самые главные темы публикаций Данилова - история российского крестьянства в послереволюционные годы и преждевременная принудительная массовая коллективизация начала 1930-х гг. со всеми ее тяжелыми последствиями, с огромными людскими и экономическими потерями. В нескольких своих работах он касается истории российского крестьянства дореволюционного времени. Данилов одним из первых отечественных историков выступил с критической оценкой волюнтаристских и необоснованных решений постсоветской государственной власти экономических и социальных судеб деревни. Во всех случаях это была широкая фундированность выводов критически освоенными источниками.
Осуждение принудительной коллективизации, проведенной на базе традиционных производительных сил, в основе своей унаследованных из недавнего докапиталистического прошлого России, явно прослеживается уже в самых ранних работах Данилова. Такой вывод обоснованно вытекал уже из содержания его кандидатской диссертации, защищенной в 1955 г. и опубликованной на ее основе первой крупной монографии ученого (1957 г.  ) о материально-технической базе деревни 1920-х гг. Недвусмысленная оценка состояния российской деревни была высказана Даниловым и в коллективном труде аграрной группы Института, возглавляемой им, - двухтомнике по истории коллективизации в СССР1. Первый том этого труда, сданный в издательство в январе 1964 г., а к началу октября того же года прошел все необходимые этапы корректуры. Работа с издательством проходила в благоприятной обстановке. Второй том должен был сдаваться в издательство в конце 1964 г. (общий объем двух томов - 100 авторских листов). Со дня на день ожидалась подпись издательского начальства на выход первого тома издания в свет*. Однако вместо этого 16 октября, т. е. всего через
* Скорее всего, по мнению авторов, том уже был подписан к выходу в свет, но, узнав о случившемся общественно-политическом перевороте, директор отозвал подпись.


19
два дня после печально известного пленума ЦК КПСС, круто изменившего в худшую сторону общественно-политическую обстановку в стране, последняя корректура тома неожиданно оказалась на столе заместителя директора Института истории, который, не стесняясь в выражениях, характеризовал главного редактора этого издания Данилова как фальсификатора и ревизиониста и предлагал ему подать заявление об уходе из Института по собственному желанию. В столь же резкой форме имел место и разговор с другими авторами, вызванными в тот же день «на ковер» к тому же начальнику. Однако на деле этот потрясающий факт невероятно резкой критики ранее восхваляемых трудов отнюдь не означал действительной перемены отношения к сотрудникам. Не выполни начальник этот обряд, на следующий день он оказался бы без работы. Такова была ситуация в сталинское время, а во многом и в постхрущевский период, что прекрасно понимали и дирекция, и сотрудники.
Содержащиеся в труде по коллективизации оценки не укладывались в рамки начавшей в значительной мере восстанавливаться после октябрьского Пленума ЦК КПСС 1964 г. общеисторической схемы, сложившейся в период культа личности. После верхушечного переворота партийные власти не сразу решились дать прямое указание на уничтожение двухтомника, а провели процедуру его якобы широкого общественного обсуждения. Им потребовался затянувшийся трехлетний спектакль: повторное обсуждение на расширенном заседании Ученого совета Института, вызов авторского коллектива, рецензентов, директора Института и ряда академиков из Отделения исторических наук АН СССР и др. Однако в результате повторного обсуждения в Институте двухтомник вновь получил самую высокую оценку. Поэтому в полном противоречии с этой оценкой по требованию верхов была создана специальная «комиссия», которая якобы должна была помогать авторам исправлять «ошибки», а на самом деле выхолащивала выводы тома и затягивала доработку. В заключение всей затянувшейся истории прошло заседание в Отделе науки и учебных заведений ЦК у самого вершителя судеб советских историков Трапезникова, в конце концов пославшего том на рецензирование в Академию общественных наук, которая наилучшим образом выполнила его волю. После получения нужной верхам рецензии, как и предполагалось с самого начала, набор был рассыпан, а авторы подверглись суровому осуждению. Стоит отметить, что столь поспешное начало и затем чуть ли не на три года растянувшаяся акция против двухтомника по истории коллективизации во многом объясняется злой волей заведующего Отделом науки ЦК. И авторы двухтомника, и все окружающие, включая руководство Института, прекрасно понимали, что это была расправа недобросовестного, но облеченного властью конкурента со своими квалифицированными научными соперниками. Помимо несовместимых идеологических позиций у этого деятеля были еще и чисто личные причины для уничтожения двухтомника. Он никак не мог простить его авторам той большой помощи, которую они оказали ему в его бытность докторантом Института. Очевидна была и несопоставимость основательной документальной базы институтского труда и ущербность той, на которой он строил свою работу. Конкурировавший двухтомник должен был быть уничтожен.
Трудно представить, сколь тяжело было авторам двухтомника вынести все предъявленные им абсурдные обвинения. Данилов был отстранен от руководства аграрной группой, вслед за этим последовала череда его многолетнего унижения и недобросовестных наскоков на него. По указанию «сверху» вынуждено


20
было действовать и институтское руководство, хотя оно прекрасно знало цену Данилову как выдающемуся исследователю. Весьма нелегким оказалось положение и других членов аграрной группы. Неоднократно особо ревностными исполнителями приказов высших партийных властей предпринимались попытки расколоть группу и противопоставить отдельных ее членов руководителю.
Уничтожение двухтомника по истории коллективизации, жесткая расправа с Даниловым и другими членами аграрной группы - первый в послехрущевский период акт подавления партийными властями инакомыслящих исследователей Института истории. Вскоре последовала дискриминация и исключение из партии А. М. Некрича за его научно-популярную книгу о первом этапе Великой Отечественной войны, выводы которой ныне общеприняты в современной литературе. Затем дошла очередь до М. Я. Гефтера, инициировавшего создание в Институте сектора методологии истории, на заседания которого приглашались многие теоретически мыслящие сотрудники из других гуманитарных академических институтов. Завершающим актом, приведшим исследователей из двух - теперь уже разных, к сожалению, - академических институтов истории в подчинение верховным властям, стал разгром в 1972 г. исследователей исторической школы А. Л. Сидорова*, разрабатывавших весьма перспективную проблему многоукладности в предреволюционной России. Над историками навис тяжелый пресс, давивший творческие инициативы.
В разделенных институтах было легче держать ученых в идеологической узде. Коль скоро история крестьянства в конце 1920 - начале 1930-х гг., т. е. в переломный период истории СССР, была одной из самых опасных для властей предержащих, то на протяжении двух с лишним десятков лет партийные верхи и чиновники от науки бдительно следили за всеми работами Данилова, не подпуская его к руководству коллективными трудами. В результате неусыпного надзора, помимо упомянутого двухтомника по истории коллективизации (в составе которого у Данилова было около 30 авторских листов), остались неопубликованными и другие его работы, в том числе написанная совместно с С. И. Якубовской статья «О “фигуре умолчания” в исторической науке» (набранная в «Новом мире»)**. Такая же участь постигла парткомовскую статью о главных задачах исторической науки (основными авторами которой, помимо Данилова, выступали К. Н. Тарновский и Я. С. Драбкин), а также обширную (4 авторских листа) общую статью Данилова и Тарновского о деревенском ремесле конца XIX - начала XX в., весьма важную для понимания уровня материально-технического наследия, полученного советским крестьянством. В создавшейся обстановке Данилову и Тарновскому пришлось разделить ее на две части, опустив некоторые важные выводы. Отложен до лучших времен был ряд других текстов.
Стоит отметить, что уже за первую крупную научную работу Данилова о социальных и материальных предпосылках коллективизации, представленную в 1955 г. в качестве кандидатской диссертации, известный советский историк Э. Б. Генкина, выступавшая в качестве главного оппонента, настойчиво пред-
* А. Л. Сидоров умер в 1966 г., после чего мощной защиты у его учеников и последователей в Институте уже не было.
** Эту статью в кратком варианте, извлеченном из архива, в 1994 г. опубликовал А. А. Курносов.


21
лагала дать диссертанту докторскую степень. Мнение Генкиной активно поддерживал научный руководитель Данилова тогдашний член-корр. АН СССР М. П. Ким. Однако управляемый политическими верхами Ученый совет присудил соискателю лишь кандидатскую степень. Если бы не действенная поддержка Кима, талантливый исследователь после защиты скорее всего был бы отчислен из Института. Но наступившая после XX съезда партии оттепель упрочила его положение и даже позволила опубликовать в 1957 г. написанную на основе кандидатской диссертации монографию «Создание материально-технических предпосылок коллективизации сельского хозяйства» (около 30 авт. л.  ). Уместно отметить, что только в 1982 г. - и то с огромным трудом - Ким (теперь уже академик) добился от партийных верхов и от Президиума АН СССР права на выход к докторской защите этого выдающегося ученого, высоко ценимого во всем научном мире. К тому времени у Данилова имелось уже пять монографий и большое число весьма значимых статей. Несмотря на все гонения Данилова властью, подавляющим большинством историков и в стране, и за рубежом он бесспорно признавался ведущим в области исследований по аграрной истории советского времени. Однако побуждаемые партийными верхами его преследователи (особенно институтские) не унимались. И можно лишь удивляться, как много сумел сделать в науке этот ученый в условиях столь длительной травли и гонений.
Преследуемый чиновным и партийным начальством этот эрудированный и глубокий исследователь аграрной истории советского времени пользовался заслуженным авторитетом у подавляющего большинства отечественных и зарубежных ученых. Не случайно поэтому он стал одним из ведущих деятелей движения шестидесятников в Институте, боровшихся за демократизацию науки и общественного строя, и был избран секретарем двух его «мятежных» парткомов (конец 1965 - начало 1968 г.  )2. Эти столь необычные даже для хрущевского времени парткомы добивались свободы выбора историками тематики исследований, невмешательства издательских редакторов и непосредственно Главлита в концепционные выводы авторов, требовали выборности сотрудниками Института его директора, его более тесной связи с коллективом и меньшей зависимости от ЦК КПСС, назначавшего на эту должность лишь послушных ему людей. При двух необычных («даниловских») парткомах, противостоявших руководящим партийным органам в борьбе за объективность и правду в исторических исследованиях, Институт истории превратился в один из известных центров притяжения свободомыслящей гуманитарной интеллигенции Москвы, особенно обществоведов.
Теперь уже не только научная, но и активная общественная деятельность Данилова, стоявшего во главе прогрессивных парткомов, переполнили «чашу терпения» главы Отдела науки ЦК. Сей печально известный в научных кругах высокопоставленный партийный деятель встал на путь непримиримой борьбы с «непослушными» парткомами и со всем демократически настроенным коллективом Института. Вопреки протесту сотрудников, их настоятельному обращению в Президиум Академии наук и в разные отделы ЦК КПСС и, наконец, просто вопреки здравому смыслу головной исторический институт страны, игравший роль теоретико-методологической скрепы между разными историческими учреждениями, по настоянию всемогущих партийных властей был разделен на две разрозненные и ослабленные части, которые им было гораздо легче


22
подчинить. В результате в обеих половинах произошел резкий спад теоретической разработки наиболее актуальных исторических проблем, продолжавшийся до периода перестройки второй половины 1980-х гг.
Подчеркнем, что, несмотря на жесткую расправу с ним, Данилов оставался членом коммунистической партии. Он боролся за демократизацию социалистического строя и избавление общества от неизжитых методов командно- административного управления, а также и от ряда малограмотных крайностей хрущевского времени. Принципиальным ученым и общественным деятелем Данилов оставался до конца своих дней.
Доскональное знание истории России в 20-е гг. с ее многоукладностью, трудным изживанием разрухи после Первой мировой и Гражданской войн, а также с принесшим в деревню известное оживление нэпом и разнонаправленными тенденциями общественного развития, с борьбой партийно-государственной власти с тогдашними оппозициями, в том числе и теми, что предлагали менее болезненные для крестьянства пути к социализму, а также высокое общее образование помогли Данилову еще за два-три года до распада СССР буквально предсказать дальнейшее развитие событий. Данилов отнюдь не возражал против мелкой частной собственности, если она основывалась на собственном труде, тем более что она реально существовала в СССР до самого его конца (самодеятельные ремесленники, продажа колхозниками и членами совхозов части урожая с собственных подворий и т. д.  ). Он ратовал за возвращение колхозам их кооперативной сущности; вместе с тем в период перестройки категорически выступал против превращения в частное владение крупных промышленных предприятий. Сразу же после постановления Верховного Совета СССР о праве на создание при заводах, фабриках и научно-производственных объединениях частных кооперативов и обществ с ограниченной ответственностью, а также с правом продажи ими по произвольно устанавливаемым ценам произведенной сверх плана продукции (1988 г.  ) Данилов понял и предсказал, к чему все это приведет. Он предвидел скорый и отнюдь не вытекающий из экономических и социальных потребностей общества развал крупной отечественной промышленности (прежде всего, оборонной, тяжелого машиностроения, станкостроения) и разорение сельского хозяйства с его неизбежным следствием - утратой страной продовольственной безопасности. С предупреждением не допустить развала с таким огромным трудом созданной мощной экономики он стал неоднократно выступать на научных конференциях, а также по радио и телевидению, в популярных газетах и журналах, хотя до этого времени постоянно отказывался от выступлений в средствах массовой информации.
Данилов считал, что в современную эпоху крупное производство - это неизбежность не только для промышленности, но и для сельского хозяйства. Свои соображения против превращения земли и богатств ее недр в продаваемую и раздаваемую налево и направо частную собственность со всеми пагубными последствиями для страны Данилов представил на созданную М. С. Горбачевым и его главным советником А. Н. Яковлевым правительственную комиссию по задуманной правящими верхами «перестройке» сельского хозяйства (1990 г.  ). Но его записка не только не обсуждалась, но даже не была озвучена. Зато там ораторствовали «сверхлибералы» и «сверхдемократы», такие, как популярный тогда журналист Ю. Черниченко. Не соответствовало идее устроителей и выступление президента ВАСХНИЛ А. А. Никонова, не дать слова которому было


23
невозможно. (Вскоре на несчастье нашей страны он трагически погиб от наезда автомобиля.  ) Никонов резко осудил искусственно провоцируемый сверху развал колхозов и совхозов с их крупным машинизированным сельскохозяйственным производством, соответствующим экономическим условиям современного индустриального общества.
Как и Никонов, Данилов предлагал разрешить колхозам и совхозам самим определять свою судьбу, настаивал на том, чтобы снять с колхозов прямое государственное управление, ибо по исходной идее это были не государственные учреждения, а кооперативные предприятия. Он видел необходимость в предоставлении работникам колхозов и совхозов гораздо большей самостоятельности, поощрении личной и семейной инициативы, разрешение на введение подрядного принципа в организацию труда и в оплату работников. Иными словами, речь шла об освобождении колхозов и совхозов от диктата и мелочной опеки партийной и правительственной властей, возвращении колхозам их кооперативной сущности и введении в обиход твердых принципов рационализма и самоокупаемости. Данилов активно призывал обратить внимание на господство в развитых капиталистических странах крупного механизированного сельского хозяйства (частная собственность, на которой ведется само производство, и система постоянно обслуживающих его кооперативов). Работа в названной комиссии, хотя она происходила еще в советское время, кончилась ничем. Верховная власть в лице Горбачева и Яковлева сделала именно то, что она и хотела сделать*.
Один из немногих историков - Данилов настойчиво призывал партийногосударственные органы и научную общественность, особенно экономистов, обратиться к идеям, высказанным А. Н. Косыгиным еще в 1966 г. на XXIII съезде партии, ибо уже тогда явственно требовался перевод экономики на принцип самоокупаемости и стимулирования активности трудящихся. Напомним, что еще в 1965-1968 гг. институтский партком активно поддерживал идею неотложной перестройки промышленного и сельскохозяйственного производства на принципах товарно-денежных отношений и самоокупаемости, что при достигнутом уровне экономического развития было не только реально, но и совершенно необходимо. К сожалению, в брежневское время партийно-государственными властями эти идеи, в частности, программа А. Н. Косыгина, оказались спущенными на тормозах. Именно в застойности периода конца 1960-х - первой половины 1980-х гг. с его накоплением многих негативных явлений Данилов видел причину многих непродуманных акций времени перестройки, а затем общественного переворота начала 1990-х гг.
Как отмечалось выше, Данилов - самый первый и наиболее тяжко пострадавший сотрудник Института истории в середине 1960-х - первой половине 1980-х гг. В период разгрома двухтомника по истории коллективизации и в последующее время он много сил потратил на неоднократные и совершенно бесполезные объяснения с партийным руководством и административным начальством. И просто удивительно, что, несмотря на все это, ему удалось так много сделать в науке.
Подробнее об этой правительственной аграрной комиссии см.: Данилов В. Из истории перестройки. Переживания шестидесятника-крестьяноведа // Новый мир истории России. М.: «АИРО-ХХ», 2001. С. 413-428.


24
Последние полтора десятилетия выдались самыми напряженными в работе и жизни Данилова. Казалось, что он был не подвластен ни возрасту с сопутствующими ему недугами, ни непомерным даже для гораздо более молодых людей творческим перегрузкам. После отмены идеологической цензуры Данилов спешил поделиться накопленными знаниями и размышлениями с коллегами, обращал внимание на многие «белые пятна» и прямые искажения в советской историографии, прежде всего в части, касающейся истории нэпа и коллективизации, а также индустриализации СССР в 1930-х гг. Он отложил работу над очередной и уже во многом подготовленной монографией о культуре и быте доколхозного крестьянства, для которой в архивах Рязани, Смоленска, Казани, Вологды, Тамбова и ряда других российских городов собрал огромный архивный материал, и на время отодвинул замыслы по написанию истории крестьянской революции, что со студенческих лет было его заветной мечтой. Он торопился в полной мере воспользоваться открытием в 1990-х гг. ранее недоступных архивных фондов из-за обоснованного опасения их закрытия (как это произошло в 1962 г. вскоре после их частичного открытия для исследователей в 1959 г.  ). В центре его научной деятельности теперь встала задача максимально возможного расширения Источниковой базы по отечественной истории 1920-1930-х гг., задача публикации корпуса ранее строго засекреченных документов из центральных и местных архивов.
По инициативе В. П. Данилова, О. В. Хлевнюка и А. Ю. Ватлина и под их редакцией в полном объеме вышло пятитомное издание стенографических отчетов пленумов ЦК ВКП(б) за 1928-1929 гг. «Как ломали НЭП» с публикацией в приложениях многих материалов обсуждения. Именно эти пленумы, по представлению Данилова, определили один из решающих этапов в истории нашей страны. Они положили начало повороту политики партийно-государственных властей в отношении частнособственнического крестьянства. Кроме того, Данилов инициировал и возглавил работу над тремя фундаментальными многотомными международными проектами, в которых было задействовано до 40 российских архивистов и историков, а также несколько известных зарубежных ученых. Это широко известные ныне «Трагедия советской деревни. Документы и материалы: в 5 томах. 1927-1939». (Т. І-V; V - том в двух книгах); «Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. 1918-1939 гг. Документы и материалы: в 4 томах»; серия книг по крестьянской революции 1917-1922 гг.  * Далее стояли планы написания им двух монографий: в первую очередь исследования по истории крестьянской революции начиная с 1902 г. по 1920 г., затем по истории хозяйственного быта и культуры доколхозной деревни. Большое количество материалов для предполагаемых монографий им было уже собрано и осмыслено. Однако всем этим намерениям не суждено было сбыться. Тем не менее
* К сожалению, Данилов не успел полностью закончить введение ко второй книге V тома «Трагедии советской деревни...  » и ко второй книге III тома «Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД...  ». Эти труды, а также практически законченное документальное исследование о Махно должны были выйти в свет в 2005 г. Под руководством Данилова был полностью собран материал для IV тома «Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД...  », работа над которым после его кончины на несколько лет просто прервана. Чтобы оценить личный вклад Данилова в названные издания следует обратить внимание на сильно запоздавшие даты их выхода в свет после его кончины.


25
и опубликованные труды Данилова несомненно характеризуют его как самого крупного и непревзойденного исследователя аграрной истории советского времени. Присужденная Данилову Российской академией наук в 2004 г. за научные труды медаль имени С. М. Соловьева достойно увенчала его вклад в развитие отечественной исторической науки.
* * *
Теперь вкратце о биографии Данилова, так как она дает известный ключ к формированию его и как гражданина, и как ученого*. Данилов - выходец из глубокой российской провинции, один из представителей широких народных масс, которым советская власть дала возможность получить не только школьное, но и высшее образование. Он родился в 1925 г. в городе Орске, до постройки там Орско-Халиловского комбината, бывшего типичным малым городом России. Его семья вполне обычна для таких городов: мать - домохозяйка, отец - разнорабочий**. Данилов был самым младшим в многодетной семье (девять детей). Старший из его братьев добровольно ушел на фронт Гражданской войны сражаться за народную долю. Все дети из семьи Даниловых были искренними приверженцами советской власти и социализма. В восьмилетнем возрасте будущего историка его семья переехала в Оренбург (тогдашний Чкалов), чтобы старшие дети после средней школы могли получить специальность. В Оренбурге прошли школьные и институтские годы Данилова, разорванные надвое его участием в Великой Отечественной войне. Хотя Данилов покинул Орск ***в раннем детстве, на всю жизнь он запомнил его городские улицы, где зимой можно было безбоязненно кататься на санках и лыжах. В его памяти запечатлелись река Урал и бескрайние степные просторы вокруг города. Помнил он и небольшие городские огороды, а также бахчи за Уралом, где горожане (в том числе и его семья) выращивали арбузы и дыни, сбор урожая которых был общегородским праздником. Областной центр, по рассказам Данилова, не оставил у него столь ярких впечатлений, как совсем еще патриархальный во времена его малолетства Орск. Скорее всего причиной таких оценок явился переход из беззаботного детства на степных просторах, не заслоненных еще городской застройкой, в школьный возраст. Способствовали этому и изменения в семье: окончившие учебу старшие братья и сестры уезжали в другие города и веси. В 1936 г. умер отец, и положение семьи, если бы не помощь старшей сестры, оказалось очень не простым. Однако в Оренбурге Данилов приобрел немало школьных и дворовых друзей, большинство из которых, к сожалению, погибли на фронтах Отечественной войны. И в школьные, и в институтские годы ему посчастливилось на прекрасных наставников, о которых Данилов всю жизнь вспоминал с огромной благодарностью. Особенно часто и трогательно он рассказывал о своем институтском научном
* Биография Данилова написана на основе его собственных рассказов, а также некоторых дополнений правонаследников.
** До революции наймит у купцов, торговавших с Казахстаном, грузчик и переводчик с казахского, сторож и истопник в городской гимназии и т. п. В самые последние годы жизни - пожарник.
*** В Орске и поныне живут его двоюродные братья и сестры с их семьями, но ныне Орск - типичный индустриальный город.


26
руководителе П. Е. Матвиевском*, с которым до конца его дней поддерживал переписку. Данилов не раз говорил и о том, что на его исходную научную подготовку большое влияние оказали также и преподававшие в Институте, где учился Данилов, высланные в Оренбург в ссылку известные литературоведы**.
Попав в армию в январе 1943 г. непосредственно со школьной скамьи, из 10-го класса, и вернувшись после победы повзрослевшим человеком, Данилов пытался осмыслить судьбу своей страны, оценить результаты войны, унесшей столь многие миллионы жизней, что не могло не сказаться на социально-экономическом и политическом положении страны, а также моральном состоянии общества. Как рассказывал Данилов, студентом он ощущал себя намного старше своих однокурсников, хотя они были всего-то на два-три года моложе. Аспирантура же в Институте истории АН СССР представлялась ему подарком судьбы. В Москве он с головой окунулся в библиотеки и архивы. Однако поначалу Москва с ее огромностью и многолюдством представилась ему спрутом, живущим за счет провинции. Перед его глазами стояли как бы два разных мира - столичная Москва и не очень-то процветающая огромная провинция, из которой он вышел сам. Но вскоре он освоился и понял, что москвичи - отнюдь не однородная масса, а сталинские высотки - далеко не весь город. Он обратился к культурным сокровищам Москвы, прежде всего, к Консерватории, которая вскоре стала для него просто священным храмом. Увлекаясь культурными ценностями Москвы, Данилов тем не менее переживал за во многом обделенную современными достижениями и удобствами провинцию, в частности сельскую. Особенно остро чувствовалось различие столицы и провинции сразу после войны.
Сдав на отлично все конкурсные экзамены в аспирантуру, Данилов надеялся продолжить начатые в студенческие годы занятия по аграрной истории пореформенной России, и прежде всего по крестьянскому движению***, о чем с академиком Н. М. Дружининым (которому Матвиевский послал рекомендательное письмо) была достигнута договоренность. К своему разочарованию после экзаменов Данилов был поставлен перед жесткой дилеммой: либо он соглашается на исследования по истории советского крестьянства, либо его место займет другой претендент. Единственной уступкой институтского руководства стало согласие на изучение им истории доколхозного крестьянства, на что Данилов согласился, коль скоро по хозяйственному положению и ментальности, по его мнению, оно во многом было сходно с крестьянством предреволюционным.
Начиная с аспирантуры и кончая должностью главного научного сотрудника, вся творческая жизнь Данилова до дня его кончины прошла в академическом Институте истории - сначала едином Институте истории АН СССР, а
* Кстати, на деньги вузовского руководителя Данилова - профессора П. Е. Матви- евского - был куплен железнодорожный билет в Москву, куда Данилов ехал поступать в аспирантуру. С первой же стипендии деньги были отправлены в Оренбург, но Матвиевский от них отказался, зная, сколько стоил в Москве съем жилья. Общежития в то время у Института истории еще не было.
** К сожалению, ни семья, ни коллеги Данилова не могут вспомнить их фамилий.
*** В студенческие годы Даниловым были написаны два доклада, которые вузовские преподаватели оценили в качестве основания для соответствующих научных статей. Один из них был опубликован в институтском студенческом сборнике.


27
затем Институте истории СССР и нынешнем ИРИ РАН. По окончании аспирантуры Данилов был зачислен на должность младшего научного сотрудника, в 1956 г. назначен ученым секретарем сектора истории советского общества, с конца 1957 г. по апрель 1969 г. он был руководителем группы по истории советского крестьянства, а затем попал в когорту институтских изгоев, унижаемых и преследуемых всеми, кому не лень. После разгрома институтских шестидесятников занимал должность старшего научного сотрудника. С началом перестройки его положение в Институте значительно улучшилось. Он вновь возглавил прежних своих коллег-аграрников: в 1987-1992 гг. в качестве главы отдела, а с 1993 г. - руководителя небольшой группы, которая, к сожалению, постепенно сокращалась. Восполнить ее аспирантами и новыми сотрудниками у Института не оказывалось финансовых средств (да к тому же не было и желания). В 1988 г. члены аграрной группы поставили в планкарты доработку материалов погубленного двухтомника по истории коллективизации, но вскоре отказались от этого, так как погрузились в исследование широко открывавшихся архивов. Встала проблема подготовки ныне хорошо известных многотомников. Коль скоро у Института не имелось денежных средств, к работе привлекли большое число архивистов. В самое последнее время Данилов возглавлял советскую секцию Симпозиума по аграрной истории стран Восточной Европы, в 1990-е гг. стал еще и профессором Московской высшей школы социальных и экономических наук (МВШСЭН), куда был временно официально откомандирован из Института и где возглавил центр крестьяноведения*. Из комплекса его немалых обязанностей в этой школе особо следует выделить руководимый им теоретический семинар по современным наиболее известным зарубежным концепциям аграрного развития**. Подробные систематические публикации по материалам названного семинара в журнале «Отечественная история» оказали немалое влияние на новейшие российские крестьяноведческие исследования3.
Демократизм и высокая ответственность, редкостная работоспособность, преданность избранному делу - наиболее характерные черты Данилова как личности. Благодаря этим качествам он был избран в партком Института истории и стал его секретарем с конца 1965 г. и до начала 1968 г. Одаренная личность чаще всего проявляет себя не в одном только главном деле. При руководимым им парткоме Институт истории превратился в один из ведущих центров шестидесятничества в Москве, память об этом еще жива у старшего поколения гуманитариев. Партийные же верхи и защитники идеологии культа личности увидели в парткомовской деятельности Данилова реформизм и антисоветизм. Главной причиной гонений на него стали его новаторские научные исследования. С октября 1964 г. и до начала перестройки его жизнь в Институте превратилась в сплошную черную полосу нападок и унижений. Дело доходило даже до беспричинного вызова в КГБ. (Коль скоро единственным значимым в партийных
* Откомандирование в другие учреждения - старая институтская практика; в советское время особенно много сотрудников откомандировывалось в МИД и ИМЛ. Из-за переезда в МВШСЭН, единственной причиной которого была «земельная» теснота в Институте, на Данилова легло много совершенно ненужных ему нагрузок.
** В МВШСЭН семинар этот был единственной научной отдушиной для Данилова, а все остальные обязанности - грузом, отнимающим время от научной работы.


28
верхах защитником Данилова в Институте выступал М. П. Ким, то противники научных взглядов Данилова, особенно связанные с партийными верхами, пытались поссорить их, как и расколоть единство аграрной группы.  )
Исходная и центральная тема научных изысканий Данилова - советская доколхозная деревня, т. е. история крестьянства того времени, когда оно, составляя безраздельно преобладавшую массу населения, в основе своей оставалось традиционным. В процессе модернизации и индустриализации, начавшихся в России еще в пореформенный период, ведущая роль в общем состоянии страны и ее поступательном развитии неизбежно переходила от сельского хозяйства к промышленности и городу, развивавшимися за счет деревни и государственных иностранных займов, что ухудшало положение крестьянства. В деревне назревал взрыв, вылившийся, по Данилову, в крестьянскую революцию. В условиях же хозяйственной разрухи после семилетнего военного времени и обособленного международного положения страны средства на восстановление города и развитие промышленности могли быть изъяты исключительно из деревни, что предполагало наложение на нее немалой дани, определявшей усиливавшуюся тяжесть положения крестьянства.
Со студенческих лет хорошо зная труды Ленина и ряда дореволюционных статистиков и экономистов*, Данилов ясно понимал неприемлемость для крестьянства - в целом еще традиционного - политики военного коммунизма, неизбежно проводимой в период Гражданской войны. К тому же эта политика подогревалась тогда романтическими идеями о возможности волевого изменения общественного строя. Именно поэтому он оценивал переход к нэпу в качестве единственного возможного пути действительной перестройки крестьянского хозяйства, которое в значительной мере еще сохраняло натуральную основу, унаследованную от дореформенной эпохи. Вслед за учеными-кооператорами Данилов видел в прогрессе сельской кооперации, последовательно развивавшейся от простейших форм к более сложным, единственно реальный путь перехода к коллективизации и действенный способ смягчения неизбежного социально- экономического расслоения крестьянства. Из работ Данилова совершенно ясно, что бедняцкая часть деревни, по собственной инициативе объединявшаяся в колхозы, поддерживаемые государством, не могла на добровольной основе увлечь за собой всю массу крестьянства. На деле середняки, а в немалой мере и бедняки, не могли без впечатляющих успехов в советской экономике отречься от привязанности к собственному наделу, обильно политому их потом. Для перелома в хозяйственном строе деревни, в социальных воззрениях и психологии крестьянства единственным средством служило поступление в деревню новейшей сельскохозяйственной техники, которая в более или менее значительном количестве начала выпускаться и поступать в деревню лишь с 1930-х гг. Массовая коллективизация, по мнению Данилова, не должна была опережать создание необходимой для нее производственной базы и последовательного развития кооперации от простейших сбытовых и потребительских форм к формам производственным.
В то время, когда Данилов приступил к исследованию доколхозного крестьянства, в советской историографии господствовала концепция, всецело под¬
* Как ни странно, у оренбургских букинистов в конце 1940-х гг. некоторые из этих трудов еще продавались, и по возможности Данилов их приобретал.


29
держивавшая официально установленные сроки коллективизации и замалчивающая насильственные методы ее осуществления. Считалось, что в результате коллективизации мелкособственническая деревня добровольно вводилась в рамки социалистического общества с его общественным производством и распределением продукта в соответствии с затраченным трудом. Победа Советского Союза в Великой Отечественной войне, казалось бы, оправдывала политику насильственного проведения преобразований в деревне, снимая обвинения за те бесчеловечные методы, с помощью которых традиционная деревня в кратчайший срок была преобразована на примитивный социалистический лад. Историкам разрешалось писать лишь об отдельных недостатках, перегибах, ошибках, в целом не подвергая сомнению саму обоснованность сталинского курса на скоропоспешную принудительную коллективизацию в те сроки и тех формах, в которых она осуществлялась. В какой степени крестьянство в действительности являлось подготовленным к социалистическим преобразованиям, каковы были материально-техническая и социальная основы коллективизации - ответа на эти вопросы в историографии не было, да практически их и не разрешалось ставить в науке. С коллективизации и ее преддверия в конце 1920-х гг. начался быстрый переход от установившейся в послереволюционные годы командно- административной системы к командно-репрессивной системе управления и деревней, и обществом в целом. Вот почему первая книга Данилова, отличавшегося теоретической подготовкой и дотошностью историка-архивиста и источни- коведа, оказалась столь ошеломляющей для его коллег. Она закладывала основы дальнейшей концепции этого ученого применительно к истории крестьянства и советского общества в целом.
Еще в 1955 г. на защите кандидатской диссертации Данилова и позже, при рекомендации ее к печати, происходила острейшая полемика, но вряд ли молодой ученый предполагал, что его первое исследование определит его дальнейшую научную судьбу на два с лишним десятилетия, определит его взаимоотношения с официальной историографией и властными структурами со всеми вытекавшими последствиями. Первая монография Данилова - это честное, глубокое, документально фундированное исследование, написанное на основе максимально доступного в то время круга источников, впервые вводимых в научный оборот. Обращало внимание и источниковедческое мастерство автора, его отношение к источнику, умение извлечь из документа максимум сведений.
Изучение колоссальных трудностей перехода доставшейся в наследство от дореволюционного периода отсталой, а в значительной мере и пауперизован- ной деревни на социалистический путь развития требовало знания не только тогдашнего ее положения, но и основных вех аграрной истории непосредственно предшествующей эпохи. Отличительной особенностью и названного, и последующих исследований Данилова была постановка исследуемых им тем в общий исторический контекст, включая дореволюционное время. Уже в первой своей монографии он исходил из убеждения, что выбор пути и темпов исторического развития деревни и страны в целом во многом определяется состоянием унаследованных от дореволюционного времени экономики, возможностей промышленности и даже психологических и идейных устремлений, которые далеко не сразу изменяются после перемены базисных общественных отношений. В отличие от подавляющего большинства работ по коллективизации книга была написана с учетом того, что проблема социалистического преобразования


30
деревни «не исчерпывается вопросами обобществления хозяйств, но включает в себя также комплекс вопросов развития производительных сил, реконструкции материально-технической базы земледелия. Социальная революция и техническая революция неразрывно связаны между собой (курсив наш. - Авт.  ) и составляют две стороны одного процесса»4. Эта принципиально новая в советской историографической практике позиция была отправным пунктом последующих научных трудов ученого. Обстоятельно изучив состояние крестьянского хозяйства накануне коллективизации, он подчеркивал его достаточно низкий уровень, в общем и целом еще соответствующий традиционному типу аграрной экономики с господством мелкого семейного хозяйства и лишь зачатками включения в товарно-денежную экономику.
В противовес официальной историографии в книге была представлена реальная экономическая база первых колхозов: лошадь или бык, плуг (а в ряде регионов соха или орало), серп, коса и другая ручная техника, ненамного превосходившая дореволюционный уровень. Удельный вес тракторов, жнеек, сенокосилок, конных молотилок, появившихся еще в предреволюционное время, был незначителен. Иными словами, Данилов на материале источников показал, что общественное переустройство деревни предшествовало технической реконструкции сельского хозяйства, что противоречило официальной историографии. В заключении к книге подчеркивалось, что недостаточный уровень производительных сил в деревне, техническая отсталость страны в целом не могли не затруднять развертывание колхозного строительства и подъем сельскохозяйственного производства. Колхозы «должны были... пережить период мануфактурного развития, когда машинно-тракторная основа только еще подводилась под их производство, когда в последнем решающую роль играли рабочий скот, конный инвентарь и ручной труд крестьян, а не система машин, приводимых в движение тракторами»5. Таким образом, книга Данилова не только явно выделялась из общего потока советской литературы на данную тему, но во многом и противостояла ему. Она произвела буквально потрясающее впечатление на специалистов привлечением огромного количества архивных и опубликованных источников, массой статистических таблиц и теоретическим осмыслением материала. Это было первое действительно честное, научное исследование о крестьянской экономике накануне коллективизации. Впервые в советской исторической литературе появилось правдивое исследование о доколхозной деревне в России. С выходом книги в свет у Данилова появилось много друзей- единомышленников, но также и немало противников и неутомимых преследователей, в том числе, к сожалению, и некоторых его институтских коллег.
Если оценивать книгу Данилова с высоты нынешних исторических исследований (включая, прежде всего, и труды его самого), то можно сказать, что ее конечные выводы не вполне соответствовали великолепно развернутой в ней реальной картине деревенского крестьянского хозяйства 1920-х гг. Прямо высказать мнение о нарушении на исходе 1920-х гг. ленинской концепции нэпа, предполагавшей превращение (без указания сроков!  ) единоличного крестьянского хозяйства в колхозное путем интенсивного развития сельской кооперации, в названной книге он не мог. В 1950-х гг. такую книгу не напечатало бы ни одно советское издательство, но подспудно это авторское мнение в книге все- таки присутствует. Стоит отметить, что еще на старших курсах вуза Данилов знал о злосчастном российском крестьянстве больше, нежели сокурсники и даже


31
многие историки. В букинистических магазинах Оренбурга (тогда Чкалова) он приобрел свободно продававшиеся там труды Н. И. Бухарина, А. В. Чаянова и других выдающихся экономистов рубежа ХІХ-ХХ вв.* От соседей по дому и даже от некоторых преподавателей он слышал об антисоветских крестьянских выступлениях в Поволжье и на Тамбовщине после Гражданской войны. И уже в студенческие годы у Данилова родилась идея о написании исследования о крестьянской революции, о чем он неоднократно рассказывал своим коллегам по Институту. Но реализовать эту идею в советское время было невозможно, а в постсоветское он откладывал ее осуществление до окончания издания трех крупнейших источниковых многотомников по истории довоенной деревни, инициатором и главным редактором которых он являлся. Судьба, к сожалению, не предоставила ему такой возможности. Остались лишь несколько статей и небольшие наброски. В 1957 г., когда книга вышла, далеко не все можно было говорить прямым текстом.
По существу же в названной книге Данилов впервые в историографии поставил вопрос о возможности и целесообразности проведения коллективизации менее жестким, ненасильственным и гораздо более эффективным путем. Разумеется, во время написания первой книги над Даниловым тяготела не только общая обстановка, но еще и его собственное неполное освобождение от исторических концепций, усвоенных в школьные и институтские годы, хотя уроки Отечественной войны уже внесли в них серьезные поправки. Требовалось время для переосмысления и отвержения внедряемых «сверху» штампов, что через несколько лет во многом было сделано в не вышедших двух томах истории коллективизации. Данилов не подвергал сомнению самый курс на создание коллективных хозяйств в деревне, считая, что это способствовало бы быстрейшему ее подъему, внедрению в направленное прежде всего на удовлетворение собственного потребления традиционное крестьянское хозяйство новой техники и передовой агрономии (а соответственно и на позитивное развитие рыночных отношений). Вместе с тем он понимал, что это достаточно длительный процесс. Данилов первым обратился к проблеме подготовленности ** деревни к грандиозным социалистическим преобразованиям. Это позволило ему принципиально по-новому в сравнении с существовавшей литературой трактовать вопрос об «издержках», цене и жертвах коллективизации и напрямую связанной с ней индустриализации. Как только после начала перестройки появилась возможность открыто высказывать собственное мнение, он первым в отечественной литературе на основе вводимого в научный оборот неопровержимого исторического материала практически доказал, что сталинской насильственной коллективизации с ее тяжелейшими последствиями существовала альтернатива. Массовых репрессий, голода в городе и деревне, крупных издержек в проведении индустриализации и провалов первых пятилетних планов можно было избежать, опираясь на разработанный Лениным план новой экономической политики, рассчитанной на длительный период и ставящий во главу угла развитие сельской кооперации.
* К сожалению, эти уникальные издания были ликвидированы перепуганной сестрой Данилова, которой он передал их на сохранение, когда его начали таскать в КГБ.
** Курсив наш. - Авт.


32
Хотя в первой своей книге Данилов не мог прямо ставить вопрос об альтернативе сталинским преобразованиям, - она бы просто не вышла в свет, - но первый шаг к этому им был сделан. Эта книга и связанный с ней крупный цикл статей стали исходными пунктами научной постановки вопроса об альтернативе сталинской политике коллективизации с ее последствиями. От нее ведет прямое начало и концепция не вышедшего в свет двухтомника по истории коллективизации, написанного руководимой Даниловым аграрной группой сектора истории советского периода. Впоследствии проблема альтернативы сталинской модели коллективизации стала одной из центральных в трудах ученого. С началом перестройки, когда появилась возможность непосредственно обратиться к трудам теоретиков кооперативного строительства, Данилов осуществил полноценный научный анализ преждевременности слома нэпа и насильственного проведения коллективизации со многими их негативными последствиями. Он показал, что установление личной диктатуры Сталина и командно-репрессивной системы в СССР в конечном итоге привело к общественному перевороту начала 1990-х гг. Безраздельное преобладание крестьянства в населении нашей страны продолжалось после революции вплоть до конца 1950-х гг., когда крестьяне наконец-то удостоились паспортов, после получения которых крестьянская молодежь в массовом порядке устремилась в города. Насильственный характер коллективизации имел своим длительным последствием распространенное равнодушие колхозников к земле и к хозяйничанью на ней. Отсюда бесконечные и во многом бесполезные перестройки колхозного хозяйства. Это равнодушие, как считал Данилов, проявилось даже в таком отдаленном от коллективизации событии, как общественный переворот начала 1990-х гг. Дети и внуки первого поколения колхозников пассивно ждали, чем дело закончится, и в результате в большинстве своем потеряли и политую крестьянским потом землю, и заработанную их тяжелым трудом машинную технику.
Непримиримо критикуя методы сталинского режима в его управлении обществом, Данилов понимал необходимость сосредоточения в руках правительства максимальных полномочий для совершения резкого рывка в выходе на современный (по тому времени) уровень индустриализации. Однако централизация власти, по его мнению, далеко не однозначна командно-репрессивной системе. Он ясно видел, что отсутствие учета реальных возможностей разных слоев населения, и прежде всего крестьянства, за счет которого в основном и производилась индустриализация, вело и к известным провалам в экономической модернизации страны. В своих поздних работах Данилов показал, что сталинское руководство в гораздо более насильственной форме продолжило ту политику и навязываемое сверху переустройство деревни, какие осуществляло царское правительство. Отсюда происходили колоссальные людские и экономические потери, беззаконие, расправа с инакомыслящими в деревне и городе, расстрелы, ссылки в лагеря и на поселения, превращение выборных органов народного представительства в фарс.
Трезвая оценка Даниловым состояния материально-технической базы крестьянства в 1920-х гг. и степени его готовности к коллективизации зависела не только от скрупулезного изучения доступных источников этого времени, но во многом и от обстоятельного знания им истории крестьянства пореформенного периода. Деревня первых советских лет предстает в его работах прямым воспроизведением той самой деревни, какая существовала до революции. В нэпов¬


33
ской деревне во многом продолжились социально-экономические процессы, начавшиеся в 70-80-х гг. XIX в. Изменения были связаны только с передачей крестьянам помещичьих земель и с ущемлением обуржуазившейся деревенской верхушки.
Понимание процесса крестьянского движения с 1861 г. в его целостности - при всех немалых отличиях на разных этапах - позволило Данилову выявить характерные черты этого движения после Октябрьской революции, обусловленные и далеко еще не изжитой традиционной природой крестьянства, и реалиями послереволюционной жизни. В своих работах он подчеркивал однонаправленность социальной природы и эволюции пореформенного и советского крестьянства, неизжитость его традиционной ментальности, а с другой стороны, и существенные различия между ними, порожденные Октябрьским аграрным переворотом и политикой советской власти. Еще в студенческом реферате, опубликованном в институтском сборнике, Данилов писал, что реформа 1861 г. не только не сняла остроты крестьянского вопроса, но в определенном отношении даже усугубила его. Позже он ссылался на труды А. М. Анфимова и других аграрников, выявивших, что в процессе ускоренного строительства промышленного базиса в пореформенной России в деревне нарастали малоземелье и ужасающая нищета крестьянства, практически сохранялось его сословное бесправие вследствие сохранения самодержавием крупного землевладения и политического господства помещиков. В такой обстановке социальное расслоение в деревне шло не только по линии рождения классов буржуазного общества, но в значительной мере и по линии пауперизации, оттока излишнего населения в города, которые из-за недостаточного индустриального развития не могли его полностью принять. Поэтому, подчеркивал Данилов, предреволюционная деревня - а это более 4/5 всего населения России - была чревата аграрным перенаселением. В его исследованиях по истории крестьянства всегда учитывается соотношение деревни и города.
Попутно заметим, что этот талантливый исследователь вносил подчас ценные коррективы в теоретические построения своих коллег, занимавшихся городской промышленностью. В частности, он настаивал, что ленинский перечень главных черт империализма следует относить к характеристике стадии всемирно- исторического процесса в целом, а отнюдь не к конкретной ситуации в России, где в пореформенный период имело место сложное наложение и переплетение разностадиальных социальных укладов, значительно разделявших город и деревню. Он напоминал, что начальное зарождение первых, инициированных Петром I и его сподвижниками ростков капиталистического уклада в России было не только переплетено с крепостническими отношениями, но и основывалось на их базе. Только технический прогресс привел к резкому перелому в формировании капиталистического уклада, который произошел на рубеже ХІХ-ХХ вв. Однако и этот, несравнимо более мощный промышленный уклад в многоукладной России (что превосходно показали исследователи школы А. Л. Сидорова и солидарные с ними историки) вновь во многом создавался сверху и опять же за счет трудящихся масс, и прежде всего крестьянства. Вместе с тяжелейшей ситуацией, вызванной Первой мировой войной, это породило взрывоопасную обстановку. Сопротивление монархии и господствовавшего класса недавних ду- шевладельцев полному отказу от привилегий, корнями уходивших в феодально¬


34
крепостническое прошлое, создавало предпосылки раскола российского общества и в конечном итоге привело к трем российским революциям начала XX в.
В связи со сказанным весьма важно отметить принципиальный отпор Данилова распространенному с периода перестройки видению в реформе П. А. Столыпина успешного решения аграрного вопроса в царской России. Данилов считал эту реформу (называемую столыпинской, хотя в принципе она была предложена С. Ю. Витте, а еще раньше намечена министром финансов Н. X. Бунге) слишком запоздалой реакцией на уже развертывавшуюся с самого начала XX в. крестьянскую революцию. Витте первым вспомнил о разработках Бунге, по существу он и подготовил земельное законодательство, которое во многом представлял иначе, нежели Столыпин. С помощью выделения семейных наделов из общины и расчистки их от «слабых» хозяйств в пользу «сильных» власть пыталась и сохранить крупное дворянское землевладение, и в то же время интенсифицировать буржуазное расслоение в деревне. Однако она не учла силы сопротивления крестьянских масс и главного их требования - передачи им всей помещичьей земли, их убежденности в полном праве владения ею. Уже с 1902 г. начался погром барских имений (в том числе и принадлежавших семье Столыпина). Данилов справедливо указывал, что в 80-х гг. XIX в. разработанная Бунге реформа действительно могла бы двинуть деревню по пути роста буржуазных отношений, но в начале XX в., а особенно с началом Первой мировой войны, ситуация в деревне была принципиально иной. Поляризация крестьянства активно шла не только по линии социально-классового расслоения, но во многом и люмпенизации, ускорявшегося роста избыточного населения, утратившего средства производства, которое российский город не в состоянии оказывался поглотить. Ситуация резко обострялась крестьянским малоземельем, образовавшимся в результате урезавшей крестьянские наделы реформы 1861 г. и демографическим ростом населения. Осуществлению запоздалой реформы, рекламируемой многими нынешними перестроившимися историками, не помогло ни освобождение крестьянства с 1907 г. от выкупных платежей, ни другие более мелкие уступки6. «Время реформ кончилось. Двигателем прогресса становилась революция»7. В этом главная причина провала столыпинской реформы в целом. Весьма характерно, как пишет Данилов, что после Октябрьской революции уничтожаемая Столыпиным сельская община возродилась повсеместно.
Данилов полностью поддерживал концепцию Анфимова и других аграрников сидоровской школы в том, что пореформенное крестьянство было опутано феодально-крепостническими пережитками: до 1881 г. барщинно-отработочная система (фактически самое настоящее крепостничество), затем ее пережитки, кабальные займы, прогрессировавшая пауперизация, невысокий удельный вес отряда сельского пролетариата и неизменно нараставшее число отходников, а также и излишнего пауперизированного населения, не имевшего возможности приложить свой труд к деревенскому хозяйству и т. п.
По удачному выражению Данилова в одной из его последних работ, в пореформенный период фабрично-заводские трубы Петербурга с его ближайшими окрестностями, Донбасса, Криворожья, добывающих шахт и заводов Урала, а также нефтяные вышки Баку - при всем их численном увеличении и нарастании производственной мощности - возвышались над огромным морем российской деревни, еще в недостаточной степени затронутой буржуазной модернизацией. Земельные отрезки, выкуп, привязанность к традиционной сельской общине,


35
полукрепостнический период временнообязанного состояния, сословная неполноправность, применение к крестьянству телесных наказаний и прочие формы дискриминации крестьянства резко снижали его мобилизационную активность, движение по пути социально-экономического расслоения. Но доведенная до полного отчаяния огромными тяготами Первой мировой войны деревня все же поднялась на революционную борьбу. Уничтожение в ходе двух революций 1917 г. гнета помещиков и деревенской верхушки еще более усилило социальную однородность деревни, но не надолго. В мирных условиях вновь обозначился процесс мелкобуржуазной дифференциации крестьянства, которую пытался смягчить ленинский кооперативный план и максимально возможная в то время государственная помощь бедняцким слоям.
Данилов настойчиво подчеркивал тот непреложный факт, что составлявшее после Октябрьской революции более 4/5 всего населения страны крестьянство, с одной стороны, еще далеко не освободилось от традиционной феодальной ментальности, а с другой - успешно приобретало и мелкобуржуазную психологию. Такой сплав старого и нового, по его мнению, был характерной особенностью всех стран догоняющего развития, к которым принадлежала и Россия. Путь модернизации был предопределен вековыми связями России с более передовыми европейскими странами и успешным закладыванием в пореформенный период капиталистического промышленного фундамента. Но в отличие от подавляющего большинства подобных стран, в России в 1917 г. была поставлена задача перехода не к капитализму, а к социализму. Этот первый в мировой истории опыт оказался труднейшей задачей. Вместе с особенностями вступления России на буржуазный путь развития в пореформенное время это был, что не раз отмечал Данилов, источник острых партийных дискуссий 1920-х гг., от которых тянутся нити и к репрессиям сталинского периода, а затем и к общественному перевороту начала 1990-х. Эта не решенная нашей историографией тема должна была стать одной из центральных в его во многом уже продуманной, но неосуществленной монографии о крестьянской революции.
Названная особенность необычной смены общественных формаций в России сказывалась на многих сторонах общественного устройства в нашей стране вплоть до самого последнего времени. С этой точки зрения, Данилов пристально изучал исследования ведущих специалистов по буржуазному периоду России, особенно исследователей исторической школы А. Л. Сидорова, в корне пересмотревших выводы существовавшей историографии об уровне развития капиталистического уклада в России. Соглашаясь с их мнением о сформированности капиталистического уклада в промышленности за счет внешних государственных займов, импорта машин, строительства государством железнодорожных коммуникаций и т. п., Данилов акцентировал внимание на том факте, что создаваемая с помощью государства ускоренными темпами промышленность практически не модернизировала деревню, избыточного населения которой город, хотя и быстро растущий, не был в состоянии принять. Данилов считал, что после мировой войны и революции масштабы разоренного промышленного уклада настолько сократились, что он уже не имел определяющего значения для экономики, хотя даже и в промышленном подъеме 90-х гг. XIX в., наблюдавшемся в России, очаги восхождения на действительно развитую индустриальную ступень, соответствующую таковой в передовых странах, по его мнению, имелись лишь в немногих центрах.


36
На протяжении всей своей научной деятельности Данилов проявлял пристальный интерес к двум главнейшим деревенским институтам - к традиционной сельской общине (практически повсеместно восстановленной после революции 1917 г., что свидетельствовало о ее жизнеспособности и соответствии тогдашнему крестьянскому укладу, сохранявшему многие традиционные черты), а также к стадиально новому типу самодеятельной организации крестьянства (связанному с растущим вторжением в деревню товарно-денежных отношений) - к сельской кооперации, объединявшей кредитную, снабженческую, торговую, сбытовую, а частично и производственную деятельность крестьян. В обширном цикле его исследований сельская община характеризуется в виде института, организующего внутреннюю жизнь деревни, передачу в поколениях хозяйственного, культурного, правового и в целом социального опыта. Им был исследован характер включенности традиционной общины на доиндустри- альной стадии в целостную общественную связь и показаны, с одной стороны, общность, а с другой - существенное различие в функциях сельской общины в России и в развитых западных обществах8. Сельская община настолько интересовала Данилова, что он предпринял попытку дополнить Симпозиум по аграрной истории стран Восточной Европы общинной секцией, первое заседание которой в 1972 г. он сам и возглавил. Представленные на этой секции теоретические и конкретно-исторические доклады (по общинам разных стран и континентов) вызвали огромный интерес и горячую дискуссию среди специалистов. И хотя эта секция оказалась наиболее многочисленной и самой результативной, она действовала в составе Симпозиума всего лишь один-единственный раз. С точки зрения партийных верхов и подведомственного им научного начальства, нельзя было допустить, чтобы секцию возглавляла столь одиозная личность, как Данилов. Жестким административным распоряжением деятельность главы Отделения исторических наук секции была прекращена. Секция, поставившая важнейшие теоретические и конкретно-исторические вопросы развития традиционной деревни в разных странах мира, оказалась не соответствующей возобладавшим установкам исторической науки, значительно снизившей свой уровень по сравнению со второй половиной 1950-х и 1960-х гг. Назначенному Отделением исторических наук руководству Симпозиума, придерживавшемуся концепции высокоразвитого монополистического капитализма в предреволюционной России, совершенно некстати была развернувшаяся дискуссия по вышедшему из средневековья традиционному общинному институту, выявлявшему отсталость ее деревни.
Сельская кооперация, развитие которой в России началось с конца XIX в. и отражало постепенное включение деревни в общий процесс развития экономики, изучалась Даниловым в тесной связи с нэпом. В его исследованиях подчеркивалось, что Россия подошла к 1917 г. с активно развивавшейся системой кооперации и даже с концепцией кооперативного будущего страны, особенно деревни9. Поступательно развивавшиеся формы кооперации, по его мнению, в условиях новой экономической политики советской власти могли стать последовательными ступенями безболезненного перехода к добровольному производственному объединению крестьянства. Именно прогрессивное развитие кооперации после революции 1917 г. служило единственно реальным средством восхождения деревни на стадию подлинной модернизации. Однако поспешные


37
действия высшего партийного руководства, не посчитавшегося с экономическими реалиями страны, этот путь прервали.
Всем своим содержанием труды Данилова противостояли общераспространенному взгляду на нэп лишь как на своего рода кратковременный компромисс между властью и крестьянством, обусловленный социально-экономической обстановкой (послевоенной разрухой и голодом 1921-1922 гг.  ). При экономически обоснованной политике советской власти, ставившей ограничения росту эксплуататорской верхушки деревни и помогавшей сельской кооперации в ее постепенном движении от торгово-снабженческих, сбытовых и прочих простых форм к формам производственным, нэп - не будь он искусственно сломан в 1929 г. - стал бы, по Данилову, удачно найденной формой перехода к крупному коллективному хозяйству и к органичному вхождению крестьянства в целостную социалистическую систему. В этой связи он не случайно обращал внимание на исторические корни обусловленного природными, демографическими и геополитическими факторами тяготения российского крестьянства к взаимоподдержке и взаимовыручке, к общинности10. Конечно, задача была труднейшей. Крестьянство с его частнособственническими устремлениями и соответствующей психологией, совсем недавно вышедшее из феодально-крепостнического состояния, составляло основную массу населения страны. Но иного пути к социалистическому обществу, по мнению Данилова, не было. Насильственная коллективизация на деле привела к падению сельской экономики, восстановленной лишь к 1940 г.
Главным фактором развития деревни в условиях нэпа, когда свобода торговли усиливала дифференциацию внутри крестьянства, по Данилову, была государственная политика, ориентированная на помощь крестьянской бедноте и ставившая ряд ограничений кулачеству. Над решением этих весьма непростых проблем трудились высокообразованные экономисты-аграрники и квалифицированные статистики с дореволюционным стажем, работавшие в советском государственном аппарате. Новая экономическая политика поддерживала баланс между частнособственническими интересами крестьянства и потребностью городов в продовольствии, восстановлении их экономики и развертывании индустриализации в стране*. Среди партийных кадров популярностью пользовались труды Бухарина, опиравшегося на исследования теоретиков кооперации. Конечно, нэп способствовал не только успешному развитию сельской кооперации, а следовательно, и включенности крестьянства в торговый оборот между городом и деревней, но одновременно и неизбежному росту кулачества, что создавало противоречивую обстановку в деревне. Поэтому на начальном этапе нэпа государственная власть, с одной стороны, поддерживала кооперацию, а с другой - урезала аппетиты деревенской верхушки. И тем не менее Данилов подчеркивал, что при всем тяжелейшем отсталом наследии, полученном от предреволюционной России с ее серьезной разностадиальностью вставшего на путь капиталистического развития города и во многом еще традиционной и к тому же пауперизированной деревни, нэп оставался единственно возможным путем движения крестьянства к социализму. Считая нэп реальной альтернативой насильственной коллективизации сельского хозяйства, Данилов аргументирован¬
* Данилов особенно отмечал роль П. И. Попова и А. И. Хрящевой.


38
но возражал против распространенного в литературе советского времени «протягивания» нэпа до 1936-1937 гг. По его мнению, в общем и целом с нэпом было покончено в конце 1929 г. С началом коллективизации от нэпа остались лишь обломки.
Возможность высказаться в полный голос о действительной судьбе нэпа появилась у Данилова лишь с началом перестройки, когда с него наконец-то было снято клеймо отщепенца и ревизиониста. На основе ценнейших свидетельств пятитомного издания стенограмм пленумов ЦК ВКП(б) 1928-1929 гг. он выявил истинные причины резкого слома нэпа и перехода к «чрезвычайщине» при хлебозаготовках, ставших отправным пунктом перехода к насильственной коллективизации. Документы пленумов и комментарии к ним, а также документы соответствующих томов «Трагедии советской деревни» и «Деревня глазами ОГПУ и НКВД» поставили точку в длительной дискуссии о хронологических рамках реально продолжавшегося нэпа. С восстановлением дореволюционного уровня развития экономики в 1927 г. государственные органы стали устанавливать твердые цены на зерно и иные сельские продукты и применять насильственные меры не только к кулачеству, но даже и к середнякам. С новой экономической политикой в деревне фактически было покончено в 1928-1929 гг. По мнению Данилова, именно судьба нэпа стояла в центре политической борьбы в партруководстве этого времени, приведшей к поражению сначала «левого», а затем и «правого» уклонов, выдвигавших реальные альтернативы экономически не подготовленному насильственному переводу деревни на социалистические рельсы и непосильному для страны чрезмерному форсированию промышленности в первые пятилетки. Претворение в жизнь этих альтернатив создало бы преграду для начавшейся в конце 1927 г. «чрезвычайщины», т. е. невиданного ограбления деревни, насильственной коллективизации и утверждению командно-репрессивной системы в управлении всем советским обществом, что было представлено «революцией сверху». При реальном же осуществлении ленинского плана кооперирования крестьянства развитие общественных отношений в СССР могло бы пойти по существенно иному пути, менее обострявшему положение крестьянства, а вместе с ним и рабочего класса11.
По мнению Данилова, в условиях ускорившегося промышленного развития страны продолжение нэпа в виде политики постепенного социально- экономического преобразования деревни могло бы предотвратить или, по крайней мере, смягчить трагедию советского крестьянства12. Данилов первым в советской историографии доказал, что по существу в сколько-нибудь полном своем проявлении нэп действовал лишь в 1925-1926 гг. Подготовка к слому нэпа исподволь началась уже с конца 1925 г. с увольнения опытных и честных земских статистиков (П. И. Попова и др.  ), отказывавшихся давать верховной власти и публиковать заведомо ложные данные о собранном в деревне хлебе. Назначенные вместо подлинных специалистов совершенно не подготовленные к исследованию статистических материалов, а подчас и просто малограмотные партийные работники послушно предоставляли наверх требуемые от них данные, в том числе и о наличии в деревне огромных «невидимых хлебных запасов» осенью 1927 г. Вместо мифических, по выражению Бухарина, 900 миллионов пудов даже с применением чрезвычайных мер удалось изъять у крестьян на деле чуть более трети этого количества.


39
В результате слома нэпа и сопровождавшейся массовыми репрессиями насильственной коллективизации, целью которой являлось извлечение из деревни огромных средств на нужды форсированной и далеко не профессионально спланированной индустриализации, как показывал Данилов, в 1929-1932 гг. в сельской экономике произошли огромные разрушения, с трудом преодоленные только к самому концу 1930-х гг. Половина рабочего скота (прежде всего лошадей) которых на начальном этапе существования колхозов нечем было заменить, оказалась истребленной. Катастрофа в деревне на деле замедлила темпы промышленного развития, резко ухудшила экономическое положение страны в целом. Непродуманное завышение довоенных пятилетних планов также обернулось крупными неудачами. Так, в мае 1929 г. намечалось довести выплавку чугуна к 1933 г. до 10 млн т («правые», как отмечал Данилов, полагали максимально достижимым 8 млн т), а в январе 1930 г. планы была волюнтаристски изменены до 17 млн т. Реально же выплавлялось только по 6,  2 млн т, т. е. даже меньше, чем предлагали бухаринцы. Даже в 1940 г. выплавка достигла всего лишь 14,  9 млн т13.
В связи с исследованиями кооперации и нэпа Данилов серьезно изучал труды дореволюционных и советских экономистов 1920-1930-х гг., и прежде всего теоретиков кооперации - А. В. Чаянова, Н. Д. Кондратьева, Н. П. Макарова,
А.  	Н. Челинцева, Л. Н. Литошенко, А. И. Хрящевой и других. Со времени перестройки, когда появилась возможность правдиво охарактеризовать и оценить их концепции, он активно участвовал в издании этих трудов, посвятив им цикл статей14. Особый интерес вызывала у него концепция кооперативной коллективизации Чаянова, которая, по его мнению, могла бы быть с пользой применена в процессе органически вызревшей, а не насильственно осуществленной коллективизации сельского хозяйства. Данилов опубликовал задуманный им вместе с руководителем ВАСХНИЛ академиком Никоновым крупный научный труд известного экономиста Литошенко*, предпослав ему введение с серьезным разбором выдвинутой автором концепции15.
Столь же активно Даниловым изучались труды и партийных теоретиков, в свое время предлагавших разумные альтернативные проекты экономического развития страны. С особенным вниманием он анализировал концепции представителей так называемого правого уклона - Бухарина и других коммунистов, предлагавших значительно более обоснованные альтернативы производственного кооперирования крестьянских хозяйств и разрешения трудных проблем взаимодействия города и деревни, разоренных военным лихолетьем16. В его работах сопоставлены предложенные «правыми» рациональные проекты первых пятилетних планов и их официально утвержденные варианты, которые реально не были, да и не могли быть (!) выполнены. Выше отмечалось, что Данилов не только осуществил одно из лучших в советской историографии исследование альтернатив, выдвигавшихся «правыми» партийными теоретиками, но и выступил с изданием некоторых ранее не известных работ. Им немало сделано для раскрытия наиболее ценных и весьма важных сторон трудов Бухарина, который
* Подготовка этого труда была начата совместно с президентом ВАСХНИЛ академиком Никоновым, но из-за непредвиденной преждевременной его гибели Данилову пришлось одному завершать издание названного труда.


40
резко возражал против развязывания революции в деревне, против объявления «Варфоломеевской ночи» крестьянской буржуазии. В полемике о судьбах деревни в середине 1920-х гг., в том числе на XV съезде партии в декабре 1927 г., Бухарин активно противостоял правящей партийной группировке. Основой его концепции было положение о том, что руководство должно «в первую очередь через кооперацию двигать вперед основную массу крестьянского населения»17. Даниловым показаны также и изменившиеся взгляды Л. Д. Троцкого на разработку постепенного и более приемлемого для крестьянства пути включения деревни в социалистическую систему18. Кстати, им отмечалось, что Троцкий был одним из первых партийных руководителей, кто выступил за введение нэпа еще в 1920 г. Этот достопримечательный факт свидетельствует о том, что и «левая», и «правая» оппозиции закономерно меняли свои программы, сложившиеся перед революцией и в ее ходе, по мере изменения ситуации в стране и в мире.
В конце 1950-х гг. по поручению директора Института истории А. Л. Сидорова Данилову и руководимой им аграрной группе - М. И. Богденко, М. А. Вылца- ну, И. Е. Зеленину и Н. А. Ивницкому - было поручено написание двухтомного исследования «Коллективизация сельского хозяйства в СССР». Ко времени политического переворота 14 октября 1964 г. первый том, охватывавший 1927— 1932 гг., был накануне подписания в печать в издательстве «Мысль»*, а второй том издания готовился к сдаче в это издательство в конце года. Но 16 октября, т. е. всего через два дня после октябрьского Пленума ЦК, заместитель директора Института вызвал к себе Данилова и рад других «ревизионистов». На его столе лежала изъятая из издательства последняя корректура первого тома двухтомника по истории коллективизации, характеризуемого теперь немарксистским, необъективным и клеветническим произведением. На несколько лет этот труд стал предметом псевдонаучной критики и поводом для суровой идеологической проработки авторского коллектива, и прежде всего Данилова.
Исследование отвергалось за характеристику материально-технической базы, на которой осуществлялась коллективизация, за трактовку нэпа как неизбежной в конкретных условиях разоренной семилетним военным лихолетьем деревни политики, направленной на подъем деревни и на удовлетворение первостепенных нужд крестьянства. Авторам двухтомника вменялась в вину недооценка и чуть ли не злоумышленное сокрытие факта роста в деревенской среде мелкобуржуазных и капиталистических элементов, якобы непомерное преувеличение степени принудительности обобществления крестьянских хозяйств. В действительности они достаточно объективно по условиям того времени отмечали позитивные и негативные стороны поспешно и насильственно проведенной всеобщей коллективизации, не отрицали неизбежность коллективизации как революционного преобразования деревни и реально показывали при этом вред от ее преждевременности, от поспешного разрушения системы мелкособственнического крестьянского хозяйства. Резкий и экономически далеко не подготовленный переход от нэпа к сплошной коллективизации противоречил, по их мнению, ленинским положениям о постепенном социалистическом преобразовании деревни, основывающемся на прогрессе кооперирования
* А возможно, что том был уже и подписан в печать, но доподлинно это установить пока не удается.


41
крестьянских хозяйств и развитии промышленности, в достаточной мере снабжавшей деревню механизированной техникой, которой в конце 1920-х - начале 1930-х гг. (да и много позже) было крайне недостаточно. Иными словами, принятая весной 1929 г. установка на строительство колхозов (в «мануфактурной форме»!  ) не имела под собой ни соответствующей материально-технической подготовки, ни готовности большинства крестьян к отказу от личного и ведению кооперативного хозяйства. Преждевременность и насильственность вызвали колоссальные трудности и в проведении коллективизации, и в дальнейшем развитии сельского хозяйства. Недаром в хрущевский и постхрущевский периоды происходили бесконечные перестройки в сельском хозяйстве. В первом томе этого не вышедшего в свет труда подчеркивалось: «Сплошная коллективизация в нашей стране развернулась, когда промышленность едва только восстановила довоенный уровень и делала самые первые шаги в индустриализации, которая должна была предоставить деревне необходимую для сельского хозяйства технику. В этих условиях крестьянству предстояло выделить материальные средства и рабочие силы для создающейся тяжелой промышленности, но, конечно, поборы с деревни не должны были превышать ее реальные возможности. Тем не менее не только накануне коллективизации, но и после ее проведения поставки сельскому хозяйству новой техники были крайне недостаточны. Реальный рост снабжения сельского хозяйства тракторами, машинами и орудиями не поспевал за темпами коллективизации. Техническая реконструкция сельского хозяйства стала одной из главных задач второй пятилетки»19. В томе подчеркивалось, что «форсирование коллективизации, проводившейся под нажимом сверху, вело к нарушениям ленинского принципа кооперирования крестьянства», предполагавшего восхождение от низших кооперированных форм к высшим (производственным). Администрирование и принуждение при объединении крестьянских хозяйств, а также «принудительное проведение хлебозаготовок в таких объемах, что колхозы и колхозники оставались почти без хлеба, подрывало материальную заинтересованность колхозников в развитии производства»20. И весь конкретный исторический материал тома, и его выводы убеждали читателя во мнении, что следование ленинским установкам о прогрессивном росте сельской кооперации дало бы неизмеримо большие экономические результаты, нежели проведенная преждевременно принудительная коллективизация со многими тяжелыми последствиями.
Естественно, что организаторы общественного переворота 14 октября 1964 г., практически направленного к восстановлению режима управления обществом, какой осуществлялся в период культа личности (хотя, конечно, существенно смягченному), никак не могли принять и вывод, что проведение коллективизации, миновавшей переходные формы кооперации, во многом было связано с «характерным пренебрежением к нуждам народных масс, их опыту, знаниям и настроениям»21.
Еще не поступивший в издательство второй том* по истории коллективизации, также дважды рекомендованный к печати Ученым советом Института (последний раз в 1964 г.  ), был посвящен анализу завершения тех задач социалисти¬
* К великому сожалению, рукопись этого тома полностью исчезла в МВШСЭН вместе с другими материалами домашнего архива Данилова за 60-80-е гг.


42
ческого преобразования сельского хозяйства, которые достались в наследство от периода насильственного проведения сплошной коллективизации со всеми ее перегибами и нарушениями принципа добровольности. В нем шла речь о дополнительном охвате коллективизацией оставшихся вне ее 9 млн крестьянских хозяйств (север и восток Европейской части России, Белоруссия, республики советского Востока), о постепенном переводе колхозов, в большинстве которых господствовал ручной труд, на соответствующую крупному социалистическому производству индустриальную материально-техническую базу (в основном через МТС), об организационном укреплении колхозов, подъеме в них производства хлеба, технических культур, восстановлении животноводства, повышении культурного уровня крестьянских масс и многих других, огромных по своим масштабам и историческому значению, задачах.
Не вышедший в свет двухтомник по истории коллективизации в СССР был первым в отечественной историографии серьезным и правдивым исследованием о произведенном государственной властью крутом перевороте в советской деревне. Ради максимально возможного извлечения материальных ресурсов для развития индустриализации страны путем прямого насилия этот мелкособственнический слой населения был превращен в бесправных колхозников. Выйдя в свет, - особенно в первоначальном авторском варианте*, а не в выхолощенном из-за замечаний начальственных рецензентов виде, - двухтомник стал бы первым подлинным прорывом в исследовании одного из самых тяжелых и болезненных этапов советской истории. Он, безусловно, повлек бы за собой серию исследований, продолжающих эту тему. Но в развитие исторической науки вмешался указующий перст важного представителя ЦК КПСС, который и из-за содержания труда, и по чисто личным мотивам был заинтересован в уничтожении двухтомника. Разумеется, что на фоне нынешнего широкомасштабного открытия строго засекреченных в советское время документов по истории коллективизации двухтомник, естественно, выглядит лишь исходным, хотя и весьма серьезным началом для пока еще не вышедшей серии научных исследований по истории коллективизации. Однако главные выводы о причинах принудительной коллективизации и методах ее осуществления в нем все-таки сделаны. Стоит отметить, что широкая рассылка последней корректуры первого тома на рецензирование в целый ряд ведущих научных учреждений, ее повторное обсуждение на многолюдном институтском собрании Ученого совета ознакомили достаточно широкий круг специалистов по теме с новыми фактами и идеями**. В результате даже не вышедший в свет двухтомник по истории коллективизации все-таки достаточно серьезно повлиял на исследователей. Это был первый в советское время значительный прорыв в общественных науках. Историю с уничтожением партийной властью труда, посвященного одному из коренных общественных переворотов в советское время, широко обсуждали не только
* Из-за исчезновения в МВШСЭН большей части архива Данилова за 60-90-е гг. воспроизвести первоначальные тексты публикуемых в настоящем издании глав двухтомника оказалось невозможно. Здесь даются статьи, восстановленные по сохранившимся двум последним сверкам, значительно уже испорченные вторжением в их текст комиссии по «исправлению ошибок».
** Отметим к тому же, что положенные в институтской библиотеке перед повторным обсуждением несколько экземпляров корректуры были просто растащены читателями.


43
историки и экономисты, но и прогрессивные круги советской интеллигенции. После широкого повторного обсуждения первого тома труда по коллективизации академический Институт истории превратился в один из центров шестидесятников, а крамольный двухтомник служил в 60-е гг. для историков одним из символов этого движения.
Следует отметить, что авторы двухтомника даже не в полной мере использовали известный им в то время материал о катастрофическом характере проведения коллективизации, так как ненадолго открытые (1959-1962 гг.  ) архивные фонды, откуда они брали документы, были вновь засекречены и на них нельзя было ссылаться. По свидетельству Данилова, исследование было выполнено «настолько честно и скрупулезно, насколько позволяли условия - политическая цензура и ограниченный доступ к источникам»22. (Отметим, кстати, что архивы обязаны были уведомлять издательства о своем согласии с использованием документов.  ) Истинной причиной изъятия двухтомника по истории коллективизации из издательства являлось то, что по своей направленности он принципиально противостоял вновь внедряемой с конца 1964 г. в сознание общества концепции эпохи культа личности.
Полностью готовый к выходу в свет, но тем не менее возвращенный в Институт для повторного обсуждения, первый том по истории коллективизации более трех лет подвергался обсуждениям в разных, в том числе самых «высоких», инстанциях. Его повторное широкое общественное обсуждение произошло 29 июня 1965 г. в Институте, куда были приглашены не только сотрудники, но и представители исторической общественности из научных и учебных учреждений. Набор книги присутствующим представил редактор издательства «Мысль»
В.  	С. Антонов, спокойным тоном и всем своим видом явно поддерживавший издание. Но представитель Отдела науки ЦК КПСС Ф. М. Ваганов* и два приспешника «верхов» из Института пытались повернуть обсуждение в русло разгрома. Показательно, что в этой обстановке кое-кто из рецензентов, незадолго до обсуждения представившие в Издательство сугубо хвалебные отзывы, существенно умерили похвалы и сделали акцент на разборе недостатков. Особенно суровая оценка коллективного исследования как несостоятельного с партийной точки зрения прозвучала, конечно, в выступлении Ваганова. На следующий же день его рецензия появилась в печати, что о многом свидетельствует. В несколько смягченном, но также достаточно резком и менторском тоне было выдержано выступление сотрудника Института Ю. А. Полякова23. Названным критикам с мест подбрасывали осуждающие реплики отдельные сотрудники Института, шедшие на поводу у заказчиков из ЦК КПСС, но они тонули в преобладающих положительных выступлениях. Подавляющее большинство выступавших и не
* Основную роль в загублении прогрессивного коллективного труда по истории коллективизации сыграл тогдашний глава Отдела науки ЦК, готовивший и выпустивший в 1966 г. свой собственный никому не нужный двухтомник на близкую тему. Главный «научный» вклад этого партийного чиновника в изучение предпосылок коллективизации и ее проведения заключался в популяризации цитат из издаваемых и переиздаваемых публикаций «КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК». Этот высокопоставленный деятель травил Данилова чуть ли не до самой перестройки. Второй его жертвой стал К. Н. Тарновский, также в течение двадцати с лишним лет не допускавшийся к защите докторской диссертации.


44
получивших возможность выступить, но приложивших к стенограмме отзывы специалистов вновь чрезвычайно высоко оценили обсуждаемый том. В создавшейся обстановке спокойно выступил М. П. Ким, хорошо понимавший причины этого обсуждения. Он признал неизбежность внесения в том ряда поправок, но подчеркнул при этом высокую научную значимость труда и на редкость обширный для того времени источниковый фундамент. Ученый совет полностью подтвердил свою рекомендацию к печати, но под давлением «сверху» вынужден был высказать мнение о необходимости уточнения некоторых формулировок; для контроля работы авторов с издательством была назначена специальная комиссия. Последовала длительная и изнурительная волокита по исправлению так называемых ошибок, официально потребованная институтской комиссией, а реально продиктованная из ЦК. Исправляли одни «ошибки», злополучная комиссия вновь и вновь подкидывала другие, в общем, совершенно мелочные замечания до тех пор, пока издательство не было вынуждено рассыпать набор. Политический заказ был выполнен.
В феврале 1966 г. злополучная корректура первого тома (уже в значительно ухудшенном виде) обсуждалась в Отделе науки ЦК под председательством самого вершителя судеб историков Трапезникова. На это, уже совершенно ненужное после рассыпки набора обсуждение всемогущим повелителем из ЦК были приглашены директор Института, представители Отделения исторических наук и Президиума АН СССР, Академии общественных наук, МГУ и ряда общественных журналов. Большинство высокопоставленных приглашенных, заранее зная результат заседания, под разными предлогами предпочли не явиться. Неудобно все-таки было гробить честное исследование, но и поддержать его они не решались. Тон обсуждения задал все тот же суровый обличитель концепций тома Ваганов, повторивший свои прежние обвинения в адрес авторов*. Исход обсуждения, не имевшего ничего общего с наукой, был предрешен. Из критикуемых пяти авторов только Данилов и Богденко твердо и бескомпромиссно отстаивали свои научные позиции на этом Олимпе. Но что можно было требовать от рядовых институтских авторов, если даже сам маститый академик-секретарь Отделения исторических наук Е. М. Жуков, славившийся либеральными взглядами, отказался от высказывания собственного мнения, сославшись на крайнюю занятость, из-за которой он не успел прочесть обсуждаемый труд. Следует сказать, что в том совершенно разгромном обсуждении даже подобная уклончивая позиция являлась, если не поддержкой, то во всяком случае и не осуждением, и за это авторы тома были благодарны Жукову. Единственным ученым, который не в первый раз их вновь поддержал, был Ким. Сделав ряд замечаний по поводу якобы нарушенных ими некоторых партийных установок, - без чего в тех условиях никакая поддержка не была бы возможна, - он подчеркнул, что это первое в историографии серьезное исследование, выполненное на широкой, прежде всего архивной, источниковой базе, а авторы - достаточно квалифицированные историки, чтобы «исправить свои ошибки». Ради спасения двухтомника Киму пришлось согласиться с предложением рецензентов из ЦК о создании новой редколлегии издания во главе с Трапезниковым. В конце 1966 г. в который раз «подправленный» вариант первого тома по истории коллективизации вновь
* К сожалению, найти в архиве ЦК КПСС протокол обсуждения пока не удалось.


45
был передан в Отдел науки ЦК, откуда был отправлен в АОН, на кафедру истории КПСС, где он, вполне естественно, был оценен в качестве очернительского и ревизионистского. Именно для получения такой оценки том и посылался в это состоящее на службе у ЦК КПСС учреждение. Пользуясь своим высоким партийным положением, глава Отдела науки сделал все возможное, чтобы не допустить выхода в свет книги, демонстрировавшей ущербность его собственных исторических построений. Набор был рассыпан. С двухтомником по коллективизации было покончено*. Многолетний труд высококвалифицированных исследователей пропал и для историков, и для более широких кругов общественности, хотя рецензенты и читавшие его участники обсуждения многое для себя из него извлекли.
Расправа с крупным коллективным трудом, написанным с позиций, противостоящих концепции «Краткого курса», явилась одним из первых актов открытого наступления противников демократизации науки и советского общества в целом. Вскоре последовали другие акты в Институте истории: исключение из партии А. М. Некрича (обращение в КПК с защитой А. М. Некрича грозило бы секретарю парткома Данилову потерей партбилета, если бы неожиданно он не попал в больницу с опасной и длительной болезнью), раздел крамольного с точки зрения партийных верхов Института на две значительно ослабленных части, а в заключение суровое осуждение сторонников многоукладности предреволюционной России в 1972 г. Этими жесткими акциями партийные верхи усмирили «взбунтовавшихся» историков. Данилов и другие активные бунтари были загнаны в угол, придавлены, а кое-кто из бывших шестидесятников были настолько деморализованы, что пошли на поводу у начальства.
В охарактеризованных условиях в 1970 г. первым (а в 1973 г. вторым) изданием вышла популярная книжка «Советское крестьянство. Краткий очерк истории (1917-1970)», в которой Данилов участвовал в качестве одного из авторов и членов редколлегии. Но это издание ни по характеру и масштабу привлеченного конкретного материала, ни тем более по выводам совершенно несопоставима с загубленным двухтомником «Коллективизация и колхозное строительство в СССР». Изложение проблемы коллективизации в этом опусе было настолько выхолощено, что он не имел никакого значения для науки. Мало похожа была на двухтомник также совсем небольшая выпущенная Институтом «Коллективизация сельского хозяйства в СССР: пути и формы достижения» (1982 г.  )
С конца 1964 г. и вплоть до начала перестройки в середине 1980-х гг. продолжался наиболее тяжелый период в научной жизни Данилова. Он беспрестанно подвергался необоснованным наскокам, несправедливой критике и в Институте, и на разных научных конференциях, в том числе на аграрных симпозиумах. Его обвиняли (особенно из окружения руководства симпозиума) в антиленинской оценке кулачества, которое он якобы целиком причислял к трудовому крестьянству, не видя в его деятельности эксплуататорских элементов, и в «антипартийном» понимании кооперации, что бессовестно искажало действительные
* В 1988 г. Данилов и вся аграрная группа обдумывали публикацию загубленного партийными властями двухтомника. Однако открытие ранее секретных архивных фондов настолько их увлекло, что они на время оставили эти намерения. Но время шло, и четверо из авторов теперь, к сожалению, ушли в небытие.


46
взгляды ученого. Особо яростной атаке подвергались его взгляды на преждевременность и насильственный характер массовой коллективизации. В результате таких наскоков Данилов на долгое время перестал участвовать в аграрном симпозиуме. Короче говоря, на целых два десятка лет, вплоть до перестройки, этот крупный и честный историк-аграрник был загнан в угол. С 1965 по 1969 г. журнал «Коммунист» неоднократно критиковал Данилова и в специальных статьях, и просто походя. В академическом институте дело доходило до того, что проверка содержания научной работы ученого поручалась Народному контролю (!), под нажимом высокого начальства давшему, конечно же, отрицательную оценку. Данилова не допускали к редактированию важнейших институтских трудов. И более того - незаконно вычеркивали его фамилию из состава редколлегии уже после выполненной им работы. В середине 1970-х гг. занимавший далеко не последнее место в иерархии чиновных идеологов академик П. Н. Поспелов (кстати, один из наиболее суровых критиков двухтомника на обсуждении в Отделе науки), будучи и. о. академика-секретаря Отделения исторических наук, вызвал к себе секретаря парткома Института А. П. Кучкина и одного из авторов настоящей статьи и заявил, что «нужно крепко ударить по либералам». В частности, он предложил вывести Данилова из состава редколлегии восьмого тома многотомной «Истории СССР», в который он внес весьма существенный научный вклад. С помощью измышленной «книжной истории» (связанной с известным тогда «диссидентом» Р. А. Медведевым) Данилова пытались подвести даже под криминальное судебное дело, из-за чего со дня на день он ожидал ареста24. Никто из последующих жертв, инициированных Отделом науки ЦК, не пострадал так тяжко и сурово, как Данилов, которого Трапезников считал своим главным врагом и конкурентом и стремился уничтожить как ученого. Можно лишь удивляться, что Данилов не сломался в таких сложнейших условиях.
Помимо независимости научных позиций, Данилов навлекал неприязнь «правоверных» партийных оппонентов своим деятельным участием в движении шестидесятников. Он подписал ряд протестов против давления на ярких представителей этого движения, в частности, был в числе немногих, кто не побоялся отослать письмо в редакцию газеты «Известия» в защиту «Нового мира» и его главного редактора А. Т. Твардовского от несправедливых и необоснованных нападок. В 1964 г. В. П. Данилов и С. И. Якубовская представили в самый прогрессивный по тому времени журнал «Новый мир» статью «О фигуре умолчания в исторической науке», в которой вскрывались серьезные недостатки в советской историографии. Статья была набрана, но в круто изменившейся политической обстановке рассыпана по требованию Главлита. (В 1994 г. эту статью, хотя и в несколько сокращенном варианте, а также документы, рассказывающие о судьбе набора, опубликовал журнал «Археографический ежегодник»25.  )
Данилов - один из самых активных и талантливых участников острых дискуссий 1960-х гг., проходивших в рамках ленинской концепции общественного развития предреволюционной и послереволюционной России, которая, по его выражению, неизмеримо более широко отражала историческую действительность, нежели концепция 1930-1940-х гг. Эти дискуссии были шагом вперед в развитии исторической науки26. В 1962 г. ведущими сотрудниками Института был подготовлен и издан специальный исторический сборник «Советская историческая наука от XX к XXII съезду», вскрывший благотворное влияние


47
хрущевской оттепели на развитие общественных наук. В этот сборник вошла и статья Данилова об изучении истории советского крестьянства.
После октябрьского Пленума ЦК партии (1965 г.  ), выдвинувшего идею перестройки экономики на основе себестоимости, большинство сотрудников Института, несмотря на бдительный контроль Отдела науки ЦК, еще пытались выступать с позиций, завоеванных в период оттепели. Важнейшим актом в этом отношении стал доклад возглавленного Даниловым парткома «Состояние исторической науки и задачи партийной организации Института истории АН СССР» в феврале 1966 г. Текст доклада в основном был написан им в соавторстве с Тар- новским и Драбкиным. Прочитанный на общем партийном собрании Института, доклад получил практически единодушное одобрение. Характерно, что даже такой осторожный администратор, каким был директор Института академик
В.  	М. Хвостов, открыто проголосовал за одобрение доклада (февраль 1966 г.  ), настолько он был безупречно продуман и составлен с точки зрения партийных деклараций. Парторганизация одного из ведущих гуманитарных институтов АН СССР определенно высказалась за последовательное осуществление демократических принципов не только в науке, но и в общественной жизни страны. В докладе был поставлен ряд теоретических и методологических вопросов, и в частности, о роли исторической науки в общественном развитии, об исторической правде и о снятии запретов на изучение отдельных событий и проблем, а также целых исторических этапов и работ крупнейших партийных и государственных деятелей, об отказе от административно-бюрократических методов руководства наукой и от необоснованного всевластия цензуры. В нем были сформулированы предложения о создании свободной, демократической обстановки в науке, об оказании большего доверия ученым и т. д. Доклад призывал дать отпор новому давлению сверху на историческую науку, начавшую освобождаться от пут сталинизма, предотвратить ее сползание в прошлое, не допустить командных методов руководства научными исследованиями, поставить пределы вмешательству цензуры в науку, прекратить практику «белых пятен» и искажений в работах историков. Конечно, против этого, а позже и других докладов «Даниловского» парткома были резкие выступления ряда историков-сталинистов, получавших прямую поддержку «сверху». Академик М. В. Нечкина попыталась поместить статью, написанную на основе этого доклада, в текущем номере руководимого ею журнала «История и историки». Однако верховная партийная власть не допустила выхода в свет этой статьи. Никакие усилия широко известного в стране академика вместе с Даниловым опубликовать эту статью не увенчались успехом. Их обращения в Главлит, Государственный комитет по печати, разные отделы ЦК партии остались без ответа. Эти учреждения не посчитались даже с мнением академика М. В. Келдыша.
Невышедший двухтомник по истории коллективизации, деятельность возглавляемого Даниловым парткома, неугодный доклад которого стал широко известным не только в научных кругах, но и в среде широкой интеллигенции, выступления в Москве и многих других городах институтских лекторов и пропагандистов, открытая поддержка исключенного из рядов КПСС Некрича за научно-популярную книгу «1941.  22 июня» (М., 1965), публикации в пользовавшихся широкой известностью журналах и газетах выступлений институтских шестидесятников (в том числе членов парткома Данилова, Тарновского, Драб- кина, Альперовича, Якубовской и др.  ) - все это приводило в ярость главу От¬


48
дела науки ЦК и его высокопоставленных коллег. Над Даниловым и активными членами руководимого им парткома нависла угроза расправы. По требованию верхов доклад парткома и материал о деле Некрича были направлены в разные отделы ЦК КПСС, в том числе они легли на стол тогдашнего секретаря по идеологии П. Н. Демичева, где безответно пролежали много-много месяцев. В качестве секретаря парткома Данилову пришлось объясняться по «делу Некрича» не только в разных отделах ЦК, но и в КПК. За поддержку Некрича и его отказ призвать партком к осуждению книги Некрича о начальном этапе Отечественной войны Данилову грозила потеря партбилета. Из рассекреченных ныне архивов ЦК КПСС стало известно, что на имя Демичева поступил не один донос на «ревизиониста» Данилова. От расправы его спасла, как уже упоминалось, лишь происшедшая с ним в самый разгар противостояния парткома и контролировавших его цековских партийных структур тяжелая болезнь. Однако вплоть до раздела Института истории в августе 1968 г., происшедшего по прямому указанию Отдела науки, Данилов оставался безусловным партийным лидером институтских «шестидесятников». Чтобы успешнее справиться с мятежным парткомом и всем демократическим коллективом Института, явилось решение ЦК КПСС о разделе крамольного Института истории на два ослабленных учреждения - Институт истории СССР и Институт всеобщей истории.
Возглавляемый Даниловым партком и поддерживавшее его большинство сотрудников единого Института истории до последней возможности боролись за свободу исторических исследований от диктата партийного аппарата и цензуры. Деятельность «ревизионистского» парткома и в целом движение шестидесятников в Институте истории до его раздела были весьма примечательными явлениями, заслуживающими специального изучения. К сожалению, пока они находятся лишь в зачаточном состоянии27. Одним из первых исследований о движении «шестидесятников» в Институте истории АН СССР за рубежом является обстоятельный труд австралийского ученого Роджера Марквика, основанный на архивных материалах и беседах с непосредственными участниками этого движения28. В этом труде дается высокая оценка научной концепции Данилова и его общественной деятельности.
Стоит отметить, что из-за деятельности мятежного парткома, в котором практически были собраны выдающиеся научные силы Института, несколько пострадали даже высокопоставленные институтские руководители, и в частности, директор Института академик В. М. Хвостов, который, произведя известную бюрократическую перестановку в секторах Института, все-таки не уволил из Института ни членов парткома, ни авторов двухтомника по истории коллективизации, ни других «ревизионистов». Возможно, именно за это он был отставлен с поста директора Института истории, хотя и переведен на другую также руководящую должность, с которой вскоре ушел. За поддержку злополучного двухтомника, по-видимому, пострадал и М. П. Ким, отстраненный с должности главы Отдела советской истории (его сменил главный институтский критик Данилова). Следует отметить, что посильную поддержку Данилову и другим шестидесятникам оказывал академик И. И. Минц, хотя далеко не во всем он был с ними согласен. Даже после партийного осуждения двухтомника по истории коллективизации у Трапезникова и появления ряда отрицательных рецензий на работы Данилова в ведущих журналах Минц не исключил этого вредного «ревизиониста» из числа членов редколлегии, издававшей материалы важной


49
конференции «Ленинский декрет о земле в действии», поддерживал его на защите докторской диссертации в 1982 г., а во второй половине 1980-х гг. постарался вывести его из числа «невыездных». Особо подчеркнем, что Минц делал все это, несмотря на свое подчас не слишком прочное положение в Институте и существенные разногласия с Даниловым по вопросу о типе аграрной революции в 1917-1918 гг. (по Минцу - социалистическая, по Данилову - не только социалистическая, но и буржуазно-демократическая), по вопросу о перераспределении земли в ходе революции и другим вопросам. Еще осенью 1962 г. Минц, хорошо знавший обстановку «наверху», по-отечески предупреждал о неизбежном провале труда по истории коллективизации из-за жестких политических ограничений, идущих из ЦК, и советовал до поры до времени держать неопубликованными добытые из закрытых архивов материалы29.
В конце 1960-х - первой половине 1980-х гг. Данилов старался обойти в своих исследованиях острые политические и идейно-теоретические вопросы и сосредоточиться на темах более нейтральных. В 1977 г. им опубликована книга о населении, землепользовании и хозяйстве30, а в 1979 г. другая, продолжившая ее книга о социальной структуре и социальных отношениях в советской доколхозной деревне31. (Первая из названных книг вышла в переводе на английский язык.  ) Основной упор в них сделан на анализе различных тенденций развития в послереволюционной деревне, на изучении сложного переплетения в хозяйственной, семейной, бытовой, культурной жизни и в социальной сфере далеко еще не изжившего себя традиционного уклада и новых явлений, связанных с ростом товарно-денежных отношений и кооперации. От последних, по мнению Данилова, шел путь, с одной стороны, к товарно-капиталистической системе с ее неизбежным социально-классовым расслоением крестьянства, а с другой - при поддержке государством бедняцких и середняцких слоев, а также ограничении эксплуататорской верхушки - к постепенному вхождению деревни в социалистическую систему. В исследованиях Данилова прослеживается изменение форм включенности деревни в целостную общественную систему при переходе от военного коммунизма к нэпу и в непродолжительный период его сохранения. Особо выделяется регулирующая роль государства в переустройстве деревни. В развернутой форме эти мысли будут развиты в более поздних работах Данилова.
Заметим, что и после защиты докторской диссертации в 1982 г. (осуществленной благодаря покровительству Кима) положение Данилова в Институте изменилось далеко не сразу. Наклеенный на него ярлык ревизиониста еще прочно держался, тем более что ему шли многочисленные приглашения из-за рубежа. Но, конечно, власти из страны его не выпускали. Лишь с началом перестройки для Данилова наметился поворот в лучшую сторону. Тогда прекратились обвинения в антипатриотизме и ревизионизме и смогла воссоздаться руководимая им аграрная группа. К сожалению, теперь она постепенно стала уменьшаться: кто-то уходил в мир иной (А. П. Тюрина и др.  ), а кого-то просто сокращали. В постсоветское время появились новые факторы, осложнявшие исследовательскую работу. В результате возникновения «земельной» тесноты в Институте (значительная часть помещений сдавалась в аренду) аграрная группа лишилась своей отдельной - и всего-то двенадцатиметровой - комнаты, из-за чего основным рабочим местом для нее, к несчастью, оказалась Московская высшая школа социальных и экономических наук (МВШСЭН). По договоренности с дирек¬


50
тором ИРИ РАН о временном откомандировании (старая институтская практика) в нее Данилова глава этой школы предоставил возможность временного хранения там огромного корпуса материалов по всем многотомникам, а также сотрудника этой школы С. Мякинькова, который стал главным секретарем всех трех международных документальных изданий, руководимых Даниловым. Но, к сожалению, переезд в МВШСЭН повлек за собой и весьма негативные последствия. Помимо большой и ненужной Данилову научной нагрузки со стороны этой школы и дальности расстояния от Института этот переезд обернулся настоящим несчастьем для сохранения служебного и домашнего архива Данилова. В этом учреждении исчез ряд материалов для многотомников и за несколько дней до смерти перевезенная туда для разборки ценнейшая часть домашнего архива Данилова. В основном это были работы 1960-х - конца 1990-х гг. И в их числе рукописи и корректуры двухтомника по истории коллективизации, рукописные архивные материалы по истории общины из ряда хранилищ разных городов России, еще не использованные автором. Находились там и первоначальные наброски для написания истории крестьянской революции, не говоря уже о пропаже материалов по другой тематике. Злосчастный перевоз состоялся не более чем за неделю до внезапной смерти Данилова. Руководитель МВШСЭН наотрез отказал законным правонаследникам в возвращении личного архива Данилова, сославшись на то, что перевезенные Даниловым его личные материалы оказались перепутаны с материалами многотомников и что вообще это его «подарок» Школе*. В сданных Школой в РГАЭ ненужных остатках материалов Данилова по многотомникам ценных рукописей из его личного архива практически не оказалось. Особенно жаль авторских рукописей по крестьянской революции и истории коллективизации. Не менее жаль и архивных выписок по проблемам ментальности, культуры и хозяйственного быта советского доколхоз- ного крестьянства, сделанных во многих российских городах, где существовали крупные краеведческие общества**. По этим выпискам Данилов успел сделать лишь самую малость - опубликовать три статьи32. В архиве ИРИ РАН хранятся копии командировок и отчеты Данилова о работе в архивах многих городов, где он собрал ценнейший материал, «бесследно» исчезнувший в МВШСЭН. Теперь Данилова нет, но есть его ученики, которые могли бы продолжить исследования истории внутренней жизни крестьянского мира. Дома остались лишь немногие электронные копии из некоторых провинциальных архивов, а рукописи, перевезенные в МВШСЭН, исчезли. Жаль, конечно, и других материалов, в том числе и пропавших рукописей ряда опубликованных статей, которые, как всем хорошо известно, в те годы выходили далеко не в том виде, в каком сдавались в издательство.
Наметившееся с началом перестройки открытие ранее строго засекреченных архивов кардинально изменило научные планы Данилова. Боясь повторения
* К сожалению, Институт не помог семье Данилова вернуть его архив, а их самостоятельное обращение в соответствующий отдел АН не могло быть принято из-за установленного порядка разбирательства подобных дел. Необходимо было обращение Института.
** В 1983-1988 гг. Данилов собирался написать монографию «Советская доколхозная деревня: культура и быт».


51
истории с открытием-закрытием ранее секретных архивов в 1959-1962 гг., он бросился к выявлению документов по истории советского - доколхозного крестьянства и насильственно навязанной ему преждевременной коллективизации, увлекал за собой институтскую аграрную группу и связанных с ней историков из других учреждений, а также работников архивов. В результате появились три серьезных многотомных документальных серии по истории крестьянства 1920- 1930-х гг. Одной из центральных тем, которой в последние полтора десятилетия он вплотную занялся, стала тема крестьянской революции 1902-1922 гг., с самой юности бывшая его заветной мечтой и практически сопровождавшая его всю жизнь. Недаром еще в аспирантуре темой своей кандидатской диссертации он намеревался избрать выступления ограбленного реформой 1861 г. крестьянства, т. е. преддверие крестьянской революции, всполохи которой начались в начале XX столетия. Институтское начальство тогда не поддержало эту тему, но даже и в 90-е гг. тема далеко не сразу оказалась воспринятой исторической общественностью. Исследователи рассматривали отдельные крестьянские выступления порознь, не связывая их в единую систему. А ведь первые проявления подлинной крестьянской революции имели место уже в 1902-м и 1905-1907 гг. Широкомасштабная крестьянская революция развернулась, по мнению Данилова, с лета 1917 г. Она началась с погрома помещичьих имений и организованного раздела их земель между деревенскими дворами. Широкая крестьянская революция сопровождала пролетарскую революцию 1917 г. Ни буржуазно-демократическая, ни социалистическая революция, как подчеркивал Данилов, не могли бы произойти без присутствия в Петрограде огромной армии крестьян, одетых в солдатские шинели. В Гражданскую войну при всем несходстве целей с руководимым большевистской партией рабочим классом крестьянство выступало солидарно с ним. Но после победы над царизмом и буржуазией, сохранявшими пережитки феодализма, интересы крестьянства и советской власти стали расходиться. Мелкобуржуазная природа крестьянства отчетливо проявилась по окончании и даже в конце Гражданской войны. Значительная часть крестьян (особенно из хлебородных местностей: Тамбовская губерния, Дон, Поволжье, Украина) восстала против Советов. Политика послереволюционного правительства противоречила частновладельческим устремлениям крестьян. Для их изживания нужно было не одно поколение. Поэтому нужен был нэп, к сожалению, необдуманно прерванный. Отголоски мелкобуржуазности крестьянства, по Данилову, длительное время сохранялись и при колхозном строе. Данилов задержался с подготовкой книги по истории крестьянской революции, поскольку, как уже отмечалось, с головой окунулся в ставшие доступными ранее секретные архивы. К сожалению, прервавшаяся на семьдесят девятом году его жизнь не позволила Данилову написать монографию на эту тему. Однако в цикле специальных статей и в предисловиях к четырем документальным изданиям о крестьянской революции 1902-1922 гг. основные контуры его концепции вырисовываются достаточно рельефно33. Бесконечно жаль, что несвоевременно из жизни ушел самый эрудированный и теоретически мыслящий историк, досконально знавший историю крестьянства как советского периода, так и предреволюционной эпохи. Другого столь образованного и талантливого исследователя не было среди советских историков-аграрников и пока не видно в постсоветский период.
Серьезные источниковедческие исследования34 и документальные публикации35 всегда были одной из сильных сторон научного творчества Данилова.


52
(Стоит лишь взглянуть на составленный им самим список его исследований, чтобы убедиться в этом.  ) С 1994 г. по его инициативе и под его непосредственным научным руководством впервые в отечественной историографии на основе местных и центральных архивов начали выходить документальные публикации, посвященные крестьянским войнам в первые годы Советской власти. Увидели свет в 1994-2004 гг. и широко используются историками двухтомник «Крестьянское движение в Тамбовской губернии» (в 1914-1918 гг. ив 1919-1921 гг.  ), «Филипп Миронов. Дон в 1917-1921 гг.  », «Крестьянское движение в Поволжье
1919-1922 гг.  »36 и т. д. По прямой инициативе Данилова и также под его непосредственным руководством был собран и практически целиком прокомментирован документальный сборник о движении Махно. До своей кончины Данилов не успел повторно получить от украинских коллег лишь два краеведческих материала с необходимым исправлением комментариев по его замечаниям. Весьма показательно и немалое запоздание с выходом сборника в свет, хотя в 2004 г. он практически был полностью готов к изданию. К большому сожалению, инициативная и руководящая роль Данилова при подготовке этого документального сборника в предисловии к нему не отмечена. Хорошо еще, что в траурной рамке стоит его фамилия в качестве одного из главных редакторов, хотя всем окружающим специалистам было хорошо известно, кто выполнил главную работу по сборнику. Изучение Даниловым крестьянских мятежей стояло в центре его исследования о крестьянской революции. Весьма прискорбно, что главную тему, к которой Данилов стремился всю жизнь, ему не удалось осуществить. Ни один историк не располагал таким огромным конкретным материалом и, главное, теоретическим осмыслением его, как Данилов.
По инициативе В. П. Данилова, О. В. Хлевнюка, А. Ю. Ватлина и под их ответственным редактированием в 2000 г. вышло документальное издание «Как ломали нэп. Стенограммы пленумов ЦК ВКП(б). 1928-1929 гг.: В 5 томах». Пока еще публикация этих стенограмм недостаточно оценена. Ее как бы заслоняют осуществленные Даниловым многотомные публикации о трагедии советской деревни в конце 1920-1930-х гг. и роли в судьбе крестьянства ВЧК-ОГПУ-НКВД. Между тем источниковые публикации - всего лишь иллюстрация к тому, что стало следствием принятых на пленумах решений. А именно эти стенограммы, как считал Данилов, содержат ключ к познанию всей последующей истории советского общества. Долгие годы эти ценнейшие источники были известны лишь фрагментарно. Ситуация стала меняться лишь с конца 1980-х гг. В предисловии к томам этой ценнейшей документальной публикации Данилов со своими коллегами отмечает, что конец 1927-1929 гг. - это переломный этап в истории советской страны, определивший ее последующую судьбу. Значение материалов этих пленумов ЦК состоит в том, что они документально выявляют, кем, когда и как был запущен механизм слома нэпа и положено начало установлению всеохватной системы командно-репрессивного управления деревней и обществом в целом. Это важнейшие документальные материалы, разграничивающие две существенно различные исторические эпохи. Сутью первой был разрабатывавшийся Лениным, Бухариным и другими экономистами-аграрниками постепенный переход к социализму через нэп и демократические формы управления. Сутью другой эпохи стал круто измененный сталинским руководством характер общественного устройства в стране, особенно в деревне, принудительный перевод крестьян на положение подневольных работников колхозов, насиль¬


53
ственно созданных посредством механического соединения мелкобуржуазных крестьянских хозяйств. Это было настоящей революцией сверху. По убеждению Данилова, последствия этой революции, порождавшие массу трудностей, давали о себе знать до самого конца советской эпохи. Колхозы же стали превращаться в действительно крупное производство с общественным разделением труда только после восстановления причиненной Великой Отечественной войной разрухи и налаживания производства сельскохозяйственной техники.
Главной причиной обращения к столь жесткому способу переустройства общественного строя в деревне являлось стремление выкачать из деревни максимум средств на немедленное построение тяжелой индустрии. Конечно, это стремление отчасти объяснялось тревожным международным положением, опасениями того, что без создания модернизированной промышленности страна не сможет отстоять свою независимость. Построение охватывавшего всю страну примитивного социализма происходило, по Данилову, за счет деревни, несмотря на ее упорное сопротивление, и это стало важнейшей причиной массового бегства из деревни в город, что создало в стране ненормальную демографическую ситуацию.
Разразившийся зимой 1927-1928 гг. хлебозаготовительный кризис вызвал резкие столкновения в руководстве партии и правительстве при выработке общего политического курса по отношению к крестьянству и его практической реализации. Документы и материалы названных пленумов вскрывают драматические эпизоды внутрипартийной борьбы вокруг судьбы нэпа. В центре развертывавшихся острых дискуссий стояли судьба нэпа и способы изъятия из деревни средств для форсирования индустриализации и перспектив наращивания ее масштабов и темпов. На апрельском пленуме 1928 г. обсуждался доклад комиссии Политбюро о практических мероприятиях в связи с Шахтинским делом, ставшим сигналом для массовых репрессий. В общем введении к изданию материалов пленумов 1928-1929 гг. справедливо акцентируется внимание на том, что переход к иной политике, отказ от еще не исчерпавшего своих возможностей нэпа, выведшего страну из хозяйственной разрухи после Первой мировой и Гражданской войн, способствовал установлению прямого государственного диктата над деревней. Это осуществлялось вопреки однозначному решению XV съезда ВКП(б) (в декабре 1927 г.  ) о сохранении новой экономической политики как главной и ведущей линии партии. Данилов обращал внимание на осуждение, а затем и исключение из партии на этом съезде руководства «левой» оппозиции, что открыло путь сплачивавшейся вокруг Сталина группировке для ликвидации нэпа. Материалы пленумов 1928-1929 гг. (вместе с приложенными к ним дополнительными материалами) рельефно демонстрируют высокий накал борьбы между двумя формировавшимися партийными фракциями - сторонниками Сталина (Молотов, Ворошилов, Каганович, Микоян, Орджоникидзе и др.  ) и в недалеком будущем объявленными «правыми» уклонистами (Бухарин, Рыков, Томский, М. И. Фрумкин, Н. А. Угланов и др.  ). Несмотря на коллегиально принятые решения Политбюро и ЦК относительно причин кризиса и способов выхода из него, в практической деятельности представителей этих группировок наблюдались противостоящие подходы. Конкретные директивы, рассылаемые за подписью Сталина на места, далеко не соответствовали действительному содержанию постановлений ЦК. Особого внимания заслуживают одни из первых сталинских директив по хлебозаготовкам (от 5 января и 13 февраля 1928 г.  ), в


54
которых по существу излагалась программа принципиально нового отношения к крестьянству и слома нэпа, что, естественно, вызывало резкие возражения в партийной среде. Сталин требовал от местного партийного руководства выполнения утвержденного плана хлебозаготовок «во что бы то ни стало», объявляя нажим на хлебозаготовительном фронте «ударной задачей партийных и советских организаций»37. Сопоставление результатов проверки положения с наличием зерна в регионах такими уполномоченными от СТО и ЦК, какими были, с одной стороны, Сталин и Молотов, а с другой - Угланов и Фрумкин, выявляет полную несовместимость их позиций. Таким образом, Сталин и его ближайшие сторонники впервые преподали местным руководящим кадрам уроки применения командно-репрессивных методов. В апреле 1929 г. на объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б), круто изменившем политику государства по отношению к крестьянству, произошел и политический разгром группы Бухарина, Рыкова, Томского. Сталинская «чрезвычайщина» с ее чрезмерно завышенными нормами хлебозаготовок и неоправданно заниженной ценой на хлеб, в сущности, привела к отрицанию права собственности крестьянина на производимый им продукт. Сопровождаемые репрессиями чрезвычайные хлебозаготовки 1928 г. фактически явились одновременно и началом массового раскулачивания. Иначе говоря, с нэпом как социально-экономической политикой в отношении крестьянства, рассчитанной на длительный исторический период, было покончено. В стране укреплялась командно-репрессивная система управления, начиналось формирование личной диктатуры Сталина. Отчасти это провоцировалось угрожающей международной обстановкой, но в гораздо большей мере, по мнению Данилова, степенью образованности.
Опасаясь нового закрытия архивов (как это уже случилось при Хрущеве), Данилов с головой ушел в работу над двумя другими инициированными им масштабными документальными публикациями: «Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. 1918-1939 гг. Документы и материалы: в 4 томах» и «Трагедия советской деревни: коллективизация и раскулачивание. Документы и материалы: в 5 томах. 1927-1939». В этих многотомниках, над составлением которых работал большой коллектив российских историков и архивистов, а также принимал участие и ряд зарубежных коллег, представлен огромный массив важнейших документов и материалов, раскрывающих реальное положение советской деревни на самых переломных и поистине трагических этапах ее истории - от Первой мировой и Гражданской войн до утверждения колхозного строя. Необходимо отметить, что оба издания могли быть осуществлены и вышли в свет лишь благодаря финансовой помощи, полученной от фондов США, Канады, Франции, Англии, Швеции, Южной Кореи. В состав редколлегий томов поэтому вошли ученые перечисленных стран-спонсоров. Выборки документов осуществлялись в нескольких архивах - ЦА ФСБ, РЦХИДНИ, РГАЭ, РГВА, ГА РФ и др. В обоих изданиях опубликованы ранее строжайшим образом засекреченные документы и материалы высших органов партийного и государственного руководства ЦК ВКП(б), его Политбюро и Секретариата, ЦИК и СНК РСФСР, ОГПУ, Наркомзема и других наркоматов, Верховного суда и Прокуратуры, Политуправления армии и иных учреждений. Лишь самая малость их попала в руки исследователей в период хрущевской оттепели. Как отметил в своей публикации В. П. Козлов, Данилов разработал общую концепцию всех томов названных изданий, определил основные фонды, подлежащие


55
исследованию, подобрал высококвалифицированный коллектив отечественных исполнителей из разных научных учреждений, в том числе и из самих архивов. Чтобы все названные тома своевременно и на должном научном уровне готовились к выходу в свет, требовалось постоянное присутствие этого неутомимого энтузиаста в архивах. И он действительно всю рабочую неделю проводил там, готовя собственные аналитические тексты лишь по вечерам и выходным дням. Последние полтора десятка лет Данилов работал без единого отпуска.
«Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД» издается с 1998 г.  38 за счет финансов Франции (Дома наук о человеке). Вышли в свет три тома этого издания* (третий том в двух книгах), а для четвертого при жизни Данилова был полностью собран и выверен документальный материал. Оставалось написать лишь комментарии к отдельным документам и общее введение. К сожалению, и по прошествии почти восьми лет этот том лежит без движения. Данная ситуация ясно высвечивает научную и организаторскую роль Данилова в подготовке названных документальных многотомников**. В издании об органах безопасности содержатся документы и материалы, представлявшиеся спецорганами высшему партийному и государственному руководству страны, реальные сведения о положении в деревне. Это, прежде всего, информационные сводки, особую ценность из которых представляют сводки земельные, а также разного рода справки, доклады, обзоры, содержавшие сведения о действительном положении в деревне, настроении населения и о политических событиях. По мнению Данилова, на первых этапах работы этих органов их документы действительно отражали реальное положение крестьян. Из них представала ужасающая картина полной хозяйственной разрухи послереволюционной деревни, страшного голода 1921-1922 гг., а затем и постепенного выхода деревни из разорения в период нэпа. Материалы издания вскрывают главные причины крестьянского недовольства властью: непосильные налоги, «ножницы цен», произвол местных властей. В них зафиксирован и рост политической активности крестьянства по мере выхода деревни из разорения, выдвижение им, помимо экономических, также и политических требований. В деревне развертывалось движение за создание Всероссийского крестьянского союза (практически настоящей партии), за предоставление крестьянству представительства на всех уровнях власти. В материалах многотомника прослеживается также и ответная реакция партийного и государственного руководства. Информационные сводки четко выявляют крутую перемену во взаимоотношениях власти и крестьянства начиная с осени 1927 г., когда уже обозначилось стремление к слому нэпа. С утяжелением чрезвычайных хлебозаготовок и свертыванием рыночных отношений фактически начинался переход к командно-административной системе управления деревней и вслед за ней всей страной. Материалы издания вскрывают ужесточавшуюся борьбу власти с народным сопротивлением на местах.
* Смерть застала Данилова на самом последнем этапе завершения второй книги 3-го тома ДГО, когда он написал часть предисловия к ней (которая в издании несправедливо названа «черновыми набросками»). В настоящем издании эти «черновики» публикуются без каких-либо редакторских исправлений.
** Можно пожалеть о том, что Дом наук о человеке не выделил финансы для настоящего специалиста по теме историка Н. Верта, который смог бы обеспечить своевременный выход в свет и залежавшегося 4-го тома ДГО.


56
По наблюдениям Данилова, с конца 1927-1928 гг. вместе с нараставшим насилием над крестьянством не только увеличивается количество представляемых на управляющий верх материалов, но и существенно меняется их характер: информация о хозяйственной деятельности в деревне сокращается, происходит ее переориентация на коллективизацию и на политические вопросы. Меняется не только характер информации, но и положение самих представлявших ее спецорганов: они начинают превращаться в чисто карательные органы, в непосредственных исполнителей государственной политики. С осени 1929 г. спецорганы принимают активное участие в хлебозаготовительных кампаниях, осуществляют репрессии во внесудебном порядке. С этого времени крестьянство становится основным массовым контингентом гулаговского населения. Особое усиление репрессивных мер против крестьянства падает на начало сплошной коллективизации и ликвидации кулачества как класса. В концлагеря ГУЛАГА и спецпоселения в неосвоенных районах с труднейшими для жизни условиями были отправлены сотни тысяч крестьян. Показательно, что в начале 1931 г. даже ОГПУ пыталось соизмерить масштабы раскулачивания и высылки на спецпоселения с объективными возможностями территориального размещения репрессированных. Публикуемые документы предоставляют и сведения о столкновениях в верхнем эшелоне власти по поводу происходивших в стране событий. Данилов подчеркивал, что сводки ОГПУ-ВЧК-НКВД - один из самых ценных источников, дающих представление о механизме формирования государственного аппарата управления советским обществом, выявление и исследование которого должно быть продолжено на центральном и местном уровнях.
С 1999 по 2005 г. вышло пять томов инициированного и реально возглавляемого Даниловым издания «Трагедия советской деревни»39. Названное издание раскрывает трагическую судьбу советской деревни от начального этапа сталинской «революции сверху» (конец 1927-1929 гг.  ), сломавшей нэп как государственную политику и систему экономических отношений между городом и деревней, вплоть до апогея сталинского террора (1937-1938 гг.  ). Представленные документы и материалы неопровержимо свидетельствуют, что на протяжении всего этого периода именно крестьянство являлось основным объектом эксплуатации и репрессий. Против него были направлены и «показательные судебные процессы», и самая массовая «кулацкая операция» (по приказу НКВД № 00 447). Не менее важны и содержащиеся в издании документальные свидетельства непосредственного руководства репрессиями со стороны Сталина и его ближайших соратников. В томах издания опубликованы письма и жалобы колхозников и единоличников в различные инстанции с выражением протеста против «чрезвычайщины» - насильственных изъятий хлеба и другой продукции, незаконных арестов, принудительных методов коллективизации. Результатом скоропалительного социалистического переустройства деревни с применением карательных органов стал страшный голод в 1932-1933 гг. на Украине, Северном Кавказе, Средней и Нижней Волге, Южном Урале и в Казахстане. Документы и материалы воспроизводят картину массового сопротивления крестьянства насильственной коллективизации и раскулачиванию, под которое подводились не только эксплуатирующие наемный труд, но и относительно зажиточное крестьянство, а подчас и просто бедняки.
Завершающая издание вторая книга пятого тома целиком была подготовлена под руководством Данилова в качестве ответственного редактора и ответствен¬


57
ного составителя. Для ее сдачи в издательство оставалось работы буквально на три-четыре недели*. К сожалению, инсульт не дал ему этого совсем короткого времени. Данилов не успел полностью закончить введение из-за того, что ждал от архивистов из РЦХИДНИ возврата дорабатываемых по его замечаниям комментариев к документам. К несчастью, после кончины Данилова руководителем работы над книгой по просьбе Р. Маннинг**, несмотря на резкие протесты высококвалифицированного коллектива публикаторов, была назначена сотрудница, выполнявшая в пятитомнике чисто техническую работу, не являвшаяся специалистом по проблематике книги. (Дирекция института не могла изменить ситуацию, поскольку не располагала необходимыми для издания средствами.  ) В результате последняя книга издания вышла в свет с большой задержкой и незаконченным введением, дописать которое брались такие высококлассные специалисты, как В. К. Виноградов и Ю. А. Мошков, чего госпожа Маннинг не допустила, собираясь сама это сделать***. Но ее попытки (и даже с помощью Ивницкого) не увенчались успехом. Вызывает беспокойство и полнота помещенных в книге материалов. В нее не вошла не только концовка предисловия Данилова, кратко касающаяся всех пяти томов издания; не вошли в нее (или в дополнительный том) и экономические отчеты колхозов, подготовленные Мошковым еще к IV тому этого издания, но по техническим причинам там не поместившиеся. Они должны были быть опубликованы в приложениях ко второй книге пятого тома40; увы, там их не оказалось.
Ценным дополнением к двум названным документальным публикациям служат издающиеся с 1992 г. сборники под редакцией Данилова и Красильникова о спецпереселенцах в Западной Сибири, раскрывающие крайне тяжелое положение людей в местах их высылки41. Это также важнейшее издание архивных источников по истории российской деревни.
С открывшейся доступностью документов, помещенных в вышеназванных изданиях и во многих других публикациях, за последние годы немало сделано в изучении характера и масштабов репрессий, но дискуссия все еще продолжается. В литературе имеется разная трактовка понятия «Большой террор» (1937- 1938 гг., лето 1927-1938 гг. и даже лето 1927 - март 1953 г.  ). Данилов акцентирует внимание на том, что 1937 и 1938 гг. - это лишь апогей «Большого террора». Сталинское руководство начало репрессии в деревне еще летом 1927 г. в обстановке резко ухудшившегося международного положения и угрозы войны (разрыв Англией дипломатических отношений с Советским Союзом, убийство Войкова в Варшаве и т. д.  ). Показательно, что эти репрессии проходили незадолго или одновременно с Шахтинским делом, делом Промпартии и Академическим делом С. Ф. Платонова. Но как бы ни определять понятие «Большой террор»,
* Том мог уйти в издательство в начале второй половины 2004 г.
** Директор не мог поступить иначе, ибо через Р. Маннинг из США поступали деньги на издание.
*** Дописать предисловие Данилова хотели специалисты по этому периоду В. К. Виноградов и Ю. А. Мошков, но госпожа Маннинг к недоумению и возмущению всех работавших над томом историков и архивистов не допустила этого, а назначила руководителем тома Л. Н. Денисову, выступавшую лишь чисто техническим секретарем издания (финансы, закупка материалов и т. п.  ).


58
документы вышеназванных изданий, по мнению Данилова, не только фиксируют нарастание репрессий, но и выявляют их причины. Главная из них - это непомерное и непосильное для деревни выкачивание из нее «дани» для форсированного строительства тяжелой промышленности.
Другой причиной была потребность государства в дешевой рабочей силе. Данилов подчеркивал, что массовым поставщиком рабочей силы для ГУЛАГа на всех этапах его существования служила именно деревня42. Ставшие достоянием широкой общественности документы освещают и общее положение крестьянства, развитие и функционирование колхозов, а также находившихся в семейном распоряжении усадеб колхозников и крайне стесненное положение сохранявшихся еще единоличных хозяйств. В этих документах выявляются разрушительные для сельской экономики последствия не только репрессий, но и всей системы командного управления деревней. К примеру, оно проявлялось в назначениях председателями колхозов людей, часто не знакомых колхозникам и не знающих сельского хозяйства43.
Исследование трагической судьбы деревни в результате слома нэпа и насильственной коллективизации вывели Данилова на размышления о неизбежности разных типов модернизационного процесса в зависимости от характера общества, стадии его развития и конкретной исторической эпохи. Естественно, что послереволюционная Россия не могла целиком повторить весьма полезный в свое время опыт модернизации при царизме. На историческую арену уже вышел значительно измененный народ. Разумеется, на первых порах необходимо было первичное восстановление прежнего сельскохозяйственного и промышленного уровня, но параллельно началась и подготовка к более мощному техническому рывку (план ГОЭЛРО, начало строительства МТС и др.  ). За несколько лет России предстояло осуществить то, к чему народы Запада, унаследовавшие многое из экономики и культуры Древнего Рима, шли несколько веков. К началу Второй мировой войны значительный прорыв был осуществлен. Но это удалось сделать лишь ценой величайшего напряжения сил и жесточайшей эксплуатации народа, высылки недовольных в погибельные и необжитые края на тяжелейшие работы.
После Первой мировой войны и российских революций состояние экономики страны, как города, так и деревни, резко ухудшилось. Гениальный ленинский нэп с его кооперативным планом, поддержанный ведущими отечественными экономистами, открывал хотя и не близкую, но верную перспективу модернизации. Но вскоре он оказался отброшенным недостаточно экономически грамотным советским правительством. Негативные последствия этого, по мнению Данилова, хорошо знавшего демографическую литературу, в селе продержались до самого конца советской эпохи.
Как писал Данилов, «революционные взрывы 1905 и 1917 гг. были взрывами народного отчаяния эпохи первоначального накопления капитала, в которую наслоения социальных проблем иных эпох внесли мощный социалистический потенциал народнического, социал-демократического и коммунистического толков»44. Показательно, что выделение в советской историографии вслед за Лениным стадии империализма неизменно сопровождалось оговорками о ее переплетении с военно-феодальным империализмом, т. е. практически исследователи фиксировали всем очевидную отсталость России. Об отставании также свидетельствует провозглашенная ведущая роль государственной вла¬


59
сти в создании промышленной базы (приглашение иностранных специалистов, огромные займы за рубежом, денежные ссуды, беспроцентные кредиты, расширение сети банков ит. д.  ). Особо важное место государство занимало в отраслях тяжелой промышленности - военном деле, железнодорожном строительстве, угле- и металлодобывающих отраслях, металлургии, машиностроении, а также в банковском деле. Расплачиваться за все приходилось многострадальному крестьянству. Так было и в дореволюционное, так это осталось и в советское время. Россия стояла перед выбором пути общественного развития. Однако несмотря на все перевороты и революции, известная преемственность в развитии любой страны всегда существует. Особенности предшествующей стадии общественного развития в представлении Данилова неизбежно сказываются на последующей. Невозможно просто перепрыгнуть через прохождение определенных переходных периодов, как это пыталось сделать сталинское руководство, что и аукнулось даже в период перестройки второй половины 1980-х гг. и последовавшего за ней коренного общественного переворота.
После военной и революционной разрухи единственно разумную программу восстановления и развития промышленности, а также целостного общественного переустройства, по мнению Данилова, предлагал ленинский нэп, опиравшийся на труды представителей кооперативной теории, разрабатываемой еще с дореволюционных времен и существенно подправленный применительно к постреволюционному периоду. В России, как в стране догоняющего развития, и в дореволюционный, и в советский периоды руководство процессами индустриализации и модернизации осуществляла государственная власть. Отсюда, в представлении Данилова, ее неизбежно ведущая роль в экономике и всех сферах общественной жизни в современном обществе. В период сталинского руководства эта роль вылилась в командно-административное управление с применением репрессивных методов. Годы первых советских пятилеток - это действительный рывок в индустриализации страны, в результате которого Россия встала в ряд промышленно развитых стран. Однако индустриальный подъем произошел за счет чудовищной эксплуатации многострадального крестьянства и установления в стране системы казарменного социализма. В 1960-е гг. попытка относительно небольшой части правящей партийно-государственной верхушки (А. Н. Косыгин и др.  ), а также части движения шестидесятников (в основном из бывших фронтовиков) перевести страну в русло товарно-денежных отношений и демократического социализма с сохранением всех промышленных и сельскохозяйственных достижений страны, оплаченных столь тяжелыми страданиями народа, к сожалению, не удалась. В результате непрофессионализма и предательства партийных властей огромная страна распалась на современные «третьеразрядные» по уровню экономического развития национальные государства.
Данилов посвятил немало выступлений и публикаций объяснению причин общественного переворота начала 1990-х гг. и прослеживаемых уже с 1988 г. его предпосылок, когда ускорявшиеся антигосударственные тенденции с их рвачеством и обогащением за счет населения еще можно было относительно безболезненно повернуть вспять. Прежде всего, был необходим переход к самоокупаемости промышленности и сельскохозяйственного производства, к широкой демократизации управления ими, отказ от диктата и мелочного вмешательства партийно-государственных чиновников в дела промышленных и иных предприятий, внедрение зависимости денежной оплаты от реальных результатов труда.


60
Совершенно необходимо было шире привлекать общественность к решению ее собственных дел. Нужно было заимствование у передовых зарубежных стран новейших методов управления производством, не противоречивших природе социалистического строя. Вместо этого происходило прямое разграбление страны. Пустопорожние речи М. С. Горбачева и явно противоречащие этим речам его конкретные экономические и прочие постановления, а затем безоглядный развал Б. Н. Ельциным и его командой (в основном выходцев из бывшей номенклатуры) основ советского строя фактически опустили Россию в число третьеразрядных государств. Истоки этого общественного переворота, по мнению Данилова, восходят к установлению сталинской командно-репрессивной системы управления, ставшей в свое время подлинным термидором Октябрьской революции, и не ликвидированной во времена более мягкого правления Хрущева (вышедшего все-таки из сталинской когорты), а затем и Брежнева.
Уже в 1930-х гг., как пишет Данилов, проявились очевидные свидетельства того, что жестко централизованная авторитарная система управления с ее закрытостью от контроля народом может применяться лишь в определенные и достаточно короткие промежутки времени. Ее длительное удержание неизбежно становится тормозом социально-экономического и общественного развития страны. Непомерно разросшийся класс государственных чиновников - к тому же зачастую не слишком образованных - со временем превратил свои управляющие функции в частную собственность на огромные народные богатства. Данилов, приводя данные социологических исследований, свидетельствующих, что в составе появившихся частных собственников 61 % бывших работников партийного, комсомольского и советского аппарата, пишет, что это, по его мнению, даже значительное занижение их числа. Он подчеркивал, что поворот к капитализму произошел при фактическом отстранении от него народных масс. Исподволь начатый еще при горбачевском руководстве по инициативе государственной, партийной и комсомольской номенклатуры этот переворот был поддержан боровшейся за демократические свободы интеллигенцией, не сразу распознавшей его действительную суть и последствия. В итоге в подавляющем большинстве своем интеллигенция оказалась обманутой, а население, основную массу которого составляло недавнее крестьянство, фактически осталось в стороне от верхушечного переворота. В представлении Данилова именно традиционное бездействие народа, большая часть которого по историческим меркам совсем недавно перелилась из деревни в город и осталась инертной, позволило безнаказанно ограбить страну и унизить народ. Экономика страны оказалась разваленной, а подлинной демократии народ не получил. В перевороте конца XX в. были разрушены построенное с такими громадными усилиями и жертвами крупное сельское хозяйство, работавшее на машинной технике, и крупная промышленность. Пришедшие к власти люди, не знакомые с сельским хозяйством ни в нашей стране, ни за рубежом, рвались к развалу колхозов и совхозов на мелкие крестьянские подворья, не понимая, что по существу это откат к добуржуазному строю. До сознания властей не доходило, что у советских колхозов и совхозов, с одной стороны, и у капиталистических землевладельцев с обслуживающими их многими специализированными фирмами - с другой, одинаковая экономическая основа. Разное у них лишь социальное оформление и характер вписанности в целостную общественную систему. Хорошо еще, что значительная часть колхозов и совхозов воспротивилась их насильственному развалу,


61
иначе России грозил бы настоящий голод. Вновь, как в период коллективизации, реорганизация деревни, как великолепно показал Данилов, была проведена крайне бездарно. Новых Бунге, Витте и Столыпиных в ельцинском окружении не оказалось. И вновь сильнее всех других слоев нашего общества пострадало крестьянство, вернее сказать, честные работники колхозов и совхозов. Теперь даже для восстановления советского промышленного потенциала и сельского хозяйства, что в современную эпоху крайне недостаточно, потребуются новые жертвы трудящегося народа.
По мнению Данилова, развал партийно-государственной номенклатурой Советского Союза и резкий слом его общественно-политического строя вместе с катастрофическим разрушением экономики привел к начавшемуся вымиранию населения, упадку наиболее наукоемких отраслей промышленности, а также непродуманной перестройке среднего и высшего образования, развалу военной промышленности и армии, а также многим другим негативным последствиям. Зря пропали результаты столь тяжко выстраданной индустриализации и модернизации, за которые советский народ заплатил столь непомерную цену. Россия все больше скатывается на положение чуть ли не полуколониальной зависимой страны. У Данилова были большие сомнения в том, что страна сможет быстро выбраться из разрухи. В постиндустриальном обществе модернизация может осуществиться лишь на основе научно-технического прорыва, который, по мнению Данилова, в нашей стране не скоро предвидится из-за происходящего развала отечественной науки, резкого сокращения численности высококвалифицированных рабочих кадров, представленных в основном лишь старшим, уже уходящим поколением. Многие молодые талантливые специалисты уезжают из страны за рубеж, так как не имеют на родине необходимых условий для осуществления своих изобретений.
Горбачевско-ельцинская аграрная «реформа» воспринималась Даниловым как очередной непродуманный экспромт властей, грандиозное несчастье, свалившееся на головы крестьян, давно уже ставших в совхозах и колхозах частичными рабочими. Понуждаемый ельцинскими властями роспуск колхозов и совхозов в современных условиях господства сельскохозяйственного производства, основанного на машинной индустрии, во многом сравним с преждевременным сломом нэпа, нанесшим человеческий и материальный урон сельскому хозяйству, а также с колоссальным ущербом, нанесенным стране в годы сталинской коллективизации и немецкой оккупации в годы Великой Отечественной войны. Введенная командой Ельцина частная собственность на землю - не более чем пародия на реформу Столыпина, бездарно замысленную царскими реформаторами, когда было уже слишком поздно ее осуществлять. Фермерское движение и в нынешней России, по мнению Данилова, практически захлебывается. Если бы не огромный импорт продовольствия - в ряде крупных городов он достигает до 70-80 % - на деньги, полученные от продажи нефти, газа и другого сырья, России пришлось бы пережить голод, не менее гибельный, чем наблюдавшийся в 1921-1922 и в 1931-1933 гг. прошлого столетия. Обозревая путь, пройденный многострадальным российским крестьянством за минувший век, Данилов утвердился во мнении, что многие его беды происходили от реформаторов типа Столыпина и революционеров типа Сталина. Не однажды крестьянство превращалось в объект для амбициозных социальных экспериментов, ничего общего


62
не имеющих ни с его истинными интересами, ни с интересами общества в целом. Во всех случаях от этих экспериментов страдало все население страны45.
* * *
Авторы статьи очертили основной круг проблем, которыми занимался В. П. Данилов. Прошедший чрезвычайно трудный, а во многом даже трагический путь в своей научной карьере, этот талантливый историк, вне всякого сомнения, прочно войдет в историю российского крестьяноведения и в целом в историографию советского общества выдающимся ученым-аграрником, редкостным знатоком отечественных архивов по истории крестьянства и издателем крупных документальных серий, благожелательным наставником многих аспирантов и докторантов. И что не менее важно, Данилов - это мыслитель, умевший включать свои конкретные исследования в общеисторический контекст развития страны и мировой истории. Такая черта - чрезвычайно редкий дар, им обладают лишь единицы. Во второй половине XX в. в академическом Институте истории к ним принадлежали, прежде всего, фронтовики, прошедшие через тяжелейшие испытания войной, которая научила их и в окружающей жизни, и в историческом прошлом видеть ведущие и определяющие процессы. К несчастью, именно эти исследователи наиболее тяжко пострадали за свои концепции. Данилов попал в число самых первых жертв господствовавшего режима среди работавших в Институте истории в послевоенный период. Под неусыпным наблюдением Отдела науки ЦК КПСС он находился более двадцати лет. Но и в период реформаторов вроде Горбачева и Ельцина, разваливших крупное сельскохозяйственное производство, его аграрная концепция, защищавшая российское крестьянство от грабежа и насилия власти, правящим верхам также была ненужной. В результате полностью сбылось предсказанное Даниловым пагубное положение в сельском хозяйстве России.
Еще раз подчеркнем, что важнейшей стороной исследований Данилова являлась их вписанность в общий контекст истории страны. Его интересовало общество в целом, люди различных социальных слоев в качестве субъектов истории. Он углубленно изучал историю России и накануне, и после периода, стоявшего в центре его специальных исследований, чем выделялся из большинства соратников по цеху. Видение Даниловым истории крестьянства России с позиции аграрника, учитывающего интересы и нужды не только деревни, но и всего населения страны, также отличает его от коллег. Данилов детально воспроизводил по источникам хозяйство, быт, нужды и заботы крестьян, а работая над документами о массовых репрессиях, переживал трагедию крестьянства будто личную судьбу. Он переживал судьбу крестьян, больше всех слоев советского общества пострадавших от сталинских репрессий. Из всего вышесказанного об этом ученом самое главное - это то, что в центре его концепции исторического процесса всегда стоял реально действовавший, живой человек. Данилов полагал, что история, с человеческой точки зрения, одинаково важна по отношению и к народным массам, и к отдельному индивиду. По существу его научный подход - единственно верный гуманитарный взгляд на задачи и роль историка. Побудительный мотив его размышлений и исследований об альтернативах исторического развития нашего отечества, об издержках для общества - жертвы и страдания, которые платит отдельный человек и весь народ за ошибки и преступления правящих


63
элит. Именно с таких позиций Данилов изучал нэп в роли реальной альтернативы сталинской насильственной модели в деле строительства социализма в СССР. Принудительной коллективизации он противопоставлял прогрессивное развитие сельской кооперации, а командно-репрессивной системе государственного и общественного устройства периода культа личности - демократические институты, составляющие основу подлинного социализма.
Определяющей чертой Данилова, по мнению его коллег, была его твердая убежденность, что поиски истины - сущностный процесс в работе ученого. В этом он был целеустремлен и бескомпромиссен. Работавшие вместе с ним историки всегда подчеркивали его бесстрашие в том, чтобы сказать правду и оппонентам, и своим сторонникам, и друзьям. Его принципиальность создала ему репутацию человека неуступчивого. И может быть, не всем коллегам было просто поддерживать с ним личные отношения, поскольку, признавая право каждого на свою точку зрения, он крайне редко поступался собственной. Но что всегда было свойственно Данилову - это открытость для честной дискуссии. И что отличает лишь немногих, - его характеризовала замечательная гибкость ума. До конца своих дней он был восприимчив к новым взглядам и новым идеям, мог признать любую свою ошибку, изменить свою точку зрения под воздействием обнаруженных ранее неизвестных фактов, открытия новых документов, но никогда не отказывался от своих взглядов по привходящим политическим либо идеологическим обстоятельствам, за что и тяжко страдал в советское время. При прощании со своим самым близким другом К. Н. Тарновским Данилов сказал: «Его жизнь - это трагедия таланта и безвременья, трагедия яркой личности в столкновении с серой, но агрессивной посредственностью». Эта характеристика в полной мере относится и к Данилову. Безвременье и нападки заняли, к сожалению, слишком много места в его творческой жизни.
Создание обобщающего исследования о коллективизации сельского хозяйства и связанных с ней последствий в экономике, политической жизни и общественных отношениях, первый опыт которого под руководством Данилова осуществлялся в начале 1960-х гг., но не был допущен к изданию партийными властями, и ныне является важнейшей задачей. Но кто в состоянии персонально выполнить эту задачу или возглавить авторский коллектив для его создания? Кто среди современных историков-аграрников знает и проблематику, и источ- никовую базу, необходимую для его написания так, как знал ее Данилов? После внезапного ухода из жизни Виктора Петровича этот вопрос задается многими его коллегами и соратниками и пока остается без ответа. Для подобного труда важно не только доскональное знание предмета исследования, но и теоретические знания, широкая общеисторическая осведомленность, какой обладал Данилов. Точно так же пока не объявился и исследователь второй, не менее важной темы Данилова - крестьянской революции в России 1902-1922 гг., написать монографию о которой судьба ему возможности не предоставила.
Примечания
1 Правонаследники сохранившейся дома части архива Данилова (который передается ими в Главный архив Москвы - ЦГМАМЛС, а частью историческому факультету Государственного университета г. Калуги) предоставили авторам настоящей статьи последнюю сверку книги «Коллективизация сельского хозяйства в СССР» и некоторые другие


64
вышедшие в печати, а также неопубликованные его работы. Выхолощенная часть архива Данилова (из нее пропали наиболее ценные рукописи), которая случайно оказалась в МВШСЭН, сдана этой школой в РГАЭ.
2Данилова Л. В. Партийная организация Института истории АН СССР в идейном противостоянии с партийными инстанциями. 1966-1968 гг. // Вопросы истории. 2007. № 12. С. 44-83; 2008. № 1. С. 61-95; 2008. № 2. С. 44-83.
3 Изложение содержания докладов и выступлений на теоретическом семинаре «Современные концепции аграрного развития» в журнале «Отечественная история» (М., 1993. № 2, 6; 1994. № 2, 4, 5; 1995. № 3,  4, 6; 1996. № 4; 1997. № 2; 1998. № 1, 6; и др.  ).
4Данилов В. П. Создание материально-технических предпосылок коллективизации сельского хозяйства. М., 1957. С. 7.
5 Там же. С. 392.
6Данилов В. П. Капиталистические элементы в сельском хозяйстве СССР на первых порах нэпа (20-е годы) // Сельское хозяйство и развитие капитализма. Рим, 1971 (на итальянском языке); он же. Перераспределение земельного фонда в России в результате Великой Октябрьской революции; он же. Аграрные реформы и крестьянство в России (1861-1994 гг.  ); он же. Аграрная реформа и аграрная революция в России; он же. Крестьянская революция в России 1902-1922 гг.; и др.
7 Данилов В. П. Возникновение и падение советского общества: социальные истоки, социальные последствия // Россия на рубеже XXI века. Оглядываясь на век минувший. М., 2000. С. 74.
8Данилов В. П. Община и коллективизация в России. Изд-во «Отнаномидзуибо». Токио, 1977 (на яп. яз.  ); он же. Об исторических судьбах крестьянской поземельной общины в России // Тезисы докладов и сообщений XII сессии Межреспубликанского симпозиума по аграрной истории Восточной Европы. М., 1970; он же. К вопросу о характере и значении крестьянской поземельной общины в России // Проблемы социально- экономической истории России. Сб. ст. М., 1971; он же. Общинные организации сельского населения СССР // Опыт аграрных преобразований в республиках Средней Азии и Казахстана и его значение для освободившихся стран. Фрунзе, 1971; он же. В. И. Ленин о крестьянской общине в России // Тезисы докладов и сообщений XIII сессии Межреспубликанского симпозиума по аграрной истории Восточной Европы. М., 1971; он же. Община и аграрная реформа // Аграрная реформа и методы. Сб. ст. М., 1972 (на англ, яз.  ); он же. Типы общинных организаций сельского населения СССР после 1917 г. // Тезисы докладов и сообщений XIV сессии Межреспубликанского симпозиума по аграрной истории Восточной Европы. Вып. 11. М., 1972; он же. Община у народов СССР в послеоктябрьский период. К вопросу о типологии общины // Народы Азии и Африки. 1973. № 2 (переведена на англ. яз. в сб. ст. «Социализм: теория и практика». 1974, № 4); он же. Об исторических судьбах крестьянской поземельной общины // Ежегодник по аграрной истории. Вологда, 1976; он же, Данилова Л. В. Проблемы теории в истории общины // Община в Африке. Проблемы типологии. М., 1978; Idem. The Commune in the Life of the Soviet Countryside before Collectivization // Land Commune and Peasant Community in Russia. Macmillan; London, 1950; и др.
9Данилов В. П., Ивницкий Н. А. Ленинский кооперативный план и его осуществление в СССР // Очерки истории коллективизации сельского хозяйства в союзных республиках. М.: Госполитиздат, 1963; он же. О простейших формах производственного кооперирования крестьянства (машинные товарищества в 1925-1929 гг.  ) // Доклады и сообщения Института истории АН СССР. Вып. 3. М., 1954; он же. Семеноводческая кооперация в 1990-х годах // Материалы по истории сельского хозяйства и крестьянства СССР. Т. IX. М., 1980; он же. Кооперативный план В. И. Ленина // Философская энциклопедия. Т. 3. М.,  1964; он же. Материалы по социальному составу сельскохозяйственной кооперации в 1926-1927 гг. // Материалы по истории СССР. Т. 1. М., 1955. Вводная статья; он же, Кабанов В. В. Колхозно-кооперативное строительство в СССР. 1917-1922 гг. М., 1990. Вводная статья; он же. Колхозно-кооперативное строительство в СССР. 1923-1927. М., 1991.


65
Вводная статья (отв. ред. и отв. сост.  ); он же. Об уровне кооперирования крестьянских хозяйств в СССР накануне коллективизации // Ленинский кооперативный план и его осуществление в СССР за 1917-1929 гг. // Хронографический ежегодник. 1917-1929 гг.
M.  	, 1969; он же. Развитие кооперации в СССР в 20-е годы: опыт и его использование в современных условиях // Ленинские идеи кооперации и их использование в современных условиях. М., 1987; он же. Октябрь и аграрная политика партии // Коммунист. 1987. № 16; он же. Крестьянское хозяйство и кооперация в концепции А. В. Чаянова // Человек и земля. М., 1987; он же. Кооперация двадцатых годов: опыт становления // Человек и земля. М., 1987; и др.
10Данилов В. П., Данилова Л. В. Крестьянская ментальность и община // Менталитет и аграрное развитие России ХІХ-ХХ вв. Материалы международной конференции 14-15 июня 1994 г. М., 1996. С. 22-56; он же. Проблемы теории в истории общины; и др.
11 Документы. Как ломали НЭП. Стенограммы пленумов ЦК ВКП(б) 1928-1929 гг.: в 5 т. М., 2000. См. предисловия ко всем пяти томам.
12Данилов В. П. 20-е годы: нэп и борьба альтернатив // Вопросы истории. 1988. № 9; он же. 20-е годы: нэп и борьба альтернатив // Историки спорят. М., 1988; Idem. The Issue of Alternatives and History of Soviet Agriculture // The Journal of Historical Sociology. Oxford;
N.  Y., 1989; Idem. Alternativ Strategie fur das Land // «Ziebling der partie» Nicolai Bucharin. Hamburg, 1989; Idem. The October Revolution and the Communist Party’s Agrarian Policy // Central Problems of Russian and Soviet History. M., 1990; он же. Бухаринская альтернатива // Бухарин: человек, политик, ученый. Сб. ст. М., 1990; он же. Введение. (Истоки и начало деревенской трагедии) // Трагедия советской деревни. Документы и материалы: в 5 т. 1927-1939 гг. Т. 1. Май 1927 - ноябрь 1929. М., 1999. С. 13-67; он же. К проблеме альтернатив 20-х годов // Этот противоречивый XX век. К 80-летию со дня рождения акад. РАН Ю. А. Полякова. М., 2001. С. 217-239; и др.
13Данилов В. П. Истоки и начало деревенской трагедии // Трагедия советской деревни. Документы и материалы: в 5 т. 1927-1939. Т. 1. М., 1999. С. 13-67; он же. Советская деревня в годы «Большого террора» // Там же. Т. 5. Кн. 1. М., 2004. С. 7-50; он же. Введение // Там же. Т. 5. Кн. 2. Архив; он же. Сталинизм и советское общество; он же. Феномен первых пятилеток // Горизонт. 1988. № 5; он же. Судьба первых пятилеток // Историки спорят. Сб. ст. М., 1988; он же. Возникновение и падение советского общества: социальные истоки, социальные последствия // Россия на рубеже XXI века. Оглядываясь на век минувший. М.: Наука, 2000. С. 70-90; он же. Сталинизм и советское общество // Вопросы истории. 2004. № 2. С. 171-172; и др.
14 Данилов В. П. Крестьянское хозяйство и кооперация в концепции А. В. Чаянова; Во- лобуев П. В., Данилов В. П. Александр Николаевич Энгельгардт. (Предисловие) // Энгельгардт А. Н. Из деревни. М., 1987; он же. Возвращение литературного наследства // Кондратьев Н. Д., Чаянов А. В., Челинцев А. Н. Указатель литературы. М.: ИНИОН, 1988; он же. Чаяновский прорыв в будущее // Цивилизация, теория, история, современность. Сб. ст. М.: ИФАН, 1989; Idem. Alexander Chayanov as a Theoretician of Cooperative Movement//Alexander Chayanov. The Theory of Peasant Co-operatives. London; N. Y., 1991; он же. Автобиография H. Д. Кондратьева. (Предисловие) // Исторический архив. 1992, № 1; он же. Кондратьев Н. Д. // Политические деятели России. Биографический словарь. БРЭ. М., 1993. С. 161-163; он же. Чаянов А. В. // Политические деятели России. Биографический словарь. БРЭ. М., 1993. С. 343-345; он же. Русская революция в судьбе А. В. Чаянова // Крестьяноведение. Теория. История. Современность. Ежегодник. М., 1996. С. 96-113; он же. А. И. Хрящева и динамические исследования российской деревни (1920-1929 гг.  ) // Крестьяноведение. Теория. История. Современность. Ежегодник. М., 1997; и др.
15Данилов В. П. Л. Н. Литошенко и его исследования аграрной революции в России. (Вводная статья) //Литошенко Л. Н. Социализация земли в России. Новосибирск, 2001. С. 7-45.


66
16Данилов В. П., Красильников С. А. Н. И. Бухарин. Путь к социализму. Избранные произведения. Новосибирск, Вводная статья; Данилов В. П. О литературном наследии Н. И. Бухарина // Николай Иванович Бухарин. Указатель литературы. М.: ИНИОН, 1989; он же. Бухаринская альтернатива; Idem. Alternativ Strategie fur das Land; Idem. Bukharin and the Countryside // The Ideas of Nicolai Bukharin. Edited by A. Kemp-Welch. Oxford, 1992; Idem. Bukharin’s Alternative for the Countryside // Bukharin in Retrospect. Armonk. New York; London, 1994. P. 133-145; он же. Рыков и кооперация // Великие кооператоры России. Материалы научных чтений. Энгельс, 2002. С. 23-26; и др.
17Бухарин Н. И. Экономика переходного периода. Ч. I. М., 1920.
18Данилов В. П. Мы начинаем познавать Троцкого // ЭКО. № 1 (статья переведена на англ., яп. и другие языки); Вилкова В. П., Данилов В. П. Троцкий защищается. (Речь на пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) 26 октября 1923 г.  ) // Вопросы истории КПСС. 1990. № 5; он же. Возникновение и падение советского общества: социальные истоки, социальные последствия. С. 80-81; и др.
19 Коллектив авторов. Коллективизация сельского хозяйства в СССР. Первая сверка. М., 1964. С. 781.
20 Там же. С. 784.
21 Там же.
22 См.: Приложения.
23 См. статью Ю. А. Полякова, опубликованную незадолго до обсуждения «Коллективизации...  », написанную в соавторстве и в полной солидарности его с членами аграрной группы: Вылцан М. А., Ивницкий Н. А., Поляков Ю. А. Некоторые проблемы истории коллективизации в СССР // Вопросы истории. 1965. № 3. С. 3-25., а также Приложения.
24 Известный ныне политолог Р. А. Медведев пригласил В. П. Данилова и крупного литературоведа В. Я. Лакшина выбрать нужные для них книги из фонда списанной литературы в Библиотеке им. В. И. Ленина. В принципе каждый научный сотрудник, взяв из учреждения, где он работал, справку о тематике своих занятий, мог получить доступ к этому фонду и выбирать книги лично для себя. Из Института истории СССР многие сотрудники (например, Г. Куманев и др.  ) так и поступали. Но Медведев почему-то не предупредил ни Данилова, ни Лакшина об обязательности справки. Еще более странно, что и в фонде, куда пускали только по справкам, никто из сотрудников библиотеки не обратил на это внимания. Данилов отобрал более 500 экземпляров, причем в основном не книг, а пожелтевших брошюр 20-х - 30-х гг. и при этом даже не для себя, а для библиотеки Института истории. Совершенно неожиданно при еще незаконченной Даниловым выборке отобранная им литература странным образом оказалась на квартире у знакомой Медведева, потребовавшего от Данилова немедленно ее забрать. Приятельница Медведева была обвинена в краже, а Данилов объявлен чуть ли не пособником ее, подвергался допросам в двух судах, обсуждению на партбюро и даже вызову в КГБ (но весь разговор в этом учреждении касался совершенно иных тем). Медведев же на долгое время исчез из Москвы, а затем, как ни в чем не бывало, вернулся на работу в свой институт; Данилову же это «книжное дело» стоило огромной потери нервов и времени. Это было просто издевательство над крупнейшим ученым-аграрником. (Подробнее см. об этом в Приложениях).
25Данилов В. П., Якубовская С. И. О фигуре умолчания в исторической науке. Археографический ежегодник за 1992 год. М., 1994.
26Данилов В. П. Изучение истории советского крестьянства // Советская историческая наука от XX к XXII съезду КПСС. Сб. ст. М., 1962; он же, Якубовская С. И. Источниковедение и изучение истории советского общества // Вопросы истории. 1961. № 5. Переведена на английский язык в США («Soviet Studies in History». 1962. V. 1. Nr. 2); он же. Выступление на сессии по проблеме аграрного строя дореволюционной России // Особенности аграрного строя России в период империализма (9-11 мая 1960 г.  ). Материалы Научного Совета по проблеме «Исторические предпосылки Великой Октябрьской социалистической революции». М., 1962; он же. О характере социально-экономических


67
отношений советского крестьянства до коллективизации сельского хозяйства // История советского крестьянства и колхозного строительства в СССР. Материалы научной сессии 9-11 мая 1960 г. М., 1962; он же. К характеристике общественно-политической обстановки в советской деревне накануне коллективизации // Исторические записки. Т. 79. М., 1966; он же. Экономические основы союза рабочего класса и крестьянства в первые годы реконструкции народного хозяйства СССР // Роль рабочего класса в социалистическом преобразовании в СССР. Сб. ст. М., 1968; и др.
27 Некрич А. М. Отрешись от страха: воспоминания историка. М., 1996; Отрешившиеся от страха. Памяти А. М. Некрича: Воспоминания, статьи. Документы. М., 1996; Данилов В. П. Из истории перестройки // Новый мир истории России. Форум японских и российских исследователей. М., 2001. С. 413-428; он же. Из истории перестройки: переживания шестидесятника-крестьяноведа // Отечественные записки. 2004. № 1. С. 130-140.
28 Markwick R. Rewriting History in Soviet Russia. The Politics of Revisionist Historiography 1956-1974. Great Britain. Chippenham; Wietshire, 2001.
29Данилов В. П. Благодарная память // К истории русской революции. Памяти академика И. И. Минца. М., 2005. (Статья в наборе.  )
30Данилов В. П. Советская доколхозная деревня: население, землепользование, хозяйство. М., 1977.
31 Данилов В. П. Советская доколхозная деревня: социальная структура, социальные отношения. М., 1979.
32Данилов В. П. О русской частушке как источнике по истории деревни // Советская культура: 70 лет развития. Сб. ст. М., 1987; он же. Данилова Л. В. Крестьянская ментальность и община.
33Данилов В. П. Аграрная реформа и аграрная революция в России // Великий незнакомец. Крестьяне и фермеры в современном мире. М., 1992. С. 310-312; он же. Перераспределение земельного фонда в России в результате Великой Октябрьской социалистической революции // Ленинский декрет о земле в действии. Сб. ст. М., 1979; он же. Крестьянская революция в России. 1902-1922 гг. // Крестьяне и власть. Сб. ст. М.; Тамбов, 1996. С. 4-23; он же. Крестьянская революция в России. 1902-1922 гг. (О первых результатах исследования по коллективному проекту) // Гуманитарная наука в России: история, археология, культурная антропология и этнография. М., 1996. С. 4-23; он же. «Не смей! Все наше!  » Крестьянская революция в России. 1902-1922 годы // Россия. 1997. № 7. С. 15-20; он же. К истории расказачивания. (Дон, год 1919-й) // Голос минувшего. Кубанский исторический журнал. 1997. № 1. С. 11-17; он же. К истории расказачивания. (Дон, год 1919-й) // Исторические записки. Т. 2 (120). М., 1999. С. 169-186; он же. О характере аграрной революции в России после 1861 года // Крестьянское хозяйство: история и современность. Сб. ст. Вологда, 1992; он же. Аграрные реформы и аграрные революции в России (1861-2001 гг.  ) // Реформы и революции в России XX в. Материалы научной конференции. М., 1992. С. 14-36; он же. Крестьянское движение в России в 1902-1904 гг. Сб. док. М., 1998; и др. См. также предисловия к изданиям документальных публикаций о крестьянском движении после 1917 г.
34 Данилов В. П., Якубовская С. И. Источниковедение и изучение истории советского общества; он же. Источниковедческие и археографические проблемы русской общины после Октябрьской революции // Археография и источниковедение. Северный археографический сборник. Вып. 4; и др.
35Данилов В. П. Материалы по социальному составу сельскохозяйственной кооперации в 1926-1927 гг. // Материалы по истории СССР. Т. I. М., 1955; он же. Материалы о состоянии частного капитала в народном хозяйстве СССР и мерах по его вытеснению в 1926-1927 гг. // Материалы по истории СССР. Т. VII. М., 1959; он же. Крестьянские хозяйства, колхозы и совхозы в СССР в 1924/25 гг., 1927/28 гг. По данным налоговых сводок Наркомфина СССР. Вып. 1-3 // Ин-т истории СССР. М., 1977. (В соавторстве с Т. И. Славко.  ); и многие другие.


68
36 Крестьянское восстание в Тамбовской губернии в 1919-1921 гг. «Антоновщина». Документы и материалы. Тамбов, 1994; Филипп Миронов. Тихий Дон в 1917-1921 гг. Документы. М., 1997; Крестьянское движение в Поволжье. 1919-1922. Документы и материалы. М., 2003; Крестьянское движение в Тамбовской губернии. 1917-1918 гг. Документы и материалы. М., 2003.
37 Как ломали нэп. Стенограммы пленумов ЦК ВКП(б). 1928-1929 гг.: В 5 т. Т. 1. С. 10-11.
38 Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. Документы и материалы: в 4 томах. Т. 1 (1918-1922). М., 1998; Т. 2 (1923-1929). М., 2000; Т. 3, кн. 1 (1930-1931). М., 2004.
39 Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. Документы и материалы: в 5 томах. 1927-1939. М., 1999-2004. (Т. 1: май 1927-ноябрь 1929; Т. 2: ноябрь 1929-декабрь 1930; Т. 3: конец 1930-1933; Т. 4:  1934-1936; Т. 5, кн. 1: 1937.  )
40 В. К. Виноградов и И. М. Перемышленникова от имени реально работавшего над книгой V тома коллектива историков и архивистов обращались в дирекцию Института истории с просьбой отстранить от руководства Л. Денисову как неспециалиста. Квалифицированно и быстро дописать введение и осуществить работу с издательским редактором могли лучшие специалисты по периоду этого тома - Ю. А. Мошков и В. К. Виноградов. К сожалению, и директор Института, и представитель Фонда США Р. Маннинг отказали в этой обоснованной просьбе.
41 Данилов В. Я, Красильников С. А. Спецпереселенцы в Западной Сибири. Новосибирск, 1992,  1993,  1994, 1996, 2003. См. предисловия к каждой книге.
42Данилов В. Я. Советская деревня 1930-1934 гг. по документам ОГПУ-НКВД. Кн. 1 (1930-1931). С. 7-44 (В соавторстве с Н. Вертом, А. Береловичем, Л. Самуэльсоном); он же. Советская деревня в годы «Большого террора». С. 14-48; и др.
43 Там же.
44 Данилов В. Я. Возникновение и падение советского общества: социальные истоки, социальные последствия. С. 71; и др.
45Данилов В. Я. Сталинизм и крестьянство // Сталинизм в российской провинции. Сб. ст. Смоленск, 1999. С. 13-16; он же. О трудностях современной аграрной реформы в СССР // Иль Пассажио. 1990. № 4-5 (на ит. яз.  ); он же. Сталинизм и крестьянство // История сталинизма. Рим: Изд-во «Ринити», 1991; он же. Аграрная реформа и аграрная революция в России; он же. Возникновение и распад советской системы. Истоки и последствия // Иль Пассажио. 1990. № 3. (на ит. яз.  ); он же. Аграрная реформа в постсоветской России (взгляд историка) // Куда идет Россия? Альтернативы общественного развития. М., 1994. С. 125-136; он же. Кто и куда вел Россию в истории, непосредственно связанной с нашей современностью (1880-1990-е годы) // Кто и куда стремится вести Россию? Актеры макро- и микроуровней современного трансформационного процесса. М., 2001. С. 16-18; он же. Аграрные реформы и аграрные революции в России. (1861— 2001 гг.  ); он же. Альтернативы общественного развития. М., 1994. С. 125-132; он же. Аграрные реформы и крестьянство в России (1861-1994 гг.  ); он же. Возникновение и падение советского общества; он же. К проблеме альтернатив 20-х годов; он же. В поиске новой теории // Вопросы истории. 1994. № 6; он же. Российская власть в XX веке // Куда идет Россия. Власть, общество, личность. М., 2000. С. 6-10; он же. Сталинизм и советское общество. С. 169-175; и др.


Раздел I
ГЛАВЫ ИЗ РАССЫПАННОГО ТИПОГРАФСКОГО НАБОРА КОЛЛЕКТИВНОГО ТРУДА «ИСТОРИЯ КОЛЛЕКТИВИЗАЦИИ СЕЛЬСКОГО ХОЗЯЙСТВА В СССР»


Публикуемые ниже тексты В. П. Данилова из коллективного труда по истории коллективизации, написанные в начале 1960-х гг., ныне не могут, конечно, произвести того взрывного впечатления, какое они вызвали в свое время. Авторы названного труда работали на фактологической базе, несопоставимо более узкой по сравнению с той, что имеется в настоящее время, когда открылись ранее строго засекреченные архивы и издается немало ценнейших публикаций по проблемам коллективизации. В 1988 г. сами авторы планировали доработать этот труд, но открывавшийся доступ в архивные фонды заставил их изменить планы и начать с публикаций источников. Коллективный труд, из-за которого в 1960-е гг. они претерпели немало бед, к сожалению, остался на уровне Источниковой базы времени его написания. Однако он имеет не только историографическое значение, ярко вскрывающее различие между хрущевским периодом с его явными проблесками движения в сторону демократизации общества и застоем брежневского безвременья, отмеченного очевидным перерождением правящей обществом партийно-государственной верхушки. И можно лишь удивляться тому, что не только подавляющее число конкретно-исторических выводов, но и ряд теоретических заключений этого труда и поныне сохраняют свое значение. Конечно, осуществи авторы свой замысел доработки труда, В. П. Данилов обязательно подчеркнул бы вывод о том, что ускоренное создание колхозов являлось выходом лишь для люмпенизированной в досоветское время деревенской бедноты. Основная же масса крестьянства могла прийти к ним через развитие сельской кооперации от ее начальных снабженческо-сбытовых форм к формам производственным. Требовался длительный переходный период, конечная грань которого даже и не намечалась. Уход из жизни В. И. Ленина и высокообразованных революционеров старшего поколения, по В. П. Данилову, привел к осуществлению сталинским окружением преждевременного прыжка в «социализм» со многими тяготами для народа. Его последствия аукнулись и в переломное для страны начало 1990-х гг.
ВВЕДЕНИЕ
Эта книга посвящена глубочайшему перевороту в сельском хозяйстве, во всей жизни советской деревни. Она рассказывает о том, в каких условиях и как возникал колхозный строй, что представляли собою колхозы в период их создания, каковы были ближайшие экономические, социальные и политические последствия коллективизации, в чем состояло ее историческое значение для деревни, для страны в целом, для дела коммунизма.
Коллективизация «перепахала» весь жизненный уклад нашей деревни, коренным образом изменила положение и самый облик крестьянина, предопределила его будущее. Тем самым в значительной мере было предопределено и дальнейшее развитие всей страны, поскольку четыре пятых ее населения составляло крестьянство. Исследование истории коллективизации - задача огромная по


71
своим масштабам и объему конкретно-исторического материала, чрезвычайно сложная по составу и сущности научных проблем, подлежащих разрешению. Насколько удалось нам преодолеть трудности, связанные с выполнением этой задачи, и значит, насколько полно и объективно мы отобразили исторические события, пусть судит читатель.
Эта книга - о прошлом. Но не только о прошлом. В ней описано становление колхозного строя - одной из основ современного общества. Следовательно, эта книга - о той объективной реальности, с которой сталкивается, вступая в жизнь, каждое новое поколение строителей коммунизма. Чтобы лучше понять жизнь страны сегодня и представить себе, какой она будет завтра, - нужно знать прошлое. Там корни многих наших успехов, там же и корни определенной части трудностей, которые пришлось преодолевать советскому народу, Коммунистической партии.
Эта книга о прошлом написана для всех, кто хочет знать и понять пути развития нашей страны.
Победа социализма превратила Россию, некогда отсталую крестьянскую страну, в передовую могущественную державу с первоклассной промышленностью, растущим сельским хозяйством, высокой культурой. Трудящиеся нашей страны первыми в истории построили общество, свободное от эксплуатации человека человеком, от национального и классового угнетения, первыми претворили в жизнь социалистический принцип «от каждого - по способностям, каждому - по труду».
Начало социалистическому преобразованию нашей обширной страны положила Великая пролетарская революция в октябре 1917 года. Навсегда было ликвидировано господство эксплуататорских классов; утвердилось государство диктатуры пролетариата, являющееся главным орудием рабочего класса в борьбе за построение нового общества; возник социалистический уклад, охвативший ведущие отрасли экономики, прежде всего промышленность; национализирована земля.
Под руководством В. И. Ленина партия разработала план коренного преобразования страны. Основными звеньями этого плана были индустриализация страны, кооперирование сельского хозяйства и культурная революция.
В стране со значительным или - как в России - с преобладающим крестьянским населением, указывал В. И. Ленин, перед диктатурой пролетариата возникает чрезвычайно сложная и трудная задача организации перехода «мелких хозяев к обобществленному, коллективному, общинному труду»1, задача социалистического преобразования земледельческих отношений - «самых важных для нашей страны»2.
Особые сложности социалистического преобразования сельского хозяйства порождались тем, что весь прежний многовековой опыт приучил крестьянина видеть источник жизни лишь в своем маленьком частном хозяйстве, в труде только на себя. До победы социализма труд на других был подневольным, трудом на эксплуататоров. Крупное хозяйство для крестьянина-единоличника являлось источником гнета и разорения. Естественно, что крестьяне с опаской смотрели на крупное производство. Они упорно держались за свои клочки земли. По выражению В. И. Ленина, крестьяне «живут, точно вросшие в землю...  »3 Для них переход к социалистическим формам хозяйства означал коренной переворот всего образа жизни. Нужно было, не прибегая к экспроприации мелких


72
крестьян-товаропроизводителей, убедить их на опыте в необходимости и выгодности перехода к общественным формам крупного хозяйства как единственного средства избавления от нищеты и кулацкой эксплуатации. Пути разрешения этой в высшей степени трудной и сложной задачи были указаны ленинским кооперативным планом.
На необходимость использования кооперации при переходе к коммунизму указывали в свое время К. Маркс и Ф. Энгельс. «Что при переходе к коммунистическому хозяйству нам придется в широких размерах применять в качестве промежуточного звена кооперативное производство, - писал Ф. Энгельс, - в этом Маркс и я никогда не сомневались»4.
Одной из первых задач диктатуры пролетариата Маркс и Энгельс считали передачу крупных поместий в коллективное использование сельским рабочим, организацию на месте частнокапиталистических предприятий кооперативных товариществ. При этом они предвидели необходимость государственного руководства развитием кооперативных товариществ, необходимость создания условий, позволяющих правильно сочетать «частные интересы кооперативного товарищества» с «интересами всего общества в целом»5. Они сформулировали основные принципы организации крупного социалистического производства на землях мелких крестьянских хозяйств, гениально предсказали главное направление политики пролетариата по отношению к трудящемуся крестьянству. Рабочий класс, овладев государственной властью, писал К. Маркс, «должен в качестве правительства принимать меры, в результате которых непосредственно улучшится положение крестьянина и которые, следовательно, привлекут его на сторону революции; меры, которые в зародыше облегчают переход от частной собственности на землю к собственности коллективной, так чтобы крестьянин сам пришел к этому хозяйственным путем...  »6
При этом пролетарское государство оказывает поддержку мелким и средним крестьянам, увеличивая их земельные наделы за счет крупных имений, помогая освободиться от ростовщической кабалы, предоставляя им для организации крупного общественного производства пособия деньгами, машинами, искусственными удобрениями и т. п.  7
Маркс и Энгельс четко поставили вопрос о различии путей обобществления средств производства в мелких и крупных хозяйствах. Научно обосновывая необходимость экспроприации крупных капиталистических предприятий в земледелии, Маркс и Энгельс решительно отвергали применение экспроприации, как и любых форм насилия, при обобществлении мелкого крестьянского производства. Подчеркивая строгую добровольность объединения крестьянских хозяйств, они указывали, что надо дать мелкому крестьянину «отсрочку для размышления на своей парцелле»8.
Принципиально важное значение имеет указание К. Маркса об основных объективных предпосылках социалистического преобразования сельского хозяйства. «...  Чтобы коллективный труд мог заменить в самом земледелии труд парцеллярный, источник частного присвоения, - нужны, - писал он, - две вещи: экономическая потребность в таком преобразовании и материальные условия для его осуществления»9.
Теоретические положения Маркса и Энгельса о социалистическом преобразовании сельского хозяйства путем постепенного и добровольного объединения мелких крестьян в производственные товарищества были всесторонне развиты


73
в кооперативном плане В. И. Ленина. Этот план разрабатывался в ходе первых социалистических преобразований Советской власти и полностью сложился с переходом к нэпу.
Вопросы перехода крестьянства на путь социализма в работах В. И. Ленина особенно большое место стали занимать с осени 1918 года, как только была завершена ликвидация помещичьего землевладения и передача земли крестьянам, когда в деревне стала развертываться уже собственно социалистическая революция и начался великий поход крестьянской бедноты против кулачества. В речах к делегатам комитетов бедноты Московской области (ноябрь 1918 года), на Московском губернском съезде Советов, комитетов бедноты и районных комитетов РКП(б), на I Всероссийском съезде земельных отделов, комитетов бедноты и коммун (декабрь 1918 года), в докладах VIII съезда Коммунистической партии (март 1919 года), в речи на I съезде земледельческих коммун и сельскохозяйственных артелей (декабрь 1919 года) и в ряде других выступлений В. И. Ленин ярко раскрыл коренные пороки системы мелкого крестьянского хозяйства, его неспособность избавить деревню от нищеты, бескультурья и кулацкой кабалы, глубоко и убедительно показал необходимость перехода крестьянства к общественным формам крупного машинного производства.
Обосновывая экономическую необходимость объединения крестьянских хозяйств, В. И. Ленин подчеркивал колоссальные преимущества крупного общественного производства над мелким единоличным. «Жить по-старому, как жили до войны, - говорил Ленин, - нельзя, и такое расхищение человеческих сил и труда, какое связано с мелким отдельным крестьянским хозяйством, дальше продолжаться не может. Вдвое и втрое поднялась бы производительность труда, вдвое и втрое был бы сбережен человеческий труд для земледелия и человеческого хозяйства, если бы этого раздробленного мелкого хозяйства совершился бы переход к хозяйству общественному»10.
Октябрьская революция смела гнет помещиков и крупного капитала, передала крестьянам землю. Крестьянин сразу же смог улучшить свое благосостояние. Однако его возможности поднять свое хозяйство были ограничены. Надежды на действительно лучшую жизнь при системе мелкого хозяйства не могли реализоваться. На этом пути не было выхода из нужды и кулацкой кабалы. «Такой труд, когда крестьянин работал на своем участке земли, на своем дворе, со своим скотом, птицей, бороной, сохой и прочим, - говорил В. И. Ленин на заседании I съезда сельскохозяйственных рабочих Петроградской губернии в марте 1919 года, - мы видели много лет, много столетий; мы прекрасно знаем, что в России и в других странах из этого получается только крестьянская темнота, нищета, господство богатых над беднотой, потому что вразброд одолеть те задачи, которые стоят перед сельскохозяйственными промыслами, - нельзя. Можно получить только опять старую нищету, из которой один из ста или, может быть, пять из ста выбиваются в богатенькие, а остальные живут в нищете. Вот почему сейчас наша задача - переход к общественной обработке земли, переход к крупному общему хозяйству»11.
Построить социализм в деревне означало заменить мелкое крестьянское хозяйство с примитивной техникой крупным машинным хозяйством, заменить индивидуальный труд коллективным, ведущимся по единому плану. В конечном итоге задача сводилась к объединению крестьянских хозяйств, к организации крупного коллективного производства в деревне. «Выход, - говорил


74
В. И. Ленин, - только в общественной обработке земли... Коммуны, артельная обработка, товарищества крестьян - вот где спасение от невыгод мелкого хозяйства, вот в чем средство поднятия и улучшения хозяйства, экономии сил и борьбы с кулачеством, тунеядством и эксплуатацией»12.
Однако недостаточно было обосновать необходимость перехода крестьянства к новым формам жизни. Нужно было разработать конкретные пути и способы этого перехода, доступные и понятные для миллионных масс крестьянства. И В. И. Ленин с присущей ему систематичностью и прозорливостью, способностью учить массы у масс главное внимание сосредоточивает на выяснении основных принципов, форм и методов строительства социализма в деревне. Постепенно, по мере накопления практического опыта, представления о конкретных путях перехода крестьянства к социализму становились все более разносторонними и точными, складывался ленинский кооперативный план.
Еще в апреле 1917 года, определяя задачи пролетариата России в дальнейшем развитии революции, провозглашая курс на перерастание буржуазнодемократической революции в революцию социалистическую, В. И. Ленин подчеркивал необходимость превращения помещичьих имений в крупные общественные хозяйства. «В интересах повышения техники производства хлеба и размеров производства, а также в интересах развития рационального крупного хозяйства и общественного контроля над ним мы должны, - говорил он, - внутри крестьянских комитетов добиваться образования из каждого конфискованного помещичьего имения крупного образцового хозяйства под контролем Советов батрацких депутатов»13.
Это была установка на обобществление средств производства уже имевшихся крупных хозяйств в земледелии, на превращение их в хозяйства социалистические. Правильность этого пути была подтверждена в ходе первых аграрных преобразований после Октябрьской революции: все совхозы и громадное большинство первых колхозов возникли именно на базе бывших помещичьих предпринимательских хозяйств. Однако в то время только наиболее передовые представители батрацко-бедняцкого населения деревни встали на путь крупного общественного хозяйства. Крестьянство в массе своей к этому еще не было готово, продолжало упорно держаться за свое мелкое хозяйство.
Экономика России переходного от капитализма к социализму времени представляла собой сложное сочетание пяти различных социально-экономических укладов: социализм и государственный капитализм, частнохозяйственный капитализм, мелкотоварное и даже патриархальное хозяйство. Количественно преобладал мелкотоварный уклад, т. е. уклад основной массы крестьян-середняков14. Социалистическое преобразование их хозяйств было наиболее трудной и сложной задачей пролетарского государства. «Сразу из множества мелких крестьянских хозяйств, - говорил В. И. Ленин, - сделать крупное невозможно. Сразу добиться того, чтобы сельское хозяйство, которое велось вразброд, стало общественным и приняло формы крупного, общегосударственного производства, при котором продукты труда переходили бы в равномерное и справедливое пользование всего трудового народа при всеобщей и равномерной трудовой повинности, - сразу этого добиться, в короткий срок, конечно, невозможно»15.
Ленин настойчиво подчеркивал недопустимость экспроприации мелкого крестьянского хозяйства. Известно, что зимой 1918-1919 годов в практике земельных органов появилось стремление к ускоренному проведению коллекти¬


75
визации крестьянских хозяйств, не останавливаясь перед применением административных мер. Это вызвало острое недовольство крестьян, поднимавшихся против принудительного насаждения колхозов. В ряде губерний появился лозунг «Да здравствует Советская власть, но долой коммунию!  »16
Применение принудительных мер по отношению к среднему крестьянству, особенно при организации колхозов, было решительно осуждено VIII съездом РКП(б). Обращаясь к делегатам съезда, Ленин говорил: «Больше всего мы должны основываться на той истине, что здесь методами насилия по самой сути дела ничего нельзя достигнуть... Здесь нет той верхушки, которую можно срезать, оставив весь фундамент, все здание. Той верхушки, которою в городе были капиталисты, здесь нет. Действовать здесь насилием - значит погубить все дело. Здесь нужна работа длительного воспитания. Крестьянину, который не только у нас, а во всем мире является практиком и реалистом, мы должны дать конкретные примеры в доказательство того, что “коммуния” лучше всего»17.
Попытки искусственно ускорить перестройку сельского хозяйства с помощью насильственных мер могли только оттолкнуть крестьянство от рабочего класса, сорвать все дело строительства социализма, привести к гибели диктатуры пролетариата. Ленинский принцип добровольности объединения крестьянских хозяйств был закреплен решениями VIII съезда: «Лишь те объединения ценны, которые проведены самими крестьянами по их свободному почину и выгоды коих проверены ими на практике. Чрезмерная торопливость в этом деле вредна, ибо способна лишь усиливать предубеждения среднего крестьянства против новшеств.
Те представители Советской власти, которые позволяют себе употреблять не только прямое, но хотя бы и косвенное принуждение, в целях присоединения к коммунам, должны подвергаться строжайшей ответственности и отстранению от работы в деревне...  »18
Принцип добровольности перехода крестьян к социалистическим формам хозяйства, всесторонне обоснованный В. И. Лениным, имеет решающее значение. Весь последующий опыт неопровержимо доказал, что малейшее отступление от этого принципа влечет за собой самые пагубные последствия.
Задача состояла в том, чтобы убедить крестьян, показать им на практическом опыте необходимость коренной перестройки хозяйства, провести ее руками самих крестьян. Строительство социализма в мелкокрестьянской деревне предполагало использование «целого ряда постепенных предварительных ступеней», уступки крестьянину «в определении способов проведения социалистических преобразований»19.
Социализм может строиться в условиях только растущего производства. Единственным же стимулом развития мелкотоварного хозяйства является непосредственная личная хозяйственная выгода, частный интерес. Новая экономическая политика давала этот стимул крестьянину, способствовала развитию производства, приноравливаясь «к уровню самого обыкновенного крестьянина»20.
Смысл новой экономической политики, основы которой были разработаны В. И. Лениным, в том и заключался, что она предоставляла возможность строить социализм, учитывая реальное положение и реальные интересы крестьянина - мелкого товаропроизводителя.


76
Для того чтобы подвести «десятки и десятки миллионов людей к коммунизму», - учил В. И. Ленин, - нужно «наличном интересе, на  личной заинтересованности, на хозяйственном расчете... построить сначала прочные мостки, ведущие в мелкокрестьянской стране... к социализму»21. Таким «мостком», по которому можно было перевести крестьянство от мелкотоварного, раздробленного и частнособственнического хозяйства к хозяйству крупному, коллективному, обобществленному, и явилась кооперация. Ценность кооперации заключалась в том, что она вовлекала «всякого мелкого крестьянина» в практическое строительство социализма, не требуя от него отказа от «частного торгового интереса», а соединяя этот интерес с проверкой и контролем его со стороны пролетарского государства, подчиняя частный интерес общим интересам. В этом В. И. Ленин видел «гигантское значение кооперации»22.
Характер кооперации, возможность использовать ее для социалистического преобразования сельского хозяйства определяются господствующим общественным строем. В условиях буржуазного общества кооперация имеет капиталистический характер, отличаясь от обычного капиталистического предприятия только как коллективное предприятие от частного. Лишь коренное преобразование общественно-экономического строя может изменить социальное содержание и социальные функции кооперации. Однако и в условиях диктатуры пролетариата общественно-экономическая роль кооперации может быть различна. В первые годы нэпа, когда во весь рост встала задача овладения товарооборотом между социалистическим городом и мелкобуржуазной деревней, подчинения рыночной стихии регулирующему воздействию государства, кооперация выступала как одна из форм государственного капитализма23.
Кооперация должна была прежде всего вытеснить частный капитал из товарооборота между городом и деревней, обеспечить учет и контроль со стороны пролетарского государства над экономическим развитием миллионов мелких крестьянских хозяйств, экономически связать их с государственной промышленностью. Одновременно кооперация готовила условия для социализма, объединяя крестьянские хозяйства, облегчая их переход к крупному общественному производству. Благодаря этому она представляла собой, как указывал В. И. Ленин, «гигантский плюс с точки зрения дальнейшего перехода от государственного капитализма к социализму»24.
Рассматривая роль кооперации в связи с общими задачами социалистического строительства, В. И. Ленин подчеркивал, что в советских условиях она во многих отношениях и случаях прямо совпадает с социализмом. «При нашем существующем строе, - указывал он, - предприятия кооперативные отличаются от предприятий частнокапиталистических, как предприятия коллективные, но не отличаются от предприятий социалистических, если они основаны на земле, при средствах производства, принадлежащих государству, т. е. рабочему классу»25.
Социалистические формы производства среди кооперативных организаций были представлены коллективными хозяйствами. Однако уже потребительские, сбытовые, кредитные и т. п. товарищества, объединявшие крестьян- единоличников, существенно меняли их отношения, подготавливали переход к коллективным формам производства, создавали условия для производственного кооперирования.


77
В условиях Советской страны, где средства производства и земля принадлежат пролетарскому государству, где обеспечен союз рабочего класса с крестьянством, кооперация представляла «все необходимое и достаточное» для построения социализма, так как открывала возможность «перехода к новым порядкам путем возможно более простым, легким и доступным для крестьянина»26.
Изменение в характере кооперативной деятельности, в ее направленности не происходит автоматически в процессе смены одного общественноэкономического строя другим. Огромная роль в этом принадлежит политической надстройке. Диктатура пролетариата должна «решить трудную, но благодарную задачу переделки кооперации мелкобуржуазной в кооперацию социалистическую»27, политически возглавить кооперативное движение и обеспечить его социалистическую направленность. В числе мероприятий, которые должна осуществить Коммунистическая партия после победы пролетарской революции, В. И. Ленин называл «немедленное превращение государственной пролетарской властью сельских кооперативов и сельскохозяйственных товариществ из таких организаций, которые больше всего служили при капитализме богатым и средним крестьянам, в такие, которые будут оказывать помощь в первую голову бедноте, т. е. пролетариям, полупролетариям и мелким крестьянам...  »28 Разрешается эта важнейшая задача путем демократизации организационных принципов, вовлечения в кооперацию самых широких слоев трудящегося крестьянства, государственного руководства ее развитием и т. д.
Важнейшим условием развития кооперации и усиления ее роли в социалистическом переустройстве сельского хозяйства В. И. Ленин считал всемерную, прежде всего материальную, поддержку со стороны Советского государства, создание для кооперации ряда экономических, финансовых и банковских привилегий. «Каждый общественный строй, - писал В. И. Ленин в статье «О кооперации», - возникает лишь при финансовой поддержке определенного класса. Нечего напоминать о тех сотнях и сотнях миллионов рублей, которых стоило рождение “свободного” капитализма. Теперь мы должны осознать и претворить в дело, что в настоящее время тот общественный строй, который мы должны поддерживать сверх обычного, есть строй кооперативный»29. При этом Ленин уточнял, что поддержка должна быть оказана не всякому вообще кооперативному обороту, а такому, «в котором действительно участвуют действительные массы населения»30.
Наконец, успешное развитие кооперации, полное кооперирование, разъяснял В. И. Ленин, возможно только при условии такого повышения культурности крестьянства, которое сможет «сделать наше население настолько “цивилизованным”, чтобы оно поняло все выгоды от поголовного участия в кооперации и наладило это участие»31. Необходима всеобщая грамотность, обеспечивающая понимание жизни («толковость»), умение «пользоваться книжками» и т. п. Осуществление кооперативного плана было неразрывно связано с широким развертыванием культурно-просветительной работы в деревне. Ленин считал, что «полное кооперирование невозможно без целой культурной революции»32.
Кооперативный план В. И. Ленина неразрывно связан с планом индустриализации и электрификации страны. «Чудеса техники, - говорил он, - должны пойти в первую голову на преобразование самого общенародного, занимающего более всего людей, наиболее отсталого производства - земледельческого... Наша обязанность и долг направить их на то, чтобы самое отсталое производство, зем¬


78
ледельческое, сельскохозяйственное, поставить на новые рельсы, чтобы его преобразовать и превратить земледелие из промысла, ведущегося бессознательно, по старинке, в промысел, который основан на науке и завоеваниях техники»33.
Обновление производительных сил должно было создать материальную базу для социалистического переустройства сельского хозяйства. Новая машинная техника не могла быть рационально использована в узких рамках мелкого единоличного производства. Ее освоение неизбежно приводило бы крестьянина- бедняка и середняка на путь коллективного владения и пользования средствами производства. Ленин прямо связывал объединение крестьянских хозяйств с внедрением новой высокопроизводительной техники. Реконструкции производительных сил сельского хозяйства В. И. Ленин придавал решающее значение в осуществлении наиболее трудной задачи социалистического строительства в деревне - в переработке психологии, навыков и мировоззрения крестьян. «Решить этот вопрос по отношению к мелкому земледельцу, оздоровить, так сказать, всю его психологию, - говорит Ленин, - может только материальная база, техника, применение тракторов и машин в земледелии в массовом масштабе, электрификация в массовом масштабе. Вот что в корне и с громадной быстротой переделало бы мелкого земледельца»34.
Задача социалистического преобразования сельского хозяйства, следовательно, не ограничивалась только перестройкой производственных отношений, объединением единоличных хозяйств в коллективные, не сводилась к осуществлению переворота в социальном строе деревни. Необходимо было развить новые производительные силы в сельском хозяйстве, создать материально- техническую базу для утверждения социалистического способа производства в деревне. Успешное решение этой задачи могло быть обеспечено лишь при наличии высокоразвитой тяжелой промышленности, способной технически перевооружить земледельческий труд, внедрить в сельское хозяйство машинную технику. Создание тяжелой промышленности, индустриализация страны, являлось главнейшей материальной предпосылкой осуществления ленинского кооперативного плана, социалистического преобразования сельского хозяйства.
Ленинский кооперативный план указывал путь к социализму для каждого народа нашей страны, однако методы и формы претворения его в жизнь, конкретные пути и сроки перехода к социалистическому способу производства видоизменялись в зависимости от уровня общественного развития различных народов. Ранее отсталые народы бывших колониальных окраин царской России должны были затратить несколько больше времени на переход к социалистическим формам сельского хозяйства, пройти ряд дополнительных переходных ступеней. Опыт многонационального крестьянства нашей страны наглядно показал, что переход к социализму возможен не только для тех народов, которые прошли стадию капитализма, но - при наличии благоприятных условий: установление диктатуры пролетариата прежде всего - и для народов, находящихся еще на докапиталистической стадии развития.
Ныне правильность ленинского кооперативного плана, его всемирно- историческое значение подтверждены опытом строительства социализма и в других странах. Творческое применение основных принципов кооперативного плана, знание достижений, трудностей и ошибок коллективизации сельского хозяйства в СССР позволяют коммунистическим партиям успешно руководить переходом крестьянства от мелкого единоличного хозяйства к крупному соци¬


79
алистическому хозяйству. На основе ленинского плана добровольного кооперирования крестьянства в Болгарии, Чехословакии, Венгрии, Румынии и ряде других стран социалистическая перестройка сельского хозяйства уже осуществлена. «Ленинский кооперативный план доказал свою великую жизненность как для тех стран, где существовала длительная традиция глубокой привязанности крестьянства к частной собственности на землю, так и для стран, недавно покончивших с феодальными отношениями»35.
В истории социалистического преобразования нашей страны особое место занимает проведение коллективизации сельского хозяйства - непосредственный переход крестьянства на путь крупного коллективного хозяйства. В стране с преобладающим крестьянским населением, какой была царская Россия, успешное решение этой грандиозной задачи было одним из основных условий победы социализма. Как указывается в Программе КПСС, «судьба социализма в такой стране, как СССР, во многом зависела от решения труднейшей проблемы - перехода мелкого распыленного крестьянского хозяйства на путь социалистического кооперирования... Переход советской деревни к крупному социалистическому хозяйству означал великую революцию в экономических отношениях, во всем укладе жизни крестьянства. Коллективизация навсегда избавила деревню от кулацкой кабалы, от классового расслоения, от разорения и нищеты. На основе ленинского кооперативного плана извечный крестьянский вопрос нашел свое подлинное разрешение»36.
Переустройство мелкокрестьянского сельского хозяйства СССР на социалистический лад явилось первым в истории опытом разрешения одной из труднейших задач строительства нового общества. На ход и исход коллективизации наложили свой отпечаток особые условия СССР - единственной тогда страны социализма. Находясь во враждебном капиталистическом окружении, Советский Союз должен был напрягать все силы, чтобы в кратчайшие исторические сроки покончить с экономической отсталостью, создать мощную индустрию, обеспечить необходимую обороноспособность.
Советский народ первым в истории прокладывал путь к социализму. Приемы, методы и формы перехода к новым общественным отношениям еще никем не были изведаны. Их нужно было искать и находить непосредственно в ходе глубочайших социально-экономических преобразований, касавшихся судеб миллионов людей. В этом состоял один из основных источников величайших трудностей, которые должны были преодолеть Коммунистическая партия и советский народ. Процесс социалистического переустройства деревни протекал в стране, отличавшейся гигантскими масштабами, чрезвычайным разнообразием природно-географических, социально-экономических и национально-бытовых условий. Все эти объективные особенности Коммунистическая партия учитывала, определяя пути и сроки коренной перестройки сельского хозяйства по стране в целом и в ее отдельных частях.
При проведении коллективизации Коммунистическая партия столкнулась с рядом дополнительных трудностей, порожденных некоторыми установками И. В. Сталина, который пренебрегал указаниями основоположников марксизма- ленинизма о недопустимости торопливости и насилия при кооперировании крестьянских хозяйств, встал на путь чрезмерного форсирования коллективизации, использования методов администрирования и принуждения. В обстановке складывающегося культа Сталина эти его ошибочные установки нанесли боль¬


80
шой ущерб сельскому хозяйству, развитию колхозного строя. Субъективистские ошибки и извращения генеральной линии партии, попытки чрезмерного форсирования темпов коллективизации и полного обобществления крестьянских средств производства были прямым отступлением от принципов ленинского кооперативного плана. Эти ошибки и перегибы были в значительной мере связаны с условиями складывавшегося тогда культа личности Сталина.
Осмысление трагических событий сплошной коллективизации, научный анализ этого труднейшего революционного переворота во всей его сложности и противоречивости, выяснение его закономерностей и особенностей имеют громадное значение для понимания развития советской деревни, всей нашей страны в целом. Это понимали современники событий. «Надо бы хорошенько разобраться в этом месиве добра и зла» - говорил в 1930 г. М. А. Шолохов, раздумывая над первыми шагами коллективизации. Это же стало очевидно теперь, когда советский народ прилагает огромные усилия для подъема сельского хозяйства. Вместе с тем исторический опыт сплошной коллективизации сельского хозяйства и колхозного строительства в СССР служил и служит богатейшим источником знания путей и форм перехода крестьян на путь социализма. Естественно, что основные уроки этого опыта представляют живейший интерес для народов, строящих социализм, для всех стран, ищущих пути ускоренного перехода от отсталости к прогрессу.
Идеологи современной буржуазии стремятся опорочить идеи ленинского кооперативного плана, отрицают самую возможность добровольного объединения крестьян в колхозы. Объективный научный анализ конкретно-исторического процесса убедительно показывает несостоятельность попыток буржуазных фальсификаторов извратить историю социалистического преобразования сельского хозяйства в нашей стране.
Исторические решения XX и XXII съездов КПСС, разоблачение и преодоление последствий культа личности создали необходимые условия для объективного освещения социалистического преобразования сельского хозяйства. Научная разработка этой огромной и сложной проблемы в настоящее время ведется усилиями большого коллектива исследователей - историков, экономистов, философов. Все более полно раскрывается процесс становления и упрочения колхозного строя как в масштабах всей страны, так и в пределах ее отдельных районов, отличающихся своими национальными, социально-экономическими и культурно-бытовыми условиями.
Содействие познанию путей и форм исторического поворота в жизни крестьянских масс нашей страны - конечная задача настоящей работы.
Монография «Коллективизация сельского хозяйства и колхозное строительство в СССР» охватывает время с 1927 года, когда на XV съезде Коммунистической партии был провозглашен курс на коллективизацию, до 1941 года, когда колхозный строй не только сложился, но и упрочился, накопил достаточно сил, чтобы выдержать испытание в огне Великой Отечественной войны.
Авторы видели свою задачу в том, чтобы возможно более полно осветить конкретный процесс непосредственной подготовки и проведения сплошной  ** Ред.:  Здесь и в последующих главах двухтомника по коллективизации курсивом выделен текст, подчеркнутый Ю. А. Поляковым красным карандашом. Нередко эти же места, а также некоторые другие кем-то отмечены толстым синим карандашом.


81
коллективизации сельского хозяйства, процесс складывания и укрепления колхозного строя. Их особое внимание привлекли проблемы необходимости перехода к социалистическому преобразованию советского сельского хозяйства на переломе 20-х и 30-х годов, зрелости предпосылок этого революционного преобразования, основных этапов, путей и методов создания колхозного строя и ликвидации последнего эксплуататорского класса - кулачества, значение коллективизации для развития деревни и страны в целом. Большое место уделяется развитию сельскохозяйственного производства, переводу его на новую техническую базу, политике и практике государственных заготовок, их влиянию на экономическое положение колхозов. Авторы стремились показать организующую и руководящую роль Коммунистической партии и Советского государства, жизненность идей ленинского кооперативного плана, накопленный нашей страной положительный опыт в социалистическом преобразовании деревни. Вместе с тем одну из задач научного исследования истории коллективизации составляет выяснение корней и последствий допускавшихся тогда ошибок и извращений.
История подготовки и проведения социалистического преобразования сельского хозяйства рассматривается в книге как на общесоюзных материалах, так и на материалах основных сельскохозяйственных районов страны. Задачей работы является выяснение прежде всего общих закономерностей, основных путей и форм перехода крестьянства на путь социализма, исследование процесса в целом. Однако в ней показываются также важнейшие особенности процесса сплошной коллективизации в национальных республиках и районах страны, характеризуются его специфические результаты.
Книга написана на основе изучения архивных материалов, нормативных, отчетных и информационных публикаций руководящих органов Коммунистической партии и Советского государства, статистических источников и советской прессы. Авторы использовали ряд новых архивных фондов. Это позволило уточнить освещение некоторых важных моментов истории подготовки и проведения коллективизации. Вместе с тем авторы стремились в возможно большей мере обобщить результаты огромной исследовательской работы, проведенной за последние годы историками коллективизации сельского хозяйства в нашей стране37.
Непосредственной подготовке и проведению сплошной коллективизации сельского хозяйства в СССР (1927-1932 годы) и посвящена настоящая книга. Второй том охватывает 1933-1944 годы - завершение социалистической реконструкции сельского хозяйства и начальный период развития колхозного строя.
Примечания
1 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 43. С. 26.
2 Там же. Т. 37. С. 352.
3 Там же. С. 180.
4 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. XXVII. С. 524.
5 См. там же.
6 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 18. С. 612.
7 См. там же.. Соч. Т. 22. С. 519.
8 Там же. С. 520.
9 Там же. Т. 19. С. 407.
10 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 37. С. 357.


82
11 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 38. С. 28-29.
12 Там же. Т. 37. С. 179-180; ср.: Т. 36. С. 411, 412.
13 Там же. Т.  31.  С. 166.
14 См. там же. Т. 36. С. 296.
15 Там же. Т. 37. С. 175-176.
16 См. там же. Т. 38. С. 199.
17 Там же. С. 200.
18 Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Ч. 1. 1898-1924. М., 1954. С. 448.
19 См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 37. С. 175, 356; Т. 38. С. 102; Т. 42. С. 147.
20 Там же. Т. 45. С. 372.
21 Там же. Т. 44. С. 151.
22 См. там же. Т. 45. С. 370,  371.
23 См. там же. Т. 43. С. 225.
24 Там же. С. 226.
25 Там же. Т. 45. С. 375.
26 Там же. С. 370.
27 Там же. Т.  41.  С. 154.
28 Там же. С. 171.
29 Там же. Т. 45. С. 371.
30 Там же.
31 Там же. С. 372.
32 Там же. С. 376.
33 Там же. Т. 37. С. 358.
34 Там же. Т. 43. С. 60.
35 Заявление Совещания представителей коммунистических и рабочих партий, состо- явшегося в Москве в ноябре 1960 г. // Программные документы борьбы за мир, демократию и социализм. М., 1960. С. 47.
36 XXII съезд Коммунистической партии Советского Союза. Т. III. С. 236-237.
37 За последние годы появился ряд критических обзоров и историографических статей, в которых анализируются результаты исследовательской работы в области изучения истории коллективизации сельского хозяйства в СССР. См.: Данилов В. Я, Висенс Хуан. О некоторых недостатках в работах по истории массового колхозного движения в СССР // Вопросы истории. 1954. N° 1; Погудин В. И. Некоторые вопросы историографии коллективизации в СССР // Вопросы истории. 1958. N° 9; его же. Об освещении в советской исторической литературе проблемы создания предпосылок коллективизации // Сборник статей по истории рабочего класса и советской историографии. М., \958, Данилов В. П. К итогам изучения истории советского крестьянства и колхозного строительства в СССР // Вопросы истории. 1960. N° 8; его же. Изучение истории советского крестьянства // Советская историческая наука от XX к XXII съезду КПСС. История СССР. Сборник статей. М, 1962; Богденко М. Л.,  Зеленин И. Е. Основные проблемы истории коллективизации сельского хозяйства в современной советской исторической литературе // История советского крестьянства и колхозного строительства в СССР. Материалы научной сессии, состоявшейся 18-21 апреля 1961 г. в Москве М., 1963; Ефременков Н. В. К вопросу об историографии социалистического преобразования сельского хозяйства Урала // Сборник материалов научной сессии вузов Уральского экономического района. Свердловск, 1963; Чинчиков А. М. О некоторых проблемах историографии социалистического преобразования сельского хозяйства СССР // Некоторые проблемы истории советского общества. Сборник статей. М., 1964; Очерки по историографии советского общества. М., 1965.
В настоящем издании, рассчитанном не только на специалистов, но и на более широкие читательские круги, очерк историографии помещен в конце второго тома.


Глава I
СОВЕТСКАЯ ДЕРЕВНЯ К НАЧАЛУ РЕКОНСТРУКТИВНОГО ПЕРИОДА
1.  	Сельское население Союза ССР
Первая в истории пролетарская социалистическая революция победила в стране с преобладающим деревенским населением. Крестьяне составляли основной контингент трудящихся дореволюционной России. В слабом развитии городской жизни, в малочисленности индустриальных центров, где концентрировался промышленный пролетариат - наиболее передовой общественный класс, ярко выражалась общая экономическая отсталость страны. Накануне Первой мировой войны из 139,  3 млн человек, населявших Россию, 114,  5 млн человек (82,  2 %) жили в деревне1.
Пролетарская революция положила начало коренному преобразованию социальной структуры страны, открыла пути для могучего подъема ее производительных сил. Но сразу приступить к социалистической реконструкции народного хозяйства советский народ не имел возможности из-за Гражданской войны и иностранной интервенции. Реконструкция началась во второй половине 20-х годов. Когда разрушенная в годы войны экономика страны была в основном восстановлена, Коммунистическая партия провозгласила курс на социалистическую индустриализацию (декабрь 1925 года). К тому времени развитие экономики, в том числе соотношение промышленности и сельского хозяйства, было примерно на уровне довоенной России.
Подавляющее большинство населения по-прежнему составляло крестьянство. В 1926 году на территории СССР жило 147 млн человек, из них 26,  3 млн (17,  9 %) - в городах, 120,  7 млн (82,  1 %) - в деревне. Вся эта громадная масса сельского населения характеризовалась, прежде всего, разобщенностью, крайне затрудняющей экономическое развитие, политическое просвещение, распространение культуры.
В стране насчитывалось 613 587 сельских населенных мест, в каждом из них проживало в среднем около 200 человек2, т. е. примерно по 40 семей-хозяйств. Однако за этой средней цифрой скрывается колоссальное разнообразие условий жизни крестьян, порожденное местными природно-географическими производственными и национальными особенностями, которые неизбежно сказывались на социально-экономическом развитии деревни, на ходе социалистического преобразования сельского хозяйства.
На северо-востоке и северо-западе европейской части СССР удобные для пашни земли были невелики по площади и перемежались огромными пространствами лесов и болот. Деревни, разбросанные по берегам многочисленных рек и озер, насчитывали в среднем 15-18 дворов с населением 70-80 человек.


84
Больше половины деревень Северо-Западного района3 имело до 10 дворов. Их население не превышало 50 человек. В северном районе такими были 43,  8 % деревень. Это были поистине медвежьи углы, отрезанные бездорожьем от центра культуры и политического просвещения. Классовая разобщенность бедноты и середнячества, патриархальщина здесь были особенно сильны. Объединение крестьянских хозяйств, создание крупного социалистического производства в этих районах затруднялось мелкими размерами селений и их разбросанностью.
По мере продвижения на юг и восток постепенно сокращаются пространства, занятые лесами и болотами, увеличивается площадь земельных участков, пригодных для обработки, возрастает плотность населения, а вместе с тем и размеры селений. Западный район и Белоруссия, Центрально-Промышленный район и Приуралье характеризовались более крупными поселениями: средний размер деревни колебался от 20 до 35 дворов, а численность населения - от 100 до 150— 180 человек. И в этих районах 40-50 % поселений относилось к числу мельчайших (до 10 дворов). Однако здесь уже не редкость большое село - свыше 100 дворов. На территории Западного района в таких селах проживало 32,  8 % всего крестьянского населения, в Центрально-Промышленном районе - 36,  2, в Белоруссии - 39,  8, на Урале - 55,  3 %.
Коренным образом характер и размеры сельских поселений изменяются с переходом от зоны лесов в зону лесостепи и степи основных земледельческих районов страны - Черноземного центра, Среднего и Нижнего Поволжья, Северного Кавказа и Украины. Здесь огромные пространства удобной для возделывания земли, но по мере продвижения на юго-восток все меньше водных источников, необходимых для равномерного заселения. Крестьянские поселения располагаются по берегам редеющих рек, количество их резко сокращается, зато они становятся все более многолюдными. Среднего размера крестьянский населенный пункт в этих районах насчитывал около 400 жителей (примерно 80 дворов). Однако свыше 2/3 крестьянского населения проживало в селениях с числом дворов от 100 и выше. Здесь село или станица в 100-200 дворов не считались уже крупными. В Центрально-Земледельческом районе было 854 села с числом жителей от 2 до 5 тыс. человек (от 500 до 1000 дворов), 130 сел - от 5 до 10 тыс. (от 1000 до 2000 дворов) и 17 сел - свыше 10 тыс. человек. В них было сосредоточено 35,  7 % всего крестьянского населения района. На Северном Кавказе станиц с населением от 2 до 5 тыс. человек насчитывалось 410, с населением от 5 до 10 тыс. - 187, свыше 10 тыс. человек - 105. В них проживало 58,  7 % сельского населения. Удельный вес населения таких больших сел в Среднем Поволжье был равен 23,  2 %, в Нижнем Поволжье - 37,  3 %, на Украине - 43,  1 %.
Концентрация крестьянства в больших селениях облегчала политическую и культурно-просветительную работу. Классовое размежевание здесь происходило более четко, классовые противоречия были нагляднее, классовая консолидация достигалась быстрее и легче. Природно-географические условия благоприятствовали возникновению крупного общественного хозяйства.
Существенными особенностями отличался характер расселения крестьянства в азиатской части СССР. Для Сибири, так же как и для Юго-Востока, была характерна концентрация основной массы крестьянства в больших селах. 62,  7 % крестьян проживало в селах с населением свыше 500 человек (более 100 дворов). Однако система заимочного землепользования, широко распространенная в Сибири и на Дальнем Востоке, приводила к тому, что здесь заметным был


85
удельный вес и мелких поселений. Мелкими были также поселения отсталых народностей, сохранявших кочевой быт. Свыше половины селений в крае (около 20 тыс.  ) насчитывало меньше 20 семей-хозяйств в каждом.
Пожалуй, наиболее мелкими были поселения кочевников-скотоводов Казахстана и Киргизии. Из 77,  3 тыс. сельских поселений Казахстана 21,  4 тыс. имели меньше 20 жителей, 27 тыс. - от 20 до 49 жителей. Но здесь имелись и крупные русские и украинские села, насчитывавшие от 2 тыс. до 10 тыс. жителей. Узбекский и таджикский оседлые кишлаки в среднем насчитывали по 250- 270 жителей.
Многообразие природно-географических условий отнюдь не исчерпывало различий в положении и быте миллионных масс крестьянства. Особенности сельской жизни в различных районах страны, порождаемые природно-географическими условиями, были лишь фоном, на котором развертывалась пестрая картина различий национальных, социально-экономических и культурно-бытовых.
При первом же ознакомлении с обликом сельского населения нашей страны обращает на себя внимание его многонациональный состав, огромное количество больших и малых национальных групп, живущих частью компактно на определенной территории, частью рассеянно среди других национальностей. Перепись 1926 года установила в составе сельского населения Союза ССР наличие 174 национальных и этнических групп, в том числе 110 групп с коренной территорией заселения в пределах СССР4.
Наиболее многочисленным было русское крестьянство - 61,  2 млн человек, половина (50,  7 %) сельского населения страны. Границы его расселения почти совпадали с границами Российской Федерации. За пределами РСФСР проживало всего 2,  8 % русского сельского населения. Однако на территории Российской Федерации наряду с районами, в которых преобладало русское население, имелись значительные районы, населенные только другими народностями, и районы со смешанным национальным составом.
Преимущественно русским (свыше 90 %) было население северных и центральных районов европейской части СССР: Северного, Северо-Западного, Западного, Центрально-Промышленного районов, а также Урала. Но и на этой территории жили значительные группы сельского населения других народностей. В Северный район входила автономная область Коми (191,  5 тыс. крестьян -
8,  9 	%). В Северо-Западном районе кроме коренного населения Карельской АССР имелись и другие, правда, немногочисленные этнические группы (вепсы, водь, ижоры, прибалты). На территории Центрально-Промышленного района имелись небольшие группы карельского, татарского и мордовского населения. В Центрально-Черноземном районе основная группа сельского населения также была русской, но здесь уже сказывалось соседство с Украиной: 15,  7 % крестьян (свыше 1,  5 млн) в этом районе составляли украинцы.
Намного сложнее национальный состав сельского населения бассейна Камы и среднего течения Волги. Среди значительных территорий, занятых русским населением, расположились крупные национальные автономии - Татарская, Чувашская, Мордовская и Башкирская республики, Вотская (ныне Удмуртская) и Марийская области. На территории Нижне-Волжского района, заселенного преимущественно русскими, находились Калмыцкая область и АССР немцев Поволжья. Здесь проживало также немало украинцев и татар.


86
При характеристике национального состава сельского населения в бассейне Камы и Волги следует особо отметить отсутствие четких границ расселения различных этнических групп. В границы автономных национальных республик и областей включались территории наиболее компактного расселения основной части народности. Однако большие и малые народности за несколько столетий жизни бок о бок успели сильно перемежаться. Русские, татарские, мордовские и другие деревни перемежались, во многих население давно уже стало многонациональным. В этих условиях объединение крестьян в колхозы могло быть достигнуто только при строжайшем соблюдении принципов дружбы и сотрудничества народов.
Особое место по национальному составу занимал Северо-Кавказский край. Его равнинная часть от Дона до Кубани и Терека была населена преимущественно русскими и украинцами, предгорье и горы - множеством горских народов. Сельское население края насчитывало тогда 2831,  7 тыс. русских (43,  8 %),
2753,  1 	тыс. украинцев (41,  0 %) и 806,  4 тыс. горцев (12,  0 %). На основе ленинских принципов свободы и равенства больших и малых народов здесь были образованы Ингушская, Кабардино-Балкарская, Карачаевская, Северо-Осетинская, Черкесская, Чеченская автономные области.
Сложнейшим конгломератом этнических образований являлся Дагестан. Здесь, как и в соседних горских областях, русских и украинских крестьян проживало немного (около 10 %). Основное сельское население составляли многочисленные горские народности (501,  4 тыс. человек).
Сельское население Сибирского края характеризовалось преобладанием русских (76,  6 %) при наличии большого числа малых народов: в южной группе - хакасы, алтайцы и шорцы, в северной группе - остяки, вогулы, тунгусы и др. Кроме того, в Сибири имелись заметные группы украинского крестьянского населения, белорусского, татарского и др.
Весьма четко очерчиваются границы расселения якутского и бурятского народов. В пределах Якутской АССР вело свое хозяйство 98,  3 % якутского сельского населения. Кроме них здесь было небольшое число русских крестьян, эвенков, чукчей и др. Бурятское сельское население также обитало почти целиком (91 %) в пределах Бурят-Монгольской АССР. Но на территории этой республики русское сельское население составляло 49,  5 %.
На Дальнем Востоке основная масса сельского населения была представлена русскими и украинцами. Коренное население - чукчи, коряки, гольды, камчадалы, гиляки, эвены и другие - насчитывало 59,  3 тыс. человек (4,  2 %).
На юге Сибирь граничит с Казахстаном и Киргизией, в то время автономными республиками в составе Российской Федерации. Там основная масса сельского населения была представлена коренными национальностями. В Казахстане проживало 3 635,  8 тыс. казахов (60,  9 %), 996,  2 тыс. русских, 829,  1 тыс. украинцев, 155,  2 тыс. узбеков. В Киргизии - 655,  6 тыс. киргизов (75,  2 %), 71,  4 тыс. русских, 60,  3 тыс. украинцев, 58 тыс. узбеков. Другие многочисленные национальности (дунгане, уйгуры, таранчи, туркмены, немцы и т. д.  ) были представлены небольшими группами. Важно отметить, что в пределах своей республики обитало 93,  7 % казахского и 87,  2 % киргизского сельского населения. Значительные группы казахов и киргизов имелись только в Узбекской ССР.
На территории Украинской ССР перепись 1926 года зарегистрировала 23 644,  6 тыс. человек сельского населения, из них украинцев - 20 682,  4 тыс.


87
(87,  5%), русских - 1 333,  5 тыс. (5,  6%), молдаван - 246,  4 тыс. (1,  0%), поляков, болгар, чехов, словаков и сербов - 478,  9 тыс. (2,  0 %), немцев - 359,  7 тыс. (1,  5 %), евреев - 355,  8 тыс. (1,  5 %). За пределами своей республики проживало тогда 7225,  6 тыс. украинских крестьян (25,  9 % к их общему количеству). Более компактным было белорусское сельское население. Из 4 249,  8 тыс. крестьян белорусской национальности на территории своей республики проживало 3 684,  4 тыс. (86,  7 %). Небольшие группы крестьян-белорусов имелись на Украине, в Западном и Центрально-Промышленном районах, на Урале, Северном Кавказе, в Сибири, Казахстане и на Дальнем Востоке. На территории Белорусской республики удельный вес коренной национальности среди крестьян был равен 89,  1 %, русских - 6,  1 % (251,  6 тыс.  ). Кроме них здесь имелись и небольшие группы населения украинского, прибалтийского, польского и немецкого происхождения.
Наибольшей компактностью расселения крестьянства коренных национальностей отличались республики Закавказья и Средней Азии. Грузинское сельское население в 1926 году исчислялось в 1 512,  9 тыс. человек, из них 99,  6 % - на территории Закавказья. Из 1 011,  9 тыс. армянских крестьян в Закавказье находилось 91,  0, из 1 437 тыс. азербайджанских крестьян - 97,  1 %. В Узбекской ССР крестьян-узбеков проживало 2 866,  3 тыс. из 3 176,  2 тыс. крестьян, т. е. 90,  2 %; а также 818,  9 тыс. крестьян-таджиков из 829,  4 тыс., т. е. 98,  9 % (в то время таджики входили в состав Узбекской ССР). Наконец, туркменское сельское население насчитывало тогда 752,  6 тыс. человек, из них на территории своей республики -
94,  3 	%. Поселения крестьян других национальностей на территориях этих республик были незначительны. В Закавказской Федерации русских, украинских и белорусских крестьян насчитывалось 100 тыс., в Узбекской ССР - 47 тыс., в Туркменской ССР - 14 тыс.
Территориальная обособленность некоторых народностей была немаловажным условием рутинных форм земледелия и скотоводства, отживших социальных взаимоотношений, консервативных особенностей сельского быта и т. п.
Многонациональность крестьянского населения, разноязычие, сложные отношения между различными народностями, особенно на бывших колониальных окраинах царской России, создавали большие трудности на пути социалистического преобразования сельского хозяйства. Эти трудности усугублялись тем, что национальные группы сельского населения во многом отличались одна от другой по социально-экономическому строю, культурно-бытовому укладу и образу жизни.
Трудовая деятельность деревенского населения того времени была связана почти исключительно с сельским хозяйством. Межотраслевое разделение труда коснулось деревни в весьма малой степени. Сельскохозяйственное производство служило основным источником существования для 112,  1 млн человек (93,  5 % всего населения), в том числе для 70,  1 млн «самодеятельных», т. е. непосредственно работавших. Среди этой громадной массы деревенского населения постоянных сельскохозяйственных рабочих и служащих насчитывалось всего
1,  8 	млн (вместе с семьями). Остальные 110,  3 млн человек в той или иной мере были связаны с собственным хозяйством и представляли собой крестьянство - в массе своей класс мелких товаропроизводителей.
Нужно учесть также, что сельское хозяйство было основой жизни в деятельности 3 млн горожан (в том числе 1,  6 млн «самодеятельных»)5. В целом, еле-


88
довательно, сельскохозяйственный труд являлся главным родом занятий для
71,  7 	млн работников. На каждого из них приходилось 1,  05 человека, не занятого непосредственно в сельскохозяйственном производстве. Иначе говоря, каждый работник в сельском хозяйстве «кормил» кроме самого себя только одного человека6.
Основной источник существования вне сельского хозяйства имело всего
8,  6 	млн деревенских жителей (6,  5 %). Из них 1,  9 млн человек были связаны с кустарно-ремесленной промышленностью, 1,  2 млн - с фабрично-заводской промышленностью, 1 млн - с транспортом и 0,  4 млн человек - со строительством. Таким образом, жизнь и деятельность перечисленных групп населения в основе своей имела различные отрасли материального производства. Вместе они составляли 97,  5 % сельских жителей. Среди «самодеятельных» удельный вес этих групп был еще выше - 98,  2 %.
Торговля и кредит являлись основным источником существования всего для 0,  6 млн человек. Наконец, немногим более 1 млн человек (вместе с семьями) были служащими различных государственных учреждений, школ и общественных организаций7.
Слабость межотраслевого разделения труда в деревне, громадное преобладание сельскохозяйственного населения отражали общий низкий уровень экономического развития страны, прежде всего уровень производительности труда в земледелии. Это обстоятельство еще более подчеркивается резким расширением границ трудового возраста сельскохозяйственного населения. Крестьянские дети с десятилетнего возраста включались в работу, т. е. оказывались «самодеятельными». Верхний возрастной предел «самодеятельности» вообще установить невозможно: крестьянин, если только он не был тяжело болен, трудился до смертного часа. Поэтому-то среди сельскохозяйственного населения перепись 1926 года насчитала 62,  5 % «самодеятельных» и всего 37,  5 % иждивенцев (считая занятых в домашнем хозяйстве). Ни в одной другой группе населения страны подрастающее и старческое поколение не оказывается в столь неблагоприятном положении. Во всех других группах населения соотношение трудящихся и иждивенцев было обратным - в пользу иждивенцев.
Не удивительно, что даже распространение грамотности среди сельскохозяйственного населения, не говоря уже о школьном образовании, представляло колоссальные трудности. Отсюда неизбежность низкого уровня культуры и просвещения крестьянства, политическая отсталость, сохранение патриархальных традиций в быту. Без коренной перестройки всего уклада сельской жизни, без создания новой материально-технической базы в земледелии и повышения производительности крестьянского труда не могло быть и речи о ликвидации нищеты, о приобщении ее к культуре и знанию. Без реконструкции сельского хозяйства было невозможным быстрое развитие индустрии, экономики и культуры страны в целом.
2.  	Крестьянское хозяйство и его производительные силы
Основные предпосылки, определившие направление и характер развития советской деревни в переходный от капитализма к социализму период, были созданы Великой Октябрьской социалистической революцией. Освобождение


89
крестьян от эксплуатации помещиков и крупного капитала расчистило пути для роста производительных сил в деревне. Впервые в истории крестьянство стало трудиться не на помещика, а на себя, что не могло не послужить сильнейшим стимулом подъема сельского хозяйства.
Решающее значение для развития сельского хозяйства имела национализация земли, в результате которой крестьянское землепользование увеличилось с 215 млн га до 360 млн га, т. е. примерно с 58 % земель сельскохозяйственного фонда до 98 %8. Основное средство земледельческого производства было передано в пользование крестьянству бесплатно и навсегда.
В дореволюционной России ежегодные арендные платежи и расходы крестьян на приобретение земли оставляли 700 млн рублей золотом9. Задолженность крестьян только Крестьянскому поземельному банку на 1 января 1916 года исчислялась в 3 310,  5 млн рублей (вместе с процентами, пени за просрочку погашения ссуд и т. д.  )10. Приобретение земли в собственность тяжелым бременем ложилось на сельское хозяйство, отвлекало огромные средства от производительного использования, разоряя крестьянина и обрекая на застой его хозяйство. Национализация освободила сельское хозяйство от пут частной собственности на землю, резко расширила производственные возможности. Те огромные средства, которые раньше крестьянин вынужден был затрачивать на приобретение или аренду земли, теперь могли быть обращены на расширение и улучшение хозяйства.
Наконец, национализация земли явилась первым шагом к утверждению социалистических форм хозяйствования в деревне. На базе национализации земли, как указывал В. И. Ленин, в Советской стране был «создан земельный строй, наиболее гибкий в смысле перехода к социализму»11. Установление государственной собственности на землю дало возможность Советскому государству действенно регулировать развитие земельных отношений в интересах социалистического строительства.
Ликвидация частной собственности на землю и обращение земли в общенародное достояние ослабляли привязанность крестьянина к своему наделу, облегчали его переход от мелкого индивидуального хозяйства к крупному общественному хозяйству. Обобществление собственности на землю, таким образом, подготавливало обобществление использования земли, обобществление самого процесса сельскохозяйственного производства.
Однако национализация земли сама по себе не могла привести к победе крупного социалистического производства в деревне. Хотя социалистические формы хозяйства - совхозы и колхозы - стали возникать сразу же после революции, крестьянство в целом не было еще готово к переходу на путь социализма. Основная масса земель, конфискованных у помещиков и крупных предпринимателей, царской фамилии и монастырей, была распределена среди мелких крестьян-единоличников. Уравнительный предел захватил и крестьянские наделы, в результате чего кулачество потеряло значительную часть земель, которыми оно располагало раньше.
Основная роль в сельскохозяйственном производстве перешла к мелкому индивидуальному хозяйству. Даже накануне развертывания массовой коллективизации (в 1928 году) крестьяне-единоличники имели в своем распоряжении
97,  3 	% основных средств сельскохозяйственного производства12.


90
Уравнительное перераспределение земель, в результате которого были ликвидированы крупные помещичьи хозяйства и резко сократились число и размеры кулацких хозяйств, усилило распыление производительных сил деревни. В ходе аграрной революции13 получали землю и обзаводились хозяйством десятки тысяч бывших батраков, возвращались к земледелию некоторые группы кустарей и даже промышленных рабочих. Усилился процесс семейно-имущественных разделов.
Число крестьянских хозяйств достигло максимума в 1927 году - 25 015,  9 тыс. против 21008,  6 тыс. в 1916 году, т. е. стало на 19,  1 % больше. Состав крестьянской семьи в среднем сократился с 5,  7 до 5,  1 человека14. Однако масштабы дробления крестьянских хозяйств не идут в сравнение с увеличением землепользования крестьян в результате аграрной революции. В 1927 году средний земельный надел крестьянского хозяйства в европейской части РСФСР исчислялся Нар- комземом в 13,  2 га, тогда как до революции он был равен 10,  08 га15. Более того, дробление крестьянского хозяйства сопровождалось не измельчанием, а расширением его посевной площади. С 1925 года по 1926 год, например, численность крестьянских хозяйств увеличилась на 2,  1 %, тогда как общая посевная площадь в стране выросла на 5,  7 %16.
Пока имелись в наличии нераспределенные или легко освояемые земельные участки, дробление крестьянских хозяйств не вызывало их абсолютного измельчания. Однако с 1927 года рост посевных площадей резко замедляется, почти сравнявшись по темпам с ростом численности крестьянских хозяйств. За год размеры посевов увеличились на 1,  9 %, а количество хозяйств - на 1,  8 %. Дальнейшее дробление крестьянских дворов сопровождалось бы пропорциональным измельчанием наделов. Только в связи с непосредственной подготовкой коллективизации процесс дробления крестьянских хозяйств резко замедлился, а нараставшее колхозное движение и усилившийся отлив сельского населения в города вызвали даже некоторое сокращение численности крестьянских хозяйств в стране (за 1928-1929 годы с 25 015,  9 тыс. до 24 462 тыс.  )17.
Большое воздействие на сельскохозяйственное производство оказывала общинная система землепользования, абсолютно преобладавшая до перехода к сплошной коллективизации.
Согласно советскому законодательству, крестьянин по своему усмотрению мог осуществлять свое право на землю или в составе земельного общества, или отдельно, самостоятельно. В последнем случае крестьянин обычно имел земельный участок в одном месте - хутор или отруб. В составе же земельного общества, если им не являлся, крестьянин имел право «на долю земли из надела земельного общества» и «на участок в совместном пользовании угодьями земельного общества»18.
Долевой принцип определения размеров землепользования отдельных хозяйств и периодическое уравнение их путем переделов являются первым условием существования поземельной крестьянской общины. Вторым условием было наличие земель, находившихся в совместном пользовании всех членов общества. Эти два главных признака характеризовали общинную систему землепользования.
Земельное общество являлось территориальным объединением крестьянских дворов; оно непосредственно управляло землепользованием и регулировало поземельные отношения своих членов. Общество избирало форму землепользо¬


91
вания, решало вопросы землеустройства и системы севооборота, производило переделы и разверстания земли, непосредственно распоряжалось угодьями общего пользования (выгонами, прогонами, водопоями и т. п.  ), устанавливало и изменяло порядок их эксплуатации. Выморочные, отобранные на законных основаниях и добровольно оставленные земельные наделы поступали в ведение общества. Вступление в общество новых дворов со стороны и, следовательно, наделение их землей допускались только с согласия большинства членов общества.
Распространенность общинного землепользования в начале реконструктивного периода можно охарактеризовать следующими данными. В РСФСР на 1 января 1927 года в общинном землепользовании находилось 222 373,  7 тыс. га, т. е. 95,  4 % всего фонда крестьянских земель19. Только в Западном и Северо- Западном районах, где еще до революции особенно широкое распространение получило участковое землепользование, удельный вес общинных земель сокращался до 80-88 %20.
Характерной чертой крестьянской общины было сочетание принципов частного и совместного использования земли ее членами. Основная часть общинных земель, т. е. все угодья, которые подвергались той или иной обработке (пахотные и сенокосные), передавалась членам общины в частное пользование. Они составляли в среднем от 70 до 80 % общинного надела. Остальная часть: выгоны, лесные участки, неудобные земли и т. п. - оставалась в общем неразделенном пользовании всех членов общины. Четкой грани между землями раздельного и совместного пользования не было. Участки, распределенные между дворами, периодически поступали на определенное время в общее пользование, например для выпаса скота по жнивью и т. д.
Участки угодий раздельного пользования не были закреплены за общинниками навечно. Основной принцип общинного порядка землепользования - право каждого члена общины на равную долю земли из общего надела - порождал периодические уравнительные переделы. Земля распределялась между всеми дворами общества на одинаковых основаниях, чаще всего в зависимости от количества едоков или работников среди членов семьи.
Частые, во многих местах почти ежегодные переделы земли, начавшиеся в период аграрной революции, не прекратились с переходом к новой экономической политике. Советское государство стремилось ограничить бесхозяйственные переделы земель, вредно отражавшиеся на экономике деревни. Однако это ограничение трудно проводилось в жизнь. Значительное передвижение сельского населения под влиянием войны, разрухи и голода 1921 года, стремление крестьян сохранить равенство, нарушаемое вновь усиливавшимся процессом классового расслоения, - все это служило почвой, порождавшей беспрестанные переделы земель.
Постоянные изменения размеров и расположения земельных участков при периодических переделах лишали крестьян стимула к вложению средств на улучшение почвы (внесение удобрений, мелиорация и т. п.  ), к внедрению многолетних культур.
Особенно страдало сельскохозяйственное производство от чересполосицы и дальнополья, неизбежно сопутствующих общинному порядку землепользования. Община прежде всего заботилась о том, чтобы при распределении земли каждый ее член получал одинаковую по качеству и расположению долю во всех


92
полях принятого севооборота. Каждое из полей севооборота (при трехполье - озимое, яровое и паровое) делилось на «ярусы» в зависимости от расстояния земельного участка от селения. «Ярусы» в свою очередь разбивались на «коны» - участки, равные по плодородию. В каждом из «конов» член общины получал себе долю («полосу»), размер которой определялся количеством причитающихся ему разверсточных единиц (по числу едоков или работников в семье).
Результатом такой системы были мелкополосица и чересполосица, обострявшиеся тем больше, чем больше было членов в общине и чем разнообразнее по качеству или разбросаннее по территории были ее угодья.
На Северо-Востоке, Севере, Северо-Западе и Западе крестьянские поселения невелики, однако их земельные наделы были разбросаны небольшими участками среди лесов и болот. В Северо-Двинской губернии только 25,  3 % селений имели земельный надел в одном участке, 56 % деревень и сел имели земли в 2-10 участках, 10,  5 % - в 11-20 участках, 6,  2 % - в 21-40 участках, а земельные наделы 2,  0 % обществ были разбросаны в 40 и более местах. Тринадцать чересполосных участков в среднем приходилось на одно земельное общество в Вологодской губернии, повышаясь иногда до 50 и более. Землепользование 65 земельных обществ одной из волостей Череповецкой губернии составляло 1455 отдельных, чересполосно расположенных участков21.
Разбросанность угодий среди болот и лесов, дальноземелье и межселенная чересполосица резко обостряли мелкополосицу общинных наделов. Так, например, в Вотской автономной области среднее число полос на двор колебалось от 20 до 80. В Северо-Западной области на один двор приходилось по 15-20 и более полос в каждом поле (озимом и яровом). В Западном районе также были обычными чересполосное расположение участков различных селений и разбросанность их среди болот и лесов, порождавшие мелкополосицу22.
Крайне высокой степень дробности крестьянского землепользования была в Уральской области, что и здесь было связано с чересполосным расположением участков различных селений. В Кунгурском, Пермском, Сарапульском, Свердловском и Шадринском округах в одном месте имели землю только 10,  9 % селений. Земля 39,  4 % селений была расположена в 2-10 местах, 41,  6 % селений имели землю в 11-50 местах, а 8,  1 % - в 50 и более23.
В земледельческих районах Центра межселенная чересполосица была распространена меньше. Так, в Курской губернии из 4030 земельных обществ 2155 (52,  4 %) имели земли в двух-трех «особняках», чересполосно расположенных с землями других обществ. В Орловской губернии от межселенной чересполосицы страдали 16,  3 % (845) селений, в Воронежской - 13,  2 % (509) селений24. Однако здесь многодворность селений резко обостряла внутреннюю чересполосицу. Из-за больших размеров земельных обществ при остром малоземелье дробность крестьянских наделов была почти такой же, как в северных и западных районах. В Тамбовской губернии число полос на один двор нередко доходило до 36, в Курской - до 40, в Орловской - до 60 и более. В Воронежской губернии в среднем на двор приходилось 8-12 полос, но зачастую число их повышалось до 30-4025.
Неизбежным спутником общинного землепользования и чересполосицы был принудительный севооборот и обязательный общественный выпас скота по пару и жнивью. Время внесения удобрений, пахоты, посева и жатвы устанавливалось решением схода. Такие порядки связывали инициативу крестьян, удерживали


93
всю общину на уровне рутинных приемов агротехники. Множественность мелких земельных полосок вызывала огромные непроизводительные потери драгоценного страдного времени на переезды с полосы на полосу, увеличивала издержки производства, снижала его рентабельность.
Мизерные размеры земельных полос затрудняли применение улучшенных орудий производства (конного плуга, сеялки, жатки и т. п.  ), не говоря уже о новейшей высокопроизводительной технике, тракторах прежде всего. В Вятской губернии полоса не превышала порой и двух аршин в ширину. Костромские крестьяне жаловались, что по узкой полосе трудно даже просто проехать с бороною. Не меньше оснований для подобных жалоб имели крестьяне многих других нечерноземных губерний.
Введение улучшенных севооборотов, неизбежно связанных с переходом от трехполья к многополью, в таких условиях могло повести только к резкому увеличению количества полосок (в кратном отношении к числу полей севооборота). Узкополосица и чересполосица были одним из величайших препятствий прогрессу сельского хозяйства. Конечно, оказывало свое влияние и дальноземелье, о чем речь будет ниже.
В юго-восточных районах - в Среднем и Нижнем Поволжье и на Северном Кавказе, где земли хватало, чересполосица не оказывала столь серьезного влияния на развитие земледелия. Там крестьяне больше страдали от дальноземелья, порождаемого многодворностью селений.
В северных, северо-западных и западных губерниях дальноземелье, связанное с разбросанностью наделов и межселенной чересполосицей, также имелось, но ввиду небольших размеров селений не достигало таких масштабов, как на юге. В Уральской области дальноземелье было гораздо более значительным вследствие характерного соединения сравнительно больших по размерам селений с межселенной чересполосицей. В Сибири дальноземельем было поражено 68 % крестьянских обществ.
Земледельческий центр, занимавший промежуточное положение, страдал в равной мере и от чересполосицы, и от дальноземелья. Среднее расстояние полевых участков от хозяйствующих на них дворов колебалось от 4 километров в Орловской губернии до 7 километров в Воронежской, в отдельных обществах участки были отдалены на 10-15 километров26.
Многодворность селений возрастала по мере продвижения на юго-восток, в степные, бедные водными источниками районы. Земельные наделы огромных сел и станиц, скученно располагавшихся по берегам рек, полосою тянулись на десятки верст от хозяйственного центра к водоразделу.
Общее представление о масштабах дальноземелья в юго-восточных районах дают следующие цифры: среднее расстояние до полей превышало 10 километров в Самарской губернии у 33,  0 % земельных обществ, в Оренбургской - у 68,  5, в Сталинградской - у 82, на Северном Кавказе - в среднем у 54, а в Терском округе - у 79,  3 % селений. За радиус 20 километров выходили земельные участки 24,  5 % общин в Оренбургской губернии, 23,  5 % общин - в Саратовской, 56 % общин - в Сталинградской губернии и 15,  7 % общин - на Северном Кавказе (55,  4 % в Терском округе)27.
Насколько чувствительно было крестьянское хозяйство к изменению расстояния от усадьбы до поля, показывают материалы обследования землепользования в ряде волостей Балашовского уезда Саратовской губернии в 1927 году28.


94
Увеличение отдаленности земли от усадьбы сразу же сказывалось на стоимости полевой работы, в связи с чем в хозяйстве уменьшались посевная площадь, количество рабочего и продуктивного скота и сумма средств, затрачиваемых на производство. Увеличение расстояния с 1,  4 до 9,  2 километра поднимало стоимость полевой работы вдвое, с 12,  57 до 24,  86 рубля, за счет расходов на перевозку хозяйственных грузов, почти равных затратам на обработку самих полей. Сумма основных и оборотных средств крестьянина, поля которого были расположены за 9-10 километров от двора, была на треть меньше, чем в хозяйстве с расстоянием до полей, равным 1,  4 километра (68,  1 %).
В таких условиях крестьянин, даже если в его распоряжении имелось достаточное количество земли, не мог полностью ее освоить. Более того, крестьянин, земли которого были удалены от усадьбы на 9-10 километров, засевал меньше половины площади, осваиваемой крестьянином, имевшим поля за 1,  4 километра (3,  21 десятины против 7,  36 десятины), при почти одинаковом по размерам наделе. Часто забрасывались хорошие поля, которые при иной системе землепользования могли бы давать богатый урожай. Снижая доходность и устойчивость хозяйства, ухудшая материальное положение крестьянина, дальноземелье, как и чересполосица, низводило его до положения бедняка, тогда как в других условиях он мог бы продержаться на уровне середняка.
Вот как изменялся социальный состав крестьянских обществ в зависимости от размеров землепользования:
Социальные
Площадь землепользования обществ (десятин)
до 10 00
от 1000 до 10 000
свыше 10 000
Бедняцкая
25,  00 %
35,  82 %
49,  82 %
Середняцкая
50,  01 %
46,  84 %
43,  72 %
Зажиточная
24,  99 %
17,  34 %
6,  46%
Общинная система землепользования с присущими ей неустойчивостью размеров и расположения земельных наделов отдельных хозяйств, принудительным севооборотом, чересполосицей и дальноземельем сковывала развитие производительных сил деревни, препятствовала интенсификации и машинизации земледелия, консервировала отжившие, рутинные методы производства. Несмотря на то, что крестьяне избавились от гнета самодержавия и остатков крепостничества, получили бесплатно большое количество земли, пользовались постоянной поддержкой Советского государства, они не могли в полной мере использовать открывшиеся перед ними возможности подъема своего хозяйства.
Все материалы Наркомзема и РКИ по вопросам поземельных отношений в деревне свидетельствуют о массовом стремлении крестьян избавиться от его пороков.
Жалобы на общинные порядки, при которых «много тратится времени на сходы непроизводительно», на затруднительность обработки земли при узкополосице, на «неустойчивость границ при чересполосном пользовании» и переделах земли, на «страшную потерю времени при мелкополосном пользовании на переезд с полосы на полосу», на расширение пустырей и зарослей среди сенокосных угодий, которые «благодаря ежегодным переделам не подвергаются никакой очистке и все более и более зарастают», на запахивание и закос чужих полос «со


95
стороны более сильных хозяев, успевающих опахивать свою полосу до выезда на работу маломощного домохозяина», и т. п. содержатся в заявлениях крестьян и западных, и центральных, и юго-восточных губерний. Крестьянин деревни Мамониха, Царевской волости, Родниковского уезда, Иваново-Вознесенской губернии, писал, что крайнее мелкоземелье, узкополосица не дают возможности развивать хозяйство. «Жить при таких условиях нельзя»29, - заключал он.
Часть крестьян пыталась избавиться от неудобств общинного землепользования путем обособления, выдела своего хозяйства на хутора и отруба. Стремление собрать землю воедино и закрепить ее за собой, «осесть на хуторе полным и ни от кого не зависимым хозяином», как писал в заявке на выдел из общины один из крестьян, было характерно для зажиточного середняка и кулака. Не было исключено это желание и у маломощных крестьян, даже у бедняков. Его порождала собственническая натура крестьянина. Однако для его реализации нужны были средства, которыми не только бедняк, но и середняк не располагал. Слишком велики были затраты на перенос жилых и хозяйственных построек, устройство водоемов, путей сообщения, изгородей и т. п. Достаточными средствами для выдела на хутор мог располагать лишь зажиточный крестьянин, кулак в первую очередь.
Закон разрешал выделять членам общества обособленные участки земли. Но так как они не могли быть одинаковыми по качеству и расположению, земельное общество - «мир» - обычно было против раздела общинных владений на участки. Советское государство, в свою очередь предоставив юридическое равенство участковым формам землепользования, не могло, однако, не ограничивать их рост, поскольку они разобщали крестьянство, создавали дополнительные трудности в деле социалистического преобразования сельского хозяйства. Естественно, что хуторское и отрубное землепользование не получило широкого распространения. По данным на 1 января 1927 года, на территории РСФСР под хуторами было всего 2056 тыс. га (0,  8 % фонда крестьянских земель), а под отрубами - 6 149,  1 тыс. га (2,  6 %)30.
Подворная система землепользования заметно выросла только в Западном, Северо-Западном и Центрально-Промышленном районах РСФСР, где земледелие (в особенности льноводство) и молочное животноводство были непосредственно связаны с городским рынком, да и в самой деревне рыночные отношения были развиты. Отчасти это было связано со стремлением крестьян приспособить свое хозяйство к естественно-географическим условиям. В Западном районе к началу 1927 года подворная система землепользования охватила 19,  1 % крестьянских земель, в Северо-Западном - 11, в районах Промышленного центра - 5 %31.
Хутора и отруба были особенно широко распространены в Белоруссии. Они занимали в 1922 году 24,  5 % земель сельскохозяйственного фонда республики (в том числе 20,  7 % земель было занято хуторами)32. В последующие годы этот процент еще увеличился.
Белорусские земельные общества выполняли те же функции, что и в Российской Федерации, однако в массе своей они не являлись предельными общинами. Крестьянские наделы не подвергались здесь периодическому уравнению. Это отразилось и в земельном кодексе БССР, введенном в действие с 1 апреля 1925 года, который фиксировал участково-подворный и товарищеский порядок землепользования33. Система землепользования в составе общества здесь отличалась от отрубной системы тем, что полевые участки отдельных крестьян не были сведены к одному месту, располагались чересполосно с участками соседей34.


96
На Украине хутора и отруба не занимали значительного места35. Крестьяне и здесь организовывались в земельные общества (громады), однако они еще дальше отошли от общины, чем в Белоруссии. После передела помещичьей земли в годы аграрной революции границы земельных участков отдельных домохозяев не менялись.
Иными были формы землепользования в республиках Советского Востока. В узбекском и таджикском кишлаке, в казахском и туркменском ауле, в киргизском аиле сохранялись еще феодально-патриархальные отношения, в их экономической жизни главенствующую роль продолжали играть феодально-байские элементы, использование в своих интересах родовых связей и традиций. Советское государство решительно ликвидировало пережитки колониализма в землевладении. Земли, некогда захваченные русскими колонизаторами, были возвращены коренному населению. Однако сразу изменить здесь систему земельных отношений было невозможно. Необходимо было время, чтобы классовый антагонизм пробил покровы патриархальщины, чтобы противоречия между эксплуататором и эксплуатируемым оказались сильнее родовых связей, чтобы сложились объективные условия для ликвидации байских земельных владений.
В хлопководческих районах Узбекской и Таджикской республик с давних времен сложилось участково-подворное землепользование с характерными крайне мелкими размерами наделов отдельных хозяйств36. Дехканское хозяйство своими силами не могло обработать сколько-нибудь значительные массивы такой трудоемкой культуры, как хлопок. По данным за 1924-1926 годы, средний размер дехканского надела колебался от двух до трех десятин. Но и эти наделы раздробились на мелкие участки. В Зеравшанской области на одно хозяйство в среднем приходилось по 2,  5 участка. Только в крупных байских хозяйствах средняя величина земельного участка достигала 14-18 десятин37.
Дробность земельных наделов в значительной мере зависела от местной ирригационной сети, состоявшей из множества мелких арыков, с помощью которых невозможно было надежно обеспечить регулярное поступление воды на поля. Общинные порядки сохранялись здесь лишь в водопользовании.
Вода для земледелия в Узбекистане и Туркмении имела решающее значение: практически все земледелие там было поливным. По данным 1924 года, в Узбекистане орошаемая площадь составляла 1 124 тыс. га из 1 350,  5 тыс. га. Богарные земли занимали всего 226,  5 тыс. га. В Туркмении богарных земель почти не было (4,  9 тыс. га из 233,  5 тыс. га)38. Поддержание ирригационной сети требовало огромных затрат труда всего дехканства. При распределении натуральных трудовых повинностей для поддержания магистральных арыков соблюдались общинные принципы39.
В районах кочевого скотоводства Казахстана, Киргизии и Туркмении сохранялись наиболее архаичные формы общинного землепользования, связанные с родоплеменной организацией населения.
В Казахстане с кочевым пастбищным скотоводством была связана жизнь подавляющего большинства коренного населения. По данным 1928 года, из 809 тыс. казахских хозяйств кочевало 567 тыс., т. е. 70,  1 %40. Из 119 административных районов республики только в 25 были оседло-земледельческие хозяйства, а в остальных районах - только кочевые либо полукочевые (кочевали в летнее время)41. Семьи кочевников, связанные родовыми узами, группировались


97
в небольшие хозяйственные аулы (от 5 до 15 семей), имевшие общую зимовку (кстау). Группа хозяйственных аулов составляла административный аул (от 400 до 500 хозяйств), владевший определенной, строго ограниченной территорией сезонных пастбищ протяженностью до 100 и более километров42. Пастбища находились в общем пользовании всего аула. Однако наиболее ценные угодья - богарные и поливные земли, а также лучшие сенокосы - были собственностью баев, возглавлявших хозяйственные аулы.
К началу реконструктивного периода (1928 год) 242 тыс. казахских хозяйств (29,  9 %) уже перешли к оседло-земледельческому образу жизни43. Их землепользование в большей части случаев не было упорядочено, носило заимочный характер.
Использование земли кочевыми скотоводческими хозяйствами в других районах страны также базировалось на принципах архаичной родоплеменной общины.
Столь существенные особенности аграрного строя в различных районах страны не могли не сказаться самым непосредственным образом на развитии сельскохозяйственного производства и социально-экономических отношений крестьянства. Это обусловило в дальнейшем целый ряд соответствующих особенностей и в осуществлении ленинского кооперативного плана.
Основной тягловой силой в земледельческом производстве 20-х годов являлся рабочий скот. Механизация находилась еще в самом зачаточном состоянии. В 1926 году на долю механических двигателей (без автотранспорта) приходилось всего 1,  7 % тягловой силы, используемой в сельском хозяйстве44. Обеспечение крестьян рабочим скотом имело поэтому первостепенное значение для экономического развития деревни. Без рабочего скота крестьянин не мог вести самостоятельное хозяйство, терял постепенно черты мелкого самостоятельного производителя, «раскрестьянивался».
В результате аграрной революции значительная часть рабочего скота помещичьих и кулацких хозяйств была передана крестьянам-беднякам. Обеспеченность тягловой силой основной массы крестьянских хозяйств заметно увеличилась. Однако гражданская война, голод 1921 года и последовавший за ним падеж скота нанесли огромный урон животноводству страны, в частности поголовью рабочего скота. По сравнению с 1916 годом количество лошадей в стране уменьшилось к 1922 году на треть (с 35,  8 млн до 24,  1 млн голов)45.
В районах, непосредственно не пострадавших от военных действий и голода, несмотря на всю трудность их общего экономического положения, развитие производительных сил сельского хозяйства не было прервано. Уже в первое пятилетие Советской власти обеспеченность крестьянских хозяйств рабочим скотом увеличилась в Северном районе на 1,  5 %, в Западном - на 4,  3 %, в Северо- Западном - на 7 %, в Центрально-Промышленном (без Рязанской и Тульской губерний) - на 9,  3 %46.
Убыль поголовья рабочего скота полностью приходилась на земледельческие районы страны, служившие основным театром военных действий в годы гражданской войны и иностранной интервенции. На них обрушился всей тяжестью послевоенный голод. В этих районах крестьянское хозяйство оказалось особенно разоренным и захудавшим, потери в рабочем скоте были огромны. На Северном Кавказе к 1923 году осталось 899,  5 тыс. рабочих лошадей из имевшихся в 1916 году 1 714,  5 тыс. (т. е. 52,  5 %), в Уральской области - 1 113,  6 тыс. из


98
1 	832,  3 тыс. (60,  8 %), в Казахстане - 1 144,  6 тыс. из 3 078,  4 тыс. голов (33,  9 %). В Центрально-Черноземной области обеспеченность рабочим скотом сократилась на 34,  1 %, в Среднем и Нижнем Поволжье - в среднем на 48,  4 %47.
Чрезвычайно остро стояла задача увеличения поголовья рабочего скота. Третий съезд Советов Союза ССР, созванный весной 1925 года, в своих решениях наметил мероприятия по восстановлению в пятилетний срок конского поголовья в стране «силами государства и кооперированного населения»»48. Помощь Советского государства крестьянскому хозяйству имела решающее значение. Количество лошадей в стране к 1929 году увеличилось до 34,  6 млн голов, что составляло 96,  8 % по отношению к дореволюционному уровню49.
Заметные сдвиги произошли в развитии технической базы сельского хозяйства, в обеспеченности машинами и орудиями. Это было особенно важно в связи с тем, что развитие капитализма в сельском хозяйстве до Великой Октябрьской социалистической революции не подготовило необходимых материальных предпосылок для перехода крестьян к социалистическим формам производства. Сохранение помещичьего господства в дореволюционной деревне тормозило развитие сельскохозяйственной техники, удерживало ее на уровне таких примитивных орудий производства, как соха, серп и коса50.
Тяжело отразились на состоянии материально-технической базы сельского хозяйства годы империалистической и гражданской войн. В результате износа и прямого разрушения количество сельскохозяйственного инвентаря значительно сократилось. Перед Советским государством остро стояла задача обеспечения деревни техническими средствами производства. Декрет Совнаркома от 21 апреля 1921 года, подписанный В. И. Лениным, признал восстановление сельскохозяйственного машиностроения «делом чрезвычайной государственной важности»51. Мероприятия партии и правительства, героический труд рабочего класса обеспечили быстрые темпы восстановления и реконструкции предприятий сельскохозяйственного машиностроения. Уже в 1926 году их производство превысило уровень 1913 года на 32,  7 %. В 1925/26 году крестьяне получили 945 тыс. плугов (в 1921 году - около 100 тыс.  ), свыше 310,  2 тыс. борон (в 1921 году - 6,  2 тыс.  ), 88,  1 тыс. жаток и косилок (в 1921 году - 5,  5 тыс.  ). Кроме того, значительное количество сельскохозяйственных машин и орудий ввозилось из-за границы. Общая их стоимость увеличилась с 13,  7 млн рублей в 1921/22 году до 105,  9 млн рублей в 1925/26 году и составила за пятилетие
218,  2 	млн рублей. Чтобы облегчить трудящемуся крестьянству восстановление своего хозяйства, с начала 1924 года машины и орудия стали продаваться по ценам довоенного времени, хотя их себестоимость намного превышала довоенный уровень. Одновременно было увеличено кредитование крестьян. В 1922/23 году кредит покрывал 23,  9 % общей стоимости поступившей в деревню техники, в 1923/24 году - 30,  7, в 1924/25 году - 46,  2, в 1925/26 году - 49,  1 %. Сумма кредита, предоставленного за эти годы крестьянству только на приобретение техники, исчисляется в 90,  8 млн рублей52.
Огромная помощь, оказанная крестьянству Советским государством, имела решающее значение в восстановлении и развитии материально-технической базы сельского хозяйства, в улучшении техники. Плуг, как более совершенное орудие, уже в 1924 году прочно занял среди пахотного инвентаря первое место, постепенно вытесняя соху. В 1924 году на 5 717,  5 тыс. плугов и буккеров, имевшихся в сельском хозяйстве РСФСР, приходилось 4 963,  7 тыс. сох, косуль и са¬


99
банов, т. е. 46,  5 % единиц пахотного инвентаря; в 1926 году плугов и буккеров имелось уже 6 819,  4 тыс., а сох, косуль и сабанов - 4 927,  9 тыс., т. е. 41,  9 %. За 1927 год количество плугов увеличилось на 924 тыс., а количество сох сократилось еще на 253,  3 тыс.  53 Это очень чувствительно сказывалось на развитии сельского хозяйства. При вспашке двухлемешным плугом производительность труда была в полтора раза выше, чем при работе сохой. По данным Воронежской опытной станции, улучшение обработки почвы при этом увеличивало урожайность на 15-20 %54.
По уровню обеспеченности усовершенствованным пахотным инвентарем выделялись районы, где в дореволюционное время капитализм глубже проник в сельское хозяйство. К их числу относятся районы интенсивного земледелия на западе и в центре Европейской России. В 1927 году на территории Западного района плуги составляли 93,  6 % пахотных орудий, в наиболее развитой северо-западной части Центрально-Промышленного района - 74,  4 %, в Северо- Западном районе (без Карелии) - 63,  2 %, в Белоруссии - 85 %. Еще более высоким уровень обеспеченности плугами был в зерновой полосе Юга и Юго-Востока страны (Украина - 100 %, Северный Кавказ - 97,  1 %, Нижняя Волга - 72,  5 %, Сибирь - 90 %)55.
Соха, косуля и сабан продолжали господствовать в тех районах, где до революции были особенно сильны крепостнические пережитки. В Рязанско-Тульском районе плуги составляли только 36,  4 % пахотных орудий, в Центральночерноземной области - 45,  1, на Урале - 40,  9, в Среднем Поволжье - 54,  7 %. Особенно отставали окраины России. В Вятском районе на долю плуга приходилось только 26,  5 % пахотного инвентаря, в Бурят-Монголии - 31,  7, в Закавказье - 20,  5, в Дагестане - 18,  7 %56.
Обеспеченность сельского хозяйства машинами - сеялками, жнейками, молотилками, веялками и т. п. - была особенно недостаточна. Коса и серп, цеп и молотильный каток продолжали господствовать среди орудий уборки и обмолота урожая. Повсеместно преобладал ручной посев. В 1927 году только 15,  2 % крестьянских хозяйств имело усовершенствованный инвентарь. Одна сеялка приходилась на 37 хозяйств, одна жнейка - на 24 хозяйства, одна сенокосилка - на 56 хозяйств. Молотилку имело только одно из 47 хозяйств, веялку или сортировку - одно из 2557.
Сельскохозяйственные машины того времени были рассчитаны почти исключительно на зерновое производство. Естественно, что и территориально они размещались по преимуществу в зерновой зоне страны. Здесь обеспеченность крестьян машинами была много выше. На Украине сельскохозяйственные машины имелись у 20,  8 % крестьянских хозяйств, причем в Степном районе - у 35, а в Днепропетровском районе - у 47,  5 % хозяйств. На Северном Кавказе удельный вес хозяйств, имевших машины, составлял 22,  9 %, в том числе в Приазовье - 41,  7 %. В Сибири таких хозяйств было 26,  1 %, на Дальнем Востоке - 28,  8, в Нижнем Поволжье - 19,  3 %58. Все это районы, где до революции в развитии хозяйства заметно проявлялись фермерские черты, где классовое расслоение крестьянства было более значительным. Сравнительно высокая техническая оснащенность крестьянского хозяйства в зерновых районах страны послужила немаловажной объективной предпосылкой для создания более крупных и хозяйственно-устойчивых колхозов.


100
В крестьянских хозяйствах потребляющей полосы РСФСР, Белоруссии и Закавказья машин было в 2-4 раза меньше. Но, пожалуй, самыми отсталыми в этом отношении были хлопководческие районы Средней Азии. Накануне сплошной коллективизации обеспеченность земледельческими орудиями на 1 га посева в Ферганской и Ташкентской областях была в 10-11 раз меньше, чем в центральных районах РСФСР59. Здесь среди земледельческих орудий господствовали еще кетмень и омач. Показательно, что даже в крупных байских хозяйствах «европейский» инвентарь был редкостью. В 481 байском хозяйстве, ликвидированном в ходе земельно-водной реформы 1925-1926 годов, имелось только 85 плугов и 83 других «европейских» орудия на 966 омачей60.
Ручной труд был основой крестьянского хозяйства, предопределявшей низкий уровень развития сельскохозяйственного производства и его мелкособственнический характер.
Соотношение ручного и машинного труда служит важнейшим показателем развития производительных сил общества, возможностей производства. Последовательное вытеснение ручного труда машинами является основным звеном развития производства материальных благ, позволяет людям с помощью одинаковых затрат получить больше продуктов, чем прежде.
Неизбежным следствием распыленности сельскохозяйственного производства, недостатка и примитивности техники был низкий уровень агрономической культуры. Освободившись от гнета крепостников-помещиков, пользуясь всемерной поддержкой Советского государства, крестьянство добилось определенных успехов в овладении прогрессивными методами ведения хозяйства. Если в 1924 году многопольные севообороты на территории РСФСР охватывали всего 3 664 тыс. га, то в 1927 году - уже 13 740, т. е. 17,  3 % посевной площади. На Украине площадь многополья в 1927 году составляла 6 778 тыс. га, в Белоруссии - 334 тыс. га61. Вспашка под зябь применялась на третьей части посевной площади (32,  1 %)62. Тем не менее продолжала абсолютно господствовать консервативная паровая трехпольная система земледелия, закрепленная принудительным севооборотом, выпасом скота по пару и жнивью и мелкополосицей общинного порядка землепользования.
Низкая производительность и товарность хозяйства были неизбежны, пока основой производства оставался ручной труд. В сельском хозяйстве того времени стоимость валовой продукции за один день человеческого труда составляла всего 1 рубль 53 копейки, тогда как в промышленности - 18 рублей 36 копеек63.
«...  Крестьянин, - писал К. Маркс, -...  затрачивает много труда на обработку своей маленькой парцеллы, но труда изолированного и лишенного объективных как общественных, так и материальных условий производительности»64.
Из-за низкой производительности труда крестьянин не мог выбиться из нужды и нищеты. Жизнь убедительно подтверждала знаменитое ленинское положение о том, что «мелким хозяйствам из нужды не выйти».
3.  	Социально-экономические отношения в советской деревне
Великая Октябрьская социалистическая революция ликвидировала помещичье землевладение и класс крепостников-помещиков. Это означало решительное и полное искоренение всех пережитков крепостничества, пережитков


101
феодальных производственных отношений. Пролетарская революция ликвидировала эксплуатацию крестьянина крупным промышленным, банковским и торговым капиталом, нанесла сильный удар по сельской буржуазии - кулачеству. Сфера господства производственных отношений крупного капиталистического хозяйства в деревне резко сократилась. Установление диктатуры пролетариата, создание рабоче-крестьянских Советов привело к коренному изменению политической обстановки в стране, означало возникновение такой политической надстройки, которая стоит на страже интересов трудящихся масс города и деревни, которая использует все средства политического и экономического воздействия в целях поддержки бедняцко-середняцких хозяйств и подготовки их к коллективизации, в целях ограничения эксплуататорских стремлений кулачества (т. е. капиталистических отношений), а затем и ликвидации последних элементов капитализма.
Национализация и переход земли в уравнительное пользование крестьянства привели к осереднячиванию деревни. «Крестьянская “беднота” (пролетарии и полупролетарии), - указывал В. И. Ленин, - превратилась в очень большом числе случаев в середняков. От этого мелкособственническая, мелкобуржуазная “стихия” усилилась»65. Утвердившийся в деревне строй В. И. Ленин называл «идеальным», с точки зрения мелкого товаропроизводителя, капитализмом66.
Осереднячивание означало лишь перераспределение удельного веса социальных групп, сложившихся в крестьянстве задолго до революции, - бедноты, середняков и сельской буржуазии - в хозяйственной и политической жизни деревни. Но сами эти группы сохранились, как сохранились и возможности дальнейшей классовой поляризации крестьянства.
Основные формы экономики и основные классовые силы советского общества в переходный от капитализма к социализму период были определены В. И. Лениным: «Эти основные формы общественного хозяйства: капитализм, мелкое товарное производство, коммунизм. Эти основные силы: буржуазия, мелкая буржуазия (особенно крестьянство), пролетариат»67.
Великая Октябрьская социалистическая революция ликвидировала частную собственность на землю, уничтожила один из основных источников капиталистического накопления в деревне. Определяющее значение в социальном расслоении крестьянства стало теперь играть распределение рабочего скота, сельскохозяйственных машин и орудий, но не земли, как это было до революции. Возможность концентрации земли в кулацких хозяйствах путем аренды сохранялась, но только как производная от накопления других орудий и средств производства. «Своеобразие происходящего в деревне расслоения, - указывалось в резолюции XIII съезда партии «О работе в деревне», - заключается в том, что основным элементом его до настоящего времени является не столько земля, сколько торговля, скот, инвентарь, превращающиеся в орудие накопления и средство эксплуатации маломощных элементов»68.
В результате аграрной революции 1917-1918 годов произошла нивелировка крестьянских хозяйств не только по землепользованию, но и по обеспеченности живым и мертвым инвентарем. Часть рабочего скота и сельскохозяйственных орудий помещичьих и кулацких хозяйств была передана беднейшим крестьянам, что сыграло немаловажную роль в их осереднячивании. Однако огромные потери рабочего скота в годы гражданской войны и хозяйственной разрухи, почти полное прекращение снабжения сельского хозяйства новыми машинами и


102
орудиями не могли не привести к возрастанию на известный период бедняцких слоев деревни. Сельскохозяйственная перепись 1920 года установила наличие в РСФСР 25,  2 % крестьянских хозяйств без рабочего скота и 36,  6 % хозяйств, не имевших пахотных орудий, не говоря уже о сельскохозяйственных машинах69. В 1922 году - после голода и массового падежа скота - процент безлошадных хозяйств увеличился до 37,  1 %70.
Трудовая активность крестьянства и своевременно принятые партией и правительством меры приостановили упадок поголовья рабочего скота и обеспечили его восстановление. С 1923 года наблюдается уменьшение количества безлошадных хозяйств. В РСФСР их удельный вес, по данным гнездовых сельскохозяйственных переписей, составлял в 1924 году 31,  0 %, в 1926 году - 30, а в 1927 году - 28,  3 %71.
Уменьшение числа безлошадных крестьян частично объясняется их пролетаризацией, но главным образом здесь имел место обратный процесс - обзаведение рабочим скотом. В отличие от периода аграрной революции, когда нивелировка крестьянских хозяйств по обеспечению рабочим скотом и переход бедняков в середняки достигались мерами внеэкономического порядка, в годы нэпа рост середняцкой группы крестьянства за счет бедноты происходил в результате восстановления и развития производительных сил сельского хозяйства. Другое отличие социального развития деревни периода нэпа заключалось в росте зажиточно-кулацкой прослойки. Резко сократившиеся в годы аграрной революции и военного коммунизма зажиточные группы крестьянства вновь начали расти. С 1922 по 1926 год в РСФСР группа хозяйств с тремя и более лошадьми выросла с 3,  0 до 5,  9 %72.
Таким образом, в восстановительный период общее количество крестьянских хозяйств, обеспеченных рабочим скотом, постепенно возрастало, а число безлошадных уменьшалось. Число хозяйств, не имевших пахотных орудий, также уменьшалось, хотя и незначительно. В 1927 году их удельный вес на территории РСФСР исчислялся в 31,  6 %73.
Количество хозяйств, не имевших рабочего скота и инвентаря, оставалось и в 1927 году очень значительным. Нужно учесть, что в очень большой части случаев безлошадными и безынвентарными были одни и те же хозяйства, примерно около трети общего их количества. Они-то по преимуществу и представляли собой полупролетарские и пролетарские слои сельского населения.
В то же время на другом полюсе деревни сохранились и после Октябрьской революции зажиточные хозяйства, располагавшие средствами производства в таком количестве, какое они не могли использовать с помощью собственных трудовых ресурсов. Жажда обогащения, жажда наживы вела владельцев этих хозяйств на путь капиталистического предпринимательства, эксплуатации чужого труда. Несмотря на национализацию земли, такая возможность сохранялась благодаря сосредоточению в их руках значительной части рабочего скота, машин, орудий, семян и т. п.
Удельный вес кулаков в общей массе крестьянских хозяйств не был большим. Однако в их руках было сосредоточено много рабочего скота. По данным 1927 года, в Центрально-Черноземной области около 30 % бедняцких хозяйств имело всего 2,  4 % рабочего скота, а 2 % наиболее зажиточных хозяйств - почти 7 %. Концентрация рабочего скота в кулацких хозяйствах достигала особенно


103
высокого уровня в районах Юго-Востока, Урала и Сибири. На Северном Кавказе, например, 6,  8 % кулацких хозяйств имели 23,  1 % рабочего скота, а 35,  5 % бедняцких хозяйств - всего 2,  2 %74. Эти данные подтверждаются материалами гнездовой переписи 1927 года, охватившей 615,  4 тыс. хозяйств, т. е. достаточно массовой, чтобы сделать обоснованные выводы (см. табл.  ).
Таким образом, на 26,  1 % беднейших хозяйств (стоимость средств производства до 200 рублей) приходилось всего 6,  5 % рабочего скота, а на 3,  2 % наиболее состоятельных кулацких хозяйств (стоимость средств производства свыше 1600 рублей) - 7,  5 % рабочего скота. Середняцкие хозяйства в среднем имели по 1 голове рабочего скота. Однако четвертая часть маломощных середняков (стоимость средств производства от 201 до 400 рублей) не имели рабочего скота.
Распределение рабочего скота по социальным группам крестьянских хозяйств в 1927 году (на территории СССР)75
Группы хозяйств по стоимости основных средств производства
Количество хозяйств в каждой группе (в %)
У них рабочего скота в % к общему поголовью
На 1 хозяйство голов рабочего скота
Не имели рабочего скота (в%)
Без средств производства
3,  0
-
-
100,  0
Со средствами производства стоимостью до 100 рублей
10,  8
1,  0
0,  1
95,  2
То же
от 101 до 200 рублей
12,  3
5,  5
0,  4
61,  6
« от 201 до 400 рублей
26,  3
24,  3
0,  9
24,  8
« от 401 до 800 рублей
30,  8
38,  1
1,  2
9,  4
« от 801 до 1600 рублей
13,  6
23,  6
1,  7
5,  2
« более 1600 рублей
3,  2
7,  5
2,  3
10,  0
Еще более неравномерным было распределение сельскохозяйственных машин и орудий - главного средства повышения производительности крестьянского труда, расширения посевных площадей, увеличения валовой и товарной продукции.
Данные переписи показывают, что основная масса орудий сельскохозяйственного производства была сосредоточена в руках середняцких слоев крестьянства. У 70,  7 % обследованных хозяйств, составлявших по преимуществу середняцкую группу, находилось 79,  0 % всех средств производства (см. табл.  ). Именно благодаря этому середняк стал «центральной фигурой» в земледелии после Великой Октябрьской социалистической революции.


104
Распределение сельскохозяйственных машин и орудий среди крестьянских хозяйств
(по данным гнездовой переписи 1927 года)76
Группы хозяйств
по стоимости основных средств
производства
На 100 хозяйств
Доля средств производства в собственности каждой группы (в % к их стоимости)
Состав средств производства (в % к их стоимости)
%хозяйств,
имевших
все средства производства
только с.  -х. машины и орудия
в том числе
все средства производства
только с.  -х. машины и орудия
в том числе
пахотные орудия
с.  -х. машины
пахотные
орудия
с.  -х. машины
пахотные
орудия
с.  -х. машины
Без средств производства
3,  0
Со средствами производства стоимостью до 100 рублей
10,  8
1, 10,  3
0,  5
0,  1
100,  0
1,  8
1,  60,  2
6,  4
0,  3
То же от 101 до 200 рублей
12,  3
3,  8
1,  3
2,  4
0,  4
100,  0
2,  4
2,  1
0,  3
30,  9
1,  4
Всего
в бедняцкой группе
26,  1
4,  9
1,  6
2,  9
0,  5
-
-
-
-
-
-
Со средствами производства стоимостью от 201 до 400 рублей
26,  3
15,  7
13,  4
24,  6
3,  5
100,  0
3,  8
3,  0
0,  8
62,  2
6,  7
То же от 401 до 800 рублей
30,  8
34,  6
27,  4
33,  2
22,  7
100,  0
5,  7
3,  3
2,  4
65,  3
23,  5
То же от 801 до 1600 рублей
13,  6
28,  7
35,  9
27,  6
42,  5
100,  0
9,  0
3,  3
5,  7
42,  3
52,  3
Всего по
середняцкой
группе
70,  7
79,  0
76,  7
85,  4
68,  7
-
-
-
-
-
-
Со средствами производства стоимостью более
1600 рублей
(кулацкая
группа)
3,  2
16,  1
21,  7
11,  7
30,  8
100,  0
9,  7
2,  5
7,  2
25,  7
63,  8
Итого по всем группам
100,  0
100,  0
100,  0
100,  0
100,  0
6,  8
3,  0
3,  8
47,  5
18,  4


105
Батрацко-бедняцкая группа, составлявшая 26,  1 % обследованных хозяйств, имела всего лишь 4,  9 % средств сельскохозяйственного производства. Эти хозяйства не в состоянии были вести самостоятельно производство, способное обеспечить прожиточный минимум. Кулаки, составлявшие всего 3,  2 % обследованных хозяйств, владели 16,  1 % всех средств производства. Это и давало им экономическую возможность эксплуатировать наемный труд, закабалять трудящееся крестьянство.
Несоответствие в обеспеченности различных групп крестьянства сельскохозяйственными машинами и орудиями сказывалось более ощутимо, чем в обеспеченности другими средствами производства. Беднота имела всего 1,  6 % машин и орудий, а кулаки - 21,  7 %. Но и эти цифры еще не дают полного представления о концентрации наиболее совершенных средств производства.
Основная часть сельскохозяйственной техники в бедняцких хозяйствах состояла из простейших пахотных орудий - плугов, сох, борон. Такие машины, как сеялки, жнейки, косилки, молотилки и т. п., у них были большой редкостью. В собственности 26,  1 % бедняцких хозяйств было всего лишь 2,  9 % пахотных орудий и 0,  5 % машин. В середняцких хозяйствах их было заметно больше: удельный вес всех средств производства составлял 79,  0 %, техники - 76,  7, в том числе доля пахотных орудий - 85,  4, сельскохозяйственных машин - 68,  7 %. Правда, группа середняков была далеко не однородной. Многочисленный слой маломощных середняков (26,  3 % хозяйств) имел 24,  6 % пахотного инвентаря и всего лишь 3,  5 % машинной техники, тогда как кулацкие хозяйства, удельный вес которых был равен 3,  2 %, сконцентрировали 11,  7 % пахотных орудий и
30,  8 	% машин. Если же взять зажиточных крестьян, включая и тех середняков, которые были экономически весьма близки и кулакам, то окажется, что 15,  8 % хозяйств имели 39,  3 % всех пахотных орудий и 73,  3 % сложных машин.
Отсутствие рабочего скота и сельскохозяйственного инвентаря у бедняков, недостаток их у середняков создавали условия для эксплуатации и тех и других кулацкими элементами. И бедняцкие и середняцкие хозяйства вынуждены были заимствовать их на кабальных условиях у зажиточных и кулацких хозяйств с тем только отличием, что бедняк попадал в кабалу, заимствуя рабочий скот и простейший инвентарь, а середняк - обращаясь за такими машинами, как сеялки, жнейки, молотилки и т. п.
Аренда сельскохозяйственных средств производства в доколхозный период была широко распространена, составляя основное звено капиталистических отношений в деревне. Коммунистическая партия уже в первые годы нэпа указывала на это как на одно из наиболее важных обстоятельств, характеризующих развитие крестьянского хозяйства. «...  В связи с ростом числа безлошадных и безынвентарных хозяйств в итоге гражданской войны и массовых разделов, - говорится в резолюции XII съезда РКП(б), - наем лошади и аренда инвентаря возросли по сравнению с мирным временем в значительной мере. Основным кредитором мелкого крестьянина является его более зажиточный сосед. Патриархальные формы кредита лошадью и инвентарем не могут, конечно, изменить его экономической сути. На почве экономической зависимости зажиточные получают возможность и политического подчинения себе маломощных элементов крестьянства...  »77
Материалы статистических наблюдений позволяют выяснить масштабы отношений найма-сдачи средств производства и степень участия в них различных


106
групп крестьянства. Так, в 1927 году всего в стране прибегали к аренде средств производства 40,  2 %, а сдавали в аренду 16,  1 % крестьянских хозяйств. Таким образом, в отношения найма-сдачи средств производства было втянуто свыше половины крестьянских хозяйств. Особенно широкое развитие эти отношения получили в земледельческих районах страны. В Центрально-Черноземной области они охватывали 67,  6 % хозяйств, на Украине - 78,  4, на Северном Кавказе - 61,  2, в Среднем Поволжье - 68,  0, на Урале - 87,  1, в Сибири - 92,  8 %78. А ведь эти данные относятся к 1927 году, когда количество безлошадных и безынвен- тарных хозяйств заметно сократилось по сравнению с первыми годами восстановительного периода.
В найме средств производства, как показывает приводимая ниже таблица, принимали значительное, хотя и неравное, участие все группы крестьянских хозяйств.
Аренда и сдача в аренду средств производства, по данным гнездовой переписи 1927 года (в %)79
Группа хозяйств
Арендовали
В том числе
Сдавали в аренду
по стоимости основных
средства
сложные
средства
средств производства
производства
машины
производства
Без средств производства
31,  9
7,  7
-
Со средствами производства стоимостью до 100 рублей
52,  1
14,  8
1,  0
То же от 101 до 200 рублей
50,  2
14,  8
1,  0
« от 201 до 400 рублей
39,  7
25,  2
13,  1
« от 401 до 800 рублей
36,  0
28,  4
12,  1
« от 801 до 1600 рублей
35,  8
30,  1
31,  3
« свыше 1600 рублей
32,  6
24,  5
37,  4
Итого
40,  2
24,  6
16,  1
Характерно, что беднейшие хозяйства, вовсе не имевшие средств производства, меньше всех их заимствовали. Подавляющая часть крестьян этой группы не вела собственного хозяйства и вынуждена была искать заработок на стороне, зачастую нанимаясь батрачить к богатому соседу. Зато больше половины основной массы бедноты (хозяйства со средствами производства стоимостью до 200 рублей) прибегали к аренде средств производства (главным образом рабочего скота и простейших пахотных орудий). В очень значительных размерах арендовали средства производства середняцкие хозяйства (больше трети) и даже кулацкие. Однако эти группы хозяйств арендовали главным образом сложные машины.
Анализ социального состава хозяйств, сдававших средства производства в аренду, обнаруживает абсолютное преобладание зажиточных слоев. Какой доход они получали при этом, можно судить по Минераловодскому району Северного Кавказа, где в 1927-1928 годах обработка 1 га земли наемным рабочим скотом и инвентарем стоила 20 рублей при ее себестоимости в кулацком хозяйстве, равной 13 рублям 54 копейкам80.


107
Отработки за прокат средств производства были распространены очень широко. По данным А. И. Хрящевой, в 1925 году аренда плуга в 58,  5 % случаев оплачивалась отработками, в 16,  2 % случаев - зерном и только в 3,  4 % случаев - деньгами. Аренда жнейки оплачивалась в 54,  3 % случаев работой, в 28,  3 % случаев - зерном и в 4,  3 % случаев - деньгами81. Середняки и зажиточные обычно расплачивались продуктами и деньгами, бедняки - отработками. Так зажиточно-кулацкие элементы обеспечивали себя дешевой рабочей силой, эксплуатируя деревенскую бедноту.
При оплате натурой за пользование плугом, сеялкой, жнейкой и молотилкой в 1926 году отдавалось в среднем в Харьковской губернии 19,  3 %, в Воронежской губернии - 20,  5 %, в Самарской губернии - 22,  0 % валового сбора урожая с обработанного участка. Если нанимался и рабочий скот, то в оплату уходила половина урожая82. При испольщине бедняк или маломощный середняк попадали в тяжелую кабальную зависимость к кулаку.
Использование чужих средств производства вредно сказывалось на крестьянском хозяйстве. Получить их можно было лишь после завершения соответствующих работ в хозяйстве владельца. Поздняя вспашка и посев снижали урожайность, задержка с уборкой и обработкой урожая приводила к значительным потерям зерна. Оплата обычно производилась за каждый день пользования; крестьянин, естественно, спешил, вследствие чего снижалось качество работы. Обследование 2653 хозяйств Воронежской губернии в 1925 году показало, что урожай ржи с десятины, обработанной своим инвентарем, был равен 42,  3 пуда, а при обработке чужим - 31,  7 пуда; урожай пшеницы снижался на 23 %, ячменя и овса - на 22 % и т. д.  83 В хозяйстве, следовательно, после расчета оставалось меньше половины, а при испольщине - едва ли третья часть урожая, полученного хозяйством, обрабатывающим землю собственным инвентарем.
Недостаточная обеспеченность крестьянства средствами производства приводила также к развитию земельной аренды. Известная часть бедняков и маломощных середняков, не имея собственных средств производства, вынуждена была либо батрачить на зажиточного соседа, либо уходить из деревни на заработки, сдавая свою землю полностью или частично в аренду. В период нэпа аренда разрешалась советскими законами, хотя и ограничивалась как одна из форм развития капитализма. В первый период нэпа земельная аренда возросла весьма значительно, однако дореволюционных масштабов она не достигла: в европейской части СССР (без Закавказья) - с 3,  25 млн га в 1923 году до 10,  4 млн га в 1926 году84. В сферу арендных отношений к 1926 году было вовлечено в основных земледельческих районах 25-30 %, а местами - до 40-50 % крестьянских хозяйств (в Центрально-Земледельческом районе - 35,  8 %, в Уральской области - 42,  4, в Нижнем Поволжье - 40,  2, на Северном Кавказе - 51,  7, в Сибири -
24,  5 	%)85.
Сдавали землю в аренду главным образом бедняки и маломощные середняки. Проведенное в 1926 году органами ЦКК-РКИ обследование установило, что 72,  4 % земель было сдано в аренду из-за недостатка рабочего скота и других средств производства, 7 % - из-за недостатка рабочих рук, 18,  9 % - из-за плохого землеустройства и т. д.  86 В земледельческих районах хозяйства, сдававшие землю в аренду, были на две трети бедняцкими; удельный вес зажиточнокулацких элементов был совершенно ничтожным. Три четверти сдававшейся в аренду земли принадлежало бедноте87.


108
Если сдача земли в аренду была вызвана недостатком средств производства, то аренда, напротив, имела в своей основе их относительный избыток. Как показало обследование ЦКК-РКИ, 79,  1 % хозяйств арендовали землю, чтобы использовать свои средства производства. Этим и определялся социальный состав арендаторов. По стране в целом на долю бедняков (19,  9% арендаторов) приходилось всего 9,  0 % сдававшейся в аренду земли, на долю середняков (67,  0 % арендаторов) - 60,  5 %, на долю кулаков (13,  1 % арендаторов) - 30,  5 %88. В некоторых районах на долю кулаков приходилось свыше половины арендуемой земли (на Северном Кавказе - 51,  6 %)89.
Ведущую роль в качестве арендаторов земли стали играть середняки. Они весьма быстро освоили собственные наделы и стали расширять запашку за счет аренды (обычно на 25-30 %)90. Такая аренда, не связанная с систематической эксплуатацией наемной рабочей силы, получила название трудовой.
Иной характер носила аренда земли кулацкими хозяйствами, нарушавшими те границы, которые национализация земли ставила расширению частнособственнического производства. В земледельческих районах в среднем 80-90 % кулацких хозяйств прибегало к аренде земли, арендуемые земли играли в них не меньшую, а подчас большую роль, чем земли собственного надела. В районах Земледельческого центра хозяйства с посевом от 10 до 16 десятин арендовали в среднем по 5,  6 десятины, что составляло примерно 40 % к собственному наделу. В хозяйствах с посевной площадью от 16 до 25 десятин около половины земли -
12,  2 	десятины - было арендованной. Самые крупные хозяйства, засевавшие по 25 десятин и более, арендовали в среднем по 19,  3 десятины. То же наблюдалось на Украине и Северном Кавказе, в Среднем и Нижнем Поволжье, на Урале и в Сибири91. Арендуя землю, кулаки вдвое и даже втрое расширяли свои посевные площади. Подобные хозяйства систематически использовали наемный труд.
Наряду с наймом средств производства земельная аренда являлась важнейшей формой буржуазных производственных отношений в деревне. Путем аренды уравнительно разделенный земельный фонд фактически перераспределялся в соответствии с имевшимися в хозяйствах средствами производства. Опыт убеждал крестьянство в том, что самый справедливый раздел земли в условиях единоличного хозяйства не мог ликвидировать кулацкую кабалу и эксплуатацию.
Наиболее ярким проявлением капиталистических производственных отношений в доколхозной деревне была эксплуатация наемного труда. Безлошадный и безынвентарный крестьянин, сдавший целиком или частично свой надел в аренду, был вынужден либо отправляться на заработки в город, либо наниматься в батраки к богатому соседу. К продаже своей рабочей силы как к дополнительному источнику доходов прибегали и середняцкие, и даже кулацкие хозяйства. Однако если маломощных середняков заставляла продавать рабочую силу нужда, то зажиточно-кулацкая группа и здесь находила источник наживы.
По данным обследования 1927 года, к продаже рабочей силы прибегало более половины бедняков. Это были действительно полупролетарские слои деревни. Однако работали по найму и середняки (примерно третья часть). С другой стороны, вместе с ростом концентрации средств производства в хозяйстве возрастала и степень привлечения чужой рабочей силы, степень эксплуатации чужого труда. На долю 26,  1 % бедняцких хозяйств падало всего 5,  7 % из общего количества дней найма чужой рабочей силы; на 26,  3 % хозяйств, составлявших


109
маломощно-середняцкую группу, приходилось 11,  9 % дней найма; на 30,  8 % типично середняцких хозяйств - 30,  5 %, на 13,  6 % зажиточно-середняцких - 31,  0 % и на 3,  2 % кулацких хозяйств - 20,  9 % дней найма. В целом по стране в той или иной мере в эти отношения было втянуто больше половины крестьянских хозяйств - 55,  2 % (в том числе 35,  4 % в качестве нанимающихся и 19,  8 % в качестве нанимающих)92. Эта цифра включает и те хозяйства, которые эксплуатировали чужой труд или продавали свою рабочую силу отнюдь не систематически, а подчас и в весьма редких случаях.
Если же говорить о капиталистической эксплуатации наемного труда как системе, то сфера ее была намного уже. Собственно батрацкая армия, армия так называемых сроковых рабочих, для которых продажа рабочей силы была основным источником существования, исчислялась в 1927 году в 3,  2 млн человек (в том числе 2 560 тыс. человек из пролетарской группы сельского населения и около 600 тыс. представителей других социальных групп, продававших рабочую силу на срок выше полугода)93. Однако из них капиталистической эксплуатации подвергались 2 382 тыс. человек, работавших в индивидуальных хозяйствах, в хозяйствах отдельных групп единоличников и в земельных обществах94. Остальные находили работу на государственных и кооперативных предприятиях.
Хозяйств, нанимавших сроковых рабочих, в 1927 году насчитывалось 1,  4 млн (в том числе около 900 тыс. кулацких и около 500 тыс. середняцких, главным образом зажиточных)95.
Можно считать, следовательно, что в сферу систематической эксплуатации наемного труда к 1927 году было втянуто примерно 15 % крестьянских хозяйств. Это минимум, поскольку здесь совершенно не учтены замаскированные формы найма (под видом родственников, приемных детей, помощи и т. п.  ) и поденные рабочие, многие из которых мало отличались от сроковых рабочих по количеству дней найма, а по оплате и охране труда отличались, как правило, в худшую сторону. По очень неполным данным, поденных рабочих в 1927 году насчитывалось свыше 2,  5 млн96.
Батраки получали самую низкую по сравнению со всеми другими группами сельскохозяйственных рабочих заработную плату. В 1927 году среднемесячный заработок рабочего в совхозах составлял 29 рублей, в сельских обществах -
21,  3 	рубля, а батрака в индивидуальном хозяйстве - всего 16,  5 рубля97. Особенно низкой была заработная плата женщин и подростков. Так, например, на Северном Кавказе подросток получал за месяц работы от 4 рублей 93 копеек до 8 рублей 73 копеек. Немало было фактов найма подростков и батрачек с платой
5-8 копеек в день или просто «за харчи»98. Часто договор о найме кулак вовсе не оформлял, и заработная плата заранее не устанавливалась. Наконец, весьма широко были распространены кабальные формы найма рабочей силы кулаками (отработки за инвентарь, за семенную или продовольственную ссуду и проч.  ), ставившие батрака в особенно тяжелое положение.
Наем средств производства, земельная аренда и эксплуатация наемного труда составляли основное звено капиталистических отношений в сельскохозяйственном производстве до коллективизации. Ограничение советскими законами эксплуататорских устремлений кулачества, государственная экономическая помощь бедноте и середняку не позволили этим отношениям приобрести всеобъемлющее значение. Однако распространены эти отношения были весьма широко. Нужно, разумеется, учитывать, что сдавали землю в аренду и


110предоставляли рабочую силу обычно одни и те же хозяйства и, наоборот, другие хозяйства арендовали землю, нанимали батраков и сдавали за плату средства производства. Тем не менее, учитывая это обстоятельство, можно считать, что не менее половины крестьянских хозяйств было втянуто в капиталистические отношения - отношения эксплуатации человека человеком. Определяющую роль они играли в хозяйственной деятельности полярных групп крестьянства - бедняцко-батрацкой, с одной стороны, и зажиточно-кулацкой - с другой. Основное ядро середняков вступало в подобные отношения реже - для них это было не основное, а дополнительное средство ведения и расширения своего хозяйства.
Система буржуазных отношений в доколхозной деревне не ограничивалась только рамками производственного процесса, она захватывала и сферу обращения - товарооборот и кредит. Частный торговец, скупщик и ростовщик старались подчинить себе деревню, закабалить трудящиеся массы крестьянства, захватить в свои руки товарно-денежный оборот между городом и деревней. Особенно широкое распространение эти формы эксплуатации трудящихся крестьян со стороны сельской и городской («нэпманской») буржуазии получили в первые годы восстановительного периода, когда свободный товарооборот в стране был допущен, а советская кооперация еще только становилась на ноги. На долю частной торговли в 1922 году приходилось 71,  8 % общего деревенского товарооборота. Удельный вес кооперации составлял тогда 25,  3 %, а государственной торговли - всего 2,  9 % в торговом обороте деревни".
К 1926/27 хозяйственному году100 окрепшая кооперация и государственная торговля основательно потеснили частный капитал. На его долю приходилось всего 25,  6 % розничного оборота в деревне. Однако в абсолютном выражении розничный оборот частной сельской торговли возрастал. Если в 1923/24 году он исчислялся в 421,  4 млн рублей, то в 1926/27 году - уже в 1 048,  4 млн рублей101.
Частный торговец располагал еще в деревне разветвленным аппаратом, имея на территории СССР 260 020 торговых заведений, что составляло 70,  6 % их общего числа, включая государственные и кооперативные. Однако в подавляющем большинстве это были мелкие заведения (77,  2 % из них приходилось на долю палаточной, развозной и разносной торговли).
Все эти заведения находились в собственности 247 046 торговцев, в числе которых 184 902 вели дело единолично или с помощью одного члена семьи (предприятия I и II разряда); капитал каждого составлял в среднем около 380 рублей. 53 298 частников имели до 4 приказчиков и постоянные заведения для розничной торговли (предприятия III разряда); их капитал в среднем равнялся 1559 рублям. И только 8846 (3,  6 %) торговцев имели крупные оптово-розничные и оптовые заведения (IV-VI разряда) с капиталом в среднем около 5 тыс. рублей. Они систематически нанимали рабочую силу.
Частные торговцы в 1926/27 году состояли преимущественно из представителей «новой», так называемой нэпманской буржуазии. Среди них только
20,  2 	% вели торговые дела до революции. Остальные стали торговцами уже после революции. По социальному положению они на 43,  8 % состояли из бывших крестьян, на 12 % - из бывших рабочих и ремесленников, на 8,  4 % - из бывших домохозяев и на 9 % - из бывших служащих (включая торговых); 5,  3 % частных торговцев составляли выходцы из других промежуточных слоев населения.


111Деревенский торговец середины 20-х годов представлял собой по большей части продукт классового расслоения деревни, вновь усилившегося в условиях новой экономической политики. Этот процесс был в то время весьма интенсивным, свидетельствуя о том, что товарно-капиталистическая тенденция развития мелкого единоличного хозяйства сохранялась и что в капиталистическую деятельность втягивались новые группы крестьянства. Показательно вместе с тем, что бывшие крестьяне, ремесленники, рабочие и домашние хозяйки в подавляющем большинстве вели мелкую торговлю, владея торговыми заведениями I и II разряда. Они еще только вступили на путь частной торговли, и лишь немногие из них успели встать в один ряд с основной массой старых коммерсантов102.
В 1926/27 году, когда частный торговый оборот в деревне достиг в абсолютном отношении максимума, государственные и кооперативные организации обслуживали ¾ торгового оборота деревни. Соответственно этому сократился удельный вес капиталистических отношений в деревенской торговле.
В системе экономических связей советской деревни 20-х годов важное место занимали также отношения, складывавшиеся на почве кредита. Согласно данным обследования за 1926/27 год, к займу средств в кредит прибегало около 28 % крестьянских хозяйств103. Однако больше половины этих хозяйств получили ссуды от кооперативных организаций. Удельный вес хозяйств, дававших в кредит, очень невелик (меньше 2 %).
Таким образом, система буржуазных отношений в деревне охватывала не только область производства, но и область обмена и распределения, представляя собой старый, но еще цепко державшийся уклад в экономике деревни. Его основным представителем было кулачество. Собрав в своих руках значительное количество средств производства, арендуя землю, эксплуатируя труд батраков и бедняков, закабаляя их при помощи ростовщического кредита, кулацкие хозяйства расширяли свое производство далеко за рамки «трудового». В степных районах Украины, на Северном Кавказе, в Поволжье, Сибири и Казахстане крупные хозяйства с посевной площадью в 16 и более десятин были далеко не редкими (по СССР к 1927 году - 1,  4 %)104. Встречались и хозяйства с посевами до 100 и более десятин. Так, например, в Кубанском округе Северного Кавказа было зафиксировано хозяйство, имевшее 84 десятины посева и 16 голов рабочего скота, а в Казахстане - хозяйство с посевной площадью, равной 126 десятинам; в последнем было 24 головы рабочего скота, 30 коров и 300 овец105. В одном из кулацких хозяйств села Майского Богодуховского района Харьковского округа работали 42 батрака106, в некоторых хозяйствах Одесского округа насчитывалось по 30 и более батраков107.
Однако основная роль в сельскохозяйственном производстве по-прежнему сохранялась за середняком. Крупное капиталистическое производство в условиях новой экономической политики не смогло завоевать господствующее положение в сельском хозяйстве, что несомненно облегчило ликвидацию кулачества в годы революционного переустройства деревни.
В то же время имелась довольно значительная группа хозяйств, не имевших собственного производства или ведших его в ничтожных размерах. В 1927 году 6,  3% хозяйств вовсе не имели посевов и 13,  1% хозяйств засевали менее 1 десятины108.


112
Ход социального развития деревни в середине 20-х годов может быть представлен данными следующей таблицы:
Социальная структура деревни в 1924/25-1926/27 годах109
Группы
населения
Число лиц самодеятельного населения (в тыс.  )
Их соотношение (в  %)
Изменение (в % к предыдущему году)
1924/25
1925/26
1926/27
1924/25
1925/26
1926/27
1925/26
1926/27
Пролетариат
2184
2454
2560
9,  7
10,  9
11,  3
112,  4
104,  3
Бедняки
5803
5317
5037
25,  9
23,  7
22,  1
91,  6
94,  7
Середняки
13 678
13 822
14 280
61,  1
61,  7
62,  7
101,  1
103,  3
Кулаки
728
816
896
3,  3
3,  7
3,  9
112,  1
109,  8
Все сельское население
22 393
22 409
22 773
100,  0
100,  0
100,  0
100,  1
101,  6
Со времени введения новой экономической политики возобновился рост кулацкой прослойки в деревне. В 1927 году в ее составе насчитывалось около миллиона хозяйств. Однако важно подчеркнуть, что капиталистические элементы не смогли полностью восстановиться или хотя бы сколько-нибудь приблизиться к дореволюционному уровню.
Заметно выросла пролетарская прослойка в деревне. С 1925 по 1927 год удельный вес ее поднялся с 9,  7 до 11,  3 %. Однако процесс дифференциации крестьянства существенно отличался от дореволюционного. Коренное своеобразие его состояло в том, что середняцкие слои не сокращались, не размывались, а, напротив, с каждым годом все более и более возрастали. Количество середняцких хозяйств за два года увеличилось на 600 тыс.; в 1927 году середняки составляли
62,  7 	% всех крестьян. «Размыванию» подвергалась не середняцкая, а бедняцкая группа крестьянских хозяйств. Часть пролетаризировалась, но гораздо большая часть осереднячивалась. Бедняцкие слои переживали наиболее интенсивную эволюцию. С 1925 по 1927 год удельный вес бедноты снизился с 25,  9 до 22,  1 %. Вместе с пролетарскими слоями бедняки составляли не более 35 % сельского населения.
Таким образом, процесс классового расслоения крестьянства, процесс образования в деревне буржуазии и пролетариата сталкивался с противодействующим ему процессом осереднячивания бедноты. Это было конкретное выражение объективных противоречий того времени, порождавшихся борьбой двух путей развития экономики страны - социалистического и капиталистического. Как указывалось в резолюциях XV съезда партии, «...  рассматриваемый с социальноклассовой точки зрения процесс развития сельского хозяйства в данный момент характеризуется борьбой социалистических и капиталистических тенденций. Эта борьба кладет свой особый отпечаток на процесс дифференциации деревни, имеющий при наших условиях резко отличительные особенности... Эти особенности заключаются в том, что, в противоположность капиталистическому типу развития, который выражается в ослаблении (в “вымывании”) среднего крестьянства при росте крайних групп - бедноты и кулачества, - у нас, наоборот,


113
налицо имеется процесс усиления группы середняков, при некотором пока еще росте кулацкой группы за счет зажиточной части середняков и при сокращении групп бедноты, из которых некоторая часть пролетаризируется, а другая, более значительная часть, постепенно передвигается в группу середняков»110.
Осереднячивание бедноты, возрастание середняцких слоев тормозило и ограничивало рост капиталистических элементов, не позволяло кулачеству целиком подчинить себе деревню, однако не могло остановить развитие деревни по капиталистическому пути. Там еще сохранялась система капиталистической эксплуатации человека человеком, порождавшая социальные конфликты, служившая почвой для классовой борьбы. Трудящееся крестьянство на собственном опыте убеждалось, что при сохранении мелкого частнособственнического хозяйства ему из нужды и нищеты, из кулацкой кабалы не вырваться, что с системой капиталистической эксплуатации можно покончить лишь путем коренного преобразования всего социально-экономического строя деревни.
Описанный тип социально-экономического развития деревни был характерен для большей части территории страны, где еще до Великой Октябрьской социалистической революции буржуазные отношения играли определяющую роль. Такими в 1926-1927 годах были социальные отношения русского, украинского и белорусского крестьянства, земледельческого населения Закавказской Федерации, татарского, мордовского, чувашского, немецкого крестьянства в Поволжье и на Урале - по приблизительным подсчетам, около 100-105 млн человек (80-85 %) сельского населения страны.
Иную группу составляло сельское население тех национальных районов, где и после Октябрьской революции сохранились феодально-патриархальные отношения: узбекское, казахское, киргизское, таджикское и туркменское крестьянство, коренные сельские жители Дагестана, горских автономных областей Северного Кавказа, Бурят-Монгольской и Якутской автономных республик - примерно от 15 до 18 млн человек сельского населения111. Хотя уровень социально-экономического развития этих народов не был одинаков, общим для них было преобладание патриархально-феодальной системы отношений. Именно эта группа народов должна была пройти путь от феодализма к социализму, минуя капиталистическую стадию развития.
Среди среднеазиатских колоний царской России экономически наиболее развитым был Узбекистан. Производимый здесь хлопок имел широкий рынок и привлекал сюда банковский и торговый капитал. Однако и здесь капиталистические отношения еще не вытеснили феодальных, а переплелись с ними. В сельском хозяйстве Узбекистана преобладание оставалось за феодальными формами собственности и эксплуатации трудящихся масс. В общем количестве рабочей силы, эксплуатируемой в байских хлопководческих хозяйствах, от 35 до 40 % составляли наемные рабочие, 60-65 % - чайрикеры (издольщики)112. Земля в байских хозяйствах лишь частично использовалась для организации собственно крупного производства с применением наемного труда. Гораздо большая часть этой земли сдавалась в аренду чайрикерам - феодально эксплуатируемым крестьянам-издольщикам.
Октябрьская революция не сразу изменила социально-экономический строй узбекского кишлака. К этому не были еще готовы основные массы дехканства. Вплоть до аграрных преобразований второй половины 20-х годов феодально¬


114
капиталистические элементы владели значительной частью земли, основная же масса трудящихся оставалась малоземельной и даже вовсе безземельной.
По материалам земельного учета 1924/25 года, в Ташкентской области 12,  5 % хозяйств не имели земли, 18,  1 % хозяйств располагали земельным наделом до 1 десятины, 30,  3 % - от 1 до 3 десятин. В пользовании этих хозяйств находилось тогда всего 20,  1 % земельной площади. На другом же полюсе кишлака 5 % хозяйств с наделом свыше 10 десятин владели 24,  9 % земельной площади. 132 помещика имели 12 тыс. десятин, 19 880 хозяйств были без земли и с наделом до 1 десятины имелось 5,  9 тыс. хозяйств. В Ферганской области было тогда 3,  4 % безземельных хозяйств и 49,  8 % хозяйств с наделом до 1 десятины, им принадлежало всего 13,  7 % земельной площади. В то же время 2,  9 % хозяйств с наделом свыше 7 десятин удерживали в своих руках 24,  3 % земель113.
В целом по Узбекистану в руках баев находилось более 30 % всех посевных земель114. Естественно, что узбекский кишлак оставался еще бедняцким. Даже в 1927 году, когда в трех важнейших областях Узбекистана земельно-водная реформа была уже проведена, удельный вес хозяйств без рабочего скота в Узбекистане был равен 56,  3 % (тогда как по стране в целом - 31,  3 %). Свыше половины хозяйств (50,  4 %) не имело пахотного инвентаря (по стране в целом таких было
34,  1 	%)115.
Кишлачная беднота, имевшая ничтожно малые наделы и вовсе не имевшая рабочего скота и пахотного инвентаря, закабалялась байско-феодальными элементами, превращалась в издольщиков, в поденщиков или в постоянных батраков. В Кокан-Кишлакской волости (Фергана) накануне земельной реформы из 1132 обследованных дехканских хозяйств 518 (т. е. 45,  8 %) были чайрикерскими, из них 76,  4 % хозяйств с посевом до 0,  5 десятины. Из хозяйств с посевом от 0,  5 до 1,  0 десятины к издольной аренде прибегало 41,  9 %116. Эти же слои кишлачного населения поставляли поденщиков (мардикеров) и батраков (кораллов).
Идеальная аренда - чайрикерство - была самой распространенной формой эксплуатации трудящихся дехкан, основным способом ведения байского хозяйства. В 481 байском хозяйстве, ликвидированном земельно-водной реформой 1925-1926 годов, трудом чайрикеров обрабатывалось 68,  2 % посевной площади, в аренду за деньги сдавалось 12,  7 %, в собственном хозяйстве оставалось 19,  1 % посевов, которые обрабатывались трудом мардикеров и кораллов. В еще большей мере к труду чайрикеров прибегали землевладельцы, жившие не в кишлаке, а в городах (95,  2 % посевной площади было у владельцев-горожан, затронутых реформой 1915-1926 годов)117.
Условия издольной аренды были чрезвычайно тяжелыми. Землевладелец - бай или торговец - предоставлял чайрикеру пашню, скот и семена за 3/5-3/4 валового сбора урожая118. При столь высокой степени эксплуатации издольщик неизбежно попадал в кабальную зависимость от владельца земли и средств производства.
Ростовщичество было распространено очень широко, опутывало большую часть чайрикерских и дехканских хозяйств. По данным обследования 888 хлопководческих хозяйств Андижанского округа в 1926 году, к ростовщическому кредиту оказались вынужденными прибегнуть 599, т. е. 67,  5 %, хозяйств. Кредиторы - чаще всего те же баи - брали от 50 до 100 % годовых. По сведениям Наркомфина Узбекской ССР, в 1926 году выплаченные бедняками-дехканами


115
проценты ростовщикам почти в 4 раза превышали причитавшуюся с них сумму сельскохозяйственного налога119.
В земледельческом хозяйстве Средней Азии до середины 20-х годов сохранялись и даже преобладали феодальные формы производственных отношений. Буржуазные приемы хозяйствования (денежная аренда, эксплуатация наемного труда) также имели место, но намного уступали феодальным, дополняя их и переплетаясь с ними. Нужно учесть еще наличие сильных пережитков родоплеменных патриархальных отношений и веками сложившихся традиций. Для дехканина-бедняка бай очень часто являлся старшим сородичем, покровителем и духовным наставником. Патриархальщина маскировала действительные отношения - отношения зверской эксплуатации. Огромную роль играло также господство реакционной идеологии ислама, пропитавшей весь быт местного населения120.
Родоплеменные устои и традиции особенно сильно опутывали жизнь кочевого скотоводческого населения Казахстана, Киргизии и Туркмении, прикрывали и подкрепляли эксплуататорский строй хозяйства. Первые аграрные преобразования Советской власти не могли еще кардинально перестроить внутренние отношения в казахском и туркменском ауле, киргизском аиле. И после Октябрьской революции здесь сохранялась крайняя неравномерность распределения средств производства; феодально-байские элементы продолжали господствовать в экономике кочевого населения.
В условиях кочевого скотоводства основное значение имела собственность на скот, определявшая экономическую состоятельность хозяйства, его реальное положение в жизни кочевого аула. Концентрация скота в руках баев была материальной основой их господства в ауле, основой сохранения феодальнопатриархальных форм эксплуатации беднейших скотоводов.
Советское государство оказывало значительную материальную поддержку беднейшим слоям сельского населения, поэтому тенденция к осереднячиванию проявилась и в развитии кочевого аула. Однако бедняцкие слои здесь абсолютно преобладали, как показывают цифры, относящиеся к Казахстану121:
Группы хозяйств, владевшие скотом (в переводе на крупный)
1924/25 год  (в %)
1925/26 год (в %)
До 5 голов
75,  3
64,  5
От 5 до 20 голов
23,  5
31,  9
От 20 до 50 голов
1,  0
3,  0
Свыше 50 голов
0,  2
0,  6
Здесь беднота (хозяйства, имевшие менее 5 голов скота) составляла в 1924/25 году три четверти, а в 1925/26 году - две четверти аульного населения. Середняцкие хозяйства (от 5 до 20 голов скота), хотя их стало гораздо больше, не могли еще определять социальный облик аула. Заметно увеличилось количество байских хозяйств.
Даже к весне 1928 года, когда в Казахстане был проведен уже передел пахотных и сенокосных угодий, в ауле все еще насчитывалось 50,  1 % бедняцких хозяйств (до 5 голов скота), эксплуатируемых крупными скотоводами. В этих


116
хозяйствах тогда было всего 13,  5 % общего поголовья скота. На другом полюсе казахского аула находилось 6,  1 % хозяйств, каждое из которых имело свыше 25 голов скота. В их собственности было 33,  8 % поголовья скота122. Среди байских хозяйств немало встречалось очень крупных, имевших по 500-800 и более голов скота (в переводе на крупный).
Пастбищные угодья находились в общинном пользовании. Однако они фактически использовались в соответствии с количеством скота, имевшегося в каждом хозяйстве. Наиболее ценные угодья - пахотные земли и сенокосы, располагавшиеся в местах постоянных зимовок (кстау), - принадлежали баям, возглавлявшим так называемые хозяйственные аулы (аул-кстау). Они обрабатывались либо батраками, либо «товариществом» («уртачеством» - в земледельческих районах, главным образом на посевных землях южной части Казахстана). Это была своеобразная форма издольной аренды, когда бай и бедняк «объединялись» для совместной обработки земли: первый предоставлял семена, живой и мертвый инвентарь, второй - рабочую силу. Урожай формально делился пополам, но обычно бай завладевал большей его частью123.
Наемный труд, давно уже применявшийся баями, не был, однако, основной формой эксплуатации бедняцких слоев аула. Еще больше, чем в Узбекистане, элементы буржуазных отношений лишь дополняли старую систему феодальнопатриархальных отношений.
В хозяйстве крупного бая-полуфеодала работали 10-20 батраков и 50- 100 «консы» - полукрепостных крестьян, не имевших или почти не имевших скота, полностью зависимых от бая, постоянно с ним кочующих и на него работающих124. Хозяйства, составлявшие аул-кстау, выпасали скот совместно. Пастьба и вся работа по обслуживанию скота производились поочередно каждым хозяйством независимо от размеров принадлежавшей ему части стада. И бай, и бедняк предоставляли одинаковую рабочую силу. В результате бедняки бесплатно пасли байский скот125.
Широко распространены были и другие формы кабальной зависимости в по- лукрепостнической эксплуатации беднейшего населения, в особенности передача баями скота в пользование беднякам на условиях отработки или, наоборот, принятие баем на выпас скота бедняцких хозяйств, не имевших возможности для откочевки126. Эти и подобные им докапиталистические формы эксплуатации маскировались родоплеменными традициями. Бай являлся старшим в роде, опекуном и покровителем бедняка-вассала, обязанного своему старшему сородичу множеством повинностей, отдававшего ему свою рабочую силу за ничтожные подачки. Феодальные отработки облекались в форму «родовой помощи», «благодарности», «подарка» и другие освященные традицией обязанности.
Байство использовало традиции в своих классовых интересах, культивировало идеи «единства» всех членов рода, «общности» их интересов, всячески охраняло отжившие бытовые нормы, настойчиво боролось против перехода от кочевого образа жизни к оседлому. К середине 20-х годов жизнь основательно расшатала устои патриархальщины и родовых связей, однако они еще не были преодолены. Ликвидация феодально-патриархальной системы отношений здесь была первоочередной задачей.
Таким образом, на некоторых бывших колониальных окраинах царской России предстояло решать задачи, которые в большинстве районов страны были разрешены вместе с первыми аграрными преобразованиями. Отсталость


117
социально-экономического строя, сохранение феодальных элементов и родовых традиций, сильнейшее влияние мусульманской идеологии, специфика бытового уклада, особенно в районах кочевого скотоводства, требовали проведения таких реформ, которые создали бы условия для социалистического преобразования сельского хозяйства. Вместе с тем все эти обстоятельства обусловливали не только темпы, но и своеобразие путей перехода сельского населения к социализму.
4.  	Развитие сельскохозяйственного производства. Возникновение хлебозаготовительного кризиса
Освобождение крестьянства от помещичьей эксплуатации, от гнета царизма, переход в его руки земли и других средств сельскохозяйственного производства, всемерная поддержка со стороны рабочего класса и Советского государства создали благоприятные условия для развития мелкого крестьянского хозяйства. Новая экономическая политика обеспечила материальную заинтересованность крестьян в развитии своего производства, в максимальном увеличении его продукции. С первых лет мирного строительства крестьянство активно принялось за восстановление и развитие своего хозяйства. Уже в 1926 году, несмотря на значительный недостаток тягловой силы и инвентаря, несмотря на тяжелейшие последствия голода 1921 года и «недород» 1924 года, сельское хозяйство в основном было восстановлено.
Рост посевных площадей в СССР с 1922 по 1929 год127
1913
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
Всего (млн га)
105,  0
77,  7
91,  7
98,  1
104,  3
110,  3
112,  4
113,  0
118,  0
в % к предыдущему году
-
-
118,  0
106,  9
106,  3
105,  7
101,  9
100,  5
104,  4
В том числе: под зерновыми (млн га)
94,  4
66,  2
78,  6
82,  9
87,  3
93,  7
94,  7
92,  2
96,  0
в % к предыдущему году
-
-
118,  4
105,  5
105,  3
107,  3
101,  1
97,  6
104,  1
под техническими и прочими культурами (млн га)
10,  6
11,  5
13,  1
15,  2
17,  0
16,  6
17,  7
20,  8
22,  0
в % к предыдущему году
-
-
113,  9
116,  0
111,  9
97,  6
106,  9
117,  5
105,  8
Как показывают данные этой таблицы, посевные площади, сократившиеся к 1922 году более чем на четвертую часть (на 27,  3 млн га), за четыре следующих года были не только восстановлены, но и заметно расширены. К концу 1926 года в сельскохозяйственный оборот было вовлечено еще 5,  3 млн га земель, общая площадь посевов в стране достигла 110,  3 млн га - на 5,  4 % больше, чем было в 1913 году.


118
Рост посевных площадей отражал не только восстановительный процесс. Крестьяне освоили земли, изъятые в результате аграрной революции из помещичьих и значительной части кулацких хозяйств. Однако освоение новых, ранее не обрабатывавшихся земель было малодоступно мелкому крестьянскому хозяйству, так как требовало больших трудовых усилий и материальных затрат. В этом одна из причин резкого замедления роста посевных площадей в 1927— 1928 годах128.
Огромное значение для всего народного хозяйства страны имеет развитие зернового производства. Увеличение производства зерна является важнейшим условием развития других отраслей экономики, роста городов и промышленности. В то же время производству хлеба принадлежала ведущая роль в экономике деревни.
К началу реконструктивного периода восстановление зернового производства было в основном завершено. Посевные площади под зерновыми культурами в 1927 году несколько превзошли довоенный уровень. Однако уже в ходе восстановления обнаружилась некоторая замедленность темпов развития производства зерна по сравнению с темпами развития производства технических культур, что в дальнейшем неизбежно должно было сказаться и на развитии других отраслей сельского хозяйства.
Восстановление посевных площадей под зерновыми культурами сопровождалось повышением урожайности. В 1909-1913 годах средняя урожайность зерновых в России исчислялась в 6,  9 центнера с 1 га, а в 1922-1928 годах - в
7,  7 	центнера с 1 га. Соответственно возросли и валовые сборы хлеба. В дореволюционной России наибольшие урожаи зерновых были получены в 1909-1913 годах. Среднегодовой сбор зерна за это пятилетие был равен 652 млн центнеров на территории СССР (в границах до 1939 года). Уже в 1925 году было получено
724,  6 	млн центнеров, а среднегодовой сбор за 1925-1929 годы составил свыше
733,  3 	млн центнеров, что на 12,  5 % превышало довоенный уровень129.
Рост зернового производства после освобождения крестьянства от пут помещичьей, а в значительной мере и капиталистической эксплуатации неопровержимо свидетельствует о величайшем значении Октябрьской социалистической революции для деревни. Ее благотворность крестьянство ощутило сразу. Она проявилась в экономическом подъеме крестьянских хозяйств, в повышении материального благосостояния многомиллионного сельского населения.
Однако повышение урожайности не было устойчивым вследствие зависимости мелкого крестьянского хозяйства от природных условий, в силу отсталости его материально-производственной базы и агрономической культуры. В отдельные годы сбор зерна с 1 га колебался от 6,  2 центнера (в 1924 году) до 8,  3 центнера (в 1925 году). Колебания урожайности были настолько значительными, что их влияние на валовые сборы хлеба далеко не покрывалось приростом посевных площадей.
Валовые сборы зерна по СССР за 1925-1929 годы130
1925 г.
1926 г.
1927 г.
1928 г.
1929 г.
В млн центнеров
724,  6
768,  3
723,  0
733,  2
717,  4
В % к предшествующему году
-
106,  3
94,  1
101,  4
97,  8


119
По данным за три года было бы опрометчиво делать вывод о тенденции сокращения валовых сборов после 1926 года. Несомненна, однако, неустойчивость сборов зерна, тяжело отражавшаяся на развертывании экономического строительства как в городе, так и в деревне. Сельское хозяйство не обеспечивало необходимого роста зернового производства, несмотря на то что его общий уровень по сравнению с дореволюционными временами поднялся.
Более быстрыми темпами развивалось производство технических культур. В 1923-1927 годах площадь посевов хлопка, льна, подсолнечника, конопли, сахарной свеклы, табака, махорки была восстановлена, а к 1929 году почти удвоилась. В 1929 году этими культурами было засеяно 8 462,  4 тыс. га, что составляло
191,  9 	% по отношению к уровню 1913 года (4 410,  8 тыс. га)131. Быстрый рост производства технических культур являлся важнейшим прогрессивным процессом в развитии крестьянского хозяйства, свидетельствующим о некотором повышении интенсивности, об усилении его связей с промышленностью. Однако этот процесс не мог быть устойчивым, поскольку он совершался на основе мелкого единоличного хозяйства. Об этом ярко свидетельствовали трудности, проявившиеся в 1926 году, когда рост посевных площадей и валовых сборов технических культур был прерван. Валовая продукция льна в 1926 году сократилась на 10,  0 % (по волокну), подсолнечника - на 30,  5, сахарной свеклы - на 29,  8 %132.
В известной мере это было связано со снижением государственных заготовительных цен в 1926 году. Однако неверно было бы сводить причины всех трудностей только к изменениям рыночной конъюнктуры. Быстрое развитие производства таких трудоемких культур, как сахарная свекла, лен, подсолнечник, приходило в противоречие с экстенсивным характером мелкого хозяйства, с отсталостью его технической базы.
«Наступающий хозяйственный период вскрывает новые трудности как в развитии сельского хозяйства, так и в общественных отношениях в деревне», - указывалось в резолюции XV партийной конференции. - Недостаточность сельскохозяйственного инвентаря и машиноснабжения деревни служит причиной замедления хода развития сельскохозяйственного производства и может быть нажита лишь в связи с успешным развитием индустриализации. Недостаточное развитие сельскохозяйственной культуры, преобладание отсталых форм хозяйства - все это еще служит громадным препятствием для дальнейшего развития всего народного хозяйства133.
Уже в следующем году выявилась обоснованность этого прогноза. В то время как валовые сборы технических культур вновь увеличились, производство зерна из-за частичного недорода сократилось на 5,  2 %. В условиях индустриализации страны, быстрого развития промышленности и роста городов не только снижение темпов развития сельского хозяйства, но даже простое отставание их от темпов увеличения промышленного производства создавало угрозу замедления всего хода социалистического строительства.
Восстановление животноводства в СССР после окончания Гражданской войны было задержано голодом 1921 года и последовавшим за ним падежом скота. К началу 1923 года в стране осталось всего 58,  9 % скота (в переводе на крупный), т. е. почти на 27 млн голов меньше, чем было в 1916 году134.
Продуктивное животноводство восстанавливалось значительно быстрее, чем другие отрасли сельского хозяйства. Уже к середине 1925 года, т. е. в течение всего двух лет, поголовье крупного скота не только сравнялось с предреволю-


120
ционным уровнем, но и заметно перешагнуло его. К 1928 году в стране насчитывалось 30,  7 млн коров - на 18,  0 % больше, чем в 1916 году; 146,  7 млн овец и коз - на 22,  7 % больше; 26,  0 млн свиней - на 24,  4 % больше135. Валовая продукция животноводства в 1927 году превзошла довоенный уровень на 20,  7 %136.
Подъем продуктивного животноводства имел огромное народнохозяйственное значение: расширялась сырьевая база легкой промышленности, улучшалось материальное положение рабочего класса и крестьянства.
Восстановление сельского хозяйства характеризовалось ростом не только валовой продукции, но и ее товарной части. Крестьянство с каждым годом увеличивало сбыт продукции своего хозяйства в обмен на изделия промышленности. За пять лет восстановительного периода товарная масса сельскохозяйственных продуктов выросла больше, чем в 2 раза. Их стоимость по довоенным ценам в 1921/22 году исчислялась в 1 740 млн рублей, а в 1925/26 году - в 4 947 млн рублей137. В дальнейшем рыночные связи крестьянских хозяйств продолжали расширяться, при этом товарная часть продукции возрастала намного быстрее валовой. По данным Госплана, с 1923 по 1926 год производство продукции в сельском хозяйстве выросло на 36,  6 %, а товарная ее часть - на 59,  7 %138; за два следующих года - соответственно на 6,  1 и на 13,  4 %139.
Подъем сельского хозяйства и рост его товарности, как отмечала XIV конференция РКП(б), являлись важнейшими факторами процесса восстановления народного хозяйства СССР. В решениях конференции указывалось, что увеличение товарности сельского хозяйства вместе с восстановлением промышленного производства послужило основой роста покупательной способности крестьянства, расширения и укрепления хозяйственного оборота в стране, возрастания государственных доходов. Эти же черты в развитии сельского хозяйства отмечали постановления апрельского Пленума ЦК ВКП(б) в 1926 году и XV съезда партии в 1927 году140.
Рост товарной продукции сельского хозяйства являлся важнейшим объективным условием общего экономического подъема страны, в частности восстановления и развития промышленности. Однако именно в этом яснее всего выявилась ограниченность возможностей мелкого индивидуального хозяйства. Если в восстановительный период сельское хозяйство удовлетворяло потребности Советского государства в товарном хлебе, то стремительное расширение этих потребностей в связи с переходом к индустриализации страны коренным образом изменило обстановку. Обнаружился острый недостаток продуктов сельского хозяйства, прежде всего хлеба.
В результате аграрной революции крупное капиталистическое производство, бывшее до революции одним из основных поставщиков хлеба на внедеревен- ский рынок, оказалось отброшенным на второстепенные позиции. По подсчетам НК РКИ СССР, в 1925 году маломощные слои деревни поставляли на рынок около 23 % товарного хлеба, средние - около 48, зажиточные - около 17 и богатые - около 12 %141. Следовательно, зажиточно-кулацкие хозяйства давали меньше третьей части товарной продукции (около 29 %). Социалистический сектор в земледелии - колхозы и совхозы - тогда еще не получил значительного развития; в валовой продукции зерновых на его долю в 1927 году приходилось всего 2,  2 %142.
Таким образом, основная роль на хлебном рынке перешла от крупного капиталистического производства к мелкотоварному. В его природе и заключались


121
причины низкой товарности сельского хозяйства в переходный период. В хозяйстве крестьянина продукт производится, прежде всего, для удовлетворения собственных потребностей, а не специально на рынок. В сферу товарооборота попадает лишь избыточная часть продукта, сравнительно незначительная из-за низкой производительности труда.
После Великой Октябрьской революции потребительский характер мелкого крестьянского хозяйства выявился вполне отчетливо. «В крестьянской стране, - как указывал В. И. Ленин, - первыми выиграли, больше всего выиграли, сразу выиграли от диктатуры пролетариата крестьяне вообще. Крестьянин голодал в России при помещиках и капиталистах. Крестьянин никогда еще, в течение долгих веков нашей истории, не имел возможности работать на себя: он голодал, отдавая сотни миллионов пудов хлеба капиталистам, в города и за границу. Впервые при диктатуре пролетариата крестьянин работал на себя и питался лучше горожанина. Впервые крестьянин увидал свободу на деле: свободу есть свой хлеб, свободу от голода»143.
Сельское население стало больше потреблять хлеба и других продуктов, но не столько за счет увеличения его производства, сколько за счет сокращения той части, которая раньше поступала на рынок. Неспособность мелкого крестьянского хозяйства обеспечить необходимые темпы роста товарной продукции, в особенности зерна, со всей остротой проявилась, как только началась индустриализация страны. По мере того как расширялось промышленное строительство, увеличивалось население городов. Из сел в города на постоянное жительство на территорию РСФСР, УССР и БССР в 1925 году переселилось 785,  9 тыс. человек, а в 1926 году - 894,  5 тыс. По стране в целом прирост городского населения за счет сельского в 1928 году составил 1 062 тыс., а в 1929 году - 1 392 тыс. человек144. Вследствие этого быстро возрастал рыночный спрос на хлеб. В 1925/26 хозяйственном году на снабжение населения, армии и промышленности, а также на снабжение крестьян семенами было реализовано из плановых ресурсов 62,  8 млн центнеров зерна, а в 1926/27 году - 78,  9 млн центнеров, т. е. на 25 % больше145.
Не удивительно, что даже небольшое снижение валового сбора зерна в 1927 году должно было чувствительно сказаться на снабжении городского населения, промышленности, армии.
Объективные трудности развития зернового производства были в громадной степени усилены кулачеством, пытавшимся взвинтить цены на хлеб.
В первые годы нэпа, когда государственные и кооперативные организации еще не овладели в достаточной мере хлебным рынком и его развитие сильно зависело от действия стихийных сил, возрастание цен к концу заготовительного года было весьма значительным. В 1924/25 году весенние цены за центнер ржи были на 4 рубля 21 копейку выше осенних, за центнер пшеницы - на 5 рублей 13 копеек, за центнер овса - на 4 рубля 40 копеек146. Зажиточная верхушка деревни сознательно играла на повышении цен, придерживая хлеб в период наиболее интенсивных заготовок - в осенние месяцы. Как правило, бедняцкие хозяйства в массе своей сдавали хлеб в первые месяцы заготовок (август-сентябрь), середняк оттягивал сдачу на октябрь-декабрь, а кулак реализовал свои запасы только в январе-марте, наживаясь на возросших ценах, закабаляя бедноту, у которой своего хлеба до нового урожая не хватало.
Советское государство, защищая интересы рабочего класса и беднейшего крестьянства, ограничивая кулацкое накопление, шаг за шагом добивалось ста¬


122
бильности цен на хлебном рынке и в 1926/27 году одержало в этом отношении крупную победу. Разрыв между осенними и весенними ценами в этом году практически отсутствовал, цены за центнер ржи повысились лишь на 6 копеек, за центнер овса - на 30 копеек147.
1926/27 хозяйственный год был наиболее благоприятным в развитии хлебозаготовок после Октябрьской революции. По сравнению с предыдущим годом организованные заготовки возросли на 30,  6 % и достигли наибольшей для того времени цифры - 116,  4 млн центнеров148.
Иная обстановка сложилась во второй половине 1927 года. Благодаря хорошему урожаю технических культур при высокой рыночной конъюнктуре зажиточные слои деревни и значительная часть середняков смогли покрыть свои денежные расходы за счет реализации сырьевых культур и продуктов животноводства. В 1927/28 году заготовки масличных семян, например, выросли на
71,  4 	%, тогда как в 1926/27 году они сократились по сравнению с предыдущим годом на 37,  7 %. Заготовки мяса и скота в 1926/27 году увеличились на 32,  6 %, а в 1927/28 - на 76,  2 %, заготовки яиц - соответственно на 2,  9 и 24,  5 % и т. д.  149
В то же время обострилась диспропорция между предложением промышленных товаров и платежеспособным спросом деревни. Масса промышленных товаров, направляемая Советским государством на деревенский рынок, возрастала из года в год. Однако политика снижения цен на них привела к тому, что в 1927/28 году их рыночная стоимость не увеличилась. Одновременно повысились цены на продукты технических культур и животноводства, значительно увеличились заработки на отхожих промыслах, что было связано с резким расширением промышленного строительства. Это привело к весьма заметному возрастанию покупательной способности деревни, которое не было сбалансировано ни соответствующим увеличением товарного предложения, ни повышением налогового обложения зажиточных слоев деревни и неземледельческих доходов крестьянства. Таковы были условия, понизившие стимулы к реализации хлебных излишков. За счет сократившейся продажи хлеба поднялось производственнонатуральное потребление его внутри деревни, усилилось образование хлебных запасов. «Эта экономическая обстановка, - указывалось в резолюциях апрельского объединенного Пленума ЦК и ЦКК ВКП(б) 1928 года, - неразрывно была связана со своим социально-классовым выражением. В связи с дальнейшим расслоением деревни она дала возможность кулачеству, удельный хозяйственный вес которого возрос, хотя и не находится у него в руках, использовать свои позиции на рынке и оказать вместе с частником довольно значительное влияние на всю рыночную конъюнктуру»150.
Особенно показательно, что трудности хлебозаготовок проявились не сразу. До октября 1927 года, пока хлебные излишки сдавались государству главным образом бедняцкими и маломощными середняцкими хозяйствами, заготовки шли даже лучше, чем в предшествующем году. За июль-сентябрь 1926 года было заготовлено в централизованном порядке 24,  2 млн центнеров хлеба, а за июль-сентябрь 1927 года - 26,  7 млн центнеров. Снижение началось с октября 1927 года, когда было заготовлено 10,  7 млн центнеров хлеба - на 4,  7 млн центнеров меньше, чем в октябре 1926 года. В ноябре 1927 года заготовки сократились до 6,  9 млн центнеров, более чем вдвое по сравнению с ноябрем 1926 года (15,  6 млн центнеров). В декабре они остались на том же уровне, составив 6,  9 млн центнеров (в декабре 1926 года было заготовлено 15,  0 млн центнеров)151.


123
К 1 января 1928 года было заготовлено всего 51,  3 млн центнеров хлеба, тогда как за первую половину предшествующего заготовительного года из нового урожая в государственных закромах было уже 70,  2 млн центнеров. Таким образом, дефицит составил 18,  9 млн центнеров. Это привело к перебоям в снабжении населения и промышленности. Действительный дефицит хлеба был намного больше, так как потребности города в хлебе за 1927/28 год сильно увеличились.
Определяя общее хозяйственное положение страны в связи с итогами хлебозаготовок в 1928 году, июльский Пленум ЦК партии вскрыл причины отставания сельского хозяйства от промышленности, показал, что именно в этом заключалась основная трудность в продвижении к социализму. «...  Крайне низкий уровень сельского хозяйства, особенно его зерновой отрасли, при неизбежности быстрого темпа развития социалистической промышленности, диктуемого всей внутренней и внешней обстановкой, - говорилось в его решении, - таит в себе опасность разрыва между социалистическим городом и мелкокрестьянской деревней, стало быть, опасность нарушения основного условия социалистического преобразования всего народного хозяйства»152.
Организованная кулаками «хлебная стачка» придала возникшему разрыву между потребностями страны в хлебе и его производством особенно острый характер. Несоответствие между темпами развития зернового производства и роста промышленности и неземледельческого населения ставило под угрозу индустриализацию страны. «Сельское хозяйство, - говорилось в решении ноябрьского Пленума ЦК 1928 года, - есть база промышленности, и его рост есть рост продовольственной и сырьевой базы индустриализации. Длительный рост индустрии становится объективной невозможностью без соответственного роста сельского хозяйства»153.
В 1927/28 году, несмотря на применение чрезвычайных мер, государство заготовило 110,  3 млн центнеров хлеба, т. е. на 5,  3 % меньше, чем в 1926/27 году154. Правда, в 1927/28 году государство еще смогло увеличить объем планового снабжения хлебом населения, армии и промышленности. Всего из плановых хлебных ресурсов на внутреннем рынке было реализовано за этот год 101,  7 млн центнеров (против 78,  9 млн за 1926/27 год). Однако чтобы обеспечить столь значительный рост внутреннего потребления, пришлось резко сократить экспорт хлеба (с 24,  9 млн центнеров в 1926/27 году до 4,  3 млн центнеров в 1927/28 году) и переходящие запасы (с 10,  1 млн до 6,  7 млн центнеров)155.
Новое снижение заготовок хлеба в 1928/29 году тяжело отразилось на экономическом положении страны. Из заготовленных 107,  9 млн центнеров на снабжение населения (без армии, промышленности и семенного фонда) было реализовано 80,  3 млн центнеров против 89,  7 млн в 1927/28 году. Экспорт сократился до 0,  8 млн центнеров156.
Кулачество и спекулятивные элементы, используя заготовительные трудности, взвинчивали цены на хлеб на свободном рынке. За 1927/28-1928/29 годы они повсеместно выросли в 4-6 раз, а местами и больше157. Продовольственные трудности заставили Советское государство переходить к нормированному снабжению городского населения. К началу 1930 года карточная система была введена уже во всей стране.
Перед советским рабочим классом и его Коммунистической партией во весь рост встала задача «подтянуть» сельское хозяйство до уровня, обеспечивающего удовлетворение растущих потребностей страны в продовольствии и сырье.


124
Нужно было создать крупное производство, оснащенное по последнему слову техники, способное намного увеличить производительность труда и товарность в сельском хозяйстве.
Опасность чрезмерного отставания сельскохозяйственного производства от быстрого роста потребностей страны в хлебе и сырье настоятельно требовала ускорения темпов перевода сельского хозяйства на новую материально- техническую базу, толкала деревню на путь коллективизации, на путь замены старых, буржуазных производственных отношений новыми, социалистическими.
Примечания
1 Народное хозяйство СССР в 1961 году. М., 1962. С. 7. Здесь и далее статистические данные, относящиеся к дореволюционному времени, приводятся в исчислениях для территории СССР в границах до 1939 года.
2 Сведения о размерах крестьянских селений различных районов страны, приводимые здесь и ниже, взяты из следующих источников: Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. IX. Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика. М., 1929. С. 24-25; Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. XVII. Союз Советских Социалистических Республик. М., 1929. С. 2-3, 6-7.
3 В 20-х годах наряду с дореволюционным административно-территориальным делением (волость - уезд - губерния) и складывавшимся вновь (район - округ - область или край) существовало деление советской территории на крупные экономические районы. Народно-хозяйственное планирование, учет и отчетность осуществлялись главным образом применительно к этим районам. Однако их границы менялись и не успели прочно сложиться. Здесь мы называем районы в границах, принятых в изучаемое время: Северный район (Архангельская, Вологодская и Северо-Двинская губернии, Коми АО); Северо-Западный (Ленинградская, Псковская, Новгородская, Череповецкая и Мурманская губернии, Карельская АССР); Западный (Смоленская и Брянская губернии); Центрально-Промышленный (Московская, Владимирская, Ивановская, Костромская, Ярославская, Нижегородская, Рязанская, Тульская и Тверская губернии); Центральночерноземная область (Орловская, Тамбовская, Курская и Воронежская губернии), иногда объединявшаяся с Рязанской и Тульской губерниями и получавшая в этом случае наименование Центрально-Земледельческого района; Вятский район (Вятская губерния, Вотская и Марийская АО, в ряде случаев Чувашская АССР); Татарская АССР; Урал; Башкирская АССР; Среднее Поволжье (Самарская, Ульяновская, Пензенская и Оренбургская губернии, Мордовская АССР, в ряде случаев Татарская и Чувашская АССР); Нижнее Поволжье (Саратовская, Сталинградская, Астраханская губернии, АССР немцев Поволжья, Калмыцкая АО); Северный Кавказ (включая автономные области Адыгейскую, Черкесскую, Карачаевскую, Кабардино-Балкарскую, Северо-Осетинскую, Ингушскую и Чеченскую); Дагестан; Крым; Казахстан; Сибирский край; Бурят-Монголия; Якутия; Дальневосточный край; Белорусская ССР; Украинская ССР (с подразделением на Полесье, Правобережье, Левобережье и Степь); Закавказье (Азербайджан, Грузия и Армения - ЗСФСР); Средняя Азия (Узбекистан, Туркмения, Таджикистан, Киргизия).
4 См.: Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. IX. С. 46-51,  65-79; Т. XVII. С. 18- 25,  38-41. Ввиду того, что при переписи 1926 года выяснялась народность (в смысле племенного происхождения), а не национальность, мелкие этнические группы одной национальности в дальнейшем изложении нами не выделяются (основания группировки см.: Данилов В. П. Сельское население Союза ССР накануне коллективизации // Исторические записки. Т. 74.  1963. С. 72-75).
5 Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. XXXIV. Союз Советских Социалистических Республик. М., 1930. С. 2-3.


125
6 Для сравнения приведем соответствующие исчисления по данным переписи 1959 года. Из 208,  8 млн человек населения страны непосредственно в сельскохозяйственном производстве трудились 38,  4 млн человек. Кроме того, 9,  9 млн человек - членов семей колхозников, рабочих и служащих - были заняты в личном подсобном хозяйстве (см.: Итоги Всесоюзной переписи населения 1959 года. СССР. М., 1962. С. 96, 104). В наше время каждый работник сельского хозяйства «кормит» кроме себя еще 4,  4 человека, а с учетом занятых в личном подсобном хозяйстве - 3,  3 человека. Если же учесть различие в уровне производительности труда и общественном и личном подсобном хозяйстве, то исчисляемый показатель будет равен примерно 4 человекам на одного работника в сельском хозяйстве. Было бы, однако, неверно считать, что производительность труда в советском сельском хозяйстве выросла только в 2,  5 раза, поскольку этот показатель не отражает ни громадного облегчения труда, ни сокращения времени, затрачиваемого на сельскохозяйственные работы.
7 Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. XXXIV. С. 2-3.
8 Достижения Советской власти за 40 лет в цифрах. Статистический сборник. М., 1957. С. 24.
9 Там же.
10 См.: Анфимов А. М. О долге крестьянства России Крестьянскому поземельному банку // Вопросы истории. 1955. № 1. С. 111-112.
11 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 37. С. 326.
12 СССР за 15 лет. Статистические материалы по народному хозяйству. [М.  ], 1932. С. 126.
13 Термин «аграрная революция» употребляется нами для обозначения той перестройки поземельных отношений в СССР, которая была осуществлена в результате национализации земли, ликвидации помещичьего и капиталистического землевладения и передачи земель в бесплатное и бессрочное пользование крестьянства.
14 См.: Основные элементы сельскохозяйственного производства СССР. 1916 и 1923— 1927 гг. М., 1930. С. 2-3.
15 См.: К вопросу об очередных задачах работы в деревне. Материалы к XV съезду ВКП(б). М.;  Л., 1927. С. 108.
16 См.: Основные элементы сельскохозяйственного производства СССР... С. 2-3; Социалистическое строительство СССР. Статистический ежегодник. М., 1934. С. 176-177.
17 См. там же.
18 Сборник документов по земельному законодательству СССР и РСФСР. 1917-1954 (далее - СДЗЗ). М., 1954. С. 157,  159,  164.
19 См.: Итоги десятилетия Советской власти в цифрах. 1917-1927. М., 1927. С. 120— 121.
20 См.: Статистический ежегодник 1922 и 1923 гг. Вып. 1. М., 1924. С. 179-180.
21 См.: Материалы по перспективному плану развития сельского и лесного хозяйства (1928/29-1932/33 гг.  ). Ч. 5. Организация территории. Землеустройство. Переселение. Мелиорация и сельское строительство. М.: Госземимущество, 1929. С. 6-9.
22 См. там же.
23 Там же. С. 10-12.
24 Центральный государственный архив Октябрьской революции, высших органов государственной власти и государственного управления СССР (далее - ЦГАОР). Ф. 4085. Оп. 9. Д. 195. Л. 3.
25 Материалы по перспективному плану развития сельского и лесного хозяйства (1928/29-1932/33 гг.  ). Ч. 5. С. 12; ЦГАОР. Ф. 4085. Оп. 9. Д. 525. Л. 136.
26 Отчет Народного комиссариата земледелия РСФСР за 1924-1925 год. М., 1926. С. 112; Материалы по перспективному плану развития сельского и лесного хозяйства (1928/29-1932/33 гг.  ). Ч. 5. С. 6-9,  11-12,  16.
27 ЦГАОР. Ф. 4085. Оп. 9. Д. 1. Л. 25; Д. 526. Л. 6-7.


126
28 Центральный государственный архив народного хозяйства СССР (далее - ЦГАНХ). Ф. 3983. Оп. 1. Д. 45. Л. 162-165.
29 ЦГАОР. Ф. 478. Он. 59. Д. 559. Л. 4, 5, 47, 54, 86, 92, 104, 111, 118; Ф. 4085. Он. 9. Д. 170. Л. 56-58, 69-71,  104-108,  180-182; Д. 306. Л. 2,  12,  35-38 и др.
30 См.: Итоги десятилетия Советской власти в цифрах... С. 120-121.
31 См. там же.
32 Сборник статистических сведений по Союзу ССР. 1918-1923. М., 1924. С. 98.
33 См.: История Белорусской ССР. Т. II. Минск, 1961. С. 204-205.
34 ЦГАНХ. Ф. 3316. Он. 20. Д. 939. Л. 31-35,  81-83, 113.
35 См.: Сборник статистических сведений по Союзу ССР. 1918-1923. С. 98.
36 Общинное (пайкальное) землепользование с периодическими переделами существовало только в наиболее отсталых районах бывшего Бухарского ханства (Сурхан- Дарья и Кашка-Дарья), где сохранились сильные пережитки родоплеменного строя. Земля делилась здесь по группам дворов (пайкалам). В пайкалах фактически распоряжались землей владельцы средств производства, используя остальных членов в качестве батраков и издольщиков // ЦГАОР. Ф. 3316. Оп. 20. Д. 939. Л. 58.
37 Отчет по проведению земельно-водной реформы в областях Самаркандской, Ферганской и Ташкентской УзССР. [Ташкент, 1928]. С. 7-8, 35.
38 Весь СССР. Экономический, финансовый, политический и административный справочник. М.; Л., 1926. С. 1171,  1190.
39 См.: Карп Б. Б. Опыт обследования натуральной ирригационной повинности в Туркестанской ССР. Ташкент, 1925.
40 См.: Семевский Б. Я. Экономика кочевого хозяйства Казахстана в начале реконструктивного периода // Известия Всесоюзного географического общества. Т. LXXIII. Вып. 1.  М.;  Л., 1941. С. 111.
41 См.: Турсунбаев А. Б. Некоторые вопросы истории коллективизации сельского хозяйства в Казахстане // Материалы объединенной научной сессии, посвященной истории Средней Азии и Казахстана эпохи социализма. Алма-Ата, 1958. С. 317.
42 См.: Семевский Б. Я. Указ. соч. // Известия Всесоюзного географического общества. Т. LXXIII. Вып. 1. С. 99.
43 См. там же. С. 111.
44 Социалистическое строительство СССР. 1934. С. 167.
45 Животноводство СССР за 1916-1938 гг. Статистический сборник. М.; Л., 1940. С. 4.
46 Основные элементы сельскохозяйственного производства СССР... С. 92, 94.
47 См. там же. С. 94, 96,  98,  100,  102.
48 Съезды Советов Союза ССР, союзных и автономных советских социалистических республик. Сборник документов: в 3 т. 1917-1936 гг. Т. III, 1922-1936 гг. М., 1960. С. 86.
49 См.: Животноводство СССР за 1916-1938 гг. С. 4.
50 По данным общей переписи сельскохозяйственного инвентаря 1910 года, на территории России, вошедшей после Октябрьской революции в РСФСР, насчитывалось 11 659,  4 тыс. пахотных орудий, в том числе 6 894,  6 тыс. сох и косуль, 1575,  7 деревянных плугов и только 3 189,  1 тыс. железных плугов и других более совершенных орудий. Среди пахотного инвентаря на долю примитивных орудий приходилось 72,  6 % (на территории СССР - 65,  8 %). Особенно плохо было с обеспечением машинным инвентарем. Посев, уборка и обмолот урожая были механизированы в самой ничтожной степени: имелось всего 180,  5 тыс. сеялок, 529,  8 тыс. жаток, 322,  7 тыс. конных и паровых молотилок,
168,  6 	тыс. сенокосилок //Данилов В. П. Создание материально-технических предпосылок коллективизации сельского хозяйства в СССР. М., 1957. С. 404-405.
51 Собрание узаконений и распоряжений Рабоче-крестьянского правительства РСФСР (далее - СУ). 1921. № 28. Ст. 157.
52 См.: Социалистическое строительство СССР. 1934. С. 12, 30-31; Данилов В. П. Указ. соч. С. 130-137, 409.


127
53 Основные элементы сельскохозяйственного производства СССР... С. 12.
54 См.: Материалы по перспективному плану развития сельского и лесного хозяйства (1928/29-1932/33 гг.  ). Ч. 6-А. С.  -х. машино- и трактороснабжение. М., 1930. С. 8.
55 Основные элементы сельскохозяйственного производства СССР... С. 12-43.
56 См. там же. С. 12-13.
57 См. там же. С. 2, 8,  10.
58 См. там же. С. 10-11.
59 См.: Джамалов О. Б. Об особенностях социально-экономических условий коллективизации в Узбекистане // Материалы объединенной научной сессии, посвященной истории Средней Азии и Казахстана эпохи социализма. С. 304.
60 Отчет по проведению земельно-водной реформы в областях Самаркандской, Ферганской и Ташкентской УзССР. С. 37.
61 См.: СССР. Год работы правительства. (Материалы к отчету за 1927/28 г.  ). М., 1929. С. 219; СССР. Год работы правительства. (Материалы к отчету за 1928/29 г.  ). М., 1930. С. 202; Сельскохозяйственная газета. 1929. 3 марта.
62 См.: Калинин М. И. Избр. произведения. Т. 2.  1926-1932 гг. М., 1960. С. 308.
63 См. там же. С. 309.
64 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 25. Ч. II. С. 230.
65 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 43. С. 218.
66 См. там же. Т. 37. С. 322.
67 Там же. Т. 39. С. 272.
68 КПСС в резолюциях... Ч. II. С. 44.
69 Групповые итоги сельскохозяйственной переписи 1920 года (по губерниям и районам). М., 1926. С. 309,  310.
70 Статистический ежегодник. 1922 и 1923 гг. Вып. 1. С. 172.
71 ЦГАНХ. Ф. 3983. Oп. 1. Д. 45. Л. 263; ЦГАОР. Ф. 5446. Оп. 10. Л. 569, 62,  158-159; Статистический ежегодник. 1924 г. Вып. 1. М., 1926. С. 124-125.
72 Статистический ежегодник. 1922 и 1923 гг. Вып. 1. С. 172-173; ЦГАОР. Ф. 5446. Оп. 10. Д. 569 а. Л. 62,  158-159.
73 Сельское хозяйство СССР. 1925-1928. Сборник статистических сведений к XVI Всесоюзной партконференции. М., 1929. С. 155.
74 Материалы по перспективному плану развития сельского и лесного хозяйства (1928/29-1932/33 гг.  ). Ч. 1. Основные проблемы перспективного плана развития сельского хозяйства. М., 1929. С. 33.
75 Таблица рассчитана по данным статистического сборника «Сельское хозяйство СССР. 1925-1928». С. 154-155.
76 Таблица рассчитана по данным статистического сборника «Сельское хозяйство СССР. 1925-1928». С. 154-155,  162-163. В состав средств производства включены: скот, птица, пчелы, сельскохозяйственный и транспортный инвентарь, хозяйственные постройки.
77 КПСС в резолюциях... Ч. 1. С. 747-748.
78 См.: Сельское хозяйство СССР. 1925-1928. С. 110-111,  114-117.
79 Там же. С. 110-111.
80 См.: Машинно-тракторные станции к XVI партсъезду. Опыт изучения машинно- тракторных станций в социально-экономическом, организационно-производственном и техническом отношениях. М.; Л., 1930. С. 189.
81 Хрящева А. И. Группы и классы в крестьянстве. М., 1926. С. 50.
82 См.: Касторский В. Ф. Основные вопросы экономики машиноиспользования в сельском хозяйстве. М., 1939. С. 62-63.
83 См.: Воронов И. Эффект обработки крестьянами пашни своим инвентарем и наемным // На аграрном фронте. М., 1926. № 2. С. 104-114.


128
84 См.: Азизян А. К. Аренда земли и борьба с кулаком. Изд. 2-е. М.; Л., 1929. С. 33, 34; Материалы по перспективному плану развития сельского и лестного хозяйства (1928/29-1932/33 гг.  ). Ч. 1. С. 44.
85 См.: Итоги десятилетия Советской власти в цифрах... С. 144-155.
86 Сельскохозяйственная газета. 1929. 8 июня.
87 См.: Итоги десятилетия Советской власти в цифрах... С. 144-155.
88 Сельскохозяйственная газета. 1929. 8 июня.
89 См.: Итоги десятилетия Советской власти в цифрах... С. 152-153.
90 См. там же. С. 144-157.
91 См. там же.
92 Сельское хозяйство СССР. 1925-1928. С. 60, 68-69.
93 См.: Доклад Комиссии СНК СССР по изучению тяжести обложения отдельных социальных групп населения СССР в 1924-1925 и 1925-1926 гг. М., 1927. С. 30; Тяжесть обложения в СССР. (Социальный состав, доходы и налоговые платежи населения Союза ССР в 1924/25, 1925/26, 1926/27 годах). Доклад Комиссии Совета Народных Комиссаров Союза ССР по изучению тяжести обложения населения Союза. М., 1929. С. 74-75.
94 Батрачество и пастушество в СССР. М., 1929. С. 122-123.
95 Доклад Комиссии СНК СССР по изучению тяжести обложения отдельных социальных групп населения СССР в 1924-1925 и 1925-1926 гг. С. 74-75.
96 См.: Сдвиги в сельском хозяйстве СССР между XV и XVI партийными съездами. Статистические сведения по сельскому хозяйству за 1927-1930 гг. Изд. 2-е. М.; Л., 1931. С. 134.
97 Статистический справочник СССР за 1928 г. М., 1929. С. 559.
98 См.: Сельскохозяйственная газета. 1929. 25 сент.
99 ЦГАОР. Ф. 5674. Оп. 6. Д. 746. Л. 94.
100 До 1930 года включительно в нашей стране хозяйственный год не совпадал с календарным и охватывал время с 1 октября одного года по 30 сентября следующего.
101 См.: Социалистическое строительство СССР. 1934. С. 362-363.
102 См.: Материалы о состоянии частного капитала в народном хозяйстве СССР и мерах по его вытеснению в 1926/27 гг. // Материалы по истории СССР. Вып. VII. М., 1959. С. 121,  123, 129-132.
103 См.: Сельское хозяйство СССР. 1925-1928. С. 118-119. Нужно иметь в виду, что в условиях мелкого крестьянского хозяйства кредитование сплошь и рядом выливалось в ростовщичество, преследуемое советским законом и потому всячески скрываемое. Естественно, что данные, характеризующие кредитные отношения в деревне, очень неполны и преуменьшают их действительные масштабы в большей мере, чем данные по многим другим вопросам.
104 Сельское хозяйство СССР. 1925-1928. С. 38-39.
105 Кооперативная деревня. 1928. 7 мая.
106 Сельскохозяйственная газета. 1929. 6 июня.
107 Там же. 25 сент.
108 Сельское хозяйство СССР. 1925-1928. С. 38-39.
109 Тяжесть обложения в СССР... С. 74-75. Следует отметить, что в настоящей таблице учтено только «Самодеятельное» население, имевшее главным источником средств существования сельское хозяйство. Если же учесть и тех, кто был занят главным образом в кустарных промыслах, торговле и других отраслях деревенской экономики, то общее число «самодеятельных» превысит 25 млн человек. В особенности заметно возрастают при этом пролетарская и капиталистическая группы, в частности, удельный вес кулацких хозяйств возрастает примерно до 4-4,  5 %.
110 КПСС в резолюциях... Ч. II. С. 473.
111 По уровню социально-экономического развития следует особо выделить малые народы Севера, Сибири и Дальнего Востока, сохранявшие еще основные устои родового


129
строя, - хакасы, эвенки, чукчи, коряки, ненцы и т. п. В составе этой группы народов насчитывалось всего около 240-250 тыс. человек.
112 См.: Джамалов О. Б. Указ. соч. // Материалы объединенной научной сессии, посвященной истории Средней Азии и Казахстана эпохи социализма. С. 303.
113 См.: Отчет по проведению земельно-водной реформы в областях Самаркандской, Ферганской и Ташкентской УзССР. С. 22, 24.
114 См.: Резолюции и решения съездов Коммунистической партии Узбекистана. Ташкент, 1957. С. 77.
115 См.: Сельское хозяйство СССР. 1925-1928. С. 154.
116 См.: Давыдов А. Кокан-Кишлакская волость перед земельной реформой. [Ташкент], 1926. С. 96.
117 См.: Отчет по проведению земельно-водной реформы в областях Самаркандской, Ферганской и Ташкентской УзССР. С. 35, 49.
118 	ЦГАОР. Ф. 3316. Оп.  21.  Д. 101. Л. 109-110.
119 См.: Джамалов О. Б. Указ. соч. // Материалы объединенной научной сессии, посвященной истории Средней Азии и Казахстана эпохи социализма. С. 309-310. Приведенные данные в равной мере характерны и для земледельческого хозяйства коренного населения Таджикистана, Туркмении, южной части Киргизии. В земледельческих районах юга Киргизии вплоть до реформы 1927-1928 годов 30-40 % дехкан не имели земли, издольная аренда (чайрикерство) была почти единственным видом земельной аренды (см.: Шерстобитов В. П. Социально-экономические отношения в аиле, кишлаке и деревне Киргизии до коллективизации сельского хозяйства // История советского крестьянства и колхозного строительства в СССР. Материалы научной сессии, состоявшейся 18-21 апреля 1961 г. в Москве. С. 91, 95).
120 См.: Аминова Р. X. Аграрная политика Советской власти в Узбекистане (1917— 1927 гг.  ) // История советского крестьянства и колхозного строительства в СССР. Материалы научной сессии, состоявшейся 18-21 апреля 1961 г. в Москве. С. 99.
121 Материалы к отчету Центрального Исполнительного Комитета Казахской Автономной Социалистической Республики 3-й сессии ВЦИК 13-го созыва. Кзыл-Орда, 1928. С. 18. За голову крупного скота принимались одна рабочая лошадь или корова, бык, рабочий вол, верблюд, две нетели, два бычка, четыре жеребенка в возрасте до одного года, десять овец взрослых, десять коз и т. п. (см.: Дахшлейгер Г. Ф. О характере социально-экономических преобразований в казахском ауле (1921-1928 гг.  ) // История СССР. 1961, №6. С. 17-18).
122 См.: Кучкин  А. П. Советизация казахского аула. 1926-1929 гг. М., 1962. С. 251-252. Данные за 1928 год не вполне сопоставимы с данными приведенной выше таблицы.
123 См.: Семевский Б. Н. Указ. соч. // Известия Всесоюзного географического общества. Т. LXXIII. Вып. 1. С. 105.
124 См.: Народное хозяйство Казахстана. 1928. № 8. С. 128.
125 См.: Семевский Б. Н. Указ. соч. // Известия Всесоюзного географического общества. Т. LXXIII. Вып. 1. С. 105.
126 См. там же. С. 105-107; Дахшлейгер Г. Ф. Указ. соч. // История СССР. 1961. № 6. С. 23-24.
127 Социалистическое строительство СССР. 1934. С. 176-177.
128 Большое значение имели также особенно тяжелые погодные условия 1928 и 1929 годов. По данным ЦСУ, из-за неблагоприятной зимы в 1928 году погибло 16,  5 % озимых посевов, в 1929 году - 13,  3 %. Пересев погибших озимых яровыми частично искупал потери. По данным Госплана СССР, в 1928 году продуктивная площадь была меньше площади засева на 2,  4 %, а в 1929 году - на 2,  0 % // ЦГАОР. Ф. 5446. Оп. 10. Д. 33. Л. 23,  180; Д. 2653. Л. 204.
129 См.: Сельское хозяйство СССР. 1960. С. 196; Социалистическое строительство СССР. 1934. С. 203.
130 Социалистическое строительство СССР. 1934. С. 203.


130
131 См. там же. С. 176-177.
132 См. там же. С. 203,  211.
133 КПСС в резолюциях... Ч. II. С. 299.
134 См.: Основные элементы сельскохозяйственного производства... С. 90-91.
135 См.: Животноводство СССР за 1916-1938 гг. С. 4.
136 См.: Торговля РСФСР (1925-1928). Л., 1929. С. 12.
137 См.: Социалистическое строительство в сельском хозяйстве к десятилетию Октября. Вып. 16. М., 1927. С. 8.
138 ЦГАОР. Ф. 4106. Оп. 2. Д. 130. Л. 70.
139 См.: Сельское хозяйство СССР. 1925-1928. С. 288-289.
140 См.: КПСС в резолюциях... Ч. II. С. 145,  158, 262,  437.
141 См.: Яковлев Я. А. Об ошибках хлебофуражного баланса ЦСУ и его истолкователей. М., 1926. С. 61,  84.
142 См.: Социалистическое строительство СССР. М., 1936. С. 342-343.
143 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 39. С. 276.
144 См.: Социалистическое строительство СССР. 1936. С. 545; Контрольные цифры народного хозяйства СССР на 1927/28 год. М., 1928. С. 215.
145 См.: 10 лет на хлебном фронте [1922-1932]. Хлебопродукт - Союзхлеб. Сб. ст. М.; Л., 1932. С. 31; ср.: СССР. Год работы правительства. 1929. С. 251.
146 См.: 10 лет на хлебном фронте... С. 9.
147 Там же.
148 См.: СССР за 15 лет. С. 267; Товарооборот за годы реконструктивного периода. М., 1932. С. 72.
149 См.: СССР за 15 лет. С. 268, 273, 274.
150 КПСС в резолюциях... Ч. II. С. 493.
151 См.: Показатели конъюнктуры народного хозяйства СССР за 1923/24-1928/29 гг. М., 1930. Табл. 61; 10 лет на хлебном фронте... С. 10. Здесь приведены данные о централизованных заготовках, которые несколько меньше общего объема государственных заготовок хлеба.
152 КПСС в резолюциях... Ч. II. С. 512.
153 Там же. С. 530.
154 См.: СССР за 15 лет. С. 267; Товарооборот за годы реконструктивного периода. С. 72.
155 См.: 10 лет на хлебном фронте... С. 31-32.
156 См.: СССР за 15 лет. С. 267; 10 лет на хлебном фронте... С. 32, 35.
157 ЦГАОР. Ф. 5446. Оп. 10. Д. 33. Л. 246-247.


Глава II
ПРЕДПОСЫЛКИ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО ПРЕОБРАЗОВАНИЯ СЕЛЬСКОГО ХОЗЯЙСТВА
1.  	Переход к социалистической реконструкции народного хозяйства. Курс на коллективизацию крестьянства
К середине 20-х годов хозяйственная разруха, причиненная Гражданской войной и интервенцией империалистических государств, была преодолена; производственные силы как сельского хозяйства, так и промышленности восстановлены. Возникла объективная необходимость перехода к социалистической реконструкции народного хозяйства страны.
Задачи дальнейшего экономического строительства были разработаны в решениях XIV съезда Коммунистической партии. В острой идейной борьбе с троцкистско-зиновьевской оппозицией, не верившей в возможность победы социализма в одной стране, Коммунистическая партия отстояла ленинский план построения социалистического общества. «Борьба за победу социалистического строительства в СССР является основной задачей нашей партии»1, - постановил съезд.
Партия приняла курс на всемерное развертывание тяжелой индустрии как главного звена в создании материально-технической базы нового общественного строя. Политика индустриализации была обусловлена объективной необходимостью ликвидации экономической отсталости страны и преобразования всего народного хозяйства на социалистический лад. Высокоразвитая промышленность, и прежде всего тяжелая, непосредственно производящая и совершенствующая технику для всех отраслей народного хозяйства, должна была поднять производительные силы общества до уровня, обеспечивающего победу социалистического способа производства над капиталистическим.
Одной из труднейших задач строительства социализма являлось обобществление мелких крестьянских хозяйств. Решение этой задачи также зависело от способности промышленности перевооружить сельское хозяйство. Как указывал В. И. Ленин, «единственной материальной основой социализма может быть крупная машинная промышленность, способная реорганизовать и земледелие»2.
В период напряженной борьбы между элементами социализма и капитализма задача укрепления диктатуры пролетариата ставилась особенно остро. Для того чтобы увеличить свои кадры и силы, рабочий класс должен был развить прежде всего тяжелую промышленность. Руководящая роль рабочего класса по отношению к крестьянству в хозяйственном строительстве могла осуществляться лишь на основе ведущей роли социалистической промышленности в экономике всей страны.


132
В соответствии с задачами построения социализма партия приняла курс на всемерное развертывание тяжелой индустрии. Решения XIV съезда Коммунистической партии обязывали Центральный Комитет «...  вести экономическое строительство под таким углом зрения, чтобы СССР из страны, ввозящей машины и оборудование, превратить в страну, производящую машины и оборудование, чтобы таким образом СССР в обстановке капиталистического окружения отнюдь не мог превратиться в экономический придаток капиталистического мирового хозяйства, а представлял собой самостоятельную экономическую единицу, строящуюся по-социалистически и способную, благодаря своему экономическому росту, служить могучим средством революционизирования рабочих всех стран и угнетенных народов колоний и полуколоний...  »3
Это была в высшей степени сложная и трудная задача. Чтобы достигнуть уровня передовых капиталистических стран того времени, нужно было увеличить промышленное производство в 8-10 раз. Капиталистические страны на подобное расширение промышленности затрачивали не менее 50-70 лет. Советский Союз не располагал такими сроками, завоеванная им мирная передышка могла быть в любой момент прервана империалистической агрессией. Провокационный налет на «Аркос» в Лондоне и заявление английского правительства о разрыве дипломатических и торговых отношений с СССР в мае 1927 года, убийство 7 июня в Варшаве советского посла Войкова, налеты на советские дипломатические и торговые представительства в Берлине, Пекине, Шанхае, Тяньцзине, Кантоне, военные угрозы, и не только угрозы, но и организованное империалистами в 1929 году нападение белокитайских войск на КВЖД и дальневосточные границы СССР - все это свидетельствовало о напряженности внешнеполитического положения страны.
Внутренняя обстановка также настоятельно требовала высоких темпов развития индустрии. Советское государство в те годы опиралось на различные по своей природе социально-экономические уклады - крупную социалистическую промышленность и технически отсталое мелкотоварное крестьянское хозяйство. В деревне сохранялось кулачество - последний, но и самый многочисленный эксплуататорский класс, ожесточенно боровшийся против социализма. Реорганизация на социалистических началах и техническое перевооружение сельского хозяйства должны были поднять производительность крестьянского труда, навсегда закрыть источники возрождения капитализма, обеспечить переход основной массы населения к новым формам общественно-экономической жизни.
Высокие темпы социалистической индустриализации требовали максимального напряжения сил всей страны. Советский народ шел на огромные материальные жертвы, чтобы в кратчайший срок построить мощный экономический фундамент социализма, создать условия для общего подъема благосостояния и культуры, обеспечить Родине способность эффективно противостоять агрессивным силам.
На выполнение программы индустриализации Советский Союз не мог извне получить финансовую или техническую помощь. Такие источники накопления, как грабеж колоний и захватнические войны, были чужды самой природе социалистического государства. СССР решал проблему накопления за счет внутренних источников. На индустриализацию страны были обращены прежде всего те средства, которые до революции шли на паразитическое потребление буржуа¬


133
зии, на погашение заграничных займов царского правительства, на содержание огромного полицейско-бюрократического аппарата и т. п. Повышение производительности труда на предприятиях, строжайший режим экономии, монополия внешней торговли и расширение обобществленного сектора внутренней торговли, государственное регулирование цен и соответствующая налоговая политика обеспечивали решение проблемы накопления средств для быстрого развития промышленности. Значительным был вклад крестьянства в решение этой проблемы. Получившее бесплатно помещичью землю, освобожденное от колоссального долга на земли, приобретенные до революции, и от многомиллионных арендных платежей, крестьянство смогло оказать государству большую помощь своими средствами.
«Индустриализация СССР, - подчеркивается в Программе КПСС, - великий подвиг рабочего класса, всего народа, который не жалел ни сил, ни средств, сознательно шел на лишения, чтобы вытащить страну из отсталости»4.
В стране развернулось грандиозное строительство, вырастали новые фабрики и заводы, возникали новые отрасли промышленности. Коренной реконструкции подверглись старые предприятия. С первых же лет социалистической индустриализации начался стремительный рост промышленного производства. Среднегодовой темп прироста продукции крупной промышленности составлял в 1926-1929 годах 27,  7 %5.
Социалистический способ производства, советский общественный строй вызвали к жизни мощное движение за повышение производительности труда. Годы социалистической реконструкции народного хозяйства в нашей стране отмечены бурным ростом производственной активности рабочего класса. Уже в эти годы выдвинулись десятки тысяч передовиков труда. К концу 1929 года почти третья часть (29,  0 %) рабочих являлись ударниками6. По призыву Коммунистической партии с весны 1929 года начинает развертываться массовое социалистическое соревнование.
Широкое строительство новых предприятий и реконструкция старых, внедрение новейшей техники, рост трудовой активности рабочего класса были главными факторами мощного промышленного подъема страны. По общему уровню промышленного производства в 1929 году Советский Союз более чем вдвое превысил двоенный уровень. Стоимость валовой продукции промышленности в 1929 году исчислялась в 21 204 млн рублей против 10 251 млн рублей в 1913 году.
Особенно быстрыми темпами развивалась тяжелая промышленность, производство средств производства. К 1929 году она на 141,  7 % превысила уровень 1913 года. Продукция легкой промышленности за это время увеличилась на
82,  8 	%7.
Преображался экономический облик Советского Союза - из аграрной страны вырастала страна индустриальная.
Форсированное развитие тяжелой промышленности в годы первых пятилеток обеспечивало соответствующие темпы создания новой материально- технической базы социалистического сельского хозяйства. Следует вместе с тем отметить, что начальные шаги индустриализации были особенно трудны. Советский народ сознательно принял на себя бремя материальных лишений, связанных с накоплением огромных средств, необходимых для индустрии. Новые предприятия приходилось возводить преимущественно ручным трудом,


134
поскольку строительная техника и способные использовать ее кадры только начинали создаваться. Освоение новых производств, при отсутствии подготовленных кадров, представляло сложнейшую проблему.
Сказывались и отсутствие опыта в перспективном планировании, и влияние субъективистских установок Сталина. В первой пятилетке плановые задания по черной металлургии, добыче угля и развитию ряда других отраслей промышленности превосходили реальные возможности страны. Невыполненными оказались задания также по производству тракторов и минеральных удобрений, имевших большое значение для социалистического преобразования и развития сельского хозяйства8. Задания по колхозному строительству и развитию сельского хозяйства в ходе выполнения пятилетки устанавливались, в частности, в связи с вводом в строй новых предприятий (например, Сталинградского тракторного завода) без учета времени, необходимого для освоения производства. Предполагалось, что начавшее работу предприятие сразу же будет выполнять заданную программу. На деле, однако, ему требовались подчас годы для достижения проектной мощности9.
В условиях небывалого развертывания промышленного строительства, потребовавшего от страны максимального напряжения материальных и духовных сил, отставание сельского хозяйства становилось чрезвычайно опасным. Низкий уровень развития сельскохозяйственного производства лимитировал рост промышленности, ограничивая возможности накопления средств, необходимых для ее развития, возможности роста индустриального населения и удовлетворения его потребностей в продовольствии.
Вопрос о состоянии сельского хозяйства и путях его дальнейшего развития со всей остротой был поставлен на XV съезде Коммунистической партии в декабре 1927 года. При обсуждении на съезде отчетного доклада Центрального Комитета (докладчик И. В. Сталин), директив по составлению пятилетнего плана развития народного хозяйства (докладчики А. И. Рыков и Г. М. Кржижановский) и специального доклада о работе партии в деревне (докладчик В. М. Молотов) были подведены итоги развития сельского хозяйства.
Отмечая общий подъем всех отраслей сельского хозяйства, съезд в своих решениях отметил, что темп его развития еще слаб, уровень урожайности крайне низок, велика зависимость от природных факторов (засуха и связанные с этим неурожаи и др.  ). Особенно важное значение имело указание на диспропорцию между производственными возможностями мелкого крестьянского хозяйства и возросшими потребностями страны: «Товарность сельского хозяйства еще крайне мала по сравнению с теми задачами, которые стоят в настоящее время перед сельским хозяйством с точки зрения социалистического народнохозяйственного плана»10.
В целях подъема и социалистического преобразования сельского хозяйства партия считала необходимым переход от мелкого крестьянского хозяйства к крупному коллективному. «Необходимо поставить в качестве первоочередной задачи, - было записано в резолюции по отчету Центрального Комитета на XV съезде ВКП(б), - на основе дальнейшего кооперирования крестьянства постепенный переход распыленных крестьянских хозяйств на рельсы крупного производства (коллективная обработка земли на основе интенсификации и машинизации земледелия), всемерно поддерживая и поощряя ростки обобществленного сельскохозяйственного труда»11.


135
Выдвигая историческую задачу социалистического преобразования сельского хозяйства, съезд исходил из того, что индустриализация страны создает объективные условия для разрешения этой большой и сложной задачи. Съезд указывал, «что за период новой экономической политики произошла радикальная перегруппировка в отношениях между обобществленными формами хозяйства (в первую очередь социалистической индустрией), простым товарным хозяйством и хозяйством капиталистическим»12. В начале новой экономической политики государственная промышленность почти бездействовала, а товарооборот в значительной мере зависел от частного капитала. Теперь же, к концу 1927 года, «социалистическая промышленность и другие командные высоты играют уже решающую и ведущую роль во всем народном хозяйстве, государственная и кооперативная торговля обнимает собой подавляющую часть общего товарооборота страны, обобществленный сектор народного хозяйства определяет собой общее направление развития, вытесняя частный капитал, беря на буксир и постепенно преобразуя хозяйство простых товаропроизводителей-крестьян»13. Съезд констатировал, что одновременно усилился отход середняка от кулачества, укрепился союз рабочего класса с середняцкими массами крестьянства, политически кулак в деревне все более изолировался.
В основе решений XV съезда партии о курсе на коллективизацию сельского хозяйства лежал кооперативный план В. И. Ленина. В решениях подчеркивалось, что опыт последних лет целиком, полностью подтвердил правильность ленинского плана, согласно которому «именно через кооперацию социалистическая индустрия будет вести мелкокрестьянское хозяйство по пути к социализму, переделывая индустриальные и раздробленные производственные единицы - как через процесс обращения, так все больше и через реорганизацию и объединение самого производства - в крупное обобществленное хозяйство на основе новой техники (электрификация и т. д.  )»14.
XV съезд указал на необходимость развития кооперации и в области товарооборота, и в области производства, однако центр тяжести переносится теперь на производственное кооперирование. В соответствии с этим шли директивы съезда о дальнейшем развитии снабжения крестьян машинами и орудиями, о кредитовании, налоговом обложении и т. п.
Важнейшим звеном курса на коллективизацию сельского хозяйства, провозглашенного XV съездом Коммунистической партии, являлась политика наступления на кулачество. Новая обстановка, созданная быстрым ростом социалистической промышленности, успешным овладением товарооборотом в городе и деревне, укреплением союза рабочего класса и широких масс крестьянства, общим усилением мощи диктатуры пролетариата, позволила партии более последовательно и систематически осуществлять ограничение и вытеснение капиталистических элементов города и деревни, подготавливая условия для их полной ликвидации15.
XV съезд указал средства укрепления и развития союза рабочего класса с крестьянством на новом этапе, наметил пути подъема сельского хозяйства, подготовки социалистической реконструкции деревни, наступления на экономические и политические позиции кулачества. Коммунистическая партия избирала, как указывал съезд, «путь, ведущий хозяйство не по линии наименьшего сопротивления, а по линии преодоления величайших трудностей»16. Однако это был


136
путь, обеспечивающий решение труднейших задач социалистического строительства в исторически кратчайшие сроки.
Курс на коллективизацию сельского хозяйства и усиление наступления на кулачество был принят партийным съездом единодушно. Но уже вскоре наметились различия в подходе к его истолкованию и практическому осуществлению. Огромные трудности, с которыми столкнулась партия в хозяйственном строительстве, и прежде всего в деле хлебозаготовок зимой и весной 1928 года, послужили почвой для выступления правооппортунистического уклона. Н. И. Бухарин, А. И. Рыков и М. П. Томский выдвинули требование ослабить темпы индустриализации и колхозного строительства, расширить свободу торговли, фактически пойти на уступки зажиточным слоям крестьянства.
Накануне XV съезда ВКП(б) Н. И. Бухарин выступил с обоснованием лозунга о наступлении на кулака, говорил о неизбежности обострения классовой борьбы на новом этапе социалистического строительства. Однако в его представлении наступление на кулачество могло осуществляться только теми способами, которые были выработаны в условиях нэпа и не должны были выходить за рамки экономического вытеснения. После XV съезда летом 1928 года, оценивая последствия чрезвычайных мер против кулацких хозяйств, примененных во время хлебозаготовок, Бухарин утверждал, что они привели к «размычке» с крестьянством. Он стал настаивать на таком повышении сельскохозяйственных цен, которое избавляло бы от применения чрезвычайных мер. Это было бы равносильно экономическим уступкам кулаку, а не наступлению на его позиции. Характерно также, что наступление на кулачество Бухарин никак не связывал с развертыванием коллективизации.
Вопреки сущности ленинского кооперативного плана, Н. И. Бухарин противопоставлял торговые формы кооперации производственным, утверждал, что «мы придем к социализму через процесс обращения, а не непосредственно через процесс производства». Разъясняя этот тезис, он говорил о перспективах кооперативного строительства: «Значит, какие будут элементы в деревне? Бедняцкая кооперация - колхозы. Середняцкая кооперация в области сбыта, закупок, кредита. Будет местами и кулацкая кооперация. Вся эта лестница будет врастать в систему наших банков».
Кооперативный план В. И. Ленина предлагал переход от кооперирования товарооборота к кооперированию производства. Согласно же бухаринской теории, при переходе к социализму будет не перерастание простейших торговых форм кооперации в более высокие производственные формы, а параллельное «врастание» в систему банков и через них в социализм целой «лестницы» кооперативных организаций, на разных ступенях которой должны были находиться бедняки, середняки и кулаки. Каждая из социальных групп деревни могла якобы выработать свои особые кооперативные формы и самостоятельно развиваться в сторону социализма.
Представления Бухарина о социалистической организации сельского хозяйства были туманными и противоречивыми. Это проявилось и в оценке колхозного строительства как всего лишь побочного пути к социализму. «Колхоз, - говорил он, - это есть могущественная штука, но не это столбовая дорога к социализму».
Теория Бухарина сеяла иллюзии возможности мирного перехода деревни к социализму, противоречила всей практике социалистического строительства.


137
Особое внимание партия должна была уделить критике бухаринской теории о путях крестьянства к социализму, в особенности критике ошибок в истолковании ленинского кооперативного плана. Этому, в частности, посвятил свое выступление на апрельском Пленуме ЦК партии в 1929 году А. И. Микоян. Возражая Бухарину, он говорил: «Ведь колхозное строительство не есть добавочный или побочный план Ленина. Колхозы - это есть та же кооперация, но в ее более высокой форме организации, это переход от объединения рыночных отношений к объединению производственных процессов. Колхозы - это переход от простейших форм кооперирования к сложнейшим. Это есть действительный ленинский кооперативный план»17.
Указывая, что «правый уклон уходит своими корнями в мелкобуржуазную стихию», апрельский Пленум ЦК партии признал «главной задачей внутрипартийной политики в настоящих условиях... полное преодоление правого уклона и примиренческого отношения к нему»18.
2.  	Первые шаги технической реконструкции сельского хозяйства
Индустриализация страны обеспечивала быстрый рост производства сельскохозяйственных машин и орудий, служила основной предпосылкой перевода сельского хозяйства на новую материально-техническую базу. Эта задача разрешалась на путях всемерного развития сельскохозяйственного машиностроения и создания отечественного тракторостроения. Именно эти отрасли промышленности были призваны обновить производительные силы деревни, подготовить материальную базу для утверждения колхозного строя.
Особенно возросли требования к сельскохозяйственному машиностроению в период непосредственной подготовки коллективизации. Закладывались новые предприятия, развертывалась реконструкция старых. Однако промышленность должна была увеличить производство машин и орудий, не дожидаясь ввода в строй новых предприятий или реконструкции старых. Это делало необходимым резкое повышение интенсификации и производительности труда. Предприятия сельскохозяйственного машиностроения переводились на работу в две и три смены. Подчас с согласия профсоюзных организаций работа велась в праздничные дни и в сверхурочное время19. Только небывалый подъем производственной активности рабочего класса позволял социалистической промышленности выполнять поставленные задачи.
Продукция сельскохозяйственного машиностроения резко увеличилась. В 1927 году машин и орудий для сельского хозяйства было произведено на 103 млн рублей, в 1928 году - на 139 млн, а в 1929 году на 196 млн рублей20 - в
3,  5 	раза больше, чем производилось в довоенной России.
Решающим фактором технического переворота в сельском хозяйстве явилось внедрение тракторов. Применение тракторов создавало возможность перехода от карликовой техники к современной системе высокопроизводительных машин, освобождало сельскохозяйственное производство от узких рамок, в которых оно оставалось, базируясь на мускульной силе человека и рабочего скота.


138
В. И. Ленин придавал огромное значение применению тракторов в сельском хозяйстве. «Среднее крестьянство в коммунистическом обществе только тогда будет на нашей стороне, - говорил он, - когда мы облегчим и улучшим экономические условия его жизни. Если бы мы могли дать завтра 100 тысяч первоклассных тракторов, снабдить их машинистами (вы прекрасно знаете, что пока это - фантазия), то средний крестьянин сказал бы: «Я за коммунию» (т. е. за коммунизм)»21.
К тому времени производство тракторов в СССР только еще начиналось. Заводы «Красный путиловец» в Ленинграде, паровозостроительный в Харькове и ряд других в 1925/26 году изготовили 732 трактора, в 1926/27 году - 660, в 1927/28 году - 1271, в 1928/29 году - 3281 трактор22. Промышленность в те годы еще не могла удовлетворить потребности сельского хозяйства в новой технике. Необходимость перевода сельского хозяйства на новую материально- техническую базу требовала организации массового производства тракторов. Уже с 1926-1927 годов началась подготовительная работа в этом направлении. В 1929 году развернулось строительство первого тракторного завода в СССР - Сталинградского, рассчитанного на выпуск 50 тыс. тракторов в год. Одновременно проектировались заводы в Челябинске и на Украине с годовой продукцией 50 тыс. гусеничных тракторов. В 1927-1929 годах предприятия приступают к освоению производства тракторного инвентаря. 10 сентября 1929 года начались полевые испытания первого комбайна отечественного производства, выпущенного заводом «Коммунар» в Запорожье23.
Однако до начала 30-х годов промышленность изготовляла главным образом конный инвентарь, рассчитанный на использование в мелком хозяйстве. В 1928/29 году было произведено всего 5,  4 тыс. тракторных молотилок. Тракторные бороны, жнейки и сенокосилки в то время вовсе не производились24. Переход к широкому строительству колхозов с лета 1929 года потребовал решительного перевода сельскохозяйственного машиностроения на производство новых машин и орудий, соответствовавших условиям и требованиям крупного производства.
Снабжение крестьянских хозяйств и колхозов орудиями и машинами осуществлялось в товарной форме, через рынок. В условиях классового расслоения крестьянства и роста предпринимательских элементов в деревне особенно важно было обеспечить их правильное с классовой точки зрения распределение. Технический прогресс в деревне должен был служить укреплению экономических и политических позиций трудящегося крестьянства, а не капиталистической верхушки.
Уже в 1924-1925 годах были установлены доступные для основной массы крестьян цены на орудия и машины, из года в год возрастало государственное кредитование крестьян. В 1926/27 хозяйственном году крестьянство получило кредит на приобретение машин и орудий в сумме 66,  1 млн рублей, что покрывало 52,  5 % стоимости проданного инвентаря (125,  8 млн рублей)25. На снабжение маломощных хозяйств машинами и орудиями была обращена часть средств из фонда кредитования бедноты. Кооперация, через которую главным образом снабжались крестьянские хозяйства, обеспечила распределение машин и орудий в интересах трудящихся масс. В 1926/27 году из реализованных на территории РСФСР машин и орудий бедняцкие хозяйства приобрели 28,  2 %, середняцкие - 52,  2, зажиточно-кулацкие - 19,  6 %26. Удельный вес зажиточных хозяйств


139
был еще относительно велик. Однако по сравнению с дореволюционным временем произошли коренные сдвиги. В старой России на долю 10 % кулацких и зажиточных хозяйств приходилось 70 % машин и прочего инвентаря, приобретаемого на рынке. 90 % бедняцко-середняцких хозяйств приобретали всего 30 % инвентаря27. Орудия производства сосредоточивались тогда в руках буржуазии в качестве основного элемента капиталистического накопления, в качестве средства закабаления и эксплуатации трудящихся масс. В условиях Советского государства плановое снабжение машинами служило одним из важнейших факторов подъема бедняцко-середняцких хозяйств, осереднячивания деревни.
После XV съезда Коммунистической партии центр тяжести в экономической смычке между городом и деревней переносился на удовлетворение производственных потребностей крестьянского хозяйства. Съезд подчеркнул особую роль перестройки материально-технической базы сельского хозяйства в коллективизации деревни: «Ко всем рычагам социалистического переустройства крестьянского хозяйства... присоединяется громадный фактор технической революции, который должен быстрейшим образом толкать вперед дело подъема сельского хозяйства и постепенного обобществления путем кооперирования»28.
В соответствии с новыми задачами съезд обязал государственные и кооперативные организации «всемерно облегчить снабжение колхозов и маломощных крестьян сельскохозяйственными машинами, выработав особые льготы по линии кредита, условий расплаты и т. д. В целях ограничения снабжения сельскохозяйственными машинами кулацких элементов, выработать для этого соответствующие нормы (уменьшение доли кулаков в общей сумме реализуемых машин, расплата наличными и т. д.  )»29.
Общий объем снабжения сельского хозяйства машинами и орудиями в 1927/28 году достиг 148,  6 млн рублей, а в 1928/29 году - 240,  3 млн рублей, т. е. за два года почти удвоился30. Таковы были темпы нарастания материально-технических предпосылок социалистической реконструкции сельского хозяйства.
На кредитование снабжения сельского хозяйства машинами и орудиями в 1927/28 году было ассигновано 109,  3 млн рублей, в 1928/29 году - 141 млн рублей31. Выполняя директивы XV съезда ВКП(б), Совет Труда и Обороны СССР разработал новые принципы кредитования, обеспечивавшие преимущественное снабжение машинами и орудиями колхозов, производственных кооперативов и бедняцких хозяйств. Продажа машин и орудий зажиточным слоям крестьянства допускалась после удовлетворения требований бедняцких и середняцких слоев. Кредитование зажиточно-кулацких хозяйств в 1927/28 году разрешалось только при явном избытке сельскохозяйственных машин, а в 1928/29 году было вообще запрещено32.
На 1929 год были установлены нормы снабжения орудиями производства различных социальных групп деревни. Колхозы и совхозы, прокатные и зерноочистительные пункты, бедняцкие хозяйства и их производственные объединения, крестьянские общества взаимопомощи и школы крестьянской молодежи должны были получить не менее 50 % поступавших в продажу машин и орудий, середняцкие хозяйства и их производственные объединения - 40 %, верхушечные слои деревни - не более 10 %33.
Огромные средства были предоставлены для льготного кредитования колхозов и первичных производственных объединений. В РСФСР за 1927/28 год


140
социалистическому сектору было предоставлено 39,  9 % средств, отпущенных на кредитование сбыта сельскохозяйственной техники34. При этом колхозам было выделено 12,  8 млн рублей, т. е. 11,  7 % общей суммы кредита35.
Успехи колхозного строительства весной 1928 года стали возможны, в частности, благодаря тем преимуществам, которые имели колхозы при обзаведении новой техникой. Колхозы и совхозы получили тогда 8 % проданных машин36. За год в целом их удельный вес в машиноснабжении был гораздо больше, так как на протяжении лета и осени увеличилось количество колхозов и вместе с тем были проведены новые меры по улучшению их обслуживания. В 1927/28 году Тульский союз сельскохозяйственной кооперации, например, направил в колхозы 19,  4 % предоставленных губернии машин и орудий. В Саратовской и Курской губерниях колхозы закупили четвертую часть машин, в Воронежской губернии - 16,  7 %. На Северном Кавказе колхозы и простейшие производственные объединения получили весной 1928 года около 44-46 % всех проданных там машин37. Народный комиссариат рабоче-крестьянской инспекции в докладе об итогах обследования строительства колхозов в 1928 году отмечал, что директивы партии и правительства о преимущественном снабжении колхозов машинами и орудиями «в общем и целом местами выполнялись в достаточной степени удовлетворительно. Можно сказать больше, что в этом отношении в ряде мест наблюдались даже перегибы, когда единоличник, даже маломощный, почти лишен был возможности приобретать машины и орудия производства в индивидуальном порядке»38.
В 1928/29 году колхозы получили уже 23,  8 % кредитных средств, отпущенных на закупку сельскохозяйственной техники, кооперативные и общественные организации - 28,  1, совхозы и другие государственные учреждения - 7,  6, единоличные хозяйства - 40,  5 % (из них бедняцким хозяйствам было предоставлено
26,  4 	%, середняцким - 72,  4 и кулакам - 1,  2 %)39.
О радикальных сдвигах в распространении сельскохозяйственных машин и орудий по социальным секторам свидетельствуют следующие данные: к весенней посевной кампании 1929 года колхозы, производственные объединения, прокатные пункты и совхозы получили 14,  9 % однолемешных плугов и 31 % двухлемешных, 28 % борон, 75,  7 % рядовых, 67,  7 % дисковых и 81,  2 % специальных сеялок, 86,  1 % сортировок и 95 % триеров40. Таким образом, чем сложнее и производительнее являлся инвентарь, тем в большей мере сосредоточивался он в обобществленном секторе сельского хозяйства. За весь 1928/29 год колхозы вместе с тракторными колоннами и станциями получили 30 % машин и орудий (по стоимости), а совхозы - 8 %41.
Вместе с тем коренным образом улучшилось распределение среди единоличников: весной 1929 года снабжение машинами и орудиями бедняцких, середняцких и кулацких хозяйств велось уже пропорционально их удельному весу в деревне, что означало прекращение процесса концентрации средств производства в руках сельской буржуазии.
Отсутствие собственной тракторной промышленности ограничивало масштабы и темпы переключения сельского хозяйства на новую материально- техническую базу. Приходилось импортировать тракторы, чтобы ознакомить крестьянство с преимуществами крупного машинного производства в земледелии, чтобы создать культурно-технические очаги в деревне.


141
В первые годы восстановительного периода поступления тракторов в сельское хозяйство были незначительными. В 1924 году на полях страны работало всего 2560 тракторов. Однако уже в 1924/25 году сельское хозяйство получило 6665 тракторов (в том числе 6208 импортных), а в 1925/26 году - 13 100 (в том числе 12 368 импортных)42. Для того времени это было немало: тракторизация сельского хозяйства начала перерастать рамки единичных экспериментов.
Первый же опыт показал крестьянину революционизирующее значение трактора в развитии земледелия. Появление трактора производило поистине коренной переворот в деле расширения посевных площадей за счет целины и залежей. Обработка земли трактором выполнялась намного быстрее и лучше, чем рабочим скотом. Вспашка одной десятины земли лошадью требовала примерно 20 часов, а трактор эту работу производил за 4-5 часов43. Хозяйства, применявшие тракторы, быстрее переходили к многопольным севооборотам, широко вводили зяблевую вспашку. Более высокий уровень агротехники, сокращение сроков и улучшение качества обработки земли не могли не сказаться на урожайности. В Саратовском округе, по данным 1927 года, урожайность с 1 га при тракторной обработке была выше урожайности при конной обработке - пшеницы на
37,  4 	%, ржи - на 80,  6, овса - на 20,  8 % и т. д.  44
Трактор освобождал крестьянина от тяжелого, изнуряющего физического труда, и нужно сказать, что крестьянин очень скоро оценил его значение. Интерес к трактору проявлялся сразу же, как только он появлялся в деревне. Смотреть его работу собирались толпы со всей округи, иногда приезжали за десятки километров. Но только после того как опыт показывал выгодность тракторной обработки земли, крестьянин решался применять его в своем хозяйстве. С 1924 года недоверчивое, скептическое отношение к трактору постепенно сменяется стремлением использовать эту машину. Крестьяне предъявили такой спрос на тракторы, который не мог быть удовлетворен. К концу 1924 года в Нар- комзем РСФСР поступило 13,  5 тыс. заявок на тракторы45. Спрос вдвое превысил возможность снабжения. Представитель Саратовского союза сельскохозяйственной кооперации сообщил: «Мы были завалены просьбами. Нас осаживали, нам делали скандалы: дайте трактор»46.
Превышение спроса над предложением нарастало с каждым годом. Весной 1929 года, например, Кубань запросила 300 тракторов, получила же только 59; в Тамбовском округе на 200 заявок выделено было 49 тракторов. И так повсеместно47. Накануне коллективизации пропаганда тракторной обработки земли еще была нужна, но теперь на первый план выдвинулись задачи снабжения деревни возможно большим количеством тракторов и организации правильного их использования.
До возникновения МТС распределение большей части тракторов, как и других сельскохозяйственных машин и орудий, осуществлялось через рынок посредством продажи крестьянским объединениям и даже отдельным хозяйствам. Однако для них приобретение трактора без государственного кредита было совершенно непосильно. В 1925/26 году на эти цели было израсходовано 9630 тыс. рублей, в 1926/27 году - 8957 тыс., в 1927/28 году - 11 200 тыс. рублей48. На 1928/29 год Советское государство выделило 13 млн рублей для кредитования сбыта тракторов49. Только в Российской Федерации реальная сумма составила
9421,  7 	тыс. рублей50. С 1926/27 года кредит стал покрывать примерно три четверти стоимости реализованных тракторов. Ссуды предоставлялись первона¬


142
чально на два-три года, затем с 1927 года для бедняцких объединений и колхозов срок их погашения был увеличен до четырех лет51.
Благодаря государственной помощи новая техника становилась доступной для коллективных хозяйств, для машинных товариществ и прокатных пунктов, для различного рода кооперативов. В советских условиях тракторы приобретались и осваивались по преимуществу как машины коллективного пользования.
Распределение тракторов по специальным категориям владельцев в 1926-1929 годах на территории РСФСР (в % к итогу)52
Категория владельцев
На 1 октября
1926 г.
1927 г.
1928 г.
1929 г.
Совхоз и госорганы
14,  3
16,  0
22,  8
25,  5
Колхозы
30,  8
27,  0
36,  6
38,  0
Машинные и прочие кооперативы
36,  4
42,  0
29,  0
32,  0
Крестьянские общества взаимопомощи
7,  7
6,  0
6,  4
4,  0
Единоличники
10,  8
9,  0
5,  2
0,  5
Итого:
100,  0
100,  0
100,  0
100,  0
Как показывают данные этой таблицы, уже к началу реконструктивного периода в колхозах, кооперативных и общественных организациях было сосредоточено почти 90 % тракторного парка РСФСР. Однако к трактору настойчиво тянулось и кулачество.
До конца 1926 года законодательство не давало ответа на наиболее острый вопрос социального распределения тракторов: допускать ли продажу их единоличнику, т. е. кулаку, хотя и подчеркивало, что снабжение сельского хозяйства тракторами имеет целью помощь «трудовым слоям населения»53. В то время кулачество сумело прибрать к своим рукам немало тракторов. В РСФСР к концу 1926 года в кулацких хозяйствах насчитывалось 1430 тракторов, т. е. 10,  8 % тракторного парка республики. На Украине к тому времени в частной собственности кулаков было 4,  7 % тракторов54.
Особенно неблагоприятным был социальный состав владельцев тракторов на Северном Кавказе. Здесь в кулацких хозяйствах оказалось 28 % тракторов - почти в 2 раза больше, чем в совхозах (15 %)55.
Опыт убедительно показал необходимость законодательного запрещения продажи тракторов в частную собственность. Определяя условия реализации тракторов на 1926-1927 годы, Совет Труда и Обороны СССР обязал снабженческие организации «продавать тракторы лишь: а) государственным и кооперативным учреждениям и предприятиям; б) крестьянским коллективам (коммунам, сельскохозяйственным артелям, машинным и мелиоративным товариществам)»56. Однако и в 1926/27 году кулаки приобретали тракторы, скупая их у слабых или распадавшихся объединений. В РСФСР число тракторов в кулацких хозяйствах выросло до 186057. Окончательно все пути приобретения тракторов в частную собственность были закрыты в конце 1927 года, когда ВЦИК и СНК РСФСР приняли постановление, запрещавшее перепродажу


143
тракторов частным лицам и обязывавшее всех приобретателей тракторов регистрировать сделки в местных земельных органах58.
Внедрение в сельское хозяйство тракторной техники приобрело особенно большое значение после XV съезда партии в связи с непосредственной подготовкой социалистической реконструкции деревни. Однако именно в этом возникли наибольшие трудности. В связи с обострением международных отношений, а главное из-за уменьшения экспорта хлеба резко сократился импорт тракторов59. В 1928 году было завезено всего 2484 трактора - в 5 раз меньше, чем в 1926 году. Это потребовало особенно тщательной организации не только распределения, но и использования тракторов. Основная масса тракторов, предназначенных для сельского хозяйства (весной 1928 года свыше 90 %), была направлена в зерновые районы - на Северный Кавказ, в Среднее и Нижнее Поволжье, на Урал, в Сибирь, Крым60. В условиях острого недостатка сельскохозяйственной техники был избран единственно верный путь усиленного снабжения тракторами и машинами районов, производящих хлеб.
Курс на коллективизацию обусловил первоочередное и преимущественное снабжение тракторами социалистического сектора - колхозов и совхозов. За 1927/28 год всего было реализовано 7289 тракторов (в том числе 3334 новых и 3936 старых, изъятых из кулацких хозяйств и лжекооперативных объединений, а также оставшихся от распавшихся колхозов и кооперативов). Колхозы приобрели около 3100 тракторов (42,  3 %).
В 1928/29 году сельское хозяйство СССР получило 9466 тракторов. Они были распределены главным образом среди колхозов, МТС и совхозов. В колхозах общее количество тракторов за два года удвоилось (с 6742 на 1 июня 1927 года до 13 409 на 1 июня 1929 года)61. К концу 1929 года 99,  5 % всего тракторного парка было сосредоточено в хозяйствах социалистического сектора и переходного к нему типа. Это был зародыш будущей мощной материально- технической базы социалистической системы хозяйства в деревне.
Единоличное крестьянское хозяйство, особенно бедняцкое и маломощносередняцкое, не в состоянии было обеспечить в узких рамках собственного производства рациональное применение новой техники. Поэтому распределение орудий и машин среди единоличных хозяйств приводило к колоссальной потере производительности труда. В. И. Ленин указывал, «что снабдить достаточными средствами производства каждого мелкого крестьянина - вещь невозможная и в высшей степени нерациональная, потому что это означало бы страшное распыление»62.
Однако подавляющее большинство крестьян еще держалось за единоличное хозяйство и искало пути применения сложных машин в мелком производстве. Стремление крестьян использовать в своем хозяйстве преимущества новой техники вызвало к жизни различные объединения для совместного владения и пользования машинами.
Советское государство, идя навстречу крестьянским нуждам, организовало в деревне широкую систему машинного проката. Машинопрокатные пункты сельскохозяйственной кооперации, земельных органов, совхозов и крестьянских обществ взаимопомощи сыграли огромную роль в борьбе с кулацкой эксплуатацией бедняцких масс. С их помощью Советское государство непосредственно вторгалось в отношения между неимущими и зажиточными слоями крестьянства, избавляя бедноту от необходимости нанимать инвентарь у кулаков.


144
К концу 1927 года на территории РСФСР было создано 7300 прокатных и 14 450 зерноочистительных пунктов63, предоставлявших неимущим слоям крестьянства на льготных условиях разнообразные орудия и машины. Как правило, кооперативный прокатный пункт предоставлял плуг в 2 раза, а государственный пункт в 3 раза дешевле, чем кулак. На 30-50 % дешевле стоил прокат сеялок, жаток и других машин64.
Особенно большой размах работа прокатных пунктов приняла накануне коллективизации. XV съезд партии в системе мероприятий по подготовке коллективизации и укреплению производственной смычки города и деревни важное место отводил организации машинного проката. «...  Методом планового воздействия, - указывалось в решениях съезда, - являются государственные и кооперативные прокатные пункты, снабженные надлежащим количеством сельскохозяйственных сложных машин и служащие при правильной политике значительным фактором в борьбе против эксплуатации бедняцких и маломощных слоев крестьянства со стороны кулачества, а также фактором, стимулирующим переход к коллективным формам обработки земли на основе новой техники»65.
Постепенно усиливалось наступление социалистических элементов на капиталистические. На территории РСФСР в 1928 году работало 25 тыс. прокатных и зерноочистительных пунктов сельскохозяйственной кооперации. Они обслужили примерно 2,  3 млн крестьянских хозяйств (без колхозов и совхозов). С их помощью было освобождено полностью или частично от кулацкой эксплуатации и втянуто в сферу прямого воздействия социалистических форм хозяйства 12-15 % середняков и бедняков66.
В 1929 году число прокатных и зерноочистительных пунктов увеличилось до
33,  4 	тыс. О масштабах производственной помощи, оказываемой крестьянским хозяйствам через систему машинного проката, дают представление следующие данные. В Центрально-Черноземной области 6,  6 % всех крестьянских хозяйств, или 13,  2 % хозяйств, прибегавших к найму средств производства, пользовались помощью прокатных пунктов. В Среднем Поволжье в прокатных пунктах и других государственных кооперативных и общественных организациях брали инвентарь 7,  8 % крестьянских хозяйств, а из нанимавших орудия производства -
20,  1 	%. На Северном Кавказе 15,  2 % всех крестьянских хозяйств и 30,  7 % той части их, которая нанимала инвентарь, были освобождены от необходимости идти в кабалу к кулакам, в Сибири - соответственно 23,  1 % и 29,  7 %67.
Развернувшееся в 1929 году широкое колхозное строительство предъявило новые требования к организации проката сельскохозяйственных машин. До этих пор она была рассчитана на обслуживание мелкого производителя и не могла удовлетворить нужды коллективных хозяйств. Поэтому с осени 1929 года началась реорганизация системы машинного проката в деревне по линии укрупнения прокатных пунктов с последующей передачей их колхозам или превращением в машинотракторные станции.
Особенно важное значение имело выяснение наиболее рациональных форм использования качественно новой сельскохозяйственной техники, прежде всего тракторов.
Опыт обнаружил огромные различия в использовании тракторов в прямой зависимости от размеров и социального типа хозяйств. Так, например, в период полевых работ (по данным 1928 года) совхозы использовали возможное рабочее время тракторов на 62 %, коммуны - на 58, артели - на 52, тозы - на 50,


145
машинные товарищества - на 48, единоличники - на 24 %68. Вместе с нормой использования трактора росла и его рентабельность. Себестоимость тракторной вспашки 1 га в артелях, по данным за 1927 год, исчислялась в 6 рублей 8 копеек, в машинных товариществах - в 6 рублей 59 копеек, в единоличных хозяйствах - в 7 рублей 26 копеек69. В этом наглядно проявлялись экономические преимущества крупного обобществленного хозяйства.
Обработка земли тракторами неизбежно приводила крестьян к выводу о необходимости обобществления производства.
Трактор явился лучшим агитатором за переход крестьян к коллективному хозяйству. Вот, например, что писали члены Геларинского машинного товарищества Тотемского уезда Вологодской губернии в газету «Правда» после того, как приобрели трактор: «Пашет он - любо смотреть. Только вот беда, уж очень простор любит. Никак не признает меж. Так и прет на соседнюю полосу. Задумались над этим члены товарищества. А в январе текущего года 19 хозяйств дер. Гела- ринской вынесли постановление, чтобы с нынешней весны уничтожить межи и всю землю пахать подряд. Все другие полевые работы вплоть до уборки урожая вести сообща, а делить урожай зерном»70. Так из машинного товарищества родилось товарищество по совместной обработке земли. Случай этот самый рядовой. Уральский союз сельскохозяйственной кооперации сообщал в Сельскосоюз, что объединения крестьян, «купившие трактор, на второй же год переходят от мелких участков к общему землепользованию и от трехполья к четырехполью»71. Обследование тракторных хозяйств Северного Кавказа в 1927 году показало, что приобретение трактора «обычно само по себе сопровождается организацией машинного товарищества или сельскохозяйственного коллектива», ведет «к обобществлению посевов»72.
В том и состояла революционизирующая роль трактора, что его освоение не только повышало производительность земледельческого труда, не только прямо и непосредственно подводило крестьянина к осознанию необходимости от индивидуального мелкого производства к производству крупному, общественному, но и создавало условия этого перехода, создавало материально-технические предпосылки для утверждения и развития социалистического способа производства в деревне.
Социалистическая индустриализация страны оказывала все большее влияние на развитие сельского хозяйства, ускоряла рост его производительных сил. Обеспеченность крестьянского хозяйства сельскохозяйственными машинами и орудиями к началу сплошной коллективизации вдвое превысила довоенный уровень. На гектар посева в 1910 году приходилось машин и орудий на 6 рублей, а в 1928/29 году - на 11,  94 рубля (в сопоставимых ценах)73.
Это сопровождалось определенными качественными сдвигами в составе машин и орудий, используемых в крестьянском хозяйстве.
Накануне коллективизации наблюдался интенсивный процесс вытеснения сохи плугом. К 1929 году количество плугов увеличилось до 14 704,  3 тыс., т. е. почти утроилось по сравнению с дореволюционным временем, а число сох и других примитивных почвообрабатывающих орудий уменьшилось в 2,  5 раза - до 4 183,  9 тыс.  74 К тому же значительная часть еще используемых сох утратила роль основного пахотного орудия и применялась уже только в качестве вспомогательного пропашного инвентаря. По данным Наркомзема РСФСР, на пахоте использовалось не более половины общего количества сох75.


146
Нужно учесть, что с помощью системы машинного проката в организации производственных объединений намного повысилась степень использования более производительных орудий. В 1928 году весенняя вспашка была проведена сохой всего на 8,  1 млн га, что составляло 9,  8 % площади ярового посева76. Следовательно, уже в то время соха перестала играть в земледелии существенную роль.
Значительно большие трудности встречались на пути внедрения орудий посева, уборки и обмолота урожая. Размеры единоличного хозяйства почти включали возможность рентабельного использования сложных машин. По данным местных земельных органов, использование плуга было рентабельным при посевной площади хозяйства не менее 1,  09 га. Это делало возможным замену сошной обработки земли плужной в основной массе середняцких и бедняцких хозяйств. Но рентабельное использование сеялки (11-рядной) предполагало посевную площадь не менее 13,  0 га, жатки - не менее 8,  7 га, сенокосилки - 6,  5 га и полусложной молотилки - не менее 8,  7 га77. Даже для середняцкого хозяйства, не говоря уже о бедняцком, применение этих машин было сильно затруднено.
Несмотря на значительный сдвиг в механизации сева, уборки и обмолота урожая в крестьянских хозяйствах, ручной труд еще абсолютно преобладал. К весне 1929 года в сельском хозяйстве РСФСР (без совхозов) было 421,  1 тыс. сеялок, т. е. в 2,  4 раза больше, чем в 1910 году; 970,  5 тыс. жнеек - почти в 2 раза больше; 516,  3 тыс. сенокосилок - в 3 раза больше; 497,  8 тыс. конных молотилок - в 1,  7 раза больше и т. д.  78, однако эти сдвиги не шли в сравнение с процессом замены сохи плугом. В условиях мелкого хозяйства рост производительных сил не мог не быть ограниченным.
Главным звеном в создании материально-технической базы социалистического земледелия являлась тракторизация. Однако реальное значение трактора в сельскохозяйственном производстве того времени было еще очень малым. К концу 1929 года в сельском хозяйстве работало всего 34 943 трактора. Их удельный вес в энергетических ресурсах сельского хозяйства составлял всего 2,  8 %79. Тракторная обработка земли занимала еще более скромное место. В 1928 году тракторами было поднято около 1 % площади яровых посевов, т. е. примерно 0,  8 млн га. Сев яровых культур был произведен тракторами на 0,  2 %, уборка урожая - на 0,  2, обмолот зерновых культур - на 1,  3 % посевной площади80.
Низкий уровень развития производительных сил сельского хозяйства, его отсталость в техническом отношении в огромной степени затрудняли развертывание колхозного строительства и подъем сельскохозяйственного производства. При переходе к непосредственному социалистическому преобразованию деревни создание новой материально-технической базы сельского хозяйства приобрело первостепенное значение.
К началу сплошной коллективизации материально-техническая база для социалистического сельского хозяйства еще не была создана. Однако уже первые шаги тракторизации и машинизации сельского хозяйства создавали определенные ее элементы, показывали крестьянам возможности и преимущества крупного механизированного хозяйства.
Для понимания особенностей социалистического преобразования советской деревни важное значение имеет вопрос о территориальном размещении сельскохозяйственной машинной техники, а также вопрос о степени зрело¬


147
сти материально-технических предпосылок коллективизации в различных районах.
К началу сплошной коллективизации основная масса тракторов и сложных машин была сосредоточена в тех районах страны, от которых зависело решение зерновой проблемы. На Северном Кавказе находилось тогда 26,  3 % тракторного парка РСФСР (в физическом исчислении), в Нижнем и Среднем Поволжье -
22,  2,  	Сибири - 8,  1, на Урале - 4,  7 %. В производящих районах республики, таким образом, было сосредоточено 61,  3 % тракторов81.
Подобным же образом были размещены на территории Российской Федерации сложные сельскохозяйственные машины. В 1929 году на Северном Кавказе, в Среднем и Нижнем Поволжье, на Урале и в Сибири находилось 35,  9 % крестьянских хозяйств, а в их распоряжении было 71,  7 % сеялок, 74,  9 % жнеек, 72, 7 % сенокосилок, 43,  7 % конных молотилок, 40,  7 % веялок и сортировок82.
Таким образом, в основных зерновых районах к началу коллективизации был достигнут более высокий уровень развития производительных сил, более высокий уровень технической оснащенности землевладельческого труда, чем в других районах страны. Колхозы и совхозы зерновых районов имели возможность полнее и лучше использовать преимущества крупного производства. Благодаря этому там были более развиты материально-технические предпосылки коллективизации, что сыграло немаловажную роль в развертывании социалистической революции сельского хозяйства.
Новая техника требовала нового работника - грамотного, способного ее эффективно использовать. С появлением тракторов в сельском хозяйстве возникла проблема механизаторских кадров. Пока масштабы применения тракторов были ничтожными, они подготавливались главным образом из городских рабочих. Но в конце 20-х годов положение резко изменилось. Теперь уже трактористов необходимо было готовить на базе самой деревни. Осенью 1924 года возникают первые курсы для подготовки трактористов из крестьян. Они создавались союзами сельскохозяйственной кооперации, системой «Сельхозснабжения», земельными органами. С 1925 года к подготовке механизаторов стали привлекаться профессионально-технические школы. Однако их роль была невелика. Основная масса трактористов готовилась тогда на краткосрочных (главным образом трехмесячных) курсах.
В РСФСР к весне 1928 года за четыре учебных сезона на курсах было подготовлено 21,  2 тыс. крестьян83. Уровень подготовки первых трактористов был очень низким. Они могли водить трактор, но не обладали достаточными знаниями, чтобы обеспечить необходимый технический уход и ремонт этой сложной машины. Не случайно в то время наблюдались чрезвычайно частые поломки и простои тракторов. В Терском округе, например, за 7 месяцев 1927 года было испорчено 68 % колхозных тракторов84.
Особенно недоставало инженеров и техников, способных оказать квалифицированную помощь в использовании и ремонте тракторов. В местных союзах сельскохозяйственной кооперации и органах «Сельхозснабжения» в должностях техноруков и инструкторов на огромной территории РСФСР в 1926/27 году работало всего 464 специалиста. Районы их деятельности были столь велики, что за год инструктор мог побывать в каждом тракторном хозяйстве не больше 2-3 раз85.


148
Задачи коренного преобразования сельского хозяйства предполагали не только обновление его технической базой, но и внедрение современной агрономической культуры. Поэтому исключительное значение приобретала проблема агрономических кадров. Однако решить ее в короткие сроки было невозможно. Культурная революция в стране только еще развертывалась. Огромная часть населения оставалась неграмотной. В связи с этим база для формирования сельской интеллигенции оставалась очень узкой. Среднее, а тем более высшее образование не могло сразу получить широкого распространения. Кадры квалифицированных специалистов были чрезвычайно малочисленными, а объем их работы по организации производства в колоссальной степени увеличивался из- за технической безграмотности основной массы работников.
К началу 1927 года в СССР имелось всего 34,  6 тыс. агрономов, ветеринарных врачей и землемеров86. Однако по меньшей мере половина из них была занята в различных учреждениях. Непосредственно с производством были связаны лишь специалисты, работавшие на агрономических участках земельных органов, в местных союзах и товариществах сельскохозяйственной кооперации, в колхозах и совхозах.
Агроучастки являлись основной организационной формой агрономической, ветеринарной и землеустроительной помощи крестьянским хозяйствам. В 1928 году на территории СССР насчитывалось 5025 агроучастков, имевших 9579 работников. Среди них, по данным за 1927 год, в РСФСР высшее образование имели 25,  5 %, среднее - 47,  2, низшее - 27,  3 %87. Каждый агроучасток обслуживал население на территории в радиусе до 35 километров, охватывал в среднем свыше 4 тыс. крестьянских хозяйств. При этом почти три четвертых из общего числа агроучастков не имели средств передвижения, 62 % не имели даже помещений88.
В системе сельскохозяйственной кооперации РСФСР в конце 1928 года работало 3329 специалистов (в 1927 году было 1634)89. Характерно, что в большинстве они использовались в качестве инструкторов по агротехнике, а не как непосредственные организаторы производства.
После XV съезда партии колхозных агрономов стало больше, но и потребность в них увеличилась. В Центрально-Черноземной области в 1928 году колхозы обслуживали 196 агрономов, а в 1829 году - 231. Однако объем их работы нарастал еще быстрее: на каждого из них в 1928 году приходилось 34 колхоза (5,  7 тыс. га), а в 1929 году - 39 колхозов (7,  3 тыс. га)90.
При столь незначительных кадрах квалифицированных специалистов рациональная организация сельскохозяйственного производства, распространение приемов научной агротехники, борьба с вредителями полей, болезнями скота и т. д. представляли колоссальные трудности. Русская агрономическая школа вела большую научную работу, имела крупнейшие достижения. Достаточно назвать имена таких выдающихся ученых, как Н. И. Вавилов, В. Р. Вильяме, Д. Н. Прянишников, Н. М. Тулайков, которые целиком отдали свои знания, опыт и талант социалистическому преобразованию сельского хозяйства. Однако внедрение достижений науки в производство шло медленно из-за малочисленности и слабой подготовки агрономических работников. Причем обеспечить сельское хозяйство кадрами квалифицированных специалистов было, пожалуй, не менее сложно, чем решить задачу технического перевооружения. По подсчетам Наркомзема, сделанным в 1929 году (когда еще не предполагалась сплошная коллективи¬


149
зация), только Российской Федерации на пятилетие требовалось 133 199 специалистов различной квалификации. Реально же (к 1 апреля) на практической работе в сельском хозяйстве находилось 18 тыс. специалистов, в том числе агрономов высшей квалификации - 9345 и средней - 5946, ветеринарных врачей - 1490, фельдшеров - 696, инженеров - 256 и техников-механизаторов - 301. В высших и средних сельскохозяйственных учебных заведениях республики в 1928/29 учебном году обучалось 36 912 человек91.
При нормальных сроках обучения к 1932 году сельское хозяйство РСФСР имело бы не больше половины необходимых кадров. В этом также состоял один из главнейших источников трудностей становления и развития крупного коллективного хозяйства. Сложнейшую задачу обучения производственных кадров необходимо было решать в ходе коренного переустройства сельского хозяйства.
3.  	Развитие первичных форм кооперации
Исходным звеном ленинского плана социалистического преобразования деревни было кооперирование рыночных связей крестьянского хозяйства. Сельскохозяйственное производство в условиях преобладания мелкой частной собственности было распылено среди миллионов отдельных, изолированных друг от друга единоличных хозяйств. Между собой и с другими отраслями общественного производства экономически связывал их главным образом рынок, товарообмен. Поэтому крестьянин легче всего шел на сотрудничество в вопросах сбыта продукции, снабжения промышленными товарами и кредитования, предпочитая не затрагивать производства как основы собственного хозяйства. Естественно, что кооперация, как хозяйственное объединение мелких производителей, первоначально возникает и развивается именно в сфере товарного обращения. Первичные формы кооперации были призваны дать мелкому товаропроизводителю возможность пользоваться выгодами оптового сбыта, а также дешевого кредита и снабжения по доступным ценам, избавить его от эксплуатации торгового и ростовщического капитала. Объединяя рыночные связи отдельных хозяйств, они вносили в хозяйственную деятельность единоличника начальные элементы коллективизма, пробивали первую брешь в его частнособственнической психологии, связывали его материальные интересы с интересами других крестьян и с интересами всего общества.
Кооперирование сбытовых, снабженческих и кредитных операций не требовало от крестьянина отказа от единоличного хозяйства и даже способствовало его развитию. Это имело особенно большое значение для вовлечения в кооперацию середняка. Переделка частнособственнической натуры крестьянина предполагала длительный период подготовки и перевоспитания, на протяжении которого он убедился бы на собственном опыте в необходимости перехода к коллективным формам хозяйства.
Через систему кооперации Советское государство оказывало преобразующее влияние на общественно-экономические отношения миллионов мелких и мельчайших хозяйств, получало возможность экономически связать их развитие с развитием социалистической промышленности, подчинить стихию внутреннего рынка своему организующему и регулирующему влиянию. «Кооперация мелких


150
производителей, в условиях капитализма неизбежно враставшая в систему капиталистических хозяйственных органов, - указывалось в решениях XV съезда ВКП(б), - становится в условиях пролетарской диктатуры огромным передаточным механизмом, помогающим социалистической индустрии вести за собой деревню - простых товаропроизводителей»92.
Вопрос об экономических связях между социалистической промышленностью и мелкокрестьянским сельским хозяйством приобрел особо важное значение в условиях нэпа, когда был допущен (в известных пределах) свободный товарооборот, усиливший развитие капиталистических элементов в деревне. С момента перехода к нэпу Ленин поставил перед партией задачу экономически сомкнуть мелкое крестьянское хозяйство с социалистической промышленностью, обеспечив последней ведущую роль, вытесняя частный капитал в первую очередь с путей, связывающих деревенскую экономику с городской. Социальная двойственность крестьянина-середняка, который одновременно являлся и трудящимся, и частным собственником, делала возможным развитие деревни и по пути социализма, и по пути капитализма. Поэтому с такой остротой развернулась борьба за среднего крестьянина. Знаменитый ленинский вопрос «кто - кого» решался тем, кто будет хозяином на внутреннем рынке, в чьих руках окажутся рыночные связи единоличных хозяйств, за кем, следовательно, пойдут многомиллионные массы среднего крестьянства.
К началу реконструктивного периода окрепшая кооперация и государственная торговая сеть основательно потеснили частный капитал в торговле не только городской, но и сельской. В 1926/27 году на его долю пришлось всего 25,  6 % розничного оборота в деревне93. Соответственно этому сократилась и сфера капиталистических отношений в деревенской торговле. Успехи в вытеснении частного капитала из торговли, в налаживании экономических связей между промышленностью и крестьянским хозяйством были достигнуты прежде всего благодаря развитию кооперации.
В первые годы новой экономической политики особенно быстро росла потребительская кооперация. Ее специальная задача состояла в овладении торговлей предметами личного потребления. Крестьяне, объединяясь в потребительские общества, получали возможность вырваться из цепких лап частного торговца, приобретать промышленные товары по более низким ценам. Если, например, частник к себестоимости проданных им за 1926/27 год товаров сделал накидку 23 %, то сельские потребительские общества - только 11,  6 %94. За один центнер проданной (по базарным ценам) пшеницы крестьянин мог приобрести в кооперации 19,  18 метра ситца, а у частника - 14,  66 метра95. Вытеснение частной торговли кооперативной дало крестьянству в 1923/24 году экономию в 40,  95 млн рублей, в 1924/25 году - 97,  41 млн, в 1925/26 году - 166,  86 млн рублей96.
Огромная выгода кооперативной торговли послужила основой быстрого роста потребительской кооперации. К концу 1927 года в сельских потребительских обществах насчитывалось 9,  8 млн пайщиков, т. е. 39 % крестьянских хозяйств. В 1928 году они объединяли уже 54,  2 %, а в 1929 году - 58,  3 % хозяйств97. Но их удельный вес в товарообороте был намного больше. В 1926/27 году свыше половины розничных товаров, поступивших в деревню, проходило через потребительскую кооперацию (53,  3 %), а в 1928/29 году - уже около 64,  4 %98. Потребительская кооперация стала основным торговым каналом, проводящим продукцию легкой промышленности в деревню. Она успешно вытесняла и за¬


151
мещала частного торговца, спекулянта и скупщика, ограничивая сферу буржуазных отношений в деревенском товарообмене и укрепляя экономическое сотрудничество рабочего класса и крестьянства.
В том же направлении воздействовала на развитие товарооборота между промышленностью и сельским хозяйством и государственная торговля. Частный торговый капитал терял одну позицию за другой. Если в первые годы нэпа объем частной торговли в деревне увеличивался и в 1926/27 году достиг 1 048,  4 млн рублей, то за 1927/28 год оборот частной розничной торговли сократился на 388 млн рублей (на 37 %), а за 1928/29 год - еще на 221,  4 млн рублей (на 29,  1 %). На его долю приходилось в 1929 году всего 10,  5 % розничной торговли в деревне".
Таким образом, уже в первые годы реконструкции народного хозяйства вопрос «кто - кого», поставленный В. И. Лениным при переходе к нэпу, был решен в пользу социализма. В области экономических связей города и деревни безраздельным хозяином стал общественный сектор.
Основная роль в подготовке перехода крестьянства на путь социализма принадлежала сельскохозяйственной кооперации, глубже вторгавшейся в хозяйственную деятельность единоличника, обслуживавшей его производственные нужды. Именно сельскохозяйственная кооперация в процессе своего развития создавала переходные ступени от кооперирования торгового оборота к кооперированию производства.
Постепенно сельскохозяйственная кооперация стала значительным фактором в хозяйственной жизни советской деревни. В СССР на 1 октября 1927 года насчитывалось 64 573 различного рода сельскохозяйственных товариществ. Они охватывали свыше 8 млн крестьянских хозяйств, т. е. почти третью часть их общего количества (см. табл.  ); это была весьма сложная по своему составу система хозяйственных организаций крестьянства, различавшихся как по своим функциям, так и по целям кооперирования, следовательно, и по характеру установившихся внутри них социальных отношений.
Основную группу сельскохозяйственных кооперативов в конце 1927 года составляли объединения, имевшие своей задачей организацию кредитования, снабжения средствами производства и сбыта продукции крестьян-единоличников,
28,  7 	тыс. сельскохозяйственных товариществ этой группы (44,  5 % их общего количества) объединяли 88 % кооперированных крестьянских хозяйств (8,  3 млн). Среди них было 7840 кредитных товариществ, 15 682 общих (так называемых универсальных) и специальных товарищества по сбыту сельскохозяйственной продукции и т. п.  100 Все эти товарищества действовали в области товарно- денежного обращения и прямо не затрагивали производства. Правда, значительная часть специальных сбытовых кооперативов занималась переработкой продукции. Такими были, в частности, молочно-маслодельные товарищества (их насчитывалось 5705), плодоовощные (1068) и т. п. Они сбывали продукцию кооперативного предприятия (масло, фруктовые и овощные консервы и т. д.  ), но первоначальный продукт (молоко, фрукты, овощи) каждый член товарищества производил самостоятельно в своем единоличном хозяйстве.
Вторую группу составляли крестьянские производственные объединения, в которых появились элементы общественного хозяйства и общественной собственности на средства производства. Кооперативов этого типа насчитывалось 18 555, в том числе 10 347 машинных товариществ, 3505 мелиоративных, 1734 се¬


152
меноводческих, 1880 животноводческих и т. д.  101 Это была уже следующая, более высокая ступень кооперирования, свидетельствующая о вызревании предпосылок для социалистического преобразования, для возникновения коллективного хозяйства. К концу 1927 года к частичному кооперированию своего производства перешло уже свыше 700 тыс. крестьянских хозяйств (7,  7 % вовлеченных в кооперацию).
Высшей формой производственного кооперирования является коллективное хозяйство, в котором обобществлены все основные средства производства и все основные трудовые процессы совершаются совместно. В нем исчезает классовое расслоение и эксплуатация человека человеком. На 1 октября 1927 года в системе сельскохозяйственной кооперации насчитывалось 17 267 колхозов, объединявших около 400 тыс. крестьянских хозяйств.
Такое соотношение форм кооперирования крестьянских хозяйств было характерно для начального этапа социалистической реконструкции деревни. Оно свидетельствовало о весьма высоком уровне кооперирования рыночных связей крестьянства, подготовлявшем условия для кооперирования производства. Наконец, чрезвычайно симптоматичным было развитие простейших производительных товариществ; уже в 1926-1927 годах наметился переход к более высокой ступени - частичному кооперированию производства.
Различные товарищества составляли «низовую сеть» сельскохозяйственной кооперации. Они объединялись территориальными местными союзами, в свою очередь входившими в систему республиканских центральных союзов, специализированных на организации производства и сбыта различных продуктов. В Российской Федерации в 1927 году действовал уже целый ряд отраслевых союзов сельскохозяйственной кооперации (Хлебоцентр, Льноцентр, Свеклоцентр, Маслоцентр, Животноводсоюз, Союзкартофель, Плодовинсоюз, Птицеводсоюз, Пчеловодсоюз, Центротабаксоюз). Сельскосоюз, возглавлявший всю систему сельскохозяйственной кооперации, в середине 1927 года был преобразован во Всероссийский снабженческо-производственный центр. Общее руководство было возложено на созданный тогда же Союз союзов сельскохозяйственной кооперации. Весной 1927 года организован Центральный союз коллективных хозяйств - Колхозцентр, который возглавил работу по производственному кооперированию крестьянства.
Сельскохозяйственная кооперация, таким образом, представляла собой экономически мощную и чрезвычайно разветвленную систему, связывавшую миллионы мелких крестьянских хозяйств с социалистической промышленностью. Причем сельскохозяйственные товарищества обслуживали по линии кредитования, снабжения средствами производства и сбыта продукции не только своих членов (им предоставлялся ряд льгот и преимуществ), но и всю массу некооперированных крестьян, все сельское население.
Коммунистическая партия ставила перед кооперацией задачу объединения бедняцко-середняцких масс деревни. Именно эти слои крестьянства кооперация должна была хозяйственно поднять и постепенно подвести к новым формам общественного производства. Однако первичные формы кооперации охватывали сферу товарного и денежного обращения, к которой тяготели по преимуществу наиболее связанные с рынком зажиточно-середняцкие и кулацкие хозяйства. Вовлечь в кооперацию бедноту было труднее. Бедняк едва обеспечивал прожиточный минимум своей семьи, товарная продукция его хозяйства была


153
ничтожна. Эти объективные препятствия усугублялись стремлением кулачества захватить кооперативные организации в свои руки.
Основные принципы регулирования социального состава кооперации и всей направленности ее работы наиболее детально были разработаны XIV конференцией РКП(б). Определяя главное направление, конференция подчеркивала, что «...  кооперация должна прийти на помощь массе полуразоренных, безлошадных крестьян и помочь им встать на ноги»102. Участие в кооперации зажиточно-кулацких слоев не запрещалось, в интересах быстрого восстановления и развития сельского хозяйства кооперация должна была привлечь все слои деревенского населения, обеспечив первоочередное удовлетворение потребностей трудящегося крестьянства.
«В целях наибольшего охвата со стороны кооперации всех процессов хозяйственной жизни деревни, - записано в решении конференции, - необходимо предоставить всем слоям населения, занимающимся сельским хозяйством, право участия в кооперации.
Для обеспечения же руководящего влияния в кооперации за большинством крестьянства кооперативные организации всех видов должны внести в свои уставы ограничения, гарантирующие недопущение в правления обществ явно кулацких элементов.
Работа партии и всякого рода организаций бедноты и середняков (комитеты взаимопомощи и т. п.  ) должна вестись в таком направлении, чтобы обеспечить интересы малоимущих и середняцких слоев населения»103.
В соотношении с решениями XIV конференции шире начинает применяться практика дифференциации вступительных и паевых взносов по социальной принадлежности хозяйств - членов товарищества, улучшается кредитование бедноты, увеличиваются преимущества, предоставляемые ей кооперацией.
В 1926 году был создан специальный фонд кооперирования бедноты (за счет государственных ассигнований и отчислений от прибылей кооперативных организаций). К 1 октября 1926 года в фонде насчитывалось 1,  4 млн рублей, через год - 2,  71 млн, еще через год - 5,  38 млн, а к 1 октября 1929 года - уже 11 млн рублей104. Эти средства использовались для оплаты вступительных и паевых взносов бедноты.
Коммунистическая партия усиливала влияние бедноты в руководящих органах кооперативных организаций, развивала ее активность и самодеятельность. В то же время целым рядом политических и экономических мер роль и влияние кулачества ограничивались. Кулаки не имели права быть учредителями кооперативов, не могли избираться в состав правлений, советов и ревизионных комиссий. Кооператив должен был обслуживать их хозяйственные нужды в последнюю очередь, на них не распространялись льготы, предоставлявшиеся бедноте и середнякам. Советские органы вели решительную борьбу с кулацкими лжекооперативами и любыми попытками присвоения кулаками льгот и преимуществ, предоставляемых беднейшим слоям деревни.
Соотношение классовых сил в кооперации по сравнению с дореволюционным временем коренным образом изменилось. По данным Союза союзов сельскохозяйственной кооперации на 1927 год, среди кооперированных крестьянских хозяйств было 28,  9 % беспосевных и с посевом до 2 десятин, 59,  4 % хозяйств с посевом от 2 до 8 десятин, 9,  5 % хозяйств с посевом от 8 до 16 десятин и только 2,  2 % с посевом свыше 16 десятин. По обеспеченности рабочим скотом


154
члены сельскохозяйственной кооперации распределялись следующим образом: безлошадные - 19,  2 %, однолошадные - 4,  8, двухлошадные - 20,  8, с тремя лошадьми - 7,  0, с четырьмя и более - 4,  2 %105. На основании этих данных можно считать, что среди кооперированных хозяйств было около 30 % бедняцких, около 60 % середняцких и примерно 10 % зажиточно-кулацких.
XV съезд Коммунистической партии, подводя итоги кооперативного строительства в деревне за годы Советской власти, подчеркивал коренное отличие социального состава советской кооперации по сравнению со старой буржуазной кооперацией. «Состав кооперации в деревне резко отличается от ее состава в дореволюционное время: не подлежит никакому сомнению, что в основном наша кооперация является кооперацией бедняцко-середняцкой. В соответствии с этим составом меняется и направление деятельности кооперативных организаций, ныне обслуживающих интересы основных масс крестьянства, а не его кулацкой верхушки»106.
В условиях Советского государства сельскохозяйственная кооперация обеспечивала подъем бедняцко-середняцких хозяйств, освобождала их от кулацкой эксплуатации, подготавливала переход на социалистический путь развития. При содействии кооперации поднималась обеспеченность крестьянского хозяйства средствами производства, расширялись посевные площади, возрастали его доходы107.
В производственном обслуживании крестьянских хозяйств сельскохозяйственной кооперации принадлежала ведущая роль. Через нее осуществлялось все организованное кредитование крестьянских хозяйств. В РСФСР на ее долю в 1926/27 году приходилось 65 % снабжения крестьян орудиями и машинами, в 1927/28 году - 70, в 1928/29 году - 85 %108. Она же выполняла большую часть работы по организации использования новой техники, агрономической помощи и т. п.
Сельскохозяйственная кооперация проникала в самые отдаленные и захолустные деревни. Более того, кооперативы являлись хозяйственными объединениями самих крестьян и поэтому лучшие могли обеспечить соединение их хозяйственной самодеятельности с борьбой рабочего класса за социалистическое преобразование общества, учесть особенности и потребности развития каждого района страны. Бедняцко-середняцкий состав и руководство со стороны Коммунистической партии и Советского государства являлись главными условиями, гарантировавшими правильную классовую направленность развития и деятельности кооперации, - подъем бедняцко-середняцких хозяйств, подготовку условий для их коллективизации, ограничение и вытеснение кулачества.
После XV съезда Коммунистическая партия развернула особенно большую работу по кооперированию бедняцко-середняцких масс крестьянства и по улучшению социального состава кооперации. Летом 1928 года была произведена массовая проверка и чистка кооперативных организаций от враждебных и классово чуждых элементов. Намного увеличились масштабы экономической помощи бедняцким хозяйствам. Под влиянием этих мероприятий повышалась роль бедноты и середняков в кооперации, кулачество все больше вытеснялось. Так, по данным обследования 791 кредитного товарищества различных районов РСФСР, в них на 1 октября 1929 года состояло 32,  9 % бедняцких хозяйств (освобожденных от сельскохозяйственного налога), 65,  9 % середняцких хо¬


155
зяйств (облагавшихся по нормам) и 1,  2 % кулацких хозяйств (облагавшихся в индивидуальном порядке)109.
Усиление бедняцкой прослойки в кооперации и вытеснение кулачества были важнейшей социальной предпосылкой перехода от кооперирования товарооборота к кооперированию производства. Крестьянская беднота по своему объективному положению была наиболее предрасположена к производственному объединению и, естественно, явилась передовой социальной силой в этом движении. Кулачество, напротив, видело в нем уничтожение условий своего существования и оказывало ему ожесточенное сопротивление.
Исключительно важную роль в переходе от кооперирования рыночных связей деревни к кооперированию производства сыграла контрактация крестьянских посевов. Это была такая форма товарооборота между городом и деревней, которая позволяла подчинить плановому регулированию не только заготовки сельскохозяйственных продуктов, но в значительной мере и их производство. В ней как бы смыкались кооперирование товарооборота и кооперирование производства, совершался переход от низшей ступени хозяйственного объединения к более высокой.
Необходимость организации заготовок по-новому особенно наглядно выявилась в связи с хлебозаготовительным кризисом 1927/28 года. Прежде заготовки были рассчитаны на самотек, на стихийное поступление хлеба на рынок. Закупка хлеба производилась кооперативами или местными отделениями государственных заготовительных организаций (Хлебопродукт, Госторг, Госбанк и т. п.  ) разрозненными мелкими партиями у отдельных крестьян, подчас просто на городских рынках. На хлебном рынке они сталкивались с весьма значительной конкуренцией частного капитала (хлебные торговцы, арендаторы мельниц и др.  ). В новых условиях, когда сельское хозяйство перестало удовлетворять резко возраставшие потребности страны в хлебе и сырье, когда экономически окрепшее кулачество перешло к открытой борьбе против социализма, прежние методы заготовок утратили эффективность. Необходимо было найти новые методы заготовок, обеспечивающие преодоление рыночной стихии.
Контрактационный договор, который заключался между кооперативными или государственными организациями, с одной стороны, и крестьянами - с другой, гарантировал заготовителям поступление определенного количества той или иной сельскохозяйственной продукции в определенные сроки. Контрактующие организации обязывались закупать продукцию по заранее установленной цене (независимо от рыночных колебаний) и авансировании крестьян не только деньгами, но главным образом сортовыми семенами и орудиями производства, оказывали им агрономическую помощь.
Контрактация была особенно выгодна бедняцко-середняцким хозяйствам, ощущавшим острый недостаток средств в начале производственного цикла и оказывавшимся в наименее выгодных условиях при сбыте своей продукции на рынке. Они не могли выжидать повышения цен и вынуждены были сбывать продукцию в период массового поступления ее на рынок.
Связь контрактации со снабжением деревни средствами производства и агротехническим обслуживанием в огромной степени увеличивала организующую роль каждого из этих факторов реконструкции сельского хозяйства. То, что в обычной работе кооперации было отдельными и обособленными торговыми операциями - закупки товарных излишков мелкого хозяйства и снабжение его


156
средствами производства, становилось теперь единым комплексом мероприятий по развитию производственных сил и преобразованию социальных отношений в деревне.
С организационно-технической стороны такая организация товарных и производственных отношений имела определенное сходство с домашней системой крупного производства, с системой гетерогенной мануфактуры. Подобно тому как в условиях становления капитализма работа на дому по заданию скупщика выражает переход от мелкого кустарного производства к крупному фабричному производству, система контрактации в условиях Советского государства являлась ступенью на пути от мелкого крестьянского хозяйства к крупному социалистическому. Принципиальное различие состояло в том, что в первом случае эти отношения вели к разорению мелких производителей и превращению их в наемных рабочих, эксплуатируемых капиталом, а во втором - к добровольному объединению мелких хозяйств, к превращению их в свободных от эксплуатации коллективных собственников.
Существенный сдвиг в развитии контрактации сельскохозяйственных продуктов произошел в 1928-1929 годах. До того она применялась только в наиболее товарных отраслях сельского хозяйства (производство и сбыт сахарной свеклы, хлопка, льна, конопли и т. п.  ). Из зерновых культур контрактация охватывала в некоторой мере лишь сортовые. Это ограничивало ее влияние на развитие крестьянского хозяйства. В 1926/27 году контрактационными договорами на территории СССР (без Украины) было охвачено всего 937,  6 тыс. крестьянских хозяйств, т. е. 4,  9 %. У них была законтрактована продукция на 208 855 тыс. рублей с посевной площади 1 315,  5 тыс. га. В порядке авансирования им был предоставлен кредит в размере 60 217 тыс. рублей110.
С 1928 года стала практиковаться контрактация продукции зернового хозяйства. В течение года сельскохозяйственная кооперация охватила договорами 3 101,  7 тыс. крестьянских хозяйств, что составило 15,  5 % общего их количества (по СССР без Украины). Из урожая 1928 года они должны были сдать продукцию с 6 943,  5 тыс. га на 433,  6 млн рублей. Сумма денежных авансов была доведена до 122 568,  4 тыс. рублей. Стремительное развитие контрактации зерновых культур вовлекло в сферу непосредственного экономического влияния Советского государства новые миллионы крестьянских хозяйств.
Хозяйства, законтрактовавшие продукцию, должны были осуществить обязательный минимум агротехнических мероприятий, улучшавших обработку почвы, уход за урожаем и его уборку. Это требовало совместных усилий целых групп посевщиков, внедряло в их хозяйства элементы производственного объединения и коллективного труда. Поэтому договоры о контрактации заключались по преимуществу с объединениями посевщиков, а не с отдельными хозяйствами. Весной 1928 года на долю отдельных индивидуальных хозяйств приходилось 31,  3 % законтрактованной площади. С осени 1928 года наряду с контрактацией посевов у колхозов и производственных кооперативов широко распространяется контрактация посевов целых земельных обществ и селений. 15,  4 % общей площади законтрактованных озимых посевов принадлежало колхозам, 15,  4 - уставным производственным товариществам, 42,  9 - земельным обществам, 23,  2 % - договорным (неуставным) группам посевщиков и т. д. На долю отдельных единоличных хозяйств приходилось всего 0,  7 % законтрактованных озимых посевов111.


157
Производственный характер контрактации и заключение договоров почти исключительно с объединениями или группами посевщиков обеспечивали эффективность регулирующего и преобразующего воздействия Советского государства на развитие сельского хозяйства. Социальная направленность экономической помощи маломощному крестьянству стала более четкой. Усиливался контроль за распределением кредитов, сельскохозяйственных машин и орудий, семенного материала и т. п. Как денежные, так и натуральные авансы предоставлялись в первую очередь колхозам, производственным объединениям и бедняцким хозяйствам, во вторую очередь авансировались середняцкие хозяйства и в последнюю очередь - зажиточно-кулацкие.
Вместе с тем были дифференцированы размеры авансов. В 1928 году при контрактации озимых посевов колхозам, производственным объединениям и беднякам-единоличникам авансом выдавалось 9,  23 рубля на гектар, середнякам - 7,  96 рубля, а кулакам - 6,  82 рубля. В следующем году дифференциация авансов была усилена. Бедняцко-середняцкие слои деревни получали реальную возможность участвовать в контрактации, которая содействовала их подъему и освобождению от кулацкой эксплуатации. Среди крестьянских хозяйств, заключивших договоры о контрактации яровых посевов в 1929 году, было 34,  5 % освобожденных от налога, 64,  8 % облагаемых по норме и только 0,  7 % облагаемых в индивидуальном порядке, т. е. кулацких112.
Контрактация усиливала интенсивность процесса осереднячивания крестьянства, экономически поддерживала средние слои деревни и вместе с тем вплотную подводила единоличников к обобществлению средств производства, к организации коллективного хозяйства. На ее основе в 1928-1929 годах развилась целая система простейших производственных объединений (посевные товарищества и т. п.  ) и договорных групп, охвативших многие тысячи хозяйств, ставших зародышевыми клетками значительной безавансовой конструкции, полностью построенной на оказании непосредственной производительной помощи посевщикам со стороны кооперации (техникой прокатных и зерноочистительных пунктов и тракторных колонн, агрообслуживанием и т. д.  ). В общей массе законтрактованных в 1929 году яровых посевов безавансовые контракты составляли 53,  1 %113.
Уже в ходе контрактации яровых посевов 1928 года только в системе Хлебо- центра РСФСР образовалось 3987 новых колхозов, 4955 посевных и 1385 машинных товариществ114. К концу осенней посевной кампании в зерновых районах РСФСР насчитывалось уже около 5600 уставных посевных товариществ, в которых было объединено до 140 тыс. хозяйств115.
Расширение производственной контрактации в 1929 году явилось основой дальнейшего роста посевных объединений. По сведениям Хлебоцентра, к началу апреля 1929 года было создано 12 452 зерновых товарищества, охватывавших
408,  8 	тыс. хозяйств. В результате контрактации озимых посевов число их возросло до 23 033. Посевные товарищества объединяли уже 952,  8 тыс. хозяйств116.
Широкое применение контрактации сельскохозяйственных продуктов, как и резко усилившееся снабжение деревни машинами и орудиями, дало мощный толчок кооперированию бедняков и середняков, в особенности производственному объединению крестьянских хозяйств.


158
Рост сельскохозяйственной кооперации за 1927-1929 годы117
Дата
Низовые сельскохозяйственные кооперативы
Кооперативные хозяйства (в тыс.  )
Всего
В том числе
Всего (вместе с повторным членством)
В том числе
кооперативы, работавшие в области товарно- денежного обращения
простейшие
производственные
объединения
коллективные
хозяйства
в торговых формах кооперации
в простейших
производственных
объединениях
в коллективных хозяйствах
На 1 октября 1927 года
64 573
28 751
18 555
17 267
9468,  2
8 355,  1
753,  3
397,  8
Удельный вес (в %)
100
44,  5
28,  7
26,  8
100,  0
88,  0
7,  7
4,  3
% кооперированности
37,  8
33,  3
2,  1
1,  6
На 1 апреля 1928 года
93 409
37 742
31781
11330,  9
9862,  1
879,  6
589,  2
Удельный вес (в %)
100
33,  9
34,  1
32,  0
100,  0
87,  0
7,  8
5,  2
% кооперированности
45,  3
39,  5
3,  5
2,  3
На 1 октября 1928 года
107 000
[27 600]
43 000
36 400
13 400,  0
11044
1700,  0
656,  0
Удельный вес (в %)
100
[25,  8]
[40,  2]
34,  0
100,  0
82,  4
12,  7
4,  9
% кооперированное™
53,  2
43,  9
6,  7
2,  6
На 1 октября 1929 года
105 000
[28 000]
[78 000]
59 000
20 450,  0
14 350
4500
1600,  0
Удельный вес (в %)
100
[17,  0]
[47,  3]
35,  7
100,  0
70,  2
22,  0
7,  8
% кооперированное™
79,  4
55,  7
17,  5
6,  2
На основе возросшей государственной помощи в 1928-1929 годах развернулось массовое кооперирование деревни. Только за первую половину 1927/28 года в стране возникло 28 836 новых сельскохозяйственных кооперативных объединений (см. табл.  ). К началу октября 1928 года их было 107 тыс. против
64,  6 	тыс. на октябрь 1927 года. В октябре 1929 года насчитывалось уже 165 тыс. кооперативов. В сельскохозяйственную кооперацию за два года вступило около
6-7 млн хозяйств. Общее количество кооперированных хозяйств увеличилось примерно с 30 до 55 %.


159
Это был процесс действительно массового кооперирования крестьянства, интенсивного воплощения в жизнь ленинского кооперативного плана. Бурный рост сельскохозяйственной кооперации после XV съезда Коммунистической партии свидетельствовал о том, что крестьянские массы все более и более убеждались в невозможности на старом пути найти выход из нищеты и кулацкой эксплуатации, что деревня стала поворачивать в сторону социализма.
Особенно убедительно об этом говорили изменения в самом характере кооперативного строительства, выразившиеся в быстром переходе от кооперирования товарно-денежных отношений крестьянских хозяйств к первичному кооперированию производства. В конце 1927 года из 8 млн кооперированных хозяйств только 1,  1 млн хозяйств (12 %) перешли к производственному объединению, пока еще преимущественно частичному. В общей массе хозяйств они составляли тогда всего 3,  7 %. К началу 1928 года различные формы производственного кооперирования охватывали уже 2 356 тыс. хозяйств (17,  6 % объединяемых сельскохозяйственной кооперацией). Их удельный вес в деревне стал уже весьма заметным (9,  3 %). Почти каждое десятое крестьянское хозяйство было вовлечено в процесс производственного кооперирования. На 1 октября 1929 года производственные формы кооперации охватывали уже 6,  1 млн хозяйств, т. е. почти каждое четвертое.
Широкая и повсеместная организация простейших производственных объединений сыграла исключительно важную роль в подготовке социалистического преобразования деревни. Их значение как переходной ступени на пути к коллективному хозяйству нагляднее всего можно проследить на примере машинных товариществ. Накануне XV съезда Коммунистической партии в РСФСР было 10 268 машинных товариществ, объединявших 230-240 тыс. хозяйств118. Это была наиболее массовая для того времени форма производственного кооперирования крестьянства.
Машинные товарищества создавались с целью совместного приобретения и использования сложных сельскохозяйственных машин, недоступных отдельному единоличнику. Техническая оснащенность хозяйства каждого из членов этих товариществ повышалась в 5-6 раз. Но дело не только в том, что в товариществах имелось больше машин. В индивидуальном секторе ту или иную машину имело одно хозяйство из 25-30; остальным она была недоступна либо ее приходилось нанимать на кабальных условиях. В товариществе машиной владело и пользовалось в среднем 18-20 хозяйств. Это ускоряло механизацию сельского хозяйства, уменьшало распыление производительных сил.
Крестьяне, объединившиеся в машинные товарищества, на опыте убеждались в преимуществах совместного владения и пользования сложным инвентарем, направляли все большие средства на расширение обобществленной части машин и орудий. Как показало обследование летом 1927 года 71 машинного товарищества, у них увеличение обобществленного инвентаря происходило намного быстрее, чем индивидуального инвентаря в хозяйствах их членов. Наиболее ярко этот процесс проявился в отношении сложных машин, в меньшей мере доступных отдельному мелкому хозяйству.


160
Рост обобществления сельскохозяйственного инвентаря в машинных товариществах
(с момента организации до обследования)119
Наименование машин и орудий
% прироста обобществленных машин и орудий в товариществах
% прироста индивидуальных машин
и орудий членов товарищества
Удельный вес обобществленного инвентаря (в %)
на момент организации
в 1927 году
Тракторы
80,  0
-
100,  0
100,  0
Плуги
82,  9
39,  0
8,  9
11,  6
Культиваторы
157,  0
92,  8
50,  0
66,  6
Сеялки
213,  0
33,  3
37,  5
83,  9
Жатки
142,  0
30,  2
12,  9
26,  6
Триеры
260,  0
-
100,  0
100,  0
Молотилки
конные
150,  0
92,  3
37,  7
40,  0
Сенокосилки
199,  0
35,  1
29,  6
64,  0
Об этом же говорят сведения о машинных товариществах Сибири в 1926 году. Здесь тракторы были обобществлены на 100 %, молотилки - на 80, сеялки - на 72,  7, жатки - на 49, сенокосилки - на 39,  7 % и т. д. Наименьшим было обобществление простейших орудий (плуги, например, на 3 %)120.
Общественная собственность на орудия производства неизбежно приводила к общественному использованию прежде всего таких машин, как трактор и молотилка, которые крестьянин в одиночку не мог использовать. Об руку с обобществлением средств производства шло объединение производственного процесса, шло объединение земельных наделов. Рождалось коллективное хозяйство.
В товариществах, развитие которых детально прослежено в материалах обследования 1927 года, общественная запашка достигла 2154 десятин, т. е. 30 десятин на товарищество, составляя 19,  3 % общей площади посева членов товарищества121. В 1926 году, т. е. еще в самом начале широкой организации машинных товариществ, в Уральской области было обобществлено 11 % общего посевного клина их членов, в Сибири - 19,  5, в Среднем Поволжье - 31,  8 %122.
Машинные товарищества представляли собой переходный тип производственных отношений. Частная собственность на наиболее распространенные орудия и средства производства (рабочий скот, плуг, борона, семена и т. п.  ) сохранялась и на ранних этапах развития этих объединений играла преобладающую роль. Но она дополнялась общественной (групповой) собственностью на дорогостоящие и высокопроизводительные машины. Благодаря этому наряду со старыми производственными отношениями появлялись и развивались отношения принципиально нового порядка. Процесс накопления элементов общественного хозяйства вел к перерастанию простейших производственных объединений в социалистические формы хозяйствования. Машинные, мелиоративные, семеноводческие и иные производственные товарищества были второй после кредитного и сбытоснабженческого кооператива ступенью, на которую


161
должно было подняться крестьянство на пути от единоличных хозяйств к колхозам. Кооперирование товарооборота подготовило условия для коллективного владения и пользования сложными орудиями производства, для совместной переработки сбываемого продукта (маслодельные, картофелетерочные и другие предприятия). Обобществление отдельных машин и орудий, кооперирование различных производственных процессов подготавливало коллективизацию производства в целом.
Простейшие производственные объединения с первых лет реконструктивного периода рассматривались как формы, переходные к коллективному хозяйству. В постановлении ЦИК и СНК СССР о развитии колхозов от 16 марта 1927 года указывалось на необходимость «...  всемерно содействовать постепенному и основанному на самодеятельности переходу от простейших форм коллективных объединений к более сложным»123, переход на принципах добровольности. В постановлении подчеркивалось, что «какое бы то ни было принуждение при организации коллективных хозяйств или искусственное форсирование перехода от простейших форм коллективных хозяйств к более сложным формам неизбежно нанесли бы коллективному движению огромный вред и задержали бы его развитие»124.
Организация простейших производственных кооперативов и их перерастание в коллективные хозяйства особенно широкие масштабы приняли в 1928— 1929 годах. XV съезд Коммунистической партии поставил задачу производственного кооперирования крестьянства во всех доказавших жизнеспособность формах - коммунах, артелях, производственных товариществах и т. д., продолжая в то же время развивать кооперацию в сфере товарооборота125. В решениях XV съезда особо был выделен вопрос о машинных товариществах. Резолюция «О работе в деревне» подчеркивала необходимость их дальнейшего развития и усиления борьбы против кулацкого проникновения в них. «Всемерно поддерживая расширение сети бедняцко-середняцких товариществ по приобретению и совместному пользованию сельскохозяйственными машинами, - указывал съезд, - повести решительную борьбу против лжетовариществ (и лжекоопе- ративов вообще), обыкновенно служащих прикрытием кулацких элементов в деле получения незаконным путем всякого рода льгот по кредиту, снабжению и пр.  »126
Небывалые масштабы государственных мероприятий по организации подъема сельского хозяйства, развитие самодеятельности и взаимопомощи бедняцко- середняцких слоев крестьянства создали такую обстановку в деревне, в которой неизбежным был ускоренный рост простейших производственных объединений, в особенности машинных товариществ.
В первый год непосредственной подготовки коллективизации количество машинных товариществ в Российской Федерации возросло, по неполным данным, до 15 942, т. е. на 54,  3 %127. Однако дальнейшее увеличение их численности в 1928-1929 годах проследить весьма трудно, ввиду того что не всегда представляется возможным учесть перерастание их в колхозы. В соответствии с курсом на коллективизацию крестьянских хозяйств партия во весь рост поставила задачу: продолжая развивать объединения простейшего типа, обеспечить интенсивное перерастание их в коллективные хозяйства. Центральный Комитет ВКП(б) дал указание местным партийным организациям о закреплении «достигнутых результатов кооперирования надлежащим улучшением партийного руковод¬


162
ства низовой кооперации в целом и в частности путем постепенного перевода простейших кооперативов в коллективы и укрупнения последних»128.
Через широкую сеть партийных, советских и кооперативных организаций партия и правительство направляли развитие простейших производственных объединений по пути все большего накопления элементов коллективизма, по пути постепенного перерастания в колхозы. Этот процесс весной 1928 года наблюдался почти повсеместно. В Воронежском округе Центрально-Черноземной области, например, в середине апреля на устав тоза перешло 35 машинных товариществ129. В Елецком округе весной 1928 года из 32 старых машинных товариществ 7 превратились в тозы, а новых возникло 13. В 1929 году там было создано еще 11 товариществ, но одновременно 20 ввели у себя коллективное хозяйство. В Россошанском округе в 1928-1929 годах из низших форм объединений образовалось 151 товарищество по совместной обработке земли130.
В Донецком округе Северного Кавказа весной 1928 года из 127 машинных товариществ 94 перешли на устав тоза. В Кубанском, Терском, Сальском и Ставропольском округах на устав колхозов перешло 51 машинное товарищество131. В Омском, Новосибирском и Барабинском округах Сибири с 1 октября 1927 по 1 мая 1928 года было зарегистрировано 76 случаев перерастания простейших объединений в колхозы, в Тюменском округе Уральской области - 13 случаев132. «Этот процесс перехода простейших форм в высшие в той или иной степени наблюдается во всех районах и по всем формам коллективных хозяйств, но главным образом со стороны машинных и поселковых товариществ, на которые приходится порайонно от 58 до 74 % случаев всех переходов, - отмечалось в докладе Всесоюзного совета колхозов Совнаркому СССР от 12 сентября 1928 года. - Большинство простейших производственных объединений (до 80 %) организуется в товарищества по общественной обработке земли и значительно меньший процент (до 20 %) - в артели и коммуны»133.
Перевод машинных товариществ на устав коллективных хозяйств в 1929 году стал служить одним из важнейших средств развертывания массового движения. Северо-Кавказский крайком партии, подводя итоги колхозного строительства в крае за 1928 год, указывал на переход простых объединений к более сложным формам (из машинных товариществ в товарищества по совместной обработке земли, в артели и коммуны), как на одно из основных достижений колхозного строительства в крае. Партийная организация края ставила задачу широко развернуть организацию простейших производственных объединений, видя в них «подготовительную ступень к колхозу», «один из основных резервов колхозного движения»134. Этот вопрос занимал важное место в работе партийных организаций страны.
Улучшение партийного и государственного руководства кооперативноколхозным строительством, увеличение снабжения сельского хозяйства сложной техникой, преодоление кулацкого влияния - все это создавало условия для дальнейшего роста машинных товариществ и перерастания их в колхозы. Весной 1929 года в СССР коллективный посев имели 8275 товариществ из 21 807, т. е. 37,  9 %, а в Российской Федерации - 7662 из 17 616, т. е. 43,  5 %. В каждом из этих машинных товариществ в среднем было обобществлено по 16-18 десятин посева, т. е. почти по десятине на участника135. Здесь общественная запашка занимала очень существенное место в хозяйстве членов товарищества.


163
Машинные товарищества с коллективным посевом в основном концентрировались в зерновых районах страны. На Урале, в Сибири и юго-восточных районах общественная запашка имелась у подавляющего большинства машинных объединений. В Сибири этот первый шаг по пути превращения в колхоз сделало
77,  7 	% машинных товариществ, в Киргизии - 75, в Казахстане - 65, на Урале -
63,  2,  	на Северном Кавказе - 62,  3 %. В Нижнем Поволжье коллективное хозяйство начали вводить 49,  9 % машинных товариществ, в Среднем Поволжье - 34,  2, в Центрально-Черноземной области - 27 %. Напротив, в потребляющей полосе переход к коллективному хозяйству наметился у значительно меньшей части машинных товариществ (от 13,  9 до 21,  5 %, только в Ивановской промышленной области поднимаясь до 30,  4 %)136.
Процесс перерастания машинных товариществ в колхозы в некоторых районах страны достиг такого размаха, что вызвал сокращение или замедление роста их общей сети, несмотря на пополнение ее за счет создания новых объединений. Зимой и весной 1929 года в Сибири сеть их сократилась на 11,  3 %, на Северном Кавказе - на 47,  7, в Центрально-Черноземной области - на 42,  1 %. Резко замедлился рост численности машинных товариществ на Урале и в Среднем Поволжье. На Украине их количество сократилось даже по сравнению с 1927 годом (с 5,  2 тыс. до 3,  3 тыс.  )137.
Характерно почти полное сокращение районов [уменьшения] или замедленного прироста сети машинных товариществ с районами наиболее широкого распространения общественных посевов в этой категории объединений. Эти два явления тесно связаны между собой. Введение общественной запашки было началом превращения машинных товариществ в коллективные хозяйства, сокращение сети их - следствием этого превращения.
В конце 1929 года обстановка в деревне изменилась коренным образом. Переход к сплошной коллективизации означал непосредственный, прямой переход крестьян от единоличных хозяйств к колхозам, минуя ступень простейших производственных объединений.
Не все крестьянские хозяйства прошли до коллективизации ступень простейшего производственного объединения. Кооперирование всего крестьянства в переходных, доколхозных формах неизбежно потребовало бы значительно более продолжительного времени. Однако и в том объеме, какой был достигнут в период постепенной подготовки коллективизации, развитие простейших форм производственного кооперирования сыграло важную роль, внедряя в мелкокрестьянскую деревню элементы коллективизма, подготовляя объективные и субъективные предпосылки революционного переворота в сельском хозяйстве.
4.  	Совхозы. Возникновение тракторных колонн и машинно-тракторных станций
Создание совхозов началось сразу же после победы Октябрьской революции. При этом преследовались две главнейшие цели: во-первых, совхозы должны были стать собственной базой государства в сельском хозяйстве, серьезным фактором удовлетворения потребностей страны в продуктах земледелия и животноводства; во-вторых, они должны были показать крестьянству образец ор¬


164
ганизации и ведения крупного обобществленного хозяйства, всеми мерами содействовать переходу крестьянства на путь социализма.
В. И. Ленин, разрабатывая конкретные пути и способы перехода к социализму в земледелии, подчеркивал особое значение создания крупных образцовых общественных хозяйств на базе частнокапиталистических сельскохозяйственных предприятий. Еще до победы Советской власти в апреле 1917 года, определяя задачи дальнейшего развития революции, В. И. Ленин писал: «В интересах повышения техники производства хлеба и размеров производства, а также в интересах развития рационального крупного хозяйства и общественного контроля над ним, мы должны... добиваться образования из каждого конфискованного помещичьего имения крупного образцового хозяйства, под контролем Советов батрацких депутатов»138.
Это была установка на обобществление средств производства уже имеющихся крупных хозяйств, на превращение их в хозяйства социалистические. Ее правильность полностью подтвердилась в ходе Великой Октябрьской социалистической революции: все совхозы и громадное большинство первых колхозов возникли именно на базе бывших помещичьих хозяйств. Однако в то время основные массы крестьянства требовали распределения помещичьих земель в единоличное пользование. Созданные в первые годы Советской власти совхозы были немногочисленны. К моменту введения новой экономической политики, т. е. к началу 1921 года, на территории РСФСР (без автономных республик) насчитывалось 5365 совхозов, располагавших 3324 тыс. га земельной площади139.
Положение совхозов было тогда крайне тяжелым вследствие Гражданской войны и общей хозяйственной разрухи. Их материально-производственная база пришла в упадок, посевные площади и поголовье скота резко сократились. Государство не имело возможности сразу обеспечить совхозы всем необходимым для нормальной организации их хозяйства.
На протяжении восстановительного периода число совхозов заметно сократилось в результате укрупнения или ликвидации полностью разрушенных хозяйств. К 1925/26 году в РСФСР (без автономных республик) осталось 3347 совхозов с земельной площадью 2316,  1 тыс. га140. Но и сохранившиеся совхозы не могли полностью освоить пригодные для обработки земли. По данным 1925 года, потребность совхозов в мертвом инвентаре была удовлетворена всего на 55 %. Еще менее они были обеспечены тягловой силой (44 % потребности)141.
Агрикультурная роль совхозов не могла быть существенной и проявлялась прежде всего в форме снабжения крестьянских хозяйств племенным скотом, чистосортными семенами и посадочным материалом. Производственнотехническая помощь совхозов крестьянам только еще начинала налаживаться. Объединенные в специализированные тресты совхозы РСФСР в 1924/25 году имели 240 прокатных, 328 зерноочистительных и 562 случных пункта142.
Лишь наиболее связанные с крестьянскими хозяйствами совхозы стали обрастать различного рода кооперативными объединениями. Заметное участие в кооперировании крестьянского свеклосеяния принимали совхозы Сахаротреста. В конце 1925 года они были связаны с 3390 кооперативами, объединившими
322,  6 	тыс. крестьянских хозяйств143.
Совхозы в массе своей оставались еще убыточными, что не могло не ослаблять их влияние на развитие деревни, ограничивало масштабы их помощи трудящемуся крестьянству. Такое положение стало нетерпимым, когда на перед¬


165
ний план выдвинулись задачи социалистического преобразования сельского хозяйства.
Центральный Комитет ВКП(б) на протяжении 1926 года внимательно изучил состояние всех социалистических форм хозяйства в деревне, в том числе и совхозов, и 30 декабря принял постановление «Об итогах совхозного и колхозного строительства», имевшее чрезвычайно важное значение для дальнейшего развития и укрепления социалистических форм сельскохозяйственного производства. В этом постановлении была подчеркнута особая роль совхозов в подготовке и осуществлении социалистического преобразования сельского хозяйства, разработаны основные пути подъема совхозного производства и усиления их влияния на развитие крестьянских хозяйств144.
Резко увеличилось финансирование и производственное снабжение совхозов. Был ускорен переход их на новую материально-техническую базу. К концу 1927 года на совхозных полях работал уже 4651 трактор, общий уровень механизации вырос до 47,  4 %145. Прекратился процесс сокращения сети трестированных совхозов. Если на 1 января 1927 года в РСФСР их насчитывалось 1020 (с земельной площадью 909 тыс. га), то к концу года это число увеличилось до 1115 (а их земельная площадь - до 1187 тыс. га)146.
После XV съезда Коммунистической партии начался новый этап сельского строительства в нашей стране. Весной 1928 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение об организации в продолжение 4-5 лет в РСФСР и на Украине новых крупных совхозов по производству хлеба в районах, где не могут быть задеты новыми совхозами крестьянские наделы, в расчете на то, чтобы к концу этого срока иметь в них годовое производство товарного хлеба в размере 100 млн пудов. В июле 1928 года Пленум ЦК ВКП(б) утвердил эту директиву и наметил конкретную программу ее осуществления. Совхозное строительство, подчеркивалось в решениях Пленума, должно было содействовать осуществлению директив XV съезда об усилении социалистического сектора сельского хозяйства и решению зерновой проблемы. Новые совхозы должны были стать «мощными рычагами обобществления крестьянского земледелия»147.
Осенью 1928 года на целинных и залежных землях Заволжья, Северного Кавказа, Урала и Западной Сибири начали свою деятельность первые 10 молодых гигантов земледелия. Средняя земельная площадь каждого из них исчислялась в 54,  5 тыс. га. В 1929 году было создано еще 55 зерновых совхозов. С первого дня своего существования они вели производство на основе новейшей техники. В 1929 году на каждый зерносовхоз приходилось в среднем по 53 трактора. Уже в итоге двух осенних и одной весенней кампаний зерновые совхозы убрали урожай со 146,  1 тыс. га, получили 745 тыс. центнеров зерна, из которых сдали государству 502 тыс. центнеров148. Наиболее крупным был зерносовхоз «Гигант» в Сальском округе Северо-Кавказского края, имевший 140 тыс. га земли, 342 трактора, 79 автомашин и 9 комбайнов. В 1929 году совхоз при 2516 годовых рабочих засеял 60 тыс. га и собрал свыше 3 млн пудов зерна149.
Одновременно укреплялись и укрупнялись старые совхозы. К весне 1929 года их осталось 3042 - на 1601 меньше, чем было в 1926 году. Однако они имели уже 9678 тракторов. Общий уровень механизации совхозного земледелия поднялся до 60 %. Стоимость техники, имевшейся на каждый гектар посева, составляла примерно 44-45 рублей150.


166
Начался интенсивный рост посевной площади совхозов. В 1927 году под посевами в совхозах было занято 1 559,  2 тыс. га (1,  4% посевов страны), в
1928 году - 1 735 тыс. га (1,  5 %), а в 1929 году - уже 2 273,  8 тыс. га (1,  9 %)151. Повысилась урожайность: в 1927 году совхозы получили с 1 га посева 11,  4 центнера зерновых, а единоличники - 7,  6 центнера, в 1928 году соответственно -
11,  7 	и 7,  9, в 1929 году - 9,  7 и 7,  8152. Удельный вес совхозов в производстве зерна был еще незначительным (в 1927 году - 1,  5 % валовой продукции зерновых, в
1929 году - 1,  8 %153. Они не могли еще играть сколько-нибудь заметную роль в удовлетворении продовольственных нужд страны. В общем объем заготовленного в 1929 году хлеба совхозный хлеб составлял всего 28 %154. Однако начавшийся подъем совхозного производства свидетельствовал о больших возможностях социалистических форм хозяйства, делал их образцом для деревенской бедноты и середнячества.
Перед совхозами была поставлена задача оказания крестьянству прямой производственной и прежде всего технической помощи. В постановлениях ВКП(б) «Об итогах совхозного и колхозного строительства» от 30 декабря 1926 года, а также ЦИК и СНК СССР «О советских хозяйствах» от 16 марта 1927 года указывалось, что, «укрепляя и развивая свою техническую и производственную базу и повышая свою производительность совхозы тем самым должны усиливать свое агрикультурное влияние на перестройку сельского хозяйства как путем производства семенного и племенного материала, так и путем внедрения более высоких технических приемов обработки земли и содействия тракторами, сельскохозяйственными машинами окружающему крестьянскому хозяйству». При этом совхозы должны были «стремиться к объединению крестьянских хозяйств в производственные объединения (обобществление) в кооперативы»155.
Основной формой технической помощи совхозов крестьянскому населению была в то время организация машинопрокатных и зерноочистительных пунктов и мастерских для ремонта инвентаря. В системе трестированных совхозов РСФСР к концу 1926 года имелось 608 прокатных и зерноочистительных пунктов. В конце 1927 года их было уже 712, а в конце 1928 года - 858. Они на льготных условиях обрабатывали наделы бедняков, очищали им семенное зерно. О масштабах этой работы дают представление следующие данные: в ходе подготовки и проведения весенней посевной кампании 1928 года трестированные совхозы РСФСР очистили 1269 тыс. центнеров крестьянского зерна, в 1929 году - 4376 тыс. центнеров; прокат совхозного инвентаря весной 1928 года исчислялся в 20 535 машино-дней, а весной 1929 года - в 32 888 машино-дней. Сверх того эти совхозы своими силами обработали весной 1928 года 9439 га земель колхозов и деревенской бедноты (5014 га вспашки и 4425 га засева), а весной 1929 года - 37 783 га156.
Совхозы Белорусского треста за 1927 год бесплатно отсортировали посевного зерна для крестьян 146 тыс. центнеров, за 1928 год - 352 тыс., за 1929 год - 230 тыс. центнеров. Машины и орудия из прокатных пунктов в 1928 году использовались 11 076 дней против 4569 дней в 1927 году. Земли наиболее слабых бедняцких хозяйств обрабатывались бесплатно (в 1928 году - 724 га, в 1929 году - 2500 га)157.
Большую производственную помощь колхозам и единоличным хозяйствам оказывали также совхозы других систем. Зерносовхозы с момента организации обязывались «использовать излишки механической тягловой силы для обра¬


167
ботки крестьянских земель»158. Условия производственной помощи были столь выгодными, а ее хозяйственная эффективность столь значительной, что колхозы и единоличники уже к весне 1929 года дали совхозам заявки на обработку тракторами 110 582 га, что намного превышало их возможности. Тем не менее масштабы обработки крестьянских земель тракторами и машинами зерносовхозов были велики уже в самом начале их деятельности. Осенью 1928 года и весной 1929 года они обработали 46 859 га крестьянских земель, в том числе подняли 5286 га целины159. Всего же к концу 1929 года зерносовхозы вспахали колхозам и беднякам-единоличникам 627 тыс. га, посеяли и убрали урожай на площади 98 тыс. га160. Совхозы Сахаротреста за 1928 год обработали 30 668 га в беднейших хозяйствах (в 45 раз больше, чем за 1927 год)161.
Росла роль совхозов в распространении улучшенных и сортовых семян, племенного скота и т. д. За 1928 год трестированные совхозы РСФСР реализовали среди крестьян 671,  3 тыс. центнеров семенного зерна и 46,  7 тыс. голов племенного скота. В целях пропаганды передового опыта только в 1928 году организовали 201 сельскохозяйственную выставку, 118 показательных и опытных участков, провели 3854 лекции и беседы162.
Совхозы постепенно становились ведущими центрами экономического, политического и культурного развития деревни, опорными пунктами ее социалистического переустройства. В зонах непосредственного влияния совхозов особенно успешно развивались производственные объединения и колхозы. По данным Наркомзема и НК РКИ, на протяжении 1926-1927 годов совхозами РСФСР было организовано 150 коллективных племенных рассадников, 862 семеноводческих и около 470 коневодческих товариществ и т. д.  163
После XV съезда Коммунистической партии совхозы переносят центр тяжести организационной работы среди крестьянства на создание коллективных хозяйств. Уже весной 1928 года трестированные совхозы РСФСР помогли организовать 93 колхоза164. В Белоруссии, по данным на ноябрь 1929 года, совхозы организовали 59 коллективных хозяйств165. Совхозы Сахаротреста в Елецком округе Центрально-Черноземной области за 1929 год создали 16 колхозов, в Россошанском округе - 9 колхозов и 38 различных производственных объединений166.
Для широких кругов крестьянства совхозы постепенно становились школой организации крупного общественного хозяйства на базе новейшей техники. Тысячи крестьянских делегатов посещали совхозы, особенно зерновые, изучали их работу. Такие совхозы, как «Гигант» на Северном Кавказе, были хорошими пропагандистами перехода к новым общественным формам хозяйства.
Практика производственной помощи совхозов крестьянству привела к возникновению машинно-тракторных станций, сыгравших решающую роль в производственно-технической реконструкции сельского хозяйства. В соответствии с постановлениями ЦК ВКП(б) от 30 декабря 1926 года и Советского правительства от 16 марта 1927 года, обязавшими совхозы содействовать производственному кооперированию крестьянских хозяйств на базе новейшей техники, коллегия Наркомзема УССР весной 1927 года предложила правлению Украинского объединения совхозов провести опыт обработки тракторами крестьянских земель. Осуществить этот опыт было решено в зоне совхоза имени Шевченко167. Непосредственное руководство этой работой было поручено замечательному агроному-большевику А. М. Маркевичу.


168
В Одесском округе, где располагался этот совхоз, к тому времени появилось немало новых переселенческих поселков. Положение крестьян-переселенцев в первое время оказалось крайне тяжелым. «Большинство из нас, - писали крестьяне ряда поселков в “Известия”, - беднота, без лошадей, без инвентаря, не могли обработать отведенную нам землю и вынуждены были сдавать ее в аренду старожилам-кулакам за часть урожая. Урожай получался скверный, так как известно, что арендатор не станет чужую землю хорошо обрабатывать. Те небольшие кредиты, какие получались от государства, проедались нами, и с каждым годом мы больше беднели»168.
Естественно, что многие переселенцы приняли предложение обрабатывать землю тракторами. Первоначально выполнялись отдельные работы на условиях оплаты их деньгами в кредит. Однако уже к концу весенней кампании отчетливо выявилась нецелесообразность такой системы. Коллегия Наркомзема УССР постановлением от 8 августа 1927 года предложила Украинскому объединению совхозов организовать обработку крестьянских земель в течение всего годового цикла сельскохозяйственных работ и вместе с тем расширить масштабы этих работ. Осенью тракторная колонна заключила договор об обработке земель переселенческих хозяйств хуторов имени Красина, имени Калинина и имени Шевченко169.
Совхозное объединение выделило колонну из 10 тракторов, которые добросовестно выполнили на полях 250 переселенческих хозяйств следующие работы: обработку пара и посев по пару - 348 десятин, лущение и посев по лущевке - 178 десятин, вспашку под зябь - 376 десятин. Работы выполнялись в кредит по цене 30 рублей за десятину. «После той работы тракторов, какую мы видели, - писали крестьяне, - мы не хотим больше вести бедняцкое мелкое хозяйство, а решили организовать общественное тракторное хозяйство, в котором не будет отдельных крестьянских клочков посевов»170.
На XV съезде Коммунистической партии это письмо зачитал в своем докладе И. В. Сталин как пример такой помощи крестьянам, которая позволяет «продвинуть дело коллективизации деревни далеко вперед»171. В решениях съезда ставилась задача организации в совхозах тракторных колонн172.
К весне 1928 года был создан ряд новых тракторных отрядов. Как сообщали 18 марта «Известия», совхоз был «завален просьбами о заключении договоров». За время весеннего сева тракторная колонна (14 отрядов) обслуживала 1163 хозяйства с общей пахотной площадью 18 тыс. га. На полях работало 68 тракторов с соответствующим количеством пахотных и посевных орудий173. Взаимоотношения тракторной колонны и крестьян регулировались договором, заключенным на добровольной основе «в целях переустройства мелкого единоличного хозяйства с лучшим техническим оборудованием». По условиям договора межи, разделявшие индивидуальные участки, уничтожались, вся посевная площадь объединялась «в один земельный массив для полной общественной тракторной обработки». Устанавливался единый севооборот. Всю необходимую работу по обслуживанию тракторов производили сами крестьяне сообща. Договор предусматривал выполнение каждым двором работы «в размере, пропорциональном числящимся за ним земельным наделам». Соответственно величине наделов распределялся и урожай зерна - та его часть, которая оставалась после расчета за использование техники и за семена174.


169
Таким образом, не количеством и качеством труда определялась доля продукта, получаемого каждым крестьянином, а величиной индивидуального землепользования. Здесь, следовательно, мы вновь встречаемся с сочетанием коллективистских и мелкобуржуазных отношений, что вообще характерно для производственных объединений переходного типа. Однако здесь отношения социалистического характера сразу получают первостепенное место и намного шире охватывают производственную деятельность крестьянина. Тракторные колонны быстрее и решительнее ломали старые хозяйственные устои деревни, переводили ее на путь коллективизма. Еще до начала сева в хуторах и селах, заключивших договоры с тракторной колонной, было обобществлено 15 % пахотной площади175. А в ходе весеннего сева 15 земельных обществ из 26 перешли на устав тоза и 4 общества постановили организовать товарищества по совместной обработке земли к следующей посевной кампании176.
Колонна обязывалась предоставить крестьянам тракторный отряд со всеми орудиями и машинами, обеспечить их чистосортным посевным материалом, а также выделяла агронома и механика, под руководством которых осуществлялись все работы. Она же производила «обучение крестьян всем работам на тракторах и усовершенствованных орудиях и машинах». Все расходы по организации работы тракторных отрядов, амортизации и ремонту машин и инвентаря, на горючее, на оплату труда агронома и механика принимало на себя Украинское объединение совхозов. В уплату за все расходы оно получало четвертую часть валового сбора озимой пшеницы (основной товарной культуры) и третью часть других культур. Оплата за обработку полей под пропашными культурами производилась деньгами177. Крестьяне, как говорится в документах, «совершенно единодушно» предпочитали платить натурой, так как они меньше теряли в случае неурожая. К тому же такой метод расчета непосредственно заинтересовывал колонну в получении максимального урожая178.
В конце 1928 года тракторные колонны, работавшие в зоне совхоза имени Шевченко, были реорганизованы в 1-ю государственную машинно-тракторную станцию. Одновременно началось формирование другой государственной МТС - при совхозе «Хуторок» на Северном Кавказе. Она начала работу с весенней кампании 1929 года.
Опыт Украинского объединения совхозов привел к коренному перевороту в постановке проблемы тракторизации, открыл пути ускоренного перевода сельского хозяйства на новую материально-техническую базу. Инициативу подхватили прежде всего другие совхозы. Уже в 1928 году совхозы основных зерновых районов организовали 73 тракторные колонны179.
Опираясь на новый опыт, Главный хлопковый комитет с весны 1928 года перестроил работу тракторных отрядов в хлопководческих районах Средней Азии. Тракторные отряды там были организованы еще в 1924 году, так как экономическая и культурная отсталость среднеазиатских республик не позволяла сразу передать тракторы объединениям хлопкоробов. Весной 1928 года в хлопковых районах Ферганской долины и Ташкентского округа работало 11 отрядов, имевших 446 тракторов «фордзон». Количество тракторов в отрядах колебалось от 22 до 75.
Дехкане, обслуживаемые тракторными колоннами районов, объединялись в хлопковые товарищества. Дробность отдельных участков (от 0,  25 до 0,  65 га), наличие между ними арыков, земляных оград и древонасаждений понижали


170
производительность тракторов, вызывали излишние холостые пробеги, намного увеличивали себестоимость работ. Введение общественной обработки земли здесь было особенно сложным и трудным. Однако применение новой техники создавало потребность и вместе с тем условия для объединения земельных участков.
Всего тракторные отряды Главного хлопкового комитета в весеннюю кампанию 1928 года обслуживали 113 хлопковых товариществ, объединявших около 30 тыс. дехканских хозяйств, вспахивали им 28 576,  5 га. С осени 1928 года эти отряды стали передаваться хлопководческой кооперации. Впоследствии на их базе были созданы машинно-тракторные станции180.
Кооперативные тракторные колонны возникали весной 1928 года в непосредственной близости от совхоза имени Шевченко в Одесском округе УССР. Они были созданы кредитными товариществами селений Сычевка, Петровка, Визорка, Кадамычевка, Коблево, Кардашовка. В ходе их организации были заключены договоры с 26 земельными обществами на обработку 9 тыс. га посевов181.
Сельскохозяйственная кооперация РСФСР приступила к формированию тракторных колонн также с весны 1928 года. На Северном Кавказе уже в марте началась организация двух колонн. К началу апреля был создан тракторный отряд крестьянским обществом взаимопомощи станицы Раздельной для обслуживания бедняцких хозяйств. Такой же отряд работал в станице Дядьковской182. В апреле начала работу Канглинская (впоследствии Минераловодская) тракторная колонна в Терском округе. Это была первая крупная тракторная колонна сельскохозяйственной кооперации РСФСР. Она вела работу на полях тоза «Интернационал», в который входило 286 хозяйств. Большая часть земельного надела товарищества - 1966 га из 2598 - представляла собой многолетнюю залежь. Тракторная колонна помогала крестьянам освоить всю эту площадь уже в 1928 году183.
Появились первые 8 опытных тракторных отрядов в Среднем Поволжье (6 - при совхозах Госсельсиндиката, 1 - при Кинельском сельскохозяйственном институте и 1 - при Кошкинском кредитном товариществе в Ульяновском округе). В каждом из них было от 3 до 10 тракторов184.
Центральные кооперативные органы РСФСР - Сельскосоюз, Хлебоцентр и Колхозцентр - по соглашению, заключенному в июне 1928 года, решили приступить к совместной организации 11 крупных тракторных колонн в районах контрактации посевов системой Хлебоцентра185.
К середине августа - началу сентября в основных зерновых районах РСФСР было уже организовано 13 тракторных колонн, обслуживавших 86 земельных обществ.
На Северном Кавказе вслед за Канглинской тракторной колонной появились две новые. В августе 1928 года начала работу Бейсугская колонна в Кубанском округе, в сентябре - Александровская при Азовском машинном товариществе в Донецком округе. Четыре колонны были созданы в Центрально-Черноземной области - Охочевская (Курский округ), Таловская (Борисоглебский округ), Паревская (Тамбовский округ) и Иловай-Дмитриевская (Козловский округ). В Нижнем Поволжье почти одновременно - 18 и 20 августа - выехали на объединенные поля крестьян тракторы Шантальской колонны (Краснокутский кантон) и Криушанской (Балашовский округ). В сентябре приступила к рабо¬


171
те колонна в Хоперском округе. 22 августа начала вспашку крестьянских полей под зябь Чапаевская тракторная колонна в Среднем Поволжье. Две колонны - Феодосийская и Евпаторийская - были созданы в Крыму.
Все эти колонны по технической оснащенности были в 3-4 раза крупнее тракторных отрядов кредитных товариществ, работавших весной 1928 года. Они имели 326 тракторов, т. е. в среднем по 25 каждая. В обслуживаемых ими сельских обществах и колхозах уже осенью 1928 года насчитывалось 6140 крестьянских дворов (в среднем по 472 на колонну) с земельным массивом 66 739 га (по 5 тыс. га на каждую)186.
При организации тракторных колонн партийные, советские и кооперативные организации встретились с серьезными препятствиями. Необходимо было справиться не только с трудностями, порождавшимися недостатком и плохим состоянием тракторов и тракторного инвентаря, нехваткой квалифицированных механиков и трактористов, отсутствием землеустройства обслуживаемых объединений и т. п. Необходимо было преодолеть сомнения и колебания крестьян, разоблачать антиколхозную агитацию кулачества.
Кулаки понимали, что тракторные колонны несут освобождение бедноте и малоимущим середнякам, в корне подрывают основу их существования, и использовали самые разнообразные средства, чтобы помешать организации и работе колонн. Они запугивали крестьян, распуская слухи, будто у них будет отобран инвентарь и хлеб, а их превратят в батраков и т. п. Кулацкое сопротивление не ограничилось только агитацией. В селе Паревке (Тамбовский округ) кулаки подожгли гумна и жилища избранных крестьянами уполномоченных по организации колонны. В Балашовском районе уполномоченный по организации тракторной колонны был убит. В Терском округе имелись случаи обстрела в поле трактористов Ново-Кумагорской колонны и было совершено нападение на техника этой колонны. В Таловской колонне кулаки портили тракторы и инвентарь187.
Однако сопротивление кулачества повсеместно преодолевалось. Уже осенью 1928 года тракторные колонны добились заметного производственного эффекта. Они вспахали под зябь 18 431 га, тогда как прежде зяблевая вспашка в районах их работы почти не применялась. Кроме того, они засеяли чистосортными семенами 4974 га озимых. Трехпольные севообороты заменялись более совершенными. За счет подъема целинных и залежных земель, за счет устранения межников посевная площадь в обслуживаемых объединениях увеличилась на 20-50 %. Наконец, тракторные колонны обмолотили 17 550 тонн зерна188.
Производственные успехи первых колонн наглядно убеждали крестьян в преимуществах тракторной обработки крупных земельных массивов, в выгодности коллективного труда. Они приобрели огромную популярность в деревне. К концу октября 1928 года кооперативные организации получили заявки на организацию 100 новых колонн189.
Итоги первого года работы тракторных колонн и станций были подведены на XVI конференции ВКП(б). В числе главных рычагов социалистической реконструкции сельского хозяйства конференция указывала на «развитие широкой сети государственных и кооперативных машинно-тракторных станций как одного из методов обобществления важнейших производственных процессов всей массы индивидуальных хозяйств»190. Конференция обратила внимание


172
партийных организаций на особую роль машинно-тракторных станций в деле перехода целых сел и деревень к коллективным формам труда.
Для организации новых колонн кооперации был предоставлен государственный кредит. К началу весенней посевной кампании 1929 года основные затраты на тракторные колонны исчислялись в 5 533 951 рубль, из них 63,  5 % составляли средства системы сельскохозяйственного кредита, 30 % - собственные средства кооперации, 6,  5 % - местные средства191.
В создании тракторных колонн и станций активное участие приняли рабочие промышленных предприятий. Весной 1929 года при помощи шефского общества Замоскворецкого района Москвы была создана Еголдаевская колонна из 28 тракторов в Ряжской волости Рязанского округа, обслуживавшая 800 крестьянских хозяйств192. 2 июля 1929 года коллективы московского завода «Коса» и люберецкого завода имени Ухтомского обратились с призывом к рабочим столицы создать тракторную колонну для крестьян Среднего Поволжья. «...  Нужна реальная помощь крестьянству, - писали они. - Мы, рабочие завода «Коса» и люберецкого завода с[ельско]х[озяйственных] машин им[ени] Ухтомского отработали на покупку трактора для Поволжья... Отработайте и вы несколько часов на приобретение тракторной колонны. Пусть к нашим тракторам присоединится еще цепь новых тракторов, образуя большую тракторную колонну имени пролетарской столицы»193.
Этот призыв встретил живой отклик рабочих Москвы. 6 августа 1929 года - в «День индустриализации» - рабочие большинства предприятий вынесли решение собрать необходимые средства, работая сверхурочно. К 9 августа было собрано около 60 тыс. рублей194.
В организации тракторных колонн и станций участвовали комсомольцы многих городов. В Северо-Кавказском крае именно комсомольцы явились инициаторами сбора средств на тракторные колонны. «Комсомолец, на трактор! За создание краевой организацией комсомола колонны тракторов!» - таков был один из лозунгов молодежного «похода за урожай»195. Из 80 тыс. рублей около 54 тыс. собрали комсомольцы. В Ленинграде комсомольцы Выборгского района на собранные деньги купили 11 тракторов196.
Государственная помощь и поддержка трудящегося крестьянства и рабочего класса дали возможность и кооперации добиться на протяжении 1929 года значительных успехов. К началу весеннего сева число кооперативных тракторных колонн в РСФСР выросло на 45. В Центрально-Черноземной области их стало 12 (было 4), на Северном Кавказе - 8 (было 3), в Нижнем Поволжье - 7 (была 1). Появились тракторные колонны в Сибири (Новосибирская, Слав- городская, Павлодарская), Татарской АССР (Чистопольская) и Центрально- Промышленном районе (Еголдаевская). Эти колонны обслуживали 229 сельских обществ, объединявших 16 037 крестьянских хозяйств с земельным массивом
300,  9 	тыс. га. К осени (на 15 августа) сельскохозяйственная кооперация довела число тракторных колонн до 58. Они имели уже 1705 тракторов (в среднем по 29 на колонну) и обслуживали 40 808 крестьянских хозяйств, общая площадь земельных наделов которых достигла 729,  8 тыс. га197.
Значительную сеть тракторных колонн и станций создала сельскохозяйственная кооперация Украинской республики. Украинская кооперация первой организовала на базе колонн мощные по технической вооруженности машинно- тракторные станции. К весне 1929 года на Украине насчитывалось уже 7 коопе¬


173
ративных МТС. Кроме того, Украинское объединение совхозов организовало новую МТС при Титусовском совхозе в районе Бердичева198.
Работа тракторных колонн произвела настоящий революционный переворот в развитии сельскохозяйственного производства обслуживаемых ими крестьянских хозяйств и колхозов. Облегчая земледельческий труд, тракторные колонны в огромной степени повышали его производительность, позволили расширить посевные площади, поднять урожайность. Крестьянину стали доступны целинные земли и залежи. Отдельные МТС и тракторные колонны удвоили и утроили посевные площади обслуживаемых ими хозяйств. По очень приблизительным подсчетам, за 1929 год они освоили 54 тыс. га целины и залежных земель. Только расширение посевных площадей дало обслуживаемым тракторными колоннами и станциями хозяйства свыше 3 млн пудов хлеба199. Крестьянское хозяйство получило большие возможности применить в действительно широких масштабах основные достижения научной агротехники. Среднее повышение урожая зерновых по сравнению с полями соседних крестьянских хозяйств поднялось на 30-40 %200.
С первых дней существования тракторных колонн и МТС ярко проявилась их роль опорных пунктов сплошной коллективизации, могучего рычага обобществления производства трудовых крестьянских хозяйств и освобождения их от кулацкой эксплуатации. Мощное развитие колхозного движения наблюдалось в районах всех без исключения тракторных колонн и станций. Общее количество коллективизированных хозяйств в зоне Павловской МТС Северо- Кавказского края за первые годы ее работы выросло с 200 до 1878, в зоне Шку- ринской МТС - с 866 до 2691, в зоне Бурсаковской МТС - со 136 до 596, в зоне Саженской МТС - со 101 до 658 и т. д. В столь же значительных масштабах этот процесс наблюдался в других районах страны. К началу 1929 года в зоне деятельности 13 тракторных колонн РСФСР было создано 80 колхозов и производственных объединений. К августу уже 58 колонн обрабатывали поля 362 колхозов и производственных товариществ201.
Машинно-тракторные станции с первых дней своего существования стали играть выдающуюся роль в социалистическом преобразовании сельского хозяйства. С их помощью Коммунистическая партия и Советское государство осуществляли централизованное распределение и использование техники, что позволило в кратчайший исторический срок решить задачу технической реконструкции сельского хозяйства. Если бы не было МТС, потребовался бы намного более длительный период для перевода всего сельского хозяйства на новую техническую базу, а следовательно, и для осуществления задач социалистического преобразования деревни.
В условиях обострения международных отношений, в условиях усиливавшихся хозяйственных трудностей и нараставших социальных конфликтов Коммунистическая партия встала на путь одновременного осуществления и индустриализации, и социалистического преобразования сельского хозяйства. После XV съезда партии в стране развернулась огромная подготовительная работа для перехода основных масс крестьянства на путь крупного коллективного хозяйства. Она дала свои результаты. Внедрение новой техники, возникновение тракторных колонн и машинно-тракторных станций, развертывание совхозного строительства, быстрый рост сельскохозяйственной кооперации, в особенности


174
различного рода производственных объединений, создавали предпосылки для развития колхозного движения.
Наша страна оказалась вынужденной перейти к сплошной коллективизации сельского хозяйства, когда только часть крестьянства успела перейти первичные ступени кооперирования. Для большинства крестьян сплошная коллективизация представляла собой непосредственный переход от мелкого единоличного хозяйства к крупному коллективному. Новая материально-техническая база для сельского хозяйства должна была создаваться в ходе сплошной коллективизации и после ее развертывания. Техническая и социальная реконструкция сельского хозяйства развертывались одновременно. Кадры, способные наладить крупное производство, эффективно использовать новую технику, внедрить приемы научной агрономии, также готовились непосредственно в процессе массовой организации колхозов. В тракторных колоннах и машинно-тракторных станциях была найдена весьма эффективная форма организации и использования новой машинной техники и квалифицированных кадров в условиях революционного преобразования сельскохозяйственного производства, когда возникло огромное количество небольших по размерам, экономически и организационно еще не окрепших колхозов. С переходом к сплошной коллективизации сеть машинно- тракторных станций и их техническая оснащенность быстро растут.
Примечания
1 КПСС в резолюциях... Ч. II. С. 195.
2 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 44. С. 9.
3 КПСС в резолюциях... Ч. II. С. 195.
4 XXII съезд Коммунистической партии Советского Союза. Т. III. С. 236.
5 См.: Локшин Э. Ю. Очерки истории промышленности СССР (1917-1940). М., 1956. С. 152-154.
6 См.: СССР за 15 лет. С. 243.
7 См.: Промышленность СССР. Статистический справочник. М., 1936. С. 3.
8 См.: КПСС в резолюциях... Ч. II. С. 570; Ч. III. С. 44,  140,  184 и др.; Пятилетний план народно-хозяйственного строительства СССР. Т II. Ч. 1. Изд. 2-е. М., 1929. С. 254-257; Итоги повышения первого пятилетнего плана развития народного хозяйства Союза ССР. Изд. 2-е. М., 1934. С. 94,  103-105,  115,  139.
9 См.: Коломийченко И. И. Создание тракторной промышленности в СССР. История СССР. 1957. №  1.
10 КПСС в резолюциях... Ч. II. С. 472.
11 Там же. С. 437.
12 Там же. С. 451.
13 Там же.
14 Там же. С. 475.
15 См. там же. С. 438, 454.
16 Там же. С. 456.
17 ЦПА ИМЛ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 417. С. 132.
18 КПСС в резолюциях... Ч. II. С. 554.
19 ЦГАОР. Ф. 5446. Он. 10. Д. 459. Л. 2.
20 Социалистическое строительство СССР. 1934. С. 12, 30-31.
21 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 38. С. 204.
22 ЦГАОР. Ф. 5446. Оп. 11. Д. 779. Л. 35; Оп. 12. Д. 8100. Л. 30; Социалистическое строительство СССР. 1936. С. 160.
23 Машина в деревне. 1929. № 9. С. 20.


175
24 Социалистическое строительство СССР. 1936. С. 161-162.
25 См:. Данилов В. П. Создание материально-технических предпосылок коллективизации сельского хозяйства в СССР. С. 137.
26 СССР. Год работы правительства. (Материалы к отчету за 1926-1927 бюджетный год). М., 1928. С. 237.
27 См.: К вопросу об очередных задачах работы в деревне. Материалы к XV съезду ВКП(б). С. 36, 84.
28 КПСС в резолюциях... Ч. II. С. 478.
29 Там же. С. 483-484.
30 См: Данилов В. П. Указ. соч. С. 137.
31 См.: Сельскохозяйственный кредит. 1929. № 7. С. 17; ЦГАОР. Ф. 5674. Oп. 1. Д. 37. Л. 80-81.
32 См.: Сельскосоюз. Информационный бюллетень. 1928. № 5. С. 11; Сельскохозяйственный кредит в СССР. Постановления ЦИК и СНК СССР и СТО. Решения съездов и конференций ВКП(б). М., 1929. С. 234-236.
33 СУ. 1929. №29. Ст.  310.
34 ЦГАОР. Ф. 4085. Оп. 9. Д. 639. Л. 101.
35 ЦГАОР. Ф. 5446. Оп. 10. Д. 569 а. Л. 69.
36 См:. Правда. 1928. 20 мая.
37 ЦГАНХ. Ф. 4106. Оп. 3. Д. 1506. Л. 101, 105, 117; см.: Сельскохозяйственная кооперация. 1928. № 21. С. 53.
38 ЦГАОР. Ф. 5446. Оп. 10. Д. 569 а. Л. 149.
39 Сдвиги в сельском хозяйстве СССР между XV и XVI партийными съездами. С. 88.
40 ЦГАНХ. Ф. 4108. Оп. 1. Д. 241. Л. 243-244 (по материалам о работе 25 тысяч снабженческих кооперативов).
41 См.: Два года работы. Материалы к отчету правительства РСФСР. М., 1931. С. 46.
42 Социалистическое строительство СССР. 1936. С. 248-249.
43 См: Дудин К. Ф. Применение трактора в крестьянском хозяйстве. М., 1927. С. 50.
44 См.: Сельскохозяйственная кооперация. 1928. № 20. С. 58.
45 Отчет Народного комиссариата земледелия РСФСР XII Всероссийскому съезду Советов за 1923-1924 г. М., 1925. С. 224.
46 Первое совещание тракторных работников сельскохозяйственной кооперации (декабрь 1925 г.  ). М., 1926. С. 39.
47 См.: Сельскохозяйственная газета. 1929. 21 марта.
48 Сельскохозяйственный кредит. 1929. № 4. С. 27.
49 Деятельность СНК и СТО. Сводные материалы за II квартал (январь-март) 1928/29 г. М., 1929. С. 31.
50 Сдвиги в сельском хозяйстве СССР между XV и XVI партийными съездами. С. 88.
51 Собрание законов и распоряжений Рабоче-крестьянского правительства Союза Советских Социалистических Республик (далее - СЗ). 1925. № 52. Ст. 396; 1927. № 33. Ст. 349.
52 См.: Тракторизация сельского хозяйства РСФСР. М., 1930. С. 24.
53 СЗ. 1925. № 52. Ст. 396.
54 ЦГАНХ. Ф. 4106. Оп. 2. Д. 130. Л. 17.
55 Тракторизация нашей деревни. Материалы II Всероссийского тракторного совещания. М., 1927. С. 24.
56 СЗ. 1926. № 77. Ст. 633.
57 Справочник по народному хозяйству. М., 1928. С. 47.
58 См.: СУ. 1927. № 115. Ст. 768.
59 См.: СССР. Год работы правительства. 1929. С. 213-214.
60 ЦГАНХ. Ф. 4106. Оп. 3. Д. 1506. Л. 98.
61 См.: Колхозы СССР. Статистический справочник. М., 1929. С. 43.
62 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 39. С. 310.


176
63 См:. Данилов В. П. Указ. соч. С. 227, 264.
64 См.: Материалы по перспективному плану развития сельского и лесного хозяйства (1928/29-1932/33 гг.  ). Ч. 6-А. С. 22, 25, 28,  35,  45.
65 КПСС в резолюциях... Ч. II. С. 478.
66 Данилов В. П. Указ. соч. С. 244-245.
67 См.: Сдвиги в сельском хозяйстве СССР между XV и XVI партийными съездами. С. 82-83.
68 Тракторизация сельского хозяйства РСФСР. С. 47.
69 ЦГАОР. Ф. 5446. Оп. 11. Д. 779. Л. 55.
70 Правда. 1928. 20 апреля.
71 ЦГАНХ. Ф. 4106. Оп. 3. Д. 1000. Л. 10.
72 Правда. 1928. 20 апреля.
73 См.: Социалистическое строительство Союза ССР (1933-1938 гг.  ). Статистический сборник. М.; Л., 1939. С. 89; СССР. Год работы правительства. 1930. С. 171.
74 См.: Сдвиги в сельском хозяйстве СССР между XV и XVI партийными съездами. С. 109.
75 ЦГАОР. Ф. 5446. Оп. 10. Д. 473. Л. 12-13.
76 Итоги выполнения первого пятилетнего плана развития народного хозяйства Союза ССР. С. 135.
77 Материалы по перспективному плану развития сельского и лесного хозяйства (1928/29-1932/33 гг.  ). Ч. 6-А. С. 13.
78 См.: Сдвиги в сельском хозяйстве СССР между XV и XVI партийными съездами. С. 109-111.
79 Социалистическое строительство СССР. 1934. С. 166, 167.
80 Социалистическое сельское хозяйство СССР. Статистический сборник. М.; Л., 1939. С. 24.
81 См.: Тракторизация сельского хозяйства РСФСР. С. 100-101.
82 См.: Сдвиги в сельском хозяйстве СССР между XV и XVI партийными съездами. С. 92-93,  109. Плугов в этих краях имелось 32,  9 %, борон - 38,  1 %.
83 Машина в деревне. 1928. № 3. С. 15.
84 Ленинский путь. Ростов-на-Дону. 1928. № 1. С. 21.
85 ЦГАОР. Ф. 5446. Оп. 11. Д. 779. Л. 59.
86 Борисов Ю. С. Подготовка производственных кадров сельского хозяйства СССР в реконструктивный период. М., 1960. С. 11.
87 Пятилетний план народно-хозяйственного строительства СССР. Т. II. Ч. 2. Изд. 2-е. М., 1929. С. 255; ЦГАОР. Ф. 4085. Оп. 9. Д. 389. Л. 63.
88 Борисов Ю. С. Указ. соч. С. 12; СССР. Год работы правительства. 1929. С. 218.
89 Сельскохозяйственная газета. 1929. 10 мая, 4 июня; Статистический справочник СССР за 1928 год. С. 291. В то время кооперация охватывала около 40 % крестьянских хозяйств.
90 ЦГАОР. Ф. 4085. Оп. 9. Д. 639. Л. 155.
91 ЦГАНХ. Ф. 7446. Оп. 1. Д. 18. Л. 49, 53-56.
92 КПСС в резолюциях... Ч. II. С. 470.
93 Социалистическое строительство СССР. 1934. С. 362-363.
94 Материалы по истории СССР. Вып. VII. М., 1959. С. 158.
95 Основные показатели потребительской кооперации СССР. Потребительская кооперация в народном хозяйстве СССР. М., 1929. С. 166.
96 Вся кооперация СССР. Справочник-ежегодник для кооператоров и хозяйственников. М., 1928. С. 126.
97 Основные показатели потребительской кооперации СССР... С. 55.
98 Социалистическое строительство СССР. 1934. С. 362-363.
99 Там же.


177
100 Сеть сельскохозяйственных коопераций СССР. (Сборник статистических материалов). М., 1929. С. 45,  80.
101 См. там же. Простейшие производственные объединения учтены не полностью, поскольку многие из них не входили в систему сельскохозяйственной кооперации. С другой стороны, колхозами нередко считались и простейшие производственные товарищества. В действительности число коллективных хозяйств было намного меньше. Начиная с 1928 года соотношение колхозов и простейших объединений зафиксировано более точно.
102 КПСС в резолюциях... Ч. II. С. 149.
103 Там же. С. 147.
104 ЦГАНХ. Ф. 3983. Оп. 4. Д. 50. Л. 4; Оп. 5. Д. 26. Л. 44; ЦГАОР. Ф. 4085. Оп. 9. Д. 639. Л. 318.
105 ЦГАНХ. Ф. 3983. Оп. 5. Д. 26. Л. 21-22.
106 КПСС в резолюциях... Ч. II. С. 476.
107 См.: Материалы исследования кооперативного развития крестьянского хозяйства. Т. I. М., 1928.
108 См.: Кооперация к XV съезду ВКП(б). М., [1927]. С. 23; СССР. Год работы правительства. 1930. С. 279.
109 СССР. Год работы правительства. 1930. С. 193.
110 ЦГАНХ. Ф. 3983. Оп. 2. Д. 11. Л. 45; Оп. 6. Д. 6. Л. 137.
111 См.: Хлебоцентр. Итоги контрактации и результаты агропроизводственной деятельности хлебной сельскохозяйственной кооперации, связанные с контрактацией (далее - Итоги контрактации...  ). М., 1929. С. 8-9.
112 Итоги контрактации... С. 12.
113 Там же. С. 7.
114 ЦГАОР. Ф. 3983. Оп. 6. Д. 6. Л. 36. Разумеется, возникновение этих колхозов и производственных товариществ обусловлено воздействием и других факторов.
115 По данным Хлебоцентра, 5560 товариществ со 139 тыс. членов (Итоги контрактации... С. 10); по данным НК РКИ РСФСР, 5625 товариществ со 140 263 членами // ЦГАОР. Ф. 4085. Оп. 9. Д. 810. Л. 62.
116 См.: Хлебоцентр в цифрах. М., 1930. С. 6, 8.
117 Данные для этой таблицы взяты главным образом из официальной отчетности Советского правительства и Союза союзов сельскохозяйственной кооперации: СССР. Год работы правительства. 1929. С. 307-308; СССР. Год работы правительства. 1930. С. 262, 270; Сеть сельскохозяйственной кооперации СССР. С. 45, 80; ЦГАНХ. Ф. 3983. Оп. 2. Д. 35. Л. 1; Д. 47. Л. 86; Оп. 3. Д. 106. Л. 18; ЦГАОР. Ф. 5446. Оп. 10. Д. 569 а. Л. 91, 142. Цифры, взятые в квадратные скобки, исчислены. Правильность подсчетов подтверждается сведениями о количестве универсальных, кредитных и специальных сбытовых товариществ (на 1 октября 1928 года - 26 200, на 1 сентября 1929 года - 26 700), которые составляли основное ядро торговых форм сельскохозяйственной кооперации. (См.: СССР. Год работы правительства. 1930. С. 266). Данные этой таблицы неполны, особенно по группе производственных объединений, среди которых было много «диких».
Полных статистических данных о «чисто» кооперировании (без повторного членства), к сожалению, не имеется. Поэтому приведенными в таблице данными, как и во всей статистике, общий уровень кооперированности несколько завышен. Ближе к действительности показатели об уровне кооперированности по отдельным формам кооперации. В группе повторно кооперированных основное место принадлежало членам простейших производственных объединений и колхозов, поскольку последние, как правило, входили в состав кредитных, универсальных или сбыто-снабженческих кооперативов. В середине 1929 года членами сельскохозяйственной кооперации являлось 83,  3 % колхозов (см.: Сдвиги в сельском хозяйстве СССР между XV и XVI партийными съездами. С. 42). Поэтому в своих исчислениях мы условно принимаем за коэффициент повторного кооперирования членов колхозов и простейших производственных объединений 4/5. По¬


178
вторное членство имело место и в торговых формах кооперации (например, в кредитном и сбыто-снабженческом кооперативе одновременно), но в значительно меньшей мере. Авторы материалов к отчету правительства за 1927/28 год определяли действительный уровень кооперирования крестьянства на начало апреля 1928 года примерно в 35 % (см.: СССР. Год работы правительства. 1929. С. 307).
Исключив из сводных показателей 4-5 членов производственных форм кооперации и уменьшив еще на 4-5 % остаток, получим приблизительно верный показатель реального количества кооперированных хозяйств.
Исчисление процента кооперированности производилось от общего количества крестьянских хозяйств по уточненным данным, опубликованным в начале 30-х годов. При этом бралось общее количество как индивидуальных, так и коллективизированных хозяйств. Ввиду того что данные о количестве крестьянских хозяйств в названных источниках приводятся по итогам весенних опросов, для исчисления уровня кооперированности на октябрь соответствующего года брался средний показатель между показателями предшествующего и последующего весеннего опроса.
118 Здесь число машинных товариществ дается по более полным данным (см.: Данилов В. П. Указ. соч. С. 415-417).
119 См.: Сельскохозяйственная кооперация. 1928. № 2. С. 28, 29.
120 ЦГАНХ. Ф. 3983. Оп. 2. Д. 11. Л. 96.
121 См.: Сельскохозяйственная кооперация. 1928. № 2. С. 28.
122 ЦГАНХ. Ф. 3983. Оп. 2. Д. 11. Л. 96.
123 СЗ. 1927. № 15. Ст. 161.
124 Там же.
125 См.: КПСС в резолюциях... Ч. II. С. 462.
126 Там же. С. 484.
127 См.: Данилов В. П. Указ. соч. С. 415.
128 Известия ЦК ВКП(б). 1928. № 21. С. 14 (курсив наш. - Авт.  ); ср.: Известия ЦК ВКП(б). 1928. № 9-10. С. 20.
129 ЦГАНХ. Ф. 3983. Оп. 2. Д. 11. Л. 41.
130 ЦГАОР. Ф. 4085. Оп. 9. Д. 639. Л. 631, 666.
131 ЦГАОР. Ф. 4085. Оп. 9. Д. 628. Л. 117; ЦГАНХ. Ф. 3983. Оп. 2. Д. 11. Л. 22.
132 ЦГАОР. Ф. 5446. Оп. 10. Д. 569 а. Л. 144,  162.
133 Там же. Л. 162.
134 Известия Северо-Кавказского крайкома ВКП(б). 1928. № 19. С. 25-26; 1929. № 15. С. 18.
135 См.: Колхозы в 1929 году. Итоги сплошного обследования колхозов. М., 1931. С. 248-249.
136 См. там же.
137 См.: Данилов В. П. Указ. соч. С. 415-416.
138 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 31. С. 166.
139 См.: Совхозы к XV годовщине Октября. М., 1932. С. 231.
140 См.: Галевиус Ф. К. Совхозы в системе социалистического строительства. М., 1928. С. 17.
141 См.: Из истории совхозного и колхозного строительства // Исторический архив. 1960. № 1.  С. 27.
142 См.: Советское народное хозяйство в 1921-1925 гг. М., 1960. С. 288.
143 См.: Кувшинов И. С. Основные вопросы организации крупных советских хозяйств. М.;  Л., 1930. С. 141.
144 См.: Директивы КПСС и Советского правительства по хозяйственным вопросам. Сборник документов. Т. I.  1917-1928 годы. М., 1957. С. 625-631.
145 См.: СССР за 15 лет. С. 50, 105; Совхозы к XV годовщине Октября. С. 230. Ряд статистических сборников ЦУНХУ Госплана СССР, изданных в 1935-1936 годах (СССР в цифрах. М., 1935. С. 73; Социалистическое строительство СССР. 1936. С. 258 и др.  ),


179
приводят те же сведения о числе тракторов в совхозах, но относят их уже к следующему году. Так, например, приведенная в тексте цифра этими изданиями отнесена к 1928 году без оговорки, на какой именно момент года она относится. В справочнике же Наркомзема СССР и Наркомсовхозов на конец 1928 года дается цифра 6,  7 тыс. тракторов // Сельское хозяйство СССР. Ежегодник 1935 г. М., 1936. С. 191, 715; в других сборниках эта цифра относится уже к следующему, 1929 году. Различия в показателях объясняются тем, что сведения в совхозной отчетности давались или на конец хозяйственного года (т. е. на 30 сентября), или на начало следующего хозяйственного года (т. е. на 1 октября). Хотя суть дела от этого не меняется, однако, учитывая, что завоз тракторов приурочивался к началу весеннего сева, относить сведения отчетов правильнее к минувшему, а не к наступающему году.
 146 ЦГАОР. Ф. 3316. Оп. 20. Д. 826. Л. 216-217.
147 КПСС в резолюциях... Ч. II. С. 517.
148 См.: Богденко М. Л. Строительство зерновых совхозов в 1928-1932 гг. М., 1958. С. 175, 244, 246-247.
149 См.: Построение фундамента социалистической экономики в СССР. 1926-1932 гг. М., 1960. С. 98.
150 См.: Сельское хозяйство СССР. Ежегодник 1935 г. С. 191, 715; СССР за 15 лет. С. 50,  105; Совхозы к XV годовщине Октября. С. 33.
151 См.: Социалистическое строительство СССР. 1934. С. 180-181.
152 См.: Социалистическая реконструкция сельского хозяйства. 1930. № 8. С. 114.
153 См.: Социалистическое строительство СССР. 1936. С. 342-343.
154 См.: Сельское хозяйство от VI к VII съезду Советов. М., 1935. С. 24-25.
155 Директивы КПСС и Советского правительства по хозяйственным вопросам. Т. I. С. 625, 626, 659-660.
156 См.: Совхоз. 1929. № 8. С. 15, 32; ЦГАОР. Ф. 4085. Оп. 9. Д. 607. Л. 33.
157 См.: Участие совхозов в социалистической перестройке деревни в 1929— 1930 гг. Сост. М. Л. Богденко // Материалы по истории СССР. Вып. VII. С. 288; Сельскохозяйственная газета. 1929.  17 ноября.
158 ЦГАОР. Ф. 5446. Оп. 1. Д. 678. Л. 22.
159 ЦГАОР. Ф. 374. Оп. 9. Д. 377. Л. 75.
160 См.: Народное хозяйство СССР. Статистический справочник 1932 г. М.; Л., 1932. С. 128, 289-290.
161 См.: Материалы по истории СССР. Вып. VII. С. 290.
162 См.: Совхоз. 1929. № 8. С. 31-32.
163 ЦГАОР. Ф. 4085. Оп. 9. Д. 607. Л. 33.
164 См. там же.
165 См.: Сельскохозяйственная газета. 1929.  17 ноября.
166 См.: Совхоз. 1929. № 12. С. 18.
167 ЦГАОР. Ф. 5446. Оп. 10. Д. 491. Л. 16.
168 Известия. 1927. 22 нояб.
169 ЦГАОР. Ф. 5446. Оп. 10. Д. 491. Л. 16.
170 Известия. 1927. 22 нояб.
171 См.: Сталин И. В. Соч. Т. 10. С. 309.
172 См.: КПСС в резолюциях... Ч. II. С. 484.
173 См.: Машина в деревне. 1928. № 4. С. 8.
174 См. там же. С. 8, 16. В 1928 году продукция была распределена «между дворами пропорционально земельной площади» // ЦГАОР. Ф. 5446. Оп. 10. Д. 491. Л. 21.
175 См.: Известия. 1928.  18 марта.
176 ЦГАОР. Ф. 5446. Оп. 10. Д. 491. Л. 26.
177 См.: Машина в деревне. 1928. № 4. С. 16-17.
178 ЦГАОР. Ф. 5446. Оп. 10. Д. 491. Л. 18.
179 См /.  Дудин К. Ф. Организация тракторных колонн. М., 1929. С. 12.


180
180 ЦГАОР. Ф. 5446. Оп. 10. Д. 498. Л. 1,  19, 37-46, 62; СЗ. 1928. № 33. Ст. 295.
181 См.: Правда. 1928. 29 марта.
182 См.: Известия. 1928. 28 марта, 6 апр.
183 См.: Данилов В. П. Указ. соч. С. 355, 356,  433.
184 См.: Машина в деревне. 1928. № 10. С. 15.
185 ЦГАНХ. Ф. 4106. Оп. 1. Д. 144. Л. 154-155; Ф. 3983. Оп. 6. Д. 6. Л. 129; Сельскосо- юз. Информационный бюллетень. 1928. № 10-11. С. 7.
186 См.: Данилов В. П. Указ. соч. С. 433.
187 См.: Известия. 1928. 8 авг.; 1929. 29 янв.; Сельскохозяйственная газета. 1929. 17 июля, 14 сент.
188 ЦГАНХ. Ф. 4108. Оп. 1. Д. 241. Л. 113; ЦГАОР. Ф. 4085. Оп. 9. Д. 854. Л. 128.
189 См.: Известия. 1929. 30 мая.
190 КПСС в резолюциях... Ч. II. С. 580.
191 См.: Известия. 1929. 19 апреля.
192 См.: Политический и трудовой подъем рабочего класса СССР (1928-1929 гг.  ). М., 1956. С. 502.
193 Там же. С. 452-453.
194 См. там же. С. 458-459.
195 Ленинский путь. Ростов-на-Дону. 1929. № 3-4. С. 62.
196 См.: Сельскохозяйственная газета. 1929. 28 мая; Политический и трудовой подъем рабочего класса СССР. С. 481, 482.
197 См.: Предварительные показатели работ машинно-тракторных станций и тракторных колонн сельскохозяйственной кооперации. М., 1930. Табл. 1.
198 ЦГАОР. Ф. 5446. Оп. 10. Д. 496. Л. 30.
199 См.: Сельскохозяйственная газета. 1929. 15 дек.
200 См.: Предварительные показатели работ машинно-тракторных станций и тракторных колонн сельскохозяйственной кооперации. Табл. 24.
201 См.: Предварительные показатели работ машинно-тракторных станций и тракторных колонн сельскохозяйственной кооперации. Табл. 1 и 28; Сельскохозяйственная газета. 1929. 15 нояб.


Глава III
ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ ОБСТАНОВКА В ДЕРЕВНЕ НАКАНУНЕ КОЛЛЕКТИВИЗАЦИИ. НАСТУПЛЕНИЕ НА КУЛАЧЕСТВО
1.  	Перестройка организационно-политической работы в 1928-1929 годах. Деревенские партийные организации
и Советы
Решения XV съезда ВКП(б) поставили перед партийными, государственными и хозяйственными организациями в деревне новые задачи, потребовали коренной перестройки работы. Их деятельность отныне направлялась на всемерное развертывание колхозного строительства, кооперирование и подъем крестьянских хозяйств, на дальнейшее сплочение бедняцко-середняцких масс вокруг рабочего класса и организацию наступления на кулачество.
Партия накопила уже большой опыт работы в деревне, обеспечившей успешное проведение различных политических и общественных кампаний. Сельские партийные организации, партийные комитеты округов, областей и краев обеспечивали руководство перевыборами Советов и кооперативных правлений, мобилизацию бедноты и изоляцию кулачества при проведении различных кампаний, контроль за деятельностью хозяйственных и кооперативных учреждений. Результатами этой большой и многогранной работы было сплочение бедняцко- середняцких масс с рабочим классом, укрепление Советской власти. Однако эта организационно-политическая работа, в особенности в сельских Советах и кооперации, еще не подкреплялась должным вниманием к хозяйственным, производственным вопросам. Участие местных партийных организаций в решении таких вопросов, как землеустройство, кредитование, снабжение машинами и т. д., не было еще систематическим и целеустремленным.
На первых этапах нэпа задача подъема сельскохозяйственного производства решалась по преимуществу путем развития индивидуального крестьянского хозяйства. Увеличение продукции сельского хозяйства, подъем бедноты до середняцкого уровня достигались без непосредственного вмешательства в организацию производственного процесса, в трудовую деятельность единоличника.
Показательны в этом отношении материалы обследования местных партийных организаций за 1927 год. В директивах 40 окружных и губернских партийных комитетов, направленных в течение года сельским ячейкам, указания об участии в колхозном строительстве составляли всего 2,  2 %, об участии в проведении землеустройства - 1,  5, о других хозяйственных задачах - 0,  4 %. Ни в одном из 44 информационных писем, разосланных сельским ячейкам в 24 округах и губерниях, не был выделен вопрос об их участии в хозяйственной работе.


182
Проведенная весной 1928 года проверка показала, что внимание деревенских ячеек было сосредоточено на политических кампаниях, что они все еще мало занимались важнейшими хозяйственными вопросами (кредитование, землеустройство, организация колхозов и т. д.  ). Среди вопросов, которыми занимались в январе-марте 1928 года 50 сельских ячеек в 10 губерниях, только 3,  8 % относились к организации и развитию сельского хозяйства, в том числе 1,  7 % - к колхозному строительству1.
В передовой статье «Правды» от 15 января 1928 года, специально посвященной работе деревенских партийных организаций, отмечалось, что «огромное большинство ячеек почти вовсе не ставит практических вопросов сельскохозяйственного производства. Но хуже всего то, что наши ячейки оторваны от передового сельскохозяйственного производства, от новых крестьянских производственных организаций социалистического типа, как земледельческие коммуны, артели, товарищества. Нередко ячейки даже не знают коллективов своего района и совершенно не интересуются их жизнью».
Участие деревенских партийных организаций в колхозном строительстве было незначительным и потому, что коммунисты в большинстве вели единоличное хозяйство. К началу 1928 года в деревенских партийных организациях было всего 2,  9 % колхозников2. Если же не считать рабочих и служащих, то окажется, что крестьян-коммунистов в колхозах состояло только 6,  3 %.
Деревенские коммунисты, как наиболее передовая часть трудящегося крестьянства, выделялись прежде всего своей политической сознательностью, пониманием необходимости сплочения бедняцко-середняцких масс с рабочим классом, укрепления Советской власти, борьбы с буржуазией, построения социализма. Но далеко не все они были достаточно грамотными, чтобы конкретно представить себе пути переустройства общества, ликвидации эксплуататорских отношений. Не все еще были убеждены в том, что именно колхозы представляют собой ту конкретную форму хозяйства, которая ведет к социализму. Заметные успехи в решении основных хозяйственных, политических и культурно- просветительных задач у многих породили настроения самоуспокоенности, стремление сохранить ставшие привычными за годы нэпа формы работы.
Наконец, - и это имело немаловажное значение - среди части деревенских коммунистов имелись правооппортунистические настроения, проявлявшиеся или в наивной надежде на постепенный переход деревни к социализму, на мирное врастание кулака в новый общественный строй, или в стремлении любыми средствами сохранить и приумножить свое единоличное хозяйство. В последнем случае это были либо идейно разложившиеся люди, либо проникшие в партию ради корыстных целей.
По данным специальных обследований, проведенных Центральной Контрольной Комиссией в 1926-1927 годах, в сельских ячейках оказалось немало зажиточных крестьян. В 1926 году среди 1352 коммунистов 87 обследованных ячеек было 17 % зажиточных (на Северном Кавказе - 21,  7 %), хозяйства которых имели предпринимательские черты (применение наемного труда, сдача в наем средств производства и т. п.  ). Проверка в апреле 1927 года хозяйственной состоятельности 986 крестьян-коммунистов Вологодской губернии дала следующие результаты3.


183
Группы хозяйств
Крестьянские хозяйства по губернии в целом
Обследованные 986 хозяйств коммунистов
в %
Безлошадные
24,  2
18,  9
С 1 лошадью
69,  7
69,  0
С 2 лошадьми
5,  8
11,  1
С 3 лошадьми и более
0,  3
1,  0
Бескоровные
5,  4
3,  2
С 1-2 коровами
71,  9
63,  9
С 3 коровами и более
22,  7
32,  0
Здесь социальный состав деревенских ячеек был явно неблагополучным. Повышенный удельный вес зажиточных хозяйств и слабое вовлечение бедноты не могло не сковывать активность этих партийных организаций, не могло не благоприятствовать распространению в них кулацкой идеологии, правооппортунистических настроений. Пожалуй, наиболее серьезным сигналом о недостатках в этом отношении был известный «смоленский гнойник», вскрытый в начале 1928 года4.
Комиссия отдела ЦК ВКП(б) по работе в деревне, проверявшая итоги осуществления директив XV съезда за 1927/28 год, столкнулась с рядом фактов слабого участия деревенских коммунистов в колхозном движении и борьбе с кулачеством, а подчас и прямого противодействия политике партии. В Ярославской и Вологодской губерниях были вскрыты случаи выступлений коммунистов за отрубные и хуторские формы землепользования, что дезориентировало крестьян. В селе Тарханове Ульяновской губернии, как сообщал обследователь, местная партийная организация только агитирует, «но ни один член партии в коллектив не вступил, что учитывают многие крестьяне». В поселке Истырк, Новодемидовской волости той же губернии «организуется товарищество по общественной обработке земли, инициаторами которого являются беспартийные, а коммунисты в этом деле никакого участия не принимают»5.
Крестьяне деревни Николаевки Бийского округа на сходе приняли решение «скопом» перейти в коммуну. Однако эту инициативу не поддержала партийная ячейка6.
Задачи реконструкции сельского хозяйства с особенной остротой выявили необходимость перестройки низовых партийных организаций. Нужно было усилить партийные кадры за счет бедноты и батрачества.
Перестройка партийно-политической и культурно-хозяйственной работы в деревне проходила под непосредственным руководством Центрального Комитета Коммунистической партии. За два с половиной года между XV и XVI съездами ЦК ВКП(б) было проведено всестороннее обследование состояния и деятельности 71 краевой, областной и окружной партийных организаций (в том числе 18 национальных). Доклады 64 из них были заслушаны на Политбюро, Оргбюро или Секретариате ЦК7.
Постановления ЦК и ЦКК ВКП(б) о состоянии и работе отдельных парторганизаций содержали обстоятельный анализ достижений и недостатков партийно-политической и хозяйственной работы, намечали конкретные задачи


184
каждой из них в соответствии с местными условиями. 18 июня 1928 года ЦК ВКП(б) принял постановление «О состоянии и работе Курской организации». Отмечая значительный рост сельского хозяйства в предшествующие годы, Центральный Комитет обращал особое внимание на недостатки работы партийных и советских организаций. В постановлении указывалось, что «работа... по производственному кооперированию и коллективизации до последнего времени была явно недостаточна. Кредитование хозяйств не было связано с делом их кооперирования. Сельскохозяйственная кооперация... слабо вела работу по обслуживанию... производственных товариществ и колхозов, в связи с чем значительная часть ранее организовавшихся кооперативов распалась, другая часть оставалась “дикими”. В результате кооперирование крестьянских хозяйств все еще отстает от среднего уровня по РСФСР». Дальнейшее развертывание колхозного строительства в Курском округе намечалось прежде всего в районах свеклосеяния, наиболее связанных с промышленностью и наиболее кооперированных. Для этого предлагалось «использовать в первую очередь мероприятия по контрактации свеклы и долгосрочному кредитованию». Особое внимание обращалось на улучшение работы Советов и различных общественных организаций8.
В постановлении «О состоянии и работе Кубанской парторганизации» (10 декабря 1928 года) ЦК ВКП(б) ставил «в центре внимания задачу подъема зернового хозяйства», «всемерного... кооперирования основной массы хлеборобских хозяйств». В кубанской станице особенно значительным было число хозяйств, не имевших рабочего скота и инвентаря, и Центральный Комитет специально подчеркивал необходимость организации бедноты и батрачества «вокруг проведения мероприятий по инвентаризации и коллективизации сельского хозяйства и борьбы с кабальными отношениями в станице (аренда земли и инвентаря, наем рабочей силы)»9.
В постановлениях о работе Днепропетровской, Полтавской, Николаевской, Ставропольской и ряда других партийных организаций зерновых районов страны Центральный Комитет указывал конкретные меры по обеспечению подъема зернового производства, развертыванию колхозного строительства, наступлению на основные позиции кулачества. В постановлениях о Свердловской и Бий- ской партийных организациях внимание обращалось прежде всего на кооперирование и коллективизацию молочно-животноводческого хозяйства10.
Особое внимание уделялось партийным организациям национальных республик и областей, где было необходимо осуществить целую систему дополнительных мероприятий по подготовке социалистического переустройства сельского хозяйства. В постановлении ЦК ВКП(б) «О состоянии и работе Казахской парторганизации» от 3 мая 1928 года подчеркивалась важность уже начатой советизации села, борьбы с экономическим и политическим влиянием баев, организации аульной бедноты. Если в передовых районах основное внимание сосредоточивалось на производственном кооперировании, то здесь коммунисты должны были «уделить серьезнейшее и первостепенное внимание развитию потребительской и сельскохозяйственной кооперации, являющейся наиболее отсталой по сравнению с другими районами РСФСР, а также развитию и улучшению работы государственных торговых органов, в частности в области сырьевых заготовок»11.
В постановлениях о работе партийных организаций национальных областей Северного Кавказа и Дагестана на передний план выдвигались также задачи


185
преодоления родовых традиций и влияния духовенства, борьбы с кабальными отношениями в ауле, организации бедняцко-батрацких масс. Если в равнинных районах уже предлагалось ускорить темпы коллективизации крестьянских хозяйств, то в нагорных районах в центре внимания оставалось еще развитие первичных форм кооперации12. В постановлениях ЦК ВКП(б) были определены также основные направления и задачи работы Якутской, Грузинской, Узбекской, Бурят-Монгольской и ряда других национальных партийных организаций  13.
Постановления Центрального Комитета имели значение не только для тех партийных организаций, которым они непосредственно адресовались, но и для тех, которые работали в сходных условиях.
Для практической помощи партийным организациям ЦК ВКП(б) за время от XV до XVI съезда послал 80 организационных групп, 1840 ответственных партийных работников. За этот же период состоялось 162 выезда на места 66 членов и кандидатов в члены ЦК ВКП(б), работавших в центре. Их главное внимание было обращено на вопросы хлебозаготовок и колхозного строительства. Наконец, на работу в сельских местностях было направлено около 11 тыс. партийных работников14. Таким образом, можно считать, что Центральный Комитет определил конкретные задачи, направления и формы работы для всех партийных организаций страны.
С первых же месяцев 1928 года при краевых, областных и окружных комитетах партии стали создаваться отделы по работе в деревне. Они должны были направлять и контролировать практическое выполнение директив XV съезда партии о коллективизации сельского хозяйства и наступлении на кулачество, изучать социально-экономическое и политическое развитие деревни, проверять и координировать деятельность партийных, комсомольских, советских, кооперативных и других организаций, налаживать разъяснение политики партии среди крестьянских масс и т. д.  15
Создание отделов по работе в деревне было вызвано как изменением задач партийно-политической работы в деревне, так и неудовлетворительным состоянием сети деревенских партийных организаций. Коммунистическая партия возникла и первоначально развивалась как политическая партия индустриального пролетариата. Ее первичные организации сложились прежде всего в промышленных центрах, основные кадры концентрировались преимущественно в городах. Только после победы Октябрьской революции появились необходимые условия для постепенной и кропотливой работы по перевоспитанию крестьян, для убеждения их в духе коммунизма. При этом нужно было преодолеть колоссальные трудности, связанные с экономической и культурной отсталостью крестьян.
К исходу первого десятилетия Советской власти количество первичных организаций Коммунистической партии в деревне заметно увеличилось. По данным Всесоюзной партийной переписи 1927 года, в стране имелось уже 17 456 деревенских ячеек, объединявших 228 612 коммунистов (в том числе 125 473 члена партии и 103 139 кандидатов). Основная часть ячеек - 16 471 - относилась к числу территориальных организаций, объединявших коммунистов по месту жительства (село, деревня, кишлак, аул или даже волость). Производственный принцип построения партийной сети в деревне того времени в громадном большинстве случаев осуществить было невозможно, поскольку основную массу сельских коммунистов составляли единоличники. В 1927 году только в


186
немногих крупных колхозах и совхозах имелись первичные партийные организации. Колхозных ячеек тогда было 501 (4831 коммунист), совхозных - 484 (4794 коммуниста)16.
После XV съезда Коммунистической партии в обстановке ускорившегося роста социалистических элементов в экономике страны, развертывающегося наступления на кулачество и резкого обострения классовой борьбы политическое просвещение крестьянских масс пошло намного быстрее. Усилился приток в партию передовых, наиболее сознательных крестьян. К середине 1928 года общее число деревенских ячеек выросло до 20 719 (в том числе территориальных - 19 526, совхозных - 602 и колхозных - 591). В них насчитывалось уже 292 866 коммунистов (175 110 членов партии и 117 756 кандидатов). Кроме того, многие деревенские коммунисты состояли в кандидатских группах или не состояли ни в каких организациях, поскольку там, где они проживали, не было ни ячеек, ни кандидатских групп. Таких по партии в целом насчитывалось 24 737. Среди деревенских коммунистов 169 624 не только по социальному происхождению, но и по роду занятий были крестьяне  17.
Через год в стране насчитывалось уже 27 039 деревенских ячеек и кандидатских групп. Число состоявших в них коммунистов увеличилось до 358 936. Особенно выросли колхозные и совхозные ячейки. Сеть колхозных ячеек за год почти утроилась (1504 ячейки, 16 461 коммунист), а совхозных - удвоилась (1273 ячейки, 16 191 коммунист)18.
Рост партийных организаций в деревне служил верным показателем укрепления авторитета Коммунистической партии в крестьянской среде. Усиливалась ее организующая и руководящая роль. Одновременно проводилась большая идейно-воспитательная работа внутри деревенских организаций. Одной из первых ее задач было преодоление правооппортунистической идеологии, настроений мирного сосуществования с кулаком, мелкособственнических интересов. В ходе этой работы идейно укреплялась деревенская партийная организация, росла политическая грамотность ее членов, происходило очищение от переродившихся, идейно чуждых элементов.
В деревне была развернута широкая для того времени сеть стационарных и передвижных школ политграмоты, вечерних совпартшкол, курсов партийного актива, различного рода кружков. В 1927/28 учебном году общее число функционировавших непосредственно в деревне учреждений этого рода достигло 19 415, а число слушателей - 252 618 человек. Среди слушателей было 125 176 коммунистов, т. е. почти половина членов деревенских ячеек, 69 126 комсомольцев и 58 316 беспартийных19. Система политического просвещения в деревне содействовала, таким образом, идейному росту не только коммунистов, но и широкого комсомольского и беспартийного актива.
В улучшении социального состава партийных организаций и их идейнополитическом укреплении значительную роль сыграла проверка и чистка партии, начатая в мае 1929 года по решению XVI партийной конференции. За год численность деревенских ячеек сократилась на 15,  4 %20. Партия избавила свои организации от классово враждебных и разложившихся элементов, создала более благоприятные условия для притока новых членов из среды трудящихся крестьян и батраков.
Деятельность деревенских партийных организаций с каждым днем все более и более подчинялась задачам непосредственной подготовки социалистического


187
преобразования сельского хозяйства. Их разъяснительная и организаторская работа обеспечивала использование всех форм кооперации, государственных кредитов, контрактации, снабжения машинами и орудиями, землеустройства и налогового обложения в целях всемерного развертывания производственного кооперирования крестьян и наступления на кулачество. Они добивались привлечения к решению новых задач широких масс сельской общественности.
Однако деревенских ячеек было еще слишком мало для огромной крестьянской страны. Малочисленность сети первичных организаций обусловливала особенности политической и организаторской работы в деревне.
Всего в рядах ВКП(б) к середине 1928 года было 1 317,  4 тыс. коммунистов21. Три четверти из них жили и работали в городах, где уже тогда почти каждый 25-й житель был коммунистом. Здесь при решении любой самой трудной и сложной задачи партия опиралась прежде всего на коммунистов. Они вели огромную разъяснительную и организаторскую работу непосредственно в массах, своим примером поднимали и увлекали за собой беспартийных, обеспечивали живой и действенный контроль за повседневной деятельностью различных учреждений и организаций, сигнализировали о всех ошибках и искривлениях, добивались их исправления.
Сложнее было положение в деревне. На 120 млн жителей и 614 тыс. сельских населенных пунктов имелось всего лишь 21 тыс. партийных ячеек и не больше 300 тыс. коммунистов. Иначе говоря, партийная организация имелась лишь в одном из 25-30 сельских поселений. На каждого коммуниста в сельских местностях приходилось примерно 380-400 человек населения. Заведующий отделом ЦК ВКП(б) по работе в деревне К. Я. Бауман, оценивая состояние партийной работы среди крестьянства, подчеркивал громадное несоответствие ее масштабов задачам, которые необходимо было решать. «Наша страна, - писал он, - по составу своего населения более чем на две трети крестьянская страна. 25 миллионов крестьянских дворов, сотни тысяч деревень и бесконечные пространства полей определяют такой размах работы, который нам еще зачастую не по силам, который мы осуществляем, быть может, не более чем на одну десятую того, что нам нужно»22. При крайней малочисленности сети деревенских и волостных ячеек непосредственное партийное руководство всем ходом развертывающегося социалистического преобразования сельского хозяйства осуществлялось главным образом краевыми, областными и окружными комитетами как через систему земельных, кооперативных и других организаций, так и посредством посылки на места своих уполномоченных по проведению того или иного мероприятия.
Система временного откомандирования партийными комитетами (как, впрочем, и различными советскими органами) отдельных работников или бригад для решения едва ли не всех хозяйственных и политических задач в тех условиях была неизбежной. Иначе было бы невозможно мобилизовать силы различных деревенских организаций, контролировать их работу, войти в непосредственный контакт со всей многомиллионной крестьянской массой, добиться правильного понимания политики партии во всех селах и деревнях.
Но эта система таила в себе целый ряд органически присущих ей недостатков. Уполномоченный появлялся в селе на короткое время, иногда на несколько дней или даже часов, и исчезал, худо ли, хорошо ли выполнив свою задачу. Другую задачу приезжал выполнять уже следующий уполномоченный. Подчас


188
уполномоченные следовали один за другим каждый со своим собственным заданием, далеко не всегда согласованным с заданиями других. Их главное средство воздействия - разъяснение словом. Убеждение на собственном примере им было недоступно уже потому, что и жили, и работали они не в деревне, а в городе. Это, конечно, не могло не ограничивать силу их воздействия на настроения масс.
В трудной и сложной обстановке обостренной классовой борьбы, столкновения нового и старого, колебаний значительной части крестьянства уполномоченный подчас пытался приказом восполнить недостаток времени и недостаток убедительности своего слова. Это отмечалось в статье К. Я. Баумана о задачах отделов по работе в деревне: «Задания из центра требуют срочного их выполнения, нужен поистине боевой темп работы, и в этих условиях даже более партийно воспитанные товарищи скатываются на путь наиболее, с первого взгляда, легкий и простой - на путь голого администрирования. Идут по линии наименьшего сопротивления, пожиная нередко горькие плоды»23.
Поэтому такое важное значение имело создание при партийных комитетах отделов по работе в деревне, которые помогли организовать, скоординировать и проконтролировать деятельность всей системы советских, кооперативных и общественных учреждений, перестроить работу партийных ячеек, поднять их активность в борьбе за победу социализма.
Еще большую роль в укреплении партийного руководства всем ходом социалистического строительства в деревне сыграло создание единой системы районных партийных организаций. До этого среднее звено партийного аппарата было оторвано от деревни. Окружные и уездные комитеты партии возглавляли партийную работу на промышленных предприятиях, в различных советских, кооперативных и общественных учреждениях, в высших учебных заведениях. Но расположенные на территории округа или уезда десятки и сотни сел и деревень они не могли обеспечить систематическим и повседневным партийным руководством.
К осени 1929 года в связи с проводившейся административной реформой появилась возможность приблизить среднее звено партийного аппарата к деревне. На территории каждого округа создавалось несколько районов, объединявших небольшие группы сходных по развитию волостей. Сельские районы получали особый административно-хозяйственный аппарат. На протяжении 1929-1930 годов в них были созданы и свои партийные организации, возглавляемые районными комитетами. ЦК ВКП(б) 1 июля 1929 года принял постановление «О сельских районных парторганизациях», в котором определил их задачи, права и обязанности24. Районные партийные организации, и прежде всего их комитеты, становились непосредственными руководителями практического осуществления политики партии, социалистического преобразования сельского хозяйства.
Перестройка партийной сети в деревне проводилась в ходе непосредственной подготовки и развертывания сплошной коллективизации. Неизбежные при этом неурядицы, ошибки, сменяемость кадров и тому подобные издержки не могли, конечно, не сказываться на продуманности и четкости работы низовых партийных организаций в массах. К тому же создание районных комитетов не избавляло от необходимости широкого использования системы уполномоченных, хотя и значительно упорядочивало их работу. Система уполномоченных


189
еще на долгие годы сохранит роль одного из важнейших рычагов проведения партийной политики в деревне.
Главным проводником политики Коммунистической партии, непосредственным исполнителем всех государственных мероприятий являлась система Советов. Они стали самой массовой политической организацией трудящихся города и деревни, основной формой политического союза рабочего класса и крестьянства, обеспечивая связь Коммунистической партии с массами. Особенно велика в то время была роль Советов в деревне, где партийные организации были малочисленны, и профсоюзы охватывали очень небольшую часть населения.
Для громадного большинства деревень, сел и станиц, аулов и кишлаков местные Советы были тогда единственной политической организацией, непосредственно объединявшей все население. Поэтому в условиях начинавшегося революционного переустройства деревенской жизни роль Советов неизмеримо возрастала. Они должны были возглавить движение трудящихся за переход к новым формам хозяйства, практически осуществлять наступление на кулачество.
В начале реконструктивного периода на территории Союза ССР действовало 73 584 сельских Совета. В среднем по стране сельский Совет охватывал территорию радиусом в 4-5 километров, на которой располагалось от семи до десяти населенных пунктов с числом жителей от 1 тыс. до 3 тыс. человек. Территория сельского Совета не была самостоятельной единицей административно- территориального деления страны. Такой для сельской местности была главным образом волость. Только в отдельных местах - на Украине, Северном Кавказе - волостное деление было заменено или заменялось районным. В конце 1926 года в стране насчитывалась 5701 волость и район. Их население было почти исключительно крестьянским (95,  2 %). В границах волости радиусом в среднем 14-15 километров находилось 10-15 сельских Советов и проживало от 20 до 25 тыс. человек25.
Сельские и волостные Советы как органы государственной власти вели большую политическую и социально-культурную работу. Их деятельность была направлена на подъем крестьянского хозяйства и развитие его производительных сил, на борьбу с невежеством, темнотой и болезнями сельского населения, на защиту прав трудящихся. Они обеспечивали проведение в жизнь советских законов, широкое вовлечение крестьян в управление государством, содействовали развитию социалистических форм хозяйства.
Однако роль Советов в экономическом развитии деревни ограничивалась фактической самостоятельностью земельных обществ в решении хозяйственных вопросов, а также отсутствием необходимой материальной базы. Сельские Советы в первое время не имели собственного бюджета. Только с 1925 года наиболее крупные из них получили право на их создание. В 1926/27 хозяйственном году на территории РСФСР самостоятельный бюджет имели 1815 сельсоветов (3,  2 %); общая сумма бюджетов составляла всего 15,  6 млн рублей26.
В то же время земельные общества располагали постоянными и довольно значительными источниками доходов: самообложение, сдача земель в аренду и т. д. Их бюджет в 1926/27 году исчислялся 70 млн рублей27. Солидная материальная база и право непосредственно распоряжаться крестьянскими землями позволяли земельному обществу оказывать огромное влияние на хозяйственную жизнь деревни, подчас противопоставлять себя сельскому Совету или даже фактиче¬


190
ски подчинять его. О «многовластии» в деревне говорил секретарь Президиума ЦИК СССР А. С. Енукидзе на XV съезде партии. «Я мог бы перечислить много примеров, - сказал он, - когда земельные общества являлись действительной властью на местах, где они распоряжаются землей, одним из основных объектов жизни и деятельности местных Советов». Енукидзе настаивал на издании специального закона, «который изменил бы те отношения, которые у нас сейчас имеются»28.
В период непосредственной подготовки коллективизации был осуществлен ряд специальных мероприятий, усиливавших воздействие Советов на хозяйственную жизнь деревни. Начался более интенсивный перевод сельсоветов на самостоятельный бюджет. В 1928/29 году на территории РСФСР собственный бюджет имели уже 7697 сельских Советов; их бюджет вырос до 54,  7 млн рублей29. А на Украине уже в 1927/28 году насчитывалось 662 сельских Совета с самостоятельным бюджетом30.
Постановление ЦИК и СНК СССР от 24 августа 1927 года «О самообложении населения» передало в основном этот важный источник средств на хозяйственные и социально-культурные расходы из рук земельных обществ в руки сельских Советов. Правда, эти средства не включались в бюджет и Советы были обязаны расходовать их в точном соответствии с постановлением общего собрания граждан селения (да и само решение о самообложении принималось не Советом, а сходом)31. Однако роль Советов резко возросла, поскольку они отвечали за реализацию этих средств.
Последовательно расширялись хозяйственные функции и права сельских Советов. В конце 1927 года им было предоставлено право издания обязательных постановлений по вопросам благоустройства, охраны общественной безопасности, государственного и общественного имущества (раньше это право имели Советы от волостного и выше)32.
Для социально-экономического развития деревни особенно большое значение имело подчинение земельных обществ сельским Советам. На Украине эта мера была осуществлена новым «Положением о сельских Советах», принятым республиканским ЦИК 12 октября 1927 года. Сельские Советы Украины получили право не только наблюдать за деятельностью земельных обществ и регулировать их работу, но и приостанавливать исполнение или вовсе отменять их решения, если они противоречили советским законам, советской политике в деревне33.
В конце 1928 года земельные общества были подчинены сельским Советам повсюду. На Советы было возложено общее руководство работой земельных обществ, в частности утверждение их постановлений по таким вопросам, как выбор форм землепользования и принятие землеустроительного проекта, установление прав на льготы по землеустройству (освобождение от оплаты или предоставление кредита, наделение лучшими участками и т. д.  ). Советам предоставлялось право отменять постановление земельного общества, если оно «нарушает законы и распоряжения высших органов, противоречит задачам кооперирования или нарушает интересы бедноты». Земельное общество, однако, имело возможность обжаловать отмену своего решения в исполком волостного или районного Совета34.
Сельский Совет становился теперь полностью правомочным в решении всех вопросов сельской жизни, действительным хозяином деревни. Теперь


191
он мог уже не только содействовать различным организациям и учреждениям, работавшим в деревне, но непосредственно брать на себя инициативу и руководство в осуществлении необходимых хозяйственных мероприятий. В связи с резким обострением классовой борьбы были значительно усилены функции местных Советов по подавлению кулацкого сопротивления политике Советского государства.
Сельские Советы вовлекали в государственное управление огромный актив трудящегося крестьянства. В 1927 году было зарегистрировано 57 547 тыс. избирателей в сельские органы власти. Из них принимало участие в выборах 27 839 тыс., т. е. 48,  4 %. В Советы было избрано 1 315 768 депутатов, в ревизионные комиссии - 207 121 человек. В волостные и районные Советы было избрано 58 665 человек, в соответствующие ревизионные комиссии - 13 335. Таким образом, непосредственно в сельские органы власти было избрано 1 589 700 человек35.
В работе местных органов власти участвовали также активисты секций сельских, волостных и районных Советов. По данным, приведенным А. С. Енукидзе на XV съезде партии, в секционную работу Советов было вовлечено по стране в целом более 3 млн крестьян36. К концу 1928 года число членов секций возросло до 4 млн37.
Политика оживления Советов, провозглашенная в 1925 году, дала, таким образом, ощутимый результат. Вокруг Советов создавался широкий беспартийный актив из беднейшего и среднего крестьянства. В практическую работу по самоуправлению вовлекались все более широкие слои населения. В этом состояло одно из решающих условий улучшения деятельности Советов в деревне.
Классовый состав актива, прежде всего членов сельских и волостных Советов, предопределил социальную направленность их практической деятельности, ее соответствие общему курсу политики Советского государства. В переходный от капитализма к социализму период в условиях ожесточенной классовой борьбы закон лишал избирательных прав представителей эксплуататорских классов («лиц, применяющих наемный труд с целью извлечения прибыли, а также лиц, живущих на нетрудовые доходы», служителей религиозных культов всех исповеданий, бывших служащих и агентов полиции, жандармерии и охранки, бывших белых офицеров и т. д.  )38.
Во время выборов 1927 года в сельской местности не имело избирательных прав 3,  6 % лиц, достигших совершеннолетия (т. е. около 2 млн человек)39. В массе кулаки были отстранены от участия в выборах, хотя кое-где им удавалось не только участвовать в выборах, но даже проникать непосредственно в Советы.
В сельских Советах, избранных в 1927 году, на территории РСФСР было
89,  1 	% крестьян, 4,  3% рабочих и батраков, 5,  5% служащих и 1,  1 % прочих. Представительство рабочих и батраков было весьма слабым, участие бедноты в Советах также не соответствовало ее месту в деревне. От уплаты налога в 1926- 1927 годах было освобождено более 25 % крестьянских хозяйств, а удельный вес их представителей среди депутатов составлял всего 16,  1 %. К бедноте должны быть отнесены и те 45,  8 % членов Советов, которые уплачивали сельхозналог в размере до 1 рубля за едока. «Центральной фигурой» в Советах (49,  2 % членов) были крестьяне, хозяйства которых облагались налогом в размере от 1 до 5 рублей на едока, в основном маломощные середняки. От 5 до 10 рублей на едока уплачивали 11,  8 % членов Советов, свыше 10 рублей - 7,  1 %. Последние явля-


192
лись представителями зажиточного крестьянства, среди которых могли быть и кулаки.
В волостных Советах заметно увеличивалось представительство бедноты и батрачества за счет зажиточно-середняцкой части крестьянства (20,  6 % освобожденных от налога и только 4,  7 % плативших налог свыше 10 рублей за едока)40. Однако и в составе волостных органов власти также преобладали представители середнячества, что, конечно, не могло не сказываться в практической работе отдельных Советов (уравнительные тенденции, недостаточная активность в колхозном строительстве, стремление «не ссориться» с кулаками и т. д.  ).
Непосредственное участие коммунистов в сельских Советах не могло быть значительным, учитывая малочисленность партийных кадров в деревне того времени. Среди депутатов в 1927 году было 12,  9 % членов и кандидатов партии и комсомольцев. Однако среди председателей сельских Советов коммунистов и комсомольцев было уже 23,  8 %, среди членов волостных Советов - 54,  7 %, председателей — 90,  1 %41 — цифры, убедительно свидетельствующие об авторитете Коммунистической партии в крестьянской среде.
Особенную остроту вопрос о социальном составе Советов, об усилении в них партийного влияния приобрел в условиях начинавшегося социалистического преобразования сельского хозяйства и развертывавшегося наступления на кулачество. Расширение хозяйственных функций Советов, подчинение им земельных обществ, предоставление ряда полномочий в борьбе с кулацким саботажем хлебозаготовок подняли значение местных органов власти. Кулачество, лишившееся к тому же права голоса в земельных обществах, еще более усилило попытки проникновения в Советы. Это очень сильно проявилось во время избирательной кампании 1929 года.
Сельская буржуазия развернула широкую пропаганду против политики Коммунистической партии, против колхозов и совхозов, против индустриализации страны. Крестьянам, в особенности середнякам, всячески внушалось, что избрать в Советы нужно «хозяйственных» людей, тех, кто «содержит государство», уплачивая налог и сдавая хлеб, и т. д. Середняка запугивали тем, что за приобретенные машины и расширение хозяйства его станут облагать большими налогами. Среди наиболее отсталых слоев населения старались распространить мысль о некоем абстрактном равенстве: «Все равны, пора бросить слово «кулак»», «кулаков нет, все труженики» и т. п.
В отчаянной борьбе против выдвижения в Советы представителей деревенской бедноты и батрачества, против избрания коммунистов и комсомольцев кулаки не останавливались перед подкупом, шантажом, избиениями и убийствами. Были даже попытки кулаков организоваться в противовес бедноте и середнячеству, координировать свою борьбу за проникновение в Советы. В ходе кампании был раскрыт 371 подпольный «избирательный комитет»; кулаки намечали к выдвижению 1170 своих кандидатов в Советы. Делались попытки втянуть в подпольную деятельность отсталые слои крестьянства. По РСФСР было зафиксировано около 1 тыс. тайных кулацких собраний42.
Попытки классовых врагов сорвать выборы, проникнуть в Советы потерпели провал. Коммунистическая партия развернула в деревне широкую организационную и разъяснительную работу, политически изолировала кулачество, укрепила союз трудящегося крестьянства с рабочим классом. Повсеместно проводились собрания, на которых разъяснялась сложившаяся в стране обстановка,


193
политика Советского государства, вырабатывались конкретные меры преодоления кулацкого сопротивления, обсуждались списки кандидатов, составлялись наказы. Большую роль в проведении выборов сыграли группы бедноты, а также бедняцкие союзы в национальных республиках.
В сложной обстановке конца 1928 - начала 1929 года особое значение для деревни приобретала помощь рабочего класса. При призыву рабочих смоленской фабрики «Катушка» в ноябре 1928 года начался Всесоюзный митинг-перекличка промышленных предприятий за лучшее проведение перевыборов Советов в городе и деревне. Этот митинг-перекличка породил своеобразное соревнование рабочих коллективов в оказании помощи подшефным волостям и селам, вылился в массовый поход рабочих в деревню. По приблизительным подсчетам, за время избирательной кампании (декабрь 1928 года - февраль 1929 года) в село выезжало 50 тыс. рабочих43.
Выборы в Советы 1929 года показали значительный рост политической активности крестьянства. В выборах приняло участие 61,  7 % сельских жителей, имевших право голоса (по сравнению с 1927 годом увеличение на 13,  3 %). Это произошло в условиях, когда избирательного права было лишено 4,  1 % взрослого сельского населения (против 3,  6 % в 1927 году).
В сельские Советы было избрано 1 447 928 депутатов - на 131,  4 тыс. больше, чем было. Существенные сдвиги произошли в составе избранных. Удельный вес рабочих и батраков поднялся с 5 % до 8,  7 %. Представительство бедноты (считая вместе освобожденных от сельхозналога и уплачивавших его в размере до 1 рубля за едока) увеличилось 34 до 46 % и сравнялось с представительством маломощного и середняцкого крестьянства (налог в размере от 1 до 10 рублей за едока). Несколько сократился удельный вес зажиточных середняков (с 7,  7 до
5,  9 	%)44.
Социальный состав сельских Советов в результате выборов 1929 года стал более соответствовать задачам развертывания колхозного строительства и активного наступления на кулачество. Увеличилась и партийно-комсомольская прослойка в сельских Советах (с 13, 9 % в 1927 году до 16,  4 % в 1929 году).
Оживление работы Советов, мобилизация трудящегося крестьянства на разрешение задач социалистического строительства, борьба с кулачеством составляли основное содержание деятельности политических организаций бедняцких масс деревни. В Российской Федерации и Белоруссии эти организации были представлены группами бедноты, на Украине - «комнезамами», в Казахстане и республиках Средней Азии - союзами «Кошчи». При всех особенностях в структуре и деятельности их основные задачи были едиными - политическое сплочение трудящегося крестьянства, защита его интересов, высвобождение из- под влияния эксплуататорских элементов.
Группы бедноты стали создаваться при сельсоветах, а также при кооперативах и комитетах крестьянских обществ взаимопомощи с 1926 года. Особенно большое внимание их организации уделялось в период непосредственной подготовки коллективизации. Принимая решение о проведении в конце 1928 года смотра бедняцких групп, ЦК ВКП(б) в письме ко всем партийным организациям разъяснял, что в условиях резкого обострения классовой борьбы «организация бедноты должна быть в первую очередь направлена на устранение в советах и кооперативах влияния кулацких и вообще классово чуждых элементов и укрепление на этой основе нашего союза со средним крестьянством. Только при


194
этом условии возможно действительное оживление советов, действительное осуществление ленинского кооперативного плана и массовый рост элементов коллективизма в сельском хозяйстве»45.
Организация групп бедноты привлекает все большее внимание партийных организаций. Число их значительно возрастает. В момент перехода к сплошной коллективизации насчитывалось 24 098 групп бедноты, из них 11 тыс. при сельских Советах. Среди 284 564 членов этих групп было 15 % батраков, 59,  8 % бедняков и 25,  2 % маломощных середняков46.
В РСФСР группы бедноты имелись примерно в четвертой части сельских Советов.
Многие группы бедноты были неустойчивыми и недостаточно активными, часто распадались после кратковременного существования. Однако они во многом способствовали политическому сплочению трудящихся крестьян, усилили влияние пролетарских и полупролетарских слоев. Заметную роль группы бедноты сыграли в борьбе против кулачества, против классовых извращений в работе Советов и других организаций. Они выявляли кулацкие хозяйства, привлекали их к налоговому обложению, разоблачали и изгоняли кулаков из Советов и колхозов, добивались ликвидации лжекооперативов, а подчас выступали инициаторами и организаторами машинных, мелиоративных, посевных товариществ и колхозов. Они налаживали помощь бедняцким хозяйствам в обработке посевов, содействовали улучшению их кредитования кооперативными организациями.
Перестройка партийно-политической работы, укрепление сельских партийных и советских организаций, повышение политической активности трудящегося крестьянства - важнейшая предпосылка разрешения сложнейших задач социалистической реконструкции сельского хозяйства, преодоления огромных хозяйственных трудностей и ожесточенного сопротивления кулачества, сплочения миллионных масс деревенской бедноты и середнячества вокруг рабочего класса, вокруг Коммунистической партии.
2.  	Наступление на экономические позиции кулачества
Резкое обострение классовой борьбы вызвало ряд мероприятий, специально направленных на дальнейшее вытеснение кулачества и ограничение его эксплуататорских устремлений, на поддержку колхозов и бедняцко-середняцких единоличных хозяйств. Наряду с общим усилением регулирования социально- экономических процессов с помощью развития всех форм кооперации, кредитования, снабжения новой техникой и организации ее использования необходимо было изменить систему поземельных отношений, по-новому решить вопрос о праве собственности на наиболее важные и совершенные средства производства в сельском хозяйстве, привести в соответствие с изменившимися условиями налоговую политику.
Непосредственная подготовка коллективизации советской деревни потребовала более активного вмешательства государственных органов в поземельные отношения крестьянства. Возникла необходимость пересмотра законодательства, с тем чтобы усилить правовые преимущества коллективного землепользования, стимулировать объединение крестьянских хозяйств, еще более ограничить кулаков.


195
Еще накануне XV съезда, 20 октября 1927 года, Центральный Комитет ВКП(б) принял «Директивные указания для выработки союзного закона о землеустройстве и землепользовании»47. 15 декабря 1928 года ЦИК СССР утвердил «Общие начала землепользования и землеустройства». Новый закон не отменял Земельного кодекса, но существенно дополнял и уточнял его основные положения. «Общие начала», во-первых, обеспечили последовательное проведение классового принципа в праве трудового пользования землей и, во-вторых, предоставили наибольшие преимущества коллективным хозяйствам.
В новом законе право пользования землей обусловливалось уже не только личным трудом, но и классовым положением землепользователя, а также наличием политических прав. «Преимущественное право на получение земли в трудовое пользование, - устанавливал закон, - имеют сельскохозяйственные коллективы, а также бедняцкое и середняцкое безземельное и малоземельное население». Лица, лишенные избирательных прав, т. е. кулаки, могли получить землю в последнюю очередь.
В том же направлении определялись и задачи землеустройства. «При проведении землеустройства, организации землепользования, - гласили «Общие правила», - основной задачей является развитие производительных сил сельского хозяйства, с обеспечением все большего усиления в нем социалистического строительства». Право крестьян на свободный выбор форм землепользования гарантировалось и новым законом, однако землеустройство, организуя земельную площадь в соответствии с волей крестьян, должно было «способствовать общему подъему сельского хозяйства, кооперированию и коллективизации его». Колхозам предоставлялось право на внеочередное землеустройство, после них в первую очередь должны были обслуживаться те, кто «переходит к формам землепользования, наиболее благоприятствующим кооперированию, коллективизации и поднятию технического уровня сельского хозяйства».
В качестве дополнительной меры поощрения коллективного землепользования колхозы получали в бессрочное пользование все арендуемые ими земли государственного фонда. Их земельная площадь не могла уменьшаться при переделах или при землеустройствах, даже если она превышали долю, причитающуюся данному коллективу по разверсточным нормам. Были облегчены условия выдела земли из надела общества: члены коллектива, если даже их было меньшинство, могли выделяться в любое время, не ожидая общего передела или землеустройства48.
Исходя из директив XV партийного съезда, правительство обязало землеустроительные органы обеспечить проведение «мероприятий... непосредственно содействующих перестройке сельского хозяйства на новых началах и имеющих своей задачей создание таких форм землепользования, которые, способствуя производственному кооперированию бедняцких и середняцких слоев деревни, приближают сельское хозяйство к обобществлению и усиливают его производственную мощь»49. В Российской Федерации была поставлена задача на протяжении года завершить землеустройство всех колхозов, возникших до 1928 года, и развернуть работу по организации новых коллективных землепользований50. Все расходы по землеустройству колхозов принимались на государственный счет.
В 1928 году только в Российской Федерации было устроено 780 тыс. га колхозных земель. Однако этот темп еще не соответствовал развитию колхозного


196
движения. На 1 июня 1928 года в РСФСР было землеустроено только 39 % колхозов51, их удельный вес даже снизился по сравнению с предшествующим временем. По данным НК РКИ РСФСР, к концу 1926/27 года на Северном Кавказе были устроены земли 50 % колхозов (в середине 1928 года - только 18,  9 %), в Самарской губернии - 80, в Сибирском крае - 65 (в середине 1928 года - 42,  5 %), в Орловской губернии - 44, в Московской губернии - 63 % и т. д.  52 Площадь коллективного землепользования возрастала более быстрыми темпами, чем ее землеустройство. К 1 августа 1928 года процент землеустроенных колхозов повысился только до 4953. Это не могло не затруднять развертывание колхозного строительства. Весьма часто земельная неустроенность колхозов приводила их к распаду.
Курс на коллективизацию  поставил новые задачи и перед землеустройством индивидуального сектора. Необходимо было изменить порядок землепользования единоличников, чтобы содействовать их переходу к общественному производству. С 1928 года начал применяться гнездовой метод землеустройства, при котором земельные наделы общин разбивались на отдельные клетки, объединявшие целые группы бедняцко-середняцких хозяйств. Внутрихозяйственное землеустройство проводилось с таким расчетом, чтобы облегчить членам группы соединение их участков при переходе к коллективному хозяйству.
Намного возросла и государственная помощь бедноте и маломощным середнякам в области землеустройства. XV съезд Коммунистической партии принял решение «провести землеустройство бедняцких и маломощных слоев крестьянства за счет государства»54. Согласно манифесту ЦИК Союза ССР от 15 октября 1927 года по случаю десятой годовщины Октября, был создан 10-миллионный фонд для землеустройства всех бедняцких крестьянских хозяйств и маломощных хозяйств середняков55. В Российской Федерации было освобождено от платы 38,  9 % землеустроенных хозяйств56.
Особенно остро был поставлен вопрос об ограничении развития хуторского и отрубного землепользования, так как оно создавало дополнительные препятствия для обобществления крестьянских хозяйств. XV съезд ВКП(б) предложил ограничить практику выделения на отруба и хутора, а в тех случаях, где они ведут к росту кулацких элементов, совершенно прекратить их. Земельный закон от 15 декабря 1928 года установил, что землеустройство хуторов и отрубов должно производиться в последнюю очередь. Выделение на хутора зажиточных и кулацких хозяйств запрещалось57.
Образование хуторских и отрубных землепользований в 1928 году еще происходило, но масштабы его были ничтожны. За год на хутора и отруба перешло в РСФСР всего 20 402 двора58 (0,  8 % землеустроенных хозяйств), почти в 3 раза меньше, чем в 1927 году. В ряде районов страны местные земельные органы стали запрещать организацию хуторских и отрубных хозяйств, поскольку они способствовали усилению кулацких элементов (в степной части Украины, например)59.
Результатом политики ограничения и вытеснения участковых форм землепользования был очень важный процесс сселения хуторов, без чего невозможно было бы образование крупных обобществленных хозяйств. Государственные органы содействовали сселению хуторов. Еще в 1925 году органы РКИ, обследовавшие работу Московского губернского земельного управления, предложили ему способствовать сселению хуторов в поселки60. Известны случаи сселения


197
хуторов и перехода от участковой системы пользования землей к общинной и до 1927 года. Сселение хуторов заметно усилилось в период непосредственной подготовки коллективизации. К концу 1928 года удельный вес участкового землепользования в Ленинградской губернии сократился до 19,  3 против 23,  8 % в 1925 году. Удельный вес общинных земель, напротив, вырос с 75,  7 до 80 %, а колхозных - с 0,  5 до 0,  7 %. В Череповецкой губернии за то же время участковое землепользование сократилось с 30,  3 до 28,  4 %61.
Таким образом, в ряде губерний Северо-Запада наметился спад участковой формы землепользования, начался переход бедняцких и середняцких слоев хуторян и отрубников к общинной системе. Это явление было, несомненно, прогрессивным, так как облегчало кооперирование их хозяйств.
При землеустройстве развертывалась острая борьба за лучшие земли, наиболее плодородные и выгодно расположенные участки, значительная часть которых принадлежала кулакам. Они оказывали сильнейшее сопротивление землеустройству колхозов и бедноты, вели свою агитацию, пытались срывать собрания бедноты, противодействовали работе землеустроителей, особенно в зонах тракторных колонн, доводя дело иногда даже до избиения бедняцких активистов. Так было, например, при организации колхоза «Борьба» в Тамбовском округе и в селе Кянда Соседского района того же округа. В Больше-Берницком районе Белгородского округа кулаки уничтожали пограничные знаки на участках, отведенных колхозам и бедноте. В Троснянском районе пытались заводить затяжные споры с колхозами и бедняками по земельным вопросам, особенно по оценке земли и т. п.  62
Преодолевая сопротивление кулачества, трудящиеся массы деревни при всемерной поддержке Коммунистической партии и Советского государства отстаивали свои интересы. Обследование землеустройства органами НК РКИ РСФСР в Борисоглебском округе Центрально-Черноземной области отметило лишь один случай отвода худших земель колхозу в 1928 году и один - в 1929 году; в Острогожском округе в 1928 году было зафиксировано четыре подобных факта, а в 1929 году - три63.
В 1929 году землеустройству бедняцких и коллективных хозяйств уделялось особенно большое внимание. В Тамбовском округе, например, годовой план предусматривал проведение 22 % работ в социалистическом секторе, в действительности же только с мая по октябрь 1929 года было проведено 39 %. Из 9848 землеустроенных хозяйств в Белгородском округе 6080 было бедняцких (61,  7 %), в том числе 4319 хозяйств, вступивших в колхозы (43,  9 %). То же характерно и для Орловского округа64. Землеустройство колхозов и беднейших слоев крестьян превратилось, таким образом, в средство организации социалистических форм хозяйства и борьбы против кулацких элементов в деревне.
Деятельность земельных обществ и общинное землепользование по- прежнему регламентировались Земельным кодексом 1922 года. Однако по новому закону земельным обществам предоставлялось право по решению большинства членов «проводить мероприятия по производственному кооперированию и коллективизации». Сход мог принимать обязательные для всех членов общества решения о проведении агрикультурных мероприятий: переходе на многополье, улучшении обработки земли и т. п.  65 Эти положения закона дали существенный толчок производственной деятельности земельных обществ, вносили новые элементы коллективизма в их жизнь. Основой этого процесса являлась


198
контрактация сельскохозяйственных продуктов, в которой земельные общества играли значительную роль. В контрактации озимых посевов в 1928 году приняло участие 14 238 земельных обществ, насчитывавших 508 548 крестьянских хозяйств (свыше 40 % хозяйств, законтрактовавших посевы). Эти общества заключили договоры на сдачу продукции с 1 505 тыс. га посева (45 % законтрактованной площади). 1075 земельных обществ перешли на устав посевного товарищества66.
В соответствии с договорами о контрактации посевов земельные общества на сходах принимали приговоры о проведении агрономических мероприятий (массовая очистка семенного материала, посев односортным зерном, вывоз навоза на поля, ранний сев, улучшенная обработка почвы и т. д.  ). В ходе весенней посевной кампании 1929 года 78 % земельных обществ Средне-Волжской области приняли 10 932 приговора об агроминимуме в целом комплексе мероприятий и 47 433 приговора по отдельным мероприятиям. Для контроля за осуществлением этих мероприятий было избрано 22 117 агроуполномоченных. На Северном Кавказе агроминимум приняли 13 375 обществ из 15 35867. По РСФСР в целом за 1929 год приговоры об агроминимуме были приняты в 125 тыс. селений, а количество агроуполномоченных превысило 220 тыс.  68
В развитии земельных обществ как объединений землепользователей стали появляться отдельные черты производственных организаций. В обстановке обостренной классовой борьбы механизм земельных переделов вновь стал служить одним из орудий ограничения кулацкого землепользования, одним из средств реализации права бедноты и маломощных середняков на лучшие земли. Еще в конце 1927 года правительство РСФСР дало указание произвести общий уравнительный передел земли в тех обществах, где сохранялась значительная неравномерность в землепользовании дворов. В этих случаях общий передел мог производиться даже по требованию меньшинства членов общества69.
«Общие начала землепользования и землеустройства» расширяли перечень случаев, когда допускались досрочные переделы земли. По Кодексу 1922 года они проводились при землеустройстве и в случае изъятия земель для государственных и общественных надобностей. Теперь досрочные переделы могли проводиться еще в случаях «перехода к улучшенным формам хозяйства» и «необходимости борьбы с кулачеством»70.
Вновь, как и в годы аграрной революции, переделы земли в общинах стали приобретать характер революционной меры. Классовая борьба между кулаками и трудящимися крестьянами, всегда сопровождавшая переделы, вновь вспыхнула ярким пламенем. Всей стране стало известно Лудорвайское дело. В деревнях Лудорвай, Юски и Непременная Лудзя Лудзинской волости Вотской автономной области общинные земли не переделялись на протяжении 46 лет. Кулаки, еще до революции забравшие большую и лучшую часть земель, всячески противились переделу. Начиная с 1924 года бедняки все настойчивее требовали передела и весной 1928 года добились своего, несмотря на угрозы кулаков. Кроме того, часть бедняков хотела выделиться и организовать товарищество по машинной обработке земли. Чтобы запугать крестьян и заставить их отказаться от своих требований, местное кулачество прибегло к массовой физической расправе. Вот как описывала 11 июля 1928 года этот случай «Ижевская правда»:
«Утром, в 4 часа, пороли у школы, потом перешли к пожарной. Большинство подходило со смиренным видом, молчаливо подставляя спину. Били всяко. Тот,


199
у кого отца белые расстреляли, три дня лежал после порки. Одна женщина плакала на всю деревню. Били мальчуганов 14-15 лет, почти детей. Кто не был на сходе - вызывали, чтобы выпороть...  »
Мотивом порки послужило якобы то, что многие крестьяне не починили свои прясла (изгороди), из-за чего скот забредал на засеянные поля. Однако на деле пороли и тех крестьян, у которых изгороди были в полной исправности. Как вскрылось на суде, при порке бедняков кулаки приговаривали: «Вот тебе за то, что землю делить хотел!», «Вот тебе за товарищество!» Экзекуция продолжалась три дня - 10, 11 и 25 июня. Всего порке подверглось 300 бедняков и середняков71.
Осенью 1928 года газеты писали и о других аналогичных расправах (в селе Петревке Люблинского района, в деревне Постоле Норьинской волости Сибирского края и др.  )72.
Опыт показывал, что земельные общества в новых условиях стали превращаться в препятствия на пути социалистического преобразования деревни, особенно в связи с тем, что кулаки имели не ограниченное законом право голоса при решении обществом любых вопросов.
Общесоюзный земельный закон внес коренные изменения в статут земельных обществ. Были лишены права решающего голоса на сходах и права быть избранными в выборные органы все те, кто не имел права избирать в Советы, т. е. прежде всего кулаки. На сельские Советы было возложено руководство работой земельных обществ73.
Логика классовой борьбы ставила со всей остротой вопрос об ограничении кулацкого землепользования. В первой половине 1928 года Особая коллегия высшего контроля по земельным спорам при Президиуме ВЦИК приняла ряд определений о землепользовании лиц, существовавших на нетрудовые заработки или обрабатывавших землю исключительно наемным трудом. Устанавливалось, что эти лица «не принадлежат к составу трудового земледельческого населения и поэтому... не имеют права пользоваться землею на началах трудового землепользования»74. Это была прямая санкция против землепользования торговцев, крупных предпринимателей, кустарей, владельцев мельниц и других предприятий, против тех кулацких хозяйств, производство которых целиком основывалось на наемном труде.
Наркомземы союзных республик обязали свои местные органы отобрать излишки земли у кулацких хозяйств и передать их беднякам75. Это мероприятие осуществлялось земельно-судебными комиссиями, в работе которых дела о лишении землепользования и об изъятии излишков земель заняли весьма существенное место. В Ленинградской областной земельной комиссии такие дела за 1927/28 год составили 31,  6 %, а за 1928/29 год - 34,  5 %. В Уральской области за 1927/28 год районные земельные комиссии (первая земельно-судебная инстанция) рассмотрели 2329 дел о лишении землепользования, в Сибирском крае - 1123, в Средне-Волжской области - около 4200, на Северном Кавказе - свыше 4000 дел и т. д.  76
В Ленинградской области, по данным ревизии, с января по октябрь 1929 года 59 дворов из 236 были лишены землепользования на том основании, что хозяйство целиком основывалось на наемном труде, 38 дворов - за то, что сдавали в аренду всю землю, 68 - за незаконное и хищническое использование, 81 - ввиду полного отрыва от сельского хозяйства, 21 - за нарушение закона о национали¬


200
зации земли (купля-продажа, субаренда и т. п.  ) и, наконец, 7 дворов - в связи с использованием земли в двух местах. В  1928/29 году в Центрально-Черноземной области решениями районных земельных комиссий был лишен земельных наделов 3871 двор, из них 2470 дворов - ввиду «оставления земли без хозяйственного использования и хищнического ведения хозяйств», 172 двора - из-за нетрудового характера хозяйства, 971 двор - за долголетнее отсутствие и переход к другим занятиям77.
Что кроется за формулой «бесхозяйственное и хищническое использование земли»? На этот вопрос отвечает разъяснение пленума Особой коллегии высшего контроля по земельным спорам от 30 августа 1928 года по вопросу о мерах борьбы с кулацкими хозяйствами, отказывавшимися от выполнения приговоров земельных обществ о проведении агроминимума. «При общем курсе государства на поднятие производительных сил сельского хозяйства, - говорится в этом документе, - неприменение без уважительных причин отдельными хозяйствами вводимых обществом улучшений должно рассматриваться как ведение с их стороны хищнического хозяйства». Такие хозяйства могли лишаться земельного надела «на срок до одного севооборота»78.
Одной из форм классового сопротивления кулачества в 1928-1929 годах было умышленное сокращение посевных площадей. После провала «хлебной стачки» кулаки стали свертывать производство, чтобы сорвать политику подъема сельского хозяйства, уйти от налогового обложения и ряда других ограничительных мер. Тогда были применены государственные санкции против сокращения посевов кулацкими хозяйствами. По указанию Наркомзема краевые и областные земельные управления разослали на места циркуляр, в котором разъяснялось, что «сокращение посевной площади есть один из наиболее ярких видов оставления земли без использования, а потому обязательно применение статьи 60 (Земельного кодекса. - Авт.  ) к хозяйствам, умышленно сократившим свою посевную площадь. В интересах увеличения посевов отобранная таким образом земля должна быть передана нуждающимся в ней, и в первую очередь бедняцким хозяйствам»79.
В циркуляре также отмечалось, что «возможны случаи, когда земельные общества недостаточно честно будут применять статью 60 к своим членам, умышленно сократившим свои посевы», и поэтому «сельсоветам надлежит иметь строгое наблюдение за приговорами земельных обществ по этим вопросам и при несогласии с ними - обжаловать их в РЗК (районные земельные комиссии. - Авт.  ), а в случае необходимости и самим возбуждать вопрос перед земельным обществом о лишении земли злостных недопосевщиков». Случаи такого рода были широко распространены. Из 182 дел, подвергнутых ревизии Ленинградской земельной комиссией, были возбуждены райисполкомами 126, земельными обществами - 45, отдельными лицами - 9 и прокуратурой - 2. На Украине за 1928 год было изъято у кулаков земельных излишков 61 250 га, в том числе
80,  4 	% по инициативе органов власти, 16 % по инициативе земельных обществ и
3,  6 	% по инициативе комнезамов80.
Большое значение в борьбе против кулацкого землепользования имели мероприятия по дальнейшему ограничению аренды земли. Постановлением ЦИК и СНК СССР от 18 июля 1928 года предельный срок аренды земли был сокращен до 6 лет81. Аренда земли кулаками стала сокращаться: в Средне-Волжской области число арендующих кулацких хозяйств уменьшилось с 63,  1 в 1927 году


201
до 51,  4 % в 1929 году, на Северном Кавказе - с 66,  4 до 59,  2 %, в Сибири - с 55,  2 до 45,  1 %82. Вместе с тем на 25-50 % сократилась площадь арендуемой земли на каждое кулацкое хозяйство. Кулацкие хозяйства сами увеличили сдачу земли в аренду, чтобы уменьшить размеры собственного производства. Общесоюзный земельный закон от 15 декабря 1928 года запретил кулакам сдачу земли в аренду. «В тех случаях, когда земля сдается в аренду кулацкими хозяйствами, - говорилось в этом законе, - такая земля постановлением земельно-судебных органов должна изыматься»83.
В 1928-1929 годах лишение права на землю применялось по преимуществу за прямые нарушения закона в качестве меры борьбы против наиболее злостных элементов кулачества. Это еще не было экспроприацией, но уже непосредственно подводило к раскулачиванию, к ликвидации деревенской буржуазии как класса. С осени 1929 года лишение права на землю становится одним из основных средств прямой ликвидации кулачества как класса.
Непосредственная подготовка социалистического преобразования сельского хозяйства, развертывание наступления на эксплуататорские слои деревни ярко проявились в новом решении вопроса о социальном распределении сельскохозяйственной техники, прежде всего тракторов. Так как значительная часть машин попала в руки кулаков и использовалась в целях развития капиталистического производства, в соответствии с директивами XV съезда ВКП(б) была проведена паспортизация тракторов84. Задачей паспортизации было выяснение социального облика хозяйств, имевших тракторы. У кулаков и кулацких лжеко- оперативов тракторы были отобраны. Паспортизация показала, что деревенская буржуазия владела еще значительным количеством тракторов. На Северном Кавказе в кулацких хозяйствах было 25,  2 % тракторов, в Воронежской губернии - 13,  5 %, в Самарской - 9,  7 %, в Саратовской - 6,  9 %85.
Раньше всего ликвидация машинных и тракторных лжеобъединений началась на Украине и в Сибири. На Украине для этого были созданы специальные окружные комиссии, которые уже к 1 апреля 1928 года проверили 3539 машинных товариществ; из них 1271 было ликвидировано как кулацкое. Тракторы и машины ликвидированных объединений изымались, но не конфисковывались. Бывшие владельцы получали выкуп, устанавливаемый по стоимости трактора или машины на момент изъятия (с учетом амортизации). У распущенных весной 1928 года кулацких объединений было выкуплено 676 тракторов. Большая часть их передана бедняцко-середняцким колхозам и кооперативным организациям86.
В Сибири среди ликвидированных в марте-апреле 1928 года кулацких машинных «товариществ» значительная часть имела тракторы. Широкий размах кампания по изъятию тракторов у единоличников приняла в Саратовской губернии. Комиссия по проверке использования тракторов и Союз сельскохозяйственной кооперации широко привлекали к этой работе местные общественные организации, группы бедноты и секции сельских Советов. Бедняки и середняки активно поддержали это мероприятие, благодаря чему уже к началу сева подавляющая часть тракторов из кулацких хозяйств была передана в колхозы и машинные товарищества (в Балашовском уезде только в марте было передано 33 трактора)87.
В Среднем Поволжье изъятие тракторов из кулацких хозяйств и объединений проводилось в конце 1928 и начале 1929 года. Постановление, обязывавшее кооперативные и земельные органы «выявить все кулацкие и иные хозяйства,


202
незаконно присвоившие себе тракторы и сельскохозяйственные машины, полученные для коллективизации пользования», а также «принять меры к изъятию этих машин», было принято Средне-Волжским обкомом ВКП(б) 8 октября 1928 года88.
В Центрально-Черноземной области изъятие тракторов у единоличников и кулацких объединений, а также у организаций и кооперативов, использующих тракторы не по назначению, началось с января 1929 года. Изъятые тракторы направлялись преимущественно на пополнение тракторных колонн и в крупные колхозы. К середине марта 1929 года здесь было перераспределено 536 тракторов89.
В Российской Федерации количество тракторов, находившихся в частной собственности кулаков, сократилось с 1860 на 1 октября 1927 года до 1000 на 1 октября 1928 года. К 1 октября 1929 года у них оставалось около 100 тракторов90.
Ликвидация кулацких машинных объединений и принудительный выкуп тракторов сыграли важную роль в наступлении на кулачество. У сельской буржуазии была отобрана наиболее эффективная техника, использовавшаяся в целях укрепления и расширения эксплуататорских капиталистических отношений. Как и лишение отдельных кулацких семей права на землю, это еще не было экспроприацией кулачества, но сыграло важную роль в ее подготовке. Экспроприация тракторов послужила ступенью к экспроприации всех средств производства у сельской буржуазии.
Характерной чертой этого мероприятия являлось то, что оно проводилось по преимуществу «сверху» в форме проверки государственными органами социального состава тракторовладельцев. Однако к этой работе широко привлекались кооперативные и общественные организации, представители деревенской бедноты.
Аналогичное значение имело изъятие сложных машин и орудий, приобретенных в кредит и еще не полностью оплаченных. Кулачество лишалось возможности использовать высокопроизводительную технику, служившую в его руках средством закабаления и эксплуатации трудящихся крестьян, средством развития частнокапиталистического хозяйства.
Важнейшим орудием ограничения и вытеснения, а затем и ликвидации капиталистических элементов в народном хозяйстве страны была налоговая политика Советского государства. Система налогового обложения служила средством контроля над частным капиталом и регулирования его накоплений.
Освобождая все большую часть деревенской бедноты от налога и облегчая тяжесть его для середняцких трудовых слоев крестьянства, Советская власть систематически усиливала обложение кулачества. Сельскохозяйственный налог на кулаков из года в год возрастал. При увеличении дохода на одного едока в кулацком хозяйстве по сравнению с бедняцким в 3 раза сельскохозяйственный налог возрастал в 1924/25 году в 14,  5 раза, в 1925/26 году - в 22,  5 раза, в 1926/27 году - в 70 раз. В 1924/25 году бедняки платили 76 копеек за каждого члена семьи, середняки - 3,  09 рубля, а кулаки - 11,  03 рубля. В 1926/27 году ставка налога с члена бедняцкого хозяйства снизилась до 22 копеек, с члена середняцкого хозяйства почти не изменилась (3,  13 рубля), а кулацкое хозяйство стало платить по 15,  42 рубля с души. С каждым годом изымалась все большая и большая часть дохода кулацких хозяйств, масштабы капиталистического нако-


203
пления в деревне сокращались. В 1924/25 году вся система прямых и косвенных налогов лишала кулацкое хозяйство 10,  7 % годового дохода, а в 1926/27 году - уже 16,  3 %91.
В то же время все более значительная часть самых маломощных хозяйств вовсе освобождалась от уплаты налога: в 1925/26 году - около 25 %, в 1926/27 году - 27,  6 %92. На 1927/28 год Манифест ЦИК СССР по поводу десятилетия Советской власти провозгласил, что будет освобождено от уплаты сельскохозяйственного налога 35 % крестьянских хозяйств93. Фактически же было освобождено по стране в целом 9 415 тыс. хозяйств, освобожденных от налогового обложения не полностью, а частично (средний размер скидки составлял 43 % исчисленной с хозяйства суммы налога). Со всех хозяйств, полностью или частично освобожденных от налога, причиталось примерно 29,  7 млн рублей, в том числе 12,  7 млн рублей с освобожденных по Манифесту. Кроме того, Манифестом были сложены налоговые недоимки с бедняцких хозяйств и понижены недоимки, числившиеся за середняцкими хозяйствами. Общая сумма сложенных недоимок составила около 9 млн рублей (к моменту издания Манифеста за крестьянством числилось 22 млн рублей недоимок сельскохозяйственного налога)94.
В условиях непосредственной подготовки коллективизации было намного усилено воздействие налогового обложения на социальное развитие деревни. На протяжении ряда лет сельскохозяйственный налог почти не изменялся, хотя доходы крестьянства заметно возросли. В 1928 году было признано, что налоговое обложение сельского хозяйства недостаточно. Центральный Комитет партии принял решение о повышении на 1928/29 год суммы налога с 310 млн до 400 млн рублей при сохранении льгот для колхозов и освобождении от обложения бедноты (35 % крестьянских хозяйств)95.
Резко возрастал налог на зажиточные и кулацкие хозяйства. Для них была введена прогрессивная надбавка к ставке сельскохозяйственного налога в размере от 5 до 25 %. Были изменены принципы обложения основной массы кулацких хозяйств. По «Положению о едином сельскохозяйственном налоге» на 1928/29 год «в отношении единоличных хозяйств, особо выделяющихся из общей крестьянской массы в данной местности своей доходностью и притом нетрудовым характером своих доходов», надлежало исчислять «сумму облагаемого дохода... от всех источников в соответствии с их действительной доходностью», а не по нормам96.
Обложение в индивидуальном порядке, по фактическому доходу, нанесло сильнейший удар кулачеству. В 1926/27 году 3,  9 % наиболее богатых хозяйств выплатили 25,  9 % общей суммы сельскохозяйственного налога с крестьян, а в 1928/29 году 4 % хозяйств выплатили уже 37,  9 %, в том числе 10,  8 % приходилось на 0,  87 % хозяйств, обложенных в индивидуальном порядке97. У последних доля дохода, изымавшаяся путем налогового обложения, выросла до 22,  3 %98. Известная часть кулацких хозяйств не выдерживала усиленного обложения, опускалась и утрачивала свой предпринимательский характер.
В практике налогового обложения были допущены, однако, серьезные ошибки, в результате которых пострадала часть середняцких хозяйств. Повышение налога оказалось слишком большим. Как отмечалось в резолюции заседания Политбюро ЦК и Президиума ЦКК ВКП(б) от 9 февраля 1929 года, практика показала, что «такое увеличение налога, при освобождении от него 35 % хозяйств


204
и разложении всей тяжести налога на остальные 65 % хозяйств, чрезмерно задевает интересы некоторых слоев середняков»99. К тому же указания закона о том, что установленные ставки являются минимальными, что из неземледельческих заработков должно изыматься не менее 35 %, применялись на местах механически. Ставки налогового обложения стали повышаться без учета действительных условий и возможностей крестьянского хозяйства. Этому в значительной мере содействовало и то, что налоговая кампания совпадала по времени с хлебозаготовительной и местные организации всячески побуждали крестьян продавать хлеб скорее и больше. В результате этого общие ставки налога во многих местах повышались не на 30-35 %, а на 60-70 и даже 100 %.
При обложении крестьянских хозяйств по размерам посевной площади не всегда учитывался состав крестьянской семьи, что привело к резкому увеличению налога с многосемейных крестьян. Во многих местах обложенными в индивидуальном порядке оказались и многосемейные середняки. Как отмечал М. И. Калинин, это вызвало серьезное недовольство крестьян, поток жалоб в исполнительные комитеты союзных республик и ЦИК СССР, в партийные органы и печать. По данным проверки, в 14 районах РСФСР оказались обложенными в индивидуальном порядке 70,  4 тыс. хозяйств. Из них 34 тыс. хозяйств в результате проверки было освобождено от индивидуального обложения100.
Общая сумма собранного сельхозналога намного превысила установленную законом. К 1 января 1928 г. было собрано с крестьянства 236 млн руб. налоговых средств, а на 1 января 1929 г. - 385 млн руб., т. е. не на 30, а на 63 % больше101.
Немедленно были приняты меры к исправлению допущенных ошибок. В первых числах сентября была дана директива о том, чтобы при среднем увеличении налога на 30 % увеличение его в отдельных губерниях и округах не превышало 50, в районах и уездах - 60, в волостях и селениях - 70 %; при этом запрещалось повышать обложение, даже если исчисленная в соответствии с законом общая сумма налога по тем или иным селениям, волостям и т. д. оказывалась ниже ориентировочных норм. Местные органы власти обязывались проверить правильность индивидуального обложения и снизить его, если оно было завышено. Для компенсации переобложенных хозяйств был создан специальный правительственный фонд102.
Вместе с тем запрещалось использовать индивидуальное обложение как средство раскулачивания. М. И. Калинин в речи на пленуме Моссовета, опубликованной 23 сентября 1928 года в «Правде», специально остановился на вопросе о задачах индивидуального обложения. Он отметил, что «многие местные организации поняли новый закон как раскулачивание», что это послужило причиной «таких ошибок, которые являются прямым нарушением закона о сельхозналоге». Калинин разъяснил, что усиленное обложение кулацких хозяйств должно урезать их прибыли, задержать их капиталистический рост, но отнюдь не разорить. «Правительство, - говорил он, - нисколько не предполагало и не предполагает произвести сельхозналогом разорение верхушечной части крестьянства, уничтожение кулацких хозяйств... Если бы стоял вопрос о раскулачивании, то правительству незачем было бы прибегать к искусственным, к побочным мерам. Правительство могло бы прибегнуть к этому прямо и непосредственно».
Приведя факты переобложения середняцких хозяйств, М. И. Калинин подчеркнул, что они не вытекали из духа закона, а были следствием его формальнобюрократического применения и прямого нарушения: «Мы не думали, что от¬


205
дельные губернии, отдельные места будут обложены в два-три раза, а отдельные крестьянские хозяйства - в 5-6 раз выше, чем в прошлом году. Этой цели правительство не преследовало, это, безусловно, ошибка местных властей».
25 сентября «Правда» опубликовала передовую статью «Сельхозналог и наша классовая линия в деревне», в которой говорилось о необходимости «принять серьезнейшие меры против безобразий, ударяющих как по середняку, так иногда даже по бедняку», выступала против тенденции раскулачивания и чрезмерного индивидуального обложения.
В декабре Политбюро ЦК ВКП(б) образовало комиссию для выработки мер по налоговому облегчению середняка, а затем решило поставить этот вопрос в порядок дня предстоящей партийной конференции. На основании рекомендаций комиссии (по докладу ее председателя М. И. Калинина) Политбюро еще до созыва конференции приняло решение о снижении налога до 375 млн рублей и предоставлении льгот бедняцким и середняцким хозяйствам, расширявшим посевные площади103.
XVI конференция ВКП(б) обсудила доклад М. И. Калинина «Практические мероприятия по подъему сельского хозяйства и налоговому облегчению середняка», в котором анализировались итоги налоговой кампании 1928/29 года и решительно осуждались нарушения революционной законности. М. И. Калинин убедительно обосновывал необходимость налогового облегчения середняка. В резолюции конференция одобрила основные принципы налогового обложения, принятые на 1929/30 год (освобождение от налога 35 % маломощных хозяйств, значительные льготы колхозам, переложение на наиболее зажиточные 4-5 % хозяйств 30-45 % всей суммы налога). Отмечалась важность налогового облегчения середняка (уменьшение общей суммы налога на 50 млн рублей, освобождение на два года от обложения всего прироста посевных площадей в бедняцких и середняцких хозяйствах, скидка для многосемейных и др.  ). Резолюция подтверждала «категорическое запрещение применения статьи об индивидуальном обложении к середняцким хозяйствам». Вместе с тем подтверждалось «полное сохранение индивидуального обложения наиболее богатой части кулацких хозяйств (от 2 до 3 % хозяйств по всему Союзу)»104.
Налоговая политика являлась важнейшим орудием регулирования социальных процессов в деревне, и прежде всего орудием ограничения капиталистического производства, при помощи которого изымалась значительная часть средств, накопленных частными предпринимателями, кулаками. В тех же целях использовалось и самообложение крестьян, которое издавна практиковалось как источник средств на удовлетворение общественных, хозяйственных и культурных нужд деревни (содержание коммунального хозяйства, школ, изб- читален, здравоохранительных учреждений и т. д.  ). Однако самообложение всегда было уравнительным, не учитывало состоятельности плательщика. В августе 1927 года был установлен новый порядок самообложения, в основу которого был положен тот же классовый принцип, какой применялся при определении ставок сельскохозяйственного налога. В порядке самообложения на общественные нужды в 1927/28 году мобилизовано 98,  4 млн рублей105. Значительная часть этих средств была получена от кулацких хозяйств.
Наступление на кулачество впервые после перехода к нэпу привело к заметному свертыванию капиталистического производства в сельском хозяйстве. Наряду с сокращением земельной аренды заметно уменьшилось использование


206
наемного труда, особенно кулаками. В Средне-Волжском районе общее число хозяйств, нанимавших рабочих, в 1927 году составляло 14,  4 %, а в 1929 году -
14,  3 	%, т. е. осталось почти неизменным; зато число кулацких хозяйств, нанимавших рабочих, уменьшилось почти вдвое - с 67,  6 до 34,  2 %. В Нижнем Поволжье удельный вес кулацких хозяйств с наемным трудом сократился с 65,  3 до 37,  6 %. На Северном Кавказе общее число крестьянских хозяйств, использовавших наемный труд, уменьшилось с 24,  2 % в 1927 году до 15,  6 % в 1929 году, а число кулацких хозяйств этой категории - с 74,  6 до 39,  9 %; в Сибири - соответственно с 92,  1 до 65,  7 %. Этот процесс наблюдался всюду - даже там, где общее количество хозяйств с наемной рабочей силой увеличивалось (на Украине, в Белоруссии, Промышленном центре, на Западе и Северо-Западе)106.
Резкое сокращение эксплуатации наемного труда в деревне подтверждается и данными об изменении численности батраков. Армия сроковых рабочих за те же годы сократилась с 1 751,  7 тыс. до 1 368,  2 тыс. Правда, несколько увеличилось количество поденщиков, но не настолько, чтобы покрыть убыль сроковых рабочих (с 2 504 тыс. человек до 2 652 тыс.  )107.
Аналогичная эволюция произошла и в найме - сдаче средств производства. При почти повсеместном увеличении общего числа хозяйств как сдававших, так и нанимавших средства производства (отчасти в результате широкого распространения супряги, роста системы государственно-кооперативного проката и т. д.  ), число кулаков, сдававших средства производства, в большинстве районов стало сокращаться: на территории Среднего Поволжья - с 61,  5 до 59,  5 %, в Нижнем Поволжье - с 39,  7 до 32,  3 %, в Центрально-Черноземной области - с
52,  1 	до 38,  2 %, на Северном Кавказе - с 64,  1 до 54,  7 %. В Сибири и на Украине общее число таких хозяйств несколько выросло (на 1-1,  5 %), но систематический отпуск средств производства в чужие хозяйства (на сумму свыше 20 рублей) уменьшился и здесь: в Сибири - с 40,  7 до 37,  6 %, на Украине - с 30,  1 до
24,  7 	%. Количество хозяйств, сдававших в наем средства производства, увеличилось только в Московской и Западной, немного в Ленинградской областях, где наступление на кулачество не достигло такого размаха, как в основных земледельческих районах страны108.
Заметно сократилось количество средств производства в руках кулака, прежде всего скота, особенно в основных сельскохозяйственных районах страны. К середине 1929 года кулацкие хозяйства Среднего Поволжья, Северного Кавказа и Украины потеряли пятую часть имевшегося у них в 1927 году рабочего скота, в Сибири же - четвертую часть. Столь же резко уменьшилось у них поголовье коров109. Обеспеченность кулацких хозяйств машинами несколько возросла лишь в промышленных районах, на Западе и в Белоруссии. В других местах они утратили уже заметную часть сложных сельскохозяйственных машин.
В отдельных районах распродажа кулаками скота, машин и орудий уже с осени 1928 года стала приобретать массовый характер. В Макушинском районе Курганского округа, по данным на 1 июля 1929 года, кулаки распродали 35,  8 % ранее имевшихся у них лошадей, 47,  4 % крупного рогатого скота, 46,  9 % свиней, 12,  3 % плугов, 55,  5 % сеялок, 44,  8 % жнеек, 28,  9 % молотилок. К концу того же года они распродали и забили 65,  4 % лошадей, 63,  1 % коров, 97,  9 % свиней. Число распроданных жнеек увеличилось до 50,  8 %110. К началу раскулачивания у них оставалось лишь 30-35 % скота и едва ли половина машин, имевшихся в 1927 году.


207
Лишаясь средств производства, кулацкие хозяйства сокращали посевные площади, многие вообще утрачивали предпринимательский характер. В то время по стране в целом посевные площади неуклонно расширялись (с 1927 по 1929 год на 4,  9 %)111, посевы кулацких хозяйств повсюду сократились: в Ленинградской области - на 2,  2 %, в Западной - на 7,  3, в Московской - на 3, в Средне- Волжской - на 10,  4, в Центрально-Черноземной - на 9,  9, в Нижне-Волжском крае - на 9,  7, в Северо-Кавказском - на 25,  4, в Сибирском - на 11,  5, на Украине - на 17,  6 %. Однако и в 1929 году засеваемые площади в кулацком хозяйстве были намного больше, чем в середняцком (в земледельческих районах в среднем на 20-30 %)112.
Часть кулацких хозяйств, не выдержав нажима, распалась. По данным гнездовых обследований, из кулацких хозяйств, имевшихся в 1927 году, 2 % ликвидировались и семьи переселились в города, 1,  1 % объединились, 14,  9 % разделились (часто эти разделы были фиктивными), 2,  5 % вступили в колхозы (также в массе своей в целях маскировки). Разделы хозяйств как способ уклонения от усиленного налогового обложения и чрезвычайных мер во время хлебозаготовок массовый характер приобрели в зерновых районах (в Среднем Поволжье за два года разделились 18,  2 % кулацких хозяйств, в Нижнем Поволжье - 18,  3, в Центрально-Черноземной области - 20,  1, на Северном Кавказе - 16,  3, в Сибирском крае - 18,  8 %)113.
Действительные масштабы сокращения числа кулацких хозяйств в 1928— 1929 годах установить трудно. Все же несомненно, что процесс возрастания их числа, возобновившийся с переходом к нэпу и продолжавшийся до 1927 года, не только приостановился, но и сменился процессом сокращения. Свертывается кулацкое производство, уменьшается число предпринимательских хозяйств114.
3.  	Обострение классовой борьбы
Государственные мероприятия, направленные на хозяйственное вытеснение и политическую изоляцию кулачества, были одной из основных форм классовой борьбы в деревне. В непосредственной связи с ней резко усилилась ожесточенная борьба внутри крестьянства. Непрерывная череда все усиливающихся конфликтов, самых драматических столкновений противоборствующих сил наполняет историю деревни того времени.
Сельская буржуазия всячески пыталась обойти законы, направленные на ее ограничение, - об аренде земли, о наемном труде, об индивидуальном обложении. Ею предпринимались активные попытки проникнуть в органы власти и партийные организации, чтобы разложить их изнутри, сорвать осуществление политики партии в деревне. Кулаки стремились поставить на службу своим интересам кооперацию, проникали в колхозы, создавали лжекооперативные организации. Ведя антисоветскую агитацию, распространяя провокационные слухи, организуя террор против работников партийных, советских и кооперативных организаций, против крестьян-общественников, кулачество пыталось запугать бедняка и середняка, оторвать деревенские массы от рабочего класса.
Основным фронтом классовой борьбы в 1928-1929 годах стали хлебозаготовки, в связи с тем что кулачество всячески уклонялось от сдачи излишков хлеба, приберегая его для спекулятивных махинаций. «Хлебная стачка» кулаков


208
чрезвычайно накалила обстановку в деревне и в стране в целом, поставила под угрозу взятые темпы индустриализации и социалистического строительства. Вопрос о хлебе вновь приобрел первостепенное значение в борьбе за социализм, вновь потребовал от партии мобилизации всех сил для организации наступления на кулачество, для сплочения бедняцко-середняцких масс крестьянства. На протяжении декабря 1927 - февраля 1928 года Центральный Комитет партии направил на места четыре директивы (от 14 и 24 декабря, 6 января и 13 февраля), в которых была разработана система мероприятий экономического, политического и организационного порядка, направленная на ликвидацию кризиса. В директивном письме ЦК ВКП(б) «Первые итоги заготовительной кампании и дальнейшие задачи партии» от 13 февраля 1928 года указывалось, что «дело заготовок является делом всей партии». Только за январь-март, по весьма неполным данным, на места было командировано свыше 4 тыс. ответственных работников из краевых, губернских и окружных организаций и около 26 тыс. - из уездных, районных и волостных115.
Этот тридцатитысячный отряд коммунистов помог низовым организациям партии сосредоточить силы на заготовках зерна, перейти к практическому осуществлению директивы XV съезда о развертывании наступления на кулачество. Уездные, губернские, окружные и краевые комитеты партии превратились в штабы по проведению хлебозаготовок. Сюда поступали сведения о сдаче хлеба на заготовительные пункты, о сборе налога, о завозе товаров в деревню, о настроениях крестьянства и поведении кулачества. Отсюда регулировалась вся эта работа, посылались на места уполномоченные, агитаторы и пропагандисты. Партийные организации развернули огромную разъяснительную кампанию, вновь и вновь показывая беднякам и середнякам непримиримость их интересов с интересами кулачества, необходимость укрепления союза с рабочим классом, индустриализации страны, перехода к новым формам хозяйствования в деревне.
Решительно поддержал политику Коммунистической партии в деле хлебных заготовок рабочий класс. Коллективы промышленных предприятий увеличивали производство необходимых крестьянину товаров. В ряде мест рабочие и служащие принимали решения сократить на время хлебозаготовок покупки дефицитных товаров, чтобы облегчить государству снабжение деревни116. В зерновые районы были направлены 133 бригады, в которых насчитывалось 1546 рабочих117. Они помогали сельским партийным ячейкам и бедноте в борьбе с кулацким саботажем хлебозаготовок, приняли участие в разъяснительной и организационной работе.
Центральный Комитет партии потребовал от местных организаций своевременно собрать налоги, неукоснительно проводить в жизнь закон о самообложении сельского населения. Увеличился завоз промышленных товаров в сельские местности.
Вместе с тем были введены чрезвычайные меры против кулаков и спекулянтов, против организованной ими «хлебной стачки». С января 1928 года к кулакам, отказавшимся сдать излишки хлеба по государственным ценам, и к хлебным спекулянтам стала применяться статья 107 Уголовного кодекса, согласно которой виновные в спекуляции привлекались к судебной ответственности, а их товары конфисковывались. При этом 25 % конфискованного зерна распреде¬


209
лялось на условиях долгосрочного кредита или даже бесплатно среди бедняков (в основном на семена, а в случае необходимости и для потребления).
Применение чрезвычайных мер не означало отмены нэпа, они не распространялись на основные массы крестьянства. Не означало это и полного раскулачивания, поскольку конфисковывались только излишки хлеба и такие средства производства, которые особенно эффективно использовались кулаками для закабаления и эксплуатации крестьянства; статьи Уголовного кодекса, карающие спекулятивную деятельность, применялись только к организаторам хлебной стачки, к тем, кто имел крупные запасы зерна, но отказывался продавать его государству.
На Северном Кавказе с начала хлебозаготовительных трудностей до 10 февраля 1928 года было осуждено по статье 107 УК РСФСР 2145 кулаков, имевших до двух и более тысяч пудов хлеба118.
В Уральской области за период с января по март 1928 года эта статья была применена к 255 кулацким хозяйствам. В каждом из них было изъято от 1 тыс. до 4 тыс. пудов хлеба119. В Саратовской губернии к уголовной ответственности было привлечено 115 кулацких хозяйств. У них было конфисковано 75 тыс. пудов зерна и, кроме того, 5 мельниц, 2 маслобойки, 1 молотилка с двигателем, 1 двигатель, 3 трактора и 179 голов разного скота120. Основная часть средств производства, семенное зерно и потребительские запасы хлеба у кулацких хозяйств не изымались. Однако конфискация части средств производства и товарных излишков хлеба нанесла сильнейший удар по экономическим позициям кулачества, ограничивала их эксплуататорские возможности. Некоторые наиболее крупные кулацкие хозяйства были низведены до среднего уровня или даже исчезли совсем. В отдельных хозяйствах конфисковывалось по 10-15 тыс. пудов зерна121. Всего же в кулацко-зажиточных хозяйствах было изъято около 150 млн пудов хлеба.
Наступил перелом в ходе хлебозаготовок. В январе-марте 1928 года было заготовлено хлеба на 18 млн центнеров больше, чем за соответствующий период предыдущего года122. Таким образом, дефицит, образовавшийся к началу года, был почти покрыт.
Объединенный Пленум ЦК и ЦКК ВКП(б), состоявшийся в апреле 1928 года, отметил «крупнейшие успехи хлебозаготовок, в результате которых удалось смягчить, а затем и изжить перебои в снабжении городов, Красной Армии и рабочих районов, предупредить снижение реальной заработной платы, ликвидировать недоснабжение хлебом хлопководческих и льноводческих районов, а равно и районов лесных заготовок и, наконец, создать известные минимальные хлебные резервы»123.
Указывая на такие положительные явления, как улучшение партийной работы в деревне, ослабление роли и влияния кулачества, оживление работы среди бедноты и повышение авторитета Советской власти среди основных масс крестьянства, Пленум решительно осудил извращения и перегибы, допущенные в ходе хлебозаготовок, когда чрезвычайные меры стали применяться не только против кулацких хозяйств, но и против середняцких, фактически приводя к «сползанию на рельсы продразверстки». Извращения проявились в конфискации хлебных излишков без судебного применения 107-й статьи Уголовного кодекса, в запрещении купли-продажи хлеба (закрытие базаров), в повальных обысках с целью выявления излишков, в создании заградительных отрядов, в


210
принудительном распределении облигаций «крестьянского займа» при расчетах за хлеб и при продаже дефицитных товаров, в административном нажиме на середняка, в попытках ввести прямой продуктообмен и т. д. «Эти извращения и перегибы, - указывалось в резолюции апрельского Пленума ЦК и ЦКК ВКП(б), -...  подлежат самой категорической отмене, и партия обязана объявить им самую решительную борьбу, ибо они грозят дать длительный отрицательный как экономический, так и политический результат»124. Однако положение еще более осложнялось угрозами и необоснованными репрессиями по отношению к местным практическим работникам. Это обстоятельство отразилось и в отдельных разделах директивы от 6 января 1928 года. Она заканчивалась угрозой репрессий в отношении к руководителям партийных организаций, если они не добьются в кратчайший срок решительного перелома в хлебозаготовках.
Во время поездки И. В. Сталина по районам хлебных заготовок Сибири (с 15 января по 6 февраля 1928 года) зачастую снимались с занимаемых должностей и подвергались той или иной каре многие местные работники, начиная с секретарей окружных комитетов партии и кончая председателями кооперативных товариществ. Характерна оценка встретившихся ему нескольких десятков работников прокуратуры и суда: «Почти все они живут у кулаков, состоят у кулаков в нахлебниках и, конечно, стараются жить в мире с кулаками». Так обосновывалось требование: «Всех негодных снять с постов». В выступлениях на партийных активах и на заседании бюро Сибирского крайкома И. В. Сталин говорил только о применении чрезвычайных мер по отношению к кулакам и репрессий по отношению к представителям прокурорских и судебных органов. «Вы увидите скоро, - заключал он, - что эти меры дадут великолепные результаты и вам удастся не только выполнить, но и перевыполнить план хлебозаготовок.
...  Этих мер достаточно будет для того, чтобы выправить положение в этом году»125.
Репрессии по отношению к местным работникам в связи с хлебозаготовками применялись и в некоторых других районах. На Урале, например, в это время было отстранено от работы 1157 человек126.
Многие стали тогда считать, что «лучше перегнуть, чем недогнуть». Методы, которые использовал Сталин во время поездки по Сибирскому краю, толкали работников на местах на путь извращений и перегибов. Не удивительно, что в ряде случаев применение чрезвычайных мер стало истолковываться как право на отрицание законности вообще.
В директиве ЦК партии от 13 февраля 1928 года перегибы и извращения осуждались, однако в практике хлебозаготовок они продолжались и в дальнейшем. Апрельский объединенный Пленум ЦК и ЦКК ВКП(б) потребовал «беспощадной борьбы с такими методами и немедленной ликвидации подобных перегибов и извращений, ибо они нарушают основы экономической политики партии, угрожают экономической связи между городом и деревней, подрывают систему кредита и грозят ослаблением союза рабочего класса и основных масс середняцкого крестьянства». В резолюции подчеркивалось, что «по мере ликвидации затруднений в хлебозаготовках должна отпасть та часть мероприятий партии, которая имела экстраординарный характер»127.
Весной 1928 года возникли новые трудности. В апреле централизованные заготовки дали всего 2,  5 млн центнеров хлеба - в 5 раз меньше, чем в марте; в


211
мае - 3,  0 млн, в июне - 3,  7 млн центнеров128. В южных районах страны, особенно на Северном Кавказе и Украине, зима и весна были очень неблагоприятными для озимых. По стране в целом погибло 7 228 тыс. га (16,  5 %) озимых129. Почти все эти площади были частично или полностью пересеяны, однако для этого потребовался дополнительный расход 30 млн пудов зерна из государственных ресурсов на семенную ссуду крестьянам пострадавших районов130, что почти вдвое превышало объем апрельских заготовок хлеба во всей стране.
Основные заготовки хлеба были перенесены в Поволжье, Центральночерноземную область, на Урал, в Сибирь и Казахстан. Необходимость восполнить недобор хлеба на Северном Кавказе и Украине и покрыть расходы на семенную ссуду вынудили провести повторные заготовки и там, где они уже проводились, хотя товарных излишков у крестьян оставалось мало или не оставалось вовсе. Новый нажим серьезно задел страховые фонды деревни. Повторное применение чрезвычайных мер сильнее, чем в январе-марте, ударило по середняцким слоям крестьянства.
Июльский Пленум ЦК партии, анализируя создавшуюся обстановку, указывал на произвол местных органов власти, нарушения законности, применение методов продразверстки (обход дворов и незаконные обыски, закрытие базаров и т. п.  ). «Эти обстоятельства, - говорится в резолюции Пленума, - вызвали недовольство среди некоторых слоев крестьянства, выразившееся в выступлениях протеста против административного произвола в ряде районов, облегчили капиталистическим элементам в деревне использовать это недовольство против Советской власти, частично оживили деятельность контрреволюционных элементов и дали повод для разговоров об отмене нэпа»131. Пленум потребовал ликвидации перегибов и ошибок, что содействовало нормализации обстановки в деревне и в стране в целом, устраняло серьезную угрозу союзу рабочего класса и крестьянства.
Однако совсем отказаться от чрезвычайных мер оказалось невозможным. Зимой 1929 года, несмотря на некоторое повышение заготовительных цен, сопротивление кулаков вновь заставило встать на путь государственного принуждения по отношению к ним. По выражению секретаря Нижне -Волжского крайкома Б. П. Шеболдаева, местные партийные организации «из месяца в месяц “врастали” в чрезвычайные меры»132. Судебные репрессии против кулачества за срыв хлебозаготовок и спекуляцию стали применяться значительно шире. На Украине весной и осенью 1929 года было отдано под суд 33 тыс. кулаков. Их имущество было полностью или частично конфисковано и распродано133. В Среднем Поволжье за время хлебозаготовительной кампании 1928/29 года к уголовной ответственности привлекли 17 тыс. кулаков. Примерно у половины из них имущество было конфисковано134.
Во время хлебозаготовительной кампании 1928/29 года беднота и середняки вовлекались в активную борьбу против кулацкой стачки, был организован общественный нажим бедняцко-середняцких масс на зажиточные слои деревни, местами заготовки проводились по методу самообложения. В Сибири, на Урале, а затем и в других районах страны крестьяне стали сами брать на себя обязательства по сдаче хлеба государству с учетом реальных возможностей каждого хозяйства. Бедняцко-середняцкие массы, активно участвуя в организации хлебозаготовок, не позволяли кулацким и зажиточным элементам деревни обманывать государственные органы и сбывать хлеб по спекулятивным ценам. В то


212
же время они следили за тем, чтобы обязательства были посильными для середняцких и бедняцких хозяйств. Этим ограничивалась возможность перегибов и извращений политики партии.
Особенно важным результатом урало-сибирского метода заготовок являлась мобилизация самих бедняцко-середняцких слоев крестьянства против кулачества. Там же, где местные организации не сумели вовлечь массы в борьбу против саботажа хлебозаготовок, где на передний план выдвигались чрезвычайные меры и репрессии против крупных держателей хлеба, - там неизбежны были перегибы, сильно ударявшие по середнякам, там зачастую кулакам удавалось спровоцировать антисоветские выступления крестьян. Так, например, в Среднем Поволжье за январь-апрель 1929 года кулаки организовали 33 массовых выступления, а в мае-июне, когда пришлось усилить хлебозаготовки и шире стали применяться репрессивные меры, - 60 выступлений, охватывавших в отдельных случаях по нескольку сел135.
Опыт показывал необходимость повсеместного вовлечения бедняцко- середняцких масс в борьбу против кулачества на хлебозаготовительном фронте. Именно в этом состояло реальное средство предупреждения административного увлечения со стороны местных органов, тем более что ожесточенное сопротивление кулачества не позволяло отказаться от чрезвычайных мер.
Попыткой непосредственно связать осуществление карательных мер против кулачества и вовлечение крестьянских масс в решение заготовительных задач было постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 25 июня 1929 года «О расширении прав местных Советов в отношении содействия выполнению общегосударственных заданий и планов». Постановление предусматривало, что задание по продаже хлеба устанавливает всем хозяйствам сельский сход. Если какое-либо хозяйство не выполняло задание, местный Совет имел право в административном порядке увеличить его в пределах до пятикратного размера (в обиходе эта мера получила наименование «кратирования»). В случае необходимости имущество злостных неплательщиков должно было идти на продажу с торгов. Как подчеркивалось в постановлении, эта мера принималась «в целях обуздания кулацко-спекулятивных элементов»136.
Столь резкое усиление карательных мер по отношению к кулачеству позволило сломить его сопротивление хлебозаготовкам137. Сельским Советам было, таким образом, разрешено производить ликвидацию отдельных, наиболее ожесточенно сопротивлявшихся кулацких хозяйств. Это еще не означало перехода к ликвидации кулачества как класса, но уже было прямым прологом раскулачивания.
В итоге хлебозаготовительных кампаний 1927/28-1928/29 годов произошли резкие сдвиги в социально-экономической и политической обстановке в деревне. Кулацкая «хлебная стачка» потерпела поражение. Хозяйственные и политические позиции сельской буржуазии были серьезно подорваны. Несмотря на ряд отрицательных явлений, вызывавших недовольство и протесты части середняков и даже бедняков, классовое размежевание крестьянства заметно усилилось.
Разгромленное на хлебозаготовительном фронте, теряя в результате ограничительных государственных мер одну позицию за другой, кулачество сопротивлялось с еще большей яростью, переходя к методам террористической борьбы против представителей Советской власти, партийного и советского актива, бедняков и батраков. Случаи избиений и убийств нарастали с каждым месяцем, с


213
каждым днем. Периодическая печать в 1926 году отметила 400 террористических актов со стороны кулаков, в 1927 году - 700, а в 1928 году - 1027, из них 140 убийств, причем если в первом квартале 1928 года имело место 168 актов террора, то во втором квартале - 203, в третьем - 255, а за два месяца четвертого квартала (октябрь-ноябрь) - 401138.
Однако эти данные очень неполные. В действительности размах кулацкого террора был намного шире. Согласно более полным данным орготдела ВЦИК, только в Сибирском крае за 1927 год было 226 террористических актов, а за 1928 год- 702  139.
Характерны изменения в направленности кулацкого террора и в составе исполнителей террористических актов. В 1924-1926 годах острие террора было направлено прежде всего против тех, кто разоблачал темные спекулятивные махинации, факты кулацкого насилия, случаи нарушения советских законов и т. д., - против сельских корреспондентов, в частности «Дымовка» была наиболее громким, но в то же время достаточно типичным явлением классовой борьбы в деревне того времени140.
В 1928-1929 годах острие террора направлено уже против тех, кто практически участвует в наступлении на кулака, - против организаторов колхозов, землеустроителей и т. д. По данным РКИ за 1928 год, 48,  7 % кулацких террористических выступлений было направлено против работников низового советского аппарата, 24,  8 % - против представителей бедняцкого актива, 24,  7 % - против работников колхозных, земельных, заготовительных и финансовых органов, партийных организаций, 1,  8 % - против селькоров. Жертвы кулацкого террора в массе своей были беспартийными крестьянами-активистами (членов партии среди них 19 %)141. Классовая борьба внутри самого крестьянства, таким образом, стала резко обостряться.
О политической изоляции кулаков свидетельствует состав террористов. Если раньше кулаки организовывали покушения, используя наемников (чаще всего из бывших участников контрреволюционных банд), чтобы самим остаться в стороне, то теперь они нападают сами. По данным о 33 убийствах (из 44 совершенных с середины августа до середины октября), 25 совершены кулаками и баями (даже попом и муллой - 2 случая) и только 8 - наемниками, подкулачниками142.
Наряду с индивидуальным террором в 1928-1929 годах учащаются групповые, коллективные выступления кулаков против бедняцко-середняцкого актива, против колхозов и совхозов. Одним из наиболее ярких было «лудорвайское дело». Но оно было отнюдь не единичным.
Со второй половины 1928 года газеты публикуют множество корреспонденций о подобных случаях.
В станице Бекешевской (Ессентукский район) кулаки подожгли избу- читальню. «На борьбу с огнем, - сообщала 29 ноября “Правда”, - кинулись местные коммунисты, комсомольцы, беднота. Кулачье с вилами, кольями и топорами тесным кольцом обступило пожарище и мешало тушить пожар». Газета не сказала о причинах особенной ненависти к местной избе-читальне. Однако известно, что во многих станицах, селах и деревнях изба-читальня являлась центром массово-политической и организационной работы, местом проведения бедняцких собраний, заседаний групп бедноты и т. д.


214
В том же номере «Правда» описывает, как в одном из поселков Генического района Мелитопольского округа «деревенские кулаки, вооружившись кольями и железными полосами, на улицах, в хатах, во рву избивали бедняков». Кулаки села Пахонок (Тимский район Курского округа) толпой ворвались на колхозный огород, вырубили капусту. 8 декабря «Правда» сообщала, что в Оршанском округе группа кулаков сожгла хозяйственные постройки и правление колхоза «Искра», девять домов колхозников и канцелярию землеустроителя.
В ряде мест кулакам удавалось на какое-то время запугать односельчан. В селе Медянке (Кунгурский округ Уральской области) кулаки создали обстановку террора вокруг только что возникшего небольшого колхоза (13 дворов). Они вырубили 200 деревьев строевого леса, принадлежавшего колхозу, ломали колхозный инвентарь, разрушали по ночам изгороди, травили посевы. Колхозники опасались появляться на улице, на них нападали с криками: «Бей колхозников!  » Только арест наиболее активных кулаков изменил обстановку.
Так же было и в татарской деревне Аида (Сергачский уезд Нижегородской губернии), где кулаки, торгаши и муллы пустили в ход огнестрельное оружие. Выстрелом из нагана был убит активный общественник крестьянин Салуба- ев. 12 декабря «Правда» опубликовала письмо одного из местных жителей. Он писал, что крестьяне боятся выйти из своих изб даже днем, окна у всех закрыты почти круглые сутки. В том же номере газеты корреспонденция из Клементьев- ской волости Можайского уезда (Московская губерния) сообщала: «Кулаки... терроризируют население поджогами. Они сожгли скотный двор сельхозартели им. 10-летия Октября, жгут постройки бедняков и наиболее активных середняков. За последнюю неделю в одном лишь с. Воскресенском было 23 пожара».
Местные организации, в частности народные суды, оказались не подготовленными к столь яростным выступлениям кулаков, не сразу дали им должный отпор. Нападения на крестьян-активистов и колхозников (избиения, даже убийства и поджоги) нередко расценивались как бытовое хулиганство и карались соответствующими статьями (от двух до пяти лет исправительных работу за убийства и поджоги, штраф или один-два месяца работ за избиения)143. В условиях частых амнистий и разгрузок мест заключения такая практика не способствовала пресечению кулацкого террора.
Мягкость приговоров по делам о контрреволюционных выступлениях, о кулацком терроре вызывала протесты. Центральные и местные газеты получали огромное количество писем, постановлений и резолюций крестьянских сходов, бедняцких собраний и общественных организаций. В Брянском округе после убийства кулаками крестьянина-общественника Воропаева в семи деревнях на сходах были приняты резолюции с требованием расстрела убийц, конфискации имущества и выселения их семей. В Челябинском округе в связи с убийством уполномоченного по хлебозаготовкам Куликова было принято 120 резолюций, требовавших применения к кулакам-убийцам высшей меры наказания. Протесты выражались и в отдельных случаях крестьянского самосуда над убийцами144.
С требованием решительной перестройки отношения к кулаку выступила советская пресса. С октября 1928 года страницы газет пестрят заголовками «Осадить кулака!», «Еще раз зажать кулака!», «Крепче ударим по кулаку и церковнику!», «В атаку против классового врага!», «Не к обороне, а к наступлению!», «Усилить наступление на кулака» и т. п.  145


215
12 декабря редакционная статья «Правды», указывая на «случаи недопустимо мягкого отношения нашего пролетарского суда к активным кулакам, совершившим явно контрреволюционные преступления», разъясняла, что «к таким преступлениям, безусловно, следует отнести все случаи умышленного убийства общественных работников (или покушений на убийство их), умышленного уничтожения общественного имущества и т. п.  ». И далее: «Мы настаиваем на том, чтобы карающая рука пролетарского суда во всех подобных случаях не знала никакой пощады». Газета осуждала «оборонческие» позиции некоторых местных организаций: «Не “обороняться” от кулака, а решительно идти на бой с ним, не дожидаясь наступления с его стороны, решительно выбивать его из всех позиций, где бы он ни пытался закрепиться».
Это требование также еще не было равнозначно призыву к раскулачиванию, к ликвидации кулацких хозяйств. Речь шла о более последовательном и решительном ограничении кулачества, о закрытии всех путей и каналов, по которым государственная помощь, предназначенная трудовому крестьянству (кредиты, техника, различные льготы и преимущества и т. д.  ), использовалась кулачеством, о вытеснении кулаков из кооперативных и других крестьянских организаций, о пресечении кулацкого террора.
Содержание политики Советского государства в связи с ростом контрреволюционных выступлений кулачества К. Я. Бауман характеризовал следующим образом: «Партия против административного произвола, против головотяпства, против политики так называемого раскулачивания. Но она требует решительного осуществления революционной законности. Никаких поблажек кулаку... Со всей решительностью и твердостью мы должны сказать, что все кулаки, которые встают на путь убийства, должны судиться как контрреволюционеры. К ним действительно должна применяться высшая мера наказания»146.
В конце 1928 и в 1929 году карательные органы резко усилили борьбу с кулацким террором. Верховные суды союзных республик по сигналам прессы пересмотрели ряд дел об убийствах, побоях и поджогах, совершенных кулаками, отменили слишком мягкие приговоры и вернули эти дела на новое рассмотрение. Высшие судебные инстанции дали юридическую квалификацию различным актам кулацкого террора. Верховный суд Белоруссии, сообщала «Правда» 28 ноября 1928 года, отменил приговор Оршанского окружного суда по делу о пожарах, уничтоживших строения колхоза «Искра», дома колхозников и канцелярию землеустроителя, согласно которому пять кулаков были осуждены на пять лет исправительных работ каждый. Верховный суд, передавая дело на новое рассмотрение, указал, что «преступление кулаков должно квалифицироваться как контрреволюционное выступление, направленное к срыву мероприятий соввласти по коллективизации деревни и укреплению сельского хозяйства». Аналогичные определения вынес Верховный суд РСФСР 8 января 1929 года по делу об убийстве секретаря волостного партийного комитета Шорникова и по делу об избиении работников милиции Морозникова и Парфенова в селе Нащекине Московской губернии147.
Резкое усиление репрессий за контрреволюционные выступления, показательные процессы (часто с выездом суда на место преступления), требования крестьянской общественности о конфискации имущества убийц и выселении их семей отрезвляюще подействовали на кулачество. Число террористических актов, хотя и временно, пошло на убыль. (В Сибири террор кулаков нарас¬


216
тал до января 1929 года: в октябре 1928 года - 78 случаев, в ноябре - 102, в декабре - 191, в январе 1929 года - 192. В феврале же было зарегистрировано 55 случаев.  )148 Однако весной 1929 года в связи с обострением обстановки на хлебозаготовительном фронте кулацкий террор вновь резко усилился. В некоторых районах страны обкомы и крайкомы партии стали принимать решения, обязывающие соответствующие советские органы провести выселение кулацких контрреволюционных элементов (тех, кто совершал покушения, организовывал антисоветские выступления и т. д.  ). В Среднем Поволжье такое решение было принято обкомом партии 20 мая 1929 года и применено примерно к 1,  5 тыс. кулацких семей149.
Одной из острых форм классовой борьбы стали забастовки батраков против эксплуатации нанимателей-кулаков. Стачки батраков в кулацких хозяйствах имели место и до 1929 года150. Однако они были единичными и разрозненными. Совсем по-иному развернулась борьба в 1929 году. Стачки быстро распространялись вширь, охватывая целые районы, как, например, было в хозяйствах кулаков-огородников под Одессой. Забастовка батраков кулака Иванова за одну неделю перекинулась на три других хозяйства, а затем прокатилась по всем полям орошаемого огородничества под Одессой151.
В кулацких огородных хозяйствах Нежина в мае-июле 1929 года бастовали 420 батраков, в селах Британы и Основе (Херсонский округ) - около 700, в селе Куреневке (Киевский округ) - 130, на хуторе Степановском (Оренбургский округ) - 300, в станице Верхне-Узлоской (Донской округ) - 100, на кулацких виноградных плантациях в Ганджинском округе - 2000. Стачки были также в селе Бобровки (Самарский округ), деревне Шерман (Ново-Омский район), селе Майском (Богодуховский район) и других местах152. Все они были вызваны тяжелыми условиями труда батраков в кулацких хозяйствах, нарушениями трудового права, невыносимыми жилищными и бытовыми условиями.
Отличительной чертой их была организованность, взаимопомощь, в ряде случаев ими руководили партийные и профсоюзные организации. Большая часть стачек закончилась победой батраков. Кулаки вынуждены были удовлетворять требования стачечников. Батрацкие стачки 1929 года явились еще одним показателем изоляции кулачества, предвестником его ликвидации как класса.
4.  	Аграрные преобразования в республиках советского Востока
Особое место в аграрной политике накануне коллективизации занимают земельно-водные реформы в Средней Азии и Казахстане, на Северном Кавказе, в Крыму и Бурят-Монголии - там, где преобладали или же были очень сильны пережитки феодально-патриархальных отношений. Вследствие экономической, политической и культурной отсталости местного населения, сильнейшего влияния религиозной идеологии (в особенности ислама) здесь оказалось невозможным сразу покончить с этими пережитками. Аграрные преобразования, сходные по своим задачам и содержанию с ликвидацией помещичьего землевладения и уравнительным перераспределением земель в 1918 году, осуществлялись здесь по отдельным этапам на протяжении значительного времени.
Непосредственно в ходе Октябрьской революции на бывших колониальных окраинах были конфискованы только земли царской фамилии, чиновников и


217
наиболее крупных феодалов, а также промышленных и торговых фирм. Национализированные имения частью использовались для организации совхозов, частью передавались колхозам и единоличникам. Однако к ликвидации хозяйств «своих» феодалов коренное население еще не было готово. Местные земельные работники так характеризовали попытки конфискации отдельных байских хозяйств в 1918 году: «В тех случаях, когда ликвидировалось какое-либо байское хозяйство, чайрикерам, работавшим на ликвидированном хозяйстве, выдавались мандаты на право пользования участком и им же передавался живой и мертвый инвентарь, принадлежавший баю. Юридически хозяйство бая считалось ликвидированным, но фактически все оставалось по-прежнему, так как чайрикеры, не считаясь с полученными мандатами, продолжали считать себя чайрикерами бая и исправно выполняли все прежние условия, на которых они работали у бая»153.
Опыт целиком и полностью подтверждал указание В. И. Ленина о невозможности и недопустимости коренных преобразований там, где население к ним еще не подготовлено. «Что же мы можем сделать по отношению к таким народам, как киргизы, узбеки, таджики, туркмены, которые до сих пор находятся под влиянием своих мулл?...  Можем ли мы подойти к этим народам и сказать: “Мы скинем ваших эксплуататоров?  ”», - ставил вопрос В. И. Ленин на VIII съезде РКП(б). И отвечал: «Мы этого сделать не можем, потому что они всецело в подчинении у своих мулл. Тут надо дождаться развития данной нации, дифференциации пролетариата от буржуазных элементов, которое неизбежно»154.
После окончания Гражданской войны в 1921-1922 годах на бывших колониальных окраинах России была проведена земельно-водная реформа, уравнявшая фактическое землепользование (а также водопользование) русского и местного крестьянства. Эта реформа носила антиколонизаторский характер. Излишки земель переселенческих хозяйств (сверх трудовой нормы), часть скота и инвентаря были изъяты и распределены среди беднейших слоев коренного крестьянства. Были ликвидированы переселенческие поселки, самостийно возникшие после 1916 года, а также старые поселения, существование которых наносило ущерб хозяйственным интересам коренного населения (расположенные на скотопрогонных дорогах, у головных арыков и т. д.  ).
Реформа охватила главные районы русской колонизации на Востоке. В Туркестанской АССР она проводилась в Семиреченской области и некоторых уездах Ферганской и Сыр-Дарьинской областей. Только в Семиречье казахам и киргизам было возвращено более 470 тыс. га земли155. Одновременно коренному населению были возвращены миллионы гектаров земли, захваченной раньше казачеством (Сибирским казачьим войском на левобережье Иртыша, Уральским - на левобережье Урала).
Земельные владения местных эксплуататоров реформа 1921-1922 годов затронула в очень малой степени: были ликвидированы лишь те немногие байские хозяйства, которые успели превратиться в капиталистические и освободились от общин156. Больше того, в Казахстане и Киргизии основная часть конфискованных у русских колонизаторов земель, переданная в общинное пользование кочевому и полукочевому населению, фактически использовалась также баями и манапами. Однако реформа показывала трудящимся бывших колониальных окраин, что в Советском государстве борьба против эксплуататоров и притес¬


218
нителей возможна, что ликвидация феодальных земельных владений является условием подъема дехканского хозяйства.
К ликвидации земельных владений и хозяйств феодальной верхушки, к преобразованию аграрных отношений непосредственно в национальном ауле, кишлаке и аиле можно было приступить лишь после того, как была проведена огромная работа по политической организации и просвещению трудящихся масс национального крестьянства, по высвобождению их из экономической и духовной кабалы баев и духовенства, по разоблачению и вытеснению эксплуататорских элементов.
В Средней Азии начало земельно-водной реформе было положено декретами ЦИК Узбекистана «О национализации земли и воды» и «О земельно-водной реформе» от 2 декабря 1925 года. Незадолго перед этим - 24 сентября того же года - аналогичные решения были приняты ЦИК и СНК Туркмении. Первоначально земельно-водная реформа охватила наиболее развитые районы этих республик: Ферганскую, Самаркандскую и Ташкентскую области Узбекистана, Мервский и Полторацкий (Ашхабадский) округа Туркмении. Впоследствии на протяжении 1927-1929 годов реформа была проведена в Зеравшанской области по декрету ЦИК и СНК Узбекистана от 16 декабря 1926 года, в Аимской волости Андижанского округа - по декрету от 13 ноября 1927 года, в Кашка-Дарьинском и Сурхан-Дарьинском округах - от 1 ноября 1928 года, в Хорезмском округе - от 2 декабря 1928 года157.
В Киргизии земельно-водная реформа была проведена в 1927-1928 годах на территории южных земледельческих районов. На основной территории Таджикистана земельно-водные преобразования совершались уже в ходе сплошной коллективизации.
В ходе реформы полностью изымались и передавались в государственный фонд для последующего распределения пахотные земли крупных байских хозяйств помещичьего типа (в Ферганской области площадью от 40 десятин и выше, в Ташкентской и Самаркандской - от 50, в Зеравшанской - от 35, в Аимской волости - от 30, в Кашка-Дарьинском, Сурхан-Дарьинском и Хорезмском округах - половиной земли от 20 га и выше, богарной - свыше 45 га). Вместе с землей у этих хозяйств конфисковался весь живой и мертвый инвентарь.
У торговцев и других лиц, живших на нетрудовые доходы, если они не занимались обработкой земли «ни своими силами, ни силами членов своей семьи», земля отбиралась полностью независимо от размеров владения. У крупных торговцев, выбиравших патенты IV и V разрядов, вместе с землей конфисковался «живой и мертвый инвентарь, находящийся в фактическом пользовании чай- рикеров». В остальных хозяйствах этих категорий живой и мертвый инвентарь подлежал принудительному государственному выкупу.
Во всех хозяйствах, которые обрабатывали землю «частично или полностью своими силами или силами членов своей семьи», изымались излишки земельной площади сверх установленной для каждого района нормы землепользования. В этих хозяйствах принудительному выкупу подлежали излишки инвентаря.
В Зеравшанской области, Кашка-Дарьинском, Сурхан-Дарьинском и Хорезмском округах независимо от размеров полностью изымались земли и конфисковывались сельскохозяйственные постройки, мертвый инвентарь, рабочий скот и фураж у бывших царских администраторов и высших эмирских и ханских чиновников, у высшего духовенства и членов эмирской и ханской фамилий158.


219
Всего в результате земельно-водной реформы 1925-1929 годов в республиках Средней Азии было полностью ликвидировано 6763 хозяйства баев, крупных торговцев, духовенства. Излишки земельной площади были урезаны у 37 759 байско-кулацких хозяйств. Реформа ликвидировала основную массу байского землевладения главных земледельческих районов Средней Азии, подорвала экономические устои феодальных элементов, нанесла решительный удар по докапиталистическим формам эксплуатации. Реформа вместе с тем чувствительно задела кулацкие хозяйства, урезав их землепользование.
В государственный фонд поступила 281 171 десятина земли. Почти вся она была распределена между безземельными и малоземельными дехканами, чай- рикерами, батраками (мардикерами). 123 418 мелких хозяйств получили вместе с землей сельскохозяйственный инвентарь, семенные и продовольственные ссуды, значительную кредитную помощь. Распределение воды было передано органам Советской власти.
Перераспределение феодально-байских земель в республиках Средней Азии привело к осереднячиванию крестьянства, как в свое время и в центральных районах России. В Самаркандской, Ферганской и Ташкентской областях из 50 803 хозяйств, получивших землю, до реформы 40,  9 % были безземельными, 16,  9 % имели только усадьбу, остальные 42,  2 % были малоземельными. После реформы безземельных не осталось. Число хозяйств, имевших до 0,  5 десятины земли, сократилось с 32,  7 до 2,  5 %; с наделом от 0,  5 до 1 десятины - с 13,  4 до 8,  5 %. Резко возросли средние группы: имевшие от 1 до 2 десятин - с 9,  4 до 29,  5 %, от 2 до 3 десятин - с 2,  5 до 28,  6 %, свыше 3 десятин - с 1,  1 до 30,  9 %159.
Рост середняцких групп дехканства означал усиление мелкотоварного уклада в узбекском кишлаке. Классовое расслоение преодолено не было, капиталистические элементы не исчезли. Система хозяйства, возникшая в результате реформы, не могла не порождать капитализм, не могла не вести к новому классовому расслоению, характерному для буржуазного строя. Недаром земельно-водная реформа сопровождалась развитием в дехканской среде отношений найма и сдачи в наем рабочего скота и эксплуатации наемного труда. В Самаркандской, Ферганской и Ташкентской областях из хозяйств, получивших землю, до реформы нанимало рабочий скот 7,  1 %, а после реформы - 15,  1 %. Особенно выросли масштабы супряги - с 9,  2 до 46 %. До реформы рабочую силу нанимало 13,  8 % хозяйств (сроковых, поденных и сдельных рабочих), в 1926-1927 годах - 27,  1 %. Зато резко сократились масштабы ухода собственной рабочей силы на сторону. Общее число мужчин, работавших по найму, и издольщиков-чайрикеров сократилось почти в 6 раз - с 59-60 % до 10-11 %.
Интересную эволюцию претерпели арендные отношения. Получившие землю дехкане, естественно, прекращали аренду земли. Если до реформы арендовало землю 42,  5 % хозяйств (преимущественно чайрикеры), то после реформы - всего 5,  7 %. Напротив, несколько выросло число хозяйств, сдававших землю в аренду, - с 0,  24 до 1,  87 %160.
Все эти цифры наглядно свидетельствуют об основном направлении перестройки социальных отношений в узбекском кишлаке: ликвидация феодальных форм эксплуатации, прежде всего системы чайрикерства, превращение феодально эксплуатируемого крестьянина и мелкотоварного производителя в мелкого буржуа. Таким образом, по своему основному содержанию, по своим массовым результатам земельно-водная реформа второй половины 20-х годов являлась


220
преобразованием буржуазно-демократического порядка, сходным с первым этапом аграрной революции в центральных районах России. Так же, как и там, их наиболее существенным следствием было осереднячивание крестьянства.
Однако в отличие от аграрных преобразований 1918 года в России земельноводная реформа в Средней Азии проводилась уже в условиях начинающейся социалистической реконструкции народного хозяйства и поэтому в большей мере вышла за рамки буржуазно-демократических задач. Антифеодальное по своему существу преобразование непосредственно переплеталось с рядом собственно социалистических мероприятий. Реформа нанесла удар по кулацким элементам. Одновременно с нею развертывалась советизация кишлака и аула. Она содействовала росту кооперации и колхозов. В Ферганской, Самаркандской и Ташкентской областях уже в ходе реформы - с декабря 1925 по май 1926 года - возникло 364 колхоза, тогда как до реформы их было всего 46  161.
Земельно-водная реформа второй половины 20-х годов в республиках советского Востока явилась важнейшей предпосылкой социалистического преобразования их сельского хозяйства, громадным шагом на пути бывших колониальных окраин от феодально-патриархального строя к социализму, минуя капиталистическую стадию развития162.
Одновременно в республиках с преобладающим кочевым скотоводством были осуществлены аналогичные по содержанию, но специфические по форме мероприятия, также направленные на ликвидацию феодально-патриархальных форм эксплуатации. В Казахстане на протяжении 1926-1927 годов был проведен передел сенокосных и пахотных угодий, поскольку там и после Октябрьской революции огромная часть сенокосов, пашни и пастбищ оставалась в руках баев. В связи с этим 20 мая 1926 года ЦИК и СНК Казахской АССР приняли решение «немедленно приступить к уравнительному распределению сенокосных и пахотных угодий между хозяйственными аулами и отдельными хозяйствами, не выходя за пределы фактического пользования административного аула»163.
Уравнительный передел земельных угодий (проводившийся по едокам) должен был передать сенокосы и пашни байских хозяйств трудящемуся казаху, подорвать основы феодально-байской эксплуатации. Это было революционное преобразование, аналогичное первому этапу аграрной революции в более развитых районах страны и недаром получившее название «Октябрь в степи»164.
В районах, где проводился передел, бедняки получили 66,  3 % пахотных земель и 61,  6 % сенокосов, середняки - соответственно 26,  2 и 29,  8 %. В байско- зажиточных хозяйствах осталось всего 7,  5 % пашни и 8,  6 % сенокосов. Беднякам и середнякам было передано 1 360 тыс. га сенокосных и 1 250 тыс. га пахотных земель, ранее принадлежавших баям и зажиточным элементам165.
Полная ликвидация феодально-байских хозяйств не производилась ввиду крайней отсталости казахского населения, недостаточной зрелости классового самосознания трудящихся масс. Коммунистическая партия должна была в ходе передела земель провести огромную разъяснительную и организаторскую работу в казахском ауле, преодолеть колоссальные трудности, порождавшиеся патриархальщиной, родовыми связями байских семей с эксплуатируемыми ими семьями бедняков и середняков, межродовой враждой и т. п.
Передел земельных угодий послужил мощным толчком для дальнейшего развития классовой борьбы в ауле, важнейшей предпосылкой для ликвидации феодально-байских эксплуататорских элементов. Передел в очень большой сте¬


221
пени расшатал и подорвал основы докапиталистических форм эксплуатации, но не ликвидировал их полностью, поскольку еще сохранялись феодально-байские хозяйства. В районах кочевого и полукочевого образа жизни их основой являлось владение огромными стадами скота, а они еще не были затронуты.
Ликвидация крупнейших скотоводческих хозяйств баев-полуфеодалов, составлявших главную социальную базу феодально-патриархального строя в казахском ауле, стала первоочередной задачей. Состоявшаяся в декабре 1927 года VI Всеказахстанская партийная конференция приняла решение: «В целях более решительной ликвидации кабальной и полукрепостнической зависимости бедноты от баев, поднятия ее общественно-политического удельного веса и хозяйственного положения, в целях лучшего освоения ею земли, полученной в результате передела, - допустить изъятие у крупных баев части скота и инвентаря»166.
В начале мая 1928 года ЦК ВКП(б), заслушав доклад Казахстанского крайкома партии, принял постановление, обязавшее партийную организацию республики обеспечить «проведение ряда серьезных мероприятий по борьбе с экономическим и политическим влиянием бая в ауле (конфискация имущества и выселение наиболее крупных скотоводов, земреформа и т. д.  ), организуя вокруг этой борьбы бедноту и батрачество, осуществление на деле советизации аула, развития и укрепления в нем Советов и усиления руководящей роли партийных ячеек»167.
Выполняя директиву Центрального Комитета, партийная организация Казахстана на протяжении лета 1928 года провела необходимую подготовительную работу. 27 августа ЦИК и СНК Казахской АССР приняла закон «О конфискации байских хозяйств» на территории республики (за исключением Адаевского округа и хлопководческих районов бывших Джетысуйской и Сыр-Дарьинской губерний и Кара-Калпакской автономной области). Наиболее крупные скотоводы подлежали выселению, при этом «все их имущество, связанное прямо или косвенно с сельским хозяйством, подлежит конфискации, за исключением необходимого для ведения трудового хозяйства минимума скота и (в источнике - «т. е.». - Авт.) инвентаря». Выселению подлежали в кочевых районах хозяйства, владевшие более 400 голов скота (в переводе на крупный), в полукочевых - более 360, в оседлых - более 150 (в отдельных случаях - более 100 голов), а также потомки султанов, ханов и «несменяемые волостные управители, получившие особые награды от бывшего царского правительства», хотя бы их хозяйства были меньше указанных в законе168.
5 сентября ЦИК Казахстана опубликовал обращение ко всем трудящимся республики, а крайком партии - письмо к аульным ячейкам, в которых разъяснялось, что «конфискация имеет целью ликвидацию казахского полуфеодализма», но что она не означает раскулачивания и не затрагивает байских хозяйств кулацкого типа169.
Это указание настоятельно проводилось в жизнь. Когда в Семипалатинской губернии местное руководство попыталось широким фронтом развернуть раскулачивание, грубо нарушая революционную законность, туда была направлена правительственная комиссия под председательством секретаря ВЦИК А. С. Киселева. Комиссия расследовала происхождение и масштабы перегибов, причиненный ими ущерб и приняла решительные меры к исправлению положения170.
К концу ноября 1928 года выселение крупнейших баев было завершено. Всего было ликвидировано около 700 хозяйств. У них было изъято примерно


222
145 тыс. голов скота (в переводе на крупный). Часть этого скота была выделена на оплату труда батракам и беднякам, работавшим в конфискованных хозяйствах, часть (главным образом племенной скот) передана совхозам и земельным органам. 84 600 голов были распределены среди 24 491 бедняцко-середняцкого хозяйства. Бесскотные хозяйства получили 18,  2 % распределенного скота, хозяйства, имевшие одну голову, - 20,  2, имевшие две - 22,  3, имевшие три - 17,  4, имевшие четыре - 11,  5, имевшие пять голов скота - 5,  3 %. Бесскотные хозяйства в оседлых районах получали по одной голове скота на члена семьи, но не более пяти на хозяйство, в полукочевых районах - по 2 головы скота на члена семьи, но не более восьми на хозяйство, а кочевых - по 3 головы скота на члена семьи, но не более 12 на хозяйство. Те, кто имел менее пяти голов скота в оседлых районах, менее восьми - в полукочевых и менее 12 - в кочевых, получали по уменьшенным нормам.
Уравнительное распределение скота содействовало превращению части бедняцких хозяйств в середняцкие, их подъему до уровня мелкотоварных производителей. По подсчетам Г. Ф. Дахшлейгера, благодаря перераспределению скота не менее 3-4 % (но не более 7-8 %) общего количества казахских хозяйств перешло из бедняцкой группы в середняцкую. В известной мере ликвидация крупных скотоводческих хозяйств содействовала развитию социалистического уклада в казахском ауле. Около 30 тыс. голов скота было передано 988 ранее созданным казахским колхозам. Возникло 292 новых колхоза, объединивших от 3 до 5 тыс. аульных хозяйств (1-1,  5 %)171.
Земельно-водная реформа, передел пахотных и сенокосных угодий, ликвидация наиболее крупных скотоводческих хозяйств баев-полуфеодалов не преследовали еще задач непосредственного преобразования сельского хозяйства республик советского Востока на социалистический лад. Однако они создавали важнейшие социально-экономические и политические предпосылки для такого преобразования, ослабляя позиции эксплуататорских элементов, разрушая феодально-патриархальную систему отношений, поднимая и просвещая бедняцкие слои коренного населения. Повсюду, где были проведены такие преобразования (не только в Средней Азии и Казахстане, но и на Северном Кавказе, в Крыму, в Бурят-Монголии), на смену родовым связям и делениям приходили связи и деления классовые. Социальный антагонизм пробивал патриархальные покровы.
В общем наступлении на остатки старых социальных сил, широким фронтом развернувшемся в реконструктивный период, основное значение имело наступление на сельскую буржуазию - самый многочисленный эксплуататорский класс, сохранившийся в нашей стране после Октябрьской революции. Здесь на фронте борьбы с кулачеством развернулись основные классовые схватки эпохи. Результатом наступления было вытеснение эксплуататорских элементов деревни с важнейших экономических позиций, их политическая изоляция. Больше того, уже в 1928-1929 годах началась ликвидация хозяйств тех кулаков, которые открыто выступали против политики Советского государства, в особенности против государственных хлебозаготовок. Это был пролог экспроприации кулачества как класса.
В острой борьбе с кулачеством Коммунистическая партия добивалась классовой консолидации бедняцко-батрацких и середняцких слоев сельского населения, сплачивала их вокруг рабочего класса, усиливала их политическую


223
организованность и активность. Классовый антагонизм между трудящимся крестьянством и кулачеством обнажился отчетливее. В крестьянстве все более росли и укреплялись силы, готовые к решительной борьбе с деревенскими эксплуататорами, к строительству новой жизни.
Примечания
1 См.: Правда. 1928.  18 мая, 1 авг.
2 См.: Партийное строительство. 1930. № 11-12. С. 44.
3 Правда. 1928.  1 авг.
4 Так было названо прессой перерождение руководства ряда партийных, советских и хозяйственных организаций в Смоленской губернии, проявившееся в полном отрыве от трудящихся масс, в сращивании с нэпманом в городе и кулаком в деревне, в грубом извращении классовой политики (налоговый нажим на бедноту вплоть до описания ее имущества, льготы нэпману и кулаку, запугивание трудящихся и т. д.  ), в связях с бандитизмом (укрывательство, снабжение оружием и т. д.  ), в моральном разложении (дикие кутежи, сопровождавшиеся дебошами и оплачиваемые взятками с подчиненных, которые в свою очередь погашали «сверхсметные» расходы путем различных махинаций и обирания крестьян), в кумовстве, растратах государственных средств и т. д. Все это скрывалось с помощью очковтирательства и политической трескотни, создававших картину казенного благополучия. Партия приняла решительные меры по ликвидации «Смоленского гнойника» (чистка организаций от разложившихся элементов, мобилизация общественности, развертывание критики и самокритики, борьба с формально-бюрократическими методами руководства и т. д.  ). См.: Правда. 1928.  12 и 16 мая.
5 ЦГАНХ. Ф. 7446. Оп. 1. Д. 7. Л. 52-53.
6 Правда. 1928. 6 апреля.
7 См.: Смирнов М. С. Борьба партии за подготовку массового колхозного движения. М., 1952. С. 54.
8 Известия ЦК ВКП(б). 1928. № 20. С. 9-10.
9 Там же. № 26. С. 9.
10 См.: Известия ЦК ВКП(б). 1928. № 9-10. С. 5-6; № 32. С. 7-8; № 33. С. 11-13; №  37-38. С. 10,  11-12.
11 Известия ЦК ВКП(б). 1928. № 16-17. С 11-12.
12 Там же. С. 12-13; № 28. С. 9-10.
13 См. там же. N2 25. С. 6-7; № 27. С. 10-11; № 32. С. 8-9; 1929. № 16-17. С. 15-16, 18 и др.
14 См.: Смирнов М. С. Указ. соч. С. 54.
15 См.: Известия ЦК ВКП(б). 1928. № 14. С. 17. См. также: Основные задачи отделов по работе в деревне. Обращение ЦК ВКП(б) от 15 мая 1928 г. // Коллективизация сельского хозяйства. Важнейшие постановления коммунистической партии и Советского правительства. 1927-1935. М., 1957. С. 53-54.
16 См.: Всесоюзная партийная перепись 1927 года. Вып. 1. М., 1927. С. 7.
17 См.: ВКП(б) в цифрах. Вып. IX. М., 1929. С. 13; Статистический справочник СССР за 1928 год. М., 1929. С. 55, 57.
18 См.: Состав ВКП(б) в цифрах. Вып. XI М, 1932. С. 72.
19 См.: ВКП(б) в цифрах. Вып. VIII. М., 1929. С. 36-37. Приведенные здесь данные неполны. Отсутствуют сведения по Грузии, Армении, Якутской АССР, Вотской и Калмыцкой автономным областям, по 6 округам Северного Кавказа, 3 округам Дальнего Востока, 3 округам Казахстана и 2 округам Украины.
20 См.: Партийное строительство. 1930. № 11-12. С. 18.
21 См.: ВКП(б) в цифрах. Вып. IX. С. 25.
22 Бауман К. Я. О задачах отделов по работе в деревне // Правда. 1928.  4 июля.


224
23 Правда. 1928. 4 июля.
24 См.: Известия ЦК ВКП(б). 1929. Mb 26-27. С. 26.
25 См.: Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. XVII. С. 4-5.
26 См.: Финансы и народное хозяйство. 1930. № 6. С. 14.
27 См.: Правда. 1928. 20 мая.
28 Пятнадцатый съезд ВКП(б). Декабрь 1927 года. Стенографический отчет. Т. II. М., 1962. С. 1245.
29 См.: Финансы и народное хозяйство. 1930. № 6. С. 14-15.
30 См.: Власть Советов. 1929. № 6. С. 13.
31 См.: СЗ. 1927. № 51. Ст. 509.
32 СУ. 1927. № 120. Ст. 812.
33 См.: Пятнадцатый съезд ВКП(б). Стенографический отчет. Т. II. С. 1245.
34 См.: СДЗЗ. С. 306.
35 См.: Выборы в Советы и состав органов власти в СССР в 1927 г. М., 1928. С. 7-11, 19, 22; Выборы в Советы и состав органов власти в СССР в 1929 г. М., 1929. С. 36-38.
36 См.: Пятнадцатый съезд ВКП(б). Стенографический отчет. Т. II. С. 1246.
37 См.: Советское строительство. 1928. № 12. С. 54.
38 См.: СУ. 1926. № 75. Ст. 577.
39 См.: Советское строительство. 1929. № 12. С. 4.
40 См.: Пятнадцатый съезд ВКП(б). Декабрь 1927 года. Стенографический отчет. Т. I. М., 1961. С. 448-449.
41 См. там же.
42 См.: Лепешкин А. И. Местные органы власти Советского государства. М., 1959. С. 311; Кукушкин Ю. С. Роль сельских Советов в социалистическом переустройстве деревни. 1929-1932 гг. М., 1962. С. 30.
43 См.: Политический и трудовой подъем рабочего класса СССР. С. 164-177; Кукушкин Ю. С. Указ. соч. С. 27.
44 См.: Выборы в Советы и состав органов власти в СССР в 1929 г. С. 30-37, 42-43.
45 Коллективизация сельского хозяйства. Важнейшие постановления Коммунистической партии и Советского правительства. С. 74.
46 См.: XVI съезд Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Стенографический отчет. Изд. 2-е. М.; Л., 1930. С. 69.
47 Справочник партийного работника. Вып. 7. Ч. 1. М.; Л., 1930. С. 374-377.
48 См.: СДЗЗ. С. 300 и сл.
49 СЗ. 1928. № 15. Ст. 126.
50 СУ. 1928. № 39. Ст. 295.
51 Колхозы в 1928 г. Итоги обследования колхозов. М.; Л., 1932. С. 25.
52 ЦГАНХ. Ф. 3983. Оп. 2. Д. 7. Л. 179-180.
53 ЦГАОР. Ф. 5446. Оп. 10. Д. 569 а. Л. 151.
54 См.: КПСС в резолюциях... Ч. II. С. 485.
55 СЗ. 1927. № 61. Ст. 613.
56 СССР. Год работы правительства. 1929. С. 185.
57 См.: СДЗЗ. С. 302.
58 Сельскохозяйственная жизнь. 1929. Mb 32-33. С. 32.
59 СССР. Год работы правительства. 1929. С. 184.
60 ЦГАОР. Ф. 4085. Оп. 9. Д. 33. Л. 8-9.
61 См..  Данилов В. П. Земельные отношения в советской доколхозной деревне // История СССР. 1958. № 3. С. 121-122.
62 ЦГАОР. Ф. 4085. Оп. 9. Д. 639. Л. 267.
63 Там же. Л. 268-269.
64 Там же. Л. 265.
65 См.: СЗ. 1928. № 69. Ст. 642. П. 33, 47.
66 ЦГАНХ. Ф. 3983. Оп. 6. Д. 6. Л. 142 а-142 б, 150-151.


225
67 Сельскохозяйственная газета. 1929. 21 мая, 10 июля.
68 СССР. Год работы правительства. 1930. С. 172.
69 См.: СУ. 1927. № 115. Ст. 769.
70 См.:  СДЗЗ.  С.  301.
71 Правда. 1928. 16 сент.
72 Правда. 1928. 25 окт., 13 нояб.; Известия. 1928. 30 нояб.
73 См.: СДЗЗ. С. 306.
74 Бюллетень узаконений и распоряжений по сельскому и лесному хозяйству. 1928. № 29. С. 15,  16.
75 Правда.  1928. 9 дек.
76 ЦГАНХ. Ф. 5201. Оп. 6. Д. 25 а. Л. 91; Д. 54. Л. 93; Д. 56. Л. 56-57; Д. 58. Л. 7; Д. 76. Л. 22.
77 ЦГАНХ. Ф. 5201. Оп. 6. Д. 25 а. Л. 94; Оп. 8. Д. 21. Л. 314.
78 Бюллетень узаконений и распоряжений по сельскому и лесному хозяйству. 1928. №  41. С. 8.
79 ЦГАНХ. Ф. 5201. Оп. 6. Д. 76. Л. 12.
80 Там же. Д. 25 а. Л. 94; Правда. 1928. 9 дек.
81 См.: СДЗЗ. С. 296.
82 Сдвиги в сельском хозяйстве СССР между XV и XVI партийными съездами. С. 84-85.
83 СДЗЗ. С. 304-305.
84 СССР. Год работы правительства. 1929. С. 214.
85 ЦГАНХ. Ф. 3983. Оп. 1. Д. 45. Л. 221,  275; Оп. 5. Д. 26. Л. 147; Сельскохозяйственная кооперация. 1928. № 20. С. 56.
86 См.: Данилов В. П. Создание материально-технических предпосылок для коллективизации сельского хозяйства в СССР. С. 315.
87 Там же. С. 316.
88 Бюллетень Средне-Волжского обкома ВКП(б). 1928. № 1-2. С. 17.
89 Известия обкома ВКП(б) ЦЧО. 1929. № 7. С. 4; № 9. С. 15; Сельскохозяйственная газета. 1929.  15 марта.
90 Данилов В. П. Указ. соч. С. 317.
91 Тяжесть обложения в СССР... С. 89,  114-115,  118-119.
92 ЦГАОР. Ф. 4085. Оп. 9. Д. 639. Л. 100; Финансы и кредит СССР. М, 1940. С. 159.
93 СЗ. 1927. № 61. Ст. 613.
94 Правда. 1928. 7 нояб.
95 См.: КПСС в резолюциях... Ч. II. С. 559; Правда. 1928. 9 и 23 сент.
96 СЗ. 1928. № 24. Ст. 212.
97 См.: Тяжесть обложения в СССР... С. 102-103; Марьяхин Г. Налоговая система советского государства // Финансы СССР за XXX лет. Сб. ст. М., 1947. С. 264.
98 Два года работы. Материалы к отчету правительства РСФСР. М., 1931. С. 81.
99 КПСС в резолюциях... Ч. II. С. 559.
100 См.: Шестнадцатая конференция ВКП(б). С. 286.
101 Там же.
102 Правда. 1928. 9 сент., 12 октяб.
103 См.: КПСС в резолюциях... Ч. II. С. 559-560.
104 Там же. С. 584-585; ср.: СЗ. 1929. № 12. С. 103.
105 Правда. 1928. 22 нояб.
106 Сдвиги в сельском хозяйстве СССР между XV и XVI партийными съездами. С. 78-79.
107 Там же. С. 134.
108 Там же. С. 74-75.
109 Там же. С. 72-73.


226
110 Колхозы в 1930 году. Итоги рапортов колхозов XVI съезду ВКП(б). М.; Л., 1931. С. LI.
111 Социалистическое строительство СССР. 1934. С. 176-177.
112 Сдвиги в сельском хозяйстве СССР между XV и XVI партийными съездами. С. 70-71.
113 Там же. С. 68-69.
114 По данным гнездовых обследований 1927-1929 годов, число кулацких хозяйств в РСФСР сократилось за два года с 3,  9 до 2,  2 %. Однако сектор народно-хозяйственного учета Госплана СССР делает оговорку, что «процесс снижения мелкокапиталистической верхушки деревни в действительности происходил не столь быстрым темпом» (там же. С. 66-67). Впечатление резкого спада создавалось вследствие того, что группировка хозяйств в сводной таблице произведена по стоимости средств производства без учета их обесценения на рынке.
115 Известия ЦК ВКП(б). 1928. № 12-13. С. 1.
116 См.: Известия. 1928. 14 янв.
117 Трапезников С. П. Исторический опыт КПСС в социалистическом преобразовании сельского хозяйства. М., 1959. С. 59.
118 ЦГАОР. Ф. 374. Оп. 14. Д. 503. Л. 2.
119 См.: Лимонов Г. А. Борьба партийных организаций Урала за преодоление хлебозаготовительных трудностей в 1927-1928 гг. // Труды Уральского политехнического института. Сб. 86.  1957. С. 109-110.
120 См.: Саратовская партийная организация в годы социалистической индустриализации страны и подготовки сплошной коллективизации сельского хозяйства. Документы и материалы. 1926-1929 гг. Саратов, 1960. С. 204.
121 См.: Правда. 1928.  12 февр.
122 Показатели конъюнктуры народного хозяйства СССР за 1923/24— 1928/29 гг. Табл. 61.
123 КПСС в резолюциях... Ч. II. С. 495.
124 См. там же. С. 496.
125 См.: Сталин И. В. Соч. Т. 11. С. 3-4.
126 Лимонов Г. А. Указ. соч. // Труды Уральского политехнического института. Сб. 86. С. 106.
127 См.: КПСС в резолюциях... Ч. II. С. 496, 497.
128 Показатели конъюнктуры народного хозяйства СССР за 1923/24-1928/29 гг. Табл. 61.
129 ЦГАОР. Ф. 5446. Оп. 10. Д. 23. Л. 23,  180; Социалистическое строительство СССР. 1934. С. 178-179.
130 См.: КПСС в резолюциях... Ч. II. С. 514, 515.
131 Там же. С. 515.
132 Шестнадцатая конференция ВКП(б). С. 387; см. также с. 323.
133 XI съезд Коммунистической партии (большевиков) Украины. Стенографический отчет. Харьков, 1930. С. 262.
134 Партийный архив Куйбышевской области. Ф. 1141. Оп. 20. Д. 173 а. Л. 32. Материалы о событиях на Средней Волге сообщены и разрешены для использования Ф. А. Ка- ревским.
135 Партийный архив Куйбышевской области. Ф. 1131. Оп. 20. Д. 25 а. Л. 9.
136 См.: СУ. 1929. № 60. Ст. 589.
137 См.: Мошков Ю. А. Борьба Коммунистической партии за разрешение зерновой проблемы в годы сплошной коллективизации советской деревни (1930-1932 годы) // Вестник МГУ. Сер. IX. История. Вып. 4. 1962. С. 24.
138 Сельскохозяйственная газета. 1929. 5 марта.
139 См.: Политический и трудовой подъем рабочего класса СССР (1928-1929 гг.  ). М., 1956. С. 451. Если вычесть из этой цифры акты террора, совершенные в декабре (191), то


227
все равно окажется, что только на Сибирь приходится половина всех террористических актов. Но в других районах страны кулацкий террор не был слабее.
140 28 марта 1924 г. в селе Дымовке (Николаевский округ Одесской губернии) был убит селькор Григорий Малиновский, разоблачавший в своих корреспонденциях извращения в работе сельских органов власти, разложение их руководства, их связь с кулачеством (см.: Правда. 1925. 6 февр.  ).
141 Правда. 1929. 6 янв.
142 Правда. 1928. 27 окт.
143 Правда. 1928. 21 окт., 29 нояб., 8 и 12 дек. и др.
144 См.: Правда. 1928. 27 окт., 7 дек. и др.
145 Правда. 1928. 21 окт., 29 нояб., 7 и 12 дек.; 1929. 6 янв. и др.
146 Съезд сельхозлесрабочих - съезд строителей социалистического сельского хозяйства. (Из речи тов. Баумана на открытии VI съезда сельхозлесрабочих) // Правда. 1928. 30 нояб.
147 Правда. 1929.  11 янв.
148 Политический и трудовой подъем рабочего класса СССР (1928-1929 гг.  ). С. 450.
149 Партийный архив Куйбышевской области. Ф. 1141. Оп. 20. Д. 25 а. Л. 9.
150 См., например: Правда. 1928. 21 марта, 21 дек.
151 Сельскохозяйственная газета. 1929.  13 и 21 июня, 9 авг.
152 Сельскохозяйственная газета. 1929. 16 июля, 29 авг., 6,  14, 25 сент., 5 окт.
153 ЦГАОР. Ф. 3316. Оп. 21. Д. 101. Л. 137.
154 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 38. С. 158-159.
155 См.: Кучкин  А. П. Советизация казахского аула. 1926-1929 гг. С. 67.
156 См.: Шерстобитов В. П. Указ. соч. // История советского крестьянства и колхозного строительства в СССР. Материалы научной сессии, состоявшейся 18-21 апреля 1961 г. в Москве. С. 87-88.
157 См.: Социалистическое переустройство сельского хозяйства в Узбекистане (1917— 1926 гг.  ). Сб. док. Ташкент, 1962. С. 242-246; Подготовка условий сплошной коллективизации сельского хозяйства Узбекистана (1927-1929 гг.  ). Сб. док. Ташкент, 1964. С. 55- 58, 74-76, 83-85,  86-88.
158 Социалистическое переустройство сельского хозяйства в Узбекистане (1917— 1926 гг.  ). С. 244-247; Подготовка условий сплошной коллективизации сельского хозяйства Узбекистана (1927-1929 гг.  ). С. 55, 56, 75, 84, 86.
159 См.: Отчет по проведению земельно-водной реформы в областях Самаркандской, Ферганской и Ташкентской УзССР. С. 53-54.
160 ЦГАОР. Ф. 3316. Оп. 21. Д. 101. Л. 80-81, 82-83.
161 Там же. Л. 46.
162 Дискуссия о характере аграрных преобразований 20-х годов в республиках советского Востока, развернувшаяся в последние годы, еще не закончилась. Часть исследователей считает их социалистическими, ввиду того что они осуществлялись диктатурой пролетариата и в интересах победы социализма. См.: Материалы объединенной научной сессии, посвященной истории Средней Азии и Казахстана эпохи социализма. Алма-Ата, 1958; История советского крестьянства и колхозного строительства в СССР. Материалы научной сессии, состоявшейся 18-21 апреля 1961 г. в Москве. М., 1963.
163 История Казахской ССР. Эпоха социализма. Алма-Ата, 1963. С. 292.
164 См.: Правда. 1927.  12 авг.
165 См.: 7 Всекавказская конференция ВКП(б). Стенографический отчет. Алма-Ата, 1930. С. 120-121; Стенографический отчет III Юбилейной сессии Казахского Центрального Исполнительного Комитета. Алма-Ата, 1931. С. 23.
166 Резолюции VI Всекавказской краевой партконференции. Кзыл-Орда, 1928. С. 31.
167 Известия ЦК ВКП(б). 1928. № 16-17. С. 11.


228
168 См.: Систематическое собрание законов Казахской Автономной Советской Социалистической Республики, действующих на 1 января 1930 г. (6 октября 1920 г. - 31 декабря 1929 г.  ). Алма-Ата, 1930. С. 63-64.
169 Народное хозяйство Казахстана. 1928. № 8. С. 127-135.
170 См.: Киселев А. По дебрям извращений и уклонов // Советское строительство. 1929. № 1. С. 5-26.
171 См.: Дахшлейгер Г. Ф. К характеристике социально-экономических отношений в казахском ауле (1921-1928 гг.  ). М., 1961. С. 41, 43-44.


Раздел II
ДОКУМЕНТАЛЬНЫЕ
ПРИЛОЖЕНИЯ


К ОБСУЖДЕНИЮ ПЕРВОГО ТОМА «КОЛЛЕКТИВИЗАЦИИ СЕЛЬСКОГО ХОЗЯЙСТВА
В СССР»
В «Приложениях» к публикации глав Данилова из загубленного Отделом науки ЦК КПСС двухтомника по истории коллективизации в СССР приводится ряд документов, ясно выявляющих обстановку, в какой работали серьезные историки. Здесь помещена сохранившаяся (хотя и далеко не полная) подборка материалов, связанная с повторным обсуждением этого полностью готового к подписанию в печать первого тома «Истории коллективизации сельского хозяйства в СССР» и изъятого из издательства сразу же после Октябрьского пленума ЦК 1964 г. Однако в обстановке еще продолжавшего разрастаться движения шестидесятников, боровшихся за демократию и свободу, власти не могли сразу запретить выход двухтомника в свет. Им понадобилась игра с исправлением «недостатков» под надзором их ставленников. И директор Института В. М. Хвостов, и Отделение исторических наук АН СССР поначалу активно поддерживали авторов труда по истории коллективизации, однако ситуация существенно менялась. Уже 16 октября, т. е. через два дня после печально известного Пленума ЦК, корректура первого тома лежала на столе заместителя директора Института. Ответственному редактору и авторам тома было предъявлено обвинение в ревизионизме, антиленинизме и тому подобных грехах*. А далее началась длительная эпопея с исправлением «ошибок» тома, закончившаяся полным запретом этого издания.
Издательство «Мысль», куда после подписания к печати первого тома двухтомника сразу же должен был поступить второй том, и директор Института истории обменялись посланиями. Была назначена дата повторного расширенного обсуждения тома. На это совершенно излишнее, со здравой точки зрения, обсуждение** приглашались и прежние главные рецензенты (кстати, в основном повторившие свои положительные отзывы), а также и высокопоставленные партийные чины. Среди последних находился сотрудник Отдела науки ЦК Ф. М. Ваганов***, представлявший интересы главы названного ведомства -
К заместителю директора, помимо Данилова, были приглашены и авторы других работ, выступавшие с не угодных властям позиций, на головы которых обрушивалась нецензурная брань с вопросом: у кого учились такие-сякие?
После появления готового к выходу в свет первого тома двухтомника на столе заместителя директора Института истории авторы, лучше всех знавшие ситуацию, внесли в последнюю корректуру ряд исправлений, хотя и ненужных с их точки зрения. 25 марта 1965 г. завизированная дирекцией эта корректура была отослана в издательство на дополнительную сверку.
Предлагаем читателям сравнить значимость трудов этого высокопоставленного партийного критика и вконец разнесенного им рядового сотрудника Института. См.


231
С. П. Трапезникова, который был главным - а возможно и единственным - заказчиком этого обсуждения. Немаловажное значение имело и то обстоятельство, что этот деятель был лично заинтересован в уничтожении институтского двухтомника по коллективизации, так как в то время готовил свой собственный двухтомник на близкую тему.
Повторное обсуждение первого тома злополучного двухтомника состоялось 29 июля 1965 г. Все присутствовавшие в зале заседаний, который оказался переполнен*, прекрасно понимали происходившую ситуацию. Накал страстей был предельным. По ходу выступлений из зала доносились и массовые одобрительные возгласы, и редкие протесты. Это необычное заседание многим историкам надолго запомнилось. Специалисты по аграрной истории из разных учреждений активно поддерживали обсуждаемый труд. Но не дремали и поднявшие голову в новой обстановке сталинисты, которые, естественно, осуждали его. В основном это были представители старшего поколения. В ходе выступлений отрицательная оценка тома Вагановым была поддержана всего лишь двумя-тремя сотрудниками Института, убежденными сталинистами, искренне возмущавшимися непривычными для них подходами и оценками. Даже назначенные властями критики прекрасно понимали и бесспорную научную значимость обсуждаемого труда для того времени, и причину, по которой партийные верхи устроили его бесчестную проработку. Но кто-то из них жаждал получить благодарность, а кто-то и просто был заинтересован в принижении и деморализации своих научных конкурентов. Большинство присутствовавших на заседании историков отлично знали фамилии и тех, и других**. Насколько это было возможно в создавшейся ситуации, авторов двухтомника по коллективизации поддерживал председатель Ученого совета М. П. Ким. Не исключено, что из-за двухтомника по истории коллективизации несколько пострадал даже и директор Института В. М. Хвостов, своевременно не предпринявший драконовских мер против ревизионистов-аграрников. Летом 1967 г. он ушел (или его ушли) из Института на другой важный, но не соответствующий его специальности, академический пост.
Через полтора года с лишним, уже после третьего обсуждения тома, которое происходило в Отделе науки ЦК у самого Трапезникова, с двухтомником по истории коллективизации было покончено. Для видимости якобы научного подхода к этому труду на партийном Олимпе была предложена редколлегия вместо одного главного редактора, хотя издавать двухтомник верхи не собирались. В который раз доработанная, а фактически подпорченная, корректура первого тома специально была послана на рецензию в АОН - полностью подвластное ЦК КПСС учреждение, которая окончательно и загубила двухтомник. Посколь¬
рецензию А. В. Турсунбаева на монографию В. П. Данилова «Создание материально- технических предпосылок коллективизации сельского хозяйства в СССР» (М., 1957) и рецензию на главный научный труд Ф. М. Ваганова того времени (7,5 авт. листов) «КПСС в борьбе за ускорение темпов социалистического строительства» (1927— 1928 гг.  ). Полагаем, что комментарии излишни.
* Люди стояли в прихожей перед обеими открытыми дверьми.
Отметим, что еще раньше кое-кто из сотрудников Института пытался задержать сдачу первого тома в Издательство, а также назначить редколлегию на готовую работу.


232
ку партийным и государственным властям далеко не сразу после 14 октября 1964 г. удалось приглушить движение институтских шестидесятников, активно поддерживавших двухтомник по истории коллективизации сельского хозяйства в СССР, постольку дело с его уничтожением растянулось более чем на три года. Заказанное партийными верхами осуждение этого труда послужило прелюдией к тому, чтобы уничтожить его, переложив вину за это на Институт истории и авторов, прежде всего на ответственного редактора.
Трудноуправляемый академический Институт истории, где ширилось движение шестидесятников и проходили партийные собрания, на которых критиковались последствия периода культа личности в обществе и в гуманитарных науках и обсуждались актуальные задачи историков, по решению Отдела науки ЦК КПСС (формально Президиума АН СССР) в августе 1968 г. был разделен на две ослабленных половины. Директором Института отечественной истории был назначен академик Б. А. Рыбаков, всячески противившийся этому назначению (за которого фактически до 1974 г. управлял его заместитель П. В. Во- лобуев). Институт всеобщей истории возглавил академик Е. М. Жуков. Хотя в обособленных институтах не восстановился, конечно, режим периода культа личности в самых тяжелых его проявлениях, тем не менее они превратились в существенно иные научные учреждения, далеко не сопоставимые с прежним Институтом. В них - а особенно в Институте истории СССР - началась расправа со всеми активными шестидесятниками и разработчиками новых концепций. Помимо придавленных аграрников советского периода, в 1972 г. были сурово наказаны ученики А. Л. Сидорова и последователи его перспективной научной школы. Начался погром активных разработчиков теории многоукладности предреволюционной России, хотя ныне всем историкам хорошо известно, что это явление - неизбежный результат ускоренной индустриализации страны. Застой, характеризовавший правление Брежнева, опустился тяжкой политикоидеологической завесой на оба института (особенно после событий в Праге). В Институте истории СССР наступил период безвременья. Опасаясь увольнения, самые перспективные научные сотрудники вынуждены были притихнуть. Вплоть до перестройки второй половины 80-х годов мало кто рисковал обращаться к изучению крупных теоретических проблем. Кое-кто писал в домашний стол, делясь выводами лишь с ближайшими друзьями. Благоденствовали лишь «теоретики», развивавшие указания высших партийных органов.
История с двухтомником по истории коллективизации дает более чем наглядное представление о тяжелейшей обстановке после октябрьского Пленума 1964 г., в которой оказались серьезные исследователи экономической истории советского периода. В ведущих исторических и политических журналах на Данилова печаталось немало разоблачительных статей-пасквилей, на которые он вынужден был отвечать, посылая статьи и письма в ЦК КПСС, журнал «Коммунист» и другие партийные инстанции. Само собой разумеется, что все они остались не опубликованными. Не в меньшей мере воспроизводит ситуацию в исторической науке того времени и вызов Данилова в КГБ по совершенно надуманным обстоятельствам*. Вместе с Даниловым под контроль этой организа¬
* См. в «Приложениях» востребованное от Данилова письмо с ответами на вопросы, предложенные этой организацией, которая долгое время вызывала страх у советских людей даже в послесталинский период.


233
ции из бывших сотрудников общего Института истории попали А. М. Некрич, М. Я. Гефтер, К. Н. Тарновский, А. М. Анфимов и ряд других историков.
В 1988 г. восстановленная после длительного перерыва аграрная группа выразила желание вернуться к загубленному партийными верхами двухтомнику по истории коллективизации сельского хозяйства в СССР, первый том которого трижды (1963, 1965, 1968 гг.  ) рекомендовался Ученым советом Института к изданию и трижды выкидывался из издательств. В 1989 г. двухтомник был поставлен им в планкарты для существенной доработки с учетом постепенно поступавших в открытый доступ ранее строго засекреченных материалов*. Однако вновь этот двухтомник ожидала неудача, теперь уже по вине авторов, которые с головой окунулись в намного более широко доступные секретные архивы, нежели это имело место во время их первого открытия в 1959-1962 гг. Боясь повторного их закрытия, аграрники работали там целыми днями, и выявили ценнейшие материалы, ставшие основой для широко известных ныне трех документальных публикаций. Двухтомнику по истории коллективизации не повезло. Ныне в живых остались лишь двое его авторов, и то в таком солидном возрасте, что им трудно его доработать. Однако и на сегодняшний день создание честного и основательного исследования коллективизации в СССР остается насущной задачей исторической науки. И это запрещенное в 60-х годах к публикации научное исследование может послужить полезной исходной базой.
См. в архиве Данилова отчеты в дирекцию о начавшейся доработке двухтомника.


235


236
СВЕРКА П
23/III 65г
Институт истории Академии наук СССР
ВПЕЧАТЬ


237
Сверка П
23/III
Институт истории Академии наук СССР В печать
В.  Данилов Л.  Петров
В.  Бут 13.  ІУ.  1965
Г.  Пылаева І4.IV.65 Ф.  Петров І5.ІV.65


238
Государственный Комитет Совета Министров СССР по печати ИЗДАТЕЛЬСТВО
Социально-экономической литературы "МЫСЛЬ"
23 июня 1965 г. № 1/13
Директору
Института истории АН СССР академику В.  М.  Хвостову
В январе 1964 г. авторский коллектив Института истории представил издательству труд "Коллективизация сельского хозяйства в СССР (1927-1929 гг. )", рекомендованный к выпуску Ученым Советом Отдела истории советского общества.
Дирекция издательства, ознакомившись с его содержанием, считает, что в пердставленном виде книга по принципиальным соображениям, уже изветсным авторскому коллективу и руководству, Института, не может быть подписана в печать.
М.  П.  Киму, Ю.  А.  Полякову, А.  О.  Чубарьяну, Необходимо
это сделать в течение июля. Предл. выделить
рецензентов, ______переговорить о подробностях и о подготовке ответа Поры- ваеву.
24.  6.  65 г.
В.  Хвостов.
Представляется целесообразным вновь обсудить подготовленную работу в Институте и печатать ее лишь после необходимой доработки.
О Вашем решении просим сообщить издательству.
Директор издательства А.  Порываев
24 VI/65,
30-633


239
Отправлено 15.  VII.  65 г. С курьером.
ЗОЗ - 6334 15 июля 1965 г.
Директору издательства «Мысль» Тов. Порываеву А. П.
В связи с Вашим письмом по вопросу о рукописи труда «История коллективизации сельского хозяйства в СССР» обращаю Ваше внимание на тот факт, что вопрос о необходимости дополнительного рецензирования и повторного обсуждения рукописи I тома «Истории коллективизации сельского хозяйства в СССР» был в свое время поднят Институтом истории АН СССР.
Институт предполагает обсудить рукопись еще раз в ближайшее время
Директор
Института истории АН СССР
(В. М. Хвостов)
Приписка директора В. М. Хвостова
Обсуждение назначено на 20 июля
13.  7.  1965


Директору Института истории АН СССР академику В. М. ХВОСТОВУ
 В соответствии с Вашим поручением, сообщаю список лиц, ко-   торых необходимо уведомить о снятии первого тома "Истории   коллективизации и колхозного строительства в СССР" с обсуждения или о переносе обсуждения на более поздний срок:
Зинченко Г.  И. - гл. редактор издательства "Мысль". Т: В2-50-65. Погудин В.  И. - зав. отделом истории этого издательства» тел., сл. В-4- 00-32 доб. 3-27.
Петров Л.  Д. - сотрудник этого издательства, тел., сл. В-4-00-32 доб. 3-69.
Абрамов Б.  А. - Преподаватель кафедры истории КПСС МГУ, тел. дом. Ж-2-02-51.
Селунская В.  М.  - преподаватель кафедры истории КПСС МГУ, тел. дом. АГ-8-14-68.
Мошков Ю.  А. - преподаватель кафедры истории СССР МГУ, тел. дом. К-9-67-69,
Кукушкин Ю.  С.  - преподаватель кафедры истории СССР МГУ, тел. сл. Б-9-58-72.
Кузьмин Н.  Ф.  - зам. гл. редактора ІУ тома "Истории КПСС",
тел. сл. АИ-І-І7-7І.
Куликов В.  И.  - сотрудник редакции журнала "Коммунист", тел. сл. К-4-І0-30 доб. 40.
Ефимов В.  П.  - сотрудник редакции журнала "Коммунист", тел. сл. К-4-І0-30 доб. 24.
Фролов Е.  П. - Там же.
Вознесенский Д.  А.  - Там же.


241
Из сотрудников Института книгу читают: М.  П.  Ким, И.  Б.  Бер- хин, Ю.  А.  Поляков, Ю.  С.  Борисов, А. П.  Молчанова, А.  В.  Митрофанова, Д.  А.  Коваленко, Д.  Ф.  Зыбковец-Атрощенко и другие.
Вместе с тем я вновь прошу принять меня и объяснить причины принятого Вами решения, хотя бы сформулировать, в чем же оно собственно состоит (кроме того, что 20 июля обсуждение не состоится).
Руководитель Группы по истории советского крестьянства
В.  П.  Данилов


242
ВЫПИСКА ИЗ ПРОТОКОЛА
Заседания секции Ученого совета Отдела истории советского общества Института истории Академии наук СССР от 29 июля 1965 г.
СЛУШАЛИ: Повторное обсуждение первого тома коллективного труда "Коллективизация сельского хозяйства в СССР. 1927-
1932 гг."
ПОСТАНОВИЛИ:
1. Подтвердить решение Ученого совета от 25 июня 1963 г. об утверждении названной работы к печати.
2. Рекомендовать авторскому коллективу и редактору учесть по возможности замечания и пожелания, высказанные рецензентами, более тщательно отредактировать текст книги,
Председатель секции Ученого совета Отдела истории советского общества Член-корреспондент АН СССР
/М.  П.  Ким/


243
29 июля 1965 г. на заседании Ученого Совета советского отдела Института истории АН СССР состоялось вторичное обсуждение рукописи коллективного труда «Истории коллективизации сельского хозяйства в СССР» (т. I), подготовленного аграрной группой Института истории.
Помимо членов Ученого совета, в его работе участвовали представители других коллективов: кафедры истории СССР и кафедры истории КПСС МГУ, ИМЛ, Института экономики АН СССР и др. В обсуждении приняли участие также старые большевики.
В целом обсуждение, носившее обстоятельный, деловой характер, было полезным. Оно выявило немало нерешенных и спорных вопросов, требующих дальнейшего изучения.
Из недостатков рукописи, на которые обратили внимание участники ее обсуждения, следует выделить следующие наиболее существенные:
1) Некоторое увлечение авторов теневыми сторонами в ходе коллективизации в отдельные периоды. На это обратил внимание тов. Ваганов, который указывал, что о коллективизации в январе-феврале 1930 года в рукописи больше места уделяется перегибам и административным мерам, чем показу положительной практической работы партии, освещению добровольного объединения крестьян, создававших колхозы на здоровой основе;
2) отмечалось, что в трактовке вопроса о соотношении ленинского кооперативного плана и практики его осуществления «в ряде мест работы, - особенно в последней главе, где делались выводы, - в ряде вопросов явно прослеживается тенденция, что коллективизация в стране осуществлялась с принципиальным нарушением ленинского кооперативного плана». Между тем сами же авторы во введении к работе цитируют положение Программы КПСС о том, что коллективизация была проведена на основе ленинского кооперативного плана, в котором извечный крестьянский вопрос нашел свое подлинное разрешение;
3) определенная тенденциозность в освещении деятельности и роли Сталина в осуществлении коллективизации - в сущности, авторы освещают их только в отрицательном плане, допуская при этом нарушение исторической правды. Большинство ораторов, которые коснулись этого вопроса в своих выступлениях, полагают, что роль Сталина в коллективизации была противоречива, что мы должны писать не только об отрицательной роли его, но и о том положительном, что он сделал. Нельзя замалчивать роль Сталина в борьбе против троцкистов и правых уклонистов, против всякого рода антимарксистских теорий по аграрному вопросу, направленных против коллективизации сельского хозяйства. Противоположную точку зрения по данному вопросу высказывал В. А. Снегов, который исключает всякую необходимость и возможность писать о какой бы то ни было положительной роли Сталина, ибо он говорил одно, иногда и правильное, а делал другое, только плохое.
В ходе обсуждения были поставлены многие другие вопросы. Дриккер высказалась против формулы о коллективизации как революции, осуществлен¬


244
ной по инициативе сверху. По ее мнению «инициатива сверху» - это формула, придуманная для оправдания административного метода кооперирования крестьян. Высказано было мнение о том, что ленинский кооперативный план требует дальнейшего изучения, в частности, требует выяснения, предполагает ли ленинский кооперативный план мануфактурную стадию в производственном кооперировании сельского хозяйства. И др.
Ученый совет отдела подтвердил свое первое решение о рекомендации рукописи к печати. Он предложил авторскому коллективу с учетом критических замечаний, сделанных при обсуждении рукописи, снова отредактировать ее и представить в ближайший срок в издательство.


245
Директору Института истории АН СССР академику В. М. ХВОСТОВУ
29 июля 1965 г. на заседании Ученого совета советского отдела Института истории АН СССР состоялось вторичное обсуждение рукописи коллективного труда «Коллективизация сельского хозяйства в СССР» (т. I). Помимо членов Ученого совета в обсуждении приняли участие представители других коллективов: кафедры истории СССР и кафедры истории КПСС МГУ, ИМЛ и др. Обсуждение носило деловой характер, было полезным. Оно не только обстоятельно рассмотрело книгу, но и выявило ряд нерешенных и спорных вопросов, требующих дальнейшего изучения. Выражая общее мнение участников обсуждения, Ученый совет отдела положительно оценил рукопись 1-го тома «Коллективизации сельского хозяйства в СССР» и подтвердил свое первое решение о рекомендации ее к печати. Он предложил авторскому коллективу учесть критические замечания, сделанные при обсуждении рукописи, вновь и более тщательно отредактировать ее и представить в ближайший срок в издательство.
После обсуждения были получены замечания от тех, кто не смог выступить на заседании Ученого совета, в том числе от тт. Кузьмина И. Ф, (ИМЛ), Ю. А. Мошкова (МГУ), Митрофановой А. В. и Молчановой А. П. (Институт истории АН СССР).
В соответствии с рекомендациями Ученого совета авторский коллектив произвел необходимую доработку тех разделов книги, которые вызвали замечания рецензентов, еще раз внимательно проверил редакцию текста, исправляя и уточняя формулировку выводов и оценок. При этом текст был вновь просмотрен и с точки зрения замечаний, сделанных в свое время Л. С. Гапоненко и Ю. А. Поляковым.
Выделяя исправления и уточнения по наиболее существенным вопросам, отметим следующее:
1) В связи с замечаниями ряда рецензентов (Ф. М. Ваганов, Н. Ф. Кузьмин и др.  ) переработан раздел о ходе коллективизации в январе-феврале 1930 г. Более сокращенно и компактно изложен материал о допускавшихся тогда перегибах и извращениях, существенно дополнен материал о положительной работе ЦК ВКП(б) в этот период, о первых мероприятиях партии против перегибов и извращений (принятый еще до марта 1930 г.  ), о революционном подъеме бедняцких масс, о растущем переходе середнячества на путь колхозов, т. е. о всем том, что создавало и сохраняло здоровую основу коллективизации в указанный период.
2) Исправлены и уточнены формулировки, которые могли быть неправильно поняты и истолкованы.
Во-первых, это относится к итоговым формулировкам о степени зрелости объективных предпосылок коллективизации. Подчеркнуто еще и еще раз, что решающие предпосылки были созданы Октябрьской революцией (пролетарское государство, национализация земли и пр.  ). Оценка материально¬


246
технических предпосылок изложена в точном соответствии не только с духом, но и буквой партийных документов (особенно решений ноябрьского Пленума ЦК в 1929 г.  ).
Во-вторых, в этом же направлении уточнялись формулировки (особенно в заключительной главе книги) о соотношении ленинского кооперативного плана и сплошной коллективизации. Здесь за основу взяты решения XVI партсъезда. Усилен вывод о том, что ошибки и перегибы, допускавшиеся в ходе коллективизации, не извратили ее сущности и результатов.
3) 	В связи с упреками в известной тенденциозности освещения роли Сталина, вновь проверены и уточнены критические замечания по поводу его деятельности, дополнен материал, характеризующий положительные моменты (в частности, сказано о его роли в борьбе с правым уклоном, о его докладах на XV и XVI партсъездах, на конференции аграрников-марксистов и т. п.  ).
Проведенная доработка касалась всего круга вопросов, по которым авторский коллектив получил замечания и пожелания на разных этапах обсуждения и рецензирования книги. Учтены также постраничные замечания, полученные от ряда рецензентов. В настоящее время считаем работу законченной, а книгу подготовленной к изданию.
Председатель секции Ученого совета отдела истории советского общества
член-корреспондент АН СССР (М. П. Ким)
Руководитель Группы по истории советского крестьянства
(В. П. Данилов)


247
Институт марксизма-ленинизма при ЦК Коммунистической партии Советского Союза
№ 010/1049 25 сентяюря 1965 г.
Директору Института истории АН СССР академику В.  М.  Хвостову
Направляется на Ваше усмотрение копия записки т.  Гладкова И.  А. на имя тов. Поспелова П.  Н. в связи с подготовкой к изданию книги "История коллективизации сельского хозяйства в СССР".
Приложение: упомянутое.
Зам.  директора
Института марксизма-ленинизма
при ЦК КПСС Т.  Обичкин
27.ІХ-65 г.
13-650 и
Резолюция В.  П.  Данилову
Дайте объяснение в недельный срок 25.IX.1965 г. В.  Хвостов


248
Копия
Директору Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС тов. Поспелову П.  Н.
Уважаемый Петр Николаевич!
Институт истории АН СССР подготовил к изданию большую книгу "История коллективизации сельского хозяйства в СССР". Недавно состоялось обсуждение верстки; следовательно, книга может в ближайшее время выйти в свет.
В процессе обсуждения выяснилось, что в книге широко используются неопубликованные документы Политбюро ЦК партии за многие годы. Эти документы зачастую трактуются неправильно, тенденциозно. Имеется реальная опасность, что политика и практика колхозного строительства будет освещена односторонне (с креном преувеличения ошибок и перегибов).
Поскольку в книге имеются многочисленные ссылки (и цитаты) из документов Политбюро ЦК, книга приобретает особый характер официозного издания. Выход в свет такой книги причинит ущерб научной истории КПСС.
Настоятельно необходимо добиться, чтобы документы Политбюро ЦК партии были сняты при издании этой книги (она выпускается издательством "Мысль").
Член КПСС И.  Гладков 20 сентября 1965 г.
Копия верна
И.  Зенкевич
Документы Политбюро из ЦПА в данной работе не
используются
Р.  Лавров 30.  9.  65


249
РАСПОРЯЖЕНИЕ
ПО ИНСТИТУТУ ИСТОРИИ АКАДЕМИИ НАУК СССР
№
г. Москва « » августа 1965 г.
В целях проверки выполнения авторами указаний Ученых советов по утвержденным к печати плановым изданиям Института, считать впредь необходимым создание специальных Комиссий из членов Совета и других специалистов для проведения такой проверки по наиболее важным книгам.
В связи с изложенным создать Комиссии в составе членов Ученого совета Института т.  т. Соболева П. Н., Полякова Ю. А. и кандидата исторических наук Коваленко Д. А. для рассмотрения верстки книги «История коллективизации», т. I, подвергнутой авторской доработке после вторичного рассмотрения на Секции Ученого совета.
Обязать Комиссии провести означенную работу в десятидневный срок.
Директор Института истории АН СССР
академик (В. М. ХВОСТОВ)


250
ВЫПИСКА ИЗ ПРОТОКОЛА
Заседания секции Ученого Совета по истории советского общества Института истории Академии наук СССР
от 4 июня 1968 г.
СЛУШАЛИ: Об утверждении к печати  "История  коллективизации сельскогохозяйства в СССР", т.  I.
ПОСТАНОВИЛИ:
1. Подтвердить ранее принятые решения секции Ученого Совета
от 25 июня 1963 г. и 29 июля 1965 г. о рекомендации рукописи "Истории коллективизации сельского хозяйства в СССР", т.  I к печати.
В акте экспертизы рукопись не нуждается. После выхода в свет книга может быть рекомендована для посылки за границу.
Ученый секретарь
секции Ученого Совета по истории
советского обществаА. И. Разгон
2-я тип. Изд-ва
«Наука» I7183—1000


251
Протокол №
Заседания Группы по истории советского крестьянства от 23 июня 1966 г. Совещание авторского коллектива I—II томов «Истории коллективизации».
Присутствовали:  Данилов
Богденко
Ивницкий
Зеленин
Тюрина
СЛУШАЛИ: Вопрос о формировании редколлегии для I—II томов «Истории коллективизации».
Данилов В. П. информирует о том, что Отдел науки ЦК КПСС просит высказать свои соображения по составу редакционной коллегии. Считает, что состав редколлегии должен быть от 3 до 5 человек, учитывая, что число авторов работы ограничивается пятью.
Ивницкий Н. А. вносит предложение включить кандидатами в редколлегию:  С. П. Трапезникова
М. П. Кима В. П. Данилова
Данилов В. П. предлагает включить в редколлегию: Б. А. Абрамова (ст. науч. сотрудника ИМЭЛ) и Венжера (доктора исторических наук, Институт экономики).
Богденко М. Л. считает, что в настоящих условиях, когда работа над двухтомником в основном закончена, создавать редколлегию - нецелесообразно.
Зеленин И. Е. соглашается с предложением Богденко.
Данилов В. П. говорит, что он не может возражать против создания редколлегии, и поэтому отказывается от участия в обсуждении предложения Богденко.
Ивницкий Н. А. считает необходимым записать предложение Богденко первым пунктом мнения авторского коллектива, указав далее желательный состав редколлегии, если ее создание будет признано необходимым.
ПОСТАНОВИЛИ:
1.  Создание редколлегии в настоящее время, когда работа над «Историей коллективизации» в основном закончена, нецелесообразно.
2.  Если тем не менее создание редколлегии будет признано необходимым, то,
учитывая ограниченность числа авторов (5 человек), считать, что состав редколлегии должен включать 3, максимум 5 человек. Желательными кандидатами в состав редколлегии считать:  М. П. Кима
С. П. Трапезникова В. П. Данилова Б. А. Абрамова В. Т. Венжера
Вела протокол
(А. П. Тюрина)


252
Вступительное слово В. П. Данилова на повторном обсуждении первого тома «Истории коллективизации сельского хозяйства в СССР»
Первый том «Истории коллективизации» Ученый совет обсуждал. Это было 25 июня 1963 года. С тех пор утекло уже много воды. Поэтому я считаю необходимым не только доложить о ходе работы над книгой за два года, но и сказать о ее содержании, охарактеризовать постановку основных проблем.
Эта книга посвящена истории непосредственного социалистического преобразования сельского хозяйства, глубочайшего переворота во всей жизни советской деревни. Она охватывает время с 1926-1927 гг. и рассказывает о том, в каких условиях и как возникал колхозный строй, какие, объективные и субъективные силы определяли направление и ход преобразования, что представляли собою колхозы в период их создания, каковы были ближайшие экономические, социальные и политические последствия коллективизации, в чем состояло ее историческое значение для деревни, для страны в целом, для дела коммунизма.
Мы видели свою задачу в том, чтобы возможно более полно и объективно осветить конкретно-исторический процесс подготовки и проведения сплошной коллективизации, процесс складывания, укрепления и развития колхозного строя. Только при такой постановке задачи возможно определить действительное место отдельных фактов, событий и явлений в ходе исторического развития. Только исследование процесса в целом позволяет избежать и «лакировку», и «очернительство», о котором сейчас начались разговоры.
Попробую кратко изложить основные аспекты исследования и узловые моменты сложившейся у нас концепции.
К концу 20-х - началу 30-х годов со всей очевидностью проявилась необходимость социалистического преобразования сельского хозяйства. Концентрированное выражение она нашла в хлебозаготовительном кризисе, основой которого была неспособность мелкого крестьянского хозяйства удовлетворить потребности страны, вступившей на путь индустриализации, и резкое обострение социальных конфликтов.
Обстановка, как внутренняя, так и международная, требовала ускоренного проведения индустриализации, что в свою очередь приводило к ускорению темпов коллективизации. Ускорение темпов коллективизации было необходимым. Я прошу зафиксировать этот тезис, так как нам скоро придется к нему возвратиться.
XV партсъезд положил начало непосредственной подготовке коллективизации. Партия, Советское государство развернули огромную работу по подготовке коренного преобразования сельского хозяйства. Она дала свои результаты. Внедрение новой техники, возникновение тракторных колонн и МТС, строительство совхозов, рост кооперации, в особенности различного рода производственных объединений, создавали предпосылки для развития колхозного движения. Колхозное движение к этому времени накопило известный опыт, что


253
позволило правильно решить ряд важных проблем. Однако к началу сплошной коллективизации только часть крестьянства успела пройти первичные ступени кооперации. Для большинства крестьян (и это отмечено в решениях XVI парт- съезда) сплошная коллективизация представляла собой непосредственный переход от мелкого единоличного хозяйства к крупному коллективному. Новая материально-техническая база для сельского хозяйства должна была создаваться в ходе сплошной коллективизации и после ее завершения. Большая часть колхозов должна была пережить длительный период «мануфактурного» развития. Кадры, способные наладить крупное производство, также готовились в процессе и после массовой организации колхозов. Таким образом, как говорилось в нашей книге до первой корректуры включительно, степень зрелости объективных предпосылок была еще недостаточной. С этим были связаны колоссальные трудности массового объединения крестьян в колхозах.
К концу 20-х - началу 30-х годов в крестьянстве стали назревать настроения в пользу коллективного хозяйства, десятилетний опыт единоличного хозяйствования «на свободной земле» убеждал бедноту в правильности ленинских слов о том, что «мелким хозяйством из нужды не выйти». Рост колхозного движения до осени 1929 г. проходил в целом на здоровой основе. Его главной социальной фигурой была беднота. Она же оставалась абсолютно преобладавшей силой первого этапа сплошной коллективизация до осени 1930 г., когда в колхозах было объединено немногим более 20 % крестьянских хозяйств. Поворот основных середняцких масс крестьянства на путь коллективизации происходил в 1930-1931 годах, хотя в отдельных округах и районах зерновой полосы этот поворот начался еще осенью 1929 г. Анализ колхозного движения в 1929— 1930 годах показывает, что не было необходимости в той спешке, которая привела к перегибам и извращениям в зимние месяцы. Вовлечение в колхозы 20 % крестьянских хозяйств к осени 1930 г. вполне обеспечивалось темпами коллективизации, достигнутыми в середине 1929 г.
В целом на здоровой основе развертывалась коллективизация с осени 1930 г. до лета 1931 г. Этому способствовали благоприятные результаты колхозного производства в 1930 г., существенная помощь, оказанная колхозам со стороны государства (техникой, кредитом, большими налоговыми льготами и т. д.  ), ставшая к этому времени очевидной бесперспективность единоличного хозяйства. Именно тогда были найдены и широко применены на практике такие эффективные формы массового вовлечения крестьян в колхозы, как отчет колхозов перед единоличниками, вербовочные бригады из «старых» колхозников, инициативные группы и т. д.
С осени 1931 г. темп коллективизации резко замедлился, а затем произошел даже известный - хотя и небольшой - отлив из колхозов. На ходе коллективизации тогда сказались два обстоятельства: чрезвычайно высокие задания по хлебозаготовкам, что в условиях недорода поставило колхозы в трудное положение, во-первых, и серьезные перегибы в обобществлении скота, во-вторых. В значительной мере с последствиями этих двух обстоятельств связаны и те трудности, которые возникли в период уборки урожая 1932 г. и хлебозаготовок.
Один из важнейших аспектов книги - коллективизация и развитие сельскохозяйственного производства. Долгие годы в нашей литературе всячески обходился вопрос о падении производства хлеба к концу первой пятилетки, об истреблении скота, об ухудшении агротехники. Затем возник вопрос о так назы¬


254
ваемых издержках коллективизации. Опыт ряда социалистических стран показывает, что эти издержки отнюдь не неизбежны. Было необходимо разобраться в причинах этого явления. Мы пришли к выводу, что здесь сказалась целая совокупность причин, факторов - в конечном итоге вся обстановка коллективизации.
Трудности процесса порождались, в частности, тем, что наиболее рациональные формы организации производства и распределения внутрихозяйственной жизни вообще приходилось искать и практически проверять непосредственно в ходе сплошной коллективизации. В книге обстоятельно показывается, как передовое крестьянство, Советское государство, Коммунистическая партия на массовом опыте колхозов шаг за шагом решали эти сложнейшие проблемы.
Коллективизация совершалась в обстановке самой ожесточенной классовой борьбы, открытого и упорного сопротивления кулачества. Это накладывало свой отпечаток на весь процесс, увеличивало объективнее трудности, усугубляло отрицательные последствия допускавшихся ошибок и извращений, порождало свои особые, специфические осложнения и затруднения. Раскулачивание как метод насильственной экспроприации эксплуататорского класса в нашей стране было неизбежным. Но это отнюдь не оправдывает ни раскулачивания середняков в 1930 г., ни массовых чисток колхозов в 1932-1933 гг.
Мы стремились показать организующую и руководящую роль Коммунистической партии и Советского государства, работу партийных и советских организаций непосредственно в деревне. Коллективизация - это революционное преобразование деревни, проводившееся по инициативе и под непосредственным руководством государственной власти. Этот вывод, сделанный еще в 30-х годах, подкрепляется всем фактическим материалом. В книге сделана попытка проанализировать планы колхозного строительства, выяснить их соответствие действительным возможностям, их воздействие на реальный ход событий, их изменение под влиянием реального хода событий. Перед нами стояла задача изучить и показать в действии всю систему государственного воздействия на развитие деревни в эти годы: снабжение техникой, землеустройство, финансирование, подготовка кадров, правовые нормы, налоговая политика, государственные заготовки, организация управления и работа в массах. Колхозы и государство, система их взаимоотношений - это одна из главнейших проблем книги.
Мне уже приходилось попутно упоминать об ошибках, перегибах и извращениях, допускавшихся на разных этапах коллективизации. Этот вопрос относится к числу наиболее острых и наиболее опасных для издания. Именно здесь лежат причины злоключений нашей книги, в частности, ее повторного обсуждения.
Разумеется, ошибки ошибкам рознь. Есть ошибки, вызванные новизной и сложностью глубочайшего социально-экономического преобразования, недостаточной грамотностью и зрелостью отдельных работников. Есть перегибы, связанные с вполне понятным энтузиазмом, стремлением быстрее покончить с нищетой и эксплуатацией, без которых революционное преобразование немыслимо. Кто читал нашу книгу, тот знает, что эта сторона вопроса не игнорируется, что она учтена, исследована.
В данном случае речь идет об ошибках, перегибах и извращениях иного рода.
Существует точка зрения, согласно которой добровольное объединение крестьян в колхозы вообще невозможно. Это один из основных тезисов буржуазной


255
историографии, утверждающей, что без насилия над крестьянами коллективизация никогда не совершилась бы, что ленинский кооперативный план - утопия, а методы принуждения - единственная реальная сила коллективизации. Мы считаем своим научным и партийным долгом выступить против этой концепции.
Изучение конкретно-исторического материала, в том числе анализ планов колхозного строительства и дискуссий по вопросам коллективизации на партийных съездах, конференциях и пленумах ЦК, анализ практики создания колхозов, позволяет со всей определенностью, на фактах показать и доказать, что эти извращения и перегибы не выражали сущности социалистического преобразования сельского хозяйства, что они не были неизбежны, что они были навязаны чрезмерным форсированием сложнейшего исторического процесса, касавшегося судеб миллионов людей.
Но вот тут-то и является наш Критик. «Стойте! - говорит он. - С одной стороны, Вы сами пишете, что ускорение темпов социалистического преобразования сельского хозяйства на грани 20-х и 30-х годов стало необходимостью, а с другой стороны, утверждаете, что именно ускоренные темпы породили перегибы и извращения. Но где мера необходимого ускорения, где грань между необходимым и чрезмерным форсированием, в чем критерий? Такой меры, такой грани, такого критерия - нет. Здесь у Вас неувязка. Здесь не сходятся концы с концами. Ваша концепция внутренне противоречива и, следовательно, несостоятельна».
Это суждение нам приходилось слышать не единожды - в разных местах, на разных уровнях: в личных беседах и на различных обсуждениях, в коридорах и кабинетах. Но это суждение ложно, ибо такой критерий, такая грань, такая мера имеются. Эта мера состоит в необходимости объединения крестьянских хозяйств на строго добровольных началах, эта грань проходит там, где на смену добровольному объединению приходит насильственное, этот критерий был сформулирован Лениным и узаконен решениями VIII съезда партии: недопустимость насилия по отношению к бедняку и середняку. К тому же форсирование процесса коллективизации не исчерпывается ускорением темпов объединения крестьян. Не менее важную роль в этом отношении имело и форсирование обобществления средств производства, игнорирование низших форм производственного кооперирования и насаждение артелей и даже коммун там, где для этого не было условий. Не знающее границ форсирование было тем более пагубным, что процесс совершался впервые в истории, без достаточного опыта в организации новых форм хозяйства, без достаточных материальных и организационных предпосылок.
Вторым из основных источников извращений и перегибов в коллективизации является принудительное проведение непосильных для колхозов заготовок в 1931-1932 гг. Этим подрывалась материальная заинтересованность колхозников в развитии общественного хозяйства, а молодые колхозы ставились в крайне трудное экономическое положение.
Ошибки и перегибы в коллективизации нанесли огромный ущерб сельскому хозяйству, колхозному строительству. Поэтому выяснение механизма возникновения, действия и преодоления ошибок и извращений в ходе коллективизации - задача, от которой исследователь-марксист уклониться не может, не имеет права.


256
В этой связи придется остановиться на появившейся у нас в последнее время точке зрения, которая в критике культа Сталина, сталинских приемов и методов видит «культ личности наоборот». Это весьма знаменательная позиция. Ее сторонники на место Сталина подсовывают «партию в целом», игнорируя нарушение норм партийной жизни в условиях культа личности. Пока эта позиция ведет просто-напросто к замалчиванию роли Сталина. Но если быть хоть немного логичным и продумывать идею до конца, то из этой позиции можно сформулировать только один конечный вывод: - Полно, не было никакого культа Сталина! Все было правильно, все было как нельзя лучше.
Именно поэтому так важно было проанализировать дискуссию по вопросам коллективизации на XVI партконференции, выступления на ноябрьском пленуме ЦК в 1929 г., работу комиссии Политбюро в конце 1929 - начале 1930 г. и т. д. вплоть до комиссии под председательством Кагановича, посланной на Северный Кавказ в конце 1932 г., статьи и речи руководящих работников партии, в том числе Сталина (в особенности его статью «Год великого перелома»). Проиллюстрирую этот тезис следующим примером.
Решения ноябрьского Пленума ЦК в 1929 г. не содержали тех установок, которые стали осуществляться на местах, когда возвратившиеся из Москвы секретари крайкомов и обкомов (в частности, А. А. Андреев) выдвинули лозунг «бешеных темпов коллективизации», когда стали пересматриваться недавно принятые планы и контрольные цифры по строительству колхозов, когда началось соревнование за завершение коллективизации к весне 1930 г. Исходя только из этих фактов, мы должны были бы сделать Андреева и ему подобных авторами лозунга «бешеных темпов коллективизации» и практики зимы 1930 г.
Действительное авторство этого лозунга и этой практики рассматривается при анализе материалов ноябрьского Пленума и ряда других документов. Естественно, что перечисленным выше материалам с тех пор, как они стали доступны, уделялось большое внимание (упомяну здесь статьи Б. А. Абрамова, М. Л. Бог- денко, Н. А. Ивницкого). Естественно, что и в нашей книге об этом сказано.
Каково все же соотношение так называемых отрицательных и положительных фактов в нашей книге? За последние два-три месяца этот вопрос перед нами ставили часто. И мы, понятное дело, готовы дать на него ответ: по формальному счету страниц это соотношение равно, примерно, 1  : 20, максимум - 1  : 15. Но дело не в формальном счете. В действительности есть единый исторический процесс, совокупность всех явлений, событий и фактов - и положительных, и отрицательных. Причем отделить первые от вторых невозможно, да и не нужно. Преодоление отрицательных явлений составляет, что очевидно, положительное содержание процесса. Но ведь нельзя показать преодоление ошибок, умалчивая об их возникновении.
Заканчивая характеристику книги, я хочу вновь и вновь подчеркнуть, что ее центральной идеей - той идеей, которая проходит красной нитью от первой до последней страницы, - является идея жизненности ленинского кооперативного плана. Мы стремились показать, что несмотря на крайне тяжелые условия, несмотря на ошибки и перегибы колхозы складывались как социалистическая форма хозяйства. Обстановка, связанная с культом личности, создала огромные трудности в развитии колхозов, но не изменила их сущности. В этом мы видим проявление силы и жизненности социалистической формы хозяйства.


257
Несколько слов о ходе работы за два года, истекшие после обсуждения рукописи на Ученом совете. Очень напряженным - и плодотворным был первый год, когда и была подготовлена книга в том виде, в каком Вы ее видите сейчас. Нам весьма помогли замечания, сделанные при обсуждении рукописи на Ученом совете. В январе 1964 г. рукопись была сдана нами в издательство «Мысль», а в июле - в окончательно отредактированном виде поступила в набор. Должен сказать, что в издательстве мы встретились с весьма опытным и квалифицированным редакторским коллективом. Не знаю, выйдет ли книга в свет, но вряд ли мне представится другой случай, чтобы публично выразить признательность авторского коллектива издательскому редактору Л. Д. Петрову, который нам очень помог на заключительном этапе работы, чтобы выразить удовлетворение от сотрудничества с ним.
Не буду рассказывать обо всех перипетиях второго года работы, сообщу только о том, что в октябре-ноябре 1964 г. первые 24 листа верстки читали по указанию директора Института Л. С. Гапоненко и Ю. А. Поляков. Ими были сделаны замечания, к которым мы отнеслись со всем вниманием. Некоторые формулировки в книге были нами улучшены. Однако не все замечания были понятны и объяснимы. Была снята, например, характеристика событий коллективизации как «драматических», были сняты слова Шолохова: «Надо бы хорошенько разобраться в этом месиве добра и зла». Мы не видели и не видим в них ничего неправильного, ничего не соответствующего принципам научности и партийности. Но мы сразу же реализовали предложения и этого рода, поскольку они не касались существа дела.
Были и такие замечания, с которыми мы не могли согласиться. Так, например, Л. С. Гапоненко и Ю. А. Поляков требовали, чтобы была снята формулировка о том, что к началу коллективизации степень зрелости объективных предпосылок была недостаточной. Мы максимально смягчили эту формулировку, но сохранили ее до последней стадии работы. Она была снята уже после подписания книги в печать.
На встречах у Л. С. Гапоненко присутствовали представители издательства. Совместно с ними оставшиеся 26 листов верстки были просмотрены с точки зрения замечаний, сделанных Л. С. Гапоненко и Ю. А. Поляковым по первым 24 листам.
Это было начало. Вторая корректура вновь подвергалась правке, третья - также. Мы не откажемся и от новых исправлений, если они будут содействовать более объективному, более точному освещению исторического процесса. Мы готовы вновь обсуждать проблемы коллективизации и текст написанной нами книги. Мы даже думаем, что нам придется это делать не раз и после выхода книги в свет (если она выйдет). Ведь мы над этими проблемами работаем.
Исследование истории коллективизации - задача огромная по своим масштабам и объему конкретного материала, чрезвычайно сложная по составу и сущности научных проблем, подлежащих разрешению. Насколько мы справились с этой задачей, насколько полно и правдиво мы отобразили события, пусть сегодня судят читавшие эту книгу.


258
Стенограмма
заседания Ученого совета Отдела истории советского общества 29 июля 1965 года
Председатель - М. П. Ким
М. П. Ким
Есть предложение начать работу. У нас сегодня на повестке дня один вопрос: вторичное рассмотрение рукописи первого тома коллективной монографии «Коллективизация сельского хозяйства в СССР». Эта рукопись была в свое время нами рассмотрена и рекомендована к печати, но издательство в последний момент сочло целесообразным снова обратиться к Институту и Ученому совету с просьбой еще раз рассмотреть. Если будут соображения по поводу дальнейшего ее совершенствования или доработки - высказать свое мнение и довести это решение до издательства, для того чтобы дальше издательство продолжало работать над этой рукописью.
С места
От издательства есть кто-нибудь? Интересны мотивы, по которым они хотят снова поставить этот вопрос.
М. П. Ким
Есть просто бумага от директора издательства, которого сегодня здесь нет, с просьбой еще раз рассмотреть эту рукопись.
И. Б. Берхин
Там редакция другая. Книгу возвращают по принципиальным соображениям. Интересно было бы об этом послушать.
В. П. Данилов
Издательство получило рукопись первого тома «Истории коллективизации...  » в январе 1964 г. В настоящее время по принципиальным соображениям издательство не считает возможным подписать эту книгу в печать и просит Институт вновь обсудить ее.
Вот содержание письма.
Я думаю, что нет нужды обсуждать процедурные вопросы. В конце концов, издательство имеет право по любой работе потребовать нового обсуждения рукописи или корректуры в связи с какими-то своими соображениями. Конкретных замечаний высказано не было. Именно для того и проводится обсуждение.
М. П. Ким
Я зачитаю содержание письма:
«Директору Института истории В. М. Хвостову...  » (зачитывает).
В связи с этим письмом директор Института и предложил Совету выделить рецензентов и еще раз обсудить рукопись. Я думаю, что вопрос ясен. Есть ли у кого-либо вопросы в связи с письмом? (нет). Дадим слово руководителю Аграрной группы и авторского коллектива, который подготовил рукопись к печати, - тов. В. П. Данилову.


259
В. П. Данилов
Первый том «Истории коллективизации...  » Ученый совет уже обсудил. Это было 25 июня 1963 г. С тех пор утекло уже много воды. Поэтому я считаю необходимым не только доложить о ходе работы над книгой за два года, но и сказать об ее содержании, охарактеризовать постановку основных проблем. Кроме того, здесь присутствуют историки, которые не принимали участия в первом обсуждении и, очевидно, не имели возможности прочитать книгу.
Наша книга посвящена истории непосредственного социалистического преобразования сельского хозяйства, глубочайшего переворота во всей жизни советской деревни. Она охватывает время с 1926-1927 гг. до 1932 г., рассказывает о том, в каких условиях и как возникал колхозный строй, какие объективные и субъективные силы определяли направление и ход преобразования, что представляли собой колхозы в период их создания, каковы были ближайшие экономические, социальные и политические последствия коллективизации, в чем состояло ее историческое значение для деревни, для страны в целом, для дела коммунизма. Мы видели свою задачу в том, чтобы возможно более полно и объективно осветить конкретно-исторический процесс подготовки и проведения сплошной коллективизации, процесс складывания, укрепления и развития колхозного строя.
Только при такой постановке задачи возможно определить действительное место отдельных фактов, событий и явлений в ходе исторического развития. Только исследование процесса в целом позволяет избежать и «лакировки», и «очернительства», о котором сейчас начались разговоры.
Попробую кратко изложить основные аспекты исследования и узловые моменты сложившейся у нас концепции. Мы начинаем с анализа экономического, социального и политического развития деревни в условиях нэпа. Этот анализ показывает, что к концу 20-х - началу 30-х годов со всей очевидностью проявилась необходимость социалистического переустройства сельского хозяйства. Концентрированное выражение она нашла в хлебозаготовительном кризисе, основой которого была неспособность мелкого хозяйства удовлетворить потребности страны, вступившей на путь индустриализации, и резкое обострение социальных конфликтов в деревне и в стране в целом. Обстановка как внутренняя, так и международная, требовала ускорения темпов социалистического преобразования, что, в свою очередь, приводило к ускорению темпов коллективизации. В конце 1920-х годов ускорение темпов коллективизации было необходимо. Я прошу зафиксировать этот тезис, поскольку в процессе обсуждения нам придется к нему возвращаться. Партия и Советское государство развернули огромную работу по подготовке коренного преобразования сельского хозяйства, и она дала свои результаты.
Начавшееся внедрение новой техники, возникновение тракторных колонн и МТС, строительство совхозов, рост кооперации, в особенности различного рода производственных объединений, создавали предпосылки для развития колхозного движения. Колхозное движение к этому времени накопило известный опыт, что позволило правильно решить ряд проблем. Однако, оценивая степень зрелости объективных предпосылок к началу коллективизации, мы не могли умолчать и о том, что первичные ступени кооперации успела пройти только часть крестьянства. Для большинства крестьян (и это отмечено в решениях XVI партсъезда) сплошная коллективизация представляла собой непосредственный


260
переход от мелкого единоличного хозяйства к крупному коллективному. Новая материально-техническая база для сельского хозяйства должна была создаваться в ходе сплошной коллективизации и после ее завершения. Большей части колхозов пришлось пережить длительный период «мануфактурного» развития. Кадры, способные наладить крупное производство, также готовились в процессе и после массовой организации колхозов.
Поскольку наш вывод о недостаточной зрелости указанных предпосылок стал истолковываться как отрицание вообще всяких предпосылок для коллективизации, придется на этом вопросе остановиться подробнее. В книге вопрос о предпосылках ставится и решается, конечно, неоспоримо шире. Главнейшей из предпосылок мы считаем установление диктатуры пролетариата как государственной власти, сознательно и планомерно осуществляющей социалистическое преобразование всего общества. В качестве другой весьма существенной предпосылки коллективизации в нашей стране мы рассматриваем национализацию земли, создавшую земельный строй, наиболее гибкий в смысле перехода к социализму. Анализ социальных отношений и классовой борьбы в деревне показал, что к концу 20-х годов трудящиеся массы и кулачество стали занимать явно различные, противоположные позиции, что раскол в деревне стал резко углубляться, что консолидация бедноты и середнячества вокруг рабочего класса возросла. Это также было важнейшей социальной и политической предпосылкой коллективизации.
Что же касается создания новой технической базы и квалифицированных кадров, накопления опыта, развития переходных форм кооперации, то фактический материал, проанализированный за весь изучаемый период, т. е. с 1922 по 1929 г., не позволяет признать их место, меру развития, степень зрелости достаточными для коллективизации всей деревни в течение 2-3 лет. Иначе нельзя будет понять масштабы и характер ошибок и извращений зимы 1929-1930 гг., как не понять тогда и трудностей в развитии сельского хозяйства, которые должна была преодолевать страна.
Коллективизация - это революционное преобразование деревни, проводившееся по инициативе и под непосредственным руководством Коммунистической партии и государственной власти. Этот вывод, сделанный еще в 30-х годах, подкрепляется всем фактическим материалом. Мы стремились показать организующую и руководящую роль Коммунистической партии. Поэтому анализ партийных документов, дискуссий на партийных съездах, конференциях и пленумах ЦК, материалов комиссий ЦК партии по вопросам коллективизации, наконец, работа партийных организаций непосредственно в деревне занимает в книге большое место. Перед нами стояла задача изучить и показать всю систему государственного воздействия на развитие деревни в эти годы: снабжение техникой, землеустройство, финансирование, подготовку кадров, правовые нормы, налоговую политику, государственные заготовки, организацию управления. Всем этим вопросам уделялось самое пристальное внимание. В книге сделана попытка проанализировать планы колхозного строительства, выяснить их соответствие действительным возможностям, их воздействие на реальный ход событий, изменение этих планов под влиянием реального хода событий. Колхозы и государство, система их взаимоотношений - это один из главнейших аспектов нашего исследования.


261
Крестьянство и колхозы, процесс коллективизации как таковой - вот центральный аспект исследования, сама тема книги. Отмечу ее основные моменты. К концу 20-х - началу 30-х годов в крестьянстве стали назревать настроения в пользу коллективного хозяйства. Десятилетний опыт единоличного хозяйствования «на свободной земле» убеждал маломощных крестьян в правильности ленинских слов о том, что «мелким хозяйством из нужды не выйти». Рост колхозного движения до осени 1929 г. проходил на здоровой основе. Его главной социальной фигурой была беднота. Она же оставалась абсолютно преобладающей силой первого этапа сплошной коллективизации (до осени 1930 г.  ), когда в колхозах было объединено немногим более 20 % крестьянских хозяйств. В отдельных округах и районах зерновой полосы в колхозы стал идти и середняк. Однако нельзя сказать, что тогда на путь коллективизации повернули основные массы крестьянства. Анализ колхозного движения показывает, что не было необходимости в той спешке, которая привела к перегибам и извращениям в зимние месяцы 1929-1930 гг. Вовлечение в колхозы 20 % крестьянских хозяйств к осени 1930 г. вполне обеспечивалось темпами коллективизации, достигнутыми в середине 1929 г.
В целом на здоровой основе развертывалась коллективизация с осени 1930 г. до лета 1931 г. Именно тогда в колхозы стали объединяться основные середняцкие массы. Этому способствовали благоприятные результаты колхозного производства в 1930 г., существенная помощь, оказанная колхозам со стороны государства (техникой, кредитом, налоговыми льготами и т. д.  ), ставшая к этому времени очевидной бесперспективность единоличного хозяйства. На втором, решающем этапе сплошной коллективизации были найдены и широко применены на практике такие эффективные формы массового вовлечения крестьян в колхозы, как отчеты колхозов перед единоличниками, вербовочные бригады из «старых» колхозников, инициативные группы и т. д. С осени 1931 г. темп коллективизации резко замедлился, а затем произошел даже известный отлив из колхозов. На ходе коллективизации в то время сказались два обстоятельства: чрезвычайно высокие задания по хлебозаготовкам, непосильные в условиях недорода, и серьезные перегибы в обобществлении скота. В значительной мере с последствиями этих двух обстоятельств связаны и те трудности, которые возникали в период уборки урожая 1932 г. и хлебозаготовок. Об этом мы также не могли не рассказать в книге.
Один из важнейших аспектов книги - коллективизация и развитие сельскохозяйственного производства. Наиболее рациональные формы организации производства и распределения, внутрихозяйственной жизни вообще приходилось искать и практически проверять непосредственно в ходе сплошной коллективизации. В книге обстоятельно показывается, как передовое крестьянство, Советское государство, Коммунистическая партия на массовом опыте колхозов шаг за шагом решали эти сложнейшие проблемы.
Долгие годы в нашей литературе всячески обходился вопрос о падении производства хлеба к концу первой пятилетки, об истреблении скота и об ухудшении агротехники. Затем возник вопрос о так называемых издержках коллективизации. Опыт ряда социалистических стран показывает, что эти издержки отнюдь не неизбежны. Явилась необходимость разобраться в причинах этого явления. Мы пришли к выводу, что здесь сказалась целая совокупность причин как объективных, так и субъективных. Ни одну из них нельзя было игнорировать.


262
Коллективизация совершалась в обстановке самой ожесточенной классовой борьбы, упорного сопротивления кулачества. Это накладывало свой отпечаток на весь процесс, увеличивало объективные трудности, усугубляло отрицательные последствия допускавшихся ошибок и извращений, порождало свои особые, специфические осложнения и затруднения. Раскулачивание как метод насильственной экспроприации эксплуататорского класса в нашей стране было неизбежным. Исследование классовой борьбы в деревне на всех этапах подготовки и проведения коллективизации, исследование процесса ликвидации кулачества как класса также составляет неразрывную часть нашей книги.
Мне уже приходилось попутно упоминать об ошибках, перегибах и извращениях, допускавшихся на разных этапах коллективизации. Этот вопрос относился к числу наиболее острых и наиболее опасных для издания. Именно здесь лежат причины злоключений нашей книги и, в частности, ее повторного обсуждения.
Разумеется, ошибки ошибкам рознь. Есть ошибки, вызванные новизной и сложностью глубочайшего социально-экономического преобразования, недостаточной грамотностью и зрелостью отдельных работников. Есть перегибы, связанные с вполне понятным энтузиазмом, стремлением быстрее покончить с нищетой и эксплуатацией. Без такого энтузиазма, без такого стремления революционное преобразование немыслимо. Кто читал нашу книгу, тот знает, что эта сторона вопроса не игнорируется, что она учтена, исследована. Но были ошибки, перегибы и извращения иного рода, которых следовало избежать.
Существует точка зрения, согласно которой добровольное объединение крестьян в колхозы вообще невозможно. Это один из основных тезисов буржуазной историографии, утверждающей, что без насилия над крестьянами коллективизация никогда не совершались бы, что ленинский кооперативный план - утопия, а методы принуждения - единственная реальная сила коллективизации. Мы считаем своим научным и партийным долгом выступить против этой концепции.
Изучение конкретно-исторического материала позволяет со всей определенностью, на фактах показать и доказать, что эти извращения и перегибы не выражали сущность социалистического преобразования деревни и сельского хозяйства, что они не были неизбежны, что они были навязаны чрезмерным форсированием сложнейшего исторического процесса, касавшегося судеб миллионов людей. Но вот тут-то опять является наш критик. «Стойте! - говорит он, - больше мне с вами говорить не о чем. С одной стороны, вы пишете, что ускорение темпов преобразования сельского хозяйства стало необходимостью, а с другой стороны, утверждаете, что именно ускоренные темпы породили перегибы и извращения. Но где мера необходимого ускорения, где грань между необходимым и чрезмерным формированием, в чем критерий? Такой меры, такой грани, такого критерия нет. Здесь у вас неувязка, здесь не сходятся концы с концами. Ваша концепция внутренне противоречива и, следовательно, несостоятельна».
Это суждение нам приходилось слышать не однажды - в разных местах, на разных уровнях: в личных беседах и на различных обсуждениях, в коридорах и в кабинетах. Но это суждение ложно, ибо такой критерий, такая грань, такая мера, конечно же, имеются. Эта мера состоит в необходимости объединения крестьянских хозяйств на строго добровольных началах. Эта грань проходит там, где на смену добровольному объединению приходит насильственное. Этот критерий


263
был сформулирован Лениным и узаконен решениями VIII съезда партии: недопустимость насилия по отношению к бедняку и середняку. Чрезмерное - в указанном здесь смысле - форсирование было тем более пагубным, что процесс совершался впервые в истории, без достаточного опыта в организации новых форм хозяйства.
Не менее тяжелые последствия имело и форсирование в обобществлении средств производства, игнорирование низших форм производственного кооперирования и насаждение артелей и даже коммун там, где крестьяне к этому еще не были готовы. Вторым из основных источников извращений и перегибов коллективизации являлось проведение непосильных для колхозов хлебозаготовок в 1931-1932 гг. Этим подрывалась материальная заинтересованность колхозников в развитии общественного хозяйства, а молодые колхозы ставились в крайне трудное экономическое положение.
Ошибки и перегибы в коллективизации нанесли огромный ущерб сельскому хозяйству, колхозному строительству. Поэтому выяснение механизмов возникновения, действия и преодоления ошибок и перегибов в ходе коллективизации - задача, от которой исследователь отказаться не может, не имеет права.
Каково все же соотношение в показе так называемых отрицательных и положительных фактов в нашей книге? За последние два-три месяца этот вопрос перед нами ставили часто. И мы, понятное дело, готовы дать на него ответ. По формальному счету страниц это соотношение примерно равно - 1  : 20, максимум 1  : 15. Но дело не в формальном счете. В действительности есть единый исторический процесс, совокупность всех явлений, событий и фактов - и положительных, и отрицательных. Причем отделить первые от вторых невозможно, да и не нужно, поскольку преодоление отрицательных явлений составляет, что очевидно, положительное содержание процесса. Но нельзя показать преодоление ошибок, умалчивая об их возникновении, их причинах.
Заканчивая характеристику книги, я хочу вновь и вновь подчеркнуть, что ее центральной идеей - той идеей, которая проходит красной нитью от первой до последней страницы, - является идея жизненности ленинского кооперативного плана. Именно с этой точки зрения мы рассматривали все события сплошной коллективизации.
Несколько слов о ходе работы за два года, истекшие после обсуждения рукописи на Ученом совете. Очень напряженным и плодотворным был первый год, когда и была подготовлена книга в том виде, в каком вы ее видите. Нам весьма помогли замечания, сделанные при обсуждении рукописи на Ученом совете. В январе 1964 г. рукопись была сдана нами в издательство «Мысль», а в июле - окончательно отредактированная отправлена в набор. Должен сказать, что в издательстве мы встретились с весьма опытным и квалифицированным редакторским коллективом. Не знаю, выйдет ли книга в свет, но вряд ли мне представится другой случай, чтобы публично выразить глубокую признательность авторского коллектива издательскому редактору Л. Д. Петрову, который нам очень помог на заключительном этапе работы.
Я не располагаю временем для того, чтобы рассказывать о всех перипетиях второго года работы. Сообщу только, что в октябре-ноябре 1964 года первые 24 листа верстки читали по указанию директора Института Л. С. Гапоненко и Ю. А. Поляков. Ими были сделаны замечания, к которым мы отнеслись со всем вниманием и перередактировали некоторые формулировки в книге. Однако не


264
все их замечания были понятны и объяснимы. Была снята, например, характеристика событий коллективизации как «драматических», что точно отражает действительный характер этих событий. Были сняты слова Шолохова: «Надо бы хорошенько разобраться в этом месиве добра и зла». Мы не видели и не видим в них ничего неправильного, ничего не соответствующего принципам научности и партийности. Но мы реализовали и предложения этого рода, поскольку они не изменяли существа дела.
Были и такие замечания, с которыми мы не могли согласиться. Так, например, Л. С. Гапоненко и Ю. А. Поляков требовали снятия формулировки о том, что к началу коллективизации степень зрелости объективных предпосылок была еще недостаточной. Мы максимально смягчили эту формулировку, но сохраняли ее до последней стадии работы. Ее пришлось снять уже после подписания книги в печать.
На встречах у Л. С. Гапоненко присутствовали представители издательства. Совместно с ними оставшиеся 26 листов верстки были просмотрены с точки зрения замечаний, сделанных Л. С. Гапоненко и Ю. А. Поляковым по первым 24 листам. Но, увы, это было только начало. Вторая корректура вновь подверглась правке. Еще большую правку претерпела третья корректура, которая и представлена на обсуждение Ученого совета. Новые претензии, которые были предъявлены нам, в конечном счете состояли в том, чтобы мы сняли практически весь материал о недостатках, ошибках и трудностях процесса коллективизации.
(С места: Кем были сняты?  ) Ответ Данилова: цензором.
Мы не откажемся и от новых исправлений, если они будут содействовать более объективному, более точному освещению исторического процесса. Мы готовы вновь обсуждать проблемы коллективизации и текст написанной нами книги. Мы даже думаем, что нам придется это делать не раз и после выхода книги, если только она, конечно, выйдет. Ведь над этими проблемами мы работаем.
Исследование истории коллективизации - задача огромная по масштабам и объему и чрезвычайно сложная по составу и сложности научных проблем, подлежащих разрешению. Насколько мы справились с этой задачей, насколько полно и правдиво мы отобразили события, пусть судят читавшие эту книгу.
М. П. Ким
В числе рецензентов, которые должны выступить сегодня, значится т. Абрамов. Разрешите предоставить ему слово.
Б. А. Абрамов (Кафедра истории КПСС - МГУ).
Повторять содержание книги нет никакой необходимости, потому что т. Данилов изложил основное содержание работы, и оно достаточно ясно из того, что здесь было сказано. Поэтому я не буду говорить подробно о содержании. Знакомство с работой позволяет сделать ряд выводов о том, что в работе положительно и какие имеются недостатки.
Работа «Коллективизация сельского хозяйства в СССР» представляет серьезный научный труд, написанный на основе глубокого изучения коллективизации сельского хозяйства. Причем это первая такая работа, которая в обобщенном виде охватывает все наиболее серьезные стороны этого сложного и противоречивого процесса коллективизации. Это - первое, что можно отметить. Работа написана на основе глубокого изучения всех важнейших решений партии, Советского государства по вопросам социалистического преобразования деревни. Эти решения получили конкретное раскрытие на большом фактиче¬


265
ском материале, взятом по всем районам страны, по всем республикам, областям и краям, так что фактический материал чрезвычайно большой. Поэтому выводы и обобщения, которые имеются в работе, базируются не на каких-то отдельных случайных фактах, взятых в той или иной организации, а на анализе огромного количества фактов, причем фактов, которые отражают коренные, главные проблемы колхозного строительства того времени.
Исходя из этих фактов и анализа действительности, авторы убедительно доказывают необходимость коллективизации сельского хозяйства, показывают закономерности развития коллективизации и особенности колхозного строительства, а также трудности, с которыми сталкивались и партия в целом, и отдельные партийные организации. Положительным является и то, что авторы не уходят от сложных и острых вопросов, а число таких вопросов очень большое. Это действительно очень сложный и противоречивый процесс. Он порожден самой действительностью, обстановкой, в которой находилась страна. Имеются в виду и единоличники, и капиталистическое окружение, и огромная отсталость страны, и в особенности отсталость сельского хозяйства. Так что все это, вместе взятое, - острота классовой борьбы, борьба внутрипартийная - породило чрезвычайно острую обстановку. Автор не уходит от этих вопросов, а старается их объяснить, раскрыть. Другое дело, что можно с какими-то фактами соглашаться или не соглашаться, но это положительная сторона дела.
В работе, наконец, выявлена и раскрыта очень хорошо роль партии, как организатора и руководителя колхозного движения. Но авторы не ограничиваются тем, что раскрывают роль партии, показывают ее деятельность, но в то же время (и это отличает их работу от ряда других работ) показывают и роль масс в социалистическом преобразовании сельского хозяйства, роль крестьянских масс, роль рабочего класса. Так что на всех этапах коллективизация, включая 1932 год, показана очень хорошо. Все это, вместе взятое, дает основания считать, что работа, конечно, заслуживает хорошей оценки.
Есть ли в данной работе недостатки? Было бы странно думать, что можно написать такую работу, в которой бы не было тех или других недостатков. Поэтому все замечания, которые у меня имеются, для того, чтобы не занимать время, у меня его просто нет (я предупреждал, что обязательно должен уйти, потому что иначе опоздаю на самолет), я не имею возможности раскрывать подробно. Я их сообщу авторам в рабочем порядке.
Здесь имеется ряд вопросов частичного характера. Вот, к примеру, можно взять период трудностей хлебозаготовок конца 1927 и начала 1928 гг. Это хорошо показано, но мне кажется, что там есть такие утверждения, которые требуют все же еще раз подумать. Там говорится так: трудности хлебозаготовок вызвали необходимость выезда членов Политбюро на места. Берется главным образом Сталин и его пребывание в Сибири и показывается, что под воздействием Сталина очень резко было усилено привлечение прокуроров, судей и т. д. к ответственности за то, что они слабо ведут борьбу с кулачеством. Показано, что эта мера не оправданна. Я не берусь судить, насколько она оправданна или нет, но дело не в этом. Вопрос стоял практически так: на 1 января 1928 года в стране, когда развернулась индустриализация, заготовили лишь 300 млн пудов хлеба. Ясно, что создалось чрезвычайное положение, не менее направленное, чем было в 1918 году, когда Ленин призывал рабочий класс подняться на решительный бой с кулачеством. Кулачество, воспользовавшись целым рядом обстоятельств,


266
организовало очень сильный саботаж. Естественно, что его поведение повлияло на крестьянина-середняка и очень сильно, и обстановка была такая: либо мы этот хлеб любой ценой должны взять, либо страна окажется перед голодом. Другого выхода не было. Судебно-прокурорское звено не вело борьбу с кулачеством на этом фронте или вело очень мало. Надо было действительно повернуть, и повернуть круто. Надо было любой ценой разбить кулачество, потому что вопрос о хлебе встал вновь, как он стоял в 1918 г. Опасность была не меньшая, и здесь надо было действительно круто поворачивать. Любой, кто стоял во главе государства и партии, видел обстановку в стране, должен был бы эту меру проводить решительно в том смысле, что нельзя было допустить срыва хлебозаготовок. Хлеб надо было взять во что бы то ни стало.
Интересно, уже с апреля месяца опять начинается спад хлебозаготовок. Многие партийные организации в своих информациях указывают, что стоило усилить эту борьбу, как хлеб был взят. И причина трудностей была в том, что они сами опять ослабили борьбу с кулаками.
Второй вопрос - вопрос о темпах - здесь поднимался. Вопрос этот, конечно, большой и сложный. В какой мере они должны были быть ускорены, в какой мере это ускорение было необходимо и реально и в какой мере это было чрезмерно. По этому вопросу авторы изложили свою точку зрения. И по-видимому, этот вопрос еще нужно дальше продумывать. Но ясно совершенно, что такие темпы не вызывались необходимостью. Этот вопрос будет и дальше привлекать к себе внимание.
Или такой вопрос, как перегибы. Я бы хотел поставить вопрос: когда началась борьба? Здесь, мне кажется, вопрос не до конца ясен. У авторов в книге говорится, что борьба с перегибами начинается в феврале месяце. Но почему? В доказательство приводится одно постановление, которое было принято после совещания работников национальных районов. Постановление это было принято 20 января. Но если постановление было принято 20 января, то для того чтобы оно пришло на места, в национальные районы, потребовалось бы 3-4 дня. Перевод на национальные языки потребовал еще от 7 до 12 дней. Реально это постановление могло начать проводиться в жизнь только в марте. Если брать февральское постановление как исходное и считать, что с него началась борьба с перегибами, тогда не ясно, почему именно взят февраль, а не январь, тем более что это было общесоюзное постановление, а здесь по национальным районам.
И еще один момент: если брать постановления по отдельным организациям, можно найти их и в декабре, когда партийные организации принимали такие постановления. Так что, если брать постановление, которое было в феврале, оно затрагивало национальные районы. Причем никаких переворотов и изменений по всей стране оно не совершило. Партийные организации других районов, особенно зерновых, совершенно его не применяли. Так что, видимо, здесь это дело не так просто. Я думаю, что если брать реально по результатам, нужно считать, что борьба начинается с марта, а не с февраля.
Я бы мог привести целый ряд других доказательств этого, но не буду развивать эту мысль. У меня есть еще целый ряд замечаний, но они носят частный характер. Есть еще одно положение, я на нем, пожалуй, остановлюсь, - это следующий вопрос. В работе говорится, что «расчеты Сталина создали основные трудности в колхозном движении», но этот тезис не доказан. Выдвинули этот


267
тезис, но доказательств этому нет. По-видимому, здесь надо тогда как-то посмотреть.
(С места: Какой тезис?)
Это страница 422. Там выдвинуто такое положение, что «просчеты Сталина являлись основными трудностями колхозного строительства в целом». Там это положение выдвинуто, но не доказано.
(В. П. Данилов: Это выдержка из пономаревского учебника.  )
(С места: Вы с учебником не спорите?)
Разве против этого учебника нельзя спорить? В этом учебнике немало ошибок и извращений, если вы хотите. Я могу привести пример того, как этот учебник искажает целый ряд положений. Так что этот учебник не святыня.
Дальше у меня мелкие замечания, которые не влияют ни в какой мере. Эти мелкие замечания ни в какой мере не снижают оценки этой работы, того, что эта работа хороша и вполне заслуживает самого пристального внимания.
Председатель
Слово предоставляется М. В. Селунской (МГУ).
М. В. Селунская
Во-первых, мне хочется сказать о месте обсуждаемой работы в советской историографии по коллективизации. Наша литература последних лет отражает, как мне кажется, здоровый процесс углубления наших знаний по истории коллективизации. На основе выявления новых источников, на основе научного анализа тех документов, которые в предшествующий период развития нашей историографии абсолютизировались и предвзято истолковывались, на основе вовлечения в научный оборот более полных, систематизированных и, - что очень важно, - сопоставимых по периодам данных, советские историки в последние 12 лет внесли серьезные коррективы в ту концепцию истории коллективизации, которая у нас окончательно утвердилась с выходом в свет «Краткого курса» и изменение которой в течение ряда лет считалось невозможным.
Я считаю, что в последние годы идет здоровый процесс исследования фактов. И в этой исследовательской работе, которая послужила основой для отказа от лакировки и идеализации, одно из первых мест принадлежит авторам рецензируемой работы, т.  т. Данилову, Богденко, Ивницкому и Зеленину. Как мне кажется, я говорю об этом с полным основанием. Эти авторы действительно внесли серьезный вклад в разработку вопросов коллективизации. Можно назвать и Абрамова, и Трапезникова. Я думаю, что круг людей этим и ограничивается, - плюс к этому ряд авторов, которые работали по истории коллективизации в национальных республиках.
Если оценивать в целом эту работу, то надо сказать, что она является итогом большой, углубленной, многолетней работы целого коллектива, что очень важно. В отличие от товарищей, которые работают в одиночку, если коллектив долго работал, естественно, что итоги их работы в некоторых вопросах серьезно отличаются, потому что все-таки работа коллектива всегда более эффективна. И что также важно, эта работа интегрирует достижения советских историков в изучении процесса коллективизации во всей его многогранности. Это первая работа в стране, которая охватывает в целом процесс коллективизации не только в вертикальном разрезе, по большим хронологическим периодам, но и в очень широком горизонтальном разрезе по всей стране, показывая специфику. И поэтому очень важно, чтобы эта книга увидела свет. Я думаю, очень важно отметить, что


268
книга не только подводит итоги изучению проблемы коллективизации на новом уровне развития знаний, но по-новому ставит целый ряд вопросов, целый ряд проблем и тем самым открывает как бы новый этап в изучении процесса социалистического преобразования деревни. На этом я хочу остановиться.
Нельзя же смотреть на эту книгу с точки зрения того, что все изучено, все устоялось, выводы должны быть абсолютными, никаких научных споров не может быть. Авторы в очень серьезном исследовании, в самом процессе изучения работы тоже могут ошибаться и могут иметь какие-то свои точки зрения, с которыми можно не соглашаться, можно спорить. И я думаю, что в этом ценность работы, что путем исследования подходят к новым вопросам, которые требуют еще дополнительного исследования и тем самым дают толчок в историографии. Это и надо ценить.
Что конкретно нового в советскую историографию вносит эта книга, мимо чего мы не можем проходить и что мы должны обязательно подчеркнуть? Во- первых, это обстоятельное рассмотрение вопросов материально-технических и социально-экономических предпосылок коллективизации. Это один из тех основных вопросов, по которым авторы подвергаются критике. С моей точки зрения, вот эти вопросы, вопросы о предпосылках коллективизации, рассматриваются авторами по существу не только в первых трех главах книги, но на всем протяжении прослеживается процесс динамического нарастания экономических и социальных факторов, содействующих развитию колхозного движения, Правда, что они, рассматривая вопрос о предпосылках в широком плане, делают вывод о том, что материально-техническая база, кадры, степень кооперированности крестьянства и культурная революция к началу сплошной, массовой коллективизации - степень зрелости этих предпосылок была недостаточной. Авторы констатируют на основе итогов исследования этот факт. И если против этого возражать, то надо дать аргументацию такую же убедительную, какую дают тезисы и выводы.
Что мы можем противопоставить этим выводам? Я думаю, что нам только могут помочь сами авторы, которые показывают динамическое нарастание факторов в ходе коллективизации. Процесс не остановился, идет создание, но социально-экономическая реконструкция опережает техническую реконструкцию. В этом своеобразие, в этом специфика, но возражать против этого вывода очень трудно. Во всяком случае, у меня нет аргументов, которые я могла бы противопоставить тем убедительным выводам, которые делают авторы. Я спорила с ними и буду спорить по другим вопросам, но в данном случае следует с этим согласиться, с моей точки зрения.
Я хочу подчеркнуть, что большим плюсом рецензируемой работы по рассмотрению предпосылок коллективизации является то, что убедительно, на основе анализа состояния экономики и производительных сил крестьянского хозяйства, на основе анализа классовой борьбы показана глубокая заинтересованность самого трудящегося крестьянства в социалистическом укрупнении сельскохозяйственного производства.
До сих пор в нашей литературе при рассмотрении вопроса о предпосылках коллективизации уделялось максимальное внимание вопросам материально- технического снабжения, созданию кадров и другим вопросам, но с точки зрения внутренней заинтересованности, психологической, социальной, экономической заинтересованности самого крестьянства в социалистических путях укрепле¬


269
ния хозяйства было сделано очень мало. И мне думается, что большой заслугой авторского коллектива является именно то, что они сумели подойти к вопросам коллективизации с позиций самого крестьянства - как он ее воспринимал - и показать, что крестьянин заинтересован в этом социалистическом укрупнении, что он может на это пойти добровольно и пришел добровольно.
Замечательны страницы, которые показывают, как в период между XV парт- съездом и серединой 1929 года крестьянин добровольно остается в колхозе, и это намного опережает те темпы, которые были предусмотрены XV партийным съездом по коллективизации. Напор снизу опережает все наметки планирующих органов. Крестьянин добровольно идет в колхоз, напор очень большой. Это очень хорошо, это новые страницы в нашей коллективизации, читается это с большим интересом. Тоже можно сказать и о периоде осени 1930-1931 гг., когда с большим энтузиазмом, даже после тех левацких искривлений, которые пережило крестьянство, крестьянин идет в колхозы. Это очень большая заслуга авторов.
И мне, как человеку, который больше занимается историей с точки зрения пропаганды, донесения до студенческой аудитории всех этих вопросов, представляется, что это большое подспорье. Я впервые увидела эту литературу. Я получила большую помощь именно в этом. Это особенно важно с точки зрения буржуазной историографии, которая доказывает, что коллективизация несовместима с крестьянскими интересами. Это является очень большим сдвигом, и мы должны это подчеркнуть.
Несомненно большой шаг вперед сделали авторы в рассмотрении вопроса, как постепенно складывалась и развивалась система взаимоотношений социалистического государства и колхозов. Это было совершенно белое пятно в историографии коллективизации до этой монографии. Если в прежней литературе этот вопрос рассматривался главным образом с точки зрения материально- технического снабжения, то здесь центральное место уделено применению в практике колхозного строительства ленинского принципа материальной заинтересованности крестьянства. Этот момент очень важен. Мы очень много декларируем принцип материальной заинтересованности, говорим о том, что Ленин ставил этот принцип, но, когда дело идет о том, чтобы показать, как этот принцип реализуется, мы здесь очень мало говорили. Мы больше показываем, как этот принцип нарушается. И, кстати говоря, история нам для этого дает большой фактический материал. Авторскому коллективу удалось показать, как государство использовало этот принцип материальной заинтересованности и в то же время, как этот принцип нарушался.
Все мы критикуем авторов за то, что в некоторых моментах есть определенное нарушение меры в показе этих трудностей, и мы здесь больше исходим из желаемого, - нам бы хотелось, чтобы этих трудностей было меньше, чтобы теневых сторон было меньше. Но в то же время у авторов в этом отношении научно- исследовательский подход. Они показывают, как было дело. И, когда можно показать и есть материал для показа, как государство эту материальную заинтересованность осуществляло, - они это дают полной мерой, так сказать, черпают. И мы у них также черпаем.
Мне хотелось отметить, что именно в этой книге дается полная статистическая картина финансовых взаимоотношений государства и колхозов, прослеживаются изменения в источниках финансирования, в размерах и формах


270
налогообложения; впервые в научный оборот водятся данные, извлеченные из архивных фондов Государственного банка и Министерства финансов. Впервые рассматривается столь полно и последовательно правовая сторона процесса складывания колхозной системы и т. д. Т. е. опять-таки авторы дают такую сводку по этому вопросу, к которой можно и нужно обращаться. И очень важно, чтобы в литературе это было освещено.
Я хочу упомянуть еще об одном достоинстве книги. Это то, что в ней процесс развития коллективизации со всеми его подъемами и спадами рассмотрен в органической связи с состоянием всех остальных отраслей сельскохозяйственного производства. Очень интересные статистические данные приведены в книге, которые весьма полно характеризуют состояние как единоличного, так и колхозного секторов производства, причем с градацией по шести периодам, что делает эти данные особенно ценными. К ним, опять-таки, можно прибегать, как к справочному пособию. И наконец, большим достоинством работы является раскрытие объективных и субъективных трудностей коллективизации в нашей стране.
В литературе последних лет немало было декларирования вопроса о трудностях. Но часто мы встречали в литературе, что эти трудности освещались без достаточного документального обоснования, - и это раздражало, я бы сказала. Читаешь тот же учебник по истории партии (правда, в учебнике аргументацию трудно развернуть), чувствуется, что за аргументацией нет базы, и это вызывает определенное недовольство. Я очень хочу отметить, что в этой работе ничего не декларируется, а показывается действительное соотношение трудностей коллективизации, субъективных и объективных. Здесь можно спорить, и я, видимо, буду спорить, но я должна довести до сведения Ученого совета, что мои взаимоотношения с творческим коллективом носят характер творческого спора. Тов. Ивницкий критиковал меня в печати за отдельные положения моего спецкурса. Я к этому отнеслась очень лояльно, потому что понимаю, что он меня правильно критиковал. Я не дала определенных источников, которые они ввели в оборот. Взаимная критика. И мне хочется теперь сказать, что авторский коллектив производит впечатление настоящих научных работников, с достаточной мерой понимания того, что они не все говорят, что истина в последней инстанции, что возможно и должно быть еще изучено, т. е. приятно иметь дело с людьми, которые по-научному подходят к проблеме. Это очень хочется мне отметить для того, чтобы было правильно понято мое сегодняшнее выступление.
По вопросу об ошибках я хочу сказать, что здесь мы видим отход от своеобразной идеализации нашего исторического опыта в этой области. Реальные трудности, просчеты и ошибки, которые имели место и были связаны, во-первых, с исторической спецификой и социально-экономическими условиями, хорошо показаны в книге. И, во-вторых, они усугублялись волюнтаризмом в политике и субъективистскими ошибками, которые были связаны со складывавшимся в те годы культом личности Сталина.
Жаль, что Борис Алексеевич ушел, мне бы хотелось с ним поговорить - как я восприняла то, что я читала? Я читала очень внимательно то, что здесь на первый план поставлены трудности исторического и социально-экономического порядка. И вот вся эта фундаментальная база раскрытия предпосылок, степень зрелости этого и есть показ этих трудностей объективных, а субъективистские ошибки усугубляли эти трудности, - я думаю, что это правильный подход.


271
Но тут есть другое дело. Может быть, та формула, которая сегодня здесь была приведена, требует того, чтобы привести в соответствие... но как-то заставить подходить - против нее возражать нельзя. В книге подробно показан процесс зарождения и развития левацких тенденций в руководстве колхозным движением. Кстати, это, казалось бы, форсирование сверху не выдумано авторами и не ими введено в оборот. Это как-то было принято в исторической науке, и заслугой авторов можно считать то, что они дали базу, солидную базу, на основе которой показали, как эти левацкие тенденции зарождались, в том числе левацкие тенденции и сверху.
Очень интересно они дают сопоставление плана коллективизации за 1928- 1930 гг., анализ вносимых предложений по рассмотрению и изменению темпов коллективизации, которые вносились руководящими органами на местах, - они все это свели вместе и вместе проанализировали. В литературе мы имеем отдельные выступления. Скажем, Борис Алексеевич Абрамов, анализируя материалы комиссии ЦК для многотомной истории, сводит вместе все материалы, привлекая и материалы Наркомзема, и очень убедительно показывает, когда были внесены изменения. Причем авторы показали на основе достоверных источников и личное влияние Сталина, и необходимость преодоления взглядов, имевших место в нашей литературе, причины их столь широкого распространения. Это очень важно. Нельзя же настолько преувеличивать роль Сталина во всем, чтобы все сводить только к нему: он виной всему и вся. Мне думается, что авторы не стоят как раз на этой позиции, и если есть еще некоторые редакционные погрешности, которые могут создать видимость такого подхода, надо их устранить.
Я скажу больше: мне думается, что все-таки роль Сталина в коллективизации очень противоречива, и я думаю, что мы должны сказать и о том положительном, что он сделал. Нельзя говорить, что все, что Сталин в те годы делал, является только отрицательным. Другое дело, что, зная весь последующий ход истории, мы Сталину многое не можем простить и полная реабилитация его невозможна. Все понимают, что по-прежнему к Сталину мы относиться не сможем, но показать здесь его противоречивую роль нужно. И не вина авторов, если они эту первую сторону сняли. Мы знаем, как рецензировали в эти годы работы и как малейшее упоминание чего-то положительного о Сталине снималось. И та же цензура теперь требует восстановления того, что тогда снималось.
В книге показана вся глубина опасности, которая возникла в деревне в связи с левацкими перегибами как в области политической, так и в области экономической. Вредные последствия их сказывались на всем протяжении коллективизации. Издержки того периода усугубили трудности создания колхозов. Авторы гневно осуждают эти просчеты и подробно излагают их с целью, чтобы они никогда не повторялись, чтобы этот горький опыт послужил уроком для будущего.
И здесь я хочу остановиться на этой взволнованности и на этой позиции авторов. Они пишут об этих перегибах и издержках не для того, чтобы удивляться этому, - вот как Сталин ошибался и т. д. А их позиция - это партийная позиция. Они эти перегибы с болью осуждают, но они не могут их скрыть и затушевать. Эти издержки были, и люди эти документы изучали. Как же они могут об этом не говорить! И говорят взволнованно, говорят с той целью, чтобы это никогда не повторилось. И этот вывод важен не только для нас, но и для зарубежного читателя. Коллектив авторов убедительно доказывает, что это не такая фатальная


272
неизбежность, что это просчеты, которых могло бы не быть. Это очень важный вывод. И нам нельзя очень узко смотреть на эти выводы, а надо на них смотреть широко. И я это полностью принимаю.
Показан процесс преодоления ошибок. И правильно здесь т. Данилов говорил, что сам процесс преодоления ошибок есть позитивная работа партии. Мне хочется сказать, что как раз роль партии в руководстве процессом коллективизации показывается, как творческая роль. Ошибались мы и преодолевали эти ошибки, и боролись с энтузиазмом против них, и, обнаружив нарушение ленинских принципов, активно мобилизовали всю партию на преодоление этого.
Я, как историк партии, в данном случае понимаю, что авторы именно в этом плане, правильном плане показывали эту роль партии.
Впервые в литературе освещается вопрос о преодолении недооценки личного подсобного хозяйства колхозников как в период зимы 1930 года, так и в 1931-1932 гг., что отчасти связано с ошибочной установкой перерастания в короткий срок артелей в коммуну, как высшую форму колхозов. Нужно сказать, что за последние годы в советской историографии была попытка представить дело так, что якобы перевод коммун на уставы артелей, который практиковался в 1930 году, был порождением волюнтаризма Сталина, что надо оставлять коммуны, ибо они были лучше артелей и т. д. Эта позиция под собой не имела базы, и авторы здесь убедительно показывают, что был обратный процесс, тенденция сократить подсобные хозяйства, ущемить подсобные хозяйства с таким обоснованием, что все равно артели должны перерастать в коммуны. Это неправильное ущемление, и это имеет довольно актуальное звучание.
Я делаю, товарищи, вывод, что книга по существу нужна, со всеми перечисленными мною достоинствами, нужна не только историкам-специалистам, не только студентам, изучающим отечественную историю, не только пропагандистам истории партии, но и широкому читателю, всем, кто проявляет все больший интерес к вопросам исторического процесса в нашей стране.
Книга сейчас очень нужна потому, что мы в нашей печати, даже в таком популярном учебнике, который миллионами разошелся среди читателей, одним махом сказали, что коллективизация была проведена с большим нажимом и вина в этом руководства и Сталина. Сказали, ничего не раскрывая по существу. Мы опубликовали много документов даже в широко читаемых журналах, в частности, документов комиссии Политбюро ЦК по коллективизации, опубликовали много историографических работ, в которых говорили о нажиме и т. д., об ошибках, но это все недостаточно аргументировано и объяснено. И сейчас читатель недоумевает, хватает на веру, что идет с Запада, такую трактовку ряда вопросов по истории коллективизации, которая дается в буржуазной литературе. Она среди студенчества, в частности студенчества Московского университета, получает очень широкое распространение. У нас нет работ, к которым мы студентов можем отослать и показать - вот как было в действительности, потому что там преподносятся факты и фактики и на основе их делается определенный вывод. А мы из ложной боязни своим раскрытием вопроса дать в руки буржуазной историографии новый материал по существу даем монопольное право на толкование ряда сложных процессов коллективизации как раз этой буржуазной историографии. По сути дела мы поступаем неосмотрительно. В данном случае нам нужно не бояться сложных и трудных вопросов, а их объяснять. Мне думается, что данная работа как раз и объясняет. Во всяком случае, я в ней на¬


273
шла много такого, что мне помогает воевать против того ложного, что иногда несет студенческая аудитория по этому вопросу. Вот почему я считаю, что книга должна быть опубликована и увидеть свет.
Я уже сказала о том, что по ряду вопросов мы спорили с авторами и спорим, так как есть определенное несогласие.
Я думаю, что главным образом сегодня нужно говорить о вопросах концепции, - не о конкретных несогласиях по цифровому материалу или по вопросам фактического порядка, частным выводам, а по вопросам концепции, потому что книга подводит итоги пересмотра прежней концепции в ряде принципиальных вопросов, ставит по-новому эти вопросы. Эти вопросы т. Данилов здесь перечислил. Это вопросы о предпосылках коллективизации, о соотношении темпов социально-экономической и технической реконструкции в деревне, о темпах поворота середняцких масс в деревне, об оценке исторического значения ноябрьского Пленума 1929 года и январско-февральских решений 1930 года и т. д., и т. д. Не со всеми выводами авторов я могу согласиться, но нужно сказать, что в процессе доработки авторы очень учитывают и правильно учитывают те спорные вопросы, которые критикуются. И мне очень нравится этот научный подход, когда авторы не считают свое мнение абсолютным и раз и навсегда данным, что мы, к сожалению, встречаем среди историков.
Мне кажется, что главным вопросом нашей концепции в истории коллективизации является соотношение ленинского кооперативного плана, который составил теоретическую основу коллективизации, и практики его осуществления. Надо сказать, что в ряде мест работы, - особенно в последней главе, в XII главе, где делались выводы, - в ряде вопросов явно прослеживается тенденция, что коллективизация в стране осуществлялась с принципиальными нарушениями ленинского кооперативного плана, т. е. по существу отходила от ленинского кооперативного плана. А во введении цитируется положение Программы, что коллективизация была проведена на основе ленинского кооперативного плана, в котором извечный крестьянский вопрос нашел свое подлинное разрешение. Здесь дело в том, как трактовать ленинский кооперативный план, как к нему подходить. А мне думается, что один из вопросов, к которому подводит нас данное исследование, состоит в том, что ленинский кооперативный план еще надо изучать, что мы его по-разному воспринимаем и трактуем.
Скажем, такой вопрос: предусматривал или не предусматривал ленинский кооперативный план мануфактурный период развития колхозов? Согласно концепции авторов получается, что ленинский кооперативный план предусматривал коллективизацию только на основе уже созданной совершенной материально-технической базы. А я лично по-другому представляю себе, - что ленинский кооперативный план предусматривал мануфактурный период развития коллективных хозяйств на основе простого сложения крестьянского инвентаря. Мы говорим, что ленинский кооперативный план формулирует основные принципы, которые годны и для стран с высокоразвитым капитализмом в сельском хозяйстве, с высокоразвитой его технической базой, и для стран, которые только что вышли из феодального строя и только делают первые свои шаги в развитии сельского хозяйства. Этот план действительно предусматривает мануфактурный период, и как же понимать ленинское отношение к колхозам, которые создавались в его годы, его огромный энтузиазм в поддержку этих колхозов. И естественно, что задача состоит в следующем: когда мы создадим


274
материальный фонд в сельском хозяйстве, который даст возможность повести за собой сельское хозяйство.
(В. П. Данилов: Об этом мы говорим).
Мы можем говорить. Ученый совет - место для полемики, а не для административных решений, как я понимаю. Вопрос стоит о том, что этот фонд надо создать. Ленин, между прочим, прямо говорил о том, как мыслит себе этот фонд. Он говорил о 100 тысячах тракторов, он говорил о плане ГОЭЛРО и т. д. Я не буду входить в подробности специфической полемики, когда часть специалистов начинают спорить. Это не для всей аудитории интересно. Это один вопрос.
Или проблема кооперирования крестьянской массы. Конечно, Ленин ставил задачей поголовное кооперирование, но мы нигде не прочтем, что он в это понятие вкладывает и колхозы. Я по крайней мере не видела, что у Ленина было так, что каждое крестьянское хозяйство надо обязательно провести через все звенья кооперации. То, что после 1930 года была неправильная политика в отношении форм кооперации, - это правильно. Но тут возникает вопрос, а надо ли систематизировать ленинское положение и представлять дело таким образом, что если мы начали при 50 % охвата простыми формами, то этим самым мы нарушили кооперативный план. Тут можно иметь различные точки зрения, но надо продолжать исследовать вопрос левацких искривлений. Данилов поставил вопрос о мере одного из принципов добровольности, где нарушается этот принцип. Мы не можем оправдывать все нарушения добровольности в отношении трудового крестьянства. С другой стороны, вопрос состоит в том, имели ли мы право форсировать с учетом наличия материально-технической базы. Вот проблема: имели ли право? В какой мере это был волюнтаризм и в какой мере это требовалось самой жизнью. Тов. Абрамов говорил, что положение было очень тяжелое и вопрос о количестве товарного хлеба, которое дает сельское хозяйство, был вопросом жизни и смерти.
Мне думается, что дальше должен исследоваться вопрос об органической взаимосвязи двух процессов: коллективизации и индустриализации. До сих пор я по этому вопросу имела один раз выступление. До сих пор мы как работаем? Вопрос индустриализации изучается одной группой ученых, вопрос коллективизации - другой. И тут у нас стоит стена, на которую мы наталкиваемся. Видимо, это два взаимосвязанных процесса требуют, чтобы их изучали в органической связи, потому что здесь очень много вопросов возникает: проблема капиталовложений, ускоренного роста сельскохозяйственного машиностроения, целый ряд вопросов... оправданность самих темпов индустриализации. Если мы говорим о том, чтобы темпы индустриализации были оправданны, то этим самым мы так или иначе ведем за собой вопрос об обеспечении их товарным хлебом. В какой мере здесь был фактор вынужденности, и в какой мере это был волюнтаризм, который проявился не только в сельском хозяйстве, но и в темпах развития промышленности. Отдельно и абстрагированно эти вопросы рассматривать нельзя.
Второй вопрос - исследование данного коллектива авторов подводит к тому, что надо продолжать его изучение. Можно было бы говорить о ряде других положений, скажем, в оценке январско-февральских решений или декабрьского решения. Тут очень важно найти правильную меру оценки, ибо борьба с левацкими перегибами была возвращением на позиции январско-февральских решений. И в данном случае оценка этих решений важна с точки зрения того,


275
на какие позиции было возвращение и насколько правильны темпы, взятые январско-февральскими решениями. Здесь также вопрос, который до конца еще не изучен в силу причин, о которых я говорила.
Все, что сказано мною и что сказано было т. Абрамовым, говорит о том, что поставленные вопросы ни в коей мере не снимают общего положительного вывода, что рукопись не просто интегрирует то, что было сделано до них. Они на новом уровне наших знаний дают обобщенное решение вопросов - решение, в котором очень нуждается общественность. Это очень важно. И они в то же время ставят читателя историка, научного работника перед рядом новых вопросов, которые нужно исследовать. В этом и есть поступательное развитие нашей исторической науки. И именно потому, что книга действительно является результатом подлинно научного решения и написана авторами с партийных позиций, ее нужно обязательно опубликовать.
Д. А. Коваленко
У меня не будет такого длительного выступления, как у наших уважаемых первых двух ораторов. Они являются специалистами в этом вопросе, и разбор книги они сделали вполне квалифицированно. Я думаю, что мы можем им быть только благодарными за это. Я вижу свою задачу не только в том, чтобы говорить о положительных сторонах этой книги. Я считаю, что этой работе нужна критика. Кстати сказать, наши журналы выступают по поводу наших книг не очень оперативно.
Меня покорила эта книга с первой главы до последней своим научным подходом к освещению такого сложного, противоречивого, но очень важного периода в истории нашей Родины. И такой важный процесс, как изучение истории коллективизации в Советском Союзе, до сих пор у нас будут познавать по «Краткому курсу», по последнему изданию Истории партии и по различным республиканским изданиям. Но все это так разбросано и так не аргументировано изложено, что было трудно определить, чем объяснялся такой подход ЦК, который выразился в постановлении от 5 января 1930 года. Данилов и его группа впервые обоснованно показали в первой главе доколхозную деревню. И когда мы читаем эту книгу, то приходим к выводу, что руководство государственное и партийное базировалось на глубоком знании того состояния деревни, которое было в начале массовой коллективизации. Уже за это мы должны благодарить авторов этой книги, которая стоит на уровне современных достижений, на уровне достижений нашей исторической науки. Я считаю, что эта книга заслуживает всяческого одобрения и скорейшего выпуска.
У меня есть целый список положительных сторон, но поскольку они были охарактеризованы, я хочу сказать о слабых сторонах этой книги. Я не думаю, что мы должны помогать цензуре. Дело в том, что цензура не считается ни с какими данными науки. (Смех в зале.) Мы в своем кругу можем это сказать. Я думаю, что то, что есть целый ряд неправильных оценок, связано главным образом с тем, что иначе нельзя было писать. Но я думаю, что помимо этого надо сказать о том, что надо преодолеть и эти трудности. Надо убедить нашу цензуру. Там сидят определенные товарищи, которые при определенной работе с ними, политической и воспитательной, смогут разобраться в этих трудностях (смех в зале) прежде всего. Скажем, в оценке трудностей коллективизации обращается внимание авторами на то, что наряду с объективными трудностями, связанными с грандиозностью задачи, с тем, что шла речь о создании новых форм хозяйства,


276
которые затрагивали многомиллионные массы нашей страны, были и трудности субъективные, связанные, в частности, с культом личности Сталина.
Я думаю, что на тот период, когда товарищи писали, они взяли под обстрел идеализацию тезиса о том, что Сталин был «творцом колхозного строя», и они с этой задачей очень хорошо справились. Но куда же девались трудности борьбы с троцкистами и правыми уклонистами, с этими отклонениями от генеральной линии партии? Я бы не сказал, что они этого вопроса не касаются. Они дали очень важный тезис, сформулировали его, но надо сказать, что троцкисты остались позади, поскольку партия больше не касалась этого вопроса. XIV съезд был до начала массовой коллективизации, и борьба с троцкистскими взглядами на крестьянство отошла в этой книге на задний план. Что касается правооппортунистических уклонов от генеральной линии, я должен сказать прямо, что авторы критикуют правый уклон, критикуют Бухарина, Рыкова, Томского. В частности, на 92- и 93-й страницах критикуют противопоставление торговых форм кооперирования производственному кооперированию. Но здесь их положение очень тяжелое. Бухарин после XVI съезда не выступал; произведения Бухарина цензура не разрешает цитировать. Что же делают наши авторы? Они цитируют его по выступлениям делегатов на XVI партийной конференции. Я думаю, что все-таки это нужно делать по первоисточникам. А если цензура не разрешает, давайте не будем этим заниматься.
Но разрешите спросить, как же мы покажем ту правду, к которой нас призывает ЦК? Я был в Киеве на совещании историков. Тов. Шелест, когда принимал нас, говорил, что «мы обеспокоены состоянием исторической науки и просим вас писать правду». Но как же мы будем писать правду, когда мы цитируем эти выступления из третьих рук. Поэтому пора поставить вопрос: раз мы подходим научно, надо написать, как было.
Или другая сторона, также связанная с оценкой. В числе критиков правого уклона фигурирует А. И. Микоян. Он фигурирует еще в V главе, где он дает оценку поворота среднего крестьянства и т. д. Я подумал: при всем нашем уважении к Микояну, нельзя делать из него основного теоретика по колхозному движению. Кроме того, есть большая речь Сталина на апрельском Пленуме ЦК партии 1929 года, где разбираются ошибки, связанные с правым уклоном. Почему же нельзя об этом сказать? Я думаю, это неправильно. И нужно сказать, что Сталин в такой-то речи правильно критиковал такие настроения. Но вместе с тем в речах Сталина об аграрной политике обосновывалась необходимость форсировать темпы коллективизации, т. е. настала пора объективно сказать и о Сталине. Два года тому назад, когда я привел ленинскую цитату об оценке Лениным Сталина, я получил целый ряд шишек в связи с тем, что я хочу Сталина реабилитировать. Зачем же тогда писать исторические книги? Все-таки степень объективности должна быть соблюдена. И при всем уважении к ныне здравствующим политическим деятелям, нельзя зачеркивать то, что было им сделано. Здесь говорили, что книга убеждает нас, что были и положительные, и отрицательные стороны. Но тогда мы должны показать и то положительное, что было сделано Сталиным. Полностью зачеркнуть Сталина в вопросе о коллективизации не удастся.
Я просмотрел очень внимательно все 50 листов и обратил внимание на вычеркивание определенных мест. Это, конечно, дело научной совести авторов. Но кое-где они перестарались, опять-таки в угоду цензуре. На страницах 714 и 715


277
они вычеркнули письмо крестьян в ЦК, и совершенно напрасно, потому что крестьяне, освещая в своем письме тяжелое положение в деревне, вовсе не выступают против коллективизации. Мне кажется, что это письмо как раз укрепляет в том, что коллективизация была необходима и что крестьянство прекрасно понимало и ее необходимость, и даже те трудности и перегибы, которые были в то время. Поэтому не стоит нам, ударяясь в такую конъюнктуру, вычеркивать эти исторические источники. Это было опубликовано в выступлении Шолохова и в выступлении Хрущева в прошлом. Так что эти письма звучат даже сильнее, чем те, которые были опубликованы в свое время в выступлении Шолохова.
Я за то, чтобы книгу издать.
тов. Ваганов
Товарищи! То, что Институт истории задумал серьезную капитальную работу по истории коллективизации, заслуживает одобрения.
(И. Б. Берхин: От какой Вы организации?  )
Мое положение сейчас не совсем ясно - то, что я выступаю в этой роли на научной дискуссии. Я работаю в другом административном органе.
Тут было высказано единодушное мнение такое, что та работа, которая проводилась в Институте, бесспорно заслуживает всяческого одобрения. Наш советский читатель ждет эту книгу, серьезную монографию. Хотя у нас были и есть монографии, но работы более крупного плана, чем та, которая задумана... не было. Я не берусь судить о книге в целом, я не ознакомился с ней и поэтому оценить данную работу не смогу. Я только смогу остановиться конкретно на некоторых главах этой книги, т. е. главах семи, до XVI съезда партии. Бесспорны положительные результаты, успех, но о положительных сторонах я не буду говорить. Разрешите перейти к существу дела. Причем я должен оговориться... Выступить на заседании Ученого совета по всем вопросам, которые могут волновать историков, даже только по одной главе, - времени не хватит. Тут значительно больше надо времени для обсуждения по отдельным главам, если говорить о конкретном подходе к конкретным явлениям жизни и деятельности партии в этот период. Поэтому начну с некоторых вопросов, которые освещены в пятой главе.
Вопрос о работе комиссии Политбюро ЦК, созданной по решению Политбюро 5 декабря 1929 года. Бесспорное достоинство книги в том, что здесь обстоятельно, глубоко и серьезно дается характеристика работы этой комиссии. Но тот, кто внимательно прочел и кто хотя бы немного знаком с работой этой комиссии, тот не может с этим согласиться, с тем, как интерпретируется материал этой комиссии в соотношении с решением ЦК партии, которое было принято 5 января. Если Вы внимательно прочтете и посмотрите, то Вы увидите, вольно или невольно, хочется этого автору или нет, это другой вопрос, но одна линия в работе комиссии и другая линия в работе Политбюро, т. е. ЦК.
Историк мог бы сказать, что это не взаимно исключающие... Но по крайней мере и не совпадающие между собой понятия в вопросе о темпах и в вопросе о связи коллективизации с производством и т. д.
Как же обстоит дело на самом деле? А дело обстоит вот как. Возьмите вопрос о темпах. В этом же документе указывается, что Крым и Нижняя Волга - после 1930 года; Средняя Волга, Татария и Дагестан - весной 1931 года; степные районы - осенью 1931 года и т. д. И так перечисляются все районы Советского Союза. И кончается это дело 1933 годом... Авторы приводят много рассуждений


278
на тему, что комиссия предлагала одно, а в решении Политбюро - другое. Возьмите решение Политбюро и вы увидите, что зерновые районы... совпадают такие районы, как Северный Кавказ, Средняя и Нижняя Волга, - то же самое.
Богденко: Вы имеете в виду второй вариант документа, который был переработан после указания Сталина?
Но, во-первых, это принципиальные положения, совпадающие. И если мы найдем какую-то разницу, это не решает существа дела по вопросам, связанным с этими республиками, мы это дело немного упрощаем. Я не буду доказывать. Взяли ведущие зерновые районы, - это ясно, - и в этом вопросе нет расхождений. Проект комиссии говорил о завершении коллективизации в течение пятилетки, так это сформулировано в решении от 5 января 1930 года. Сказано, что в проекте комиссии есть указание, что коллективизация должна проводиться с учетом производства. И на 371-й странице это говорится. А через три страницы товарищи приводят цитату из постановления от 5 января 1930 г., где почти теми же словами сказано, что колхозное движение надо рассматривать в связи с производством, с повышением площадей и с урожайностью. Таким образом, я хочу, чтобы авторы учли, чтобы не было такого субъективного навязывания мыслей. Создается впечатление, что решение от 5 января 1930 г. не есть результат работы комиссии или что, по крайней мере, они не идентичны. Конечно, в общем и целом они не совпадают. Но я утверждаю, что основную суть решения от 5 января 1930 г. составляет работа комиссии. И было бы достоинством этой работы это показать, чтобы это было дано правильно и достаточно объективно. Ошибки и недостатки отдельных лиц были. Но об этом нужно сказать прямо и точно, а не ограничиться одной фразой.
В этой связи я скажу об оценке в целом постановления от 5 января, которое дается в этой книге. Если Вы посмотрите внимательно, то увидите, что критический дух отношения к этому постановлению преобладает над тем, чтобы правильно и серьезно раскрыть это решение. Я говорил об этом, о связи с производством тоже говорил. На четырех-пяти страницах тут приводится записка Рыскулова. Я понимаю желание авторов это показать, но зачем на четырех-пяти страницах излагать содержание записки Рыскулова и в то же самое время проводить такую линию, что Сталин вроде разделял эту линию или она совпадала с позицией Сталина и поэтому получила отражение в решении от 5 января.
На самом деле это не так. Нельзя превозносить неправильные тенденции Рыскулова.
(В. П. Данилов: Мы его критикуем.  )
Превозносить в том смысле, что 4-5 страниц в книге этому отвести! Прорабатывать, разбирать записку Рыскулова, которая, вообще говоря, решающего значения не имеет. Вы это приводите для того, чтобы сказать, что это отразилось в решении от 5 января. Хотелось бы этого избежать!
То же самое и по вопросу о толковании перехода колхозов к коммуне. Основная форма проведения коллективизации - сельскохозяйственные артели, и в решении от 5 января тоже сельскохозяйственные артели. Но авторы не раскрывают, почему сельскохозяйственные артели явились той искомой формой, которая нужна. Они цитируют постановление в той части, где говорится в будущем перейти обязательно в коммуны. Я не берусь судить об этом потому, что это специальный вопрос, но я хочу, чтобы товарищи поняли, что главное внимание


279
надо акцентировать не на этом, а на идеях, которые были необходимы при проведении коллективизации.
У меня очень мало времени, но оценку решения я зачитаю: «Однако несмотря на существенное ухудшение формулировок по некоторым вопросам, постановление ЦК от 5 января имело крупное значение». Вот вывод об оценке решения от 5 января 1930 года.
Я бы, например, сказал, что нужно объективно, без всяких субъективных воззрений взвесить все «за» и «против» и сказать, в чем слабость. Если бы девять человек прочли те документы, которые дали авторы, то не у всех сложилось бы такое мнение об оценке документа и соответственно об оценке характера колхозного движения в январе-феврале 1930 года, т. е. в сущности о той практической работе партии, которая началась после постановления от 5 января 1930 года.
Тут тов. Данилов пользовался методом соотношения позитивного и отрицательного. Пользуясь этой же методикой, я должен сказать, что во втором разделе шестой главы как раз наоборот. Там 17 страниц, и все 17 страниц посвящены одному - описанию неправильно принятых решений отдельными обкомами партии, неправильным действиям отдельных партийных организаций, т. е. перегибам, административным мерам. На 17 страницах во всех вариантах это расписывается. Что же касается позитивной работы партии в области коллективизации в январе-феврале, то дается всего лишь вот этот абзац. Я его зачту, это страница 415: «...  и в период наибольшего распространения ошибок и перегибов... значительная часть колхозов возникла на здоровой основе в результате добровольного объединения крестьян». Все! Больше Вы ничего не найдете!
Я обращаюсь к авторам: дать прочитать этот абзац - он уязвим во всех отношениях. Вы сами признаете, что значительная часть колхозов созданы на здоровой основе. Это очень хорошо. Но почему вы не сочли нужным эту здоровую тенденцию также раскрыть наряду с раскрытием перегибов и недостатков? И дело даже не в арифметическом соотношении отрицательного и положительного, а дело в том, что нужно брать явления в совокупности. Здесь товарищи говорили, что надо писать то, что было. Так давайте напишем то, что было, а не так, чтобы на первый план выдвигать такие документы, которые характеризуют только перегибы и насилие.
(С места: А что тогда преобладало?  )
Я не изучал в деталях. Но сами авторы признали, что значительная часть колхозов создана на здоровой основе. Будьте любезны, расскажите об этом. И расскажите, как перегибы начали исправляться в апреле 1930 года и как в январе и феврале наряду с перегибами, которые имели место, была и здоровая основа. И решения XVI съезда партии определяют позицию в этом отношении.
И немного о причинах перегибов. Действительно, в исторической науке у нас раньше писали так, что начало массовых перегибов относится к концу февраля - началу марта, что в этом была вина местных работников и т. д. Затем мы более серьезно, по-научному начали подходить к изучению этих явлений. И сейчас сложилось так, что в январе и феврале действительно имели место перегибы. И встает вопрос об оценке этих перегибов, размерах их, глубине и т. д. Это специальный вопрос - не только моего субъективного отношения; это вопрос, который требует серьезного изучения на основе документов и материалов партийных организаций, которые дают возможность составить правильное и безошибочное суждение по этому вопросу. Если судить по изложению в книге,


280
можно сказать, что начало массовых перегибов относится к концу ноября. В декабре, январе и феврале они захлестнули, по существу, всю позитивную деятельность партии. Так что сейчас, по данному тексту, виноват в этом Сталин. Все сводится примерно к этому.
Нельзя бросаться из крайности в крайность. Мы призываем друг друга объективно и правильно освещать события. Но здесь дается не совсем точное и иногда искаженное представление по этому вопросу. Когда начали бороться с перегибами? Тому, кто этим интересуется, кто внимательно следил и знает, это просто сделать. Тов. Абрамов сказал, что до марта не было никакой борьбы с перегибами. Возьмите решение ноябрьского Пленума 1929 года. У меня, к сожалению, нет времени, но я мог бы зачитать тезис, который предупреждает парторганизации от формально-бюрократического отношения к колхозному движению. Можно подойти к истолкованию этого тезиса таким образом, что это ноябрьские указания ЦК партии в отношении борьбы против искривления политики партии в колхозном движении, можно привести и решение от 5 января. Но авторы другие пункты цитируют на полстраницы, а этот пункт, имеющий важное значение, они дают только в двух-трех словах. Что же касается интерпретации этого пункта, то об этом тоже можно было бы сказать. Особенно по вопросам, связанным с тем, что нам на основе документов все-таки следует держаться более правильного объективного изложения этого материала.
Первое. Авторы приводят передовую газеты «Правда» и указывают, что в номере от 3 февраля говорится: «Последняя наметка коллективизации - 75 тысяч бедняцко-середняцких хозяйств в течение 1930-1931 гг. не является максимальной». Тут говорится о нажиме на местах и т. д. Хорошо, само постановление от 5 января на какой район ориентирует? В 1930-1931 гг. речь идет о зерновых районах, освещается ход коллективизации зимой 1930 года. Но почему-то авторы предпочли освещать скопом. «Перемешались кони, люди» и т. д. Поэтому перегибы есть или их нет? Цельного представления о ходе коллективизации, как это задумано в решении от 5 января и как это было на практике, нет. Это противоречит решению? Конечно, нет.
Дальше на странице 414 говорится - перегибы, действия Сталина. «Особо серьезное беспокойство... некоторых местных партийных организаций, в докладах и письмах ЦК. Они с тревогой сообщают о тяжелой обстановке, сложившейся в деревне». В частности, приводится записка Варейкиса, в которой он поставил вопрос, что надо вести борьбу с перегибами. Авторы, вероятно, читали эту записку. Я тоже ее читал. Эта записка на 18-20 страницах, доклад о ходе коллективизации сельского хозяйства в Центрально-Черноземной области, в которой Варейкис претендует не на роль сигнализатора, а на роль партийного работника, который обобщает опыт и практическую работу по коллективизации в ЦЧО. В этой докладной записке он прямо ставит вопрос, что надо было бы серьезно обсуждать опыт, который сложился. В конце он указывает на отдельные факты искривлений, которые имеют место в ЦЧО. Противоречия тут следующие. Первое, ЦЧО - это область, где больше, чем где-нибудь, проявились искривления политики партии. Мы здесь приводим некоторые сигналы, в которых выступаем как борцы против этих искривлений. Нет логики. Доклад не эту цель преследовал. Второе. Сообщается факт в отношении докладной записки Баумана, причем берется только та часть, в которой говорится об административных мерах в отношении крестьянства. Это есть, но он написал в связи


281
с тем, что в Петелинском районе даже имели место выступления в отдельных деревнях крестьян. А несколько страниц спустя мы по всем швам критикуем Московскую область как промышленную, которая допустила серьезные ошибки в искривлении политики партии. Здесь же опять-таки мы показываем его как инициатора борьбы с искривлениями. Более того, всем известно выступление Баумана в январе 1930 года, который предложил вместе с кулаками ликвидировать и городскую буржуазию. Его поправили. Следовательно, если посмотреть с этой позиции, вы убедитесь совершенно ясно, что здесь не все так, как товарищи стараются это показать.
Здесь говорили о роли личности и т. д. Здесь вопрос, конечно, очень сложный. Мне представляется, что его нужно более серьезно и обстоятельно изучить. О чем идет речь? Укажу некоторые документы, чтобы было ясно. Числа 28- 29 декабря в Средней Азии секретарь Среднеазиатского бюро ЦК Зеленский шлет сообщение в ЦК о том, что они настроены провести [коллективизацию] быстрее. 10 января дается ответ ЦК, подписанный Сталиным и Молотовым, где резко предупреждается, что перенесение сроков невозможно. Директива, также совершенно четкая и ясная, говорит о позиции ЦК - о борьбе с перегибами. И не видеть в этом элементов борьбы с перегибами нельзя. Это также подписано Сталиным. С января по 10 февраля даются телеграммы из ЦК, предупреждающие местные партийные организации от искривлений и перегибов. К этим документам, конечно, нужно отнестись со всей серьезностью и показать, боролся ЦК или не боролся.
Говорится о совещании 11 февраля 1930 г. Во-первых, сама оценка этого постановления неполная, не охватывающая того, что это действительно программа развертывания коллективизации сельского хозяйства в национальных районах. Можно перечислить все основные разделы этого документа. Ведь это было принято ЦК 4 февраля, чтобы провести совещание представителей национальных районов и определить важнейшие пути развития коллективизации в национальных районах. Речь идет об объединении в сельскохозяйственные артели, а также о том, что нужно подходить дифференцированно к этим республикам и районам, о связи проведения коллективизации с производством и т. д. И это надо показать не только с точки зрения того, что это одна из мер борьбы ЦК с извращениями и перегибами, но это программа проведения коллективизации сельского хозяйства в национальных районах.
Также о совещании от 21 февраля 1930 г., о котором недостаточно четко сказано, как о совещании представителей незерновых районов.
(Богденко: Разве это совещание состоялось?  )
Состоялось 21 февраля. Есть стенограмма. Это совещание слилось с комиссией Сырцова. Постановление этого совещания не было принято только потому, что 24-25 февраля поступили материалы об искривлениях партийной линии и совсем в другом плане рассматривались эти вопросы. Совещание есть, там выступления Жданова, Бергаминова, есть стенограмма.
(С места: Это 23-24).
Это деталь. И в этом проекте постановления указаны основные пути проведения коллективизации сельского хозяйства в незерновых районах. Никто не ставил задачей - немедленно.
(В. П. Данилов: А разве мы так пишем?  )


282
Мы говорим о конкретном освещении материала. Ваше внимание хотелось бы привлечь к тому, чтобы этот материал также обстоятельно был изучен и показан.
И последнее. Я немного затянул свое выступление, пусть меня товарищи простят, но я хотел бы высказать следующее. Конечно, может быть, это мое субъективное мнение, но получается так, особенно с разделом, где речь идет о начале борьбы с искривлениями: одни члены Политбюро - активные борцы с искривлениями, другие члены Политбюро - Сталин, Молотов, Каганович только тем занимались, что форсировали этот процесс. Если так посмотреть, то идет противопоставление одних членов Политбюро другим его членам. А было это в действительности? Нет, не было. Никто не может доказать, что это было. Дальше, противопоставления одной личности ЦК или Политбюро тоже не было. Не так было дело, если судить по документам, причем судить непосредственно: вот документы, вот материал.
Вы говорите о комиссии, которую возглавлял Сырцов. Здесь тоже стенограмма, Вы, очевидно, ее читали. А там сказано, что Калинин и Орджоникидзе, вернувшись один из ЦЧО, другой с Украины, информировали ЦК и поставили вопрос о борьбе с искривлениями линии партии в колхозном строительстве. На самом деле ездили не только Калинин и Орджоникидзе, а ездили Яковлев, Каганович. Имеется и стенограмма.
(С места: Читали.  )
Там даже, между прочим, приводятся слова Калинина, что на местах не видно, что там ломают, гнут и т. д. Аналогичные выступления Яковлева, Кагановича и  т. д.
Я не знаю, как Вы считаете, но я вспоминаю, что в ЦЧО ездил Микоян. Это опять-таки та область, в которой имело место действительно более широкое распространение перегибов. Я далек от того, чтобы обвинять его в этих действиях, но я хочу сказать другое: этот материал позволяет видеть, как складывался процесс восприятия, или понимания, того размаха, который приняли перегибы, что это не такое было простое дело, как все рисуют, - что все было так гладко. Информация посылалась всем членам Бюро ЦК, ЦКК и даже отдельным членам ЦК. Следовательно, здесь не так просто и не так схематично, как мы иногда представляем себе. Борьба ЦК с перегибами - это явление не только московского масштаба. Надо разобраться.
Я не берусь судить по всем этим вопросам. Хочу только сказать одно: есть много материалов, в которых особенно трудно и сложно разобраться. Но мне представляется дело таким образом: давайте коллективно, вместе работать. Если мы поступим таким образом, то более правильно подойдем к освещению вопросов, которые представлены в макете книги, но которые не нашли еще такого полного, исчерпывающего и правильного освещения.
А.  	П. Дрикер
Я эту работу знаю хорошо, потому что участвовал в обсуждениях каждой ее главы, в обсуждении работы в целом и теперь опять ее перечитал. Чтобы не задерживать излишне внимание аудитории, хочу сказать, что я вполне согласен с выступлением т. Селунской. Поэтому я об оценках, данных ею, не буду говорить, потому что вы их слышали. Хочу сказать об одном вопросе и на нем сосредоточить внимание. Хочу сказать, что эта работа, несмотря на то что она составлена четырьмя авторами, является подлинной монографией, - монографией, которая


283
дает характеристику развития коллективизации с 1927 по 1932 г. и которая основана на единстве концепций и характера изложения. Единство концепций - это, по-моему, основное достоинство книги, в которой сделана плодотворная попытка восстановить историческую правду о колхозном строительстве. Изложение полемически заострено как против какого бы то ни было нигилизма, так и против догматического подхода, сложившегося в условиях культа личности.
При оценке всех этапов коллективизации авторский коллектив неизменно исходит из единственного и безошибочного критерия - ленинской теории. Поэтому правильно, на мой взгляд, что основным содержанием Введения является изложение ленинского кооперативного плана и подчеркивание: «Весь следующий опыт неопровержимо доказал, что малейшее отступление от этого принципа влечет за собой самые гибельные последствия». С этим связана важнейшая закономерность коллективизации, которую можно сформулировать так: осуществление коллективизации как сознательное, добровольное дело масс обусловливает ее успех. Администрирование в ее осуществлении всегда приводит к неудачам и провалам. Эта закономерность сейчас прослеживается во всех без исключения архивных документах. Сам характер аргументации и изложения показал эту закономерность. Выявлена совершенная противопоказанность коллективизации какого бы то ни было администрирования. Дана оценка итогов каждого этапа в свете ленинского кооперативного плана и высказываний Ленина.
Принципиально важно, к тому же, как здесь уже говорили, что это доказывается не только на материале центральных районов, но и всего Советского Союза, в том числе республик Советского Востока с учетом их своеобразия. Такая последовательность во всей книге, каждой ее главе является, бесспорно, достижением авторского коллектива, который не только поставил задачу преодоления догматических традиций и восстановления исторической правды колхозного движения, но и сумел в значительной мере осуществить эту задачу.
Соглашаясь с этой концепцией, я хочу сделать три замечания, связанные с внесением, как мне кажется, большей четкости в эту концепцию. Первое замечание касается вопроса об определении итогов сплошной коллективизации, как революции в сельском хозяйстве. С этого определения книга начинается, им же она заканчивается в последней, 12-й главе книги. Во Введении приводятся выдержки из Программы КПСС. «Переход советской деревни к крупному социалистическому хозяйству означал великую революцию в экономическом отношении, во всем укладе жизни крестьянства». В 12-й главе говорится: «Великая социалистическая революция, коренным образом изменившая жизнь крестьян, достигла решающих побед в конце пятилетки, но еще не...  »
Итоги победы колхозного строя характеризуются как революция. Это правильно. Можем ли мы, однако, пройти мимо известной формулировки Сталина из Краткого курса истории ВКП(б), где говорится: «Своеобразие  этой революции состоит в том, что она была произведена сверху по инициативе государственной власти при прямой поддержке снизу со стороны миллионных масс крестьянства, боровшихся против кулацкой кабалы за колхозную жизнь». Сохраняет ли эта характеристика революции сверху по инициативе государственной власти свою силу? Все изложение книги характеризует колхозное движение, как революционное творчество масс, поддерживаемое, направляемое, руководимое Коммунистической партией.


284
Имеются ли противоречия между всеми этими материалами и формулировками: революция сверху по инициативе государственной власти? Можно, конечно, по-разному отвечать на этот вопрос. Может быть, в этой формулировке Краткого курса следует видеть теоретическое оправдание задним числом того администрирования, которое было связано с культом личности? Не дает ли эта формулировка - «революция сверху» - пищу для тех, кто изображает колхозное движение не как движение масс, а как насаждаемое сверху государственным аппаратом? Можно по-разному ответить на этот вопрос, но нельзя не отвечать на него. Это вопрос не о словах и названиях. Это такой принципиальный вопрос, на мой взгляд, носящий догматический характер, мимо которого мы не должны проходить и не должен проходить авторский коллектив работы, которая преодолела так много догматических положений.
Второе положение касается соотношения между индустриализацией и коллективизацией. В работах, выходящих до XX съезда, по-моему, догматически подчеркивалась лишь одна сторона: невозможность проводить индустриализацию вне коллективизации. Получалось, что во имя индустриализации, в ее интересах крестьяне должны идти в колхозы. Между тем Ленин всегда говорил о смычке интересов с крестьянством, требовал тщательно учитывать интересы крестьян. Следуя этим указаниям, партия помогла трудовому крестьянству осознать необходимость и выгодность для него крупного артельного хозяйства, как единственного пути выхода из нищеты, и заинтересовывая мощной машинной техникой как главным средством создания крупного коллективного хозяйства. Так интерес крестьянства к коллективизации вызывал его заинтересованность в индустриализации.
Здесь материал это положение иллюстрирует и подтверждает. В книге правильно обосновывается положение о невозможности социалистической индустриализации без коллективизации. Но представляется целесообразным это дополнить именно в общих формулировках подчеркиванием второй стороны - необходимости индустриализации для коллективизации. Т. е. сформулировать, как в этом отношении смыкаются интересы крестьянства и социалистического государства, - тем более что материала в этой книге вполне достаточно. И мое замечание касается лишь обобщения его в основных характеристиках.
Третье замечание касается обобщающих характеристик существа извращений и ошибок в колхозном строительстве. В книге достаточно убедительно показано, что источником этих извращений явилось администрирование, - администрирование во многих вопросах, в частности, в темпах коллективизации, в проведении хлебозаготовок и т. д., проявляемое в то время. В главе 7-й правильно отмечается, что культ личности нашел свое выражение в том, что при применении судебных мер к загибщикам карались исключительно низовые работники. Все это правильно. И именно потому, что это правильно, хотелось бы поставить вопрос о большей четкости обобщающих формулировок.
На 503-й странице приводится чрезвычайно важная выдержка из резолюции XVI съезда партии, говорящая о том, что коллективизация возможна лишь при соблюдении марксистско-ленинских принципов колхозного движения, отступление от которых является тягчайшим преступлением против диктатуры пролетариата. Очень хорошо сказано и правильно, что эта выдержка приведена, но в чем состоит суть этого отступления от этого принципа? Отступления, которое квалифицируется, как «тягчайшее преступление против диктатуры пролетариа¬


285
та?  » Об этом точно и четко говорится в другой резолюции XVI съезда, которая, к сожалению, не приведена в работе.
Порицая установку на подхлестывание коллективизации, резолюция в связи с подобной обстановкой констатирует: «Ленинская политика по отношению к середняку стала подменяться насквозь враждебной ленинизму политикой административного принуждения». Это глубоко верный и крайне ответственный период.
Партийный съезд в разгаре событий устанавливает, что речь идет не об отдельных эпизодических недостатках и ошибках, а о том, что при проведении сплошной коллективизации столкнулись две политики: одна политика ленинская, исходящая из ленинского кооперативного плана, из признания необходимости убеждения, самодеятельности масс, добровольности, и другая политика - антиленинская, которая состоит в административном принуждении.
Тут возникает вопрос: кто был представителем этой антиленинской установки? До решений XX и XXII съездов на этот вопрос вслед за Сталиным отвечали областные и местные организации. Сейчас мы знаем, что это не так. Это доказано советской исторической наукой, развивавшейся после XX съезда и, в частности, авторским коллективом разбираемой книги. Об этом мы читаем, как здесь сегодня говорили, во втором издании Истории КПСС, что Сталин пренебрег указаниями Энгельса о недопустимости чрезмерной торопливости, и на местные советские и партийные организации осуществлялся нажим, и делается вывод, что нежелание Сталина прислушаться к разумным предложениям местных партийных работников явилось источником многих ошибок в начале массового колхозного движения со стороны некоторых представителей, которые правильно характеризуются, как антиленинские со стороны Сталина и тех, кто его поддерживал. Такова логика фактов. Но не только в начале коллективизации, а в течение всего периода проведения сплошной коллективизации. В политике, проводимой ЦК партии, переплетались две тенденции: ленинская и антиленинская, которую точнее следует назвать - сталинская. И в этом отношении правы товарищи, которые говорят о Сталине;...  которая определена XVI партсъездом как насквозь враждебная ленинизму политика административного принуждения.
(С места: Надо сказать, кто основной автор, кому это принадлежит.  )
Здесь дело не в именах, не в фамилиях и даже не в Сталине, а дело в сути. А суть заключается вот в чем: административное принуждение или добровольность и убеждение. Вот так надо, по-моему, раскрывать процессы, происходившие в стране в период коллективизации. Ошибки вытекали из административного принуждения. Правильная партийная ленинская линия - добровольность и убеждение. Когда мы выставляем Сталина, Молотова, Микояна или Хрущева раньше, а теперь не Хрущева, это не есть историческая правда. А историческая правда заключается в том, что отступление от ленинизма - вот это было характерно, против этого боролись. Это были действительно две политики, как это охарактеризовано в резолюции XVI съезда. И здесь все время побеждала линия ленинского кооперативного плана, потому что она есть правильная линия. Но борьба эта шла, и не говорить об этом, мне кажется, неверно.
Здесь много говорили о постановлении ЦК от 5 января 1930 г. В обсуждаемой книге отмечается, что в результате исправлений и изменений, внесенных


286
Сталиным в первоначальный проект постановления, многие важнейшие вопросы остались без ответа, что повлекло за собой выводы на местах.
Изучение истории коллективизации в Средней Азии выявляет, что происходившие в начале 30-х годов недопустимое насильственное форсирование коллективизации, извращения, мешавшие нормально развивавшемуся до того колхозному движению, были устранены. Но недоговоренность постановления от 5 января 1930 г., когда артель определялась, как переходная ступень к коммуне, и не указывалось, что в таких республиках, как Среднеазиатские, это должно быть иначе, когда говорилось о коллективизации большинства крестьян и не говорилось, в какие сроки должна проходить коллективизация в Средней Азии, - также имели свои последствия.
Так можно ли ограничиваться только общей положительной оценкой? Ни в коем случае, ибо это будет нарушением исторической правды. А правда состоит в том, что в этом постановлении ЦК скрещивались две тенденции: ленинская, выразившаяся в учете конкретных условий при проведении коллективизации, и сталинская, выразившаяся в умолчании важнейших сторон колхозного строительства, направленная на явное его подхлестывание. Такая противоречивость указания ЦК отразилась и на коллективизации 1930 года. Ленинская позиция вела ее вперед, сталинская вела к ликвидации с трудом выправленных ленинских положений. Это говорит о том, что столкновение двух тенденций характеризует руководство колхозным движением, а отсюда его зигзагообразное и противоречивое развитие. Это должно быть правильно отражено в общих положениях.
Отдельные частные замечания я передам авторам. Общий вывод может быть, на мой взгляд, один: книга очень нужна всем историкам советского общества. Ее с нетерпением ждут на местах. Я знаю, что сейчас готовятся «Очерки по истории коллективизации» в Таджикистане и в ряде других республик, где подходят к изучению этих вопросов. И такая книга, где с таким большим трудом и умением проанализированы многие документы и материалы, конечно, очень нужна в республиках.
Книга вполне готова к публикации. А замечания, которые к ней предъявлялись, могут быть учтены и выправлены в процессе верстки. Книгу нужно издать. Это будет очень полезно.
С места
Мы все слушаем за. Это основательно и, очевидно, справедливо, но тех, кто выступает против, - мы не слышали. Пусть издательство скажет о принципиальных разногласиях.
Председатель
Издательство сегодня не участвует в дискуссии.
Слово имеет тов. Поляков Ю. А.
Ю. А. Поляков
Товарищи! Бумага есть бумага, и поэтому издательство требовало обсуждения. Оно состоялось. Авторы требовали обсуждения - оно состоялось. Если бы издательство дало свои разъяснения конкретные, было бы больше почвы для разговоров, а наша задача - деловая: книга должна выходить, она давно находится в издательстве, обсудить и дать свои замечания, чтобы авторы исправили недостатки.


287
Я считаю, что книга в общем хорошая. Я читал ее зимой, тогда же об этом говорил, несмотря на то что зимой там имелись весьма серьезные (я позволю себе сказать грубо) ошибки, о которых я скажу. Тогда же зимой, в декабре или январе, речь шла о том, чтобы исправить те недостатки или ошибки и скорее печатать. Такое же мнение у меня сложилось и сейчас после прочтения этого варианта. Действительно, в книге собран материал значительный, интересный, в значительной мере свежий. В книге чувствуется стремление к спокойному объективному исследованию. Это очень приятно констатировать, ибо наши авторы, которые здесь участвуют, выросли на наших глазах в Институте, и мы можем утверждать, что у нас создался очень квалифицированный коллектив аграрников, который сейчас уже приобрел союзную известность.
Я хочу заверить, что сейчас стою за то, что книгу надо выпускать, и возможно быстрее. То обсуждение, которое у нас сейчас проходит, это подтверждает. В этой связи, чтобы не было других толкований, я хочу подчеркнуть, что я никогда не выступал против книги, против ее обсуждения или против ее выпуска. Я хочу подчеркнуть, что Институт в целом, Отдел истории советского общества не меньше, а, может быть, больше, чем авторский коллектив, заинтересован в выходе этой книги в свет. Я выступаю резко, и, если понадобится, выступлю также резко и впредь против попытки создать нездоровый ажиотаж вокруг книги, что всегда вредит авторам, книге и вредит делу. Во-вторых, - против попыток переложить ответственность за задержку в выпуске этой книги на кого-то другого, а не на тех, кто действительно виноват.
Вместе с тем сегодняшнее обсуждение, на которое собралось столько народа и потрачено уже много времени, - все это, конечно, грустно для нас. Книга пробыла два года в издательстве. Мы ее рекомендовали два года тому назад и сейчас, когда книга уже должна была бы стоять на полках, мы снова обсуждаем книгу и даем авторам новые рекомендации. Выступавшие товарищи, положительно оценивая книгу, сделали ряд замечаний и, как всегда, среди замечаний были такие общие пожелания, которые можно высказать применительно к любой книге, а есть и такие соображения, которые нужно обязательно учитывать. Здесь вина и издательства в известной мере, о чем я еще скажу.
Но, поскольку мы собрались для делового обсуждения, чтобы высказать свои замечания, которые должны помочь авторам, я выскажу несколько соображений по тексту. Я, естественно, не буду говорить о частных замечаниях. Их у меня довольно много, поскольку в тексте и сейчас имеется ряд небрежностей и неточностей. Много штампов. Например, слово «небывалый» повторяется десятки раз. Вообще, это верно: - все, что у нас совершалось с октября 1917 года, - все это небывало. Но от того, что мы много раз это слово повторим, убедительность не увеличится. Или фактические неточности - например, что поход против кулачества начался с осени 1917 года. Часть сносок даны на 4-е издание, часть на 5-е. Это, конечно, нужно выправить. Но все это - мелочи, и я о них говорить не буду. Остановлюсь лишь на нескольких вещах, которые имеют, с моей точки зрения, принципиальное значение.
Мне кажется, что авторы должны были бы дать более основательный историографический обзор не с точки зрения перечисления всех книг, которые были, - не в этом дело. Дело в том, что мне кажется, что подход авторов односторонний. На первой странице говорится, что трудности исследования многократно усугублены той традицией, которая сложилась в годы культа Сталина и


288
еще продолжает довлеть в историографии. Я не говорю о том, что нельзя писать «в годы культа», - нужно говорить о влиянии культа и его вреде. Но периода культа у нас не было, и эта формулировка неправильная. Но почему я вообще спорю с этой формулировкой? Здесь историография дается одним мазком, - мазком отрицательным. Здесь говорится только о традиции, которая сложилась и которая продолжает довлеть в нашей историографии. Мы знаем, как много ошибок и извращений было допущено в литературе 30-х - 40-х - начала 50-х годов. Товарищам это достаточно хорошо известно. Но вместе с тем я думаю, что мы стали бы на неправильный путь, полностью отрицая и известные достижения. Может быть, слово «достижения» - это не то слово, я не хочу цепляться за это слово. Но важен факт, что литература по истории коллективизации - с ошибками и извращениями, но существовала. Там накапливается материал, и о многом писалось. Т. е. иными словами, мне бы хотелось, чтобы историографическая оценка (не подобная, не нужно этого), но была бы дана; было бы сказано об основных ошибках, которые были даже в литературе, и в то же время было сказано, что историками в начале 40-х-50-х гг. было сделано. Мне кажется, что такой подход, когда мы говорим о какой-то традиции, которая сложилась и которая продолжает довлеть, - не нужен для такой книги, для такого серьезного и глубокого исследования. Можно это сделать более спокойно, объективно.
Мне кажется, что нужно дать гораздо основательнее (опять-таки речь идет не об объеме) международную обстановку. Мне кажется, что она дана здесь бедно и примитивно. Речь идет не о формальных требованиях: вот мы пишем какую-то книгу и там должны быть все компоненты истории советского общества - культура, международная обстановка и т. д. Совершенно ясно, какое значение имела международная обстановка для решения вопроса о темпах коллективизации и многих других вопросов. Здесь это дано формально: перечисляются налет, убийство Войкова. Мне кажется, что это надо дать шире и с перспективой, чтобы не формальная была отписка, - вот в каком положении международном находилась наша страна, а чтобы читатель понял, почему международная обстановка диктовала необходимость проведения коллективизации, проведения быстрейшего и скорейшего.
Там еще в конце одной фразой сказано о международной обстановке на странице 778, одним абзацем. Это тоже неубедительно и скорее похоже на формальную отписку. Я думаю, что мало сказать о том, что в «воздухе запахло порохом». Конечно, никто не знал, когда разразится война, но ее приближение чувствовалось, и были симптомы совершенно ясные. Надо сказать о кризисе не одним словом, а сказать серьезно о том, какое это имело влияние на нас, как обострились противоречия и как капиталистические страны искали выхода из кризиса, пытались разрешить свои противоречия за наш счет, - чтобы действительно читатель понял и увидел, почему международная обстановка диктовала необходимость скорейшего проведения коллективизации.
Мне кажется далее, что в такой серьезной книге нельзя так писать о серьезных вещах, как, например, употребляя такое выражение, как «Сталин и Молотов навязали партии решение». Мне думается, что здесь требуется более спокойный разговор в отношении того, в чем это выразилось. Как «навязали?  » Если мы просто начинаем браниться: Сталин и Молотов допустили такие-то ошибки, здесь они поступили не так, здесь они навязали решение, то это читателя не убедит.


289
Я, боже упаси, ни в какой мере не собираюсь защищать Сталина, оправдывать его действия.
(С места: Это и трудно!  )
Но, Алексей Владимирович, какую реплику Вы бросите в ответ на такой вопрос: стоит ли писать о таких вещах такого рода словами, как «навязали партии».
(С места: Об этом я скажу в своем выступлении.  )
Хорошо, значит реплику Вы оставляете для меня, а Ваше выступление еще впереди. Я повторяю, что в такого рода вопросе, давая оценку ошибок Сталина, его неправильных действий, показывая тот вред, который эти действия причинили колхозному движению, нужно не ограничиваться такими словами, как: «диктовал», «навязывал решения» и т. д., а нужно об этом говорить спокойно, объективно и убедительно.
Сейчас я подхожу к вопросу, который мне казался одним из главных, - это о зрелости объективных предпосылок коллективизации. Я не стал бы касаться истории вопроса, но, поскольку ее затронул Виктор Петрович, я хочу об этом сказать. В тексте, который я прочитал зимой, было написано, то объективные предпосылки проведения коллективизации не созрели. Я считал и считаю это большой и грубой ошибкой. Это неверно. Может быть, это заметило и издательство. Кто сказал «а», должен говорить «б». Этот вопрос чрезвычайно серьезный. Раз не созрели объективные предпосылки, значит это не ошибка и не перегиб, а значит (такой вывод напрашивается), что без объективных предпосылок коллективизацию проводить было нельзя. Значит она проводилась неправильно и несвоевременно.
Виктор Петрович здесь говорил о его понимании объективных предпосылок. Это все совершенно верно. Но мы говорим не вообще о предпосылках, а о книге и о ее тексте. И раз в книге было написано, что объективные предпосылки не созрели, - я это считаю ошибкой. Сейчас авторы смягчили формулировку. Правда, текст сейчас достаточно путаный и непонятный, - то ли это совсем вычеркнуто, то ли смягчено.
(Данилов: У вас была эта же верстка!  )
Все это легко проверить. Но поскольку история вопроса была затронута, я также ее коснулся.
Таким образом, той формулировки уже нет, а в этом тексте есть формулировки, что они недостаточно созрели. Но оказывается, что и эту формулировку вычеркнули, что вообще неясно.
Но дело не в этом. Я бы истории вопроса, может быть, совсем не коснулся. Но дело в том, что фактическое изложение подводит к этому выводу. Товарищи хорошо знают, что, когда начинают латать текст, это влечет ряд отрицательных последствий. Вывод о том, что не созрели предпосылки не висел в воздухе, а опирался на определенную систему доказательств. Сейчас этого вывода нет, и раз авторы это вычеркнули, значит они считали неправильной и формулировку, что недостаточно созрели. Но все к этому ведет и получается, что вывода нет, а пути остались. Я предлагаю авторам еще раз посмотреть текст.
(Богденко: Ваше мнение, что они достаточно созрели?  )
Я считаю, что они недостаточно созрели, но я протестую против вывода, что они не созрели.


290
В.  	П. Данилов
Это та же верстка, которую мы тогда читали. И верстка была одна, и формулировка была только одна. А формулировки о том, что они не созрели, не было приведено.
Ю. А. Поляков
Это очень легко проверить. Я повторяю: я не хранил эти документы. Существует экземпляр с той правкой, которая была сделана зимой, и этот экземпляр был представлен. Я прошу сейчас не поднимать этот спор, поскольку он совершенно беспредметен. Я прошу авторов, поскольку они исходили из концепции, что «не созрели предпосылки», сейчас они это вычеркнули, вычеркнули текст о том, что «недостаточно созрели», но в ряде мест об этом говорится, - посмотреть, для того чтобы в книге не было противоречий и концы сходились с концами.
Я хотел бы подробно остановиться на связанном с этим вопросом о роли переходных ступеней. Но мне трудно разобраться, где старый текст и где новый. В старом типографском тексте сказано, что непосредственный переход к колхозам был связан с установкой на левое начало, приближением к нуждам народных масс. Страница 771. Но есть новый текст, в котором говорится в положительном смысле: сессия и XVI съезд партии констатировали, что коллективизацией не только теоретически доказана, но и проведена на опыте возможность непосредственного перехода от мелкого хозяйства к крупному. Опять получается, что меняются оценки и выводы автора, а материал, подходящий к этим выводам, остается прежним. Сейчас получается противоречие: вывод дается с положительной оценкой и в то же время материалы ведут к старому выводу.
Я думаю, что авторам надо будет посмотреть. Когда мы первую книгу латаем, то тут авторов легко понять. Им трудно, они изменяют формулировки, а там остается многое, что связано с этими формулировками и связано неформально, а кровно, органически. Когда изменили формулировку, то получилось нескладно. Я прошу авторов посмотреть, чтобы не было противоречий, чтобы все было ясно.
И последнее - о сроках коллективизации. Вывод автора такой, что сроки проведения коллективизации были чрезмерно сжаты (стр. 881-884). Т. е. мысль такая: ну что же, сроки чрезмерно сжатые - это значит неправильные сроки.
Я высказываю свою точку зрения в порядке полемики. Я не согласен с тем, что сроки были неправильные. Я полагаю, и такую точку зрения высказываю, что здесь будет правильнее написать и сказать так, что общий срок проведения коллективизации - 1928 год и конец второй пятилетки. Эти сроки, в общем, были приемлемы и не так уж сжаты. Трехлетие - 1930,  1931,  1932 гг., когда были достигнуты основные успехи в проведении коллективизации, было чрезвычайно напряженным и, как показала практика, трудным трехлетием, но реальным трехлетием. Другое дело, что в ходе этого чрезвычайно трудного и напряженного, но реального трехлетия было допущено неоправданное форсирование на отдельных этапах. Я так понимаю это положение. У авторов в этой книге очень подробно обо всем рассказано. Но в выводах не один раз повторяется о чрезмерно сжатых сроках. Из этой формулировки можно сделать вывод о вообще неправильных и чрезмерных сроках для проведения коллективизации.
Повторяю, что я частные вопросы не затрагивал. Алексей Владимирович хотел почвы для дискуссии. Может быть, сейчас она в какой-то мере есть. Мне эти


291
вопросы казались принципиальными, и я советую авторам посмотреть с этой точки зрения работу.
И в заключение мне хочется сказать об издательстве. Мы сидим уже 4 часа. Многие люди читали эту книгу, - всем это, конечно, полезно. Но издательству, мне кажется, нужно больше ощущать ответственность. У издательства было основание волноваться. Я говорил, что в книге содержались ошибки, что книга в первоначальном варианте была недостаточно доработана. Но поскольку все это своевременно было отмечено, издательство, мне кажется, имело все возможности для того, чтобы самостоятельно решить все вопросы и доработать книгу. У издательств очень часто бывают обоснованные претензии к институтам и к авторам. Но все-таки и мы можем высказать претензию к издательству, - чтобы издательство также в известной мере, как научная организация, смелее и ответственнее работало с книгами, чтобы у него было больше мужества. Если есть определенная точка зрения и вы не согласны, скажем сразу. Это же письмо, конечно, дипломатическое и не ясно - относится это к нынешнему варианту или к прежнему. Нужно было об этом сказать конкретно. А когда издательство в каждом удобном случае стремится переложить ответственность на институт, предлагая снова провести обсуждение, не задумываясь над тем, с какими это связано трудностями и издержками, - это мне кажется неправильным.
Я думаю, что коллектив авторов учтет сделанные замечания, доработает книгу, - это можно сделать в довольно короткий срок, - и издательство доведет книгу до конца и наконец выпустит ее в свет, чего мы все желаем, и таковое желание наш Совет сегодня подтвердил.
И. Б. Берхин
Я нахожусь в несколько более выгодном положении, чем Юрий Александрович: я не отягощен воспоминаниями о предыдущих текстах, - я их не читал. Я не был и на том заседании Ученого совета, где эта книга утверждалась. В известной мере я рад тому обстоятельству, что возникла вся эта история и я получил возможность прочитать этот труд (видимо, это случилось бы позже, но лучше раньше, чем позже) и должен сказать, что получил большое удовлетворение, прочитав очень интересную, подлинно научную книгу, которая, несомненно, явится ценным вкладом в изучение и освещение истории советского общества и в освещение самого трудного и самого сложного социалистического преобразования, по словам В. И. Ленина, каким является социалистическое переустройство сельского хозяйства. С самого начала я должен сказать, что, конечно, книга и не претендует на исчерпывающее освещение этой проблемы. Но она всесторонне освещает проблему, в ней все процессы и доколхозной деревни, причем, я бы сказал, что эти главы, на мой взгляд, просто талантливы, написаны ярко и глубоко научно; убедительно раскрывается кризис доколхозной деревни, показывается, почему деревня дальше развиваться по пути мелкого единоличного хозяйства не может.
В этом плане мне кажется, что эта дискуссия о наличии предпосылок в какой- то мере является надуманной. Может, это происходит вследствие нечеткости самой формулировки. Прежде всего не ясно - о чем идет речь, о предпосылках для чего. Если говорить о готовности деревни 1929 года к сплошной коллективизации в 2-3 года, то, конечно, таких предпосылок не было, и это отмечено и на XVI партийном съезде, и самим ЦК партии. В письме от 2 апреля 1930 года ЦК прямо об этом говорит.


292
(С места: В решении ноябрьского Пленума тоже об этом говорится.  )
Там сказано вопреки тому, что Сталин писал в своей статье «Год великого перелома», что не только середняк в подавляющей массе не готов к вступлению в колхоз, но и известные слои бедноты, тем более в национальных районах. Поэтому дискуссия о подготовленности носит схоластический, отвлеченный характер, не ясно, о чем идет речь. Если речь идет о том, что имелись предпосылки, чтобы приступить к социалистическому развитию в деревне, они, конечно, были созданы взятием власти пролетариатом и всеми теми мероприятиями, которые проводила наша партия.
В этом плане, конечно, я не согласен с автором по вопросу относительно необходимости предварительного создания материально-технической базы, как обязательного условия для социалистического преобразования деревни.
Я здесь придерживаюсь другой точки зрения и мне кажется, что я более правильно толкую Ленина в этом плане. Ленин не считал обязательным условием осуществления социалистических преобразований деревни создание материально-технической базы такого уровня, при котором деревня сразу сможет перейти на ведение хозяйства на основе крупной машинной техники. Ленин считал, что простое сложение крестьянского инвентаря дает огромный выигрыш. Возьмите выступление в апреле-мае 1917 года, известное положение Ленина о том, что мелким хозяйствам из нужды не выйти. Сказано в мае 1917 года, когда никакой речи о наличии готовой материально-технической базы не могло быть. Больше того, Ленин говорил, что за нашей сегодняшней борьбой стоит одна беднота и маломощные середняки, у них нет инвентаря и поэтому надо объединиться и сложить тот инвентарь, который есть, чтобы двинуть вперед развитие производительных сил и поднять жизненный уровень деревни. Ленин говорил о 100 тысячах тракторов. Но в каком плане? Он неоднократно подчеркивал эту мысль, что если бы мы могли дать 100 тысяч тракторов, это бы дало возможность на практике показать преимущества крупного хозяйства, основанного на машинной технике. Это помогло бы преодолеть мелкособственническую психологию. Словом, Ленин считал это обязательным условием.
(В. П. Данилов: У нас нет расхождений.  )
Во Введении и характеристике ленинского кооперативного плана такая формулировка фигурирует. Ее, по-моему, надо немного уточнить, чтобы не было столь категорического заявления, что Ленин считал, что кооперативный план является обязательным условием, предваряющим условием.
(В. П. Данилов: Создание новой материально-технической базы, как условия, это есть, но обязательного - нет.  )
Товарищи, вообще говоря, эта книга нужна сейчас не только у нас и даже, может быть, не столько у нас, сколько народам, которые становятся на путь свободного и социалистического развития. Поэтому правильная оценка ленинского кооперативного плана, раскрытие его содержания, - т. Селунская очень правильно поставила вопрос, что мы по ряду вопросов ленинского кооперативного плана еще достаточно содержание не раскрыли. И один из вопросов, по которому мы не договорились, - это вопрос о необходимости предварительного создания материально-технической базы для социалистического переустройства деревни. Причем эти процессы не должны идти одновременно, и даже второй процесс может опережать первый.


293
Или такой вопрос, который у нас не поставлен, а его следовало бы поставить. Мы говорим о ленинском принципе добровольного объединения. Это мы подчеркиваем, и это правильно. Но Ленин говорил не только о добровольности, он говорил и о постепенности. И вот раскрыть, что Ленин понимал под постепенностью. Ленин говорил о 10-20 годах правильных взаимоотношений с крестьянством (конечно, эти сроки условны). Ленин, учтя опыт социалистического строительства в деревне, опыт Гражданской войны, пришел к выводу, что с колхозами у нас ничего не вышло, что колхозы - это богадельня. И Ленин делает из этого положения очень правильный вывод, который нужно в книгу включить. В связи с изменением экономической политики Ленин говорит, что перед нами строительство колхозов как непосредственная задача не стоит. Он не отказывается от этой перспективы, но подчеркивает, что путь должен быть не прямой, а обходной, через простейшую форму кооперации. И, может быть, нам, историкам, нужно было бы поговорить о том, как Ленин представлял себе этот постепенный процесс, идет ли речь о 10-20 годах с тем, чтобы потом в два-три года все преобразуется в производственную кооперацию, либо предусматривался и самый переход от простейших форм кооперации к производственной кооперации также как длительный путь.
Отсюда сам метод - сплошная коллективизация, коллективизация в два-три года - соответствует ли ленинскому кооперативному плану или не соответствует? Я не даю сейчас решения этого вопроса, но, конечно, об этом поговорить следует. И в обсуждаемой книге подчеркнуть ленинскую мысль о постепенности чрезвычайно важно. И в этом плане - вопрос, который здесь ряд товарищей ставили: обязательно ли все крестьянство до того, как оно станет на путь производственного кооперирования, проводить через простейшие формы кооперации? Мне представляется, что это не является совершенно обязательным.
Словом, эти вопросы надо еще обсуждать. Ленинский кооперативный план нам кажется темой исчерпанной и известной, а между тем там ряд вопросов требует еще углубленного рассмотрения и освещения.
Что мне понравилось в первых главах обсуждаемой работы, - это то, что показывается нарастание этих предпосылок для перехода деревни на путь социалистического строительства, показываются поиски путей, методов, темпов проведения этого социалистического преобразования. И примерно до лета 1929 года этот процесс раскрывается очень хорошо и завершается принятием первого пятилетнего плана на XVI партийной конференции и на майском съезде Советов. Вот дальше, в пятой главе, эта линия обрывается. Между тем очень интересно было бы проследить, что произошло? Тов. Ваганов здесь говорил о ноябрьском Пленуме в плане показа, что он предупреждал против перегибов и нарушений. Мне представляется, что оценка ноябрьского Пленума в этом смысле неправильна. Имеется в решениях ноябрьского Пленума напоминание об этом. Но вопрос о ноябрьском Пленуме, на мой взгляд, очень важен, и если искать истоки того чрезмерного форсирования темпов коллективизации, которое начинается с декабря 1929 года и получает наибольшее развитие в январе и феврале 1930 года, то корни его исходные - ноябрьский Пленум 1929 года.
Товарищи, что произошло на ноябрьском Пленуме 1929 г.? Прежде всего мне кажется, что до Пленума была опубликована известная статья Сталина «Год великого перелома», которая, конечно, неправильно оценила степень поворота середняка в сторону социализма. Но эта статья наложила отпечаток на харак¬


294
тер выступлений на Пленуме. Кстати, Сталин на этом Пленуме, кроме одной реплики по данному вопросу, ничего не сказал. Главную установочную речь произнес Молотов, и не только Молотов. Возьмите выступление Каминского, который считал, что если половина деревни войдет в колхоз, то вторая половина сама собой стихийно войдет в колхоз. Установка была такая, что дело сплошной коллективизации - это процесс сравнительно быстрый и легкий. На этой же позиции стоял и тов. Шебалдаев, причем он упрекал (я могу процитировать по стенограмме Пленума) в недооценке темпов коллективизации, которая развернулась на местах. Но законченно, конечно, в таком плане выступил Молотов. Речь секретаря ЦК была несомненно установочного характера.
Посмотрите содержание его речи. Он прямо говорит, что разговор о пятилетнем плане должен быть отброшен. Речь должна идти о ближайшем годе, о ближайших месяцах, о ближайших неделях и даже днях! Молотов прямо заявил, что ближайшая весенняя кампания 1930 года должна привести к победе колхозов в основных сельскохозяйственных районах страны. Молотов высмеивал. Он говорил о так называемых трудностях коллективизации, обвинял в разговоре о трудностях правых уклонистов и т. д. И если Вы, тов. Ваганов, посмотрите документы, а Вы их, я вижу, знаете...
(Тов. Ваганов: Я их смотрел.  )
Я сейчас употреблю такой ораторский прием: так вот Вы увидите, что именно после ноябрьского Пленума по всем областям пересматриваются сроки коллективизации. Именно в декабре 1929 года во всех областях принимается решение об ускоренном форсировании темпов коллективизации. Вы говорили о постановлении ЦК от 5 января 1930 года, в котором якобы имеет место возражение против перегибов. Посмотрим, как это сформулировано. Там есть такой пункт, Вы его не процитировали, а я напомню. Он начинается с того, что ЦК предупреждает против сдерживания темпов коллективизации из-за нехватки тракторов. И дальше говорится, что вместе с тем ЦК предупреждает против подмены подлинного соревнования за коллективизацию. Скажем, в этой формулировке есть строгое предупреждение против форсирования? Нет. Эта формулировка формально как будто предупреждает, но фактически нет.
Или о форме коллективизации. Сказано, что на данном этапе артель стала преобладающей формой. Поручается Наркомзему и Колхозцентру разработать примерный устав сельскохозяйственной артели, как переходной формы к коммуне. На что же ориентирует это постановление? На коммуны, так как артель - это переходная форма. Или сроки коллективизации. Для первой группы установлен срок - очень 1930 г. или, во всяком случае, весна 1931 г. А секретари обкомов партии, получив такую директиву, как будут это расценивать?
Я принимаю ваш вызов. Вызов правильный: нужно изучать документы. Но и изучать их следует должным образом. Вы обвинили авторов в том, что они брали из документов то, что им кажется правильным. Но вы поступили также: вы взяли из документов только то, что подтверждает, как вам кажется, вашу установку. Я не согласен с вашим толкованием ни решений ноябрьского Пленума, ни постановления от 5 января 1930 года.
Общая моя оценка обсуждаемого исследования. Книга хорошая, интересная, содержательная. В ней много конкретного, свежего, впервые вводимого в обиход материала; освещаются все стороны исследуемого процесса.


295
Она не свободна от отдельных неудачных формулировок, от ряда положений, которые надо уточнить. Я думаю, что нельзя о Сталине говорить только в негативном плане, и вот почему. Один пример здесь приводили. Когда речь идет о борьбе с правым уклоном, то в качестве противовеса правому уклону называют выступление Микояна. Известно, что главную роль в борьбе с правым уклоном, конечно, играл Сталин. Или вы приводите известное письмо крестьян Березовского района по поводу колхоза имени Шевченко и дальше говорите, что на XV съезде обратили внимание на это письмо. Известно, что Сталин привел это письмо в своем политическом отчете Центральному комитету. Я хочу сказать, что здесь чувство меры должно быть соблюдено. У меня есть еще ряд конкретных замечаний. Я их передам авторам.
В заключение хочу сказать, что мы почти все единодушны в том, что книга полезная и надо попросить наших авторов и редакторов еще раз тщательно посмотреть текст, учесть замечания, которые были и будут высказаны, и как можно скорее сдавать книгу в производство.
Тов. Снегов
У меня будет мало замечаний, потому что мне до сих пор непонятно, почему книга, которую и подавляющее большинство выступавших здесь все хвалят, не выходит? Я все хотел услышать основной мотив - почему издательство не считает возможным набранную год тому назад книгу выпустить? Но это я оставляю на конец. А сейчас хочу сказать несколько общих замечаний по содержанию книги и по теме.
Я лично считаю подготовку такой работы смелым научным подвигом авторов, потому что в этой книге подняты вопросы, по которым многие историки предпочитают пока не писать. В самом деле... идет речь о самом сложном процессе после Октябрьской революции, причем не только потому, что у нас тракторов не хватало. И поэтому некоторые историки, которые всегда точно учитывают, какие цитаты можно писать и какие не следует писать, когда кого ругать и кого хвалить, они не торопятся с этой сложнейшей темой. И в этом смысле я присоединяюсь к тому, что говорил т. Ким; группа авторов в известной мере представляет результат смелого научного подвига. Возникает вопрос: можно ли в этой первой попытке дать такую книгу, чтобы уже ни у кого не было никаких замечаний, никаких поправок, никаких недоумений и критики?
Товарищи! А где ленинская творческая научная обстановка для дискуссии, для обсуждения? Почему должен быть один труд о коллективизации? Есть ошибки - неправильные трактовки - напишите о них в своих трудах, так будет развиваться наука. Недавно в одном месте один крупный деятель партии (разрешите не называть фамилии) мне сказал, что для разработки вопросов истории КПСС должны быть обязательно дискуссии в печати. Я при этом могу пожелать, пусть хотя бы тов. Поспелов, прежде чем издать очередные труды, соберет, выслушает, посоветуется. Тогда не будут у нас биографию Ленина или первый том истории КПСС задерживать для того, чтобы включать туда цитаты из очередных выступлений Хрущева! А Хрущев, как известно, не был ни народовольцем, ни агентом «Искры», первый том мог обойтись без него; он видел Ленина только на портрете, а в биографию Ленина Поспелову обязательно его цитаты понадобилось включать! Если бы было такое привлечение широких кругов к обсуждению историко-научных трудов, тогда бы т. Поспелов не подталкивал авторский коллектив первого тома - давайте обязательно первый том к 17 апреля.


296
Я спрашиваю: в чем дело? Что ты не понимаешь? 17 апреля - семидесятилетие Хрущева!
И вот в беседе со мной авторитетный товарищ сказал: обязательно должна быть научная дискуссия по всем спорным вопросам! Я обращаюсь к вам, члены Ученого совета: а коллективизация разве не является такой темой? Авторский коллектив сделал первый почин, который как первый почин, может быть, не является идеальным. Издайте скорее, давайте почву для обсуждения, т. е. для дальнейшего развития науки. Мне кажется, что в труде о коллективизации надо, во-первых, избегать делать выводы на основе общих средних цифр по стране. Все же очень важно (я говорю это в связи с выступлениями, которые здесь были) обязательно анализировать и положительное, и отрицательное, отдельно по разным экономическим районам. Если вы говорите, что на такое-то время было столько-то процентов, то в это время в других областях и районах было ноль процентов.
Я думаю, что один недостаток в подготовке этого труда был, и позвольте мне об этом сказать: вы немного пренебрегаете опытом и знаниями практиков. В Москве живут несколько секретарей и других партийных работников степных и зерновых районов страны тех времен. Неужели можно думать, что через 33 года я и другие секретари будут смотреть на все свои дела и глупости периода коллективизации теми же глазами. Многие могли бы вам рассказать, а вы могли бы соответственно это научно переработать. Но у некоторых научных работников есть некоторое пренебрежение к практикам. А между тем мы были не просто практиками. Мы могли бы кое-что рассказать и о директивах сверху, и о героике организаторов колхозного движения, и о попутных глупостях, и о том, в каких условиях были эти «рабочие лошадки» в феврале и марте 1930 года, когда они в тягчайших условиях вели этот процесс, а потом на весь мир было сказано, что они во всем виноваты. Ведь такой нечестный метод подрезал крылья. Не мешало бы поинтересоваться количеством судебных приговоров и количеством исключенных из партии секретарей райкомов и просто коммунистов, будто бы виновников перегибов.
Недавно приезжал ко мне единственный секретарь райкома нашей области тех времен, который остался в живых, тов. Варваричев. Мы много говорили о нашем опыте по вопросам коллективизации. Он работает сейчас во Львове секретарем партийной коллегии. Уже седой старик. Мы долго вспоминали ту обстановку. Естественно, что мое сегодняшнее выступление неизбежно отражает все, что мы знали и переживали. И думаю, что ученые могли бы все это, всю эту лирику трансформировать и использовать.
Следующее замечание. Многие историки коллективизации не учитывают очень важного, если не главного фактора, порождавшего трудности. Этот фактор, конечно, субъективный, но огромной силы. Это вековая мелкособственническая психология крестьянина. Собственно говоря, администрирование и перегибы, извращение ленинского кооперативного плана - это также была чрезмерная вера в силу и влияние административного кулака. Отсутствовало понимание, что, когда кулаков вывозили эшелонами из деревни... и как Каганович окружал целыми полками на Кавказе целые станицы, что такими методами нельзя было победить вековую мелкособственническую психологию; наоборот, это дало козырь врагам коллективизации. Этот фактор - вековую мелкособственническую психологию крестьянских масс нельзя было не учитывать. Мне


297
кажется, что историк коллективизации, пользуясь огромным количеством цифрового материала, обязательно должен сказать о том, что статистике не поддается, как партия преодолевала (положительное и отрицательное) эту отсталую психологию масс.
Я могу рассказать один факт. Приехал я в деревню в качестве учителя; остановился ночевать у одного середнячка. Двор пустой, а есть сарай, также пустой. Смотрю, он ночью каждый час выходит. Я спрашиваю: «Почему ты не спишь?  » - «Скучно, - говорит он, - я вот хожу смотреть: лошадь Машка на конном дворе колхоза совсем похудела, а плуг стоит под открытым небом» и т. д. Все это поставило перед необходимостью продумать, как осторожно, не окриком преодолевать отсталое сознание, задолго до предупреждения о перегибах ликвидировать общие скотные дворы. Каждый колхозник становился заведующим двором. Мы давали ему 7 плугов, и он был заведующим плужным двором № 1 и т. д. Эти «заведующие» очень бережно смотрели за порученным добром, и вместе с тем он не страдал и не «скучал» от пустоты в дворе. Это была полезная промежуточная форма. Заведующий плужно-конным двором за что-то отвечал. Это, конечно, маленький штрих из практики, как приходилось преодолевать и учитывать самый тяжелый фактор, который многими не учитывался, а теперь некоторыми историками... Этот фактор сознания мужика прежде всего игнорировался Сталиным.
Что характерно для руководства коллективизацией со стороны Сталина? Он слишком верил в силу «кулака», не того кулака, а своего «кулака»; он слишком верил в силу приказа: что достаточно поставить... и мужик валом пойдет. Я бы хотел, чтобы историки коллективизации в освещении этого процесса учли этот важнейший и самый трудный субъективный фактор, который имел огромное значение.
Я хотел бы вам сообщить один факт. Правда, он не документирован, товарищи историки. Это о моей беседе с Серго Орджоникидзе, когда он приезжал на Украину проверять ход коллективизации. Он меня спросил: «Почему у тебя нет восстаний, волынок? Поедем посмотрим». Тот, кто знал Серго Орджоникидзе, не удивится, что это им было так сказано на прощанье. Вот мы прощаемся, и он спрашивает: «Мне надо с тобой поговорить по душам. Скажи, ты наши постановления Политбюро выполнял?  » - Я ответил: «Я чаще всего делал наоборот». «Вот потому-то у тебя и хорошо!  »
«В конце марта, когда в Москве у Вас мороз, у меня пар идет с земли, и надо сеять. А Вы выносите разные решения - вроде раздать семена. Я бы не посеял ни одного гектара?  » - А он мне ответил: «Зато у нас была борьба за добровольность, в самих колхозах были избраны комиссии по проверке добровольности коллективизации».
Как Вы думаете, можно побороть вековую психологию мужика. Вынести решение в Обкоме? Да, приходилось маневрировать, убеждать, что он должен быть в колхозе, считаться с состоянием сознания и не перескакивать сразу через несколько ступеней. К сожалению, формулировка Краткого курса по этому вопросу лжива, антиисторична, как и по многим другим вопросам. Я часто туда заглядываю. Вот я и сейчас посмотрел, как этот вопрос освещается. К сожалению, там представлено так, что коллективизация нужна была государству, партии, а не в исторических, перспективных интересах крестьянства. Мне кажется, что историки коллективизации должны показать, что главная объективная сила, ко¬


298
торая толкала крестьянина на коллективизацию, это прежде всего его интересы, а государство помогало материально, создавая техническую базу и т. д. Главное то, что другого выхода для бедняка и середняка не было. Это мне кажется очень важно.
Теперь разрешите перейти ко второй группе вопросов и на этом закончить свое выступление. Я слушал внимательно товарищей. Были дельные, ценные и правильные замечания, кое-что надо переформулировать, тщательно отредактировать, но ведь не из-за этого надо охранить этот ценный труд, а ведь чувствуется, что для этого рукопись направлена обратно в Институт. Это видно из письма издательства. Мы свидетели похорон труда по разряду «доработать». Мне знакомо это и на собственном опыте и опыте других. Уж как некоторые, научившиеся не говорить правду, умеют волынить, что тебя и не отвергают, но и не печатают, - это я хорошо знаю! Я очень боюсь, что и в данном случае также как будто желают помочь, а на самом деле это самые настоящие похороны по разряду «доработать». Если труд в основном хорош, если работа этого заслуживает, то следующий авторский коллектив, учитывая опыт этого коллектива, напишет лучше. Но зачем же этот труд хоронить. Чего-то не договаривают... Я пытался сейчас разобраться в этом тексте, но ведь нельзя после всех стадий «доработки»... что авторы изменили сами и что они исключили «по советам», и что они исключили для того, чтобы вообще спасти этот труд, а что изменили без них. Не всегда ясно, что является их формулировкой и что является «рекомендованной».
И насчет объективных предпосылок для коллективизации - мне непонятен спор об этой формулировке. Конечно, объективную предпосылку для того, чтобы можно было социалистически преобразовать деревни, создала свершенная Октябрьская революция, которая должна была подготовить обстановку для этого самого сложного процесса. Споры о недостаточности смахивают на схоластику.
Итак, я делаю вывод, что этот труд об истории коллективизации повинен в том, что он попал не в те сроки в издательство для печати. После всех недомолвок и недоговоренностей до такой степени непонятна была причина возвращения рукописи, что в ходе прений после нескольких разумных положительных выступлений даже вносились предложения прекратить прения. Но спасибо т. Полякову и особенно Коваленко - они все объяснили: труд надо похоронить, потому что в нем нет восхваления Сталина, нет восхваления его, а кто-то имеет в этом потребность. Были очень дельные замечания. Но не авторы этих замечаний хоронят книгу, и не по этим причинам издательство книгу вернуло будто бы для обсуждения. Но я думаю, что Ученый совет знает свое место, и в его суждениях и решении возьмут верх объективные научные соображения, а не конъюнктурные соображения в угоду славе «Корифея науки», который столько навредил партии в проведении коллективизации, прежде всего извращением ленинской линии партии, лицемерием и ложью, что так характерно для всей его деятельности. Не стыдно ли из-за такой неблаговидной причины похоронить ценный труд? Мало десятилетия хвалили Сталина, ложно, необоснованно? Кое-кто приводил цитаты Сталина, чтобы обосновать необходимость восхваления его. Можно ли судить о политике Сталина в вопросах коллективизации только потому, что он говорил? Это было бы глупо и наивно. У него всегда можно найти правильные высказывания, но он часто ими прикрывал гнусные дела. 6 мая 1934 г. Сталин


299
по телефону поздравляет Крупскую с прекрасным произведением о Ленине, а 9 мая 1934 года в «Правде» появляется огромная гнусная статья Поспелова, где Крупской по этому труду приписываются все смертные грехи против Ленина: связь с Плехановым и Троцким и т. д. «Самый ценный капитал - это люди», - кто это сказал? Это слова Сталина накануне организованного им массового уничтожения честных партийных и советских кадров.
Неужели, имея такой опыт, который нам дала история, мы имеем право судить по выступлениям Сталина о его деяниях? Кстати, ведь труд о коллективизации это не научная биография Сталина. Вряд ли найдется сегодня историк или психолог, который возьмется такую биографию написать. Поэтому требование, чтобы в данной книге взвесить, сколько было отрицательного и сколько положительного - это требование неправильное, бухгалтерское, аполитичное. И меньше всего нужно высчитывать, сколько ошибок сделал Молотов, сколько ошибок сделал Сталин. Неужели вы не знаете, что, когда Молотов выступал, что пятилетку по коллективизации надо кончать в один год, то это были слова Сталина? Надо не знать и не понимать тогдашней обстановки в ЦК, чтобы думать, что это делал Молотов сам. И не нужно давать себя запутывать фактами, которые никакой роли в этом вопросе не играли. Когда появилась лицемерная статья «Головокружение от успехов», где виновниками всех бед были объявлены герои этого фронта, то мы через час на самолетах эту статью разослали по всем колхозам. Но как это сказалось на состоянии деревни, когда виновниками были объявлены те, которые проводили черную работу на основании директив Сталина? За это Сталина надо восхвалять? Прочтите пять страниц из Краткого курса о коллективизации. В каждом абзаце подчеркнуты местные ошибки, ошибки партработников и получается, что никакого отношения руководство к этим ошибкам не имело. Основная ошибка - в коллективизации сверху, в переоценке административного воздействия. Основные ошибки и трудности были порождены именно этим. История никому не может прощать обман партии и народа. Ведь эту неправду и тогда, и тем более сейчас понимают все. Ленин не раз говорил, что нет ничего опаснее обмана. А в деятельности Сталина обман занимал доминирующее место.
Что касается взвешивания положительного и отрицательного, то я считал, что Мао Цзэдун где-то писал, что у Сталина было 30 % отрицательного и 70 % положительного. Я не хочу сказать, что кто-то хочет толкнуть на такой путь бухгалтерского подсчета - положительного и отрицательного. Сталин делал не только ошибки, но и злодеяния. Не об ошибках идет речь. Своими антиленинскими деяниями он сам себя вычеркнул из рядов партии, потому что то, что он сделал с партией, граничит с изменой и предательством! Стоит ли из-за этого хоронить хороший труд хороших ученых-коммунистов? А вообще, если кое-кто думает, что удастся в этом провести перестройку, тот ошибается. Это безнадежная попытка после того, что мир узнал о Сталине. Убийца Бела Куна, Платтена, Чубаря, Косиора, Эйхе, Постышева не будет и не может состоять в положительном балансе нашей партии и коммунизма (аплодисменты).
В. П. Данилов
Я должен поблагодарить внешних рецензентов и сотрудников нашего института за то, что они взяли на себя труд еще раз прочитать эту работу, прийти сюда и выступить, поблагодарить за те замечания и пожелания, которые были сделаны, за оказанную поддержку.


300
В ходе обсуждения возник ряд больших вопросов. Коротко на них остановлюсь. Первый и наиболее сложный вопрос был поставлен в выступлениях Валерии Михайловны Селунской и Ильи Борисовича Берхина. Это вопрос о соотношении ленинского кооперативного плана и коллективизации. Я целиком согласен с И. Б. Берхиным, что по этому вопросу придется еще не раз говорить, что для его решения потребуется немалая работа. В связи с критическими замечаниями, которые были сделаны в этой связи, у меня есть и возражения. Прежде всего мы вовсе не отрицаем, что Ленин считал возможным создание колхозов на «мануфактурной» базе. Этого отрицания у нас нет. Это было бы странно, поскольку первые колхозы создавались на базе сложения крестьянского инвентаря, и Ленин это одобрил. Мы это прекрасно знаем, и мы об этом пишем. Но в то же время бесспорно, что в ленинском кооперативном плане, особенно после VIII съезда партии, очень четко проводится мысль о том, что для массового объединения крестьян, для перевода деревни в целом на путь социализма нужны определенные объективные предпосылки. К их числу относится и создание новой технической базы. Мы не говорим, что это было такое обязательное условие, которое нужно заранее создать целиком и полностью, а потом уже создавать колхозы. Этого у нас нет. Но что техническое перевооружение сельского хозяйства является элементом ленинского кооперативного плана, - это бесспорно.
У нас нет утверждения о том, что раз материально-техническая база не была заранее создана, значит коллективизация ошибочна. Мы, во-первых, исследуем процесс создания новой материально-технической базы в ходе коллективизации. Для каждого этапа мы определяем меру создания этой базы и ее место в сельском хозяйстве. Это необходимая задача, и отказаться от нее мы не можем. И когда в этой связи мы говорим о перегибах и об ошибках, не имеем в виду, что коллективизация была проведена при еще не созданной материально- технической базе. Мы говорим, что темпы и формы коллективизации не были в достаточной мере согласованы с темпами и масштабами создания этих объективных условий.
В этой же связи был поставлен вопрос и о мере охвата крестьян простейшими формами кооперации. К 1929 году 50 % крестьян были в простейших формах кооперации. Да, это так, но это не значит, что эти крестьяне уже прошли стадию простейшего кооперирования, что для них это пройденный этап, что все эти 50 % крестьян готовы к коллективизации. Ничего подобного! Тот, кто читал нашу книгу, знает, что анализ различных форм развития кооперации позволил показать постепенность органического перехода крестьян от простейших форм кооперации к колхозным формам через целый ряд переходных ступеней. Мы показываем удельный вес крестьянства, прошедшего к началу коллективизации каждую из этих степеней развития. И здесь суммарная цифра 50 % никак не подходит. Во-первых, простейшие производственные объединения охватывали к осени 1929 года 17-18 % крестьянских хозяйств, а во-вторых, большая часть этих хозяйств только что вышла на новую стадию кооперирования, но отнюдь еще не прошла ее.
Этот ответ относится и к замечаниям Ю. А. Полякова. Мы нигде не говорим, что обязательно все крестьяне «на все 100 %» (используя выражение тех лет) должны были пройти все ступени кооперирования. Но мы должны были точно указать: такие-то ступени кооперирования были пройдены такой-то массой крестьянства. От этой задачи мы отказаться не можем, как не можем, совершенно


301
естественно, отказаться и не отказываемся от вывода о том, что прямой переход от единоличного хозяйства к крупному коллективному, минуя эти переходные ступени, создал трудности. На последнем этапе работы в заключительной главе мы вычеркнули одну формулировку и заменили ее выдержкой из резолюции XVI партсъезда. Это, во-первых, было сделано по не зависящим от нас причинам, а во-вторых, это ничего не изменило в существе дела, ибо XVI партсъезд сказал именно то, что говорилось и в нашей формулировке.
Вторая важная проблема - коллективизация и индустриализация. Об этой проблеме не раз уже говорилось на Ученом совете. Я не знаю сейчас вообще какой-либо научный коллектив, какого-либо исследования, который был бы готов дать на этот огромный вопрос точный и ясный ответ. Такого коллектива сейчас - и я в этом убежден - нет, ибо для этого потребуется точно так же исследовать процесс индустриализации, как исследовался процесс индустриализации, как исследовался процесс коллективизации. Но история индустриализации, к сожалению, еще не изучена. Вне всякого сомнения, что это процессы взаимосвязанные, и эту взаимосвязь мы стремимся показать, но проследить в полной мере, как тот или другой этап в развитии индустриализации сказывался на ходе коллективизации, мы не можем, постольку поскольку для этого еще нет необходимой научной базы.
Здесь был поставлен один важный вопрос - вопрос о сроках коллективизации, которого касались тов. Ваганов и Поляков. Это вопрос о реальности сроков коллективизации, установленных 5 января 1930 года. На вопрос был дан и ответ: сроки были реальны и поэтому неосновательны критические замечания в адрес исправлений, внесенных Сталиным в проект Комиссии Политбюро. Посмотрим на этот вопрос повнимательнее. Предположим, что коллективизация действительно была осуществлена в заранее намеченные сроки. В таком случае подчеркивание реальности, ее одобрение, признание события, явления, процесса положительным только потому, что оно реально, равнозначно знаменитой гегельянской формуле - точнее одной ее половине: «Все действительное - разумно». Юрий Александрович использует эту формулу избирательно. Перегибы и извращения он не одобряет, хотя и они были реальны. Но на самом деле вопрос намного сложнее. Позвольте напомнить формулировку постановления от 5 января 1930 года, например, для районов первой очереди: предлагалось завершить «в основном» коллективизацию «осенью 1930 или, во всяком случае, весной 1931 года». При такой формулировке местные работники, естественно, стремились завершить ее осенью 1930 года - и к осени 1930 г. - даже весной 1930 г.
Не менее важное значение имеет и другое обстоятельство. Постановление не объясняло, что значит - «в основном». Для тех, кто знает документы тех лет, ясно, что «в основном» тогда понималось, как почти «все сто процентов». Первое официальное истолкование этого понятия было дано декабрьским Пленумом ЦК партии в 1930 году, указавшим, что завершение коллективизации «в основном» означает объединение в колхозы 80 % крестьянских хозяйств. А 2 августа 1931 года был установлен новый критерий завершения коллективизации «в основном»: 68-70 % крестьянских хозяйств в колхозах. А мы сейчас признаем сплошную коллективизацию завершенной «в основном» при уровне 62 %. Как видите, сроки и показатели уточнялись. От этого никуда не уйти. Отсюда вывод: научный подход к постановлению от 5 января 1930 г. необходим. Вообще говоря, вопрос, о котором сейчас шла речь, не новый. В 1961 году М. Л. Богденко и


302
И. Е. Зеленин этому вопросу посвятили значительную часть доклада на научной сессии про истории советского крестьянства.
Меня несколько удивило выступление т. Ваганова. Я не видел его опубликованных работ, по которым можно было бы составить представление о его позиции в этих вопросах. Но то, как он критиковал нашу работу, не может не вызвать возражений. Тов. Ваганов критиковал сравнительный анализ проекта, подготовленного комиссией Яковлева, и окончательного варианта постановления от 5 января 1930 г. Он сам «на фактах» показывает, насколько незначительно различие. Какие же это факты? Он берет второй вариант проекта постановления, который был исправлен комиссией по замечаниям Сталина и совершенно игнорирует первый вариант проекта. А ведь у нас также анализируется.
В его изложении получается, что авторы не смогли показать существенных различий в проекте комиссии и в постановлении. Но опять-таки он игнорирует прямой материал нашей книги. Возьмем хотя бы вопрос об основной форме коллективного хозяйства. Ведь факт остается фактом, что указания, которые были необходимы, которые смогли бы сыграть действительно роль преграды на пути форсирования обобществления крестьянских средств производства, насаждения коммун и т. д. были сняты на последнем этапе работы по указанию Сталина. Ваганов об этом молчит, а ведь это важнейший вопрос.
Или обвинение в том, что мы субъективно отнеслись к документам Варей- киса и Баумана, что мы их представляем «ангелочками». Прежде всего, это не так. Мы отнюдь не представляем ни Московскую область, ни ЦЧО «оазисом» в море перегибов. Этого нет, и вы этого утверждать не можете. Но важен факт, что именно Варейкис и Бауман обратились с просьбой обсудить на Политбюро положение с коллективизацией. Мы не говорим, что они были ангелочками, что Яковлев был прав, а Сталин был не прав, что низы не делали глупостей. Но мы не можем отказаться от совершенно обоснованного вывода, что нажим сверху был главной определяющей силой, породившей перегибы и извращения в практике сплошной коллективизации на ее первом этапе.
При освещении работы комиссии Политбюро мы полностью солидарны с той позицией, которая изложена в недавно опубликованных материалах четвертого тома «Истории КПСС» по этому вопросу. Тов. Ваганов говорил о том, что документы Комиссии читаются каждым по-своему и что-де наша интерпретация этих документов субъективна. Однако авторы IV тома «Истории КПСС» прочли и истолковали эти документы так же. как и мы.
Теперь о том, как освещается в книге коллективизация зимой 1930 года. Тов. Ваганов говорил, что во втором параграфе VI главы соотношение негативного и позитивного не 1 к 15, как во всей книге, а 15 к 1, т. е. изменено в обратную сторону. Писать о зиме 1930 г. и пытаться провести примерно то же соотношение негативного и позитивного материала, как по другим периодам, невозможно. Это будет прямым искажением исторического процесса, тем более что на самом деле не только в этом параграфе идет речь о том, как развивалось колхозное движение зимой 1930 г.
(т. Ваганов с места: Вы вернитесь к своей работе и прочтите ее.  )
Я должен сказать, что методы Вашей критики противоречат Вашему же призыву об объективности в подходе к научным вопросам, в частности, об объективности в критике научной работы.


303
Перехожу к вопросу об объективных предпосылках коллективизации. Юрий Александрович поставил вопрос о виновниках задержки с изданием нашей книги. Но если этот вопрос ставить, то не обойтись и без выяснения вопроса об ответственности тех, кто может выдвигать требования, не затрудняя себя их аргументацией, кто может выдвигать такие требования в таких условиях, когда эти требования не могли быть оспариваемы, когда не было возможности для научной дискуссии, когда обсуждение книги шло в келейных условиях. Книга задерживалась на каждом этапе прохождения корректуры, поскольку еще в октябре- ноябре были нагромождены голословные обвинения, а противопоставленные им возражения и аргументация игнорировались. Выступление Ю. А. Полякова подтверждает сказанное выше. Ему специально была дана верстка, т. е. экземпляр, идентичный тому, который был у него и Гапоненко в октябре-ноябре прошлого года. Вы, Юрий Александрович, видите, что на каждом листе Вашего экземпляра стоит штамп «верстка». То, что здесь написано об объективных предпосылках, было написано и в том экземпляре, который читали Вы осенью прошлого года. Другой формулировки не было: с самого начала наша формулировка была такая, с которой Вы сегодня согласились, отвечая на вопрос Марии Лукиничны.
Ю. А. Поляков с места: Я позволю себе применить по отношению к Вам тот же метод, который Вы применяли по отношению ко мне и дать реплику: «Скажите, в этой верстке, которая лежит здесь, есть такая формулировка: “установка на коллективизацию без должных объективных условий была установкой на волевой фактор”? Эта формулировка свидетельствует о том, что Вы считаете, что объективных условий для коллективизации не было».
Ответ В. П. Данилова: «Должных» не было. Вторая формулировка - только пересказ первой формулировки. Сказать, что «предпосылки были недостаточно зрелыми», или сказать, что «не было должных предпосылок», - это одно и то же. Учитывая возражения, которые были вызваны этими формулировками (мы их сняли), хотя Вы сегодня первую из них уже признали правильной. Уверен, что со временем признаете и вторую. Беда в том, что Вы, представив наш основной вывод о степени зрелости объективных предпосылок не таким, каким он был в действительности, говорите теперь, что, хотя авторы этот вывод сняли, но остался материал, подводящий к выводу.
Вот цена Вашего пожелания скорее издать книгу. Вы фактически предлагаете коренную ломку книги, хотя не говорите и не можете сказать, в чем состоят недостатки анализа предпосылок коллективизации. Если бы Вы сказали, что в книге не освещены такие-то материальные, организационные или политические предпосылки, что такие-то конкретные вопросы ставятся и решаются неверно... Тогда был бы другой разговор. Тогда была бы необходимая аргументация, с которой можно соглашаться или не соглашаться. Но ничего этого нет. Вы просто утверждаете, что вывод (которого на самом деле никогда не было) теперь изменен и поэтому надо менять фактический материал. С такими методами полемики, с такой «аргументацией» я не могу согласиться. Такие методы не должны применяться в научной дискуссии.
М. П. Ким
Таким образом, Ученый совет дважды обсудил рукопись коллективной монографии, созданной авторской группой аграрников нашего Института. По-моему, сегодняшнее обсуждение было столь же интенсивным и плодотворным, как и


304
первое обсуждение. В этом обсуждении сегодня участвовали представители различных исторических учреждений Москвы, в частности работники МГУ. И мне отдельные выступления представляются особенно интересными и содержательными. И видимо, авторскому коллективу нужно учесть те положения, которые товарищи высказали в своих выступлениях, и доработать книгу, чтобы представить уже окончательный вариант этой рукописи в издательство.
Есть два обстоятельства, которые, очевидно, заставили издательство с особым вниманием и, я бы сказал, с пристрастием отнестись к этой рукописи. С одной стороны, эта рукопись попала в издательство и должна была быть подготовлена к выходу в тот момент, когда перед советской исторической наукой ставились особые задачи, связанные с наукой истории. Мы в свое время, как вы знаете, все-таки допускали крайне односторонний подход и с позиций культов- ского метода боролись против культа личности Сталина. Поэтому получилось, что, изгоняя один культ, чуть ли не впустили с заднего хода другой культ. В связи с тем что партия сейчас с особенной остротой ставит вопрос о необходимости историкам писать только правду, вполне естественно, что и руководители издательств, и руководители научных учреждений с особым вниманием относятся к рукописям, созданным до этого, для того чтобы избежать ошибок в трактовке многих вопросов истории советского общества.
В этой связи я хочу сразу возразить Алексею Владимировичу по поводу оценки роли Сталина в жизни нашего общества. Я бы считал, что одним из недостатков, связанных с таким подходом к критике культа личности, является то, что мы Сталина изображаем как отрицательную личность, которая играла сплошь только отрицательную роль в жизни нашего общества. Дело в том, что надо понимать некоторые субъективные переживания и эмоции отдельных людей... Понятно и то, что, поскольку Сталин нанес такой большой ущерб нашей партии и советскому народу, то говорить о нем, как о положительном деятеле, также трудно. Я понимаю это, но надо понимать и другое - что Сталин это не просто историческая личность, которых было у нас много, а Сталин - это человек, который в течение более чем четверти века стоял во главе партии, во главе государства.
(С места: Лучше бы не стоял!  )
Я считаю, и это мое субъективное мнение, что есть различные исторические личности. Есть личности, о заслугах которых может судить история. Если это личность маленькая, то говорить о нем, как деятеле положительно - трудно, невозможно. Но если мы зачеркиваем целиком и полностью Сталина, который стоял во главе партии и всего народа, чисто субъективно определял политику партии, политику государства на протяжении более чем 30 лет, то этим мы логически приходим к тому, что, исследуя роль Сталина, мы отрицаем то, что было сделано положительного. Конечно, я знаю, что одно дело Сталин, другое дело - Политбюро, партия, ЦК партии. Докажите мне документально, по какому поводу сталинские идеи, мысли, положения в Политбюро или ЦК партии отвергались и партия принимала другое вопреки Сталину.
(С места: Нельзя народ и партию подменять Сталиным). (Шум в зале.)
Подменять нельзя, но я не знаю ни одного факта, когда партия это одно, а Сталин - это другое.
(Шум в зале.)


305
Я думаю подход товарищей, которые выступают сегодня с тезисом о том, что эту противоречивую личность надо показывать всесторонне, именно как личность противоречивую, и не сводить дело к тому, чтобы его изображать только как преступника, как человека, свершившего одно черное дело. Следует говорить и о том, что сделал он хорошего, - я думаю это правильный подход.
(Шум в зале.  )
Конечно, Сталин ошибался в начале войны, допускал много ошибок, но победила наша страна.
(С места: Народ победил!  )
Народом-то руководил Сталин... (Шум в зале.  )
Я хочу сказать, что во главе народа стоял Сталин. Это касается и его литературных работ. Мы 30 лет учились на его работах, считали, что все, что он сказал, - правильно, а сейчас оказывается все неправильно!
Я думаю, что положение о том, что надо всесторонне подходить к этой исторической личности - это правильное положение. Я не думаю, что есть необходимость только изображать его как деятеля, игравшего только сплошь отрицательную роль в истории нашей партии и страны. Я знаю, что есть много товарищей, которые готовы его не только зачеркнуть, но и подвергнуть четвертованию, но историк не может так рассуждать. На самом деле было и то, и другое. Я думаю, что в данном случае правильнее было бы сказать правду. Это второе положение, которое, видимо, заставило руководство издательства обратиться к нам с просьбой еще раз обсудить рукопись.
Товарищи правильно отмечают, что эта рукопись, конечно, отличается от работ, вышедших по этой теме у нас в стране. Это первый фундаментальный труд, в котором действительно на научной основе, с глубоким исследованием документов дается сводное освещение истории коллективизации в нашей стране.
Товарищи говорили о том, что эту работу с удовольствием встретят работники и центра, и республик, в частности, имея в виду богатство материала и новизну подхода к некоторым оценкам событий, и я думаю, будут руководствоваться этим трудом в своей работе. Тем более было бы плохо, если бы в этой работе были бы допущены какие-либо ошибки. Конечно, ошибки бывают разные. Я думаю, что абсолютного единодушия не может быть у живых людей. Поэтому требовать, чтобы авторы решили все вопросы абсолютно правильно и никаких сомнений не оставили для читателя, конечно, нельзя. Но есть вопросы, по которым не только нежелательно, но недопустимо, чтобы были неправильные толкования или неправильный подход к вопросу.
Мне кажется, что сомнения у работников издательства и у руководителей Института в свое время были связаны с тем, что критически пересматривалась установившаяся в прошлом трактовка истории коллективизации, когда было увлечение таким гипертрофированием и, может быть, авторы допустили ошибку в оценке коллективизации в целом. Было бы нехорошо, если бы мы посеяли у читателей сомнение насчет закономерности коллективизации, ее необходимости и т. д. Здесь есть некоторые погрешности редакционного порядка, но они дают основание отдельным читателям усомниться в том, считают ли авторы, что были объективные исторические предпосылки для коллективизации. Видимо, редакционно некоторые места нужно уточнить. Вопреки большим ошибкам и недостаткам, которые имели место в процессе коллективизации, в целом это был революционный переворот, который является величайшей победой социализма


306
в нашей стране. И это надо показать так, чтобы у читателей не было никаких сомнений на этот счет.
Вопрос о предпосылках здесь достаточно выяснен. По поводу сроков я думаю, что, в общем, сроки, в течение которых мы провели коллективизацию (8-10 лет), - эти сроки в тех условиях, видимо, были реальными и оправданными. Но в пределах этих сроков 8-10 лет можно было бы на первом этапе не так сильно форсировать, как это делалось в 1929-1930 гг. И если бы не было отставания со степенью подготовленности машин и вооружения, т. е. всей необходимой техники, то по мере готовности технического вооружения мы, конечно, более безболезненно могли бы перестроить деревню на колхозные начала. Здесь могут быть разные мнения, но толкование, которое дается авторами в рукописи по поводу сроков, я думаю, не может вызвать представления о чем-то ошибочном, из-за чего можно было бы браковать всю рукопись.
Но нужно пожелать еще посмотреть некоторые моменты и редакционно подправить. Я думаю, что это пожелание доброе, и я думаю, что авторский коллектив учтет это пожелание.


307
Заключительное слово В. П. Данилова на повторном обсуждении первого тома «Истории коллективизации сельского хозяйства в СССР»
Я должен поблагодарить внешних рецензентов и сотрудников нашего института за то, что они взяли на себя труд еще раз прочесть эту работу, прийти сюда и выступить, поблагодарить за те замечания и пожелания, которые были сделаны, за оказанную поддержку.
В ходе обсуждения возник ряд больших вопросов. Коротко остановлюсь на них.
Первый и наиболее сложный вопрос был поставлен в выступлениях Валерии Михайловны Селунской и Ильи Борисовича Берхина. Это вопрос о соотношении ленинского кооперативного плана и коллективизации. Я целиком согласен с Берхиным, что по этому вопросу придется еще не раз говорить, что для его решения потребуется большая работа.
В связи с критическими замечаниями, которые были сделаны в этой связи, у меня есть и возражения. Прежде всего мы вовсе не отрицаем, что Ленин считал возможным создание колхозов на «мануфактурной» базе. Такого отрицания у нас нет. Оно было бы странным, поскольку первые колхозы создавались на базе сложения крестьянского инвентаря, и Ленин это одобрял. Все это мы прекрасно знаем и об этом пишем.
Но в то же время бесспорно, что в ленинском кооперативном плане, особенно после VIII съезда партии, очень четко проводится мысль о том, что для массового объединения крестьян, для перевода деревни в целом на путь социализма нужны определенные объективные предпосылки. К их числу относится создание определенной технической базы. Мы не говорим, что это обязательное условие нужно заранее создать целиком и полностью, а потом уже создавать колхозы, этого у нас нет. Но то, что техническое перевооружение сельского хозяйства является элементом ленинского кооперативного плана, - это бесспорно.
У нас нет утверждения о том, что раз материально-техническая база не создана, значит, коллективизация ошибочна. Во-первых, мы исследуем процесс создания новой материально-технической базы в ходе коллективизации. Для каждого этапа определяется мера создания этой базы и ее место в сельском хозяйстве. Это необходимая задача и отказаться от нее мы не можем. И когда мы в этой связи говорим о перегибах и ошибках, то речь идет о том, что темпы и формы коллективизации не были в достаточной мере согласованы с темпами и масштабами создания этих объективных условий.
В этой же связи поставлен и вопрос о мере охвата крестьян простейшими формами кооперации. Говорят так: вы сами пишете, что в 1929 году 50 % крестьян состояли в простейших формах кооперации. Да, это так, но это не значит, что они прошли стадию простейшего кооперирования, что для них это пройденный этап, что все эти 50 % крестьян готовы к коллективизации. Ничего подобного! Тот, кто читал нашу книгу, знает, что анализ различных форм развития коо¬


308
перации позволил показать возможность органического перехода крестьян от простейших форм кооперации к колхозным формам через целый ряд переходных ступеней. Мы показываем, каков же был удельный вес крестьянства, прошедшего к началу коллективизации каждую из этих степеней развития. И здесь суммарная цифра 50 % никак не подходяща. Во-первых, простейшие производственные объединения охватывали к осени 1929 года 17-18 % крестьянских хозяйств, а во-вторых, большая часть этих хозяйств только что вышла на новую стадию кооперирования, но отнюдь еще не прошла ее.
Этот ответ относится и к замечаниям Ю. А. Полякова. Мы нигде не говорим, что все крестьяне на все 100 % (используя выражение тех лет) должны были пройти все ступени кооперирования, и точно указываем, что такие-то ступени кооперирования были пройдены такой-то массой крестьянства. От этой задачи мы не можем отказаться, как не можем отказаться и от вывода о том, что прямой переход от единоличного хозяйства к крупному коллективному, минуя переходные ступени, создал трудности. На последнем этапе работы в заключительной главе мы вычеркнули одну формулировку и заменили ее выдержкой из резолюции XVI партсъезда. Во-первых, это было сделано по не зависящим от нас причинам, а во-вторых, это ничего не изменило в существе дела, ибо XVI партсъезд сказал именно то, что говорилось и в нашей формулировке.
Вторая важная проблема - коллективизация и индустриализация. Об этой проблеме не раз уже шла речь на Ученом совете. Я не знаю сейчас вообще какой- либо научный коллектив, какого-либо исследователя, который был бы готов дать на этот огромный вопрос точный и ясный ответ. Такого коллектива сейчас - и я в этом убежден - нет, ибо для этого потребуется точно так же исследовать процесс индустриализации, как исследовался процесс коллективизации. Но история индустриализации, к сожалению, еще не изучена. Вне всякого сомнения, что это процессы взаимосвязанные, и эту взаимосвязь мы стремились показать, но проследить ее в полной мере, как тот или другой этап в развитии индустриализации сказывался на ходе коллективизации, невозможно, постольку поскольку для этого нет еще научной базы.
Здесь был поставлен один важный вопрос - вопрос о сроках коллективизации. Этого вопроса касались тов. Ваганов и Поляков. Был поставлен вопрос: реальны ли сроки коллективизации, установленные 5 января 1930 года. На этот вопрос был дан и ответ: сроки были реальны, а потому неосновательны и критические замечания в адрес исправлений, внесенных Сталиным в проект Комиссии Политбюро.
Давайте посмотрим на этот вопрос повнимательнее. Предположим, что коллективизация была осуществлена в заранее намеченные сроки. В таком случае подчеркивание реальности, ее одобрение, признание события, явления, процесса положительным только потому, что оно реально, равнозначно знаменитой гегельянской формуле - точнее ее половине: «Все действительное - разумно». Юрий Александрович использует эту формулу избирательно. Перегибы и извращения он не одобряет, хотя и они реальны.
На самом же деле вопрос намного сложнее. Позвольте напомнить формулировку постановления от 5 января 1930 года, например, для районов первой очереди: предлагалось завершить «в основном» коллективизацию «осенью 1930 или, во всяком случае, весной 1931 года». При такой формулировке местные ра¬


309
ботники, естественно, стремились завершить ее осенью 1930 года, а то и к осени 1930 г. и даже весной 1930 г.
Не менее важное значение имеет и другое обстоятельство. Постановление не объясняло, что значит «в основном». Для тех, кто знает документы тех лет, ясно, что «в основном» тогда понималось как почти «все сто процентов». Первое официальное объяснение этого понятия было дано декабрьским Пленумом ЦК партии в 1930 году, указавшим, что означает объединение в колхозы 80 % крестьянских хозяйств. А 2 августа 1931 г. был установлен новый критерий завершения коллективизации «в основном: 60-70 % крестьянских хозяйств» в колхозах. А мы сейчас признаем сплошную коллективизацию завершенной «в основном» при уровне 62 %. Как видите, сроки и показатели уточнялись. От этого никуда не уйти.
Отсюда вывод: научный подход к постановлению от 5 января 1930 г. необходим. Вообще говоря, вопрос, о котором сейчас шла речь, не новый. В 1961 году М. Л. Богденко и И. Е. Зеленин посвятили этому вопросу значительную часть своего доклада на научной сессии по истории советского крестьянства.
Меня несколько удивило выступление т. Ваганова. Я не видел его опубликованных работ, по которым можно было бы составить представление о его позиции в этих вопросах. Но то, как он критикует нашу работу, не может не вызвать возражений. Тов. Ваганов критиковал сравнительный анализ проекта, подготовленного комиссией Яковлева, и окончательного варианта постановления от 5 января 1930 г. и показывал «на фактах», насколько незначительно различие. Какие же это факты? Он берет второй вариант проекта постановления, исправленный комиссией по замечаниям Сталина, и совершенно игнорирует первый вариант проекта. А ведь он у нас анализируется! В его изложении получается, что авторы не смогли показать существенных различий в проекте комиссии и в постановлении. Но он опять-таки игнорирует прямой материал нашей книги. Возьмем хотя бы вопрос об основной форме коллективного хозяйства. Факт остается фактом, что указания, которые были необходимы и которые смогли бы сыграть роль преграды на пути форсирования обобществления крестьянских средств производства, насаждения коммун и т. д., были сняты на последнем этапе работы по указанию Сталина. Ваганов об этом молчит, а это ведь важнейший вопрос. Или его обвинение в том, что мы субъективно отнеслись к документам Варейкиса и Баумана, что мы представляем их ангелочками. Прежде всего, это не так. Ни Московская область, ни ЦЧО у нас не представлены «оазисом» в море перегибов. Этого нет, и этого утверждать вы не можете. Но важен факт, что именно Варейкис и Бауман обратились с просьбой обсудить на Политбюро положение с коллективизацией. Мы не говорим, что они были ангелочками, что Яковлев был прав, а Сталин не прав, что низы не делали глупостей. Но нельзя отказаться от совершенно обоснованного вывода, что нажим сверху был главной определяющей силой, породившей перегибы и извращения в практике сплошной коллективизации на ее первом этапе.
При освещении работы Политбюро мы полностью солидарны с позицией, которая изложена в недавно опубликованных материалах четвертого тома «Истории КПСС» по этому вопросу. Тов. Ваганов говорил, что документы Комиссии читаются каждым по-своему, что наша интерпретация этих документов субъективна. Однако авторы IV тома «Истории КПСС» прочли и истолковали эти документы так же, как и мы.


310
Теперь о том, как освещается в книге коллективизация зимой 1930 г. Тов. Ваганов говорил, что во втором параграфе VI главы соотношение негативного и позитивного не 1 к 15, как во всей книге, а 15 к 1, т. е. изменено в обратную сторону. Писать о зиме 1930 г. и пытаться провести примерно то же соотношение негативного и позитивного материала, как по другим периодам, невозможно. Это будет прямым искажением исторического процесса, тем более что на самом деле не только в этом параграфе идет речь о том, как развивалось колхозное движение зимой 1930 г. (т. Ваганов: вернитесь к своей работе и прочтите ее).
Я должен сказать, что методы критики тов. Ваганова противоречат его призыву к объективности в подходе к научным вопросам, в частности, об объективности критики научной работы.
Перехожу к вопросу об объективных предпосылках коллективизации. Юрий Александрович поставил вопрос о виновниках задержки с изданием нашей книги. Но если этот вопрос ставить, то не обойтись и без выяснения вопроса и об ответственности тех, кто выдвигает требования, не затрудняя себя их аргументацией, кто может выдвигать такие требования в таких условиях, когда эти требования не могли быть оспариваемы, когда не было возможности для научной дискуссии, ибо обсуждение книги шло в келейных условиях. Книга задерживалась на каждом этапе прохождения корректуры, поскольку еще в октябре- ноябре были нагромождены голословные обвинения, а противопоставленные им возражения и аргументация игнорировались. Выступление Ю. А. Полякова подтверждает сказанное выше. Ему специально была дана верстка, т. е. экземпляр, идентичный тому, который был и у Гапоненко в октябре-ноябре прошлого года. Вы, Юрий Александрович, видите, что на каждом листе Вашего экземпляра стоит штамп «верстка». То, что здесь написано об объективных предпосылках, было написано и в том экземпляре, который Вы читали осенью прошлого года. Другой формулировки не было. С самого начала наша формулировка была такая, с которой Вы сегодня согласились, отвечая на вопрос Марии Лукиничны.
Ю. А. Поляков: Я позволю себе применить по отношению к Вам тот же метод, который Вы применяли по отношению ко мне. Скажите, в этой верстке, которая лежит здесь, есть такая формулировка: «установка на коллективизацию без должных объективных условий была установкой на волевой фактор»? Эта формулировка свидетельствует о том, что Вы считаете, что объективных условий для коллективизации не было.
В. П. Данилов: «Должных» не было. Вторая формулировка - только пересказ первой формулировки. Сказать, что, «предпосылки были недостаточно зрелыми», или сказать, что «не было должных предпосылок», - это одно и то же. Учитывая возражения, которые были вызваны этими формулировками, мы их сняли, хотя Вы сегодня первую из них уже признали правильной. Уверен, что со временем признаете и вторую. Беда в том, что представив наш основной вывод о степени зрелости объективных предпосылок не таким, каким он был в действительности, Вы говорите теперь, что хотя авторы этот вывод сняли, но остался материал, подводящий к выводу.
Вот цена Вашего пожелания скорее издать книгу. Фактически Вы предлагаете коренную ломку книги, хотя не говорите и не можете сказать, в чем состоят недостатки анализа предпосылок коллективизации. Вы не сказали, что в книге не освещены такие-то материальные, организационные или политические предпосылки, что такие-то конкретные вопросы ставятся и решаются нами неверно.


311
Если бы Вы представили подобные претензии, тогда был бы другой разговор, тогда была бы необходимая аргументация, с которой можно соглашаться или не соглашаться. Но ничего этого нет. Вы просто утверждаете, что вывод - которого на самом деле не было - теперь изменен, и поэтому надо менять фактический материал. С такими методами полемики, с такой «аргументацией» я не могу согласиться. Такие методы не должны применяться в научной дискуссии.


312
В дирекцию Института истории АН СССР
Согласно предписанию Дирекции я ознакомился с правкой, которая произведена авторами и редакторами книги по истории коллективизации.
Авторы провели значительную доработку текста в соответствии с замечаниями и пожеланиями, высказанными при обсуждении на Ученом совете Отдела истории советского общества 29 июля с.  г., исправив ряд ошибок и искажений, имевшихся в тексте.
Исправлены формулировки об отсутствии материально-технической базы для проведения коллективизации (с. 109,  152), о незрелости предпосылок коллективизации (с. 151).
Сняты некоторые бездоказательные бранные фразы в адрес И. Сталина (с. 297, 340, 381,  453,  195).
Полностью переделан § «Колхозное строительство зимой 1930» (с. 404-417). а также раздел - на с. 443-447. Сняты места, где в недопустимом тоне рассказывалось о голоде, охватившем деревню (с. 714-715).
Снята неверная формулировка о том, что «попытка форсировать коллективизацию без должной связи с процессом технической реконструкции, подготовкой кадров и наличием других объективных условий основывалась на волюнтаристских установках» (с. 764).
Однако необходимо отметить, что далеко не все правильные критические замечания и предложения реализованы при доработке.
Так, сохранился односторонний подход к оценке работ по истории коллективизации, выходивших в предшествующие годы (с. 5).
По-прежнему формально, неубедительно освещена международная обстановка, диктовавшая необходимость скорейшего проведения социалистического преобразования сельского хозяйства (с. 86-87 и др.  ).
Меняя выводы и оценки, авторы оставили «приводные ремни», подводившие к прежним выводам. Это создает путаницу и противоречие.
Так, в старом тексте критически оценивается тот факт, что крестьянство не прошло в массе переходных ступеней к сплошной кооперации (с. 784).
Новый текст (с. 780) положительно оценивает этот факт. Однако изложение, даваемое в тексте, подводит к старому выводу, а не к новому.
В тексте сохранилось противопоставление И. Сталина Центральному Комитету ВКП(б). Когда речь идет о том, что ЦК исправил те или иные ошибки, допущенные Сталиным, остается неясным, что имеется в виду.
Ю. Поляков


313
Луке Степановичу
о рукописи «Коллективизация и колхозное строительство в СССР. 1927— 1932 гг.», написанной коллективом научных сотрудников Института истории АН СССР
Нет нужды говорить о нужности и вместе с тем сложности труда, который выполнен коллективом сотрудников. Подробное ознакомление с рукописью позволяет сделать вывод о том, что проделана колоссальная работа, изучено огромное количество архивных источников, литературы, различных документов.
Коллектив взялся за разработку темы, книгу о которой так ждет не только советский читатель. Поэтому к вопросу о сильных и слабых сторонах книги следует подходить как с точки зрения ее внутренней, так и международной значимости.
Нельзя вместе с тем не заметить, что срок, прошедший после описываемых событий, и большой, и вместе с тем малый. Большой потому, что прошло 35 лет, малый потому, что события, о которых идет речь в рукописи, перекликаются с сегодняшним днем. Можно без преувеличения сказать, что нет такой работы советских историков, в которой с такой ясностью проявилась связь истории и политики. В данном труде эти понятия оказались неотделимы одно от другого, и это налагает на авторов рецензируемого труда особую ответственность. В начале было сказано о колоссальной работе, проделанной коллективом. И нужно сказать, что в целом создана интересная и нужная работа о коллективизации сельского хозяйства. Каждая строка текста рукописи говорит о том, что авторы глубоко продумывали явления того времени, стремились творчески осмыслить события и дать им объяснения. И это в значительной мере авторскому коллективу удалось. Не ставя перед собой задачу разбора рукописи, ограничусь лишь замечаниями, касающимися того, как коллектив выполнил замечания, сделанные Ученым советом.
Прежде всего, об освещении роли Сталина в годы коллективизации. Этот вопрос имеет свои трудности, и это сказалось в рукописи. И в этой связи такие важные вопросы, как вопрос о сроках и темпах коллективизации, о раскулачивании, об оценке роли местных партийных организаций и ЦК КПСС в проведении коллективизации. Сложность положения авторов заключается в том, что, критикуя Сталина за ошибки, авторам в ряде мест не удалось избежать того, чтобы не критиковать и ЦК, поскольку действия Сталина, как правило, вытекали из решений ЦК и даже съездов партии. Это положение можно видеть на стр. 338, 861,  370, 372.
На стр. 453 авторы, например, говоря о перегибах в проведении коллективизации, определенно говорят и об ошибке ЦК в этом вопросе. Авторы в рукописи дают политическую оценку деятельности, выступлениям ряда политических деятелей того времени. Например, на стр. 376 авторы пишут о левацких загибах, на стр. 501 авторы квалифицируют ряд положений доклада Яковлева на XVI съез-


314
де КПСС, как левацкий уклон, в то время как на стр. 503 они пишут, что съезд по докладу Яковлева принял единогласно резолюцию. Тут концы с концами не сходятся.
На стр. 553, 554 авторы критикуют партийных работников, выступавших против дальнейшего раскулачивания, называя это правооппортунистическими действиями. Но аргументации такого обвинения у авторов почти нет. Одним словом, эти места рукописи необходимо еще раз просмотреть и внести соответствующие уточнения. Заканчивая с этим вопросом, нельзя не обратить внимания на то, что авторы, по моему мнению, чрезмерно акцентируют внимание на ошибках при проведении коллективизации, квалифицируя их как отход от ленинских принципов (стр. 877 и др.  ). Делая подобные обвинения, авторы не могут не учитывать того, что никакого опыта коллективизации в мире не было, и определенная часть ошибок была неизбежна, и ЦК КПСС исправлял эти ошибки. Хотя совершенно ясно, что были и левые, и правые уклоны, имел место и отход от ленинских указаний.
Второе, что также обращает на себя внимание, это чрезмерное внимание к показу теневых сторон в результате коллективизации.
На стр. 488 авторы говорят о весеннем севе 1930 г., который прошел, по их словам, неорганизованно, и в результате в 1931 г. страна испытывала недостаток хлеба. (А на стр. 563 говорится о хорошем урожае и передовой агротехнике.  )
На стр. 671, давая оценку постановлению ВЦИК от 7 августа 1932 г. авторы замечают, что, наравне с расхитителями общественной собственности, этот закон наказывал и тех, которые воровали, чтобы не умереть с голоду. На стр. 417 указывается, что колхозники голодали.
На стр. 785, 786 приводится таблица, из которой видно, что количество зерна уменьшилось. Не ограничившись этим, авторы на стр. 793 дают таблицу об уменьшении потребления на  душу населения. Нужно ли так? Такова вторая сторона вопроса, которая обращает на себя внимание и после внесения исправлений в рукопись.
Третье. В рукописи очень слабо представлено крестьянство. Говорится о кулаках, их действиях. Но ведь создание колхозов - это было огромное движение, включившее миллионы крестьян. Самые разнообразные формы деятельности можно было наблюдать в то время.
Четвертое. В рукописи все еще имеют место неточности и редакционные погрешности. Излишне часто говорится о значении географического принципа для коллективизации, нередко ставится за одну скобку бедняк и середняк (с. 59, 67). На стр. 785 весьма туманен вывод об ошибках. Следует внести уточнения и исправления на стр. 109, 152, 159, 192, 217, 364, 412, 488, 501, 553, 671, 714, 785, 786.
Таковы основные замечания по рукописи.
Общий вывод. Авторы проделали большую работу в соответствии с решением Ученого совета. Однако, учитывая остроту вопроса и сложность темы исследования, ее большую значимость не только для нашей страны, но и за ее пределами, не следует жалеть времени для того, чтобы еще раз внимательно просмотреть рукопись, и особенно по тем вопросам, о которых говорилось выше.
7. ІХ-65 г. П. Соболев


315
Институт марксизма-ленинизма при ЦК Коммунистической партии Советского Союза
№  010/1049
25 сентября 1965 г.
Директору Института истории АН СССР академику В. М. Хвостову
Направляется на Ваше усмотрение копия записки т. Гладкова И. А. на имя тов. Поспелова П. Н. в связи с подготовкой к изданию книги «История коллективизации сельского хозяйства в СССР».
Приложение: упомянутое.
Зам. директора
Института марксизма-ленинизма
при ЦК КПСС
(Г. Обичкин)
27.  IX-65 г. 13-650 и
Резолюция В. П. Данилову
дайте объяснение в недельный срок
27.  IX.  1965 г. В. Хвостов


316
Копия
Директору Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС тов. Поспелову П. Н.
Уважаемый Петр Николаевич!
Институт истории АН СССР подготовил к изданию большую книгу «История коллективизации сельского хозяйства в СССР». Недавно состоялось обсуждение верстки; следовательно, книга может в ближайшее время выйти в свет.
В процессе обсуждения выяснилось, что в книге широко используются неопубликованные документы Политбюро ЦК партии за многие годы. Эти документы зачастую трактуются неправильно, тенденциозно. Имеется реальная опасность, что политика и практика колхозного строительства будет освещена односторонне (с креном преувеличения ошибок и перегибов).
Поскольку в книге имеются многочисленные ссылки (и цитаты) из документов Политбюро ЦК, книга приобретает особый характер официозного издания. Выход в свет такой книги причинит ущерб научной истории КПСС.
Настоятельно необходимо добиться, чтобы документы Политбюро ЦК партии были сняты при издании этой книги (она выпускается издательством «Мысль»).
Член КПСС И. Гладков Копия верна:
20 сентября 1965 г.  И. Зенкевич
Документы Политбюро из ЦПА в данной работе не используются - Р. Лавров.
30.  9.  65


317
Директору Института истории АН СССР академику В. М. ХВОСТОВУ
В связи с заявлением И. Гладкова по поводу первого тома «Истории коллективизации сельского хозяйства в СССР» считаю необходимым сообщить следующее:
1.  Не соответствует действительности утверждение И. Гладкова о том, что «в книге широко используются неопубликованные документы Политбюро ЦК партии за многие годы», что в ней «имеются многочисленные ссылки (и цитаты) из документов Политбюро ЦК». Эти документы известны авторам книги, но непосредственно - ни в виде цитат, ни в виде изложения и ссылок - они не используются. Мы изучали их, чтобы при написании не допустить ошибок в освещении конкретно-исторического процесса, чтобы наше изложение событий не противоречило бы этим документам.
Партархив дважды внимательно знакомился с текстом книги. 12 мая 1965 г., после подписания книги в печать, было получено официальное разрешение ЦПА ИМЛ, подписанное и. о. заместителя заведующего тов. Аникеевым и гласившее: «Центральный партархив ИМЛ согласен на использование наших материалов и материалов местных партархивов в данной работе».
Когда поступило заявление И. Гладкова, корректура книги вновь была представлена в ЦПА ИМЛ и просмотрена заместителем заведующего Р. А. Лавровым. «Документы Политбюро из ЦПА в данной работе не используются» - говорится в его ответе от 30 сентября 1965 г., опровергая тем самым заявление И. Гладкова.
2.  Столь же несостоятельно утверждение И. Гладкова о том, что документы Политбюро ЦК партии в книге «трактуются неправильно, тенденциозно». Сам И. Гладков книги не читал, и его заявление о той или иной трактовке документов бездоказательно.
Книгу весьма внимательно прочитал доктор исторических наук Н. Ф. Кузьмин - заместитель главного редактора IV тома «Истории КПСС», подготавливаемого Институтом марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. Им были сделаны замечания по всему тексту книги, которые оказали нам большую помощь на последнем этапе работы. Однако среди этих замечаний не было таких, которые говорили бы о неправильной, тенденциозной трактовке партийных документов, об одностороннем освещении политики и практики колхозного строительства.
В заключение не могу не обратить внимания на то, что заявление И. Гладкова как по форме, так и по содержанию в точности воспроизводит «сигнал», хорошо знакомый нашему обществу второй половины 30-х - начала 50-х годов. Считаю, что этому документу не место в официальной переписке между научными учреждениями.
Приложение: копия заявления И. Гладкова от 20 сентября 1965 г.
и заключение заместителя заведующего ЦПА ИМЛ Р. Лаврова от 30 сентября 1965 г.
Руководитель Группы
по истории советского крестьянства
(В. П. Данилов)


318
Заключительное выступление В. П. Данилова на «Круглом столе», посвященном вопросам коллективизации 24.  Х.  1988 г.
Сегодня состоялась фактически первая встреча специалистов по вопросам коллективизации для обсуждения самых острых проблем нашей истории. В этой встрече приняли участие не только историки, но и журналист, и экономист, занявшие крайне негативную по отношению к коллективизации позицию, резко осуждающие это событие в нашей истории. Наше собрание предоставило многим его участникам возможность высказать любую собственную точку, оценку процесса коллективизации в СССР в начале 30-х годов. Я думаю, что это факт положительный, который каждого из нас заставит продумать весь комплекс проблем, связанных с коллективизацией. Каждый специалист должен будет критически оценить свою позицию самым строгим судом. Коллективизация судится сейчас не только учеными-историками и экономистами, но и судом практиков. На нашем обсуждении выявился тот факт, что историки идут отнюдь не в авангарде критики того наследия, от которого, как утверждают экономисты, мы страдаем до сих пор. Экономисты предъявляют к нам ряд требований, от которых мы сейчас уходим, если не целиком, то в значительной мере.
Конечно, мы не можем целиком согласиться с той позицией, которую мы здесь слышали в выступлениях академика В. А. Тихонова и журналиста Ю. Д. Черниченко. Будучи историками, мы знаем, что те трудности и недостатки, которые являлись результатом коллективизации, порождены не самой идеей, а господством административно-командной системы в управлении обществом, в том числе экономикой. Нэп был прерван волюнтаристским решением сталинского руководства. Принудительная коллективизация была проведена раньше, чем крестьянство к этому процессу подготовилось. Сталин и его соратники слишком поспешили построить социализм в деревне, которая в основе своей оставалась мелкобуржуазной. Поэтому вместо необходимых для индустриализации средств, налицо был явный экономический ущерб. Судя по выступлению Тихонова, экономисты верно оценивают этот ущерб, но они дают неверную оценку самой марксистско-ленинской идее коллективизации как социалистической перестройке деревни. Все огромные людские и экономические издержки - следствие малообразованного и экстремистски настроенного сталинского руководства.
Нынешняя ситуация - это наследие застойного времени 70-х годов с его абсолютным безразличием к делу, формализмом, коррупцией, разложением. Все это наслаивалось на то наследие, которое нам досталось от периода коллективизации. Когда мы говорим о современном положении в сельском хозяйстве, мы не можем согласиться с такими утверждениями, что именно коллективизация создала сегодняшнее положение. Нет, оно было создано не только коллективизацией, но и сохранением командно-административной системы (хотя и в ослабленной форме) в застойные брежневские времена. И далее. Оценивать коллективизацию в качестве гражданской войны с крестьянством историки вряд ли


319
станут. Здесь экономистами употребляется сильное выражение, которое означает нечто другое. Если говорить о коллективизации, как о гражданской войне, то это все-таки та часть того процесса, того переворота, который происходил внутри самой деревни. В ходе коллективизации элементы гражданской войны, конечно, были. Но главным остается то, что коллективизация была проведена сверху и принудительно.
Когда мы говорим о коллективизации по-сталински, мы не имеем в виду, что он выдумал саму идею коллективизации, саму форму колхоза. Мы говорим о том, как она осуществлялась реально, начиная с 1928-1929 гг. и до завершения, о ее характере.
Иногда используется термин «чрезвычайщина». Сам по себе термин «чрезвычайные меры» - это всего-навсего стыдливая замена «неудобного» слова «насилие». Стоит заметить, что Сталин был большой мастер по части камуфляжа. Вспомним его трактовку о «решении еврейского вопроса» на рубеже 40-50-х годов. А что значило это «решение»? - это уже надо понимать, знать конкретно. Так и «чрезвычайные меры» в коллективизации - это насилие, принуждение.
За «революцией сверху» стояли благородные идеи, выношенные еще до научного коммунизма. Идеи коллективного земледелия всегда были основой борьбы за социальную справедливость. Несмотря на то что в истории борьбы за социализм в нашей стране и слово «колхоз», и термин «коллективизация» появились до этого, мы не можем поставить знак равенства между коллективизацией по-сталински и всем тем, что делалось в этом отношении раньше, причем не только Лениным, но и Чаяновым, Кондратьевым и другими кооператорами.
И на Западе, как и в нашей литературе, крайне тенденциозно оценивают саму идею коллективизации, распространена практически та же концепция. Называются два «штурма» коллективизации. В ходе революции предпринимается первый штурм - в результате голод 1921 г. Большевики укрепили свое положение, и в 1930 г. они предпринимают новый штурм коллективизации - в результате голод 1932-1933 гг. Нэп и соответственно ленинский план - это лишь пауза между двумя штурмами, вызванная тем, что тогда, в 1921 г., большевики вынуждены были отступить. С подобной концепцией историки согласиться не могут, потому что «штурм» в начале революции в 1918-1919 гг. не имеет ничего общего со штурмом сплошной коллективизации. Если тот «штурм» - и отнюдь не насильственными методами - начался осенью 1918 г., то в марте 1919 г. в решении VII съезда мы уже читаем четко сформулированные все основные принципы, ставшие основой ленинского кооперативного плана.
Сложность стоящей перед нами задачи в том, чтобы идею коллективизации с ее подлинно социалистическим содержанием, в подлинно социалистическом значении суметь отделить от коллективизации, проведенной по-сталински. Я в этом убежден. Если бы идея коллективизации была осуществлена по ленинскому плану, нам не пришлось бы решать такие тяжелые задачи и в таком масштабе в аграрном секторе, какие мы решаем на нынешнем этапе. Социализм и самоуправление неотделимы. Не может быть социализма без самоуправления трудящихся масс. Здесь была использована социалистическая форма для создания административно-командной системы.
Переходя к общей оценке советского общества 30-х годов, 40-х, 70-х и первой половины 80-х годов, я не могу исключить эти общества из общей линии того движения, которое было начато Октябрьской революцией. На мой взгляд,


320
общества названных периодов - это переходные общества, хотя они и различны по своему содержанию. Переходное общество самого начала, 20-х годов, времени нэпа, это совсем не то общество, которое было создано в 30-х годах. (За эти годы укрепилась административно-бюрократическая система.  ) Как ни близки общества 30-х и 70-х годов, но различие между ними есть. К сожалению, нам пришлось пройти весьма своеобразную и затянувшуюся стадию переходного периода. Я считаю, что переходный период в нашей стране и ныне продолжается. Он может завершиться лишь с успешным завершением перестройки. Что касается общества 30-х годов, то здесь, бесспорно, имел место зигзаг в сторону. Но не могу согласиться с мнением, что это было движение в сторону от социализма. То, что было в 30-х годах., а в смягченном виде оно продолжалось и в 70-х, - это отступление с прямого пути движения к социализму, но отнюдь не отказ от построения действительно социалистического общества.
Советскому обществу революцией был задан заряд движения к социализму, но общество 30-70-х годов можно рассматривать лишь как переходное на этом пути. Споры об обществе 30-70-х годов будут, наверное, продолжаться еще долго. Определения этого периода - феодальный социализм, казарменный коммунизм, государственный социализм - в общем и целом имеют сходное содержание. Недаром Бутенко, сторонник этой теории, в конечном итоге перешел на государственный. При анализе социально-экономической структуры этого общества еще больше найдем элементов госкапитализма в экономической структуре начиная с 30-х годов. Эти вопросы потребуют большой работы, многих размышлений.
Эти вопросы потребуют большой работы, больших изложений. Я думаю, что Михаил Августович [Вылцан] в своей новой концепции дополнит и развернет предложенные решения. Надеюсь, что состоявшееся обсуждение будет опубликовано в более полном виде, чем мы могли здесь сказать. Мне, например, чтобы изложить свое понимание кооперативного плана, коллективизации потребуется страничек 15-18.
Очень важно полностью опубликовать выступление Тихонова, ибо только тогда появится возможность настоящей критики его позиций. Тогда, наконец, станет возможным серьезный разговор. А пока, к сожалению, были лишь публикации вроде «Аргументов и фактов». Тут ничего нельзя было сказать.
Я думаю, что состоявшийся обмен мнениями поможет всем нам, а авторам истории коллективизации в особенности. Мы должны будем в скором времени собраться и попробовать ответить на вопрос, поставленный Юрием Александровичем [Мошковым], не стоит ли отказаться от этой работы.
Позвольте на этом закончить.


321
ОТЗЫВ
на книгу «Коллективизация сельского хозяйства в СССР» (1927-1932 гг.), под редакцией В. П. Данилова,
готовящуюся к изданию в издательстве «Мысль»
Советская историческая литература последних лет отражает здоровый процесс углубления наших знаний по истории коллективизации в СССР. На основе выявления новых источников, научного анализа тех документов, которые в предшествующий период развития советской историографии абсолютизировались и предвзято истолковывались на основе вовлечения в научный оборот более полных, систематизированных и сопоставимых по периодам данных статистики, советские историки внесли существенные коррективы в ту концепцию истории коллективизации, которая окончательно утвердилась с выходом в свет «Краткого курса истории ВКП(б)» и изменение которой в течение долгого ряда лет считалось невозможным.
В той исследовательской работе, которая послужила основой для отказа от схем и шаблонов, от лакировки и идеализации опыта коллективизации в СССР, связанных с культом личности И. В. Сталина, одно из первых мест по праву принадлежит коллективу авторов рецензируемой монографии: В. П. Данилову, М. Л. Богденко, Н. А. Ивницкому и И. Е. Зеленину. Данная книга является итогом большой, углубленной многолетней работы этого коллектива. В то же время она как бы интегрирует достижения советских историков в изучение процесса коллективизации во всей его многосложности и разнообразии в специфических условиях всех национальных республик.
Книга не только подводит итоги изучения проблемы коллективизации на новом уровне развития наших знаний. Она по-новому ставит целый ряд вопросов, ряд проблем и тем самым открывает как бы новый этап в изучении процесса социалистического преобразования деревни.
Несомненной заслугой авторов является обстоятельное рассмотрение материально-технических и социально-экономических предпосылок коллективизации. Эти вопросы рассматриваются по существу не только в первых трех главах книги, но на всем ее протяжении прослеживается процесс динамического нарастания материальных, экономических и социальных факторов, содействующих развитию колхозного движения. Впервые в нашей литературе дается столь ясное и статистически аргументированное сопоставление двух взаимосвязанных процессов (социально-экономическая и техническая реконструкция сельского хозяйства), показано нарастание разрыва в темпах строительства материально-технической базы крупного социалистического производства и развития сплошной коллективизации.
Большим плюсом рецензируемой работы в рассмотрении предпосылок коллективизации является то, что в ней убедительно, на основе анализа состояния экономики и производительных сил крестьянского хозяйства, производствен¬


322
ных отношений и классовой борьбы в советской доколхозной деревне показана глубокая заинтересованность трудового крестьянства в социалистическом укрупнении сельскохозяйственного производства. Выгодно отличается данная книга от имеющейся литературы также освещением активной роли трудящихся масс крестьянства в создании новой материально-технической базы крупного производства, в строительстве колхозов, в борьбе с кулачеством.
Несомненно новый шаг вперед сделали авторы в рассмотрении вопроса о том, как постепенно складывалась и как развивалась система взаимоотношений социалистического государства и колхозов. Если прежде литература в этой области ограничивалась преимущественно вопросами материально-технического снабжения, то в данной работе центральное место уделено изучению применения в практике колхозного строительства ленинского принципа материальной заинтересованности крестьянства. В этих целях дается полная статистическая картина финансовых взаимоотношений, прослеживаются изменения в источниках финансирования, в размерах и формах налогообложения колхозов и колхозников. Впервые в научный оборот вводятся данные, извлеченные из архивных фондов Государственного Банка и Министерства финансов. Впервые столь полно и последовательно раскрывается правовая сторона взаимоотношений государства и колхозов, рассматривается процесс складывания колхозной системы управления и ее последующая реорганизация.
Важно подчеркнуть еще одно достоинство рецензируемой книги. В ней процесс развития коллективизации со всеми его подъемами и спадами рассматривается в органической связи с состоянием всех основных отраслей сельскохозяйственного производства. Дается анализ причин изменений размеров валового выхода продукции и ее товарной части. Статистические данные, приводимые в книге, весьма полно характеризуют состояние единоличного и колхозного секторов производства, начиная с 1927 по 1932 год; причем они градируются по шести периодам, что делает их особенно ценными. Так как в таком сводном виде эти данные приводятся впервые в нашей литературе, то книга может служить справочным пособием.
Большим достоинством работы является раскрытие объективных и субъективных трудностей коллективизации в нашей стране. Отход от своеобразной идеализации нашего исторического опыта в этой области в первую очередь состоит в показе реальных трудностей, просчетов и ошибок, которые имели место и были связаны, во-первых, со специфическими историческими и социально- экономическими условиями, в которых приходилось решать советскому народу столь сложную задачу; во-вторых, усугублялись волюнтаризмом в политике, явившимся прямым следствием складывавшегося в те годы культа личности И. В. Сталина.
В книге подробно и документально показан процесс зарождения и развития левацких тенденций в руководстве колхозным движением. Путем сопоставления планов коллективизации за период 1928-1930 гг., анализа существа вносимых в них коррективов, рассмотрения изменений в сроках и темпах коллективизации, которые вносились руководящими органами на местах, в книге убедительно показана линия на чрезмерное формирование сверху. Причем авторы, показав на основе достоверных источников и личную вину И. В. Сталина в насаждении левацких перегибов, преодолели имевшую место в нашей литературе узость в трактовке причин их столь широкого распространения.


323
В книге в полном объеме показана вся глубина опасности, которая возникла в деревне в связи с левацкими перегибами как в области политической, так и в области экономики. Вредные последствия перегибов и их рецидивы сказывались на всем протяжении сплошной коллективизации; издержки, понесенные сельским хозяйством в тот период, усугубили трудности хозяйственного укрепления колхозов. Авторы не только убедительно, но и взволнованно пишут об этом. Они гневно осуждают эти просчеты в руководстве коллективизацией, подробно излагают их истоки, причины с одной целью: чтобы они никогда не повторились, чтобы этот горький опыт послужил поучительным уроком.
В книге шире и более документально, чем это делалось до сих пор в нашей литературе, показан процесс преодоления левацких искривлений линии партии. Этот процесс рассматривается и оценивается не по количеству принятых решений, а по степени их эффективности в практической работе. Подробно анализируется статистика отлива крестьян из колхозов по месяцам, по группам районов, по республикам, краям и областям, выясняется социальная принадлежность выходцев, сопоставляются данные отлива с начавшимся после апреля возвратом крестьян в колхозы. Этот раздел существенно восполняет наши знания по истории борьбы с левацкими перегибами.
В преодолении тяжелых последствий перегибов решающее значение имели меры по организационному и хозяйственному укреплению колхозов. В рецензируемой книге значительно полнее и объемнее, чем это имело место в предшествующих работах, показан длительный и трудный процесс выявления, обобщения и внедрения наиболее рациональных форм применения социалистических принципов организации труда и производства в специфических условиях сельского хозяйства. Особое внимание уделено вопросу о том, как учитывался и применялся на практике принцип заинтересованности, показывается, как нарушение этого принципа сказывалось на экономике колхозов.
Впервые в литературе освещается вопрос о преодолении недооценки личного подсобного хозяйства колхозников не только в период зимы 1930 г., но и в 1931/1932 гг., что, в частности, связывается с ошибочной установкой на неизбежность перерастания в короткие сроки артели и в коммуну, как высшую форму колхозов, которой придерживался в те годы И. В. Сталин. Приводимый в книге материал убедительно показывает, что нет никаких оснований считать совершенно правомерный процесс преобразования коммун в артели порождением волюнтаризма и сталинских методов руководства, как это пытаются утверждать некоторые историки.
Можно было бы еще долго перечислять все достоинства рецензируемой книги, которые выгодно отличают ее от имеющейся литературы и свидетельствуют о том, что ее появление в печати будет событием в историографии советского периода развития нашей страны. Такая книга нужна не только историкам- специалистам, не только студентам, изучающим отечественную историю, не только пропагандистам истории нашей партии, но и широкому читателю, всем тем, кто проявляет все больший интерес к вопросам исторического прошлого нашей страны.
Книга ценна тем, что она свободна от попыток затушевать трудности и ошибки, уйти от ответа на наиболее сложные и запутанные вопросы. Часто такого рода недостатки нашей литературы мы оправдываем нежеланием обнаруживать и обнародовать наши слабости перед классовыми и идейными противниками.


324
Однако действительность убеждает, что тем самым мы не затрудняем, а облегчаем фальсификацию опыта коллективизации в СССР буржуазными историками, ибо предоставляем им полный простор и для вытягивания извращенных фактов, и для их самого произвольного толкования с чуждых нам классовых позиций.
Рецензируемая книга противопоставляет отдельным фактам и фактикам, тенденциозно используемым в буржуазной историографии для фальсификации опыта коллективизации в СССР, всю совокупность фактов и событий, давая им объяснения с позиций марксизма-ленинизма. Следует пожелать авторам в историографическом разделе, который будет опубликован во II томе, возможно полнее осветить идеологическую борьбу с буржуазными и реформистскими концепциями истории коллективизации.
С этой точки зрения, особое значение имеет вопрос об общей концепции истории коллективизации, которой придерживаются авторы рецензируемой книги и которая несомненно после ее выхода в свет утвердится в исторической науке. Это тем более важно, что книга подводит итоги пересмотру прежней концепции, а ряд принципиальных вопросов ставит по-новому; к таким вопросам относятся следующие: о предпосылках коллективизации, о соотношении темпов социально-экономической и технической реконструкции деревни, о сроках и темпах поворота середняцких масс различных районов в сторону социализма, о причинах, последствиях и мерах ликвидации левацких искривлений, об оценке исторического значения ноябрьских 1929 и январско-февральских 1930 г. решений партии о сплошной коллективизации, об оценке роли МТС.
Не со всеми выводами авторов по этим вопросам можно согласиться.
Вызывает возражение оценка земельного строя, установившегося в результате аграрной революции. Ссылаясь на В. И. Ленина (Полн. собр. соч. Т. 37. С. 322), авторы утверждают, что в деревне установился строй «идеального» капитализма (с. 51). Это утверждение неверно как по существу, так и по ссылке на работу В. И. Ленина «Пролетарская революция и ренегат Каутский», ибо здесь в данном случае характеризовались радикальные буржуазно-демократические преобразования земельного строя России на 1-м этапе аграрной революции и говорилось о капитализме, идеализированном с точки зрения мелкого товаропроизводителя. Этот смысл и следует сохранить в общей оценке установившегося аграрного строя, тем более что все содержание фактического материала и статистики, приводимой в книге, именно ей и соответствует.
Некоторые уточнения требует и оценка классовой природы простых форм кооперации в советской доколхозной деревне. Термин «переходные формы» (с. 13-14) здесь явно недостаточен.
Главным вопросом нашей концепции истории социалистического преобразования деревни в СССР является вопрос о Ленинском кооперативном плане как теоретической основе этого преобразования. В Программе КПСС, в той ее части, где дается обобщение исторического опыта коллективизации, подчеркивается, что «на основе Ленинского кооперативного плана извечный крестьянский вопрос нашел свое подлинное разрешение» (см.: XXII съезд КПСС. Стен. отчет. Т. III. С. 236-237). Это положение цитируется во введении рецензируемой книги (с. 17). В изложении основного материала, показывающего положительный опыт коллективизации в нашей стране, по существу раскрывается это программное положение по всем основным направлениям Ленинского плана социалистического кооперирования.


325
Однако стремление показать левацкие тенденции в руководстве процессом коллективизации, просчеты и ошибки Сталина в крестьянском вопросе, само по себе понятное и оправданное, как уже говорилось выше, привело авторов при формулировании общих выводов по книге (гл. XII) к утере меры. Авторы, указывая на основные нарушения ленинских принципов социалистического кооперирования при проведении сплошной коллективизации - соотношение технической и социально-экономической реконструкции, использование простых форм кооперации, принципа добровольности (см. с. 783-784), не подчеркивают, что коллективизация в целом была осуществлена на основе кооперативного плана В. И. Ленина.
В этой связи вызывает возражение, во-первых, попытка трактовать содержание кооперативного плана В. И. Ленина таким образом, что он требовал создания новой материально-технической базы в деревне и поголовного кооперирования крестьянства в простых формах кооперации, как необходимого предварительного условия коллективизации. Во-вторых, возражение вызывает столь категорическое противопоставление установки на строительство колхозов в «мануфактурной форме» Ленинскому кооперативному плану (с. 783).
Вопрос об очередности создания новой материально-технической базы и производственного кооперирования крестьянских хозяйств, а также об использовании «мануфактурной формы» колхозов решается в зависимости от общего уровня развития производственных сил и социально-экономических отношений, при которых начинается движение того или иного народа к социализму. Как известно, жизненность Ленинского плана доказана как для стран с высоким и средним уровнем развития капитализма в сельском хозяйстве, так и для стран, недавно покончивших с феодальными отношениями.
В связи с изложенным выше, следует рекомендовать авторам еще раз продумать свои выводы. Это тем более необходимо, что в тексте рецензируемой книги хорошо раскрывается творческая работа Коммунистической партии по руководству процессом коллективизации. На основе документов показано, как в труднейших условиях ожесточенной классовой борьбы, хлебной стачки, угрозы интервенции, отсутствия какого-либо опыта приходилось искать, вырабатывать, проверять практические формы, методы, тактику решения множества вопросов. В книге показывается, как Центральный Комитет на основе практического опыта корректировал собственные решения, находил более правильные критерии определения степени сплошной коллективизации, уточняя ее сроки для отдельных районов (см. январско-февральские, мартовские и декабрьские решения 1930 г., июньские 1931 г. и др.  ). В книге показана большая положительная работа партии по преодолению левацких перегибов. И в то же время в выводах акцент делается не на этом, а на ошибках. Представляется необходимым провести более четкую грань между политикой партии, ее коллективно принятыми и одобренными XVI съездом решениями, с одной стороны, и левацкими искривлениями линии партии - с другой. Тот же акцент на тенденцию форсирования сделан при изложении решений ноябрьского пленума ЦК по вопросам колхозного движения, что в сочетании с не прокомментированной авторами ссылкой на заявление группы правых может привести читателя к неправильным выводам.
Вызывает возражение также то, что в оценку роли машинно-тракторных станций в период становления колхозного строя привносятся те положения, которые были приняты за исходные при решении вопроса о реорганизации МТС


326
в 1958 году (с. 475). Вряд ли правильно считать, что противоречия, проявившие себя спустя четверть века, уже действовали и были настолько весомы, что могли влиять на общую оценку в момент самого рождения МТС.
Обращает на себя внимание тот факт, что очень много и пространно излагаются выступления наркома земледелия Н. А. Яковлева.
Несомненно, что восстановление имен видных деятелей нашей партии, явившихся жертвой произвола и незаслуженно забытых, дело нужное. И рецензируемая книга в этом отношении вносит свой положительный вклад в советскую историографию. Но и этим не следует чрезмерно увлекаться.
Указанные недостатки не изменяют общего положительного вывода о ценности проведенного исследования и необходимости издания рецензируемой книги. Замечания направлены к тому, чтобы авторский коллектив еще раз возвратился к окончательному редактированию последней главы книги, уделив максимум внимания вопросам общей концепции.
Кандидат исторических наук,
доцент В. М. Селунская
февраля 1965 г.


327
Текст непроизнесенного выступления на отчетно-выборном партсобрании в Институте истории АН СССР осенью 1963 г.
с характеристикой хода работы над «Историей коллективизации» в 1963 г. и трудностей, которые начались после мартовской речи Хрущева.
(Выступление не было произнесено, так как на этом собрании выступил П. В. Волобуев с такой критикой дирекции, солидаризироваться с которой было нельзя, а выступить против - тоже.  )
Меня побудили взять слово на общем партийном собрании недостатки в организации и руководстве научно-исследовательской работой, с которыми нам - группе аграрников советского периода - пришлось столкнуться в последнее время. Эти недостатки заставляют говорить о себе, поскольку они особенно сильно проявились на заключительном этапе подготовки к изданию двухтомника по коллективизации - одного из объектов государственного плана Института. Эти недостатки породили ряд «недоразумений», отрицательно сказавшихся на работе. Теперь «недоразумения» преодолены, работа вошла в нормальную колею и, казалось бы, о них можно было не говорить. Однако обсудить это стоит. Во-первых, опыт показал, что этих «недоразумений» могло бы и не быть вовсе. Следовательно, связанная с ними потеря, примерно, трех месяцев и нервотрепка, которая - вольно или невольно - была устроена коллективу (пусть и небольшому), не были оправданными. Во-вторых, нет твердой уверенности, что подобные «недоразумения» не повторятся с этим или другим объектом, с этим или другим коллективом.
Изложение сути дела я должен начать с краткой «исторической» справки. В 1957 г. дирекцией Института был поставлен в план новый объект - история коллективизации и утвержден авторский коллектив в составе 5 человек. Против этого объекта возражал сектор истории советского общества и прежде всего те, кому было поручено готовить этот труд. Мы считали тогда, что время для такого труда еще не пришло (и действительно, оно пришло лишь после XXII съезда КПСС), что необходим еще определенный период монографической разработки отдельных сторон этой большой и сложной проблемы. Однако эти возражения были отвергнуты, объект был поставлен в план. Сказанное здесь мог бы подтвердить М. П. Ким, если бы он был здесь. Это может подтвердить и А. Л. Сидоров, если только он об этом помнит.
В начале января этого года (с запозданием на квартал) 1-й том был представлен Ученому совету и разослан рецензентам. Обсуждение было назначено на март. По просьбе Соцэкгиза один экземпляр рукописи был представлен им для ознакомления. 12 февраля Соцэкгиз зарегистрировал рукопись как принятую.
И вдруг в начале марта, т. е. за две недели до обсуждения, мы узнаем о решении дирекции снять том с обсуждения, создать новую редколлегию или расширить старую и т. п. Авторов на этом заседании дирекции не было. Наши интересы, так сказать, представлял руководитель отдела Ю. А. Поляков, который


328
в то время числился в отпуске и, как он позже сообщил мне, не знал, что том - у рецензентов и что вскоре должно состояться обсуждение.
Только два месяца спустя выяснилось, что произошло недоразумение. Том был возвращен на обсуждение и в конце июня был обстоятельно обсужден на Ученом совете и рекомендован для сдачи в издательство после доработки по замечаниям, сделанным в его ходе. Я не знаю, было бы преодолено это «недоразумение», если бы не общественное мнение, если бы не вполне определенная позиция таких ведущих сотрудников Института, как, например, М. П. Ким, Э. Б. Генкина, С. И. Якубовская.
Вот одно «недоразумение», которого могло и не быть. Его не было бы, если бы в обсуждении вопроса о томе в марте принимали участие те, кто над ним работает, те, кто хотя бы знает действительное положение дел.
Этого недоразумения не было бы, если бы не все еще присущее нам стремление в каждой редколлегии видеть «свадебных генералов».
И здесь я перехожу к общему положению дел. В принципах формирования редколлегий за последние годы произошли заметные изменения. Сейчас в редколлегиях многотомника встречаешь, например, имена Ю. Арутюняна, М. А. Вылцана, Ю. С. Борисова и других, которые по академическим меркам все еще считаются «молодыми». Десять лет назад это было невозможным. Однако здесь еще немало старого. Посмотрите на редколлегии того же многотомника по истории СССР и ряда других объектов (хотя бы «Очерков по истории исторической науки»), и Вы найдете примеры, когда те, кто реально делает книгу, в редколлегии даже не значатся. Зато там Вы найдете наверняка «свадебных генералов», которые давно уже разучились что-нибудь делать, - тех, кто будущую книгу вовсе не прочтет, либо все равно, что не прочтет. Вот о таких «свадебных генералах» и шла речь, когда раскрывалось желание расширить состав редколлегии в «Истории коллективизации». Здесь назывались и эксминистр, оценку деятельности которого все мы недавно читали, и директор одного экономического института, труды которого известны полнейшим отсутствием связи с экономикой деревни и отсутствием какой бы то ни было свежей мысли. Да и кто здесь только не назывался.
Приведу еще один пример «недоразумения», в основе которого лежит пренебрежение к коллективу и прямое самоуправство.
В конце июня на общем собрании Отделения исторических наук был заслушан доклад по проблемам коллективизации. Нет нужды говорить о том, какое значение доклад имел для коллектива, завершающего работу над трудом, посвященным этим проблемам. Группа по истории советского крестьянства за год до этого предлагала заслушать такой доклад. Но вот как это полезное и необходимое дело было организовано.
В марте сего года от одного из наших сотрудников мы узнали, что руководитель Отдела поручил ему подготовить доклад для общего собрания Отделения. Это поручение Ю. А. Поляков дал келейно, минуя группу, и даже не поставив ее в известность. Потом выяснилось, что это поручение было дано и без согласования с дирекцией.
Келейность дала свои естественные результаты. Поручение было дано одному из авторов первого тома [Н. А. Ивницкому. - Ред.] и не удивительно, что он не смог заменить коллектив. Доклад (сам по себе отнюдь не плохой) был подготовлен не по проблемам коллективизации в целом, а по одной из проблем, по тем


329
разделам, которые он сам писал. Меньше, чем за неделю до Общего собрания, дирекция Института и Бюро Отделения вынуждены были отвергнуть доклад и поручить в спешном порядке готовить новый, разумеется, с участием автора первого варианта доклада. Это, конечно, не могло не сказаться на качестве доклада. Одно первоначальное «недоразумение» неизбежно породило целый ряд других «недоразумений». В числе его авторов оказался, например, сотрудник Института, никогда не работавший над историей коллективизации, и не оказались те, кто действительно и успешно работал по этим проблемам (Богденко, Борисов, Зеленин).
Я привел примеры двух «недоразумений», которых могло и не быть, но которые могут повториться, если не будет покончено с келейностью, если решения о судьбе важнейших объектов будут приниматься без участия тех, кто над ними работает, если в редколлегии будут вводиться «свадебные генералы», если, наконец, не исчезнет предположение, что руководитель все знает уже потому, что он руководитель, если не исчезнет положение, когда руководитель «все может».


330
Уважаемый тов. Редактор!
В третьем номере журнала «Коммунист» за нынешний 1966 г. опубликована статья Ф. Ваганова «Преобразование сельского хозяйства», представляющая собой попытку реставрации той концепции истории коллективизации, которая была создана на основе сталинских оценок и закреплена в нашей науке «Кратким курсом истории ВКП(б)» и просуществовала до середины 50-х годов. Не подвергая сомнению право т. Ваганова выступать в защиту его точки зрения, считаю себя вынужденным обратить Ваше внимание на способы, с помощью которых «опровергаются» другие точки зрения.
Ф. Ваганов высказывает, например, недоумение по тому поводу, что «некоторые историки» в своих исследованиях «недостаточно учитывают выводы» ноябрьского пленума ЦК партии (1929 г.  ). В подтверждение он ссылается на работы, в которых «проводится мысль, что в отношении среднего крестьянства к колхозам к этому времени не было коренного сдвига». Перед этим приводится выдержка из решений ноябрьского пленума ЦК ВКП(б), свидетельствующая, что к концу 1929 г. колхозное движение «уже начало на практике перерастать в сплошную коллективизацию целых районов», что это обстоятельство означает переход к новой полосе социалистического строительства (см.: Коммунист. 1966. № 3. С. 95).
Откроем теперь критикуемые т. Вагановым работы. В «Очерках истории коллективизации сельского хозяйства в союзных республиках» (М., 1963) говорится, что осенью 1929 г. «На Северном Кавказе, в Поволжье, в степной полосе Украины стал заметным приток в колхозы середняков. В отдельных районах и даже целых округах стала развертываться сплошная коллективизация... Во многих районах возникали колхозы, охватывающие селения в целом. Все это определенно свидетельствовало о начавшемся переломе в настроениях основных масс крестьянства» (с. 32-33). И сразу затем приводятся оценки колхозного движения, данные ноябрьским пленумом ЦК ВКП(б), которые якобы в этой работе «недостаточно учитываются».
В другой статье названных «Очерков» также показывается, что «во второй половине 1929 г. колхозное движение стало перерастать в сплошную коллективизацию отдельных округов и районов» (с. 94), что это явление наблюдалось тогда «в ведущих зерновых районах», где начался перелом «в отношении среднего крестьянства в коллективизации» (с. 96 и т. п.  ).
Обратимся теперь к статье «Коллективизация сельского хозяйства в СССР», опубликованной в 7-м томе «Советской исторической энциклопедии» (М., 1965. С. 484-489). При характеристике колхозного движения в 1928-1929 гг. там говорится, что к концу этого времени «в передовых районах зерновой полосы в пользу колхозов меняются настроения и середняцких масс. Уже осенью 1928 г. возникают первые колхозы, объединившие крестьянские хозяйства всего села. Число полностью коллективизированных селений в зерновой полосе РСФСР летом 1929 г. составило 332, на Украине - 273 (земельных общества). Сплошная


331
коллективизация была провозглашена в 20 административных районах Северного Кавказа, Нижней и Средней Волги, ЦЧО. В некоторых из этих районов в колхозы вошло уже до 30-50 % хозяйств. Здесь на путь коллективизации стали переходить и середняки» (с. 489).
Приведенные здесь положения показывают, что т. Ваганов намного облегчил себе задачу, изобразив критическую точку зрения совсем не такой, какой она является фактически. На этом можно было бы поставить точку, ибо недобросовестность «критических приемов» т. Ваганова совершенно очевидна. Однако придется сказать несколько слов о содержании и обоснованности его точки зрения, поскольку иначе нельзя будет понять действительных, а не мнимых расхождений между ним и «некоторыми историками».
Приведенная в статье цитата из решений ноябрьского пленума ЦК отражает, как утверждает т. Ваганов, «те коренные сдвиги в развитии колхозного движения и в настроениях основных масс крестьянства по отношению к коллективным хозяйствам, которые произошли к концу 1929 года» (Коммунист. 1966. № 3. С. 95). Но такое истолкование названных решений не может не вызвать возражений. И цитируемый т. Вагановым вывод, и другие оценки и указания ноябрьского пленума ЦК фиксировали начало нового этапа в социалистическом строительстве, начало перерастания колхозного движения в сплошную коллективизацию, и, следовательно, начавшийся сдвиг, перелом в отношениях среднего крестьянства к колхозам, а отнюдь не завершившийся, не произошедший уже «к концу 1929 г.  ». Характерно, что пленум ограничивал масштабы практически начавшейся сплошной коллективизации территорией «целых районов», «районов и округов», не позволяя тем самым расширительно толковать возникавший процесс как процесс, происходящий уже на пространстве страны в целом или хотя бы республики, края, области (см.: КПСС в резолюциях... Ч. II. С. 623, 643, 645 и т. д.  ).
Изучение реальных событий 1929 г. требует, чтобы при чтении решений этого пленума ЦК было обращено должное внимание на оценку территориальных масштабов происходивших в деревне сдвигов. Конкретно-исторический материал убедительно показывает, что перелом в настроениях середняцких масс осенью 1929 г. наблюдается в передовых, преимущественно зерновых районах, а еще не по стране в целом.
Истолкование т. Вагановым процитированного в его статье места из резолюции пленума не соответствует, таким образом, ни существу оценок, сформулированных в этих решениях, ни фактическому положению вещей. И разве не показательно, что он не смог привести ни единого факта, который бы обосновывал правомерность его утверждения о коренном сдвиге в настроениях основных масс крестьянства к концу 1929 г. Аргументация же, выдвинутая «некоторыми историками», им просто игнорируется.
В действительности т. Ваганов озабочен отнюдь не защитой выводов ноябрьского пленума ЦК партии, на которые никто из советских историков и не покушался. Он решал другую задачу - задачу возрождения сталинской концепции событий в 1929 г. И его формулировка о «коренных сдвигах» есть всего-навсего несколько замаскированное повторение знаменитой формулы «великого перелома». Действительного автора скрывает фигура умолчания, иначе бы и позиции т. Ваганова были бы более ясными, и целевая направленность его статьи более очевидной.


332
Крайне характерным в этом отношении является освещение перегибов и извращений, допущенных при переходе к сплошной коллективизации (осенью 1929 г. - зимой 1930 г.  ). Опять восстанавливается сталинская интерпретация этого вопроса, опять ответственность за нарушение ленинских принципов кооперирования перелагается исключительно на местных работников («В ряде мест...  » и т. д.  ). В этой связи автор опять вспоминает «некоторых историков», которые будто бы, «не приводя фактов и документов, умозрительно полагают, что чуть ли не единственная причина допущенных ошибок - это стремление отдельных личностей любыми средствами ускорить коллективизацию». Этому «умозрительному» взгляду противопоставляется объяснение перегибов «многими причинами», сложностью дела, отсутствием опыта и т. д. (см.: Коммунист. № 3. С. 97).
Начнем с того, что у т. Ваганова нет никаких оснований для противопоставления «многих причин» «чуть ли не единственной причине». Откройте, например, «Очерки истории коллективизации сельского хозяйства в союзных республиках» на стр. 40-47 и Вы найдете там изложение всего комплекса причин, порождавших трудности, ошибки и перегибы в проведении коллективизации - не только «единственной», но и всех «многих».
Так же нетрудно опровергнуть заявление т. Ваганова об «умозрительности» вывода насчет ответственности руководящих деятелей того времени - прежде всего Сталина, Молотова, Кагановича - за чрезмерное форсирование темпов коллективизации, за игнорирование опыта, мнения и прямых сигналов местных работников, за ряд существенных отступлений от принципов ленинского кооперативного плана. Факты и документы, игнорировать которые нельзя, приводятся, в частности, в упомянутых выше работах. Особенно обстоятельно они были проанализированы в статье «О работе комиссии Политбюро ЦК ВКП(б) по вопросам сплошной коллективизации» (Вопросы истории КПСС. 1964. № 1), представляющей собой подготовительный материал для IV тома издающегося сейчас многотомного труда «История КПСС».
Ни один из фактов, ни один из документов такого рода т. Вагановым не проанализирован, не принят во внимание. Он просто не замечает их, но ведь они от этого не исчезнут. Факты извращений и перегибов в коллективизации, связанных с культом Сталина, существуют. Они требуют осмысления, и они будут осмысливаться независимо от того, нравится или не нравится это т. Ваганову. Таким образом, и в освещении этого вопроса т. Ваганов поступает недобросовестно как по отношению к фактам и документам, которые он игнорирует, так и по отношению к «некоторым историкам», точку зрения которых он искажает.
Конечно, статья т. Ваганова - лишь частный случай, лишь эпизод из современной борьбы идей. Но в этом эпизоде очень явственно проявляется тенденция к пересмотру курса XX-XXII съездов нашей партии, к частичной (пока еще во всяком случае) реабилитации того, что получило название культа личности Сталина. Победа этой тенденции принесла бы тяжелые последствия как для исторической науки, так и для всей нашей общественно-политической жизни. Протестовать против этой тенденции - долг коммуниста и человека.
Старший научный сотрудник
Института истории АН СССР
(В. П. Данилов)


333
Уважаемый товарищ Редактор!
На протяжении последних полутора лет редакция журнала «Коммунист» сочла необходимым дважды выступить с критикой двух моих работ по истории коллективизации сельского хозяйства. Одно это обстоятельство заставляет меня отнестись со всей серьезностью к содержанию и характеру критических замечаний. Их серьезность многократно усиливается тем, что теперь они высказаны уже не в обычной статье, а в статье, посвященной 50-летнему юбилею Великого Октября и выделяющей, следовательно, моменты политически наиболее важные как в историческом пути советского крестьянства, так и в современном понимании этого пути.
В связи с выступлением В. Голикова я вновь и вновь перечитываю критические статьи, вновь и вновь продумываю изложенные в них факты, оценки и выводы, вновь и вновь проверяю авторскую позицию. Конечно, и в той, и в другой статье имеются недостатки, некоторые вопросы сейчас я изложил бы иначе, некоторые - более полно и точно. За прошедшие с момента выхода их в свет время работа (в том числе и моя) над историей коллективизации продолжалась, появились новые данные и новые мысли. Однако я не могу признать, что в названных В. Голиковым статьях процесс коллективизации изображается «односторонне и, следовательно, неправильно» (см.: Коммунист. 1967. № 11. С. 72). Эта суровая оценка зиждется на двух утверждениях, которые голословно, но именно поэтому приобретают силу обвинительного заключения.
Критикуемые В. Голиковым статьи обвиняются прежде всего в том, что «в них не раскрыта та огромная, титаническая работа, которую проводили партия, рабочий класс и советское крестьянство по социалистическому переустройству деревни, преодолению вековой отсталости сельского хозяйства в России» (там же). Но о чем же говорится в них, как не о работе Коммунистической партии, Советского государства, трудящихся по социалистическому преобразованию деревни?
Статья в «Очерках по истории коллективизации сельского хозяйства в союзных республиках» (М., 1963) носит название «Ленинский кооперативный план и его осуществление в СССР». Вот основные вопросы, освещение которых составляет ее содержание: 1) сущность и принципы кооперативного плана В. И. Ленина (с. 6-20); 2) ход и итоги осуществления ленинского кооперативного плана до осени 1929 г.; курс партии на коллективизацию и борьба за претворение его в жизнь, в том числе и борьба против правого уклона; нарастание колхозного движения и первые шаги технической реконструкции сельского хозяйства (с. 20-32); 3) ход сплошной коллективизации с осени 1928 г. до конца 1932 г. Здесь выделяются такие моменты, как начало перелома в настроениях середняка, решения ноябрьского 1929 г. Пленума ЦК ВКП(б) и разработка основных директив партии и правительства, переход к политике сплошной коллективизации и ликвидации кулачества, возникновение перегибов и борьба за их преодоление, решения XVI партсъезда и организация нового подъема колхоз¬


334
ного движения, рост новой материально-технической базы и производственные достижения колхозов, основные итоги (с. 32-53); 4) завершение социалистического преобразования деревни, т. е. организационно-хозяйственное укрепление колхозов и деятельность политотделов МТС в 1933-1934 гг., перевод колхозов на Устав сельхозартели 1935 г., производственные сдвиги за годы второй пятилетки (с. 54-60); 5) дальнейшее развитие колхозного строя до начала 60-х годов (с. 60-64); 6) общее и особенное в процессе коллективизации сельского хозяйства советских союзных республик (с. 64-68).
Разве эти вопросы не раскрывают основные направления и основное содержание той огромной работы, которую «проводили партия, рабочий класс и советское крестьянство по социалистическому переустройству деревни». Можно, конечно, заявить, что эти вопросы раскрыты недостаточно конкретно, недостаточно полно, недостаточно хорошо и т. п., что нужно было бы, например, показать работу в массах деревенских парторганизаций и сельсоветов, деятельность райкомов, крайкомов и т. п. Однако не следует все же забывать, что речь идет не о монографии, даже не о сборнике статей в целом, а о вводной статье, освещающей наиболее общие вопросы, конкретно раскрываемые на материалах союзных республик в последующих статьях этого же сборника. Возможно, что основой неудовлетворенности В. Голикова в данном случае является рассмотрение вводной статьи вне связи с книгой в целом. Но речь ведь идет об «Очерках», где все статьи связаны одной темой, единством замысла, общей редакцией.
Что же касается статьи «Коллективизация сельского хозяйства в СССР» в
7-м томе «Советской исторической энциклопедии» (М., 1965. С. 484-499), то сам характер издания диктовал максимальную сжатость, лапидарность изложения. Но круг рассматриваемых в ней вопросов шире (поскольку это самостоятельная работа) и, следовательно, полнее отражает направления и этапы работы партии по подготовке и проведению социалистического преобразования сельского хозяйства. Едва ли стоит говорить, что и в этой статье отмечается и подчеркивается огромная работа, выполненная тогда в деревне партийными и советскими организациями, городскими рабочими, передовыми крестьянами (с. 487,  488-489, 492).
Для меня, как и для каждого советского историка, коллективизация сельского хозяйства в СССР - величайшее социально-экономическое преобразование, сознательно и целеустремленно осуществленное в ходе строительства социализма советским народом, Коммунистической партией. И поэтому рассказ о коллективизации есть рассказ об огромной, титанической работе партии, государства, трудящихся.
Второе обвинение, выдвинутое В. Голиковым, сформировано следующим образом: «Авторы названных книг, подменяя глубокий, всесторонний анализ процесса коллективизации сельского хозяйства выискиванием всякого рода недостатков, просчетов и ошибок, не дают правильного представления ни о классовой борьбе того времени, ни о тех трудностях, которые действительно имелись в ходе революционных преобразований в деревне» (Коммунист. 1967. № 11. С. 72). О каких же трудностях, недостатках и ошибках идет речь в критикуемых работах? Абстрактный характер обвинения заставляет меня рассмотреть здесь все положения статей, где говорится о трудностях проведения коллективизации.


335
В обеих статьях в качестве основной трудности развертывания сплошной коллективизации называются отсталость материально-технической базы сельского хозяйства и отставание технической реконструкции от переустройства социально-экономических форм и отношений (Очерки... С. 32-32,  40; СИЭ. Т. 7. С. 487,  493). «Выискивать» эти трудности не было нужды. В данном случае только раскрывалась оценка, сформулированная в решениях ноябрьского (1929 г.  ) Пленума ЦК ВКП(б): «Основная трудность колхозного строительства в настоящий период заключается в отсталости технической базы» (см.: КПСС в резолюциях... Ч. II. С. 645). Напомню также тезис о мануфактурном периоде в развитии колхозов, сформулированный Я. А. Яковлевым еще в 1928-1929 гг. и с тех пор прочно вошедший в нашу литературу.
Далее отмечаются трудности, связанные с недостатком квалифицированных кадров (Очерки... С. 40; СИЭ. С. 487, 493), но и о них неоднократно говорилось в документах партийных и советских органов. Сошлюсь опять-таки на решения ноябрьского Пленума ЦК ВКП(б) в 1929 г., поскольку в них была дана наиболее полная характеристика колхозного строительства в момент перехода к сплошной коллективизации. Указывая выявившиеся «новые трудности и недостатки колхозного строительства», Пленум Центрального Комитета назвал в числе «важнейших» из них «острый недостаток кадров колхозников и почти полное отсутствие необходимых специалистов» (КПСС в резолюциях... Ч. II. С. 643).
Называются также трудности, связанные со спецификой сплошной коллективизации как процесса прямого, непосредственного перехода от единоличного хозяйства к колхозам, поскольку «далеко не все крестьянские хозяйства прошли... первичные стадии кооперирования», а в ходе самой коллективизации переходные формы кооперации были использованы в весьма малой степени (см.: Очерки... С. 27; СИЭ. Т. 7. С. 488). Такая постановка вопроса нуждается в дальнейшем обсуждении. Но и она не была результатом «выискивания». Прежде всего, та особенность сплошной коллективизации, о которой здесь идет речь, зафиксирована и подчеркнута в решениях XVI съезда партии. Обобщая первые итоги сплошной коллективизации, съезд охарактеризовал ее как процесс «непосредственного перехода от отсталого, малопроизводительного мелкого и мельчайшего индивидуального крестьянского хозяйства к крупному, коллективному, высокопроизводительному хозяйству» (КПСС в резолюциях... Ч. III. С. 51). В то же время известно, что возможность перехода крестьянина к социализму путем наиболее простым, доступным и легким связывалась с использованием промежуточных, переходных форм, и эта возможность была проверена и подтверждена практикой 20-х годов. Эти два обстоятельства послужили основой для постановки указанного выше вопроса. Отмечу, между прочим, что при его изложении в обеих критикуемых статьях основное внимание сосредоточено на выяснении и характеристике тех предпосылок коллективизации, которые были созданы развитием кооперации за 20-е годы. На эти позитивные моменты сделано ударение и в конечных выводах по проблеме. Вот для примера формулировка такого вывода в «Очерках...  »: «Не все крестьянские хозяйства прошли ступень простейшего производственного кооперирования. Страна не могла ждать с проведением коллективизации сельского хозяйства. Всеобщее же кооперирование крестьянства в переходных, доколхозных формах надолго оттянуло бы решение задачи социалистического преобразования деревни. Однако в период постепенной подготовки коллективизации развитие простейших форм производствен¬


336
ных объединений сыграло важную роль, внедряя в мелкокрестьянскую деревню элементы коллективизации, подготовляя объективные и субъективные предпосылки революционного переворота в сельском хозяйстве» (с. 27).
К трудностям коллективизации сельского хозяйства в нашей стране было отнесено также то, что «опыта в строительстве коллективных хозяйств в массовом масштабе не было», что «конкретные формы и методы» коллективизации приходилось находить и проверять на практике непосредственно «в ходе революционного массового движения» (см.: Очерки... С. 40; СИЭ. Т. 7. С. 493- 494). Сказанное здесь не отличается от того, что написано самим В. Голиковым (Коммунист. 1967. № 11. С. 71) и многими другими историками. Думаю, что нет необходимости подтверждать правомерность указания на трудности коллективизации, связанные с косностью и застойностью мелкобуржуазной психологии единоличного крестьянства, с ожесточенным сопротивлением кулачества, наконец с напряженностью международной обстановки (см.: Очерки... С. 6, 38-39, 40-41; СИЭ. Т. 7. С. 493-494).
До сих пор речь шла о трудностях сплошной коллективизации, вызванных объективными условиями. Теперь о тех трудностях, которые были порождены ошибками и извращениями партийной линии, особенно зимой 1930 года (см. Очерки... С. 41-45; СИЭ. Т. 7. С. 489-491). Анализ и оценка допущенных тогда ошибок и перегибов, а также их последствий в обеих статьях целиком основывается на партийных документах, прежде всего на постановлении ЦК ВКП(б) от 14 марта 1930 г. и решениях XVI партсъезда (см.: КПСС в резолюциях... Ч. II.
С.  	668-671; ч. III. С. 52-54). Насколько серьезное значение придавала этому вопросу партия, говорят следующие слова из решений XVI съезда: «...  съезд считает особо важным уяснение каждым членом партии характера тех ошибок и извращений линии партии, которые имели место весной этого года в практике проведения коллективизации». «Если бы эти ошибки не были своевременно исправлены Центральным Комитетом партии - это грозило бы срывом дела коллективизации сельского хозяйства, подрывом самой основы Советского государства - союза рабочего класса с крестьянством» (КПСС в резолюциях... Ч. III. С. 53, 54). Объективная критика показала бы, что в обсуждаемых статьях говорится лишь об основных ошибках и перегибах, а отнюдь не обо всех, указанных в упоминавшихся партийных документах.
Остается ответить на вопрос о правомерности выяснения источников ошибок и перегибов, допущенных при проведении коллективизации, о праве историка анализировать их происхождение и последствия. Этому вопросу в нашей литературе конца 50-х - начала 60-х годов уделялось большое внимание. Говорится о нем и в критикуемых В. Голиковым статьях. Однако ни его постановка, ни принципиальная интерпретация не принадлежит этим статьям.
В 1962 г. вышло в свет 2-е издание учебника «История КПСС», в котором впервые было дано описание механизма возникновения ошибок и перегибов (см. с. 442-445). Поскольку это описание в основных своих моментах представлялось тогда (как представляется и сейчас) правильным, постольку оно послужило своего рода моделью для освещения вопроса о происхождении ошибок и перегибов в «Очерках...  ». В начале 1964 г. на страницах журнала «Вопросы истории КПСС» (№ 1. С. 32-43) в разделе «Из материалов многотомной истории КПСС» была опубликована статья «О работе комиссии Политбюро ЦК ВКП(б) по вопросам сплошной коллективизации», которая не только подтверждала вы¬


337
воды и оценки, сделанные по этому вопросу в учебнике «История КПСС», но и давала им более конкретное, более развернутое обоснование, до сих пор, кстати, никем еще не опровергнутое. Эти новые моменты, естественно, отразились на содержании статьи в 7-м томе «Советской исторической энциклопедии». Учет результатов, полученных другими исследователями, - обязательное правило, обеспечивающее развитие науки.
Наконец, в критикуемых статьях говорится о перегибах и возвращениях, допущенных в период хлебозаготовок 1932-1933 года (см.: Очерки... С. 54-58; СИЭ. Т. 7. С. 494). И здесь не было «выискивания». Достаточно напомнить выступление Д. С. Полянского на XXII съезде партии (см.: XXII съезд КПСС. Стенографический отчет. Т. II. М., 1962. С. 43) и публикацию Н. С. Хрущевым письма М. А. Шолохова от 16 апреля 1933 г. и ответа И. В. Сталина на это письмо (см.: Правда. 1963.  10 марта). Историк коллективизации не мог обойти эти факты, сколь бы они не были неприятны.
Какое же место занимают все эти вопросы в критикуемых В. Голиковым работах? Во вводной статье «Очерков...  » анализу трудностей, недостатков и ошибок, рассказу об их происхождении и последствиях, об их преодолении из 65 страниц текста отведено около 8 страниц. В статье, опубликованной на страницах «Советской исторической энциклопедии», указанная сумма вопросов также не занимает больше 7- или 8-ой части текста. Основное внимание и в той, и в другой сосредоточено было на анализе позитивной стороны процесса, на обобщении положительного содержания в историческом опыте социалистического преобразования сельского хозяйства в СССР. Может быть, эта задача решена недостаточно полно, недостаточно хорошо и т. д. Как и всякий автор, я был бы только признателен критике за конкретные указания на недостатки в решении этой задачи, воспринял бы такую критику как реальную, практическую помощь. Но В. Голиков просто проходит мимо действительного содержания критикуемых работ.
Вместе с тем мне представляется необходимым серьезный анализ трудностей, ошибок и недостатков, которые должна была преодолеть Коммунистическая партия в ходе коллективизации. Только на этом пути можно показать и доказать, что многие недостатки, прежде всего перегибы и извращения, не были внутренне присущи процессу социалистического преобразования сельского хозяйства, не были логическим и обязательным результатом осуществления ленинского кооперативного плана, генеральной линии партии. Отказавшись от анализа происхождения и последствий трудностей, ошибок и перегибов, мы сдали бы одну из важных позиций в борьбе с антикоммунизмом и ревизионизмом, которые стремятся доказать, что перегибы и извращения логически следовали из самой задачи коллективизации, что социалистическое преобразование сельского хозяйства невозможно без насилия над крестьянством.
* * *
В заключение я не могу не отметить характерное различие в критических выступлениях Ф. Ваганова (Коммунист. 1966. № 3) и В. Голикова. Критика в статье Ф. Ваганова носила конкретный характер и поэтому не составляло труда наглядно обнаружить и показать и ее недобросовестность, и ее действительную целенаправленность - возрождение субъективистской концепции истории кол-


338
лективизации, сложившейся в годы и под влиянием культа личности Сталина. Критика в статье В. Голикова носит характер общих обвинений, правильность которых оказывается чем-то само собою разумеющимся и не нуждающимся в аргументации. Колоссально облегчена задача «критики»: известно, чем она го- лословнее, тем труднее доказать ее несостоятельность. При этом никого не интересует, что одновременно в огромной степени возрастают трудности рационального анализа и восприятия критики.
Ответ четырех историков на выступление Ф. Ваганова не был опубликован. В результате В. Голиков получил возможность подменить аргументацию обвинений мимоходом брошенными словами: «Это уже не раз отмечалось в печати» (см.: Коммунист. 1967. № 11. С. 72). Разве уже не имеет никакого значения, что научная печать публиковала в свое время положительные рецензии на «Очерки по истории коллективизации сельского хозяйства в союзных республиках» (в том числе и на вводную статью)? Книга рецензировалась на страницах журналов «Вопросы истории» (1964. № 5. С. 123-126) и «Истории СССР» (1964. № 5. С. 164-167). Положительную оценку «Очерки» получили и в выступлении газеты ЦК КПСС «Сельская жизнь» «За марксистско-ленинское освещение истории колхозного строительства» (начало 1966 г.  )*. Эти оценки принадлежат специалистам по истории коллективизации сельского хозяйства в СССР, членам КПСС, которым научная объективность и коммунистическая партийность не менее важны и дороги, чем Ф. Ваганову и В. Голикову.
Журнал «Коммунист» выступал с оценкой работ по истории колхозного строя и до появления на его страницах статей Ф. Ваганова и В. Голикова. Причем тогда одобрялись работы советских историков, выполненные в том же ключе, что и ныне критикуемые (см.: Коммунист. 1964. № 4. С. 89), и, напротив, критиковались работы, авторы которых «мало внимания уделяют трудностям социалистического строительства», в которых «слабо раскрываются ошибки в руководстве сельским хозяйством в тот период» (см.: Коммунист. 1964. № 18.
С.  	112). Мне не ясны причины столь разительной перемены оценок.
Обращаясь к редакции журнала «Коммунист», я настаиваю на своем праве отвечать на критику и протестовать, когда она недобросовестна и субъективна.
15.  Х.  67 г.  (В. П. Данилов)
Рецензий на 7-й том «Советской исторической энциклопедии», насколько мне известно, не было.


339
О так называемой книжной истории
У Данилова осталось двойственное впечатление о Р. А. Медведеве. Первоначально он предстал перед ним в роли не слишком компетентного историка, нуждающегося в руководстве (хотя они и одного года рождения), а позже у него стали появляться подозрения о какой-то зависимости Медведева от КГБ. После так называемого книжного дела, от которого Данилов немало претерпел и потерял к тому же массу времени, сомнений в этом почти не осталось, хотя характер отношений Медведева с КГБ оставался неясным. В любом случае это был весьма и весьма непростой человек. Пусть читатель составит о нем свое собственное мнение. Ни Данилов, ни его наследники не смогли сделать это.
Хотя Данилов немало слышал о братьях Медведевых, лично знаком с ними не был. И вдруг (без звонка и даже без ссылки на чью-то рекомендацию) Р. А. Медведев неожиданно явился к нему на квартиру с просьбой прочесть его рукопись о крестьянстве сталинского времени и дать на нее отзыв. Рукопись носила научно-популярный характер, содержала массу фактических ошибок и разного рода несуразностей, в общем, была совершенно не пригодна к изданию. Через некоторое время Медведев принес подправленный экземпляр, но также далеко еще не готовый к печати. Несколько раз он посещал Данилова в Институте для получения научных консультаций. Отметим, что Медведев был одним из тех, кто перед повторным обсуждением труда по истории коллективизации на Ученом совете знакомился с его корректурой в читальном зале Института и даже пытался унести с собой последний уцелевший там ее экземпляр (что, по счастью, ему не удалось). На Данилова Медведев производил впечатление человека, активно рвущегося к признанию в среде ученых и прогрессивной интеллигенции. Что же касается связи этого активного общественного деятеля с КГБ, то у Данилова не было каких-либо доказательств, хотя события, последовавшие за приглашением Медведевым его в обменный фонд Библиотеки имени Ленина, наводили на разные размышления и выводы.
В 1971 г. Медведев пригласил Данилова, а также широко известного литературоведа и шестидесятника Лакшина в обменный фонд, из которого ученые могли выбирать списанную там научную литературу лично для себя или для учреждения, где работали. При этом он подчеркнул свое хорошее знакомство с работниками фонда, но ни единым словом не обмолвился о необходимости получения из Института справки о научной специализации. И что более чем удивительно: ничего не сказали об этом и сотрудники фонда, которым Медведев представил Данилова как известного историка и своего друга. А когда по карточкам (а не реально) литература была отобрана, то неожиданно для Данилова она оказалась вывезена из фонда приятельницей Медведева к ней домой, а он был выставлен в роли «похитителя» и вместе с этой особой (возможно, действительно совершившей какого-то рода подлоги) попал под суд. Но через какие сложные хитросплетения под суд подвели Данилова!


340
Единственное, что его спасло, и благодаря чему из подсудимого он превратился в свидетеля, это характер отобранной им литературы. Данилов отобрал карточки по сугубо научной литературе (преимущественно по экономической проблематике). В основной массе это были даже не книги, а пожелтевшие от времени брошюры 20-30-х годов. Коль скоро Данилову негде было хранить их в его небольшой квартире, он заранее договорился с заведующей институтской библиотекой о перевозе туда этой литературы, тем более что она была важна для многих специалистов по этому периоду. И вдруг, когда Данилов еще и не закончил выборку, в его квартире раздался телефонный звонок Медведева о том, что отобранные им материалы находятся на квартире его приятельницы и их требуется немедленно забрать, что и пришлось сделать крайне удивленному Данилову.
Чуть ли не на следующий день Данилова вызвали в прокуратуру и потребовали объяснений по поводу того, каким образом он нелегально попал в фонд и какие отношения у него с гражданкой, укравшей там многие книги, а кроме того, проходящей по делу о воровстве в других учреждениях. Данилов отвечал, что был представлен ей ее другом Медведевым и что он видел ее в фонде два, от силы три раза среди работавших там специалистов. Никаких отношений с ней у него не было, и что он крайне удивлен появлением отбираемых им книг в ее квартире. И тем не менее Данилова привлекли к суду, хотя и в качестве свидетеля, обязанного присутствовать на заседаниях, а судья постоянно пыталась вытянуть из него признания о его знакомстве с подсудимой. Дело длилось долго. Данилова активно защищал партком Института истории, заведующая его библиотекой, которая убедительно доказывала, что эти книги, а вернее брошюры, не пригодны для домашнего хранения, что, скорее всего, в фонде они просто пошли бы на выброс, а Данилов просто спас их для специалистов. Несмотря на это, Данилова долго мытарили в одном суде, а потом дело передали в другой суд по месту нахождения Института истории и вызывали в него нескольких коллег Данилова в качестве свидетелей. В итоге суд вынес лишь постановление о незаконном появлении Данилова в фонде (без справки), но отнюдь не о краже списанной литературы. По окончании этого некрасивого дела, затеянного для дискредитации Данилова, он получил соответствующее замечание от партбюро.
Вся эта история преследовала единственную цель - опозорить Данилова как личность. Стоит отметить, что некоторые сотрудники Института (правда, весьма привилегированные) уже работали в этом обменном фонде и получали не пожелтевшие брошюры, а серьезные, даже и недавно вышедшие книги, место которым в действительности было не в обменном фонде, а на полках библиотеки. К сожалению, Данилов узнал обо всем этом уже позже устроенной ему дичайшей истории.
Пусть читатели сами судят о роли Медведева в этом бессовестном деле по дискредитации исследователя, неугодного властям предержащим. Сам Данилов не пожелал более общаться с Медведевым. Однако стоит упомянуть еще об одной странной выходке Медведева. Через несколько дней после вызова Данилова в суд, к нему на квартиру явилась некая дама, которая отрекомендовала себя хорошей знакомой Медведева, и сообщила детективную историю о том, что тот находится «в бегах» до конца судебного процесса. По словам дамы, как только ему стало известно о случившемся, то, надев заранее приготовленные маску с седой бородой и старое рваное пальто, ночью он тайно «сбежал» из своей


341
квартиры. (Ну чем не советский Шерлок Холмс!  ) Через некоторое время после окончательного прекращения судебного дела Медведев как ни в чем не бывало объявился у Данилова, но тот отказался с ним общаться. Какова была действительная роль Медведева в этой некрасивой истории, догадаться трудно, но во всяком случае, - как ни удивительно! - сам он нисколько не пострадал. Времена проходят, и люди, конечно, меняются. Ныне Медведев - фигура весьма популярная. Он часто появляется на экранах телевизоров, хотя по существу сказать- то ему особенно нечего. Интересно было бы узнать, конечно, как же ныне он оценивает свою роль в подстроенном верхами деле Данилова.
У Данилова не оставалось никаких сомнений в причастности к этой истории органов безопасности, а также в том, что организована она была по указанию из Отдела науки ЦК КПСС, которому ученые с такими научными взглядами, как у него, были досадной помехой. От них следовало избавиться, не мытьем, так катаньем. Может быть, рассчитывали и на то, что Данилов что-нибудь украдет в фонде, но просчитались: не такой это был человек. В КГБ же Данилова вызвали сразу же после окончания дела в Черемушкинском суде, т. е. в самом начале 1972 г. Короткие и пустые вопросы о его действиях в обменном фонде, а затем обычный допрос о его взглядах на современность (см. письмо Данилова в КГБ). Два других вызова Данилова в это учреждение имели место в начале 80-х годов, когда уже его сына пытались привязать к делу молодых сотрудников ИМЭМО, на гектографе распечатавших антисоветские прокламации. Не только Данилов, но и его сын, недавно поступивший на работу в этот Институт, не имели ни малейшего представления о взглядах этих сотрудников. Поводом для допросов в КГБ послужило то обстоятельство, что рабочие столы младшего Данилова и главного из обвиняемых находились по соседству, и у них сложились приятельские отношения. Это показательная картина действий карательных органов относительно научных сотрудников незадолго до общественного переворота. А что же приходится говорить о сталинском и постхрущевском временах, когда ученым каждое свое слово приходилось держать под контролем. Данилову пришлось пройти этот непростой путь от политического переворота 14 октября 1964 г. и до начала перестройки.


342
Справка в КГБ. 1972 г.
Медведева Роя Александровича знал с начала 1960-х годов до весны 1971 г. Знакомство началось с его обращения ко мне, как специалисту по аграрной истории советской эпохи, с просьбой о консультации по вопросам коллективизации сельского хозяйства в СССР. Ему была рекомендована имевшаяся тогда литература по названной проблеме. За консультациями по исторической литературе он обращался и позднее. Иногда брал книги из моей домашней библиотеки. Каких-либо письменных текстов или документальных материалов ни тогда, ни когда-либо позже от меня он не получал.
В самом начале знакомства по просьбе Р. А. Медведева я прочитал его рукопись по истории культа личности Сталина (объем рукописи - около 300 страниц), которая была сдана им в Политиздат. Рукопись представляла собой описание отдельных событий и фактов, связанных главным образом с историей борьбы против оппозиций внутри партии и с историей репрессий 1930-х годов. Научной оценки описываемых явлений, понимания проблемы культа личности и ее места в истории нашего общества не было. Свое отрицательное мнение о рукописи я изложил автору в устном разговоре. С этим мнением он, впрочем, легко согласился и сообщил, что продолжает работу над темой. Через несколько лет мне была показана обширная рукопись (едва ли не в 1000 страниц объемом), читать которую сколько-нибудь внимательно я уже не стал по недостатку времени и интереса. После беглого просмотра отдельных разделов нового варианта у меня сложилось впечатление, что выросла масса излагаемого материала, но характер работы в целом и ее научный уровень не изменились. Точно так же и в дальнейшем я либо бегло просматривал, либо не читал вовсе те рукописи Р. А. Медведева, которые он привозил мне для ознакомления. (Их сюжеты были далеки от моих научных интересов.  ) Среди этих рукописей помню краткие записки о еврейском вопросе и о событиях, связанных с помещением Ж. А. Медведева в больницу для умалишенных, а также вариант рукописи «Марксизм и демократия», представлявшую собой подбор цитат из сочинений классиков марксизма.
Наше знакомство поддерживалось приездами Р. А. Медведева ко мне домой. За 7-8 лет знакомства я едва ли больше 5-6 раз бывал у него, включая участие в праздновании сорока- и сорокапятилетия братьев Медведевых. Насколько я могу судить теперь, в манере Р. А. Медведева были периодические объезды знакомых. Как правило, он появлялся со словами: «Приехал от Ромма», «Был у Твардовского» и т. п. Наши встречи были нерегулярными. Более частыми они были в первые годы знакомства. С осени 1965 г. и до 1969 г. встреч почти не было - это период моей работы в качестве секретаря парткома Института истории АН СССР и болезни (на встречи со знакомыми времени не оставалось).
Все годы знакомства считал Р. А. Медведева честным советским человеком, способным работником. Повышенный интерес к истории культа личности Сталина, обостренное восприятие имевших место в прошлом несправедливостей я


343
объяснял особенностями его биографии. Недобросовестность Р. А. Медведева, выявившаяся в период следствия и суда по делу А. А. Шокальской, была для меня полной неожиданностью. С возникновением названного дела общение с ним полностью прекращено.
Общими знакомыми у меня и Р. А. Медведева были Н. Б. Тер-Акопян и Ю. Ю. Буртин. С Н. Б. Тер-Акопяном я знаком с 1950 г. - мы учились на одном курсе аспирантуры в Институте истории АН СССР (1950-1953 гг.  ) Знакомство поддерживалось до января 1972 г. После суда над А. А. Шокальской не встречались. Всегда знал его как человека честного и доброжелательного, квалифицированного марксоведа, знатока языков. Прекращение наших отношений произошло по инициативе Н. Б. Тер-Акопяна как результат разрыва моего знакомства с Р. А. Медведевым. Насколько мне известно из рассказов Р. А. Медведева и Н. Б. Тер-Акопяна, их знакомство идет со школьных лет. Как мне представлялось, Акопян далек от научных и общественно-политических интересов Медведева, его связь с последним основывалась на сугубо личной почве.
Ю. Ю. Буртина знал на протяжении двух-трех лет также до января 1972 г. Основой знакомства был общий интерес к истории русской деревни, которой он занимался как литературовед. Нерегулярно бывал у меня дома, иногда брал книги по аграрной истории. С января 1972 г. не встречались. Характер отношений Ю. Ю. Буртина с Р. А. Медведевым мне не известен.


344
ОТЗЫВ
на рукопись брошюры Ф. М. ВАГАНОВА «КПСС в борьбе за ускорение темпов социалистического строительства» (1927-1928 гг.  )
Рукопись Ф. М. Ваганова может послужить основой для создания брошюры, которая будет полезной преподавателям и студентам при изучении одного из наиболее важных разделов истории КПСС. Автор рассматривает значительный круг вопросов борьбы партии за развертывание социалистического строительства в 1927-1929 гг. Он широко использует малоизвестные документы пленумов ЦК ВКП(б), позволяющие полнее и глубже раскрыть содержание политики партии на первом этапе социалистической реконструкции народного хозяйства, в частности, содержание основных решений XV съезда и XVI конференции партии. Привлечен также некоторый конкретный материал, характеризующий развитие промышленности, сельского хозяйства, партийную жизнь в 1927-1929 гг.
Однако рекомендовать рукопись Ф. М. Ваганова в печать еще рано: она нуждается в существенной доработке. За последние десять лет, особенно за время после XX съезда партии, проделана большая работа по исследованию эпохи, освещаемой в рукописи Ф. М. Ваганова. Целый ряд важнейших проблем этой эпохи поставлен по-новому, получил новое решение. К сожалению, результаты исследовательской работы никак не отразились в рецензируемой рукописи. Она написана так, словно ничего не делалось и ничто не изменилось в трактовке описываемых событий. Печать известного провинциализма (в научном, разумеется, отношении) отчетливо видна на всей рецензируемой работе.
Нельзя правильно показать борьбу за ускорение темпов социалистического преобразования страны в 1927-1929 гг., не учитывая степень зрелости основных объективных предпосылок: состояние материально-технической базы, наличие и ход подготовки квалифицированных кадров для промышленности и сельского хозяйства, развитие кооперации, различные формы которой образовывали ступени постепенного перехода крестьянства к социализму и т. д. Нельзя объяснить политику партии, ее борьбу за ускорение темпов социалистического преобразования, не рассматривая резкое обострение классовой борьбы в конце 20-х годов, особенно такие события, как хлебозаготовительный кризис и применение чрезвычайных мер. В научной литературе эти проблемы поставлены уже по-новому. Анализ конкретного материала привел к новым выводам, прямо относящимся к вопросу об ускорении темпов социалистического строительства. В рецензируемой же рукописи эти пробелы затронуты вскользь, без достаточного анализа и осмысления.
Хлебозаготовительный кризис, недостаток инженерно-технических кадров, трудности изыскания средств для индустриализации и другие явления, имевшие решающее значение с точки зрения темпов экономического развития, авторами лишь упомянуты в числе «других трудностей», которых «было немало»


345
и которые «не пугали партию» (с. 26). О кризисе хлебозаготовок и применении чрезвычайных мер упоминается еще в связи с борьбой против правого уклона (с. 136-137), Однако и здесь об этом рассказывается вне связи с раскрытием основной темы. Совсем обходится вопрос о том, что чрезвычайные меры задевали не только кулака, но и середняка, о чем имеются прямые указания в решениях пленумов ЦК партии того времени.
Отсутствие новой материально-технической базы и квалифицированных кадров в сельском хозяйстве, организационно-хозяйственная слабость колхозов являлись, по мнению автора, всего-навсего «трудностями роста». Сказано при этом, что «партия отчетливо видела их и принимала необходимые меры к их преодолению» (с. 108-109), но не сделано попытки осмыслить значение этих трудностей с точки зрения ускорения темпов коллективизации. «Ускорение темпов» экономического развития требовало соответствующего расширения источников накопления. Однако эта важнейшая проблема обойдена автором. В рецензируемой рукописи нет данных о том, откуда, каким образом и сколько было получено средств? На какой реальной экономической основе строилось ускорение темпов социалистического преобразования? На этот вопрос читатель не получает ответа.
Таким образом, в настоящее время автором далеко не раскрыт еще основной комплекс проблем избранной темы. Более того, само понятие «ускорение темпов» или «ускоренные темпы» в рецензируемой рукописи не разъяснено. Что значит «ускорение темпов»? По сравнению с чем «ускорение»? В чем состоят «нормальные», а не «ускоренные темпы»? Конечно, никто не может требовать от автора указать проценты «нормального» и «ускоренного» прироста, но можно и нужно выяснить содержание «нормального» и «ускоренного» развития.
В освещении основных событий и процессов изучаемою времени Ваганов остается на старых позициях, не проявляя ни самостоятельного критического подхода к их оценке, ни знания современной научной литературы. Приведу лишь два примера.
Пример первый. Излагая содержание первого пятилетнего плана, автор пишет: «По черной металлургии... выплавка чугуна за пятилетие возрастала (т. е. должна была возрасти. - В. Д.  ) с 3,  5 млн тонн до 10 млн тонн... Добыча каменного угля доводилась (т. е. намечалось довести. - В. Д.  ) до 75 млн тонн, т. е. увеличивалась более чем в два раза...  » и т. д. Однако на деле в последний год пятилетки было получено не 10 млн тонн чугуна (а тем более не 17 млн тонн, о чем было принято решение в начале 1930 г. и что следовало бы отметить), а всего лишь
6,  2 	млн тонн. План по добыче угля также не был выполнен. Эти факты известны. Они свидетельствуют о том, что по ряду отраслей задания первого пятилетнего плана превышали реальные возможности страны, что темпы экономического развития в ряде случаев ускорялись чрезмерно. Известно также, что эти факты отражали волюнтаристские установки Сталина и его ближайшего окружения, что чрезмерное ускорение имело серьезные отрицательные последствия. К сожалению, в рецензируемой рукописи нет попытки осмыслить эти факты, хотя они имеют прямое отношение к ее теме. В выводах о развитии промышленности автор ограничился общим утверждением о том, что «результаты первого года пятилетки показали не только реальность взятых партией темпов индустриализации, но и возможность в более короткие исторические сроки построить экономический фундамент социализма» (с. 64). Между тем анализ результатов первого года пятилетки не полон. По ряду важнейших показателей отставание


346
от плана наблюдалось с самого начала пятилетки. Не все было так гладко, как изображается автором.
Пример второй. Рецензируемая работа полностью воспроизводит сталинскую оценку 1929 года, как года «великого перелома в развитии сельского хозяйства нашей страны», когда якобы середняцкие массы «активно пошли в колхозы» (см. с. 99, 111, 112). В современной исторической литературе показана несостоятельность этой сталинской оценки положения в деревне. Поворот середняцких масс в сторону колхозов произошел в годы сплошной коллективизации, главным образом, с осени 1930 г. Во второй половине 1929 г. первые признаки перелома настроений середняка наметились только в отдельных передовых районах зерновой полосы.
Следует в связи с этим особо остановиться на утверждении Ф. М. Ваганова о том, что во второй половине 1929 г. «великие заветы В. И. Ленина, его знаменитый кооперативный план постепенно становится реальностью» (с. 99). Во-первых, заветы Ленина, его кооперативный план становились реальностью и до 1929 г. Автор по сути дела зачеркивает колоссальную работу партии по осуществлению кооперативного плана до перехода к сплошной коллективизации - работу, без которой и сплошная коллективизация была бы невозможной. Во-вторых, со второй половины 1929 г. в колхозном строительстве все больше и больше проявляются администрирование, методы принуждения по отношению к крестьянам и ряд других отступлений от заветов Ленина, от его кооперативного плана. Это также уже показано в нашей литературе. Что стоит только попытка автора (см. с. 110) выдать за достижение создание 600 крупных колхозов с посевной площадью в 1,  5 млн га (20 % колхозных посевов). Широко известно, что «гигантомания», всячески насаждавшаяся Сталиным, причинила огромный ущерб колхозному и совхозному строительству и была впоследствии осуждена Центральным Комитетом партии. Можно указать еще ряд - хотя и менее существенных - проблем, освещение которых дается со старых или формалистических позиций.
Оценки «Краткого курса истории ВКП(б)» наложили отпечаток и на изложение вопроса о борьбе с правым уклоном в партии. Это выражается, прежде всего, в голословности обвинений и утверждений автора. Вряд ли современный читатель примет без доказательства и объяснения утверждения о том, что «социально-классовой базой» правого уклона в партии «являлись капиталистические элементы города и деревни». Как же они могли пробыть 10 лет в партии при Советской власти и не проявить себя открыто, не быть обнаруженными и вычищенными? Что заставляло их поддерживать партийную линию до середины 1928 г.? Как могла партия оставить в своих рядах людей, отражавших «настроения и интересы капиталистических элементов вообще и кулака в частности» (см. с. 116), людей, которые «выступили против политики социалистической индустриализации страны», «против курса партии на коллективизацию», «делали ставку на всемерное укрепление и дальнейшее развитие кулацких хозяйств», «не признавали классовой дифференциации» деревни, «всеми силами пытались свергнуть партию с ленинского пути» и т. д. (см. с. 118 и след.  )? Пора уже отказаться от голословных обвинений, пора перейти к серьезной научной критике, убеждая читателя в ошибочности тех или иных идей и теорий, доказательствами подводя его к отрицанию этих идей и теорий.
Последний раздел рецензируемой рукописи написан фактографично, несколько перегружен цифровыми данными. Желательно было бы пополнить его


347
живым материалом, который дал бы читателю представление о том, что собою представлял коммунист, партийный работник города и деревни того времени, раскрывал бы содержание партийной работы, ее специфику. Наконец, нельзя совсем обходить влияние утверждавшегося культа Сталина на развитие партийной жизни.
Представляются совершенно необходимыми выводы по проделанной работе в целом. Рукопись сейчас обрывается на изложении конкретного вопроса. Она не имеет общего заключения, в котором читатель нашел бы обобщающую оценку борьбы партии за ускорение темпов социалистического преобразования и ее результатов за изучавшийся автором период.
Серьезные возражения вызывает отбор источников и их использование в рецензируемой рукописи. Основной цифровой материал для характеристики экономического развития автор берет из докладов и отчетов того времени, хотя известно, что этот материал был представлен данными текущего учета, текущей статистики (см. с. 5-7, 11-14, 72-73, 100-101, 103 и др.  ) В нашей литературе давно уже показана неизбежная приблизительность их достоверности и точности, а в ряде случаев и неточность, неправильность этих данных. Сейчас в распоряжении исследователей имеются более достоверные и точные данные государственной статистики, полученные в результате полного учета, научного проверяемые и обосновываемые. В этих условиях нет надобности прибегать к цифрам лишь приблизительно точным или вовсе не точным.
При использовании любых данных необходим критический подход, необходима научная проверка. К сожалению, автор не проявил критического отношения к избранным источникам, что ставит его подчас в весьма неудобное положение. На с. 13 он приводит неверные данные из доклада Сталина на XVI партсъезде, согласно которым «к 1928 г.... валовая продукция зерновых» достигла «91,  9 % довоенного уровня», а «товарная продукция зерновых... всего лишь 37 %». На с. 77 приводятся уже другие данные по этому же вопросу и на тот же момент развития: «валовая продукция зерна - 80 %, а товарная часть всего лишь 56 %». В действительности же и эти данные неточны, поскольку они получены на основе сопоставления показателей производства и товарного выхода зерна в границах Российской империи (для довоенного времени) и в границах СССР до 1939 г. (для времени, изучаемого авторами). Впоследствии наша статистика дала совсем иные сопоставления этих показателей. Главное, однако, состоит в том, что сам автор и не пытается сопоставить и осмыслить приведенные им данные. Можно представить себе, какое впечатление произведут эти данные на студента, да и на всякого «изучающего историю КПСС».
Не пытается автор свести концы с концами и в вопросе о кулацком производстве товарного хлеба. На с. 115 утверждается, что кулаки производили 20 % товарного хлеба, а на с. 111 сообщается, что в 8 основных производящих районах в 1929 г. - всего 14 % и поэтому-де колхозы и совхозы могли «заменить» (?  ) кулацкие хозяйства. Если по стране кулаки производили 20 % товарного хлеба, то в производящих районах - никак не меньше 40 %. Если это верно и если верно, что в 1929 г. кулаки производящих районов дали всего 14 % товарного хлеба, то тогда нужно объяснить, какое кулацкое производство было «заменено» и что экономически давала стране «замена». На с. 14 автор приводит данные о числе крестьянских хозяйств до революции - 16 млн, и в 1927 г. - 25 млн. Между тем до революции (в 1916 г.  ) было не 16 млн, а 21 млн крестьян¬


348
ских хозяйств. И это в нашей литературе давно уже доказано. На с. 95-96 автор приводит данные о финансировании колхозов и, кроме того, еще о кредитовании колхозов («большую помощь колхозы получали и через систему с.  -х. кредита»). Между тем речь идет об одних и тех же суммах. Автор, по-видимому, не знает, что финансирование колхозов производилось (и сейчас производится) в форме кредитования.


Раздел III
ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ И ИСТОРИОГРАФИЯ


ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ
И ИЗУЧЕНИЕ ИСТОРИИ СОВЕТСКОГО ОБЩЕСТВА
Историческая наука, как и другие общественные науки, призвана познавать закономерности развития человеческого общества. Эта генеральная задача решается каждой общественной наукой по-своему, своими специфическими приемами, на своем особом материале. Историческая наука выясняет и изучает закономерности развития общества по событиям и явлениям, уже совершившимся. Но не только в этом состоят ее особенности. Специфика исторического изучения заключается также в конкретности раскрытия всех сторон общественной жизни в прошлом. Воссоздание конкретной картины развития исторических событий в их взаимосвязи и последовательности требует всестороннего изучения фактического материала, анализа источников.
Процесс научного познания исторической действительности складывается из таких основных ступеней, как изыскание фактов, их анализ и обобщение. Поэтому столь важное место в развитии исторической науки принадлежит источниковедению - вспомогательной дисциплине, задача которой состоит в определении состава источников, в выяснении их происхождения, характера и достоверности сообщаемых в них сведений.
Большое внимание к вопросам источниковедения всегда было одной из наиболее сильных сторон русской исторической науки. Еще в дореволюционное время были разработаны многие приемы источниковедческой методики, некоторые принципы классификации и критики источников. Однако только на основе марксистско-ленинской методологии стало возможным придать действительно научный характер источниковедению.
Выдающееся значение для возникновения научного источниковедения имели труды К. Маркса, Ф. Энгельса и В. И. Ленина по социально-экономической и политической истории общества. Эти труды являются классическим образцом применения марксизма к решению исторических проблем и примером критического отношения к различным источникам. В работах К. Маркса, Ф. Энгельса и В. И. Ленина были сформулированы основные принципы научного анализа источников, раскрыта непосредственная связь методики исследования с методологией, подчеркнута необходимость рассматривать каждый источник в органической связи с соответствующей эпохой, выявлять классовое происхождение и содержание источника. К. Маркс, характеризуя научный метод исследования, указывал, что познание действительности не может опираться на односторонний анализ изолированных фактов. В основе его должно лежать обобщение фактов, анализ совокупности исторических сведений. «Конкретное потому конкретно, - писал К. Маркс, - что оно есть синтез многих определений, следовательно, единство многообразного»*.
* Маркс К..  и Энгельс Ф. Соч. Т. 12. С. 727.


351
К. Маркс и Ф. Энгельс дали глубокий критический анализ многих исторических источников. Достаточно указать, например, на классический труд «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта», в котором на основе тонкого и всестороннего анализа каждой статьи французской буржуазной конституции показан ее классовый характер: «Каждый параграф конституции, - писал К. Маркс, - содержит в самом себе свою собственную противоположность, свою собственную верхнюю и нижнюю палату: свободу - в общей фразе, упразднение свободы - в оговорке»*.
Творчески развивая марксизм в условиях новой эпохи, В. И. Ленин уделял большое внимание совершенствованию научного метода исследования действительности. Так же, как К. Маркс и Ф. Энгельс, В. И. Ленин постоянно подчеркивал, что марксист должен опираться на анализ совокупности всех источников, относящихся к данной проблеме. Выступая против такого распространенного в области изучения общественных явлений приема, как выхватывание отдельных фактиков, игра в примеры, В. И. Ленин в работе «Статистика и социология» писал о необходимости «брать не отдельные факты, а всю совокупность относящихся к рассматриваемому вопросу фактов, без единого исключения, ибо иначе неизбежно возникнет подозрение, и вполне законное подозрение, в том, что факты выбраны или подобраны произвольно, что вместо объективной связи и взаимозависимости исторических явлений в их целом преподносится «субъективная» стряпня для оправдания, может быть, грязного дела»**.
Чрезвычайно важное значение имеют указания В. И. Ленина о принципиальном различии в подходе к изучению исторических явлений между марксистским методом исследования и буржуазно-идеалистическим, объективистским.
Марксизм, неоднократно подчеркивал В. И. Ленин, включает признание партийности науки, т. е. открытую защиту точки зрения определенного класса, определенного политического мировоззрения. Указывая на принципиальное различие между марксизмом и буржуазным объективизмом, В. И. Ленин отмечал, что «объективист говорит о необходимости данного исторического процесса; материалист констатирует с точностью данную общественно-экономическую формацию и порождаемые ею антагонистические отношения. Объективист, доказывая необходимость данного ряда фактов, всегда рискует сбиться на точку зрения апологета этих фактов; материалист вскрывает классовые противоречия и тем самым определяет свою точку зрения»***. Именно поэтому материалист- марксист «последовательнее объективиста и глубже, полнее проводит свой объективизм. Он не ограничивается указанием на необходимость процесса, а выясняет, какая именно общественно-экономическая формация дает содержание этому процессу, какой именно класс определяет эту необходимость»****.
Партийность марксистской исторической науки обязывает советских историков к глубокому и объективному изучению, анализу и обобщению сведений исторических источников.
* Там же. Соч. Т. 8. С. 132.
** Ленин В. И. Соч. Т. 23. С. 260-267.
*** Там же. Т. 1. С. 380.
****Там же.


352
Марксистско-ленинский метод исторического исследования определяет и коренное отличие методологической базы советского источниковедения от буржуазного.
Характерная черта буржуазной исторической науки - стремление оторвать методологию истории от методики ее исследования, затушевать их взаимозависимость. Это проявилось прежде всего в попытках свести задачи вспомогательных исторических дисциплин к простому собиранию фактов. Например, Ш. Сеньобос и В. Ланглуа ограничивали задачу источниковедения созданием лишь «свода фактов, установленных критикой и облегчающих критику еще не критикованных источников»*. Только марксистско-ленинская методология дала возможность правильно определить задачи и место источниковедения в системе исторических дисциплин, успешно решить ряд сложных вопросов научной критики источника, прежде всего выяснения его происхождения и научного значения.
В числе задач теоретического источниковедения особенно важное значение имеет разработка таких проблем, как определение понятия «исторический источник», выяснение принципов классификации источников и, наконец, разработка принципов их критики.
Общее определение понятия «исторический источник» не вызывает особых затруднений. В источниковедческой литературе такое определение встречается весьма часто**. Кратко его можно было бы изложить следующим образом: источником для исторического исследования является всякий памятник прошлого, освещающий какую-либо сторону человеческой деятельности. Сюда относятся вещественные, этнографические, лингвистические, устные и письменные (рукописные и печатные) памятники. Письменным источникам в историческом исследовании, особенно по новейшему периоду, принадлежит центральное место. Однако такое общее определение не раскрывает внутреннего содержания понятия «источник». Между тем от истолкования его сущности зависят принципы определения состава исторических источников и их критики.
Научная несостоятельность буржуазного источниковедения особенно проявилась в решении этой исходной методологической проблемы. А. С. Лаппо- Данилевский, больше других русских буржуазных историков занимавшийся теорией источниковедения, в своей «Методологии истории» определял исторический источник как «всякий реализованный продукт человеческой психики, поскольку он представляется историку пригодным для того, чтобы получить знание о каком-либо факте из прошлой жизни человечества»***. Противопоставление психики реальному бытию лежит в основе всей неокантианской концепции А. С. Лаппо-Данилевского. Именно этим были порождены лженаучные попытки при изучении памятников прошлого отделить «источник» от «явления»,
* Ланглуа В., Сеньобос Ш. Введение в изучение истории. СПБ., 1899.
** См., например: Большаков А. М. Вспомогательные исторические дисциплины. Л., 1924. С. 292; Пичета В. И. Введение в русскую историю (источники и историография). М., 1923. С. 5; Тихомиров М. Н. Источниковедение истории СССР с древнейших времен до конца XVIII в. М., 1940. С. 6 и др.
*** Лаппо-Данилевский А. С. Методология истории. Т. II. СПБ., 1913. С. 374.


353
рассматривать источник вне связи с его ролью как исторического явления. Такое чисто идеалистическое понимание исторического источника отражало кризис буржуазной историографии и закономерно вело к истолкованию источника в отрыве от социально-экономической и политической обстановки, к недооценке его реального содержания, к выдвижению на передний план задач формального анализа. Советские историки, опирающиеся в своей работе на ленинскую теорию познания, подвергли научной критике идеалистические представления
А.  	С. Лаппо-Данилевского об историческом источнике, как и его источниковедческие принципы в целом*.
Марксистское источниковедение исходит из того, что любой источник должен рассматриваться прежде всего как явление, возникшее в определенных условиях общественного развития, органически связанное со своим временем. Характеризуя письменные источники русских феодальных архивов ХІѴ-ХѴ вв., Л. В. Черепнин, например, прежде всего подчеркивает именно это обстоятельство. «Каждый источник,  - пишет он,  - представляет историческое явление. Возникнув в определенных условиях времени и места, в обстановке классовой и политической борьбы, он носит на себе отпечаток именно этих условий, проникнут классовой направленностью и политической целеустремленностью»**.
Разумеется, эта характеристика ограничивается письменными источниками, относящимися к социально-экономической и политической истории общества. Она не может без существенных оговорок относиться к культурно-бытовым памятникам и совсем неприменима к таким историческим остаткам производственной деятельности человека, как средства производства, и к лингвистическому материалу.
Определение источников с точки зрения их классового происхождения и политической направленности может быть распространено и на источники переходного периода от капитализма к социализму, когда классовая борьба сохраняется, когда, следовательно, выявление классовой направленности источника является решающим для определения его происхождения и содержания. Особенно остро встает эта задача при использовании документов, исходящих из стран капиталистического лагеря. Для советских источников эпохи победившего социализма вопрос об их классовой и политической направленности принципиально изменяется в силу того, что эксплуататорские классы, классовый антагонизм внутри общества ликвидированы.
Для выяснения обстоятельств возникновения источника, достоверности содержащихся в нем сведений, характера отражаемых им идей и настроений продолжает иметь значение вопрос о его политической целеустремленности. Первые декреты Советской власти, и в частности их терминология, отражают черты породившей их революционной эпохи. Нельзя правильно понять и оценить, например, Декрет о земле и особенно его пункт об уравнительном землепользовании, не изучая и не учитывая историческую обстановку, в которой он был принят, его политическую направленность. В. И. Ленин отмечал, что первые за¬
* Черепнин Л. В. А. С. Лаппо-Данилевский - буржуазный историк и источниковед. Вопросы истории. 1949. № 8. С. 30-51.
** Черепнин Л. В. Русские феодальные архивы XIV-XV веков. Т. I. М.; Л. 1948. С. 5.


354
конодательные акты Советской власти были одновременно и своего рода агитационными лозунгами*. Это также нужно иметь в виду при их изучении.
Исторический источник - это такой памятник человеческого прошлого, который несет на себе печать своего времени, который отражает действительность через призму социально-экономических, политических, эстетических и других представлений, через призму жизненных интересов людей, создавших этот памятник. Он сам историческое явление, занимающее определенное место в историческом процессе, и только как явление может быть правильно понят и истолкован. Такое понимание исторического источника лежит в основе советского источниковедения, является исходным тезисом для разработки принципов научной классификации, критики и интерпретации источников.
Классификация источников имеет своей задачей определение категорий (групп) источников, характеризующихся наличием существенных общих признаков по происхождению, содержанию или форме, а следовательно, требующих применения общих для каждой из них приемов критики и интерпретации. Правильная классификация источников облегчает их понимание и научную критику.
В советском источниковедении наметилось два различных подхода к решению вопросов классификации источников. Одни ученые (В. К. Яцунский, А. А. Новосельский) высказываются за классификацию письменных источников по видам, а другие (Л. В. Черепнин, А. А. Зимин) отдают предпочтение классификации по содержанию (источники социально-экономической истории, источники политической истории, по истории культуры и др.  ). Обе точки зрения вызывают возражения, поскольку последовательная классификация источников на основании любого из указанных принципов пока не представляется возможной. Едва ли не большая часть источников, особенно нового и новейшего времени, содержит сведения одновременно и по социально-экономической, и по политической истории общества. Сомнительной является возможность классификации источников только по видам. До сих пор ни один из ее сторонников не дал сколько-нибудь ясного определения вида исторического источника, не предпринял попытки осуществить этот принцип на практике. Программа источниковедения истории СССР, изданная Московским историко-архивным институтом, по замыслу ее авторов, должна быть основана на выделении видов источников. Однако на деле мы видим в ней сочетание группировки источников по авторству и по видам, причем выделение последних произведено на совершенно различных основаниях.
Разработка общих принципов классификации исторических источников составляет в настоящее время одну из первоочередных задач теоретического источниковедения. При этом, как нам представляется, не следует думать, что может быть создана классификация, пригодная на все случаи исторического исследования. Классификация источников, привлекаемых историками для изучения той или иной темы, неразрывно связана с задачами исследования, его аспектом, конкретным составом документальных материалов. Поэтому в каждом данном случае исследователи будут разрабатывать конкретную классификацию источников. Однако могут и должны быть определены единые основные
* См.: Ленин В. И. Соч. Т. 33. С. 272.


355
принципы классификации, применение которых обеспечивает научный подход к анализу изучаемых источников.
Важное научное значение имеет классификация по степени близости источника к отраженному в нем событию. Советское источниковедение восприняло выработанное еще буржуазной наукой представление о двух типах исторических источников: исторических остатках и исторической традиции (предании)*. К первому типу относятся те источники, которые сами являются остатками изучаемого факта или события. Сюда включаются не только все вещественные памятники (архитектурные памятники, бытовые предметы, оружие, монеты), но и подлинные письменные документы, созданные непосредственно в процессе того исторического действия (законодательные акты, ведомственные распоряжения и приказы, договоры, уставы, записи речей и выступлений, протоколы, переписка, различные хозяйственные акты и т. п.  ).
Ко второму типу относятся источники, не являющиеся непосредственным остатком какого-либо исторического факта, а возникшие в результате того впечатления, которое этот факт произвел на современников или потомков, сообщивших о нем в той или иной форме. Источники такого типа передают историческое событие так, как оно отразилось в сознании современников. Это не сам факт, а его отражение в источнике (различного рода отчеты, корреспонденции в прессе, мемуары, книги и статьи публицистов, экономистов и т. п. в той мере, в какой они могут быть использованы как источник об описываемых в них фактах и т. д.  ).
В зависимости от принадлежности источника к одному из этих двух типов меняются задачи и приемы их критики и интерпретации. Как совершенно справедливо пишет академик М. Н. Тихомиров, «исторические остатки являются более правдивым материалом, чем историческая традиция. Но количество их невелико; кроме того, они охватывают обычно лишь небольшой круг исторических явлений. При всей ценности исторических остатков без помощи исторической традиции невозможно было бы написать связную историю многих народов.
Историк должен пользоваться как историческими остатками, так и исторической традицией»**.
Для источников первого типа, как правило, достаточно установить их подлинность, чтобы определить тем самым и подлинность исторического факта. Этим еще не заканчивается решение задачи выяснения достоверности сведений источника, но осуществляется оно уже методами собственно исторического анализа, а не чисто источниковедческого. Для источников второго типа установление их подлинности еще не решает вопрос о том, что сообщаемый источником факт действительно имел место. У становление подлинности документа в данном случае лишь первый этап источниковедческого анализа. За ним должен последовать второй этап - выяснение оснований и меры достоверности источника.
Выяснение принадлежности источника к одному из указанных двух типов - необходимое условие правильного определения задач и приемов его критики.
* См., например: Лаппо-Данилевский А. С. Указ. соч. Т. II. С. 385-387.
** Тихомиров М. Н. Указ. соч. С. 7. Ср.: его же. Записи XIV-XVII веков на рукописях Чудова монастыря // Археографический ежегодник за 1958 год. М., 1958. С. 11.


356
Однако при этом нужно всегда помнить об условности этого разделения. Очень немногие источники могут быть раз навсегда отнесены к тому или иному типу. Большая часть источников, особенно по новейшему периоду истории общества, сложна по своему характеру. Отнесение их к первому или второму типу в каждом конкретном случае зависит от задач и аспекта исследования.
Возьмем такой важнейший источник по истории советского общества, как решения съездов Советов. В этих документах содержатся четкая марксистско- ленинская оценка действительности, научно обоснованные определения основных тенденций развития страны. В том случае, когда историк исследует политику Советского государства, для него этот источник сам является историческим фактом, воспринимаемым непосредственно.
Однако в том случае, когда исследователь использует конкретные данные и свидетельства этого источника, например, о развитии промышленности и сельского хозяйства, то перед ним уже не сам исторический факт, а отражение факта в решении съезда Советов. Одно это обстоятельство выдвигает перед исследователем ряд сложных источниковедческих задач, связанных в первую очередь с выяснением происхождения и характера содержащихся в нем конкретных сведений. Весьма часто такие сведения были получены в результате текущего учета, имели предварительный характер. Особенно это относится к документам первых 15-20 лет Советской власти. Они были достаточны для выяснения основных тенденций развития. Однако в настоящее время исследователь может уже воспользоваться окончательными данными, данными полного учета. Вполне естественно, что при этом он обязан обосновать правомерность использования тех или иных данных, указать причины и характер их расхождения.
Принципы классификации источников по их происхождению были намечены еще до революции. Однако конкретное применение этих принципов в буржуазном источниковедении для нас либо неприемлемо, либо в лучшем случае недостаточно.
С генетической точки зрения, буржуазное источниковедение сводило классификацию документов к выделению публичных и частных источников. Так группировался актовый материал, так же классифицировались и летописи. Советские историки дали обстоятельную критику этой формалистической классификации. Для источниковедения истории советского общества эта классификация вообще неприемлема.
В буржуазном источниковедении выделялись также такие группы источников, как произведения народного творчества (былины, исторические песни, сказания и т. д.  ) и произведения индивидуального творчества. Эти группы целесообразно выделить и при классификации источников советской эпохи. Однако жизнь породила новый вид творчества - творчество коллективное. Произведения коллективного творчества стали едва ли не основной категорией источников по истории социалистического общества.
Наконец, существенное значение имеет классификация по форме источников, по способам передачи материала (нормативные, повествовательные, статистические и т. п.  ) и другим внешним признакам.
Установление системы классификации источников на основании всех указанных выше принципов не может, разумеется, входить в задачу авторов настоящей статьи. Для нас достаточно отметить здесь, что научная классификация источников возможна только при одновременном учете их происхождения, со¬


357
держания и формы. Необходимо заметить также, что между различными рубриками классификации источников нет непроходимых стен, ибо трудно найти источник, относящийся строго к той или иной категории.
Классификация источников составляет первую, подготовительную стадию их критики. Основной задачей последней является выяснение достоверности источника. Решение этой задачи, как и разработка проблем источниковедения в целом, отнюдь не может быть возложена только на источниковедов, тем более что таковых среди исследователей истории советского общества единицы. Над решением этой задачи должны работать прежде всего сами историки- исследователи. Различие между ними и источниковедами в данном случае сводится лишь к тому, что для источниковеда критический анализ источника является непосредственной целью исследования, а для историка - составным элементом, средством исследования определенной конкретно-исторической проблемы. Историк может опираться на результаты исследования источниковедов, если таковые имеются, но при отсутствии их он должен сам осуществить научную критику используемых им источников.
Буржуазное источниковедение разработало систему критики источников, которая включает в себя ряд этапов. В работе Ш. Сеньобоса и В. Ланглуа было дано определение двух основных стадий, или этапов, критики источников: внешняя, или низшая, форма и внутренняя, или высшая. Основной целью первой стадии критики источника они считали «предварительные исследования, относящиеся к внешности письма, языка, форм источников»*.
Основной целью высшей стадии критики источника, по их мнению, являлось выяснение достоверности сведений «путем умозаключений по аналогии, заимствованных явлений большей частью из психологии и имеющих целью воспроизвести душевное состояние автора»**.
Определение задач критики источника, данное буржуазными источниковедами в указанной работе, не может быть в основе своей принято марксистской наукой. Оно по своей сути идеалистично: вместо выяснения классовой и политической направленности источника на первый план выдвигается изучение психологии и душевного состояния его автора. Методы критического анализа источников, предложенные Ш. Сеньобосом и В. Ланглуа, сводятся главным образом к текстологическому анализу, умозаключениям и аналогиям. Для буржуазного источниковедения характерен также отрыв внешней критики от внутренней. Так, Ш. Сеньобос и В. Ланглуа, считая внешнюю критику черновой работой, заявляли, что историк может не выполнять ее.
Советские источниковеды также считают, что критический анализ источников методологически правильно осуществлять по двум стадиям, или этапам. Однако понимание этих этапов советскими историками принципиально отличается от буржуазного. Первая стадия критики источника имеет своей целью установить его подлинность, т. е. принадлежность его определенному автору или учреждению, от имени которого выступает источник, выяснение времени и места создания источника и анализ его внешних особенностей (почерк, шрифт, печать, материал, из которого он сделан). Совершенно очевидно, что выяснение
* Ланглуа В.,  Сеньобос Ш. Указ. соч. С. 51.
** Там же.


358
этих вопросов значительно упрощается и облегчается применительно к источникам новейшего времени. Тем не менее перечисленные выше задачи источниковедческого анализа отнюдь не могут быть сняты или игнорируемы. В ряде случаев приходится осуществлять работу и по выявлению авторства. Достаточно напомнить хотя бы тот факт, что по ряду работ, в частности, статей из газет «Искра», «Пролетарий» и «Правда», опубликованных без подписей или под псевдонимами, не сразу было установлено авторство В. И. Ленина*.
Ряд источников по истории советского периода не имеет точной датировки. В отдельных случаях имеющаяся в источнике дата является ошибочной и требует исправления. Так, в работе Э. Б. Генкиной в свое время была выяснена ошибочность датировки телеграммы Г. К. Орджоникидзе В. И. Ленину из Екатеринодара**. Важное значение для правильного понимания истории разработки плана разгрома Деникина осенью 1919 г. имело установление Н. Ф. Кузьминым действительной даты письма И. В. Сталина В. И. Ленину, отправленного из Серпухова***. Источниковедческий анализ названного письма в статье Н. Ф. Кузьмина нам представляется одним из наиболее удачных в литературе по истории советского общества.
Таким образом, выяснение происхождения источника, времени и места его создания имеет важное значение и при анализе источников советского периода. Понятие внешней критики в буржуазном источниковедении является очень узким. В значительной мере она сводилась к комплексу определенных приемов для выяснения подлинности источника.
В работах буржуазных историков первая стадия источниковедческого анализа обычно заканчивалась установлением автора источника, даты и места его создания и его внешних особенностей, т. е. определением происхождения источника в узком смысле. Мы полагаем, что задачей первой стадии источниковедческого анализа следует считать выяснение происхождения источника как в узком, так и в широком смысле этого слова. Советские историки, помимо совершенно обязательного решения названных вопросов, должны раскрыть связь источника с определенной эпохой, проанализировать классовые идейно-политические позиции создателей данного источника.
После того как выяснено происхождение источника, перед историками встает задача научного критического анализа его сведений с целью выяснения их полноты и достоверности. Это вторая важнейшая стадия работы с источником; она совершенно необходима для формулирования научно обоснованных выводов. Здесь, как и на первой стадии работы с источником, историк-марксист в отличие от буржуазного историка исходит прежде всего из понимания связи источника с конкретной исторической эпохой, его классового содержания и идейно-политической направленности.
Проверка содержания источника начинается нередко с установления его подлинного текста. В начале 30-х годов проф. С. Н. Валк проделал большую работу
* См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. I. С. VII.
** Генкина Э. Б. Борьба за Царицын. М., 1940. С. 63.
*** Кузьмин Н. Ф. К истории разгрома белогвардейских войск Деникина // Вопросы истории. 1956. № 7. С. 30-32.


359
по проверке и сличению с подлинниками опубликованных декретов Октябрьской революции. Эта работа показывает, какое огромное значение для проверки достоверности сведений источников и устранения имеющихся ошибок имеет установление подлинного текста источника*. Столь же существенно выявление первоначальных источников того или иного документа и его составных частей. Помимо решения этих задач, необходимо также проводить сопоставление и взаимную проверку сведений различных источников. При этом существенное значение имеет синтетический анализ родственных источников. Разумеется, такой анализ не должен базироваться преимущественно на сходстве внешних признаков источников, что характерно для буржуазного источниковедения. Он должен исходить из правильного марксистско-ленинского понимания внутреннего содержания источников.
Для научного анализа источников большое значение имеет определение достоверности фактических данных источника, дат, географических названий, персоналий, цифр и др. Понятие достоверности источника в марксистско- ленинской трактовке значительно шире, чем в буржуазной. Оно не ограничивается выяснением правильности отдельных фактов, содержащихся в источнике, а включает в себя и выяснение достоверности интерпретации источником определенных фактов или явлений. Такой критический источниковедческий анализ является составной частью научного исследования.
Особое внимание должна привлечь задача разработки принципов и методов научного использования массовых по своему характеру источников.
Можно выделить несколько групп массовых источников, весьма различных по содержанию и форме, но требующих в конечном счете одних приемов изучения. К ним прежде всего относятся собственно статистические материалы, затем, пожалуй, следует назвать анкетный материал, имеющийся у исследователя, как правило, в первичном виде и, к сожалению, не всегда перерабатываемый в статистический. Наконец, массовым источником мы называем также такую совокупность однородных «частных» документов об отдельных конкретных лицах, хозяйствах, предприятиях, организациях и т. п., которые доступны для статистической обработки и в целом могут дать представление обо всем изучаемом явлении - социальных группах, отрасли народного хозяйства, экономическом процессе, политическом движении и т. п. Этот ценнейший, но очень «сырой» материал используется часто только иллюстративно, путем произвольной выборки двух-трех «частных» свидетельств, подтверждающих то или иное положение. Так используются, например, годовые отчеты предприятий и общественных организаций.
Перед исследователем таких массовых источников встает задача найти способы научного использования всей совокупности документов. Повествовательное изложение их с последовательным анализом каждого в отдельности невозможно. Нам думается, что здесь наиболее эффективными и экономичными являются приемы статистического изучения. В последнее время на страницах журнала «Исторический архив» начато обсуждение весьма интересных приемов публикации массовых документов. Речь идет о «сокращенной передаче текста с разработанным формуляром», т. е., проще говоря, в виде статистических
* Декреты Октябрьской революции. М., 1933.


360
таблиц*. Нам представляется, что эти приемы должны найти место и в методике исследования исторических источников.
Овладение способами статистической обработки и анализа массовых источников будет серьезным шагом в деле совершенствования методики исследовательской работы по истории советского общества, на пути действительного преодоления иллюстративности в наших работах.
«Социально-экономическая статистика - одно из самых могущественных орудий социального познания...  »**, - подчеркивал В. И. Ленин. Он видел в статистике средство, позволяющее «установить такой фундамент из точных и бесспорных фактов, на который можно было бы опираться...  »***, по которому можно было бы проверить общие выводы и рассуждения. Изучение статистических источников, разработка методики статистического анализа должны составить, на наш взгляд, одну из первоочередных задач источниковедения по истории советского общества.
* * *
За последние годы, особенно после XX съезда КПСС, заметно поднялся научный уровень исследований и документальных публикаций по истории советского общества. В монографиях и статьях по тем или иным проблемам истории социалистического и коммунистического строительства шире привлекается документальный материал, все более изживается иллюстративность, схематизм, голословность выводов. Создание таких обобщающих трудов, как «История КПСС» и «История СССР. Эпоха социализма», способствовало поднятию на более высокую ступень научной разработки истории советского общества.
Однако еще нельзя сказать, что недостатки в научном использовании источников в работах по истории советского общества и в публикации этих источников полностью преодолены.
Известно, что научная разработка той или иной проблемы требует от исследователя изучения всего комплекса относящихся к ней источников. К сожалению, в работах по истории советского общества особенно часто нарушается это кардинальное требование, наблюдается чрезмерное увлечение одними источниками в ущерб другим. В печати неоднократно отмечалось, что многие работы по истории советского общества базируются преимущественно на нормативных материалах (постановления, резолюции, планы и т. п.  ) Изучение этой группы источников имеет очень важное значение для понимания исторического процесса. Тем не менее нельзя глубоко и всесторонне показать те или иные явления исключительно на этой группе источников.
* См.: Литвак Б. Г. О некоторых приемах публикации источников статистического характера // Исторический архив. 1957. № 2. С. 155-166; его же. Назревшие вопросы археографии документов советской эпохи // Исторический архив. 1960. № 2. С. 191-194. Попытку применить эти принципы в работе с источниками советского периода сделал Дробижев В. З. (см. его статью «Некоторые вопросы передачи текста массовых источников» // Исторический архив. 1960. № 6. С. 143-149).
** Ленин В. И. Соч. Т. 16. С. 400.
*** Там же. Т. 23. С. 266.


361
Значительное место при изучении истории советского периода занимают источники, отражающие результаты и итоги развития на тех или иных конкретноисторических этапах, в тех или иных областях. Эти источники по праву привлекают внимание исследователей. Но очень часто в наших работах не уделяется должного внимания источникам, отражающим ход исторического процесса во всей его динамике и сложности, в различных опосредствованиях. Мы все еще больше изучаем исходные моменты событий и их результаты, нежели процесс во всей его сложности. Указанный недостаток проявляется не только в историкоэкономических исследованиях, где он, пожалуй, встречается наиболее часто, но весьма явно обнаруживается во многих работах по политической истории, истории культуры и т. п. Одним из примеров могут послужить некоторые работы по истории образования СССР. Их авторы не изучили в полной мере такие источники, как стенографические отчеты XII съезда РКП(б), стенографические отчеты съездов компартий республик, съездов Советов и сессий ЦИК, что привело к известному схематизму в характеристике процесса образования СССР.
Следуя ленинским принципам научного исследования, историк-марксист должен привлекать, как уже говорилось, все относящиеся к его проблеме источники. Вполне понятно, что на каждой данной стадии развития науки могут быть источники, которые по тем или иным причинам еще не открыты исследователем или недоступны ему. Историк, однако, должен быть уверен, что в его распоряжении находятся источники, которые раскрывают достаточно полно наиболее существенные черты и закономерности исследуемого им процесса.
Совершенно нетерпимым является такое явление, когда историк насильственно притягивает данные источника к сформулированному им выводу. Подобные случаи, к сожалению, еще имеют место в наших работах. Так, Д. Л. Златопольский, желая подкрепить свой неверный вывод о том, что до образования СССР национальные республики (УССР, БССР и Закавказские республики) являлись частями РСФСР, ссылается на резолюцию VI съезда Советов УССР, принятую в декабре 1921 года*. На деле в резолюции VI съезда Советов УССР говорится вовсе не о том, что УССР является частью Российской Федерации, а о том, что она является «частью общесоветской федерации»**, т. е. договорной федерации независимых советских республик.
Недостатки исследований по истории советского общества с источниковедческой точки зрения состоят не только в узости и односторонности конкретноисторической базы. Не менее отрицательно на результаты исследований влияет и, если можно так выразиться, потребительское отношение к источнику, отсутствие стремления критически разобраться в его происхождении, составе и достоверности сообщаемых им данных.
Вопрос о проверке достоверности сведений, сообщаемых источником, в работах по истории советского общества вообще ставится очень редко. Между тем в ряде случаев это настоятельно необходимо. Так, до сих пор подготовку и проведение вооруженного восстания в октябре 1917 г. в Петрограде историки освещают преимущественно на основании воспоминаний. Конечно, мемуары сообщают по данному вопросу очень ценные факты, нередко не получившие
* Златопольский Д. Л. Образование и развитие СССР как Союзного государства. М., 1954. С. 102.
** Собрание узаконений Украины. 1921. № 26. Ст. 749.


362
отражения в других источниках. Однако историки, работающие много лет над изучением этой проблемы, до сих пор не осуществили необходимой критической проверки сведений воспоминаний. Между тем, если сопоставить мемуары членов Петроградского ВРК (например, В. А. Антонова-Овсеенко, Н. И. Подвойского, Г. И. Чудновского, П. Е. Дыбенко), то можно убедиться в наличии в них существенных расхождений и разночтений по одним и тем же вопросам. Более того, эти расхождения имеются даже между различными изданиями одних и тех же мемуаров. Речь идет не о каких-либо деталях, а о таких важных вопросах, как встречи с В. И. Лениным и совещания у него, штурм Зимнего и т. п. Разночтения, имеющиеся в мемуарах, зачастую попадают и в работы историков, порождая недоумение у читателя.
В работах по истории социалистического преобразования сельского хозяйства имеют место случаи некритического использования непроверенных, первых попавшихся под руку, подчас второстепенных документов. В результате некоторые авторы впадают в противоречия, рисуют картину, далеко не точно воспроизводящую действительность, а то и вовсе ее искажающую. Так, авторы брошюры «Партия - организатор колхозного строя» в подтверждение совершенно правильной мысли о том, что в 1926-1927 гг. «Коммунистическая партия добилась новых успехов в развитии сельского хозяйства», приводят данные, совершенно не отвечающие действительности и отнюдь не подтверждающие приведенную выше мысль. Вот эти данные: «В 1913 г. посевные площади составляли 119,  1 млн га, а в 1928 г. они составляли 115 млн га»*. В действительности посевные площади страны в границах до 17 сентября 1939 г. не сократились на 4,  1 млн га, а возросли на 8,  0 млн га - со 105 млн га в 1913 г. до 113 млн га в 1928 году**. Откуда проистекает ошибка? За 1928 г. авторы приводят данные без вычета посевов, погибших от засухи, морозов и по другим причинам, тогда как в статистике принято проводить сопоставление продуктивных площадей. Хуже другое: в брошюре сопоставляются посевные площади 1928 г. в границах СССР до 17 сентября 1939 г. с посевными площадями 1913 г. в границах Российской империи. Иначе говоря, здесь нарушается один из самых элементарных принципов статистики, когда сопоставляются совершенно несопоставимые данные. Это далеко не единичный случай. В капитальном труде П. И. Лященко данные о валовых сборах зерновых в 1913 г. в границах Российской империи сопоставляются с данными 1923-1925 гг. в границах СССР того времени***. Чтобы представить себе, насколько велика ошибка, заметим, что в 1913 г. на территориях Российской империи, которые в 1923-1925 гг. еще не вошли в состав СССР, производилось почти 1 млрд пудов зерновых, т. е. около 1/5 общего валового сбора****. Если бы не было этой ошибки, несколько иными были бы и выводы автора о состоянии сельского хозяйства к концу восстановительного периода.
* Партия - организатор колхозного строя. М, 1958. С. 28.
** См.: Социалистическое строительство СССР. М., 1934. С. 176-177; Достижения Советской власти за 40 лет в цифрах. М., 1957. С. 172; Народное хозяйство СССР в 1958 году. М., 1959. С. 386 и др.
*** См.: Лященко П. И. История народного хозяйства СССР. Т. III. М., 1956. С. 134.
**** Там же; Народное хозяйство СССР в 1958 году. Статистический ежегодник. М., 1959. С. 352.


363
В недавно изданной брошюре И. Г. Булатова приводятся данные, согласно которым объем заготовок хлеба в СССР в 1927/28 г., т. е. в период хлебозаготовительного кризиса, по сравнению с 1926/27 г. возрос на 1,  0 %*, тогда как на самом деле он сократился на 5,  3 %**. В 1928/29 г. хлебозаготовки сократились еще на 2,  2 %***, а по данным автора - на 18,  5 %****. Эти ошибки - результат использования непроверенных сведений, взятых из источника, который в данном вопросе не может претендовать на точность («Сборник материалов к двум сессиям Советов Центросоюза СССР и РСФСР», изданный в 1929 г.  ). Вызывает удивление, что несколько выше И. Г. Булатовым приводятся столь же далекие от окончательных сведения о росте товарной зерновой продукции (по
сравнению с довоенным уровнем) - с 37 % в 1927 г. до 58 % в 1929 году*****.
Если бы за два года был возможен такой прирост товарного хлеба в стране, то вряд ли бы так остро стояла тогда проблема хлебных заготовок.
Чрезмерные преувеличения допускаются иногда при характеристике процесса дробления крестьянских хозяйств накануне коллективизации. Особенно грешат этим работы Е. Н. Кочетовской, в которых без ссылки на источники утверждается, что «число крестьянских хозяйств в СССР за период с 1917 и по 1928 г. с 16 млн увеличилось до 25 млн»******. Подобные утверж¬
дения встречаются и в целом ряде других работ. Между тем нет ни одного источника, который бы свидетельствовал о катастрофическом дроблении крестьянских хозяйств; в частности, нет ни одного источника, в котором бы говорилось, что в 1917 г. на территории СССР было 16 млн крестьянских хозяйств. Близкая к этой цифра (около 16 млн хозяйств) встречается в сочинениях И. В. Сталина, но там она отнесена к довоенному времени (без точной датировки)*******. Наиболее достоверным и точным источником с дан¬
ными о количестве крестьянских хозяйств накануне революции является сельскохозяйственная перепись 1916 года. Согласно итогам этой переписи накануне революции на территории СССР в границах до 17 сентября 1939 г.
насчитывалось 21 008,  6 тыс. крестьянских хозяйств********. Эти данные не
меняют вывод о наличии экономически неблагоприятного процесса дробления крестьянских хозяйств, однако они говорят и о том, что не следует преувеличивать масштабы этого процесса.
* Булатов И. Г. Кооперация и ее роль в подготовке сплошной коллективизации. М., 1960. С. 84.
** ЦУНХУ Госплана СССР. СССР за 15 лет. Статистические материалы по народному хозяйству. М., 1932. С. 267.
***Там же.
**** Булатов И. Г. Указ. соч. С. 84.
***** Там же. С. 18.
****** Кочетовская Е. Н. Национализация земли и колхозы в СССР. М., 1958, С. 34;
ср. ее  же. Национализация земли в СССР. М., 1952. С. 165.
******* См.: Сталин И. В. Соч. Т. 11. С. 40,  179.
******** ЦСУ СССР. Основные элементы сельскохозяйственного производства
СССР. 1916 и 1923-1927 гг. М., 1930. С. 2-3.


364
Можно было бы умножить примеры ошибок, допущенных при исследовании статистических данных. Однако приведенные выше примеры уже достаточно ясно показывают, к каким печальным последствиям приводит отставание в разработке проблем источниковедения по истории советского общества.
Недостоверная передача и трактовка тех или иных исторических фактов подчас возникают из-за того, что историк основывается на показаниях второстепенных источников или неправильно передает содержание документов. Так, в изданной в 1953 г. работе В. В. Пентковской «Первый съезд Советов СССР» историческое решение октябрьского Пленума ЦК РКП(б), принявшего предложение В. И. Ленина об образовании СССР, было выдано за решение комиссии ЦК РКП(б), которая, как известно, приняла решение об «автономизации» республик. В подтверждение В. В. Пентковская сослалась на такой источник, как газета «Бакинский рабочий», где решение октябрьского Пленума ЦК РКП(б) называлось решением комиссии ЦК РКП(б)*. В результате этой ошибки история подготовительных мероприятий к образованию СССР некоторое время излагалась не вполне достоверно. Показательно, что ошибка В. В. Пентковской была повторена в ряде книг, изданных после опубликования ее работы. Это свидетельствует о том, что авторы этих книг не обращались к самостоятельному анализу материалов по теме. Как известно, сама В. В. Пентковская признала свою ошибку и много сделала для правильного освещения истории образования СССР**.
Общим существенным недостатком в подходе к изучению источников является то обстоятельство, что мы зачастую берем источники как бы вне времени, не раскрывая их связи с определенной исторической эпохой, в которую они возникли. Такой лишенный историзма подход к источникам не позволяет дать им должный критический анализ, показать, что в содержании данных источников было обусловлено историческими условиями времени их создания, и в дальнейшем отмерло, а что выдержало проверку временем. Необходимость исторического подхода к документам и проверки их временем неоднократно подчеркивал В. И. Ленин. Так, говоря о разработке программы партии на VII съезде РКП(б), В. И. Ленин отмечал, что программа разрабатывается в трудных условиях гражданской войны и отсутствия у Советской власти должного опыта, что «в ней, конечно, может быть много ошибочного, не говоря уже о редакционных и стилистических неточностях...  »*** Далее В. И. Ленин подчеркнул, что «ошибки, которые мы сделаем», поправит жизнь****. К сожалению, надо признать, что ленинские указания о необходимости соблюдения принципов историзма при анализе документов не всегда соблюдаются историками.
Известно, какое большое значение имеет введение в науку новых фактов. Историки, изучающие историю советского общества, за последнее время стали уделять больше внимания исследованию архивных документов, что повысило научный уровень их работ.
* Пентковская В. В. Первый съезд Советов СССР. М., 1953. С. 40-47.
** Пентковская В. В. Роль В. И. Ленина в образовании СССР // Вопросы истории. 1956. № 3.
*** См.: Ленин В. И. Соч. Т. 27. С. 113.
**** Там же. С. 114.


365
В то же время необходимо указать, что в подходе к изучению архивных документов у нас еще имеет место известного рода примитивизм. В отдельных случаях историк полагает, что достаточно сослаться на архив, чтобы тем самым подчеркнуть значимость документа и установить достоверность фактов. Не всегда историки указывают, какие именно источники они исследовали в архиве, между тем известно, что в архивах наряду с источниками, имеющими большое научное значение, хранятся и маловажные документы, содержащие недостоверные сведения.
Имеет место и своеобразный «архивный фетишизм», когда историки пренебрегают опубликованными документами, ссылаясь на архивы даже в тех случаях, когда используют уже опубликованные материалы. С. Сергеев в книге «Социалистическая индустриализация Урала», приведя выдержку из решений первого съезда совнархозов, дает ссылку на архив, в то время как решения съезда совнархозов были опубликованы. В. Я. Непомнин в содержательной работе «Очерки истории социалистического строительства в Узбекистане», говоря о декрете совнаркома Туркестанской АССР, ссылается на архив, хотя этот декрет был опубликован. При исследовании исторического процесса ценность источника определяется не тем, где он хранится, а тем, что представляют собой сообщаемые им сведения.
Необходимость разработки ряда проблем источниковедения вызывается быстрым ростом в последние годы документальных публикаций по истории советского общества. Особенно большое количество документов и материалов было опубликовано в связи с 40-летием Великой Октябрьской социалистической революции. Уже сам факт вовлечения в научный оборот огромной массы источников требует осмысления их научной ценности, выяснения приемов их правильного использования. Вместе с тем следует чаще и шире обобщать практику публикаций. Эти задачи не могут быть разрешены в рамках данной статьи, и авторы не ставят их перед собой. Однако нам хотелось бы поделиться некоторыми наблюдениями по этому поводу.
Ознакомление с изданиями документов и материалов по истории советского общества показывает прежде всего, что среди них до сих пор преобладают тематические публикации. Разумеется, этот тип публикации вполне имеет право на существование, но здесь, во-первых, всегда имеется опасность неполного раскрытия темы, а во-вторых, особенно часто наблюдаются элементы субъективизма в отборе источников. Значительно более строгие научные принципы положены в основу публикаций по видам или группам источников. Об этом свидетельствуют, например, видовые публикации источников Института марксизма- ленинизма при ЦК КПСС. Изданная им еще в 1933 г. публикация «Декреты Октябрьской революции» (под редакцией М. М. Орахелашвили, составитель С. Н. Валк) является большим достижением советской археографии. На весьма высоком научном уровне осуществляется Институтом марксизма-ленинизма издание протоколов съездов и конференций нашей партии. К числу лучших документальных изданий последних лет должна быть отнесена публикация документов по истории внешней политики Советского Союза*. Эти публикации включают полный, окончательный текст документов, содержат обстоятельный научный комментарий.
* Документы внешней политики СССР. Т. I-IV. М., 1957-1960.


366
Положительной оценки заслуживает и издаваемая Институтом марксизма- ленинизма совместно с Институтом истории АН СССР публикация документов «Декреты Советской власти». Правда, в этой публикации имеются отельные недочеты. В отличие от публикации 1933 г., в ней не воспроизведена полностью подготовительная работа над текстом и не приведены все разночтения. Серьезное научное значение имеет издание Институтом права АН СССР новой документальной серии «Съезды Советов в постановлениях и резолюциях». В это издание включены постановления всех республиканских съездов Советов. Заслуживают одобрения также издания собраний законодательных материалов СССР и РСФСР о земле и земельных отношениях за 1917-1954 гг., о колхозах и колхозном строительстве за 1917-1958 годы*. Можно лишь пожалеть, что составители ограничились переизданием документов из «Собрания законов СССР» и «Собрания узаконений РСФСР», не включив в свои сборники законодательные акты других союзных республик и так называемые протокольные постановления СНК СССР и СТО, СНК РСФСР и ЭКОСО РСФСР, никогда ранее не издававшиеся.
Значительно ниже научный уровень публикации «История Советской Конституции» (М.: Юриздат, 1958). Многие документы в ней даны в извлечениях и с купюрами. В предисловии указывается, что из источников опущены якобы те места, которые не относятся к теме публикации. На деле, однако, это далеко не так. Например, из резолюций VII конференции КП(б)У опущен пункт, в котором говорилось о порядке формирования Совета национальностей... Вряд ли можно считать, что этот пункт не относится к теме публикации. Примеры такого рода неоправданных купюр в документах этого сборника можно было бы умножить.
Весьма велик удельный вес купюр (ни одна из которых не оговорена) в сборниках «Национализация промышленности в СССР» и «Аграрная политика Советской власти (1917-1918 гг.  )». В последнем пропуски в документах настолько значительны, что их использование подчас крайне затруднено. Например, постановление Ковровского уездного земельного комитета о проведении в жизнь Декрета о земле от 26 ноября 1917 г. дается в сборнике без первого, второго и начала третьего пунктов. Причем в той части третьего пункта постановления, который был оставлен, составителями сделаны еще две купюры**. Из резолюции Ржевской уездной крестьянской конференции по земельному вопросу от 7 мая 1918 г. даны только второй и третий разделы, начало и конец резолюции опущены***. Отчет о распределении земли в Боровском уезде от 22 мая 1918 г. дан также без начала и окончания****. Все эти и многие другие документы целиком посвящены проблемам, указанным в заголовке сборника и, следовательно, должны были публиковаться полностью.
* Сборник документов по земельному законодательству СССР и РСФСР (1917— 1954 гг.  ). М., 1954; История колхозного права. Сборник законодательных материалов СССР и РСФСР (1917-1954 гг.  ). Т. I-II. М., 1959.
** Аграрная политика Советской власти (1917-1918 гг.  ). Документы и материалы. М., 1954. С. 259.
*** Там же. С. 282-283.
**** Там же. С. 284-285.


367
Злоупотребление купюрами является одним из самых существенных недостатков многих документальных публикаций. В тематическом сборнике возможна, конечно, публикация отдельных документов в извлечениях. Однако, по нашему мнению, могут опускаться только те части публикуемого документа, которые не связаны прямо или косвенно с темой сборника. Во всех остальных случаях извлечения не могут быть оправданы. При этом в каждом случае должна даваться точная оговорка. Указание на содержание опущенной части документа совершенно необходимо, ибо взгляд на ее соответствие теме у составителя сборника и у исследователя, который воспользуется этим сборником, может быть различным.
Отметим еще одну характерную особенность документальных публикаций по истории советского общества. Каждой публикации, естественно, предпосылается предисловие или введение. За очень редким исключением содержание вводных очерков исчерпывается описанием содержания публикуемых материалов и указанием на их научную важность. Авторы таких очерков весьма часто берут на себя труд по анализу и обобщению свидетельств документов. В то же время в большинстве случаев исследователь не находит во введениях столь полезной и необходимой источниковедческой характеристики документов: описания фондов, единиц хранения, собраний, из которых они были извлечены, анализа их происхождения, состава, характера, достоверности, определения их места среди других документальных источников по данной проблеме. А ведь без выяснения всех этих вопросов не может быть и речи о серьезном исследовании документов. Нам думается, авторы вводных очерков к сборникам документов в первую очередь должны заниматься строгим выполнением своих прямых обязанностей: давать источниковедческую характеристику публикуемых материалов и раскрывать особенности их археографической подготовки.
Все сказанное выше, как нам представляется, достаточно убедительно показывает, насколько важным для изучения истории советского общества становится разработка источниковедческих проблем.
* * *
Что же представляет собой советская источниковедческая литература? В каком состоянии находится у нас теория источниковедения, без развития которой немыслимо решение практических задач критики исторического источника?
Советское источниковедение развивалось в борьбе против буржуазных концепций и взглядов. Известна определенная положительная роль М. Н. Покровского в борьбе против буржуазной историографии, в критике теории буржуазного источниковедения, в частности идеалистической концепции А. С. Лаппо-Данилевского. В то же время М. Н. Покровский был склонен игнорировать ценные конкретные выводы буржуазных историков и некоторые разработанные ими технические приемы анализа источников. Такая нигилистическая постановка вопроса являлась, разумеется, неверной.
В своих работах М. Н. Покровский подчас умело применял методы научного анализа источников. Так, в статье «Противоречия г-на Милюкова» М. Н. Покровский, критически анализируя источники, обстоятельно раскрыл фальсификацию исторических фактов Милюковым. Бесспорно, положительное значение имело выступление М. Н. Покровского на Первом съезде архивных деятелей


368
РСФСР в 1926 году. Оно было направлено против попыток «преобразовывать» исторические документы с целью сделать их доступными «для всякого крестьянина и каждого рабочего» (с обоснованием таких попыток выступил тогда Домбровский). Эти попытки М. Н. Покровский квалифицировал как «совершенно ни с чем не сообразную вещь» и решительно высказался против подобных приемов: «Я должен сказать, как коммунист и историк, что от этого принципа мы должны отмежеваться. Мы не имеем никакого права давать в руки крестьянина и рабочего фальсифицированные документы, заключающие в себе не то, что в действительности написано. Нашим первым долгом перед пролетариатом и перед крестьянством является быть правдивыми»*.
Однако неверная трактовка ряда коренных проблем исторического прошлого в работах М. Н. Покровского, до крайности узкое и потому ошибочное определение источника как простого продукта классовой борьбы, как «кривого зеркала истории», его парадоксальное заявление о том, что хронология «не имеет ничего общего с действительностью», - все эти обстоятельства не могли не сказаться отрицательно на разработке марксистской теории источниковедения до середины 30-х годов. Нельзя также забывать и то, что в ряде своих работ М. Н. Покровский очень вольно обращался с историческими фактами.
С начала 20-х до середины 30-х годов было опубликовано мало работ, посвященных проблемам источниковедения. Из этих работ следует отметить статью Н. Авдеева «О научной разработке источников по истории РКП(б) и Октябрьской революции»**. В этой статье весьма обстоятельно обосновывалась необходимость научного, критического анализа источников по истории партии. В конце 20-х и в начале 30-х годов были изданы работы А. В. Шестакова, Г. П. Саара и С. Н. Быковского, посвященные методике исторического исследования***. Из этих работ наибольший интерес представляет книга С. Н. Быковского, в которой была сделана попытка преодолеть разрыв между внешней и внутренней критикой источника, разработать новую схему источниковедческого анализа. В книге имеются отдельные положения, для нас неприемлемые. Так, при определении понятия «исторический источник» С. Н. Быковский исходил из того, что историческим источником является лишь то свидетельство, в котором впервые встречается упоминание о том или ином факте. Нетрудно видеть, что такое определение не может быть принято хотя бы уже потому, что оно крайне сужает круг источников.
Работа А. В. Шестакова может быть определена скорее как изложение некоторых технических приемов изучения источников для начинающих историков, а не как разработка методики исследования. Причем А. В. Шестаков отводил источникам, по существу, чисто служебную роль, так как они, согласно его схеме, должны были подбираться к заранее сформулированным пунктам темы. Соответственно этому взгляду изложены и рекомендации приемов исследовательской работы, дающие мало полезного историкам, либо вовсе неприемле¬
* Протоколы Первого съезда архивных деятелей РСФСР. М., 1926. С. 277.
** Пролетарская резолюция. 1925. №  1,  2.
*** Шестаков А. В. Методика исторического исследования. Воронеж., 1929; Саар Г. П. Источники и методы исторического исследования. Баку, 1930; Быковский С. Н. Методика исторического исследования. Л., 1931.


369
мые. Книга Г. П. Саара представляет собой популярное изложение концепции буржуазного источниковедения. Автор сам писал о себе как о последователе III. Сеньобоса и В. Ланглуа.
Критика ошибок М. Н. Покровского в решениях партии и правительства сыграла большую роль в подъеме советской исторической науки, в успешном развитии марксистского источниковедения. Работы Б. Д. Грекова, М. Н. Тихомирова, Л. В. Черепнина, В. К. Яцунского, А. А. Новосельского, В. И. Шункова и других видных советских историков сыграли большую роль в развитии марксистско-ленинской теории источниковедения. Хотя труды названных выше ученых посвящены анализу источников дореволюционного периода, общие источниковедческие выводы, сделанные ими, разумеется, применимы и к источникам советского периода. Естественно, что специалисты по истории России эпохи феодализма и капитализма разрабатывали те или иные проблемы источниковедения только в связи с конкретными задачами своих исследований. Число специальных источниковедческих работ не столь велико, причем они посвящены преимущественно отдельным, узким отраслям источниковедения дореволюционной истории, носят прикладной характер (палеография, метрология и т. п.  ). Больше сделано за последние годы в области археографии. Вышли в свет работы С. Н. Валка, В. В. Максакова, К. Г. Митяева, М. С. Селезнева и других авторов.
Однако мы не можем назвать не только современной книги, но и статьи, в которых были бы систематически рассмотрены основные теоретические проблемы источниковедения, разработаны важнейшие принципы классификации и критики источников, методики их исследования.
Что же касается источниковедения советского периода отечественной истории, то здесь приходится констатировать сильное отставание и в разработке теории источниковедения, и в изучении конкретных памятников эпохи. На развитии научной критики источников отрицательно сказалось влияние последствий культа личности, приводившего к догматическому толкованию одних источников и игнорированию свидетельств других источников. В среде историков высказывались даже совершенно неверные мнения, что научная критика источников неприменима к источникам советской эпохи.
Исторические решения XX съезда КПСС и преодоление последствий культа личности подняли историческую науку в СССР, и в частности, научную разработку истории советского общества на новую ступень.
В настоящее время вопросы источниковедения все более привлекают внимание исследователей истории советского общества. С 1954 г. возобновилось издание непериодического сборника «Проблемы источниковедения». В нем было опубликовано несколько статей, ставящих некоторые общие вопросы анализа и публикации источников. Среди последних особо следует отметить статью
В.  	К. Яцунского «Вопросы источниковедения в трудах Ленина по социально- экономической истории» (вып. IV, 1955). В ней сделана попытка охарактеризовать основные виды источников, использованных в этих трудах В. И. Ленина, и методы их исследования. В печати совершенно справедливо отмечалось, что статья В. К. Яцунского кладет начало серьезному изучению вопросов источниковедения в трудах В. И. Ленина, что она «нуждается в продолжении как им самим, так и другими лицами, работающими в этой области»*. Следует отме¬
* См.: Исторический архив. 1956. № 4. С. 263.


370
тить, что в наших журналах стали появляться статьи и других авторов по этой важной проблеме. Среди них обращает на себя внимание работа молодого историка В. И. Буганова о методах работы В. И. Ленина над статистическими источниками*.
В сборниках «Проблемы источниковедения» появился также ряд работ, посвященных анализу отдельных видов или групп источников по истории советского общества. Таковы статьи Н. А. Ивницкого (вып. IV, 1955), М. Н. Черноморского о промышленных переписях 1920-1923 гг. (вып. V, 1956), И. И. Варжо об источниках по истории советской аграрной политики 1917-1918 гг. (там же) и др. Не все статьи удачны**, однако самый факт их появления - бесспорно, положительное явление. На наш взгляд, вызывает интерес предпринятая Н. А. Ив- ницким попытка обобщенной характеристики материалов определенного архивного фонда в целом. Нам представляется крайне желательным появление подобных обзоров по основным фондам центральных и местных архивохранилищ. Само собой разумеется, что наряду с работами такого рода необходимы исследования об источниках по отдельным проблемам истории советского общества, о различных видах и группах источников.
К сожалению, в «Проблемах источниковедения» работы по источникам советского периода появляются очень редко. Восполнению этого пробела почти не содействует журнал «Исторический архив», на страницах которого, казалось бы, источниковедение должно было найти большое место. Однако журнал «Исторический архив» даже не ставит перед собой такой задачи. В передовой статье о программе журнала, опубликованной в первом номере за 1955 г., о необходимости разработки источниковедческих проблем даже не упоминалось. Весьма печально, что редакция в своей практической деятельности почти неукоснительно следовала этой программе.
Заметную работу в области источниковедения советского периода за последние пять лет развернула кафедра вспомогательных исторических дисциплин Историко-архивного института. Несомненным успехом является подготовка и издание сотрудниками этой кафедры программы курса источниковедения истории СССР и учебных пособий по отдельным видам источников советской эпохи. Составляя программу, авторы исходили из научного положения об органической связи источника с эпохой.
Программа не лишена ряда существенных недостатков. Выше уже отмечалось отсутствие единства принципов классификации источников. Обращает внимание также отсутствие раздела, посвященного критике источников враждебного лагеря. Между тем овладение навыками критики такого рода источников представляется необходимым как с научной, так и с политической точки зрения.
Опубликованные Историко-архивным институтом учебные пособия по методике источниковедческого анализа советских статистических изданий, советской периодики и мемуаров советских людей являются первыми и до сих пор единственными пособиями по отдельным видам источников, относящимся
* См.: Вопросы истории. 1960. № 7.
** См. рецензию на V выпуск «Проблем источниковедения» в: История СССР. 1957. №  2. С. 167-168.


371
к истории советского общества. Автор этих пособий М. Н. Черноморский осуществил полезную работу.
Однако не все изданные пособия равноценны по своему научному уровню. Наиболее удачным, на наш взгляд, является пособие по мемуарам. В нем дан интересный критический обзор больших групп мемуаров советских людей и охарактеризованы научные приемы проверки достоверности сведений мемуаров. Имеются отдельные неверные и спорные положения. Очень нечетко охарактеризовано автором отличие мемуаров советской эпохи от мемуаров дореволюционного времени. Так, нельзя согласиться с утверждением автора, что «все дореволюционные мемуары настойчиво обходят вопросы классовой характеристики и классовой сущности политики царизма, подменяя их различного рода анекдотами из жизни царей и их приближенных»*. Не следует забывать, что и в дореволюционное время издавались мемуары революционных деятелей. Нельзя также обесценивать и сводить к «анекдотам из жизни царей» мемуары деятелей литературы, искусства, науки и даже таких представителей царской бюрократии, как, например, С. Ю. Витте.
По меньшей мере спорно следующее утверждение автора: «Советской мемуарной литературе особенно свойственна специфика мемуаров, как источников, т. е. способность памяти улавливать и сохранять такие стороны исторических событий, которые не могут найти свое отражение в каких-либо других видах источников»**. Почему это свойство является особенностью именно мемуаров советских людей, остается тайной автора.
Приводимое им правильное положение о меньшей тенденциозности мемуаров советских людей сравнительно с мемуарами представителей эксплуататорских классов отнюдь не является объяснением сделанного им вывода о специфике советских мемуаров. По нашему мнению, наличие в мемуарах сведений, сохраненных в памяти и не нашедших отражения в других источниках, является особенностью, свойственной мемуарам вообще. Не совсем ясно изложен автором вопрос о субъективности мемуаров. Из характеристики, даваемой им различным изданиям мемуаров П. И. Вершигоры, можно сделать вывод о том, что устранение из мемуаров всех элементов, характеризующих взгляды и настроения очевидца событий в период их свершения, повышает ценность мемуаров как источника***. На деле мемуары особенно ценны в том случае, если они отражают подлинные настроения участников событий.
За последнее время появилось несколько статей, авторы которых поднимают вопрос о мемуарах, как источниках. Особенно следует отметить статью А. Лукашева, С. Шаумяна, С. Щепрова в журнале «Коммунист» (1959 г., № 11), в которой справедливо ставился вопрос о необходимости критической проверки сведений мемуаров и были подвергнуты резкой критике существенные недостатки, имевшие место в мемуарной литературе о деятельности В. И. Ленина.
* Черноморский М. Н. Мемуары как исторический источник. М., 1959. С. 4.
** Там же. С. 4.
'** Там же. С. 69.


372
Интересные статьи, посвященные мемуарам как источникам, были опубликованы в журналах «Вопросы истории КПСС» и «Вопросы истории»*.
Ценным источником по истории советского общества является периодическая печать. Использование ее сведений занимает большое место в работах по истории советского общества. Для изучения целого ряда проблем, особенно общественно-политической жизни, пресса служит одним из основных источников. Пресса дает возможность, в частности, ярко показать жизнь советских людей, воспроизвести колорит эпохи. К сожалению, у нас имеют место факты, когда историки берут из прессы лишь единичные, разрозненные факты в виде иллюстраций вместо систематического изучения ее свидетельств. Тем более настоятельной является необходимость в хорошем источниковедческом пособии для изучения такого источника, каким является печать. В изданном Историкоархивным институтом пособии по периодике сделана попытка определить место прессы в ряду других источников. В нем в целом правильно оценивается значение прессы, но пособие имеет и серьезные недостатки. Источниковедческий анализ в этом пособии подменен частью историей советской печати за 1917-1923 гг. (причем совершенно непонятно, почему автор ограничился только этим периодом), частью описанием газетных материалов (передовые статьи, документальные материалы, оперативные материалы, статьи, информации, очерки и т. п.  ) безотносительно к их научной ценности.
Автор не попытался определить сравнительную ценность различных групп газетных материалов как источников для исторического исследования. Между тем исследователь не может не проводить с этой точки зрения различия между документальными материалами, опубликованными в прессе, статейными материалами, корреспонденциями и т. п. Если такие документальные материалы, как законодательные акты, являются непосредственным остатком самих исторических событий, то статьи и корреспонденции, не говоря уже о газетном очерке, - отражением этих событий в сознании современников и уже поэтому нуждаются в более критическом подходе.
При характеристике, например, газетной информации в пособии говорится: «По существу газетная информация составляет основную канву, по которой ученый получает возможность изучить исторический процесс в его хронологической последовательности и всем разнообразии фактов, событий и явлений, их достоверность определяется той ответственностью, которую несут собственные корреспонденты за свои сообщения, и той проверкой, которой подвергается каждая информация»**. С этим выводом автора нельзя согласиться.
Газетная информация, корреспонденция по своему происхождению и характеру являются источником иллюстративным и часто односторонним. Использовать этот источник можно лишь как дополнительный к собственно документальному материалу. Корреспонденции при исследовании большей части проблем общественного развития историку не могут дать ничего, кроме суммы примеров, некритическое отношение к которым может увести в сторону от действительности. Известна критическая направленность советской прессы в
* Вопросы истории КПСС. 1957. № 1; 1958. № 5; Вопросы истории. 1960. № 12.
** Черноморский М. Н. Периодическая печать. Учебное пособие по источниковедению истории СССР. М., 1956. С. 43-44.


373
20-х гг. (об этом М. Н. Черноморский упоминает почему-то только в разделе о заметках рабселькоров*, хотя указанная особенность в такой же мере относится и к другим газетным материалам). Напомним хотя бы о возражениях М. Горького против чрезмерной критичности прессы**. В годы наибольшего распространения культа личности пресса, напротив, изображала порой действительность в приукрашенном виде. Что же за картину нарисует историк, если газетная информация явится «основной канвой», по которой он будет изучать исторический процесс?
Наконец, об ответственности авторов документа за его достоверность как исторического источника. С этой точки зрения, материалы прессы не составляют исключения. Архивные материалы (например, какие-либо ведомственные документы) также составлены людьми, несущими ответственность за их правильность, и они подвергались проверке в соответствующих учреждениях. Однако эти соображения не могут освободить исследователя от необходимости проверки фактов.
Учебное пособие «Статистические источники»*** дает начинающему исследователю первое представление об основных отраслях социально-экономической статистики (промышленность, труд, сельское хозяйство и народонаселение), знакомит его с правилами чтения таблиц, рассказывает о первых стадиях критического анализа статистических материалов (организация сбора статистических данных, порядок их разработки и, наконец, анализ собственно табличных материалов).
К сожалению, небольшим кругом работ, рассмотренных выше, исчерпываются пособия по источниковедению истории, советского общества. Ни в количественном отношении, ни по своему качеству они не могут удовлетворить возросшие потребности исторической науки. Перед специалистами, занимающимися историей советского общества, встает задача создания учебных пособий и обобщающих трудов по источниковедению и методике исследования источников. Чтобы решить эту задачу, необходима длительная, кропотливая работа большого коллектива специалистов по источниковедческому анализу огромного количества различных документов и материалов. Пока же, к сожалению, в этом направлении работают только отдельные энтузиасты.
Созданию крупных обобщающих и теоретических работ, а также учебников по источниковедению советского периода отечественной истории должно предшествовать появление большого числа специальных исследований об отдельных источниках или их группах, об архивных фондах и статистических изданиях, законодательных памятниках, газетах и т. д. И чем скорее, чем более широким фронтом развернется работа в этом важном направлении, тем быстрее скажутся ее результаты в действительном повышении научного уровня изучения истории советского общества.
В. П. Данилов, С. И. Якубовская
* Там же. С. 43.
** См.: Сталин И. В. Соч. Т. 12. С. 173-174.
*** Черноморский М. Н. Статистические источники. Учебное пособие по источниковедению истории СССР. М., 1957.


О ФИГУРЕ УМОЛЧАНИЯ И ДРУГОМ
Новые явления в нашей общественной жизни*, вызванные историческими решениями XX и XXII съездов КПСС, - факт общепризнанный. Среди них все большее значение приобретает процесс постепенного освобождения нашего общества от догматического и субъективистского подхода к действительности. Этот процесс дал ощутимые результаты и в хозяйственном строительстве, и в идейно-политической жизни, и в культуре. Не осталась в стороне от этого процесса и советская историческая наука. Последние девять-десять лет в ее развитии отмечены печатью борьбы против догматизма и начетничества, против лжи и извращений, против всего того, что именуют у нас наследием культа личности. Творческий поиск исследователя становится более смелым и глубоким, его наблюдения и выводы - более обоснованными. В распоряжение историка поступило огромное число новых источников, особенно по новейшей эпохе развития нашей страны. Новые (т. е. ранее неизвестные) факты позволили многое уточнить и исправить в наших представлениях о прошлом, заставили переосмысливать установившиеся оценки, пересмотреть концепции и взгляды, прежде казавшиеся незыблемыми.
«Факты - воздух ученого». Этот хороший афоризм настолько широко употреблялся ранее, что теперь уже вышел «в тираж». Однако здесь напомнить его уместно. Еще не так давно в изучении истории нашей революции и нашего общества «воздух» ученого был настолько «разреженным», что самостоятельный творческий полет исследовательской мысли был сильно затруднен. Теперь же условия работы историка существенно меняются, становятся более благоприятными. Огромную роль в этом отношении сыграло опубликование ряда важней¬
Статья была сдана в журнал «Новый мир» в конце 1964 г., где она была отредактирована со снятием наиболее резких оценок в адрес партийно-государственных контролеров, диктовавших исторической науке выбор исследовательской проблематики, оценку исторических событий и деятелей, ставивших над авторами целые заградительные отряды из издательских и прочих редакторов и рецензентов. В начале 1966 г. корректура статьи, отправленная из журнала в Главлит, откуда сразу же попала в Государственный Комитет по делам печати, а из него в Отдел науки и учебных заведений ЦК КПСС. Заведующий Отделом С. П. Трапезников, прекрасно знавший по своему пребыванию в докторантуре Института и Якубовскую, и Данилова как активных шестидесятников, а Данилова еще и как противника официальных взглядов на коллективизацию, предпринял меры к недопущению статьи к публикации. С Даниловым Трапезников провел «воспитательную» беседу, не приведшую, конечно, к сколько-нибудь удовлетворяющему обе стороны результату. Набор был рассыпан. Один из издательских вариантов (весьма сокращенный) опубликован А. А. Курносовым в «Археографическом ежегоднике» за 1992 г. (М., 1994. С. 325-333) лишь тридцать лет спустя. К сожалению, пространный вариант статьи, о котором Данилов говорил Курносову, исчез при расхищении его архива в МВШСЭН. Редколлегия публикует поэтому один из средних вариантов статьи, сохранившийся в домашнем архиве Данилова.


375
ших ленинских документов, особенно комплекса статей и писем, составивших «политическое завещание» основателя Коммунистической партии и Советского государства. Завершается издание Полного собрания сочинений В. И. Ленина. Недавно в нашей прессе появились интересные сведения, характеризующие это издание сочинений В. И. Ленина (см.: Правда. 1965. 16 апр. № 106). Свыше половины произведений и документов, публикуемых в его составе, в предшествующие издания собраний ленинских сочинений не включались. Большая часть их была труднодоступна и поэтому малоизвестна. Почти 1100 работ и писем В. И. Ленина публикуются впервые. Многие документы ранее печатались только частично. Теперь они опубликованы полностью. Большое число ленинских документов впервые изданы на русском языке. Более полное и более творческое освоение ленинского теоретического наследия, его конкретно-исторических оценок, практических указаний открывает новые перспективы в разработке истории Коммунистической партии и Советского государства.
Серьезное научное значение имеет осуществляющееся сейчас Институтом марксизма-ленинизма переиздание стенографических отчетов и протоколов партийных съездов и конференций. Эти документы с наибольшей полнотой и точностью показывают работу высшего руководящего органа Коммунистической партии. Заканчивается публикация резолюций и решений съездов Советов Союза ССР, союзных и автономных республик. Открылись важнейшие фонды в государственных и партийных архивах, ранее исследователям вовсе не доступные. После двадцатилетнего перерыва возобновилась систематическая публикация статистических сведений, без которых вообще невозможно суждение о развитии народного хозяйства. Наконец, постепенное преодоление чуждого марксизму-ленинизму культа личности и связанных с ним извращений создало условия для объективной оценки исторических событий и явлений.
В результате у нас стали появляться серьезные научные исследования, основанные на большом фактическом материале и правдиво раскрывающие те или иные проблемы истории Коммунистический партии и Советского государства. Значительным событием явился выход в свет первого тома «Истории Коммунистической партии Советского Союза». Его содержание в целом отвечает требованиям современной науки.
Со времени XX съезда КПСС в развитии исторической науки начался новый, весьма плодотворный этап. И все же приходится признать, что наша историография не выполняет еще в должной мере свои функции в общественной жизни. Новые явления в исторической науке пробивают себе дорогу с большим трудом, их масштабы не столь значительны, как в художественной литературе и публицистике.
Прежде всего, необходимо уяснить известное различие в подходе историка и литератора к явлениям общественной жизни. А. Т. Твардовский пишет, что «наша художественная литература в ее лучших образцах является, быть может, главной летописью нашей революции»1. Соглашаясь с этой мыслью, мы позволим заметить, что летопись - это еще не наука, это определенная сумма фактов, пусть уже отобранных и проникновенно рассказанных, но еще нуждающихся в обобщении и объяснении. Историк не может довольствоваться констатацией факта. Он обязан исследовать общественную природу явления, рассмотреть взаимодействие внутренних и внешних сил, в которых тот или иной общественный факт утверждался, определить его место в ряду других исторических фак¬


376
тов и явлений и т. п. Историк должен не только показать явление общественной жизни, но и объяснить его существо, выявить тенденции его развития.
Пожалуй, наиболее наглядно различие подхода историка и литератора к общественным явлениям можно показать на раскрытии такого глубоко чуждого природе социалистического строя явления, как культ личности. Современная советская литература дала и дает ряд талантливых произведений, где с большой художественной силой и выразительностью отражено тлетворное, опустошающее влияние культа личности на общественную жизнь, на человеческую личность. Знакомясь с этими произведениями читатель воспринимает культ личности, главным образом, как факт морально-этического характера. Лишь авторы отдельных произведений - и здесь в первую очередь надо назвать А. Солженицына и С. Залыгина - отражают глубинные процессы, возвышаются над чисто эмоциональным восприятием отдельных фактов до уровня больших художественных обобщений, до широкой типизации явлений. Однако и они не могут с достаточной полнотой выявить корни культа личности, показать те условия, которые его породили. Для этого нужен анализ всей совокупности фактов. Только тогда будет объяснена историческая действительность, будут раскрыты закономерности общественного развития.
В чем же дело, скажут нам? Отчего же вы этого не делаете или делаете плохо?
Попытаемся ответить на этот вопрос. Прежде всего мы должны обратить внимание на определенную трудность и сложность этой задачи. Нельзя представлять себе историка, уже обладающего истиной «в полном объеме» и приоткрывающего ее лишь частично по конъюнктурным или другим соображениям. К сожалению, многое из того, что стало известно в последние годы, историки узнавали впервые вместе со всеми советскими людьми. Различия в скорости реакции на эти новые факты со стороны литератора и историка отчасти носят объективный характер. Нельзя забывать о том, что писатель воспринимает действительность непосредственно и в живых образах, тогда как историку она раскрывается лишь как результат длительного и кропотливого труда по выявлению, собиранию и осмыслению всей системы фактов.
Однако помимо трудностей объективного порядка, связанных с внутренним характером научного познания, имеются и другие, внешние причины, тормозящие изучение исторической действительности. Эти причины связаны с наслоениями прошлого, которые необходимо устранить, ибо именно они мешают движению вперед. Прежде всего мы хотели бы поговорить о пресловутой фигуре умолчания.
Фигура умолчания процветала в период культа личности. Со страниц истории исчезли прославленные герои Октябрьской революции и Гражданской войны, видные партийные и советские деятели, ставшие жертвой необоснованных репрессий. Замалчивались не только люди, но и факты, связанные с ними. Неизбежным результатом было появление на исторической авансцене фигур- фикций, предназначенных для заполнения пустоты. Все это вело к извращению исторической правды. Ленинские принципы историзма стали предаваться забвению.
К настоящему времени немало сделано для восстановления исторической правды. История все более перестает быть безликой. Все больший круг деятелей по праву занимает на страницах принадлежавшее им место. И все же нельзя сказать, что фигура умолчания не является более спутником историка. Мы го¬


377
ворим, разумеется, не о той осторожности, которая вытекает из недостаточной исследованности факта. В таком случае молчание (но не умолчание!  ) историка естественно. Мы же говорим о сознательном замалчивании фактов, об умолчании, продиктованном стремлениями, чуждыми науке.
Известно, что некоторые видные деятели периода Октябрьской революции, Гражданской войны и перехода к строительству социализма впоследствии отошли от партийных позиций. Их взгляды и действия были осуждены. Многие из них оказались вне рядов партии. В период культа личности имена этих деятелей вспоминались лишь для анафемы. Но и в настоящее время имена многих из этих деятелей как бы изъяты из истории. Если быть более точным, они фигурируют в ней постольку, поскольку речь идет об ошибочных, отрицательных сторонах их деятельности; они пропадают из нее, как только речь заходит о сторонах положительных.
Упоминание о реальном историческом вкладе этих лиц в дело революции считается подчас проявлением недостаточной партийности историка. Напротив, умолчание о нем считается выражением вполне оправданного морального и политического осуждения отхода от ленинизма. Но посмотрим внимательнее на некоторые результаты подобного избирательного, однобокого освещения фактов и мы поймем, что такой подход не отвечает ни марксистской точке зрения, ни правильно понятому принципу революционной партийности.
Прежде всего, изъятия и умолчания затрагивают не только тех или иных деятелей партии и государства, волей-неволей их приходится распространять и на учреждения, которыми эти лица руководили, т. е. однобоко освещать, а то и просто замалчивать работу целых коллективов советских людей. Так, в работах по истории Октябрьской революции и Гражданской войны - даже таких специальных, как пятитомная «История Гражданской войны в СССР» - деятельность Реввоенсовета и Наркомата по военным и морским делам должным образом не освещается, их материалы используются недостаточно на том лишь основании, что этими учреждениями руководил Л. Д. Троцкий. Между тем умолчание о ряде фактов, связанных с деятельностью Наркомата военных и морских дел и Реввоенсовета обедняет, а подчас и искажает историю Гражданской войны. Об этом свидетельствуют многие документы В. И. Ленина, впервые публикуемые в Полном собрании сочинений.
Особенно разрушительны последствия замалчивания исторических персонажей для изучения работы партийных съездов и съездов Советов. Рассказ о работе высшего руководящего органа партии у нас все более и более сводится к сухому изложению резолюций. Борьба мнений, в ходе которой вырабатывался курс партии, излагается схематично, упрощенно. Фигура умолчания карает представителя оппозиции даже тогда, когда он не только не отклонился от партийной линии, а защищал ее. До сих пор, например, замалчивается политический отчет ЦК XIII съезду партии, поскольку с докладом по этому вопросу выступал Г. Е. Зиновьев. Доклад этот, как известно, никогда не осуждался нашей партией, ибо он отражал действительную позицию Центрального Комитета. Анализ его необходим, чтобы понять положение в партии в первый момент после смерти В. И. Ленина.
Бесспорным историческим фактом, например, является видная роль Н. И. Бухарина в борьбе против троцкизма. Однако современный читатель не может узнать об этом. Длительное время видную роль в руководстве деятельно¬


378
стью профсоюзов играл М. П. Томский. Свести эту роль к ошибкам правооппортунистического характера - значит исказить историю профсоюзов.
В прошлом году отмечался 30-летний юбилей первого съезда писателей. Этому событию были посвящены многочисленные статьи и воспоминания. Но в них нельзя было найти упоминания о том, что с докладами на этом съезде выступали Н. И. Бухарин и К. Б. Радек. В одном же случае вскользь сказано только, что съезд дал им отпор2. Такое изложение, мягко говоря, неточно и легковесно. Для того чтобы убедиться в этом, достаточно заглянуть в стенографический отчет съезда. Речь идет не о том, что нужно восхвалять эти доклады, обходить содержавшиеся в них спорные или ошибочные положения. Естественно, однако, желать обстоятельного и вдумчивого анализа такого крупного исторического события в истории культурной жизни страны, каким был первый съезд писателей.
В последнее время фигура умолчания стала широко применяться и по отношению к самому Сталину. В этом можно видеть своего рода «историческое возмездие», но в результате проигрывает наука. Очевидно, некоторые историки считают умолчание наилучшим методом борьбы с последствиями культа личности. Однако борьба с культом личности методами, им порожденными, не может дать положительных результатов.
Для понимания истории социалистического строительства важное значение имеет освещение внутрипартийной борьбы. Это делается в нашей литературе, но с такими упрощениями и умолчаниями, которые неизбежно порождают недоумения, а подчас и недоверие ко всей трактовке проблемы. Сохраняется еще объяснение возникновения правой оппозиции в 1928-1929 годах отсылкой к лозунгу «Обогащайтесь!», с которым Н. И. Бухарин выступил в 1925 году. Но теперь вышло в свет новое издание стенографического отчета XV съезда партии (его тираж 25 тыс. экз.  ), и уже не только специалист-историк, но и широкий читатель узнает, что зазубренная раньше аксиома нуждается в доказательстве. Он узнает, в частности, что накануне XV съезда партии Н. И. Бухарин выступил с обоснованием лозунга о наступлении на кулачество, что на съезде этот лозунг связывали с «бухаринской постановкой вопроса...  » (М. И. Калинин и др.  )3.
Неустойчивость позиций Н. И. Бухарина в свое время была достаточно широко известна. Весной 1918 года он был «левым коммунистом». Его книга «Экономика переходного периода» (1920 год) служила теоретическим обоснованием политики военного коммунизма. В 1925 году появляется лозунг «Обогащайтесь!  » и тезис о возможности «мирного врастания» кулака в социализм. В конце 1927 года Бухарин обосновывал необходимость наступления на кулака, а спустя полгода выступил против чрезвычайных мер в борьбе с кулачеством, за повышение заготовительных цен, что в условиях того времени было бы уступкой кулаку. Выявить действительные корни этой неустойчивости - задача сложная, которая не решается с помощью ярлыка «кулацкого агента».
Нам кажется, что в оценке идейной борьбы в рядах партии следовало бы брать за образец анализ идейно-политических позиций людей, групп, течений в трудах Маркса, Энгельса и Ленина. Нет нужды рассказывать о страстности и непримиримости, которые были им свойственны. Но никогда для них факт принадлежности того или иного лица к оппозиции не означал, что все его идеи и взгляды, все его действия и поступки ошибочны и вредны. «Неоднократно мы говорили, и в частности я, - и на этот счет не было разногласий в ЦК, - гово¬


379
рил В. И. Ленин на X съезде, - что наша задача - отсеять в “рабочей оппозиции” здоровое от нездорового... Когда нам говорят о недостаточном поведении демократизма, мы говорим: это абсолютно верно»4. В письме к Г. И. Мясникову В. И. Ленин подробно разбирает его платформу и, подвергая ее резкой критике, выделяет пункты, с которыми он согласен5.
В. И. Ленину были абсолютно чужды всякие поползновения отменять все прошлые заслуги того или иного марксиста на основании того, кем он становился затем. Напротив, борясь с меньшевизмом Г. В. Плеханова, с его постоянными колебаниями по вопросам тактики и организации, В. И. Ленин в самый разгар полемики подчеркивал: «Его личные заслуги громадны в прошлом. За 20 лет, 1883-1903, он дал массу превосходных сочинений, особенно против оппортунистов, махистов, народников»6. Уже после смерти Г. В. Плеханова В. И. Ленин счел необходимым заметить в «скобках» (для молодых членов партии, которые знали Плеханова в основном как меньшевика): «Нельзя стать сознательным, настоящим коммунистом без того, чтобы изучать - именно изучать - все, написанное Плехановым по философии, ибо это лучшее во всей международной литературе марксизма»7. Страстная и непримиримая полемика, которую В. И. Ленин ведет с ренегатом Каутским на страницах «Государства и революция», не мешает ему вспомнить добрым словом о тех ранних работах Каутского, которые относились к «лучшим произведениям лучшей в мире социал-демократической литературы». Он отмечает (наряду с зародышами будущих неправильных взглядов) очень много чрезвычайно ценного в брошюре Каутского «Социальная революция»; специально обращается к последнему и лучшему произведению Каутского против оппортунистов - к брошюре «Путь к власти». В. И. Ленин вспоминал об этих прошлых заслугах своих нынешних идейных врагов не ради чистого академизма. Объективность помогала лучше уяснить суть идейных процессов, происходивших в партиях - те же марксистские работы Каутского служили В. И. Ленину «мерилом для сравнения того, чем обещала быть германская социал-демократия перед империалистской войной и как она низко пала (в том числе и сам Каутский) при взрыве войны»8.
Именно такой подход к освещению роли и места деятелей, событий, явлений прошлого отвечает принципу партийности, потребностям развития науки, нуждам времени. И поэтому закономерно, что редакционная статья «Правда» «К предстоящему изданию многотомной истории КПСС» (22 июня 1962 г. № 173) так четко сформулировала единственно правильный, действительно научный критерий: освещать «деятельность активных участников революционного движения, видных деятелей партии и Советского государства в соответствии с той ролью, которую они играли, а также с той позицией, которую они в каждый данный момент занимали в принципиальных вопросах политики партии».
Сложная история идейно-политической борьбы в Советской стране диктует необходимость внимательного изучения всех ее перипетий, критической оценки всех выступлений и документов. Только в этом случае можно по-марксистски истолковать позицию различных групп и течений, только в этом случае критика ошибочных воззрений и платформ будет научной, убедительной, поучительной в подлинном значении этого слова. Обратимся вновь к Ленину, чтобы посмотреть, как он связывал выработку правильных, марксистских взглядов в партии с изучением идейной борьбы. В статье «Кризис партии», написанной в связи с дискуссией о профсоюзах в начале 1921 года, Ленин писал: «Надо, чтобы все


380
члены партии с полным хладнокровием и величайшей тщательностью принялись изучать 1) сущность разногласий и 2) развитие партийной борьбы... Надо изучать то и другое, обязательно требуя точнейших документов, напечатанных, доступных проверке со всех сторон. Кто верит на слово, тот безнадежный идиот, на которого машут рукой»9.
II
Фигура умолчания многолика. Мы здесь привели примеры, связанные преимущественно с персоналиями и отдельными фактами истории Коммунистической партии и Советского государства. Но не в меньшей (а может быть, в большей) мере развитие науки страдает от того, что фигура умолчания распространялась и на научные проблемы. И здесь за примерами далеко ходить нет нужды.
В марксистско-ленинской социологии, в теории научного коммунизма краеугольное значение имеет категория «общественный класс». Нашей философской, экономической и исторической наукой немало сделано в деле изучения классов, их возникновения и развития изменения в результате пролетарской революции, путей и форм стирания классовых различий в условиях строительства социализма и коммунизма. И тем не менее сделанное в этой области не может быть признано достаточным, отвечающим требованиям науки и практики советского общества. В нашей обществоведческой литературе нельзя найти полной и четкой научной характеристики классов при социализме, их облика и места в общественной жизни.
Наиболее четко коренные признаки класса сформулированы в знаменитом ленинском определении из «Великого почина». Оно гласит: «Классами называются большие группы людей, различающиеся по их месту в исторически определенной системе общественного производства, по их отношению (большей частью закрепленному и оформленному в законах) к средствам производства, по их роли в общественной организации труда и, следовательно, по способам получения и размерам той доли общественного богатства, которой они располагают»10.
Первому - и бесспорно главному - из трех указанных Лениным признаков уделяется необходимое внимание: о развитии отношений собственности уже имеется значительная научная литература. Но нельзя этого сказать о втором из коренных признаков класса - о различиях по «роли в общественной организации труда», т. е. по специфике производственных функций. Буржуазная и реформистская социология абсолютизирует эти различия, пытается представить их определяющим критерием социальной группы (теории, согласно которым современное общество состоит из массы управляемых и небольшого слоя управляющих - «функционеров», «менеджеров»). В действительности различия по роли в общественной организации труда, неизбежные при существовавших до сих пор стадиях развития производительных сил, в антагонистических обществах подчинены отношениям собственности. Эти различия сохраняются и при социализме в силу недостаточно высокого уровня развития производительных сил, делающего пока еще неизбежным общественное разделение труда. При социализме они освобождаются от пут отношений собственности, утрачивают


381
антагонистический характер. Это служит решающим условием сближения «организатора» и «исполнителя», все большего вовлечения «исполнителя» в организаторскую деятельность, все большего стирания различий по функциям, выполняемым в процессе производства. Однако различия эти еще не исчезли. Их игнорирование отнюдь не содействует всестороннему пониманию социальных процессов в нашем обществе.
Не в состоянии мы сейчас научно раскрыть облик и место социальных групп нашего общества и с точки зрения третьего классового признака. Длительное время литература указывала только на различия по способам присвоения материальных благ (зарплата и трудодень). Сейчас стали появляться исследования, раскрывающие экономические основы различий в оплате труда работников промышленности11. Это важный шаг на пути к постановке проблемы распределения населения в зависимости от размеров присвоения. Исследовать указанную проблему на массовом конкретном материале - одна из весьма актуальных задач изучения нашего общества в прошлом и настоящем.
В теории и практике социалистического строительства важнейшее место занимает вопрос о содержании новой экономической политики, ее хронологических рамках и значении. Основы нэпа были разработаны В. И. Лениным. Он направлял осуществление этой политики на первых этапах. Партийные съезды и конференции, пленумы ЦК при жизни Ленина и после его смерти - рассматривали нэп как политику, обеспечивающую разрешение всех основных задач перехода от капитализма к социализму. Однако с начала 30-х годов вопрос о нэпе все больше отодвигался в тень. Прежде всего прекратилось теоретическое осмысление практики применения принципов новой экономической политики на завершающем этапе социалистического строительства. Сталин ограничился лишь тем, что провозгласил в 1936 году «конец нэпа».
За последние годы произошло известное улучшение и в разработке истории новой экономической политики. Однако сделано здесь еще очень мало. Заключительный этап новой экономической политики, ее соотношение с политикой и практикой индустриализации страны и коллективизации сельского хозяйства все еще не освещены в нашей литературе. До сих пор в исследованиях на конкретные темы и в обобщающих трудах сохраняется удивительное положение: повсюду дается обстоятельная характеристика перехода к нэпу, но нигде нет ни слова о «выходе» из нэпа. Развитие страны с 1927-1929 годов освещается безотносительно к новой экономической политике. В дальнейшем изложении исчезает даже упоминание о нэпе. Чтобы убедиться в этом, достаточно перелистать страницы недавно изданных Институтом экономики АН СССР обобщающих трудов по истории советского народного хозяйства12.
Между тем давно назрела необходимость анализа экономической действительности с точки зрения принципов, сформулированных В. И. Лениным при разработке основ нэпа. В наши дни это одна из наиболее актуальных задач общественных наук. Для вдумчивого читателя совершенно очевидна прямая связь решений мартовского пленума ЦК КПСС по сельскому хозяйству с ленинскими указаниями об использовании материальных интересов людей в строительстве нового общества. Долголетнее нарушение этих принципов породило те трудности в развитии сельского хозяйства, преодоление которых потребовало от нашего народа таких больших усилий.


382
Вопрос о соотношении нэпа и социализма имеет животрепещущее значение не только для СССР, но и для всех стран, строящих социализм. Поэтому опыт нэпа в нашей стране должен быть изучен во всей полноте: не только в начальной, но и в заключительной стадии.
В результате применения фигуры умолчания становится неполным, односторонним, безжизненным освещение коренных процессов в социально- экономическом и политическом развитии страны.
Вот характерный пример. Известно, какое исключительное значение имела индустриализация для развития страны. О ней у нас написано немало книг, брошюр и статей. Показывается историческое значение индустриализации, ее экономические, социальные результаты. Но ничего не говорится о том, что в борьбе за форсирование развития тяжелой промышленности были допущены серьезные просчеты, которые увеличивали для советского народа бремя лишений и трудностей. Плановые задания по черной металлургии, добыче угля и развитию ряда других отраслей промышленности намного превосходили реальные возможности страны. В этом проявились волюнтаристские позиции Сталина и его ближайшего окружения. Уже при составлении первого пятилетнего плана по черной металлургии была принята непосильная установка добиться выплавки 10 млн тонн чугуна. В начале 1930 г. партии было навязано решение повысить это задание до 17 млн тонн, что потребовало соответствующего увеличения накоплений, создаваемых трудом народных масс, и привело к еще большему усилению трудностей в экономическом развитии. (Реально в 1932 г. было получено 6,  5 млн чугуна13.  )
Невыполнимыми оказались задания также по производству тракторов и минеральных удобрений, имевших большое значение для социалистического преобразования и развития сельского хозяйства. Задания по колхозному строительству и развитию сельского хозяйства на пятилетку устанавливались, в частности, в связи с вводом в строй новых предприятий (например, Сталинградского тракторного завода), но без учета времени, необходимого для освоения производства. Предполагалось, что начавшее работу предприятие сразу же будет выполнять заданную программу. На деле, однако, ему требовались годы для достижения проектной мощности.
Просчеты, допущенные в развертывании индустриализации, неумение и нежелание считаться с реальными возможностями породили немало дополнительных трудностей и лишений для народных масс, потребовали от страны, в частности, от сельского хозяйства, излишних издержек.
Могут сказать: зачем так детально ворошить прошлое, подробно говорить о просчетах и ошибках? Так или иначе социализм построен, отсталая аграрная страна стала могущественной индустриальной державой. Не лучше ли показывать, разъяснять, пропагандировать этот главный, основополагающий факт? Но, во-первых, только осмысление просчетов и ошибок может дать более или менее прочную гарантию от их повторения. Во-вторых, только такая всесторонняя история строительства социализма в нашей стране - со всеми его достижениями, ошибками и неудачами - может помочь нашим друзьям за рубежом добиться успеха быстрее и лучше, с меньшими издержками, сократить ошибки (ибо изживаются они только собственным опытом), уменьшить муки родов нового общественного строя.


383
Другой пример влияния фигуры умолчания на освещение исторического процесса мы приведем уже из области политической жизни. С середины 30-х годов в исследованиях по истории Октябрьской революции и Гражданской войны в СССР исчезает конкретный анализ положения, состава и идеологии контрреволюционных сил, прекращается использование документов, исходивших из враждебного лагеря. Полностью свертывается изучение истории буржуазных и мелкобуржуазных партий (и не только в послеоктябрьское, но и дооктябрьское время), антисоветских заговоров, мятежей и движений.
И здесь мы имели дело с прямым отступлением от марксистско-ленинских принципов изучения общественных явлений, да и от прямых указаний В. И. Ленина. Чтобы не быть голословными, приведем письмо В. И. Ленина, специально посвященное собиранию и хранению всех без исключения документов по истории революции и Гражданской войны. 15 января 1920 года он писал М. Н. Покровскому - заместителю наркома народного просвещения: «Прошу сделать распоряжение, чтобы наши государственные библиотеки... немедленно начали собирать и хранить все белогвардейские газеты (русские и заграничные). Мне прошу дать проект предписания, чтобы все военные и гражданские власти собирали и сдавали эти газеты в государственные библиотеки».
Важна также приписка в post scriptum'e: «Может быть, уместным найдете в этом же приказе (или лучше отдельно?  ) приказать и проверить сбор комплектов наших газет с 1917 г.  »14
Уместно напомнить также ленинскую брошюру «Как обманули народ социалисты-революционеры и что дало народу новое правительство большевиков». В этой брошюре, изданной в первые недели после Октябрьской революции, Ленин опубликовал проект закона о земле, разработанный эсеровским министром Временного правительства С. Л. Масловым, свою статью по поводу этого законопроекта («Новый обман крестьян партией эсеров») из газеты «Рабочий путь» (6 ноября/24 октября 1917 года) и, наконец, «Декрет о земле» - первый земельный закон Советского правительства. Для Ленина все это - «документы, прежде всего необходимые для каждого, кто хочет сознательно отнестись к делу»15.
Известна ленинская рекомендация перепечатать некоторые рассказы Арк. Аверченко - «озлобленного почти до умопомрачения белогвардейца», поскольку в них «изображены впечатления и настроения представителя старой, помещичьей и фабрикантской, богатой, объевшейся и объедавшейся России. Так, именно так должна казаться революция представителям командующих классов»16.
Интерес к этим вопросам у В. И. Ленина не случаен, дело здесь отнюдь не в писательском таланте Аверченко. Знать «впечатления и настроения» свергаемых классов, их представления о происходящем были необходимы, чтобы во всей полноте осмыслить и такое чрезвычайно сложное, многогранное драматическое явление, как революция. Книга Аверченко вышла в свет в 1921 году. Летом 1919 года, в разгар Гражданской войны, В. И. Ленину попадают «немногие, разрозненные номера» эсеро-меньшевистских журналов и сборников, издававшихся на белогвардейском тогда юге. Это послужило поводом для замысла большой статьи, специально посвященной анализу этих изданий. Примечательна первая же фраза этой статьи: «Товарищи привезли с юга несколько меньшевистских, эсеровских и т. п. изданий, позволяющих бросить взгляд на “идейную жизнь” по ту сторону баррикады, в том лагере»17.


384
Изучение враждебных сил, их состава и идеологии, их стратегии и тактики в борьбе против Советского государства необходимо, чтобы показать банкротство буржуазных и мелкобуржуазных партий в России, историческую неизбежность утверждения диктатуры пролетариата, чтобы во всей полноте познать сложный и трудный путь отсталой крестьянской страны к социализму. В последнее время историки не раз уже говорили об этом, однако реальное положение еще не изменилось.
Приведенные факты с достаточной убедительностью свидетельствуют, что фигура умолчания в исторической науке занимает еще большое место. Она продолжает скрывать многие лица и факты, накладывает запрет на разработку некоторых существенных проблем, порождает односторонность, схематизм в освещении важнейших процессов.
III
Все еще широкое применение фигуры умолчания в исторической науке имеет свои причины. О них необходимо хотя бы коротко сказать, чтобы представить себе пути и средства преодоления этого тяжелого явления.
В условиях культа Сталина работы по истории советского периода неизбежно базировались преимущественно на источниках директивного и отчетного характера. К настоящему времени многое изменилось, но старые традиции работы исчезают не сразу. И сейчас еще не редкость исследование, в котором рассматривается исходный момент и результат процесса, но не сам процесс. Это не только снижает научную ценность выводов, но лишает историка возможности воспроизвести дух эпохи, не позволяет сделать работы по истории советского общества живыми, полнокровными.
К тому же роду явлений относится анкетность и прямолинейность характеристики исторических деятелей. Исторические деятели чаще всего выступают на страницах книг по новейшей истории в двух ролях - в роли героя или в роли злодея. Как правило, исследователи пренебрегают анализом личных свойств и характера выдающихся советских деятелей. Это обстоятельство считается чем- то случайным, маловажным, не заслуживающим внимания серьезного ученого. Это, разумеется, заблуждение. «...  История носила бы очень мистический характер, если бы “случайности” не играли никакой роли, - отмечал Маркс в письме к Кугельману. - Эти случайности входят, конечно, и сами составной частью в общий ход развития, уравновешиваясь другими случайностями. Но ускорение и замедление в сильной степени зависят от этих “случайностей”, среди которых фигурирует также и такой случай, как характер людей, стоящих вначале во главе движения»18.
Ставшее в наше время широко известным письмо «К съезду» показывает, какое большое значение В. И. Ленин придавал личным свойствам деятелей. В его докладах и выступлениях мы также находим характеристику личных свойств многих партийных деятелей.
Фактическое изгнание случайности есть проявление догматического и вульгаризаторского отношения к категориям исторического материализма, получившего широкое распространение в период культа личности. В действительности случайность, являясь даже второстепенным звеном, оказывает воз¬


385
действие на общественное развитие. К тому же в категории случайностей зачастую заносятся новые не исследованные закономерности. Механистическое противопоставление необходимости и случайности в свое время едко высмеял Ф. Энгельс. «...  Объявляют необходимость единственно достойным научного интереса, а случайное - безразличным для науки. Это означает следующее: что можно подвести под законы, что, следовательно, знают, то интересно, а то, чего нельзя подвести под законы, чего, следовательно, не знают, то безразлично, тем можно пренебречь. Но при такой точке зрения прекращается всякая наука, ибо наука должна исследовать как раз то, чего мы не знаем»19.
Было бы, однако, неверно сводить причины широкого использования фигуры умолчания к профессиональным навыкам историков, к живучести традиций. Дело много сложнее. За этими навыками и традициями стоят живые люди, которые не хотят и не могут расстаться с фигурой умолчания, поскольку она - их давний коллега и соавтор. Не все еще понимают действительное место фигуры умолчания в науке, ее подлинную роль. И среди историков еще можно встретить людей, которые ищут различия между правдой события и правдой жизни, между правдой факта и правдой идеи. Им кажется естественной жертва «маленькой» правды ради вящей убедительности, чистоты и прямолинейности правды «большой». Статья Евг. Вучетича «Внесем ясность» (Известия. 1965. 14 апр. № 88) показала, что эти мысли характерны и для известной части работников искусства. Более того, здесь они получили наиболее четкую формулировку.
«...  есть правда и есть только видимость правды, есть правда факта и правда явления, - говорится в статье Вучетича... - Конечно, правда, что в начальный период войны были случаи нераспорядительности, растерянности, а порой даже паники, на что сейчас особенно усиленно напирают некоторые недалекие литераторы в своих произведениях. Это правда, но только правда события, факта, а не правда жизни и борьбы народа в один из самых критических периодов его многовековой истории. Истинная правда состоит не только в том, что мы отошли до берегов Волги, а в том, что мы, сломав у крутых волжских берегов хребет фашистскому зверю, дошли затем до Берлина и водрузили над рейхстагом знамя нашей великой победы».
Над этими словами стоит поразмыслить.
Нам неизвестны литераторы, которые «усиленно напирают» на поражения и неудачи в начальный период войны и не видят, не учитывают главного - величайшей победы советского народа, социалистического государства над фашизмом. Но если бы и были такие, то критика их позиций совсем не нуждалась бы в возрождении ложной концепции двух правд и необходимости жертвовать «маленькой» правдой во имя «большой». В действительности же нет и не может быть двух правд. Правда одна.
В истории Великой Отечественной войны эта правда говорит о величии народного подвига, который нельзя понять и оценить, пренебрегая огромными трудностями и лишениями, замалчивая неудачи и тяжелые поражения начального этапа, превращая их всего-навсего в «случаи нераспорядительности, растерянности, а порой даже паники». Тяжелейшие бедствия, выпавшие на долю народа, понесенные им неисчислимые жертвы требуют, чтобы уроки войны были изучены в полном объеме, чтобы все они были учтены, чтобы их знал и понимал каждый сознательный гражданин. Только тогда страна может быть гарантиро¬


386
вана от тех огромных дополнительных жертв, которые были связаны с последствиями культа Сталина.
Мы хорошо помним то время, когда в историографии Великой Отечественной войны господствовала концепция «двух правд». И мы свидетельствуем, что на самом деле эта концепция порождала фальшь, неправду в освещении начального этапа войны. Тогда появились утверждения об «организованном», «планомерном» отступлении «с целью изматывания врага». Неудачи и поражения 1941 г. превращались в осуществление некоего, заранее разработанного «плана активной обороны». Этот кощунственный взгляд был естественным результатом той концепции, которую отстаивает сейчас скульптор Вучетич.
Мы сочли своим долгом столь подробно остановиться на статье Вучетича, поскольку в ней изложена общая «теория» фигуры умолчания. Ее преодоление - условие изгнания этой фигуры и из литературы, и из искусства, и из науки.
Расхождение между словом и фактом нетерпимо. Оно противоречит духу времени, требованиям жизни, линии XX и XXII съездов КПСС. Выше мы уже говорим о следствиях фигуры умолчания для исторической науки, для познания и осмысления действительности. Но у исторической науки имеются еще воспитательные функции. Она может и должна выполнить большую и важную работу по воспитанию молодых поколений, всего населения «в духе научного коммунизма, добиваясь, чтобы трудящиеся глубоко понимали ход и перспективы мирового развития, правильно разбирались в событиях внутри страны и на международной арене, сознательно строили жизнь по-коммунистически» (Программа КПСС).
Но как можно справиться с этой задачей, не будучи в полной мере искренним, откровенным, правдивым? Фигура умолчания наносит колоссальный ущерб воспитательной работе, подрывая в массах, особенно в молодежи, доверие к воспитанию, к его идеям и аргументам. Слово преподавателя, исследователя станет пользоваться должным доверием, когда оно перестанет приходить в противоречие с фактами, когда фигура умолчания исчезнет из их обихода. Объективное - без упрощений и умолчаний - освещение событий прошлого и настоящего позволит овладевать марксистско-ленинскими взглядами на жизнь не в порядке зазубривания аксиом, а в порядке собственного размышления, сделает эти взгляды глубоким и прочным убеждением.
Примечания
1 Новый мир. 1965. № 1. С. 12.
2 См.: Литературная газета. 1964.
3 Пятнадцатый съезд ВКП(б). Декабрь 1927 год. Стенографический отчет. Т. II. М., 1962. С. 1229-1231.
4 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 43. С. 37-38.
5 См.: там же. Т. 44. С. 80-81.
6 Там же. Т. 25. С. 222.
7 Там же. Т. 42. С. 290.
8 Там же. Т. 32. С. 104,  107, 110.
9 Там же. Т. 42. С. 234-235.
10 Там же. Т. 39. С. 15.
11 См. напр.: Баткаев Р. А., Марков В. И. Дифференциация заработной платы в промышленности СССР. М., 1964.


387
12 См.: Советское народное хозяйство в 1921-1925 гг. М., 1960; Построение фундамента социалистической экономики в СССР 1926-1932. М., 1960; «Социалистическое народное хозяйство СССР в 1933-1940 гг.  ». М., 1963.
13 См.: КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Ч. II. М., 1954. С. 570; Ч. III. С. 44, 140, 184; Итоги хозяйства Союза СССР. М., 1934. С. 94, 103-105, 115,  139.
14 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 51. С. 118.
15 Там же. Т. 35. С. 83-84.
16 Там же. Т. 44. С. 249.
17 Там же. Т. 39. С. 139.
18 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 33. С. 175.
19 Там же. Т. 20. С. 533.


СОВЕТСКАЯ ИСТОРИЧЕСКАЯ НАУКА И НЕКОТОРЫЕ ВОПРОСЫ ЕЕ ДАЛЬНЕЙШЕГО РАЗВИТИЯ*
Состояние исторической науки - тема чрезвычайно широкая и многосторонняя. Имеется специальная отрасль исторического знания - историография, которая призвана анализировать развитие исторической мысли, направление исторических исследований, оценивать состояние разработки конкретных научных проблем, значение выполненных исследований, вклад отдельных историков или их коллективов. Не претендуя на подробное раскрытие темы, мы считаем важным фиксировать внимание на основных чертах и тенденциях развития советской исторической науки за последние 10-12 лет. Оценка успехов и достижений, уяснение причин, характера и масштабов имеющихся недостатков позволит определить важнейшие направления дальнейшей работы.
I. Советская историческая наука после XX съезда КПСС
Современная полоса в идеологической жизни нашей страны и в развитии советской исторической науки связана с XX и XXII съездами Коммунистической партии Советского Союза, октябрьским (1964 г.  ) и последующими Пленумами ЦК КПСС.
Преодоление чуждого марксизму-ленинизму культа личности и связанных с ним ошибок и извращений, освобождение от оков догматизма и субъективистских представлений создали условия для подъема исторической науки, для восстановления ее подлинных функций в общественной жизни, для объективного партийного освещения событий прошлого и настоящего.
Настоящая статья представляет собой сокращенный и вместе с тем по ряду проблем несколько дополненный доклад парткома, прочитанный в Институте истории 19 февраля 1966 г. Текст статьи подготовлен тремя главными авторами: В. П. Даниловым, К. Н. Тарновским и Я. С. Драбкиным, с некоторыми дополнениями Е. Г. Плимака, Е. Н. Городецкого, А. М. Некрича, В. Т. Пашуто и С. А. Утченко. Академик М. В. Неч- кина поместила эту статью в сборник «История и историки». Однако после подписания сборника к выходу в свет статья оказалась изъятой Главлитом по причине ее «идеологической невыдержанности». И это несмотря на то, что Нечкина и Данилов проявили максимум активности, обратившись в Комитет по делам печати, Главлит, в разные отделы ЦК КПСС и к секретарю ЦК КПСС П. Н. Демичеву, от которых не последовало никакого ответа. Нечкина передала статью в Президиум Академии наук его главе М. В. Келдышу и его заместителю академику-секретарю М. Д. Миллионщикову, не увидевшими ничего антипартийного в этой статье и высказавшими свой положительный отзыв партийным властям. Но результата от этого обращения не было, что являет собой красноречивый


389
Работы историков последних 10-12 лет несут на себе печать перестройки, вначале еще в известной степени формальной и поверхностной, но постепенно все более и более глубокой. Процесс перестройки еще не завершился. Однако характерные черты развития исторической науки на современном этапе, основные направления исследовательских работ определились достаточно четко.
На основе решений XX и закрепившего его курс XXII съезда КПСС развернулась широкая демократизация общественной и научной жизни, что явилось главным фактором, определявшим развитие исторической науки по новым путям. В борьбе за дальнейшую демократизацию важную роль сыграли октябрь-
факт, свидетельствующий об отношении партийных верхов к ведущим академическим ученым. Поддерживал статью и директор Института академик В. М. Хвостов. Но, увы, решение партийных верхов оказалось весомее мнения ученых. Статья в печати так и не появилась, хотя она ни в чем не расходилась не только с решениями XX-XXII съездов, но даже и с последними постановлениями ЦК по общественным наукам, которые были лишь декларативными, а на деле не реализовывались. История с неудавшейся публикацией этой статьи - ярчайший показатель обстановки, в которой работали историки- исследователи того времени.
Стоит отметить, что еще до отправки в издательство авторы пересылали злополучную статью в названные выше партийные органы. Все полученные оттуда замечания были учтены. Но вдруг расправу со статьей начинает председатель Государственного комитета по печати Н. И. Михайлов и начальник Главлита А. И. Охотников. Михайлов отправил Президенту АН СССР официальное письмо о грубых ошибках в работе академического издательства «Наука». В числе сурово осуждаемых статей называлась и статья парткома Института истории. Но еще раньше, а именно 19 апреля на расширенном заседании Главлита его начальник Охотников заявил, будто бы в статье протаскиваются чуждые взгляды по вопросам строительства социализма в нашей стране. Опровержения Данилова, приглашенного на это заседание, остались без ответа.
В качестве главного редактора сборника «История и историки» Нечкина обратилась с письмом к Михайлову, в котором просила объяснить причины изъятия Главлитом статьи из сборника и дать разрешение на ее публикацию. Михайлов не ответил Нечкиной, а в письменном ответе его заместителя В. Фомичева была приведена лишь одна фраза статьи, вызывавшая, с его точки зрения, критическое замечание. В ней шла речь о том, что из поля зрения современных исследователей выпадают целые организации, во главе которых стояли Каменев, Зиновьев, Пятаков, Троцкий и другие уклонисты. Хотя в приведенной фразе не было ничего неверного, авторы согласились ее снять. Нечкина продолжала настойчиво просить Комитет по делам печати дать указание Главлиту разрешить публикацию статьи, но получила формальный ответ, будто это дело не Комитета, а лишь издательства и Главлита.
Дело было, конечно, не в отдельных фразах, к которым попусту придирались партийные чиновники, а в том, что по своему духу и по общественно-политическим взглядам ее авторов статья решительно противостояла действительному настрою партийного начальства. Им гораздо больше подходили предшествовавшие послушные парткомы, которыми руководили «карманные» секретари (термин, распространенный в среде шестидесятников). Верхам нужно было уничтожить «мятежный» партком и написанную на основе его доклада статью как документ, свидетельствующий о крайней необходимости перестройки советской исторической науки, что в тот период становилось самой насущной задачей всех исследователей, начиная от античников и кончая исследователями советского периода. Для своего времени доклад парткома и загубленная верхами статья на его основе выступали своеобразной путеводной звездой для историков. С точки зрения партийных верхов, такие документы подлежали уничтожению.


390
ский (1964 г.  ) и последующие Пленумы ЦК КПСС, устранившие ряд серьезных отступлений от линии XX и XXII съездов партии. Эти отступления, как известно, проявлялись в попытках возрождения субъективистских решений, в пренебрежении к объективным данным и выводам науки, в нарушении ленинских норм руководства, в проявлении элементов угодничества и славословия.
Демократизация в развитии исторической науки за последние 10-12 лет состояла, прежде всего и главным образом, в восстановлении за научными дискуссиями права основного метода решения спорных научных проблем. Это право было закреплено открытой критикой ошибочных методов руководства научной жизнью в 30-40-х годах, предоставлением фактической возможности выступать с новыми научными выводами и отстаивать их в печати, наконец, проведением больших, представительных конференций и сессий по широкому кругу проблем отечественной и всеобщей истории, созданием системы научных советов, к работе которых привлекаются не только специалисты Москвы, но и работники научно-исследовательских и высших учебных заведений других городов Советского Союза. Напомним в этой связи и о состоявшемся в декабре 1962 г. широком Всесоюзном совещании историков. Такие совещания было бы целесообразно повторять (например, каждые четыре-пять лет), подводя итоги проделанной работы.
Расширение фронта исторических исследований, более глубокая и творческая разработка основных процессов и явлений, усилившееся внимание к роли народных масс в развитии человечества - такова главная черта современной полосы развития исторической науки. Особенно наглядно она проявилась в изучении новейшей истории, прежде всего в изучении истории советского общества. Именно за последние 10-12 лет создана литература по этому наиболее важному, наиболее актуальному разделу истории. Перелом, совершившийся в работе историков после XX съезда партии, создал реальную базу для выполнения таких больших задач, как написание «Всемирной истории» и 12-томной «Истории СССР», обобщающих исторический процесс в широких масштабах.
Характеристика историографии первых лет рассматриваемого периода (1956-1961 гг.  ) облегчается наличием двухтомного сборника статей «Советская историческая наука от XX к XXII съезду КПСС». Здесь показано, что, хотя исследовательская работа велась в то время в основном в рамках ранее установившейся тематики, трактовка ряда конкретных вопросов претерпела существенные изменения. Постепенно развивалось исследование проблем, ранее относившихся к числу запретных или нежелательных. Началась и прямая критика концепций и представлений, сложившихся в 30-40-х годах. Речь идет, например, о трактовке опричнины и личности Грозного, об освещении революционного народничества, об оценке многих деятелей большевистской партии, оценке ряда событий и явлений истории Великой Октябрьской социалистической революции, Гражданской и Великой Отечественной войн, коллективизации сельского хозяйства.
К началу 60-х годов процесс накопления и осмысления конкретноисторического материала достиг уже таком стадии, когда развернутая критика ошибочных представлений и концепций сделалась очередным закономерным шагом и вместе с тем непременным условием поступательного движения нашей науки. Сегодня мы уже можем подвести некоторые итоги этой работы.


391
В результате новейших исследований выявились схематизм и неточность широко распространенных представлений об общественной структуре первобытного общества. Заслуживает внимания постановка вопроса о многообразии конкретных форм первобытной общины, в значительной мере определившем различие путей ее разложения, и вообще процесса классообразования. В тесной связи с этим находится активно обсуждаемый сейчас вопрос о разных типах раннеклассовых обществ и соответственно разных типах их дальнейшей эволюции. Исследователи отказываются ныне от пресловутой формулы о «революции рабов». Непосредственным следствием этого явилось новое понимание проблемы перехода от рабовладельческого общества к феодальному.
Подвергся переосмыслению ряд проблем истории России. Сделаны серьезные попытки отойти от тесно связанного с идеологией культа личности неверного освещения некоторых вопросов политической истории и эволюции государственного строя России в эпоху феодализма. Высказаны новые точки зрения на природу российского абсолютизма XVII-XVIII вв., оценивавшегося ранее как результат «равновесия» класса феодалов и буржуазии. Начинается переосмысление некоторых проблем общественно-политической истории Киевской Руси. В частности, привлекает внимание новая постановка вопроса о роли различных форм вассалитета и данничества в становлении феодального государства.
Внимание историков привлекла дискуссия по такой крупной проблеме, как переход России к капитализму, в ходе которой были значительно уточнены наши представления о генезисе капитализма и кризисе феодально-крепостнического строя.
В области изучения истории России периода империализма развернутой критике подверглась концепция полуколониальной зависимости России от западноевропейских держав, закрепленная «Кратким курсом истории ВКП(б)». Примитивную трактовку вопроса о роли иностранных капиталов в России на основе подсчетов их удельного веса в народном хозяйстве сменяет более глубокий анализ характера связей между русскими и иностранными монополиями и финансовыми группами, что позволит в итоге более точно квалифицировать характер и степень зависимости империалистической России от западноевропейских империалистических держав. Новейшими исследованиями опровергнуты также положения о слабости русских монополий, об отсутствии государственно- монополистического капитализма в России.
В настоящее время большая часть исследователей истории империализма гораздо шире рассматривает вопросы о взаимоотношениях государственного аппарата и капиталистических монополий. Раньше, как известно, отрицались какие-либо хозяйственные функции буржуазного государства и возможности регулирования экономики капиталистических государств, а подчинение государственного аппарата монополиям трактовалось как единственно возможный тип отношений между ними. Дискуссия по этой проблеме еще не завершена. Важно, что в ней участвуют историки и экономисты, изучающие проблемы истории России начала XX столетия, новейшей истории империалистических государств Запада и бывших колоний и полуколоний Востока. Большая работа по переосмыслению истории России в эпоху империализма открыла возможность для глубокого изучения проблемы материально-организационной подготовленности победы Великой Октябрьской социалистической революции - проблемы, которая фактически не разрабатывалась в литературе 30-40-х годов.


392
В области изучения истории советского общества задача очень часто состояла не в проверке истинности уже имеющегося взгляда на ту или иную проблему, уже сложившейся концепции, а в заполнении пустоты - в выработке первого взгляда, в создании первой концепции по тем вопросам, которые раньше казались нежелательными или неважными. В то же время именно здесь историки должны были проделать наибольшую работу по пересмотру неверных или односторонних схем, искажавших историческую действительность. Нельзя обойти здесь ложные теоретические формулы об «усилении сопротивления последних остатков умирающих классов» по мере укрепления социализма и о превращении осколков внутрипартийной оппозиции в «фашистскую банду убийц, диверсантов, шпионов, вредителей». Эти формулы служили обоснованием тех нарушений революционной законности, с которыми покончил XX съезд КПСС. Всем памятны концепции «двух вождей» Октябрьской революции, «особой роли» Сталина в Гражданской войне. Уместно напомнить также трактовку первого этапа Великой Отечественной войны, обосновывавшую неизбежность неудач и поражений в начале войны.
Преодолены или преодолеваются односторонние взгляды в таких важных вопросах истории Октябрьской революции, как союз рабочего класса и крестьянства, а также роль и место национально-освободительной борьбы на колониальных окраинах, блок коммунистов с мелкобуржуазными партиями и участие последних в Советах, ход обобществления средств производства.
В последнее время началась большая и перспективная работа по исследованию и анализу сущности политики военного коммунизма и ее соотношения с нэпом, развернулась дискуссия, посвященная периоду, когда начался переход к новой экономической политике. Об итогах этой работы говорить еще рано, но уже сейчас ясно, что наши представления о жизни советского общества в 1917-1921 гг., т. е. о первых шагах социалистического строительства, становятся более полными, точными и рельефными, наконец, более соответствующими ленинским оценкам.
Острые дискуссии после XX съезда развернулись вокруг проблем аграрной истории советского общества, где господствовали субъективистские и догматические наслоения. Характерна в этом отношении крайне упрощенная схема развития революции в деревне, нашедшая наиболее четкое и полное выражение в «Кратком курсе истории ВКП(б)». Эта схема начисто снимала вопрос о соотношении буржуазно-демократических и социалистических задач, решенных Октябрьской революцией в деревне, хотя Ленин считал его важнейшим теоретическим и политическим вопросом1. В результате этого из сложившейся у нас исторической концепции выпадал целый этап, когда пролетарская революция решала в деревне буржуазно-демократические задачи. Многократные высказывания Ленина на этот счет упорно игнорировались. Реальные события и явления замалчивались, поскольку объяснить их с позиций сталинской схемы было невозможно. В 1960-1961 гг. состоялся ряд широких дискуссий, которые привели к восстановлению ленинской концепции аграрной революции в нашей стране, позволяющей понять и объяснить ее содержание и итоги как на отдельных этапах, так и в целом. Именно этим была создана основа для научного изучения истории первых преобразований советской власти в деревне.
Подверглась существенному пересмотру оценка характера социально- экономических отношений в советской доколхозной деревне. Идет обсужде¬


393
ние вопроса о месте различных экономических, социальных и политических факторов, обусловивших переход к сплошной коллективизации. При этом преодолеваются некоторые ошибочные или упрощенные представления: например, взгляд на коллективизацию как на простой результат создания новой материально-технической базы в сельском хозяйстве. В ряде работ, вышедших в последние годы, показано, что новая техническая база в сельском хозяйстве создавалась в ходе и главным образом после коллективизации. Ведется работа по анализу исторического значения коллективизации сельского хозяйства в нашей стране, по осмыслению причин и источников серьезных ошибок и перегибов в проведении коллективизации.
Существенные успехи, достигнутые за последние годы в изучении новой и новейшей истории зарубежных стран, стали возможны лишь благодаря отказу от догматических представлений, игнорировавших реальную действительность. В большинстве новых исследований буржуазия зарубежных стран рассматривается уже не как единое, однородно реакционное целое, а как конгломерат различных группировок, которые хотя и объединены определенными общими интересами, но разделяются разногласиями, взаимными противоречиями, ведущими нередко к острой борьбе. Советские историки не закрывают теперь глаза на такие новые явления в экономической и политической жизни развитых капиталистических стран, как попытки государственного регулирования и планирования экономики, существенные изменения в структуре рабочего класса, в положении и общественной роли средних слоев, в уровне жизни трудящихся, стремясь дать творческое, марксистско-ленинское объяснение этим сложным и противоречивым явлениям, которые не могли быть глубоко поняты, исходя из устаревших догматизированных схем.
Историки нового времени получили возможность плодотворно работать в ряде областей, являвшихся в течение нескольких десятилетий предметом почти полного забвения. Такова, например, история социалистических идей, которая разрабатывалась мало. Значительно расширяется проблематика исследований по истории Великой французской буржуазной революции конца XVIII в., хотя крупных трудов по этому вопросу все еще нет.
Приобрели большое значение научные дискуссии, в ходе которых были высказаны новые соображения, способствовавшие развитию исследовательской мысли. Среди них можно назвать дискуссии о чартизме, о характере движения Сопротивления в годы Второй мировой войны.
Определенные сдвиги наметились в изучении буржуазной историографии. Во многих работах и статьях заметно стремление подойти к историкам- немарксистам дифференцированно. Беспощадно разоблачая антинаучные произведения убежденных противников прогресса, советские историки в то же время более аргументированно анализируют и критикуют работы тех ученых, которые не ставят себе целью фальсификацию истории.
Немало односторонних представлений было преодолено и в истории международного рабочего движения: например, в тезисе о «целой полосе безраздельного господства оппортунизма II Интернационала» историки стали гораздо полнее учитывать коренное ленинское положение о борьбе двух тенденций в рабочем движении каждой страны. Только сейчас конкретизируются в исторической литературе идеи УП конгресса Коминтерна, в частности, данная им критика сектантской оценки социал-демократии как левого крыла фашизма. Ис¬


394
следование практической борьбы международного рабочего класса раскрывает, что эти неверные представления нанесли ему большой урон в борьбе с фашизмом и империалистической буржуазией. Сурово осуждая предателей рабочего класса из среды социал-демократических лидеров, мы в то же время обязаны воздавать должное и тем деятелям, которые искренне боролись за дело рабочего класса, стремились к его единству, хотя и находились на позициях, отличных от коммунистических. Немало сделано в области изучения рабочего движения в Германии, Англии, Италии, Испании, Соединенных Штатах Америки, Латинской Америке, но огромная работа еще предстоит. С другой стороны, наша историография еще не пополнилась глубокими исследованиями, показывающими историческую несостоятельность левосектантских и правооппортунистических течений в коммунистическом движении, тот вред, который они нанесли рабочему классу.
Большие сдвиги произошли в изучении национально-освободительного антиколониального движения. В современных исследованиях пересмотрена господствовавшая во время культа личности Сталина концепция, согласно которой национальная буржуазия колониальных и зависимых стран представлялась сплошь реакционной, а почти все ее лидеры - безоговорочными проводниками империалистической политики, в то время как роль рабочего класса и молодых компартий преувеличивалась. Историкам стала ясной неправомерность применения к антиколониалистским национально-освободительным революциям в афро-азиатских и латиноамериканских странах оценок и мерок, вытекающих лишь из опыта революционного движения в Европе. Одной из центральных проблем, стоящих перед специалистами по истории молодых государств Азии, Африки и Латинской Америки, является изучение конкретных форм некапиталистического пути развития.
Можно было бы увеличить число примеров старых концепций и взглядов, пересмотренных или обсуждаемых на основе линии XX и XXII съездов КПСС. Однако и приведенные здесь позволяют составить представления об огромном значении этой работы для развития исторической науки.
Происходившая после XX съезда партии перестройка исторической науки вызвала повышенный интерес к историографии. И это понятно: познание путей и этапов развития исторической науки, ее поисков, открытий и ошибок, совершенствование ее научных методов позволяет лучше понять реальное содержание и значение тех или иных концепций. В области историографии за последние годы удалось в основном преодолеть неправильный взгляд, что начальные этапы развития советской исторической науки представляли собою цепь сплошных ошибок и заблуждений. Это нигилистическое отношение к ценностям своей науки, к добытым ею результатам являлось серьезным тормозом на нашем пути. Изучение дискуссий, идейной борьбы в историографии 20-х - начала 30-х годов оказало большую помощь в научной разработке вопросов теории социально-экономических формаций, характера и основных этапов развития народничества, перерастания буржуазно-демократической революции в социалистическую и др. Было бы неправильным также отрицать достижения советской историографии в сложных условиях 30-40-х годов.
Значительно расширился в последние годы круг работ по проблемам историографии. Впервые начаты исследования по истории советской исторической науки, таких ее важных отраслей, как историография советского общества, но¬


395
вейшая история, история партии, востоковедения и др. В настоящее время развертывается работа по изучению основных школ и направлений в нашей науке. Таких исследований еще мало, но стала уже очевидной их действенность в критической проверке утвердившихся в нашей науке концепций.
Подводя итоги проделанной работы в области критической проверки и пересмотра взглядов и концепций, необходимо подчеркнуть, что ее материальной основой было расширение фронта и углубление конкретно-исторических и историографических исследований. Этим именно обстоятельством определяется основательность, фундаментальность критической работы последних лет.
II.  	Некоторые новые черты в развитии исторической науки
Освобождение от пут догматизма и начетничества, субъективизма и конъюнктурщины, рост творческой мысли, широкое развертывание исследовательских работ должны были привести и действительно приводят к постепенному изменению характера ведущихся сейчас исследований.
Одна из самых перспективных и интересных тенденций развития науки последних лет заключается в преодолении узости хронологических или национальных рамок специализации исследователя. Так случилось, например, при рассмотрении проблемы государственно-монополистического капитализма в России, когда обращение исследователей к вопросам экономической политики царского правительства второй половины XIX в. помогло понять причины раннего возникновения в России государственно-монополистических тенденций, а изучение практики проведения социалистических преобразований в промышленности позволило с большой полнотой уяснить структуру органов государственно-монополистического регулирования, сложившихся в годы Первой мировой войны.
Стала совершенно очевидной необходимость объединения усилий историков аграрных отношений эпохи империализма и советской эпохи, чтобы добиться правильного решения ряда весьма сложных проблем об уровне развития капитализма в сельском хозяйстве России до 1917г., о характере классовой борьбы в деревне, о соотношении буржуазно-демократических и социалистических задач Октябрьской революции, о содержании и итогах первых советских аграрных преобразований и о некоторых других вопросах.
Особенно много может дать выход за пределы собственной страны и обращение к изучению аналогичных или сходных явлений и процессов в других странах. Некоторые сдвиги уже есть. Сравнительный анализ стал применяться, например, при разработке проблемы генезиса феодализма и генезиса капитализма в России, при изучении особенностей «прусского пути» развития капитализма в сельском хозяйстве дореволюционной России. Может быть еще в большей мере это необходимо при исследовании истории социалистического общества - общества еще очень молодого, первое время развивавшегося только в одной Советской стране. Сравнительно-историческое изучение опыта социалистических стран - весьма эффективный способ решения проблемы общего и особенного в их развитии, раскрытия закономерностей социалистического преобразования общества и выяснения его специфики для каждой отдельной страны. Преодо-


396
левается сугубо ложная тенденция устанавливать разные критерии для оценки событий - один для происходящих в своей стране и другой - для происходящих в других странах. Особенно разительно эта антинаучная тенденция проявлялась в отношении оценки колониальной политики западных держав и царского самодержавия и шире - в оценке внешней политики русского царизма. Нельзя, к сожалению, сказать, что с этим ныне уже полностью покончено.
Наконец, выяснение специфики региональных и национальных процессов привело к более глубокому пониманию общего и особенного в закономерном развитии человечества. Следует поддержать авторов статьи «Высокая ответственность историков» Е. Жукова, В. Трухановского и В. Шункова, когда они пишут, что одной из главных задач исторической науки является «исследовать многочисленные варианты поступательного движения человечества от низших к более высоким общественным формам»2.
В возросшем интересе к теоретическим и методологическим проблемам и участии историков в их разработке мы видим один из существенных признаков современной полосы развития нашей науки.
Теоретические и методологические вопросы занимали определенное место на проходивших в последнее время конференциях и симпозиумах.
В январе 1964 г. на расширенном заседании только что созданной Секции общественных наук Президиума АН СССР историки и философы обсудили доклад академиков П. Н. Федосеева и Ю. П. Францева «О разработке методологических вопросов истории»3. Речь шла о разработке таких узловых вопросов, как взаимосвязь истории и социологии, соотношение общих закономерностей всемирно-исторического процесса и особенностей развития отдельных стран и групп стран и т. п., о необходимости объединения творческих усилий всех обществоведов для организации комплексных исследований наиболее актуальных проблем.
За истекшие два года в области методологии истории проделана определенная работа. Заслуживает внимания, что она ведется не только в Москве, но и в научных центрах других городов. Лишь один пример. Томский университет опубликовал уже три выпуска сборников статей «Методологические и историографические вопросы исторической науки».
В Институте истории АН СССР создан Сектор методологии истории, который сосредоточивает свои усилия на трех основных направлениях: марксизм и историческая мысль XIX-XX вв.; всеобщие законы истории и конкретные формы всемирно-исторического процесса; диалектико-материалистический метод и историческое исследование. Сектор сумел установить контакты с научными коллективами Института, с философами и представителями других смежных дисциплин, провел ряд интересных дискуссий. К сожалению, пробудившийся интерес к методологии истории пока еще явно недостаточно реализуется в научных работах нашего Института - коллективных трудах и монографиях.
Успешное продвижение вперед в области методологии немыслимо без творческого освоения теоретического наследства классиков марксизма-ленинизма. Ныне для научного марксоведения и лениноведения созданы благоприятные условия по крайней мере в двух отношениях. Во-первых, борьба с догматизмом и цитатничеством, снятие наслоений, связанных с культом личности и субъективизмом, открывают простор для подлинно творческого подхода к наследию великих основоположников научного коммунизма. Во-вторых, завершение второго издания Сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса и пятого, Полного собрания сочинений В. И. Ленина создают фундамент для более широкого и глубокого


397
изучения многих важнейших вопросов. Центральным для нас, историков, должно быть овладение марксовым и ленинским методом исторического исследования, раскрытие творческой лаборатории великих мастеров диалектического анализа и синтеза исторических явлений и процессов, что будет способствовать обогащению всей нашей работы в области методологии.
Дальнейшее развитие марксоведения и лениноведения нуждается в координации усилий сотрудников нашего Института, Института марксизма-ленинизма и других учреждений. Начата работа над статьями и книгами, призванными раскрыть те стороны деятельности Маркса, Энгельса, Ленина, которые связаны с созданием ими исторических концепций и трудов. При этом крайне необходимо преодолеть свойственные некоторым прежним работам своего рода схематизм и односторонность. Многое в наследии Маркса, Энгельса и Ленина останется непонятным, если не будет сделан акцент на динамику их мысли, если выдвижение ими тех или иных идей, теоретических положений, концепций не будет рассматриваться с всесторонним учетом полемики и борьбы, в которых они рождались, отстаивались, развивались, видоизменялись. В этой связи важно шире освещать также деятельность их соратников в борьбе, видных теоретиков международного коммунистического движения.
Необходимо поддержать постановку комплексных исследований по двум крупным проблемам: «Маркс и историческая наука» и «Ленин и пути развития исторической науки в XX в.  », которые приобретают особо важное значение в свете приближающегося 100-летия со дня рождения Ленина. Важный шаг в этом направлении был сделан на сессии в Киеве, посвященной теме «Ленин и историческая наука». Исследования в этом направлении помогут не только познать всю глубину и масштабы переворота, совершенного Марксом и Лениным в мировой исторической науке, но и раскрыть закономерности ее развития на современном этапе, рост влияния марксизма-ленинизма в зарубежной историографии.
В свете современных достижений науки и исторического опыта стала очевидной необходимость дальнейшего совершенствования наших теоретических представлений об общественном развитии, серьезной разработки вопросов о всеобщих законах истории и конкретных формах всемирно-исторического процесса.
Общепринятая в настоящее время концепция всемирной истории в основных своих чертах была сформулирована в начале 30-х годов, когда советская историография находилась в стадии становления и иточниковедческая база во многих отраслях была еще узка. Появившиеся исследования расширили и углубили наши знания о развитии отдельных стран и народов, вплотную подвели к уточнению и обогащению общей теории. На основе учения Маркса о последовательной, прогрессивной смене общественно-экономических формаций конкретная схема всемирной истории приобретает ныне новые черты. Главной из них является учет реального многообразия и неравномерности исторического процесса, которые долгое время практически игнорировались.
Одной из важнейших задач марксистской исторической науки на современном этапе является изучение взаимосвязей и взаимовлияния народов в общем движении человечества, воздействия исторической среды на развитие отдельных человеческих коллективов. Влияние исторического окружения - один из основных факторов, порождающих многообразие форм процесса общественного развития, вариантов и типов общественных структур.


398
Изданная нашим Институтом совместно с другими гуманитарными институтами Академии наук десятитомная «Всемирная история» подвела своеобразный итог развития советской историографии как в плане конкретных исследований, так и в плане теоретического осмысления процесса общественного развития. Над «Всемирной историей» плодотворно трудились работники секторов и всеобщей, и отечественной истории. Но это лишь определенный этап той большой работы, которую еще предстоит выполнить. Сектор методологии истории и секции Научного совета по изучению закономерностей общественного развития наметили ряд дальнейших мероприятий, в том числе подготовку к печати изданий, ставящих коренные вопросы теории и методологии истории. В настоящее время ведется работа над серией выпусков «Всеобщие законы истории и конкретные формы всемирно-исторического процесса», историко-социологическим очерком «Революция в мировой истории», трехтомным обобщающим трудом «Генезис капитализма», многотомной «Историей СССР».
В этой связи полезно обсудить вопрос о постановке историко-социологических исследований. В последнее время стала общепризнанной полезность проведения конкретных социологических исследований.
Повышение теоретического уровня наших знаний предполагает активную разработку гносеологических проблем исторической науки, совершенствование методики исторических исследований. К сожалению, гносеологические вопросы не заняли должного места в работе Сектора методологии, что, несомненно, связано с отсутствием кадров, обладающих специальной философской подготовкой.
Важное значение имеют вопросы источниковедения и в первую очередь разработка его теоретической основы.
В последнее время активно выдвигаются и дебатируются предложения о внедрении в исследовательскую работу историков естественно-научных методов, прежде всего об использовании математики, кибернетики и т. д. Предпринимались попытки освоения новых методов обработки и анализа источников. Освоить новые методы, как показывает опыт, в порядке только внеурочной, сверхплановой работы невозможно.
С другой стороны, можно, конечно, понять тех товарищей, которые говорят, что для нас сейчас актуальнее добиться улучшения традиционной, «докибернетической» техники исследования, что мы еще вынуждены тратить 70-80 % времени на переписывание от руки источников в архиве или библиотеке, что для нас остается проблемой применение простейших технических средств быстрого копирования документов (электрофотография и др.  ). Следует настойчиво добиваться решения этого важного вопроса в Главном архивном управлении, в библиотеках, в Президиуме Академии наук СССР.
III.  	О «падении престижа» исторической науки и его причинах
Вряд ли можно назвать какой-либо другой период в исторической науке, который оказался бы столь результативным, как период, прошедший со времени XX съезда партии. Никогда ранее наша наука не знала такого расширения фронта и углубления исследовательской работы. Но почему же именно сейчас стали особенно громко раздаваться среди нашей интеллигенции, преподавателей


399
истории, представителей издательств и книготоргующих организаций, наконец, среди самих историков-исследователей голоса о падении интереса к истории, о падении престижа исторической науки?
Правда, следует подчеркнуть, что подобные разговоры касаются не только исторической науки. В последнее время многие товарищи с тревогой отмечают снижение авторитета и других общественных наук. Называется ряд причин, вызвавших эти явления: известное пренебрежение к теории и научным кадрам, попытки отождествить науку и практику, узкий эмпиризм и субъективистские ошибки.
Все это верно. Устранение названных явлений действительно будет способствовать развитию общественных наук. Однако необходим дальнейший и более глубокий анализ объективного положения дел в каждой общественной науке, чтобы выяснить как общие, так и специфические причины падения их престижа. В частности, нам, работникам крупнейшего в стране исторического научно- исследовательского института, следует прежде всего уяснить сложившуюся ситуацию. Несмотря на успехи последних 10-12 лет, интерес к представляемой нами науке явно недостаточно высок. Почему это произошло? Самый общий ответ на вопрос может быть такой: мы нередко оказываемся не в состоянии дать достаточно полные и аргументированные ответы на вопросы, с которыми обращается сейчас к истории наше общество. Наблюдается также некий разрыв между сдвигами в творческой мысли историка и выражением этих сдвигов в готовой продукции. Этот разрыв особенно ощутим в обобщающих трудах. В результате читатель часто не получает ответов на наиболее волнующие его вопросы. Общепризнано, что после решений XX съезда и постановления ЦК от 30 июня 1956 г. историки до сих пор не создали исследований об условиях возникновения и развития культа личности, его соотношении с другими коренными процессами в жизни нашего общества, которое вопреки культу двигалось по пути, открытому Октябрьской революцией, по пути социалистических преобразований, осуществленных под руководством партии.
Падение престижа общественных наук произошло не вчера. Это явление восходит ко времени установления культа личности Сталина. Это важно подчеркнуть, поскольку падение престижа исторической науки часто связывается прежде всего с субъективистскими ошибками последних лет. Так, в частности, трактуют этот вопрос Е. Жуков, В. Трухановский и В. Шунков в уже упоминавшейся статье «Высокая ответственность историков».
Подчеркивая то большое положительное значение, которое имело для исторической науки развенчание партией культа личности, авторы статьи пишут, что в процессе преодоления «этого серьезного недостатка» были допущены некоторые новые ошибки субъективистского характера, которые «бросали тень на историческую науку». В чем же состоят эти «новые» ошибки? Оказывается, - мы цитируем статью, - «в отдельных работах на исторические темы появилось преувеличение роли тех или иных лиц в истории, была отдана дань беспринципной конъюнктурщине». Нетрудно видеть, что к разряду «новых» ошибок авторы относят те ошибки, недостатки и пороки, которые типичны как раз для культа личности, являются его последствиями. Те ошибки волюнтаристского и субъективистского характера, которые имели место в практике последних лет, были связаны с отступлениями от линии XX и XXII съездов КПСС, явились результатом не до конца изжитых последствий культа личности. Однако в объеме и ха¬


400
рактере воздействия на развитие исторической науки такого рода последствий культа личности до и после XX съезда КПСС имелись существенные различия.
Незыблемость сталинской исторической концепции охранялась режимом, созданным в общественных науках, исключавшим малейшие отступления от принятой трактовки тех или иных процессов, явлений и фактов. Из сферы изучения и анализа был устранен весьма обширный фактический материал, который мог бы поколебать «апробированную» Сталиным точку зрения. Даже ряд ленинских текстов и документов долгое время не был доступен для научного исследования. Длительное существование системы догматических построений Сталина и его субъективистских оценок обеспечивалось, наконец, атмосферой скованности и страха, что и привело к фактическому прекращению творческих дискуссий и обсуждений главнейших вопросов и проблем исторической науки. Отсюда тот застой в разработке ряда существенных проблем, та «робость мысли историков» в 30-40-х годах, о которой сказано в упомянутой статье.
Иное положение теперь. Под благотворным влиянием XX и XXII съездов КПСС коренным образом изменились условия, в которых проходило развитие исторической науки. Эти условия исключали такое вмешательство в решение научных проблем, которые позволял себе Сталин. Изменилась и общая обстановка в стране, что, кстати говоря, и позволило ЦК нашей партии быстро уяснить и решительно отбросить начавшие было возрождаться субъективистские методы и оценки. Вот почему никак нельзя согласиться с авторами уже упоминавшейся статьи в «Правде», пытающимися поставить знак равенства между последствиями культа Сталина и последствиями субъективистских ошибок последних лет в смысле их влияния на развитие советской исторической науки.
XX и XXII съезды КПСС, пробудив мысль, пробудив желание познать исторический процесс наиболее полно, должны были вызывать и действительно вызвали интерес к истории, к специальным историческим исследованиям. И если эти исследования отвечают на запросы общества, они читаются нарасхват, прорабатываются и изучаются, словно и нет вопроса о падении престижа. Если же читатель не находит в нашей работе действительного ответа, сталкивается с замалчиванием фактов, с искажением правды, то такая работа неизбежно будет отложена им в сторону.
Ввиду этого представляется необходимым специально остановиться на вопросе о не преодоленных еще последствиях культа личности, тем более что они- то и составляют основу современных субъективистских ошибок.
На первое место среди них нужно поставить фигуру умолчания. К настоящему времени сделано уже немало для устранения этой фигуры из арсенала историка. Однако еще больше предстоит сделать. Нет нужды, например, доказывать, что освещение внутрипартийной борьбы имеет весьма важное значение для понимания истории социалистического строительства, да и всего развития нашей страны в годы Советской власти. Это делается в нашей литературе, но с такими упрощениями и умолчаниями, которые неизбежно порождают недоумения, а подчас и недоверие ко всей трактовке проблемы. Нет нужды рассказывать о непримиримости, которая была свойственна в идейно-политической борьбе Марксу, Энгельсу, Ленину. Но никогда для них факт принадлежности того или иного лица к оппозиции не означал, что всегда и все его идеи и взгляды, действия и поступки были ошибочны и вредны. В. И. Ленин, борясь с меньшевизмом Г. В. Плеханова, с его постоянными колебаниями по вопросам тактики и


401
организации, даже в самый разгар полемики подчеркивал личные заслуги Плеханова в прошлом. После смерти Г. В. Плеханова В. И. Ленин счел необходимым заметить в скобках для молодых членов партии, которые знали Плеханова в основном как меньшевика, что «нельзя стать сознательным, настоящим коммунистом без того, чтобы изучать - именно изучать - все, написанное Плехановым по философии, ибо это лучшее во всей международной литературе марксизма»4. Страстная полемика, которую В. И. Ленин ведет с ренегатом Каутским на страницах «Государства и революции», не мешает ему вспомнить добрым словом о тех ранних работах Каутского, которые относились к «лучшим произведениям лучшей в мире социал-демократической литературы». Он отмечает (наряду с зародышами будущих неправильных взглядов) очень много чрезвычайно ценного в брошюре Каутского «Социальная революция»; специально обращается к последнему и лучшему произведению Каутского против оппортунистов - к брошюре «Путь к власти». В. И. Ленин вспоминал об этих прошлых заслугах идейных врагов большевизма не ради чистого академизма. Объективность помогала лучше уяснить суть идейных процессов, происходивших в партиях, - те же марксистские работы Каутского служили В. И. Ленину «мерилом для сравнения того, чем обещала быть германская социал-демократия перед империалистской войной и как низко она пала (в том числе и сам Каутский) при взрыве войны»5.
Ленинскому подходу к вопросу целиком отвечают те указания, которые были даны Центральным Комитетом нашей партии в связи с подготовкой многотомного труда «Истории КПСС». В статье «Правды», опубликованной в этой связи 22 июня 1962 г., говорилось: «В труде должна быть охарактеризована деятельность активных участников революционного движения, видных деятелей партии и Советского государства, в соответствии с той ролью, которую они играли, а также с той позицией, которую они в каждый данный момент занимали в принципиальных вопросах политики партии».
С сожалением приходится отмечать, что эти четкие указания Центрального Комитета партии реализуются медленно. До сих пор еще из поля зрения исследователей выпадает деятельность ряда организаций на том только основании, что во главе их стояли Каменев, Зиновьев, Бухарин, Пятаков, Троцкий и др. Только поэтому, например, у нас нет обстоятельных исследований по истории Петербургского Совета рабочих депутатов в 1905 г. и Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов в 1917 г. По тем же самым причинам не изучаются должным образом некоторые периоды истории Совета Народных Комиссаров и Совета Труда и Обороны, история Реввоенсовета республики. Явно сужено также изучение деятельности некоторых органов Коминтерна.
В последнее время фигура умолчания стала широко применяться и по отношению к самому Сталину. В этом можно видеть своего рода «историческое возмездие», но в результате проигрывает наука. Появилось мнение, что умолчание является наилучшим методом борьбы с культом личности. Но борьба с культом личности методами, им порожденными, не может дать положительных результатов. Хотелось бы подчеркнуть, что объективное изучение и освещение деятельности руководящих деятелей партии и Советского государства ни в коей мере не должно вести к концентрации внимания на этих лицах, чрезмерной акцентировки их ошибок или заслуг. Центр внимания, акцент должен лежать здесь на изучении объективных процессов, происходящих в стране, в развитии пар¬


402
тайной жизни, и только на фоне этих процессов, только в связи с ними должны изучаться и оцениваться действия тех или иных личностей. Между тем фигура умолчания распространялась и на научные проблемы. Вот несколько характерных примеров.
В теории и практике социалистического строительства важнейшее место занимает вопрос о содержании новой экономической политики, ее хронологических рамках и значении. Основы нэпа были разработаны В. И. Лениным. Он направлял осуществление этой политики на первых этапах. Партийные съезды и конференции, пленумы ЦК при жизни Ленина и после его смерти рассматривали нэп как политику, обеспечивающую разрешение всех основных задач перехода от капитализма к социализму. Однако с начала 30-х годов вопрос о нэпе все больше отодвигается в тень. Прежде всего, прекратилось теоретическое осмысление практики применения принципов новой экономической политики на завершающем этапе социалистического строительства.
За последние годы произошло известное улучшение в разработке истории новой экономической политики. Однако заключительный этап новой экономической политики, ее соотношение с политикой и практикой индустриализации страны и коллективизации сельского хозяйства все еще не освещены в нашей литературе. До сих пор в исследованиях на конкретные темы и в обобщающих трудах сохраняется удивительное положение: повсюду дается обстоятельная характеристика перехода к нэпу, но нигде нет анализа «выхода» из нэпа. Развитие страны с 1927-1929 гг. освещается безотносительно к новой экономической политике. В дальнейшем изложении исчезает даже упоминание о нэпе.
Между тем назрела необходимость анализа экономической действительности с точки зрения принципов, сформулированных В. И. Лениным при разработке основ нэпа. В наши дни совершенно очевидна прямая связь решений мартовского Пленума ЦК КПСС по сельскому хозяйству с ленинскими указаниями об использовании материальных интересов людей в строительстве нового общества. Вопрос о соотношении нэпа и социализма имеет животрепещущее значение для изучения истории не только СССР, но и стран, строящих социализм. Поэтому опыт нэпа в нашей стране должен быть изучен во всей полноте на его и начальной, и заключительной стадиях.
Применение фигуры умолчания часто наблюдается при характеристике ошибок, просчетов и извращений, которые допускались в ходе социалистического строительства, особенно в борьбе за индустриализацию страны и коллективизацию сельского хозяйства. В результате этого становится неполным, односторонним, безжизненным освещение коренных процессов в социально- экономическом и политическом развитии страны.
В последнее время часто можно слышать такого рода, например, суждения: нужно ли «ворошить» прошлое, подробно говорить о просчетах и ошибках. Так или иначе социализм построен, отсталая аграрная страна стала могущественной индустриальной державой. Не лучше ли показывать, разъяснять, пропагандировать этот главный, основополагающий факт? Разумеется, разъяснение, пропаганда главного и основополагающего факта - первостепенная задача. Но замалчивать ошибки или затушевывать их тоже нельзя. Во-первых, только осмысление просчетов и ошибок может дать более или менее прочную гарантию от их повторения. Во-вторых, только всесторонняя история строительства социализма в нашей стране со всеми его достижениями, ошибками и неудачами


403
может помочь нашим друзьям за рубежом добиться успеха быстрее и лучше, с меньшими издержками, сократить ошибки. Наконец, в-третьих, это позволит показать действительный масштаб трудностей, которые преодолевал наш героический народ в ходе строительства нового общества, что не ослабит, а, напротив, усилит воспитательное значение нашей науки.
Приведем еще один пример влияния фигуры умолчания на освещение исторического процесса. С середины 30-х годов в исследованиях по истории Октябрьской революции и Гражданской войны в СССР исчезает конкретный анализ положения, состава и идеологии контрреволюционных сил, исследование их эволюции. Было полностью свернуто изучение истории буржуазных и мелкобуржуазных партий (и не только в послеоктябрьское, но и дооктябрьское время). И здесь мы имели дело с прямым отступлением от марксистско- ленинских принципов изучения общественных явлений, да и от прямых указаний В. И. Ленина. Напомним следующий факт.
Летом 1919 г. к В. И. Ленину попадают «немногие разрозненные номера» эсеро-меньшевистских журналов и сборников, издававшихся на белогвардейском тогда юге. Это послужило поводом для написания большой статьи, специально посвященной анализу этих изданий. Примечательна первая же фраза этой статьи: «Товарищи привезли с юга несколько меньшевистских, эсеровских и т. п. изданий, позволяющих бросить взгляд на “идейную жизнь” по ту сторону баррикады, в том лагере»6. Это было необходимо, чтобы во всей полноте осмыслить такое чрезвычайно сложное, многогранное и драматическое явление, как революция.
Изучение враждебных сил, их состава и идеологии, их стратегии и тактики в борьбе против Советского государства необходимо, чтобы показать банкротство буржуазных и мелкобуржуазных партий в России, историческую неизбежность утверждения диктатуры пролетариата, чтобы во всей полноте познать сложный и трудный путь отсталой крестьянской страны к социализму.
Известный поворот к исследованию мелкобуржуазной революционности, к изучению истории мелкобуржуазных партий обозначился в самое последнее время. При этом выяснилось три характерных момента, о которых здесь необходимо сказать.
Во-первых, критика теоретических, программных, тактических воззрений и деятельности мелкобуржуазных партий стала более научной, глубокой, аргументированной. Прошедшая в декабре прошлого года научная сессия, посвященная 60-летию первой русской революции (ее инициатором выступил Институт истории совместно с Институтом марксизма-ленинизма при ЦК КПСС), специально отметила это обстоятельство.
Изучение истории мелкобуржуазных партий привело, во-вторых, к более глубокому пониманию ленинской тактики на этапе буржуазно-демократических революций в России. Во всяком случае, только сейчас вновь и со всей полнотой начинает восстанавливаться ленинское положение о трех лагерях в русской буржуазно-демократической революции - реакционно-монархическом, либерально-буржуазном и революционно-демократическом. Только сейчас во всей своей многогранности выступила одна из центральных идей ленинской тактики того же периода - тактика «левого блока».
И наконец, в-третьих, обращение исследователей к разработке указанной темы оказалось на редкость политически актуальной темой, ибо проблема блока


404
всех революционных сил является в настоящее время задачей непосредственной революционной практики братских компартий. И в данном случае марксистское изучение и освещение истории революции в России оказывается злободневной, политически острой задачей.
Приведенные факты с достаточной убедительностью свидетельствуют, что фигура умолчания в исторической науке занимает еще большое место. В работах историков она продолжает скрывать многие лица и факты, затрудняет освещение некоторых существенных проблем, порождает односторонность, схематизм в освещении важнейших процессов.
Искажение исторических фактов во имя предвзятого вывода нетерпимо. Оно ведет к уничтожению науки, противоречит духу времени, требованиям жизни. Выше мы уже говорили о следствиях фигуры умолчания для исторической науки, для познания и осмысления действительности. Но у исторической науки имеются еще воспитательные функции. Она может и должна выполнить большую и важную работу по воспитанию молодых поколений, всего населения «в духе научного коммунизма, добиваясь, чтобы трудящиеся глубоко понимали ход и перспективы мирового развития, правильно разбирались в событиях внутри страны и на международной арене, сознательно строили жизнь по-коммунистически»7.
Как можно справиться с этой задачей, не будучи в полной мере искренним, откровенным, правдивым? Фигура умолчания наносит колоссальный ущерб воспитательной работе, подрывая в массах, особенно в молодежи, доверие к воспитателю, к его идеям и аргументам. Слово преподавателя, исследователя станет пользоваться должным доверием лишь тогда, когда оно перестанет приходить в противоречие с фактами. Объективное, без упрощений и умолчаний, освещение событий прошлого и настоящего позволит молодому человеку овладевать марксистско-ленинскими взглядами на жизнь не в порядке зазубривания аксиом, а в порядке размышления, сделает его взгляды глубокими и прочными убеждениями.
Следует подчеркнуть и еще одну сторону вопроса. Без преодоления фигуры умолчания наша борьба с буржуазной реакционной историографией не сможет дать настоящего эффекта, которого требует долг работников идеологического фронта коммунистического движения.
Эта тема требует специального рассмотрения. Здесь мы отметим только, что буржуазная историография в особенности активно выступает именно в тех областях, где историками-марксистами не ведется исследовательская работа или где марксистские исследования не заняли своего подлинного места. Необходимо, следовательно, в интересах успеха идейной борьбы не ослаблять внимания к различным эпохам и разным разделам исторической науки, не представлять буржуазной историографии монополии ни на одну из проблем.
Не вполне изжиты наслоения культа личности и в понимании соотношения интернационализма и патриотизма. Мы знаем, что в исторической науке 30-х - 40-х годов проявилась тенденция принятия всего прошлого России целиком, без достаточной классовой дифференциации, с выпячиванием национальногосударственных традиций и умалением доминирующего значения традиций революционной, освободительной борьбы. В ряде случаев имел место прямой рецидив дворянско-буржуазных концепций, в особенности при изучении феодальной эпохи истории России. Очевидно также, что отход от ленинизма в оцен¬


405
ке исторических традиций сыграл немалую роль в формировании идеологии культа личности (апология сильных «правителей», царистско-великодержавных методов достижения и упрочения централизованной государственности).
В процессе преодоления последствий культа личности был восстановлен правильный принцип сочетания патриотизма и интернационализма. Но в последнее время появились тревожные признаки возврата отдельных историков к взглядам, казалось бы, уже преодоленным. Хотя эти взгляды получили отпор в печати8, они настораживают.
В наше время, когда позиции марксистско-ленинской идеологии атакуются, в частности, со стороны националистов, прикрывающихся марксистским флагом, особенно важно укрепить в сознании народа, молодежи революционные традиции партии, рабочего класса, народов СССР, традиции, являющиеся самым ценным национальным и вместе с тем интернациональным нашим историческим достоянием. К этим традициям принадлежит и непримиримость к любым проявлениям национализма.
Закономерен вопрос, почему же оказались столь устойчивыми такие явления, как неправильное понимание принципа партийности, соотношение патриотизма и интернационализма, использование фигуры умолчания и т. п.? Почему через десять лет после XX съезда КПСС приходится еще говорить о преодолении остатков неправильных взглядов? Ответ на этот вопрос не может быть однозначным. Здесь сказываются и живучесть традиций, и навыки, давно ставшие профессиональными, и стремление облегчить себе работу, и боязнь возможных неприятностей. За этими традициями и навыками стоят живые люди, которые с трудом расстаются с фигурой умолчания, поскольку она - их давний коллега и соавтор.
И среди историков, и среди деятелей литературы и искусства еще можно встретить людей, которые ищут различие между «правдой события» и «правдой жизни», между «правдой факта» и «правдой идеи». Им кажется естественной жертва «маленькой» правды ради вящей убедительности, чистоты и прямолинейности правды «большой». Оформленным выражением этих взглядов стала статья Евг. Вучетича «Внесем ясность»9. Здесь концепция двух правд - большой и маленькой, партийной и беспартийной - получила наиболее четкую формулировку. В этой статье говорится о литераторах, которые «усиленно напирают» на поражения и неудачи в начальный период войны и не видят, не учитывают главного - величайшей победы советского народа, социалистического государства над фашизмом. Не вдаваясь в спор о литераторах, отметим, что критика односторонних позиций совсем не нуждается в возрождении ложной концепции двух правд, в жертве «маленькой» правдой во имя «большой».
Автор статьи «Внесем ясность» затемнил действительно ясный вопрос. В истории есть только одна правда, и от нас, историков, наше марксистско- ленинское мировоззрение, наша коммунистическая партийность требует познания этой правды в полном объеме. Именно такой подход - исследование правды в возможно более полном объеме, со всей смелостью и глубиной - является ленинским подходом. Людям, которые выступают против правдивого освещения ошибок и поражений, считая, что такое изучение якобы порождает уныние, стоило бы поглубже изучить ленинскую постановку вопроса, скажем, в дни Брестского кризиса или перехода к нэпу. «Если бы мы допустили взгляд, что признание поражения вызывает, как сдача позиций, уныние и ослабление


406
энергии в борьбе, то надо было бы сказать, что такие революционеры ни черта не стоят», - говорил Ленин. И далее: «Сила наша была и будет в том, чтобы совершенно трезво учитывать самые тяжелые поражения, учась на их опыте тому, что следует изменить в нашей деятельности. И поэтому надо говорить напрямик. Это интересно и важно не только с точки зрения теоретической правды, но и с практической стороны. Нельзя научиться решать свои задачи новыми приемами сегодня, если нам вчерашний опыт не открыл глаза на неправильность старых приемов»10.
В условиях отчаянных трудностей для Советской власти Ленин не боялся говорить партии и народу всю правду. Он боролся за престиж марксистской теории только одним единственно верным способом - безбоязненно смелой партийной, принципиальной постановкой самых острых вопросов, и советские историки могут и должны идти только по этому пути.
Теории, подобные изложенной в статье «Внесем ясность», опираются на неправильное толкование принципа партийности в науке, соотношения партийности и объективности. С сожалением приходится констатировать, что четкого решения этих вопросов не содержится и в статье «Высокая ответственность историков». Авторы ее не раз подчеркивают, что «историки обязаны писать правдиво, безусловно, не отходить в своих работах от исторических фактов», что «наш народ ждет от историков безусловно объективного освещения истории советского общества». Вместе с тем в той же статье говорится и о том, что «абстрактной, внеклассовой исторической “правды” в классовом обществе не существует и не может существовать, как не может быть и беспартийного отношения к истории».
Вторая часть только что приведенного положения о том, что не может быть беспартийного отношения к истории, - является бесспорной. Но первая его часть вызывает недоумение. Поиски правды в исторической науке - это поиски объективной истины, т. е. истины, не зависящей от воли отдельных лиц и даже отдельных классов. И такая объективная истина существует вне зависимости от того, какой отрезок всемирно-исторического процесса исследует историк. «Правда не должна зависеть от того, кому она должна служить»11, - говорил Ленин. Другой вопрос, что эта правда, эта объективная истина наиболее полно и глубоко познается с позиции восходящих прогрессивных классов, что только таким классам, и прежде всего пролетариату, практически выгодно познать ее в наиболее полном объеме. «Искать истину нужно такой, как она есть, в ней ничего нельзя подправить, дополнить, изменить», - справедливо пишет акад. А. Александров в опубликованной «Правдой» статье «Коммунист в науке»12. Партийность в науке, т. е. исследование исторической действительности с позиции пролетариата, предполагает, следовательно, стремление познать истину в ее наиболее полном объеме. Именно всесторонность анализа отличает марксистскую объективность от буржуазного объективизма, создающего лишь внешнюю видимость полноты охвата предмета и всегда в той или иной мере страдающего односторонностью, однобокостью, неумением выделить ведущие тенденции исторического развития, за которыми стоят прогрессивные восходящие классы и силы. Имея это в виду, В. И. Ленин говорил, что марксист «последовательнее объективиста и глубже, полнее проводит свой объективизм»13.
Нужно, наконец, назвать еще один чрезвычайно важный фактор устойчивости субъективизма в исторической науке - конъюнктурщину. Необходимый


407
пересмотр ошибочных концепций и представлений не всегда подкреплялся глубоким научным анализом проблем, своевременным развертыванием исследовательской работы. В отдельных случаях сказывалось влияние новых субъективистских наслоений.
Для нас, историков-коммунистов, принцип партийности является обязательным, непреложным принципом научного исследования. Связь истории с современностью питает развитие нашей науки, обогащает ее проблематику, выдвигает новые аспекты исторического исследования. Но эта связь не имеет ничего общего с конъюнктурщиной, с искажением исторической правды в угоду сегодняшним настроениям, а тем более в угоду интересам отдельных лиц.
Сказанное приводит к выводу, что глубокая перестройка, начавшаяся в исторической науке на основе решений XX съезда, еще не завершена. Сделано уже немало. Мы видим, насколько значительны произошедшие сдвиги. Но вместе с тем становится все более очевидной необходимость решительного преодоления еще сохраняющихся субъективистских ошибок. Мы видим, что эти недостатки - прямое следствие неполного, недостаточно последовательного проведения линии XX-XXII съездов КПСС.
IV.  	О некоторых вопросах дальнейшего развития исторической науки
Из анализа развития и состояния исторической науки вытекают и некоторые соображения о путях ее дальнейшего развития. Сразу же скажем, что не считаем ни нужным, ни возможным предлагать перечень тем и проблем, разработкой которых следовало бы заняться в первую очередь. Для этого потребовался бы внимательный анализ каждой из отраслей исторического знания. Мы остановимся лишь на вопросах, касающихся общего направления и условий дальнейшего развития науки.
Здесь на первое место мы ставим вопрос о связи и зависимости между исторической наукой и практикой коммунистического строительства. В программе КПСС указывается, что общественные науки должны служить основой нашей политики, основой руководства всей жизнью страны. Именно поэтому мы не можем обходить молчанием то, что это важнейшее положение применительно к исторической науке очень часто трактуется крайне упрощенно, односторонне. Разве не об этом свидетельствует такая характерная черта нашей продукции, как комментаторство заранее принятых положений? Уместно вспомнить также, сколько было написано за последние годы о воспитательной функции исторической науки и как мало о ее главной задаче - о задаче познания исторической действительности. Между тем только через познание закономерностей и форм общественного развития историческая наука может наиболее полно, действенно, эффективно служить делу коммунизма, внося в сознание его строителей понимание путей дальнейшего движения, вселяя уверенность в правоте и в неизбежном торжестве идей коммунизма.
Ведь и воспитательную функцию свою историческая наука выполняет лучше и эффективнее через познание истины. Именно познание исторической действительности во всей полноте может воспитать и воспитывает молодежь в духе


408
марксистско-ленинской идейности, преданности коммунистическим убеждениям, советской социалистической Родине.
Большой вклад в строительство коммунизма историческая наука может внести разработкой проблем, связанных с практикой современности. Специалисты по истории советского общества должны уделять особое внимание проблемам, исследование которых могло бы оказать непосредственную помощь партии и правительству в решении вопросов текущей хозяйственной, политической и культурной жизни.
Одним из важных условий развития науки следует также считать ликвидацию - не на словах, а на деле - невнимания к изучению некоторых разделов исторической науки. Хотя сейчас никто не выступает с нигилистическими заявлениями по поводу изучения истории античного общества или эпохи феодализма, но фактически эти отрасли исторического исследования влачат довольно жалкое существование: ряды ученых редеют, а новые кадры почти не готовятся, завершенные работы с большим трудом включаются в издательские планы, целые отрасли вспомогательных дисциплин почти ликвидированы (нумизматика, палеография, папирология); все еще бытует неправильное понимание «актуальности», базирующееся на хронологическом принципе.
Важнейшим условием развития науки является сохранение и дальнейшее развертывание творческих дискуссий. Принципиально этот вопрос ясен. За научные дискуссии выступают все. Тем не менее приходится констатировать затухание научных дискуссий на страницах исторических журналов. За последние два-три года журнал «Вопросы истории» не смог организовать ни одного сколько-нибудь широкого обсуждения. Попытки вызвать обмен мнениями в 1964 г. по проблеме перехода к нэпу или в 1965 г. по вопросам источниковедения не привели к развертыванию дискуссий. Журнал «История СССР» после весьма полезной дискуссии о периодизации советской историографии также ослабил внимание к задаче проведения творческих обсуждений наиболее острых проблем. В последнее время исчезли материалы дискуссионного и теоретического характера и со страниц журнала «Новая и новейшая история».
И это в то время, когда в других научных журналах дискуссии приобретают все более и более важное значение. И поскольку потребность в дискуссиях по коренным проблемам развития исторической науки велика, наблюдается тенденция перенесения дискуссий по вопросам истории на страницы других, неисторических журналов. Так случилось, например, с проблемой азиатского способа производства и ранних классовых обществ - при участии сотрудников Института истории она обсуждалась на страницах журнала «Вопросы философии», «Народы Азии и Африки»14. То же самое приходится сказать и относительно обсуждения проблемы вариантов (или типов) общественно-экономических формаций - и здесь историки ушли к философам, не имея возможности выступить на страницах собственных журналов.
Основной трибуной творческих дискуссий стали в последние годы научные советы, на сессии которых и были вынесены наиболее важные и принципиальные вопросы. Однако и здесь есть моменты, которые тревожат. Во-первых, в последние годы сессии научных советов все чаще и чаще стали проводиться в связи с той или иной датой и приобретать тем самым в какой-то мере парадный характер. Во-вторых, обилие докладов и сообщений, выносимых на сессии, приводит и к тому, что действительно творческого обсуждения не получается. И на¬


409
конец, в-третьих, плохо, что в сборниках материалов сессий научных советов в последнее время публикуются только доклады и сообщения, а прения, столкновения мнений не освещаются.
Академик М. В. Нечкина в своей статье, опубликованной в журнале «Коммунист»15, правильно поставила вопрос об усилении внимания к монографическим исследованиям. Нет никакого сомнения в том, что последние должны служить прочной основой обобщающих коллективных трудов. Но в настоящий момент, когда в Институте закончена десятитомная «Всемирная история», когда наступает завершающая стадия работы над многотомной «Историей СССР», необходимо очень серьезно проанализировать их содержание и результаты с целью выявления нерешенных или недостаточно разработанных вопросов, требующих монографического исследования.
Говоря обо всем этом, следует со всей определенностью подчеркнуть, что обобщающие труды и в будущем должны занимать видное место в нашей работе и что сейчас нужно приложить максимум усилий для успешного завершения начатых коллективных изданий.
Разумное и более широкое использование международных связей в интересах всемерного развития нашей науки - важный вопрос. Речь идет об установлении прочных, деловых контактов с учеными социалистических стран и исследователями-марксистами капиталистических стран для совместного обсуждения конкретно-исторических и методологических проблем исторической науки, а также о кооперировании творческих усилий историков-марксистов различных стран при постановке конкретных исследований. Приходится с сожалением констатировать, что мы имеем далеко не полное представление о состоянии и развитии исторической мысли в братских социалистических странах. Одна из причин этого - неудовлетворительная постановка научной информации. Отсутствие специального научно-информационного журнала становится прямым тормозом развития нашей науки, и вопрос о создании такого журнала нужно решать безотлагательно. Однако и существующие исторические журналы нужно шире использовать для аннотирования, рецензирования и перепечатки наиболее интересных статей, выходящих за рубежом.
Историческая наука по мере своего развития - впрочем, как и любая другая - подвержена процессу все более глубоко идущей дифференциации. Приобретают определенную самостоятельность некоторые ее разделы и направления, возникает сравнительно узкая специализация по странам или по периодам. Это естественный и закономерный процесс. Но, строго говоря, это лишь одна сторона двуединого процесса и его можно признать закономерным лишь в том случае, если достаточно ярко представлена и другая сторона - интеграция научного знания. Отсюда вытекают такие задачи, как планирование и координация научной работы, постановка методологических проблем, подготовка обобщающих трудов и т. д.
Указанные процессы нашли определенное отражение и в организационных формах развития нашей исторической науки. Процесс дифференциации и отпочкования исторических институтов проходил в последние годы весьма интенсивно; были созданы Институт народов Азии, Институт Африки, Институт Латинской Америки. Это делает особенно настоятельным всемерное усиление внимания к интеграции исторических знаний. Роль интегрирующего центра (может быть, не всегда достаточно полно и эффективно) выполняет ныне Ин-


410
статут истории АН СССР. Поэтому при определении направлений дальнейшей работы Института особенно важно уделить большое внимание разработке методологических и историографических вопросов, узловых проблем всеобщей и отечественной истории, созданию обобщающих трудов.
* * *
Недавно состоявшийся XXIII съезд Коммунистической партии Советского Союза, подтвердив курс XX-XXII съездов КПСС, со всей остротой поставил вопрос о полном преодолении всех проявлений субъективизма, подчеркнул значение общественных наук в продвижении нашей страны к коммунизму. В Отчетном докладе ЦК партии выдвинуто требование «покончить с бытующим у части наших кадров представлением, будто общественные науки имеют лишь пропагандистское значение, призваны разъяснять и комментировать практику». В докладе указывается, что «развитие общественных наук и внедрение их рекомендаций в практику играют не менее важную роль, чем использование достижений естественных наук в сфере материального производства и развития духовной жизни народа».
Тем самым партия требует от общественных наук изучения действительности во всей полноте и конкретности, ибо эффективность рекомендаций находится в прямой зависимости от объективности и строгой научности предварительно проведенных исследований.
Нет сомнения, что историческая наука займет подобающее ей место в великой борьбе за торжество социализма и коммунизма.
Примечания
1 См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 37. С. 316.
2 Правда. 30 янв. 1966.
3 Доклады и стенограмму дискуссии см. в сб.: История и социология. М., 1964.
I См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 42. С. 290; см. также Т. 25. С. 222.
5 Там же. Т. 33. С. 110.
6 Там же. Т. 39. С. 139.
7 XXII съезд Коммунистической партии Советского Союза. Стенографический отчет. Т. III. М., 1962. С. 316.
8 См.: Комсомольская правда. 20 июня, 5 авг. 1965; Известия. 29 окт. 1965.
9 См.: Известия. 14 апр. 1965.
10 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 44. С. 205.
11 Там же. Т. 54. С. 446.
12 Правда. 12 февр.  1966.
13 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 1. С. 418.
14 Статья уже была в наборе, когда вышел в свет второй номер журнала «Вопросы истории», где статьей О. М. Гарушянца открыта дискуссия по данной проблеме.
15 См.: Нечкина М. Монография: ее место в науке и в издательских планах // Коммунист. 1965. № 9; см. также: Коммунист. 1966. № 2. С. 128.


НЕКОТОРЫЕ ИТОГИ НАУЧНОЙ СЕССИИ ПО ИСТОРИИ СОВЕТСКОЙ ДЕРЕВНИ
Годы, прошедшие между XX и XXII съездами Коммунистической партии, отмечены большим оживлением работы по исследованию истории советской деревни. Борьба против чуждого марксизму-ленинизму культа личности Сталина способствовала восстановлению во всей полноте учения о решающей роли народных масс в истории, поставила проблемы развития рабочего класса, крестьянства и интеллигенции, их жизни и созидательной деятельности в качестве важнейшей задачи историографии советского общества. Мероприятия ЦК КПСС по искоренению связанных с культом личности Сталина ошибок и по организации подъема сельского хозяйства позволили правильнее понять и оценить прошлое в развитии советской деревни и перспективы ее дальнейшего развития.
Восстановление ленинских норм в науке, творческое всенародное обсуждение основных вопросов теории и практики коммунистического строительства, оживление идеологической работы - все это подняло научный уровень изучения истории СССР эпохи социализма. Новый важный этап в исследовании проблем советского общества открылся после XXII съезда КПСС, принявшего грандиозную программу коммунистического строительства.
Глубокие перемены зримо проявились в разработке всех основных проблем истории советского общества, в том числе и в изучении истории аграрных отношений. За сравнительно короткий срок была создана значительная литература о социалистическом преобразовании и развитии советской деревни, поставлен ряд новых научных проблем. Назрела необходимость в широком обсуждении этих проблем, в проведении научной сессии специалистов.
Научная сессия по истории советского крестьянства и колхозного строительства в СССР состоялась 18-21 апреля 1961 г. в Москве. В ее работе приняли участие специалисты, работающие в научных учреждениях и вузах Москвы, столиц союзных и автономных республик, многих областных центров страны*.
В ходе работы сессии состоялся широкий обмен мнениями по таким важнейшим проблемам, как итоги и характер аграрных преобразований в первые годы Советской власти, сущность социально-экономических отношений в советской
На сессии был заслушано 27 докладов и сообщений. Из них 7 были подготовлены сотрудниками Института истории АН СССР, 6 - сотрудниками институтов экономики и этнографии АН СССР, Всесоюзного научно-исследовательского института экономики сельского хозяйства, Московского государственного университета и Главного архивного управления при Совете Министров СССР, 14 - сотрудниками научных учреждений и вузов союзных республик и различных областей РСФСР. В прениях выступили 65 человек (включая выступления с заключительным словом 16 докладчиков и председательствующего на сессии чл.  -корр. АН СССР М. П. Кима).


412
доколхозной деревне, сплошная коллективизация и ликвидация кулачества как класса, развитие колхозного строя на новом этапе.
Насколько плодотворна была четырехдневная дискуссия, покажут будущие исследования. Однако уже сейчас могут быть сформулированы некоторые выводы, представляющие общий интерес.
* * *
Отличительной чертой развития советской исторической науки после XX съезда КПСС явилось более творческое и более полное освоение ленинского теоретического наследия. Борьба за преодоление культа личности, за ликвидацию его последствий способствовала более глубокому уяснению ленинской концепции развития революции в деревне. Среди историков в последние годы были широко обсуждены проблемы сущности и особенностей первых аграрных преобразований, проведенных Советской властью. Одним из первых результатов обсуждения этой проблемы был отказ от односторонней, упрощенческой схемы «Краткого курса истории ВКП(б)», игнорировавшей указания В. И. Ленина о сложном сочетании социалистических и буржуазно-демократических задач, решенных Октябрьской революцией в деревне, об основных этапах и характере осуществленных ею аграрных преобразований. Дискуссия по этой проблеме на апрельской научной сессии развернулась в связи с докладом Ю. А. Полякова (Москва) «Социально-экономические итоги аграрных преобразований Октябрьской революции (1917-1920 гг.  )». Автор поставил перед собой задачу «выяснить изменения в соотношении классовых сил и в их расстановке в деревне к концу Гражданской войны, т. е. к тому времени, когда уже определились основные итоги революционных аграрных преобразований, когда деревня подошла к новому периоду социально-экономических сдвигов, происходивших уже на основе нэпа»*.
Анализируя статистические данные, относящиеся главным образом к Европейской России, Ю. А. Поляков показывает процесс осереднячивания крестьянства за счет сокращения и бедняцких, и кулацких слоев деревни как основной социальный итог аграрной революции. При этом он не ограничивается простым сопоставлением данных 1917 и 1919 гг. или 1917 и 1920 гг., а прослеживает динамику процесса осереднячивания на протяжении всего этого периода (хотя и не по всем группам крестьянского населения). Нельзя, однако, согласиться с решительным предпочтением Ю. А. Поляковым данных 1920 г. в сравнении с данными 1919 года. Правильно, конечно, что при подведении итогов аграрной революции данные 1919 г. «не отражают в полной мере происшедших изменений». Однако данные 1920 г. отражают уже не только результаты революционных преобразований, но и влияние военной разрухи. В частности, они значительно преуменьшают сокращение группы хозяйств безлошадных крестьян (в 1917 г. -
28,  7 	%, в 1919 г. - 25,  1 %, в 1920 г. -27,  7 %)**.
Здесь и ниже доклады и сообщения цитируются по «Материалам для обсуждения», выступления в прениях - по стенограмме.
«Экономическое расслоение крестьянства в 1917 и 1919 гг.  ». ЦСУ СССР. М., 1922. С. 18-19; «Групповые итоги сельскохозяйственной переписи 1920 г.  ». ЦСУ СССР. М.,


413
Не учитывает Ю. А. Поляков воздействия этого фактора и на другие слои крестьянского населения.
Различной была социальная сущность возрастания удельного веса хозяйств с одной рабочей лошадью, за счет передачи скота многолошадных хозяйств безлошадным или за счет общего сокращения поголовья скота под влиянием войны. Увеличение количества хозяйств, не имевших рабочего скота, составляет существенное отличие 1919-1920 гг. от 1918-1919 годов. К сожалению, именно при анализе развития этой группы сельского населения Ю. А. Поляков опускает данные 1919 г. и сравнивает 1917 г. только с 1920 годом.
Наибольший интерес участников научной сессии привлек вопрос об этапах аграрной революции. Это узловой вопрос истории деревни в период социалистической революции. В его решении Ю. А. Поляков исходит из указаний В. И. Ленина о взаимосвязи и последовательности решения Великой Октябрьской социалистической революцией буржуазно-демократических и социалистических задач в деревне, о «переломе», наступившем в деревне летом - осенью 1918 г. и разграничивающем два этапа аграрных преобразований*.
Особое внимание автор уделил особенностям аграрных преобразований, совершенных Великой Октябрьской социалистической революцией. Как отмечает Ю. А. Поляков, впервые в истории аграрные преобразования осуществлялись под руководством пролетариата, являлись «составной частью общей социалистической революции, проходившей в стране». Именно руководящая роль рабочего класса обеспечила «завершение антикрепостнической революции в интересах трудящегося крестьянства, а затем осуществление социалистической революции в деревне, подорвавшей позиции капитала, включившей мелкобуржуазную деревню в систему советского народного хозяйства». В докладе отмечается возникновение социалистического уклада в сельском хозяйстве как «чрезвычайно важное завоевание социализма».
Проблеме соотношения буржуазно-демократических и социалистических задач, решенных революцией в деревне, посвятил свое выступление на сессии С. М. Дубровский (Москва). Он показал, что в деревне накануне Октябрьской революции очень ярко проявились обе социальные войны: и борьба всего крестьянства против помещиков, за ликвидацию феодально-крепостнических пережитков, и борьба деревенской бедноты против кулачества, за социалистическое переустройство общества. Однако поскольку до октября 1917 г. в деревне демократические задачи не были решены, постольку преобладала первая социальная война. Она нашла свое завершение на той стадии общедемократической борьбы, которую прошла Октябрьская социалистическая революция в деревне сразу же после 25 октября 1917 года.
Заслуживает внимания тезис С. М. Дубровского, что первая социальная война - война за ликвидацию феодально-помещичьего гнета - полностью исчерпала себя лишь в Гражданской войне. «Что касается второй социальной войны, то она была завершена с проведением сплошной коллективизации и ликвидацией
1926. С. 174-251. Данные за 1920 г. взяты только по сопоставимой территории, т. е. по тем же 24 губерниям, которые обследовались и в 1919 году.
* См.: Ленин В. И. Соч. Т. 28. С. 121-123,  155, 275-281,  316,  450-451; Т. 29. С. 168,  180, 187.


414
кулачества как класса». Этот тезис, как нам представляется, нуждается в дополнении, а именно в указании на то, что борьба пролетарских и полупролетарских слоев сельского населения против кулачества с лета - осени 1918 г. становится преобладающей, основной линией классовой борьбы в деревне, что Гражданская война для деревни явилась сложнейшим соединением и переплетением обеих социальных войн.
На необходимость различать два этапа аграрной революции и характеризовать их в соответствии с ленинскими оценками указывали в своих выступлениях А. К. Касьян (Омск) и Е. И. Медведев (Куйбышев).
В ходе дискуссии была подвергнута критике некоторая односторонность трактовки Ю. А. Поляковым отдельных проблем истории аграрной революции. Особенно это относится к освещению проблем первого этапа аграрной революции, задачи которого в его докладе оказались сведенными только к ликвидации помещичьего землевладения. С. М. Дубровский, указывавший на это, отмечал, что в ряде районов страны, особенно на Востоке и Юго-Востоке, помещичьего землевладения не было или почти не было. Однако отсюда нельзя сделать вывод о том, что в Сибири, в Заволжье, на Дону и на Кубани не было остатков феодализма, что там Октябрьская революция не решала общедемократических задач.
К сожалению, Ю. А. Поляков обошел вопрос о конкретном соотношении буржуазно-демократических и социалистических преобразований на различных этапах революции. В связи с этим представляется справедливым замечание Г. В. Шарапова, И. Б. Берхина, Ю. С. Борисова (Москва) и других о том, что автору следовало бы показать место колхозного и совхозного строительства в социальных преобразованиях, осуществленных Советской властью в деревне до и после организации комбедов.
Особого внимания заслуживает постановка в докладе Ю. А. Полякова вопроса о «третьем этапе аграрной революции» - с весны 1919 г. до весны 1921 года. Как говорится в докладе, этот этап «характеризуется дальнейшей нивелировкой крестьянства, дальнейшим ослаблением социально-экономических позиций кулачества в условиях военного коммунизма, началом известной стабилизации крестьянского землепользования». Автор считает, что 1919-1920 гг. «характерны большим своеобразием в государственной экономической политике... Однако в области социально-экономического положения крестьянства эта политика гораздо более тесно связана с политикой 1918 г., чем с последующими годами нэпа». Таким образом, Ю. А. Поляков рассматривает третий этап как органическое продолжение, развитие и завершение аграрной революции в первую очередь и главным образом там, где она успела пройти уже два этапа, а отнюдь не осуществление аграрных преобразований в районах, где они не могли быть произведены в 1917-1918 годах.
Как известно, определение двух этапов аграрной революции дал В. И. Ленин. Первый из них по своему социальному содержанию - это этап в основном буржуазно-демократических преобразований, осуществленных Советской властью «походя и мимоходом»; второй - этап развертывания уже собственно социалистических преобразований. С этой точки зрения, для третьего этапа нет места. Недаром в характеристике его у Ю. А. Полякова преобладает определение «дальнейший». Однако уравнительные переделы земли среди крестьянских хозяйств продолжались и после перехода к нэпу.


415
Дальнейшее осереднячивание крестьянства происходило не только в период военного коммунизма, но и в период нэпа. В этом смысле и тот, и другой периоды являются продолжением аграрной революции, хотя каждый из них имеет существенные, только ему присущие специфические черты. Нельзя полностью согласиться с Ю. А. Поляковым, что социальные сдвиги в деревне в 1919-1920 гг. «происходили в том же направлении, что и в 1918 г., продолжая и развивая определившуюся тогда тенденцию».
При анализе процесса в целом Ю. А. Поляков, как указывалось выше, опустил данные о количестве бедняцких хозяйств за 1919 год. Между тем именно динамика этой группы крестьянских хозяйств показывает, что развитие деревни в условиях военного коммунизма не было простым продолжением предшествующего периода. Если осереднячивание деревни в 1917-1918 гг. шло за счет сокращения и бедноты, и зажиточных слоев деревни, то в 1919-1920 гг. оно шло уже главным образом за счет сокращения зажиточных слоев при некотором росте бедняцких слоев, вызванном военной разрухой. Этот процесс настолько существенно отличает эпоху военного коммунизма от эпохи аграрной революции, что объединять их вместе не представляется возможным. Различие здесь не меньшее, чем, например, различие между этим процессом и процессом осеред- нячивания в годы нэпа, когда сокращались бедняцкие слои населения (как и в ходе аграрной революции) при некотором росте группы зажиточных крестьян*.
Переходя к вопросу о преемственности государственной политики в деревне за три указанных периода, следует отметить, что это была советская политика, и, конечно, на каждом из этих периодов развития она сохраняла определенные единые черты, особенно такие, как поддержка бедняцко-середняцких хозяйств, антикулацкая направленность, содействие социалистическим формам хозяйства. Однако конкретные формы и методы осуществления этой политики менялись в зависимости от конкретно-исторических условий. И с этой точки зрения утверждение, что политика военного коммунизма «гораздо более тесно связана с политикой 1918 г., чем с последующими годами нэпа», ничего не дает, поскольку политика нэпа - и это общеизвестно - еще более тесно связана с политикой 1918 г., чем политика военного коммунизма.
Пытаясь доказать аналогию в развитии всех социальных групп деревни за 1918— 1919 и 1919-1920 гг., докладчик опирается на примеры, которые не всегда убедительны. Неудачна, в частности, ссылка автора на Пермскую губернию, где за 1919-1920 гг. действительно очень заметно сократилось число бедняцких хозяйств. Однако известно, что эта губерния с лета 1918 г. стала прифронтовой, в декабре 1918 г. она была захвачена колчаковцами и освобождена только весной 1919 года. Ясно, что этот пример ничего не говорит в пользу выделения третьего этапа. Отдельные примеры не могут служить убедительным аргументом. Из 24 губерний, по которым имеются сопоставимые данные за 1917,  1919 и 1920 гг., в 19 удельный вес безлошадных хозяйств за 1917-1919 гг. уменьшился, а в 5 увеличился; за 1919-1920 гг. в 9 уменьшился, а в 15 увеличился (см.: Экономическое расслоение крестьянства в 1917 и 1919 гг. С. 18-19; Групповые итоги сельскохозяйственной переписи 1920 г. С. 174-251). Наконец, нужно учесть, что данные за 1917 и 1919 гг. сгруппированы в зависимости от наличия в хозяйстве лошади, а данные за 1920 г. - по такому признаку, как наличие рабочего скота в целом. При сопоставлении этих данных несколько приуменьшается рост низшей группы за 1919-1920 гг. и соответственно преувеличивается рост средних групп крестьянских хозяйств.


416
Ю. А. Поляков правильно подметил наступательный характер мероприятий Советского государства по отношению к кулачеству в 1919-1920 гг., свойственный и второму этапу аграрной революции. Однако этого наблюдения недостаточно, чтобы сделать общее заключение о характере государственной политики в деревне.
Для действительного выяснения развития советской аграрной политики необходим анализ основных законодательных актов по вопросу о земле. В период аграрной революции основные принципы этой политики были определены в декретах «О земле» от 26 октября 1917 г. и «О социализации земли» от 18 февраля 1918 г., в период военного коммунизма - в «Положении о социалистическом землеустройстве и о мерах перехода к социалистическому земледелию» от 14 февраля 1919 г., в период нэпа - в «Законе о трудовом землепользовании» от 22 мая 1922 г. и «Земельном кодексе РСФСР», введенном в действие 30 октября 1922 года. Простое сопоставление этих документов показывает, что в них, как и в общей экономической политике Советского государства, переход к нэпу рассматривался как отмена политики военного коммунизма, продолжение и развитие политики, разработанной и осуществлявшейся партией в 1918 году.
Характерная для периода военного коммунизма попытка штурмом сокрушить капитализм и способом «самым сокращенным, быстрым, непосредственным перейти к социалистическим основам производства и распределения»* отчетливо проявилась (если говорить о деревне) не только в продразверстке, но и в земельной политике, основы которой были сформулированы в «Положении о социалистическом землеустройстве». Ни один другой законодательный документ Советского государства до перехода к политике коллективизации сельского хозяйства не ставил в качестве ближайшей, непосредственной и в то же время общей задачи в деревне «переход от единоличных форм землепользования к товарищеским», ни один из них не делал из признания преимуществ социалистических форм хозяйства вывода о том, что «на все виды единоличного землепользования следует смотреть как на проходящие и отживающие», и не закрывал возможности для их дальнейшего расширения**.
Если бы осуществление этого закона действительно привело к массовому переходу крестьян «от единоличных форм землепользования к товарищеским», то можно было бы говорить о полном завершении социалистического этапа революции в деревне. Однако крестьянство в массе своей не было еще готово к этому переходу. Потребовалось целое десятилетие, чтобы созрели необходимые условия для завершающего этапа социалистической революции в деревне. Переход к нэпу сопровождался частичным «отступлением» и в земельной политике. Законодательные акты о земле 1921-1922 гг. имеют много общего с соответствующими законами 1917-1918 годов. И те и другие, в отличие от «Положения о социалистическом землеустройстве», исходят из неизбежности сохранения на длительный период единоличного землепользования и, создавая определенные преимущества для социалистических форм хозяйства, подчеркивают в то же время свободу выбора форм землепользования, закрепляют уравнительный
* Ленин В. И. Соч. Т. 33. С. 69.
См.: Сборник документов по земельному законодательству СССР и РСФСР: 1917— 1954. М., 1954. С. 40,  41.


417
принцип распределения земли как все еще наиболее приемлемый для большей части трудящихся масс единоличного крестьянства, содержат ряд норм, допускающих и стимулирующих передачу новых земельных массивов в единоличное пользование*. Эта политика исходила из ленинского положения о том, что для перехода к социализму необходима «не штурмовая атака, а очень тяжелая, трудная и неприятная задача длительной осады...  »**
Таким образом, и социально-экономическое положение крестьянства, и экономическая политика Советского государства в деревне в 1919-1920 гг. носят особые черты, резко отличающие этот период как от предыдущего, так и от последующего времени.
Разумеется, это не значит, что хронологические рамки первых аграрных преобразований Советской власти являлись для всех районов одними и теми же, поскольку в 1918 г. преобразования были осуществлены на практике лишь в Центральной России и в Поволжье. Во всех других районах страны аграрные преобразования были завершены после освобождения этих районов от сил контрреволюции (в 1919-1920 гг.  ) и захватили не только период военного коммунизма, но и первые годы нэпа. В Сибири, например, как указывал А. К. Касьян в своем докладе на сессии, первые аграрные преобразования осуществлялись в 1919-1921 годах. Они сразу же особенно ярко выявили свою антикулацкую направленность. Здесь ввиду отсутствия помещичьего землевладения не было особого этапа ликвидации феодально-крепостнических пережитков. И буржуазно-демократические, и социалистические задачи решались одновременно. В то же время здесь не возникла необходимость в широкой организации комитетов бедноты.
Иное дело - Азербайджан. В выступлении А. Д. Рагимова (Баку) было показано, что аграрные преобразования, начавшиеся здесь в мае 1920 г. и отличавшиеся рядом особенностей, прошли тем не менее те же два этапа, что и в центральных районах России. Основным содержанием первого этапа (май - октябрь 1920 г.  ) была конфискация земель ханов, беков, помещиков, монастырей, церквей и мечетей со всем живым и мертвым инвентарем. Конфискованные земли были переданы трудовому крестьянству на началах уравнительного пользования. На втором этапе (с октября 1920 г. до начала 1921 г.  ) и здесь развернулся поход крестьянской бедноты против кулачества, и здесь были созданы комитеты бедноты, которые завершили ликвидацию помещичьего землевладения, нанесли удар по капиталистическим элементам и обеспечили перераспределение земли в интересах бедняцко-середняцких масс.
Даже эти два примера убедительно показывают, что осуществление аграрных преобразований в районах, где эти преобразования не были проведены в 1917-1918 гг., не составляет третьего этапа аграрной революции, который и логически, и исторически продолжал бы и завершал сделанное на первых двух. В границах этих районов аграрные преобразования начинались заново, решали те же задачи, подчас проходя те же два указанных В. И. Лениным этапа. Хронологические рамки аграрной революции для страны в целом расширяются не за
* См. там же. С. 11-12,  23-31,  140-144, 156-179.
** Ленин В. И. Соч. Т. 33. С. 70.


418
счет этапа «дальнейшего» развития процессов, совершившихся накануне, а за счет территории, на которой развертывалась эта революция.
Дискуссия показала необходимость всестороннего исследования социально- экономических и политических процессов в деревне в 1917-1920 гг., а также особенностей аграрных преобразований в районах, где они были осуществлены после изгнания белогвардейцев и иностранных оккупантов. Все более остро перед историками ставится задача изучения развития деревни в эпоху военного коммунизма. Ликвидация этого пробела является одним из условий правильного понимания и аграрной революции, и перехода к новой экономической политике, ее значения для развития деревни*.
* * *
Большое место в работе научной сессии заняло обсуждение характера социально-экономических отношений в советской деревне и их развития до коллективизации сельского хозяйства. Начавшаяся за последние годы работа по исследованию социально-экономического развития деревни очень скоро выявила ряд сложных и спорных вопросов. В числе их следует назвать прежде всего вопрос об оценке производственных отношений в доколхозной деревне, в особенности производственных отношений середняцкого хозяйства, его социального облика.
В исторической литературе ранее господствовала оценка производственных отношений крестьянства накануне коллективизации как отношений капиталистических. Такая оценка исходила от Сталина и была высказана со свойственной ему односторонностью и категоричностью**. Недостаточность этого определения стала очевидной очень скоро. В обобщающих трудах по политэкономии, философии и истории СССР оно стало уточняться и дополняться уже в 1954— 1957 гг.: наряду с наличием капиталистических производственных отношений стало отмечаться наличие мелкобуржуазных отношений, или отношений мелких товаропроизводителей.
На научной сессии вопрос о социальном облике различных групп сельского населения и характере их производственных отношений привлек значительное внимание. В докладах на сессии проблема социально-экономических отношений советского крестьянства в доколхозный период рассматривалась как в це¬
Мы не останавливаемся специально на обсуждении вопроса об оценке уравнительного землепользования. Вопрос этот можно считать решенным. В свое время была подвергнута справедливой критике необоснованная попытка представить систему уравнительного землепользования как систему, соответствовавшую требованиям большевистской аграрной программы и подготовившую условия для социалистического строительства в деревне. Краткая полемика на сессии показала правильность оценки уравнительного передела как революционного способа передачи конфискованных у помещиков земель единоличному крестьянству. Все также согласились с тем, что уравнительное землепользование изжило себя не в 1919 г., а только с возникновением массового колхозного движения в 1929 г., хотя, разумеется, наиболее передовые представители крестьянства - те. кто явился зачинателем колхозного строительства,  - уже в годы революции отчетливо видели и сознательно критиковали коренные недостатки этой системы землепользования.
См.: Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР. М., 1952. С. 62.


419
лом, так и на материалах отдельных районов*. В докладе автора этих строк и в других выступлениях по этой проблеме социальный строй советской доколхозной деревни был охарактеризован как сложное сочетание различных по своему существу отношений - капиталистических и мелкобуржуазных, социалистических и переходных к социалистическим.
Принципиально важно и в то же время наиболее сложно выяснить степень распространения различных социальных отношений в деревне на разных этапах ее истории, выявить их удельный вес. Легко обнаруживаются социалистические производственные отношения, развивавшиеся в колхозах и совхозах. Ни у кого не вызывает сомнений также то, что производственные отношения между кулаками и занятыми в частном секторе батраками (сельский пролетариат) и бедняками (сельский полупролетариат) являются капиталистическими. Однако в капиталистические отношения втягивались в той или иной мере и отдельные слои середняков. При этом последние выступали не только в роли эксплуатируемых, но и в роли эксплуататоров, а весьма нередко в роли тех и других одновременно. Поэтому невозможно сферу капиталистических отношений ограничить лишь кулацкими (эксплуатирующими) и батрацко-бедняцкими (эксплуатируемыми) слоями. Необходим анализ конкретных отношений, складывавшихся и развивавшихся в деревне.
Из капиталистических отношений в области сельскохозяйственного производства того времени особенно отчетливо выражены отношения найма - сдачи внаем средств производства, земельная аренда и эксплуатация наемного труда. Анализ социального состава участников этих отношений показывает, что определяющую роль последние играли в хозяйственной деятельности полярных групп крестьянства - бедняцко-батрацкой и зажиточно-кулацкой. Основное ядро середняцких хозяйств вступало в подобные отношения реже. Тем не менее проходить мимо этих отношений середняцких слоев деревни нельзя. В них также находила свое выражение буржуазная сущность мелкого товарного хозяйства, как и в производстве продуктов на рынок. Ограниченность же этих отношений середняцкого хозяйства свидетельствует только о том, что перед нами мелкобуржуазное хозяйство.
Во время обсуждения указанной проблемы на сессии полемику вызвала сама по себе попытка определения сферы капиталистических отношений. В. Н. Яков- цевский (Москва) считает, что такая попытка ведет будто бы к «складыванию» нанимающих средства производства со сдающими их внаем, арендующих землю со сдающими ее в аренду, нанимающих рабочую силу и работающих по найму, т. е. бедняков с кулаками. Однако для подобных выводов нет никаких основа¬
* Данилов В. П. (Москва). О характере социально-экономических отношений советского крестьянства до коллективизации сельского хозяйства; Касьян А. К (Омск). Сибирская деревня в 1926-1929 гг.; Давыдов В. Н. (Сыктывкар). Социально-экономические отношения в Коми деревне накануне коллективизации; Дахшлейгер Г. Ф. (Алма-Ата). К характеристике социально-экономических отношений в казахском ауле (1921 — 1928 гг.  ); Шерстобитов В. П. (Фрунзе). Социально-экономические отношения в ауле, кишлаке и деревне Киргизии до коллективизации сельского хозяйства; Аминова Р. X. (Ташкент). Аграрная политика Советской власти в Узбекистане (1917-1927 гг.  ); Степи- чев И. С. (Иркутск). Некоторые вопросы истории классовой борьбы в период подготовки и начала сплошной коллективизации (по материалам Восточной Сибири).


420
ний. Как отмечали в своих выступлениях А. К. Касьян (Омск), Ю. С. Борисов и другие, анализируемые отношения являются двусторонними, и поэтому ограничить их сферу только одной эксплуатирующей стороной нельзя. В сферу буржуазных отношений втянут и кулак, и эксплуатируемый им бедняк, ибо это отношения эксплуатации человека человеком.
Возражения В. Н. Яковцевского имели бы основания, если бы выяснение масштабов распространенности буржуазных отношений вело к затушевыванию классового различия между бедняками и кулаками, к вычислению и использованию «средних» цифр, снимало вопрос об антагонистических, эксплуататорских отношениях в деревне. На деле же выяснение этого вопроса производится с целью определения удельного веса хозяйств, которые были непосредственно втянуты в отношения капиталистической эксплуатации человека человеком. Решение этой задачи тем более важно, что в осереднячившейся деревне значительная часть населения в такие отношения систематически не вступала.
Более существенное значение имела дискуссия о характере производственных отношений середняцких слоев деревни. В докладе, сделанном на сессии, отмечалась двойственность положения крестьянина-единоличника в условиях товарного производства: с одной стороны, это трудящийся, с другой - частный собственник, производящий продукты на рынок. При оценке классового облика крестьянина, его производственных отношений необходимо иметь в виду обе стороны, оба свойства его «души». Поскольку мелкое самостоятельное хозяйство непосредственного производителя ведется без эксплуатации наемного труда, постольку его производственные отношения нельзя отождествлять с производственными отношениями крупного капиталистического хозяйства. Однако на этом основании нельзя считать мелкотоварное хозяйство небуржуазным. Определяющую роль в данном случае играет, во-первых, то обстоятельство, что собственность на средства производства крестьянского хозяйства является одним из видов частной собственности, а во-вторых, подчинение такого хозяйства законам рынка. Отсюда можно сделать вывод, что производственные отношения мелких крестьянских хозяйств в условиях товарного производства относятся к системе буржуазных отношений и составляют одну из разновидностей последних. Точнее определить их можно было бы как мелкобуржуазные.
Ю. С. Борисов, поддерживая в целом основные положения доклада, в частности определение производственных отношений крестьянина-середняка как мелкобуржуазных, выступил, однако, против того, чтобы считать их разновидностью буржуазных отношений. Он утверждал, что мелкого товаропроизводителя нельзя относить к буржуазным классам, поскольку «частная собственность крестьянина-середняка на средства производства создана его личным трудом, в то время как собственность кулака на средства производства создана посредством эксплуатации чужого труда».
Разумеется, середняка нельзя отождествлять ни с кулаком, ни с рабочим, нельзя упускать ни одну из сторон, характеризующих его социальное положение. Однако среди многих признаков того или иного явления выделить определяющий - это не значит допустить односторонность, как утверждал Ю. С. Борисов. Сам Ю. С. Борисов не сделал попытки показать главную, определяющую черту в классовом облике крестьянина-середняка.
Известно, что В. И. Ленин, подчеркивая как главные, характеризующие социальный тип крестьянина черты - наличие частной собственности и произ¬


421
водство на рынок, в то же время отмечал, что крестьянин является трудящимся. В. И. Ленин относил «трудового земледельца» к буржуазным слоям*, но одновременно выдвигал и пропагандировал лозунг союза рабочего класса и крестьянства в революционном движении.
Великая Октябрьская социалистическая революция коренным образом изменила положение рабочего класса и трудового крестьянства. Однако крестьянство оставалось еще классом единоличников, мелких товаропроизводителей. Сущность частнособственнического мелкотоварного хозяйства коренным образом не изменилась: из буржуазного оно не превратилось в небуржуазное. Признание социальных отношений мелкого товаропроизводителя одной из разновидностей буржуазных отношений вовсе не означает ни отождествления их с капиталистическими, ни отрицания существенных изменений, которые внесла пролетарская революция в положение крестьянства.
На сессии было уделено большое внимание выяснению принципиального различия социального развития единоличного крестьянства в условиях советского строя и в условиях дореволюционного времени. Речь шла прежде всего о процессе осереднячивания деревни, о его масштабах и особенностях в стране в целом и в различных районах - в Сибири и Коми АССР, в Казахстане и Киргизии, в Азербайджане и Узбекистане. Как известно, отмечая основные социальные изменения в деревне после революции - осереднячивание крестьянства и особенно ослабление позиций кулачества, В. И. Ленин подчеркивал, что эти сдвиги наблюдались «в России больше, чем на Украине, в Сибири меньше»**. На сессии был поставлен вопрос о социально-экономических к политических причинах этих порайонных различий, указаны основные хронологические грани процесса осереднячивания в Сибири и в республиках Средней Азии. На большей части территории страны этот процесс прослеживается чрезвычайно отчетливо. Очевидно, могли быть и отступления от общей тенденции. В. П. Шерстобитов пишет, что «в южных и кочевых районах Северной Киргизии вплоть до конца 20-х годов шел процесс дифференциации в дехканской среде (в отличие от центра и оседлых районов Северной Киргизии, где происходило осереднячивание деревни)»***.
На наш взгляд, большое значение имеет выяснение источников осереднячивания деревни после аграрной революции, когда перераспределение имевшихся в сельском хозяйстве средств производства было завершено, когда восстановилось товарное производство и обращение, когда, следовательно, стихийное развитие мелкого частнособственнического хозяйства вело к социальному расслоению деревни. Источником процесса, противодействовавшего углублению классовой дифференциации крестьянства, как указывалось в докладах на сессии, было коренное изменение общественных условий в стране в результате установления диктатуры пролетариата. Анализ воздействия кооперации, кредита, снабжения орудиями производства, контрактации, налоговой политики, земельного
* См.: Ленин В. И. Соч. Т. 6. С. 235; Т. 15. С. 108; Т. 17. С. 76; Т. 18. С. 21-22; Т. 29. С. 156; Т. 32. С. 227 и др.
** Ленин В. И. Соч. Т. 32. С. 193.
Этот вывод сделан, однако, на весьма небольшом фактическом материале и нуждается в проверке.


422
и трудового права на хозяйственное развитие деревни конкретно показывает, как Советское государство воздействовало на процесс расслоения деревни, вытесняло кулачество, поддерживало середняка, содействовало подъему бедноты до середняцкого уровня, помогало трудящемуся крестьянину продержаться в своем мелком хозяйстве до тех пор, пока опыт не убедил его в необходимости перехода к социалистическим формам хозяйства.
В связи с этим на сессии обсуждался вопрос о системе перехода производственных отношений в деревне к социалистическим. Такими отношениями являлись отношения, складывавшиеся между бедняцко-середняцкими единоличными хозяйствами и социалистической промышленностью в области товарообмена (снабжение деревни средствами производства и промышленными товарами, кредитование, заготовки сельскохозяйственных продуктов через кооперацию и государственные организации). Наиболее отчетливо переходные отношения сложились в простейших производительных кооперативах - машинных, мелиоративных, посевных и т. п. товариществах. Переходные отношения заменяли на известный период буржуазные отношения, ограничивавшиеся и вытеснявшиеся благодаря всей политике Советского государства, и явились весьма существенной предпосылкой для торжества социалистических производственных отношений.
Особый интерес представляют доклады о социальной эволюции сельского населения в таких районах, как Казахстан и Киргизия, где преобладали феодально-патриархальные отношения, или Узбекистан, где эти отношения были очень значительны. Анализируя социально-экономические отношения внутри казахского аула накануне аграрных реформ, Г. Ф. Дахшлейгер (Алма- Ата) показал весьма своеобразное переплетение патриархально-феодальных и капиталистических отношений и форм эксплуатации у казахов. Однако на первых порах в кочевом и полукочевом ауле преобладали докапиталистические отношения, в сущности, отношения феодальные, но прикрытые и запутанные патриархально-родовыми пережитками. Прослеживая экономическое развитие казахского аула в 20-х годах, автор приходит к выводу, что его основной тенденцией было превращение натурального хозяйства в мелкотоварное.
Снижение удельного веса патриархального уклада и возрастание мелкотоварного отмечается и в докладе В. П. Шерстобитова (г. Фрунзе). К сожалению, в докладе не указывается, насколько далеко зашел процесс разложения докапиталистических форм. Вопрос о соотношении феодально-патриархальных элементов и элементов буржуазных в киргизском ауле автор не решает, что сказалось на обосновании его позиции в дискуссии о характере аграрной реформы 1927-1928 годов.
Ряд положений, выдвинутых В. П. Шерстобитовым, вызвал серьезные возражения участников сессии. Прежде всего это относится к характеристике земельного строя кочевого киргизского населения как свободного от феодальных институтов общинного землепользования на том основании, что помещичьего землевладения в таком виде, как в центральных районах России, в Средней Азии не было. На самом деле, как отмечалось выступавшими в прениях Ю. А. Николаевым (Душанбе), А. Ю. Ибрагимовой (Ташкент) и другими, земельный строй Средней Азии характеризовался наличием различных феодальных институтов, а их ликвидация была одной из основных задач советской аграрной политики. Интересен в этом отношении доклад Р. X. Аминовой (Ташкент), которая показа¬


423
ла, что даже в Узбекистане, где товарное производство было весьма развитым и где еще до революции быстро росли капиталистические отношения, «феодальные и полуфеодальные формы эксплуатации доминировали над капиталистическими», и Советское государство должно было в 1925 г. принять специальные меры в целях фактического осуществления национализации земли и ликвидации байского, т. е. по преимуществу феодального землевладения.
Отсутствие классических форм феодального землевладения отнюдь не говорит об отсутствии феодальных отношений у скотоводов-кочевников или о том, что в ходе аграрных преобразований у них не должны были решаться буржуазно-демократические задачи. Практическое пользование общинной землей находилось в прямом соответствии с количеством имевшегося у «общинника» скота. Скот же был в очень большой мере сконцентрирован у баев в качестве их собственности. И сам В. П. Шерстобитов в другой связи пишет об «огромных земельных владениях» киргизских манапов и баев, лишь маскируемых общинной формой землепользования.
Большие сомнения вызывает освещение В. П. Шерстобитовым вопроса о наемном труде. Создается впечатление, что буржуазное расслоение сельского населения в Киргизии было более глубоким, чем даже в центральных районах страны. Автор утверждает, что «в отличие от РСФСР, в Киргизии был распространен долгосрочный наем батраков; по найму и по стажу работы батраков Киргизия превосходила РСФСР; следовательно, батрацкие кадры в Киргизии были более постоянными, чем в центре... Работа по найму для подавляющего большинства батраков Киргизии и их семей являлась главным источником существования, в то время как в РСФСР для большей доли их - дополнительным источником дохода». Как явствует из дальнейшего изложения, в число батраков Киргизии оказались зачисленными чайрикеры: «...  наиболее широкое распространение наемный труд получил в районах оседло-хлопководческого хозяйства Южной Киргизии (преимущественно в форме издольной аренды хозяйской земли, семян и инвентаря с приложением к земле труда чайрикера - издольщика)».
В центральных районах России арендатор-издольщик не зачислялся в число сроковых рабочих, т. е. батраков, и следовательно, сравниваемые В. П. Шерстобитовым явления несопоставимы по своему количественному выражению. Но главное все же заключается в другом: батрак в центральных районах страны - это капиталистически эксплуатируемый наемный работник, а чайрикер в Средней Азии - это крестьянин, эксплуатируемый полуфеодальными методами. Перед нами, таким образом, явления, различные по своей социальной сущности.
Выяснение социального облика основных групп населения в ауле, кишлаке и аиле - важное условие правильного решения вопроса о характере аграрных преобразований в Средней Азии и Казахстане, осуществленных во второй половине 20-х годов.
Большие споры развернулись на сессии вокруг проблемы о характере земельно-водных реформ 1925-1929 гг. на Советском Востоке. Здесь столкнулись с самого начала две точки зрения. В докладе В. П. Шерстобитова отстаивалась оценка аграрных реформ 20-х годов как последовательно социалистических, в докладах Г. Ф. Дахшлейгера и Р. X. Аминовой содержалась аргументация в пользу оценки их как буржуазно-демократических или революционно- демократических.
В. П. Шерстобитов исходит из рассмотренного выше положения об отсутствии феодального землевладения на территории, где проводились аграрные


424
реформы. «В Киргизии поэтому, - пишет он, - совершенно не стояла задача (после Октябрьской революции) ликвидации феодальных земельных институтов. Решая задачи аграрных преобразований в Киргизии, Советской власти не пришлось здесь в отличие от центра доводить до конца буржуазную революцию, все эти преобразования с самого начала имели сугубо социалистическую направленность и носили социалистический характер».
Прямым противоречием процитированному здесь является высказывание автора о «большей крепости и живучести патриархально-феодальных отношений» в послереволюционной Киргизии, о том, что «общинное землепользование в киргизской среде при огромном влиянии манапов и баев надежно маскировало их фактически огромные земельные владения», что в Киргизии сохранялось «в течение многих лет дореволюционное землепользование потому, что Советская власть в отношении ранее отсталых народов проявляла осторожность, дожидаясь развития внутренних процессов в самом дехканстве». Все это правильно, и все это убедительно опровергает тезис о том, что перед Киргизией буржуазно-демократические задачи «вовсе не стояли и стоять не могли».
Земельно-водная реформа в Северной Киргизии, осуществленная в 1921— 1922 гг., подчеркивает автор, - «мера сугубо социалистическая».
Однако, как говорится в докладе, «ее главной целью являлось уравнение фактического землепользования... русского и киргизского населения, ликвидация последствий насильственных земельных захватов царизма»; «реформа носила антиколонизаторский характер» и «затронула землепользование киргизского населения... лишь в части байских земель, обособившихся от общинных и использовавшихся под торгово-капиталистическое земледелие». Следовательно, добавим уже от себя, реформа не затронула байские земельные владения, маскировавшиеся общинным землепользованием. Больше того, основная часть конфискованных у русских колонизаторов земель была передана кочевому и полукочевому населению, значит, фактически использовалась также и манатами, и баями.
В. П. Шерстобитов считает, что наделение в результате внутриселенного землеустройства «всех без исключения русских хозяйств и особенно... кулацких» хозяйств землей, «исходя из трудовой нормы», «еще ярче подчеркивает социалистическую направленность» этой реформы. Почему? До сих пор в советской историографии подобное мероприятие (например, уравнительное перераспределение земель по «трудовой норме» весной 1918 г.  ) оценивалось как буржуазно-демократическое. К этому остается добавить замечание докладчика, что «в оседлых киргизских районах внутриселенное землеустройство почти не проводилось (а следовательно, и «трудовая норма» не применялась по отношению к баям. - В.  Д.  ), не говоря уже о кочевых, где земельный строй был оставлен в неприкосновенности до самой коллективизации».
Реформа 1927-1928 гг. в Южной Киргизии, как отмечается в докладе, сопровождалась «необычайно ярким процессом осереднячивания дехканства». В результате сокращения землепользования «зажиточных групп» была подорвана «экономическая основа их политического влияния», резко ограничились «возможности капиталистической эксплуатации трудящихся». Заканчивая изложение вопроса, автор указывает, что «класс феодалов-скотоводов в Киргизии до конца ликвидирован не был, так как экспроприация коснулась только неболь-


425
шой части наиболее крупных манапов. Коллективизация развернулась при наличии остатков класса феодалов...  »
Для решения вопроса о характере аграрных реформ 1925-1928 гг. важное значение, как показывает доклад Г. Ф. Дахшлейгера, имеет анализ основных партийных и советских документов, определивших задачи и методы осуществления этих реформ. Эти документы показывают, что уравнительный передел сенокосных и пахотных угодий и конфискация хозяйств крупных баев-полуфеодалов «имели своей целью уничтожение остатков патриархально-феодальных отношений в ауле, т. е. прежде всего имели антифеодальную направленность».
Фактический материал убедительно свидетельствует о том, что основным содержанием реформ было не обобществление, а перераспределение средств производства, повлекшее за собой осереднячивание аула, рост мелкотоварного производства. После реформ начинается более широкое распространение буржуазных отношений (аренда земли, наем - сдача живого и мертвого инвентаря, наемный труд), заменивших прикрытые и запутанные патриархально-родовыми традициями феодальные отношения.
Основной социальный итог аграрных преобразований 1926-1928 гг. в Казахстане, как показал Г. Ф. Дахшлейгер и выступивший в прениях А. Б. Турсунбаев (Алма-Ата), состоял в превращении значительных масс бедняцких и середняцких хозяйств, находившихся в зависимости от баев и эксплуатировавшихся в большинстве патриархально-феодальными методами, в хозяйства мелких товаропроизводителей. Отсюда и следует вывод о «буржуазно-демократическом или революционно-демократическом» характере названных преобразований.
По своим основным задачам и объективным последствиям социально- экономические реформы 1925-1928 гг. в казахском ауле при всем их своеобразии не вышли за рамки проведенного в 1918 г. в русской деревне уравнительного передела земли. Больше того, они еще не позволили полностью очистить казахский аул от феодально-патриархальных элементов и форм эксплуатации. Окончательно эта задача была решена уже в ходе социалистического преобразования сельского хозяйства.
К подобным же выводам приходит в своем докладе Р. X. Аминова и другие участники сессии, которые в своих выступлениях подчеркивали, что эти преобразования, поскольку они проводились в условиях начинавшейся социалистической реконструкции народного хозяйства, вышли за рамки решения чисто буржуазно-демократических задач, подготовив условия для социалистических преобразований. Однако их прямым результатом было установление не социалистических, а мелкобуржуазных форм производства, капиталистические элементы были затронуты ими лишь частично, основной удар они нанесли по патриархально-феодальному укладу.
Дискуссии по этой проблеме посвятил значительную часть своего заключительного слова на сессии председатель Научного совета чл.  -корр. АН СССР М. П. Ким. Он подчеркнул прежде всего антифеодальную направленность аграрных реформ в Средней Азии и Казахстане. Их назначение состояло в том, чтобы «убрать с дороги феодальные аграрные отношения». Эти реформы должны были «разрешить нерешенные или решенные не до конца вопросы буржуазно-демократической революции ».
М. П. Ким также подчеркнул важность для оценки социальных преобразований их объективных результатов. «Важно не только то, что отрицается, но и


426
то, что утверждается», - говорил он. Он соглашается с тем, что в итоге аграрных реформ 20-х годов в Средней Азии и Казахстане «вместо ликвидированного феодального хозяйства приобретает массовое распространение мелкотоварное хозяйство». Однако, по мнению М. П. Кима, отсюда нельзя делать вывод о том, что и характер преобразований был буржуазно-демократическим, поскольку они осуществлялись в условиях диктатуры пролетариата «в ходе социалистических преобразований во всех областях жизни», поскольку «эти антифеодальные мероприятия непосредственно переплетались с уже чисто пролетарскими мероприятиями».
Аграрные реформы 1926-1928 гг. в Средней Азии и Казахстане, отмечал М. П. Ким, нельзя рассматривать «без политики Советов, без изгнания баев из кишлаков и аулов, без советизации аулов и кишлаков, без связи с наделением бедноты и батрачества землей, без создания кооперативов и колхозов, т. е. без связи с рядом задач, которые были в основном задачами социалистическими». Это мероприятие «исторически должно было быть проведено в период буржуазно-демократической революции», однако его проводило Советское государство в условиях осуществления социалистических преобразований, проводило его «по-советски, по-социалистически». Поэтому оно являлось «по своему характеру и назначению социалистическим».
Подводя итог изложенному, следует отметить значительное сближение взглядов обеих спорящих сторон. Выявилось единство в решении ряда важнейших вопросов, расхождение остается лишь в конечной оценке преобразований, которая делается из общих посылок. Суть ее сводится к тому, что считать определяющим: объективные итоги преобразований или метод их осуществления? Теперь, очевидно, задача состоит уже не в дискуссиях, поскольку точки зрения обеих сторон, сложившиеся на данном уровне научных знаний, как и их аргументация, выявлены полностью, а в создании конкретно-исторических трудов, которые послужили бы основой для решения проблемы в целом.
* * *
В ином направлении шло обсуждение на научной сессии основных проблем истории социалистического преобразования сельского хозяйства. На протяжении последних десяти-двенадцати лет эти проблемы занимали одно из центральных мест в историографии советского общества. Создана значительная литература по истории подготовки и проведения сплошной коллективизации сельского хозяйства. Поэтому проблемы сплошной коллективизации сельского хозяйства обсуждались на сессии прежде всего по линии подведения итогов проделанной ранее работы. Этому способствовала и постановка на сессии доклада М. Л. Богденко и И. Е. Зеленина (Москва) «Основные проблемы истории коллективизации сельского хозяйства в современной советской исторической литературе».
Обстоятельный обзор литературы в докладе и в выступлениях специалистов из союзных и автономных республик, из различных краев и областей нашей страны позволил составить представление о положении в этой отрасли историографии. Обсуждение показало, что в изучении социалистического преобразования сельского хозяйства наряду с известными достижениями еще немало слабоизученных или даже совсем не изученных вопросов. В исследованиях о


427
сельскохозяйственной кооперации не показываются органические изменения в положении крестьянина, подготавливавшие его переход на путь коллективизации. Слабо изучено развитие совхозов и колхозов с точки зрения их внутренней организации. По этим проблемам у нас еще нет крупных исследовательских работ, в которых раскрывалась бы проблема в целом. То же самое следует сказать об изучении развития материально-технической базы сельского хозяйства в годы сплошной коллективизации, хотя предшествующий (до 1929 г.  ) и последующий (с 1933 по 1937 г.  ) этапы исследованы довольно обстоятельно. Серьезным пробелом является слабая изученность процесса коллективизации крестьянских хозяйств в конце реорганизационного периода (после 1931 г.  ). Совсем не изучается положение единоличников в период социалистического преобразования сельского хозяйства, даже в 1930-1931 гг., когда число их было еще очень велико. При весьма существенных достижениях в изучении перехода Коммунистической партии от политики ограничения и вытеснения кулачества к политике ликвидации его как класса конкретный ход классовой борьбы в деревне, ставшей на путь сплошной коллективизации и ликвидации сельской буржуазии, еще не изучен. Из поля зрения историков фактически выпала проблема сельских Советов как тема специального исследования.
В значительной мере по-новому был поставлен на сессии вопрос о разработке Коммунистической партией конкретной программы сроков и темпов проведения сплошной коллективизации. М. Л. Богденко и И. Е. Зеленин вполне обоснованно выступили против упрощенного освещения этого важного вопроса, поскольку историки обычно связывают разработку плана коллективизации только с постановлением ЦК ВКП(б) от 5 января 1930 г., «не учитывая дальнейшее уточнение и конкретизацию ориентировочно намеченных этим постановлением сроков и темпов коллективизации в решениях XVI съезда партии, декабрьского (1930 г.  ) и июньского (1931 г.  ) Пленумов ЦК и в постановлении ЦК от 2 августа 1931 г.  ».
Сплошная коллективизация сельского хозяйства в СССР была первым в истории опытом социалистического преобразования деревни. Естественно, что в ходе ее были неизбежны уточнения, а в необходимых случаях и изменения ее конкретных сроков, форм и способов.
Нельзя полностью согласиться с М. Л. Богденко и И. Е. Зелениным в вопросе о причинах левацких перегибов на первом этапе сплошной коллективизации. Докладчики выступили против объяснения этих причин в монографии С. П. Трапезникова, который впервые в советской историографии отказался от взваливания на местных работников всей ответственности за допущенные тогда ошибки и перегибы.
В книге С. П. Трапезникова указывается, что «провозглашение новой классовой политики было для многих наших работников внезапным»; поскольку тогда не были проведены ни съезд, ни конференция, которые, подобно VIII или X съездам партии, собиравшимся в моменты крутых поворотов в политике, провозгласили бы новый политический курс и обеспечили бы максимальную мобилизованность партийных кадров*. М. Л. Богденко и И. Е. Зеленин ссылаются на
Трапезников С. П. Исторический опыт КПСС в социалистическом преобразовании сельского хозяйства. М., 1959. С. 175.


428
разработку плана коллективизации в Комиссии Политбюро ЦК, на провозглашение лозунга коллективизации и на разъяснение новой политики в выступлениях руководящих работников Коммунистической партии. Однако в данном случае речь идет не о субъективной готовности людей. Ни у кого не вызывает сомнения то обстоятельство, что лозунг сплошной коллективизации и ликвидации кулачества как класса нашел подготовленную почву.
Объяснение, выдвинутое С. П. Трапезниковым, верно в том смысле, что в конце 1929 г. уже имелся достаточный материал, чтобы предупредить многие из тех нарушений и ошибок, которые почти повсеместно проявились в январе- марте 1930 г., не дать им достигнуть той степени, которая поставила колхозное строительство на грань дискредитации. Проведение съезда или конференции с широким обсуждением программы сплошной коллективизации имело бы в этом отношении чрезвычайно важное значение.
Обстоятельно была обсуждена на сессии периодизация истории социалистической реконструкции сельского хозяйства. Обобщая результаты ряда предшествующих дискуссий по этой проблеме, М. Л. Богденко и И. Е. Зеленин выделяют три основных периода социалистического переустройства в деревне:
1) непосредственная подготовка сплошной коллективизации (1927-1929 гг.  );
2) сплошная коллективизация сельского хозяйства и ликвидация кулачества как класса (вторая половина 1929-1932 г.  ); 3) завершение социалистической реконструкции сельского хозяйства (1933-1937 гг.  ).
Эта схема обсуждалась уже и в прошлом. В целом на сессии она была поддержана всеми выступавшими по этой проблеме. Однако со стороны ряда участников (И. Ф. Ганжа, З. П. Шульга, А. Ф. Чмыга) были высказаны возражения в связи с тем, что в изложенной выше схеме не нашло места колхозное строительство в период с 1917 по 1927 год. Само по себе это замечание справедливо, хотя нельзя согласиться с требованием датировать историю социалистического преобразования сельского хозяйства только 1917-1937 годами. В выступлениях ряда участников сессии указывалось, что для страны в целом период перехода от капитализма к социализму датируется 1917-1937 гг., однако вполне естественным и правомерным является выделение реконструктивного периода (1926-1937 гг.  ). Столь же правомерно выделение особого периода в истории социалистического преобразования сельского хозяйства (1927-1937 гг.  ).
Наряду с подведением итогов изучения истории коллективизации сельского хозяйства на сессии были поставлены и обсуждены доклады по ряду слабо изученных проблем социалистического преобразования деревни*. За последние годы было уделено большое внимание изучению разработки В. И. Лениным основных положений кооперативного плана, послужившего генеральной программой социалистического преобразования сельского хозяйства. Сделанное в этой области существенно дополняется докладом И. Б. Берхина (Москва) об
Помимо рассматриваемых ниже докладов по отдельным проблемам, на сессии были заслушаны доклады начальника Главного архивного управления при Совете Министров СССР Г. А. Белова (Москва) «О состоянии публикации документальных материалов по истории коллективизации сельского хозяйства и перспективах этой работы на ближайшие годы», А. А. Барсова и В. С. Васюкова (Москва) «Зарубежная историография коллективизации сельского хозяйства и развития колхозного строя в СССР».


429
основных этапах формирования ленинского кооперативного плана. В докладе выделяются три этапа в процессе формирования этого плана. Первый из них относится к дооктябрьскому времени и характеризуется как период борьбы с оппортунистическими взглядами на кооперацию, борьбы за овладение рабочей кооперацией в качестве вспомогательного орудия в классовой борьбе пролетариата и т. п. Второй этап охватывает время с октября 1917 г. до конца Гражданской войны. Для него характерны, во-первых, начало колхозного строительства в деревне и, во-вторых, борьба за превращение старой, буржуазной кооперации в орудие социалистического строительства. Поскольку на практике оба эти процесса еще не были связаны, постольку «с самого начала социалистической революции строительство коллективных социалистических хозяйств в деревне рассматривалось вне связи с существовавшими простейшими формами кооперации, как прямой путь деревни к социализму». Третий этап охватывает первые годы нэпа. Отличительной чертой этого этапа, как указывается в докладе, является то, что «Ленин, Коммунистическая партия связывают воедино два русла кооперативного строительства в деревне».
Схема, предложенная в докладе И. Б. Берхина, вызвала ряд возражений на сессии как в определении хронологических рамок отдельных этапов формирования ленинского кооперативного плана, так и в характеристике их содержания. В. К. Медведев (Саратов) высказался против включения всей предреволюционной эпохи в число этапов разработки В. И. Лениным кооперативного плана. По его мнению, «произведения Ленина до октября 1917 г. были теоретической подготовкой основ кооперативного плана», однако только с момента победы пролетарской революции программные положения основоположников марксизма-ленинизма «приобрели значение практических указаний об организации социалистических форм в сельскохозяйственном производстве».
Серьезные возражения вызвала попытка И. Б. Берхина рассматривать 1917— 1920 гг. как единый этап в формировании ленинского кооперативного плана. В докладе оказались целиком стертыми различия в постановке В. И. Лениным вопроса о путях и формах социалистического строительства в первые месяцы Советской власти и в период военного коммунизма. В. М. Селунская (Москва) показала прямую связь постановки В. И. Лениным вопроса о кооперации с общей экономической политикой Коммунистической партии. Само положение кооперации, особенно сельскохозяйственной, в первой половине 1918 г., когда В. И. Ленин разрабатывал план приступа к социалистическому строительству, и в период военного коммунизма было принципиально различным. Выдвинутые В. И. Лениным в работе «Очередные задачи Советской власти» положения о роли кооперации в социалистическом преобразовании общества имеют самое широкое содержание и охватывают все формы кооперирования. Во всяком случае, они не дают оснований для утверждений о том, что до перехода к нэпу В. И. Ленин не видел связи между производственными и первичными формами кооперации.
Дискуссия со всей ясностью показала, что необходимо учитывать историческую обстановку, в которой выдвигались и разрабатывались основные положения ленинского кооперативного плана. Вместе с тем она показала, что особенную важность приобрела задача изучения дальнейшего развития кооперативного плана Коммунистической партией, что позволит лучше понять и правильнее оценить богатство ленинского теоретического наследия.


430
На сессии был заслушан доклад Ю. С. Борисова «Изменение социального облика крестьянства в результате коллективизации сельского хозяйства». Исходя из ленинского определения класса, докладчик указывает на коренные изменения в отношениях собственности и роли крестьянства в общественной организации труда, на перемены в способах получения материальных благ и в размерах той доли общественного богатства, которой располагает крестьянство. Интересна постановка задачи изучения отношений, складывающихся внутри колхоза (между членами сельскохозяйственной артели, между отдельными колхозниками и коллективом в целом), т. е. производственных отношений между людьми, относящимися к одному классу, в данном случае к колхозному крестьянству. К сожалению, в докладе не было сделано попытки ни теоретически, ни конкретно-исторически определить круг этих отношений, их характер и направление развития.
Одной из важнейших социальных проблем истории социалистического преобразования сельского хозяйства в СССР - ликвидации кулачества как класса и судьбе бывших кулаков - посвятил свое сообщение Л. П. Финаров (Красноярск). Опираясь на конкретный материал Красноярского края, автор опровергает измышления буржуазных фальсификаторов о физическом истреблении кулаков и их семей, показывает, что Коммунистическая партия и Советское правительство сумели перевоспитать значительную часть бывших кулаков, превратить их в тружеников нашего общества, вовлечь в социалистическое строительство.
В докладе Ю. А. Мошкова «Зерновая проблема в годы коллективизации сельского хозяйства» был обстоятельно освещен ход хлебных заготовок как средства удовлетворения растущих потребностей страны. Автор показал не только динамику абсолютных размеров государственных заготовок хлеба с 1929 по 1934 г., но и социальные изменения в источниках поступления хлеба (соотношение единоличного и колхозного секторов), а также развитие форм государственных заготовок в период сплошной коллективизации сельского хозяйства. Однако, как правильно отметил М. А. Вылцан (Москва), анализируя вопрос о решении зерновой проблемы, нельзя ограничиваться выяснением движения заготовок хлеба; необходимо прежде всего исследовать развитие производства зерна. Слишком фактографично изложен в докладе вопрос о переходе от контрактационной системы заготовок к обязательным поставкам, имевшим силу налога. Это мероприятие повлекло за собой крупнейшие экономические и социальные последствия, надолго предопределило направление и формы экономических взаимоотношений города и деревни. К сожалению, историки и экономисты до сих пор должным образом не занимались исследованием этого важного вопроса.
Одной из наиболее важных и сложных является проблема социалистического преобразования сельского хозяйства в ранее отсталых районах страны - бывших колониальных окраинах царской России. Данной проблеме были посвящены доклады о коллективизации сельского хозяйства в Азербайджане, Таджикистане, Туркмении и Удмуртии*. В этих докладах, как и в выступлениях ряда участников сессии, было показано, что основные этапы процесса социалистического
Мамедов Э. И. (Баку). О некоторых особенностях коллективизации сельского хозяйства Азербайджана; Дриккер X. Н. (Душанбе). Особенности коллективизации сельского хозяйства в Таджикистане; Куприкова Е. Н. (Ашхабад). О некоторых особенностях


431
преобразования сельского хозяйства, будучи едиными по своему содержанию, не совпадали во времени, имели существенные различия в формах и методах осуществления. В экономически отсталых районах страны, особенно в районах кочевого животноводства, сплошная коллективизация сельского хозяйства развернулась позднее, чем в центральных районах; она прошла ряд дополнительных ступеней и потребовала более широкого применения переходных, простейших форм производственного объединения. В ряде республик Средней Азии подготовительный этап коллективизации был наиболее продолжительным. Да и самый процесс сплошной коллективизации сельского хозяйства и ликвидации эксплуататорских классов потребовал здесь значительно больше времени. В Таджикистане, как это показала в своем докладе X. Н. Дриккер (Душанбе), эти задачи были в основном решены «не к концу первой пятилетки, как в большинстве районов СССР и по стране в целом, а только к концу второй пятилетки». Причем переход от тозов к сельскохозяйственной артели здесь завершился лишь в первые годы третьей пятилетки. В кочевых районах Туркмении переход к оседлости и коллективизация развернулись по-настоящему с 1932 года. Лишь с 1935 г. здесь начался постепенный перевод тозов на устав сельскохозяйственной артели.
Доклады А. А. Тронина, X. Н. Дриккер, выступление А. П. Текуева обратили внимание конкретностью анализа особенностей и, главное, дополнительных трудностей осуществления коллективизации, порожденных сохранением феодальных и родоплеменных институтов и культурно-бытовой отсталостью населения.
В связи с докладом А. А. Тронина был поставлен вопрос: применимо ли положение о переходе к социализму, минуя стадию капитализма, к истории социалистического строительства в автономных республиках Поволжья? М. В. Агеев (Мордовский государственный университет) утверждал, что «тезис о некапиталистическом развитии к Удмуртии неприменим», что в республиках Поволжья «победили капиталистические производственные отношения... патриархально-родовые пережитки не играли и не могли играть той роли, которую мы имели в республиках Средней Азии и Казахстане». Думается, однако, что нельзя брать за одну скобку все республики Поволжья, что этот вопрос должен решаться в каждом отдельном случае в зависимости от конкретно-исторической действительности.
Для правильного понимания социалистического преобразования сельского хозяйства в национальных республиках большое значение имеет решение проблемы общего и особенного на разных этапах этого процесса. Как это было показано в докладах и выступлениях на сессии, специфика сельских условий, многообразие форм и методов были наиболее ощутимы в период подготовки массового колхозного движения и в начале сплошной коллективизации. В дальнейшем, вместе с успехами социалистического преобразования, национальные особенности все более сглаживались.
Наиболее четко эта проблема была поставлена в докладе Э. И. Мамедова. «Особенности коллективизации сельского хозяйства Азербайджана... были характерны, - пишет Э. И. Мамедов, - не для всего процесса колхозного строитель-
коллективизации сельского хозяйства в Туркменистане; Тронин Л. Л. (Ижевск). Особенности социальной и технической реконструкции удмуртской деревни.


432
ства... По мере того, как усиливалась материально-техническая база сельского хозяйства, возрастал культурный уровень деревни, указанные факторы (слабое развитие производительных сил, культурная отсталость, недостаток национальных кадров, патриархально-родовые традиции и т. п. - В. Д.  ) постепенно утрачивали свое значение. К моменту завершения сплошной коллективизации сельского хозяйства эти особенности уже не характеризовали лицо азербайджанской деревни... Сельское хозяйство Азербайджана стало развиваться в одинаковых условиях, в общей системе сельского хозяйства всей страны». Такая трактовка вопроса об общих закономерностях и особенностях в исследованиях по истории коллективизации сельского хозяйства является правильной и более полной.
Доклады Н. Г. Каротамма и С. Я. Афтенюка были посвящены коллективизации сельского хозяйства в Эстонии и Правобережной Молдавии*, где она была проведена в конце 40-х - начале 50-х годов. Анализ процесса социалистического преобразования сельского хозяйства привел Н. Г. Каротамма к выводу о наличии в Эстонии факторов, содействовавших более скорому переходу крестьян на путь колхозов и вместе с тем создававших дополнительные препятствия на этом пути. К числу условий, облегчавших проведение коллективизации сельского хозяйства, Н. Г. Каротамм относит прежде всего то обстоятельство, что Эстония вошла в Союз ССР, где колхозный строй уже победил и окончательно утвердился. Поэтому здесь подготовка и проведение коллективизации сельского хозяйства осуществлялись на базе богатейшего опыта колхозного движения старых советских республик. Кроме того, колхозное строительство в Эстонской ССР базировалось на индустриальной мощи всего Союза, обеспечившей быстрые темпы технического перевооружения сельского хозяйства.
С другой стороны, в результате многолетней антиколхозной клеветы и агитации эстонской буржуазии «предубеждение значительных слоев трудового крестьянства против колхозов в Эстонии, пожалуй, было сильнее, чем в других советских республиках». У эстонских крестьян были сильнее традиции привязанности к своему клочку земли, глубже укоренилось чувство частной собственности. Ряд дополнительных трудностей создавало почти исключительное господство хуторской системы землепользования. «В этом переплетении противоречивых факторов, однако, обстоятельства, облегчавшие коллективизацию сельского хозяйства Эстонской ССР, преобладали над теми обстоятельствами, которые создавали дополнительные трудности для коллективизации в республике. Это подтверждается более сокращенным сроком подготовки коллективизации в Эстонской ССР по сравнению со старыми советскими республиками».
Оригинально решается проблема в докладе С. Я. Афтенюка. По всем основным вопросам истории коллективизации сельского хозяйства он проводит прямое сопоставление конкретного материала по Левобережной и Правобережной Молдавии. Все основные условия социалистического преобразования сельского хозяйства были значительно более благоприятными в 1948-1952 гг., чем в 1929-1932 годах, поэтому на подготовку и проведение коллективизации в Правобережной Молдавии «потребовалось не 15, как в Левобережной части республики, а лишь 6 лет».
Каротамм Н. Г. (Москва). Коллективизация сельского хозяйства в Эстонской ССР; Афтенюк С. Я. (Кишинев). Характерные черты коллективизации сельского хозяйства Правобережья Молдавии.


433
По мнению С. Я. Афтенюка, за этот же период была в основном завершена и техническая реконструкция сельского хозяйства в Правобережной Молдавии. Если «в конце 20-х - начале 30-х годов темпы технической реконструкции в деревне в период массового колхозного движения отставали от темпов коллективизации» и «колхозы в первые годы должны были большую часть сельскохозяйственных работ проводить старыми орудиями труда», то «в Правобережье Молдавии и других молодых советских республиках и областях... колхозы создавались на базе новой, современной техники, и уже при завершении сплошной коллективизации в Молдавской ССР механизация основных сельскохозяйственных работ в колхозах составляла 66-92 %». Выступивший по этому докладу А. П. Ефременко (Вильнюс) возражал против распространения этого вывода на республики Прибалтики, в частности на Литву, где «социальная революция... опережала техническую реконструкцию, хотя большого разрыва между этими процессами уже не было».
Вопрос о соотношении социальной и технической реконструкции в ходе коллективизации сельского хозяйства в СССР в свое время вызвал немало споров. Для его разрешения применительно к истории коллективизации сельского хозяйства в Прибалтике, Западной Белоруссии, Западной Украине и Правобережной Молдавии необходимы исследования, которые бы всесторонне осветили этот процесс.
* * *
Решениями сентябрьского Пленума ЦК КПСС 1953 г. было положено начало новому этапу в развитии сельского хозяйства нашей страны, в истории советской деревни. Значительность происходящих перемен, их прямая связь с движением советского народа к коммунизму привлекли внимание многих исследователей. Разумеется, пока можно говорить лишь о первых шагах в изучении проблем нового этапа в истории советской деревни. На сессии в докладе Ю. В. Арутюняна (Москва) и в выступлении П. И. Климова (Москва) отмечалось, что работы, посвященные указанному этапу, в большинстве своем представляют обзор мероприятий партии и правительства, в большей или меньшей степени проиллюстрированный фактическим материалом. Имеются известные положительные результаты в освещении развития отдельных отраслей сельского хозяйства, борьбы за подъем производства продуктов земледелия и животноводства. Однако вопросы, связанные с жизнью и деятельностью колхозного крестьянства как класса советского общества, социально-экономические сдвиги в деревне еще не привлекли должного внимания историков. Не случайно поэтому, что на апрельской сессии как в докладах, так и в выступлениях участников прений на передний план была выдвинута одна из основных проблем развернутого строительства коммунизма: сближение крестьянства с рабочим классом, колхозной деревни - с социалистическим городом.
Сессия сыграла, на наш взгляд, положительную роль в определении основной проблематики истории нового этапа в развитии сельского хозяйства СССР. Решению этой задачи в особенности содействовали доклады советских экономистов В. Г. Венжера и Г. Г. Котова*, посвященные экономическим основам
Венжер В. Г. (Москва). Исторические закономерности развития колхозного строя при социализме и в период развернутого строительства коммунистического общества; Котов Г. Г. (Москва). О сближении колхозов и совхозов и о едином типе сельскохозяйственного предприятия.


434
стирания классовых различий между трудящимися города и деревни. По своему содержанию эти доклады представляют интересные попытки показать пути и формы дальнейшего сближения государственной и колхозно-кооперативной форм социалистической собственности. В докладах достаточно четко обрисованы проблемы, нуждающиеся в первоочередном исследовании на материале прошлого и настоящего.
Конкретно-историческим проблемам нового этапа в развитии сельского хозяйства СССР были посвящены доклады Ю. В. Арутюняна, А. Б. Турсунбаева, Ф. И. Колодина, Л. Н. Чижиковой*. Доклад Ю. В. Арутюняна привлек внимание прежде всего раскрытием своеобразия нового этапа в развитии сельского хозяйства, его качественного отличия от предыдущего времени. Автор исследовал большой статистический материал, в значительной мере им самим обработанный, и сумел показать глубокие сдвиги в развитии колхозов, подъем их производства и ускорение процесса социального сближения рабочего класса и крестьянства.
В докладе А. Б. Турсунбаева освещался героический подвиг советского народа, освоившего за небывало короткий срок миллионы гектаров новых земель, сделана попытка оценить значение этого подвига в борьбе за коммунизм. Особенности развития колхозов Казахстана после реорганизации МТС рассматривались в докладе Ф. И. Колодина. Значительный интерес представляет попытка Л. Н. Чижиковой конкретно показать на материалах кубанской этнографической экспедиции сближение колхозного крестьянства с рабочим классом в культурном и бытовом отношении, рост элементов городской культуры и городского быта в деревне.
В нашу задачу не входит изложение докладов. Мы ограничимся лишь указанием на ряд проблем истории колхозного крестьянства, разработка которых имеет существенно важное значение для понимания путей постепенного слияния рабочего класса и крестьянства в единый коллектив тружеников коммунистического общества**.
Анализируя основные экономические черты колхозного строя, В. Г. Венжер подчеркивает, что в результате победы социализма крестьянство «по всем коренным признакам сближается с рабочим классом», что основное различие между ними в настоящее время сводится к различию «в степени обобществления средств производства и труда», что повышение уровня обобществления средств производства и труда в колхозах является одним из основных путей подъема колхозной собственности до уровня общенародной. Совершенно очевидно, что степень сближения рабочего класса и крестьянства нарастала в ходе развития социализма, поднимался уровень обобществления средств производства в колхозах, возрастал объем колхозно-кооперативной собственности. В этом направлении воздействовали и рост неделимых фондов, и укрупнение колхозов, и пе-
* Арутюнян Ю. В. (Москва). Новый этап развития сельского хозяйства СССР и его место в истории советского общества; Турсунбаев А. Б. Освоение целинных и залежных земель и его значение для коммунистического строительства в СССР; Колодин Ф. И. (Алма-Ата). Реорганизация МТС и дальнейшее укрепление колхозного строя (на материалах Казахстана); Чижикова Л. Н. (Москва). Социалистические преобразования в быту и культуре колхозного крестьянства Кубани.
См.: Программа Коммунистической партии Советского Союза. М., 1961. С. 117.


435
редача им основных средств производства в результате реорганизации системы МТС, и возникновение межколхозных объединений, и увеличение роли общественного производства как источника средств существования колхозников. Выяснение этих процессов, их закономерностей, их социальных последствий предполагает глубокое исследование внутреннего развития колхозов.
Как указывается в новой Программе КПСС, колхозный строй имеет огромные возможности дальнейшего развития, сельскохозяйственная артель может и должна с успехом выполнить роль «школы коммунизма» для крестьянства. В связи с этим значительный интерес представляет постановка в докладе вопроса «о присущих колхозному строю возможностях саморазвития», основанная на анализе роста собственных энергетических мощностей колхозов, их главных производственных фондов, капитальных вложений и валовой продукции. Как подчеркивается в докладе, внутренние источники роста колхозного производства находятся в прямой зависимости от объективных условий их развития, прежде всего от условий реализации продукции.
Плодотворность такой постановки проблемы развития колхозного производства была подтверждена докладом Ю. В. Арутюняна, в котором показано, что изменение объективных условий развития колхозов положило начало новому этапу в развитии сельского хозяйства. Изучение действия этих факторов в их взаимозависимости на всем протяжении развития колхозного строя - задача большого теоретического и практического значения.
Весьма перспективно изучение проблемы возникновения значительных групп сельского населения, меняющих свой социальный облик. На сессии этой проблеме было уделено значительное место.
В докладе В. Г. Венжера указывалось, что с победой социализма «создаются условия свободного (по выбору или благодаря организованному набору) перехода из одного класса в другой по роду деятельности, а не вследствие социальной дифференциации». В связи с вопросом о частичном преобразовании колхозов в совхозы автор пишет, что «социалистический характер этих двух типов сельскохозяйственных предприятий выражается, между прочим, в том, что нет и не может быть никаких социальных препятствий как в переходе отдельных колхозов на положение совхозов, так и в переходе отдельных совхозов на положение колхозов. В практике социалистического строительства имели место случаи обоих видов указанных переходов». В отличие от условий антагонистического общества при социализме такие переходы безболезненны. Колхозник, например, превращаясь в рабочего совхоза, «продолжает свою производственную деятельность принципиально в тех же условиях крупного производства и коллективного труда, что и до преобразования».
На сессии говорилось, например, о вступлении в колхозы свыше двух миллионов механизаторов и сотен тысяч специалистов сельского хозяйства и о происшедшем в связи с этим сближении колхозного крестьянства и совхозных рабочих по профессиональному составу.
Были поставлены и некоторые другие проблемы, в разработку которых историки-аграрники могут внести значительный вклад. Мы имеем в виду прежде всего проблему индустриализации сельского хозяйства, как пути гармонического соединения промышленности и сельского хозяйства, и проблему развития колхозной демократии, которой предстоит в недалеком будущем выработать наиболее эффективные формы коммунистического самоуправления в деревне.


436
Большой научный интерес представляет проблема создания единой формы сельскохозяйственного предприятия, особенно обстоятельно рассмотренная в докладе Г. Г. Котова. В этом докладе прослеживается процесс сближения колхозов и совхозов, в котором автор с полным основанием видит один из факторов сближения двух форм социалистической собственности. Анализируя статистические показатели, характеризующие колхозы и совхозы в производственном отношении, докладчик указывает, что по размерам производства, по его специализации, по уровню механизации и особенно энергообеспеченности, наконец, по производительности труда за последние два десятилетия различия между ними существенно сгладились, причем этот процесс в дальнейшем будет развиваться еще интенсивнее. Наиболее значительны в настоящее время, как отмечается в докладе, различия между колхозами и совхозами в отношениях распределения, в формах их связи с обществом, государством, в управлении предприятием. Однако и здесь выявилась уже реальная тенденция к сближению.
В докладе, таким образом, поставлен вопрос о необходимости сравнительного изучения развития колхозов и совхозов, особенно в условиях победившего социализма и постепенного перехода к коммунизму. У нас же до сих пор исследовательская работа идет главным образом по линии узкоспециализированного изучения: либо колхозы, либо совхозы. Если же исследователь рассматривает развитие тех и других, то, как правило, ограничивается рассказом о помощи колхозам со стороны совхозов. Рассмотрение развития колхозов и совхозов в сравнительном аспекте может привести к интересным научным результатам.
На сессии не развернулось широкой дискуссии по проблемам нового этапа в истории советской деревни. В этом состоит основной недостаток ее работы. Выступавшие в прениях скорее дополняли доклады, чем обсуждали их содержание. Состояние историографии по проблемам нового этапа развития сельского хозяйства не дало еще материала для дискуссии. Вместе с тем постановка на сессии докладов по важнейшим теоретическим и конкретно-историческим проблемам развития деревни на новом этапе, их творческий, исследовательский характер, привлечение нового фактического материала, несомненно, будут содействовать подъему научно-теоретического уровня и этой отрасли историографии.
Говоря о результатах апрельской (1961 г.  ) сессии Научного совета по проблеме «История социалистического и коммунистического строительства в СССР» в целом, следует отметить, что состоявшийся на ней широкий обмен мнениями специалистов-аграрников позволит лучше координировать исследовательскую работу в этой отрасли советской историографии, более отчетливо определить ее основные направления. Разумеется, апрельская сессия - лишь этап в творческом обсуждении истории советской деревни. Дискуссия, которая велась ее участниками, будет продолжена. Основные проблемы, вызвавшие споры участников сессии, нуждаются в дальнейшем обсуждении. Продолжению этой полезной дискуссии могли бы содействовать наши исторические журналы.
В центре внимания сессии были основные проблемы социально- экономической истории советской деревни, начиная с аграрной революции и кончая новым этапом в развитии сельского хозяйства нашей страны. Эта сессия свидетельствует о том, что преодоление чуждого марксизму-ленинизму культа личности, борьба партии за выкорчевывание пагубных его последствий возродили среди историков советского общества действительно глубокий интерес к социально-экономической проблематике. Это означает, что один из самых су¬


437
щественных недостатков в их работе стал после XX съезда КПСС успешно преодолеваться. Историки советского общества на практике переходят от общих рассуждений о роли народных масс в истории к глубокому изучению этой роли, прежде всего к изучению истории основных общественных классов.
Научная сессия по истории советского крестьянства и колхозного строительства в СССР благодаря отмеченной здесь особенности ее работы может служить одним из показателей благотворного влияния XX съезда КПСС на развитие советской исторической науки в целом. Вместе с тем сессия свидетельствует о том, что за истекшее шестилетие выросли кадры историков-аграрников, способные решать новые ответственные задачи, поставленные перед общественными науками XXII партийным съездом, новой Программой нашей партии.
В эпоху развернутого строительства коммунизма проблема социально- экономического развития деревни приобретает особый интерес. В нашей стране происходит невиданный в истории процесс сближения классов и классовых прослоек, процесс полного стирания социальных различий между рабочим классом, колхозным крестьянством и интеллигенцией. Как указывается в Отчетном докладе Н. С. Хрущева на XXII съезде КПСС, «различия между рабочим классом и крестьянством в решающем, главном преодолены; процесс окончательного стирания классовых граней будет протекать теперь все быстрее и быстрее»*.
Основные задачи дальнейшего изучения истории советской деревни определены в решениях XXII съезда КПСС. Исследуя возникновение и развитие колхозного строя, историки должны всесторонне раскрыть борьбу Коммунистической партии, трудящихся масс деревни за подъем социалистического сельского хозяйства, за создание изобилия продуктов в стране, проследить процесс стирания основных различий между рабочим классом и крестьянством, содействовать пониманию путей перехода к коммунизму.
* Хрущев Н. С. Отчет Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза XXII съезду партии. М., 1961. С. 101.


КОЛЛЕКТИВИЗАЦИЯ КРЕСТЬЯНСКИХ ХОЗЯЙСТВ
В ОЦЕНКЕ СОВЕТСКОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
В нашем общественном сознании слово «коллективизация» всегда вызывало глубоко противоречивую реакцию. На протяжении десятилетий мы с убежденностью повторяли, что это была великая революция - вторая после Октябрьской революции, революция не только в социально-экономическом строе, но и во всем укладе сельской жизни, что она означала непосредственный переход к социализму для основной массы населения страны - для крестьянства, что она закрыла последние источники и каналы буржуазного расслоения и капиталистической эксплуатации в деревне, что, наконец, она позволила мобилизовать материальные и человеческие ресурсы для создания индустрии, для укрепления оборонной мощи, для социального и культурного прогресса всего общества. Подтверждение всему этому мы видели и в том, что колхозы и колхозники выдержали тяжелейшие испытания войны и внесли неизмеримый вклад в дело Великой Победы, и в том, что колхозное производство было и остается одной из основ экономики и всего общественного строя нашей страны. Не возникало даже мысли о том, что вклад деревни в общественное развитие мог быть намного значительнее и не стоить ей так дорого. На счет коллективизации относилось и то, что было получено благодаря ей, и то, что было достигнуто несмотря на нее.
В основе изложенного здесь понимания коллективизации сельского хозяйства лежала сталинская интерпретация развития советской деревни, прежде всего того производственного и социального переворота, который совершился между 1927 и 1937 годами. Коллективизация представлялась классическим «образцом» социалистического преобразования, осуществленного в соответствии с принципами марксизма-ленинизма и обеспечившего неуклонный рост сельского хозяйства. Сущность этого преобразования видели в приведении производственных отношений крестьянства «в соответствие» с характером производительных сил - с новой материально-технической базой в сельском хозяйстве. Утверждалось также, что это была антикулацкая революция, проходившая в ожесточенной классовой борьбе и уничтожившая последний и самый многочисленный класс эксплуататоров в нашей стране. Ошибки и «перегибы», допущенные местными работниками на первом этапе сплошной коллективизации, были быстро исправлены. Трудности последующего времени объяснялись преимущественно враждебными действиями «разбитого, но не добитого» кулачества, проникавшего «тихой сапой» в колхозы, а также вредителей и врагов народа. Итоговая оценка сплошной коллективизации отлилась в формулу: «Революция сверху при поддержке снизу». По преданию (не подтвержденному документально, но очень похожему на правду), в этой формуле соединилась часть реплики, брошенной в споре Н. И. Бухариным: «...  Это революция сверху, осуществляемая методами Чингисхана», и сталинского добавления: «...  при поддержке снизу». К настоящему времени сталинское дополнение не только отпало, но и забылось,


439
бухаринская же реплика все чаще приходит на память всем, кто обращается к истории коллективизации.
И откровенно предвзятая сталинская трактовка коллективизации, и отстра- ненно официальная оценка ее в литературе времени застоя (с ее изложения мы начали статью) предполагали умолчание о том, что коллективизация и ликвидация кулачества проходили в обстановке безудержного форсирования и сопровождалось «перегибами» и «извращениями», т. е. насилием по отношению к крестьянам, привели ко многим человеческим жертвам, что в ходе коллективизации и ликвидации кулачества подверглись сильнейшему разрушению важнейшие элементы производительных сил сельского хозяйства (наполовину истреблено поголовье скота и др.  ). Молодые, только что созданные колхозы были поставлены по отношению к государству в такое положение, которое исключало самодеятельность и инициативу, а тем самым и сколько-нибудь успешный хозяйственный рост, обрекало сельское хозяйство на отставание от потребностей общества. В коллективизацию уходят корни многих проблем, которые сейчас с такой остротой стоят перед сельским хозяйством и с таким трудом находят свое решение. Это видели, но об этом не говорили вслух.
Раздвоение взгляда, глубокое противоречие в понимании столь важного события нашего недавнего прошлого отражает, конечно, и живучесть сталинских стереотипов в исторической памяти общества, и неполноту наших знаний, отсутствие продуманной и аргументированной системы представлений и оценок. Еще более важным источником противоречия во взглядах на коллективизацию является противоречие самой исторической действительности, двойственность самого события. Это обстоятельство неустранимо и означает, что указанное противоречие всегда будет свойственно нашим представлениям о том производственном и социальном перевороте, который совершился в деревне между 1927 и 1937 годами.
Чем бы ни объяснялась раздвоенность нашего понимания коллективизации, она сама по себе неудобна, даже болезненна для общественного сознания. И наверное поэтому на каждом значительном повороте нашей общественной жизни вопрос о понимании и оценке коллективизации очень скоро выдвигается на передний план. Так было после XX съезда партии, во второй половине 50-х - начале 60-х годов, когда исследование истории коллективизации развернулось очень широким фронтом, охватило весь комплекс проблем и в каждой из них дало первые научные разработки. Тогда были заложены основы научного знания об истории коллективизации - от ее условий и предпосылок до социально-экономических результатов. Исчезло представление о сущности этого процесса как приведения производственных отношений «в соответствие» с характером новых производительных сил, поскольку, как выяснилось, техническая реконструкция сельского хозяйства тогда только начиналась, материально- техническая база для коллективного земледелия отсутствовала. В начале 60-х годов перед исследователями встал вопрос о происхождении, характере и последствиях так называемых перегибов в политике сплошной коллективизации и об ответственности сталинского руководства за все то насилие, которое было учинено над крестьянством осенью 1929 - зимой 1930 гг. Опубликованные в 60-х годах работы Б. А. Абрамова, М. Л. Богденко, Н. А. Ивницкого, Н. И. Немакова и ряда других историков в полной мере сохраняют свое значение сегодня.


440
Наконец, историки стали задаваться вопросами о соотношении коллективизации с ленинским кооперативным планом и с новой экономической политикой.
Поворот середины 60-х годов практически снял с повестки дня изучение истории коллективизации. Ряд исследований подверглись суровой критике. Был ссыпан набор 1-го тома «Истории коллективизации сельского хозяйства в СССР» и прекращена работа над 2-м томом - они готовились небольшой группой авторов Института истории АН СССР и редакцией истории в издательстве «Мысль». Книга Н. А. Ивницкого о ликвидации кулачества (1972 г.  ) была последней из вышедших в свет книг, подготовка которых началась еще в первой половине 60-х годов. И хотя содержание книги было в значительной мере выхолощено, но и в таком виде ее издание подверглось осуждению.
Характерна судьба статьи «Коллективизация...  », публиковавшейся в 7-м томе «Советской исторической энциклопедии». В ней была сделана попытка обобщить итоги выполненных исследований и дать общий очерк истории коллективизации на уровне достигнутого к тому времени знания фактов. Статья не только рецензировалась, как это обычно делается, но и получила одобрение на совещании специалистов, проведенном в Главной редакции СИЭ. В составе упомянутого тома 17 сентября 1964 г. она была сдана в набор, а 11 марта 1965 г. подписана в печать. Однако в июне 1965 г. типографская верстка статьи была затребована главным редактором СИЭ академиком Е. М. Жуковым и послана С. П. Трапезникову, незадолго перед этим ставшему заведующим Отделом науки ЦК КПСС, с письмом, в котором говорилось: «В качестве главного редактора “Советской исторической энциклопедии” обращаюсь к Вам, в данном случае не как к работнику ЦК, а как к специалисту, с большой просьбой прочесть верстку статьи “Коллективизация сельского хозяйства в СССР”. У меня лично эта статья вызывает сомнения. Хотел бы знать, прав я или нет». Однако мнение у академика было вполне определенное и очень характерное для того времени, о чем свидетельствует посланное им в тот же день извещение в Главную редакцию: «Статья “Коллективизация”, которую я отправил тов. Трапезникову, на мой взгляд, не способствует популяризации идеи коллективизации и нашего опыта, а скорее предостерегает против его использования».
Время было переходное, поворот только начинался. Тем не менее едва ли удалось бы спасти основное содержание статьи, если бы не решительная поддержка, оказанная Л. С. Шаумяном - главным редактором издательства «Советская энциклопедия». Правке и сокращениям подверглись отдельные куски, вызвавшие наибольшую критику высокопоставленного «рецензента» и его консультантов. Статья стала противоречивой, но совсем не такой, какой ее хотело видеть тогдашнее руководство исторической наукой. На протяжении 1966-1969 гг. статья стала предметом непременной официальной критики как пример «недооценки» или даже «отрицания» классовой борьбы в деревне и, главное, «очернительства» в освещении исторического прошлого.
Исследования истории коллективизации стали практически невозможны. Их публикация прекратилась. Книжные полки магазинов были заставлены переизданиями пухлых трудов С. П. Трапезникова - вначале публиковавшихся порознь, затем в составе двухтомника «Ленинизм и аграрно-крестьянский вопрос». Их отличали пространные переложения всем известных материалов, воспроизводящие и утверждающие вновь и вновь сталинские стереотипы. Этот в общем и целом двадцатилетний перерыв не прошел бесследно для историче¬


441
ского сознания общества, т. е. для представлений о собственном прошлом. В нем обнаружились существенные провалы, возникли ложные связи и образы.
Новый поворот в нашей общественной жизни, ее всесторонняя перестройка на основе демократизации и гласности, естественно, нашли выражение и в новом обращении к опыту и последствиям коллективизации. При первых же признаках гласности она стала одной из самых главных и волнующих исторических тем и в художественной литературе, и в публицистике. Сразу же выявилось крайнее разнообразие, даже противоположность взглядов и оценок - от полного отрицания коллективизации как сплошного зла до утверждения, что иначе и быть не могло, что сплошная коллективизация в ее реальных методах, сроках и результатах явилась «платой» за построение социализма в отсталой стране. Началось широкое и открытое обсуждение одной из самых «закрытых» тем нашего прошлого, что само по себе явилось мощным стимулом к возобновлению исследований, прерванных два десятилетия тому назад.
В начавшемся обновлении взглядов на процесс коллективизации решающее значение имеют два обстоятельства, порожденные перестройкой. Во-первых, начавшаяся демократизация экономики на основе воссоздания и развития различных форм кооперации возвратила общественную мысль к ленинским идеям широкого использования кооперации в социалистическом обществе, а вместе с тем нового осмысления сущности и последствий коллективизации, заменившей замечательное многообразие форм кооперации в сельском хозяйстве одной, да к тому же и стандартизированной формой производственного объединения. Жизнь вносит качественные изменения в организацию и функционирование колхозов. Начался, таким образом, новый суд практики над коллективизацией.
Во-вторых, не менее глубокое влияние на понимание того, что произошло в советской деревне конца 20-х - первой половины 30-х годов, имеет реабилитация выдающихся политических деятелей и ученых, погибших в сталинских репрессиях, прежде всего Н. И. Бухарина, А. И. Рыкова, А. В. Чаянова, Н. Д. Кондратьева и ряда других теоретиков и практиков крестьянского хозяйства, кооперации и аграрной политики. В общественное сознание всего общества включаются ныне новые мощные пласты идей и взглядов, исторических лиц и событий. Рушатся последние запреты и табу. Все это в огромной степени обогащает и обновляет понимание исторического процесса. Впервые после 20-х годов советские историки получают возможность вести подлинно научные исследования, руководствуясь только истиной и ограничиваясь только мерой своего понимания, своих способностей. (Конечно, при условии полного завершения реабилитации неправедно репрессированных, действительно полного открытия архивов, которое идет очень медленно, и, наконец, свободного высказывания мнений.  )
Круг вопросов, требующих нового осмысления и решения, весьма широк и по мере развертывания перестройки продолжает расти. Охарактеризовать их в краткой публикации невозможно. Я ограничусь только.  привлекшими наибольшее внимание общественности вопросами о соотношении ленинского кооперативного плана и коллективизации, а также о кулачестве и раскулачивании. Эти вопросы непосредственно связаны с тем или иным выбором путей и форм кооперирования крестьянских хозяйств, иначе говоря - с альтернативными вариантами социалистического преобразования советского сельского хозяйства.


442
Первый же опыт коллективизации крестьянских хозяйств, предпринятый в 1918-1919 годах, убедительно показал, что крестьянство не готово к прямому переходу к крупному коллективному хозяйству. Этот опыт был достаточен для того, чтобы точно определить и записать в решениях VIII съезда РКП(б) основные принципы коллективизации: добровольность, убеждение реальной выгодой и практическим примером, создание необходимых материально-технических и других объективных условий, объединение крестьян «по их собственному почину». Сказанные В. И. Лениным на этом съезде слова о том, что нужно «...  учиться у крестьян способам перехода к лучшему строю» (т. 38, с. 201), имели глубочайший смысл. В них заключена «в свернутом виде» генеральная идея будущего кооперативного плана.
Неверно сводить к кооперативному плану все ленинское учение о кооперации, как это делалось в партийно-государственных документах, а вслед за ними и во всей нашей литературе до самого последнего времени. Он лишь часть этого учения, относящаяся к путям перехода крестьянства к социализму.
Для понимания сущности ленинского учения о кооперации принципиальную важность имеет ее связь с нэпом как политикой переходного периода и ее роль в организации будущего социалистического общества в целом. В нашей литературе еще с 30-х годов роль кооперации представляется хотя и важной, но подчиненной, специфически деревенской формой осуществления нэпа как политики переходного периода от капитализма к социализму. Между тем для В. И. Ленина связь и соотношение понятий «нэп» и «кооперация» были совершенно иными: «Не кооперацию надо приспособлять к нэпу, а нэп к кооперации» (т. 54, с. 195). Развитию и обоснованию этой идеи и была посвящена статья В. И. Ленина «О кооперации», где ставилась задача «...  достигнуть через нэп участия в кооперации всего населения», где был сделан принципиально новый вывод об организационных формах нового общества: «...  строй цивилизованных кооператоров при общественной собственности на средства производства, при классовой победе пролетариата над буржуазией - это есть строй социализма» (т. 45, с. 372, 373).
Нэп по ленинскому замыслу должен был, следовательно, не только осуществляться через кооперацию, но и иметь в качестве положительной цели максимальное развитие кооперации и ее превращение во всеобщую форму социальной организации населения страны. Для Ленина не случайными были слова о «кооперировании России» (т. 45, с. 370). Конечно, в стране, где 4/5 населения составляло крестьянство, речь шла прежде всего о его пути к социализму через кооперацию. Смысл новой экономической политики состоял не в самом по себе восстановлении и развитии мелкого крестьянского хозяйства, а в том, что она открывала возможность строить социализм, учитывая положение и интересы основной массы населения, приноравливаясь к уровню самого обыкновенного крестьянина, строить, по словам Ленина, «так, чтобы всякий мелкий крестьянин мог участвовать в этом построении» (т. 45, с. 370, 372).
Кооперативный план преобразования крестьянской экономики был тесно связан (включал в себя как самое необходимое условие) с коренной технической реконструкцией сельского хозяйства и с ростом общей культуры народных масс, равноценным подлинной культурной революции, естественно, поэтому Ленин никогда не называл сколько-нибудь определенных сроков социалистического переустройства в деревне. Напротив, всегда подчеркивал, что речь идет


443
о задаче, решаемой «в неопределенный срок», что это «дело, требующее поколений» (т. 43, с. 60, 222).
Предусматривалось развитие всех видов кооперации. Добровольность кооперирования предоставляла возможность создания объединений любого типа. И в реальной жизни на протяжении всех 20-х годов наблюдался одновременный рост всех форм кооперации. При этом выявилась вполне определенная тенденция развития кооперации: широкое развитие потребительских, кредитных и сбытоснабженческих кооперативов послужило основой для распространения простейших производственных товариществ (машинных, мелиоративных, семеноводческих и др.  ), которые, в свою очередь, становились почвой для возникновения и роста коллективных хозяйств, начиная с их простейших форм - товариществ по общественной обработке земли. Процесс производственного кооперирования наиболее успешно развивался в тех отраслях, где преимущества крупного производства стали понятны и практически достижимы для крестьян (главным образом в области зернового производства).
В целом развитие сельской кооперации в 20-х годах хорошо раскрывается концепцией «кооперативной коллективизации», которая была разработана А. В. Чаяновым. Отметим, что эта концепция появилась как ответ на вопросы, поставленные ходом революции, как результат критического анализа первого практического опыта коллективизации в 1918-1919 годах. Знание организационно-производственной структуры крестьянского хозяйства, а также работу различных форм кооперации позволило установить способность к выделению отдельных хозяйственных функций, операций, звеньев для кооперативной организации, причем «в той степени крупности и на тех социальных основах, которые наиболее к нему подходили». Таким образом рядом с крестьянским хозяйством возникало и частично (но все больше и больше) заменяло его «крупное коллективное предприятие кооперативного типа». При такой организации коллективного крестьянского хозяйства, вбирающей в себя преимущества крупного производства там и в той мере, где и в какой мере они действительно признаны самими крестьянами, предполагало самое широкое развитие и взаимодействие всех форм кооперации - и торговых, и кредитных, и производственных. Важность этого принципа «кооперативной коллективизации» наглядно продемонстрировал практический опыт развития колхозов: сейчас, полвека спустя, мы занялись воссозданием условий для деятельности всех форм кооперации, в том числе и в сфере рыночных отношений.
«Кооперативная коллективизация» как действительно происходивший в деревне 20-х годов социально-экономический процесс и была объективной основой реальных альтернатив осуществлению коллективизации в сталинском варианте. На первом месте здесь должна быть названа бухаринская альтернатива. Отправляясь от концепции «кооперативной коллективизации», Н. И. Бухарин считал, что в условиях нэпа кооперирование через рынок включает все более широкие слои крестьянства в систему экономических связей с обобществленным сектором народного хозяйства (госпромышленность, банки и т. д.  ) и тем самым обеспечивает их «врастание» в социализм. В процессе развития кооперации и будет происходить постепенный переход крестьян «от организации торговли... к организации совместного производства». Переход «ко все более и более коллективной форме хозяйствования» очень длителен, связан с техническим перевооружением крестьянского труда и «получает свое наиболее полное


444
завершение» лишь с электрификацией сельского хозяйства. Благодаря этому кооперирование крестьянских хозяйств приобретало характер органического процесса, т. е. не просто добровольного и постепенного, но совершающегося в силу собственных, внутренних потребностей крестьянских хозяйств.
Бухаринская концепция социалистического преобразования сельского хозяйства исключала массовую коллективизацию как исходный пункт движения деревни к социализму, переносила образование крупного коллективного земледелия на будущее - оно должно было завершить это преобразование. При теоретическом анализе процесса кооперирования вопрос о времени перехода к системе коллективного земледелия не возникал. Времени для социалистического переустройства деревни отводилось столько, сколько потребуется крестьянину, чтобы по своей воле и своими силами его совершить. Однако нельзя сказать, что фактор времени целиком игнорировался. Не будем забывать о том, что Н. И. Бухарин, А. И. Рыков и их сторонники были самыми активными участниками разработки решений XIV партсъезда (1925 г.  ) о курсе на индустриализацию страны и решений XV партсъезда (1927 г.  ) об ускорении реконструктивных процессов в экономике страны в целом, и особенно в сельском хозяйстве. Отмечу также, что накануне ХУ съезда именно Н. И. Бухарин выступил с обоснованием нового курса в аграрной политике партии. Не случайно на съезде наступление на кулачество связывали с «бухаринской постановкой вопроса» (см.: Пятнадцатый съезд ВКП(б). Стенографич. отчет. Т. 2. М., 1962. С. 1229-1231). Это отнюдь не означало пересмотра взглядов Н. И. Бухарина на пути деревни к социализму, ибо речь шла об ускорении процесса преобразования сельского хозяйства на основе нэпа и через развитие всех форм кооперации. Складывавшаяся мощная кооперативная система (в 1927 г. она объединяла уже третью часть крестьянских хозяйств) обеспечивала осуществление кооперирования деревни в целом, ускорение ее производственного подъема, а тем самым и общего экономического роста страны. Трудности на этом пути были неизбежными, особенно в связи с задачей мобилизации средств на нужды индустриализации, но и преодолимыми, причем преодолимыми именно на путях созидательной работы, улучшения и развития производства, а не его волюнтаристского преобразования с самыми разрушительными последствиями.
В нашей литературе прочно сохраняется представление о том, что XV парт- съезд провозгласил курс на коллективизацию сельского хозяйства, однако такая трактовка решений этого съезда соответствует последующей практике, а не их подлинному содержанию. В действительности же речь на нем шла о развитии всех форм кооперации, о том, что перспективная задача «постепенного перехода» к коллективной обработке земли будет осуществляться «на основе интенсификации и машинизации земледелия», «на основе новой техники (электрификация)» (а не наоборот: к машинизации и электрификации через коллективизацию). Ни сроков, ни тем более единственных форм и способов кооперирования крестьянских хозяйств съезд не устанавливал. Точно так же решение съезда о переходе к политике наступления на кулачество имело в виду последовательное ограничение эксплуататорских возможностей и устремлений кулацких хозяйств, их активное вытеснение экономическими методами, а не методами разорения или принудительной ликвидации. Речь шла об относительном сокращении при «возможном еще росте» капиталистических элементов и в городе, и в деревне (см.: КПСС в резолюциях... Т. 4. М., 1984. С. 26, 35).


445
Хлебозаготовительный кризис зимы 1927-1928 гг. создавал, конечно, угрозу планам промышленного строительства. Однако подобного же рода «кризис» хлебозаготовок имел место и зимой 1925-1926 гг., в результате чего пришлось несколько сократить масштабы развертывания промышленного строительства. И что же? В 1926 и 1927 гг. сельское хозяйство дало новый заметный прирост продукции, обеспечило основу для промышленного роста. Нет оснований сомневаться в возможности сбалансированного (хотя бы и напряженного) развития промышленности и сельского хозяйства, тогда как не считающаяся с объективными возможностями сельского хозяйства, бездумная гонка индустриализации, как показал опыт, привела в конечном итоге не к ускорению, а к замедлению действительного роста индустрии.
С зимы 1928 г. берет начало широкое применение «чрезвычайных мер», т. е. грубого насилия по отношению к «держателям хлеба» - не только к кулацким и вообще зажиточным хозяйствам, но и к широким слоям среднего крестьянства, что означало слом нэпа в наиболее важной системе экономических отношений - отношений между городом и деревней. Резко ухудшилось продовольственное положение и стала быстро нарастать социальная напряженность, нагнетаемая политикой искусственного обострения классовой борьбы. Предложения Н. И. Бухарина и его сторонников о выходе из кризисной ситуации на путях нэпа (отказ от применения «чрезвычайных мер», сохранение курса на подъем крестьянского хозяйства и развитие торгово-кредитных форм кооперации, повышение цен на хлеб и др.  ) были отвергнуты как уступка кулаку и проявление правого оппортунизма. С этого времени перевод сельского хозяйства на путь крупного обобществленного производства стал рассматриваться как средство решения хлебной проблемы в самые короткие сроки и одновременно ликвидации кулачества как главного врага Советской власти. Кооперирование крестьянских хозяйств и преодоление социального расслоения деревни трактовались не как самостоятельные задачи социалистического переустройства общества, имеющие свою внутреннюю логику и критерии успеха или неуспеха, а как средства разрешения других задач, что было принципиальным нарушением ленинской концепции строительства социализма, прямым отказом от ленинского кооперативного плана.
Различия между бухаринским и сталинским подходами к решению возникших проблем касались вопросов не о том, осуществлять или не осуществлять индустриализацию страны и социалистическое переустройство сельского хозяйства, наступать или не наступать на кулака и т. п., а о том, каким образом все это делать: экономическими методами, сохраняя и развивая принципы нэпа и кооперации, или же методами преимущественно волевыми, административнополитическими, не останавливаясь перед использованием принуждения и прямого насилия.
Однако бухаринский вариант развития деревни к социализму не был единственной альтернативой коллективизации по-сталински. Не менее важной, а главное, практической и прямо привязанной ко времени была альтернатива, разработанная в І-м пятилетием плане развития народного хозяйства СССР (1928/29-1932/33 гг.  ). Этот план был широко обсужден общественностью, одобрен 16-й партийной конференцией в апреле и принят V съездом Советов СССР в мае 1929 г.


446
В то же самое время был фактически отброшен и 1-й пятилетний план: продуманные и хорошо сбалансированные задания стали произвольно пересматриваться, и уже на том же ноябрьском Пленуме ЦК дело дошло до провозглашения задачи проведения «сплошной коллективизации» в зерновых районах страны за год! Новые задания были оторваны от возможностей технической реконструкции сельского хозяйства и других объективных условий. Достаточно сказать, что в 1929 г. тракторами было обработано всего около 1 % пашни!
Выше уже отмечалось успешное развитие кооперации в 20-х годах. Столь же несомненно, что ни одна из форм кооперации того времени (сбытоснабженческих, кредитных, простейших производственных) не исчерпала возможностей. Тем не менее с осени 1929 г. развитие доколхозных форм кооперации было прервано. Для основной массы крестьян сплошная коллективизация, развернувшаяся в конце 1929-го - начале 1930-го года, представляла собой непосредственный переход от мелкого хозяйства к крупному без промежуточной подготовительной «школы» первичных ступеней кооперирования*.
Важнейшие указания Ленина,  партийные решения о необходимости создания объективных и субъективных предпосылок для кооперирования, о его строгой добровольности, о недопустимости и пагубности насилия и спешки были преданы забвению сталинским руководством.
Безмерное форсирование коллективизации и связанные с этим методы грубого принуждения при организации колхозов и в ходе их организационнохозяйственного становления, искусственное обострение классовой борьбы и раскулачивание, которому подверглись не только действительные кулаки, но и часть середняков, привели к огромным жертвам и потерям, вызвали протесты крестьян вплоть до вооруженных восстаний, привели к истреблению половины поголовья скота и уничтожению важнейших элементов и приемов ведения традиционного сельского хозяйства, которые еще невозможно было заменить соответствующими новыми. Вся ответственность за насилие над крестьянскими массами при проведении коллективизации и гибель многих людей, за подрыв сельскохозяйственного производства целиком ложится на Сталина и его ближайшее окружение (Молотова, Кагановича и др.  ), которые сознательно отбросили ленинский кооперативный план и перешли к политике безумной и бездумной гонки, не считаясь ни с объективными возможностями, ни с волей крестьян, ни с последствиями. В этой связи впервые в литературе подверглись критике постановление ЦК ВКП(б) «О темпе коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству» от 5 января 1930 г. и ряд других постановлений, в которых находила выражение эта политика.
Текст данного абзаца почти дословно воспроизводит соответствующий текст из моей статьи «История и уроки коллективизации» (см.: Правда. 1987. 9 авг.  ). Я оказался вынужденным это сделать, чтобы показать совершенную несостоятельность брошенного мне Ю. Н. Афанасьевым упрека в том, что я якобы в какой-то статье представлял дело так, как если бы коллективизация в целом-то была продолжением и реализацией ленинского кооперативного плана (см.: Литературная Россия. 1988.  17 июня).
В других моих выступлениях обо всем этом говорится намного конкретнее и резче, однако и самый неподготовленный читатель поймет, что сказанное означает отрицание там приписываемого мне утверждения.


447
Однако история коллективизации крестьянских хозяйств не сводится исключительно к насилию и нарушению ленинского кооперативного плана. Колхозы как форма крупного земледелия занимали важное место в ленинском учении о кооперации. Они могут и должны стать подлинно социалистической формой организации производства и распределения на кооперативных началах. Несмотря на все извращения и перегибы, в коллективизации проявлялось и революционное творчество масс, и подлинный энтузиазм строителей нового общества. В доколхозной деревне больше трети населения составляла беднота, не имевшая ни рабочего скота, ни других средств производства, находившаяся в кабальной зависимости и эксплуатируемая зажиточно-кулацкими слоями деревни. Как показал опыт сидения «вольными хозяевами на вольной земле», они не имели реальной перспективы вырваться из нищеты и кабалы. Они-то и явились той социальной силой, которая увидела выход из бедственного положения в объединении в колхозы и активно поддержала и коллективизацию, и ликвидацию кулачества. Без этой помощи и без содействия со стороны маломощного середняка, который жил немногим лучше, чем бедняк, никакая коллективизация не была бы возможной. Не нужно забывать, что на долю деревни приходилось тогда свыше 80 % населения страны.
Одной из самых запретных страниц в истории был голод 1932-1933 гг. в сельских местностях Украины, Северного Кавказа и Дона, Нижней и Средней Волги, Южного Урала и Казахстана. Даже после того как в произведениях Михаила Алексеева и Ивана Стаднюка были даны ужасающие картины вымирающей от голода деревни, для историков эта тема оставалась недоступной. Только в условиях гласности начали об этом говорить и историки. Их внимание сразу же сосредоточилось на происхождении голода, его масштабах и последствиях, политике сталинского руководства в вопросах голода. Первые же опыты конкретно-исторического анализа показали, что этот голод был самым страшным преступлением Сталина и его окружения, той катастрофой, последствия которой сказались во всей последующей истории советской деревни. Проще всего было бы думать, что голод - чудовищное порождение коллективизации сельского хозяйства, и такого рода утверждения уже появились в нашей печати. Но это всего-навсего результат весьма распространенной логической ошибки: после этого - вследствие этого. При всех трудностях в организации колхозного производства, урожаи 1931 и 1932 гг. были чуть ниже средних многолетних и сами по себе не грозили голодом. Хлеб принудительно изымался и в колхозах, и в единоличных хозяйствах в целях выполнения нереальных, произвольно установленных заданий индустриального развития. В январе 1930 г. сталинское руководство принимает решение об увеличении заданий по производству чугуна до 17 млн тонн в 1933 г, (вместо 10 млн тонн по плану). «Большой скачок» в металлургии (и в ряде других отраслей индустрии) привел к дезорганизации экономики страны и напрасной растрате человеческих и материальных ресурсов. Одним из результатов было невыполнение плана по индустриализации и в особенности по части металлургии: в 1932 г. (как известно, было объявлено о выполнении плана за четыре года) производство чугуна достигло всего 6,  2 млн тонн. Другим результатом явился голод: хлеб вывозился на внешний рынок для оплаты закупаемого промышленного оборудования. В условиях мирового экономического кризиса хлеб продавался за бесценок, и эффективность его экспорта была ничтожной. Сталинское руководство делало вид, что хлеб вывозится от


448
избытка, и упорно замалчивало голод, не только не организуя помощь голодающим, но даже блокировав пораженные голодом районы, что в огромной степени увеличило смертность.
К стыду нашему, советские статистики, демографы и историки не могут назвать число жертв этого голода. В западной литературе называются цифры от 3-4 млн до 6-7 млн человек умерших от голода в 1932-1933 гг. Научные исследования демографических изменений в 30-х - 40-х годах становятся возможными и у нас. Будем надеяться, что такие исследования будут проведены в ближайшем будущем.
Заметим, наконец, что именно голод 1932-1933 гг. (сопровождавшийся к тому же повышенными мясозаготовками) нанес последний удар по сельскому хозяйству в целом, по животноводству в особенности.
Чуждый социализму взгляд на колхозы как источник материальных и человеческих ресурсов для общества, государства укоренился надолго. В январе 1933 г. были введены обязательные, имевшие силу и характер налога поставки колхозной продукции государству по символическим ценам - в 10-12 раз ниже рыночных (они просуществовали до 1958 г.  ). Машинная техника - важнейший элемент производительных сил крупного производства - не передавалась непосредственно колхозам, а была сосредоточена в государственных МТС, которые обрабатывали колхозные поля за весьма высокую натуральную плату. Одновременно вводилось директивное планирование колхозного производства, вплоть до установления сверху размеров посевов различных культур в каждом колхозе. Наконец, введение паспортов для всего населения страны за исключением колхозников лишило их возможности свободного перемещения и на деле означало их юридическое прикрепление к колхозам, придавало их труду принудительный характер. Все это исключало какую бы то ни было самостоятельность колхозов, фактически отрицало их кооперативную природу.
Сложилась командно-бюрократическая система управления колхозами, которая, несмотря на существенные изменения конца 50-х - начала 60-х годов, дожила до наших дней. С самого начала она стала мощнейшим тормозом развития колхозного производства. И это объясняет замедленное развитие сельского хозяйства, отставание от потребностей страны, бегство крестьян от земли и запустение деревень. Ее окончательный слом составляет ныне основу перестройки в колхозах и колхозном производстве.
Сталинский вариант коллективизации не был запрограммирован ни социалистической теорией, ни объективными обстоятельствами. Он, разумеется, имеет свое объяснение и в отсталости страны, и в отсутствии опыта, и в необходимости всемерного ускорения, и в ряде других причин, но история не исключала и других вариантов решения задачи социалистического переустройства сельского хозяйства, в основе которых лежали идеи ленинского кооперативного плана.
Современная аграрная политика КПСС, руководствуясь ленинскими идеями о кооперации, направлена на осуществление глубокой демократизации экономики - не только управления ею, но и самой ее организации. Речь идет о возрождении и дальнейшем развитии колхозов как кооперативных объединений, а также о перестройке их внутренней структуры и деятельности на кооперативных началах. С точки зрения внутренней организации колхозы становятся объединениями первичных коллективов (бригад и др.  ), работающих на подрядных, хозрасчетных началах - своего рода кооперативы кооперативов.


449
Вместе с тем они объединяются с другими колхозами, совхозами и разного рода предприятиями в межхозяйственных кооперативах - производственных, сбытоснабженческих и др. В целом возникает кооперативная общественноэкономическая структура, являющаяся крупным шагом на пути практического осуществления ленинской идеи о социализме как строе цивилизованных кооператоров.


РУССКАЯ КРЕСТЬЯНСКАЯ ОБЩИНА ОТ РЕФОРМЫ 1861 г. ДО КОЛЛЕКТИВИЗАЦИИ В СОВРЕМЕННОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
Современную советскую историографию отличает заметное внимание к проблемам теории и истории общины. Наблюдающийся рост конкретно-исторических исследований, выполненных на общероссийском, региональном и местном материале, сопровождается углублением теоретического осмысления феномена общины, выходом за традиционные рамки ее понимания и трактовки как преимущественно или даже исключительно поземельной организации. Важнейшее значение в этом имело более полное и основательное освоение теоретического наследия классиков марксизма-ленинизма. Прошедшие в 60-х - 70-х годах обсуждения ряда проблем истории общины также послужили стимулом для конкретно-исторических и теоретических исследований. Современная литература все больше видит в общине институт, который регулировал жизнь крестьянства во всех ее проявлениях - производстве и повседневном быту, семейных и внутридеревенских отношениях, отправлении культа, соблюдении обрядов, обычаев, правовых, этических и эстетических норм и др. Начинают освещаться функции общины в накоплении, хранении и передаче производственного и в целом социального опыта, ее роль во включении крестьянства в широкую общественную связь, в борьбе с наступлением господствующего класса. Тем не менее работу по определению круга проблем, связанных с общиной и ее местом в русской истории, и по уяснению содержания этих проблем еще нельзя считать сколько-нибудь завершенной. В связи с этим попробуем, отвлекаясь от чисто описательной стороны историографии, оценить понимание общинной проблематики и задач ее разработки в современной литературе.
Опубликованные в последние годы исследования дают возможность гораздо яснее представить эволюцию общины, ее роль и место в системе общественных отношений на разных ступенях русской истории. При всех расхождениях в оценке отдельных этапов развития общины и ее конкретных форм, а равно и причин, вызвавших к жизни те или иные общинные институты, исследователи единодушны в главном - в том, что община являлась органической частью аграрного строя России с глубокой древности и до социалистических преобразований сельского хозяйства. Направление, в котором развивалась община, общий характер и этапы эволюции определялись общим ходом общественного развития.
В настоящее время особый, можно сказать, основной интерес представляют проблемы русской общины в пореформенный период. Именно они стали сейчас узловыми для историографии, т. е. такими проблемами, решение которых имеет значение и для предшествующего, и для последующего времени. Случилось так, что община конца XIX - начала XX века, наиболее широко изучавшаяся современниками, оказалась наименее привлекательной для историков. И хотя


451
определенные сдвиги наблюдаются, и здесь полученные результаты не затронули существа проблемы. Именно здесь мы и поныне встречаемся с пониманием «экономической стороны общины» как «мероприятий по распределению и эксплуатации земельного надела (переделы долей и лугов, использование пастбищ и лесов)», т. е. с трактовкой общины как поземельного механизма.
Земельная собственность как определенное сочетание семейноиндивидуального владения наделом с альмендой и верховным распоряжением общинным коллективом всем комплексом используемых им земель очень характерна и важна для общины. К тому же конкретный механизм организации и регулирования землепользования в общине, особенно механизм земельных переделов, настолько специфичен и интересен, что всегда появляется соблазн найти в нем измеритель жизненной активности общины и даже исчерпать им проблему в целом. Возражения против этого, все еще сохраняющегося сужения трактовки общины ни в коей мере не означают возражений против изучения поземельного механизма общины. Если, например, говорить о земельных переделах, то можно лишь пожалеть, что историки пореформенной деревни ими давно не занимались и многое оказалось прочно забытым. Сошлемся на свидетельство П. Н. Зырянова - он больше, чем кто-либо другой, занимается сейчас общиной того времени. Он должен был признать, например, невозможность объяснять переделы «по ревизским душам», проводившиеся в конце XIX - начале XX вв. «Суть таких переделов, - пишет он, - понять и объяснить довольно трудно, тем более что эта суть нигде ясно не описана».
Подобные пробелы в конкретном знании являются довольно острым сигналом о том, что, оказывается, можно вообще перестать понимать свидетельства очень близкого к вам времени.
Стоит ли напоминать, что передельному механизму общины принадлежала огромнейшая роль в практическом перераспределении земли после Великой Октябрьской революции. И тогда - в 1918-1920 гг. - отмечались случаи передела «по ревизским душам», суть которых, как оказалось, объяснить специалисты уже не могут.
Сведение отношений собственности в общине к поземельным отношениям крайне затрудняет понимание эволюции крестьянского хозяйства в условиях товарно-капиталистической перестройки аграрных отношений, приводит к ряду серьезных упрощений в трактовке этого процесса. Таким упрощением, на наш взгляд, является трактовка подворного землепользования как фактически буржуазного (поскольку оно было наследственным, потомственным и т. п.  ) и соответственно интерпретация смены общинного землепользования подворноучастковым как перехода к буржуазным земельным порядкам. К сожалению, никем еще не подвергалась специальному анализу собственность крестьянского двора пореформенного времени. Между тем собственность крестьянского двора в общине и вне общины не была полной частной собственностью в буржуазном смысле слова - той частной собственностью, которая являлась и условием, и фактором капиталистического развития. Русское пореформенное право различало четыре вида крестьянской собственности: общественную (точнее: общинную), общую, семейную и личную, которая только и была в полной мере частной собственностью. Эта последняя с трудом пробивала себе дорогу в деревню, не случайно ставка на замену собственности двора как семейно-трудового объединения собственностью индивида-домохозяина как личности была исходным мо¬


452
ментом в столыпинской аграрной реформе. Провал этой ставки послужил одной из главных причин неудачи столыпинского наступления на общину. Все известные материалы определенно говорят, что в этом пункте крестьянство оказало наиболее широкое и решительное сопротивление, этот момент в литературе отмечен достаточно давно, однако, к сожалению, он не послужил побудительным толчком к осмыслению собственности крестьянского двора и общины, их взаимосвязи и соотношения.
Применительно к советскому периоду - и это также показано в литературе - последовательное проведение принципа собственности двора и отрицание личной частной собственности домохозяина было одной из главных идей революционного правосознания крестьянских масс, нашедших выражение во всех основных земельных законах Советской власти начиная с ленинского декрета о земле. В этом состоял один из важнейших факторов возрождения общины в ходе и после совершения Октябрьской революции.
Нужно подчеркнуть, что убеждение в превосходстве собственности двора как семейно-трудового объединении над собственностью входящих в него отдельных лиц, включая домохозяина, не было свойственно только русскому крестьянству. Маркс, например, показал, что такое же правосознание было присуще и мозельскому крестьянству в 40-х годах прошлого века и что оно отражало объективные условия его существования.
Роль общины в хозяйственной жизни крестьянина не исчерпывалась, а лишь начиналась с наделения землей вновь возникающих семей и обеспечения соответствия между составом семьи и площадью обрабатываемой ею земли. Экономическая роль общины проявилась и в организации производственного процесса (система севооборота, время проведения основных работ, организация выпаса скота и т. п.  ), в создании хозяйственной инфраструктуры (дороги, мосты, водоемы, мельницы, кузницы), где была необходима мирская кооперация труда. Социальное расслоение начало отделять от общины мельничное дело, например, но как далеко зашел этот процесс, мы пока не знаем. В этой же связи следует напомнить о многообразных формах взаимопомощи в производстве и быту, о создании страховых фондов и т. д. Без учета всех этих обстоятельств нельзя понять с должной полнотой и ясностью, почему крестьяне не воспользовались правом выхода из общины, предоставленным еще в 1861 г., и оказали столь сильное сопротивление столыпинской аграрной реформе.
Слабое освещение внутрихозяйственных функций общины и прежде всего ее функций как гаранта существования и воспроизводства крестьянского хозяйства лишь частично связано с состоянием источников. Об этом свидетельствует, например, появление за рубежом специальных работ об общественных запашках в пореформенной общине, тогда как в нашей литературе работ по этой интересной и важной теме нет. (Следует учитывать, что в историографии советской деревни общественные запашки рассматриваются как одна из наиболее ярких предпосылок коллективизации, вызревавших внутри общины.  )
Интересен поставленный А. М. Анфимовым и П. Н. Зыряновым вопрос о возможностях общины в развитии крестьянской агрикультуры на новом этапе, когда жизнь поставила задачу перехода от трехполья к многополью, приспособления к рынку и т. п. Известны факты перехода на многополье отдельных общин и даже целых групп их (например, большая группа селений Волоколамского уезда, где работал агроном Зубрилин), факты введения травосеяния и не¬


453
которых других агрикультурных мер, но эти случаи не носили массового характера и не отличались прочностью (слишком часты были «рецидивы» трехполки, отказа от «датского» кормления скота и тому подобных новостей).
Вопрос о способности общины к трансформации на пути агрикультурного прогресса и приспособления к рыночной экономике должен быть специально рассмотрен. Может быть, стоит поставить его в повестку следующего симпозиума, тем более что в последнее время он привлек повышенное внимание зарубежной историографии. На лондонской конференции по истории русской общины в июле этого года японский историк Хироси Окуда сделал доклад о так называемой усовершенствованной общине в пред- и послереволюционное время, главным образом во 2-й половине 20-х годов. В усовершенствованной общине он видит определенную альтернативу колхозам в решении и социальных, и производственных, в том числе агрикультурных проблем. Этой точки зрения за рубежом придерживается не только Окуда, но его работа наиболее серьезна, поскольку насыщена значительным материалом.
Полный и точный ответ на вопрос о способности общины к развитию в условиях товарной перестройки сельского хозяйства и перехода к интенсивным формам агрикультуры дадут конкретно-исторические исследования. Все же имеются достаточные теоретические и историографические предпосылки для того, чтобы предвидеть основные результаты таких исследований. Не смогут они поколебать представлений о глубинной сути общины как органического порождения аграрной экономики с присущей ей системой натуральных производительных сил, представлений об общине как непосредственном продолжении и дополнении мелкого натурального и полунатурального крестьянского хозяйства, обеспечивающем его воспроизводство и функционирование на собственной основе. Не поставят они под сомнение и представление о том, что товарно-капиталистическая перестройка сельского хозяйства обрекала общину на полный распад и исчезновение. Однако они - эти исследования - обогатят и конкретные знания, и теоретические представления.
В целом, подводя итоги характеристике наших знаний о хозяйственной жизни и роли общины, можно утверждать, что дальнейшее развитие историографии предполагает проведение исследований, которые показали бы конкретную связь эволюции общинных институтов России (сельских и волостных) со структурой и развитием крестьянского производства, с формами его включения в целостную социально-экономическую систему страны на разных этапах истории.
Понимание общины как института с широкими социальными функциями нашло выражение в исследованиях об организации и роли общинного самоуправления (работы Н. М. Дружинина, В. А. Александрова, Е. Н. Носова, Ю. Г. Алексеева, П. Н. Зырянова и др.  ). Значение этих исследований состоит, в частности, в конкретном раскрытии двойственности социально-политических функций общины, отражавших особенности ее положения и развития в российских условиях. Если основная тенденция состояла в постепенном и все большем отчуждении общинного самоуправления и его присвоении государством, то в русской истории ей сопутствовала и с ней взаимодействовала тенденция интеграции общинного самоуправления в систему государственного местного управления - тенденция, со временем все более усиливавшаяся. Создавалась внутренне противоречивая система: она облегчала подчинение и подавление крестьянства господствующим классом и государством и вместе с тем во вре¬


454
мена народных возмущений служила крестьянству готовой организацией для совместных действий против господствующего класса и государства, хотя и в ограниченных местных масштабах. Эта противоречивость в положении общины с особой остротой проявилась в пореформенный период в условиях товарнокапиталистической перестройки деревни, совершавшейся при сохранении самодержавно-бюрократического строя.
Общинное самоуправление оживилось в ходе Великой Октябрьской революции. Современная литература показывает, что во многих случаях сельсоветы возникали как общинные органы и конструировались на основе общинных принципов, а сосредоточение всей полноты местного управления в руках сельских и волостных советов, ограничение сферы общинного самоуправления поземельными делами потребовало значительных усилий и времени; оно завершилось лишь накануне коллективизации. Однако проблема в целом ждет еще специального исследования.
В целостной жизнедеятельности общины была одна, чрезвычайно широкая и важная сфера отношений, которая не привлекала еще необходимого внимания исследователей - отношения между общиной и ее членами, между миром и индивидами, составляющими этот мир. В их основе лежал свойственный общине дуализм, который, как правило, прослеживается лишь в поземельных отношениях, тогда как им были проникнуты все сферы внутриобщинной жизни. Степень развития этого дуализма и его конкретные формы были, конечно, различны на разных этапах истории общины. В эпоху первобытного коммунизма индивид полностью поглощен общиной: у него нет интересов, целей, потребностей, отдельных от коллектива. Здесь нет индивида как личности. Вычленение последней начинается лишь с разложением родоплеменного общества и переходом к сельской общине. Но и на ранней стадии сельской общины (такой, например, на какой находилась восточнославянская ветвь) субъектом отношений с государственной властью выступала община, а не индивид. Человек, оказавшийся вне корпорации, был обречен на изгойство.
В позднефеодальный период и в эпоху перехода к капитализму определенные слои крестьянства, напротив, боролись за освобождение от общинных уз. Процесс постепенного вычленения личности в общине не был, разумеется, прямолинейным. Государственная и крепостная передельная община позднего феодализма в ряде отношений сильнее ограничивала своих членов, нежели община средневековая. В пореформенный период, когда, по В. И. Ленину, ликвидация крепостничества и развитие товарно-капиталистических отношений создали у крестьянина «подъем чувства личности» (ПСС. Т. 1. С. 434), повышали «гражданскую личность крестьянина» (ПСС. Т. 3. С. 577), а участие в революции 1905-1907 гг. привело к формированию «нового типа - сознательного молодого крестьянина» (ПСС. Т. 30. С. 316), взаимоотношения между общиной и индивидом приобретали все чаще конфликтный характер и получили общественное значение. Тем не менее власть общины над личностью крестьянина сохранялась вплоть до Великой Октябрьской революции и подкреплялась не только обычным правом, но и государственным законом (вплоть до телесных наказаний, пока они не были отменены, и административной высылкой по решению сельского схода, сохранившейся до 1917 г.  ). Если говорить о пореформенном времени, то в распоряжении историка имеется очень интересный источник, который содержит своего рода кодификацию законодательно закрепленных ограничений


455
прав крестьянина в пользу общины - речь идет об Указе от 5 октября 1906 г., отменившем некоторые из этих ограничений. Там названы и ограничения, сохранявшиеся и после указа. Жаль, что этот любопытный документ у нас еще не изучался. Заметим, что не все ограничения прав индивида в пользу мира были зафиксированы законом. Великая Октябрьская революция превратила общину в свободный союз крестьян по совместному пользованию национализированной землей. Однако конфликт между личностью и миром не мог сразу исчезнуть; обычное право, традиционная система представлений и внутриобщинных отношений изменяются медленно. Наряду с продолжающимся процессом становления «гражданской личности» появился и быстро распространялся новый тип - действительно сознательный и передовой крестьянин, принявший идеалы Коммунистической партии и включившийся в активную борьбу за коренное переустройство не только собственной жизни, но и жизни всей общины.
Круг задач, стоящих перед историками российского крестьянства, чрезвычайно широк и разнообразен. Исследование истории общины является, понятно, лишь одной из этих задач, но эта задача важна и интересна. Она начинает привлекать все большее внимание специалистов по разным историческим эпохам, объединяет их не только в общем разговоре, но и в осмыслении исторического процесса в целом.


СОВРЕМЕННАЯ РОССИЙСКАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ: В ЧЕМ ВЫХОД ИЗ КРИЗИСА?
Если непредубежденно взглянуть на отечественную историческую литературу последних трех-четырех лет, примерно с осени 1989 г., то взору представится совершенно сюрреалистическая картина: в облаках дыма и пыли, поднявшихся над распадающимся общественным зданием, витают фантастические фигуры «спасителей» России и погубивших ее «злодеев», проплывают миражи «утраченных достижений» и «несбывшихся возможностей», мечутся в ожесточенной схватке «проклятая ментальность» и «роковая случайность»...
Распад советского общественного сознания, всей системы политических, идеологических и научных представлений сопровождается бурным историческим мифотворчеством, призванным обосновать и оправдать стремления и действия новых политических сил. Научная историография решительно отодвинута на задний план, оказалась в состоянии глубокого упадка, внешним выражением которого явилось сокращение и даже прекращение выпуска научных изданий.
Проще всего было бы сказать: состоялся распад советской историографии, пронизанной догматизмом и жестко подчиненной политике, и он сам по себе станет условием рождения новой историографии, которая будет в большей мере отвечать критериям научного знания. Хотелось бы надеяться на это, но, к сожалению, в действительности для подобных надежд нет оснований. Напротив, мы наблюдаем прямое сходство, буквальное совпадение в положении и использовании исторического знания в советской и современной (постсоветской) литературе. Налицо опасное повторение!
Возрождение исторической науки после сталинского разгрома, начавшееся столь ярко и мощно в конце 50-х - начале 60-х годов, было прервано реакционным брежневско-сусловским переворотом. Сопротивление, оказанное «шестидесятниками» в 1965-1974 гг., сыграло свою роль: партийная бюрократия не смогла возродить сталинский идеологический режим во всей полноте. Тем не менее развитие общественных наук, в частности исторической, было остановлено, в чем-то даже отброшено назад. Сложилась ситуация «застоя», точнее - «замораживания», возрождения «царства Холода».
Попытки исследования исторического процесса в его конкретности и противоречивости, тем более попытки его теоретического осмысления пресекались самым решительным образом. Обвинений в «очернительстве истории», в «ревизионизме» и «антипартийности» было достаточно для осуждения вышедшей в 1965 г. книги А. М. Некрича «1941. 22 июня» - о причинах поражений Красной Армии в первые месяцы Великой Отечественной войны, для ссыпки типографского набора большой работы по истории коллективизации, написанной группой авторов в Институте истории АН СССР, для разгрома «нового направления» в изучении истории предреволюционной России, представленного такими именами, как А. М. Анфимов, П. В. Волобуев, М. Я. Гефтер, К. Н. Тарновский.
Пожалуй, одним из самых драматических моментов в кампании травли самостоятельно мыслящих ученых явилась расправа над докторской диссертаци¬


457
ей К. Н. Тарновского. В этом талантливом историографическом исследовании была проанализирована обширная литература по социально-экономическому развитию предреволюционной России, раскрыта необходимость новых решений большого круга проблем, связанных с целостным осмыслением основы основ российской трагедии XX столетия. Создание такого труда было продиктовано потребностями науки и послужило бы сильнейшим стимулом для ее развития. Но именно этого не хотело допускать - и не допустило - идеологическое руководство, возглавлявшееся Сусловым и Трапезниковым.
Конкретно-исторические исследования стали быстро свертываться. Их подменяли созданием «обобщающих трудов», представлявших широкие возможности для догматических построений, призванных еще раз подтвердить то, что заранее считалось бесспорным. Начавшие открываться с середины 50-х годов архивные фонды опять становились недоступными для исследователей. Более того, было запрещено использовать «в открытой печати» документы из важнейших фондов, полученные историками во время хрущевской «оттепели». Возобновившаяся (прежде всего благодаря усилиям А. Л. Сидорова) активная публикация исторических документов резко сократилась, а ее характер из научной превратился в примитивно-пропагандистский. Сопротивление таким изменениям, конечно, оказывалось и со стороны архивистов, и со стороны историков. Однако оно не могло быть широким и эффективным. Приведу отнюдь не типичный, но выразительный пример: первые тома серийной публикации документов «Кооперативно-колхозное строительство в СССР» были подготовлены во второй половине 50-х годов, а вышли в свет в начале 90-х. За 30 с лишним лет они неоднократно рассматривались руководством и неизменно возвращались на доработку с требованием все большего исключения «негативных» материалов и включения всем известных и доступных официальных документов из «КПСС в резолюциях...  » и других подобных изданий.
Особенную нетерпимость идеологического руководства вызывали любые попытки нового осмысления теоретических проблем общественного развития. Интересные и важные научные дискуссии об азиатском способе производства, начавшиеся в середине 60-х годов, были прекращены в первую очередь, поскольку перерастали в обсуждение коренных проблем теории общественноэкономических формаций и к тому же наводили на размышления о «сталинском варианте АСП». Едва начавшись, угасло обсуждение типологии исторического процесса в различных странах и регионах мира.
Вышедший в свет в 1968 г. в издательстве «Наука» первый том сборника статей «Проблемы истории докапиталистических обществ» был тут же грубейшим образом осужден за «ревизионизм», за «проповедь идеи конвергенции», за «антимарксизм». Подготовленный к печати второй том сборника сразу же был возвращен издательством как «идеологически порочный». Вся крамола этого труда состояла в стремлении освободиться от сталинской трактовки теории общественного развития, осмыслить на уровне современных знаний подлинное наследие марксизма: здесь и попытка охарактеризовать развитие и смену общественно-экономических формаций как результат всемирно-исторического процесса, и постановка проблемы исторического центра и периферии, и связанной с ней проблемы производных и переходных общественных форм, и осознание необходимости исследования природных компонентов в историческом процессе. Порочным был признан и анализ внутренней структуры социально- экономических формаций при постановке проблемы многоукладности российской экономики начала XX в. в работах историков «нового направления».


458
Свидетельством стремления к полному подавлению теоретического поиска явилась ликвидация в 1968 г. сектора методологии истории в Институте истории АН СССР - сильнейшего научного коллектива, подошедшего к пониманию необходимости «нового прочтения» Маркса*.
Одним из результатов замораживания марксистской теоретической мысли в общественных науках явилась ее неподготовленность к современному общественному кризису. Впрочем, ее ослабленность и безответность на критические атаки конца 80-х - начала 90-х годов имеют и политические корни: эти атаки организовали и возглавили официальные идеологи КПСС, занимавшие положение единственных охранителей и истолкователей того набора примитивных догм, который со сталинских времен назывался марксизмом. Совершенно очевидно, что именно подавление и замораживание марксистской мысли в сталинские и брежневско-черненковские времена подготовило ее современный разгром, от которого она не скоро оправится.
Наконец, несомненным свидетельством кризиса отечественной историографии, связанного со сталинистской реакцией второй половины 60-х и последующих годов, было резкое сокращение притока в науку новых, прежде всего молодых, сил как следствие административных ограничений и падения престижа занятий историей.
Из сказанного ясно, что основным источником кризиса исторической науки явилось ее подчинение политике вплоть до превращения в простое средство решения текущих задач (прямое командование, политический характер оценок работы историков и т. д.  ). Этим же объясняется разрыв между догматическими представлениями и реальным историческим процессом, между обязательными схемами и живой действительностью прошлого и настоящего (уровень капитализма в предреволюционной России, развитый социализм 70-х - 80-х годов и т. п.  ). Результатом была утрата научного характера деятельности в области изучения истории. Научное исследование стало уделом «чудаков» и «неудачников».
Перестройка на первых порах вызвала несомненное оживление и подъем исторической мысли, надежды на преодоление затянувшегося кризиса, на возможности подлинного свободомыслия и подлинно демократических условий научной деятельности. Не случайно общую тональность возобновившихся дискуссий, документальных изысканий и исследований на первых порах, по крайней мере до середины 1989 г., определяли «шестидесятники». Начали публиковаться работы, выполненные еще до 1965 г., или же реализовывались замыслы того времени. Однако очень скоро стало обнаруживаться новое и все более заметное усиление политизации всей обстановки, во многом воспроизводящее те же отрицательные черты, о которых речь шла выше, прежде всего идеологическую нетерпимость вплоть до баррикадной формулы «Кто не с нами, тот против нас!  » Вновь официальное общество требует от истории лишь подтверждения его политики, пренебрегая действительным существом и ходом событий, явлений, процессов.
Прокатилась волна «обвальной» смены взглядов и убеждений, когда самые активные и даже официальные идеологи советского марксизма и социализма, включая партаппаратчиков высоких рангов, вдруг оказались самыми ярыми противниками марксизма и социализма в принципе, а не только созданной с их
См.: Гефтер М. Я. Введение к сб. Историческая наука и некоторые проблемы современности. М., 1969. С. 6 и сл.


459
участием модели. Отброшена одна идеологическая маска, второпях натянута другая - противоположная. Наиболее характерным примером может служить доклад А. С. Ципко об идеологии и практике большевизма, с которым он выступил на российско-американской конференции «Социокультурные истоки и историческая судьба большевизма» в марте 1992 г. Бывший сотрудник аппарата ЦК КПСС, нынешний сотрудник аппарата фонда Горбачева, близкий к руководству обеих этих организаций, в докладе на двух десятках страниц не затронул ни одной проблемы - ни теоретической, ни конкретно-исторической, связанной с происхождением, сущностью и ролью большевизма. Этот документ сопоставим только с идеологическими «разоблачениями» сталинско-брежневских времен.
Вот образцы содержания и языка: «Большевизм... это теория и практика грехопадения человечества, это история одного из самых омерзительных проявлений зла... разрушения цивилизации... собственности... труда, религии». «Речь идет о криминальной, человеконенавистнической теории... о преступной практике, направленной против основ человеческой цивилизации». За этим потоком брани по адресу большевизма обнаруживается и более широкий фон брани по поводу «иллюзий европейского Просвещения, сциентизма», «атеистической интеллигенции». Марксизм, оказывается, был проявлением «человеческой гордыни», его сущность - «в нежелании примириться с плотностью, непроницаемостью социальной жизни... в нежелании согласиться с тем, что есть исходные, неразрешимые проблемы человеческого бытия, что существуют неразрешимые проблемы».
Бывший пропагандист марксизма теперь требует его полного искоренения: «Нынешняя терпимость интеллигенции ко всем реликтам марксизма не может быть оправдана». Перед нами все тот же «указующий перст», лишь изменивший направление слева направо. Свобода мысли и слова, принципы демократии отбрасываются с порога.
Появись доклад Ципко в виде статьи на страницах журнала «Столица» или брошюры какой-нибудь религиозной организации, не стоило бы на него обращать внимание, но доклад был сделан на конференции, созванной фондом Горбачева. И это придает проповеди ненависти и антисциентизма общественную значимость.
Растущее вторжение политики становится главным препятствием на пути выработки новых теоретических концепций, научных исторических представлений. Именно с этим связано исчезновение со страниц журналов дискуссий и обсуждений. В этом же одно из главных препятствий постановке больших исследовательских программ по истории России, особенно с начала XX в. Естественной реакцией на сложившуюся ситуацию большинства активных историков стал уход в архивы, в публикацию документальных материалов.
Можно, пожалуй, утверждать, что для историков главнейшим позитивным результатом совершившихся за последний год перемен стало открытие ранее секретных архивных фондов. В этом проявился действительный прогресс, реальное демократическое завоевание и надежда на сохранение и рост научного знания. Открывается огромный и в массе своей никогда не изучавшийся историками материал. Мы могли лишь мечтать, например, о документах, исходящих из среды восстававших в 1918-1921 гг. крестьян, а сейчас совместно с историками и архивистами Тамбова готовим сборник об антоновском мятеже
1920-1921 гг. с документами «антоновцев». Мы и не мечтали получить информационные сводки ОГПУ о положении и настроении деревни - «земсводки», «коопсводки», «спецсводки»; теперь же ведем работу над изданием «Деревня


460
20-х - 30-х годов глазами ОГПУ». Для освоения открывающихся материалов потребуются немалое время и немалые силы. Здесь необъятное поле для международного сотрудничества. Не случайно наиболее масштабные и научно значимые проекты совместных работ историков разных стран связаны с публикацией архивных материалов.
Однако я вовсе не хотел бы создавать иллюзий полнейшего благополучия в нынешнем состоянии и работе архивов, включая их открытость. Остается недоступным важнейший архив, без которого открытие всех других архивов не может дать исследователю полную картину при изучении кардинальных проблем истории нашего государства. Я имею в виду Архив Президента Российской Федерации. Его можно было бы назвать архивом «особых папок»: он олицетворял систему бюрократической централизации архивного хранения документов по стране в целом. О чем бы ни шла речь - о политике, об экономике, об иностранных делах, о партии, о Коминтерне, об ОГПУ и репрессиях - по всем вопросам решения высшего руководства и материалы к ним находятся там, и только там*.
Полное открытие этого архива способствовало бы повышению уровня и публикаторской, и собственно исследовательской работы историков советского времени. Но этот архив остается вместе с тем основой той монополии на архивную документацию, которую сохраняет и тщательно оберегает чиновничество аппарата управления. В некоторых случаях документы архивов оказываются более доступными для зарубежных историков, нежели для российских. Думаю, что создание «единого фронта» историков, из какой бы страны они ни появлялись в российских архивах, могло бы ускорить решение проблемы.
Примерно в то же время, когда произносились эти слова, журнал «Slavic Review» опубликовал письма американских историков о положении в российских архивах**. Как справедливо замечают авторы, «архивная лихорадка» приняла ныне нездоровый характер. Проблемы, порожденные коммерциализацией исследовательской деятельности, останутся серьезными на необозримо длительный срок, ибо «никакие санкции и запреты не могут остановить рынок» и в повседневной действительности, увы, «каждый ученый сам определяет для себя, что этично, а что нет».
Тем не менее я считаю полезным напоминание о принципах поведения, сохраняющих свое моральное значение даже в условиях наступающего рынка и сопровождающего это наступление экономического, политического и духовного кризиса. Это напоминание можно было бы сделать в форме простого обращения группы историков и архивистов с призывом к отказу, например, от покупки «права первой ночи» (и утаивания «купленного документа» до его использования покупателем) и т. п.
Но публикация новых документов, как бы она ни была важна, не может исчерпать работу историка. Время требует от историков серьезного переосмысления своего прошлого и настоящего, критического самоанализа, выработки новых представлений. И такая работа, конечно, ведется прежде всего в конкретноисторических исследованиях. Многие убеждены, и я их понимаю, что новые концепции и теории должны быть «извлечены» из конкретно-исторического
О передаче отдельных фондов Архива Президента РФ в систему Государственной архивной службы России см. информацию «Об Архиве Президента РФ» в данном номере нашего журнала. - Прим. ред.
Slavic Review. V. 52, № 1, Spring 1993, р. 87-106.


461
анализа, а не «преподаны» заранее, как это было в советской историографии. Но, увы, это иллюзия: разработка историософских проблем, методологии исследования - самостоятельная задача.
Важнейшим фактором становления новой историографии является международное сотрудничество ученых: конференции и совместные работы прежде всего; переводы книг и статей, к сожалению, резко сократившиеся в последнее время из-за кризиса издательского дела; семинары специалистов, посвященные современным теоретическим и историческим концепциям. Можно привести немало примеров активного участия зарубежных коллег в наших обсуждениях. Вот один из них: весной 1992 г., в условиях начавшегося «обвального» отрицания марксизма, смелым вызовом прозвучало выступление известного британского социолога Теодора Шанина «Карл Маркс еще пригодится...  »*
Опыт вновь и вновь подтверждает, что международное сотрудничество ученых - один из самых живительных источников научного творчества. Однако зачастую он сопровождается соблазном прямого заимствования зарубежных идей и концепций. Здесь у нас много примитивного, особенно в области рыночных теорий, когда договариваются до объявления рынка не условием, не средством экономического развития, а его «целью» и даже «сущностью». К таким же облегченным решениям следует отнести и попытки найти ключ к пониманию истории в весьма частной теоретической концепции «эргономики».
Предпринимаются и более серьезные заимствования, относящиеся к теории исторического процесса. В западной литературе разработаны интересные концепции различных вариантов исторического развития, связанных с существованием и взаимодействием цивилизаций. Эти концепции действительно заслуживают глубокого изучения и осмысления. Замечу, что в советской литературе, особенно философской и востоковедческой, было начато обсуждение и понятия «цивилизация», и его возможностей в анализе исторического процесса, прежде всего в связи с работами Арнольда Тойнби. Имеются, следовательно, известные предпосылки для работы в этом направлении. Однако политика торопит: общество нуждается в новой идеологии. И вот уже готово решение огромной задачи!
Догматическая пятичленная схема сменяющихся общественно-экономических формаций отбрасывается. Вместе с ней из арсенала историка выбрасывается вообще представление о единстве всемирно-исторического процесса, его стадиальности и многом другом. Главным, если не единственным, объявляется цивилизационная социокультурная принадлежность.
Вот пример из новейших: с точки зрения «способности к самоизменению» выделяются два типа общества, две цивилизации: «традиционная», бесконечно повторяющая заданные циклы развития, и «либеральная», ориентированная на свободу личности и поэтому постоянно самоизменяющаяся, динамичная. Само по себе различение обществ традиционного типа и обществ современных, если можно так выразиться, новационных, давно принято и в марксистской, и в немарксистской литературе. Причем различение этих двух типов общества всегда связывалось с определенными стадиальными различиями в характере воспроизводства общественной жизни. Ни для кого не было сомнения в том, что в той же Европе современному обществу предшествовали длительные стадии развития традиционного типа. Теперь же нам предложено жесткое распределение цивилизаций между континентами и народами, их предначертанность в со¬
* Неделя. 10. III. 1992.


462
циокультурном феномене. При таком распределении Россия оказалась страной «промежуточной цивилизации», отличающейся «деструктивным» характером и обреченной на систему «псевдо...  »: «псевдоэкономика», «псевдорынок», «псевдокапитализм», «псевдоурбанизация», «псевдокооперация» и т. п., вплоть до «псевдоразвития» - всего-навсего «пульсации». Такой выглядит либеральная концепция истории России в недавно вышедшем трехтомнике А. С. Ахиезера*.
Молодые либералы идут еще дальше, объявляя российское общество - «псевдообществом», а этносы российского пространства - «псевдонациями», т. е. народами, которые не поднялись до уровня наций. В конечном итоге перед нами предстает «псевдострана», населенная «псевдолюдьми». Нам предлагают чисто идеологическую конструкцию, предназначенную для обслуживания новой политики. Будет интересно проследить процесс внедрения либеральной идеологии в общественное сознание и ее политическое функционирование. Но к науке она имеет отношения не больше, нежели идеология сталинско-брежневского социализма.
Имеются и несколько смягченные варианты «цивилизационной» интерпретации истории России, особенно советского времени. Такова, например, попытка объяснить Октябрьскую революцию 1917 г. и возникновение советской системы проявлением сущности российской цивилизации, которая состоит в общинности, в общинном самоуправлении прежде всего**. Сохранение общинных институтов, традиций, связей в крестьянской среде, конечно, сказывалось на ходе и исходе революции, но революция в России совершилась в силу социальных и исторических обстоятельств, связанных отнюдь не с общиной.
Обновление научного мировоззрения - самостоятельная творческая работа (ее сущность, на мой взгляд, будет состоять в синтезе), не дающая быстрого и к тому же отвечающего «заказу» результата.
Все то, о чем говорилось выше, - и многое другое, в чем проявляется кризис постсоветской историографии, - можно, пожалуй, признать неизбежным: слишком долго историческая наука, историки находились под политическим и идеологическим диктатом, слишком долгой была изоляция, оторванность нашей историографии от исторической науки других стран. Глубина и продолжительность кризиса будет, конечно, зависеть от общей ситуации в стране, а она отнюдь не благоприятна для ученых занятий. Потребуются немалые усилия для обеспечения и расширения возможностей исследовательской работы, для реализации и обсуждения ее результатов, для защиты ее от некомпетентного вмешательства. Главная опасность, а она уже не в будущем, а в настоящем, состоит в установлении нового «единомыслия», в новом диктате со стороны политики и идеологии. Выход из кризиса не в замене «пятичленки» «двухчленкой», не в перевертывании старой методологической формулы «экономика - базис...  » в псевдоновую формулу «культура - базис...  » и т. д. Подлинный выход - в свободе научной мысли и научного слова, равно гарантированной представителям всех мировоззренческих и научных направлений и школ.
Ахиезер А. С. Россия: критика исторического опыта: в 3-х т. М., 1991. Т. 3. С. 266- 296, 322 и др.
См.: Семенникова Л. Н. Октябрь 1917-го... Что же произошло? // Свободная мысль. 1992. № 15. С. 5-18; Хасбулатов Р. И. Слово о Советах // Правда. 4.  III. 1993; его же. Заглянем в истоки Отечества // Правда, 15.  V.  1993; его же. Право по-царски... - Правда. 3. VII. 1993.


Раздел IV
СЕЛЬСКОЕ ХОЗЯЙСТВО И КРЕСТЬЯНСТВО СССР В ДОКОЛХОЗНЫЙ ПЕРИОД


ОСНОВНЫЕ ЭТАПЫ РАЗВИТИЯ КРЕСТЬЯНСКОГО ХОЗЯЙСТВА*
Крестьянское производство - главная и всеохватывающая основа послеперво- бытных докапиталистических производственных структур. Даже в современных условиях крестьянство составляет еще свыше половины населения земли. Начав формироваться как особый социальный слой в ходе разложения первобытнообщинного строя и зарождения классовых антагонизмов, крестьянство проходит через всю историю классового общества. Наряду с общими чертами, вытекающими из положения крестьян, являвшихся главными сельскохозяйственными производителями, ведущими хозяйство силами семьи (или объединения семей) на доиндустриальном базисе труда, на разных исторических стадиях крестьянству присущи специфические черты, определяемые господствующими отношениями тех обществ, в недрах которых оно существует. В капиталистических обществах крестьянство - в массе своей подчиненный и эксплуатируемый, социально приниженный слой. Его верхушка вливается в правящий буржуазный класс. Только развитый социализм может принципиально и коренным образом перестроить крестьянское хозяйство и соответственно изменить его социальный облик в роли общественного класса. Мелкое индивидуальное хозяйство заменяется крупным кооперированным, т. е. общественным хозяйством. С этого момента крестьянство становится совокупностью членов сельскохозяйственных кооперативов, совместно владеющих средствами производства и ведущих коллективное хозяйство.
Настоящая статья содержит анализ крестьянского хозяйства в его ипостаси исторически определенной формы производства. Она посвящена выяснению процесса его возникновения, сочетания в нем естественных и исторически созданных производительных сил, а также присущих этой форме производства и определяющих ее положение в общественной системе. В центре исследования - механизм и формы включения крестьянского хозяйства в общественную связь на разных этапах исторического развития.
При рассмотрении проблемы разложения и исчезновения крестьянского хозяйства в условиях аграрно-капиталистического развития и его трансформации в ходе социалистических преобразований основное внимание уделяется факторам, имеющим решающее значение в эволюции крестьянства развивающихся стран - огромной массы непосредственных производителей, ведущих мелкое хозяйство, перед которыми история с такой остротой поставила вопрос о будущем. Особо важную задачу составляет выявление укладной принадлежности непосредственных производителей, занятых в сельском хозяйстве (в частности, выделение мелкотоварного уклада в деревне), ибо без этого затруднена выработка строгих и точных научных критериев, позволяющих определить основу,  ** Статья написана в соавторстве с Л. В. Даниловой и В. Г. Растянниковым.


465
на которой осуществляется воспроизводство в сельском хозяйстве, и тенденции его развития.
* * *
В послепервобытных докапиталистических обществах парцеллярное хозяйство было необходимой, исторически обусловленной формой производства. Соответствуя определенному уровню развития производительных сил и общественного разделения труда, оно явилось материальной предпосылкой возникновения и существования крестьянства как особого социального слоя. Функционирование парцеллярного хозяйства в качестве господствующей формы организации производительных сил на докапиталистических стадиях обусловило роль крестьянства как главного производящего класса, чей труд создавал основную массу материальных ценностей, а тем самым формировал условия общественного прогресса. Выделение и развитие парцеллы, развязывающие инициативу и творческую энергию трудящегося индивида, создавали базу для появления в дальнейшем крупного производства, перехода к общественно-концентрированным условиям труда. В то же время парцеллярность производства в докапиталистических обществах предопределяла ту или иную степень несвободы непосредственных производителей, их положение как подчиненного и эксплуатируемого класса. В послепервобытную докапиталистическую эпоху парцеллярное хозяйство - основной объект эксплуатации и извлечения прибавочного продукта. Такую же роль оно играет в большинстве современных развивающихся стран.
Формирование мелкого семейного хозяйства началось еще в недрах первобытнообщинного строя. Но на той стадии такое хозяйство было нежизнеспособно вне общины, являвшейся производственным и социальным организмом. Прогресс в развитии средств производства, резко ускорившийся со времени неолитической революции (прежде всего, появление металлических орудий труда и простых механизмов и использование тягловой силы животных), рост общественного разделения труда вели к индивидуализации производства. По мере развития этого процесса парцеллярное хозяйство превращалось в источник частного присвоения, в результате чего закладывались основы для возникновения классового общества. С обособлением и укреплением семейно-индивидуального хозяйства, становящегося элементарной экономической ячейкой, приобретением им хозяйственной самостоятельности место кровнородственной общины с присущим ей коллективизмом производства и распределения постепенно, через ряд переходных ступеней занимает территориальная община, состоящая из отдельных домохозяйств (больших и малых семей). Параллельно происходит разложение архаической коллективной собственности, складывается мелкое семейно-индивидуальное владение, а затем и мелкая частная собственность, что порождает имущественную, а позднее и социальную дифференциацию общинников. Часть их вливается в состав господствующего класса*, а подавляющее большинство оказывается в положении зависимых и эксплуатируемых людей.  ** Так, из групп бывших состоятельных общинников, возникших в ходе имущественной дифференциации общины в доколониальный и колониальный периоды, сформировался нижний, наиболее многочисленный слой нынешнего класса крупных землевладельцев,


466
Именно с этого исторического момента можно говорить о крестьянстве как об особом общественном слое. По определению К. Маркса, мелкое крестьянское хозяйство (как и независимое ремесленное производство) образует экономический базис феодального, а также античного общества в пору его расцвета, пока рабство не овладело производством; известное время оно существует и наряду с капиталистическим производством [5, 346].
Парцелла обретает свою адекватную, классическую форму там, где работник является свободным частным собственником условий труда [5, 771]. Однако в классовом обществе свободная крестьянская собственность преобладает лишь в исторически ограниченные периоды. (В древности - это период, непосредственно последовавший за разложением архаических форм собственности и социальности; в более близкое к нам время - канун капиталистической эры в некоторых западноевропейских государствах.  ) Рост социальных антагонизмов, почва для которых создается с индивидуализацией производства, ставит предел развитию частной собственности трудящихся индивидов. Выделяющаяся из общины парцелла подпадает под власть государства и иных органов принуждения, которыми располагает господствующий класс. В рабовладельческих и феодальных обществах парцеллярная собственность неизбежно поглощается крупным землевладением.
При всем сходстве в принципах организации производительных сил и ведения хозяйства, а также в непосредственно связанных с производственной деятельностью сторонах материальной и духовной культуры парцелльные крестьяне Древнего мира, Средневековья, нового и новейшего времени существенно разнятся между собой. Роль крестьянства в экономике и в целом в общественной жизни, его социальный и духовный облик на разных стадиях исторического развития зависят от господствующего способа производства. Им определяется и общий строй социальных отношений крестьянских хозяйств, и направленность их расслоения. Господствующие на докапиталистических стадиях производственные отношения обусловливали положение крестьянства как класса-сословия, для которого характерны зафиксированные традицией либо законодательством объем прав и обязанностей, социально закрепленный вид производственной и всякой другой деятельности, место в общественно-политической системе, юридический статус [см.: 19, 311]. Конкретные формы сословности крестьянства менялись не только при переходе от одной докапиталистической формации к другой, но даже в пределах каждой из этих формаций*.
Парцеллярный характер производства определил двойственность социального облика крестьянства: это и непосредственные производители, труженики, и мелкие частные собственники, владельцы собственных средств производства. Имманентные мелкому производству общественные связи, весь образ жизни
образующих главную опору докапиталистических форм эксплуатации во многих развивающихся странах Азии.
* Особенно велика социальная пестрота крестьян в раннеклассовых обществах. Наряду с правами и обязанностями, свойственными всем свободным общинникам, отдельные группы крестьянства либо обладают привилегиями, либо, напротив, характеризуются утратой первоначального полноправия. Градуированность свободы - отличительная черта общества, переходного от первобытнообщинного строя к классовому. В известной мере она сохраняется и в зрелых классовых докапиталистических обществах.


467
крестьян изолируют их друг от друга. Отсюда специфические черты идеологии крестьянства и его классового самосознания. При всей многоликости крестьянства разных эпох и регионов, различии места в общественной системе ему свойственны такие черты, как приверженность традиции в производстве, быту, узость интересов, местная замкнутость, раздробленность. Характеризуя эти особенности крестьянства как общественного слоя, К. Маркс писал: «Поскольку миллионы семей живут в экономических условиях, отличающих и враждебно противопоставляющих их образ жизни, интересы и образование образу жизни, интересам и образованию других классов, - они образуют класс. Поскольку между парцелльными крестьянами существует лишь местная связь, поскольку тождество их интересов не создает между ними никакой общности, никакой национальной связи, никакой политической организации, - они не образуют класса. Они поэтому неспособны защищать свои классовые интересы от своего собственного имени...  » [4, 208].
В ходе общественного прогресса натуральная система производительных сил сменяется индустриальной, парцеллярное хозяйство претерпевает процесс разложения. «Этот способ производства, - отмечает К. Маркс, - предполагает раздробление земли и остальных средств производства. Он исключает как концентрацию этих последних, так и кооперацию, разделение труда внутри одного и того же производственного процесса, общественное господство над природой и общественное регулирование ее, свободное развитие общественных производительных сил. Он совместим лишь с узкими первоначальными границами производства и общества... Но на известном уровне развития он сам создает материальные средства для своего уничтожения» [5, 771]. Окончательное уничтожение мелкого крестьянского хозяйства происходит в эпоху развитого капитализма. С утверждением капитализма крестьянство утрачивает роль основного общественного класса, подвергаясь постоянному расслоению на социально неоднородные группы, в итоге - на пролетариат и буржуазию. Однако в силу присущих мелкокрестьянскому хозяйству особенностей оно длительное время сохраняется, сосуществуя с развитыми, индустриальными формами производства. Даже в эпоху монополистического капитала капиталистическое производство не сразу и не везде вытесняет семейно-индивидуальное хозяйство*. В развитых капиталистических странах интенсивное размывание слоя мелких производителей в сельском хозяйстве по существу лишь с 50-х годов XX в. вступило в завершающую стадию. В развивающихся странах, напротив, разложение крестьянства происходит крайне медленно, «застывая» на длительное время на промежуточных стадиях.
* * *
В своей наиболее типичной форме крестьянское хозяйство характеризуется универсальностью хозяйственной деятельности, сочетанием земледельческого производства с домашней промышленностью, натурально-потребительской
* Крестьянство перестало существовать как специфический общественный слой лишь в Великобритании. Применительно к началу 20-х годов XX в. В. И. Ленин отмечал: «...  Почти во всех капиталистических странах, — может быть, за исключением Англии, — существует класс мелких производителей и мелких земледельцев» [28, 41].


468
направленностью. К. Маркс писал о таком хозяйстве: «Каждая отдельная крестьянская семья почти что довлеет сама себе, производит непосредственно большую часть того, что она потребляет, приобретая таким образом свои средства к жизни более в обмене с природой, чем в сношениях с обществом» [4, 207].
В марксистской политэкономии под натуральным хозяйством имеется в виду хозяйство, базирующееся на натуральной системе производительных сил, т. е. такой системе, при которой естественно возникшие средства производства доминируют над исторически приобретенными [об их различии см.: 13, 65; 5, 188-192 и др.  ]. Главное средство производства при этой системе - земля со всеми относящимися к ней естественными факторами и процессами*. Будучи включенными в производство, они выступают как производительные силы. Несмотря на вложение овеществленного труда, такие средства производства остаются природными не только по происхождению, но и по характеру**. И человек как рабочая сила при натуральной системе производительных сил предстает прежде всего со своей природной, физической стороны, в качестве мускульной, энергетической силы, хотя само существование земледелия и вообще производящего хозяйства немыслимо без определенного производственного опыта человека, его навыков и знаний. Исторически созданные средства труда (земледельческие орудия, ирригационные сооружения, одомашненные животные, ремесленные инструменты, здания, дороги и пр.  ) наряду с производственным опытом служат средствами включения природных факторов в трудовой процесс. Неизбежное следствие господства натуральной системы производительных сил - потребительский характер производства, сращенность непосредственного производителя со средствами производства и условиями труда.
Преобладание естественно возникших производительных сил над исторически приобретенными и соответственно живого труда над овеществленным, являющееся главной чертой натуральной системы производительных сил, предопределило внутренний строй крестьянского производства, его цель и направленность, характер трудовой кооперации, его осуществляющей, возможности и границы его развития и в итоге его место в общественной системе. С этой системой производительных сил тесно связано существование крестьян¬
* Развернутую характеристику натуральной системы производительных сил как принципиально отличной от последующих систем (индустриальной и научно- технической) не только по количественным (степень развития труда), но и по качественным (соотношение структурных элементов и их функциональная зависимость) признакам см.: [43, гл. II; 52, гл. I].
** Такова, например, пашня, т. е. земля, в которую уже вложен человеческий труд. Ее включение в производство в качестве фактора человеческого труда предполагает использование исторически созданных средств производства, высокого развития рабочей силы. Сказанное о земле относится также к культурным растениям, домашнему скоту и другим природным факторам и процессам [5, 189-192]. Само собой разумеется, что для каждого из естественных факторов производства существует свой предел вложения овеществленного труда. В земледелии, например, имеются более широкие возможности изменения изначального физического характера средств производства, нежели в животноводстве [специальное исследование этого вопроса см.: 60, гл. I]. С этим обстоятельством связана одна из причин того, что без контакта с земледельческими обществами общества кочевников не выходят из раннеклассового состояния.


469
ской семьи как трудового объединения, производственной кооперации, являвшейся существенным производственным фактором. Семейная кооперация представляла собой дополнительную производительную силу, увеличивала эффективность использования имеющихся в крестьянском хозяйстве средств производства, а при определенных благоприятных условиях служила источником расширенного воспроизводства [о роли кооперации как особой производительной силы см.: 5, 337 и сл.  ].
В парцеллярном хозяйстве осуществляется половозрастное, естественно возникшее распределение трудовых функций. «...  Индивидуальные рабочие силы с самого начала функционируют здесь лишь как органы совокупной рабочей силы семьи», труд выступает в своей специфической конкретной форме, а продукты труда - как потребительная стоимость [5, 88]. Состояние семейной кооперации в крестьянском хозяйстве (численность семьи, возрастной состав, внутренние взаимоотношения), направленность ее эволюции определяются господствующими общественными отношениями. Конкретные формы крестьянской семьи как трудового объединения широко варьировались в зависимости от социальной среды, а также от природных условий, прямо отражавшихся на естественно возникших производительных силах, формой организации и использования которых было крестьянское хозяйство. В свою очередь, численность и возрастной состав семьи воздействовали на развитие и функционирование крестьянского хозяйства, находились в определенном соотношении с мощностью крестьянского хозяйства, влияли на характер его сношений с внешним миром.
В экономической литературе на материалах о европейском крестьянстве выявлена следующая интересная и важная закономерность: с ростом численности крестьянского двора при прочих равных условиях, как правило, растут норма земельного надела, величина посева, количество скота и инвентаря (в расчете на двор и на душу населения), т. е. повышается мощность хозяйства*. Учет этой за-
* Эта закономерность частично проявляется и в современных развивающихся странах. Норма земельного надела с ростом численности двора здесь также нередко увеличивается в большей пропорции, чем растет сама численность двора. Так, в Индии, по данным 16-го национального выборочного обследования (1960/61 г.  ), безземельные деревенские семьи насчитывали в среднем только 3,  86 человека; средний численный состав семей лиц, ведущих хозяйство, был таков [63, 77]:
Хозяйственная площадь на двор, акры
Число членов семьи
Менее 2,  5
4,  88
2,  5-5,  0
5,  46
5,  0-7,  5
6,  04
30-50
7,  51
50 и более
8,  35
Однако при увеличении нормы земельного надела мощность хозяйства отнюдь не всегда повышается. В подразделениях аграрной экономики, опирающихся на натуральные производительные силы, нередко действует такая закономерность: традиционная общественная психология (обусловленная, например, кастовым сознанием) препятствует семейным работникам непосредственно участвовать в трудовой деятельности, побуждая хозяев прибегать к использованию чужого труда, как правило, на условиях кабалы; в


470
кономерности, порожденной семейной кооперацией как дополнительным производственным фактором, совершенно необходим для различения имущественного расслоения, выраставшего на натурально-потребительской основе, и расслоения, возникавшего под воздействием развития товарного производства и обмена. Различия в имущественном положении крестьянства, как о том свидетельствуют исторические источники, выявляются на весьма ранних стадиях исторического развития, задолго до сколько-нибудь значительного вторжения товарно-денежных отношений в мелкое производство*. На этих стадиях неравенство в отношении хозяйственной мощности проистекало в основном из различий в численности и структуре крестьянской семьи как трудовой кооперации, а также из неоднородности конкретных условий хозяйствования, вызванных особенностями местных естественно-географических условий. На процесс имущественной дифференциации крестьянства в огромной степени влияли различия в методах внеэкономического принуждения, величине изымаемого прибавочного продукта и форме его отчуждения.
Традиционность крестьянского хозяйства, господство в нем простого воспроизводства ведут к тому, что его рост происходит по преимуществу вширь и находит выражение прежде всего в значительном увеличении численности крестьянского двора. Во всех странах, где сохраняется система парцеллярного хозяйства, наблюдается бесконечно повторяющийся процесс дробления крестьянских дворов в результате возникновения молодых семей и распада «материнских» семей на самостоятельные «дочерние». Этот процесс является следствием не только демографических, но и взаимодействующих с ними социально-экономических факторов. Дробление порождает тенденцию к измельчению хозяйства. В нынешних развивающихся странах, деревня которых перенасыщена «избыточным» населением в результате весьма медленного оттока из сельского хозяйства рабочей силы в прочие сферы общественного производства, с одной стороны, и продолжающегося высокого демографического давления - с другой, этот процесс выражает главным образом дальнейший рост аграрного перенаселения, увеличение массы крестьянских хозяйств, неспособных осуществлять простое воспроизводство.
В крестьянском хозяйстве докапиталистической эпохи производимый продукт, как правило, был результатом совместного труда семьи и выступал как
результате крупное по площади хозяйство весьма часто ведется гораздо хуже и получает валовой продукт с единицы площади значительно меньший, чем более мелкое хозяйство, семейные работники которого собственным трудом участвуют в процессе производства.
В 47-й главе «Капитала» при характеристике продуктовой ренты К. Маркс писал: «Вместе с этой формой появятся более крупные различия в хозяйственном положении отдельных непосредственных производителей. По крайней мере, является возможность этого и даже возможность того, что этот непосредственный производитель приобретает средства для того, чтобы в свою очередь непосредственно эксплуатировать чужой труд» [8, 359]. В приведенном отрывке речь идет о такой форме ренты, которая, как пишет К. Маркс, «по-прежнему предполагает натуральное хозяйство, то есть предполагает, что условия хозяйствования целиком или в подавляющей части производятся в самом хозяйстве, возмещаются и воспроизводятся непосредственно из его валового продукта. Она предполагает, далее, соединение сельской домашней промышленности с земледелием...  » [8,  359].


471
общая собственность (или владение). Соответственно двор являлся носителем имущественных прав - права на землю, на постройки и инвентарь, на продукцию и предметы домашнего обихода. Практически только личные вещи (одежда, обувь и т. п.  ) признавались собственностью отдельных членов двора. Однако патриархальная власть главы семьи во многих случаях достигала больших масштабов (он мог прогнать члена семьи со двора, лишить его наследства и т. д.  ). Права членов двора при этом резко ограничивались или даже уничтожались. Патриархальная эксплуатация внутри двора часто принимала весьма грубые формы.
Крестьянская семья перестает быть трудовым объединением лишь на стадии развитого капитализма, когда исчезает мелкое крестьянское хозяйство как специфическая форма производства, а функции хозяйствующего субъекта целиком сосредоточиваются в руках частного собственника - чаще всего главы семьи. Мелкая семейная собственность крестьянского двора превращается в частную собственность домохозяина. В период товарно-капиталистической перестройки сельского хозяйства семейная кооперация становится исходным пунктом, базисом капиталистической кооперации*: рабочая сила семьи заменяется наемной рабочей силой.
* * *
Парцеллярный, семейный характер крестьянского производства обусловил наличие многих общих черт, присущих крестьянству на всех стадиях его развития до перехода к социализму, сущностное единство его социально-экономической природы. Со стороны организации производства и характера предметно-вещественных факторов производительных сил крестьянское хозяйство традиционно на всем протяжении его существования до момента перестройки его воспроизводственного процесса на товарно-денежной основе. Это своего рода продолжение примитивной экономики в классовом обществе, трансформированная первобытность [см.: 15, 495-518]. Однако, будучи замкнутым и самодовлеющим в своей основе, крестьянское хозяйство неспособно существовать вне более широкой трудовой кооперации и социальной общности. Многие работы (подъем нови, строительство ирригационных и мелиоративных сооружений, прокладка дорог и строительство мостов, постройка крупных зданий, использование простых механизмов и хозяйственных приспособлений, а в ряде регионов и некоторые сельскохозяйственные операции, например, уборка урожая) диктовали неизбежность объединения крестьян в различные общности, и прежде всего в сельские общины, служившие гарантом нормального функционирования и воспроизводства их хозяйств. Отдельные хозяйственные функции оказывались под силу лишь системе общин. С возникновением классового общества важнейшие из этих функций берет на себя государство. Последнее, как и предшествующие ему социальные общности (племена, союзы племен), обеспечивало также защиту от внешнего врага, потребности обмена, помощь в случае стихийных бедствий. Вместе с тем государство выступало орудием присвоения прибавочного
* На материалах России конца XIX в. В. И. Ленин установил, что «наиболее состоятельное крестьянство наилучше обеспечено и семейными рабочими. Семейная кооперация и здесь является базисом капиталистической кооперации» [17, 99].


472
труда классом эксплуататоров. В феодальном обществе место общины как низшего социально-экономического организма постепенно занимает крупное поместье, а крестьянское хозяйство превращается в его составную часть. Феодальное владение - не только организационный аппарат присвоения феодальной ренты, как это иногда изображается в литературе [см., например, 51,  23-33,  105-112], но и социально-экономическое целое, куда крестьянское хозяйство входит как элементарная хозяйственная ячейка, эксплуатируемая земельным собственником*. Отдельное крестьянское хозяйство, а равно и ремесленное производство - это лишь низшая хозяйственная ячейка, необходимо включенная в более крупные социальные общности - сельскую общину, феодальное владение и т. д. Общественное производство, помимо собственно процесса производства, охватывает также распределение, обмен и потребление, т. е. такие фазы воспроизводства, которые реализуются лишь в целостном социально-экономическом организме. Как само выделение семейно-индивидуального крестьянского хозяйства, так и его развитие имели своим базисом разделение труда в обществе. Отпочковывая одну за другой сферы и отрасли общественного производства, процесс общественного разделения труда вел к существенным изменениям в формах включения крестьянства в общественную связь. Сдвиги в процессе общественного разделения труда - отделение скотоводства от земледелия, а затем выделение ремесла и торговли, концентрация их в городе, дальнейшая специализация внутри обособившихся отраслей, смена способов производства - являлись вехами и в развитии крестьянского хозяйства. Уровень и характер общественного разделения труда, господствующие производственные отношения определяли положение крестьянского хозяйства в общей экономической системе.
В качестве элементарной экономической клеточки крестьянское хозяйство всегда подчинено господствующему способу производства, находится под его влиянием. Характер воспроизводства в крестьянском хозяйстве, направление его развития зависят от природы социально-экономической и политической системы в целом. На эту обусловленность социальных параметров мелкого (в том числе крестьянского) производства законами господствующего способа производства, когда первое оказывается в сфере влияния второго, К. Маркс обращает особое внимание. Так, касаясь положения мелкого производителя при капиталистическом способе производства, он пишет: «Независимый крестьянин или ремесленник подвергается раздваиванию. В качестве владельца средств производства он является капиталистом, в качестве работника - своим собственным наемным рабочим...
Разъединение выступает в нынешнем обществе как нормальное отношение. Поэтому там, где это разъединение не имеет места в действительности, оно предполагается... законом является то, что в процессе экономического развития эти функции** разделяются между различными лицами и что ремесленник - или крестьянин,  - производящий при помощи своих собственных средств производства, либо мало-помалу превращается в мелкого капиталиста, уже эксплуатирующего чужой труд, либо лишается своих средств производства... и превращается
* Обстоятельное теоретическое обоснование этого содержится в трудах С. Д. Сказ- кина и Ф. Я. Полянского [см.: 57; 49; 50].
** К. Маркс имеет в виду «функцию капитала» и «функцию рабочей силы» [9,  419].


473
в наемного рабочего. Такова тенденция развития в той общественной формации, в которой преобладает капиталистический способ производства» [9,  417,  419].
Изменение социального строя крестьянского хозяйства в соответствии с законами доминирующего способа производства К. Маркс выявляет и при докапиталистических формациях, например, при «переносе» феодальной системы «в готовом виде» из одной страны в другую, в результате чего «в феодальном обществе приобрели феодальный облик даже и такие отношения, которые весьма далеки от существа феодализма» [9,  417].
В древневосточных государствах, являвшихся первыми известными классовыми обществами, крестьянство было объединено в общины, выступавшие в качестве низших социально-экономических организмов [7, 366; 11, 463-464; см. также 59]. Крестьянское хозяйство здесь - органическая часть общины как производственного и социального коллектива. Технологически отделившееся от земледелия ремесло в масштабах общества в целом здесь еще не обособилось в сколько-нибудь значительной мере; ремесленный труд составлял часть совокупного труда общинников, и обмен между земледельцами и ремесленниками был преимущественно натуральным (прямой обмен продуктами производства и взаимной деятельностью) [5, 369-370; 11, 456-457, 461-485; 12, 445; и др.  ]. Связуя общины в единое целое, государство присваивало часть их прибавочного продукта и подчиняло в форме, которую К. Маркс охарактеризовал как «поголовное рабство» [11, 485]. Со временем господствующие сословия, организованные в государство, все более эксплуатировали общины через налоговоповинностную систему. Крестьяне платили денежные и натуральные оброки, выполняли большой объем общественных работ (строительство ирригационных сооружений, храмов, дворцов, военных укреплений и т. д.  ) и несли различные повинности по обслуживанию хозяйств царей и знати. Постепенно образовался значительный слой крестьян, попавших в зависимость от частных лиц, храмов и других корпораций господствующего класса (в силу долговых обязательств, кабального найма и т. д.  ).
Та или иная степень невычлененности семейно-индивидуального хозяйства из общины как экономического и социального организма оставалась характерной для многих стран Востока в Средние века и в Новое время, а частично свойственна им даже на современном этапе. В Европе с переходом к классовому обществу процесс превращения ремесла (в том числе и тех его видов, которые работали на сельскую округу) в особую сферу общественного производства сопровождался концентрацией его в городе и выделением городских ремесленников в особое сословие. Само собой разумеется, что при этом сохранялось и деревенское ремесло, в том числе общинное. Но если вести речь о главной, ведущей линии прогресса в области производства, то она проходила через город. На Востоке длительное время сохранялись натуральные формы обмена, основанные на соединении земледелия и ремесла в рамках деревенской или более широкой сельской общины. Развитие ремесла, рост дифференциации внутри отдельных видов промышленного производства в несравнимо меньшей степени вели к выходу ремесленников за пределы низших производственных и социально-экономических организмов, каковыми являлись общины. В Индии, например, ремесленники, обслуживающие нужды сельского населения, оставались членами деревенских и более крупных сельских общин, были подчинены высшим кастам, управляющим общинными делами [44, 99-166].


474
В отличие от первобытных коллективов, в рамках которых ремесленная специализация имела лишь чисто технологическое значение, в сельских общинах восточных государств уже на самом раннем этапе их существования профессиональное разделение труда перерастало в социальное. Но этот процесс имел место в границах низших социальных организмов и нередко протекал в формах кастовой стратификации. Консервация кастового строя, вызванная рядом конкретно-исторических причин, замедлила и осложнила процесс выделения парцеллы из недр общины, а соответственно и формирование крестьянства как особого общественного слоя. Общинник, ведущий земледельческое хозяйство, далеко не полностью превратился в парцелльного крестьянина.
Традиционная кооперация труда, натуральные формы обмена продуктами и трудовой деятельностью сдерживали дифференциацию земледельцев, разрушение общинного землевладения и становление крупного землевладения. Эти процессы, конечно, развивались, но оставались далекими от своего завершения. Накануне порабощения афро-азиатских стран колониальными захватчиками вычленявшееся крупное землевладение еще в огромной степени было обременено формами отношений, присущих общинной организации. Развитие крупного землевладения и частнособственнической эксплуатации происходило без существенного изменения самой организации общественного труда. Ряд важнейших функций общины как целостной системы, связанных с воспроизводством, распространялись и на крупное землевладение. Так, во многих развивающихся странах Азии до наших дней сохраняется натуральный обмен между земледелием и ремеслом, происходит перемещение части воспроизводимого в крестьянском хозяйстве продукта в фонд коллективного потребления - страховые резервы общины на случай недородов, фонд на отправление различных диктуемых традицией ритуалов и т. д.
Существенным фактором, замедлявшим вычленение парцеллярного хозяйства из общины и становление на этой основе крестьянства как особого общественного слоя, явились отмеченные К. Марксом особая роль и специфические особенности государства на Востоке [подробнее об этом см. 59]. Организация государственной властью общественных работ и развитая система государственных налогов и повинностей способствовали консервации общинного строя. В тех же странах Востока, где общинная система разрушилась на сравнительно ранней стадии, узурпировавшее функции и институты этой системы государство сдерживало свободное развитие крестьянской парцеллы. Наиболее яркий пример в этом смысле - история аграрных отношений в древнем и средневековом Китае. В результате неоднократных земельных реформ, проводимых государственной властью, на обширных территориях ликвидировалось крупное частное землевладение, устанавливалось первоначальное равенство в наделах, т. е. процесс дифференциации крестьянства отбрасывался к исходному пункту [см., например: 39; 40].
Более свободное развитие крестьянской парцеллы происходило в условиях античного общества. Крестьянин греческих и римских полисов, сохраняя членство в общине, являлся частным собственником своего надела. Однако сила общинной организации была еще такова, что только принадлежность к общине, права гражданства обусловливали самую возможность обладать земельной собственностью - как обрабатываемым наделом, так и долей в общественных землях (ager publicus) [11, 465-467]. До самого конца существования Римской


475
республики общинные начала были еще достаточно прочны, чтобы в определенной мере сдерживать социальную стратификацию крестьянства, предотвращать процесс утраты общинниками земельных наделов, а отчасти и личной свободы. По отношению к иноплеменникам и рабам полисная организация выступала еще как единая ассоциация свободных [13,  21-23; 11,  465]. Подвергаясь эксплуатации со стороны государства и привилегированных господствующих слоев, античное крестьянство в то же время присваивало часть прибавочного продукта, создаваемого рабами и покоренными народами. Утверждение рабовладельческого способа производства и рост частной собственности в конечном итоге подорвали экономическую базу свободного крестьянства. Конкуренция со стороны производства крупных землевладельцев, основанного на труде рабов, а также дешевизна хлеба, поступавшего из покоренных областей, разоряли непосредственных производителей. В поздних античных обществах крестьянство заметно дифференцируется. Растет контингент несвободных людей, получает распространение колонат, непосредственно предшествовавший феодальным формам зависимости.
При феодализме крестьянство - один из двух основных общественных классов, главный антагонист господствующего сословия феодалов. Эксплуатация крестьянства, отчуждение у него прибавочного продукта (или труда) осуществлялись через монополию на основное средство производства - землю. Крестьяне выступали как держатели обрабатываемых ими наделов. Поскольку крестьянин оставался фактическим владельцем не только орудий труда, скота и построек, но и земли, был органически сращен с ними, постольку изъятие прибавочного продукта могло происходить лишь путем внеэкономического принуждения, через экспроприацию личности непосредственного производителя. Личная и поземельная зависимость неразрывно связаны между собой как разные стороны основного производственного отношения при феодализме. Отношения земельной собственности по необходимости, диктуемой характером производства, выступали в качестве прямых отношений господства и подчинения, отношений политических [2, 301 и сл.; 3, 403; 5, 87-89; 10,  415].
Наиболее типичной, выражающей самую сущность феодальных производственных отношений, являлась частновладельческая зависимость. Однако крестьянство могло быть зависимо и от класса феодалов в целом в лице феодального государства. Формы личной зависимости крестьян широко варьировались в связи с различиями в степени зрелости феодального способа производства, в естественно-географических и исторических условиях. Зависимое положение крестьянства закреплялось обычным и публичным правом, долговыми обязательствами должников. На иерархической лестнице феодальных сословий крестьянство занимало низшую ступень, являясь самым неполноправным сословием. Вместе с тем происшедшее с переходом от рабовладения к феодализму изменение формы отношений господства-подчинения и принуждения к труду означало улучшение положения непосредственного производителя, его частичное освобождение. И раб, и крепостной приравнивались к предметновещественным факторам производства. Но если у раба отчуждались все связи, какими он включался в общественную систему, то при феодализме экспроприация личности крестьянина оказывалась не столь всеобъемлющей. Крестьянин был зависим прежде всего от своего сеньора (земельного, судебного, военного), в сношениях же с внешним миром и даже в вещном (товарно-денежном) обме¬


476
не с господином он пользовался известной свободой. Только при условии подобного прогресса в положении трудящегося индивида был возможен переход к капиталистическому обществу, к замене внеэкономического принуждения принуждением экономическим - через куплю-продажу рабочей силы.
Отчуждаемый у феодально-зависимого крестьянина прибавочный продукт взимался в виде докапиталистической земельной ренты - отработочной, продуктовой и денежной. Совершившийся к исходу Средних веков в западноевропейских странах переход от натуральных форм ренты к денежной, явившийся результатом роста в недрах феодального общества товарно-денежных отношений, сопровождался смягчением феодальной зависимости. В этих условиях крестьянское хозяйство получило более широкие возможности для своего развития, активизировались его связи с рынком. В тех странах и районах, где крестьянство не подверглось экспроприации, товаризация парцеллярного хозяйства в дальнейшем стала источником аграрно-капиталистической эволюции. В Восточной Европе начало капиталистической эры, напротив, ознаменовалось усилением барщины и крепостничества. Происходившее под влиянием развивающегося в передовых центрах капитализма становление новой системы потребностей у господствующего эксплуататорского класса способствовало втягиванию феодального поместья в рыночные отношения, развитию собственного владельческого хозяйства. Прямым следствием этого явился рост отработочной ренты и усиление внеэкономического принуждения. Непосредственная связь крестьянского хозяйства с рынком и сопутствующая ей имущественная и социальная дифференциация крестьянства были заторможены. Таким образом закладывались основы для возобладания в будущем консервативной формы аграрно-капиталистической эволюции [подробнее см.: 56; 57; 62; 30; 35].
Особую трансформацию претерпело крестьянское хозяйство в обществах, порабощенных колониальными захватчиками и насильственно включенных в мировую капиталистическую систему в качестве зависимого, эксплуатируемого капиталом метрополий звена. Разрушающее воздействие колонизаторов на крестьянское хозяйство шло по нескольким направлениям. Во-первых, массовые экспроприации земли, происходившие прежде всего там, где природные факторы при прочих равных условиях обеспечивали лучшее воспроизводство и большую массу прибавочного продукта (захват наиболее плодородных земель в ряде стран Африки и Азии), сокращали фронт распространения крестьянского хозяйства. Во-вторых, усиление действия налогово-повинностной системы, выражавшееся в увеличении колониальной дани, и одновременно использование методов насильственного приспособления производства в крестьянском хозяйстве к потребностям метрополий (например, введение системы принудительных культур в некоторых странах Азии), или, говоря иначе, внеэкономическое принуждение, реализовавшееся не просто в большей массе продукта, изымаемого из крестьянского хозяйства, но и в превращении этого продукта из натуральной формы в денежную, вело к прямому разрушению производительных сил в крестьянском хозяйстве, к созданию ситуации, когда значительно возросшая часть крестьян (по сравнению с доколониальной эпохой) могла поддерживать производство лишь в хиреющем состоянии [см., например: 42].
Крестьянское хозяйство порабощенных стран было, следовательно, включено в новую систему общественного разделения труда: оно стало первичной производственной ячейкой не только в пределах отдельного, экономически,


477
как правило, изолированного подразделения «своего» общества, или даже всего «своего» общества в целом, но и в пределах мирового рынка, где господствовал капитал метрополий. Монополия этого капитала на местных рынках, опиравшаяся на политическое господство колониальных захватчиков, перекрыла каналы для становления свободных рыночных отношений в порабощенных странах и вызвала такие деформационные процессы, при которых действие закона стоимости не могло играть в полной мере революционизирующую роль в разложении крестьянства, ибо не преобразовывало воспроизводственный процесс в крестьянском хозяйстве, остававшийся натуральным по своему характеру, а лишь способствовало по преимуществу перемещению части фонда необходимого продукта этого хозяйства к эксплуататорам различных рангов. Деформация крестьянского хозяйства проявилась и в том, что оно становилось средоточием аграрного перенаселения, гигантским резервуаром возрастающей «избыточной» рабочей силы.
Таким образом, товарный продукт крестьянского хозяйства порабощенных стран, отчуждаемый в значительной своей массе внеэкономическими методами, включался в мировой кругооборот промышленного капитала [подробнее см.: 6, 126], становился фактором расширенного воспроизводства капитала в «центрах» мировой капиталистической системы. Стагнация и упадок производительных сил в крестьянском хозяйстве колониальной «периферии» были оборотной стороной этого процесса*.
В специфических формах личная зависимость производителя проявляется в современной деревне развивающихся стран Востока. Это прежде всего зависимость групповая, основывающаяся на отчуждении воли одного социального коллектива другим через механизм традиционных институтов. В Индии, например, данная зависимость вытекает из фактически сохраняющейся до сих пор кастовой стратификации общества, которая возникла в древности как социальная форма, закрепившая еще весьма незрелое общественное разделение труда. Для положения социально наиболее приниженного слоя - «неприкасаемых» - характерна неполноправность не только по отношению к эксплуатирующему его труд собственнику или традиционной административной элите, но и по отношению к любому представителю других сословных групп общества. В рамках такой групповой личной зависимости и вне их широко развилась в странах Востока индивидуальная зависимость, проявляющаяся в прикреплении данного конкретного работника к данному конкретному эксплуататору через механизм долгового закабаления работника (это закабаление «неизбежно ставит производителя в зависимость личную, полукрепостническую» [16, 510])**.
* Именно в результате влияния деформационных процессов, вызванных колониальным порабощением, складывание в деревне многих «периферийных» стран элементов общественного разделения труда на национальной основе (например, в форме становления торгового земледелия), охватывающее крестьянское хозяйство, сильно запоздало и протекало в целом весьма медленно.
** Одним из центральных моментов «экономической программы из 20 пунктов», провозглашенной правительством Индиры Ганди в середине 1975 г., было полное уничтожение крепостнических отношений в деревне, в какой бы форме они ни проявлялись. С этой целью стали приниматься не только административные меры (например, введение наказаний за использование крепостного труда), но и меры социально-экономического


478
* * *
Увеличение овеществленного труда в составе предметных производительных сил сопровождалось изменением их качественной структуры (переход от примитивных систем земледелия к более эффективным, усовершенствование орудий труда, расширение и улучшение ассортимента возделываемых культур, выведение новых пород скота и др.  ). Этот процесс, связанный с поступательным ростом общественного разделения труда и товарного обмена, постепенно подтачивал натуральность и замкнутость парцеллы, вовлекал ее в более широкую общественную связь. Но даже капитализм не сразу разрушает автаркизм крестьянского хозяйства, уничтожает его натурально-потребительскую направленность. Сращенность производителя с естественными производительными силами, возможность в силу этого предельно сократить обмен с обществом, низвести потребности до минимального уровня - до уровня нищеты объясняют длительное сохранение крестьянского хозяйства в изменившихся общественноэкономических условиях. (Именно этим прежде всего и были порождены многочисленные теории устойчивости мелкого крестьянского хозяйства.  )
Как бы тесна ни была связь крестьянского хозяйства с рынком, сколь бы высокой ни оказалась доля производимой им товарной продукции, пока товарно-денежные отношения не разовьются настолько, чтобы вторгнуться в воспроизводство средств производства, это хозяйство в основе своей остается натуральным. В докапиталистическую эпоху крестьянское хозяйство сохраняет потребительскую направленность не только вследствие того, что оно базируется на натуральной системе производительных сил, но и из-за общего характера докапиталистических способов производства, экономической целью которых является потребление. Специфические закономерности эволюции классовых докапиталистических обществ, элементарной экономической ячейкой которых было крестьянское хозяйство, ставили границы его развитию, в том числе и проникновению в него товарно-денежных отношений.
При определении масштабов охвата сельского хозяйства товарными отношениями исследователи чаще всего оперируют данными об удельном весе натуральной и товарной частей валового продукта хозяйства. Установление процентного соотношения этих частей, безусловно, необходимо. Вместе с тем одни лишь количественные показатели недостаточны для решения проблемы. Гораздо важнее качественный анализ, выявление того, какие именно части продукта и почему становятся товарными. Подобный анализ должен быть проведен применительно к различным группам и категориям крестьянства. Не всегда связь крестьянского хозяйства с рынком, участие в торговле означают наличие товарного производства. Продукт, произведенный как потребительная стоимость для
характера: предоставление безземельным участков для устройства жилищ и осуществление программы сельского жилищного строительства для бедноты (то обстоятельство, что деревенские бедняки, особенно «неприкасаемые», не имели собственных участков для устройства жилищ и вынуждены были селиться на землях эксплуатирующих их труд земельных собственников, автоматически вело к воспроизводству личной зависимости работника); организация государством региональных сельских банков специально для кредитования мелких и мельчайших производителей деревни и др. [51а, 25. XII. 1975; 64, 23. VIII, 26. VIII, 2.  IX, 8. IX, 25. X, 28. X. 1975].


479
самого производителя, временно может принимать форму меновой стоимости, возвращаясь затем в исходный пункт своего движения, т. е. здесь имеет место ситуация, при которой товарная форма продукта выступает лишь как момент простого товарного обращения, исходная и конечная точки которого совпадают. Например, бедный крестьянин нередко продает часть своего зерна вскоре после уборки урожая с тем, чтобы вновь купить его в начале следующего цикла сельскохозяйственных работ. Такого рода обращение к рынку - типичный пример товарного обращения без товарного производства, т. е. производства, которое в своем наивысшем развитии «во всем его объеме захвачено и определено меновой стоимостью», когда «все продукты выступают как продукты для торговли» [12, 446, 447]. Господство же докапиталистических способов производства ставит известные пределы развитию товарного хозяйства в рамках всей общественноэкономической системы, подчиняет его собственным законам*.
В условиях господства докапиталистических способов производства товарной частью валовой продукции обычно является прибавочный продукт [применительно к стадиям раннего и зрелого феодализма обоснование этого положения см.: 31, 49, 50, 51, 57]. Степень и конкретные формы вовлечения прибавочного продукта в сферу рынка зависят не только от общего уровня развития товарно-денежных отношений в обществе, но и от преобладающей формы земельной ренты**. Фонды возмещения средств производства и рабочей силы на этой стадии в минимальной мере втянуты в рыночный оборот (в Европе это чаще всего покупка металлических частей земледельческих орудий), т. е. воспроизводственный процесс характеризуется господством натуральных отношений. При наблюдающемся в период позднего феодализма возрастании удельного веса овеществленного труда в структуре производительных сил (хотя живой труд и на данной стадии безусловно преобладает) натуральный базис воспроизводства средств производства начинает подтачиваться: последние постепенно вовлекаются в рыночные отношения. Поэтому принципиальное значение приобретает различение крестьянина, выходящего на рынок с продуктом, чтобы выплатить феодальную ренту или приобрести предметы личного потребления, и товаропроизводителя, связанного с рынком и по линии возмещения основных фондов. Охват товарно-денежными отношениями воспроизводства средств производства означает качественно новую ступень в товаризации сельского хозяйства, действительную подготовку почвы для развития капитализма.
* Анализируя производство патриархальной крестьянской семьи, производящей хлеб, скот, пряжу, холст, предметы одежды и другие продукты для своего потребления, К. Маркс указывал, что «эти различные вещи противостоят такой семье как различные продукты ее семейного труда, но не противостоят друг другу как товары. Различные работы, создающие эти продукты: обработка пашни, уход за скотом, прядение, ткачество, портняжество и т. д., являются общественными функциями в своей натуральной форме, потому что это функции семьи, которая обладает, подобно товарному производству, своим собственным, естественно выросшим разделением труда»
** У барщинных крестьян вовлечение прибавочного продукта в рыночную связь опосредовано господским хозяйством. При оброчной ренте земельный собственник также является главным агентом рыночных отношений. Но при денежной ренте положение меняется: крестьянское хозяйство непосредственно реализует на рынке прибавочный продукт, выплачивая его в форме ренты земельному собственнику.


480
В определенных исторических условиях этот процесс - крупный (иногда решающий) шаг по пути индивидуализации производства, вычленения парцеллы из общины.
При выделении стадий товаризации крестьянского производства необходимо, на наш взгляд, учитывать, какая именно фаза воспроизводственного процесса охвачена товарно-денежными отношениями. Первоначальная стадия товаризации связана в основном с реализацией на рынке прибавочного продукта. На этой стадии меновая стоимость еще не затрагивает всей системы крестьянского производства. На второй стадии имеет место опосредование товарно-денежными отношениями сферы воспроизводства рабочей силы (личного потребления). С этой стадии начинается товарное производство в собственном смысле слова. На третьей стадии товарно-денежные отношения охватывают воспроизводство средств производства, что подрывает самые основы натурального хозяйства.
Отмеченная последовательность вовлечения отдельных частей воспроизводимого продукта крестьянского хозяйства в товарно-денежные отношения объясняется структурой его производительных сил. Неразвитость исторически созданных предметно-вещественных производительных сил на докапиталистических стадиях общественного развития обусловливала ту или иную степень сохранения коллективных форм труда. Естественно, что в процессе выделения парцеллярного хозяйства индивидуализация производственного потребления значительно отставала от индивидуализации личного потребления (хотя последнее в определенной части - например, общинные страховые резервы - имело коллективный характер). Поэтому объективные предпосылки для превращения в товар элементов фонда личного потребления закладывались раньше, чем для превращения в товар элементов фонда производственного потребления. Кроме того, и это существенно важно, внедрение товарно-денежных отношений в данную фазу воспроизводственного процесса в сельском хозяйстве могло происходить под влиянием исключительно экономических стимулов, а не внеэкономического принуждения. Более того, чем интенсивнее был гнет, давивший парцеллярное хозяйство, тем сильнее подчас мелкие производители цеплялись за традиционные формы воспроизводства средств производства. История стран Востока в новое и новейшее время эту закономерность наглядно подтверждает [см., например: 41, гл. I].
Окончательный распад натуральных отношений в крестьянском хозяйстве происходит, как правило, лишь на стадии перехода к индустриальным производительным силам, при которых овеществленный труд занимает место доминирующего элемента в рамках человеческой деятельности. Вторжение товарно-денежных отношений в сферу воспроизводства средств производства, свойственное этой стадии, порождает «раскрестьянивание», т. е. последовательную утрату парцеллярным производством комплекса присущих ему черт, как они сложились на докапиталистической стадии развития. Это длительный исторический процесс. Форма товарно-капиталистической трансформации мелкого парцеллярного хозяйства и изменения социальной природы крестьянства зависит от конкретно-исторической среды, от характера экономического развития данной страны и расстановки в ней классовых сил, при которых совершается становление и развитие капитализма.
Преобразование крестьянского хозяйства под влиянием капиталистического способа производства и процесс разложения крестьянства как класса добуржу-


481
азного общества может происходить на почве, свободной (или очищенной посредством революции) от докапиталистической эксплуататорской частной собственности и ее социальных представлений. На такой почве развитие свободных рыночных отношений, в сферу которых попадает крестьянское хозяйство, получает наибольший размах и силу. Крестьянское производство при этих условиях приобретает мелкобуржуазный характер с начальных этапов его вовлечения в систему товарно-капиталистических отношений. Парцеллярное хозяйство все более оказывается во власти законов капиталистической конкуренции. Если на первых порах, будучи вынужденным увеличить долю реализуемой на рынке продукции, мелкий производитель мог достигнуть этого путем интенсификации собственного труда и труда членов семьи, крайнего ограничения потребления, то со временем императивы законов свободной конкуренции ставят его перед необходимостью изменения технического базиса производства (замена примитивного инвентаря более совершенными орудиями, внедрение средств механизации и электрификации и т. д.  ). В конкурентной борьбе выживают в конечном счете относительно немногочисленные группы крестьян, превращающиеся в сельскую буржуазию. Наибольшая же часть крестьянских хозяйств постепенно утрачивает свою самостоятельность, поставляя кадры наемного труда и для города, и для деревни. Разорение одних групп крестьянства, как и переход других его групп в ряды капиталистических эксплуататоров, осуществляется при данной форме разложения (взятой в ее чистом виде) через свободное действие закона стоимости.
При консервативной капиталистической эволюции, происходящей в условиях, когда еще не изжиты или даже господствуют докапиталистические общественные порядки, старые отношения собственности - внеэкономические отношения господства и подчинения искажают действие закона стоимости, в результате чего процессы разложения крестьянского хозяйства протекают в худших формах. (В зависимости от конкретных исторических условий степень деформации этих процессов по разным регионам, странам и даже отдельным районам тех или иных стран различна.  ) Господствующие классы, опираясь на прежние отношения собственности, осуществляют и прямое насилие над крестьянами. О капиталистической эволюции данного типа В. И. Ленин писал, что она «характеризуется тем, что средневековые отношения землевладения не ликвидируются сразу, а медленно приспособляются к капитализму, который надолго сохраняет в силу этого полуфеодальные черты» [20 а, 129]. Данное ленинское определение замечательно тем, что здесь четко выделяется прямая и обратная связь между старыми отношениями собственности и капитализмом в период становления последнего.
При консервативном, «полуфеодальном» [21,  6] капитализме мы имеем дело с незавершенной формой капитала, когда капитал «сам еще ищет опору в прошлых или исчезающих с его появлением способах производства», еще не может отбросить «эти костыли» [12, 155]. Внеэкономические методы принуждения при такой форме применяются не только господствующим классом, но и рождающейся в процессе дифференциации крестьянства его верхушкой. В первоначальном накоплении капитала последняя активно использует старые отношения собственности - экспроприирует производителя через денежную кабалу, угнетает его методами торгового посредничества, присваивает часть фонда жизненных средств эксплуатируемых работников на основе традиционного механизма го¬


482
сподства и подчинения, сдает часть земли в кабальную аренду и т. д. На нижнем полюсе крестьянства вследствие этого развиваются процессы пауперизации, «непролетариатского обнищания», представляющие «низшую и худшую форму разложения крестьянства» [18, 56]. Часть пауперизированного населения превращается в сельскохозяйственных рабочих, при эксплуатации которых широко используются внеэкономические методы. В целом консервативный путь перехода к утверждению капиталистического способа производства «создает больше пауперов, чем пролетариев» [20, 370], «осуждая крестьян на десятилетия самой мучительной экспроприации и кабалы» [20, 216]. Пауперизация крестьянства в этих условиях есть разорение мелкого производителя на натуральной основе.
Становление предпринимателя при консервативном типе аграрнокапиталистической эволюции, когда во главе капиталистического развития оказывались крупные латифундии, было сопряжено с насильственной экспроприацией парцелльного крестьянства, выступавшей в различных формах. В Англии и Шотландии, например, лендлорды, опираясь на внеэкономические рычаги своего господства, в течение XVI-XVIII вв. практически ликвидировали крестьянскую парцеллу и крестьянство как особый социальный слой. О таких районах, где «феодальные отношения были отменены постепенно», Ф. Энгельс писал: «...  превращение феодальной собственности в буржуазную, сеньориальной власти в капитал всякий раз является новым вопиющим обманом несвободного в пользу феодала. Несвободный должен каждый раз выкупать свою свободу и выкупать дорогой ценой. Буржуазное государство поступает по принципу: даром - только смерть» [14, 327-328]. В Пруссии в XIX в. перерождение юнкерского поместья породило значительные массы пауперизированного крестьянства, которое образовало слой сельских полупролетариев, привязанных земельным наделом к небольшому хозяйству, но в основном работавших по найму, зачастую несвободному. «Закабаленный кнехт» с земельным наделом был дешевой и к тому же постоянной рабочей силой капитализирующихся латифундий. Из крестьянства лишь небольшая часть смогла подняться до уровня мелких капиталистических предпринимателей - «гроссбауеров», широко эксплуатировавших труд своих обедневших соседей. В России до 1917 г. шла борьба двух путей аграрно-капиталистической эволюции. Наличие помещичьих латифундий и сильных пережитков феодально-крепостнических отношений в сочетании с политикой самодержавия создавали почву для утверждения прусского пути развития капитализма в сельском хозяйстве. Крестьянство же боролось за полное уничтожение помещичьих латифундий и всех пережитков феодально- крепостнических отношений*, что объективно означало борьбу за американский путь аграрно-капиталистического развития.
* По коренному для себя вопросу - о земле - российское крестьянство выступало в целом как класс феодального общества. Характеризуя классовую структуру дореволюционной русской деревни, В. И. Ленин писал: «Поскольку в нашей деревне крепостное общество вытесняется “современным” (буржуазным) обществом, постольку крестьянство перестает быть классом, распадаясь на сельский пролетариат и сельскую буржуазию (крупную, среднюю, мелкую и мельчайшую). Поскольку сохраняются еще крепостные отношения, - постольку “крестьянство” продолжает еще быть классом, т. е., повторяем, классом не буржуазного, а крепостного общества» [19, 312].


483
Особенно интенсивен процесс утраты парцеллярным хозяйством самостоятельности в развитых капиталистических странах на современном этапе. Под влиянием научно-технической революции сельское хозяйство этих стран переводится на индустриальный базис общественного труда. Семейные фермы в этих условиях все в большей мере становятся низшей ячейкой крупных высокомеханизированных предприятий, аграрно-промышленных комплексов, а владельцы ферм фактически превращаются в наемных работников. В связи с этим в развитых капиталистических странах резко падает удельный вес крестьянства как особого общественного слоя. Технический переворот в сельском хозяйстве, который влечет за собой научно-техническая революция, логически завершает длительный процесс вытеснения крупным капиталистическим производством сохраняющегося в этой отрасли экономики мелкого индивидуального хозяйства.
* * *
Коренным образом изменяются условия развития крестьянского хозяйства и крестьянства как особого общественного слоя в результате социалистической революции, ликвидации помещичьих латифундий и крупного капиталистического землевладения, передачи основного фонда сельскохозяйственных угодий трудящимся крестьянам.
В России само крестьянство требовало уничтожения частной собственности на землю, что и было сделано Великой Октябрьской социалистической революцией, осуществившей национализацию земли. В условиях диктатуры пролетариата это означало наиболее решительную ломку старого аграрного строя и первый шаг к социализму. Однако крестьянство еще не было готово к обобществлению собственного производства. Поэтому государственная собственность на землю сочеталась с единоличным ее использованием. Конфискованные у прежних господствующих классов земли, а затем постепенно и все земли, перешедшие в пользование крестьянства, подверглись уравнительному перераспределению.
В зарубежных социалистических странах также был осуществлен принцип: «Земля тем, кто ее обрабатывает». Земля перешла главным образом в мелкую трудовую частную собственность крестьян (в Монгольской Народной Республике, где она была национализирована, - в пользование трудящихся аратов). Установление предельного максимума владения землей серьезно ограничило крупные крестьянские хозяйства предпринимательского типа.
В результате первых аграрных преобразований произошли существенные сдвиги в социальной структуре крестьянства. В СССР основной фигурой в деревне стал середняк. «...  Деревня нивелировалась, выравнилась, т. е. резкое выделение в сторону кулака и в сторону беспосевщика сгладилось. Все стало ровнее, крестьянство стало в общем в положение середняка» [25, 60]. В европейских социалистических странах кулацкие слои также были ослаблены и уменьшились численно, резко сократилось батрачество, возросло среднее крестьянство, особенно в результате образования слоя «новых середняков» - мелких хозяев из бывших безземельных крестьян и батраков, а частично и из промышленных рабочих, не полностью порвавших с земледелием. Во всех социалистических странах, несмотря на различия в степени перераспределения земли, поначалу


484
преобладающим в сельском хозяйстве стал мелкотоварный уклад. Двойственность социально-экономической природы крестьянского хозяйства сохранялась, что делало возможным как капиталистический, так и социалистический путь развития деревни. Борьба названных путей аграрной эволюции составляет характерную черту переходного от капитализма к социализму периода.
Для понимания природы крестьянского хозяйства и его социально- экономических связей в условиях перехода к социализму нужно учитывать характер и уровень аграрно-капиталистического развития разных стран ко времени установления власти рабочего класса. В странах Европы, вступивших на путь социализма после Второй мировой войны, крестьянские хозяйства в основном уже были глубоко и разносторонне втянуты в рыночный обмен, в значительной части приобрели фермерский облик. Более пестрым и сложным был состав крестьянских хозяйств в дореволюционной России. Стадиально ранний характер аграрно-капиталистической эволюции обусловил здесь наличие и переплетение в общей массе крестьянских хозяйств и капиталистического, и мелкотоварного, и натурально-патриархального укладов, сосуществовавших в рамках всей экономики страны с аналогичными «городскими», а также феодально-крепостническим и государственно-капиталистическим укладами.
Октябрьская революция уничтожила феодально-крепостнический уклад и наиболее развитые формы капиталистического уклада, лишила последний командных высот в народном хозяйстве страны, изменила условия развития и роль натурально-патриархального, мелкотоварного и государственно-капиталистического укладов, создала уклад социалистический, определивший перспективы общего экономического развития. Широко известна ленинская характеристика послеоктябрьской экономики России как многоукладной, как сложного сочетания и взаимодействия пяти различных социально-экономических укладов: патриархального («когда крестьянское хозяйство работает только на себя»), мелкотоварного («когда оно сбывает продукты на рынок»), капиталистического, государственного капитализма и социализма [26, 158].
Патриархальный и мелкотоварный уклады были представлены преимущественно крестьянскими хозяйствами и поэтому оказались связанными между собою всеми степенями перехода, практически сливались в единый мелкокрестьянский уклад. «Что в мелкокрестьянской стране преобладает “уклад” мелкокрестьянский, то есть частью патриархальный, частью мелкобуржуазный, - говорил В. И. Ленин, - это само собой очевидно» [27, 221]. Наличие общей обстановки товарного производства и обмена оказывало определяющее влияние на характер и направление развития крестьянского хозяйства [23, 304; 27, 221]. Именно поэтому В. И. Ленин пришел к выводу, что в мелкокрестьянской России «преобладает и не может не преобладать мелкобуржуазная стихия; большинство, и громадное большинство, земледельцев - мелкие товарные производители» [22,  296]. В этих условиях даже патриархальное крестьянское хозяйство не могло оставаться чисто натуральным. В. И. Ленин не случайно определял его как «в значительной степени натуральное» [22, 296], т. е. в какой-то мере все же связанное с рынком. Различия между патриархальными, во многом натуральными, хозяйствами и мелкотоварными хозяйствами состояли главным образом в разной степени связи с рынком.
Понятие «патриархальность» применительно к крестьянскому хозяйству отмечает его характерную натурально-потребительскую организацию и автар-


485
кизм, его опору на естественные производительные силы, его тесную связь с организацией и функционированием семьи. В той или иной мере эти черты мелкое крестьянское хозяйство сохраняет на протяжении всего своего существования. О патриархальных отношениях и «вековых традициях патриархальной жизни» в российском земледелии В. И. Ленин писал, например, в 1899 г. в связи с характеристикой происходивших тогда социальных сдвигов [17, 541]. Четверть века спустя, в 1922 г., на IV конгрессе Коминтерна, говоря уже о послереволюционной России, он вновь счел необходимым отметить патриархальность сельского хозяйства страны как выражение его отсталости и примитивности: «...  мы отнюдь не рассматривали хозяйственный строй России как нечто однородное и высокоразвитое, а в полной мере сознавали, что имеем в России патриархальное земледелие, т. е. наиболее примитивную форму земледелия наряду с формой социалистической» [29, 280].
Патриархальный уклад не был всеобщим в сельскохозяйственном производстве в послереволюционной России. Однако патриархальщина пронизывала еще жизнь деревни, определяя многие стороны организации и функционирования крестьянских хозяйств, к каким бы укладам они ни принадлежали. Освобождение от буржуазно-помещичьего гнета даже усилило натуральнопотребительские черты крестьянского хозяйства, поскольку была резко ограничена «вынужденная товарность» - продажа продукции, необходимой для собственного потребления. В этом же направлении на крестьянское хозяйство воздействовало уравнительное землепользование и связанное с ним возрождение и оживление общины [подробнее см.: 34; 61].
Периодическое перераспределение земли между крестьянскими хозяйствами в соответствии с меняющимся составом членов двора (осуществлявшееся чаще всего по душам) сделало более непосредственной и заметной роль семейной кооперации в производственной и социальной жизни. В развитии крестьянских хозяйств усилилось влияние процессов, происходивших в сфере семьи, в частности возросла интенсивность дробления хозяйств на почве семейноимущественных разделов*. При этом на отдельных этапах размеры крестьянского хозяйства могли даже возрастать (например, как в первые годы Советской власти благодаря резкому увеличению землепользования), но в длительной перспективе неизбежным было бы его измельчание и как следствие - ослабление производственной базы, сокращение товарности производства, обострение проблемы аграрной перенаселенности.
* Аграрные преобразования Великой Октябрьской революции привели к демократизации внутрисемейных отношений. Согласно Земельному кодексу РСФСР 1922 г., все члены крестьянского двора «независимо от пола и возраста» имели равные имущественные права, домохозяин являлся лишь «представителем двора по его хозяйственным делам», любой член двора, достигший 18 лет, мог требовать выдела своей доли имущества или раздела двора (при условии личного трудового участия в хозяйстве на протяжении двух севооборотов) [55, 162]. Ослабление патриархальной власти домохозяина и демократизация отношений внутри крестьянского двора усилили семейно-имущественные разделы в деревне, что послужило основным фактором роста численности крестьянских хозяйств. На территории страны в 1916 г. их насчитывалось 21 млн, а в 1927 г. - 2 5 млн, причем средний состав двора уменьшился с 5,  8 человека до 5,  1 [46 а, 2-3].


486
Аграрная политика Советского государства была направлена на ограничение отрицательных последствий дробления крестьянских хозяйств. Совсем исключить их было невозможно, пока сельскохозяйственное производство сохраняло мелкокрестьянский характер. Введение недробимости крестьянских хозяйств означало бы своеобразное «огораживание» внутри крестьянского двора и пролетаризацию значительной части сельского населения. В некоторых странах Западной Европы недробимость крестьянских хозяйств и майорат сыграли не последнюю роль в становлении капитализма. Характерно, что эти меры, как правило, вводились сверху и встречали упорное сопротивление крестьян*.
Передача в Советской России земли в пользование крестьянству, возраставшая из года в год государственная помощь (в форме кредита, снабжения сельскохозяйственной техникой и т. д.  ), освобождение от эксплуатации со стороны помещиков и крупного капитала способствовали росту производительных сил крестьянского хозяйства: к концу 20-х годов соха, например, повсеместно была заменена плугом, шире стали использоваться сеялки, молотилки, жнейки. Крестьянские хозяйства не только освоили бывшие помещичьи земли, но и увеличили общий объем посевных площадей. Выросла, хотя и незначительно, урожайность зерновых и большей части технических культур. Однако радикальных сдвигов в производственной структуре хозяйств не произошло. И в 20-х годах их основой оставались традиционные, естественные производительные силы. По бюджетным данным, на долю предметно-вещественных факторов труда приходилось 2-3 %, редко до 10 % стоимости материальных издержек производства в крестьянских хозяйствах. В 1927 г. только 15,  2 % из них имели те или другие сельскохозяйственные машины [подробнее см.: 33, 34, 37-40]. Когда в конце 20-х годов страна вступила на путь индустриализации, система мелких крестьянских хозяйств оказалась не в состоянии удовлетворить колоссально возросшие потребности в товарном хлебе и сырье. Коллективизация сельского хозяйства и его техническая реконструкция стали объективной необходимостью.
Отставание сельскохозяйственного производства от роста общественных потребностей было важнейшим фактором производственного кооперирования мелких крестьянских хозяйств и в других социалистических странах [см., например: 45; 46; 47; 48 и др.  ].
Экономические диспропорции между городом и деревней в странах, приступавших к строительству социализма, усугублялись социальными противоречиями буржуазного расслоения крестьянства. Мелкотоварное крестьянское хозяйство продолжало рождать «капитализм и буржуазию постоянно, ежедневно, ежечасно, стихийно и в массовом масштабе» [24, 6]. Аграрная структура в переходный от капитализма к социализму период резко ограничила возможность мобилизации земли сельской буржуазией (благодаря национализации в СССР и МНР, установлению земельного максимума в других странах). Земельная аренда имела место, но в узких рамках. Основную роль в социальном расслоении крестьянства стали играть концентрация рабочего скота, машин и орудий труда в кулацких хозяйствах и их недостаток или отсутствие в бедняц¬
* Социально-экономические результаты ограничения разделов крестьянских хозяйств были раскрыты К. Марксом на материалах жизни крестьян Примозельского края Германии [1, 203-204].


487
ких*. Бедняки, а отчасти и середняки вынуждены были арендовать (зачастую на кабальных условиях - под отработки и т. д.  ) рабочий скот и инвентарь у кулаков и зажиточных середняков или сдавать землю в аренду и отправляться на работу по найму у тех же кулаков, в отхожий промысел и т. д. В советской доколхозной деревне отношения аренды средств производства являлись наиболее распространенным видом капиталистических отношений [подробнее см.: 32]. В Чехословакии, ГДР и ряде других стран Европы преобладали отношения свободного найма рабочей силы.
Условия переходного от капитализма к социализму периода существенно изменили формы и направление классовой борьбы в крестьянской среде. Борьба трудящихся крестьян против кулацкой эксплуатации сливалась с борьбой государства за вытеснение капиталистических элементов из экономики страны. Государство оказывало помощь беднякам и середнякам, ограничивало развитие кулачества, используя налоговую политику, землеустройство, снабжение инвентарем, кредит и т. д. Процесс стихийного расслоения единоличных крестьянских хозяйств сталкивался благодаря этому с процессом их осереднячивания. В целом социальное развитие крестьянских хозяйств в СССР характеризовалось в тот период сокращением полупролетарских слоев, ростом и укреплением среднего слоя и некоторым увеличением численности мелкокапиталистического и пролетарского слоев**. В других социалистических странах поддержка государства также позволила основной массе мелких и средних хозяйств продержаться до перехода к социалистическим формам производства, не допустила их разорения и торжества капитализма.
С самого начала строительства социализма развернулся процесс кооперирования крестьянских хозяйств, сперва преимущественно в сфере товарно- денежного обращения. Мелкие частнособственнические хозяйства крестьян в производственном отношении были замкнуты в себе, изолированы друг от друга. Даже наличие общины с присущими ей элементами кооперации и взаимопомощи не прорывало изоляции крестьянских хозяйств в сфере производства. Каждое отдельное хозяйство вступало в экономические отношения с другими хозяйствами и с другими отраслями общественного производства лишь в сфере товарообмена. Рыночные отношения были не только наиболее распространенным, но и наиболее понятным и приемлемым для крестьянина - мелкого собственника видом экономических связей. Именно поэтому осуществление ленинского кооперативного плана начиналось с обобществления рыночных связей, товарообменных операций и функций крестьянских хозяйств посредством развития торгово-кредитных форм кооперации. Последние не требовали от крестьянина отказа от мелкого индивидуального хозяйства, но вносили в его экономическую деятельность и общественные отношения элементы коллективизма, элементы общественной собственности и совместного труда, накопление кото¬
* В СССР среди 614 тыс. обследованных в 1927 г. крестьянских хозяйств 3,  8 % кулацких хозяйств владели 7,  5 % рабочего скота, 21,  7 % машин и орудий, тогда как
26,  1 	% бедняцких - 6,  5 % рабочего скота, 1,  6 % машин и орудий, имевшихся во всех обследованных хозяйствах [32,  109].
** За 1924/25-1926/27 гг. доля средних крестьянских дворов возросла с 61,  1 до 62,  7 %, кулацких - с 3,  3 до 3,  9 %, батрацких - с 9,  7 до 11,  3 %, а доля бедняцких дворов снизилась с 25,  9 до 22,  1 % [55 а, 154-155, 162-163].


488
рых вело к образованию производственного кооператива, где индивидуальное мелкое хозяйство утрачивало самодовлеющее значение и постепенно низводилось до положения личного подсобного хозяйства. Первичные формы кооперации и послужили ступенями перехода крестьян от мелкого хозяйства к крупному коллективному хозяйству. В СССР в 1929 г. торгово-кредитные формы сельскохозяйственной кооперации объединяли 50-55 % крестьянских хозяйств, простейшие производственные товарищества (машинные, мелиоративные, семеноводческие и др.  ) - около 25 %, колхозы - 3,  9 % [58,  228,  250]. В европейских социалистических странах, особенно в Болгарии и Чехословакии, торговые формы кооперации накануне социалистического преобразования охватывали практически все крестьянские хозяйства. Одновременно получили развитие и простейшие производственные товарищества. Повсюду процесс кооперирования крестьянских хозяйств развивался в тесной связи с индустриализацией экономики страны и культурной революцией.
Производственное кооперирование крестьянских хозяйств - основное звено социалистического преобразования деревни, глубочайшая революция в экономических отношениях, во всем укладе жизни крестьянства - совершается путем добровольного объединения группы мелких индивидуальных хозяйств (чаще всего в рамках селения) в крупное коллективное хозяйство, ведущееся совместным трудом его членов. Мелкотоварный уклад в деревне уступает место социалистическому. Индивидуальный труд сменяется коллективным. Развертывается процесс коренной технической реконструкции сельского хозяйства, создаются условия для его перевода на индустриальную основу. В ходе социалистического преобразования сельского хозяйства был ликвидирован последний эксплуататорский класс - кулачество. Деревня была избавлена от классового расслоения, от кулацкой эксплуатации. Крестьянство стало социально однородным классом, жизнь которого связана прежде всего с общественной собственностью на средства производства и коллективным трудом в общественном хозяйстве, оплачиваемым в зависимости от его количества и качества.
Крестьянство социалистического общества - новый класс, всеми основными признаками отличающийся от крестьянства предшествующих стадий исторического развития. Однако генетически они связаны. Эта связь находит свое выражение прежде всего в характере труда, лишь постепенно эволюционирующего от ручного к индустриальному, поскольку первоначально материальная база производственных кооперативов (в СССР - колхозов) создавалась преимущественно путем сложения живого и мертвого инвентаря крестьян, вступающих в кооператив.
Момент перехода мелкой частной собственности в одну из форм социалистической собственности представляет собой революционный скачок, принципиально меняющий сущность отношений собственности и, следовательно, весь социальный облик крестьянина. Тем не менее историческая связь производственного кооператива с объединенными в нем крестьянскими хозяйствами наглядно проявляется в специфике колхозно-кооперативной формы собственности как собственности групповой. Непосредственные отношения собственности крестьянина ограничены рамками отдельного кооператива. Уровень развития последнего определяет, в частности, размеры получаемой его членами доли общественного богатства [подробнее см.: 58, 534-535].


489
Наконец, в сельскохозяйственном производственном кооперативе мы находим и прямой дериват крестьянского хозяйства - крестьянский двор, который входит в состав кооператива как целое, т. е. как семейно-трудовое объединение. (В СССР - это колхозный двор*.  ) В качестве такового он и ведет личное подсобное хозяйство. Колхозный двор выступает коллективным субъектом имущественных отношений с особым порядком налогового обложения, семейно-имущественных разделов и т. п. Специфика экономического и правового положения колхозного двора по сравнению с положением семей рабочих и служащих преодолевается по мере изживания личного подсобного хозяйства. С исчезновением последнего исчезнет и колхозный двор как социально- экономическое явление.
На первых этапах производственного кооперирования недостаточное развитие сельскохозяйственного производства, прежде всего его материально- технической базы, преобладание живого труда обусловили широкое применение натуральных форм оплаты внутри кооперативов и в их экономических отношениях с государством. Повсеместно была введена система обязательных государственных поставок сельскохозяйственной продукции кооперативами по твердым ценам. Оплата труда членов кооперативов производилась преимущественно натурой; размер оплаты определялся после расчетов с государством и отчислений в неделимые и производственные фонды. Подсобное личное хозяйство играло крупную роль в трудовой деятельности и бюджете крестьянина. Чтобы форсировать техническое перевооружение сельского хозяйства, государство первоначально сохраняло в своих руках собственность на тракторы и машины, сосредоточив их в машинно-тракторных станциях (МТС), которые на договорных началах за натуральную плату обслуживали кооперативы. В МТС и районных управлениях сельского хозяйства были собраны кадры квалифицированных специалистов. Через МТС осуществлялось непосредственное государственное руководство кооперативами. Рост сельскохозяйственного производства и укрепление кооперативов как социалистической формы хозяйства создали предпосылки для дальнейшего совершенствования и развития системы социально-экономических отношений кооперированного крестьянства, для выравнивания экономических условий в государственном и кооперативном секторах народного хозяйства, в частности для денатурализации отношений внутри кооперативов и между ними и государством. Обязательные поставки были постепенно заменены плановыми закупками сельскохозяйственной продукции по ценам, которые значительно повышались и дифференцировались по зонам. Система МТС была реорганизована, а сельскохозяйственная техника стала продаваться кооперативам. Механизаторы и другие специалисты сельского хозяйства непосредственно вошли в состав членов кооперативов. Изменение порядка планирования производства существенно расширило рамки хозяйственной самостоятельности и инициативы кооперативов. Была введена гарантированная государством денежная оплата по тарифным ставкам не реже одного раза в месяц с дополнительными выплатами деньгами по итогам года и натурой в
* Особое экономическое и правовое положение колхозного двора зафиксировано Конституцией СССР (ст. 7), Примерным уставом сельскохозяйственной артели 1935 г. (ст. 2, 5), Примерным уставом колхоза 1969 г. (ст. 42-44), гражданскими кодексами союзных республик (в ГК РСФСР ст. 126).


490
сроки получения продукции. Значительно выросла роль общественного хозяйства в жизни крестьянина; нагляднее выявилось подчиненное место личного подсобного хозяйства. Все это привело к укреплению и расширению объема кооперативно-групповой формы собственности, повысило материальную заинтересованность крестьянства в развитии общественного хозяйства, усилило его трудовую активность.
Выдающимся достижением социализма является интенсивно развивающийся процесс постепенного преодоления существенных различий в социально- экономическом положении и материальном благосостоянии кооперированного крестьянства и рабочих. Развитие производительных сил ведет к постепенному преобразованию сельскохозяйственного труда в разновидность индустриального и, в конечном счете, к преодолению социально-экономических различий между городом и деревней. Крупным шагом на этом пути являются образование межкооперативных, а также смешанных государственно-кооперативных объединений, формирование аграрно-промышленных комплексов для производства определенных видов продукции на современной технической основе с применением индустриальных методов и прогрессивной технологии. В СССР практический опыт последних полутора-двух десятилетий показал высокую эффективность новых форм экономического сотрудничества колхозов, совхозов и связанных с ними предприятий промышленности. Принятое в развитие директив XXV съезда КПСС постановление ЦК КПСС «О дальнейшем развитии специализации и концентрации сельскохозяйственного производства на базе межхозяйственной кооперации и агропромышленной интеграции» [см.: 51 а, 2.  VI.  1976] придает этому процессу «планомерный характер» и тем самым кладет начало новому этапу в развитии колхозного строя и всего социалистического сельского хозяйства. В постановлении указывается, что наступающий «качественно новый этап творческого применения ленинского учения о кооперации в практике коммунистического строительства является исторически закономерным, назрел объективно, его нельзя игнорировать или обойти стороной».
Специализация и концентрация сельского хозяйства в условиях социализма как по характеру, так и по последствиям принципиально отличается от аналогичного процесса в условиях капитализма. «При капитализме, - говорится в рассматриваемом документе, - усиливаются кризисные явления в сельском хозяйстве, господство монополий в этой отрасли и разорение миллионов мелких и средних крестьян. В социалистическом сельском хозяйстве, основанном на общественной собственности на средства производства, специализация и концентрация - планово организуемый процесс, направленный на ускорение роста производительных сил в интересах повышения благосостояния всего народа». Объединение усилий колхозов и совхозов в деле создания крупных высокотоварных предприятий индустриального типа обеспечивает ускорение технического прогресса и роста производства сельскохозяйственных продуктов, ведет к возникновению новых форм межотраслевых связей, к коренным изменениям в структуре и характере производства, способствует «решению большой социальной задачи: повышению уровня обобществления колхозного производства, совершенствованию общественных отношений, сближению двух форм социалистической собственности, постепенному устранению существенных различий между городом и деревней». Межхозяйственная кооперация и агро- индустриальная интеграция интенсифицируют процесс стирания социальных


491
различий между рабочим классом и колхозным крестьянством, создают материальные условия и организационно-хозяйственные формы слияния их в социально однородную общность тружеников коммунистического общества.
* * *
Рядом особенностей отличается эволюция крестьянского хозяйства в развивающихся странах, где крестьянство - главный и самый массовый представитель традиционных социально-экономических структур, находящихся в различных странах на разных стадиях разложения и распада. Магистральные направления этой эволюции определяются здесь всемирно-исторической борьбой двух мировых систем - социализма и капитализма, той ориентацией общественно-экономического развития, которую избирает та или иная освободившаяся страна.
В обществах, включенных в мировую капиталистическую систему в качестве подчиненного, эксплуатируемого мировым капиталом звена, динамику парцеллярного хозяйства, его общий социальный облик, место в многоукладной структуре аграрной экономики необходимо оценивать прежде всего в свете того факта, что доминирующий элемент этой системы, оказывающий решающее воздействие на движение укладных комплексов «периферийных» обществ, находится за пределами самих этих обществ, будучи представлен зрелой стадиальной формой капитала - капиталом «центра» капиталистической системы, в связи с чем эволюции крестьянского хозяйства таких обществ (как и всей их аграрной экономики в целом) присуща особая группа противоречий, а именно противоречия, развивающиеся на почве зависимого капиталистического развития [об этом понятии см.: 43, гл. 1; 52, гл. 1].
Разложение традиционных способов производства, с одной стороны, консервация мировым капиталом продуктов их распада - с другой, есть имманентное следствие и результат данного типа развития. В итоге на «периферии» мировой капиталистической системы формируются такие общественные условия, при которых включенное в нее в качестве зависимого звена общество «по своей внутренней структуре завершенно капиталистическим так и не становится» [43, 34]. В сфере крестьянского хозяйства это диалектическое противоречие наиболее разительно проявляется именно в том, что различные фазы его воспроизводственного процесса (производство, распределение, обмен, потребление) выступают не как последовательно связанные фазы в пределах одной укладной формы, а как отдельные фазы различных укладных форм. Тем самым парцеллярное хозяйство включается в систему общественных связей не как единое целое, а как раздробленный между социально разнокачественными звеньями системы объект. Разорванность фаз воспроизводственного процесса в парцеллярном хозяйстве развивающихся стран с вытекающей отсюда «многолико- стью» его представителей - феномен, отличающий эволюцию этого хозяйства от развития парцеллярного хозяйства в его классической форме.
Втягивание различных фаз воспроизводства крестьянского хозяйства Востока в разные укладные формы вызвано влиянием ряда взаимосвязанных и взаимообусловленных процессов.
Колониальное порабощение афро-азиатских стран, как отмечалось выше, превратило их натуральное крестьянское хозяйство в элементарную производ-


492
ственную ячейку мировой капиталистической системы, эксплуатировавшуюся колонизаторами внеэкономическими методами через систему национальных «приводных ремней» (торгово-ростовщическая, рентальная, налоговая эксплуатация и т. д.  ). Результатом огромных неоплачиваемых изъятий продукта из крестьянского хозяйства была задержка развития товарных форм в его воспроизводственном процессе. Например, в Индии даже в середине 60-х годов лишь 30 % всего потребляемого в сельскохозяйственном воспроизводстве продукта поступало с рынка, причем подавляющая часть этой товарной доли формировалась за счет средств существования, а не средств производства; в потреблении же товарных средств производства господствующее место занимали традиционные их виды (тягловый скот и корм для него, примитивный земледельческий инвентарь и т. д.  ) [подробнее см.: 53, гл. III].
Более того, товарное производство и соответственно товарный обмен в афро-азиатских странах складывались в колониальный период и складываются ныне в таких условиях, при которых закон стоимости проявляется в искаженном виде. Раньше свободному развитию рыночных отношений в аграрной экономике препятствовали монополия колонизаторов на внутреннем рынке порабощенных стран и действовавшие в ее рамках и усугублявшие их влияние низшие и худшие формы местного капитала. Теперь в деревне, освобожденной от прежней, колониальной монополии, все интенсивнее развивается особая форма внестоимостных отношений и обмена, являющаяся результатом утверждения в сфере обращения монополии национального государства, в зависимости от конкретных обстоятельств - при устранении с рынка частного капитала или при опоре на него. Но во всех этих случаях на внутридеревенском рынке доминируют монопольные цены - как правило, ниже стоимости при монополии «покупателя» (представители различных форм частного капитала или государство) на уходящий из деревни товарный продукт и выше стоимости при монополии «продавца» (те же силы) на поступающий в деревню товарный продукт. Поэтому типичнейшей чертой товарного обмена там, где он уже сложился, было и остается именно нарушение его стоимостных пропорций, действующее, как правило, в ущерб сельскохозяйственному товаропроизводителю, особенно мелкому*.
В итоге по характеру отношения к рынку крестьянские хозяйства в развивающихся странах можно разделить на ряд качественно различных подразделений. Одно из них представлено хозяйствами, где воспроизводимый продукт целиком расходуется на нужды производителя и его семьи, минуя какие-либо товарные метаморфозы. Таких полностью замкнутых в себе натуральных комплексов в развивающихся странах сохранилось сравнительно немного. Поляр¬
* В последнее десятилетие, однако, в ряде стран, переживающих «зеленую революцию», вследствие образования крупнейших диспропорций в национальной экономике, вызванных отставанием сельского хозяйства, характер обмена претерпевает существенные изменения: через государственные монополии безвозмездно перемещается часть продукта, созданного в других секторах, в некоторые узкие подразделения богатых (в том числе - богатых крестьянских) хозяйств с целью их расширенного воспроизводства на базе индустриальных производительных сил. В некоторых странах политика субсидирования цен на современные средства производства для сельского хозяйства осуществлялась еще до начала «зеленой революции».


493
ное данному подразделению - то, в котором продукт с самого начала производится как товар, предназначенный для обмена на рынке. Зоны двусторонних связей производителя с рынком уже сложились и продолжают складываться в ряде развивающихся стран (особенно там, где в процессе специализации земледельческого хозяйства выделились значительные районы производства специфических продовольственных или технических культур, продукция которого предназначена для реализации на внутреннем или мировом рынке). Мощный импульс становлению двусторонних связей производителей с рынком сообщает «зеленая революция» в районах своего распространения. Но такие связи еще, как правило, не заняли господствующего положения в воспроизводстве хозяйственного организма деревни в целом.
Здесь нужно подчеркнуть, что в существующей обстановке мелкое товарное производство обычно не образует на доиндустриальной стадии труда базис для процессов свободного крестьянского разложения. Закон стоимости действует в собственно мелкокрестьянском товарном хозяйстве, как упоминалось выше, под «колпаком» монополии - частнособственнической (местного капитала или международного монополистического) или государственной (национального государства). Поэтому сам процесс товарного обмена сопряжен, как правило, с присвоением части стоимости обмениваемого мелким товаропроизводителем продукта социальными силами, утвердившими данную монополию. В результате доминирующая общественная тенденция мелкого товарного хозяйства в подавляющей части его ареалов состоит не в обогащении производителя, не в производстве им меновых стоимостей ради их увеличения, а лишь в получении производителем потребительных стоимостей для самого себя (произведенный продукт обменивается на рынке на предметы первой необходимости). В этой форме мелкого товарного производства, выделяющегося из системы традиционных отношений, обычно действует закон: «Производство... всюду подчинено потреблению, являющемуся его заранее данной предпосылкой...  » [11, 504].
Наконец, следующее подразделение - оно-то и есть наиболее распространенное - образуют такие хозяйства, которые осуществляют воспроизводство на натуральном или полунатуральном (т. е. с вкраплением отношений товарного обмена) базисе и функционируют почти исключительно ради получения средств к жизни, однако под воздействием различных форм внеэкономического принуждения расстаются с той или иной частью своего (главным образом - необходимого) продукта; последняя принимает форму меновой стоимости, реализуется на рынке, воплощая односторонний, безвозмездный отток продукта из крестьянского хозяйства. Поэтому характернейшей чертой аграрной экономики развивающихся стран является разительная диспропорция (сложившаяся еще в колониальный период и не устраненная и поныне) между уровнем товаризации результатов производства (превращение продукта в товар в фазе выхода его из процесса производства) и уровнем товаризации воспроизводственного процесса (потребление товарного продукта во всем потребляемом в производстве продукте): первый намного выше второго*.
* Например, удельный вес товарного продукта, изымаемого из крестьянского хозяйства внеэкономическими методами, составлял на территории нынешнего Пакистана в начале 60-х годов до ½ общей массы товарного сельскохозяйственного продукта, в рисо¬


494
На доиндустриальной стадии труда крестьянское хозяйство представляет собой, следовательно, такой производственный организм, у которого фаза производства остается принадлежностью традиционных укладов, в то время как фазы распределения и обмена включены в орбиту движения доминирующих укладов (мирового капитала вообще и его различных национальных подразделений в частности или такой национальной государственной собственности, при которой общественные интересы подчиняют себе частнособственнические, пока не устраняя их целиком) и обеспечивают расширенное воспроизводство этих доминирующих укладов: существенная часть товарного продукта крестьянского хозяйства - и мелкотоварного, и натурального - втягивается в процесс обращения во внедеревенских (национальных и вненациональных) сферах экономики и оседает в них. Такой природой воспроизводства в крестьянском хозяйстве определяется и одна из важнейших целей нынешней борьбы развивающихся стран за новый международный экономический порядок: обеспечить такую систему распределения и обмена вовлекаемого в кругооборот мирового капиталистического рынка крестьянского продукта, при которой максимально возможная его часть возвращалась бы обратно, в развивающиеся страны, органически входя в воспроизводственный процесс все более крепнущих здесь государственных секторов.
Зависимое капиталистическое развитие определяло и определяет и социальный облик крестьянского хозяйства. Процесс первоначального накопления в развивающихся странах отличался и отличается рядом особых черт, главная из которых - внутренняя (стадиальная) незавершенность. Этот процесс устремлялся как бы вширь, втягивая в свою сферу все новые сегменты аграрной экономики, все новые группы крестьянских хозяйств, разлагая традиционные структуры, но он не реализовывался в равноценной степени в становлении капиталистического производства и соответствующих ему классовых образований. Иначе говоря, результаты интенсивной экспроприаторской миссии, осуществлявшейся эксплуататорами всех рангов на протяжении многих десятилетий колониального гнета и впоследствии в эпоху независимости, не были адекватно «сняты» капиталистической формой социально-экономического процесса. Итогом такого развития было огромное разрастание промежуточных социальных структур, принимавших застойный характер*.
Отсюда - формирование гигантской массы пауперизированного населения, превращавшегося в устойчивый социальный конгломерат «периферийных» обществ. Пауперизированный производитель - мелкий хозяин - становится одной из центральных фигур данного социального конгломерата: это мелкий арендатор-издольщик, мелкий земельный собственник, имеющий вследствие ростовщического закабаления только «призрачную собственность» [11, 502], и прочие подобные категории крестьян. На другом полюсе крестьянства оказыва¬
производящих районах Лусона на Филиппинах в конце 50-х годов - до 4/5 такой массы [37, 53-54].
* Такие традиционные структуры «периферийных» обществ, задержавшиеся в фазе «полураспада», ученый из ГДР Клаус Эрнст метко характеризует как «деформированный продукт» и «функциональный элемент колониальной и неоколониальной эксплуатации» [см.: 36, 161-164].


495
ется зажиточный хозяин, активно использующий, помимо капиталистических, старые способы присвоения.
Таким образом, в «периферийных» обществах, включенных в орбиту мирового капитализма, развивается наиболее консервативная форма капитала, проявляющаяся именно в неспособности последнего преобразовать на свой лад аграрную экономику и самый массовый ее элемент - крестьянское хозяйство - во всех их пластах и звеньях.
Крестьянское хозяйство существенно трансформируется под влиянием «зеленой революции», знаменующей становление в сельском хозяйстве индустриальной формы капитала. Как процесс, предполагающий в качестве своей основы производство исключительно меновой стоимости, «зеленая революция» интенсивно разрушает еще сохраняющиеся традиционные натуральные отношения в деревне; тем самым она на всей глубине индивидуализирует крестьянское хозяйство как элементарный производственный организм, завершает процесс его вычленения из остаточных форм общинного, «коллективного производства» (уничтожение натуральных фондов, предназначенных для содержания вовлекаемого в производство беднейшего населения, и в частности, страховых резервов, выделяемых для этой цели на неурожайные годы; распад отношений натурального обмена между земледелием и ремеслом и др.  ).
В зонах «зеленой революции» (10-15 % сельскохозяйственных земель Азии к началу 70-х годов) крестьянское хозяйство постепенно включается в принципиально новые общественные связи. Оно интегрируется через посредство государства и его социальных институтов в промышленно-капиталистические экономические комплексы с урбанистическими центрами в качестве основных «нервных узлов» этих комплексов.
В развитии крестьянского хозяйства все большую роль начинает играть рыночный механизм в противовес системе внеэкономических отношений господства-подчинения. Данный механизм здесь может «работать» лишь при мощной поддержке государства, при его направляющем и регулирующем воздействии. Государство стремится установить жесткий контроль над фазами распределения и обмена в воспроизводственном процессе, порой весьма существенно ущемляя интересы действующих здесь частных собственников - эксплуататоров различных рангов (создание протекционистского «зонта» над анклавами «зеленой революции», защищающего возникающую здесь новую систему хозяйств от разрушительного влияния мирового капиталистического рынка; контроль над движением товарных потоков при создании государственно-кооперативных институтов сбыта и снабжения; огосударствление кредитных средств; покрытие части стоимости внедряемого основного капитала безвозмездными субсидиями и др.  ).
Формирование новой системы потребностей, порождаемое импульсами, идущими из внедеревенских экономических комплексов, существенно изменяет структуру потребления в части крестьянских хозяйств. Главная тенденция, порождаемая «зеленой революцией»,  - полностью «осовременить» эту структуру, хотя на первых этапах становления индустриальной формы аграрного капитала структура потребления принимает «лоскутный» характер, испытывая воздействие со стороны различных укладных форм (так, потребление современных средств производства может соседствовать с типично традиционными формами


496
личного потребления, определяемыми, например, требованиями престижа традиционного типа*).
Весь этот экономический прогресс охватывает, однако, преимущественно группу богатых крестьянских хозяйств, выделившихся в ходе длительной предшествующей имущественной дифференциации, в частности, в результате эволюции аграрной экономики по пути консервативного капиталистического развития. Социальная трансформация основной массы крестьянских хозяйств идет по принципиально иному направлению.
«Зеленая революция» является мощным катализатором процессов экспроприации мелкого хозяйствующего крестьянства (неимущим крестьянам перекрывается доступ к земле вследствие роста ренты; происходит «чистка» помещичьей земли от арендаторов; мелкие собственники лишаются своей земли под воздействием торгово-ростовщической эксплуатации). В ходе «зеленой революции» традиционное мелкое производство превращается в лишенное потенций саморазвития «болото», куда экспроприаторы сбрасывают «избыточную» рабочую силу. Таким образом, крестьянство не просто дифференцируется, сама социальная дифференциация одновременно выступает как процесс «осовременивания» по преимуществу лишь его эксплуататорской верхушки при удержании трудящегося населения деревни (массы мелкого крестьянства в том числе) в рамках традиционного производства с его доминированием внеэкономических отношений господства-подчинения в частнособственнической эксплуатации над экономическими.
Подобному закрепляющему многоукладность аграрной экономики типу капиталистической эволюции крестьянского хозяйства противостоят иные (общественные) формы его социальной трансформации, складывающиеся ныне в ряде развивающихся стран. Одна из этих форм реализуется посредством утверждения государством своей монополии в сфере товарного обращения в деревне, откуда выбивается частный капитал независимо от его национальной окраски. В результате может возникнуть такая система товарного обмена, при которой мелкий производитель - владелец собственных средств производства возмещает лишь фонд своей заработной платы, но не в состоянии присваивать создаваемый им прибавочный продукт. Это происходит при установлении монопольно низких цен на товарную сельскохозяйственную продукцию. Иначе говоря, в данном случае мелкая собственность фактически отчуждается государством, но номинально сохраняется за производителем. Тем самым мелкий производитель превращается в рабочего, отличающегося от наемного пролетария двумя основными признаками: индивидуальным характером производства, сохраняющего видимость самостоятельного производства, и наличием в таком производстве средств производства, которые выступают как предметно подчиненные производителю факторы труда. Здесь мы имеем дело с тенденцией к образованию гигантской рассеянной мануфактуры, в пределах которой оказывается все мелкое производство сельскохозяйственной отрасли [подробнее см.: 43,  168-170].
* Так, в конце 60-х годов в самом развитом в Индии районе «зеленой революции» - Пенджабе - у крупных крестьянских хозяйств (с землепользованием 15-27 акров) престижные затраты (на свадьбы, религиозные обряды и др.  ) составляли 27 % их совокупных расходов на личное и производственное потребление [38, 35].


497
Именно социальной природой непосредственно правящего слоя определяется то, становится ли возникающая в деревне форма государственной собственности простым придатком частной эксплуататорской собственности или она превращается в инструмент создания такой экономической системы, в которой общественные интересы начинают подчинять себе частнособственнические, пока не устраняя их до конца. И именно это «внешнее» для крестьянского хозяйства обстоятельство предопределяет его место и роль в общественной структуре.
При утверждении примата общественных интересов над частнособственническими государство призвано выступать основным организатором процесса воспроизводства в сельском хозяйстве, в первую очередь в секторе мелких производителей, перераспределяя часть аккумулируемого самим государством продукта в пользу этой отрасли экономики. Тем самым общественная форма накопления постепенно приходит на смену частнохозяйственной. В данной ситуации процесс общественного воспроизводства расчленяется на два социально различных потока: функции воспроизводства жизненных средств осуществляет само индивидуальное крестьянское хозяйство; функции воспроизводства предметно-вещественных (средства производства, как правило, индустриального типа) и духовных (прежде всего, наука) производительных сил в интересах расширенного воспроизводства всей аграрной хозяйственной системы берет на себя государство, использующее в выполнении этих функций и ресурсы, поступающие извне.
Естественно, что процесс такой общественной трансформации аграрной экономики может развиваться тем активнее, чем глубже осуществляется реформа земельных отношений как предпосылка становления «самостоятельного» крестьянского хозяйства, с одной стороны, и чем прочнее утверждаются в деревне различные социальные институты (кооперация, организации снабжения, пункты технического обслуживания и др.  ), контролируемые государством и образующие систему его «приводных ремней» по отношению к индивидуальному хозяйству, - с другой.
В ходе аграрных преобразований нарастает тенденция к становлению различных форм непосредственного коллективного труда и коллективной собственности (в виде, например, различных кооперативов по совместной обработке земли, объединяющих мелкое крестьянство). Эта тенденция наиболее ярко проявляется, естественно, в странах социалистической ориентации; напротив, в странах капиталистической ориентации ее развитию препятствуют эксплуататорские классы, а возникающие здесь элементы коллективной трудовой крестьянской собственности попадают в подчиненное частнособственническим интересам положение.
Только учет всей совокупности разнонаправленных общественных процессов, в которые включено крестьянское хозяйство развивающихся стран Востока, позволяет избежать преувеличения степени развития мелкотоварного уклада и соответственно завышения степени мелкобуржуазности крестьянства и увидеть, что в наибольшей массе своей крестьянство этих стран объективно питает не капиталистическую, а антикапиталистическую тенденцию общественного развития, уже частично реализуемую либо, напротив, пока подавляемую (в зависимости от социально-политической ориентации непосредственно правящих в той или иной стране слоев).


498
Литература
Маркс К. Оправдание мозельского корреспондента. Т. 1.
Маркс К. К критике гегелевской философии права. Т. 1.
Маркс К. К еврейскому вопросу. Т. 1.
Маркс К. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта. Т. 8.
Маркс К. Капитал. Т. I. (Т. 23.  )
Маркс К. Капитал. Т. II. (Т. 24.  )
Маркс К. Капитал. Т. III. Ч. 1. (Т. 25, ч. I.  )
Маркс К. Капитал. Т. III. Ч. 2. (Т. 25, ч. II.  )
Маркс К. Теории прибавочной стоимости. Ч. 1. (Т. 26. Ч. I.  )
Маркс К. Теории прибавочной стоимости. Ч. 3. (Т. 26. Ч. I.  )
Маркс К. Экономические рукописи 1857-1859 годов. Ч. 1. (Т. 46. Ч. I.  )
Маркс К. Экономические рукописи 1857-1859 годов. Ч. 2. (Т. 46. Ч. II.  )
Маркс К. и Энгельс Ф. Немецкая идеология. Т. 3.
Энгельс Ф. Дебаты по поводу действующего законодательства о выкупе. Т. 5.
Энгельс Ф. Франкский период. Т. 19.
Ленин В. И. Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве. Т. 1.
Ленин В. И. Развитие капитализма в России. Т. 3.
Ленин В. И. Рецензия // Гвоздев Р. Кулачество-ростовщичество; его общественноэкономическое значение. (Т. 4.  )
Ленин В. И. Аграрная программа русской социал-демократии. Т. 6.
Ленин В. И. Аграрная программа социал-демократии в первой русской революции 1905-1907 годов. (Т. 16.  )
Ленин В. И. Аграрный вопрос в России к концу XIX века. (Т. 17.  )
Ленин В. И. Землеустройство и деревенская беднота. Т. 24.
Ленин В. И. О «левом» ребячестве и о мелкобуржуазности. Т. 36.
Ленин В. И. Речь на III Всероссийском съезде профессиональных союзов 7 апреля
1920 г. Т. 40.
Ленин В. И. Детская болезнь «левизны» в коммунизме. Т. 41.
Ленин В. И. Доклад о замене разверстки натуральным налогом 15 марта [X Съезд РКП (б) 8-16 марта 1921 г.  ]. Т. 43.
Ленин В. И. Доклад о продовольственном налоге на собрании секретарей и ответственных представителей ячеек РКП(б) г. Москвы и Московской губернии 9 апреля
1921 г. Т. 43.
Ленин В. И. О продовольственном налоге. (Значение новой политики и ее условия). Т. 43.
Ленин В. И. Доклад о тактике РКП 5 июля [III конгресс Коммунистического Интернационала 22 июня - 12 июля 1921 г.  ]. Т. 44.
Ленин В. И. Пять лет российской революции и перспективы мировой революции. Доклад на IV конгрессе Коминтерна 13 ноября [IV конгресс Коммунистического Интернационала 5 ноября - 5 декабря 1922 г.  ]. Т. 45.
Анфимов А. М. Крупное помещичье хозяйство Европейской России (конец XIX - начало XX века). М., 1969.
Бессмертный Ю. Л. Феодальная деревня и рынок в Западной Европе XII-XIII вв. М., 1969.
Данилов В. П. Социально-экономические отношения в советской деревне накануне коллективизации // Исторические записки. Т. 55. М., 1956.
Данилов В. П. Создание материально-технических предпосылок коллективизации сельского хозяйства в СССР. М., 1957.
Данилов В. П. Об исторических судьбах крестьянской общины в России // Ежегодник по аграрной истории. Вып. VI (Проблемы истории русской общины). Вологда, 1976.


499
Данилова Л. В. К вопросу о причинах утверждения крепостничества в России // Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы. 1965 г. М, 1970.
Дискуссия в Институте востоковедения АН СССР о роли общины и перспективах ее эволюции в развивающихся странах // Советская этнография. 1975, № 6.
Зарубежный Восток и современность. Т. 1. М., 1974.
Зеленая революция (Реферативный сборник). М., 1974.
Илюшечкин В. П. Аренда в системе частнособственнической эксплуатации древнего и средневекового Китая // Аграрные отношения и крестьянское движение в Китае. М., 1974.
История Китая с древнейших времен до наших дней. М., 1974.
Колонтаев А. П. Разложение сельского ремесла и возникновение новых отраслей мелкой промышленности в Индии. М., 1968.
Комаров Э. Н. Бенгальская деревня и крестьянское хозяйство во второй половине XVIII в. // Ученые записки Института востоковедения. Т. XVIII. М., 1957.
Крылов В. В. Производительные силы развивающихся стран и формирование их социально-экономической структуры. М., 1974 (канд. дисс.  ).
Кудрявцев М. К. Община и каста в Хиндустане. М., 1971.
Марьина В. В., Мурашко Г. П. Путь чехословацкого крестьянства к социализму. М., 1972.
Общие закономерности и особенности перехода к социализму в различных странах. М., 1962.
Основные элементы сельскохозяйственного производства СССР. 1916 и 1923— 1927 гг. М., 1930.
Победа ленинского кооперативного плана в странах социализма. М., 1963.
Покивайлова Т. А. Социалистическое преобразование сельского хозяйства в Румынии. М., 1974.
Полянский Ф. Я. Экономическая история зарубежных стран. Эпоха феодализма. М., 1954.
Полянский Ф. Я. Товарное производство в условиях феодализма. М., 1969.
Поршнев Б. Ф. Феодализм и народные массы. М., 1964.
Правда. 1976. 2 июня.
Развивающиеся страны: закономерности, тенденции, перспективы. М., 1974.
Растянников В. Г. Аграрная эволюция в многоукладном обществе. Опыт независимой Индии. М., 1973.
Рыбаков Б. А. Ремесло в древней Руси. М.; Л., 1948.
Сборник документов по земельному законодательству СССР и РСФСР. 1917-1954. М., 1954.
Сельское хозяйство СССР. 1925-1928. М., 1929.
Сказкин С.  Д. К вопросу о генезисе капитализма в сельском хозяйстве Европы // Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы. 1959 г. М., 1961.
Сказкин С.  Д. Избранные труды по истории. М., 1973.
Советское крестьянство. Краткий очерк истории (1917-1970). Изд. 2-е. М., 1973.
Тер-Акопян Н. Б. Маркс и Энгельс об азиатском способе производства и земледельческой общине // Из истории марксизма и международного рабочего движения. М., 1973.
Толыбеков С. К. Кочевое общество казахов в XVIII - начале XX в. (Опыт политэконо- мического анализа). Алма-Ата, 1972.
Трапезников С. П. Ленинизм и аграрно-крестьянский вопрос. Т. 1. Изд. 2-е. М., 1974.
Яцунский В. К. Генезис капитализма в сельском хозяйстве России // Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы. 1959 г. М., 1961.
The National Sample Survey. 16th Round, July 1960 - June 1961. № 122. Tables with Notes on Agricultural Holdings in Rural India. Calcutta, 1963 (draft).
Patriot. New Delhi.


СЕЛЬСКОЕ НАСЕЛЕНИЕ СОЮЗА ССР НАКАНУНЕ КОЛЛЕКТИВИЗАЦИИ
(по данным общенародной переписи 17 декабря 1926 г.  )
Советская историография за последние два-три десятилетия мало занималась проблемой народонаселения. Важность демографических процессов в историческом развитии игнорировалась. Догматически усвоенное положение о решающей роли способа производства материальных благ в жизни общества послужило основанием для прямого пренебрежения к природно-географическим и демографическим условиям, столь характерного для схематизма и односторонности сталинской трактовки общественного развития. Только в последние годы, в обстановке постепенного освобождения от начетничества и схематизма, интерес к проблеме народонаселения вновь стал возрождаться и в исторической литературе. Об этом свидетельствует появление ряда весьма ценных политико- экономических и историко-статистических работ, среди которых прежде всего следует назвать книги и брошюры А. Г. Рашина, Б. Ц. Урланиса, А. А. Дольской, И. Ю. Писарева*.
Проблемы народонаселения в условиях советского общества специально рассматриваются в работе И. Ю. Писарева. В этой брошюре прослеживаются наиболее общие демографические изменения в стране за годы советской власти. Выводы брошюры построены преимущественно на сопоставлении показателей 1913 и 1959 гг., промежуточные звенья сколько-нибудь обстоятельно не характеризуются. Интересен политэкономический очерк А. А. Дольской, в котором для подтверждения или иллюстрации теоретических суждений привлекаются и конкретные сведения.
Начавшийся в советской исторической науке поворот к всестороннему изучению жизни народных масс, прежде всего рабочего класса и крестьянства, настоятельно требует исследования демографических процессов на каждом этапе развития советского общества. Отсутствие исследований этого рода в очень большой степени осложняло изучение социально-экономической истории, в особенности же изучение глубочайших преобразований, осуществленных в ходе строительства нового общества.
Наиболее полным и точным источником по проблеме народонаселения являются материалы всенародных переписей. За годы советской власти были проведены четыре общих переписи населения - в 1920, 1926, 1939 и 1959 гг., за¬
* Рашин А. Г. Население России за 100 лет (1811-1913 гг.  ). Статистические очерки. М., 1956; Урланис Б. Ц. Войны и народонаселение Европы. (Историко-статистическое исследование). М., 1960; Дольская А. А. Социалистический закон народонаселения (на примере СССР). М., 1959; Писарев И. Ю. Народонаселение СССР. (Социально-экономический очерк). М., 1962; Подьячий П. Т. Население СССР. М., 1961.


501
фиксировавших четыре важнейших ступени в развитии нашей страны на пути от капитализма к коммунизму: конец Гражданской войны, переход к реконструктивному периоду, победа социализма и начало развернутого строительства коммунизма. Материалы общих переписей представляют собой богатейший источник по истории народа. Изучение их - одна из наиболее интересных и актуальных задач историков советского общества.
Всенародные переписи являются единственным источником, дающим наиболее полные и точные данные о численности населения не только по стране в целом, но и по отдельным районам, о его расселении и национальном составе. Вместе с тем они дают чрезвычайно важные сведения о трудовой деятельности и социальном облике населения. В этом отношении материалы переписи 1926 г., программа которой была наиболее широкой, представляют особый интерес. При изучении социально-экономических процессов в доколхозной деревне историку чаще всего приходится оперировать материалами весенних опросов, выборочных обследований и бюджетов, опирающихся на весьма ограниченный круг обследуемых хозяйств (от 10 % крестьянских хозяйств, учитываемых в ходе весенних опросов, до 0,  03 % и даже 0,  01 % хозяйств, дававших бюджетные сведения). Всенародная перепись не может, разумеется, дать столь детальные сведения о крестьянине и его хозяйстве, какие выяснялись в результате названных выше методов статистического наблюдения. Сведения всенародных переписей неизбежно относятся к ограниченному кругу вопросов, зато покоятся они на показаниях всего населения.
Настоящая статья посвящена характеристике сельского населения нашей страны накануне коллективизации. В ее основе лежат материалы всенародной переписи 1926 г., содержащей ценнейшие сведения по весьма широкому кругу вопросов, которые позволяют выяснить особенности сельской демографии как важнейшего объективного условия социально-экономического развития доколхозной деревни и ее преобразования на социалистический лад: численность сельского населения и его удельный вес в различных районах страны, крестьянские поселения, национальные группы и их расселение, занятия и социальный состав. Учитывая ограниченный объем статьи, мы отвлекаемся от выяснения таких собственно демографических характеристик, как рождаемость и смертность, соотношение полов и возрастов сельского населения и т. п.
Численность сельского населения
Численность той или иной группы населения, численность общественного класса является одной из важных социальных характеристик. Ей принадлежит не последнее место среди факторов, определяющих место класса в хозяйственной, политической и культурной жизни страны, силу его воздействия на развитие общества.
Роль класса в общественном развитии, сила его воздействия на жизнь определяется, конечно, не только численностью. Решающее значение имеет место класса в процессе производства и распределения, его организованность и политическая активность, образование. Как известно, рабочий класс, представляющий самую передовую форму общественного производства - машинную индустрию и не имеющий ничего, что связывало бы его интересы с уходящим строем,


502
даже не составляя большей части населения, может осуществить победоносную социалистическую революцию, когда он политически организован и просвещен, когда его революционная активность не подорвана соглашательской идеологией. Однако чтобы взять власть в свои руки, рабочий класс, как наиболее передовая и сознательная часть общества, должен добиться поддержки громадного большинства непролетарских слоев трудящегося населения страны, стать гегемоном революции. Чем меньше численность рабочего класса в стране, идущей по пути социалистической революции, тем острее проблема его гегемонии.
Особенно большое значение количественная характеристика приобретает, когда речь идет о таком классе, как мелкое единоличное крестьянство, связанное с самыми отсталыми формами производства, разобщенное, оторванное от основных центров политической жизни, культуры и просвещения. Место мелкого крестьянства в жизни страны определялось прежде всего его численностью. Его общественная сила была по преимуществу силой массы. И если масса эта была чрезвычайно велика, то страна получала своеобразный крестьянский облик. Не случайно целые группы стран, к числу которых в свое время относилась и Россия, стали определяться как крестьянские*.
Первая в истории пролетарская, социалистическая революция победила в стране с преобладающим деревенским населением. Россия начала XX в. характеризовалась сравнительно слабым развитием городской жизни, малочисленностью индустриальных центров, где концентрировались кадры промышленного пролетариата. Накануне Первой мировой войны ее население (в границах СССР до 17 сентября 1939 г.  ) насчитывало, по данным ЦСУ СССР, 139,  3 млн человек. Из них 114,  5 млн, т. е. 82,  3 %, жило в деревне** и в громадном большинстве было занято в мелком крестьянском хозяйстве. Показательны в этом отношении произведенные А. Л. Вайнштейном исчисления основных категорий сельского населения дореволюционной России. На 1 января 1914 г. в составе 113,  1 млн, проживавших в сельской местности А. Л. Вайнштейн насчитал 109,  1 млн собственно крестьянского населения (96,  5 %), 2,  5 млн населения владельческих хозяйств - владельцы, наемный персонал, сельскохозяйственные рабочие (2,  2 %) и 1,  5 млн посторонних (1,  3 %)***. Дореволюционная деревня по составу насе¬
* В. И. Ленин, определяя социальный облик России в эпоху революции, неоднократно говорил о ней как стране крестьянской (см.: Соч. Т. 23. С. 361; Т. 28. С.  317; Т. 30. С. 92. 174 и др.  )
** «ЦСУ СССР. Народное хозяйство СССР за 1961 год». М, 1962. С. 7. Цифра общего количества населения в этом справочнике в точности повторяет прежние издания ЦСУ. Незначительная поправка внесена в цифры о городском и сельском населении. Раньше число сельского населения определялось в 114,  6 млн (см., напр.: ЦСУ СССР. Достижения Советской власти за 40 лет в цифрах. М., 1961. С. 9).
*** Вайнштейн А. Л. Народное богатство и народно-хозяйственное накопление в предреволюционной России. М., I960. С. 453-454. Автор исходит в данном случае из расчетов городского и сельского населения для территории СССР в границах до 17 сентября 1939 г., произведенных Б. А. Гухманом. Последним не было дифференцировано население города и деревни, призванное в армию (1,  2 млн человек), а также несколько преувеличивалось, по сравнению с современными данными ЦСУ, городское население (25,  4 млн) (см.: Гухман Б. А. Динамика численности и занятий населения СССР // Плановое хозяйство. 1926. № 8).


503
ления была почти исключительно крестьянской. Крестьянство же являлось и основным контингентом трудящихся масс страны в целом.
Пролетарская революция положила начало коренному преобразованию социальной структуры всего общества. Она ликвидировала классы помещиков и крупной буржуазии, передала их средства производства и все богатства народу, создала условия для полного искоренения системы эксплуатации человека человеком, для построения социалистического общества. Решение этой задачи могло быть обеспечено лишь на пути могучего подъема производительных сил всей страны, создания мощной индустрии в первую очередь.
Гражданская война и хозяйственная разруха лишили советский народ возможности сразу же после победы Великой Октябрьской революции приступить к социалистической реконструкции всего народного хозяйства. Выполнению этой задачи должно было предшествовать восстановление экономики.
В годы войны Россия понесла колоссальные людские потери. Империалистическая и особенно последовавшая за ней Гражданская война, сопровождавшаяся вторжением войск империалистических государств, небывалыми зверствами белогвардейской контрреволюции и иностранных интервентов, многократными передвижениями фронтов чуть ли не по всей территории страны унесли миллионы жизней. К концу 1920 г. население страны по сравнению с 1917 г. сократилось со 143,  5 млн человек до 136,  8 млн, т. е. на 6,  7 млн*. Вслед за войной на истерзанную страну обрушились бедствия голода, явившиеся прямым следствием ограбления и разорения страны белогвардейщиной и интервентами. В голодный 1921 год, по приблизительным данным, умерло 5,  2 млн**. Численность населения СССР в марте 1923 г. составляла всего 133,  9 млн***.
С 1922 г. начался исключительно быстрый «компенсаторный» рост населения, обычный после больших потерь. К концу восстановительного периода численность населения в стране была уже несколько выше, чем в дореволюционной России.
Начало реконструктивному периоду было положено в середине 20-х годов. Когда в декабре 1925 г. Коммунистическая партия на XIV съезде провозгласила курс на социалистическую индустриализацию, экономическое развитие страны, в том числе соотношение промышленности и сельского хозяйства, городской и сельской жизни, было примерно на уровне довоенной России (см. табл. 1).
Подавляющее большинство населения в стране по-прежнему составляло крестьянство. В 1926 г. согласно общей переписи населения в СССР жило 147 млн. Из них в городах было 26,  3 млн (17,  9 %). Остальные 120,  7 млн, т. е. 82,  1 % всего населения страны, проживали в деревне. Такое соотношение городского и сельского населения нарушалось лишь в немногих промышленных районах страны: в Северо-Западном районе удельный вес городского населения был равен
34,  5 	%, в Центрально-Промышленном районе - 25,  6, в Уральской области - 20,  7, в горнопромышленном районе Украины (Донбасс, Кривой Рог) - 41,  8, в Азербайджане - 28,  1 %. Однако и в этих районах вокруг промышленных губерний
* ЦСУ СССР. Народное хозяйство СССР в 1961 году. С. 7.
** НКФ СССР. Народное и государственное хозяйство Союза Советских Социалистических Республик к середине 1922-1923 гг. М., 1923. С. 5.
*** Писарев И. Ю. Указ. соч. С. 57.


504
лежали губернии сплошь «крестьянские». В Северо-Западном районе рядом с Ленинградской губернией, где в городах жило 67,  2 % населения, находились Новгородская и Псковская губернии, в которых удельный вес городского населения падал до 13,  4 и 8,  8 %. В Центрально-Промышленном районе с Московской губернией (59,  2 % городского населения) соседствовали Калужская (9,  3 %) и Рязанская (8,  0 %) губернии*. На огромных пространствах, окружавших центральные промышленные районы нашей страны, крестьяне составляли девять десятых ее населения: Северный край и Центрально-Черноземная область, Среднее Поволжье и Сибирский край, автономные республики Башкирии, Казахстана и Киргизии (удельный вес сельского населения от 87 до 91,  7 %).
Таблица 1
Население СССР и союзных республик по переписи 1926 г.  *
(в тыс. чел. об. пола)
Территория
Все
население
Городское
население
Сельское
население
абс.
В %
абс.
в %
Союз ССР
147 027,  9
26 314,  1
17,  9
120 713,  8
82,  1
РСФСР
100 891,  2
17 442,  6
17,  3
83 448,  6
82,  7
Северный р-н
2 368,  4
234,  3
9,  9
2 134,  1
90,  1
Ленинградско-Карельский р-н
6 659,  7
2 299,  1
34,  5
4 360,  6
65,  5
Западный р-н
4 299,  2
511,  9
11,  9
3 787,  3
88,  1
Центрально-Промышленный р-н
19 314,  0
4 951,  3
25,  6
14 362,  7
74,  4
Центрально-Черноземный р-н
10 825,  8
1 024,  7
9,  5
9 801,  1
90,  5
Вятский р-н
3 463,  2
236,  1
6,  8
3 227,  1
93,  2
Уральская область
6 786,  3
1 407,  0
20,  7
5 379,  3
79,  3
Башкирская АССР
2 665,  8
234,  2
8,  8
2 431,  6
91,  2
Средне-Волжский р-н
10 268,  2
1 170,  7
11,  4
9 097,  5
88,  6
Нижне-Волжский р-н
5 529,  5
977,  2
17,  7
4 552,  3
82,  3
Крымский р-н
713,  8
330,  3
46,  3
383,  5
53,  7
Северо-Кавказский край
8 363,  5
1 655,  1
19,  8
6 708,  4
80,  2
Дагестанская АССР
788,  1
85,  0
10,  8
703,  1
89,  2
Казахская АССР
6 503,  0
539,  2
8,  3
5 963,  8
91,  7
Киргизская АССР
993,  0
121,  1
12,  2
871,  9
87,  8
Сибирский край
8 687,  9
1 131,  9
13,  0
7 556,  0
87,  0
Бурят-Монгольская АССР
491,  2
45,  6
9,  3
445,  6
90,  7
Якутская АССР
289,  1
15,  3
5,  3
273,  8
94,  7
Дальневосточный край
1 881,  4
472,  5
25,  1
1 408,  9
74,  9
Украинская ССР
29 018,  2
5 373,  6
18,  5
23 644,  6
81,  5
* ЦСУ СССР. Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. IX. С. 2-13.


505
Окончание таблицы 1
Территория
Все
население
Городское
население
Сельское
население
абс.
в %
абс.
в %
Белорусская ССР
4 983,  2
847,  8
17,  0
4 135,  4
83,  0
Азербайджанская ССР
2 314,  6
649,  6
28,  1
1 665,  0
71,  9
Армянская ССР
880,  5
167,  1
19,  0
713,  4
81,  0
Грузинская ССР.
2 666,  5
594,  2
22,  3
2 072,  3
77,  7
Узбекская ССР
5 272,  8
1 102,  2
20,  9
4 170,  6
79,  1
Туркменская ССР
1 000,  9
137,  0
13,  7
863,  9
86,  3
* ЦСУ СССР. Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. XVII. М., 1929. С. 2-3; Т. IX. М., 1929. С. 2-13.
Крестьянские поселения
Вся эта громадная масса населения, составлявшая по преимуществу крестьянство, характеризовалась прежде всего разобщенностью, крайне затруднявшей экономическое развитие, политическое просвещение, распространение культуры. В стране насчитывалось 613 587 сельских мест - сел и деревень, станиц и выселков, кишлаков и аулов и т. п. На каждое из них приходилось в среднем около 200 жителей*, т. е. примерно по 40 крестьянских семейств-хозяйств. Однако за этой средней цифрой скрывается колоссальное разнообразие, порожденное природно-географическими, производственными и национальными условиями. Различие в характере и размерах крестьянских поселений существенно сказывалось на социально-экономическом развитии деревни, а впоследствии и на ходе социалистического преобразования сельского хозяйства.
От природно-географических условий в значительной мере зависело производственное направление крестьянского хозяйства, а вместе с тем и размер крестьянского поселения. Наличие удобных для земледельческих занятий земель и водных источников, соотношение леса и степи, характер климата - все это предъявляло к сельскому населению свои требования, специфичные для каждого крупного района страны.
Проблемам сельского расселения посвящен ряд географических и историкогеографических исследований, в которых раскрывается связь типа и размера крестьянского поселения с естественно-географическими и производственными условиями, с историческим прошлым (характер колонизации, структура сельской общины, назначение населенных пунктов и т. п.  )**. Эти исследования
*  ЦСУ СССР. Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. IX. С. 24-25; Т. XVII. С. 6-7.
** См.: Саушкин Ю. Г. Географические очерки природы и сельскохозяйственной деятельности населения в различных районах Советского Союза. М., 1947; Ковалев С. А. Географическое изучение сельского расселения. М., 1960; его же. Об экономикогеографическом положении сельских поселений и его изучении // Вопросы географии.


506
имеют исключительно важное значение для понимания специфики деревенской жизни, особенностей экономического, социального и культурного развития крестьянства в различных районах страны. Используется при этом, правда, в весьма малой степени, и материал демографических переписей.
В рамках небольшого раздела статьи нет возможности сколько-нибудь обстоятельно проанализировать конкретные условия и формы сельского поселения. Изучаемый в данном случае статистический источник позволяет выяснить размеры сельских поселений для каждого района страны, а следовательно, и ряд существенных особенностей их размещения. Порайонная группировка сельских населенных мест по числу жителей, т. е. по их размерам (см. таблицу 2), показывает характерное укрупнение сел и деревень по мере продвижения от севера к югу, по мере перехода от леса к степи*.
Районы Северо-Востока, Севера и Северо-Запада европейской части СССР представляют собой лесистую местность, покрытую большим количеством рек, озер и болот. Удобные для пашни земли здесь были невелики по площади и перемежались огромными пространствами лесов и болот. Естественно, что среди крестьянских поселений абсолютно преобладали мелкие деревни, разбросанные по берегам многочисленных рек и озер. Особенности расселения в северных лесных районах (размеры поселков, их размещение и т. п.  ) во многом предопределялись и характерным совмещением сельскохозяйственных занятий населения с лесными промыслами, рыболовством и охотой. В крестьянском хозяйстве более южных районов Северо-Запада (как и на всей территории Запада, Белоруссии, Центрально-Промышленного района) издавна получили развитие трудоемкие культуры (лен, картофель), нормальная обработка которых могла быть осуществлена лишь на близко расположенных к селению полях. Подзолистые почвы требовали внесения больших количеств навозного удобрения, что также побуждало крестьянина селиться в непосредственной близости к пахотно-пригодным участкам, а следовательно, и по возможности ограничивать размер отдельной деревни**.
В Северо-Западном районе деревня насчитывала в среднем 14-15 дворов с населением около 70 человек. Однако третья часть деревень этого района (20,  8 тыс.  ) состояла из 2-3 дворов и имела меньше 20 человек населения.
14,  4 	тыс. деревень (22,  9 % их общего количества) имели от 5 до 10 дворов с населением от 20 до 50 человек. В Северном районе при среднем размере поселения в 18 дворов (90 человек населения) на эти две мельчайшие группы приходилось
43,  8 	% деревень. В Вятском районе среднее поселение насчитывало 23 двора и
Сб. 41, М., 1960; его же. Типы сельских поселений СССР // Вопросы географии. Сб. статей, изданный к XVIII Международному географии, конгрессу АН СССР. М., 1956; Ляшков Н. П. Типы сельских расселений СССР // География в школе. 1948. № 3,  5; 1949. № 2, 3; Валов В. С. Обзорная карта сельских расселений СССР // Вопросы географии. Сб. 45. М., 1959; Витов М. И. Гнездовой тип расселения на русском Севере и его происхождение // Советская этнография. 1955. № 2; и др.
* Это явление на материалах начала XX в. было весьма обстоятельно показано в работах П. М. Першина (см. его статью в сб. «О земле». Вып. 1. М., 1921; а также монографию «Земельное устройство дореволюционной деревни». Т. I. М.; Воронеж.
** См.: Ковалев С. А. Географическое изучение сельского расселения. С. 35-46.


507
около 115 жителей, однако 35,  1 % деревень имели меньше 10 дворов. Это были поистине медвежьи углы, отрезанные бездорожьем от центров экономического прогресса, культуры и политического просвещения. Здесь была особенно сильна патриархальщина. Мелкие размеры селений и их разбросанность в огромной мере осложняли объединение крестьянских хозяйств и создание крупного социалистического производства.
По мере продвижения на юг и восток постепенно сокращались пространства, занятые лесами и болотами, увеличивалась площадь земельных участков, пригодных для обработки, возрастала плотность сельского населения, а вместе с тем росли и размеры селений. Западный район и Белорусская ССР, Центрально- Промышленный район и Уральская область характеризовались уже более крупными поселениями. В Западном районе средний размер деревни достигал 28 дворов с населением в 140 человек, в Белоруссии - 20-22 дворов с населением в 100-110 человек, в Центрально-Промышленном районе - 30 дворов с 150-160 жителями, на Урале - 35-36 дворов с 180 жителями. И в этой полосе до 40 % поселений относились к числу мельчайших (до 10 дворов, до 50 человек жителей). Однако здесь уже не редкость и большое село - свыше 100 крестьянских дворов, 500 жителей и более. В Западном районе насчитывалось 1283 таких села. В них проживала третья часть всего крестьянского населения района (32,  8 %). В Центрально-Промышленном районе 36,  2 % сельского населения находилось в 5,  3 тыс. селах с числом жителей в 500 и более, в Белоруссии - 29,  8 % крестьянского населения, на Урале - 55,  3 %, тогда как в северных районах удельный вес крестьянского населения, проживавшего в таких селах, колебался от 6,  2 % (Северо-Запад) до 11,  8 % (Вятский район).
Коренным образом характер и размеры сельских поселений изменялись с переходом от зоны лесов в зону лесостепи и степи основных земледельческих районов страны - Черноземного центра, Среднего и Нижнего Поволжья, Северного Кавказа и Украины. Здесь были огромные пространства удобной для возделывания плодородной земли, но по мере продвижения на юго-восток все меньше становилось водных источников, необходимых для равномерного заселения, а сельскохозяйственное производство все более приобретало экстенсивнозерновое направление.
Крестьянские поселения располагались здесь по берегам редких рек, количество их резко сокращалось, зато сами они становились все более многолюдными. В Северном, Северо-Западном и Вятском районах вместе сельского населения было примерно столько же, сколько в одном Центрально-Земледельческом районе (соответственно 9716,  2 тыс. и 9801,  6 тыс.  ), однако число селений в земледельческом центре было в 4,  5 раза меньше (114 тыс. и 25 тыс. селений). В Северо-Кавказском крае крестьянского населения было больше, чем в Северном и Северо-Западном районах, вместе взятых (6708,  4 тыс. против 6489,  3 тыс.  ), но поселений было в 5,  5 раза меньше (15,  7 тыс. против 68,  4 тыс.  ).
Среднего размера крестьянский населенный пункт в этих районах насчитывал около 400 жителей (примерно 80 дворов). Однако свыше ⅔ крестьянского населения проживало в селениях с числом дворов от 100 и выше. Село или станица в 100-200 дворов здесь не считались уже крупными. В Центрально- Земледельческом районе было 854 села с числом жителей от 2 до 5 тыс. чело¬


508
век (от 500 до 1000 дворов), 130 сел - от 5 до 10 тыс. (от 1000 до 2000 дворов) и 17 сел свыше 40 тыс. (более 2000 дворов). В этих селах было сосредоточено
35,  7 	% всего крестьянского населения этого района. На Северном Кавказе насчитывалось 410 станиц с населением от 2 до 5 тыс., 187 с населением от 5 до 10 тыс. и 105 с населением свыше 10 тыс. В них проживало свыше половины (58,  7 %) сельского населения. В Среднем Поволжье удельный вес населения таких больших сел был равен 23,  2 %, в Нижнем Поволжье - 37,  3 %, на Украине - 43,  1 %. Обособленность мелких поселений резко ослабляется. В этих районах они были представлены выселком или хутором, тяготевшими к крупному селу или станице, непосредственно с ними связанными.
Крупный размер селений, концентрация больших масс крестьянства в каждом отдельном селении облегчали политическую и культурно-просветительную работу. Классовое размежевание здесь происходило более четко, классовые противоречия были нагляднее, классовая консолидация бедноты и середнячества достигалась быстрее и легче. Процесс возникновения крупного общественного хозяйства в этих районах не встречал препятствий в расселении крестьянства, в природно-географических условиях.
Существенными особенностями отличался характер расселения крестьянства в азиатской части СССР. Для Сибирского края (так же как и для юго- востока) была характерна концентрация основной массы крестьянства в крупных селах. 62,  7 % крестьян проживало в селах, имевших свыше 500 жителей (более 100 дворов). Однако система заимочного землепользования, широко распространенная в Сибири и на Дальнем Востоке, приводила к тому, что здесь заметным был удельный вес и мелких поселений. Мелкими были также размеры поселений отсталых народностей, сохранявших кочевой или полукочевой быт. Из 32 тыс. поселений Сибирского края 11,  8 тыс. имели меньше 20 жителей,
4,  4 	тыс. - от 20 до 49 жителей, 3,  5 тыс. - от 50 до 99, т. е. свыше половины селений (19,  7 тыс.  ) насчитывали в своем составе меньше 20 семей-хозяйств.
Пожалуй, наиболее мелкими по размерам были поселения кочевого скотоводческого населения - аулы Казахстана и Туркмении, аулы Киргизии. Из 77,  3 тыс. сельских поселений Казахстана 21,  4 тыс. имели меньше 20 жителей, 27 тыс. - от 20 до 49 жителей. Это были по преимуществу кочевые и полукочевые аулы местного населения. Но здесь имелись и крупные русские и украинские переселенческие села, насчитывавшие от 2 до 10 тыс. жителей.
Узбекский и таджикский оседлый кишлак был намного крупнее кочевого аула. В среднем он насчитывал по 250-270 жителей.
Многообразие природно-географических условий отнюдь не исчерпывало различий в положении и быте миллионных масс крестьянства. Особенности сельской жизни в различных районах страны, порождаемые природно-географическими условиями, были лишь фоном, на котором развертывалась пестрая картина различий национальных, социально-экономических и культурно-бытовых.


509
Сельские поселения в 1926 г.,  их число и размеры*
Таблица 2а
Территория
Группы населенных мест по числу жителей
до 19 жителей
от 20 до 49
населенных мест (тыс.  )
в них
жителей
(тыс.  )
жителей на 1 пос. (ед.  )
населенных мест (тыс.  )
В них
жителей
(тыс.  )
жителей на 1 пос. (ед.  )
1
2
3
4
5
6
7
Союз ССР
160,  9
1441,  8
8,  8
115,  6
3841,  5
33,  2
РСФСР
134,  2
1208,  8
8,  9
96,  7
3208,  1
33,  2
Северный район
6,  1
49,  4
8,  1
4,  3
145,  8
33,  9
Ленинградско-Карельский р-н
20,  8
191,  4
9,  2
14,  4
478,  7
33,  3
Западный р-н
5,  4
49,  9
9,  2
5,  4
183,  8
34,  0
Центрально-Промышленный р-н
23,  2
194,  2
8,  4
14,  4
481,  4
33,  5
Центрально-Черноземный р-н
5,  8
44,  4
7,  7
2,  8
94,  1
33,  6
Вятский р-н
4,  3
37,  3
8,  6
5,  4
187,  4
34,  7
Уральская обл.
8,  4
74,  5
8,  8
5,  9
194,  2
32,  9
Башкирская АССР
2,  4
20,  2
8,  4
1,  3
42,  4
32,  7
Средне-Волжский р-н
4,  5
33,  9
7,  5
2,  0
70,  6
35,  3
Нижне-Волжский р-н
2,  8
22,  5
7,  9
1,  5
49,  8
33,  2
Крымская АССР
0,  660
5,  1
7,  7
0,  371
12,  7
34,  3
Северо-Кавказский край
4,  5
34,  9
7,  8
2,  2
73,  9
33,  6
Дагестанская АССР
0,  271
2,  8
10,  2
0,  308
10,  5
34,  1
Казахская АССР
21,  4
250,  9
11,  7
27,  0
881,  1
32,  7
Киргизская АССР
0,  361
4,  0
10,  8
0,  847
29,  7
35,  1
Сибирский край
11,  8
94,  0
7,  9
4,  4
142,  6
32,  4
Бурят-Монгольская АССР
0,  310
3,  9
12,  5
0,  439
14,  9
33,  9
Якутская АССР
8,  3
73,  5
8,  9
2,  3
68,  7
29,  9
Дальне-Восточный край
2,  9
23,  9
8,  1
1,  4
45,  8
32,  7
Украинская ССР
13,  9
106,  9
7,  7
6,  5
217,  2
33,  2
Белорусская ССР
10,  8
106,  6
9,  8
9,  3
306,  2
33,  0
ЗСФСР
1, 19,  6
8,  4
1,  2
43,  6
34,  9
Узбекская ССР
0,  343
3,  9
11,  2
1,  5
51,  8
35,  5
Туркменская ССР
0,  470
5,  0
10,  5
0,  456
14,  7
32,  1
* ЦСУ СССР. Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. IX. С. 24-25; Т. XVII. С. 6-7. Округление числа селений до сотен производилось в том случае, когда оно превышало одну тысячу.


510
Группы населенных мест по числу жителей
Таблица 2б
от 50 до 99
от 100 до 199
от 200 до 499
населенных мест (тыс.  )
в них
жителей
(тыс.  )
жителей на 1 пос. (ед.  )
населенных мест (тыс.  )
в них
жителей
(тыс.  )
жителей на 1 пос. (ед.  )
населенных мест (тыс.  )
в них
жителей
(тыс.  )
жителей на 1 пос. (ед.  )
8
9
10
11
12
13
14
15
16
7644,  7
72,  7
97,  0
13 738,  6
141,  7
80,  5
24 870,  9
309,  1
87,  3
6257,  8
71,  7
76,  8
10 850,  5
141,  3
59,  1
18 144,  4
306,  8
5,  7
411,  3
72,  1
5,  2
723,  8
139,  2
2,  2
628,  9
286,  0
13,  5
966,  7
71,  6
9,  8
1 351,  6
137,  9
3,  9
1 103,  4
283,  0
5,  6
402,  6
71,  9
5,  9
838,  2
142,  1
3,  7
1 095,  1
296,  0
16,  1
1174,  5
73,  0
18,  3
2 625,  1
143,  2
15,  5
4 678,  5
237,  3
3,  4
242,  5
71,  3
3,  6
519,  8
144,  3
4,  4
1 416,  4
322,  0
6,  8
490,  6
72,  2
6,  5
917,  4
141,  1
4,  1
1 210,  3
295,  1
4,  9
350,  9
71,  6
4,  1
577,  2
140,  8
3,  8
1 204,  7
317,  2
1,  4
101,  6
72,  6
1,  7
242,  8
142,  8
2,  1
667,  6
318,  2
2,  3
170,  9
74,  3
2,  7
391,  5
145,  0
4,  0
1 316,  7
329,  2
1,  4
103,  5
74,  0
1,  6
237,  9
149,  0
1,  9
607,  7
319,  8
0,  528
38,  9
73,  7
0,  556
77,  9
140,  0
0,  355
104,  6
294,  6
2,  1
153,  0
72,  9
2,  2
310,  9
141,  2
2,  5
777,  0
310,  8
0,  394
28,  4
72,  1
0,  472
69,  8
148,  0
0,  558
176,  9
317,  0
16,  3
1126,  7
69,  2
7,  8
1 061,  0
136,  0
3,  3
985,  4
298,  5
1,  099
78,  1
71,  1
0,  929
133,  6
143,  8
0,  840
260,  1
309,  6
3,  5
253,  3
72,  4
3,  5
505,  6
144,  5
4,  5
1 442,  2
320,  5
0,  648
47,  9
73,  9
0,  727
101,  1
139,  0
0,  441
128,  8
292,  0
0,  765
52,  8
69,  1
0,  344
45,  8
133,  1
0,  087
22,  5
258,  6
0,  910
63,  8
70,  1
0,  838
119,  9
143,  0
0,  979
317,  6
324,  4
6,  7
484,  6
72,  5
7,  8
1 119,  1
143,  7
8,  5
2 706,  8
318,  1
7,  5
531,  9
70,  9
5,  2
725,  0
139,  2
4,  0
1 230,  9
309,  3
1,  6
119,  8
73,  9
2,  4
345,  6
144,  7
3,  4
1 087,  0
324,  2
2,  9
214,  2
74,  3
4,  2
608,  7
145,  9
4,  6
1 417,  7
308,  8
0,  499
36,  4
73,  0
0,  613
89,  8
146,  4
0,  906
284,  0
313,  5


511
Группы населенных мест по числу жителей
Таблица 2в
от 500 до 999
от 1000 до 1999
от 2000 до 4999
населенных мест (тыс.  )
в них
жителей
(тыс.  )
жителей на 1 пос. (ед.  )
населенных мест (тыс.  )
в них
жителей
(тыс.  )
жителей на 1 пос. (ед)
населенных мест (тыс.  )
в них
жителей
(тыс.  )
жителей на 1 пос. (ед.  )
17
18
19
20
21
22
23
24
25
30,  2
20 960,  2
693,  9
15,  2
20 927,  7
1 375,  3
6,  7
19 154,  9
2 891,  1
20,  9
14 498,  3
692,  0
9,  8
13 407,  7
1 327,  3
3,  9
10 986,  0
2 849,  0
0,  187
119,  6
639,  5
0,  027
36,  2
1 341,  0
0,  005
14,  3
2 860,  0
0,  321
210,  1
654,  5
0,  035
47,  9
1 368,  6
0,  005
11,  2
2 600,  0
0,  878
630,  1
717,  6
0,  334
442,  3
1 324,  2
0,  070
166,  7
2 381,  4
3,  8
2 562,  2
674,  2
1,  180
1 575,  3
1 334,  0
0,  348
988,  4
2 840,  2
2,  5
1 784,  9
714,  0
1,  573
2 189,  7
1 392,  0
0,  854
2 454,  3
2 873,  9
0,  472
305,  9
648,  0
0,  051
65,  2
1 278,  4
0,  050
12,  8
2 560,  0
2,  0
1 360,  4
680,  2
0,  839
1 134,  7
1 352,  0
0,  177
456,  2
2 577,  4
0,  960
666,  8
694,  4
0,  349
463,  4
1 327,  7
0,  072
204,  8
2 844,  4
3,  1
2 238,  2
722,  0
2,  0
2 767,  0
1 383,  5
0,  709
1 948,  0
2 748,  5
1,  1
782,  4
711,  2
0,  745
1 051,  3
1411,  2
0,  438
1 274,  8
2 910,  5
0,  106
72,  6
685,  0
0,  460
62,  7
1 363,  5
0,  004
9,  2
2 600,  0
0,  969
673,  9
695,  4
0,  540
745,  5
1 380,  8
0,  410
1 277,  3
3 155,  3
0,  242
165,  3
683,  0
0,  101
138,  6
1 372,  2
0,  037
97,  9
2 645,  9
0,  860
600,  7
698,  1
0,  413
564,  0
1 365,  6
0,  144
411,  3
2 856,  2
0,  248
166,  7
672,  1
0,  071
96,  8
1 349,  3
0,  026
79,  5
3 057,  7
2,  5
1 707,  1
628,  2
1,  2
1 699,  7
1 415,  5
0,  493
1 420,  3
2 881,  0
0,  113
75,  8
670,  8
0,  028
39,  3
1 403,  5
0,  012
34,  8
2 900,  0
0,  006
3,  8
633,  3
0,  001
1 193,  0
1 193,  0
0,  002
5,  5
2 755,  0
0,  575
398,  6
693,  2
0,  220
286,  9
1 304,  1
0,  045
118,  6
2 635,  5
4,  7
3 310,  3
711,  2
3,  9
5 509,  6
1 408,  4
2,  4
7 097,  7
2 948,  8
1,  2
828,  3
679,  2
0,  290
363,  2
1 252,  3
0,  017
43,  3
2 545,  5
1,  7
1 176,  8
695,  1
0,  721
985,  9
1 367,  9
0,  217
587,  1
2 705,  7
1,  4
919,  5
678,  1
0,  386
514,  8
1 333,  7
0,  141
384,  9
2 730,  0
0,  332
227,  1
683,  0
0,  108
146,  6
1 357,  5
0,  022
55,  8
2 538,  3


512
Группы населенных мест по числу жителей
Таблица 2г
от 5000 до 9999
Свыше 10 000
Всего
населенных мест (тыс.  )
в них
жителей
(тыс.  )
жителей на 1 пос. (тыс.  )
населенных мест (тыс.  )
в них
жителей
(тыс.  )
жителей на 1 пос. (ед.  )
населенных мест (тыс.  )
в них
жителей
(тыс.  )
жителей на 1 пос. (ед.  )
26
27
26
29
30
31
32
33
34
0,  902
0,  902
0,  902
0,  773
2 208,  9
12 768,  0
613,  6
120 658,  4
196,  6
0,  478
0,  478
0,  478
0,  134
1 695,  9
12 656,  0
489,  4
83 392,  6
170,  4
-
-
-
-
-
-
23,  7
2 128,  7
89,  8
-
-
-
-
-
-
62,  7
4 360,  6
69,  2
0,  001
0,  001
0,  001
-
-
-
27,  3
3 787,  1
140,  2
0,  014
0,  014
0,  014
-
-
-
92,  8
14 363,  0
154,  4
0,  130
0,  130
0,  130
0,  017
194,  4
11 200,  0
25,  0
9 801,  6
392,  1
-
-
-
-
-
-
27,  6
3 226,  9
115,  2
0,  005
0,  005
0,  005
-
-
-
30,  1
5 379,  8
179,  3
0,  004
0,  004
0,  004
-
-
-
10,  3
2 431,  6
243,  0
0,  020
0,  020
0,  020
0,  003
35,  7
11900,  0
21,  4
9 096,  8
433,  0
0,  055
0,  055
0,  055
0,  007
78,  3
11185,  7
11,  6
4 552,  5
410,  0
-
-
-
-
-
-
2,  6
383,  6
147,  5
0,  187
0,  187
0,  187
0,  105
1 369,  0
13 041,  2
15,  7
6 708,  6
431,  1
0,  002
0,  002
0,  002
-
-
-
2,  4
703,  1
293,  0
0,  010
0,  010
0,  010
0,  002
22,  1
11 050,  0
77,  3
5 963,  4
77,  4
0,  004
0,  004
0,  004
-
-
-
4,  4
872,  0
198,  2
0,  045
0,  045
0,  045
-
-
-
32,  0
7 532,  4
235,  4
-
-
-
-
-
-
2,  7
445,  7
165,  1
-
-
-
-
-
-
11,  7
273,  8
22,  8
0,  001
0,  001
0,  001
-
-
-
7,  9
1 381,  2
172,  6
0,  400
0,  400
0,  400
0,  038
502,  3
13 219,  7
54,  8
2 646,  2
431,  7
-
-
-
-
-
-
38,  3
4 135,  3
107,  9
0,  015
0,  015
0,  015
-
-
-
12,  4
4 447,  7
359,  0
0,  008
0,  008
0,  008
0,  001
10,  6
10 639,  0
15,  3
4 172,  1
272,  0
0,  001
0,  001
0,  001
-
-
-
3,  4
864,  6
253,  8


513
Национальный состав сельского населения
При первом же ознакомлении с обликом сельского населения нашей страны обращает на себя внимание его многонациональный состав, огромное количество больших и малых национальных групп, живущих частью компактно на определенной территории, частью рассеянно среди других народностей. Перепись 1926 г. установила в составе сельского населения Союза ССР наличие 174 национальных и этнических групп, в том числе 110 групп с коренной территорией заселения в пределах СССР. Среди последних 44 группы насчитывали (каждая) меньше 10 тыс. человек сельского населения, в том числе 13 групп - меньше одной тысячи (малые народы Чукотки, Камчатки, Дагестана и ряд других)*.
Наиболее многочисленной национальной группой сельского населения являлось русское крестьянство, достигавшее 61,  2 млн человек. Это составляло половину (50,  7 %) сельского населения страны (см. таблицу 3).
Границы расселения русского крестьянства почти совпадали с границами Российской Федерации. За пределами РСФСР проживало всего 2,  8 % русского сельского населения, в том числе на Украине 1333,  5 тыс., в Белоруссии -
251,  6 	тыс., в Закавказье - 85,  8 тыс., в Узбекской ССР - 37,  8 тыс. и в Туркменской ССР  -  11,  4 тыс. человек. В составе сельского населения этих республик русские занимали очень небольшое место (на Украине - 5,  6 %, в Белоруссии - 6,  1, в ЗСФСР - 1,  9, в Узбекской ССР - 0,  9, в Туркменской ССР - 1,  3 %). На территории же РСФСР русским было 71,  3 % сельского населения. Однако здесь наряду с районами, в которых преобладало русское население, имелись значительные районы, населенные только другими народностями, и районы со смешанным национальным составом.
Преимущественно русским было население северных и центральных районов европейской части СССР. Свыше 90 % русских насчитывалось в составе сельского населения Северного (1931,  3 тыс. человек), Северо-Западного (3942 тыс.  ), Западного (3600,  6 тыс.  ), Центрально-Промышленного (13 979,  7 тыс.  ) районов, а также Уральской области (4857,  2 тыс.  )**. Но и на этой территории жили значительные группы сельского населения других народностей. В состав Северного района входила автономная область Коми с крестьянским населением в
191,  5 	тыс. (8,  9 %). Значительная часть сельского населения коми находилась в Уральской области и на севере Западной Сибири. В Северо-Западном районе, кроме карельского населения, жившего на территории Карельской АССР, имелись и другие, правда, немногочисленные этнические группы. Всего в составе сельского населения этого района было 150 тыс. карел, вепсов, води, ижоры (3,  4 %) и 83,  1 тыс. человек латышей, латгальцев, эстонцев и литовцев (1,  9 %). Около 140 тыс. карельских крестьян проживало в Тверской губернии (потомки переселенцев первой половины XVII в.  )
* Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. IX. С. 46-51, 65-79; Т. XII. С. 18, 25, 38-41. Следует отметить, что при переписи 1926 г. выяснялась «народность» (в смысле племенного происхождения), а при переписях 1920, 1939 и 1959 гг. «национальность» (см.: Писарев И. Ю. Указ. соч. С. 87).
** ЦСУ СССР. Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. IX. С. 46-79. Отсюда же взяты все приводимые ниже сведения о национальном составе сельского населения по районам РСФСР.


514
Кроме них на территории Центрально-Промышленного района имелись небольшие группы татарского (91,  8 тыс.  ) и мордовского населения (84,  3 тыс.  ).
Таблица 3
Национальный состав сельского населения по СССР и союзным республикам в 1926 г. (в тыс. чел.  )*
СССР
РСФСР
УССР
БССР
ЗСФСР
Узбекская
ССР
Туркменская
ССР
1
2
3
4
5
6
7
8
Русские
61 208,  9
59 488,  8
1 333,  5
251,  6
85,  8
37,  8
11,  4
Уд. вес на данной территории в %
50,  71
67,  98
5,  61
6,  09
1,  93
0,  97
1,  32
Украинцы
27 908,  0
7 174,  0
20 682,  4
27,  3
13,  4
8,  5
2,  5
Уд. вес в %
23,  12
8,  20
87,  47
0,  66
0,  30
0,  24
0,  22
Белорусы
4 249,  8
525,  0
38,  6
3 684,  4
0,  8
0,  7
0,  1
Уд. вес в %
3,  52
0,  60
0,  16
89,  21
0,  02
0,  02
0,  01
Грузины
1 512,  9
5,  3
0,  2
0,  0
1 507,  3
-
Уд. вес в %
1,  25
0,  00
0,  00
0,  00
33,  87
-
-
Армяне1
1 012,  5
79,  3
1,  0
0,  0
931,  3
0,  5
0,  4
Уд. вес в %
0,  8
0,  09
0,  00
0,  00
20,  93
0,  01
0,  05
Азербайджанцы
(тюрки)2
1 520,  6
19,  3
-
-
1479,  6
21,  4
0,  03
Уд. вес в %
1,  26
0,  02
-
-
33,  24
0,  51
0,  03
Узбеки
3 176,  2
213,  4
-
-
0,  0
2866,  3
96,  5
Уд. вес в %
2,  63
0,  24
-
-
0,  00
68,  73
11,  11
Таджики
829,  4
10,  1
-
-
-
818,  9
0,  5
Уд. вес в %
0,  69
0,  01
-
-
-
19,  63
0,  06
Туркмены
752,  6
17,  5
0,  0
-
0,  0
25,  1
710,  0
Уд. вес в %
0,  62
0,  02
0,  00
-
0,  00
0,  60
82,  20  Казахи
3 881,  7
3 768,  4
0,  0
0,  0
0,  0
101,  3
9,  0
Уд. вес в %
3,  21
4,  31
0,  00
0,  00
0,  00
2,  43
1,  04  Киргизы
751,  9
663,  2
0,  0
-
0,  0
88,  7
Уд. вес в %
0,  62
0,  76
0,  00
-
0,  00
2,  13
Татары3
2 826,  5
2 813,  3
5,  5
0,  6
0,  5
5,  5
1,  1
Уд. вес в %
2,  34
3,  22
0,  02
0,  01
0,  01
0,  13
0,  12
Мордва
1 311,  1
1 309,  8
0,  1
0,  0
0,  5
0,  3
0,  3
Уд. вес в %
1,  09
1,  49
0,  00
0,  00
0,  01
0,  01
0,  03
Чуваши
1 099,  6
1 098,  9
0,  3
0,  0
-
-
0,  3
Уд. вес в %
0,  91
1,  26
0,  00
0,  00
-
-
0,  03
Башкиры4
725,  7
725,  4
0,  0
0,  0
-
0,  1
0,  2
Уд. вес в %
0,  60
0,  83
0,  00
0,  00
-
0,  00
0,  02
Удмурты5
508,  2
508,  1
0,  0
0,  0
0,  0
0,  0
0,  0
Уд. вес в %
0,  42
0,  58
0,  00
0,  00
0,  00
0,  00
0,  00


515
Продолжение таблицы 3
СССР
РСФСР
УССР
БССР
ЗСФСР
Узбекская
ССР
Туркменская
ССР
1
2
3
4
5
6
7
8
Марийцы
424,  6
424,  6
0,  0
0,  0
0,  0
0,  0
0,  0
Уд. вес в %
0,  35
0,  49
0,  00
0,  00
0,  00
0,  00
0,  00
Коми (зыряне и пермяки)
366,  7
366,  6
0,  0
0,  0
0,  0
0,  0
0,  0
Уд. вес в %
0,  30
0,  42
0,  00
0,  00
0,  00
0,  00
0,  00
Карелы, вепсы, ижоры, водь
290,  1
290,  1
0,  0
0,  0
0,  0
0,  0
0,  0
Уд. вес в %
0,  24
0,  33
0,  00
0,  00
0,  00
0,  00
0,  00
Молдаване
265,  3
18,  6
246,  4
0,  0
0,  2
0, 10,  0
Уд. вес в %
0,  22
0,  02
1,  04
0,  00
0,  00
0,  00
0,  00
Народы Северного Кавказа6
1 677,  5
1 442,  7
0,  2
0,  0
234,  5
0,  1
0,  0
Уд. вес в %
1,  39
1,  65
0,  00
0,  00
5,  27
0,  00
0,  00
Калмыки
127,  7
127,  6
0,  1
-
0,  0
0,  0
-
Уд. вес в %
0,  11
0,  15
0,  00
-
0,  00
0,  00
-
Якуты
235,  4
235,  4
0,  0
-
-
-
-
Уд. вес в %
0,  20
0,  27
0,  00
-
-
-
-
Буряты
235,  0
235,  0
-
-
-
-
-
Уд. вес в %.
0,  20
0,  27
-
-
-
-
-
Народы Севера7
120,  9
120,  9
-
-
-
-
-
Уд. вес в %
0,  10
0,  14
-
-
-
-
-
Народы Южной Сибири и Алтая8
108,  8
108,  8
-
-
-
-
-
Уд. вес в %
0,  09
0,  12
-
-
-
-
-
Народы Приамурья и Сахалина9
13,  5
13,  5
-
-
-
-
-
Уд. вес в %
0,  01
0,  02
-
-
-
-
-
Малые народы Средней Азии и Казахстана10
230,  2
117,  4
-
-
-
111,  3
1,  5
Уд. вес в %
0,  19
0,  13
-
-
-
2,  67
0,  17
Народности с коренной территорией заселения за пределами СССР
Западные и южные славяне11
650,  3
91,  8
478,  9
78,  4
0,  6
0,  4
0,  1
Уд. вес в %
0,  54
0,  11
2,  03
1,  90
0,  002
0,  01
0,  01
Немцы
1 053,  8
679,  8
359,  7
4,  8
7,  8
1,  1
0,  6
Уд. вес в %
0,  87
0,  78
1,  52
0,  12
0,  18
0,  03
0,  07
Евреи12
466,  9
35,  3
355,  8
66,  9
9,  1
0,  7
0,  1
Уд. вес в %
0,  39
0,  04
1,  50
1,  62
0,  21
0,  02
0,  01


516
Окончание таблицы 3
СССР
РСФСР
УССР
БССР
ЗСФСР
Узбекская
ССР
Туркменская
ССР
1
2
3
4
5
6
7
8
Эстонцы, латыши, литовцы, латгальцы
224,  5
202,  7
4,  5
16,  3
0,  0
0,  1
0,  0
Уд. вес в %
0,  19
0,  23
0,  02
0,  39
0,  00
0,  00
0,  00
Греки
168,  4
28,  0
93,  9
46,  5
0,  0
0,  0
0,  0
Уд. вес в %
0,  14
0,  00
0,  31
1,  13
0,  00
0,  00
0,  00
Финны
120,  5
120,  3
0,  1
0,  1
0,  0
0,  0
0,  0
Уд. вес в %
0,  10
0,  14
0,  00
0,  00
0,  00
0,  00
0,  00
Цыгане
48,  4
32,  0
11,  0
2,  2
0,  4
2,  6
0,  2
Уд. вес в %
0,  04
0,  04
0,  05
0,  05
0,  001
0,  05
0,  02
Проч. народности Зап. Европы13
11,  7
5,  9
5,  5
0,  1
0,  1
0,  1
0,  0
Уд. вес в %
0,  01
0,  01
0,  02
0,  00
0,  00
0,  00
0,  00
Проч. народности Азии14
343,  0
153,  5
0,  3
0,  1
98,  3
71,  4
19,  4
Уд. вес в %
0,  28
0,  17
0,  01
0,  00
2,  25
1,  71
2,  25
Иностранцы (подданные других государств)
192,  9
147,  3
8,  9
0,  2
26,  8
1,  3
8,  4
Уд. вес в %
0,  16
0,  16
0,  02
0,  00
0,  60
0,  03
0,  98
Всего
120 713,  8
87 448,  6
23 644,  6
4135,  4
4450,  7
4170,  6
863,  9
Уд. вес в %
100,  0
100,  0
100,  0
100,  0
100,  0
100,  0
100,  0
* ЦСУ СССР. Всесоюзная перепись населения 1926 г. Т. XVII. С. 18-25, 38-41. При составлении настоящей таблицы, прежде всего при группировке данных по этническим группам, автор исходил из классификации, разработанной Институтом этнографии АН СССР («Народы СССР. Краткий справочник», М.; Л., 1958; «Численность и расселение народов мира». М., 1962). Большую помощь оказали консультации профессора Б. О. Долгих.
В таблицу не включены данные о «прочих» (62 884 чел.  ), а также о народностях боша (23 чел.  ) и караимы (457 чел.  ) ввиду трудностей определения их этнической принадлежности.
1 В число армян включены хемшины (небольшая компактная группа армян, живущая в Западной Грузии).
2 В число азербайджанцев включены карапапахи (азербайджанцы, живущие в Армянской и Грузинской ССР), а также талыши, назвавшие себя при переписи 1959 года азербайджанцами.
3 В число татар включены мишари и бухарцы сибирские (этнографические группы татарского народа, отдельно показанные в материалах переписи 1926 г.  ), а также кряшены и нагайбаки (крещеные татары), живущие на территории Татарской АССР и Челябинской области.


517
4 В число башкир включена этнографически близкая к ним группа тептярей.
5 В число удмуртов (вотяков) включены бессермяне (этнографическая группа, входящая в состав удмуртского народа).
6 Чечено-дагестанская группа народностей: чеченцы, ингуши, аварцы, андийцы, кара- тинцы (в материалах переписи 1926 г.  - каратаи), тиндинцы (тиндии), ахвахцы, чамалин- цы (чамалады), ботлихцы, квандинцы (багулалы), цезы (дидои), бежетинцы (капучины), годоберинцы, хваршинцы, арчинцы, гунзибцы (хунзалы), лаки, даргинцы, кайтаги (кай- таки), кубачинцы, лезгины, табасараны, цахуры, рутульцы, агулы, удины, хиналуги, бу- дуги, крызы (джеки).
Адыгейско-абхазская группа народностей: абхазы, кабардинцы, черкесы, адыгейцы, абазины (бескесек - абаза).
Тюркская группа народностей: карачаевцы (карачаи), балкарцы, кумыки, ногайцы.
Из иранской этнической группы в состав народов Северного Кавказа вошли осетины. Кроме того, в число северо-кавказских народов включены «тавлинцы» (бытовавшее ранее их общее название).
7 В состав народов Севера включены саамы (лопари), ненцы (самоеды и юраки), манси (вогулы), ханты (остяки), селькупы (остяко-самоеды), эскимосы, чукчи, коряки, ительмены (камчадалы, включая русскую группу), эвенки (тунгусы, орочены и мане- гры), эвены (ламуты), кеты (енисейцы), чуванцы, алеуты, юкагиры, долганы, а также ка- рагассы. Последние не упоминаются совсем в современной этнографической литературе. Но имеются документы 20-х годов, говорящие о карагассах, как народности, заселявшей часть территории Тулуновского округа на севере РСФСР. (Сошлемся на постановление СНК СССР от 1 декабря 1929 г. об условиях кредитования для «некоторых районов на северных окраинах РСФСР», в том числе «для Тулуновского округа на территории, занятой карагассами». См.: ЦГАОР. Ф. 5446. Оп. 1. Д. 51. Л. 196). В материалах переписи не указаны нганасаны и энцы, которых, по сведениям Б. О. Долгих, насчитывалось соответственно 867 и 300 человек.
8 В состав группы вошли хакасы, алтайцы (собственно алтайцы, а также телеуты, те- ленгеты, кумандинцы, ойроты и черневые татары), шорцы. Тофалары, которых в 1926 г. насчитывалось около 400 чел., в материалах переписи не выделены.
9 В группе учтены нанайцы (гольды и самогиры), нивхи (гиляки), удэгейцы (удэхе), ульчи (ольчи), орочи, негидальцы, ороки и айны.
10 Учтены каракалпаки, курама, кипчаки, сарт-калмыки, ягнобцы, тюрки ферганские и самаркандские.
11 Поляки, чехи, словаки, болгары и сербы.
12 В общее число евреев включены также евреи грузинские, горские, среднеазиатские и крымские.
13 Албанцы, румыны, мадьяры, голландцы, шведы, гагаузы, французы, итальянцы, англичане.
14 Курды, курды-езиды (иезиды), арабы, персы, белуджи, ирани, тюрки османские, афганцы, айсоры, корейцы, уйгуры (вместе с таранчи и кашгарцами), дунгане, китайцы, джемшиды, монголы, тувинцы (сойоты), берберы, индусы, японцы, манчжуры.
В состав народностей с коренной территории заселения за пределами СССР входят также саамы, эскимосы, алеуты и айны, показанные нами в составе народов Севера, Приамурья и Сахалина.
В Западном районе среди сельского населения помимо русских было небольшое число украинцев (3,  4 %) и белорусов (0,  7 %).
В Центрально-Черноземном районе основная группа сельского населения также была русской (8243,  7 тыс. человек, т. е. 84,  1 %), но здесь уже сказывалось


518
соседство с Украиной. Свыше 1,  5 млн крестьян (15,  7 %) в этом районе были украинцы.
Намного сложнее был национальный состав сельского населения: бассейна Камы и среднего течения Волги. Здесь среди значительных пространств, занятых русским населением, располагались крупные национальные автономии - Татарская, Чувашская, Мордовская и Башкирская республики, Вотская (Удмуртская) и Марийская области. На северо-востоке, в Вятском районе, где находились Вотская и Марийская автономные области, было 2404,  5 тыс. русских крестьян (74,  5%), 441,  9 тыс. удмуртов (13,  4%), 308,  9 тыс. марийцев (9,  6%), 50,  9 тыс. татар (1,  6 %), 13,  8 тыс. коми-пермяков (0,  4 %). Среди деревенского населения Средне-Волжского района русских насчитывалось 5443,  4 тыс., т. е. 59,  9 %; татар (включая мишарей и кряшен) - 1520,  1 тыс., т. е. 16,  7 %; чувашей - 939,  5 тыс., т. е. 10,  3 %; мордвы - 881,  5 тыс., т. е. 9,  6 %; украинцев - 195 тыс., т. е. 8,  1 %, и представителей других национальностей (башкиры, марийцы, немцы и т. п.  ) -
217,  8 	тыс., т. е. 3,  6%. В расположенной рядом Башкирской АССР основные национальные группы сельского населения были представлены башкирами (637,  4 тыс., т. е. 26,  2 %), русскими (881,  1 тыс., т. е. 36,  2 %) и татарами (569,  1 тыс., т. е. 23,  6 %). В уральской деревне вместе с русским крестьянством проживало 158,  3 тыс. татар (2,  9 %), 139,  6 тыс. коми - преимущественно пермяков (2,  6 %),
58,  2 тыс. башкир (1,  1 %), 18,  7 тыс. марийцев (0,  3 %), 14,  0 тыс. хантов (0,  2 %),
13,  3 тыс. удмуртов (0,  2 %) и др.
В Нижне-Волжском районе сельское население также отличалось значительной национальной пестротой. Кроме русских, удельный вес которых исчислялся в 71,  7 % (3263,  6 тыс.  ), здесь было много украинцев (401,  6 тыс., т. е. 8,  8 %), немцев (385,  1 тыс., т. е. 8,  4 %), татар (146,  2 тыс., т. е. 3,  2 %), калмыков (115,  5 тыс., т. е. 2,  6 %). Калмыцкое и немецкое крестьянское население было сосредоточено главным образом на территории Калмыцкой автономной области и АССР немцев Поволжья.
При характеристике национального состава сельского населения в бассейне Камы и Волги следует особо отметить отсутствие четких границ расселения различных этнических групп. Территории автономных национальных республик и областей определялись по месту наиболее компактного расселения основной части народности. Однако большие и малые народности этого района за несколько столетий жизни «бок о бок» успели сильно перемешаться. Русские, татарские, мордовские и т. д. селения перемежались друг с другом, во многих селах население давно уже стало многонациональным.
Особое место по национальному составу занимал Северо-Кавказский край. Его равнинная часть от Дона до Кубани и Терека была заселена преимущественно русскими и украинцами. Кавказское предгорье и горы служили местом расселения большого числа горских народов. Советское государство, проводя ленинскую национальную политику свободы и равенства больших и малых народов, создало здесь национальные автономные области - Ингушскую, Кабардино- Балкарскую, Карачаевскую, Северо-Осетинскую, Черкесскую и Чеченскую. Всего на территории края жило тогда 2831,  7 тыс. русского сельского населения (43,  8 %), 2753,  1 тыс. украинцев (41,  0 %) и 912 тыс. народностей Северного Кавказа (13,  6 %).
Сложнейшим конгломератом этнических образований являлся Дагестан. Здесь, так же как и в соседних горских республиках, русских крестьян было не-


519
много - 65,  1 тыс. (9,  2 %), украинских - 1,  8 тыс. (0,  2 %). Основное сельское население - горцы (501,  5 тыс., т. е. 71,  2 %). В равнинной части республики жили, кроме того, калмыки (81,  4 тыс., т. е. 11,  6 %), ногайцы (26 тыс., т. е. 3,  7 %) и азербайджанцы (15,  3 тыс., или 2,  2 %).
Сельское население Сибирского края характеризовалось количественным преобладанием русских (5786,  4 тыс., или 76,  6 %) при наличии большого числа малых народов. В их числе назовем прежде всего южную группу - хакасов (45,  1 тыс., или 0,  6%), алтайцев (51,  2 тыс., или 0,  7 %), шорцев (12,  5 тыс., или 0,  2 %). Северную группу составляли ханты (8,  1 тыс., или 0,  1 %), манси (5,  7 тыс.  ), тунгусы (7,  9 тыс., или 0,  1 %) и др. Кроме того, в Сибирском крае имелись заметные группы украинского крестьянского населения (797,  7 тыс., или 10,  5 %), белорусского (311,  3 тыс., или 4,  1 %), татарского (79,  1 тыс., или 1,  0 %), коми (20 тыс., или 0,  3 %) и др. Следует отметить также наличие большого числа сельских поселений эмигрантов из Прибалтики, Польши и других стран Центральной и Западной Европы (163,  1 тыс., или 2,  1 %).
Весьма четко очерчиваются границы расселения якутского и бурятского народов. В пределах Якутской АССР жило и вело свое хозяйство 98,  3 % якутского сельского населения (261 тыс., или 84,  3 % ко всему сельскому населению республики). Кроме них здесь было 21,  9 тыс. русских крестьян (8 %), 13,  1 тыс. тунгусов (4,  0 %), 1,  3 тыс. чукчей (0,  5 %) и т. д. Бурятское сельское население также обитало почти исключительно (91 %) в пределах Бурят-Монгольской АССР, но в составе всего крестьянства республики оно занимало 48 % (213,  6 тыс.  ). Примерно таким же был удельный вес русского сельского населения (220,  6 тыс., или
49,  5 	%).
На Дальнем Востоке основная масса сельского населения была представлена русскими (827,  3 тыс., или 58,  7 %) и украинцами (280,  9 тыс., или 19,  9 %). Среди пришлого населения следует отметить также наличие 77,  3 тыс. корейцев (5,  5 %). Коренное население - чукчи, коряки, нанайцы, камчадалы, нивхи, тунгусы и др. - насчитывало 59.  3 тыс. (4,  2 %).
Па юге Сибирский край граничил с Казахстаном и Киргизией - в то время автономными республиками в составе Российской Федерации. Здесь основная масса сельского населения была представлена коренной национальностью. В составе сельского населения Казахстана было 3635,  8 тыс. казахов (60,  9 %), 996,  2 тыс. русских (16,  7 %), 829,  1 тыс. украинцев (13,  9 %), 155,  2 тыс. узбеков (3,  6 %). Крестьянство Киргизии насчитывало в своей среде 655,  6 тыс. киргизов (75,  2 %), 71.  4 тыс. русских (8,  1 %), 60,  3 тыс. украинцев (6,  9 %), 58 тыс. узбеков (6,  6 %).
Другие национальности (дунгане, уйгуры, туркмены, немцы и т. д.  ) были представлены небольшими группами. Для характеристики расселения казахского и киргизского крестьянства важно отметить, что их территория почти полностью ограничивается границами республики (в пределах своей республики обитало 93,  7 % казахского и 87,  2 % киргизского аульного населения). Значительные группы казахского (101,  3 тыс.  ) и киргизского (88,  7 тыс.  ) сельского населения имелись только в Узбекской ССР.
На территории Украинской ССР перепись 1926 г. зарегистрировала 23 644,  6 тыс. сельского населения. Из них украинцев было 20 682,  4 тыс. (87,  5 %), русских - 1383,  5 тыс. (5,  6 %), молдаван - 246,  4 тыс. (1,  0 %), поляков, болгар, чехов, словаков и сербов 478,  9 тыс. (2,  0 %), немцев - 359,  7 тыс. (1,  5 %), евреев -


520
355.  8 тыс. (1,  5 %). Выше, при характеристике национального состава Российской Федерации, мы уже встречали значительные группы украинского крестьянства на Северном Кавказе, в Центрально-Черноземном крае, в Сибири и на Дальнем Востоке, в Казахстане и Киргизии. Всего за пределами УССР проживало тогда
7225,  6 тыс. украинских крестьян - 25,  9 % к их общему количеству.
Более высокой была компактность белорусского сельского населения. Из
4249,  8 тыс. крестьян белорусской национальности на территории своей республики проживало 3684,  4 тыс. (86,  7 %). За пределами республики наиболее значительная группа их поселилась в Сибирском крае (7,  3 %). Небольшие группы крестьян-белорусов жили на Украине, в Западном и Центрально-Промышленном районах, на Урале, на Северном Кавказе, в Казахстане и на Дальнем Востоке. На территории Белорусской республики удельный вес коренной национальности среди крестьян был равен 89,  1 %. Кроме них здесь было 251,  6 тыс. русского сельского населения (6,  1 %) и небольшие группы украинского, прибалтийского, польского и немецкого.
Наибольшей компактностью расселения крестьянства отличались республики Закавказья и Средней Азии. Грузинское сельское население в 1926 г. исчислялось в 1512,  9 тыс., из них 1507,  3 тыс. (99,  6 %) жило на территории Закавказья. Из 1012,  5 тыс. армянского крестьянства в Закавказье находилось 931,  3 тыс. (92,  0 %), из 1520,  6 тыс. азербайджанского крестьянства - 1479,  6 тыс. (97,  2 %). В границах Узбекской ССР проживало тогда 2886,  3 тыс. узбекского сельского населения из 3176,  2 тыс., т. е. 90,  2 %, а также 818,  9 тыс. таджикского сельского населения из 829,  4 тыс., т. е. 98,  9 % (в то время таджики входили в состав Узбекской ССР). Наконец, туркменское сельское население насчитывало тогда
752,  6 тыс., из них на территории своей республики жило 710 тыс., т. е. 94,  3 %. Точно так же и поселения крестьян других национальностей на территориях этих республик не были значительны. Если взять русских, украинских и белорусских крестьян вместе, то окажется, что в Закавказской Федерации в целом насчитывалось 100 тыс. (2,  2 %), в Узбекской ССР - 47 тыс. (1,  1 %), в Туркменской ССР - 14 тыс. (1,  6 %).
Территориальная обособленность была немаловажным условием сохранения патриархальных форм земледелия и скотоводства, отживших социальных отношений консервативных особенностей сельского быта.
Многонациональный состав крестьянского населения, разноязычие, сложные отношения между различными народностями, особенно на бывших колониальных окраинах царской России, создавали огромные трудности на пути социалистического преобразования сельского хозяйства. Эти трудности были особенно значительны в связи с тем, что национальные группы сельского населения были различны не только по языку, но и по социально-экономическому строю, по культурно-бытовому укладу и образу жизни.
В зависимости от уровня общественного развития сельское население того времени можно разделить на три основные группы. К первой из них относятся народности, крестьянское население которых до октября 1917 г. находилось уже на стадии капиталистического развития, глубоко втянулось в буржуазные отношения. Таким было русское, украинское и белорусское крестьянство, население татарских, мордовских и чувашских деревень в Поволжье и на Урале. Сюда же должно быть отнесено крестьянство Грузии и Армении, земледельческое население Азербайджана. В составе этой группы, по приблизительным под¬


521
счетам, в 1926 г. было около 100-105 млн человек сельского населения страны (80-85 %).
Пережитки феодализма в дореволюционной деревне сохранялись повсюду, но значение их было далеко не одинаковым в различных районах страны.
В крестьянской среде названных выше национальных групп ко времени Октябрьской революции буржуазные отношения стали преобладающими.
Вторую группу составляло сельское население тех национальностей, которые до Октябрьской революции не утвердились на капиталистическом пути развития, сохранили в сельском хозяйстве патриархальные и феодальные отношения как преобладающую систему. В состав этой группы входило узбекское, казахское, киргизское, таджикское и туркменское крестьянство, коренное население Дагестана, автономных республик Северного Кавказа, а также Башкирии, Марийской и Удмуртской автономных областей, Бурят-Монгольской и Якутской автономных республик. Конечно, уровень социально-экономического развития этих народов не был одинаков. В сельском хозяйстве Узбекистана и Башкирии капиталистические отношения получили значительное развитие. Напротив, в среде якутского и бурят-монгольского крестьянства были еще очень велики патриархально-родовые пережитки. Однако общим для народов этой группы было сохранение патриархально-феодальной системы отношений.
Именно эта группа народов должна была пройти путь от феодализма к социализму, минуя капиталистическую стадию развития. Она насчитывала в своем составе примерно от 15 до 18 млн человек сельского населения.
Наконец, третью группу составляли малые народы Севера, Сибири и Дальнего Востока, сохранившие еще основные устои родового строя, - ненцы, ханты, эвенки, чукчи, коряки, нанайцы и др., насчитывавшие в целом около 240- 250 тысяч человек.
Предложенная группировка, разумеется, весьма условна, поскольку социально-экономический строй сельского населения целого ряда национальностей отличался сложным переплетением различных по характеру отношений.
К тому же социальный облик национальных групп сельского населения изучен у нас еще далеко не достаточно.
Опыт многонационального крестьянства нашей страны наглядно показал, что переход к социализму возможен не только для тех народов, которые прошли стадию капитализма, но при наличии благоприятных условий (помощи государства диктатуры пролетариата прежде всего) и для народов, находящихся еще на стадии феодальных и даже родовых отношений. Однако конкретные формы, пути и сроки перехода к социалистическому способу производства должны были видоизменяться в зависимости от уровня общественного развития народов.
Трудовая деятельность сельского населения
Трудовая созидательная деятельность - основа общественного прогресса, главная движущая сила развития экономики и культуры. Поэтому данные переписей населения о числе и удельном весе лиц, ведущих трудовую деятельность, об их распределении по отраслям общественно полезного труда, об их профес¬


522
сиональном составе представляют первостепенную важность для изучающего историю народа, его жизнь в прошлом и настоящем.
Обратимся прежде всего к данным переписи 1926 г. о работающем и неработающем, о «самодеятельном» и «несамодеятельном» населении советской доколхозной деревни*. Известно, что соотношение работающего и неработающего населения является одним из показателей уровня экономического развития. Чем более развиты производительные силы, тем меньше число рабочих рук, необходимых для удовлетворения потребностей общества в том или ином продукте материального производства, тем большее число людей получает возможность отдаться работе в сфере нематериального производства (в области воспитания подрастающего поколения, просвещения, здравоохранения, науки и т. д.  ), тем продолжительнее «нерабочий» период в начале и в конце жизни каждого человека, тем больше срок обучения и подготовки к трудовой деятельности (а следовательно, и общий уровень культуры и квалификации будущего работника).
Перепись 1926 г. очень точно зафиксировала низкий уровень развития производительных сил сельского хозяйства страны. По Союзу ССР в составе самодеятельного, т. е. принимающего непосредственное участие в производственной деятельности, оказалось 61,  4 % сельского населения (см. таблицу 4). Столь высокий показатель «занятости» сельского населения объясняется прежде всего тем, что крестьянские дети с десятилетнего возраста включались в работу, т. е. оказывались уже самодеятельными. При обработке материалов переписи в соответствии с деревенской практикой из числа самодеятельного населения прежде всего были исключены дети «моложе 10 лет» (26,  8 % жителей села). Правда, и среди них нашлись «самодеятельные»: 1033 тыс. детей в возрасте до 10 лет было записано «в качестве членов семьи, помогающих в сельском хозяйстве»**. Отдел переписи ЦСУ СССР с полным основанием отнес их к группе иждивенцев. Однако для нас в данном случае важна не степень «прокормления своим трудом» ребенка в возрасте 8-9 лет, а сам факт крайне раннего вовлечения крестьянских детей в трудовую деятельность семьи. Верхний предел самодеятельности вообще установить невозможно: крестьянин, если только он не был тяжело болен, трудился изо всех сил до последнего дня, до смертного часа. Среди тех, кто достиг десятилетнего возраста и перевалил через тот рубеж, «несамодеятельных» оказалось всего 11,  8 %. Сюда были отнесены все, кто по тем или иным причинам
* Как указывается в приложениях к материалам переписи, «самодеятельными» считались «те, кто имеет свой источник существования, несамодеятельными... те, кто живут на средства других лиц». Самодеятельными считались также «имеющие свой заработок и в то же время частью живущие на средства родных» (см.: Всесоюзная перепись населения 1926 года. Приложения к XVIII-XXXIV томам, Отдел II. Занятия. М, 1929. С. 6, 11). Следовательно, данные переписи не учитывали занятия в домашнем хозяйстве и в семейном воспитании детей. В этом отношении сведения переписи 1926 г. не отличаются от сведений общенародных переписей 1939 и 1959 гг., которые лиц, занятых в сфере индивидуальных услуг, также отнесли к числу иждивенцев. См.: ЦСУ СССР. Итоги Всесоюзной переписи населения 1959 года. СССР. (Сводный том). М, 1962. С. 10-41, 96-99.
** Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. XXXIV. 1930. С. 3. В комментариях Отдела переписи отмечается, что записи о занятиях лиц моложе 10 лет встречались лишь «в некоторых листках», что не везде переписчики учитывали труд этой группы населения. Следовательно, приводимые сведения неполны (см.: Всесоюзная перепись населения 1926 года. Приложение к XVII-XXXIV томам. С. 6).


523
не мог участвовать в производительном труде (многодетные матери в более или менее зажиточных семьях, больные и т. п.  ).
Таблица 4
Сельское население самодеятельное и несамодеятельное*
Территория
Моложе 10 лет
10 лет и старше, самодеятельное
10 лет и старше, несамодеятельное
Союз ССР
26,  8
61,  4
11,  8
РСФСР
26,  7
61,  9
11,  4
Северный р-н
25,  8
65,  1
9,  1
Ленинградско-Карельский р-н
25,  8
64,  6
9,  6
Западный р-н
28,  8
61,  1
10,  1
Центрально-Промышленный р-н
26,  4
63,  4
10,  2
Центрально-Черноземный р-н
26,  6
65,  1
8,  3
Вятский р-н
25,  9
65,  4
8,  7
Уральский р-н
25,  4
63,  4
11,  2
Башкирский р-н
27,  9
61,  9
10,  2
Средне-Волжский р-н
26,  6
65,  4
8,  0
Нижне-Волжский р-н
24,  8
60,  1
15,  1
Крымский р-н
27,  3
55,  5
17,  2
Северо-Кавказский р-н
25,  2
62,  0
12,  8
Дагестанский р-н
30,  6
53,  1
16,  3
Казахстанский р-н
27,  1
52,  6
20,  3
Киргизский р-н
26,  7
53,  1
20,  2
Сибирский р-н.
29,  3
59,  0
11,  7
Бурят-Монгольский р-н
25,  6
61,  9
12,  5
Дальневосточный р-н
29,  8
53,  9
16,  3
УССР
26,  7
65,  5
7,  8
БССР
27,  7
66,  7
5,  6
Азербайджанская ССР
33,  3
36,  3
30,  4
Армянская ССР
31,  7
52,  5
15,  8
Грузинская ССР
29,  1
45,  2
25,  7
Узбекская ССР
24,  6
43,  9
31,  5
Туркменская ССР
27,  2
49,  8
23,  0
* ЦСУ СССР. Всесоюзная перепись населения 17 декабря 1926 г. Краткие сводки. Вып. 10. М., 1929. С. 4, 7-9.
Порайонные отличия в соотношении самодеятельного и несамодеятельного населения, как показывает приведенная выше таблица, были весьма существенны. Однако отражали они не столько различия в уровне производительных сил, сколько различия в быту сельского населения, национальные особенности в


524
первую очередь. В районах с русским, белорусским и украинским населением разница в удельном весе «работающих» и «неработающих» была незначительна: от 61 % самодеятельных в Западном районе РСФСР до 65-66 % в среднем по Северному, Вятскому, Центрально-Черноземному, Средне-Волжскому районам Российской Федерации, Украине и Белоруссии. Резко сокращался удельный вес самодеятельного сельского населения в национальных республиках и районах Советского Востока (в среднем до 45-50 %). Здесь прежде всего резко увеличивалась доля детей до 10 лет (в Дагестане 30,  6 %, в Азербайджане - 33,  3, в Армении - 31,  7, в Грузии - 29,  1 %). Повышенным здесь был и удельный вес несамодеятельного сельского населения в возрасте от 10 лет и выше (в Дагестане - 16,  3 %, в Казахстане - 20,  3, в Киргизии - 20,  2, в Азербайджане - 30,  4 %). В значительной мере это объясняется особенностями быта, сохранением сильнейших патриархальных и религиозных традиций, ограничивавших или даже исключавших участие женщины в общественной жизни, возлагавших на нее особенно большие обязанности в домашнем хозяйстве. К тому же здесь домашнее хозяйство в гораздо большей мере включало элементы производства материальных благ, чем в более развитых центральных районах страны. Учет различий в содержании понятия «домашнее хозяйство» существенно сблизил бы показатели занятости взрослого сельского населения различных районов страны.
Сельский житель, таким образом, с малых лет был занят в хозяйстве, включался в тяжелый физический труд. В таких условиях даже распространение грамотности, не говоря уже о школьном образовании, представляло колоссальные трудности. Отсюда неизбежность низкого уровня общей культуры и просвещения сельского населения, политическая отсталость, сохранение патриархальных традиций в быту. Без коренной перестройки всего уклада сельской жизни, без создания новой материально-технической базы в земледелии и резкого повышения производительности крестьянского труда не могло быть и речи о ликвидации противоположности города и деревни, о приобщении деревни к культуре и знанию. Без реконструкции сельского хозяйства не могло быть и речи о сколько-нибудь быстром развитии индустрии и городской жизни вообще. Низкий уровень производительности труда приковывал к сельскому хозяйству громадное большинство населения страны.
Перепись 1926 г. выяснила не только соотношение городского и сельского населения, не только размещение населения по месту жительства (город или деревня), она раскрыла и его распределение по отраслям народного хозяйства. Эти показатели отнюдь не совпадали (как не совпадают они и сейчас), поскольку основным источником существования для определенной части сельского населения была работа в промышленности, в строительстве и на транспорте. В то же время трудовая деятельность некоторой части горожан была связана преимущественно с сельским хозяйством.
Согласно разработке данных о занятиях населения в 1926 г. из 147 млн человек, проживавших на территории Союза ССР, 115,  1 млн человек (в том числе 112,  1 млн человек сельского населения и 3 млн городского), имели основным источником средств существования сельское хозяйство. Самодеятельного населения, работавшего в сельском хозяйстве, оказалось 71,  7 млн*. На каждого из них приходилось 1,  05 человека, не занятого непосредственно в сельскохозяй¬
* Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. XXXIV. С. 2-3.


525
ственном производстве, иначе говоря, каждый работник в сельском хозяйстве «кормил» кроме самого себя только одного человека*. Низкий уровень сельскохозяйственного производства сдерживал общее экономическое развитие страны, ставил серьезнейшие преграды начинающейся индустриализации, строительству социализма в целом.
Перейдем к анализу показателей о занятиях сельского населения и его социальной группировки в каждом данном занятии и в целом.
В таблице «Сельское население Союза ССР по роду занятий и социальному положению» (табл. 5) приведены сведения о межотраслевом разделении труда и социальном положении, относящиеся ко всему населению в целом, к «самодеятельным, имеющим занятия», и к «иждивенцам самодеятельных, имеющих занятия». Однако, чтобы не усложнять изложения и анализа статистического материала, в дальнейшем мы будем пользоваться преимущественно данными о самодеятельном населении, используя данные двух других разделов таблицы в качестве подсобных. Кроме того, следует учесть, что в материалах переписи были особо выделены три сравнительно небольшие группы населения, данные о которых не расчленялись ни по отраслям народного хозяйства, ни по социальному положению. Это, во-первых, военнослужащие **. В селах и деревнях их проживало всего 70,  5 тыс. человек (в том числе 60,  1 тыс. самодеятельных и 10,  4 тыс. иждивенцев), что составляло всего 0,  06 % сельского населения. Вторая такая группа - безработные***, которых в деревне насчитывалось 119,  5 тыс. человек, а вместе с членами их семей - 188 тыс. Наконец, сложнейшая по социальному
*  Для сравнения приведем соответствующие исчисления по данным переписи 1959 г. Из 208,  8 млн человек населения страны непосредственно в сельскохозяйственном производстве трудилось 38,  4 млн человек. Кроме того, 9,  9 млн человек - членов семей колхозников, рабочих и служащих было занято в личном подсобном сельском хозяйстве (см.: Итоги Всесоюзной переписи населения 1959 года. СССР. С. 96, 104). В наше время каждый работник сельского хозяйства «кормит» кроме себя еще 4,  4 человека, а с учетом занятых в личном подсобном сельском хозяйстве - 3,  3 человекам. Если же учесть различный уровень производительности труда в общественном и личном подсобном хозяйстве, то исчисляемый показатель будет равен примерно 4 человекам на одного работника в сельском хозяйстве. Было бы, однако, неверно считать, что производительность труда в советском сельском хозяйстве выросла только в 2,  5 раза, поскольку этот показатель не учитывает ни громадного облегчения труда, ни сокращения времени, затрачиваемого на сельскохозяйственные работы.
** Как указывалось в комментарии к материалам переписи, «военнослужащие выделены в особый класс, так как состояние на военной службе не может рассматриваться как занятие в обычном смысле слова, но является выполнением определенной общественной обязанности». Они не могут быть присоединены к какой-либо одной социальной группе населения, поскольку «объединяют в себе представителей различных социальных групп» (Всесоюзная перепись населения 1926 года. Приложения к XVIII-XXXIV томам. С. 12).
*** Безработные объединяли самые разнородные социальные элементы. К ним были отнесены: 1) «лица, утерявшие работу по найму», 2) «бывшие самостоятельные производители (крестьяне, кустари), впервые вступающие на путь наемного труда», 3) «лица, впервые вступающие в производство», прежде всего «окончившие курс студенты и несамодеятельные, достигшие рабочего возраста» (Всесоюзная перепись населения 1926 года. Приложения к XVIII-XXXIV томам. С. 12, 27).


526
составу группа «без занятий»* - 676,  4 тыс. человек (в том числе 491,  7 тыс. самодеятельных). Две последние группы вместе охватывали всего 0,  72 % сельского населения.
Таким образом, удельный вес населения, не связанного по разным причинам с трудовой деятельностью, был ничтожно мал. Практически все население советской доколхозной деревни - 119 778,  6 тыс. человек - было занято в тех или иных отраслях народного хозяйства, в государственных и общественных учреждениях.
Рассмотрим в первую очередь распределение сельского населения по основным отраслям народного хозяйства, по роду занятий.
С сельским хозяйством, как основным источником существования, была связана жизнь 112 102,  3 тыс. человек деревенского населения (93,  5 %). В том числе 70 135,  6 тыс. человек являлись самодеятельными, имевшими занятие, и 41 967,  7 тыс. человек - иждивенцами. В составе этой группы сельского населения трудилось, следовательно, 62,  5 %. На долю же полностью находившихся на иждивении трудившихся приходилось всего 37,  5 %. Как мы сейчас увидим, ни одна другая группа сельского населения не ставила подрастающее и старческое поколение в столь неблагоприятное положение. Во всех других группах населения соотношение трудившихся и иждивенцев было резко отличным - повсюду это соотношение изменялось в пользу иждивенцев.
Следующая по численности группа сельского населения была занята в кустарно-ремесленной промышленности. В ее составе было 1916 тыс. человек (1,  6 %), в том числе 869,  7 тыс. самодеятельных и 1046,  3 тыс. иждивенцев. Кустарь и ремесленник по характеру своего производства не отличались от мелкого крестьянина. Они представляли собой один социально-экономический тип мелкого товаропроизводителя. Однако производительность и доходность труда кустаря и ремесленника была все же заметно выше. И это сразу же сказалось на соотношении принимавших и не принимавших непосредственное участие в производстве: удельный вес самодеятельных снизился здесь до 45,  4 %, а иждивенцев, напротив, повысился до 54,  6 %. Естественно, что здесь расширялись возможности для обучения детей, улучшались условия для старческого поколения.
Фабрично-заводская промышленность давала средства к существованию
1300,  4 	тыс. человек сельского населения (1,  1 %). Из них в производстве было за-
* Среди «не имевших занятий» выделяются, во-первых, «иждивенцы государства и общественных учреждений»: 1) «содержащиеся в приютах и детских домах», 2) учащиеся- стипендиаты, 3) пенсионеры, 4) «инвалиды в интернатах и прочие призреваемые», 5) «больные в больницах» 6) «заключенные в местах заключения».
Вторая категория лиц, «не имевших занятий»,  - «живущие на нетрудовые доходы» (от сдачи внаем домов, комнат и других помещений, от процентных бумаг и вкладов), а также «живущие на алименты». По поводу последних Отдел переписи ЦСУ отмечал, что они не могут быть отнесены «к категории доходов, получаемых от занятий, хотя бы платящие алименты имели занятия, так как получающие алименты не могут рассматриваться, как члены семьи плательщика».
Наконец, третья категория - «деклассированное население» (нищие, беспризорные, воры, проститутки, знахари, а также «лица, живущие на частную благотворительность»). См.: Всесоюзная перепись населения 1926 года. Приложения к XVIII-XXXIV томам. С. 12,  27.


527
нято 543 тыс. человек, т. е. 41,  8 %. Связанные с самой передовой формой материального производства - с машинной индустрией, фабрично-заводские рабочие, естественно, могли создать более благоприятные условия для семьи. К тому же характер машинного производства не позволял ни слишком рано включиться в трудовую деятельность, ни слишком долго продолжать ее. Поэтому здесь удельный вес иждивенцев поднимался до 58,  2 %.
В составе неземледельческого сельского населения заметное место принадлежало занятым постоянной работой на транспорте и в строительстве*. На транспорте работало 311,  6 тыс. самодеятельных. Их иждивенцев насчитывалось 690 тыс. человек. Всего, следовательно, с транспортом была связана жизнь
1001,  6 	тыс. человек сельского населения (0,  8%). Строительство было главным источником средств к существованию для 443,  6 тыс. человек, отнесенных переписью в состав сельского населения (0,  4 %). Работавших среди них было 162 тыс. человек, а иждивенцев - 281,  6 тыс. Обе группы были очень близки по соотношению самодеятельных и несамодеятельных. Среди первых из них «кормильцы» составляли 31,  4 %, среди вторых - 36,  5 %.
Названные выше группы сельского населения были связаны с различными отраслями материального производства - с сельским хозяйством, кустарноремесленной и фабрично-заводской промышленностью, транспортом и строительством. Все вместе они составляли 97,  5 % всего сельского населения (98,  2 % самодеятельных и 96,  6 % иждивенцев). Вне сферы материального производства трудилась, следовательно, очень небольшая часть сельского населения - 1,  8 % самодеятельных.
Среди сельского населения, не занятого в сфере материального производства, первое место принадлежит служащим различных государственных и кооперативных учреждений, школ и общественных организаций. В 1926 г. численность работающих в учреждениях и организациях составляла 507,  7 тыс. человек, на их иждивении было 542,  8 тыс. несамодеятельных. Всего в составе этой группы сельского населения оказалось 1050,  5 тыс. (0,  9 %).
Торговля и кредит были постоянным и главным занятием 222,  6 тыс. самодеятельных, имевших 374,  2 тыс. иждивенцев (всего, следовательно, 596,  8 тыс. - 0,  5 %). Соотношение работающих и иждивенцев в этой части сельского населения было более благоприятным, чем у сельскохозяйственной группы, но существенно не отличалось от пропорций, характерных для более передовых отраслей материального производства (удельный вес самодеятельных был равен 48,  3 % в «учрежденской» группе и 37,  3 % в «торгово-кредитной»).
Рассмотренный выше статистический материал убедительно показывает, что отраслевое разделение труда в советской деревне накануне коллективизации проявлялось в весьма слабой степени. Ее население почти целиком было
* Нужно иметь в виду, что в число сельских населенных пунктов включаются не только собственно крестьянские поселения (село, деревня, хутор и т. д.  ), но, например, и железнодорожные будки, население которых весьма условно можно считать сельским.
В материалах переписи выделено население, занятое на железнодорожном транспорте: 791,  4 тыс. человек (242 тыс. самодеятельных и 549,  4 тыс. иждивенцев). Трудовая деятельность остальных 209,  5 тыс. человек этой группы была связана с другими видами транспорта - водным и гужевым (см.: Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. XXXIV. С. 2-3).


Сельское население Союза ССР по роду занятий и социальному положению1 (в тыс. чел.  )
528


529


530
Таблица 5 (окончание)
1 ЦСУ СССР. Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. XXXIV. М., 1930. С. 2-3. В настоящей таблице абсолютные данные округлены с точностью до сотен. Поэтому в отдельных случаях сумма индивидуальных показателей отличается от итоговых в ту или другую сторону на 0,  1-0,  2.
‘ Отмеченные группы не имели занятий на железнодорожном транспорте.


Население Союза ССР (без Якутской АССР), занятое в сельском хозяйстве
(в тыс. чел. об. пола)*
531
* ЦСУ СССР. Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. XXXIV. С. 2-3.


532
занято сельским хозяйством, как постоянным и главным источником средств к существованию. Вовлечение сельского населения в другие отрасли народного хозяйства, а также на постоянную работу в органах административного управления, учреждениях просвещения, культуры и здравоохранения, не было сколько- нибудь значительным. На долю несельскохозяйственных профессий приходилось всего 4,  5 % самодеятельных и 6,  4 % общей массы деревенского населения*.
При столь слабом межотраслевом разделении труда неизбежным были своеобразное «совмещение» профессий: работа в промышленности, на транспорте и в строительстве, служба в учреждениях, торговля и кредит большей частью служили дополнительным занятием сельскохозяйственного населения.
Социальная структура сельского населения
Помимо рода занятий населения, в ходе переписи 1926 г. выяснялось «положение в занятии», признаки которого частично совпадают с признаками социального положения, хотя и не тождественны им. В материалах переписи население по «положению в занятии» распределено на следующие группы: 1) рабочие, 2) служащие, 3) лица свободных профессий, 4) хозяева с наемными рабочими, 5) хозяева с помогающими членами семьи и члены артелей, 6) одиночки, 7) члены семьи, помогающие главе в его занятии (таблица 5). При такой группировке, разумеется, нет возможности точно установить соотношение бедняцких, середняцких и кулацких слоев населения. Нельзя, к сожалению, определить численность и удельный вес населения, перешедшего к коллективным формам хозяйства.
Важное достоинство материалов переписи 1926 г. состоит в том, что распределение населения по перечисленным выше группам дается не только для деревни в целом, но и для каждой основной отрасли общественно полезной деятельности. Вместе с тем они содержат развернутую классификацию по профессиональным признакам каждой группы населения в каждой отрасли деятельности, в каждом роде занятий. Возможность установить социально-профессиональную структуру населения позволяет преодолеть в известной мере недостатки группировки по «положению в занятии», определить хотя бы приблизительно социальный облик «хозяев с помогающими членами семьи», «одиночек» и т. д.
Самой многочисленной среди них была группа «членов семьи, помогающих главе в его занятии» - 47 425,  2 тыс. человек, т. е. 64,  6 % самодеятельного населения деревни. Однако «самодеятельность» этой группы была относительной**. Вся эта огромная масса работающего, но не самостоятельного деревенского люда при классовой группировке неизбежно должна распадаться на те же группы, на
* Для сравнения приведем современные данные по этому вопросу. В 1961 г. в сельской местности проживало 50 % населения нашей страны, занято же было в сельском и лесном хозяйстве (включая личное подсобное хозяйство) всего 37 % «самодеятельных» (см.: Народное хозяйство СССР в 1961 году. С. 8, 565).
** Отметим, что в социально-экономической статистике 20-х годов термин «самодеятельный» гораздо чаще использовался для определения не вообще работающего человека, а только главы семейства, социальное положение которого в громадном большинстве случаев определяло положение всех других работающих и неработающих членов семьи.


533
какие делятся и главы семей, которым они помогали. Подавляющее большинство «помогавших» было сосредоточено в хозяйствах «с помогающими членами семьи». Имелись они и в хозяйствах с наемными рабочими. Их не было совсем в группе «одиночек». Сомнительно их наличие у рабочих и служащих, поскольку труд за пределами собственного хозяйства (если даже оно имелось) исключал или почти исключал помощь главе семьи «в его занятии». Показательно полное отсутствие «помогавших» у рабочих и служащих фабрично-заводской промышленности, железнодорожного транспорта и учреждений*. 99,  6 % «помогавших» (47 232,  9 тыс. человек) было занято в сельском хозяйстве, где преобладало мелкособственническое производство. Из остальных подавляющая часть (149,  4 тыс. человек) была сосредоточена в мелком кустарно-ремесленном производстве. В строительстве, на транспорте (кроме железнодорожного), в торговле «помогавших» было ничтожно мало, но и здесь они присутствовали лишь постольку, поскольку имелись частные предприятия.
Перейдем к характеристике тех групп сельского населения, социальное положение которых являлось определяющим для советской доколхозной деревни,  - к характеристике «хозяев». Среди самодеятельного сельского населения их было зарегистрировано 22 672,  6 тыс. («хозяев с помогавшими членами семьи», «хозяев с наемными рабочими» и «одиночек»). Общее число индивидуальных хозяйств - дворов в деревне, согласно данным весеннего опроса 1927 г., составляло 25 015,  9 тыс.** Между показаниями переписи и весеннего опроса нет противоречий, поскольку многие рабочие и служащие имели в деревне свои дворы, вели небольшое подсобное хозяйство. Материалы переписи 1926 г. позволяют установить действительное число «хозяев», для которых собственное, главным образом мелкое, производство было основой существования, основой всего жизненного уклада.
Среди хозяев выделялась своей численностью группа с «помогающими членами семьи» - 19 703,  4 тыс. В громадном большинстве своем они представляли мелких самостоятельных товаропроизводителей, ведущих свое хозяйство на основе семейной кооперации***. Характерны распределение этой группы по хозяйственным отраслям и ее профессиональный состав.
* Согласно «Наставлению о том, как писать ответы на вопросы личного листка» в ходе переписи 1926 года занятия «в своем домашнем хозяйстве» не отмечались. «Помогавшими» считались «те, кто постоянно помогает главам своих семей своим трудом в их промыслах и занятиях». В сельском хозяйстве к числу «помогавших» относились, «независимо от возраста, те, кто участвует в основных работах по сельскому хозяйству (полевые работы, молотьба, пастьба скота и т. д.  ), хотя бы одновременно работали и по домашнему хозяйству» (см.: Всесоюзная перепись населения 1926 года. Приложения к XVIII-XXXIV томам. С. 10).
** Основные элементы сельскохозяйственного производства в СССР 1916 и 1923— 1927 гг. М., 1930. С. 2.
*** Нужно иметь в виду, что сюда же перепись отнесла и членов коллективных хозяйств, которых по данным на лето 1927 г., насчитывалось 194,  7 тыс. (0,  9 % от указанного числа хозяев). См.: Сдвиги в сельском хозяйстве СССР между XV и XVI партийными съездами. М.;  Л., 1931. С. 22-23.


534
Сельскохозяйственное производство было основой 19 492 тыс. хозяйств (98,  9 %) с помогавшими членами семьи*. Их специализация была выражена крайне слабо. Главное занятие 18 763,  7 тыс. (96,  3 %) хозяйств этого типа составляло земледелие. Огородниками и садоводами являлись 58,  8 тыс. (0,  3 %), скотоводами - 562,  8 тыс. (2,  9 %). Кроме того, 56,  4 тыс. хозяйств (0,  3 %), расположенных почти исключительно на Севере, в Сибири и на Дальнем Востоке, имели главным занятием рыболовство и промысел зверя, 50,  2 тыс. (0,  3 %) - лесной и другие промыслы**.
В других отраслях экономики была занята ничтожная часть хозяйств с помогавшими членами семьи: в кустарно-ремесленной промышленности - 157,  2 тыс. хозяйств (0,  8 %), в строительстве - 17,  7 тыс. (0,  09 %), на транспорте -8,  4 тыс. (0,  04 %), в торговле и кредите - 26,  5 тыс. (0,  1 %)***. Их профессиональный состав, естественно, был более многообразен. В кустарно-ремесленной промышленности они были представлены хозяевами 19,  8 тыс. заведений по обработке металла (в том числе 13,  8 тыс. кузниц), 17,  9 тыс. заведений по обработке дерева (столярные, бондарные, тележные и колесные, корзиночные, рогожные и т. д.  ), 39,  8 тыс. текстильных заведений (ткацкие, суконно-валяльные, веревочно-канатные, кружевные и т. д.  ), 14,  3 тыс. швейных, 27,  5 тыс. кожевенных (в том числе 19,  1 тыс. сапожных) и т. д.  **** В торговле они также являлись главным образом владельцами мелких торговых заведений.
Иное дело - занятия таких «хозяев» в строительстве и на транспорте. Здесь их занятия более близки к рабочим профессиям. В строительстве «хозяин», работавший только с помогавшими членами семьи, уже не владелец заведения, а рабочий, выполняющий частный заказ своими орудиями труда,  - плотник (59,  9 %), каменщик (11,  8 %), печник (6,  2 %) и т. д. На транспорте он всего лишь возчик (52,  4 %), грузчик (22,  4 %) и т. д.  *****В социальном облике «хозяев с помогающими членами семьи», таким образом, чрезвычайно наглядно проявляются черты мелкой буржуазии. В сельском хозяйстве, кустарно-ремесленном производстве и в торговле «семейная кооперация» служила основой развития мелкого товарного производства, готового при наличии благоприятных условий вырасти в «заведение», стать предприятием. Однако в строительстве и на транспорте, где создание «заведения» требовало больших средств и предполагало переход к эксплуатации наемного труда, эта категория сельского населения непосредственно сближалась с рабочим классом.
* Следует отметить, что с сельскохозяйственными промыслами, как побочным занятием, было связано еще 574,  3 тыс. хозяев с помогавшими членами семьи (см.: Всесоюзная перепись населения в 1926 году. Т. XXXIV. С. 165). Однако в это число входят представители и иных социальных групп (служащих и рабочих и т. д.  ), если в этом побочном занятии они пользуются помощью жены, детей или родителей.
** Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. XXXIV. С. 164-165.
*** Кроме того, 308,  5 тыс. таких хозяйств в качестве подсобного промысла вели рабо¬
ту в кустарно-ремесленной промышленности, 41,  7 тыс.  - в строительстве, 28,  9 тыс.  - на транспорте и 17,  4 тыс.  - в торговле. (См. там же. С. 165, 167.  )
**** Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. XXXIV. С. 164.
***** Там же. С. 166.


535
Большой интерес представляет группа «одиночек». Эта категория сельского населения отличалась от основной его массы тем, что ее представители не имели «помогавших» членов семьи. К их числу относились, в частности, крестьянские вдовы и вдовцы, оставшиеся с малолетними детьми, бобыли и т. д. Рабочий, служащий, хозяин с наемными работниками, лицо «свободной профессии», жившее в одиночку или не имевшее помогавших членов семьи, зачислялись переписчиками в состав соответствующей социальной группы*. И здесь характерно, что в материалах переписи «одиночки» не значатся среди рабочих и служащих фабрично-заводской промышленности, железнодорожного транспорта и учреждений. 72,  4% работавших «одиночек» (1 603,  3 тыс.  ) входили в состав сельскохозяйственного населения, 19,  5 % (431 тыс.  ) вели кустарно-ремесленный промысел, 4,  4 % - строительный, 2,  6 % - торгово-посреднический, 0,  9 % - транспортный. Обращает на себя внимание весьма высокое участие «одиночек» в кустарно-ремесленной промышленности, в строительстве и даже в торговле. Это отнюдь не было случайным.
Деревенский кустарь - преимущественно «одиночка». 431 тыс. кустарей, т. е. 49,  5 % самодеятельных и 69,  3 % из числа хозяев (за исключением рабочих, служащих и «помогавших»), в кустарно-ремесленной промышленности были «одиночками». Наиболее распространенные профессии - сапожники (21,  8% кустарей-одиночек), портные (15,  5 %), кузнецы (7,  6 %), столяры (5,  5 %)**. Столь же велик удельный вес «одиночек» среди строителей (60,  5 %). И здесь их профессия преимущественно рабочая - плотники, каменщики, маляры, кровельщики, стекольщики и т. п. На транспорте 71,  4 % «одиночек» являлись возчиками, 15,  2 % - извозчиками, 6,  2 % - грузчиками и носильщиками***.
Состав профессий «одиночек» убедительно свидетельствует об их полупролетарском облике. Как правило, это рабочий, выполняющий частные (разовые) заказы собственным инструментом. Граница, отделяющая его от рабочего в полном смысле слова, очень условна и легко пересекается в обе стороны.
Роль «одиночек» заметно снижалась в сельском хозяйстве, где рабочая сила одного человека была недостаточна. Среди самодеятельных, занятых в сельском хозяйстве, они составляли всего 2,  3 %, а среди «хозяев» - 7,  3 %. По своему профессиональному составу они мало отличались от мелких товаропроизводите-
* «Наставление о правилах заполнения личного листка» следующим образом определяло эту категорию населения: «Одиночками считаются как работающие у себя на дому, без рабочих и без чьей-либо помощи, так и ходящие в одиночку по домам и выполняющие какую-либо работу по заказу, не нанимаясь на срок (напр., поденные прачки, дровоколы, стекольщики, чинящие посуду и т. п.  ), а также торгующие в одиночку и лица свободных профессий» (см.: Всесоюзная перепись населения 1926 года. Приложения к
XVIII-XXXIV томам. С. 10). Однако «лица свободных профессий» практически не были включены в состав «одиночек», если даже оказывались единственными работниками в своих семьях. Решение бесспорно правильное, поскольку наличие или отсутствие «помогающих» членов семьи ничего не давало для определения социального облика церковников, частно практикующих врачей и учителей, а также адвокатов, художников, литературных работников и прочих, отнесенных переписью к числу «свободных профессий».
** Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. XXXIV. С. 166-167.
***Там же. С. 168.


536
лей*. Однако и здесь их действительный социальный облик был полупролетарским. «Одиночки» в сельском хозяйстве представляли собой один из отрядов деревенской бедноты. Все же они еще не порвали окончательно с собственным хозяйством, что необходимо учитывать при определении масштабов мелкого сельскохозяйственного производства.
Мелкий товаропроизводитель после Октябрьской революции стал основной фигурой земледелия. Согласно переписи 1926 г. в мелком крестьянском хозяйстве трудилось 66 658 тыс. человек, т. е. 95 % «самодеятельных», занятых в сельском хозяйстве. Вместе с иждивенцами их насчитывалось 106 630,  5 тыс. человек, т. е. 95,  1 % сельскохозяйственного населения (88,  3 % всего населения деревни)**.
Чтобы полностью учесть общее население и работников мелкотоварного уклада в сельскохозяйственном производстве, к исчисленным выше показателям следует добавить соответствующие показатели городского населения, ведущего сельскохозяйственный промысел. Перепись 1926 г. зарегистрировала среди этой категории горожан 454 тыс. «хозяйств с помогающими членами семьи» и 132 тыс. хозяев-одиночек (см. табл. 6). Иначе говоря, 586 тыс. мелких земледельческих хозяйств размещалось в городах. Отнеся к этой категорий пропорциональное число членов семей, помогавших главе в его занятии (836,  6 тыс.  ), получим общее число трудившихся в городских земледельческих хозяйствах мелкотоварного уклада - 1 422,  6 тыс. человек. Все же население этих хозяйств (вместе с иждивенцами) исчисляется в 2 575,  2 тыс. человек.
Таким образом, по стране в целом мелкотоварный уклад в сельскохозяйственном производстве был представлен 21 681,  3 тыс. хозяйств, имевших 68 080,  6 тыс. работников (в среднем по 3,  1 работника на хозяйство) и 109 205,  7 тыс. человек населения (в среднем по 5 душ).
В материалах переписи 1926 г. выделена группа «хозяев с наемными рабочими», которую можно считать основным ядром капиталистического уклада в деревне. В эту группу были отнесены хозяйства с постоянным использованием наемного труда, поэтому она не полно отражает число кулацких хозяйств***. Часть
* 1413,  8 тыс. человек (89,  2 % из них) были земледельцами, 24,  5 тыс. (1,  5 %) - огородниками и садоводами, 111,  4 тыс. (6,  9%) - скотоводами, 37,  4 тыс. (2,  3 %) - охотниками и рыболовами, 5,  8 тыс. (0,  3 %) - лесозаготовителями. См.: Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. XXXIV. С. 166.
** При подсчетах населения крестьянских хозяйств «помогающие» члены семьи были пропорционально распределены между «хозяевами с помогающими членами семьи» (сюда было отнесено 45 562,  7 тыс. «помогающих») и «хозяевами с наемными рабочими» (1 670,  2 тыс.  ). Распределение, конечно, условное, поскольку зажиточные хозяйства чаще всего были лучше обеспечены и собственной рабочей силой. Однако учесть это различие пока не представляется возможным.
*** Отвечая на вопрос Воронежского губстатотдела: «Считать ли хозяевами с наемными рабочими временно применяющих поденных наемных рабочих в сельском хозяйстве?  », - Отдел переписи ЦСУ СССР в специальном циркуляре разъяснял, что считать указанных в опросе хозяевами с наемными рабочими не следует», что переписным листом «имеются в виду отнюдь не случайные, единичные случаи найма, а постоянное, хотя бы и сезонное применение наемной силы в хозяйстве» (Всесоюзная перепись населения 1926 года. Приложения к XVIII-XXXIV томам. С. 11).


537
последних попала в разряд «хозяев с помогающими членами семьи». Однако несомненный интерес представляет выяснение места тех кулацких хозяйств, которые базировались уже на систематической эксплуатации наемного труда. Их предпринимательский, эксплуататорский характер выявлялся наиболее отчетливо.
Перепись зарегистрировала в деревне всего 754 тыс. хозяйств с наемными рабочими. Кроме того, 83,  1 тыс. самодеятельных вели хозяйство с помощью наемной рабочей силы в качестве побочного занятия*. Такие хозяйства имелись у отдельных крестьян в кустарном промысле или в торговле, у отдельных кустарей и торговцев в земледелии. И в торговле, и в земледелии заводили «подсобные» хозяйства с использованием наемного труда «лица свободной профессии», отдельные служащие и даже рабочие-отходники.
Основная масса мелкокапиталистических хозяйств деревни была сосредоточена в сельскохозяйственном производстве. Из 754 тыс. хозяев, использовавших наемный труд в своем главном занятии, 714,  5 тыс. (94,  8 %) вели сельское хозяйство. Среди тех, у кого предпринимательская деятельность была зарегистрирована в побочном занятии, таких насчитывалось 46,  8 тыс. (56,  3 %). Их производственная специализация мало отличалась от основной массы крестьянских хозяйств. 710,  6 тыс. кулаков (по главному и побочному занятию вместе) были заняты в земледелии. Перепись не смогла выделить в их хозяйствах какую-то одну, преобладающую отрасль. Предпринимателей-скотоводов было зарегистрировано 29,  8 тыс., огородников и садоводов - 8,  6 тыс., рыбо- и зверопромышленников - 2,  2 тыс.  **
В кустарно-ремесленной промышленности деревни перепись установила наличие 33 355 заведений с постоянным использованием наемного труда. В общей массе деревенских кустарей их удельный вес был равен 5,  4 %. В действительности такого рода мелких предпринимателей в деревне было намного больше, так как кустарные заведения с постоянным использованием наемного труда имелись и у тех хозяев, для которых кустарный промысел был побочным занятием; их насчитывалось 32 594***. Число предприятий мелкокапиталистического уклада в кустарно-ремесленной промышленности деревни оказывается почти вдвое больше. Среди кустарно-ремесленных промыслов можно отметить ряд отраслей, где удельный вес «заведений», основанных на наемном труде, был особенно заметным, точно так же как и отрасли, менее приглянувшиеся начинающим предпринимателям. Так, например, в деревообрабатывающих промыслах среди столярных и мебельных заведений было 24 % мелкокапиталистических, среди
* Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. XXXIV. С. 160-161.
Суммировать сведения о числе лиц, ведущих предпринимательское хозяйство в качестве главного и в качестве побочного занятия, нельзя, поскольку среди них могли быть одни и те же лица (например, мелкокапиталистическое хозяйство одним лицом могло быть организовано и в земледелии, и в торговле или в кустарном промысле. Другое дело, отдельные отрасли деятельности (сельское хозяйство, кустарные промыслы, торговля и т. д.  ): здесь сумма тех и других дает более полное и точное представление о числе и удельном весе капиталистических элементов в каждом из них.
** Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. XXXIV. С. 160-161.
***Там же.


538
смолокуренных - 14,  9, а среди бондарных - 6,  7, среди корзиночных - только
1,  5 	%. Характерно также, что в кожевенных промыслах 31,  8 % заведений использовало наемный труд, в швейной - 29,  1, а в текстильных - только 7,  5 % (среди ткацких заведений таких было еще меньше - 0,  9 %)*. Такое распределение мелкокапиталистических элементов в деревенских кустарных промыслах частично определялось позициями крупной промышленности на рынке (сравнительно развитое текстильное производство и резко отстававшее швейное и обувное). Сказывался и характер промысла, его доходность.
О размерах использования наемного труда предпринимателями в мелкой промышленности дает представление следующий расчет. В 65 949 мелкокапиталистических заведениях было занято всего 158 427 наемных рабочих (зарегистрированных как по главному, так и по побочному занятию)**. В среднем на каждом из них трудилось, следовательно, по 2,  4 наемных рабочих.
Среди деревенских капиталистов имелись и владельцы более крупных промышленных предприятий, входивших уже в разряд фабрично-заводской промышленности (659 семей, в том числе 115 семей, для которых предпринимательская деятельность в промышленности была побочным занятием). Кроме того, в деревне было 2197 владельцев строительных и 2031 транспортных предприятий, применявших наемный труд (по главному и побочному занятию вместе). Хозяев капиталистических торгово-кредитных предприятий насчитывалось тогда 4622 (в том числе для 3669 этот вид деятельности был главным занятием).
Население капиталистического уклада в деревне по переписи 1926 г. можно исчислить по данным о «главном занятии», поскольку сведения о «побочном занятии» относятся исключительно к самодеятельным. К этой категории сельского населения, согласно нашим расчетам, относилось 3834,  7 тыс. человек (754 тыс. «хозяев», 1748,  2 тыс. «членов семьи, помогающих главе в его занятии», и 1332,  6 тыс. иждивенцев). В общей массе сельского населения они составляли 3,  2 %. Если же учесть хотя бы половину населения тех семей, для которых хозяйствование с использованием наемного труда было побочным занятием, то общее число сельского населения, живущего за счет постоянной эксплуатации наемных рабочих, составит не менее 4 млн человек.
В сельскохозяйственном производстве (по главному и побочному занятиям вместе) насчитывалось 761,  3 тыс. хозяйств с постоянным наймом рабочей
* Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. XXXIV. С. 160, 161. Без учета заведений, организованных в качестве побочных занятий.
**Там же. Следует иметь в виду, что в число кустарно-ремесленных заведений были отнесены все мелкие промышленные предприятия, не достигавшие ценза, т. е. имевшие до 15 рабочих при наличии механического двигателя и до 29 рабочих при отсутствии механического двигателя (за исключением предприятий горной промышленности, а также свеклосахарных, винокуренных, пивоваренных, табачных, папиросных, нефтеперерабатывающих и т. п. заводов, которые включались в число цензовых «при всяком числе рабочих» и независимо от наличия двигателя; кожевенных заводов, имевших более 10 дубильных чанов или 3 дубильных барабанов; мельниц, имевших 5 и более поставов, и др.  ) См.: Всесоюзная перепись населения 1926 г. Приложения к XVIII-XXXIV томам. С. 12, 14-15.


539
силы*, т. е. 3,  4 % от общего числа индивидуальных земледельческих хозяйств деревни. Кроме того, в сельскохозяйственном производстве было занято
29,  7 	тыс. горожан, постоянно использовавших наемный труд (для 23,  9 тыс. из них это являлось главным занятием и для 5,  8 тыс.  - побочным)**. В целом в сельском хозяйстве по материалам переписи 1926 г. было 791 тыс. предпринимательских хозяйств, систематически эксплуатировавших наемный труд. Они составляли основное ядро капиталистического уклада в сельскохозяйственном производстве.
Группа рабочих в материалах переписи 1926 г. также была представлена своим основным ядром, теми, для кого работа по найму была основным источником существования, для кого собственное хозяйство, если даже оно сохранялось, имело значение побочного занятия***. Таких рабочих в деревне перепись насчитывала 2318,  5 тыс. человек (3,  1 % от общего числа «самодеятельных»), а вместе с иждивенцами - 4688,  1 тыс. человек (3,  9 % в общей массе сельского населения).
В отличие от «хозяев» рабочие были меньше связаны с сельскохозяйственным производством, нежели с другими отраслями экономики страны. В сельском хозяйстве трудилось меньше половины проживавших в деревне рабочих-
1032,  4 	тыс. человек (44,  5 %). В фабрично-заводской промышленности в качестве постоянных рабочих были заняты 459,  8 тыс. деревенских жителей, на транспорте - 213,  5 тыс., в кустарно-ремесленной промышленности - 87,  2 тыс., в строительстве - 33,  7 тыс., в учреждениях - 14,  7 тыс., в торговле - 8,  3 тыс. и т. д.
Действительное количество рабочих, занятых как в самой деревне, так и за ее пределами, было намного больше. Весьма многих рабочих, имевших собственное мелкое производство, переписчики относили в разряд мелких хозяев. Этот недостаток переписи в значительной мере восполняется данными о «побочных занятиях», хотя таким считалось только второе (после главного) занятие****. Чис-
* Комиссия СНК СССР по изучению тяжести обложения населения считала, что в 1926/1927 г. в СССР было 8,  6 тыс. кулацких хозяйств из 22 773, данные о которых были включены в разработку. См.: Тяжесть обложения в СССР (социальный состав, доходы и налоговые платежи населения Союза ССР в 1924/25,  1925/26 и 1926/27 годах). М., 1929. С. 74-75.
** Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. XXXIV. С. 160-161.
*** Согласно классификации занятий для разработки материалов переписи 1926 г., утвержденной коллегией ЦСУ СССР, «к рабочим относятся лица, занятые непосредственно по производству и перемещению материальных ценностей или по уходу за производительными механизмами». В соответствии с этим принципом весовщики, приемщики и курьеры, например, относились к служащим, а кондуктора железной дороги - к рабочим.
Весьма сложной задачей было определение социального облика сезонных рабочих- отходников. Сезонные занятия учитывались переписчиками, «если они носят постоянный характер и повторяются из года в год», причем это занятие записывалось опрашиваемому «или в качестве главного, или в качестве побочного в зависимости от того, чем он главным образом живет» (Всесоюзная перепись населения 1926 года. Приложения к XVIII-XXXIV томам. С. 11-12).
**** Остальные побочные занятия не регистрировались. См.: Всесоюзная перепись населения 1926 года. Приложения к XVIII-XXXIV томам. С. 8.


540
ло работавших по найму в порядке побочного занятия, установленное переписью, было весьма велико - 1080,  2 тыс. человек. В сумме с теми, для кого работа по найму была главным занятием, эта группа дает 3398,  7 тыс. человек.
Работавшие по найму в качестве побочного занятия составляли в основном промежуточную группу между рабочим классом и крестьянством. Однако это не случайный конгломерат. По характеру трудовой деятельности они очень близки к рабочим. Об этом говорит и распределение их по отраслям народного хозяйства, и их профессиональный состав. Из этой группы рабочих сельским хозяйством занималось меньше половины (531,  1 тыс., т. е. 49,  1 %). Работой по найму в качестве побочного заработка было занято в фабрично-заводской промышленности 192,  2 тыс. сельских жителей (17,  8 % группы), в кустарно-ремесленной промышленности - 71,  2 тыс. (6,  6 %), на транспорте - 68,  1 тыс. (6,  3 %), в строительстве - 44,  3 тыс. (<4,  1 %), в учреждениях - 8,  8 тыс. (0,  8 %), в торговле -
6,  9 	тыс. жителей (0,  6 %)*.
Материалы переписи о профессиональном составе рабочих столь значительны, что сколько-нибудь обстоятельный анализ их в рамках настоящей статьи невозможен. Для выяснения характерных особенностей мы рассмотрим данные о наиболее крупных и важных профессиональных группах рабочих (горнорабочие, металлисты, текстильщики, строители и железнодорожники), занятых вне сельского хозяйства. В этих группах состояло 506,  7 тыс. сельских жителей, для которых работа по найму служила главным занятием (39,  4 % постоянных рабочих, занятых вне сельского хозяйства), и 230,  9 тыс. человек, работавших по найму в порядке побочного занятия (42 % представителей этой категории). Группы деревообделочников, швейников, кожевников, пищевиков, писчебумаж- ников, местнотранспортников и других рабочих профессий были сравнительно невелики.
Таблица 7
Производственная квалификация рабочих, занятых вне сельского хозяйства*
Профессия
Группы рабочих
по главному занятию
по побочному занятию
1. Горнорабочие
55 116
36 291
в т. ч. квалифицированные
29 696
9 443
полуквалифицированные
15 273
8 326
неквалифицированные
10 127
18 522
2. Металлисты
140 865
34 276
в т. ч. квалифицированные
105 798
23 143
полуквалифицированные
33 249
10 604
неквалифицированные
1818
529
* Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. XXXIV. С. 121-141.


541
Окончание таблицы 7
Группы рабочих
Профессия
по главному
по побочному
занятию
занятию
3. Текстильщики.
118 458
38 111
в т. ч. квалифицированные
75 617
29 749
полуквалифицированные
36 412
7 181
неквалифицированные
6 429
1 181
4. Строители
70 409
96 415
в т. ч. квалифицированные
56 521
75 610
полуквалифицированные
2 988
6 258
неквалифицированные
10 900
14 547
5. Железнодорожники
121 858
25 843
в т. ч. квалифицированные
30 025
4 663
полуквалифицированные
20 402
9 276
неквалифицированные
63 431
11914
* Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. XXXIV. С. 122-141. Профессиональные группы учтены по всем отраслям народного хозяйства (кроме сельского хозяйства). В состав металлистов включены также «рабочие силовых установок», не отличающиеся по характеру своих профессий.
Обращает на себя внимание, во-первых, сходство квалификационного состава рабочих по главному и побочному занятию (за исключением горнорабочих), что убедительно свидетельствует и о близости их социального облика.
Характерно, во-вторых, что в основных отраслях фабрично-заводского производства и на железнодорожном транспорте, действующих на протяжении круглого года, группа рабочих по главному занятию решительно преобладает над группой рабочих по побочному занятию. Постоянство работы и заработка в этих отраслях создавало возможность для более быстрого и полного отрыва от сельского хозяйства. В строительстве, где работы велись сезонно, напротив, преобладали рабочие, имевшие и другие занятия. Для большей части их работа как строителей была вторым, дополнительным источником средств к существованию, главным оставалось еще сельское хозяйство.
Наконец, в-третьих, данные таблицы говорят о значительной «кадрово- сти» рабочих, зарегистрированных переписью в деревне. Среди металлистов, текстильщиков, строителей основную часть (примерно две трети) составляли квалифицированные рабочие, овладевшие уже известной индустриальной профессией. В действительности число неквалифицированной рабочей силы, поставляемой деревней, было во много раз больше. Однако в большинстве случаев неквалифицированный труд за пределами сельского хозяйства не мог быть ни первым, ни вторым источником средств для жизни и поэтому переписью не регистрировался. В среде деревенского населения перепись выявила только основное ядро рабочих, в значительной мере уже оторвавшихся от сельского хозяйства. (Нужно отметить, что значительная часть кадровых горнорабочих,


542
металлистов, текстильщиков проживала скорее в рабочих поселках, чем в собственно деревенских поселениях. Таких рабочих поселков сельского типа было немало в районах Иваново, Шуи, Нижнего Новгорода, уральских промышленных центров, Донбасса).
Точно так же и сельскохозяйственные рабочие учитывались переписью только в своем основном, более или менее кадровом ядре. Работа по найму в сельском хозяйстве служила главным занятием для 1032,  4 тыс. деревенских жителей и побочным занятием для 531,  1 тыс. жителей. Однако в сельском хозяйстве помимо рабочих «из деревни» были рабочие и «из города». Перепись насчитала
70,  6 	тыс. горожан - постоянных сельскохозяйственных рабочих и 3,  5 тыс. горожан, работавших по найму в сельском хозяйстве в качестве побочного занятия*.
Таким образом, в целом было зарегистрировано 1637,  6 тыс. сельскохозяйственных рабочих - всего 2,  3 % самодеятельного населения, занятого земледельческим трудом. Между тем, по данным комиссии СНК СССР по определению тяжести налогового обложения, общее число сроковых рабочих в сельском хозяйстве составляло 3,  2 млн человек**. Почти половину сельскохозяйственных рабочих материалы переписи относили к другим категориям населения, поскольку работа по найму для них не была основным или первым подсобным видом трудовой деятельности.
Что же собой представляло основное ядро сельскохозяйственных рабочих? Каков был его социальный облик и профессиональный состав? Материалы переписи позволяют в известной мере ответить на эти вопросы.
В условиях переходного от капитализма к социализму периода в сельском хозяйстве сохранялся еще весьма значительный капиталистический уклад, в борьбе с которым возникал и развивавшийся новый уклад - социалистический. Наличием этих двух социально-экономических укладов предопределялись социальная структура сельскохозяйственных рабочих, их положение в общественном производстве, основные направления развития.
Наряду с батраком - капиталистически эксплуатируемым рабочим в частнособственническом хозяйстве появился рабочий государственного и кооперативного предприятия, перешедший к социалистическим формам производства. Перепись 1926 г. позволяет определить количественный состав этих двух основных групп сельскохозяйственных рабочих и их профессиональную структуру.
Основная масса сельскохозяйственных рабочих тогда была занята еще в частнособственническом секторе***. Как показывают данные нижеследующей таблицы, 62,  6 % рабочих, зарегистрированных переписью 1926 г., в сельском и лес¬
* Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. XXXIV. С. 120-121.
** Доклад комиссии СНК СССР по изучению тяжести обложения отдельных социальных групп населения СССР в 1924/25 г. и 1925/26 г. М., 1927. С. 30.
*** В материалах переписи сельскохозяйственные рабочие распределены на рабочих в хозяйствах крестьянского типа и на «рабочих сельскохозяйственных предприятий», причем в первую группу включались как рабочие собственно единоличных хозяйств, так и рабочие крестьянских (земельных) обществ, во вторую же группу вошли «рабочие совхозов, коммун, агропунктов и т. п.  ». См.: Всесоюзная перепись населения 1926 г. Приложения к XVIII-XXXIV томам. С. 33.


543
ном хозяйстве подвергалось еще капиталистической эксплуатации*. К новым отношениям в производстве к этому времени смогло перейти немногим больше третьей части сельскохозяйственных рабочих.
Сельскохозяйственные рабочие**
Таблица 8
По главному занятию
По побочному занятию
Профессия
сельские
городские
сельские
городские
Всего
местности
поселения
местности
поселения
Частнособственнический
сектор
852 770
29 669
140 838
1354
1 024 631
Уд. вес в %
82,  6
42,  1
39,  7
38,  8
62,  6
Обобществленный сектор
179 686
40 940
320 217
2 131
612 974
Уд. вес в %
17,  4
57,  9
60,  3
61,  2
37,  4
В том числе рабочие лесного дела
69 541
9 272
283 898
1 131
363 842
Уд. вес в %
6,  7
13,  2
53,  4
32,  5
22,  2
Всего:
1 032 456
70 609
531 055
3 485
1 637 605
Уд. вес в %
100,  0
100,  0
100,  0
100,  0
100,  0
** Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. XXXIV. С. 120-121.
Интересно распределение по социальным секторам рабочих в зависимости от места жительства. Четыре пятых рабочих, проживавших в сельских местностях, нанималось единоличными хозяйствами или их объединениями (земельными обществами). Значительное преобладание обобществленного сектора в использовании труда работавших по найму в качестве побочного занятия создавалось за счет лесных разработок. Если же учесть только сельскохозяйственные работы, то и здесь соотношение обобществленного и частного секторов останется тем же. Иное дело - горожане. В большинстве своем они работали на предприятиях социалистического сектора. Горожане, как правило, обладали более высокой квалификацией, и труд их пользовался большим спросом в крупных социалистических хозяйствах, начинавших использовать машинную технику. Политический кругозор, понимание преимуществ социалистических форм хозяйства у городских рабочих были намного выше, а кабальная зависимость на почве займов, «найма» рабочего скота и т. п., привязывавшая батраков к кулацким хозяйствам, отсутствовала. Сказывалось, конечно, и размещение совхозов, испытательных станций, агрономических и зоотехнических пунктов вокруг городов.
* По материалам специального учета наемного труда за 1926 г. в индивидуальном секторе сельского хозяйства (также вместе с земельными обществами) было занято 2275,  3 тыс. сроковых рабочих. См.: ЦСУ СССР. Батрачество и пастушество в СССР. М., 1929. С. 122-129.


544
Сельскохозяйственные рабочие в частнособственническом секторе в массе своей принадлежали к наименее квалифицированной, к самой низкооплачиваемой категории рабочего класса. Представление об их профессиональном составе дает следующая таблица.
Таблица 9
Рабочие в хозяйствах крестьянского типа*
По главному занятию
По побочному занятию
Профессия
сельские
городские
сельские
городские
Всего
местности
поселения
местности
поселения
Трактористы
596
179
711
46
1532
Прочие
квалифицированные
3 000
821
476
И
4 308
Пастухи, подпаски
169 215
5 719
66 394
456
241 784
Прочие сельскохозяйственные рабочие
679 959
22 950
73 257
841
777 007
Всего
852 770
29 669
140 838
1354
1 024 631
* Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. XXXIV. С. 120-121.
Квалифицированные рабочие почти не находили применения для своего труда в единоличном секторе сельского хозяйства; лишь отдельные земельные общества и наиболее крупные кулацкие хозяйства прибегали к найму трактористов и других рабочих-специалистов. Удельный вес квалифицированных рабочих в частнособственническом секторе сельского хозяйства не превышал 0,  5 %.
Существенно другим был состав рабочих на государственных и кооперативнообщественных предприятиях в сельском хозяйстве.
В материалах переписи 1926 г. в число рабочих сельскохозяйственных предприятий включены рабочие лесных промыслов (главным образом лесозаготовок), занимающие особое место как в производственном, так и в социально- экономическом отношении. В производственном отношении лесозаготовки занимают промежуточное положение между сельским хозяйством и промышленностью, причем по своему характеру ближе к последней**. Преобладание ра-
** Современная статистика при характеристике отраслей народного хозяйства относит лесозаготовки к промышленности, а при характеристике распределения трудовых ресурсов либо выделяет лесное хозяйство особо, либо относит его работников к числу занятых в промышленности, либо же дает его вместе с сельским хозяйством, выделяя графу «сельское и лесное хозяйство». См. например: ЦСУ СССР. Народное хозяйство СССР в 1961 году. С. 174, 180, 184, 232-236, 565-567, 569-570, 578-579. Лесное хозяйство не исчерпывается лесозаготовками, однако включает и их. В 1926 г. лесозаготовки занимали 74,  7 % рабочих лесного хозяйства (считая только рубщиков и пильщиков). См.: Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. XXXIV. С. 120-121.


545
бочих, занятых на крупных государственных предприятиях*, также существенно отличало лесное хозяйство от сельского, где решающая роль оставалась за мелким товаропроизводителем. Все это не могло не сближать рабочих лесного хозяйства с такими же крестьянами-сезонниками на промышленных предприятиях и в строительстве. Поэтому из общей массы рабочих сельскохозяйственных предприятий, как они представлены в материалах переписи, представляется необходимым выделить прежде всего рабочих лесного хозяйства, занимающих промежуточное положение между промышленным и сельскохозяйственным рабочим.
Таблица 10
Рабочие сельскохозяйственных предприятий обобществленного сектора**
По главному занятию
По побочному занятию
Профессия
сельские
городское
сельские
городское
Всего
местности
население
местности
население
Сельскохозяйственные
рабочие:
46 048
10 973
25 720
278
83 019
в т. ч. трактористы
2 197
590
951
26
3 764
прочие квалифицированные
2 009
2 222
310
17
4 558
полуквалифицированные
2 317
1 761
756
30
4 864
пастухи и подпаски
1817
557
462
14
2 850
конюхи
6 981
1 182
1 196
31
9 390
скотники, доильщики
8 440
1278
937
20
10 675
прочие неквалифицированные
22 287
3 383
21 108
140
46 918
Рабочие лесного дела
69 541
9 272
283 898
1 131
363 842
Рабочие в рыболовстве и охоте
17 865
5 659
4 877
32
28 433
Металлисты
5 175
1061
434
10
6 680
Деревообделочники
1959
717
1736
75
4 487
Пищевики
976
309
234
5
1524
Строители
3 683
1434
1292
35
6 444
Местнотранспортники
10 896
5 142
61492
321
77 851
в т. ч. возчики
7 800
3 068
59 067
267
70 202
Прочие
23 543
6 373
10 534
244
40 694
Всего
179 686
40 940
390 217
2 131
612 974
* В материалах переписи не указано число рабочих, занятых на частных предприятиях в лесном хозяйстве, однако такие были. Перепись зарегистрировала в числе «хозяев
с наемными рабочими» 1117 лесопромышленников (в том числе 534 по главному занятию). См.: Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. XXXIV. С. 160-168.
** Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. XXXIV. С. 120-123.


546
Согласно данным табл. 10, больше половины рабочих сельскохозяйственных предприятий было занято в лесном хозяйстве - 59,  2 %. Среди постоянных рабочих в этой группе было всего 35,  7 %, зато среди сезонников, среди тех, для кого наемный труд был побочным занятием, здесь оказывалось 72,  6 %. Почти 4/5 работников лесного хозяйства - сезонники. Однако в лесном хозяйстве использовались и металлисты (механики, кузнецы, слесари и др.  ), и строители, и пищевики (пекари и др.  ), и деревообделочники (столяры и др.  ), возчики и прочие*. Перепись не указывает, сколько именно этих указанных специальностей трудилось в лесном хозяйстве. Но, очевидно, мы не сделаем большой ошибки, если отнесем сюда часть, пропорциональную общему удельному весу рабочих лесного хозяйства в составе рабочих сельскохозяйственных предприятий (отдельно по главному и побочному занятию). Можно считать приблизительно равными потребности сельских и лесных предприятий в этих категориях рабочих. Если наша предпосылка верна, то общее число рабочих лесного хозяйства возрастет примерно до 430-440 тыс. человек (в том числе около 95-100 тыс. человек по главному занятию и около 330-340 тыс. человек по побочному занятию) и составит свыше двух третей общего числа рабочих сельскохозяйственных предприятий.
Целесообразно выделить также группу рабочих, занятых в рыболовстве и охотничьем промысле как специфической отрасли производства, отличающейся от собственно сельскохозяйственного производства. Здесь трудилось 28,  4 тыс. рабочих, т. е. 4,  6 % общего числа рабочих сельскохозяйственных предприятий**. Рабочие - рыбаки и охотники, в отличие от рабочих лесного хозяйства, в основной своей массе являлись постоянными. Здесь было их главное занятие. Поэтому среди постоянных рабочих удельный вес рыбаков и охотников составлял
10,  7 	%, тогда как среди сезонников только 1,  2 %. Здесь также находили себе применение и деревообделочники (бочары, бондари и др.  ), и строители, и пищевики, и возчики, и металлисты (механики, слесари и др.  ), и прочие. Включение в состав этой группы пропорционального числа представителей других профессий (кроме сельскохозяйственных и лесных рабочих) увеличивает ее численность примерно до 35 тыс. человек - около 5,  5 % рабочих всех сельскохозяйственных предприятий (в том числе до 30 тыс. постоянных рабочих, т. е. около 14 %).
Таким образом, примерную численность рабочих собственно сельскохозяйственных предприятий можно определить в 140 тыс. человек (около четвертой части от всех учтенных в приведенной выше таблице). Основную часть их составляли постоянные рабочие (свыше 90 тыс. человек). Профессии, исполнение которых требовало известной квалификации (трактористы, металлисты, строители и др.  ) или было связано с теми отраслями хозяйства, где работы велись на протяжении всего года (конюхи, скотники, доилыцики), почти це¬
*В составе «прочих» материалы переписи называли браковщиков, сортировщиков, упаковщиков, чернорабочих и т. п. См.: Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. XXXIV. С. 122.
**Сюда не входят рабочие, занятые в частнопредпринимательских рыболовецких и охотничьих хозяйствах, число которых было равно 6672 (5012 человек по главному занятию и 1660 человек по побочному занятию). См.: Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. XXXIV. С. 120-121.


547
ликом относились к числу главных занятий рабочих сельскохозяйственных предприятий. Число исполнявших эти обязанности в порядке побочных занятий было невелико (от 3-7 до 20-25 % по разным профессиям). Только среди неквалифицированной рабочей силы, набиравшейся на сельскохозяйственный сезон или на выполнение отдельных работ, временный работник занимал видное или даже доминирующее положение. В группе неквалифицированных сельскохозяйственных рабочих перепись отметила 45,  8 %, нанимавшихся в поисках побочного заработка. В группе местнотранспортников (без лесного хозяйства, рыболовства и охоты) их было не меньше двух третей. На самом же деле, как указывалось выше, масштабы использования временной, подчас поденной рабочей силы были намного больше, однако переписью эти виды труда по найму не учитывались.
Особый интерес представляет профессиональный состав рабочих на собственно сельскохозяйственных предприятиях социалистического сектора. Непосредственно на сельскохозяйственных работах, в земледелии и животноводстве было занято 83 тыс. человек, т. е. около 60 % рабочего персонала, в том числе 57 тыс. человек по главному занятию. Сфера производительной деятельности у них и у рабочих «в хозяйствах крестьянского типа» совпадала. Однако в их облике, наряду с коренными социальными отличиями, уже к середине 20-х годов появились существенные производственно-технические отличия. На крупных социалистических предприятиях концентрировались наиболее квалифицированные кадры сельскохозяйственных рабочих, способных использовать новую машинную технику, применить достижения научной агрономии, обладающих специальными знаниями и навыками в различных отраслях земледелия и животноводства. В общей массе сельскохозяйственные рабочие, овладевшие той или иной производственной квалификацией, занимали 10,  2 %, а вместе с полуквалифицированными - 15,  9 %.
Вместе с тем на сельскохозяйственных предприятиях трудилось около 10 тыс. (примерно 12 %) квалифицированных рабочих - металлистов (кузнецов, слесарей, механиков и проч.  ), деревообделочников (столяров, бондарей, бочаров и др.  ), строителей и пищевиков (в том числе рабочих мельниц)*.
Возникновение в сельском хозяйстве крупного производства, использующего машинную технику, неизбежно вело к появлению в составе работников сельскохозяйственных предприятий рабочих индустриальных профессий. В середине 20-х годов к их числу относились главным образом металлисты и трактористы. Однако крупные социалистические предприятия в сельском хозяйстве тогда только еще возникали. Отряд формирующегося там нового рабочего класса по социальному и культурно-техническому облику был невелик. В массе своей сельскохозяйственный рабочий того времени - неквалифицированный работник физического труда, занятый преимущественно в частнособственническом секторе и подвергаемый капиталистической эксплуатации.
Материалы переписи 1926 г. выделили в особую группу населения служащих. В составе сельского населения их было 970,  4 тыс. человек (1,  3 % «самодея¬
* Среди рабочих этих профессий на сельскохозяйственных предприятиях переписью были учтены и неквалифицированные. Однако их удельный вес был невелик (от 8 до 12 % в составе деревообделочников, строителей и пищевиков, 0,  4 % в составе металлистов). См.: Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. XXXIV. С. 120-123.


548
тельных»). Кроме того, в сельской местности проживало 312 тыс. служащих по побочному занятию, основная масса которых составлялась частью из лиц, занимавших выборные должности в советах и кооперативных организациях, частью из лиц, исполнявших обязанности младшего и среднего технического, хозяйственного и обслуживающего персонала (например, десятники и мастера в бригадах или артелях сезонников-строителей, заведующие магазинами и складами, продавцы и кладовщики, весовщики и комиссионеры в торговле, дворники и сторожа, уборщицы и рассыльные в разных учреждениях и на предприятиях)*. Среди них большое место должны были занимать «члены семьи, помогающие главе в его занятии», чей заработок вне своего хозяйства не мог покрыть расходов на собственное существование.
Трудно считать людей, отнесенных переписью 1926 г. к числу служащих, единой социальной группой или прослойкой. Одним понятием в данном случае были объединены, например, «руководители и заведующие учреждениями» советского управления и «кухонные рабочие», служащими были также «профессора, академики, преподаватели вузов», с одной стороны, и прачки - с другой. Здесь же были инженеры, архитекторы, агрономы и дворники со сторожами**. Поэтому в общей массе «служащих» необходимо выделение профессиональных групп, различающихся по своему социальному положению. Прежде всего следует отделить группу профессий, которая скорее всего может быть отнесена к рабочим самой низкой квалификации. Это «младший обслуживающий персонал и работники гигиены» (прачки, дворники, сторожа, швейцары, курьеры, уборщицы, истопники, кухонные рабочие и др.  ). В составе служащих, проживавших на селе, их было 139,  4 тыс. человек по главному занятию и 55,  6 тыс. по побочному. Сюда же по характеру трудовой деятельности следует отнести и младший медицинский персонал (санитары, сиделки и др.  ) - соответственно 16 тыс. и
1,  9 	тыс. человек, и «личную прислугу» - 135,  5 тыс. и 11,  8 тыс. человек. Вместе эти родственные по характеру трудовой деятельности группы составляли 29,  8 % служащих по главному занятию и 22,  5 % служащих по побочному занятию***.
Особое место занимают средний технический персонал и различные категории конторских служащих, которые в настоящее время все чаще определяются как специфические группы рабочего класса, как «рабочие в белых воротничках»****. К сожалению, вопрос о социальном облике этих категорий населения, как и ряда других, нельзя еще считать разработанным. Материа-
* Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. XXXIV. С. 142-160. Отсюда же взяты данные о профессиональном составе служащих, приводимые ниже.
** Отдел переписи ЦСУ признавал, что в разработанной им классификации занятий «отнесение отдельных занятий в разряд рабочих или служащих может считаться спорным», поскольку «граница между обоими понятиями не вполне устойчива» (см.: Всесоюзная перепись населения 1926 года. Приложения к XVIII-XXXIV томам. С. 12).
*** В материалах переписи 1959 г. эти группы населения отнесены к числу «занятых преимущественно физическим трудом» (см.: Итоги Всесоюзной переписи населения 1959 года. СССР. С. 161,  163-164).
**** См.: «Какие изменения происходят в структуре рабочего класса?  » // Проблемы мира и социализма. 1960. № 5. С. 39-60; Грант Эндрю. Социализм и средние классы. Пер. с англ. М., 1960; и др. работы.


549
лы переписи 1959 г. относят их, однако, к числу служащих, т. е. к занятым «преимущественно умственным трудом»*.
Средний технический персонал - мастера и техники, бригадиры и десятники - по своему месту в процессе производства, по социальному облику представляет собой рабочих наиболее высокой квалификации, выполняющих определенные организаторские функции. По данным переписи 1926 г., в сельских местностях проживало 51,  2 тыс. человек этой категории служащих по главному занятию и 10,  4 тыс. по побочному. Из них в сельском и лесном хозяйстве было занято всего 9,  7 тыс. человек (в том числе 7,  2 тыс. по главному занятию). Остальные работали по преимуществу на транспорте и в промышленности. С еще большим основанием к числу рабочих могут быть отнесены работники связи (телефонисты, телеграфисты, радиотелеграфисты), которых на селе перепись 1926 г. насчитала 8,  2 тыс. человек по главному и 0,  5 тыс. человек по побочному занятию.
Сложнее вопрос о социальном облике младшего и среднего учетно-планового, делопроизводственного, хозяйственного и торгового персонала. В современной литературе процесс перехода учетно-планового и делопроизводственного персонала из «средних слоев» в ряды рабочего класса связывается с механизацией и автоматизацией счетно-вычислительных и канцелярских работ, развернувшихся лишь в последние годы. К тому же эта новая постановка вопроса о социальном облике отдельных категорий служащих не находит еще применения в практике. ЦСУ СССР, обрабатывая материалы переписи 1959 г., отнесло и эти категории работников, как и прежде, к числу служащих. Поэтому мы выделяем учетноплановый (бухгалтеры, счетоводы, кассиры, статистики, ревизоры, плановики и др.  ) и делопроизводственный (секретари, машинистки, судебные исполнители и др.  ) персонал в особую группу конторских служащих. В 1926 г. их насчитывалось 146,  5 тыс. человек по главному занятию и 41,  8 тыс. по побочному (удельный вес в общей массе служащих соответственно равен 15,  1 % и 13,  4 %).
В громадном большинстве своем конторские служащие, проживавшие в деревне, были заняты в учреждениях и в торговле. На сельскохозяйственных предприятиях их было немного (11,  1 тыс. служащих по главному занятию и 2,  1 тыс. по побочному), поскольку и предприятий, требовавших специального аппарата планирования, учета и делопроизводства, было мало. Крестьянин-единоличник в своем мелком хозяйстве не нуждался в подобном аппарате.
Точно так же и хозяйственный персонал (завскладами, кладовщики, весовщики, экспедиторы и т. п.  ) не был в сколько-нибудь значительной мере связан с сельскохозяйственным производством. Из 48,  5 тыс. служащих этой категории (в том числе 35,  7 тыс. по главному занятию) на сельскохозяйственных предприятиях работало всего 7,  3 тыс. человек, т. е. 15 %. По роду занятий, по социальному облику ничем не отличались от хозяйственного персонала торговые работники (продавцы, заведующие магазинами и торговыми складами), занятые в кооперативной и государственной торговле. Эта группа служащих насчитывала тогда в своем составе 73 тыс. человек.
Рассмотренные выше категории служащих характеризовались резким (двухтрех и более кратным) преобладанием работников по главному занятию. В ка-
* См.: Итоги Всесоюзной переписи населения 1959 года. СССР. С. 90-91,  131; и др.


550
честве побочного промысла эти виды занятий использовались в небольшой степени. Существенно отличным, с этой точки зрения, был состав торговых работников. Главным видом трудовой деятельности торговля была для 40,  7 тыс. человек, побочным - для 32,  3 тыс. Повышенное участие работавших в порядке побочного занятия здесь было связано как с более широкими возможностями совмещения торговой деятельности с трудом в собственном хозяйстве (стационарность, малая степень физической нагрузки, большая свобода в выборе часов рабочего дня и т. д.  ), так и со спецификой кооперативной торговли (непосредственное участие населения, выборные должности и т. д.  ).
Младший обслуживающий персонал и конторские служащие, технические, хозяйственные и торговые работники средней и низшей квалификации составляли основную массу самодеятельного сельского населения, отнесенного переписью 1926 г. к разряду служащих (58,  8 % служащих по главному занятию и
53,  5 	% по побочному). Их социальный облик во многом близок к социальному облику рабочих; в их трудовой деятельности преобладают исполнительские функции.
В хозяйственной, политической и культурной жизни качественно отличную роль выполняют специалисты и организаторы производства, работники культуры, просвещения и здравоохранения, работники государственного аппарата. Эти группы служащих объединяли работников умственного труда.
Производственная интеллигенция в составе сельского населения была представлена двумя категориями: «высший технический персонал» и «руководящий персонал». Их общая численность в то время была равна 43,  2 тыс. человек, что составляло всего 4,  4 % служащих по главному занятию. Были среди них и служащие по побочному занятию - 23 тыс. человек (7,  7 % в своей группе), однако почти все они входили в разряд «руководящего персонала» (22,  1 тыс.  ).
Руководящий персонал был представлен управляющими сельскохозяйственными, промышленными и строительными предприятиями, заведующими «частями этих предприятий» (отделениями, цехами и т. д.  ), руководителями торгово-кредитных учреждений и их отдельных частей, начальниками правлений железных дорог, линейных служб и их частей. Из проживавших в сельской местности 46 тыс. служащих этой категории (по главному и побочному занятию вместе) 35,  6 тыс. работали вне сельского хозяйства и, следовательно, практически вне деревни.
Руководители сельскохозяйственных предприятий (включая опытнопоказательные), а также лесных и рыболовецких хозяйств и их отделений составляли вместе 10,  4 тыс. человек сельского населения (в том числе 7,  1 тыс. человек по главному занятию). Правда, город в свою очередь предоставлял сельскому хозяйству часть руководящих кадров: 5,  3 тыс. человек (из них 5,  1 тыс. по главному занятию). Однако руководимые горожанами предприятия располагались в большинстве случаев в непосредственной близости к городам (пригородные хозяйства предприятий, опытные хозяйства и поля научно-исследовательских учреждений и т. п.  ).
Кадры специалистов высокой квалификации в деревне были крайне малочисленны. В сельской местности проживало всего 20 208 служащих этой категории, в том числе 8409 агрономов, 2825 землемеров и землеустроителей, 5180 лес¬


551
ничих и таксаторов, 254 инженера*. Непосредственно же в сельском и лесном хозяйстве было занято тогда 5191 агроном, 519 землемеров и землеустроителей, 5180 лесничих и таксаторов, 36 инженеров и 602 специалиста других профессий**. Вместе с ними работало небольшое число специалистов, проживавших в городах (3595 специалистов лесного дела, 2545 агрономов, 490 землемеров и землеустроителей, 136 инженеров и 515 прочих)***. Почти половина из перечисленных здесь специалистов была занята в лесном хозяйстве. В сельском хозяйстве насчитывалось не более 9-10 тыс. служащих высокой квалификации. Кадры же их непосредственных помощников - среднего технического персонала (техников, бригадиров и др.  ) в сельском хозяйстве, как мы видим выше, были не более многочисленны (также около 10 тыс. человек).
Прямое воздействие производственной интеллигенции на развитие сельского хозяйства, в особенности на развитие мелкого крестьянского хозяйства, было ничтожно малым. Необходима была коренная перестройка всего сельского хозяйства, необходима была культурная революция, чтобы самое отсталое земледельческое производство перевести на научные основы.
Одна из главных задач интеллигенции состоит в обучении и воспитании подрастающего поколения народа. Поэтому учителю всегда принадлежит особенно большое место в составе интеллигенции. В советской деревне накануне коллективизации учитель был основным, а подчас и единственным представителем интеллигенции в крестьянской деревне. Перепись 1926 г. зарегистрировала в деревне 170,  9 тыс. учителей по главному занятию и 10,  3 тыс. по побочному. Иначе говоря, свыше половины интеллигенции в составе сельского населения было представлено учителями. Кроме них в деревне проживало еще 19,  6 тыс. работников культуры и просвещения (по главному и побочному занятию вместе), в том числе 2,  7 тыс. работников библиотек и музеев, 0,  9 тыс. работников искусства (музыканты, певцы, хористы, актеры, художники и др.  ), 263 преподавателя вузов, профессора и академика, 212 литераторов, редакторов и журналистов и  т. д.
Крайне бедна была деревня медицинскими кадрами. На 120 млн сельского населения в 1926 г. приходилось всего 6939 врачей (в том числе 553 зубных) и 1855 ветеринарных врачей. Средний медико-санитарный персонал (фельдшера, акушерки, фармацевты, медсестры) насчитывал 28,  7 тыс. человек. Не удивительно, что крестьянин обращался за медицинской помощью лишь в случаях серьезных заболеваний, что чаще всего он должен был при этом отправляться в город. Не удивительно, что повитуха и коновал сохранялись в деревне. Эти две
* В этой группе служащих мы не выделяем побочно занятых, поскольку их было всего 884 человека.
** В сельских учреждениях работало 5180 специалистов, в том числе 3228 агрономов, 2306 землемеров, землеустроителей и топографов, 218 инженеров.
*** В городских учреждениях, прежде всего в земельных органах, начиная с уездных и окружных и кончая общесоюзными, было занято 6066 агрономов, а также 9703 землемеров, землеустроителей и топографов (в это число не входят преподаватели вузов, профессора и академики).


552
профессии были главным или первым побочным занятием для 5,  7 тыс. сельских жителей*. В действительности их было намного больше.
Наконец, последняя группа служащих - работники государственного управления. К этой группе в материалах переписи были отнесены прежде всего руководители и заведующие «учреждениями... управления и их частями» (от уездного или окружного и выше), руководящий персонал районных и волостных исполнительных комитетов и сельских Советов. В сельской местности проживало в 1926 г. 32,  8 тыс. работников этой категории по главному занятию и 55,  2 тыс. работников по побочному занятию**. Однако работники уездных и вышестоящих органов управления в среде сельского населения были редким явлением. Перепись насчитала их всего 1,  7 тыс. человек.
При характеристике состава руководящего персонала волостных и сельских Советов особенно важно отметить высокий удельный вес работников, исполнявших обязанности по государственному управлению в порядке побочного занятия. Руководящие работники волисполкомов, по данным переписи, состояли из 10,  8 тыс. служащих по главному занятию и 6 тыс.  - по побочному. В сельских же Советах служащий-профессионал занимал намного более скромное место. Из проживавших в деревне 80,  2 тыс. человек руководящего персонала сельсоветов*** служащих по главному занятию было всего 20,  4 тыс. человек. Остальные
59,  8 	тыс. человек главным занятием имели либо крестьянское хозяйство, либо работу на промышленных предприятиях, на транспорте и т. д. Эти цифры довольно точно показывают участие «рабочих от станка» и «крестьян от сохи» в повседневном управлении государственными делами.
К работникам управления по переписи был отнесен также руководящий персонал месткомов и фабзавкомов (в составе сельского населения - 4,  2 тыс. служащих по главному и 1,  1 тыс. по побочному занятию), а также руководители культурно-просветительных, медицинских, социально-правовых и других государственных учреждений (по главному занятию - 32,  1 тыс. человек, по побочному - 7,  8 тыс.  ). Большая часть последних в то же время исполняла и специальные обязанности (директора школ вели преподавание, руководители медицинских учреждений - лечебную практику и т. д.  ).
Сюда же должен быть отнесен и инструкторский аппарат, в материалах переписи объединенный с учетно-контрольным аппаратом. Однако инструкторский аппарат выполнял особую роль в управлении, осуществлял непосредственно организаторскую работу в массах. В составе сельских служащих инструкторов- организаторов насчитывалось, по данным переписи, 9,  5 тыс. человек (в том числе по главному занятию - 8,  4 тыс.  ). Из них в органах государственного управления работало 7,  3 тыс. человек, остальные же находились в аппарате управления промышленными (360 человек), транспортными (80), сельскохозяйственными (640) и торговыми (927 человек) предприятиями.
По своему месту в общественно-политической жизни общества к работникам государственного управления близко примыкают работники суда и прокурату¬
* Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. XXXIV. С. 160.
**Там же. С. 153-154.
*** Кроме того, 2,  5 тыс. руководящих работников сельских Советов проживало в городах.


553
ры, которых перепись 1926 г. насчитала среди проживавших на селе служащих всего 3,  5 тыс. человек (судей, прокуроров, следователей и проч.  ).
Таким образом, в советском государственном аппарате на организаторской работе находилось 157 тыс. сельских жителей, т. е. 12,  2 % общего числа служащих (по главному и побочному занятию вместе).
В целом среди самодеятельного сельского населения по материалам переписи 1926 г. насчитывалось 318,  3 тыс. работников умственного труда по главному занятию. Их удельный вес среди кадровых служащих был равен 32,  8 %, а в общей массе работающего деревенского люда - всего 0,  4 %. Кроме того, около 100 тыс. человек входили в различные группы работников умственного труда в порядке побочного занятия. Однако даже с учетом этой группы служащих место интеллигенции в деревне останется ничтожным (около половины процента самодеятельного населения). Большая часть деревенской интеллигенции трудилась непосредственно в крестьянской среде (в сельской школе, волостных и сельских органах власти и т. д.  ) - около 250 тыс. человек из служащих по главному занятию и около 80 тыс. из служащих по побочному занятию. Определенная часть интеллигенции, постоянно работавшая в деревне, относилась к городскому населению. Однако их было немного - около 15 тыс. человек.
Интеллигентная прослойка в сельском населении была настолько тонка, что без непосредственной помощи со стороны города (т. е. без резкого увеличения масштабов подготовки квалифицированных кадров специалистов и организаторов, работников культуры и здравоохранения, без перемещения таких кадров на постоянную или временную работу из города в деревню) для проведения культурной революции в крестьянской среде, для социалистической перестройки всего сельского хозяйства потребовались бы многие десятилетия.
Социальная характеристика сельского населения по материалам переписи 1926 г. позволяет выяснить ряд важных моментов, недоступных для изучения по данным других источников. Социально-профессиональная структура населения и его распределение между социально-экономическими укладами и отраслями народного хозяйства раскрывают существеннейшие черты развития классов в советской доколхозной деревне, их место в общественной жизни страны.
Материалы переписи свидетельствуют об абсолютном преобладании мелкого товарного производителя в деревне. Полностью сложившиеся и обособившиеся социальные группы - рабочие, интеллигенция, капиталисты - занимали сравнительно небольшое место в сельском населении. Размежевание классовых сил в деревне было затруднено той бесконечной цепью промежуточных ступеней и форм, которая соединяет мелкого товаропроизводителя с кулачеством, с одной стороны, и пролетариатом - с другой. Это чрезвычайно осложняло задачу отделения трудящегося крестьянина от кулака, которую пришлось решать в годы коллективизации. Вместе с тем результаты переписи 1926 года убедительно подтвердили правильность основной идеи ленинского кооперативного плана: главная проблема социалистического переустройства деревни - это проблема переделки мелкого крестьянского хозяйства, перевоспитания трудящегося земледельца, а не проблема ликвидации, «снятия» капиталистической верхушки (как это было в городе). Соотношение «созидательных» и «разрушительных» задач революционного преобразования в деревне было существенно иным, чем в городе.


СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКИЕ УКЛАДЫ В СОВЕТСКОЙ ДОКОЛХОЗНОЙ ДЕРЕВНЕ:
ИХ СООТНОШЕНИЕ И ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ
Нэп как политика переходного от капитализма к социализму периода имела своей главной задачей создание единой социалистической экономики, что предполагало преодоление многоукладности, доставшейся советской власти в наследство от буржуазно-помещичьей России. Обобществление крупной промышленности, железных дорог и банков в ходе Октябрьской революции, создание социалистического уклада в ведущих отраслях народного хозяйства обеспечили возможность и служили объективной предпосылкой развития многоукладной экономики по пути к социализму. В то же время сложность и продолжительность социалистического преобразования страны были связаны именно с мно- гоукладностью экономики.
Многоукладность сама по себе не была особенностью экономики России: она присуща экономике всех классовых обществ. В России многоукладность достигала особенно больших масштабов, поскольку здесь натурально-патриархальные и полукрепостнические формы хозяйства соединялись с мелкотоварным производством и капитализмом в его различных стадиях и формах, включая империализм. «Самое отсталое землевладение, самая дикая деревня - самый передовой промышленный и финансовый капитализм!»1 - писал Ленин. Механизм развития и взаимодействия социально-экономических укладов в России начала XX в. определялся капитализмом. Дореволюционная российская экономика отнюдь не представляла собой механическую сумму различных укладов, замкнутых в себе и противостоящих друг другу. Это была капиталистическая экономика, в которой даже самые отсталые уклады оказывались включенными в общую систему капитализма, обслуживали его, становились его продолжением. Использование пережиточных порядков и форм относится к общим свойствам империализма1а. В России это свойство империализма проявилось чрезвычайно ярко, собрав в ее социально-экономической структуре все противоречия империалистической эпохи.
Великая Октябрьская революция разбила систему взаимосвязи и взаимодействия социально-экономических укладов, сложившуюся в буржуазнопомещичьей России, и положила начало процессу социалистического преобразования многоукладной экономики.
Исследование развития и взаимодействия различных социально- экономических укладов в условиях пролетарской революции и социалистических преобразований позволяет полнее раскрыть богатство исторического опыта нашей страны, его актуальность для решения социальных проблем современного мира. Этот момент специально отмечает М. А. Суслов, характеризуя международное значение ленинизма: «Накануне революции в России были фактически представлены самые разнообразные социально-экономические уклады.


555
Здесь имелись крупные очаги капиталистической индустрии со сложившимся рабочим классом и полуфеодальная помещичья система в деревне, и колониальный или полуколониальный режим в Средней Азии, и почти первобытная отсталость на Крайнем Севере - уклады и условия жизни, свойственные для самых различных стран. Многоукладная и многонациональная предреволюционная Россия олицетворяла собой характерные особенности многих стран на разных континентах.
В ленинизме отразился огромный опыт большевистской партии, которой на различных этапах своей борьбы приходилось решать задачи, встающие как в экономически развитых, так и в отсталых районах, как в индустриальных, рабочих центрах, так и в нищей, разоренной деревне, как в районах высокой культуры, так и в обширных зонах неграмотности и бескультурья»2.
Проблема преодоления многоукладности экономики в процессе социалистического преобразования нашей страны стала теперь привлекать все большее внимание исследователей2а. Нельзя, разумеется, сказать, что это совершенно новая проблема, однако она еще не подвергалась специальной разработке ни в конкретном, ни в теоретическом аспектах. Конечно, исследования социальных отношений города и деревни в 20-х годах имеют прямое отношение к исследованию общественно-экономических укладов, поскольку последние представляют собой особые системы производственных отношений прежде всего.
Точно так же исследование торговли, кооперации, госкапитализма имеет прямое отношение к исследованию взаимодействия укладов, поскольку это по существу и есть исследование форм и способов их связи.
Однако постановка проблемы общественно-экономических укладов предполагает, во-первых, известную полноту, больше того, известную законченность анализа данной системы (или данных систем) производственных отношений, данной общественной формы (или данных форм) хозяйства, выявления всех основных признаков и свойств, выделяющих данные отношения (или данные формы хозяйства) в особый уклад; во-вторых, постановка этой проблемы требует исследования места уклада в общественно-экономической структуре страны, исследования его взаимосвязей с другими укладами, его взаимодействия с ними.
В современной обществоведческой литературе термин «уклад» наряду с употреблением для обозначения более или менее сложившейся системы производственных отношений все шире используется для определения особой системы общественного производства (формы хозяйства), включающей производственные отношения во взаимосвязи с их материальной основой - производительными силами в широком смысле слова. В учебном пособии по политэкономии социализма дается, например, такая формулировка: «Социально-экономический уклад - это форма общественного хозяйства, которое характеризуется соответствующими отношениями, материальной базой и действием определенных экономических законов»3. Ю. И. Семенов, посвятивший специальную работу содержанию интересующей нас категории, называет общественно-экономическим укладом «имеющую своей основой определенные производительные силы, более или менее сложившуюся, оформившуюся совокупность производственных отношений, образующую одну особую, хотя, может быть, и связанную с другими, но тем не менее самостоятельную, отличную от остальных систему общественного хозяйства»4. Аналогичное определение дает и Ю. Н. Нетесин:


556
«...  социально-экономический уклад-составная часть исторически определенной экономической системы, объединяющая однородные социально-экономические отношения и материально-организационную основу их»5.
Введение в определение понятия «уклад» момента взаимосвязи системы производственных отношений с ее материальной базой, т. е. с лежащими в ее основе производительными силами, нам представляется весьма важным, поскольку этим подчеркивается, что речь идет о реально существующей особой системе общественного хозяйства, о конкретном воплощении определенного способа производства. Тем самым предупреждаются произвольные построения, «укладотворчество». В противном случае обнаружение элементов тех или иных отношений в одной из сфер хозяйственной деятельности может послужить поводом для конструирования соответствующих социально-экономических укладов.
Возникновение элементов новых отношений и даже элементов уклада еще не означает возникновения уклада как более или менее сложившейся системы общественного производства. Достаточная строгость определения используемых понятий особенно важна при исследовании сложных и динамичных общественных структур, где старые и новые формы не просто соседствуют, а находятся в столкновении, взаимодействии, смене. Именно такой была многоукладная экономика СССР в переходный от капитализма к социализму период.
Исследование развития и взаимодействия общественно-экономических укладов будет способствовать повышению уровня осмысления исторического процесса перехода общества от капитализма к социализму, позволит полнее раскрыть закономерности этого процесса, в частности, позволит глубже проникнуть в социально-экономическую структуру советского общества 20-х годов. Особенно актуальна проблема укладов и их взаимодействия для изучения истории советской деревни 20-х годов, экономика которой отличалась наибольшей многоукладностью и, главное, служила полем наиболее острой борьбы между капитализмом и социализмом.
На сессии по аграрной истории в апреле 1961 г. была предложена трактовка социально-экономической структуры доколхозной деревни как сложного сочетания различных по своему существу отношений - капиталистических и мелкобуржуазных, социалистических и переходных к социалистическим6. Тем самым характеризовались и основные уклады деревни. Однако эта характеристика ограничена, во-первых, основными укладами - мелкотоварным, капиталистическим и социалистическим; во-вторых, районами, успевшими «до 1917 г. прочно вступить на путь капиталистического развития»7. Она недостаточна еще и потому, что, устанавливая факт взаимодействия различных систем производственных отношений и такой результат этого взаимодействия, как возникновение переходного типа отношений, не раскрывала с должной полнотой и осознанностью механизма этого взаимодействия.
Методологической основой решения интересующей нас проблемы является ленинский анализ экономики первых лет Советской власти, охвативший всю совокупность наличных общественно-экономических укладов. «...  Что мы наблюдаем в России с точки зрения действительных экономических отношений?  » - спрашивал Ленин. И отвечал: «Мы наблюдаем по меньшей мере пять различных систем или укладов, или экономических порядков, и, считая снизу доверху, они оказываются следующими: первое - патриархальное хозяйство, это когда крестьянское хозяйство работает только на себя или если находится в со¬


557
стоянии кочевом или полукочевом, а таких у нас сколько угодно; второе - мелкое товарное хозяйство, когда оно сбывает продукты на рынок; третье - капиталистическое, - это появление капиталистов, небольшого частнохозяйственного капитала; четвертое - государственный капитализм, и пятое - социализм»8.
При конкретно-историческом анализе укладов наибольшие трудности представляет выделение патриархальных хозяйств. Относительно легко выделить хозяйства, находившиеся «в состоянии кочевом или полукочевом». К этому же укладу должны быть отнесены и те хозяйства, которые хотя и вели оседлое земледельческое производство, но находились еще на стадии патриархальнофеодальных или даже родовых отношений. В целом - это хозяйства сельского населения республик Советского Востока и ряда национальных автономий на Кавказе и на Севере (около 3 млн хозяйств с 18 млн человек населения)9.
Конечно, и здесь уже имелись мелкотоварные или даже капиталистические хозяйства, уже формировались соответствующие уклады, однако общим для сельского населения этих народов было сохранение докапиталистических отношений как преобладающей системы, переход к социализму, минуя капиталистическую стадию развития.
Иное дело - выделение хозяйства, которое «работает только на себя», т. е. хозяйства мелкого натурального производителя. В классически чистом виде такие хозяйства отличались соединением сельскохозяйственного производства с домашней промышленностью. Как показал Ленин, в России к концу XIX в. от этой формы хозяйства остались «только обломки, именно: домашние промыслы крестьян и отработки»10. Однако и в первое десятилетие XX в., как отмечал Ленин, «в России очень еще немало областей и отраслей труда с переходом от натурального и полунатурального хозяйства к капитализму»11.
В районах, вступивших на капиталистический путь развития еще до Октябрьской революции, практически невозможно отделить натуральные крестьянские хозяйства от мелкотоварных. И те, и другие являлись мелкими хозяйствами самостоятельных производителей. Мелкотоварные хозяйства возникли и выросли из мелконатуральных и связаны с ними всеми степенями перехода.
Ленин не случайно в одной из характеристик социально-экономических укладов послереволюционной России определил патриархальное хозяйство как «в значительной степени натуральное, крестьянское хозяйство»12, т. е. в какой- то мере все же связанное с рынком. Различия между патриархальными, в значительной мере натуральными хозяйствами и мелкотоварными хозяйствами состояли главным образом в различной степени связи с рынком, в различной степени сохранения патриархальщины. Грань эта настолько условна и подвижна, что статистически часто неуловима. Разграничение тех и других - задача прежде всего теоретического анализа.
При всей своей многозначности понятие «патриархальность» применительно к крестьянскому хозяйству отмечает его характерную натуральнопотребительскую организацию и автаркизм, его тесную связь с организацией и функционированием семьи. В той или иной мере эти черты мелкое крестьянское хозяйство сохраняет вплоть до конца своего существования. Только крупная машинная индустрия отделяет промышленное население «окончательно от земледелия и от связанных с этим последним вековых традиций патриархальной жизни»13, - отмечал Ленин в связи с характеристикой социальных сдвигов в России конца XIX в., считая, следовательно, патриархальные традиции свой¬


558
ственными тогдашней деревне в целом. Но и четверть века спустя, в 1922 г., на IV конгрессе Коминтерна Ленин вновь счел необходимым подчеркнуть патриархальность сельского хозяйства страны как выражение и степень его примитивности и отсталости. В сделанном на конгрессе докладе после перечисления социально-экономических укладов в России 1918 г. следовал вывод: «...  мы отнюдь не рассматривали хозяйственный строй России как нечто однородное и высокоразвитое, а в полной мере сознавали, что имеем в России патриархальное земледелие, т. е. наиболее примитивную форму земледелия наряду с формой социалистической»14.
Разумеется, из этого не следует, что патриархальный уклад был всеобщим для сельскохозяйственного производства страны. Важно, однако, учитывать, что патриархальщина пронизывала всю жизнь деревни, определяла многие черты в организации и функционировании крестьянских хозяйств, к каким бы укладам они ни принадлежали. Этим объясняется, что конкретно-исторический анализ развития крестьянских хозяйств неизбежно соединяет и собственно патриархальные, и мелкотоварные хозяйства в уклад мелкокрестьянский, в уклад мелкого производства: «Что в мелкокрестьянской стране преобладает “уклад” мелкокрестьянский, то есть частью патриархальный, частью мелкобуржуазный, это само собой очевидно»15. Сюда входят и середняцкие хозяйства, и бедняцкие (хотя, конечно, социальный облик бедноты определяется не только размерами хозяйства).
Нельзя согласиться с В. Г. Тюкавкиным, который объявил самостоятельным укладом хозяйство каждой социальной группы крестьян и, в частности, считает, что «патриархальный, в значительной степени натуральный характер носили бедняцкие хозяйства». Но бедняцкое хозяйство работает не только «на себя», и поэтому его нельзя оценивать, исходя исключительно из размеров и характера собственного производства, которое, конечно, было натуральным. В. Г. Тюкав - кин опровергает себя сам, когда тут же сообщает, что «основной доход хозяйств этой группы... был от промыслов (главным образом от сельскохозяйственного найма), скотоводства и земледелия, а основную статью расходов составляли продовольствие, одежда, уплата налогов». Позиция В. Г. Тюкавкина логически завершилась выводом о том, что в ходе социальной дифференциации «патриархальный уклад выделял пролетарские элементы»16. Эта позиция опровергается и конкретным материалом, свидетельствующим, во-первых, что те промыслы, о которых говорит автор, носили не натуральный, а товарный характер; во- вторых, домашние промыслы и отработки - основные показатели натуральности - в наибольшей мере были распространены в середняцкой среде. По данным на 1927 г., в общем объеме наемного труда (по числу дней найма), используемого в хозяйстве, на долю отработок приходилось у кулаков 2,  2 %, у бедняков - 5,  3, а у середняков - 10 %17. Аналогичным было движение показателей значения домашних промыслов.
Мелкотоварный уклад, к характеристике которого мы переходим, не был чисто середняцким по социальному составу, хотя, разумеется, середняцкое хозяйство являлось его наиболее типичным и массовым представителем. Данные крестьянских бюджетов о рыночных связях свидетельствуют, что и бедняцкие хозяйства выступали на рынке сельскохозяйственных продуктов не только покупателями. Бедняки, бюджеты которых были описаны за 1926/27 г., оказались вынужденными реализовать 45,  8 % «чистой продукции сельского хозяйства»


559
(т. е. за вычетом той части продукции, которая составляла производственное потребление), середняки продавали 46,  4 % чистой продукции сельского хозяйства, кулаки - 64,  1 %18. Как ни завышают бюджетные данные уровень развития хозяйства, они все же обнаруживают значительность масштабов рыночных связей крестьянских хозяйств середины 20-х годов.
Продажа продуктов собственного производства являлась необходимостью для крестьянского хозяйства любой социальной категории. Однако роль социальных групп крестьянских хозяйств в сельскохозяйственном производстве и, в частности, в производстве товарной продукции была совершенно различной. Об этом наглядно свидетельствуют данные выборочной переписи крестьянских хозяйств за 1926/27 г. (этот год нам важен не только представительностью и научной обоснованностью упомянутой переписи, но и более высокой степенью развития товарно-денежных отношений в деревне, чем в предыдущие годы нэпа).
Крестьянские хозяйства различных социальных групп
(по данным выборочной переписи 1927 г., в % к итогу)*
Пролетариат
Пролетариат
Мелкие товарные производители
Мелко¬
капиталистические
хозяйства
Хозяйства
9,  6
22,  6
64,  0
3,  8
Население
6,  9
18,  3
70,  1
4,  7
Основные средства сельскохозяйственного производства
1,  6
7,  4
78,  3
12,  7
Посевная площадь
3,  2
12,  7
76,  1
8,  0
Продажа продуктов земледелия
1,  8
8,  3
71,  0
18,  9
Продажа продуктов животноводства
2,  0
10,  4
76,  4
11,  2
Денежные расходы
6,  9
13,  9
68,  6
10,  6
Социалистическое переустройство сельского хозяйства СССР между XV и XVI съездами ВКП(б). С. 64.
Как видим, мелким самостоятельным товаропроизводителям принадлежало абсолютно преобладающее место и в составе населения деревни, и в сельскохозяйственном производстве, и в поставке продуктов сельского хозяйства на рынок. Их роль даже возрастала в процессе осереднячивания деревни, столь обстоятельно исследованного советской историографией. Эти данные целиком подтверждают ленинскую оценку места мелкобуржуазного уклада в системе социально-экономических укладов переходного периода.
«Ясное дело, - говорил В. И. Ленин весной 1918 г., подытоживая анализ хозяйственных укладов России, - что в мелкокрестьянской стране преобладает и не может не преобладать мелкобуржуазная стихия; большинство, и громад¬


560
ное большинство, земледельцев - мелкие товарные производители»19. Весной 1921 г. Ленин повторил: «В России преобладает сейчас как раз мелкобуржуазный капитализм...  »20, имея в виду тот строй «идеализированного», с точки зрения крестьянина, капитализма, который вырастал из уравнительно наделенных землей мелкособственнических хозяйств, связанных между собой и с окружающим миром товарным обменом.
Ленинская методология классового анализа в достаточной степени вооружила нас для решения задачи разграничения мелкотоварных (т. е. середняцких) и частнокапиталистических (т. е. кулацких) хозяйств, также органически связанных между собой всеми стадиями перехода одного в другое.
В ходе дискуссии 1961 г. известные трудности встретились при попытке определения границ капиталистического уклада - определять ли их численностью кулацких хозяйств или объемом производства, или каким-то другим показателем?  21 В 1927 г., например, статистика включала в мелкокапиталистический (кулацкий) сектор 3,  8 % хозяйств, 4,  7 % населения, 8 % посевных площадей, 18,  9 % объема продажи продуктов земледелия и т. п. Очевидно, все эти показатели должны быть использованы. Но понимание уклада как системы отношений или формы хозяйства требует также установления численности и доли хозяйств, семей, людей, втянутых в сферу капиталистической эксплуатации человека человеком, в отношения двусторонние и характеризующие как эксплуатирующую, так и эксплуатируемую стороны.
Известно, что и зажиточные середняцкие хозяйства не чужды эксплуатации неимущего соседа, что от кулацких их часто отличает лишь интенсивность такого рода отношений. Установление грани, где здесь количество переходит в качество, с принципиальной точки зрения не представляет трудностей. В данном случае нас интересует другое: установление в общей массе эксплуататорских отношений - единичных, изредка повторяемых, более или менее регулярных и т. п. - их основного ядра, составляющего собственно капиталистический уклад, т. е. путь к исследованию взаимодействия капиталистического и мелкотоварного укладов. Этим вопросом исследователи мало занимались. Между тем его выяснение позволит полнее и конкретнее показать борьбу, которая шла между социализмом и капитализмом за крестьянство.
И еще один далеко не простой вопрос анализа капиталистического уклада в деревне 20-х годов. Все, кому приходилось исследовать эту проблему, отмечали заметное (а в условиях восстановительного периода даже весьма широкое) распространение таких отношений, как издольная аренда земли, отработки (т. е. оплата трудом средств производства, разного рода продуктов и услуг) и супряга. По существу своему названные отношения относятся к категории докапиталистических, сплошь да рядом принимавших кабальные формы. В свое время на этом основании В. С. Немчинов пытался даже установить нечто вроде докапиталистического уклада в деревне русской, украинской, белорусской накануне коллективизации22. Попытка В. С. Немчинова не была удачной и, конечно, не случайно не нашла отражения в последующей литературе. Общий экономический строй деревни наиболее развитых районов страны после революции, в частности, преобладание мелкотоварного уклада, менял социальное содержание и форм эксплуатации. В этой связи можно напомнить высказывание Ленина о том, что уже в помещичьем хозяйстве конца XIX в. «иногда отработочная система переходит в капиталистическую и настолько сливается с нею, что становит¬


561
ся почти невозможным отделить одну от другой и различить их»23. Послереволюционная деревня была полностью очищена от феодально-крепостнических пережитков, социальное расслоение, возобновившееся в ней, по характеру и по стадии соответствовало раннекапиталистическому. Это накладывало свой отпечаток на всю систему отношений.
Но нельзя не учесть и распространенность, если можно так выразиться, натуральных эксплуататорских отношений. Этот факт показывает, что капитализм, который возникал в деревне, носил примитивный, первоначальный, ранний характер, что на нем лежал ясно различимый налет патриархальщины. Больше того, уничтожение Октябрьской революцией развитых форм аграрного капитализма в очень большой степени усилило указанные черты. И Ленин, оценивая общую социальную ситуацию в послереволюционной деревне, говорил о «деревенских массах, стоящих еще на стадии примитивного капитализма...  »24 Соответствовал этой стадии и облик русского кулака 20-х годов - в массе своей это далеко не фермер, организующий крупное производство и ведущий его на основе современной науки и техники. Это в значительной мере еще старый русский «мироед», скорее фигура, социальная эволюция которой закончилась на половине пути между «мироедом» и фермером.
К числу наименее изученных относится вопрос о госкапитализме в деревенской экономике 20-х годов. Это объясняется отчасти тем, что крупные и чистые формы госкапитализма, например концессии, в сельском хозяйстве были представлены в ничтожно малом количестве. На Генуэзской конференции, как известно, концессионным объектом было объявлено 28 млн га земли. Реальная же площадь сельскохозяйственных концессий в 1928 г. не превышала 150 тыс. га25 - величина, которой при характеристике социально-экономической структуры деревни можно пренебречь. Аренда частником государственных земельных имуществ также была явлением редким. Поэтому, если иметь в виду только прямые, очевидные формы госкапитализма, то говорить о них как о самостоятельном укладе в сельском хозяйстве не придется - это были отдельные изолированные элементы.
Но были и не столь очевидные, не столь крупные и чистые формы госкапитализма в экономике советской деревни 20-х годов. Мне уже приходилось высказываться в поддержку точки зрения, согласно которой кооперация являлась формой госкапитализма в той мере, в какой она выполняла «роль орудия государства по контролю и надзору за частным капиталом», по овладению и подчинению, государственному регулированию стихии мелкотоварного производства. Но в то же время она была и формой социализма, поскольку подготавливала «создание в деревне крупного коллективного производства». Речь идет, следовательно, о различных функциях кооперации, которые выполняются в ходе ее развития, которые «взаимно дополняют, а не исключают друг друга»26.
Возникает вопрос о специфических формах проявления госкапитализма: не только как определенного ряда предприятий или хозяйств, которые с большей или меньшей четкостью могут быть выделены в особый уклад, но и как определенных функций и свойств предприятий или организаций, которые в то же время имеют и другие функции и свойства и сами по себе не могут быть выделены в особый уклад.
Нам представляется, что исследование названного вопроса будет соответствовать ленинскому требованию: «Возможно более отчетливо представить


562
себе, чем на практике будет и может быть государственный капитализм внутри нашей советской системы, в рамках нашего Советского государства»27. Формы и роль госкапитализма в условиях советской системы существенно отличались от его форм и роли в буржуазном обществе. Напомним, что в широком смысле Ленин понимал под госкапитализмом не только предоставление концессий, но и «развитие капитализма под контролем и регулированием пролетарского государства (т. е. в этом смысле слова “государственного” капитализма)...  »28
Вопрос о функциях, выполняемых кооперацией в мелкокрестьянской деревне, не тождествен ни вопросу о ее социальной природе, ни тем более вопросу о характере социально-экономических отношений кооперированных крестьян. В последние годы эти вопросы оказались предметом критического внимания ряда историографических статей. Не имея возможности (учитывая тему и рамки настоящей статьи) специально остановиться на мнениях и аргументах различных авторов, приведем высказывание В. И. Погудина, точнее других формулирующее суть имеющихся в литературе точек зрения. «Отдельные авторы, - говорит В. И. Погудин, имея в виду, в частности, и пишущего эти строки, - давая в целом правильную оценку кооперации как социалистической форме, вместе с тем пытались обосновать тезис о переходном характере производственных отношений в простейших кооперативных предприятиях (потребительская, кредитная, снабженческо-сбытовая кооперация, машинные товарищества).
Во всех этих попытках было допущено, на наш взгляд, неправомерное противопоставление форм, типов предприятий характеру господствующих производственных отношений, определяющих социальную природу, содержание, сущность того или иного хозяйственного организма. Конечно, в кооперации мелких товаропроизводителей (с рыночной торговлей продуктами крестьянского хозяйства, распределением по паям и т. п.  ) производственные отношения не выступают в таком же “чистом” виде, как в государственных предприятиях, и это затрудняет их характеристику. Однако следует иметь в виду, что отношения простых товаропроизводителей в любом обществе играют подсобную роль, и их характер определяется в конечном счете системой господствующих в обществе производственных отношений. Тем более это относится к кооперации, которая существует на земле, принадлежащей государству, финансируется государством, многочисленными нитями связана с социалистическим хозяйственным организмом»29.
Кооперация 20-х годов была сложным социально-экономическим организмом. Система кооперативных организаций в деревне включала потребительские общества, сбыто-снабженческие и кредитные объединения, простейшие производственные товарищества единоличных крестьянских хозяйств (машинные, семеноводческие, мелиоративные, впоследствии посевные) и, наконец, коллективные хозяйства. Перечисленные категории кооперативных объединений были различны по функциям и сфере деятельности, по характеру и степени охвата крестьянских хозяйств, по значению элементов коллективизма, которые вносились ими в хозяйственную деятельность крестьянина. Только коллективные хозяйства являлись социалистической формой сельскохозяйственного производства, только они производили коренную перемену во всем социально- экономическом строе деревни, в результате которой исчезало мелкое частнособственническое хозяйство, прекращалось расслоение крестьян на классы, характерные для буржуазного общества, а мелкобуржуазные и капиталистиче¬


563
ские производственные отношения целиком заменялись социалистическими. Все другие - «предшествующие» - формы деревенской кооперации представляли собой (не говоря о первых годах нэпа) социалистические хозяйственные предприятия: торговые (как, например, потребительские общества), кредитные, снабженческие и сбытовые, производственно-технического или агрикультурного обслуживания (машинные, семеноводческие и другие товарищества), но все они работали в среде единоличного крестьянства, обеспечивали экономическую смычку между социалистической промышленностью и мелким крестьянским хозяйством.
Более того, все простейшие (доколхозные) формы деревенской кооперации являлись объединениями, товариществами мелких единоличных крестьянских хозяйств, призванными обслуживать интересы и содействовать развитию этих хозяйств на их мелкособственнической основе. Кооперирование рыночных связей мелкотоварного хозяйства, его сбытовых, снабженческих и кредитных операций вносило в хозяйственную деятельность крестьянина лишь отдельные элементы коллективизма, пробивало первую брешь в его частнособственнической, индивидуалистической психологии, только начинало втягивать в систему социалистических отношений. В том и состояла гениальность ленинского кооперативного плана, что он указывал путь постепенного обобществления миллионов крестьянских хозяйств, не требуя немедленного отказа от мелкой частной собственности и привычной организации производства, открывал перспективу «перехода к новым порядкам путем возможно более простым, легким и доступным для крестьянина»30.
В условиях советского общественного строя общий подъем кооперированных крестьянских хозяйств сопровождался более быстрым подъемом бедняцких и маломощных середняцких слоев, что служило важнейшей слагаемой процесса осереднячивания деревни, т. е. роста и укрепления именно мелкотоварного уклада. Однако кулацкая часть деревни также использовала преимущества кооперирования. Хорошо известно, что кооперация вплоть до 1929 г. объединяла все слои крестьянства, включая кулачество. Причем удельный вес кулацких хозяйств в кооперации был выше, чем в общей массе крестьянских хозяйств, а участие в товарообороте кооперации относительно больше ввиду более высокой товарности их производства. Соответственно более высокой была доля кулацких хозяйств и в реализации распределяемых кооперацией кредитов и средств производства. По данным весьма массового и представительного обследования, в 1926/27 г. 3,  2 % кулацких хозяйств получили от кооперации 8,  2 % суммы кредитных ссуд. В 1927/28 г., когда развернулось наступление на кулачество, в обследованных 624 кредитных товариществах 2,  7 % наиболее зажиточных заемщиков получили 5,  2 % общей суммы кредита, а из ссуд на машиноснабжение - 9 %31. Аналогичной была картина и в сбытовой, и в снабженческой деятельности кооперации. Исследования социальной направленности и социальной эффективности деятельности кооперации достаточно обстоятельно показали и принципиальные различия ее роли до и после Октябрьской революции, и то, что приведенные выше факты не были случайными отклонениями от нормы и не могут игнорироваться при оценке характера кооперации как хозяйственного объединения крестьян.
Наконец, что также установлено, отношения между крестьянскими хозяйствами, вовлеченными в первичные формы кооперации, не вдруг начинали


564
отличаться от отношений в среде некооперированного крестьянства: сохранялись и аренда земли, и наем средств производства, и эксплуатация имущим труда неимущего путем найма и разного рода отработок. Старые, буржуазноиндивидуалистические отношения самым причудливым образом переплетались с новыми отношениями, которые несла кооперация (например, наем бедняком пахотного или уборочного инвентаря на прокатном пункте кооперации, а рабочего скота у зажиточного соседа, взятие ссуд одновременно в кооперации и у кулака, продажа части продукции через кооперацию, части непосредственно на рынке, а части и скупщику и т. д.  ).
Сказанное объясняет, почему кооперация 20-х годов стала непосредственной ареной столкновения противоборствующих сил эпохи, почему борьба между социализмом и капитализмом развернулась и внутри кооперации. Напомним в этой связи оценки, содержащиеся в ряде важнейших партийных документов. Октябрьский Пленум ЦК РКП(б) 1925 г., указывая, что в сельском хозяйстве того времени «совершенно неизбежен одновременный рост и капиталистических элементов... и элементов, развивающихся в сторону социализма», специально отметил: «Такие противоречивые тенденции неизбежно должны наблюдаться даже внутри самой кооперации, и вопрос окончательно решит лишь борьба этих тенденций»32. Столь же определенно о борьбе классовых сил в кооперации высказался XIV съезд Коммунистической партии. «...  Основной путь строительства социализма в деревне, - говорилось в его решениях, - заключается в том, чтобы... вовлечь в кооперативную организацию основную массу крестьянства и обеспечить этой организации социалистическое развитие, используя, преодолевая и вытесняя капиталистические ее элементы». Борьбу противоположных тенденций внутри кооперации порождал уже простой факт присутствия в ее составе всех социальных слоев тогдашней деревни33.
Система социальных отношений единоличных крестьянских хозяйств, объединенных первичными формами кооперации, приобретала чрезвычайную сложность и подвижность: она включала и мелкобуржуазные, и капиталистические, и социалистические связи и отношения. Их подвижность имела ярко выраженную социалистическую направленность, но это не означало, что на отдельных этапах не укреплялись и не росли отношения других типов. Однозначная квалификация подобной системы социальных отношений крестьянского хозяйства невозможна. Именно она и получила определение системы отношений, переходных от капиталистических и мелкобуржуазных к социалистическим.
Как видим, в основе критических замечаний В. И. Погудина оказалось смещение различных аспектов исследования: речь идет не о социальной природе кооперации как торгового, кредитного предприятия, работающего в сфере товарооборота или производственного обслуживания единоличных крестьянских хозяйств, а о социальных отношениях последних, рассматриваемых в их совокупности как система34. Нельзя, однако, пройти мимо не очень ясного утверждения о том, что «характер» отношений простых товаропроизводителей «в любом обществе... определяется в конечном счете системой господствующих в обществе производственных отношений». Являются ли отношения простых товаропроизводителей, несмотря на их «подсобную роль», производственными отношениями, образующими особый социально-экономический уклад? Каким образом определялся их «характер» системой «господствующих производственных отношений» в многоукладной экономике 20-х годов? И существовал ли тогда


565
мелкобуржуазный уклад вообще? На эти вопросы В. И. Погудин не дает ответа, хотя оказалась затронутой проблема социально-экономических отношений крестьян, вступивших в «кооперацию мелких товаропроизводителей».
Кооперация (в доколхозных формах) была и социалистическим торговым предприятием, и аппаратом овладения и подчинения государственному контролю мелкобуржуазной стихии, и хозяйственным объединением крестьян- единоличников. В качестве предприятия она входила в состав социалистического сектора народного хозяйства, и советская историография с полным основанием видит в кооперативном товарообороте разновидность обобществленного, социалистического товарооборота. Но в качестве хозяйственного объединения крестьян она лишь частично трансформировала производственные отношения мелких товаропроизводителей, действовала в рамках мелкотоварного уклада и вне его утрачивала смысл. Не случайно с исчезновением мелкотоварного уклада в ходе социалистических преобразований исчезли все первичные формы кооперации, назначение которых состояло в обслуживании хозяйственных нужд крестьян. Характерно также, что с переходом к социализму сохранилась потребительская кооперация, которая объединяла рабочих, крестьян и служащих как потребителей и не была связана с их положением в производстве, с их «укладной» принадлежностью. Поэтому и однозначное отнесение названных форм кооперации к тому или иному социально-экономическому укладу, а тем более выделение в самостоятельный уклад едва ли научно оправдано и целесообразно. Соединение в кооперации элементов и социализма, и мелкотоварного уклада, и государственного капитализма при ведущей роли социализма, обеспеченной пролетарским государством, делало кооперацию своего рода аппаратом взаимодействия укладов, подчинения и вытеснения частнохозяйственного капитализма, овладения мелкотоварным производством и его социалистического преобразования.
Изложенное здесь понимание, на наш взгляд, вполне соответствует общей оценке роли первичных форм кооперации, которая содержится в документах XV съезда ВКП(б): «Кооперация мелких производителей, в условиях капитализма неизбежно враставшая в систему капиталистических хозяйственных органов, становится в условиях пролетарской диктатуры огромным передаточным механизмом, помогающим социалистической индустрии вести за собой деревню - простых товаропроизводителей»35.
Наиболее различимыми были границы социалистического уклада в производственной сфере. Колхозы и совхозы легко выделяются в особый общественно-экономический уклад. Однако при ближайшем рассмотрении окажется, что состав социалистического уклада этими формами производства не исчерпывается. Во-первых, первичные формы кооперации имели в той или иной степени социалистический характер - торговые меньше, производственные больше. Они связывали рядом переходов социалистический уклад с мелкотоварным укладом. Во-вторых, в социалистическую систему отношений (а тем самым в рамки социалистического уклада) были вовлечены ведь живые люди, отнюдь не отделенные глухим забором от носителей других отношений. Возьмем наиболее простой случай - пролетариат деревни. По данным на 1927 г., в его составе было 2639 тыс. батраков (по общему числу душ, т. е. по населению, а не по работникам), 1094 тыс. рабочих социалистического сектора сельского хозяйства и 4695 тыс. фабрично-заводских рабочих, связанных с землей. Каза¬


566
лось бы, очень точные и ясные цифры. Однако если взять группировку этих же 8428 тыс. человек населения в ином ракурсе, то среди них больше всего (свыше 40 %) окажется мелких товаропроизводителей, свыше 30 % - полупролетариев и только 25 % - собственно пролетариев. Если выделить занятых в социалистическом секторе города и деревни, то цифры не будут принципиально отличаться от приведенных выше36. Известна ленинская оценка состава совхозных рабочих, относящаяся к 1922 г. «Гораздо чаще это не пролетариат, а и “пауперы”, и мелкие буржуа, и все что хотите», - писал В. И. Ленин в ответ на попытку представить рабочих в совхозах «кадрами сельскохозяйственного пролетариата». Очень важен вывод, который следовал из этой оценки реальности: «И поэтому не надо говорить таких вещей, как “состав совхозов должен быть очищен от мелкособственнических элементов”, ибо это вызовет смех, и законный (вроде очистки крестьянских изб от дурного воздуха)»37. К концу 20-х годов пролетарские кадры в совхозах выросли и окрепли, но в общей массе совхозных рабочих оставалось еще немало мелкособственнических элементов, часто просто «подрабатывающих» крестьян. По  данным 1927 г., среди рабочих социалистического сектора в сельском хозяйстве было 32,  7 % представителей пролетарских слоев деревни, 31,  5 % - полупролетарских, 35 % - мелкотоварных, 0,  8 % - мелкокапиталистических38. В интересующем нас аспекте приведенные данные следует оценивать не только с точки зрения классовой «чистоты» деревенских рабочих, но и с точки зрения связи и взаимосвязи социалистического уклада с другими укладами деревни.
Переходный от капитализма к социализму период - время становления совхозов и колхозов и как форм сельскохозяйственного производства, и как особого социально-экономического уклада в деревне. Это был динамичный и интенсивный процесс поиска наиболее рациональных путей и способов организации крупного социалистического производства не только в технологическом плане, но и в социальном - процесс поиска наиболее адекватных форм социалистических производственных отношений. Испытывались методы ведения крупного общественного производства, способы организации труда и распределения в хозяйствах с разной степенью обобществления. Отвергалось то, что не оправдало себя или изживало со временем, вводилось и подвергалось проверке новое. В поиске путей к новой жизни прежде всего и главным образом проявилась ведущая роль совхозов и колхозов в развитии деревни. Пионеры колхозного и совхозного строительства впервые в истории прокладывали пути социалистического переустройства мелкокрестьянской деревни. Это был величайший социальный эксперимент, результаты которого позволили правильно решить основные проблемы организации социалистического сельского хозяйства в масштабе всей страны.
Советской историографией обстоятельно освещены такие проявления ведущей роли социалистического уклада в сельском хозяйстве, как разнообразные виды помощи совхозов и колхозов крестьянским хозяйствам, в особенности бедняцким. В ходе этой работы были найдены замечательные формы производственно-технического обслуживания крестьянских хозяйств - тракторные колонны и МТС, ставшие опорными базами социалистического переустройства деревни и государственного руководства колхозами вплоть до 1958 г.
Все развитие колхозов и совхозов проходило в обстановке острой классовой борьбы. Она находила выражение и в экономическом «соревновании» социа¬


567
листических и капиталистических сельскохозяйственных предприятий, и еще более в сфере взаимоотношений с массой единоличного крестьянства. Хозяйственная помощь совхозов и колхозов становилась орудием освобождения трудящихся от кабалы и эксплуатации, ограничения и вытеснения капиталистических элементов деревни.
Таковы важнейшие каналы и виды связи и взаимодействия социалистического уклада с другими укладами сельского хозяйства. Существенное значение имела также связь между укладами, которая обнаруживается при анализе внутренней структуры простейших разновидностей социалистического сельскохозяйственного производства того времени. Как известно, практически вплоть до перехода колхозов на Устав сельскохозяйственной артели 1935 г. колхозное движение развивалось в трех организационно-хозяйственных формах, различавшихся по степени обобществления производства и, следовательно, по месту коллективного хозяйства среди источников существования крестьянина: коммуны, артели и товарищества по общественной обработке земли. В данном случае для нас непосредственный интерес представляют тозы, на долю которых в 1927 г. приходилось 42,  9 %, колхозов, а в 1929 г. - 62,  3 %39.
Товарищества по общественной обработке земли являлись первичной формой коллективного хозяйства. Их характеризовал относительно высокий уровень обобществления посевных площадей, машин и орудий, при сохранении в частной собственности основной массы остальных средств производства, в первую очередь рабочего и продуктивного скота. На разных этапах развития тозов соотношение общественного и индивидуального производства не было одинаковым. У довольно значительной группы тозов, обследованных в 1927 г., посевы были обобществлены всего на 17,  8 %, мертвый инвентарь - на 33,  2 %, скот - на 3 % и т. д.  40 Здесь индивидуальный сектор хозяйства абсолютно преобладал, а коллективный выполнял вспомогательную функцию. По данным сплошного обследования колхозов весной 1928 г., в тозах было обобществлено 58,  6 % посевных площадей, 81,  1 % машин и орудий, 18,  7 % рабочего скота, 4,  2 % коров. Коллективное хозяйство получило значительное развитие преимущественно в земледелии, однако индивидуальное хозяйство сохранило еще серьезную роль. Например, личное хозяйство давало тогда 47,  1 % денежных доходов члену тоза, а коллективное - 36,  3 %41. На зафиксированной обследованием стадии развития коллективное и индивидуальное хозяйства в товариществе по совместной обработке земли как бы сосуществовали рядом, связывая первичную ступень развития социалистического сельскохозяйственного производства с мелкотоварным. Это соотношение с каждым новым шагом времени менялось в пользу коллективного сектора. Обследование колхозов весной 1929 г. установило, что уровень обобществления посевов в тозах повысился до 74 %, а рабочего скота - до
23,  7 	%42. Тем не менее индивидуальный сектор оставался важнейшей составной частью (далеко не подсобной) в том дуалистическом хозяйственном организме, каким являлось товарищество по совместной обработке земли.
Самым радикальным образом разрывались связи с мелкотоварным укладом во внутренней структуре коммуны, но и она не получила существенного развития. Наиболее соответствующей условиям и требованиям социализма оказалась сельскохозяйственная артель, позволяющая правильно сочетать общественные и личные интересы. В артелях обобществлялись все основные средства произ¬


568
водства, коллективное хозяйство становилось абсолютно преобладающим, но сохранялось и личное хозяйство в качестве подсобного.
Перед нами не стояла задача рассмотреть или хотя бы перечислить все каналы и формы связи и взаимодействия социалистического уклада с другими укладами сельского хозяйства. Нам важно было показать, что эти связи были широки и многообразны, что именно через них социалистический уклад осуществлял свою ведущую и преобразующую роль в развитии деревни.
Таким образом, когда мы начинаем конкретно-исторически анализировать общественно-экономические уклады в деревне 20-х годов, перед нами оказывается очень сложная структура, отличающаяся подвижностью граней между укладами, их взаимным проникновением и взаимной борьбой. В «переплетении» общественно-экономических укладов Ленин видел «своеобразие положения», сложившегося в России переходного от капитализма к социализму периода43.
Необходимость учета многоукладности экономики переходного периода, ее «мозаичности» для правильного решения сложнейших задач социалистического строительства многократно подчеркивал Ленин. «...  В тот переходный период, который мы переживаем, - говорил он в докладе на VIII съезде РКП(б), - мы из этой мозаичной действительности не выскочим. Эту составленную из разнородных частей действительность отбросить нельзя, как бы она не изящна ни была, ни грана отсюда выбросить нельзя»44.
Установление диктатуры пролетариата явилось решающей политической предпосылкой образования и роста социалистического уклада, осуществления им ведущей роли в экономическом развитии страны. Опиравшийся на общественную собственность социалистический уклад был принципиально отличен от всех других укладов, в основе которых лежали те или иные разновидности частной собственности. Отсюда принципиальные различия взаимодействия социалистического и капиталистического укладов в качестве «формационных» с «неформационными» укладами. Союз рабочего класса и трудящегося крестьянства в целях ликвидации любых форм эксплуатации человека человеком, в целях построения социализма - такова социальная сущность взаимодействия укладов в условиях диктатуры пролетариата.
На протяжении переходного периода соотношение и взаимодействие социально-экономических укладов под воздействием растущего социализма менялись буквально от года к году. Тем не менее до проведения коренной реконструкции экономика страны оставалась многоукладной. Ликвидация многоукладности была результатом утверждения социалистического способа производства в масштабе всего народного хозяйства.
Вопрос о взаимосвязях и взаимодействии многоукладной структуры является одним из узловых в исследовании социально-экономической истории деревни 20-х годов. Это вопрос о борьбе двух путей развития сельского хозяйства - социалистического и капиталистического, представленных соответствующими укладами. Глубина и прочность связей социалистического и капиталистического укладов с количественно преобладавшим мелкокрестьянским «укладом», разнообразие и эффективность форм их взаимодействия с последним во многом определяли будущее деревни. В развитии многоукладной структуры деревни 20-х годов с чрезвычайной наглядностью проявлялись борьба социализма и капитализма, нараставшая мощь и преобразующая роль социалистического укла¬


569
да, выражавшаяся не только в росте и укреплении непосредственно социалистических форм производства, но и во все более расширяющейся сфере переходных форм социальных связей и отношений. Без учета соотношения и взаимодействия «разнородных частей действительности» - социально-экономических укладов на разных этапах развития советского общества - нельзя с должной глубиной и основательностью исследовать процесс становления и утверждения социализма, раскрыть его закономерности, специфические формы и стадии.
Примечания
1 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 16. С. 417.
1а Анализ многоукладности экономики стран «третьего мира», являющейся не только наследием исторического прошлого, но закономерным продуктом основных тенденций современного капитализма, особым «периферийным» результатом его развития, см. в кн.: Развивающиеся страны: закономерности, тенденции, перспективы. М., 1974.
2 Суслов М. А. Ленинизм и революционное преобразование мира // Избранное. Речи и статьи. М., 1972. С. 579.
2а Значительное место проблема многоукладности экономики СССР в переходный от капитализма к социализму период занимает, например, в книге «Исторический опыт КПСС в осуществлении новой экономической политики». М., 1972.
3 Политическая экономия социализма. Изд. 2-е. М., 1962. С. 26.
4 Семенов Ю. И. Категория «общественно-экономический уклад» и ее значение для философской и исторической наук // Философские науки. 1964. № 3. С. 26.
5 Нетесин Ю. И. Об особенностях воспроизводства российского промышленного капитала в начале XX века // Вопросы истории капиталистической России. Проблема многоукладности. Свердловск, 1972. С. 48.
6 Данилов В. П. О характере социально-экономических отношений советского крестьянства до коллективизации сельского хозяйства // История советского крестьянства и колхозного строительства в СССР. Материалы научной сессии, состоявшейся 18-21 апреля 1961 г. в Москве. М., 1963. С. 79-80.
7 Там же. С. 53.
8 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 43. С. 158.
9 Данилов В. П. Сельское население Союза ССР накануне коллективизации (по данным общенародной переписи 17 декабря 1926 г.  ) // Исторические записки. Т. 74. С. 79.
10 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 3. С. 378.
11 Там же. Т. 32. С. 146.
12 Там же. Т. 36. С. 296.
13 Там же. Т. 3. С. 541.
14 Там же. Т. 45. С. 280; см. также с. 279.
15 Там же. Т. 43. С. 221.
16 Тюкавкин В. Г. Общественно-экономические уклады в сибирской деревне в начале XX века // Научная сессия по проблемам многоукладности в период империализма. Свердловск, 1969. С. 186,  187, 188 (курсив наш. - В.  Д.  ).
17 Социалистическое переустройство сельского хозяйства СССР между XV и XVI съездами ВКП(б). М.; Л., 1932. С. 72.
18 Там же. С. 66. Из этих данных вовсе не следует, что величина и значение «чистой продукции сельского хозяйства» не зависели от мощности и социального облика хозяйства. У бедноты она составляла всего 50,  8 % совокупного дохода хозяйства, у середняков - 72,  5, у кулаков - 87,  7 % (там же). Иначе говоря, бедняки почти половину совокупного дохода получали за пределами сельского хозяйства, середняки - более четвертой доли, а кулаки - немногим больше десятой.
19 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 296.


570
20 Там же. Т. 43. С. 211.
21 История советского крестьянства и колхозного строительства в СССР. С. 58-65, 135-136,  159.
22 Немчинов В. С. Избр. произв. Т. 4. М., 1967. С. 373-374.
23 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 3. С. 191.
24 Там же. Т. 38. С. 164.
25 Брин И. Д. Государственный капитализм в СССР в переходный период от капитализма к социализму. Иркутск, 1959. С. 122.
26 Коссой А. И. О природе и роли кооперации в переходный период от капитализма к социализму // Вопросы экономики. 1963. № 2. С. 87, 90-91, 92; см. также: Проблемы аграрной истории советского общества. Материалы научной конференции 9-12 июня 1969 г. М., 1971. С. 188,  350.
27 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 43. С. 223.
28 Там же. Т. 44. С. 8.
29 Погудин В. И. Некоторые вопросы историографии ленинского кооперативного плана // Вопросы истории КПСС. 1974. № 1. С. 123.
30 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 370.
31 ЦСУ СССР. Сельское хозяйство СССР. 1925-1928. М., 1929. С. 118-119; СССР. Год работы правительства. Материалы к отчету за 1928/29 г. М., 1930. С. 269-271.
32 КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Т. 3. М., 1970. С. 231.
33 Там же. С. 248.
34 Указанное различие проведено в тех работах, где рассматривалась система переходных производственных отношений кооперированных единоличных крестьянских хозяйств (Данилов В. П. Создание материально-технических предпосылок коллективизации сельского хозяйства в СССР. М., 1957. С. 138-159, 207-216, 280-281, 349-350; он же. О характере социально-экономических отношений советского крестьянства до коллективизации сельского хозяйства // История советского крестьянства и колхозного строительства в СССР. С. 67-77, 79-80).
35 КПСС в резолюциях... Т. 4. С. 52.
36 Социалистическое переустройство... С. 56, 57.
37 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 45-46.
38 Социалистическое переустройство... С. 57.
39 Сдвиги в сельском хозяйстве СССР между XV и XVI партийными съездами. М.; Л., 1931. С. 30.
40 ЦГАНХ СССР. Ф. 7446. Оп. 1. Д. 39. Л. 145.
41 Колхозы в 1928 г. Итоги обследования колхозов. М.; Л., 1932. С. 96-99, 132-133, 145.
42 Колхозы в 1929 г. Итоги сплошного обследования колхозов. М., 1931. С. 116.
43 См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 296.
44 Там же. Т. 38. С. 155.


КРЕСТЬЯНСКИЕ ОТХОДЫ НА ПРОМЫСЛЫ в 1920-х годах
Крестьянское хозяйство никогда не было и не могло быть хозяйством чисто земледельческим. Помимо полевых работ, крестьянин и его семья в той или иной мере вели строительные работы (изба, хозяйственные строения), изготовляли и ремонтировали инвентарь, одежду и обувь; занимались переработкой сельскохозяйственных продуктов и т. д. Связь крестьянина с внеземледельческими занятиями уходит в глубь веков.
В натуральном крестьянском хозяйстве Средневековья неразрывным компонентом была так называемая домашняя промышленность, т. е. обработка льна, конопли, дерева и другого сырья для собственных потребностей. Общественное разделение труда приводило к выделению отдельных наиболее сложных неземледельческих занятий в самостоятельные профессии. «Разделение труда, - писал В. И. Ленин, - ведет к выделению из крестьянства специалистов-мастеровых; образуются неземледельческие центры мануфактуры...  »1 Развитие капитализма подорвало основы существования домашней промышленности, хотя полностью не вытеснило ее - в захолустных районах России она сохранялась в конце XIX - начале XX в. Напоминая, что соединение земледелия с домашней промышленностью и трудом на помещика типично для средневекового хозяйства, В. И. Ленин писал, что в России конца XIX в. от подобного хозяйствования как системы «остались только обломки, именно: домашние промыслы крестьян и отработки»2. В деревнях сложился слой ремесленников и кустарей, обслуживавших различные нужды крестьянского населения. Они, хотя и не порвали связь с земледельческим производством, составляли уже самостоятельную группу сельского населения.
Помимо внутридеревенских широкое развитие получили внедеревенские, так называемые отхожие промыслы крестьян, социально-экономическое содержание которых состояло не только в прогрессирующем общественном разделении труда сельского населения, но и в прямом вовлечении последнего в состав населения индустриального. Именно эта сторона подчеркивалась В. И. Лениным как наиболее существенная и важная для понимания отхожих промыслов крестьян. Отходничество крестьян на внеземледельческие промыслы, писал В. И. Ленин, «выражает отвлечение населения от земледелия к торгово- промышленным занятиям»3. В условиях пореформенной России оно было необходимой составной частью капиталистического развития, его прямым следствием и выражением. «Подобно отвлечению населения от земледелия в города, неземледельческий отход представляет из себя явление прогрессивное, - разъяснял В. И. Ленин. - Он вырывает население из заброшенных, отсталых, забытых историей захолустий и втягивает его в водоворот современной общественной


572
жизни. Он повышает грамотность населения и сознательность его, прививает ему культурные привычки и потребности». И далее: «Отход в города ослабляет старую патриархальную семью, ставит женщину в более самостоятельное положение, равноправное с мужчиной... Наконец - last but not least - неземледельческий отход повышает заработную плату не только уходящих наемных рабочих, но и остающихся»4.
Следствием и выражением капиталистического развития был и отход крестьян на земледельческие заработки, служивший одним из наиболее важных каналов формирования армии наемного труда в сельском хозяйстве России5.
Предмет исследования в настоящей статье - отход на неземледельческие и земледельческие промыслы населения советской доколхозной деревни. В условиях переходного от капитализма к социализму периода абсолютное преобладание в деревне получили мелкобуржуазные отношения крестьян - простых товаропроизводителей; стали возникать, расти и укрепляться социалистические формы хозяйства, но сохранялись и даже возобновили с переходом к нэпу развитие капиталистические отношения. Отходничество также приобрело новые черты, но его источники, структура и форма определялись еще сохранившимися в сельском хозяйстве мелкобуржуазными и буржуазными устоями. В силу этого ленинский анализ, выполненный на материалах пореформенной эпохи, раскрывает сущность и значение отходничества как социально-экономического явления и в условиях 20-х годов.
Напомнить ленинские выводы и оценки в данном случае было необходимо и потому, что в нашей литературе давно уже утвердился довольно своеобразный и односторонний взгляд на отходнические промыслы крестьян в условиях нэпа как на явление отрицательное и нежелательное. Этот взгляд был порожден прежде всего тем, что отход крестьян на заработки в города был важным источником сохранявшейся безработицы, ограничение и преодоление которой составляло одну из сложнейших задач экономической политики Советского государства. Вообще проблемой отходничества в 20-х годах занимались преимущественно (если не исключительно) работники Наркомата труда, специальной задачей которого была борьба с безработицей в городах. Им, кстати, мы обязаны рядом превосходных статистико-экономических исследований и главное - собиранием, разработкой и изданием обширных, почти всеобъемлющих материалов об отходничестве, созданием ряда уникальных по своему содержанию и значению источников, позволяющих ныне изучать это сложное и противоречивое явление с такой степенью конкретности и многогранности, которая не часто оказывается возможной для историка.
Наиболее существенный вклад в научное изучение отхожих промыслов крестьян в 1920-х годах внес Л. Е. Минц - один из ведущих сотрудников Наркомата труда СССР. Под его руководством была проведена большая работа по обследованию отходничества и по обобщению полученных материалов. Результаты этой работы отражены в сборнике, изданном Наркоматом труда СССР6, и в двух статистико-экономических исследованиях Л. Е. Минца, охвативших период 1923/24-1925/26 гг.  7 По словам С. Г. Струмилина, написавшего предисловия к обеим монографиям, они представляют собой «первую после революции попытку выявить истинные размеры нашего сельскохозяйственного и вообще промыслового отхода крестьян на заработки прямыми данными специального


573
массового обследования»8. К конкретным сведениям и наблюдениям Л. Е. Минца мы еще неоднократно обратимся в дальнейшем. Здесь остановимся лишь на общем понимании происхождения и значения отходничества крестьян на заработки, как оно было изложено самим автором. «Основной причиной роста безработицы явился прилив рабочей силы в города из сельских местностей, - формулирует он свои исходные позиции. -...  Это поставило перед нами задачу изучить проблему использования рабочей силы в крестьянском хозяйстве для разработки в связи с этим соответствующих мероприятий». При этом «главный упор был сделан на учете труда в крестьянском хозяйстве с целью выявить ресурсы и определить не только наличные, но и возможные резервы». Под резервами понимался неиспользованный труд, объем которого принимался за показатель относительного аграрного перенаселения. «Другим показателем аграрного перенаселения, - пишет Л. Е. Минц, - явились данные о размерах отхожих промыслов»9.
Как показатель аграрного перенаселения и источник безработицы рассматривается отходничество крестьян на заработки и в ряде современных исследований10. Этот специфический взгляд на отходничество, вполне понятный и достаточный в рамках изучения проблемы «рынка труда» и безработицы в городе, оказывается недостаточным при подходе к интересующему нас явлению в целом, а тем более с позиции изучающего историю деревни.
Нет никакого сомнения в том, что отход крестьянского населения на неземледельческие заработки связан с аграрным перенаселением. Однако отход на промыслы - средство преодоления аграрного перенаселения, а не форма его существования. Поэтому само по себе оно не может служить показателем масштабов аграрного перенаселения.
Иначе соотношение аграрного перенаселения и отходничества раскрывалось в исследовании П. П. Маслова, выполненном на основе материалов нескольких волостей Центрально-Земледельческого района за 1917-1926 гг. Вопрос об аграрном перенаселении ставился этим автором «как вопрос о перенаселении в недоразвитой капиталистической среде»11. В отличие от других исследователей этого вопроса в 20-х годах он предполагал, что между демографическими процессами и специфическим явлением перенаселения связи нет. По его мнению, избыточность трудовых ресурсов в русской деревне есть результат социальной дифференциации крестьянства. Справедливо подвергая критике за субъективизм и метафизичность практику исчисления размеров перенаселения на базе трудовых или потребительских норм, автор предлагает свою методику, основанную на выявлении «хозяйств-очагов» перенаселения. Идея этой методики состоит в выделении основных социальных типов хозяйств с избыточным населением и последующим соотнесением их с группировками по обеспеченности землей, скотом и орудиями производства.
П. П. Маслов выделяет пять социальных типов крестьянских хозяйств: нанимающие рабочих и имеющие торгово-промышленные заведения; кустари и ремесленники; индустриальные рабочие; сельскохозяйственные рабочие; занятые только в сельском хозяйстве без найма и без отпуска рабочей силы. «Основной базой для формирования перенаселенного слоя хозяйств является односторонне земледельческая группа, не имеющая «выхода» за пределы своего хозяйства, вынужденная при разрастании семейного состава «вариться в собственному соку»,


574
не будучи связана никакими путями с городским рынком труда... именно в нем нужно искать поставщиков «избыточной» рабочей силы»12. Характерными признаками аграрного перенаселения являются падение обеспеченности хозяйства средствами производства, уменьшение дохода, снижение уровня жизни.
В хозяйствах первого типа вопрос об «избыточности» рабочей силы, разумеется, не возникает. То же, как считает П. П. Маслов, можно сказать и о втором типе, ибо «наличие торгово-промышленного заведения или кустарноремесленного производства может служить местом приложения рабочей силы, не получающей достаточного применения в сельском хозяйстве». Хозяйства, отпускающие отходников в несельскохозяйственную сферу, не причисляются автором к «хозяйствам-очагам» перенаселения, так как, пишет он, «факт отпуска рабочего в город указывает на образование “бреши” в односторонней закупоренности хозяйств». Хозяйства сельскохозяйственных рабочих, согласно принятой методике, «принципиально мы имеем право относить... к числу слоев, формирующих аграрное перенаселение», поскольку «отпуск сельскохозяйственного рабочего не означает сколько-нибудь значительного повышения доходности хозяйства»13.
На наш взгляд, полное исключение хозяйств, отпускающих работников в несельскохозяйственный отход из числа «хозяйств-очагов» перенаселения, так же необоснованно и односторонне, как и отождествление отходничества с аграрным перенаселением. В данном случае динамика процесса «аграрное перенаселение - отходничество» подменяется его статикой: если крестьянин уходит в город, то, следовательно, в его хозяйстве «избыточной» рабочей силы уже нет. Для бедноты отпуск работников на сторону был связан с надеждой поддержать свое хиреющее хозяйство, но чаще всего служил шагом к дальнейшему обеднению и пролетаризации. Аграрное перенаселение выталкивало бедноту из деревни в город, вело к ее пролетаризации. Не следует забывать, что из массы отходников, кочующих из деревни в город и обратно, часть вовсе не находила работы и разорялась окончательно, часть же длительное время искала работу, включалась в состав городских безработных. И те, и другие - прямые носители перенаселения деревни.
С перенаселением (в собственном смысле этого слова) связана лишь та часть отходников, которая поставляет в город неквалифицированную или малоквалифицированную рабочую силу: чернорабочих, дорожных строителей, рабочих на торфоразработках и т. п. Для определения числа отходников, связанных с аграрным перенаселением, следует исключить из их общей массы, во-первых, людей, фактически превратившихся в промышленных рабочих и сохранявших лишь какую-то связь с деревней, с семейным клочком земли; во-вторых, занятых традиционными специализированными промыслами.
Наконец, необходимо отметить попытки ограничить состав аграрного перенаселения пауперами-бедняками, для которых характерно незначительное использование рабочей силы в собственном хозяйстве из-за недостатка средств производства. Наиболее четко указанная точка зрения была сформулирована в работе А. Либкинда. Он со всей категоричностью утверждал, что «нельзя говорить об “избыточности” рабочей силы у “чистых” самостоятельных товаропроизводителей (типичных середняков), которые не отпускают на сторону рабочую


575
силу. И совсем уже нелепо говорить об “избыточной” рабочей силе у мелкокапиталистической верхушки деревни»14. В соответствии с изложенной позицией решительно отвергались попытки трактовать «избыточную» рабочую силу как «вынужденную зимнюю “безработицу” и вообще ту рабочую силу, которая остается не использованной в своем хозяйстве и представляет разницу между всем запасом труда и его использованной частью», поскольку в этом случае «в основу исчисления аграрного перенаселения кладется не рабочая сила, которая делается избыточной вследствие ее отделения от средств производства, а “избыточный” труд, вытекающий из нерациональной организации производства»15. С этой точки, зрения проблема отходничества не имеет отношения к аграрному перенаселению. В работе А. Либкинда она и не затрагивалась.
Неравномерность распределения по времени работ в земледелии связана с особенностями производственного процесса, с различием между рабочим периодом и временем производства. «Сельскохозяйственных рабочих, - писал К. Маркс, - всегда оказывается слишком много для средних потребностей земледелия и слишком мало для исключительных или временных его потребностей»16.
В условиях натурально-потребительского крестьянского хозяйства докапиталистической эпохи (даже не учитывая наличие домашних промыслов) смена периодов трудовой перегрузки периодами вынужденного безделья не означала образования «избыточного» труда, а тем более аграрного перенаселения и безработицы. Все это - результат общественного разделения труда и товарного обмена, которые с началом капиталистической стадии развития все больше подчиняют крестьянское хозяйство законам рынка. Периоды вынужденного безделья становятся периодами безработицы, неиспользованный труд - «избыточным», а хозяйства, оказавшиеся не в состоянии найти ему применение, начинают хиреть, превращаться в очаги скрытого перенаселения. Как показал К. Маркс, по мере овладения земледелия капиталистическим производством образуется избыточное сельское население, которое находится «постоянно в таком состоянии, когда оно вот-вот перейдет в ряды городского или мануфактурного пролетариата, и выжидает условий, благоприятных для этого превращения... Этот источник относительного перенаселения течет постоянно. Однако его постоянное течение к городам предполагает в самой деревне постоянное скрытое перенаселение, размер которого становится виден только тогда, когда отводные каналы открываются исключительно широко»17.
С неравномерностью распределения работ в земледелии К. Маркс связывал отход крестьян на неземледельческие заработки и распространение домашней промышленности в деревнях (интересно, что эта мысль иллюстрируется во 2-м томе «Капитала» материалами российской деревни за 1860-е годы)18.
В 1890-х годах В. И. Ленин, воспроизводя цитированные высказывания К. Маркса, отмечал, что «из других европейских стран в России различие между рабочим периодом в земледелии и временем производства особенно велико»19. К этому времени отделение промышленности от земледелия достигло той стадии, когда занятость рабочей силы крестьянских хозяйств в свободное от полеводческих работ время могла быть обеспечена только быстрым ростом городской индустрии и радикальной капиталистической перестройкой сельскохозяйственного производства. «Зимняя безработица нашего крестьянства


576
зависит не столько от капитализма, сколько от недостаточного развития капитализма, - писал В. И. Ленин. -...  Из великорусских губерний наиболее сильной зимней безработицей отличаются губернии с наименьшим развитием капитализма, с преобладанием отработков»20.
Здесь указаны условия, превращающие неполное использование рабочей силы крестьянским хозяйством в частичную безработицу, ведущие к образованию скрытого аграрного перенаселения. Современная экономическая литература неполное использование рабочей силы крестьянских хозяйств, выражающееся «в большом расхождении между календарным и фактически отработанным количеством рабочих дней», рассматривает как «одно из важнейших проявлений аграрного перенаселения»21. Указанная форма перенаселения присуща капиталистически неразвитой среде и охватывает не только бедняцкие, но и середняцкие, а частью и батрацкие слои. Не имевшие постоянного заработка, работавшие сезонно или кочевавшие батраки - бесспорные представители аграрного перенаселения.
Именно с разновидностью аграрного перенаселения в мелкокрестьянской среде мы встречаемся в советской доколхозной деревне. Его невозможно объяснить ни «столкновением» капиталистических отношений в сельском хозяйстве с феодально-крепостническими пережитками (они были начисто ликвидированы в ходе аграрной революции 1917-1918 гг.  ), ни тем более повышением органического строения капитала в земледелии. Тем не менее оно было наследием исторического прошлого, прямым результатом отсталости экономической структуры деревни и недостаточности промышленного развития страны.
«Крупнейшей отрицательной чертой современной деревни, выражающей ее историческое прошлое и остатки общей отсталости страны, - указывалось в решениях XV съезда партии, - является так называемое “аграрное перенаселение”, т. е. большое количество “излишних” рабочих рук, не находящих себе трудового применения в деревне и значительно увеличивающих количество безработных в городе»22.
Аграрное перенаселение отрицательно сказывалось на развитии народного хозяйства. Оно тормозило внедрение улучшенной техники в земледелии, удерживало на низком уровне товарность сельского хозяйства, понижало уровень материального благосостояния деревни, служило источником постоянного воспроизводства безработицы в городе. Несоответствие «между количеством рабочих рук в деревне и реальной возможностью их хозяйственного использования (так наз. аграрное “перенаселение”)» съезд считал одной из основных диспропорций в развитии народного хозяйства страны того времени, ликвидация которых являлась важнейшей задачей хозяйственной политики диктатуры пролетариата23.
Использование рабочей силы в крестьянском хозяйстве
Отход крестьян на заработки был не только порождением аграрного перенаселения, но и средством частичного преодоления этого социального бедствия. И если масштабы отходничества не могут рассматриваться как непосредственный показатель степени аграрной перенаселенности, то, напротив, выяснение объема неиспользуемого труда в крестьянских хозяйствах может служить пред¬


577
посылкой для рассмотрения источников и характера отхожих промыслов, их места в жизни деревни.
Вопрос о неиспользуемом крестьянском труде в 1920-х годах имел чрезвычайное народно-хозяйственное значение и, естественно, привлек пристальное внимание экономической науки. Была проделана большая исследовательская работа. Первые исчисления «избыточной» в сельском хозяйстве рабочей силы основывались на применении весьма условных нормативов и дали преувеличенные результаты. Л. И. Лубны-Герцык, приняв за норму трудоемкости для обычного крестьянского общинного хозяйства центральных губерний Европейской России 5 дес. используемой сельскохозяйственной площади на одного работника (в переводе на взрослого мужчину), получил фантастический итог:
49,  5 	% рабочих рук на 1923 г. оказались для сельского хозяйства излишними24. Снижение нормы трудоемкости до 4 дес. на работника уменьшили долю избыточного труда до 37,  8 %25. Но и в этом случае преувеличение было несомненным и не вполне безобидным, поскольку давало повод для мальтузианских выводов.
Материалы крестьянских бюджетов начиная с 1924/25 г. дали возможность установить фактические затраты времени в различных отраслях хозяйства на различные виды труда. Эту работу провел Л. Е. Минц, с большой тщательностью обработавший сведения о трудовом балансе, имевшиеся в полных бюджетах 2744 крестьянских хозяйств за 1924/25-1925/26 гг. Опираясь на сведения бюджетов, он произвел расчеты общего баланса рабочего времени крестьянских хозяйств и использования их трудовых ресурсов по 11 районам СССР (практически вся территория РСФСР, Украина и Белоруссия)26. Данными баланса рабочего времени крестьянских хозяйств мы воспользуемся в ходе дальнейшего изложения. Иное дело - подсчеты «избыточного» населения, численности аграрного перенаселения в лицах.
В экономической литературе 1920-х годов были широко распространены исчисления избыточного населения по данным о неиспользованном труде - полученные результаты колебались от 5 млн до 30 млн человек. Не избежал соблазна и Л. Е. Минц (по его расчетам, на территории СССР в середине 1920-х годов было 10 млн неиспользованных работников27). Нам представляются подобные исчисления очень умозрительными: не следует забывать, что речь идет «о сезонной безработице», что в страду мелкое крестьянское хозяйство испытывало не избыток, а недостаток рабочих рук. Математически изощренные расчеты оказываются здесь малопригодными, поскольку производственная деятельность крестьянина протекала в основном в рамках семьи, сливалась с домашним хозяйством. В ней участвовали практически все члены семьи, кроме грудных детей и больных. Напомним, что, по данным переписи населения 1926 г., в составе сельского населения СССР оказалось 61,  4 % «самостоятельных», что в соответствии с деревенской практикой такими считались начиная с 10 лет, что даже среди детей моложе 10 лет нашлось (по неполным сведениям) свыше 1 млн «помогающих в сельском хозяйстве», т. е. «самодеятельных». Во всех других группах населения число работников было меньше числа их иждивенцев28. Действительная проблема состояла одновременно и в том, чтобы обеспечить занятость рабочих рук в период вынужденной безработицы и в том, чтобы высвободить из сельскохозяйственного производства рабочие руки, необходимые для других отраслей народного хозяйства, для культуры, здравоохранения и т. п.,


578
чтобы обеспечить детям и подросткам возможность образования и подготовки к трудовой деятельности в условиях нового времени. В этом состояло жизненное противоречие мелкого крестьянского хозяйства - противоречие отсталости, от которого нельзя отвлекаться при рассмотрении вопроса об избыточном труде в деревне.
Наконец, обращаясь к данным об использовании труда в крестьянском хозяйстве, следует иметь в виду, что лежащие в их основе бюджеты составлялись преимущественно в хозяйствах, получавших основной доход от собственного сельского хозяйства, и не дают представления о хозяйствах, основной доход которых получался от промыслов в деревне или отходничества на заработки. Но это говорит лишь о том, что приводимые ниже данные не преувеличивают, а несколько преуменьшают как масштабы избыточного труда в сельском хозяйстве, так и значение промысловой деятельности в жизни крестьянина.
При экстенсивной системе сельскохозяйственного производства с ничтожной ролью трудоемких сырьевых культур и слабом развитии животноводства трудовой процесс крестьянина был рассредоточен на небольшие во времени рабочие периоды, когда требовался особенно интенсивный труд. В длительные промежутки между этими периодами напряженного труда рабочая сила крестьянской семьи не могла найти применения непосредственно в своем хозяйстве. Расчеты Л. Е. Минца показали, что в 1924/25 г. доля неиспользованного труда (по числу непроработанных рабочих дней) равнялась в среднем 19,  2 %. Но при этом в апреле она упала до 11,  6 %, в июне - до 6,  9, в июле - до 77, в августе - до 4,  4, в сентябре - до 9 %. С завершением полевых работ удельный вес непроработанных рабочих дней резко возрастает и составляет в октябре 32,  3 %, в ноябре 27,  8, в декабре - 32,  3, в январе - 19, в феврале - 33,  2, в марте - 23,  7, в мае - 20 %29. В число проработанных дней здесь уже включены разного рода промыслы и отхожие заработки.
Нужно обратиться к структуре рабочего времени крестьянина, чтобы получить представление о затратах труда в собственном сельском и домашнем хозяйстве и о его резервах для использования за пределами этого хозяйства. В табл. 1 представлены данные о распределении рабочего времени в расчете на одного работника в мужских рабочих днях как по обследованным хозяйствам в целом, так и по посевным группам их.
Обращает на себя внимание достаточно строгая зависимость распределения рабочего времени от размеров крестьянского хозяйства. Общий запас рабочих дней на работника составлял в среднем 272. Остальные дни приходились на праздники, ненастье и болезни.
При этом оказалось, что с ростом размера хозяйства (а тем самым и его состоятельности) у крестьянина появилось больше возможностей для отдыха и для освобождения его от работы на время болезни: запас рабочих дней на работника последовательно снижается от 276 в хозяйстве с посевом менее 2 дес. до 263 в хозяйстве с посевом более 16 дес. В обратном направлении изменялось число дней, затрачиваемых крестьянином на работу в собственном сельском и домашнем хозяйстве - при 176 днях на работника в среднем последовательное повышение от 166 дней в хозяйстве с посевом менее 2 дес. до 197 дней в хозяйстве с посевом более 16 дес.  30


579
Таблица 1
Структура затрат рабочего времени крестьянина на 1924/25 г.*
Группа хозяйств по размерам посева, дес.
По всем хозяйствам в целом
до 2
2-4
4-6
6-8
8-10
10-16
свыше
16
Сельское
хозяйство
81,  3
95,  4
99,  9
102,  3
103,  1
108,  2
106,  0
95,  0
Домашнее
хозяйство
58,  3
52,  6
49,  7
48,  8
48,  3
43,  6
57,  8
52,  9
Работы, связанные с сельским и домашним хозяйством**
260
28,  6
29,  2
29,  8
27,  8
31,  0
32,  8
28,  4
Лесное хозяйство
6,  7
5,  4
4,  3
4,  4
3,  6
2,  9
1,  0
5,  0
Работы вне своего сельского хозяйства
49,  4
31,  7
26,  5
20,  7
20,  1
16,  1
11,  1
31,  6
Прочие работы***
8,  4
6,  2
6,  4
6,  7
7,  2
5,  8
10,  2
7,  0
Всего дней работы
230,  1
219,  9
216,  7
212,  7
210,  1
217,  5
218,  9
220,  1
Не использовано рабочих дней
45,  7
53,  8
54,  3
57,  9
57,  1
49,  2
43,  7
52,  2
Общий запас рабочих дней в году
(без праздничных, ненастных и дней болезни)
275,  8
273,  7
271,  0
270,  6
267,  2
266,  7
262,  6
272,  3
* Минц Л. Е. Проблемы баланса труда и использование трудовых ресурсов в СССР. С. 195,  197.
** Переработка продуктов для домашней надобности, поездки на базар и прочие отлучки по хозяйственным делам, возведение и ремонт построек, рыболовство, охота, починка мостов, дорог и изгородей, «общественные подводы».
*** Нераспределенные работы, собрания, учение и военная служба.
В крупном зажиточном хозяйстве (посевная площадь свыше 10 дес.  ) для каждого трудоспособного было на 20-30 дней работы больше, чем в мелком бедняцком. Уже одно это обстоятельство делало трудовой баланс в зажиточных хозяйствах более благоприятным, свидетельствовало о том, что аграрной перенаселенностью были поражены в большей мере маломощные, преимущественно бедняцкие слои деревни.
Чем мельче по размерам, чем беднее было хозяйство, тем больше оказывался общий запас рабочих дней каждого работника и тем меньше он реализовывался в собственном хозяйстве, тем больше становился следовательно объем избыточного труда, использование которого было возможно лишь на стороне. В среднем по всем хозяйствам его величина была равна 89 рабочим дням для каждого работника (за вычетом также времени, отнятого «прочими работами»,


580
чаще всего общественными делами). Однако в хозяйствах с посевом до 2 дес. она составляла 102 дня и далее соответственно: от 2 до 4-91, от 4 до 6-86, от 6 до 8-83, от 8 до 10-81, от 10 до 16-68 дней, а у тех, кто имел свыше 16 дес. на хозяйство, - 56 дней. Бедняцкие и маломощно-середняцкие слои деревни должны были искать работу вне своего сельского и домашнего хозяйства, в котором им значительную часть года нечего было делать и которое их не могло прокормить. Объективная необходимость заставляла неимущую часть крестьянства обратиться к занятиям разного рода промыслами в деревне или отправляться на заработки в отход.
Однако данные об использовании труда в расчете на одного работника не дают полного представления о трудовом балансе крестьянского хозяйства. Известно, что более крупные хозяйства отличались и более крупным составом семей. И поэтому, несмотря на большую загрузку работников в собственном хозяйстве, объем избыточного труда и у них оказывался довольно значительным, позволяющим в деревенских или отхожих промыслах создать новые источники дохода. По данным крестьянских бюджетов за 1924/25 г., нами составлена табл. 2 об использовании труда в расчете на хозяйство для Северо-Западного, Центрально-Промышленного, Центрально-Земледельческого и Средне- Волжского районов.
Непосредственно на сельскохозяйственные работы уходило не более трети рабочего времени крестьянской семьи. Причем максимальную занятость в своем хозяйстве дают районы так называемой потребляющей полосы, т. е. районы производства интенсивных сырьевых культур. В Северо-Западном районе, например, 351 рабочий день из 1061, т. е. 33 % своего рабочего времени, крестьянская семья затрачивала на сельское хозяйство, в Центрально-Промышленном районе - 30,  7 % рабочего времени. Районы экстенсивного земледелия, напротив, характеризуются снижением удельного веса затрат рабочего времени в сельскохозяйственном производстве, особенно уменьшающимся в Центрально- Земледельческом районе - до 27,  6 % (350 дней из 1268).
Таким образом, в указанном районе почти ⅔ (72,  4 %) рабочего времени крестьянина для сельскохозяйственного производства вообще было «излишним».
Столь нерациональное использование труда в крестьянском хозяйстве было объективно неизбежным до тех пор, пока в основе земледельческого производства лежал ручной труд, пока производительные силы сельского хозяйства не развились до такого уровня, чтобы высвободить большое количество используемых от времени до времени рабочих рук, пока промышленность не была в состоянии полностью занять освободившийся в земледелии труд и, наконец, пока сельское хозяйство не интенсифицировалось настолько, чтобы обеспечить оставшимся работникам более или менее постоянную нагрузку на протяжении всего периода производства.


581
Таблица 2
Использование рабочей силы крестьянского хозяйства в 1924/25 г.*
Группа хозяйств по размерам посевной площади, дес.
В среднем по району
до 2,  00
2,  01-
4,  00
4,  01-
6,  00
6,  01-
8,  00
8,  01- 10,  00
10,  00-
16,  01
16,  01-и
более
Северно-Западный район
Годовой запас рабочего времени:
рабочие дни
892
1094
1338
1597
1610
-
-
1061
% к итогу
100,  0
100,  0
100,  0
100,  0
100,  0
-
-
100,  0
Использовано в сельском хозяйстве:
рабочие дни
235
383
540
651
678
-
-
351
% к итогу
26,  3
35,  0
40,  4
40,  9
42,  1
-
-
33,  0
Использовано в промыслах и заработках:
рабочие дни
146
105
89
90
35
-
-
121
% к итогу
16,  4
9,  6
6,  6
5,  6
2,  2
-
-
11,  4
Остаток неиспользованного времени:
рабочие дни
236
228
280
303
580
-
-
247
% к итогу
26,  5
20,  9
20,  8
19,  6
36,  0
-
-
23,  3
Центрально-Промышленный район
Годовой запас рабочего времени:
рабочие дни
916
1223
1348
1202
1234
-
-
1 163
% к итогу
100,  0
100.  0
100.  0
100,  0
100,  0
-
-
100,  0
Использовано в сельском хозяйстве:
рабочие дни
252
336
442
500
665
-
-
357
% к итогу
27,  5
29,  9
41,  5
-
32,  7
-
-
30,  7
Использовано в промыслах и заработках:
рабочие дни
150
157
180
158
40
-
-
158
% к итогу
16,  4
12,  7
13,  3
13,  1
1,  9
-
-
13,  6
Остаток неиспользованного времени:
рабочие дни
241
369
394
171
744
-
-
330
% к итогу
27,  7
30,  2
29,  2
14,  3
36,  1
-
-
28,  4
Центрально-Земледельческий район
Годовой запас рабочего времени:
рабочие дни
769
963
1274
1446
1654
2 160
2 254
1268
% к итогу
100,  0
100.  0
100.  0
100,  0
100,  0
100,  0
100,  0
100,  0
Использовано в сельском хозяйстве:
рабочие дни
161
260
374
451
519
699
751
350
% к итогу
20,  9
27,  0
29,  3
31,  2
31,  4
32,  3
33,  3
27,  6


582
Окончание таблицы 2
Группа хозяйств по размерам посевной площади, дес.
В среднем по району
до 2,  00
2,  01-
4,  00
4,  01-
6,  00
6,  01-
8,  00
8,  01- 10,  00
10,  00-
16,  01
16,  01—и более
Использовано в промыслах и заработках:
рабочие дни
147
94
102
88
107
122
195
104
% к итогу
19,  1
9,  8
8,  0
6, 163
5,  6
8,  6
8,  2
Остаток неиспользованного времени
рабочие дни
257
353
483
554
651
800
748
475
% к итогу
32,  4
36.  6
37,  9
38,  3
39,  3
37,  0
33,  2
37,  4
Средне-Волжский район
Годовой запас рабочего времени:
рабочие дни
780
894
1 120
1213
1355
1532
1645
1 194
% к итогу
100,  0
100,  0
100,  0
100,  0
100,  0
100,  0
100,  0
100,  0
Использовано в сельском хозяйстве:
рабочие дни
130
252
306
360
404
479
499
346
% к итогу
16,  6
28,  2
26,  4
29,  6
29,  1
31,  2
30,  3
28,  9
Использовано в промыслах и заработках:
рабочие дни
123
79
93
87
56
57
71
79
% к итогу
15,  8
8,  8
8,  3
7,  2
4,  1
3,  7
4,  3
6,  9
Остаток неиспользованного времени:
рабочие дни
328
345
423
487
561
614
685
478
% к итогу
48,  9
38,  6
37,  7
40,  1
41,  4
40,  1
41,  1
40,  0
* ЦСУ СССР. Крестьянские бюджеты 1924/25 гг. М., 1928. С. 14-19, 125-129. Нами произведен перерасчет данных таблиц, поскольку источник в состав рабочего времени включал и еженедельные выходные дни и дни праздников.
Резкие переходы от острого дефицита в рабочих руках к их избытку и обратно создавали возможность для возникновения и развития крестьянских неземледельческих промыслов и так называемого отходничества. Однако по своему социально-экономическому содержанию крестьянская промысловая деятельность и отходничество - явления в высшей степени сложные. Попытка рассматривать их как нечто единое и вытекающее лишь из сезонной безработицы, так или иначе свойственной хозяйствам всех социальных групп крестьянства, не может привести к успеху. Сам факт периодической безработицы крестьянина в своем хозяйстве имел для различных социальных групп деревни далеко не одинаковое значение.
Показательно резкое уменьшение использования труда в сельскохозяйственном производстве в бедняцких группах по сравнению с середняцкими, а тем более зажиточными (см. табл. 2). Если зажиточные хозяйства затрачивали на земледелие и животноводство в промышленных районах примерно 650 рабочих дней, что составляло около 35 % годового запаса, то бедняцкая группа - около 230 рабочих дней, или 23 %. В земледельческих районах зажиточные группы при


583
500-600 рабочих дней, используемых в хозяйствах, реализовывали 27-28 % годового запаса рабочего времени, а бедняцкие - всего 17-18 % (130-160 рабочих дней). Недоиспользование труда вследствие особенностей земледельческого производства в хозяйствах низших бедняцких групп крестьянства усугублялось недостатком средств производства. Таким образом, различия в степени использования труда крестьянского хозяйства и соответственно характер и масштабы промысловой деятельности, в том числе и отходничества, находились в прямой зависимости от размеров хозяйства, от количества и качества имевшихся в нем орудий и средств производства, от его способности обеспечить жизненными средствами крестьянина, иными словами, от его социально-экономической принадлежности.
Хозяйства зажиточных крестьян были оснащены необходимыми средствами производства, могли не только прокормить своих членов, но и создавать запасы и вести накопления, перерастая в мелкокапиталистические хозяйства. Поэтому перед ними не возникала с такой остротой задача найти применение для своего труда за пределами сельскохозяйственного производства. Эта группа крестьянских хозяйств опиралась прежде всего на развитие собственного сельскохозяйственного производства и за его пределами использовала в среднем не более 3-5 % годового запаса рабочего времени своих членов. Возможность использования части рабочих рук для заработков на стороне здесь создавалась высокой обеспеченностью средствами производства и применением наемного труда.
Для бедняцкого и маломощно-середняцкого хозяйств отхожие промыслы являлись одним из важнейших источников средств к жизни, по своему значению местами не только не уступающим сельскохозяйственному производству, но даже превосходящим его. В районах более интенсивного земледелия - Северо- Западном, Западном и Центрально-Промышленном - беднота затрачивала около 13 % своего труда на промыслах и заработках (не считая найма в зажиточные сельские хозяйства), или 140 рабочих дней против 230 дней труда, использованных в своем хозяйстве. В Центрально-Земледельческом районе, где малоземелье значительно увеличивало масштабы «избыточности» труда, хозяйство с посевом до 2 дес. 161 рабочий день использовало в сельскохозяйственном производстве и 147 дней - на промыслах и заработках, в Среднем Поволжье - соответственно 130 и 123 рабочих дня, на Северном Кавказе - 180 и 102 рабочих дня. В Уральской области соотношение между этими двумя отраслями вложения труда беднейшего хозяйства вообще изменяется. 172 рабочих дня оно отдает наработкам на стороне и только 154 дня затрачивает на собственное сельскохозяйственное производство (см. табл. 2)31.
Бедняцкие и маломощно-середняцкие хозяйства из-за недостатка средств производства не могли обеспечить себе прожиточный минимум собственным сельскохозяйственным производством. Нужда гнала крестьянина-бедняка и середняка из деревни в отход на заработки. Как показала А. И. Хрящева, в потребляющих губерниях удельный вес хозяйств, имевших отходников, среди бес- посевников был равен 73 %, среди хозяйств с посевом до 2 дес. - 51,  8, с посевом от 2,  1 до 4 дес. - 45,  6,  с посевом от 4,  1 до 6 дес.  - 35,  1 %. Меньше всего отходников выделяли зажиточные хозяйства - 27,  3 %.
Избыточный труд, наличие которого было одним из важнейших условий отходничества крестьян на заработки, имелся в хозяйствах самых различных социальных групп деревни. Поэтому среди крестьян-отходников встречались и бедняк, и середняк, и кулак. Однако по своему социально-экономическому со¬


584
держанию и по своему удельному весу среди источников дохода отходничество играло принципиально различную роль в соответствии с классовым обликом хозяйства крестьян.
Динамика отходничества до и после 1917 г.
В дореволюционной России статистики крестьянских отхожих промыслов не велось. О масштабах и динамике отходничества можно было судить лишь по косвенным данным, главным образом по данным о ежегодной выборке паспортов. Несмотря на приблизительность полученных таким образом показателей, они позволяют выявить основные тенденции развития отходничества в буржуазнопомещичьей России. В свое время эта работа была проделала Л. Е. Минцем33. Воспользуемся ею для выяснения самых общих тенденций развития отходничества до 1917 г., это поможет выявить закономерности развития отходничества в советское время.
Уже в первом пореформенном десятилетии отходничество носило массовый характер. Тогда выбиралось в среднем за год 1233,  4 тыс. кратковременных билетов и паспортов на срок до года. Число отходников неуклонно росло вплоть до кануна Первой мировой войны. К 1900 г. при росте населения за 40 предыдущих лет в 1,  5 раза число отходников увеличилось в 5 раз. Затем интенсивность отходничества стабилизируется, хотя абсолютные показатели по-прежнему растут. В 1906-1910 гг. число выбранных паспортов достигает 8771,  6 тыс. (в среднем за год); точных сведений о профессиональном составе отходников дореволюционной России не имеется. С различными оговорками принимается, что от 40 до 45 % общего числа отходников приходилось на сельскохозяйственный отход и не менее 55 % - на внеземледельческие промыслы, причем накануне Первой мировой войны значение последних несколько возрастает. Что касается, наконец, развития отходничества по районам Европейской России, то в наибольшей мере оно втянуло население Центрально-Промышленного района и группы губерний Черноземного центра. К югу и на север относительные показатели отходничества снижаются, вновь возрастая на Крайнем Севере (Архангельская губ.  ) и юге Европейской России (Астраханская губ. со своими специфическими рыбными промыслами), а также в Северо-Западном районе (центр притяжения - промышленно развитый Петербург)34.
В советское время работа по учету отходничества была начата с 1919 г., когда Главторф провел обследование рабочих-торфяников, имевшее, в частности, цель выяснения текучести рабочей силы на торфоразработках35. С 1923 г. изучение отходничества осуществлялось органами Народного комиссариата труда СССР. Основу его составляют материалы анкетных обследований по РСФСР, УССР и БССР, зафиксировавших прямые показания волостных исполкомов об отходе и приходе за соответствующий период. Такие обследования проводились с 1923/24 по 1928/29 г. Полученные таким образом данные не вполне сопоставимы. До 1926/27 г. включительно отходниками считались лица, уходившие на заработки за пределы волости (района), а с 1927/28 г. - за пределы своего села и жившие в это время вне дома, иначе говоря, стал учитываться и внутриволостной отход. Нужно отметить, что не все волостные исполкомы заполнили и возвратили анкеты. Фактически обследование охватило в 1923/24 г. 68,  9 % волостей из территории Союза ССР, в 1924/25 г. - 73,  3, в 1925/26 г. - 79,  4 и в 1926/27 г. - 82 % волостей36. Однако представительность собранного материа¬


585
ла столь велика, что произведенные на его основе исчисления могут считаться вполне заслуживающими доверия.
Тогда же, как отмечалось выше, была проведена тщательная разработка материалов обследования отходничества за 1923/24—1926/27 гг. Современный исследователь имеет возможность проследить динамику отхода на заработки из сельских местностей по основным районам отхода и основным профессиям отходников, детально изучить их распределение по группам профессий и губерниям. В опубликованном Наркоматом труда СССР сборнике содержатся сведения о сельскохозяйственном и внеземледельческом отходе (последний по 15 группам профессий с подразделением некоторых из них - строителей, заготовщиков леса, фабрично-заводских рабочих и ремесленников, транспортников - на дополнительные рубрики) по 18 районам, а в границе каждого из них - по губерниям за 1925/26-1926/27 гг. Имеются также сведения об интенсивности отхода по районам (число отходников на 1000 лиц населения) и об участии в отходе женщин. «Чтобы дать необходимые для практической работы сведения нашим местным органам», составители сборника сочли необходимым опубликовать материалы обследования в подробнейшем порайонном разрезе. Таблица «Распределение отхода по районам, губерниям, уездам (округам) и волостям (районам)» занимает большую часть сборника и содержит поистине уникальный материал об интенсивности, профессиональном составе и основных направлениях отходников на основании показаний волисполкомов (опросный лист - исходный документ обследования - опубликован здесь же).
Самые общие сведения о динамике отходничества в середине 1920-х годов (табл. 3) говорят о значительности этого явления. Но эти же данные показывают, что масштабы отходничества в советское время по сравнению с дореволюционным претерпели существенные изменения.
Численность отходников резко снизилась: в 1923/24 г. их было в 5 раз меньше, а в 1926/27 г. - в 2,  5-3 раза меньше, чем накануне Первой мировой войны. Этот факт прямо связан с победой Великой Октябрьской социалистической революции. В результате аграрной революции значительная часть бедняков обзавелась средствами производства. Деревня осереднячилась, сузилась социальная база отходничества.
Таблица 3
Отходничество крестьян на промыслы и заработки в 1923/24-1926/27 гг.*
Республика
Число лиц,
уходивших на заработки, тыс.
%
к предыдущему году
1923/24 г.
1924/25 г.
1925/26 г.
1926/27 г.
1924/25 г.
1925/26 г.
1926/27 г.
РСФСР
1 497,  2
2 463,  2
2 743,  2
2 568,  7
164,  5
114,  4
93,  6
УССР
148,  8
379,  8
474,  8
515,  8
255,  3
125,  0
108,  6
БССР
26,  6
24,  9
67,  2
60,  7
93,  6
270,  4
90,  3
СССР
(без ЗСФСР, Узбекской и Туркменской ССР)
1 672,  5
2 867,  8
3 285,  2
3 145,  1
171,  5
114,  5
95,  7
* Отход сельского населения на заработки в СССР в 1926/27 г. С. 11.


586
Правда, сокращение до ничтожных размеров отхода в 1918-1921 гг. и наблюдавшееся в эти годы обратное движение из города в деревню объясняется главным образом сильнейшей разрухой и голодом, обрушившимися на страну. Общая численность отходников тогда составляла не более 200-250 тыс. человек37.
С переходом к нэпу положение меняется. Стала повышаться реальная заработная плата рабочих. С 1922 по 1925 г. она возросла в 2,  5 раза. В сентябре 1925 г. реальная заработная плата рабочих приблизилась к довоенной, составив 95,  6 % уровня 1913 г. В 1924/25 г. средний месячный заработок фабрично-заводского рабочего равнялся 42,  12 руб., тогда как наиболее высокая заработная плата сельскохозяйственного рабочего составляла 23,  32 руб., т. е. около 60 % заработка промышленного рабочего. В 1926/27 г., по  данным комиссии Совнаркома, проверявшей тяжесть налогового обложения, средний годовой доход рабочего был равен 338 руб., тогда как у бедняка он исчислялся 127,  8 руб., а у середняка - 174,  6 руб. Иными словами, средний размер дохода одного городского рабочего превышал доход бедняка более чем в 2,  5 раза, а середняка - почти в 2 раза38. Мелкотоварное хозяйство не обеспечивало таких темпов роста материального благосостояния крестьян, которые уже были созданы для рабочего класса в связи с восстановлением и развитием крупной социалистической промышленности.
Восстановление и развитие производительных сил промышленности и сельского хозяйства служили основой для роста общественного разделения труда в стране, роста городов и индустриального населения. Возобновился и сезонный отход крестьян на заработки; уже в 1923/24 г. он достиг 1,  6 млн человек в границах Российской Федерации, Украины и Белоруссии. За 1924/25 г. численность отходников выросла на 71,  5 %, за 1925/26 г. - еще на 14,  6 % и достигла 3,  3 млн человек. Огромное увеличение отходничества в 1924/25 г. было в значительной мере обусловлено недородом 1924 г., когда в деревне резко возросло количество хозяйств, не имевших возможности обеспечить себе прожиточный минимум сельскохозяйственным производством. Преодоление последствий недорода объясняет сокращение прироста отходничества после 1925 г. (особенно заметное в Центральночерноземном районе и Среднем Поволжье), а в Центрально-Промышленном районе и Нижнем Поволжье - даже его абсолютное уменьшение.
1925-1926 годы были весьма благоприятными для сельского хозяйства, поэтому данные за этот период можно считать отражающими нормальное развитие процесса. Они скорее преуменьшают его масштабы, чем преувеличивают. Отходничество особенно быстро росло в индустриально развитых районах, а также в аграрно перенаселенных районах, где последствия социального расслоения крестьянства усугублялись малоземельем. Из Центрально-Черноземного района в 1923/24 г. отправлялось на поиски заработка 94,  5 тыс. человек, а в 1926/27 г. -
292,  4 	тыс. человек. В Западном районе число отходников в 1924/25 г. выросло до
100,  6 	тыс. (за год более чем в 2,  3 раза), а в 1925/26 г. - до 123,  1 тыс., но в 1926/27 г. уменьшилось до 116,  7 тыс. В Северо-Западном районе за два года число отходников увеличилось почти в 2 раза (со 132,  8 тыс. до 263,  5 тыс.  ). Значительным был рост отхожих промыслов крестьянства на Урале и в Среднем Поволжье, главным образом в западной его половине (к 1926/27 г. - почти в 2,  5 раза)39.


587
Таблица 4
Распределение отходников по профессиям и районам отхода в 1925/26-1926/27 гг.*
Профессия
Центрально-
Промышленный
Центрально¬
черноземный
Средне-Волжский
1925/26 г.
1926/27 г.
1925/26 г.
1926/27 г.
1925/26 г.
1926/27 г.
1
Сельскохозяй¬
ственные
31307
27 896
40 649
39 734
14 117
7 319
2
Несельскохозяйственные:
3
Чернорабочие
122 170
96 412
125 784
88 882
89 199
95 060
4
Строители
259 159
289 504
92 478
65 868
26911
32 769
5
Сплав и заготовка леса
80 523
98 361
8 295
4 474
36 461
23 099
6
Фабрично- заводские рабочие и ремесленники
201 263
160 305
19 466
14 157
25 271
29 356
7
Горнорабочие
4 202
3 510
58 470
41685
19 276
17 732
8
Торфяники
63 644
91 197
4 897
6 660
8 269
14 993
9
Транспортники
33 885
37 002
2 872
5 343
7 902
9 733
10
В том числе: железнодорожники
2211
1467
1405
863
2 750
995
И
Рыбники
916
726
173
8
1586
1239
12
Прислуга личная
12 141
10 219
2 595
3 933
4 346
4 319
13
Прислуга прочая
3 490
2 762
239
161
75
86
14
Канцелярские и прочие служащие
11094
12 997
1856
1868
547
1775
15
Торговцы
12 539
9 813
1802
628
968
1065
16
Пищевики
6 497
6318
4 162
4 357
574
1 132
17
Прочие
4 742
2 989
866
549
1088
2 733
18
Профессия не указана
43 725
25 431
11382
14 091
13 452
10 815
19
Всего
несельскохозяй¬
ственных
859 990
847 546
335 337
252 604
235 952
245 906
20
Итого
891 297
875 442
376 031
292 338
250 069
253 225
21
на 1 000 жителей ушло
58,  74
29,  02
27,  52
* Таблица составлена по данным статистического сборника «Отход сельского населения в СССР на заработки в 1926/27 г.  ». М, 1929. Табл. 3, 5, 6.


588
Продолжение таблицы 4
Ленинградско-
Карельский
Северный
Уральский
Западный
1925/26 г.
1926/27 г.
1925/26 г.
1926/27 г.
1925/26 г.
1926/27 г.
1925/26 г.
1926/27 г.
1
6 290
2 697
1537
1696
20 552
5 346
2 368
2 863
2
3
57 107
22 438
31 248
16 346
32 127
20 498
23 458
23 203
4
28 531
32 722
17 769
17 570
13 944
9 061
36 630
35 122
5
106 894
138 663
81736
83 942
116012
77 547
22 031
21766
6
15 122
15 664
15 479
13 393
16 229
7 136
13 128
7311
7
139
169
-
92
9712
4 655
14 498
13 973
8
2 778
3 743
-
-
2 670
2315
3 268
4 160
9
12 667
13 899
588
5 538
18 123
9218
879
2 554
10
64
453
45
9
66
159
115
765
И
2 279
5 677
951
1522
3 521
56
-
12
12
6 144
5 262
1875
995
2 248
1560
1988
1038
13
694
1015
30
201
88
404
172
358
14
1564
998
1 275
456
929
256
161
130
15
2
238
37
1
139
-
-
7
16
39
73
12
74
22
-
13
38
17
784
158
1586
533
395
324
1383
-
18
23 835
5 472
2 672
4 248
6 580
4 534
4 512
2 821
19
258 579
246 171
158 258
144 911
219 739
137 564
120 771
113 876
20
264 869
248 868
159 795
146 607
240 291
142 910
123 139
116 739
21
54,  93
67,  03
23,  92
29,  98
Продолжение таблицы 4
Профессия
Вятский
Нижне-Волжский
Дагестанский
1925/26 г.
1926/27 г.
1925/26 г.
1926/27 г.
1925/26 г.
1926/27 г.
1
Сельскохозяй¬
ственные
1906
1 465
9011
6 770
Нет сведений
16 961
2
Несельскохозяйственные:
3
Чернорабочие
25174
23 775
34 733
29 857
То же
26 560
4
Строители
28 675
22 630
5 999
4 985
1412
5
Сплав и заготовка леса
45 335
42 149
1839
1566
-
6
Фабрично- заводские рабочие и ремесленники
8 268
7 171
6 432
4 003
28161
7
Горнорабочие
3 823
2 510
1 181
954
648
8
Торфяники
-
-
-
-
-
9
Транспортники
2 850
3 874
808
1 772
-


589
Продолжение таблицы 4
Профессия
Вятский
Нижне-Волжский
Дагестанский
1925/26 г.
1926/27 г.
1925/26 г.
1926/27 г.
1925/26 г.
1926/27 г.
10
В том числе железнодорожники
98
176
34
82
11
Рыбники
-
-
22 843
36 199
—»—
1 785
12
Прислуга личная
633
310
1985
1416
-
13
Прислуга прочая
-
-
3
35
-
14
Канцелярские и прочие служащие
789
516
737
829
691
15
Торговцы
-
-
1039
955
—»—
303
16
Пищевики
5
13
151
306
-
17
Прочие
-
584
1
58
54
18
Профессия не указана
2 290
1342
3 786
2 971
554
19
Всего
несельскохозяй¬
ственных
117 842
104 874
81536
85 906
60 168
20
Итого
119 748
106 339
90 547
92 676
77 129
21
На 1 000 жителей ушло
38,  01
19,  43
113,  45
Продолжение таблицы 4
Северо-Кавказский
Сибирский
Башкирский
Казахстанский
1925/26 г.
1926/27 г.
1925/26 г.
1926/27 г.
1925/26 г.
1926/27 г.
1925/26 г.
1926/27 г.
1
42 858
32 031
2 079
598
Нет сведений
1 114
2 696
2 349
2
3
38 951
7 858
18 674
14 616
То же
16515
5 652
13 391
4
2 466
3 178
2 662
3 652
3 039
950
1936
5
4 701
1679
5 893
9 691
12 203
336
35
6
30 758
520
894
555
3 910
218
55
7
3 094
1530
2 461
7 920
—»—
313
13
533
8
-
-
-
-
-
-
-
9
1628
1202
1799
6 952
2 61
472
775
10
447
280
285
23
-
-
-
И
5 744
3 460
716
314
-
101
755
12
1824
2 476
1828
1237
57
-
-
13
-
-
118
79
-
-
-
14
759
44
202
44
855
63
15


590
Продолжение таблицы 4
Северо-Кавказский
Сибирский
Башкирский
Казахстанский
1925/26 г.
1926/27 г.
1925/26 г.
1926/27 г.
1925/26 г.
1926/27 г.
1925/26 г.
1926/27 г.
15
756
302
7
21
-
-
-
16
-
-
4
38
4
-
-
17
57
154
1832
2 047
59
-
-
18
2 924
68
2 068
1837
2 283
217
1987
19
93 662
22 471
39158
49 003
41839
8 022
19 628
20
136 520
54 502
41 237
49 601
42 953
10718
21977
21
7,  88
6,  44
17,  01
4,  20
Продолжение таблицы 4
Профессия
Киргизский
Дальне-Восточный
Крымский
1925/26 г.
1926/27 г.
1925/26 г.
1926/27 г.
1925/26 г.
1926/27 г.
1
Сельскохозяй¬
ственные
73
6 127
3 287
343
2 768
2 583
2
Несельскохозяйственные:
3
Чернорабочие
-
3 230
1736
2 265
403
378
4
Строители
-
735
2 224
1063
969
907
5
Сплав и заготовка леса
-
7 513
2 952
7 779
1468
1375
6
Фабрично- заводские рабочие и ремесленники
-
18
139
23
-
-
7
Горнорабочие
18
12
1918
859
24
23
8
Торфяники
-
-
-
-
-
-
9
Транспортники
-
166
2 710
2 435
872
817
10
В том числе железнодорожники
664
47
И
Рыбники
-
-
1969
1043
36
34
12
Прислуга личная
-
147
348
415
-
-
13
Прислуга прочая
-
-
1
-
-
-
14
Канцелярские и прочие служащие
66
21
15
Торговцы
-
-
-
-
-
-
16
Пищевики
-
-
-
4
-
-
17
Прочие
-
-
3 664
683
-
-
18
Профессия не указана
10 320
-
945
911
-
-
19
Всего несельскохозяйственных
10 338
11821
18 672
17 501
8 772
3 534
20
Итого
10411
17 948
21959
17 844
6 540
6 127
21
На 1 000 жителей ушло
20,  21
12,  44
17,  65


591
Продолжение таблицы 4
Бурят-
Монгольский
Всего по РСФСР
Продолжительность отхода в месяцах по РСФСР на 1926/27 г.
Украинская ССР
Белорусская
ССР
1925/26 г.
1926/27 г.
1925/26 г.
1926/27 г.
1925/26 г.
1926/27 г.
1925/26 г.
1926/27 г.
1
Нет
сведе¬
ний
50
181 543
157 952
4,  21
173 027
180 650
682
1250
2
3
То же
1468
606 416
502 752
5,  87
122 652
149 439
17 426
12 738
4
—»—
499
519 367
526 367
5,  54
28 890
47 396
8 896
8 202
5
927
514 475
532 769
3,  21
28 587
30 411
12 151
15 942
6
4
352 667
291 722
5,  39
41 296
27 382
4 120
3 792
7
459
118 829
97 577
6,  44
33 378
24 333
16 064
14 196
8
-
85 526
123 008
368
4
85
82
102
9
1308
91055
105 189
5,  60
13 557
14 787
1845
673
10
-
8 781
5 319
9,  03
4 257
4 523
845
466
И
284
37 955
53 114
3,  76
1401
2 008
-
-
12
73
37 955
33 603
8,  31
16517
20 197
786
719
13
-
4 910
5101
7,  62
502
-
9
9
14
-
20 069
21495
10,  20
5 238
3 769
436
909
15
-
17 289
13 333
5,  23
1 150
-
53
80
16
-
11479
12 353
7,  44
369
760
5
-
17
59
15 048
12 367
-
245
379
54
6
18
316
128 708
79 681
-
8 009
14 189
4 591
2 055
19
5 397
2 561 628
2 410 720
5,  03
301 795
335 135
66 518
59 430
20
5 447
2 743 171
2 568 672
4,  98
474 822
515 785
67 200
60 680
21
11,  22
30,  38
21.  19
13,  89


592
Окончание таблицы 4
Профессия
Всего по СССР*
абс.
% к итогу
% женщин
1925/26 г.
1926/27 г.
1925/26 г.
1926/27 г.
1925/26 г.
1926/27 г.
1
Сельскохозяйственные
355 252
339 852
10,  82
10,  81
46,  45
48,  00
2
Несельскохозяйственные:
3
Чернорабочие
746 494
664 929
22,  72
21,  14
21,  05
22,  94
4
Строители
557 153
582 527
16,  96
18,  51
1,  25
1,  28
5
Сплав и заготовка леса
557 213
579 122
16,  90
18,  41
7,  17
6,  86
6
Фабрично-заводские рабочие и ремесленники
398 083
322 896
12,  12
10,  79
10,  27
15,  79
7
Горнорабочие
168 271
136 106
5,  12
4,  33
8,  92
7,  03
8
Торфяники
85 612
123 195
2,  61
3,  92
34,  93
33,  69
9
Транспортники
106457
120 649
3,  24
3,  84
4,  45
3,  66
10
В том числе железнодорожники
13 883
10 308
6,  19
0,  21
10,  14
13,  95
11
Рыбники
39 236
55 122
1,  32
1,  75
32,  72
37,  95
12
Прислуга личная
55 258
34 322
2,  68
1,  09
88,  64
86,  05
13
Прислуга прочая
5 421
5 ПО
0,  17
0,  16
10,  57
5,  48
14
Канцелярские и прочие служащие
25 743
26 173
0,  78
0,  83
20,  12
14,  50
15
Торговцы
18 492
13413
0,  56
0,  43
5,  09
7,  39
16
Пищевики
11853
13 117
0,  36
0,  42
3,  91
5,  09
17
Прочие
15 347
12 752
0,  47
0,  40
9,  07
1,  94
18
Профессия не указана
141 308
95 925
4,  30
3,  05
24,  51
21,  16
19
Всего
несельскохозяйствен¬
ных
2 929 941
2 805 285
89,  18
89,  19
14,  38
14,  14
20
Итого
3 285 193
3 145 137
100,  0
100,  0
17,  85
17,  80
21
На 1000 жителей ушло
29,  88
28,  07
* Без Туркменской и Узбекской ССР и ЗСФСР.
К 1926 г. восстановилось соотношение между районами отходничества. Как свидетельствуют данные об интенсивности отхода (табл. 4), районами наиболее развитых крестьянских отхожих промыслов были Центрально-Промышленный, Северо-Западный, Ленинградско-Карельский, Вятский и Центрально-Черноземный. Близость городских промышленных центров, исстари развитые промысловые занятия крестьян, большая плотность сельского населения - все это способствовало широкому распространению отхожих, главным образом неземледельческих заработков.
В 1926/27 г. из сел и деревень промышленного центра ушло на заработки
58,  7 	человека на каждую тысячу крестьянского населения. При этом во Владимирской губ. было 71 отходник на тысячу населения, в Иваново-Вознесенской - 71,  8, в Тверской - 66,  7, в Костромской - 69,  3, в Калужской - 84,  6, в Рязан-


593
ской - 69,  1 человек. Здесь на заработки очень часто уходило свыше половины взрослого мужского населения села. Чрезвычайно высокая интенсивность ухода в Дагестане (113,  4 человека на тысячу сельских жителей) была связана с крайним малоземельем горных районов40.
По абсолютному количеству отходников первое место принадлежало также Центрально-Промышленному району, на долю которого приходилось около трети всех отходников РСФСР, затем шли Черноземный центр (12,  2 % отходников), Северо-Западный район (9,  7 %), Среднее Поволжье (9,  1 %), Урал (7 %) и Северо-Восточный район (5,  9 %).
Для основной массы крестьянства отходничество означало в той или иной мере переход из числа самостоятельных производителей-собственников в ряды рабочего класса с тем, однако, существенным различием, что земледельческий отход не менял сферы их производственной деятельности, тогда как отход на заработки в промышленность коренным образом изменял ее.
Отхожие промыслы крестьян в сельском хозяйстве
С самого начала восстановления отходничества отчетливо выявились его особенности по сравнению с дореволюционным временем.
К наиболее существенным среди них относится резкое сокращение «сельскохозяйственных промыслов». И это обстоятельство явилось следствием аграрной революции, покончившей не только с помещичьим землевладением, но и с крупным частнокапиталистическим хозяйством, главными «потребителями» чужого труда. До революции сельскохозяйственными промыслами занималось около 3 млн отходников (до 45 % их общей численности). За 1923/24 г. в земледельческий отход отправилось 215,  4 тыс. человек, что составляло всего 12,  9 % общего отхода. Недород 1924 г. резко усилил отходничество крестьян на заработки из пострадавших районов в более благополучные: на сельскохозяйственных работах за пределами своей волости в 1924/25 г. трудилось уже 614,  9 тыс. человек (21,  4 % отходников).
Последующие годы дают очень заметное сокращение сельскохозяйственного отхода: в 1925/26 г. - 355,  3 тыс. человек, в 1926/27 г. - 339,  8 тыс. человек (10,  8 % общей массы отходников)41. Это были урожайные годы, когда крестьянские хозяйства в массе своей заметно окрепли и смогли существенно увеличить собственное производство.
Констатируя факт снижения сельскохозяйственного отхода, Л. Е. Минц писал, что объяснить его «чрезвычайно трудно, так как мы не знаем причин, которые должны были бы уменьшить отход в 1925/26 г.  » Далее он предположительно отмечал: «Возможно, что в 1925/26 г. крестьянское население шире начало пользоваться местным наемным трудом, используя для этого “Временные правила”»42. Однако «Временные правила об условиях применения подсобного наемного труда в крестьянских хозяйствах», утвержденные СНК СССР 18 апреля 1925 г., расширяли возможности найма рабочей силы крестьянскими хозяйствами во всех районах страны. Их введение само по себе могло привести скорее к росту сельскохозяйственного отхода, а не к его уменьшению. Оно и привело к общему увеличению численности батрачества прежде всего путем легализации значительной части найма рабочей силы, ранее маскируемой раз¬


594
ного рода «помочами», «родственными» связями, вплоть до фиктивных браков с батраками и батрачками из отходников.
Колебания в количестве рабочей силы, выбрасываемой на сторонние земледельческие заработки, были связаны не с отдельными актами государственного регулирования социальных процессов в деревне, а с общим состоянием крестьянского хозяйства, с динамикой его собственного производства. Не случайно, что объем специализированного отхода на сельскохозяйственные заработки в качестве рабочих свеклосахарных плантаций и в качестве пастухов не сокращался, а увеличивался. В 1924/25 г. среди отходников было
12,  6 тыс. пастухов, в 1925/26 г. - 19,  4 тыс., а в 1926/27 г. - 21,  1 тыс. Численность рабочих-отходников в совхозах Сахаротреста в 1924/25 г. составила 18,  9 тыс., в 1925/26 г. - 104,  5 тыс., а в 1926/27 г. - 126,  1 тыс. человек. В обоих случаях рост более чем значительный. Сокращался отход на заработки в качестве своего рода «сельскохозяйственных разнорабочих», главным образом в качестве батраков в единоличных крестьянских хозяйствах. Эта категория отходников насчитывала в своих рядах 583,  5 тыс. человек в 1924/25 г., 231,  4 тыс. - в 1925/26 г. и
192,  6 тыс. - в 1926/27 г.  43
Сокращение сельскохозяйственного отхода являлось прямым свидетельством ограниченности возможностей аграрного капитализма в условиях нэпа. Формирование армии сельскохозяйственного пролетариата, одним из основных отрядов которого до революции были отходники, теперь встретилось с непреодолимыми препятствиями в политике Советского государства, направленной на поддержку бедноты и ограничение эксплуататорских устремлений кулачества, во всем объективном ходе социально-экономического развития деревни, приводившем к ее осереднячиванию.
Развитие капитализма в сельском хозяйстве, наблюдавшееся на первых стадиях нэпа, не достигло уровня, когда эксплуатируемый пролетариат практически полностью отрывается от собственного хозяйства и становится «свободным, как птица», бродячим, ищущим применения своему труду в любом районе страны, когда складывается национальный рынок на рабочую силу, т. е. уровня, достигнутого аграрным капитализмом России в конце XIX в. Теперь это был примитивный капитализм, который предпочитал легче маскируемую и более грубую и дешевую эксплуатацию рабочей силы соседей. Любопытно, что в сокращавшейся в целом массе сельскохозяйственных отходников заметно увеличивалась доля женщин, эксплуатация труда которых была дешевле и проще. В 1924/25 г. женщины составляли 34,  4 % ушедших в отход на сельскохозяйственные заработки, в 1925/26 г. - 46,  4, в 1926/27 г. - 48 %44. Но и при этих изменениях отходники остались крупной группой сельскохозяйственных рабочих, систематически и продолжительное время проводящих на работе по найму. В 1926/27 г. средняя продолжительность отхода на сельскохозяйственные заработки составила 4,  2 месяца, в том числе: у пастухов - 6,  2 месяца, у рабочих на свеклосахарных плантациях - 2,  5, у остальных - 4,  3 месяца45. Нужно учесть, что за 1923/24 г., например, в сельском хозяйстве на каждого занятого пришлось в среднем 97 дней работы (т. е. 3,  2 месяца)46. Отходник проводил на сельскохозяйственных заработках практически все время полевых работ. Его сезонность как наемного работника была всего-навсего результатом сезонного характера сельскохозяйственных работ, а отнюдь не свидетельством существования в качестве самостоятельного мелкого хозяина.
Основными районами сельскохозяйственного отхода в 1926/27 г., как свидетельствуют данные табл. 4, были Украина (53,  2 % отходников рассматривае¬


595
мой группы, в том числе почти 80 % занятых на свеклосахарных плантациях), Северный Кавказ (вместе с Дагестаном - 14,  3 %), Центрально-Черноземный район (11,  8%, в том числе 20  % занятых на свеклосахарных плантациях47) и Центрально-Промышленный район (8,  2 %). Впрочем, последний оказался в этой группе районов благодаря чрезвычайно большой массе отходников, приходящихся на его долю вообще. В остальных районах отходники на сельскохозяйственные заработки исчислялись весьма малыми величинами: Средняя Волга - 2,  2 %, Нижняя Волга - 2, Урал - 1,  6, Западный район - 0,  9, Северо- Западный - 0,  8, Сибирский - 0,  2 %.
Обратившись к данным о распределении отхода по волостям (районам, кантонам), мы обнаруживаем интересный и важный факт концентрации и своеобразной специализации отходников даже такой малоквалифицированной профессии, какой была в то время профессия сельскохозяйственного рабочего. Из 2747 волостей РСФСР, обследованных в 1926/27 г., 260 отпускали на сельскохозяйственные заработки по 50 человек и более48, в том числе: 70 волостей - от 50 до 100,  72 волости - от 101 до 200,  71 волость - от 201 до 500,  20 волостей - от 501 до 1000, 17 волостей - от 1001 до 2000 и 10 волостей - свыше 2000 сельскохозяйственных рабочих49. Очень часто (если не в большинстве случаев) это были волости специализированного отхода в качестве рабочих свеклосахарных плантаций, пастухов, косарей и т. д.
В Воронежском уезде из Больше-Верейской волости 804 отходника на «сельскохозяйственные промыслы» стали рабочими свеклосахарных плантаций, из Задонской - 125 отходников, в Россошанском уезде из Павловской волости - 1755, в Усманском уезде из Талицкой волости - 1080, в Курском уезде из Рыбинской волости - 634, в Льговском уезде из Ивановской волости - 339 и т. д. На территории Гайворонского уезда Дорогощанская волость отпускала на сельскохозяйственные работы 8404 отходников, в том числе 8192 на свеклосахарные плантации. Беловская волость - 2100 отходников, в том числе 1800 рабочих свеклосахарных плантаций; на территории Борисоглебского уезда Терновская волость - 3745 отходников, в том числе 3730 на свеклосахарные плантации50. В данном случае профессиональная специализация отходников одной волости была связана с близостью места заработков от места жительства.
Интересно выделение волостей отхода на заработки в качестве пастухов. Особенно много «пастушеских» волостей оказалось в Центрально-Промышленном районе. Во Владимирской губ. (и уезде) Небыловская волость отпускала в отход 3376 пастухов (при 3411 отходниках на сельскохозяйственные работы), в Юрьев-Польском уезде Иваново-Вознесенской губ. Лучинская волость - 760 и Калининская - 297 пастухов, в Сухиничском уезде Калужской губ. Пере- стряжская волость - 1300 и Козельская - 119 пастухов, в Малоярославском уезде той же губернии Абрамовская волость - 132 пастуха. Во всех этих случаях сельскохозяйственный отход был только «пастушеским». Исключительно или преимущественно пастухами шли на сельскохозяйственные заработки отходники из Двоенской волости (102 человека) в Егорьевском уезде Московской губ., Неруксовской волости (302) в Лукояновском уезде и Алистеевской (222) в Нижегородском уезде Нижегородской губ., Кесовской (182) и Юркин- ской (107) в Бежецком уезде, Горицкой (431), Славковской (274) и Кашинской (140) в Кимрском уезде, Погорельской (1690) и Степуринской (308) в Ржевском уезде, Ильгощинской (450) и Тредубской (436) в Тверском уезде Тверской губ., Богородицкого (501) и Тепло-Огаревского (319 человек) районов Тульской губ. На территории Центрально-Черноземного района также имелись волости


596
с отходом значительного числа пастухов: Солнцевская (173) в Курском уезде, Болыне-Халянская (132) и Старо-Оскольская (113) в Старо-Оскольском уезде, Тимская (141) в Щигровском уезде, Дорогощанская (212) в Гайворонском уезде. (Мы не называем волости, где число отходников данной профессии было меньше 100.  ) В Западном районе выделялась Трубческая волость Почепского уезда, отправлявшая в отход 1,  5 тыс. пастухов. Значительное число пастухов уходило на отхожие заработки в Дагестане и Калмыкии51.
Отметим, наконец, наличие в разных районах страны волостей с массовым отходом сельскохозяйственных рабочих (помимо двух названных выше специализированных групп). Рязанская волость (одноименного уезда) отпускала 4 тыс. сельскохозяйственных рабочих, Степуринская в Ржевском уезде  -  1,  1 тыс., Верхне-Мамонская в Богучарском уезде - 1,  4 тыс., Мучканская в Борисоглебском уезде - 1,  4 тыс., Больше-Березанская в Корсунском уезде (Ульяновская губ.  ) - 1,  8 тыс., Покровский район в Шадринском округе (Урал) -
2,  1 	тыс., Ново-Александровский район в Армавирском округе - 1,  1 тыс., Зейский в Донецком округе - 1,  1 тыс., Белоглинский в Сальском округе - 2,  3 тыс., Дивенский - 4,  2 тыс., Благодарненский - 2,  8 тыс., Медвеженский - 2,  1 тыс., Александровский - 1,  6 тыс., Петровский - 1,  4 тыс. в Ставропольском округе, Левокумский район в Терском округе - 1,  5 тыс.  52 Массовый отход работников данной профессии ручного труда из одной местности обеспечивал возможность применения исстари сложившейся артельной формы самоорганизации отходников. Артели косарей и жней были наиболее распространенными среди отходников на сельскохозяйственные заработки.
К сожалению, при обработке материалов обследования отходничества недостаточно внимания было уделено его направлениям - районам прихода. Для сельскохозяйственного отхода мы имеем данные лишь за 1923/24 г., показывающие распределение по районам прихода 103,  1 тыс. человек (несколько меньше половины этой категории отходников); из них 33,  5 % пришли на Украину, 23,  6 % - на Северный Кавказ, 7,  8 % - в Центрально-Промышленный район, 2,  6 % - в Центрально-Черноземный район53. Данные за 1923/24 г. отражают особенности восстановительных процессов как в сельском хозяйстве, так и в самом отходничестве. Но и они показывают, что главными районами прихода отходников на земледельческие заработки остались Украина и Северный Кавказ, выделившиеся в этом отношении уже к концу XIX в.  54 Как и раньше, Центрально-Черноземный район больше отпускал, чем принимал отходников. Тем не менее приведенные сведения показывают, что в 1920-х годах для отходников на сельскохозяйственные заработки основные районы отхода и прихода совпадают. Иначе говоря, сельскохозяйственный отход выступает перед нами как преимущественно внутрирайонный. Это вполне корреспондирует с общим сокращением численности его участников: и то, и другое свидетельствует об ограниченности развития капиталистического уклада в деревне, в частности о том, что общероссийский рынок на рабочую силу в сельском хозяйстве не был восстановлен в сколько-нибудь значительной мере.
Отходники на неземледельческих промыслах
Неземледельческие отхожие промыслы, как уже отмечалось, являлись формой отвлечения сельского населения в города, одним из проявлений процесса


597
индустриализации страны и, в частности, роста индустриального населения за счет земледельческого.
Ознакомление с профессиональным составом отходников на неземледельческие заработки вскрывает последовательные ступени этого процесса. Основная масса крестьян, периодически наводнявшая город в поисках заработка, вообще не имела никакой квалификации и стремилась устроиться на сезонных черных работах (мощение дорог, землекопные работы и т. п.  ). В 1923/24 г. удельный вес чернорабочих среди отходников составлял 30,  6 %, а вместе с заготовителями и сплавщиками леса, торфяниками и рыбниками - 49,  3 %55. Удельный вес этой наименее квалифицированной части отходников оставался наиболее значительным на всем протяжении изучаемого периода: в 1925/26 г. - 43,  5 %, в 1926/27 г. - 45,  2 %. Отчетливую тенденцию к понижению обнаружила лишь доля чернорабочих, которая в 1925/26 г. составляла 22,  7 %,  ав 1926/27 г. — 21,  1 %. Перечисленные категории отходников (кроме заготовителей и сплавщиков леса) отличались особенно активным участием женщин (среди чернорабочих - свыше 1/5, а среди торфяников и рыбников - более ⅓). Все они характеризовались также особенной текучестью и непрочностью связей с «промышленными занятиями». Средняя продолжительность отхода у чернорабочих не превышала 6 месяцев, у рыбников - 3,  8, у торфяников - 3,  6, у сплавщиков леса - 3,  2 месяца. Более или менее прочно из них оседали в городе очень немногие (в 1925/26 г. всего 4 % отходников-чернорабочих круглый год проводили в городе)56.
Показательно распределение групп неквалифицированного неземледельческого отхода по районам страны. Относительно равномерно по территории Союза ССР размещались только места отхода чернорабочих. Повсюду абсолютная масса чернорабочих отходников была значительной. Однако в районах с развитой промышленностью или специальными промыслами удельный вес чернорабочих был невелик: в Центрально-Промышленном районе - 11 % «своих» отходников, в Северо-Западном - 9, в Северном - 11,  1, в Уральском - 14,  3 и т. д. Иное дело - типичные аграрные районы. В Центрально-Черноземном районе среди отправлявшихся на отхожие промыслы крестьян 30,  4 % становились чернорабочими, в Средне-Волжском - 37,  6, в Нижне-Волжском - 32,  3, в Дагестанской АССР - 34,  5, в Башкирской АССР - 38,  4, в Казахской АССР - 60,  9, в Сибирском районе - 29,  3 %. Можно, следовательно, принять, что высота удельного веса чернорабочих в составе отходников находится в прямой зависимости от степени «аграрности» района и в обратной - от «промысловости» (имея в виду не только развитие промышленности, но и наличие каких-либо специальных промыслов). Относительно высок был удельный вес чернорабочих и среди отходников Украины (29 %), что объяснялось отсутствием развитых промыслов, которые могли бы привлечь значительные массы неквалифицированной рабочей силы.
Казалось бы, что массовость отхода в качестве чернорабочих должна была привести к их более или менее равномерному, рассеянному размещению и внутри районов. Однако, как свидетельствуют волостные данные, и для этой категории отходников была характерна заметная концентрация по местам постоянного жительства. Из 2747 волостей, районов и кантонов Российской Федерации, давших сведения об отходничестве за 1926/27 г., по 50 и более чернорабочих отпускали 1026 волостей. Среди них 215 волостей насчитывали от 50 до 100 человек, ушедших в отход чернорабочими, 251 волость - от 101 до 200, 360 во¬


598
лостей - от 201 до 500, 123 волости - от 501 до 1000, 65 волостей - от 1001 до 2000 и 12 волостей - свыше 2 тыс. человек57. Волости массового отхода крестьян на черные работы (свыше 1 тыс. человек) составляли менее 3 % общей численности обследованных волостей, но давали почти 25 % отходников чернорабочих в РСФСР58.
Разработка природных богатств, естественно, привлекала отходников из ближайших районов. Как показывают данные табл. 4, из торфяников 74 % приходилось на Центрально-Промышленный район, 5,  3 % - на Центральночерноземный, 12,  2 % - на Среднюю Волгу (правобережная часть), 3,  4 % - на Западный и 3 % - на Северо-Западный район. Рыбники на 65,  7 % были отходниками Нижнего Поволжья, 9,  7 % - Северного Кавказа (вместе с Дагестаном),
2,  2 % - Среднего Поволжья, 13,  1 % - Северо-Западного и Северного районов,
3,  6 	% - Украины, 2 % - Дальнего Востока. Все это районы, прилегавшие к рыбным промыслам. В Нижнем Поволжье на рыбные промыслы отправлялось 39,  1 % отходников района. На заготовках и сплаве леса работали главным образом отходники из Северо-Западного (24,  1%), Центрально-Промышленного (17%), Северного (14,  5 %), Уральского (13,  4 %), Вятского (7,  3 %) районов. Кроме того, от 2 до 5 % отходников этой группы шли из Башкирии, Средне-Волжского и Западного районов, Белоруссии и Украины. При этом лесные промыслы давали заработок 55,  7 % отходников Северо-Западного района, 57,  8 % - Северного,
54,  3 	% - Уральского, 40 % - Вятского. Перед нами районы практически специализированного отхода.
В действительности профессиональная специализация сельских местностей, отпускавших отходников рассматриваемых категорий, была намного более глубокой. Если выделить волости массового отхода (более 1 тыс. человек), то окажется, что в Российской Федерации на их долю приходилось 42,  9 % отходников, промышлявших на заготовке и сплаве леса (115 волостей, 228,  5 тыс. лесозаготовителей и сплавщиков), 41,  8 % отходников на рыбные промыслы (8 волостей,
22,  2 тыс. рыбников) и 66,  4 % работников на торфоразработках (28 волостей,
81,  7 	тыс. человек)59. Вот характерные примеры. Иваново-Вознесенская губ. отпускала на заготовки и сплав леса 13,  4 тыс. отходников. Из них две волости - Николо-Макарьевская и Завряжная - были местом жительства (и отхода) для
9,  9 	тыс. человек, а остальные 57 волостей - для 3,  5 тыс. При этом все представители названных двух волостей были сплавщиками60. Из 75 волостей Сталинградской губ. на рыбные промыслы уходило 7,  5 тыс. человек, в том числе 6 тыс. из Капустино-Ярской и Каменно-Ярской волостей61. Что касается торфяников, то шестую часть их общей численности в РСФСР давали Раненбургская и Ско- пинская волости Рязанской губ. (20,  1 тыс.  )62.
Одной из самых крупных групп отходников по численности и значению в народном хозяйстве являлись строители. В 1923-1927 гг. их удельный вес колебался в пределах 15-18 %, обнаруживая незначительную, но постоянную тенденцию к повышению. В 1926/27 г. численность армии строителей, прибывшей из деревни на стройки страны, достигла 582,  3 тыс. человек. Почти половина из них была плотниками (245,  1 тыс. человек).
Значительной была численность каменщиков (88,  4 тыс.  ), штукатуров (33,  9 тыс.  ), маляров (24,  5 тыс.  ), кирпичников (19 тыс.  ), печников (16,  6 тыс.  ), кровельщиков (12,  3 тыс.  ), мостовщиков (9,  1 тыс.  ), бетонщиков (6,  3 тыс.  ). Но среди них имелось и 61,  4 тыс. землекопов, т. е. фактически тех же чернорабочих63. В массе своей они были сезонниками (срок работы за пределами хозяй¬


599
ства в среднем 5,  5 месяца в год). Квалифицированность давала им возможность легче найти работу в городе, обеспечивала более высокий заработок. Однако сезонность строительных работ осложняла переход этой группы отходников к постоянной работе в городе. В 1925/26 г. только 0,  8 % отходников-строителей проводило в городе весь год64.
Особенности организации строительных работ и необходимость определенной квалификации объясняют почти исключительно мужской состав отходников-строителей. Удельный вес женщин среди них был минимальным (в 1926/27 г. - 1,  3 %).
Чрезвычайно характерна высокая концентрация отходников-строителей в центральных районах страны. Около половины их общей численности приходилось на Центрально-Промышленный район (49,  5 %). Кроме того, 11,  3 % строителей давал Центрально-Черноземный район, от 5 до 6 % - Западный, Северо- Западный и Средне-Волжский районы, 8,  1 - Украина. Отход на строительные работы из других районов страны был незначителен, а на восток от Волги вообще ничтожен.
Обращает на себя внимание глубокая специализация отходников-строителей не только по районам (губерниям), но и по волостям, установленная обследованиями, проводившимися в советское время, но уходящая своими корнями в давно прошедшие времена. И в пределах Центрально-Промышленного района специальности отходников-строителей не были сколько-нибудь равномерно распределены по губерниям, уездам и волостям. Плотники главным образом отпускались Рязанской (60,  1 % уходящих в отход с ее территории строителей), Московской (63,  5 %), Иваново-Вознесенской (79,  3 %), Костромской (53,  5 %) и Тверской (47 %) губ. Перечисленные пять губерний давали более 70 % плотников-отходников Центрально-Промышленного района (10 губерний). Каменщиков отпускали преимущественно Владимирская губ. (6,  5 тыс.  ), Калужская (9,  6 тыс.  ), Нижегородская (5,  5 тыс.  ), Тверская - (6,  7 тыс.  ). На эти четыре губернии приходилось 85,  8 % каменщиков района65.
Присматриваясь к местностям выхода строителей, обнаруживаем, что и внутри губернии они распространены далеко не равномерно. Во Владимирской губ. строителей отпускал главным образом Владимирский уезд (67,  6 %). В границах уезда из 17 волостей с отходниками выделялось 8 волостей, отходники которых являлись преимущественно или исключительно строителями. Только строителями были отходники Боголюбовской волости - 2687 человек, из которых 1818 значились малярами; Борисовской волости - 2854 отходников, в том числе 2135 каменщиков; Быковской волости - 722 отходника, в том числе 519 каменщиков; Второвской волости - 1750 отходников, в том числе 1174 маляра; Старо- дворской волости - 1997 отходников, в том числе 1002 каменщика; Суздальской волости - 1650 отходников, в том числе 750 каменщиков и 700 кирпичников. Почти исключительно строителями уходили на заработки отходники Владимирской волости; 1917 строителей, из которых 1347 работали штукатурами (нестроителями в этой волости оказались 54 отходника), и Судогодской волости: 1768 строителей, из которых 952 работали плотниками (нестроителями были 183 отходника)66.
Высокая степень специализации отходников отдельных волостей по строительным профессиям - результат и свидетельство длительного исторического развития промысловых занятий, передачи трудовых навыков и умения из поколения в поколение. Каменщики, штукатуры, маляры и плотники Владимирщины 1920-х годов предстают перед нами прямыми потомками строителей храмов


600
и дворцов Владимира, Суздаля, Боголюбова, создателей Спаса Покрова на Нер- ли и деревенской церкви в Кидекше.
Исстари сложилась и организационная форма отхода строителей - артели, которые составлялись обычно из жителей одной волости или села. С этим также было связано их расселение своеобразными гнездами. На долю, например, Борисовской и Стародворской волостей приходилось 3,  1 тыс. каменщиков - почти половина всего отхода этой категории строителей из Владимирской губ. Такая же картина в Калужской губ. - более трети каменщиков уходили в отход всего из трех волостей: Лихвинской и Богдановской Лихвинского уезда и Козельской Сухиничского уезда (3,  6 тыс. человек)67.
К таким же выводам приводит рассмотрение данных о распределении строителей по волостям (районам, кантонам) Российской Федерации в целом. 826 волостей (около трети обследованных) отпускали на строительные работы по 50 и более человек, в том числе: 185 волостей - от 50 до 100, 182 волости - от 101 до 200, 206 волостей - от 201 до 500, 124 волости - от 501 до 1000, 93 волости - от 1001 до 2000, 34 волости - от 2001 до 5000 и 3 волости - свыше 5000 человек. 130 волостей массового отхода выделяли 46,  2 % отходников-строителей68.
Особенно прочно связывались с городом, с промышленностью наиболее квалифицированные группы отходников: фабрично-заводские рабочие и горняки. Их общий удельный вес среди отходников в 1923/24 г. составлял 13,  9 % (фабрично-заводские рабочие и ремесленники, включая пищевиков69-10,  2 %, и горняки - 3,  7 %70), а в 1925/26 г. достиг максимального уровня - 17,  6 % (фабрично-заводские рабочие и ремесленники вместе с пищевиками - 12,  5 %, горняки - 5,  1 %). Численность этих групп отходников за два года более чем удвоилась: 232,  7 тыс. человек в 1923/24 г. и 576,  3 тыс. человек в 1925/26 г. Часть отходников на заработки в промышленность уже завершила процесс превращения из крестьянина в рабочего. В 1925/26 г. 4,  7 % отходников из группы горняков и 15 % из группы фабрично-заводских рабочих на отхожих промыслах, на промышленных предприятиях работали круглый год, возвращаясь в деревню лишь в отпуск на время страды71. Еще более об этом свидетельствует сокращение численности рабочих фабрично-заводской и горной промышленности среди отходников, наблюдавшееся с 1926/27 г. Развертывавшаяся индустриализация страны год от года расширяла возможности привлечения новых масс работников к постоянному промышленному труду. Естественно, что этой возможностью раньше других воспользовалась наиболее квалифицированная группа отходников, уже приобщившаяся к труду в промышленности (факт, сам по себе свидетельствующий о связи отходничества с аграрным перенаселением и о том, что масштабы отходничества, как и аграрного перенаселения, в значительной мере определялись способностью промышленности занять рабочие руки).
Сокращение численности отходников - промышленных рабочих было очень значительным: почти на 20 % как по группе фабрично-заводских рабочих и ремесленников, так и по группе горнорабочих (табл. 5). Любопытно, что это сокращение произошло главным образом за счет профессий, требовавших наибольшей квалификации и наиболее регулярной и длительной работы в промышленности, иначе говоря, за счет собственно рабочих профессий - металлистов, деревообделочников, кожевников, текстильщиков, печатников, стеклофарфорщиков. Возросло число отходников, занятых в производстве одежды и обуви (портных, швейников, вальщиков, сапожников и т. п.  ), т. е. профессий, которые были тогда


601
не столько фабрично-заводскими, сколько кустарно-ремесленными, а их представители - не столько рабочими, сколько кустарями. Направление структурных сдвигов в отходничестве было непосредственно обусловлено ускорением процесса индустриализации.
Таблица 5
Отходники - рабочие промышленности в 1925/26-1926/27 гг. (СССР без ЗСФСР, Узбекской и Туркменской ССР, в тыс. человек)*
Профессия
1925/26 г.
1926/27 г.
1926/27 г., % к 1925/26 г.
Производство одежды и обуви
116,  4
120,  2
103,  3
Металлисты
44,  9
41,  8
93,  1
Деревообделочники
34,  4
33,  2
96,  5
Текстильщики
20,  6
13,  9
67,  5
Пищевики
11,  9
13,  1
110,  1
Точильщики
1,  8
1,  0
55,  5
Печатники
1,  3
0,  9
69,  2
Стеклофарфорщики
2,  8
0,  8
28,  6
Прочие фабрично-заводские рабочие и ремесленники
151,  8
94,  6
62,  5
Всего фабрично-заводских рабочих и ремесленников
410,  0
336,  0
81,  9
Горнорабочие
168,  3
136,  1
80,  8
* Отход сельского населения на заработки в СССР в 1926/27 г. С. 32.
В определенной мере охарактеризованным сдвигам в структуре промышленных отходников соответствуют и различия в продолжительности пребывания в отходе различных категорий фабрично-заводских рабочих и ремесленников, а также горнорабочих. По данным за 1926/27 г., занятия в производстве одежды и обуви требовали отхода на 4,  4 месяца, стеклофарфорщики уходили на 4,  9, кожевники - на 5,  3, деревообделочники - на 5,  4, точильщики и горнорабочие - на 6,  4, металлисты - на 7,  1, пищевики - на 7,  4, печатники - на 9,  9, текстильщики - на 10,  3 месяца. В среднем отходник в промышленности был занят 5,  4 месяца.
Приведенные данные показывают, насколько далеко зашел отрыв от сельского хозяйства металлистов, печатников, текстильщиков. Деятельность в «отходе» стала для них основным, а работа в сельском хозяйстве - побочным занятием. В общей массе отходников - промышленных рабочих и ремесленников в 1925/26 г. группа находившихся весь год на заработках определялась в 15 %72, т. е. достигла почти 600 тыс. человек. Собственно говоря, они уже не были крестьянами. По своему действительному положению они принадлежали к группе промышленных рабочих, не полностью утративших связь с землей. Их окончательный разрыв с сельским хозяйством, мы уже видели это, не заставил себя ждать, как только растущая промышленность предоставила такую возможность.
В 1926/27 г. половину фабрично-заводских рабочих и ремесленников среди отходников давали села и деревни Центрально-Промышленного района:


602
165,  6 	тыс. человек из 336 тыс. человек (вместе с пищевиками). Центральночерноземный район отпускал 18,  5 тыс. отходников названной категории (5,  5 %), Средне-Волжский - 30,  5 тыс. (9,  1 %), Северо-Западный - 15,  6 тыс. (4,  6 %), Северный - 13,  5 тыс. (4 %), Западный - 7,  3 тыс. (2,  2 %), Вятский - 7,  2 тыс. (2,  1 %), Уральский - 7,  1 тыс. (2,  1 %), Украина - 28,  2 тыс. (8,  4 %), Дагестан - 28,  2 тыс. (8,  4 %). Сибирь и юго-восточные районы страны, включая Нижнее Поволжье и Северо-Кавказский край, практически не знали отхода крестьян на заработки в качестве фабрично-заводских рабочих и ремесленников. Обращает на себя внимание ничтожно малый отход на работу в промышленность уральских крестьян, что объясняется учетом отхода только за границы волости, тогда как здесь завод чаще всего размещался в ее пределах, и крестьяне втягивались в промысловые занятия без отхода из волости или без отхода вообще73, поэтому особенно сильное сокращение численности отходников - промышленных рабочих (в 2,  3 раза за год) было свидетельством не упадка, а подъема промышленности на Урале. Напротив, необычно велик удельный вес отходников интересующей нас группы в Дагестане - 36,  6 %. Причем среди них было много представителей, например, такой индустриальной профессии, как металлисты (из Вицхинского участка Лакского округа уходило на заработки 1740 «фабрично-заводских и ремесленных рабочих», в том числе 1223 металлиста, из Тлейсерухского - 312 рабочих, в том числе 288 металлистов и т. д.  74). В данном случае речь идет, однако, не о фабрично-заводской промышленности и индустриальных рабочих, а о традиционных ремеслах и столь же традиционных формах работы кустарей, бродивших из аула в аул в поисках заказчика.
Соединение под одной рубрикой фабрично-заводских рабочих и ремесленников сильно путает картину их территориального распределения и специализации мест отхода.
Работа в фабрично-заводской промышленности требовала определенной квалификации и означала уход из своего хозяйства на большую часть года. Не удивительно, что численность отходников соответствующих профессий на волость или район не могла быть сколько-нибудь значительной. Исключение составляли случаи, когда в близком соседстве с волостью оказывались крупные индустриальные центры. Среди обследованных в 1926/27 г. волостей 105 назвали в составе своих отходников металлистов. Их численность не превышала
100 человек в 61 волости, колебалась от 101 до 200 - в 22 волостях, от 201 до 500 - в 15 волостях и превышала 500 человек только в 7 волостях. На долю 6 волостей массового отхода приходилось 27,  1 % отходников-металлистов Российской Федерации75. Иное дело - распределение по волостям вальщиков - типичных представителей кустарного промысла. Из 118 волостей, давших сведения о наличии таковых среди отходников, 50 насчитывало до 100 вальщиков, 24 - от
101 до 200,  23 - от 201 до 500,  6 - от 501 до 1000, 6 - от 1001 до 2000 и 7 - свыше 2 тыс. вальщиков. 13 волостей массового отхода (свыше 1 тыс.  ) дали в сумме 30 372 вальщиков - почти ⅔ отходников этой профессии76. Аналогичным было различие в степени концентрации по местам отхода текстильщиков и кожевников. Среди отходников это были примерно равные по численности группы (соответственно 14,  5 тыс. и 13,  2 тыс. человек)77. Однако только одна волость отпускала в отход более 1 тыс. текстильщиков (Теренинская в Орехово-Зуевском уезде Московской губ.  ), тогда как массовый отход кожевников зарегистрирован в трех волостях (Лухская в Юрьевском уезде Иваново-Вознесенской губ., Троицкая в Калужском уезде и Астрадамовская в Ульяновском)78.


603
Устанавливается с достаточной очевидностью, что специализация волостей на тех или иных отхожих промыслах и соответственно массовый отход из одной местности представителей одной профессии были связаны с формами производства, основанными на ручном труде. Напротив, формы производства, требующие квалифицированного труда, привлекали отходников более избирательно, давали картину более рассеянного, менее концентрированного расселения их в местах отхода. Не меньшее значение имела сезонность отхода кустарей, оставлявшая им более широкие возможности совмещать промысел с сельским хозяйством и поэтому более приемлемая для крестьянина.
Отход на действительные фабрично-заводские работы практически означал для крестьян отрыв от сельскохозяйственных занятий.
На заработки в горнодобывающую промышленность крестьяне-отходники шли главным образом из местностей, окружающих Донбасс и южный железорудный бассейн - прежде всего из Центрально-Черноземного района (30,  6 %), с Украины (18 %), из Среднего Поволжья (13 %), из Западного района (10,  3 %) и Белоруссии (10,  4%). С 1926/27 г. Сибирь стала отпускать заметную часть крестьян-отходников в горнодобывающую промышленность (за год прирост с 2,  5 тыс. до 7,  9 тыс. человек), что было связано с растущим освоением Кузбасса. Все остальные районы, включая Центрально-Промышленный и Уральский, были слабо представлены в составе отходников на горные работы. Данные о расселении рисуют картину умеренной концентрации отходников на горные работы со значительным удельным весом волостей, отпускавших их небольшими группами. Из 205 волостей с отходом по 50 и более чернорабочих 69 отпускали от 50 до 100, 42 - от 101 до 200, 51 - от 201 до 500, 24 - от 501 до 1000, 15 - от 1001 до 2000 и 4 - свыше 2000. Все же на 19 волостей массового отхода пришлось 34,  9 % отходников-горнорабочих в Российской Федерации79.
Мы рассмотрели данные о составе и размещении крестьян-отходников на заработки в качестве рабочих добывающих и производящих отраслей народного хозяйства. Перед нами предстала чрезвычайно пестрая и подвижная масса крестьян, использующих свою рабочую силу за пределами собственного хозяйства и находящихся на разных стадиях отрыва не только от этого хозяйства, но и от сельскохозяйственного производства вообще. Анализ профессионального состава отходников показал, что вместе с ростом производственной квалификации, требуемой профессией, росли и сроки отхода от собственного сельского хозяйства. Зависимости и связи, устанавливаемые по материалам анкетных обследований отходничества органами Наркомтруда СССР, вполне подтверждаются местными исследованиями. Так, в Костромской губ., по данным за 1924/25 г., полностью оторвались от собственного земледельческого хозяйства 1,  1 % отходников из группы деревенского отхода, 5,  4% отходников - строителей и кустарей (сапожников, портных и т. п.  ), 18,  2 % - неквалифицированных отходников (чернорабочие, прислуга и т. п.  ) и 37,  3 % отходников на фабрично-заводские работы80.
К сожалению, здесь оказались соединенными далеко не однородные категории: строители с кустарями, чернорабочие с прислугой. Тем не менее и эти данные достаточно отчетливо обнаруживают характерные стадии отрыва крестьянина от собственного хозяйства.
Те же ступени в развитии отходничества, та же постепенно нарастающая замена труда в собственном сельском хозяйстве трудом на «промысле» устанавливаются по данным об отходе на заработки на транспорте. В 1926/27 г. общая


604
численность крестьян-отходников на транспорте достигла 120,  6 тыс. человек (за год рост на 13,  2 %). Среди них оказалось 60,  6 тыс. отходников, занятых извозным промыслом. В массе своей они шли в отход с собственными лошадьми на относительно небольшой срок зимнего перерыва между полевыми работами (продолжительность отхода 4,  8 месяца). Если не говорить о почти профессиональной группе городских извозчиков, заработки на извозном промысле с собственной лошадью существенно не меняли социальный облик отходника: это был типичный «подрабатывающий» крестьянин. И тем не менее извоз оказался достаточно специализированным промыслом определенной группы волостей. 163 волости, отпускавшие в извоз по 50 и более человек, давали больше половины (34,  2 тыс.  ) отходников этой категории. Из 67 волостей уходило от 50 до 100 извозников, из 43 - от 101 до 200, из 41 - от 201 до 500, из 8 - от 501 до 1000 и из 4 волостей - свыше 1000 извозников81. Любопытно, что «извозные» волости (как и отмеченные выше «пастушеские») имелись практически в каждом крупном районе и обслуживали внутрирайонные потребности.
Профессиями рабочих наименьшей квалификации на транспорте для отходников были заработки в качестве грузчиков и ремонтников железнодорожных путей. Обе группы за 1926/27 г. заметно возросли: численность грузчиков достигла 17 тыс. человек (прирост на 91 %), а ремонтников - 6,  7 тыс. человек (прирост на 6,  4 %). Продолжительность отхода у первых составляла 5,  1 месяца, у вторых - 6,  1 месяца. Иной была эволюция квалифицированных отходников на транспорте: численность занятых на водном транспорте сократилась с 28,  2 тыс. работников в 1925/26 г. до 26 тыс. в 1926/27 г., на железнодорожном транспорте с 13,  9 тыс. до 10,  3 тыс. работников. И те, и другие уже большую часть года проводили на заработках: отходник на водном транспорте - 6,  8 месяца, а железнодорожник - 9 месяцев в год82. Сходство динамики неквалифицированных и квалифицированных категорий отходников на транспорте и в промышленности, конечно, не случайное. Оно было результатом процесса индустриализации, массового привлечения рабочей силы к промышленным занятиям.
Относительно небольшая группа отходников была занята в торговле. В 1925/26 г. в ней было 18,  5 тыс. человек, а в 1926/27 г. их число сократилось до 13,  4 тыс. человек. В какой-то мере этот сдвиг мог быть вызван и оседанием торговцев-отходников в городе, однако в целом и факт малочисленности группы торговцев среди отходников, и тем более факт ее сокращения в 1926/27 г. являются результатом политики ограничения и вытеснения частника из торговли, которую проводило Советское государство. Интересно, что и здесь мы сталкиваемся со специализацией волостей на торговле как отхожем промысле: в Российской Федерации 70,  2 % торговцев-отходников были постоянными жителями 38 волостей, из которых 16 отпускали по 50-100 человек, 9 - от 101 до 200, 8 - от 201 до 500,  4 - от 501 до 1000 и 1 - свыше 1 тыс. торговцев83.
Отход на заработки в качестве служащих (21,  5 тыс. человек в РСФСР) имел место главным образом из пригородных или близлежащих к городам волостей. По 50 и более служащих отправляли в отход 79 волостей, в том числе: 13 - от 201 до 500, и 2 - свыше 50084. Заработки в качестве прислуги привлекли 38,  7 тыс. отходников (почти исключительно женщин), которые по местам отхода концентрировались небольшими группами: насчитывалось 138 волостей с отходом по 50 и более человек прислуги, в том числе 21 волость отпускала от 201 до 300 и 3 волости - свыше 500 человек85.


605
Анализ данных о профессиональном составе отходников по волостям (районам, кантонам) приводит к выводу о достаточно отчетливой специализации отхожих промыслов деревни. Крестьяне из той или иной местности искали заработок в ограниченном числе отраслей народного хозяйства или даже только в одной из них. Как мы видели, очень часто они выступали в качестве представителей одной профессии. Наличие «пастушеских», «извозных», «строительных» (а внутри этой группы «малярных, «плотницких», «каменщицких» и т. д.  ), «чернорабочих», «текстильных», «сапожницких» волостей свидетельствовало о том, что отхожие промыслы были включены в сложившуюся систему разделения общественного труда, что они носили не случайный характер, а составляли необходимую и ставшую традиционной форму крестьянских занятий. Нет сомнения в том, что профессиональная структура отходничества и соответственно специализация волостей на определенных промыслах уходит своими корнями в далекое прошлое. Но столь же несомненно, что сложившаяся профессиональная специализация крестьян-отходников облегчала, во-первых, государственное регулирование отходничества, внесение организованного начала в ранее стихийное движение излишних для деревни рабочих рук, во-вторых, массовое вовлечение новых кадров в состав рабочего класса, без которого было бы невозможно форсированное развертывание индустриализации.
По своему социально-профессиональному облику крестьяне-отходники являлись прямым и непосредственным резервом рабочего класса страны.
Отходничество и крестьянское хозяйство
Порожденное неспособностью мелкого хозяйства обеспечить крестьянину необходимые средства к жизни, отходничество служило важным дополнительным источником доходов деревни. В свое время Л. Е. Минц, используя данные анкетных обследований отходничества органами Наркомтруда СССР и динамических переписей крестьянских хозяйств ЦСУ СССР, произвел расчет суммарных заработков крестьян на отхожих промыслах за 1925/26 г. Эти исчисления, конечно, условны, однако они достаточно аргументированы и могут быть признаны близкими к действительности86. Не останавливаясь специально на основаниях и ходе подсчетов, приведем сразу полученные результаты. Всеми отходниками за время реальной работы на промыслах (считая, что 20 % времени теряется на переезды и поиск работы) был получен заработок в размере 743 млн руб., в том числе 33 млн руб. от сельскохозяйственных и 710 млн руб. от неземледельческих промыслов (строители получили 200 млн руб., рабочие на заготовке и сплаве леса - 143 млн, чернорабочие - 110 млн руб.  )87. Однако в крестьянское хозяйство поступал лишь остаток заработанных средств после расходов на личное потребление отходника, на оплату жилья, на транспорт и прочее обеспечение его «промысловой деятельности». Конечно, затраты на личное потребление были неизбежны и дома, но их размер и даже структура в семье и вне семьи сильно различались. К тому же выделить расходы на личное потребление из общей суммы самостоятельных расходов отходника не представляется возможным. У отходников на внеземледельческие промыслы остаток заработка, вносимый в хозяйство, составил всего 37,  1 %, у сельскохозяйственных отходников - 56,  1 %, а в среднем по всей армии отходников - 37,  9 %88. Следовательно, сумма средств, внесенных за 1925/26 г. отходниками в доход крестьян¬


606
ского хозяйства, не превысила для территории СССР (без ЗСФСР, Узбекской и Туркменской ССР) 272 млн руб. По данным других исчислений, в 1925/26 г. отходничество дало крестьянству Российской Федерации 211 млн руб., что составляло 20,  2 % в сумме всего неземледельческого дохода и 6,  8 % - в общем доходе крестьянского хозяйства89.
Однако отходничество, как и кустарно-промысловые занятия, отнюдь не было простым дополнением к крестьянскому земледельческому хозяйству. Его значение не исчерпывалось ролью дополнительного источника средств. Неземледельческие заработки, в том числе и отходничество, появившись в крестьянском хозяйстве, оказывали существенное влияние на весь его строй и характер. Это влияние на хозяйства разной экономической мощности и разного социального облика было весьма различным.
Зажиточный крестьянин уходил на заработки либо в качестве торговца, либо нанимался на промышленные предприятия на более квалифицированные и высокооплачиваемые работы. Отход для него служил дополнительным источником накопления и вызывался не угрозой нужды и голода, которые гнали крестьянина-бедняка на заработки, а стремлением расширить создаваемый в собственном сельскохозяйственном производстве капитал.
В общем бюджете зажиточного хозяйства (табл. 6) роль не только отходничества, но и всех промысловых занятий была незначительной. В 1925/26 г. промыслы и заработки всех видов давали крупным хозяйствам (с посевом свыше 16 дес.  ) всего 7,  7 % дохода (85,  3 руб. из 1099,  9 руб.  ), в том числе отходничество приносило 2,  3 % дохода (24,  9 руб.  ). Только в промышленно развитых районах, где промысловые занятия крестьян были особенно развиты и служили одним из важнейших источников дохода, зажиточные хозяйства проявляли повышенный интерес к кустарно-ремесленному производству, работе на крупных промышленных предприятиях и другим видам неземледельческих заработков.
Таблица 6
Отхожие промыслы как источник дохода крестьянского хозяйства в 1925/26 г.
(в руб. на хозяйство)*
Группа по посеву
СССР
весь
доход
весь доход от промыслов и заработков
доход от найма рабочей силы вне сельского хозяйства
руб.
руб.
%
руб.
%
Без посева и с посевом до 0,  10 дес.
292,  5
180,  3
61,  6
59,  1
20,  2
С посевом
от
0,  11
до
2,  00
дес.
346,  6
192,  1
55,  3
76,  3
21,  9
«
«
2,  01
«
4,  00
«
324,  1
141,  8
43,  8
49,  7
15,  3
«
«
4,  01
«
6,  00
«
366,  2
138,  0
37,  7
51,  8
14,  5
«
«
6,  01
«
8,  00
«
431,  4
133,  2
30,  8
42,  7
9,  9
«
«
8,  01
«
10,  00
«
501,  3
127,  1
25,  3
41,  9
8,  3
«
«
10,  01
«
16,  00
«
644,  0
116,  9
18,  2
38,  9
6,  0
«
«
16,  01
и
выше
«
1099,  9
85,  3
7,  7
24,  9
2,  3
В среднем на одно хозяйство
401,  4
146,  9
36,  6
53,  3
13,  2
* ЦСУ СССР. Рыночный оборот крестьянских хозяйств. М., 1928. С. 52-53.


607
Продолжение таблицы 6
Группа по посеву
Потребляющий район
весь
доход
весь доход от промыслов и заработков
доход от найма рабочей силы вне сельского хозяйства
руб.
руб.
%
руб.
%
Без посева и с посевом до 0,  10 дес.
-
-
-
-
-
С посевом
от
0,  11
до
2,  00
дес.
452,  4
277,  5
61,  9
118,  8
26,  3
«
«
2,  01
«
4,  00
«
444,  7
240,  1
53,  9
91,  2
20,  4
«
«
4,  01
«
6,  00
«
529,  3
265,  7
50,  3
117,  4
22,  1
«
«
6,  01
«
8,  00
«
602,  1
270,  7
45,  0
124,  1
23,  4
«
«
8,  01
«
10,  00
«
622,  5
187,  3
30,  0
73,  2
11,  7
«
«
10,  01
«
16,  00
«
956,  6
230,  8
24,  1
148,  5
15,  5
«
«
16,  01
и
выше
«
1 361,  3
597,  3
43,  9
307,  3
22,  6
В среднем на одно хозяйство
474,  3
260,  4
54,  8
107,  4
22,  5
Окончание таблицы 6
Группа по посеву
Производящий район
весь
доход
весь доход от промыслов и заработков
доход от найма рабочей силы вне сельского хозяйства
руб.
руб.
%
руб.
%
Без посева и с посевом до 0,  10 дес.
392,  1
299,  6
76,  3
138,  4
35,  2
С посевом
от
0,  11
до
2,  00
дес.
271,  7
152,  3
55,  8
52,  3
19,  1
«
«
2,  01
«
4,  00
«
266,  1
115,  1
43,  2
38,  1
14,  2
«
«
4,  01
«
6,  00
«
315,  4
136,  1
43,  1
46,  5
14,  6
«
«
6,  01
«
8,  00
«
377,  1
146,  3
38,  7
40,  2
10,  6
«
«
8,  01
<<
10,  00
«
441,  6
143,  7
32,  5
52,  9
11,  9
«
«
10,  01
«
16,  00
«
589,  8
149,  1
25,  3
42,  5
7,  3
«
«
16,  01
и
выше
«
1080,  6
119,  9
11,  0
21,  5
2,  0
В среднем на одно хозяйство
346,  8
135,  4
38,  8
44,  3
12,  7
Абсолютные и относительные размеры промысловых доходов и заработков в отходе снижаются здесь вплоть до группы сравнительно зажиточных хозяйств с посевом от 8 до 10 дес. Затем происходит перелом. В хозяйствах с посевной площадью от 10 до 16 дес. доход от промыслов и заработков увеличивается со
187,  3 до 230,  8 руб., хотя удельный вес их еще продолжает снижаться (с 30 до 24,  1 %). Доход же отходничества этой группы хозяйств возрастает уже как абсолютно, так и относительно - с 73,  2 руб. (11,  7 % дохода) до 148,  5 руб. (15,  5 % дохода). Еще большего значения эти отрасли трудовой деятельности достигают в самой крупной группе - с посевом свыше 16 дес. Отходничество приносило им
307,  3 руб. дохода в год (22,  6 %), а все промысловые занятия - 597,  3 руб., что со-


608
ставляло 43,  9 % валового дохода90. По сравнению с другими группами хозяйств они получали от промыслов и от отходничества вдвое-втрое больше средств.
Противоположную картину мы наблюдаем в земледельческих районах. Здесь были широкие возможности для развития сельскохозяйственного производства, тогда как промыслы играли подчиненную роль, а отход на заработки требовал слишком больших затрат времени и средств на передвижение и не обеспечивал высокого уровня доходности. Уже в районах земледельческого центра отходничество в качестве источника дохода в зажиточных хозяйствах занимало совершенно ничтожное место (2 % дохода хозяйств с посевом свыше 16 дес. и
7,  3 	% дохода хозяйств с посевом от 10 до 16 дес). Еще меньше его размеры и значение для этой группы крестьянства в юго-восточных районах.
Принципиально изменяется значение доходов от отхожих промыслов в бюджете бедняцкого и маломощно-середняцкого хозяйств. Для них отход на заработки являлся одним из важнейших источников средств существования, по своему значению местами не только не уступающими сельскохозяйственному производству, но даже и превосходящими его.
Из общей суммы доходов на долю промыслов и заработков в беспосевной группе приходилось 61,  6 % (180,  3 руб. из 292,  5 руб.  ), удельный вес доходов от найма своей рабочей силы вне сельского хозяйства составлял 20,  2 %. Не меньшей была роль этих источников дохода для типично бедняцкой группы хозяйств (с посевом до 2 дес). Из 347 руб. годового дохода в этих хозяйствах 192 руб. давали промыслы (55,  3 %), в том числе 76 руб. (21,  9 %) отходничество. Показательно, что порайонные изменения роли отходничества в бедняцких хозяйствах гораздо менее значительны, чем в группе крупнопосевных хозяйств. Для бедняцкого хозяйства недостаток средств производства нивелировал межрайонные различия производственных условий, и нужда в равной мере заставляла обращаться к отхожим промыслам и бедняка промышленного центра, и бедняка земледельческого юго-востока.
К сожалению, по бюджетным описаниям 20-х годов можно составить представление только о значении неземледельческого отхода, особенно развитом в промышленных районах, а сведения по отходу на земледельческие работы, более характерному для юго-востока, включены в сумму с данными о найме своей рабочей силы на месте. Учет отхода на земледельческие заработки значительно выровнял бы показатели по районам.
Таким образом, отходник - это крестьянин, выталкиваемый социальным расслоением деревни из числа самостоятельных хозяев. Он еще не ликвидировал собственного мелкохозяйственного производства, но уже и не мог просуществовать только им. Больше половины жизненных средств давал ему труд за пределами собственного сельскохозяйственного производства (55-60 %, местами до 75 %). В той же самой мере он переставал быть крестьянином в собственном смысле этого слова, т. е. непосредственным производителем, самостоятельно ведущим свое мелкое хозяйство. Отходник одной ногой становился в новое социальное положение, на новое место в системе общественного производства. Развитие отходничества поэтому в известной степени является показателем интенсивности социального расслоения деревни.
Неземледельческие отхожие промыслы ставили крестьянина в совершенно иные производственные условия, приобщали его к индустриальному труду, к жизни рабочего класса. В советских условиях коренным образом изменились социально-экономические последствия отходничества крестьян на заработки в промышленность, по крайней мере для той безусловно подавляющей части их,


609
которая находила работу на предприятиях социалистического сектора народного хозяйства.
В буржуазно-помещичьей России неземледельческие заработки для большинства отходников означали пролетаризацию и вовлечение в сферу непосредственной эксплуатации промышленным капиталом. В СССР переходного от капитализма к социализму времени только незначительная часть отходников эксплуатировалась на предприятиях капиталистического уклада. В 1925/26 г. из 2678 тыс. рабочих и служащих, занятых в крупной промышленности СССР, па долю капиталистического сектора приходилось 67,  2 тыс. работников, или 2,  5 % общего числа рабочих и служащих крупной советской промышленности91. Таким образом, основная масса отходников устраивалась на социалистических предприятиях и попадала не только в новую производственную обстановку, но и в принципиально иные общественные условия.
Коренным образом менялось влияние города на крестьян-отходников. Для многих из них город начал превращаться в источник культуры, просвещения и политического развития. Отходник возвращался в деревню уже не только с «заработком». Он на собственном опыте знакомился с героическим преобразовательным трудом рабочего класса и нес в деревню опыт социалистического строительства, понимание его задач, новое сознание. Крестьяне-отходники сами отмечали коренное изменение своего положения в советском городе.
«Район наш малярный, столярный и плотников много живет, - говорится в письме крестьянина-отходника И. Щербакова из Яхнобольской волости Га- личского уезда Костромской губ. - До Октябрьской революции все мужчины уходили в Питер на заработки, в деревне оставались из мужского населения старики да малые дети, сельскохозяйственная работа оставалась на обязанности “баб”. Ютясь в грязных и тесных лачугах, отходники попадали под влияние дурных привычек и пороков: орлянка, карты, пьянство и проституция, вот как отходники отдыхали от каторжного труда. После революции пьяный, картежный и развращающий отходников Питер стал неузнаваем. Хотя частенько, в особенности в первые годы строительства, очень сурово встречал сезонных рабочих. Приходилось месяцами сидеть без работы, но вот год от году все приветливей он относился к малярам, плотникам, штукатурам и кровельщикам. Заработок найти все легче, без работы засиживались мало. В свободное от работы время вместо карт отходники читают газеты, идут в клубы, на лекции, в театр и на собрания. Молодежь примыкает к комсомолу»92.
Коммунистическая партия придавала большое значение использованию отходников для организации живой связи между рабочим классом и крестьянством в качестве пропагандистов и агитаторов строительства нового общественного уклада в деревне. В отчете ЦКК РКП(б) XIV съезду партии подчеркивалось, что армия отходников, активно участвовавшая в восстановлении и развитии народного хозяйства, является «непосредственным связующим звеном между городом и деревней»93. Центральный Комитет партии 14 июля 1925 г., 25 мая 1926 г., 28 апреля и 25 мая 1927 г. направил на места специальные директивы о работе среди сезонных рабочих, особенно на стройках94. В ряде постановлений ЦК ВКП(б) о работе местных партийных организаций (Орловской, Курской, Череповецкой, Калужской и др.  ) указывал на необходимость превращения отходника в проводника социалистического влияния советского города на мелкокрестьянскую деревню. «Необходимо добиться, - говорилось в постановлении ЦК ВКП(б) от 23 января 1929 г. “О состоянии и работе Калужской парторга¬


610
низации”, - чтобы массы отходников были орудием проведения пролетарского влияния в деревне и укрепления ее связей с пролетарским городом»95.
На государственных промышленных предприятиях среди отходников и вообще среди рабочих, не утративших связи с землей, партийные организации вели большую разъяснительную работу по вопросам политики Советского государства в деревне. Например, на металлозаводах, кожевенных и текстильных фабриках Павловского уезда Нижегородской губ. в 1927 г. проводились общие собрания рабочих, возвращавшихся на период сельскохозяйственных работ в деревню. На этих собраниях детально прорабатывались различные проблемы взаимоотношений между Советским государством, рабочим классом и крестьянством (проведение перевыборных кампаний в Советы, обложение сельскохозяйственным налогом и т. п.  ); проводились беседы по практическим вопросам реконструкции сельского хозяйства (как организовать машинное товарищество, какая выгода от многополья и т. д.  ). Партийная организация Марасановской фабрики вела планомерную разъяснительную работу в общежитиях рабочих96.
Конечно, крестьяне-отходники, лишь время от времени «прирабатывающие» на промышленных предприятиях, не могли быть сразу перевоспитаны в духе рабочего класса, не могли вдруг избавиться от мелкособственнических настроений. Однако под влиянием кадровых промышленных рабочих и партийных организаций крестьянин-отходник и рабочий с собственным хозяйством в деревне постепенно изживали рваческие настроения, небрежное и халатное отношение к производственному процессу, недисциплинированность и прогулы.
Таким образом, мы можем отметить совершенно новые черты в развитии отходничества в условиях строящегося социализма. В массе своей оно стало источником пополнения кадров советского рабочего класса, свободного от капиталистической эксплуатации. Для бедняков и маломощных середняков отходничество на заработки на предприятия социалистического сектора было средством избавления от кабальной эксплуатации со стороны деревенского кулака и ростовщика. Наконец, отходничество было использовано партией в качестве одного из путей осуществления ведущей роли социалистического города по отношению к деревне.
Однако отходничество крестьян на заработки имело и свои отрицательные стороны. В 20-х годах промышленность, несмотря на быстрый рост, не была еще в состоянии полностью использовать всю свободную рабочую силу в стране. Для тех бедняков и маломощных середняков, которые не могли найти себе работу и попадали в число безработных, отходничество несло еще большее разорение. В этой части своей оно являлось не только продуктом социального расслоения крестьянства, но и фактором, оказывающим усиливающее и обостряющее влияние на этот процесс. Как свидетельствует доклад НК РКИ СССР и НКЗ РСФСР о мерах по удержанию притока рабочей силы из деревни в город, «значительная часть крестьян-отходников, истратив на проезд и проев последние гроши, не получив работы, после сезона (к осени) возвращается на родину, не только не заработав нескольких рублей, которые имеют существенное значение в его бюджете, но и потеряв те жалкие крохи, которые он собрал до ухода из дому. Нередки также случаи развития эпидемий вследствие скопления в том или ином пункте большой массы безработных, голодных отходников-крестьян, развитие преступности и проч.  »97
Отходничество вредно отражалось не только на хозяйстве крестьянина, безрезультатно истратившего средства и потерявшего время. В тех районах, где оно


611
было особенно развито, в упадок приходило сельскохозяйственное производство в целом. Так, обследование отходничества в Калужской губ. в 1928/29 г. вскрыло поразительную разницу в уровне сельскохозяйственного производства Знаменской волости Мятлевского уезда (район со слаборазвитым отходом) и отходнической Перестряжской волости Сухиничского уезда (в отход было вовлечено до 25 % всего населения)98. В Знаменской волости на 100 хозяйств приходилось 114 плугов и 1 соха, а в Перестряжской - только 0,  5 плуга и 73 сохи. В первой у каждых 100 дворов имелось 97 железных борон и только 3,  5 деревянных, во второй - 23 железных и 60 деревянных. В районе малого отхода приходилось 110 лошадей на 100 хозяйств, а в районе развитого отхода - 82. Такая же картина наблюдалась и в отношении обеспеченности сложными машинами. Ведение сельскохозяйственного производства почти целиком ложилось на крестьянку. Мужчины проводили большую часть года в отходе и сохраняли собственное хозяйство в деревне лишь ради страховки от возможной неудачи на заработках.
Вредное влияние отходничества на развитие сельскохозяйственного производства отмечалось в постановлениях ЦК ВКП(б) о работе парторганизаций Череповецкой, Орловской, Калужской губ.  99
Невозможность для значительной части крестьян, пришедших из деревни в город на заработки, найти работу была серьезной преградой для перехода от сельскохозяйственных занятий к промышленным. Из-за безработицы в городе удерживалась в деревне значительная часть «избыточных» рабочих рук, что создавало скрытое аграрное перенаселение.
Вплоть до перехода к социалистической реконструкции сельского хозяйства масса крестьян-отходников продолжала абсолютно превосходить число постоянных рабочих, занятых в крупной промышленности. В 1927/28 г. отходников насчитывалось около 4 млн, из которых больше 3 млн искали заработок в промышленности, тогда как ее постоянные кадры составляли менее 2,  7 млн человек100. Естественно, что значительная часть отходников не могла найти себе работу и увеличивала собой массу безработных в городе. В 1924 г. из 1344 тыс. безработных в городах страны 25-30 % были крестьянами-отходниками, а в 1926 г. из зарегистрированных 1364 тыс. безработных - 30-35 % отходников101. Это обстоятельство неоднократно отмечалось в партийных и советских документах. В отчете Наркомтруда СССР о борьбе с безработицей за 1926/27 г. подчеркивалось, что «в общем безработицу можно характеризовать как следствие избыточного труда в деревне. В известной своей части безработица носит застойный характер»102. «Основным источником, откуда пополняются кадры безработных, - отмечала XV Всесоюзная конференция ВКП(б), - является деревня, выбрасывающая в город излишнюю в сельском хозяйстве рабочую силу»103. В этом смысле безработица в СССР носила не индустриальный, а аграрный характер. Для ликвидации ее недостаточно было только организовать быстрый подъем промышленности, требовалась коренная перестройка производственных отношений в деревне.
Государственное регулирование отходничества
В 1924 г. Совет Труда и Обороны поручил НК РКИ СССР и НКЗ РСФСР «в срочном порядке» разработать систему мер по удержанию хотя бы в некоторой степени притока рабочей силы из деревни в город. В представленном эти¬


612
ми организациями докладе предлагались в качестве основных мероприятий по борьбе с аграрным перенаселением интенсификация сельского хозяйства, прежде всего внедрение трудоемких культур и отраслей (льноводство, картофелеводство, молочное хозяйство и т. д.  ), развитие местных кустарных промыслов в деревне (повышение кредитования и снабжения сырьем деревенского кустаря), организация переселения104. Эти мероприятия были одобрены и значительно расширены XIV конференцией РКП(б) (1925 г.  ), которая выдвинула в число важнейших задач хозяйственного строительства постепенное изживание избыточности населения в деревне. Конференция указывала, что, «несмотря на быстрое развитие производительных сил города, а также и деревни, оно оказалось, однако, недостаточным для использования всего избыточного населения деревни. Поэтому необходимо найти производительное применение для значительных масс рабочих рук, имеющихся в деревне. Это может быть достигнуто интенсификацией сельского хозяйства, дальнейшим ростом промышленности, развитием кустарных и отхожих промыслов, облегчением условий применения наемного труда в сельском хозяйстве и краткосрочной арендой земли, а также организацией переселения и широкой производственной помощью маломощным крестьянским хозяйствам»105.
Партия подчеркивала, что ликвидация аграрного перенаселения потребует длительного периода работы по подъему производительных сил промышленности и сельского хозяйства и по коренной перестройке производственных отношений в деревне. Но до тех пор, пока существовало мелкое частнособственническое производство в сельском хозяйстве, пока невозможно было закрыть источники аграрного перенаселения; она принимала меры, ослабляющие вредное влияние его на развитие сельского хозяйства и на положение трудящихся масс крестьянства. Преодолению вредных последствий аграрного перенаселения способствовала вся аграрная политика Советского государства, обеспечивавшая подъем и интенсификацию сельскохозяйственного производства, особенно же система мер, направленных на помощь деревенской бедноте, на подъем ее хозяйства и увеличение возможностей для трудовой занятости. Но вместе с тем осуществлялись и специальные меры против аграрного перенаселения, призванные непосредственно ограничивать его отрицательные последствия. Такую роль играли регулирование отходничества и организация переселения крестьян из аграрно-перенаселенного центра на окраины страны.
Новый этап в изучении и регулировании отходничества начался в 1926 г. В связи с приведенным выше решением XIV партийной конференции Народный комиссариат рабоче-крестьянской инспекции СССР по указанию Совета Труда и Обороны разработал программу регулирования отхода. Наркомтруду СССР предлагалось развернуть на территории страны сеть корреспондентских пунктов. Было также решено усилить переселение крестьян из малоземельных и перенаселенных районов в многоземельные и малонаселенные106.
10 марта 1926 г. Наркомтруда РСФСР утвердил «Положение о корреспондентских пунктах по регулированию отхода на промыслы» и «Положение о трудовых корреспондентах в сельских местностях»107. Уже в 1927 г. было организовано 929 корреспондентско-информационных пунктов, из них: по РСФСР - 741, по УССР - 157, по БССР - 22 и по ЗСФСР - 9. Они были созданы, как правило, в губерниях, дававших наиболее плотный отход населения на промыслы, а также в районах прихода сезонных рабочих108. Помимо сбора необходимой информации, пункты проводили работу по вербовке и организованной отправке отходников на сезонные работы.


613
В первые годы корреспондентские пункты столкнулись с большими трудностями. Трудовые резервы не были выявлены, районы вербовки не изучены. Пункты не располагали необходимой информацией о наличии спроса на рабочие руки как «у себя», так и в других районах и в связи с этим не могли достаточно эффективно регулировать отход крестьян на заработки и оказывать помощь сезонникам в выборе места работы. Фактически вербовка рабочих осуществлялась хозяйственными органами. Зачастую это приводило к междуведомственной конкуренции, бесплановости. И все же корреспондентские пункты сыграли определенную роль в проведении плановой вербовки рабочих, особенно для сезонных отраслей народного хозяйства. В 1926/27 г. по Российской Федерации удельный вес таких лиц составил 13,  5 %. На этом фоне выделяются несколько профессий, где соответствующий показатель значительно выше. Так, удельный вес ушедших по вербовке на торфоразработки в целом по РСФСР составил
74,  4 	%, а по Центрально-Промышленному району и БССР, где добыча торфа была особенно сильно развита, он достиг соответственно 94,  2 и 86,  3 %. Более половины (55,  6 %) общего отхода на свеклосахарные плантации составили рабочие, ушедшие по вербовкам109.
Приведенные показатели явились следствием еще одного опыта, проделанного Наркоматом труда: в целях сокращения стихийного отходничества было проведено «прикрепление районов проживания тех или иных профессий рабочих к районам производства отдельных сезонных работ». По мнению наркомата, опыт вполне удался, и решено было в будущем распространить его на другие отрасли сезонных работ. Наркомат практиковал также заключение договоров с хозяйственными организациями о порядке найма и привлечения рабочих с мест их проживания. На основании этих договоров в 1926/27 г. впервые в широком масштабе были проведены работы по организованному перемещению рабочих из районов местожительства в районы производства сезонных работ, нуждающихся в привозной рабочей силе. По неполным данным, было перевезено около 0,  5 млн рабочих, в том числе: по РСФСР 165 тыс. и по Украине - 320 тыс. В частности, снабжение рабочей силой свекловичных полей и сахарных заводов Украины было целиком сосредоточено в системе Наркомтруда УССР. В итоге, как было написано в отчете Наркомтруда СССР, «один из крупнейших потребителей труда сезонников - Сахаротрест, который полтора года назад относился отрицательно к мероприятиям НКТ, теперь считает, что последние являются единственно правильными мероприятиями по снабжению хозорганов сезонной рабочей силой и уже дают серьезные положительные результаты»110.
В 1927 г. принимаются три важных государственных акта, направленных на регулирование отходничества. Постановление ЦИК и Совнаркома СССР от 4 марта возложило ответственность за снабжение народного хозяйства рабочей силой на наркоматы труда и их местные органы. 1 марта СНК СССР принимает постановление «Об урегулировании рынка труда строительных рабочих» и 11 апреля - «О мероприятиях по урегулированию вербовочных операций»111. Усиление плановых начал в регулировании отхода являлось отражением возрастающей роли государства в социально-экономическом развитии общества.
Отходничество в 1928-1929 гг.
Крестьянский отход на заработки в 1928-1929 гг. происходил в быстро менявшихся и во многом уже новых условиях, связанных как с дальнейшей инду¬


614
стриализацией страны, так и с осуществлением курса Коммунистической партии на коллективизацию сельского хозяйства. Если динамика отходничества в 1926-1927 гг. отражала изменения условий в местах «прихода» крестьян на заработки, прежде всего в промышленности и строительстве, то теперь стали меняться условия и в местах отхода, т. е. непосредственно в деревне. К сожалению, об отхожих промыслах крестьян накануне коллективизации у исследователя нет столь детальных данных, какие имеются по предшествующему периоду. Широко использованный нами справочник по отходничеству за 1926/27 г. был опубликован в 1929 г. Сплошная коллективизация сельского хозяйства, широко развернувшаяся с начала 1930 г., коренным образом перестраивала всю жизнь деревни. Проблема аграрного перенаселения снималась с повестки дня. Отхожие промыслы крестьян не исчезли начисто, но их масштабы, характер и формы становились другими. Материалы об отходничестве, полученные в результате анкетных обследований 1927/28 и 1928/29 гг., утратили практический интерес, ибо рисовали картину прошлого, а не настоящего. Они отложились в архивных фондах в том виде, в каком оказались к осени 1930 г.: разработки в виде таблиц (частью рукописных) и краткие справочники, подготовленные статотделом Наркомата труда СССР в оперативном порядке и отпечатанные на стеклографе тиражом в несколько десятков экземпляров112. При этом программа разработки анкетных материалов была существенно сокращена и упрощена. Данные обследований отхожих промыслов крестьян за 1927/28-1928/29 гг. сколько-нибудь конкретному исследованию не подвергались. В литературе появились лишь показатели общей численности отхода этих лет113.
Наконец, еще одно замечание: в условиях осложнившейся социально- политической обстановки и в огромной степени возросшего объема работы увеличилось число волостных Советов, не заполнивших анкеты об отходничестве. Если в 1926/27 г. органы Наркомата труда СССР получили анкеты от 84 % волостей на территории Российской Федерации, Украины и Белоруссии, то в 1927/28 г. - 64,  4 %114. Составители этим объясняют сокращение числа рыбников (ввиду отсутствия сведений по ряду районов) и возросший удельный вес исчислений по коэффициентам (данные прошлого года с изменением их по коэффициентам прироста или сокращения). Все это усилило условность исчисленных показателей. Тем не менее репрезентативность полученных данных осталась весьма высокой, вполне позволяющей считать их достоверными и сопоставимыми.
С анализа итоговых данных обследований, произведенных органами Наркомата труда СССР в 1927/28-1928/29 гг., мы и начнем ознакомление с развитием отходничества в период непосредственной подготовки коллективизации. Эти данные сведены в табл. 7.
В 1927/28 г. деревня отпустила в отход на заработки 3962,  9 тыс. человек (прирост за год на 26 %), а в 1928/29 г. - 4343,  3 тыс. человек (прирост на 9,  6 %). Трудно сказать, в какой мере отразилось на этих данных включение в общий счет сведений о внутриволостном отходе. Едва ли, однако, этим исчерпывался огромный прирост отходничества в 1927/28 г. - более 800 тыс. человек. Мы не допустим большой ошибки, если половину из них сочтем действительно новыми отходниками - таким был прирост массы отходников в 1928/29 г. (хотя, конечно, условия отхожих промыслов, как и условия развития сельского хозяйства, за эти два года нельзя считать вполне одинаковыми).


615
Таблица 7
Отход крестьян на заработки в 1927/28-1928/29 гг. на территории СССР  *(без ЗСФСР, Узбекской и Туркменской ССР)*
Профессия
1927/28 г.
1928/29 г.
число лиц
% к итогу
%
к отходу за 1926/27 г.
число
лиц
%
к итогу
%
к отходу за 1926/27 г.
Сельскохозяйственные рабочие
526 160
13,  3
154,  6
410 864
9,  5
77,  9
В том числе:
пастухи
42 544
1,  1
199,  0
45 300
1,  1
106,  6
рабочие свеклосахарных плантаций
182 1104,  6
144,  4
118 234
2,  7
64,  9
рабочие зерновых совхозов
-
-
-
9 128
0,  2
-
Чернорабочие
682 629
17,  2
104,  3
443 499
10,  2
64,  9
Строители
754 350
19,  9
133,  0
936 313
21,  6
124,  1
В том числе:
плотники
311264
7,  9
126,  4
382 356
8,  8
122,  8
каменщики
117 231
3,  0
131,  4
121 532
2,  8
103,  7
землекопы
111646
2,  8
180,  6
139 781
3,  2
125,  3
штукатуры
45 839
1,  2
133,  0
52 748
 1,  2
115,  1
маляры
27 278
0,  7
111,  1
26 197
0,  6
960,  0
печники
23  316
0,  6
139,  6
34 921
0,  8
149,  8
кровельщики
9132
0,  2
73,  8
10 351
0,  3
114,  3
бетонщики
8 244
2,  5
133.  1
10 959
0,  3
134,  1
арматурщики
-
-
-
1751
0,  0
-
Рабочие по заготовке и сплаву леса
889 353
22,  4
155,  2
409 233
32,  4
158,  4
Фабрично-заводские и ремесленные рабочие
366 124
8,  4
103,  6
340 702
7,  8
93,  1
В том числе:
производство одежды и обуви
143 589
3,  6
119,  5
118 704
2,  7
82,  6
металлисты
42 739
1,  1
109.  8
45 455
1, 1106,  6
деревообделочники
36 733
0,  9
110,  1
22 358
0.  5
61,  0
кожевники
24 748
0,  6
149,  3
21803
0,  5
87,  5
текстильщики
16 033
0,  4
111,  4
14 802
0,  3
92,  5
Горнорабочие
131 749
3,  3
96,  8
174 496
4,  0
122,  8
Торфяники
115718
2,  9
92,  4
127 130
2,  9
109,  8
Транспортники
141 089
3,  6
116,  7
173 401
       4,  0122,  8
В том числе:
извозный промысел
78118
2,  0
100,  6
66 598
1,  5
85,  3
Рыбники
45 465
81,  3
58 647
1,  4
128.  5
Прислуга
81072
2,  1
136,  6
57 259
1,  3
70,  7
Прочие и не указанные профессии
229 233
5,  8
-
211 727
4,  9
92,  3
Всего
3 962 942
100,  0
126,  0
4 343 271
100,  0
109,  6
* ЦГАНХ СССР. Ф. 7446. Оп. 8. Д. 83. Л. 130 об-131; ЦГАОР СССР. Ф. 5515. Оп. 17. Д. 66. Л. 87. Данные анкетного обследовании отходничества за 1927/28-1928/29 гг. были разработаны статотделом Наркомата труда СССР по той же программе, по какой разрабатывались материалы прежних обследований. Однако при сравнении с показателями предыдущих лет следует иметь в виду, что с 1927/28 г. отходниками стали считаться


616
лица, уходившие за пределы села и жившие во время работы вне дома, в то время как ранее таковыми признавались лица, уходившие за пределы волости. Кроме того, при разработке материалов анкетного обследования отходничества за 1927/28-1928/29 гг. в группу «фабрично-заводские и ремесленные рабочие» были включены пищевики, в группу «прочие профессии» - торговцы в служащие, прежде выделявшиеся в самостоятельные категории. Кирпичники (как рабочие строительной промышленности) перешли из группы «строители» в группу «фабрично-заводские и ремесленные рабочие». Само собой разумеется, что при исчислении данных графы «% к отходу за 1926/27 г.  » указанные перегруппировки были учтены.
Огромное увеличение отхода на сельскохозяйственные заработки в 1927/28 г. (54,  6 %) вполне может быть объяснено расширением объекта учета, поскольку уже тогда началось сокращение численности наемных рабочих в сельском хозяйстве, зафиксированное в динамике отходничества данными 1928/29 г. Таковы же, на наш взгляд, причины резких колебаний в численности чернорабочих и прислуги среди отходников: и здесь прирост в 1927/28 г. - результат изменения системы учета, а сокращение в 1928/29 г. - свидетельство реально происходившего процесса (характерно, что число чернорабочих на строительстве - землекопов росло на протяжении обоих лет, и изменения в учете привели лишь к некоторому преувеличению прироста в 1927/28 г.  ).
Динамика численности фабрично-заводских и ремесленных рабочих, а также рабочих горной промышленности отразила взаимодействие в основном двух разнонаправленных процессов: «оседания» отходников в местах «прихода», на «промыслах», с одной стороны, и бурного роста промышленности, вызывавшего новый приток рабочей силы из сельского хозяйства.
Характерные изменения начались и в составе быстро растущей категории отходников-транспортников; при увеличении кадров железнодорожников и водников наметилась тенденция к сокращению извозного промысла.
Конец 20-х годов был отмечен мощным развертыванием фронта строительных работ в стране. Девиз «СССР на стройке» очень точно выражал дух времени, суть эпохи. Этим объясняется огромное увеличение в составе крестьян- отходников профессиональных групп строителей и заготовителей леса. В 1928/29 г. число отходников-строителей достигло 936,  3 тыс. Особенно заметным был рост числа плотников, каменщиков, бетонщиков, печников. Появились новые, не известные прежде отходникам строительные профессии - профессии индустриального строительства (прежде всего арматурщики). На заготовке и сплаве леса число отходников достигло 1409,  2 тыс. Строители и рабочие лесных заготовок составляли теперь 54 % общей массы отходников. Крестьянские отхожие промыслы приобрели ярко выраженный специфический облик периода бурного промышленного строительства.
Значительный рост отходничества показывают и материалы гнездовых переписей, проведенных в 1927 и 1929 гг. (табл. 8). К отпуску своей рабочей силы на неземледельческие заработки в Ленинградской области в 1927 г. прибегало
23,  9 	% крестьянских хозяйств, а в 1929 г. - 24,  9 %, в Западной области - соответственно 18 и 26,  3 %, в Московской области - 26,  2 и 31,  9, на Средней Волге - 11 и 14,  8, на Нижней Волге - 8,  2 и 10,  3, на Северном Кавказе - 0,  6 и 7,  8, на Украине - 9,  5 и 11,  8, в Белоруссии - 16,  7 и 19,  5 %. Как видим, местами удельный вес хозяйств с неземледельческими заработками на стороне увеличился на четвертую часть и более. Особенно велик был сдвиг на Северном Кавказе, где неземледельческий отход стал сколько-нибудь заметной величиной именно накануне коллективизации.


617
Таблица 8
Внеземледельческий отпуск рабочей силы крестьянскими хозяйствами (по данным гнездовых переписей 1927 и 1929 гг., в %)*
Район и группы хозяйств
1927 г.
1929 г.
Район и группы хозяйств
1927 г.
1929 г.
Ленинградская область
23,  7
24,  9
Нижне-Волжский край
8,  2
10,  3
Пролетарские
50,  3
35,  6
Пролетарские
20,  6
23,  9
Полупролетарские
30,  5
29,  3
Полупролетарские
12,  0
15,  7
Мелких
товаропроизводителей
19,  2
22,  4
Мелких товаропроизводителей
5,  1
6,  5
Мелкокапиталистические
7,  2
9,  5
Мелкокапиталистические
3,  5
4,  5
Западная область
18,  0
26,  3
Северо-Кавказский край
0,  6
7,  8
Пролетарские
41,  2
38,  0
Пролетарские
3,  0
20,  8
Полупролетарские
23,  9
29,  2
Полупролетарские
1,  0
10,  5
Мелких
товаропроизводителей
14,  6
24,  7
Мелких товаропроизводителей
0,  2
4,  6
Мелкокапиталистические
7,  9
16,  1
Мелкокапиталистические
0,  1
4,  6
Московская область
26,  2
31,  9
Сибирский край
7,  1
6,  6
Пролетарские
61,  6
54,  5
Пролетарские
13,  4
13,  0
Полупролетарские
31,  0
32,  8
Полупролетарские
11,  6
9,  7
Мелких
товаропроизводителей
22,  5
30,  4
Мелких товаропроизводителей
5,  4
5,  1
Мелкокапиталистические
8,  4
12,  9
Мелкокапиталистические
2,  2
2,  5
Ивановская промышленная область
31,  3
30,  6
Украинская ССР
9,  5
11,  8
Пролетарские
54,  6
49,  0
Пролетарские
25,  9
22,  8
Полупролетарские
37,  8
33,  5
Полупролетарские
11,  3
14,  2
Мелких товаропроизводителей
27,  8
29,  0
Мелких товаропроизводителей
6,  8
9,  8
Мелкокапиталистические
9,  5
14,  9
Мелкокапиталистические
3,  4
5,  7
Средне-Волжская область
11,  0
14,  8
Белорусская ССР
16,  7
19,  5
Пролетарские
31,  0
28,  0
Пролетарские
35,  8
19,  5
Полупролетарские
16,  0
16,  2
Полупролетарские
27,  0
24,  0
Мелких товаропроизводителей
6,  9
13,  0
Мелких товаропроизводителей
11,  9
17,  7
Мелкокапиталистические
1,  5
8,  6
Мелкокапиталистические
5,  2
8,  2
* Госплан СССР. Сдвиги в сельском хозяйстве СССР между XV и XVI партийными съездами. Статистические сведения по сельскому хозяйству СССР за 1922-1930 гг. М.; Л., 1931. С. 80-81.


618
Тенденция к сокращению хозяйств с неземледельческим отходом в 1927— 1929 гг. была обнаружена только в Ивановской промышленной области и Сибирском крае (в обоих случаях удельный вес этой группы хозяйств уменьшился на 0,  5 %). Возникновение подобной тенденции в отдельных районах может получить удовлетворительное объяснение в характерных для 1927-1929 гг. изменениях социальной структуры отходничества. Однако вероятнее другое: материалы гнездовых переписей, обнаруживая механизм социальных процессов, не могли достаточно полно отразить изменение их общих масштабов, особенно в таких пространных районах, каким был, например, Сибирский край. Представляются более отвечающими действительности данные Наркомата труда СССР, которые говорят об огромном росте численности отходников в Сибирском крае: в 1926/27 г. - 49,  6 тыс. человек, в 1927/28 г. - 60,  8 тыс., в 1928/29 г. - 193,  6 тыс. человек. При этом отход на строительные работы по краю за 1928 /29 г. составил 360,  5 % к предыдущему году, а отход на лесозаготовки и сплав - 479,  9 %115.
Во всех районах (за исключением Северного Кавказа и Нижней Волги) заметно уменьшилось участие в неземледельческом отходе пролетарских (батрацких) дворов. Интенсивность отходничества бедняцких дворов снизилась в Ленинградской и Ивановской промышленных областях, в Сибири и БССР, осталась практически на прежнем уровне в Московской и Средне-Волжской областях. Участие бедняцких дворов в неземледельческом отходе возросло в Западной области и на Украине, но и здесь не оно выражало суть происходящих сдвигов.
Повсеместно усилилось участие в сторонних неземледельческих заработках середняцких и кулацких хозяйств, т. е. тех слоев, которые были в наименьшей мере втянуты в отходничество. При этом во многих местах отпуск своей рабочей силы на неземледельческие заработки мелкокапиталистическими хозяйствами увеличился в 1,  5-2 раза (а на Средней Волге - почти в 6 раз!  ).
Обнаруженное гнездовыми переписями 1927 и 1929 гг. направление социальных сдвигов в отходничестве в обычных условиях было бы невозможно. Выше мы видели, что в предыдущие годы социальная структура отходничества определялась расслоением деревни, была его прямым продуктом. Однако невероятное в условиях растущего (при всех особенностях и ограничениях) расслоения крестьянства сокращение участия в отходничестве бедняцко-батрацких слоев и быстрое вовлечение середняков и кулаков в неземледельческие заработки на стороне (в качестве фабрично-заводских рабочих, строителей и т. п.  ) вполне отвечало специфическим условиям периода непосредственной подготовки коллективизации.
Никогда прежде помощь бедняцко-батрацким хозяйствам со стороны Советского государства не была столь значительной и эффективной. Часть бедняков и батраков обрела надежду поднять свое индивидуальное хозяйство, другая часть их устремилась в колхозы. И те, и другие на время или навсегда покидали отхожие промыслы.
Развертывание наступления на кулачество после XV съезда ВКП(б) заставило его свертывать свое земледельческое производство. Высвобождавшаяся часть собственной рабочей силы зажиточно-кулацких хозяйств стала искать применения вне земледелия, особенно в тех отраслях и на тех работах, которые обеспечивали известные социальные преимущества. Подчас отход членов


619
зажиточно-кулацких семей на заработки в качестве фабрично-заводского или строительного рабочего имел лишь маскирующее значение.
Исключительность социальных сдвигов в составе отходничества на Северном Кавказе и Нижней Волге состояла лишь в том, что здесь за 1927-1929 гг. возросла активность в неземледельческом отходе всех классовых групп крестьянства (на Северном Кавказе - многократно). В этом проявились особенности воздействия индустриализации на районы с наиболее глубокой социальной дифференциацией сельского населения. Но и здесь условия 1928-1929 гг. прямо отразились на сдвигах в составе отходников (на Северном Кавказе за два года удельный вес пролетарских хозяйств, отпускавших свою рабочую силу на неземледельческие заработки, вырос почти в 7 раз, бедняцких - в 10,  5, середняцких - в 23, кулацких - в 25 раз).
Возрастание отходничества в 1928-1929 гг. было, таким образом, результатом не только аграрного перенаселения, но и ряда других факторов, находившихся в сложном и противоречивом взаимодействии.
Рост отходничества накануне коллективизации был весьма значительным. И тем не менее в 1928/29-1929/30 гг. Нарком труда СССР в конъюнктурных обзорах по труду констатировал невыполнение планов по отходничеству крестьян из деревни. «Имеющиеся данные говорят, - сказано в обзоре за 1929/30 г., - что запроектированное количество строителей-отходников не было достигнуто, деревня не дала того количества рабочих, на которое строительство рассчитывало. Вербовка, предпринятая органами труда и хозорганами еще до начала полевых работ, не покрывала всей потребности в рабочей силе; в период уборочной кампании она повсеместно дала очень незначительные результаты»116.
Оказалось, следовательно, что к концу исследуемого периода предъявленный спрос на рабочую силу для сезонных отраслей народного хозяйства и строительных работ намного превысил способность деревни немедленно отдать «избыточный» для нее труд. Объяснение этого кажущегося парадокса состоит в том, что вступали в действие косвенные факторы борьбы с аграрным перенаселением, оказавшиеся на деле наиболее эффективными. К ним относится прежде всего интенсивное развитие индустрии. Годовые темпы прироста промышленной продукции в первые два года пятилетки превысили наметки пятилетнего плана117. Растущий размах строительных и реконструктивных работ потребовал значительного увеличения кадров рабочего класса. В том же направлении действовало введение в 1927 г. 7-часового рабочего дня (решение принято в октябре на сессии ЦИК СССР, посвященной десятилетию Советской власти; переход предприятий на 7-часовой рабочий день начался в декабре).
Началось интенсивное вовлечение в промышленное производство новых рабочих. К 1927 г. было завершено восстановление кадров промышленных рабочих. В 1929 г. число постоянных рабочих во всей крупной промышленности было на 1562 тыс. (60,  2 %) больше, чем в 1913 г.  118 Удельный вес новых кадров в массе индустриальных рабочих в 1929 г. составлял 37,  6 %. Но действительный масштаб обновления состава рабочего класса, учитывая естественную убыль старых кадров, уход части их с производства на советскую и партийную работу, на учебу и т. д., был значительно выше, приближаясь, очевидно, к 50 %119.
Откуда могли прийти на промышленные предприятия 1,  5-2 млн новых рабочих? Частью, конечно, в результате воспроизводства рабочей силы в городе, но оно не могло быть столь значительно. Основная масса этого огромного по¬


620
полнения, влившегося за два-три года в состав рабочего класса, была выделена деревней. Для большинства крестьян, превратившихся и превращавшихся в промышленных рабочих, отходничество на неземледельческие заработки являлось ступенью в процессе этого социального превращения. В данном отношении особенно показательным является резкое усиление в конце 1920-х годов «оседания» отходников в местах, куда они первоначально шли лишь для того, чтобы «подработать».
Оседанию отходников в городах и на стройках первой пятилетки способствовали, с одной стороны, массовая работа по их обучению индустриальным специальностям, а с другой - меры по улучшению условий их труда и быта. Вряд ли нужно приукрашивать организованность в проведении указанных мероприятий - в существующей литературе по данному вопросу (особенно в упоминавшемся уже исследовании А. М. Панфиловой) достаточно полно показаны те невероятные трудности как объективного, так и субъективного порядка, которые приходилось преодолевать на этом пути. Тут имели место и срывы, и массовые уходы сезонников со строек; но была также огромная положительная работа, определившая важнейшие особенности и итоги сложного социального процесса. Именно в результате этой положительной работы началось массовое закрепление рабочих-отходников за стройками, включая «невозвращенчество» в деревню на время уборочных работ120.
По данным 1929 г., выходцы из деревни («дети крестьян») составляли от 35 до 40 % общего числа промышленных рабочих в стране, повышаясь в отдельных отраслях до 58-63 % (нефтяная и каменноугольная отрасли промышленности)121. Подавляющее большинство из них (в среднем 70-76 %) сохраняло связь с сельским хозяйством, имело в деревне земли и использовало их. По отношению ко всему рабочему классу удельный вес рабочих, имевших в деревне собственное хозяйство, составлял 22 %122.
Наиболее значительной крестьянская прослойка была среди текстильных рабочих. В 1929 г. она определялась примерно в 35 %. Но в Иваново-Вознесенской и Владимирской областях ее удельный вес повышался до 40 %, а в Калужской и Рязанской - до 54 %. В группе железнодорожников насчитывалось до 28 % рабочих, связанных с деревней. Среди металлистов, по данным обследования, 14 крупнейших предприятий страны, таких, как «Красное Сормово», «Красный Профинтерн», завод имени Дзержинского, было в среднем 36 % рабочих, сохранивших собственные хозяйства в деревне. А на предприятиях треста «Югосталь» «подрабатывающие» крестьяне составляли 41 % рабочих123. В Павловском уезде Нижегородской губ. из 4080 рабочих-металлистов 2640 человек (67,  4 %) постоянно проживали в деревне и в массе своей на период летних сельскохозяйственных работ уходили в отпуск124. Массовые еженедельные уходы рабочих «в пятницу на воскресенье», а летом на все время «домашних» деревенских работ отмечались на горных разработках Украины125. Но это был уже не отход крестьян на заработки в промышленность, а скорее своеобразный отход рабочих в сельское хозяйство, временное возвращение в крестьянское прошлое.
* * *
Отходничество как массовое явление было порождено особенностями развития отсталого мелкокрестьянского хозяйства и дифференциации деревни. В социальном развитии общества оно служило одним из путей перехода из


621
крестьян в рабочие. Профессиональные группы отходников, начиная с сельскохозяйственных рабочих и кончая фабрично-заводскими, образовывали своего рода последовательные переходные ступени. В условиях аграрной страны с недостаточно развитой промышленностью массовый отход крестьян на заработки становился источником безработицы в городах. Однако в целом прогрессивная роль отходничества не подлежит сомнению.
Для деревни отхожие промыслы служили средством преодоления аграрного перенаселения, понимаемого как несоответствие между количеством рабочих рук в крестьянском хозяйстве и реальной возможностью их производительного использования. Капиталистические формы относительного перенаселения были устранены обобществлением крупной промышленности и национализацией земли. Сохранявшаяся после революции специфическая форма аграрного перенаселения была следствием преобладания в деревне «отсталых форм хозяйства»126 и могла быть ликвидирована лишь с социалистическим преобразованием сельского хозяйства.
Развитие отходничества усиливало связи деревни с городом, с промышленностью, с рынком. Появление отходника в крестьянском хозяйстве еще не означало коренного изменения его сущности как хозяйства мелкотоварного, в значительной мере натурально-потребительного, ориентированного на удовлетворение потребностей семьи и базирующегося на семейной кооперации. Вклад отходника в общий доход хозяйства играл роль существенного дополнения, но не менял природу этого дохода для основной массы хозяйств, отпускавших отходников. Лишь в наиболее квалифицированных индустриальных группах отходников, проводивших на промыслах основную часть года, мелкое индивидуальное хозяйство внутренне перерождалось из основы существования крестьянской семьи в придаток, в сферу побочных занятий.
Намного быстрее и очевиднее изменялись социальное положение и облик самого отходника (нежели отпускавшего его хозяйства). Отправляясь в отхожий промысел, крестьянин в большинстве случаев переходил на положение рабочего. При подавляющем преобладании отхода на неземледельческие промыслы это означало вместе с тем форму перехода части населения из сельскохозяйственного в индустриальное. Становится ясным, что степень превращения аграрного населения в индустриальное нельзя измерять только показателями роста городов и городского населения, что при этом необходимо учитывать также ту часть активного сельского населения, занятия которой все более и более связывались с растущим строительством, промышленностью, транспортом.
Исследование отходничества позволяет, таким образом, раскрыть ряд существенно важных моментов социально-экономического развития не только деревни, но и всего общества в процессе преобразования аграрной страны в индустриальную, в условиях переходного периода от капитализма к социализму. Умелое использование Коммунистической партией и Советским государством традиционных форм труда, привычных и необходимых в жизни крестьянских масс того времени, явилось одним из условий успешного решения сложнейших задач социалистического переустройства общества, в частности индустриализации. Исстари сложившаяся система крестьянских отхожих промыслов сыграла немаловажную роль в формировании многомиллионной армии современного индустриального рабочего класса.


622
Изучение отходничества в связи с решением таких больших и сложных задач, какими были преодоление аграрного перенаселения и формирование кадров современной промышленности, имеет большое практическое значение в свете той чрезвычайной остроты, которую приобрела проблема занятости в «третьем мире». Аграрное перенаселение в слаборазвитых странах сделало «излишними» сотни миллионов рабочих рук в сельском хозяйстве, которые не могут найти себе применение и в городе ввиду отсутствия развитой промышленности. Поэтому сколь ни различны уровни экономического и социального развития СССР в 1920-х годах и нынешних стран «третьего мира», как ни изменились условия за последнюю половину века, советский исторический опыт в преодолении аграрного перенаселения и безработицы, в создании кадров промышленных рабочих (в частности, опыт использования и регулирования крестьянских отхожих промыслов) сохраняет актуальность для решения жизненных проблем громадного большинства населения современного мира.
Примечания
1 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 3. С. 387.
2 Там же. С. 378.
3 Там же. С. 569-570.
4 Там же. С. 576-577, 578.
5 Там же. С. 232-246.
6 НК труда СССР. Отход сельского населения па заработки в СССР в 1926/27 г. М., 1929.
7 Минц Л. Е. Отход крестьянского населения на заработки в СССР. М., 1926; он же. Аграрное перенаселение и рынок труда в СССР. М.; Л., 1929.
8 Минц Л. Е. Отход крестьянского населения на заработки в СССР. С. 5.
9 Минц  Л. Е. Проблемы баланса труда и использования трудовых ресурсов в СССР. М., 1967. С. 183-185. Здесь переиздана (с некоторыми дополнениями и изменениями) первая глава монографии «Аграрное перенаселение и рынок труда в СССР».
10 Суворов К. И. Исторический опыт КПСС по ликвидации безработицы (1917-1930). М., 1968. С. 70-76; Акопов Р. Я. Ликвидация аграрного перенаселения в СССР (1917— 1932 гг.  ) // Вопросы истории. 1969. № 3. С. 33, 37-38; Рогачевская Л. С. Ликвидация безработицы в СССР. 1917-1930 гг. М., 1973. С. 84-85, 87,  144,  198-201.
11 Маслов П. П. Перенаселение русской деревни. Опыт морфографии. М.; Л., 1930. С. 4.
12 Там же. С. 62.
13 Там же. С. 62-63.
14 Либкинд А. Аграрное перенаселение и коллективизация деревни. М., 1931. С. 32.
15 Там же. С. 33-34.
16 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 705.
17 Там же. С. 657.
18 См. там же. Т. 24. С. 272.
19 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 3. С. 319.
20 Там же. С. 320; Ср. С. 267-269.
21 Афанасьев Л. А. Аграрное перенаселение. М., 1963. С. 36; Ср.: Растянников В. Г. Аграрная эволюция в многоукладном обществе. Опыт независимой Индии. М., 1973, С. 189-191.
22 КПСС в резолюциях... Т. 4. С. 54.


623
23 Там же. С. 36.
24 Лубны-Герцык Л. И. Об избыточном труде в сельском хозяйстве СССР // Сельское хозяйство на путях восстановления. Сборник статей. М., 1925. С. 352.
25 Лубны-Герцык Л. И. Об избыточности труда изучаемых районов // Труды государственного колонизационного научно-исследовательского института. Т. III. М., 1926. С. 540.
26 Минц Л. Е. Проблемы баланса труда и использования трудовых ресурсов в СССР. С. 179-245.
27 Там же. С. 193.
28 Данилов В. П. Сельское население Союза ССР накануне коллективизации. (По данным общенародной переписи 17 декабря 1926 г.  ) // Исторические записки. Т. 74. С. 80- 82, 87.
29 Минц Л. Е. Проблемы баланса труда и использования трудовых ресурсов в СССР. С. 199.
30 В книге Л. Е. Минца, откуда взяты данные рассматриваемой таблицы, к работам, связанным с сельским и домашним хозяйством, отнесены работы в лесном хозяйстве и участие в собраниях. Согласиться с этим нельзя. Мы выделили «лесное хозяйство» самостоятельной строкой, а участие в собраниях отнесли к «прочим работам» наряду с учением и военной службой.
31 Крестьянские бюджеты 1924/25 г. С. 14-19, 125-129,  172-178.
32 Хрящева А. И. Группы и классы в крестьянстве. М., 1926. С. 35.
33 Минц Л. Е. Отход крестьянского населения на заработки в СССР (Глава I. «Отхожие промыслы в России за 1880-1913 гг.  »). К сожалению, начатая тогда работа по изучению отходничества в капиталистической России не была продолжена. В современной историографии мы можем назвать лишь работы П. Г. Рындзюнского: статью, в которой отход рассматривается в аспекте его влияния на демографические процессы в деревне (Рындзюнский П. Г. Крестьянский отход и численность сельского населения в 80-х годах XIX в. // Проблемы генезиса капитализма. Сб. ст. М., 1970. С. 413-435), а также книгу о крестьянской промышленности, где имеется ряд интересных, но беглых справок об отходничестве (Рындзюнский П. Г. Крестьянская промышленность в пореформенной России. 60-80-е годы XIX в. М., 1966. С. 55-58,  156-157; 246-253).
34 Минц Л. Е. Отход крестьянского населения на заработки в СССР. С. 18-19, 22-24, 38-39. Приведенные в тексте сведения даны для территории 43 губерний Европейской России (нами исключены сведения по Виленской, Ковенской, Гродненской, Курляндской, Лифляндской, Эстляндской и Бессарабской губ.  ). По мнению С. Г. Струмилина, «довоенные данные об отходе по меньшей мере в 2 или 3 раза преувеличены, а потому совершенно несравнимы с современными». (Там же. С. 6). Данные паспортного учета, конечно, отражали не только движение крестьян-отходников, но на долю последних приходилась основная масса выбиравших кратковременные билеты и паспорта на срок до года. Преувеличение масштабов отхода, по данным о выборке паспортов, было не столь значительным, как считал С. Г. Струмилин. К тому же имел место отход на заработки и без паспортов.
35 Организация и основные итоги обследования освещены в статье Л. Е. Минца «Из истории изучения профессионального и социального состава рабочих промышленности и некоторых групп сезонных рабочих» // Очерки по истории статистики СССР. Сб. 5. М., 1972. С. 50-53.
36 Отход сельского населения на заработки в СССР в 1926/27 г. С. 14.
37 Минц Л. Е. Аграрное перенаселение и рынок труда в СССР. С. 288.
38 Панфилова А. М. Формирование рабочего класса в годы первой пятилетки (1928— 1932). М., 1964. С. 13-14; Суворов К. И. Указ. соч. С. 74-75.
39 Отход сельского населения на заработки в СССР в 1926/27 г. С. 11.


624
40 Там же. С. 13; Известия ЦК ВКП(б). 1927. № 20-21. С. 6; Сельскохозяйственная газета. 1929. 6 июня; Правда. 1928. 14 февр.
41 Отход сельского населения на заработки в СССР в 1926/27 г. С. 11.
42 Минц Л. Е. Аграрное перенаселение и рынок труда в СССР. С. 304.
43 Отход сельского населения на заработки в СССР в 1926/27 г. С. 32-33; Минц Л. Е. Аграрное перенаселение и рынок труда в СССР. С. 302.
44 Там же.
45 Там же. С. 34-35.
46 ЦСУ СССР. Баланс народного хозяйства Союза ССР 1923/24 г. М., 1926. С. 29.
47 Отход сельского населения на заработки в СССР в 1926/27 г. С. 22-23, 31-32.
48 В источнике данные о профессиях указаны во всех случаях, если в составе профессиональной группы отходников волости «было не менее 50 человек». Менее значительные по численности группы указаны лишь в тех случаях, когда общий отход из волости не превышал 500 человек. // Отход сельского населения на заработки в СССР в 1926/27 г. С. 47.
49 Там же. С. 48-149.
50 Там же. С. 77-86.
51 Там же. С. 59, 64-65, 70-74, 80-81,  117,  124-125,  131.
52 Там же. С. 68, 72,  77,  84,  96,  115,  132-134.
53 Минц Л. Е. Отход крестьянского населения на заработки в СССР. С. 70-71.
54 См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 3. С. 233.
55 Минц Л. Е. Аграрное перенаселение и рынок труда в СССР. С. 302-303.
56 Там же. С. 320.
57 Отход сельского населения на заработки в СССР в 1926/27 г. С. 48-149.
58 Из 77 волостей, отпускавших более 1 тыс. чернорабочих, 12 находились в Орловской губ., 6 - в Воронежской, 5 - в Тульской, 6 - в Нижегородской, 8 - в Татарской АССР, 5 - в Уральской области, по 4 - в Пензенской губ. и в Дагестанской АССР, по 3 - в Рязанской и Вятской губ., по 2 - в Брянской, Тверской, Курской, Тамбовской, Ульяновской, Саратовской и в Чувашской АССР, по 1 - в Ленинградской, Северо-Двинской, Вологодской, Смоленской, Сталинградской и Оренбургской губ., а также в Иркутском округе (там же).
59 Отход сельского населения на заработки в СССР в 1926/27 г. С. 48-149.
60 Там же. С. 12,  16,  51,  52.
61 Там же. С. 12,  19,  129.
62 Там же. С. 67, 69.
63 Там же. С. 32.
64 Минц Л. Е. Аграрное перенаселение и рынок труда в СССР. С. 320.
65 Отход сельского населения на заработки в СССР в 1926/27 г. С. 16-17.
66 Там же. С. 48-50.
67 Там же. С. 52-55.
68 Там же. С. 48-149. Приведем сведения о составе отходников трех наиболее крупных волостей: Клементьевская волость Можайского уезда Московской губ. отпускала 5562 строителей, в том числе 3189 плотников, 1612 землекопов и 132 конопатчика; Архангельская волость Рязанского уезда - 5810, в том числе 5500 плотников и 310 печников; Мокровская волость Бежецкого уезда Брянской губ. - 7468, в том числе 7421 плотника (там же. С. 61, 68, 116).
69 С 1927/28 г. статотдел Наркомтруда СССР стал включать пищевиков в состав группы «фабрично-заводские рабочие и ремесленники» (ЦГАНХ СССР. Ф. 7446. Оп. 8. Д. 83. Л. 124 об.  )


625
70 Минц Л. Е. Аграрное перенаселение и рынок труда в СССР. С. 302-303.
71 Там же. С. 320.
72 Там же.
73 П. Г. Рындзюнский на материалах пореформенной России показал, что «наибольшее число отходников давали уезды, менее развитые в экономическом отношении, с меньшим числом фабрик и заводов» (см. его книгу «Крестьянская промышленность в пореформенной России». С. 251). Это наблюдение сделано по материалам отходничества за пределы уездов. В еще большей мере наличие фабрики, как и вообще промысла, - сказывалось на отходе крестьян с территории волости.
74 «Отход сельского населения на заработки в СССР в 1926/27 г.  » С. 131.
75 Там же. С. 48-149. Волостями наиболее значительного отхода металлистов являлись Гороховецкая в Вязниковском уезде Владимирской губ. (1662 отходника), Лухович- ская в Зарайском уезде (2316) и Сапожовская в Рижском уезде (1756) Рязанской губ., Ново-Калитвенская (1672) и Павловская (1025) в Россошанском уезде Воронежской губ., Вицхинский участок в Дагестане (1223).
76 Там же.
77 Там же. С. 30-31.
78 Там же. С. 48-149.
79 Там же.
80 Владимирский Н. Н. Отход крестьянства Костромской губернии на заработки. Кострома, 1927. С. 161.
81 Отход сельского населения на заработки в СССР в 1926/27 г. С. 48-149.
82 Там же. С. 32, 34-35.
83 Там же. С. 48-149. Уразовская волость в Сергачевском уезде Нижегородской губ. давала 2186 торговцев-отходников, Гриминская в Ржевском уезде Тверской губ. - 1000, Ильгощинская в Тверском уезде - 600, Радищевская в Угличском уезде Ярославской губ. - 684, Ново-Троицкая в Саранском уезде Пензенской губ. - 510.
84 Там же.
85 Там же.
86 Минц Л. Е. Аграрное перенаселение и рынок труда в СССР. С. 335-348.
87 Там же. С. 348.
88 Там же. С. 340-341.
89 Торговля СССР. Л., 1929. С. 176,  178.
90 Повышенную зажиточность отходников в Костромской губернии отмечал Н. Н. Владимирский (Указ. соч. С. 143-145,  163).
91 Труд в СССР. Статистический справочник. М., 1936. С. 24. Подробнее об этом см.: Матюгин А. А. Источники пополнения состава промышленных рабочих в СССР в восстановительный период (1921-1925 гг.  ) //Доклады и сообщения Института истории АН СССР. Вып. 12. М., 1955. С. 13.
92 Владимирский Н. Н. Указ. соч. С. 172.
93 Отчет ЦКК РКП(б) XIV съезду партии. М, 1925. С. 17.
94 Директива от 28 апреля 1927 г. на передний план выдвигала задачу «воспитания трудовой дисциплины и поднятия квалификации рабочих». Рекомендовалось ставить на обсуждение собраний сезонников «практические вопросы улучшения работы данного производства», организовать «краткосрочные курсы для повышения квалификации сезонников», обеспечить «развитие и приспособление культурно-просветительной работы» к условиям их жизни. Органы Наркомтруда обязывались усилить регулирование найма и передвижения сезонников, добиваться улучшения их бытового обслуживания, решительно бороться «с установившейся практикой найма сезонников через подрядчи¬


626
ков и артельных старост». (И те, и другие обычно наживались за счет артельщиков) // Справочник партийного работника. Вып. 6. Ч. I. М.; Л., 1928. С. 641-643.
95 Известия ЦК ВКП(б). 1929. № 5-6. С. 16; ср.: Известия ЦК ВКП(б). 1927. № 20-21. С. 6; № 37-38. С. 7; 1928. № 20. С. 9.
96 Правда. 1928.  14 февр.
97 ЦГАОР СССР. Ф. 4085. Оп. 9. Д. 12. Л. 54.
98 Сельскохозяйственная газета. 1929. 6 июня; Известия ЦК ВКП(б). 1929. № 5-6. С. 13-14,  16.
99 Известия ЦК ВКП(б). 1927; № 20-21. С. 6; № 37-38. С. 7; 1929. № 5-6. С. 16. 100  ЦУНХУ Госплана СССР. Промышленность СССР. Статистический справочник.
М., 1936. С. 4.
101 ЦГАОР СССР. Ф. 4085. Оп. 9. Д. 12. Л. 80; Известия. 1929.  26 апр.; Суворов К. И. Указ. соч. С. 77, 200.
102 Индустриализация СССР. 1926-1928 гг. Документы и материалы. М, 1969. С. 356.
103 КПСС в резолюциях... Т. 3. С. 381.
104 ЦГАОР СССР. Ф. 4085. Оп. 9. Д. 12. Л. 55-58, 83-85.
105 КПСС в резолюциях... Т. 3. С. 190.
106 ЦГАОР СССР. Ф. 4085. Оп. 9. Д. 12. Л. 2-4; Матюгин А. А. Рабочий класс СССР в годы восстановления народного хозяйства (1921-1925). М., 1962. С. 227-228.
107 Известия НКТ СССР. 1926. № 14. С. 2-3.
108 Индустриализация СССР. 1926-1928 гг. С. 361.
109 Отход сельского населения на заработки в СССР в 1926/27 г. С. 36-37.
110 Индустриализация СССР. 1926-1928 гг. С. 361-363.
111 СЗ. 1927. № 13. Ст. 132,  139; № 19. Ст. 219.
112 ЦГАНХ СССР. Ф. 7446. Оп. 8. Д. 83. Д. 122-132; ЦГАОР СССР. Ф. 5515. Оп. 17. Д. 66. Л. 81-96. Летом 1930 г. на страницах ежемесячного органа Наркомата труда СССР были опубликованы две таблицы об отходничестве за 1927/28-1928/29 гг. (Вопросы труда. 1930. Июль-август. № 7-8. С. 136-137). Однако эти таблицы содержат предварительные сведения (в ряде случаев на оба года приводится один показатель). Данные названных выше материалов разработаны детальнее и являются более точными. Пометка на обороте итоговой таблицы об отходе за 1928/29 г. («Проверено. 24/ХІ-30 г.  » и подпись // ЦГАОР СССР. Ф. 5515. Оп. 17. Д. 66. Л. 82 об.  ) свидетельствует о том, что она составлялась и проверялась позже журнальной публикации.
113 Резников И. Высвобождение рабочей силы в колхозах и задача организации отходничества // На аграрном фронте. 1931. № 6. С. 46; Маркус Л. Б. Труд в социалистическом обществе. М., 1939. С. 53; Акопов Р. Я. Указ. статья. С. 38; Суворов К. И. Указ. соч. С. 151, 207; Рогачевская Л. С. Указ. соч. С. 200, 205-206.
114 Отход сельского населения на заработки в СССР в 1926/27 г. С. 14; ЦГАНХ СССР. Ф. 7446. Оп. 8. Д. 83. Л. 127.
115 ЦГАНХ СССР. Ф. 7446. Оп. 8. Д. 83. Л. 126-127; Вопросы труда. 1930. № 7-8. С. 136.
116 Рогачевская Л. С. Решающий этап ликвидации безработицы в СССР. 1968. № 3. С. 56,  57.
117 Там же. С. 51-52.
118 Промышленность СССР. С. 4.
119 Известия. 1929. 26 апр.
120 Подробнее об этом см. в указанных выше работах А. М. Панфиловой и Л. С. Рога- чевской.
121 Рашин А. Состав фабрично-заводского пролетариата в СССР. М., 1930. С. 16-17.


627
122 Там же. С. 24,  35.
123 Известия. 1929.  16 апр.
124 Правда. 1928.  14 февр.
125 Известия. 1928.  16 апр.
126 КПСС в резолюциях... Т. 3. С. 369.


КООПЕРАЦИЯ 20-х ГОДОВ: ОПЫТ СТАНОВЛЕНИЯ
Развертывающаяся в нашей стране перестройка всех сторон жизни общества ведет к глубокой демократизации экономики - не только управления ею, но и самой ее организации. Решение этой задачи, как отмечалось в докладе М. С. Горбачева на июньском (1987 г.  ) Пленуме ЦК КПСС, неразрывно связано с активным использованием различных форм кооперации и индивидуальной трудовой деятельности. Однако с самого начала не только индивидуальные формы труда, но даже кооперативы столкнулись с непониманием и противодействием. В этой связи М. С. Горбачев отмечал, что наш собственный опыт и опыт других социалистических стран говорит о полезности и необходимости умелого использования в рамках социализма таких экономических форм.
Опыт советской кооперации 20-х годов имеет особенную ценность: за какие- то 4-5 лет она стала мощным фактором подъема сельского хозяйства, улучшения жизненных условий для трудящихся масс крестьянства и их вовлечения в русло социалистического развития. Это было время успешного роста и взаимодействия всех трех систем кооперации, работавших в деревне, - и потребительской, и сельскохозяйственной, и кустарно-промысловой. Поле их деятельности - море крестьянских хозяйств - было настолько огромно, что каждая из них не только взаимодействовала с другими, но часто принимала на себя выполнение функций остальных.
К 1917 г. Россия подошла с весьма развитой системой кооперативных организаций, основная масса которых размещалась и действовала в деревне: 31 тыс. сельских потребительских обществ, членами которых были 7,  5 млн человек, и 25,  6 тыс. сельскохозяйственных и кустарно-промышленных кооперативов разного типа специализации с 11 млн членов. Правда, с учетом двойного счета членов сельскохозяйственной кооперации (члены молочных и других специальных товариществ в большой части состояли и в кредитных кооперативах) их действительное число едва ли превышало 8 млн. Нужно заметить также, что членство в потребительских объединениях было личным, а в сельскохозяйственных - подворным, похозяйственным. Иначе говоря, в потребительском обществе крестьянское хозяйство могло быть представлено несколькими членами, а в кредитном, молочном, льноводческом и тому подобных товариществах - только своим главой, домохозяином.
После сделанных пояснений можно примерно оценить и уровень кооперирования предреволюционной деревни. Считая, что общее число крестьянских хозяйств в 1916 г. превышало 21 млн, а средний состав хозяйствующей семьи равнялся 5,  7 человека, можно приблизительно установить, что все формы кооперации объединяли около половины крестьянских хозяйств и соответственно сельского населения.


629
Являясь формой приспособления мелких товаропроизводителей к условиям капиталистического рынка, средством их самозащиты от натиска крупного капитала, кооперация вместе с тем выделяла и укрепляла элементы более хозяйственно состоятельные, поскольку неизбежно обеспечивала преимущества тому, кому было что продать и на что купить. Содействие росту буржуазных элементов деревни В. И. Ленин называл «химическим законом» развития кооперации при капитализме. Однако основной социальной фигурой в составе сельской кооперации являлось среднее крестьянство, что было простым следствием ее массового характера.
Еще в дореволюционный период кооперация стала крупной хозяйственной организацией, созданной широкими массами населения для удовлетворения своих повседневных нужд, главным образом в сфере товарно-денежного оборота. Вполне выявилась и ее культурно-хозяйственная роль, особенно в деревне. После победы Великой Октябрьской социалистической революции мощная и разветвленная сеть кооперативных объединений населения должна была и могла послужить непосредственным компонентом строящейся социалистической экономики. В. И. Ленин в 1918 г. писал о том, что кооперация - огромнейшее культурное наследство, которым нужно дорожить и пользоваться. Он считал необходимым использовать опыт и знания кооперативов, а также их аппарат для того, чтобы правильно поставить дело снабжения и распределения продуктов. Главная ценность кооперативного аппарата состояла в том, что он был основан на «самодеятельности» масс, а это позволяло привлечь к работе по организации хозяйства «самые низы». Общий ленинский вывод был сформулирован со всей определенностью: «...  без сети кооперативных организаций невозможна организация социалистического хозяйства»1.
Революция в огромной степени ускорила рост всех видов кооперации - и потребительской, и сельскохозяйственной, и кустарно-промысловой. При этом заметно активизировался процесс образования районных и центральных союзов, намного расширивших возможности и эффективность работы «низовых» кооператоров. В сентябре 1917 г. возник Всероссийский центральный союз потребительской кооперации (Центросоюз). В декабре 1918 г. был создан Всероссийский закупочный союз сельскохозяйственной кооперации (Сельскосоюз), завершивший организационное оформление этой кооперативной системы.
Национализация промышленности и ликвидация частноторгового аппарата в огромной степени усиливали роль кооперации в хозяйственном обороте страны. Потребительская кооперация к концу 1918 г. насчитывала 53 тыс. обществ с 18,  5 млн членов и обслуживала три четверти населения на территории Советской России.
В условиях Гражданской войны и нарастающей хозяйственной разрухи на передний план все больше выдвигалась задача использования кооперации в качестве аппарата распределения.
Решающая роль переходила к потребительской кооперации, которая и превращалась в аппарат распределения. Первый шаг к этому был сделан, когда было достигнуто соглашение между Советским правительством и кооператорами о сотрудничестве, которое было зафиксировано в постановлении ВЦИК и СНК «О потребительских кооперативных организациях» от 11 апреля 1918 г. Компромисс, лежавший в основе этого соглашения, состоял в том, что потребительские кооперативы, сохраняя свою структуру и организацию работы, обеспечи¬


630
вали возможность членства в своих рядах для «малодостаточных» лиц, т. е. для трудящихся, соблюдали нормы распределения продуктов, установленные советскими органами, выполняли поручения государственных органов снабжения и Высшего совета народного хозяйства при содействии их и под их контролем.
Завершающим актом превращения потребительской кооперации в аппарат распределения стало принятие декрета СНК «О потребительских коммунах» от 16 марта 1919 г. Декрет начинался с объявления необходимости экстренных мер для спасения страны от голода и строжайшей экономии сил и средств. В городах и сельских местностях потребительские кооперативы согласно декрету были объединены и реорганизованы в единые распределительные органы - потребительские коммуны, охватывающие все население данной местности. Членство в потребительских коммунах стало обязательным для каждого гражданина. Все коммуны, в свою очередь, должны были состоять в губернских союзах, а последние объединялись под руководством Наркомпрода, представители которого входили в состав правлений коммун, губсоюзов и Центросоюза (выборность правлений на всех уровнях сохранялась).
Употребление слова «коммуна» привело в ряде случаев к неправильному пониманию декрета крестьянским населением, поэтому оно вскоре было заменено старым, хорошо знакомым людям словом «общество». Однако сохранить кооперативный, самодеятельный характер в организации и работе нового аппарата распределения оказалось невозможным. И дело было не только в допускающихся на местах нарушениях принципов декрета: закрытии и национализации кооперативов, смещении выборного руководства и замене его назначенными, часто несведущими лицами и тому подобных фактах. Главное состояло в том, что обстановка войны и разрухи вынудила государство ввести продовольственную разверстку и запретить частную торговлю, что означало государственную монополию на производство и распределение важнейших продуктов сельского хозяйства. Потребительская кооперация практически превратилась в технический аппарат Наркомпрода. Происходило ее «огосударствление», а частично и разрушение. В этом находили выражение и распространявшиеся «военнокоммунистические» представления о путях строительства нового общества. Оценивая положение, сложившееся в стране в 1919-1920 гг., В. И. Ленин говорил, что решение произвести непосредственный переход к коммунистическому производству и распределению было ошибочным.
Системы сельскохозяйственной и кустарно-промысловой кооперации не могли, конечно, остаться в стороне от процесса «огосударствления». Однако до начала 1920 г. они сохранили и свой самодеятельный характер, и возможности для роста. На территории, где к началу 1915 г. имелось 16 тыс. кредитных, сбытовых, перерабатывающих и закупочных кооперативов (без молочных), а к началу 1918 г. - 18,  9 тыс., в 1920 г. их работало не менее 20,  5 тыс. Кроме того, здесь насчитывалось 4 тыс. молочных артелей и 6 тыс. сельскохозяйственных обществ (больше, чем тех и других имелось перед революцией во всей России). Тенденция к дальнейшей централизации в хозяйственной жизни страны и замене товарно-денежного оборота прямым распределением нашла выражение в декрете СНК «Об объединении всех видов кооперативных организаций», согласно которому кредитные товарищества и ссудосберегательные кооперативы, осуществляющие операции по закупке, сбыту, посредничеству, и их союзы объединились с потребительскими обществами. Практически реорганизация


631
сельскохозяйственной кооперации началась в июне 1920 г. с превращения Сель- скосоюза в Центральную сельскохозяйственную секцию Центросоюза. Затем подобным же образом были созданы «сельсекции» в правлениях губернских и районных союзов потребкооперации. Объединение «низовой» сети стало производиться в самом конце 1920 г. Часть торгово-кредитных сельскохозяйственных кооперативов слилась с потребительскими обществами полностью или на правах отделений, часть распалась и прекратила свою деятельность. Однако в ряде районов объединение кооперативов разных систем не успели начать до весны 1921 г., а кое-где возникновение новых сельскохозяйственных кооперативов продолжалось и после публикации декрета об их объединении. Наконец, нужно иметь в виду, что объединение кооперативных систем непосредственно не должно было затронуть кооперативов производственного типа (маслодельные артели и тому подобные объединения). Показательно также, что в декабре 1920 г. Всероссийское совещание по сельскохозяйственному снабжению, проводившееся Наркомземом, рекомендовало поддержать организацию машинных товариществ, обеспечивая им снабжение техникой на весьма льготных условиях.
К сожалению, при столь разнонаправленных изменениях нет возможности установить, сколько кооперативов разных типов сохранилось к весне 1921 г., когда были приняты новые решения. Несомненно, что часть их осталась нереорганизованной, и это ускорило возрождение сельскохозяйственной кооперации. Однако в целом к концу Гражданской войны кооперация оказалась, по выражению В. И. Ленина, «в состоянии чрезмерного задушения» и более того - «частью по ошибке, частью по военной нужде» подвергалась в значительной мере разрушению2.
Но вместе с тем в деревне существовала одна разновидность кооперативных организаций, для которой в 1918-1920 гг. были созданы совершенно исключительные условия: на ее развитии были сосредоточены усилия Коммунистической партии и Советского государства. Речь идет о коллективных хозяйствах.
Опыты организации коллективного земледелия, главным образом в форме производственных артелей, предпринимались достаточно часто и до революции. По неполным данным, к началу 1916 г. в России насчитывалось 107 земледельческих артелей. Их распространению способствовали хозяйственные трудности (нехватка рабочих рук и инвентаря), порожденные Первой мировой войной. В условиях капитализма все эти опыты не выходили за рамки социального эксперимента, были кратковременными и неизменно кончались неудачей.
Положение коллективного земледелия и его перспективы принципиально изменились после победы Великой Октябрьской социалистической революции, создавшей главные предпосылки построения социализма: государственная власть перешла в руки пролетариата, промышленность, как ведущая отрасль народного хозяйства, была обобществлена, земля национализирована. С этого исторического переломного момента задача коллективизации крестьянских хозяйств в нашей стране выдвигается как важнейшая составная часть общего плана социалистического преобразования общества наряду с задачами индустриализации и культурной революции.
Революционный энтузиазм зачинателей коллективизации, стремившихся сразу осуществить в деревне идеалы социализма, дополнялся стихийной тягой в колхозы многих бедняков, рабочих и служащих, которая была вызвана хозяй¬


632
ственной разрухой, безработицей, голодом. К концу 1918 г. на территории Советской России было зарегистрировано уже 1579 сельскохозяйственных коммун и артелей. «Военный коммунизм» 1919-1920 гг. проявился прежде всего в попытке «штурмом» решить задачи коллективизации крестьянских хозяйств. Зимой 1918-1919 гг. при организации колхозов проявились торопливость и администрирование, применялись меры принуждения, а иногда и прямое насилие. Перегибы при проведении коллективизации были решительно осуждены VIII съездом РКП(б) (март 1919 г.  ).
«Действовать здесь насилием, - говорил на съезде В. И. Ленин, - значит погубить все дело. Здесь нужна работа длительного воспитания... Задача здесь не сводится к экспроприации среднего крестьянина, а к тому, чтобы учесть особенные условия жизни крестьянина, к тому, чтобы учиться у крестьян способам перехода к лучшему строю и не сметь командовать!»3 В решениях съезда были сформулированы и закреплены основные принципы коллективизации: добровольность, убеждение практическим примером, создание материальных условий и другие. Следует отметить наличие среди них важнейшего кооперативного принципа - принципа самодеятельности: «...  лишь те объединения ценны, которые созданы самими крестьянами по их свободному почину и выгоды которых проверены ими на практике».
Колхозное движение в то время не входило в систему сельскохозяйственной кооперации и даже противостояло ей в идейно-политическом отношении - как социалистическое движение мелкобуржуазному. Однако в сущности своей они оставались кооперативными объединениями, и поэтому на их развитии отрицательно сказывались военно-коммунистические тенденции, особенно тенденция к огосударствлению колхозов в конце 1920 - начале 1921 гг. Быстрому и повсеместному росту колхозов (к началу 1921 г. в РСФСР и на Украине их насчитывалось до 15 тыс.  ) все больше способствовали трудности Гражданской войны и разрухи. Неимущие слои деревни и бегущие из голодающих городов рабочие, служащие, интеллигенция соединялись в колхозы, чтобы пережить трудное время, воспользоваться предоставленными государством льготами и преимуществами. С окончанием войны и преодолением последствий хозяйственной разрухи такие колхозы, естественно, распались, что было одной из причин спада колхозного движения.
Переход к повой экономической политике, начатый весной 1921 г., коренным образом изменил положение, роль и задачи кооперации. Взаимосвязь нэпа и кооперации - большая и сложная научная проблема, которая не только не раскрыта, но по-настоящему еще и не поставлена. В историко-экономической литературе роль кооперации обычно изображается хотя и важной, но подчиненной и частной, специфически деревенской формой осуществления нэпа как политики переходного к социализму периода. Между тем для В. И. Ленина соотношение и соподчиненность понятий «нэп» и «кооперация» были совершенно иными. «Не кооперацию надо приспосабливать к нэпу, а нэп к кооперации»4,  - писал он. Цель и смысл приспособления нэпа к кооперации состояла в том, чтобы «...  достигнуть через нэп участия в кооперации всего населения»5.
По ленинскому замыслу нэп как политика переходного от капитализма к социализму периода должен был не только осуществляться через кооперацию, но и иметь положительную цель - максимальное развитие кооперации и ее превра¬


633
щение во всеобщую форму социально-экономической организации населения страны.
Для В. И. Ленина высказывания о кооперировании России были отнюдь не случайными. Все основные теоретические положения и принципиальные выводы статьи «О кооперации» относятся к обществу в целом, а не исключительно к деревне, как это обычно истолковывалось до недавнего времени. Только в условиях перестройки всей общественной жизни нашей страны во второй половине 80-х годов появилась возможность в полной мере оценить значение сформулированного в этой работе общеметодологического принципа соединения социализма с личными интересами человека.
Разъясняя «гигантское значение кооперации», В. И. Ленин говорил о двух сторонах этого значения, первая из которых относится именно к решению вопроса о способах и степени соединения частного (личного) интереса с общественным. «В сущности говоря, - писал В. И. Ленин, - кооперировать в достаточной степени широко и глубоко русское население при господстве нэпа есть все, что нам нужно, потому что теперь мы нашли ту степень соединения частного интереса, частного торгового интереса, проверки и контроля государством, степень подчинения его общим интересам...  »6
Именно в аспекте соединения социализма с интересами человека, включения последних в хозяйственный механизм, а через него и в механизм общественного развития в целом можно понять действительное значение ленинских слов о том, что в советских условиях «простой рост кооперации для нас тождественен... с ростом социализма»7. Общее методологическое значение ленинских идей кооперации подчеркивалось, наконец, генеральным выводом статьи: «...  строй цивилизованных кооперативов при общественной собственности на средства производства, при классовой победе пролетариата над буржуазией - это и есть строй социализма»8.
Конечно, в стране, где 4/5 населения составляло крестьянство, речь шла прежде всего о его путях к социализму, о кооперировании хозяйств как способа «перехода к новым порядкам путем возможно более простым, легким и доступным для крестьянства»9.
В этом В. И. Ленин видел вторую сторону значения кооперации для дела социализма, которая также вытекает из нэпа как «уступка» крестьянину, его личному интересу, «принципу частной торговли» - материальной заинтересованности в результатах труда, хозяйственной деятельности вообще.
Переход к нэпу, восстановивший в стране экономическую обстановку товарного производства и обращения, создал материальный стимул для подъема мелкого хозяйства, а вместе с тем и условия для широкого распространения и деятельности самых различных форм кооперации.
Смысл новой экономической политики состоял не в самом по себе восстановлении и развитии мелкого крестьянского хозяйства и связанным с этим неизбежным допущением капитализма (хотя бы и ограниченного), а в том, что эта политика открывала возможность строить социализм, учитывая реальное положение и реальные интересы преобладающей массы населения страны - мелких товаропроизводителей, приноравливаясь к уровню самого обыкновенного крестьянина и способствуя тому, чтобы он мог участвовать в построении нового общества.


634
Такой была главная идея кооперативного плана, который был разработан В. И. Лениным с учетом новой экономической обстановки. Соответственно этой генеральной установке формулировались и принципы кооперирования крестьянских хозяйств: добровольность, свободное избрание форм объединения, хозяйственная заинтересованность, самодеятельность и ответственность. Перечисленные принципы нашли полное и ясное выражение в законодательных актах, вводивших нэп. Подписанный В. И. Лениным декрет Совнаркома от 17 мая 1921 г. устанавливал следующие начала организации и деятельности кустарной и сельскохозяйственной кооперации (вплоть до образования губернских объединений):
а) явочное образование соответствующих кооперативов;
б) добровольное вхождение в них членов;
в) свободное избрание Правления Кооперативных Товариществ.
Кроме того, 10 июня 1921 г. была отменена предварительная ревизия кооперативных организаций органами рабоче-крестьянской инспекции, которая не только подолгу задерживала открытие деятельности уже созданных кооперативов, но и вообще препятствовала их организации, поскольку создавала почву для бюрократической волокиты и произвола. Наконец, 16 августа 1921 г. был принят специальный декрет ВЦИК и СНК «О сельскохозяйственной кооперации», вновь выделивший ее из системы потребительской кооперации. Принцип свободного и явочного образования кооперативов получил подтверждение. Было объявлено, что для учреждения сельскохозяйственных кооперативных товариществ (артелей и их союзов), не выходящих за пределы губернских границ, не требуется предварительного решения органов советской власти. Порядок их организации и деятельности определяется уставами. Закон устанавливал лишь, что число членов товарищества не может быть менее 5 человек, а союз не должен включать менее 3 товариществ. Подчеркивалось, что все свои операции товарищества осуществляют за свой счет, на свой страх и риск, а их средства составляются из вступительных взносов, паев и авансов членов, вкладов, займов у лиц и учреждений, начислений на себестоимость производимых операций и государственного кредитования. Все эти правовые установления в полной мере сохраняли свою силу до конца 20-х годов.
Ни государственный закон, ни установления самой кооперации заранее не предрешали вопрос об организованных формах низового звена. В этом находили выражение принципы свободного избрания форм кооперативной организации, учета местных условий, развязывания творческой инициативы масс.
Сложнее и труднее оказался переход к работе в условиях нэпа для потребительской кооперации. В условиях Гражданской войны и разрухи обязательное членство в потребительских обществах было важным средством социальной защиты человека, гарантировавшим ему получение какого-то минимума средств существования.
В 1921 г. крайне тяжелый экономический кризис был усугублен неурожаем и голодом на значительной части территории страны. С учетом объективных обстоятельств был издан декрет СНК от 9 апреля 1921 г., который предоставил потребительской кооперации широкие возможности в заготовках и обмене излишков сельскохозяйственной продукции и кустарно-ремесленных изделий.
Однако при этом была сохранена обязательная приписка граждан к потребительской кооперации. Она по-прежнему должна была выполнять директивные


635
задания продовольственных органов. Перестройка этой самой массовой кооперативной системы проходила постепенно, по мере восстановления экономики и улучшения продовольственного положения, и завершилась введением в начале 1924 г. системы добровольного членства граждан в потребительской кооперации. С этого времени образование и работа потребительских обществ регулировались правовыми нормами, общими для всех кооперативных систем.
Явочный порядок образования кооперативов вовсе не означал, что государство отказывалось от руководства или от контроля в кооперативном строительстве. Во-первых, оно утверждало примерные уставы кооперативов и их союзов (первая систематическая разработка примерных уставов сельскохозяйственных кооперативов была утверждена Наркомземом РСФСР в 1923 г.  )10. Во-вторых, оно регистрировало принятые уставы, могло потребовать внесения тех или иных изменений в них или вовсе отказать в регистрации этих документов, если содержание их противоречило законам. Стоит отметить, что упоминавшийся уже декрет ВЦИК и СНК от 16 августа 1921 г. обязывал каждый губернский и земельный отдел рассматривать вопрос о регистрации устава не позднее месячного со дня получения устава срока, в противном случае по истечении указанного срока кооператив подлежал немедленному внесению в реестр. В случае отказа в регистрации устава учредители могли обжаловать решение губернского земельного отдела или обращаться в суд.
Беспрепятственное развитие кооперации, конечно, создавало определенные сложности для органов государственного контроля и регулирования, но ведь не дело существует для контроля, а контроль для дела. Весьма сложной оказалась, например, задача регулирования социального состава кооперации. К середине 20-х годов в деревне обозначился довольно заметный рост кулацких, эксплуататорских элементов. И в 1924 г. была предпринята попытка прямого правового ограничения их участия в кооперации. Но сразу же стало ясно, что исключение наиболее товарных хозяйств наносило ущерб самой кооперации, усиливая одновременно позиции частных торговцев в обороте между городом и деревней. Поэтому уже к концу 1924 г. для вступления в любой деревенский кооператив (включая колхоз) признавалось достаточным участие личным трудом в сельском хозяйстве (при отсутствии частной торговли). Сохранилось лишь ограничение: кулацкие хозяйства и хозяйства «лишенцев» не могли выступать в роли учредителей кооперативов и избираться в их правления.
Советское государство, разумеется, не ограничивало свою роль в кооперативном строительстве контролем и правовым регулированием. Оно само являлось организующей и направляющей силой развития кооперации, используя для этого свои растущие финансово-экономические возможности. Разорение города и деревни после семи лет войны, разрухи, болезней и голода было настолько велико, что на свои средства население не смогло бы восстановить кооперативные организации, а тем более организовать их нормальную работу. Это было достигнуто благодаря поддержке кредитом со стороны государства. Что же касается сельскохозяйственной кредитной кооперации, то из используемых ею средств 93 % в той или иной форме были предоставлены государством.
Последовательно наращивая средства, вкладываемые в кооперацию, Советское государство выполнило ленинское требование о финансовой поддержке кооперативного строя.


636
Важным фактором развития всех кооперативных систем и превращения их к середине 20-х годов в мощные хозяйственные организации стало образование и активное функционирование разветвленной сети местных и центральных союзов. В потребительской кооперации городские и сельские общества объединялись губернскими союзами, в свою очередь входившими в республиканские союзы, а те с 1926 г. - в Центросоюз СССР и РСФСР (разделился в 1928 г.  ). С переходом к нэпу сложилась система Всероссийского союза кустарно-промысловой кооперации. Наиболее сложной и развитой была система сельскохозяйственной кооперации, включавшая как территориальные (уездные, губернские, областные и краевые, национальных республик), так и специальные объединения (маслодельные, льноводческие, свекловодческие, животноводческие, пчеловодческие и т. п.  ). В 1926 г. на территории РСФСР действовало 338 местных союзов, в том числе 230 универсальных (территориальных) и 108 специальных. При этом 324 считались союзами 2-й степени («кооперативы кооперативов») и 14 - союзами 3-й степени (низший уровень «союза союзов»). В дальнейшем союзная сеть сельскохозяйственной кооперации продолжала расти и интенсивно специализироваться. Местные специальные союзы и многие универсальные, если у объединяемых кооперативов намечалась та или иная специализация, входили в системы центральных специальных союзов, объединявших и регулировавших производство и сбыт того или иного продукта крестьянского хозяйства. Само образование таких организаций было свидетельством (и результатом) возрождения соответствующей отрасли всероссийского рынка. За время с 1922 по 1929 г. сложились особые кооперативные системы - Льноцентр, Союзкартофель, Маслоцентр, Плодо- винсоюз, Хлебоцентр, Птицеводсоюз, Центротабаксоюз, Свеклоцентр, Пчело- водсоюз, Животноводсоюз, Семеноводсоюз, Хлопкоцентр, Всеконсоюз. Кроме того, имелись еще два вспомогательных центральных союза - Коопстрахсоюз и Книгсоюз, обслуживавшие всю систему сельскохозяйственной кооперации в области страхования, издательской и культурно-просветительной работы.
Все центральные союзы и не являющиеся их членами местные союзы объединились Всероссийским союзом сельскохозяйственной кооперации (Сельскосо- юзом), воссозданным в августе 1921 г. в качестве универсального объединения в области снабжения средствами производства, переработки и сбыта продуктов сельского хозяйства и вместе с тем общего руководящего центра всей системы. Сельскосоюзом была проведена огромная работа по строительству системы сельскохозяйственной кооперации снизу доверху, в частности по ее товарнорыночной специализации. Практически все специальные союзы выросли из отделов в аппарате Сельскосоюза. Связанные с их образованием структурные сдвиги привели к тому, что в июле 1927 г. Сельскосоюз был преобразован во Всероссийский союз по снабжению средствами производства. Руководящим центром системы стал Союз союзов сельскохозяйственной кооперации (образован в июне 1927 г.  ), свободный от выполнения хозяйственных функций.
Его задачи состояли в общем руководстве строительством и деятельностью системы, осуществлением политики Коммунистической партии и Советского государства в развитии сельскохозяйственного производства и его кооперирования.
Союзами велась разносторонняя организационная работа в объединяемых ими кооперативах (повседневное руководство их деятельностью, инструктиро¬


637
вание, контроль, представительство и защита интересов в различных кооперативных и государственных органах). Особенно важной была их хозяйственная роль. И специальные, и универсальные союзы обладали кредитными и сбытоснабженческими функциями и выступали организаторами товарно-денежного оборота объединяемых ими кооперативов. За исключением относительно небольшого местного оборота, т. е. оборота в ближайшей округе кооператива, почти все операции по кредиту, сбыту и снабжению осуществлялись через свои союзы. Они получали и распределяли в своей «низовой» сети банковские кредиты, производили поставки своей продукции и закупки производственных материалов, заключали с этой целью разного рода соглашения с промышленными предприятиями и их объединениями, с учреждениями оптовой торговли, создавали свои агрикультурные службы и тому подобное.
Кооперативные товаропроизводящие каналы включали, как правило, три звена: товарищество - местный союз - центральный союз. Благодаря такому построению товарного оборота сельский кооператив и соответственно объединяемые им крестьянские хозяйства выходили за рамки местного (локального) рынка и включались в непосредственную связь с рынками региональным, республиканским, общесоюзным и, наконец, мировым (сбыт за границу вологодского и сибирского сливочного масла, льна и т. п.  ).
Опыт 20-х годов убедительно показывает, что сам по себе кооператив, как правило, остается явлением местным, не выходящим за рамки местного хозяйственного оборота, что с образованием районных и центральных союзов наблюдается резкое усиление их роли на всех уровнях хозяйственных связей, обеспечивается демократизация экономики в масштабах страны в целом.
Однако, сколь бы ни была важна роль союзов в развитии кооперации 20-х годов, она не выходила за рамки «обслуживания» первичных кооперативов даже тогда, когда союзы выполняли функции руководства, контроля и планирования.
Динамика роста численности членов потребительской кооперации в 20-х годах, естественно, отражала тот факт, что до конца 1923 г. сохранялась система обязательной приписки к ней всего населения. С переходом к добровольности членства в потребительской кооперации и сеть обществ, и, главное, число их действительных участников сократились. В 1924 г. на территории СССР насчитывалась лишь 21 тыс. сельских потребительских обществ, в которых пайщиками состояли всего 3 млн человек. В 1927 г. сеть потребительских обществ выросла до 27 тыс., а число пайщиков - до 9,  8 млн человек. Вполне достоверными можно считать данные статистики тех лет о том, что потребительская кооперация охватывала в 1927 г. около 33 % крестьянских хозяйств, а в 1929 г. - уже почти 50 %. Она стала основным товаропроизводящим каналом из города в деревню, успешно вытесняя и замещая частного торговца. Уже в 1926-1927 гг. через нее проходило свыше половины сельского розничного оборота (около 54 %). Сбытовой оборот потребительской кооперации имел подсобное значение (в 1926-1927 гг. он составлял всего 7,  5 % к снабженческому обороту). Однако ее роль в закупке сельскохозяйственной продукции, и в частности в проведении государственных заготовок, была весьма заметной. В 1926-1927 гг. на долю потребительской кооперации пришлось 22,  7 % государственных заготовок хлеба, 34,  7 % - мяса,
11,  7 	% - животного масла, 29,  2 % - яиц, 21,  4 % - льноволокна.
Особенно интенсивным был рост сельскохозяйственной кооперации, воссоздавшейся в значительной мере заново.


638
По данным союзов сельскохозяйственной кооперации, в их составе на 1 октября 1926 г. было 48 134 первичных объединения, членами которых состояли 6905,  6 тыс. крестьянских хозяйств. Через год, на 1 октября 1927 г., союзы объединяли уже 64 573 кооператива разного рода, в которые входило 9468,  2 тыс. крестьянских хозяйств. Однако эти цифры не дают полной картины состояния сельскохозяйственной кооперации, поскольку они относятся только к «осою- женным» объединениям, т. е. состоявшим членами союзов. Кроме них, имелись еще сельскохозяйственные кооперативы, не входившие в союзы, - «дикие». В 1926 г. таких было учтено 17 903, их членами состояли 971,  5 тыс. крестьянских хозяйств.
В массе своей «дикие» товарищества были вполне кооперативными организациями; они имели устав, избирали правление, соблюдали членство, взимали вступительные и паевые взносы, были зарегистрированы в местных земельных отделах. Чаще всего они не торопились с оформлением членства в союзе лишь потому, что это было связано с определенными денежными взносами, которые для вновь образованных объединений оказывались обременительными. Образование «диких» кооперативов было наглядным свидетельством жизненности идей ленинского кооперативного плана. В то же время среди таких союзов, находившихся вне непосредственного контроля и влияния кооперативной системы, было организовано много объединений хозяйственно слабых, нежизнеспособных или даже ложных. Подобные «лжекооперативы» создавались кулаками, которые таким путем стремились воспользоваться преимуществами и льготами, предоставленными кооперации государством. Все это остро ставило задачу вовлечения вновь возникающих объединений в общую кооперативную систему.
В отличие от потребительской кооперации, деятельность которой по преимуществу заключалась в торговле на селе промтоварами, сельскохозяйственная кооперация складывалась и развивалась как производственно-сбытовая система. Соответственно этому ее валовой оборот состоял на 69,  5 % из сбытового оборота и только на 30,  5 % - из оборота по снабжению деревни. Через сельскохозяйственную кооперацию Советское государство закупало тогда 30,  7 % хлеба, 35 % льноволокна, 85 % сахарной свеклы, 89 % хлопка, 94 % масломолочной продукции. На ее долю приходилось практически все производственное кредитование и 65 % оборота по снабжению крестьян орудиями и машинами. Она же выполняла большую часть работы по организации использования новой техники (была создана, например, широкая сеть машинопрокатных и зерноочистительных пунктов), по развитию переработки сельскохозяйственной продукции (на территории СССР без Украины сельскохозяйственная кооперация имела 17 тыс. предприятий, в том числе свыше 7 тыс. маслодельных, сыроваренных и других заводов по переработке молока, 2,  7 тыс. мельниц, крупорушек и маслобоек, 166 крахмалопаточных заводов) и оказанию агрономической помощи.
Связь сельскохозяйственной кооперации с производством превращала ее в основной канал производственной помощи крестьянскому хозяйству, делала ее формой перерастания кооперирования товарооборота в кооперирование производства. Укреплению и развитию тенденции к производственному кооперированию способствовало включение в систему сельскохозяйственной кооперации колхозов, которые получили в 1921-1922 гг. право вступления или в первичный торгово-кредитный кооператив, или непосредственно в союз, если в колхозе состояло не менее 15 взрослых человек. Таким образом, колхозы стали составной


639
частью единого кооперативного движения. В середине 20-х годов многие союзы сельскохозяйственной кооперации начинали создавать колхозные секции, возникали и первые местные союзы колхозов. В апреле 1927 г. был создан Всероссийский союз сельскохозяйственных коллективов (Колхозцентр) - руководящий орган колхозного движения.
Типы первичных объединений, представленных в системе сельскохозяйственной кооперации, их взаимосвязь и соотношение на разных этапах развития позволяют выявить внутреннюю динамику процесса кооперирования крестьянских хозяйств.
Было бы серьезной ошибкой противопоставлять торговые формы кооперации производственным, а тем более утверждать, что кооперативный план В. И. Ленина ограничивался использованием лишь тех или других. Ведь этим планом предусматривалось развитие всех видов кооперации. Добровольность кооперирования предоставляет возможность для создания объединений любого типа. И в реальном историческом процессе на протяжении 20-х годов наблюдался одновременный рост, хотя и в разных масштабах, всех форм кооперации. При этом очень скоро выявилась вполне определенная тенденция развития кооперации. На основе широкого кооперирования крестьянских хозяйств и многозвеньевой системы потребительских, кредитных и сбытоснабженческих кооперативов начался постепенный, но все более заметный рост простейших форм производственного кооперирования (машинных, мелиоративных, семеноводческих и подобных им товариществ). Поэтому типы сельских кооперативов 20-х годов в совокупности представляли собой практически все ступени перехода от мелкого семейно-индивидуального производства к крупному коллективному. В этом и состояла объективная основа их способности к внутреннему, органическому саморазвитию от кооперирования товарооборота к кооперированию производства, а в последнем - от обобществления отдельных элементов к обобществлению тех отраслей, где преимущества крупного производства стали понятны и практически достижимы для кооперированных крестьян.
Обратимся к тем сдвигам в развитии и соотношении различных форм кооперирования крестьянских хозяйств, которые происходили в конце 20-х годов. К осени 1927 г. из них торгово-кредитные сельскохозяйственные кооперативы («осоюженные») охватывали более 30 % крестьянских хозяйств, простейшие производственные товарищества - 2-3 % и колхозы - примерно 1 %. К осени 1929 г. число сельскохозяйственных кооперативов в СССР достигло 165 тыс. При этом количество крестьянских хозяйств, кооперированных торговокредитными объединениями, достигло 55 %, простейшими производственными - 17-18 % и колхозами - 6-7 %.
Эти цифры нельзя суммировать, поскольку большая часть колхозов, машинных, мелиоративных и тому подобных товариществ состояла членами кредитных и сбытоснабженческих кооперативов. Но они позволяют определить степень прохождения крестьянством «переходных ступеней» на пути к коллективному земледелию.
Сложившаяся в 20-х годах система сельскохозяйственной кооперации отличалась многообразием и гибкостью. Она сочетала в своем организационном построении принципы как «горизонтальной», так и «вертикальной» интеграции, значение которых для процесса кооперирования крестьянских хозяйств было раскрыто А. В. Чаяновым. Более того, развитие кооперации в 20-х годах, как это


640
видно из приведенных выше сведений, во многих основных чертах воспроизводило процесс «кооперативной коллективизации», который обосновался в работах А. В. Чаянова и, на мой взгляд, мог бы быть предложен в качестве одного из вариантов осуществления ленинского кооперативного плана.
Говоря сегодня о кооперации 20-х годов, нельзя не сказать и об опыте внедрения семейного и коллективного подряда - контрактации, т. е. о системе кон- тракционных договоров между промышленностью и государственными заготовителями, с одной стороны, и кооперированными крестьянскими хозяйствами в лице союзов сельскохозяйственной кооперации - с другой. Контрактация как форма хозяйственных отношений охватывала одновременно и обмен, и производство и складывалась на их стыке.
Контрактация первоначально развивалась в товарных отраслях сельского хозяйства, прямо связанных с промышленностью (посевы сахарной свеклы, хлопка, льна и т. п.  ), а также в семеноводстве. В 1926-1927 гг. договоры о контрактации сельскохозяйственной продукции были заключены с 973,  6 тыс. крестьянских хозяйств (что составляло примерно 5 % от общего их количества на территории СССР без Украины) на сумму в 209 млн рублей с авансированием в размере 60 млн рублей. В 1927-1928 гг. контрактация охватила 3,  1 млн хозяйств - 15,  5 % (по СССР без Украины). При этом происходил довольно быстрый переход от индивидуальных договоров с отдельными хозяйствами (семейный подряд) к коллективным договорам с посевными товариществами или даже целыми земельными обществами (общинами). Изучение контрактации 20-х годов, как мне представляется, позволило бы выявить некоторые характерные проблемы, возможности и трудности, возникающие при внедрении подрядной системы.
Несомненно, что кооперация в условиях нэпа успешно развивалась, и столь же несомненно, что ни одна из форм кооперации того времени не только не исчерпала возможностей роста, но даже еще не выявила их в достаточно полной мере. С осени 1929 г. развитие доколхозных форм сельскохозяйственной кооперации было прервано. Отказ от их использования был одной из главных причин трудностей процесса коллективизации. Сплошная коллективизация, развернувшаяся в конце 1929 - начале 1930 г., представляла собой непосредственный переход от мелкого хозяйства к крупному, без прохождения подготовительной «школы» первичных ступеней кооперирования, которая была необходима основной массе крестьян. Один из главнейших принципов ленинского кооперативного плана был тогда отброшен.
Не меньшее значение при этом имело и другое: кооперативное производство в сельском хозяйстве мыслилось и строилось по модели организации этого процесса на крупном промышленном предприятии. С этим было связано отрицание так называемых малых экономических форм, прежде всего крестьянских хозяйств, и связанных с ними кооперативных организаций. Современные малые экономические формы - личные подсобные хозяйства, семейный подряд и тому подобные, как и классическое крестьянское хозяйство, не могут непосредственно включаться в общественное целое. Эта задача для них может быть решена только через кооперацию. Поэтому опыт кооперации 20-х годов имеет для нас не только исторический, но и практический интерес.


641
Примечания
1 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 37. С. 202, 204-205, 490.
2 Там же. Т. 43. С. 64.
3 Там же. Т. 38. С. 200-201.
4 Там же. Т. 54. С. 195.
5 Там же. Т. 45. С. 372.
6 Там же. С. 370.
7 Там же. С. 376.
8 Там же. С. 373.
9 Там же. С. 370.
10 Примерные уставы публиковались каждый в отдельности, как правило, массовыми тиражами для практического использования и собраниями - чаще всего в приложении к сборникам законов.


СЕМЕНОВОДЧЕСКАЯ КООПЕРАЦИЯ В 20-х ГОДАХ XX ВЕКА:
ОПЫТ СТАНОВЛЕНИЯ
Осуществление ленинского кооперативного плана, и в частности развитие кооперации в период от Великой Октябрьской социалистической революции до коллективизации сельского хозяйства, занимает большое место в современной литературе по аграрной истории советского общества. Об интересе, который вызывает кооперация того времени, свидетельствуют, в частности, прошедшие в начале 60-х и в середине 70-х годов дискуссии о характере и месте ее первичных форм, о сущности переходных производственных отношений. В связи с обсуждавшимися вопросами представляется полезным исследование конкретноисторических форм кооперации, в особенности на уровне непосредственных объединений крестьянских хозяйств - кредитных, сбытоснабженческих, машинных, мелиоративных, семеноводческих, посевных и т. д. Только при анализе внутренней организации, функционирования и социальных отношений членов «низовых» кооперативов может быть раскрыта их действительная роль в качестве ступеней «кооперативной лестницы» на пути крестьянства к социализму.
Особый интерес представляют простейшие формы производственного кооперирования, в которых коллективистские отношения начинали внедряться непосредственно в сферу крестьянского труда. Мелкие индивидуальные хозяйства как основа существования крестьян - членов таких объединений - еще сохранялись, но у них уже появляются и с течением времени усиливаются элементы или коллективной собственности на средства производства (как в машинных товариществах), или совместного труда по улучшению, обводнению или осушению земель (как в мелиоративных товариществах), или совместного осуществления определенной части производственного процесса (как в семеноводческих товариществах) и т. п. Эти формы кооперирования отличались особенным динамизмом, быстрым нарастанием элементов коллективизма, переходом в более высокие - колхозные - формы кооперирования. Подобный характер развития был результатом включенности кооперации в народно-хозяйственное целое, идущее по пути к социализму. Органичность перехода простейших производственных объединений в колхозы тесно связана с развитием всего общества, с деятельностью Советского государства и Коммунистической партии. Поэтому развитие семеноводческой кооперации, которой посвящена предлагаемая вниманию читателей статья, рассматривается нами в непосредственной связи с ходом государственной работы по обеспечению крестьянских хозяйств семенами как неразрывная часть последней.
Развитие семеноводства не привлекало до сих пор внимания историков советской деревни. Между тем ему принадлежала чрезвычайно важная роль в подъеме сельского хозяйства нашей страны. Сошлемся в этой связи на авторитетное мнение академика Н. И. Вавилова, возглавлявшего в течение многих лет


643
работу по отбору и выведению лучших для условий СССР сортов земледельческих культур. «Когда сравнивают наши низкие урожаи с заграницей, - писал он в 1929 г., - то обыкновенно упускают одно весьма важное обстоятельство: урожаи в нашей стране низкие не только потому, что мы малокультурны, но самое земледелие в нашей стране проходит в трудных условиях сурового континентального климата. Гибель озимых хлебов, действие засух составляют обычные явления на огромной территории нашей страны. Создание сортов, устойчивых к различным невзгодам, выведение засухоустойчивых, зимостойких, урожайных, высококачественных сортов представляет большие трудности и вместе с тем насущную потребность»1.
Изучение государственных мероприятий и крестьянской самодеятельности в области семеноводства раскрывает одну из интересных и важных страниц аграрной истории советского времени.
* * *
Вопрос об обеспечении крестьянских хозяйств семенами - важнейшим элементом земледельческого производства - возник перед Советским государством с первых же лет его существования. В условиях военной разрухи и неурожаев 1920 и 1921 гг. крестьяне испытывали все большие трудности в осеменении даже сокращавшихся площадей обрабатываемых земель. Уже весной 1919 г. Советское государство из своих крайне скудных ресурсов должно было предоставить крестьянству РСФСР в ссуду 3 630,  4 тыс. пудов (59,  5 тыс. т) зерна для ярового посева. Под урожай 1920 г. (для озимого и ярового сева вместе) семенная ссуда составила 5 692,  4 тыс. пудов (93,  2 тыс. т), под урожай 1921 г. - 35 280,  1 тыс. пудов (586,  1 тыс. т), под урожай 1922 г. (когда на страну обрушились бедствия голода) - 50 743,  2 тыс. пудов (831,  2 тыс. т) и под урожай 1923 г. - 34 003,  4 тыс. пудов (557 тыс. т)2. Весной 1922 г. (после голода 1921 г.  ) в пострадавших от неурожая районах до 90 % посева было произведено семенами, полученными от государства3. Тысячи и тысячи крестьянских семей были спасены советской властью от полного разорения, нищеты и голодной смерти.
Ссуда предоставлялась тогда почти исключительно продовольственным зерном из общих зернохранилищ Наркомпрода. Работники земельных органов отмечали крайнюю засоренность семенного материала, смешение его по сортам и даже культурам. Спешность перевозок семян из района в район исключала учет их соответствия почвенным и климатическим условиям. Невсхожесть семян в среднем держалась на уровне 20 %4. Семенная ссуда того времени служила средством борьбы с голодом, а не для подъема агрокультуры.
И в дальнейшем семенная ссуда предоставлялась из года в год крестьянству тех районов, которые страдали от неурожая. В 1924 г. крестьяне РСФСР получили от Советского государства 129 тыс. т семенного материала, в 1925 г. (после недорода) - 544 тыс. т, в 1926 г. - 330 тыс. т, весной 1927 г. - около 430 тыс. т5. Помощь, оказанная Советским государством крестьянству в борьбе с последствиями недорода 1924 г., позволила в озимую кампанию засеять 1 645,  8 тыс. дес., в результате чего озимый клин в пострадавших районах был не только сохранен, но и расширен на 16 %. По отношению ко всему объему высеянного зерна осенью 1924 г. государственная семенная ссуда составила 34,  6 %. Весной 1925 г. государственная ссуда покрыла 50,  5 % местной потребности в семенах.


644
Полученными в ссуду семенами было засеяно 4 390,  7 тыс. дес. Яровой клин в 1925 г. оказался также несколько большим по сравнению с предыдущим годом6. При этом качество семенного материала, его очистка от примесей улучшались. В ссуду стало предоставляться уже и сортовое, селекционное зерно (пока еще главным образом для репродуцентов).
Общий объем семенной ссуды, которую крестьянство РСФСР получило с 1919 по 1927 г., превысил 3,  5 млн т (220 млн пудов). В значительной мере семенная ссуда превратилась в безвозмездную помощь. Бедняцким хозяйствам было не под силу возвратить годами накопленную задолженность. 6 апреля 1927 г. правительство РСФСР списало безнадежную задолженность с наиболее бедняцкой части крестьян по семейной ссуде за 1922/23-1924/25 гг. -10 265 500 пудов, а оставшуюся часть долга - 7 987 600 пудов - передало в распоряжение местных органов власти, предоставив им право списания ссуды в безнадежных случаях. По задолженности этих лет беднота была полностью освобождена от уплаты всех процентных начислений. Кроме того, при Наркомземе республик был организован специальный фонд в 6 млн пудов семенного фонда для списания безнадежной задолженности по ссудам 1925/26 г.  7 По СССР за два года между III и IV съездами Советов (с весны 1925 г. до весны 1927 г.  ) размер списанной с маломощного крестьянства семенной ссуды составил 12 млн пудов8 (около 200 тыс. т). По итоговым данным о погашении задолженности в 3147 тыс. т, выданных в семенную ссуду до 1927 г., всего было сложено и не подлежало возвращению 1694 тыс. т зерна9.
В связи с празднованием десятилетия Великой Октябрьской социалистической революции, по манифесту юбилейной сессии ЦИК СССР, была снята вся числившаяся на 7 ноября 1927 г. задолженность по семенным ссудам с хозяйств, пострадавших от неурожая в 1924/25 г.  10 Тогда же правительство РСФСР списало с маломощного сельского населения всю неоплаченную задолженность по ссудам бывшей Центральной комиссии по борьбе с последствиями голода и бывшей особой секции Комитета содействия сельскому хозяйству при ВЦИКе, в том числе остатки долга по семенной ссуде (на 20 тыс. руб.  )11. По данным НК РКИ РСФСР, на 1 августа 1927 г. вся задолженность по семенной ссуде равнялась 22 567 400 пудам зерна. Манифестом было сложено с крестьянства 12 634 000 пудов, т. е. 56 % долга12.
В годы гражданской войны и перехода к нэпу распределение и сбор семенной ссуды осуществлялись главным образом через систему Наркомпрода, как специальную организацию по заготовке и распределению продуктов сельского хозяйства. Кооперация к этим операциям не привлекалась или привлекалась очень слабо лишь на местном уровне13. Положение начинает меняться с 1923 г. в связи с завершавшейся перестройкой заготовительной работы на рыночных основах и свертыванием системы Наркомпрода. Постановлением СТО от 15 июля 1923 г. кооперация была привлечена к сбору ранее выданной семенной ссуды14. В 1924 г. она уже играла активную роль в распределении семенной ссуды среди крестьянских хозяйств пострадавших от неурожая районов. С этого времени кооперация - прежде всего система Сельскосоюза - стала основным аппаратом, через который Советское государство оказывало помощь семенным материалом крестьянству. Она не только работала непосредственно в крестьянской среде, проникала в самые отдаленные деревни, но и являлась хозяйственным объединением самих крестьян. При руководстве пролетарского государства


645
кооперация могла лучше учесть производственные потребности широких слоев обслуживаемого населения и обеспечить необходимое социальное распределение семенного материала, защитить интересы маломощных слоев деревни. Через кооперацию в 1926 г. деревня получила 63,  8 % купленных и взятых в ссуду семян. В 1928 г. ее удельный вес в снабжении деревни семенами увеличился до 66 %15.
К 1926-1927 гг. острый недостаток в посевном материале крестьянскими хозяйствами был изжит.
В связи с этим Советское правительство прекратило с осени 1927 г. выдачу ссуд рядовым семенным зерном из государственных фондов16. Задачей хозяйственной работы становится качественное улучшение крестьянского посевного материала и прежде всего организация замены беспородного семенного зерна чистосортным.
Работа по улучшению качества посевного материала, как одного из условий подъема крестьянского хозяйства, стала возобновляться уже в 1920 г., т. е. при первой же возможности возвращения к мирному хозяйственному труду. При этом она сразу же принимала кооперативную форму, уже испытанную крестьянством до революции, а частью и сохранившуюся, несмотря на все невзгоды Гражданской войны. Вот, например, историческая справка из отчета Донского семеноводческого союза: «Начало кооперативной семеноводческой работы на Дону приурочивается к семенному голоду 1920 г. Оно было положено бывшим Доно-Кубано-Терским обществом - Крайсельсекцией. Работа сводилась исключительно к репродукции семян огородно-бахчевых и кормовых растений. Исходным материалом для обсеменения плантаций послужили имевшиеся на складах Крайсельсекции заграничные семена. Работа велась в одном семеноводческом товариществе и 85 хозяйствах единоличников». В июле 1923 г. бывший семенной отдел Крайсельсекции выделился в самостоятельное Донское общество семеноводства и огородничества, членами которого состояли 15 товариществ и 112 отдельных единоличных хозяйств. Теперь они вели уже работу и по массовому отбору улучшенных семян зерновых культур. Постепенно все семеноводы-единоличники, состоявшие членами общества, организовались в товарищества. В связи с этим 15 марта 1925 г. собранием уполномоченных от 47 уже действовавших кооперативов общество было преобразовано в районный союз, переросший впоследствии в Северокавказский краевой семеноводческий союз. Основной сферой его деятельности стало зерновое семеноводство17.
В 1920 г. возникли Малышинское семеноводческое товарищество в Новоу- зенском уезде Саратовской губернии (оно существовало и до революции), Пе- сочинское товарищество - в Самарском и Александртальское товарищество - в Мелекесском уездах Самарской губернии18. Тогда же создавались или возобновляли свою работу отдельные семеноводческие кооперативы и в других районах страны. Однако в условиях хозяйственной разрухи и неурожаев 1920 и 1921 гг. число их не могло быть значительным. Действительное развертывание семеноводческой работы и рост связанной с ней кооперации начались с 1923-1924 гг., когда в основном были преодолены последствия разрухи и голода, с одной стороны, и стали давать ощутимые результаты государственные мероприятия по восстановлению и повышению агрокультуры - с другой.
Еще летом 1921 г. правительство приняло решение об организации Государственного семенного фонда и системы государственных рассадников19. Особое


646
внимание развитию сортового семеноводства уделил IX Всероссийский съезд Советов (23-28 декабря 1921 г.  ), поручивший правительству «принять решительные меры» для организации «мощной сети государственных и кооперативных семенных рассадников в целях усиленного распространения среди крестьянского населения улучшенных материалов производства», семян в первую очередь20.
Соединение хозяйственной самодеятельности трудовых масс крестьян с государственным руководством и помощью обеспечили успешное выполнение задач, поставленных IX Всероссийским съездом Советов. На первом этапе основные мероприятия были направлены на создание системы семеноводческих хозяйств, так называемых репродуцентов, во-первых, и на накопление в Государственном семенном фонде сортового посевного материала, во-вторых.
Принцип сочетания государственных мероприятий и самодеятельности трудящегося крестьянства был выдержан в организационной структуре всей семеноводческой работы. Всероссийское кооперативное совещание по семенному делу, состоявшееся в июне 1924 г., предложило провести следующее «разделение функций между органами государственного и кооперативного семеноводства»: Наркомзему и его органам поручается «общеплановая, опытно-научная и селекционная работа, работа по первому и второму размножению селекционных семян и содействие кооперативному семеноводству, а на кооперацию возлагается частью второе, все третье и дальнейшие размножения селекционных семян, а также внедрение их в обиход широких трудовых масс в тесном контакте с НКЗ и его местными органами». К числу «первоочередных задач сельскохозяйственной кооперации» наряду с массовым размножением селекционных семян, выведенных опытными станциями, совещание отнесло также «выявление лучших местных сортов, поддержание их в чистоте и размножение семян этих сортов»21.
Рекомендации практиков кооперативной семеноводческой работы были учтены в Государственном плане семеноводства (утвержден СНК РСФСР 12 декабря 192422), создавшем эффективную государственно-кооперативную систему репродуцентов в области сортового семеноводства. Первичным производителем улучшенных и сортовых семян являлись специальные хозяйства при селекционных опытных станциях, объединяемые системой Государственной семенной культуры (Госсемкультуры)23. Здесь высококвалифицированные кадры агрономов не только вели научно-исследовательскую работу по выведению и испытанию наиболее качественного по продуктивности, засухоустойчивости и другим показателям посевного материала, но и организовывали его первичное размножение. К середине 20-х годов селекционная работа приобрела широкие масштабы. По данным Наркомзема РСФСР, в 1925/26 г. площади сортовых посевов опытных станций достигли 15,  4 тыс. га, а в 1926/27 г. - 19,  1 тыс. га. Продукция селекционных станций передавалась совхозам семенной культуры. Здесь сортовое зерно проходило вторую стадию размножения. Площади размножения совхозов составляли 38,  3 тыс. га в 1925/26 г. и 98,  9 тыс. га в 1926/27 г.  24 Третьим, низшим, но и наиболее широким звеном этой системы являлись крестьянские хозяйства, объединяемые семеноводческой кооперацией, и семеноводческие совхозы местного значения. Их функции состояли в дальнейшем увеличении массы сортового материала, который передавался в Государственный фонд сор¬


647
товых семян (Госсортфонд) для последующего распределения согласно планам Наркомзема РСФСР.
Заметный импульс росту семеноводческой кооперации дала работа уже упоминавшегося Всероссийского кооперативного совещания по семенному делу (июнь 1924 г.  ). Оно обязало Сельскосоюз как республиканский центр сельскохозяйственной кооперации и ее местные союзы «принять все меры к организации сети кооперативных семенных товариществ, особенно в районах промышленного семеноводства». При разного рода сельскохозяйственных кооперативах (кредитных, сбытоснабженческих и т. п.  ) рекомендовалось создавать кружки семеноводов или отделы (секции) семеноводства, которые в дальнейшем могли выделиться в самостоятельные товарищества25. Существовавший в аппарате Сельскосоюза подотдел семеноводства в 1924 г. был преобразован в отдел26, что послужило определенным шагом на пути складывания семеноводческой кооперации в самостоятельную производственную и сбытоснабженческую систему.
Семеноводческая кооперация возникла как специальное агрикультурнопроизводственное объединение земледельческих хозяйств, призванное не только обслуживать их нужды по линии снабжения сортовыми семенами и сбыта продукции, но и организовывать сам процесс производства, поднять агрономическую культуру объединяемых хозяйств до уровня необходимого при производстве сортовых семян. Она организовывала площади под посев сортовых семян, снабжала ими своих членов или осуществляла агрономические мероприятия по организации массового отбора улучшенных сортов семенного материала, вела контроль за качеством высеваемого и собираемого зерна, организовывала сбыт продукции государственным или кооперативным организациям. Члены семеноводческого кооператива, как правило, сводили свои земельные участки к единому месту, в один сплошной массив, чтобы предупредить засорение чистосортных посевов и облегчить агрономическое обслуживание. Вместе с внедрением сортового семенного материала более широко начинали применять такие агромероприятия, как многопольные севообороты, зяблевая вспашка, протравливание семян, прополка полей и т. п.
На первых порах семеноводческие кооперативы, как правило, были мелкими, объединяли небольшое число крестьянских хозяйств. В Донском семеноводсо- юзе к 1 января 1926 г. насчитывалось 64 кооператива с 802 семеноводческими хозяйствами. Среди них 34 кооператива имели до 10 хозяйств, 25 - от 10 до 20 и только 5 - более 20 хозяйств27. Правда, в числе кооперативов, участвовавших в этом союзе, было 5 обычных сельскохозяйственных и 2 мелиоративных товарищества, в составе которых семеноводческую работу вели отдельные группы членов, а также 5 колхозов (4 тоза и 1 артель), которые в то время часто объединяли по 5-10 хозяйств. В среднем по 15 крестьянских хозяйств приходилось на каждое из 21 семеноводческого товарищества, возникшего в районе Краснокут- ской опытной станции28.
Мелкие размеры первых семеноводческих кооперативов в значительной мере предопределялись тем, что они начинали свою деятельность с собирания и воспроизводства сортовых семян, имевшихся в крестьянских хозяйствах, поскольку система Госсемкультуры не могла сразу же обеспечить их массовым селекционным материалом от опытных станций. В товариществах Донского се- меноводсоюза в 1925 г. из 6347 дес., признанных после проверки семенными, оказались засеянными зерном массового отбора, т. е. крестьянским, 5534 дес.


648
(87,  2 %), а зерном селекционных станций лишь 813 дес. (12,  8 %)29. Аналогичным было положение с сортовым посевным материалом и в большинстве других кооперативов того времени.
Иначе складывалась деятельность семеноводческих объединений и иными оказывались их размеры, если они создавались в непосредственной связи и под руководством крупной селекционной станции, бравшей на себя обеспечение семенами достаточно больших посевных площадей. Так было в Шатилов- ском районе, где семеноводческие объединения сразу стали охватывать целые земельные общества - крестьянские общины. О начале кооперативного семеноводства на Орловщине имеется рассказ председателя Шатиловского райсемсоюза И. Р. Гундарева: «Работа началась в 1925 г., причем главной целью было поставлено охранять семена от засорения, дать по возможности крупные и более дешевые партии чистосортного семенного материала... Работа по производству семян была проведена на сплошных земельных массивах через общества, действовавшие на уставе семенных товариществ, не исключая и колхозов. Если отдельные члены объединения не подчинялись общему распорядку и засеивали свой клин не стандартным семенным овсом, их посевы обществом выкашивались. В результате за 2 года произведено до 700 тыс. пудов чистосортного посевного материала». В 1927 г. под сортовыми посевами в общинах-кооперативах было до 30 тыс. га30.
На Украине, по свидетельству представителя семеноводческих организаций Д. А. Мороза, «основной низовой ячейкой является землеустроенное земельное общество в 50-70 дворов, объединившееся на работе по разведению сортового материала и постепенно начинающее коллективизироваться. У такого общества общая вспашка, общий засев, а в ряде обществ и общая молотьба»31.
Успешный опыт организации крупных семеноводческих товариществ на базе крестьянских общин, в которых массив чистосортных посевов включал целиком отдельное поле в севообороте или даже всю обрабатываемую площадь, облегчал перерастание семеноводческих объединений в коллективные хозяйства.
Соединение в единый массив полевых участков отдельных хозяйств расширило возможности коллективного использования орудий и средств производства. Крестьяне, втянутые в семеноводческую работу, по характеру своего производства стремились к использованию мощных молотилок, зерноочистительных машин, сеялок, тракторов и т. п., приобретение и эксплуатация которых единоличному трудовому хозяйству была не под силу. Это вело к совместной покупке и использованию важнейших средств производства. Наконец, в кооперативах организовывались совместные хранилища семян. На базе семеноводческого товарищества легко образовывались машинные товарищества и товарищества по совместной обработке земли.
Перед нами, таким образом, одна из простейших форм производственного кооперирования. По своему типу семеноводческое товарищество однородно с машинным или мелиоративным товариществами и так же, как и они, было способно в своем развитии перейти в коллективное хозяйство.
Возможность наращивания элементов производственного кооперирования в семеноводческих товариществах выявлялась уже в момент их организации. В нашем распоряжении имеются материалы обследования кооперативов Ива- нинской волости Льговского уезда Курской губернии, проведенного 7-11 октября 1927 г. Среди них имелось Стародубовское «семенное товарищество». Оно


649
возникло весной 1927 г., когда стародубовцы всей деревней (72 хозяйства) получили семена петкусской ржи и шатиловского овса и засеяли их «отдельно каждый в своем хозяйстве» под наблюдением участкового агронома. С его помощью они получили в кредитном кооперативе 1 тыс. руб. в ссуду и купили сортировку и конную молотилку. (От двухконной сеялки отказались - «по мнению старо- дубовцев, такая у них не пойдет, у них двухлошадных хозяйств очень мало»). Все вопросы товарищество решало «на деревенском сходе», средства собирали «по раскладке на все хозяйства». Здесь, следовательно, мы встретились с кооперативом, совпадающим с общиной и заимствовавшим у нее отдельные принципы деятельности. Однако в товариществе-общине оказались и владельцы четырех частных молотилок, которые «в целях конкуренции наперебой стараются обслужить деревню своими молотилками» и оставить без дела общественную. Маломощные хозяйства, «группирующиеся около общественных машин», после годичного опыта пришли к выводу, что «конкуренты могут быть побиты лишь трактором и сложной молотилкой». Обследователи зафиксировали также, что у них «есть твердое желание бороться за организацию и дальше»32. Как видим, и организация производства, и - что очень показательно - конкуренция с частными владельцами молотилок, т. е. борьба с кулаками, приводили членов семеноводческих товариществ к пониманию необходимости дальнейшего обобществления производства.
Семеноводческая кооперация с самого начала практиковала в своей работе методы контрактации, которые сыграли важную роль в переходе от кооперирования товарного обмена крестьянских хозяйств к кооперированию их производства. Для нее это был необходимый и естественный способ организации деятельности. Семеноводческие товарищества заключали договоры о производстве определенной продукции с кооперативными союзами, а те, в свою очередь, с земельными органами или непосредственно с Госсортфондом. Типичная система договорных отношений описана в отчете Донского семеноводсоюза за 1924/25 г. «Порядок выращивания семян в отчетном году, как и раньше, - читаем там, - был следующий: исходя из наличия исходного сортового материала, с одной стороны; с другой,  - в соответствии с поручениями на договорных началах Сельскосоюза и предположительных потребностей рынка, правление союза по согласованию с ДОЗУ (Донским земельным управлением. - В. Д.  ) намечало план работ, устанавливая площади посева по отдельным культурам. В соответствии с планами заключались договора с товариществами на выращивание... К моменту реализации условия сдачи были установлены с накидкой против биржевой цены в 25-30 %. Семена для посева яровой пшеницы частью были отпущены союзом, а в большей части семеноводы имели свои... семена с сортовой примесью свыше 8 % браковались. Договором предусматривалось соблюдение товариществом ряда технических условий выращивания. Все посевы в момент спелости на корню или в снопах были обследованы, и для всех посевов произведены анализы ботанического состава». Всего союзом было законтрактовано в товариществах 3325 дес. зерновых посевов, а признан сортовым и реализован урожай с площади в 6347 дес., поскольку «выявилась громадная потребность» в сортовом материале33.
Система контрактации в семеноводческой кооперации очень рано выявила себя в качестве фактора подъема и обобществления производства. Покажем это на примере развития Ахтырского семенного товарищества в Щигровском уезде Курской губернии. Причем здесь контрактация предшествовала организации то¬


650
варищества. В 1925 г. местное земельное управление через кредитный кооператив заключило договор с рядом землеустроенных и перешедших на многополье поселков (земельных обществ) о предоставлении в ссуду 4800 пудов сортового овса и 250 пудов клевера при условии введения клеверного клина, правильности обработки посева, помощи в посеве безлошадным хозяйствам, возвращения ссуды семенами «полученной кондиции» с начислением 28 % (не самый большой процент, учитывая дороговизну сортовых семян) и, наконец, реализации всего урожая через кооператив.
Общества приняли поселковые приговоры об одобрении условий и избрании уполномоченных для подписания договора и получения семян. Семенной материал был получен уполномоченным, доставлен на общественных подводах в поселок, где хранился в специальном амбаре. Выдача семссуды хозяйствам производилась перед посевом. На 80 % овес и клевер были посеяны в порядке общественной запашки. В августе того же года все посевщики объединились в Ахтырское семенное товарищество.
На 1925/26 г. новый семеноводческий кооператив самостоятельно заключил договор с земельным управлением о засеве озимых и яровых полей чистосортными семенами на следующих условиях: засев всего клина односортным материалом, культурная обработка, изолированный обмолот и хранение. Всего было получено 4300 пудов ржи петкусской и «триумф», 5800 пудов шатиловского овса. В 1926/27 г. высев петкусской ржи достиг 6000 пудов, шатиловского овса - 8000 пудов, гречихи «богатырь» - 1500, бобовых - 1000 и клевера - 150 пудов. Весь урожай реализовался только через товарищество, которое выплачивало с 1927 г. членам-посевщикам конвенционные цены с начислением 15 % за чисто- сортность и кооперативную доплату - за зерновые культуры по 10 коп. на пуд, за бобовые -15 коп., за клевер - 1 руб. К концу 1927 г. товарищество охватывало 18 поселков с 4283 дес. посева (783 хозяйства). Оно имело трактор, хорошо оборудованный зерноочистительный пункт и достаточные складские помещения34.
Опыт семеноводческой кооперации, как и некоторых других кооперативных систем, послужил основанием для широкого использования контрактации посевов в период непосредственной подготовки коллективизации (1928-1929 гг.  ).
Обратимся к общим сведениям о росте семеноводческой кооперации - ее организаций и членской массы, во-первых, и ее производственной деятельности, во-вторых. Выяснение общей динамики развития любой кооперативной системы в 20-х годах XX в. встречается с рядом характерных источниковедческих трудностей, порождаемых особенностями организационной структуры кооперации, текучестью ее состава и недостатками учета. Кооперативная статистика учитывала только ту часть объединений, которые являлись членами тех или иных местных союзов и таким образом включались в обычный порядок учрежденческой отчетности. Объединения, не вступившие в состав членов союзных организаций, считались «дикими» и не учитывались кооперативными центрами. (С точки зрения кооперативных союзов «диким» являлось, например, описанное выше Ахтырское семенное товарищество, хотя оно работало по договорам с губернским земельным управлением и находилось под его непосредственным контролем.  ) Тем не менее данные кооперативного учета остаются предпочтительными. Они относятся ко всему интересующему нас периоду, отражают динамику точно очерченной группы объединений и поэтому являются сопоставимыми, наиболее богатыми в информационном отношении.


651
Численность кооперативов по видам деятельности можно было бы установить по материалам их регистрации в земельных органах, которой подлежали и «осоюженные» и «неосоюженные» товарищества. Однако и данные нарком- земовских реестров не могут быть признаны исчерпывающими, поскольку имелись объединения, нигде не зарегистрированные и никому не подконтрольные - подлинно «дикие». Среди них немалая часть при проверках оказывалась лжекооперативами, т. е. кулацкими по составу или преследующими некооперативные цели (получение налоговых льгот, капиталистическое накопление и т. п.  ). К тому же регистрационный учет был крайне ограниченным по содержанию информации и отличался недостаточной оперативностью. В реестры вносились лишь самые формальные сведения о кооперативе на момент регистрации, не отражавшие ни особенностей его внутренней организации, ни производственной деятельности. Прекратившие существование объединения часто продолжали значиться в наркомземских реестрах, что существенно искажало динамику общего роста кооперации.
На точности и кооперативного, и наркомземского учета семеноводческих объединений сказывалось еще одно специфическое обстоятельство. Среди них с самого начала оказалось большое число колхозов, которые учитывались в качестве семеноводческих только в специальной документации (и только в той части, которая состояла членами кооперативных союзов). В общих же сведениях о структуре низовой сети сельскохозяйственной кооперации, включая нар- комземовские реестры, все колхозы засчитывались вместе, без выделения семеноводческих. Насколько значительными были связанные с этим расхождения итоговых данных, показывает следующий пример: на 1 января 1927 г. членами 8 специальных семеноводческих союзов состояло 631 объединение, среди которых было 288 семеноводческих товариществ (простейшего, доколхозного типа), 295 колхозов и 48 кооперативов других видов35.
Таблица
Развитие семеноводческой кооперации в РСФСР за 1923-1929 гг.*
1923 г.
1924 г.
1925 г.
1926 г.
1927 г.
1928 г.
1929 г.
На 1 октября
На 1 октября
Семеноводческие союзы
1
4
5
7
8
1
1
1
18
Универсальные союзы, ведущие семеноводческую работу
2
3
3
35
39
Нет сведений
Нет сведений
Семеноводческие кооперативы (товарищества и колхозы)
6
1
2
9
15
2
2
6
88
Объединенные хозяйства (в тыс.  )
Нет сведений
24
50
Нет
све¬
де¬
ний
9
Нет
све¬
де¬
ний
42
Площадь под сортовыми зернопосевами (в дес.  )
3
1
5
16
39
450 000
1 124 500
Продукция сортозерновых семян (в тоннах)
Нет
сведе¬
ний
6
3
13
26
210 000
492 000


652
* Сеть сельскохозяйственной кооперации СССР: Сборник статистических материалов. М., 1929. С. 50-51; Материалы I сессии Совета Семеноводсоюза. С. 32; Материалы II сессии Совета Семеноводства. 10-13 декабря 1928 г. М., 1929. С. 19, 21; Вопросы строительства семеноводческой кооперации: Материалы и решения I собрания уполномоченных Всероссийского союза семеноводческой кооперации (14-18 июня 1929 г.  ). М., 1929. С. 5,  13, 79-80; Материалы по перспективному плану развития сельского и лесного хозяйства (1928/29-1932/33 гг.  ). М., 1929. Ч. 6. С. 21; ЦГАНХ. Ф. 7446. Оп. 3. Д. 89. Л. 16, 18, 21; Ф. 3983. Оп. 2. Д. 29. Л. 46. Данные большинства источников о количестве союзов, о площадях под сортовыми посевами и о продукции совпадают, зато показания о количестве кооперативов и объединенных в них крестьянских хозяйств (в особенности для 1925-1927 гг.  ) очень разноречивы. Приводим данные основных источников по этим двум графам таблицы. В ряде материалов кооперативных центров утверждается, что в 1925 г. было 943 специальных семеноводческих товарищества, колхозов и других объединений, а в 1926 г. их насчитывалось уже 1565 (см.: ЦГАНХ. Ф. 4106. Оп. 2. Д. 305. Л. 612; Ф. 3983. Оп. 2. Д. 29. Л. 46; Вестник сельскохозяйственной кооперации. 1927. № 3. С. 33-34). Однако в справочнике «Вся кооперация СССР» (М., 1928. С. 459) цифра 1565 относится на 1 января 1927 г., а в материалах семеноводческого отдела Сельскосоюза, из которого в 1928 г. образовался Семеноводсоюз, - даже на 1 июня 1927 г. (ЦГАНХ. Ф. 4106. Оп. 1. Д. 142. Л. 105). В материалах Союза союзов приводятся очень близкие данные, но каждые из них соответственно датируются годом позже: в РСФСР на 1 октября 1926 г.  —911 товариществ и на 1 октября 1927 г.  - 1531, в СССР на 1 октября 1926 г. - 1052 товарищества и на 1 октября 1927 г. - 1734 (Сеть сельскохозяйственной кооперации СССР. С. 44-45, 50-51; ср.: Сельскохозяйственная газета. 1929. 17 апр.  ). В таблицу включены эти цифры, поскольку с ними приблизительно совпадают данные ряда других источников. ЦСУ СССР дает для этих лет цифры - 954 и 1562 по РСФСР и 1032 и 1673 - по СССР (Статистический справочник: СССР за 1028 год. М., 1929. С. 787). Данные Всесоюзного совета колхозов, относящиеся к СССР в целом, также близки к этим цифрам: на 1 октября 1926 г. - 1109 и на 1 октября 1927 г. - 1853 товарищества (Колхозы СССР: Статистический справочник. М., *1929. С. 61). По данным того же Союза союзов, опубликованным в 1928 г. и охватывающим территорию СССР без Украины, в 1926 г. насчитывался 1151 семеноводческий кооператив, а в 1927 г. -2029 (Основные цифры по сельскохозяйственной кооперации. М., 1928. С. 10).
ЦСУ СССР не проводило общих переписей кооперативных организаций - единственное, что могло бы дать их точную численность и распределение по видам деятельности, позволило бы обнаружить степень отклонения от действительности кооперативного и наркомземовского учета.
Наконец, сколько-нибудь достоверные и сопоставимые данные о семеноводческой кооперации имеются лишь для территории РСФСР. На Украине, по общему признанию современников, семеноводческая работа была поставлена лучше, чем в других республиках, но приняла своеобразные организационные формы (земельные общества, ставшие на путь коллективизации, колхозы и обычные кооперативы). Все же и там на первых порах было создано около 200 семеноводческих товариществ36, однако в общесоюзных подсчетах они совсем не учитывались (по данным Союза союзов сельскохозяйственной кооперации на 1 октября 1925 г. за пределами РСФСР оказалось всего 16 семеноводческих кооперативов)37.
Общее представление о динамике семеноводческой кооперации и ее работе в РСФСР на протяжении 20-х годов можно составить лишь по данным кооперативных центров - Сельскосоюза, Семеноводсоюза и Союза союзов сельскохозяйственной кооперации (см. таблицу). Они относятся к объединениям,


653
состоявшим членами союзов, и, следовательно, не отражают наличия «диких» кооперативов и результатов их деятельности. Однако не связанные с кооперативной системой товарищества были, как правило, более мелкими, а удельный вес их по мере развития союзной сети и усиления борьбы с лжекооперативами сокращался, особенно заметно в 1927-1929 гг.
Данные, приведенные в таблице, рисуют картину уверенного и быстрого роста семеноводческой кооперации. Его действительные масштабы, как это следует из сказанного выше, были даже несколько большими. Вместе с тем общие годовые итоги не показывают сложности и динамичности кооперативного развития 20-х годов. По данным земельных органов 22 губерний РСФСР, с 1 октября 1925 г. по 1 октября 1926 г. возникло 324 новых семеноводческих товарищества, но из старых ликвидировалось 65, за следующий - 1926/27 г. - возникло 363 новых и ликвидировалось 68 старых семеноводческих товариществ38. Процесс производственного кооперирования единоличных крестьянских хозяйств был труден сам по себе. Кооперирование же семеноводческих хозяйств встречалось с дополнительными трудностями, связанными и с особенностями общинного землепользования, и с недостатком сортового посевного материала в стране, и с необходимостью преодоления рутинных способов крестьянского земледелия. Однако стремление к объединению, несмотря на неудачи отдельных попыток, усиливалось с каждым годом.
К концу 1925 г. в семеноводческую работу было вовлечено 40 союзов сельскохозяйственной кооперации, в том числе пять специальных39. Члены 200 семеноводческих товариществ в 1925 г. засеяли сортовыми семенами 56 350 дес. и получили 32 761 т высококачественного посевного материала. (По сведениям Наркомзема РСФСР в конце 1925 г. насчитывалось 398 семеноводческих товариществ, т. е. почти вдвое больше40.  )
Значительное расширение кооперативного семеноводства было обеспечено поддержкой Советского государства, которое в 1925 г. выдало в ссуду для размножения 5200 т отечественных и импортных чистосортных семян41. Уже в это время кооперация стала основным производителем сортовых семян. Производство государственных семенных хозяйств в 1925 г. дало 11,  5 тыс. т, т. е. почти втрое меньше, чем семеноводческая кооперация42. В этом году кооперация передала в Госсортфонд 18,  5 тыс. т семенного материала, что составило 53 % всех поступлений (34,  4 тыс. т)43. Однако по масштабам своей работы семеноводческая кооперация была еще не в состоянии оказывать действенное влияние на развитие окружающей массы крестьянских хозяйств. Кооперативное семеноводство еще только-только становилось на ноги. Для того чтобы стать активным фактором в развитии земледельческого производства, ему необходимо было увеличить кадры семеноводов, расширить посевные площади и производить такое количество сортового зерна, передача которого крестьянским хозяйствам не растворялась бы как капля в море, а вела бы к реальной массовой замене рядового зерна чистосортным.
Сортовое зерно накапливалось в Госсортфонде и предоставлялось только семеноводам для посевов при условии сбыта всей товарной продукции государству для пополнения этого фонда.
Функционирование государственного семенного фонда было организовано таким образом, что сам этот фонд, увеличиваясь по мере роста сортовых посевов, служил важнейшим фактором развития последних. Эта взаимозависимость


654
развития семеноводства и Госсортфонда вскрывается следующими данными. Государственный семенной фонд РСФСР к началу 1925 г. составлял 11,  4 тыс. т, к началу 1926 г. - 34,  3 тыс. т, к началу 1927 г. - 96,  8 тыс. т, к началу 1928 г. -
262,  6 	тыс. т (цифры относятся ко всем сортовым семенам, а не только к зерновым). Основным поставщиком и ссудополучателем Госсортфонда являлась кооперация. По данным за 1926 г., хозяйства Госсемкультуры дали 14 % поступлений, совхозы - 18 %, семеноводческая кооперация - 52 % и прочие хозяйства и организации - 16 %. Из распределенного же Госсортфондом посевного материала на долю семеноводческой кооперации пришлось 71 %, на долю совхозов - 21,  5 %, на долю прочих - 7,  5 %44 (хозяйства Госсемкультуры получали семена непосредственно от опытных станций). Рост Госсортфонда был одним из основных факторов дальнейшего развития семеноводческой кооперации. Ее росту содействовали также значительные средства, предоставлявшиеся системой сельскохозяйственного кредита, более активная работа местных советских и общественных организаций по кооперированию крестьянских хозяйств.
За два года - с 1 октября 1925 г. по 1 октября 1927 г.  - возникло три новых семеноводческих союза - Воронежский, Самарский и Смоленский45, число специальных кооперативов выросло с 200 до 1531, площадь под сортовыми посевами в хозяйствах их членов увеличилась почти в 6 раз и достигла 393,  9 тыс. дес., а валовая продукция - в 8 раз, с 32,  7 тыс. т до 260 тыс. т (см. таблицу); 57 тыс. т сортового зерна, переданного кооперацией в Госсортфонд за 1927 г., составили 67 % поступлений этого года46.
В работе семеноводческой кооперации принимал участие значительный научный коллектив. Аппарат штатных работников центральных и местных союзов ее наполовину состоял из агрономов. В 1926/27 г. под наблюдением квалифицированных агрономов находилось уже 705,  8 тыс. га посевов сортовыми семенами из 903,  6 тыс. га47, т. е. наряду с посевами опытных станций и совхозов почти вся посевная площадь семеноводческой кооперации.
С самого начала развития семеноводческой кооперации в ее работе активное участие принимали известные селекционеры - П. Н. Лисицын (Шатилов- ская опытная станция), Г. К. Мейстер (Саратовская селекционная станция), К.  -Ю. Чехович (Безенчукская опытная станция), В. К. Пустовойт (Краснодарская селекционная станция), И. В. Якушкин (Воронежская селекционная станция), В. В. Таланов, А. П. Орлов и Н. Н. Замотаев (Всесоюзный институт прикладной ботаники) и др. Прямая связь селекционной науки с крестьянской практикой была плодотворной, активно способствовала росту семеноводческой кооперации и успешному развитию ее производственной деятельности.
В среде самого крестьянства создавались и росли значительные кадры практиков-семеноводов, которые проводили чрезвычайно важную работу по отбору и улучшению наиболее ценных местных сортов различных культур. Практика и достижения многолетней крестьянской селекции нуждаются в специальном исследовании. Здесь отметим только, что крестьянами-семеноводами, особенно кооперированными, широко применялся массовый отбор в поле (в момент колошения вручную удалялись растения посторонних сортов - например, из посевов безостой пшеницы остистые растения). Это, между прочим, побуждало кооперированных семеноводов к посевам широкорядным способом и, следовательно, к применению усовершенствованных сеялок. Отбор колосьев вручную давал высокую степень сортовой чистоты семенного материала, про¬


655
изводимого кооперацией. По данным апробации, проведенной Госсортфондом в 1927 г., у кооперации 93,  9 % семян обладали чистосортностью свыше 90 %, у опытных станций и хозяйств госселькультуры - 89,  4 %, у совхозов - 88 % и у некооперированного населения - 80,  3 %48. Крестьянами-семеноводами применялись также простейшие способы селекционной работы - ручной отбор лучших колосьев из отдельных снопов (отбор племенных растений) и т. п. Через кооперацию, следовательно, не только внедрялись в крестьянские хозяйства достижения селекционной науки, но и сами крестьяне привлекались к сознательной работе по отбору и сохранению лучших сортов земледельческих культур.
В 1927 г. семеноводческая кооперация охватывала свыше 50 тыс. крестьянских хозяйств. Середняцко-бедняцкий состав кооперированных семеноводов говорил о том, что в советских условиях появилась реальная возможность для повышения агрикультурного уровня широких слоев крестьянских хозяйств. В 1927 г. в Шатиловском семеноводческом союзе было 28 % бедняцких хозяйств, 68 % середняцких и только 4 % зажиточных хозяйств, в Воронежском союзе - 29 % бедняков, 60 % середняков и 11 % зажиточных. Среди членов Самарского союза удельный вес бедняков повышался до 39 %, правда, и зажиточных здесь было несколько больше - 13 %49. Существенно отличался социальный состав семеноводческой кооперации на Северном Кавказе. В 1926 г. среди членов семеноводческих товариществ здесь насчитывалось около 9 % бедняков (хозяйства с посевом до 4 дес., безлошадные, бескоровные и частью с 1 головой скота), а зажиточных 30-35 % (хозяйства многопосевные, имевшие по 4 и более лошадей, по 3 и более коров)50. Капиталистические элементы деревни, более крупные в районах товарного производства хлеба, шире использовали в своих интересах и кооперацию. Однако преобладание трудящихся слоев крестьянства несомненно и в семеноводческой кооперации Северного Кавказа.
Характерным в развитии семеноводческой кооперации было сосредоточение ее сети главным образом в зерновых, производящих районах. В 1926 г., по сведениям НКЗ РСФСР, из 1113 семеноводческих кооперативов 258 было в Центрально-Черноземной области, 158 - на Северном Кавказе, 358 - в Сибири, 103 - в Поволжье (35 - в Среднем и 68 - в Нижнем)51. Таким образом, в районах производства зерновых культур находилось 877 семеноводческих товариществ, т. е. 78,  8 % их общего количества. Господствовавшие здесь экстенсивные формы хозяйства, засушливый климат побуждали крестьянство этих районов активно искать пути к устойчивым урожаям. В целом семеноводческая кооперация к концу 1927 г. сложилась в прочную организацию, способную обеспечить растущее воздействие на основную массу крестьянских хозяйств.
* * *
Организация воспроизводства и распространения улучшенного посевного материала занимала видное место в системе массовых мероприятий, которые осуществлялись Коммунистической партией и Советским государством в деревне накануне сплошной коллективизации; она стала одним из факторов, подготовлявших социалистическую реконструкцию сельского хозяйства.
Накопление значительного фонда сортовых семян в руках Советского государства и наличие развитой системы семеноводческой кооперации создали базу для развертывания работы по массовому улучшению качества посевного мате¬


656
риала в крестьянских хозяйствах. Эта задача перед сельским хозяйством была поставлена IV съездом Советов Союза ССР (апрель 1927 г.  ). «Одним из необходимейших условий повышения урожаев и увеличения валовых сборов сельскохозяйственной продукции, - говорилось в постановлении съезда по вопросам аграрной политики, - является массовая замена беспородных крестьянских семян сортовыми семенами, обеспечивающими надежный урожай высокого товарного качества, создающими прочную базу односортного стандартного зерна и сельскохозяйственного сырья для нашей промышленности и экспорта и повышающими доходность крестьянского хозяйства». Одобрив решение правительства «О создании пятидесятимиллионного фонда сортовых семян» (примерно 820 тыс. т), съезд постановил «продолжить и в дальнейшем еще шире развить эту работу, обеспечив в особенности доступность сортовых семян бедняцким и середняцким слоям крестьянства путем расширения и облегчения условий кредитования и широкое участие в производстве сортовых семян и в их распространении, наряду с советскими и коллективными хозяйствами, системы сельскохозяйственной кооперации»52. Начинался новый этап в работе по улучшению семенного материала в земледелии, а вместе с тем и в развитии семеноводческой кооперации.
Правительство Российской республики в 1927 г. поставило перед земельными органами задачу усилить работу по увеличению Госсортфонда и начать проведение в жизнь мер по замене рядового зерна крестьянских хозяйств чистосортным. Предполагалось увеличить семенной фонд с 85 тыс. т до 800 тыс. т, что составило бы примерно десятую часть всей потребности РСФСР в посевном материале и позволило бы при ежегодной смене площади обсеменения в течение 10 лет полностью обновить семенное зерно в крестьянском хозяйстве53.
В связи с задачей дальнейшего накопления сортового зерна ссуды из Госсортфонда выдавались в первую очередь репродуцентам, т. е. опытным учреждениям, семеноводческим совхозам и кооперативам, наконец, отдельным семеноводам (колхозам или единоличникам). Но в то же время Наркомзем обязывался производить «плановое распространение чистосортного посевного материала среди широких слоев хозяйствующего населения».
Семенное зерно из Госсортфонда крестьянство получало в ссуду при условии погашения ее, как правило, в натуральной форме (ссудный процент был установлен в 12 % годовых также натурой)54. Этим достигалось сохранение и даже увеличение семенных запасов государства, необходимых для удовлетворения потребностей в сортовом зерне другой очереди крестьянских хозяйств. Хозяйственная выгодность и доступность замены рядового посевного материала сортовым позволили втянуть в эту важную работу широкие массы сельского населения. Сортовые семена по сравнению с беспородными качественно повышали урожай на 15-25 %, а в некоторых случаях - в 1,  5-2 раза. Вследствие качественного превосходства сортового зерна (больший процент выхода и улучшенное качество муки) цены на него были на 10-15 % выше, чем на рядовое зерно. В конечном итоге доходность крестьянского хозяйства с гектара сортового посева оказывалась на 20-30 руб. выше доходности рядового посева55. Принцип материальной заинтересованности, проводимый Советским государством во всех областях хозяйственной работы в деревне, обеспечил успешное внедрение улучшенного посевного материала в крестьянские хозяйства и широкое развертывание самодеятельности трудящихся масс.


657
Сортовые посевы в единоличных, несеменоводческих хозяйствах имелись и до 1927 г., однако они не были значительными. Их общая площадь была намного меньше площади «полей размножения». В 1925/26 г. всего под сортовыми посевами в РСФСР было занято 384,  4 тыс. га, из них около 220 тыс. га приходилось на семеноводческие хозяйства и только 160 тыс. га - на крестьянские хозяйства, не вовлеченные в работу по производству и размножению семенного материала. В 1926/27 г. площадь под сортовыми посевами в республике выросла до 903,  6 тыс. га, т. е. более чем в 2,  5 раза, однако распределение ее еще не изменилось в пользу хозяйств рядовых крестьян. Семеноводческие хозяйства в этом году засеяли примерно 510 тыс. га, а остальные - 390 тыс.  56
Только переход к плановому распространению чистосортных семян среди крестьянских хозяйств привел к коренному перелому в развитии сортовых посевов. Ввиду того что Госсортфонд еще не мог обеспечить быструю и массовую замену рядового семенного материала улучшенным, Совет Труда и Обороны осенью 1927 г. принял решение собрать и использовать для этого весь запас сортового зерна в стране - как продукцию семеноводческих организаций, так и чистосортные семена, имевшиеся в остальной массе крестьянских хозяйств. Постановление «О массовом улучшении качества зерна в крестьянских хозяйствах» обязало экономические Советы союзных республик выяснить количество чистосортного и улучшенного зерна в каждом районе, а хлебозаготовительные учреждения в период заготовок 1927/28 г. изъять его из торгового оборота. На заготовки чистосортного зерна в хозяйствах, не принимавших участия в организованном семеноводстве, было ассигновано 4,  5 млн руб.  57
По плану яровой кампании 1928 г. предполагалось распределить 122 650 т сортовых семян, в том числе 2226 т остававшихся в Госсортфонде после предшествующей кампании, 49 325 т собранной задолженности по ссудам из Госсорт- фонда и 71 099 заготовленных на рынке. К 5 апреля 1928 г. было собрано задолженности 41,  2 тыс. т и заготовлено 68,  8 тыс. т сортового зерна. Из них 57 тыс. т было получено от семеноводческой кооперации и примерно 12 тыс. т заготовлено у населения58.
Собранный посевной материал «через аппарат сельскохозяйственной кооперации» передавался крестьянам, главным образом «путем обмена крестьянского беспородного зерна на чистосортное и улучшенное по установленному коэффициенту», а также путем продажи его по заготовительной стоимости или ссуды бедняцким хозяйствам. Для расширения яровых посевов «бедняцкими группами крестьянства» в Саратовской, Самарской, Сталинградской и Оренбургской губерниях, а также в Донецком и Ставропольском округах Северного Кавказа Наркомзему был отпущен дополнительный кредит (7,  2 млн руб.  ) «на снабжение сортовыми и улучшенными семенами» хозяйств, вовлеченных в контрактацию59.
Всего на нужды сортового семеноводства в 1927/28 г. союзным правительством было выделено 26,  3 млн руб., в том числе 5,  9 млн руб. из бюджета и 20,  4 млн руб. из средств сельскохозяйственного кредита. Эти средства должны были использоваться на усиление Госсортфонда, на «снабжение населения сортовыми семенами в яровую и озимую кампании 1928 г.  » и, наконец, на проведение контрактации сортовых семян в озимую кампанию 1928 г.  60 Только по РСФСР действительные затраты государства на семеноводство в 1928 г. составили 21 036 тыс. руб.  61 До 30 % сортовых семян в 1928 г. было предоставлено


658
крестьянству в ссуду и пошло по преимуществу на снабжение колхозов и бедняцких хозяйств62.
Развитие сортового семеноводства и работа по массовой замене беспородного посевного материала чистосортным наряду с машиноснабжением, производственным кредитованием, контрактацией, развертыванием сети прокатных пунктов и машинных товариществ являлись важнейшим звеном в системе государственных мероприятий по сельскому хозяйству, предпринятых в 1928 г. и рассчитанных на широкий подъем производства во всей массе крестьянских хозяйств и стимулирование колхозного движения.
Работа по качественному улучшению посевного материала крестьянских хозяйств весной 1928 г. была в большой степени осложнена недосевом и частичной гибелью озимых культур, в связи с чем возникла необходимость организации широкой помощи крестьянству рядовым семенным зерном. Наркомторгом СССР и сельскохозяйственной кооперацией для этой цели было заготовлено и передано крестьянству, по данным на 15 марта 1928 г., 13 850 тыс. пудов семян (при государственном задании в 12 200 тыс. пудов)63. Завоз семенного зерна продолжался до начала апреля.
В июне 1928 г. был образован специальный фонд озимых семян для помощи пострадавшим крестьянским хозяйствам в размере 321,  5 тыс. т (19,  6 млн пудов). Для поощрения сдачи зерна озимых культур в этот фонд до начала посевной кампании были установлены специальные надбавки к заготовительным ценам в размере от 5 до 15 коп. за пуд. Чтобы облегчить приобретение посевного материала крестьянством пострадавших районов, хлебозаготовители обязывались продавать семена по себестоимости («без начисления коммерческой прибыли»). Все убытки, которые заготовительные учреждения из-за этого должны были понести, государство приняло на свой счет64.
Несмотря на сжатые сроки и напряженные условия работы, задача по обеспечению семенами озимой кампании была выполнена вовремя и даже с некоторым превышением. Государственные и кооперативные хлебозаготовительные организации должны были передать крестьянскому населению 305,  3 тыс. т семян. В действительности было отпущено 306,  3 тыс. т65. Значительно улучшилось качество работы по снабжению семенным материалом. Весной 1928 г. пресса отмечала частые случаи завоза недоброкачественных (засоренных, порченых и т. п.  ) семян, что было связано с резким увеличением спроса из-за пересева погибших озимых яровыми. В осеннюю кампанию таких жалоб со стороны крестьян уже не поступало66.
С помощью Советского государства крестьяне в производящих районах смогли восстановить всю погибшую площадь озимого клина (до 6 млн га), а в не пострадавших потребляющих губерниях даже расширить его: в Рязанской губернии - на 2 %, во Владимирской - на 2 %, в Вологодской - 2,  7 %, в Башкирской АССР - на 10 % и т. п.  67 Правда, план расширения посевов в озимом клине оказался невыполненным из-за крайне неблагоприятных условий погоды на Северном Кавказе и в степной части Украины. Здесь вновь имел место значительный недосев озимых.
Трудности, созданные необходимостью организации снабжения крестьян большим количеством рядового посевного материала, не сорвали работу по расширению сортового семеноводства. Замена крестьянского семенного зерна на сортовое приобрела действительно массовый характер и привела к первым


659
заметным сдвигам в развитии земледельческого хозяйства. В 1927/28 г. только в РСФСР государством и кооперацией было распространено 152 тыс. т сортовых семян, т. е. вдвое больше, чем в предшествующем году68. План снабжения крестьян сортовым зерном был выполнен как в весеннюю, так и в осеннюю посевные кампании. Однако подъем хозяйственной активности трудящихся масс деревни был настолько велик, что значительная часть потребностей крестьянства в сортовом зерне не была удовлетворена. По зерновым культурам спрос крестьян на улучшенные чистосортные семена весной 1928 г. был покрыт на
70,  5 % (осенью - на 40 %), по сахарной свекле - на 80 %, по турнепсу - на 85 %, по люцерне - на 75-80 %69.
Спрос на сортовые семена по зерновым культурам не был полностью удовлетворен по причинам объективного порядка - больше таких семян просто не имелось, иными оказались причины недостаточного снабжения крестьян семенами трав: как говорят документы посевной комиссии Союза союзов сельскохозяйственной кооперации, Семеноводсоюз «не предполагал при заготовках, что потребности в этих семенах так возрастут»70. Показательный и в высшей степени характерный факт. Инициатива Советского государства получила поддержку десятков и сотен тысяч крестьян, дала мощный толчок развертыванию их производственной активности.
Весной 1928 г. было положено начало массовому распространению улучшенного посевного материала в сельском хозяйстве. В 1928 г. в РСФСР сортовые посевы выросли до 2 482,  6 тыс. га и составили 3,  1 % посевной площади. Во всем же Союзе ССР под сортовыми посевами было занято 4,  5 млн га, или 3,  9 % площади посевов71. Особенно значительным был переход крестьянских хозяйств к сортовым посевам в основных зерновых районах. В так называемых засушливых областях (Северный Кавказ, Нижнее и Среднее Поволжье, Казахстан) общая площадь сортовых посевов за 1927/28 г. выросла с 554,  8 тыс. га до 1 269,  6 тыс. га. В Центрально-Черноземной области сортовым зерном было засеяно свыше 1 151,  9 тыс. га, т. е. примерно 9 % общей площади посевов72. При этом наблюдался ускоренный рост сортовых посевов в основной массе крестьянских хозяйств, не специализировавшихся на семеноводстве. Площадь «полей размножения» государственных и кооперативных семеноводческих организаций в 1927/28 г. составила около 1 млн га, т. е. увеличилась за год в два раза, а посевы сортовым зерном в рядовых крестьянских хозяйствах выросли в четыре раза и достигли
1,  5 млн га73.
Особенную важность замена крестьянского посевного материала чистосортным приобрела с 1929 г. в связи с выдвинутой Советским правительством задачей добиться в ближайшие пять лет подъема урожайности в сельском хозяйстве на 30-35 % (постановление сессии ЦИК СССР от 15 декабря 1928 г. «О мерах к поднятию урожайности» и постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 25 февраля 1929 г. «О проведении в обязательном порядке простейших агрикультурных мероприятий по поднятию урожайности»). В числе основных агрикультурных мероприятий, необходимых для выполнения этой задачи, был назван «посев чистосортными семенами». Почти вдвое (до 5-6 дет) сокращались сроки проведения «полной замены беспородных семян испытанными по районам сортовыми и улучшенными семенами по всем основным культурам». Для этого на 5 лет было запрещено использование чистосортного зерна на продовольственные нужды. Крестьянин, если он перешел к применению улучшенного посевного материала,


660
обязывался всю продукцию, за исключением семенного запаса, обменивать на продовольственное зерно государства. Государство обеспечивало крестьянину экономическую выгодность такой замены, устанавливая специальный эквивалент обмена.
Фонды местных сортовых семян должны были создаваться в каждом районе (волости) и селе. Кроме того, в каждой волости (или в районе) закладывались участки сортовых посевов. Были введены «премии за переход на сплошной посев сортовых семян» земельным обществом или волостью. Вместе с тем принимались меры для дальнейшего развертывания семеноводства, в особенности для развития семеноводческой кооперации74.
Конкретной задачей весенней кампании 1929 г. партия и правительство поставили расширение посевных площадей на 7 % (в связи с повторившимся недосевом озимых) и поднятие урожайности на 3 %. Государством было выделено «для выдачи семенной ссуды бедняцким и середняцким хозяйствам» весной 1929 г. 105 тыс. т улучшенного рядового зерна и 246 тыс. т сортового. Крестьянству пострадавших от недорода районов семенное зерно продавалось по сниженным до уровня себестоимости ценам. Только в РСФСР на покрытие убытков по семеноснабжению было ассигновано 5 850 тыс. руб. бюджетных средств75. В ходе работ по оказанию помощи крестьянству в проведении весеннего сева плановые задания по линии семенной ссуды рядовым зерном были превышены на 54 %. Задача покрытия недосева озимых культур расширением ярового клина была успешно выполнена. В РСФСР посевная площадь увеличилась на 7,  5 %76.
Еще большие достижения имелись в деле расширения сортовых посевов. Всего за год, по данным НКЗ РСФСР, крестьянство получило из рук Советского государства и семеноводческой кооперации 637,  9 тыс. т чистосортных семян, т. е. больше чем в четыре раза по сравнению с 1927/28 г. Площади сортовых посевов в Федерации выросли за год в два с половиной раза - с 2 482,  6 тыс. га до 6 212 тыс. га, а в целом по СССР - 4,  5 млн га до 10,  3 млн га, что составило не менее 8,  5 % посевной площади. Сортовые посевы в стране с этого года становились реально ощутимым фактором в развитии сельского хозяйства. Их распространение говорило о существенных сдвигах, происходивших в развитии производительных сил земледельческого, прежде всего зернового, хозяйства страны накануне сплошной коллективизации. В 1928 г. из 4,  5 млн га сортовых посевов 3,  1 млн га, а в 1929 г. из 10,  2 млн га - 8,  4 млн га занимали зерновые культуры. Быстрое расширение производства сортовых семян (зерновых) позволило увеличить Госсортфонд с 84,  6 тыс. т в 1927 г. до 350 тыс. т к лету 1929 г., что давало возможность дополнительно осеменить 6,  6 % посевной площади страны77 и тем самым ускорить в ходе социалистической реконструкции улучшение одного из основных средств земледельческого производства.
* * *
Развертывание широкой работы по внедрению в крестьянское хозяйство улучшенного семенного материала создало условия для мощного роста семеноводческой кооперации. Только в период подготовки весеннего сева 1928 г. возникло больше 1000 семеноводческих кооперативов, а к концу 1928 г. их насчитывалось уже 2870 против 1500-1700 товариществ на 1 октября 1927 г. За год кадры кооперированных семеноводов увеличились в два раза. На 1 октября


661
1927 г. семеноводческая кооперация охватывала около 50 тыс. крестьянских хозяйств, а на 1 декабря 1928 г. - уже 99,  8 тыс. Заметно возросла площадь сортовых посевов (до 450 тыс. дес.  ) под зерновыми культурами. И хотя из-за гибели озимых и недорода в хлебных районах продукция семеноводческой кооперации по сравнению с 1927 г. несколько сократилась, ее роль в образовании Госсортфонда увеличилась до 70 % годовых поставок78.
Общее число специальных союзов увеличилось до 11. При этом в основных производящих районах летом 1928 г. были созданы (частью на базе бывших губернских) крупнорайонные союзы - Областной союз семеноводческой кооперации ЦЧО, Уральский, Башкирский и Средне-Волжский областные и Нижне- Волжский краевой союзы (на Северном Кавказе краевой союз был образован раньше). Осенью 1928 г. возник также Ленинградский облсеменоводсоюз79. Создание союзов, охватывающих в своей деятельности целые области и края, позволило расширить масштабы работы семеноводческой кооперации, придать ей большую планомерность и целеустремленность.
Новый характер задач всей семеноводческой работы в стране, повсеместный и резко ускоряющийся рост участвующих в ней кооперативных организаций, расширение сферы их деятельности на всю территорию основных производящих районов поставили вопрос о выделении семеноводческой кооперации из состава Сельскосоюза в самостоятельную систему. Состоявшееся 20-23 февраля 1928 г. собрание учредителей создало Всероссийский семеноводческий союз сельскохозяйственной кооперации (Семеноводсоюз), избрало правление (председателем правления стал Н. А. Татаев), Совет и ревизионную комиссию, утвердило устав и план работы на 1927/28 г. В составе учредителей Центрального союза семеноводческой кооперации РСФСР было 8 специальных и 20 общих краевых, областных и губернских союзов, имевших в своем составе достаточно развитую сеть низовых объединений, ведущих семеноводческую работу80.
При Семеноводсоюзе был создан Научно-технический совет, возглавляемый академиком Н. И. Вавиловым. Среди членов Совета можно назвать и таких крупных ученых, как П. И. Лисицын, И. П. Павлов (Тимирязевская семенная контрольная станция), В. В. Таланов и В. Е. Писарев (Всесоюзный институт прикладной ботаники), Л. Г. Лорх (Корнеевская картофелеводческая селекционная станция), и крестьян-опытников: А. Е. Зубарева (Веренское семеноводческое товарищество Воронежского округа) и П. С. Резник (артель «Ленинцы» Камышинского округа). Пленум Научно-технического совета, состоявшийся 15-17 декабря 1928 г., был посвящен вопросам, поставленным в постановлении ЦИК СССР «О мерах к поднятию урожайности», и разработал рекомендации по испытанию и отбору для массового внедрения сортов зерновых культур, кормовых трав, корнеплодов и огородных растений, технических и новых культур81.
Процесс организационного оформления семеноводческой кооперации как самостоятельной агрикультурно-производственной системы проходил в условиях непосредственной подготовки коллективизации сельского хозяйства. Курс на коллективизацию, провозглашенный XV съездом ВКП(б), определил основное содержание работы собрания учредителей Семеноводсоюза. Открывший это собрание Г. Н. Каминский - тогда председатель правления Союза Союзов сельскохозяйственной кооперации - завершил выступление призывом: «От товарищей - работников этого важнейшего отряда (кооператоров.  - В. Д.  ) требуется, чтобы они загорелись и запылали энергией к проведению стоящей пе¬


662
ред ними задачи - объединения мелких раздробленных хозяйств по линии их коллективизации»82.
Собрание учредителей рекомендовало всемерно использовать «для перевода семеноводства на рельсы коллективизации и широкого обслуживания бедняцко-середняцкого крестьянства» методы сплошного и гнездового посева, землеустройство, совместную покупку и использование тракторов и сложных машин, постройку семехранилищ и контрактацию продукции. Вместе с тем эти рекомендации еще не содержали четких указаний о новых путях непосредственного кооперирования крестьянских семеноводческих хозяйств. Предлагалось провести «самое подробное изучение форм организации первичного звена»83. Такие указания были сделаны в постановлении сессии Совета Семеноводсоюза (28-30 мая 1928 г.  ) «О формах организации низовой сети, специализации семеноводческой кооперации и коллективизации сельского хозяйства»84.
Наиболее ценными и приспособленными к производству сортовых семян признавались «коллективы (коммуны, артели) и специальные семенные товарищества с вполне законченным землеустройством, со сведением земельных площадей в один участок, с правильным севооборотом, организацией сплошных односортных посевов, с общественной обработкой земли и с совместным использованием орудий производства», т. е. товарищества типа ТОЗа. Развитие названных форм организации непосредственного производства сортовых семян выдвигалось на передний план работы. При этом местные союзы обязывались добиваться укрупнения семеноводческих колхозов и товариществ до размеров селения или группы мелких деревень с тем, чтобы размер площади под сортовыми посевами зерновых культур был не ниже 300 га, а в районах крупного землепользования (Северный Кавказ, Сибирь и Поволжье) - 600 га. Допускалось использование и других форм кооперативов - мелиоративных товариществ в производстве семян луговых трав, машинных товариществ с общественной обработкой земли в зерновом семеноводстве и т. д.
С точки зрения дальнейшего развития крестьянского семеноводства и его коллективизации важным был сделанный сессией Совета вывод о необходимости «расположения всех непосредственных производителей семян по району деятельности союза гнездами». Этот вывод основывался на опыте предыдущего развития семеноводческой кооперации. На протяжении 1926-1927 гг. выявилась существенная особенность в территориальном размещении ее первичной сети: семеноводческие товарищества и колхозы в значительной части оказались сгруппированными вокруг опытных станций, хозяйств Госсемкультуры, сельскохозяйственных учебных заведений или вокруг узлов железнодорожных и водных путей сообщения. Образование своеобразных гнезд семеноводческих кооперативов создавало возможность их непосредственного сотрудничества в организации технически усовершенствованных семеочистительных пунктов и семехранилищ, постоянного агрономического обслуживания, специализации работы на производстве наиболее отвечающих местным условиям сортов и т. д. На Северном Кавказе уже в 1927 г. основной организационной ячейкой краевого семеноводческого союза стало так называемое крупнорайонное товарищество, опиравшееся на мелкие производственные объединения в 15-20 крестьянских хозяйств (225 колхозов и 155 простейших кооперативов), но включавшее и отдельные крестьянские хозяйства (около 3 тыс.  ). Для района Шатиловского союза было более характерным возникновение поселковых форм объединений,


663
но и здесь имела место тенденция к гнездовому расположению семеноводческих товариществ-общин, позволявшая ставить задачу создания сплошных массивов сортовых посевов на площади в 1 -1,  5 тыс. га85. Преимущества гнездовых объединений семеноводческих кооперативов проявлялись в условиях непосредственной подготовки коллективизации. На местах уже при подготовке к весеннему севу 1928 г. развернулась работа по их созданию и улучшению работы. Саратовский союз, организовавший еще в 1927 г. 20 гнезд, объединявших в среднем по 10 товариществ и колхозов с общей площадью в 1100 га, весной 1928 г. произвел их слияние и укрупнение. 8 семеноводческих гнезд объединяли теперь примерно по 26 кооперативов с общей площадью в 4200 га. Тогда же приступили к организации гнездовых товариществ Шатиловский и Воронежский союзы86.
Майская сессия Совета Семеноводсоюза признала гнездовое товарищество «наиболее совершенной формой семеноводческого кооператива» и постановила приступить «к перестройке низовой сети по принципу гнездовых товариществ». В результате перестройки работа первичных объединений должна была сосредоточиться на осуществлении производственных процессов, а сбытоснабженческие функции, организация агрообслуживания, очистка и хранение семенного материала - перейти к гнездовым товариществам. Предполагалось «в дальнейшем площади сортовых посевов производственных кооперативов - членов гнездового товарищества - перевести в один сплошной массив». Исходя из этих задач, Совет Семеноводсоюза признал нецелесообразным создание товариществ, охватывающих территорию уезда или округа (а такие имелись среди крупнорайонных товариществ Северного Кавказа).
Создание гнезд кооперативного семеноводства облегчало механизацию одного из передовых участков земледелия. Крупные сплошные массивы посевов позволяли использовать тракторные колонны, организовать прокатные пункты сложных сельскохозяйственных машин, улучшить агрикультуру.
Решения I сессии Совета Семеноводсоюза придали работе по укрупнению семеноводческих кооперативов и объединению их в гнездовые товарищества более целеустремленный характер, сделали ее повсеместной. К 1 октября 1928 г. на территории РСФСР, главным образом в основных зерновых районах, было создано 180 гнездовых товариществ. К 1 апреля 1929 г. число увеличилось до 213. В состав каждого из них в среднем входило по 16 первичных кооперативов, в том числе по 9,  3 колхоза и 6,  7 простейших товариществ. Однако по своим размерам колхозы того времени были мельче, чем семеноводческие товарищества простейшего типа. В среднем колхоз объединял по 27,  4 крестьянских хозяйств и обрабатывал 189 га, тогда как в семеноводческом товариществе состояло по 93 хозяйства с 516 га земли. Общая производственная площадь гнездового товарищества достигала 5616 га, из которых 31,  5 % приходилось на долю колхозов87. Работа гнездовых товариществ получила очень высокую оценку 1-го собрания уполномоченных Семеноводсоюза (14-18 июня 1929 г.  ). В решениях этого высшего органа управления республиканского союза отмечалось: «В успешном проведении... заготовки семян урожая 1928 г., весенней посевной кампании 1929 г., в работе по подбору и организации сети репродуцентов и по улучшению социального направления семеноводства гнездовые товарищества сыграли роль основного и решающего звена системы, без которого проведенная работа не могла бы быть осуществлена»88.


664
Процесс создания гнездовых семеноводческих товариществ, их производственная и социальная роль конкретно раскрывается местными материалами.
В Центрально-Черноземной области к октябрю 1928 г. было организовано 26 гнездовых товариществ. В них состояло 18 тыс. крестьянских дворов и около 200 колхозов, занимавшихся семеноводством. К началу июня 1929 г. в состав их членов было вовлечено уже 156 тыс. крестьянских хозяйств и 511 колхозов89. Вступление единоличников в простейшие семеноводческие кооперативы на территории гнездовых товариществ приобретало массовый характер. За зиму 1928/29 г. произошло почти десятикратное увеличение кооперированных семеноводческих хозяйств. Крестьяне-семеноводы проходили одну из подготовительных стадий обобществления хозяйств. Земельные участки, оставаясь в единоличном пользовании, сводились к одному месту, в один сплошной массив. В ходе совместных работ члены товариществ обогащались опытом коллективного использования машин, на практике убеждались в преимуществах крупного общественного хозяйства.
Гнездовые объединения с самого начала своей организации отличались более высоким процентом коллективизации крестьянских хозяйств, значительной концентрацией колхозов. Уже после весенней посевной кампании 1928 г. Семе- новодсоюз принял решение превратить Шатиловский район «в район опытной сплошной коллективизации»90. С лета 1929 г. на первое место по темпам и размаху развития выходят колхозы. Простейшие объединения все в большем и большем количестве перерастают в коллективные хозяйства. После завершения озимой кампании, на 1 октября 1929 г., в 39 гнездовых товариществах насчитывалось уже 1099 колхозов, т. е. за четыре месяца количество их удвоилось, тогда как число дворов в первичных семеноводческих товариществах увеличилось до 172 2 6691.
В Нижне-Волжском крае на месте существовавших в 1928 г. 240 простейших и коллективных объединений с общей посевной площадью в 60 тыс. га к началу августа 1929 г. образовались 24 гнездовых районных товарищества, в состав которых входило 668 семеноводческих товариществ и 550 колхозов. Число крестьянских дворов в семеноводческих товариществах и колхозах исчислялось в 46 614, а размер посевных площадей только по гнездовым объединениям достиг 220 754 га. В сети семеноводческих товариществ и колхозов работало 63 агронома, под руководством которых проводились все агрикультурные мероприятия. Здесь, как и в ЦЧО, развернулась большая работа по переводу простейших производственных объединений в колхозы. 16 гнездовых районных товариществ к осени 1929 г. заключили между собой договоры на социалистическое соревнование за перевод 30 % семеноводческих товариществ на устав колхозов92.
Самарский семеноводческий союз в середине 1928 г. объединял 180 кооперативов с 4 тыс. членами и 36 тыс. га сортового посева. В период осенней кампании эти товарищества соединились в 30 кустовых групп, обеспеченных агрономическим персоналом. Они приступили к организации коллективных хранилищ зерна, зерноочистительных пунктов и т. п.  93
Организация гнездовых районных товариществ способствовала быстрому развертыванию сети семеноводческих объединений простейшего производственного типа и их перерастанию в коллективные хозяйства. Количество семеноводческих кооперативов в РСФСР за год увеличилось более чем в два раза: с 2631 на 1 апреля 1928 г. до 6124 на 1 июня 1929 г. Площадь под сортовыми посева¬


665
ми только зерновых культур за год увеличилась в 2,  5 раза и достигла 1124,  5 тыс. дес., а их продукция составила 482 тыс. т. Семеноводческая кооперация успешно решала задачу массового производства сортового посевного материала.
Особенно значительный рост дали семеноводческие колхозы. Выше отмечалось, что для развития семеноводческой кооперации с самого начала было характерным вовлечение в состав ее членов коллективных хозяйств и образование последних на базе простейших производственных объединений. По самой природе производственных процессов и характеру обязательных агрикультурных и технических мероприятий работа семеноводческой кооперации создавала благоприятные условия для возникновения и роста колхозов. Сведение земель в один массив, совместное использование семенного материала и ряда сложных машин, совместное проведение агрикультурных мероприятий и т. п. являлись ростками коллективного производства. В 1926-1927 гг. колхозы составляли 45-46 % низовых организаций семеноводческих союзов РСФСР94. К началу октября 1928 г. из 2870 первичных семеноводческих кооперативов 1699 являлись колхозами (59,  2 %)95. За зиму и весну 1929 г. число семеноводческих колхозов удвоилось. На 1 июня их насчитывалось 347496. В области производства чистосортного посевного материала период непосредственной подготовки коллективизации отмечен, следовательно, преимущественным ростом коллективных хозяйств.
В высшей степени важное значение для коллективизации семеноводческих хозяйств имело улучшение социального состава первичных товариществ, явившееся следствием организации поселковых и гнездовых объединений. В мае- июне 1928 г., т. е. на первом этапе организационной перестройки семеноводческой кооперации, была пересмотрена вся существующая низовая сеть с целью выделить слабые кооперативы, неспособные вести работу на необходимом уровне, а также те объединения, состав членов которых не соответствовал классовым принципам социалистического строительства97.
Семеноводческая кооперация отставала в создании и реализации фондов кооперирования бедноты от других систем. Однако в 1928/29 г. известная работа была проделана и в этом направлении (Семеноводсоюз распределил среди товариществ 90 тыс. руб. специально для вовлечения в их состав бедняцких хозяйств)98.
О социальном составе семеноводческих товариществ накануне коллективизации можно судить по данным 12 семеноводческих союзов на 1 июля 1929 г. Среди членов объединяемых ими кооперативов было 23,  9 % хозяйств, освобожденных от уплаты единого сельскохозяйственного налога, 74,  5 % хозяйств, платящих налог по нормативному обложению, и 1,  6% хозяйств, облагаемых в индивидуальном порядке, т. е. явно кулацких99. Эти данные нельзя сопоставить с приведенными выше сведениями о социальном составе семеноводческой кооперации в 1926-1927 гг., так как здесь не выделены ни зажиточные хозяйства, облагаемые налогом «по нормам с надбавкой», ни бедняцкие хозяйства, облагаемые в нормативном порядке. Однако и сами по себе эти данные говорят об удовлетворительном состоянии членства семеноводческих товариществ с классовой точки зрения. Вовлечение бедняцких и маломощных середняцких хозяйств расширяло и укрепляло социальную базу перерастания семеноводческих товариществ в колхозы.
Дальнейший рост семеноводческой кооперации послужил одним из факторов возникновения массового колхозного движения. 14 июня 1929 г. отдел по


666
работе в деревне ЦК ВКПб) по докладу Семеноводсоюза принял постановление «О мерах развития и укрепления семеноводческой кооперации». Одобряя избранное направление организационного и производственного развития этой кооперативной системы, постановление ставило задачу решительного перелома в организации крупных семеноводческих товариществ и колхозов, охватывающих целые селения, земельные общества, чтобы обеспечить «в районах семеноводства поголовное кооперирование бедняцко-середняцких масс крестьянства» и добиться превращения «семеноводческих гнезд в очаги показательного кооперирования, коллективизации и агрикультурного переустройства крестьянского хозяйства»100. О том, что эта задача успешно выполнялась, свидетельствуют данные о состоянии семеноводческой кооперации на 1 октября 1929 г.; 18 специальных союзов охватывали практически всю территорию РСФСР. В их составе действовало 8867 первичных кооперативов, в том числе 5074 колхоза и 3793 простейших производственных товарищества. За три месяца, следовательно, возникло 1600 новых семеноводческих колхозов и 1699 товариществ. В работу семеноводческой кооперации было вовлечено 428 027 крестьянских хозяйств, из которых 111 626 уже являлись членами колхозов, а 316 401 - членами простейших производственных объединений, перераставших в колхозы. 257 гнездовых товариществ служили опорными пунктами развертывавшейся коллективизации семеноводческих крестьянских хозяйств101.
Итак, изучение семеноводческих товариществ и их развития на протяжении 20-х годов подтверждает выводы, сделанные на материале о машинных товариществах того времени102. Им также была присуща способность к органическому (в порядке самодвижения) перерастанию в колхозы, ярко выявившаяся в 1928-1929 гг. и послужившая немаловажным фактором подъема колхозного движения.
Производственные отношения крестьян в семеноводческих кооперативах имели свою особую конкретную форму. Если у членов машинных товариществ коллективистские узелки завязывались в отношениях собственности и затем уже переходили в отношения труда и организации производства, то в семеноводческих товариществах они появлялись в организации производства и проникали в отношения труда и отношения собственности лишь в ходе дальнейшего развития. Однако по своей сущности, по основным типологическим чертам и те, и другие - отношения переходные, для которых характерно соединение, переплетение, комбинирование отношений индивидуалистических и коллективистских, постепенное усиление коллективистских отношений и замещение отношений индивидуалистических. Соединение различных и даже противоположных систем отношений в семеноводческих, как и в машинных, товариществах было очень подвижным. Причем эта динамичность имела убедительно выявляемую социалистическую направленность. Простейшие формы производственного кооперирования, пожалуй, с наибольшей наглядностью обнаружили свойство быть формой перехода крестьянского хозяйства от мелкого единоличного производства к крупному коллективному.
Примечания
1 	Семеноводсоюз. Проблемы организации сортового семеноводства: Труды Научно- технического совета. М., 1929. Вып. 1. С. 7-8.


667
2 На новых путях: Итоги новой экономической политики 1921-1922 гг. М., 1923. Вып. V. Ч. 1. Сельское хозяйство. С. 564. Приведенные здесь данные о размерах семенных ссуд минимальны. По другим сведениям, после неурожая 1921 г. суммарный объем ссуды превысил 55 млн пудов озимых и яровых семян (см.: Поляков Ю. А. Переход к нэпу и советское крестьянство. М., 1967. С. 319,  325). Однако не ясно, относится ли эта цифра только к территории РСФСР.
3 НКЗ РСФСР. Материалы по перспективному плану развития сельского и лесного хозяйства (1928/29-1932/33 гг.  ). М., 1929. Ч. 6. С. 13.
4 На новых путях. Вып. V. Ч. 1. С 565.
5 ЦСУ СССР: Итоги десятилетия Советской власти в цифрах. 1917-1927. М., 1927. С 221; Сельскохозяйственная кооперация. 1927. № 12. С. 142; № 16/17. С. 135-136.
6 СССР. Год работы правительства: Материалы к отчету за 1924/25 г. М., 1926. С. 245- 247, 292.
7 Собрание узаконений РСФСР. 1927. № 43. С. 281. (Далее - СУ РСФСР.  )
8 Съезды Советов в документах, 1917-1936: Сб. док.: в 3 т. М., 1960. Т. III. С. 128.
9 Сельскохозяйственный кредит. 1927. N° 1. С. 15.
10 Собрание законов СССР. 1927. N° 61. Ст. 613,  618. (Далее - СЗ СССР.  )
11 СУ РСФСР. 1927. N°. 1. Ст. 752.
12 ЦГАОР СССР. Ф. 4085. Д. 640. Оп. 9. Л 204.
13 Правительственные постановления по вопросам «семенных кампаний» до 15 июля 1923 г. о кооперации не упоминали. См.: СУ РСФСР. 1922. № 42. Ст. 502; № 46. Ст. 571, 573-574, 577; N° 52. Ст. 663; 1923. N° 3. Ст. 48; N° 4. Ст. 73.
14 СУ РСФСР. 1923. N° 60. Ст. 586.
15 СССР. Год работы правительства: Материалы к отчету за 1926/27 г. М., 1928. С. 349; Известия. 1928. 8 дек.
16 СУ РСФСР. 1927. N° 43. Ст. 281.
17 Отчет о деятельности Донсеменоводсоюза за 1924/25 г. Ростов н/Д, 1926. С. 3-5.
18 Сорокин А. Н. Семеноводство в семенных товариществах. М., 1926. С. 95.
19 СУ РСФСР. 1921. N° 51. Ст. 282.
20 Съезды Советов в документах, 1917-1936: Сб. док.: в 3 т. М., 1959. Т. I. С. 171.
21 Семенов С.  Д. Крестьянское семеноводство и кооперация: Руководство для кооперативных товариществ и крестьян-семеноводов. М., 1925. Прил. II. С. 152-153.
22 Материалы I сессии Совета Семеноводсоюза. 29-30 мая 1928 г. М., 1928. С. 29.
23 Первое государственное семенное хозяйство было создано при ближайшем участии В. И. Ленина в 1922 г. на основе Шатиловской областной опытной станции в Тульской губернии (позже этот район был передан в состав Орловской губернии). В 1923 г. были организованы Московская, Энгельгартовская (Смоленская губерния), Новозыбковская (Гомельская губерния), Западно-Сибирская госсемкультуры и Тойденский госсемрассад- ник (Воронежская губерния). В 1924 г. - Саратовская госсемкультура и Северный рассадник (Ленинградская губерния). Весной 1925 г.  - Казанская, Безенчукская (Самарская губерния), Степная (Воронежская губерния), Кубанская и Донская госсемкультуры. См.: Сельскохозяйственная жизнь. 1925. N° 15. С. 5.
24 СССР. Год работы правительства: Материалы к отчету за 1926/27 г. М., 1928. С. 235- 236; Там же, за 1927/28 г. М., 1929. С. 210-211.
25 Сельскохозяйственная газета. 1929. 12 апр.
26 Семенов С.  Д. Указ. соч. Прил. II-IV. С. 153-160.
27 ЦГАНХ. Ф. 4106. Оп. 2. Д. 305. Л. 62-63.


  668
28 Отчет о деятельности Донсеменоводсоюза за 1924/25 г. С. 5; Сельскохозяйственная жизнь. 1925. № 11. С. 3.
29 Отчет о деятельности Донсеменоводсоюза за 1924/25 г. С. 7.
30 Материалы собрания учредителей Всероссийского семеноводческого союза сельскохозяйственной кооперации «Семеноводсоюз». 20-23 февраля 1928 г. М., 1928. С. 33- 34.
31 Там же. С. 29.
32 ЦГАНХ. Ф. 3983. Оп. 2. Д. 11. Л. 1,  19-20.
33 Отчет о деятельности Донсеменоводсоюза за 1924/25 г. С. 6, 7.
34 Хлебцентр. Информационный бюллетень. 1928. № 6/7. С. 4-5.
35 Материалы I сессии Совета Семеноводсоюза. С. 39.
36 Материалы собрания учредителей... С. 29, 35.
37 Сеть сельскохозяйственной кооперации СССР: Сборник статистических материалов. М., 1929. С. 44-45, 50-51.
38 ЦГАНХ. Ф. 3983. Оп. 2. Д. 11. Л. 95.
39 Московский союз семенных и садово-огородных кооперативов, Донской семено- водсоюз, Шатиловский районный семсоюз в Орловской губернии. Саратовский губернский семеноводсоюз и Немсеменоводсоюз. См.: ЦГАНХ. Ф. 3983. Оп. 2. Д. 29. Л. 48.
40 ЦГАНХ. Ф. 3983. Оп. 2. Д. 11. Л. 94.
41 СССР. Год работы правительства: Материалы к отчету за 1924/25 г. С. 293.
42 ЦСУ СССР. Итоги десятилетия Советской власти в цифрах. 1917-1927. С. 221.
43 ЦГАНХ. Ф. 3983. Оп. 2. Д. 29. Л. 51. Ср.: Сельскохозяйственная газета. 1929. 17 апр.
44 НКЗ РСФСР. К вопросу об очередных задачах работы в деревне: Материалы к XV съезду ВКП(б). М.; Л., 1927. С. 157-158.
45 ЦГАНХ. Ф. 3983. Оп. 2. Д. 29. Л. 48.
46 Там же. Л. 54.
47 СССР. Год работы правительства: Материалы к отчету за 1926/27 г. С. 235-236; там же, за 1927/28 г. С. 210-211.
48 Материалы I сессии Совета Семеноводсоюза. С. 34.
49 ЦГАНХ. Ф. 3983. Оп. 2. Д. 29. Л. 49.
50 ЦГАОР СССР. Ф. 4085. Оп. 2. Д. 641. Л. 8-10.
51 ЦГАНХ. Ф. 3983. Оп. 1. Д. 11. Л. 94.
52 СУ РСФСР. 1927. № 77. Ст. 529.
53 Хлебоцентр. Информационный бюллетень. 1928. № 31. С. 19.
54 СССР. Год работы правительства: Материалы к отчету за 1926/27 г. С. 235-236.
55 То же за 1927/28 г. С. 210.
56 Там же.
57 СЗ СССР. 1927. № 65. Ст. 670.
58 Правда. 1928.  13 апр.
59 СЗ СССР. 1928. № 12. Ст. 106.
60 Там же. № 15. Ст. 126.
61 СУ РСФСР. 1928. № 141. Ст. 939.
62 ЦГАНХ. Ф. 3983. Оп. 1. Д. 35. Л. 26.
63 Известия. 1928. 23 марта; Правда. 1928. 5 апр.; СЗ СССР. 1928. № 12. Ст. 106.


669
64 СЗ СССР. 1928. № 43. Ст. 388; Известия. 1928. 21 нояб.; Правда. 1928. 25 авг., 18 окт.
65 СЗ СССР. 1928. № 43. Ст. 415.
66 Правда. 1928. 2 марта, 3 апр., 14,  19 мая; Кооперативная деревня. 1928.  14 мая.
67 Известия. 1928. 21 нояб.
68 СССР. Год работы правительства: Материалы к отчету за 1927/28 г. С. 277.
69 ЦГАНХ. Ф. 3983. Oп. 1. Д. 35. Л. 24-25; Известия. 1928.  31 авг.
70 Там же. Л. 24.
71 СССР. Год работы правительства: Материалы к отчету за 1927/28 г. С. 211; Там же, за 1928/29 г. М., 1930. С. 197; НКЗ РСФСР: Операционно-производственный план весенней сельскохозяйственной кампании по РСФСР за 1929/30 г. М.; Л., 1930. С. 10-11.
72 ЦГАНХ. Ф. 3983. Oп. 1. Д. 45. Л. 223, 276.
73 СССР. Год работы правительства: Материалы к отчету за 1927/28 г. С. 261. Отметим, что сортовые посевы в рядовых, т. е. несеменоводческих, крестьянских хозяйствах также в значительной мере осуществлялись через кооперацию. Система Хлебоцентра, например, весной 1928 г. организовала сортовые товарные посевы зерновых на площади в 589 тыс. га. См.: НКЗ РСФСР: Материалы по перспективному плану развития сельского и лесного хозяйства (1928/29-1923/33 гг.  ). Ч. 6. С. 21.
74 СЗ СССР. 1928. № 69. Ст. 693; СУ РСФСР. 1929. № 25. Ст. 265.
75 СЗ СССР. 1929. № 4. Ст. 33; СУ РСФСР. 1929. № 4. Ст. 50; № 14. Ст. 160; Деятельность СНК и СТО: Сводные материалы за II квартал (январь-март) 1928/29 г. М., 1929. С. 25.
76 СУ РСФСР. 1929. № 65. Ст. 657.
77 НКЗ РСФСР: Операционно-производственный план весенней сельскохозяйственной кампании по РСФСР в 1929/30 г. С. 18; СССР. Год работы правительства: Материалы к отчету за 1928/29 г. С. 197, 277.
78 Сельскохозяйственная газета. 1929.  17 апр.
79 Сельскосоюз. Информационный бюллетень. 1928. № 11. С. 23; Семеноводческая кооперация к посевной кампании 1929 г. М., 1929. С. 6.
80 Материалы собрания учредителей... С. 64-92.
81 Семеноводсоюз. Проблемы организации сортового семеноводства: Труды Научно- технического совета. Вып. 1.
82 Материалы собрания учредителей... С. 9.
83 Там же. С. 66, 70-72.
84 Материалы I сессии Совета Семеноводсоюза. С. 18-23.
85 Материалы собрания учредителей... С. 27-28, 31, 34; ЦГАНХ. Ф. 3983. Оп. 2. Д. 29. Л. 48; Кооперативная деревня. 1928. 28 фев.
86 Сельскосоюз. 1928. № 8/9. С. 37, 39; Кооперативная деревня. 1928. 17 июня.
87 Вопросы строительства семеноводческой кооперации. М., 1929. С. 5, 85.
88 Там же. С. 59.
89 Сельскохозяйственная газета. 1929. 6 июля.
90 Сельскосоюз. 1928. № 8/9. С. 38.
91 ЦГАОР СССР. Ф. 4085. Оп. 9. Д. 639. Л. 151.
92 Сельскохозяйственная газета. 1929.  17 сент.
93 Кооперативная деревня. 1928. 8 авг.
94 Вся кооперация СССР. М., 1928. С. 390; Материалы I сессии Совета Семеноводсоюза. С. 39.


670
95 Материалы II сессии Совета Семеноводсоюза, 10-13 декабря 1928 г. М., 1929.
С.  	19.
96 Вопросы строительства семеноводческой кооперации. С. 5.
97 Сельскосоюз. 1928. № 7. С. 22.
98 ЦГАОР СССР. Ф. 4085. Оп. 9. Д. 639. Л. 318, 319; ЦГАНХ. Ф. 3983. Оп. 5. Д. 26. Л. 270.
100 Сельскохозяйственная газета. 1929. 30 июня.
101 ЦГАНХ. Ф. 7446. Оп. 3. Д. 89. Л. 16,  18.
102  Данилов В. П. О простейших формах производственного кооперирования крестьянства: (Машинные товарищества в 1925-1929 гг.  ) // Доклады и сообщения Института истории. 1954. Вып. 3. С. 21-47.


СОВЕТСКАЯ НАЛОГОВАЯ ПОЛИТИКА В ДОКОЛХОЗНОЙ ДЕРЕВНЕ
В развитии советского общества первостепенное значение имеют взаимоотношения рабочего класса и крестьянства, их экономическое и политическое сотрудничество. Укреплению этого сотрудничества с первых лет революции была подчинена политика Советского государства в деревне. Чтобы оценить характер, эффективность и историческое значение этой политики, нужно исследовать все ее элементы и формы: и организационно-политическую деятельность Советов, и земельную политику, и развитие кооперации, и снабжение средствами производства, и банковское кредитование и многое другое. В системе взаимоотношений государства с крестьянской средой важное место принадлежало налоговому обложению.
В условиях переходного от капитализма к социализму времени налоги служили одним из главных источников материальных средств, необходимых для экономического, культурного и политического развития страны, для укрепления ее обороны. С помощью налогов осуществлялось перераспределение накоплений между отраслями народного хозяйства. А вместе с тем они эффективно использовались в целях государственного воздействия на социальные процессы в обществе. В деревне налоговая политика имела своей задачей регулирование воспроизводства и накопления в крестьянском хозяйстве, стимулирование процессов обобществления, прежде всего различных форм кооперации, подрыв экономической мощи эксплуататорских элементов, их ограничение и вытеснение.
По вопросам налогового обложения в советской доколхозной деревне имеется обширная финансово-экономическая литература 20-х годов. Она посвящена преимущественно текущей налоговой политике и представляет собой интересный и важный источник по истории не только финансовой мысли, но и государственной политики, в частности законодательства. Первым историческим обзором развития советской налоговой политики в деревне была монография М. Я. Залесского, вышедшая в свет в 1940 г.  1 Она до сих пор остается единственным специальным обзором по данной проблеме и поэтому сохраняет научное значение, несмотря на ограниченность использованного в ней фактического материала. Работа Г. Л. Марьяхина по истории налогов в СССР2 также носит обзорный характер и мало добавляет к сделанному М. Я. Залесским. Серьезное внимание налоговому обложению в деревне уделено в интересном исследовании В. П. Дьяченко о советских финансах в 1917-1925 гг.  3 В той или иной мере затрагиваются эти вопросы авторами книг и статей, посвященных социально- экономическому развитию советской доколхозной деревни.
Глубокому специальному исследованию подверглась проблема введения продовольственного налога весной 1921 г., когда с изменения налоговой политики в деревне начался крутой исторический поворот от военного коммунизма к нэпу. В этой же связи обстоятельно изучался конкретный материал о первых


672
продналоговых начинаниях (1921 и 1922 гг.  )4. В последние годы появились статьи, посвященные отдельным проблемам других этапов налоговой политики в доколхозной деревне5.
Налоговая политика находится в сложной системе прямых и обратных связей с политической и социально-экономической обстановкой. Их изучение в совокупности - важная и интересная задача. В данном случае, учитывая ограниченные возможности статьи, для рассмотрения выделены вопросы основных этапов и принципов развития налоговой политики в деревне 1917-1929 гг., характера ее воздействия на развитие производства и социальные сдвиги в крестьянских хозяйствах. При этом речь будет идти почти исключительно о прямых налогах, непосредственно регулировавших интересующие нас процессы. Эмиссионный налог и акцизы здесь не рассматриваются.
* * *
В ходе Великой Октябрьской социалистической революции произошла коренная перестройка налоговой системы. Из орудия поддержания государства буржуазии и помещиков налоги стали орудием экспроприации эксплуататорских классов, их экономического ограничения и подавления.
Становление новой системы налогового обложения требовало времени, решения ряда принципиальных и практических проблем, сложность которых неизмеримо возрастала в условиях обостренной классовой борьбы, саботажа старого государственного аппарата, растущей хозяйственной и финансовой разрухи. Развал старой системы налогового обложения и отсутствие денежных средств в руках правительства заставили наделить «налоговыми правами» местные Советы, предоставив им возможность «получения необходимых денежных средств путем введения местных налогов» (Инструкция СНК о правах и обязанностях Советов от 24 декабря 1917 г.  )6.
Стихийность «налоготворчества» местных Советов затрудняет выяснение характера, форм и тяжести обложения в деревне первых месяцев революции. Яркую характеристику тогдашней налоговой политики дал В. И. Ленин в речи на заседании ВЦИК 18 апреля 1918 г.: «Если бы мы пытались провести в жизнь какое-нибудь налоговое обложение, мы сейчас наткнулись бы на то, что отдельные области в настоящее время проводят налоговое обложение, кто как вздумает, кому как придется, кому как позволяют местные условия... Вот здесь недалеко от Москвы, в Рязанской губернии, я наблюдал такого рода явление. Совет есть. Помимо Совета есть Военно-революционный комитет. Военно-революционный комитет считает себя автономным от Совета и проводит налоговое обложение сам, даже не отчитываясь перед Советом. Совет проводит налоговое обложение тоже сам. Как видите, если мы попытаемся при таком положении вещей провести план отсюда, то из этого, конечно... ничего не получится, потому что даже там, на местах, Военно-революционный комитет не подчиняется Совету, а поэтому и Совет ничего не может сделать для центральной власти... Необходимо создать иную организацию для того, чтобы все издаваемые декреты не оставались только декретами, а чтобы они могли проводиться в жизнь, не оставаясь висеть в воздухе»7.
В литературе достаточно убедительно показан чрезвычайный характер первых революционных налогов, которые были прямо направлены против богатых


673
слоев населения, являлись контрибуциями, взимаемыми с классового врага. Чрезвычайные революционные налоги и контрибуции сыграли серьезную роль в экспроприации денежных средств у буржуазии, особенно городской. Основную массу населения эти налоги и контрибуции фактически не затрагивали. Поэтому введение новых налогов в первое время очень мало сказывалось на крестьянском населении.
По данным государственного контроля, в 57 губерниях до ноября 1918 г. местные Советы собрали 816,  5 млн руб. контрибуций, в том числе 738,  9 млн руб. в городах, 69,  7 млн в уездах и только 7,  9 млн руб. в волостях8. Если даже контрибуции с территории уездов целиком отнести на счет деревни (большой ошибки при этом допущено не будет), то ее доля в уплате советских налогов первого года революции будет непропорционально мала - менее десятой части. Здесь сказались и более поздняя организация Советов в сельских местностях, и неполнота сведений о местных сборах в деревнях и волостях (мирские сборы проводились тогда независимо от Советов и не учитывались ими), и, главное, характерное для крестьянских масс понимание свободы как свободы и от уплаты налогов государству.
Аграрное законодательство Октябрьской революции предусматривало возможность изъятия дифференциальной земельной ренты «на общественные нужды в распоряжение органов Советской власти». Это право было зафиксировано известной статьей 17 Основного закона о социализации земли, принятого 27 января 1918 г.  9 Однако ни тогда, ни когда-либо позже государство этим правом по отношению к крестьянским землям не воспользовалось10 (в отличие от городских земель, где осуществлялось рентное обложение). В. И. Ленин применительно к дореволюционному времени, когда имела место и крестьянская частная земельная собственность, указывал, что «крестьяне в большинстве случаев никакой ренты с земли не получают»11. Тем более это верно по отношению к крестьянскому хозяйству в условиях национализации земли и уравнительного пользования ею.
Дореволюционные налоги на крестьянство облагали «не хозяйство, а десятину», ложась основной тяжестью на плечи трудящихся масс, поскольку эффективность использования земли в бедняцко-середняцких хозяйствах была намного меньшей, нежели в кулацких. Века самодержавно-помещичьего гнета воспитали в крестьянских массах отрицание любой формы поземельного налога. Оно ярко проявилось и после революции в крестьянской трактовке аграрных преобразований Советской власти как не только безвозмездности перехода земли в трудовое пользование, но и бесплатности этого последнего.
Интересное свидетельство крестьянского отношения к государственному налогу находится в материалах специальной комиссии, избранной I Всероссийским съездом представителей финансовых отделов Советов (17-21 мая 1918 г.  ) для разработки плана организации государственных финансов. Комиссия обсуждала вопрос «о принципиальной допустимости введения обложения земли» и рекомендовала ввести поземельный налог на крестьянские хозяйства (как и на хозяйства других землепользователей), поскольку считала, что «декрет о земле устанавливает лишь безвозмездность перехода земли к трудящимся» и, следовательно, установление «государственных или местных сборов за пользование земельными имуществами... основам Декрета о земле не противоречит»12. Тем не менее комиссия отдавала себе отчет, что «в этом вопросе встречается довольно


674
сильная оппозиция со стороны крестьянства, указывающего, что земля является общей собственностью, и протестующего в связи с этим против обложения земли. Сознавая все же необходимость пополнения казны, крестьяне в некоторых случаях предлагают обложить их хозяйство во всей совокупности, т. е. инвентарь, постройки и прочее, упуская из виду невозможность в текущем году произвести соответствующие статистические работы. В других случаях волостные Советы предлагают указать лишь общую сумму сбора с тем, что раскладка этой суммы была бы предоставлена Совету»13.
Интересно, что действительное развитие советской налоговой политики в деревне пошло по пути обложения не землепользования, а производства, стремясь при этом к учету «всей совокупности» признаков хозяйственной мощи крестьянского двора.
По мере укрепления власти Советов и складывания единой системы государственного управления сверху донизу, подготавливался переход к прогрессивному подоходному и поимущественному налогу. Однако Гражданская война и иностранная интервенция помешали установлению правильно организованного, регулярного налогового обложения. В условиях возраставшей разрухи и натурализации экономических отношений денежные налоги утрачивали финансовое значение и постепенно заменялись натуральными повинностями.
Осенью 1918 г. была сделана попытка ввести обложение крестьянских хозяйств путем изъятия определенной части излишков сельскохозяйственной продукции. 30 октября ВЦИК и СНК принял декрет «Об обложении сельских хозяйств натуральным налогом в виде отчисления части сельскохозяйственных продуктов». Налог не взимался с запасов, необходимых для удовлетворения внутренних потребностей хозяйства (до 16 пудов, т. е. более 2,  6 ц на члена семьи). Благодаря этому бедняцкие хозяйства, не имевшие излишков, полностью освобождались от обложения. Средние крестьяне должны были облагаться умеренно. Главная тяжесть налога падала на богатое крестьянство. Налог исчислялся по прогрессивным ставкам в зависимости от площади посева и поголовья скота. Его стоимость должна была исключаться из суммы денежного подоходного налога. Хозяйства, продавшие «все излишки своего хлеба» советским продовольственным органам, обязывались оплачивать «стоимость подлежащего внесению в налог деньгами по твердым ценам»14. Таким образом, натуральный налог должен был частично заменить денежные налоги и государственные закупки хлеба одновременно. Именно эти характерные моменты получают дальнейшее развитие в системе продовольственной разверстки. Однако эффективно осуществить натуральный налог в задуманной форме оказалось невозможным. К концу 1918 г. Украина, Северный Кавказ и Дон, Сибирь и Поволжье были захвачены белогвардейцами и интервентами. Вся тяжесть снабжения продовольствием фронта и промышленных районов легла на крестьянство Центральной России. Продразверстка юридически не отменила натуральный налог, но отодвинула его на столь дальний план, что сделала его практически неосуществимым.
Задачам развертывания социалистической революции в деревне, мобилизации бедняцких масс крестьянства на борьбу с кулачеством был подчинен единовременный 10-миллиардный чрезвычайный революционный налог на имущие слои населения, введенный декретом ВЦИК и СНК 30 октября 1918 г. - одновременно с натуральным налогом. Осуществление налога было поручено комитетам бедноты и Советам, которые обязывались обеспечить его раскладку таким


675
образом, чтобы «городская и деревенская беднота были совершенно освобождены от единовременного имущественного налога, средние слои были обложены лишь небольшими ставками, а всей своей тяжестью налог пал на богатую часть городского населения и богатых крестьян»15.
Комитеты бедноты и Советы в деревне широко практиковали обложение зажиточно-кулацких хозяйств чрезвычайными налогами (контрибуциями) и ранее. Однако эта налоговая практика носила неорганизованный, часто стихийный характер «местного творчества»16. 10-миллиардный революционный налог вносил необходимую организацию и четкую классовую направленность в работу по экспроприации накоплений эксплуататорских слоев.
Там, где комитеты бедноты и Советы были достаточно сильны, этот налог начал осуществляться уже в конце 1918 - начале 1919 г. Такими были, например, сельские Советы и комбеды в Наровчатской волости Пензенской губернии, которые на общем собрании приняли решение обложить налогом именно богатых, чтобы «капиталы, имеющиеся у них, взять с корнем, чтобы каждый буржуй и деревенский кулак понял, что такое есть трудовое крестьянство, и дать им понять, что власть не царизма, а власть народа», что «теперь беднота воскресла, чувствует силу»17. Однако раскладочный характер налога и сила общинной традиции порождали даже у комбедов стремление «сделать раскладку по едокам каждого общества» с последующим распределением налога сельскими комиссиями «на кулаков и спекулянтов и [крестьян] среднего состояния, смотря по имуществу, но отнюдь не назначать на класс бедного состояния» (решение бюро комбедов Михайловской волости Краснослободского уезда Пензенской губернии)18. Там же, где комбеды не могли организовать бедноту и оказывались на поводу «общекрестьянских» настроений, проходили решения с просьбами «об уменьшении налога [и о взимании его] не прогрессивным способом, а прямым обложением по 10 руб. с каждой десятины» (Голицынская волость Козловского уезда Тамбовской губернии)19. К каким последствиям приводили такие извращения, показали, в частности, известные события, связанные со сдачей Перми колчаковцам в декабре 1918 г. Вот свидетельство комиссии ЦК партии и СТО (И. В. Сталин и Ф. Э. Дзержинский): «...  революционный декрет о чрезвычайном налоге, призванный вбить клин в деревне и поднять бедноту за Советскую власть, - этот декрет превратился в опаснейшее оружие в руках кулаков для сплочения деревни против Советской власти (обычно по инициативе кулаков, сидящих в комбедах, раскладка налогов происходила по душам, а не по имущественному признаку, что озлобляло бедноту и облегчало агитацию кулаков против налогов и Советской власти)... “недоразумения” с чрезвычайным налогом послужили одной из главных причин, если не единственно главной причиной, контрреволюционизирования деревни»20.
Советская власть приняла меры по исправлению ошибок и извращений в практике взимания чрезвычайного налога. С апреля 1919 г. было прекращено взыскание мелких (до 3 тыс. руб.  ) окладов налога, что практически освободило от обложения не только бедняков, но и основную массу середняков. Общая сумма поступлений от чрезвычайного налога до конца 1920 г. составила 1,  6 млрд руб.  21 Учитывая, что она взыскивалась, во-первых, на протяжении двух окладных лет (1918-1919 и 1919-1920 гг.  ) и, во-вторых, не только с сельского, но и с городского населения, следует признать, что тяжесть чрезвычайного налога для крестьянства не была чрезмерной. По весьма авторитетным исчислениям


676
А. Л. Вайнштейна, сумма всех крестьянских платежей уменьшилась с 10,  4 золотых руб. (на человека) в 1912 г. до 3,  9 руб. в 1918-1919 окладном году. В первом случае крестьянин уплачивал 17,  6 % условно-чистого дохода (валового дохода за вычетом семян и корма скоту), а во втором - 9,  7 %22.
Таким образом, Октябрьская революция привела к резкому сокращению налогового бремени для крестьянства. Однако обстановка Гражданской войны заставила Советское государство предъявить к крестьянству более суровые требования. 11 января 1919 г. была введена продовольственная разверстка, обязывавшая крестьян сдавать хлеб государству по твердым ценам23. В дальнейшем разверстка была распространена и на другие важнейшие сельскохозяйственные продукты: на картофель, лен, шерсть, кожу, мясо, молочные продукты и т. п. Продразверстка фактически заменяла как заготовительную, так и налоговую систему. Исходя из объема минимальных потребностей рабочего класса, промышленности и армии, государство устанавливало точные обязательства по сдаче сельскохозяйственных продуктов для губерний, уездов, волостей, сел и в конечном итоге для отдельных крестьянских хозяйств.
Разверстка осуществлялась как натуральная повинность в порядке принудительного отчуждения требуемого количества продуктов. В этом состояло существенное отличие разверстки от обычного прямого обложения, в частности от натурального налога 1918 г. Если последний должен был изъять то, что превышает «собственное потребление (считая прокорм семьи, скота, обсеменение)»24, то разверстка означала отказ от предварительного учета излишков. Как указывалось в официальных документах того времени, «разверстка, данная на волость, уже является сама по себе определением излишков»25. В результате у крестьянина подчас изымались не только излишки, но и часть необходимого продукта. Однако в большинстве случаев разверстка не изымала излишки продукции крестьянских хозяйств в полном объеме. Частный торговый оборот, несмотря на запрет, фактически сохранился и охватывал не менее половины оборота сельскохозяйственных продуктов за эти годы26.
К выполнению продразверстки в первую очередь привлекались зажиточные хозяйства, во вторую - хозяйства среднего достатка. Если и после этого задание оставалось невыполненным, то в разверстку включались бедняцкие хозяйства с тем условием, чтобы после изъятия излишков остатки продовольствия у них были бы не меньше, чем у средних и зажиточных27. Прогрессивность обложения по разверстке была, разумеется, очень приблизительной, ибо не было возможности соразмерять объем изъятий с действительным наличием продуктов в хозяйстве.
Продовольственная разверстка позволила Советской власти продержаться в условиях жесточайшей Гражданской войны и иностранной интервенции, обеспечить необходимым продовольствием армию и промышленность. В 1918/19 г. государством было получено 107,  9 млн пудов хлеба и зернофуража (по 12,  4 пуда с хозяйства), в 1919/20 г. - 212,  5 млн пудов (по 16,  2 пуда) и в 1920/21 г. - 367 млн пудов (по 20,  4 пуда)28. Кроме того, по продразверстке поступали и другие сельскохозяйственные продукты.
Продовольственная разверстка не исчерпывала обязательств крестьянина перед государством. В конце 1919 г. - начале 1920 г. были введены общегражданские натуральные повинности - трудовая, дровяная и гужевая (заготовка и подвоз дров, доставка продразверстки и других государственных грузов,


677
очистка железнодорожных путей от снега и т. п.  ), сыгравшие важнейшую роль в преодолении топливного и транспортного кризиса. Основная тяжесть этих повинностей ложилась на крестьянство как на преобладающую массу населения, располагавшую к тому же рабочим скотом. По примерной оценке в среднем на крестьянское хозяйство европейской части России за 1920/21 г. пришлось по 40-50 дней работы с лошадью и по 30-40 дней работы без лошади, но там, где осуществлялись массовые лесозаготовки или перевозки военных и продовольственных грузов, число дней трудовой и гужевой повинности возрастало: в Северо-Двинской губернии - до 115,  3 дня конного работника и 46,  2 дня пешего работника на хозяйство, в Уфимской губернии - соответственно до 71,  5 и 82,  2 дня29. Следует учитывать, что отбывание названных повинностей приходилось преимущественно на время «зимней безработицы», характерной для крестьянского хозяйства, и в какой-то мере оплачивалось продовольствием и деньгами30. Организация и осуществление трудовой и гужевой повинности никогда специально не изучались, хотя они представляют значительный научный интерес как с точки зрения влияния на крестьянское хозяйство, так и с точки зрения трудового вклада крестьянства в дело победы над контрреволюцией.
До конца 1920 г. сохранились денежные налоги, однако их реальное значение и в государственном бюджете, и в бюджете крестьянского хозяйства было ничтожным. Продолжала существовать система местных налогов и сборов, хотя и была предпринята попытка (в 1920/21 г.  ) полностью включить местные расходы в общегосударственный бюджет31. В условиях войны и хозяйственной разрухи налоговое бремя для крестьянства неизбежно должно было возрасти. Уже упоминавшиеся исчисления А. Л. Вайнштейна показали, что в 1920/21 г. абсолютные размеры суммы всех крестьянских платежей сравнялись с уровнем 1912 г. (10,  3 золотых руб. против 10,  4 руб.  ). Но вследствие сильного сокращения производства тяжесть обложения резко возросла: в 1920/21 г. до 25,  1 % условночистого дохода32. Это было одной из причин ухудшения обстановки в деревне. Как говорил В. И. Ленин, «большинство крестьян слишком сильно чувствует крайнюю тяжесть положения, которое создалось на местах. Слишком больно большинство крестьян чувствует и голод, и холод, и непосильное обложение»33. Особое недовольство крестьянства вызывала продовольственная разверстка. Направленная на изъятие всех излишком, она лишала крестьянина стимула к расширению производства, противоречила интересам экономического развития деревни.
* * *
Окончание Гражданской войны и переход к мирному развитию создали условия для восстановления нормальных форм экономических отношений между городом и деревней. Дальнейшее сохранение продразверстки стало невозможным: мирившееся с ней в условиях войны крестьянство стало требовать перехода к эквивалентному обмену предметов сельского хозяйства и промышленности. Советское государство переходит к новой экономической политике, первым звеном которой явилась перестройка налоговых отношений в деревне. 15 марта 1921 г. X съезд РКП(б) принял решение о замене разверстки натуральным налогом34. 21 марта это решение стало декретом ВЦИК. «Для обеспечения правильного и спокойного ведения хозяйства на основе более спокойного


678
распоряжения земледельца продуктами своего труда и своими хозяйственными средствами, для укрепления крестьянского хозяйства и поднятия его производительности, а также в целях точного установления падающих на земледельцев государственных обязательств, - говорилось в декрете, - разверстка, как способ государственных заготовок продовольствия, сырья и фуража, заменяется натуральным налогом»35. В этом декрете были сформулированы основные принципы построения налоговой системы в условиях нэпа. Во-первых, устанавливалось, что объем налога уменьшается по сравнению с обложением по разверстке, и что в дальнейшем его общая сумма «должна быть постоянно уменьшаема по мере того как восстановление транспорта и промышленности позволит Советской власти получать продукты сельского хозяйства в обмен на фабрично-заводские и кустарные продукты». Во-вторых, налог должен был взиматься в виде процентного или долевого отчисления от производимых в хозяйстве продуктов. Объем налога предлагалось исчислять с учетом пашни, урожая, наличия скота и численности семьи. В-третьих, подчеркивалось прогрессивное построение налога, в частности предлагалось установить пониженный процент отчисления продукции для маломощных хозяйств. Беднейшие хозяйства могли освобождаться «от некоторых, а в исключительных случаях и от всех видов натурального налога». Вместе с тем вводилась система налоговых льгот, поощрявших расширение производства (увеличение посевов в первую очередь). Наконец, в-четвертых, отменялась «круговая ответственность» за выполнение налога. В отличие от продразверстки, облагавшей все хозяйства селения или волости, вместе взятые, натуральными налогами, стали облагаться отдельные хозяйства в индивидуальном порядке. Раскладочный налог, таким образом, заменялся окладным, при котором признаки и объем обложения заранее известны налогоплательщику.
Крестьянству было предоставлено право свободного распоряжения оставшимися после исполнения налога излишками36.
В. И. Ленин отмечал, что «продовольственный налог представляет собою меру, в которой мы видим и кое-что от прошлого, и кое-что от будущего»37. Общим для продразверстки и продналога были их натуральный характер и прямая подчиненность задачам не фискальным, а продовольственным. С помощью налога государство стремилось получить необходимый минимум продовольственных ресурсов, поскольку в условиях разрухи и связанной с ней натурализации крестьянского хозяйства сделать это сразу через товарный обмен было невозможно. Не случайно, что продналог, как и продразверстка, собирались аппаратом Наркомпрода, а не Наркомфина, в ведении которого находились собственно налоговые функции. Продналог являлся переходной формой от продразверстки к организации товарного обмена между городом и деревней и правильного налогового обложения.
В развитие общего постановления о продналоге был издан ряд конкретных законов, которыми вводился натуральный налог на отдельные сельскохозяйственные продукты - на хлеб и зерновой фураж, на картофель, на масличные семена, на волокно льна и конопли, на мясо, молочные продукты и яйца, на шерсть и кожу, на табак, овощи и т. д.  38 Для территории РСФСР (без Туркестана и Дальнего Востока) и БССР налог на зерновые хлеба был установлен в 240 млн пудов, тогда как по продразверстке в 1920/21 г. крестьянство должно было сдать государству 423 млн пудов. От 50 до 60 % к объему поставок по разверстке составляли налог на картофель, масличные семена, яйца и шерсть, 65 - на молоко,


679
около 25 - на мясо и кожу, 8,  7 % - на лен и пеньку39. В действительности же было получено продуктов намного меньше.
Неурожай, обрушившийся на страну в 1921 г., охватил около 40 % посевной площади страны. В неурожайных районах (Поволжье, Южный Урал, Казахстан и др.  ) начался голод. Правительство освободило эти районы от обложения, в результате чего фактический объем продналога за 1921/22 г. составил всего
127,  8 	млн пудов зерновых культур40.
Крестьянство было удовлетворено изменениями в налоговом обложении. Признание права свободного распоряжения излишками, узаконение товарно- денежного обмена между городом и деревней создали личную материальную заинтересованность крестьянина в увеличении производства. Возникли необходимые условия для восстановления сельского хозяйства.
Переход от изъятия всех (обнаруженных) излишков к изъятию их определенной доли позволил обеспечить более точное соответствие тяжести налога имущественному положению налогоплательщика. Уже в 1921/22 г. была достигнута достаточно устойчивая прогрессия (см. табл. 1).
Таблица 1
Сравнительная тяжесть натуральных налогов 1921/22 г. на Украине
(сумма натуральных налогов в хозяйствах с пашней до 0,  5 дес. на едока
принята за 100)*
Группа хозяйств по площади пашни на человека
Приходится всех налогов
на хозяйство
на десятину
До 0,  5 дес.
100
100
От 0,  51 до 1 дес.
208
-
От 1,  01 до 1,  5 дес.
283
119
От 1,  51 до 2 дес.
321
124
Свыше 2 дес.
524
161
В среднем
201
115
* Пешехонов А. В. Сравнительная тяжесть натуральных налогов 1921 г. для различных групп крестьянства. Харьков, 1922.
До конца 1921 г. сохранились трудовая и гужевая повинности, которые заранее не регулировались и потому были особенно неудобными и крайне неравномерно распределялись не только между районами, но и между волостями и селами. 22 ноября 1921 г. СНК принял постановление о замене повинностей трудовым и гужевым налогом в целях «установления причин, мешающих проявлению и должному развитию у сельского населения хозяйственной предприимчивости, требующей оставления в полном и свободном распоряжении сельского населения всего его времени и гужевых средств после того, как им выполнены точно установленные обязательства в пользу государства». Все трудоспособное население (мужчины от 18 до 50 лет, женщины от 18 до 40 лет) и принадлежащий ему рабочий скот должны были на протяжении 1922 г. отработать 6 дней (3 дня в январе - марте, 1 день в апреле - сентябре и 2 дня в октябре - декабре)41. Однако в новых условиях осуществление даже ограниченного трудового и гужевого налога было связано с серьезными трудностями. На территории 48 гу¬


680
берний (сельское население голодающих районов получило освобождение и от этого налога) с января по сентябрь было отработано 6,  5 млн пеших и 15,  4 млн конных трудодней, что составляло всего 29,  3 % и 43,  3 % к окладу, приходящемуся на указанный период42. Допущенная денежная замена работ на получила широкого применения из-за слабого развития товарно-денежных отношений. В результате недоимка по трудгужналогу за 1922 г. достигла 60 %. Иным был итог трудгужналога в 1923 г. Закон сразу допустил выполнение его в смешанной форме (натуральный и денежный), а в ряде районов только в денежной43. Восстановление сельского хозяйства, рост его товарности и денежных доходов дали возможность крестьянству выполнить налог и погасить недоимку предыдущего года. Общая недоимочность денежной замены трудгужналога за оба года к 1 августа 1923 г. исчислялась всего в 7 %44. Выполнение трудгужналога во всех его формах было равносильно выплате крестьянством 39,  3 млн руб. в 1922 г. и 37,  2 млн руб. в 1923 г. (на территории СССР без Закавказья, Туркестана и Дальнего Востока)45.
Необходимость ликвидации последствий голода побудила государство ввести в 1922 г. общегражданский единовременный денежный налог, взимавшийся с трудоспособного населения в не пострадавших от неурожая районах (крестьяне платили по 1 руб. в золотом исчислении с каждого трудоспособного члена двора)46. Общая сумма этого налога с крестьянства определялась в 2,  5 млн руб. Из собранных средств 60 % было передано ЦК Помгола и 40 % Наркомздраву47. 25 мая 1922 г. был введен специальный подворно-денежный налог на крестьянство в целях упорядочения местного бюджета48. Налог должен был, во-первых, вовлечь деревню в создание местного бюджета, поскольку последний составлялся почти исключительно из средств, полученных в городе. По данным за январь- сентябрь 1922 г. деревня давала немногим более 10 % средств, собираемых местными налогами и сборами49 (не считая мирских сборов, которые шли в бюджет земельных обществ). Во-вторых, необходимо было пресечь налоготворчество местных органов власти, которое порождало путаницу в практике обложения и вызывало справедливое недовольство деревни. Учтенный А. Л. Вайнштейном подворно-денежный налог составил 8 млн руб. золотом, а вместе с местными надбавками к государственным налогам и перелагавшимися на деревню различными сборами платежи крестьян в местный бюджет за 1922/23 г. достигли 33 млн руб.  50
Наконец, в связи с начавшимся восстановлением товарно-денежного обращения стала увеличиваться роль косвенного обложения. В составе налоговых платежей деревни за 1920/21 г. они занимали 3,  7 %, за 1921/22 г. - 16,  4, за 1922/23 г. - 33 % (здесь учтены не только акцизы, но и эмиссия)51. Однако все налоги и платежи крестьянина в сумме были уже намного ниже, чем при продразверстке. В 1921/22 г. с него взималось 6,  3 руб. в расчете на человека. Изъятия из условно-чистого дохода снизились до 17,  8 %52, т. е. сравнялись с довоенным уровнем.
Множественность налогов и натуральность основной их части создавали неудобства как для государства, вынуждая его содержать дорогостоящий налоговый аппарат и нести большие потери при сборе, хранении и доставке налога53, так и для крестьян, ввиду сложности и противоречивости норм и порядков обложения производства разных культур, необходимости подчас покупать для уплаты налога продукты, не производимые в своем хозяйстве, ограниченности


681
свободного распоряжения продукцией и, следовательно, возможности твердого хозяйственного расчета. Уже в декабре 1921 г., т. е. в разгар первой продналоговой кампании, XI конференция РКП(б) сформулировала задачу «упрощения, объединения и облегчения для крестьянства выполнения лежащих на нем государственных повинностей, более справедливого их распределения и т. п.  »54
Крупным шагом на этом пути была замена системы натуральных налогов единым натуральным налогом на 1922/23 г. в соответствии с решением XI съезда Коммунистической партии55. Как указывалось в декрете от 17 марта 1922 г., переход к единому натуральному налогу диктовался необходимостью «предоставить крестьянскому населению большую свободу в развитии отдельных отраслей сельского хозяйства и использования в полной мере результатов своего труда»56. Сумма налога была уменьшена. Крестьянину предоставлялась возможность уплаты налога различными продуктами по своему выбору (зерном, масличными семенами, картофелем, сеном, маслом или мясом). Налог начислялся в единой весовой мере (в пудах ржи или пшеницы) в зависимости от площади пашни и сенокоса, высоты урожая, наличия взрослого крупного рогатого скота и числа едоков в семье. Пересчет налога, определенного в ржаных или пшеничных единицах, на другие продукты производился по установленному эквиваленту. Общий объем налога был назначен в 340 млн пудов ржаных единиц (без Украины, Закавказья и Туркестана), тогда как натуральные налоги предыдущего года должны были дать 380 млн пудов. Всего за 1922/23 г. с помощью налога государства - 366 млн пудов хлеба, а с помощью государственных и кооперативных закупок - всего 85 млн пудов57.
Несколько возросла дифференциация ставок налога в зависимости от имущественного положения налогоплательщика, увеличились льготы маломощным крестьянам. В голодающих губерниях при новом урожае ниже среднего все хозяйства освобождались от налога полностью, при среднем урожае - на 50 %, при урожае выше среднего - на 30 %. Большие льготы стали предоставляться семьям военнослужащих и инвалидов Гражданской войны, а также хозяйствам, пострадавшим от белогвардейцев и интервентов. Для скотоводческих районов был установлен необлагаемый минимум: до пяти голов (включительно) крупного рогатого скота на хозяйство.
В 1922/23 окладном году был введен единовременный общегражданский налог на восстановление сельского хозяйства и ликвидацию последствий голода, взимавшийся со всего трудоспособного населения (исключая хозяйства без рабочего скота, а также хозяйства женщин-домохозяек)58. Продолжали взиматься трудовой и гужевой налог, подворно-денежный налог и некоторые местные сборы. Эти налоги имели исключительно или почти исключительно денежную форму. Общая сумма крестьянских платежей за 1922/23 г. сократилась до 5,  9 руб. с человека, а тяжесть обложения - до 15,  5 % условно-чистого дохода, т. е. вновь опустилась ниже довоенного уровня59.
Направление дальнейшего развития налогов с крестьянства определил XII съезд Коммунистической партии (апрель 1923 г.  ), принявший специальную резолюцию «О налоговой политике в деревне». Съезд предложил, во-первых, в соответствии с расширением объема рынка «освободить крестьянина от обязанности вносить свои платежи государству в натуральном виде и дать ему возможность вносить часть этих платежей в денежной форме». Во-вторых, ставилась задача «провести объединение всех государственных прямых налогов, лежащих


682
на крестьянстве (продналог, подворно-денежный и трудгужналог), а равно и всех местных прямых налогов в единой прямой сельскохозяйственный налог»60.
Единый сельскохозяйственный налог был введен декретом ВЦИК и СНК от 10 мая 1923 г. Помимо него могли производиться только сборы на покрытие потребностей волостного и сельского бюджетов. Исчисление налога производилось еще в пудах ржи и пшеницы, но взимали и его частью натурой, а частью деньгами. Натуральная часть налога должна была оплачиваться зерном. Поэтому всюду, где производство хлеба носило потребительский характер, в районах Севера, Северо-Запада, Промышленного центра, Урала, Восточной Сибири и Дальнего Востока, Казахстана и Туркестана, ряда республик Северного Кавказа налог взимался только в денежной форме, во всех остальных районах - в смешанной форме. Для каждой волости устанавливалось определенное соотношение натуральной и денежной части налога. Однако крестьянину разрешалось «уплачивать причитающуюся с него натуральную часть деньгами полностью или частично»61. Этим разрешением деревня воспользовалась очень широко. Натурой было внесено всего 22,  4 % суммы налога, деньгами же - 61,  8 %. Кроме того, 15,  8 % налога оказалось оплаченной облигациями хлебного займа62, т. е. в промежуточной, полунатуральной форме. Реально налог дал 113,  4 млн пудов хлеба, а государственные и кооперативные закупки - 290,  8 млн пудов63.
С 1924/25 г. единый сельскохозяйственный налог взимался уже полностью в денежной форме. Этому способствовало восстановление внутреннего рынка, укрепление государственных финансов, в частности денежная реформа, заменившая обесцененный «совзнак» устойчивой валютой. Вместе с тем само развитие налоговой системы служило орудием денатурализации крестьянского хозяйства, развития товарно-денежных отношений между городом и деревней. С этого времени налоги в деревне целиком отделились от системы заготовок сельскохозяйственных продуктов и перешли в ведение финансовых органов. Переход к единому денежному налогу сократил издержки крестьянина по взносам, расширил возможности приспособления его хозяйства к требованиям рынка. Советское государство, в свою очередь, могло теперь полнее учесть доходы, подлежащие обложению, обеспечить большее соответствие ставки налога реальному доходу, эффективнее использовать налог в целях регулирования социально-экономического развития деревни.
Натуральный налог в 1922/23 г. и единый сельскохозяйственный налог 1922/23 г. целиком ориентировались на доходы от земледелия. Объектом обложения была пашня. Поголовье скота (в 1922/23 г. крупного рогатого скота, а в 1923/24 г. - и рабочего скота) учитывалось только как дополнительный показатель мощности хозяйства, а не в качестве самостоятельного объекта обложения. Все разнообразие местных условий закон сводил к различиям в урожайности.


683
а также несколько уменьшены нормы пересчета в пашню сенокосов64. При этом была усилена дифференциация налоговых ставок в зависимости от наличия скота в хозяйстве. В 1924/25 г. вместо единой таблицы ставок налога для всей страны стала разрабатываться система таблиц, позволявшая точнее учесть порайонные различия в урожайности, в производственных затратах, ценах, близости к рынкам и т. д. В 1925/26 г. таблицы ставок были разработаны для каждой губернии, области, автономной республики.
Совершенствовалась и система налоговых льгот. С каждым годом налог во все большей мере стимулировал интенсификацию хозяйства, расширение посевов технических культур, семеноводство, улучшение приемов обработки почвы и рационализацию животноводства. Росло применение социальных льгот. В целях облегчения налогового бремени для маломощных крестьянских хозяйств первоначально создавался специальный фонд скидок в размере 5 % суммы налога. В счет этого фонда местные органы власти могли полностью или частично освобождать от налога наиболее слабые хозяйства. Таким путем в 1924/25 г. были освобождены от уплаты сельскохозяйственного налога до 20 % крестьянских хозяйств, т. е. основная часть бедноты65. На 1925/26 г. законом был установлен определенный необлагаемый минимум, что обеспечивало более правильное предоставление налоговых льгот, гарантировало интересы бедноты. От налога полностью освобождались хозяйства, в которых на человека приходилось пашни меньше определенной нормы (от 0,  5 до 1 дес. в разных районах страны). Необлагаемый минимум позволил увеличить число освобожденных от уплаты сельхозналога до 25 %66. Значительные льготы предоставлялись хозяйствам военнослужащих, инвалидов, переселенцев. С 1924/25 г. налоговыми льготами стали пользоваться колхозы (скидка 25 % суммы налога) и кооперативные товарищества с общественной обработкой земли, но без применения наемного труда (скидка 10 %). Продолжалась консолидация прямых налогов, падавших на крестьянство. С 1924/25 г. сборы на нужды местного бюджета были превращены в специальную надбавку к ставкам единого сельскохозяйственного налога, предельные размеры которой устанавливались центральным правительством (в среднем по стране надбавка составляла около ⅓ ставки налога)67.
С переходом к окладному денежному обложению сумма сельскохозяйственного налога в большей мере стала зависеть от реальной величины доходов крестьянского хозяйства. С ростом этих доходов по мере экономического восстановления деревни увеличивалась и сумма налога. В 1922/23 г. она составляла
176,  5 	млн руб., в 1913/24 г. - 231 млн, в 1924/25 г. - 326,  2 млн, в 1925/26 г. -
251,  7 	млн руб.  68 Уменьшение суммы налога в 1925/26 г. было связано с понижением обложения скота и увеличением объема льгот. Местные сборы и надбавки к сельскохозяйственному налогу в 1924/25 г. равнялись 38,  2 млн руб., в 1925/26 г. - 40 млн руб. Кроме того, сельское население, имевшее торговые и промышленные предприятия, а также занятое в личных промыслах непролетарского характера, выплачивало промысловый налог, сумма которого (вместе с местными надбавками к нему) в 1924/25 г. достигла 101,  9 млн руб., а в 1925/26 г. - 138,  8 млн руб. Пошлины торговые, ветеринарные и т. п., приходящиеся на долю сельского населения, исчислялись в 38,  2 млн руб. за 1924/25 г. и в 45 млн руб. за 1925/26 г. Наконец, косвенные налоги, падавшие на деревню, возросли до 217,  8 млн руб. в 1924/25 г. и до 402,  4 млн руб. в 1925/26 г. (с этого года стала выпускаться хлебная водка)69.


684
Абсолютное сокращение налогов в расчете на хозяйство и на человека с восстановлением сельскохозяйственного производства и ростом доходов населения должно было смениться - и сменилось в действительности - ростом, однако темпы последнего были невелики и явно отставали от роста доходов. В 1924/25 г. налоговые платежи деревни составляли 6,  3 червонного руб. с человека, а в 1925/26 г. - 7,  8 руб. Бремя же налога еще продолжало сокращаться. Процент изъятия дохода деревни в эти годы достиг низшего предела (7,  3 % и 6,  9 %)70.
* * *
К середине 20-х годов проблема сельскохозяйственного налога утратила былую остроту. В экономических отношениях между городом и деревней решающая роль перешла к различным формам товарообмена. Однако налог сохранял важное место среди источников государственного дохода, а его социальное значение даже усилилось в связи с развертыванием процессов социалистической реконструкции. В новых условиях возникла необходимость в реформе сельскохозяйственного налога. Об этом было четко сказано в решениях апрельского (1926 г.  ) Пленума ЦК ВКП(б): «Достигнутая степень товарно-денежных отношений и накопления в деревне, с одной стороны, необходимость регулирования этого накопления в соответствии с интересами пролетарского государства - с другой, выдвигают задачу построения такой системы обложения крестьянского населения, которая, облегчая налоговое бремя для маломощных слоев крестьянства, по своему типу максимально приближалась бы к системе подоходного обложения»71.
Перестройка сельскохозяйственного налога была начата с 1926/27 окладного года и проходила по следующим основным направлениям: усиление прогрессивности и освобождение от налога бедноты; замена натуральных признаков исчисления облагаемого дохода денежными; расширение объектов обложения за счет не привлекавшихся ранее источников дохода; более полный учет местных экономических условий (тип хозяйства, близость рынков сбыта и путей сообщения, уровень цен); увеличение поощрительных льгот (особенно в производстве технических культур); переключение все большей части поступлений налога в местный бюджет; наконец, совершенствование практики обложения.
Переход к обложению совокупного дохода и определение его в денежной форме преследовал не только фискальные, но и социальные цели. Пока налог взимается в натуральной форме, неизбежно оставались натуральными и признаки мощности хозяйства (отношение площади пашни к числу членов семьи, урожайность, поголовье крупного рогатого скота), не позволявшие полностью учесть источники и объем доходов. Это вело к относительному переобложению полеводства. Доходы от интенсивных культур, животноводства, от неземледельческих заработков облагались слабо или совсем не облагались. В выигрыше оказывались наиболее зажиточные хозяйства. Недостатки социального распределения тяжести обложения были связаны и с тем, что налог исчисляется по площади пашни, а не посева. Использование же пашни было наибольшим в зажиточных хозяйствах и наименьшим - в бедняцких.
Закон о едином сельскохозяйственном налоге на 1926/27 г. вводил обложение «по совокупности дохода», полученных от полеводства, луговодства, крупного


685
рогатого скота и рабочего скота, от специальных отраслей сельского хозяйства, имеющих промысловый характер (садоводство, табаководство, огородничество, птицеводство и т. п.  ), от мелкого скота и неземледельческих заработков (за исключением тех районов, «где освобождение этих доходов от обложения будет признано необходимым»)72. Исчисление дохода должно было производиться не в натуральных единицах (десятинах пашни или посева), а в денежных единицах. Для определения облагаемого дохода в денежных единицах были установлены нормы доходности каждого объекта обложения (десятины посева, пашни, сенокоса, сада и т. д., головы скота, улья). Был начат переход от обложения по пашне к обложению по посеву. В 1926/27 г. доходы от полеводства стали исчисляться по фактически засеянной площади в тех районах, где была распространена залежная система земледелия (восток и юго-восток). С 1927/28 г. решение этого вопроса было передано местным властям73. В результате не только республики Советского Востока, но и Украина, и половина областей и краев Российской Федерации перешли к новой системе обложения полеводства.
Намного сложнее оказался вопрос о построении налоговой прогрессии по доходу на едока или на хозяйство - вопрос, вызвавший продолжительную дискуссию. Натурально-потребительский характер мелкого крестьянского хозяйства, усилившийся в условиях разрухи и спада производства периода Гражданской войны и начала нэпа, требовал включения в состав признаков платежеспособности числа членов семьи и выявления объема продукции или дохода на каждого из них. Как отмечалось, первые советские законы определяли размер налога с крестьянского хозяйства размером превышения производственной продукции над собственным потреблением. В 1923 г. XII съезд ВКП(б), формулируя задачи перехода к единому сельскохозяйственному налогу, подчеркивал необходимость «учета всех данных, определяющих мощность и платежеспособность хозяйства (количество едоков, количество пашни и сенокосов, количество рабочего и продуктивного скота, среднего размера урожая)»74. И это было безусловно лучшим решением проблемы для того времени.
Положение стало меняться с восстановлением товарного производства и рыночных связей. В хозяйствах с большим числом едоков семейная кооперация, эффективность которой как производительной силы возрастает с увеличением числа ее участников, давала теперь продукцию и доход сверх потребительского уровня. Во многих случаях она начинала служить или уже служила базисом для кооперации капиталистической. Налог с прогрессией по «едоцкому» принципу переставал улавливать дополнительный доход многосемейного хозяйства и, наоборот, переоблагать малосемейное. Однако отказаться от учета числа едоков было нельзя до тех пор, пока сохранялось мелкое семейно-индивидуальное крестьянское хозяйство. Для практиков налогового дела было «совершенно очевидно, что прогрессию обложения по доходу только на едока или только на хозяйство без каких-либо поправок строить нельзя» (из доклада Главналога НКФ СССР)75. Выход был найден в сочетании обоих признаков. В 1926/27 г. на Украине налог начислялся по общей сумме дохода на хозяйство за вычетом 20 руб. на каждого члена семьи. С 1928/29 г. этот порядок определения облагаемого дохода был распространен и на другие республики (исключая Узбекистан и Туркмению)76.
Сумма единого сельскохозяйственного налога в 1926/27 г. была повышена на 100 млн руб. и достигла величины 357,  9 млн руб.  77 (⅔ этих средств переда¬


686
вались в местный бюджет). Местные надбавки к налогу составили 42 млн руб. Кроме того, в 1926/27 г. деревня выплатила 187,  7 млн руб. промыслового налога, 48,  1 млн руб. пошлин и 601,  7 млн руб. косвенных налогов78.
Переход к обложению совокупного дохода позволил точнее выявить имущественное положение и классовый облик налогоплательщика. Сужались и закрывались каналы, по которым капиталистические элементы уходили от повышенного обложения доходов. Усилилась эффективность налога как средства контроля над кулаком и регулирования его накоплений. Повысив необлагаемый минимум дохода и увеличив льготы и скидки, государство в 1926/27 г. полностью освободило от уплаты сельхозналога 27,  6 % крестьянских хозяйств. Заметно возросла прогрессия налоговых ставок. В 1924/25 г. бедняки платили 0,  76 руб. с каждого члена семьи, середняки - 3,  09 руб., кулаки - 11,  03 руб. В 1926/27 г. ставка налога на едока в бедняцком хозяйстве понизилась до 0,  22 руб., в середняцком хозяйстве почти не изменилась (3,  13 руб.  ), а в кулацком хозяйстве достигла 15,  42 руб. С 1924/25 по 1926/27 г. удельный вес частнопредпринимательских хозяйств в деревне увеличился с 3,  3 % до 3,  9 %, а доля уплачиваемого ими сельхозналога - с 16,  9 до 25,  9 %79.
Единый сельскохозяйственный налог на 1927/28 г. был построен на тех же принципах и предусматривал рост платежей главным образом в связи с предполагаемым повышением крестьянских доходов. Его сумма была предварительно исчислена в 375 млн руб., реально же поступило 354,  2 млн руб.  80 Это было связано с освобождением от сельхозналога 35 % бедняцких хозяйств, провозглашенным Манифестом ЦИК СССР по поводу десятилетия Советской власти в октябре 1927 г.  81 Практически удалось полностью освободить от уплаты налога
28,  7 	% хозяйств, поскольку окладной год начинался с 1 мая и многие бедняки в той или иной мере уже внесли платежи и могли быть освобождены лишь частично. Таких насчиталось 9,  4 %. Средний размер скидки для них составил 43 % исчисленной прежде ставки налога. Со всех хозяйств, полностью или частично освобожденных от налога, причиталось 29,  7 млн руб., в том числе 12,  7 млн руб. с освобожденных по манифесту. Кроме того, манифестом были сложены недоимки по налогу с бедняцких хозяйств и понижены недоимки, числившиеся за середняцкими хозяйствами. Общая сумма сложенных недоимок равнялась примерно 9 млн руб. (к моменту издания манифеста недоимка по сельхозналогу исчислялась в 22 млн руб.  )82.
Обострение классовой борьбы в связи с хлебозаготовительным кризисом 1927/28 г. и политика наступления на кулачество, принятая XV съездом Коммунистической партии, потребовали дальнейшего усиления прогрессивноподоходного обложения в деревне83. ЦК ВКП(б) принял решение о повышении на 1928/29 г. суммы сельхозналога до 400 млн руб. при сохранении значительных льгот для колхозов и освобождении от обложения бедноты (35 % хозяйств)84. Это означало резкое увеличение налога на зажиточно-кулацкие хозяйства. Наряду с общим повышением ставки обложения высоких доходов (с дохода в 70 руб. и выше на человека взимались 30 коп. с рубля, а не 25 коп., как было в 1926/27 г.  ) вводится прогрессивная надбавка к нормативно-исчисленному доходу зажиточных хозяйств от 5 до 25 %. Надбавка применялась к хозяйствам, в которых облагаемый доход превышал 400 руб. (в РСФСР и УССР), но был не ниже 50 руб. на едока. Таким образом усиливалось обложение примерно 10-12 % крестьянских хозяйств. Наиболее богатые эксплуататорские хозяйства стали облагаться не по


687
нормативно-исчисленному, а по фактическому доходу, определявшемуся в индивидуальном порядке85. В 1928/29 г. налог был индивидуально исчислен для 1-1,  5 % хозяйств. Применение надбавок к доходу и индивидуальное обложение наносили сильнейший удар по экономическим позициям кулачества. Те 3,  9 % богатых хозяйств, которые в предыдущем году внесли 25,  9 % общей суммы сельхозналога, теперь должны были выплатить уже 37,  9 %86. Известная часть этих хозяйств не выдерживала повышенного обложения и утрачивала предпринимательский характер. Налоговая кампания в деревне всегда имела характер широкого общественного мероприятия. В новых условиях она сыграла большую роль в выявлении и политической изоляции кулачества.
Провозглашенный XV партийным съездом курс на коллективизацию нашел отражение в усилении налоговых льгот коллективным хозяйствам. В 1926/28 гг. колхозам предоставлялась скидка в размере 25 % исчисленной суммы сельхозналога, а кооперативным товариществам, «применяющим общественную обработку земли без наемных рабочих» - в размере 10 %. В 1928/29 г. скидка с оклада налога была установлена в размере 30 % для коммун, 25 - для сельскохозяйственных артелей и 20 % - для товариществ. При этом с 1927/28 г. налог с колхозов исчислялся по средним нормам дохода для данного района, хотя их фактический доход был выше87.
В практике налогового обложения 1928/29 г. были допущены, однако, серьезные ошибки, связанные прежде всего с увеличением суммы налога. Как отмечалось в резолюции объединенного заседания ЦК и ЦКК партии от 9 февраля 1929 г., «такое увеличение налога, при освобождении от него 35 % хозяйств и разложении всей тяжести налога на остальные 65 % хозяйств, чрезмерно задевает интересы некоторых слоев середняков»88. К тому же указания закона, что установленные ставки являются минимальными, что от неземледельческих заработков должно изыматься не менее 35 % дохода, применялись на местах механически. Ставки налога стали повышаться без учета реальных возможностей крестьянского хозяйства. В некоторых местностях налог оказался увеличенным не на 30 %, а на 60-70 и даже 100 %. Когда распределение оклада сельхозналога было завершено, его общая сумма достигла 465 млн руб. (с учетом всех льгот и скидок)89. М. И. Калинин в речи на пленуме Моссовета, опубликованной 23 сентября 1928 г. в «Правде», показал, что переобложение сельхозналогом не вытекало из духа закона, а было следствием его неправильного применения: «Мы не думали, что отдельные губернии, отдельные места будут обложены в 2-3 раза, а отдельные крестьянские хозяйства в 5-6 раз выше, чем в прошлом году. Этой цели правительство не преследовало, это, безусловно, ошибка местных властей».
Переход от обложения по размерам пашни и доходу на едока к обложению по размерам посева и доходу на хозяйство в целом привел к увеличению налога с многосемейных крестьян. Во многих местах с прогрессивной надбавкой или даже в индивидуальном порядке стали облагаться середняцкие хозяйства с большой семьей. Это вызвало поток крестьянских жалоб в правительственные учреждения, партийные органы, прессу. Уже в сентябре 1928 г., т. е. в начале сбора налога, были приняты меры к исправлению ошибок: установлена предельная степень повышения сельхозналога для губерний и округов (не более 50 %), для уездов и районов (не более 60 %), для волостей и сел (не более 70 %), создан специальный правительственный фонд для компенсации переобложенных хо¬


688
зяйств, проведена проверка хозяйств, обложенных в индивидуальном порядке (в 14 районах РСФСР из 70,  4 тыс. таких хозяйств было освобождено от индивидуального обложения 34 тыс.  )90 и т. д.
Попытки использовать индивидуальное обложение как средство раскулачивания были решительно осуждены. М. И. Калинин в уже упоминавшейся речи на пленуме Моссовета отмечал, что «многие местные организации поняли новый закон как раскулачивание», что это послужило причиной «таких ошибок», которые являются «прямым нарушением закона о сельхозналоге». Он разъяснял, что усиление обложения кулацких хозяйств должно урезать их прибыли, задержать их капиталистический рост, но отнюдь не разорить: «Правительство нисколько не предполагало и не предполагает произвести сельхозналогом разорение верхушечной части крестьянства, уничтожение кулацких хозяйств... Если бы стоял вопрос о раскулачивании, то правительству незачем было бы прибегать к искусственным, к побочным мерам. Правительство могло бы прибегнуть к этому прямо и непосредственно».
Практический опыт показал необходимость совершенствования принципов и методов налоговой политики в условиях развертывавшейся борьбы за коллективизацию и наступления на кулака, уточнения критериев социального распределения тяжести обложения и его облегчения для широких середняцких масс. В апреле 1929 г. XVI конференция ВКП(б) обсудила доклад М. И. Калинина «Пути подъема сельского хозяйства и налоговое облегчение середняка». Конференция одобрила основные принципы налогового обложения в деревне на 1929/30 г.: освобождение от налога 35 % маломощных хозяйств, значительные льготы колхозам, переложение на наиболее зажиточные 4-5 % хозяйств 30-45 % всей суммы налога. В целях налогового облегчения середняка общая сумма сельхозналога уменьшалась на 50 млн руб., многосемейным дворам предоставлялась скидка, на два года освобождался от обложения весь прирост посевных площадей (у бедняков и середняков). В резолюции конференции подчеркивалось «категорическое запрещение применения статьи об индивидуальном обложении к середняцким хозяйствам...  ». Вместе с тем подтверждалось «полное сохранение индивидуального обложения наиболее богатой части кулацких хозяйств (от 2 до 3 % хозяйств по всему Союзу)»91.
Анализ налоговой кампании 1929/30 г., проводившейся во время перехода к сплошной коллективизации и ликвидации кулачества как класса, выходит за рамки данной статьи.
* * *
Налоговая политика являлась важнейшим орудием регулирования социальных процессов в деревне, прежде всего орудием ограничения капиталистического производства. При помощи налогов изымалась значительная часть средств, накопленных частными предпринимателями в сельском хозяйстве. Одновременно необлагаемый минимум, система льгот и скидок позволяли содействовать укреплению хозяйств бедноты и середнячества, их кооперированию и коллективизации.
Принципам прогрессивно-подоходного обложения соответствовало построение и других налоговых платежей в деревне (промысловый налог, пошлины, некоторые местные сборы). К уплате этих налогов привлекались и деревенские рабочие. Вместе с крестьянской беднотой они составляли в 1926/27 г. 33,  4 % самодеятельного населения деревни и уплатили около 18 % этих налогов, а 3,  9 % предпринимателей - около 13 %92.


689
В связи с восстановлением промышленного производства и ростом товарооборота возросла роль косвенного обложения (в 1924/25 г.  -30,  8 %, в 1925/26 г. -
46,  2,  	в 1926/27 г. - 47,  5 % налоговых поступлений от деревни). Пересмотр акцизных сборов, проведенный после революции, способствовал переложению некоторой части их бремени на имущие слои деревни. Но в целом распределение этих сборов соответствовало месту различных социальных групп деревни в обороте промышленных товаров. В 1926/27 г. бедняцко-батрацкие слои уплатили 14,  3 % акцизов, середняцкие - 68,  6, кулацкие - 17,  1 %93.
Суммарная тяжесть налогового обложения крестьянства в середине 20-х годов была вдвое меньше, чем в дореволюционной России; в 1912-1913 гг. налоги (вместе с поземельными платежами) изымали 18-19 % крестьянского дохода (в расчете на человека). К концу послевоенного восстановления народного хозяйства Советское государство смогло намного понизить объем изъятий из дохода крестьянских хозяйств. В 1924/25 г. сумма налоговых изъятий на душу сельского населения сократилась до 6,  32 черв. руб., а их удельный вес по отношению к доходу - 7,  3 %94.
Переход к коренной экономической реконструкции потребовал резкого увеличения государственных расходов, что привело к известному повышению налогов. В 1925/26 г. сумма налогов, в среднем приходившаяся на человека в сельской местности, была равна 7,  84 черв, руб., а в 1926/27 г. - 10,  86 черв. руб. Тяжесть налогового обложения в 1925/26 г. продолжала еще снижаться (до 6,  9 %), но в 1926/27 г. возросла до 9,  695. По нашей оценке, за 1927/28 г. налоговое обложение возросло в заметно меньшей мере, чем в предыдущие годы (примерно на 1/10 часть). Благодаря прогрессивно-подоходному построению большей части налогов, их тяжесть заметно изменялась в зависимости от социальной принадлежности налогоплательщиков. В 1926/27 г. все налоги в сумме изымали 5,  6 % дохода в бедняцком хозяйстве, 9,  3 - в середняцком и 16,  3 % - в частнопредпринимательском96.
Нам осталось сказать несколько слов об использовании Советским государством средств, поступающих от деревни по налоговым каналам. Налоговые поступления в государственный бюджет почти в полной мере возвращались деревне в виде ассигнований на социально-культурное строительство, сельскохозяйственные мероприятия, содержание сельского и волостного государственного аппарата и т. д. По исчислениям бюджетно-финансовой секции Госплана СССР97, налоговые платежи деревни в 1925/26 г. составляли 872 млн руб., в 1926/27 г. - 1226 млн, в 1927/28 г. - 1350 млн руб. Бюджетные расходы государства в деревне для 1925/26 г. были исчислены в сумме 714 млн руб., для 1926/27 г. - 822 млн, для 1927/28 г. - 944 млн руб. и достигали, следовательно, 70-80 % налоговых платежей. Налоги, разумеется, не исчерпывали платежей деревни, точно так же и бюджетные расходы не покрывали всех сумм, возвращаемых деревне. Однако распределение налоговых средств дает представление о всей системе финансовых расчетов между городом и деревней в первые годы индустриализации.
* * *
В развитии налогового обложения деревни за время от октября 1917 г. до перехода к коллективизации сельского хозяйства в 1930 г. наглядно отразились три стадии в политических и хозяйственных взаимоотношениях города и деревни: продовольственная разверстка как выражение военно-политического союза рабочего класса и крестьянства в вооруженной борьбе против контрреволюции,


690
как проявление максимального напряжения сил защищающегося народа; натуральный налог, постепенно реформируемый в денежный, как средство налаживания экономических связей между городом и деревней, восстановления и денатурализации народного хозяйства; сельскохозяйственный налог с постепенно усиливавшимся прогрессивно-подоходным обложением как орудие в борьбе за преобразование экономики и социальной структуры деревни, как средство стимулирования перехода крестьянства к коллективным формам хозяйства, с одной стороны, и наступления на экономические позиции сельской буржуазии - с другой.
Примечания
1 Залесский М. Я. Налоговая политика Советского государства в деревне. М., 1940.
2 Марьяхин Г. Л. Очерки истории налогов с населения СССР. М., 1964.
3 Дьяченко В. П. Советские финансы в первой фазе развития социалистического государства. Ч. 1. 1917-1925 гг. М., 1947.
4 Генкина Э. Б. Переход Советского государства к новой экономической политике (1921-1922 гг.  ). М., 1954; Поляков Ю. А. Переход к нэпу и советское крестьянство. М., 1964; и пр.
5 Соколов Н. Г. В. И. Ленин и налоговая политика партии в деревне (1917-1920 гг.  ) // Учен. зап. Ряз. пед. ин-та. 1971. Т. 29; Данилов В. П. Экономические основы союза рабочего класса и крестьянства в первые годы социалистической реконструкции народного хозяйства СССР // В кн.: Роль рабочего класса в социалистическом преобразовании деревни в СССР. Сб. ст. М., 1969; Рогалина Н. Л. Налоговая политика Советского государства в отношении деревенской буржуазии до сплошной коллективизации (1926-1929 гг.  ) // Вестник МГУ. История. 1971. № 5; и др.
6 Дьяченко В. П. Указ. соч. С. 78.
7 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 226-227.
8 Известия государственного контроля. 1918. № 1-2. С. 45.
9 Сборник документов по земельному законодательству СССР и РСФСР. 1917— 1954. М., 1954. С. 24.
10 Подробнее об этом см.: Шкредов В. П. Социалистическая земельная собственность. М., 1967. С. 73-75.
11 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 12. С. 256.
12 Материалы по вопросам финансовой реформы в РСФСР. М., 1918. С. 6-7, 68.
13 Там же. С. 55.
14 Декреты Советской власти. Т. III. М., 1964. С. 470-473.
15 Там же. С. 467.
16 Яркий материал по этому вопросу см.: Комитеты бедноты. Сборник документов и материалов. Т. II. М, 1933. С. 37-61.
17 Там же. С. 53.
18 Там же. С. 51.
19 Там же. С. 43.
20 Сталин И. В. Сочинения. Т. 4. С. 214-215.
21 Дьяченко В. П. Указ. соч. С. 150.
22 Вайнштейн А. Л. Обложение и платежи крестьянства в довоенное и революционное время. (Опыт статистического исследования.  ) М., 1924. С. 120.
23 СУ РСФСР. 1919. № 1. Ст. 10.
24 Ленинский сборник. XVIII. С. 123.
25 Известия ЦК РКП(б). 1920. № 1. С. 3.
26 Струмилин С. Г. На плановом фронте. М., 1958. С. 33, 57, 243; Жирмунский М. М. Частный торговый капитал в народном хозяйстве СССР. М., 1927. С. 39.
27 Бюллетень Наркомпрода. 1920. № 19. С. 1-5.


691
28 Сборник статистических сведений по Союзу ССР. 1918-1923 гг. М., 1924. С. 424; Четыре года продовольственной работы. Статьи и отчетные материалы. М., 1922. С. 118.
29 Вайнштейн А. Л. Указ. соч. С. 66-67.
30 Баевский Д. А. Очерки по истории хозяйственного строительства периода Гражданской войны. М., 1957. С. 182.
31 Дьяченко В. П. Указ. соч. С. 176-177.
32 Вайнштейн А. Л. Указ. соч. С. 120.
33 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 41. С. 363.
31 См.: КПСС в резолюциях... Т. 2. С. 256-257.
35 СУ РСФСР. 1921. № 26. Ст. 147.
36 Там же.
37 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 43. С. 149.
38 СУ РСФСР. 1921. № 26. Ст. 147,  154; № 37. Ст. 197; № 38. Ст. 204,  205; № 48. Ст. 235, 239; № 51. Ст. 281, 291; № 60. Ст. 415.
39 Залесский М. Я. Указ. соч. С. 36.
40 Народное хозяйство России за 1921-1922 гг. Статистико-экономический ежегодник. М., 1923. С. 8; Генкина Э. Б. Указ. соч. С. 302 и др. Уточнения, внесенные Ю. А. Поляковым (153,  5 млн пудов для указанной выше территории), относятся к общему объему зерновых, заготовленных государством в 1921/22 г., а не к объему их поставок в форме продналога (государственного, местного в голодающих районах и помольного сбора) // См.: Поляков Ю. А. Указ. соч. С. 311-313.
41 СУ РСФСР. 1921. № 78. Ст. 658.
42 Народное и государственное хозяйство Союза Советских Социалистических Республик в 1922-1923 гг. М., 1923. С. 696-697.
43 СУ РСФСР. 1922. № 75. Ст. 928.
44 Народное и государственное хозяйство Союза Советских Социалистических Республик в 1922-1923 гг. С. 702-703.
45 Вайнштейн А. Л. Указ. соч., С. 76, 97, 102.
46 СУ РСФСР. 1922. № 16. Ст. 167.
47 Отчет народного комиссариата финансов X Всероссийскому съезду Советов за 1922 г. М., 1922. С. 59; Вайнштейн А. Л. Указ. соч. С. 77.
48 СУ РСФСР. 1922. № 37. Ст. 431.
49 Отчет Народного комиссариата финансов X Всероссийскому съезду Советов за 1922 г. С. 63.
50 Вайнштейн А. Л. Указ, соч., с. 97,  98. Некоторые источники величиной в 33 млн руб. определяют общую сумму подворно-денежного налога (см. об этом: Народное хозяйство СССР за 1923-1924 гг. Статистико-экономический ежегодник. Ч. IV. М, 1925. С. 125).
51 Вайнштейн А. Л. Указ. соч. С. 118.
52 Там же. С. 120.
53 В 1921/22 г. крестьянство в порядке продналога сдало 178 млн пудов ржи и других продуктов в переводе на рожь, а в государственное распределение пошло 173 млн пудов «ржаных единиц». Почти четвертая часть полученных от крестьян продуктов была израсходована на оплату сбора, доставки и хранения, подверглась порче, хищению и т. п. (Народное и государственное хозяйство Союза Советских Социалистических Республик в 1922-1923 гг. С. 657).
54 КПСС в резолюциях... Т. 2. С. 302.
55 Там же. С. 335.
56 СУ РСФСР. 1922. № 25. Ст. 284.
57 Народное хозяйство СССР за 1922-1923 гг. Статистико-экономический ежегодник. Вып. 3. М.; Л., 1924. С. 88.
58 СУ РСФСР. 1922. № 67. Ст. 892.
59 Вайнштейн А. Л. Указ. соч. С. 120.
60 	КПСС в резолюциях... Т. 2. С. 430, 431.


692
61 СУ РСФСР. 1923. № 42. Ст. 451.
62 Народное хозяйство СССР за 1923-1924 гг. Ч. IV. С. 136.
63 Попов П. И. Сельское хозяйство Союза республик. М.; Л., 1924. С. 25.
64 Собрание законов и распоряжений Рабоче-крестьянских правительств СССР (далее - СЗ). 1925. № 31. Ст. 209.
65 Финансы и кредит СССР. М.; Л., 1940. С. 159.
66 Там же.
67 СЗ. 1924. №8. Ст. 89,  90,  91.
68 ЦСУ СССР. Статистический справочник СССР за 1928 год. М., 1919. С. 570.
69 Тяжесть обложения в СССР (социальный состав, доходы и налоговые платежи населения Союза ССР в 1924/25, 1925/26 и 1926/27 годах). М., 1929. С. 95-97. Сведения о сельскохозяйственном налоге в данном издании практически совпадают с приведенными в тексте сведениями ЦСУ: в 1924/25 г. - 316,  4 млн руб., в 1925/26 г. - 244,  8 млн руб. (там же. С. 95).
70 Тяжесть обложения в СССР. С. 62, 118.
71 КПСС в резолюциях... Т. 3. С. 319.
72 СЗ. 1926. № 30. Ст. 192.
73 См.: СЗ. 1927. № 17. Ст. 189.
74 КПСС в резолюциях... Т. 2. С. 431.
75 Всесоюзное совещание по единому сельскохозяйственному налогу при Наркомфи- не Союза ССР. 1-8 февраля 1927 года. М., 1927. С. 17.
76 См.: СЗ. 1928. №24. Ст.  212.
77 ЦУНХУ СССР. СССР за 15 лет. Статистические материалы по народному хозяйству. М., 1932. С. 358.
78 Тяжесть обложения в СССР. С. 95-97. Этот источник определял сумму сельскохозяйственного налога в 354,  2 млн руб. (Там же).
79 Тяжесть обложения в СССР. С. 89,  102-103,  114-115.
80 Статистический справочник СССР за 1928 год. С. 570; СССР за 15 лет. С. 358.
81 СЗ. 1927. № 61. Ст. 613.
82 ЦГАОР СССР. Ф. 5446. Оп. 10. Д. 1535. Л. 10-11; Правда. 1928. 7 нояб.
83 См.: КПСС в резолюциях... Т. 4. С. 65, 77, 81,  107-109.
84 Там же. С. 191; Правда. 1928. 9 и 23 сент.
85 СЗ. 1928. № 24. Ст.  212.
86 Два года работы. Материалы к отчету правительства РСФСР на XV Всероссийском съезде Советов. М., 1931. С. 81; ЦГАОР СССР. Ф. 5446. Оп. 10. Д. 1535. Л. 12-13.
87 СЗ. 1926. № 30. Ст. 192; 1927. № 17. Ст. 188; 1928. № 24. Ст. 212.
88 КПСС в резолюциях... Т. 4. С. 191.
89 ЦГАОР СССР. Ф. 5446. Оп. 10. Д. 1535. Л. 19-20.
90 XVI конференция ВКП(б). Стенографический отчет. М., 1962. С. 286; Правда. 1928. 9 и 25 сент., 12 окт.
91 КПСС в резолюциях... Т. 4. С. 217.
92 Тяжесть обложения в СССР. С. 103-105.
93 Там же. С. 103-105.
94 Там же. С. 114,  118.
95 Там же.
96 Там же.
97 Итоги исчислений, произведенных в Госплане СССР, были опубликованы в прессе (см.: Известия. 1929. 27 марта).


К ИСТОРИИ СОВЕТСКОЙ СТАТИСТИКИ: 1918-1939 гг.
Советская статистика в своем развитии знала и времена высокого подъема, когда осуществлялось действительно научное исследование общества в его статике и динамике, и времена упадка, когда подчинение политике превращало статистику в форму государственного учета, результаты которого утверждались и даже исправлялись органами власти. Именно это привело к исчезновению статистики в постсоветское время, когда «учетная функция» подчинила ее криминальным интересам первоначального капиталистического накопления.
Первоначальный подъем русской статистики, пришедшийся на годы революции и первое послереволюционное время, был подготовлен развитием земской статистики - одного из передовых направлений в мировой статистике конца XIX - начала XX вв. Естественно, что в крестьянской по составу населения стране (свыше 80 %) наиболее значительными были достижения земской статистики в исследовании собственно крестьянского хозяйства и его производственной деятельности. К началу XX в. статистическое изучение крестьянского хозяйства значительно углубилось и стало охватывать систему социальных отношений и связей, а затем и внутренний механизм его функционирования, связи с рынком, влияние современной агрикультуры. Уже в дореволюционное время земская статистика начала исследования семейных бюджетов, поставила задачу ежегодного обследования типичных селений в разных районах страны, чтобы получить картину подлинной динамики социального развития деревни (своего рода «мониторинг деревни»), чтобы наблюдать и фиксировать происходящие перемены с возможной непосредственностью и точностью. В области промышленности и торговли земская статистика занималась главным образом ее местными, в особенности кустарно-ремесленными формами. Крупная промышленность и торговля (включая статистику) была предметом деятельности предпринимательской организации «Совета съездов представителей промышленности и торговли», что не могло не сказываться на ее содержании. Специальные статистические службы имелись также в ряде министерств, при городских думах, губернских органах управления.
Общегосударственная статистика дореволюционной России ограничивала сферу своей деятельности основными показателями: территория, население и сословия, землевладение, посевные площади, урожаи и сборы, объем промышленного производства и торговли... (см. «Статистический ежегодник России...  » - издание Центрального Статистического Комитета МВД России).
Разобщенность и противоречивость в организации и деятельности статистических учреждений дореволюционной России являлись общепризнанным недостатком и поэтому вполне закономерными были решения Всероссийского съезда статистиков, собравшегося 8-16 июня 1918 г. в Москве, о создании единой системы государственной статистики и принятие проектов «Положения о государственной статистике» и «Положения об организации местных статисти¬


694
ческих учреждений». Оба эти положения были утверждены Советом Народных Комиссаров 25 июля и 3 сентября 1918 г.  1
Ведение статистики осуществлялось Центральным статистическим управлением и его органами, статистическими организациями отдельных ведомств, губернскими и городскими, а также районными, уездными, волостными и сельскими административно-хозяйственными органами. На Центральное статистическое управление (далее: ЦСУ) возлагалось «общее попечение о развитии правильной постановки статистики в государстве и расширении статистических знаний»; утверждение планов, программ и инструкций деятельности всей системы статистических учреждений; ведение основных направлений статистических работ (демографических, народного здравия и санитарии, моральной статистики, землепользования, потребления и продуктообмена, с/х производства, кадастра, труда, военной, просвещения и транспорта), «объединение промышленной общегосударственной статистики» и, наконец, «производство общегосударственных переписей населения, промышленных, профессиональных, с/х и т. п.  »
При ЦСУ создавался Совет по делам статистики для «объединения и согласования деятельности» центральных и местных статистических организаций. В целях обсуждения и решения текущих «программно-организационных вопросов» ЦСУ должно было «не менее одного раза в год» созывать конференции представителей всей системы с участием представителей статистической науки. «Периодически или по мере надобности» предлагалось созывать Всероссийские съезды статистиков всех специальностей в целях «всестороннего освещения... организационных планов и программ общегосударственных... статистических работ».
Принятые летом 1918 г. положения обеспечивали функционирование системы государственной статистики как научной организации, достаточно автономной в решении своих внутренних вопросов, прежде всего в выборе методики и в оценке полученных результатов.
Важно отметить, что формирование персонального состава сотрудников советского ЦСУ в 1918-1925 гг. было связано с их профессиональной квалификацией, а не с политической позицией. Назовем, например, А. И. Хрящеву, принадлежавшую к социал-демократическим кругам и даже побывавшую в большевистской партии с ноября 1917 г. по сентябрь 1918 г. Массовый поход рабочих продотрядов в деревню побудил ее выйти из РКП(б), что, однако, не помешало ее работе в ЦСУ в качестве одного из ведущих специалистов вплоть до 1926 г. Практически не скрывавший своего отрицательного отношения к Советской власти Л. Н. Литошенко работал в ЦСУ с декабря 1918 г. по 1929 г. Отношение к ЦСУ и вообще к статистическим учреждениям как научным, где организация работы и ее результаты не должны диктоваться политикой, было характерно до середины 20-х годов.
В статистике дореволюционной России и по числу занятых сотрудников, и по значимости выполняемых работ абсолютно преобладала земская статистика. В революционной России произошло превращение земской, по сути своей общественной, статистики в государственную статистику, что предоставило ей небывалые возможности, которые были реализованы с величайшей активностью. (К сожалению, период пребывания земской статистики в роли государственной продолжался всего 7-10 лет.  ) Во главе Центрального статистического управ¬


695
ления РСФСР (а затем ЦСУ СССР) до конца 1925 г. стоял один из крупных земских статистиков П. И. Попов. Не удивительно, что с момента организации ЦСУ в июне 1918 г. статистикой сельского хозяйства занимались четыре отдела: а) статистики сельскохозяйственного производства и текущей информации; б) статистики землепользования; в) сельскохозяйственных переписей; г) динамики земледельческого хозяйства, которые в труднейших условиях Гражданской войны и хозяйственной разрухи вели огромную научную работу. В 1918—
1920 гг. была проведена разработка материалов с/х и земельной переписи 1917 г., охватившей до 17,  5 млн крестьянских и частновладельческих хозяйств (итоги были опубликованы в 1921 и 1923 гг.  ), в 1919 г. проведена перепись 10 % крестьянских хозяйств; в 1920 г. - общая с/х перепись и т. д.  2
Особого внимания заслуживает организация динамических обследований одних и тех же селений или групп селений (гнезд) - крупное достижение русской статистики советского времени. 3 января 1919 г. в ЦСУ состоялось обсуждение доклада А. И. Хрящевой «К вопросу об организации отдела динамики земледельческого хозяйства при ЦСУ», в котором принимали участие А. В. Чаянов, Н. Н. Суханов, В. Г. Громан, П. А. Вихляев и другие крупные статистики и экономисты того времени3. Отметим, что и в дальнейшем (вплоть до 1929 г.  ) съезды и совещания статистиков неизменно подтверждали важность динамических обследований крестьянских хозяйств и необходимость их проведения при одновременном расширении числа обследуемых хозяйств и совершенствовании методики.
Практическое выявление сельских «гнезд» - микрорайонов (крупное село, группа небольших деревень, иногда и целая волость) началось уже при проведении переписей крестьянских хозяйств в 1919 и в 1920 гг. и тогда же стал собираться статистический материал по программам «динамики». Трудности
1921 и 1922 гг., связанные с голодом и большими передвижениями населения, не могли не сказываться на гнездовых динамических обследованиях, тем не менее они проводились и в архиве хранится заметный массив материалов этих лет. Наиболее благополучными для проведения «гнездовых» переписей были 1923, 1924, 1925 и 1926 гг., о чем свидетельствуют статистические издания тех лет. Число обследуемых хозяйств в составе «гнезд» достигло значительных величин: в 1925 г. - 591 тыс., в 1926 г. - 590 тыс., в 1927 г. - 614 тыс.  4 Число «гнезд» в 1927 г. достигло 5744. В названное время динамические обследования стали фактически ежегодными 3-4 %-ными переписями крестьянских хозяйств.
Оставив в 1927 г. руководство динамическими обследованиями крестьянских хозяйств, А. И. Хрящева выступила с докладом о результатах проделанной работы - «К характеристике эволюции крестьянского хозяйства за период с 1920 по 1925 г.  »5 Последние годы ее работы посвящены анализу и обобщению накопленных за эти годы материалов. Результаты этой работы были опубликованы А. И. Хрящевой отдельной книгой в 1931 г.  6
В дальнейшем динамические переписи проводились под руководством В. С. Немчинова. С целью выяснения классовой структуры деревни группировка крестьянских хозяйств по натуральным признакам (размер посева, поголовье рабочего скота и т. п.  ) была заменена группировкой по стоимости средств производства. Для познания социального развития деревни больше дала довольно полная и детальная характеристика межхозяйственных взаимоотношений, но и она, конечно, не позволяла четко выделить «классы» в российской деревне, где


696
формирующиеся социальные слои были связаны между собой всеми степенями перехода. Материалы динамических переписей 1927 и 1929 гг. были опубликованы, хотя и далеко не полно7.
Ранее отстававшая промышленная статистика получила мощный толчок к развитию в условиях революции, самосознание которой было пролетарским. Достаточно сказать, что в 1918,  1920 и 1923 гг. были проведены общие промышленные переписи, в 1922 г. обследовались угольные шахты Донецкого бассейна. Одновременно создавалась система текущего наблюдения на основе ежемесячной отчетности и т. п. К середине 20-х годов в составе ЦСУ успешно работали отделы Основной промышленной статистики, Текущей промышленной статистики и Статистики труда8.
Значительными были результаты и других направлений работы ЦСУ. В области демографии крупным достижением являлась перепись населения 1920 г., проведенная еще в условиях Гражданской войны и разрухи. При всей неполноте охвата территории зафиксированные переписью демографические ситуации и изменения очень важны. Активно готовилась общая перепись населения, которая была проведена в 1926 г. и дала наиболее полную и точную демографическую картину Советского Союза.
Плодотворная деятельность государственной статистики в конце 1925 г. подверглась сокрушительному разгрому со стороны высшего политического руководства страны. Выдвигающийся на историческую арену сталинизм один из первых ударов нанес именно по статистике, поскольку она объективно отражала действительность.
Необходимость ускорения промышленного развития порождала у государственного руководства стремления и планы, превышавшие реальные возможности страны, в частности возможности получить хлеб для экспорта. На XIV съезде ВКП(б) в декабре 1925 г. много говорилось о том, как «мужичок “регульнул” нас», т. е. о просчетах в планах хлебозаготовок из урожая 1925 г. Эти планы оказались завышенными: «На 200 миллионов пудов нас поправили», в результате чего вложения в промышленность снизились с 1,  1 млрд руб. до 700-800 млн - «весь темп пришлось свернуть»9. И что же? Поправили планы, не меняя ни общей экономической политики, ни системы хлебозаготовок в деревне. Заметно возросший урожай 1926 г. позволил увеличить экспорт хлеба и выровнять «темп» промышленного роста.
Дело, однако, не ограничилось приведением планов на 1925/26 г. в соответствие с реальными возможностями. К ответу было призвано Центральное статистическое управление по обвинению в преуменьшении объема производства зерновых культур и, следовательно, государственных заготовок хлеба. 10 декабря 1925 г. на Политбюро ЦК РКП(б) состоялось обсуждение вопроса «О работе ЦСУ в области хлебофуражного баланса», в ходе которого высшее партийное руководство подвергло идеологическому разносу деятельность П. И. Попова. Тон в этом погроме задавали И. В. Сталин и его сторонники. В принятом постановлении говорилось: «Признать, что ЦСУ и т. Поповым, как его руководителем, были допущены крупные ошибки при составлении хлебофуражного баланса, сделавшие баланс недостаточным для суждения ни о товарности, ни об избытках и недостатках хлеба, ни об экономических отношениях основных слоев крестьянства». П. И. Попов, отстаивавший в прямом споре со Сталиным невысокие показатели хлебного производства и отказавшийся признать нали¬


697
чие огромных запасов хлеба у кулаков, был в тот же день отстранен от руководства ЦСУ. Совнаркому предлагалось «в двухнедельный срок подыскать соответствующую кандидатуру и с заключением Оргбюро внести ее на утверждение Политбюро»10.
С этого момента деятельность ЦСУ грубо подчиняется политике. Не случайно практически полностью сменилось руководство именно сельскохозяйственной статистикой: стариков-земцев П. И. Попова и А. И. Хрящеву сменили молодые и исполнительные В. С. Немчинов и А. И. Гайстер. Результатом было, во-первых, увеличение оценки производства зерна в среднем на 10-20 %. Во- вторых, резко возросли оценки «невидимых хлебных запасов» у крестьян, что принципиально меняло оценку ситуации на хлебном рынке и служило обоснованием применения чрезвычайных мер при проведении хлебозаготовок. Вот очень важное свидетельство П. И. Попова в докладе «Конъюнктура народного хозяйства СССР за 1927/28 год» на коллегии ЦСУ СССР 9 ноября 1928 г.: «...  о наших знаниях о невидимых запасах. Эти невидимые запасы были в прошлом году одним из аргументов для очень многих мероприятий. В 1926/27 г. мы определили запасы к концу года в 721 млн [пудов]. В 1927/28 г. мы установили запасы в 896 млн - 900 млн [пудов]. Таким образом, когда мы подошли к новому хозяйственному году, мы оперировали запасами в 900 млн [пудов] и весь наш хозяйственный план строили при учете этого обстоятельства (Sic! - В. Д.  ). Но вот заготовки, с одной стороны, сельскохозяйственный налог, с другой стороны, поставили вопрос о проверке этих запасов и, как вам известно, 107 статья показала, что этих запасов нет. Тогда Экспертный совет приступил к переработке (хлебофуражного баланса за 1927/28 г. - В. Д.  ) и оказалось, по его расчетам, что в прошлом году запасов было не 900 млн, а 529 млн [пудов], 896 и 529, а в этом году 561 [млн пудов]. Таким образом, наши знания весьма условны по зерновой продукции и совершенно преувеличены - на 350 млн (точнее: на 367 млн. - В. Д.  ) [пудов] в отношении запасов [и] не могут, конечно, способствовать правильной линии хозяйственной политики. Я повторяю и подчеркиваю, что весь расчет запасов был не верен и преувеличен. И это не значит, что я говорю об этом после того, что случилось. Я об этом говорил раньше. Я систематически с 1926 г. говорил в Экспертном совете о преувеличении валовой продукции и запасов»11.
Сохранившиеся в архивном фонде ЦСУ материалы к докладу Экспертного совета Совнаркому СССР 28 августа 1928 г. повторяют цифры, приводимые П. И. Поповым (528,  7 млн пудов против 896,  4 млн), но объяснение им дают очень неполное: «...  переучет продукции на 142 млн пудов и недоучет расхода населения на корм скоту на 170 млн пудов»12. Откуда взялись еще 180-200 млн пудов излишков в крестьянских запасах, умалчивалось, что не удивительно, поскольку действительное преувеличение запасов и произведенной продукции было намного большим и в статистическом объяснении не нуждалось. «Мифические», по выражению Бухарина13, 900 млн пудов хлебных запасов сыграли роковую роль в отношениях государственной власти и крестьянства. С них начался слом нэпа, сталинская «революция сверху».
Война против Центрального статистического управления не ограничивалась хлебофуражным балансом. Она распространялась и на оценки степени социального расслоения деревни, особенно удельного веса и экономической состоятельности кулачества, места частной торговли в товарном обороте, реального


698
роста промышленного производства, денежных накоплений у населения... Сталинская «революция сверху», начавшаяся чрезвычайными методами изъятия хлеба у крестьянства зимой и весной 1928 г. и переросшая в насильственную коллективизацию крестьянских хозяйств на грани 1929 и 1930 гг., с неизбежностью вела к ликвидации государственной статистики как автономной научной организации в системе управления. 23 января 1930 г. было принято постановление ЦИК и СНК СССР «Об упразднении как самостоятельных ведомств Центрального Статистического Управления Союза ССР и центральных статистических управлений союзных республик и их местных органов и о передаче их функций плановым комиссиям»14. Никаких задач, принципов и организации работы «статистики и учета», ни ее места в работе плановых комиссий не определялось. В этом акте самом по себе находил выражение предельный волюнтаризм сталинской политики, отказ от учета реальных возможностей. (О них-то и сообщала статистика!  ) Неувязки, провалы в осуществлении планов и растущие потери с течением времени давали себя знать все больше. И 16 мая 1931 г. правительство вынуждено было принять постановление «Об организации учетностатистических работ», с целью «улучшения статистики и учета, находящихся сейчас в неудовлетворительном состоянии». И хотя в постановлении подчеркивалась подчиненность нового ведомства деятельности и руководству Госплана, да и акцент делался не на статистику, а на учет, все же речь велась о задачах «сектора народно-хозяйственного учета, работающего на правах самостоятельного управления». В лице этого сектора Госплан «самостоятельно выполняет учетно-статистические работы общехозяйственного, межотраслевого и межрайонного характера, а также работы социального назначения (переписи, монографии и т. п.  )», «составляет общесоюзный план учетно-статистических работ...  », «разрабатывает и утверждает систему показателей учета для всего народного хозяйства...  » и т. д. При этом «постановления Госплана СССР (сектора народнохозяйственного учета) по вопросам учета и статистики являются обязательными для всех ведомств и организаций»15.
В конце 1931 г. был сделан новый шаг к возрождению государственной системы учетно-статистических учреждений. Постановлением ЦИК и СНК СССР от 17 декабря сектор в структуре Госплана превращался в Центральное управление народно-хозяйственного учета СССР при Госплане СССР (ЦУНХУ СССР) с возросшими задачами и штатами, с самостоятельным бюджетом16. В марте 1932 г. были даже приняты Положения о ЦУНХУ СССР и о его республиканских, областных (краевых) и районных органах17. Однако попытка воссоздать хотя бы внешне автономную систему учета с элементами статистики вновь столкнулась с «хлебофуражным балансом», который не устраивал сталинское руководство. Засушливое лето 1932 г., пониженный урожай и хлебозаготовки, несмотря на последствия, главными из которых был голод в хлебопроизводящих районах, вновь вернули «народно-хозяйственный учет» в систему Госплана. 7 февраля 1933 г. ЦУНХУ СССР из организации при Госплане СССР был превращен в ЦУНХУ Госплана СССР с тем, чтобы «подчинить полностью» учет плану18.
Примечания
1 См.: Декреты Советской власти. Т. III. М., 1964. С. 87-93, 275-281.
2 См.: Российский государственный архив экономики (далее - РГАЭ). Ф. 105. Oп. 1. Д. 103. Л. 1-4.


699
3 РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 9. Д. 2. Л. 6.
4 См.: ЦСУ СССР. Итоги десятилетия Советской власти в цифрах. 1917-1927 гг. М., 1927. С. 136-141; ЦСУ СССР. Статистический справочник СССР за 1927 г. М., 1927; ЦСУ СССР. Основные элементы с/х производства СССР. 1916 и 1923-1927 гг. Итоги с/х переписи и весенних выборочных обследований по единоличным крестьянским хозяйствам за 1923-1927 гг. М., 1930; и др.
5 См.: РГАЭ. Ф. 1562. Он. 71. Д. 331.
6 См.: Госплан СССР. Динамика крестьянских хозяйств в 1920-1925 гг. Итоги переписи динамических гнезд. 1920-1925. М.; Л., 1931.
7 См.: ЦСУ СССР. Сельское хозяйство СССР. 1925-1928. Сб. стат. сведений. М., 1929; Госплан СССР, Сдвиги в сельском хозяйстве между XV и XVI партийными съездами. Стат. сведения по сельскому хозяйству СССР за 1927-1930 гг. М., 1931.
8 РГАЭ. Ф. 105. Оп. 1. Д. 80. Л. 1-3.
9 См.: XIV съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б). 18-31 декабря 1925 г. Стенографический отчет. М.; Л., 1926. С. 263-264. См.: также с. 39, 326-327, 491.
10 Российский центр хранения и изучения документов новейшего времени (далее - РЦХИДНИ). Ф. 17. Оп. 3. Д. 1627. Л. 1-2.
11 РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 1. Д. 533. Л. 24-25. См. также л. 15, 24, 26 и др.
12 РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 72. Д. 187. Л. 2-3.
13 См.: Бухарин Н. И. Проблемы теории и практики социализма. М., 1989. С. 299.
14 Собрание законов и распоряжений рабоче-крестьянского правительства СССР (далее - СЗ). 1930. № 8. С. 97.
15 См.: СЗ. 1932. № 19. С. 108 а, 1086,  1088.
16 СЗ. 1931. № 28. С. 221.
17 Там же. № 73. С. 488.
18 СЗ. 1933. № 11. С. 52; См. также: СЗ. 1933. № 33. Ст. 196.


МАТЕРИАЛЫ ДИНАМИЧЕСКИХ (ГНЕЗДОВЫХ) ПЕРЕПИСЕЙ КРЕСТЬЯНСКИХ ХОЗЯЙСТВ В РОССИИ 20-х ГОДОВ XX ВЕКА
Советская статистика в своем развитии знала и времена подъема, когда осуществлялось действительно научное исследование общества в его статике и динамике, и времена упадка, когда подчинение политике превращало статистику в форму государственного учета, результаты которого утверждались и даже исправлялись органами власти. Это обстоятельство явилось одним из факторов исчезновения статистики в постсоветское время, когда «учетная функция» подчинила ее криминальным интересам первоначального накопления капитала.
Подъем русской статистики, пришедшийся на годы революции и первое послереволюционное время, был подготовлен развитием земской статистики - одного из передовых направлений в мировой статистике конца XIX - начала XX в. Естественно, что в крестьянской по составу населения стране (свыше 80 %) наиболее значительными были достижения земской статистики в исследовании собственно крестьянского хозяйства и его производственной деятельности. К началу XX в. статистическое изучение крестьянского хозяйства значительно углубилось и стало охватывать систему социальных отношений и связей, а затем и внутренний механизм его функционирования, связи с рынком, влияние современной агрикультуры.
В области промышленности и торговли земская статистика занималась главным образом местными, в особенности кустарно-ремесленными формами. Крупная промышленность и торговля (включая статистику) были предметом деятельности предпринимательской организации «Совета съездов представителей промышленности и торговли», что не могло не сказываться на ее содержании. Специальные статистические службы имелись также в ряде министерств, при городских думах, губернских органах управления.
Общегосударственная статистика дореволюционной России ограничивала сферу своей деятельности основными показателями: территория, население и сословия, землевладение, посевные площади, урожаи и сборы, объем промышленного производства и торговли... (см. «Статистический ежегодник России...  » - издание Центрального Статистического Комитета МВД России).
Разобщенность и противоречивость в организации и деятельности статистических учреждений дореволюционной России являлись общепризнанным недостатком и поэтому вполне закономерными были решения Всероссийского съезда статистиков, собравшегося 8-16 июня 1918 г. в Москве, о создании единой системы государственной статистики и принятие проектов «Положения о государственной статистике» и «Положения об организации местных статистических учреждений». Оба эти положения были утверждены Советом Народных Комиссаров 25 июля и 3 сентября 1918 г.  1


701
Ведение статистики осуществлялось Центральным статистическим управлением и его органами, статистическими организациями отдельных ведомств, губернскими и городскими, а также районными, уездными, волостными и сельскими административно-хозяйственными органами. На Центральное статистическое управление (далее ЦСУ) возлагалось «общее попечение о развитии правильной постановки статистики в государстве и расширении статистических знаний»; утверждение планов, программ и инструкций деятельности всей системы статистических учреждений; ведение основных направлений статистических работ (демографических, народного здравия и санитарии, моральной статистики, землепользования, потребления и продуктообмена, с/х производства, кадастра, труда, военной, просвещения и транспорта), «объединение промышленной общегосударственной статистики» и, наконец, «производство общегосударственных переписей населения, промышленных, профессиональных, сельскохозяйственных и т. п.  »
При ЦСУ создавался Совет по делам статистики для «объединения и согласования деятельности» центральных и местных статистических организаций. В целях обсуждения и решения текущих «программно-организационных вопросов» ЦСУ должно было «не менее одного раза в год» созывать конференции представителей всей системы с участием представителей статистической науки. «Периодически или по мере надобности» предлагалось созывать Всероссийские съезды статистиков всех специальностей в целях «всестороннего освещения... организационных планов и программ общегосударственных... статистических работ».
Принятые летом 1918 г. положения обеспечивали функционирование системы государственной статистики как научной организации, достаточно автономной в решении своих внутренних вопросов, прежде всего в выборе методики и в оценке полученных результатов.
В статистике дореволюционной России и по числу занятых специалистов, и по значимости выполняемых работ абсолютно преобладала земская статистика. В революционной России произошло превращение земской, по сути своей общественной, статистики в государственную статистику, что предоставило ей небывалые возможности, которые были реализованы с величайшей активностью. (К сожалению, период пребывания земской статистики в роли государственной продолжался всего 7-8 лет.  ) Во главе Центрального статистического управления РСФСР (а затем ЦСУ СССР) до конца 1925 г. стоял один из крупных земских статистиков П. И. Попов. Не удивительно, что с момента организации ЦСУ в июне 1918 г. статистикой сельского хозяйства занимались четыре отдела: а) статистики сельскохозяйственного производства и текущей информации; б) статистики землепользования; в) сельскохозяйственных переписей; г) динамики земледельческого хозяйства, которые в труднейших условиях Гражданской войны и хозяйственной разрухи вели огромную научную работу. В 1918-1920 гг. была проведена разработка материалов с/х и земельной переписи 1917 г., охватившей до 17,  5 млн крестьянских и частновладельческих хозяйств (итоги были опубликованы в 1921 и 1923 гг.  ), в 1919 г. проведена перепись 10 % крестьянских хозяйств; в 1920 г. - общая сельскохозяйственная перепись2.
Особого внимания заслуживает организация динамических обследований одних и тех же селений или групп селений (гнезд) - крупное достижение русской статистики советского времени. Уже в дореволюционное время земская


702
статистика начала исследования семейных бюджетов, поставила задачу ежегодного обследования типичных селений в разных районах страны, чтобы получить картину подлинной динамики социального развития деревни (своего рода «мониторинг деревни»), чтобы наблюдать и фиксировать происходящие перемены с возможной непосредственностью и точностью. Попытки регистрации изменений, происходивших в одних и тех же крестьянских хозяйствах (особенно в связи с дроблением хозяйств при семейно-имущественных разделах), предпринимались уже известными земскими статистиками начала XX века Н. Н. Чернышевым, П. П. Вихляевым, П. П. Румянцевым и др. Однако инициатива постановки задачи динамических исследований крестьянских хозяйств не только как специального метода выяснения одного из факторов их эволюции, но как особого самостоятельного направления в сельской статистике принадлежала А. И. Хрящевой, возглавившей в первом составе советского ЦСУ отделы сельскохозяйственных переписей и динамических обследований деревни.
Здесь уместно сказать о самой Анне Ивановне Хрящевой (1868-1934 гг.  ). Специалисты знают ее работы по статистике крестьянского хозяйства пред- и послереволюционного времени, но ни в энциклопедиях, ни в разного рода биографических словарях не найти посвященных ей статей. Между тем ее жизненный путь интересен и характерен для русской интеллигенции того времени. Крестьянка Вязниковского уезда Владимирской губ., окончила сельскую школу в с. Кохме Шуйского уезда, экстерном сдала выпускные экзамены в Шуйской гимназии, училась на Московских женских курсах, а затем после большого перерыва почти год занималась на кафедре статистики Берлинского университета (с октября 1904 г. по июль 1905 г.  ). Известно также, что в 1891-1892 гг. она «в московских кружках распространяла революционную литературу», а в 1897 г. состояла «в союзе рабочих» Иваново-Вознесенска. За первое деяние она получила «1 год 6 месяцев тюрьмы и 2 года гласного надзора», за второе - «8 месяцев тюрьмы и два года ссылки в Уфимскую губ.  ». Здесь, в Уфимской губ., она впервые приняла участие рядовым счетчиком в статистических работах П. И. Попова. В анкетах, из которых взяты приведенные сведения, А. И. Хрящева писала: «Статистик с 1899 года»3.
Дальнейшая деятельность А. И. Хрящевой полностью связана со статистикой: 1900-1901 гг. - «счетчик, а затем инструктор» Самарского земского губ- статбюро, в 1901-1902 гг. - руководитель разработки подворной переписи в Смоленском земском губстатбюро, в 1902-1904 гг. - руководитель разработки подворной переписи и местных обследований в Вологодском земском губстатбюро, в 1905-1909 гг. - то же в Харьковском, а в 1909-1917 гг. - то же в Тульском губстатбюро.
В Туле она была занята не только разработкой материалов ранее проведенных переписей и обследований, но выступает их организатором в Епифанском уезде. Фактически это был первый опыт динамического исследования. В 1915 г. на страницах двух научных журналов появляются ее статьи о сущности и приемах статистического изучения «динамики крестьянского хозяйства»4, а в 1916 г. выходит в свет двухтомник о крестьянском хозяйстве Епифанского уезда по переписям 1899-1911 гг.  5 Это издание остается в составе классики земской статистики.


703
А. И. Хрящева, как и многие другие представители интеллигенции из народа, приняла Октябрьскую революцию, точнее ее первый рабоче-крестьянский этап. С ноября 1917 г. по октябрь 1918 г., т. е. до начала массового похода продовольственных отрядов в деревню, она даже была членом РКП(б). Выход из рядов партии в то время не помешал ее работе в советском ЦСУ в качестве одного из ведущих специалистов (по крайней мере до 1926 г.  ). Больше того, именно в это время организация динамических переписей становится одним из главных направлений ее деятельности.
3 января 1919 г. в ЦСУ состоялось обсуждение доклада А. И. Хрящевой «К вопросу об организации отдела динамики земледельческого хозяйства при ЦСУ», в котором принимали участие А. В. Чаянов, Н. Н. Суханов, В. Г. Громан, П. А. Вихляев и другие крупные статистики и экономисты того времени6. Отметим, что и в дальнейшем (вплоть до 1929 г.  ) съезды и совещания статистиков неизменно подтверждали важность динамических обследований крестьянских хозяйств и необходимость их проведения при одновременном расширении числа обследуемых хозяйств и совершенствовании методики.
Доклад А. И. Хрящевой, сделанный 3 января 1919 г., имеет особое значение, поскольку впервые представлял и обосновывал программу постоянного изучения состояния крестьянских хозяйств и происходящих в них перемен на территории страны в целом. «Изучение статистики хозяйства дает нам лишь характеристику его состояния в тот или другой момент его жизни, - говорилось в докладе, - но этого недостаточно для суждения о характере процессов и изменений, совершающихся в хозяйстве; этого недостаточно для определения цепи причин, стимулирующих те или другие изменения, для определения форм, в какие эволюция выльется». Хрящева совершенно справедливо отмечала, что периодические переписи и обследования выясняют лишь количественную динамику явлений и процессов, что сами по себе они недостаточны «для изучения изменений и процессов, вытекающих из свойств хозяйств... для этого требуется одно непременное условие: идентичность составных частей наблюдаемой массы». Особенно важной «идентичность наблюдаемой массы» была, естественно, при исследовании «типов хозяйств, образования и изменения межгрупповых отношений...  » - всего того, что составляет, по определению А. И. Хрящевой, «качественную динамику» и требует более совершенных приемов исследования.
В докладе была предложена «программа для сплошного описания всех хозяйств (наличных и отсутствующих) данного селения как для исходного момента, так и для ежегодных записей» в дальнейшем. «Минимальный круг вопросов», включавшихся в опросные листы, начинался с характеристики населения (возраст, род деятельности, «обстоятельства жизни»: окончил школу, призван в армию, женился, овдовел, вступил в кооператив и т. д.  ), затем переносился на хозяйство (скот, сельхозинвентарь, транспорт, постройки), на землю (угодья и характер использования), на производство (посевы и сборы) и, наконец, на «промышленные и транспортные заведения». Предлагалось также «поставить ряд вопросов об участии в сельскохозяйственном производстве труда - своего и наемного или общественного; инвентаря - своего, чужого или общественного; размер этого участия». Программа охватывала «все элементы производства»


704
и позволяла «проследить изменения в их преемственной связи для каждого из элементов и для всей их совокупности»7.
Как видим, динамические переписи должны были фиксировать исключительно натуральные (физически зримые и измеряемые) показатели состояния крестьянского хозяйства, оставляя в стороне его товарно-денежные отношения и связи, что, конечно, ограничивало характеристику динамики. Однако сохранение натурально-потребительской основы крестьянского хозяйства в России, тем более в условиях военной разрухи и распада рынка, практически исключало возможность систематического учета обмена и применения стоимостных показателей.
Другое ограничение поля зрения динамических переписей по программе А. И. Хрящевой было связано с семейным характером крестьянского хозяйства, придававшем особую роль демографическим факторам в его развитии. Естественные, органические процессы соединения, роста, разделения, переселения и возвращения семьи непосредственно сказывались на размерах и состоятельности хозяйства. В русской литературе они получили наименование «социально-органических процессов», существенно отличавшихся от «социально-экономических», связанных с «внешними факторами» товарно-капиталистического развития. Соответственно этому и «социальнодемографическая дифференциация» (по А. В. Чаянову) крестьянских хозяйств на мелкие и крупные противопоставлялась «социально-экономической дифференциации» деревни на пролетаризирующиеся и капитализирующиеся слои, хотя по своим размерам и состоятельности группы хозяйств того или другого типа дифференциации мало различались. В реальной действительности взаимодействовали оба названных процесса социального расслоения деревни8.
Приведем определение «социально-органических процессов» из первых инструкций по динамической переписи 1920 г.: «Социально-органическими процессами называются такие, которые своим действием или совершенно изменяют органическое строение хозяйства, как, например, разделы, соединения; или целиком переносят его в другую социальную среду, как, например, выселение, возвращение из отсутствия, вселение; или же ведут к прекращению существования хозяйства, к его ликвидации»9. Как видим, это определение было конкретным и не отрицало процессы социально-экономического порядка.
И ограничение показателей динамических переписей натуральными, и акцент на исследовании «социально-органических процессов» соответствовали объективным условиям российской деревни. (Заметим, что для историков именно этими решениями обеспечена возможность по материалам динамических переписей составить реальное представление о крестьянском хозяйстве 20-х годов.  )
В содержании доклада по сравнению с нашим временем - 70 лет спустя - можно отметить лишь один момент «отсталости»: вполне отвечавший тому времени взгляд на «факторы естественно-исторического порядка» как «мало изменчивые с точки зрения ограниченного периода времени, в течение которого самые хозяйства успевают сильно измениться»10 К сожалению, в наше время природные условия меняются так быстро и так - в общем и целом - негативно, что сами по себе становятся факторами изменений в развитии сельских хозяйств. Однако динамические переписи по своей программе и организации неизбежно фиксировали бы и их воздействие.


705
Программа динамических переписей должна была охватить всю территорию страны. «Если такого рода ежегодные записи заложить в четырех-пяти смежных селениях каждого уезда или района на всем пространстве Советской республики, то это даст вполне достаточный материал для исследования вопроса о качественной динамике хозяйств»11. Научная актуальность и ценность программы динамических («гнездовых») переписей крестьянских хозяйств, на наш взгляд, состоит прежде всего в соединении количественных и качественных методов анализа, благодаря которому собственно статистическое описание прямо и непосредственно перерастает в социологическое обследование.
Всероссийский съезд статистиков в марте 1919 г. принял программу динамических обследований посредством ежегодных переписей «идентичных совокупностей» крестьянских хозяйств с регистрацией изменений в каждом из них12. Отметим, что и в дальнейшем (вплоть до 1929 г.  ) съезды и совещания статистиков неизменно подтверждали важность динамических обследований крестьянских хозяйств и необходимость их проведения при одновременном расширении числа обследуемых хозяйств и совершенствовании методики.
Определение сельских «гнезд» - микрорайонов (группа небольших деревень, крупное село, целая волость) началось уже весной 1919 г. при подготовке общей сельскохозяйственной переписи. Деникинское наступление на Москву заставило ограничиться выборочным опросом от 5 до 10 % крестьянских хозяйств на территории 34 губерний13. В докладе на II Всероссийской статистической конференции А. И. Хрящева 28 января 1920 г. сообщила, что опрос «охватывал целые районы или по меньшей мере целые селения... причем выбирались такие, чтобы материал 1917 г. был цельный для гнезд, которые выбирались в 1919 г.  »14 Это полезно знать, хотя непосредственно материалы опроса крестьянских хозяйств 1919 г. не включались в разработку динамических переписей.
Всероссийская сельскохозяйственная перепись, проведенная летом-осенью 1920 г., должна была показать состояние деревни к концу Гражданской войны и в производственном, и в демографическом отношении. Проведение общедеревенской переписи требовало мобилизации больших сил и средств, что само по себе создавало условия для выделения по всей территории страны системы микрорайонов сельских поселений - гнезд динамической переписи. Перед началом работ по сельскохозяйственной переписи на места поступило телеграфное распоряжение ЦСУ, одно из которых приводится здесь для примера: «Красноярск. Губстатбюро... Динамическому обследованию подлежат не менее десяти тысяч и не более 25 000 хозяйств губернии. Исследование производится гнездами. Каждом уезде выбирается гнездо по 1000 или 2000 дворов. Желательно, чтобы гнездо одного уезда прилегало к гнезду другого. Выбираются гнезда там, где была перепись семнадцатом году. Госудстат[управление] Попов. 1292-24/ VII [1920 г.  ]»15.
Огромная работа была действительно проведена и в целом с положительным результатом, поскольку выполнялась сложившимся аппаратом бывшей земской статистики. Во всяком случае, «Инструкция для исследования динамики земледельческих хозяйств» (1924 г.  ) начиналась с напоминания, что после решения «производить на намеченных территориях ежегодное описание всех хозяйств...  » В каждой губернии РСФСР перед переписью 1920 г. были намечены территориально целые гнезда селений или волостей. Гнезда эти


706
должны были отличаться друг от друга или по естественно-историческим, или по социально-экономическим условиям. Перепись 1920 г. в этих гнездах описывала крестьянские хозяйства «по особой карточке с более широким кругом сведений, чем в общей карточке переписи 1920 г.  ». Больше того, цитируемую инструкцию предписывалось принять «для руководства при всех дальнейших ежегодных переписях тех гнезд, кои намечены для динамического наблюдения, или будут намечены в тех губерниях и областях, которые их не наметили в 1920 г.  »16
Анализ инструкций ЦСУ как по проведению самих по себе динамических переписей, так и по разработке их материалов не входит в задачи настоящей вводной статьи - они включены в состав копий документалистики динамических переписей 20-х годов. В данном случае для нас важно содержащееся в них свидетельство о том, что основная сеть исследуемых микрорайонов была заложена в 1920 г. и выдержала проверку временем (при всех последующих уточнениях и изменениях).
Совмещение с общей сельскохозяйственной переписью позволило охватить динамической переписью наибольшее число крестьянских хозяйств - 920 тыс. В 1921 г. голодающие районы России и вся Украина выпали из динамического обследования, что привело к сокращению описанных крестьянских хозяйств до 720 тыс., а в 1922 г. вновь увеличилось до 900 тыс. В 1923 г. решениями V стат- конференции в связи с финансовыми трудностями и повышением требований к качеству статистических работ динамические переписи крестьянских хозяйств были ограничены территорией 42 губерний и автономных республик (в РСФСР - 35, на Украине - 6, в Белоруссии - 1). Это привело к сокращению численности обследуемых хозяйств до 700 тыс. в 1923 г. и до 600 тыс. в 1924 г. Таковы сведения, приведенные А. И. Хрящевой в справке о работе Отдела динамики земледельческого хозяйства за 1920-1925 гг.  17 Более точные данные о численности хозяйств, реально учтенных в анализе динамики, даются в итогах разработки материалов переписей (без учета отсева и запоздало поступивших материалов). Статистические издания тех лет дают следующий ряд цифр: в разработке за 1925 г. были сведения о 591 тыс. хозяйств, в 1926 г. - 590 тыс., в 1927 г. - 614 тыс.  18 В более поздних и полных разработках материалов динамической переписи 1925 г. говорится уже о 611,  8 тыс. хозяйств, расположенных в 389 гнездах19.
Выдвигавшийся на историческую арену сталинизм один из первых ударов нанес именно по статистике, поскольку она объективно отражала действительность. Необходимость ускорения промышленного развития порождала у государственного руководства стремления и планы, превышавшие реальные возможности страны, в частности возможности получить хлеб для экспорта. На XIV съезде ВКП(б) в декабре 1925 г. много говорилось о том, как мужичок «регульнул» нас», т. е. о просчетах в планах хлебозаготовок из урожая 1925 г. Эти планы оказались завышенными: «На 200 миллионов пудов нас поправили», в результате чего вложения в промышленность снизились с 1,  1 млрд руб. до 700-800 млн - «весь темп пришлось свернуть»20. Для Каменева, чьи слова процитированы здесь, дело ограничилось приведением планов на 1925/26 г. в соответствие с реальными возможностями. Для Сталина проблема состояла в преуменьшении объема производства зерновых культур и, следовательно, возможностей государственных заготовок хлеба на основе данных Центрального


707
статистического управления. 10 декабря 1925 г. на Политбюро ЦК РКП(б) состоялось обсуждение вопроса «О работе ЦСУ в области хлебофуражного баланса», в ходе которого высшее партийное руководство подвергло идеологическому разносу деятельность П. И. Попова. В принятом постановлении говорилось: «Признать, что ЦСУ и т. Поповым, как его руководителем, были допущены крупные ошибки при составлении хлебофуражного баланса, сделавшие баланс недостаточным для суждения ни о товарности, ни об избытках и недостатках хлеба, ни об экономических отношениях основных слоев крестьянства»21. Попов, отстаивавший в прямом споре со Сталиным невысокие показатели хлебного производства и отказавшийся признать наличие огромных запасов хлеба у кулаков, как и вообще сколько-нибудь значительную роль кулаков в деревне, был в тот же день отстранен от руководства ЦСУ.
С этого момента деятельность ЦСУ грубо подчиняется политике. Не случайно практически полностью сменилось руководство именно сельскохозяйственной статистикой: «стариков-земцев» П. И. Попова и А. И. Хрящеву сменили молодые и исполнительные В. С. Немчинов и А. И. Гайстер. Результатом было, во-первых, увеличение оценки производства зерна в среднем на 10-20 %. Во- вторых, резко возросли оценки «невидимых хлебных запасов» у крестьян, что принципиально изменило оценку ситуации на хлебном рынке и послужило обоснованием применения чрезвычайных мер при проведении хлебозаготовок из урожая 1927 г.  22
Решение Политбюро от 10 декабря 1925 г. и связанные с ним официальные документы не упоминали ни динамические переписи, ни имя Хрящевой (супруги Поповой), однако сказались на их будущем самым непосредственным образом. Критика динамических переписей за недостаток внимания к процессам классового расслоения деревни со стороны официальной идеологии была постоянной, что нашло отражение в ряде работ А. И. Хрящевой, из которых назовем здесь книгу «Группы и классы в крестьянстве» (М., 1924), где было неплохо представлено соотношение «социально-органических» (в основе демографических) и «социально-экономических» факторов расслоения крестьянских хозяйств как источников их динамики, включая образование групп и классов. «Социальноорганические» процессы оставались при этом в центре внимания, поскольку они являлись источником наиболее массовых и поддающихся достаточно точной регистрации перемен в крестьянском (по природе своей семейном) хозяйстве.
Однако после 10 декабря 1925 г. ситуация в статистике радикально изменилась. Упоминавшаяся выше справка А. И. Хрящевой «По отделу динамики...  » о работе, проделанной за 1920-1925 гг., начиналась с идеологически «правильного» заявления: «В целях изучения динамики классового состава крестьянства, т. е. изменений в классовой его структуре и в изменении характерных черт каждой группы, с 1920 г. организованы ежегодные исследования одних и тех же гнезд селений в 42 губерниях по особому методу (метод идентичных объектов)...  »23 План работ на 1926 г. предусматривал и проведение очередной переписи гнезд, и разработку материалов переписи 1925 г., и «окончание углубленной разработки за 5-летие»24 (т. е. за 1920-1924 гг.  ).
Обращает на себя внимание крайняя бедность сохранившихся в архиве ЦСУ материалов динамической переписи за 1925 г. Это обстоятельство потребует до¬


708
полнительного исследования, поскольку, как отмечалось, ее материалы были разработаны, о чем свидетельствует доклад А. И. Хрящевой «К характеристике эволюции крестьянского хозяйства за период с 1920 по 1925 гг.  »25, сделанный в 1927 г., и упоминавшееся выше издание 1931 г. Можно предположить, что основные материалы динамической переписи 1925 г. или сама Хрящева, или разработчики не передали в текущий архив ЦСУ. Нет их и в архиве П. И. Попова, где хранятся документы А. И. Хрящевой. Отсюда, однако, не следует, что поиски материалов переписи 1925 г. следует прекратить...
С 1927 г. отдел динамики земледельческого хозяйства был преобразован в отдел динамики сельского хозяйства, возглавляемый В. С. Немчиновым*. Деятельность этого отдела стала охватывать всю территорию Советского Союза, и гнезда для динамических обследований были выделены в Закавказье, Узбекистане и Туркмении. Сеть гнезд была значительно расширена и на территории России, Белоруссии и Украины. Общая сеть гнезд достигла 572, численность крестьянских хозяйств на их территории - 745 250. При этом размещение гнезд подверглось пересмотру, с тем чтобы они точнее соответствовали производственной специализации - земледельческо-зерновые, животноводческие, льноводные, свеклосахарные, молочно-маслодельные, пригородные и т. д. Это привело, в частности, к тому, что 33,  4 % гнезд и 32,  4 % хозяйств новой сети оказались за пределами сопоставлений с гнездами и хозяйствами, обследовавшимися в 1920-1926 гг.  26
Главное состояло в радикальном изменении программы динамических обследований. На передний план были выдвинуты задачи специально-экономического расслоения. С целью выяснения классовой структуры деревни группировка крестьянских хозяйств по натуральным признакам (размер посева, поголовье рабочего скота и т. п.  ) была заменена группировкой по стоимости средств производства (инвентарь, скот, хозяйственные постройки и т. д.  ), получаемой продукции, рыночного оборота (сбыт и приобретение) и заработков вне своего хозяйства. Стоимостной критерий, казалось бы, обеспечивал возможность суммирования группировок хозяйств, полученных по данным отдельных гнезд, в более крупные территориальные группировки - губернские, республиканские и даже общесоюзные. Однако для этого, по меньшей мере, требовалась развитая рыночная экономика с единой системой цен - то, чего не было в стране, а тем более в деревне, где сохранялось преобладание натурально-потребительской системы крестьянского семейного хозяйства, где чаще всего и местные цены не были едиными. Поэтому новые инструкции предписывали вести записи стоимостных показателей «по определению самих хозяев», в сложных случаях - «опросом хозяев, по возможности (курсив мой. - В. Д.  ) контролируемых обычными местными ценами»27.
Субъективность количественных оценок главных признаков социально- экономического расслоения деревни создавала условия и для субъективизма (а может быть, и для «свободы рук») в построении социально-классовой группировки крестьянских хозяйств.
В 1929 г. динамическую перепись проводила секция динамики сельского хозяйства, входившая в состав сельскохозяйственного сектора ЦСУ. Руководил секцией Г. А. Кущенко.


709
Для познания социального развития деревни больше давала довольно полная и детальная характеристика межхозяйственных взаимоотношений, но и она, конечно, не позволяла четко выделить «классы» в российской деревне, где формирующиеся социальные слои были связаны между собой всеми степенями перехода.
Материалы обследования 1927 г. были очень объемны, их разработка даже по самой общей и краткой программе потребовала таких усилий и времени, что ЦСУ отказалось от проведения динамической переписи в 1928 г., хотя на местах и предпринимались попытки гнездовых обследований. Перепись 1929 г. в целом повторяла программу 1927 г.* и также дала в разработке лишь общие и суммарные сведения. Их публикация была очень не полной28.
Динамическая перепись 1929 г. была последней. С 1930 г. сталинское руководство утратило какой бы то ни было интерес к крестьянскому хозяйству. Но 1929 г. был вместе с тем последним годом существования государственной статистики как системы наблюдения и анализа объективных процессов общественного, прежде всего социально-экономического развития. 23 января 1930 г. было принято постановление ЦИК и СНК СССР «Об упразднении как самостоятельных ведомств ЦСУ СССР и ЦСУ союзных республик и их местных органов и о передаче их функций плановым комиссиям»29. Статистика заменялась народно-хозяйственным учетом.
* * *
Динамические переписи сельских «гнезд» в 20-х годах были и остаются уникальным опытом, практически показавшим возможность всесторонне исследовать развитие крестьянского хозяйства в его повседневной преемственности, выяснить механизм его движения, пути и формы эволюции. Предложенная 80 лет назад и тогда же испытанная на практике методика позволяет получить ответы на вопросы, которые сохраняют научное значение до наших дней.
* Единство программ 1927 и 1929 гг. не было достаточно строгим. «Инструкция для разработки гнездовой с.  -х. переписи 1929 г.  » обращала внимание на наличие «...  списка хозяев по сельсоветским или другим административно-финансовым источникам, относимых к кулацким хозяйствам, согласно декрету от 21/V 1929 г., и перенесены ли соответствующие сведения на лицевую сторону карточки...  » (пункт 31). Названным декретом к числу кулацких хозяйств (капиталистических предприятий) были отнесены хозяйства, которые в 1927 г. таковыми не считались. Как это обстоятельство сказалось на опубликованных данных, может показать только новое исследование первичных материалов и их разработка. Однако можно с достаточным основанием предполагать, что сокращение кулацких хозяйств было в действительности больше, нежели об этом сообщалось в публикациях итогов гнездовых переписей (в РСФСР, например, с 3,  9 % в 1927 г. до 2,  2 % в 1929 г.  30).


710
Примечания
1 См.: Декреты Советской власти. Т. III. М., 1964. С. 87-93, 275-281.
2 Российский государственный архив экономики (далее - РГАЭ). Ф. 105. Оп. 1. Д. 103. Л. 1-4.
3 РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 307. Д. 3994. Л. 1-2 об., 4-4 об., 6,  15-15 об.
4 См.: Хрящева А. И. К вопросу исследования динамики крестьянского хозяйства // Статистический вестник. 1915. Кн. IV; она же. О приемах исследования динамики крестьянских хозяйств // Агротехнический журнал. Харьков, 1915; и др.
5 См.: Крестьянское хозяйство по переписи 1899-1911 гг. Епифанский уезд. Ч. I и II. Тула, 1916.
6 РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 9. Д. 2. Л. 6.
7 Хрящева А. И. К вопросу об организации Отдела динамики земледельческого хозяйства при Центральном Статистическом Управлении (1919 г.  ) // Крестьяноведение. Теория. История. Современность. Ежегодник. 1997. М., 1997. С. 7-15.
8 См.: Данилов В. П. Советская доколхозная деревня: население, землепользование, хозяйство. М., 1977. С. 222-264.
9 Инструкция к разработке материалов динамики земледельческого хозяйства. М., 1921. С. 4.
10 Хрящева А. И. Указ. соч. С. 8.
11 Там же. С. 15.
12 См.: Вестник статистики. 1919. № 1. С. 148-156.
13 См.: РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 1. Д. 118. Л. 1-3,  13, 22, 23, 65, 178.
14 РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 1. Д. 152. Л. 204.
15 Там же. Д. 119. Л. 63.
16 Инструкция для исследования динамики земледельческого хозяйства. [М., 1924]. С. 1,  16.
17 См.: РГАЭ. Ф. 105. Оп. 1. Д. 93. Л. 1-3.
18 См.: ЦСУ СССР. Итоги десятилетия Советской власти в цифрах. 1917-1927 гг. М., 1927. С. 136-141; ЦСУ СССР. Статистический справочник СССР за 1927 г. М., 1927; ЦСУ СССР. Основные элементы сельскохозяйственного производства СССР. 1916 и 1923-1927 гг. Итоги сельскохозяйственной переписи и весенних выборочных обследований по единоличным крестьянским хозяйствам за 1923-1927 гг. М.. 1930; и др.
19 Госплан СССР. Динамика крестьянских хозяйств в 1920-1925 гг. Итоги переписи динамических гнезд. М.; Л., 1931. С. VIII.
20 См.: XIV съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б). 18-31 декабря 1925 г. Стенографический отчет. М.; Л., 1926. С. 263-264. См. также с. 39, 326-327, 491.
21 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 627. Л. 1-2.
22 См.: Данилов В. П. Введение. (Истоки и начало деревенской трагедии) // Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание: 1927-1939 гг.: Документы и материалы: в 5 т. Т. I. 1927-1929 гг. М., 1999. С. 17-21.
23 РГАЭ. Ф. 105. Оп. 1. Д. 93. Л. 1.
24 Там же. Л. 2.
25 См.: РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 71. Д. 331.
26 См.: Воробьев К. Новая сеть гнезд // Статистическое обозрение. 1927. № 7.
С.  	95-99.
27 Инструкция для исследования динамики крестьянского хозяйства. 1927 год. М., 1927. С. 14, 15,  17 и др.


711
28 См.: ЦСУ СССР. Сельское хозяйство СССР. 1925-1928. Сб. стат. сведений. М., 1929; Госплан СССР. Сдвиги в сельском хозяйстве между XV и XVI партийными съездами. Стат. сведения по сельскому хозяйству СССР за 1927-1930 гг. М., 1931.
29 СЗ. 1930. № 8. Ст. 97.
30 См.: Сдвиги в сельском хозяйстве СССР между XV и XVI партийными съездами. С. 100.


К ХАРАКТЕРИСТИКЕ ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ ОБСТАНОВКИ В СОВЕТСКОЙ ДЕРЕВНЕ НАКАНУНЕ КОЛЛЕКТИВИЗАЦИИ
Черты нового революционного советского времени в развитии деревни нигде не проявились так быстро, отчетливо и ярко, как в ее общественно-политической жизни. Необходимость коренных изменений в экономических формах, классовой структуре и социальных отношениях мелкокрестьянской деревни требовала значительных материальных предпосылок, подготовка которых составила задачу целого этапа в развитии страны. А основные организационные формы политической жизни деревни были перестроены в ходе Великой Октябрьской революции. Установление диктатуры пролетариата явилось решающим фактором, определившим направление развития и содержание общественно-политической жизни крестьянства. Под воздействием революции существенные сдвиги произошли и в крестьянской идеологии, хотя, разумеется, для усвоения деревней социалистической идеологии нужно было еще немало времени.
Для истории советского крестьянства изучение общественно-политической жизни доколхозной деревни представляется важным по крайней мере в двух отношениях. Во-первых, общественно-политическая жизнь составляет один из главнейших компонентов деятельности классов, социальных групп, прослоек. Политическая активность и организованность, идеология и социальная психология во многом определяют силу воздействия класса на развитие общества, его место в истории*. Во-вторых, изучение общественно-политической жизни деревни в конце 20-х годов позволяет раскрыть такие важные предпосылки социалистического переустройства сельского хозяйства, как консолидация бедняцко- середняцких слоев вокруг рабочего класса и Коммунистической партии, рост их политической сознательности, организованности и активности, развертывание наступления на кулачество и обострение классовой борьбы, назревание перелома в настроениях широких крестьянских масс.
Нельзя сказать, что изучение общественно-политической жизни доколхозной деревни еще не начато. Ведутся исследования организаторской и идейновоспитательной работы партии в деревне, развития Советов и таких политических организаций, как группы бедноты. Внимание историков давно уже привлекала борьба с кулачеством во время хлебозаготовок 1928 г. Появились работы об антикулацких стачках батраков в 1929 г.  ** Однако вопрос в целом еще
* История и социология. (Материалы расширенного заседания секции общественных наук Президиума АН СССР 3-6 января 1964 г.  ). М., 1964. С. 254-265.
** Историографию этого вопроса см.: Советская историческая наука от XX к XXII съезду КПСС. История СССР. М., 1962. С. 470-472; Очерки по историографии советского общества. М., 1965. С. 354-358.


713
не освещался, не было и попыток комплексной постановки вопросов, составляющих эту большую и сложную проблему. До сих пор остается невыясненным место различных политических организаций в общественной жизни деревни, развитие и взаимосвязь форм классовой борьбы.
Круг вопросов, возникающих при изучении общественно-политической жизни, слишком широк для одной статьи, поэтому автор ограничивает свою задачу анализом системы и эволюции политических организаций деревни накануне коллективизации, наступления на экономические позиции кулачества, развертывания классовой борьбы в самой деревне, ее форм и направления.
В общественно-политической жизни деревни после XV партсъезда все большее место начинают занимать вопросы кооперативно-колхозного движения. Однако эти вопросы требуют самостоятельного анализа. В настоящей статье они затронуты лишь в связи с работой общественно-политических организаций, с развитием классовой борьбы в крестьянской среде. Здесь совсем не затрагиваются вопросы идеологии и социальной психологии крестьянства накануне коллективизации. Этим, совсем еще не решенным вопросам мы надеемся посвятить специальную работу.
Новые задачи
Курс на коллективизацию сельского хозяйства и усиление наступления на кулачество, провозглашенный XV съездом Коммунистической партии в декабре 1927 г., стал незамедлительно претворяться в жизнь. Этот курс находил свое практическое воплощение в целой системе организационно-политических и хозяйственных мероприятий государственной власти, направленных на подъем сельского хозяйства, на сплочение трудящихся слоев крестьянства и развязывание их самодеятельности, на политическую изоляцию кулачества и подрыв его экономических позиций, на развертывание колхозного движения, внедрение и поддержку коллективных начал в деревенской жизни.
В феврале 1928 г. Совет Народных Комиссаров СССР принимает специальное постановление «О мерах к расширению яровых посевов в 1928 году», направленное на энергичную мобилизацию всех сил и материальных ресурсов, чтобы повсюду возместить гибель озимых и добиться увеличения валовой продукции зерна. Наряду с общими мероприятиями по подъему сельского хозяйства, постановление предусматривало особые меры по укреплению существующих колхозов и, что особенно важно, по дальнейшей организации новых колхозов. Губернские исполкомы Поволжья и окружные исполкомы Северного Кавказа и Сибири должны были в ходе весенней посевной кампании непосредственно включиться в организацию «новых коллективно-производственных объединений крестьянства, в особенности для поднятия новых площадей для засева хлебными культурами»*. С момента перехода к нэпу такое решение, прямо обязывающее местные Советы создавать новые колхозы, было принято впервые.  ** Собрание законов и распоряжений Рабоче-крестьянского правительства Союза ССР (далее - СЗ). 1928. № 12. Ст. 106.


714
2 	марта 1928 г. - точно так же впервые - правительство утвердило единый план государственных мероприятий по сельскому хозяйству на год. В соответствии с директивами XV съезда ВКП(б) план выдвигал в качестве основных задач: «...  а) содействие скорейшему кооперированию, в частности, объединению в производственные сельскохозяйственные коллективы бедняцких и маломощных крестьянских хозяйств; б) усиление и расширение производственной деятельности советских и коллективных хозяйств и увеличение их культурного влияния на единоличные крестьянские хозяйства»*. Этим задачам подчинялась вся работа по землеустройству, кредитованию, снабжению средствами производства.
План государственных мероприятий по сельскому хозяйству на 1927/28 хозяйственный год представлял собой по существу план развертывания колхозного движения и борьбы за общий подъем сельского хозяйства, конкретный план практического перехода к осуществлению директив XV съезда ВКП(б). В связи с этим Президиум ЦИК Союза ССР 2 марта 1928 г. принял «Обращение к крестьянству о расширении яровых посевов в весну 1928 года». В нем говорилось о путях подъема всего народного хозяйства, разъяснялась необходимость социалистического преобразования как города, так и деревни: «Нужна дальнейшая упорная работа по развитию производительных сил страны для того, чтобы высоко поднять материальное благосостояние рабочего класса и основных масс крестьянства. Поднять же на должную высоту материальный и культурный уровень рабочих и крестьянских масс невозможно без коренного переустройства всей нашей промышленности и всего нашего сельского хозяйства».
Сообщая об огромном увеличении государственной помощи крестьянам в целях укрепления и развития сельского хозяйства, «Обращение...  » вместе с тем подчеркивало, что «переход на более высокий уровень производства не под силу единоличным хозяйствам - у них сплошь и рядом нет для этого ни достаточных средств, ни необходимых навыков. Наиболее верный путь к поднятию сельского хозяйства - путь Ленина, путь объединения маломощных и середняцких хозяйств, создание товариществ, артелей, коммун и коллективов для совместной обработки земли, для общественного труда»**.
Система государственных экономических мероприятий повысила материальную заинтересованность крестьянства в организации коллективных хозяйств. Одновременно Коммунистическая партия развернула огромную работу в гуще крестьянских масс. Партийные организации не только возглавили работу Советов и кооперации по развертыванию колхозного движения, но и сами выступали непосредственными инициаторами и руководителями объединения крестьян в колхозы.
Центральная и местная пресса усилила пропаганду идей коллективизации. Разъяснению задач, принципов и путей организации коллективных хозяйств, распространению опыта передовых колхозов, информации о конкретном ходе колхозного строительства газеты отводят целые полосы. «Беднота», «Крестьянская газета», «Кооперативная деревня» и другие деревенские газеты широко
*  СЗ. 1928. № 15. Ст. 126.
** Там же. № 14. Ст. 119.


715
освещают проблемы социалистического преобразования сельского хозяйства. Агитируя крестьян вступать в колхозы, Коммунистическая партия исходила из указания В. И. Ленина о том, что «без обстоятельной пропаганды, без разъяснения преимуществ товарищеского земледелия, без повторения этой мысли тысячи и тысячи раз мы не можем рассчитывать, что в широких массах крестьянства поднимется интерес и начнется практическое испытание способов его проведения в жизнь»*.
Подъем колхозного движения, наблюдавшийся с весны 1928 г., свидетельствовал о начинавшихся серьезных сдвигах в настроениях деревни, прежде всего в настроениях бедняцких слоев. Как рассказывал на III Всероссийском съезде колхозов один из делегатов, «после громкого клича нашей партии и правительства... закопошились бедняки, как муравьи в муравейнике для того, чтобы путем строительства коллективов улучшить свое положение и выйти из кабальной зависимости»**.
Только за весну 1928 г. число колхозов и объединившихся в них крестьянских дворов удвоилось. В дальнейшем темп колхозного движения продолжал нарастать, вовлекая на путь коллективизации десятки и сотни тысяч крестьян. Изменялась вся обстановка деревенской жизни.
Перестройка организационно-политической работы в 1928-1929 гг. Деревенские партийные организации
Решения XV съезда ВКП(б) поставили перед партийными, государственными и хозяйственными организациями в деревне новые задачи, потребовали коренной перестройки работы***.
Их деятельность отныне направлялась на всемерное развертывание колхозного строительства, кооперирование и подъем крестьянских хозяйств, на дальнейшее сплочение бедняцко-середняцких масс вокруг рабочего класса и организацию наступления на кулачество.
Практика убедительно показывала, что там, где активно действовали деревенские и волостные партийные организации, колхозное движение развертывалось успешно, быстрее и легче преодолевало трудности и ошибки. На открытых партийных собраниях обсуждались мероприятия по подготовке к весеннему севу, по организации колхозов и других кооперативных объединений.
Даже в далеких от центра деревнях Северного края с первых же дней после XV съезда партийные ячейки постепенно втягивались в работу по осуществлению его решений. «Проработать вопрос о коллективном хозяйстве крестьян- коммунистов и усилить пропаганду коллективов среди крестьянства», - таким было одно из решений общего собрания членов Явенгской ячейки ВКП(б)
* Ленин В. И. Полное собрание сочинений. Т. 39. С. 374.
** Колхозное строительство. Третий Всероссийский съезд колхозов 24-30 мая 1928 года. М., 1929. С. 119.
*** В настоящей статье мы ограничиваемся освещением перестройки работы партийных организаций и деревенских Советов, не привлекая ввиду ограниченности места материалы комсомольских и профсоюзных организаций.


716
в Кадниковском уезде в январе 1928 г., положившее начало новому этапу в ее жизни*.
Лукановская волостная партийная ячейка в Бобруйском округе разработала на время весеннего сева план конкретных мероприятий для каждой деревни, распределила коммунистов по наиболее ответственным участкам, широко привлекла беспартийный актив. В этой волости первый же после XV съезда весенний сев проходил «под лозунгом коллективизации сельского хозяйства». Партийная организация добилась коренного улучшения работы машинного, молочного и торфяного товариществ, создала «два коллектива: один чисто бедняцкий, в другом преобладают середняки»**. В Дубровской волости Муромского уезда по инициативе волостной ячейки к началу апреля было организовано три ТОЗа и подготавливалось создание четвертого. Вопросы коллективизации и проведения сева здесь обсуждались на открытом собрании с участием беспартийных крестьян***.
Первыми членами многих колхозов еще до развертывания сплошной коллективизации были крестьяне-коммунисты. Вот, например, какую характеристику дало открытое партийное собрание Беляевской партийной ячейки в Котласском районе Архангельской губернии учредителям ТОЗа в одной из деревень Чур- кинского сельсовета: «Все ребята, организовавшиеся в коллектив, очень передовые и идут на все мероприятия первыми»****.
Однако так было далеко не везде. Отнюдь не все сельские и волостные партийные организации смогли сразу перестроиться в соответствии с новыми задачами.
На предыдущем этапе партийная работа в деревне сводилась в основном к проведению различных политических и общехозяйственных кампаний. Сельские партийные организации, партийные комитеты округов, областей и краев обеспечивали руководство перевыборами Советов и кооперативных правлений, мобилизацию бедноты и изоляцию кулачества при проведении различных кампаний, контроль за деятельностью хозяйственных и кооперативных учреждений. Результатами этой большой и многогранной работы было сплочение бедняцко- середняцких масс с рабочим классом, укрепление Советской власти. Однако эта организационно-политическая работа еще не подкреплялась должным вниманием к производственным вопросам. Участие местных партийных организаций в решении таких вопросов, как землеустройство, кредитование, снабжение машинами, не было систематическим и целеустремленным.
На первых этапах нэпа задача подъема сельскохозяйственного производства решалась по преимуществу путем развития индивидуального крестьянского хозяйства. Увеличение продукции сельского хозяйства, подъем бедноты до середняцкого уровня достигались без непосредственного вмешательства в организацию производственного процесса, в трудовую деятельность единоличника.
* Коллективизация сельского хозяйства в Северном районе (1927-1937 гг.  ). Сборник документов. Вологда, 1964. С. 49; ср. С. 45-48 и др.
** Правда. 1928.  16 марта.
*** Там же. 12 апреля.
**** Коллективизация сельского хозяйства в Северном районе. С. 157.


717
Показательны в этом отношении материалы обследования местных партийных организаций за 1927 г. В директивах 40 окружных и губернских партийных комитетов, направленных в течение года сельским ячейкам, указания об участии в колхозном строительстве составляли всего 2,  2 %, об участии в проведении землеустройства - 1,  5 %, о других хозяйственных задачах - 0,  4 %. Ни в одном из 44 информационных писем, разосланных сельским ячейкам в 24 округах и губерниях, не был выделен вопрос об их участии в хозяйственной работе. Проведенная весной 1928 г. проверка показала, что внимание деревенских ячеек было сосредоточено на политических кампаниях, что они все еще мало занимались важнейшими хозяйственными вопросами (кредитование, землеустройство, организация колхозов и т. д.  ). Среди вопросов, которыми занимались в январе - марте 1928 г. 50 сельских ячеек в 10 губерниях, только 3,  8 % относились к организации и развитию сельского хозяйства, в том числе 1,  7 % - к колхозному строительству*.
В передовой статье «Правды» от 15 января 1928 г., специально посвященной работе деревенских партийных организаций, отмечалось, что «огромное большинство ячеек почти вовсе не ставит практических вопросов сельскохозяйственного производства. Но хуже всего то, что наши ячейки оторваны от передового сельскохозяйственного производства, от новых крестьянских производственных организаций социалистического типа, как земледельческие коммуны, артели, товарищества. Нередко ячейки даже не знают коллективов своего района и совершенно не интересуются их жизнью».
Участие деревенских партийных организаций в колхозном строительстве было незначительным и потому, что коммунисты в большинстве вели единоличное хозяйство. К началу 1928 г. в деревенских партийных организациях было всего 2,  9 % колхозников**. Если же не считать рабочих и служащих, то окажется, что крестьян-коммунистов в колхозах состояло только 6,  3 %.
Деревенские коммунисты, как наиболее передовая часть трудящегося крестьянства, выделялись прежде всего своей политической сознательностью, пониманием необходимости сплочения бедняцко-середняцких масс с рабочим классом, укрепления Советской власти, борьбы с буржуазией, построения социализма. Но далеко не все они были достаточно грамотны, чтобы конкретно представить себе пути переустройства общества, ликвидации эксплуататорских отношений***. Не все еще были убеждены в том, что именно колхозы представляют собой ту конкретную форму хозяйства, которая ведет к социализму. Заметные успехи в решении основных хозяйственных, политических и культурно- просветительных задач у многих породили настроение самоуспокоенности, стремление сохранить ставшие привычными за годы нэпа формы работы.
* Правда. 1928.  18 мая и 1 авг.
** Партийное строительство. 1930. № 11-12. С. 44.
*** Среди крестьян-коммунистов, как показала Всесоюзная партийная перепись 1927 г., 35,  4 % составляли малограмотные и неграмотные, 60,  9 % имели низшее образование, со средним образованием было всего 3,  6 %, с высшим образованием - 0,  1 %. Окончивших совпартшколы насчитывалось всего 5,  8 %, прошедших курс в школах политграмоты - 9,  6 %, обучалось в школах политграмоты - 16,  2 %. 133,  4 тыс. крестьян- коммунистов вообще не прошли какой-либо «политобразовательной подготовки» // Всесоюзная партийная перепись 1927 года. Вып. 5. М., 1927. С. 16,  104.


718
Наконец - и это имело немаловажное значение - в деревенских парторганизациях были сильнее распространены правооппортунистические настроения, проявлявшиеся частью в наивной надежде на постепенный переход деревни к социализму, на мирное врастание кулака в новый общественный строй, частью в стремлении любыми средствами сохранить и приумножить свое единоличное хозяйство. В последнем случае это были либо идейно разложившиеся люди, либо проникшие в партию ради корыстных целей.
По данным специальных обследований, проведенных Центральной контрольной комиссией в 1926-1927 гг., в сельских ячейках оказалось немало зажиточных крестьян. В 1926 г. среди 1352 коммунистов 87 обследованных ячеек было 17 % зажиточных (на Северном Кавказе - 21,  7 %), хозяйства которых имели предпринимательские черты (применение наемного труда, сдача в наем средств производства и т. п.  ). Проверка в апреле 1927 г. хозяйственной состоятельности 986 крестьян-коммунистов Вологодской губернии дала следующие результаты* (в %):
Группы хозяйств
без¬
лошад¬
ные
с 1 лошадью
с 2 лошадьми
с 3 лошадьми и более
беско¬
ровные
с 1-2 коровами
с 3 коровами и более
Всего крестьянских хозяйств по губернии
24,  2
69,  7
5,  8
0,  3
5,  4
71,  9
22,  7
В том числе среди обследованных 986 хозяйств коммунистов
18,  9
69,  0
11,  11,  0
3,  2
63,  9
32,  9
Здесь социальный состав деревенских ячеек был явно неблагополучным. Повышенный удельный вес зажиточных хозяйств и слабое вовлечение бедноты не могло не сковывать активности этих партийных организаций, не могло не благоприятствовать распространению в них кулацкой идеологии, правооппортунистических настроений. Пожалуй, наиболее серьезным сигналом о недостатках в этом отношении был известный «смоленский гнойник», вскрытый в начале 1928 г.  **
* Правда. 1928.  1 авг.
** Так было названо прессой перерождение руководства ряда партийных, советских и хозяйственных организаций в Смоленской губернии, проявившееся в полном отрыве от трудящихся масс, в контакте с нэпманом в городе и кулаком в деревне, в грубом извращении классовой политики (налоговый нажим на бедноту, вплоть до описания ее имущества, льготы нэпману и кулаку, запугивание трудящихся и т. д.  ), в связях с бандитизмом (укрывательство, снабжение оружием и т. д.  ), в моральном разложении (дикие кутежи, сопровождавшиеся дебошами и оплачиваемые взятками с подчиненных, которые в свою очередь погашали «сверхсметные» расходы путем различных махинаций и обирания крестьян), в кумовстве, растратах государственных средств и т. д. Все это скрывалось с помощью очковтирательства и политической трескотни, создававших картину казенного благополучия. Партия приняла решительные меры по ликвидации «смоленского гной-


719
Комиссия отдела ЦК ВКП(б) по работе в деревне, проверявшая итоги осуществления директив XV съезда за 1927/28 г., столкнулась с рядом фактов слабого участия деревенских коммунистов в колхозном движении и в борьбе с кулачеством, а подчас и прямого противодействия политике партии. В Ярославской и Вологодской губерниях были вскрыты случаи выступлений коммунистов за отрубные и хуторские формы землепользования, что дезориентировало крестьян. В селе Тарханове Ульяновской губернии, как сообщал обследователь, местная партийная организация только агитирует, «но ни один член партии в коллектив не вступил, что учитывают многие крестьяне». В поселке Истырка Новодемидовской волости той же губернии «организуется товарищество по общественной обработке земли, инициаторами которого являются беспартийные, а коммунисты в этом деле никакого участия не принимают»*.
Крестьяне деревни Николаевка Бийского округа на сходе приняли решение «скопом» перейти в коммуну. Однако эту инициативу не поддержала партийная ячейка. В селе Кектыране Новосибирского округа на беседе по поводу организации артели «коммунист» Москвин заявил: «Если хотите остаться без штанов, так объединяйтесь. Я вот попробовал в прошлом году войти в машинное товарищество; оно развалилось, и я остался без коровы. Вам это делать не советую»**.
Задачи реконструкции сельского хозяйства с особенной остротой выявили необходимость очищения низовых партийных организаций от социальночуждых и разложившихся элементов, укрепления их рядов представителями бедноты и батрачества.
Все партийные организации мобилизовывались для агитационноразъяснительной и организационной работы на основе директив XV съезда ВКП(б). «Известия ЦК ВКП(б)» в первом номере за 1928 г. опубликовали специальную статью о перестройке работы партийных организаций в деревне, в которой были сформулированы основные условия выполнения этих директив. Первое условие - разработка всеми партийными организациями конкретных планов производственного кооперирования деревни. Второе - вплотную подойти к руководству всем кооперативным движением, привлекая в помощь Советы и другие общественные организации. Третье условие - организация всей работы по кооперированию и коллективизации «на началах самой широкой самодеятельности» крестьянства. Партийная работа в деревне должна была обеспечить развитие «инициативы передовых крестьян-общественников», создание «широких беспартийных кадров строителей социализма в деревне».
Краевые, областные и окружные партийные комитеты после XV съезда стали более конкретно изучать и решать вопросы социалистического преобразования деревни, прежде всего колхозного строительства. Отдельными окружными комитетами партии (Курским, Харьковским, Артемовским, Лубенским, Витебским, Пермским, Челябинским, Шадринским, Новосибирским, Бийским) уже
ника» (чистка организаций от разложившихся элементов, мобилизация общественности, развертывание критики и самокритики, борьба с формально-бюрократическими методами руководства и т. д.  ) // Правда. 1928. 12 и 16 мая.
* ЦГАНХ. Ф. 342. Оп. 1. Д. 7. Л. 52-53.
** Правда. 1928. 6 апр.


720
весной 1928 г. были выработаны первые планы коллективизации*. Это было начало. Прошло немного времени и летом 1929 г. в основной массе округов и районов стали уже разрабатываться планы коллективизации, увязывающие в единое целое снабжение техникой, кредитование, контрактацию, развитие кооперации, строительство совхозов и организационную работу в массах по созданию колхозов не только на сезон, но и на год и даже на пятилетку.
Перестройка партийно-политической и культурно-хозяйственной работы в деревне проходила под непосредственным руководством Центрального Комитета Коммунистической партии. За два с половиной года между XV и XVI съездами ЦК и ЦКК ВКП(б) провели всестороннее обследование состояния и деятельности 71 краевой, областной и окружной партийной организации (в том числе 18 национальных). Доклады 64 из них были заслушаны на Политбюро, Оргбюро или Секретариате ЦК**.
Постановления ЦК и ЦКК ВКП(б) о состоянии и работе отдельных парторганизаций содержали обстоятельный анализ достижений и недостатков партийнополитической и хозяйственной работы, намечали конкретные задачи каждой из них в соответствии с местными условиями. 18 июня 1928 г. ЦК ВКП(б) принял постановление «О состоянии и работе Курской организации». Отмечая значительный рост сельского хозяйства в предшествующие годы, Центральный Комитет обращал особое внимание на недостатки работы партийных и советских организаций. В постановлении указывалось, что «работа... по производственному кооперированию и коллективизации до последнего времени была явно недостаточна. Кредитование хозяйств не было связано с делом их кооперирования. Сельскохозяйственная кооперация... слабо вела работу по обслуживанию... производственных товариществ и колхозов, в связи с чем значительная часть ранее организовавшихся кооперативов распалась, другая часть оставалась “дикими”. В результате кооперирование крестьянских хозяйств все еще отстает от среднего уровня по РСФСР». Дальнейшее развертывание колхозного строительства в Курском округе намечалось прежде всего в районах свеклосеяния, наиболее связанных с промышленностью и наиболее кооперированных. Для этого предлагалось «использовать в первую очередь мероприятия по контрактации свеклы и долгосрочному кредитованию». Особое внимание обращалось на улучшение работы Советов и различных общественных организаций в деревне***.
В постановлении «О состоянии и работе Кубанской парторганизации» (10 декабря 1928 г.  ) ЦК ВКП(б) ставил «в центре внимания задачу подъема зернового хозяйства», «всемерного... кооперирования основной массы хлеборобских хозяйств». В кубанской станице особенно значительным было число хозяйств, не имевших рабочего скота и инвентаря, и Центральный Комитет специально подчеркивал необходимость организации бедноты и батрачества «вокруг проведения мероприятий по инвентаризации и коллективизации сельского хозяйства и
* ЦПА ИМЛ. Ф. 17. Оп. 49. Ед. хр. 170. Л. 3-б.
** Смирнов М. С. Борьба партии Ленина - Сталина за подготовку массового колхозного движения. М., 1952. С. 54.
*** Известия ЦК ВКП(б). 1928. № 20. С. 9-10.


721
борьбы с кабальными отношениями в станице (аренда земли и инвентаря, наем рабочей силы)»*.
В постановлениях о работе Днепропетровской, Полтавской, Николаевской, Ставропольской и ряда других партийных организаций зерновых районов страны Центральный Комитет указывал конкретные меры по обеспечению подъема зернового производства, развертыванию колхозного строительства, наступлению на основные позиции кулачества. Свердловская и Бийская партийные организации ориентировались прежде всего на кооперирование и коллективизацию молочно-животноводческого хозяйства**.
Большое внимание уделялось партийным организациям национальных республик и областей, где было необходимо осуществить целую систему дополнительных мероприятий по подготовке социалистического переустройства сельского хозяйства. В постановлении ЦК ВКП(б) «О состоянии и работе Казахской парторганизации» от 3 мая 1928 г. подчеркивались важность уже начатой советизации аула, борьбы с экономическим и политическим влиянием баев, организации аульной бедноты. Если в передовых районах основной задачей ставилось производственное кооперирование, то здесь коммунисты должны были уделить «серьезнейшее и первостепеннейшее внимание развитию потребительской и сельскохозяйственной кооперации, являющейся наиболее отсталой по сравнению с другими районами РСФСР, а также развитию и улучшению работы государственных торговых органов, в частности, в области сырьевых заготовок»***.
В постановлениях о работе партийных организаций национальных областей Северного Кавказа и Дагестана на передний план выдвигались также задачи преодоления родовых традиций и влияния духовенства, борьбы с кабальными отношениями в ауле, организации бедняцко-батрацких масс. Если в равнинных районах уже предлагалось ускорить темпы коллективизации крестьянских хозяйств, то в нагорных районах в центре внимания оставалось еще развитие первичных форм кооперации****. В постановлениях ЦК ВКП(б) были определены также направления и задачи работы Якутской, Грузинской, Узбекской, Бурят- Монгольской и ряда других национальных партийных организаций*****.
Постановления Центрального Комитета имели значение не только для тех партийных организаций, которым они непосредственно адресовались, но и для тех, которые работали в сходных условиях. Таким образом, можно считать, что Центральный Комитет определил конкретные задачи, направления и формы работы для всех партийных организаций страны.
Для практической помощи партийным организациям ЦК ВКП(б) за время от XV до XVI съезда послал 80 организационных групп, 1840 ответственных партийных работников. За этот же период состоялось 162 выезда на места 66 членов и кандидатов ЦК ВКП(б), работавших в центре. Их главное внимание
* Известия ЦК ВКП(б). 1928. № 36. С. 9.
** Там же. № 9-10. С. 5-6; № 32. С. 7-8; № 33. С. 11-13; № 37-38. С. 10-12. *** Известия ЦК ВКП(б). 1928. № 16-17. С. 11-12.
****и др.
Там же. С. 12-13; № 28. С. 9-10.
Там же. № 25. С. 6-7; № 27. С. 10-11; № 32. С. 8-9; 1929. № 16-17. С. 15-16, 18;


722
было уделено вопросам хлебозаготовок и колхозного строительства. Наконец, на работу в сельских местностях было направлено около 11 тыс. партийных работников*.
С первых же месяцев 1928 г. при краевых, областных и окружных комитетах партии стали создаваться отделы по работе в деревне. Они должны были направлять и контролировать практическое выполнение директив XV съезда партии о коллективизации сельского хозяйства и наступлении на кулачество, изучать социально-экономическое и политическое развитие деревни, проверять и координировать деятельность партийных, комсомольских, советских, кооперативных и всяких других организаций, разъяснять политику партии среди крестьянских масс и т. д.  **
Создание отделов по работе в деревне было вызвано как изменением задач партийно-политической работы в деревне, так и неудовлетворительным состоянием сети деревенских партийных организаций.
Коммунистическая партия возникла и первоначально развивалась как политическая партия индустриального пролетариата. Ее первичные организации сложились прежде всего в промышленных центрах, основные кадры концентрировались преимущественно в городах. Только после победы Октябрьской революции появились необходимые условия для постепенной и кропотливой работы по перевоспитанию крестьян, для убеждения их в духе коммунизма. При этом нужно было преодолеть колоссальные трудности, связанные с экономической и культурной отсталостью крестьян.
К исходу первого десятилетия Советской власти количество первичных организаций Коммунистической партии в деревне заметно увеличилось. По данным Всесоюзной партийной переписи 1927 г., в стране имелось 17 456 деревенских ячеек, объединявших 228 612 коммунистов (в том числе 125 473 члена партии и 103 139 кандидатов). Основная часть ячеек (16 471) относилась к числу территориальных организаций, объединявших коммунистов по месту жительства (село, деревня, кишлак, аул или даже волость). Производственный принцип построения партийной сети в деревне того времени осуществить было невозможно, поскольку основную массу сельских коммунистов составляли единоличники. В 1927 г. только в немногих крупных колхозах и совхозах имелись первичные партийные организации. Колхозных ячеек тогда было 501 (4831 коммунист), совхозных - 484 (4794 коммуниста)***.
После XV съезда Коммунистической партии в обстановке ускорившегося роста социалистических элементов в экономике страны, развертывающегося наступления на кулачество и резкого обострения классовой борьбы политическое просвещение крестьянских масс пошло намного быстрее. Усилился приток в партию передовых, наиболее сознательных крестьян. В середине 1928 г. общее число деревенских ячеек выросло до 20 719 (в том числе 19 526 территориаль¬
* Смирнов М. С. Указ. соч. С. 54.
** Коллективизация сельского хозяйства. Важнейшие постановления Коммунистической партии и Советского правительства 1927-1935. М., 1957. С. 53-54; Известия ЦК ВКП(б). 1928. № 14. С. 17.
*** Всесоюзная партийная перепись 1927 года. Основные итоги переписи. М., 1927. С. 7.


723
ных, 602 совхозных и 591 колхозных). В них насчитывалось уже 292 866 коммунистов (175 110 членов партии и 117 756 кандидатов). Кроме того, 18 786 деревенских коммунистов состояли в 3393 кандидатских группах и 5951 не состояли ни в каких организациях, поскольку там, где они проживали, не было ни ячеек, ни кандидатских групп. Таким образом, на 1 июля 1928 г. непосредственно в деревне находились и работали 317 603 коммуниста. Из них 169 624 не только по социальному происхождению, но и по роду занятий были крестьянами*.
Через год в стране насчитывалось уже 27 039 деревенских ячеек и кандидатских групп. Число состоявших в них коммунистов увеличилось до 358 936. Особенно выросли колхозные и совхозные ячейки. Сеть колхозных ячеек за год почти утроилась (1504 ячейки, 16 461 коммунист), а совхозных удвоилась (1273 ячейки, 16 191 коммунист)**.
Рост партийных организаций в деревне служил верным показателем укрепления авторитета Коммунистической партии в крестьянской среде. Усиливалась ее организующая и руководящая роль.
Этому в очень большой степени содействовало значительное улучшение социального состава сельских коммунистов, прежде всего в результате притока новых сил из среды деревенской бедноты и батрачества. Достаточно сказать, что число сельскохозяйственных рабочих в партии с 24,  1 тыс. человек на 1 июля 1928 г. возросло до 46,  9 тыс. человек на 1 октября 1929 г.  ***, т. е. почти в два раза.
В улучшении социального состава партийных организаций и их идейнополитическом укреплении значительную роль сыграла проверка и чистка партии, начатая в мае 1929 г. по решению XVI партийной конференции. По некоторым данным, даже в начале 1929 г. среди членов и кандидатов партии из числа единоличников 27 % имели зажиточные хозяйства (со стоимостью средств производства от 800 до 1600 руб.  ) и 8 % - фактически кулацкие (стоимость средств производства свыше 1600 руб.  )**** Результатом чистки было исключение из деревенских ячеек за один год 15,  4 % прежнего состава*****. Партия избавляла свои организации от классово-чуждых и переродившихся людей, оказывавших сопротивление коллективизации крестьянских хозяйств, борьбе с кулачеством.
Одновременно проводилась большая идейно-воспитательная работа внутри деревенских организаций. Одной из первых ее задач было преодоление правооппортунистической идеологии, надежд на мирное сосуществование с кулаком, мелкособственнических интересов. В ходе этой работы идейно укреплялась деревенская партийная организация, росла политическая грамотность ее членов.
В деревне была развернута широкая для того времени сеть стационарных и передвижных школ политграмоты, вечерних совпартшкол, курсов партийного актива, различного рода кружков. В 1927/28 учебном году общее число функционировавших непосредственно в деревне учреждений этого рода достигло 19 415,
* ВКП(б) в цифрах. Вып. 9. М., 1930. С. 13; ЦСУ СССР. Статистический справочник СССР (за 1928). М., 1929. С. 56, 57.
** Состав ВКП(б) в цифрах. Вып. 11. М., 1932. С. 72.
*** Партийное строительство. 1930. № 3-4. С. 41.
**** Правда. 1929. 9 февр.
***** Партийное строительство. 1930. № 11-12. С. 18.


724
а число их слушателей - 252 618 человек. Среди слушателей было 125 176 коммунистов, т. е. почти половина членов деревенских ячеек, 69 126 комсомольцев и 58 316 беспартийных*. В следующем (1928/29) учебном году всеми формами политического просвещения было охвачено 541 тыс. человек, в том числе 297 тыс. коммунистов, 107 тыс. комсомольцев и 137 тыс. беспартийных крестьян**. Столь стремительное распространение политического просвещения в деревне очень ярко отражает характерные черты революционного времени: стремление широких масс понять начинающиеся преобразования и активно участвовать в их осуществлении. Показательно также, что система политического просвещения содействовала идейному росту не только коммунистов, но и широкого комсомольского и беспартийного актива в деревне.
В соответствии с курсом на коллективизацию было выдвинуто требование проверки сельских партийных кадров по их отношению к колхозам. Пленум Вологодского губкома ВКП(б) 25 февраля 1928 г. записал в одной из резолюций: «В деле коллективизации сельского хозяйства деревенский коммунист и комсомолец должен быть инициатором и служить примером. Работа парторганизации в деревне будет оцениваться в первую очередь в зависимости от практических результатов по коллективизации сельского хозяйства»***. Наиболее крепкие ячейки уже весной 1928 г. принимают решения, обязывающие своих членов организовывать колхозы и вступать в них****.
Постепенно вступление в колхозы становится обязательным для каждого крестьянина-коммуниста. Важно отметить, что это требование во многих местах выдвигалось из среды самих деревенских коммунистов.
Первое совещание сельских коммунистов по вопросам социалистического преобразования села Молдавской АССР, состоявшееся 5-7 августа, рекомендовало, например, «установить, как правило, чтобы сельские коммунисты и комсомольцы были не только организаторами колхозов, но и сами входили бы в состав этих организаций и работали бы в них»*****. Опираясь на эту рекомендацию, пленум Молдавского обкома КП(б)У 22 августа отметил «низкий процент участия сельских коммунистов в колхозах» и предложил «партячейкам в ближайшие 6 месяцев добиться устранения этого явления»******.
В январе 1929 г. Молдавский обком вновь возвращается к этому вопросу и принимает решение «обязать... вступить в коллективы» коммунистов, ведущих единоличное крестьянское хозяйство, «в случае же отсутствия коллектива в селе - принять активное участие по организации такового»*******.
* ВКП(б) в цифрах. Вып. 8. М., 1929. С. 36-37. Приведенные здесь данные не полны. Отсутствуют сведения по Грузии, Армении, Якутской АССР, Вотской и Калмыцкой автономным областям, по 6 округам Северного Кавказа, 3 округам Дальнего Востока, 3 округам Казахстана и 2 округам Украины.
** ВКП(б) в цифрах. Вып. 9. М., 1930. С. 29-30.
*** Коллективизация сельского хозяйства в Северном районе. С. 59.
**** ЦГАНХ. Ф. 342. Оп. 1. Д. 7. Л. 52-53.
*****Социалистическое переустройство сельского хозяйства Молдавской АССР
(1920-1937 гг.  ). Документы и материалы. Кишинев, 1964. С. 152.
****** Там же. С. 156.
******* Там же. С. 190.


725
В Нижнем Поволжье крайком партии 14 февраля 1929 г. предложил окружкомам и деревенским ячейкам обязать «всех деревенских коммунистов, занимающихся сельским хозяйством, вступить в существующие по месту жительства колхозы не ниже товариществ по совместной обработке земли и создавать таковые, где эти колхозы до сих пор не организованы, двигаясь по пути коллективизации во главе крестьянских масс и являясь застрельщиками перехода от простейших форм колхозов к более сложным»*. Средне-Волжский обком партии в начале 1929 г. поставил задачу за время подготовки и проведения весеннего сева охватить сельских коммунистов «производственным кооперированием не менее чем на 80 %»**.
На Украине к началу 1929 г. в колхозах состояло всего 13,  5 % коммунистов, связанных с сельским хозяйством. Поэтому ЦК КП(б)У настойчиво требовал «от каждой парторганизации и каждого партийца-селянина наиактивнейшей работы по организации в своих селах коллективов и вступления в их состав прежде всего самих сельских коммунистов»***.
Растущая роль крестьян-коммунистов в колхозном движении может быть проиллюстрирована следующими данными: из каждых 100 членов и кандидатов партии, имевших свое крестьянское хозяйство, в колхозах состояло на 1 января 1928 г. только 6, на 1 октября 1929 г. - 37, а на 1 января 1930 г. - уже 52****.
Деревенские партийные организации с каждым днем все более умело и активно включались в работу по социалистическому преобразованию сельского хозяйства. Их разъяснительная и организаторская работа обеспечивала использование всех форм кооперации, государственных кредитов, контрактации, снабжения машинами и орудиями землеустройства и налогового обложения в целях всемерного развертывания производственного кооперирования крестьян и наступления на кулачество. Они добивались привлечения к решению новых задач широких масс сельской общественности.
Можно привести большой ряд примеров замечательной работы деревенских партийных ячеек по коллективизации крестьянских хозяйств в конце 1928 - начале 1929 г. В селе Хохол (Воронежский округ) партийная ячейка осенью 1928 г. разработала план социалистической реконструкции и сумела добиться реального успеха уже к весеннему севу, несмотря на колебания крестьян и сильнейшее сопротивление кулачества. За зимние месяцы она объединила 18 мелких колхозов в три крупных, подняла в них уровень обобществления рабочего скота и инвентаря, улучшила внутренний порядок. По ее инициативе в селе была создана тракторная колонна, уже весной 1929 г. обеспечившая объединение крестьян в различного рода производственные коллективы не только в собственном селе,
* Саратовская партийная организация в годы социалистической индустриализации страны и подготовки сплошной коллективизации сельского хозяйства. Документы и материалы. 1926-1929 гг. Саратов, 1960. С. 268.
** Каревский Ф. Л. Коллективизация сельского хозяйства в Среднем Поволжье в годы первой пятилетки // Ученые записки Куйбышевского госпединститута. 1963. Вып. 41. С. 154.
*** Історія колективізацiї сільского господарства Української РСР. Збірник документів. Т. II. Київ, 1965. С. 102.
**** Партийное строительство. 1930. № 11-12. С. 44.


726
но и в соседнем. Партийная ячейка коммуны им. В. И. Ленина (там же) сыграла важную роль в организации нескольких колхозов из крестьян окружающих сел. На Урале передовые по коллективизации районы (Знаменский, Байкаловский и Еланский в Ирбинском округе, Мехонский в Щадринском округе, Армизон- ский в Ишимском округе) отличались наличием очень крепких и боеспособных деревенских партийных организаций. В первых селах, достигших сплошной коллективизации, партийные ячейки были идейно-политическими центрами объединения крестьян*.
На Средней Волге весной и летом 1929 г. прокатилась волна антисоветских выступлений, организованных кулаками и связанных с хлебозаготовками. В организации отпора кулачеству силами бедноты и передовой части середняков видную роль сыграли сельские партийные ячейки. Средне-Волжский обком ВКП(б) в июле 1929 г. имел основания отметить, что они выдержали серьезный экзамен, что «в сравнении с прошлым парторганизация в деревне окрепла и оказалась более подготовленной к выполнению задач социалистического переустройства деревни»**.
С 1929 г. вопросы социалистического преобразования сельского хозяйства стали определять основное содержание деятельности деревенских партийных ячеек в целом. Однако число последних было слишком малым для огромной крестьянской страны. Малочисленность сети первичных организаций обусловливала особенности политической и организаторской работы партии в деревне.
Всего в рядах ВКП(б) к середине 1928 г. было 1317,  4 тыс. коммунистов***. Три четверти из них жили и работали в городах, где уже тогда почти каждый двадцать пятый житель был коммунистом. Здесь при решении любой самой трудной и сложной задачи партия опиралась прежде всего на армию коммунистов. Они вели огромную разъяснительную и организаторскую работу непосредственно в массах, своим примером поднимали и увлекали за собой беспартийных, обеспечивали живой и действенный контроль за повседневной деятельностью различных учреждений и организаций, сигнализировали о всех ошибках и искривлениях, добивались их исправления.
Сложнее было положение в деревне. На 120 млн жителей 614 тыс. сельских населенных пунктов в 1928 г. имелось всего лишь 24 тыс. партийных ячеек и кандидатских групп и 317,  6 тыс. коммунистов. Иначе говоря, партийная организация имелась лишь в одном из 25 сельских поселений. На каждого коммуниста в сельских местностях приходилось примерно 380 человек населения. Заведующий отделом ЦК ВКП(б) по работе в деревне К. Я. Бауман, оценивая состояние партийной работы среди крестьянства, подчеркивал громадное несоответствие ее масштабов задачам, которые необходимо было решать. «Наша страна,  - писал он,  - по составу своего населения более чем на две трети крестьянская страна.
* Абрамов Б. А. Некоторые вопросы организационно-массовой работы партии среди крестьянства в 1928-1929 гг. // В сб.: КПСС в борьбе за социалистическое преобразование сельского хозяйства. М., 1961. С. 17-19; Ефременков Н. В. Колхозное строительство на Урале в 1917 и 1930-х годах // В сб.: Из истории коллективизации сельского хозяйства Урала. № 1. Свердловск, 1966. С. 100 и др.
** Каревский Ф. А. Указ. соч. С. 164.
*** ВКП(б) в цифрах. Вып. 9. С. 25.


727
25 миллионов крестьянских дворов, сотни тысяч деревень и бесконечные пространства полей определяют такой размах работы, который нам еще зачастую не по силам, который мы осуществляем, быть может, не более чем на одну десятую того, что нам нужно»*.
При крайней малочисленности сети деревенских и волостных ячеек непосредственное партийное руководство всем ходом развертывающегося социалистического преобразования сельского хозяйства осуществлялось главным образом краевыми, областными и окружными комитетами как через систему земельных, кооперативных и других организаций, так и посредством посылки на места своих уполномоченных по проведению того или иного мероприятия.
Система временного откомандирования партийными комитетами (как, впрочем, и различными советскими органами) отдельных работников или бригад для решения едва ли не всех хозяйственных и политических задач в тех условиях была неизбежной. Иначе было бы невозможно мобилизовать силы различных деревенских организаций, контролировать их работу, войти в непосредственный контакт со всей многомиллионной крестьянской массой, добиться правильного понимания политики партии во всех селах и деревнях.
Но эта система таила в себе целый ряд органически присущих ей недостатков. Уполномоченный появлялся в селе на короткое время, иногда на несколько дней или даже часов, и исчезал, худо ли - хорошо ли выполнив свою задачу. Другую задачу приезжал выполнять уже другой уполномоченный. Подчас уполномоченные следовали один за другим, каждый со своим собственным заданием, далеко не всегда согласованным с заданиями других. Их главное средство воздействия - разъяснение словом. Убеждение на собственном примере им было недоступно уже потому, что и жили, и работали они не в деревне, а в городе. Это, конечно, не могло не ограничивать силу их воздействия на настроение масс.
В трудной и сложной обстановке обостренной классовой борьбы, столкновения нового и старого, колебаний значительной части крестьянства уполномоченный подчас пытался приказом восполнить недостаток времени и недостаток убедительности своего слова. Это отмечалось в статье К. Я. Баумана о задачах отделов по работе в деревне: «Задания из центра требуют срочного их выполнения, нужен поистине боевой темп работы, и в этих условиях даже более партийно воспитанные товарищи скатываются на путь наиболее, с первого взгляда, легкий и простой - на путь голого администрирования. Идут по линии наименьшего сопротивления, пожиная нередко горькие плоды»**.
Поэтому такое важное значение имело создание при партийных комитетах отделов по работе в деревне, которые помогли организовать, координировать и контролировать деятельность всей системы советских, кооперативных и общественных учреждений, перестроить работу партийных ячеек, поднять их активность в борьбе за победу социализма.
Еще большую роль в укреплении партийного руководства всем ходом социалистического строительства в деревне сыграло создание единой системы районных партийных организаций. До этого среднее звено партийного аппарата было оторвано от деревни. Окружные и уездные комитеты партии возглавляли
* Бауман К. Я. О задачах отделов по работе в деревне // Правда. 1928. 4 июля.
** Правда. 1928. 4 июля.


728
партийную работу на промышленных предприятиях, в различных советских, кооперативных и общественных учреждениях, в высших учебных заведениях. Но расположенным на территории округа или уезда десяткам и сотням сел и деревень они не могли обеспечить систематическое и повседневное партийное руководство.
К осени 1929 г., в связи с проводившейся административной реформой, появилась возможность приблизить среднее звено партийного аппарата к деревне. На территории каждого округа создавалось несколько районов, объединявших небольшие группы сходных по условиям волостей. Сельские районы получали особый административно-хозяйственный аппарат. На протяжении 1929-1930 гг. в них были созданы и свои партийные организации, возглавляемые районными комитетами. ЦК ВКП(б) 1 июля 1929 г. принял постановление «О сельских районных парторганизациях», в котором определил их задачи, права и обязанности*. Районные партийные организации и прежде всего их комитеты становились непосредственными руководителями практического осуществления политики партии в деревне, социалистического преобразования сельского хозяйства.
Перестройка партийной сети в деревне проводилась в ходе непосредственной подготовки и развертывания сплошной коллективизации. Неизбежные при этом неурядицы, ошибки, сменяемость кадров и тому подобные издержки не могли, конечно, не сказываться на продуманности и четкости работы низовых партийных организаций в массах. К тому же создание районных комитетов не избавляло от необходимости широкого использования системы уполномоченных, хотя и значительно упорядочило их работу. Система уполномоченных еще на долгие годы сохранит роль одного из важнейших рычагов проведения партийной политики в деревне.
Советы в деревне
Главным проводником политики Коммунистической партии, непосредственным исполнителем всех государственных мероприятий на местах являлись Советы. Они стали самой массовой политической организацией трудящихся города и деревни, основной формой политического союза рабочего класса и крестьянства, обеспечивая связь Коммунистической партии с массами. Особенно велика в то время была роль Советов в деревне, где партийные организации были малочисленны, а профсоюзы охватывали очень небольшую часть населения.
Для громадного большинства деревень, сел и станиц, аулов и кишлаков местные Советы были тогда единственной политической организацией, непосредственно объединявшей все трудящееся население. Поэтому в условиях начинавшегося революционного переустройства деревенской жизни роль Советов неизмеримо возрастала. Они должны были возглавить движение трудящихся за переход к новым формам хозяйства, практически осуществлять наступление на кулачество.
В начале реконструктивного периода на территории Союза ССР действовало 73 584 сельских Совета. В среднем по стране сельский Совет охватывал территорию радиусом в 4-5 километров, на которой располагалось от 7 до 10 на¬
* Известия ЦК ВКП(б). 1929. № 26-27.


729
селенных пунктов с числом жителей от одной до трех тысяч человек. Территория сельского Совета не была самостоятельной единицей административно- территориального деления страны. Такой для сельской местности была главным образом волость. Только в отдельных местах - на Украине, на Северном Кавказе - волостное деление было заменено или заменялось районным. В конце 1926 г. в стране насчитывалось 5701 волостей и районов. Их население было почти исключительно крестьянским (95,  2 %). В границах волости, радиусом в среднем 14-15 километров, находилось 10-15 сельских Советов и проживало от 20 до 25 тыс. человек *.
Сельские и волостные Советы как органы государственной власти вели большую политическую и социально-культурную работу. Их деятельность была направлена на подъем крестьянского хозяйства и развитие его производительных сил, на борьбу с невежеством, темнотой и болезнями сельского населения, на защиту прав трудящихся. Они обеспечивали проведение в жизнь советских законов, широкое вовлечение крестьян в управление государством, содействовали развитию социалистических форм хозяйства.
Однако роль Советов в экономическом развитии деревни ограничивалась фактической самостоятельностью земельных обществ в решении хозяйственных вопросов, а также отсутствием необходимой материальной базы. Сельские Советы в первое время не имели собственных бюджетов. Только с 1925 г. наиболее крупные сельсоветы получили право на их создание. В 1926/27 хозяйственном году на территории РСФСР самостоятельный бюджет имели всего 1815 сельсоветов (3,  2 %); общая сумма бюджетов составляла 15,  6 млн руб.  **В то же время земельные общества располагали постоянными и довольно значительными источниками доходов: самообложение, сдача земель в аренду и т. д. В РСФСР их бюджет в 1926/27 г. исчислялся в 70 млн руб.  *** Солидная материальная база и право непосредственно распоряжаться крестьянскими землями позволяли земельному обществу оказывать огромное влияние на хозяйственную жизнь деревни, подчас противопоставлять себя сельскому Совету или даже фактически подчинять его. О «многовластии» в деревне говорил секретарь Президиума ЦИК СССР А. С. Енукидзе на XV съезде партии. «Я мог бы перечислить много примеров, - сказал он, - когда земельные общества являлись действительной властью на местах, где они распоряжаются землей, одним из основных объектов жизни и деятельности местных Советов». Енукидзе настаивал на издании специального закона, «который изменил бы те отношения, которые у нас сейчас имеются»****.
В период непосредственной подготовки коллективизации был осуществлен ряд специальных мероприятий, усиливавших воздействие Советов на хозяйственную жизнь деревни. Начался более интенсивный перевод сельсоветов на самостоятельный бюджет. В 1928/29 г. на территории РСФСР собственный бюджет имели уже 7697 сельских Советов (14 %), их бюджет вырос до 54,  7 млн
* Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. XVII. М., 1929. С. 4-5.
** Финансы и народное хозяйство. 1930. № 6. С. 14.
*** Правда. 1928. 20 мая.
**** Пятнадцатый съезд ВКП(б). Стенографический отчет. Т. II. М., 1962. С. 1245.


730
руб.  * На Украине уже в 1927/28 г. насчитывалось 662 сельских Совета с самостоятельным бюджетом**.
Постановление ЦИК и СНК СССР от 24 августа 1927 г. «О самообложении населения» передало в основном этот важный источник средств на хозяйственные и социально-культурные расходы из рук земельных обществ в руки сельских Советов. Правда, эти средства не включались в бюджет, и Советы были обязаны расходовать их в точном соответствии с постановлением общего собрания граждан селения (да и само решение о самообложении принималось не Советом, а сходом)***. Однако роль Советов резко возросла, поскольку они стали отвечать за реализацию этих средств.
Последовательно расширялись хозяйственные функции и права сельских Советов. В конце 1927 г. им было предоставлено право издания обязательных постановлений по вопросам благоустройства, охраны общественной безопасности, государственного и общественного имущества (раньше это право имели Советы от волостного и выше)****. В связи с обострением классовой борьбы были значительно усилены функции местных Советов по подавлению кулацкого сопротивления политике Советского государства.
Для социально-экономического развития деревни особенно большое значение имело подчинение земельных обществ сельским Советам. На Украине эта мера была осуществлена новым «Положением о сельских Советах», принятым республиканским ЦИК 12 октября 1927 г. Сельские Советы Украины получили право не только наблюдать за деятельностью земельных обществ и регулировать их работу, но и приостанавливать исполнение или вовсе отменять их решения, если они противоречили советским законам, советской политике в деревне*****.
В конце 1928 г. земельные общества были подчинены сельским Советам повсюду. На Советы было возложено общее руководство работой земельных обществ, в частности, утверждение их постановлений по таким вопросам, как выбор форм землепользования и принятие землеустроительного проекта, установление прав на льготы по землеустройству (освобождение от оплаты или предоставление кредита, наделение лучшими участками и т. д.  ). Советам предоставлялось право отменять постановление земельного общества, если оно «нарушает законы и распоряжения высших органов, противоречит задачам кооперирования или нарушает интересы бедноты». Земельное общество, однако, имело возможность обжаловать отмену своего решения в исполком волостного или районного Совета******.
Вопросы развития сельских Советов в условиях начинавшегося коренного преобразования деревни рассматривались на XIV Всероссийском съезде Сове¬
* Финансы и народное хозяйство. 1930. № 6. С. 14-15.
** Власть Советов. 1929. № 6. С. 13.
*** СЗ. 1927. №51. С. 509.
**** Собрание узаконений и распоряжений Рабоче-крестьянского правительства РСФСР (далее - СУ). 1927. № 120. Ст. 812.
***** Пятнадцатый съезд ВКП(б). Стенографический отчет. Т. II. С. 1245.
****** Сборник документов по земельному законодательству СССР и РСФСР. 1917—
1954 (далее - СДЗЗ). М., 1954. С. 306.


731
тов (май 1929 г.  ). Съезд принял решение пересмотреть «Положение о сельсоветах», значительно расширив их права в области организационно-массовой и хозяйственно-культурной работы. При этом предлагалось, во-первых, ускорить введение сельских бюджетов, передав сельсовету все местные доходы, включая доходы земельных обществ; во-вторых, зафиксировать подчинение земельных обществ сельсовету и право последнего утверждать и отменять их решения; в-третьих, разработать нормы, определяющие взаимоотношения сельского Совета с другими общественными организациями, обеспечив сельсовету возможность осуществлять руководство и координацию всей работы по социалистическому преобразованию деревни*.
Начавшаяся вскоре сплошная коллективизация сельского хозяйства надолго отодвинула разработку нового «Положения о сельских Советах». Однако идеи, сформулированные в решениях съезда, стали сразу же претворяться в жизнь - явление, характерное именно для революционного времени.
Сельский Совет становился теперь полностью правомочным в решении всех вопросов сельской жизни, действительным хозяином деревни. Он мог уже не только содействовать различным организациям и учреждениям, работавшим в деревне, но непосредственно брать на себя инициативу и руководство в осуществлении необходимых хозяйственных мероприятий.
Новые черты в развитии сельских и волостных Советов проявились прежде всего в увеличении численности и оживлении сельскохозяйственных (до 1928 г. чаще земельных), налоговых, культурно-просветительных и других секций сельских и волостных Советов, состоявших из депутатов, представителей различных общественных, кооперативных и хозяйственных организаций, крестьян- активистов**. О повороте деревенских Советов «лицом к производству» особенно наглядно свидетельствовало быстрое распространение сельскохозяйственных производственных совещаний при сельских волостных и районных Советах, разработка Советами посевных планов, организованное внедрение минимально необходимых приемов научной агрономии, создание из крестьян-активистов института агроуполномоченных. Новые формы работы Советов в деревне возникли на Северном Кавказе, где уже весной 1928 г. в связи с массовой гибелью озимых посевов и необходимостью резкого расширения ярового клина, партийные организации и Советы должны были взять на себя роль непосредственных организаторов посевной кампании***. Хозяйственная и политическая эффектив¬
* Съезды Советов в документах. Т. IV. Ч. 1. М., 1962. С. 132-137.
** Секции (комиссии) Советов были призваны изучать практическое состояние дел, разрабатывать и рекомендовать Советам необходимые мероприятия (СУ. 1927. № 39. Ст. 250). На предыдущем этапе известную работу выполняли налоговые и земельные секции, преимущественно в качестве первых инстанций для рассмотрения жалоб, споров и т. д. Секции по другим вопросам у большой части сельских Советов отсутствовали.
*** Истории производственных совещаний и других форм руководства Советами и партийными организациями хозяйственной жизнью деревни касались многие исследователи. Более обстоятельно она освещена в работах С. П. Трапезникова («Исторический опыт КПСС в социалистическом преобразовании сельского хозяйства». М., 1959. С. 67-70, 95-96) и П. Г. Чернопицкого («На великом переломе. Сельские Советы Дона в период подготовки и проведения массовой коллективизации. 1921-1931». Ростов-на- Дону, 1966. С. 21-23, 50-64).


732
ность конкретного делового руководства трудовой деятельностью крестьянина на опыте Северного Кавказа вполне выявилась к концу 1928 г. Ноябрьский Пленум ЦК ВКП(б), заслушавший доклад Северо-Кавказского крайкома о работе в деревне и мерах поднятия земледелия, предложил распространить новые формы руководства сельским хозяйством и в других районах страны*.
В повышении хозяйственной и политической активности трудящихся масс крестьянства очень заметную роль сыграли сельскохозяйственные производственные совещания при сельских Советах, волостных и районных исполнительных комитетах. В их работе принимали участие не только депутаты Совета, но и специалисты сельского хозяйства, председатели правлений колхозов, кооперативов, ККОВ, представители земельных обществ, а главное - широкий бедняцко-середняцкий актив. На производственных совещаниях разрабатывались планы посевных и уборочных кампаний, предусматривавших конкретные мероприятия по расширению посевных площадей, улучшению агротехники (переход на многопольные севообороты, очистка семян, борьба с сорняками и т. п.  ), рассматривались вопросы машиноснабжения, кредитования, организации машинного проката и супряги, контрактации посевов, кооперативно-колхозного строительства.
Организация производственных совещаний при сельсоветах зимой 1928/29 г. развернулась по всей стране. Только в РСФСР к весне 1929 г. ими было охвачено свыше 100 тыс. сел и деревень. В их работе участвовало до 2 млн постоянных членов**. С помощью сельскохозяйственных производственных совещаний начиналось массовое вовлечение трудящихся крестьян в широкое общественное обсуждение и решение таких вопросов, которые раньше решались каждым из них в отдельности на свой страх и риск. Этим вносилось коллективное начало в производственную деятельность крестьян-единоличников, ускорялся рост сознательности в деревне, укреплялись связи местных органов с массами, повышался авторитет Советской власти. Крестьянин на практике знакомился с хозяйственным планом, сам непосредственно участвовал в его разработке, познавал преимущества коллективизма.
Одним из основных мероприятий производственных совещаний в деревне в 1928-1929 гг. были разработка и практическое внедрение необходимого и доступного для совместных усилий крестьян данного села или земельного общества минимума агрономических мероприятий. Начинали с простейшего: ока- шивание меж, пустырей, обочин полевых дорог с целью уничтожения сорняков; очистка и сортировка семян; соблюдение сроков и основных требований обработки полей и т. п. В дальнейшем, - а там, где имелись условия, и сразу - переходили к многополью, внедряли зяблевую вспашку, содействовали организации машинопрокатных и зерноочистительных пунктов.
* КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Ч. II. Изд. 7. М., 1954. С. 525; Постановление ЦК ВКП(б) по этому докладу см.: ВКП(б) в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Ч. II. Изд. 6. М., 1940. С. 305-310.
** К XVI съезду ВКП(б). Материалы к организационному отчету ЦК ВКП(б). Вып. II. М.; Л., 1930. С. 32.


733
Идея агроминимума, выдвинутая на Северо-Кавказском краевом съезде хлеборобов в августе 1928 г.  *, была подхвачена партийными организациями и Советами других районов. За 1929 г., агроминимум был разработан и принят на Северном Кавказе 13,  4 тыс. земельных обществ, на Нижней Волге - 5 тыс., на Средней Волге - 47 тыс., в Западной области - 24,  2 тыс., а по РСФСР в целом - 300 тыс. земельных обществ**.
Реальный хозяйственный результат работы производственных совещаний служил лучшим стимулом для вовлечения крестьянина в работу Советов. Практика работы производственных совещаний, прежде всего введение агроминимума, привела к созданию института агроуполномоченных. Они являлись членами производственных совещаний и должны были содействовать осуществлению мероприятий по улучшению сельского хозяйства в земельных обществах, разъяснять содержание этих мероприятий, практически помогать крестьянину в выполнении требований агроминимума и т. д. Агроуполномоченные выделялись производственными совещаниями или избирались сельскими сходами из наиболее инициативных и авторитетных крестьян. К началу июня 1929 г. число агроуполномоченных на Северном Кавказе достигло 32 тыс., на Нижней Волге - 8,  7 тыс., на Средней Волге - 22,  1 тыс., в Западной области - 20,  6 тыс.  *** Вокруг сельских Советов начал расти новый слой крестьянского актива, прямо и непосредственно связанный с хозяйственной жизнью деревни.
Канун коллективизации отмечен заметным оживлением деревенских Советов как политических организаций. Они вовлекали в государственное управление огромный актив трудящегося крестьянства. В 1927 г. было зарегистрировано 57 547 тыс. избирателей в сельские органы власти. Из них принимало участие в выборах 27 839 тыс., т. е. 48,  4 %. В Советы были избраны 1315 768 депутатов, в ревизионные комиссии - 207 121. В волостные и районные Советы были избраны 58 665 человек, в соответствующие ревизионные комиссии - 13 335. Таким образом, непосредственно в сельские органы власти были избраны 1 589 700 человек****.
В работе местных органов власти участвовали также активисты различных секций сельских, волостных и районных Советов. По данным, приведенным А. С. Енукидзе на XV съезде партии, в секционную работу Советов было вовлечено по стране в целом более 3 млн крестьян К концу 1928 г. число членов
секций возросло до 4 млн******.
Политика оживления Советов, провозглашенная в 1925 г., дала, таким образом, ощутимый результат. Вокруг Советов создавался широкий беспартийный актив из беднейшего и среднего крестьянства. В практическую работу по само¬
* Трапезников С. П. Указ. соч. С. 67; Чернопицкий П. Г. Указ. соч. С. 52-53.
** Правда. 1929. 7 и 20 июня; К XVI съезду ВКП(б). Материалы к организационному отчету ЦК ВКП(б). Вып. II. С. 31.
*** Правда. 1929. 7 июня; Известия ЦК ВКП(б). 1929. № 22. С. 21.
**** Выборы в Советы и состав органов власти в СССР в 1927 г. М., 1928. С. 7-11,  19, 22; Выборы в Советы и состав органов власти в СССР в 1929 г. М., 1929. С. 36-38.
***** Пятнадцатый съезд ВКП(б). Стенографический отчет. Т. II. С. 1246.
****** Советское строительство. 1928. № 12. С. 64.


734
управлению вовлекались все более широкие слои населения. В этом состояло одно из решающих условий улучшения деятельности Советов в деревне.
Классовый состав актива, прежде всего членов сельских и волостных Советов, предопределил социальную направленность их практической деятельности, ее соответствие общему курсу политики Советского государства. В переходный от капитализма к социализму период, в условиях ожесточенной классовой борьбы закон лишал избирательных прав представителей эксплуататорских классов («лиц, применяющих наемный труд с целью извлечения прибыли, а также лиц, живущих на нетрудовые доходы», служителей религиозных культов всех исповеданий, бывших служащих и агентов полиции, жандармерии и охранки, бывших белых офицеров и т. д.  )*.
Во время выборов 1927 г. в сельской местности не имели избирательных прав 3,  6 % лиц, достигших совершеннолетия (т. е. около 2 млн человек)**. В массе кулаки были отстранены от участия в выборах, хотя местами им удавалось не только участвовать в выборах, но даже проникать непосредственно в Советы.
В сельских Советах, избранных в 1927 г. на территории РСФСР, было 89,  1 % крестьян, 4,  3 % рабочих и батраков, 5,  5 % служащих и 1,  1 % прочих. Представительство рабочих и батраков было весьма слабым, участие бедноты в Советах также не соответствовало ее месту в деревне. Освобожденных от уплаты налога тогда было более 25 % крестьянских хозяйств, а удельный вес их представителей среди депутатов составлял всего 16,  1 %. К бедноте должны быть отнесены и те 15,  8 % членов Советов, которые уплачивали сельхозналог в размере до 1 руб. за едока. «Центральной фигурой» в Советах (49,  2 % членов) были крестьяне, хозяйства которых облагались налогом в размере от 1 до 5 руб. на едока, в основном маломощные середняки. От 5 до 10 руб. на едока уплачивали 11,  8 % членов Советов, свыше 10 руб. - 7,  1 %. Последние являлись представителями зажиточного крестьянства, среди которых могли быть и кулаки.
В волостных Советах заметно увеличивалось представительство бедноты и батрачества за счет зажиточно-середняцкой части крестьянства (20,  6 % освобожденных от налога и только 4,  7 % плативших налог свыше 10 руб. за едока)***. Однако и в составе волостных органов власти также преобладали представители середнячества, что, конечно, не могло не сказываться на практической работе отдельных Советов (уравнительные тенденции, недостаточная активность в колхозном строительстве, стремление «не ссориться» с кулаками и т. д.  ).
Непосредственное участие коммунистов в сельских Советах не могло быть значительным, учитывая малочисленность партийных кадров в деревне того времени. Среди депутатов в 1927 г. было 12,  9 % членов и кандидатов партии и комсомольцев. Однако среди председателей сельских Советов коммунистов и комсомольцев было уже 23,  8 %, среди членов волостных Советов - 54,  7 %, председателей - 90,  1 %****. Цифры, убедительно свидетельствующие об авторитете Коммунистической партии в крестьянской среде.
* СУ. 1926. № 75. Ст. 577.
** Советское строительство. 1929. № 12. С. 4.
*** Пятнадцатый съезд ВКП(б). Стенографический отчет. Т. I. М., 1961. С. 448-449.
**** Там же.


735
Вопрос о социальном составе Советов, об усилении в них партийного влияния приобрел особенную остроту в условиях начинавшегося социалистического преобразования сельского хозяйства и развертывавшегося наступления на кулачество. Расширение хозяйственных функций Советов, подчинение им земельных обществ, предоставление им ряда полномочий в борьбе с кулацким саботажем хлебозаготовок подняли значение местных органов власти. Кулачество, лишившееся к тому же права голоса в земельных обществах, еще более усилило попытки проникновения в Советы. Это очень сильно проявилось во время избирательной кампании 1929 г.
Сельская буржуазия развернула широкую пропаганду против политики Коммунистической партии, против колхозов и совхозов, против индустриализации страны. Крестьянам, в особенности середнякам, всячески внушалось, что избрать в Советы нужно «хозяйственных» людей, тех, кто «содержит государство», уплачивая налог и сдавая хлеб и т. д. Середняка запугивали тем, что за приобретенные машины и расширение хозяйства его станут облагать большими налогами. Среди наиболее отсталых слоев населения старались распространить мысль о некоем абстрактном равенстве: «все равны, пора бросить слово “кулак”, “кулаков нет, все труженики”» и т. п.
В отчаянной борьбе против выдвижения в Советы представителей деревенской бедноты и батрачества, против избрания коммунистов и комсомольцев, кулаки не останавливались перед подкупом, шантажом, избиениями и убийствами. Были даже попытки кулаков организоваться в противовес бедноте и середнячеству, координировать свою борьбу за проникновение в Советы. В ходе кампании был раскрыт 371 подпольный «избирательный комитет»; кулаки намечали к выдвижению 1170 своих кандидатов в Советы. Делались попытки втянуть в подпольную деятельность отсталые слои трудящихся крестьян. На территории РСФСР было зафиксировано около 1 тыс. тайных кулацких собраний*.
Попытки классовых врагов сорвать выборы, проникнуть в Советы потерпели провал. Коммунистическая партия развернула в деревне широкую организационную и разъяснительную работу, политически изолировала кулачество, укрепила союз трудящегося крестьянства с рабочим классом. Повсеместно проводились собрания, на которых разъяснялась сложившаяся в стране обстановка, политика Советского государства, вырабатывались конкретные меры преодоления кулацкого сопротивления, обсуждались списки кандидатов, составлялись наказы. Большую роль в проведении выборов сыграли группы бедноты, а также бедняцкие союзы в национальных республиках.
В сложной обстановке конца 1928 - начала 1929 г. особое значение для деревни приобретала помощь рабочего класса. По призыву рабочих смоленской фабрики «Катушка» в ноябре 1928 г. начался всесоюзный митинг-перекличка промышленных предприятий за лучшее проведение перевыборов Советов в городе и деревне. Этот митинг-перекличка породил своеобразное соревнование рабочих коллективов в оказании помощи подшефным волостям и селам, вылился в массовый поход рабочих в деревню. По приблизительным подсчетам
* Лепешкин А. И. Местные органы власти Советского государства. М., 1959. С. 311; Кукушкин Ю. С. Роль сельских Советов в социалистическом переустройстве деревни. 1929— 1932 гг. М., 1962. С. 30.


736
за время избирательной кампании (декабрь 1928 - февраль 1929 г.  ) в село выезжало 50 тыс. рабочих*.
Выборы в Советы 1929 г. показали значительный рост политической активности крестьянства. В этих выборах приняло участие 61,  7 % сельских жителей, имевших право голоса (по сравнению с 1927 г. увеличение на 13,  3 %). Избирательного права было лишено 4,  1 % взрослого сельского населения (против 3,  6 % в 1927 г.  ).
В сельские Советы были избраны 1 447 928 депутатов - на 131,  4 тыс. больше, чем в 1927 г. Существенные сдвиги произошли в составе избранных. Удельный вес рабочих и батраков поднялся с 5 до 8,  7 %. Представительство бедноты (считая вместе освобожденных от сельхозналога и уплачивавших его в размере до 1 руб. за едока) увеличилось с 34 до 46 % и сравнялось с представительством маломощного и середняцкого крестьянства (налог в размере от 1 до 10 руб. за едока). Несколько сократился удельный вес зажиточных середняков (с 7,  1 до
5,  9 	%)**.
Социальный состав сельских Советов в результате выборов 1929 г. стал более соответствовать задачам развертывания колхозного строительства и активного наступления на кулачество. Несколько увеличилась и партийно-комсомольская прослойка в сельских Советах (с 13,  9 % в 1927 г. до 16,  4 % в 1929 г.  ).
Оживление работы Советов, мобилизация трудящегося крестьянства на разрешение задач социалистического строительства, борьба с кулачеством составляли основное содержание деятельности политических организаций бедняцких масс деревни. В Российской Федерации и в Белоруссии эти организации были представлены группами бедноты, на Украине - «комнезамами», в Казахстане и республиках Средней Азии - союзами «Кошчи». При всех особенностях в структуре и деятельности их основные задачи были едиными - политическое сплочение трудящегося крестьянства, защита его интересов, высвобождение из- под влияния эксплуататорских элементов.
Группы бедноты стали создаваться при сельсоветах, а также при кооперативах и комитетах крестьянских обществ взаимопомощи с 1926 г. Особенно большое внимание их организации уделялось в период непосредственной подготовки коллективизации. Принимая решение о проведении в конце 1928 г. смотра бедняцких групп, ЦК ВКП(б) в письме ко всем партийным организациям разъяснял, что в условиях резкого обострения классовой борьбы «организация бедноты должна быть в первую очередь направлена на устранение в Советах и кооперативах влияния кулацких и вообще классово-враждебных элементов и укрепление на этой основе нашего союза со средним крестьянством. Только при этом условии возможно действительное оживление Советов, действительное осуществление ленинского кооперативного плана и массовый рост элементов коллективизации в сельском хозяйстве»***.
Организация групп бедноты привлекает все большее внимание партийных организаций. Число их значительно возрастает. В момент перехода к сплошной
* Политический и трудовой подъем рабочего класса СССР. М., 1956. С. 164-177; Кукушкин Ю. С. Указ. соч. С. 27.
** Выборы в Советы и состав органов власти в СССР в 1929 г. С. 36-37, 42-43.
*** Коллективизация сельского хозяйства. Важнейшие постановления... С. 74.


737
коллективизации насчитывалось 24 098 групп бедноты (по учтенным 14 областям и краям СССР). Среди 284 564 членов этих групп было 15 % батраков,
59,  8 	бедняков и 25,  2 % маломощных середняков. Группы бедноты имелись при 11 тыс. сельских Советов, тогда как число последних превышало 70 тыс.  *
Многие группы бедноты были неустойчивыми и недостаточно активными, распадались после кратковременного существования. Однако в целом они все же способствовали политическому сплочению трудящихся крестьян, усиливали влияние пролетарских и полупролетарских слоев. Заметную роль группы бедноты сыграли в борьбе против кулачества, против классовых извращений в работе Советов и других организаций. Они выявляли кулацкие хозяйства, привлекали их к налоговому обложению, разоблачали и изгоняли кулаков из Советов и колхозов, добивались ликвидации лжекооперативов, а подчас выступали инициаторами и организаторами машинных, мелиоративных, посевных товариществ и колхозов. Они налаживали помощь бедняцким хозяйствам в обработке посевов, содействовали улучшению их кредитования кооперативными организациями.
Перестройка партийно-политической работы, укрепление сельских партийных и советских организаций, повышение политической активности трудящегося крестьянства - важнейшая предпосылка разрешения сложнейших задач социалистической реконструкции сельского хозяйства, преодоления огромных хозяйственных трудностей и ожесточенного сопротивления кулачества, сплочения миллионных масс деревенской бедноты и середнячества вокруг рабочего класса, вокруг Коммунистической партии.
Наступление на экономические позиции кулачества
Резкое обострение классовой борьбы вызвало ряд мероприятий, специально направленных на дальнейшее вытеснение кулачества и ограничение его эксплуататорских устремлений, на поддержку колхозов и бедняцко-середняцких единоличных хозяйств. Наряду с общим усилением регулирования социально- экономических процессов по линии развития всех форм кооперации, кредитования, снабжения новой техникой и организации ее использования, необходимо было изменить систему поземельных отношений, по-новому решить вопрос о праве собственности на наиболее важные и совершенные средства производства в сельском хозяйстве, привести в соответствие с изменившимися условиями налоговую политику.
Непосредственная подготовка коллективизации советской деревни потребовала более активного вмешательства государственных органов в поземельные отношения крестьянства. Возникла необходимость пересмотра законодательства с тем, чтобы усилить правовые преимущества коллективного землепользования, стимулировать объединение крестьянских хозяйств, еще более ограничить кулаков.
Накануне XV съезда, 20 октября 1927 г., Центральный Комитет ВКП(б) принял «Директивные указания для выработки союзного закона о землеустройстве
* XVI съезд Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Стенографический отчет. М; Л., 1930. С. 69.


738
и землепользовании»*. 15 декабря 1928 г. ЦИК СССР утвердил «Общие начала землепользования и землеустройства». Новый закон не отменял Земельный кодекс, но существенно дополнял и уточнял его основные положения. «Общие начала», во-первых, обеспечили последовательное проведение классового принципа в праве трудового пользования землей и, во-вторых, предоставили наибольшие преимущества коллективным хозяйствам.
В новом законе право пользования землей обусловливалось уже не только личным трудом, но и классовым положением землепользователя, а также наличием политических прав. «Преимущественное право на получение земли в трудовое пользование, - устанавливал закон, - имеют сельскохозяйственные коллективы, а также бедняцкое и середняцкое безземельное и малоземельное население». Лица, лишенные избирательных прав, т. е. кулаки, могли получить землю в последнюю очередь.
В том же направлении определялись и задачи землеустройства. «При проведении землеустройства, организации землепользования, - гласили “Общие правила”, - основной задачей является развитие производительных сил сельского хозяйства с обеспечением все большего усиления в нем социалистического строительства». Право крестьян на свободный выбор форм землепользования гарантировалось и новым законом, однако землеустройство, организуя земельную площадь в соответствии с волей крестьян, должно было «способствовать общему подъему сельского хозяйства, кооперированию и коллективизации его». Колхозам предоставлялось право на внеочередное землеустройство, после них в первую очередь должны были обслуживаться те, кто «переходит к формам землепользования, наиболее благоприятствующим кооперированию, коллективизации и поднятию технического уровня сельского хозяйства».
В качестве дополнительной меры поощрения коллективного землепользования колхозы получали в бессрочное пользование вое арендуемые ими земли государственного фонда. Их земельная площадь не могла уменьшаться при переделах или при землеустройствах, даже если она превышала долю, причитающуюся данному коллективу по разверсточным нормам. Были облегчены условия выдела земли из надела общества: члены коллектива, если даже их было меньшинство, могли выделяться в любое время, не ожидая общего передела или землеустройства**.
Исходя из директив XV партийного съезда, правительство обязало землеустроительные органы обеспечить проведение «мероприятий... непосредственно содействующих перестройке сельского хозяйства на новых началах и имеющих своей задачей создание таких форм землепользования, которые, способствуя производственному кооперированию бедняцких и середняцких слоев деревни, приближают сельское хозяйство к обобществлению и усиливают его производственную мощь»***. В Российской Федерации была поставлена задача на протяжении года завершить землеустройство всех колхозов, возникших до 1928 г., и
* Справочник партийного работника. Вып. 7. Ч. 1. М.; Л., 1930. С. 374-377.
** СДЗЗ. С. 300 и сл.
*** СЗ. 1928. №15. Ст. 126.


739
развернуть работу по организации новых коллективных землепользований. Все расходы по землеустройству колхозов принимались на государственный счет*.
Курс на коллективизацию поставил новые задачи и перед землеустройством индивидуального сектора. Необходимо было изменить порядок землепользования единоличников, чтобы содействовать их переходу к общественному производству. С 1928 г. начал применяться гнездовой метод землеустройства, при котором земельные наделы общин разбивались на отдельные клетки, объединявшие целые группы бедняцко-середняцких хозяйств. Внутрихозяйственное землеустройство проводилось с таким расчетом, чтобы облегчить членам группы соединение их участков при переходе к коллективному хозяйству.
Намного возросла и государственная помощь бедноте и маломощным середнякам в области землеустройства. XV съезд Коммунистической партии принял решение «провести землеустройство бедняцких и маломощных слоев крестьянства за счет государства»**. Согласно манифесту ЦИК Союза ССР от 15 октября 1927 г. по случаю десятой годовщины Октября, был создан 10-миллионный фонд для землеустройства всех бедняцких крестьянских хозяйств и маломощных хозяйств середняков***. В Российской Федерации были освобождены от платы 38,  9 % землеустроенных хозяйств****.
Особенно остро был поставлен вопрос об ограничении развития хуторского и отрубного землепользования, так как оно создавало дополнительные препятствия для обобществления крестьянских хозяйств. XV съезд ВКП(б) предложил ограничить практику выделения на отруба и хутора, а в тех случаях, где они ведут к росту кулацких элементов, совершенно прекратить их. Земельный закон от 15 декабря 1928 г. установил, что землеустройство хуторов и отрубов должно производиться в последнюю очередь. Выделение на хутора зажиточных и кулацких хозяйств запрещалось*****.
Образование хуторских и отрубных землепользований в 1928 г. еще происходило, но масштабы его были ничтожны. За год на хутора и отруба перешло
в РСФСР всего 20 402 двора******  (0,  8 % землеустроенных хозяйств), почти в три
раза меньше, чем в 1927 г. В ряде районов страны местные земельные органы стали запрещать организацию хуторских и отрубных хозяйств, поскольку они способствовали усилению кулацких элементов (в степном районе Украины, например)*******.
Результатом политики ограничения и вытеснения участковых форм землепользования был очень важный процесс сселения хуторов, без чего невозможно было бы образование крупных обобществленных хозяйств. Государственные
* СУ. 1928. № 39. Ст. 295.
** КПСС в резолюциях... Ч. II. С. 485.
*** СЗ. 1927. № 61. Ст. 613.
**** СССР. Год работы правительства. Материалы к отчету за 1927/28 г. М., 1929. С. 185.
СДЗЗ. С. 302.
****** Сельскохозяйственная жизнь. 1929. № 32-33. С. 32.
******* СССР. Год работы правительства. Материалы к отчету за 1927/28 г. С. 184.


740
органы содействовали сселению хуторов. Еще в 1925 г. органы РКИ, обследовавшие работу Московского губернского земельного управления, предложили ему способствовать сселению хуторов в поселки*. Известны случаи сселения хуторов и перехода от участковой системы пользования землей к общинной и до
1927 г. «Брожение» среди крестьян по вопросу об упразднении хуторов заметно усилилось в период непосредственной подготовки коллективизации. К концу
1928 г. удельный вес участкового землепользования в Ленинградской губернии сократился до 19,  3 % против 23,  8 % в 1925 г. Удельный вес общинных земель, напротив, вырос с 75,  7 до 80 %, а колхозных - с 0,  5 до 0,  7 %. В Череповецкой губернии за то же время участковое землепользование сократилось с 30,  3 до 28,  4 %**.
Таким образом, в ряде губерний Северо-Западной области наметился спад участковой формы землепользования, начался переход бедняцких и середняцких слоев хуторян и отрубников к общинной системе. Это явление было, несомненно, прогрессивно, так как облегчало кооперирование их хозяйств.
При землеустройстве развернулась острая борьба за лучшие земли, наиболее плодородные и выгодно расположенные участки, значительная часть которых принадлежала кулакам. Они оказывали сильнейшее сопротивление землеустройству колхозов и бедноты, вели свою агитацию, пытались срывать собрания бедноты, противодействовали работе землеустроителей, особенно в зонах тракторных колонн, доводя дело иногда даже до избиения бедняцких активистов. Так было, например, при организации колхоза «Борьба» в Тамбовском округе и в селе Кянда Соседского района того же округа. В Больше-Берницком районе Белгородского округа кулаки уничтожали пограничные знаки на участках, отведенных колхозам и бедноте. В Троснянском районе пытались заводить затяжные споры с колхозами и бедняками по земельным вопросам, особенно по оценке земли и т. п.  ***
Преодолевая сопротивление кулачества, трудящиеся массы деревни при всемерной поддержке Коммунистической партии и Советского государства отстаивали свои интересы. Обследование землеустройства органами НК РКП РСФСР в Борисоглебском округе Центрально-Черноземной области отметило лишь один случай отвода худших земель колхозу в 1928 г. и один в 1929 г.; в Острогожском округе в 1928 г. было зафиксировано четыре подобных факта, а в 1929 г. - три****.
Землеустройство колхозов и беднейших слоев крестьян превратилось, таким образом, в средство организации социалистических форм хозяйства и борьбы против кулацких элементов в деревне.
Деятельность земельных обществ и общинное землепользование по- прежнему регламентировались Земельным кодексом 1922 г. Однако по новому закону земельным обществам предоставлялось право по решению большинства членов «проводить мероприятия по производственному кооперированию и коллективизации». Сход мог принимать обязательные для всех членов общества
* ЦГАОР СССР. Ф. 4085. Оп. 9. Д. 33. Л. 8-9.
** Там же. Д. 639. Л. 267.
*** Там же.
**** Там же. Л. 268-269.


741
решения о проведении агрикультурных улучшений: переход на многополье, улучшение обработки земли и т. п.  * Эти положения закона дали существенный толчок производственной деятельности земельных обществ, вносили новые элементы коллективизма в их жизнь. Основой этого процесса являлась контрактация сельскохозяйственных продуктов, в которой земельные общества играли значительную роль. В контрактации озимых посевов в 1928 г. приняло участие 14 238 земельных обществ, насчитывающих 508 548 крестьянских хозяйств (свыше 40 % хозяйств, законтрактовавших посевы). Эти общества заключили договоры на сдачу продукции с 1505 тыс. га посева (45 % законтрактованной площади). 1075 земельных обществ перешли на устав посевного товарищества**.
В соответствии с договорами о контрактации посевов земельные общества на сходах принимали приговоры о проведении агрономических мероприятий (массовая очистка семенного материала, посев односортным зерном, вывоз навоза на поля, ранний сев, улучшенная обработка почвы и т. д.  ). В ходе весенней посевной кампании 1929 г. 78 % земельных обществ Средне-Волжской области приняли 10 932 приговора об агроминимуме в целом комплексе мероприятий и 47 433 приговора по отдельным мероприятиям. Для контроля за осуществлением этих мероприятий были избраны 22 117 агроуполномоченных. На Северном Кавказе агроминимум приняли 13 375 обществ из 15 358***. По РСФСР в целом за 1929 г. приговоры об агроминимуме были приняты в 125 тыс. селений, а количество агроуполномоченных превысило 220 тыс.  ****
В развитии земельных обществ как объединений землепользователей стали появляться отдельные черты производственных организаций. В обстановке обостренной классовой борьбы механизм земельных переделов вновь стал служить одним из орудий ограничения кулацкого землепользования, одним из средств реализации права бедноты и маломощных середняков на лучшие земли. Еще в конце 1927 г. правительство РСФСР дало указание произвести общий уравнительный передел земли в тех обществах, где сохранялась значительная неравномерность в землепользовании дворов. В этих случаях общий передел мог производиться даже по требованию меньшинства членов общества*****.
«Общие начала землепользования и землеустройства» расширяли перечень случаев, когда допускались досрочные переделы земли. По Кодексу 1922 г. они проводились при землеустройстве и в случае изъятия земель для государственных и общественных надобностей. Теперь досрочные переделы могли проводиться еще в случаях «перехода к улучшенным формам хозяйства» и необходимости борьбы с кулачеством******.
Вновь, как и в годы аграрной революции, переделы земли в общинах стали приобретать характер революционной меры. Классовая борьба между кулаками
* СЗ. 1928. № 69. Ст. 642. П. 33, 47.
** ЦГАНХ. Ф. 3983. Оп. 6. Д. 6. Л. 142 а-142 б, 150-151.
*** Сельскохозяйственная газета. 1929. 21 мая и 10 июля.
**** СССР. Год работы правительства. Материалы к отчету за 1928/29 г. М., 1930. С. 172.
***** СУ. 1927. № 115. Ст. 769.
****** СДЗЗ. С. 301.


742
и трудящимися крестьянами, всегда сопровождавшая переделы, вновь вспыхнула ярким пламенем. Всей стране стало известно Лудорвайское дело. В деревнях Лудорвай, Юски и Непременная Лудзя Лудзинской волости Вотской автономной области общинные земли не переделялись на протяжении 46 лет. Кулаки, еще до революции забравшие большую и лучшую часть земель, всячески противились переделу. Начиная с 1924 г. бедняки все настойчивее требовали передела и весной 1928 г. добились своего, несмотря на угрозы кулаков. Кроме того, часть бедняков хотела выделиться и организовать товарищество по машинной обработке земли. Чтобы запугать крестьян и заставить их отказаться от своих требований, местное кулачество прибегло к массовой физической расправе. Осенью 1928 т. газеты писали и о других аналогичных расправах (в селе Петровке Люблинского района, в деревне Постол Норьинской волости Сибирского края и др.)*.Опыт показывал, что земельные общества в новых условиях стали превращаться в препятствие на пути социалистического преобразования деревни, особенно в связи с тем, что кулаки имели не ограниченное законами право голоса при решении обществами любых вопросов.
Общесоюзный земельный закон внес коренные изменения в статут земельных обществ. Были лишены права решающего голоса на сходах и права быть избранными в выборные органы все те, кто не имел права избирать в Советы, т. е. прежде всего кулаки. На сельские Советы было возложено руководство работой земельных обществ**.
Логика классовой борьбы ставила со всей остротой вопрос об ограничении кулацкого землепользования. В первой половине 1928 г. Особая коллегия Высшего контроля по земельным спорам при Президиуме ВЦИК приняла ряд определений о землепользовании лиц, существовавших на нетрудовые заработки или обрабатывавших землю исключительно наемным трудом. Устанавливалось, что эти лица «не принадлежат к составу трудового земледельческого населения, и поэтому... не имеют права пользоваться землею на началах трудового землепользования»***. Это была прямая санкция против землепользования торговцев, крупных предпринимателей, кустарей, владельцев мельниц и других предприятий, против тех кулацких хозяйств, производство которых целиком основывалось на наемном труде.
Наркомземы союзных республик обязали свои местные органы отобрать излишки земли у кулацких хозяйств и передать их беднякам****. Это мероприятие осуществлялось земельно-судебными комиссиями, в работе которых дела о лишении землепользования и об изъятии излишков земель заняли большое место. В Ленинградской областной земельной комиссии такие дела за 1927/28 г. составили 31,  6 %, а за 1928/29 г. - 34,  5 %. В Уральской области за 1927/28 г. районные земельные комиссии (первая земельно-судебная инстанция) рассмотрели
* Правда. 1928. 16 сент., 25 окт. и 13 нояб.; Известия. 1928. 30 нояб.
** СДЗЗ. С. 306.
*** Бюллетень узаконений и распоряжений по сельскому и лесному хозяйству. 1928. № 29. С. 15,  16.
**** Правда. 1928. 9 дек.


743
2329 дел о лишении землепользования, в Сибирском крае - 1123, в Средне- Волжской области - около 4200, на Северном Кавказе - свыше 4000 дел и т. д.  *
В Ленинградской области, по данным ревизии, с января по октябрь 1929 г. были лишены землепользования 236 дворов, из них 59 на том основании, что хозяйство целиком основывалось на наемном труде, 38 дворов за то, что сдавали в аренду всю землю, 68 - за незаконное и хищническое использование, 81 - ввиду полного отрыва от сельского хозяйства, 21 - за нарушение закона о национализации земли (купля-продажа, субаренда и т. п.  ) и, наконец, 7 дворов - в связи с использованием земли в двух местах. В 1928/29 г. в Центрально-Черноземной области решениями районных земельных комиссий был лишен земельных наделов 3871 двор. Из них 2470 дворов ввиду «оставления земли без хозяйственного использования и хищнического ведения хозяйства», 172 двора - из-за нетрудового характера хозяйства, 971 двор - за долголетнее отсутствие и переход к другим занятиям**.
Что кроется за формулой «бесхозяйственное и хищническое использование земли»? Этот вопрос разъясняет пленум Особой коллегии высшего контроля по земельным спорам от 30 августа 1928 г. по вопросу о мерах борьбы с кулацкими хозяйствами, отказывающимися от выполнения приговоров земельных обществ о проведении агроминимума. «При общем курсе государства на поднятие производительных сил сельского хозяйства, - говорится в этом документе, - неприменение без уважительных причин отдельными хозяйствами вводимых обществом улучшений должно рассматриваться как ведение с их стороны хищнического хозяйства». Такие хозяйства могли лишаться земельного надела «на срок до одного севооборота»***.
Одной из форм классового сопротивления кулачества в 1928-1929 гг. было умышленное сокращение посевных площадей. После провала «хлебной стачки» кулаки стали свертывать производство, чтобы сорвать политику подъема сельского хозяйства, уйти от налогового обложения и ряда других ограничительных мер. Тогда были применены государственные санкции против сокращения посевов кулацкими хозяйствами. По указанию Наркомзема краевые и областные земельные управления разослали на места циркуляр, в котором разъяснялось, что «сокращение посевной площади есть один из наиболее ярких видов оставления земли без использования, а потому обязательно применение ст. 60 (Земельного кодекса. - В.  Д.  ) к хозяйствам, умышленно сократившим свою посевную площадь. В интересах увеличения посевов отобранная таким образом земля должна быть передана нуждающимся в ней и в первую очередь бедняцким хозяйствам»****.
В циркуляре также отмечалось, что «возможны случаи, когда земельные общества недостаточно честно будут применять ст. 60 к своим членам, умышленно сократившим свои посевы», и поэтому «сельсоветам надлежит иметь строгое
* ЦГАНХ. Ф. 5201. Оп. 6. Д. 25 а. Л. 91; Д. 48. Л. 7; Д. 56. Л. 56-57; Д. 54. Л. 93; Д. 76.
Л. 22.
** Там же. Л. 94; Оп. 8. Д. 21. Л. 314.
*** Бюллетень узаконений и распоряжений по сельскому и лесному хозяйству. 1928. №41. С. 8.
**** ЦГАНХ. Ф. 5201. Оп. 6. Д. 76. Л. 12.


744
наблюдение за приговорами земельных обществ по этим вопросам и при несогласии с ними - обжаловать их в РЗК (районные земельные комиссии.  - В. Д ), а в случае необходимости и самим возбуждать вопрос перед земельным обществом о лишении земли злостных недопосевщиков»*. Из 182 такого рода дел, подвергнутых ревизии Ленинградской земельной комиссией, были возбуждены райисполкомами - 126, земельными обществами - 45, отдельными лицами - 9 и прокуратурой - 2. На Украине за 1928 г. было изъято у кулаков земельных излишков 61 250 га, в том числе 80,  4 % по инициативе органов власти, 16 % - по инициативе земельных обществ и 3,  6 % - по инициативе комнезамов**.
Большое значение в борьбе против кулацкого землепользования имели мероприятия по дальнейшему ограничению аренды земли. Постановлением ЦИК и СНК СССР от 18 июля 1928 г. предельный срок аренды земли был сокращен до 6 лет***. В результате аренда земли кулаками в большинстве районов страны стала сокращаться: в Средне-Волжской области с 63,  1 % в 1927 г. до 51,  4 % в 1929 г., на Северном Кавказе с 66,4 до 59,2 %, в Сибири с 55,2 до 45,1 %****. Вместе с тем на 25-50 % сократилась площадь арендуемой земли на каждое кулацкое хозяйство. Кулацкие хозяйства сами увеличили сдачу земли в аренду, чтобы уменьшить размеры собственного производства. Общесоюзный земельный закон от 15 декабря 1928 г. запретил кулакам сдачу земли в аренду. «В тех случаях, когда земля сдается в аренду кулацкими хозяйствами, - говорилось в этом законе, - такая земля постановлением земельно-судебных органов должна изыматься»*****.
В 1928-1929 гг. лишение права на землю применялось по преимуществу за прямые нарушения закона как мера борьбы против наиболее злостных элементов кулачества. Это еще не было экспроприацией, но уже непосредственно подводило к «раскулачиванию», к ликвидации деревенской буржуазии как класса. С осени 1929 г. лишение права на землю становится одним из основных средств прямой ликвидации кулачества как класса.
Непосредственная подготовка социалистического преобразования сельского хозяйства, развертывание наступления на эксплуататорские слои деревни проявились в новом решении вопроса о социальном распределении сельскохозяйственной техники, прежде всего тракторов. Так как значительная часть машин попала в руки кулаков и использовалась в целях развития капиталистического производства, в соответствии с директивами XV съезда ВКП(б) была проведена паспортизация тракторов  ******. Задачей паспортизации было выяснение социаль¬
ного облика хозяйств, имевших тракторы. У кулаков и кулацких лжекоопера- тивов тракторы отбирались. Паспортизация показала, что деревенская буржуазия владела еще значительным количеством тракторов. На Северном Кавказе в
* Там же. Л. 12.
** Там же. Д. 25 а. Л. 94; Правда. 1928. 9 дек.
*** СДЗЗ. С. 296.
**** Сдвиги в сельском хозяйстве СССР между XV и XVI партийными съездами. М.; Л., 1931. С. 84-85.
***** СДЗЗ. С. 304-305.
****** СССР. Год работы правительства. Материалы к отчету за 1927/28 г. С. 214.


745
кулацких хозяйствах было 25,  2 % тракторов, в Воронежской губернии - 13,  5, в Самарской - 9,  7, в Саратовской - 6,  9 % и т. д.  *
Раньше всего ликвидация машинных и тракторных лжеобъединений началась на Украине и в Сибири. На Украине для этого были созданы специальные окружные комиссии, которые уже к 1 апреля 1928 г. проверили 3539 машинных товариществ; из них 1271 было ликвидировано как кулацкое. Тракторы и машины ликвидированных объединений изымались, но не конфисковывались. Бывшие владельцы получали выкуп, устанавливаемый по стоимости трактора или машины на момент изъятия (с учетом амортизации). У распущенных весной 1928 г. кулацких объединений было выкуплено 676 тракторов. Большая часть их передана бедняцко-середняцким колхозам и кооперативным организациям.
В Сибири среди ликвидированных в марте-апреле 1928 г. кулацких машинных «товариществ» значительная часть имела тракторы. Широкий размах кампания по изъятию тракторов у единоличников приняла в Саратовской губернии. Комиссия по проверке использования тракторов и союз сельскохозяйственной кооперации широко привлекали к этой работе местные общественные организации, группы бедноты и секции сельских Советов. Бедняки и середняки активно поддержали это мероприятие, благодаря чему уже к началу сева подавляющая часть тракторов из кулацких хозяйств была передана в колхозы и машинные товарищества (в Балашовском уезде только в марте были переданы 33 трактора)**.
В Среднем Поволжье изъятие тракторов из кулацких хозяйств и объединений проводилось в конце 1928 и начале 1929 г. Постановление, обязывавшее кооперативные и земельные органы «выявить все кулацкие и иные хозяйства, незаконно присвоившие себе тракторы и сельскохозяйственные машины, полученные для коллективного пользования», а также «принять меры к изъятию этих машин», было принято Средне-Волжским обкомом ВКП(б) 8 октября 1928 г.  *** В Центрально-Черноземной области изъятие тракторов у единоличников и кулацких объединений, а также у организаций и кооперативов, использующих тракторы не по назначению, началось с января 1929 г. Изъятые тракторы направлялись преимущественно на пополнение тракторных колонн и в крупные колхозы. К середине марта 1929 г. здесь было перераспределено 536 тракторов****.
В Российской республике количество тракторов, находившихся в частной собственности кулаков, сократилось с 1860 на 1 октября 1927 г. до 1000 на
1 	октября 1928 г. К 1 октября 1929 г. у них оставалось около 100 тракторов*****.
Ликвидация кулацких машинных объединений и принудительный выкуп тракторов сыграли важную роль в наступлении на кулачество. У сельской буржуазии была отобрана наиболее эффективная техника, использовавшаяся в
* ЦГАНХ. Ф. 3883. Оп. 1. Д. 45. Л. 221, 275; Оп. 5. Д. 26. Л. 147; Сельскохозяйственная кооперация. 1928. № 20. С. 56.
** Данилов В. П. Создание материально-технических предпосылок коллективизации сельского хозяйства в СССР. М., 1957. С. 315-316.
*** Бюллетень Средне-Волжского обкома ВКП(б). 1928. № 1-2. С. 17.
**** Известия обкома ВКП(б) ЦЧО. 1929. № 7. С. 4; № 9. С. 15; Сельскохозяйственная газета. 1929. 15 марта.
***** Данилов В. П. Указ. соч. С. 309, 317.


746
целях укрепления и расширения эксплуататорских капиталистических отношений. Как и лишение отдельных кулацких семей права на землю, это еще не было экспроприацией кулачества, но сыграло важную роль в ее подготовке. Экспроприация тракторов послужила ступенью к экспроприации всех средств производства у сельской буржуазии.
Характерной чертой этого мероприятия являлось то, что оно было проведено по преимуществу «сверху», после проверки государственными органами социального состава тракторовладельцев. Однако к этой работе широко привлекались кооперативные и общественные организации, представители деревенской бедноты.
Аналогичное значение имело изъятие сложных машин и орудий, приобретенных в кредит и еще не полностью оплаченных. Кулачество лишалось возможности использовать высокопроизводительную технику, служившую в его руках средством закабаления и эксплуатации трудящихся крестьян, средством развития частнокапиталистического, предпринимательского хозяйства.
Важнейшим орудием ограничения и вытеснения, а затем и ликвидации капиталистических элементов в народном хозяйстве страны была налоговая политика Советского государства. Освобождая все большую часть деревенской бедноты от налога и облегчая тяжесть его для середняцких трудовых слоев крестьянства, Советская власть систематически усиливала обложение кулачества. Сельскохозяйственный налог на кулаков из года в год возрастал. При увеличении дохода на одного едока в кулацком хозяйстве по сравнению с бедняцким в 3 раза - с 79 до 240 руб. - сумма налога возрастала в 1924/25 г. в 14,  5 раза, в 1925/26 г. - в
22,  5 раза, в 1926/27 г. - в 70 раз. В 1925/26 г. бедняки платили 76 коп. за каждого члена семьи, середняки - 3,  09 руб., а кулаки - 11,  03 руб. В 1926/27 г. ставка налога с члена бедняцкого хозяйства снизилась до 22 копеек, с члена середняцкого хозяйства почти не изменилась (3,  13 руб.  ), а кулацкое хозяйство стало платить по 15,  42 руб. с души. С каждым годом изымалась все большая и большая часть дохода кулацких хозяйств, масштабы капиталистического накопления в деревне сокращались. В 1924/25 г. вся система прямых и косвенных налогов лишала кулацкое хозяйство 10,  7 % годового дохода, а в 1926/27 г. - уже 16,  3 %*.
В то же время все более значительная часть наиболее маломощных хозяйств вовсе освобождалась от уплаты налога: в 1925/26 г. около 20 %, в 1926/27 г. -
27,  6 %**. На 1927/28 г. Манифест ЦИК СССР по поводу десятилетия Советской власти провозгласил, что будут освобождены от уплаты сельскохозяйственного налога 35 % крестьянских хозяйств***. Фактически же было освобождено по стране в целом 9 415 тыс. хозяйств, т. е. 38,  1 %. Правда, сюда входит и некоторое число хозяйств, освобожденных от налогового обложения не полностью, а частично (средний размер скидки составлял 43 % исчисленной с хозяйства суммы налога). Со всех хозяйств, полностью или частично освобожденных от налога, причиталось 29,  7 млн руб., в том числе 12,  7 млн руб. с освобожденных по манифесту. Кроме того, манифестом были сложены налоговые недоимки с бедняцких хозяйств и понижены недоимки, числившиеся за середняцкими хозяйства¬
* Тяжесть обложения в СССР. М., 1929. С. 114-115, 118-119.
** ЦГАОР СССР. Ф. 4085. Оп. 9. Д. 639. Л. 100.
*** СЗ. 1927. № 61. Ст. 613.


747
ми. Общая сумма сложенных недоимок составила около 9 млн руб. (к моменту издания манифеста за крестьянством числилось 22 млн руб. недоимок по сельскохозяйственному налогу)*.
В условиях непосредственной подготовки коллективизации было намного усилено воздействие налогового обложения на социальное развитие деревни. С 1925 г. на протяжении трех лет сельскохозяйственный налог оставался неизменным, хотя доходы крестьянства заметно возросли. В 1928 г. партия признала, что налоговое обложение деревни недостаточно и должно быть заметно увеличено. Центральный Комитет принял решение о повышении на 1928/29 т. суммы налога с 310 млн руб. до 400 млн руб. при сохранении значительных льгот для колхозов и освобождении от обложения бедноты (35 % хозяйств)**. Налог резко возрастал для зажиточно-кулацких хозяйств. Для них была введена прогрессивная надбавка к ставке сельскохозяйственного налога в размере от 5 до 25 %. Были изменены принципы обложения основной массы кулацких хозяйств. По «Положению о едином сельскохозяйственном налоге» на 1928/29 г. «в отношении единоличных хозяйств, особо выделяющихся из общей крестьянской массы в данной местности своей доходностью и притом нетрудовым характером своих доходов», надлежало исчислять «сумму облагаемого дохода... от всех источников в соответствии с их действительной доходностью», а не по нормам***.
Обложение в индивидуальном порядке по фактическому доходу нанесло сильнейший удар кулацким хозяйствам. В 1926/27 г. кулацкие хозяйства, удельный вес которых в деревне исчислялся в 3,  9 %, выплатили 25,  9 % общей суммы сельскохозяйственного налога с крестьян, а в 1928/29 г. - уже 48,  7 %. Доля дохода кулацкого хозяйства, изымавшаяся путем налогового обложения, выросла до 22,  3 %****. Известная часть кулацких хозяйств не выдерживала усиленного обложения, утрачивала свой предпринимательский характер.
В практике налогового обложения были допущены, однако, серьезные ошибки, в результате которых пострадала часть середняцких хозяйств. Общее повышение суммы налога оказалось слишком большим. Как отмечалось в резолюции объединенного заседания Политбюро ЦК и Президиума ЦИК партии от 9 февраля 1929 г., практика показала, что «такое увеличение налога при освобождении от него 35 % хозяйств и разложения всей тяжести налога на остальные 65 %
хозяйств чрезмерно задевает интересы некоторых слоев середняков»  *****. К тому
же указания закона, что установленные ставки являются минимальными, что от неземледельческих заработков должно изыматься не менее 35 % дохода, применялись на местах механически. Ставки налогового обложения стали повышаться без учета действительных условий и возможностей крестьянского хозяйства. Этому в значительной мере содействовало и то, что налоговая кампания совпадала по времени с хлебозаготовительной и местные организации всячески по¬
* Правда. 1928. 7 нояб.
** КПСС в резолюциях... Ч. II. С. 559; Правда. 1928. 9 и 23 сент.
*** СЗ. 1928. №24. Ст. 212.
**** Два года работы. Материалы к отчету правительства РСФСР на XV Всероссийском съезде Советов. М., 1931. С. 81.
***** КПСС в резолюциях... Ч. II. С. 559.


748
буждали крестьян продавать хлеб скорее и больше. В результате этого общие ставки налога во многих местах повышались не на 30-35 %, а на 60-70 и даже 100 %.
При обложении крестьянских хозяйств по размерам посевной площади не всегда учитывался состав крестьянской семьи, что привело к разному увеличению налога с многосемейных крестьян. Во многих местах обложенными в индивидуальном порядке оказались и многосемейные середняки. Это вызвало серьезное недовольство крестьян, поток жалоб в исполнительные комитеты союзных республик и ЦИК СССР, в партийные органы и печать. По данным проверки, в 14 районах РСФСР оказались обложенными в индивидуальном порядке 70,  4 тыс. хозяйств.
Из них 34 тыс. хозяйств в результате проверки были освобождены от индивидуального обложения*.
Общая сумма собранного сельхозналога намного превысила установленную законом. К 1 января 1928 г. было собрано с крестьянства 236 млн руб. налоговых средств, а на 1 января 1929 г. - 385 млн руб., т. е. не на 30 %, а на 63 % больше**.
Немедленно были приняты меры к исправлению допущенных ошибок. В первых числах сентября местам была дана директива о том, чтобы при среднем увеличении налога на 30 % увеличение его в отдельных губерниях и округах не превышало 50 %, в районах и уездах - 60 %, в волостях и селениях - 70 %; при этом запрещалось повышать обложение, даже если исчисленная в соответствии с законом общая сумма налога оказывалась ниже ориентировочных норм по тем или иным селениям, волостям и т. д. Местные органы власти обязывались проверить правильность индивидуального обложения и снизить его, если оно было завышено. Для компенсации переобложенных хозяйств был создан специальный правительственный фонд***.
Вместе с тем запрещалось использовать индивидуальное обложение как средство раскулачивания. М. И. Калинин в речи на пленуме Моссовета, опубликованной 23 сентября 1928 г. в «Правде», специально остановился на вопросе о задачах индивидуального обложения. Он отметил, что «многие местные организации поняли новый закон как раскулачивание», что это послужило причиной «таких ошибок», которые являются прямым нарушением закона о сельхозналоге». Калинин разъяснял, что усиленное обложение кулацких хозяйств должно урезать их прибыли, задержать их капиталистический рост, но отнюдь не разорить. «Правительство, - говорил он, - нисколько не предполагало и не предполагает произвести сельхозналогом разорение верхушечной части крестьянства, уничтожение кулацких хозяйств... Если бы стоял вопрос о раскулачивании, то правительству незачем было бы прибегать к искусственным, к побочным мерам. Правительство могло бы прибегнуть к этому прямо и непосредственно».
Приведя факты переобложения середняцких хозяйств, М. И. Калинин подчеркнул, что они не вытекали из духа закона, а были следствием его формальнобюрократического применения и прямого нарушения: «Мы не думали, что от¬
* Калинин М. И. Пути подъема сельского хозяйства и налоговое обложение середняка // XVI конференция ВКП(б). Стенографический отчет. М., 1962. С. 286.
** Там же.
*** Правда. 1928.  9 сент. и 12 окт.


749
дельные губернии, отдельные места будут обложены в 2-3 раза, а отдельные крестьянские хозяйства в 5-6 раз выше, чем в прошлом году. Этой цели правительство не преследовало, это, безусловно, ошибка местных властей».
25 сентября «Правда» опубликовала передовую статью «Сельхозналог и наша классовая линия в деревне», в которой говорилось о необходимости «принять серьезнейшие меры против безобразий, ударяющих как по середняку, так иногда даже по бедняку», выступала против тенденции «раскулачивания» и чрезмерного индивидуального обложения.
В декабре Политбюро ЦК ВКП(б) образовало Комиссию для выработки мер по налоговому облегчению середняка, а затем решило поставить этот вопрос в порядок дня предстоящей партийной конференции. На основании рекомендаций комиссии (по докладу ее председателя М. И. Калинина) Политбюро еще до созыва конференции приняло решение о снижении налога до 375 млн руб. и предоставлении налоговых льгот бедняцким и середняцким хозяйствам, расширявшим посевные площади*.
XVI конференция ВКП(б) обсудила доклад М. И. Калинина «Пути подъема сельского хозяйства и налоговое облегчение середняка», в котором анализировались итоги налоговой кампании 1928/29 г. и решительно осуждались нарушения революционной законности. М. И. Калинин убедительно обосновывал необходимость налогового облегчения середняка. В резолюции конференция одобрила основные принципы налогового обложения, принятые на 1929/30 г. (освобождение от налога 35 % маломощных хозяйств, значительные льготы колхозам, переложение на наиболее зажиточные 4-5 % хозяйств 30-45 % всей суммы налога). Отмечалась важность налогового облегчения середняка (уменьшение общей суммы налога на 50 млн руб., освобождение на два года от обложения всего прироста посевных площадей в бедняцких и середняцких хозяйствах, скидку для многосемейных и др.  ). Резолюция подтверждала «категорическое запрещение применения статьи об индивидуальном обложении к середняцким хозяйствам». Вместе с тем подтверждалось «полное сохранение индивидуального обложения наиболее богатой части кулацких хозяйств (от 2 до 3 % хозяйств по всему Союзу)»**.
Налоговая политика являлась важнейшим орудием регулирования социальных процессов в деревне и прежде всего орудием ограничения капиталистического производства, при помощи которого изымалась значительная часть средств, накопленных частными предпринимателями и кулаками. В тех же целях использовалось и самообложение крестьян, которое издавна практиковалось как источник средств на удовлетворение общественных, хозяйственных и культурных нужд деревни (содержание коммунального хозяйства, школ, изб-читален, здравоохранительных учреждений и т. д.  ). Однако самообложение всегда было уравнительным, не учитывало состоятельности плательщика. В августе 1927 г. был установлен новый порядок самообложения, в основу которого был положен тот же классовый принцип, какой применялся при определении ставок сельскохозяйственного налога. В порядке самообложения на обществен¬
* КПСС в резолюциях... Ч. II. С. 559-560.
** Там же. С. 584-585; ср.: СЗ. 1929. № 12. Ст. 103.


750
ные нужды в 1927/28 г. было мобилизовано 98,  4 млн руб.  * Значительная часть этих средств была получена от кулацких хозяйств.
Наступление на кулачество впервые после перехода к нэпу привело к заметному свертыванию капиталистического производства в сельском хозяйстве. Наряду с сокращением земельной аренды заметно уменьшилось использование наемного труда, особенно кулаками. В Средне-Волжском районе общее число хозяйств, нанимавших рабочих, в 1927 г. составляло 14,  4 %, а в 1929 г. - 14,  3 %, т. е. осталось почти неизменным; зато число кулацких хозяйств, нанимавших рабочих, уменьшилось почти вдвое - с 67,  6 до 34,  2 %. В Нижнем Поволжье удельный вес кулацких хозяйств с наемным трудом сократился с 65,  3 до 37,  6 %. На Северном Кавказе общее число крестьянских хозяйств, использовавших наемный труд, уменьшилось с 24,  2 % в 1927 г. до 15,  6 % в 1929 г., а число кулацких хозяйств этой категории - с 74,  6 до 39,  9 %. В Сибири соответственно - с 92,  1 до 65,  7 %. Этот процесс наблюдался всюду - даже там, где общее количество хозяйств с наемной рабочей силой увеличивалось (на Украине, в Белоруссии, в промышленном центре, на Западе и Северо-Западе)**.
Резкое сокращение эксплуатации наемного труда в деревне подтверждается и данными об изменении численности батраков. Армия сроковых рабочих за те же годы сократилась с 1751,  7 тыс. до 1 368,  2 тыс. Правда, несколько увеличилось количество поденщиков (с 2 504 тыс. человек до 2 652 тыс.  )***, но не настолько, чтобы покрыть убыль сроковых рабочих.
Аналогичная эволюция произошла и в найме-сдаче средств производства. При почти повсеместном увеличении общего числа хозяйств, как сдававших, так и нанимавших средства производства (отчасти в результате широкого распространения супряги, роста системы государственно-кооперативного проката и т. д.  ), число кулаков, сдававших средства производства, в большинстве районов стало сокращаться: на территории Среднего Поволжья с 61,  5 до 59,  5 %, в Нижнем Поволжье - с 39,  7 до 32,  3 %, в Центрально-Черноземной области - с 52,  1 до 38,  2 %, на Северном Кавказе с 64,  1 до 54,  7 %. В Сибири и на Украине общее число таких хозяйств несколько выросло (на 1-1,  5 %), но систематический отпуск средств производства в чужие хозяйства (на сумму свыше 20 руб.  ) уменьшился и здесь: в Сибири с 40,  7 до 37,  6 %, на Украине - с 30,  1 до 24,  7 %. Количество хозяйств, сдававших в наем средства производства, увеличилось только в Московской и Западной, немного в Ленинградской областях, где наступление на кулачество не достигло такого размаха, как в основных земледельческих районах страны****.
В основных сельскохозяйственных районах страны заметно сократилось количество средств производства в руках кулака, прежде всего скота. К середине 1929 г. кулацкие хозяйства Среднего Поволжья, Северного Кавказа и Украины потеряли пятую часть имевшегося у них в 1927 г. рабочего скота, в Сибири - чет¬
* Правда. 1928. 22 нояб.
** Сдвиги в сельском хозяйстве СССР между XV и XVI партийными съездами. С. 78-79.
*** Там же. С. 134.
**** Там же. С. 74-75.


751
вертую часть. Столь же резко уменьшилось у них поголовье коров*. Обеспеченность кулацких хозяйств машинами несколько возросла лишь в промышленных районах, на Западе и в Белоруссии. В других местах они утратили уже заметную часть сложных сельскохозяйственных машин.
В отдельных районах распродажа кулаками скота, машин и орудий уже с осени 1928 г. стала приобретать массовый характер. В Макушинском районе Курганского округа, по данным на 1 июля 1929 г., кулаки распродали 35,  8 % ранее имевшихся у них лошадей, 47,  4 крупного рогатого скота, 46,  9 свиней, 12,  3 плугов, 55,  5 сеялок, 44,  8 жнеек, 28,  9 % молотилок. К концу того же года они распродали и забили 65,  4 % лошадей, 63,  1 коров, 97,  9 % свиней. Число распроданных жнеек увеличилось до 50,  8 %**. К началу раскулачивания у них оставалось лишь 30-35 % скота и едва ли половина машин, имевшихся в 1927 г.
Продавая средства производства, кулацкие хозяйства сокращали посевные площади, многие вообще утрачивали предпринимательский характер. В то время как по стране в целом посевные площади неуклонно расширялись (с 1927 по 1929 г. на 4,  9 %)***, посевы кулацких хозяйств повсюду сократились: в Ленинградской области - на 2,  2 %, в Московской - на 3, в Западной - на 7,  3, в Средне- Волжской - на 10,  4, в Центрально-Черноземной - на 9,  9, в Нижне-Волжском крае - на 9,  7, в Северо-Кавказском - на 25,  4, в Сибирском - на 21,  5, на Украине - на 17,  6 %. Однако и в 1929 г. засеваемые площади в кулацком хозяйстве были намного больше, чем в середняцком (в земледельческих районах в среднем на 20-30%)****.
Часть кулацких хозяйств, не выдержав нажима, распалась. По данным гнездовых обследований, из кулацких хозяйств, имевшихся в 1927 г., 2 % ликвидировались, и семьи переселились в города, 1,  1 объединились, 14,  9 разделились (часто эти разделы были фиктивными), 2,  5 % вступили в колхозы (также в массе своей в целях маскировки). Разделы хозяйств как способ уклонения от усиленного налогового обложения и чрезвычайных мер во время хлебозаготовок приобрели массовый характер в зерновых районах (в Среднем Поволжье за два года разделились 18,  2 % кулацких хозяйств, в Нижнем Поволжье - 18,  3, в Центрально-Черноземной области - 20,  1, на Северном Кавказе - 16,  3, в Сибирском крае - 18,  8 %)*****.
Действительные масштабы сокращения числа кулацких хозяйств в 1928— 1929 гг. установить трудно. Все же, несомненно, что процесс возрастания их числа, возобновившийся с переходом к нэпу и продолжавшийся до 1927 г., не только приостановился, но и сменился процессом сокращения. Свертывается кулацкое производство, уменьшается число предпринимательских хозяйств******.
Сдвиги в сельском хозяйстве СССР между XV и XVI партийными съездами. С. 72-73.
** Колхозы в 1930 году. М; Л., 1931. С. 1.
*** Социалистическое строительство СССР. М, 1934. С. 176,  177.
**** Сдвиги в сельском хозяйстве СССР между XV и XVI партийными съездами. С. 70-71.
***** Там же. С. 68-69.
****** По данным гнездовых обследований 1927-1929 гг., число кулацких хозяйств в
РСФСР сократилось за два года с 3,  9 до 2,  2 %. Однако сектор народно-хозяйственного учета Госплана делает оговорку, что «процесс снижения мелкокапиталистической верхушки деревни в действительности происходил не столь быстрым темпом» // Сдвиги


752
Обострение классовой борьбы
Государственные мероприятия, направленные на хозяйственное вытеснение и политическую изоляцию кулачества, были одной из основных форм классовой борьбы в деревне. В непосредственной связи с ними развертывалась ожесточенная борьба внутри крестьянства. Непрерывные, все усиливающиеся конфликты, драматические столкновения противоборствующих сил наполняют историю деревни того времени.
Сельская буржуазия всячески пыталась обойти законы, направленные на ее ограничение: об аренде земли, о наемном труде, об индивидуальном обложении. Ею предпринимались активные попытки проникнуть в органы власти и партийные организации, чтобы разложить их изнутри, сорвать осуществление политики партии в деревне. Кулаки стремились поставить на службу своим интересам кооперацию, проникали в колхозы, создавали лжекооперативные организации. Ведя антисоветскую агитацию, распространяя провокационные слухи, организуя террор против работников партийных, советских и кооперативных организаций, против крестьян-общественников, кулачество пыталось запугать бедняка и середняка, оторвать деревенские массы от рабочего класса.
Основным фронтом классовой борьбы в 1928-1929 гг. стали хлебозаготовки. «Хлебная стачка» чрезвычайно накалила обстановку в деревне и в стране в целом, поставила под угрозу взятые темпы индустриализации и социалистического строительства в целом. Вопрос о хлебе вновь приобрел первостепенное значение в борьбе за социализм, потребовал от партии мобилизации всех сил для организации наступления на кулачество, для сплочения бедняцко-середняцких масс крестьянства. На протяжении декабря 1927 - февраля 1928 г. Центральный Комитет партии направил на места четыре директивы (от 14 и 24 декабря, 6 и 13 февраля), в которых была разработана система мероприятий экономического, политического и организационного порядка, направленная на ликвидацию кризиса. В директивном письме ЦК ВКП(б) «Первые итоги заготовительной кампании и дальнейшие задачи партии» от 13 февраля 1928 г. указывалось, что «дело заготовок является делом всей партии». Только за январь - март, по весьма неполным данным, на места были командированы свыше 4 тыс. ответственных работников из краевых, губернских и окружных организаций и около 26 тыс. - из уездных, районных и волостных*.
Этот тридцатитысячный отряд коммунистов помог низовым организациям партии сосредоточить силы на заготовках зерна, перейти к практическому осуществлению директивы XV съезда о развертывании наступления на кулачество. Уездные, губернские, окружные и краевые комитеты партии превратились в штабы по проведению хлебозаготовок. Сюда поступали сведения о сдаче хлеба на заготовительные пункты, о сборе налога, о завозе товаров в деревню, о настроениях крестьянства и поведении кулачества. Отсюда регулировалась вся эта работа, посылались на места уполномоченные, агитаторы и пропагандисты.
в сельском хозяйстве СССР между XV и XVI партийными съездами. С. 66-67. Впечатление резкого спада создавалось вследствие того, что группировка хозяйств в сводной таблице произведена по стоимости средств производства, без учета их обесценения на рынке.
* Известия ЦК ВКП(б). 1928. № 12-13. С. 1.


753
Партийные организации развернули огромную разъяснительную кампанию, вновь и вновь показывая беднякам и середнякам непримиримость их интересов с интересами кулачества, необходимость укрепления союза с рабочим классом, индустриализации страны, перехода к новым формам хозяйства в деревне.
Решительно поддержал политику Коммунистической партии в деле хлебных заготовок рабочий класс. Коллективы промышленных предприятий увеличивали производство необходимых крестьянину товаров. В ряде мест рабочие и служащие принимали решения сократить на время хлебозаготовок покупки дефицитных товаров, чтобы облегчить государству снабжение деревни*. В зерновые районы были направлены 133 бригады, в составе которых было 1546 рабочих**. Они помогали сельским партийным ячейкам и бедноте в борьбе с кулацким саботажем хлебозаготовок, приняли участие в разъяснительной и организационной работе.
Центральный Комитет партии потребовал от местных организаций своевременно собрать налоги, неукоснительно проводить в жизнь закон о самообложении сельского населения. Увеличился завоз промышленных товаров в сельские местности.
Вместе с тем были введены чрезвычайные меры против кулаков и спекулянтов, против организованной ими «хлебной стачки». С января 1928 г. к кулакам, отказавшимся сдать излишки хлеба по государственным ценам, и к хлебным спекулянтам стала применяться ст. 107 Уголовного кодекса, согласно которой виновные в спекуляции привлекались к судебной ответственности, а их товары конфисковывались. При этом 25 % конфискованного зерна распределялось на условиях долгосрочного кредита или даже бесплатно среди бедняков (в основном на семена, а в случае необходимости и для потребления).
Применение чрезвычайных мер не означало отмены нэпа, они не распространялись на основные массы крестьянства. Не означало оно и полного раскулачивания, поскольку конфисковывались только излишки хлеба и такие средства производства, которые особенно эффективно использовались кулаками для закабаления и эксплуатации крестьянства; статьи Уголовного кодекса, карающие спекулятивную деятельность, применялись только к организаторам «хлебной стачки», к тем, кто имел крупные запасы зерна, но отказывался продавать его государству.
На Северном Кавказе с начала хлебозаготовительных трудностей до 10 февраля 1928 г. были осуждены по ст. 107 УК РСФСР 2145 кулаков, имевших до двух тысяч и более пудов хлеба***. В Уральской области за период январь-март 1928 г. эта статья была применена к 255 кулацким хозяйствам. В каждом из них было изъято от 1 до 4 тыс. пудов хлеба****. В Саратовской губернии к уголовной ответственности были привлечены 115 кулацких хозяйства. У них было конфисковано 75 тыс. пудов зерна и, кроме того, 5 мельниц, 2 маслобойки, 1 молотилка
* Известия. 1928.  14 янв.
** Трапезников С. П. Указ. соч. С. 59.
*** ЦГАОР СССР. Ф. 374. Оп. 14. Д. 503. Л. 2.
****Лимонов Г. А. Борьба партийных организаций Урала за преодоление хлебозаготовительных трудностей в 1927-1928 гг. // Труды Уральского политехнического института. Сб. 86. Свердловск, 1957. С. 109-110.


754
с двигателем, 1 двигатель, 3 трактора и 179 голов разного скота*. Основная часть средств производства, семенное зерно и потребительские запасы хлеба у кулацких хозяйств не изымались. Однако конфискация части средств производства и товарных излишков хлеба нанесла сильнейший удар по экономическим позициям кулачества, ограничивала их эксплуататорские возможности. Некоторые наиболее крупные кулацкие хозяйства были низведены до среднего уровня или даже исчезли совсем. В отдельных хозяйствах конфисковывалось по 10-15 тыс. пудов зерна**. Всего же в кулацко-зажиточных хозяйствах было изъято около 150 млн пудов хлеба.
Наступил перелом в ходе хлебозаготовок. В январе-марте 1928 г. было заготовлено хлеба на 18 млн центнеров больше, чем за соответствующий период предыдущего года***. Таким образом, дефицит, образовавшийся к началу года, был почти покрыт.
Объединенный Пленум ЦК и ЦКК ВКП(б), состоявшийся в апреле 1926 г., отметил крупнейшие успехи хлебозаготовок, в результате которых удалось «смягчить, а затем и изжить перебои в снабжении городов, Красной Армии и рабочих районов, предупредить снижение реальной заработной платы, ликвидировать недоснабжение хлебом хлопководческих и льноводческих районов, а равно и районов лесных заготовок и, наконец, создать известные минимальные хлебные резервы»****.
Указывая на такие положительные явления, как улучшение партийной работы в деревне, ослабление роли и влияния кулачества, оживление работы среди бедноты и повышение авторитета Советской власти среди основных масс крестьянства, Пленум решительно осудил извращения и перегибы, допущенные в ходе хлебозаготовок, когда чрезвычайные меры стали применяться не только против кулацких хозяйств, но и против середняцких, фактически приводя к «сползанию на рельсы продразверстки»*****. Извращения проявились в конфискации хлебных излишков без судебного применения ст. 107 Уголовного кодекса, в запрещении купли-продажи хлеба (закрытии базаров), в повальных обысках с целью выявления излишков, в создании заградительных отрядов, в принудительном распределении облигаций «крестьянского займа» при расчетах за хлеб и при продаже дефицитных товаров, в административном нажиме на середняка, в попытках ввести прямой продуктообмен и т. д.
Нарушения законности и перегибы были связаны с исключительной сложностью обстановки, в которой партийные организации должны были ликвидировать хлебозаготовительный кризис. Резкое обострение классовой борьбы вызвало необходимость чрезвычайных мер против кулаков. Однако их приме¬
* Саратовская партийная организация в годы социалистической индустриализации страны и подготовки сплошной коллективизации сельского хозяйства. Документы и материалы. 1926-1929 гг. Саратов, 1960. С. 204.
** Правда. 1928. 12 февр.
*** Показатели конъюнктуры народного хозяйства СССР за 1923/24-1928/29 гг. М., 1929. Табл. 61.
**** КПСС в резолюциях... Ч. II. С. 495.
***** Там же. С. 496.


755
нение происходило в условиях угроз и использования мер административного воздействия по отношению к местным партийным, советским и кооперативным работникам*. Было выдвинуто требование проверки и чистки партийного, советского и кооперативного аппарата, связанного с проведением хлебозаготовительной политики. На Урале, например, в это время было отстранено от работы 1157 человек**. Опасение репрессий толкало работников на местах на путь извращений и перегибов. Многие стали тогда считать, что «лучше перегнуть, чем недогнуть».
В директиве ЦК партии от 13 февраля перегибы и извращения осуждались, но в практике хлебозаготовок они продолжались и в дальнейшем. Апрельский Пленум ЦК и ЦКК ВКП(б), как говорилось в его резолюции, «самым категорическим образом заявляет, что такого рода извращения партийной линии не имеют ничего общего ни с партийным курсом вообще, ни с теми экстраординарными мероприятиями, которые ЦК проводил в жизнь в связи с особыми трудностями, обнаружившимися во время текущей хлебозаготовительной кампании. Объединенный пленум ЦК и ЦКК требует беспощадной борьбы с такими методами и немедленной ликвидации подобных перегибов и извращений, ибо они нарушают основы экономической политики партии, угрожают экономической связи между городом и деревней, подрывают систему кредита и грозят ослаблением союза рабочего класса и основных масс середняцкого крестьянства». В резолюции подчеркивалось, что «по мере ликвидации затруднений в хлебозаготовках должна отпасть та часть мероприятий партии, которая имела экстраординарный характер»***.
Однако весной 1928 г. возникли новые трудности. В апреле централизованные заготовки дали всего 2,  5 млн центнеров хлеба - в 5 раз меньше, чем в марте; в мае - 3 млн, в июне - 3,  7 млн центнеров****. В южных районах страны, особенно на Северном Кавказе и на Украине, зима и весна были очень неблагоприятны
для озимых. По стране в целом погибло 7228 тыс. га (16,  5 %) озимых*****. Почти
все эти площади были полностью пересеяны, однако для этого потребовался дополнительный расход 30 млн пудов зерна из государственных ресурсов на семенную ссуду крестьянам пострадавших районов******,  что почти вдвое превышало
объем апрельских заготовок хлеба во всей стране.
Основные заготовки хлеба были перенесены в Поволжье, Центральночерноземную область, на Урал, в Сибирь и Казахстан. Необходимость восполнить недобор хлеба на Северном Кавказе и Украине и покрыть расходы на
* См.: Сталин И. В. Сочинения. Т. 11. С. 3-4,  11; Немаков Н. И. Коммунистическая партия - организатор массового колхозного движения (1929-1932 гг.  ). По материалам некоторых краев и областей РСФСР. М., 1966. С. 54.
** Лимонов Г. А. Указ. соч. С. 106.
*** КПСС в резолюциях... Ч. II. С. 496-497.
**** Показатели конъюнктуры народного хозяйства СССР за 1923/24-1928/29 гг. Табл. 61.
***** ЦГАОР СССР. Ф. 5446. Оп. 10. Д. 23. Л. 23, 180; Социалистическое строительство СССР. М., 1934. С. 178-179.
****** КПСС в резолюциях... Ч. II. С. 515.


756
семенную ссуду вынудили провести повторные заготовки и там, где они уже проводились, хотя товарных излишков у крестьян оставалось мало или не оставалось вовсе. Новый нажим серьезно задел страховые фонды деревни. Повторное применение чрезвычайных мер сильнее, чем в январе-марте, ударило по середняцким слоям крестьянства.
Июльский Пленум ЦК партии, анализируя создавшуюся обстановку, указывал на произвол местных органов власти, нарушения законности, применение методов продразверстки (обход дворов и незаконные обыски, закрытие базаров и т. п.  ). «Эти обстоятельства,  - говорится в резолюции Пленума,  - вызвали недовольство среди некоторых слоев крестьянства, выразившееся в выступлениях протеста против административного произвола в ряде районов, облегчили капиталистическим элементам в деревне использовать это недовольство против Советской власти, частично оживили деятельность контрреволюционных элементов и дали повод для разговоров об отмене нэпа». Пленум напомнил, что «Центральный Комитет партии при введении чрезвычайных мер со всей решительностью подчеркнул их временный характер» и потребовал ликвидации перегибов и извращений, что содействовало нормализации обстановки в деревне и в стране в целом. В решениях Пленума разъяснялось, что «партия в своей политике должна исходить из решительной борьбы как с теми элементами, которые являются выражением буржуазных тенденций в нашей стране и пытаются обойти решение XV съезда “развивать дальше наступление на кулачество”, так и с теми элементами, которые стремятся придать чрезвычайным и временным мерам характер постоянного или длительного курса и тем самым поставить под угрозу дело союза рабочих и основных масс крестьянства»*.
Однако совсем отказаться от чрезвычайных мер оказалось невозможным. Зимой 1929 г., несмотря на некоторое повышение заготовительных цен, сопротивление кулаков вновь заставило встать на путь государственного принуждения по отношению к ним. По выражению секретаря Нижне-Волжского крайкома Б. П. Шеболдаева местные партийные организации «из месяца в месяц “врастали” в чрезвычайные меры»**. Судебные репрессии против кулачества за срыв хлебозаготовок и спекуляцию стали применяться значительно шире. На Украине весной и осенью 1929 г. были отданы под суд 33 тыс. кулаков. Их имущество было полностью или частично конфисковано и распродано***. В Среднем Поволжье за время хлебозаготовительной кампании 1928/29 г. к уголовной ответственности привлекли 17 тыс. кулаков. Примерно у половины из них имущество было конфисковано****.
Во время хлебозаготовительной кампании 1928/29 г. беднота и середняки вовлекались в активную борьбу против кулацкой стачки, был организован общественный нажим бедняцко-середняцких масс на зажиточные слои деревни,
* Там же.
** XVI конференция ВКП(б). Стенографический отчет. С. 387; см. также С. 323.
*** XI съезд Коммунистической партии (большевиков) Украины. Стенографический отчет. Харьков, 1930. С. 262.
**** Партийный архив Куйбышевской области (далее - ПАКО). Ф. 1141. Оп. 20. Д. 173 а. Л. 32. Материалы о событиях на Средней Волге сообщены и разрешены для использования Ф. А. Каревским.


757
местами заготовки проводились по методу самообложения. В Сибири, на Урале, а затем и в других районах страны крестьяне стали сами разверстывать обязательства по сдаче хлеба государству с учетом реальных возможностей каждого хозяйства. Бедняцко-середняцкие массы, активно участвуя в организации хлебозаготовок, не позволяли кулацким и зажиточным элементам деревни обманывать государственные органы и сбывать хлеб по спекулятивным ценам. В то же время они следили за тем, чтобы обязательства были посильными для середняцких и бедняцких хозяйств. Этим ограничивалась возможность перегибов и извращений политики партии.
Особенно важным результатом урало-сибирского метода заготовок являлась мобилизация самих бедняцко-середняцких слоев крестьянства против кулачества. Там же, где местные организации не сумели вовлечь массы в борьбу против саботажа хлебозаготовок, где на передний план выдвигались репрессии против крупных держателей хлеба, там неизбежны были перегибы, сильно ударявшие по середнякам, там зачастую кулакам удавалось спровоцировать антисоветские выступления крестьян. Так, например, в Среднем Поволжье за январь-апрель 1929 г. кулаки организовали 33 массовых выступления, а в мае-июне, когда пришлось усилить хлебозаготовки и шире стали применяться репрессивные меры, - 60 выступлений, охватывавших в отдельных случаях по нескольку сел*.
Опыт показывал необходимость повсеместного вовлечения бедняцко- середняцких масс в борьбу против кулачества на хлебозаготовительном фронте. Именно в этом состояло реальное средство предупреждения административного увлечения со стороны местных органов, тем более что ожесточенное сопротивление кулачества не позволяло отказаться от чрезвычайных мер.
Попыткой связать осуществление государственных карательных мер против кулачества с непосредственным вовлечением крестьянских масс в решение заготовительных задач было постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 25 июня 1929 г. «О расширении прав местных Советов в отношении содействия выполнению общегосударственных заданий и планов». Постановление предусматривало, что задание по продаже хлеба устанавливает всем хозяйствам сельский сход. Если какое-либо хозяйство не выполняло задания, то местный Совет имел право в административном порядке увеличить его в пределах до пятикратного размера (в обиходе эта мера получила наименование «кратирования»). В случае необходимости имущество злостных неплательщиков должно было идти на продажу с торгов. Как подчеркивалось в постановлении, эта мера принималась «в целях обуздания кулацко-спекулятивных элементов»**.
Столь резкое усиление карательных мер по отношению к кулачеству позволило сломить его сопротивление хлебозаготовкам. Сельским Советам было, таким образом, разрешено производить ликвидацию отдельных, наиболее ожесточенно сопротивлявшихся кулацких хозяйств. Это было прямым прологом раскулачивания.
В итоге хлебозаготовительных кампаний 1927/28-1928/29 гг. произошли резкие сдвиги в социально-экономической и политической обстановке в деревне. Кулацкая «хлебная стачка» потерпела поражение. Хозяйственные и
* ПАКО. Ф. 1141. Оп. 20. Д. 25 а. Л. 9.
** СУ. 1929. № 60. Ст. 589.


758
политические позиции сельской буржуазии были серьезно подорваны. Несмотря на ряд отрицательных явлений, вызывавших недовольство и протесты части середняков и даже бедняков, классовое размежевание резко усилилось, бедняцко-середняцкие слои и кулачество заняли ясно видимые противостоящие позиции.
Разгромленное на хлебозаготовительном фронте, теряя в результате ограничительных государственных мер одну позицию за другой, кулачество продолжало сопротивление с еще большей яростью, шире переходя к методам террористической борьбы против представителей Советской власти, партийного и советского актива, бедняков и батраков. Случаи избиений и убийств нарастали с каждым месяцем, с каждым днем. Периодическая печать в 1926 г. отметила 400 террористических актов со стороны кулаков, в 1927 г. - 700, а в 1928 г. - 1027, из них 140 убийств, причем, если в первом квартале 1928 г. имели место 168 актов террора, то во втором квартале - 203, в третьем - 255, а за два месяца четвертого квартала (октябрь - ноябрь) - 401*. Однако эти данные очень неполны. В действительности размах кулацкого террора был намного шире. Согласно более полным данным орготдела ВЦИК только в Сибирском крае за 1927 г. было 226 террористических актов, а за 1928 г. - 702**.
Характерны изменения в направленности кулацкого террора и в составе исполнителей террористических актов. В 1924-1926 гг. острие террора было направлено прежде всего против тех, кто разоблачал темные спекулятивные махинации, факты кулацкого насилия, случаи нарушения советских законов - против сельских корреспондентов в частности. «Дымовка» была наиболее громким, но и достаточно типичным явлением классовой борьбы в деревне того времени***.
В 1928-1929 гг. острие террора направлено уже против тех, кто практически участвует в наступлении на кулака - против организаторов колхозов, землеустроителей и т. д. По данным РКИ за 1928 г., 48,  7 % кулацких террористических выступлений были направлены против работников низового советского аппарата,
24,  8 	- против представителей бедняцкого актива, 24,  7 - против работников колхозных, земельных, заготовительных и финансовых органов, партийных организаций, 1,  8 % - против селькоров. Жертвы кулацкого террора в массе своей были беспартийными крестьянами-активистами (членов партии среди них 19 %)****. Классовая борьба развернулась, таким образом, внутри самого крестьянства.
О политической изоляции кулаков свидетельствует состав террористов. Если раньше кулаки организовывали покушения, используя наемников (чаще всего из бывших участников контрреволюционных банд), чтобы самим остаться
* Сельскохозяйственная газета. 1929. 5 марта.
** Политический и трудовой подъем рабочего класса СССР (1928-1929 гг.  ). М., 1956. С. 451. Если вычесть из этой цифры акты террора, совершенные в декабре (191), то все равно окажется, что только на Сибирь приходится половина всех террористических актов. Но в других районах страны кулацкий террор не был слабее.
*** 28 марта 1924 г. в с. Дымовка (Николаевского округа Одесской губ.  ) был убит селькор Григорий Малиновский, разоблачавший в своих корреспонденциях извращения в работе сельских органов власти, разложение их руководства, связь с кулачеством // Правда. 1925. 6 февр.
**** Правда. 1929. 6 янв.


759
в стороне, то теперь нападают они сами. По данным о 33 убийствах (из 44, совершенных с середины августа до середины октября), 25 совершены кулаками и баями (даже попом и муллой - 2 случая) и только 8 - наемниками, подкулачниками*.
Наряду с индивидуальным террором в 1928-1929 гг. учащаются групповые, коллективные выступления кулаков против бедняцко-середняцкого актива, против колхозов и совхозов. Одним из наиболее ярких было упоминавшееся выше «Лудорвайское дело». Но оно не было единичным.
Со второй половины 1928 г. газеты публикуют множество корреспонденций о подобных случаях.
В станице Бенешевской (Ессентукский район) кулаки подожгли избу- читальню. «На борьбу с огнем, - сообщала 29 ноября “Правда”, - кинулись местные коммунисты, комсомольцы, беднота. Кулачье с вилами, кольями и топорами тесным кольцом обступило пожарище и мешало тушить пожар». Газета не сказала о причинах особенной ненависти к местной избе-читальне. Однако известно, что во многих станицах, селах и деревнях изба-читальня являлась центром массово-политической и организационной работы, местом проведения бедняцких собраний, заседаний групп бедноты и т. д.
В том же номере «Правда» описывает, как в одном из поселков Ганичского района Мелитопольского округа «деревенские кулаки, вооружившись кольями и железными полосами, на улицах, в хатах, во рву избивали бедняков». Кулаки села Пахонок (Тимский район Курского округа) толпой ворвались на колхозный огород, вырубили капусту. 8 декабря «Правда» сообщала, что в Оршанском округе группа кулаков сожгла хозяйственные постройки и правление колхоза «Искра», девять домов колхозников и канцелярию землеустроителя.
В ряде мест кулакам удавалось на какое-то время запугать односельчан. В селе Медянке (Кунгурский округ Уральской области) кулаки создали обстановку террора вокруг только что возникшего небольшого колхоза (13 дворов). Они вырубили 200 деревьев строевого леса, принадлежавшего колхозу, ломали колхозный инвентарь, разрушали по ночам изгороди, травили посевы. Колхозники опасались появляться на улице, на них нападали с криками: «Бей колхозников!  » Только арест наиболее активных кулаков изменил обстановку.
Также было и в татарской деревне Анда (Сергачевский уезд Нижегородской губернии), где кулаки, торгаши и муллы пустили в ход огнестрельное оружие. Выстрелом из нагана был убит активный общественник крестьянин Салуба- ев. 12 декабря «Правда» опубликовала письмо одного из местных жителей. Он писал, что крестьяне боятся выйти из своих изб даже днем, окна у всех закрыты почти круглые сутки. В том же номере газеты корреспонденция из Клементьев- ской волости Можайского уезда (Московская губерния) сообщает: «Кулаки... терроризуют население поджогами. Они сожгли скотный двор сельхозартели им. 10-летия Октября, жгут постройки бедняков и наиболее активных середняков. За последнюю неделю в одном лишь с. Воскресенском было 23 пожара».
Местные организации, в частности народные суды, оказались не подготовленными к столь яростным выступлениям кулаков, не сразу дали им должный отпор. Нападения на крестьян-активистов и колхозников, избиения, даже убий¬
* Правда. 1928. 27 окт.


760
ства и поджоги нередко расценивались как бытовое хулиганство и карались соответствующими статьями (от двух до пяти лет исправительных работ за убийства и поджоги, штраф или один-два месяца работ за избиения)*. В условиях частых амнистий и разгрузок мест заключения такая практика не способствовала пресечению кулацкого террора.
Мягкость приговоров по делам о контрреволюционных выступлениях, о кулацком терроре вызывала протесты. Центральные и местные газеты получали огромное количество писем, постановлений и резолюций крестьянских сходов, бедняцких собраний и общественных организаций. В Брянском округе после убийства кулаками крестьянина-общественника Воропаева в семи деревнях на сходах были приняты резолюции с требованием расстрела убийц, конфискации имущества и выселения их семей. В Челябинском округе в связи с убийством уполномоченного по хлебозаготовкам Куликова было принято 120 резолюций, требовавших применения к кулакам-убийцам высшей меры наказания. Протесты выражались и в отдельных случаях крестьянского самосуда над убийцами**.
С требованием решительной перестройки карательной политики выступила советская пресса. С октября 1928 г. страницы газет пестрят заголовками: «Осадить кулака!», «Еще раз: зажать кулака!», «Крепче ударим по кулаку и церковнику!», «В атаку против классового врага!», «Не к обороне, а к наступлению!», «Усилить наступление на кулака» и т. п.  ***
12 декабря редакционная статья «Правды», указывая на «случаи недопустимо мягкого отношения нашего пролетарского суда к активным кулакам, совершившим явно контрреволюционные преступления», разъясняла, что «к таким преступлениям, безусловно, следует отнести все случаи умышленного убийства общественных работников (или покушений на убийство их), умышленного уничтожения общественного имущества и т. п.  ». И далее: «Мы настаиваем на том, чтобы карающая рука пролетарского суда во всех подобных случаях не знала никакой пощады». Газета осуждала «оборонческие» позиции некоторых местных организаций: «Не “обороняться” от кулака, а решительно идти на бой с ним. Не дожидаясь наступления с его стороны, решительно выбивать его из всех позиций, где бы он ни пытался закрепиться».
Это требование также еще не было равнозначно призыву к раскулачиванию, к ликвидации кулацких хозяйств. Речь шла о более последовательном и решительном ограничении кулачества, о закрытии всех путей и каналов, по которым государственная помощь, предназначенная трудовому крестьянству (кредиты, техника, различные льготы и преимущества и т. д.  ), использовалась кулачеством, о вытеснении кулаков из кооперативных и других крестьянских организаций, о пресечении кулацкого террора.
Содержание политики Советского государства в связи с ростом контрреволюционных выступлений кулачества К. Я. Бауман характеризовал следующим образом: «Партия против административного произвола, против головотяпства, против политики так называемого раскулачивания. Но она требует решительного осуществления революционной законности. Никаких поблажек кулаку... Со
* Правда. 1928. 21 окт., 29 нояб., 8 и 12 дек.; и др.
** Правда. 1928. 27 окт., 7 дек.; и др.
*** Правда. 1928. 21 окт., 29 нояб., 7 и 12 дек.; 1929, 6 янв.; и др.


761
всей решительностью и твердостью мы должны сказать, что все кулаки, которые встают на путь убийства, должны судиться как контрреволюционеры. К ним действительно должна применяться высшая мера наказания»*.
В конце 1928 г. и в 1929 г. карательные органы резко усилили борьбу с кулацким террором. Верховные суды союзных республик по сигналам прессы пересмотрели ряд дел об убийствах, побоях и поджогах, совершенных кулаками, отменили слишком мягкие приговоры и вернули эти дела на новое рассмотрение. Высшие судебные инстанции дали юридическую квалификацию различным актам кулацкого террора. Верховный суд Белоруссии, сообщала «Правда» 8 декабря 1928 г., отменил приговор Оршанского окружного суда по делу о пожарах, уничтоживших строения колхоза «Искра», дома колхозников и канцелярию землеустроителя, согласно которому пять кулаков были осуждены на пять лет исправительных работ каждый. Верховный суд, передавая дело на новое рассмотрение, указал, что «преступление кулаков должно квалифицироваться как контрреволюционное выступление, направленное на срыв мероприятий сов- власти по коллективизации деревни и укреплению сельского хозяйства». Аналогичные определения вынес Верховный суд РСФСР 8 января 1929 г. по делу об убийстве секретаря волостного партийного комитета Шорникова и по делу об избиении работников милиции Морозникова и Парфенова в селе Нащекино Московской губернии**.
Усиление репрессий за контрреволюционные выступления, показательные процессы (часто с выездом суда на место преступления), требования крестьянской общественности о конфискации имущества убийц и выселении их семей отрезвляюще подействовали на кулачество. Число террористических актов хотя и временно пошло на убыль. В Сибири террор кулаков нарастал до января 1929 г. (октябрь 1928 г. - 78 случаев, ноябрь - 102, декабрь - 191, январь 1929 г. - 192). В феврале же было зарегистрировано 55 случаев***.
Однако весной 1929 г. в связи с обострением обстановки на хлебозаготовительном фронте кулацкий террор вновь резко усилился. В некоторых районах страны обкомы и крайкомы партии стали принимать решения, обязывающие соответствующие советские органы провести выселение кулацких контрреволюционных элементов (тех, кто совершал покушения, организовывал антисоветские выступления и т. д.  ). В Среднем Поволжье такое решение было принято обкомом партии 20 мая 1929 г. и применено примерно к 1,  5 тыс. кулацких семей****.
Одной из острых форм классовой борьбы стали забастовки батраков против эксплуатации нанимателей-кулаков. Стачки батраков в кулацких хозяйствах имели место и до 1929 г.*****  Однако они были единичными и разрозненными. Со¬
всем по-иному развернулась борьба в 1929 г. Стачки быстро распространялись
* Правда. 1928. 30 нояб.
* Правда. 1929.  11 янв.
* Политический и трудовой подъем рабочего класса СССР (1928-1929 гг.  ). С. 450.
* ПАКО. Ф. 1141. Оп. 20. Д. 25 а. Л. 9.
***** Правда. 1928. 21 марта и 21 дек.


762
вширь, охватывая целые районы; так, например, было в хозяйствах кулаков- огородников под Одессой. Забастовка батраков кулака Иванова за одну неделю перекинулась на три других хозяйства, а затем прокатилась по всем полям орошаемого огородничества под Одессой*.
В кулацких огородных хозяйствах Нежина в мае-июле 1929 г. бастовали 420 батраков, в селах Британы и Основа (Херсонский округ) - около 700, в селе Куреневка (Киевский округ) - 180, на хуторе Степановском (Оренбургский округ) - 300, в станице Верхне-Узловской (Донской округ) - 100, на кулацких виноградных плантациях в Ганджинском округе - 2000. Стачки были также в селе Бобровки (Самарский округ), в деревне Шерман (Ново-Омский район), в селе Майском (Богодуховский район) и в других местах**. Все они были вызваны тяжелыми условиями труда батраков в кулацких хозяйствах, нарушениями трудового права, невыносимыми жилищными и бытовыми условиями.
Отличительной чертой их была организованность, взаимопомощь, в ряде случаев ими руководили партийные и профсоюзные организации. Большая часть стачек закончилась победой батраков. Кулаки вынуждены были удовлетворить требования стачечников. Батрацкие стачки 1929 г. явились еще одним показателем изоляции кулачества, предвестником его ликвидации как класса. Классовый антагонизм между трудящимся крестьянством и кулачеством обнажился отчетливее.
В острой борьбе с кулачеством Коммунистическая партия добивалась классовой консолидации бедняцко-батрацких и середняцких слоев сельского населения, сплачивала их вокруг рабочего класса, усиливала их политическую организованность и активность. В деревне все более росли и укреплялись силы, готовые к решительной борьбе с эксплуататорами, к строительству новой жизни.
* Сельскохозяйственная газета. 1929. 13 и 21 июня и 9 авг.
** Сельскохозяйственная газета. 1929.  16 июля, 29 авг., 6,  14, 25 сент. и 5 окт.


О ХАРАКТЕРЕ СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКИХ ОТНОШЕНИЙ СОВЕТСКОГО КРЕСТЬЯНСТВА ДО КОЛЛЕКТИВИЗАЦИИ СЕЛЬСКОГО ХОЗЯЙСТВА*
В изучении истории советского крестьянства за последние годы наблюдается заметный рост внимания исследователей к разработке проблем социально- экономического развития деревни. Это направление в современной советской историографии только еще наметилось. В ближайшие годы оно должно получить серьезное развитие, привести к созданию серьезных трудов по социально- экономической истории деревни на разных этапах развития советского общества - от эпохи Великой Октябрьской социалистической революции до современной эпохи перехода от социализма к коммунизму.
История советского крестьянства - это история одного из крупнейших отрядов трудящихся масс в нашей стране, история одного из основных классов социалистического общества. Вместе с тем это история коренных социальных, производственных и культурных преобразований в деревне. Именно поэтому социально-экономическая проблематика приобретает значение первостепенной научной важности. Невозможно раскрыть развитие класса, проследить пройденный им исторический путь, показать коренные изменения в самом облике его, не исследуя глубоко и всесторонне историю социально-экономических отношений данной общественной группы людей.
Особое значение проблемы социально-экономической истории крестьянства приобрели в наше время. Постепенный переход к коммунизму неизбежно будет сопровождаться и уже сопровождается активизацией структурных процессов в советском обществе, усилением стирания межклассовых различий и граней, сближением социальных групп, прежде всего сближением рабочего класса и крестьянства. Изучение этих процессов - одна из наиболее актуальных задач историков советского общества.
Сближение классов и классовых прослоек в советском обществе, в частности, стирание различий между рабочим классом и крестьянством, составляет на данном этапе развития нашей страны один из наиболее значительных и глубоких социальных процессов. Однако начало этого процесса восходит к более ранним временам, прежде всего, эпохе великих преобразований Октябрьской революции и к дооктябрьскому периоду, когда происходили революционные выступления крестьянства. Поэтому, чтобы понять сущность изменений, совершающихся сейчас, на наших глазах, необходимо разобраться в истоках этого процесса, выяснить его особенности на более ранних ступенях развития. Поэтому актуально и важно исследование социально-экономических отношений крестьянства (как, разумеется, и рабочего класса, и интеллигенции) на протяжении всей истории
Материал для обсуждения на сессии по истории советского крестьянства и колхозного строительства в СССР.


764
советского общества, в том числе и в период, предшествующий коллективизации сельского хозяйства, которому посвящен настоящий доклад.
Проблема социально-экономических отношений в советской доколхозной деревне занимает важное место и при изучении объективной необходимости социалистического преобразования сельского хозяйства. Последнее было обусловлено всем ходом развития советской деревни. Научное решение этой узловой проблемы возможно поэтому только в результате исследования всех сторон жизни крестьянства и, прежде всего, анализа социальных отношений в деревне.
I.
Социально-экономические процессы в доколхозной деревне обстоятельно освещались в 20-х годах в исследованиях по текущей экономике. Специальные исследования по истории социально-экономических отношений в доколхозной деревне стали появляться много лет спустя. В1949 г. вышла в свет книга И. А. Ко- нюкова «Очерки о первых этапах развития коллективного земледелия», до сих пор являющаяся наиболее серьезной попыткой характеристики социальных отношений в колхозах 1917-1925 гг. В 1950 г. в Ташкенте появилась небольшая монография О. Б. Джамалова «Социально-экономические предпосылки сплошной коллективизации сельского хозяйства в Узбекистане», а несколько ранее, в 1945 г. С. И. Ильясов опубликовал статью «Пережитки патриархально-родовых и феодально-буржуазных отношений у киргизов до проведения сплошной коллективизации»1. Одновременно стали издаваться первые работы по истории аграрных преобразований в республиках Средней Азии и в Казахстане в 20-х годах.
Тогда же состоялась первая в послевоенное время дискуссия о характере производственных отношений единоличного крестьянства. Дискуссию вызвала статья А. П. Логинова, опубликованная в журнале «Вопросы философии» за 1948 год, в которой доказывалось, что производственные отношения мелких собственников всегда и при всех условиях являлись по своему характеру переходными.
В первой половине 50-х годов не было опубликовано специальных работ по интересующей нас теме. Однако она была затронута в ряде теоретических и конкретно-исторических работ. В 1952 г. появилась работа И. В. Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР», в которой производственные отношения крестьянства накануне коллективизации определялись как капиталистические. Недостаточность этого определения, его излишняя категоричность стали ясными весьма скоро. Оно стало дополняться и уточняться уже в 1953-1954 гг.
В учебнике «Политическая экономия» производственные отношения крестьян до коллективизации определялись как «капиталистические и мелкобуржуазные» (изд. 1-е, с. 359). Такое определение нам представляется правильным, но неполным. Оно не учитывает наличия социалистических и переходных к социалистическим отношений. М. А. Краев в работе о победе колхозного строя в СССР (М., 1954) чаще всего пользуется терминами: «старые производственные отношения», «производственные отношения мелких товаропроизводителей» (с. 238, 319, 376 и т. п.  ). Однако четкую социальную характеристику этим отно¬


765
шениям он не дает. С одной стороны, он признает их старыми, капиталистическими (с. 422), с другой - он пишет о том, что в период с октября 1917 г. по июль 1918 г. «создавались новые производственные отношения в деревне, отношения крестьян, освобожденных от гнета помещиков и ведущих хозяйство на земле, являющейся общенародной собственностью» (с. 171).
Г. Е. Глезерман в книге «Базис и надстройка в советском обществе» (М., 1954 г.  ) определил производственные отношения в кулацких хозяйствах как капиталистические, а «отношения внутри мелкого товарного хозяйства» - как «отношения мелких товаропроизводителей» (с. 146-147). Производственные отношения советского общества в переходный период, «рассматриваемые в целом», и, прежде всего, отношения между рабочим классом и крестьянством являлись, по мнению Г. Е. Глезермана, переходными от капиталистических к социалистическим (с. 146-147).
Однако конкретный анализ социальных отношений крестьянства в работах названных авторов отсутствовал.
Более широкое и систематическое изучение истории советской доколхозной деревни начато в последние 5-6 лет. В 1954-1960 гг. вышло в свет несколько специальных работ, посвященных изучению проблем социально-экономической истории крестьянства2. Большое научное значение имеет появление исследований о классовой борьбе в деревне того времени, о развитии кооперации и колхозном строительстве, а также работ по истории аграрных преобразований Советской власти в республиках Востока, осуществленных до перехода к сплошной коллективизации сельского хозяйства3.
В данном случае нас интересуют исследования, в той или иной степени затрагивающие проблему социально-экономических отношений в советской доколхозной деревне. При этом представляется целесообразным остановиться не только на характеристике этих отношений, но и на подходе отдельных исследователей к конкретно-историческому решению своих задач. К сожалению, попытки анализа социальных отношений крестьянства предпринимались очень немногими авторами. В работах о классовой борьбе мы все еще не можем найти серьезной научной характеристики социальных сил деревни и их расстановки. Исследователи кооперации и колхозов все еще мало интересуются тем, что же собою конкретно представляли социальные отношения членов различных кооперативов колхозов.
Ближе к интересующей нас проблематике подошли А. Э. Куправа и Г. Г. Османов. В работе А. Э. Куправа обстоятельно освещаются мероприятия Советской власти в абхазской деревне за 1921-1925 гг., показывается их воздействие на положение крестьянства. Однако о социальной структуре крестьянства и его отношениях автор говорит лишь в связи с осуществлением тех или иных мероприятий. В статье Г. Г. Османова «Социально-экономические отношения в дагестанском ауле в 1921-1925 гг.  » показаны особенности решения Советской властью аграрного вопроса в Дагестане; мероприятия партии и правительства, осуществленные тогда в дагестанском ауле; уделено значительное внимание социальной структуре аула; характеризуются хозяйства различных групп крестьянства. Г. Г. Османов, таким образом, вплотную подошел к анализу социальных отношений, однако и он ограничился простой констатацией наличия аренды земли и эксплуатации наемного труда (см. с. 118-119). То же самое следует сказать о


766
статье И. Ш. Френкеля, написанной на более низком научном уровне - иллюстративно, без попытки теоретических обобщений.
Непосредственно проблемам социально-экономического развития деревни 20-х годов посвящена статья С. К. Брысякина. Главное внимание этого автора уделено характеристике хозяйства основных социальных групп крестьянства в Саратовской губернии. Он прослеживает изменения, происходившие в хозяйствах бедноты, середнячества и сельской буржуазии накануне коллективизации.
Изучение крестьянского хозяйства как основной производственной единицы сельского хозяйства до победы колхозного строя - очень важный аспект разработки интересующей нас в данный момент проблемы. Изучение того, что собою представляло бедняцкое, середняцкое и кулацкое хозяйство с производственной точки зрения, является предпосылкой для выяснения места и характера классовых групп деревни, т. е. степени и форм ее расслоения, раскрытия системы общественно-экономических отношений крестьянства, наконец, для анализа развития классовой борьбы, ее форм и особенностей. Так же, как и Г. Г. Османов, вплотную подойдя к анализу проблем, на которые приходится центр тяжести социально-экономической истории деревни, С. К. Брысякин ограничился указанием на наличие найма рабочего скота и инвентаря (с. 81) и упоминанием - в порядке обвинения кулаков - о «кабале», «подпольной аренде», «ростовщичестве», «отработках» и спекуляции (с. 100-101).
В. Н. Давыдов основное внимание сосредоточил также на характеристике хозяйств различных групп крестьянства, однако он рассматривает, хотя и на ограниченном материале, развитие аренды земли и наемного труда, борьбу с частником на рынке.
Исследование общественно-экономических отношений крестьянства и составляет собственно предмет социально-экономической истории деревни. Хозяйства бедные, средние и богатые, менее обеспеченные и более обеспеченные средствами производства, имелись при различных общественно-экономических системах. Поэтому нельзя ограничиваться только описанием хозяйства. Для того чтобы выяснить сущность господствующего в деревне социально- экономического строя, необходимо всесторонне изучить те отношения, которые складывались между различными группами населения деревни, а также отношения этих групп с классами, существовавшими в городе. Иначе говоря, необходимо изучить систему производственных отношений различных групп крестьянства.
Специально анализу социально-экономических отношений в деревне посвящены работы О. Б. Джамалова и С. И. Ильясова, написанные на материалах Узбекской и Киргизской республик. Значительное внимание этой проблеме уделяется в статьях Б. А. Антоненко, Л. Ф. Склярова и А. И. Калмыковой. Здесь же следует назвать статью М. Н. Черноморского, в которой дается характеристика источников о классовых отношениях крестьянства в годы нэпа. Попыткой изучения социальных отношений, непосредственно возникающих на базе распределения средств производства, и особо земельных отношений в советской доколхозной деревне являются статьи автора настоящего доклада.
Большинство авторов, писавших в последние годы по проблемам истории советской доколхозной деревни, считают существовавшую в ней систему производственных отношений, в соответствии с установившейся ранее точкой зре¬


767
ния, буржуазной (в данном случае мы не говорим о тех районах страны, которые до Октябрьской революции не успели пройти стадию капитализма). Так думает С. К. Брысякин, который характеризует социально-экономический строй деревни того времени, как «старый буржуазный хозяйственный строй», а господствующие производственные отношения крестьян, как «старые капиталистические» (см. с. 70, 75-76, 93, 103).
Автор настоящего доклада при определении отношений, складывавшихся между единоличными крестьянскими хозяйствами, чаще всего пользовался терминами «буржуазные и буржуазно-индивидуалистические. Ряд авторов - И. Ш. Френкель, А. И. Калмыкова и др. - не дают точных определений, однако все их внимание сосредоточено на той именно категории социальных отношений крестьянства, которые невозможно назвать как-нибудь иначе.
Недостаточность таких определений для характеристики всей системы социально-экономических отношений доколхозной деревни, известная прямолинейность и односторонность вошедших в научный обиход формулировок породили попытки дополнить их или уточнить. Авторы учебника «Политическая экономия» дали двойную формулировку: «капиталистические и мелкобуржуазные». Г. Е. Глезерман, наряду с капиталистическими производственными отношениями в кулацких хозяйствах, отмечает наличие «отношений мелких товаропроизводителей». По этому же пути пошли авторы учебного пособия «История СССР. Эпоха социализма». Оценивая итоги аграрной революции, они отмечают, что, несмотря на глубокие социальные сдвиги, выразившиеся прежде всего в осереднячивании крестьянства, «способ производства в деревне остался прежним» (с. 352), т. е., очевидно, таким же, каким он был до Октября 1917 г. - буржуазным. В другом месте, однако, они дают более дифференцированное определение: «В деревне сохранялись мелкотоварные и капиталистические производственные отношения», делавшие неизбежным «процесс расслоения крестьянства и развития классовой борьбы» (с. 307, ср. с. 426).
Ни у кого не вызывает сомнения, что производственные отношения кулаков и занятого в частном секторе батрачества (сельского пролетариата) и бедноты (сельского полупролетариата) являются капиталистическими. Наиболее сложным является определение характера производственных отношений середняков - действительно мелких производителей. Очевидно, их имеют в виду названные выше авторы, когда пишут о мелкотоварных производственных отношениях в деревне. Этот термин нам не представляется удачным, поскольку он только констатирует, что речь идет о производственных отношениях мелких товаропроизводителей, но не раскрывает классовой сущности отношений между людьми. Этот термин указывает только масштаб рыночных связей данного хозяйства, но не его социальный облик.
В настоящем докладе мы попытаемся - правда, в самых общих чертах - разобраться в сущности производственных отношений мелкотоварного хозяйства, определить место и соотношение различных типов социальных отношений в доколхозной деревне. Ввиду гигантского разнообразия условий, свойственных нашей огромной стране, мы ограничиваем свою задачу выяснением характера производственных отношений крестьянства в районах, успевших до 1917 г. прочно вступить на путь капиталистического развития.


768
И.
Решающее значение при определении характера производственных отношений имеет, как известно, анализ форм собственности на орудия и средства производства, анализ отношений собственности. Формы собственности на средства производства предопределяет общественное положение людей и их взаимоотношения - взаимный обмен деятельностью в процессе производства, обращения и распределения. В зависимости от распределения средств производства происходит распределение людей на классы.
Мелкое крестьянское хозяйство характеризуется прежде всего наличием частной собственности на орудия и средства производства. В основе своей оно, следовательно, однотипно с крупным капиталистическим хозяйством. Отсюда сходство в направлении мелкого индивидуального и крупного капиталистического производства, заключающееся в том, что и первое, и второе ведутся в интересах частных собственников. Это и порождает капиталистические тенденции развития мелкого крестьянского хозяйства, и дает возможность в условиях товарного производства вырастать из него капиталистическим элементам. Но в содержании интересов этих двух категорий частных собственников имеются и существенные различия.
Частная собственность в зависимости от социально-экономического облика ее конкретных носителей проявляется в двух разных видах и имеет различный характер. «Частная собственность, - писал К. Маркс, - как противоположность общественной, коллективной собственности, существует лишь там, где средства производства и внешние условия труда принадлежат частным лицам. И в зависимости от того, являются ли эти частные лица рабочими или нерабочими, изменяется и характер самой частной собственности»4.
Частная собственность «рабочего» на средства производства служит основой мелкого хозяйства5, является главным условием его направленности на удовлетворение потребностей непосредственного производителя, которые сводятся просто-напросто к воспроизводству. Здесь «собственник орудий труда присваивал продукт, потому что это был, как правило, его собственный продукт»6. Именно эта черта мелкого хозяйства непосредственного производителя сближает крестьянина с рабочим, делает возможным союз трудящихся города и деревни, позволяет вовлечь крестьянина в строительство социализма.
Сосредоточение орудий производства в собственности «нерабочего» предполагает ее отсутствие у работников и составляет основу капиталистического производства. Этот собственник средств труда присваивал себе уже продукт, произведенный «не его трудом, а исключительно чужим трудом»7. Вместе с тем изменилось и содержание интересов частного собственника. Производство ведется им ради обогащения в наживы. Вместе с эксплуатацией наемного труда, с превращением в товар рабочей силы это обстоятельство составляет основное отличие крупного капиталистического хозяйства от мелкотоварного крестьянского.
В экономической природе мелкого хозяйства непосредственного производителя кроются причины двойственного положения крестьянина в обществе: с одной стороны - трудящийся, с другой - частный собственник и торгаш. Поэтому в известном смысле можно сказать, что крестьянское хозяйство стоит на распутье между капитализмом и социализмом, что оно может развиваться в ту и в


769
другую сторону. Однако стихийно, само по себе, в результате действия только внутренних сил, перерасти в социалистическое оно не может. Крестьяне вступают на путь социализма только посредством коренного преобразования своего хозяйства и своих отношений, осуществляемых сознательно, под руководством и при помощи Коммунистической партии и пролетарского государства. Стихийно, само по себе крестьянское хозяйство может развиваться лишь в одну сторону - в сторону капитализма. Известно указание В. И. Ленина о различии основных тенденций развития крестьянства и рабочего класса при диктатуре пролетариата, о борьбе «между социалистической т[енденци]ей пр[о]л[етариа]- та и товарно-капиталистической т[енденци]ей крестьянства»8. Эта тенденция развития крестьянства является выражением внутренней сущности мелкого частнособственнического хозяйства.
При оценке классового облика крестьянина, его производственных отношений необходимо иметь в виду обе стороны, оба свойства его «души», однако в данном случае определяющую роль играет то обстоятельство, что собственность на средства производства крестьянского хозяйства является одним из видов частной собственности. Именно по этой линии шло разграничение марксистской и народнической постановки вопроса о классовом положении и классовом облике мелкого крестьянства.
Критикуя народническую идею о диаметральной противоположности крестьянского «трудового хозяйства», как эксплуатируемого, и буржуазного хозяйства, как эксплуататорского, В. И. Ленин писал: «Основной признак различия между классами - их место в общественном производстве, а следовательно, их отношение к средствам производства. Присвоение той или другой части общественных средств производства и обращение их на частное хозяйство для продажи продуктов - вот основное отличие одного класса современного общества (буржуазии) от пролетариата, который лишен средств производства и продает свою «рабочую силу»9. Таким образом, основным показателем буржуазности уклада мелкого земледельческого хозяйства является частная собственность на орудия и средства производства и подчинение рынку.
Когда у нас говорят о хозяйстве крестьянина-середняка, то имеют в виду, что оно ведется силами одной семьи (без эксплуатации наемного труда) и принадлежащими ей средствами производства, что его продукция обеспечивает определенный прожиточный минимум всем членам этой семьи. Средний крестьянин, следовательно, в процессе производства не вступает, как правило, в непосредственное общение с другими людьми. В силу этого хозяйство мелкого самостоятельного крестьянина (т. е. середняка) характеризуется прежде всего производственной изолированностью, крайней ограниченностью производственных связей с другими хозяйствами, а также его общественных отношений.
Что же связывает между собой и с обществом в целом мелких самостоятельных производителей? В чем проявляются их экономические отношения? Отдельные изолированные друг от друга единоличные хозяйства связывает между собой и с другими отраслями общественного производства рынок, товарообмен продуктами деятельности - «разделение общественного труда и товарное хозяйство»10.
Здесь мы сталкиваемся с одним из важнейших компонентов производственных отношений - с обменом, с формой распределения продуктов, целиком зависимой от форм собственности. Как мелкая частная собственность является


770
одной из категорий буржуазной собственности на орудия и средства производства, так и товарообмен частных собственников, работающих на неизвестный им рынок, является буржуазной формой обмена, присущей как мелкому, так и крупному производству.
Определяя классовый облик крестьянина-единоличника, необходимо, следовательно, отметить две основные черты: 1) он является частным собственником и 2) его экономические отношения с окружающим миром совершаются в форме товарного обмена продуктов собственного производства. Обе эти черты наглядно показывают мелкобуржуазную природу единоличного крестьянского хозяйства. Как указывал В. И. Ленин, «...  мелкий производитель в земледелии (все равно, на надельной ли земле он хозяйничает или на другой) является неизбежно при развитии товарного хозяйства, мелким буржуа»11.
Исходя из этой оценки отношений крестьянства, общественного строя мелкого земледельческого хозяйства, В. И. Ленин определял социальный облик крестьянства как класса. «...  Все крестьянство, взятое в массе, - писал он, - есть не что иное, как демократическая буржуазия»12.
Производственные отношения мелкого крестьянского хозяйства нельзя отождествлять с производственными отношениями крупного капиталистического хозяйства, основным проявлением которых является эксплуатация наемного труда. Как указывал Ленин, «степень развития товарной формы рабочей силы характеризует степень развития капитализма»13.
Вместе с тем Ленин многократно выступал и против попыток объявить эксплуатацию наемного труда единственным признаком буржуазного строя или уклада хозяйства. Только машинная индустрия, появляющаяся на стадии высокоразвитого капитализма, создает совершенно экспроприированного, свободного как птица рабочего. Первичные стадии развития капитализма характеризуются значительным распространением мелкого товарного хозяйства14. Ленин подчеркивал родственную связь мелкого товарного и крупного капиталистического хозяйства, указывая, что последнее отличается от первого, как развитое от неразвитого. «Крупное буржуазное производство на фабрике - прямое и непосредственное продолжение мелкобуржуазного производства в деревне»15, - писал В. И. Ленин.
Все изложенное выше позволяет считать, что производственные отношения мелких крестьянских хозяйств в условиях товарного производства относятся к системе буржуазных отношений и составляют одну из разновидностей последних. Точнее определить их можно было бы как мелкобуржуазные.
Производственные отношения в советской доколхозной деревне (мы имеем в виду прежде всего середняка) также следует считать по своему характеру мелкобуржуазными. Характеризуя крестьян после победы пролетарской революции в России, Ленин как наиболее существенное и важное отмечал то, что «они остаются собственниками в обстановке товарного хозяйства»16. И после революции Ленин, неоднократно возвращаясь к вопросу о классовом облике пролетариата и единоличного крестьянства, вновь и вновь подчеркивал: «Не трудящихся вообще, или работающих вообще, а есть либо владеющий средствами производства мелкий хозяйчик, у которого вся психология и все навыки жизни капиталистические, - которые не могут быть другими, - либо наемный пролетариат, с совершенно иной психологией, наемный рабочий в крупной промышленности, стоящий в антагонизме, в противоречии, в борьбе с капиталистами»17. И после


771
Октябрьской революции В. И. Ленин писал о «...  деревенских массах, стоящих еще на стадии примитивного капитализма», называл единоличное крестьянство «последним капиталистическим классом»18. Эти указания на буржуазность мелкого крестьянского хозяйства вовсе не означали, что оно отождествляется с капиталистическим. Напротив, Ленин четко различал среди основных форм общественного хозяйства послереволюционной России «капитализм, мелкое товарное производство, коммунизм». В числе основных социальных сил им были названы тогда «буржуазия, мелкая буржуазия (особенно крестьянство), пролетариат»19. Установление общности и различий в экономических отношениях капитализма и мелкого товарного производства, буржуазии и мелкой буржуазии - необходимое условие правильного понимания истории доколхозной деревни.
Великая Октябрьская социалистическая революция в деревне ликвидировала помещичье землевладение и класс крепостников-помещиков. Это означало решительное и полное искоренение всех пережитков крепостничества, пережитков феодальных производственных отношений. Пролетарская революция ликвидировала эксплуатацию крестьянства крупным промышленным и банковским капиталом, нанесла сильнейший удар по сельской буржуазии. Сфера господства производственных отношений крупного капиталистического хозяйства в деревне резко сократилась. Установление диктатуры пролетариата привело к коренному изменению политической обстановки в стране, означало возникновение такой политической надстройки, которая стоит на страже интересов трудящихся масс города и деревни, которая использует все средства политического и экономического воздействия в целях поддержки бедняцко-середняцких хозяйств и подготовки их коллективизации, в целях ограничения эксплуататорских стремлений кулачества (следовательно, и капиталистических отношений), а затем и ликвидации последних элементов капитализма.
Национализация земли означала установление общественной, государственной собственности на одно из основных средств производства в сельском хозяйстве и поэтому явилась важным шагом на пути к социализму. Однако без обобществления других основных средств производства (рабочий скот и инвентарь), без коллективизации хозяйства национализация земли не могла изменить и не изменила классовый облик крестьянства. Следует в связи с этим напомнить ленинскую постановку вопроса о споре с Масловым и Плехановым об аграрной программе партии в 1906 г. (национализация или муниципализация). Речь шла о гарантиях против буржуазной реставрации, о позиции крестьянства - мелкой буржуазии в революции. Возражая Маслову и Плеханову, Ленин писал: «...  Основные и существенные черты класса не меняются от формы землевладения. Мелкий буржуа остается самим собой “и при национализации, и при муниципализации, и при разделе земли”»20.
Как известно, национализация земли в условиях нашей страны с 1917 по 1929 г. сочеталась с уравнительным землепользованием крестьян-едино- личников. Уравнительное перераспределение земли привело к осереднячива- нию деревни. «“Крестьянская беднота” (пролетарии и полупролетарии), - указывал Ленин, - превратилась в очень большом числе случаев в середняков. От этого мелкособственническая, мелкобуржуазная “стихия” усилилась»21. Уравнительность землепользования не устраняет буржуазность крестьянского хозяйства, напротив, она означает установление такого хозяйственного строя в


772
деревне, который Ленин называл «идеализированным капитализмом»22. Осе- реднячивание деревни означало лишь перераспределение удельного веса социальных групп, сложившихся в крестьянстве задолго до революции. Изменилось место бедноты, середняков и сельской буржуазии в хозяйственной и политической жизни деревни, но сами эти группы сохранились, как сохранились и возможности дальнейшей классовой поляризации крестьянства на пролетариат и кулачество. Потребовалось немало времени (около 10-12 лет), чтобы созрели условия для замены «капиталистического и мелкобуржуазного производства крупным социалистическим производством»23.
III.
Анализ конкретных форм производственных отношений в доколхозной деревне полностью подтверждает приведенные выше теоретические положения о буржуазности социального облика мелкого самостоятельного производителя.
Великая Октябрьская социалистическая революция ликвидировала частную собственность на землю, уничтожила один из основных источников капиталистического накопления в деревне. В условиях послеоктябрьской деревни основное значение в социальном расслоении крестьянства стало играть распределение не земли, как это было до революции, а рабочего скота, сельскохозяйственных машин и орудий. Возможность концентрации земли кулачеством путем аренды сохранялась, но только как производная от накопления других орудий и средств производства. «Своеобразие происходящего в деревне расслоения, - указывалось в резолюции XIII съезда партии “О работе в деревне”, - заключается в том, что основным элементом его до настоящего времени является не столько земля, сколько торговля, скот, инвентарь, превращающиеся в орудие накопления и средство эксплуатации маломощных элементов»24.
В результате аграрной революции 1917-1918 гг. произошла нивелировка крестьянских хозяйств не только по землепользованию, но и по обеспеченности живым и мертвым инвентарем. Часть рабочего скота и сельскохозяйственных орудий помещичьих и кулацких хозяйств была передана беднейшим хозяйствам, что сыграло немаловажную роль в осереднячивании деревни. Однако огромные потери рабочего скота в годы Гражданской войны и хозяйственной разрухи, почти полное прекращение снабжения сельского хозяйства новыми машинами и орудиями не могли не привести к возрастанию на известный период бедняцких слоев деревни. Сельскохозяйственная перепись 1920 г. установила наличие в РСФСР 25,  2 % крестьянских хозяйств, лишенных рабочего скота и 36,  6 % хозяйств, не имевших пахотных орудий25. В 1922 г. после голода и массового падежа скота количество безлошадных хозяйств в РСФСР увеличилось до 37,  1 %26.
Потери рабочего скота в годы войны и голода были настолько велики, что даже в 1927 г. удельный вес безлошадных хозяйств был выше, чем в 1919 г. (28,  4 % против 25,  1 %), очень немного сократившись по сравнению с дореволюционным временем (в 1917 г. - 28,  7 %)27. Удельный вес хозяйств без пахотных орудий на территории РСФСР исчислялся в 1927 г. в 31,  6 %)28. Таким образом, несмотря на значительные сдвиги, свидетельствующие об активном процессе осереднячивания крестьянства, количество хозяйств, не имевших рабочего


773
скота и инвентаря, оставалось и в 1927 г. еще очень значительным. Перед нами группа крестьянских хозяйств - примерно около третьей части общего их количества, - которую никак нельзя отнести к категории самостоятельных производителей. В большинстве своем - это полупролетарские и пролетарские слои сельского населения, которые своими силами не могли вести земледельческого хозяйства и неизбежно попадали в той или иной мере в зависимость от более состоятельных крестьян.
В то же время на другом полюсе деревни сохранилась группа зажиточных хозяйств, сосредоточивших в своих руках средства производства в количестве, превышающем возможности их собственных трудовых ресурсов. Жажда обогащения, жажда наживы приводила их на путь капиталистического предпринимательства, на путь эксплуатации чужого труда. Строя свое частное крупное производство, зажиточные элементы деревни всеми средствами пытались закабалить и заставить работать на себя трудящиеся слои деревни.
В рамках доклада нет возможности проследить развитие социальных отношений крестьянства за весь период от начала новой экономической политики до перехода к сплошной коллективизации сельского хозяйства. Мы поэтому ограничим свою задачу рассмотрением социальных отношений в деревне, главным образом 1927 г., послужившим, как известно, важным рубежом в истории советского крестьянства. К этому нас вынуждает также состояние источниковедческой базы. Выборочная перепись 1927 г., охватившая 614 тыс. крестьянских хозяйств, является достаточно массовой, чтобы сделать обоснованные выводы, и в то же время наиболее широкой по своей программе, позволяющей ответить на значительную часть интересующих нас вопросов.
Данные переписи 1927 г.  29 показывают, что основная масса орудий и средств сельскохозяйственного производства была сосредоточена в руках середняцких слоев крестьянства. У 70,  7 % обследованных хозяйств, составлявших по преимуществу середняцкую группу, находилось 79,  0 % всех средств производства. Именно благодаря этому середняк до конца переходной эпохи сохранял за собой роль «центральной фигуры» в земледелии, завоеванную им в результате Великой Октябрьской социалистической революции. Однако этот вывод не должен заслонять от нас неравномерности распределения сельскохозяйственной техники между отдельными социальными группами крестьянства.
Батрацко-бедняцкая группа (стоимость средств производства до 200 руб.  ), составлявшая 26,  1 % обследованных хозяйств, имела всего 4,  9 % средств сельскохозяйственного производства. Эти хозяйства уже не в состоянии были вести самостоятельное производство, способное обеспечить прожиточный минимум. Кулацкая же группа (стоимость средств производства свыше 1600 руб.  ), составлявшая всего 3,  2 % обследованных хозяйств, владела 16,  1 % всех средств производства. Причем в руках бедноты было сосредоточено 6,  5 % рабочего скота и всего 1,  6 % сельскохозяйственных машин и орудий, а у кулаков соответственно 7,  5 % и 21,  7 %. Но и эти данные еще не дают полного представления о концентрации средств производства в качественном отношении.
Основная часть мертвого инвентаря в бедняцких хозяйствах состояла из простейших пахотных орудий - плугов, сох, борон. Сложные сельскохозяйственные машины - сеялки, жнейки, косилки, молотилки и т. п. в этой группе хозяйств были большой редкостью. В собственности 26,  1 % бедняцких хозяйств было всего лишь 2,  9 % пахотного инвентаря и 0,  5 % сельскохозяйственных ма¬


774
шин. Сельскохозяйственных машин в середняцких хозяйствах было заметно больше, чем в бедняцких. При удельном весе средств производства середняцких хозяйств в 79,  0 % у них было: рабочего скота 86,  0 %, простейших пахотных орудий - 85,  4 %, а сельскохозяйственных машин - 68,  7 %. Однако само середнячество было далеко не однородным по обеспеченности средствами производства. У весьма многочисленной группы маломощных середняков (26,  3 % хозяйств входили в группу со стоимостью средств производства от 201 до 400 руб.  ) при
24,  6 	% пахотного инвентаря было всего 35 % машинной техники.
Кулацкие же хозяйства, удельный вес которых был равен 3,  2 %, сконцентрировали 11,  7 % орудий и 30,  8 % машин. Если же взять зажиточную группу крестьянства в целом, т. е. включая и тех середняков, которые были экономически весьма близки к кулакам, то окажется, что в 15,  8 % хозяйств было сосредоточено
39,  3 	% пахотных орудий и 73,  3 % сложных машин.
Отсутствие рабочего и сельскохозяйственного инвентаря у бедноты, недостаток их у середняка создавали почву для эксплуатации их кулацкими элементами деревни. И бедняцкие и середняцкие хозяйства, ощущавшие недостаток средств производства, были вынуждены нанимать их на кабальных условиях у зажиточных и кулацких хозяйств с тем только отличием, что бедняк попадал в кабалу, нанимая рабочий скот и простейший инвентарь, а середняк - более сложные машины.
Отношения найма-сдачи средств производства в сельском хозяйстве в доколхозный период были широко распространены, составляя основное звено капиталистических отношений в деревне. Коммунистическая партия уже в первые годы нэпа указывала на это, как на одно из наиболее важных обстоятельств, характеризующих развитие крестьянского хозяйства. «В связи с ростом числа безлошадных и безынвентарных хозяйств в итоге Гражданской войны и массовых разделов, - говорится в резолюциях XII съезда РКП(б), - наем лошади и аренда инвентаря возросли по сравнению с мирным временем в значительной мере. Основным кредитором мелкого крестьянина является его более зажиточный сосед. Патриархальные формы кредита лошадью и инвентарем не могут, конечно, изменить его экономической сути»30.
Материалы статистических наблюдений позволяют выяснить масштабы отношений найма-сдачи в наем средств производства и степень участия в них различных групп крестьянства. В 1927 г. по стране прибегали к найму средств производства 40,  2 % крестьянских хозяйств, а сдавало в наем 16,  1 %. Хозяйств, и нанимавших и сдававших в наем средства производства, было не так уже много. С полным основанием можно считать, что в отношении найма-сдачи в наем средств производства было втянуто не менее половины крестьянства. Особенно широкое развитие эти отношения получили в земледельческих районах страны. В ЦЧО, на Северном Кавказе, в Среднем Поволжье, на Урале и в Сибири они охватывали до двух третьих крестьянских хозяйств31.
Эти данные относятся к 1927 г., когда количество безлошадных и безынвентарных хозяйств намного сократилось, а основная масса середняцких хозяйств значительно окрепла. Совершенно очевидно, что в 1921-1922 гг. наем средств производства был распространен в гораздо больших масштабах.
В найме средств производства принимали значительное, хотя и неравное, участие все группы крестьянских хозяйств. Из бедняцких хозяйств только самая низшая группа, вовсе не имевшая средств производства, давала невысокий


775
(ниже среднего) процент нанимавших инвентарь (31,  9 %). Подавляющая часть крестьян этой группы не вела собственного хозяйства и вынуждена была искать заработок на стороне, в том числе и в найме к богатому соседу. Основная же масса бедноты (хозяйства со средствами производства стоимостью до 200 руб.  ) больше чем наполовину прибегала к найму средств производства (главным образом, рабочего скота и простейших пахотных орудий).
В очень значительных размерах прибегали к найму средств производства середняцкие хозяйства (больше третьей части). Местами, особенно на Урале и в Сибири, участие середняков в найме было гораздо большим по сравнению с участием бедноты. Кулацкие хозяйства прибегали по преимуществу к найму сложных машин32. Но это уже говорило о том, что его размеры намного превосходили границы мелкого ручного производства крестьянской семьи.
Состав хозяйств, сдававших средства производства в наем, напротив, обнаруживает абсолютное преобладание зажиточных слоев. Для них сдача инвентаря в наем была одной из доходнейших статей хозяйства. Если бедняцкие и маломощные середняцкие хозяйства могут быть охарактеризованы в основном как нанимавшие орудия производства, то зажиточно-кулацкая верхушка играла ведущую роль среди сдатчиков инвентаря в наем. Отработки за прокат инвентаря, как преобладающая форма оплаты нанимателем-бедняком, представляли собой замаскированную форму найма дешевой рабочей силы кулацким хозяйством. Зажиточно-кулацкие элементы использовали сдачу инвентаря на прокат как средство обеспечения своего хозяйства почти даровой рабочей силой, как средство эксплуатации бедноты и маломощного середнячества. При натуральной же форме оплаты сдатчик за предоставление на прокат рабочего скота и инвентаря забирал с обработанной площади половину урожая33. Не менее успешно кулак эксплуатировал бедняка или середняка и в том случае, когда он сам «нанимал» у них средства производства (часто вместе с рабочей силой).
На почве неравномерного распределения средств производства в сельском хозяйстве переходного периода развивалась земельная аренда. Известной части бедняков и маломощных середняков был не под силу наем средств производства, и ее представители либо нанимались к зажиточному соседу, либо отправлялись в отход, полностью или частично сдавая землю в аренду. Ликвидация помещичьего землевладения и передача земли в бесплатное пользование крестьянства, ограничительные мероприятия Советского государства не позволили земельной аренде достигнуть дореволюционных масштабов. Однако в период нэпа масштабы ее возросли весьма значительно. В европейской части СССР (без ЗСФСР) арендный фонд увеличился с 3,  25 млн га в 1923 г. до 10,  9 млн га в 1926 г.  34
В сферу арендных отношений было вовлечено, по данным обследования 1927 г., в среднем по СССР 36,  9 %, местами до 40-60 % крестьянских хозяйств (в ЦЧО - 39,  4 %, на Украине - 40,  7 %, на Урале - 47,  9 %, на Средней Волге -
46,  8 	%, на Северном Кавказе — 61,  1 %, в Сибири - 45,  8 %)35.
Основными сдатчиками земли являлись бедняки и маломощные середняки. В составе хозяйств, сдавших землю в аренду, было 54,  7 % со средствами производства до 200 руб. и 22,  8 % - от 200 до 400 руб. Их земли составляли соответственно 56,  1 % и 21,  7 % арендного фонда36. Проведенное в 1926 г. органами ЦКК РКИ обследование установило, что 72,  4 % земель арендного фонда было сдано из-за недостатка средств производства (рабочего скота и мертвого инвен¬


776
таря), 8,  7 % - из-за недостатка рабочих рук и 18,  9 % - из-за дальноземелья, не- землеустроенности и т. д.  37
Если сдача земли в аренду порождалась недостатком средств производства, то аренда, напротив, имела в своей основе их относительный избыток. Как показало обследование ЦКК РКИ, 79,  1 % арендующих хозяйств в стране нанимали землю, чтобы использовать свои средства производства38. Этим и определялся социальный состав арендаторов. В 1927 г. по стране в целом бедняки (26,  1 % крестьянских хозяйств и 10,  7 % арендаторов) нанимали всего 4,  8 % арендного фонда; маломощные середняки (26,  3% крестьянских хозяйств и 21,  0% арендаторов) - 12,  5 %; середняки (30,  8 % крестьянских хозяйств и 38,  4 % арендаторов) - 31,  2 %; зажиточные середняки (13,  6 % крестьянских хозяйств и 23,  5 % арендаторов) - 32,  9 % и, наконец, кулаки (3,  2 % крестьянских хозяйств и 6,  4 % арендаторов) - 18,  6 %39. Иначе говоря, наиболее зажиточная шестая часть крестьянских хозяйств сосредоточивала в своих руках 51,  5% земель арендного фонда.
Ведущую роль в качестве арендаторов земли стали играть середняки. Середняцкие хозяйства весьма быстро освоили собственные наделы и стали расширять свое производство за счет аренды земли. Обычно середняк-арендатор увеличивал запашку за счет аренды на 25-30 %40. При таком расширении производства середняцкое хозяйство могло справиться с ним в основном собственными силами. Аренда, не связанная с систематической эксплуатацией наемной рабочей силы, получила название трудовой, хотя она и сохраняла буржуазный характер.
Иное дело предпринимательская аренда земли. Путем аренды кулацкие и ближайшие к ним зажиточные хозяйства раздвигали те границы, которые национализация земли ставила расширению частнособственнического производства. Арендуемые земли играли в них не меньшую, а подчас большую роль, чем земли собственного надела. В районах земледельческого центра у хозяйств с посевом от 15 до 25 десятин, половина земли - 11,  8 десятин - была арендованной. Самые крупные хозяйства, засевавшие по 25 десятин и более, арендовали в среднем по 19,  3 десятин. Такая же картина наблюдалась на Северном Кавказе, в Поволжье, на Урале и в Сибири41. С помощью аренды кулаки вдвое и даже втрое расширяли свои посевные площади. Вполне понятно, что подобные хозяйства должны были систематически использовать наемный труд. Путем аренды уравнительно разделенный земельный фонд фактически перераспределялся в соответствии с имевшимися в хозяйствах средствами производства. Опыт убеждал крестьянство в правильности ленинской оценки уравнительного землепользования, наглядно показывая, что самый справедливый раздел земли в условиях единоличного хозяйства не мог ликвидировать систему буржуазной эксплуатации в деревне.
Наиболее ярким проявлением капиталистических производственных отношений в доколхозной деревне была эксплуатация наемного труда. По данным обследования 1927 г., к продаже рабочей силы прибегало больше половины бедняков. Это были действительно полупролетарские слои деревни. По мере роста обеспеченности хозяйств средствами производства сокращались масштабы отчуждения их рабочей силы. Однако для нас здесь важно отметить, что к работе по найму прибегала, примерно, третья часть середняцких хозяйств42. И для них этот род отношений не был чем-то малознакомым.


777
С другой стороны, вместе с ростом концентрации средств производства в хозяйстве возрастала и степень привлечения чужой рабочей силы, степень эксплуатации чужого труда. На долю 26,  1 % бедняцких хозяйств падало всего 5,  7 % из общего количества дней найма чужой рабочей силы, на 26,  3 % хозяйств, составлявших маломощно-середняцкую группу, приходилось 11,  9% дней найма, на 30,  8 % типично-середняцких хозяйств - 30,  5 %, на 13,  6 % зажиточносередняцких - 31,  0 % и на 3,  2 % кулацких хозяйств - 20,  9 % дней найма.
И эти данные фиксируют состояние, характерное для первоначальных стадий капиталистического развития деревни, однако поляризация групп сельского населения в основном нанимающихся и нанимающих выражена здесь достаточно отчетливо.
В целом по стране в той или иной мере в отношения найма - отчуждения рабочей силы были втянуты большие половины крестьянских хозяйств, в том числе 35,  4 % в качестве нанимающихся и 19,  8 % в качестве нанимающих. Эти цифры включают в себя и те хозяйства, которые эксплуатировали чужой труд или продавали свою рабочую силу отнюдь не систематически, а подчас и в весьма редких случаях. Но и игнорировать эту цифру нельзя. Она показывает общие масштабы, в которых проявлялся один из наиболее существенных элементов капиталистических отношений.
Если же говорить о капиталистической эксплуатации наемного труда как системе, то сфера ее будет намного уже. Собственно батрацкая армия, армия так называемых сроковых рабочих, для которых продажа рабочей силы была основным источником существования, исчислялась в 1927 г. в 3,  2 млн чел. (в т. ч. 2 560 тыс. чел. из пролетарской группы сельского населения и около 600 тыс. чел. представителей других социальных групп деревни)43. Однако из них капиталистической эксплуатации подвергались 2 382 тыс. чел., работавших в индивидуальных хозяйствах, в хозяйствах отдельных групп единоличников и в земельных обществах44. Остальные же находили работу на государственных и в кооперативных предприятиях.
Вторая сторона в данном отношении была представлена хозяйствами, нанимавшими сроковых рабочих. Таких в 1927 г. насчитывалось 1,  4 млн (в т. ч. 896 тыс. кулацких хозяйств и около 500 тыс. середняцких, главным образом зажиточных)45.
Можно считать, следовательно, что в сферу систематической эксплуатации наемного труда к 1927 г. было втянуто примерно 15 % крестьянских хозяйств. Это минимум, поскольку здесь совершенно не учтены замаскированные формы найма (под видом родственников, приемных детей, помощи и т. п.  ) и поденные рабочие, многие из которых мало отличались от сроковых рабочих по количеству дней найма, а по оплате и охране труда отличались, как правило, в худшую сторону. По очень неполным данным, поденных рабочих в 1927 г. насчитывалось 2,  5 млн чел.  46
Отношения найма-сдачи в наем средств производства, земельная аренда и эксплуатация наемного труда составляли основное звено буржуазных отношений в сельскохозяйственном производстве до коллективизации. Политика Советского государства, направленная на ограничение эксплуататорских устремлений кулачества, мероприятия по экономическому подъему бедноты и середнячества не позволили этим отношениям приобрести всеобъемлющее значение. Однако распространены эти отношения были весьма широко. Свы¬


778
ше половины крестьянских хозяйств принимали участие в найме и сдаче в наем средств производства, примерно столько же - в купле-продаже рабочей силы, около третьей части - в земельной аренде. Трудно было найти крестьянское хозяйство, в том числе и середняцкое, которое бы в той или иной мере не нанимало бы или не сдавало бы в наем средства производства, землю или рабочую силу.
Конечно, определяющую роль эти отношения играли лишь в хозяйственной деятельности полярных групп крестьянства - бедняцко-батрацкой, с одной стороны, и зажиточно-кулацкой - с другой. Основное ядро середняцких хозяйств прибегало к подобным отношениям реже, как к дополнительному средству ведения или расширения своего хозяйства. Тем не менее проходить мимо этих отношений середняцкого хозяйства, как чего-то спорадического и случайного, нельзя. В них также находила выражение буржуазная сущность мелкого товарного хозяйства, как и в производстве продуктов на рынок. Ограниченность этих отношений середняцкого хозяйства свидетельствует только о том, что перед нами мелкобуржуазное хозяйство, что речь идет о стадиях «примитивного капитализма».
IV.
Отношения найма-сдачи в наем средств производства, земельная аренда и эксплуатация наемного труда были буржуазными отношениями, сохранившимися в сельскохозяйственном производстве до коллективизации. Но система буржуазных отношений в доколхозной деревне не ограничивалась только рамками производственного процесса, она захватывала в какой-то мере и сферу обращения - товарооборот и кредит. Частный торговец, скупщик и ростовщик старались подчинить себе деревню, закабалить трудящиеся массы крестьянства, целиком захватить в свои руки товарно-денежный оборот. Особенно широкое распространение эти формы эксплуатации трудящегося крестьянства со стороны и сельской, и городской нэпманской буржуазии получили в первые годы восстановительного периода, когда советская кооперация еще только становилась на ноги. На долю частной торговли в 1922 г. приходилось 71,  8 % общего деревенского товарооборота. Удельный вес кооперации составлял тогда 25,  3 %, а государственной торговли - всего 2,  9 %47.
К 1926/27 г. окрепшая кооперация и госторговля основательно потеснили частный капитал в торговле. На его долю в этом году пришлось всего 25,  6 % розничного оборота в деревне. Но сбрасывать его со счета при оценке социального характера товарных связей деревни еще нельзя. Во-первых, до 1926/27 г. розничный товарооборот частной сельской торговли в абсолютном выражении возрастал. Если в 1923/24 г. он исчислялся в 421,  4 млн руб., то в 1926/27 г. - уже в 1 048,  4 млн руб., увеличившись почти в 2,  5 раза, хотя удельный вес его упал с
42,  7 	% до 25,  6 %48.
Что же представлял собой частный капитал в деревенской торговле? На этот вопрос позволяют ответить материалы обследования частного капитала и его деятельности на деревенском рынке в 1926/27 г. В это время частный торговец располагал в деревне еще наиболее разветвленным аппаратом. Торговая сеть его на территории СССР состояла из 260 020 заведений, что составляло 70,  6 % от общего числа торговых точек государства, кооперации и частника в деревне49.


779
Однако это были мелкие торговые заведения (77,  2 % из них приходилось на долю палаточной, развозной и разносной торговли).
Все эти торговые заведения находились в собственности 247 046 лиц, в числе которых 184 902 лица вели мелочную торговлю единолично или с помощью одного члена семьи (предприятия I и II разрядов). Их капитал составлял всего около 380 руб. в среднем на одно предприятие. 53 298 частников имели постоянные заведения для розничной торговли с количеством занятых лиц до 4, включая наемных работников (предприятия III разряда). Капитал такого предприятия в среднем равнялся 1559 руб., и только 8846 (3,  6 %) частников имели крупные заведения оптово-розничной и оптовой торговли (IV-VI разряды), требовавшей значительных средств (около 5 тыс. руб. на каждое) и систематического найма рабочей силы50.
Частные торговцы в 1926/27 г. состояли преимущественно из представителей «новой» нэпманской буржуазии. Среди них 20,  2 % относились к группе торговцев с дореволюционным стажем. Остальные же 79,  8 % вступили на эту стезю уже после революции. По своему социальному положению до Октябрьской революции они на 43,  8 % состояли из бывших крестьян, на 12,  5 % - из бывших рабочих и ремесленников, на 8,  4 % - из бывших домохозяек, на 9 % - из бывших служащих (включая торговых)51.
Деревенский торговец середины 20-х годов - прежде всего, продукт классового расслоения деревни, возобновившегося в условиях новой экономической политики. Интересны в этом отношении данные об изменениях в составе частных торговцев в деревне за 1926/27 год52. За этот год число сельских торговцев увеличилось на 15 215 человек, т. е. на 6,  6 %. При этом из их рядов под влиянием мероприятий Советской власти, направленных на вытеснение частного капитала и на замещение его государственными и кооперативными организациями, выбыло 14 666 торговцев, начавших свою деятельность еще до революции, и 3033 бывших торговых служащих. В результате этого группа коммерсантов дореволюционной «формации» сократилась на 22,  8 %. Из числа же «новых» торговцев выбыло за год около 2,  5 тыс. человек. Все выбывшие с лихвой замещены новыми торговцами. Крестьяне выделили из своей среды 12 314 новых торговцев, домашние хозяйки (в основном крестьянки) - 7546, ремесленники и рабочие - 7475, служащие и лица свободных профессий - 6720 новых торговцев. Эти данные наглядно подтверждают известное ленинское положение о том, что мелкое крестьянское хозяйство в условиях товарного производства порождало капитализм «постоянно, ежедневно, ежечасно, стихийно и в массовом масштабе».
Показательно вместе с тем, что бывшие крестьяне, ремесленники, рабочие и домашние хозяйки в подавляющем большинстве вели мелкую торговлю, владея торговыми заведениями I и II разрядов. Они только вступили на путь частной торговли и лишь немногие из них успели встать в один ряд с основной массой старых коммерсантов, сосредоточивших в своих руках свыше половины оптово- розничных владений IV-VI разрядов53.
Мы присутствуем на такой стадии возобновившегося после перехода к нэпу расслоения крестьянства, когда сельская торговая буржуазия только еще формировалась. В 1926/27 гг., когда частный капитал и его торговый оборот в деревне достиг в абсолютном отношении максимума, государственные и кооперативные организации обслуживали ¾ торгового оборота деревни. Соответственно этому


780
сократилась и сфера капиталистических отношений в деревенской торговле. На деревенском рынке крестьянин только на четвертую часть своего оборота вступал в отношения с частником, подвергался эксплуатации со стороны торгового капитала.
Обладая капиталом в 168,  9 млн руб., частник сделал на деревенском рынке оборот в 1,  274 млн руб. и получил доход в 234,  1 млн руб. Такова примерно мера эксплуатации крестьянства торговым капиталом в 1926/27 г. Однако отсюда следует вычесть торговые расходы в сумме 34,  2 млн руб., оплату торговых прав, налогов и сборов в сумме 42,  3 млн руб. и содержание самих владельцев предприятий и их семей в сумме 78,  2 млн руб. Чистая прибыль частника, следовательно, составила 79,  5 млн руб.  54
В системе экономических отношений советской доколхозной деревни большое место занимают отношения, складывавшиеся на почве кредита. К сожалению, изучение этой проблемы сталкивается со значительными трудностями. Кредитование в условиях мелкого крестьянского хозяйства, на стадии «примитивного капитализма», сплошь и рядом выливалось в ростовщичество, преследуемое советским законом и поэтому всячески скрываемое. Естественно, что данные, характеризующие кредитные отношения в деревне, немногочисленны и намного преуменьшают их действительные масштабы.
Так же, как и в торговле, первые годы нэпа характеризовались абсолютным преобладанием частных форм кредита. Основным кредитором в деревне, как отмечалось в решениях XII съезда РКП(б), являлся кулак, который стремился на почве экономической зависимости подчинить себе маломощное крестьянство и политически. Съезд подчеркивал гигантскую важность создания «такого доступного мелким и мельчайшим крестьянам государственного и кооперативного кредита, который мог бы вклиниться в экономические отношения крестьянства против кулака»55.
К интересующему нас моменту партия добилась существенных успехов в решении этой задачи. Кредитная кооперация охватила значительную часть крестьянских хозяйств, вытесняя частного кредитора-ростовщика, ограничивая масштабы его эксплуататорской деятельности.
Экономический подъем бедняцко-середняцких слоев деревни создал почву для ликвидации массовых форм кабальной зависимости их от кредитора-кулака. К началу реконструктивного периода кредит в деревне превратился из средства поддержания существования разорившейся крестьянской семьи, каким он был в первые годы нэпа, в средство развития хозяйства, т. е. из потребительского в основном стал производственным. Этим объясняется повышенный интерес к получению кредита середняцких и зажиточных слоев деревни, зафиксированный обследованием 1926/27 г. и подтверждаемый всеми другими материалами. Это вместе с тем говорит о том, что кабально-ростовщический кредит стал приближаться по своему характеру к обычному буржуазному кредиту.
Согласно данным обследования 1926/27 г., к займу средств в кредит прибегало около 28 % крестьянских хозяйств56. Однако больше половины этих хозяйств получило ссуды у кооперации и, следовательно, находилось уже вне данного капиталистического отношения. Удельный же вес хозяйств, «дававших в кредит», очень невелик (меньше 2 %).
Таким образом, система буржуазных отношений в деревне охватила не только область производства, но и область обмена и распределения, представляя со¬


781
бой старый, но еще цепко держащийся уклад в экономике деревни. Вместе с тем мы видели, что в ряде областей социально-экономической жизни деревни эта система отношений к интересующему нас времени уже уступила главные позиции, что она вытеснялась и заменялась отношениями иного рода.
V.
Новые черты в жизни деревни, весьма наглядно проявившиеся к середине 20-х годов, не могут быть объяснены анализом только внутренних источников и сил ее развития, только стихийно-возникающих отношений. Источником новых явлений в социально-экономическом развитии деревни послужило коренное изменение общественных условий в стране в результате Великой Октябрьской социалистической революции, установление диктатуры пролетариата, прежде всего.
Впервые в истории было создано государство, которое выступило на защиту интересов трудящегося крестьянства, сознательно вмешалось в развитие социальных отношений деревни, ограничивая рост кулачества, поддерживая бедняцко-батрацкие и середняцкие массы. Используя такие средства воздействия на хозяйственное развитие, как кооперации, кредит, снабжение орудиями производства, контрактация, земельное и трудовое право, налоговая политика, Советское государство тормозило процессы расслоения деревни и ограничивало рост кулачества, поддерживало бедняцко-середняцкие массы крестьянства, помогло им продержаться в своем мелком хозяйстве до тех пор, пока опыт не убедил их в необходимости перехода к социалистическим формам производства. Коммунистическая партия и Советское государство могли осуществлять действенное регулирование социально-экономических процессов в деревне благодаря ведущей роли социалистической промышленности в экономике страны, опираясь на качественно новый тип взаимоотношений между городом и деревней.
Вместе с тем в результате осуществления мероприятий Советского государства по регулированию социальных процессов в деревне стали возникать социально-экономические отношения нового типа, которые никак не могут быть отнесены к отношениям буржуазным. Основную роль в возникновении и развитии этих отношений, как и в разрешении задачи хозяйственного подъема бедняцко-середняцких масс деревни и постепенной подготовки их перевода на путь социализма, сыграла кооперация.
В кооперации В. И. Ленин открыл такую форму объединения мелких товаропроизводителей, которая обеспечивала экономический подъем деревни и позволяла вовлечь в социалистическое строительство трудящееся крестьянство, постепенно подготовить замену буржуазных производственных отношений в сельском хозяйстве социалистическими отношениями.
Исходным звеном ленинского кооперативного плана было обобществление функций товарообмена крестьянского хозяйства, его рыночных связей. Хозяйственное назначение первичных сбытоснабженческих форм кооперации состояло в том, чтобы дать мелкому товаропроизводителю выгоды крупного сбыта и снабжения, а также возможность пользоваться дешевым кредитом. Кооперация была призвана избавить своих членов от эксплуатации со стороны торгового


782
и ростовщического капитала. Рыночные отношения являлись единственной формой экономических взаимоотношений, охватывавшей все, или почти все, мелкие единоличные хозяйства, связывавшие их как между собой, так и с промышленностью. Поэтому именно в области товарооборота было легче добиться хозяйственного объединения мелких товаропроизводителей путем кооперирования сбытовых, снабженческих и кредитных операций.
Возможность объединения крестьянских хозяйств в сбытоснабженческой и кредитной кооперации облегчалась тем, что она не требовала отказа от единоличного производства и даже содействовала его развитию. В то же время кооперация вносила в хозяйственную деятельность крестьянина первые элементы коллективизма, пробивала брешь в его частнособственнической психологии, постепенно вводила в систему новых экономических отношений.
В условиях Советской страны, где собственность на средства производства в промышленности, как ведущей силы экономического развития, а также собственность на землю принадлежит диктатуре пролетариата, где обеспечен союз пролетариата с крестьянством и власть находится в руках рабочего класса, кооперация, как указывал В. И. Ленин, представляла «все необходимое» для построения социализма, она открывала возможность «перехода к новым порядкам путем возможно более простым, легким и доступным для крестьянства»57. Объединение крестьянских хозяйств на почве товарообмена подготавливало коллективизацию их производства.
Через систему кооперации социалистическое государство оказывало преобразующее влияние на общественно-экономические отношения миллионов мелких, распыленных по всей стране крестьянских хозяйств, получило возможность экономически связать их развитие с развитием социалистической промышленности, подчинить стихию внутреннего рынка своему организующему и регулирующему влиянию.
В первые годы новой экономической политики особенно быстро в деревне росла потребительская кооперация. Ее специальная задача состояла в овладении торговлей, в вытеснении частника из товарооборота продуктов личного потребления, в установлении торговой смычки между социалистической промышленностью и мелким крестьянским хозяйством. Крестьяне, объединяясь в потребительские общества, получали возможность вырваться из цепких лап частного торговца и приобретать промышленные товары по нормальным, а не по спекулятивным ценам.
В 1926/27 г. частник к себестоимости проданных им товаров делал накидку в 23 %, а сельские потребительские общества - только в 11,  6 %58. Вытеснение частной торговли кооперативной дало крестьянству в 1923/ 24 г. экономию в 40,  95 млн руб., в 1924/25 г. - 97,  41 млн руб., в 1925/26 г. - 166,  86 млн руб.  59
Огромная реальная выгодность кооперативной торговли по сравнению с частнокапиталистической послужила основой быстрого роста потребительской кооперации в деревне. К концу 1927 г. в составе сельских потребительских обществ насчитывалось 9,  8 млн пайщиков, т. е. 39 % крестьянских хозяйств. В 1928 г. она объединяла уже 54,  2 %, а в 1929 г. - 58,  3 % крестьянских хозяйств60. Однако обслуживала потребкооперация не только своих пайщиков, но и значительную часть некооперативного сельского населения.
На 1 октября 1927 г. средства потребкооперации в деревне исчислялись в
346,  6 	млн руб., т. е. вдвое превышали капиталы частного торговца61. Точно так же


783
и в розничном сельском обороте удельный вес потребкооперации был в 2 раза больше по сравнению с частником (53,  3 % против 25,  6 %)62. Потребкооперация успешно выполняла задачу вытеснения и замещения частного торговца, спекулянта и скупщика.
Что же собой представлял по своей сущности товарный обмен крестьян- единоличников через потребкооперацию? Какой тип производственных отношений представляло данное конкретное отношение? Это отношение не может быть отнесено к буржуазным. Но оно не может считаться и социалистическим. Здесь в процессе обмена вступали в отношения различные по своему социальному облику контрагенты. Кооперация в условиях советского общественного строя при наличии государственного руководства со стороны рабочего класса и ведущей роли крупной социалистической промышленности являлась социалистическим торговым предприятием. Она представляла собой одну из форм организации и развития торговой смычки между социалистической промышленностью и мелкими крестьянскими хозяйствами.
Ее основным контрагентом в деревне явилось мелкобуржуазное единоличное хозяйство середняка и бедняка. Освобождаясь от эксплуатации частного торгового капитала, бедняки и середняки использовали сэкономленные средства на развитие собственного мелкого хозяйства. Потребительская кооперация сыграла не последнюю роль в осереднячивании деревни. Однако для части середняков выгоды кооперативной торговли служили одним из источников уже капиталистического накопления, одним из средств развертывания предпринимательского хозяйства. Известно, наконец, что в потребительской кооперации могли участвовать и действительно участвовали кулацкие хозяйства.
Указанные здесь противоречия были неизбежны, поскольку в данном случае речь идет об отношениях между носителями различных социальных систем - социалистической, с одной стороны, и буржуазной - с другой. Как нам представляется, эти отношения по своей сущности могут быть определены как переходные от буржуазных к социалистическим.
Вопрос о переходных производственных отношениях мало разработан. Попытку разрешить эту проблему предпринимал Г. Е. Глезерман в книге «Базис и надстройка в советском обществе». Приведем его основные положения на этот счет: «В переходный период от капитализма к социализму производственные отношения общества, рассматриваемые в целом, представляют собой переходные отношения от одной формы производственных отношений (отношений господства и подчинения) к другой форме (к отношениям товарищеского сотрудничества и социалистической взаимопомощи)». И далее автор поясняет: «Переходными отношениями являются не отношения внутри каждого из укладов, взятых в отдельности, а отношения, складывающиеся в экономике страны в целом, что выражается в сосуществовании и борьбе между различными укладами хозяйства. При этом, понятно, что наиболее существенное значение имеют производственные отношения между основными классами общества, каковыми в переходный период от капитализма к социализму являются рабочий класс и трудящееся крестьянство»63.
Нам уже приходилось указывать на неправильность попытки Г. Е. Глезер- мана при решении проблемы переходного типа производственных отношений вообще отказаться от рассмотрения отношений, складывающихся внутри различных укладов, и пытаться найти общие производственные отношения «эко¬


784
номики страны в целом», когда последняя состояла из разнородных социальных секторов64. Однако в нашей критике этих положений была допущена ошибка, правильно отмеченная А. Б. Турсунбаевым65. Речь идет об отрицании переходных производственных отношений вне отдельных укладов.
Дальнейшее изучение вопроса убедило нас в том, что отношения, складывающиеся под влиянием первичных сбытоснабженческих форм кооперации в области обмена между социалистическим городом и мелкобуржуазной деревней также являлись по своему характеру переходными. В области обмена буржуазные отношения к 1927 г. были на три четверти вытеснены и замещены такими отношениями, которые при наличии определенных условий могут перерасти в отношения социалистические.
Потребительская кооперация, объединяя крестьян как потребителей, не затрагивала непосредственно их хозяйства. Основное значение в осуществлении ленинского кооперативного плана принадлежало сельскохозяйственной кооперации, объединявшей крестьян на почве их хозяйственной деятельности. К концу 1927 г. в СССР насчитывалось 64 573 различного рода сельскохозяйственных товариществ. Они охватывали 9 468,  3 тыс. крестьянских хозяйств, т. е. 37,  8 % их общего количества66. Однако сельскохозяйственная кооперация, как и потребительская, обслуживала не только своих членов, но и всю деревню в целом.
Эту мощную хозяйственную организацию Советское государство поставило на службу интересам трудящихся масс деревни, на службу интересам социалистического строительства. По данным на 1927 год, в составе кооперированных крестьянских хозяйств было не менее 30 % бедняцких, около 60 % середняцких и примерно 10 % зажиточно-кулацких67.
В условиях Советского государства сельскохозяйственная кооперация служила делу подъема бедняцко-середняцких хозяйств, освобождая их от кулацкой эксплуатации и перевода на социалистический путь развития. Под влиянием кооперирования поднималась обеспеченность крестьянского хозяйства средствами производства, расширялись посевные площади, возрастали доходы. Кооперация давала возможность крестьянину развивать и укреплять свое хозяйство, поднимала уровень его благосостояния. При этом наиболее заметные сдвиги под влиянием кооперации происходили в хозяйствах бедняков и маломощных середняков.
Рост валового дохода крестьянских хозяйств под влиянием кооперирования,
по данным за 1925/26 г.  68
Хозяйства со стоимостью средств производства
До
200 руб.
От 200 до 400 руб.
От 400 до 800 руб.
От 800 до 1600 руб.
Свыше 1600 руб.
Доход некооперирован. хоз-ва
259,  4 руб.
418,  8 руб.
669,  2 руб.
897,  9 руб.
1 511,  5 руб.
Доход кооперирован. хоз-ва
315,  1 руб.
491,  3 руб.
752,  2 руб.
954,  5 руб.
1 746,  5 руб.
Прирост дохода, в %
35,  3%
17,  5%
10,  9%
6,  4%
15,  5%


785
Общий подъем кооперированных хозяйств сопровождался, следовательно, более быстрым подъемом бедняцких и маломощных середняцких слоев, что являлось важнейшим компонентом процесса осереднячивания советской деревни. Однако зажиточно-кулацкие хозяйства также использовали преимущества кооперирования в целях развития своего хозяйства, что необходимо учитывать при оценке отношений кооперированных хозяйств.
Сельскохозяйственная кооперация активно содействовала ограничению буржуазных отношений, прежде всего в товарообмене и кредите. Вместе с потребительской кооперацией и госторговлей сельскохозяйственная кооперация к 1926/27 г. на ¾ овладела деревенским снабженческим оборотом (в деревенской рознице 53,  3 % оборота приходилось на потребкооперацию, 14,  0 % - на сельхозкооперацию, 7,  1 % - на государственную торговлю)69, заменив здесь буржуазные отношения отношениями переходными к социалистическим. Следует, однако, отметить, что в области производственного снабжения крестьянских хозяйств сельскохозяйственной кооперации принадлежала ведущая роль. В 1926/27 г. снабжение крестьян орудиями и машинами на 65 % производилось этой системой кооперации70. Кооперация обеспечила распределение поступающих в сельское хозяйство орудий и машин, главным образом среди середняцких и бедняцких хозяйств. В РСФСР бедняцкие хозяйства приобрели 28,  8 % реализованных за 1926/27 г. машин и орудий, середняцкие - 51,  6 %, а кулацкие - 19,  6 %. Таким образом, основным потребителем орудий производства к этому времени стали середняцкие и бедняцкие хозяйства, а не кулацкие, как это было в дореволюционной России, когда на долю 10 % кулацких и зажиточных хозяйств приходилось 70 % приобретаемых машин и орудий71. Кооперирование машиноснабжения (вместе с широким использованием кредита) стало средством подтягивания бедноты к среднему крестьянину, орудием осереднячивания деревни.
Однако в отличие от потребительской кооперации, деятельность которой сосредотачивалась по преимуществу в области снабжения деревни, торговые формы сельскохозяйственной кооперации вели главным образом работу в области сбыта крестьянской продукции, организуя встречный поток товаров (из деревни в город). Через сельскохозяйственную кооперацию Советское государство закупило тогда 30,  7 % хлеба, 35 % льна-волокна, 85 % сахарной свеклы, 89 % хлопка, 94 % масломолочной продукции72. Значительное количество сельскохозяйственной продукции, особенно хлеба, заготовлялось потребкооперацией и государственными организациями.
В сбытовом обороте деревни, как и в снабженческом, кооперация и государственные торговые организации завоевали абсолютно преобладающие позиции. Частный капитал и в организации сбыта крестьянской продукции на городском рынке был оттеснен и в основном уже заменен торговыми организациями социалистического сектора. В 1926/27 г. частный торговец, скупщик поставлял на внедренческий рынок всего 10,  4 % зернопродуктов. Заготовки льна-волокна, хлопка и сахарной свеклы полностью проходили по каналам обобществленного сектора. Заменой была роль частного капитала в заготовке кож (около 25 %), шерсти (34,  8 %), яиц (36,  9 %) и особенно масла коровьего (50,  2 %), маслосемян (54,  7 %) и мяса (59,  7 %)73.
Таким образом, в реализации собственной продукции крестьянин к интересующему нас времени был в основном избавлен от эксплуатации со стороны


786
частного посредника. Кооперация и государственные заготовительные организации заменяли скупщика и частного торговца, соответственно этому сфера буржуазных отношений в сбытовом обороте деревни сокращалась, вытеснялась отношениями, которые определяются нами как переходные.
Наступление на частный капитал и вытеснение буржуазных отношений не ограничивались только сферой товарооборота. Эти процессы постепенно начинали складываться и в тех областях хозяйственной деятельности крестьянина, которые непосредственно были связаны с производством, прежде всего в области кредитных отношений.
Выше уже указывалось, что в начале нэпа кулачество активно использовало кредит в целях закабаления неимущих слоев крестьянства, что борьба с кулацкой эксплуатацией крестьянства на почве кредита стала одной из первоочередных задач Советского государства в деревне.
Через систему сельскохозяйственного кредита Советское государство оказывало трудящемуся крестьянству с каждым годом возрастающую финансовую помощь. В 1923/24 г. в порядке производственного кредитования крестьянству было предоставлено 54,  5 млн руб., 1928/29 г. - 555,  4 млн руб., а за весь этот шестилетний период в целом - 2 049,  7 млн руб. Из этой суммы 917,  3 млн руб., т. е. почти половина была распределена непосредственно среди единоличных крестьянских хозяйств, 262,  3 млн руб. - среди колхозов, 737,  3 млн руб. - среди кооперативных и общественных организаций деревни (сельскохозяйственные, льноводческие, маслодельные, машинные и др. товарищества, ККОВ и т. п.  ), т. е. в конечном счете опять-таки среди крестьянских хозяйств и колхозов. 132,  4 млн руб. было передано совхозам74.
Кредитование бедняцких и середняцких хозяйств производилось на льготных условиях (большая величина ссуд, удлиненные сроки, пониженный ссудный процент), что имело особенно большое значение в обеспечении необходимой классовой направленности кредита. В 1926/27 г. бедняки и маломощные середняки получили 33,  8 % суммы производственного кредита (около 75 млн руб.  ), середняки - 56,  6% (около 125-130 млн руб.  ), а кулаки - 9,  6% (около 20 млн руб.  )75. В дальнейшем кредитование кулацких хозяйств было резко сокращено. В 1927/28 г. они получили всего 5,  2 % суммы выданных единоличникам ссуд (около 15 млн руб.  ). Зато намного возросло кредитование бедноты и середняцких хозяйств (около 240 млн руб.  )76.
Финансовая помощь Советского государства сыграла огромную роль в обеспечении бедняцко-середняцких хозяйств рабочим и продуктивным скотом, машинами и орудиями, семенным материалом и удобрениями.
Достаточно сказать, что только за 1925/26-1926/27 гг. системой сельскохозяйственного кредита была предоставлена ссуда на приобретение рабочего скота 1137,  248 хозяйствам77. Из года в год увеличивались средства, предоставлявшиеся крестьянству на приобретение сельскохозяйственных машин и орудий. В 1922/23 г. кредит покрыл 23,  9 % стоимости сбыта машин и орудий, в 1923/24 г. - 30,  7 %, в 1924/25 г. - 46,  2 %, в 1925/26 г. - 49,  1 %, в 1926/27 г. - 52,  5 %, в 1927/28 г. - 73,  5 %78.
Под влиянием кредитования происходила перегруппировка хозяйств по социально-экономическим признакам. В этой связи интересно сопоставить данные о совершившихся с 1924 по 1927 г. перегруппировках хозяйств заемщиков и


787
их «двойников» (т. е. хозяйств, которые в 1924 г. не отличались по размерам от хозяйств заемщиков, но не прибегали к кредиту).
Перегруппировка хозяйств под влиянием сельскохозяйственного кредита (в % )79
Группа по стоимости средств производства
Северный Кавказ
Тамбовская губ.
Псковская обл.
заемщи¬
ки
двойни¬
ки
заемщи¬
ки
двойни¬
ки
заемщи¬
ки
двойни¬
ки
До 100 руб.
6,  7
10,  6
16,  5
16,  5
9,  1
13,  1
От 100 до 200 руб.
11,  2
13,  4
19,  1
22,  6
22,  3
18,  9
От 200 до 350 руб.
22,  9
30,  7
32,  2
28,  7
41,  7
37,  1
От 350 до 500 руб.
27,  9
20,  1
12,  2
20,  0
14,  3
18,  3
Свыше 500 руб.
31,  3
25,  2
20,  0
12,  2
12,  6
12,  6
Данные таблицы показывают, что под влиянием кредита происходил ускоренный рост обеспеченности крестьянских хозяйств средствами производства. При этом наименее обеспеченные группы усиливались быстрее, и количественный рост середняцких хозяйств - заемщиков был выше, чем рост аналогичных хозяйств, не прибегавших к кредиту. К сожалению, по материалам этого обследования обоснованные выводы могут быть сделаны лишь относительно влияния сельскохозяйственного кредита на бедняцкие и маломощно-середняцкие хозяйства. Данные других источников свидетельствуют более точно о том, что под влиянием кредита росли, главным образом, середняцкие группы деревни80.
Анализ работы системы сельскохозяйственного кредита показывает, что партия успешно использовала этот стимул для хозяйственного подъема и укрепления бедняцко-середняцких слоев в деревне, для ограничения ростовщичества и частнокапиталистического кредита (больше половины хозяйств, прибегавших к займу средств, получало в 1926/27 г. их у кооперации). При характеристике отношений, создаваемых в деревне организованным кредитом, обращают на себя особое внимание два обстоятельства. Во-первых, в отличие от ростовщического и частнокапиталистического кредита, усиливающего социальное расслоение крестьянства, зависимость бедняцких масс и их эксплуатацию деревенской буржуазией, здесь мы наблюдали прямо противоположные социальные результаты: подъем бедняцких хозяйств, освобождение трудящихся слоев деревни от эксплуатации со стороны частного кредитора. Однако этот подъем бедняцко- середняцких хозяйств лишь частично достигался за счет общественного использования получаемых в кредит средств. Основная часть средств, предоставленных социалистическим государством в кредит крестьянству, использовалась на укрепление и развитие мелкого единоличного хозяйства, мелкобуржуазного по своей сущности. Причем нередко это укрепление и развитие мелкого хозяйства приводило его к перерастанию в предпринимательское, капиталистическое хозяйство.
Во-вторых, часть средств, направляемых в деревню по каналам организованного кредита, попадала все-таки в руки кулачества и укрепляла его хозяйство. Среди обследованных в 1926/27 гг. хозяйств было всего 3,  2 % кулацких хозяйств, однако получили они 8,  2 % средств, распределенных кооперацией81, а по данным других обследований, - даже больше.


788
Таким образом, и в данном случае на смену капиталистическим отношениям в области кредита приходили еще не социалистические отношения. Вряд ли их можно определить иначе, как переходные к социалистическим.
Ближе к социалистическим были по своему характеру отношения, складывавшиеся на почве контрактации сельскохозяйственных продуктов, являвшейся важнейшей формой смычки между государственной промышленностью и сельским хозяйством.
Являясь по существу своему организованной формой товарооборота между городом и деревней, контрактация на первых этапах нэпа служила, главным образом, делу обеспечения промышленности сельскохозяйственным сырьем. Однако ее воздействие на развитие крестьянского хозяйства, на производство сельскохозяйственных продуктов было более непосредственным в глубоким, чем какой-либо другой формы товарообмена. Здесь мы имеем дело с такими отношениями, которые одновременно захватывают и область обмена, и область производства.
Контрактующая организация выплачивала за сдаваемую ей продукцию заранее установленную цену (независимо от колебаний рыночных цен) и авансировала законтрактовавшее свои посевы хозяйство в счет будущей оплаты. В порядке авансирования производилось снабжение семенами и орудиями производства, оказывалась агротехническая помощь. При сбыте продукции крестьянин, помимо собственной оплаты за ее производство, получал еще определенную доплату за счет торговой прибыли. Это было особенно выгодно для бедняцко-середняцких хозяйств, ощущавших острый недостаток средств именно в начале производственного цикла и оказавшихся в наименее выгодных условиях на рынке сбыта своей продукции. Они не могли ожидать, как это делали кулацкие хозяйства, повышения цен и сбывали свою продукцию в момент массового выброса ее на рынок. Посевщики сдавали определенную в договоре часть товарной продукции в назначенные сроки, что в большей степени гарантировало государство от стихийных колебаний рынка.
Такую форму организации производства весьма удачно определил в свое время И. В. Сталин, назвав ее «домашней системой крупного государственносоциалистического производства в области сельского хозяйства»82. В самом деле у контрактационной системы с организационно-технической стороны имеются определенные аналогии с гетерогенной системой капиталистической мануфактуры. Подобно тому, как работа на дому по заданию скупщика, с его орудиями и сырьем, выражает переход от мелкого кустарного производства к крупному фабричному производству, система контрактации в условиях Советского государства являлась ступенью на пути от мелкого крестьянского производства к крупному социалистическому производству. Принципиальное различие состояло в том, что в первом случае процесс приводил к разорению мелких производителей и превращению их в наемных рабочих, эксплуатируемых капиталом, а во втором - к добровольному объединению мелких хозяйств в крупное коллективное и превращению их владельцев в коллективных собственников, в свободных от эксплуатации тружеников социалистического общества.
Развитие контрактации представляло собой серьезный сдвиг на пути преодоления рыночной стихии и внедрения планового, организованного начала в производство и товарооборот сельскохозяйственных продуктов. Государство


789
получало возможность не только планировать развитие промышленности в соответствии с поступлением сырья, но и, наоборот, стимулировать и развивать сельскохозяйственное производство в соответствии с нуждами промышленности.
До перехода к непосредственной подготовке коллективизации, контрактация развивалась исключительно в наиболее товарных отраслях сельского хозяйства, главным образом, производстве и сбыте технических культур (сахарная свекла, хлопок, лен, рис и т. п.  ). Из зерновых культур контрактацией были охвачены в некоторой мере лишь сортовые посевы. Это ограничивало сферу ее влияния на развитие крестьянского хозяйства. В 1926/27 г. контрактационными договорами на территории СССР (без Украины) было охвачено 973,  6 тыс. крестьянских хозяйств, т. е. 4,  9 % общего их количества (также без Украины). У них была законтрактована продукция на 208 855 тыс. руб. с посевной площади 1 316,  5 тыс. га. В порядке авансирования им был предоставлен кредит в размере 60 217 тыс. руб.  83
Коренной перелом в развитии контрактации сельскохозяйственных продуктов произошел в 1928/29 гг., когда эта система заготовок была распространена и на продукцию зернового хозяйства. В 1927/28 г. контрактационными договорами с сельскохозяйственной кооперацией было охвачено уже 3 101,  7 тыс. хозяйств, что составляло 15,  5 % общего их количества (по СССР без Украины). Последние должны были сдать продукцию с 6 943,  5 тыс. га на 433,  6 млн руб. Сумма денежных авансов была доведена до 122 568,  4 тыс. руб.  84
Вместе с тем усиливался производственный характер контрактации. Государство увеличивало снабжение хозяйств, законтрактовавших свои посевы, средствами производства; выросли масштабы агротехнической помощи. Хозяйства, законтрактовавшие продукцию, в свою очередь должны были осуществить обязательный минимум агротехнических мероприятий, улучшающих обработку почвы, уход за урожаем и его уборку. Осуществление этих мероприятий требовало совместных усилий целых групп посевщиков, внедряло в их хозяйство элементы производственного объединения и коллективного труда. Поэтому договоры о контрактации стали заключаться по преимуществу с теми или иными объединениями посевщиков, а не с отдельными индивидуальными хозяйствами. В составе контрактантов весной 1928 г. было 11 % отдельных индивидуальных крестьянских хозяйств, а осенью удельный вес их был меньше десятой доли процента85.
Охватывая главным образом бедняцкие и середняцкие хозяйства, содействуя их подъему и освобождению от кулацкой эксплуатации, контрактация стала важным средством регулирования процессов в деревне, наступления на кулачество. Контрактация вплотную подводила крестьянство к обобществлению средств производства, к организации коллективного хозяйства. На ее основе развилась целая система простейших производственных объединений и договорных групп, охвативших многие тысячи крестьянских хозяйств и являвшихся зародышевыми клетками значительной части колхозов. В системе контрактации переходные производственные отношения, следовательно, уже выходили за рамки товарооборота, охватывали в какой-то степени и сельскохозяйственное производство.


790
VI.
Вытеснение буржуазных отношений осуществлялось Советским государством не только в сфере товарного обмена. Этот процесс происходил и непосредственно в сельскохозяйственном производстве, где также вытесняемые капиталистические отношения в значительной мере замещались отношениями переходного типа.
При анализе буржуазных отношений в советской доколхозной деревне уже указывалось на особенно широкое распространение отношений найма-сдачи в наем средств производства. Борьбу с этими отношениями Коммунистическая партия считала одной из первостепенных задач своей политики в деревне. В ограничении и вытеснении данного буржуазного отношения, наряду со снабжением бедняцких и середняцких хозяйств средствами производства, огромную роль сыграли прокатные пункты сельскохозяйственной кооперации, земельных органов, совхозов и крестьянских обществ взаимопомощи.
Организация государственно-кооперативного проката сельскохозяйственных машин началась с первых лет Советской власти. Ко времени XV съезда ВКП(б) на территории РСФСР было создано 7300 прокатных и 14 450 зерноочистительных пунктов, предоставлявших неимущим слоям крестьянства на льготных условиях разнообразные орудия и машины. Как правило, крестьянин мог нанять плуг на прокатном пункте кооперации в два, а на государственном пункте - в три раза дешевле, чем у кулака. На 30-50 % дешевле стоил прокат сеялок, жаток и т. п.
Особенно большой размах работа прокатных пунктов приняла в период непосредственной подготовки коллективизации. В 1928 г. на территории РСФСР работало 25 тыс. прокатных и зерноочистительных пунктов. Сельскохозяйственная кооперация, система проката которой насчитывала 17 тыс. пунктов, обслужила на протяжении года 1 687,  5 тыс. крестьянских хозяйств (без колхозов и совхозов), в составе которых было 25,  1 % бедняцких, 70,  6 % середняцких и 4,  3 % кулацких. Исключив из этого числа кулацкие хозяйства (62,  6 тыс.  ), мы получим возможность определить приблизительно массу крестьян - 1,  6 млн хозяйств, т. е. около 9 % общего их количества, полностью или частично освобожденных от найма инвентаря на кабальных условиях у кулаков. Исходя из показателей сельскохозяйственной кооперации, вся система машинного проката, при прочих равных условиях, должна была оказать помощь примерно 2,  3 млн хозяйств. Следовательно, с ее помощью было полностью или частично освобождено от кулацкой эксплуатации на почве найма инвентаря и втянуто в сферу прямого воздействия социалистических форм хозяйства, примерно 12-15 % бедняков и середняков. В следующем, 1929 г. роль системы машинного проката в борьбе с кулацкой эксплуатацией на почве найма инвентаря возросла еще больше86.
Таким образом, к 1927-1929 гг. сельской буржуазии пришлось и здесь потесниться, уступив место организациям обобществленного сектора, несущим в деревню принципиально новые отношения. В данном случае крестьянин в своем мелком частнособственническом хозяйстве использовал орудия и средства производства, находившиеся в общественной - кооперативной или государственной - собственности. На практике крестьянин убеждался в рациональности и выгодности коллективного владения средствами производства, практика же исподволь приводила крестьянина к мысли о целесообразности совместного


791
использования общественных машин и орудий. Подтверждением этому служит возникновение бедняцких групп для совместного найма и использования сложных машин прокатных пунктов, широко наблюдавшееся с 1928 г. Многие прокатные пункты сыграли роль своего рода первичного ядра обобществления средств производства, к которому присоединился в процессе образования коллективного хозяйства единоличный инвентарь.
Однако только с момента образования общественного хозяйства и перехода к коллективному труду отношения, складывавшиеся в процессе использования общественных машин и орудий, становились социалистическими. До этого момента машины и орудия прокатных пунктов использовались почти исключительно в индивидуальном крестьянском хозяйстве, причем нередко в хозяйстве зажиточного крестьянина и даже кулака.
Широкое и систематическое обслуживание бедноты затруднялось отсутствием тягловой силы на прокатных пунктах. В большинстве случаев безлошадный бедняк, получая на прокатном пункте плуг, борону или какую-либо машину, должен был нанимать лошадь у состоятельного соседа. Количество машин и орудий, их комплектность на прокатном пункте далеко не всегда соответствовала реальным потребностям. Поэтому были случаи, когда одно и то же хозяйство нанимало одно орудие на прокатном пункте, а другое у кулака. Это еще более подчеркивает переходный характер отношений, складывавшихся между системой машинного проката и единоличным крестьянским хозяйством.
Едва ли не наиболее ярким образцом переходных производственных отношений к советской доколхозной деревне служат отношения крестьян, объединившихся в простейшие производственные кооперативы - машинные, мелиоративные, посевные и т. п. товарищества. Этот вид кооперации, явившийся крупнейшей ступенью на пути от единоличного крестьянского хозяйства к коллективному, начал быстро развиваться в конце восстановительного периода, когда кооперирование сбытоснабженческих и кредитных отношений достигло довольно высокой степени.
Особенно быстрый рост простейших производственных объединений являлся отличительной чертой социалистического строительства в деревне в период 1926-1929 гг. Накануне XV съезда Коммунистической партии в стране насчитывалось свыше 26 тыс. кооперативов этого вида, в составе которых было примерно 900 тыс. крестьянских хозяйств87. В то время это была наиболее массовая форма производственного кооперирования крестьянства. Основной группой среди них являлись машинные товарищества (свыше половины простейших производственных объединений).
Машинные товарищества представляли собой объединения единоличных мелких хозяйств для совместной закупки сложных машин и коллективного владения ими. Как и все кооперативные организации доколхозного типа, машинные товарищества, объединяя индивидуальные крестьянские хозяйства, не могли сразу преодолеть имущественное и социальное расслоение своих членов. Классовая дифференциация крестьянства происходила и внутри машинных товариществ, но здесь еще в большей мере, чем в остальной массе хозяйств, ей противодействовал процесс осереднячивания, процесс превращения бедняка в середняка. Бедняк - член машинного товарищества - быстрее и легче превращался в середняка, чем бедняк, не пользовавшийся преимуществами коллек¬


792
тивного владения орудиями и машинами. Распространение машинных товариществ способствовало осереднячиванию деревни.
Главное, однако, состояло в том, что машинные товарищества развивались по пути дальнейшего увеличения количества общественных орудий и средств производства, накапливая элементы коллективизации, постепенно переходя на более высокую и качественно новую ступень обобществления хозяйства. Убеждаясь на опыте в преимуществах совместного владения и пользования сложным инвентарем, члены машинных товариществ направляли все большие средства на приобретение машин и орудий. Как показывают материалы обследования машинных товариществ в 1927 г., прирост обобществленного инвентаря происходил темпами, намного превышающими прирост индивидуального инвентаря в хозяйствах отдельных членов товариществ.
В машинных товариществах, следовательно, активно происходил процесс накопления элементов общественного хозяйства, элементов коллективной собственности крестьян на орудия и средства сельскохозяйственного производства. Наиболее ярко этот процесс проявился в отношении сложных машин, в меньшей мере доступных отдельному мелкому хозяйству.
Техника, создаваемая социалистической индустрией для сельского хозяйства, не могла быть рационально использована при системе мелкого частнособственнического производства. Производительные силы начинали приходить в противоречие с производственными отношениями в деревне.
В машинных товариществах это противоречие частично преодолевалось путем установления общественной собственности на наиболее крупные орудия и машины.
Рост обобществления средств производства в машинных товариществах, по данным обследования 1927 г. (в % )88
Наименование машин и орудий
Прирост обобществленных машин и орудий
Прирост индиви- дуальных машин и орудий
Уровень обобществления инвентаря
на момент организации
в 1927 г.
Тракторы
80,  0
-
100,  0
100,  0
Плуги
82,  9
39,  0
8,  9
11,  6
Бороны
64,  0
60,  0
5,  0
6,  8
Культиваторы
157,  0
92,  8
50,  0
66,  6
Сеялки
213,  0
33,  3
37,  5
83,  9
Жатки
142,  0
30,  2
12,  9
26,  6
Триеры
260,  0
-
100,  0
100,  0
Веялки
64,  0
15,  0
11,  6
16,  6
Молотилки сложные
144,  4
-
70,  0
-
Молотилки конные
150,  0
92,  3
37,  7
40,  0
Сенокосилки
199,  0
35,  1
29,  6
64,  0
Элементы коллективного хозяйства в машинных товариществах накапливались не только в форме обобществления все большей и большей части орудий и средств производства. Установление общественной собственности на орудия


793
производства неизбежно влекло за собой переход к общественному использованию их. Это имело место прежде всего в отношении таких машин, как трактор, молотилка, которые крестьянином в одиночку не могли быть использованы. Вслед за коллективизацией производственного процесса шло объединение и земельных наделов. В 71 товариществе, развитие которых детально представлено в материалах обследования, в год их организации была создана общественная запашка общей площадью в 807 десятин, т. е. в среднем по 10-12 десятин на каждое товарищество. Летом же 1927 года обобществленная посевная площадь равнялась 2154 десятинам, т. е. по 30 десятин на товарищество, составляя 19,  3 % всей посевной площади членов товарищества89. По данным 1926 г., в Уральской области было обобществлено 11 % общего посевного клина членов машинных товариществ, в Сибири - 19,  5 %, в Среднем Поволжье - 31,  8 %90.
Таким образом, уже в 1925-1927 гг. в машинных товариществах проявляются заметные элементы коллективного хозяйства. Известная часть машинных товариществ начинает перерастать в колхозы, сделав первый шаг по этому пути в виде организации общественной запашки.
Приведенный выше конкретный материал дает все основания отнести машинные товарищества к объединениям переходных по типу производственных отношений. Старые, буржуазно-индивидуалистические производственные отношения еще сохранялись между членами машинных товариществ, поскольку последние являлись объединениями единоличных крестьянских хозяйств и первоначально, до тех пор пока рождавшееся внутри них обобществленное производство не завоевывало ведущей роли, были призваны обслуживать по преимуществу именно эту категорию сельских производителей. Элементы новых производственных отношений в машинных товариществах возникали прежде всего и главным образом в форме установления общественной (групповой) собственности их членов на некоторые особенно дорогостоящие и высокопроизводительные машины. Частная собственность на наиболее распространенные в крестьянском хозяйстве орудия и средства производства (рабочий скот, плуг, борона, семена и т. д.  ) сохранялась и на ранних этапах развития этих объединений играла преобладающую роль. Но она дополнялась общественной собственностью на некоторые дорогостоящие и высокопроизводительные машины. Благодаря этому наряду со старыми производственными отношениями появились и развивались отношения принципиально иного порядка.
Вместе элементами общественной собственности на орудия и средства производства в машинных товариществах возникали и развивались зачатки совместного труда и коллективного хозяйства. Для машинного товарищества, как организации переходного типа, характерным является то, что производственные отношения их членов приходили в соответствие с общественным характером новых производительных сил постепенно, по мере обновления материально- технической базы хозяйства. Основная, бедняцко-середняцкая масса членов машинных товариществ постепенно переходила от одних производственных отношений к другим, не отказывалась полностью от старых, но все больше и больше втягивалась в новые.
Происходившее из года в год увеличение роли обобществленного инвентаря и средств производства в хозяйствах членов машинных товариществ и соответственное уменьшение роли инвентаря, находившегося в частной собственности,


794
являются основным свидетельством переходного характера производственных отношений их членов.
Переходный характер производственных отношений в мелиоративных и семеноводческих объединениях проявлялся прежде всего в соединении частного, изолированного труда с коллективным трудом.
Не все крестьянские хозяйства прошли до коллективизации ступень простейшего производственного объединения. В 1928 г. различными формами простейших производственных объединений было охвачено 1700 тыс. крестьянских хозяйств (6 % от их общего количества)91. Проведение всеобщего кооперирования крестьянства в переходных, доколхозных формах надолго затянуло бы осуществление социалистической реконструкции сельского хозяйства. Объективная необходимость обусловила революционный характер коллективизации крестьянских хозяйств. Однако период постепенной подготовки коллективизации, развитие простейших форм производственного кооперирования сыграло в высшей степени важную роль, внедряя в мелкокрестьянскую деревню элементы коллективизма, подготовляя предпосылки революционного переворота в сельском хозяйстве.
VII.
Буржуазные отношения и отношения переходные к социалистическим не исчерпывали собой всей суммы производственных отношений в советской доколхозной деревне. Уже в ходе аграрной революции 1917-1918 гг. в деревне возникли и стали подниматься новые социальные силы - рабочие совхозов и колхозное крестьянство, отношения, которые являются по своему типу социалистическими.
Наиболее развитый вид социалистических производственных отношений, связанный с общенародной, государственной собственностью на средства производства, был представлен в сельском хозяйстве социальными отношениями рабочих в совхозах. В 1927 г. в стране действовало около 1,  5 тыс. совхозов и
1,  8 	тыс. хозяйств ОРСов и рабочей потребительской кооперации. Во всех этих хозяйствах работало 138,  3 тыс. сроковых и 415,  6 тыс. поденных рабочих92. Кроме того, часть сельского рабочего класса была занята на различных предприятиях социалистического сектора в сельском хозяйстве. К сожалению, история этого отряда советского рабочего класса у нас еще совсем не изучена.
Между тем без специального исследования нельзя четко охарактеризовать основные черты социального облика совхозного рабочего 20-х годов, особенности его социальных отношений.
Второй вид социалистических производственных отношений в деревне складывался непосредственно в крестьянской среде - в колхозах. С первых же лет Советской власти наиболее активные и сознательные элементы трудовой деревни начали переходить на путь коллективизации хозяйства. К началу июня 1927 г. в стране было создано 14 832 колхоза, в которых объединилось 194,  7 тыс. крестьянских семей (0,  8 % общего их количества)93.
Как известно, главным классовым признаком колхозного крестьянства является общественная (групповая) собственность на орудия и средства производства и совместный труд членов данного коллектива в общем хозяйстве. На пер¬


795
вых этапах переходного периода, до развертывания сплошной коллективизации, колхозное строительство развивалось в трех организационно-хозяйственных формах, различавшихся по степени обобществления средств производства и, как следствие этого, по месту коллективного хозяйства среди источников существования крестьянства. На 1 июня 1927 г. было: в составе колхозов 6,  2 тыс. (42,  9 %) товарищества по совместной обработке земли, 72 тыс. (48,  1 %) сельскохозяйственных артелей и 1,  4 тыс. (9,  0 %) коммун94.
Наиболее соответствующей требованиям социализма формой коллективного хозяйства является сельскохозяйственная артель, позволяющая правильно сочетать общественные и личные интересы крестьянства. В артели основой материального благосостояния крестьянина уже в изучаемое время являлась общественная собственность на средства производства (обобществлены на 79,  3 %) и коллективное хозяйство (посевы обобществлены были на 97,  7 %). По данным массовых обследований колхозов в 1928 и 1929 гг., главным занятием членов артели являлся труд в коллективном хозяйстве. Он приносил им около 70-75 % средств существования. Личное хозяйство доставляло им от 12 до 18 % средств, работа по найму около 2-3 %95 и т. д.
Еще более высоким уровень обобществления производства был в сельскохозяйственных коммунах, где отсутствовало, как правило, личное хозяйство его членов. Здесь полностью обобществлялись не только основные средства производства (земля, тягловая сила, машины), но также продуктивный скот, птица, жилые постройки и т. п. Однако коммуны не получили значительного развития и должны были в ходе дальнейшего развития перейти на устав артелей.
Первичной формой коллективного хозяйства являлись товарищества по совместной обработке земли. Они характеризовались весьма высоким уровнем обобществления посевных площадей и мертвого инвентаря при сохранении в частной собственности основой массы всех остальных средств производства, прежде всего рабочего и продуктивного скота, простейшего инвентаря, хозяйственных построек и т. д. Большая часть крестьянства, втянутого в колхозное строительство этих лет, еще не могла сразу и полностью отрешиться от единоличного хозяйства. Крестьянин, особенно середняк, вступая в колхоз, стремился сохранить за собой более или менее значительные элементы собственного мелкого хозяйства.
На разных этапах развития ТОЗов соотношение общественного и частнособственнического производства было различным, но развивалось оно по линии все большего увеличения коллективного хозяйства, по линии приближения к сельскохозяйственной артели, что стало особенно заметным накануне перехода к сплошной коллективизации. К лету 1929 г. уровень обобществления посевных площадей в товариществах по совместной обработке земли поднялся до 74,  0 %, хотя рабочий скот был обобществлен всего лишь на 23,  1 %, а продуктивный - на 2,  6 %96.
Вместе с тем изменилась и роль коллективного хозяйства, как источника средств существования крестьянина. В 1928 г. денежный доход члена ТОЗа состоял на 47,  1 % из поступлений от своего индивидуального хозяйства и только на 36,  1 % из поступлений от коллективного, а в 1929 г. последнее давало ему уже 41,  3 % денежного дохода, а личное - 37,  197. Таким образом, товарищества по совместной обработке земли явились переходной ступенью между простейшими производственными объединениями единоличных хозяйств и артелью. Их


796
производственные отношения скорее могут быть отнесены к переходным, чем к собственно социалистическим.
Обращает на себя внимание тот факт, что во всех формах коллективного хозяйства больше всего был обобществлен сельскохозяйственный инвентарь, а затем посевные площади. В гораздо меньшей мере подвергались обобществлению рабочий и особенно продуктивный скот. Наличие рабочего скота в хозяйстве - основа благосостояния крестьянской семьи, поэтому крестьянин с особенной осторожностью подходил к его обобществлению. В артелях 2/3, а в ТОЗах больше 4/5 рабочего скота оставалось в собственности отдельных колхозников и только на время работ предоставлялось коллективу. Молочный скот в большинстве районов страны имел для крестьянской семьи по преимуществу потребительское значение и рассматривался как необходимый элемент личного хозяйства, сохранившегося в товариществах по общественной обработке земли и в артелях.
Коренным образом отличалось положение с обобществлением сельскохозяйственных машин и орудий. Рациональное использование даже таких машин конной тяги, как сеялки, жатки, молотилки, не говоря уже о тракторном инвентаре, было невозможно в мелких бедняцких и маломощно-середняцких хозяйствах. У маломощных крестьян, объединявшихся в колхоз, не было не только сложных машин, но очень часто и пахотного инвентаря. Естественно, что мертвый инвентарь приобретался на общественные средства уже после их организации.
Общественная собственность и коллективный труд в общем хозяйстве означали, что в колхозах складывались новые, социалистические производственные отношения, отношения сотрудничества и взаимопомощи. В колхозах ликвидировался самый источник классового расслоения крестьянства, навсегда устранялись причины, порождавшие эксплуатацию человека человеком. Средства производства обращались в общественную собственность всех членов коллектива, и каждый из них должен был трудиться в общем хозяйстве, получая продукты его на общих основаниях - в зависимости от количества и качества труда.
Не вдруг и не бесследно исчезали старые отношения к средствам производства и старые принципы распределения продуктов труда. В 1928 г., например, наряду с широко распространенными уравнительными принципами распределения продуктов коллективного труда (по потребности - в 5,  4 % колхозов, по едокам - в 41,  2 % колхозов, по числу работников - в 73,  2 % колхозов), применялись и такие принципы, как распределение по использованию в коллективном хозяйстве средств производства, ранее принадлежавших тому или иному члену (20,  4 % колхозов), по земле, переданной ими колхозу (16,  3 % колхозов), по взносам в коллективные фонды (11,  0 % колхозов), по скоту (5,  7 % колхозов)98. При распределении доходов не по труду, а по размерам внесенных средств производства, паев и земли сохранялась почва для обогащения зажиточных членов колхозов за счет маломощных.
Эти факты свидетельствовали о том, что новые отношения, нарождавшиеся в деревне, сохраняли еще пережитки прошлого. Главное, однако, состояло в том, что остатки старых отношений сохранялись только как второстепенные, отмирающие пережитки прошлого. Основная роль перешла к новым отношениям, и именно они предопределяли социальный облик колхозного крестьянства.


797
* * *
Социальный строй в советской доколхозной деревне характеризовался сложным сочетанием различных по своему существу отношений - буржуазных (капиталистических и особенно мелкобуржуазных), социалистических и переходных к социалистическим. Соотношение этих социальных элементов на разных этапах нэпа не было одинаковым. На практике не часто можно было встретить крестьянина, который бы не был связан различными, часто противоречивыми, отношениями со своими соседями, с частным торговцем и кооперацией, с государством. В первые годы нэпа как в сельскохозяйственном производстве, так и в товарообороте деревни, судя по всему, преобладали буржуазные отношения. Однако мероприятия Советского государства по ограничению и вытеснению капиталистических элементов с каждым годом сужали сферу буржуазных отношений. В то же время, пока основные массы крестьянства не отказались от единоличного хозяйства и не перешли на путь коллективизации, социалистические производственные отношения не могли получить широкого распространения. Вытесняемые из товарооборота, а частью и из производства буржуазные отношения замещались отношениями, которые в целом могут быть охарактеризованы как переходные к социалистическим.
Переходные к социалистическим производственные отношения возникали и развивались как в среде носителей мелкобуржуазных отношений, так и в среде носителей отношений капиталистических. Однако если первые потенциально могли быть охвачены переходными отношениями в полном составе, то вторые - лишь в своей эксплуатируемой, трудящейся части. Иными словами, переходные производственные отношения возникали только в бедняцко-батрацких и середняцких слоях сельского населения. Что касается сельских капиталистов- кулаков, то в конкретно-исторических условиях нашей страны характер их отношений не менялся, когда они вели торговлю через кооперацию или государственные организации, пользовались средствами производства прокатных пунктов, вступали в машинные товарищества и т. д. Кулачество стремилось обратить преимущества кооперации, государственную помощь - в той мере, в какой оно ее получало, - на развитие и укрепление своего предпринимательского хозяйства, основанного на эксплуатации чужого труда и находящегося в непримиримом антагонизме к социализму.
Система переходных производственных отношений накануне коллективизации была распространена весьма широко. К 1927 г. они стали преобладать в товарном обращении и завоевали значительные позиции в сфере производства, хотя здесь мелкобуржуазные и капиталистические отношения продолжали господствовать вплоть до перехода к сплошной коллективизации. Переходные отношения заменяли на известный период времени буржуазные отношения, ограничиваемые и вытесняемые всей политикой Советского государства, и явились весьма существенной предпосылкой для торжества социалистических производственных отношений.
Примечания
1 Труды Института языка, литературы и истории Киргизского филиала АН СССР. Вып. 2. 1945.


798
2 Черноморский М. Н. Выборочные обследования и крестьянские бюджеты как источники по истории социально-экономических отношений в годы нэпа //Труды Московского государственного историко-архивного института. Т. 7. 1954; Брысякин С. К. Социально- экономическая характеристика крестьянского хозяйства накануне коллективизации (по материалам Саратовской губернии) // Ученые записки Кишиневского университета. Т. XVI. 1955; Османов Г. Г. Социально-экономические отношения в дагестанском ауле в 1921-1927 гг. // Ученые записки Института истории, языка и литературы Дагестанского филиала АН ССР. Т. 2. Махачкала, 1956) Данилов В. П. Социально-экономические отношения в советской деревне накануне коллективизации // Исторические записки. Т. 55, 1956; его же. Земельные отношения в советской доколхозной деревне // История СССР. 1958. № 3; Антоненко Б. А. Социально-экономическое развитие таджикского кишлака в первые годы восстановительного периода (1926-1927 гг.  ) // Ученые записки Сталина- бадского пединститута. Т. XVI. Вып. 2. 1957; Давыдов В. Н. Социально-экономические сдвиги в Коми деревне в 1926-1929 гг. // Труды Коми филиала АН СССР. № 5. 1957; Скляров Л. Ф. Великая Октябрьская социалистическая революция и ликвидация аграрного перенаселения в СССР // Ученые записки Ленинградского пединститута. Т. 152. 1958; Френкель И. Ш. Социально-экономическое положение крестьянства в Курской губернии накануне коллективизации сельского хозяйства // Ученые записки Курского пединститута. Вып. 8. 1958; Шевяков С. Я. Ярославская деревня в период перехода к новой экономической политике // Ученые записки Ярославского пединститута. Вып. 25. 1958; Куправа А. Э. Крестьянство Абхазии в годы восстановительного периода (1921— 1925). Сухуми, 1959; Калмыкова А. И. О некоторых вопросах расслоения деревни в годы восстановительного периода (1921-1925 г.  ) // Вестник МГУ. Сер. IX. № 3.  1960.
3 Основные работы по этим проблемам см. нашу статью в журнале Вопросы истории за 1960 г. № 8.
4 Маркс К. Капитал. Т. I. М., 1952. С. 764.
5 Там же.
6 Маркс К. и Энгельс Ф. Избр. произв. Т. II. 1949. С. 130.
7 Там же.
8 Ленинский сборник. Т. XI. М.; Л., 1929. С. 368.
9 Ленин В. И. Соч. Т. 6. С. 235.
10 Там же. Т. 2. С. 189.
11 Там же. Т. 15. С. 108.
12 Там же. Т. 17. С. 76; Ср.: Т. 15. С. 145.
13 Там же. Т. 1. С. 417.
14 См.: Ленин В. И. Соч. Т. 1. С. 417-418, 445, 463; Т. 3. С. 475-484.
15 Ленин В. И. Соч. Т. 1. С. 465.
16 Там же. Т. 30. С. 472.
17 Там же. Т. 32. С. 227.
18 Там же. Т. 29. С. 156; Т. 32. С. 460-461.
19 Там же. Т. 30. С. 88.
20 Там же. Т. 10. С. 306-307.
21 Там же. Т. 32. С. 319.
22 Там же. Т. 28. С. 286.
23 Там же. Т. 29. С. 390.
24 КПСС в резолюциях... Ч. 1. С. 850.
25 ЦСУ СССР. Групповые итоги сельскохозяйственной переписи 1920 г. Вып. 1-а. М., 1926. С. 309-310.
26 ЦСУ СССР. Статистический ежегодник. 1922 и 1923 гг. Вып. 1. М., 1924. С. 177— 173.
27 ЦСУ СССР. Экономическое расслоение крестьянства в 1917 и 1919 гг. М., 1922. С. 20; ЦСУ СССР. Сельское хозяйство СССР 1925-1928. М., 1929. С. 155.
28 Сельское хозяйство СССР. 1925-1928. С. 155.


799
29 Сельское хозяйство СССР. 1925-1928 гг. М.; Л., 1929. С. 154-155. Данные о концентрации средств производства в хозяйствах различных групп крестьянства и принципы их расчета см:. Данилов В. П. Создание материально-технических предпосылок коллективизации сельского хозяйства в СССР. М., 1957. С. 406-407.
30 КПСС в резолюциях... Ч. I. С. 747-748.
31 Сельское хозяйство СССР. 1925-1928. С. 110-111,  114-117.
32 Там же. С. 110-111.
33 См: Данилов В. П. Указ. соч. С. 65.
34 Азизян А. К Аренда земли и борьба с кулаком. М., 1929. С. 34; НКЗ РСФСР. Материалы по перспективному плану развития сельского и лесного хозяйства (1928/29- 1932/33). Ч. I. М., 1929. С. 44.
35 Сельское хозяйство СССР. 1925-1928 г. С. 94-101.
36 Там же.
37 Сельскохозяйственная газета. 1929. 8 июня.
38 Там же.
39 Сельское хозяйство СССР. 1925-1928. С. 94-95.
40 ЦСУ СССР. Итоги десятилетия Советской власти в цифрах. М., 1927. С. 144-145.
41 Там же.
42 Сельское хозяйство СССР. 1925-1928. С. 60-61, 68-70.
43 Доклад комиссии СНК СССР по изучению тяжести обложения отдельных социальных групп населения СССР в 1924-1925 гг. и 1925-26 гг. М., 1927 г. С. 30; Тяжесть обложения в СССР (социальный состав, доходы и налоговые платежи населения Союза ССР в 1924/25,  1925/26 и 1926/27 годах). Доклад Комиссии СНК Союза ССР по изучению тяжести обложения населения Союза. М., 1929. С. 74-75.
44 ЦСУ СССР. Батрачество и пастушество СССР. М., 1929. С. 122-123.
45 Доклад Комиссии СНК СССР по изучению тяжести обложения социальных групп населения СССР. С. 30 // Тяжесть обложения в СССР. С. 74-75.
46 Сдвиги в сельском хозяйстве СССР между XV и XVI партийными съездами. М.; Л., 1931. С. 134.
47 ЦГАОР. Ф. 5674. Оп. 6. Д. 746. Л. 94.
48 ЦУНХУ Госплана СССР. Социалистическое строительство СССР. Статистический ежегодник. М., 1934. С. 362-363.
49 Материалы о состоянии частного капитала в народном хозяйстве СССР и мерах по его вытеснению в 1926/27 гг. Сост. В. П. Данилов // Материалы по истории СССР. Вып. VII. М., 1959. С. 121,  123.
50 Материалы по истории СССР. Вып. VII. С. 130,  132.
51 Там же. С. 130.
52 Там же. С. 129,  131.
53 Там же. С. 130.
54 Там же. С. 131,  151,  160,  162.
55 КПСС в резолюциях... Ч. I. С. 748.
56 Сельское хозяйство СССР, 1925-1928. С. 118-119. К сожалению, общее число кредитовавшихся хозяйств в опубликованных материалах обследования не указывается. Известно, сколько хозяйств кредитовалось в кооперации, сколько у частников (отдельно деньгами и натурой). Но были хозяйства, которые получали кредит в кооперации и у частника, а у последнего и деньгами и натурой.
57 Ленин В. И. Соч. Т. 30 С. 87.
58 Материалы по истории СССР. Вып. VII. С. 158.
59 Вся кооперация СССР. М., 1928. С. 136.
60 Потребительская кооперация в народном хозяйстве СССР. М., 1929. С. 55.
61 Материалы по истории СССР. Вып. VII. С. 131.
62 Социалистическое строительство СССР. М., 1934. С. 362-363.
63 Глезерман Г. Е. Базис и надстройка в советском обществе. М., 1954. С. 146-147.


800
64 См:. Данилов В. П. Создание материально-технических предпосылок коллективизации сельского хозяйства в СССР. С. 213-214.
65 См.: Вопросы истории. № 1.  1960. С. 149.
66 Сеть сельскохозяйственной кооперации СССР (сборник статистических материалов). М., 1929. С. 45,  80.
67 См.: ЦГАОР. Ф. 3983. Оп. 5. Д. 26. Л. 87.
68 ЦГАОР. Ф. 3983. Оп. 4. Д. 43. Л. 189.
69 Социалистическое строительство СССР. М., 1934. С. 362-363.
70 Кооперация к XV съезду ВКП(б). М., 1927. С. 23.
71 См: Данилов В. П. Указ. соч. С. 128,  156.
72 Основные цифры по сельскохозяйственной кооперации. М., 1928. С. 22.
73 Товарооборот сельскохозяйственной кооперации. М., 1928. С. 31.
74 Сельскохозяйственный кредит. 1930. № 20. С. 53.
75 Социальное направление с.  -х. кредита (данные динамического гнездового обследования ЦСУ с 1927 г.  ). М., 1929. С. 9,  12,  14-15.
76 СССР. Год работы правительства. М., 1930. С. 269-271.
77 Сельскохозяйственные кредитные товарищества по их отчетам за 1924-1928 гг. М., 1929. С. 137, 186.
78 См: Данилов В. П. Указ. соч. С. 137.
79 Эффективность сельскохозяйственного кредита. Материалы обследования эффективности сельскохозяйственного кредита в шести районах. М., 1929. С. 72. Хозяйства Северного Кавказа сгруппированы несколько иным образом, чем указано в таблице. 1-я группа хозяйств со стоимостью средств производства до 100 руб., 2-я группа - от 101 до 250 руб., 3-я группа - от 251 до 500 руб., 4-я группа - от 501 до 600 руб., 5-я группа - свыше 800 руб.
80 См.: Отчет Народного комиссариата земледелия РСФСР за 1924/25 год. М., 1926. С. 93; ЦГАОР. Ф. 3983. Оп. 5. Д. 26. Л. 25.
81 Сельское хозяйство СССР. 1925-1928 г. С. 118-119.
82 См.: Сталин И. В. Соч. Т. 6. С. 136.
83 ЦГАОР. Ф. 3982. Оп. 2. Д. 11. Л. 45; Оп. 6. Д. 6. Л. 137.
84 Там же; Бюллетень Хлебоцентра. 1929. № 48. Приложение. С. 8-10.
85 См: Данилов В. П. Указ. соч. С. 227, 264, 419.
86 Там же. С. 227, 244, 259-260,  432.
87 ЦГАОР. Ф. 5446, Оп. 10. Д. 569 а. Л. 91,  142.
88 Сельскохозяйственная кооперация. 1928. № 2. С. 28, 29.
89 Там же. С. 27, 28.
90 ЦГАОР. Ф. 3983. Оп. 2. Д. 1. Л. 96.
91 ЦГАОР. Ф. 5446. Оп. 10. Д. 669 а. Л. 91,  142.
92 Статистический справочник СССР за 1928 г. С. 556.
93 Сдвиги в сельском хозяйстве СССР между XV и XVI партийными съездами. С. 22-23.
94 Там же. С. 20.
95 ЦУНХУ Госплана СССР. Колхозы в 1928 г. Итоги обследования колхозов. М, 1932. С. 96-97,  132-133,  144-145; Госплан СССР и РСФСР. Колхозы в 1929 г. Итоги сплошного обследования колхозов. М., 1931. С. 156.
96 Колхозы в 1929 г. С. 116.
97 Колхозы в 1929 г. С. 145,  156.
98 Колхозы в 1928 г. С. 56-57. Здесь даны сведения о применении всех принципов распределения, независимо от того, какой из них являлся главным, а какой дополнительным.


КОЛЛЕКТИВИЗАЦИЯ СЕЛЬСКОГО ХОЗЯЙСТВА
В СССР
В истории коллективизации и созданного ею колхозного строя в бывшем Советском Союзе внимание исследователей с огромной силой приковывает к себе роль насилия как решающего фактора в реорганизации сельского хозяйства и принудительный характер отношений коллективного хозяйства с государством. Коллективизация крестьянских хозяйств действительно явилась подлинной трагедией для основной массы населения страны, унесшей миллионы жизней и насильственно изменившей все условия его труда и быта, его социальное положение, самый мир его мыслей, настроений и привычек. Поэтому, когда на грани 80-х - 90-х годов начался распад социалистической системы, многим казалось, что история коллективного земледелия завершилась, что сопротивления его слому не будет. Немало говорилось о возрождении крестьянства и как социального слоя, и как образа жизни. Однако к немалому удивлению реформаторов крестьяне не только не воспользовались правом выхода из колхозов с землей и хозяйственным имуществом, но, напротив, оказали открытое сопротивление разрушению коллективного хозяйства, увидев в этом полное и окончательное раскрестьянивание. Конечно, немалая доля вины падает на характер современной аграрной реформы, которая на деле оказалась такой же бюрократической «революцией сверху», какой была коллективизация. (Различия в масштабах и характере принуждения обусловлены непосредственной угрозой всеобщего голода пострашнее сталинского «голодомора» 1932-1933 гг.  ) Однако все более очевидным становится и нечто иное: сущность коллективного земледелия и его значение в жизни крестьянства отнюдь не исчерпываются принудительным характером возникновения и сохранения.
Научное исследование истории колхозной деревни до последнего времени сдерживалось недоступностью многих важнейших документов, хранившихся в строго засекреченных архивах, а также жестким идеологическим контролем, охранявшим официальную версию советской коллективизации, как «революции сверху, при поддержке снизу...  »
Начавшееся в последние два-три года открытие засекреченных материалов (к сожалению, далеко не полное, в том числе и по интересующей нас теме) показало, что действительный ход этой «революции», а тем более отношение к ней «снизу» оказались совсем иными. Общество только начинает осмысливать происшедшее. С этим отчасти связано распространение в общественном сознании многих исторических мифов, которые носят откровенно политизированный характер и на самом деле порождены не прошлым, а настоящим. Появились, в частности, мифы о провоцировании русской революции 1917 г. «злым умыслом» большевиков, о «процветающей» предреволюционной деревне, о чудесных


802
достижениях сельского хозяйства 20-х годов, о большевистском происхождении идеи коллективного земледелия и о многом другом.
Сказанное заставляет хотя бы коротко остановиться на оценке предшествующего аграрного развития, на масштабах и характере его реальных возможностей, на проблемах, действительно волновавших деревню того времени.
Российская деревня до и после революции
Неопровержимым было и остается признание отсталости сельского хозяйства, нищеты и темноты деревни, связанных, во-первых, с сохранением помещичьего землевладения и царского самодержавия, воплощавших собой российский феодализм, и, во-вторых, с тем, что Россия конца XIX - начала XX века осуществляла догоняющее развитие и делала это за счет деревни. Сельское хозяйство являлось основной отраслью экономики (с ним была связана жизнь 4/5 населения) и служило основным источником материальных и человеческих ресурсов для развития страны, прежде всего для ее индустриализации.
Сохранение помещичьих латифундий служило материальной основой существования полукрепостнических устоев в деревне, являлось главным тормозом развития крестьянского хозяйства. К 1917 г. из 355,  7 млн га сельскохозяйственных земель на территории СССР в границах до 17 сентября 1939 г. 108,  3 млн га принадлежало помещикам, царской фамилии, церкви и государству1. Лишь ничтожная часть этих земель использовалась для организации крупного производства. На территории Европейской России в помещичьем хозяйстве производилось 8-10 % зерновых культур, от 1 до 10 % разного рода технических и масляничных, до 20 % садово-огородных культур, около 80 % сахарной свеклы, содержалось от 5 до 6 % поголовья скота2. Свыше половины обрабатываемых помещичьих земель сдавалось в аренду крестьянам.
В сельскохозяйственном производстве абсолютно преобладала мелкокрестьянская культура, базировавшаяся на ручном труде, примитивной технике и трехпольной системе земледелия. Крестьянское хозяйство России характеризовалось экономической слабостью, натуральной замкнутостью, преобладанием ориентации на собственное потребление, а не на рынок. Интересные сопоставления сельскохозяйственного производства в России и США произвел в свое время известный экономист Н. Д. Кондратьев. Накануне Первой мировой войны, по его расчету, на ферму в США приходилось орудий производства, скота и хозяйственных построек в среднем на 3,  9 тыс. руб., а на крестьянское хозяйство в Европейской России - около 900 руб. Производимый же в сельском хозяйстве национальный доход составил тогда в США не менее 252 руб. на душу сельскохозяйственного населения, в России - всего 52 руб.  3 Возможности сельского хозяйства в России были, следовательно, весьма ограниченными. Характерно было также сохранение сельской общины, которая поддерживала воспроизводство и функционирование крестьянского хозяйства на натуральной (не рыночной) основе, а вместе с тем и ограниченность его экономических и социальных связей и отношений.


803
Низкая урожайность (в среднем за 1909-1913 гг. - 6,  9 ц зерновых с га), частые недороды, слабое развитие технических культур и животноводства в таких условиях были неизбежными. Крестьянство влачило полуголодное существование. Тем не менее на западные рынки вывозилась значительная часть сельскохозяйственной продукции. Царское правительство руководствовалось при этом печально знаменитым девизом «Недоедим, а вывезем».
Показателен расчет распределения зерновой продукции за 1913 г., который был очень благополучным для сельского хозяйства России. Валовой сбор зерновых составил тогда 765 млн ц, из которых на внедеревенский рынок поступило 213 млн ц. Между тем при сколько-нибудь нормальном распределении собранного урожая (по нормам земской статистики, например), на питание сельского населения должно было бы пойти около 300 млн ц, на посевной материал - около 130 млн ц, на фураж - около 190 млн ц, на страховые и прочие фонды, а также неизбежные потери - не менее 40 млн ц. Действительное сальдо села в этом случае не превысило бы 110 млн ц4. Следовательно, половина товарного хлеба была реализована на внедеревенском рынке поневоле, в ущерб сельскому населению. Вынужденная товарность обрекала крестьянство на нищету и постоянные голодовки. Таким был отправной момент, исходный уровень развития сельского хозяйства, свидетельствующий о том, что основной задачей нового строя должно было стать преодоление отсталости сельского хозяйства и прежде всего устранение социальных препятствий для движения вперед.
Тяготы Первой мировой войны вызвали разорение значительных слоев крестьянства, привели к сокращению сельскохозяйственного производства, породили острейший продовольственный кризис в стране. Не случайно требование «Хлеб - голодным!  » было в числе основных лозунгов 1917 г., как в Феврале, так и в Октябре.
В борьбе против помещичьего землевладения крестьянство России уже в ходе первой русской революции выдвинуло требование национализации всей земли и передачи в пользование тех, кто ее обрабатывает своим трудом. Самодержавнопомещичьим ответом на крестьянские выступления в 1905-1907 гг. и была столыпинская аграрная реформа, пытавшаяся спасти старые порядки посредством их модернизации за счет крестьян. Суть этой реформы состояла в том, чтобы отдать крестьянам их старые надельные земли (из общинного владения в полную частную собственность), дополнив незанятой казенной землей на колонизуемых окраинах и той землей, которую помещики захотят продать в порядке «полюбовной» сделки. Заметим, что сама по себе идея замены общинного землепользования крестьян подворно-участковым зародилась в верхах царской бюрократии еще в 1880-х гг., что вспыхнувшая вдруг ненависть самодержавия к общине была вызвана заботой не о будущем процветании России, а о сиюминутных интересах помещиков - общинное самоуправление оказалось очень эффективным средством организации массовых антипомещичьих выступлений крестьян.
Столыпинская аграрная реформа действительно явилась одним из важнейших событий в истории России начала XX века. Ее возможность и даже известная прогрессивность была связана с тем, что она содействовала уже происходившему в стране становлению капитализма. Реформа была призвана расчистить


804
крестьянские земли от «слабых» в пользу «сильных». Многомиллионные массы крестьянства обрекались на обезземеливание, приносились в жертву новым земельным собственникам.
Результатом столыпинской аграрной реформы, если бы она осуществилась, явилось бы окончательное поражение крестьянства в борьбе за землю и свободное развитие своего хозяйства (по американскому образцу), полное утверждение в России помещичьего («прусского») типа капитализма и пауперизация основных масс сельского населения. Капитализму потребовались бы многие десятилетия для «переработки» всей этой пауперизированной социальной среды, крайне слабой в производственном и культурном отношении, пораженной аграрным перенаселением и т. п.
Практически столыпинская аграрная реформа не смогла решить поставленную задачу, потому что было уже поздно. Назревавшая революция не оставила времени для реформы. Больше того, административно-принудительные методы осуществления реформы только ускорили революционный взрыв, а ее массовый социальный продукт явился той силой, которая активно выступила в 1917-1920 гг. Ставка на «сильных» не просто ослабляла слабых, она гнала их из деревни в город, который не мог принять и обеспечить работой десятки и сотни тысяч обездоленных и отчаявшихся людей. Переселение на восток для слишком многих заканчивалось возвращением полностью разоренными и обездоленными. Безвыходность положения «слабых» и рост их массы были первым результатом реформы. В конечном итоге она лишь умножила и обострила ненависть крестьянских масс против помещиков и царизма, укрепила крестьянское отрицание частной собственности на землю, придала ему предельную определенность.
В 1917 г. требование ликвидации частной земельной собственности стало главным и всеобщим лозунгом развертывавшейся крестьянской революции в России. Об этом свидетельствовали выступления делегатов на Первом Всероссийском съезде Советов крестьянских депутатов (май 1917 г.  ) и, главное, доставленные с мест 242 крестьянских наказа. Они были сведены Исполкомом Всероссийского Совета крестьянских депутатов в «Примерный наказ» и опубликованы 19-20 августа. Весь «Наказ», от начала до конца, был проникнут идеей ликвидации частной собственности на землю, утверждения системы трудового землепользования с периодическим его уравнительным нормированием. «Право частной собственности на землю, - гласил “Наказ”, - отменяется навсегда: земля не может быть ни продаваема, ни покупаема, ни сдаваема в аренду, либо в залог, ни каким-другим способом отчуждаема. Вся земля... отчуждается безвозмездно, обращается во всенародное достояние и переходит в пользование всех трудящихся на ней»5.
Большевики решительно поддержали это требование крестьянских масс и претворили его в жизнь. Раздел крестьянского «Наказа», посвященный земельным вопросам, был целиком включен в текст ленинского Декрета о земле и, таким образом, стал государственным законом. Декрет был принят Вторым съездом рабочих и солдатских депутатов 26 октября 1917 г. Это был первый акт нового государства в области аграрного законодательства. Он отменял помещичью собственность на землю «немедленно без всякого выкупа» и ликвидировал


805
частную собственность во всех ее видах, осуществил фактическую национализацию земли. Все высококультурные хозяйства должны были перейти в распоряжение общественных и государственных учреждений.
Принципиальное значение имело узаконение записанного в «Примерном наказе» права трудового пользования землей. Его получали «все граждане (без различия пола) Российского государства, желающие обрабатывать землю своим трудом, при помощи своей семьи или в товариществе, и только до той поры, пока они в силах ее обрабатывать»6. При этом землепользование приобретало уравнительный характер, поскольку устанавливалось периодическое перераспределение земель по числу едоков или работников в семье. Уравнительное перераспределение земли неизбежно возрождало и активизировало крестьянскую общину, однако крестьянин имел право свободного выхода на хутора и отруба, как и объединения в артели или товарищества.
Принятие Декрета о земле - кульминация великой аграрной революции, которая смела помещичье и вообще частное землевладение, осуществила национализацию земли и передала основную массу сельскохозяйственных угодий в безвозмездное и бессрочное трудовое пользование крестьянства. В 1927 г. из 355,  2 млн га земель сельскохозяйственного назначения 314,  7 млн га находилось у крестьян, 36,  1 млн га составляли государственные земельные имущества и 4,  9 млн га - земли городов, учреждений и предприятий7. Лишь очень малая часть бывших помещичьих хозяйств была использована для организации совхозов и колхозов - двух форм крупного производства в земледелии. Через 10 лет после революции - в 1927 г. - совхозы и колхозы вместе обрабатывали не более 2 % посевных площадей страны.
Конфискованные у частных собственников, а в конечном итоге и все земли, находившиеся в пользовании крестьянства, подверглись уравнительному перераспределению. Многие бедняцкие, полупролетаризированные хозяйства поднялись до уровня самостоятельного мелкого производства. Богатая часть крестьянства, напротив, потеряла большую часть земли и численно сократилась. Первым и наиболее массовым результатом аграрных преобразований, проведенных в ходе Октябрьской революции, было осереднячивание крестьянства, утверждение в сельском хозяйстве системы мелкого производства, как абсолютно преобладающей, почти единственной.
Спустя десятилетие после революции (в 1927 г.  ) в стране насчитывалось 24- 25 млн крестьянских хозяйств, каждое из которых в среднем имело по 4-5 га посевов, 1 лошадь, 1-2 коровы. И это на 5-6 едоков при двух-трех работниках (без наемных). Крестьянский труд оставался ручным, технически невооруженным. Лишь 15 % хозяйств имели те или иные сельхозмашины - сеялки, жнейки, молотилки и т. п. Среди пахотных орудий можно было часто видеть деревянную соху, а убирали хлеб в основном серпом и косой. Один работник в сельском хозяйстве «кормил» кроме себя самого только одного человека (при пересчете работников в «среднегодовые» - двух)8.
Бедствия Первой мировой и Гражданской войн привели к разорению крестьянского хозяйства, к упадку сельскохозяйственного производства и голоду
1921-1922 гг., охватившему основные зерновые районы страны - Нижнее и Среднее Поволжье, Кубань, Ставрополье и Дон, Украину. Тем не менее кре¬


806
стьянство, получившее, наконец, всю землю и освободившееся от старых кабальных зависимостей, смогло довольно быстро - всего за три года (1922-1925 гг.  ) восстановить довоенный уровень производства.
Представление о дальнейшем росте мелкокрестьянского сельского хозяйства дают статистические данные о динамике валовых сборов зерна. В 1925 г. они составили 724,  6 млн ц, в 1926 г. - поднялись до 768,  3 млн ц, в 1927 г. - снизились до 723 млн ц, в 1928 г. - опять повысились до 733,  2 млн ц, в 1929 г. - вновь снизились до 717,  4 млн ц, а в 1930 г. подскочили до небывалых ранее 835 млн ц9. Неустойчивость урожаев, характерная для мелкого крестьянского хозяйства, конечно, неблагоприятно сказывалась на темпах индустриального развития. Рост производства технических культур продолжался и во второй половине 20-х годов. Столкнувшиеся с наибольшими трудностями льноводство и свекловодство достигли, наконец, довоенных показателей. Заметно лучше было положение в животноводстве: поголовье скота увеличивалось в 1925-1928 гг. примерно на 5 % в год.
Мелкое крестьянское хозяйство не исчерпало возможностей для развития, не оказалось на грани деградации и упадка, как утверждалось сталинской концепцией коллективизации. Способность крестьянского хозяйства к дальнейшему росту не вызывала сомнений у составителей I пятилетнего плана, принятого в апреле-мае 1929 г. и предусматривавшего увеличение всех видов производимой в нем продукции. При всей скромности темпов намечавшийся прирост вполне мог обеспечить запланированное развертывание промышленности. Пренебрежение реальными возможностями развития сельского хозяйства, а тем более отбрасывание их дорого обошлось не только деревне, но и стране в целом. Насильственная коллективизация, как мы увидим, привела к резкому снижению сельскохозяйственного производства и к голоду в деревне, к провалам и перебоям в работе промышленности.
В 20-х годах восстановление крестьянских хозяйств на основе нэпа позволило возобновить хлебный экспорт. Однако он оставался вынужденным, поскольку производство хлеба в стране удовлетворяло собственные потребности на минимальном уровне - на уровне обеспечения потребностей населения в хлебе как продукте питания. Поэтому и объемы его вывоза были очень невелики. Вот характерные данные: в 1913 г. при валовом сборе в 765 млн ц зерновых было вывезено 96,  5 млн ц; в 1926 г. валовой сбор был несколько выше - 768,  3 млн ц, а вывоз намного меньше - 21,  8 млн ц. Таков был результат резкого сокращения «вынужденной товарности» крестьянского хозяйства, когда оно ценой недоедания, сокращения корма скота и страховых фондов обеспечивало поставки хлеба на внутренний и внешний рынки. Приведенные выше цифры - наибольший показатель эпохи нэпа. Не забудем и о том, что в первые годы нэпа государство получало хлеб в порядке продналога. Налог, естественно, взимался в обязательном порядке. Только с восстановлением крестьянского хозяйства, с заменой натурального продналога денежным сельскохозяйственным налогом в 1924 г. сложился (и то лишь в основном!  ) нэп как система экономических отношений между городом и деревней.
В последнее время нередко приходится сталкиваться с представлением о деревне 20-х годов как о некой «счастливой крестьянской стране», «крестьянской


807
Атлантиде», где царили всеобщее равенство, трудовое сотрудничество и довольство, где лишь отъявленный лодырь или горький пьяница нарушали «мирское» единство.
И вся Россия в целом, и деревня, как преобладающая ее «часть», и крестьянское хозяйство, как первичная социально-экономическая ячейка, к моменту революции были уже необратимо втянуты в товарно-капиталистическую систему развития. Внутри крестьянства уже давно и далеко продвинулось формирование социальных слоев буржуазного общества. Обнищание и пролетаризация превращали все более широкие массы крестьян в бедняков и батраков. На другом полюсе шло активное формирование сельской буржуазии, главным образом в лице кулачества. Национализация земли и уравнительное распределение не могли полностью устранить старую социальную структуру деревни. Осередня- чивание деревни означало лишь перераспределение удельного веса социальных групп, сложившихся в крестьянстве задолго до революции, но сами эти группы (бедняки, середняки и кулаки) сохранялись, как сохранялись и возможности продолжения социального расслоения. Вот некоторые, весьма показательные цифры.
В 1927 г. на территории РСФСР, к примеру, 28,  3 % крестьянских хозяйств не имели рабочего скота, 31,  5 % - пахотного инвентаря, 18,  8 % - коров. На Украине число хозяйств без рабочего скота составляло 38,  3 %.
«Без лошади крестьянин, - по бытовавшему тогда выражению, - не хозяин». Третья часть крестьян вообще не имела такой опоры своей самостоятельности, не говоря уже о подъеме и благосостоянии, они являлись фактически полубатраками. В то же время около 6 % хозяйств имели по 3-4 и более рабочих лошадей. Наиболее состоятельная часть деревни (3-4 % хозяйств) обладала 15-20 % средств производства и примерно третьей частью всех имевшихся у крестьян сельскохозяйственных машин.
Беднота не могла прокормиться собственным хозяйством и вынуждена была сдавать землю в аренду или наниматься на работу к зажиточным крестьянам и кулакам, арендовать у них рабочий скот и инвентарь, чаще всего на кабальных условиях. При этом решающее преобладание было не за батрачеством, не за сдачей земли в аренду, а за наймом рабочего скота и инвентаря для обработки полей в своем хозяйстве. Соединенные, переплетенные, пронизанные ростовщичеством, эти отношения и составляли основу существования и роста кулачества в деревне 20-х годов.
Интересна и характерна эволюция понятия «кулак» в русском языке. В Толковом словаре В. И. Даля словом «кулак» обозначен следующий ряд хозяйственных «типов»: «перекупщик, переторговщик, маклак, прасол, сводчик... живет обманом, обсчетом, обмером». Все это социальные фигуры, действующие на рынке, а не в производстве. Однако словарь Даля отразил словоупотребление первой половины XIX в. В письмах «Из деревни» А. Н. Энгельгардта (70-е годы прошлого века) «кулачеством» называются уже любые формы кабальной эксплуатации, включая и сферу производства. В. И. Ленин в статье «Развитие капитализма в России» (90-е годы) показал, что кулачество и в производстве, и в обращении являлось формирующимся слоем сельской буржуазии эпохи пер¬


808
воначального накопления. После ударов, нанесенных революцией, кулачество потеряло многие позиции, численно сократилось и стало мельче, слабее. Однако оно не исчезло. Основные социальные признаки кулачества и после революции не изменились, хотя его связь с крестьянским трудом и образом жизни в очень большой степени усилилась.
Система кулацкой эксплуатации была примитивна, но зато груба и безмерна. Нужно все же представлять себе картину этих отношений, их характер. Не только у безлошадной бедноты, но и у маломощных середняков своего хлеба не хватало до «новин». С февраля-марта, а иным и раньше приходилось брать его у зажиточных и кулаков в долг до нового урожая. При обычной в деревне норме оплаты займа у богатого соседа «пуд* на пуд», «рубль на рубль» (100 % на четыре-пять месяцев**), при невозможности для большинства «заемщиков» погасить долг хлебом же или деньгами, это означало кабальные отработки у «заимодавца» или сдачу ему земли в аренду по кабальной же расценке, или и то и другое вместе. Так начинался один из циклов кулацкой кабалы. Стоит отметить и своего рода «морально-этическое оформление» кабальных отношений в патриархальной среде. У Андрея Платонова крестьянка тех времен говорит: «Придет зима, я и соседу пойду поклонюсь... и у богача в сенцах поплачу: все, может быть, пшена подживусь до лета, а летом уж погибелью своей буду оплачиваться - за мешок полтора мешка, да отработок четыре дня, да почету ему на пять мешков...  »
Другой цикл кулацкой кабалы начинался с найма беднотой лошади для работ в своем хозяйстве. Обычная расценка «лошадиной подмоги» в средней полосе России была такой: «Или пуд в день, или бабе жать пять дней». На полную обработку десятины*** зерновых в среднем требовалось от 12 до 15 дней работы лошади, а средний урожай колебался в пределах от 40 до 50 пудов (урожай у «нанимателей» пониженный, поскольку обработку проводит не полную и поздно - после окончания работ у владельца). Чаще всего нанимать приходилось не только лошадь, но и инвентарь, что повышало оплату найма до половины урожая - «исполу». Расшифруем равенство «пуд..; или бабе жать пять дней»: пуд хлеба стоил тогда от 70-80 коп. (рожь) до 1 руб. - 1 руб. 10 коп. (пшеница). Отсюда следует, что день тяжелейшей работы на жатве стоил 15-20 коп. Настоящий батрак обходился нанимателю в 5-6 раз дороже!
В рассмотренном нами случае отработка за наем лошади оговорена заранее, но это делалось далеко не всегда. Можно привести немало свидетельств такого
Пуд - русская мера веса, равная 16,  380 496 кг.
В наши дни такой процент на ссуду не произведет впечатления на российского читателя, поскольку государство, называющее себя демократическим, сдирает с заемщика 300 %, 400 % и даже больше. Оба случая относятся к отношениям первоначального накопления, однако имеется и очень существенное различие: в 20-х годах ссуда создавала дешевую рабочую силу для хозяйства кредитора, тогда как в 90-х годах преследуется цель полного разрушения и ликвидации кредитуемого хозяйства.
*** Десятина - 1,  09 га.


809
рода: «При отработке за лошадь вообще не считают, сколько дней отрабатывают, так как работают столько, на сколько позовут, и тогда, когда позовут»10.
Конкретно-историческое исследование социально-экономических отношений в деревне 20-х годов с достаточной убедительностью показывает, что кулак 20-х годов - это далеко не предприниматель, организующий товарное производство на основе наемного труда и машинной техники, а в значительной мере старый российский «мироед», в целом фигура, совмещающая в себе черты и свойства, способы хозяйственной деятельности того и другого. Можно сказать, что социальная эволюция кулачества прервалась где-то посредине пути превращения докапиталистического «мироеда» в капиталистического фермера.
В 1925-1927 гг., когда социальное расслоение деревни выявилось с достаточной отчетливостью, вспыхнули острейшие споры о его масштабах, характере и последствиях. Особенно горячие страсти разгорелись вокруг практических вопросов: «кого считать кулаком, кого - тружеником» и «откуда начинается кулак»: с 8 десятин посева? С 10-ти? Или с 25-ти? Произвольно избираемые критерии давали самые различные определения количества кулацких хозяйств. В прессе можно было найти утверждения, что в 1925 г. число кулацких хозяйств достигло 6-7 %, а то и 10-12 % и даже больше.
Ответом на произвольное использование статистики и надуманные исчисления кулацкой хозяйственной мощи явилось статистико-экономическое исследование о хлебофуражном балансе, выполненное в ЦКК-РКИ11, и два доклада правительственной комиссии о тяжести налогового обложения в 1924/25-1926/27 гг.  12 В этих докладах был предпринят опыт распределения всего населения по классовым группам и слоям на основе не того или иного отдельного признака, а их совокупности, отражающей систему социальных отношений и место человека в этой системе. Итоговые результаты исчислений комиссии Совнаркома представлены в следующей таблице:
Социальный состав деревни в 1924/25-1926/27 гг.*
Группы населения
Число лиц самостоятельного населения, в тыс.
Удельный вес, в %
1924/25
1925/26
1926/27
1924/25
1925/26
1926/27
Пролетариат
2 184
2 454
2 560
97,  7
10,  9
11,  3
Бедняки
5 803
5 317
5 037
25,  9
23,  7
22,  1
Середняки
13 678
13 822
14 280
61,  1
61,  7
62,  7
Кулаки
728
816
896
3,  3
3,  7
3,  9
22 393
22 409
22 773
100
100
100
Тяжесть обложения в СССР. Социальный состав, доходы и налоговые платежи населения Союза ССР в 1924/25, 1925/26 и 1926/27 гг. Доклад Комиссии СНК СССР по изучению тяжести обложения населения Союза. М., 1929. С. 74-77.


810
Число хозяйств кулацкого типа в 1927 г. - 896 тыс., или 3,  9 % к общей численности крестьянских хозяйств - максимальные показатели за все послереволюционное время.
Кулачество оставалось реальной, причем растущей социальной силой на селе. Это было проявлением объективной тенденции стихийного товарнокапиталистического развития деревни. Может возникнуть вопрос: к чему вела такая тенденция развития сельского хозяйства и был ли реален для него фермерский путь развития?
Кулацкие хозяйства, сохранявшиеся в послереволюционной деревне и обнаружившие с переходом к нэпу стремление к новому росту, представляли собой специфический крестьянский капитализм, отличавшийся неразвитостью, примитивностью социально-экономических отношений, переплетением натуральных и товарно-денежных форм, сохранением кабальности. Триста лет крепостничества не прошли бесследно: крайняя экономическая слабость крестьянских хозяйств, мощные пласты патриархальности, натуральная замкнутость, ориентация на потребительское, а не на рыночное хозяйство исключали быструю и эффективную модернизацию капиталистического типа. Если представить, что один из таких вариантов (например, столыпинский) все же получил бы практическое воплощение, то сельское хозяйство нынешней России являло бы сегодня картину чересполосицы нескольких сотен крупных и крупнейших предприятий, выросших на базе помещичьих латифундий, нескольких десятков тысяч хозяйств фермерского типа и миллионов крестьянских семей, живущих в «подвалах нищеты», хорошо известных современному «третьему миру».
Россия вступила на путь индустриально-рыночной модернизации с большим запозданием. С проблемами первоначального капиталистического накопления, которые передовыми странами Запада решались в XVI-XVII вв., Россия по-настоящему столкнулась в конце XIX в. Одно это обстоятельство резко обостряло социальную реакцию на все то, что входит в понятие первоначального накопления капитала. Во-первых, человечество в целом стало более человечным, и поэтому в XX в. оказались невозможны те способы подавления социального протеста, которые запросто сходили с рук в XVI или XVII вв. Во- вторых, первоначальное накопление не исчерпывало происходившего в России в начале XX в.: здесь мы сталкиваемся с феноменом наложения разных социальных эпох - и предшествующих первоначальному накоплению (натуральнообщинный крестьянский мир), и сменивших его (развитые формы капитализма, особенно в промышленности). Революционные взрывы 1905 и 1917 гг. были взрывами народного отчаяния эпохи первоначального накопления, в которые наслоение эпохи промышленного капитализма внесло мощный социалистический потенциал.
Известно, что русская общественная мысль с середины XIX в. начинает поиск возможностей избежать прихода капитализма и прежде всего не допустить «вываривания русского мужика в фабричном котле капитализма». Сразу же на передний план выдвинулся вопрос об общине - традиционном сельском институте, сохранявшемся в России. Если самодержавно-бюрократическая идеология видела в общине гарантию против «язвы пролетариатства», то революционное народничество находило в общине и артели зародыши социализма, готовую фор¬


811
му для создания системы коллективного земледелия. Консервативные надежды на общину продержались до 1905 г. Социалистические же иллюзии использования общинно-артельных форм развеялись гораздо раньше. Уже опыт 70-х годов показал, что «капитал и капиталистические тенденции давят на них извне и разрушают изнутри. Не им в настоящем их виде и при настоящих условиях выступать против такого рожна, как капитал, и всего того, что с ним связано»13.
Опыты организации коллективных форм сельского хозяйства продолжались и в дальнейшем. Одним из характерных и важных течений в организации коллективного земледелия в России стало толстовство. В крестьянской среде уже в 80-90-х годах XIX в. оно выразилось в создании общин, отличавшихся практически полным обобществлением всей хозяйственной жизни - и производства, и потребления. В послереволюционное время они вольются в состав советских «коммун», сохранив при этом свою внутреннюю независимость, что привело к жесточайшей расправе над их участниками в 30-х годах. История толстовских общин-коммун еще не написана, однако появившиеся документальные публикации обещают интереснейшие исследования идеологии и практики собственно крестьянского коллективного земледелия14.
Кооперативный план в идее и действительности
В начале XX века, особенно после потрясений революции 1905-1907 гг., в русском обществе распространялось и крепло убеждение, что в кооперации найдены, наконец, пути преодоления тех социальных трудностей, которые неизбежно сопровождают модернизацию экономики. Для аграрной страны особенно важной представлялась задача включения в рыночную экономику огромной массы крестьянских хозяйств. Роль кооперации здесь была очевидной. За какие-то полтора десятка лет в стране выросла сеть потребительских, кредитных, сбытоснабженческих и кустарно-промысловых кооперативов. К началу 1902 г. в России было зарегистрировано всего 1625 кооперативных товариществ, к началу 1912 г. - 18 023, а к началу 1915 г. - уже 35 200. По приблизительным подсчетам их членами являлись 11-12 млн человек15. В сельской кооперации (а она решающим образом преобладала) членство было не индивидуальным, а дворовым, т. е. семейным, хозяйственным. Это означало, что в сферу непосредственного влияния кооперации было вовлечено свыше 60 млн человек - заметно больше третьей части населения Российской империи.
Как и в других странах, рост кооперации в России не был стихийным, идущим «снизу» и «сам по себе». Его важнейшими факторами с самого начала являлись общественное сознание, активная роль передовой интеллигенции, научные исследования кооперативного строительства в Англии, Германии, Франции и других странах, серьезная разработка общей теории кооперации. Результатом огромной творческой работы явилось создание концепции кооперативного преобразования мелкого крестьянского хозяйства, призванного модернизировать его организацию, сделать доступными ему реальные преимущества крупного производства, прежде всего достижения науки и техники, перестроить систему его отношений на основах социальной справедливости.


812
В построении теории крестьянской кооперации решающее значение имел вклад А. В. Чаянова - выдающегося ученого-аграрника, исследователя крестьянского хозяйства, теоретика и практика российской кооперации. Еще в 1908-1910 гг. при изучении сельскохозяйственной кооперации в Италии и Бельгии он приходит к выводу о том, что производство в крестьянском хозяйстве представляет собой соединение ряда «отдельных сельскохозяйственных технических процессов», каждый из которых «настолько самостоятелен, что может быть технически выделен, не нарушая общего организационного плана хозяйства». Это понимание крестьянского хозяйства и явилось отправным моментом в анализе природы кооперации, ее социально-экономического значения. Возможность выделить «отдельные хозяйственные процессы, в которых крупное производство имеет несомненное преимущество», позволяет и организовать эти процессы «на степень этого крупного производства» путем их «слияния с подобными процессами у соседей в кооператив», не разрушая при этом мелкого семейного хозяйства как такового16.
Изложенные здесь мысли, развиваясь и обогащаясь, вырастут в общую теорию кооперативного развития крестьянских хозяйств и в программу тактических действий российской кооперации. Был найден ключ к решению одной из главнейших проблем социально-экономического развития России - проблемы крестьянского пути в современное общество.
Не забывались и производственные кооперативы, включая различные формы коллективного земледелия. Интересна постановка задачи их развития на I Всероссийском сельскохозяйственном съезде, состоявшемся в Киеве 1-10 сентября 1913 г. На съезде собрались агрономы, экономисты, земские и правительственные деятели, предприниматели. Программа съезда охватывала основные проблемы аграрного развития России, и тем не менее в ней нашлось место, причем в числе первоочередных, для доклада А. Н. Минина «Агрономия и землеустройство в их отношении к деревенской бедноте». В принятом по докладу решении съезд признавал сосредоточение агрономических сил на обслуживании «по преимуществу относительно обеспеченных землей слоев населения», поскольку они «являются наиболее способными к сельскохозяйственному прогрессу». Поэтому съезд обращал особое внимание на необходимость решения задач, возникавших перед беднейшими слоями деревни: «Группы мельчайших хозяйств включают в себя главную по численности часть сельскохозяйственного населения... создание устойчивости в материальном положении этих групп составляет вопрос первейшей государственной важности, развитие же обрабатывающей промышленности не дает надежды на безболезненное поглощение обезземеливающегося населения». Съезд считал «настоятельно необходимым принятие ряда мер широкого социально-государственного характера, направленных к приданию хозяйственной устойчивости названным группам хозяйств». В качестве главнейших мер назывались расширение и упорядочение земельного обеспечения, организация широкого кредита, «специально приспособленное» к нуждам бедняцких хозяйств агрономическое обслуживание. Постановление Всероссийского сельскохозяйственного съезда заканчивалось следующим обращением к агрономическим и землеустроительным органам, к правительству: «Одно из первых мест должна занять организация товариществ для совместно¬


813
го использования земли как собственной, так и особенно арендной, путем коллективной обработки ее. Роль землеустройства в отношении этих товариществ должна заключаться в выделении при разверстывании земель маломерных участков к одному месту и возможно ближе к селениям, на что Съезд обращает внимание правительства. Роль же агрономии будет состоять в самой широкой пропаганде самой идеи товариществ и в проведении ее в жизнь»17.
(Этот призыв актуален и в наши дни как свидетельство, что в отнюдь не демократической России столыпинских времен и в связи с социальными последствиями столыпинской аграрной реформы не исключалась возможность создания коллективных форм земледелия как средства защиты беднейших слоев крестьянства).
В России XX века процесс кооперирования крестьянских хозяйств приобретал характер объективной необходимости. Революции 1917 г. сразу же включали кооперативное движение в политическую борьбу за выбор будущего общественного и хозяйственного устройства, прежде всего за осуществление аграрных преобразований. Кооператоры были активными организаторами Лиги аграрных реформ, объединивших ведущих экономистов-аграрников - ученых и практиков. Ее программа была написана А. В. Чаяновым и носила революционно- демократический характер, ориентированный на кооперативное развитие. Вот ее исходное требование: «1) Трудовое кооперативное крестьянское хозяйство должно лечь в основу аграрного строительства России, и ему должны быть переданы земли нашей родины»18.
Аграрная программа кооператоров включала самые революционные требования 1917 г., прежде всего ставшее лозунгом всех демократических сил требование: «Земля - трудовому народу». При этом «передача частновладельческих земель (прежде всего, всех земель «крупного помещичьего хозяйства». - В. Д.  ) крестьянству рассматривалась как первый шаг аграрной реформы, цель которой была неизмеримо шире и значительнее - создание нового аграрного уклада и нового земледелия». Реформа была призвана обеспечить «развитие производительных сил» и создание «новых производственных отношений», характер которых отвечал бы двум основным критериям: «1) наибольшая производительность народного труда, прилагаемого к земле; 2) демократизация распределения национального дохода».
Оценивая с точки зрения названных критериев «мыслимые системы производственных отношений», Чаянов отвергал не только капитализм, но и «государственный социализм», и «анархический коммунизм», хотя они, как тогда ему представлялось, могли считаться «идеальным организованным выражением» принципа демократизации распределения. Задача же, по его мнению, состояла в том, чтобы «привести к гармоническому сочетанию оба организационных принципа». Это было посильно только кооперации, и поэтому будущий аграрный строй должен быть строем кооперативным.
Обоснованием кооперативного будущего начинает служить теперь не только возможность защитить мелкое крестьянское хозяйство в условиях рыночной конкуренции, но и его экономические и социальные достоинства в сравнении с крупным производством. Реальные преимущества последнего Чаянов видел в рыночной специализации и в использовании сложных машин и достижений


814
науки («приглашаемые агрономы», «улучшенный скот» и т. п.  ). Основываясь на показателях своего времени, Чаянов считал, во-первых, что «сама природа сельскохозяйственного предприятия ставит пределы его укрупнению», почему количественное выражение преимуществ крупного хозяйства над мелким в земледелии «никогда не может быть особенно большим». Во-вторых, он приходил к выводу, что кооперация способна «сделать все эти преимущества крупного хозяйства достоянием мелких крестьянских хозяйств». Причем, «в своих кооперативных объединениях мелкие крестьянские хозяйства достигают такой крупности и мощности, с которыми не могут сравняться никакие наикрупнейшие частные хозяйства»19.
Есть все основания полагать, что аграрная реформа в условиях демократического развития вобрала бы многие идеи чаяновской программы. Однако такое проведение аграрной реформы оказалось невозможным из-за эгоизма господствующих классов, из-за слабости только еще складывающихся демократических институтов, из-за недальновидности и политической слепоты людей, оказавшихся во главе этих институтов.
В России совершился взрыв крестьянской революции, которая уничтожила помещичье и вообще частное землевладение в форме прямого захвата и передела, вне какой бы то ни было связи с кооперативными или любыми другими программами. На ее волне победила большевистская рабочая революция, поставившая у власти коммунистическую партию и положившая начало прямым социалистическим преобразованиям, осуществляемым революционными методами. В новых условиях продолжался рост практически всех форм кооперации, однако тенденция к всеобщему огосударствлению народно-хозяйственной жизни крайне негативно сказалась на их функционировании. Подчинение государству превращало кооперацию в аппарат заготовок и распределения сельскохозяйственной продукции, лишала ее самодеятельного, т. е. собственно кооперативного характера.
Попытка непосредственного перехода к социализму из всех форм кооперации выделила и выдвинула на передний план коллективные хозяйства, поскольку именно с ними отождествлялись формы крупного социалистического производства в земледелии. Росту коллективных хозяйств в огромной степени способствовали национализация земли и ликвидация помещичьего землевладения. Колхозы и совхозы возникали по преимуществу на базе конфискованных помещичьих имений.
Революционный энтузиазм, стремление неимущих вырваться из бедствий военной разрухи и голода, всемерная поддержка со стороны государства объясняют рост колхозного движения. В 1916 г. на учете кооперативных организаций состояло 107 земледельческих артелей. К концу 1918 г. насчитывалось 1,  6 тыс. коллективных хозяйств, а в 1920 г. - более 10 тыс., объединявших 131 тыс. крестьянских дворов20 (0,  5 % общей численности). И хотя эти цифры очень не велики, многим в большевистских рядах казалось возможным начать переход к коллективному земледелию в целом. Конечно, и осенью 1918 г. раздавались отдельные голоса, в том числе В. И. Ленина, о необходимости большой подготовительной работы, об использовании переходных форм, об осторожности, ибо «...  пытаться вводить декретами, узаконениями общественную обработку


815
земли было бы величайшей нелепостью»21. Разъяснялось, что эта задача должна решаться «...  терпеливо, рядом постепенных переходов, пробуждая сознание трудящейся части крестьянства и идя вперед лишь в меру пробуждения этого сознания»22. Однако эти рассуждения не были восприняты революционерами- практиками. Руководители Наркомзема в то самое время думали о коллективизации основной массы крестьянских хозяйств в течение трех-четырех лет, не останавливаясь перед «некоторым принуждением» (например, в форме подчинения меньшинства большинству при принятии на этот счет решений на сельских сходах). Решение Всероссийского съезда земельных отделов комбедов и коммун (декабрь 1918 г.  ) и принятие в феврале 1919 г. «Положения о социалистическом землеустройстве и мерах перехода к социалистическому земледелию» отразили характерное для «военного коммунизма» стремление посредством революционного натиска перейти к социалистическому производству и распределению в сельском хозяйстве23.
Зимой 1918-1919 гг. в организации колхозов сильно проявились администрирование и принуждение, вызвавшие крестьянские протесты вплоть до вооруженных восстаний. В деревне получил распространение лозунг «Да здравствует Советская власть, но долой коммунию!  »
Созванный в марте 1919 г. VIII съезд РКП(б) решительно осудил принудительную коллективизацию. На этом съезде В. И. Лениным сказаны замечательные слова, которые должны были определять сущность всей дальнейшей аграрной политики Советского государства: «Действовать здесь насилием, значит погубить все дело. Здесь нужна работа длительного воспитания... Задача здесь сводится не к экспроприации среднего крестьянина, а к тому, чтобы учесть особенные условия жизни крестьянина, к тому, чтобы учиться у крестьян способам перехода к лучшему строю и не сметь командовать! Вот правило, которое мы себе поставили»24.
Съезд потребовал отстранить от работы в деревне и привлекать к строжайшей ответственности тех представителей Советской власти, которые позволяют себе употреблять прямое или косвенное принуждение крестьян при организации коллективных хозяйств25. В решениях съезда были определены основные принципы коллективизации: добровольность, убеждение практическим примером, создание материальных и культурных условий. Назван там и важнейший кооперативный принцип - принцип самодеятельности: «Лишь те объединения ценны, которые проведены самими крестьянами по их свободному почину и выгоды коих проверены ими на практике»26. Сказанные тогда Лениным слова о том, что нужно «учиться у крестьян способам перехода к лучшему строю», имели глубочайший смысл. В них заключалась «в свернутом виде» генеральная идея будущего кооперативного плана.
Одновременно критический анализ первого опыта коллективизации был осуществлен А. В. Чаяновым. В 1919 г. вышла в свет его книга «Основные идеи и формы организации крестьянской кооперации», являвшаяся ответом на вопросы, поставленные ходом революции. Развивая и углубляя ранее сделанные выводы об особенностях организационно-производственной структуры крестьянского хозяйства и о его способности к выделению отдельных производственных функций и звеньев, А. В. Чаянов доказывал преимущества кооперативного пути:


816
«не разрушая тех сторон хозяйства, где мелкое семейное производство было технически удобнее крупного, выделить и организовать в крупнейшие кооперативные предприятия те отрасли, в которых это укрупнение давало заметный положительный эффект». В конечном итоге создавалась возможность организации всех отраслей, функций и работ «в той степени крупности и на тех социальных основах, которые наиболее к нему подходили». Таким образом, рядом с крестьянским хозяйством возникало и частично заменяло его «крупное коллективное предприятие кооперативного типа». Чаянов подчеркивал «предельность кооперативной коллективизации земледелия» и отрицал «кооперативное обобществление всего крестьянского хозяйства в целом», указывая на такие действительно сложные проблемы, как «стимуляция работы», «организация труда» и «хозяйствующая воля», т. е. управление. На опыте всей последующей истории мы хорошо познали трудности решения всех этих проблем.
«Кооперативная коллективизация», по мысли Чаянова, представляла собой наилучший, даже «единственно возможный» путь внедрения в крестьянское хозяйство «элементов крупного хозяйства, индустриализации и государственного плана». Она осуществлялась на сугубо добровольной и к тому же именно хозяйственной основе, являясь «самоколлективизацией»27. «Предельность кооперативной коллективизации» не отрицала целиком и полностью коллективное земледелие. Колхозы, созданные на кооперативных началах, являются естественной разновидностью кооперации и закономерно входят в ее состав. Установление сущностного и функционального единства колхозов с другими формами крестьянской кооперации отличало концепцию А. В. Чаянова.
Творческое соединение ленинских размышлений о путях крестьянства к социализму и чаяновской концепции «кооперативной коллективизации» (как и вообще идей старых кооператоров) стало возможным с введением новой экономической политики, т. е. с признанием права собственности крестьянина на производимый им продукт, а тем самым рыночных отношений и в целом многоукладности экономики переходного периода. При этом в ленинском понимании нэп как политика переходного периода должен был не только осуществляться через кооперацию, но и иметь в качестве положительной цели максимальное развитие кооперации, ее превращение во всеобщую форму социальной организации населения страны. Развитию и обоснованию этой идеи и была посвящена статья «О кооперации», где ставилась задача «достигнуть через нэп участия в кооперации поголовно всего населения», где был сделан принципиально новый вывод о том, что в советских условиях «строй цивилизованных кооператоров... - это есть строй социализма»28. Поэтому не случайными были слова о «кооперировании России»29. Хотя, разумеется, в стране, где громадное большинство населения составляло крестьянство, речь шла прежде всего о его пути к социализму через кооперацию.
Мелкое крестьянское хозяйство и социализм разделяют целый ряд стадий социально-экономического и культурного развития. Поэтому кооперирование крестьянских хозяйств было тесно связано с коренной технической революцией сельского хозяйства, с подъемом общей культуры народных масс, равноценным подлинной культурной революции. Ленин отнюдь не указывал сроков социалистической перестройки мелкокрестьянского хозяйства. Напротив, он


817
подчеркивал, что речь идет о задаче, решаемой «в неопределенный срок», что это «дело, требующее поколений»30. В статье «О кооперации» (1923 г.  ) говорилось о том, что для вовлечения «поголовно всего населения» в кооперацию через нэп потребуется «целая историческая эпоха», в лучшем случае - «одно-два десятилетия»31. Речь шла о всех формах кооперации, а не только о колхозах.
Процесс «кооперативной коллективизации» отражал основную тенденцию развития кооперации в деревне 20-х гг. В первые годы нэпа наибольшее развитие получила потребительская кооперация, задача которой состояла в овладении розничной торговлей промышленными товарами, в облегчении их приобретения крестьянином и передаче ему торговой прибыли. Кооперативная торговля дала крестьянству заметную экономию (в 1923/24 г. она исчислялась в
40,  9 	млн руб., в 1924/25 г. - 97,  4 млн руб.  ). Выгодность кооперативной торговли послужила основой быстрого роста потребительской кооперации. Уже в 1927 г. она объединяла третью часть крестьянских хозяйств, а в 1929 г. - половину. Место же потребительской кооперации в товарообороте деревни было еще более значительным: в 1926/27 г. через нее проходило 53-54 % розничного сельского оборота, а в 1928/29 г. - около 63 %32.
Важнейшим фактором в развитии советской деревни 20-х годов стала сельскохозяйственная кооперация, обслуживавшая производственные нужды крестьянина и поэтому глубже вторгавшаяся в его хозяйственную деятельность. Это была весьма сложная по составу система хозяйственных организаций, различающихся как по своим функциям, так и по степени кооперирования крестьянского хозяйства, а, следовательно, и по характеру социальных отношений внутри них.
На 1 октября 1927 г. на территории СССР насчитывалось 64 573 сельскохозяйственных товарищества, объединенных местными и центральными союзами. Их членами являлись 9 468,  2 тыс. крестьянских хозяйств. Кроме того, на эту же дату было учтено 13 767 кооперативов, не входивших в союзы («диких»). Число их членов равнялось 620,  1 тыс. С учетом повторности кооперирования (одно хозяйство могло членствовать и в кредитном, и в сбытовом или в машинном и т. п. товариществах) действительное число крестьянских хозяйств в сельскохозяйственной кооперации составляло примерно 8,  1 млн около 32 % их общей численности.
Меры правового и экономического регулирования со стороны государства обеспечивали вовлечение в кооперацию бедноты и ограничивали возможности наиболее богатых хозяйств. Беднота пользовалась рядом льгот, облегчавшим членство в кооперации. Заметную роль сыграли созданные в 1926 г. специальные фонды кооперирования и кредитования бедноты. В 1927 г., по данным динамической переписи, в составе членов потребительской и сельскохозяйственной кооперации бедняцкие хозяйства составляли около 17 % (в общей массе учтенных переписью хозяйств - 26,  1 %), середняцкие - около 58 % (при 57,  1 % по учтенным в целом), зажиточно-середняцкие - около 20 % (при 13,  6 % по учтенным в целом) и кулацкие - около 5 % (при 3,  2 % по учтенным в целом). Кооперация 20-х годов по своему социальному составу была середняцко-бедняцкой. Тем не менее уровень вовлечения крестьянских хозяйств в торгово-кредитные


818
формы кооперации естественно повышался вместе с их товарностью и, следовательно, зажиточностью.
Основную группу сельскохозяйственных кооперативов до конца 1927 г. составляли объединения, имевшие своей задачей организацию кредитования, снабжения средствами производства и сбыта продукции единоличного крестьянского хозяйства. Она насчитывала 28,  7 тыс. товариществ (44,  5 % их общего количества), однако объединяла почти 9/10 кооперированных крестьянских хозяйств. Этот вид кооперации работал в сфере товарно-денежного обращения и непосредственно не вторгался в производство. Правда, значительная часть специальных сбытовых кооперативов осуществляла переработку продукции (маслодельные, плодоовощные, картофелетерочные и т. д.  ), но первоначальный продукт (молоко, овощи, картофель) каждый член такого кооператива производил отдельно в своем хозяйстве и своими силами. Точно так же многие кредитные товарищества имели машинно-прокатные и зерноочистительные пункты, но их техникой наниматели пользовались чаще всего по отдельности.
Сельскохозяйственная кооперация стала выполнять роль основного проводника производственной помощи крестьянству. Через нее осуществлялось кредитование крестьянских хозяйств. В РСФСР в 1926/27 г. на ее долю приходилось 65 % оборота по снабжению крестьян орудиями и машинами, а в 1928/29 г. - уже 86 %. Она же выполняла большую часть работы по внедрению новой техники, по организации агрономической помощи и т. п.
На определенной стадии кооперирования товарно-денежного обращения, как его естественное продолжение и углубление, возникали простейшие формы производственного кооперирования, вносившие начала крупного производства и коллективизма уже не только в сферу «внешних» экономических связей крестьянского хозяйства, но и в его производственную деятельность. На 1 октября 1927 г. насчитывалось 18 555 простейших производственных объединений, в том числе 10 347 машинных товариществ, 3505 мелиоративных, 1734 семеноводческих, 1880 животноводческих и 1089 поселковых. С их помощью на ступень частичного кооперирования производства вступило уже свыше 700 тыс. крестьянских хозяйств (8-9 % вовлеченных в кооперацию). Действительная численность простейших производственных объединений (вместе с «дикими») превышала 26 тыс., а число их членов - 900 тыс.
Наиболее полной формой производственного кооперирования являлось коллективное хозяйство, в котором были обобществлены все основные средства производства, функционирует крупное производство. На 1 октября 1927 г. на территории СССР насчитывалось 17 267 колхозов, объединявших почти 400 тыс. крестьянских хозяйств.
До конца 20-х годов колхозное движение было по преимуществу движением крестьянской бедноты, хотя в ней участвовали и представители среднего крестьянства, и даже кулачество. Абсолютное преобладание бедноты в колхозном движении порождало ряд существенных особенностей процесса обобществления крестьянского производства в 20-х годах: трудности в формировании коллективного землепользования и в организации производства, уравнительные тенденции в распределении, особая роль государственных средств в составе общественных фондов колхозов. Производственные показатели и уровень благо¬


819
состояния колхозов того времени не были высокими. Основная масса крестьянства сохраняла прочную привязанность к семейно-инивидуальному хозяйству и тем формам кооперации, которые обслуживали его нужды, дополняли его и лишь постепенно преобразовывали его производственную структуру.
В 20-х годах сложилась и успешно развивалась кооперативная система, включающая коллективные хозяйства и обеспечивающая постепенное преобразование всей массы крестьянских хозяйств на основе обобществления производства и обмена, осуществляемого в интересах крестьян, их собственными силами и средствами.
Проблемы кооперации относились к числу центральных в теоретических дискуссиях 20-х годов по экономическим и социальным проблемам. Значительно усилил аргументацию и существенно обогатил и уточнил концепцию «кооперативной коллективизации» А. В. Чаянов. Во 2-м издании его книги о крестьянской сельскохозяйственной кооперации (1926 г.  ) получает глубокую разработку проблема путей и форм организации крупного производства. Организация крупного сельскохозяйственного производства посредством его «горизонтальной концентрации» на определенной территории (по типу фабрики) сопоставляется с его организацией путем «вертикальной концентрации», когда из мелкого хозяйства вычленяются и укрупняются только те части производственного процесса, которые дают подлинный эффект с точки зрения производителя. Научное значение этого теоретического анализа подтверждается опытом развития сельского хозяйства всех стран: или мощный подъем производства и социальный прогресс на путях «вертикальной» концентрации, т. е. при помощи многообразия и взаимодействия форм и размеров организации производственных процессов и экономических связей как в кооперативных, так и в некооперативных вариантах; или замедление роста производства и бюрократические искажения в социальном развитии на путях «горизонтальной» концентрации, если даже она не сопровождалась насилием, как это было при проведении коллективизации по-сталински. Очевидной была предпочтительность «вертикальной» концентрации в ее кооперативном варианте для решения социальных проблем села. В перспективе кооперирование, как думал Чаянов, приведет к тому, что «...  вся система качественно перерождается из системы крестьянских хозяйств, кооперирующих некоторые отрасли своего хозяйства, - в систему общественного кооперативного хозяйства деревни, построенную на базе обобществления капитала и оставляющую техническое выполнение некоторых процессов в частных хозяйствах членов почти что на началах технического поручения»33.
«Горизонтальная» концентрация в формах коллективных хозяйств отнюдь не отбрасывалась с порога. Колхозы, создаваемые крестьянами добровольно - по собственной инициативе и в собственных интересах - могли и должны были входить в систему кооперации и развиваться на общих кооперативных началах. «Вопрос стоит не в плоскости - коллектив или кооперация, - писал Чаянов, - а в плоскости - входящий в кооперацию коллектив или входящее в кооперацию семейное хозяйство». Он не исключал возможность (хотя и не считал ее наилучшей) «концентрации» производства в масштабах всего сельского хозяйства, когда «все без исключения крестьянские хозяйства в конце концов слились в коммуны и организованы на оптимальных площадях в 300-800 гектар».


820
Подчеркивалось, что это не должно «никак затронуть нашу основную систему закупочно-кредитно-сбытовой и производственной кооперации, которая осталась бы организованной так же, как и раньше. Единственная разница будет в том, что вместо мелких крестьянских хозяйств членами первичной кооперации были бы коммуны...  »34
Сохранение «основной системы» кооперации имело принципиальное значение. Речь шла не только о налаженной и эффективной системе хозяйственного обслуживания деревни, хотя и это, конечно, имело значение. Главное состояло в другом: кооперативная система по природе своей являлась самоуправляющейся организацией, и ее сохранение в условиях общей коллективизации крестьянских хозяйств обеспечивало бы колхозам возможность противостояния государственному насилию.
В защиту и развитие кооперативного плана выдающийся вклад внес Н. И. Бухарин. Обращаясь к его произведениям, отметим прежде всего, что он рассматривал возможности кооперации как теоретик реально осуществляющегося процесса социалистического преобразования в крестьянской стране. Воспроизводя основные положения концепции «кооперативной коллективизации», он писал о том, что «малое крестьянское хозяйство, страдая от своей “мелкости”... будет восполнять этот недостаток своей кооперативной организацией, поддерживаемой пролетарской государственной властью, и будет поэтому точно так же отвоевывать для себя преимущества всякого крупного объединения, используя эти преимущества и выгоды, получаемые от кооперации, в своей борьбе против частного хозяйства кулака»35. При этом подчеркивалось два момента. Во-первых, в условиях нэпа кооперирование через рынок включает все более широкие слои крестьянских хозяйств в систему экономических связей с обобществленным сектором народного хозяйства (госпромышленность, банки и т. д.  ) и тем самым обеспечивает их «врастание» в социализм. Во-вторых, в процессе развития кооперации происходит переход крестьян «от организации торговли... к организации совместного производства». Переход «ко все более и более коллективной форме хозяйствования» очень длителен, связан с техническим перевооружением крестьянского труда и «получает свое наиболее полное завершение» лишь с электрификацией сельского хозяйства36. На всех этапах преобразования должны были исполняться, развиваться и взаимодействовать самые разные формы кооперации - и производственные, и торговые, и кредитные. Благодаря этому кооперирование крестьянских хозяйств приобретало характер органического процесса, т. е. не просто добровольного и постепенного, но совершающегося в силу собственных, внутренних потребностей крестьянских хозяйств.
Весьма спорной была бухаринская конструкция «кооперативной лестницы», связывавшая формы кооперации с социальными слоями деревни: колхозы с беднотой, сбытоснабженческие кооперативы со средним крестьянством, кредитные с кулачеством. Отсюда следовало и предположение о возможности образования «кулацких кооперативных гнезд», которые будут втягиваться в общую экономическую систему социализма и постепенно перерабатываться ею37. При удельном весе кулацких хозяйств в 3-4 % и кооперировании деревни на 20-30 % образование «кулацких гнезд» в кооперации как массового явления было невозможным.


821
Бухаринский план преобразования сельского хозяйства не был принципиально враждебен самой идее коллективного земледелия, как это утверждалось недобросовестной критикой, но определенно и решительно исключал массовую коллективизацию крестьянских хозяйств как исходный пункт движения деревни к социализму, переносил ее в будущее - она должна была завершать это преобразование. В марте 1925 г. на Всесоюзном совещании колхозов Бухарин специально коснулся вопроса о соотношении процессов кооперирования и коллективизации: «Мы не можем начать социалистическое строительство в деревне с массовой организации коллективных производственных предприятий. Мы начнем с другого. Столбовая дорога пойдет по кооперативной линии... Коллективные хозяйства - это не главная магистраль, это один из добавочных, но очень существенных и важных путей. Когда дело кооперирования крестьянства получит мощную поддержку со стороны все развивающейся техники, электрификации, когда мы будем иметь больше тракторов, тогда неизмеримо усилится и темп перехода к коллективному земледелию. Одна сторона движения будет оплодотворять другую, один ручей сольется с другим в гигантский поток, который поведет нас к социализму»38.
Советское сельское хозяйство, может быть, только в 80-90-х годах, опираясь на реально созданные возможности комплексной механизации и электрификации, подходило бы к практическому созданию системы коллективного земледелия в общегосударственном масштабе. В бухаринском анализе процесса кооперирования вопрос о времени его завершения не возникал. Времени для этого отводилось столько, сколько потребуется крестьянину, чтобы перейти к новой системе хозяйства по своей воле и своими силами.
Развитие кооперации во всех ее формах являлось действительной альтернативой сталинской коллективизации. Начавшаяся в 1928-1929 гг. сталинская «революция сверху» означала одновременно и слом нэпа, как политики переходного к социализму периода, и слом кооперативной системы, как реального воплощения демократического, в интересах трудящихся масс и их собственными силами совершаемого преобразовательного процесса.
Курс на «великий перелом» в сельском хозяйстве
Переход к нэпу обеспечил необходимые условия для того, чтобы на основе общего производственного подъема деревни (а тем самым и экономического роста страны в целом) в обозримый период осуществить кооперирование крестьянских хозяйств и создать при этом определенный сектор коллективного земледелия, способный к самостоятельному развитию. Трудности на этом пути были неизбежными, особенно в связи с задачами индустриализации, но и преодолимыми без насилия над крестьянством.
В этом, казалось, состоял смысл решений, принятых XV съездом ВКП(б) в декабре 1927 г. В резолюции съезда «О работе в деревне» говорилось: «Опыт истекших лет, последних лет в особенности, подтвердил целиком и полностью правильность кооперативного плана Ленина, по которому именно через кооперацию социалистическая индустрия будет вести мелкокрестьянское хозяйство по пути к социализму, переделывая индивидуальные и раздробленные производственные единицы - как через процесс обращения, так все больше и через ре¬


822
организацию и объединение самого производства - в крупное обобществленное хозяйство на основе новой техники (электрификация и т. д.  )»39.
Съезд высказался против каких бы то ни было мер административного принуждения по отношению к крестьянству. Ни сроков, ни темпов, ни каких-либо единых форм и способов преобразований съезд не устанавливал. Подчеркивались значение всех форм кооперации и предусматривалось их самое широкое развитие. Позднейшее определение принятых съездом решений как «курса на коллективизацию» приводило их в соответствие с последующей практикой.
«Наступление на кулачество» по духу и букве принятых решений должно было состоять в дальнейшем и более последовательном ограничении эксплуататорских возможностей кулачества, в его вытеснении экономическими методами. Решения о наступлении на кулачество на съезде связывалось с «бухаринской постановкой вопроса». По существу речь шла о продолжении и развитии (а не пересмотре) осуществлявшейся политики, в том числе в кооперировании деревни. Оценивая положение в деревне, Бухарин приходил к выводу, что «кулак абсолютно вырос», но одновременно выросли и возможности «ограничения эксплуататорских тенденций со стороны кулака». В реализации этих возможностей и должно было состоять наступление на кулачество. Конкретно предполагалось: 1) «уточнение и улучшение» прогрессивно-подоходного обложения «в смысле уловления всех доходов кулаков»; 2) борьба с нарушениями национализации земли, прежде всего с куплей-продажей земельных наделов; 3) сокращение сроков аренды «для тех, кто не возделывает сам землю» (не более 3-6 лет);
4) 	«прекращение выделов на отруба», если они ведут к созданию хозяйства «кулацкого типа»; 5) «строгое соблюдение» законов о наемном труде в кулацких и крестьянских хозяйствах. Наконец, Бухарин высказался в поддержку давно обсуждавшегося решения о лишении кулака права голоса в земельных обществах - в крестьянских общинах, где он часто «оказывался во главе мирской организации самоуправления40.
Как бы ни оценивать некоторые из конкретных пунктов бухаринских представлений о наступлении на кулака (критиковать их не трудно, особенно лишение избирательных прав), совершенно очевидно, что ни один из них не был направлен на вторжение в хозяйственную деятельность, а тем более на закрытие накопления, на изъятие продукции, на разрушение хозяйства. Сущность бухаринской политики определялась как «наступление вместе с середняком на кулака», что само по себе должно было служить гарантией его «мирнохозяйственного» характера.
В бухаринской интерпретации и была принята политика наступления на кулачество на XV партийном съезде. Речь шла о том, чтобы «развивать дальше (!  ) наступление на кулака и принять ряд новых мер, ограничивающих развитие капитализма в деревне». Разъяснялось, что ограничение роста капиталистических элементов призвано обеспечить их относительное сокращение при «возможном еще абсолютном росте»41.
Ни в бухаринской постановке вопроса, ни в съездовских решениях не было ничего, что сулило бы через месяц-другой применение «чрезвычайных мер» - насильственного изъятия продукции и средств производства, обысков, арестов и судов... Предложения Н. И. Бухарина, А. И. Рыкова и их сторонников о выходе


823
из кризисной ситуации на основе нэпа (сохранение курса на подъем крестьянского хозяйства и развитие торгово-кредитных форм кооперации, повышение цен на хлеб и т. п.  ) были отвергнуты, как уступка кулаку и проявление правого оппортунизма. Перевод сельского хозяйства на путь крупного обобществленного производства стал рассматриваться как средство решения хлебной проблемы в возможно более короткие сроки. Трактовка кооперирования крестьянских хозяйств не как самостоятельной задачи социалистического переустройства общества, имеющего свою внутреннюю логику и свои критерии успеха или неуспеха, а как средства разрешения других задач была принципиальным извращением кооперативного плана, означавшим фактический отказ от его осуществления.
Хлебозаготовительные трудности случались и ранее. В 1925/26 г. план государственных заготовок хлеба не был выполнен на 200 млн пудов, что заставило снизить и планы промышленного строительства: капитальные вложения составили не 1,  1 млрд. руб., а «всего» 700-800 млн. Никому и в голову тогда не пришла мысль прибегнуть к насилию над крестьянством, нэп был сохранен, а высокий урожай 1926 г. с лихвой покрыл недобор хлебозаготовок из урожая предыдущего года.
В 1927 г. все сходились на преувеличенно благоприятной оценке положения в сельском хозяйстве. Рост всех отраслей и в земледелии, и в животноводстве действительно производил впечатление. Наверное, поэтому все приняли на веру легковесный хлебофуражный баланс ЦСУ, согласно которому хлебные запасы деревни к концу 1927 г. выросли до 800-900 млн пудов. (В действительности при самом щедром подсчете они не превышали 180-200 млн пудов42.  ) Исходя из этого подсчета «объединенная оппозиция» вслед за Л. Д. Троцким предлагала XV партсъезду «обеспечить изъятие у зажиточно-кулацких слоев, примерно у 10 % крестьянских дворов, в порядке займа не менее 150 млн пудов из тех натуральных хлебных запасов, которые достигли уже в 1926/27 г. 800-900 млн пудов и сосредоточены большей частью в руках верхних слоев крестьянства». Предполагалось вывезти этот хлеб на внешний рынок, закупить промышленное оборудование для легкой промышленности и тем самым дать мощный толчок для заинтересованности крестьян в производстве товарной продукции, а соответственно и для развития промышленности43.
Н. И. Бухарин также исходил из убеждения о наличии в деревне огромных запасов, а трудности государственных заготовок сводил к товарному голоду: «... мы не изжили общей проблемы товарного голода. И в связи с этим перед нами стоит опасность, что мы не в состоянии будем извлекать в значительной мере тех хлебных излишков, которые должны были бы быть нами извлечены из деревни. Мы сейчас имеем рост натуральных хлебных запасов, откладывание их в деревне...  »44
Ошибочная оценка хлебных запасов в деревне объясняет, между прочим, то единство в партруководстве, с которым оно принимало в конце декабря 1927 г. - в январе 1928 г. решения о путях преодоления хлебозаготовительного кризиса. Ошибка выяснилась уже к весне 1928 г. Трудности хлебозаготовок были результатом несколько снизившегося урожая зерновых и очень хорошей ситуации в производстве технических культур и животноводческой продукции в 1927 г. Крестьянин, особенно зажиточный, легко «обернулся» с текущими


824
денежными расходами без реализации хлеба, придержал его до более высоких зимних и весенних цен. Конечно, сокращение государственных заготовок хлеба создавало угрозу планам промышленного строительства, осложняло экономическое положение, обостряло социальные конфликты и в городе, и в деревне. В этих условиях сталинская группа, которая только что добилась большинства в политическом руководстве, не проявила ни государственной мудрости, ни понимания значения и возможностей нэпа. Больше того, она пошла на слом нэпа и широкое применение чрезвычайных мер, т. е. на насилие над крестьянством. На места последовали директивы от 6 января и 13 февраля 1928 г. с угрозами в адрес партийных руководителей и требованием «поднять на ноги партийные организации, указав им, что дело заготовок является делом всей партии», что «в практической работе в деревне отныне делается ударение на задаче борьбы с кулацкой опасностью»45. Таким языком с партийными работниками и организациями ЦК не вел разговоров со времени Гражданской войны.
Тон был задан сталинской поездкой по округам Сибири в январе-феврале 1928 года. Во время этой инспекции были сняты с работы и подвергнуты наказаниям, начиная с исключения из партии, многие десятки местных работников - за «мягкотелость», «примиренчество», «срастание» с кулаком и т. п. Административные репрессии по отношению к партийным, советским и кооперативным работникам на местах были широко применены и в других районах страны. На Урале, куда на хлебозаготовки выезжал В. М. Молотов, за эти два месяца было отстранено от работы 1157 человек46. Опасение репрессий толкало многих на путь выполнения заданий любой ценой, не останавливаясь перед произволом и насилием. Тогда и родилась знаменитая формула поведения в деревне партийных и советских работников: «Лучше перегнуть, чем недогнуть».
Чрезвычайные меры не ограничивались кулацкими хозяйствами, но все сильнее ударяли и по среднему крестьянству. Под давлением непосильных заданий по хлебозаготовкам местные организации становились на путь повальных обысков и арестов, у крестьян часто изымались не только хлебные запасы, но и семенное зерно, скот и инвентарь, другое имущество. Владельцы многих крупных хозяйств были осуждены за спекуляцию, что, как правило, вело к резкому уменьшению размеров хозяйства, а часто и к полной его ликвидации. За январь-март 1928 г. на Северном Кавказе были осуждены по 107-й статье УК РСФСР 3424 человека, в том числе 759 крупных хозяев и 641 перекупщик. Число осужденных по названной статье в Сибирском крае составило тогда 1589, на Урале - 255 человек. Среди них преобладали владельцы не таких уж больших хлебных запасов в тысячу пудов (примерно 16 тонн). Запасы хлеба в две тысячи пудов и более оказались у немногих. Вместе с хлебными излишками у них изымалась значительная часть средств производства, в первую очередь сельскохозяйственные машины. Показательны в этом отношении данные по Саратовской губернии, где к уголовной ответственности были привлечены владельцы 115 хозяйств. У них было конфисковано 75 тыс. пудов зерна (в среднем всего по 650 пудов) и, кроме того, 5 мельниц, 2 маслобойни, 3 трактора, 1 молотилка с двигателем, 1 двигатель и 179 голов разного скота47. В результате крупные (на общем фоне советской деревни 20-х годов) хозяйства низводились до бедняцкого уровня или исчезали совсем.


825
Насильственные действия властей вызывали открытые протесты крестьян вплоть до вооруженных выступлений. Волна массового недовольства прокатилась по районам хлебозаготовок уже весной 1928 г.
Во многих местах были отмечены демонстрации крестьян в городах, случаи прямого обращения делегаций из села к рабочим промышленных предприятий. Всего насчитывалось около 150 массовых выступлений на Украине, Северном Кавказе, в Сибири, Казахстане и других районах.
Анализ происхождения кризиса хлебозаготовок и путей его преодоления на апрельском и июльском Пленумах ЦК ВКП(б) в 1928 г. сразу же выявил коренные расхождения в позициях Н. И. Бухарина и И. В. Сталина. По Сталину, кризис хлебозаготовок объяснялся «кулацкой стачкой» - выступлением выросшего и окрепшего в условиях нэпа кулачества против Советской власти. Вообще все трудности, по Сталину, создавались врагами: «Мы имеем врагов внутренних. Мы имеем врагов внешних. Об этом нельзя забывать ни на одну минуту»48. И средства преодоления трудностей виделись ему в беспощадном уничтожении врагов, среди которых на первом месте стояли кулаки.
Бухарин при анализе тех же явлений делал акцент на недостатках и ошибках в работе органов власти: «Мы знаем, что главнейшие рычаги хозяйственного воздействия находятся в наших руках и овладение этими рычагами делает нас непобедимыми с точки зрения внутренних отношений, если только мы не будем делать крупных ошибок. Кулак же представляет опасную силу в первую очередь постольку, поскольку он использует наши ошибки». Уроки зимы 1928 г. Бухарин видел в том, что она выявила недостатки, лежащие в сфере управления обществом - «в нас самих». Отсюда и альтернатива: сталинской линии с упором на насилие в борьбе с врагами, на административно-волевые методы противостояла бухаринская - на совершенствование управления, на осуществление индустриализации страны и кооперирования сельского хозяйства в меру созревания объективных и субъективных условий, на сохранение и совершенствование экономического механизма, складывавшегося в годы нэпа49.
Очень скоро выяснилось, что сталинское руководство игнорирует критику своей политики. Бухарин уже к началу июля 1928 г. в специальном письме к Сталину констатирует, что чрезвычайные меры «уже превратились, переросли в новую политическую линию, отличную от линии XV съезда» - и настаивает на необходимости ответа на следующие вопросы: «Если все дело в кулаке, то как же с 900 миллионами (пудов хлеба. - В. Д.), которые теперь признаются мифическими? - спрашивал Бухарин. - А если хлеба у нас вообще мало, то как же нас “регульнул” кулак? Если все спасение в колхозах, то откуда деньги на машинизацию? И правильно ли вообще, что колхозы у нас должны расти на нищете и дроблении? Остается ли курс на вовлечение мелких сбережений (через кооперацию. - В. Д) или он устарел? На подъем индивидуальных хозяйств или это тоже устарело?..  »50
Вопросы, которые ставил Бухарин, остались без ответа.
Столкновение двух принципиально различных позиций получило развитие и привело к прямому противостоянию в связи с выдвижением в июле 1928 г. Сталиным «теоретического» положения о все большем обострении классовой борьбы на пути к социализму. Истинная суть сталинского «открытия» была понята и


826
обнажена во всей ее неприглядности Бухариным. Приведем здесь его высказывание по этому поводу из речи на апрельском Пленуме ЦК в 1929 г.: «Эта странная - чтобы не сказать больше - “теория”... провозглашает такой тезис, что чем быстрее будут отмирать классы, тем больше будет обостряться классовая борьба, которая, очевидно, разгорится самым ярким пламенем как раз тогда, когда никаких классов ни будет!  » Говорил Бухарин и о том, к каким действительным последствиям неизбежно ведет сталинская политика обострения классовой борьбы: «... у самых ворот социализма мы, очевидно, должны или открыть гражданскую войну, или подохнуть с голоду и лечь костьми»51. Этот вывод оказался, к сожалению, пророческим...
На июльском (1928 г.  ) Пленуме ЦК ВКП(б), казалось, восторжествовала позиция Бухарина и его сторонников: отменялись чрезвычайные меры, подтверждалось сохранение нэпа, прежде всего установки на подъем мелких и средних крестьянских хозяйств, на широкое использование и развитие товарнорыночных связей в экономике. Были даже повышены (хотя и незначительно) заготовительные цены на хлеб52. Однако на практике осуществлялось совсем не то, что было принято формально руководящими партийными органами. Именно в связи с судьбой решений июльского Пленума ЦК Бухарин заявил в январе 1929 г., что «фактическая линия проводится вопреки этим резолюциям», что «созданы две “линии”: одна - словесные резолюции, другая - это то, что проводилось на деле».
Сердцевиной сталинской политики в деревне стал «лозунг дани», взимаемой с крестьянства в пользу индустриализации. (О «дани» Сталин заговорил на июльском Пленуме ЦК в 1928 г.  ) Бухаринская расшифровка смысла этого лозунга как «военно-феодальной эксплуатации крестьянства» была и теоретически, и политически вполне обоснованной. В самом деле нельзя иначе назвать систему изъятия продукции у самостоятельного производителя посредством насильственных (вплоть до применения военной силы) заготовок и обложения непосильными налогами. «Дань есть категория, ничего общего не имеющая с социалистическим строительством», - утверждал Бухарин. В заявлении Бухарина, Рыкова и Томского от 9 февраля 1929 г. говорилось: «Дань есть категория эксплуататорского хозяйства. Если крестьянин платит дань - значит он данник, эксплуатируемый и угнетенный, значит он, с точки зрения государства, - не гражданин, а подданный». Обращалось внимание на то, что Сталин не только приравнял отношения пролетариата и крестьянства к отношениям эксплуататорского типа, но взял наиболее жесткую форму эксплуатации («дань»). Их главный вывод был подчеркнут: «Понятно, что при установке на “дань” и “наступление на мелкое и мельчайшее крестьянское производство” этому производству не поздоровится, но тогда и хлеба не будет, и союза рабочих и крестьян тоже не будет»53. И то, и другое к началу 1929 г. уже стало фактом. Еще на Пленуме ЦК в июле 1928 г. Бухарин констатировал общее расстройство экономического механизма, с таким трудом создававшегося в условиях нэпа: «... Экономика у нас стала дыбом, когда лошади едят печеный хлеб, а люди в некоторых местах едят мякину; когда часть крестьянства вынуждена покупать хлеб в близлежащих городах, когда аграрная страна ввозит хлеб, а вывозит продукты про¬


827
мышленности. Ясно, что стоящая дыбом экономика может поставить дыбом и классы»54.
«Чрезвычайные меры» (как на условном языке стали именовать насилие) на заготовках хлеба приобретали все более широкие масштабы, перерастали в «чрезвычайщину» как систему отношений государства с крестьянством (и шире - с обществом в целом). Этот процесс не был самопроизвольным, порождаемым местными «перегибами» и «извращениями» в целом правильной политики верхов. Он являлся первым этапом «революции сверху», и сталинское руководство было его непосредственным организатором.
Мы имеем возможность показать механизм «чрезвычайщины» на примере хлебозаготовок 1929 г. на Северном Кавказе, где секретарем крайкома являлся ярый сталинист А. А. Андреев. Даже ему не удавалось обеспечить выполнение непосильного для края плана хлебозаготовок, что побудило Сталина 6 марта 1929 г. телеграммой выразить свое неудовлетворение медленными темпами хлебозаготовок. В ответе Андреева, отправленном 9 марта, говорилось: «Крепко нажмем на это дело, однако нас удивляет, почему у Вас могло сложиться впечатление, будто мы ничего не делаем по хлебу... Зверски жмем на различные платежи, судим, снимаем тех, кто недостаточно выполняет директивы... кое-где даже перехлестывают с этой мерой чрезмерно». Далее следовали сведения за январь-февраль 1929 г.: привлечено к ответственности 1047 человек; собрано 14 млн руб. различных платежей, при крайкоме, окружкомах и райкомах созданы «тройки» по хлебозаготовкам и т. п.  55
При исполнительности Андреева, при массовой замене такими же бездумными исполнителями всех тех, кто в советском и партийном аппарате сохранял совесть, человечность, результатом сталинских директив было начавшееся массовое разорение крестьянства в зерновых районах страны.
Недавно стало известно письмо М. А. Шолохова, отправленное из Вешен- ской в Москву 18 июня 1929 г. В нем писатель сообщал о том, что оказался «втянут в водоворот хлебозаготовок», и рассказывал: «... Вы бы поглядели, что творится у нас (в Северо-Кавказском крае. - В. Д.  ) и в соседнем Нижне-Волжском крае. Жмут на кулака, а середняк уже раздавлен. Беднота голодает, имущество, вплоть до самоваров и полостей, продают в Хоперском округе у самого истого середняка, зачастую даже маломощного. Народ звереет, настроение подавленное, на будущий год посевной клин катастрофически уменьшится. И как следствие умело проведенного нажима на кулака является факт (чудовищный факт!  ) появления на территории соседнего округа оформившихся политических банд... После этого и давайте заверять о союзе с середняком. Ведь все это проделывалось в отношении середняка»56.
Письмо М. А. Шолохова было известно И. В. Сталину. Аналогичная информация поступала к нему и из многих других районов и источников. Но методы хлебозаготовок не изменились. Напротив, во время заготовок из урожая 1929 г. произвол и насилие использовались еще шире. Ответом было резкое возрастание крестьянского недовольства, ответный террор против заготовителей, партийных и советских активистов, открытых выступлений. В 1929 г. было зарегистрировано уже до 1300 «кулацких» мятежей.


828
Резкое осложнение социально-политической обстановки в деревне не могло не сказаться и на практике кооперативно-колхозного строительства. Сталинская «революция сверху», начавшаяся чрезвычайными мерами в хлебозаготовках, сразу же придала чрезвычайный характер и политике в кооперативно-колхозном строительстве. Вслед за сталинской директивой от 13 февраля 1928 г., требовавшей «поднять на ноги партийные организации» на ликвидацию кризиса хлебозаготовок, на места последовало подписанное секретарем ЦК В. М. Молотовым циркулярное письмо «О весенней посевной кампании» от 1 марта 1928 года. В нем объявлялось, что «вся работа местных парторганизаций по проведению посевной кампании будет расцениваться в зависимости от успехов в деле расширения посевов и коллективизации крестьянских хозяйств»57. Началась быстрая трансформация политики всемерного развития кооперации во всех ее формах в «курс на коллективизацию».
Крутой поворот в аграрной политике был абсолютно неожиданным для всей системы политического и хозяйственного руководства сверху донизу и, что может быть еще важнее, фактически перечеркивал разработанные и начавшие осуществляться годичные планы кредитования, снабжения техническими и всякими другими средствами производства, землеустройства и т. п. Правительство приняло 2 марта 1928 г. специальное постановление о плане мероприятий по сельскому хозяйству, которым предлагало по всем статьям финансирования сельского хозяйства резко увеличить долю колхозов (в сумме до 9 %), в том числе по линии производственного кредитования за 1927/28 г. предоставить им
34,  9 	млн руб.  58 (в 1925/26 г. колхозами по этой линии было получено 24 млн руб., в 1926/27 г. - 31,  5 млн руб.  59). Однако вскоре после 2 марта кредит для колхозов был увеличен почти втрое за счет сокращения и отмены других программ по развитию сельского хозяйства. Эффективность притока новых средств на коллективизацию крестьянских хозяйств не могла быть высокой. Нарком земледелия Российской федерации Н. А. Кубяк говорил по этому поводу: «Когда я распределял 58 млн рублей кредита, то делал это, можно сказать, с потолка, не имея никаких документов или планов. Некоторые товарищи говорили о том, что Колхозцентр (Центральный союз сельскохозяйственных коллективов СССР и РСФСР. - В. Д.  ) должен представить какой-нибудь план, но этого, по-моему, требовать было нельзя»60.
Под нажимом сверху местные организации точно так же «с потолка» составляли планы создания колхозов, ибо не имели представлений ни о выделяемых материальных ресурсах, ни об организационных условиях, ни о действительном отношении крестьян к новой политике в своих районах. Не было и единого руководства. Как заметил один из кооператоров, объехавший в марте 1928 г. губернии Черноземного центра: «Всякий работает по собственному плану и почину, с одной голой идеей коллективизации на руках»61. В таких условиях были неизбежными подмена планирования «разверсткой» и попытки выполнения необоснованных планов с помощью «ударных» кампаний, скоропалительных наездов в деревню разного рода уполномоченных, бригад агитаторов и др. Комиссия отдела ЦК ВКП(б) по работе в деревне, обследовавшая результаты колхозного строительства за первую половину 1928 г., отмечала, что «путь ударных кам¬


829
паний, разверсточных методов в организации колхозов был характерным для значительного числа парторганизаций»62.
Мучкапская волость Борисоглебского уезда получила от уездных органов «госплановое задание как минимум организовать... колхозов - 4, крестьянских производственных сельскохозяйственных кооперативов - 4». Организация двух колхозов возлагалась на участкового агронома. Точно так же поступило Ульяновское уездное земельное управление, разослав на места (6 марта и 25 апреля) поволостную разверстку организации колхозов. Выполнение разверстки требовалось категорически, под личную ответственность агрономов.
Заведующий Котельниковским районным земельным отделом (Сталинградский округ) рассказывал комиссии: «Что ни день, то телеграмма окружного земельного управления, и по партийной линии - создавай колхозы. Ну, и гнали в ударном порядке. Вот теперь и расхлебывай». Созданные таким образом колхозы распадались. И это не всегда служило сигналом к исправлению, а подчас оправдывалось, возводилось в принцип. Представитель Сталинградского окружного земельного управления так инструктировал агрономов: «Раз по плану стоит: “организовать в артели”, то надо и организовывать. Если уж на крайний случай из шести пять развалится, то все же одна останется».
Характерна попытка возложить организацию колхозов на участковых агрономов, поскольку они, находясь на государственной службе, были обязаны выполнять указания вышестоящих органов. Комиссия отмечала, в частности, что, поскольку «при разверстке главная тяжесть по организации колхозов возлагается на участковых агрономов, то последние, чтобы не ударить лицом в грязь перед начальством, не лишиться места, вынуждены выкручиваться всевозможными способами, вплоть до сознательного насаждения лжеколхозов».
В ряде случаев агитация делала упор на возможность получения государственной помощи, а не на преимущества коллективного хозяйства. Колхозники деревни Ольховка (Тамбовского уезда) рассказывали: «Агроном говорил, что нам дадут кредит, землю, лошадей (всем), машины и работать будете каждый в своем хозяйстве, а оно, мол, будет только называться товариществом». Так возникали «своеобразные организации единоличников по получению льгот от государства». Несостоятельность подобных обещаний вскоре выяснилась, порождая недоумение и раздражение крестьян63.
Обещания всевозможных льгот и щедрой помощи за счет государства, пожалуй, один из основных недостатков организаторской работы в деревне весной 1928 г. Об этом писала 15 сентября 1928 г. «Правда»: «В агитации за колхозы, в разных обещаниях недостатка не было, а когда дело доходило до фактической организации колхозов, то крестьяне-колхозники оказывались предоставленными сами себе».
Автор нарочито останавливается на практике коллективизации весной 1928 г. Она с достаточной наглядностью показывает, что новая политика с самого начала содержала в себе огромный потенциал насилия и демагогии, одинаково пагубных как для мелкокрестьянской деревни того времени, так и для будущей коллективистской. Правда, тогда еще отмечались и осуждались допускавшиеся на местах «извращения», составлявшие в действительности сущность новой политики.


830
Однако постепенно на них обращалось все меньше и меньше внимания. Форсирование коллективизации становилось все более откровенным и сильным.
До осени 1929 г. можно говорить о колхозном движении и его росте, поскольку в массе своей колхозы создавались еще на добровольной основе, сохранялось еще право выхода из них, а распорядки внутренней жизни продолжали определяться самими коллективами. Призывы весны 1928 г. находили отклик в деревне у тех, чей опыт «вольного хозяйствования на вольной земле» за послереволюционное время оказался малорезультативным. Обещания обеспечить колхозы машинной техникой, агрообслуживанием, кредитами, казалось, открывали перед ними дорогу в новую, достойную жизнь.
Колхозы еще оставались в рамках кооперативной системы. Создание кооперативных союзов и других местных объединений колхозов способствовало их включению в широкие хозяйственные и общественные связи, защите интересов, появлению совместных предприятий. К числу последних относится организация тракторных колонн (отрядов) в 1927-1930 гг., а затем и машинно-тракторных станций, обрабатывавших земли группы колхозов, что позволило намного ускорить процесс технического перевооружения сельского хозяйства64.
Наконец, в 1928-1929 гг. продолжалось еще органическое развитие и совершенствование внутриколхозной жизни, активизировался поиск таких форм организации и оплаты труда, которые учитывали бы различия в затратах и эффективности труда.
Сохранялось еще разнообразие колхозных форм. Начавшись с особенно широкой организации сельскохозяйственных коммун, отличавшихся «полным обобществлением» производства и быта, колхозное движение очень скоро перешло к артельным и товарищеским формам, где члены колхозов сохраняли в той или иной мере собственное хозяйство. Товарищества по общественной обработке земли (60 % колхозов в конце 20-х годов) отличались примерным равенством коллективного и индивидуального производства.
Можно с достаточным основанием полагать, что разумная политика, осуществляемая с учетом реальных возможностей, без спешки, а тем более без давления сверху и обманных обещаний, дала бы более прочный и мощный рост колхозного движения. Искусственно созданные колхозы большей частью распадались, часто даже не приступив к производственной деятельности. Практические результаты «кампаний» 1928 и 1929 гг. по коллективизации дали прирост численности колхозов с 14,  8 тыс. на июнь 1927 г. до 57 тыс. на июнь 1929 г. Удельный вес объединяемых ими крестьянских хозяйств - с 0,  8 до 3,  7 %65. Рост колхозного движения был заметным, однако не мог служить свидетельством о переменах во взглядах крестьянских масс.
Осенью 1928 г. возникают первые колхозы, объединяющие все население небольших сел. К лету 1929 г. число таких колхозов в зерновой полосе РСФСР достигло 240, а на Украине - 27366, что послужило поводом для преждевременных выводов о начавшихся изменениях в настроениях среднего крестьянства. Уже летом 1929 г. провозглашается лозунг «сплошной коллективизации» крестьянских хозяйств целых округов (первым среди них стал Хоперский округ Нижне- Волжского края).


831
Темпы коллективизации все более и более обгоняли возможности финансирования хозяйств, снабжения их техникой и подготовкой необходимых кадров. Все чаще отмечались факты «разверстки» заданий, «ударных кампаний», нереальных обещаний. При этом форсирование коллективизации проявилось не только на местах, где действовали «революционно-настроенные энтузиасты», допускавшие «ошибки и перегибы», но и в высших звеньях управления, в политике государственного руководства, где, казалось бы, решающее слово должно было принадлежать разуму. Особенно наглядно это можно продемонстрировать на эволюции планов колхозного строительства, разрабатывавшихся в центральных кооперативных и государственных органах. Первые плановые наметки были весьма скромными по показателям коллективизации крестьянских хозяйств и, напротив, весьма высокими по показателям государственных капиталовложений. Составленный весной 1928 г. Наркомземом и Колхозцентром проект плана для РСФСР предполагал к концу пятилетия (к весне 1933 г.  ) вовлечь в колхозы 1,  1 млн крестьянских хозяйств (в действительности этот уровень был «превзойден» уже осенью 1929 г.  ), а потребность в государственных средствах для решения этой задачи исчислялись суммой, превышавшей миллиард рублей. В июне того же 1928 г. речь шла уже о коллективизации за то же пятилетие в пределах РСФСР примерно 3 млн крестьянских хозяйств, т. е. 16 %. Однако наибольший прирост должны были дать товарищества по совместной обработке земли, поскольку они не предъявляли особенно высоких требований на обеспечение техникой, и крестьянин, особенно середняк, предпочитал эту наиболее простую форму объединения. Число коммун предполагалось увеличить с 1756 в конце 1927 г. до 3 тыс. в 1933 г., артелей - с 9450 до 16 тыс., тозов - с 10 тыс. до 31 тыс. Установка на более простые формы коллективизации позволяла значительно сократить государственные расходы - до 820 млн руб. Эти средства намечалось направить преимущественно на техническое перевооружение и подготовку квалифицированных кадров. Считалось необходимым для выполнения намеченного плана «предоставить не менее 80 тыс. тракторов с полным набором прицепных орудий и запасных частей, чтобы обеспечить тракторную обработку не менее 50 % используемой земельной территории и укрепить материальную базу коллективного производства». Агротехнический персонал колхозной системы намечалось увеличить до 10 тыс. человек, из которых 6 тыс. должны были составлять агрономы со средним и высшим образованием и 4 тыс. - инженеры и техники-механизаторы. Социально-экономической и организационной основой намечаемого темпа коллективизации должен был послужить рост всей системы сельскохозяйственной кооперации. Уровень кооперирования деревни в РСФСР к концу пятилетки предполагалось поднять до 75 %, что составило бы
14,  8 	млн крестьянских хозяйств67.
Точно так же и Госплан СССР в первой разработке плана или, как тогда говорили, контрольных цифр на 1928/29 г. намечал более чем скромные задания по коллективизации. Приток крестьянских хозяйств в колхозы проектировался в значительно меньших масштабах: 140 тыс. против 180 тыс. в 1927/28 г. Контрольные цифры исходили из понимания необходимости укрепления уже созданных колхозов и их укрупнения. Намечалось увеличение среднего размера колхоза с 13,  7 до 17 дворов, а его посевной площади - с 44,  5 до 63 га. Сравни-


832
тельная скромность задания на 1928/29 г. была связана с ограниченными возможностями обеспечения сельского хозяйства новой техникой и подготовки квалифицированных кадров. Проектируя увеличение поставок тракторов, Госплан отмечал: «Мы... все еще не удовлетворяем потребностей сельского хозяйства даже на нынешнем уровне его развития»68.
В глазах сталинского руководства такая установка была «правооппортунистической», отдававшей дело коллективизации «самотеку» и т. п. Поэтому принятый весной 1929 г. первый пяти летний план развития народного хозяйства СССР (1928-1932 гг.  ) намечал уже развертывание коллективизации крестьянских хозяйств на пределе возможностей технической реконструкции и обеспечения других необходимых условий. К 1933 г. намечалось объединить в колхозах 18-20 % крестьянских хозяйств, что соответствовало бы проектируемому уровню механизации земледельческих работ. Колхозное движение опиралось бы также на массовое развитие простейших форм кооперации. За пятилетку намечалось кооперировать до 85 % крестьянских хозяйств, в том числе около 20-25 % в простейших производственных объединениях и около 20 % в колхозах69. Общей основой всех преобразований и в городе, и в деревне должен был явиться значительный рост сельскохозяйственного производства как преобладающей отрасли народного хозяйства, что предполагало не только развертывание колхозного и совхозного строительства, но и подъем мелкого крестьянского хозяйства, сохранение новой экономической политики.
Объективной основой для дальнейшего все более широкого вовлечения крестьянских масс в коллективистские отношения должна была служить система сельскохозяйственной кооперации. Первичные торгово-кредитные формы кооперации осенью 1929 г. охватывали около 50 % крестьянских хозяйств, простейшие производственные объединения (машинные, семеноводческие, мелиоративные и т. п.  ) - 17-18 %, колхозы - 6-7 %70. Эти цифры нельзя суммировать, ибо большая часть колхозов и производственных товариществ входила в состав кредитных и сбытоснабженческих кооперативов.
Несомненным является успешное развитие кооперации в условиях нэпа, но столь же несомненно и то, что начавшийся с зимы 1927-1928 гг. слом нэпа сразу же сказался на развитии и функционировании сельскохозяйственной кооперации, особенно ее доколхозных, торгово-кредитных форм. Мощная кооперативная система, созданная в условиях нэпа, подверглась грубому и недальновидному слому. Вместе с ней доламывались остатки нэпа. Развертывавшаяся коллективизация для основной массы крестьян все больше и больше становилась прямым переходом от мелкого хозяйства к крупному без прохождения подготовительной «школы» первичных, переходных форм кооперации. Ленинский (а тем более чаяновский) кооперативный план с этого времени был полностью отброшен.
Только что принятый пятилетний план стал пересматриваться в сторону ускорения сроков коллективизации. Уже 25 июня 1929 г. по предложению Президиума ЦИК СССР Совнарком обязал Госплан совместно с Всесоюзным Советом сельскохозяйственной кооперации и Всесоюзным Советом колхозов к 10 октября «разработать план необходимых мероприятий по обеспечению в течение пятилетия производственного кооперирования не менее 85 % крестьян¬


833
ских хозяйств и превращения первичных кооперативно-производственных объединений в крупные коллективные хозяйства71. Задание на пятилетку по производственному кооперированию, таким образом, удваивалось. ЦИК и СНК СССР не называли при этом контрольных цифр по коллективизации, но и они должны были соответственно возрасти. Определить конкретные задания на пятилетку для собственно колхозного строительства должен был Госплан вместе с руководящими органами кооперативно-колхозного движения.
Одновременно к пересмотру планов коллективизации приступают местные партийные и советские организации. В августе руководящие органы Северо- Кавказского края решили выполнить задания пятилетки в течение одного года: повысить удельный вес колхозов «до 22 % в 1929-1930 г. от всей посевной площади края», обеспечить охват «сельскохозяйственной кооперацией к 1931 г. до 78 % хозяйств». Одновременно аналогичная установка принимается и на Средней Волге. Исходя из того, что размах организации колхозов уже превысил запроектированный темп коллективизации, пятилетний план развития сельского хозяйства в области был пересмотрен: за 1929/30 г. предлагалось вовлечь в колхозы «не менее 16-17 % всех крестьянских дворов», а за пятилетку в целом - «не менее 35 % крестьянских дворов»72. Точно такие же решения принимаются и во всех других областях, краях и республиках зерновой полосы. С июня 1929 г. нарастающее формирование темпов коллективизации стало определять всю обстановку в деревне.
Одновременно фактически определилась и судьба кулачества, объявленного главным врагом и коллективизации, и Советской власти. 18 июля ЦК ВКП(б) принял постановление о работе Северо-Кавказского крайкома, в котором говорилось: «ЦК одобряет решение Северо-Кавказрайкома о нецелесообразности приема кулака в состав колхозов и необходимости систематической работы по очистке колхозов от кулацких элементов, пытающихся разлагать колхозы изнутри»73. Это не было еще полным решением вопроса, поскольку оставалось невыясненным, как же поступать с самим кулацким хозяйством. Однако запрещение принимать в колхозы во многом предопределяло методы дальнейшей борьбы с кулачеством, методы его ликвидации.
Новые решения не были равнозначны провозглашению сплошной коллективизации, но вплотную к ней подводили.
«Революция сверху»
Сталинские утверждения о «великом переломе» в развитии экономики не имели ничего общего с действительностью. Применительно к 1929 г. говорить о «великом переломе» можно лишь в одном смысле: Сталин получил возможность навязывать обществу свои собственные оценки, взгляды, методы, политические решения. С наибольшей наглядностью и наиболее тяжелыми последствиями такой «перелом» проявлялся в политике коллективизации.
Безоглядное форсирование коллективизации, нараставшее осенью 1929 г. изо дня в день, отражало позицию Сталина и его ближайшего окружения (Молотова, Кагановича и др.  ). В основе этой позиции лежало пренебрежение к на¬


834
строениям крестьянства, его нежелание отказаться от собственного мелкого хозяйства, игнорирование опыта, свидетельствовавшего о недопустимости и пагубности торопливости и насилия при кооперировании деревни. «Теоретическим» обоснованием форсирования коллективизации и явилась статья Сталина «Год великого перелома», опубликованная 7 ноября 1929 г. В ней утверждалось, что в колхозы якобы пошли основные, середняцкие массы крестьянства, что в социалистическом преобразовании сельского хозяйства уже одержана «решающая победа». Статья ориентировала преобразовательную деятельность в деревне на создание «зерновых фабрик-гигантов», породившее нежизнеспособные колхозы и совхозы в 40-50 тыс. и более гектаров74.
Обсуждение задач дальнейшего развития колхозного строительства на Пленуме ЦК ВКП(б), состоявшемся в ноябре того же года, проходило в однозначном плане. В решениях пленума признавались серьезные трудности в процессе коллективизации, связанные с низким уровнем технической базы, слабой организованностью и низкой производительностью труда в колхозах. Однако общий вывод был сделан в духе сталинской статьи. «Колхозное движение, - говорилось в резолюции пленума, - ставит уже задачу сплошной коллективизации перед отдельными областями»75.
Между тем выступления членов ЦК на самом пленуме, сигналы с мест свидетельствовали о преждевременности такого вывода, содержали весьма тревожные факты о спешке и принуждении при организации колхозов. С. В. Косиор говорил, например, о том, что на Украине были допущены «десятки перегибов»: «У нас было несколько историй, когда переходили в коллектив целые села, а потом они быстро разваливались, и нас выгоняли оттуда с барабанным боем. Мы имели сплошную коллективизацию на территории десятков сел, а потом оказывалось, что все это дутое, искусственно созданное, а население в этом не участвует и ничего не знает».
На пленуме было оглашено письмо Баранова - председателя комиссии Кол- хозцентра в Хоперском округе Нижне-Волжского края - первого округа сплошной коллективизации. «Местными органами проводится система ударности и кампанейства, - писал он. - Вся работа по организации колхозов проходила под лозунгом “Кто больше!” На местах директивы округа иногда преломлялись в лозунг: “Кто не идет в колхоз, тот враг Советской власти!”. Широкой массовой работы не проводилось. Были случаи, когда постановлением схода организовывали колхоз, а нежелающим вступить предлагали подать специальное заявление, почему они не желают идти. Имели место случаи широкого обещания тракторов и кредитов: “Все дадут - идите в колхоз”... Совокупность этих причин дает формально на 60 %, а может, пока пишу письмо, и 70 % коллективизации... Если сейчас же не принять мер к укреплению этих колхозов, дело может себя скомпрометировать. Колхозы начнут разваливаться. Необходимо учесть, что в округе идет сильнейшая распродажа скота...  »
По поводу этого письма Сталин бросил реплику: «Вы думаете, что все можно “предварительно организовать?”»76. Ответ на его вопрос чуть позднее дала сама жизнь, показавшая, чем обернулось проведение коллективизации без «предварительной» организации: та ситуация, о которой сообщал Баранов, через два- три месяца после Пленума ЦК стала практически повсеместной.


835
Руководители парторганизаций Северного Кавказа, Нижней и Средней Волги, Украины стали брать своего рода «обязательства» по проведению коллективизации за «год-полтора», к лету 1931 г. Но и эти «обязательства» были признаны недостаточными. Вот как выступил В. М. Молотов (его речь была опубликована прессой и отдельной брошюрой и стала, таким образом, руководящим материалом для всех парторганизаций): «Мы имеем основание утверждать - а я лично в том не сомневаюсь, - что летом 1930 г. коллективизацию Северного Кавказа в основном мы закончим. Будущей осенью мы наверняка сможем уже сказать, что в основном коллективизация будет завершена не только на Северном Кавказе». Дальше - больше: «... в теперешних условиях заниматься разговорами о пятилетке коллективизации - значит заниматься ненужным делом (вот ведь уже как! - В.  Д.  ). Для основных сельскохозяйственных районов и областей, при всей разнице темпов коллективизации их, - надо думать сейчас не о пятилетке, а о ближайшем годе»77.
Не удивительно, что местные руководители, возвратившись домой, провозгласили лозунг «бешеных темпов коллективизации». Северо-Кавказский крайком 17 декабря 1929 г. «исправляет» ранее принятое решение и ставит задачу завершить коллективизацию основных зерновых округов к весне следующего года. В Нижне-Волжском крае было решено довести уровень коллективизации крестьянских хозяйств к весне 1930 г. до 80 %, а к осени - до 100 %. В районах нечерноземной полосы и в республиках Средней Азии появился лозунг: «Догнать и перегнать передовые районы по темпам коллективизации!»
Казалось бы, что сдержать начавшуюся бездумную и безумную гонку, внести хоть какое-то упорядочение в ход коллективизации могли рекомендации Комиссии Политбюро ЦК ВКП(б) по вопросам коллективизации (председателем ее был Я. А. Яковлев, вскоре назначенный народным комиссаром земледелия СССР, а в состав комиссии входили руководители ряда краевых и областных парторганизаций, а также некоторых учреждений).
Комиссия исходила из тех установок, которые были сделаны на ноябрьском Пленуме ЦК ВКП(б). Однако выработанный ею проект постановления предлагал решить задачу коллективизации огромного большинства крестьянских хозяйств не за «ближайший год», а за время первой пятилетки: в основных зерновых районах - за 2-3 года, в потребляющей полосе - за 3-4 года. Завершение коллективизации в экономически отсталых национальных республиках отодвигалось на вторую пятилетку. Комиссия рекомендовала считать основной формой колхозного строительства сельскохозяйственную артель. Намечались конкретные принципы и порядок обобществления средств производства, предусматривалось, в частности, сохранение в собственности крестьянина молочных коров, мелкого скота и мелкого инвентаря, поскольку они «обслуживают потребительские нужды крестьянской семьи»78. К сожалению, даже этот крайний минимум конкретных указаний и ограничений, сделанных с учетом практического опыта и элементарного понимания положения в деревне, был отброшен, несмотря на то что необходимость в них была предельно острой - сплошная коллективизация и ликвидация кулачества уже шли полным ходом.
На основе предложений комиссии 5 января 1930 г. было принято постановление ЦК ВКП(б) «О темпе коллективизации и мерах помощи государства


836
колхозному строительству», в котором, как и предлагалось, зерновые районы были разграничены на две зоны по срокам завершения коллективизации. Но эти сроки в результате внесенных Сталиным поправок были резко сокращены. Северный Кавказ, Нижняя и Средняя Волга должны были в основном завершить коллективизацию «осенью 1930 г. или во всяком случае весной 1931 г.  », а остальные зерновые районы - «осенью 1931 г. или во всяком случае весной 1932 г.  » Хотя в постановлении и содержалась характеристика артели как «наиболее распространенной» формы колхозов, но тут же указывалось, что она всего лишь «переходная к коммуне»79. Из постановления оказались исключенными положения о степени обобществления скота и инвентаря, о порядке образования неделимых фондов и т. п. Не было дано рекомендаций по этим вопросам и в Примерном уставе сельскохозяйственной артели, опубликованном к тому же с большим опозданием - только 6 февраля 1930 г.
Под сильнейшим нажимом сверху не только в основных зерновых районах, но и в Черноземном центре, и в Московской области, и даже в республиках Востока выносились решения завершить коллективизацию «в течение весенней посевной кампании 1930 года». На деревню обрушилась волна небывалого насилия. Демагогические обещания и обвинения, угрозы разорения и физической расправы, нарастающие поборы с единоличников в виде налогов, займов и особенно хлебозаготовок... Бесконечные собрания с голосованиями по вопросу о том, кто из собравшихся «за» Советскую власть, а кто - «против». Сильнейшим рычагом коллективизации стало «раскулачивание», сопровождавшееся, как мы увидим ниже, ликвидацией хозяйства, конфискацией имущества, выселением семьи из деревни. Особым направлением насилия стало форсирование обобществления производства в уже созданных колхозах. Тозы в административном порядке переводились на уставы артелей и коммун. В артелях добивались максимального обобществления хозяйства, включая не только единственную корову, но даже и последнюю курицу.
Уровень коллективизации стремительно повышался: к началу января 1930 г. в колхозах числилось свыше 20 % крестьянских хозяйств, к началу марта - свыше 50 %. Конечно, среди них было немало «дутых», значившихся лишь на бумаге. Нереальность директив, угрозы за их неисполнение, парадная шумиха толкали многих местных работников на путь очковтирательства (именно со времен коллективизации оно стало непременным элементом всякого рода отчетов, докладов, рапортов).
Неверно было бы отрицать наличие в деревне этого времени сторонников коллективизации, ее подлинных энтузиастов, борцов за колхозы. Без их активной поддержки коллективизация была бы просто невозможной. Но и самый убежденный сторонник коллективного земледелия не мог понять и принять того разгула бюрократического насилия, который ворвался в деревню зимой 1929/30 г.
О происходившем в деревне на первом этапе сплошной коллективизации, разумеется, знали все, включая и Сталина, и его непосредственное окружение. Не говоря уже о сообщениях по обычным каналам партийной и государственной информации, известно, что за осень и зиму на имя Сталина и Калинина из деревни поступило 90 тыс. писем с жалобами и протестами, с описанием творившихся


837
безобразий. И тем не менее нажим на местные организации продолжал нарастать. В выступлении, опубликованном «Правдой» 10 февраля, Сталин требовал «усилить работу по коллективизации в районах без сплошной коллективизации» в качестве средства борьбы против самоликвидации кулацких хозяйств и «растранжиривания» их имущества. Однако очень скоро Сталину придется выступать с совсем иными требованиями. Насильственная коллективизация вызвала массовое недовольство крестьян, широкое антиколхозное движение становилось всеобщим и начинало перерастать в антисоветское восстание.
Открытие секретнейших архивов карательных органов дает, наконец, возможность установить действительные масштабы и формы крестьянского сопротивления сплошной коллективизации. Мы обратимся к документу, обобщающему деревенские события за 1930 г. в целом. В нем констатируется, что с самого начала года «антиколхозная агитация принимает массовый характер. Агитация против колхозов почти открыто ведется на собраниях. Учащаются факты созыва... нелегальных собраний и совещаний с постановкой на них вопроса борьбы с колхозами... Фиксируются многочисленные случаи срыва собраний (официальных. - В. Д), посвященных коллективизации и раскулачиванию». Отмечается участие в выступлениях против организации колхозов «значительных групп бедноты и середняков», а также активная роль бывших красных партизан, лиц, исключенных из ВКП(б) и сельских интеллигентов, названных в документе «разложившимися элементами»81.
У карательных органов, как известно, имеется своя своеобразная статистика. Советское ОГПУ вело особый учет террористических актов и массовых выступлений, направленных против политики государственного руководства и ее непосредственных исполнителей. И та и другая форма крестьянского сопротивления проявились как массовое явление сразу и резко в 1928-1929 гг. «на фронте хлебозаготовок». За эти два года было зарегистрировано 1027 и 9083 «терактов», в числе которых ⅔ были направлены против личностей наиболее рьяных хлебозаготовителей (убийства, ранения, избиения...  ) и не больше ⅓ - против их имущества (поджоги хозяйственных построек и жилищ). За 1930 г. ОГПУ насчитало уже 13 794 «теракта». Они были связаны главным образом с коллективизацией, что нашло выражение в увеличении случаев нанесения имущественного вреда до 6324. Поджоги имущества, особенно хлебных запасов и посевов, фуража, построек, машин и т. п. оценивались как специфически антиколхозные. На Украине за 1930 г. было зарегистрировано 1884 поджогов (сгорело свыше 100 тыс. пудов хлеба), в Центрально-Черноземной области - 700, в Нижне- Волжском крае - 343 и т. д.  82
Наиболее решительной и открытой формой крестьянского сопротивления являются массовые выступления, включающие и вооруженные восстания, однако не исчерпывающиеся ими. Массовые выступления крестьян против тех или иных решений и действий властей были обычным явлением и в до- и в послереволюционной России. За 1926 и 1927 гг., взятые вместе, было зарегистрировано 63 крестьянских выступления, которые ОГПУ отнесло к разряду массовых, за 1928 г. - первый год сталинской «революции сверху» - 711, за 1929 г. - 1307 и за 1930 г. - 1375  83. Приводимая ниже таблица дает представление о причинах и динамике массовых выступлений 1930 г.


838
Достаточно взглянуть на таблицу, чтобы увидеть, как стремительно нарастало крестьянское движение, направленное именно против коллективизации и раскулачивания, а также против одновременно проводившейся кампании по закрытию и разрушению церквей: 402 выступления в январе, 1048 - в феврале и 6568 - в марте. Среди них были вооруженные, перераставшие в повстанческие (соответственно 39, 41 и 80), против которых посылались уже войска. Многократно возросла массовость крестьянских выступлений: за 1929 г. общая численность участников 9 тыс. выступлений составила 244 тыс., за 1930 г. в 13- 14 тыс. выступлений участвовало 2468 тыс. человек84. Наиболее крупными были выступления января-марта. Против насилия поднимались миллионы крестьян. И это вынудило сталинское руководство прибегнуть к маневрированию и даже начать отступление.
Во второй половине февраля 1930 г. на места последовали директивы ЦК партии «о ликвидации спешки» при организации колхозов и прекращении раскулачивания там, где сплошная коллективизация еще не началась, о необходимости учета местных условий в национальных республиках.
2 марта «Правда» опубликовала переработанный Примерный устав сельскохозяйственной артели, которым эта форма коллективного хозяйства представлялась наиболее отвечающей пожеланиям крестьян. В том же номере газеты появилась и статья Сталина «Головокружение от успехов», осуждавшая «перегибы» и подчеркивавшая необходимость соблюдения принципов добровольности коллективизации. При этом вся ответственность за допущенные «искривления», «чиновничье декретирование», «недостойные угрозы по отношению к крестьянам» перекладывались на местных работников, обвиненных в «головотяпстве», в «самомнении и зазнайстве», в «авантюристских попытках» сразу «разрешить все вопросы социалистического строительства». Статья не содержала конкретных указаний о путях и способах решения создавшихся проблем. Больше того, достигнутый к этому времени пятидесятипроцентный уровень коллективизации объявлялся в этой статье успехом, свидетельствующим, что «коренной поворот деревни к социализму можно считать уже обеспеченным». Местные работники обязывались «закрепить достигнутые успехи и планомерно использовать их для дальнейшего движения вперед»85. Оставалось загадкой, что же нужно делать: исправлять создавшееся положение или закреплять его.
Местные организации, активисты колхозного строительства были поставлены в крайне тяжелое положение. На многих обрушились суровые наказания, вплоть до судебных репрессий. Причем эти карательные меры проводились теми же лицами и органами, которые сами развязали кампанию небывалого насилия над крестьянством. В мае-июне 1930 г., когда шла подготовка к XVI парт- съезду, на партийных собраниях в первичных организациях многие коммунисты выступили с резкой критикой политики сплошной коллективизации и раскулачивания, отсутствия честности в оценке происхождения «перегибов». Для внутрипартийных настроений того времени характерно письмо рабочего Мамаева «К XVI съезду партии», опубликованное «Правдой» 9 июня 1930 г.
В письме ставился вопрос: «У кого же закружилась голова? На деле получилось так, что к середняку применили политику, направленную против кулака». И еще: «Выходит, царь хорош, а чиновники на местах негодные». Напомнив


839
партийные решения о недопустимости насилия над середняком, Мамаев писал: «Постановляем одно, а на деле проводим другое. Так нечего наводить тень на ясный день. Надо сказать о своих собственных прострелах и не учить этому низовую партийную массу»86. Мамаев и другие критики сталинской политики были обвинены в том, что они выступают «против внутрипартийного режима и руководства ЦК», ошельмованы как правые уклонисты. Кстати, это был последний случай открытой критики Сталина и его политики в местных партийных организациях, а тем более в печати.
Характерная двойственность сталинской политики, когда провозглашается одно, а делается совсем другое, в полной мере проявилась в кампании по исправлению «перегибов». В большинстве случаев все силы были направлены на закрепление «достигнутых успехов», на удержании крестьян в насильственно созданных колхозах. Разъехавшиеся по разным районам страны члены высшего руководства оставили важные свидетельства по этому поводу. Г. К. Орджоникидзе 22 марта 1930 г. сообщал И. В. Сталину и С. В. Косиору из Криворожского округа Украины: «Перекручено здесь зверски. Охоты исправлять мало: у одних упрямство и злоба за провал, у других - растерянность. Все хотят объяснить кулаком, не сознают, что перекрутили, переколлективизировали... Большое желание еще большим административным нажимом выправить положение, выражают пожелание расстрелять в округе человек 25-30 и этим сохранить свои проценты»87. В те же самые дни Л. М. Каганович дал следующую «установку» партработникам Козловского округа (ЦЧО): «Нужно биться до конца сева за коллективный выезд в поле, антиколхозников исключать, отрезать им землю в отдаленности, не давать кредиты и т. д.  »88 Именно так и поступали в большинстве случаев на местах. Выходящие из колхозов сталкивались с отказом в возвращении «обобществленного» имущества, прежде всего рабочего скота, сельскохозяйственного инвентаря и семенного зерна.
Открытый разрыв между словом и делом, прямой обман со стороны высшего политического руководства в огромной степени усилили негодование крестьянства. Число массовых выступлений в деревне за март дало шестикратный прирост и достигло 6528 (см. табл.  ). Страна оказалась перед угрозой всеобщего крестьянского восстания, что означало бы одновременно и полный срыв весеннего сева - основы всего сельскохозяйственного цикла. Только перед лицом общей катастрофы сталинское руководство пошло на действительные уступки крестьянству. 2 апреля 1930 г. на места было разослано секретное письмо ЦК ВКП(б), которое объявило, наконец, «нашей важнейшей задачей... обеспечение успешного проведения посевкампании как в колхозах, так и в единоличных хозяйствах». В этой связи предлагалось «не на словах, а на деле», провести исправление перегибов и «в трехдневный срок» сообщить ЦК о «практических мероприятиях». На первое место выдвигалась задача «обеспечить перелом... в отношении к середняку», вовлекая его в работу советов и колхозов, во-первых, и оказывая «на деле содействие единоличникам в посевной кампании», во- вторых. Предлагалось «добиваться расширения посевов как в колхозах, так и у единоличников»89.
Только с весенними полевыми работами начался постепенный спад массовых выступлений крестьянства: в апреле - 1992, в мае - 1375, в июне - 886 и т. д.


840
Среди них обращают на себя внимание волнения, связанные с «продовольственными затруднениями»: в апреле - 172, в мае - 443, в июне 348, в июле - 141... (см. табл.  ). Принудительное «обобществление» крестьянских хозяйств, особенно семенных запасов, проводившееся одновременно с хлебозаготовками и раскулачиванием, сопровождавшееся массовым забоем продуктивного скота, оставило многих крестьян без каких-либо продовольственных запасов. И в обычные годы март, апрель и май для российского крестьянина были трудными в продовольственном отношении. В 1930 г. для очень многих не только март-май, но и июнь с июлем стали просто голодными.
Отметим еще один очень характерный момент в крестьянском движении протеста - большое число выступлений с преобладанием женщин или даже исключительно женских - «бабьих бунтов». На их долю приходилось больше половины всех выступлений в январе 1930 г. (229 из 402), больше третьей части в феврале (379 из 1048) и заметно снижается лишь в марте-апреле, когда противостояние крестьянства и власти стало наиболее открытым и ожесточенным. Однако, как отмечается в докладной записке ОГПУ, и «во всех остальных выступлениях женщины составляли либо большинство, либо значительную часть участников». Повышенная активность женщин в организации и проведении массовых выступлений была связана с тем, что мужчин за участие в них ждала беспощадная расправа, тогда как женщины надеялись на снисходительность карателей и судей. Существовало в деревне устойчивое мнение, что «женщине все можно», «женщине ничего не будет»... Случалось, что женщины категорически запрещали мужчинам примыкать к толпе: «Это наше бабье дело. Вам нечего вмешиваться». Характерно, что женские выступления выражались преимущественно в сопротивлении изъятию хлеба при хлебозаготовках, в самовольном разборе обобществленного скота, семян и инвентаря в колхозах, а также закрытию церквей и раскулачиванию90.
Отметим, что «бабьи бунты», как и вообще активное участие женщин в крестьянском движении, не было чем-то новым, появившемся лишь в советское время. И то, и другое проявилось уже в дореволюционной России (в частности, при проведении столыпинской земельной реформы), причем объяснялось теми же причинами91.
Как бы то ни было, в марте 1930 г. «прилив» в колхозы сменялся «отливом» из них крестьян. Исчезли «бумажные» и насильственно созданные колхозы. К августу этого же года, когда прекратился выход крестьян из хозяйств, колхозы объединяли 21,  4 % крестьянских хозяйств. Трудно сказать, какая часть из них осталась бы в колхозах после завершения уборочных работ и распределения урожая. При соблюдении подлинной добровольности, как это было в 20-х годах, осенью наблюдались достаточно многочисленные выходы из колхозов - всегда находились недовольные, «передумавшие», колеблющиеся. Однако такой возможности у крестьян уже не было.
С осени 1930 г. началась новая волна нажима на крестьян, связанная с хлебозаготовками и дальнейшим развертыванием сплошной коллективизации. Весенний испуг перед крестьянской войной прошел. Напряженный сельскохозяйственный труд дал неплохие результаты. Весьма высоким оказался урожай, особенно зерновых культур. Уборочные работы еще не закончились, когда - в


841
сентябре 1930 г. - всем обкомам, крайкомам и ЦК нацкомпартий было направлено закрытое письмо ЦК ВКП(б) «О коллективизации», резко осуждавшее партийные организации за пассивное отношение к «новому приливу» крестьян в колхозы и потребовавшее от них «добиться нового мощного подъема колхозного движения». В декабре 1930 г. объединенный Пленум ЦК и ЦКК партии принял решение о завершении в следующем году коллективизации в основном (теперь это означало вовлечение в колхозы 80 % крестьянских хозяйств) на Северном Кавказе, Нижней и Средней Волге, в степной Украине. В целом по стране был намечен рубеж в 50 %92.
Однако заметных сдвигов в коллективизации не наблюдалось. Когда декабрьский Пленум принимал свои решения, в колхозах состояло 25 % крестьянских хозяйств. Вновь основным рычагом коллективизации становился нажим на крестьянство со стороны партийных и государственных организаций. Программа действий для них была определена в постановлении ЦК ВКП(б) «О коллективизации на Северном Кавказе» от 10 января 1931 г. Принятие этого постановления означало полное возвращение к той политике сплошной коллективизации, от которой пришлось отказаться весной 1930 г. Скороговоркой упоминались «ряд особых трудностей, при которых проходила весной работа по сплошной коллективизации» и «ряд отдельных (?!) ошибок, допущенных в практике сплошной коллективизации на местах». Напротив, многократно повторялись заявления о том, что на Северном Кавказе имеются «громадные успехи, достигнутые в практическом осуществлении лозунга партии по сплошной коллективизации и ликвидации на ее основе кулачества как класса». Утверждалось, что в зерновых районах края «удалось объединить» «две трети крестьянских хозяйств», что посевная площадь увеличилась за 1929/30 г. «на один миллион га», да еще осенью 1930 г. под озимыми - на 10 %, что фактом стало «повышение доходности на колхозника по сравнению с единоличником» (на деле это было следствием льгот, предоставленных колхозам в хлебозаготовках и налоговом обложении), что только за октябрь-ноябрь 1930 г. в колхозы вступило 100 тыс. новых дворов. Все это, как утверждалось в постановлении, «дает полную возможность в основном закончить сплошную коллективизацию на Северном Кавказе в сроки, установленные декабрьским Пленумом ЦК». Соответственно первая задача новой кампании состояла в том, чтобы обеспечить «намеченные темпы окончания сплошной коллективизации»93. Ничего конкретного и тем более нового в методах и формах коллективизации не предлагалось. Местные парторганизации вновь призывались к нажиму на крестьян. Мы еще не раз обратимся к содержанию постановления от 10 января 1931 г., поскольку оно предопределяло решение всего круга вопросов колхозной политики и было обязательным не только для Северного Кавказа, но и для всех районов страны.
Решающим фактором дальнейшего развертывания коллективизации стала полная бесперспективность единоличного хозяйствования из-за усиливавшегося налогового обложения (в дополнение к единому сельскохозяйственному налогу, ставки которого увеличивались для единоличников, были введены взимаемые только с них единовременные налоги) и растущего объема государственных заготовок, которые приобретали все более обязательный и жесткий характер. К тому же в 1931 г. была проведена новая и более широкая кампания


842
раскулачивания, которая сама по себе являлась одним из сильнейших средств коллективизации.
Одновременно возрастали масштабы технической реконструкции в сельском хозяйстве, осуществлявшейся главным образом в форме строительства государственных МТС. Уровень механизации тягловой силы в сельском хозяйстве, не достигавший в 1928 г. и 2 %, поднялся до 19,  6 % в 1932 г. (нужно, конечно, при этом учитывать сокращение почти вдвое поголовья лошадей за те же пять лет). Был упорядочен процесс обобществления крестьянских средств производства, хотя «недоразумения» с крестьянкой из-за коровы, как позднее признал Сталин, еще продолжались. Только 26 марта 1932 г. было принято постановление ЦК, которое обязало местные организации не только прекратить принудительное обобществление скота, но и помочь колхозникам в обзаведении «пользова- тельным скотом»94.
Вновь был и ответный «кулацкий» террор, и «кулацкие» мятежи, беспощадно подавляемые. Открытое сопротивление было сломлено. К началу июня 1931 г. в колхозах оказалось уже 52,  7 % крестьянских дворов - задание было выполнено. Однако дальнейшие задания по коллективизации пришлось уточнять опять. В августе 1931 г. был установлен новый критерий завершения коллективизации «в основном»: объединение в колхозах 68-70 % крестьянских хозяйств. В целом по стране было признано, что сплошная коллективизация в основном завершена осенью 1932 г., когда в колхозах состояло 62,  4 % крестьянских хозяйств.
Раскулачивание
Раскулачивание, проведенное в ходе сплошной коллективизации, представляло собой один из самых трагических актов в разыгравшейся тогда деревенской драме. В системе сталинских стереотипов оно изображалось как классический образец ликвидации эксплуататорского класса, осуществленного в ходе социалистического преобразования.
Слово «раскулачивание» родилось в годы революции и Гражданской войны, т. е. в условиях резкого обострения социальных конфликтов, открытых вооруженных столкновений, когда борющиеся стороны доходили до полной ликвидации хозяйства и имущества противника и даже до его физического истребления. Прямая и насильственная экспроприация средств производства в кулацких хозяйствах и стала называться «раскулачиванием». Чаще всего в точном соответствии со смыслом слова это была частичная экспроприация - до уровня среднего крестьянского хозяйства, и практиковалась она самим крестьянством как один из самых радикальных способов осуществления своих уравнительных идеалов. Полная экспроприация кулацких хозяйств ограничивалась случаями наказания за контрреволюционные деяния.
Шла Гражданская война, и тем не менее В. И. Ленин не считал возможным пойти на то, что стало потом сталинской политикой раскулачивания. Вот его высказывание, относящееся к весне 1919 г.: «Мы стоим за насилие против капиталистов, против помещиков и не только за насилие, но за полную экспроприацию того, что ими накоплено, мы за насилие против кулака, но не за полную


843
его экспроприацию, потому что он ведет хозяйство на земле и часть накоплена им своим трудом. Вот это различие надо твердо усвоить»95. И это отнюдь не единичное и не случайное разъяснение.
И теоретически, и практически было совершенно ясно, что не экспроприируемые (не подлежащие экспроприации!  ) хозяйства вовлекаются в процесс социалистического преобразования на основах добровольности, заинтересованности, самодеятельности. Вполне очевидным было и то, что задача становится разрешимой лишь в общем потоке кооперирования деревни в целом, ее все большего включения в систему отношений обобществленного сектора экономики. Ни в годы «военного коммунизма», ни тем более в период нэпа перед кулаком не закрывалась дорога в новое общество. Кулацкие хозяйства имели право вступать в сельскохозяйственные кооперативы всех типов, включая колхозы. Существовало единственное ограничение: они не могли выступать учредителями кооперативов и избираться в состав их правлений. Борьба против кулачества понималась тогда как борьба за уничтожение эксплуататорских отношений, а не за уничтожение людей - носителей этих отношений. Наиболее полное выражение это понимание нашло в работах Н. И. Бухарина середины 20-х годов.
«Поскольку мы реально получили командные высоты, постольку совершенно естественно произошло перемещение классовых сил, - говорил Бухарин в апреле 1925 г. - Если у нас нет банков, а создается мелкобуржуазная кооперация, то она нас давит. А если у нас есть банки, то она от нас зависит; мы ее кредитуем; если мы ходим голенькими, то кулак нас побеждает экономически, а если он является вкладчиком наших банков, он нас не победит. Мы ему оказываем помощь, но и он нам. В конце концов, может быть, и внук кулака скажет нам спасибо, что мы с ним так обошлись»96.
Прекрасные слова! Может быть, лишь теперь мы начинаем понимать их подлинную глубину и значение, осознавая, что сталинское раскулачивание привело к гибели многих тысяч людей, стало средством насилия над всем крестьянством, породило волну боли и ненависти, которая катится из поколения в поколение...
Нужно все же отметить широкое распространение в партии настроений «прямого революционного действия». Бухарин должен был полемизировать со взглядами «некоторых товарищей», «чудаков», считавших, что рост кулацкого капитализма заставит Советскую власть «произвести насильственную экспроприацию кулака», «объявить крестьянской буржуазии варфоломеевскую ночь», осуществить «вторую революцию» - «добавочную революцию по деревенской линии». Назывались даже сроки: «через два года». Бухаринская критика подобных взглядов была недвусмысленной: делать такие выводы из ограничиваемого и регулируемого государством роста капитализма, говорил он, «нелепо и неправильно». Уже тогда Бухарин пришел к пониманию ответственности политического руководства за развитие событий: «Если мы будем вести правильную политику, то нам не придется проделывать снова революцию»97.
Речь шла об осмыслении тех изменений, которые произошли в стране после победы революции и окончания Гражданской войны. Бухарин считал, что с переходом к мирному хозяйственно-культурному строительству коммунистическая партия из партии гражданской войны становится партией гражданского мира, являющегося обязательным условием роста производительных сил и


844
подъема культуры. «Классовая борьба пролетариата» против мелкобуржуазной стихии в послереволюционный период, как утверждал Бухарин, «есть борьба за кооперирование крестьянства и за электрификацию». Соответственно этому определялись теперь основные направления и формы борьбы против кулачества. Главным стало его экономическое вытеснение, прежде всего с помощью кооперации. «Против лавок деревенских торговцев, - писал он, - мы должны выставлять не органы прямого принуждения и насилия, а наши хорошие кооперативные лавки. Против деревенского ростовщика... мы должны выдвинуть в первую голову батарею наших кредитных товариществ...  »98 Это была бы борьба против эксплуататорских отношений, ведущаяся «нэповскими» средствами в условиях общего экономического подъема.
Постановка вопроса о судьбе кулачества коренным образом изменилась в конце 20-х годов. Экономическое наступление на кулачество, провозглашенное в декабре 1927 г., переросло за январь-февраль 1928 г. в «чрезвычайщину» хлебозаготовок по-сталински, в эпицентре которой оказались наиболее мощные в производственном отношении хозяйства.
Выше уже отмечалось, что первая же полоса чрезвычайных мер положила начало изъятию не только товарных запасов хлеба, но и части средств производства, даже полной ликвидации отдельных крестьянских хозяйств, владельцы которых подверглись судебным репрессиям по обвинению в спекуляции (за отказ от сдачи хлеба государству по твердым ценам).
Хлебозаготовки из урожая 1928 г. вновь приняли чрезвычайный характер и стали прологом массовой ликвидации кулацких хозяйств. В Среднем Поволжье под суд попали 17 тыс. владельцев крепких хозяйств. Примерно у половины из них имущество было конфисковано. На Северном Кавказе полностью или частично было изъято имущество 30-35 тыс. кулацких хозяйств, на Украине (по данным 22 округов из 41) - 33 тыс.  99
Фактическим раскулачиванием стало обложение сельхозналогом крепких хозяйств в индивидуальном порядке (формально по сумме действительного дохода), а не по групповым нормативам, как вся масса крестьянских хозяйств. Первый опыт применения индивидуального обложения в 1928/29 окладном году задел 1,  6 % крестьянских хозяйств (около 400 тыс.  ). Их доход составил 6,  6 % в облагаемом доходе деревни, а уплатить они должны были 16 % всей суммы сельскохозяйственного налога. Размер налоговых платежей на хозяйство этой категории вырос в 2-3, а местами в 5-6 раз по сравнению с предыдущим годом100. По свидетельству того времени, индивидуальное обложение, как правило, давало эффект полного раскулачивания. М. И. Калинин в речи на Пленуме Моссовета, опубликованной в «Правде» 23 сентября 1928 г., отметил, что «многие местные организации поняли новый закон как раскулачивание», и заявил при этом, что «правительство нисколько не предполагало и не предполагает произвести сельхозналогом разорение верхушечной части крестьянства, уничтожения кулацких хозяйств... Если бы стоял вопрос о раскулачивании, то правительству незачем было бы прибегать к искусственным, к побочным мерам. Правительство могло бы прибегнуть к этому прямо и непосредственно».
Странным было калининское разъяснение назначения индивидуального обложения, хотя определение его характера было верным и как меры по существу


845
«искусственной», и как меры «побочной» по отношению к прямому раскулачиванию. Важно, однако, что было публично сказано о возможности раскулачивания, уничтожения кулацких хозяйств.
На 1929/30 окладный год было сохранено индивидуальное обложение «наиболее богатой части кулацких хозяйств (от 2 до 3 % по всему Союзу)». Фактически «побочный» метод раскулачивания был применен к 708,  1 тыс. хозяйств, что составило 2,  8 %101.
Экономические и политические позиции зажиточных слоев деревни в 1928- 1929 гг. подрывались также принудительным выкупом тракторов и сложных машин, изъятием земельных излишков, резким сокращением, а затем и прекращением кредитования и снабжения средствами производства. В крупных хозяйствах началось свертывание производства, распродажа скота и инвентаря, особенно машин. Заметно активизировался переезд кулацких семей в города или другие районы, сопровождавшийся ликвидацией хозяйств. По данным ЦСУ СССР, число кулацких хозяйств по РСФСР сократилось с 3,  9 % в 1927 г. до 2,  2 % в 1929 г., по Украине - с 3,  8 до 1,  4 %102. По внешним признакам сокращение хозяйств, относимых тогда к кулацким, было несколько меньшим (имело место и обесценивание скота и инвентаря, и усиление утаивания хозяйственного имущества и социальных отношений). Фактически же они исчезали совсем, поскольку под давлением «наступления на кулачество», прекращались все такие отношения и функции, которые стали опасными.
Летом-осенью 1929 г. принимаются новые, несравнимо более радикальные и жесткие меры, направленные фактически на прямое раскулачивание. 18 июля ЦК ВКП(б) «одобряет решение» местных партийных организаций о запрещении приема кулацких семей в колхозы103, и это сразу провело четкую границу между ними и остальным крестьянством, предельно ожесточило их сопротивление. Впоследствии, когда началось раскулачивание на практике, крестьяне часто задавали вопросы, свидетельствующие о непринятии ими принятого решения: «Почему не принимают кулака в колхоз - некоторые всецело бы работали и отдали бы все...?  »; «...  если кулак сдаст все свое хозяйство в пользование колхозу, тогда его примут или нет?  »; «Будут ли принимать кулака в колхоз после ликвидации, погодя, через несколько лет?  »104
На подобные вопросы неизменно следовал отрицательный ответ. Безысходность положения, в котором оказалась значительная масса людей, была создана искусственно, в целях никак не связанных с задачами создания коллективного земледелия. В индустриальных планах сталинского руководства кулаки заранее обрекались на подневольный труд в концентрационных лагерях и специальных поселениях.
Основным направлением «наступления на кулачество» оставались хлебозаготовки. В порядке подготовки к очередной кампании 27 июня 1929 г. решением Политбюро ЦК ВКП(б), в тот же день оформленном в виде советского закона, была введена для зажиточных хозяйств система «твердых заданий» по сдаче хлеба государству. Если какое-либо из хозяйств не выполняло «твердого задания», то местный Совет должен был в административном порядке увеличить это задание в пределах до пятикратного размера. При практически неизбежном невыполнении нового задания имущество хозяйства шло на продажу с торгов105.


846
«Твердозаданцы» стали особой категорией хозяйств, раскулачиваемых в ходе хлебозаготовок из урожая 1929, 1930 и последующих годов.
15 августа 1929 г. Политбюро дает «директиву органам ОГПУ о проведении решительных мер репрессий в отношении городских и связанных с городами спекулянтов хлебных продуктов». Объектом новой категории политических репрессий становились участники хлебного товарного обращения и в первую очередь крестьяне-товаропроизводители. Малейшие сомнения в этом снимались последующими директивами. Специальный циркуляр ЦК ВКП(б) «Всем парторганизациям хлебопроизводящих районов», разосланный 5 сентября, требовал от них не только «использовать все возможности для усиления темпа хлебозаготовок» и «мобилизовать все силы», но и «не проявлять слабохарактерности и мягкотелости в проведении решительных мер репрессий в отношении городских и связанных с городом спекулянтов хлебными продуктами и в других мероприятиях по хлебозаготовкам». 13 сентября на места следует новая директива «О мероприятиях по усилению хлебозаготовок», требующая «организовать срочную проверку проведения на селе директив ЦК о борьбе со спекуляцией, о нажиме на кулацко-зажиточные слои крестьянства...  » 20 сентября Политбюро принимает новое решение на ту же тему, которое требовало резкого усиления давления на кулацкие и зажиточные хозяйства при проведении хлебозаготовок, сбора налоговых и всяких прочих платежей. Акцент делался на «проведение твердых заданий по продаже хлеба... применяя к кулакам, уклоняющимся от выполнения заданий, установленные репрессивные меры» («пятикратный штраф» и судебное преследование за спекуляцию). ОГПУ поручалось: «...  усилить проведение репрессий по всем хлебозаготовительным областям. Усилить применение высылок, как средства борьбы со злостными спекулянтскими элементами»106. Так впервые в партийной документации по борьбе с кулачеством возникла тема высылки, которая очень скоро станет главной.
Однако сталинское Политбюро не остановилось и перед введением расстрелов «на фронте хлебозаготовок». 3 октября 1929 г. была принята «Директива ОГПУ и НКЮстам»*, которая поручала «принять решительные и быстрые меры репрессий, вплоть до расстрелов, против кулаков, организующих террористические нападения на совпартработников и другие контрреволюционные выступления... Проводя соответствующие кары, как правило, через судебные органы, в отдельных случаях, когда требуется особая быстрота, карать через ГПУ»107. Разрешенные «отдельные случаи» внесудебных расстрелов (как и высылки) сразу же стали общим и повсеместным правилом. Впрочем, суды также действовали с размахом и еще предстоит исследовать, каких репрессий в деревне 1929 г. было больше - судебных или внесудебных.
В тот же день - 3 октября 1929 г. - была принята и общая директива «О хлебозаготовках», адресованная партийным организациям и теперь уже без обиняков объявлявшая репрессивную политику именно против верхнего слоя крестьянских хозяйств: «Проводя решительные меры репрессий против кулака... особенно жестокие кары применять в отношении кулаков, организующих тер-
НКЮ - Народные комиссариаты юстиции союзных республик.


847
рористические нападения и контрреволюционные выступления. О необходимой быстроте проведения соответствующих кар даны специальные директивы ОГПУ, а также НКЮстам»108. Политика уничтожения наиболее крупной и зажиточной части крестьянства посредством жесточайших репрессий, включающих экспроприацию имущества, высылку из родных мест и даже расстрелы, сформировалась в начале осени 1929 г. и тогда же стала осуществляться на практике.
О переходе к политике «ликвидации кулачества как класса» Сталин объявил как об уже свершившемся факте 27 декабря 1929 г. в речи на научной конференции аграрников-марксистов109. Однако как до этого дня, так и после него «классовая борьба» в крестьянской среде не вспыхнула, не усилилась, несмотря на все старания власти. Крестьяне в массе своей не приняли раскулачивания и даже оказали ему не только пассивное, но и активное сопротивление. Сталинскому руководству пришлось сверху навязывать кампанию по раскулачиванию, приняв подробнейшие директивы о массовых репрессиях, возложив их непосредственное осуществление на органы ОГПУ. Местные парторганизации и Советы соучаствовали в акциях ОГПУ, обеспечивая демонстрацию поддержки со стороны населения и реализацию хозяйственного «наследства» раскулаченных.
30 января 1930 г. ЦК ВКП(б) принял обширное постановление «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации». Партийные и советские организации совместно с органами ОГПУ и НКВД должны были незамедлительно провести конфискацию у кулаков средств производства, скота, хозяйственных и жилых построек, предприятий по переработке сельскохозяйственной продукции и семенных запасов. Хозяйственное имущество и постройки должны были передаваться в неделимые фонды колхозов в качестве взноса бедняков и батраков за исключением той части, которая шла в погашение долгов кулацких хозяйств государству и кооперации. Раскулачиваемые делились на три категории: к первой относились участвовавшие в антисоветских и антиколхозных выступлениях - «контрреволюционный актив» (они сами подлежали аресту, суду и по приговору, а иногда и во внесудебном порядке, заключению на длительные сроки в концентрационные лагеря или даже расстрелу, а их семьи высылались в отдаленные районы страны); ко второй - «крупные кулаки и бывшие полупомещики, активно выступавшие против коллективизации» (их вместе с семьями высылали в отдаленные районы); к третьей - «остальная» часть кулаков (она подлежала расселению специальными поселками в пределах тех же административных районов). Искусственность выделения этих групп и неопределенность их характеристик создавала почву для широкого произвола. Устанавливалось, что число раскулаченных по районам не должно превышать 3-5 % всех крестьянских хозяйств, но этот «ограничительный» предел намного превышал число бывших кулацких хозяйств. Для районов сплошной коллективизации того времени, к которым уже были отнесены Северный Кавказ, Нижняя и Средняя Волга, Центрально-Черноземная область, Урал, Сибирь, Украина, Белоруссия и Казахстан, были названы конкретные «ограничительные контингенты», подлежащие высылке в отдаленные районы страны: 60 тыс. хозяйств первой категории и 150 тыс. хозяйств второй110. По мере развертывания сплошной коллективизации в других районах эти цифры должны были еще более вырасти.


848
Характерная деталь. Одновременно с этой «табелью» категорий кулаков и способов их ликвидации «как класса», с разверсткой подлежащих высылке семей по республикам и районам, т. е. 30 января 1930 г., на места рассылаются телеграфные разъяснения о том, что «в корне неправильна» политика тех организаций, которые «бросили дело коллективизации и сосредоточили свои усилия на раскулачивании», что «политика партии состоит не в голом раскулачивании, а в развитии колхозного движения, результатом и частью которого является раскулачивание»111. Эта директива написана словно нарочно для будущих историков (главное, конечно, на случай провала действительной политики) - типично сталинская манера документального оформления своих деяний. Местные работники из двух директив от 30 января следовали, понятно, той, где содержались конкретные и точные задания, где вполне определенно говорилось, что и как нужно делать.
Постановлением ЦИК и СНК СССР от 1 февраля 1930 г. краевым и областным исполкомам Советов и правительствам АССР предоставлялось «право... применять все необходимые меры борьбы с кулачеством вплоть до полной конфискации имущества кулаков и выселения их из пределов отдельных районов и краев (областей)»... Было принято отдельное постановление ЦИК и СНК СССР, запрещавшее кулацким хозяйствам без разрешения районных властей выезд из деревни и распродажу своего имущества, а местным органам власти разрешать это112. Правительствам союзных республик предписывалось «дать необходимые указания» местным исполкомам, что и было сделано в форме специальных инструкций, переводивших постановление от 30 января на язык нормативных актов (в РСФСР - инструкция от 4 февраля)113. Интересно, что приказ ОГПУ, подробно расписывавший действия репрессивного аппарата, точно определявший, кого и сколько, когда и как, откуда и куда надлежит раскулачить и отправить в отдаленные районы и т. п., был отдан 2 февраля114, т. е. еще до разработки соответствующей инструкции высшим органам власти.
В феврале кампания по раскулачиванию охватила и те районы страны, где сплошная коллективизация еще не была объявлена. В том же феврале появилась «разнарядка» на раскулачивание для Ленинградской, Западной, Московской, Иваново-промышленной областей, Нижегородского края и Крымской АССР: 17 тыс. хозяйств по первой «категории» и 15 тыс. - по второй. Для союзных республик Закавказья и Средней Азии численность выселяемых по обеим группам не должна была превышать 2 тысяч115.
На практике в число раскулачиваемых широко включались и середняки, и бедняки, не желаювшие вступать в колхозы. В отдельных районах удельный вес раскулачиваемых к началу марта достиг 10-15 %. Прямой угрозой зачисления в разряд кулаков служило лишение избирательных прав. Поэтому неудивительно, что число «лишенцев» выросло до 15-20 %. Открытое высказывание против творившегося беззакония было вполне достаточным основанием для зачисления в «контрреволюционный актив» и ареста. Отмечались случаи дележа конфискованного имущества, грабежей и мародерства. Свидетели оставили описания немыслимых сцен человеческого отчаяния и горя. В недавно опубликованном дневнике курского учителя Ф. Д. Покровского, мобилизованного на раскулачивание, сохранилась следующая запись от 12 марта 1930 г.: «За два дня довелось


849
увидеть море человеческих страданий. Подумать только: семью срывают с насиженного места и, не позволив взять даже вещи, гонят в неведомые края...
Поступают и поступают новые партии раскулаченных из разных сельсоветов. Кругом стон и плач. Кричат навзрыд, как по покойнику. Выселяемых провожают родные, обступили дом, тоже плачут. Страшно, тягостно!..  »116
Документы открывающихся архивов позволили увидеть, что отношение деревни к раскулаченным соседям не исчерпывалось слезами и проводами родственников. За 1930 г. ОГПУ зарегистрировало 2339 массовых выступлений в защиту раскулаченных - 17 % от их общего количества (см. табл.  ). Участниками этих выступлений чаще всего были женщины. Отмечались случаи, когда женщины «выступали вооруженные вилами, палками, кольями, ножами», когда выступления длились несколько дней, организовывалась охрана имущества, выставлялись дозоры, оказывалось упорное сопротивление местным властям, не останавливаясь перед избиением представителей властей, разгромом сельских советов и т. п. Интересно, что массовые выступления в защиту раскулаченных продолжались и после осуждения «перегибов», но уже с требованиями возвращения отобранного имущества и жилища, восстановления в избирательных правах117. К таковым можно относить массовые выступления этой категории, состоявшиеся в мае-июле (свыше 700).
Осуждение перегибов и меры, направленные на исправление катастрофически ухудшавшегося положения, в апреле спасли от разорения и выселения какую-то часть раскулачиваемых хозяйств, прежде всего ту, которую не успели ликвидировать на деле. «Реабилитация» раскулаченных (специальные комиссии рассматривали жалобы и в большом количестве отменяли прежние решения) сопровождалась частичным восстановлением их хозяйств. Были приняты даже нормативные акты, регулировавшие порядок и условия возвращения отобранного скота и инвентаря.
Новая волна раскулачивания, как и предыдущая, поначалу была связана с хлебозаготовками и не носила массового характера. Пассивность местных органов власти была очевидной. Тем не менее первые эшелоны с высылаемыми в отдаленные края отправились в конце октября 1930 г. Законы о сельхозналоге на 1930/31 год устанавливали индивидуальное обложение для 3 % хозяйств. Однако местные советы и финансовые органы, несмотря на сильнейший нажим сверху, смогли применить эту меру к 272,  1 тыс. хозяйств, что составило всего
1,  3 	%.
Уже упоминавшееся постановление ЦК ВКП(б) от 10 января 1931 г. повторило лозунг-приказ о «ликвидации кулачества как класса и всех его остатков и корней, мешающих делу социалистического строительства в сельском хозяйстве»118. Никаких конкретных указаний и разъяснений постановление не содержало. Впрочем, дополнение насчет «остатков и корней» было весьма важным и, по существу, новым - после 1929-1930 гг. найти в стране реальное кулацкое хозяйство стало невозможным, поэтому предлагалось искоренять «остатки».
Угроза срыва кампании по раскулачиванию, а значит, во многом и кампании по завершению коллективизации побудили сталинское руководство создать специальную комиссию во главе с А. А. Андреевым, в состав которой входили


850
П. П. Постышев, Я. Э. Рудзутак, Г. Г. Ягода и др. Борьба за «искоренение» кулачества приняла небывало широкий и жестокий характер. Способность крестьян к открытому сопротивлению была сломлена. Нет возможности конкретно описывать, как проводилась ликвидация хозяйств, зачисленных в категорию кулацких, и какие мытарства и страдания выпали на долю их бывших владельцев. Известный писатель Павел Нилин записал в своем дневнике впечатления от раскулачивания на Украине в 1931 г.: «Как будто у меня земля здесь горит под ногами. Страшно, душно, мучительно. Думалось, никогда этого не забуду, этой матерщины, детского плача, старушечьего отчаяния и летящего пуха из перин».
В литературе приводятся разные цифры раскулаченных хозяйств от заведомо заниженной (около 1 %) до безмерно преувеличенной (10 % и более). Точные данные имеются лишь о численности кулацких семей, высланных в отдаленные районы страны: по подсчетам специальной комиссии ЦК ВКП(б), в 1930 г. она составила 115 231, в 1931-м - 265 795. За два года, следовательно, были выселены на Север и Урал, в Сибирь и Казахстан 381 тыс. семей. Известная часть кулацких семей (200-250 тыс.  ) успела «самораскулачиться», т. е. ликвидировать или просто бросить свое имущество и бежать в город, на стройки. Примерно таким же был результат раскулачивания 400-450 тыс. семей третьей категории, поскольку расселить их отдельными поселками в пределах краев и областей прежнего проживания оказалось невозможно. В 1932-1936 гг. широкие кампании раскулачивания не проводились. Общее число хозяйств, ликвидированных в качестве кулацких за эти годы, не превысило 100 тысяч119. В сумме эти цифры превысят миллион хозяйств (примерно 4-5 %), что, конечно, было намного больше числа кулацких хозяйств на осень последнего нэповского года - 1927.
Пока еще не удается составить сколько-нибудь полное и ясное представление о численности и судьбе раскулаченных по «первой категории» - тех, кто арестовывался за явную «контрреволюционность». Их семьи подлежали высылке вместе с семьями «второй категории» и учтены в приведенных выше данных. О самих же арестованных имеются сведения ОГПУ лишь за январь-сентябрь 1930 г. Их оказалось - 283 717 человек, в том числе 124 889 кулаков (44,  2 %) и 158 828 «прочих антисоветских элементов» (церковников, бывших помещиков, заводчиков, белых офицеров и др.  ). Известно также, что из 140 724 человек, арестованных до 15 апреля, было отправлено в концлагеря - 50 632, выслано - 17 632, условно осуждено (?  ) - 2877, освобождено - 9333, «прочие постановления (расстрел?  ) и нет сведений» - 59 962. Дальнейшие исследования, конечно, прояснят эту картину, но и приведенных сведений достаточно, чтобы представить безмерность произвола и жестокости сталинского раскулачивания, ставшего поистине народным бедствием.
Организованный голод
Насилие в коллективизации по-сталински не исчерпывалось объединением единоличных крестьянских хозяйств и раскулачиванием сопротивляющихся, оно с неизбежностью распространялось и на колхозы, их внутреннюю организацию и функционирование, на отношения с государством. Больше того, здесь оно становилось всеобщим, перерастая в систему командно-административного


851
управления. Значительные льготы в заготовках и налогах, предоставленные колхозам весной 1930 г., никогда больше не были повторены. С превращением колхозов в основную форму организации сельскохозяйственного производства на них переместилась и основная тяжесть заготовок и налогов, что с неизбежностью исключало предоставление каких-либо льгот. Напротив, сталинский «большой скачок» по пути индустриализации безгранично расширял потребности в средствах, выкачиваемых из сельского хозяйства.
Для закупки промышленного оборудования нужна была валюта. Получить ее можно было главным образом за счет экспорта хлеба. Высокий по тем временам урожай в 1930 г., давший 835 млн ц хлеба, позволил увеличить государственные заготовки зерна до 221,  4 млн ц, из коих было экспортировано 48,  4 млн ц. Из этих трех цифр не вызывает сомнений вторая и третья, первая же требует критической проверки. Во всяком случае, фактом является трудный ход хлебозаготовок и широкое применение принуждения. При этом выяснилось, что колхозы, естественно, стремятся ограничить свое участие в заготовках и в первую очередь обеспечить собственные нужды производства и потребления. Реакция сталинского руководства была незамедлительной.
Мы вновь обращаемся к постановлению ЦК партии от 10 января 1931 г. «О коллективизации на Северном Кавказе», ставшему программой действий для всех районов страны. Его основное содержание было связано с организацией производства и - главное - отношений колхозов с государством. Объявлялась решительная борьба «с элементами рвачества и проявлениями мелкособственнической стихии в колхозах» (так оценивалось стремление обеспечить прежде всего удовлетворение собственных потребностей), предлагалось «добиться аккуратного и своевременного выполнения колхозами обязательств перед государством (сдача хлеба, контрактация посевов, уплата кредита и т. п.  )». Дело не ограничивалось оценками и требованиями. Был сделан новый и очень крупный шаг к созданию командно-административной системы управления колхозами. В постановлении это называлось «установление действительной плановости в их работе». Из этого принципа, объявлялось там, «должны исходить земельные и другие органы при предъявлении производственных заданий колхозам, колхозы же свои производственно-финансовые планы должны строить на основе плановых заданий по сельскому хозяйству, устанавливаемых для данного района. При осуществлении плана в колхозах нужно добиваться, чтобы твердые производственные задания своевременно были доведены до бригады, участка, отрасли»120.
Командно-административная система заговорила с колхозами на своем специфическом языке: «предъявление производственных заданий колхозам», «плановые задания по сельскому хозяйству для данного района», «твердые производственные задания»... Колхозы полностью утрачивают кооперативную (самодеятельную) природу, становятся объектом мобилизационных функций государства. И это проявилось сразу же, причем в самой грубой форме. 1931 г. оказался менее урожайным, было получено только 698 млн ц хлеба, но тем не менее государственные заготовки выросли до 228,  3 млн ц, а вывоз на внешний рынок - до 51,  8 млн ц. У многих колхозов был изъят весь хлеб, включая семена. В Сибири, Поволжье, Казахстане, на Северном Кавказе и Украине возникли се¬


852
рьезные продовольственные трудности, местами начинался голод. И колхозники, и единоличники иногда целыми селами снимались с места, уходили в города, на стройки. Стали распадаться колхозы, в результате чего уровень коллективизации снизился с 62,  6 % на январь 1932 г. до 61,  5 % на июнь121.
Продовольственные и семенные ссуды предотвратили тогда массовый смертный голод. Тем не менее зима и весна, прожитые впроголодь, не прошли бесследно: физически истощенная деревня едва дотягивала до нового урожая. Как только стал наливаться хлебный колос на колхозных полях, появились «парикмахеры» - чаще всего матери голодающих семей, по ночам выходившие с ножницами, чтобы настричь колосьев на кашу. Когда же начались уборочные работы, обнаружились массовые хищения зерна колхозниками - несли с колхозных токов в карманах, за пазухой... В ответ принят закон об охране социалистической собственности от 7 августа 1932 г., написанный собственноручно Сталиным. В качестве уголовного наказания «за хищение (воровство)» колхозного имущества, независимо от размеров хищения, закон требовал применять «высшую меру социальной защиты - расстрел с конфискацией всего имущества и с заменой при смягчающих обстоятельствах лишением свободы на срок не менее 10 лет с конфискацией всего имущества»122. До истечения года, т. е. за неполных пять месяцев, было осуждено около 55 тыс. человек, в том числе приговорено к расстрелу 2,  1 тыс. Среди осужденных было очень много женщин123.
1932 г. оказался опять недостаточно урожайным: валовой урожай зерновых оценивался в 699 млн ц, т. е. остался на уровне предыдущего года, а вот заготовки упали до 185 млн ц, вывоз хлеба на внешний рынок - до 18 млн ц. Однако это сокращение заготовок, экспорта не было результатом учета объективных обстоятельств в жизни деревни, проявлением государственной мудрости. Напротив, приведенные цифры - лишь итог той борьбы за хлеб и вокруг него, которая развернулась осенью и зимой 1932 г. Были и объективные трудности: в ряде районов погода не благоприятствовала урожаю... Но главное состояло в другом - после опыта заготовок 1931 г. колхозники часто предпочитали работе в колхозе любые другие заработки, занятия в личном хозяйстве, уклонялись от уборочных работ, которые были организованы, как и в прошлом году, «конвейером», т. е. с поля на молотилку и от нее - сразу на заготовительный пункт. В итоге часть урожая осталась на корню.
На Украине, Северном Кавказе, Нижней и Средней Волге колхозы не смогли выполнить задания по сдаче хлеба. В октябре-ноябре Сталин командировал в эти районы чрезвычайные комиссии, которые провели не только принудительное изъятие хлеба в не выполнивших планы заготовок колхозах, но и массовые репрессии против местных партийных, советских, колхозных работников, рядовых колхозников (роспуск партийных организаций и массовые исключения из партии, аресты, вывоз всех продуктов из селений, занесенных на «черную доску» как «злостных саботажников» хлебозаготовок, и т. д.  ).
На Украину была послана комиссия во главе с Молотовым, на Северный Кавказ - во главе с Кагановичем и др. На Кубани (она оказалась в самом центре событий) дело дошло до выселения в северные районы населения станиц Полтавской, Медведовской, Уманской, Урупской и ряда других. С Нижней Волги в декабре 1932 г. стали поступать сообщения о прекращении сдачи хлеба, тотчас


853
туда была направлена телеграмма за подписью Сталина и Молотова, требующая виновных в этом «арестовать», «немедленно судить и дать 5, лучше 10 лет тюремного заключения». О недопустимых методах заготовок, примененных тогда, писал Шолохов в письме Сталину от 16 апреля 1933 г. В ответном письме Сталин обвинил колхозное крестьянство в том, что оно вело «саботаж» и даже «войну на измор» против рабочих, Красной Армии124. Еще раньше, 27 ноября 1932 г., на объединенном заседании Политбюро и Президиума ЦКК Сталин выступил с речью, в которой «теоретически» обосновал репрессии против колхозного крестьянства тем, что в нем обнаружились «отдельные отряды, идущие против Советской власти, поддерживающие вредителей, поддерживающие саботаж хлебозаготовок». Он требовал ответить на «удар этих отдельных колхозников и колхозов сокрушительным ударом»125. Удар по колхозному крестьянству действительно был сокрушительным.
Зимой 1932/33 г. в сельских местностях зерновых районов страны, т. е. на Украине, Дону и Северном Кавказе, в Нижнем и Среднем Поволжье, Южном Урале и в Казахстане, разразился массовый голод; имелись случаи вымирания целых селений. Размеры продовольственных ссуд были ничтожны. Попытки голодающих найти спасение в более благополучных районах и в городах, как предыдущей зимой, были безуспешны. Они либо натыкались на кордоны, либо безжалостно вылавливались и возвращались туда, где царил голод. Есть даже странная «статистика»: весной 1933 г. было задержано и возвращено почти 220 тыс. голодающих, отправившихся за хлебом в другие места. Не ясно, включены ли в число «возвращенных» умершие там, где они надеялись найти спасение126.
Точные цифры голодавшего населения установить очень трудно, поскольку всегда (не только в рассматриваемом случае) остается неясной граница, разделяющая голодающих и просто недоедающих. К тому же картина голода 1932— 1933 гг. была довольно пестрой. Рядом с селением, не выполнившим план хлебозаготовок и сильно голодавшим, находилось селение, голодавшее менее сильно, зимовавшее, как говорится, впроголодь. Не менее трудно оказалось определить численность умерших от голода. В литературе число жертв коллективизации сельского хозяйства определяется иногда в 10-15 млн крестьян, в том числе 5-7 млн умерших от голода. Эти цифры вызвали острую дискуссию в научной литературе 80-х годов127, показавшей необходимость серьезных историкодемографических исследований. Пока еще рано говорить об итогах этих исследований, но можно уже сказать о том, что все большее число исследователей склоняются в пользу более умеренных оценок численности жертв голода - от 3 до 5 млн человек128.
Активные исследования ранее недоступных историкам архивных материалов воссоздают действительную и полную картину масштабов и последствий голода в хлебопроизводящих краях, убедительно показывают, что ответственность за мучения и гибель миллионов людей всей тяжестью лежит на сталинском руководстве. То обстоятельство, что хлеб у колхозников изымался на нужды индустриализации, не может оправдать ни насилия при создании колхозов, ни тем более этого голода. Голод 1932-1933 гг. не может быть оценен иначе, как


854
самое тяжкое преступление сталинского руководства против крестьянства, против народа в целом129.
Завершение коллективизации сельского хозяйства
Преодоление кризисной ситуации в деревне потребовало огромных усилий и времени. С восстановлением работоспособности колхозов в зерновых районах страны была связана деятельность политотделов МТС в 1933-1934 годах. Они сумели добиться улучшения в организации хозяйственной и производственной деятельности, однако экономического подъема колхозов не произошло130. Результативность работы политотделов МТС сильнейшим образом подрывалась их репрессивными функциями, состоявшими в чистке колхозов от «кулаков», проникших туда, по сталинскому выражению, «тихой сапой» и занявших «должности кладовщиков, завхозов, счетоводов, секретарей»131 (т. е. тех, кто вел учет, у кого были ключи от амбаров, - тех, кто по своему объективному положению оказывал противодействие изъятию колхозной продукции в порядке заготовок).
Сельскохозяйственное производство продолжало катиться вниз. Валовые сборы зерна в 1933 г. уменьшились до 684 млн, в 1934 г. - до 676,  5 млн ц. При возросших государственных заготовках (соответственно до 234 млн и 268 млн ц) это означало сохранение в деревне полуголодного существования. Очень большими оставались заготовки скота (мясозаготовки). Вместе с насильственным обобществлением при создании колхозов, вакханалией раскулачивания и голодом они привели к уничтожению половины поголовья скота в стране. Поголовье крупного рогатого скота сократилось с 60,  1 млн голов в 1928 г. до 33,  5 млн в 1933 г., поголовье свиней - с 22 млн до 9,  9 млн, овец - с 97,  3 млн до
32,  9 	млн (в 1934 г.  ), лошадей - с 32,  1 млн до 14,  9 млн (в 1935 г.  ). В целом поголовье скота по СССР превысило уровень 1928 г. лишь в 1958 г.
Серьезнейшие трудности возникали из-за того, что при создании колхозов крупное производство в сельском хозяйстве моделировалось по типу крупнопромышленного, а использование в рамках колхозов малых экономических форм, прежде всего личных подсобных хозяйств колхозников, предельно суживалось. Отчасти поэтому не сразу нашли правильное решение вопросы, связанные с обобществлением скота и птицы. Немало проблем имелось и в организации внутриколхозной жизни. Поиск и проверку форм и способов новой организации, учета и оплаты труда приходилось вести в процессе массовой коллективизации. С 1931-1932 гг. стали вводиться постоянные бригады и сдельщина с определением трудовых затрат и размера оплаты в форме трудодня. В 1933-1934 гг. под воздействием политотделов МТС они получили всеобщее распространение. Однако сами по себе, при отсутствии реальной заинтересованности крестьянина в результатах своего труда, никакие формы организации производства и распределения не дают эффекта.
Продукция сельского хозяйства продолжала сокращаться из года в год. И это заставило сталинское руководство вновь вспомнить о нэпе. На ноябрьском Пленуме ЦК партии в 1934 г. совершенно неожиданно было принято решение


855
о 	ликвидации политотделов МТС, объявлено об отмене с 1 января 1935 г. карточек на хлеб и другие продукты, введенные в 1929-1930 гг., а также о некотором повышении заготовительных цен на зерновую продукцию колхозов. «Мы хотим, - говорил на Пленуме Сталин, - укрепить денежное хозяйство... вовсю развернуть товарооборот, заменив... нынешнюю политику механического распределения продуктов. Мы стали на почву товарооборота... Вот основной смысл предпринимаемой нами реформы... Установить обмен между городом и деревней без купли-продажи - немыслимое дело... Это глупость»132. Такую оценку Сталин дал собственной экономической политике, проводившейся с зимы 1927-1928 гг.
1935-1936 гг. иногда называют «колхозным нэпом», однако радикальной экономической реформы не получилось. Обязательные поставки продукции государству (по символическим ценам) остались «первой заповедью» для колхозов. Сохранилась и подчиненность колхозов государственному руководству и контролю. Тем не менее непосредственное вмешательство чиновничества в колхозные дела, их произвол были заметно ограничены.
Принятый на II съезде колхозников-ударников в феврале 1935 г. Примерный устав сельскохозяйственной артели отразил это противоречие в организации производства и распределения в колхозах, признав значение органов колхозного самоуправления и личного подсобного хозяйства у колхозников.
Восстановление сельскохозяйственного производства началось в 1935- 1937 гг., когда стали подниматься урожаи, в частности выросли валовые сборы зерна, хотя в целом за вторую пятилетку (1933-1937 гг.  ) они были ниже, чем за первую: 729 млн ц против 735,  6 млн ц. С этого времени возобновился рост поголовья скота, ощутимо поднялась оплата труда колхозников. Начали сказываться результаты технического перевооружения сельского хозяйства. В 1937 г. система МТС обслуживала 9/10 колхозов.
Одновременно завершался и процесс коллективизации остававшихся еще единоличных хозяйств (к началу второй пятилетки - около 9 млн). Эта работа возобновилась после проведенного 2 июля 1934 г. в ЦК ВКП(б) совещания по вопросам коллективизации. В августе-сентябре для единоличных хозяйств были повышены ставки сельхозналога и, кроме того, введен единовременный налог, на 50 % увеличены нормы обязательных поставок продукции государству по сравнению с нормами поставок колхозов133. Не было забыто и «раскулачивание» особенно упрямых единоличников. И на этом последнем этапе коллективизации меры прямого давления на крестьян-единоличников носили всеобщий характер.
Коллективизация завершалась повсеместно, но наиболее интенсивно она проходила теперь в районах нечерноземной полосы РСФСР, в Закавказье и национальных автономиях Северного Кавказа и Сибири. В 1937 г. в стране насчитывалось 243,  7 тыс. колхозов, объединявших 93 % крестьянских хозяйств. Крупное обобществленное производство стало практически единственной формой организации сельского хозяйства в СССР.
Со времени коллективизации колхозы были поставлены по отношению к государству в такое положение, которое резко ограничивало их самодеятельность и инициативу, а тем самым и хозяйственный рост, превратило их в объект по¬


856
стоянной мобилизации человеческих и материальных ресурсов на все другие - действительные и мнимые - государственные нужды. Колхозы попали в самое основание командно-бюрократической системы управления народным хозяйством, обществом в целом.
Важнейшие средства производства - практически вся машинная техника, а также квалифицированные и технические кадры - были сосредоточены в системе государственных машинно-тракторных станций, обрабатывавших колхозные поля за натуральную плату, размеры которой устанавливались сверху. Это, конечно, ускоряло процесс технической реконструкции в сельском хозяйстве, но вместе с тем создало материальную основу для неэквивалентного обмена между колхозами и государством и для утверждения и функционирования командномобилизационной системы в колхозном секторе сельского хозяйства. В январе 1933 г. после провала хлебозаготовок была введена система обязательных поставок сельскохозяйственной продукции колхозами государству, имевших силу и характер налога. Цены на зерно и большую часть других продуктов колхозного производства были установлены в 10-12 раз ниже рыночных. Параллельно складывалась система директивного планирования колхозного производства и командования колхозами со стороны громоздкого партийно-советского аппарата, предписания которого носили приказной характер. Наконец, введение паспортов для всего населения страны, кроме колхозников, ограничило их возможности свободного перемещения - и территориального, и, главное, социального, связанного со сменой занятий. На деле это означало юридическое прикрепление крестьян к колхозам, придавало их труду принудительный характер. В этих условиях колхозы, возникшие как форма производственной кооперации, практически утратили кооперативную (самодеятельную) природу.
Чудовищность сталинских извращений социализма сказалась здесь в полной мере: коллективистская форма хозяйства, с которой социализм связывал многие свои надежды, стала формой беспощадной эксплуатации крестьянства. Со времени сталинской «революции сверху» колхозы никогда не могли реализовать действительные возможности самостоятельных кооперативных хозяйств, всегда над ними довлела бюрократическая команда...
Командно-бюрократическая система управления дожила до наших дней. Раньше она являлась тормозом развития сельского хозяйства, реализации возможностей крупных форм производства. В ней объяснение причин усиливавшегося бегства крестьян от земли и запустения деревень. Она же стала главным фактором провала аграрной реформы и начавшегося разрушения сельскохозяйственного производства в постсоветской России. Ее действием и бездействием порождено массовое крестьянское движение в защиту колхозов как формы крупного кооперативного производства.
Примечания
1 Итоги десятилетия Советской власти в цифрах. 1917-1927. М., 1927. С. 118-119 (экз. Исторической библиотеки и ИНИОН).
2 См.: Опыт исчисления народного дохода 50 губерний Европейской России в 1900— 1913 гг. / Под ред. С. Н. Прокоповича. М., 1918. С. 80-83; Анфимов А. М. Крупное поме¬


857
щичье хозяйство Европейской России. (Конец XIX - начало XX века). М., 1969. С. 218, 236-237.
3 Кондратьев Н. Д. Особое мнение. Кн.  1. М., 1993. С. 303, 304.
4 См.: Данилов В. П. Советская доколхозная деревня: социальная структура, социальные отношения. М., 1979. С. 169-171.
5 Декреты Советской власти. Т. I. 25 октября 1917 г. -16 марта 1918 г. М, 1957. С. 18.
6 Там же. С. 17,  19.
7 Итоги десятилетия Советской власти в цифрах. С. 118-119.
8 См.: Данилов В. П. Указ. соч. С. 297-332.
9 См.: Народное хозяйство СССР. 1922-1972 гг. Статистический ежегодник. М., 1972. С. 52-53,  216.
10 См.: Данилов В. П. Указ. соч. С. 49-80,  129-137 и др.
11 Яковлев Я. А. Об ошибках хлебофуражного баланса ЦСУ и его истолкователей. М., 1926; Лосицкий А. Е. Крестьянские хлебные запасы // Статистическое обозрение. 1927. №2.
12 Доклад комиссии СНК СССР по изучению тяжести обложения отдельных социальных групп населения СССР в 1924-1925 гг. и 1925-1926 гг. М., 1927; Тяжесть обложения в СССР. Социальный состав, доходы и налоговые платежи населения Союза ССР в 1924/25,  1925/26 и 1926/27 гг. Доклад комиссии Союза ССР по изучению тяжести обложения населения Союза. М., 1929.
13 Щербина Ф. А. Очерки южнорусских артелей и общинно-артельных форм. Одесса, 1881. С. 124-125.
14 См.: Поповский М. Русские мужики рассказывают. Последователи Л. Н. Толстого в Советском Союзе. 1918-1977. Лондон, 1983; Воспоминания крестьян-толстовцев. 1910-1930-е годы. М., 1989.
15 См.: Прокопович С. Н. Кооперативное движение в России, его теория и практика, М., 1913; Меркулов А. В. Исторический очерк потребительской кооперации в России. Т. 3.  1915.
16 Chayanov А. The Theory of Peasant Co-operatives. - Introduction: Alexander Chayanov as a Theoretician of the Co-operative Movement. By V. Danilov. London; New York, 1991. P. XXII-XV.
17 Труды 1-го Всероссийского сельскохозяйственного съезда в Киеве. 1-10 сентября 1913 г. Постановления съезда. Киев, 1913. Вып.  1. С. 4-5.
18 Чаянов А. В. Что такое аграрный вопрос? М., 1917. С. 4.
19 Там же. С. 18-19, 24-25.
20 Аграрная политика Советской власти (1917-1918 гг.  ). Документы и материалы. М., 1954. С. 512-513.
21 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 37. С. 141.
22 Там же. С. 356.
23 Аграрная политика Советской власти (1917-1918 гг.  ). Документы и материалы. С. 416-417.
24 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 38. С. 200, 201.
25 КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и Пленумов ЦК. (Далее - КПСС в резолюциях...  ). Изд. 9-е. М., 1983. Т. 2. С. 110.
26 Там же. С. 109.
27 Чаянов А. В. Основные идеи и формы организации крестьянской кооперации. М., 1919. С. 42, 301,  303-305.
28 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 372, 373.
29 Там же. Т. 37.
30 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 43. С. 60, 227 и др.


858
31 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 372.
32 Здесь и ниже данные о кооперации в 20-х годах см.:  Данилов В. П. Указ. соч. С. 209- 291.
33 Chayanov Alexander. The Theory of Peasant Co-operatives. Introduction by V. Danilov. London, 1991. P. II.
34 Там же. С. 204-205.
35 Бухарин Н. И. Путь к социализму и рабоче-крестьянский союз. Избранные произведения. М., 1988. С. 197.
36 Там же. С. 171,  173-175,  184.
37 См. там же. С. 181-185.
38 Правда. 1925. 6 марта.
39 КПСС в резолюциях... М., 1984. Т. 4. С. 299.
40 Бухарин Н. И. Избранные произведения. С. 323-324, 339-340.
41 КПСС в резолюциях... Т. 4. С. 278, 288, 305.
42 См.: Основные элементы и продукция сельского хозяйства СССР за 1925/26- 1928/29 гг. М., 1928. С. 32, 119-125.
43 Российский центр хранения и использования документации новейшей истории (далее - РЦХИДНИ). Ф. 56. Оп. 2. Д. 52. Л. 34.
44 См.: Данилов В. П. Бухаринская альтернатива // Бухарин: человек, политик, ученый. Сб. ст. М., 1990. С. 106
45 См.: Сталин И. В. Соч. Т. II. М., 1949. С. 10-19.
46 Лимонов Г. А. Борьба партийных организаций Урала за преодоление хлебозаготовительных трудностей в 1927-1928 гг. // Труды Уральского политехнического института. Сб. 87. 1957. С. 106.
47 Данилов В. П. К характеристике общественно-политической обстановки в советской деревне накануне коллективизации. Исторические записки. Т. 79. М., 1966. С. 40-42.
48 Правда. 1928.  18 апр.
49 Правда. 1928. 19 апр.
50 Бухарин Н. И. Проблемы теории и практики социализма. Сб. ст. М., 1989. С. 299.
51 Там же. С. 264.
52 КПСС в резолюциях... Т. 4. М., 1984. С. 348-354.
53 РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 726. Л. 86, 89.
54 РЦХИДНИ. Ф.  17. Оп. 2. Д. 375. Вып. 2 (СПб).
55 Данилов В. П. «Бухаринская альтернатива». С. 110-111.
56 Документы свидетельствуют. Из истории деревни накануне и в ходе коллективизации. 1927-1932 гг. Сб. документов и материалов. М., 1989. С. 232-234.
57 РЦХИДНИ. Ф.  17. Оп. 50. Д. 27. Л.  6-7.
58 Собрание законов и распоряжений Рабоче-крестьянского правительства СССР (далее - СЗ). 1928. № 12. Ст.  106;  № 14. Ст.  119.
59 Сельскохозяйственный кредит (журнал). 1930. № 20. С. 25, 53.
60 Колхозное строительство. Третий Всероссийский съезд колхозов (24-30 мая 1928 г.  ). М., 1929. С. 128.
61 Российский государственный архив экономики (далее - РГАЭ). Ф. 3983. Оп. 1. Д. 69. Л. 82.
62 РГАЭ. Ф. 7446. Оп. 1. Д. 7. Л. 53.
63 Там же. Л. 53-65.
64 См.: Данилов В. П. Создание материально-технических предпосылок коллективизации сельского хозяйства в СССР. М., 1957. С. 343-384.
65 Сдвиги в сельском хозяйстве СССР между XV и XVI партийными съездами. М.; Л. 1931. С. 22-23, 25.


859
66 Государственный архив Российской Федерации (далее - ГА РФ). Ф. 5446. Оп. 1. Д. 571 а. Л. 8, 25, 39.
67 Данилов В. П. Колхозное движение накануне сплошной коллективизации (1927 г. - первая половина 1929 г.  ) // Исторические записки. Т. 80. М., 1967. С. 76.
68 Там же. С. 62-64.
69 Пятилетний план народно-хозяйственного строительства СССР. Т. II. М., 1929. С. 336-337.
70 См.: Данилов В. П. Советская доколхозная деревня: социальная структура, социальные отношения. С. 350-351.
71 ГА РФ. Ф. 5446. Оп.  1. Д. 49. Л. 22; Ф. 3316. Оп. 13. Д. 11. Л. 178.
72 РГАЭ. Ф. 7446. Оп. 1. Д. 3. Л. 65-67.
73 Известия ЦК ВКП(б). 1929. № 22. С. 23.
74 Сталин И. В. Соч. Т. 12. С. 124-125, 129-133.
75 КПСС в резолюциях... М., 1984. Т. 5. С. 29.
76 Документы свидетельствуют... С. 264, 288-290.
77 Молотов В. М. О колхозном движении // Большевик. 1929. № 22. С. 12.
78 См.: Данилов В. П. Коллективизация... - Переписка на исторические темы. Сб. ст. М., 1989. С. 379-380.
79 КПСС в резолюциях... Т. 5. С. 73-74.
80 Сталин И. В. Соч. Т. 12. С. 184-185, 187-188.
81 Центральный архив ФСК РФ. Секретно-политический отдел ОГПУ. Докладная записка о формах и динамике классовой борьбы в деревне в 1930 году. С. 19, 23.
82 Там же. С. 4-6.
83 Там же.
84 Там же. С. 4, 34.
85 Сталин И. В. Соч. Т. 12. С. 192-194.
86 Документы свидетельствуют... С. 399-402.
87 РЦХИДНИ. Ф. 85. Оп. 27. Д. 156. Л. 1-2.
88 РГАЭ. Ф. 320. Оп. 1. Д. 121. Л. 196.
89 Документы свидетельствуют... С. 393.
90 Докладная записка о формах и динамике классовой борьбы в деревне в 1930 году. С. 12-15.
91 См.:  Дубровский С. М. Столыпинская земельная реформа. М., 1963. С. 556.
92 КПСС в резолюциях... Т. 5. С. 233-234.
93 Справочник партийного работника. Вып. 8. М., 1934. С. 678-682.
94 Документы свидетельствуют... С. 469-470.
95 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 38. С. 19.
96 Бухарин Н. И. Избранные произведения. М., 1988. С. 133.
97 Там же. С. 137-138, 144; Правда. 1925. 24 апр.
98 Там же. С. 190.
99 Данилов В. П. К характеристике общественно-политической обстановки в советской деревне накануне коллективизации // Исторические записки. Т. 79. 1966. С. 43.
100 Там же. С. 34-36.
101 Там же. С. 37.
102 Сдвиги в сельском хозяйстве СССР между XV и XVI партийными съездами. М.; Л., 1931. С. 66-67.
103 Известия ЦК ВКП(б). 1929. № 22. С.  23.
104 Документы свидетельствуют... С. 327.
105 РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 746. Л. 2, 10.


860
106 РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 753. Л. 5; Д. 756. Л. 14; Д. 758. Л. 14-15; Д. 759. Л. 10-13.
107 РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 761. Л. 17.
108 Там же. Л. 15.
109 См.: Сталин И. В. Соч. Т. 12. С. 166-169.
110 Документы свидетельствуют... С. 27-29.
111 История КПСС. Т. 4. Кн. 2. М., 1971. С.  63-64.
112 Документы свидетельствуют... С. 329-330.
113 См.: Спецпереселенцы в Западной Сибири. 1930 - весна 1931 г. Сб. документов. Новосибирск, 1992. С. 21-25.
114 См.: Неизвестная Россия. XX век. М., 1992. С. 237-245.
115 Документы свидетельствуют... С. 28.
116 Там же. С. 312.
117 Докладная записка о формах и динамике классовой борьбы в деревне в 1930 году. С. 49-50, 63.
118 Справочник партийного работника. Вып. 8. С. 682.
119 Документы свидетельствуют... С. 46-47.
120 Справочник партийного работника. Вып.  8. С. 679, 680.
121 Зеленин И. Е. Колхозное строительство в СССР в 1931-1932 гг. // История СССР. 1960. № 6.
122 Документы свидетельствуют... С. 476-478.
123 Там же. С. 41-42.
124 Там же. С. 42-44.
125 Там же. С. 483.
126 Данилов В. П. Коллективизация... // Переписка на исторические темы. М., 1989. С. 394-395.
127 См: Conquest R. The Harvest of Sorrow: Soviet Collectivization and the Terror-Famine. Lnd. 1986, p. 306; Conquest R. Forced Labour Statistics: Some Comments. - Soviet Studies, vol. XXXIV, July 1982, N 3, pp. 434-439; Rosefielde S. The First «Great Leap Forward». - Slavic Review, vol.  39, December 1980, N 4; ejusd. Excess Collectivization Deaths 1929-1933. New Demographic Evidence. - Slavic Review, vol. 43, Spring 1984. N 1; ejusd. New Demographic Evidence on Collectivization Deaths: A Rejoinder to Stephen Wheatcroft. - Ibid., vol. 44, Fall 1985; Davies R. W., Wheatcroft S. G. Steven Rosefielde’s Kliukva. - Slavic Review, vol. 39, December 1980, N 4; Wheatcroft S. G. On Assessing the Size of Forced Concentration Labour in Soviet Union, 1929-1956. - Soviet Studies, vol. 33, April 1981; ejusd. New Demographic Evidence on Excess Collectivization Deaths: Get Another Kliukva from St Rosefielde? - Ibid., vol. 44, Fall 1985; Anderson B. A, Silver R. D. Demographic Analysis and Population Catastrophes in the USSR. - Slavic Review, vol. 44, Fall 1985; ejusd. Taktologies in the Study of Excess Mortality in the USSR in the 1930. - Ibid., vol. 45, Summer 1986.; Данилов В. П. Дискуссия в западной прессе о голоде 1932-1933 гг. и «демографической катастрофе» 30-40-х годов в СССР // Вопросы истории. 1988. № 3. С. 116-121; Максудов С. (Бабены- шев А. П.  ). Потери населения СССР. Benson (USA), 1989. С. 191.
128 Из последних российских публикаций см.: Поляков Ю. А., Жиромская В. Б., Киселев И. Н. Полвека молчания // Всесоюзная перепись населения 1937 г. Основные итоги. М., 1992. С. 21; Осокина Е. А. Иерархия потребления. О жизни людей в условиях сталинского снабжения. 1928-1935 гг. М., 1993. С. 57-60.
129 Отметим наиболее интересные и важные публикации о голоде 1932-1933 гг. в России, на Украине и в Казахстане: Кульчицкий С. В. 1933: трагедія голода. Киів. 1989; 33-й: голод. Народна книга-меморіал. Киів. 1991; Колектівізащя і голод на Украіні 1929-1933. Збірник документе і матеріалів. Киів. 1992; Абылхожин Ж., Татимов М. Казахстанская


861
трагедия // Вопросы истории. 1989. № 8; Осколков Е. Н. Голод 1932/33 // Хлебозаготовки и голод 1932-1933 года в Северо-Кавказском крае. Ростов-на-Дону, 1991; он же. Трагедия «чернодосочных» станиц: документы и факты // Известия высших учебных заведений. Северо-Кавказский регион. 1993. № 1-2; Алексеенко И. И. Репрессиии на Кубани и Северном Кавказе в 30-е гг. XX века. Краснодар, 1993; Кондрашин В. В. Голод в Поволжье. 1932-1933 гг. // Вопросы истории. 1991, № 6.
130 См.: Зеленин И. Е. Политотделы МТС (1933-1934 гг.  ). - Исторические записки. Т. 76. 1965; он же. Политотделы МТС - продолжение политики «чрезвычайщины» (1933-1934 гг.  ) // Отечественная история. 1992. № 6.
131 Сталин И. В. Соч. Т. 13. С. 229.
132 РЦХИДНИ. Ф. 558. Оп.  1. Д. 3109. Л.  32-34.
133 Зеленин И. Е. Коллективизация и единоличник (1933 - первая половина 1935 гг.  ). 1993. №3. С. 40-41.


Научное издание
Данилов Виктор Петрович
История крестьянства России в XX веке Избранные труды Часть 1
Ведущий редактор Е. А. Кочанова Редактор Г. М. Соколова Художественный редактор А. К. Сорокин Художественное оформление А. Ю. Титова Технический редактор М. М. Ветрова Выпускающий редактор Я. Я Доломанова Компьютерная верстка М. А. Богданова
Л. Р. № 066009 от 22.  07.  1998. Подписано в печать 25.  11.  2011. Формат 70x100/16. Бумага офсетная. Печать офсетная.
Усл. печ. л. 69,  66. Тираж 800 экз. Заказ N° 10069
Издательство «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН) 117393 Москва, ул. Профсоюзная, д. 82. Тел.: 334-81-87 (дирекция); Тел.  /Факс: 334-82-42 (отдел реализации)
Отпечатано в ОАО «Первая Образцовая типография», филиал «УЛЬЯНОВСКИЙ ДОМ ПЕЧАТИ». 432980, г. Ульяновск, ул. Гончарова, 14