190Z.
ШРШЕ С0ЧИНЕН1Й
ЭРНЕСТА ШП111
ВЪ ДВѢНАДЦАТИ ТОМАХЪ.
Съ портретомъ автора и очеркомъ его жизни и деятельности.
ПЕРЕВОДЪ СЪ ФРАНЦУЗСКАГО
подъ редакціей В. Н. МИХАЙЛОВА.
ТОЪЛЪ II.
"(s^iT
Изданіе Б. К. ФУКСА.

Дозволено Цензурою. Москва, 2 Марта 1902 года.

БУДУЩЕЕ НИИ.
Мыели 1848 года.
ЧАСТЬ И.
Hoc nunc os ex ossibus meis
et caro de carne mea.

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
XIV.
Я вышелъ бы за предѣлы моего плана, если бы позволилъ
себѣ здѣсь затронуть нѣкоторые вопросы, имѣющіе практическое
значеніе. Кромѣ того мое полное невѣденіе дѣйствнтельной жизни
сдѣлало бы меня совершенно некомпетентными Организація,
требующая опытности и взвѣшиванія принцпповъ передъ лицомъ
существующпхъ фактовъ, не можетъ ни въ коемъ елучаѣ
являться дѣломъ молодого человѣка. Я, слѣдовательно, буду только
ставить принципы.
Что на государствѣ лежитъ обязанность
покровительствовать наукѣ такъ же, какъ и искусству,—этого никто не станетъ
оспаривать. Въ самомъ дѣлѣ, государство представляетъ собою
общество и должно помогать пндивпдуумамъ въ тѣхъ дѣлахъ, въ
которыхъ отдѣльныя силы оказываются недостаточными. Цѣль
общества—широкая и полная реализація всѣхъ сторонъ человѣче-
ской жизни. Но нѣкоторыя изъ этихъ сторонъ могутъ быть
реализованы только съ помощью общественнаго благосостоянія; отдѣль-
ныя лица не могутъ строить себѣ обсерваторій, создавать
библиотеки, основывать болыпія научныя учрежденія. Государство, т&кимъ
образомъ, обязано доставлять наукѣ обсерваторіи, библіотеки,
научныя учрежденія. Отдѣльныя лица не могли бы
самостоятельно предпринимать и издавать нѣкоторые труды. Государство
обязано помогать имъ субспдіямп. Нѣкоторыя отрасли науки
(и притомъ наиболѣе важныя) не могутъ доставить тѣмъ, кто
занимается ими, необходимыхъ средствъ къ жизни: государство
должно въ той или иной формѣ предлагать заслуженнымъ работ-
никамъ необходимый средства къ мирному продолженію ихъ
занятій, вдали отъ докучливыхъ заботъ о матеріальномъ
благосостоянии.
Я говорю, что это обязанность государства, и я говорю
это, не допуская никакихъ исключеній (1). По моему мнѣнію
государство не должно представлять изъ себя простое полицейское
учрежденіе, заботящееся лишь о внѣшнемъ порядкѣ. Государство—
это само общество, т. е. человѣкъ въ его нормальномъ состояніи.
На немъ лежать, слѣдовательно, тѣ же обязанности, какія
лежать и на отдѣльномъ человѣкѣ, когда дѣло касается вопросовъ
религіи. Оно не долясно предоставлять все случаю; оно должно
.доставлять человѣку условія, необходимыя для его совершенство-

6
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
ванія. Это образовательная и управляющая сила. Въ самомъ дѣлѣ,
общество не атомистическое соединеніе индивидуумовъ,
образовавшееся отъ увеличенія числа единицъ; оно представляетъ
органическое единство, оно—первоначально.
Англія, какъ когда то, по мнѣнію нѣкоторыхъ, и старая Фран-
ція, довольствовалась почти во всемъ частными учрежденьями,
и я понимаю, что въ странѣ, гдѣ учрежденія такъ уважаемы,
можно было бы обойтись съ однимъ миныстромъ народнаго про-
свѣщенія. Государство, повторяю, должно только дополнять то,
чего не могутъ сдѣлать плп не дѣлаютъ частныя лица; такимъ
образомъ оно играетъ минимальную роль въ той странѣ, гдѣ
частныя лица могутъ π дѣлаютъ много. Англія однако организуетъ
все важное только черезъ посредство ассоціацій, т. е. маленькихъ
обществъ въ одномъ большомъ, и я нахожу съ своей стороны,
что французская организація, возникшая изъ нашей революціи,
значительно больше подходить къ современному духу.
До сихъ поръ государство заботилось о сверхчувственныхъ
интересахъ человѣчества только въ формѣ религіи. Но въ тотъ
день, когда религіозность человѣка приведетъ его къ формѣ
чисто научной π раціональноп.—все, что государство до того
времени удѣляло догмѣ, будетъ отдано наукѣ, единственной
окончательной религіи. Тогда будетъ существовать только бюджетъ
науки, бюджетъ искусствъ. Государство должно давать субсидіи
наукѣ, потому что она составляетъ органическую потребность че-
ловѣка. Науку государство должно ставить даже еще выше.
Наука существуетъ только при условіи полнѣйшей свободы;
поэтому покровительство, которое обязано оказывать ей
государство, не даетъ въ то же время государству никакого права
контролировать ее пли устанавливать для нея законы. Наука,
руководствуясь внутреннимъ и объективнымъ разсматриваніемъ
вещей, сама по себѣ не можетъ повиноваться всякому, кто захочетъ
распоряжаться ею: если бы она была свободна въ своихъ мнѣ-
ніяхъ, у нея можно было бы, быть можетъ, испросить то или иное
мнѣніе. Но она несвободна; нѣтъ ничего фаталы-гѣе разсудка, а
слѣдовательно и науки. Предписывать ей направленіе, требовать,
чтобы она приходила къ тѣмъ или инымъ результатами—это
само по себѣ вопіющее противорѣчіе; это значить предположить,
что наука можетъ изгибаться во всѣ стороны, предположить, что
она не наука.
Нѣкоторые монашескіе ордена, примѣнявшіе къ
умственному труду то спокойствие духа, которое представляетъ лучіпій про-
дуктъ монашеской жизни, осуществляли нѣкогда эти громад-
ныя мастерскія научнаго труда, объ исчезновеніи кото-
рыхъ слѣдуетъ глубоко сожалѣть. Безъ сомнѣнія, было бы лучше,
если бы эти работники были независимыми (2); они не внесли бы
въ свою работу столько терпѣнія и самоотверженія, но, конечно,
внесли бы въ нее больше критицизма. Во всякомъ случаѣ,
нельзя отрицать, что отмѣна монашескихъ орденовъ, отдававшихся
научнымъ занятіямъ, и парламентовъ, которые доставляли лю-
дямъ науки столько свободныхъ часовъ, не нанесла
окончательная удара научнымъ изслѣдованіямъ. Этотъ пробѣлъ будетъ за-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
полненъ только тогда, когда государство учредить, въ той плп
иной формѣ, свѣтскіе капитулы, свѣтскіе приходы,
гдѣ важные ученые труды будутъ предприниматься снова
бенедиктинцами, хотя и свѣтскпми, но критически
относящимися къ дѣлу. На ряду съ ученымъ трудомъ архитектора въ
наукѣ существуетъ тяжелый трудъ кормчаго,—трудъ, требующііі
скучной усидчивости и соединенныхъ усилій. Мабильонъ" Рюи-
наръ, Рпве. Ыонфоконъ не выполнили бы своихъ грандіозныхъ
трудовъ, если бы они не имѣли въ своемъ распоряженіи цѣлой
массы прилежныхъ тружениковъ, приготовившихъ начерно весь
трудъ, къ которому эти господа приложили руку послѣ всѣхъ.
Наука не сдѣлаетъ быстрыхъ успѣховъ до тѣхъ поръ, пока свѣт-
скіе бенедиктинцы не запрягутъ себя снова въ ярмо научныхъ
изслѣдованій и не посвятятъ свое труженическое существованіе
освѣщенію прошлой жизни. Наградой этихъ скромныхъ работни-
ковъ не будетъ слава; но есть такія тихія, спокойныя натуры,
мало волнуемыя страстями и желаніями, мало тревожимый
потребностями философскими (не подумайте впрочемъ, что они
поэтому холодны и сухи; напротивъ, они часто скрываютъ большую
впечатлительность и очень чуткую чувствительность), которыя
удовольствовались бы этой мирной жизнью, и которыя, обладая
честно пріобрѣтеннымъ благосостояніемъ и счастливой семьей,
находили бы атмосферу, нужную для скромныхъ трудовъ. Гово
ря по правдѣ, самая естественная форма покровительства
науке—это синекуры. Синекуры необходимы въ наукѣ; онѣ пред-
ставляютъ самую достойную и самую удобную форму
покровительства ученому; кромѣ этого онѣ даютъ возможность
группировать вокругъ научныхъ учрежденій имена знаменитостей и ге-
ніевъ. Только варвары и блпзорукіе люди могутъ поддаться по-
верхностнымъ возраженіямъ, вродѣ тѣхъ, которыя вытекаютъ прп
лервомъ взглядѣ на множество работниковъ науки. Совершенно
ясно, что уходъ за библіотекой, насчитывающей десять или двѣ-
надцать служащпхъ, могъ бы совершенно свободно
производиться двумя пли тремя (и дѣйствптельно изъ всего количества
только двое или трое служащихъ дѣлаютъ что нибудь). Нѣкоторые
заключили бы изъ этого, что слѣдуетъ исключить всѣхъ осталь-
ныхъ служащихъ. Безъ сомнѣнія, это нужно едѣлать, если
предполагают только удовлетворять матеріальнымъ нуждамъ учреж-
денія. Странная вещь! Наука действительно самая либеральная
вещь въ мірѣ, покровительствуется широко только въ Россіи!
По истинѣ печально, что приходится опускаться до подоб-
ныхъ размышленій. Но, при настоящемъ положеніи человѣчества,
деньги—интеллектуальная сила; съ этой точки зрѣнія онѣ
заслуживаюсь нѣкоторыхъ размышленій. Милліонъ стоитъ одного или
двухъ способныхъ людей въ томъ смыслѣ. что съ мнлліономъ,
хорошо употребленньшъ, можно сдѣлать столько же для
прогресса человѣческаго ума, сколько сдѣлали-бы два пли три человѣ-
ка высшаго порядка, предоставленныхъ однѣмъ только умствен-
нымъ силамъ. Съ помощью мплліона я распространилъ бы такъ
глубоко современный идеи среди массы, чего не сдѣлало бы цѣ-
лое поколѣніе бѣдныхъ. лишенныхъ вліянія мыслителей. Съ мил-

s
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
ліономъ я далъ бы перевести Талмудъ, издалъ бы Веду, Бпблію
съ ея комментаріями и закончплъ бы цѣлую массу трудовъ, что
подвинуло бы науку настолько, насколько не могло-бы подвинуть
ее цѣлое столѣтіе метафизическихъ размышленій. Въ какое бѣ-
шенство приводить мысль о томъ. что съ такими суммами,
которыя глупое излишество тратптъ по своему капризу, можно бы-
ло-бы перевернуть небо и землю! Не нужно надѣяться на то, что
ученый можетъ выйти пзъ общаго круга потребностей и обойтись
безъ матеріальнаго хлѣба. Еще менѣе того слѣдуетъ надѣяться,
что богатые, свободные отъ такихъ заботь, смогутъ когда либо
удовлетворить всѣ нужды науки. Великіе научные инстинкты
развиваются почти всегда у молодыхъ образованныхъ, но бѣдныхъ
людей. Богатые вносятъ всегда въ науку тонъ поверхностнаго
любителя достаточно сквернаго качества (3). Никогда еще не
приходилось упрекать релпгію въ томъ, что носители ея, подобно
другпмъ людямъ, подвержены необходимости изыскивать себѣ
матеріальныя средства и требовать помощи отъ государства. Что
касается тѣхъ, которые видятъ въ наукѣ только доставляемыя ею
деньги, то о нихъ нечего говорить: ѳто ремесленники, какъ и мно-
гіе другіе, но не ученые. Тотъ, кто могъ хоть на одну минуту
остановить свою мысль на желаніп разбогатѣть, тотъ, кто раз-
сматривалъ внѣшнія условія иначе, чѣмъ тяжелую, неизбѣжную
цѣпь, которую приходится, къ несчастью, признать,—тотъ не
заслуживаешь имени философа. Больпгія почести, расточаемыя пе-
редъ учеными, и особенно соедпненіе многпхъ должностей въ од-
номъ лицѣ, оказались бы такимъ образомъ большимъ неудоб-
ствомъ, подобно тому, какъ болыпія богатства для католическаго
духовенства: это послужило бы приманкой для порочныхъ душъ,
которыя видятъ въ наукѣ только обыкновенное средство
составить карьеру, для безстыдныхъ торговцевъ, которые приносятъ
къ святынямъ свои грубыя привычки и низменные взгляды. Слѣ-
довало бы, чтобы, думая о карьерѣ ученаго, разсчитывали, что
придется оставаться на всю жизнь бѣдными, но и не лишиться
необходимыхъ для жизни средствъ. Тогда наукѣ посвящали бы
свою жизнь только прекрасныя души, побуждаемыя сильнымъ и
непоколебимымъ инстинктомъ; онѣ посвятили бы себя всецѣло
наукѣ, и толпа интригановъ унесла бы въ другое мѣсто свои
желанія. Достигнуто ли первое условіе? Достигнуто ли то же и
для второго?
XV.
Чтобы пополнить свою мысль, а также объяснить, что я ра-
зумѣю подъ научной фплософіей, я долженъ привести здѣсь
несколько прпмѣровъ, пзъ которыхъ будетъ видно, какъ мнѣ
кажется, что спеціальныя науки могутъ повести къ такимъ же
важнымъ результатамъ для внутренняго пониманія вещей, къ
какимъ ведетъ и метафизическое и психологическое созерцаніе.
Эти примѣры я возьму главнымъ образомъ изъ наукъ историческихъ
и филологческихъ, которыя являются единственно мнѣ близкими
и которымъ кромѣ того; спеціально посвященъ этотъ трудъ.

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
9
Это не значить, что естественный науки не доставляютъ
также фактовъ философскихъ. Я не боюсь впасть въ крайность,
если скажу, что напболѣе установленный идеи, которыми мы
руководимся, устанавливая систему фактовъ, берутъ свое начало
въ наукахъ физическихъ, и что самыя замѣтныя черты, отличаю-
щія современную мысль отъ древней, установились благодаря
тому перевороту, который эти науки ввели въ систему
понимания окружающаго міра. Наше понятіе законовъ природы,
совершенно перевернувшее старое представление
антропоморфическая міра, является важнымъ результатомъ изучевгія
физическихъ наукъ, не того или иного опыта, но цѣлаго ряда пзслѣдо-
вавгія самыхъ широкихъ и подрооныхъ, опирающихся на общемъ
пониманіи явленій. Несомненно, что астроношя, открывая чело-
вѣку структуру вселенной, положеніе и состояніе земли, мѣсто,
которое она занимаетъ въ окружающемъ мірѣ,—сдѣлала
несравненно больше для дѣйствптельной науки о человѣкѣ, чѣмъ всѣ
выдумки, построенныя исключительно на изученіи человѣческой
природы (4). Эти нзслѣдованія, дѣйствительно, повели бы пли
къ древнему фпнализму, считавшему человѣка центромъ
вселенной, или къ чистому гегельянству, которое признаетъ проявленіе
высшаго разума только у человѣка. Но изученіе законовъ
вселенной н того мѣста, которое занимаетъ въ ней человѣкъ, не
опровергая ни одного изъ этпхъ ученій, не позволяетъ въ то же время
согласиться съ ними безъ колебаній. Идея безконечнаго—одна
изъ основныхъ идей о человѣческой природѣ, если только онк
не представляетъ всего понятія о человѣкѣ: и тѣмъ не менѣе
человѣкъ не могъ предъ лпцомъ окружающей его реальной
жизни придти къ пониманію безконечнаго безъ эксперпментальнаго
изслѣдованія окружающаго міра. Понятно, что не телескопы
открыли ему истину о безконечномъ; но именно телескопы привели
его къ крайнимъ границамъ, за которыми простираются еще без-
конечные міры. Развѣ геологія, давъ человѣку псторію нашего
земного шара, указавъ время появленія человѣчества, уеловія,
при которыхъ состоялось это появленіе, и творенія, которыя ему
предшествовалп,—развѣ геологія не внесла также въ фплософію
очень важныхъ элементовъ? Физика и химія больше сдѣлали
для знанія внутренняго строенія тѣлъ, чѣмъ всѣ спекуляціи
древнихъ и современныхъ философовъ объ отвлеченныхъ каче-
ствахъ матеріи, ея составѣ, дѣлимостп; сравнительная физіо-
логія и анатомія, зоологія, ботаника являются на мой взглядъ
науками, которыя больше всего даютъ матеріала для понп-
манія основныхъ началъ жизни, и въ ннхъ я черпалъ
больше всего фактовъ, чтобы доказать индивидуальность и теорію
сознанія, вытекающую изъ изученія организма. Даже
математики, несмотря на то, что они ничего не говорятъ о дѣйстви-
тельномъ мірѣ, доставляютъ прекрасные примѣры для мышле-
нія, и дѣятельность пхъ чпстаго разума даетъ намъ
систему наиболѣе совершенной логики. Но я не хочу долго
останавливаться на предметахъ, которыхъ не знаю спеціально π
потому возвращаюсь къ моей основной мысли о критической
филе софіи.

10
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
По моему мнѣнію, высшая степень умственной культуры—это
пониманіе человѣчества. Физикъ понимаетъ природу; конечно
не всѣ ея явленія, но ея общія законы, ея дѣйствительную физіоно-
мію. Физикъ—критпкъ природы; фплософъ—критикъ человѣчества.
Тамъ, гдѣ невѣжда впдитъ фантазію и призракъ, физикъ и фи-
софъ видятъ законы и разумъ. Но это вѣрное представленіе о
человѣчествѣ, которое въ сущности представляетъ собою ничто
иное, какъ критику, могутъ дать однѣ только науки историческая
π филологическая. Первый шагъ въ наукѣ о человѣчествѣ—это
различать двѣ фазы человѣческой мысли: первобытный періодъ,
періодъ лпчнаго произвола во всемъ, когда способности, въ ихъ
творческой производительности, незамѣтно для самихъ себя, по
внутреннему влеченію, достигли того, что онѣ не могли видѣть,—
и періодъ размышленія, когда человѣкъ присматривается и вла-
дѣетъ самъ собой, періодъ комбпнированія и тяжелой работы,
противорѣчпвыхъ π спорныхъ знаній. Одна изъ заслугъ Кузена
передъ философіей состоитъ въ томъ, что онъ ввелъ это различіе
и изложилъ намъ его съ свойственной ему ясностью. Но только
наука покажетъ намъ его опредѣленно и приложить его къ
разрозненно наиболѣе прекрасныхъ проблеммъ. Псторія первобытнаго
времени, поэмы π поэзіи дѣтскпхъ временъ, вѣрованія, языки
будутъ пмѣть смыслъ только тогда, когда это великое различіе
станетъ ходячей мыслью. Огромныя критпческія ошибки, которыя
совершаются обыкновенно при оцѣыкѣ произведеній первыхъ
временъ, происходятъ отъ незнанія этого принципа и отъ
привычки судить обо всѣхъ періодахъ человѣческаго ума по одной
мѣркѣ. Возьмемъ для примѣра происхожденіе языка- Почему
строится столько обсурдныхъ разсужденій по этому важному
философскому вопросу? Потому что къ первобытнымъ временамъ
прилагаютъ тѣ же соображенія, которыя имѣютъ смыслъ только
въ нашъ интеллектуальный періодъ. Если великіе философы,
какъ говорятъ. безсильны анализировать языкъ, то какъ же
могли создать его первые люди? Возраженіе это пріімѣнимо только
къ сознательному изобрѣтенію языка. Непроизвольное дѣыствіе
не нуждается въ томъ, чтобы ему предшествовали аналитическіе
взгляды. Механпзмъ ума и аналпза еще труднѣе; тѣмъ не ме-
нѣе, не умѣя анализировать, человѣкъ, даже самый простой,
знаетъ, какъ играть на всѣхъ его струнахъ анализа. Это потому, что
слова легкій и трудный не имѣютъ смысла въ примѣненін
къ непроизвольному. Ребенокъ, начинающій лепетать на родномъ
языкѣ, человѣчество, создающее науку, не пспытываютъ боль-
шихъ затрудненій, чѣмъ растеніе, которое пускаетъ ростки,
чѣмъ организованное тѣло, которое приходить къ своему
полному развптію- Универсальная сила, которая, дѣйствуя и во
время сна и въ отсутствіи индивидуальной души, производить эти
удпвптельныя дѣйствія, настолько же стоитъ выше человѣческаго
умѣнья, насколько безконечное могущество превосходить ограни-
ченныя силы.
Не понявъ этой творческой силы непроизвольнаго разума,
.люди стали измышлять странныя гипотезы о началахъ человѣчѳ-
екаго ума. Когда католических Кондпльякъ, Бональдъ, приравнялъ

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
11
перваго человѣка къ безсильной статуѣ, безъ
самостоятельности, безъ инициативы,—къ статуѣ, которой высшая сила прп-
виваетъ языкъ, мораль, мысль (какъ будто бы можно было
заставить понимать и говорить безчувственный пень, разговаривая съ
нимъ, какъ будто подобная возбудимость не предполагаетъ
внутренней способности понпманія, какъ будто способность
воспринимать не пмѣетъ отношенія къ способности производить),—
то онъ только продолжалъ теорію ХѴШ в. и отрицалъ
внутреннюю самостоятельность ума. Одинаково ложно утвержденіе, что
человѣкъ созданъ съ разумомъ и откровеніемъ языка, религіи,
нравственности, а также, что эти духовные аттрибуты его
природы были открыты ему. Все является продуктомъ непроизволь-
наго ума и той внутренней скрытой деятельности, которая,
скрадывая передъ нами производителя, показываетъ намъ только
произведения. На этомъ пунктѣ становится безразличнымъ,
приписывать ли причину высшей силѣ или человѣку.
Непроизвольное въ одно и то же время является и божественнымъ ичеловѣ-
ческимъ. На этомъ пунктѣ происходить прпмиреніе мнѣній, по-
видимому, противоположныхъ, но еубъективныхъ по способу вы-
раженія, смотря по тому, съ какой стороны разсматрпвается
явленіе.
Ложность мнѣній при толкованіи исторіи религіп и ихъ προ-
исхожденія исходитъ изъ той же причины. Большое количество
вѣрованій представляетъ нзъ себя кучи фактовъ, непонятныхъ
для того, кто не ищетъ причины этпхъ вѣрованій за предѣламп
невѣжественнаго опыта. Пропсхожденіе релпгіозныхъ легендъ и
первоначальные акты релнгій были бы непонятны въ той средѣ.
въ которой мы находимся. Пусть тѣ, которые сами по себѣ
создаюсь пзъ законовъ человѣческаго ума узкую π ничтожную идею,
которые ничего не понпмаютъ за предѣламн невѣжества салона
или узкихъ гранпцъ обыденнаго здраваго разсудка, пусть тѣ,
которые не поняли гордой самобытности непроизвольныхъ твореній
человѣческой природы,—пусть всѣ они остерегаются приступать
къ такой проблемѣ, или пусть довольствуются, бросивъ въ нее
робко простое пред став леніе, какъ о чемъ то сверхъестественномъ.
Чтобы понять эти необыкновенныя явленія, слѣдуетъ быть прі-
ученнымъ къ полетамъ воображенія; нужно подняться выше
нашего вѣка размышленій и медленныхъ сопоставленій для того,
чтобы разсмотрѣть человѣческія способности въ ихъ творческой
первобытности, съ тѣмъ, чтобы, не игнорируя нашпхъ тяжелыхъ
трудовъ, они показали намъ весь свои избытокъ велпкаго и чу-
деснаго. Тогда былъ вѣкъ психологическихъ чудесъ.
Предположить сверхъестественное, чтобы объяснить эти странныя явленія,—■
это значитъ совершить преступленіе протпвъ человѣческой
природы; это значитъ показать, что не приняты во вниманіе скрытыя
въ душѣ силы, это значитъ мыслить, какъ мыслить невѣжда,
который видптъ чудеса въ небыкновенныхъ дѣйствіяхъ, уже
объясненныхъ наукой. Во всѣ времена необыкновенное—только
явленіе, кажущееся необыкновеннымъ; необыкновенное только не-
объясненное " явленіе: ученые и философы все глубже пронпкаютъ
въ высшую психологію первооытнаго человѣчества, все дальше

12
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
разрабатываютъ вопросъ о пропехожденіи человѣческаго ума, все
больше открываютъ прекрасныхъ истинъ, тѣмъ болѣе прекрасныхъ,
что нѣтъ необходимости производить ихъ отъ машины, постоянно
вмѣшивающейся въ ходъ вещей; эти пстины будутъ результатомъ
правильнаго развптія непреложныхъ законовъ, какъ разумъ и
совершенство.
Первобытный человѣкъ смотритъ на природу и исторію
глазами ребенка: во всемъ окружающемъ ребенокъ предполагаетъ
сверхъестественное, которое онъ находптъ въ своей душѣ. Его
любопытство и живой интересъ ко всякой новой комбинаціи про-
пстекаютъ пзъ его вѣры въ необыкновенное. Притуплённые опы-
томъ, мы не ждемъ ничего необыкновеннаго, но ребенокъ не
знаетъ, что пропзойдетъ. Онъ думаетъ больше о возможномъ,
потому что меньше знаетъ дѣйствительность. Это прелестное
маленькое опьяненіе жизнью, которое онъ несетъ въ себѣ самомъ, кру-
житъ ему голову: онъ впдитъ міръ только черезъ слегка
окрашенную дамку; бросая на все любопытный и радостный взоръ,
онъ улыбается всему, и все ему улыбается. Отсюда всѣ его
радости и всѣ его страхи: онъ создаетъ себѣ фантастически! міръ,
который прпводптъ его въ восторгъ и въ ужасъ; у него нѣтъ
этого понпманія различія, которое, въ періодъ мысли, такъ
отчетливо отдѣляетъ гяи отъгне-яи, и ставить насъ въ положеніе хо-
лодныхъ наблюдателей жизни. Все путается въ его разсказахъ:
простое и безпристрастное оппсаніе факта невозможно для него;
онъ совсѣмъ не можетъ отдѣлаться отъ того сужденія, которое
онъ вынесъ о немъ, отъ того личнаго впечатлѣнія, которое у него
составилось. Онъ не разсказываетъ о вещахъ, а объ
образ а хъ, которые онъ воспронзвелъ въ себѣ по
поводу предметовъ, или с к о ρ ѣ и онъ разсказываетъ
о самомъ себѣ. Ребенокъ вновь создаетъ себѣ всѣ миѳы, какіе
создавало себѣ человѣчество: всякая выдумка, какая прыдетъ ему
въ голову, принимается имъ; онъ самъ составляетъ пзъ нихъ но-
выя. и потомъ вѣрить въ нихъ (δ). Таковъ ходъ развитія чело-
вѣческаго ума въ миѳпческія эпохи. Мечта принимается за дѣй-
ствительность и утверждается, какъ нѣчто дѣйствительное. Безъ
преднамеренной лжи, миѳъ самъ собою зарождается; только что
зародпвшійся, тотчасъ же принятый, онъ все растетъ, какъ снѣях-
ный комъ. Нѣтъ никакого крптпческаго отношенія, которо могло
бы остановить его. II не только въ первобытномъ состояніи умъ
человѣческій позволяетъ этпмъ лживымъ настроеніямъ играть
собою: человѣкъ продолжаетъ создавать чудесное до тѣхъ поръ,
пока не утвердилось прочно царство науки, только съ меньшей
силой непропзвольнаго, и прпмѣшивая къ себѣ элементъ исто-
рическій.
Этотъ принципъ можетъ стать основаніемъ цѣлой
философской системы человѣческаго ума; около него группируются самые
важные результаты современной критики. Хронологія почти
ничто въ исторіи человѣчества. Рядъ провоположныхъ причинъ,
открыто протнвопоставленныхъ одна другой, можетъ снова
затемнить мысль и возродить инстинкты первыхъ дней. Вотъ ка-
кпмъ образомъ накавунѣ современной эпохи и послѣ великихъ

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
1*
культурныхъ начинаніп древнпхъ временъ, средніе вѣка
вспомнили снова время Гомера и періодъ дѣтства человѣчества. Теорія
первобытности человѣческаго ума, столь необходимая намъ для
пзученія самого человѣческаго ума,—это наше великое открытіе.
Оно внесло въ философскую науку совершенно новыя данныя.
Старая картезіанская школа толковала человѣка способомъ отвле-
ченнымъ, общимъ, однообразными Создавали псторію
индивидуума, какъ нѣкоторые нѣмцы создаютъ еще исторію человѣчества:
a priori и не заботясь объ оттѣнкахъ, которые могутъ показать
одни только факты. Что могли знать о живомъ и чувствующем! τ
человѣкѣ эти черствыя души среднихъ вѣковъ въ длинномъ
платьѣ, представители политической жизни, науки и духовенства,
дѣлившіе человѣка на двѣ части, τ ѣ л о и душу, безъ
пространства, перехода между ними, тѣмъ самымъ предохраняя себя отъ
изученія жизни въ ея совершенной простотѣ (6). Разсказываютъ
странныя вещи о нечувствительности и жестокости Мальбранша.
и это должно было такъ быть. Не въ отвлеченномъ мірѣ чистаго
разума начинаютъ любить жизнь; все, что трогаетъ и волнуетъ.
затрагиваетъ всегда также π тѣло. Что касается насъ, то мы
принесли съ собой науку о человѣкѣ. Его жизнь мы хотимъ узнать,
но жизнь это тѣло и душа, не поставленный другъ напротив!»
друга, какъ двое часовъ, бьющихъ одновременно, не спаянныя.
какъ два разлпчныхъ металла, но сплоченныя въ одно цѣлое съ
двумя сторонами, которое нельзя разнять безъ того, чтобы не
уничтожить его.
Итакъ, наша наука о человѣкѣ уже не представляетъ пзъ
себя абстракціи, чего то такого, что можетъ разсматрпваться а
priori π на основаніи общпхъ соображеній. Это всестороннее из -
слѣдованіе человѣческой жизни и, слѣдовательно, изученіе всѣхъ
сторонъ ея производительной деятельности. Лучшпмъ картезіан-
скимъ выкладкамъ я предпочитаю теорію первобытной поэзіи и
национальной эпопеи, такой, какой ее представилъ Вольфъ,
такой, какой ее окончательно установило сравнительное пзученіе
литературъ. Если что либо можетъ дать представленіе о значеши
критики и о важности открытій, которыхъ слѣдуетъ отъ нея
ждать, то это несомнѣнно объясненіе одними и тѣми же
законами Гомера и Рамайяна, Нибелунговъ и Шахнаме, романсовъ
Сида, героическихъ пѣсенъ Шотландіи и Скандынавіи (7). Нѣко-
торыя произведения человѣчеетва можно отмѣтить разъ навсегда;
лучшимъ изображеніемъ ихъ являются древнія. Поэзія Гомера.
Виблія и Веды будутъ вѣчны. ІІхъ будутъ читать, когда книги
промежуточный будутъ позабыты; они навсегда останутся
священными для человѣчества книгами. Двумъ періодамъ въ мысли
человѣческой соотвѣтствуютъ, въ действительности, два вида
литературы: литература первобытная, наивные отпрыски безыску-
ственнаго народа, грубые, но естественные цвѣты,
непосредственное выраженіе народныхъ способностей и традицій,—и
литература сознательная, болѣе индивидуальная, для которой вопросы
достовѣрности и цѣльности, отсутствуя въ то время, когда дѣло
ндетъ о первобытной литературѣ, здѣсь получаютъ свое настоящее
назначеніе. Такимъ образомъ, поэмы, которымъ когда то отводи-

14
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
лось мѣсто друтъ подлѣ друга, Илліада и Энеида, на самомъ
дѣлѣ находятся на различныхъ полюсахъ мысли.
Общая теорія миѳологіп, установленная Гейне, Нпбуромъ,
Гофридомъ, Мюллеромъ, Бауеромъ, Штрауссомъ принимаетъ
одну и ту же программу изслѣдованій и предполагаетъ одинъ и
тотъ же прпнцппъ. Миѳологія уже не представляется намъ цѣлой
серіей басенъ, абсурдныхъ π подчасъ смѣшныхъ, но великими
чудными поэмамп, въ которыхъ первобытныя племена изложили
свои мечты о сверхчувственномъ шрѣ. Въ извѣстномъ отношеніи
миѳы стоятъ выше исторіи. Дѣло въ томъ, что въ исторіи есть
частицы преднамѣреннаго и случайнаго; она не является произ-
веденіемъ человѣчества, въ то время, какъ въ миѳахъ все при-
надлежптъ человѣчеству; это его портретъ, нарисованный имъ
самимъ. Миѳъ свободенъ, исторія—нѣтъ. Книга королей — (Фир-
дузи)—безусловно очень плохая и с τ о ρ і я Персін: тѣмъ не менѣе
эта прекрасная поэма представляетъ намъ духъ Персіи лучше,
чѣмъ самая точная исторія; она передаетъ намъ свои легенды и
свои преданія, иначе говоря, свою душу. Ученые очень сожа-
лѣютъ, что Индія не оставила намъ никакой исторіи, но
въ сущности мы имѣемъ больше, чѣмъ ея исторію: мы имѣ-
емъ ея священныя книги, ея философію. Впрочемъ, ея исторія
была бы, безъ сомнѣнія, какъ и всѣ исторіи Востока, только су-
химъ перечнемъ правителей, цѣлой серіей мало-значительныхъ
фактовъ. Не лучше ли владѣть сразу тѣмъ, что приходится съ та-
кимъ трудомъ извлекать пзъ исторіи, что одно заключается въ
ней цѣннаго: духомъ націи?
Расы, имѣющія наиболѣе богатую философію, обладаютъ
также крайне богатой миѳологіей. Индія представляетъ
удивительное явленіе благодаря своей обширной миѳологіи на ряду съ
метафизическимъ развитіемъ, далеко превосходящішъ греческое,
а можетъ быть даже и германское. Три черты отличаютъ индо-
германскіе народы отъ семитическихъ; семитическіе народы не
имѣютъ ни фплософіи, ни миѳологіи, ни эпоса (8): три
вещи, родственныя между собой и очень важныя для опредѣленія
физіономіи народа . ..
Между второстепенными науками, устанавливающими науку
о человѣчествѣ, ни одиа не имѣетъ такого значенія, какъ
философская и сравнительная теорія языковѣденія. Когда подумаешь,
что эта удивительная наука—трудъ только одного поколѣнія и
что она дала уже драгоцѣнныя открытія, то нельзя не удивиться,
что она такъ мало обработана и такъ плохо понята. Вѣроятно ли,
что во всей Европѣ нѣтъ ни одной каѳедры по языковѣденію и что
College de France, которая гордится тѣмъ, что она имѣетъ
каѳедры всѣхъ отраслей человѣческаго ума и знанія, не имѣетъ
каѳедры для одной изъ самыхъ важныхъ отраслей человѣческаго
знанія, созданныхъ XIX вѣкомъ'? Посмотримъ, какой историче-
скій результатъ классификации языковъ на семейства и въ
особенности созданія группы ихъ, часть которой мы составляемъ
и вѣтви которой распространены отъ острова Цейлона до
Бретани! Какой свѣтъ пролили эти изслѣдованія на
этнографию, на первобытную исторію, на происхождение человѣче-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
15
ства! Какое философское значеніе имѣетъ прпзнаніе законовъ.
управляющихъ развитіемъ языковъ, видоизмѣненіями ихъ ме-
ханизмовъ. безпрерывнымъ обновленіемъ ихъ, составляющим!»
ихъ исторію! Развѣ аналитически прогрессъ мысли быль бы
иризнанъ научно, если бы языки не показали намъ, какъ въ
зеркалѣ, путь ума человѣческаго, который шелъ безпрестанно
отъ синтеза π сложности къ анализ у и ясности? Развѣ но
изученіе первобытныхъ языковъ показало намъ характеръ пер-
воначальнаго развитія мысли, господство чувства и глубокую
симпатію, которая соединяла тогда человѣка съ природой? Нако-
нецъ, какая картина человѣческаго ума лучше той, которая даетъ
намъ сравнительный очеркъ того пути, на которомъ проявилось
родство мысли у различныхъ народовъ? Лучшая глава въ психо-
логіи—это, по моему мнѣнію, диссертація Гумбольдта о двойствен-
номъ числѣ, о нарѣчіяхъ мѣста, а также сравнительныя изслѣ-
дованія спряженій семитическихъ и индо - германскпхъ языковъ,
общая теорія предлоговъ, образования корней, незамѣтной дегра-
даціп и рудиментарныхъ пережиткахъ различныхъ грамматиче-
скихъ формъ различныхъ группъ языковъ и т. д. Нельзя не
повторить того, что только благодаря языкамъ мы постпгаемъ
первобытное. Въ самомъ дѣлѣ, языки не создаются новыми
процессами и не создаютъ себѣ новыхъ корней. Прогрессъ ихъ
заключается въ томъ, чтобы развить то пли другое, измѣнить значеніе
корня, но отнюдь не прибавлять новые корнп. Народы и дѣти
одни имѣютъ привиллегію создавать новыя слова и обороты, не
имѣющіе предшественниковъ для своего собственнаго употрёбле-
нія. Разумный человѣкъ никогда не комбинируешь
самопроизвольно звуковъ для выраженія новой идеи, не создаетъ новыхъ
грамматическихъ формъ для объясненія новой связи. Онъ
исходить изъ того, что всѣ корнп основаны на способности
первобытныхъ народовъ чувствовать, и что всѣ грамматические обороты
обусловливаются своеобразными способами мышленія каждой
расы, что языкъ, однимъ словомъ, со всѣмъ своимъ механизмомъ
существуетъ съ первыхъ дней человѣка и даетъ намъ
возможность постигнуть первобытное. Я лично убѣжденъ, что языкъ.
на которомъ говорили первыя мыслящія существа семитической
расы, очень мало отличался отъ общаго типа всѣхъ нарѣчій
еврейскаго и сирійскаго языковъ. Несомнѣнно, корни этпхъ об-
ластныхъ нарѣчій, корни, и теперь служащіе основой языка, па
которомъ говорятъ жители значительной части земного шара,
были первыми, вырвавшимися изъ сильныхъ и глубокихъ грудеіі
отцовъ этой расы. Казалось бы, что это парадоксально по отно-
шенію къ напшмъ метафизическимъ языкамъ, выдержавшимъ
столько революцій, тѣмъ не менѣе можно утверждать, что они н··
содержать ни одного слова, ни одной формы, которыхъ нельзя
было бы свести къ первоначальнымъ выраженіямъ первыхъ дѣтеі:
земли. Подумаемъ лее, ради всего святого, что мы имѣемъ въ на-
шихъ рукахъ, и постараемся разобрать этотъ памятнихъ первыхъ
дней!
Законы развитія человѣческаго ума обыкновенно считают; >
слишкомъ простыми. Крайне опасно придавать историческое и

16
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
хронологическое значеніе эволюціямъ, которыя кажутся послѣдо-
вательными; предполагаютъ, напр., что человѣкъ началъ съ людо-
ѣдства, такъ какъ это состояніе кажется наиболѣе грубымъ. Дѣіі-
ствптельность показываетъ иное. Всякій мыслитель, думая надъ
исторіей человѣчества, составплъ для насъ свою формулу; эти
формулы часто не совпадаютъ, но онѣ π не противорѣчатъ другъ
другу. Въ самомъ дѣлѣ, въ псторіп человѣчества нѣтъ двухъ
совершенно тождественныхъ развитій (9). Конечно, существуютъ
законы, но онп очень общи; въ нпхъ не проявляется отдѣльное
простое дѣйствіе, π они представляютъ очень сложный результатъ
случайныхъ событій. Общія названія, которыми обозначаютъ раз-
лпчныя фазы ума, не примѣняются совершенно однообразно въ
двухъ различныхъ случаяхъ, какъ учитъ школа. „Путь человѣче-
скій~,—говорптъ Гердеръ: „не прямой, не однообразный; онъ идетъ
по различнымъ направленіямъ, имѣетъ много угловъ и изгибовъ.
Его законы мы не можемъ вывести ни изъ асимптоты, ни изъ
эллипса, ни пзъ циклоиды". Отношенія вещей—не на плоскости,
а въ пространствѣ. Мысль пмѣетъ свое измѣренія такъ же, какъ
и пространство. Такъ же, какъ и классификация объясняетъ
только одинъ рядъ существъ, не принимая во вниманіе другихъ,
настолько же реальныхъ, которыя могли бы нарушить ее и
составить отдѣльный классъ, такъ и всѣ законы объясняютъ только
одну систему связи, необходимо выпуская множество другихъ.
Это напоминаетъ тѣло съ тремя измѣреніями, проектированное
на планѣ. Однѣ черты сохраняются, другія измѣняются, а безчи-
сленное множество другихъ и совсѣмъ исчезаетъ. Средніе вѣка
имѣютъ много сходныхъ чертъ съ временами Гомера, но кто
решился бы дать одно и то же опредѣленіе этимъ двумъ столь
различнымъ эпохамъ? Каждый выхватываетъ изъ этой картины
черту, физіономію или проблескъ свѣта; никто не схватилъ цѣлаго
и не даетъ общаго названія всему. Одинъ путешественникъ про-
ѣхалъ Францію съ сѣвера на югъ, другой съ востока на западъ,
третій избираетъ иной путь. Каждый изъ нихъ выдаетъ свой раз-
сказъ за полное описаніе Франціи. Вотъ ясная картина того, что
дѣлали до сихъ поръ тѣ, которые думали дать полную систему
философіи псторіи (10). Географическая карта возможна только
тогда, когда данная страна изслѣдована во всѣхъ отношеніяхъ.
Думаютъ, что исторія — это истинная философія XIX столѣтія.
Нашъ вѣкъ не метафизическій; онъ мало заботится о рѣшеніи во-
просовъ по существу. Главная его забота—это исторія и, прежде
всего, исторія человѣческаго духа. Въ этомъ именно заключается
раздѣленіе на школы; можно быть философомъ, вѣрующимъ,
смотря по тому, какъ понимать исторію; можно вѣрить въ человѣче-
ство, можно вѣрить въ него сообразно той системѣ, съ
помощью которой онъ составплъ свою исторію. Если исторія че-
ловѣческаго ума не болѣе, какъ рядъ системъ, другъ друга опро-
вергающпхъ, то остается только броситься въ объятія
скептицизма или вѣры. Если исторія человѣческаго ума подвигается къ
истинѣ между двумя теченіями, все болѣе и болѣе съуживающими
область ошибокъ, то можно, конечно, надѣяться на разумъ.
Каждый нашъ день характеризуется тѣмъ, какъ онъ понимаетъ исторію.

БУДУЩЕЕ НАУКИ. 17
Сравнительное изученіе религій, когда оно будетъ
окончательно установлено на прочныхъ основахъ критики/составить
самую лучшую главу нсторіп человѣческаго ума, стоящую между
исторіей миѳологіи и псторіей философіп. Какъ филоеофіи, такъ и
релпгіи отвѣчаютъ спекулятпвнымъ потребностямъ человечества.
Подобно миѳологіямъ, онѣ содержать въ себѣ большею частью
непроизвольный и необработанныя произведения человѣческаго
ума. Въ этомъ философы видятъ ихъ несдѣнпмое достоинство.
Какъ готическій соборъ служитъ лучшимъ памятникомъ среднихъ
вѣковъ, потому что современное поколѣніе проявило въ нпхъ свой
умъ, такъ религія—лучшее средство для изученія человѣчества;
это—покинутыя палатки, гдѣ все проливаетъ свѣтъ на прежнихъ
обитателей. Горе тѣмъ, которые проходятъ индифферентно мимо
этихъ почтенныхъ развалинъ, подъ сѣнью которыхъ такъ долго
жило человѣчество, и столько высокихъ, прекрасныхъ душъ еще
и теперь находятъ успокоеніе и страхъ! Даже тогда, когда
крыша будетъ разрушена и, посланная небомъ, вода смочитъ лицо
колѣнопреклоненнаго вѣрующаго, наука все-таки будетъ съ на-
слажденіемъ изучать эти руины, описывая всѣ статуэтки,
украшающая пхъ; наука будетъ поднимать стекла, которыя пропуска-
ютъ только таинственный полусвѣтъ, чтобы впустить ясные
солнечные лучи; наука будетъ изучать эти удивытельныя окаменѣ-
лости человѣческой мысли.
Исторія религій еще почти не начата. Тысяча прпчинъ, обу-
словленныхъ благоговѣніемъ и трусливостью, препятствуютъ въ
данной области смѣлости и рѣпшмости; но безъ этого
невозможны раціональныя пренія, и потому до сихъ поръ эти системы
представляются наукѣ скорѣе съ неблагопріятяой, чѣмъ съ
выгодной стороны. Религіи, повидимому, забываются человѣчествомъ,
и только очень поздно становится яснымъ ихъ дѣйствительное
значеніе, которагоони заслуживаютъ въ глазахъ критики; молча-
ніе же, вызванное благоговѣніемъ, можетъ вызвать лишь иллю-
зіи значенія религій въ развитіи идей. Исторія философіи (11),
посвящающая Платону цѣлый томъ, должна была бы посвятить
христианству два, а въ действительности очень вѣроятно, что имя
его основателя даже не будетъ упомянуто. Это не вина историка,
но результатъ положенія основателя христіанства. Такова судьба
всего того, что происходило при зарожденіи религій. Сколько
потеряла еврейская литература, такая восхитительная и
оригинальная при своей переработка въ Б и б л і ю въ глазахъ науки
и эстетики! Можетъ быть, виной этому плохое отношеніе или
остатки суевѣрія: но научная и литературная критика съ боль-
шимъ трудомъ признаетъ свопмъ предметомъ работы, которыя
такъ отдалены отъ мірской жизни и вообще отъ всего естествен-
наго, т. е. отъ всего того, что существуетъ. Слѣдуетъ ли
возложить вину на самыя эти работы? Ыогъ ли авторъ маленькой
чудной поэмы „Пѣсня Пѣсней- сомнѣваться въ томъ, что въ одинъ
прекрасный день его отдѣлятъ отъ Анакреона и Гафиса и при-
знаютъ. что онъ, внушенный свыше, пѣлъ только о божественной
любви? Уже настало то время, когда критика должна
привыкнуть брать свое достояніе, гдѣ она его находить, а не выбирать

IS
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
между произведеніямп ума человѣческаго, когда нужно разбирать
и восторгаться. Настало время, когда разумъ пересталъ
критиковать релпгіи, какъ странныя произведенія, мощно направленныя
противъ него: разумъ прпзналъ уже всѣ произведенія человѣче-
ства, безъ различи! π антптезъ. Пора уже убѣдиться, что въ по-
рядкѣ развптія духа—одна единственная причина: это человѣче-
скій разумъ, дѣйствующій постоянно по однимъ и тѣмъ же зако-
намъ, но въ разлнчныхъ средахъ. Слушая многихъ раціонали-
стовъ, можно было бы повѣрить, что религіи приходятъ
свыше изъ удовольствія противорѣчитъ разуму, какъ будто вся чело-
вѣческая природа не создала все изъ различныхъ своихъ свойствъ.
Безъ сомнѣнія, можно возстановить философію противъ религіи,
какъ протпвопоставляютъ двѣ системы, признавая однако, что онѣ
одного происхожденія и находятся на одномъ фундаментѣ.
Старая полемика, казалось, установила, что религіи другого про-
исхожденія, и потому поносила ихъ. Болѣе сильные — болѣе
почтительны.
Возвышенное спокойствіе науки возможно только при без-
пристрастной критикѣ, которая, не обращая вниманія на вѣрова-
нія одной части человѣчества, дѣйствуетъ съ непреклонностью
геометра, безъ гнѣва и безъ жалости. Тотъ, кто пристрастенъ, не
можетъ быть критикомъ. Когда мы дойдемъ до того, что исторія
нѣкоторыхъ религій будетъ такъ же свободна, какъ исторія ре-
лпгій Будды или Магомета, мы не подумаемъ бросать горькихъ
упрековъ по адресу тѣхъ, кто, благодаря фатальнымъ
обстоятельствам^ воздерживался отъ критики. Я увѣренъ, что Евгеній Бюр-
нуфъ не испытывалъ никогда злобы противъ авторовъ
баснословной жизни Будды, и что тѣ изъ европейцевъ, которые писали
исторію Магомета, никогда не возмущались Абульфедой и
другими мусульманскими авторами, съ глубокой вѣрой описывавшими
жизнь своего пророка.
Нѣкоторые апологисты утверждаютъ, что именно религіи
сдѣлали все великое для человѣчества, и они правы. Философы
думаютъ сдѣлать честь философіи, унижая религііо, но они
неправы. Мы же, стараясь найти одну причину, находимъ ее
только въ человѣческомъ духѣ, и наше восхищеніе гораздо болѣе
свободно. Мы поступили бы ошибочно, не восхищаясь тѣмъ, что сдѣ-
лано человѣческимъ разумомъ. Нужно критиковать религію, какъ
критикуютъ первобытныя поэмы. Можно ли возмущаться Гоме-
ромъ или Вальмикомъ за то, что ихъ способъ писать не .похожъ
на нашъ?
Никто, слава Богу, въ наши дни не пытается подходить къ
религіи съ той презрительной критикой ХѴПІ вѣка, которая
думала все объяснить столь ясными, повидимому, словами: суевѣ-
ріемъ, легковѣріемъ и фанатизмомъ. Въ глазахъ болѣе передо-
выхъ, развитыхъ критиковъ, религія—это произвольная
философия, философія, соединенная съ инородными элементами, подобно
пищѣ, не состоящей исключительно изъ однихъ питательныхъ
веществъ. Повидимому, душистые цвѣты были бы пріятнѣе, но
желудокъ не перенесъ бы ихъ. Исключительно научныя
формулы—слишкомъ сухая пища,—и это видно изъ того, что въ каждой

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
19
великой философской мысли есть элементъ мистицизма, т.е.
элемента фантазіи и индивидуальной религіп.
Такимъ образомъ, религія—самое чистое и самое полное вы-
раженіе человѣческой природы, раковина, отъ которой оно полу-
чаетъ форму, постель, въ которой оно отдыхаетъ и оетазляетъ въ
выемкахъ контуры своего тѣла. Религіп и языки должны были
бы быть первыми предметами пзученія психолога. Вѣдь человѣ-
чество легче изучить по его ироизведеніямъ, чѣмъ въ его аб-
страктномъ существовали и по его произвольнымъ произведеніямъ,
легче, чѣмъ по продуктамъ его сознательной мысли. Наука,
будучи совершенно объективной, не имѣетъ въ себѣ ничего инди-
видуальнаго, личнаго; религіи, наоборотъ, индивидуальны, на-
ціональны, словомъ—субъективны. Религіи сформировались въ ту
эпоху, когда человѣкъ отражался въ своей работѣ. Возмите какое
нибудь современное произведете, напр. ^Физическую астро-
номіюи Bio или Димікг Реньо. Вы увидите здѣсь самый
совершенный объектпвизмъ; авторъ совершенно отсутствуете работа
не носитъ ни одной національной или индивидуальной черты;
это работа интеллекта, но не человѣка. Популярная наука и, по
мнѣнію многпхъ, древняя наука впдѣли человѣка только черезъ
человѣка и рисовали его свойственными человѣку красками. Додго
еще послѣ того, какъ современники овладѣли болѣе
совершенными способами наблюденія, осталось много поводовъ для
заблуждений, которыя искажалп и измѣняли контуры предметовъ
чуждыми неподходящими красками. Зрительныя трубы, напро-
тивъ, черезъ которыя современники видятъ міръ, отличаются
самымъ совершеннымъ ахроматизмомъ. Если бы былъ другой ра-
зумъ, кромѣ человѣческаго, то мы не допускаемъ. чтобы онъ могъ
смотрѣть иначе. Научныя работы не могутъ никоимъ образомъ
дать оригинальную мысль ни о природѣ человѣка, ни о его ха-
рактерѣ, въ то время какъ трудъ, гдѣ фантазія и
чувствительность имѣютъ болыпій просторъ, болѣе близокъ къ человѣку и,
такимъ образомъ, болѣе прпспособленъ къ экспериментальному
изслѣдованію инстинктовъ психологической природы.
Вотъ почему такъ великъ интересъ ко всему религіозному и
народному, къ первобытнымъ сказаніямъ, къ баснямъ и къ суе-
вѣріямъ. Каждая нація вкладываетъ въ нихъ свою душу, творптъ
ихъ изъ своего существа. Тацитъ каковъ бы ни былъ его талантъ
рисовать человѣческую природ}', сказалъ меньше психологической
правды, чѣмъ наивные и легко вѣрные разсказы религіозныхъ
книгъ. Разсказы Тацита объективны: онъ разсказываетъ или
старается разсказывать о происшествіяхъ и ихъ причпнахъ такъ,
какъ они происходили въ дѣйствительностп. Разсказы же релп-
гіозныхъ книгъ субъективны: онѣ не говорятъ о вещахъ, а вы>
сказываютъ своп мнѣнія о нихъ и способъ оцѣнивать ихъ.
Позволяю себѣ привести одинъ прпмѣръ. Я прохожу мпмо кладбища,
и меня преслѣдуетъ блуждающій огонекъ; разсказывая объ этомъ,
я бы такъ и выразился: т Когда вчера вечеромъ я проходилъ
мпмо кладбища, меня преслѣдовалъ блуждающій огонекъu.
Крестьянка же, у которой недавно умеръ брать, въ томъ же случаѣ
сказала бы: .Вчера вечеромъ, когда я проходила мимо кладбища,

20
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
меня преелѣдовала душа моего брата*1. Вотъ два разсказа объ
одномъ и томъ же случаѣ: оба совершенно правдивы. Чѣмъ же
отличается одинъ отъ другого? Первый передаетъ только голую
дйствительность. второй присоединяете къ своему разсказу
субъективный элементъ, свою оцѣнку, свое сужденіе, способъ разсказчи-
ка смотрѣть на вещи. Первый разсказъ простъ, второй—сложенъ и
прибавляеть къ описанію происшествія сужденіе о причинѣ (12).
Всѣ разсказы первобытныхъ временъ были субъективны, разска-
зы же современныхъ мыслящихъ вѣковъ объективны. Дѣло
критики заключается въ томъ, чтобы по возможности отдѣлять
действительную окраску фактовъ отъ окраски, преломленной черезъ
призму націонализма и индивидуальности разсказчика.
Настоящая исторія философіи является въ то же время псто-
ріей религіи. Самымъ необходимымъ трудомъ для прогресса че-
ловѣческихъ знанііі была-бы философская теорія религій.
Возможна ли такая теорія безъ эрудиціи? Исламизмъ, навѣрно,
хорошо знакомъ арабамъ: ни одну религію невозможно такъ хорошо
постичь, какъ эту, а между тѣмъ народныя книги, трактующія
объ исламизмѣ, полны абсурдовъ, крайне безсмысленныхъ басенъ
π ошпбочныхъ оцѣнокъ. Хотя исламизмъ—одна изъ самыхъ сла-
быхъ религій съ точки зрѣнія оригинальнаго творчества
(первобытное творчество уже истощилось), однако онъ имѣетъ большое
значеніе для сравнительнаго изученія, потому что мы имѣемъ
подлинные документы его происхожденія, чего нѣтъ у другихъ
религіи. Самые первые факты появленія религій были
совершенно непроизвольны, и потому они прошли, не оставивъ
никакого слѣда. Религія сознаетъ самое себя впервые только тогда,
когда она уже выросла и развилась, т. е. когда первые факты
ея исчезли навсегда. Религіи, какъ и отдѣльный человѣкъ, не
помнятъ своего дѣтства, и очень рѣдко посторонніе источники
проливаютъ свѣтъ на мракъ, окружайщій нхъ колыбель. Одинъ
исламизмъ представляетъ исключеніе въ данномъ случаѣ: онъ
родился при расцвѣтѣ исторіи; слѣды диспутовъ, черезъ которые
онъ прошелъ, и борьбы съ недовѣріемъ, которое онъ долженъ
былъ побороть, еще существуютъ. Коранъ отъ начала до конца
представляетъ рядъ софистическихъ аргументацій. У Магомета
было много рефлексій и даже немного (рѣзко говоря) лицемѣ-
рія (13). Обстоятельства, сопровождавшая установленіе
исламизма и показывающія намъ, какъ вообще укрѣпляются религіи,
сдѣлались достояніемъ исторіи.
Буддизмъ не имѣетъ этого преимущества. Догадки и
неясности занпмаютъ обширную часть исторіи его происхожденія.
Но какой неоцѣненный свѣтъ пролило бы на законы образованія
религій это величественное развитіе буддизма, который охватилъ
отъ Индіи половину Азіи и даже посылалъ миссіонеровъ въ от-
сталыя страны до самой глубины Китая. Проблемы первобыт-
наго христіанства не будутъ достаточно ясны, пока Евгеній Бюр-
нуфъ не окончить свой трудъ: ^Веденіе къ исторіи индій-
скаго буддизма''.
Самая значительная книга девятнадцатаго столѣтія должна
была бы носить заглавіе: „Критическая исторія проис-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
•21
хожденія христіанства-. Я буду завидовать тому, кто на-
ппшетъ этотъ замѣчательный трудъ, который и я хочу
осуществить въ мои зрѣлые годы, если только смерть или какіяниоудь
фатальныя внѣшнія обстоятельства, такъ часто измѣняющія
жизненные пути, не помѣшаютъ мнѣ!
Первымъ шагомъ сравнительная изученія религій должно
быть, по моему мнѣнію, установленіе двухъ очень отличающихся
другъ отъ друга группъ этихъ интересныхъ произведена чело-
вѣческаго ума: религіи организованныя, имѣющія священныя
книги и опредѣленныя догмы, и религіи неорганизованный, не
имѣющія ни священныхъ книгъ, ни догмъ, являющаяся болѣе
или менѣе чистой формой культа природы и не выставляющія
себя, какъ нѣчто сверхъестественное. Въ первую группу входятъ
великія религіи Азіи: іудаизмъ, исламизмъ, персизмъ, браманизмъ,
буддизмъ; сюда можно прибавить манпхейское ученіе, которое—
не только секта или расколъ, какъ часто представляютъ, а рели-
гіозное явленіе, привитое, подобно исламизму и буддизму, къ
предшествовавшей религіи. Во вторую группу должны войти ми-
ѳологическіе политеизмы грековъ, жителей Скандпнавіи, галловъ
и вообще вся миѳологія народовъ, не пмѣвшихъ священныхъ
книгъ. Говоря по правдѣ, эти культы съ трудомъ заслуживаютъ
даже названія религій. Идея откровенія въ нихъ совершенно
отсутствуешь; это чистѣйшій. натурализмъ, выраженный въ поэти-
ческомъ символизмѣ. Было бы, быть можетъ, болѣе подходящимъ
сохранить названіе религій только для обпшрныхъ догматиче-
скихъ религій западной и южной Азіи. Во всякомъ случаѣ ясно,
что наличность священныхъ книгъ должна служить крите-
ріемъ для группировки религій, потому что книги свидѣтель-
ствуютъ о болѣе глубокомъ характерѣ, о догматической
организации. Востокъ казался намъ почвой велпчественныхъ
организованныхъ религій; онъ всегда былъ въ такомъ психологическомъ
состояніи, которое рождаетъ миѳы, и никогда не дошелъ до
ясности сознанія, характеризующей раціонализмъ. Востокъ никогда
не понималъ действительной высоты философіи, не
нуждающейся въ чудесахъ. Очень мало случаевъ, гдѣ бы мудрецъ не
являлся въ то же время чудотворцемъ (14). Священныя книги
продуктъ исключительно Азіи; Европа не дала ни одной (15).
Другая не менѣе существенная черта, которая можетъ такъ
же служить для характеристики организованныхъ религій, какъ
и священныя книги,—это терпимость или исключительность.
Древніе миѳологическіе культы не отличались абсолютнымъ ха-
рактеромъ религіи, а принимали различныя мѣстныя формы и
потому не исключали другихъ культовъ.
„Я имѣю своего Бога, которому служу; вы
служите своему; это два могущественныхъ Бога*. Вотъ
ясное выраженіе этой формы религіи. Каждая нація, каждый го-
родъ имѣетъ своихъ боговъ, болѣе или менѣе могущественныхъ;
вполнѣ естественно, что одинъ городъ не поклоняется богу
другого города. Поэтому могущество боговъ служило предметомъ
постоянныхъ споровъ, и каждая нація находила, что ея боги
самые сильные, но отнюдь не единственные. Совсѣмъ другое ви-

·>■>
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
дпмъ мы въ іудапзмѣ во времена пророковъ и вообще во веѣхъ
велпкихъ органпзованныхъ религіяхъ. Единственный Богъ—это
Іегова, всѣ остальные только идолы. Отсюда вытекаетъ идея
истинно іі релпгіи, которая не имѣла мѣста въ миѳологическихъ
культахъ. Истина, такнмъ образомъ установленная, понималась
въ ту эпоху, какъ откровеніе божества; эта черта проявлялась и
въ откровенной релпгіп (16).
Наконецъ, органпзованныя религіи отличаются отъ миѳоло-
гпческихъ культовъ болѣе сильнымъ и установившимся характе-
ромъ π выдержанностью. Буквально вѣрно то, что ни одна изъ
распространенныхъ релпгііі не умерла до сихъ поръ, и что ср,-
мыя дпскретщэованпыя (персизмъ, самаританизмъ и др.) живутъ
еше среди нѣкоторыхъ племенъ, уединившись въ какомъ нибудь
уголкѣ земного шара.
Такпмъ образомъ, съ одной стороны—религіи
организованный, откровенный, представляющаяся абсолютными,
исключительно нстинпыми, имѣющія священныя книги; съ другой—ре-
лпгіп неорганизованный, мѣстныя, не исключительный, не имѣю-
щія священныхъ книгъ.
Величественный религіи Азіп въ свою очередь раздѣляются
на три группы или, скорѣе, развѣтвлдются па три вѣтвн: 1)
группа семитическая (іудаизмъ, христіанство, исламизмъ); 2) группа
иранская (персизмъ, манихейское ученіе); 3) группа индійская
(браманпзмъ, буддизмъ). Послѣдовательныя реформы внутри
каждой группы были только развитіемъ одной и той же основы (17).
Нельзя безусловно утверждать, что созданіе религій—дѣло
одной расы, такъ какъ народы индо-германскіе создавали рели-
гіи съ такпмъ же успѣхомъ, какъ и симитическіе. Нельзя
оспаривать однако того, что религіи индо-германскія имѣютъ
своеобразный отпечатокъ. Въ нихъ было не мало элементовъ чистой
фплософіп. Будда быль только философомъ. Браманпзмъ
соединяешь съ организованными религіями только то, что у него были
священныя книги; на самомъ же дѣлѣ онъ представляетъ собою
самое простое выраженіе натурализма. Еще болѣе замечательное
разлпчіе: всѣ семитпческія религіи по существу своему монотеи-
стичны; эта раса никогда не имѣла развитой миѳологіи. Всѣ ре-
лигіп пндо-германскія, напротивъ, пантеистическія или
дуалистическая и обладаютъ символизмомъ и обширной миѳологіей (18).
Повпдимому, способность народа къ созданію религіи была
обратно пропорціональна его философскимъ способностямъ.
Сознательное, независимое, строгое, отважное, однимъ словомъ,
философское изслѣдованіе истины было удѣломъ этой индо-герман-
ской расы, которая отъ Индіи до противоположныхъ концовъ на
западъ и на сѣверъ, съ самихъ давнихъ поръ до настоящаго
времени, старалась объяснить себѣ Бога, человѣка pi міръ въ ра-
ціоналистическомъ смыслѣ и оставляла за собой въ видѣ уоту-
повъ, па различныхъ степеняхъ развитія, тѣ системы, тѣ
философская творенія, которыя всегда и повсюду подвержены
необходимому закону логическаго развитія. Семиты, наоборотъ, не
пытавшееся анализировать, не создали ни одной туземной
философской школы (19); они были, если можно такъ выразиться, расой

БУДУЩЕЕ НАУКИ. 28
религій, предназначенной создавать ихъ π пропагандировать.
Пхъ удѣлъ—это смѣлый и непроизвольный порывъ молодыхъ
душъ, проникаюідій безъ усплій и какъ бы совершенно
естественно въ безконечыость. возвращающійся какъ бы окропленный
божественной росой, изливающій свой энтузіазмъ въ культѣ,
мистической доктринѣ пли откровенной кнпгѣ. Родина философ-
скихъ школъ находится подъ небомъ Греціп π Индіи; богослу-
женіе въ храмахъ и наука духовенства, выражавшаяся въ загад-
кахъ и символахъ, скрывая истину подъ мистеріями, достигали
иногда очень многаго, потому что народъ не оглядывался назадъ,
чтобы убѣдиться въ безопасности пути.—таковъ характеръ
религиозной и теократической расы семитовъ. Это народъ Бога по
преимуществу. Такимъ образомъ всякій культъ является священ-
нымъ для пихъ, и атеистъ для нихъ nonsens, загадка, чудовище
въ мірѣ. У этого народа есть тотъ моральный пнстинктъ, тотъ
здоровый практически! умъ безъ глубокихъ анализовъ, но легкій
π популярный, который составляетъ геній религій, въ связи съ
пророческимъ даромъ, который говорить о Богѣ болѣе
увлекательно и болѣе обширно, чѣмъ наука или раціонализмъ. Въ са-
момъ дѣлѣ, не удивительно ли то, что три религіи, игравшія до
сихъ поръ самую выдающуюся роль въ псторіи цпвилпзаціп, три
релпгіи, въ особенности отмѣченныя постоянствомъ,
распространенностью и прозелитизмомъ и такъ связанные между собой, что
кажутся вѣтвями одного дерева, три одинаково прекрасныя и
чпстыя варіаціи одной идеи,—не удивительно ли, что всѣ онѣ
родились на семитической почвѣ и оттуда распространились
далеко за свои предѣлы? Отъ Іерусалима до Синая всего
несколько верстъ, какъ и отъ Синая до Мекки (19 bis).
Однако расы отличаются не различными способностями, но
различнымъ развитіемъ однихъ и тѣхъ же способностей; то, что
является доминирующимъ въ характерѣ одного, находится у
другого въ зачаточномъ состояніи. Въ Греціи мы находимъ
зародыши того, что создало на Востокѣ людей, передающихъ откро-
веніе, людей—боговъ и пророковъ. Но имъ долго не удавалось
утвердить религіозную традицію. Учрежденіе Ппѳагора, своими
измѣненіями, иниціативой и отношеніемъ къ аскетизму,
напомпнаетъ великія органпзованныя системы Азіи. Самъ Пиѳагоръ очень
походитъ на. Теурга. Онъ непогрѣшимъ (Λυτός εφα) ученикъ,
пристыженный имъ, кончаетъ жизнь самоубійствомъ. Онъ посѣтплъ
преисподнюю и полонъ воспоминаній о свопхъ переселеніяхъ.
Онъ самъ охотно вѣритъ и даетъ другимъ возможность
поддерживать въ себѣ эту вѣру: онъ узнаетъ въ одномъ изъ храмовъ
Греціи оружіе, которое онъ несъ на осаду Трои. На Востокѣ Пи-
ѳагоръ былъ бы Буддой.—Этотъ характеръ еще болѣе поразите-
ленъ въ Эмпедоклѣ, который всѣми своими чертами напомпнаетъ
восточнаго Теурга. Жрецъ и поэтъ, какъ Орѳей, медикъ и чудот-
ворецъ, онъ служилъ темой чудесныхъ разсказовъ по всей Си-
циліи. Онъ воскрешалъ мертвыхъ, останавливалъ вѣтры, отвра-
щалъ чуму. Онъ являлся народу всегда окруженный свитой со
священной короной на головѣ, ногами, украшенными бронзовыми
звякающими цѣпями, съ волосами до плечъ и лавровой вѣткой

24 БУДУЩЕЕ ПАУКИ.
въ рукѣ. Его божественность была признана во всей Сициліи;
онъ самъ пропагандпровалъ ее. «Прпвѣтъ друзьямъ. обптающимъ
высоты болыпаго города, омываемаго свѣтлой Акрагасъ-, ппсалъ
онъ въ введеніп къ одной изъ своихъ поэмъ: „прпвѣтъ ревно-
стнымъ блюстптелямъ истины! я не человѣкъ, я Богъ. При моемъ
появленіп въ цвѣтущпхъ городахъ женщины и мужчины па-
даютъ нпцъ. Многочисленная толпа слѣдуетъ по моимъ стопамъ.
Одни просятъ у меня предсказаній, другіе спасенія ихъ отъ
ужасныхъ болѣзней, которыя ихъ мучаютъ-. Процессъ,
благодаря которому сложилась эта полная чудесъ легенда, ыапоми-
наетъ собою Востокъ. Онъ положилъ копецъ летаргіи и своимъ
пскусствомъ воскресплъ страну. Онъ оетановплъ пассатные
вѣтры, которые разоряли Агрпгентъ, закрывъ скважину между
двумя горами: отсюда его прозвище κολυσανέμα; *'). Онъ очи-
стплъ сосѣднее болото въ Селинонтѣ; это поставило его на
одинаковую высоту съ Аполлономъ. Вотъ аналогіи, очень характер-
ныя для основателей религій на Востокѣ. Но увы! Греція была
слишкомъ легкомысленна, чтобы долго оставаться на этой вѣрѣ
и обратить ее въ религіозную традицію; божественное величіе
Эмпедокла разбилось о скептицпзмъ насмѣшниковъ; и насмѣшли-
вая легенда смѣялась надъ его сандаліями, найденными на горѣ
Этнѣ. Азія никогда не смѣялась, и именно поэтому она всегда
была религіозной.
Что касается миѳологическихъ культовъ безъ организации и
священныхъ книгъ, то они очень разнообразны, и классификация
ихъ почти невозможна. Естественная религія представляетъ про-
дуктъ чистѣйшеіі фантазіи, воображеніе человѣка, рисующее
разнообразный картины на одномъ и томъ же фонѣ. Возникаетъ
поэма за паэмой, символъ за символомі^. Религін часто
становятся здѣсь почти индивидуальными, представляя дѣло одной
какой нибудь семьи. Можно указать только стадіи и эпохи этихъ
любопытныхъ процессовъ. На болѣе низкой ступени развитія
появился фетишизмъ, т. е. индивидуальныя или оемейныя миѳо-
логіи, вымышленныя фабулы, совершенно произвольно утверж-
денныя, безъ традиціонныхъ антецедентовъ, безъ того, чтобы даже
на минуту являлась мысль объ ихъ вѣроятности, просто фабула
для фабулы, какъ и во снѣ. Потомъ появились миѳы болѣе
обдуманные; въ нихъ инстинкты человѣческой природы проявляются
болѣе ясно, т. е. съ извѣстнымъ критическимъ отношеніемъ, но
безъ рефлексій, безъ аллегорическаго символизма. Наконецъ
сознательный символизмъ, аллегорія, созданная съ полнымъ пони-
маніемъ двусмысленнаго, которое совершенно отсутствовало у
первыхъ сочинителей миѳовъ.
Каждое миѳологическое твореніе, какъ и каждое развитіе
религіи, проходить черезъ двѣ различныя фазы: періодъ
творчества, когда въ сознаніп народа ясно обозначаются черты
легенды, и періодъ передѣлокъ, исправлений, многорѣчивыхъ
распространен^ когда теряется поэтическое вдохновеніе, когда по-
®) Задерживающій віѵтеръ.

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
25
догрѣваютъ старыя поэтическія фабулы по даннымъ уже не
повторяющимся процессамъ. Гезіодъ съ одной стороны и алекеанд-
рійская миѳологія съ другой; Веды съ одной стороны и Пурана
съ другой. Существуетъ способъ брать миѳы стараго времени,
усложнять ихъ, передавая оригинальное въ другомъ пересказѣ
и дѣлая нѣчто въ родѣ монографіи изъ того, что въ
первоначальной фабулѣ было только незначительной подробностью: все
это дѣлается иногда безъ всякпхъ новыхъ вымысловъ и безъ
уклоненій отъ данной темы. Прибавляютъ то, что, по всей вѣро-
ятности, должно было случиться, развиваютъ иоложеніе, соедп-
няютъ нѣсколько миѳовъ въ одинъ. Это, однпмъ словомъ,
обдуманная и литературная переделка, осяованіемъ которой служить
непроизвольное творчество. Этотъ періодъ безусловно вялъ и
скученъ, потому что непроизвольное, столь живое и граціозное
въ своей наивности, не терпитъ передѣлокъ. Во что обращаются
наивныя мысли ребенка, тяжеловѣсно комментированныя педан-
томъ,—нѣжный цвѣтокъ, который осыпается, переходя изъ рукъ
въ руки. Неужели вы думаете, что Венера, Панъ или граціи
пмѣли то лее значеиіе для людей, создавшпхъ ихъ, какое они
имѣютъ въ Версалѣ, гдѣ они сведены къ холодной аллегоріи
вѣкомъ мысли, который ищетъ мпѳологіи въ пропгломъ для еоз-
данія условнаго языка ('20)?
Эти двѣ фазы созданія легендъ соотвѣтствуютъ двумъ ие-
ріодамъ всякой религіи: первоначальный періодъ, когда она
выходить изъ сознаиія человѣка прекрасной и чистой, какъ лучъ
солнца, періодъ простой и наивной вѣры, безъ возраженій π
опровержение, и затѣмъ періодъ, болѣе обдуъіанный, когда
раздаются возраженія и оправданія, острый періодъ, когда мысль
такъ требовательна, что ее нельзя удовлетворить, когда чудеса,
такія легкія въ другое время, такъ легко понимаемый и прини-
маемыя, представляющая отблескъ моральныхъ инстинктовъ чело-
вѣка, дѣлаются блѣдными, незначительными, подчасъ
безнравственными, мелко-сверхестественными чудесами партій и братствъ
и т. п. Все съуживается и ограничивается; обычаи теряютъ свой
смыслъ и дѣлаются матеріальнымп; молитва становится
механической, культъ—церемоніей, формулы—родомъ кабалы, гдѣ
слова дѣйствуютъ не такъ, какъ прежде, не свопмъ моральнымъ
значеніемъ, но своимъ звучнымъ произношеніемъ; предписанія
законовъ, полныя глубокой морали, кажутся неудобными запре-
щеніями, которыхъ стараются пзбѣгать до того дня, когда будетъ
возможно совсѣмъ освободиться отъ нихъ. (21). Въ первый пе-
ріодъ религія не нуждается въ символахъ; это новый проблескъ
ума, огонь, который подвигается впередъ, пожирая все на
пути; она свободна и безгранична. Потомъ, когда энтузіазмъ
исчезаетъ, когда первоначальная, естественная сила ослабла,
начинаюсь опредѣлять, комбинировать и размышлять о томъ,
что первые вѣрующіе принимали съ пыломъ и любовью. Тогда
рождается схоластика и появляется первый зародышъ невѣрія.
Я не могу сказать всего того, что мнѣ извѣстно объ этомъ
богатомъ сюжетѣ; я не могу перечислить тѣ психологическіе
клады, которые можно было бы извлечь изъ ученія этихъ уди-

26
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
вительныхъ произведеній человѣческой природы. Я знаю, что
наше положеніе по отношенію къ этпмъ страннымъ твореніямъ
является совершенно псключительныш>. Полные правды и жизни
для тѣхъ народовъ, которые пхъ создали, они являются для насъ
только предметомъ анализа π разложенія. Печальное положеніе
въ томъ смыслѣ, что мы никогда не съумѣемъ ихъ понять
совершенно. Сколько разъ, думая о миѳологіи Индіи, я поражался
абсолютной невозможностью понять ея душу и жизнь! Мы,
аналитики и скептики, стопмъ передъ крайне много говорящими тво-
реніямп, пмѣющими громадное значеніе для извѣстнон части че-
ловѣчества. Какъ онѣ намъ скажутъ то, что говорили имъ? Для
того, чтобы понять эти великія творенія въ цѣломъ, нужно было
вѣрпть когда то или скорѣе (такъ какъ слово „вѣрптьи не
существуешь въ этомъ вѣкѣ фантазій) нужно было жить въ то время
съ ними. Нельзя ли будетъ реализировать это чудо прогрессомъ
знанія и науки, которыя съ симиатіей обратятся къ всему тому,
что создано" человѣчествомъ? Я не знаю: несомнѣнно, что эти
системы содержатъ болѣе или менѣе цѣнные атомы человѣческой
природы, т. е. говоря проще, умѣющіе слушать получатъ тамъ
большую ппщу. Въ общемъ можно сказать, что всякій трудъ че-
ловѣческаго ума, признанный слишкомъ абсурднымъ, безсмыслен-
нымъ, пе понятъ вѣрно, и если бы можно было стать на вѣрную
точку зрѣнія, то въ каждомъ изъ нихъ нашли бы извѣстный
смыслъ.
Я хотѣлъ показать на нѣсколькихъ примѣрахъ, къ какимъ
философскпмъ результатамъ можетъ привести чистая наука, и какъ
несправедливы презрѣнія нѣкоторыхъ умовъ, одаренныхъ впро-
чемъ философскпмъ смысломъ, къ этимъ изслѣдованіямъ. Что
было бы, если бы я взялъ философію исторіи и доказалъ бы, что
эта удивительная наука, которая будетъ когда нибудь
господствующей, никогда не достигла бы этого важнаго и серьезнаго
положенія безъ помощи добросовѣстнаго изученія, что до сихъ
поръ она находилась на той же ступени развитія, на которой
были естественныя науки до Бекона, блуждая отъ гипотезы къ ги-
потезѣ безъ остановокъ, не зная, какія формы придать законамъ,
и не выходя никогда за предѣлы иску ест венныхъ и фантастнче-
скихъ созданій своего ума?
Что было бы, если бы я доказалъ, что литературная критика—
это наше достояніе, которымъ мы такъ гордимся, не могла бы
быть серьезной и глубокой безъ эрудиціи? Какимъ образомъ
можно понять физіономію и оригинальность первобытныхъ лите-
ратуръ, если не нарисовать себѣ моральной и интимной жизни
націи, если не становиться на точку зрѣнія того народа, который
ее создалъ, чтобы видѣть и чувствовать, какъ онъ, если не ви-
дѣть его жизни или скорѣе, если хотя момеитъ не жить съ нимъ?
Нѣтъ ничего глупѣе нашего обыкиовеннаго восхищеиія древностью;
восхищаются не его оригинальностью и не тѣмъ, что дѣйстви-
тельно заслуживаешь восхищенія, а скупо выдѣляютъ черты
древности, которыя приближаются къ нашимъ, выбираютъ красоты,
которыя (нужно признать это) относятся далеко не къ первой
степени совершенства. То смущеніе, которое искусственные умы

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
27
испытываютъ передъ великими пропзведеніями классичеекихъ
литературъ, является однимъ изъ самыхъ смѣшныхъ. Исходить
изъ того принципа, что эти пропзведенія безусловно прекрасны,
такъ какъ ихъ признали таковыми знатоки. Но, такъ какъ за не-
имѣніемъ знаній, люди не въ состояніи понять ихъ
оригинальность, истину, ихъ значеніе въ исторіи развптія ума, то онп
восхищаются незначительными частностями; люди приходятъ въ экстазъ
отъ мнгшыхъ красотъ, о которыхъ авторъ π не думалъ, сами
раздуваютъ свое восхищеніе и представляютъ себя энтузіаетами
прекрасной древности, а въ действительности восторгаются только
своей собственной глупостью. Это совершенно условный восторгъ;
его возбуждаютъ въ себѣ по традпціи для того, чтобы не
прослыть дикаремъ, если бы человѣкъ не сталъ восхищаться тѣмъ,
чѣмъ восхищаются знатоки. Отсюда вытекаетъ то непріятное
чувство, которые испытываютъ люди предъ произведеніями,
признаваемыми безусловно прекрасными; отсюда вытекаетъ то непріят-
пое чувство, когда люди заставлятъ себя открывать то тутъ, то
тамъ какую нибудь мелочь, эпитетъ или блестящую черту, фразу,
которая была бы звучна въ переводѣ на другой языкъ. Если бы
были искренними, то Сенеку ставили бы выше Демосѳена (22).
Многіе, которымъ говорили, что Ролленъ прекрасенъ, удивлялись,
найдя у него только простыя фразы π не знали, чѣмъ можно въ
немъ восхищаться; они неспособны постигнуть красоты этого на-
ивнаго, восхитительного и честнаго характера. Прекрасенъ самъ
человѣкъ; прекрасны самыя произведенія, а не тѣ обороты, съ
помощью которыхъ говорится о нихъ. Но такъ мало людей, спо-
собныхъ имѣть эстетическое сужденіе. Восхищаются, вѣря дру-
гимъ, чтобы не быть отсталымъ. Сколько людей, стоя предъ
картиной Рафаэля, знаютъ ихъ дѣйствительныя достоинства и не
предпочли бы имъ, если бы судили свободно, современную
картину, свѣтскій стиль и блестящій колоритъ? Одно изъ самыхъ
пикантныхъ удовольствій, которыя можно доставить себѣ, это
сбивать посредственные умы произведеніями, въ красотѣ
которыхъ ихъ раньше убѣдили. Фреронъ восхищается Софокломъ за
соблюдете имъ нѣкоторыхъ прпличій, о которыхъ поэтъ, вѣро-
ятно, и пе думалъ. Я видѣлъ такихъ, которые восхищались вве-
деніемъ къ „Царю Эдипу", потому что первая строфа содер-
житъ прекрасную антитезу и, можетъ быть, переведена стпхомъ
Расина.
Со тѣхъ поръ, какъ стали утверждать (и совершенно
справедливо), что Библія восхитительна, весь міръ восхищается Биб-
ліей. Результатъ этого благопріятнаго положенія тотъ, что многіе
восхищались тѣмъ, чего тамъ вовсе нѣтъ. Боссюэ, котораго счи-
таютъ знатокомъ Библіи и который, на самомъ дѣлѣ, очень мало
знаетъ ее, восторгается безсмыслицами и солецизмами Вульгата,
претендуя открыть у него красоты, которыхъ и слѣда нѣтъ въ
оригиналѣ (23). Добрый Ролленъ подходить къ этому болѣе
наивно и открываетъ въ „Пѣснѣ о красномъ морѣ* развитіе мысли,
планъ и даже стиль. Наконецъ, Ловсъ, болѣе нелѣпый, чѣмъ всѣ
другіе, трактуетъ по правиламъ аристотельской реторики о
еврейской поэзіи, гдѣ находятъ главу о метафорахъ въ Библіи,

2S
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
главу о сравненіяхъ, о запмствованныхъ словахъ, о
величественности дпкціи о др., даже не подозрѣвая того, что дѣ-
лаетъ прекрасными древнія поэмы; онъ не знаетъ произвольная
вдохновенія, свободнаго отъ пскуественныхъ и обдуманныхъ
формъ молодого и новаго ума человѣка въ мірѣ, который по
всюду вносить своего Бога, сохраняя къ нему самое теплое
чувство.
Восхищеніе должно быть псторичеекимъ, τ е. научнымъ,
чтобы не быть неосновательнымъ и пустымъ. Каждое произведе-
ніе прекрасно на своемъ мѣстѣ, но не потому, что его вводятъ
въ рамки, созданныя болѣе или менѣе произвольно.
Устанавливать абсоліотныя дѣленія въ литературѣ, объявлять, что всякое
произведете или эпопея, пли ода, или романъ и критиковать
сочиненія пропглаго на основаніи правилъ, составленныхъ для
каждаго изъ этихъ видовъ творчества, порицать Данте за то, что
онъ написалъ трудъ, который нельзя назвать ни эпопеей, ни
драмой, ни дидактической поэмой, порицать Клопштока за то, что
его герой сллшкомъ совершенный,—это значить отрицать
свободу вдохновенія и права ума дѣйствовать согласно собственному
влеченію. Каждый способъ реалпзиривать прекрасное законенъ, и
каждый геній имѣетъ одинаковое право творить. Прекрасны тѣ
произведенія, которыя определенными индивидуальными
штрихами рпсуютъ вѣчную и безконечную красоту человѣческой
природы.
Только ученый имѣетъ право восхищаться. Критика и
эстетика, считающіяся обыкновенно противоположными другъ другу,
не только не исключаютъ другъ друга, но одна всегда
сопутствуешь другой. Все прекрасное можетъ быть подвергнуто
критике, и только тотъ умѣетъ действительно восторгаться, кто умѣетъ
критиковать. Какъ можно, напріімѣръ, понять красоту Гомера,
не будучи ученымъ, не зная древняго міра, не понимая
первобытной жизни? Чѣмъ восхищаются обыкновенно въ этихъ древ-
нихъ поэмахъ? Наивностью, чертами, которыя заставляюсь
улыбаться, но не тѣмъ, что действительно достойно восхищеиія;
люди не восхищаются этой неподражаемо вѣрной картиной періода
человѣчества. Восхищеніе Шатобріана не было бы часто такъ
несовершенно, если бы его сильное эстетическое чутье покоилось
на солидныхъ знаніяхъ.
Только при помощи философскихъ работъ можно
надеяться прибавить къ настоящему достоянію человѣческаго ума ново-
пріобрѣтенныя идеи. Когда подумаешь, какую роль въ развитіи
ума сыграли Эразмъ, Бейль, Вольфъ, Нибуръ, Штрауссъ, когда
подумаешь, какія мысли они ввели въ обращеніе и какія иред-
видѣли до ихъ появления, то удивляешься, что имя философа,
расточаемое такъ легко темнымъ педантамъ, незначительнымъ по-
слѣдователямъ, не примѣняется къ такнмъ лю дямъ. Результаты
возвышенной науки еще долго не войдутъ въ обращеніе; изъ гро-
мадныхъ трудовъ, выполненныхъ въ настоящее время изслѣдо-
вателями Индіи, только нѣсколько атомовъ съ трудомъ пріобрѣ-
ли право гражданства. Цѣлый рой ученыхъ филологовъ въ Гер-
маніи совершенно реформировалъ толкованіе Вибліи, между тѣмъ

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
29
какъ Франція не знаетъ ни одного слова изъ всѣхъ этпхъ тру-
довъ. Но у науки, какъ и у философіи, пмѣются скрытые
каналы, черезъ которые просасываются результаты. Идеи Вольфа объ
эпопеѣ (скорѣе даже тѣ идеи, которыя онъ вызвалъ свопмъ
ученіемъ) сдѣлались общпмъ достояніемъ. Величественная
пантеистическая поэзія Гете, Виктора Гюго, Ламартина предполагаетъ
всякій трудъ современной критики, послѣднее слово которой
литературный пантеизмъ. Я сомнѣваюсь, читалъ ли Гюго сочиненія
Гейне, Вольфа, Вильяма Джонса, а между тѣмъ егопоэзія
предполагаетъ ихъ. Б/астанетъ день, когда результаты науки
распространятся по воздуху, если только можно такъ выразиться; они
будутъ давать общій тонъ литературѣ. Форьель былъ только уче-
нымъ критикомъ; онъ не обладалъ творческимъ даромъ: однако
не многіе люди произвели такое глубокое вліяніе на
производительную литературу.
Сколько нужно еще труда, чтобы вырыть всѣ клады,
скрытые въ трудахъ прошлаго. Труды современной науки будутъ
закончены только тогда, когда объектомъ научныхъ трудовъ будутъ
всѣ стороны человѣчества. т. е. всѣ націи, когда будутъ возстанов-
лены Индія, Китай, Іудея и Египетъ, когда будетъ окончательно
и всецѣло понято все развитіе человѣчества. Только тогда
наступить царство критики, которая только тогда будетъ итти впе-
редъ съ совершенной уверенностью въ себѣ, когда увидитъ, что
передъ ней открывается область для универсальныхъ сравненій.
Сравненіе—это великое орудіе критики. XVII вѣкъ не зналъ
критики, потому что ему были недоступны сравненія различныхъ сто-
ронъ человѣческаго ума. Геродотъ и Титъ Ливій должны прослыть
серьезными критиками, Гомеръ долженъ считаться индивидуаль-
нымъ поэтомъ, прежде чѣмъ сравнительное изученіе литературъ
отдѣлитъ столь сложные миѳическіе факты отъ первоначальной
легенды, отъ апокриѳовъ. Если бы XVII вѣкъ зналъ, какъ мы,
Нндію, Персію и старую Германію, онъ не прпзнавалъ бы басенъ
о происхожденіи древнихъ грековъ и римлянъ. Слава Боссюэ въ
томъ, что онъ въ краткомъ и удивительно ясномъ очеркѣ пред-
ставилъ XVII вѣкъ; но внесъ ли бы онъ въ свой трактатъ такую
разрушительную критику, если-бы изучалъ Библію по Эйхгорну
или Де-Ветту, а не по св. Августину (25)?
Способность критиковать не прививается моментально; тотъ,
кто не культивировалъ ее долгими научными и
интеллектуальными изслѣдованіями, найдетъ всегда аргументы для возраженія
противъ болѣе сложныхъ выводовъ. Положенія изощренной
критики не изъ тѣхъ, которыя доказываются въ нѣсколько минутъ;
они заставляютъ невѣжественныхъ или рѣшительныхъ противни-
ковъ втиснуть въ предлагаемую точку зрѣнія. Если есть среди
произведена человѣческаго ума явные миеы, то это, безъ сом-
нѣнія, первыя страницы римской исторіи: если есть характерный
иеторическій романъ, то это труды Ксенофонта; Геродотъ
является историкомъ-разсказчикомъ. Однако доказывать .это тѣмъ,
кто отказывается стать на эту точку зрѣнія,—значитъ тратить
напрасно трудъ. Воспитывать и культивировать умы, упрощать
великие результаты науки—вотъ единственное средство заставить

30
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
понять и принять новыя пдеп критики. Нзмѣняетъ взгляды
науки филологія, широкое и сравнительное пзученіе явленій, сло-
вомъ современное состояніе ума. Нужно дать посредственнымъ
умамъ удовлетворяться вѣрой въ неопровержимость ихъ тяжело-
вѣсныхъ аргументовъ. Не нужно стараться ихъ опровергать.
Результаты критики не доказываются, а усматриваются; они
требуютъ для своего пониманія долгаго упражненія и утончениой
культуры. Невозможно убѣднть того, кто ихъ упорно не прпз-
наетъ^ точно также нельзя убѣдить вь существованіи микроско-
ппческпхъ существъ тѣхъ, кто отказывается отъ употребленія
микроскопа. Рѣшивъ закрыть глаза на утонченныя соображенія,,
не считаться съ оттѣнкамп, они только повторяютъ свою вѣчную
фразу: докажите, что это невозможно. (Вѣдь невозможнаго такъ
мало!) Крптикъ представить имъ тріумфъ и не станетъ спорить
съ ограниченными умами, рѣпшвшпми таковыми оставаться: онъ
будеть продолжать свой путь, опираясь на тысячу указанііі,
которыя даетъ во всѣхъ областяхъ изученіе вещей и которыя такъ
тѣсно сходятся другъ съ другомъ съ точки зрѣнія раціонализма.
Узкое и упорное отрицаніе неприступно; невозможно заставить
видѣть того, кто не хочетъ смотрѣть. Впрочемъ, несправедливо
было бы по отношенію къ результатамъ критики придавать имъ
тяжелую форму силлогизмовъ, которые составляютъ тріумфъ
умѣренныхъ умовъ и которыхъ не выведутъ вновь на свѣтъ болѣе
уточенныя изслѣдованія.
Конечно, эта невозможность принудить принять свои
результаты и заставить молчать противниковъ, удовлетворяющихся
своими тяжело вѣсными аргументами, можетъ сначала приводить
критику въ нетерпѣніе и заставить ее выйти на эту площадную
арену. Но это была бы непростительная ошибка. Долго еще
критика будетъ одинока и должна будеть ограничиваться сожалѣ-
ніемъ, что такъ мало распространено необходимое для ея
понимания образованіе. Какъ можетъ быть иначе, когда первыя вну-
шенія, которыя люди получаютъ въ дѣтствѣ и которыя остаются
часто единственной философской доктриной въ жизни, представ-
ляютъ отрицаніе критики? Поэтическое неопределенное суевѣріе
имѣетъ свои прелести; но суевѣріе реалиста только грубо. Кри-
тическій духъ болѣе распространенъ въ сѣверной Германіи,
чѣмъ во Франціи; причина этого, несомнѣнно, въ различіи рели-
гіознаго образованія, которое во Франціи положительно и
непреклонно, а въ Германіи не точно и гуманистично.
XVI
Достаточно ли уяснилъя возможность научной филосо-
фіи, которая не была бы болѣе чисто спекулятивной наукой
безъ всякаго отношенія къ реальному міру,—наукой сухой, без-
плодной, исключительной,—а наоборотъ, сдѣлавшись полной,
стала бы религіозной и поэтичной? Не достаетъ словъ, чтобы
описать то душевное состояніе, когда всѣ элементы природы че-
ловѣка сольются въ высшей гармоніи и, реализованные въ чело-
вѣческомъ существѣ, дадутъ намъ совершеннаго человѣка. Я на-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
31
зову это состояніе синтезом ъ, въ томъ опредѣленномъ емыслѣ,
который хочу ему придать.
Самое простое изученіе какого нибудь еложнаго объекта че-
ловѣкомъ состоитъ изъ трехъ частей: 1) общій и неясный
взглядъ,—2) точное и аналитическое разсмотрѣніе частей π 3) епн-
тезъ, основанный на изученіи частей. То же повторяется съ
умомъ человѣка, который на своемъ штп проходить три стадіи
развитія; ихъ можно назвать: спнкретизмъ, анализъ и синтезъ,
причемъ онѣ соотвѣтствуютъ тремъ фазамъ изучевгія.
Первый періодъ развитія человѣческаго ума, счптающійся
въ большинствѣ случаевъ самымъ простымъ, на самомъ дѣлѣ
самый сложный и запутанный. Слишкомъ легкомысленно
предлагаюсь, что простое, логически предшествующее сложному, пред-
шествуетъ ему также и хронологически; какъ будто сравнительно
простые анализы предшествовали всему тому, часть чего они со-
ставляютъ. Языкъ ребенка, повидимому, такой простой, въ дѣй-
ствительности, болѣе понятенъ и кратокъ, чѣмъ тотъ, которымъ
ясно и кратко выражаются аналитическія мысли въ позднѣйшіе
годы. Самые опытные лингвисты съ удивленіемъ находали у
первобытныхъ народовъ, называемыхъ дѣтьми человѣчества,
сложные и богатые словами языки. Первобытный человѣкъ не аналн-
зируетъ; онъ беретъ вещи въ ихъ естественномъ впдѣ, т. е. живыми
и органическими (26). Для него нѣтъ ничего абстрактнаго, потому
что абстракція—это умерщвленіе природы; все конкретно, все
живетъ. Различенія не бываетъ въ началѣ; первые взгляды
отличаются общностью и понятностью, но они туманны π неточны;
части явленій перемѣшаны другъ съ другомъ и не различаются.
Подобно предназначеннымъ къ жизни существамъ, разумъ чело-
вѣческій съ первыхъ минуть обладалъ всѣми членами, но далеко
еще неразвитыми: ничего не прибавлено къ нему съ тѣхъ поръ,
но все развилось, приняло естественные размѣры и заняло
надлежащее мѣсто. Необычайная сложность первыхъ произведеній
человѣческаго ума объясняется именно этимъ. Все было соединено
въ одномъ трудѣ, всѣ элементы человѣчества собраны воедино;
конечно, это единство было далеко отъ современной ясности, но
нужно признать, оно обладало несравненнымъ величіемъ. С в я-
щенныя книги служатъ выраженіемъ этого первобытнаго со-
стоянія человѣческаго ума. Возьмите священныя книги древнихъ
народовъ. Что найдете вы въ нихъ? Всю сверхчувственную
жизнь; всю душу націи. Въ нихъ его поэзія, его героическая во-
споминанія, его законодательство, политика и мораль; въ нихъ его
исторія, философія, наука; въ нихъ, словомъ, его религія,
потому что первое развитіе человѣческгіго ума дѣйствуетъ подъ
формой релнгіи. Религія, священная книга первобытныхъ
народовъ, это синкретическое скопленіе всѣхъ человѣческихъ элемен-
товъ націи. Все тамъ спутано, но все въ прекрасномъ едпнствѣ.
Вотъ откуда вытекаетъ возвышенное спокойствие этихъ удиви-
тельныхъ произведеній: они изгнали антитезы, противорѣчія и
различія; у нихъ господствуютъ ничѣмъ не смущаемые миръ и
гаръіонія. Періодъ анализа характеризуется борьбой. Какъ могли
бороться между собою въ великихъ первобытныхъ трудахъ рели-

32
5УДУШЕЕ НАУКИ.
гія и фплософія, поэзія и наука, мораль и политика, когда онѣ
покоились мирно на однѣхъ и тѣхъ же страницахъ, на однѣхъ и
тѣхъ же строкахъ? Релпгія была философіей, поэзія—наукой, за-
конодательство—моралью, все человѣчество проявлялось въ каж-
домъ пзъ свопхъ актовъ, пли скорѣе вся человѣческая сила выли*
валось въ каждое пзъ своихъ твореній.
Вотъ что составляетъ неотразимую прелесть этихъ перво-
бытныхъ кнпгъ. которыя еще и теперь являются самыми вѣрными
выраженіямп человѣчества въ его цѣломъ. Было бы безуміемъ
искать въ нихъ спеціальныхъ знаній наукп; наша наука безспорно
стоптъ гораздо выше той, которую можно было бы тамъ найти.
Было бы безуміемъ искать въ нихъ философію, безспорно мы
гораздо лучше владѣемъ пскусствомъ анализа. Было бы безуміемъ
искать въ нихъ законодательства или общсственныхъ правъ; наши
публицисты гораздо лучше понимаютъ этотъ вопросъ, чтобы не
искать больше. Нужно искать въ нихъ непроизвольное ч е-
ловѣчество, великую гармонію природы человѣка, изображеніѳ
нашего дѣтства. Отсюда вытекаетъ пышная поэзія этихъ перво*
бытныхъ тпповъ. воплощающихъ въ себѣ доктрину, этихъ людей-
боговъ, которые были релпгіозными предками всѣхъ народовъ,
какъ Орфей, Зороастръ, Влаза, Фоги, бывшіе одновременно
учеными, поэтами, законодателями, соціальными организаторами и
вообще проповѣдникамп, священниками и толкователями таинствъ.
Эти удивительные типы удерживаются еще нѣкоторое время въ
періодѣ анализа; они переходятъ въ тѣхъ первобытныхъ мудре-
цовъ, которые умѣютъ толковать таинства, но не считаются ещѳ
философами: они имѣютъ свои легенды, ( баснословныя біографіи),
но съ меньшимъ колпчествомъ вымысловъ, чѣмъ первобытныя.
Таковы Конфуцій, Лао-Тіу, Соломонъ, Локманъ, Пиѳагоръ, Эм-
педоклъ, которые приближаются къ первымъ философамъ болѣѳ
утонченными типами, какъ Солонъ, Селевкъ, Нума и др.
Таковъ человѣческій умъ въ первые періоды; онъ имѣетъ
своп прелести, отсутствующая у нашего робкаго анализа. Это
божественное дѣтство, когда Богъ такъ близокъ къ тѣмъ, которые
умѣютъ обожать. Я такъ же, какъ де-Местръ, люблю, эти
античные умы, носящіе корону мудреца и платье жреца. Я сожалѣю
о нихъ, но я не упрекаю за это вѣка, употребившіе много тяже-
лаго труда для анализа, вѣка, во многихъ отношеніяхъ болѣѳ
бѣдные, но, несомнѣнно, представлявшіе необходимый прогрессъ
человѣческаго ума.
Въ самомъ дѣлѣ, умъ человѣческій не могъ оставаться при
этомъ первоначальномъ единствѣ. Мысль, направленная болѣе
внимательно на явленія, понимаетъ ихъ сложность и
необходимость изучать ихъ по частямъ. Примитивная мысль видѣла
только одинъ міръ; мысль же второго періода видитъ тысячу міровъ
или, вѣрнѣе, она видитъ цѣлый міръ въ каждой вещи. Взглядъ
вмѣсто того, чтобы расширяться, суживается и останавливается
на одномъ; вмѣсто того, чтобы принять направленіе
горизонтальное, онъ направляется вертикально; вмѣсто того, чтобы теряться
въ безграничныхъ высотахъ, онъ прикрѣпляется къ землѣ и
самому себѣ. Это періодъ частичной жизни, точности, ясности, и

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
33
определенности; въ этотъ періодъ не творятъ, а аналнзпруютъ.
ІІыель дѣлится и урезывается. Первобытный стиль не зналъ ни
дѣленій на фразы, ни дѣленія словъ: стиль анализа призываетъ
на помощь сложные знаки преппнанія для отдѣленія разлпчныхъ
частей фразъ. Появляются поэты, ученые, философы, моралисты
іг политическіе деятели, появляются даже теологи и жрецы
[Ί1). Удивительно, что теологія и жречество, т. е. совершенная
Форма иервобытнаго развитія, кажется, должны были бы
исчезнуть въ этотъ періодъ. Это могло бы случиться, если бы все человѣ-
чество шло впередъ при совершенно полной гармоніи. Послѣдней
не было, и потому теологія и жречество пережили тѣхъ, которые
должны были ихъ уничтожить; онѣ составляютъ одну изъ мво-
гихъ спеціальностей. Странное противорѣчіе: какъ можетъ
сделаться специальностью то, что вообще возможно только при усло-
віи быть всѣмъ? Но аналитическая наука стала необходимостью,
и робкіе люди стараются примирить эту потребность съ
остатками учрежденій, противорѣчащихъ анализу; они думаютъ, что имъ
удастся удержать и то и другое. Я повторяю: если теологія
должна быть сохранена, еіі нужно господствовать надъ всѣмъ, а
всему остальному приписывать стоимость только въ той мѣрѣ,
поскольку оно относится къ теологіи. Исходная точка зрѣнія тео-
логіи противорѣчитъ точкѣ зрѣнія анализа; періодъ анализа дол-
женъ исключать догму. Къ счастью человѣчество предпочитаетъ
противорѣчія отсутствію пищи для одной изъ насущныхъ
потребностей своего существа.
Не по собственному выбору, а въ силу неизбежности хода
своей природы человѣкъ покидаетъ прелести древняго сада, та-
кія улыбающіяся и иоэтическія, чтобы углубиться въ терніи
критики и науки. Можно пожалѣть объ этихъ первыхъ прелестяхъ,
какъ часто на закате жизни жалѣготъ о мечтахъ и радостяхъ
дѣтства; но нужно мужественно стремиться впередъ. вмѣсто того,
чтобы оглядываться на прошлое: нужно слѣдовать по извилистымъ
тропинкамъ, которыя, несомнѣнно, приведутъ къ несравненно
более совершенному состоянію. Если даже переживаемый нами пе-
ріодъ анализа абсолютно ниже иервобытнаго пріода (что
действительно только въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ), все же анализъ
является болѣе передовымъ, чѣмъ синкретпзмъ, потому что
анализъ—необходимая ступень для достижения высшаго состоянія.
Истинный прогрессъ обнаруживаетъ иногда задержки и возвра-
щенія, но регрессивный ходъ человечества подобенъ регрессив-
нымъ движеніямъ планетъ. Наблюдая планету съ земли мы ду-
маемъ, что видпмъ движеніе назадъ; но на самомъ дѣлѣ ничего
подобнаго нѣтъ. Понятно, двпженіе назадъ замѣтно только тому,
кто наблюдаетъ только часть неба. Является ли путь
человечества, какъ думалъ Гете, кругомъ или спиралью,—это все равно;
путь человечества идетъ по линіи, оба конца которой
соприкасаются. Корабль, отплывающій отъ западной, дикой части Соеди-
ненныхъ Штатовъ, чтобы придти къ восточной, цивилизованной
части ихъ, кажется, на первый взглядъ, ближе къ месту своего
назначенія въ моментъ отъезда, чемъ тогда, когда онъ
сражается съ бурями и снегами мыса Горна; но если хорошо пони-

34
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
мать вещи, то корабль у мыса Горна ближе къ своей цѣлп,
чѣмъ на берегахъ Орегона. Этотъ фатальный объѣздъ непзбѣ-
женъ. Человѣческій умъ точно также долженъ пройти черезъ
пустыни, чтобы достигнуть обѣтованной земли.
Аналпзъ—это война. Въ первоначальномъ синтезѣ, когда
умы мало отличались другь отъ друга, гармонія была легко
осуществима. Но въ періодъ индивидуализма свобода становится
недовѣрчпвой; каждый желаетъ говорить то, что онъ хочетъ, и
не видитъ причинъ для подчиненія своей воли и мысли дру-
гимъ. Аналпзъ—это революція, отрицаніе единаго и абсолютнаго
закона. Кто въ этомъ состояніи мечтаетъ о мірѣ, тотъ мечтаетъ
о смерти. Эта революція необходима и, что бы ны случилось, она
идетъ своимъ путемъ. Ыиръ не можетъ быть удѣломъ періода
анализа, который необходпмъ для прогресса человѣческаго ума.
ІІиръ появится только съ великимъ синтезомъ въ тотъ день,
когда люди придутъ къ разуму и соотвѣтствующимъ образомъ
устроенной человѣческой природѣ. Въ періодъ этого фатальнаго
перехода огромная ассоціація невозможна. Каждый живетъ слиш-
комъ мощно; невозможно связать въ одинъ снопъ
индивидуальности съ такими характерами, Теперь было бы невозможно
создать эти великіе религіозные союзы, эти великія скопленія душъ
въ одной доктринѣ, называемой религіей; невозможно было бы
создать военные ордена среднихъ вѣковъ, гдѣ столько
индивидуальностей, незначительныхъ самихъ по себѣ, посвящали себя
одному дѣлу. Легко связываются ерѣзанные или сломанные
бурей колосья, но не тогда, когда они еще жпвутъ. Для того,
чтобы поглотиться въ какой нибудь корпораціи, которой посвящд-
ютъ жизнь, славу и благосостояніе, нужно имѣть мало
индивидуальной и личной жизни; нужно обладать крупной безсозна*
тельной энергіей, готовой служить общей великой идеѣ. Едине-
нія не можетъ быть при рефлексіи, преимущественно разлпчія
характеризуюсь философскій періодъ, и потому большой
догматический союзъ невозможенъ. Первобытное состояніе было періо-
домъ солидарности; даже преступленіе не признавалось у нихъ
индивидуальными, замѣна виновнаго невиннымъ была вполнѣ
естественна; преступленіе переносилось съ поколѣнія на
поколите и становилось наслѣдственнымъ. Въ слѣдующемъ періодѣ,
періодѣ разума, эти догматы кажутся абсурдными; каждый отвѣ-
чаетъ только за себя и за свои проступки. У насъ всякое знаніе
предполагаетъ противорѣчивыя положенія. Передъ лицомъ хоро-
шаго мы впдимъ дурное, передъ лицомъ
прекраснаго—безобразное: утверждая что нибудь, мы отріщаемъ, мы слыпшмъ
возражения, мы боремся, приводимъ аргументы. Напротивъ, въ
первобытное время утвержденіе было просто и неоспоримо.
Конечно, если бы· аналпзъ не имѣлъ цѣли въ будущемъ, онъ
стоялъ бы безусловно ниже первобытнаго синкретизма, потому
что послѣдній давалъ намъ полную картину жизни, чего не да-
етъ намъ аналпзъ. Но анализъ—необходимое условіе истиннаго
синтеза: расчлененное соединяется вновь. Совершенная наука
возможна только при томъ условіи, если она будетъ опираться
преимущественно на анализъ и точный разборъ частей. Условія нау-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
35
би Для человѣчества тѣ же, что и для индивидуума. Индявпду-
умъ знаетъ хорошо только цѣлое, различные элементы котораго
юнъ изучаетъ въ отдельности; пндпвидуумъ въ то же время за-
ключаетъ о роли этихъ элементовъ въ цѣломъ. Человечество
будетъ научнымъ только тогда, когда наука изслѣдуетъ все до мель-
чайшихъ подробностей и возсоздастъ живое существо, сначала раз-
.ложенное анализомъ на части. Не нужно останавливать ученаго,
который углубляется все болѣе и болѣе въ терніи этого пути:
несомненно, еслибъ это тяжелое разложеніе и разборъ были
самодовлеющею цѣлыо, наука была бы неблагодарнымъ и унизптель-
нымъ трудомъ. Но все благородно съ точки зрѣнія великой
окончательной науки, въ которой найдутъ полное выраженіе своей
гармоніи поэзія, религія, наука и мораль. Первый періодъ быль
религіознымъ, но не научнымъ; среднііі періодъ былъ не релп-
гіознымъ, но научнымъ; будущій періодъ будетъ релпгіознымъ и
научнымъ одновременно. Тогда появятся снова Орфеи и Трп-
смегисты, ~) не для того, чтобы пѣть народамъ—дѣтямъ о своихъ
геніальныхъ мечтахъ, но для того, чтобы показывать разумному
человѣчеству чудеса действительности. Тогда опять появятся
.мудрецы, поэты, организаторы, законодатели π проповѣдники,
которые не будутъ управлять человѣчествомъ во имя туманныхъ
пнстинктовъ, а поведутъ его разумно по пути къ совершенству.
Появятся опять величественные типы человѣческпхъ характеровъ,
которые напомнятъ о чудесахъ первыхъ дней. Это состояніе
покажется возвращеніемъ къ первобытному, но между ними будетъ
пропасть анализа, вѣка терпѣливаго и внимательнаго изученія;
тогда будетъ возможно, обнимая цѣлое, знать его части. Ничто
не имѣетъ болѣе сходствъ, чѣмъ синкретизмъ и синтезъ, и ничто
не представляетъ болыпаго различія: синтезъ содержитъ въ себѣ
всѣ работы анализа, онъ предполагаетъ анализъ и опирается на
него. Всѣ фазы человѣчества хороши, такъ какъ всѣ онѣ
стремятся къ совершенству. Онѣ могутъ быть несовершенными, такъ
какъ человѣчество постепенно исполняешь свою работу и создаетъ
свои формы одну за другой, не упуская изъ виду великой
окончательной картины; и въ будущемъ, пройдя черезъ синкретизмъ
π анализъ, человечество заключить синтезомъ кругъ вещей. Реф-
лексія въ зачаточномъ состояніи могла сделать невозможными
чудесныя созданія инстинкта; но полная рефлексія оживить эти
созданія, только съ высшей степенью ясности и определенности.
Анализъ не умеетъ творить. Простой человекъ склонный
къ синтезу, но не способеный критиковать,—более способенъ
изменить міръ и привлекать прозелитовъ, чемъ недоступный и
строгій философъ. Открывать движенія своей души большое
несчастье; вступившій на этотъ путь человекъ всегда боится
ошибиться въ самомъ себе, всегда сомневается въ своихъ чувствахъ,
радостяхъ, инстинктахъ. Простой человекъ идетъ впередъ по
прямой линіи съ могущественной энергіею. Века съ более
развитой критикой нпкоимъ образомъ не отличаются большей спо-
*) Hermes Trismegistos—греческое названіе бога луны древвгихъ Егпп-
тянъ, Тег у те; это напболѣе интересный изъ египетскихъ боговъ.

se
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
собностью реализовать прекрасное. Германія—единственная
страна, въ которой установленныя критикой теоріи пмѣютъ большое
вліяніе на литературу. Каждая новая литературная жатва даетъ
тамъ новую эстетическую систему; вотъ почему литература Гер-
маніи такъ вычурна и искусственна. Недостатокъ интеллектуаль-
наго развитія Германіп состоитъ въ злоупотребленіи рефлексій; я
додразумѣваю подъ этпмъ сознательное и обдуманное примѣнеыіе
къ непроизвольному творчеству законовъ, добытыхъ изъ предше-
ствующпхъ фазъ развитія мысли. Великій результатъ
исторической критики XIX в., примѣненный къ исторіи человѣческаго ума,
состоитъ въ прпзнаніп необходимости развитія и измѣненія си-
стемъ, въ признавай нѣкоторыхъ законовъ этихъ измѣненій и
того способа, какимъ они, путемъ постоянныхъ колебаній, идутъ
къ истинѣ, с л ѣд у я своему естественному теченію.
Вотъ спекулятивная истина перваго порядка; но она становится
очень опасной, разъ ее хотятъ прпмѣнить. Вѣдь заключать изъ
принципа: „послѣдующая система всегда лучше", что
легкомысленный и поверхностный человѣкъ, который будетъ болтать и
извращать истину послѣ генія, все же выше генія, потому что
хронологически слѣдуетъ за нимъ,—это значило бы оказывать
много чести умѣренностп. Но такое явленіе слишкомъ часто
наблюдается въ Германіи: послѣ появленія великаго философскаго
или критическаго труда всплываетъ цѣлый рядъ мыслителей, на-
зывающихъ себя передовыми; они думаютъ, что опередили этотъ
трудъ, и часто только противорѣчатъ ему. Нужно всегда
повторять, что законъ прогресса системъ возможенъ только при усло-
зіи ихъ совершенно свободнаго созпданія, и что авторы ихъ, не
думая превосходить другъ друга, должны быть внимательны
только къ внутреннему и объективному разсмотрѣнію вещей.
Пренебрегать этимъ важнымъ условіемъ значитъ предоставлять разви-
тіе человѣческаго ума случаю или смѣшнымъ претензіямъ тще-
славныхъ и пустыхъ людей (/2S).
Критика не умѣетъ ассимилировать. Догматическій эклек-
тизмъ возможенъ только при условіи приблизительности. Наши
попытки соединить доктрины не удаются, такъ какъ эти
доктрины слишкомъ пзвѣстны намъ. Александрійцы, арабы, средніе вѣ-
ка, Магометъ могли давать болѣе могущественный эклектизмъ,
чѣмъ нашъ, потому что ихъ эклектизмъ былъ. грубъ. Ихъ знанія
были менѣе точны, у нихъ было мало критики; они не знали
происхожденія элементовъ, которые они смѣшивали. Они
амальгамируюсь все безъ разбора, смѣшиваютъ и соединяюсь многое,
не изучивъ частей, и -придаюсь свою индивидуальность, не зная
объ этомъ. Критика, наиротивъ, не уясняетъ; части остаются но-
разъединеннымп,норазличіе ихъ ясно видно. Современный
эклектизмъ превосходенъ, какъ принципъ критики, но безплоденъ,
какъ первая попытка сліянія догматовъ; онъ будетъ всегда ре-
гистраціей, соединеніемъ различныхъ отрыоковъ.
Прежде новыя мысли пли новые законы формировались при
помощи грубо смѣшанныхъ противоположностей подобно нашей
грубой пищѣ. Брали древнія учрежденія или догмы и
приспособляли ихъ по своему желанію. Средніе вѣка представляютъ ц ар-

БУДУЩЕЕ НАУКЕ.
37
с τ в о древнихъ и очень жеясныхъ иамятнпковъ: если бы они
знали исторію, какъ мы, они бы не позволили себѣ этой прекрасной
фантазіи. Противорѣчія занимали большую часть этпхъ
странныхъ твореній, и я надѣюсь показать ту роль, которую онѣ
сыграли въ образованіи нашихъ напболѣе существенныхъ догма-
товъ; не критический умъ находплъ выраженіе свопхъ мыслей
въ прошломъ и пользовался прошлымъ по своему разумѣнію.
Конечно, это грубая наука, еслп только она была наукой. Но они
создали больше, чѣмъ нашъ вѣкъ, именно благодаря своей
грубости. Тонкій, изощренный взглядъ служитъ только для расчле-
ненія; анализъ остается всегда только аналнзомъ.
Однако анализъ по своимъ средствамъ представляетъ про-
грессъ. Въ синкретизмѣ были на лицо всѣ элементы, но безъ точ-
наго различенія, характеризующего анализъ, безъ прекраснаго
единства, вытекающаго изъ совершеннаго синтеза. Только во второмъ
періодѣ части начинаютъ ясно обрисовываться и, это,
совершается, надо признать, въ ущербъ единству, слѣды котораго мы на-
ходимъ въ первомъ періодѣ. Разнообразие, т. е. раздѣленіе, гос-
подствуетъ до той поры, пока синтезъ, охватпвшій отдѣльныя
части, не привелъ ихъ снова къ высшему единству.
По существу своему этотъ велпкій законъ не является за-
кономъ только человѣческаго ума (29). Эволюція первобытнаго и
синкретнческаго зародыша при помощи его частей π новое
единство, какъ результата этого анализа, вотъ законъ всего живу-
щаго. Зародышъ заключаетъ въ себѣ въ потенціальномъ, состояніи
повидпмому, все то, чѣмъ современемъ будетъ существо. Зародышъ
развивается, формы его устанавливаются въ правпльныхъ отно-
шеніяхъ, а то, что было въ возможности, становится дѣйствіемъ,
но ничего не прибавляется и не создается вновь. Я часто съ уе-
пѣхомъ пользовался слѣдующимъ сравненіемъ, чтобы уяснить
эту точку зрѣнія. Представьте себѣ однородную коноплю, изъ
которой вьютъ различныя веревки. Масса представляетъ синкре-
тизмъ, въ которомъ, въ спутанномъ впдѣ, существуютъ всѣ
инстинкты; веревки же—это анализъ. Предположимъ, что веревки,
оставаясь различными, сплетаются въ одну большую веревку:
тогда мы получимъ синтезъ, отличающійся отъ первоначальнаго
синкретизма тѣмъ, что индивидуальности, еоедпненныя въ
единство, остаются въ немъ различными.
Въ гииотезѣ, которую я отнюдь не принимаю догматически,
но только какъ прекрасную эпопею вещей, законъ высшей силы
не былъ бы инымъ. Первобытное единство было безжизненно,
потому что жизнь возможна только при условіи анализа и
противопоставления частей. Какъ бы не было π самого еуществованія.
такъ какъ ничего не было различнаго; все было безъ индпвидуа-
лизаціи, безъ отдѣльнаго отъ другихъ существованія. Жизнь
началась только съ того момента, когда туманное и смутное
единство развилось въ разнообразіе и стало универсальными Но
универсальность съ свою очередь не представляетъ совершенной
формы, такъ какъ въ ней недостаточно ясно ощущается единство.
Возвращеніе къ единству обусловливается умомъ, такъ какъ умъ
единственная равнодѣйствующая извѣстнаго количества много-

3S
БУДУЩЕЕ НАУКЫ.
численныхъ элементовъ. Исторія существа будетъ закончена
только тогда, когда все разнообразіе будетъ объединено и изъ этого
единства возникнетъ единственная равнодѣйствующая—высшая
сила, такъ какъ въ человѣкѣ душа является равнодѣйствующей всѣхъ
составляющихъ его элементовъ. Высшая сила будетъ душою
вселенной, вселенная будетъ ея тѣломъ, и жизнь станетъ полной;
дѣло въ томъ, что всѣ части существующего будутъ жить въ
отдельности и созрѣютъ для единства. Тогда замкнется кругъ, и
существо, проіідя черезъ разнообразіе, снова отдохнетъ въ
единства. Но вы спросите, зачѣмъ же выходить, чтобы возвращаться
опять? Къ чему это путешествіе черезъ разнообразіе? Оно
способствовало тому, чтобы все жило своей собственной жизнью; оно
способствовало введенію анализа въ единство. Вѣдь жизнь не
представляете нп абсолютнаго единства, ни разнообразія; жизнь—
это разнообразіе въ единствѣ, пли скорѣе, разнообразіе,
разрешающееся въ едпнствѣ (30).
Совершенство жизни животнаго прямо пропорціонально раз-
лпчію его органовъ. Низшее животное, повидимому, болѣе
однородное, и въ самомъ дѣлѣ ниже позвоночнаго, такъ какъ
разнообразная центральная жизнь послѣдняго вытекаетъ изъ нѣсколь-
кпхъ совершенно различныхъ элементовъ. Франція—первая изъ
націй, потому что она одна представляетъ концертъ изъ безко-
нечнаго количества различныхъ инструментовъ. Совершенство
человѣчества не въ подавленіп, но въ гармоніи национальностей.
Національностп скорѣе укрѣпляются, чѣмъ слабѣютъ; подавить
національность—значить порвать одну изъ струнъ человѣчества.
тГеній, говорить Мишле, является таковымъ постольку, поскольку
онъ въ одно и тоже время простъ и опытенъ въ анализе, ребенокъ
и зрѣлып человѣкъ, мужчина и женщина, варваръ и культурный
человѣкъ- (31). Даже наука станетъ совершенной только тогда,
когда она будетъ одновременно и аналитической и синтетической;
являясь исключительно аналитической, она узка, суха; являясь
исключительно синтетической, она химерична и необоснована. Че-
ловѣкъ будетъ обладать дѣйствительными знаніями только тогда,
когда, утверждая общій законъ, онъ будетъ ясно видѣть всѣ
частные факты, предполагаемые имъ.
Всѣ частныя науки начинаютъ съ утвержденія единства; онѣ
начпнаютъ различать только тогда, когда анализъ устанавливаешь
разлпчія тамъ, гдѣ раньше видѣли однообразіе. Прочтите любую
изъ шотландскихъ психологій. На каждой страныцѣ повторяется,
что первое правило философскаго метода—это поддерживать
различіе того, что различно, не искажать фактовъ для скораго
сведенія къ ихъ единству, не отступать передъ многочисленностью
прпчпнъ. Все это прекрасно, но при томъ условіи, что мы, имѣя
въ виду будущую жизнь, будемъ увѣрены, что это несозрѣвшеѳ
еще сведеніе къ единству совершится когда нибудь. Конечно,
было бы странно, что въ природѣ именно 61 простое тѣло, что у
человѣка восемь или десять способностей. Единство въ основѣ
вещей; но наука должна ожидать его явленія въ полной
уверенности, что оно появится. Такимъ образомъ несправедливо
обвинять науку въ разнообразіи. Но была бы не права и наука, если

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
39
бы она не составляла себѣ запасъ и не признавала, что
временное единство современемъ изчезнетъ при болѣе глубокомъ из-
слѣдованіи природы.
Настоящее состояніе не совершенно и подлежитъ критикѣ.
Прекрасная, полная наука будетъ въ будущемъ, если только цп-
вилизація не б}тдетъ остановлена на своемъ пути слѣпымъ суе-
вѣріемъ или нападеніемъ варваровъ въ той пли другой формѣ.
Но что бы ни случилось, если даже сдѣлается необходимымъ
возрожденіе, несомненно, что оно будетъ имѣть мѣсто, что
варвары будутъ опираться на насъ, какъ на предшественников^
чтобы идтп еще дальше насъ и открьшать въ свою очередь новыя
точки зрѣнія. Тогда будутъ обвинять насъ, жившихъ въ періодъ
анализа π ограниченныхъ въ своихъ наблюденіяхъ только одной
стороной вещей, но насъ будутъ почитать за то, что мы ставили
интересы человѣчества выше свопхъ, что мы лишплп себя общихъ
результатовъ, чтобы дать возможность будущему съ увѣрен-
ностью приходить къ этимъ результатами насъ будутъ уважать
за тѣ черты, какъ отличающія насъ отъ тѣхъ эгоистовъ перваго
періода, которые предпочитали импровизировать для себя системы,
чѣмъ собирать для будущаго элементы для разрѣшенія вопроса.
Нашъ методъ, если можно такъ выразиться, по существу своему
безкорыстный; мы не работаемъ для себя; мы согласны не знать,
лишь бы знало будущее; мы работаемъ для человѣчества.
Этотъ терпѣливый и строгій методъ подходить, повпдіімому,
Франціи, которая изъ всѣхъ странъ крѣпче всего держалась по-
ложительнаго метода, но также такого, который былъ наиболѣе
безплоднымъ по отношенію къ высокимъ спекуляціямъ.
Невозможно полностью принять упреки Германіи по адресу нашего
отечества, которое будто бы ничего не понимаетъ ни въ религіп,
ни въ метафизпкѣ. Я признаю, что религіозное чувство очень
слабо во Франціи, π потому именно мы болѣе другихъ
придерживаемся въ религіп узкихъ формулъ, исключающихъ велпкій
пдеалъ. Именно потому Франпія никогда не увидитъ -.пропасти
между самымъ строгимъ католпцизмомъ и невѣріемъ; именно
потому, такъ трудно уяснить, что наши соотечественники, не
являясь послѣдователями*Вольтера, не становятся послѣдователями
католицизма. Метафизпчеекія спекуляціи французской школы (я под-
разу мѣваю здѣсь, если хотите, Мальбранша) всегда были
худосочны и робки. Истинная французская философія это научная
философія Даламбера, Кювье, Жоффруа, Сентъ-Иллера.
Теологическое развитіе почти совершенно отсутствуетъ; нѣтъ нп одной
страны въ Европѣ, которая бы такъ мало работала надъ вопросами
религін. Странная вещь! Эти люди съ тонкой организаціей,
способные схватывать наиболѣе неуловимые нюансы въ практической
жизни, оказываются совершенно тупыми по отношенію къ
метафизике, допуская такія безсмыслицы, которыя приводятъ критиковъ
въ ужасъ* Они знаютъ это и не стараются исправить. Но
потребность въ релпгіи свойственна человечеству; поэтому они предпо-
читаютъ брать готовую систему, первую попавшуюся подъ руку,
не изслѣдуя, допустима ли она (32). Религія всегда была во
Франціи своего рода стереотипной формулой, какъ Louis par

40
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
la grâce de Dieu; она не пмѣла нпкакого отношенія ко всему
остальному и ей не занимались. Наши релпгіозныя войны были
въ действительности гражданскими войнами или войнами партій.
Если бы Франція была болѣе религиозной, она сдѣлалась бы про-
тестанской, ка-къ и Германія. Но не пмѣя теологическаго чутья,
она не видѣла средины между данной системой и насмѣшливымъ
отрицаніемъ ея. Въ релпгіозномъ отношеніп Франція то же, что
Востокъ въ полптическомъ. Воетокъ не иредставляетъ себѣ
другого правленія, кромѣ абсолютизма, и только, когда послѣднііі
становится нестерппмымъ, они убпваютъ деспота. Вотъ
единственное проявленіе у нпхъ политическаго характера, которое наш»
известно. Франція самая ортодоксальная страна, потому что она
менѣе другихъ религіозна и болѣе другпхъ позитивна. Типы въ
родѣ Франклина, люди земной жизни, очень часто узко
придерживаются формулъ. Пусть остроумные люди, присматриваясь къ
этпмъ формуламъ нѣсколько ближе, или отделываются съ легко-
мыеліемъ, характернымъ для нашей неспособности судить объ
этого рода вещахъ, пли просто смѣются. Во Франціи даже у не-
г.ѣрующихъ въ глубинѣ души таится католицизмъ. Чистая
идеальная религія, имѣющая столько приверженцевъ въ Германіи.
во Франціи еовсѣмъ неизвѣстна (33). Готовая система, которую
не нужно было бы понимать и которая избавила бы насъ отъ
поиековъ, вотъ требования, предъявленныя Франціей по отноше-
ніп къ религіи, потому что она знаетъ, что у нея нѣтъ тонкаго
чутья для такого рода вещей. Франція переживаетъ періодъ
анализа, революціи и невѣрія человѣчества; слабая въ религіозномъ
отношеніи, она принимаетъ съ без2эазлпчнымъ скептгщизмомъ
формулы прошлаго. Возможно, что, сыгравъ свою роль, Франція
будетъ помѣхой прогрессу и исчезнетъ; вѣдь роли вообще очень
различны: кто занимается анализомъ, тотъ не сиоеобенъ къ
синтезу. Каждому свое дѣло,—таковъ законъ исторіи. Франція—это
великое орудіе революціи; но способна лп она пересоздать религію?
Будущее покажетъ это. Какъ бы то ни было, достаточно для ея
славы то, что она обрисовала хоть одну сторону человѣчества.
XVII.
Я постараюсь указать нѣкоторымъ возвышеннымъ дуідамъ,
что въ чистомъ культѣ человѣчеекихъ способностей и доетигае-
мыхъ ими божественныхъ предметовъ заключается религія столь
же пріятная, доставляющая столько же наслажденія, какъ и
самые почитаемые культы. Въ дѣтствѣ и своей первой молодости
я испыталъ самыя чистыя радости вѣрующаго, и я говорю отъ
глубины моей души, что эти радости я не могу сравнить съ тѣ-
ми, которыя испытывалъ отъ созерцанія прекраснаго и ревно-
стныхъ поиековъ за истиной. Я искренно желаю всѣмъ монмъ
собратіямъ, оставшимся при прежней вѣрѣ, такой же миръ, какой
испытываю я съ тѣхъ поръ, какъ прекратилась моя борьба, и
стихнувшая буря бросила меня въ этомъ болыпомъ тнхомъ океа-
нѣ безъ волнъ и береговъ, гдѣ нѣтъ другихъ свѣтилъ, кромѣ
разума, и другого компаса, кромѣ сердца. Но иногда сомнѣніе за-

БУДУЩЕЕ НАУКН.
41
крадывается въ мою душу и мысль, которую яхотѣлъ высказать
на этихъ етраницахъ, была бы не полна, еслпбъ я здѣсь же не
представилъ рѣшенія. Это то сильное возражение, которое
постоянно высказываютъ противъ раціоналпзма, и я прпнужденъ
высказать здѣсь свое чувство по этому вопросу.
Но мнѣ могутъ сказать, что наука и гуманпзмъ
предлагают^ намъ достаточную религіозную пищу. Однако, развѣ эта ре-
лигія можетъ быть для всѣхъ? Развѣ простой человѣкъ пзъ
народа, удрученный тяжестью почти безпрерывнаго труда, довольно
ограниченный въ умственномъ отношеніи, на всегда
устраненный отъ тайнъ высшей жизни, можетъ надѣяться быть участнп-
комъ въ этомъ совершенномъ культѣ? Если ваша религія для
меньшинства, если она псключаетъ бѣдныхъ π угнетенныхъ, она
не истинная религія; болѣе того, она дика и безнравственна,
такъ какъ она изгоняетъ пзъ царства небеснаго тѣхъ, которые π
безъ того уже обездолены и лишены земныхъ радостей.
Эти возраженія тѣмъ болѣе серьезны, что наука, для того,
чтобы достигнуть той степени развптія, на которой она пмѣетъ
возможность предлагать душѣ религіозную π нравственную ппщу,
должна возвыситься надъ обыкновеннымъ уровнемъ.
Обыкновенное научное образованіе для этого совершенно недостаточно; для
достиженія этого идеала нужно посвятить вею свою жизнь пзуче-
нію, нужно сдѣлаться научнымъ аскетомъ, отдавая наукѣ все свое
время и отказываясь отъ удовольствій, отъ дѣлъ и всякихъ жп·
тейскихъ пнтересовъ. Не только невѣжественный человѣкъ
совершенно неспособенъ понять съ перваго слова эту систему жпзеи,
но и громадное большинство тѣхъ, которыхъ счптаютъ учеными
и образованными, вполнѣ безспльны постичь ее.
Да, я согласенъ, раціональныіі π чистый культъ достз'пенъ
только меньшинству. Число всѣхъ философовъ почти ничто по сра-
вненію съ человѣчествомъ. Самый скромный пзъ культовъ имѣлъ въ
тысячу разъ больше послѣдователей и болѣе вліялъ на человѣчество,
чѣмъ всѣ школы, взятыя вмѣстѣ. Философія нашего времени
предполагаете большее образованіе и способности ума, встрѣчающіяся
у очень немногихъ. Я не знаю, можно ли Францію, исключая
Парижа, поставить на эту точку зрѣнія, и я боюсь слишкомъ забѣжать
зпередъ, если скажу, что на свѣтѣ есть двѣ, три тысячи людей, спо·
<юбныхъ боготворить такимъ образомъ; но благодаря этом}',
обездоленные міра сего не лишаются свѣта идеала. Нхъ догматы, хотя и
назки, но совершенно достаточны, чтобы вести благородную жизнь,
а народъ, въ особенности въ евонхъ велпкпхъ пнстинктахъ и
могущественной самопроизвольности пмѣетъ возможность замѣ-
нить то, въ чемъ ему отказано въ области науки π мысли.
Развѣ того, кто можетъ понять проповѣдь деревенскаго Жо-
селена и эту притчу:
rOù le maître, abaisse jusqu'au sens des humains
Faisait toucher le ciel aux plus petites mains" *),
*j Пускай людская мысль мелка,
Но разъ учитель къ ней снисходить.
То ы короткая рука
До высоты небесъ доходить.

42
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
исключать пзъ небесной жпзші? Всякій человѣкъ потому только,
что онъ составляетъ частицу человѣчества. пмѣетъ право на иде-
алъ, но нельзя пттп протпвъ очевидности и утверждать, что всѣ
одинаково способны наслаждаться его прелестями.
Говоря вмѣстѣ съ М. Мишлэ: гО, кто облегчить меня отъ тя-
желаго неравенства- и понимая, что въ дѣлѣ ума неравенство
болѣе тягостно привпллегированнымъ людямъ, чѣмъ стоящимъ
на низшихъ ступеняхъ,—тѣмъ не менѣе нужно признать, что это
неравенство заключается въ самой прпродѣ вещей и что
теологическая формула сохраняетъ здѣсь свою абсолютную истинность:
всѣ достаточно надѣлены умомъ и сердцемъ, чтобы заботиться
о собственномъ спасеніп, но не всѣ призваны къ одинаковому
совершенству. ІІарія занпмаетъ первое мѣсто, π никто этого не
отрицаетъ. Вѣрно одно: если бы все человѣчество было настолько
же развито, какъ мы, оно нмѣло бы одинаковую съ нами религію.
Если вы упрекаете философовъ въ псключительномъ
превосходств ихъ культа, то упрекайте въ желаніи стать выше дру-
гпхъ π того, кто ищетъ въ аскетической жизни болѣе высокаго
совершенства; упрекайте и того, KTq воспитываетъ свой умъ для
того, чтобы выдѣлиться пзъ необразованной среды своихъ
собратий. Надо сознаться, хотя это и тяжело, что еовершенствова-
ніе при настоящемъ общественномъ положеніи, доступно весьма
малому количеству людей. Нужно ли выводить изъ этого заклю-
ченіе, что совершенствованіе дурно и оскорбительно для человѣ-
чества?—Конечно, нѣтъ, но нужно только жалѣть, что оно
поставлено въ такія тѣсныя рамкп. Это невыносимая гордость, со
стороны философа, думать, что исключительно ему принадлежишь
право на высшую жизнь; это былъ бы недостойный съ его
стороны эгопзмъ. еслп бы онъ радовался своему едиаенію и съ на-
мѣреніемъ поддержпвалъ бы невѣжество своихъ собратій, чтобы
не было равныхъ ему. Но нельзя ставить ему въ упрекъ жела-
ніе возвысится надъ нпзкпмъ общимъ уровнемъ, и то что онъ
подписывается подъ возгласомъ Апост. Павла: „Сиріо о m ne s
fieri qualis et ego s uni" (Желаю, что бы всѣ были таковы,
какъ я). Не говорите же болѣе, что недостатокъ философіи
состоять въ томъ, что она доступна меньшинству, такъ какъ въ
этомъ пменно ея слава. Единственное практическое заключеніе,
которое можно вывести изъ этой печальной истины, это то, что
нужно работать, чтобы приблизить тотъ счастливый день, когда
всѣмъ людямъ будетъ доступенъ свѣтъ просвѣщенія, и когда
они будутъ призваны къ общему истинному свѣту дѣтей Го-
споднпхъ.
Было бы очень пріятно надѣяться (но это слишкомъ
преувеличенный оптимпзмъ), что этотъ день очень близокъ къ намъ.
Но свойство вѣры — надѣяться безнадежно. Нѣтъ ничего такого
въ нашемъ прошломъ, что побуждало бы насъ ждать въ буду-
щемъ подобнаго положенія. Какая на самомъ дѣлѣ разница въ
условіяхъ интеллектуальнаго развитія древней Греціи и современ-
наго общества! Теперь наука и фплософія ничто иное, какъ π ρ о-
фессія. гТеперь нельзя слыть въ свѣтѣ поэтомъ, не имѣя
диплома поэта, иди математпкомъ, безъ диплома математикаtt, гово-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
43
рптъ Паскаль. Въ доброе старое время люди были поэтами и
философами такъ же, какъ честными людьми во всѣхъ случаяхъ
жизни. Никакой практически! интересъ, никакое оффпщальное
учрежденіе не были необходимы для того, чтобы возбудить умъ
къ исканію истины или поэтическому творчеству. Выло
достаточно добровольнаго любопытства инстинкта ко всему
прекрасному. Аммоніусъ Саккасъ, основатель самой высшей и самой
ученой философской школы древности, былъ носплыцпкомъ.
Представьте же себѣ базарнаго носильщика, который въ наше время
доставлялъбы свѣту такія же возвышенныя системы, какъ
системы Шиллинга или Гегеля!
Когда я думаю объ этомъ благородномъ аѳинскомъ народѣ,
гдѣ всѣ чувствовали и жили жизнью націи, объ народѣ,
который апплодировалъ произведеніямъ Софокла и крптиковалъ Изо-
крата, гдѣ женщины говорили: „Вотъ онъэтотъ Демосѳенъ", гдѣ
продавщица травъ признавала Теоѳраста за иностранца, гдѣ всѣ
обучались въ одной и той же гимназіи, гдѣ всѣ одинаково знали
и понимали Гомера, я не могу не чувствовать нѣкотораго
недовольства на наше общество, такъ глубоко раздѣледное на людей
развптыхъ и варваровъ. Тамъ всякій участвовалъ въ однихъ и
тѣхъ же воспоминаніяхъ и всѣ гордились одними и тѣми же
трофеями (34), всѣ созерцали одну и ту же Минерву и одного
и того же Юпитера. Что такое для нашего народа Расинъ, Бос-
еюэ. Бюффонъ, Флешье? Что говорятъ ему герои Людовика ХГѴ\
Конде, Тюрень? Что говорятъ ему Нордлингъ и Фонтеной (35)?
Нашъ народъ обездоленъ въ умственной жизни; для него не су-
ществуетъ литературы. Это большое горе для народа, но еще
большее для самой литературы! Въ Аѳинахъ былъ одинъ вкусъ
народа, а у насъ есть вкусъ людей ума π вкусъ народа,
изящный и простой. Чтобы оцѣнить нашу литературу, нужно быть
ученымъ критикомъ, высокимъ умомъ. Простой человѣкъ
восторгается по довѣрію, самъ же не смѣетъ рискнуть высказать свое
мнѣніе о произведеніяхъ, которыя превышаютъ его понпманіе.
Германія не знаетъ провпнціальнаго вкуса, потому что у нея
нѣтъ столпчнаго. Въ древности не знали популярной народной
литературы, потому что тогда не было литературы
аристократической.
Я не понимаю, какъ возвышенная душа можетъ оставаться
безучастной къ такому зрѣлпщу π не страдать при видѣ того,
что большая часть челоЕѣчества лишена тѣхъ благъ, которыя ей
принадлежать; я не понимаю, какъ при впдѣ всего этого возвы-
шанная душа не будетъ стремиться къ иному распредѣленію ду-
ховныхъ благъ. Есть люди, которые понпмаютъ счастье, какъ
кѣчто исключительное, и которые перестали бы цѣнить богатство,
образованіе, умъ, если бы они были у каждаго. Эти люди любятъ
не самое у совершенствован! е, но относительное
превосходство. Это гордецы и эгоисты. Я же понпмаю совершенное
счастье только тогда, когда всѣ будутъ совершенны. Я не
представляю, какъ можетъ богачъ отъ чистаго сердца наслаждаться
евоимъ богатствомъ, когда ему приходится закрывать глаза на
бѣдность большей части себѣ подобныхъ. Мое самое большое му-

44
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
ченіе состоитъ въ томъ. что не всѣ могутъ раздѣлять мое счастье.
Счастье будетъ только тогда, когда всѣ будутъ равны, но равенство
будетъ только тогда, когда всѣ будутъ совершенны. Какое горе для
ученаго и мыслителя впдѣть свое одинокое превосходство надъ
человѣчествомъ. пмѣть свой особый міръ, свою особую вѣру!
Вы удивляетесь, что они иногда грустны и одиноки! Есть
души, которыя не выносятъ этого уедпненія и скорѣе готовы
снова вернуться къ слабымъ, чѣмъ понукать человѣчество. Я
люблю пхъ.... Во всякомъ елучаѣ ученый не можетъ выбрать
этотъ удѣлъ, если бы даже π хотѣлъ, потому что отъ всего, что
показалось ему ложнымъ, онъ навсегда отказывается. Конечно,
жалкое зрѣлшце—фпзпческія страданія бѣдняка. Но, признаюсь,
онѣ меня трогаютъ гораздо меньше, чѣмъ видъ большинства че-
ловѣчества, осужденнаго на умственное рабство — видъ людей,
подобныхъ мнѣ, пмѣющихъ можетъ быть умственныя и нрав-
ственныя способности, больше моихъ, но предназначенныя
злополучно заглохнуть, пересѣкая жизнь; рождаясь, живя и умирая,
они ни разу не подымаютъ глаза отъ подобострастнаго орудія,
дающаго имъ хлѣбъ, и ни разу не вдыхаютъ Божьей благодати.
Вотъ одно изъ общихъ мѣстъ, употребляемыхъ чаще всего
малоразвитыми умами: давать обездоленному классу людей
понятие о богатствѣ умственнаго развптія, сохраняемомъ обыкновенно
для людей высшаго круга,—это открывать имъ источникъ горя и
страданія. ІІхъ развитіе послужить имъ только для того, чтобы
дать почувствовать все соціальное неравенство и сдѣлать тѣ условія,
въ которыхъ они находятся, невыносимыми. Это размышленіе,
скажу я, слпшкомъ буржуазное; оно предполагаетъ, что
умственное развптіе составляетъ только дополненіе богатства, а не
нравственное благо. Да, я согласенъ, простые люди самые счастливые;
но развЬ это причина, чтобы не возвышаться? Да, эти бѣдные
люди будутъ менѣе счастливы, когда ихъ глаза откроются. Но
дѣло не въ счастьп, дѣло въ томъ, чтобы быть современнымъ.
У нихъ такое же право, какъ и у другихъ, на благородное стра-
даніе. Поймите только, вѣдь дѣло идетъ объ истинной религіи, а
это единственная серьезная и святая вещь.
Я понимаю самыя рЬзкія различія въ лучшихъ средствахъ
для осуществленія наибольшего блага для человѣчества, но я не
думаю, чтобы у честныхъ душъ были различныя цѣли, и эгоистич-
ныя цѣли предпочитались великой божественной цѣли:
совершенство и жизнь для всѣхъ. По отношенію къ этому первому
вопросу есть только два класса людей: людей честныхъ, которые
подчиняются великой соціальной цѣли, и людей безнравственныхъ,
желающихъ только наслажденія, хотя бы на ечетъ другихъ. Если
бы міръ былъ такъ созданъ, что ничего не нужно было бы дѣ-
лать для общаго блага, и если бы политика людей состояла въ
заглушеніи крика несчастныхъ, и затѣмъ они равнодушно смо-
трѣлп бы на непоправимое зло, ничто не заставляло бы чистыя
души переносить эту жизнь. При такомъ устройствѣ міра, нужно
было бы лишить себя жизни.
Для прогресса человѣческаго ума недостаточно, чтобы
несколько отдѣльныхъ мыслителей дошло до наиболѣе совер-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
45
шенныхъ точекъ зрѣнія, чтобы нисколько человѣкъ выделились
пзъ общаго уровня, какъ пустые колосья. Къ чему слушать
эти чудныя открытія, если пользоваться можетъ ими только
частица людей? Насколько человѣчество ушло впередъ, если семь
пли восемь человѣкъ познали истинный смыслъ вещей? Резуль-
татъ достигнуть только тогда, когда онъвошелъвъ общее обращеніе.
Но результаты высшихъ знаній не таковы, чтобы достаточно было
только объяснить ихъ. Нужно возвысить до нихъ умы. Кантъ и
Гегель могутъ быть правы, но ихъ наука при настоящемъ
положении осталась не сообщенной. Была ли эта ихъ вина? Нѣтъ,
это была вина невѣждъ, необразованныхъ людей, которые не
могутъ ихъ понять или, скорѣе, вина общества, которое фатально
предполагаетъ существование невѣждъ. Цивплпзація только тогда
прочна, когда обширно ея основаніе. Въ древности были
мыслители, ушедшіе почти такъ же далеко, какъ и наши; между тѣмъ
цивплизація древнихъ погибла отъ своей малочисленности подъ
гнетомъ огромнаго числа варваровъ. Она, должно быть, не пмѣ-
ла достаточно людей; она погибла не отъ отсутствія
интенсивности, но отъ отсутствія экстенсивности. Мнѣ кажется, что
крайне необходимо расширить человѣческій водоворотъ, иначе нѣ-
которые индивидуумы достигли бы небесъ, между тѣмъ какь
большинство влачилось бы еще на землѣ. Такой прогрессъ
былъ бы низкой пробы; его даже нельзя бцло бы считать про-
грессомъ.
Если бы интеллектуальное развптіе было только наслаждені-
емъ, не стали бы находить плохимъ то, что нѣкоторые не уча·
ствуютъ въ немъ, такъ какъ у человѣка нѣтъ правъ на наслаж-
деніе. Но разъ это религія и прптомъ самая совершенная, то
лишать ея хотя бы одну душу—варварство. Прежде, во времена
христіанства, это не было такъ возмутительно; напротивъ, судьба
несчастныхъ и простыхъ была въ извѣстномъ смыслѣ завпднымъ
удѣломъ, потому что они были ближе къ царству небесному. Но
это очарованіе уничтожено и къ нему нѣтъ возврата. Отсюда
пстекаетъ ужасное роковое положеніе: люди, осужденные
страдать безъ нравственной мысли, безъ возвышенной идеи, безъ
благороднаго чувства, удерживаемые исключительно сплою, какъ
животныя въ клѣткѣ. О, это нестерпимо.
Что же дѣлать! Спустить звѣрей на людей?—О, нѣтъ! вѣдь
надо во что бы то ни стало спасти человѣчество и цивилизацію.
Держать въ строгости звѣрей и убивать ихъ, если они будуть
нападать? Это даже страшно сказать.—Нѣтъ, нужно изъ нихь
сдѣлать людей, надо допустить ихъ до наслажденія идеаломъ,
надо возвысить ихъ, облагородить, сдѣлать ихъ достойными
свободы. До тѣхъ поръ проповѣдывать свободу будетъ значить про-
повѣдывать разрушеніе, приблизительно такъ, какъ изъ уваженія
къ правамъ медвѣдей пли львовъ открыть имъ клѣтки
зверинца. До тѣхъ поръ нужны угрозы и, хотя они достойны осуж-
денія при аналитической оцѣнкп фактовъ, но въ общемъ онѣ
законны. Будущее оправдываетъ пхъ порицая, какъ мы оправды-
ваемъ міровые перевороты, одновременно оплакивая пхъ непра-
вильныя дѣйствія и клеймя тѣхъ, кто ихъ вызвалъ.

46
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
Но мучиться надъ такими проблемами—это значить терять
свое время. Онѣ спекулятивно не разрѣшимы; онѣ будутъ разрѣ-
шены жестокостью. Это все равно, что разсуждать на кратерѣ
вулкана или на плотпнѣ, когда вода грозить перелиться черезъ
нее. Сколько разъ человѣчество, идя впередъ, было такимъ обра-
зомъ остановлено, какъ армія передъ непроходимой пропастью.
Тогда ловкіе теряютъ голову и человѣческое благоразуміе исче-
заетъ. Болѣе умные рѣшаютъ отступить и обойти пропасть, но
потокъ заднпхъ рядовъ надвигается, толкаетъ первые ряды,
которые валятся въ бездну, п, когда ихъ трупы наполнили бездну,
поелѣдующіе проходятъ черезъ нихъ полнымъ шагомъ. Слава
Богу, пропасть пройдена. На этомъ мѣстѣ ставятъ крестъ, и
добрые" лрэдп приходятъ оплакпвать погибшихъ. Это положеніе можно
представить и такъ: войску нужно перейти глубокую и пшрокую
рѣку. Болѣе благоразумные хотятъ построить мостъ или лодки,
но кетерпѣлпвые епѣшатъ и заставляютъ эскадроны броситься
вплавь; три четверти погибаетъ, но наконецъ рѣка переплыта.
Человечество, пмѣя въ своемъ распоряженін несмѣтныя силы,
не экономничаетъ ими.
Эти ужасныя задачи неразрѣшимы умомъ, и остается только
въ отчаяніи опустить руки. Человѣчество перепрыгнетъ черезъ
препятствіе и сдѣлаетъ все къ лучшему. Прощеніе грѣховъ жи-
вущпмъ и святая вода мертвымъ.
Но счастье, что увлеченіе беретъ на себя этотъ жестокій ис-
ходъ! Чистыя души были бы слишкомъ робки и шли бы очень
вяло! Когда нужно основать будущее, побивая прошедшее,
нужны эти страшные саперы, которыхъ нельзя разжалобить слезами
женщинъ и которые не жалѣютъ ударовъ топоровъ.
Только революціями можно разрушить учрежденія, уже дап-
но осужденныя. Въ мирное время нельзя рѣшиться дѣйствовать
силой, даже тогда, когда то, что хотятъ уничтожить, не должно
существовать. Тѣ, кто думаетъ, что возобновление, которое было
вынуждено всей умственной работой ХѴПІ вѣка, могло сдѣлаться
миролюбиво, ошибаются. Люди дѣлали попытку договориться,
останавливаясь на каждомъ личномъ воззрѣніи, который въ
тихое время очень цѣнны, люди не осмѣливались прямо
уничтожать ни привиллегій, ни релпгіозныхъ учрежденій. ни другихъ
заблужденій. Буря все беретъ на себя. Временная власть папъ
переходить въ давность. Но всѣ увѣрены, что и теперь никто
не рѣшптся въ конецъ уничтожить эти развалины. Для этого
нужно было бы ждать вторичнаго землетрясенія. Ничего не
додается покоемъ, смѣлость является только во время переворота.
Нужно всегда стараться вести человѣчество мирными путями и
заставить переворотъ катиться по размягченному временемъ
склону. Но если отнестись къ этому вопросу нѣсколько критически,
то мы будемъ принуждены согласиться, что это невозможно и
что такъ не будетъ. Но во всякомъ случаѣ, такъ или иначе, это
должно случиться. Пропащій трудъ вычислять и разсматривать,
съ ученой точки зрѣнія, средства, такъ какъ примѣшается
грубость, а съ грубостью вычисленія немыслимы. Въ этомъ
заключается противорѣчіе и неустойчивость, какъ и въ другихъ во-

БУДУЩЕЕ НАУКП.
47
яросахъ, касающихся человѣчества, когда пхъ разсматрпваютъ
исключительно въ настоящемъ. Есть люди, которыхъ ыхъ
современники необходимо должны ненавидѣть и проклинать; будущее
ихъ объясняете и доходптъ до того, что хладнокровно замѣчаетъ:
гНужно же было, чтобъ и такіе люди были" (36). Впрочемъ это
посмертное возстановленіе ихъ чести не составляетъ для нихъ
сильнаго оправданія; такъкакъ они почти всегда безнравственны,
то они нашли свою награду въ удовлетвореніи своихъ жестокнхъ
страстей. Я понимаю добродѣтельнаго революціонера, который
дѣиствовалъ бы революціонно по чувству долга съ точно
вычисленными преимуществами, которыя отъ этого получить человѣ-
чество, и тогда не онъ, а обстоятельства были бы виною его
насилия. Но я утверждаю, что еще ни разу не было такого
революционера и что, по всей вѣроятностп, такой характеръ не въ че-
ловѣческой природѣ. Вѣдь такія дѣйствія немыслимы безъ уча-
стія страсти, и обратно: такія возбужденія не проходятъ, не
пробуждая нѣкотораго безкорыстія; характеръ революціонеровъ очень
сложный, и слишкомъ простыя объясненія его невѣрны по
самой своей простотѣ.
Теоѳилактъ разсказываетъ, что Филиппкусъ, генералъ
Мориса, передъ самымъ началомъ битвы заплакалъ, соображая,
какое большое количество людей должно было быть убито. Мон
тескье назвалъ это ханженствомъ, но, на самомъ дѣлѣ, можетъ
быть это было отъ сердечной доброты. Хорошо оплакивать эту.
достойную сожалѣнія необходимость, лишь бы слезы не мѣшали
дтти впередъ. Тяжелая альтернатива прекрасныхъ душъ!
Вступить въ союзъ со злыми, заставлять себя проклинать тѣхъ, кого
любишь, или жертвовать будущимъ!
Горе тому, кто производить революцію! Счастливь тотъ, кто
наслѣдуетъ ея результаты! Счастливы въ особенности тѣ, которые
родятся въ лучшія эпохи; имъ не нужно будетъ употреблять
совершенно ирраціональные и нелѣпые способы для торжества
разума. Нравственная точка зрѣнія слишкомъ узка для объясненія
псторіи. Нужно подняться до человѣчества, или, скорѣе, нужно
стать выше его на такую ступень, гдѣ все основательно и все
согласно. Тамъ бѣлый свѣтъ, который ниже преломляется въ
тысячу отдѣльныхъ оттѣнковъ, незамѣтно переходящихъ одинъ въ
другой.
Пьеръ Леру правъ. Мы разрушили рай и адъ. Но хорошо
или дурно поступили мы, я не знаю. Вѣрно одно, что дѣло сдѣ-
лано. Нельзя вновь насадить рай, нельзя снова разжечь огонь
ада. Нельзя останавливаться среди дороги. Нужно заставить рай
спуститься на землю для всѣхъ. Рай на землѣ будетъ тогда,
когда каждый будетъ имѣть свою долю въ свѣтѣ, въ совершеіт-
ствѣ, въ красотѣ и, слѣдовательно, въ счастьѣ.
Когда проповѣдникъ среди собраній вѣрующихъ проповѣ-
дуетъ отреченіе и подчиненіе, потому что стоить только
пострадать нѣсколько дней, послѣчего придетъ вѣчность, гдѣ всѣ стра-
данія будутъ зачислены, какъ заслуги, — то мы можемъ желать
ему всего хорошаго. Но мы разрушили вліяніе такихъ проповѣд-
никовъ и не отънасъ зависитъ возстановпть пхъ. Мы не хотимъ

43
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
этого для себя н было бы странно, чтобы мы хотѣлп этого для
другпхъ. Предположить, что у насъ есть еще некоторое вліяніе
на" народъ, предположимте что нашъ прпзывъ пмѣетъ еще цѣну
въ его глазахъ π не возбуждаетъ недовѣрія: представьте же себѣ,
какова будетъ наша роль, когда сами мы, ничего не признавая,
пойдемт/ проповѣдовать то, къ чему относимся недовѣрчиво и
находпмъ лпшнпмъ, тѣмъ людямъ, которымъ это нужно только
для нашего спокойствія. Какимъ пменемъ назвать такого рода
поступокъ? II если бы даже онъ не шелъ въ разрѣзъ съ
нравственностью, не будетъ ли онъ въ тоже время самымъ лживымъ,
самымъ смѣшнымъ, самымъ невозможнымъ? Вѣдь съ самаго
начала міра еще не было такого чудеснаго прпмѣра, чтобы ложное
недовѣріе и лппемѣріе создавали вѣрующпхъ. Только убѣжденіе
можетъ породить убѣжденіе. Я чпталъ гдѣ то разсказъ (не
помню гдѣ), какъодпнъ японскій жрецъ обѣщалъ одной старухѣ рай
на томъ свѣтѣ. еслп она отдастъ ему свое состояніе на землѣ.
Но развѣ скептпкъ, проповѣдующій райпадъ, въ которые и самъ
не вѣритъ, народу, тоже невѣрующему, не играетъ роль, въ
тысячу разъ болѣе безсмысленную?... „Друзья, оставьте мнѣ радости
этого міра, и я вамъ обѣщаю ихъ въ будущемъ*. Что это, какъ
не комедія. Народъ, пмѣющій чуткііі инстпнктъ ко всему
комическому, конечно будетъ смѣяться.
Боже меня сохрани говорить, что вѣра въ безсмертіе не нужна!
Я утверждаю только, что, когда скептпкъ проповѣдуетъ бѣднымъ
этотъ утѣшительный догматъ, не вѣруя въ него, только для того,
чтобы удержать пхъ въ спокойствіи, то это называется плутов-
ствомъ. Это значптъ платить завѣдомо фальшивыми деньгами;
это значить съ помощью фантазіи сбить простого человѣка съ
вѣрной дорога, ведущей его къ истпнѣ. Нельзя отрицать, что
слишкомъ болыпія заботы о будущей жизни, до нѣкоторой
степени, вредятъ благосостоянию человечества. Когда человѣкъ
предполагаешь, что все на томъ свѣтѣ будетъ возстановлено, то это
не мѣшаетъ преслѣдовать порядокъ и справедливость здЬсь на
землѣ. Нашъ прпнцппъ въ томъ, что нужно регулировать свою
жизнь на землѣ, такъ, какъ будто будущей жизни не
существуешь; для оправданія того или другого соціальнаго дѣйствія или
положенія нельзя ссылаться на загробную жизнь. Постоянно
взывать къ будущей жизни—это значить усыплять духъ реформы,
замедлять рвеніе къ раціональной организаціи человѣчества. Все
дѣло соціальной реформы, выполненной французской буржуазіей
съ ХѴПІ вѣка, основывается на томъ неясно сознаваемомъ
принципа, что нужно организовать настоящую жизнь безъ разсчета на
будущую. Это самый вѣрный способъ никого не обманывать.
Но скажутъ: предоставьте, по крайней мѣрѣ, свободу про-
повѣднику, который самъ вѣруетъ, а потому можетъ породить
убѣжденіе.—Въ добрый часъ! Но не разсчитывайте слишкомъ на
этого импровизированнаго апостола во время страха: народъ
почувствуешь, что вы очень довольны, что ему читаютъ такія про-
повѣди, и затѣмъ признаетъ васъ невѣрующими. Нанимайте
миссіонеровъ для пропоеѣданія по деревнямъ; ваше невѣріе
будетъ сильнѣе на нихъ действовать, чѣмъ ихъ краснорѣчіе.

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
49
— Хорошо! мы перемѣнимъ наши убѣжденія! Для того, чтобы
заставить народъ вѣрить, нужно самимъ имѣть вѣру; мы повѣ-
римъ.—Изъ всѣхъ гипотезъ—это самая невозможная;" религіл не
воскресаютъ, a увѣровать до желанію—немыслимо. Въ минуту
страха вы будете вѣрить, вы будете стараться вѣрить. Но что "же
это за христіане, которые вѣрятъ только подъ вліяніемъ страха?
При первомъ радужномъ лучѣ солнца вы опять сдѣлаетесь
неверующими. Вы могли изгнать Вольтера изъ вашей библіотекп,
но вы не можете его изгнать изъ вашей памяти, такъ какъ
Вольтеръ—это вы сами.
Нужно отказаться отъ мысли сдерживать народъ съ
помощью старыхъ идей. Остается сила. Будьте осторожны! О, не
довѣряіітесь ей! Невольники, хотя они не въ меныпинствѣ, все еще
сильнѣе всѣхъ. Достаточно оступиться, достаточно одного невѣр-
наго шага, чтобы они напали на васъ, сбили съ ногъ и
раздавили. Увѣрены ли вы, что въ теченіе 20 лѣтъ вы не сдѣлаете
этого ложнаго шага? Подумайте, вѣдь они за вами, они ожпда-
ютъ удобной минуты. При томъ это безнравственно и
невыносимо, когда подумаешь объ этомъ. То счастье, которымъ я
пользуюсь, возможно только при условіи приниженности другпхъ,
подобныхъ мнѣ. Если на минуту, псы, которые стерегутъ входъ
въ тюрьму для рабовъ, сорвутся съ цѣпи, то произойдетъ
несчастье, и все будетъ кончено. Я никогда не могъ понять
беззаботности той страны, которой вѣчно угрожаетъ наводненіе, ни
нравственнаго довольства того общества, которое основано на
унпженіи части человѣчества.
Замѣтъте, пожалуйста, тотъ фатальный рокъ, который при-
велъ обстоятельства въ такое положеніе π заклепалъ каждое
кольцо этой цѣпи; не думайте, что вы сказали все, указавъ на
того или другого. Культурное человѣчество фатально разбило
ярмо прежнихъ вѣрованій; оно неминуемо отказалось отъ нихъ.
Но развѣ оно виновато въ этомъ? Можно ли вѣрить въ то,
во что хочешь? Ничего нѣтъ фатальнѣе разума. Народъ въ свою
очередь дѣлался невѣрующимъ фатально и безо всякаго старанія
со стороны философовъ. Кто же виноватъ во всемъ этомъ? Вѣдь
первые невѣрующіе не могли оставаться вѣрующими, и они были
бы лицемѣрами, если бы притворялись, что вѣрятъ. Да это и не
имѣло бы никакого значенія: ложь не является творческой силой
въ исторіи человѣчества. Невѣрующій народъ, наконецъ, фатально
превзошелъ своихъ учителей въ невѣріи и сказалъ имъ: дайте
намъ права на землѣ, если вы отнимаете ихъ у насъ на небѣ.
Птакъ все необходимо въ этомъ развитіи современнаго ума. Все
развитіе Европы за послѣдніе четыре вѣка резюмируется въ слѣ-
дующемъ практическомъ заключеніи: возвышать и
облагораживать народъ, давать всѣмъ участіе въ духовныхъ наслажденіяхъ.
Какъ бы всесторонне ни разсматривать эту задачу, выводъ одинъ.
На мой взглядъ—это важнѣйшій вопросъ XIX вѣка; всѣ осталь-
ныя реформы второстепенны и преждевременны, такъ какъ онѣ
предполагаютъ эту реформу. Оставлять часть человѣчества въ
этомъ дикомъ состояніи безнравственно и опасно; наложить * же
на нее цѣпь прежнихъ религіозныхъ вѣрованій, которыя доста-

50
БУДУЩЕЕ НАУКГІ.
точно морализировали ее, невозможно. Остается одинъ выходъ:
это расширить великую семью, дать мѣсто всѣмъ на общемъ
празднествѣ свѣта. Рпмъ пзбѣгнулъ соціальныхъ войнъ, только
открывъ свои ряды свопмъ побѣжденнымъ союзникамъ. Слава
Богу, мы тоже покорили. Поспѣшимъ же и мы открыть наши
Общество, по моему мнънію. не простои договоръ, не внѣш-
нее и полицейское учрежденіе. Обществу поручена забота
о д у ш ѣ; оно имѣетъ обязанности по отношенію къ индивидууму,
оно "не даетъ ему жизни, но даетъ возможность жить, т. е.
первую основу, которая, будучи оплодотворена трудомъ каждаго,
должна сдѣлаться пищею физической, умственной и нравственной
жизни. Общество не атомистическое и не случайное соединеніе
индивидуумовъ, какъ, напр., соединенія пассажировъ на палубѣ
корабля. Оно первоначально (37). Если бы индивидуумъ предшество-
валъ обществу, нужно было бы его согласіе, чтобы считать его чле-
номъ общества и подвергать его законамъ; тогда, понятно,
индивидуумъ могъ бы отказаться отъ участія въ общественттахъ обязан-
ностяхъ и выгодахъ. Но такъ ь>акъ человѣкъ рождается въ обще-
ствѣ, подобно тому, какъ онъ рождается въ разумѣ, онъ не имѣетъ
болѣе права отвергать законы общества такъ же, какъ не пмѣетъ
права отвергать законы разума. Человѣкъ не рождается
свободными чтобы впослѣдствіи принять на себя добровольное рабство.
Онъ рождается членомъ общества, онъ рождается подъ буквою
закона. Онъ не имѣетъ больше права жаловаться на то, что
родился подъ тѣмъ закономъ, который онъ не принялъ, чѣмъ на
то, что онъ родился человѣкомъ.
Древнія общества имѣли свои священныя книги, свои
эпопеи, свои національные обычаи, свои традиціи, которыя были какъ
бы складомъ національнаго воспитанія и культуры. Каждое
существо, являясь на свѣтъ, имѣло кромѣ семьи, которой
недостаточно, чтобы образовать человѣка, націю, хранительницу другой,
болѣе возвышенной жизни. Христіанство, разрушившее древнія
понятія о націи и отечествѣ, стало этой великой національной
культурой у современныхъ народовъ, и долгое время его
одного было достаточно. Такимъ образомъ человѣкъ всегда находилъ
передъ собой великую школу высшей жизни. Человѣкъ, подобно
растенію, дикъ по своей прпродѣ. Нельзя называться человѣкомъ
только потому, что имѣешь обликъ человѣка, или, подобно дру-
гпмъ, можешь разсуждать о нѣкоторыхъ простыхъ вопросахъ;
человѣкъ остается человѣкомъ, только при условіи умственнаго и
нравственнаго развитія. Я думаю, подобно католикамъ, что наше
свѣтское нерелигіозное общество, заботящееся только о порядкѣ
и дисциплинѣ, мало заботящееся о безнравствености и невѣже-
ствѣ массъ, лишь бы онѣ продолжали молча вертѣть жерновъ,
основано на невозможности. Государство обязано давать народу
религію, т. е. нравственное и умственное развитіе; оно обязано давать
народу школы. Индивидуумъ вполнѣ отвѣчаетъ за свои дѣйствія
только въ томъ случаѣ, если онъ получилъ свою долю восшіта-
нія, которое дѣлаетъ человѣка. За что наказываете вы этого не-
счастнаго, которому съ дѣтства были закрыты нравственныя идеи?

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
51
Вѣдь онъ съ трудомъ отличаетъ добро отъ зла: его побѵждаютъ
къ противообщественнымъ поступкамъ грубые инстинкты* которые
составляютъ весь его законъ, а быть, можетъ и настоятельная
необходимость. Вы наказываете его за то, что онъ грубъ, но вино-
ватъ ли онъ? Вѣдь онъ ничего не получилъ въ дѣтствѣ, что
могло бы возродить его къ нравственной жизни! Виноватъ ли онъ,
если его воспитаніе давало ему только примѣръ. порока? II для
исцѣленія этихъ преступленій, которыхъ вы не съумѣли
предупредить, у васъ ничего нѣтъ, кромѣ острога и эшафота! Во всемъ
этомъ виновато одно общество, которое не возвысило и не
облагородило этого несчастнаго. Какое странное совпадете, что почти
всѣ преступники рождаются въ одномъ и томъ же клаесѣ людей!
Природа, скажу я съ Паскалемъ, вовсе не такъ однообразна. Не
очевидно ли, что 19/20 изъ наказуемыхъ обществомъ преступлений
совершены людьми, лишенными всякаго образованія и
удрученными нищетой, и что причина кроется именно въ этомъ недостат-
кѣ образованія и этой нищетѣ? Боже меня сохрани оправдывать
преступленіе или обезоруживать общество противъ его враговъ,
но преступленіе только тогда преступленіе, когда оно
совершено вполнѣ сознательно. Развѣ этотъ несчастный не быль
бы такимъ же добрымъ и честнымъ, какъ вы, если бы его
воспитывали дома такъ же, какъ васъ, и еслибъ онъ быль подверженъ
благодѣтельному вліянію семьи? Надо исходить изъ того
принципа, что человѣкъ не рождается дѣйствительно добрымъ, но
съ задатками сдѣлаться таковымъ, точно также, онъ не
рождается мудрецомъ, но можетъ имъ сдѣлаться, нужно только развить
заключающееся въ немъ зародыши добродѣтели; человѣкъ не
стремится къ злу по собственной охотѣ, но по необходимости, въ
силу роковыхъ обстоятельству а въ особенности благодаря отсут-
ствію нравственнаго воспптанія. Конечно, при настоящемъ
положении, когда общество не можетъ распространять на всѣхъ своихъ
членовъ дѣйствія цившшзаціи, важно поддержать наказаніе для
того, чтобы устранять тѣхъ, которыхъ воспитаніе не могло
отвратить отъ преступленія. Но это ненормальное состояніе человѣ-
чества, такъ какъ, я повторяю, нельзя наказывать человѣка за то,
что онъ дикарь, но, если необходимо управлять дикарями, то
для ихъ усмиренія приходится прибѣгать къ характернымъ мѣ-
рамъ. Значитъ это не нравственная кара, а просто примѣръ и
ничего больше.
Я охотно признаю, что человѣкъ, дошедшій до послѣднихъ
границъ нищеты, гдѣ нравственность исчезаетъ передъ
необходимостью, долженъ въ ту или другую эпоху своей жизни самь быть
виновникомъ этого падевія, (конечно я исключаю дряхлыхъ и
женщинъ); я признаю, что при нравственности и разумности
всегда можно найти выходъ и средства; но развѣ виноваты эти
несчастные, что они неморальны и неразумны? Вѣдь эти
способности нужно развивать, а объ этомъ то никто и не позаботился!
Все зло человѣчества происходить, по моему мнѣнію, отъ
недостатка культуры, и общество не имѣетъ права жаловаться,
потому что до извѣстной степени оно виновато. Обыкновенно го-
ворятъ, что демократія и арпстократія—это двѣ партіи, спорящія

52
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
изъ-за обладанія міромъ; но при настоящемъ положеніи человѣ-
чества можно сказать, что π та и другая одинаково невозможны.
Вѣдь массы слѣпы и неразумны, и апеллировать къ нимъ
значить стремиться къ цпвилпзаціи, основанной на варварствѣ. Съ
другой стороны, арпстскратія представляетъ ненавистную моно-
полію, если она не стремится защищать массы, т. е. если она не
стремится къ ихъ прогрессивному возвеличенію.
Я былъ свидѣтелемъ этихъ несчастныхъ дней, о которыхъ
надо сказать:
Excidat ilia dies aevo, nee postera credant
Secula, nos etiam taceamus, et oblita multa
Xocte tegi nostrae patiamur crimina gentis.
Богъ свидѣтель, пожелалъ ли я хоть одно мгновеніе торжества
варваровъ? Однако я страдалъ, когда слышалъ, что честные люди
направляли свой смѣхъ, презрѣніе пли гнѣвъ на эти печальныя
безумства; я выходилъ изъ себя, когда слышалъ одобреніе
кровавой мести или сожалѣніе, что мести было такъ мало.
Однако, знали ли эти безумцы, что они дѣлали, и ихъ ли
вина, если общество оставило ихъ въ этомъ состояніи глупости,
вслѣдствіе котораго они должны былп съ перваго же дня стать
игрушкой безумцевъ π развратниковъ?
Волѣе, чѣмъ кто либо, я страдалъ отъ народныхъ безумствъ,
и я хочу, чтобы имъ положили конецъ. Но эти безумства не воз-
буждаютъ во мнѣ ничего, кромѣ сожалѣнія о томъ, что половина
человѣчества оставлена при своемъ прирожденномъ невѣжествѣ,
и я не понимаю, какъ честныя и ясновидящія души не выводятъ
немедленно такого заключения: сдѣлаемъ изъ этихъ дикихъ звѣ-
рей—людей! Тѣ, которые смѣются надъ этими безумствами, воз-
мущаютъ меня, такъ какъ эти безумства отчасти—дѣло ихъ рукъ.
Недавно говорили объ этой несчастной Италіи. „Посмотрите,
пожалуйста, достопнъ ли этотъ народъ своей свободы?
Посмотрите, какъ онъ пользуется ею и какъ умѣетъ защищать ее.—
О, безусловно это вѣрно, но кто виной этому? Тѣ ли, которые
осуждены на невѣжество и до старости остаются дѣтьми, или тѣ,
кто держалъ ихъ на этой низкой стадіи развитія и затѣмъ сталъ
упрекать великую страну въ совершенныхъ безнравственныхъ по-
ступкахъ (38)? Это негодованіе производило на меня самое
сильное впечатлѣніе во время моей юности. Опекунъ сдѣлалъ своего
питомца идіотомъ, чтобы удержать въ своихъ рукахъ
управление его имуществомъ. Случай возвратилъ питомцу на мигъ власть
надъ своимъ состояніемъ, и онъ, разумѣется, натворилъ глупостей,
изъ которыхъ опекунъ создалъ хоропгій предлогъ для того, чтобы
опять взять подъ опеку своего питомца!
Теперь нельзя говорить: „Долой варваровъ!"—надо напро-
тивъ сказать: „Пусть будетъ больше варваровъ". Когда .это
случится, нужно будетъ бояться ихъ нашествія. Если бы сошлись
лицомъ къ лицу двѣ человѣческія расы, одна цивилизованная,
другая даже неспособная къ цивилизаціи, то вся политика
состояла бы въ томъ, чтобы уничтожить дикую расу или сурово
подчинить ее цивилизованной. Если бы было вѣрно мнѣніе
Аристотеля (39), что душа должна управлять тѣломъ, a тѣло пови-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
53
новаться душѣ, что точно также и между людьми находятся та-
кіе, у^которыхъ есть свой разумъ, и другіе, которые, не имѣя его,
■способны только подчиняться волѣ друтихъ, конечно, только эти
послѣдніе были бы рабами. Было бы справедливо и полезно
для нихъ повиноваться, a возставіе ихъ было бы несчастіемъ и
даже преступленіемъ подобнымъ тому, какъ если бы плоть воз-
стала противъ души. Съ этой точки "зрѣвгія побѣда демократіи
была бы побѣдой злого духа, торжествомъ плоти надъ духомъ.
Но эта точка зрѣнія сама по себѣ обманчива: неопровержимый
прогрессъ разрушилъ до основанія эту аристократическую теорію
и сопоставилъ неприкосновенность правъ слабыхъ тѣломъ и
духомъ на ряду съ сильными. Всѣ люди несутъ въ себѣ одинъ и
тотъ же моральный принципъ. Невозможно любить народъ та-
кимъ, каковъ онъ есть; только злые хотятъ сохранить его такимъ,
мтобы заставить его плясать подъ свою дудку. Но пусть они бу-
дутъ осторожны: придетъ день, когда звѣрь можетъ броситься на
нихъ! Я глубоко убѣжденъ, что если не поспѣшпть во.звысить
духъ народа, то мы наканунѣ страшнаго варварства. Вѣдь если
народъ восторжествуешь такой, какой онъ есть, то это будетъ
хуже нашествія франковъ и вандаловъ. Онъ самъ разрушитъ то
орудіе, которое могло бы служить для его возвышенія. Нужно
будетъ ждать, чтобы цивилизація снова развилась изъ глубины
его существа. Нужно будетъ пережить вновь средніе вѣка, чтобы
связать порванную нить ученой традиціп.
Нравственность, подобно политикѣ, резюмируется въ этпхъ
великихъ словахъ: возвышайте народъ! Нравственность
должна была предписывать это во всякое время; политика пред-
писываетъ это болѣе повелительно, чѣмъ когда либо, съ тѣхъ
поръ, какъ народъ сталъ допускаться къ участію въ общественной
дѣятельности. Всеобщая подача голосовъ будетъ законной только
тогда, когда всѣ будутъ имѣть ту долю интеллигентности, безъ
которой они не заслуживаюсь названіе человѣка, π если до
этого времени всеобщую подачу голосовъ нужно сохранить, такъ
это только потому, что она можетъ оказать огромныя услуги
будущему. Глупость не имѣетъ права управлять міромъ. Какъ, скажите
мнѣ, довѣрить судьбы человѣчества несчастнымъ, способнымъ, по
своему невѣжёству, поддаться всякимъ мошенническимъ ухпщрені-
лмъ, и едва имѣющимъ право считаться моральными людьми?
Плачевное положеніе общества, въ которомъ, чтобы получить одоб-
реніе всемогущественнаго большинства, не нужно быть правдп-
вымъ, ученымъ, ловкимъ, добродѣтельнымъ, нужно только имѣть
имя или быть смѣлымъ мошенникомъ.
Я предполагаю, что ученый и трудолюбивый изслѣдователь
нашелъ, если не окончательное, то, во всякомъ случаѣ, наиболѣе
удачное рѣшеніе великой общественной проблемы. Несомненно,
что это рѣшеніе было бы настолько сложно, что его могли бы
понять только человѣкъ двадцать на всемъ свѣтѣ. Пожелаемъ
этому ученому терпѣнія, такъ какъ ему придется долго ждать,
чтобы его открытіе получило действительное значеніе въ силу
всеобщаго голосованія! Эмпирикъ, который во всеуслышаніе кричитъ,
что онъ нашелъ это рѣшеніе, что оно ясно, какъ день, что нужно

54
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
быть людьми заинтересованными, чтобы отказаться отъ этого
решетя, который каждый день повторяетъ на столбцахъ газеты свои
пошлыя восклицанія,—такой эмиирикъ гораздо скорѣе достигнешь
богатства, чѣмъ тотъ, который ждетъ успѣха науки и разума.
ІІзвѣстно, что люди, отказывающіеся проевѣщать народъ,
хотятъ эксплоатировать его для своего успѣха и нуждаются въ
его елѣпотѣ. Стыдъ и срамъ тѣмъ, кто, говоря о воззваніяхъ къ
народу, отлично сознаетъ, что взываетъ къ глупости! Стыдъ и
срамъ тѣмъ, кто основываешь свои надежды на невѣжествѣ, кто
радуется множеству дураковъ, какъ множеству своихъ привер-
женцевъ, и думаешь восторжествовать, благодаря невѣжеству,
которое они сами создали и поддерживактъ. Они могутъ сказать:
вы видите, народъ не хочешь вашихъ современныхъ идей. Если
бы не было болѣе глупцовъ, легко попадающихъ на удочку,
ремесло спкофантовъ и льстецовъ народа скоро исчезло бы.
Безнравственный средства управленія политики маккіавелизма, огра-
ниченіе нѣкоторой естественной свободы и пр. до сихъ поръ были
необходимыми и законны. Они перестанутъ существовать, когда
государство будешь состоять изъ людей интеллигентныхъ и обра-
зованныхъ. Вопросъ реформы управленія перестанетъ быть
политическим^ это вопросъ морали и религіи. Министерство народ-
наго просвѣщенія—самое серьезпое или, лучше сказать,
единственное серьезное изъ всѣхъ министерствъ. Разсмотрѣвъ всѣ
необходимыя противорѣчія политики наетоящаго времени, необ-
ходимо, какъ мнѣ кажется, признать что духовное возрожденіе
народа—средство для всѣхъ, и что наиболѣе либеральныя
учреждения будутъ самыми опасными, пока будешь существовать, такъ
называемое рабство невѣдѣнія. До тѣхъ поръ управленіе
a priori будешь самымъ ненавистнымъ изъ управлеиій.
При первомъ пробужденіп современнаго либерализма
можно было подумать, что абсолютизмъ основанъ только на силѣ
правительства Но мы убѣдились, что онъ основанъ гораздо больше
на глупости и невѣжествѣ управляемыхъ, потому что мы видѣ-
ли, какъ освобожденные народы жалѣли о своихъ цѣпяхъ и опять
просили ихъ.
Уничтожить тиранію не великое дѣло; мы много разъ встрѣ-
чали это въ исторіи. Но попробуйте обойтись безъ нея... Въгла-
захъ нѣкоторыхъ, это самое большое оправданіе правителей, а по
моему, это ихъ величайшее преступленіе. Ихъ преступленіе въ
томъ, что они сдѣлались необходимыми и поддерживали народъ
въ такомъ униженіи, которое сами они называютъ, достойнымъ
стыда, рабствомъ. Де-Фалу удивляется, что третье сословіе 89-го
года думало отмстить отцамъ, которые не сочли
себя обиженными. Это правда; самое возмутительное то, что
вызывало это мщеніе, и что, действительно, отцы не сочли себя
обиженными.
Цѣлью всякаго правительства должно быть наибольшее
благо человечества; изъ этого вытекаетъ, что большинство только
тогда имѣетъ право навязывать свое мнѣніе, когда это
большинство разумно, a мнѣніе его—наиболѣе просвещенно. Какъ?. чтобы
угодить невѣжественной массѣ, вы дадите ей предразсудки, быть

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
55
можетъ, являющіеся непоправпмымъ зломъ для общества? Я
никогда не признаю владычества безсмыслія. Единственный
владыка божественнаго права—разумъ: большинство сильно только
постольку, поскольку оно разумно. При естественномъ положеніп
вещей, большинство будетъ действительно непосредственнымъ
крптеріумомъ для опредѣленія того, какая сторона права.
Если бы былъ лучттгій способъ узнать истину, нужно было бы
прибѣгнуть къ нему, а не обращать вниманія на большинство.
По словамъ нѣкоторыхъ политиковъ, называющихъ себя
либералами, правительству ничего больше не остается, какъ
повиноваться мнѣнію толпы, не дерзая никогда управлять движеніемъ.
Эта невыносимая тиранія, говорятъ они, что центральная власть
предписываетъ провинціямъ учрежденія, людей, школы, мало гар-
монирующія съ воззрѣніями этнхъ провинцій. Они находятъ дур-
нымъ, что администраторы и духовные учителя провинціи въ
Парижѣ получаютъ образовавіе, дѣлающее ихъ выше управляе-
мыхъ. Страшная придирчивость! Парижъ, имѣя болѣе высокую
иниціативу и будучи болѣе передовымъ въ отношеніп культуры,
имѣетъ полное право привлекать къ усовершенствованно болѣе
грубыя массы. Стыдъ и срамъ тѣмъ, у кого нѣтъ другой опоры,
кромѣ невѣжества и глупости, и кто силится поддерживать ихъ,
какъ своихъ самыхъ лучшихъ помощниковъ! Вопросъ воспитанія
человѣчества и прогресса цивилизаціи стоить на первомъ планѣ.
Ребенку не дѣлаютъ никакого зла, побуждая его оставить
свою природную безпечность: это дѣлается для его интеллектуаль-
наго и моральнаго развитія. Долго еще необходимо будетъ дѣ-
лать человѣчеству добро помимо его воли. Управлять для
прогресса это значить управлять по божественному праву.
Всеобщая подача голосовъ предполагаетъ двѣ вещи: 1) всѣ
должны быть компетентны въ обсужденіи общественныхъ вопро-
совъ; 2) въ эпоху ея установленія не должно быть абсолютной
догмы; въ этотъ моментъ человѣчество должно быть пропитано
скептицизмомъ. Это эпоха либерализма и терпимости. Разъ
никто не обладаетъ знаніемъ истины, то проще всего прибѣгнутъ къ
подсчету; численность показываетъ правоту, по крайней мѣрѣ
внѣшнюю и практическую, которую меньшинство можетъ не раз-
дѣлять, но которой должно подчиняться. Собственно говоря, это
нелогично. Вѣдь количество не есть признакъ внутренней
истинности, а меньшинство могло бы сказать: „Вы заставляете насъ
подчиняться не потому, что вы правы, а потому, что васъ
больше. Это было бы справедливо, еслибъ большинство представляло
изъ себя силу,—такъ какъ тогда вмѣсто того, чтобы драться, ра-
зумнѣе было бы прибѣгнуть къ подсчету, чтобы избѣгнуть без-
полезнаго зла. Но хотя насъ и меньше, чѣмь васъ, у насъ луч-
шія руки и мы храбрѣе; давайте драться. И мы и вы одинаково
правы; вы болѣе многочисленны, а мы болѣе сильны. Попробу-
емъ*. Ясно, что такаго рода средства ненормальны для
человечества; вѣдь только одпнъ разумъ, т. е. установленный догмать,
даетъ право требовать подчиненія, а количество такая же
поверхностная характеристика, какъ и сила; ничто не можетъ быть
основано иначе, какъ на почвѣ разума.

56
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
Я говорю это съ нѣкоторой робостью и уверенностью, что тѣ,
кто будетъ читать эти строки, не приметь меня за мятежника,
я говорю это, какъ крптпкъ, относясь къ революціямъ
настоящего времени такъ же, какъ, напр., къ революціямъ въ Римѣ, или,
какъ напр., черезъ пятьсотъ лѣтъ будутъ относитьтся къ нашимъ
революціямъ. Восторжествовавшее возстаніе часто—
лучшіа крптерін разума, чѣмъ численное большинство.
Большинство состоитъ часто изъ ничтожныхъ людей, недѣятельныхъ,
заботящихся лишь о своемъ личномъ покоѣ, которыхъ даже не
стоить считать въ человѣчествѣ; и мнѣніе, способное поднять
массы π привести пхъ къ тріумфу, тѣмъ самымъ свидѣтельствуетъ
о своей силѣ. Но побѣда въ сраженіи стоитъ другого! Вѣдь въ
этомъ случаѣ счнтаютъ жпвыя силы или взвѣшиваютъ энергію,
которую мнѣніе сообщаетъ своимъ послѣдовате-
лямъ. "Замѣчательный критерій! Дерутся не для смерти; то, что
больше всего одушевляетъ, самое живое и самое истивное.
Любители абсолютныхъ и ясныхъ рѣшеній охотно взываютъ къ числу.
Что можетъ быть яснѣе числа! Нужно только сосчитать. Но это
было бы слишкомъ удобно. Человѣчество не развивается такъ
просто. Но тщетно! Абсолютнымъ основаніемъ можетъ быть только
разумъ, а пока человѣчество не придетъ къ окончательному
научному періоду, крптеріемъ разума можетъ быть только
окончательный фактъ. Фактъ не составляетъ разума, но указы-
ваетъ на него. Лучшимъ доказательствомъ того, что іюньская
революция была незаконна, служить ея неудача. Въ этомъ
необходимо заключается противорѣчіе; оно не разрѣшимо и будетъ
существовать до тѣхъ поръ, пока великая догма снова не объеди-
нитъ все человѣчество. Въ эпохи скептицизма, когда люди
стремятся къ новой, еще не сложившейся формѣ, когда никто не
можетъ опредѣлить однимъ словомъ полоясенія, когда никто не
обладаетъ истинной религіей, было бы отвратительно, чтобы тотъ
или другой, благодаря своему личному авторитету, заставлялъ
другихъ принимать свою вѣру. Всѣ религіи тогда только нахо-
дятъ одинаково хорошими, когда ни одна изъ нихъ не
удовлетворительна. Если бы на самомъ дѣлѣ была такая живая вѣра,
которая соотвѣтствовала бы потребностямъ эпохи, то повѣрьте,
она завоевала бы свое мѣсто, и нація не торговалась бы съ ней.
Равнодупгіе въ политикѣ то же, что скептицизмъ въ философіи;
это пропасть между двумя догматами, изъ которыхъ одинъ живой,
а другой еще не рожденный зародышъ. Во время этого между-
царствія всякій свободенъ примкнуть къ той или другой
доктрине, быть, сообразно своему характеру, пиѳагорейцемъ или пла-
тоникомъ, стопкомъ, или перипатетикомъ.
Всѣ формы одинаково безобидны, и единственная забота
власти содержать между ними полицію, чтобы онѣ не разорвали
другъ друга. Не то въ догматическихъ государствахъ, гдѣ есть
живой и дѣйствующій разумъ, гдѣ есть ученіе, внѣ котораго
нѣтъ спасенія. Простирая свою власть на всю жизнь націи, оно
является первою потребностью и первымъ правомъ. Оновъ извѣ-
стномъ отношеніи выше законовъ, потому что законъ имѣетъ въ
немъ свое основаніе и свою санкцію. Тогда правительство абсо-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
57
лютно; оно дѣйствуетъ во имя учешя, принятаго всѣмп. Bee блек-
ветъ передъ нимъ, и духовная власть, представляющая его
настолько выше временной власти, насколько высшія потребности
человѣка выше его матерьяльныхъ интересовъ или, какъ
говорили въ былые дни, насколько духъ выше плоти. Но это абсолютное
царство не есть тиранія. Тиранія начинается только съ того дня,
когда цѣль даетъ себя чувствовать, когда прежній догматъ уста-
рѣлъ, и употребляются даже принудительные удары, чтобы
удержать прежнюю вѣру. Иногда относятся несправедливо къ'пре-
слѣдованіямъ церкви въ средніе вѣка. Но тогда церковь должна
была быть терпимой. Вѣдь разъ все общество приняло пзвѣстную
догму и провозгласило эту догму абсолютной истиной, притомъ
безъ всякаго сопротивления, то милосердіе заключается въ пре-
слѣдованіяхъ
Это значитъ защищать общество. Войны альбигойцевъ и
преслѣдованія бѣдняковъ Ліона и другихъ городовъ возмущаютъ
меня не больше, чѣмъ крестовые походы. Это было тогда
действительно заблужденіе, вышедшее изъ великой формы человѣ-
чества; что же касается дѣйствительно передовыхъ людей сред-
нпхъ вѣковъ, какъ Скоттъ Эригенъ, Арнольдъ де Брессе, Абеларъ,
Фридрихъ II, то они подверглись настоящему мученію зато, что
были впереди своего вѣка. Насъ потому возмущаютъ эти дѣй-
ствія инквизиціи въ средніе вѣка, что мы смотримъ на нихъ съ
точки зрѣнія нашего скептпческаго вѣка. Слпшкомъ ясно на са-
момъ дѣлѣ, что въ наши дни, когда уже нѣтъ догматовъ, такого
рода поступки были бы отвратительны. Убивать другихъ изъ за
своего мнѣнія ужасно. Но ради долга человѣчества?... Это вопросъ
совершенно иной. Если человѣкъ горячъ, даже жестокъ,
защищая свою безкорыстную вѣру, то это грустно, но все же
простительно. Гоненіе тогда только дѣлается ненавистнымъ, когда оно
производится людьми заинтересованными, которые приносятъ въ
жертву своему благосостоянію убѣжденіе другихъ.
Вотъ почему нужно совершенно иначе судить о преслѣдо-
ваніяхъ католической церкви въ средніе вѣка и въ новые. Вѣдь
въ новое время она не перестала быть тѣмъ, что была въ сред-
ніе; теперь она ничто иное, какъ старинное владычество,
потертое, стѣсняющее, незаконное; все, что она дѣлаетъ для своего под-
держанія, противно, такъ какъ она не имѣетъ основанія
существовать. Смерть Ивана Гусса меня уже раздражаетъ, такъ какъ
Иванъ Гуссъ изображалъ будущее; смерть Ванини и Джіордано
Бруно меня возмущаетъ, такъ какъ новѣйшій духъ тогда уже
окончательно эмансипировался. Что же касается безсмысленныхъ
религіозныхъ гоненій Людовика ХГѴ, то только узкая и жестокая
женщина, іезуиты и Боссюэ способны былп внушить ихъ усталому
королю. Когда католическая церковь была законной властью, ей
приходилось гораздо меньше преслѣдовать, чѣмъ съ тѣхъ поръ,
какъ она перестала быть такой законной властью. Великое и
ненавистное гоненіе, инквизпція, сделалось чѣмъ то чудовшцнымъ
только въ XVI вѣкѣ, т. е. тогда, когда церковь^ окончательно
потерпѣла пораженіе отъ реформаціи. Людовику XIV ни разу не
нужно было, насколько я помню, прибѣгать къ страстямъ для

ss
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
поддержанія своей неограниченной власти, и это должно было
быть. Его владычество было законно, и ни одинъ человѣкъ не
быль болѣе самостоятеленъ и менѣе тиранъ. Реставрация, напро-
тивъ, вся прошла въ постоянной борьбѣ и судорожныхъ усиліяхъ
для удержанія гораздо меньшей власти, и съ ея стороны самое
малѣйшее насиліе возмутительно, такъ какъ оно возстановляло
протпвъ себя. Мѣра жестокостей, которыя власть обязана примѣ-
нять для своего поддержанія и въ особенности мѣра возмущенія,
которое вызываютъ эти жестокости, въ то же время мѣра
беззаконности власти. Мы законники на свой ладъ. Законное
управлеше то, которое основано на современномъ разумѣ, незаконное
же уиравленіе то, которое употреблятъ силу и наказаніе, чтобы
удержаться вопреки обстоятельствами
Не понявъ различія этихъ двухъ періодовъ человѣчества,
люди именно поэтому7 выдвинули столько софизмовъ объ отно-
шеніяхъ церкви и государства. Въ первый періодъ истинной вѣ-
ры, представляющей форму общества, государство и религія со-
ставляютъ одно и тоже, тогда не государство содержитъ рели-
гію на жалованіи (релпгія сама себя содержитъ), но скорѣе
государство аппеллируетъ къ церкви. Тогда церковь выше
государства, такъ какъ государство у нея беретъ свой иринципъ. Но
въ эпохи, когда государство, не имѣя никакихъ вѣрованій,
говорить всему свѣту: „Я ничего не понимаю въ теологіи, вѣрьте во
что хотите"—оно не должно держать на жалованіи (только
тогда и возникло это мерзкое выраженіе) ни одного культа или,
что почти одно и тоже, должно держать ихъ всѣ. То, что оно
даетъ религіямъ, есть ничто иное, какъ милостыня; онѣ должны
краснѣть, получая ее, и я отлично понимаю возмущеніе пылкой
ультрамонтанской секты, когда она впдитъ, что церковь уча-
ствуетъ въ государственномъ бюджетѣ, какъ общественный дѣя-
тель. Въ такія эпохи нѣтъ ничего, кромѣ мнѣнііі. Но зачѣмъ
государство будетъ оплачивать убѣжденія? Я понимаю государство,
признающее одинъ культъ; я понимаю государство, не
признающее ни одного культа; но я не понимаю, какъ можетъ оно
признавать всѣ культы (40). Либеральная теорія индефферентизма
поверхностна. Человечеству нужна доктрина. Если католицизмъ
истиненъ, то самыя крайнія требованія ультрамонтанской церкви
законны, слѣдовательно, и инквизиція благодѣтельное учрежде-
ніе. Дѣйствительно, съ этой точки зрѣнія святая вѣра — самое
большее благо, которому все остальное должно быть принесено
въ жертву. Поэтому правитель поступалъ, какъ отецъ, отдѣляя
хорошія зерна отъ плевелъ и сжигая послѣднія. Ни передъ чѣмъ
не слѣдуетъ останавливаться, чтобы спасти душу. Со m pelle
in t г are — законно по своимъ результатами Если, принеся въ
жертву тысячу испорченныхъ душъ, можно надѣяться спасти
одну, то ортодоксія найдетъ, что эта тысяча вознаграждена (41).
Меня это возмущаетъ, но ничто не зависитъ отъ догматическаго
вопроса. Наши слабоумные современники, скрывающіе этоть во-
просъ, отказываются во всемъ отъ логическихъ рѣшеній.
Дѣло слпшкомъ мелкаго ума предполагать абсолютно
логически порядокъ, противъ котораго не можетъ быть никакихъ

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
59
возражений π который абсолютно обязателенъ. Состояніе обществъ
никогда не бываетъ ни совершенно законно, ни совершенно
беззаконно. Всякое состояніе общества законно постольку, поскольку
оно несовершенно π стремится всегда къ большей * законности,
т. е. къ большему совершенству. Не менѣе поверхностно
предполагать, что правительство только выраженіе воли большинства,
такъ что всеобщая подача голосовъ была бы въ порядкѣ вещей,
и что, когда это право будетъ достигнуто, то ничего больше не
останется, какъ предоставлять волѣ народа высказаться. Это было
бы слишкомъ просто. Только школьные педанты, ясные и въ то
же время поверхностные умы, могли поддаться кажущейся
очевидности теоріи народнаго представительства. Масса
только тогда имѣетъ право управлять, если предположить, что
она больше другихъ знаетъ, гдѣ истина.
Управленіе представляетъ разумъ, Бога, если хотите чело-
вѣчество въ высшемъ смыслѣ (т. е. высшія направленія человѣ-
ческой натуры), но не численный знакъ.
Представительное начало хорошо поддерживать противъ
стараго личнаго деспотизма; гдѣ деспотъ думалъ повелѣвать по
своему собственному праву, что еще болѣе абсурдно. Но, въ дѣй-
ствительности, всеобщая подача голосовъ законна только тогда,
если оно можетъ ускорить социальное улучшеніе. Деспотъ,
который приводить въисполненіе это улучшеніе противъ воли
большинства, будетъ вполнѣ правъ. Если придетъ Наполеонъ,
какого намъ нужно, какъ великій политически организаторъ,
онъ сможетъ обойтись безъ боіагословенія папы и безъ санкціи
народа.
Идеаломъ правительства было бы научное правительство,
гдѣ люди компетентные и спеціалисты разсматривали бы
вопросы управления, какъ вопросы науки, и искали бы раціональнаго
рѣшенія. До сихъ поръ главнымъ образомъ происхожденія,
интриги и прпвиллегіи перваго захвата вліяли на опредѣленіе по-
ложенія правителей.
Первый интриганъ, которому удается сѣсть за зеленый
столъ, считается государственнымъ человѣкомъ. Я не
знаю, не случится ли въ одинъ прекрасный день, въ той или
иной формѣ, нѣчто аналогичное съ учреждениями китайскихъ
ученыхъ, если только управленіе не сдѣлается естественнымъ
удѣломъ людей компетентныхъ, своего рода академіи нравствен-
ныхъ и политическихъ наукъ. Политика такая же наука, какъ
и другія; она, очевидно, требуетъ такого же изученія и знаній,
какъ и всякая другая. Въ примитивныхъ обществахъ классъ жре-
цовъ управлялъ именемъ боговъ; въ будущемъ обществѣ ученые
будутъ управлять во имя раціональнаго изысканія лучшаго.
Конечно, эта академія въ наши дни имѣла бы тяжелую задачу,
еслибъ ей пришлось доказать невѣжественному и достойному
порицанія высокомѣрно законность своего поведенія. Манія глуп-
цовъ желать, чтобы имъ указали смыслъ того, чего они не мо-
гутъ понять, и еще сердиться, когда они не понимаютъ; это
самый сильный тормазъ прогрессу. Мудрецы будущаго будутъ
презирать эту манію.

60
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
Но какъ, скажете вы, внушить большинству то, что лучше,
если оно отказывается принять его? Въ этомъ то и все
искусство. Древніе мудрецы имѣлп для этого очень удобные способы:
оракуловъ, авгуровъ, эгерііі и т. д. Другіе пмѣли войска. Всѣ
эти средства сдѣлались невозможными. Религія будущаго разсѣ-
четъ своимъ тяжелымъ мечемъ это затрудненіе. Научимся по
крайней мѣрѣ не быть столь строгими къ тѣмъ, которые
употребляли немного несправедливости, и къ тому, что привыкли
называть развращенностью, если на самомъ дѣлѣ
(важнейшее условіе) ихъ цѣлью было высшее благо человѣчества. Если
же они пмѣли въ виду эгоистпчныя соображенія, то они тираны и
безславные люди.
Плохое одолженіе для питомца, если ему слишкомъ рано
дадутъ возможность распоряжаться своимъ имуществолгь, но
преступлен іе также держать его въидіотизмѣ, чтобы сохранить надъ
нимъ на всегда опеку.
Лучше ужъ преждевременное освобожденіе, такъ какъ по-
слѣ нѣкоторыхъ глупостей оно можетъ способствовать возвраще-
нііо олагонравія.
До тѣхъ поръ, пока народъ не будетъ посвященъ въ
умственную жизнь, интриги и ложь будутъ увеличиваться. Дѣло
идетъ только объ обманѣ слѣпаго старика, и для этого люди
врутъ и льстятъ. Столь живыя картины Аристофана не имѣютъ
ничего преувелнченнаго. Одобреніе непросвѣтленнаго народа
можетъ привести только къ демагогіи, или къ владычеству знат-
ныхъ аристократозъ, а никакъ не къ владычеству разума.
Философы, эти властители божественнаго права, только раздражаютъ
народъ и имѣютъ на него мало вліянія. Посмотрите, какая
судьба постигла всѣхъ аѳинскихъ философовъ: Мильтіада, Ѳемисто-
кла, Сократа, Фокіона... У ішхъ нѣтъ внѣшняго блеска, они не
льстятъ, они серьезны и строги, они ие смѣются, они говорятъ
на трудно поннмаемомъ языкѣ, который большинство не слышитъ,
на языкѣ разума. Какъ хотите вы, чтобы такіе люди, если они
вмѣшпваются въ разговоръ большинства, не заслужили бы ихъ
неодобренія? Только тотъ языкъ понятенъ народу, который го-
ворптъ о ихъ страстяхъ и именуеть ихъ графами и князьями.
Эти оба языка легко понимаемы.
Этпмъ именно объясняется нерасположеніе народа всѣхъ
временъ къ философамъ, въ особенности, когда они имѣлн
неосторожность касаться общественныхъ дѣлъ. Народъ
поставленный между шарлатаномъ и серьезнымъ врачемъ, всегда выберетъ
шарлатана. Народъ хочетъ, чтобы ему говорили вещи ясныя,
легко понимаемыя, несчастье же въ томъ, что правда никогда не
всплываетъ на поверхность. Народъ любитъ шутки. Представлен-
ныя народу тономъ грубой шутки самыя внѣшнія, самыя от-
вратительныя точки зрѣнія, которыя вызываютъ скрежетъ зубовъ
у чуткаго ума, у невѣжды вызываютъ рукоплесканія. Настоящіе
интересы народа никогда не заключаются въ томъ, въ чемъ они
заключаются повидимому. Умные люди, которые стремятся къ ис-
тинѣ, кажутся ея врагами, а шарлатаны, которые идутъ обыкно-
веннымъ путемъ, кажутся друзьями истины. Кромѣ того въ уче-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
61
ныхъ есть что-то гордое, хотя бы они и старались быть
кроткими π снисходить къ толпѣ. Это не ихъ вина, и гордость здѣсь
не есть что-нибудь предосудительное: она въ нихъ сампхъ.
Высшая существа тоже горды, но пхъ гордость меньше оскороляетъ
народъ. Народъ утѣшается, что не пмѣетъ золота и оковъ
высшей силы; но онъ не прощаетъ мыслителю, что тотъ выше его
въ развитіи, π считаетъ себя по крайней мѣрѣ такимъ же знато-
комъ въ политикѣ. На тѣхъ ученыхъ π поосвѣтленныхъ людей,
которые пронсходятъ пзъ высшаго класса, народъ смотритъ
гораздо доброжелательнѣе, чѣмъ на тѣхъ, которые принадлежать
къ среднему классу. Эти послѣдніе кажутся ему на одномъ уров-
нѣ съ нимъ, а потому онъ смотритъ на нихъ косо. Высшія
особы и ихъ семейства кажутся ему богами. Но народъ не допус-
каетъ, чтобы простые буржуа, при помощи своихъ дарованій,
достигли бы власти; народъ считаетъ ихъ ворами и
интриганами. Высокопоставленныя лица слишкомъ не достижимы, чтобы
имъ завидовать: зависть можетъ быть только между равными.
Управленіе людей безъ громкаго имени фатально осуждено быть
заподозрѣннымъ и оклеветаннымъ: „Какъ это могъ равный мнѣ
человѣкъ достигнуть того, чѣмъ онъ есть? Онъ навѣрное без-
честный человѣкъ: иначе онъ не могъ бы возвыситься; этого быть
не можетъ! Онъ стоялъ близко къ общественнымъ капиталамъ и,
навѣрное, воспользовался нѣкоторой частью. Я знаю по себѣ:
будь я на его мѣстѣ, я бы непремѣнно попытался это сдѣлать .
Такъ разсуждаетъ грубая зависть. Эти подозрѣнія никогда не
касаются тѣхъ людей, которыхъ считаютъ людьми другого
круга и съ которыми отказались сравниваться. Будучи однажды въ
обществѣ крестьянъ, я замѣтилъ, что они были очень озабочены
слишкомъ малымъ вознагражденіемъ пхъ представителямъ. Онп
торговались, сплетничали, находпли, что нехорошо было со
стороны уполномоченныхъ затрагивать вопросъ о вознагражденіп
въ ихъ отсутствіи и рѣпгали наконецъ бросить работу; и эти
добрые люди не сдѣлали ни единаго возраженія протпвъ милліон-
ныхъ расходовъ государственнаго бюджета.
Конечно, если бы всѣ были, какъ мы, то не только
общественное управленіе было бы легче, но, можетъ быть, оно даже
перестало бы быть нужнымъ. Ограниченія общественная упра-
вленія обратно пропорціональны совершенству индивидуумовъ.
Но всѣ были бы такими, какъ мы, если бы всѣ обладали нашимъ
развитіемъ и если бы всѣ имѣли полное представленіе о чело-
вѣчествѣ. Почему всякая свобода сопровождается опасностью и
нуждается въ поправкахъ? Потому, что свобода дана и умнымъ
и глупымъ. Но когда всѣ будутъ умны пли когда общественный
разумъ будетъ достаточно крѣпокъ, чтобы оградить сумасшед-
шихъ, никакого огранпченія не будетъ нужно.
Фихте дерзнулъ думать о такомъ совершенномъ состояніи
общества, въ которомъ даже мысль о дурномъ будетъ изгнана
изъ человѣческаго ума. Я, подобно ему, думаю, что дурная
нравственность будетъ обозначать только извѣстный періодъ человѣ-
чества, тотъ періодъ, когда человѣкъ былъ заброшенъ обществомъ
и не получалъ отъ него въ наслѣдство религіозныхъ воззрѣній,

62
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
на которыя онъ пмѣлъ полное право. ..Есть людпи, говорить
Гизо, ткоторые относятся съ полнымъ довѣріемъ къ человѣческой
нриродѣ. По ихъ мнѣнію, человѣчество, предоставленное самому
себѣ, идетъ къ улучшенію. Веѣ страданія общества пропсходятъ
отъ правптельствъ, которыя развращаютъ человѣка наснліемъ и
обманомъ-. Я изъ тѣхъ, которые вѣрятъ въ это. Но я думаю, что
§ло происходить не отъ того, что правительства насилуютъ и об-
манываютъ людей, а отъ того, что они не возвышаютъ
человѣчество. Я, человѣкъ воспитанный, не нахожу въ себѣ
зла и, поступая добровольно во всемъ, я стремлюсь ко всему, что
мнѣ кажется самымъ лучшпмъ. Если бы всѣ были воспитаны,
какъ я, то у всѣхъ была бы эта счастливая невозможность
сделать что-либо дурное. Тогда было бы правильно сказать „Вы
боги идѣти Всевышняго~. Нравственность до сихъ поръ понималась
слишкомъ узко, какъ повпновеніе закон}', какъ внутренняя
борьба между противоположными законами (42). Я лично объявляю,
что дѣлая хорошій поступокъ, я не переживаю никакой борьбы
и не одерживаю никакой побѣды; я совершаю это дѣйствіе
настолько же независимо и добровольно, какъ художникъ, который
выливаетъ изъ глубины своей души все прекрасное, чтобы
осуществить его передъ всѣми, и мнѣ остается только съ востор-
гомъ и съ полнымъ повиновеніемъ поддаться этому
нравственному влеченію, исходящему изъ глубины моего сердца, Человѣ-
ку возвышенному нужно только слѣдовать толчкамъ своихъ
внутреннихъ наклонностей, и тогда къ нему можно примѣнить
изреченіе свят. Августина и аббата Телема: „Дѣлай, что захочешь",
такъ какъ онъ можетъ захотѣть только хорошее. Добродѣтельный
человѣкъ—это художникъ, который осуществляетъ прекрасное въ
человѣческой жизни, подобно тому, какъ скульпторъ
осуществляетъ свою идею въ мраморѣ или музыкантъ въ звукахъ. Есть ли
борьба пли повиновеніе въ дѣйствіяхъ скульптора или
музыканта?
Это гордость,—скажете вы. Я согласенъ. Если понимать подъ
смпреніемъ возможно меньшее число поступковъ, сообразныхъ съ
требованіями природы человѣка, или самую низкую цѣну,
которую человѣкъ придаетъ своему званію, то я положительно
отказываюсь дать такому чувству названіе добродѣтели и упрекаю
тѣхъ, кто понимаетъ вещи такимъ образомъ. Основа нашей
нравственное™—это превосходство, полная самобытность человѣческой
природы. Все основаніе нашей философической и литературной
системы это безусловно проявленіе всего общечеловѣчнаго.
При настоящемъ положеніи самая главная обязанность
правительства—облагораживаніе и освобожденіе всѣхъ людей посред-
ствомъ цивилпзующаго дѣйствія общества. Все, что дѣлаютъ безъ
этого, безполезно или преждевременно. Постоянно говорятъ о
свободе, о правѣ собраній, о правѣ ассоціацій. Ничего лучше этого
нѣтъ, если только умы развиты нормально, но до тѣхъ поръ
ничего нѣтъ пустѣе. Отъ того, что дураки и невѣжды будутъ
соединяться въ союзы, толку отъ этпхъ союзовъ выйдетъ мало.
Сектанты и приверженцы партіи воображаютъ, что только насиліе
мѣшаетъ ихъ идеямъ распространиться, и злятся на это наси-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
63
ліе. Они сильно ошибаются. Не злая воля правительства пода-
вляетъ ихъ идеи. Причина въ томъ, что ихъ идеи не созрѣли;
точно также подчиненность народа поддерживается не силой аб-
солютныхъ правительствъ, но низкимъ положеніемъ поддан-
ныхъ.
Развѣ вы думаете, что еслибы они были зрѣлы для свободы,
они бы тотчасъ же не завоевали ее? Нашъ французскій
либерализму думающій все объяснить деспотизмомъ, озабоченный
исключительно свободою, разсматривающііі правительства и под-
данныхъ, какъ единственныхъ враговъ, на самомъ дѣлѣ очень
поверхностеяъ. Убѣдимся хорошенько, что дѣло идетъ не о сво-
бодѣ, а о дѣлѣ, о творчестве, о трудѣ. Правда всегда найдетъ
возможность выйти наружу, и свобода можетъ быть только
предосудительной, если тѣ, кто ее превозглашаетъ, безразсудны.
Она только способствуетъ анархіи и нисколько не помогаетъ
настоящему прогрессу человѣчества. Если бы полицейскій коммис-
саръ проникъ въ залу, гдѣ несколько слабоумныхъ и пустыхъ
головъ подогрѣваютъ свои инстинктивныя влеченія, мы громко
закричали бы, что свобода осквернена. Неужели вы думаете, что
именно эти бѣдные люди разрѣшатъ задачу? Мы тратимъ силу,
чтобы сохранить всѣмъ право бредить вволю. Не лучше ли
искать правду и научить всѣхъ понимать ея языкъ? Закрывайте
клубы, устраивайте школы, и вы будете служить на истинную
пользу народа.
Свобода слова предполагаетъ, что тѣ, къ которымъ
обращаются, достаточно развиты и умѣютъ хорошо различать, чтобы
критиковать то, что говорятъ, принять, если оно хорошо, и
отвергнуть, если оно дурно. Если бы былъ классъ людей, опредѣлен-
ный закономъ, который не могъ бы дѣлать это разлпчіе, нужно
было бы наблюдать за тѣмъ, что говорятъ, такъ какъ свобода
терпима только съ большими поправками общественная здрава-
го смысла, который судитъ заблужденія. Воть почему свобода
обученія нелѣпость съ точки зрѣнія ребенка. Вѣдь ребенокъ
принимаетъ то, что ему говорятъ, и не имѣетъ возможности
критиковать; онъ смотритъ на своего учителя не какъ на человѣка,
который высказываетъ свое мнѣніе себѣ же подобнымъ, которые
могутъ его провѣрить, но какъ на авторитетъ. Очевидно,
нужно назначить наблюденіе за тѣмъ, чему его учатъ; но съ другой
стороны ему надо дать свободу, что бы онъ могъ научиться
различать. Такъ какъ невозможно раздѣлить взрослыхъ на катего-
ріи, то по отношенію къ нимъ свобода является единственной
возможностью. Но неоспоримо, что раньше развитія народа всѣ
проявленія свободы опасны и необходимо требуютъ ограниченія.
Въ самомъ дѣлѣ, въ вопросахъ, касающихся свободы выражать
мысль, нужно не только разсматривать право говорящаго,
которое естественно и ограничивается только правомъ другихъ, но и
положеніе служащаго, у котораго можетъ быть недостаточно
познавай и который потому долженъ быть поставленъ подъ опеку
государства. Именно съ точки зрѣнія слушающаго, а не съ
точки зрѣнія говорящаго, ограничения возможны и законны.
Свобода говоритъ все будетъ возможно только тогда, когда у всѣхъ

64
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
будутъ достаточныя познанія и когда лучшимъ наказаніемъ
глупца будетъ презрѣніе публики.
Мнѣ не удастся уяснить, какъ я самъ понимаю, что вся
наша политическая и либеральная агитація напрасна и пуста, что
она подходила бы къ такой странѣ, гдѣ всѣ умы вообще
развиты, гдѣ рождается много научныхъ идей (такъ какъ наука безъ
свободы немыслима), но что въ обществѣ, состоящемъ изъ
большинства невѣждъ, легко поддающихся всякому развращенно, ц
гдѣ умственная сила въ явномъ упадкѣ, тамъ ограничиваться
защитой этпхъ пуетыхъ формъ значитъ упустить изъ виду
существенное и придраться къ почти незначущей буквѣ закона,
потом}' что авторптетъ всегда можетъ перевернуть ихъ и не
толковать на свой ладъ.
Жоффруа выразилъ это замѣчательно мѣтко въ своемъ уди-
вительномъ разсужденіи о дѣятельномъ с к е π τ и ц и з м ѣ, и я
бы долженъ былъ привести это мѣсто сполна, если бы хотѣлъ
высказать всю свою мысль по поводу этого вопроса: „Всякая изъ
нашихъ привиллегій казалась намъ благомъ, къ которому мы
стремились, и ея отсутствіе—причина всѣхъ нашихъ золъ.
Однако мы завоевали эти прпвиллегіи, и на другой день послѣ каждой
перемѣны мы спѣшимъ составить смутную программу слѣдующей.
Это потому, что мы ошибаемся; всякая свобода намъ кажется такъ
желаемой, но сама свобода не служить и не можетъ служить
цѣлью, къ которой стремится общество... Возьмите одну за
другой всѣ наши привиллегіп и посмотрите, не представляютъ ли
онѣ изъ себя что нибудь, кромѣ гарантій и средствъ? Гарантіи
лротивъ того, что можетъ помѣшать нравственному перерожде-
нію, которое только одно можетъ насъ вылечить; средства—для
ускоренія этого перерождения и т. д.
Еще очень немного сказать, что теперь общественная
свобода лучше обезпечена, чѣмъ во время появленія христіанства.
Однако я утверждаю, что теперь великая идея встрѣтитъ еще
больше препятствій, чѣмъ встрѣтило христіанство при своемъ
появленіи. Если бы теперь, какъ тогда, появился великій про-
повѣдникъ, его отвели бы въ исправительную полицію, что еще
хуже распятія. Представьте себѣ заурядную смерть для увѣнча-
нія жизни великаго проповѣдника! Какое различіе! Вообще слиш-
комъ легкомысленно полагаютъ, что свобода благопріятствуетъ
развитію дѣйствительно самобытныхъ идей. Такъ какъ замѣчено,
что въ прошлой жизни всѣ новыя системы рождались и возро-
стали внѣ закона до того дня, пока въ свою очередь дѣлалнсь
закономъ, то можно было думать, что, признавая и узаконивая
права возникновенія новыхъ идей, можно было бы повести дѣло
къ лучшему. А случилось наоборотъ. Какъ только стало возможно
думать безъ всякихъ стѣсненій, мысли перестали быть
самобытными. Настоящія и оригинальный мысли не испрашиваютъ позволе-
шя для своего появленія и мало заботятся о томъ, признаны ихъ пра-
£а или нѣтъ. Онѣ всегда находятъ достаточно свободы, потому что
достигать ея настолько, насколько это имъ необходимо. Христіанству
не нужно было ни свободы прессы, ни свободы собраній, чтобы
покорить міръ. Свобода, законно признанная, должна быть урегулиро-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
65
вана, но урегулированная свобода образуетъ на самомъ дѣлѣ, цѣпь
гораздо болѣе· тѣсную, чѣмъ отсутствие закона. Въ Іудеѣ во
времена Понтія Пилата общественныя собранія были запрещены, а
на самомъ дѣлѣ онѣ были гораздо свободнѣе, такъ какъ въ силу
того, что право не было признано, оно не было ограничено. Я
повторяю, что самобытности больше сиособствуютъ единовластіе
и тѣ затрудненія, которыя оно создаетъ, чѣмъ та нераспутываемая
паутина, въ которой насъ сжали тысячи отдѣльныхъ главъ
закона.—этотъ арсеналъ, который доставляетъ оружіе для всякой цѣ-
лп. Нашъ формалистически! лпберализмъ служить только на
пользу агцтаторамъ и мелкой, самобытности, очень пагубной, и очень
мало служить на пользу настоящему прогрессу человѣческаго ума.
Мы тратимъ свои силы на защиту своей свободы, не думая, что
эта свобода только средство, имѣющее цѣну настолько, насколько
оно облегчаетъ появленіе новыхъ истинъ. Мы больше всего хотимъ
быть свободными для творчества, а на самомъ дѣлѣ мы ничего
не производимъ.
Мы боимся внѣшнихъ цѣпей этой выдумки либеральныхъ
болтуновъ, и не понпмаемъ великой отваги мысли. Тѣнь инквизиціи
до сихъ поръ устрашаетъ нашихъ католиковъ, а по прпродѣ
своей мы боязливы и не имѣемъ порывовъ, покоряемся съ плачев-
нымъ сопротивленіемъ взглядамъ, привычкамъ и пмъ жертвуемъ
своей самобытностью; все это исходить изъ обычной глупости и
принимается, какъ безсмысліе. Безъ сомнѣнія, Германія въ кондѣ
ΧΥΠΙ столѣтія и началѣ ХІХ-го имѣла меньше внѣшней
свободы, чѣмъ мы теперь. Такъ что же? Я доказываю, что всѣ
свободные мыслители нашей республики не пмѣютъ даже четвертой
части той смѣлости и той свободы, которой дышатъ произведенія
Лессинга, Гер дера, Гете и Канта. Въ самомъ дѣлѣ, полъ-вѣка
тому назадъ свободнѣе думали при Веймарскомъ дворѣ подъ
неограниченной властью, чѣмъ у насъ, гдѣ за свободу было
пролито столько крови. Гете, другъ великаго герцога, могъ быть
преслѣдуемъ судомъ во Франдіи. Переводчпкъ Фейербаха не на-
шелъ издателя, который посмѣлъ бы издать его книгу. Это
немного похоже на нашу манеру; мы народъ внѣшній,
поверхностный, мы болѣе завидуемъ внѣшности, чѣмъ дѣііствительности.
Въ Германіи велпкія общія идеи о божествѣ составляли ученіе
всѣхъ философскихъ умовъ. Во Франціи еще никто не посмѣлъ
ихъ высказать, и кто рѣшился бы на это, тотъ встрѣтилъ бы
больше препятствій, чѣмъ въ Тибигѣ и Іэнѣ, находящихся подъ
неогранпченнымъ управленіемъ. Откуда же взялись бы эти пре-
пятствія? Причина кроется въ умственной робости, которая за-
крываетъ доступъ всякой идеѣ и очерчиваетъ вокругь насъ узкііх
ограниченный горпзонтъ. Я повторяю, Франція познала только
внѣшнюю свободу, но, къ сожалѣнію, не свободу мысли. Пспанія,
собственно говоря, такая же свободная и философская страна,
какъ и другія; она чувствовала потребность внѣшняго
освобождения, a развѣ вы думаете, что если бы она серьезно захотѣла этого,
то не завоевала бы ее? Вся свобода Испаніп въ ней самой; она
любила думать свободно и въ темницахъ и на коетрахъ. Ея
мистики: святая Тереза, Авила, Гренада, ея неутомимые богосло-

66
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
вы: Сото, Баньецъ, Сюарецъ были въ сущности такими же
отважными мыслителями, какъ Декартъ или Дидро...
Попробуемъ думать немного свободнѣе, умнѣе, и будемъ нѣ-
сколько сдержаннѣе въ выраженіяхъ нагаихъ мыслей. Тотъ че«
ловѣкъ, который правъ, всегда достаточно свободенъ. Но развѣ
не вѣроятно, что люди, крпчащіе о похпщеніп свободы, не слиоі-
комъ стремятся къ истинѣ и страдаютъ отъ невозможности
осуществить ее? Развѣ невѣроятно, что эти люди, не имѣя никакого
представления о свободѣ, эксплоатируютъ въ свою пользу ту идею,
которая должна служить для раціональнаго прогресса человѣче-
скаго духа? Новаторы, которые будутъ оправданы будущимъ,
могли раньше терпѣть преслѣдованіе, но преслѣдованіе замедлило,
можетъ быть, на одияъ только годъ торжество ихъ идей, но за
то принесло пмъ въ другомъ отношеніп больше пользы, чѣмъ
непосредственное прпнятіе пхъ идей.
Конечно, мы должны осторожно поддерживать ту свободу,
которую мы завоевали съ такимъ трудомъ, но еще важнѣе
убедиться, что пмѣть идеи—только первое благоприятствующее усло-
віе, не имѣть же пхъ—первое неблагопріятствующее. Къ чему же
свобода собраній, если нѣтъ ничего хорошаго, чѣмъ можно было
бы подѣлиться? Къ чему служитъ свобода слова и печати, если
нельзя сказать ничего справедлпваго и новаго? Каждому свой
удѣлъ... Гонимые и гонители одинаково вертятъ вѣчное колесо
и въ концѣ концовъ гонимые очень много обязав ы гонителямъ,
потому что безъ нихъ они не были бы прекрасны. Преслѣдованіе
имѣетъ то большое преимущество, что устраняетъ мелкую
оригинальность, которая ищетъ своей выгоды въ плохой оппозицш.
Когда рискуютъ своей головой за идею, то только люди,
увлеченные могущественЕымъ сознаніемъ и непобѣдимой потребностью
говорить, пронпкаютъ впередъ. Наша обезпеченная полусвобода
очень помогаетъ пнтригѣ, такъ какъ люди не очень то рискуютъ,
а сплетни, которымъ можно подвергнуться,—ничто иное, въ концѣ.
концовъ, какъ основа будущаго благосостоянія. Это очень удобно.
Въ прежнія времена пзъ десяти новаторовъ, девять были
насильно задушены, но за то десятый былъ на самомъ дѣлѣ и
открыто оригиналенъ. Серпъ, который срѣзаетъ слабыя вѣтви, только
прпбавляетъ остальнымъ силы. Теперь уже нѣтъ серповъ, но
также нѣтъ π плодотворнаго сока. Въ сущности все довольно
безразлично, и человѣчество пойдетъ своей дорогой безъ лпбе-
раловъ и вопреки ретрогадамъ. Умъ никогда не бываетъ болѣе
смѣлъ и болѣе гордъ, какъ тогда, когда онъ чувствуетъ руку,
которая слегка давить его. Представьте ему свободу, и онъ будетъ
искать случайностей и будетъ такъ доволенъ своей свободой, что
только и будетъ думать защитить ее, не думая воспользоваться ею.
Исторія человѣческаго ума указываетъ намъ на всѣ идеи,
рождающіяся внѣ закона и возростающія обманнымъ путемъ.
Начните, хотя съ самаго начала всякой реформы, и онѣ
покажутся вамъ неисполнимыми. Перенесемся, напр., въ 1520 годъ и
спросимъ себя, какъ поступить новая идея, чтобы проникнуть
черезъ это ледяное море. Это невозможно!! цѣпь слишкомъ
сильна. Папа, императоръ, короли, религіозные ордена, университеты,

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
67
п, для смягченія картины, бѣдыый монахъ! Это невозможно, это
невозможно!! Перенесемся еще къ началу новѣйшаго раціоналпзма.
Этотъ вѣкъ отягощенъ іезуптами, монашескими орденами,
королями, священнослужителями. Іезуиты сдѣлали изъ образованія
машину для восшітанія тулоумныхъ и илоскоголовыхъ людей, по
оловамъ Мишлэ. И въ противоположность всему этому нѣсколько
неизвѣстныхъ ученыхъ, бѣдныхъ, безъ поддержи массы: напр.,
Галилей. Декартъ и др. Что предполагаютъ они сдѣлать? Какъ
перенести такую тяжесть авторитета? II это совершалось только
полтораста лѣтъ спустя.
Итакъ, всѣ реформы встрѣтили бы непреодолимый
препятствия, если бы законъ соблюдался во всей своей строгости; но
законъ никогда не былъ достаточно предусмотрителенъ, а умъ
такъ тонокъ, что для него достаточно малѣйшаго выхода. Поэтому
не важно, допустить, или запретитъ законъ свободу новыхъ идей.
Вѣдь онѣ пдутъ и безъ того своей дорогой, образуются внѣ
закона, вопреки ему и безконечно больше выигрываютъ въ этомъ
случаѣ, чѣмъ если бы онѣ развивались среди полной законности.
Когда надвигается выступившая изъ береговъ рѣка. то можно
одѣлать выше плотины, чтобы остановить ея ходъ, но волна
вздымается все выше и выше; кипитъ работа, усиливается суета, дѣ-
ятельные труженики забиваютъ всѣ щели, но волна воды
поднимается все выше и выше до тѣхъ поръ, пока потокъ не
превысить преграду или, прорвавъ плотину не найдегъ иную дорогу
π затопить поля, которыя хотѣли отъ него спасти.
ХѴІН.
Конечная задача человѣчества а, следовательно, и
политики — достиженіе самой высокой культуры человѣчества, т. е.
совершенной религіи, съ помощью науки, философіи, искусства,
морали, словомъ, всѣми способами достиженія идеала,
свойственными человѣческой природѣ.
Эта высшая культура только тогда можетъ имѣть прочное
основаніе, когда она реализована индивидуумами. Слѣдователь-
но, цѣль не была бы достигнута, если бы цивилизація, даже
самая возвышенная, была доступна только меньшинству или была
бы личнымъ достояніемъ и безъ традицій. Цѣль будетъ
достигнута только тогда, когда всѣлюди будутъ обращены въ эту вѣ-
ру, когда все человѣчество будетъ культивировано.
Великій человѣкъ имѣетъ право на истинную религію, на
то, что дѣлаетъ его совершеынымъ; всякій человѣкъ долженъ
'стараться находить на своей родинѣ средства достигнуть
совершенства своей природы, сообразно формулѣ своей эпохи;
другими словами, человѣкъ долженъ находить въ обществѣ по отно-
шенію къ уму тоже, что мать даетъ для его тѣла,—молоко,
первоначальную пищу, первые запасы, которыхъ онъ не можетъ
доставить себѣ самъ.
Не связано ли съ усовершенствованіемъ человѣческаго
общества извѣстное матеріальное благосостояніе? Въ нормальномъ
обществѣ человѣкъ будетъ имѣть право на все, необходимое для

68
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
его жизни. Общество должно дать возможность жить сво-
пмъ членамъ, которые въ свою очередь должны быть готовы
жертвовать своею жизнью для общества, если это понадобится.
Если соціалъныя течешя нашего вѣка представляютъ
логическое слѣдствіе состоянія ума, то нужно быть ихъ послѣдовате-
лемъ; вѣдь основное свойство современнаго ума — отсутствіе
колебавши. Некоторые люди пзъ самыхъ разлпчныхъ цѣлей утвер-
ждаютъ, что соціальныя теченія нашего вѣка—прямое слѣдствіе
современной философіи, изъ которой одни выводить, что соці-
альныя теченія надо принять, a друтіе, что нужно опровергнуть
современную фплософію.
Ничто не вызываетъ болыпихъ недоразумѣній въ мораль-
ныхъ наѵкахъ, чѣмъ иолъзованіе. именами, которыми обознача-
ютъ системы. Мудрые никогда не признаютъ этихъ именъ,
потому что имена ограничиваюсь; они критикуютъ доктрины, но не
ея отдѣльныя части. Кто въ наши дни. хотѣлъ бы носить назва-
ніе пантеиста, матеріалиста, скептика и т. п.? Дайте мнѣ ІОстрокъ
какого нибудь автора, и я докажу вамъ на основаніи ихъ, что
онъ пантеистъ; дайте 10 другихъ, и я докажу противное. Эти
олова не обозначаюсь постепенный и единственный оттѣнокъ; они
постоянно мѣняютъ свой видъ.
То же относится къ соціальнымъ теченіямъ нашего вѣка. Я
бы, напр., принялъ для выраженія моихъ убѣжденій формулу
Гизо: ^Соціализмъ черпаетъ свои стремленія π силы изъ источ·
никовъ, которыхъ никто не можетъ исчерпать. Но, подъ вліяні-
емъ всѣхъ дѣйетвующихъ согласно силъ и соціальнаго порядка,
источникъ будетъ побѣжденъ, будутъ устранены все его абсурд-
ныя и нелѣиыя свойства; все будетъ постепенно занимать свое
мѣсто и свою роль въ этомъ огромномъ и страшномъ развитіи
человѣчества, которое совершится въ наши дни".
Соціальныя теченія сильны свопмъ соотвѣтствіемъ
совершенно законнымъ тенденціямъ современнаго ума и въ этомъ
смыслѣ они представляютъ естественное развптіе. Нужно быть
слѣпымъ, чтобъ не замѣтпть, что этотъ трудъ, начатый 4 столѣ-
тія тому назадъ въ литературѣ, наукѣ и прлитикѣ, представляетъ
стремленіе всей человѣческой расы, реализацію внутренняго
призыва нашей природы: Больше свѣта! Больше свѣта!
При настоящемъ положении проблема поставлена въ очень
тяжелыхъ терминахъ: съ одной стороны нужно сохранить
завоеванья, совершенный уже цивилизацией, а съ другой — каждый
долженъ пользоваться ея благами. Но это, повидимому,
ошибочно; вѣдь, на первый взглядъ, отреченіе нѣкоторыхъ и даже
большинства— необходимое условіе современнаго общества и въ
частности общества ХѴШ вѣка».
Я могу сказать безъ всякихъ колебаній, что съ самаго
начала вещей умъ человѣческій никогда не ставилъ такой страш>
ной проблемы. Проблема рабства въ древности была не такъ
страшна, но понадобились цѣлые вѣка, чтобы доказать
возможность общества безъ рабовъ.
По мѣрѣ развитія человѣчества проблема его судебъ
становится сложнѣе; необходимо комбинировать все болѣе данныхъ,

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
69
взвѣшивать болѣе мотивовъ, примирять большее количество про-
тпворѣчій. Такимъ образомъ человечество идетъ впередъ, одной
рукой удерживая въ складкахъ своего платья завоеванія прош-
лаго, а въ другой—мечъ для новыхъ завоеваний. Прежде вопросъ
былъ очень простъ; болѣе прогрессивное мнѣніе, уже въ силу
одной своей прогрессивности, считалось лучшимъ. Теперь этого
нѣтъ. Конечно, всегда нужно выбирать наиболѣе краткііі путь:
но я не одобряю тѣхъ, которые утверждаютъ, что нужно итти,
но не бѣжать. Всегда нужно дѣлать лучшее и дѣлать, какъ
можно скорѣе. Но главное дѣло въ томъ, что бы открыть это
лучшее, а это не такъ легко. Прошло не болѣе пятидесяти лѣтъ съ
тѣхъ поръ, какъ человѣчество замѣтило туцѣль, которую до сихъ
поръ преслѣдовало безсознательно. Въ этомъ заключается
огромный шагъ впередъ, но и безспорная опасность. Путешественникъ,
смотрящій только на горпзонтъ равнины, рискуетъ не замѣтить
подъ своими ногами пропасть пли трясину. И человѣчество,
видящее только отдаленную цѣль, испытываетъ пскушеніе прыгнуть
къней, невзирая напрепятствія, о которыя оно можетъ
разбиться. Наиболѣе характерная черта утопистовъ та. что они не
историки, что они не принимаюсь во вниманіе всего того, къ чему
мы приведены фактами. Если даже предположить, что общество,
о которомъ они мечтаютъ, возможно, что оно даже абсолютно
лучше, это все же не значитъ, что оно истинное общество, т. е.
созданное всѣми предшествующими фактами изъ жизни человѣ-
чества. Задача болѣе сложна, чѣмъдумаютъ; рѣшеніе ея можетъ
быть получено только путемъ уравновѣшенія двухъ сторонъ; съ
одной стороны—достигаемой цѣли, съ другой—дѣйствительнаго
состоянія, той почвы, которая лежитъ подъ нашими ногами.
Когда человѣчество управлялась инстинктами, можно было гордиться
высшимъ геніемъ, который управляешь человѣчествомъ; но
положительно чувствуешь ужасъ, думая о страшныхъ альтернати-
вахъ, которыя оно несетъ въ своихъ рукахъ со времени дости-
женія періода сознанія, и о тѣхъ непсчислимыхъ послѣдствіяхъ,
которыя съ тѣхъ поръ могли вызывать прихоть, капризъ.
Такія великія задачи заставляюсь задуматься философа; но
не такъ относятся къ нимъ люди съ нефилософскимъ умомъ.
Одни изъ нихъ не признаютъ самой задачи и настаиваютъ на
поддержаніи во чтобы то ни стало существующаго положенія
вещей. Другіе удовлетворяются слишкомъ очевидными и простыми
рѣшеніями вопроса. Нечего даже говорить, что тѣ и друтіе по
своему правы. Новаторы указываюсь консерваторамъ на
существующее зло, нуждающееся въ немедленномъ исцѣленіи.
Консерваторы же отдѣлываются указаніемъ на то, что система нова-
торовъ ведетъ къ уничтоженію всякаго общества; слѣдовательно,
лучше имѣть несовершенное общество, чѣмъ не имѣть его со-
всѣмъ.
Мнѣ часто приходилось останавливаться на мысли, что
какой нибудь язычникъ временъ Августа могъ бы привести въ
защиту древнаго строя всѣ тѣ доводы, которые въ настоящее
время приводятся охранителями существующаго порядка вещей. Что
представляетъ собой эта печальная и мрачная религія? Что это

70
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
за люди, эти хрпстіане, пзбѣгающіе свѣта, необщительные,
плебеи, отбросы народа (43). Я бы чрезвычайно удивился, если бы
ликующіе той эпохи, подобно своимъ еобратьямъ—современни-
камъ, не находили, что опровергать хрпстіанство излишне, что
его нужно уничтожить; въ ліщѣ христіанства общество пмѣетъ
неумолпмаго врага, общество должно его уничтожить или оно
само будегь уничтожено. Въ этомъ смыслѣ, всякій споръ съ
хрпстіанствомъ сводится къ борьбѣ; доводомъ служить ору-
жіе. Какъ поступаютъ съ этпмъ непремпрпмымъ врагомъ? Всту-
паютъ ли съ ними въ словопренія? Нѣтъ, ему объявляютъ
войну. Точно также и общество должно защищаться противъ
христіанетва не доводами, а силой. Оно не должно оспаривать
его доктрины или опровергать пхъ, а стараться ихъ
уничтожить. Я себѣ представляю Сенеку, случайно напавшаго на слѣду-
ющее изреченіе св. Павла: Ход est Judaeus, neque Grrae-
cus; non est servus, neque liber; non est m as cuius,
neque femina: omnes enim vos unum estis in Cliristo.
гБезъ сомнѣнія, это утопистъ**, сказалъ бы онъ. „Какъ можно
требовать, чтобы общество обходилось безъ рабовъ? Неужели вы
требуете, чтобы я своими руками обработывалъ землю? Это
значить ниспровергать существующій строй! Кто этотъ Христосъ,
Который пграетъ такую странную роль? Эти люди опасны, я доложу
о нихъ Нерону11. Если бы рабы поняли дословно пзреченіе св. Павла
и, найдя его идеи безусловно осуществимыми, основали бы свое
владычество на развалпнахъ Рима и Италіи, лишивъ міръ тѣхъ
благь, которыя можно было бы извлечь изъ эпохи господства
римлянъ,—Сенека былъ бы правъ. Но если бы рабъ—христіанинъ
сказалъ философу: „О Анней, я знаю человѣка, написавшаго эти
строки; онъ проповѣдуетъ только покорность и терпѣніе. То, что
оиъ писалъ, осуществится безъ всякпхъ общественныхъ потрясе-
ній и вдобавокъ руками самихъ властвующпхъ. Настанетъ день,
когда общество будетъ возможно и безъ рабовъ, хотя вы
философы и не можете себѣ этого представить*. Сенека, конечно, не
повѣрплъ бы ему. Однако возможно, что онъ не настаивалъ бы
на томъ, чтобы подвергли невпннаго мечтателя наказанью
розгами.
Соціализмъ вѣрно намѣчаетъ свои задачи, но слабо ихъ
разрѣшаетъ; вѣрнѣе говоря, еще не настало время для ихъ раз-
рѣшенія. Действительно, индивидуальная свобода—первый
камень преткновенія при разрѣшеаіи этой проблемы.
Эмансипация индивидуума уже завоевана и завоевана безвозвратно;
ее нужно сохранить навсегда. гОбщество, говоритъ Анфантенъ,
состоитъ только изъ тунеядцевъ и трудящихся; политика
должна стремиться къ нравственному, физическому и
интеллектуальному совершенствование* трудящихся и къ постепенному
уменыпенію праздныхъ*. Вотъ точно намѣченная задача, а теперь
поелушаемъ, какъ ее рѣшаютъ. гЧто касается средствъ къ дости-
женію указанной выше цѣли, то нетрудящіеся должны быть
лишены всѣхъ привиллегій, связанныхъ" съ происхожденіемъ; тру-
дящіеся же должны быть классифицированы по своимъ способ-
ностямъ и награждаться сообразно своему труду". Вотъ способъ

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
71
исцѣленія зла, худшій, чѣмъ само зло. Умъ человѣческій таковъ.
что когда проблема ставится впереди, многія души, наивныя
и благородныя, но обладающія достаточнымъ историческимъ
опытомъ и способностью критически относиться къ вещамъ, ли-
шенныя пониманія сложныхъ противорѣчій человѣческой
природы, мечтаютъ объ обществѣ чрезвычайно простомъ и думаютъ
найти разрѣшеніе проблемы въ нѣсколькихъ поверхностныхъ и
неосновательныхъ идеяхъ, которыя, будучи осуществлены, привели
бы къ результатамъ, совершено противоположнымъ намѣченной
цѣли. Нѣтъ социальной проблемы, которую можно было бы
постичь сразу, π именно тогда, когда ея разрѣшеніе кажется
яснымъ и легкимъ, этому нужно менѣе всего довѣрять.
Истина въ этихъ вещахъ глубоко скрыта, и только тяжеловѣеные
умы, не различающіе ея многообразныхъ оттѣнковъ, идутъ на
проломъ. Это неизбѣжное и непоправимое заблужденіе. Убѣжден-
ные въ томъ, что у нихъ имѣется ключъ для разрѣшенія загадки,
эти добрыя души упрямы и надоѣдливы; онѣ требуютъ свободы
дѣйствій, воображая, что только корысть и злая воля людей мѣ-
шаютъ осуществить ихъ системы. Еще менѣе можно извинить
тѣхъ, которые смѣются надъ ними или порицаютъ ихъ. Такіе
люди, быть можетъ, понимаютъ въ этихъ вещахъ менѣе, чѣмъ они,
и во всякомъ случаѣ стоятъ позади ихъ, такъ какъ не
понимаютъ самой проблемы. Я убѣжденъ, что наступить день, когда о
соціалнзмѣ будутъ говорить то же, что и обо всѣхъ реформахъ:
онъ достигъ своей цѣли не въ томъ объемѣ, какъ того желали
его приверженцы, но къ наибольшому благу всего человѣчества.
Реформы никогда на достигаютъ своей цѣли вполнѣ. ІІхъ
торжество заключается въ томъ, что онѣ раньше, чѣмъ быть побѣж-
денными, заставляютъ своихъ противниковъ приблизиться къ
себѣ. Это вихрь, отбрасывающій назадъ тѣхъ, которые пытаются
ему сопротивляться (44); это потокъ, который уноситъ тѣхъ, кто
хочетъ бороться съ его теченіемъ; это узелъ, который запутываютъ,
стараясь распутать; это пламя, которое раздуваютъ, желая задуть.
Человѣчество, какъ и библейскій Вогъ, проявляетъ свою волю
при помощи козней своихъ враговъ. Прослѣдите псторію веѣхъ
великихъ реформъ. Съ перваго взгляда кажется, что онѣ побѣж-
дены. Но на самомъ дѣлѣ, сопротивлявшаяся имъ реакція,
победила ихъ, воспрпнявъ все то, что въ нихъ было справедливаго
и законнаго. О реформахъ можно сказать то же, что о крестовыхъ
походахъ: каждый въ отдѣльности былъ неудаченъ, но всѣ вмѣстѣ
имѣли гр<}мадное значеніе; въ ихъ пораженіяхъ—ихъ побѣда,
или, вѣрнѣе говоря, въ этой великой борьбѣ никто не торжество-
залъ кромѣ человечества, которое извлекаетъ выгоды и изъ энерги-
ческихъ начинаній новаторовъ и изъ реакціи, которая, сама того
не желая, исправляетъ и улучшаетъ то, что хотѣла задушить.
Нужно, по моему мнѣнію, быть признательнымъ тѣмъ,
которые берутся за какую нибудь проблему, даже если они роко-
вимъ образомъ осуждены на то, чтобы не справиться съ ней,
ибо, чтобы придти къ вѣрному рѣшенію, нужно пройти черезъ
рядъ ошибокъ, нужно мечтать о панацеѣ, о философскомъ камнѣ.
Я не придаю особенно большого значенія той по существу отрп-

72 БУДУЩЕЕ НАУКИ.
дательной мудрости, столь чтимой у насъ. которая заключается
въ критикѣ * всякихъ начпнаній. цѣль которой оставаться без-
страстной въ своемъ нпчтожествѣ, чтобы удержать за собой по-
зицііо возможнаго и чтобы такпмъ ооразомъ не рисковать быть
опровергнутой.
Нельзя впдѣть большого подвига въ томъ, когда не пада-
ютъ, не дѣлая нпкакпхъ движеній. Первые предвозвѣстники
какой нибудь новой идеи осуждены считаться въ большей или
меньшей степени шарлатанами. Намъ легко теперь лягать Пара-
цельза, Агрпппу, Кардана, Ванъ-Гельмонта, а между тѣмъ безъ
нихъ мы не были бы тѣмъ. что мы есть. Человечество приходить
къ пстинѣ только путемъ цѣлаго ряда ошпбокъ; у одного стара-
го Валаама глаза при паденіи сразу прозрѣлп (45). При видѣ
волнъ. обрупшвающихъ на берегъ свои водяныя громады,
испытываешь чувство безеплія. Какъ величественно подходятъ эти
водяныя горы къ берегу, но, приблизившись къ нему, разбиваются
о песокъ и уходятъ, лаская его, хотя за минуту передъ тѣмъ
онѣ, казалось, готовы были его поглотить. Но на самомъ дѣлѣ
работа волнъ совсѣмъ не такъ безплодна, какъ кажется на
первый взглядъ, ибо каждая уходящая волна кое что совершаетъ, и
всѣ вмѣстѣ образуютъ тотъ морской прилпвъ, противъ котораго
безсильны и небо π адъ.
Чужія націи часто смѣялись надъ промахами, которые на-
дѣлала Франція во время своихъ революцій, и надъ неудачами,
которыя заставляли ее очень скоро вернуться обратно туда,
откуда она вышла, послѣ того какъ она недешево заплатила за
свою прогулку. ІІмъ, не дѣлающимъ нпкакпхъ опытовъ и пре-
доставляющимъ насъ проделывать ихъ на свой собственный счетъ,
легко смѣяться надъ нами, когда мы совершаемъ ложный шагъ
на этой неизслѣдованной почвѣ. Но пусть онѣ также сдѣлаютъ
какой нибудь опытъ, и мы посмотримъ... Англія, напримѣръ,
упорно держится самыхъ рѣзкихъ протпворѣчій. Ея религіозная
система—сплошной абсурдъ, а между тѣмъ она безумно
привязана къ ней. Она отказывается смотрѣть. Ея спокойствіе и благо-
получіе—источники ея позора; они обличаютъ ея ничтожество.
Таково именно положеніе человѣческаго духа. Передъ нимъ
громадная проблема, которая настоятельно требуетъ немедленна-
го рѣшенія; между тѣмъ рѣшеніе невозможно, оно будетъ
готово, быть можетъ, только черезъ столѣтіе. II вотъ на сцену вы-
ступаютъ практические дѣятели съ ихъ жалкой наивностью;
каждый ихъ нихъ нашелъ сразу то, что столь затрудняетъ людей,
заглядывающихъ въ корень вещей; каждый изъ нихъ обѣщаетъ
все умиротворить, ставя одно только условіе, необходимое для
спасенія общества, чтобы ему предоставить свободу дѣйствія.
Мудрые люди, которые знаютъ, какъ трудна задача, пожимаютъ
плечами, но народъ далекъ отъ понпманія веѣхъ трудностей
вопроса, и понятно почем}г: онъ представляетъ ихъ себѣ
чрезвычайно просто и не прпнцмаетъ въ разсчетъ всѣхъ его сторонъ.
Искать въ подобную эпоху устойчивое равновѣсіе и вообще
спокойствіе духа—значить искать невозможное; мы роковымъ
ооразомъ осуждены на неустойчивость, на дѣйствіе ощупью. Спо-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
73
койное еостояніе—это перемирие, минутная остановка, чтобы
перевести дыханіе. Человѣчество, утомившись, соглашается
отсрочить дѣло; но отсрочить не значить успокоиться. Человѣчество
яѳ можетъ успокоиться, когда оно страдаетъ отъ язвы подобной
той, которую оно носить въ себѣ въ наше время. Одно сознаніе
бѣдствія не даетъ ему успокоиться. Это минутный сонъ между
двумя припадками. Въ такую эпоху никто не правъ, кромѣ раз-
вѣ критика, который не провозглашаешь ничего положительнаго.
Вѣдь нашъ вѣкъ находится подъ игомъ проблемы одновременно
и яеизбѣжной и неразрѣшимой. Въ подобныя эпохи истина—
это замѣшательство и нерѣшительность. Только ничтожество и
шарлатанство въ сторонѣ отъ этого замѣшательства. Жизнь чело-
вѣчества, подобно жизни индивида, покоится на противорѣчіяхъ.
Жизнь—это невыносимо продолжительный переходъ; нѣтъ
момента, когда можно было бы сказать, что достигли стоянки; къ
ней идутъ непрерывно въ вѣчной надеждѣ достигнуть ея.
Вотъ почему не слѣдуетъ смущаться этими неразрѣщимыми
противорѣчіями. Только узкіе умы способны въ любую минуту
составить точную, округленную систему и воображать, что при
помощи какой нибудь апріорной конституціп можно
заполнить эту неизмѣримую пропасть (46). Партійный человѣкъ
нуждается въ вѣрѣ, что онъ безусловно правъ, что его противники
мерзавцы и изувѣры. Человѣкъ партіи откладываешь свою злобу
на будущее, не считаясь съ тѣмъ, что будущее безпристрастно,
что Спартакъ и Жанъ де-Лейдъ представляютъ для насъ только
ннтересъ. Странное дѣло! Мы безпристрастны и критически
относимся къ фанатизму прошлаго, а между тѣмъ мы сами
фанатики. Мы замыкаемся въ свои партіи, не желая слушать
аргументы противниковъ. Мудрые люди не питаютъ ни къ кому
злобы, такъ какъ знаютъ, что человѣческая природа пристрастна
только къ неполной истинѣ; они знаютъ, что каждая партія
отчасти права и отчасти неправа. Консерваторы неправы, потому,
что строй, который они не безъ основанія защищаютъ, какъ нап-
лучшій, на самомъ дѣлѣ плохъ и невыносимъ. Революционеры,
хотя и видятъ отрицательныя стороны существующего строя, тоже
неправы потому, что неспособны замѣнить его лучшимъ.
Разрушать, не давая взамѣнъ ничего—это конечно абсурдъ. Революція
будетъ вполнѣ законна и свята, если идея переобразованія,—эта
новая религія,—разъ открытая, будетъ нуждаться въ ниспровер-
женіи устарѣлаго строя только для того, чтобы по
справедливости занять свое мѣсто. Но тогда революцію не придется дѣлать:
она произойдетъ сама собой. Всякая конституція будетъ ею от-
мѣнена. Такъ было въ 89 году. Революція тогда назрѣла; она
уже существовала въ нравахъ; всѣ видѣли рѣзкое противорѣчіе
между новыми идеями, созданнымъ ХѴПІ-мъ вѣкомъ, и
существовавшими учрежденіями. Тоже самое было съ революціей
1830 года: либеральная революція уже имѣлась въ прошломъ, изъ
нея были восприняты и основные принципы. Такъ ли было въ
1848 году? Будущее произнесетъ свой судъ. Заслуживаетъ
однако вниманія тотъ фактъ, что въ наиболѣе безвыходномъ поло-
женіи оказались на слѣдующій день тѣ, которые наканунѣ были

74
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
побѣдптелямп. Революція 4S года въ сущностп только
политическая революція. Сравните современныхъ людей π современную
политику съ людьми и политикой наканунѣ февраля, и вы
найдете замѣчательное сходство. Оно указываешь, что революція
должна была быть соціальной. Какъ таковая, она оказалась
просто выкпдышемъ. Революціи должны дѣлаться во имя принци-
повъ, уже установленныхъ, а не на основании тенденцій, которыя
не дозрѣли до того, чтобы ихъ можно было формулировать
практически.
Вотъ въ чемъ, слѣдовательно, секреть нашаго положенія.
Существующей строй насквозь прогяилъ, а между тѣмъ каждый
берется быть псцѣлителемъ его язвъ. Слѣдующій послѣ
революции день получаешь зародыаіъ новой революціи. Отсюда благорас·
положеніе, обезпеченное всякой партіи, которая еще не проявила
себя на дѣлѣ. Но разъ восторжествовавши, она отступаешь на
оадній планъ, какъ и другія, такъ какъ она болѣе ни на что
неспособна. Отсюда непопулярность всякой власти и роковое поло-
женіе всякаго правительства. Вѣдь отъ него требуютъ немедленно
то, чего не можетъ дать и на что никто неспособенъ,—разрѣ-
шенія вопроса минуты. Всякое правительство такпмъ образомъ
въ силу положенія вещей становится мишенью для всѣхъ вы-
стрѣловъ и роковымъ образомъ осуждено на псполненіе своей
задачи. Это вѣроломная тактика напоминать правящимъ о томъ,
что они говорили и обѣщалп, когда находились въ оппозиціи, и
ставить ихъ въ противорѣчіе съ самими собой. Ибо это противо-
рѣчіе непзбѣжно, и тѣ, которые заявляютъ такъ увѣренно, что
они будутъ иначе поступать, когда въ ихъ рукахъ будетъ власть,
обманываютъ или обманываются. Если бы они были у власти, они
находились бы подъ давленіемъ тѣхъ же обстоятельствъ и должны
были бы поступать такъ же. Вотъ уже 60 лѣтъ, какъ не было ни
одного главы государства, который не окончнлъ бы свою жизнь
или на эшафотѣ или въ пзгнаніи, и это вытекало изъ сущности
вещей. II всякій другой подвергнется той же участи, если какой
нпбудь временный законъ, болѣе выгодный для него, чѣмъ это
кажется, не освободптъ его во время отъ власти. Какъ возмояшо
не пасть подъ тяжестью невыполнимой задачи? Если смотрѣть
на дѣло глубже, это дѣлаетъ честь Франціи, это доказываешь,
что она составила себѣ высокое мнѣніе о совершенствѣ. Въ томъ,
что мы нетерпимы и недовольны, наша слава. Посредственность
легко удовлетворяется: возвышенныя души всегда безпокойны,
возбуждены, такъ какъ онѣ оезпрестанно стремятся къ лучшему.
Одна безконечность могла бы ихъ насытить.
Человѣчество, такпмъ образомъ, похоже на больного,
который страдаетъ во всякомъ положеніп π однако оезпрестанно себя
обнадеживаетъ, что было бы лучше, если бы перевернуться па
другой бокъ. Разсматривать исторію, какъ чередованіе устоіі-
чивыхъ и переходныхъ періодовъ, значишь разсматривать ее по-
перхностно. Именно переходное состояніе есть ея обычное
состоите. Везъ сомнѣнія, человѣчество останавливается болѣе пли
менѣе долго на нѣкоторыхъ идеяхъ, но это похоже на ту
легендарную райскую птицу, которая сидишь на яйцахъ летая. Все

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
75
цѣль, все средство. Въ человѣческой жизни зрѣлый возрастъ не
есть цѣль юности, старость не есть цѣль зрѣлаго возраста. Цѣль—
это вся жизнь, взятая въ своемъ единствѣ.
Есть одинъ оптическій обманъ, которому подвержены мы.
родивпгіеся между 1815 и 1830 годами. Мы не видѣли великихъ
событій; поэтому во всемъ мы обращаемся къ революціп: это
напгь горизонтъ, холмъ нашего дѣтства, наша граница свѣта; и
вотъ этотъ горизонтъ представляется намъ уже горой, и мы все
мѣримъ на эту мѣрку. Но этотъ горизонтъ насъ обманываетъ и
не можетъ намъ дать матеріала для выводовъ о будущемъ; ибо
со времени кризиса, который образуетъ границу между исторіей
минувшей и современной не было событій, похожихъ на него, и,
быть можетъ, еще долго не будетъ. Поэтому, лишь только вопросъ
касается революціи, даже если бы рѣчь шла о какомъ нибудь
ребячествѣ, мы обращаемся къ этому водопаду, ни въ коемъ слу-
чаѣ не къ болѣе медленнымъ перемѣнамъ, которыми изобилуетъ
предшествовавшая исторія, напр., исторія XVI и ХѴП вѣковъ.
Я воздерживаюсь отъ того, чтобы слѣдовать за выводами
политической экономіи. Экономисты навѣрно прппишутъ моему не-
вѣжеству то недовѣріе, которое мнѣ внушаютъ пхъ выводы; но
моя область—это мораль и философія человѣчества. Я не
занимаюсь вопросомъ о средствахъ; я говорю о томъ, что должно быть,
п, слѣдовательно, что будетъ. И вообще я увѣренъ, что въ одинъ
прекрасный день человечество достигнетъ того, къ чему дѣйстви-
тельно стремится, исключая, конечно, подчпненія и тогда новымъ
потребностями Тогда оцѣнятъ по достоинству всѣ партіи, и тѣ,
которыя сопротивлялись, которые воображали, что общество можно
перестроить, какъ карточный домикъ. Каждый будетъ имѣть свою
роль, и мы, критики; такъ же, какъ и другіе. Во всякомъ случаѣ
не подлежитъ сомнѣнію, что не будетъ ни правыхъ, ни винова-
тыхъ. Даже съ Барбеса, этого безразсуднаго революционера, въ
тотъ день будетъ снята опала; его поймутъ и имъ заингересуются.
Общая ошибка соціалистовъ и ихъ противниковъ
заключается въ предположеніи, что цѣль человѣчества это благосостояние и
наслаждепіе. Если бы это было такъ, Фурье и Кабе были бы
совершенно правы. Это ужасно, когда человѣкъ приносится въ жертву
наслажденіямъ другого. Неравенство можно понять и оправдать
только съ точки зрѣнія нравственныхъ цѣлеіі общества. Въ са-
момъ дѣлѣ, имѣло ли бы Сх\іыслъ жертвовать своимъ благополу-
чіемъ и жизнью на благо общества, если все сводится къ низмен -
нымъ наслажденіямъ нѣсколькихъ глупцовъ и самодовольныхъ
пошляковъ, которые сами отделились отъ человѣчества, чтобы
жить въ свое удовольствие? Я повторяю, если бы цѣлью жизни
было только наслажденіе, тогда нельзя было бы никого осуждать
з;і заботу о самомъ себѣ, и съ этой точки зрѣнія всякое наслаж-
деніе, полученное насчетъ другого, было бы крайней
несправедливостью и воровствомъ. Коммунистическая безумія суть, безъ сом·
нѣнія, слѣдствія безстыднаго гедонизма послѣднихъ лѣтъ. Когда
соціалисты говорятъ, что цѣль общества это благоденствіе всѣхъ,
когда ихъ противники говорятъ, что цѣль общества—это благо-
денствіе нѣкоторыхъ,—тѣ и другіе ошибаются; но первые менѣе

76
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
послѣднихъ. Слѣдуетъ сказать: цѣль общества это возможно
большее совершенствованіе всѣхъ: матеріальное же благосостояніе
пмѣетъ значеніе постольку, постольку оно, въ извѣстныхъ предѣ-
лахъ, является необходпмымъ условіемъ пнтеллектуальнаго совер-
шенствованія. Государство не есть нп полицейское учрежденіе,
какъ это хотѣлъ Смптъ, нп благотворительное учрежденіе или
богадѣльня. какъ того желалп бы соціалпсты. Оно орудіе
прогресса. Всякая жертва личностью, если только это не грубая
несправедливость, какъ напримѣръ, лпшеніе какого нпбудь естественна™
права, извинительно въ виду достпженія этой цѣли потому, что
при подобныхъ обстоятельетвахъ жертва приносится не для на-
слажденія другого, а для блага всего общества. Такъ понимали
жертву личностью въ древности: личность существуетъ для націи:
expeclit unum hominem mori pro populo.
Неравенство законно всякій разъ, когда оно необходимо для
блага всего человѣчества. Общество пмѣетъ право на то, что
необходимо для его существованья, какія бы явныя
несправедливости не вытекали отсюда для личности.
Принципы „нѣтъ ничего кромѣ пндпвидовъ" вѣренъ, какъ
фпзическіи актъ, но не какъ теологическое предположеніе. Въ
совокупности вещей индпвидуумъ исчезаетъ: грандіозное зданіе,
набросанное индивидуумомъ, одно заслуживаетъ вниманія. Соціали-
сты въ сущности непослѣдовательны, когда они проповѣдуютъ
равенство. Ибо равенство пмѣетъ исходнымъ пунктомъ индиви-
дуумъ, неравенство стоитъ только на точкѣ зрѣнія всего общества.
Потребности, нужды общества, интересы цпвилпзаціи доминируютъ
надъ всѣмп. Поэтому, если индивидуальная свобода, соревнованіе,
конкуренція являются необходимыми условіями всей цпвилизаціи,
то лучше существующія несправедливости, чѣмъ принудительныя
работы соціалистовъ. Поэтому, если научная культура абсолютно
необходима для человѣчества, и если она можетъ быть только
удѣломъ немногихъ, то и тогда эта возмутительная привиллегія
должна быть оправдана необходимостью. Благополучіе не
передается, наука передается. Скажу даже болѣе: еслибы рабство было
навсегда необходимо для существованія общества, его можно
было бы оправдать, ибо тогда рабы были бы рабами всего человѣ-
чества (47), рабами божественнаго дѣла; въ этомъ не болѣе
отталкивающего, чѣмъ въ существованіи столькихъ существъ, роко-
вымъ образомъ привязанныхъ къ игу идеи, надъ ними
господствующей и имъ непонятной (4S). Если бы насталъ день, когда
человѣчество снова должно было бы управляться, наманеръ ми-
нувшихъ временъ, какимъ нибудь кодекеомъ Ликурга, то это
было бы справедливо (49). Съ другой стороны возможно, что
наступить время, когда международный отношенія примутъ такую
форму, что всякая нація, какъ органъ, будетъ чувствовать, что
дѣлается у другой. При вгравственности болѣе совершенной,
права, столь ложныя и опасныя теперь, будутъ неприкосновенны, ибо
будутъ установлены условія для пхъ существованія, чего еще нѣтъ
въ настоящее время (50). Все это становится понятнымъ съ точки
зрѣнія, устанавливающей для человѣчества, какъ объективную
цѣль (т. е. независящую" отъ благосостоянія индивидовъ), реали-

БУДУЩЕЕ НЛУКП.
зацію совершенства, великое обожествленіе. Подчиненіе живот-
ныхъ человѣку, одного пола другому, не смущаетъ никого
потому, что это дѣло природы и роковой организаціп вещей. Іерархія
людей по степени ихъ совершенства недолжнанасъ смущать бо-
лѣе. Ужасно, когда нндивидъ по произволу π для лпчнаго на·
слажденія, запрягаетъ своего ближняго, чтобы пользоваться era
трудомъ. Неравенство возмутительно, когда разсматриваютъ въ
отдѣльностп личныя и эгоистическія выгоды, пзвлекаемыя выс-
шимъ отъ низшаго. Оно естественно и справедливо, если раз-
сматривать его какъ роковой законъ общества, по крайней мѣрѣ.
какъ временное условіе для его совершенствованія.
Тѣ, которые смотрятъ на право, какъ π на все прочее, какъ
на нѣчто вѣчное, неподвижное, грѣшатъ противъ основныхъ прин-
циповъ исторіи. Но эта точка зрѣнія устарѣла; человѣческій умъ
перешелъ отъ абсолютнаго къ историческому; отнынѣ онъ раз-
сматриваетъ всѣ явленія съ точки зрѣнія принципа
«становления*. Права возникаютъ, какъ и всѣ вещи; права создаются не
положительными законами, но тѣмъ непрерывнымъ возбужде-
ніемъ человѣчества, обнаруживающимся въ завоеваніяхъ, кото-
рыя оно дѣлаетъ при помощи этихъ правъ. Обстоятельства не
создаютъ права, но раскрываютъ его. Всѣ права должны быть
завоеваны, и тѣ, которые не въ состояніи ихъ завоевать,
обнаруживаюсь, что они еще не созрѣли для ѳтихъ правъ, что эти
права для ныхъ не существуютъ (или существуютъ только въ
возможности). Освобожденіе негровъ не было ни заслужено, ни
завоевано неграми, но было завоеваніемъ прогресса цпвплпзаціи
ихъ господъ. Нація подымается на завоеваніе своей
независимости не потому, что ей доказали, что она имѣетъ право на эту
независимость: молодой левъ, отправляясь на охоту, когда онъ
чувствуетъ себя достаточно сильнымъ, не дожидаетъ того, чтобы
ему это сказали. Воля людей не дѣлаетъ права, какъ того жо-
лалъ Жюрье, но ея общія тенденціи и великіе результаты слу-
жатъ признакомъ права. Защитники абсолютнаго права, какъ на-
примѣръ юристы, пли слѣпого случая, какъ Калликлъ, неправы.
Случай, событіе служитъ крптеріемъ права. Французская
революция была законна не потому, что она совершилась: но она
совершилась потому, что была законна. Право—это прогрессъ
человечества: нѣтъ. никакого права противъ этого прогресса; и съ
другой стороны, прогрессъ достаточенъ, чтобы все оправдать
(прогрессъ все оправдываетъ). Все, что служитъ къ тому, чтобы
подвинуться впередъ къ Богу, дозволительно.
Мы, французы, обладающіе умомъ независимымъ и исклю-
чительнымъ, въ данномъ случаѣ впадаемъ въ странныя иллюзіи
и очень часто разсуждаемъ слѣдующимъ образомъ, напоминаю-
щимъ еще схоластику. „Такая то система учрежденій, съ точки
зрѣн.ія нашего политическаго положенія, была бы невыносима;
слѣдовательн.о, она должна быть таковой всегдац Простаки дово-
дятъ это положение до очаровательной наивности. Развѣ они не
хотѣли несколько мѣсяцевъ тому назадъ превратить всѣ евро-
пейскія государства въ республики противъ ихъ собственной
воли? Мы хотимъ всюду установить форму правленія, которая намъ

78
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
нравится и на которую мы пмѣемъ право. Мы вѣрилп бы, что
совершили чудо, если бы установили конституционный режимъ
среди дикаго населенія Океаніп. и скоро мы пошлемъ дипломатиче-
скія ноты Турціи съ прпглашеніемъ созвать свой парламента.
Точно такъ же мы разсуждаемъ относительно эмансипаціи
негровъ. Конечно, если существуетъ настоятельная и назрѣвшая
реформа, такъ это именно эмансппація негровъ. Но отсюда мы
заключаемъ, что слѣдуетъ безъ всякаго перехода дать имъ строй,
основанный на индивидуальной свободѢ, строй, годный только
для насъ, цпвилпзованныхъ. и мы при этомъ не задумываемся
надъ тѣм"ь, что прежде всего нужно воспптать этихъ несчастныхъ,
а этотъ режимъ не годится для подобной цѣли. Самая лучшая
система, которую можно было бы принять для воспитанія
дикарей, есть та, которой слѣдовало Провидѣніе при воспитаніи
человечества, ибо не случайно, очевидно, оно ее выбрало.
Обратите въ самомъ дѣлѣ внпманіе, черезъ сколько этаповъ прошло че-
ловѣчество. Нѣтъ сомнѣнія, что цивнлпзація не возникаешь вдругъ,
что она требуетъ долгой выучки и что эмансипировать сразу
некультурный расы значить оказать ымъ дурную услугу. Я себѣ
воображаю, что имъ слѣдовало бы пройти черезъ строй,
аналогичный древнимъ теократіямъ. Рабство не воспитываетъ негровъ,
тѣмъ болѣе этого не можетъ сдѣлать свобода. Будучи свободенъ,
онъ пли будетъ спать цѣлый день или будетъ бродить по лѣ·
самъ, какъ ребенокъ. Въ аболюціонизмѣ, доведенномъ до
крайности, заключается глубокое незнаніе психологіи человѣчества.
Наконецъ я себѣ представляю,, что теоретическое и
экспериментальное пзученіе воспитанія дикихъ расъ сдѣлается одной изъ
прекраснѣйшихъ проблемъ европейскаго ума, когда вниманіе
Европы сумѣетъ наконецъ сосредоточиться на чемъ нибудь внѣ ея
находящемся.
Исторія человѣчеттва не есть только исторія его освобож-
денія; она по преимуществу псторія его восиитанія. Чѣмъ
было бы человѣчество, если бы оно не прошло черезъ древнія
теократіи и суровыя законодательства, подобныя Ликурговскому.
Бичъ былъ необходимъ въ воспитаніи человѣчества. Мы разсмат-
риваемъ эти формы какъ преграды, которыя человѣчество
должно было сломить. Оно должно было безъ сомнѣнія ихъ сломить,
но извлекши изъ нихъ всѣ выгоды. И развѣ не оно, наконецъ,
само ихъ создало для себя. Исторіи революцій ошибаются, когда
разсматриваютъ разрушеніе старыхъ формъ, какъ великій
результата человѣческаго прогресса. Разрушеніе не есть цѣль. Человѣ-
чество жило въ рамкахъ старыхъ формъ, пока онѣ не стали для
него слишкомъ узкими,—тогда оно ихъ сломало. Но думаете ли
вы, что оно это сдѣлало, разсердившись на эти формы? Неужели
вы думаете, что когда птица разбиваетъ скорлупу яйца, цѣль ея
именно разбить ее? Нѣтъ; ея цѣль перейти въ новую жизнь. Но,
конечно, если бы скорлупа оказала сопротивление, она могла бы
немного разсердиться. То же самое происходить съ формами
жизни человѣчества, которыя застывши и какъ бы окаменѣвши,
часто требуютъ болыппхъ усилій для своего разрушенія; человѣ-
чеетво должно было экономизировать свои силы и предоставить

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
79
разрушеніе самому себѣ. Природа вещей такова, что формы че-
ловѣчества пріобрѣтаютъ пзвѣетную прочность, что всякая мысль
стремится отлиться въ неподвижныя формы и представлять себя
вѣчной (51). Это именно становится препятствіемъ, когда
приходится произвести ломку; но скажите такъ же, что не слѣдуетъ
строить только жалкія хижины или легкія палатки, потому" что
ихъ можно снять въ одинъ часъ, не оставивъ никакихъ слѣдовъ,
ибо, когда строятъ дворцы, нужно приложить немало усилій,
чтобы пхъ снять.
Увы! Мы питаемъ слишкомъ большую страсть къ эфемер-
нымъ зданіямъ. Человѣчество въ наши дни живетъ въ палаткахъ.
Мы потеряли способность долго выжидать, мы потеряли
способность широко мыслить. Мы охвачены идеей разрушенія, она насъ
ослѣпляетъ. Христіанство, напримѣръ, въ настоящее время не
болѣе, какъ преграда, пирамида на нашемъ пути, куча камней,
которая служить помѣхой для повыхъ построекъ. Но развѣ
плохо сдѣлали, что построили пирамиду? Форма, отвердѣвая,
становится темницей. Но не въ этомъ бѣда, ибо, чтобы
произвести соотвѣтствующій оттискъ на заключенном!» въ ней
предмета, она должна быть крѣпкой и твердой. Она становится
темницей съ того момента, когда заключенный въ пей предметъ
стремится выйти. Тогда съ ней вступаютъ въ борьбу, тогда ее
осыпаютъ проклятіями, ибо на нее смотрятъ только, какъ на
преграду. Всегда впадаютъ въ односторонность, когда разсматрива-
ютъ вещи съ точки зрѣнія тѣхъ практическихъ цѣлей, которыя
себѣ ставятъ. Тотъ, кто разрушаетъ, не можетъ быть правъ по
отношенію къ тому, что онъ разрушаетъ, потому что онь его
разсматриваетъ, какъ преграду, безсмыслицу, абсурдъ.—Но поду*
майте... вѣдь это воздвигнуто человѣчествомъ же. Возьмемъ
учреждение, наиболѣе ненавистное, напр. ішквизццію. Испанія
произвела ее, выстрадала и очевидно могла бы отъ нея избавиться,
если бы того захотѣла. Да! если мы станемъ на точку зрѣнія
Нспаніи, мы ее поймемъ безъ сомнѣнія; только человѣкъ глубо-
комыслящій можетъ критически отнестись къ вещамъ;
свободомыслящее люди неспособны на это, ибо они слишкомъ
поверхностны. Все произведено человѣчествомъ. Только тотъ, кто вооб-
ражаетъ, что эта цѣпь наложена на человѣчество какой то внѣш-
ней силы, можетъ метать противъ нея молніп гнѣва. Птакъ, само
человѣчество сковало себѣ цѣпи.
Есть элементы, которые, повидимому, имѣютъ цѣлью
задерживать или замедлять движеніе человѣчества. Не слѣдуетъ ихъ
поэтому считать безполезными. Реакція пмѣетъ свое мѣсто ізъ
цѣлесообразномъ планѣ общаго; она работаеть, сама того не зная,
на благо общества. Есть уклоны, гдѣ движеніе сводится къ за-
держкѣ. Тѣ, которые стремятся задержать движеніе, оказывают!,
ему двойную услугу: они его ускоряютъ и дѣлаютъ болѣе
правильными Цѣль человѣчества углубить постепенно всѣ элементы
жизни, вобрать въ себя, если можно такъ выразиться, все
истинное и отбросить все нагодное, безполезное. Поэтому важно, чтобы
она нѣкоторое время сохраняла ихъ въ себѣ, чтобы дать
возможность произойти этому анализу; иначе ускоренное пищевареніе

so
ВУДУ'ЛЕЕ НАУКИ.
только ослабить его. Усвоеніе множества элементовъ, безъ сом-
нѣнія, питательныхъ, будетъ задержано. Если бы люди, которые
играютъ эту роль, не были въ ней заинтересованы, т. е. если бы
они пмѣлп въ виду только возможно напболыпііі прогрессъ че-
ловѣчества, они были бы героями; ибо роль противника—роль
непріятная и малоцѣнпмая. То, что важнѣе всего для человѣче-
ства—это хорошо дѣлать то, что оно дѣлаетъ такъ. чтобы къ
этом}" не приходилось возвращаться болѣе. Дѣло столь важное
не дѣлаютъ впопыхахъ. проглатывая и извергая всѣ идеи съ
ужасающей прожорливостью, не пережевывая ихъ и не
переваривая.
■Я повторяю: если смотрѣть на цивилизацию съ точки зрѣ-
нія лпчнаго блага, которое вытекаетъ изъ нея для цивилизован-
ныхъ, тогда, быть можетъ, умѣстенъ вопросъ, слѣдуетъ ли во имя
ея жертвовать одной частью людей для другой. Но рѣчь идетъ
о реалпзаціи болѣе пли менѣе прекрасной формы человѣчества;
въ виду этой цѣли. пожертвованіе индивидомъ позволительно.
Сколькими поколѣніями прпшлось пожертвовать, чтобы
воздвигнуть гигантскія терассы Ниневіп и Вавилона. Положительные умы
находятъ все это попросту абсурдомъ. Безъ сомнѣнія, это вѣрно,
если на это смотрѣть, какъ на удовлетвореніе спеси нѣсколькихъ
тупоумныхъ тирановъ. Но вопросъ шелъ о томъ, чтобы увѣковѣ-
чить на камнѣ одну изъ эпохъ человѣчества. Въ самомъ дѣлѣ,
поколѣнія, похороненныя подъ этими массами, прожили больше,
чѣмъ если бы они счастливо прозябали подъ своими
виноградниками и фигами (52).
Въ то время, когда я пишу эти строки, у меня передъ
глазами великое чудо королевской Франціи, Версаль. Передъ моимъ
умственнымъ взоромъ проходитъ все, что населяло эту пустыню
въ исчезнувшемъ вѣкѣ. Король въ центрѣ; здѣсь Конде и принцы;
тамъ, въ этой аллеѣ Воссюэ и епископы; здѣсь въ театрѣ Расинъ,
Люлли, Молъеръ и уже нѣсколько либераловъ; у баллюстрады
оранжереи мадамъ де-Савинье и грандъ-дамы; далѣе, въ печаль-
ныхъ стѣнахъ Сенъ-Сира мадамъ де-Ментенонъ и скука. Вотъ
цивплизація, которую можно подвергнуть самой рѣзкой критикѣ,
но цпвплизація цѣльная и полная, это форма человѣческой ци-
вилизаціп, какъ всѣ прочія. Было бы въ концѣ концовъ очень
жаль, если бы она ни въ чемъ не была олпцетвоворена. Но,
конечно, она не могла быть таковой, какой она была безъ ужасаю-
щихъ жертвъ. Скотоподобное состояніе народа, произволъ и ка-
призъ, прпдворныя интриги и lettres de cachet, Бастилія, висѣ-
лица и Велпкія Дни—вотъ существенныя составныя части этого
зданія, такъ что, если вы не примиряетесь съ злоупотребленіями,
отвергните также зданіе, ибо они входятъ, какъ необходимыя
части, въ составъ его. Что касается меня, я предпочелъ бы вѣкъ
Людовика XIV, хотя онъ очень антипатиченъ моему личному
чувству и хотя я считаю достаточно глупыми тѣ склонности·, ко-
торыя имъ овладѣли въ послѣдніе годы стараго порядка- я его
предпочелъ бы, говорю я, строю вполнѣ упорядоченному, гдѣ
всѣ интересы были бы обезпечены, всякая свобода соблюдена,
гдѣ всякій жилъ бы въ свое удовольствіе, ничего не творя,

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
81
ничего не основывая, ничего не производя. Ибо цѣлъчеловѣчества
заключается не въ томъ, чтобы всякій жилъ въ свое удовольствіе,
но въ созданіи прекрасныхъ и характерныхъ формъ и въ
реализации совершенства.
Съ точки зрѣнія индивидуума, свобода, абсолютное
равенство кажутся естественными правами; съ точки зрѣнія рода
становятся понятными господство и неравенство. Гораздо лучше нѣ-
сколько блестящихъ олицетвореній человѣчества, король, дворъ.
чѣмъ общая посредственность. Пусть благородная жизнь будетъ
удѣломъ немногихъ, если она не можетъ быть достояніемъ веѣхъ.
Эти привилегіи были бы достойны ненависти, если на нпхъ смо-
трѣть, какъ наусловія наслажденіы для пріівиллегированнаго; но
они перестаютъ быть таковыми, если смотрѣть на нихъ, какъ на
условія реализаціи извѣстной формы человѣческаго общежитія.
Наша жалкая буржуазная система управленія. стремящаяся
прежде всего гарантировать всякому его права и обезпечить,
благосостояние каждаго, понятна съ точки зрѣнія индивидуума, но не
призвана произвести ничего великаго. Построплъ бы Людовикъ
XIV Версаль, если бы онъ имѣлъ сварлнвыхъ депутатовъ, норо-
вящихъ урѣзывать бюджетъ? Было бы, конечно, лучше, если бы
всѣ были велики и благородны. Но такъ какъ это невозможно,
то важно, чтобы традиціи прекрасной человѣческой жизни
сохранились среди избранныхъ. Будутъ ли маленькіе казаться
большими, если болыпіе будутъ одного роста съ ними? Равенство тогда
только будетъ правомѣрно, когда всѣ въ своемъ ρ о дѣ будутъ
совершенны; я говорю въ своемъ родѣ, потому что абсолютное
равенство такъ же невозможно среди людей, какъ было бы
невозможно абсолютное равенство видовъ среди животныхъ. Человѣ-
чество не существовало бы какъ нѣчто единое, если бы оно было
составлено изъ единицъ абсолютно равныхъ безъ всякихъ соотно-
шеній подчиненія между ними. Главнымъ условіемь единства
является то, чтобы разнообразный функціи стремились къ одной и
той же цѣли; оно предполагаешь іерархію частей. Но каждая часть
совершенна тогда, когда она цѣликомъ то, чѣмъ она можетъ быть,
и когда она превосходно выполняетъ то, что она должна
выполнять. Отдельный индивидуумъ никогда не будетъ совершеннымъ;
но человѣчество достигнетъ совершенства и всѣ будутъ
участвовать въ немъ.
Ничто въ нравственномъ мірѣ необъяснимо съ точки зрѣнія
индивидуума. Всюду смятеніе, хаосъ, возмущающая
несправедливость, если не имѣть въ виду трансцендентальнаго результата, гдѣ
все гармонизуется и оправдывается (53). Природа показываетъ
намъ въ неизмѣримомъ масштабѣ жертву низшимъ видомъ для
реализации высшаго плана. То же самое съ человѣчествомъ. Быть
можетъ, поэтому слѣдовало бы еще больше расширить этотъ слиш-
комъ узкій горизонтъ и искать справедливость, общій миръ,
окончательное рѣшеніе, полную гармонію только въ томъ обширномъ
общемъ, которому подчинено само человѣчество, въ томъ таин-
ственномъ το ιζδν, которое будетъ еще существовать, когда человѣ-
чество, быть можетъ, исчезнетъ.

S2
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
XIX.
Почему то воображаютъ. что современную цивнлизацію должна
постигнуть участь древней цивилпзаціи и что она въ свою
очередь должна подвергнуться нападенію варваровъ. Забываютъ,
что въ жизни человѣчества одпнъ и тотъ же процессъ дважды
не повторяется. Напротивъ, все заставляетъ насъ думать, что
подобное явленіе, какъ подавленіе цивилпзаціп варварами, будетъ
едпнственнымъ въ своемъ родѣ въ псторіп, и что современная
цпвплпзація предназначена къ безконечномуразвитію. Очень
возможно, что такъ было бы π съ греко-римской цивилизаціей, не
будь великой катастрофы, уничтожившей ее. Бѣдность римской
культуры въ ГѴ и V вв.. ея суевѣрія объясняются только
временными причинами. Не будь нашествія варваровъ, возможно, что
V плп VI вѣкъ даль бы намъ великую цивилизацію,
аналогичную цивплпзаціи вѣка Людовика XIV, основанную на строгомъ
и суровомъ христіанствѣ, смягченномъ философіей.
Нѣкоторые любятъ выставлять на видъ черты современной
литературы и философіи, которыя напоминаютъ эпоху упадка
Греціи и Рима и отсюда дълаютъ то заключеніе, что современная
духовная жизнь пережила (такъ говорятъ они) свою блестящую
эпоху въ XVII вѣкѣ, а въ настоящее время постепенно падаетъ и
близится къ концу. Наши поэты напоминаютъ Стаса и Силія
Италика; наши философы—Порфира и Прокла; эклектизмъ тѣхъ π
другихъ завершаешь сходство. Наши издатели, компиляторы,
популяризаторы, филологи, критики соотвѣтствуютъ риторамъ, грам-
матикамъ, сколіастамъ Александріи, Родоса, Пергамы. Нашими
учеными политиками были бы государственные софисты, Діонъ
Хризостомъ, Темистій, Либаній. Наши прекрасный подражанія
классическому стилю, наши поддѣлки въ экзотическомъ жанрѣ
такія же, какъ у Люціана. Но настоящіе критики употребляютъ съ
большой осторожностью это такъ часто вводящее въ заблужденіе
слово упадокъ (décadance). Риторы, которые хотѣли бы насъ
убѣдпть, что Тацитъ въ сравненіи съ Титомъ Ливіемъ является
писателемъ эпохи упадка, станутъ безъ сомнѣнія доказывать, что
Тьерри и Мишле являются представителями упадка по отношенію
къ Роллену и д'Анкетилю. Ходъ развытія человѣческаго духа
совсѣмъ не такъ простъ. Объясните, напр., при помощи упадка
удивительный расцвѣтъ нѣмецкой литературы, который въ концѣ
ХѴПІ вѣка открылъ для Европы новый путь. Скажете ли вы, что
св. Августинъ, св. Жанъ Хризостомъ, св. Василій—геніи желѣз-
наго вѣка? Когда одинъ изъ фазисовъ человѣческаго духа отми-
раетъ, зарождается новый, болѣе ослѣпительный по своимъ чу-
десамъ. Упадокъ—удѣлъ узкихъ умовъ, которые въ литературѣ,
искусствѣ, въ философіи и наукѣ упорно держатся одной и той
же точки зрѣнія. Конечно, литераторъ ставить св. Августина и
св. Амвросія ниже Цицерона и Сенеки, ученый раціоналистъ
находить средневѣковыхъ составителей житій святыхъ легковѣрны-
ми и суевѣрными въ сравненіе съ Лукреціемъ и д'Эвемеромъ.
Но тотъ, который разсматриваетъ человѣческій духъ въ цѣломъ,
не знаетъ, что такое упадокъ. ХѴПІ вѣкъ не имѣетъ ни Расина,

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
S3
ни Боссюэ, и тѣмъ не менѣе онъ гораздо выше ХѴП-го; его
литература—это его наука, его критика, это предисловіе къ
Энциклопедии эти блестящія произведения Вольтера. Только одна жизнь
существовала для дрѳвнихъ государствъ. Разрушить древніяучреж-
денія Спарты значить разрушить самую Спарту. Тогда, чтобы быть
добрымъ патріотомъ, слѣдовало во что бы то ни стало быть консер-
ваторомъ: древній мудрецъ крѣпко привязанъ къ національньшъ
обычаямъ. У насъ совсѣмъ не то, ибо съ того момента, когда
Франція разрушила свой старый строй, начинается ея эпопея. Что
касается меня, то я предполагаю, что черезъ пятьсотъ лѣтъ исторію
Франціп будутъ начинать отъ клятвы въ Jeu de Paumeх), а вся
предшествовавшая исторія будетъ чѣмъ то вродѣ вступленія,
приблизительно какъ свѣдѣнія о древнихъ галлахъ, которыми въ
настоящее время начинается исторія Франціи.
Это слишкомъ общее мѣсто говорить привсякомъ удобномъ
случаѣ о соціальномъ возрожденіи, о возобновлении.
Дело идетъ не о томъ, чтобы возродиться, а о томъ, чтобы
продолжать жить. Основы современной духовной жизни, .современной
цпвилизаціи заложены на всегда, и самыя ужасныя революціи
будутъ только обозначеніями разнообразнѣйшихъ фазъ ея развитія.
Разсматривая великое нашествіе варваровъ какъ нѣчто
необходимое и критикуя его a priori, можно найти, что оно могло
произойти двояко. Во-первыхъ—что и дѣйствительно имѣло мѣ-
сто—варвары, будучи сильнѣе римлянъ, разрушили зданіе,
воздвигнутое последними, и затѣмъ въ продолженіе многихъ вѣковъ
пытались возстановить что нибудь на его остовѣ при помощи
матеріаловъ, взятыхъ у римлянъ же. Но могло произойти и нѣ-
что другое. Римъ окончательно ассимилировалъ провинціи и за-
ставилъ ихъ жить своей цивилизаціей; но онъ не могъ также
поступить съ варварами, которые обрушились на него въ IV и
V столѣтіяхъ. Нельзя считать это совершенно невозможнымъ,
видя то усердіе, съ какимъ варвары, съ момента водворенія на
развалинахъ имперіи, увлеклись формами римской жизни и стали
украшать себя римской мишурой, титулами консуловъ, патриці-
евъ, римскими костюмами и значками.
Наши меровинги, между прочимъ, увлекались римской
жизнью съ столь милой наивностью, а что касается двухъ
цивилизаций, вестготской и остготской, онѣ настолько являются непо-
средственнымъ продолженіемъ римской цивилизаціи, что они
прибавили важную, хотя и мало оригинальную главу къ
классической литературѣ. Варвары ничего сначала не измѣнили въ томъ,
что они нашли. Индифферентные къ научной культурѣ, они къ
ней относились безъ вниманія и слѣдовательно безъ пристрастія.
Нѣкоторые впрочемъ (Теодорихъ, Хильперихъ и др.) получили
вкусъ къ ней удивительно легко и скоро. Я думаю, что если бы
имперія имѣла въ ІѴ-мъ столѣтіи великихъ людей ІІ-го вѣка и
въ особенности, если бы христіанство было тогда столь же сильно
централизовано въ Римѣ, какъ это было въ послѣдующія столѣ-
*) Залъ для игры въ магъ въ Версали, гдѣ собрались депутаты гене
ралъныхъ штатовъ въ іюнѣ 1789 года.

S4
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
тія, то было бы возможно сдѣлать варваровъ римлянами до ихъ
появленія или съ ихъ появленія въ предѣлахъ пмперіп и обез-
печить такпмъ образомъ непрерывный ходъ машины. Если бы
галло - рпмскія школы были достаточны для того, чтобы въ одно
столѣтіе воспптать франковъ, человѣчество выгадало бы десять
столѣтій. Если это не произошло, то виноваты въ этомъ школы
и учрежденія, но не франки; рпмекій духъ былъ слпшкомъ ослаб-
ленъ, чтобы совершить сразу это громадное дѣло. Вопросъ, од-
нимъ словомъ, заключается въ слѣдующемъ: способно ли было бы
старое зданіе, требовавшее столькпхъ поправокъ. быть возобнов-
леннымъ при помощи постепеннаго замѣщенія частей, которое ни
на минуту не прервало бы его цѣлость, пли оно должно было
быть цѣлпкомъ разрушено, чтобы быть перестроеннымъ при
помощи сочетанія новаго и стараго матеріала, но все же по
старому плану.
JL акъ какъ Рпмъ былъ слпшкомъ слабъ, чтобы
ассимилировать непосредственно эти новые и грубые элементы, то дѣло
произошло по второму способу. Варвары разрушили пмперііо; но,
впослѣдствіи, когда они сдѣлали попытку перестроить ее, они
вернулись къ плану римскаго общества, которое съ перваго
момента поразило ихъ своей красотой. Чѣмъ было ихъ обращеніе
въ хрпстіанство, если не присоединеніемъ къ Риму епископами,
прямыми продолжателями римскихъ нравовъ и языка? Чѣмъ
была пмперія, идею которой они заимствовали длясвоихъ нуждъ,
какъ неособымъ родомъ связи съРимомъ, единственнымъ псточ-
никомъ всякаго законнаго авторитета? А папство, каково его
происхожденіе, если неизъ той же идеи, что всеживетъ Римомъ,
что Рпмъ столица міра. Римская имперія не должна быть раз-
сматриваема, какъ государство, рухнувшее, чтобы уступить
мѣсто другимъ, но какъ первая попытка всемірной цивилизаціи,
продолжающаяся съ кратковременнымъ перерывомъ сознанія
(средніе вѣка) включительно до нашей цивилизаціи. Нашествіе
варваровъ и средніе вѣка въ сущности не что иное, какъ кри-
зисъ, вызванный насильственнымъ вторженіемъ новыхъ элемен-
товъ, которые оживили и расширили кругъ древней жизни. Это
не что иное, какъ случайности въ большомъ путешествіи,
случайности, которыя могли причинить досадныя опозданія, оплаченныя
тѣми неисчислимыми выгодами, которыя изъ нихъ извлекло че-
ловѣчество.
Все это можетъ быть отнесено съ иолнымъ соотвѣтствіемъ
къ будущности современной цивилизаціи. По гипотезѣ слишкомъ
мало вѣроятной, по которой варвары (а этихъ варваровъ, если
глубже смотрѣть на вещи, должно искать только среди насъ)
разрушать внезапно напіу цивилизацию, не давъ ей времени
ассимилировать ихъ, — не подлежитъ сомнѣнію, что послѣ ея
разрушения они будутъ искать среди ея же развалинъ матеріалъ для
будущаго зданія; что мы сдѣлаемся съ ихъ точки зрѣнія
классиками и воспитателями; что риторы стараго общества посвятятъ
ихъ въ интеллектуальную жизнь и будутъ способствовать новому
возрожденію, что будутъ еще люди, какъМартинъ Капелла, Боэ-
цій, Кассидоръ, Исидоръ Севильскій, которые пзложатъ въ крат-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
85
коіі и удобной формѣ всѣ результаты старой цивилизаціи, чтобы
сдѣлать изъ этого духовную пищу для новаго общества. Но
гораздо болѣе вѣроятно,^ что современная цивилпзація окажется
достаточно жизнеспособной, чтобы ассимилировать этпхъ новыхъ
варваровъ, которые стучатся въ ея дверь, и чтобы продолжать
дальнейшее шествіе вмѣстѣ съ ними. Посмотрите, въ самомъ
дѣлѣ, какъ варвары лтобятъ эту цивилизацию, какъ они
стремятся къ ней, какъ они желаютъ понять своимъ непосредствен-
нымъ и тонкимъ чувствомъ, съ какой любознательностью они ее
изучаютъ, какъ они довольны, когда разгадываютъ ее. Кто не
былъ бы глубоко тронуть, видя тотъ интересъ, съ которымъ
необразованные классы относятся къ этой цивилизаціи, находящейся
среди нихъ, но не для нихъ? Онъ мнѣ напоминаетъ наивное
удивленіе варваровъ передъ епископами, которые говорили по-
латыни, и передъ всей этой великой машиной римскаго строя.
Конечно, Сидонію Аполлинарскому точно такъ же, какъ всѣмъ
этимъ утонченнымъ галльскимъ умамъ, не могло бы придти въ
голову воскликнуть: „Да здравствуютъ варвары!" И однако они
должны были бы это сдѣлать, если бы у нихъ было предчувствіе
будущаго (54). Мы, которые по истеченіи четырнадцати вѣковъ
хорошо видимъ вещи, все же на сторонѣ варваровъ. Что они
требовали? Поля, солнечный свѣтъ, цивилизацію. Добро
пожаловать тому, стремленія кого направлены къ увеличенію числа
людей просвѣщенныхъ. Варвары тѣ, которые встрѣчаютъ этихъ
гостей съ мечомъ въ рукѣ изъ страха, чтобы благодаря пришель-
цамъ ихъ часть не стала меньше.
Но, скажутъ мнѣ, ваши надежды покоятся на противорѣчіи.
Вы признаете, что духовная культура, чтобы сдѣлаться
цивилизующей силой, требуетъ цѣлой жизни прилежанія и ученія.
Громадное большинство человѣческаго рода, осужденное на
физически трудъ, никогда, слѣдовательно, не вкусить плодовъ ея?
Безъ сомнѣнія, если духовная культура навѣки должна
оставаться тѣмъ, чѣмъ она у насъ есть, частной профессіей,
специальностью, то должно было бы отчаиваться въ томъ, чтобы уви-
дѣть ее когда нибудь всеобщимъ достояніемъ. Государство, въ
которомъ всѣ были бы по профессіи поэтами, литераторами,
философами, было бы чрезвычайно странной карикатурой. Духовная
культура теряетъ всякое значеніе для человечества, когда учатся
только для того, чтобы писать. Серьезная литература не имѣетъ
ничего общаго съ литературой краснобаевъ, которые сочиняютъ
для того, чтобы сочинять, которые интересуются вещами,
сказанными или написанными, но не вещами самими по себѣ, которые
не любятъ природы, но только описанія ея, которые, будучи
холодны къ моральному чувству, понимаютъ его только тогда, когда оно
выражено въ звучномъ стихѣ. Красота находится въ самыхъ ве-
щахъ; литература—это образъ и сравнение. Что за странныя
фигуры эти буквоѣды, которые занимаются моралью и философіей
не потому, что это свойственно человеческой природѣ, но потому,
что существуютъ книги объ этихъ предметахъ; не менѣе смѣпшые,
чѣмъ ученые занимающееся земледѣліемъ и войной только
потому, что существуютъ поэмы о земледѣліи и сочиненія о войнѣ!

86
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
Развѣ вещь, сказанная пли разсказанная является такимъ обра-
зомъ болѣе серьезной, чѣмъ вещь сама по себѣ? Искусство,
литература, краснорѣчіе только постольку истинны, поскольку они
служатъ явленіемъ человѣческой жизни и пзображаютъ пхъ.
Если бы поэты были, согласно взгляда Малерба, только
сочинителями стиховъ. если бы литература была только упражне-
ніемъ, попыткой сдѣлать искусственно то, что древніе
производили естественно,—о!—долженъ сознаться.—я бы считалъ неболь-
шпмъ несчастіемъ то обстоятельство, что не всѣ могутъ пріоб-
щиться къ ней.
Нужно, следовательно, понимать возможность духовной
жизни для всѣхъ не въ томъ смыслѣ, что всѣ принимаюсь уча-
стіе въ научной работѣ, но въ томъ, что всѣ участвуютъ въ ре-
зультатахъ этой работы. Нужно, следовательно, понять
возможность сочетанія философіи и умственнаго развитія механической
связью.
Эта идея была превосходно реализована греческимъ обще-
ствомъ такъ просто и такъ естественно. Греція не знала нашихъ
аристократическпхъ предразсудковъ, которые налагаютъ безчестіе
на всякаго, кто занимается ручнымъ трудомъ, и исключаютъ его
изъ міра, который можно назвать міромъ людей, достойныхъ вни-
манія. Тамъ можно было достичь жизни самой благородной π
самой возвышенной, будучи въ то же время бѣднымъ и работая
собственными руками; пли скорѣе нравственная сторона личности
настолько заслоняла ея профессію, что прежде всего видѣли
личность, между тѣмъ какъ теперь прежде всего видятъ профессію.
Аммоній не былъ носпльщикъ, который былъ философомъ, но
это былъ философъ, который случайно былъ НОСИЛЫЦИКОМЪ.
Нельзя ли надѣяться, что человечество когда нибудь вернется
къ этому прекрасному и истинному пониманію жизни, гдѣ духъ
все. гдѣ никто не опредѣляется своимъ ремесломъ, гдѣ ручной
трудъ будетъ только придаткомъ, которому будутъ удѣлять
самое ничтожное количество вниманія, приблизительно тѣмъ, чѣмъ
было для Спинозы ремесло шлифовальщика стеколъ, что то между
прочимъ, что будутъ дѣлать при помощи низшей части своего
„я-, не думая объ этомъ и тѣмъ болѣе не заставляя другихъ
думать объ этомъ? Такой трудъ не будетъ тогда нисколько болѣе
унизительнымъ, чѣмъ то, что набрасывая эти строки, я двигаю
перомъ и пальцами.
Почему въ настоящее время ручной трудъ доводить
человека до состоянія животнаго? Потому что онъ порабощаетъ цѣли-
комъ индивида, становится его сущностью. Сапожникъ,
столяр ъ въ действительности являются опредѣленіемъ (s е г m о е х-
plicans essentiam геі) этого несчастнаго. Это слово опре-
дѣляетъ его природу, его сущность; онъ только человеческая
машина дѣлающая мебель, башмаки. Попробуйте подобнымъ об-
разомъ опредѣлить Спинозу, какъ шлифовальщика стеколъ, или
Мендельсона, какъ приказчика (55). Профессіональная
индивидуальность только тогда заслоняетъ индивидуальность
нравственную и интеллектуальную, если последняя действительно ничтожна.
Вообразите себе человека образованнаго съ благороднымъ серд-

БУДУЩЕЕ НАУКИ. S7
цемъ, занимающегося однимъ пзъ тѣхъ ремеселъ, которыя требу-
ютъ только нѣсколькихъ часовъ ежедневнаго труда; для этого
человѣку не закрыть доступъ къ высшей сторонѣ жизни; онъ
находится въ положеніи, въ тысячу разъ болѣе выгодномъ для
философскаго развптія, чѣмъ три четверти тѣхъ, которые
занимаются такъ называемыми свободными профессиями. Въ
действительности большинство свободныхъ профессііі поглощаютъ все
время и, что еще хуже, порабощаютъ мысль,—въ то время какъ
ремесло, не требуя размышленій и сосредоточевія вниманія, даетъ
возможность тому, кто имъ занимается, витать въ области чистаго
мышленія. Что касается меня, то я всегда думалъ, что если бы
мнѣ дали ремесло, способное при четырехъ пли пятичасовой
ежедневной работѣ доставить мнѣ средства къ жизни, я бы
отказался для этого ремесла отъ своего званія адъюнкта филосо-
фіи, ибо ремесло, занимая только мои рукп, менѣе эксплоатиро-
вала бы мою мысль, чѣмъ необходимость говорить въ продолже-
ніе двухъ часовъ о томъ, что въ сущности не есть предметъ мо-
ихъ размышлений. Это было бы четырехъ или пятичасовая пріят-
ная прогулка, и все остальное время я могъ бы посвятить ду-
ховнымъ упражненіямъ, которыя исключаютъ всякую ручную
работу. Я пріобрѣлъ бы въ продолженіе этпхъ часовъ отдыха поло-
жительныя свѣдѣнія, я обдумывалъ бы въ продолженіе другихъ
часовъ то, что пріобрѣлъ бы раньше. Есть нѣкоторыя ремесла,
которыя должны были быть ремеслами спеціально философовъ, какъ
напримѣръ земледѣліе, ремесла каменотеса, ткача и вообще тѣ
занятія, въ которыхъ участвуютъ только руки (56). Всякая
сложная работа, всякая работа, требующая хоть нѣкотораго вниманія,
была бы посягательствомъ на его мысль. Трудъ мануфактурнаго
рабочаго былъ бы съ этой точки зрѣнія наименѣе для него под-
ходящимъ.
Думаете ли вы, что человѣкъ въ подобномъ положеніп пмѣлъ
бы менѣе досуга для философствованія, чѣмъ адвокатъ, врачъ,
банкиръ, чиновникъ? Всякое офпціальное положеніе—это своего
рода шаблонъ, болѣе или менѣе узкій; чтобы въ него войти,
нужно насильно уничтожить всякую оригинальность. Преподаваніе
въ настоящее время почти единственное убѣжище тѣхъ, которые,
имѣя призваніе къ духовному труду, принуждены, благодаря ма-
теріальнымъ обстоятельствамъ, искать средствъ къ жизни; такимъ
образомъ преподаваніе приноситъ много вреда большому
количеству мыслящихъ людей; преподаваніе несравненно болѣе выса-
сываетъ соковъ, поглощаетъ чеяовѣка, изнашиваетъ его, чѣмъ
любая ручная работа. Пусть вспомнятъ средневѣковыхъ лоллар-
довъ, этихъ ткачей-мистпковъ, которые во время работы напѣва-
ли въ тактъ и сливали рптмъ своего сердца съ рптмомъ
челнока. Фландрскіе béguards и италіанскіе liumiliati приходили
въ большой мистическій и поэтпческій экстазъ подъ жи-
вымъ давленіемъ этого таинственнаго смычка, который приводить
въ такое сильное движете свѣжія и наивныя души.
Если большинство изъ тѣхъ, которые занимаются такъ на-
зываемымъ рабскимъ трудомъ, действительно, близки къ состоя-
нію животнаго, такъ это потому, что у нихъ пустыя головы;

ss
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
это потому, что они подходятъ только къ такой лишенной
смысла работѣ, п"ю неспособны ни къ чему другому: потому
наконецъ, что эта чисто животная работа ихъ еще болѣе по-
рабощаетъ и епособстзуетъ пхъ вырожденію, какъ бы она въ
сущности ни была ничтожна. Но если бы ихъ головы были
наполнены литературой, псторіей, философіей. однпмъ словомъ,
если бы они могли во время работы бесѣдовать другъ съ другомъ
о вещахъ возвышенныхъ. то было бы совсѣмъ другое! Многіе
люди, преданные умственному труду, посвящаютъ нѣсколько чаеовъ
въ день гигіенпческпмъ упражненіямъ, часто очень сходнымъ съ
тѣмп, которыя рабочіе псполняютъ по необходимости: между тѣмъ
они отъ этого нисколько не грубѣютъ (571. При томъ строѣ, о
которомъ я мечтаю, ручной трудъ былъ бы отдыхомъ отъ
труда умственнаго. Если мнѣ возразятъ. что нѣтъ такой
работы, которая при ежедневномъ четырехъ или пятичасовомъ тру-
дѣ могла бы дать достаточныя средства къ жизни, я отвѣчу, что
въ обществѣ разумно устроенномъ, гдѣ будутъ устранены всякія
безполезныя и непроизводптельныя потери времени, гдѣ всѣ дѣй-
ствительно будутъ работать, и въ особенности гдѣ машины
будутъ употребляться не для того, чтобы обходиться безъ рабо-
чихъ, но чтобы облегчить его руки и сократить число чаеовъ его
работы, въ подобномъ обществѣ, говорю я (хотя я нисколько не
компетентенъ въ вопросахъ подобнаго рода), по моему убѣжде-
нію, будетъ достаточно самаго небольшого количества чаеовъ,
чтобы удовлетворить благу общества и нуждамъ отдѣльныхъ
личностей; остальное время будетъ принадлежать душѣ. „Если бы
каждый инструменту говоритъ Аристотель, могъ по приказаяію
плп по собственному побужденію работать самъ собой, подобно
статуямъ Дедала пли треножнпкамъ Вулкана, которые по сло-
вамъ поэта сами двигались; если бы челноки сами пряли, если
бы смычекъ самъ игралъ на цитрѣ.—предприниматели обходились
бы безъ рабочихъ, а господа безъ рабовъ (58).
Эта одновременность двухъ жизней, не имѣющихъ ничего
общаго друъ съ другомъ, благодаря пропасти, которая ихъ раз-
дѣляетъ, не лишена примѣровъ. Я часто испытывалъ, что я жилъ
наиболѣе энергично воображеніемъ и чувствомъ, когда
занимался наукой, наиболѣе прикосновенной къ техникѣ и на первый
взглядъ наиболѣе безплодной. Если научный предметъ имѣетъ
самъ по себѣ нѣкоторый эстетическій или моральный интересъ,
онъ захватываетъ цѣликомъ того, кто за него берется; когда, на-
противъ, этотъ предметъ ничего не говоритъ ни уму, ни сердцу,
онъ даетъ этимъ двумъ споеобностямъ свободу предаваться чему
угодно по ихъ усмотрѣнію. Я вполнѣ понимаю въ ученомъ
активную жизнь сердца, тѣмъ болѣе активную, чѣмъ менѣе пищи
можетъ доставить его сердцу предметъ имъ изучаемый: это
похоже на систему, части которой независимы другъ отъ друга.
Раздѣленіе въ данномъ случаѣ дѣйствуетъ убійственно. Филосо-
фія возможна при такомъ строѣ, основа котораго
сотрудничество рукъ, какъ напримѣръ земледѣліе. Она невозможна при за-
нятіп, требующемъ умственнаго напряженія, или когда
приходится заниматься серьезно вещами, требующими кропотливой от-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
89
четлпвости, какъ напримѣръ торговля, банковое дѣло π пр. II дѣй-
ствительно, эти профессіи не создали еще ни одного человѣка,
который бы выдѣлился въ исторіи человѣческой мысли.
Я отнюдь не думаю, что подобный общественный строй возмо-
женъ въ настоящее время или что, будь теперь подобный строй, онъ
содѣйствовалъ бы развитію духа. Нужно хорошо помнить, что
громадное большинство человѣчества еще въ школѣ и что дать ему
слишкомъ рано каникулы значило бы покровительствовать его
лѣности. Нужда, говоритъ Гердеръ, это часовыя гири, которыя
приводятъ въ движеніе всѣ колеса. То, что человѣчество имѣ-
етъ, оно имѣетъ благодаря могущественной гимнастикѣ, которую
оно продѣлало; свобода же, если она должна повести къ
уменьшению его активности, оудетъ равносильна упадку. Я. хотѣлъ
только изобразить возможность такого строя, при которомъ са-
ная высшая интеллектуальная и моральная культура, т. е.
истинная религія, была бы доступна для классовъ, нынѣ третируемыхъ,
какъ подонки общества. Если бы рабочій былъ воспитанъ, если бы
онъ былъ развить умственно и нравственно, если бы онъ
подвергся благодѣтельному и смягчающему воздѣйствію культуры,
думаете ли вы, что онъ проклиналъ бы свое внѣшнимъ образомъ
низшее положеніе? Нѣтъ; ибо помимо того, что умственное и
нравственное развитіе привели бы его къ лучшему положенію,
къ довольству, эта культурность заставила бы обратить на него
вниманіе, любить его, цѣнить; она бы ему отвела мѣсто въ сре-
дѣ людей просвѣщенныхъ, гдѣ тонко чувствуютъ, откуда онъ
себя видитъ изгнаннымъ, что заставляетъ его сильно страдать.
Крестьянинъ не страдаетъ отъ своей умственной ы нравственной
низости; по городской рабочій видитъ нашъ культурный міръ;
онъ чувствуетъ, что мы болѣе совершенны, чѣмъ онъ; онъ,
почувствовавшей пріятный ароматъ цивилизованнаго общества,
видитъ себй осужденнымъ жить въ зловонной атмосферѣ
умственной и нравственной подавленности; онъ осужденъ искать развле-
ченій (ибо человѣкъ не можетъ жить безъ развлечешй; трап-
пистъ и тотъ имѣетъ свои развлеченія) въ гнусныхъ учрежде-
ніяхъ, которыя ему противны. О! почему же ему не возмущаться?
Какъ бы химеричнымъ это не казалось съ точки зрѣнія го-
сподствующихъ у насъ нравовъ, я все-таки стою за возможность
вести одновременно жизнь интеллектуальную и жизнь профессіо-
нальнаго рабочаго. Греція въ этомъ отношеніи служить мнѣ
прекраснымъ примѣромъ; я уже не говорю объ обществахъ бо-
лѣе первобытныхъ, какъ общество индійское или іудейское, гдѣ
всякая идея внѣшняго декорума и почтенія совершенно
отсутствовала. Браминъ въ лѣсу, одѣтый въ рубище, питающійся
листьями часто сухими, достигаете степени духовнаго созерцанія,
умственной высоты и благородства жизни, незнакомой
громадному большинству тѣхъ, которые среди насъ называются
цивилизованными.
Есть люди, высоко одаренные природой, но не пользующееся
расположеніемъ судьбы; они горды и почти недоступны и
предпочли бы умереть скорѣе, чѣмъ прибѣгнуть къ чьей нибудь
материальной помощи, что общественное мнѣніе считаетъ внѣшнимъ

90
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
униженіемъ. Вертеръ оставляетъ своего посла, такъ какъ
сталкивается въ его салонѣ съ дураками и нахалами: Шатертонъ окан-
чиваетъ жизнь самоубшствомъ потому, что лордъ-меръ предло-
жилъ ему должность камердинера. Эта крайняя чувствительность
къ внѣпшему указываетъ на пзвѣстную низость дут и и свидѣтель-
ствуетъ о томъ, что тѣ, которые ей поддаются, не достигли еще
верпшнъ фплософіи. Они даже на гранпцѣ смѣшного, ибо, если
они въ действительности не геніи (и кто ихъ въ этомъ увѣ-
ритъ! Сколько другпхъ были убѣждены, что они геніи, не будучи
таковыми?), они рпскують оказаться похожими на очень глу-
пыхъ. на очень смѣшныхъ и очень нахальныхъ людей, на всякихъ
неудачниковъ Шатертоновъ, на тѣхъ непризнанныхъ геніальныхъ
молодыхъ людей, которые на все смотрятъ свысока и которые
проклпнаютъ общество за то, что оно не является богадѣльней
для тѣхъ. кто посвящаетъ себя только возвышеннымъ идеямъ.
Геній ни въ коемъ случаѣ не унижается потому, что работаетъ
собственными руками. Конечно, нельзя требовать, чтобы онъ всей
душей предался своему ремеслу, чтобы онъ цѣликомъ погрузился
въ дѣло своего бюро или своей мастерской. Но мечтать—это не
занятіе, и ошибаются тѣ, которые думаютъ, что великіе писатели
размышляли бы больше, если бы предавались однимъ только
размышлГеніямъ. Геній терпѣливъ и живучъ, я бы сказалъ даже—
крѣпокъ и простъ. „Живучесть составляетъ существенную часть
генія~. Великіе геніи развились, пройдя черезъ упорную борьбу
съ внѣшними обстоятельствами и если они имѣли только
профессию мыслителей, они не были бы, быть можетъ, такими великими.
Беранже былъ переписчикомъ. Гордость человѣка по истинѣ воз-
вышеннаго находится внутри его. Обращать вниманіе на внѣщ-
нее униженіе значить обнаруживать, что придаешь значеніе
тому, въ чемъ нѣтъ ничего духовнаго. Рабъ—животное, которое
считало себя ниже своего господина, переносило удары, какъ не-
избѣжные по волѣ судьбы, не думая выражать противъ этого
свое негодованіе. Культурный рабъ, который считаетъ себя рав-
нымъ своему господину, долженъ его ненавидѣть и проклинать,
но рабъ-философъ, который считаетъ себя выше своего
господина, не долженъ видѣть никакого уннженія въ томъ, что служить
ему. Сердиться на него значило бы нисходить до него; гораздо
лучше внутренно его презирать и молчать. Торговаться за
почести и уваженіе значило бы относиться къ нимъ слишкомъ
серьезно. Можно быть чувствительнымъ только къ оскорбленіямъ
равныхъ. Ругань извозчика можетъ задѣть только такого же,
какъ онъ, но ничуть не насъ. Точно также тѣ, которыхъ вопросъ
о внѣшнемъ превосходствѣ дѣлаетъ подозрительными,
раздражительными и заставляешь слѣдить за тѣмъ, чтобы оно имъ
было воздано въ степени, соотвѣтствующей ихъ силѣ, тѣ еще не
поднялись до должнаго уровня, не постигли еще истиннаго
духа людей.
Идеаломъ человѣческой жизни былъ бы такой строй, при
которомъ человѣкъ настолько покорилъ бы природу, что мате-
ріальная нужда не являлась бы движущей силой; при которомъ
потребности удовлетворялись бы немедленно при ихъ появленіи,

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
91
при которомъ человѣкъ, царь природы, долженъ былъ бы
тратить самое ничтожное количество труда, чтобы жить на свой
собственный счетъ, удѣляя этому самое ничтожное вниманіе; при
которомъ, однимъ словомъ, вся человѣческая дѣятельность была бы
обращена въ сторону духа, a человѣкъ могъ бы жить только
небесной жизнью. Это, действительно, было бы царство духа,
совершенной религіп, культомъ Бога духа и истины. Но человѣче-
ство нуждается еще въ матеріальномъ стимулѣ, и потому въ
настоящее время такой строй былъ бы вреденъ, ибо онъ породплъ
бы только лѣность. Но эта невыгодная сторона только
относительна. Для насъ, людей духа, трудъ и матеріальныя нужды
являются только помѣхой:это часть времени, которое мы отдаемъ,
чтобы пріобрѣсть другую. Если бы мы были свободны отъ заботь
о матеріальныхъ нуждахъ, какъ монашескіе ордена или какъ
брамины, которые совершенно голые удаляются въ лѣса, мы плыли
бы на всѣхъ парусахъ, мы покорили бы безконечность.
Патріархальная жизнь достигла этой высокой
независимости человѣка, пожертвовавъ впрочемъ для этого элементами
довольно важными: цивилизація осуществляется только при усло-
віи одновременнаго развитія интеллекта, моральнаго чувства и
благосостоянія. Древняя жизнь достигала этого результата при
помощи рабства: свободный человѣкъ былъ въ прекрасномъ и
благодарномъ положеніи; онъ былъ свободенъ отъ земныхъ за-
ботъ для духа. Разумная организация общества водворитъ этотъ
строй, но при соотношеніяхъ болѣе сложныхъ, чѣмъ
патриархальная жизнь, и не нуждаясь въ рабствѣ. Дѣломъ девятнадцатаго
столѣтія будетъ . осуществление этого матеріальнаго благосостоя-
нія; это дѣло съ перваго взгляда можетъ показаться чѣмъ то
низменнымъ, но святость его становится очевидной, если разсма-
тривать его, какъ условіе освобожденія духа. Ejikto больше меня
не возставалъ противъ проповѣдниковъ реабилитации плоти, и
однако я думаю, что на христіанствѣ лежитъ вина за ея проповѣдь
борьбы и возмущенія противъ чувствъ и умерщвленія плоти. Это
могло быть умѣстнымъ для воспитанія человечества, но есть спо-
собъ болѣе совершенный: не думать просто о плоти, жить
энергичной духовной жизнью, такъ чтобы соблазны людей чувствен-
ныхъ теряли силу. Воздержаніе и умерщвленіе плоти суть
добродетели варваровъ и матеріалистовъ, которые, находясь во
власти грубой чувственности, не могутъ себѣ представить ничего бо-
лѣе возвышеннаго, какъ сопротивленіе ей; поэтому воздержаніе
и умерщвленіе плоти въ особенности цѣнимы въ мірѣ людей чув-
ственныхъ. Въ глазахъ такихъ людей молодой человѣкъ,
бичующий себя, ведущій уединенную и цѣломудренную жизнь,
является идеаломъ добродѣтели. Ибо онъ, варваръ, сластолюбивъ и
хорошо чувствуетъ, что подобный образъ жизни выше его силъ.
Но съ нашей точки зрѣнія такой человѣкъ не добродѣтеленъ:
ибо мы не придаемъ никакой цѣны удовольствіямъ желудка и
низшихъ чувствъ и поэтому мы не видимъ никакой заслуги въ
воздержаніи отъ нихъ. Искусственное воздержаніе показываетъ,
что много значенія придается вещамъ, отъ которыхъ
воздерживаются. Платонъ былъ менѣе воздержанъ, чѣмъ Доминикъ Ло-

92 БУДУЩЕЕ НАУКИ.
рпка, и въ то же время—больше сппрптуалпстъ. Католики
иногда указываютъ на то. что не встрѣчающійся нынѣ у насъ средневѣ-
ковой аскетпзмъ свпдѣтельетвуетъ о нашей чувственности; но
совершенно напротивъ. должно считать результатоміъ прогресса,
что эти вещи потеряли значеніе и устарѣли. Должно уничтожить
антагонпзмъ между обѣпми сущностями—тѣломъи душей не пу-
темъ прправненія одной къ другой, а доведши одну до безконечно-
сти такъ. чтобы другая уничтожилась π опустилась до нуля.
Когда мы этого достпгнемъ, мы предоставпмъ тѣлу его удовольствія,
ибо отказывать ему въ этомъ значило бы придавать этимъ мело-
чамъ какое бы то ни было значеніе. Девизъ сенъ-симониетовъ:
«освящайтесь удовольствіемъ- омерзителенъ; это чистый гности-
цизмъ. Девизъ хрпстіанства: госвящайтесь, воздерживаясь отъ
удовольствій* все-таки несовершененъ. Мы же, спиритуалисты,
говорпмъ: „освящайтееь. и удовольствіе потеряетъ въ вашихъ
глазахъ всякое зяаченіе, и вы не будете больше думать объ удо-
вольствіп**. Святость заключается въ жизни духомъ, а не тѣломъ.
Только нпзменныя души могутъ думать, что, воздерживаясь отъ
жизни, онѣ сдѣлаются болѣе воспріпмчивыми къ жизни духа.
Я себя самъ спрашиваю, придемъ ли мы когда нпбудь къ
концепціи болѣе возвышенной. Удовольствіе потому является для
насъ вещью, совершенно низменной, что мы его получаемъ,какъ
нѣчто личное; наслажденіе такимъ образомъ не имѣетъ въ
себѣ ничего сверхчувственнаго. Но если соединить наслажденіе
съ тѣмъ мистицизмомъ, который ему придавали древніе,
предаваясь ему въ храмахъ и во время празденствъ; если такимъ путемъ
возвысить всякую идею наслажденія до того, чтобы видѣть въ немъ
средство для возвышенія нашего существа—мистическое единеніе
съ природой, симпатію, которую оно устанавливаешь между людьми
и вещами,—то является вопросомъ, не должно ли дѣйствительно
смотрѣть на него, какъ на нѣчто святое. Въ моей комнатѣ пустой
и холодной трезвый и бѣдно одѣтый я мыслю красоту, какъ мнѣ
кажется, достаточно возвышенно. Но я себя спрашиваю: бытьмо-
жетъ, я бы мыслилъ ее еще болѣе возвышенно, будучи возбужденъ
какимъ нибудь благороднымъ ликеромъ, сидя разодѣтый и
раздушенный наединѣ съ Беатриче, которую я видѣлъ только въ
свопхъ мечтахъ? Если бы моя мысль воплотилась рядомъ со мной,
не любилъ бы и не обожалъ бы ли я ее еще болѣе? Безъ сомнѣ-
нія, искать удовольствія въ пьянствѣ есть нѣчто ужасное. Но если
имѣютъ въ виду вызвать экстазъ при помощи средства, хотя ма-
теріалънаго, но благороднаго, которое вдохновило столько
благородные пѣвцовъ,—это совсѣмъ другое дѣло. Я гдѣ то читалъ,
что какой то поэтъ или философъ (насколько мнѣ помнится, нѣ-
мецъ) регулярно и сознательно напивался разъ въ мѣсяцъ, чтобы
вызвать въ себѣ то мистическое состояніе, при которомъ, какъ бы
погружаешься въ безконечноеть. Весьма возможно, что всѣ
удовольствия способны достичь такой высоты и сделаться средствомъ къ
достиженію того благочестиваго настроенія, при которомъ
совершенно забываюгь о наслажденіп.
Несовершенство современнаго строя заключается въ томъ,
что занятія для добыванія средствъ къ жизни поглощаютъ всю

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
93
жизнь, такъ что человѣкъ является прежде всего предствптелемъ
какой нибудь профессіи и только потомъ занимается развптіемъ
своего духа, если у него остается время или если онъ чувствуетъ
къ этому наклонность. Случайное является такпмъ образомъ со-
держаніемъ жизни, истинная же гумманность и религіозность почти
нсчезаютъ. Если присмотрѣться поближе къ картпнѣ человѣче-
ской дѣятельности, то можно увпдѣть, что большая часть этой дѣя-
тельности гибнетъ безплодно. Окиньте духовнымъ взоромъ Парижъ
π попытайтесь понять, что служить движущей силой
лихорадочной дѣятельности столькихъ тысячъ людей. Ва найдете, что за-
работокъ, дѣла и матерьяльныя нужды вызываютъ, по крайней
мѣрѣ, 9/10 этой оживленной дѣятельности, что удовольствіе служить
мотивомъ едва ли Ѵзо этого возбужденнаго состоянія, что, быть мо-
жетъ, сотая часть этой толпы дѣйствуетъ подъ вліяніемъ пріят-
ныхъ эффектовъ. и что тысячная часть, въ лучшемъ случаѣ,
руководится мотивами религіозными или научными. Выходить
такпмъ образомъ, что матерьяльные интересы, повидпмому,
являются главной цѣлыо человѣческой жпзни, что назначеніе
подавляющей части человѣческаго рода—жить подъ непрерывной и
гнетущей зависимостью отъ насущныхъ потребностей, какъ будто бы
смыслъ жизни заключается въ матерьяльномъ поддержаніп этой
жизни. Странный заколдованный крутъ! При лучшемъ обществен-
номъ строѣ слѣдовало бы, чтобы человѣкъ былъ прежде всего че-
ловѣкомъ, т. е., чтобы его главной заботой являлось совершен-
ствованіе его природы и чтобы онъ только самую ничтожную
часть своей дѣятельностп удѣлялъ той пли иной профессіп. Это
было бы похоже на древнюю идиллію, на эту пастушескую жизнь,
о которой мечтали всѣ буколическіе поэты, жизнь, при которой
матеріальныя заботы являются столь ничтожными, что о нихъ
почти не думаютъ, при которой можно предаться поэзіи и дру-
гпмъ возвышеннымъ вещамъ. Это было бы Астреей, гдѣ бы всѣ
заботы сводились кътому, чтобы любить. Тогда можно было бы
сказать: „наши отцы помѣщали рай на небѣ; мы же не
нуждаемся въ небесномъ раѣ, такъ какъ небо перенесено къ намъ на
землю"!
Такое состояніе совершенства не исключало бы
разнообразия интеллектуальной жизни; напротивъ, она была бы оригиналь-
нѣе и характернѣе благодаря свободному развитію
индивидуальности. Но не было бы болыпимъ зломъ, если бы разнообразіе
человѣческаго духа должно бы«до бы исчезнуть при болѣе
передовой культурѣ. Впрочемъ не приходится говорить, чтобы
однообразие было въ настоящее время отличительной чертой человѣ-
чества. Улей никогда не былъ лабораторіей прогресса. Мы пере-
живаемъ вѣкъ анализа, детальнаго разсмотрѣнія вещей, при ко-
торомъ разнообразіе духа является необходимостью. Когда Пла-
тонъ выражаетъ желаніе, чтобы въ государствѣ на все смотрѣли
одними и тѣми же глазами и чтобы все слышали одними и тѣми
же ушами, онъ сознательно отвлекается отъ одного изъ самыхъ
существенныхъ элементовъ человѣческаго духа. Человѣчество есть
то, чѣмъ оно является въ своемъ разнообразіи. Когда
перекликаются двѣ птицы, то чѣмъ ихъ пѣніе отличается отъ элегіи?

94
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
Только оттѣнкомъ. Вмѣето того, чтобы проповѣдывать КОММѴ-
нпзмъ при современномъ состояніп человѣческаго духа,
следовало бы проповѣдывать пнднвпдуалпзмъ π оригинальность. Было
бы лучше, чтобы люди не походили другъ на друга, такъ какъ
совершенно сходныхъ людей можно считать за одного.
При первобытномъ епнкретизмѣ всѣ люди одной и той же расы
похожи другъ на друга, какъ рыбы одного и тоже вида. Въ первобыт-
ныхъ эпопеяхънѣтъ разнообразія характеровъ; всѣ раз-
еужденія древнихъ крптиковъ о характерахъ героевъ Гомера очень
преувеличены. Тѣмъ не менѣе достпгъ ли міръ грековъ и въ этой
пріукрашенной передачѣ болѣе пли менѣе тонкихъ оттѣнковъ
разнообразія? Въ древней іудейской литературѣ мы не находпмъ
другпхъ категорій людей, кромѣ доорыхъ и злыхъ; что же касается
индійской литературы, то едва ли тамъ существуетъ и это дѣле-
ніе: тамъ всѣ люди изображены, какъ почти одинаково добрые. Наши
столь тонкіе типы людей начпнаютъ изображаться гораздо позже.
Подобно тому какъ воспитаніе, разнообразіе предметовъ изу-
ченія создаютъ разнообразный! индивидуальности, точно такъ же то,
что стремится подогнать всѣхъ подъ одинъ и тотъ же казенный
шаблонъ, вредно для развитія человѣческаго духа. Многообразіе
человѣческаго .пуха не есть результатъ самой природы, а того, что
воспринято путемъ развитія и путемъ накопленія фактовъ, слу-
жащихъ опорой для сужденій (59). Французское общество такъ
строго относящееся ко всякой оригинальности достойно съ этой
точки зрѣнія сожалѣнія. „Индивидуальность, говорить m-ше
де-Сталь, всегда выражается въ какой нибудь особенности,
которая подаетъ поводъ къ насмѣшкамъ; поэтому человѣкъ, который
боится ихъ, будетъ по возможности искоренять въ себѣ все изъ
ряда вонъ выходящее, будь то хорошее или дурноеи. Натуры,
дѣйствительно, прекрасно и богато одаренный, суть тѣ, въ кото-
рыхъ противоположные элементы не нейтрализуются и не
уничтожаются, a такія, въ которыхъ противоположности соединяются не
единовременно, но последовательно. Совершеннымъ человѣкомъ
былъ бы тотъ, кто поперемѣнно являлся бы то непреклоннымъ,
какъ философъ, то слабымъ, какъ женщина, то грубымъ, какъ
бретонски крестьянину то наивнымъ и мягкимъ, какъ ребенокъ.
Натуры же, лпшенныя индивидуальности, являющіяся
представителями золотой середины,не имѣютъ никакой цѣнности въ
эпоху всесторонняго анализа.
Въ самомъ дѣлѣ, анализъ существуетъ только при разнооб-
разіи точекъ зрѣнія и при условіи, что все доступное человѣче-
скому знанію будетъ разсмотрѣно со всѣхъ сторонъ; пусть всякій
намѣтитъ себѣ задачу, пусть у каждаго будетъ свой атомъ для
изслѣдованія,—таково правило анализа; а при такомъ положеніи
вещей требуется возможно большее разнообразіе индивидуумовъ,
ибо всякая оригинальность есть олицетвореніе своеобразной точки
зрѣнія на вещи; она заключается въ своеобразномъ воспріятіи
окружающаго. Но возможно, что наступить день, когда человѣ-
чество достигнетъ такой степени интеллектуальнаго совершенства,
такого полнаго синтеза, что всякій займетъ мѣсто,
подготовленное для него предшествовавшей эволюціей, чтобы отсюда соеди-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
95
ненными усиліями направиться въ сторону будущаго. II эта гар-
монія будетъ достигнута не при помощи теократіп, не путемъ
подавленія личности, не при посредствѣ отца—короля сенъ-си-
монпстовъ, который призванъ былъ регулировать все, не
исключая вѣры, но благодаря свободнымъ соединеннымъ успліямъ
людей, которые заживутъ, какъ избранные въ небесахъ. Связать срѣ-
занные колосья—легко. Но не такъ легко размѣстить живые
колосья сообразно ихъ особенностями Теперь мы хотя π
запряжены въ одну и ту же колесницу, но одни тянуть впередъ, другіе на-
задъ, третьи куда попало; а потому результатъ этихъ усплій едва за-
мѣтенъ. Тогда мы всѣ будемъ тянуть въ одну и ту же сторону:
на поприще знанія, на которомъ теперь работаетъ незначительное
число людей незамѣтныхъ теряющихся въ толпѣ, въ будущемъ вы-
ступятъ милліоны людей, которые сообща будутъ искать разрѣ-
шенія намѣченныхъ ими задачъ. О, день, когда не будетъ больше
великихъ людей, ибо всѣ будутъ велики; когда все человѣчество,
какъ одно существо, направится въ сторону идеала, углубится въ
разрѣшеніе тайны вещей! (60) Кто будетъ тогда противиться зна-
нію, разъ оно будетъ достояніемъ всѣхъ, разъ, все человѣчество
пойдетъ приступомъ на истину?
Мнѣ скажутъ: зачѣмъ предаваться мечтамъ? Оставьте
будущее и займитесь настоящимъ.—Ничто великое, отвѣчу я, не
осуществляется безъ мечтаній. Чтобы привести въ движеніе всѣ свои
силы, человѣку нужно поместить впереди себя какую нибудь
цѣль, способную его воодушевить. Зачѣмъ, въ самомъ дѣлѣ,
работать для будущаго, если это будущее безцвѣтно и жалко? Не
лучше ли предаться забстамъ о своемъ еобственномъ благополу-
чіи, чѣмъ приносить себя въ жертву призраку?
Пошли ли бы первые мусульмане на край свѣта за Абубе-
кромъ, если бы онъ не сказалъ имъ: За мной, рай впереди.
Предприняли ли бы конквистадоры свои богатыя приключениями
экспедиціи, если бы они неиадѣялись найти Эльдорадо, фонтанъ
Жуванса, Сипанью съ золотыми крышами? Александръ преслѣ-
довалъ гриффоновъ и аримасновъ. Въ попскахъ за островами
св. Браидона и земнымъ раемъ Колумбъ открылъ хАмерику. Въ
надеждѣ, что рай гдѣ то тамъ, впереди, люди безпрерывно
движутся и находятъ нѣчто лучшее, чѣмъ рай. ,, Только то, что
находится вдали, заставляетъ биться сердце", сказалъ Гердеръ (61).
Эти надежды, быть можетъ, призрачны по своей формѣ, но ихъ
не должно считать таковыми, если разсматривать ихъ, какъ
символы будущаго человѣчества. Евреи получили Мессію, потому что
они непоколебимо вѣрили въ него. Никакая идея не
осуществляется безъ воодушевляющей силы вѣры и надежды. Первые
христіане ждали со дня на день появленія на землѣ Новаго Іеру-
салима, въ которомъ будетъ царствовать Христосъ. Это своего
рода умопомѣшательство, неправда ли, господа? Надежды
никогда не обманываютъ, и я питаю увѣренность въ томъ, - что всѣ
надежды вѣрующаго исполнятся въ болѣе высокой степени, чѣмъ
онъ ожидалъ. Человечество достигаешь совершенства, желая его
и надѣясь на него подобно тому, можно было бы сказать, какъ
женщина передаетъ ребенку въ своемъ чревѣ подобіечертъ пред-

96
БУДУЩЕЕ НАУКП.
метовъ. которые поразплп ея внпманіе. Этп надежды суть нѣчто
въ высшей степени важное, ибо онѣ однѣ объясняютъ жпзнь,
полную велпкпхъ жертвъ π самозабвенія, онѣоднѣ дѣлаютъ ихъ
возможными. Въ самомъ дѣлѣ, зачѣмъ посвящать себя
облегченно несчаетій, которыя еуществуютъ только одпнъ моментъ, когда
ихъ чувствуютъ? Зачѣмъ жертвовать свопмъ благополучіемъ въ
пользу другпхъ* если все сводится къ жалкому π безсмысленно-
му вопросу о наслажденіп? Мое счастіе не менѣе важно, чѣмъ
счастіе другпхъ: было бы глупо -съ моей стороны жертвовать пмъ
для нпхъ/ Еелп бы я не вѣрплъ, что человѣчество призвано къ
божественной цѣлп, къ осуществлению совершенства, я бы
стлался эппкурейцемъ. еслп бы почувствовалъ себя къ этому
способными въ протпвномъ случаѣ я покончплъ бы жизнь само-
убійствомъ.
XX.
Меня невѣрно поймутъ, если прппишутъ мнѣ намѣреніе
свести знаше съ его высоты до уровня пониманія массы. Я глубоко
ненавижу популярную науку, потому что популярная
наука не можетъ быть истинной наукой. На фронтонахъ древнихъ
школъ для народа пмѣлась слѣдующая надпись: „пусть не
входить сюда тотъ, кто не знаетъ геометріи!* Современный школы,
въкоторыхъ преподается философія, должны были бы имѣть Сотѣ-
дующій девпзъ: „пусть не вступаетъ сюда тотъ, кто незнакомъ
съ человѣческимъ духомъ. съ его исторіей, литературой и пр.*
Знаніе теряетъ всю свою цѣну, когда оно опускается до дѣтскаго
пониманія, когда оно заговариваетъ несвойственнымъ ему язы-
комъ. Чтобы сдѣлать доступнымъ для народа глубокія философ-
скія теоріи, приходится лишить ихъ свойственной имъ формы и
втиснуть ихъ въ узкія рамки здраваго смысла, сдѣлать ихъ
ложными. Было бы въ высшей степени желательно, чтобы масса
поднялась до пониманія науки; но не слѣдуетъ низводить
знанія до ея пониманія. Наука должна оставаться на своей вы-
сотѣ и привлекать туда человѣчество. Я не врагъ литературы
для рабочихъ. Напротпвъ, я согласенъ съ Мишле, что у народа
есть истинный вкусъ къ произведеніямъ большинства аристокра-
тическихъ поэтовъ. Поэзія рабочаго класса является, быть можетъ,
наиболѣе оригинальной съ тѣхъ поръ, какъ умолкла муза Ла-
мартина и Виктора Гюго. Это въ особенности замѣчательно, если
мы примемъ во внпманіе, что орудіе, которое мы вкладываемъ
въ руки, самое аристократическое, самое непреклонное и менѣе
всего похожее на народную мысль.
Что касается соціологическихъ и философскихъ сочиненій,
гдѣ форма играетъ меньшую роль, чѣмъ въ литературѣ, то въ
нихъ рабочіе часто обнаруживаюсь болѣе глубокое пониманіе, чѣмъ
большинство ученыхъ. Человѣкъ, получивпгій только
первоначальное образованіе, ближе къ позитивизму, къ отрицанію сверх-
естественнаго, чѣмъ буржуа, прошедшій среднюю школу; ибо
люди, получившіе классическое образованіе, часто довольствуются
словами. Но рабочіе часто дѣлаютъ непростительную ошибку:

КУДУЩЕЕ НАУКИ.
97
они пренебрегаютъ тѣмъ родомъ литературы, гдѣ они дѣй-
ствптельпо могли бы отличиться, чтобы заняться предметами, въ ко-
пхъ они не компетентны и которые требуютъ гораздо болыппхъ
знаній, чѣмъ тѣ, которыя они вынесли изъ тощихъ школьныхъ
ѵчебниковъ. Агриколь-Пердигье былъ оригиналенъ, когда онъ
выступалъ въ литературѣ, какъ рабочій; онъ привлекалъ тѣмъ,
что съ неподдѣльнымъ увлеченіемъ нзображалъ, какъ чувствуетъ
π мыслить рабочій классъ; онъ привлекалъ своими наивными
усиліями полуученаго создать форму для выраженія своихъ
мыслей. Но въ одинъ прекрасный день Агриколь-Пердигье взду-
малъ написать всеобщую исторію. Всеобщую исторію, велн-
кій Богъ! На этомъ провалился Воссюэ, и я не могу себѣ
представить человѣка, способнаго взять на себя эту задачу. Наивны
увѣренія Пердигье, что его исторія назначена для рабочдхъ;
напрасно онъ говорить, что всѣ его предшественники смотрѣли в а
исторію, какъ классики, какъ школьные педанты; я не знаю,
чтобы существовали двѣ исторіи: одна для ученыхъ, другая для
профановъ; и я знаю только одинъ классъ людей, способныхъ
написать ее—это ученые, прошедшіе долголѣтнюю школу науки
и всесторонней критики.
Наука и философія должны стоять навысотѣ своей
независимости, т. е. заниматься псканіемъ истины въ соотвѣтствующихъ
областяхъ, не отвлекаясь въ сторону популярности и
общедоступности. Салонная наука еще менѣе наука, чѣмъ та, которая
излагается въ небольшихъ книжкахъ для народа.
Наука унижается, лишь только она ставить себѣ цѣлью
нравиться, развлекать, заинтересовывать, лишь только она перестаетъ
отвѣчать истиннымъ нуждамъ людей, какъ поэзія, музыка, релиіія,
которыя не снисходятъ къ слабостямъ человѣческой природы. Какъ
рѣдокъ у насъ чистый культъ всѣхъ сторонъ человѣческой души!
Оставляя въ сторонѣ, какъ нѣчто безполезное, религіозныя
потребности, мы ограничиваемъ свою жизнь низменными интересами.
Разсуждаютъ такъ: наука не ведетъ къ спасенію; наука не ве-
детъ къ благосостоянію; слѣдовательно, наука безполезна (62).
Величайшимъ несчастьемъ современнаго общества является
тотъ фактъ, что на интеллектуальную культуру совсѣмъ не смо-
трятъ, какъ на нѣчто религіозное; что на поэзію, науку,
литературу смотрятъ, какъ на роскошь, доступную только для привил-
легированныхъ классовъ. Греческіе художники творили для всей
націи; искусство ХѴП вѣка предназначалось для короля,
современное искусство производить только по заказу отдѣльныхъ лицъ:
художникъ является для любителя тѣмъ же, чѣмъ поваръ для
гастронома. Это создаетъ плачевное положеніе, такъ какъ отсут-
ствіе состоянія (за рѣдкими исключеніями) дѣлаетъ невозможнымъ
пріобрѣтеніе въ собственность дорогихъ предметовъ искусства.
Греческіе художники производили поэмы, храмы, статуи только
по своему вдохновенію, такъ какъ чувствовали потребность
творить и въ то же время удовлетворяли высшимъ потребностямъ
человѣческой природѣ.
Подумайте только о плачевныхъ послѣдствіяхъ такого
порядка вещей, гдѣ искусство и въ большей или меньшей степени

98
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
литература и поэзія находятся въ зависимости отъ вкуса отдѣль-
ныхъ лпцъ. Производство въ области пскусства подчинено тѣмъ
же законамъ, какъ π производство въ другихъ областяхъ, а
именно—заказу, дѣііствптельному пли предполагаемому, и само собой
получается, что заказчиками являются богачи. Тотъ, кто хочетъ
жить продуктомъ своего творчества, должепъ прежде всего
позаботиться о томъ, чтобы сообразоваться со вкусомъ богачей. Но
что въ сущности требуетъ богатство отъ духовнаго творчества?
Требуетъ ли оно серьезной литературы? Пли. напримѣръ, въ
области фплософіи и пскусства, предъявляетъ ли оно спросъ на
произведенія чистыя и возвышенныя. нуждается лп оно въ вы-
сокпхъ моральныхъ системахъ? Ничуть. Ему нужна легкая
литература: фельетоны, романы, остроумныя пьесы, гдѣ бы потакали
его* образу мыслей, пикантныя произведенія пскусства. Вотъ
почему духовное творчество, регулируемое достаточно намъ извѣ-
стнымп вкусами богатыхъ людей, вкусами, направленными
обыкновенно (за рѣдкими исключеніями) въ сторону фривольной
литературы и искусства, недостойнаго этого имени, должно, нако-
нецъ, привести къ униженію литературы, науки и искусства. Въ
глазахъ богача, который руководить искусствомъ, жокей или
танцовщица, удовлетворяющие его вкусамъ, имѣютъ большую
ценность, чѣмъ ученый или философъ, которые не производятъ по
его заказу. Вотъ почему литераторъ, фабрикующій романы,
фельетоны, можетъ себѣ составить прекрасное состояніе и занять такъ
называемое положеніе въ общеетвѣ, между тѣмъ какъ серьезный
ученый, написавттгій такія прекрасныя произведенія, какъ Боппъ
и Лассенъ, не могъ бы жить на средства, вырученныя отъ
продажи своихъ произведений.
Я называю плутократіей такой строй общества, когда глав-
нымъ его нервомъ является богатство, когда ничего нельзя сдѣ-
лать, не обладая средствами, когда главнымъ стремленіемъ
честолюбия является богатство, когда способности и нравственныя
качества человѣка оцѣниваются обыкновенно (и часто довольно
справедливо) по состоянію,. когда выдающимися представителями
націи являются и выдающіеся по своему богатству. Я думаю,, что
мйѣ не станутъ возражать противъ того, что наше общество дѣй-
ствительно соединяетъ указанныя мною черты. Я еще разъ
подчеркиваю, что всѣ недостатки нашего духовнаго развитія
заключаются въ плутократіи и что въ немъ по преимуществу нужно
искать причины того, почему современное общество стоитъ ниже
греческаго. Въ самомъ дѣлѣ, посмотримъ какое направленіе
должно принять наше духовное развитіе съ того момента, когда
богатство становится главною цѣлью человѣческой жизни, или по
крайней мѣрѣ необходимымъ условіемъ для удовлетворенія про-
чихъ честолюбивыхъ стремленій. Что нужно для того, чтобы раз-
богатѣть? Быть ученымъ, мудрецомъ, философомъ? Ничуть не
бывало. Эти вещи являются часто какъ разъ препятствіемъ. Тотъ,
кто посвящаетъ свою жизнь наукѣ, можетъ быть увѣренъ, что онъ
умретъ въ нищетѣ, если онъ не имѣетъ наслѣдственнаго
имущества или если онъ не можетъ утилизировать своего зна-
нія, т. е. выйти изъ сферы чистаго знанія. Въ самомъ дѣлѣ, об-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
99
ратите внпманіе: когда человѣкъ живетъ плодаші свопхъ духов-
ныхъ трудовъ, то онъ торгуетъ нечистыми знаніямп, a знаніями
нпзшаго достоинства. Летронь больше заработалъ своими
посредственными элементарными учебниками, чѣмъ своими
превосходными произведеніями, прославившими его имя. Вико добывалъ
средства къ существованію составленіемъ скверныхъ и напыщен-
ныхъ пьесъ въ стихахъ и прозѣ для принцевъ и вельможъ, а
для своей Новой Науки онъ даже не нашелъ издателя. Слѣ-
довательно, вполнѣ вѣрно, что цѣна вещей опредѣляется не по
ихъ внутреннему достоинству, а по отношенію, которое онѣ пмѣ-
ютъ къ обладателю денегъ. Не рискуя быть нескромнымъ, я
позволяю себѣ приписать не меньше способностей, чѣмъ ихъ
можно найти у какого-либо приказчика или служащего. А между
тѣмъ такой приказчикъ, служа интересамъ капитала, можетъ
жить вполнѣ обезпеченно, а я, имѣя дѣло съ духомъ, я—пропо-
вѣдникъ истинной религіи—не могу сказать, чѣмъ я проживу
завтрашни день.
Глубокая правдивость греческаго духа обусловливалась, какъ
мнѣ кажется, тѣмъ, что въ этой прекрасной цивилизаціи
богатство, хотя и являлось движущей силой, но не необходимымъ
условіемъ всѣхъ честолюбивыхъ помысловъ. Это давало
возможность свободно развиваться индивуальностямъ разныхъ оттѣнковъ.
Люди становились поэтами или философами, потому что таковы
были ихъ природныя стремленія, потому что они были одарены
соответствующими качествами. У насъ наоборотъ,—все обусловливается
стремленіемъ сдѣлать себѣ соотвѣтствующую карьеру: развиваютъ
тѣ способности, которыя содѣйствуютъ обогащенію, промышленный
духъ, практическую смѣтливость. А между тѣмъ эти способности
не имѣютъ никакой цѣнности: онѣ не дѣлаютъ человѣка ни
лучше, ни болѣе образованным^ ни болѣе способнымъ
проникнуться возвышенными идеями. Напротивъ, человѣкъ, лишенный вся-
кихъ достоинствъ, безнравственный, эгоистъ, лѣнтяй, скорѣе
составить себѣ состояніе, играя на биржѣ, чѣмъ тотъ, кто
занимается серьезными вещами. Это несправедливо; слѣдовательно,
это исчезнетъ.
Итакъ, плутократія едва ли способна содействовать
правильному развитію интеллекта. Англія, страна богатства, изъ
всѣхъ цивилизованныхъ странъ менѣе всего содѣйствовала
развиты) философской мысли. Было время, когда аристократія из-
бѣгала занятій литературой, опасаясь, что это поведетъ къ ея
вырождение. Обладая большею частью грубыми вкусами, богачи счи-
таютъ обыкновенно выраженіемъ хорошего тона смѣпшыя или
совершенно условныя вещи. Gentelman Rider, будь онъ че-
ловѣкъ совершенно ничтожный, можетъ сойти за образецъ,
fashion. Я же въ своемъ простосердечіиговорю, что это глупо.
Но и съ другой точки зрѣнія плутократія является источ-
никомъ нашихъ бѣдствій: она вызываетъ скрытыя чувства у тѣхъ,
кому судьба даетъ въ удѣлъ бѣдность. Въ самомъ дѣлѣ, видя,
что изъ за отсутствія богатства они не играютъ никакой роли въ
обществѣ, они устремляютъ всѣ свои помыслы къ единственной
цѣли, обогащенію. А такъ какъ достичь послѣдняго большинству

ÎUO
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
невозможно, то у нихъ зарождаются самыя скверныя чувства:
зависть, ненависть, желаніе завладѣть чужпмъ добромъ. Помочь
этому злу нельзя, открывши бѣднякамъ доступъ къ богатству
или возбуждая въ нихъ стремленіе къ этому послѣднему; этого
можно было бы достичь, сдѣлавъ богатство вещью
второстепенной и даже неважной, такъ чтобы и безъ него можно было стать
очень счаетлпвымъ. великимъ, знатнымъ и славнымъ: чтобы и
безъ богатства можно было быть замѣтнымъ и вліятельнымъ че-
ловѣкомъ въ государствѣ. Однпмъ словомъ, исцѣлить это зло
можно не тѣмъ. чтобы возбуждать во всѣхъ стремленія, которыя
не могутъ быть удовлетворены, но искореняя эти стремленія пли
направляя ихъ въ другую сторону, такъ какъ стремленіе къ
богатству не только не проистекаетъ пзъ сущности человѣческой
природы, но оно, наоборотъ, заграждаетъ путь къ ея истинному
развитие.
XXI
Наука—основной элементъ человѣческаго духа. Поэтому опа
независима отъ какой бы то ни было соціальной формы и вѣчна,
какъ человѣческая природа. Никакая революція ее не уничтожить,
ибо нътъ революціи, которіая была бы способна измѣнить
основные элементы человѣческой природы. Безъ сомнѣнія, человѣческая
природа слипікомъ многообразна, чтобы удовлетвориться однпмъ
знаніемъ, но другія стороны ея должны развиваться не въущербъ
знанію. Должно оставить за знаніемъ его высокое идеальное зна-
ченіе и посвящать ему все время, свободное отъ первостепенныхъ
обязанностей. Я признаю, что есть знанія, которыя можно было
бы назвать umbratiles: они любятъ миръ и тишину. Нужно
быть г. де-Саси, чтобы напечатать въ 1793 г. въ луврской типо-
графіи сочиненіе о древности происхожденія персовъ и о знакахъ
отличія сассанидскихъ царей. Но разематривая духъ человѣческій
въ его цѣломъ, оцѣнивая прогреесъ съ точки зрѣнія всѣхъ соз-
данныхъ имъ идей можно воскликнуть: пусть осуществляется
воля Бога, и мы будемъ свидѣтелями того, что трехдневная рево-
люція можетъ подвинуть впередъ человечество болѣе, чѣмъ цѣ-
лое поколѣніе ученыхъ изъ Академіи Надписей.
Думаютъ почему-то (хотя факты совершенно противорѣчатъ
этому), что время революціи наименѣе благопріятно для умствен -
наго труда, что литературные шедевры появляются въ эпоху мира
и тишины, и что искусства по истинѣ заслуживаюсь эпитета
друзей мира. Исторія какъ разъ наоборотъ доказываетъ, что
истинной средой, въ которой развивается человѣческій духъ, является
движеніе, война, волненія, что буря является колыбелью генія, и
что величайпгія творенія челозѣческой мысли явились въ эпоху
смутъ. Изъ всѣхъ вѣковъ въ ΧΛΊ-омъ человѣческій духъ про-
явилъ наиболѣе энергіи и дѣятельности во всѣхъ отношеніяхъ:
это быль вѣкъ творчества по преимуществу. Правда онъ не зналъ
мѣры: это густой и роскошный лѣсъ, въ которомъ еще не
проведено аллей. Но какая плодовитость! Вѣкъ Лютера и Рафаэля, Ми-
кель Анджело и Аріоста, Монтеня и Эразма, Галлилея и Копер-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
101
яика, Кордана и Ванини! Это вѣкъ расцвѣта веѣхъ наукъ, фпло-
логіп, математики, астрономіи, естествознанія, философіи. Это
чудесный вѣкъ, который окончательно обозначилъ направленіе
современная знанія, и въ то же время вѣкъ борьбы всѣхъ противъ
всѣхъ: борьбы религіозной, политической, литературной, научной.
Италія, опередившая тогда Европу въ своей цивилизаціи, была
въ то же время театромъ варварскихъ войнъ, какихъ, будемъ на-
дѣяться, ей больше не видать. Разгромъ Рима не мѣшалъ рабо-
тамъ Микель Анджело; сирота въ 6 лѣтъ, изувѣченный въ Бресчіи.
Тарталья, сдѣлался первымъ математпкомъ. Только краснобаи
могутъ предпочитать спокойныя и тщательно отдѣланныя работы
писакъ пламеннымъ и правдивымъ пропзведеніямъ, дѣлающимъ
эпоху и появляющимся на свѣтъ подобно стону изстрадавшейся
возвышенной души. Эсхилъ прежде чѣмъ стать поэтомъ былъ
воиномъ при Саламинѣ. Декартъ обдумывалъ свой методъ на
иолѣ битвы, среди скитанія и приключеній. Развѣ Данте созда-
валъ въ тиши кабинета свои пѣенп, самыя оригинальныя на
протяжении десяти вѣковъ? Развѣ страданія поэта, его гнѣвъ, его
страсти, его мытарства не способствуютъ его творчеству? Развѣ
мы не чувствуемъ въ Мильтонѣ раненнаго политическаго борца?
Развѣ Шатобріанъ сдѣлался бы тѣмъ, чѣмъ онъ былъ, если бы
XIX в. носилъ бы характеръ ХѴШ-го.
Терроръ былъ обычнымъ состояніемъ Аѳинъ. Никогда по -
литическіе нравы не отличались такой жестокостью, никогда
личная безопасность не была такъ ничтожна. Врагъ былъ въ двухъ ша-
гахъ; ежегодно онъ появлялся; ежегодно нужно было итти войной
противъ него. II въ то же время внутренняя жизнь изобиловала
смутами и революціями! Сегодня изгнанный изъ отечества, завтра
проданный въ рабство или осужденный выпить настой цикуты, затѣмъ
помилованный, осыпанный почестями, какъ Богъ, рискуя несмотря
на это чуть ли не ежедневно предстать на судъ самаго безжалостна-
го революціоннаго трибунала; аѳинянпнъ, неувѣренный
среди этихъ безконечныхъ случайностей въ завтрашнемъ днѣ
творилъ съ самопроизвольностью, которая насъ такъ удпвляетъ.
Чувствуемъ ли мы, что Парѳенонъ и Пропилеи, статуи Фидія,
Діалоги Платона, рыдающія сатиры Аристофана были произве-
деніями эпохи, очень сходной съ 1793 годомъ, политическаго со-
стоянія, вызвавшаго относительно не меньше жестокихъ казней,
чѣмъ наша первая революція въ періодѣ своего пароксизма? Нахо-
димъ ли мы въ этихъ шедеврахъ отпечатокъ террора? Я не знаю,
чѣмъ объяснить страхъ, овладѣвпгій нашими умами. Какъ только
самое ничтожное облачко появляется на горизонтѣ, всякій
запирается, съеживается отъ страха. гЧто дѣлать въ такую бурную
эпоху? Нѣтъ безопасности. Не тянетъ къ работѣ, когда все
находится въ неопредѣленномъ положеніи". Но подумайте только,
вѣдь съ самаго сотворенія міра все находится въ такомъ же
положение и если бы великіе люди, произведенія которыхъ сдѣла-
ли насъ тѣмъ, чѣмъ мы есть, разсуждали такимъ же образомъ, че-
ловѣческій духъ вѣчно оставался бы безплоднымъ. Монтень ри-
сковалъ быть убитымъ каждый разъ, когда обходилъ кругомъ
свой замокъ, и тѣмъ не менѣе во время этихъ обходовъ обдумы-

102
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
валъ своп опыты. Напболѣе оригпнальныя произведенія
римской литературы появились въ эпоху проскрппцій и граждан-
скихъ войнъ. Эта роковая потребность въ спокопствіп привилась
къ намъ въ нашу длинную эпоху мпра, глубоко повліявшую на
ходъ нашпхъ мыслей. Стойкое поколѣніе, возмужавшее въ 1S15
году, пмѣло счастіе выростп среди великихъ дѣлъ и великихъ
опасностей и уже въ юности отвѣдать благородную борьбу. Но для
насъ, начавшпхъ мыслить въ 1S30 году, рожденныхъ подъ зна-
комъ Меркурія, міръ оказался подобнымъ правильно
урегулированной мапшнѣ: мирное состояніе мы сочлп за самое естественное
состояніе человѣческаго духа; борьбу мы увидѣли въ жалкихъ
размѣрахъ чуть ли не личной оппозиціи. Самая ничтожная буря
повергаетъ насъ въ удивленіе. Дрожать, сохранять то, что намъ
завѣщали отцы,—вотъ нашъ девизъ. Несчастное поколѣніе, имѣв-
шее передъ глазами только регулярную полицію, узрѣвшее въ
жизни спокойствие, а въ искусствѣ—наслажденіе! Великія произ-
веденія не выростаютъ въ подобной тепличной атмосферѣ. Не
должно отказывать въ достопнствѣ произведеніямъ эпохъ тишины
и порядка. Они отличаются точностью, продуманностью, разсуди-
тельностю, исполнены самой тонкой критики; ихъ читаешь съ
удовольствіемъ въ часы досуга, но въ нихъ нѣтъ ничего сильна-
го, оригинальнаго, ничего свидѣтельствующаго о борьбѣ человѣ-
ческаго духа, ничего похожаго на смѣлыя произведенія тре-
вожнаго періода, вызвавшаго къ жизни всѣ элементы, человѣче-
скаго духа. Вселенная проявляетъ свое творчество въ періоды
первобытнаго хаоса; чудовища не могли бы явиться въ эпоху
сдокойнаго равновѣсія, послѣдовавшую за бурями первыхъ вѣковъ.
II такъ не благосостояніе и даже не свобода содѣйствуютъ
проявленію оригинальныхъ сторонъ человѣческаго духа, а среда
великихъ событій, всемірной ажитаціи, картина революцій, огонь
страстей, вызванныхъ борьбой. Дѣйствительно, работа духа
сильно понижается, когда человѣчество всѣмъ довольно. Благодаре-
ніе Богу, намъ нечего бояться, что мы дѣйствительно близки къ
подобному состоянію.
Одна газета потребовала нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ
отъ національнаго собранія провозглашенія правъ на отд-ыχъ;
остроумная метафора, смыслъ которой всѣмъ понятенъ. Конечно,
если бы въ жизни слѣдовало видѣть только спокойствіе и сча-
стіе, то должно было бы предать проклятію всякое движеніе
человеческой мысли, слѣдовало бы считать нечестивцами тѣхъ,
которые, будучи одержимы духомъ смятенія, нарушаютъ этотъ пріят-
ный сонъ. Революціи могутъ вызывать ненависть и считаться аб-
сурдомъ въ глазахъ тѣхъ, которыхъ прогрессъ чрезвычайно
мало интересуетъ. А безъ идеи прогресса совершенно нельзя было
бы объяснить движенія человѣчества. Если бы цѣлью человѣче-
ской жизни было прозябаніе въ томъ или другомъ видѣ; если
бы общество было только аггрегатомъ существъ, живущихъ
каждый для себя и претерпѣвающихъ однѣ и тѣ же превратности;
если бы вся сущность жизни каждаго человѣка заключалась въ
томъ, чтобы родиться, жить и умереть приблизительно такъ же,
какъ это дѣлаютъ ему подобные,—тогда осталось бы только усы-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
103
шіть человѣчество и покорно предаться этому пошлому состоя-
нію. Нѣкоторые люди радуются тому, что миновала эпоха рели-
гіозныхъ распрей. Что касается меня, то я объ этомъ сожалѣю;
я жалѣю о благодѣтельной протестанской распрѣ, которая въ про-
долженіе двухъ вѣковъ держала всю цивилизованную Европу въ
состояніи бдительности и возбужденія; я жалѣю о времени, ви-
дѣвшемъ борьбу Ледигьера и Тюреня; я жалѣю о томъ времени,
когда какая нибудь книга Клода или Жюрье была цѣлымъ со-
бытіемъ, когда поединокъ Котона и Тюрретена приковывалъ вни-
маніе всей Европы. Религіозныя войны въ концѣ концовъ самыя
разумныя, и будущее едва ли увидать что нибудь подобное.
Нужно быть справедливыми періодъ между 1830 и 184S
годами былъ однимъ изъ самыхъ спокойныхъ, и намъ, быть мо-
жетъ, долго придется ждать режима, который бы обезпечивалъ
столько свободы. Можно ли однако сказать, что въ этотъ періодъ
человѣчество обогатилось значительнымъ количествомъ новыхъ
идей, что мораль, умственное развитіе, истинная религія сдѣлалп
значительные успѣхи? Подобно тому, какъ монастырская жизнь,
гдѣ все до мелочей заранѣе определено и урегулировано разъ
на всегда, уничтожаетъ элементъ разнообразія и исключаетъ даже
тѣнь оригинальности, точно также вполнѣ упорядоченная циви-
лизація, предоставляя нашему существованію узенькую тропинку
и создавая такимъ образомъ серьезную преграду для
индивидуальной свободы, болѣе вредить развитію духа, чѣмъ режимъ
произвола (63). „Эта формальная, свобода, говорить Вильменъ,
плодить сплетни и интриги, а не рождаетъ борьбу и страсти". Че-
ловѣческій духъ безконечно больше работалъ въ годы
подавления и реставрации, чѣмъ въ эпоху разумной свободы, послѣдо-
вавшей за 1830 годомъ. Поэзія сдѣлалась эгоистичной и
получила значеніе тонкой приправы, назначенной вызывать удоволь-
ствіе; оригинальность исчезла. Ей восхищались, ее старательно
искали въ прошедшемъ; ее безчестятъ въ настоящемъ.
Увлекаются выдающимися историческими личностями и въ то же время
относятся безжалостно къ выдающимся современнымъ людямъ,
которые въ свою очередь будутъ вызывать къ себѣ такой же ин-
тересъ только въ будущемъ. Такимъ образомъ, строй, реализо-
вавттгій въ исторіи человѣческаго духа идеалъ эклектизма, исчез-
нетъ безе лѣ дно.
Напротивъ, эпоха, въ которой будетъ преобладать народъ,
можетъ породить явлевгія, наиболѣе оригинальныя и наиболѣе
противорѣчивыя. Развѣ революція не произвела въ одно и то же
время съ одной стороны истинную формулу правъ человѣка и
новый символъ свободы, равенства и братства, а съ другой увѣ-
ковѣчила казни и эшафотъ? Не породилъ ли одпнъ и тотъ же
вѣкъ одновременно Талмудъ и Евангеліе, ужаснѣіішій памят-
никъ интеллектуальная подавленія и возвышеннѣйшее твореніе
моральнаго чувства Іисуса съ одной стороны, Гиллеля и Шам-
мая съ другой? Въ подобныя критическія эпохи человѣческаго
духа должно ожидать всего, какъ самыхъ возвышенныхъ, такъ и
самыхъ безумныхъ вещей. Только блѣдныя произведенія эпохъ
застоя согласуются одно съ другимъ. Появленіе Христа было

104
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
бы необъяснимо въ средѣ урегулированной поелѣдователыюсти:
оно объясняется тѣмъ своеобразнымъ вихремъ. который овладѣлъ
тогда умами Іудеп. Эти торжественные моменты, когда человѣ-
ческш'духъ въ крайнемъ возбужденіи, не найдя исхода,
порождаете самые разнообразные феномены, суть моменты велпкихъ
откровеніп. Если бы подобный порядокъ вещей повторился,
феномены снова возродплпсь бы. π мы бы ихъ снова увидѣли, не
въ образѣ индпвпдуумовъ, а въ видѣ новаго направленія духа,
которое господствовало бы какъ таковое, не олпцетворяясь тѣмъ
ылп пнымъ образомъ.
Не слѣдуетъ себѣ представлять человѣческую природу чѣмъ
то настолько ограниченными что она неспособна выйти за пре-
дѣлы узкаго горизонта. Въ этомъ горизонтѣ имѣются щели, че-
резъ которыя глазъ проникаетъ въ безконечность; есть взоры,
которые, подобно стрѣ.ламъ, могутъ пролетѣть дальше цѣли. Силь-
ныя расы въ критпческія эпохи могутъ породить чудовища
въ области духа, которыя имѣя въ общемъ свойства человѣче-
ской природы, поднимаютъ ее столь высоко въ какомъ нибудь
одномъ отношеніи, что производить впечатлѣніе своеобразныхъ
натуръ, постпгающихъ непознаваемые міры. Въ первобытныя
эпохи подобныя натуры были менѣе рѣдки, чѣмъ думаютъ. Быть мо-
жетъ, наступить день, когда снова появятся подобныя
своеобразная натуры, стоящія на границѣ человѣка и существъ другого
порядка. Но, конечно, подобныя выдающаяся существа не могутъ
родиться при нашемъ жалкомъ ходѣ жизни. Узкое и
ограниченное пониманіе жизни ведетъ къ ослаблению ея творческихъ
способностей. Цивилизація, благодаря крайнему ограничению правъ.
которое она вводить въ обществѣ π благодаря преградамъ,
которыя она создаетъ индивидуальной свободѣ, становится надолго
тяжелыми оковами для человѣка и совершенно отнимаетъ у
него живое чувство независимости. Я понимаю нѣмецкихъ
писателей, которые, исходя изъ подобныхъ взглядовъ, жалѣютъ объ ис-
чезновеніп древней германской жизни и проклинаютъ вліяніе
римлянъ и христіанства, лпшившихъ германцевъ первобытной
душевной простоты. Возьмите совершеннаго человѣка, связанна-
го по рукамъ и ногамъ тысячами статей закона, не могущаго
сдѣлать шага безъ того, чтобы не наткнуться на полицію или ка-
кія нибудь запрещения, π сравните его съ Антаромъ, живущимъ
въ степи безъ другого закона, кромѣ очага своей расы, завися-
щимъ только отъ самого себя, вращающимся въ мірѣ, гдѣ не су-
ществуетъ никакпхъ идей преступности или воздержанія во имя
общества.
Все даетъ обильные плоды, кромѣ здраваго смысла. Про-
рокъ, апостолъ, поэтъ первыхъ вѣковъ были бы сочтены за су-
масшедшихъ въ средѣ тусклой посредственности, въ которой
вращается теперь человѣческая жизнь. Человѣкъ, который плачетъ
безъ вицимой причины, который сокрушается міровой скорбью,
который смѣется нескончаемымъ таинственнымъ смѣхомъ, былъ
бы запертъ въ Бисетру за то, что онъ не втискиваетъ своей мысли
въ общепринятый шаблонъ. II я васъ спрашиваю, не ближе ли
этотъ человѣкъ къ Богу, чѣмъ какой нибудь жалкій буржуа со

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
105
своей положительностью, запершійея въ своей лавкѣ. Какъ тро-
гателенъ обычай индусовъ и арабовъ почитать сумасшедшаго,
какъ избранника Бога, какъ человѣка, способнаго проникнуть
взоромъ въ заоблачный міръ! Суфи думали, что въ состояніи су-
масшествія они вступаютъ въ сношенія съ божествомъ; ин-
стинктъ разныхъ народовъ чуялъ откровенія въ священномъ ео-
стояніи сна. Пророки и вдохновенные люди древнихъ временъ
были бы отнесены нашими врачами къ галюцинантамъ. Отсюда
видно, что нѣтъ опредѣленной линіи, которая раздѣляла бы
обычное и изъ ряду вонъ выходящее проявленіе человѣческихъ
способностей, и что онѣ пробѣгаютъ цѣлую гамму, средина
которой только и воспринимаема. Одинъ и тотъ же инстинктъ,
въ одномъ случаѣ нормальный, въ другомъ искаженный, вдох-
новилъ Данте и маркиза де Садъ. Величайшая изъ религій от-
мѣчена на зарѣ своего развитія дѣяніями чистѣйшаго энтузіазма
и выходками фанатическаго изступленія, на которыя едва лп
способны самые экзальтированные сектанты.
Итакъ, съ этимъ нужно примириться: у колыбели прекрасна-
го стоитъ страдаеіе; и не должно думать, что переплачиваютъ,
покупая красоту цѣной скорби. Новая вѣра родится только
среди ужасныхъ бурь, когда изнуренный человѣческій духъ вый-
детъ, если можно такъ выразиться, изъ своей колеи, благодаря
событіямъ до сихъ поръ неслыханнымъ. Мы не изстрадались еще
достаточно, чтобы узрѣть царство неба. Когда нѣсколько милліо-
новъ людей умрутъ съ голоду, когда тысячи другихъ пожрутъ
другъ друга, когда многіе, помѣшавшись отъ этихъ потрясаю-
щпхъ сценъ, узрятъ то, что недоступно обыкновенному глазу,
тогда начнутъ жить. Страданіе научило человѣка великпмъ вещамъ;
оно было для него откровеніемъ. Порядокъ знаменуетъ конецъ,
а не начало.
Для всѣхъ должно быть очевиднымъ, что учрежденіе при-
носятъ самые лучшіе плоды, раньше, чѣмъ оно пропиталось ду-
хомъ оффиціальности. Нужно быть очень наивнымъ, чтобы
думать, что, разъ существуетъ „une conférence du quai
d'Orsay", мы будемъ имѣть величайшихъ политическихъ ораторовъ.
„Нормальная школац при своемъ основаніи была, навѣрно,
менѣе урегулирована, чѣмъ въ настоящее время, и учителя въ
ней были не такіе, какъ теперь; однако она воспитала тогда
удивительное поколѣніе. Каковы же ея результаты теперь? Учрежде-
ніе сохраняетъ свое значеніе только тогда, когда соотвѣтствуетъ
иетиннымъ нуждамъ, вызвавшимъ ея существованіе. Въ первое
время своего возникновенія оно кажется несовершеннымъ, и
люди почему то воображаютъ, что когда все въ немъ будетъ
приведено въ порядокъ и съорганизовано, оно произведет ь чудеса.
Они ошибаются: маленькія поправки портятъ произведете;
первоначальная сила исчезаетъ, все застываетъ въ неподвижной фор-
мѣ. Оффиціальная регламентация не дѣйствуетъ оживотворяю-
щимъ образомъ, и я убѣжденъ, что воспитаніе, подобное
нашему, никогда не будетъ свободно отъ недостатковъ, въ которыхъ
его упрекаютъ, а именно отъ безжизненности и искусственности.
Оффиціальная регламентация претендуетъ занять мѣсто души,

106
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
она претендуешь сдѣлать съ людьми безнравственными и
неспособными на самопожертвованіе то же, что можно сдѣлать съ
людьми самоотверженными и релпгіознымп. Безплодная попытка
трудно поддѣлываетъ жизнь: механпзмъ, скомбинированный самымъ
лучшимъ образомъ, не пропзведетъ ничего кромѣ автомата. Это
зло невозможно исправить регламентаціей, потому что
регламентация и есть само зло. Регламентация, обрядовая сторона сущест-
вуетъ съ самаго начала вознпкновенія учрежденія, но
искаженный умомъ, они становятся совокупностью лишенныхъ смысла
движеній. Совершенно разныя впечатлѣнія пропзводятъ чтеніе ла-
тинскаго отрывка изъ какого нибудь Посланія и чтеніе
переписки какпхъ нибудь членовъ братства; большая разница
существуетъ между кускомъ гблагословеннаго хлѣба~ и братской
вечерей "первыхъ христіанъ; поелѣдняя не нуждалась въ
регламентации потому что возникла самопроизвольно и естественно.
Искусство произвело шедевры, когда еще не существовало еже-
годныхъ выставокъ: поэтому, такъ заключаютъ, оно произведетъ
еще болѣе прекрасные образцы, благодаря благотворном}' влія-
нію выставокъ. Литераторы и художники ХѴП-го и ХѴПІ-го вв.
не пользовались въ обществѣ должнымъ признаніемъ; слѣдова-
тельно они сдѣлаются гораздо плодовитѣе, когда займутъ
подобающее имъ мѣсто. Но всѣ эти заключения ошибочны; ибо они
основаны на предположении, что урегулированае внѣшнихъ
условий духовнаго производства содѣйствуетъ этому производству,
между тѣмъ, какъ оно зависитъ единственно отъ внутренней
животворной силы всего человѣчества.
Кто то, говоря о счастливомъ спокойствия, которымъ
наслаждалась Австрія до 1S48 года, сказалъ: -Что вы хотите? Это
люди, которые имѣютъ глупость быть счастливыми~. Это не совсѣмъ
точно: счастіе не есть достояніе пошлости; но есть удѣлъ только
возвышенныхъ душъ. Но довольство—это действительно идеалъ
всякаго буржуа; только глупцы способны превозносить режимъ
насѣдки.
Какъ только въ какой нибудь странѣ возникаетъ броженіе,
мы склонны считать ея положеніе прискорбнымъ. Если, напро-
тивъ, она наслаждается непрерывнымъ покоемъ, мы говоримъ,—
и на этотъ разъ съ большимъ резономъ,—эта страна объята
скукой. Вроженіе считается переходнымъ періодомъ и вызываетъ
сожалѣніе; покой считается идеаломъ; но покой никогда не
наступаешь, а если онъ наступилъ бы, то это было бы величайшее
несчасчіе. Итакъ, порядокъ (покой) желателенъ и къ нему должно
стремиться; но онъ желателенъ только изъ цѣлей прогресса.
Когда человѣчество достигнетъ осуществленія разумнаго
строя,—тогда только революціи будутъ вызывать ненависть, и мы будемъ
относиться съ жалостью къ эпохѣ, которая будетъ въ нихъ
нуждаться.
Покой не есть цѣль человѣчества: цѣлью его является
умственное и нравственное совершенство. Говорятъ объ отдыхѣ,
велики! Богъ! когда впереди еще безконечный путь достиженія
совершенства. Человѣчество успокоится только съ достиженіемъ
совершенства, и было бы очень странно, если бы нѣсколько не-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
107
вѣждъ, изъ интересовъ своей мошны или лавки, задержали бы
движеніе духа, истинное религіозное движеніе. Самымъ опаснымъ
состояніемъ для человѣчества было бы то, когда большинство,
достигши довольства и не жалая нарушить его, поддерживало бы
его цѣной подавленія человѣческой мысли и его
носителей—меньшинства. Въ подобную эпоху пришлось бы искать спасенія въ
нравственныхъ инстинктахъ человѣческой натуры, въ которыхъ
нѣтъ недостатка.
Двигателемъ человѣчества до сихъ поръ являлось
меньшинство. Тѣ, которые находятъ міръ хорошимъ такъ, какъ онъ есть,
не могутъ любить движенія, если они неспособны подняться
выше своихъ личныхъ интересовъ. Поэтому чѣмъ больше растетъ
число довольныхъ жизнью, тѣмъ болѣе тяжелымъ на подъемъ
становится человѣчество; его приходится тащить. Такъ какъ
благо является конечной цѣлью человѣчества, то меньшинство не
должно нисколько стѣсняться итти противъ воли глупаго и эго-
истическаго большинства. Но для этого оно должно быть пра-
вымъ. Безъ этого условія оно превратилось бы въ гнусную ти-
ранію. Главное заключается не въ волѣ большинства, а въ
благе. Какъ! чтобы люди, въ погонѣ за несколькими лишними
копейками, жертвовали человѣчествомъ и родиной и имѣли бы вдо-
бавокъ право сказать человѣческому духу: Г;Тыне двинешься съ
мѣста; не смѣй учить тому то, потому что это можетъ поселить
смуту въ умахъ и повредить нашимъ оборотамъ". Единственная
часть человѣчества, которая достойна быть принятой во внима-
ніе—это его живая, активная часть, т. е. самая недовольная.
Поэтому напрасно наши поумнѣвшіе отцы будутъ насъ
просить не мыслить и сидѣть сложа руки изъ страха, чтобы мы не
растроили хрупкой машины. Мы воспользуемся свободой,
которой они достигли для себя. Мы представимъ имъ совершить
свое превращепіе и аппелируемъ отъ больного Вольтера къ
здоровому.
Поразмыслите немного надъ тѣмъ, что вы хотите сдѣлать,
и обратите вниманіе на то, что вы беретесь за предпріятіе
невыполнимое, за которое безуспѣшно брались всѣ мыслящіе
консерваторы чуть ли не съ сотворенія міра; вы хотите остановить
движеніе человѣческаго духа, усыпить интеллектуальную дѣятель-
ность, убѣдить юношество, что всякая мысль опасна и ведетъ
ко злу. Вы раньше мыслили либерально; мы будемъ теперь
мыслить такъ. Какъ и вы, мы будемъ поклоняться великимъ тѣ-
нямъ прошлаго, славнымъ поборникамъ человѣческой мысли,
уважать которыхъ вы насъ сами научили и отъ которыхъ вы теперь
отказываетесь. Мы вамъ напомнпмъ ваши уроки, мы защитимъ
васъ противъ васъ же сампхъ. Одержимые старостью и болѣзнью,
совершайте свое превращеніе; но мы, ваши ученики въ либера-
лизмѣ, мы молоды и полны жизни, намъ принадлежитъ
будущее, мы не намѣрены участвовать въ вашихъ страхахъ. Какъ же
вы можете хотѣть, чтобы нарождающееся поколѣніе дало себя
изсушить досадой и страхомъ? Нашъ возрастъ—возрастъ
надежды, и мы предпочтемъ пасть въ борьбѣ, чѣмъ умереть отъ
холода и страха.

10$
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
Есть нѣчто дѣйствнтельно очень комичное въ томъ
нерасположение которымъ у насъ вдругъ прониклись къ свободнымъ
мыслителямъ. какъ будто въ концѣ концовъ пмъ можно ставить
въ вину результаты пхъ теорій, какъ будто они могли мыслить
иначе, какъ будто отъ неіхъ завпсѣло видѣть вещи иными, чѣмъ
онѣ на самомъ дѣлѣ. Могутъ сказать, что они по одному
капризу и фантазіи вдругъ обрушились на вѣру прошлаго, и что отъ
пхъ доброй волп или отъ строгости цензуры завпсѣло, чтобы все
человѣчество осталось вѣрующпмъ. Книга только тогда пмѣетъ
успѣхъ, когда она отвѣчаетъ на сокровенныя мысли всѣхъ
людей: писатель не въ состояніи разрушить вѣру: если она, повп-
димому, падаетъ подъ его ударами, то это потому, что она уже
была расшатана. Я впдѣлъ людей, которые, воображая, что зло
идетъ изъ Германіи, жалѣли, что уже не было инквизіи для
Канта, Гегеля и Штраусса. О, насмѣшка судьбы! Вы поклоняетесь
Лютеру, Декарту. Вольтеру и въ то же время проклинаете тѣхъ,
которые, не думая пмъ подражать, продолжаютъ ихъ дѣло; но
если бы въ наши дни появились Лютеры, Декарты, Вольтеры,
вы смотрѣли бы на нихъ, какъ на людей вредныхъ для общества,
какъ на опасныхъ новаторовъ. Вы осуждаете ХѴШ-ыйвѣкъ,
который вы раньше любили: въ такомъ случаѣ осуждайте эпоху
возрождрнія, осуждайте весь современный духъ, осуждайте нако-
нецъ человѣческій духъ, рокъ. Злословьте, скептики, злословьте,
сколько вамъ угодно. Но что бы вы ни дѣлали, я вамъ отказываюсь
вѣрить; вамъ не удастся чарами отуманить навѣки человѣческій
духъ; вамъ не удастся убѣдить человѣчество ничего не дѣлать,
оставаться неподвижными, не рисковать; ибо все это—смерть. Мы
неотнесемся къ этому равнодушно; мы обратимся къ народу съ
возгласомъ: „Это ложь, это ложь, васъ обманываютъ!" и не пере-
несемъ такого непочтительнаго обращенія съ истиной, какъ съ
чѣмъ то низшимъ въ сравненін съ покоемъ нѣсколькихъ трусовъ.
Весь секреть современнаго интеллектуальная состоянія
заключается въ слѣдутощей роковой истинѣ: интеллектуальный трудъ
служить наслажденію, и, въ сравненіи съ вещами истинно
серьезными, онъ нпчтоженъ, какъ и само наслажденіе. Причина
такого положенія вещей не въ событіяхъ, которыя должны были
бы скорѣе возбуждать духъ и мысль; она всецѣло въ общемъ
состояніи угнетенія, вызванномъ исключительнымъ взглядомъ на
покой; она коренится въ постыдномъ гедонизмѣ, результаты ко-
тораго мы испытываемъ на себѣ и послѣднимъ слѣдствіемъ ко-
тораго являются коммунистическія бредни. Есть эпохи, когда
праздность является преступленіемъ или прямо чѣмъ то
невозможными Безсмысленная партійная и салонная литература,
наука диллетантовъ и любопытныхъ теряютъ всякую цѣну въ виду
этихъ ужасныхъ обстоятельству романъ-фельетонъ теряетъ
почти весь свой интересъ на страницахъ газеты рядомъ съ дѣйстви-
тельной драмой ежедневныхъ страданій; диллетантъ долженъ
пребывать въ страхѣ, что въ одинъ прекрасный день увидитъ свои
коллекціи разбросанными и разнесенными во всѣ стороны вих-
ремъ бури. Чтобы мирно наслаждаться этими вещами, нуженъ
покой и полная увѣренность въ своей безопасности. А чтобы ис-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
109
кать такія невинныя развлеченія, нужно испытывать достаточную
степень скуки отъ бездѣлія. Но ничего изъ того, что способно
держать человѣчество въ бодрственномъ состояаіп, еще не
потеряно для истиннаго прогресса человѣческаго духа; философская
мысль пользуется наибольшей свободой въ періЬды великихъ ие-
торическихъ событій. Духовное творчество тогда наиболѣе
возвышенно, потому что оно меньше всего служить наслажденію. Слѣ-
дуетъ окончательно научиться поддерживать интеллектуальную
культуру, науку, искусство и философію на подобающей пмъ
высоте, несмотря ни на какія общественныя смуты. То, что
хорошо, всегда хорошо, и если мы будемъ дожидаться эпохи мира и
тишины, то мы будемъ дожидаться слпшкомъ долго. Если бы
наши отцы разсуждали такъ же, то они ничего бы не сдѣлалп,
π намъ не пришлось бы наслаждаться ихъ наслѣдіемъ. И какое
намъ дѣло, что будетъ завтра? II развѣ для насъ въ сущности
важно, будетъ ли будущее принадлежать намъ пли другимъ?
Развѣ отъ этого лазурь неба сдѣлается менѣе чистой, Беатриче
менѣе прекрасной, Богъ менѣе великимъ? Я увѣренъ, что если
когда нибудь наша планета сдѣлается жертвой новаго потопа,
найдутся люди, настолько безстрастные и любящіе науку, что
среди хаоса и смятеній, забывъ о грозящей ымъ смерти, они
займутся изслѣдованіемъ происходящего передъ ними явленія и
попытаются сдѣлать изъ своего изслѣдованія соотвѣтствующіе
выводы для общей системы вещей (64).
XXII.
Прошу извиненія у читателя за тысячу мимолетныхъ замѣ-
чаній, часто преувеличенныхъ, которыя бросились ему въ глаза
при чтеніи этой книги, и я покорнѣйше прошу судить о ней не
по отдѣльнымъ страницамъ, а по ея общей идеѣ. Идея можетъ
быть уяснена только послѣ разсмотрѣнія ея съ различныхъ то-
чекъ зрѣнія, и онѣ только тогда вѣрны, если будемъ разсматри-
вать ихъ въ совокупное™. Отдѣльныя мѣста могутъ заключать
невѣрныя положенія, потому что они трактуютъ объ одной
стороне вопроса: истина же въ согласованіи всего, что можно
сказать о предметѣ (65). Во всякомъ случаѣ то, въ чемъ я хотѣлъ
убѣдить читателя,—это вѣра въ разумъ и въ человѣческую
природу. „Я хотѣлъ бы, чтобы моя книга содействовала исчезновенію
того нравственнаго вырожденія, которое является болѣзнью
современная молодого поколѣнія; я хотѣлъ бы, чтобы она вывела
на прямой путь тѣхъ изнервничавшихся людей, которые бродятъ
безъ вѣры, которые не знаютъ, къ чему приткнуться, и которые
всюду безуспешно ищутъ предметъ культа и поклоненія. Зачѣмъ
говорятъ съ такой горечью, что въ нашемъ мірѣ можно
задохнуться отъ недостатка воздуха, что въ немъ нѣтъ приложенія
для всѣхъ силъ? Развѣ онъ не даетъ возможности серьезно и
спокойно изучать окружающее? И развѣ въ наукѣ нельзя обрѣсти
убѣжища, надежды, поприща для нашихъ духовныхъ стремлений?
Съ ней забываешь гнетъ тяжелыхъ дней, она облегчаетъ твою
участь, она даетъ тебѣ возможность благородно использовать

110
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
свою жизнь*" (66). -Вотъ что я сдѣлалъ. говорить одинъ пзъ
благородныхъ мученпковъ науки, у котораго я заимствую эти
строки, и тоже самое я буду дѣлать и впредь; если бы мнѣ
пришлось сызнова начать своп жизненный путь, я бы избралъ тотъ,
который меня прпвелъ туда, гдѣ я нахожусь. Безнадежно
больной, безпрерывно страдая, я могу засвидетельствовать слѣдующее
(надѣюсь никто не заподозрить моей искренности): есть въ мірѣ
нѣчто, выше матеріальныхъ наслажденій, выше богатства, выше
даже здоровья,—это преданность наукѣ**.
Я знаю, что въ глазахъ многпхъ эта вѣра въ науку и въ
человѣческій духъ покажется непроходимой глупостью и что она
не будетъ пмѣть счастія нравиться тѣмъ, которые счптаютъ себя
слишкомъ глубоко понимающими вещи, чтобы вѣрить въ истину,
которые даже скептицизмъ находятъ слишкомъ доктринерскимъ
π которые поэтому, не останавливаясь долго на неразрушимыхъ
категоріяхъ истиннаго и ложнаго, ограничиваютъ духовную
сторону своей жизни наслажденіемъ, эгоизмомъ и подсчитываніемъ
своихъ любовныхъ интрижекъ. Смѣются надъ тѣми, которые
занимаются вопросомъ о реальности существующаго и которые, желая
составить себѣ моральное, религіозное, соціологическое и
философское міровоззрѣніе, имѣютъ глупость размышлять объ объективизмѣ
и субъективизмѣ въ вещахъ вмѣсто того, чтобы обратиться къ болѣе
легкому крптерію,—крптерію личнаго интереса и хорошаго
тона (67). Цѣнятъ только остроту ума, на исканіе же внутрен-
няго смысла въ вещахъ смотрятъ, какъ на безполезное и смѣш-
ное занятіе. Не поддаватся такому педантизму считается призна-
комъ разочарованности, признакомъ высшей натуры, но если
находятъ умѣстнымъ корчить изъ себя человѣка вѣрующаго, тогда
принимаютъ готовую систему, полную очевидныхъ абсурдовъ,
или вѣрнѣе говоря, потому именно, что она полна абсурдовъ,
какъ бы желая этимъ поддразнить здравый разумъ. Такимъ об-
разомъ оказывается, что предметѣ новой вѣры тѣмъ безсмыслен-
нѣе, чѣмъ болыпимъ скептицизмомъ и легкомысліемъ были
проникнуты мотивы, побудивіпіе прпнять эту систему. Считается
признакомъ дурного тона задумываться хоть на минуту надъ
тѣмъ, вѣрна ли она; ее принимаютъ какъ фасонь моднаго платья
или шляпы, изъ суевѣрія создаютъ себѣ предметъ удовольствія:
этого требуетъ скептицизмъ, вѣрнѣе говоря, легкомысліе и
пустота. Истинный скептицизмъ никогда не имѣлъ настоящихъ
представителей во Франціи; возьмемъ хоть бы Монтеня и Паскаля;
эти скептики были люди науки или вѣры, и ихъ скептицизмъ
имѣетъ много точекъ соприкосновения и ищетъ опоръ другъ въ
другѣ. Паскаль хотѣлъ ссудить Монтеня своими аргументами въ
пользу скептицизма, считая ихъ достойными занять первое мѣсто
въ его апологетикѣ. „Нельзя не радоваться, говорить онъ, видя,
какъ этотъ авторъ такъ ловко побиваетъ свою богатую мысль
своимъ же оружіемъ... и тѣмъ не менѣе нельзя не
проникнуться любовью къ сердцу, подвинувшему его на столь великую
месть" (68).
Модный скептицизмъ не предполагаете умѣнья глубоко
проникать въ вещи и остро ихъ критиковать; онъ скорѣе указываетъ

БУДУЩЕЕ НАУКП.
Ill
на тупость и неспособность понять истину. гОчень удобно,
говорить Фихте, прикрывать громкимъ названіемъ скептицизма от-
сутствіе умѣнія разбираться въ вещахъ. Пріятно выдать свое не-
вѣжество, мѣшающее постичь истину, за удивительную глубину
и проницательность ума и при этомъ объявлять мотивы своихъ
сомнѣній непонятными и недоступными для толпъг (69). Ставя
себя выше всякихъ догмъ, легко прослыть человѣкомъ передо-
вымъ, обогнавшимъ свой вѣкъ; а дураки, которые болѣе всего
боялись прослыть отсталыми, стараются перещеголять другъ друга
въ легкомысліи. Подобно тому какъ въ XVIII в. было въ модѣ не
вѣрить въ честь женщины, точно также въ настоящее время нѣтъ
ни одного сколько нибудь выдрессированнаго провинціала,
который бы не рисовался своимъ недовѣріемъ къ политикѣ и къ
честности власть имущихъ. Это у него своего рода месть и въ то же
время способъ заставить другихъ думать, что онъ посвященъ въ
государственныя тайны.
Къ чести философіи служить тотъ фактъ, что ея
противниками всегда являются люди легкомысленные и безнравственные,
которые, не находя въ себѣ никакихъ стремленій къ вещамъ воз-
вышеннымъ, дерзко объявляютъ природу человѣка жалкой и
ничтожной и съ какой то распущенностью ухватываются за
первую встрѣчную доктрину, которая считаетъ человѣка существомъ
низкимъ, созданнымъ для рабства. Подобными явленіями
объясняется религиозность золотой католической молодежи,
проникнутой скептицизмомъ, черствостью и презрѣніемъ къ окружающему;
она щеголяетъ своимъ католицизмомъ, потому что считаетъ это
лучшимъ способомъ поглумиться надъ современными идеями.
Это избавляетъ отъ необходимости благородно мыслить и
чувствовать; когда твердятъ себѣ, что человѣкъ по природѣ испор-
ченъ и низокъ, то въ концѣ концовъ примиряются съ этимъ,
какъ съ чѣмъ то вполнѣ естественнымъ (70). Вѣдь церковь
отнесется снисходительно къ заблужденіямъ сердца и, наконецъ, для
самодовольной аристократіи очень выгодно вѣрить въ глупость
и испорченность человѣческаго рода и имѣть подъ рукой вѣскій
авторитетъ, чтобы заставить замолчать дерзкихъ философовъ,
осмѣливающихся вѣрить въ истину и красоту. И насъ назовутъ
невѣрующими, а васъ вѣрующими! Это невыносимо!
Боже меня сохрани, глумиться надъ тѣми, которые вслѣд-
ствіе отсутствія критическаго чутья или въ силу глубокой
потребности въ вѣрѣ присоединяются къ какой нибудь изъ обще-
принятыхъ великихъ религіозныхъ системъ. Мнѣ нравится
наивная вѣра крестьянина или проникнутая глубокой убѣжденностью
вѣра священника. Я убѣжденъ, что христіанство, къ чести чело-
вѣческой природы, является угромаднаго большинства его испо-
вѣдующихъ благородной формой жизни. Но я не могу не
утверждать, что у большинства аристократической молодежи католи-
цизмъ служить прикрытіемъ для скептицизма и легкомыслія. Въ
основѣ этого католицизма лежать презрѣніе, иронія, ненависть,—
ненависть противъ тѣхъ, которые дали возможность человѣческому
духу разбить старыя цѣпи. Обязанные ненавидѣть все то, что
способствовало современному духу освободиться отъ католицизма,

112
БУДУЩЕЕ НЛУКП.
ставятъ себѣ пѣлью ненависть ко всему: къ Людовику XIV,
который централпзапіей Франціп сильно содѣйствовалъ торжеству
современнаго духа, π къ Лютеру, къ наукѣ и къ
промышленности, однпмъ словомъ ко всему человѣческому духу. Они дума-
ютъ, что издѣвательства надъ всѣмъ серьезнымъ и фплософскимъ
служить къ защптѣ и укрѣпленію христианства.
■Я не въ состояніп передать, какія чувства и ощущенія вы-
зываетъ во мнѣ этотъ родъ глупѣйшей пародіи, сдѣлавшійся,
вотъ уже нѣсколько лѣтъ, столь моднымъ въ провинціп. Это
злоба" это раздраженіе, это адъ въ душѣ моей. Вѣдь такъ иека-
зпть и осмѣять такимъ образомъ можно все серьезное и
оригинальное! Варвары! вы забывате, что мы пмѣлп Вольтера; вамъ же мы
могли бы выставить на видъ Нпкодима, Авраама Шомье, Са-
батье, Нонотъ. Но мы этого не дѣлаемъ, потому что вы называете
это безчестнымъ. Въ такомъ случаѣ, зачѣмъ же вы пускаете въ ходъ
средство (въ безчестноети котораго вы сами насъ упрекаете), ко-
корое въ нашихъ рукахъ считаете безчестнымъ. Понимаете ли
вы, что если бы мы хотѣлп высмѣять теологовъ, то намъ не такъ
легко бы это досталось, какъ вамъ, когда вы для забавы зѣвакъ
заставляете философовъ говорить всякую чепуху? Мнѣ случайно
попалась въ руки брошюра противъ эклектизма, гдѣ Декартъ
представленъ, какъ слабоумный, который, принимаясь за какую
нибудь философскую проблему, предварительно самъ себя спра-
шиваетъ: „Не есть ли разумъ нѣчто такое, что въ сущности
неразумно ; Кантъ представленъ какъ глупецъ, который сомнѣвается
въ своемъ собственномъ существованіи и въ существованіи міра,
Фихте—какъ маніакъ, который претендуетъ на то, „что онъ,
Фихте, въ одно и то же время и Богъ и природа и человѣчество~;
всѣ философы, наконецъ, — какъ умопомѣшанные, какъ люди,
которымъ мѣсто рядомъ съ магами, алхимиками и астрологами.
Я себѣ воображаю, какой гомерическій хохотъ вызвало бы чтеніе
этихъ прекрасныхъ вещей въ нѣкоторыхъ провинціальныхъ кру-
гахъ. Вотъ человѣкъ, который, навѣрное, наживетъ себѣ состо-
яніе гораздо скорѣе, чѣмъ мы, олухи, имѣющіе глупость серьезно
углубляться въ вещи.
Пора уже людямъ всевозможныхъ направленій, для кото-
рыхъ истина не есть пустой звукъ, отказаться отъ этого столь
ненаучнаго средства. Я признаю, что есть родъ смѣха, который
не можетъ быть изгнанъ изъ обихода безъ ущерба для человѣ-
ческаго духа; таковъ, напр., смѣхъ грековъ, которые умѣли и смѣ-
яться и плакать надъ однимъ и тѣдіъ же сюжетомъ, которые
послѣ трагедіи не прочь были смотрѣть комедію и часто даже
пародію на ту же пьесу, которою они только что любовались. Но
въ научныхъ вопросахъ шутка никогда неумѣстна, потому что
она идетъ въ разрѣзъ съ серьезной критикой. Нѣтъ ничего смѣш-
ного въ произведеніяхъ человѣческаго духа; придавать
серьезнымъ вещамъ такой характеръ—значитъ разсматривать ихъ слиш-
комъ односторонне и пренебрегать тѣмъ, что въ нихъ есть дѣй-
ствительно величественнаго и истиннаго. Вольтеръ смѣялся надъ
Библіей, потому что онъ не понималъ произведений первобытнаго
человѣческаго духа, онъ смѣялся бы такясе надъ Ведой, онъ

БУДУЩЕЕ НАУКИ·
113
долженъ былъ смѣяться надъ Гомеромъ. Чтобы выяснять какое
нибудь произведете, достаточно только подчеркнуть его внѣшніе
промахи, оставляя въ тѣни его внутреннія особенности. Отъ
философа прежде всего требуется быть равнодушнымъ къ насмѣшкѣ.
Философу, обнаружившему чувствительность къ насмѣшкамъ по-
шляковъ, философу, считающемуся съ ихъ нелѣпостями, придется
отречься отъ всѣхъ возвышенныхъ стремленій, отъ всего нрав-
етвенно-прекраснаго, отъ самоусовершенствованія, потому что все
это можно осмѣять и тѣмъ легче, что для этого не требуется до ·
казательства; можно, по усмотрѣнію направлять насмѣшку на
первое встрѣчное явленіе и часто съ громаднымъ успѣхомъ, какъ
напримѣръ, у насъ во Франціп, гдѣ смѣхъ такъ всееиленъ. Только
посредственность и пошлость избавлены отъ насмѣшки, такъ что
тотъ, кто воздерживается отъ всего могущаго вызвать насмѣшку,
тѣмъ самымъ воздерживается отъ всего возЕышеннаго. Вѣка ду-
ховыаго творчества осуждены видѣть, какъ жалкіе плагіаторы
поддѣлываютъ то, что ими произведено самаго благороднаго и
возвышеннаго въ области чувства и мысли, прпчемъ они не-
рѣдко опошляютъ то, чему они стремились подражать. Нужно
обладать достаточной дозой мужества, чтобы побороть тѣ ощуще-
нія, кототорыя подобные нахалы вызываютъ въ душѣ
благороднаго человѣка. Нужно пмѣть много снисходительности, чтобы
примириться съ обыденной пошлостью, потому что тѣ, которые
стремятся подражать возвышеннымъ типамъ, рискуютъ
уподобиться непризнаннымъ великимъ людямъ или неудачникамъ, счи-
тающимъ себя геніямп. Можно жалѣть о томъ времени, когда
великіе люди создавались стихійно, сами не отдавая себѣ отчета
въ своемъ величіи; но пошлыя притязанія нѣсколькихъ слабыхъ
головъ не должны удерживать воли тѣхъ, которые сознательно
стремятся къ высокому и прекрасному. Каррикатуры на Рене π
Вертера не должны смущать тѣхъ, которые искренно подражаютъ
этимъ типамъ. Да здравствуетъ великій мыслитель, который пре-
слѣдуетъ во всемъ истину, и которому нѣтъ надобности дѣлаться
мечгательнымъ, чтобы избѣжатъ пошлости буржуазной жизни,
пи стать буржуа, чтобы не уподобиться жалкимъ мечтателямъ.
Мнѣ иногда жаль Мольера, который клеймя пошлость отеля
Рамбулье, выводить, повндимому, въ противовѣсъ ей типы, въ
одномъ отношеніи ниже стоящіе, чѣмъ тѣ, которые онъ осмѣп-
ваетъ. Чистая любовь Арманды и Белицы въ Femmes savantes, точно
тякъ же, какъ и любовь Катосъ и Маделона въ Précieuses
ridicules отличается только жеманностью и неестественностью;
ходульный паѳосъ маскируетъ ихъ внутреннее ничтожество. Если бы
изображенное Мольеромъ соотвѣтствовало дѣйствительности, то я
бы первый предпочелъ простую естественную любовь Клитандра
и Генріетты: лучше неестественность въ области возвышеннаго,
чѣмъ въ области банальнаго. Буало смѣется надъ Кленіей: „У
этой удивительной, дѣвушки всѣ любовники обязаны были
скрываться подъ именемъ друзей; въ противномъ случаѣ, они
рисковали получить отставку*. Нтакъ въ мудрствованіи нѣтъ истины:
гораздо лучше быть смѣшнымъ, чѣмъ пошлымъ; банальность же
неуязвима для васмѣіпки. Было бы ужасно, если бы какіе ни-

114
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
будь поверхностные скоморохи были въ соетояніи по своему
произволу вызывать въ обществѣ сомнѣніе во всемъ благородномъ.
чистомъ и возвышенномъ. выставлять энтузіазмъ. какъ
сумасбродство, а нравственность, какъ обманъ. Одна только вещь не даетъ
повода къ шуткамъ: это—жестокость. Возьмемъ Сократа, Платона,
Іпсуса Христа, даже Бога—всѣ они были предметами насмѣшкп.
Можно смѣяться также надъ учеными, поэтами, философами,
людьми релпгіознымп. политиками, надъ плебеями и
благородными, надъ богатыми буржуа. Но никто не станетъ смѣяться
надъ Нерономъ пли Робеспьеромъ. Смѣхъ такимъ образомъ не
можетъ быть к ρ и τ е ρ і е м ъ. Практическая дѣятельность кажется
многпмъ весьма удобнымъ средствомъ пзбѣжать ловушки, въ ко-
торыя, по мнѣнію людеіі легкомысленныхъ, попадаются люди
мысли и чувства. Многпмъ кажется, что военный, политикъ,
финансиста болѣе застрахованы отъ этого, чѣмъ философъ или поэтъ.
Но это ошибка. Все можно одинаково осмѣять: все одинаково
подлежитъ оцѣнкѣ. Только мыслитель—крптикъ, духовный взоръ
котораго направленъ на внѣпшюю природу, можетъ претендовать
на названіе серьезнаго. Кто не чувствовалъ, созерцая
распускающейся цвѣтокъ, шумящій ручей, птицу, оберегающую свой вы-
водокъ, скалу посреди моря, что все это естествевно и истинно?
Кто не чувствовалъ въ некоторые моменты душевнаго спокой-
ствія, что всѣ нашп еомнѣнія въ человѣческой нравственности
являются у насъ только предлогомъ разстраивать самихъ себя,
искать внѣ разума то, что вполнѣ имъ дается, и выдумывать
ложныя гипотезы, лишь бы только себя помучить? Одинъ только
скептицизмъ можетъ свободно смѣяться, потому что ему нечего
бояться возмездія. Онъ неуязвимъ для насмѣшки, потому что
первый смѣется надъ всѣмъ въ мірѣ. Но если бы человѣкъ вѣ-
рующій сталъ смѣяться надъ своимъ собратомъ, то онъ самъ бы
оказался въ смѣпшомъ положеніи, потому именно, что смѣется
надъ вѣрой. Поэтому оставимъ за отрицаніемъ и легкомысліемъ
печальную привиллегію неуязвимости и будемъ радоваться, что
своей убѣжденностью и серьезностью мы даемъ поводъ къ на-
смѣшкамъ скептиковъ.
Такимъ образомъ чрезмѣрное копаніе ведетъ къ
легкомысленному скептицизму и къ ощущенію пустоты; это состояніе
оказалось бы гибельнымъ для человечества, если бы оно въ немъ
всецѣло окунулось. Изъ всѣхъ состояній духа оно самое опасное
и наименѣе поддающееся исцѣленію. Тѣмъ, которыми овладѣло
такое состояніе, остается только умереть. II въ самомъ дѣлѣ, какъ
этимъ несчастнымъ, сомнѣвающимся въ истинѣ, освободиться отъ
своего состоянія, если при малѣйшей попыткѣ выйти изъ него,
предъ ними встаетъ мысль, что такимъ путемъ они сами попа-
дутъ въ число тѣхъ глупцовъ, которыхъ они только что подвергли
осмѣянію. Отъ такого психическаго недуга не псцѣляются. Правда,
человечество знаетъ примѣры возврата къ. юности и забвенія
прошлаго, что для отдѣльнаго индивидуума невозможно. Новыя
жизнерадостныя поколѣнія, а иногда и новыя расы даютъ при-
токъ свѣжихъ жизненныхъ силъ; да и помимо этого, указанное
зло по самой своей природѣ, какъ соціальное явленіе, не

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
115
можетъ держаться болѣе нѣсколькихъ лѣтъ. Вѣдь сущность
скептицизма заключается въ разсматрпваніи вещей съ произвольной
точки зрѣнія; поколѣніе, идущее на смѣну, совсѣмъ не обязано
придерживаться точки зрѣнія своихъ иредшественнпковъ; напро-
тивъ, все условное вызываетъ реакцію въ противоположную
сторон)7; мода не можетъ долго держаться. Мода
характеризуется нагроможденіемъ серьезнаго и легкомысленнаго. Легко-
мысліе не успѣваетъ дойти до послѣднихъ степеней глупости:
смѣшное можетъ быть истолковано самымъ различнымъ образомъ.
Но придетъ время, когда эти скептики подвергнутся осмѣянію и
когда возродится интересъ къ серьезному. Тогда наука приве-
детъ даже къ догматизму, явится вѣра въ твердо установленныя
истины и не будутъ сомнѣваться въ сущности вещей, такъ какъ
будутъ чувствовать подъ собой твердую почву.
Религія, филосософія, мораль и политика даютъ пищу для
скептицизма; естественныя же науки не даютъ повода къ
скептицизму по крайней мѣрѣ въ отношеніи къ ихъ методу и къ
твердо установленнымъ въ нихъ положеніямъ. Методъ этихъ на-
укъ сдѣлался для современныхъ писателей критеріемъ для
разрѣшенія вопросовъ наукъ практическихъ. Только то имъ
кажется яснымъ и научнымъ, къ чему доходятъ по методу,
аналогичному методу естественныхъ наукъ, и если они видятъ, что
нравственныя науки даютъ результаты менѣе положительные, то
они объяснять это несоотвѣтствіемъ этихъ наукъ ихъ
собственному научному идеалу. Вѣкъ скептицизма найдетъ спасеніе въ
вѣрѣ въ незыблемость науки; придется только установить, что
эта незыблемость распространяется на очень ограниченное число
предметовъ. Нужно стремиться расширить этотъ кругъ. Но разъ
способъ проникнуть въ сущность вещей найденъ, возможность
вѣры основана, Я убѣжденъ, что нравственныя науки дадутъ
положительные результаты, хотя и иначе формулированные и
достигнутые инымъ путемъ. Нѣкоторыя натуры находятъ удоволь-
ствіе въ томъ, чтобы мучить самихъ себя и ставить себѣ нераз-
рѣшимые вопросы. Нравственность и все серьезное нашей жизни
имѣютъ основаніе только въ нашей природѣ. Искать этихъ
оснований внѣ ея и сомнѣваться въ ихъ существовавши въ нашей природѣ—
значитъ преднамѣренно мучить себя и находить удовольствие въ
раздраженіи болѣзненныхъ фибровъ нашей дупш.
Насмѣшливые скептики никогда не будутъ господствовать.
Ужъ недалекъ день, когда всѣ эти мбимыя тонкости окажутся
настолько ничтожными въ сравненіи съ грандіозностью событій,
настолько неспособными къ дальнейшему развитію, что онѣ
будутъ брошены, какъ пустой кошелекъ. Одна только вѣчность
имѣетъ цѣну. Эти же легкомысленные люди льнуть ко всѣмъ
мишурнымъ новинкамъ, чувствуя, что это такая же преходящая
вещь, какъ и они сами. Подобно тому, какъ люди съ больнымъ
желудкомъ нуждаются для возбужденія аппетита во всякихъ
приправахъ,—эти легкомысленный люди видятъ цѣль своей жизни
въ непрерывной смѣнѣ впечатлѣній. Эпикурейская литература,
созданная для удовлетворенія низменнымъ истинктамъ богатыхъ
и безпринципныхъ классовъ, никогда не сдѣлается литературой

ne
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
народа, потому что народъ свободенъ. спленъ и обладаешь чув-
ствомъ истины. Эта пародія на литературу отказывается отъ всего
высокаго; въ ея пзображеніи человѣческая природа является ка-
кпмъ то миражемъ мыслей и чувствъ, гдѣ нѣтъ ничего опредѣ·
леннаго, гдѣ все мѣняется. какъ въ калейдоскопѣ. Здѣсь дѣло
не въ отысканіп истины, а въ удовлетвореніп требованій хоро-
шаго вкуса и хорошаго тона: здѣсь говорятъ не о томъ, что есть,
а о томъ, что находятъ нужнымъ сказать. -Кто не вѣритъ ни
во что, не стоитъ ничего~, сказалъ де-Местръ. Старая вѣра
невозможна, а остается вѣра, основанная на знаніп, вѣра критическая.
Критика не пмѣетъ ничего общаго съ скептпцпзмомъ. еще
менъе съ поверхностностью. Критика—при своей тонкости π
остротѣ не имѣетъ ничего общаго съ легкомысліемъ. Германія
была въ теченіе цѣлаго вѣка страною критической мысли, но
можно ли однако сказать, что Лесспнгъ, Кантъ и Гегель были
людьми легкомысленными? Во Франціп же нпкакъ не могутъ
найти середины между тяжеловѣсной эрудиціей XVII вѣка π
остроумнымъ скептпцпзмомъ современныхъ критиковъ (71). Когда
говорятъ о серьезномъ, то представляютъ себѣ мелкій умъ
Роллена, который совсѣмъ не то, что пмѣется нами ввиду. Намъ
нужно не добродушіе, которое возбуждаетъ недовѣріе, потому
что оно предполагаетъ близорукую точку зрѣнія. Намъ нл <лѵіНа
всесторонняя критика, въ одно и то же время высокая и
научная, снисходительная и безпощадная. Ограниченный здравый
разсудокъ очень опасенъ во Франціи, потому что вызываетъ
подозрѣнія, которыя обыкновенно переносятъ на все, что носитъ
характеръ догмы и морали. Во Франціи болѣе всего боятся
произвести впечатлѣніе человѣка недалекаго. Тамъ предиочитаютъ
прослыть человѣкомъ легкомысленнымъ и безпринципнымъ, чѣмъ
честнымъ дуракомъ; поэтому мораль, уснащенная нѣсколькимп
тяжеловѣснымн идеями уже вызываетъ къ себѣ подозрѣніе. Этпмъ
объясняется тотъ презрительный смыслъ, который вкладывается
теперь въ выраженіе здравый разсудокъ. Этотъ эпитетъ,
который долженъ быль бы быть величайшей похвалой, на
самомъ дѣлѣ сделался почти синонимомъ слабоумія; его примѣ-
няютъ къ людямъ съ какой то страстной развязностью; многіе
охотно приписываютъ людямъ качества, отъ которыхъ сами
открещиваются, и думаютъ, что, прилагая къ другимъ эдитетъ
здравый разсудокъ, они сами прослывутъ людьми съ глу-
бокимъ и блестящимъ умомъ. Мы боимся сдѣлаться предметомъ
насмѣшки, такъ какъ мы всюду подозрѣваемъ ловушку, и мы въ
концѣ концовъ должны придти къ такому выводу, что если бы
наши отцы были люди съ болѣе тонкимъ умомъ, то они не были
бы ни серьезными, ни честными. И однако, если бы мораль была
только пллюзіей, о! какъ хорошо было бы быть ею одураченнымъ.
Domine, si error est, a te decepti s uni us. О ты, который
смѣялся надъ моей простотой! я тебѣ еще разъ благодаренъ за
то, что ты присвоилъ себѣ мою добродѣтель.
Мы относимся одинаково пренебрежительно къ легкомыслен-
ному скептицизму и къ схоластическому догматизму: мы
догматики-критики. Мы вѣримъ въ истину, хотя не претендуемъ на

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
117
обладаніе абсолютной истиной. Мы не хотимъ втиснуть на вѣкп
человѣческій духъ въ разъ выдуманныя формулы; но мы рели-
гіозны въ томъ смыслѣ, что мы крѣпко привязаны къ своей вѣрѣ
въ настоящее время и готовы страдать за нее но скольку это
касается будущаго. Энтузіазмъ π критика не исключаюсь другъ
друга. Мы не навязываемъ себя будущему, точно такъ же, какъ "мы
не прпнимаемъ безъ провѣрки наслѣдія прошедшаго. Мы
стремимся къ тому глубокому философскому безпристрастью, которое
заключается въ полной безпартійностп, не потому, что мы
одинаково равнодушны ко всѣмъ партіямъ,—но потому, что мы
одинаково видимъ пхъ симпатичныя стороны и ихъ заблужденія; мы
стремимся къ тому безпристрастію. которому чужда ненависть,
потому что оно основано на пониманіи тѣхъ внутреннихъ
пружинь, которыя выдвинули эти партіп, на признаніи ыхъ правь
па существование. Заблужденіе не способно внушить къ себѣ сим-
иатій; опасное заблужденіе есть такое же противорѣчіе, какъ
опасная истина. Разсужденіе Гамаліеля (72) въ высшей степени
убѣдптельно. Если какое нибудь ученіе истинно^ его не слѣдуетъ
бояться; если оно ложно, его тѣмъ менѣе слѣдуетъ бояться,
потом}' что оно рухнетъ само собой. Тѣ, которые говорятъ объ опа-
сныхъ ученіяхъ, должны были бы всегда прибавлять: опасныхъ
для меня. Я увѣренъ, что Кабэ ни въ комъ не вызывалъ къ
себѣ гнѣва. Человѣческая природа въ концѣ концовъ слиш-
комъ совершенна, чтобы явная нелѣпость вызвала въ ней что
нибудь другое кромѣ, отвращенія и смѣха.
Только неполная истина находить себѣ множество адептовъ,
привлекаетъ сердца людей. Въ полной пстинѣ столько ясности,
столько духовнаго равиовѣсія, что она неспособна возбуждать
страсти, она становится похожей на скептицизмъ. Такая широта
духа, которая не допускала бы ыпкакихъ ограыиченій, никакихъ
иЬключеній, показалась бы безуміемъ. Голова кружится, когда
приблиясаешься къ полному тождеству. Человѣческій умъ спосо-
бенъ проявлять свою деятельность только въ опредѣленныхъ
рамкахъ, онъ развиваетъ свои положенія путемъ противорѣчія.
Страсть есть въ одно и тоже время обожаніе одного предмета и
ненависть къ его протиположности. Развѣ Франдія была бы
такою, какъ она есть, если бы она не имѣла въ качествѣ полной
противоположности Англію, что заставляетъ ее восторгаться
самой собой? Страсть заставляетъ человѣка замыкаться въ себѣ,
концентрироваться; она предполагаешь антагонизмъ, пристрастіе.
Каждое ученіе, какъ и всякое учрежденіе, носитъ въ себѣ заро-
дышъ жизни и смерти. Призванные къ жизни благодаря своей
истинности, они развиваютъ въ себѣ параллельно съ этимъ
принщшъ смерти, который въ концѣ концовъ торжествуетъ и уничто-
жаетъ ихъ. Плодъ съ перваго момента своего развитія носитъ
въ себѣ зародишь своего разложенія; заглушённый въ первона-
чальномъ періодѣ роста организующей силой, этотъ принщшъ
преобразуется въ зрѣлЪсть, но съ этого момента онъ начинаешь
птти на убыль, наконецъ приводить къ полному разложевію. То,
что каждая система утверждаешь, это ея доля истины; то, что
она отрицаешь—это ея доля заблужденія. Она ошибается потому.

IIS
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
что она псключаетъ все то. что не есть она, потому что она еоз*
дана человѣческоіі слабостью, которая не можетъ все охватпть
сразу π которая создаетъ науку путемъ послѣдовательнаго
анализа. Крптикъ принпмаетъ во вниманіе всѣ утвержденія; онъ
замѣчаетъ, что есть пстпннаго во всѣхъ вещахъ. Крптикъ обо-
зрѣваетъ всѣ системы не для того, чтобы подобно скептпку найтц
пхъ ложными, но чтобы найти, что въ нпхъ пстпннаго съ той
или иной точки зрѣнія. Поэтому критика создала мало прозелп-
товъ, ибо въ односторонности больше притягательной силы; она
именно привлекаешь людей, вѣрнѣе говоря страсть, приковывая
вниманіе людей къ одному предмету, дѣлаетъ слѣпыми π
глухими ко всѣмъ другимъ. Въ этомъ заключается вѣчный обманъ
любви, для которой ея предметъ является центромъ міра. Слѣпая
любовь подразумѣваетъ рядомъ съ собой ненавпсть и проклятіе.
Крптикъ слишкомъ разностороненъ: разпосторонность же не
создаетъ активной энергіи; даже когда онъ дѣлается привержен-
цемъ какой нибудь партіи, онъ не можетъ не признавать, что
его противники не совсѣмъ неправы. Чтобы беззавѣтно отдаться
дѣлу, нужно быть настолько ограниченным^ чтобы считать себя
вполнѣ правымъ, а въ своихъ противникахъ видѣть слѣпцовъ
пли негодяевъ. Если бы Кавеыьякъ или Шангарнье умѣли бы
относиться къ вещамъ столь же критически, какъ я, то они бы
намъ не оказали услуги, спасши насъ въ іюнѣ; ибо, признаюсь,
что въ февралѣ положеніе дѣлъ было для меня настолько неясно,
что я не могъ рѣшиться, на какую сторону мнѣ перейти. Я гово-
рилъ себѣ: быть можетъ мой братъ окажется не на этой сторонѣ;
быть можетъ я буду убитъ тѣмъ, кто хочетъ. чтобы я жилъ.
Скептипизмъ сопровождаешь человѣческій духъ по всѣмъ
ступенямъ его развитія. чередуясь съ догматизмомъ сообразно
большему или меньшему развитію интеллекту ал ьныхъ
способностей. Самое низменное состояніе духа—это абсолютный догматизмъ
невѣждъ и простаковъ, для которыхъ все ясно и которые
непоколебимо вѣрятъ, не имѣя никакой почвы для сомнѣній.—Когда
умъ, долгое время убаюкиваемый этой наивной вѣрой, начинаетъ
открывать, что онъ, быть можетъ, служишь игрушкой въ ея ру-
кахъ, онъ становится подозрительнымъ и наконецъ рѣшаетъ, что
самое лучшее средство избѣгнуть риска быть опять обманутымъ,
это не признавать ничего: это первая ступень скептицизма, въ
которой еще много наивнаго (софисты, Монтень и пр.).—Въ то
же время мы встрѣчаемся съ другимъ міросозерцаніемъ—раціо-
нальнымъ догматизмомъ; онъ основанъ на болѣе широкомъ знаніи
человѣческой природы, но дѣлаетъ все-таки своимъ исходнымъ
пунктомъ здравый смыслъ, не задаваясь вопросомъ о радикальныхъ
проблемахъ; поэтому онъ страдаешь поверхностностью (Сокрашь,
Т. Рейдъ и др.).—Эта мало-обоснованная попытка обнаруживаешь
гораздо болѣе умственной мощи, когда центральнымъ вопросамъ
дѣлается вопросъ о самомъ орудіп мышленія; возникаешь велики,
ужасный, возвышенный скептицизмъ (Кантъ, Жуффруа, Паскаль).—
Наконецъ, всесторонній анализъ человѣческаго духа, стремяща-
гося къ истинѣ и безконечно обагащающагося путемъ постепен-
наго уменьшенія своихъ заблужденій, приводитъ къ критическому

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
119
догматизму; послѣдній не боится скептицизма, потому что онъ
прошелъ черезъ него, онъ знаетъ ему цѣну; не им-ѣя ничего об-
щаго съ догматизмомъ первыхъ вѣковъ, не иредусмотрѣвшпмъ
мотивовъ для сомнѣній, критическій догматизмъ достаточно сп-
ленъ, чтобы жить лицомъ къ лицу съ своимъ врагомъ. Какъ
сынъ своего вѣка, я также перенесъ припадки скептицизма; я
любилъ Лелію столько же, сколько и Стеніо; но критика вернула
меня къ жизни; и хотя моя вѣра не столь научна, какъ того
можно было бы желать, я не колеблясь могу сказать: въ ней есть
большая доза истины, хотя въ моемъ распоряженіи нѣтъ
формулы, при помощи которой я могъ бы ее оттуда извлечь. Въ гла-
захъ схоластиковъ Гете скептикъ: но того, кто обнаруживаешь
страстную любовь ко всякому попадающемуся на глаза цвѣтку
и въ нихъ находитъ имъ присущую истину и добро, не слѣдо-
вало бы смѣшивать съ тѣмъ, который съ презрѣніемъ проходить
мимо, не наклонившись даже къ нимъ. Гете обнимаетъ вселенную
съ безконечнымъ увѣреніемъ въ любви: скептикъ ко всему
относится съ узкимъ отрицаніемъ.
Сдѣлаемъ громадную уступку скептицизму въ области
морали и допустимъ, что вселенная есть ничто иное, какъ рядъ
феноменовъ одного и то же порядка, относительно котораго
можно сказать только то, что есть; допустимъ далѣе, что мысль,
чувство, красота, добродѣтель суть ничто иное, какъ явленія,
возбуждающія въ насъ такія и такія то ощущенія, какъ
различные цвѣты въ саду или деревья въ лѣсу (что совпадало бы съ
поэтическимъ міросозерцаніемъ Гете и Байрона); согласимся на
минуту, что даже окончательное разрѣшеніе міровой загадки
могло бы вызвать въ людяхъ самыя разнообразныя чувства,
начиная смѣхомъ и кончая обожаніемъ, и все зависитъ отъ
индивидуальности; допустимъ, говорю я все это,—но даже съ этой
точки зрѣнія, съ которой мораль теряетъ всякій смыслъ, наука
все же остается въ силѣ. Ибо одно остается незыблемымъ, а
именно, что всѣ эти явленія возбуждаютъ къ себѣ глубокій инте-
ресъ; они приковываютъ наше вниманіе, они дѣйствуютъ на
нашу душу. Нѣтъ морали въ мірѣ наеѣкомыхъ, населяющемъ
маленькое водное пространство, однако какой восхитительный
пнтересъ возбуждаютъ къ себѣ это золотистыя созданія, которыя
нѣжатся въ лучахъ солнышка, эти саламандры, которыя бѣгаютъ
по дну, эти крохотные червячки, которые роются въ тинѣ,
выискивая тамъ себѣ добычу. Это жизнь, сама жизнь (75). Этимъ
объясняется, какимъ образомъ знаніе образовало существенную
часть интеллектуальной системы Гете. Искать, изслѣдовать, раз-
сматривать, однимъ словомъ, созерцать будетъ всегда самой
пріятной вещью, что бы ни представляла собой дѣйствительность
(74). Можно быть самымъ разочарованнымъ Вертеромъ, жизнь
все таки прекрасна, и описывать ее—одно изъ величайшихъ
наслаждение Я увѣренъ, что у Гете никогда не являлась мысль
покончить самоубійствомъ. Невозможно, чтобы человѣчество насъ
перестало интересовать и чтобы наступилъ день, когда наше внп-
маніе будетъ сосредоточено только на моряхъ, вулканахъ и лед-
никахъ. Нѣтъ, я увѣренъ,. что чувство и реализація прекраснаго

120
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
будутъ оцѣнены достойнымъ образомъ, π что добродѣтель, какъ
и наука, пмѣетъ неоспоримое огромное значеніе въ мірѣ явленій.
Хрпстіанскіе мистики развивали на разные лады свою
любимую тему, что участь ІІаріи, являющейся спмволомъ
созерцания/есть наилучшая участь въ этомъ мірѣ, и что тотъ. кто по-
стпгъ совершенную жизнь, обрѣлъ награду на землѣ. Это
буквально вѣрно по отношенію къ наукѣ. Одинъ изъ благороднѣй-
шпхъ людей нашей эпохи, Фихте, увѣряетъ насъ, что онъ до-
стигъ совершенна™ счастія и что по временамъ онъ испытывалъ
такое глубокое наслажденіе, что ему почти становилось страшно
(75), а между тѣмъ онъ, бѣдный, умеръ въ нищетѣ. Сколько разъ
въ своей бѣдной комнатѣ, посреди кннгъ, я испытывалъ
полноту блаженства. И я готовъ спорить, что ничто въ мірѣ не мо-
жеть доставить кому бы то пи было болѣе чнстыхъ радостей,
чѣмъ тѣ, которыя я испытывалъ, предаваясь тихой и безпрп-
страстной работѣ своей мысли! Сколько разъ, бросая перо и
предоставляя себя вихрю чувствъ, сочетапіе которыхъ производить
мгновенный подъемъ всего нашего существа, я бывало говорилъ,
обращаясь къ небу: даруй мнѣ только жизнь, объ остальномъ я
самъ позабочусь!
Дай Вогъ, чтобы всѣ яшвыя и чиетыя души убѣдились на-
конецъ, что вопросъ о будущности человѣчества есть всецѣло во-
просъ науки и вѣры, и что только одна философія, т. е. ищущій
разумъ, способна его разрѣшить! Переворотъ дѣйствительно
существенный, такой, который создаетъ форму для будущаго, бу-
детъ не' политическпмъ иереворотомъ, a религіознымъ и прав-
ственнымъ. Политика дала все, что она могла дать; она сдѣла-
лась уже безплоднымъ и истощеннымъ полемъ, борьбой страстей
.и интригъ, совершенно индпферентной κί> іістиннымъ интересамъ
человѣчества, интересной только для тѣхъ, кто въ ней принима-
етъ участіе. Есть эпохи, центръ тяжести которыхъ въ политикѣ:
такова, напримѣръ, эпоха, составляющая переходъ отъ среднихъ
вѣковъ къ новымъ; таковы, напрпмѣръ, эпохи Филиппа Краспва-
го, Людовика XI, когда ученые и мыслители не пользовались
никакимъ вліяніемъ или пользовались имъ постольку, поскольку
они служили интересамъ политики. Таково было положеніе дѣлъ
въначалѣ этого столѣтія. Политика тогда управляла міромъ; люди
науки, не желавшіе служить орудіемъ для развлеченія своихъ
современниковъ, должны были дѣлаться людьми
государственными, чтобы оказать принадлежавшее имъ по праву вліяніе на свою
эпоху. Во времена Имперіи мыслителю оставалось только молчать.
Не низменное честолюбіе толкало эти выдающіеся умы первой
половины нашего столѣтія въ водоворотъ политики. Эти
выдающееся люди сдѣлали все, что они должны были сдѣлать, чтобы
служить обществу своего времени. Но эта эпоха приближается
къ концу; главная роль, какъ мнѣ кажется, все болѣе и болѣе
переходить къ представптелямъ мысли. Рядомъ съ эпохами, когда
политика была центромъ человѣческой деятельности, мы встрѣ-
чаемъ другія эпохи, когда политика оттѣснена въ міръ мелкихъ
интригъ и когда главный интересъ сосредоточенъ на людяхъ
мысли. Возьмемъ, напрпмѣръ, XVIII вѣкъ: кто стоялъ во главѣ че-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
121
ловѣчеетва въ этотъ великій вѣкъ? Чьи имена бросаются въ
глаза при первомъ взглядѣ на исторію этой эпохи? Развѣ это
имена Шаузеля, Ришелье, Монп? Нѣтъ, это имена Вольтера, Руссо,
Монтескье, это имена цѣлой школы мыслителей, которые мощно
управляли вѣкомъ, наложили на него свою печать, дали напра-
вленіе будущему. Что представляютъ собою война за
Австрийское наслѣдство, семилѣтняя война, какъ событія, въ сравне-
ніи съ Общественнымъ Договоромъ или Духомъ Законовъ? Дѣя-
телями этихъ событій были неспособный король, забытые
придворные, ничтожные и неспособные вельможи. Настоящими
историческими личностями этой эпохи являются писатели,
философы, выдающіеея по своему уму люди, геніи. II развѣ эти
мыслители принимали непосредственное участіе въ дѣлахъ государства,
какъ это позже дѣлало молодое поколѣніе XIX столѣтія?
Нисколько: они остаются писателями, философами, моралистами и
только такимъ путемъ дѣйствуютъ на міръ. Я думаю, что тѣ,
которые вернутъ намъ великую оригинальность, также будутъ не
политиками, а мыслителями. Они достигнуть величія внѣ оф-
фиціальнаго міра, не помышляя о томъ, чтобы вступить съ нимъ
въ борьбу, а предоставивъ ему умереть естественной смертью (76).
На скудныхъ пастбищахъ Британскихъ острововъ каждую
овцу въ стадѣ привязываютъ къ колу, чтобы она не могла
щипать тощую траву далѣе опредѣленнаго круга, радіусомъ кото-
раго служитъ веревка, къ которой она привязана. Таково мнѣ
кажется современное положеніе политики; она истощила всѣ своп
рессурсы, чтобы рѣшить проблему человѣчества. Мораль,
философия, истинная религія не по ея вкусамъ; она погружается въ
роковое безсиліе. Если бы нашъ вѣкъ долженъ былъ искать
спасете въсмышленности, то, говоря по совѣсти, можно ли
было бы надѣяться найти людей болѣе смышленныхъ, чѣмъ Ги-
зо или Тьеръ? Кто не пожалъ бы плечами, видя стремленія
наивной неопытности состязаться со столь великими мужами? Нѣтъ,
ихъ можно превозойти, не состязаясь съ ними на одномъ попрп-
щѣ, но поступая совершенно иначе, чѣмъ они. Если такіе люди
все-таки отличались поразительной неспособностью, то развѣ въ
этомъ ихъ вина?
Возьмемъ еще первые три вѣка христіанской эры. Въ какой
средѣ совершались тогда великія событія, которымъ суждено было
намѣтить путь будущаго? Чьи имена были отмѣчены исторіей на
память будущимъ поколѣніямъ? Были ли то имена Тиберія и
Сеяна, Гальбы, Оттона, Вителія, которые дѣйствительно были
тогда во главѣ человѣчества, какъ это, безъ сомнѣнія, думали
ихъ современники? Истиннымъ центромъ міра былъ одинъ изъ
самыхъ презрѣнныхъ угловъ Востока. Истинно великими людьми,
которымъ суждено было поклоненіе потомства, были вѣрующіе
энтузіасты, совершенно чуждые тайнамъ всесильной политики.
Пять вѣковъ спустя, среди великихъ людей этого вѣка называли
только Петра, Павла, Іоанна и Матѳея, незамѣтныхъ людей,
которые въ то время оставались совершенно въ тѣнп. Что бы ска-
залъ Тацитъ, если бы онъ узналъ, что всѣ.эти люди, которыми
онъ такъ умѣло распоряжался въ своей исторіи, будутъ нѣкогда

122
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
совершенно оттѣснены на задній планъ главарями тѣхъ христіанъ,
къ которымъ онъ относился съ такпмъ презрѣніемъ; что пмя
Августа только потому не предано забвенію, что въ началѣ вся-
каго христіанскаго календаря можно прочесть: I m ρ е г a ΐ о г е С а е-
sare Augusto Christus natus est in Betlehem Iuda;
что имя Нерона только потому будетъ упоминаться, что въ его
царствованіе страдали, какъ говорятъ, Петръ и Павелъ, будущіе
учителя Рпма: что имя Траяна повторится еще въ нѣкоторыхъ
легендахъ. въ которыхъ будетъ разсказываться не о его побѣдахъ
надъ дакамп и не о расширеніп граннцъ имперіп до Тигра, но
о томъ, что какому то суевѣрному римскому еппскопу VI вѣка
взбрела фантазія помолиться о его душѣ. Вотъ, слѣдовательно,
неизмѣримый процессъ, глухо совершавттгійся въ продолженіе трехъ
вѣковъ въ сторонѣ отъ политики, развивавшійся, несмотря на го-
ненія, воздвигвутыя на него оффиціальнымъ міромъ, и восторже-
ствовавшій, наконецъ, надъ нимъ пли, вѣрнѣе говоря, распусти-
вшійся пышнымъ цвѣтомъ, когда этотъ міръ погибъ отъ духов -
наго истощенія. Если бы св. Амвросій остался намѣстникомъ Ли-
гуріи или если бы онъ даже получплъ повышеніе и сдѣлался,
какъ и отецъ его, префектомъ Галліи, его имя было бы теперь
предано забвенію; онъ выигралъ отъ того, что сдѣлался епнско-
помъ. Скажетъ ли кто нибудь послѣ этого, что нѣтъ другого сред
ства служить человѣчеству, какъ только окунувшись въ водово-
ротъ политики? Я же, напротивъ, говорю, что тотъ, кто всей
душой отдается этому унизительному занятію, твмъ самымъ
доказывает^ что онъ не призванъ для великихъ дѣлъ. Что предста-
вляетъ собой современная политика? Безпринципную и
беззаконную агитацію, борьбу честолюбій, обширное поприще для всякихъ
проходимцевъ, словомъ, борьбу личныхъ интересовъ. Что нужно
для того, чтобы имѣть успѣхъ на этомъ поприщѣ, чтобы
оказаться „возможными, какъ выражаются? Нужна ли для этого
оригинальность, сильный и живой умъ, горячая убѣжденность? Все это,
наоборотъ, служить непреодолимымъ препятствіемъ для успѣха;
нужно не мыслить или не высказывать своихъ мыслей; нужно до
крайности коверкать свою личность, быть готовымъ говорить не
то, что есть, а то, что слѣдуетъ сказать, однимъ словомъ,
замкнуться въ мертвомъ кругѣ оффиціальныхъ соглашений и оффиціальной
лжи. И вы думаете, что отсюда мы получимъ то, что намъ нужно:
притокъ живыхъ силъ, способность иначе мыслить и чувствовать,
догмать, способный снова увлечь человѣчество? Въ такомъ случаѣ
можно надѣяться, что скептицизмъ породить вѣру и что новая
религія выйдеть изъ канцеляріп какого нибудь министерства или
изъ кулуаровъ какого нибудь собранія.
Самымъ важнымъ вопросомъ политики является вопросъ о
томъ, кто заиметь министерски постъ. Но, скажите пожалуйста,
подвинется ли человѣчество впередъ хоть на одинъ шагъ, если
министерски портфель будетъ находиться въ рукахъ М.*® или
М***. Увѣряю васъ, что г-ну М.®** столь же мало извѣстны бу -
дущіе пути человѣчества, какъ и г-ну М**, что самая главная
задача останется столь же далекой отъ разрѣшенія, какъ и прежде;
что все это играетъ такую же ничтожную роль, какъ въ Римѣ во-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
123
просъ о томъ, кто будетъ продавать его съ публпчнаго торга,
Дидій ли Юліанъ или Флавій Сульппціанъ въ то время, какъ
750 интеллигентныхъ людей будуть даромъ терять время и трудъ,
толкаясь на площади, жадно слѣдя за всѣмъ ходомъ аукціона.
Нѣтъ, не здѣсь мѣсто великимъ событіямъ. Человечеству" нужны
мораль ц вѣра; онѣ появятся пзъ глубины человѣческой природы;
истасканному и безплодному оффиціальному міру не родить ихъ.
Обратите вниманіе на то, какъ унизительна въ наше время
роль политическаго дѣятеля. Далекій отъ возвышеннаго образа
мыслей, лишенный идеала, онъ проводитъ свою жизнь въ небла-
годарномъ и безплодвомъ трудѣ, административныхъ заботахъ,
въ бюрократической путаницѣ, въ подвохахъ и интригахъ. Мѣето
ли здѣсь философу? Политический дѣятель—это чернорабочий че-
ловѣчества, а не его вдохновитель. Найдется ли человѣкъ, стремя -
щійся къ совершенству, который захочетъ окунуться въ эту
развращающую среду?
Шатобріанъ, помнится мнѣ, въ одномъ мѣстѣ утверждаетъ,
что появленіе ученыхъ на политической аренѣ указываешь на
ослабленіе политическаго духа у націи. Это невѣрно. Подобное
явленіе указываешь на ослабленіе философскаго духа, мышления
и литературы. Это указываетъ на то, что нація неспособна оцѣ-
нить по достоинству значеніе знанія, такъ какъ оно уже
неспособно болѣе сосредоточить на себѣ вниманіе выдающихся умовъ;
это, наконецъ, указываетъ на то, что царство духа и науки
уступило мѣсто господству интриги и мелкихъ дѣлъ. Но дѣятельность
послѣдняго рода скоро обнаружить все свое безсиліе; тогда пой-
мутъ, что великая революція будетъ произведена не
представителями подобной деятельности, а людьми мысли и чувства. Тогда
всѣ благородные и возвышенные люди представятъ безпокойнымъ
элементамъ заниматься своішъ пошлымъ трудомъ, они предо-
ставятъ земвыя блага тѣмъ, которые находятъ ихъ по своему
вкусу, а сами, совершенно равнодушные къ формамъ правленія, име-
намъ и ихъ дѣяніямъ, займутся изслѣдованіемъ глубинъ человѣ-
ческой природы и, пылая энтузіазмомъ къ прекрасному и
истинному, создадутъ новую силу, которая появившись на землѣ, уни-
чтояситъ жалкія убѣжища политики, и сама сдѣлается закономъ
человѣчества. Отъ правительства нельзя требовать болѣе того, что
оно можетъ дать; оно не въ состояніи дать человѣчеству законъ,
который послѣднее ищетъ. Въ эпохи, подобныя нашей, отъ
правительства можно требовать только, чтобы оно такъ или иначе
охраняло сносныя условія внѣшняго существованія. Можно
выразить пожеланіе,—безъ особенной, впрочемъ, надежды на его
исполненіе—чтобы оно не преслѣдовало тѣхъ, кто работаетъ на
поприщѣ возрожденія. Человѣчество сдѣлаетъ остальное, не
спрашивая ни чьего разрѣшенія.
Никто не можетъ сказать, въ какомъ мѣстѣ неба появится
звѣзда новаго искупленія. Но нѣтъ сомнѣнія, что и теперь
пастухи и волхвы первые ее увидятъ: нѣтъ сомнѣнія что зерно бу-
дущаго уже заложено, и что если бы мы могли смотрѣть на
настоящее глазомъ будушаго, мы были бы въ состояніп изъ всей
совокупности совершающихся передъ нами явлеыііі выдѣлить этотъ

124
БУДУЩЕЕ НАУКП.
незамѣтныіі зародышъ, который разовьется въ жпзвь будущаго.
Среда, въ которой развивается этотъ зародышъ будущаго. есть
среда разложенія π гніенія. и никто не пмѣетъ права сказать: это
π есть тотъ камень, котораго искали, ибо возможно, что это бу-
детъ краеугольный камень будущаго зданія. Могъ ли подумать
какой нпбудь древнін философъ, что будущее принадлежптъ этой
презрѣнной, противообщественной, проникнутой ненавистью къ
человѣческому роду сектѣ, которая ассоціировалась въ его пред-
ставленіп съ "ночными мпстеріями и противными оргіями.
Современные мудрецы должны были бы питать къ этому новому уче-
нію такую" же антппатію, какую они питаютъ къ современнымъ
новаторамъ. Эти хрнстіане должны были бы казаться подлой пмъ
невѣжественной и суевѣрыой чернью. Вѣрно и то, что нѣкоторыя
хрпстіанскія секты оаравдывали нареканія язычниковъ. Глубокое
разлпчіе, которое уже давно проведено между ортодоксальной
церковью и сектами гяостиковъ, тогда было совершенно неза-
мѣтно; все это составляло тогда одно цѣлое и оказывало другъ
другу поддержку. Да и ортодоксальная секта не была свободна
отъ недостатковъ. На языкѣ медиковъ есть одно слово для обоз-
наченія тѣхъ, которые считаютъ себя владѣющими даромъ слова,
предсказания, пророчества. Какъ же назвать тѣхъ, которые со дня
на день ждутъ свѣтоііредставленія и прпшествія человѣка, который
спустится съ неба, чтобы царствовать? Сумасбродства безумныхъ
приверженцевъ фаланстеръ ничто въ сравненіи съ
сумасбродствами этпхъ энтузіастовъ. Жанъ Журне въ наше время былъ поса-
женъ въ Бисетру; но Жанъ Журне не творилъ чудесъ, не гово-
рилъ на языкѣ, котораго ие понпмалъ, не страиствовалъ по
третьему небу и т. п. Нашъ Journal des Débats высмѣялъ бы этихъ
людей, а между тѣмъ они восторжествовали, и четыре столѣтія
спустя, самые блестящіе геніи прославились тѣмъ, что были ихъ
учениками, и еще въ XIX столѣтіп выдающіеся умы смотрятъ на
нихъ, какъ на людей вдохновенныхъ. Отрицательный внѣшній
характеръ какого нпбудь движенія не должеиъ служить рѣши-
тельнымъ аргументомъ противъ него. Я могъ бы наблюдать
народное движеніе, внѣшнимъ образомъ болѣе отталкивающее, па-
стоящую жакерію, сопровождаемую возгласами грубаго эгоизма:
кошелекъ или жизнь! II тѣмъ не менѣе воскликнулъ бы: да здрав-
ствуетъ человѣчество! вотъ совершаются великія событія для
блага будущаго! Великія явленія всегда сопровождаются нелѣпостями;
они достигаюсь своей мощи только тогда, когда философскіе умы
сообщаютъ имъ опредѣленную форму. Кто знаетъ, быть можетъ со-
ціа лизмъ сыграетъ роль гностицизма, безумнаго отклоненія новаго
движенія съ его пути? Но одно несомненно, что направленіе
будущаго достаточно обозначилось; оно дано въ девизѣ свобода,
равенство, братство.
Итакъ, слѣдуетъ вернуться къ душѣ, къ мысли. Мысль же
можетъ отнынѣ серьезно развиваться только въ формѣ раціональ-
наго знанія. Съ перваго взгляда кажется, что знаніе мало вліяло
до сихъ поръ на развитіе вещей. Составьте списокъ мыслителей,
которые мощно вліяли на ходъ жизни человѣчества, и вы
найдете среда пихъ мыслителей и писателей, вродѣ Лютера, Воль-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
125
тера, Руссо, Шатобріана, Ламартина, но очень мало ученыхъ или
технпческихъ фплософовъ. Четыре слова, которыя Вольтеръ за-
пмствовалъ у Локка, болѣе сдѣлали для развитія человѣческаго
ума, чѣмъ вся книга Локка. Нѣсколько обрывковъ нѣмецкой фп-
лософіп, дошедшихъ до насъ съ той стороны Рейна,
скомбинированные π изложенные яснымъ и доступнымъ образомъ, имѣли
большій успѣхъ, чѣмъ тѣ стройныя системы, изъ которыхъ они
заимствованы. Таково уже свойство французскаго ума: онъ
заимствуете три или четыре слова, и этого достаточно, чтобы дать
ему правильное наиравленіе; остальное онъ угадываетъ. Должно
признаться, что до спхъ поръ человѣчество совершало свой путь
не всегда при свѣтѣ науки, и что много вопросовъ осталось не-
разрѣшенными во время этого шествія человѣческаго духа. Но
не подлежптъ сомнѣнію, что если бы человѣческій родъ отличался
въ должной степени серьезностью, то просвѣщенный π свѣдущій
во всемъ разумъ управлялъ бы міромъ. Но что такое просвѣ-
щенный и во всемъ свѣдущій разумъ, какъ не наука? Еслп даже
исходишь изъ предположенія, что ученый не долженъ
фигурировать въ политической исторіи человѣчества, должно все же
допустить, что результаты его трудовъ, усвоенные другими и
пріобрѣтя такпмъ образомъ новую силу, займутъ
соответствующее мѣсто на страницахъ исторіи, благодаря своему скрытому
вліянію и тому внутреннему процессу просачпванія. который
одну часть человѣчества соединяетъ съ другой.
Современная Германія даетъ намъ рѣдкій примѣръ непо-
средственнаго вліянія науки па ходъ политпческихъ событій.
Своимъ происхождепіемъ идея германскаго единства обязана на-
укѣ и литературѣ. Этотъ народъ, казалось, примирился со своей
смертью, онъ потерялъ всякое національное сознаніе и смотрѣлъ
на себя, какъ на совокупность отдѣльныхъ индпвидуумовъ, когда
группа выдающихся геніевъ: Гете, Шиллеръ, Кантъ, Ветховенъ
явились, чтобы напомнить ему о его существовавши. Вотъ
истинные основатели германскаго единства. Съ того момента, какъ
разрозненный до того части этого прекраснаго народа возсоеди-
нялись въ языкѣ, славѣ и геніи этпхъ великихъ людей, они
почувствовали связь, которая ихъ объединяла и съ невѣдомой
силой стали стремиться къ реализаціп этой связи и въ полптп-
ческомъ единствѣ. Отсюда беретъ начало та характерная
особенность, что этому движенію приписывается научная, поэтическая и
литературная окраска, начиная съ Арндта, Клейста, Занда и
кончая тѣмъ собраніемъ ученыхъ, неловкость и неискусность
которыхъ могли разсмѣшить всю Европу и скомпрометировать, хотя
и не погубить, идею, отнынѣ вполнѣ привившуюся.
XXIII.
Я посѣтилъ однажды этотъ дворецъ, превращенный въ
музей, на фронтонѣ котораго широкій эклектизмъ наппсалъ:
ВсейславѣФранціи. Я пробѣжалъ галлерію Битвъ, залу
Маршаловъ, залы различныхъ провинций ; я видѣлъ коронованье
королей или императоровъ, царскіе церемоніалы, взятіе городовъ,

126
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
генераловъ, принцевъ. знатныхъ вельможъ, лица глупыя или
безсмыслеЕсаыя, какъ вдругъ я спроеплъ себя: гдѣ же мѣсто ума?
Вотъ сильные матеріально, фаты, люди безъ идеи, безъ
нравственности, которые весьма мало сдѣлали для человѣчества. Но гдѣ
же галлерея святыхъ. галлерея фплософовъ, галлерея поэтовъ.
галлерея ученыхъ, галлерея мыслителей? Я вижу ЛюдвпкаХІѴ,
устанавливающего, уже не знаю, какой порядокъ дворянскаго
достоинства, но я не вижу Павла Винцента, создавшаго
совершенную науку мплосердія. Я вижу сцены изъ жизни двора, болѣе
или менѣе незначптельныя, но я не вижу Абеляра, окруженнаго
его учениками, обсуждающаго проблемы времени на горѣ св.
Женевьевы. Я вижу клятвопрпношеніе Jeu du Paume, но я не вижу
Декарта, подъ дыханьемъ смерти еще увъряющаго, что онъ не
оставить работу, пока не откроетъ философію. Я вижу грубыя,
невѣжественныя лица безъ идеала, но я не вижу Герсона,
Кальвина, Мольера, Руссо, Вольтера, Монтескье, Кондорсе, Лавуазье,
Лапласа, Шенье. Боссюэ и Фенелонъ находятся тамъ скорѣй въ
качествѣ царедворцевъ, чѣмъ въ качествѣ людей ума. Неужели
Руссо и Монтескье сдѣлали меньше для славы Франціи и
прогресса человѣчества, чѣмъ какой то невѣжественный генералъ
или какой то забытый придворный? Итакъ, сказалъ я, умъ не
оставилъ послѣ себя наследства.... Но нѣтъ, за этими однообраз-.
ными терассамн дворца музея высоко поднимается
величественное зданіе, которое вѣнчается крестомъ. Войдите и скажите мнѣ,
стоить ли какая либо слава той славы, которая покоится здѣсь.
Наполеонъ, имя котораго совершало чудеса, не царствуетъ на
алтарѣ. Да будетъ славенъ Богъ! Лучшее мѣсто еще
принадлежите уму. Другимъ принадлежптъ дворецъ, ему—храмъ.
По мнѣнію философа, истинна одна только слава
умственная, и позволительно думать, что когда нибудь философы и
ученые получать славу, которую въ періодъ антагонизма и
жестокости человѣчество должно было присуждать за военныя
заслуги. Я не съумѣлъ бы доказать тѣ общія мѣста, которыя
обыкновенно приводятъ противъ завоевателей; нужно быть слиш-
комъ поверхностнымъ, чтобы видѣть въ Александрѣ только б е з-
разсуднаго человѣка, превратившаго Азію въ
пен ель. Война и завованіе могли служить въ прошломъ ору-
діемъ прогресса; это былъ способъ, который, за недостаткомъ
другихъ, приводилъ народы въ соприкосновенье и осуществлялъ
единство человѣчества. Гдѣ находилось бы теперь человѣчество
безъ завоеваній Александра, безъ римскихъ завоеваний? Но когда
міръ станетъ раціональнымь, тогда самымъ великимъ человѣкомъ
будетъ тотъ, кто больше всего сдѣлаетъ для мысли, кто больше
всего будетъ искать, больше всего откроетъ. Борьба не будетъ
больше гастрософической, какъ этого желалъ Фурье, она будетъ
философской; съ самаго начала умъ руководилъ вещами
(христианство, крестовые походы, реформация, революція и т. д.), и
однако умъ остался скромнымъ, неизвѣстнымъ, притѣсняемымъ.
Наполеонъ не такъ глубоко взволновалъ міръ, какъ Лютеръ, и
однако чѣмъ былъ Лютеръ всю свою жизнь? Бѣднымъ, незначи-
тельнымъ монахомъ, который противостоялъ своимъ врагамъ

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
127
только потому, что онъ нравился нѣкоторымъ незначительнымъ
принцамъ, взявшимъ его подъ свое покровительство. Если
что либо доказываетъ внутреннюю силу созерцательной
способности, которая заложена въ человѣческой природѣ, такъ это то,
что несмотря на печальную участь, до сихъ поръ еще падающую
на долю мыслителей, находятся люди способные подвергнуть
свою жизнь несправедливости, притѣсненіямъ, бѣдностп для
безкорыстнаго исканія истины. Когда подумаешь, что все
умственное движеніе, до сихъ поръ совершенное, осуществлено людьми
несчастными, страдающими, изнемогающими подъ тяжестью за-
ботъ, внутренннхъ и внѣшнихъ, и что мы собираемъ только
предавая ихъ, зтихъ бьющихся сердецъ, среди ужасовъ и
опасностей,—тогда начинаешь съ глубочайшимъ почтеніемъ относиться
къ человѣческой природѣ, способной такъ энергично преслѣдо-
вать идеальную цѣль.
Пора уже окончательно обратиться къ истинѣ жизни и
отказаться отъ всей этой условной искусственности, остатка нашихъ
аристократическихъ привычекъ и искусственна™ общества ХѴП
столѣтія; пора уже вернуться къправдѣ античныхъ нравовъ.
Возьмите Платона, Сократа, Алкивіада, Аспазію; представьте себѣ ихъ
живыми, дѣйствующими, такими, какими ихъ рисуютъ намъ
поражающая картины, оставшіяся у насъ отъ древности. Платона
особенно. Замѣтна ли въ нихъ эта холодная безжизненность,
ничтожная и получающая себѣ цѣну, благодаря своей
ничтожности, которая даетъ тонъ аристократическимъ салонамъ? Замѣ-
тенъ ли въ нихъ этотъ низменный тонъ, этотъ смѣхъ безъ всякой
жалости, этотъ пошлый и ггрозаическій видъ, эта манера брать
жизнь, какъ дѣло,ипри томъ какъ дѣло буржуазіи? Замѣтна ли
въ нихъ эта грубость, этотъ притуплённый взглядъ, этотъ
униженный видъ, который (говорю это съ оолью въ сердцѣ и безъ
желанья упрекнуть) является присущимъ народу. Нѣтъ. Они
правдивы, они люди.
Честныя дущи утонченныхъ вѣковъ. Руссо напримѣръ, быть
можетъ, Тацитъ, какъ бы въ противовѣсъ искусственности и
лживости общества своего времени, съ симпатіей относятся часто къ
дикому состоянію, которое они называютъ состояніемъ истиннымъ.
Невинная иллюзія, которая ни на кого сильно не дѣйствуетъ и
вызываетъ у утонченныхъ людей лишь легкое размышленіе. Люди
съ удовольствіемъ читаютъ эти краснорѣчивыя декламаціи; ихъ
принимаютъ какъ заданныя темы, но что бы ни говорилъ объ
этомъ Вольтеръ, ни у кого во время чтенія Руссо не появится
желаніе ходить на четверенькахъ. Ребяческими кажутся эти ап-
пелляціи противъ утонченной цивилизаціи, направленныя къ
дикому состоянію; слѣдуетъ аппелировать къ истинной цивилизаціи,
безподобный примѣръ, который представляетъ намъ Греція. Намъ
нужна, въ смыслѣ нравовъ,—Греція, еслп отнять отъ нея рабство.
Гдѣ найти болѣе широкую самостоятельность, какая
представляется личности, большую оригинальность личности, большую
свободу, большее достоинство? Мы всѣ понимаемъ только величіе
царское или аристократическое. Величіе идеала смѣшивается для
насъ съ величіемъ религіи, которая принимается нами, какъ нѣ-

12$
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
что сверхъестественное; а что касается велпчія народа, то его мы
не понимаемъ. потому что его у насъ нѣтъ. Аѳпны. наоборотъ,
представляютъ чпстѣіішее человѣчество. Де-Мэстръ сказалъ, что
велпчіе—чисто римское понятіе. Однако это невѣрно. Юпптеръ
Олпмиійскій π греческая Паллада, Саламина и Ппрей, Пинксъ π
Акрополь пмѣютъ свое велпчіе: но это велпчіе истинное и
народное въ то время, какъ велпчіе римское напыщенное и
искусственное. Въ Аѳинахъ не замѣчалпсь рѣзко два тона; напротивъ,
утонченные нравы временъ Августа представляли изъ себя почти
тоже, что нравы нашей арпстократіп и рядомъ съ этпмъ
существовала смѣшная часть общества.
Нѣтъ другого велпчія. кромѣ велпчія петпнной человѣчноетп,
велпчія иоэзіи. велпчія релнгіи, велпчія нравственности. Другія
претензіп на велпчіе въ одинъ прекрасный день станутъ смѣш-
ными. Вѣдь въ порядкѣ вещей, что все то. что было принято
только врасплохъ, вызываетъ смѣхъ съ той минуты, какъ обаяніе
разрушилось. Является желаніе мстпть за прошлое почптане,
какъ только со стѣнъ сняты обои. Для грубыхъ иллюзій внѣш-
няго почтенья необходима простота, которой у насъ именно нѣтъ:
мы слишкомъ тонко понимаемъ, что бы не приподнять занавѣсъ.
Мы убили старый кумиръ почтенья: кумиръ не можетъ снова
подняться. Какпмъ образомъ, скажите пожалуйства, внушить себѣ
почтеніе къ чему нибудь? Какпмъ образомъ оживить въ мысляхъ
то, что заключаетъ въ себѣ необходпмымъ условіемъ отсутствіе
мысли? Ребенокъ можетъ бояться лица, которое онъ запачкалъ;
но если онъ позволилъ себѣ разъ разсмѣяться надъ нимъ, не
будетъ ли онъ постоянно вспоминать о томъ, что онъ загрязнилъ
это лицо, чтобы внушить себѣ самому страхъ передъ нимъ!
Главное условіе театра маріонетокъ—это не замѣчать нитку.
Простодушные прпнимаютъ представленіе на вѣру, какъ если бы
эти куски дерева были дѣйствительно живыми людьми; болѣе
понятливые забавляются этпмъ, если даже они замѣчаютъ кусокъ
нитки, потому что, несмотря ни на что, они знаютъ, что она су-
ществуетъ. Но сами полуразумные нмѣютъ несчастье замѣтить ее,
они очень заботливо высмѣиваютъ представленіе, чтобы показать,
что они не глупы. Тоже относится къ почтенію: почтеніе
естественно у простодушныхъ; поверхностные люди защищаются отъ
него съ очень комичнымъ упорствомъ; оно возрождается у уче·
ныхъ, благодаря ихъ высшей точкѣ зрѣнія. Ученые знаютъ, что
подъ всѣмъ этимъ есть нитка, но что не стоитъ труда дѣлать
такъ много шуму изъ за такого простого открытія. Люди
поверхностные, напротивъ, кричать, шумятъ, настаивая на
необходимости во что бы то ни стало совершенно освободить человѣ-
чество отъ этихъ предразсудковъ „Необходимо имѣгь мысль о
прошломъ, говорить Паскаль и судить обо всѣмъ подъ. ея влія-
ніемъ, говоря однако, какъ говорить народъи. Но когда
количество хитрецовъ слишкомъ велико, всякая ложь становится
невозможной,—потому что тогда считается хорошимъ тономъ дѣлать
все нечестное и говорить простому люду: „Ахъ! какъ вы добры,
что позволяете ловить васъ на эту удочку*4. Тогда нужно иттц

БУДУЩЕЕ НАУКИ. 129
къ этому просто и выражать почтеніе только къ вещамъ дѣствп-
тельно его заслуживающимъ.
Царствованіе буржуазіи (слѣдуетъ признаться въ этомъ)
вызвало большую упрощенность въ нашихъ нравахъ. Нашъ ко-
стюмъ очень узокъ и очень искусственъ по сравненію съ
широкой простотой и благородствомъ костюма древнихъ: но въ конпѣ
концовъ не ложь царствовала у нашей древней арпстократіи.
Остается еще многое сдѣлать: нужно упрощать и облагораживать.
Буржуазія впрочемъ иногда дѣлала ошибку, когда старалась
вернуться къ старымъ прпвычкамъ дворянства; этого она
совершенно не достигла и только оказалась смѣшной въ глазахъ че-
ловѣчества. Вѣдь нѣтъ ничего смѣшнѣе. чѣмъ подражаніе,
лишенное величія. Что намъ нужно—это настоящая вѣжлпвость,
пстинная мягкость, жизнь широкая и въ пстинномъ ея смыслѣ,
добродѣтель, проявляющаяся въ манерахъ особенной вѣжливостью
и доброжелательетвомъ. Республиканцы, претендующіе на строгость,
создаютъ себѣ страшную иллюзію, думая, что можно отнять у
человѣчества идею величія. Уже лучше имѣть дѣло съ древнимъ
идолопоклонствомъ, окружавтихъ блескомъ нѣсколькнхъ
личностей, чѣмъ съ этой блѣдной жизнью, гдѣ величество человѣче-
ства не будетъ представлено. Но еще лучше вернуться къ пстинѣ
и не знать другого величія, кромѣ велпчія науки и идеала.
Я охотно назвалъ бы эти нравы демократическими
въ томъ смыслѣ, что они не основаны ни на какомъ искусствен-
номъ различіи (77), но исключительно на естественныхъ -и нрав-
ственныхъ отношеніяхъ людей между собою. Часто
представляюсь себѣ, что демократическіе нравы явяяются нравами кабачка,
и въ этомъ виноваты отчасти тѣ, которые конфисковали это имя
бъ свою пользу. Но настоящіе демократическіе нравы были бы
самыми прелестными, мягкими, самыми симпатичными. Они
представляли бы собою только самую нравственность, болѣе пли менѣе
прекрасную, болѣе или менѣе гармоничную, смотря· по тому,
насколько индивидуумы преданы имъ. Это были бы нравы поэмъ
идеальныхъ романовъ, гдѣ человѣческія чувства
обнаруживались бы во всей своей первобытной наивности, безъ аристокра-
тическаго пли утопченнаго вида. Настоящіе демократическіе нравы
предполагали съ одной стороны отмѣненіе аристократичеекпхъ
салоновъ и кафе, съ другой стороны—расшпреніе семейныхъ от-
ношеній и народныхъ собраній. Совершенно справедливо, что
согласно этому послѣднему взгляду, наше общество предета-
вляетъ пустое мѣсто, такъ трудно поддающееся заполненію. Мы не
имѣемъ ничего аналогпчнаго древней ш к о л ѣ. Наша школа
существуете исключительно для дѣтей и поэтому почти смѣшна,
какъ и все, что является педагогпческнмъ; наши клубы носятъ
политически характеръ, a человѣку нужны духовные ^союзы.
Старая школа была для всѣхъ возрастовъ гимназіей ума. Ученый,
подобный Сократу, Стильпону, Антисѳену, Пиррону, который не пп-
салъ, а говорилъ своимъ ученикамъ пли близкимъ (о Ι α ύ ν о ν τ г ς).
немыслимъ въ настоящее время. Философская бесѣда, такая,
какой намъ передаетъ ее Платонъ въ своихъ діалогахъ (78),
древняя Сими аз і я (79), непонятны въ наши дни. Церковь и пресса

130 БУДУЩЕЕ НАУКИ.
убили школу. Но теперь что замѣннтъ церковь, потерявшую зна-
ченіе для народа?
Наше такъ называемое общество весьма благопріятно для
развитія прекрасныхъ нравовъ и хорошпхъ характеровъ. Я не
посмѣлъ бы сказать, еслпбъ Мшпле не еказалъ это до меня:
-Послѣ разговора геніевъ и ученыхъ епеціалистовъ. разговоръ
народный наиболѣе поучнтеленъ. Если нельзя говорить съ
Беранже. Ламене и Ламартиномъ. слѣдуетъ пойти въ иоле и болтать
съ креетьянпномъ. Чему можно научиться у людей средннхъ?
Что касается салоновъ, то изъ нихъ я никогда не выходплъ безъ
того, чтобы не почувствовать себя душевно униженнымъ и охла-
дѣвшпмъ*. Впечатлѣніе. которое остается во мнѣ. когда я выхожу
изъ салона, это отчаяніе въ цивилизаціп. Если цивилизація должна
роковымъ образомъ закончиться этимъ незаконченнымъ періодомъ,
если народъ въ свою очередь долженъ довольствоваться своей
судьбой и, по пстеченіи нѣсколькихъ вѣковъ. потерять вкусъ
подъ вліяніемъ тщеславія и удовольствія,—то Катонъ былъ
правъ: нужно было смотрѣть на культуру, какъ .на нѣжные
инструменты, и разбить разумно все то, что на нашихъ глазахъ
служить орудіемъ культуры и совершенствованія, но что по этой
гипотезѣ. служить только для размноженія рода, жаднаго къ раб-
ству, чтобы жить въ свое удовольетвіе. Ничто не сравнится,
особенно въ провпнціи, съ ничтожествомъ буржуазной жизни, и
я никогда не могу безъ печали и нѣкотораго рода ужаса видѣть
физическое и нравственное ослабленіе растущихъ поколѣній: и
однако это правнуки героевъ великой эпохи! Я лучше чувствую
себя съ простыми людьми, съ крестьяниномъ, съ рабочимъ, со ста-
рымъ солдатомъ. Мы по нѣкоторымъ вопросамъ говоримъ однпмъ
языкомъ: я могу въ случаѣ нужды говорить съ ними: это
является невозможнымъ для меня по отношенію къ невѣжественному
буржуа: мы принадлежимъ къ разнымъ видамъ.
Германнъ чувствовалъ себя хорошо только одинъ, со своеіі
семьей и нѣсколькими друзьями. Съ ними онъ напвенъ, прав-
дивъ, полонъ огня; съ ними онъ парить въ небесахъ. Въ обще-
етвѣ онъ непроходимо глупъ и обрекаетъ себя на нѣмое при-
сутствіе во все продолжение разговора, не будучи въ силахъ
вставить ни одного слова. При первой попыткѣ необыкновенный
звукъ его голоса заставляетъ повернуть къ нему всѣ головы; это
является какимъ то днссонансомъ. Онъ не умѣетъ обмѣняться
подходящей монетой: если онъ хочетъ возразить, онъ вытаски-
ваетъ изъ кармана золото и не находить мѣдной монеты. Въ
Академіи или въ Портикѣ онъ былъ бы на своемъ мѣстѣ; онъ
былъ бы изъ любимыхъ учениковъ, онъ фразировалъ бы въ діа-
логѣ Платона, какъ Лизисъ и Хармидъ. Если бы онъ увидѣлъ
у фонтана прекрасную Доротею, сильную и гордую, онъ еказалъ
бы ей: дай мнѣ напиться. Еслибъ, подобно Данте, онъ увидѣлъ
Беатриче, выходящей съ опущенными глазами изъ Флорентійской
церкви, быть можетъ, лучъ свѣта проникъ бы его жизнь, и
быть можетъ, дочь Фалько Портинари улыбнулась бы на его
смущенье, йтакъ, предъ молодой дѣвушкой онъ испытываетъ и
заставляетъ испытывать только смущенье.—Вагпъ Германъ, скажутъ,

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
131
деревенскій невѣжда, пусть онъ идетъ въ деревню.—Нисколько.
Въ деревнѣ онъ встрѣтптъ грубость, невѣжество, непонпманіе
вещей тонкихъ и прекрасныхъ. Но Германъ вѣжливъ и культу-
ренъ, болѣе утонченъ даже, чѣмъ салонные люди, но его "
утонченность не искусственна и не фальшива. Въ немъ царствуетъ
міръ мысли и чувства, котораго не съумѣютъ понять ни грубое
невѣжество, ни поверхностный скептпппзмъ. Это человѣкъ
искренни! и сердечный, принимающій за серьезное свою природу и
проявляющей присутствіе искры' Божіей въ своемъ сердцѣ.
Такимъ образомъ, умственный трудъ имѣетъ всю свою цѣн-
ность лишь тогда, когда онъ является чисто человѣческимъ, т. е.
когда онъ соотвѣтствуетъ сущности человѣческсй природы: чело-
вѣкъ не можетъ жить однимъ только хлѣбомъ. Великое научное
и религіозное пониманіе возродится лишь тогда, когда человѣ-
чество придетъ къ мысли о такой же правдивой и лишенной лжи
жизни, какую устраиваетъ себѣ, мнѣ кажется, человѣкъ, живущій
въ лѣсахъ Америки, или брампнъ, который, рѣшивъ, что онъ
достаточно пожилъ, располагается для дошннаго пути, сбрасы-
ваетъ свое одѣянье, подымается по Гангу и идетъ умирать па
Гпмалайскія вершины. Кто не испытывалъ этихъ минуть
внутренняя одиночества, когда дума, проникая все глубже и глубже
и ища, на чемъ остановиться, разбиваетъ одну за другой всѣ
вверху лежащія оболочки, пока она не приходитъ къ настоящему
руслу, гдѣ всякая услозность улетучивается, гдѣ человѣкъ
становится лицомъ къ лицу съ самымъ собой, не обманывая себя,
убивъ въ себѣ всю искусственность? Эти минуты рѣдки и непре-
должительны: обыкновенно мы живемъ подъ охраной третьяго
лица, которое мѣшаетъ ужасному прикосновенно нашего „я- къ
самому себѣ. Правда жизни можетъ жить въ насъ лишь при
условіи уничтожения этой промежуточной завѣсы, а также подъ
тѣмъ условіемъ, чтобы мы постоянно опускались на дно нашей
прігроды, прислушиваясь къ безкорыстнымъ инстинктамъ ея,
которые ведутъ насъ по пути знанія, почптанія идеаловъ и любви.
Вотъ почему чистосердечный человѣкъ такъ сильно
воспламеняется и такъ много расточаетъ любви предъ наивной
жизнью, передъ ребенкомъ, который думаетъ и улыбается предъ
каждымъ предметомъ, передъ молодой дѣвушкой, которая не
знаетъ, что она прекрасна, передъ птицей, которая поетъ на
вѣткѣ исключительно для того, чтобы пѣть, передъ курицей, гордо
расхаживающей среди своихъ цыплятъ. Это потому, что во всемъ
этомъ мы видимъ ничѣмъ незатемненную высшую силу. Чело-
вѣкъ испорченный находить низменными тѣ вещи, къ которымъ
народъ и люди генія питаютъ наибольший интерееъ,—животныхъ
и дѣтей. Быть геніемъ—это значитъ одновременно владѣть
критической способностью и дарами простого человѣка. Геній—ребе-
нокъ, геній—народъ, геній—простой человѣкъ.
Жизнь брамина представляетъ самый вѣрный примѣръ
жизни, пріобрѣтенной исключительно благодаря сильной рели-
гіозной мысли. Не знаю, представляетъ ли картина жизни пер-
выхъ христіапскихъ отшельниковъ, такъ чудно нарисованная
Флери, такой ореолъ идеализма. Жизнь брамина пмѣетъ еще пе-

132 БУДУЩЕЕ НАУКИ
редъ жпзнью обителп π жизнью отшельнической то
преимущество, что она въ одно и то же время является жпзнью общече-
ловѣческой, т. е. жпзнью семейной, π что она связана съ
заботами о жизнп повседневной, не приписывая пмъ. впрочемъ, то
.'шаченье, котораго онѣ не пмѣютъ: аскетъ получаетъ свою пищу
изъ небесной корзины; брампнъ самъ отправляется, въ лѣсъ
рубить дрова; ему нуженъ топоръ и корзина для собпранія дпкпхъ
илодовъ. Сыновья Папду. во время пребыванія своего въ лѣсу
ходятъ на охоту, π жена его Дронадп предлагаетъ чужеетран-
цамъ ту часть, которую она получила отъ дпчи, убитой ея
мужьями. Жизнь отцовъ—отшельниковъ не даетъ ничего подобнаго
елѣдующей картпнѣ, взятой изъ Магабарата: «Король
приблизился къ священной рощи,—чудная картина небесныхъ странъ:
рѣка была покрыта полчпщамп пиллгримовъ въ то время, какъ
въ воздухѣ раздавались голоса наоожыыхъ людей, повторявпшхъ
каждый* отрывокъ нзъ священныхъ кнпгъ. Король, въ сопровож-
деяіп своего министра, главнаго жреца, приблизился къ пустынѣ.
волнуемый желаньемъ увпдѣть святое, непзсякаемое сокровище
религіозной науки; онъ смотрѣлъ на пустынное убѣжпще,
подобное области Брамы; онъ слышалъ таинственное пѣніе отрывковъ
пзъ Веда, произносимое извѣстнымъ размѣромъ... Это мѣсто сіяло
славой, благодаря присутствію большого количества браминовъ...,
изъ которыхъ одни пѣли Самаведу, а другая группа пѣла Барун-
дазаму... Всѣ они были люди воспитаннаго ума и
импонирующей наружности... Эти мѣста походили на мѣсто жительство
Врамы. Король слышалъ со всѣхъ сторонъ голоса этпхъ людей,
наученныхъ долгимъ опытомъ обрядамъ, требующпмъ постоянной
жертвы, голоса тѣхъ, которые владѣютъ принципами морали и
знаніемъ движеній души, тѣхъ, которые умѣютъ согласовать тексты,
противорѣчащіе одпнъ другому пли которые знаютъ всѣ частныя
обязанности религіи; смертные, умъ которыхъ стремится разсѣять
мракъ души въ виду необходимости возрожденья въ этомъ мірѣ.
Онъ слышалъ также голоса тѣхъ, которые путемъ несомнѣнныхъ
доказательству пріобрѣлп пояиманіе высшаго существа, тѣхъ,
которые владѣли знаньемъ грамматики, поэзіи и логпки и
погрузились въ хронологію; которые проникли въ пониманье состава
матеріи, понятія двпженья и качества; которые знали причины и
дѣйствія; которые изучили языкъ птнцъ и пчелъ (хорошія π дур-
ныя предзнаменованія); которыя мыслью отдыхали на трудахъ
Влаза; которые давали образецъ пяученія книгъ по вопросу о
началахъ божества и главныхъ лпцъ: которые изучаютъ горе π
волненье людское" (80). ІІндія, въ общемъ, представляется мнѣ
самой настоящей и объективной формой жизни человѣческой,
той жизни, гдѣ человѣкъ, пораженный крьсотой окружающаго
міра, преслѣдуетъ ее безкорыстно и для одного только обаянія,
которое она оказываетъ на его природу.
Религія—вотъ слово, въ которомь резюмировалась до сихъ
поръ жизнь духа. Возьмите христіанина первыхъ вѣковъ;
религия составляетъ всю его духовную жизнь. Ни одной мысли, ни
одного чувства, которое не было бы связано съ нею: самая ма-
терьяльная жизнь почти поглощена этимъ громаднымъ движень-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
138
емъ идеализма. Sive manducatis, sive bibitis, говорить
святой Павелъ. Вотъ прекрасная система жизни, совершенно
идеальная, совершенно божественная, и по пстинѣ достойная
свободы сыновъ Божьихъ. Здѣсь нѣтъ исключеній, а самая цѣпь
не чувствуется; вѣдь какъ бы ни была узка граница,
необходимость не заставляешь переходить ее. Какъ ни суровъ законъ, онъ
иредставляетъ выраженіе всего человѣка. Въ средніе вѣка это
уиодобленье еще существуешь. Ярмарки, торговыя собранья или
собранья для удовольствііі представляютъ религіозныя
празднества: сценическія представленія состоятъ изъ мистерій; путеше-
отвія—это хожденье пилигримовъ къ святымъ мѣстамъ; войны—
крестовые походы. Возьмите, напротпвъ, христіанина—католика,
даже самаго строгаго, временъ Людовика XIV, Монтазье, Бовилье,
Арнольда, и вы найдете двѣ стороны въ его жизни: сторону ре-
лпгіозную, которая, какъ бы сильна она ни была, не можетъ
подчинить себѣ все остальное, и сторону свѣтскую, житейскую,
которой нельзя отказать въ нѣкоторой цѣнностн. Тогда, но ни въ
коемъ случаѣ не раньше, аскеты начинаютъ проповѣдывать от-
реченіе. Первый христіанинъ не долженъ быль ни въ чемъ
отказываться, потому что его жизнь была полна, его законъ былъ
равноспленъ его потребностямъ. Въ результата этого релпгія, не
будучи уже способна заключать въ себѣ все, стала разбивать то,
что уклонялось отъ ея вліянія. Я увѣренъ въ томъ, что Бовилье
получалъ тонкое удовольствіе отъ трагедій Расина, быть можетъ,
даже отъ комедій Мольера; и однако понятно, что присутствуя
на нихъ, онъ не думалъ, что совершаетъ грѣхъ. Такое дѣленье
Оыло необходимо. Религія понималась въ это время, какъ
закрытое и запечатанное письмо, которое не нужно было открывать,
но которое надлежало получить и передать; однако жизнь
человеческая, все расширяясь, вызывала все новыя потребности, и
не найдя его въ религіп, они стали противъ религіи; отсюда вы-
текаетъ система недальновидной и умѣренной жизни. Люди ува-
жаютъ религію,но держатся на сторонѣ противъея увлеченій;
ей удѣляютъ ея часть, ей, которая составляетъ нѣчто лишь при
условіп быть всѣмъ. Отсюда жалкая теорія раздѣленья двухъ
державъ, почтенныхъ правъ: разума и вѣры.
Отсюда слѣдовало бы заключить, что религія, будучи отдѣ-
лена, отнята у сердца человѣчества, не участвуя болѣе въ вели-
комъ круговращеніи жизни, какъ отрѣзанный членъ, засохла бы
и сдѣлалась бы придаткомъ второстепенной важности въ то время,
какъ жизнь свѣтская, при которой главное вниманіе обращается
на всѣ жпвыя и въ настоящее время дѣйствующія чувства, всѣ
новыя идеи, стала бы главенствующей. Безъ сомнѣнія, эти великіе
люди ΧΛΊ1Ι столѣтія были болѣе релпгіозны, чѣмъ они сами
думали; то, что они изгоняли подъ именемъ религіп, на самомъ
дѣлѣ было клерикальнымъ деспотизмомъ, суевѣріемъ, узкой
формой. Однако реакція завела ихъ слишкомъ далеко; религіозная
окраска совершенно отсутствовала въ этомъ столѣтіи. Философы,
сами того не сознавая, становились на точку зрѣнія своихъ про-
тпвниковъ, и подъ вліяніемъ громадной массы краснорѣчивыхъ
мыслей предполагали, казалось, что секуляризація жизни повле-

13 t
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
четъ за собой уничтожение всего религіознаго обихода. Я думаю,
какъ и католики, что наши общества, основанный на предпола-
гаемомъ договорѣ, нашъ безбожный законъ—временныя аномалін.
π что прочность не будетъ достигнута до тѣхъ поръ, пока не
провозгласятъ: наша святая констптуція. Но возвратъ
къ релпгіи будетъ только обращеніемъ къ великому единству
жизни, къ релпгіп духа, безъ исключение безъ гранпцъ. Мудрому не
зачѣмъ молиться въ опредѣленные часы; вѣдь вся
жизнь—молитва. Если бы религія должна была занимать въ жизни оиредѣ-
ленное мѣсто, она должна была бы поглотить всю жизнь; самый
суровый аскетпзмъ быль бы едпнственнымъ слѣдствіемъ. Только
поверхностные умы или слабыя сердца могли, послѣ принятія
хрпстіанства, имѣть пнтересъ къ жизни, наукѣ, поэзіи, ко всему
міру. Мистики смотрятъ съ сожалѣніемъ на эту слабость, и они
правы. Настоящая философская религія не свела бы къ нѣсколь-
кимъ вѣткамъ это огромное дерево, корни котораго въ душѣ че-
ловѣка: она доставляла бы только способъ брать цѣлую жизнь,
видя во всякомъ предметѣ идеальный π божественный смыслъ, и
освящая жизнь чистотой души и возвышенностью сердца.
Религія, такая, какой я ее понимаю, очень далека отъ того,
что философыназываютъ естественной религіей, которая
представляетъ нѣчто вродѣ жалкой теологіи, безъ поэзіи, безъ
вліянія на человѣчество. Всѣ попытки въ этомъ смыслѣ были и
всегда будутъ безплодны. Теодицея, поставленная лицомъ къ
лицу передъ частной наукой, не имѣетъ смысла. Найдется ли еще
человѣкъ въ здравомъ умѣ, который могъ бы надѣяться сдѣлать
открытія въ такомъ порядкѣ мыслей? Настоящая теодицея—это
наука о вещахъ, физика, физіологія, исторія, обработанная по
способу религіи. Религія—это знаніе и любовь къ правдѣ жизни.
Предположение имѣетъ значеніе лишь постольку, поскольку оно
понято и прочувствовано. Что означаетъ эта разъ найденная
формула на непзвѣстномъ языкѣ, это a-f-b теологіи, которую вы
предлагаете человѣчеству, говоря: „это сохранить твою душу для вѣч-
ной жизни: ѣшь и ты излѣчишься"? Что даютъ мнѣ эти стерео-
типныя фразы, которыя не имѣютъ для меня никакого смысла,
похожія на формулы алхимика и мага, которые работаютъ для
этихъ формулъ, ex opère opérât о, какъ говорятъ теологи.
Прудонъ, безъ сомнѣнія, представляетъ собою весьма
значительную философскую силу. Но я не могу простить ему его атеи-
стическіе и нерелигібзные взгляды. Это значитъ убить самого себя,
если позволяешь себѣ писать фразы вродѣ слѣдующихъ: „Чело-
вѣкъобреченъ на жизнь безъ религіи: цѣлая масса еимптомовъ
показываетъ, что общество, внутренно переработываясь,
стремится постоянно разрушить эту оболочку, которая съ этого времени
становится безполезной". Какъ можете вы, если вы восхваляете
культъ красоты и истины, если святость нравственности говоритъ
вашему- сердцу, если всякая красота, всякая истина, всякое доброе
чувство приводить васъ къ очагу святой жизни, къ уму, если
придя къ этому вы отказываетесь отъ рѣчи, вы закрываете вашу
голову, если вы намѣренно мѣшаете вашу мысль съ вашимъ на-
рѣчіемъ, чтобъ не сказать ничего огранпченнаго предъ лицомъ

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
135
безконечнаго,—какъ можете вы говорить объ атеизмѣ? Если ваши
способности не простираются до пониманія этого единаго звука,
подъ которымъ мы разумѣемъ Бога, то мнѣ ничего не остается
сказать; въ васъ отсутствуетъ главный и крайне характерный
элементъ нашей природы.
Человѣчество преобразуется лишь подъ божественнымъвлія-
ніемъ красоты. Но красота въ области морали—это религія. Вотъ
почему религія мертвая и отсталая все же имѣетъ большую силу,
чѣмъ всѣ чисто свѣтскія учрежденія; вотъ почему христіанство
пмѣетъ еще большую созидательную силу, облегчаетъ больше
страданій, дѣйствуетъ болѣе сильно на человѣчество, чѣмъ всѣ
принципы, пріобрѣтенные человѣчествомъ въ поелѣднія эпохи.
Люди, которые создадутъ будущее, не будутъ мелкими
спорщиками, резонерами, обманщиками, людьми партій, интриганами
безъ идеала. Они будутъ прекрасны, они будутъ добры, они
будутъ поэтичны. Я, неумолимый критпкъ, не заподозрю въ чело-
вѣкѣ лести, если онъ ищетъ триединства во всякой вещи. Я
предпочитаю Пьера Леру, какъ онъ ни заблуждается, всѣмъ этимъ
лживымъ философамъ, которые хотѣли бы передѣлать человѣче-
ство по узкой мѣркѣ своей схоластики и повернуть по своему
пониманию чудныя движенія сердца человѣческаго.
Уничтожить слово Богъ, которое почитается человѣчествомъ,
имѣетъ за собой долгую давность и употреблялось въ чудныхъ
стихахъ, значило бы сбить съ толку человѣчество. Несмотря на
то. что оно, какъ говорятъ схоластики, не однозначно, оно соот-
вѣтствуетъ, однако, довольно ограниченной идеѣ: summum и ul-
timum, граница, гдѣ умъ останавливается въ кругу
безконечнаго. Предположимъ даже, что мы, всѣ философы, выберемъ
другое слово, разумъ, напримѣръ; помимо того, что слова эти
слпшкомъ отвлечены и не выражаютъ реальной сущности, есть
еще одно огромное неудобство: отъ насъ отрѣзаны, такимъ обра-
зомъ, всѣ поэтическіе источники прошлаго, и мы отдѣлены на-
шпмъ нарѣчіемъ отъ простыхъ людей, которые такъ умѣютъ
своеобразно любить. Скажите простымъ людямъ, чтобы они
отвлеченно жили правдой и красотой, и эти слова не будутъ пмѣть для
шіхъ никакого смысла. Скажите имъ, чтобъ они любили Бога,
чтобъ они не оскорбляли Его, и они поймутъ васъ удивительно
хорошо. Богъ, Провидѣнье, душа и еще многія другіи хорошія
слова, немного тяжелыя, но выразительный и почтенныя, наука
объяснить, но никогда не замѣнптъ ихъ къ лучшему. Что такое
Богъ для человѣчества, какъ не трансцендентное резюмэ его сверх-
чувственныхъ потребностей, категорія идеала, т. е. формы,
подъ которой мы воспринимаемъ идеалъ, какъ пространство и
время—категоріи, т. е. формы, подъ которыми мы
воспринимаемъ тѣло? (SI) Все сводится къ этому факту человѣческой
природы: предъ лицомъ божественнаго человѣкъ выходитъ изъ
своей замкнутости, отдается чудному обаянію, заставляетъ
умолкнуть свою личность, воодушевляется, растворяется. Развѣ это не
обожаніе?
Если стать на точку зрѣнія субстанціи и спросить: суще-
ствуетъ эта высшая сила пли нѣтъ?—О, Боже, отвѣчу я, она толь-

136
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
ко и существуетъ. а все остальное только кажется сущеегвую-
щпмъ. Если слово быть пмѣетъ какой либо смыслъ, то, безъсо-
мнѣнія, только въ прпмѣненіп къ идеал}'. Неужели вы
согласились бы, что матерія существуетъ потому только, что это гово-
рятъ вамъ ваши глаза π ваши руки, π вы усумннлпсь бы въ су-
ществованіп вашей силы, когда вся природа ваша провозглаша-
етъ съ перваго акта своего проявленія? Ну, что означаетъ эта
фраза: гматерія существуетъ-? Что остается отъ нея послѣ стро-
гаго анализа! Я не знаю и, по правдѣ сказать, я считаю вопросъ
невозможными потому что слѣдуетъ остановиться на простыхъ
замѣчаніяхъ. По ту сторону—бездна. Разумъ существуете только
въ нѣкотороіі средней области; по обѣ стороны ея онъ смѣпш-
вается какъ звукъ, который, едва только едѣлавшпсь низкпмъ
пли высокимъ, перестаетъ быть звукомъ пли, по крайней мѣрѣ,
не замѣчается. Я люблю особеннымъ образомъ сравнивать
предмета разума съ этими гордыми и разлетающимися въ прахъ еуо-
станціямн, въ которыхъ матерія имѣетъ такое малое значенье^ и
которые существуютъ только благодаря надуванію. Еслп прпсмо-
трѣться очень близко къ основанію субстанціп, то остается одно
только единство, точно такъ же, какъ математпческія формулы,
выведенные очень поспѣшно, всѣ передаютъ основную
тождественность и ооозначаютъ что либо лишь при условіи не быть
слпшкомъ упрощенными. Всякій умственный актъ, какъ и всякое
уравненье, превращается въ сущности въ А=А. Но у этого пре-
дѣла кончается знаніе, нѣтъ больше умственнаго процесса.
Наука начинаетъ только съ деталей. Для того, чтобы умственно
упражняться, 'нужна поверхностность, нужна нзмѣнчивость,
разбросанность, иначе погружаешься въ единое безконечное. Единое
существуетъ и воспринимается, только развиваясь въ
разнообразие т. е. въ явленіяхъ. За этпмъ—покой, т. е. смерть. Знаніе—это
безконечное, брошенное въ конечную мельницу. Только
трудности имѣютъ цѣну. Стороны единства однѣ составляютъ предметъ
науки.
Нѣтъ такого слова на фплософскомъ діалектѣ, которое не
привело бы къ болыпимъ ошибкамъ, если его понимать въ ве-
щественыомъ и грубомъ смыслѣ, вмѣсто того, чтобы обозначать
нмъ только классы явленій. Реализмъ и абстракція
соприкасаются; христіанство можно было бы поочередно обвинять то въ
реализма, то въ абстракціи. Феноменализмъ одинъ заключаетъ
истину. Я надѣюсь, никто и никогда не обвинить меня въ томъ, что
я матеріалпстъ, и однако я смотрю на гипотезу о двухъ субстан-
ціяхъ, соединенныхъ для производства человѣка, какъ на одну
изъ самыхъ грубыхъ фантазій. которыя когда либо создала фп-
лософія. Слова—душа и тѣло остаются всегда понятными
постольку, поскольку они показываютъ порядокъ несводпмыхъ другъ
на друга явленій; но дѣлать это совершенно феноменальное раз-
личіе спнонимомъ анатомическаго разлпчія значить впадать въ
крайность реализма и подражать древнимъ гипотезамъ физиче-
скпхъ наукъ, которыя предполагали столько же причинъ,
сколько существуетъ различныхъ фактовъ, и объясняли реальными и
субстанциональными жидкостями факты, въ которыхъ болѣе про-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
137
грееепвная наука видѣла только различный порядокъ явленін.
Конечно, еще болѣе нелѣпымъ является слѣдующее утвержденіе:
человѣкъ—это тѣло: истиной будетъ то, что существуетъ единая
субстанція. которая не есть ни тѣло, ни духъ, но которая
проявляется въ двухъ разрядахъ явленій, составляющпхъ тѣло пумъ,
что эти два слова пмѣіотъ емыслъ только въ силу своей
противоположности, и что эта противоположность проявляется
только въ фактахъ. Сппритуалпстъ не тотъ, кто вѣритъ въ двѣ суб-
станціи грубо связанныя другъ съ другомъ; сппритуалпстъ тотъ,
кто убѣжденъ, что только проявленія ума пмѣютъ
трансцендентальную цѣнность. Человѣкъ существуетъ; онъ—матерія; это
значить, онъ существуетъ въ пространствѣ, осязаемъ, одаренъ
физическими свойствами; онъ — духъ, это значить, онъ способенъ
мыслить, чувствовать, любить. Умъ—цѣль, какъ цѣль растенія—
цвѣтокъ; безъ корней, безъ лпстьевъ нѣтъ цвѣтка.
Самый простой актъ познаванія заключаетъ въ себѣ понятіе
о Богѣ, потому что онъ заключаетъ въ себѣ понятіе о существо-
ваніп и понятіе о безконечномъ. Безконечное на лицо во всѣхъ
нашихъ проявленіяхъ; оно составляешь, собственно говоря,
отличительную черту человѣчества, единственную категорію чпстаго
разума, которая отлпчаетъ человѣка отъ животнаго. Этотъ эле-
ментъ можетъ исчезнуть въ вульгарныхъ проявленіяхъ разума:
но такъ какъ онъ находится, несомнѣнно, въ проявленіяхъ
вдохновенной души, то это поводъ заключить, что онъ находится во
всѣхъ ея актахъ; вѣдь то, что пмѣется на одной ступени, имѣет-
ся и на всѣхъ другихъ. Но тѣмъ не менѣе безконечное
обнаруживается съ большей силой въ дѣйствіяхъ первобытнаго
человечества, въ этой безсознательной и неопределенной жизни, въ со-
стояніп непроизвольныхъ дѣйствій, въ періодъ природнаго во-
одушевленія, въ этихъ храмахъ и пирамидахъ, чѣмъ въ наше
время законченной мысли и аналитпческихъ точекъ зрѣнія. Идея
Бога врождена и не нуждается въ доказательствахъ. Противъ
этой идеи атепзмъ безспленъ, потому что Бога утверждаютъ,
отрицая его. Повеюду человѣкъ обогналъ природу: повсюду за
видимымъ онъ предполагалъ невидимое. Вотъ единственная
черта действительно всеобщая, общее основаніе, на которомъ
различные инстинкты нарисовали безконечно разнообразные узоры,
со временъ еоединенныхъ сплъ дикарей до Іеговы, отъ Іеговы
до индійскаго Оума. Искать другое общее соглашеніе человѣче-
ства на чемъ либо другомъ, а не на этомъ психологическомъ
фактѣ—это значить злоупотреблять терминами. Человѣчество
всегда вѣрило въ нѣчто, лежавшее за предѣлами конечнаго; это нѣ-
что удобнѣе всего назвать Вогомъ. Значить все человѣчество вѣ-
рило въ Бога. Въ добрый часъ! Но не вздумайте, обманываясь
этимъ опредѣленіемъ словъ, утверждать, что человѣчество вѣ-
рило въ такого то или такого то Бога, въ Бога моральнаго и
личнаго, образованнаго съ помощью антропоморфическихъ
аналоги. Этотъ Богъ такъ мало врожденъ, что половина, по
крайней мѣрѣ, человѣчества не вѣрила въ него, и что нужны были
вѣка для того, чтобы придти къ формулировкѣ этой системы за-
конченнымъ образомъ, предппсавъ человѣку любить Бога. Это не

13S БУДУЩЕЕ НАУКИ.
значить, что я совершенно осуждаю методъ пспхологпческаго
антропоморфизма. Такъ какъ Богъ быль идеаломъ каждаго, то
каждый представлялъ его на свои манеръ π по своему образцу.
Не нужно, слѣдовательно, бояться вложить въ него все, что
можно представить себѣ прекраснаго и хорошаго. Но это ошибка про-
тіівъ всякой критики обращать такой методъ въ методъ научный
іг дѣлать пзъ пдеальнаго сопоставленія объектпвное понятіе о
свойствахъ бытія. Скажемъ, что высшее существо владѣетъ не-
раздѣльно всѣмъ, что состав ляетъ совершенство, скажемъ, что въ
пемъ есть нѣчто аналогичное познаванію. свободѣ; но не будемъ
говорить, что оно сознательно, что оно свободно, потому что это
значить стараться ограничить безконечное. называть
невыразимое (82).
Ыонотепзмъ считаютъ обыкновенно окончательнымъ и абсо-
лютнымъ завоеваніемъ, за которымъ нѣтъ дальше никакого
прогресса. По моему мнѣнію, монотеизмъ, подобно политеизму,
только иеріодъ религіи человѣчества. Кромѣ того, это слово далеко
ые обозначаетъ совершенно тождественную доктрину. Нашъ
монотеизмъ—такая же система, какъ и всякій другой; правда, онъ
предполагаетъ прогрессивныя мысли, но, подобно всякому
другому, относителенъ. Монотеизмъ—система іудейская, система Іего-
вы. Ни древній политеизмъ, заключавши! въ себѣ такъ много
истины, ниИндія, такъ много знающая о Богѣ, не понимали этого
вопроса такимъ образомъ. Индійское божество—это существо выше
человѣка, но отнюдь не нашъ Богъ. Хотя іудейская система
проникла во всѣ наши интеллектуальныя привычки, не нужно все же
забывать того глубокаго и поэтичнаго, что встрѣчается въ дру-
гихъ системахъ. Конечно, если бы древніе понимали подъ Богомъ
то, что понимаемъ мы, т.е. абсолютное существо, возможное только
при условіи быть единственнымъ, то политеизмъ былъбы проти-
ворѣчивымъ выраженіемъ. Но ихъ термпнологія по данному
вопросу основывалась на совершенно отличающихся отъ нашихъ
взглядовъ на управленіе міра.
Древніе не пришли еще къ пониманію единства въ управле-
ніи вселенной. Греческій культъ, представляющій, въ сущности,
культъ человѣческой природы и красоты окружающаго, и при
томъ безъ всякой претензін на ортодоксальность, безъ всякой
догматической организаціи, является лишь поэтической формой
всеобщей религіи, быть можетъ, достаточно близкой отъ той, къ
которой приведетъ философія (S3). Это такъ вѣрно, что когда
современники захотѣли сдѣлать нѣкоторыя попытки возвращенія къ
естественному культу, они принуждены были приблизиться къ
нему. Великое моральное превосходство христіанства заставило
насъ слышкомъ легко забыть все, что въ греческой миѳологіи было
такъ широко, терпцмо, уважительно ко всему естественному.
Причина суровыхъ сужденій, которыя мы на него обрушиваемъ,—въ
емѣшной манерѣ, съ которой намъ представляется миѳологія. Ее
представляютъ себѣ въ впдѣ религіп, которую мы силой заставля-
емъ войти вънаши понятія. Религія, которая имѣетъ одного Бога
дляворовъ, другого дляиьяницъ, кажется намъкрайнимъ абсур-
домъ. Но такъ какъ человѣчество никогда не теряло общаго смы-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
139
ела, то нужно хорошо увѣрить себя, что до тѣхъ поръ, пока не
прпдутъ естественно къ пониманію этпхъ вымысловъ, — загадка
будетъ оставаться совершенно неразрѣшенной. Полнтепзмъ
кажется намъ абсурдомъ только потому, что мы не понпмаемъ его,
Человѣчество никогда не бываетъ абсурдно. Вѣрованія. которыя
не опираются на откровеніе, такія подчиненныя, какъ орудія дѣй-
ствій для релпгій организованныхъ догматически, являются въ
нѣкоторомъ смыслѣ болѣе философскими, или скорѣе, они
отличаются отъ действительно философской религіп только болѣе или
менѣе символическимъ вьтраженіемъ. Эти религіи, въ сущности,
ничто иное, какъ государство, семья, искусство, мораль,
получившая высокое и поэтичное выраженіе. Онѣ не расчленяютъ жизнь;
у нихъ нѣтъ разграниченія священнаго и свѣтскаго. Онѣ не зна-
ютъ тайны, отреченія, жертвы, потому что онѣ прпнпмаютъ и освя-
щаютъ прежде всего природу. Это были оковы, но оковы пзъцвѣ-
товъ. Въ этомъ тайна ихъ слабости, въ смыслѣ вліянія на чело-
вѣчество; онѣ менѣе слабы, но также менѣе опасны. У нихъ нѣтъ
этой громадной психологической утонченности, этого ума ограни-
ченнаго, нетерпимаго, партикуляризма, если можно такъ
сказать, этой силы абстракціи, настоящаго вампира, который шелъ.
поглощая все, что было въ человѣчествѣ пріятнаго и хорошаго.
Она высосала все до послѣдней капли крови въ бѣдномъ чело-
вѣчествѣ: соки и силу, кровь и жизнь, природу и искусство,
семью, народъ, отечество; все прошло, и на развалинахъ разби-
таго міра остался только призракъ „я", сомнѣвающагося и плохо
увѣреннаго въ самомъ себѣ.
До спхъ поръ люди дѣлились на двѣ категоріп съ точки зрѣ-
нія религіп: люди релпгіозные, вѣрующіе въ положительную
догму, и люди нерелигіозные, занимающіе мѣсто внѣ какой бы то ни
было откровенной вѣры. Такое дѣленіе теперь уже невозможно;
теперь нужно классифицировать такъ: люди релпгіозные, прини-
мающіе жизнь серьезно и вѣрующіе въ святость вещей, и люди
легкомысленные, безъ вѣры, не серьезные, безъ опредѣленной
морали. Всѣ тѣ, которые любятъ что либо,—братья, или, по крайней
мѣрѣ, меньше врагп, чѣмъ тѣ, которые любятъ только выгоду и
удовольствіе. Несомнѣнно, что я похожу болѣе на католика или
на буддиста, чѣмъ на насмѣшливаго скептика, и доказательствомъ
служать мои внутреннія симпатіи. Я люблю одного, я презираю
другого. Я могу даже назвать себя христіаниномъ въ томъ
смысла, что я обязанъ христіанству большею частью элементовъ моей
вѣры, почти такъ же, какъ Кузенъ могъ назвать себя платоникомъ
или картезіанцемъ, не принимая, однако, всего наслѣдства
Платона и Декарта, и особенно не обязуясь смотрѣть на нихъ, какъ
на пророковъ. Не говорите, что я злоупотребляю словомъ,
присваивая себѣ имя, значеніе котораго я весьма сильно пзмѣняю.
Безъ сомнѣнія, если подъ религіей разумѣютъ совокупность обя-
зательныхъ догмъ и внѣшнихъ проявлений, тогда, признаюсь, я
не религіозенъ; но я утверждаю также, что человѣчество по
существу своему не религіозно и не будетъ никогда религіозно въ
этомъ смыслѣ. Человѣчество характеризуется вѣчной религіозной
потребностью, религіозной способностью, которой до спхъ поръ

140
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
соотвѣтствовалп разныя доктрины π церемонш, но которая бу-
детъ удовлетворена культомъ хорошихъ π прекрасныхъ вещей.
Итакъ, мы пмѣемъ право говорить о релпгіп. потому что пмѣемъ
нѣчто аналогичное, если не то же самое, потому что потребность,
когда то удовлетворявшаяся положительными релпгіямп, суще-
ствуетъ у насъ, какъ нѣчто равносильное, которое можетъ по
праву называться тѣмъ же именемъ.
Уже нѣсколько лѣтъ много говорятъ о релпгіозномъ
возвращеніп, π я охотно прпзнаю, что .это возвращеніе
вообще сезершаетея въ формѣ возврата къ католицизму. Это и
должно было случиться. Человѣчество, чувствуя непреодомпмую
потребность въ релпгіп, постоянно будетъ примыкать къ той.
которую оно найдетъ совершенно готовой. Это возвращеніе не
къ католицизму, какъ таковому, для котораго прошло время, но
къ католицизму, какъ релпгіи. Слѣдуетъ признать также, что
католпцизмъ со своими суровыми абсолютными формами, со сво-
имъ строгимъ порядкомъ, со своей совершенной централизаціей,
долженъ былъ понравиться народу, который впдѣлъ въ немъ
самую лучшую модель своего управленія. Франція находить, что
законъ, исходящій изъ Парижа, становится въ ту же минуту
способнымъ применяться къ бретонскому крестьянин}', эльзаскому
рабочему, пастуху изъ Ланда; поэтому Франція должна быта
находить ' вполнѣ естественнымъ также, что въ Римѣ находится
непогрѣшимый, который управляетъ вѣрованьемъ всего міра.
Это крайне удобно. Освобожденный отъ заботы создавать себѣ
символы и даже понимать ихъ, народъ могъ вволю заниматься
своими дѣлами, говоря: это меня не касается; скажите, во что
слѣдуетъ вѣрить, и я буду вѣрить. Странное недомысліе; вѣдь
формулы имѣютъ значеніе только по смыслу, который онѣ въ
себѣ заключаютъ; дѣло не улучшается, когда онъ говорить: ТЯ
полагаюсь на папу; ужъ онъ знаетъ, во что нужно вѣрпть, и я
вѣрю, какъ онъ~. Люди думаютъ, что вѣра подобна талисману,
который спасаетъ своей собственной добродѣтелью; что они бу-
дутъ спасены, если будутъ вѣрить въ такую то предложенную
комбинацію, не задавая себѣ труда понять ее; люди не чувству-
ютъ, что такія вещи пмѣютъ значеніе только постольку, поскольку
онѣ приносятъ добро душѣ, посредствомъ личнаго приспособления
къ вѣрующему.
Возвращеніе къ католицизму произошло не потому, что къ
этому привелъ прогрессъ критики, но потому, что потребность въ
религіп стала сильно ощущаться, и одинъ католпцизмъ оказался
подъ рукою. Католпцизмъ для громаднаго большинства тѣхъ,
которые его ысповѣдуютъ, не является больше католицизмомъ; это
ρ е л и г ія. Католпцизмъ пдетъ навстрѣчу человѣку, удовлетворяя
его потребности; пусть будетъ католпцизмъ. Въ него не
всматриваются ближе; не входятъ въ мелочи догмы, жалѣютъ тѣхъ,
которые посвящаютъ себя этому неблагородному труду, сотни разъ
говорятъ ереси, не подозрѣвая этого. Что создало славу
католицизму въ наши дни, такъ это то, что его мало знаютъ. Его ви-
дятъ только по нѣкоторымъ внѣшнпмъ блестящимъ сторонамъ,
не размышляютъ надъ тѣмъ, что въ его догмахъ возвышеннаго

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
141
п моральнаго, не входятъ въ подробности; иногда даже храбро
отбрасываютъ или толкуютъ, какъ удобнѣе, тѣ пзъ догматовъ,
которые слишкомъ явно противорѣчатъ современному духу.
ІІтакъ, вотъ объясненіе возврата къ католицизму, предста-
вляющаго, поводимому, сильное возраженіе противъ фплософіп.
XVIII вѣкъ, миссія котораго состояла въ разрушеніп, находилъ
удовольствіе въ томъ, чтобы всякое существо слѣдовало своей
цѣлп. Скептпцизмъ и безбожіе нравились ему сами по себѣ. Но
пасъ уже не опьяняетъ эта радость перваго увлеченія.
Обратившись къ нашей душѣ, мы нашли въ ней вѣчную потребность въ
религіи,—потребность, составляющую сущность человѣческой
природы. Мы стали искать вокругъ себя и, не желая остаться въ
итомъ тяяскомъ, сдѣлавшемся невыноспмымъ состояніи,
обратились къ прошлому и приняли ту доктрину, которая намъ
представилась. Когда не умѣетъ больше строить соборы, ихъ кое-какъ
сколачпваютъ, имъ подражаютъ. Дѣло въ томъ, что можно
обойтись безъ оригинальности въ релпгіп; но нельзя обойтись безъ
религіп.
Индивидуумы переживаютъ въ своей внутренней жизни ана-
логичныя фазы. Въ возрастѣ силы, когда критически умъ еще
крѣпокъ, когда жизнь кажется аппетитной добычей, а яркое
солнце юности льетъ свои золотые лучи на все окружающее, религі-
озные инстинкты удовлетворяются съ малымъ трудомъ; тогда жи-
вутъ съ радостью, безъ положительной доктрины; обаяніе
умственной работы смягчаетъ все, даже сомнѣнье. Но когда гори-
зонтъ съуживается, когда старикъ пщетъ, въ чемъ разсѣять
холодный ужасъ, окутывающій его, когда болѣзнь истощила
благодетельную силу, заставлявшую гордо думать, тогда нѣтъ такого
твердаго раціоналпста, который не обратился бы къ Богу жен-
щинъ и дѣтей и не попросилъ бы священнослужителей
освободить его отъ тѣхъ ужасовъ, которые обетупаютъ,его подъ этимъ
блѣднымъ солнцемъ. Такимъ образомъ объясняютъ себѣ слабости
многіе философы въ послѣдніе дни ихъ жизни. Около смертнаго
одра необходима релпгія. Какая же? Все равно: но она
необходима. Ынѣ кажется въ настоящую минуту, что я умеръ бы
удовлетворенный работой человѣчества и релпгіей будущаго. Увы! я
ни за что не ручаюсь, если я заболѣю. Каждый разъ, когда я
испытываю слабость, я испытываю также сильное повышеніе
чувствительности и нѣчто вродѣ набожности. Отсюда вытекаетъ та
огромная несоразмѣрность, которая можетъ въ нѣкоторыя эпохи
существовать между религіей и состояніемъ моральнымъ, соціаль ·
нымъ и политическими Вѣрованія останавливаются въ своемъ
развитіи, а нравы безпрерывно измѣняются. Католицпзмъ подо-
бенъ гранитнымъ скаламъ, въ массу которыхъ при застыванін
проникли постороннія жидкія вещества, которыя всегда будутъ
представлять со скалами одно цѣлое: католпщізмъ утвердился
разъ на всегда, и отнынѣ уже невозможно никакое нпзверженіе.
Я знаю, что есть католицизмъ болѣе мягкій, который умѣетъ счи
таться съ потребностями времени и прикрывать дымкой слпш ·
комъ жестокую правду. Но изъ всѣхъ спстемъ—эта самая без-
смысленная. Я понимаю ортодоксовъ, я понимаю невѣрующихъ;

142
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
но не понимаю неокатолпковъ. Глубокое незнаніе библейской псто-
рін π теологіл. которое наблюдается во Франціп, помимо
духовенства, одно только могло вызвать появленіе этой поверхностной,
полной протпворѣчій школы. ІІстиннаго хрпстіанетва слѣдуеть
искать въ ппеаніяхъ Святыхъ Отцовъ, въ постановленіяхъ Все·
ленскихъ Соборовъ. а не у слабыхъ и вмѣстѣ съ тѣмъ легкомы-
еленныхъ умовъ, которые, смягчая хриетіанство, извратили его.
не сдѣлавъ болѣе доетупнымъ.
Для огромнаго большинства людей установленный культъ
является только частью идеала въ человѣческой жизни, и поэтому
онъ пользуется почтеніемъ, какъ верховная власть. Какая
прелесть видѣть въ хпжпнахъ или въ простыхъ домахъ, гдѣ все,
кажется, погружено въ добываніе полезнаго, образа, не
представляющие ничего дѣйствптельнаго, впдѣть святыхъ, ангеловъ!
Какое утѣшеніе среди слезъ нашего вѣка страданія видѣть несча-
стныхъ, сгорбленныхъ подъ тяжестью шестидневнаго труда,
являющимися на седьмой день отдохнуть на колѣнахъ, посмотрѣть
высокія колонны, сводъ, арки, алтарь, слышать и проникаться
пѣніемъ, слышать нравственную и успокаивающую проповѣдь! О,
варвары тѣ, кто называетъ это потеряннымъ временемъ и раз-
счптываетъ съ выгодой употребить эти воскресенья и отмѣненные
нынѣ праздники! Мы всѣ, имѣющіе науку, искусство, философію,—
не нуждаемся больше въ другомъ. Но для народа храмъ
составляешь литературу, науку, искусство... Умъ, стремящійся къ
высшей сознательной культурѣ, прежде всего долженъ освободиться
отъ католицизма; вѣдь католпцизмъ заключаетъ въ еебѣ догмы
и стремленія, несовмѣстимыя съ современной культурой. Но
что за дѣло простому человѣку до всего этого? Онъ собираетъ
только цвѣты; какое ему дѣло до того, что корни горьки? Мнѣ
противно видѣть человѣка, вкусившаго кулыуру XIX вѣка и
сохраняющего нѣкоторыя убѣжденія и взгляды прошлаго. На-
протпвъ, когда я прохожу мимо деревень и вижу на каждомъ
заворотѣ дороги и въ каждой хнжинѣ знаки самагр суевѣрнаго
католицизма, я умиляюсь душою, и я согласился бы охотнѣе
замолкнуть навѣки, чѣмъ оскорбить одного изъ этихъ дѣтей.
Святая Дѣва у человѣка мыслящаго и у крестьянина—какая
разница! Я люблю эту простую вѣру, какъ люблю вѣру среднихъ вѣ-
ковъ, какъ люблю пндійца, простершагоея у ногъ Кали или
Кришны, или подставляющаго свою голову подъ колеса
колесницы Ягатнаты. Крестьянинъ безъ религіи—самое мерзкое животное,
не носящее на себѣ никакого яснаго отпечатка человѣчества (a η і-
шаі religiosum). Увы! наступить день, когда имъ придется
подчиниться общему закону и пережить тяжелое время. Это бу-
детъ лучшимъ благомъ для человѣчества; но, Боже! я ни за что
не хотѣлъ бы участвовать въ этой работѣ. Пусть этимъ займутся
дурные люди!
Временами я способенъ проливать слезы, когда думаю о
томъ, что, благодаря превосходству моей религіи, я становлюсь оди-
нокимъ въ присутствіи большой религиозной семьи, въ которой
находятся всѣ тѣ, кого я люблю, когда я думаю о томъ, что луч-
шія души въ мірѣ должны думать обо мнѣ, какъ о нечести вцѣ,

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
148
зломъ, преступники,—они должны такъ думать, заметьте это.—вѣдь
это необходимо вытекаетъ пзъ нхъ вѣры.
Въ моей душѣ появляется одно воспомннаніе: оно печалить
меня, но не заставляетъ краснѣть. Однажды, у подножія алтаря,
когда на моей головѣ покоилась рука пастора, я сказалъ Богу
хрпстіанъ: Dominus pars h aereditatis meae et calicis
mei: tu es qui restitues hâeredit atem meam mihi. Я
былъ тогда еще очень молодъ, но уже много думалъ. За каждымъ
шагомъ моимъ къ алтарю слѣдовало сомнѣніе; это была наука, π
еще будучи ребенкомъ, я называлъ ее своимъ демономъ. Въ
двадцать лѣтъ я уже сомнѣвался въ основахъ своей жпзнп; но про-
тпворѣчивыя мыслп оставили меня, и въ моей душѣ вспыхнула,
какъ молнія, мысль, установившая въ ней на время спокойствие
и счастье. Кто бы ты ни былъ, Вогъ благородныхъ душъ, я
принимаю Тебя. До сихъ поръ я называлъ Тебя пменемъ человѣка;
я вѣрилъ на слово говорящему: я—правда и жизнь. Я буду вѣ-
ренъ Ему, стремясь къ пстпнѣ, куда бы это меня не привело....
Теперь я не раскаиваюсь въ этпхъ словахъ π охотно повторю:
Dominus pars h aereditatis meae; мнѣ пріятно думать, что
я пропзнесъ эти слова на релпгіозной церемоніи. Волосы отросли
на моей головѣ; но я всегда буду принимать участіе въ святой
борьбѣ за обездоленныхъ земли. Я посчитаю себя отступникомъ
только тогда, когда выгоды захватятъ въ моей душѣ мѣсто всего
святого, когда я продамъ свою жизнь на служеніе низпшмъ пн-
тересамъ и сдѣлаюсъ другомъ ликующихъ на землѣ.
Funes ceciderunt mihi in praeclaris! Я всегда буду раздѣлять
судьбу свою съ обездоленнымъ и всегда буду участвовать въ ли-
гѣ бѣдныхъ духомъ. Пусть всѣ люди, еще обожающіе что нибудь,
соединятся для того, что они обожаютъ. Время маленькихъ
людей и маленькихъ дѣлъ прошло; пришло время святыхъ. Безбож-
нпкъ—это суетный человѣкъ: нечестивцы, язычники,—все это
профаны, эгоисты, ничего не понпмающіе въ дѣлахъ Божіихъ; это
осиротѣвшія души, которыя притворяются остроумными и
смеются надъ тѣми, кто вѣритъ; это низкія земныя души, которыя
выцвѣтутъ отъ эгоизма и умрутъ отъ еобственнаго ничтожества...
Я получилъ все свое умственное и нравственное развитіе
отъ церкви, я обязанъ ей тѣмъ, что представляю пзъ себя, и
никогда ее не забуду. Церковь отдѣлпла меня отъ свѣтскаго міраѵ
π я благодаренъ ей за это. Тотъ, кого коснулся Богъ, всегда бу-
детъ особымъ существомъ: чтобы онъ ни дѣлалъ, онъ всегда бу-
детъ выдѣляться среди людей, и на немъ оудетъ впденъ знакъ
Вожій...
К о н е ц ъ.

jlp?iMÈ4attiir.
ι.
Подати, налагаемый на плателыциковъ для этпхъ духовныіъ цѣлей, въ
сущности доставляютъ нмъ большую услугу. Они получаютъ то употребленіе отъ
своихъ грошей, которое они по своему непросвѣтленному разуму не захотѣли бы
получить непосредственно. Такпмъ образомъ плателыцикъ налога, часто черствый
матсріалистъ, пмѣетъ рѣдкій случай въ своей жизни, совершить идеальный по-
ступокъ. Тотъ день, когда онъ илатитъ свои подати, лучшій день его жизни. Это
очищаетъ его эгоизмъ и освѣщаетъ его, часто худо добытое имущество, кото-
рымъ вообще онъ плохо пользуется. Вообще налоги—самое лучшее употребленіе
имущества свѣтскихъ людей, и они освящаютъ остальное. Это аналогично
древнему обычаю возліянія вина—поступокъ высоко нравственный и возвышенный,
обращенный къ невидимому и неизвѣстному, слѣдовательно, тщетный, который
изъ грубаго факта дѣлается идеальнымъ. Калогъ почти весь тратится на цѣлп
цивилвзаціи и такимъ образомъ, по своему сверхъестественному значенію,
узакониваем имущество крестьянъ и горожанъ; это, во всякомъ случае, лучше всего
употребляемая часть богатства. Такпмъ образомъ, свѣтское по своей природѣ бо ·
гатство, хотя отчасти, становится священнымъ. Въ наше время налогъ тоже са ·
мое, что было въ древности прпношеніе въ церковь „за свою бѣдную душу" и
на благочестивыя дѣла. Нужно для пользы сампхъ плателыциковъ стараться, do
возможности, увеличить эту часть, но не говоря плателыцикамъ настоящей Бри
чины, такъ какъ они все равно не поймутъ ся.
2.
Надо сказать, что тогда они еще не существовали. Духовный человѣкъ
никогда не живетъ умомъ. Еоперникъ не жилъ своими открытиями; онъ жилъ,
исполняя обязанность въ хорѣ, какъ канонникъ въ Торнѣ.
Бенедиктинцы ХѴП вѣка жили на старинные вклады, не имѣя ничего въ
виду, кромѣ монашеской пользы. Въ паши дни мыслители и ученые живутъ пре-
подаваніемъ, которое не имѣетъ почти ничего общаго съ наукой.
3.
Тппомъ этой науки высоко поставленныхъ людей можпо назвать де-Ме-
стра. Изъ его интересныхъ промаховъ можно составить цѣлую коллекцію, и эти
ЭРНЕСХЪ РЕНАНЪ. II. 10

9
ПРОМЬЧЛНІЯ.
промахи онъ сбываетъ съ неаогрѣшпмостыо барона. Oratia, говорить онъ,
происходить отъ os π ratio (смысдъ изо рта), π это кажется ему чрезвычайно глу-
бокомъ смысломъ.
Caecutire, с а ее us ut ire: sortir, sehorstir: maison—слово кель-
тическое; s ο ρ h a происходить пзъ еврейенаго корня—s а ρ h а η, который оззачаетъ
поднять; отъ него происходить слово sofetim—судья, народнып возвысптель
(тоже глубокій смыслъ)! Но все несчастье въ томъ, что ни одпнъ еврей не зна ·
етъ корня s ар ban, а корень sckafat, отъ котораго происходить названіе
j u g* е : —судья, не означаетъ нпконмъ образомъ слово е I е τ е г—возвышать, но
въ сущности это совершенно безразлично; все это проблески генія.
4.
Смотр, чудную страничку Лапласа въ концѣ „Système du Monde, 1-r
édition".
5.
См. въ- трудахъ одного англійскаго миссіонера Роберта Иоффа (Vingt-trois ans
de séjour dans le Sud de Г Afrique) интересные прпмѣры выдуманааго на мѣстѣмпѳа,
Я однажды впдѣлъ задумавшагося на минуту ребенка, который вдругъ сталь
утверждать, со страннымъ упорствомъ, что онъ иѣсколько дней тому назадъ ви-
дѣлъ на солндѣ человѣческую голову. Очевидно, что эта мысль заронилась въ
его мозгу, вѣроятно, по воспомпнанію о прочитанномъ имъ въ календарѣ.
Таково начало образованія самыхъ древнпхъ мпѳовъ: мечта получаетъ значеніе
дѣйствительности.
6.
Какая жизнь болѣе наивна, чѣмъ жизнь животныхъ. Однаясды Мальбраншь
толкнулъ ногой беременную собаченку. Фонтенеля это задѣло за живое „Какъ,
сказалъ жсстокій картезьянецъ—развѣ вы не знаете, что она ничего не чув-
ствуетъ?" Отедъ Пуарсонъ также утверждаетъ, что жпвотныя не имѣютъ души:
страданіе—это наказаніе грѣха, а животныя не согрѣшплп; слѣдовательно, они
ііе могутъ страдать π представляютъ пзъ себя просто машины. П. Вужанъ ис-
ходилъ изъ того довода, что жпвотныя были демонами, следовательно, грѣшили
и чувствуютъ боль.
7.
Никто не представлялъ этотъ заковъ лучше Форьеля. См. разборъ его курса
1S36 г., писанный Еггеромъ въ „Journal de l'instruction publique" (L836), π
прекрасную замѣтку Озанама на счетъ своего знаменптаго предшественника
(Correspondant, 10 mai 1845).
8.
Антаръ, хотя и сдѣлался центромъ хорошо охарактеризованнаго цикла,
но еще не составляетъ эпопеи. Все здѣсь индивидуально и, хотя народная гор-

ПРИМѢЧАНІЯ.
3
дость Аравіи представляетъ основу всего произведенія, но нѣтъ достаточно на-
ціональныхъ причпнъ, чтобы это прекрасное сочиненіе не считать простымъ ро-
маномъ.
9.
Усплія, которыя были сдѣланы, чтобы найти дальнѣйшее развитіе грече-
скпхъ системъ въ индійской философіп, почти вздорны. Нельзя сказать, что за
конъ развитія семитпческихъ языковъ шелъ отъ синтеза къ анализу, какъ это
мы впдимъ въ пндо-германскихъ языкахъ. Даже современный армянскій языкъ,
повпдимому, имѣетъ больше спнтаксическвхъ правилъ π сложныхъ конструкцій>
чѣмъ древнѣйшій армянскій, который очень далеко зашелъ въ раздѣленіи мысли
на части. Нельзя также сказать, что катайскій языкъ настоящаго времени бо-
лѣе аналптпченъ, чѣмъ прежніп,—такъ какъ онъ болѣе богатъ флексіями ивы-
раженія соотношеній въ немъ гораздо строже. Законы съ обѣихъ сторонъ анадо -
гичны, но не одни и тѣ же, хотя всегда совершенно послѣдовательны, благодаря
пндивидуальнымъ осяовамъ каждаго племени, которое измѣняетъ послѣдствія.
Всякая частичная формула имѣетъ свои особенности, такъ какъ она основана
только на нѣсколькихъ особыхъ случаяхъ.
10.
Контъ, напо., утверждаетъ, что онъ нашелъ окончательный законъ чело-
вѣческаго ума въ послѣдовательноститрехъ стадій:—теологической, мета
физической и научной. Конечно, эта формула содержитъ большую долю
истины, но какъ повѣрпть, что она все объясняетъ? Контъ объявляетъ прежде всего*
что занимается только Западной Европой (Philosophie positive f. V,
p. 4—5). Все остальное—только одна глупость, которой не стоитъ заниматься,
и въ Европѣ онъ заномается только умственнымъ развитіемъ; поэзія, религія,
фантазія—все это ему не извѣстно.
IL
Надо понимать псторію фялософіи, какъ исторію человѣческаго ума, а не
какъ исторію извѣстнаго числа теоретическихъ спекуляцій.
12.
Большая часть сужденій и народныхъ пословицъ именно такого рода; онп
означаютъ сложное правильное дѣйствіе фиктивной причины. Простое объяснение
факта представляется для народа самымъ труднымъ; онъ всегда прппутываетъ
иѣсколько кажущихся объясненій. Когда кормилица говоритъ, что у маленькаго
ребенка есть свой ангелъ, она подтверждаетъ правильный фактъ, сознаніе, что
маленькія дѣти ничего не дѣлаютъ дурного въ тѣхъ случаяхъ, когда болыпіе
повредили бы другъ другу; но не видя причины для этого объясненія, онѣ просто
приписывают^ ее ангелу.
13.
Исламизмъ утвердился только по истеченіи двухъ или трехъ вѣковъ послѣ
смерти пророка и съ тѣхъ поръ онъ все укрѣплялся сплою установленнаго дог-

4
ПРЛМѢЧАНІЯ.
мата. Доказано, что огромное большинство нослѣдователей смѣлаго Корейпшта
вовсе не имѣло въ него религиозной вѣры. Послѣ его смерти стали серьезно раз-
сувдать, не держалось ли его релнгіознаго дѣла только для того, чтобы
продолжать свое политическое дѣло.
14.
Когда арабы стало почитать Аристотеля, какъ великаго учителя науки,
они окружили его баснословной легеидоп, какъ пророка. Они воображало,что
онъ былъ взять на небо на огненномъ столбѣ и т. п.
15.
Странно, что Европа приняла за основаніе своей духовной жизни книги,
которыя меньше всего къ ней подходять,—еврейскую литературу, труды другого
племени, другого ума.
16.
На Бостокѣ д ρ е в н і я книги всегда внушены, каково бы ни было ихъ со-
держаніе. Нѣтъ другого критерія для доказательства каноиическаго происхожденіл
книги. Что касается первобытныхъ эпохъ, то всѣ книги только потому, что это
были писавныя книги, были священны. Развѣ въ нихъ не говорилось о боже-
ственныхъ вещахъ? Развѣ ихъ авторами не были священники, которые находи ·
лись въ общеніи съ богами? Только въ позднѣпшее время стали различать свѣт-
скую книгу, индивидуальное творчество, имѣющее тѣ или другія свойства.
17.
Нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, я слышалъ какъ одинъ почтенный про-
повѣдникъ съ каѳедры собора парижской Богоматери, раздѣлялъ религіи н.ч
классы такимъ образомъ: есть три религіп: христіанство, магометанство и язы
чество. Это раздѣлепіе похоже точь въ точь на слѣдующую классификацію жи-
вотныхъ: существуютъ трисорта животныхъ: люди, лошади и растенія...
18.
О Китаѣ я не говорю. Эта интересная нація можетъ быть менѣе других·!,
религіозна и менѣе всѣхъ суевѣрна. Ея священныя книги являются только
классическими книгами, почти такими же, какими являются древнія книги для
насъ или по крайней мѣрѣ для нашихъ гуманистовъ. Въ этомъ, можетъ быть,
именно и заключается секретъ ихъ умѣренности. Прекрасно не постоянно
мечтать, какъ это происходить съ Индіей, а только въ дѣтскомъ періодѣ. Въ
старости остается чудный ароматъ и много ііоэтическихъ преданій, наполняющихъ
тѣ годы, когда воображеніе уже перестало работать.
19.
Религія кочевыхъ семитовъ весьма проста. Это патріархальный культъ еди-
наго Бога, чистый, цѣломудренный, безъ оргій. Всѣ эти великія системы асси-
рійскаго, персидскаго, египетскаго символизма не семитическаго ироисхожденія;

ПРИМѢЧАНІЯ.
5
оаѣ обнаруживаю™ совершенно другой умъ, гораздо болѣе глубокій, болѣе смѣ-
лый, болѣс ищущій. Только приблизительно въ VI вѣкѣ до христианской эры
такого рода мысли рождаются у семптовъ. Цѣлая вѣчность между единодержав
нымъ Вогомъ и пустынникомъ Іакова, Авраама, арабовъ и этихъ великихъ пан-
теистическихъ поэмъ, которыя напомпнаютъ намъ ассирійскіе и египетскіе
памятники. Вдрочемъ, каясется, что первоначальный культъ въ ЕгшггЬ былъ близокъ
по простотѣ къ семитическому и что полптеистическій символизмъ является здѣсь
чужестраннымъ введеніемъ.
19 bis.
Арабы обнаруживаюсь философское и научное развитіе, но вся ихъ наука
сполна заимствована у грековъ. Нужно, впрочемъ, замѣтить, что греко-арабская
наука въ Аравіи вовсе не процвѣтала; она расцвѣла въ странаіъ не семитиче-
скихъ, исповѣдующиіъ исламозмъ и принявшихъ арабскій языкъ какъ научный,
въ Персіи, въ провинщяхъ Оксуса, въ Марокко и въ Нспанш. Полуостровъ
оставался всегда свободенъ отъ вліянія эллинизма и понималъ только коранъ и
старую поэзію.
20.
Настоящая миѳодогія новѣйшихъ временъ—христианство, памятники кото-
раго еще живы среди насъ. Но вѣкъ Людовика XIV, который догматически прп-
нималъ эту миѳологію, какъ теологію, не могь создать изъ нпхъ ноэтическаго
зданія. Вуало правъ: придавать характеръ басни священнымъ
йети намъ—большой грѣхъ. Однажды, когда я былъ въ гостяхъ у Мишлэ,
онъ заставилъ меня любоваться украшеніямп своей гостиной, изображеніямп эпе-
зодовъ изъ христіанства, работы лучшихъ мастеровъ: Святой
Павелъ—Альберта Дюре, Пророки и Сибиллы—Микель-Анжело, Оспариваніе
святых ъ тайнъит. д., которыя онъ мнѣ всѣ объяснилъ. Я увѣренъ, что Ра-
синъ, этотъ вѣрующій христіанинъ, ямѣлъ въ своей гостинной языческія изобра-
нія. Еслибъ у него были христіанскіе гравюры, онъ чтилъбы пхъ,какъ иконы.
Сиракузы не видѣли святотатства въ томъ, что па медаляхъ было выбито изо-
браженіе прелестной головки богини Аретузы, такъ же, какъ аѳиняне ничего вс
видѣли святотатственнаго въ томъ, что на ихъ медаляхъ было изображеніе
Минервы. Зачѣмъ же возставать, если мы захотимъ отпечатать на нашихъ моне-
тахъ изображеніе свят. Мартина или свят. Реміи? Въ христіанствѣ начали ви-
дѣть π о э з і ю только тогда, когда перестали видѣть въ немъ теологію, и я
часто спрашивалъ себя, что хотѣлъ сдѣлать Шатобріанъ, какъ не
литературный переворота.
21.
Одно предписаніе Моисея заарещаетъ употреблять въ пищу мяса живот-
ньиъ, убитыхъ извѣстнымъ способомъ. Это предписание весьма почтенно, если
его рассматривать, какъ способъ воспитанія ' человѣчества; оно имѣетъ очень

6
прим-ьчінія.
нравственный и политически смыслъ у древняго народа Востока. Но чѣмъ сдѣ-
лалось бы это предписаніе, есіи бы перенести его въ современныя намъ
государства? Простымъ неудобствомъ, которое обязываетъ релпгіозныіъ людей пмѣть
особыхъ мясндковъ для пригототленія мяса по особымъ правпламъ,—настоящнмъ
дѣломъ бойни или кухни!
22.
Латинскіе авторы періода упадка, напр. трагедіп Сенеки, переведенныя на
французскій языкъ, бываютъ пногда гораздо лучше, чѣмъ лучшія произведенія
великой эпохи.
23.
Какъ образецъ этого глупаго восхпщенія, можно привести предисловіе къ
переводамъ Псалмовъ Ла-Гарпа. Де-Местръ сказалъ очень откровенно: „Для
того, чтобы чувствовать красоту Вульгаты, выберите друга, который не
зналъ бы еврейскаго языка, и вы увидите, какъ слогъ, слова, да
вообще вся окрыленная фраза заставятъ блеснуть передъ вашими глазами
перворазрядный красоты" (Soirées de Saint Pet. 7-ой ρ аз го в о ръ). Съ этой
системой, а въ особенности съ помощью друга, который не былъ бы эллинп-
стомъ, я обязуюсь находить перворазрядныя красоты въ самыхъ худшпхъ перево-
дахъ Гомера или Пиидара, независимо отъ тѣхъ, которыя уже признаны. Это
напоминаетъ мнѣ г-жу Дасне, которая восторгалась нѣкоторымп мѣстами
Гомера, такъ какъ они удовлетворяли пяти-шести смысламъ въ одинаковой
степени прекраснымъ.
24.
Я укажу только на одну черту изъ многпхъ. Мы ничуть не умалимъ
славу великаго творца Génie du christianisme, отнимая у него
титулъэллиниста. Онъ удивляется простотѣ Гомера, который описываетъ гротъ Калипса
только однимъ простымъ эпптетомъ „украшенный сиренью". Вотъ это мѣсто изъ
Одисев: έν αττέασι γλαφυροί^, λ'.Λ2ίυ;α.ένη ττόσιν Ζίζι (Odyssée, 1, 15). Я
полагаю, что онъ въ словѣ λιλαιομένη (первыя четыре буквы напомпнаютъ
французское lilas) увидѣлъ слово „сирень44.
25.
Нельзя себѣ представить, не прочитавъ экзегетическіе труды этого
великаго человѣка, насколько у него не хватало критики. Онъ находится на одномъ
уровнѣ со св. Августиномъ, своимъ учителемъ. Не создалъ ли онъ, напр., книгу,
оправдывающую политику Людовика XIV—Библіеи? То неудовольствіе, съ ко-
торымъ Боссюе прпнялъ труды Эліаса Дюпена, Ричарда Симона и д-ра Ланой,
паписавшихъ прелюдію къ великой критикѣ, и тѣ гоненія, которыя онъ возбудоъ
противъ этихъ умныхъ людей, послѣ отмѣненія Нантскаго эдикта, самый
грустный эпизодъ въ исторіи галликанской церкви XVII вѣка.

ПРИМѢЧШЯ.
ί
26.
„Простые люди, говорить Мпшлэ, сблпжаютъ и соединяютъ охотно, но
раздѣляютъ и аналпзируютъ мало. Не только всякое роздѣленіе затруднительно
игь уму, но оно пхъ утомляетъ и кажется пмъ раздроблевіемъ. Они не любятъ
разделять жизнь на части и во всемъ впдятъ жизнь. Они не только не раздѣ-
ляютъ, но, если имъ встрѣчается что либо раздѣленное, частное, они этимъ
совершенно пренеброгаютъ или соединяютъ въ своемъ воображеніи въ целое,
отъ котораго эта часть отделилась. Въ этомъ то и заключается ихъ
простота". Этотъ замѣчательный отрывокъ находится въБи peuple, стр. 242—243.
Послѣдствіемъ такого простого саособа брать жизнь является возможность
замечать фпзіономію вещей, чего никогда не дѣлаютъ ученые аналитики, которые
видятъ только неодушевленные элементы. Большая часть категорій древней
науки, псключенныхъ современниками, соответствовала внѣшнему характеру
природы, который теперь не рассматривается и который заключалъ въ себѣ
большую долю ИСТИНЫ.
27.
Сама поэзія ыдетъ аналитическим ь путемъ. Въ первоначальной поэзія всѣ
роды были смѣшаны; элементы: лнрпческій, элегически, дидактачеекін, эпичеакій
были соединены въ безпорядочной гармоиіи. Затѣмъ настала эпоха разлпчія ро-
довъ, во время которой порицали введеніе лиризма въ драму или элегіи въ
эпопею. Затѣмъ явилась высшая форма великой поэзіи Гете, Байрона, Іамарти-
на, допускавшая одновременно всѣ роды. Фаустъ, ДонъЖуанъ,
Ж-осели нъ не входятъ ни въ одну изъ литературныхъ категорій.
28.
Эта черта, свойственная германскому генію, объясняетъ странный ходъ
идей въ этой странѣ приблизительно въ продолженіе четверти вѣка, а также,
какпмъ образомъ послѣ высокихъ π идеальныхъ умозрѣній великой школы, Гер-
манія теперь ведетъ свои ХУШ вѣкъ на французскш ладъ: черствый,
своенравный, въ духѣ отрицанія, насмѣшлпвый и управляемый пнстинктомъ конечнаго.
Для Германіи Водьтеръ явился послѣ Гердера, Канта, Фихте, Гегеля. Пронзве-
денія молодой школы ясны, рѣзкп, реальны, матеріальны. Онѣ ревностно отри-
даютъ все „по ту сгорону" (das jenseits), т. е. все сверхчувственное,
религіозное во всѣхъ его видахъ, увѣряя, что это униженіе для человѣка жить
въ этомъ мірѣ фантазіи. Вотъ что послѣдовало за наиболѣе идеальнымъ лите-
ратурнымъ развиіісмъ, которое предсгавляетъ исторію человѣческаго ума, и все
это не по логическому выводу или необходимой последовательности, а по
обдуманному противоречию, во имя следующей предрешенной точки зрѣвія: великая
школа была идеалистичной, мы будемъ действовать въ области реальнаго.
29.
Языки представляютъ аналогичное развнтіе. Возьмемъ, напр., семейство
яэыковъ, которое содержитъ несколько нарѣчін, напр. семитическое. Некоторые

S
ПРОМѢЧЛШЛ.
лингвисты предполагают^ что первоначально существовалъ одпнъ только семи-
тическій языкъ, изъ котораго путемъ пзмѣненія произошли всѣ нарѣчія. Другіе
думаюдъ, что каждое нарѣчіе имѣетъ свое собственное начало. Въ дѣйствитель-
ности же различныя нарѣчія, которыя, группируясь, образовали позднѣе сирій-
скій, еврейскій и др. языки, въ началѣ существовала синкретически, не образуя
еще незавпсимыгь нарѣчій. Итакъ, во-первыхъ, смешанное и единовременное
существованіе разновидностей нарѣчій; во-вторыхъ, отдельное существованіе на-
рѣчій и, въ третьихъ, сліяніе нарѣчій въ болѣе обширное единство.
30.
Божественный Сферусъ Эмпедокла, гдѣ все существуетъ сначала въ
синкретическомъ состояніи подъ властью φίλια (дружбы) прежде, чѣмъ перейти
подъ власть несогласія, νεΐκος (анализа), представляетъ прекрасное пзображеніе
этого великаго закона божественной эволюціи.
31.
Le peuple, стр. 251.
32.
Самый интересный примѣръ этого—Талейрааъ, обращающійся въ свои по
слѣдніе дни. Онъ былъ достаточно тонокъ, чтобы обманывать всѣхъ европей-
скиіъ дапломатовъ, достаточно смѣлъ, чтобы праздновать мессу свободы и
оставаться схизматикомъ; но, когда дѣло идетъ о теологическомъ вопросѣ, онъ слабъ
умомъ и находитъ очень обыкновенным^ что Навуходоносоръ превратился въ
звѣря, что ослица Валаама разговаривала со своимъ хозяиномъ и что члены
совѣта тридцати были посѣщены Святымъ Духомъ. Талейранъ не допускалъ всего
этого, скажете вы. Нѣтъ, но снъ долженъ былъ бы допустить, если бы былъ
послѣдователенъ.
33.
Фихте, котораго во Франціи, конечно, называли нечестивымъ, каждый
вечеръ молился со своей семьей, потомъ пѣлъ несколько стиховъ пзъ Библіи
подъ аккомпаниментъ рояля. Затѣмъ философъ произносилъ семьѣ маленькую
цроповѣдь на тему изъ Евангелія Св. Іоанна и, смотря по случаю, прибавляла,
нѣсколько утѣшительныхъ словъ или несколько набожныхъ увѣщеваній.
34.
Развѣ какой нибудь тряпичникъ, приходя мимо Тюльери, можетъ сказать:
это мое произведете? Развѣ мы можемъ понять чувство ремесленниковъ, земле-
дѣльцѳвъ Аттики передъ памятниками, которые имъ принадлежали, которые они
понимали, которые были на самомъ дѣлѣ выраженіемъ ихъ мысли?
35.
Одно изъ благодѣяній Имперіи въ томъ, что она дала народу героическія
воспоминанія и имя, которое легко запомнить и обожать. Наполеонъ, такъ
свободно принятый народнымъ воображепіемъ, такъ какъ доставлялъ ему такую
богатую тему для національнаго энтузіазма, могущественно способствовалъ умствен-

ПРВМЬЧіШЯ.
9
ному вогбужденію невѣжествевеыхъ классовъ π сдѣлался для варода тѣмъ. чѣмъ
былъ Гомеръ для Греціи,—иниціаторомъ велнкихъ дѣлъ, заставлявишхъ
трепетать жилы и искриться взоры.
36.
Нечего и говорить, что это пзвиненіе (если только его можно назвать такъ),
еовсѣмъ не примѣнимо къ глупымъ плагіаторамъ, которые хладнокровно подра-
жаютъ ужасамъ другого вѣка. Я съ большимъ удовольствіемъ могу сказать разъ
на всегда, что кто заподозрилъ во мнѣ симпатію къ какой нибудь политической
партіи, но въ особенности къ партіи такого рода, тотъ совершенно не поеялъ
моей мысли. Я стою за Францію и за разсудокъ. Вотъ и все.
37.
Какимъ образомъ въ серединѣ XIX вѣка членъ академіи моральныхъ и
политическихъ наукъ могъ написать аксіомы, подобныя слѣдующимъ: „Общество
это не люди, оно только соединеніе ихъ. Люди живутъ для самихъ
себя, а вовсе не для этой химеры, этой туманнойотвлеченно-
стп, которую называютъ чело вѣчествомъ... Судьба свободнаго
государства не можетъ быть подчинена никакой другой судьбѣ". (L'homme et la
société, p. 53—81). И это черезъ пятьдесятъ лѣтъ послѣ того, какъ Гердеръ ска-
залъ: „Если бы даже человѣкъ и захотѣлъ жить исключительно для самого себя,
оаъ не могъ бы сдѣлать это. Благодѣтельное вліяніе человѣка на себѣ подоб-
ныхъ—цѣль всякаго человѣческаго общества. Кромѣ индивидуальна™ фонда,
которому каждый даетъ пзвѣстную цѣну, есть еще подать на капиталъ, которая,
постепенно собираясь, образуютъ общій фондъ вида и т. д." (См. прекрасный
отрывокъ, озаглавленный liber den Charakter (1er Menscheit). Ячейка пчелы не
могла бы существовать безъ улья. Улей, слѣдовательно, вліяетъ на обликъ
пчелы.
38.
Какое безумство интересоваться такими низкими твореньями, говорить всегда
учитель, думая о чернокожихъ, тогда какъ онъ самъ удерживаетъ ихъ на
этой низкой стадіи развитія.
39.
(Polit, т. I гл. II, § S и слѣд.) Аристотель доходить до утвержденія, что
красота—указатель личной стоимости, и потому менѣе прекрасные должны быть
рабами болѣе прекрасныхъ.
40.
Если надзоръ за столь важными машинами не дѣло политики, то все же
онъ производится ради внѣшней разумности. Въ добрый часъ! Но это совершен ■
но другой вопросъ. Добавпмъ, что довольно странно видѣть, какъ современная,
индифферентная политика платить жалованіе свонмъ заклятымъ врагамъ, кото
рые до крайности опровергая тъ ее, которые обнпмаютъ ее только для того, чтобп
задушить и изъ этого извлечь себѣ пользу.

10
ПРПМЬЧАНІЯ.
4L
Инквлзвщія—это логическое слѣдствіе всей ортодоксальной спсіемы.
Церковь, когда она будетъ въ состояніп? должна вернутьинквизшіію, еслп
же она этого не дѣлаетъ, то только потому, что не можетъ. Вѣдь,
почему такое укрощеніе теперь менѣе нужно, чѣмъ раньше? Развѣ наше отрпцаніе
менѣе опасно?—Конечно, нѣтъ. Это потому, что католическая церковь теперь сла-
бѣе. Насъ терпятъ, потому что не могутъ насъ задушить. Еслпбъ церковь сдѣ-
лалась опять такой, какой она была въ средніе вѣка, самодержавной
властительницей, она онять приняла бы правила среднпхъ вѣковъ, такъ какъ этп
правила признаются хорошими и благодѣтельными. Власть всегда была мѣркоютер·
uumvcth церкви, но это вовсе не упрекъ; такъ и должно быть. Неправы тѣ, кто
пристаетъ къ ортодоксамъ съ вопросомъ о терпимости. Просите ихъ отказаться
оть православія, но не просите ихъ, оставаясь ортодоксами, въ тоже время
переносить ереси. Вопросъ стоить для нихъ такъ: быть или не быть.
42.
См. прекрасную рѣчь Воссюэ на счетъ профессіи M-le de la Valliére и по
поводу праздника Введенія во храмъ Св. Дѣвы.
43.
Первымъ впечатлѣніемъ христіанства на варварскіе народы, управляемые
аристократическими и грубыми предразеудкамп, было отвращеніе по поводу всѣхъ
спиритуалпетическихъ и демократпческихъ эдементовъ христіанскихъ заповѣдей.
Ирландскія легенды любятъ противоставлять Оссіана, воспѣвающаго героевъ,
войны, чудныя охоты и т. д. свят. Патрпцію и его паствѣ, ноющей псалмы. Мигирь
Нерзе, въ возваніи, обращенномъ къ армянамъ, чтобы отвратить ихъ отъ хри-
сгіанства, спрашивалъ ихъ, какъ могутъ они вѣрпть бѣднякамъ, плохо одѣтымъ,
которые предпочитаютъ мелкихъ людей людямъ изъ порядочныхъ домовъ и
настолько заблуждаются, что мало придаютъ значенія имуществу.
44.
Такой поворотъ производится обыкаовенно слѣдующпмъ образомъ: въ
одинъ прекрасный день ретрограды обязавы сдѣлаться иреслѣдователями и пре-
возгласиъ тѣ принципы, за которые они сражаются. Пред пол ожимъ, напр.,
принципы верховной власти народа и свободы. Тѣ самые, которые такъ ревностно
отрицали ихъ, когда были ихъ противниками, теперь силою обстоятельствъ
поставлены въ необходимость взывать къ нпмъ и требовать, чтобы еретики,
лишившее ихъ власти, довели эти принципы до ихъ послѣднихъ слѣдствій. Новыя
идеи могутъ быть побѣждены только пмн самими, или, скорѣе, оиѣ побѣждаютъ
евоихъ противниковъ, обязывая ихъ обратиться къ нпмъ, чтобы ихъ побѣднть.
Вамъ, какъ наивнымъ дѣтямъ, кажется, что вы отодвинули колесницу человѣ-
чества назадъ, но вы не видите, что именно эта колесница тащить васъ
ъиередъ.

ПРИМѢЧАНІЯ.
11
4ô.
Cadit et sic aperiuntur oeuli ejus (Num. XXIV, A — на·
даетъ, и такъ открываются его глаза).
46.
Странная вещь! Черезъ мѣсяцъпослѣ того, какъ начала функціонировать кон-
ституція, ее уже нужно было толковать.—Она нарушена, говорили одни.—Нѣтъ,
говорили другіе. Кто разрѣшптъ этотъспоръ? Де-Местръ правъ: для того, чтобы раз-
сѣчь кореньспоровъ,нужна непогрѣшимость. Къ несчастью, непогрѣшнмостп
нѣтъ. Принципы имѣюгь значеніе только въизвѣстной обласги. Слѣдователыю, нужно
отказаться отъ надежды найти въ чемъ бы то нп было конецъ, считать научный
разумъ послѣднимъ авторитетомъ. Но вѣдь такъ удобно положиться на абсолюта,
іггъ всей души обнять небольшую, узкую и законченную формулу! Численная
величина человѣчества ужасна. Голова кружится надъ этой пучиной.
47.
Изъ этого слѣдовало бы очень поэтичное и до сихъ поръ не встрѣчаемое
иоложеніе: рабство, чувствуемое π выносимое съ нѣжностыо и благоговѣніемъ.
Древній рабъ не былъ поэтиченъ, потому что его не считали за нравственное
существо. Рабъ древнихъ комедій—скверный и гнусный человѣкъ; кромѣ низости
у него нѣтъ никакого утѣшенія; онъ не способенъ къ добродетели. Быть мо-
жетъ, нашъ рабъ былъ бы выше своего господина, потому что онъ могъ бы
лучше чувствовать божественное и посредствомъ любви могъ бы избѣгать
ужасной действительности.
48.
Иногда пытались спрашивать, пе слишкомъ ли рано освободилось человѣ-
чество. Такое сильное и индивидуальное сознаніе, какъ наше, гораздо труднѣе
втянуть въ великое дѣло. Люди слишкомъ дорожатъ своей свободой и своей
жизнью. Что будетъ дѣлать человѣчество съ такой индивидуальной свободой,
настолько развитой, какъ наша, чтобы побѣдить пустыни? Развѣ человѣкъ
сделается неспособенъ укротить вселенную только потому, что онъ слишкомъ рано
сталъ свободенъ? Всякое большое предпріятіе такого рода требуетъ прежде
всего человѣческой осѣдлости. Подумайте только, чего стоили, напр. англійскія,
пресвитерскія и методостскія колоніи въ Соед. Штатаіъ! Такого рода жертвы
теперь сдѣлалйсь невозможны, такъ какъ цѣна человѣческой жнзни аовысилась,
а люди сдѣлались слишкомъ осмотрительны. Если въ колоніи заболѣваетъ чело-
вѣкъ двадцать, то начпнаютъ громко кричать. Но подумайте только, что первыя
поколѣнія колоннстовъ почти вездѣ были принесены въ жертву. Икарія Кабэ
могла имѣть успѣхъ лѣтъ двѣсти тому назадъ, а въ наше время и въ
особенности у французовъ это было бы безуміемъ. Великія дѣла не совершаются безъ
жертвы, и тѣмъ болѣе религія, совѣтующая самопожертвованіе. Я успокаиваюсь
иногда надеждою, что орудія и прогреесъ прикладныіъ наукъ уровновѣсятъ въ

12
ПРИМѢЧ.ШЯ.
одинъ прекрасный день то, что человѣчество потеряло въ своей способности
приносить себя въ жертву, благодаря прогрессу мышленія. Человѣкъ всегда
рискуетъ; онъ менѣе охотно пдетъ на вѣрную смергь.
49.
Я предполагаю, напр., что химія откроетъ со временемъ способъ пріобрѣ ·
тать пищу такъ легко, что нужно будетъ только протянуть руку, что бы
получить ее. Но тогда безусловпо три четверти человѣчества прибѣгнетъ къ лѣни, т.
о. обратптся къ варварству. Можно было бы π\ екать въ дѣло плетку, чтобы
заставить людей строить большіе общественные памятники, пирамиды и т. д.
Дозволено было бы быть тираномъ, чтобы способствовать торжеству духа.
50.
Мы возмущаемся тѣмъ, какъ относятся къ человѣку на Востокѣ π у
дикарей, и той малой цѣной, которую прпдаютъ тамъ человѣческой жизни. Это не
такъ возмутительно, если принять во вниманіе, что дикарь мало владѣетъ собой
и, на самомъ дѣлѣ, представляетъ много меньше цѣнности, чѣмъ
цивилизованный человікъ. Смерть француза—явленіе нравственнаго міра. Смерть козака—
фактъ просто фпзіологическій: машина раньше работавшая, теперь перестала
работать. Что же касается смерти дикаря, такъ этотъ случай, въ общемъ ходѣ
вещей, не болѣе важный, чѣмъ поломка часовой пружины, даже это послѣднес
происшествие можетъ имѣть болѣе серьезный послѣдствія, потому что часы зани-
маютъ вниманіе и возбуждаютъ дѣятельность цивилимванныхъ людей. Печально
то, что часть человѣчества находится на такой низкой ступени, что не имѣетъ
больше цѣнности, чѣмъ животное, а ведь всѣ люди призваны къ нравственной
цѣнности.
51.
Приведу примѣръ: для человѣчества было необходимо, чтобы существовала
еврейская нація и была тверда, непоколебима, какъ бы выкованная изъ мѣди,
какой она и была въ дѣйствительности. Но прошелъ II или III вѣкъ и все из-
мѣнилось; человѣчество уже не знало, что дѣлать съ евреями. Но евреи суще-
ствують и теперь, какъ мертвый сучекъ ва деревѣ. Прежнія необходимыя
свойства евреевъ (твердость, живучесть) привели къ неудобному положенію: евреи
пережили тотъ день, когда прекратилась ихъ полезность. Но, если присмотрѣться
ближе, то окажется, что этотъ мертвый сучекъ не такъ еще безполезенъ, какъ
обыкновенно думаютъ.
52.
Обыкновенно не даютъ себѣ яснаго отчета въ художественности нааравле-
нія человѣчества. Но. это такъ же важно, какъ и счастье. Я слышалъ про
одного инженера, который, опредѣляя паправленіе дороги, старался представить
путешественникамъ красивые пейзажи, даже въ ущербъ удобствамъ и скорости
передвиженія. Я полюбилъ бы такого человѣка.

ПРИМѢЧАНІЯ.
13
53.
Я ве считаю безспорнымъ доказательство безсмертія, по которому
божественное правосудіе должно въ будущей жизни исправить несправедливости об-
щаго порядка вселенной здѣсь на землѣ. Это доказательство понятно съ точки
зрѣнія индивидуума. Наши отцы страдали, а мы наслѣдуемъ плоды ихъ страда-
ній. Мы страдаемъ, а наши потомки будутъ пользоваться нашими страдавіями.
Кто знаетъ, можетъ быть въ одішъ прекрасный день скажутъ: „Въ то время
должны были такъ вѣрить, потому что человѣчество создавало тогда посред-
ствомъ своихъ страданій лучшее состояніе, которымъ мы теперь пользуемся. Безъ
этого наши отцы не имѣли бы терпѣнія выдерживать жару дня, но теперь у
насъ есть ключъ къ загадкѣ, и высшая спла оправдана самымъ болыппмъ бла-
гомъ рода". До тѣіъ поръ, пока вѣра въ безсмертіе будетъ необходима, чтобы
сдѣлать жизнь возможной, въ него будутъ вѣрить.
54.
Въ общемъ дикари были приняты съ открытыми объятіями.
Священнослужители и всѣ болѣе просвещенные люди, напр., свят. Августинъ, Сальвьсвъ
протягивали имъ руки. Напротивъ, послѣдніе представители стараго общества,
отличающагося внѣшнимъ лоскомъ, развращеннаго и лишеянаго всякаго вкуса,
напр., Спдуанъ Апполлинарій, Аврелій Викторъ упорно нападаютъ на нихъ и
судорожно цѣпляются за заблужденія старой имперіи, не замѣчая, что она уже
рѣпштельно осаждена.
55.
Мендельсону уже во время своей знаменитости, какъ одинъ изъ первыхъ
критиковъ Германіи, въ то же время служилъ прпкащикомъ въ лавкѣ шелко-
выхъ издѣлій. Лессингъ, нарочно пришедшій повидать его, нашелъ его за кон
торкой, занятаго отмѣриваніемъ шелка.
56.
Низкій (действительный или только мнимый) характеръ нѣкоторыхъ
занята, можпо прпмѣнить и къ лицамъ, посвятившимъ себя умственному труду;
характеръ низости долженъ соответствовать или высшей платѣ или, что сводится
къ тому же, къ меньшему числу рабочихъ часовъ. Низость, согласно современ
нымъ идеямъ, не существуете для человѣка, поставленнаго въ извѣстное
нравственное положеніе.
57.
Гимнастику, напр., многіе признаютъ полезнымъ отвлеченіемъ для
умственной работы. Но развѣ не было бы полезнѣй и пріятнѣй въ теченіе двухъ или
трехъ часовъ заниматься столярнымъ, пли садовническимъ ремесломъ, относясь
къ дѣлу серьезно, т. е. питая къ нему действительный интересъ? Развѣ это не
лучше, чѣмъ утомлять себя безсмысленными и безцѣльными движеніями?
58.
Аристотель Polit. 1. 1, ch. Il, 5.

14
ПРПМЬЧАНІЯ.
Я представляю себѣ умъ въ впдѣ дерева, вѣтвп котораго украшены же-
лѣзнымп крючками. ІІзученіе — жі рогъ пзобплія, пзъ котораго падаютъ на это
дерево разноцвѣтныя веши, самаго разнообразная вода. Крючки не все удер-
живаютъ и не на всегда. Нѣкоторыя вещи повпсѣвъ падаютъ, π наступаетъ
очередь другихъ. Точно также и умъ пмѣетъ своп различныя эпохи; онъ такъ же,
какъ бы украшенъ цѣлымъ рядомъ разныхъ вещей, и это Емѣстѣ съ внутрен
пемъ йзмѣневіемъ существа составляетъ разлпчіе его вида въ разное время.
60.
Я такъ далеко захожу въ дѣлѣ уваженія индивидуальности, что хотѣлъ
бы допущенія женщинъ къ критическому π научному труду; я убѣжденъ, что οη$
откроютъ новые взгляды, которыхъ мы π не подозрѣваемъ. Если мы лучшіе
критики, чѣмъ ученые ХѴП вѣка, то это не потому, что мы больше знаемъ, но
потому, что мы зидимъ болѣе мелкія подробности. Да, я вполнѣ увѣренъ, что
женщивы внесли бы свою индивидуальность и представили бы предметъ въ дру-
гомъ свѣтѣ. Спеціалпсты грубо ошибаются насчетъ умственной роли женщины;
они хотятъ сдѣлать изъ нея мужчину, но женщина всегда будетъ очень посред-
ственнымъ мужчиной. Ей нужно остаться тѣмъ, чѣмъ она есть, но чтобы она
была бы тѣмъ, что она есть, въ совершенствѣ. Она отличается отъ мужчины, но
не ниже его. Совершеаная женщина стоптъ совершеняаго мужчину. Но она
доіжна быть совершенной на своп ладъ, а не подражая мужчпнѣ. Она
отличается отъ него, какъ положительное и отрицательное электричество, т. е. въ
смыслѣ направления, а не по существу. Отрицательное электричество не ниже
положительнаго, во оно совершенно противоположно по направленію.
Отрицательное и положительное электричество, соедпяезныя вмѣстѣ, образуютъ одно цѣлое,
ничего больше не требующее. Все требуетъ своего дополненія; положительное
притягиваетъ отрицательное, вдающіися уголъ требуетъ выдающагося. Такимъ
образомъ жизнь раздѣлена, всякій пмѣетъ свой лучшій удѣлъ, и есть мѣсто дл>:
любви.
61.
Въ своей прекрасной пьесѣ Сумерки.
62.
„Мы узнаемъ все это въ раю". Этотъ благоразумный отвѣтъ обыкновенно,
давали несколько раздраженныя сестры мплосердія тронутымъ ученымъ, которые
немилосердно надоѣдали своимъ неумѣстнымъ трудолюбіемъ бѣднымъ дѣвушкамъ,
которыя за ними ухаживали.
63.
Обойдите наши города, наши мѣсга общественныхъ гуляній и вы вездѣ
увидите рѣшетки; правда, для порядка нѣкоторыя ограниченія необходимы, по
они убиваютъ всякую фантазію. Всякій испытывалъ оскорбительное и непріятное

ПРИМѢЧАНІЯ.
15
чувство, которое вызывается веякпмъ аапрещевіемъ, хотя бы и было сознаніе,
что оно простирается на всѣхъ: это граница. Когда я гуляю по аллеямъ Вер
саля, всегда между двумя изгородями, я постоянно неудовлетворенъ. Меня тянетъ
въ чащу, a мнѣ это запрещено...—Какъ скучны наши чпстыя болыпія дороги!
Я въ сто разъ болѣе люблю неровныя дороги Бретани, по сторонамъ которыхъ
проходятъ стада овецъ. Что можетъ быть ужаснѣо большой дороги и что
привлекательнѣе простой тропинки?
64.
Самая благородная смерть, какую можно себѣ представить—это смерть
любознательнаго, безразлично относящагося къ концу своей жизни и
обращающая внпманіе лишь на завѣсу, которая должна подняться на тѣ великія
проблемы, которыя развернутся передъ нимъ.
65.
„Когда онъ думаетъ, что подошелъ къ чему нпбудь великому, говоритъ
Гете, подразумѣвая Альберта, слпшкомъ общему пли сомнительному, онъ не
перестаеть ограничивать, измѣнять, прибавлять или убавлять, пока не исчерпаетъ
всего своего предположенія". Многіе, несомнѣнно, исказятъ мою мысль, потому
что я не слѣдовалъ этой глупой манерѣ.
66.
Тьерри, Dix années d'études historiques, pref.
67.
Изучать дѣйствующихь лицъ Полюса и Калликла въ Горгіи Платона.
68.
См. интересный разговоръ Местра съ де-Сасп, переданный Фонтенемъ.
69.
Méthode pour arriver â la vie binheureuse, послѣдній урокт.
Весь этотъ урокъ восхитнтеленъ. Никогда еще священный гнѣвъ честныхъ душъ
не высказывался такъ краснорѣчпво протпвъ скептицизма.
70.
Одна изъ характерныхъ чертъ людей, о которыхъ я говорю, есть жажда
глубокаго презрѣнія къ идеальному искусству, чистому и честному призванію. Опи
насмѣхаются и охотно сказали бы съ Байрономъ: „О Платонъ! ты былъ только
посредникомъ!" Они относятся къ идеальному съ насмѣшкой и открыто гораздо
болѣе предпочитаютъ смѣло сознающихся эпикурейцевъ.
71.
Или еще умственная эрудиція Вартелеми, которая быть можетъ высшаго
разряда, но все же не является хорошей философской и ученой манерой.
72.
Actes des Apôtres, V. 38, 39.

І6
ИРИМЬЧЛНШ.
73.
Я увидѣлъ однажды въ лѣсу рои маленькпхъ насѣкомыхъ, которыя своими
сѣтями обволокли молодое растеніе и высасывали его зеленые отростки съ та-
кимъ гадкимъ характеромъ паразнтовъ, что дѣлалось противно. Y меня на
минуту мелькнула мысль уничтожить пхъ, но потомъ я сказадъ: это не пхъ вина,
что они гадки; вѣдь это одинъ пзъ способовъ жить. Глупо учить нравственности
природу π навязывать еп наши сужденія. Но теперь я вижу, что былъ не правъ;
нужно было ихъ уничтожить, такъ какъ назначеніе человѣка въ прпродѣ
уничтожать все дурное и безнравственное.
74.
Математика, т. е. наука, которая менѣе другихъ богата предметомъ изу-
чеыія, и есть именно та, которая болѣе другихъ возбуждаетъ не столько своею
истинностью, сколько игрою способностей и сплою комбинаціи, которыя она
предлагаете Радость математика того же порядка, что радость шахматнаго игрока.
Это самая деспотическая наука. Когда Архпмедъ прилежно занимался своими
испытаніями, его слуги должны были отрывать его отъ занятіи, чтобы натереть
его масломъ, но онъ по своему натертому такимъ образомъ тѣлу чертплъ гес-
метрическія фигуры.
75.
Méthode pour arriver a la vie bienheureuse, послѣдвт
урокъ.
76.
„Никто не отступить, видя, что мѣсто политическая управленія занято
неспособными людьми. Тотъ, кто спросидъ у Кратеса, до какпхъ поръ надо
философствовать, получилъ отъ него отвѣтъ: до тѣхъ поръ, пока ослы перестанутъ
управлять нашимъ войскомъ". (Montaigne, livre I, с. XXIV).
77.
Воины героевъ революции облагородили всѣхъ насъ. Мы сыны геройской
расы. Каждый изъ нашпхъ отцовъ могъ сказать: „я предокъ". Вы правнуки
героевъ крестовыхъ похоцовъ, а я сынъ солдата республики. Мы стоимъ другъ
друга.
78.
Я воображаю, что діалогъ Платона дѣйствительно представляетъ намъ
аѳинскШ разговоръ, весьма отличающійся отъ аналогическихъ сочиненій
Цицерона, Лукіана и многихъ другихъ, которые принимаютъ въ своихъ сочиненіяхъ
разговорную рѣчь только, какъ фактическую форму, чтобы украсить свою мысль,
вовсе не желая придавать дѣйствію больше жизни.
79.
Несомнѣнно, причина этого—прпсутствіе и роль женщины въ нашемъ со-
временномъ обществѣ. Такъ какъ не слѣдуетъ говорить ничего, что переходитъ

ПРИЫѢЧАШЯ.
17
за предѣлы, опредѣлѳнные аудиторіей, то объемъ разсужденій весьма ограничена
Еслибъ семь мудрецовъ во время своего пира обязаны были бы подчиняться
этимъ правиламъ, они навѣрное не ушли бы такъ далеко впередъ.
80.
Nouveau Journal asiat, Vol. I, p. 345.—Сравните съ этимъ въ поэзіи Сенъ-
Брадона эту картину чуднаго острова, гдѣ монахини не старятся и получаютъ
свое пропитаніе прямо съ неба, гдѣ лампадки сами собой зажигаются, чтобы
прпвѣтствовать ихъ:—жизнь полная свободы, тишины, спокойствия, идеальная
монашеская жизнь среди бурныхъ волнъ земной жизнп.
81.
Я охотно принялъ бы формулу Мальбранша: „Богъ такая же связь
умовъ, какъ пространство связь тѣлъ", если бы она не стояла на
точкѣ зрѣнія вещества, что придаетъ ей несколько грубый и ложный
характера Вогъ, духъ, тѣло, въ томъ смыслѣ какъ онъ ихъ понимаетъ, суть слова
слишкомъ многозначащія.
82.
Говорятъ, напр., Богъ—духъ, у Него всѣ аттрибуты духа. Но духъ
обозначаем только* то, что не есть тѣло, и потому это умозаключение подобно слѣ-
дующему: есть два класса животныхъ: лошади и не лошади. Птица—не лошадь;
рыба также не лошадь, но тогда птица и рыба одного рода, и что можно
сказать про птицу, то можно сказать и про рыбу...
83.
Христіанство получило все свое развитіе толвко изъ рукъ Греціи. Поэтому
въ своей окончательной формѣ оно было симпатично народамъ Востока. Еслибъ
оно, наоборотъ, осталось бы такпмъ, какимъ было для первыхъ іудеевъ—хрн-
сгіанъ, напр., для Іакова, оно завоевало бы Востокъ, и тамъ не было бы
Ислама, но за то тогда оно не имѣло бы никакого вліянія на Европу.

огллсленіе
,будущаго Έζυ^-ττΈίτζ:'
Предисловіе
Г-ну Евгенію Вюрнуфу, Члену Института, Профессору Французской Кол-
легіи (Посвященіе)
ЧАСТЬ I.
I.
Необходимо только одно. Религіозный аскетизмъ. Освященіе нашей жизни.
Единство высшей жизни. Возможность реализовать это единство. Въ
настоящее время излишнее богатство натуры—наказаніе ....
II.
Знаніе. Его объективная цѣнность. Его психологическая основа.
Первобытное любопытство. Первыя научныя попытки. Наука, какь
посягательство. Результаты и приложенія науки. Идея чистой науки: рѣше-
ніе загадки. Наука управленія размышляющимъ человѣчествомъ. Не-
обходпмыя ошибки и разочаровааія первыхъ момснтовъ размышле-
нія. Задача нашего времени: перестроить съ помощью науки зданіе,
построенное самопроизвольными силами человѣческой природы. Какъ
со временемъ философія будетъ управлять міромъ π исчезнетъ
политика
III.
Одна положительная наука можетъ дать жпзненныя истины. О тѣхъ,
которые извлекаютъ эти истины пзъ абстрактной спекуляціи, изъ поэти-
ческихъ инстинктовъ, изъ откровенія. Невозможность высшей наукп
на основаніи догмы. Ученые ортодоксы. Сильвестръ де-Саси. Наука
серьезна только тогда, когда составляетъ главное дѣло жизни.
Естественное и сверхъестественное. Έν ѵ.аі таѵ. Независимость
науки. Современный духъ. Нужно продолжать его. Дѣло современной
критики. Примѣръ изъ исламизма. Слабая реакція протиъ оковъ
раціонализма. Бѣдствія подавляютъ. Вудемъ упорны. Символъ
рационализма. Что такое скептики? Раціонализмъ—это признаніе чело-
вѣческой природы во всѣхъ ея частяхъ. Будетъ ли слаба раціонали-
стическая и разсудочная нація? Размышленіе привязываетъ къ
жизни. Какъ бы то ни было, критики правы. Возможность самопожер-

— π —
твовапія при очень развитомъ состояніи критики. Есть ли необхо-
димыя иллюзіи? Не противопоставляйте намъ легкомысленныхъ
эгоистовъ... Религія не составляетъ силы современныхъ націй. При-
мѣръ Италіи. Если бы современная цивилизація подпала подъ
владычество варваровъ, она еще разъ побѣдила бы своихъ победителей
и побѣждала бы до тѣхъ поръ, пока всѣ не были бы побѣяданы.
Здравый смыслъ, какъ основа жизненныхъ истинъ. Въ чемъ компе-
тентенъ здравый смыслъ. Онъ не можетъ видѣть конечныхъ истинъ
ІУ.
Легкомысленные. Легкомысліе никогда не будетъ управлять міромъ. Чело-
вѣчество серьезно. Утшіитарныя стремленія. Матеріальныя улучшенія
служатъ дѣлу разума. Мелкій духъ индустріализма. Лучше пародъ—
таковъ, какъ онъ есть. Наука добряка Ричарда. Великая безкоры-
стная жизнь. Благородство аскетизма. Необходимые и справедливые
недостатки нашей цивилпзаціи. Отсутствіе оригинальности въ наше
время. Свобода не способствуетъ появленію новыхъ пдей.
Христианство не нуждалось ни въ свободѣ прессы, ни въ свобода собраній:
Всякая идея рождается ваѣ закона... Прогрессъ мышленія приведетъ
къ великой оригинальности. Никогда не отчаивайтесь въ человѣче-
скомъ умѣ. Наука и религія . .
Y.
Идея положительной науки метафизическихъ и моральныхъ явленій. Такой
науки еще нѣтъ. Состояние, роковымъ образомъ обреченное на
несовершенство. Сожадѣніе о разрушительныхъ иллюзіяхъ. Нужно
апеллировать къ будущему. Выло бы удобяѣй вѣрить. Смѣлое отрѣ-
шеніе. Не знать, чтобы звало будущее. Наука превосходить всякое
воображеніе. Обезаеченность по отношенію къ будущимъ результатамъ
науки... Истинная система вещей, которая будетъ неизмѣримо
превосходить наше бѣдное воображеніе. Чистый гуманизмъ. Время сектъ
прошло. Сектанская окраска. Невозможность новой религіозной секты.
Пьеръ Леру. Универсальность
VI.
Плохо понятая, осмѣянная наука. Наука понимается только въ формѣ
школы и обученія. Странный заколдованный кругъ. Недостатки выс-
шаго преподаванія во Франціи. Министерство народнаго образованія,
неправильно разсматрпваемое, какъ министерство науки. Фабриканты
и торговцы. Наука не дѣло коллегіи. Наука любителей. Наука са-
лоновъ. Техника. Хороіпій вкусъ въ наукѣ. Педадтизмъ. Нѣмецкій
педантизмъ. Не слѣдуетъ искать въ наукѣ развлеченія
ѴН.
Эрудиція. Она не всегда сознаетъ свою цѣль, да это и не является
необходимостью. Услуги, оказанныя человѣческому уму очень
посредственными умами. Потеря силъ вслѣдствіе такого недониманія. Везполез-
ный способъ понимать науку. Потеря жизни не возобновляется.
Любопытный и любитель. Услуги, которыя они могуть оказать. Въ ка-
комъ смыслѣ наука—суета? „Подражаніе"

— ш —
vin.
Филологія. Трудность охватить единство этой науки. Она обозначаешь ско-
рѣе оттѣнокъ изслѣдованій, чѣмъ игь саеціальный предмета. Фило-
логъ и логофилъ. Филологія, какъ нлдюстрація прошлаго. Цѣль фи-
лологіи не въ ней самой. Появленіе филологіи знаменуетъ извѣст-
ный періодъ всѣхъ лптературъ. Фялологія, какъ наука,
доставляющая матеріалъ для исторіи человѣчества. Необходимость положи -
тельныхъ изслѣдованій и мельчайшихъ подробностей. Философія
предполагаешь эрудицію. При современномъ состояніи человѣческаго ума
спеціальныя работы необходимѣе общихъ разсужденій и въ
особенности абстрактныхъ спекуляций. Частныя изслѣдованія. Единство фи-
лологіи и философіи. Великіе результаты современной эрудиціи. Дѣ-
ло не въ томъ, чтобы изучать прошлое для прошлаго. Наука о про-
дуктахъ человѣческаго духа. Именно благодаря филологіи ц
критике современная эпоха выше среднихъ вѣковъ. Основателями совре-
меннаго духа были филологи. Современная филологія выше древней.
Революция, произведенная филологіей. Когда иогибнетъ филологія,
возобновится варварство. Что остается еще сдѣлать филологіи. Фило-
софія вещей
IX.
Критическая философія. Эклектизмъ. Философія не особая наука. Фило-
софъ—обозрѣватедь міра. Первыя донятія философіи; нужно
возвратиться къ нимъ. Философія—лицевая сторона всѣхъ наукъ. Раз-
ложеніе науки и возвращеніе къ единству. Прпмѣръ космологіи. Фи-
лософія не можетъ обойтись безъ науки. Првмѣръ философской
проблемы, рѣшаемой спеціальиымц науками: проблема ороисхожденія
человечества
X.
Пробѣлы психологіи, которые должна заполнить наука. 1) Идея эмбріоге-
ніи человѣческаго духа. Средства и методы ея. Первобытная психо-
логія. Законы первобытнаго состоянія тождественны съ законами
настоящая. Недостаточность психологіи, изучающей только настоящее
состояніе. 2) До сихъ поръ психологія изучала только индовидуума.
Идея психологіи человѣчества. Наука о человѣческомъ духѣ—это его
исторія. У психологіи нѣтъ постоянная предмета; онъ постоянно
создается. Все, что относится къ человѣчеству, находится въ состоя-
ніи генезиса. Сравненіе психологіи и лингвистики. Душа—не
постоянное существо, не предметъ анализа, созданный разъ на всегда.
Сознапіе создается. Наука о живущемъ цѣломъ—это его исторія.
Необходимость изучать произведенія человѣческаго духа. Ничѣмъ не
слѣдуетъ пренебрегать. Исключительныя состоянія, басни, больше да-
ютъ наукѣ, чѣмъ состоянія правильныя. Примѣръ изъ исторіи про-
исхожденія религій. Другой примѣръ, взятый изъ изученія литера-
туръ Востока. Ничего не говорящія, повпдамому, изученія Востока.
Они имѣютъ интересъ только съ точки зрѣнія человѣческаго духа.
Древнія литературы Востока, безспорно прекрасвыя, прекрасны
только съ точка зрѣнія человѣческаго духа. Только чедовѣчество
прекрасно во всѣхъ литературахъ. Все, что представляеіъ человѣчество—

— π —
прекрасно. Гуманитарная эстетика. Она предпочитаете изучать
первобытный литературы. Истинная эстетика предполагаете науку. Одинъ
ученый имѣетъ право удивляться 109
XI.
Филологія, какъ средство воспитанія интеллектуальной культуры. Велькеръ.
Этой точки зрѣвія недостаточно. Классическіе языки—общій фактъ.
Ни одинъ языкъ не является совершенно классическими Въ вы-
борѣ клаесическихъ языковъ нѣтъ ничего произвольнаго. Исторія
языковъ повсюду показываете два нарѣчія, наложенныя другъ на
друга: древній синтетическій языкъ η современный аналитический.
Дрсвній языкъ, изгнанпый изъ обыденнаго употребленія, остается
священнымъ, научнымъ, классичесяпмъ. Необходимость изученія дре-
внихъ языковъ и литературъ. Въ нихъ корни языка и націи . . 132
XII.
Группа наукъ, которыя нужно назвать науками о человѣчествѣ.
Истинная наука не безпокоится о ничтожности средствъ и о малыхъ
результатахъ, которые, повидимому, даюте первыя изслѣдованія.
Нримѣръ клинообразныхъ надписей. Наука должна быть составлена
по широкому плану, какъ всѣ формы человѣчества.
Расточительность индивидуума. Устранение всего лишняго. Что остается отъ
научпаго труда? Какъ понимать литературное безсмертіе? Книга—
дѣло. Новая роль лигературной исторіи 138
XIII.
Какимъ образомъ научные результаты занимаютъ мѣсто въ наукѣ? Разли-
чіе науки и искусства въ этомъ отношеніи. Научныя спеціальности.
Общія работы еще преждевременны во многихъ отрасляхъ науки.
Необходимость монографій во всѣхъ наукахъ. Почему великія общія
исторіи еще невозможны. Эти веливія исторіи обыкновенно имѣютъ
значеніе только для той точки зрѣнія, на которой авторъ основалъ
свои спеціальныя изслѣдовавія. Дѣло монографій должно было бы
быть дѣломъ XIX вѣка. Оно предполагаете безкорыстіе и научную
добродѣтельность. Не вся монографія остается. Остаются ея преоб-
разованныя заключенія. Узкій способъ пониманія спеціальности.
Работы изъ первыхъ рукъ. Недостаточность науки, не
соприкасающейся постоянно съ источниками. Примѣръ среднихъ вѣковъ и на-
шихъ общихъ исторій. Сказочныя и традиціонныя неточности.
Необходимость обширной научной разработки. Ничего иустого.
Капитальные вопросы, зависящее отъ изслѣдовавій, съ перваго взгляда
легкомысленныхъ. Опасность начинать общія работы безъ
предварительной разработки. Примѣръ санскритской литературы. Мораль
специалиста. Олишкомъ часто онъ работаете для самаго себя и для
своей партіи. Раздѣленіе труда и изолированіе изслѣдованій.
Необходимость организадіи научнаго труда 147
Примѣчанія 1—17
ЧАСТЬ II.
XIV.
Государство должно покровительствовать наукѣ, какъ всему, что является
человѣчествомъ и нуждается въ помощи общества. Общественное

— ν —
состояніе, въ которомъ наука замѣнигь культы. Государство .не
можетъ указывать наукѣ направления. Современзая свобода. Великія
мастерскія научнаго труда. Религіозные ордена. Синекуры .... 5
XV.
Примѣры изслѣдованій, составляющихъ научную философію. Огромные
результаты естественныхъ наукъ. Исторнческія π филологическія науки;
различные періоды человѣчества. Революція, вызванная этимъ раз-
личіемъ въ исторической . критикѣ. Примѣръ изъ нсторій редигій.
Какъ первобытный человѣкъ смотрѣдъ на природу? Теорія
первобытной эпопеи и поэзіи. Теорія миѳологіи. Сравнительное изученіе
религій. Новый способъ ихъ анализа. Человѣческін духъ сдѣлалъ
все. Почему изучеыіе религій необходимо для настоящей психологіи?
Субъективный характеръ религій; отсюда ихъ психологическій инте-
ресъ; человѣкъ проявляется въ ннхъ больше, чѣмъ въ наукѣ; въ
нихъ все человѣчество. Необходимость спеціальныхъ работъ въ
раздичныхъ религіяхъ; исламизмъ, буддизмъ, іудапзмъ, хрпстіанство.
Опытъ классификаціи религій: религія организованпыя, миѳологіи.
Вліяніе расъ. Трудность при пониманіи этихъ произведена другого
періода. Сравнительное пзученіе языковъ. Философія, какую извлекли
изъ него и какую можно извлечь. Необходимость эрудиціи для
окончательная установленія философіи исторіи π литературной
критики. Нелѣпая манера восхищаться древностью. Одинъ ученый имѣ-
етъ право восхищаться. Вліяніе результатовъ высшей науки на
производительную литературу. Форьель. Критика возможна только
посредствомъ сравненія. Недостатки критики XVII вѣка. Способъ
привить критическое чутье. Результаты критики не доказываются,
но замѣчаются 8
XVI.
Совершенной философіей былъ бы сшітезъ человѣческаго познанія. Три
фазы человѣческаго духа. 1) Первобытный синкретизмъ: священная
каига; красота и гармонія этого состоянія. 2) Анализъ. Частичное,
ясное разсмотрѣніе. Какимъ образомъ теологія сохраняется въ этомъ
состояніи. Въ чемъ это состояніе ниже и выше предшествующая.
3) Окончательный синтезъ. Будутъ еще орфеи. Обобщеніе этого
закона развитія всякой жизни. Анализъ имѣетъ значеніе только въ
виду будущаго синтеза,, Мы не трудимся для насъ. Анализъ—фран-
цузскій методъ по преимуществу. Фравція ничего не понимаетъ въ
дѣлѣ религіи. Почему Франція осталась католической, тогда какъ
Германія стала протестантской. Испанія. Несмотря на нашъ
либерализму мы робкіе мыслители . 30
XVII.
Есть религія въ наукѣ. Эта религія не можетъ быть для всѣхъ. Я признаю
это. Однако всѣ имѣютъ свою долю въ идеалѣ. Марія избрала
лучшую участь. Роковое неравенство. Поднять всѣхъ людей на высоту
чистаго культа. Различія въ отношеніяхъ народа къ
интеллектуальной культурѣ въ древности и въ наше время. Интеллектуальная
традиция у древнихъ націй, эпопея. У насъ человѣкъ изъ народа ли-
шенъ интеллектуальной культуры. Это невозможно.... Невозможность

— VI -
рѣшить эту проблему; ее рѣпгатъ грубость. Революціонеры. Мы
разрушили и рай,'в адъ; не нужно останавливаться на половинѣ
дороги. Невозможность возстановить разрушенную вѣру. Лицемѣріе....
Фатальность современнаго развитія. Единственное рѣшеніе:
развивать всѣхъ. Общество обязано всѣмъ давать воспитаніе. За что вы
наказываете этого несчастнаго? Народъ не отвѣтственъ за свои бе-
зумія. Несправедливые упреки, которые дѣлаютъ ему. Они падаютъ
на тѣхъ, кто не воспиталъ его. Больше варваровъ! Опасности
всеобщего избирательнаго права при варварствѣ. Интрига и ложь съ
публичнаго торга. Повелитель по божественному праву—это разумъ.
Большинство не создаетъ разумность. Ндея научнаго правительства.
Всеобщее избирательное право у народа невѣжественнаго можетъ
привести только къ демагогіи или аристократіи знати. Народъ не
любить мудрецовъ и ученыхъ. Нужно дѣлать только одно:
культивировать народъ. Все, что будутъ дѣлать до этого, будетъ
пагубно. Французскій либерализмъ. Онъ полезенъ только агитато-
рамъ, которые не могутъ сдѣлать ничего хорошаго. Онъ ничуть не
развиваетъ идеи. Наши учрежденія имѣютъ смыслъ только съ нн-
теллигентнымъ народомъ. Право на культуру, которая дѣлаетъ че-
ловѣкомъ "
XVIII.
Являются ли слѣдствіемъ современнаго духа соціальныя течееія нашего
времени? Стремленія, которымъ они со&твѣтствуютъ, истины; ихъ
средства дурны и идутъ мимо цѣли. Проблема только поставлена.
Рѣшепіе слишкомъ просто и ясно. Аналогія съ проблемой рабства
въ древности. Наивное шарлатанство. Иначе это трудно. Не нападать
на тѣхъ, которые пытаются безъ успѣха. Необходимая антиномія.
Всѣ не правы за исключеніемъ ожидающихъ мудрецовъ. Революдіо-
неры и консерваторы. Дѣль человечества не счастье, но
совершенство. Законно все, что необходимо для совершенства человѣчества.
Права создаются и пріобрѣтаются. Цѣль человѣчества не его освобож-
деніе, но его воспитаніе. Разрушеніе—не цѣаь. Если бы цѣлью че-
ловѣчества было наслажденіе, абсолютное равенство было бы пра-
вымъ. Самоиожертвованіе личностей понятно только съ точки зрѣ-
нія совершенствованія человѣчества. Общество, имѣющее догму, и
общество, не имѣющее ея. Первое нетерпимо; въ немъ править
догма
XIX.
Постигнетъ ли современную цивилизацію такая же участь, какая постигла
античную цивилизацію? Ассимиляція варваровъ цивилизованными
народами. Возможность соединить интеллектуальную культуру съ руч-
нымъ трудомъ. Почему у цасъ ремесло приводить къ огрубѣнію?
Греческое общество. Печаль при видѣ того, какъ часть общества
осуждена на интеллектуальное принужденіе. Состояніе, при которомъ
матеріальвый трудъ сведется почти къ нулю. Царство духа. Индиви-
дуальныя различія. Не запрещайте намъ этихъ мечтаній ....
XX.
Популярная наука. Не принижайте науку; паденіе безкорыстной культуры
среди насъ. Плутократія—причина этого ладенія. Богатый не требуетъ

— ΥΠ —
серьезной науки. Способности, развиваемыя плутократіей, не имѣготъ
никакой цѣнности для работъ духа. Дѣло не въ томъ, чтобы всѣ
были богатыми, но въ томъ, что бы богатство не имѣло значенія .
XXI.
Наука не зависать отъ всякой соціальной формы. Революціи вредятъ
мелкой наукѣ эрудита и любителя, но не великому инте„тлектуальному
развитію. Геній могущественно развивается только во время бурь.
XVI вѣкъ. Аеины. Обычнымъ состояніемъ Аѳинъ былъ τ е ρ ρ о ρ ъ. Пре-
обрѣтенныя нами привычки къ спокойствію и безопасности. Эпохи
спокойствія не создаютъ ничего оригинальнаго. Порядокъ желателенъ
только для прогресса. Не нужно прогрессъ человечества приносить
въ жертву удобствамъ меньшинства. Все, что волнуетъ и пробуж-
даегь человѣчество, приносить ему пользу. Всегда нужно
философствовать
XXII.
Вѣра въ науку. Мы тупоумы. Суевѣрные скептики. Эти люди неизлечимы.
Но человѣкъ никогда не бываетъ скептическимъ. Съ помощью науки
придеть догматическій вѣкъ. Мелкій здравый смыслъ Роллена. Нужна
критика. Есть науки, въ которыя вѣрятъ всѣ. Возможность науки съ
извѣстнымъ моральнымъ скептицизмомъ; Гете. Наслажденіе наукой.
Наука— великое дѣло. Возродить человѣчества религія и мораль, а
не политика. Въ политикѣ нечего дѣлать. Эпохи, когда политика
играетъ нервную роль и когда она второстепенна. Христіанства.
XVIII вѣкъ. Насколько унизительна роль политики. Почему чистая
наука, повидимому, такъ мало дѣйствовала па человечество? Истинные
нравы, которые не будутъ ни аристократическими, ни буржуазными, пи
плебейскими. Греція. Есть только велпчіе человѣчества, величіе
разума. Упрощеніе нравовъ, вызванное буржуазией. Чисто человѣчс-
скіе нравы. Салоны и кафе. Античныя школы π гимназіи. Церковь
и клубъ. Дурное вліяніе такъ называемаго общества. Германъ.
Жизнь, взятая полностью; смѣлость съ самамъ собой. Возвращеніе
къ Греціи. Эллинская религія лучше, чѣмъ думаютъ: поэтическая
форма культа природы
XXIII.
Гдѣ мѣсто духа? Онъ все сдѣлалъ. До сихъ поръ религіи представляли
духъ въ человѣчествѣ. Первая религіозная жизнь, единая и полная.
Второй моментъ, когда рядомъ со служителемъ религіи допускаютъ
свѣтскаго человѣка... Нужно вернутся къ единству и объявить все
религіознымъ. Почитаніе чего нибудь уже дѣлаетъ религіознымъ .
Примѣчанія · . . . .