Текст
г л г п я к ц.
ВОЗНИКНОВЕНИЕ
ПЕРВОМ МИРОВОМ
СВЕТЛОЙ ПАМЯ TH АЛЕКСЕЯ МАКСИМОВИЧА ГОРЬКОГО С ГЛУБОКОЙ БЛАГОДАРНОСТЬЮ ЗА ПОМОЩЬ И СОДЕЙСТВИЕ ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ ЭТОЙ КНИГИ в 1932—1934 гг.
II. П. П о летина
ВОЗНИКНОВЕНИЕ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ
(июльский кризис 1914 г.)
0
Издательство социально-экономической литературы «м ы С л ь»
Москва•1964
9 (И) 32 П49
От автора
Настоящее исследование посвящено событиям июльского кризиса 1914 г., моменту возникновения первой мировой войны. Автор ставит своей задачей показать, какими методами и приемами империалисты Германии и Австро-Венгрии, с одной стороны, Англии, Франции и России — с другой, развязали в июле 1914 г. мировую войну, стараясь при этом переложить вину за ее возникновение на своих противников.
В основу данной книги положены IV—IX главы более раннего исследования автора1, переработанные на основе документальных и мемуарных материалов об июльском кризисе 1914 г., которые были опубликованы в СССР и зарубежных странах в 1935—1962 гг. Отсутствие опубликованных материалов, к сожалению, не позволило автору показать внутренние пружины действий дипломатии США в июле 1914 г. Ограниченный размер предлагаемой вниманию читателей книги не дал возможности включить в нее специально написанную для этого издания главу «Июльский кризис 1914 г. и крах II Интернационала», которую автор предполагает издать отдельной работой. Читателей, интересующихся вопросами дипломатической подготовки войны и ее причинами,
1 См. Н. П. Политика, Возникновение мировой войны, Государственное социально-экономическое издательство, М,—Л-, 1935, стр. 275—697.
автор отсылает к I—III главам указанной выше более ранней работы 1 и к исследованиям следующих советских историков: И. В. Бестужева, И. С. Галкина, А. С. Ерусалимского, А. 3. Манфреда, Ф. А. Ротштейна, А. Л. Сидорова, В. М. Хвостова1 2.
1 См. Н. П. Полетика, Возникновение мировой войны, стр. 12—274.
2 См. И. В. Бестужев, Борьба в России по вопросам внешней политики. 1906—1910, М., 1961; И. С. Галкин, Дипломатия европейских держав в связи с освободительным движением народов Европейской Турции, М., 1960; А. С, Ерусалимский, Внешняя политика и дипломатия германского империализма в конце XIX века, М., 1951; А. 3. Манфред, Внешняя политика Франции 1871— 1891 годов, М., 1952; Ф. А. Ротштейн, Международные отношения в конце XIX в., М., 1960; А. Л. Сидоров, Финансовое положение России в годы первой мировой войны (1914—1917); В. М. Хвостов, История дипломатии, т. II, М., 1963.
Надо объяснять людям реальную обстановку того, как велика тайна, в которой война рождается.
В. И. Ленин
Введение
В июле—августе 1964 г. человечество отметит печально-известную годовщину — 50-летний «юбилей» со дня возникновения первой мировой войны.
Мировая война 1914—1918 гг. не была случайностью и неожиданностью. Она была событием, о котором задолго до его возникновения говорили и которое подготовляли в конторах крупнейших монополий и банков, в дипломатических канцеляриях и генеральных штабах империалистических стран. В условиях безраздельного господства на земном шаре капиталистической системы война «не случайность, не «грех», как думают христианские попы (проповедующие патриотизм, гуманность и мир не хуже оппортунистов), а неизбежная ступень капитализма, столь же законная форма капиталистической жизни, как и мир» Ч
Основной причиной первой мировой войны явилась неравномерность экономического и политического развития капитализма, принявшая в эпоху империализма скачкообразный характер. Перерастание капитализма свободной конкуренции в последние десятилетия XIX в. в монополистический капитализм привело к тому, что весь мир стал ареной борьбы крупнейших монополистических трестов и концернов за монопольные «сферы влияния». Основой внешней политики монополий становится «неизбежное стремление финансового капитала к расширению хозяйственной территории и даже территории вообще»1 2.
1 В. И. Ленин, Положение и задачи социалистического Интернационала. Поли. собр. соч., т. 26, стр. 41.
2 В. И. Ленин, Империализм, как высшая стадия капитализма. Поли. собр. соч., т. 27, стр. 381.
С завершением к началу XX в. раздела мира борьба за новые рынки сбыта, источники сырья, сферы приложения капитала неизбежно приобретала форму борьбы за передел мира, т. е. за захват при помощи силы, войны, всех этих источников повышенной нормы прибыли, ибо «война не есть противоречие основам частной собственности, а прямое и неизбежное развитие этих основ» L
При этом следует отметить, что вывоз капитала из Англии, Франции, Германии и даже США привел не только к взаимной борьбе национальных клик финансового капитала, но и к взаимному переплетению интересов финансового капитала этих стран. «Это — единственная действительно всеобщая и несомненная тенденция... всего мира, всего капитализма»1 2. Она привела к тому, что любой конфликт в эпоху империализма мог превратиться во всеобщий европейский или даже мировой конфликт, «ибо империализм так или иначе втягивает мелкие государства в водоворот всемирного хозяйства и мировой политики» 3.
Поэтому в эпоху безраздельного господства капитализма «империалистические войны, — т. е. войны из-за господства над миром, из-за рынков для банкового капитала, из-за удушения малых и слабых народностей, — неизбежны... Именно такова первая великая империалистическая война 1914—1918 годов»4.
Другая причина войн в эпоху империализма — это стремление капиталистов к наживе. «Война наполняет карманы капиталистов, которым течет море золота из казны великих держав»5. «Война — «ужасная» вещь? Да. Но она ужасно прибыльная вещь»6.
Первая мировая война 1914—1918 гг. легла кровавым незабываемым рубежом в истории человечества. Она
1 В. И. Ленин, О лозунге Соединенных Штатов Европы. Поли, собр. соч., т. 26, стр. 353.
2 В. И. Ленин, Крах П Интернационала. Поли. собр. соч., т. 26, стр. 232.
3 В. И. Ленин, Военная программа пролетарской революции. Поли. собр. соч., т. 30, стр. 142.
4 В. И. Ленин, Проект программы РКП (б). Поли. собр. соч., т. 38, стр. 87.
5 В. И. Ленин, Воззвание о войне. Поли. собр. соч., т. 27, стр. 3.
6 В. И. Ленин, Первое мая и война. Поли. собр. соч., т. 26, стр. 377.
«привела все человечество на край пропасти, гибели всей культуры, одичания и гибели еще миллионов людей, миллионов без числа»
По числу погибших жизней, по количеству материальных потерь она превысила все потери человечества от войн за предшествующие 125 лет. В первой мировой войне погибло 10 млн. и было искалечено 20 млн. человек. Прямые расходы держав — участниц войны на ее ведение составили 350 млрд. долл.
Поэтому «вопрос об империалистских войнах, о той главенствующей ныне (в 1921 г., когда В. И. Ленин писал эти строки. — Я. Л.) во всем мире международной политике финансового капитала, которая неизбежно порождает новые империалистские войны, неизбежно порождает неслыханное усиление национального гнета, грабежа, разбоя, удушения слабых, отсталых, мелких народностей кучкой «передовых» держав, — этот вопрос с 1914-го года стал краеугольным вопросом всей политики всех стран земного шара. Это вопрос жизни и смерти десятков миллионов людей»1 2.
Вторая мировая война, подготовленная силами мирового империализма и развязанная германским фашизмом, подтвердила, и притом в гораздо более страшных размерах, предвидение В. И. Ленина. Она продолжалась 6 лет; в нее были втянуты почти все государства земного шара. Война унесла около 50 млн. человеческих жизней. Десятки миллионов людей были ранены и искалечены. Значительная часть Европы была превращена в развалины. Разрушительному действию войны подверглись и другие континенты, в частности Азия и Африка. Расходы на войну превысили 1 350 млрд. долл.
И ныне по вине реакционных кругов капиталистических стран в мире существует угроза истребительной ядерной войны. Вот почему вопрос о природе войн, об их происхождении, социальной сущности кровно интересует ныне миллионы людей земного шара, так как от правильного решения проблем войны и мира зависит не только будущее человечества, но и само существование нашей планеты.
1 В. И. Ленин, Задачи пролетариата в нашей революции. Поли, собр. соч., т. 31, стр. 182.
2 В. И. Ленин, К четырехлетней годовщине Октябрьской революции. Соч., изд. 4, т. 33, стр. 33.
Однако после второй мировой войны международная обстановка коренным образом изменилась:
1) возникло мощное содружество социалистических государств — мировая социалистическая система, на долю которой приходится 25,9% территории и 35,5% населения земного шара. В социалистической части мира нет классов и социальных групп, заинтересованных в развязывании войн, что оказывает огромное влияние на весь ход мировой истории, парализуя угрозу развязывания мировых войн со стороны международного империализма;
2) произошло резкое ослабление сил империализма;
3) наступил крах колониальной системы, подорвавший тылы империализма и сузивший сферу капиталистического господства;
4) широко развернулось всемирное движение в защиту мира, охватившее сотни миллионов людей, которые видят в угрозе новой мировой, и притом термоядерной, войны возможность гибели не только основной массы человечества, но и всей нашей планеты.
Все эти коренные изменения в международной обстановке, в соотношении сил социализма и империализма, в современных средствах войны в результате появления новых видов оружия привели к новой постановке вопроса о неизбежности возникновения мировых войн. «Вопрос о войне и мире был и остается самым жгучим вопросом современности, волнующим все человечество»1, «проблемой жизни и смерти сотен миллионов людей»1 2, ибо, «пока сохраняется империализм, будет оставаться и почва для агрессивных войн»3, но вопреки мнению левосектантских догматиков в некоторых партиях мирового коммунистического движения фатальной неизбежности новой мировой войны сейчас нет.
Анализируя события последних десятилетий, XX. XXI и XXII съезды КПСС пришли к выводу, который зафиксирован в новой Программе КПСС, что объединенными усилиями могучей социалистической системы,
1 Резолюции XXII съезда КПСС по отчету ЦК КПСС. «XXII съезд КПСС. Стенографический отчет», т. Ill, М., 1962, стр. 210.
2 Программа КПСС. «XXII съезд КПСС. Стенографический отчет», т. III, стр. 270.
3 Резолюции XXII съезда КПСС по отчету ЦК КПСС. «XXII съезд КПСС. Стенографический отчет», т. III, стр. 211,
Миролюбивых несоциалистических государств, международного рабочего класса и всех сил, отстаивающих дело мира, можно предотвратить мировую войну. Как указывает Программа КПСС, «возрастающий перевес сил социализма над силами империализма, сил мира над силами войны ведет к тому, что еще до полной победы социализма на земле, при сохранении капитализма в части мира, возникнет реальная возможность исключить мировую войну из жизни общества» и обеспечить мирное сосуществование социалистических и капиталистических государств. Война не может и не должна служить способом решения международных споров. Если мировой империализм все же решится развязать новую мировую войну, «народы не будут больше терпеть строй, ввергающий их в опустошительные войны. Они сметут и похоронят империализм»1.
Народы стали решающей силой в борьбе за мир. Они могут и должны уничтожить милитаризм и сломать машину войны при помощи всеобщего и полного разоружения. Но для этого необходимы самые энергичные и решительные действия широчайших народных масс. Массы должны продиктовать свою волю к миру и разоружению тем правительствам, которые ведут гонку вооружений и подготовку к войне. «Разрозненных протестов уже недостаточно. Пришло время создать могучее движение сопротивления гонке вооружений и всем военным приготовлениям»1 2, — гласит «Послание к народам мира», принятое 14 июля 1962 г. Всемирным конгрессом за всеобщее разоружение и мир.
Все эти причины, и в первую очередь миролюбивая политика СССР, привели в последнее время к известному ослаблению напряженности в международных отношениях. В сентябре 1963 г. Советский Союз вместе с США и Великобританией подписал договор о прекращении испытаний ядерного оружия в воздухе, космическом пространстве и под водой. К этому договору присоединилось свыше 100 государств. Хотя он не устраняет опасности ядерной войны, тем не менее он является ярким свидетельством возможности мирного сосуществования двух противоположных общественных систем.
1 Программа КПСС. «XXII съезд КПСС. Стенографический отчет», т. III, стр. 271.
2 «Правда», 15 июля 1962 г.
Но в 1914 г. накануне первой мировой войны международная политическая обстановка коренным образом отличалась от современной. В те времена не было мощной системы социалистических государств. Империализм безраздельно господствовал на нашей планете, и колониальные страны стонали под его ярмом. Единственной силой, которая могла бы выступить против войны и, возможно, предотвратить ее, был революционный пролетариат. Но измена правых вождей в социалистических партиях II Интернационала позволила правящим классам обеих империалистических группировок подготовить и развязать мировую войну во имя прибылей крупнейших монополий и банков.
«Империалистская война 1914—1917 годов, — писал В. И. Ленин в 1917 г., — есть продолжение империалистской политики 1898—1914 годов, если не еще более раннего периода»1. Она была вызвана столкновением двух могущественнейших групп миллиардеров, англо-французской и немецкой, за передел мира1 2. Она была войной между двумя группами разбойничьих держав из-за дележа колоний, из-за порабощения других наций, из-за привилегий на мировом рынке3. Атаманами этих разбойничьих шаек, двумя главными и наиболее сильными хищниками были Германия и Англия4, которые вели борьбу друг с другом за мировое господство5.
Национальный элемент в борьбе Сербии с Австрией имел подчиненное значение и не мог изменить общий империалистический характер войны. Поэтому фразы о «защите отечества», об «отпоре вражескому нашествию», об «оборонительной войне» и т. п. являлись со стороны обеих империалистических группировок — австро-германского блока и тройственной Антанты — сплошным обманом народа. В силу этого вопрос о том, какая группа нанесла первый удар или первая объявила войну, не
1 В. И. Ленин, Пацифизм буржуазный и пацифизм социалистический. Поли. собр. соч., т. 30, стр. 258.
2 См. В. И. Ленин, Письма из далека. Поли. собр. соч., т. 31, стр. 50.
3 См. В. И. Ленин, Воззвание о войне. Поли. собр. соч., т. 27, стр. 1.
4 См. В. И. Ленин, Пацифизм буржуазный и пацифизм социалистический. Поли. собр. соч., т. 30, стр. 244.
5 См. В. И. Ленин, О карикатуре на марксизм. Поли. собр. соч., т. 30, стр. 85.
имеет никакого значения для определения тактики социалистов 1 или позиции историков-марксистов по отношению к этой войне.
Первая мировая война была развязана империалистами обеих враждебных группировок в период июльского кризиса 1914 г., начало которому положил 23 июля австрийский ультиматум Сербии.
В предлагаемой вниманию читателей монографии ход июльского кризиса 1914 г. в целях наиболее полного раскрытия политики каждой из крупнейших империалистических держав дан не в форме последовательно хронологического рассказа о событиях по всем странам— участницам июльского кризиса, а, наоборот, изложен по каждой стране в отдельности, начиная с момента сараевского убийства и кончая решением правящей верхушки той или иной страны ввязаться в войну ради своих империалистических целей. Такой метод показа событий июльского кризиса позволяет лучше и яснее разоблачить преступную деятельность организаторов и поджигателей первой мировой войны, равно как приемы и методы развязывания войны 1914 г., чем последовательно хронологический рассказ о развитии июльского кризиса, ведущийся сразу по всем странам.
В ссылках на многотомные издания римские цифры указывают том издания, арабские со значком № или N — порядковый номер документа, арабские с указанием «р.», или «S.», или «стр.» — страницу данного тома, слова «гет.» или «Апт.» — примечание. В целях сокращения текста в книге применяются некоторые условные термины. Так, под часто встречающимися выражениями «Германия», «Франция», «Англия» и т. д. следует понимать германский империализм, французский империализм и т. д., под выражениями «Вена», «Берлин», «Париж», «Лондон», «Петербург» и т. д. — правящие круги австро-венгерского, германского, французского, английского и т. д. империализма или же австро-венгерское, германское, французское, английское и т. д. правительства.
1 См. В. И. Ленин, Конференция заграничных секций РСДРП. Поли. собр. соч., т. 26, стр. 162.
Глава первая
Сараевское убийство и австрийский ультиматум Сербии
Положение на Балканах в 1914 г. было чрезвычайно напряженным. Любое событие могло вызвать столкновение между Австро-Венгрией и Сербией. За период 1907—1914 гг. австрийский империализм, провоцируя Сербию на войну, пользовался любым предлогом, чтобы вызвать конфликт. Были испытаны все средства, начиная от подделки документов в так называемом Загребском (Аграмском) процессе и процессе Фридъюнга1 и
1 В 1904 г. в Сербии возникло тайное общество «Славянский юг», задачей которого были пропаганда великосербской идеи, т. е. объединения южных славян вокруг Сербии, и террористическая деятельность в южнославянских провинциях Австро-Венгрии. Один из деятелей этого общества, Настич, оказался австрийским шпионом и, бежав в Австро-Венгрию, опубликовал ряд статей и две брошюры о террористической деятельности «Славянского юга». На основе разоблачений Настича австрийское правительство организовало в Загребе (Аграме) в 1906—1907 гг. процесс против деятелей национально-освободительного движения в южнославянских землях Австро-Венгрии с целью задушить это движение. На скамью подсудимых было посажено около 300 видных деятелей сербского и хорватского национально-освободительного движения в Боснии, Хорватии, Далмации, которые обвинялись в антиавстрий-ской деятельности, получении субсидий из Белграда и т. д. Австрийский историк Фридъюнг напечатал по поручению австрийского министерства иностранных дел обличительную статью против некоторых обвиняемых на Загребском процессе. После скандального провала Загребского процесса обвиняемые возбудили в суде дело против Фридъюнга, обвиняя его в клевете. При разборе дела выяснилось, что материалы, на основе которых Фридъюнг писал статью, являются фальшивкой.
кончая тремя ультиматумами, предъявленными Сербии в 1909, 1912 и 1913 гг.1
Обострению австро-сербских отношений способствовало также широко развернувшееся в период 1907— 1914 гг. под влиянием русской революции 1905 г. национально-освободительное движение в южнославянских провинциях Австро-Венгрии — «национальная революция южного славянства»1 2. В самой Сербии и южнославянских областях Австро-Венгрии возникло большое количество националистических и национально-освободительных обществ и организаций, которые можно разбить на две категории.
К первой из них принадлежали кружки и организации учащейся молодежи, представлявшие по своей программе пеструю гамму самых различных оттенков южнославянского национально-освободительного движения. Это были организации «Молодежи» («Омлади-ны»), в которых можно выделить два основных политических направления: 1. «Южнославянская национальная молодежь» («Югославянская националистичка омлади-на») — правое крыло, буржуазные националисты. 2. «Национальная революционная молодежь» («Национально-революционарна омладина»)—левое крыло революционной молодежи.
Кружки и организации обоих направлений, пользовавшиеся поддержкой из Белграда, росли в пределах Австро-Венгрии как грибы: они были в Загребе, Сплите (Спалато), Риеке (Фиуме), Шибенике, Сараеве, Сомборе, Любляне, Триесте, Вене и Праге. Они возникли и за границей, в Швейцарии и США, среди южных славян, главным образом эмигрантов из Австро-Венгрии.
1 Первый ультиматум Сербии был предъявлен австрийским правительством 27 марта 1909 г. (требование признать аннексию Боснии и Герцеговины); второй ультиматум — в 1912 г., в период первой Балканской войны, когда сербские власти арестовали в оккупированном сербскими войсками г. Призрене (Македония) австрийского консула Прохаску по обвинению в шпионаже. Третий ультиматум, в 1913 г., требовал от Сербии эвакуации албанских деревень, занятых сербскими войсками во время первой Балканской войны. Все ‘Три ультиматума были выполнены сербским правительством.
2 В. И. Ленин, Война и российская социал-демократия. Поли, собр. соч., т. 26, стр. 16.
Кружки и организации «Национально-революционной молодежи» усвоили под влиянием идей Прудона, Кропоткина, Бакунина и практики русских революционно-народнических организаций XIX в. тактику «прямого действия» — восстаний и террористических выступлений против виднейших представителей австрийской администрации.
Вторая категория обществ и организаций, а именно общества «Славянский юг» и «Народная оборона» («Народна одбрана»), была создана для объединения и руководства деятельностью кружков «Молодежи». Они также ставили своей целью идеологическую и военную подготовку населения Сербии и южнославянских народностей, населявших Австро-Венгрию, к австро-сербской войне.
Особенно примечательна в этом отношении «Народная оборона». Согласно уставу этого общества задачей «Народной обороны» было «будить, подбодрять и укреплять национальное чувство», формировать добровольческие отряды и подготовлять их для вооруженных выступлений, организовывать и вооружать повстанческие отряды для партизанской войны в южнославянских провинциях Австро-Венгрии. Общество имело филиальные организации военно-спортивного («Сокол», «Названый брат») и политико-просветительного характера («Культурный союз», «Просвещение») как внутри Сербии, так и за границей — в славянских областях Австро-Венгрии, в США и Швейцарии.
Однако массовый характер «Народной обороны» затруднял возможность конспирации, абсолютно необходимой, чтобы скрыть деятельность общества от австрийских властей. Разоблачения Настича о деятельности организации «Славянский юг» привели к осложнениям во внешней политике Сербии. Опасность повторения подобных разоблачений властно требовала конспирации. В результате этого в марте 1911 г. было создано тайное общество «Объединение или смерть» («Уедненье или смрт»), получившее название «Черная рука», так как на его печати была изображена черная рука, державшая кинжал. Основателями этого общества была группа сербских офицеров. Часть из них принимала непосред* ственное участие в организации переворота 29 мая 1903 г., в результате которого династия Обреновичей была заменена династией Карагеоргиевичей. «Черная
рука» состояла из наиболее видных представителей офицерства гвардии, генерального штаба, чиновников министерств иностранных дел, юстиции, финансов и т. д.1 Общество было разбито на тройки и пятерки, члены которых не могли знать состава других групп, кроме тех, которые они организовали сами. Члены «Черной руки» были известны под номерами, и только руководители общества (Верховная центральная управа) в составе 10 человек, имевшие право жизни и смерти над членами общества, не сменяемые и не дающие никому отчета в своих действиях, знали их настоящие имена. Ни один член общества не мог выйти из него. Эти особенности статута делали «Черную руку» государством в государстве, неофициальным, но влиятельнейшим правительством, которое принц (а затем король) Александр использовал в борьбе за право престолонаследия и против диктаторского режима радикальной партии, державшей в узде династию Карагеоргиевичей 1 2.
Руководителем «Черной руки» был начальник разведывательного отдела сербского генерального штаба полковник Драгутин Димитриевич (Апис), чья жизнь, по словам официозного сербского историка профессора истории Белградского университета -Станое Станоеви-ча. прошла в организациях заговоров и покушений. «В 1903 г. он (Димитриевич. — Н. П.) был одним из главных организаторов заговора против короля Александра (Обреновича. — Н. /7.). В 1911 г. он посылал своего эмиссара для убийства австрийского императора и престолонаследника, в феврале 1914 г. он вступил
1 Списки членов «Черной руки», опубликованные в 1917 г. майором Лазаревичем, показывают, что в состав общества входило 10 генералов, 10 полковников генерального штаба и свыше 30 полковников и подполковников сербской армии и т. д. (Major Dobrivoj R. Lazarevitsch, «Die Schwarze Hand». Verlag der Lib-rairie Nouvelle. Lausanne, 1917, S. 51—53).
2 Эта борьба «Черной руки» против радикальной партии получила название «борьбы за приоритет», вернее, за власть между радикальной партией, представительницей интересов сербской буржуазии, и «Черной рукой», представительницей интересов офицерства, социальной базой которого было помещичье землевладение. Борьба приняла открытую форму после мелкого столкновения представителей гражданской и военной администрации на завоеванных Сербией! во время Балканских войн 1912—1913 гг. территориях и быстро переросла в «конституционный конфликт» (см. МОЭИ, V, приложения № 1, 7, 9).
2 Н. П. Полетика 17
в соглашение с тайным болгарским революционным комитетом об убийстве царя Фердинанда болгарского, в 1914 г. он руководил организацией заговора против австрийского престолонаследника, в 1916 г. с острова Корфу он посылал своего эмиссара для убийства греческого короля Константина» 1 и т. д. Правой рукой Димитрие-вича был майор Войя Танкосич, член Верховной центральной управы «Черной руки», а в прошлом один из основателей обществ «Славянский юг» и «Народная оборона».
В 1910—1914 гг. руководители «Черной руки» организовали 6 покушений на видных австро-венгерских сановников в южнославянских землях двуединой монархии. Сараевское покушение явилось последним, шестым по счету и получило более широкий политический резонанс, чем остальные, ему предшествовавшие.
Убийство Франца-Фердинанда
Покушение на австрийского престолонаследника эрцгерцога Франца-Фердинанда давно стояло в программе деятельности сербских обществ «Народная оборона» «Черная рука», кружков и организаций «Молодежи». Эрцгерцог был выразителем стремлений наиболее империалистических кругов Австро-Венгрии, открыто проповедовавших военный разгром Сербии. Для сторонников великосербской идеи, т. е. объединения южных славян Австро-Венгрии вокруг Сербии, Франц-Фердинанд был особенно ненавистен своими планами спасения монархии Габсбургов путем превращения ее в триединое государство — Австро-Венгро-Славию с предоставлением хорватам (в огромном большинстве католикам) тех же прав и привилегий, которыми до этого пользовались лишь австрийские немцы и венгры. Такая перестройка двуединой монархии была бы во многих отношениях смертельным ударом для сербских планов объединения южных славян Австро-Венгрии вокруг Сербии, перенося центр тяготения южнославянских народностей из Белграда в Загреб и вновь противопоставляя хорватов сербам.
1 S. Stanojewitsch, Die Ermordung des Erzherzogs Franz-Ferdinand in Sarajewo, Frankfurt a/M., 1923, S. 50—51.
Мысль об устранении эрцгерцога Франца-Фердинанда занимала умы «Южнославянской революционной молодежи» и сербских буржуазных националистов уже давно. Как свидетельствуют записи в дневнике полковника Велемира Вемича, одного из членов Верховной центральной управы «Черной руки», проект убийства эрцгерцога обсуждался в кругах сербских офицеров, связанных с молодежными революционными кружками, еще в 1908—1909 гг. Поездка Франца-Фердинанда в Боснию на маневры в июне 1914 г. давала возможность организовать покушение с большими шансами на успех, чем раньше.
Фактическая подготовка к организации покушения на Франца-Фердинанда началась, как можно судить по опубликованным до сих пор данным, в декабре 1913 г.1 Именно в это время руководитель боевой организации боснийской молодежи «Молодая Босния» Владимир Гачинович, учившийся в Лозанне, пришел к мысли организовать покушение на Франца-Фердинанда. С этой целью он созвал на совещание других членов «Молодой Боснии» — студентов Мустафу Голубича, Павла Бастаи-ча, Иована Живановича и эмигранта Мухамеда Мехмед-башича. Совещание было назначено на середину января 1914 г. в Тулузе, где жили Голубич и Мехмедбашич. Га-чиновичу была известна инструкция Войн Танкосича, члена Верховной центральной управы «Черной руки», привезенная вернувшимся незадолго до этого из Белграда Голубичем: «Вы будете действовать независимо от того, что мы сделаем в Белграде».
На совещании в Тулузе, куда прибыл только один Гачинович (у Живановича и Бастаича не хватило на поездку денег), было решено совершить ряд покушений против высших австро-венгерских сановников в южнославянских землях, причем особенно подчеркивалась желательность убийства эрцгерцога Франца-Фердинанда. В качестве исполнителей этого покушения Гачинович предложил членов руководимой им «Молодой Боснии» Илича, Принципа и Грабеча. После совещания он отправил письмо Принципу, в котором сообщал последнему о принятых решениях и приглашал его прибыть
1 Показания члена «Черной руки» полковника Божина Симича, опубликованные в журнале «Clarte», Paris, mai 1925.
с Иличем в Лозанну для переговоров и выработки плана покушения.
Кое-какие сведения об этом совещании мы находим в публикации «Французские дипломатические документы».
Французский посланник в Цетинье Деларош-Верне после сараевского убийства 20 июля 1914 г. сообщал французскому министерству иностранных дел: «Мусульманин, по имени Махмед Бакич (Мехмедбашич.— Н. П.), австрийский подданный, уроженец Боснии, несколько дней тому назад бежал на черногорскую территорию в Никшич и там начал публично хвастаться, что был участником заговора, который имел целью убийство эрцгерцога Франца-Фердинанда и его супруги. Будучи арестован черногорской полицией, он подтвердил свои заявления и даже добавил, что собрание заговорщиков происходило во Франции, в г. Туре. Королевское правительство в сущности было в большом затруднении из-за этого ареста, так как статья договора с Австрией о выдаче (преступников. — Н. П.) устанавливает, что оба государства взаимно обязуются выдавать друг другу лиц, арестованных на своей территории и обвиняемых в покушении против личности государя другого государства или членов его семьи. С другой стороны, выдать Махмеда Бакича австрийским властям значило возбудить против черногорского правительства негодование всего сербского населения. Один мелкий чиновник взял на себя разумную инициативу позволить арестанту бежать, и сейчас неизвестно, куда он скрылся...
Вышеизложенные сведения поступают ко мне из нескольких различных источников, но сам господин Пламенац (министр иностранных дел Черногории. — Н. П.) заверил меня, что Махмед Бакич заявил, что он был на собрании с другими заговорщиками в Туре» L
Комиссия по изданию французской публикации «Французские дипломатические документы» снабдила в 1935 г. этот отчет Деларош-Верне следующим примечанием: «Сведения, изложенные в этом отчете, были переданы 11 августа (1914 г. — Я. Я.) управлению полиции для расследования. Поиски, предпринятые по просьбе комиссии в архивах управления полиции по поводу этого
1 DDF, X, N 537.
собрания, которое якобы происходило в Туре, не дали никакого результата. Но и в архивах министерства иностранных дел не было найдено никакого ответа управления полиции» Г
Мы можем добавить, что комиссия по изданию «Французских дипломатических документов» направила свои розыски по заведомо ложному следу. Из признаний заговорщиков — членов «Молодой Боснии» Павла Ба-стаича и Мустафы Голубича, опубликованных Анри Барбюсом в его журнале «Свет» («Clarte») в мае 1925 г., известно, что совещание организаторов покушения происходило не в Туре, а в Тулузе, в маленькой гостинице Сен-Жером на улице Сен-Жорж, дом № 12 или 20.
По возвращении с тулузского совещания в Боснию Мехмедбашич сообщил Иличу более подробные сведения о принятом в Тулузе решении организовать покушение на Франца-Фердинанда. Илич и Принцип ответили Гачиновичу согласием и начали готовиться к отъезду в Лозанну, но Димитриевич решил не тратить денег на заграничную поездку и взять руководство в свои руки. Танкосич заявил Принципу, что, раз решение убить эрцгерцога уже принято, поездка в Лозанну является излишней и Принцип должен остаться в Белграде. Через несколько дней об этом было сообщено Гачиновичу.
В дальнейшем подготовка к покушению шла параллельно: в Сараеве, где ею руководил, и притом весьма неактивно, Илич, и в'Белграде, где за нее, как можно судить по имеющимся данным, взялись всерьез.
Белградская группа исполнителей покушения состояла из трех человек: Принципа, его друга и товарища по сараевской гимназии Грабеча и наборщика государственной типографии в Белграде Неделько Габри-но-вича (Чабриновича). В кругах «Черной руки» о подготовке покушения, как можно думать, знали только сам Димитриевич, его друг и помощник Танкосич и некий Радован Казимирович, близкий знакомый Танко-сича.
Танкосич. на которого Димитриевич возложил руководство организацией покушения, вел переговоры с Принципом и его товарищами через известного тогда в Сербии участника партизанских сербских отрядов
1 DDF, X, N 537, р. 766, rem. 2.
Милана Цигановича. Такая скрытность, вытекавшая из устава «Черной руки», вынуждалась и тем обстоятельством, что участники покушения были люди молодые и «зеленые» (старшему из них, Принципу, не исполнилось и 20 лет) и действовали по идеалистическим мотивам. Сознание, что они работают по заданию сербской разведки, могло отбить у них всякую охоту к выполнению покушения. Поэтому полковник Димитриевич не показывался на сцене, а действовал из-за кулис. Деньги и оружие (браунинг и бомбы) они получили от Цигановича, который по приказанию Танкосича обучал заговорщиков стрельбе в тире «Народной обороны» в Королевском парке в Топчидере, под Белградом. Деньги на покупку револьверов дал Цигановичу Димитриевич. Бомбы были производства сербского государственного арсенала в Крагуеваце. Кроме того, заговорщики получили ампулы с цианистым калием, который они должны были принять немедленно после покушения, чтобы вместе с ними умерла и их тайна.
С рекомендательным письмом Цигановича заговорщики явились в конце мая 1914 г. к начальнику сербского пограничного участка в Шабаце майору Раде Поповичу и получили от него фальшивые пропуска и паспорта на имя сербских таможенных чиновников. Сербская таможенная стража переправила заговорщиков через австро-сербскую границу, а здесь их провели через пограничную полосу агенты («поверенники») «Народной обороны». К 4 июня Принцип и другие участники покушения были уже в Сараеве.
Тем временем сведения о готовящемся покушении дошли до сербских правительственных кругов. Об этом свидетельствуют следующие отрывки из мемуаров Любы Иовановича, бывшего министра просвещения в кабинете Пашича в 1914 г. и не раз занимавшего впоследствии видные посты в правительстве Сербо-Хорвато-Словенского королевства в 20-х годах. «Не помню, — пишет Люба Иованович, — в конце ли мая или в начале июня в один прекрасный день Пашич сказал нам (он совещался по этому делу более подробно со Стояном Протичем, бывшим тогда министром внутренних дел, но изложенное ниже он сказал и всем остальным), что некоторые люди собираются поехать в Сараево, чтобы убить Франца-Фердинанда... Пашич и все мы сказали,
а Стоян Протич согласился, что он должен отправить инструкции пограничным властям на реке Дрине, чтобы помешать переходу реки молодежью, которая уже отправилась с этой целью из Белграда. Но пограничные власти сами принадлежали к организации («Черная рука». — Н. П.) и не исполнили инструкции Стояна, а донесли ему, как он впоследствии сообщил нам, что инструкции пришли к ним слишком поздно, так как молодежь успела совершить переправу. Точно так же не удалась попытка нашего посла в Вене (Иована Иова-новича. — Н. П.), предпринятая им по собственной инициативе, отвратить эрцгерцога от рокового пути, на который он собирался вступить» L
Бывший министр торговли в кабинете Пашича Ве-лизар Янкович в своих воспоминаниях подтверждает, что совещание Пашича с министрами состоялось в конце мая 1914 г.1 2; бывший военный министр в кабинете Пашича в 1914 г. Душан Стефанович в своих воспоминаниях приводит слова Пашича о том, что Пашич «по некоторым частным указаниям предвидел, что в Сараеве что-то подготовляется, и говорил об этом со Стояном (Протичем. — Н. 77.)»3 и т. д.
Захваченный австрийскими войсками при вторжении в Сербию дневник одного из членов «Черной руки», капитана Коста Тодоровича, бывшего в 1914 г. начальником пограничного участка у Лозницы, подтверждает сообщение Любы Иовановича о том, что Протич приказывал пограничным властям задержать участников покушения и что пограничные власти, принадлежавшие к организации «Черная рука», не выполнили приказа и дали им возможность переправиться через границу. Австрийцы даже нашли в журнале входящих бумаг командира поста копию приказа, предписывавшего арестовать участников покушения при переходе ими границы 4.
Точно так же соответствует действительности и второе сообщение Любы Иовановича, что сербский послан
1 Цит. по: L. Jovanovic, The Murder of Sarajevo, London, 1925, p. 3.
2 «Политика», Белград, 9—10.VII.1931.
3 «Политика», Белград, 13.V1II.1931.
4 Это подтверждает бывший военный министр Сербии Душан Стефанович (см. «Политика», 13.VIII.1931).
ник в Вене Иован Иованович пытался по собственной инициативе предупредить австрийцев. Как рассказывал после войны сам Иован Иованович, он 5 июня 1914 г., т. е. за 23 дня до покушения, посетил австрийского министра финансов и в то же время министра по делам Боснии и Герцеговины Билинского и предупредил его, что «маневры (в Боснии. — Н. П.) в таких условиях опасны Г Среди сербской молодежи может найтись и такой, кто заменит в своей винтовке или револьвере холостой патрон боевым, он может выстрелить, и эта пуля может поразить командующего»1 2. Министр по делам Боснии и Герцеговины Билинский не обратил никакого внимания на это предупреждение.
Сербское правительство, осведомленное о деятельности тайных националистических организаций, пыталось, как показывают приведенные данные, предпринять кое-какие шаги, чтобы заранее снять с себя подозрение в причастности к организуемому покушению. Могло ли оно ему помешать? Сербское правительство, по-види-мому, хорошо понимало, что авантюра «Черной руки» может дать Австро-Венгрии давно желанный повод для полного разгрома Сербии, оно поэтому пыталось намекнуть в Вене о грозящей эрцгерцогу опасности, но на эти намеки в Вене не обратили никакого внимания. Дальше этих попыток и намеков сербское правительство пойти не решалось, ибо в противном случае оно само бы дало австрийским властям повод к обвинению кабинета Па-
1 Маневры были назначены на День национальной скорби Сербии, 28 июня 1914 г., у сербской границы: 525 лет до этого, 28 июня 1389 г., на Косовом поле турецкий султан Мурад I разгромил сербское войско, захватив в плен сербского короля Лазаря с сыном. С этого дня сербский народ попал под многовековое владычество турок, и с этого же дня начинается история сербской ирри-денты — борьбы за независимость. Вечером после битвы воин сербской армии Милош Обилии, прокравшись тайком в турецкий лагерь, убил кинжалом победителя, султана Мурада. Имя Обилича, умершего в ужасных пытках, сохранилось в сербских песнях и легендах как имя национального героя, отомстившего за порабощение Сербии, а день святого Витта (Видовдан), 28 июня, стал днем национального траура и днем надежды на освобождение Сербии. Поэтому демонстративный въезд эрцгерцога Франца-Фердинанда в. Сараево в день 28 июня был расценен в кругах сербских националистов как явная провокация по отношению к Сербии.
2 Статья Иована Иовановича в «Neues Wiener Tageblatt», 28.VI.1924.
шича в том, что он все знает об организации покушения.
28 июня 1914 г. эрцгерцог Франц-Фердинанд и его жена герцогиня Гогенберг, случайно избежав взрыва бомбы, брошенной Габриновичем, пали от пуль Принципа. Весть об этом событии, полученная в Белграде в тот же день, вызвала уныние и тревогу у членов правительства.
«В день святого Витта, — свидетельствует все тот же Люба Иованович, — я находился на своей даче в Сен-жаке. Около шести часов вечера мне позвонил по телефону чиновник из пресс-бюро и сообщил о том, что произошло в Сараеве. И хотя я знал, что там подготовлялось, все же точно кто-то неожиданно ударил меня, когда я держал трубку. Когда новости позже подтвердились из других источников, мною овладело тяжелое беспокойство. Я увидел, что положение нашего правительства по отношению к другим правительствам будет гораздо хуже, чем после 29 мая 1903 г.1 Я боялся, что европейские дворы почувствуют себя пораженными пулей Принципа и под давлением монархических и консервативных элементов покинут нас. Я знал, что Франция, а тем более Россия не готовы вступить в бой с Германией и ее дунайским союзником, так как их подготовка будет закончена не ранее 1917 г.»1 2
Но вскоре страхи Любы Иовановича рассеялись. «Страшные мысли обуревали меня, начиная со дня святого Витта вплоть до вечера во вторник (30 июня.— Н. /7.),— продолжает Люба Иованович свое повествование,— когда мой молодой друг майор Н., которому я рассказал о своих страхах, сказал прекрасным, мягким, но поистине проникновенным голосом: «Господин министр. Я думаю, не стоит терзаться сомнениями. Пусть Австро-Венгрия нападет на нас. Это должно случиться рано или поздно. Сейчас неудобный момент, чтобы сводить счеты. Но выбор принадлежит не нам. Если его выберет Австро-Венгрия — пускай. Быть может, это кончится плохо для нас. Но возможно будет иначе»3.
1 День свержения и убийства короля Александра Обреновича и королевы Драги. После убийства часть европейских государств прервала дипломатические сношения с Сербией.
2 L. Jovanovic, The Murder of Sarajevo, p. 4—5.
3 Там же, стр. 5.
Определенные сербские круги, а именно военщина, мелкая буржуазия, националистически настроенная интеллигенция и молодежь, встретили известие о смерти Франца-Фердинанда с плохо скрываемым чувством удовлетворения и даже радости. Это подтверждают и отчеты иностранных дипломатов. «Сербская пресса ведет себя позорно, — сообщал 3 июля в «Форин оффис» английский посол в Вене де Бунзен. — Здесь (в венских газетах.— Н. П.) печатаются длинные выдержки из сербских газет, по-видимому, склонных рассматривать убийц как мучеников, пожертвовавших собой за святое дело. Об этой стране (Австрии. — Н. П.) выражаются оскорбительно, «съеденная червями» — излюбленный эпитет. Простое приличие по крайней мере могло бы хоть на время заставить воздержаться от подобных выражений и показать хоть некоторую видимость изъявления симпатии (к Австрии. — Н. П.) и порицания убийцам»1.
О ликовании сербских националистических кругов сообщают также и германский1 2, и болгарский3 дипломатические агенты. Отчет царского посланника Гартвига излагает официальную версию сербского правительства о печали, овладевшей Сербией по поводу убийства Франца-Фердинанда 4. Деловые круги, не говоря уже о широких слоях населения, относились к убийству в Сараеве, как свидетельствуют сами австрийцы, «более сдержанно», несомненно, понимая угрозу выступления Австрии против Сербии.
В связи с этим перед сербским правительством стояла задача жизненной важности. Что бы ни вышло, как бы ни повернулись события, правительству было ясно одно —необходимо представить дело так, чтобы Белград явился перед всем миром совершенно непричастным к сараевскому покушению. Поэтому Пашич, Протич и весь кабинет в целом деятельно приступили к работе по сокрытию всего, что могло бы обнаружить, что некоторые нити покушения тянутся также в Белград.
1 BD, XI, N 29; см. также отчеты австрийских дипломатических агентов (OUAP, VIII, N 9943, 9973, 10084), статью в газете «Черной руки» — «Пьемонт» (DDF, X, N 469), отчет французского посланника в Черногории (DDF, X, N 464).
2 DD, N 10.
3 OUAP, VIII, N 10019.
4 МОЭИ, IV, № 35.
Об этих усилиях сербского правительства выразительно свидетельствует отчет французского посланника в Белграде Деко от 9 июля: «Представители Сербии, проинструктированные циркуляром королевского (сербского.— Н. П.) министерства иностранных дел, прокламируют во всех столицах невиновность сербского правительства и чистоту его замыслов; председатель совета министров (Пашич. — Н. П.) старается изо всех сил успокоить всех; бюро печати умножает коммюнике, «Самоуправление» (официоз сербского правительства.— Я. Я.)—миролюбивые слова в память покойного эрцгерцога и упреки за несдержанность языка сербских газет. Пашич не скупится перед всеми в заверениях о доброй воле и заявляет венгерской газете «Аз Эст», что Сербия будет действовать в подобном деле, как действовала бы всякая другая цивилизованная страна»1.
Не менее выразительны и признания Любы Иовано-вича: «Пашич, однако, надеялся, что мы выскочим как-нибудь из кризиса, и при нашем содействии (сербских министров. — Я. Я.) приложил все усилия... чтобы Сербия смогла возможно дешевле справиться с неблагодарной задачей дать удовлетворение Австро-Венгрии.
Как известно, правительство сделало все, что только было возможно, чтобы показать нашим друзьям и всему остальному миру, как далеки мы были от сараевских преступников. С этой целью Стоян Протич в тот же вечер, когда пришло известие о деянии Принципа, отдал приказ, и белградская полиция запретила всякую музыку и увеселения в публичных местах, все было закрыто, и началось нечто вроде официального траура»1 2.
Действительно, как сообщает австрийский поверенный в делах в Белграде фон Шторк, «сербское правительство на основании распространившегося около 5 часов вечера известия (об убийстве Франца-Фердинанда.— Я. Я.) официально прекратило около 10 часов вечера праздник Обилича, неофициально и под покровом темноты он продолжался еще значительное время»3. В провинции празднование продолжалось беспрепятственно.
1 DDF, X, N 488.
2 L. Jovanovic, The Murder of Sarajevo, p. 8; cp. DDF, X, N 469.
3 OUAP, VIII, N 9943, 9973,
Представители власти выразили соболезнование австрийским дипломатическим агентам, и официальная пресса осудила покушение. Но австрийцы меньше всего были склонны принимать эти соболезнования всерьез. «Все заявления, — доносил из Ниша австрийский консул Гофленер, — сделанные сербскими официальными кругами или отдельными высокопоставленными лицами и имевшие целью выразить негодование по поводу покушения и его осуждение, должны подействовать как самая горькая ирония на тех, кто имел возможность в только что прошедшие дни заглянуть поближе в чувства сербской интеллигенции» Г
30 июня австрийский поверенный в делах фон Шторк явился к генеральному секретарю сербского министерства иностранных дел Славко Груичу и задал ему вопрос: «Какие меры предприняла полиция, чтобы проследить нити покушения, которое явно было задумано в Белграде?» Груич запросил своего собеседника, является ли заявление последнего официальной просьбой австрийского правительства о назначении расследования. «Я ответил господину Груичу в сильном возбуждении, — сообщает фон Шторк, — что не получил никакого приказания от моего правительства, но не колеблюсь адресовать ему эти вопросы, так как держусь того мнения, что принятие мер, о которых идет речь, является элементарным долгом со стороны сербской полиции. Я повторил ему, что не получал никаких приказаний в связи с этим вопросом, но считаю необходимым просто как господин фон Шторк открыто выразить ему как господину Груичу свое неподдельное и глубокое удивление, как он может даже думать, что для подобного выступления королевской полиции предварительно необходим официальный демарш. Я прервал на этом разговор и оставил вначале столь дерзкого, теперь же совершенно ошеломленного господина Груича. При моем уходе он рассыпался в уверениях, что сейчас же переговорит с министром внутренних дел»1 2.
В результате запроса фон Шторка Стоян Протич принял меры. 1 июля «был произведен ряд арестов и обысков в квартирах, в которых раньше жили убийцы.
1 OUAP, VIII, N 10084.
2 Там же, № 9950; DD, N 12; BD, XI, N 27.
Одновременно производилось расследование, к каким обществам и националистическим организациям принадлежали убийцы, как они достали бомбы и, по-видимому, найденные у них деньги»1. Одновременно особая комиссия полицейского управления произвела опрос рабочих типографии, где работал Габринович, в присутствии директора типографии Живоина Дачича допросила всех рабочих, друживших с Габриновичем и Принципом1 2. Наконец, Протич затребовал от префекта Шабаца подробный доклад о переходе границы исполнителями покушения.
Что дали эти расследования сербским властям, до сих пор еще неизвестно. Но кое-что, несомненно, они могли дать. Во всяком случае можно предположить, что в результате этих расследований сербское правительство получило достаточно данных, чтобы иметь картину возникновения заговора. И так как известие о сараевском убийстве получило «плохую прессу» за границей3, то Пашич решил действовать более активно, тем более что того же, 1 июля он получил внушительное предупреждение из Берлина: помощник германского статс-секретаря по иностранным делам Циммерман указал сербскому поверенному в делах Богичевичу «на тяжкие последствия отказа Сербии исполнить свой долг в смысле преследования подозреваемых лиц. Последствия такого отказа никто не может учесть» 4.
В своей инструкции, отправленной того же, 1 июля сербским дипломатическим представителям за границей, Пашич предписывал «использовать все возможные каналы с целью положить возможно скорее конец анти-сербской кампании в европейской печати». Сербским дипломатам предписывалось говорить: «В момент, когда Сербия делает все, что только в ее власти, чтобы улучшить отношения с соседней монархией, абсурдно думать, что Сербия могла прямо или косвенно инспириро
1 DD, N 12; см. сообщение Гартвига (МОЭИ, IV, № 91).
2 Рапорт австрийского военного управления в Сербии 15 августа 1916 г. («Kriegsschuldfrage», Marz, 1927, S. 246).
3 Сербский посланник в Лондоне Бошкович 1 июля телеграфировал в Белград: «Почти все английские газеты приписывают сараевское покушение работе сербских революционеров», (SBB, 1914, N 7); сообщение Бенкендорфа, МОЭИ, IV, № 15; донесение Шебеко, МОЭИ, IV, № 47.
4 DD, Anhang IV, N 1; BD, XI, N 22; МОЭИ, IV, № 62.
вать подобное деяние. Наоборот, в существеннейших интересах Сербии было предупредить выполнение этого преступления. К несчастью, это было не во власти Сербии, так как оба убийцы — австрийские подданные. Все «клеветнические выпады» австро-венгерских газет имеют целью разрушить ту высокую моральную репутацию, которой Сербия сейчас пользуется в Европе, и использовать в политическом отношении против Сербии акт молодого и неуравновешенного фанатика»
Одновременно сербское правительство решило заняться вопросом об участниках сараевского покушения. Цигановича отправили подальше в Албанию, дав ему командировку городской полицейской префектуры Белграда1 2. Имя Цигановича было удалено из всех служебных списков и реестров3. Представитель сербского министерства иностранных дел заявил после этого венгерскому журналисту, что сербские власти «были не в состоянии его (Цигановича. — Н. П.) разыскать»4.
Но кроме Цигановича оставались Принцип и Габри-нович. По отношению к ним сербское правительство заняло неодинаковую позицию. Габринович был объявлен австрийским шпионом5. Пашич сообщил об этом корреспонденту будапештской газеты «Аз Эст»6, а генеральный секретарь сербского министерства иностранных дел Славко Груич и сербский посланник в Лондоне Бош-кович подтвердили это в разговорах с английскими дипломатами 7.
Иная тактика была относительно Принципа. Славко Груич уверенно заявил английскому поверенному в делах в Белграде: «Сербское правительство ничего не знает о Принципе»8. Между тем, как свидетельствует Люба
1 SBB, 1914, N 8; DDF, X, N 469.
2 OUAP, VIII, N 10096; L. Jovanovic, The Murder of Sarajevo, p. 7.
3 OUAP, VIII, N 10467, Anm.
4 Статья бывшего члена «Черной руки» Н. Мермета в журнале Балканской федерации коммунистических партий (N. Mermet, L’agent provocateur Milan Tziganovitch, «Federation Balcanique» N 20—21, Wien, 1925).
5 «Балкан», Белград, 4.VII.1914, № 168; OUAP, VIII, N 10123.
6 OUAP, VIII, N 10124, 10139.
7 BD, XI, N 80, 87.
8 Там же, № 80. Гартвиг охотно поддерживал эту версию в своей телеграмме Сазонову от 5.VII.1914 г., изобразив австрийскими агентами сразу и Габриновича, и Принципа (МОЭИ, IV, № 91).
Иованович, Принцип был личпо ему знаком: «Главного из покушавшихся, Гаврилу Принципа, я знал лично. Я виделся с ним дважды или трижды в моем министерстве, когда он приходил ко мне с просьбой, чтобы я разрешил ему сдать экзамены сначала в 5, а затем в 6 класс (белградской гимназии, по-видимому, экстерном.— Н. Л.)»1.
Положение сербского правительства было очень щекотливым. Стремясь во что бы то ни стало снять подозрения с правительства, премьер-министр Пашич выступал с заявлениями, диаметрально противоположными Друг Другу. Об этом ясно свидетельствуют противоречивые заявления о предупреждении, посланном им в Вену относительно угрожавшей эрцгерцогу Францу-Фердинанду опасности.
Впервые сообщение об этом предупреждении появилось на страницах белградской газеты «Стампа» 30 июня 1914 г.1 2
1 июля сербский посланник в Париже Веснин заявил помощнику статс-секретаря по иностранным делам Абелю Ферри, что «сербское правительство даже предупредило австрийское, что оно узнало о заговоре»3. 7 июля Пашич заявил американскому корреспонденту «Нью-Йорк тайме», что он предупредил Вену об опасности, которой подвергался эрцгерцог, но в тот же день, 7 июля, будапештская газета «Аз Эст» напечатала интервью Пашича от 6 июля, где Пашич уверял: «Так же ложно известие, что Сербия заранее знала о подготовке покушения и что она в связи с этим послала предупреждение»4. 10 июля 1914 г. парижская газета «Тан» посвятила этому предупреждению целую передовицу, а 20 июля, после того как в Белграде уже стало известно, что Австрия готовит нечто вроде ультиматума, Пашич снова уверял корреспондента «Нью-Йорк тайме», что «если бы мы знали о заговоре против эрцгерцога Франца-Фердинанда, то, конечно, сообщили бы о нем австровенгерскому правительству».
1 L. Jovanovic, The Murder of Sarajevo, p. 4.
2 OUAP, VIII, N 9952, Beilage.
3 DDF, X, N 466; аналогичное заявление сделал сотруднику «Нового времени» сербский посланник в Петербурге Спалайкович («Новое время», 17 (30) июня 1914 г.).
4 OUAP, VIII, N 10152.
Эта тактика Пашича объясняется отчасти желанием обелить себя в глазах общественного мнения Европы, отчасти выиграть время, пока не выяснится положение. Из опубликованных после первой мировой войны дипломатических документов видно, что дипломаты Европы уже в начале июля 1914 г. отдавали себе ясный отчет в том, что ряд нитей покушения на Франца-Фердинанда ведет в Сербию. Газеты уже печатали признания Принципа и Габриновича и их товарищей по заговору. Вопреки ожиданиям в Белграде и Цетинье, что «заговорщики ничего не скажут» \ Принцип и его товарищи заговорили. Имена деятелей «Народной обороны» майора Прибичевича и Танкосича и чиновника управления сербских железных дорог Цигановича проскользнули на страницах печати1 2. Часть европейской печати, в частности ряд английских и французских газет, не стеснялась в нападках на Сербию. Поэтому основной линией поведения сербского правительства от момента покушения до начала войны по отношению к Австро-Венгрии было не дать повода к тому, чтобы австрийцы могли под каким-нибудь предлогом придраться к Сербии.
В то же время 3 июля сербское правительство, предвидя, что Австрия использует покушение в Сараеве для нападения на Сербию, приступило к постепенной переброске войск из Новой Сербии (с македонско-албанской границы) на север, к австрийской границе. Всего с 3 по 18 июля с юга на север были переброшены 3 дивизии — Дринская, Дунайская, Шумадийская вместе с получившими оружие запасными, кроме 4-й Ибарской дивизии, сосредоточенной в Ново-Базарском санджаке3. По подсчетам австрийского генерального штаба, к 18 июля сербское правительство имело под ружьем кроме 51 600 человек по штатам мирного времени еще около 38 тыс. человек, а всего около 90 тыс. человек4.
Между тем сербское правительство получило успокоительные известия об отношении к убийству в Сараеве
1 OUAP, VIII, N 10044, 10097.
2 «Az Est», 3.VII.1914; МОЭИ, IV, № 35.
3 OUAP, VIII, N 10465, 10344, 10316, 10136, 10270.
4 Там же, № 10375, 10465. Так как слухи о сербских военных приготовлениях проникли в австрийскую печать, то Пашич 19 июля счел нужным опровергнуть их через царского поверенного в делах Штрандтмана перед Сазоновым (МОЭИ, IV, № 286).
царского правительства. Уже через несколько дней после покушения Люба Иованович мог с удовлетворением отметить, что «русская пресса, которая, как известно, наперед выражает мнение русского правительства, дружелюбно отнеслась к Сербии. Россия не отняла своей руки, а за Россией придут и ее друзья. К этому шло, и так оно и вышло»
Вскоре сербское правительство получило еще более реальное доказательство русской дружбы. Сербское ходатайство об отпуске царской Россией винтовок, лежавшее с февраля 1914 г. под сукном, было пущено в ход. Николай II дал разрешение на отпуск винтовок 30 июня. 7 июля Сазонов телеграфировал в Белград: «Государю императору благоугодно было выразить свое принципиальное согласие на внесение в Военный совет представления об уступке за плату... из запасов... 120 тыс. трехлинейных винтовок и 120 млн. патронов»1 2.
Учитывая все эти обстоятельства, генеральный секретарь сербского министерства иностранных дел Славко Груич мог спокойно заявить 18 июля английскому поверенному в делах Кракенторпу, что, «если бы Австрия решилась на явно умышленное нападение на Сербию, Россия не осталась бы спокойной перед вероломным нападением на Сербию, в то время как Болгария была бы остановлена Румынией... в настоящих обстоятельствах война между великой державой и одним из балканских государств имела бы неизбежным следствием распространение пожара на весь Европейский континент»3.
Но, ожидая нападения и понемногу готовясь к нему, правящие круги Сербии старались сделать все, что могло бы продемонстрировать перед обществен15”^ мне“ нием Европы невиновность Сербии w готовность дать всяческое удовлетворение австрийцам. Сделали они это не только по своей инициативе, но и под давлением свыше — по указаниям русского (Сазонов)4, английского (де Бунзен) 5 и французского (премьер-министр и министр иностранных дел Вивиани) 6 правительств.
1 L. Jovanovic, The Murder of Sarajevo, p. 5.
2 МОЭИ, IV, № 74 и примечание 3, стр. 115; № 274.
3 BD, XI, N 80.
4 SBB, 1914, N 14, 29; МОЭИ, IV, № 112.
5 BD, XI, N 55, 56.
6 SBB, 1914, N 10, 13.
3
H. П. Полетика
33
К тому же искусный маневр германской дипломатии поставил сербское правительство в очень щекотливое и опасное положение. Согласно сообщению английского поверенного в делах в Берлине 30 июня помощник германского секретаря по иностранным делам Циммерман заявил русскому послу в Берлине Свербееву, что «сербскому правительству было бы лучше всего в своих собственных интересах предложить по своей инициативе сделать все для него возможное, чтобы помочь боснийским властям в их расследованиях о происхождении и распространении заговора. Этим путем сербское правительство, которое, как он убежден, нельзя порицать, дало бы убедительные доказательства того, что оно отмежевывается от мотивов, которые привели к совершению этого ужасного преступления» L Такой же совет дал Циммерман 3 июля французскому послу1 2 и трижды — 2, 14 и 15 июля — намекнул сербскому поверенному в делах в Берлине на необходимость уступчивости со стороны сербского правительства по отношению к Австрии 3.
Конечно это был лишь маневр, имевший задачей перебросить ответственность за развязывание войны на Сербию, ибо правящая клика Германии, как мы покажем дальше, увидела в сараевском убийстве возможность и удобный предлог для решающей «пробы сил» с Антантой. Ни о каком миролюбии Германии не могло быть и речи. Просто сербскому правительству предлагали авансом признаться в том, что покушение было организовано в Белграде.
Но правящие круги Сербии меньше всего собирались на^тиять расследование по собственной инициативе. Однако под плппнием тревожных сообщений из Вены и Берлина Пашич согласился r последнюю минуту начать расследование в Белграде, если австрийское правительство обратится с соответствующей просьбой и если вина сербских подданных будет доказана австрийским следствием4.
1 BD, XI, N 22, 44; МОЭИ, IV, № 62; DDF, X, N 472
2 DDF, X, N 473.
3 DD, IV, Anhang IV, N 1; SBB, 1914, N 19, 26.
4 SBB, 1914, N 30; BD, XI, N 53, 61, 86; МОЭИ, IV, № 319; DDF, X, N 462.
Но в Белграде мало верили в возможность мирного исхода. Тревожные сообщения из Вены поступали непрерывно. Уже 7 июля сербский посланник в Вене Иован Иованович рекомендовал сербскому правительству «быть готовым к обороне» так как влиятельные круги в Вене настаивают на использовании сараевского покушения для выступления против Сербии1. 15 июля Иован Иованович сообщал о подготовке австро-венгерским правительством «обвинительного акта против Сербии», имеющего ультимативный характер1 2. 20 июля Иован Иованович сообщал что «Австро-Венгрия подготовляет войну против Сербии»3. Эти отчеты Иована Иовановича опубликованные сербским правительством в 1914 г. ясно доказывают, что сербское правительство по меньшей мере еще с 15 июля 1914 г. знало, что Австро-Венгрия готовит дипломатическое выступление и даже войну против Сербии.
В правительственных кругах Сербии создались настроения, близкие к панике. Сербское правительство, привыкшее к практике австрийских ультиматумов в предшествующие годы, отлично понимало, что Вена использует такой удобный повод, как сараевское убийство для окончательного сведения счетов с Сербией, что на карту поставлен вопрос о самом существовании Сербии как самостоятельного государства. Так действительно и ставился вопрос в правящих кругах в Вене, стремившихся использовать Сараево не для «наказания Сербии» за убийство эрцгерцога Франца-Фердинанда, а для того чтобы сокрушить Сербию.
Австрийский ультиматум и разрыв дипломатических отношений с Сербией
23 июля в 10 часов утра генеральный секретарь сербского министерства иностранных дел Славко Груич подойдя к зданию министерства, увидел стоявший у подъезда экипаж. Это было необычно, так как служащие министерства не приезжали на службу в эки
1 SBB, 1914, N 17.
2 Там же, № 25, 23 и 24.
3 Там же, № 31.
паже, а дипломаты приходили либо по назначению, либо от 11 до 12 часов дня —в час, отведенный для их приема.
Поднимаясь по лестнице, Груич встретил секретаря австрийского посольства, который сообщил, что австрийский посланник барон Гизль желает видеть премьер-министра Пашича в 16 часов. Груич ответил, что Пашич (это было известно и из газет) находится на юге Сербии. На вопрос секретаря, кого же из ответственных лиц посланник может видеть, Груич указал на себя и на министра финансов Лазаря Пачу, назначенного исполняющим обязанности министра иностранных дел на время отсутствия Пашича в Белграде, и осведомился о причине, заставившей Гизля искать этого свидания. Секретарь коротко ответил: «Для важного сообщения» — и после заявления Груича что он даст ответ по телефону, может ли состояться прием, покинул министерство Г
Груич отправился немедленно в министерство финансов к Пачу. Тон секретаря австрийского посольства убедил его, что сообщение, которое предполагает сделать барон Гизль, будет не только важным, но и неприятным, а забота передать ноту в определенно зафиксированное время свидетельствовала о желании поставить исходный срок для счета времени, что выявляло ультимативный характер ноты.
Пачу. убежденный этими доводами Груича решил немедленно осведомить Пашича. Так как в деревне, где ночевал Пашич телефона не было, то к Пашичу с телефонограммой был направлен конный жандарм с ближайшего к этой деревне поста и были отданы распоряжение приготовить специальный поезд на ближайшей железнодорожной иаштии на случай, если Пашич пожелает вернуться в Белград. Одновременно было созвано совещание присутствовавших в столице министров. Их оказалось только двое — Люба Иованович и Стоян Про-тич. После совещания с ними Груич послал Пашичу вторую депешу, настоятельно советуя ему немедленно вернуться в столицу, и вскоре получил ответ, что Пашич выехал со специальным поездом.
1 Изложение событий, происшедших 23—25 июля 1914 г. в Белграде, ведется по рассказу Славко Груича американскому журналисту Армстронгу (Н. F. Armstrong, Three Days in Belgrad, July 1914, «Foreign Affairs» (USA) N 2, 1927, p. 267—275).
К 16 часам Пачу, Иованович и Протич (последний, несмотря на болезнь) собрались в здании министерства иностранных дел. В 15 часов 55 минут явился тот же секретарь австрийского посольства и заявил, что барон Гизль просит извинения, что не может прийти раньше 18 часов. Груич выразил удивление по поводу такой отсрочки, указав, что Пачу ожидает посещения, как было условлено. Секретарь очень бледный и сдержанный заявил, что барон Гизль еще не готов, и ушел. Пачу. недовольный опозданием Гизля, хотел уйти, оставив для разговора с ним одного Груича, но после размышлений решил обождать. Министры провели 2 часа в обсуждении причины отсрочки, которая, как теперь выяснено, заключалась в том, что президент Франции Пуанкаре отложил свой отъезд из Кронштадта на 1 час (с 22 часов на 23 часа) и, следовательно, телеграмма из Белграда о получении австрийского ультиматума могла застать его еще в России, чего, конечно, очень хотели избежать и австрийские, и германские организаторы войны Г
В 18 часов Гизль явился в министерство. Он был принят Пачу и Груичем в приемной. Люба Иованович и Протич ждали в соседнем кабинете. «Я вручил ноту,— рассказывает Гизль об этом событии в своей депеше министру иностранных дел Австро-Венгрии Берхтольду, — и прибавил, что ответ ожидается к 6 часам вечера в субботу, 25 июля, к какому сроку, если не будет ответа или будет дан неудовлетворительный ответ, я покину с персоналом посольства Белград. Пачу заметил, не читая ноты, что сейчас выборы и часть министров отсутствуем и он опасается, что физически невозможно созвать своевременно совет министров в полном составе для принятия, по-видимому, важного решения. Я возразил, что возвращение министров в эпоху железных дорог, телеграфа и телефона, учитывая размеры страны, является делом нескольких часов и что я уже утром обратил внимание на полезность предупредить заранее господина Пашича. К тому же это чисто внутреннее дело сербского правительства, которым не мне заниматься. Других разговоров не было»1 2.
1 OUAP, VIII. N 10518, 10529.
2 Там же, № 10526.
Как только за Гизлем закрылась дверь, министры и Груич бросились к оставленной ноте. Лихорадочно переворачивая страницы, они читали и переводили ее по кускам. Волнение росло по мере того, как выяснилось провокационное, явно рассчитанное на войну содержание ноты.
Австрийский ультиматум имел исключительно наглый и провокационный по тону и содержанию характер. В «Вводной части» сербское правительство обвинялось в том, что оно проявило «преступную терпимость» к анти-австрийской пропаганде и не выполнило обещаний, данных в 1909 г. после боснийского кризиса о ее запрещении, что привело к серии террористических покушений на австро-венгерских сановников в южнославянских землях Австро-Венгрии, в том числе и к сараевскому убийству. Ультиматум требовал от сербского правительства торжественной декларации «на первой странице официальной газеты» об осуждении пропаганды, направленной против Австро-Венгрии. Текст этой декларации гласил:
«Королевское1 сербское правительство осуждает направленную против Австро-Венгрии пропаганду, т. е. совокупность стремлений, которые имеют конечной целью отделение от австро-венгерской монархии входящих в ее состав территорий, и оно искренне оплакивает трагические последствия этих преступных деяний.
Королевское правительство сожалеет, что сербские офицеры и чиновники участвовали в вышеупомянутой пропаганде и тем осложнили отношения доброго соседства. ..
т^иролАпское правительство, которое порицает всякую идею или попытку ьмешятельства в судьбы жителей какой бы то ни было части Австро-Венгрии и отрекается от таких идей или попыток, считает своей обязанностью формально предупредить офицеров, чиновников и все население королевства, что впредь оно с крайней решительностью будет выступать против лиц, которые оказались бы виновными в подобных деяниях, причем оно
Под королевским правительством понимается правительство Сербии; под императорским и королевским правительством — правительство Австро-Венгрии (Габсбурги были императорами Австрии И королями Венгрии).
приложит все свои усилия к предупреждению и к подавлению подобных деяний...
Это заявление будет одновременно доведено до сведения королевской армии путем приказа его величества короля и будет опубликовано в официальном бюллетене армии».
Кроме этого унизительного требования ультиматум содержал еще десять других, не менее унизительных и по форме и по содержанию требований. Мы приводим их ниже:
«1. Запретить все издания, которые возбуждают ненависть и презрение к монархии (Австро-Венгрии. — Н. П.) и общие тенденции которых направлены против ее территориальной целости.
2. Немедленно распустить общество, именуемое «Народна одбрана», конфисковать все его средства пропаганды и поступить одинаковым образом с иными обществами и объединениями в Сербии, которые занимаются пропагандой против австро-венгерской монархии.
Королевское правительство примет нужные меры, чтобы распущенные общества не могли продолжать свою деятельность под другим названием и в другом виде.
3. Немедленно изъять в учебных заведениях Сербии как в отношении преподавательского персонала, так и в отношении учебных пособий все, что служит или могло бы служить к поддержанию пропаганды против Австро-Венгрии.
4. Удалить с военной службы и вообще из администрации всех офицеров и чиновников, виновных в пропаганде против австро-венгерской монархии, причем императорское и королевское правительство сохраняет за собой право сообщать фамилии и факты королевскому правительству.
5. Согласиться на сотрудничество в Сербии органов императорского и королевского правительства в деле подавления вредоносных движений, направленных против территориальной целости монархии.
6. Открыть судебное следствие против участников заговора 28 июня, находящихся на сербской территории. Органы, уполномоченные императорским и королевским правительством, примут участие в подлежащих розысках.
7. Срочно приступить к задержанию майора Вони Танкосича и Милана Цигановича, чиновника сербского государства, скомпрометированных результатами сараевского следствия.
8. Помешать действительными мерами участию сербских властей в незаконной перевозке оружия и взрывчатых веществ через границу.
Уволить и строго наказать чиновников пограничной службы в Шабаце и Ложнице, виновных в оказании помощи путем облегчения перехода границы тем, кто учинил сараевское преступление.
9. Дать императорскому и королевскому правительству объяснения по поводу неоправдываемых заявлений высших сербских чиновников как в Сербии, так и за границей, которые, несмотря на официальное положение, не постеснялись после покушения 28 июня выразиться в интервью неприязненным образом против австро-венгерской монархии и, наконец,
10. Незамедлительно уведомить императорское и королевское правительство об исполнении мер, предусмотренных вышеизложенными пунктами.
Императорское и королевское правительство ожидает ответа королевского правительства не позже чем в субботу 25 сего месяца (июля. — Н. П.) в 6 часов вечера. ..» 1
На ответ сербскому правительству давалось 48 часов.
Принятие этого ультиматума сербским правительством при условии добросовестного проведения его в жизнь являлось колоссальным унижением и фактически было равнозначно подчинению Сербии Австро-Венгрии. Предусмотренные § 5 и 6 ультиматума участие австрийских чиновников в расследовании нитей сараевского покушения на сербской территории и создание в Сербии филиала австрийской охранки обеспечивали монархии Габсбургов возможность широкого вмешательства во внутреннюю политику Сербии, уничтожая без единого выстрела ее государственную самостоятельность.
Когда просмотр ультиматума был закончен, никто не смел проронить первым слово. Наконец Люба Иовано-
1 «Международная политика новейшего времени в договорах, нотах и декларациях», ч. II, М., 1926, № 1.
вич встал, прошелся по комнате и сказал: «Не остается ничего другого, как погибнуть с честью» Ч Немедленно были извещены по телеграфу все сербские посланники за границей. Им было сообщено: «.. .требования таковы, что ни одно сербское правительство не может принять их полностью»1 2. Затем были извещены дипломаты Антанты, аккредитованные в Белграде. В тот же вечер сербское правительство обратилось с просьбой о помощи к царской России3. Принц Александр поспешил за советами в царскую миссию.
«Престолонаследник только что ночью пришел в миссию,— телеграфировал в ночь с 23 на 24 июля русский поверенный в делах Штрандтман Сазонову, — чтобы выразить мне свое отчаяние по поводу австрийского ультиматума, подчиниться которому в целом он решительно не видит возможности для государства, имеющего малейшее чувство собственного достоинства. Его высочество сказал мне, что он возлагает все надежды на государя императора и Россию, только могучее слово коей может спасти Сербию. До возвращения Пашича завтра в пять утра он никаких решений не примет. Особенно оскорбительными он считает пункт четвертый и те, в которых заключаются настояния о допущении австрийских агентов в Сербию. Я позволил себе обратить внимание королевича на необходимость в настоящую критическую минуту направить все усилия к выигрышу времени»4.
Попытки связаться с Пашичем, находившимся на пути в Белград, продолжались всю ночь, но безуспешно. Пашич прибыл в 5 часов утра 24 июля в столицу. К утру же 24 июля в Белграде собрались и остальные члены правительства, вызванные по телеграфу из избирательных округов. «Вернувшись в Белград, Пашич зашел в миссию, отправляясь на заседание совета министров, результаты коего он мне немедленно сообщит. — доносил утром 24 июля Штрандтман Сазонову. — Первое его впечатление: австрийскую ноту ни принять, ни отклонить нельзя, нужно во что бы то ни стало выиграть время. Он убежденно разделяет мнение о целесообраз
1 «Foreign Affairs» (USA) N 2, 1927, p. 272.
2 SBB, 1914, N 33.
3 МОЭИ, V, № 10.
4 Там же, № 75.
ности обращения Сербии к королю итальянскому за посредничеством. Ответ он предполагает дать Австрии в установленный срок, т. е. завтра, в субботу, в 6 часов вечера, с обозначением приемлемых и неприемлемых пунктов. Нынче же будет послана просьба державам о защите независимости Сербии. Затем, сказал Пашич, если война неизбежна, мы будем воевать. Белград не предполагается защищать, и иностранные миссии будут приглашены следовать за правительством в глубь страны. Пашич крайне мрачно смотрит на будущее»
В 10 часов началось заседание совета министров под председательством престолонаследника Александра. Определенного решения относительно ультиматума принято не было, так как Пашич выжидал с решением до ответа из Петербурга. Штрандтман сообщал: «...На состоявшемся совете министров решена посылка престолонаследником телеграммы королю итальянскому с просьбой воздействовать в Вене в целях продления установленного ультиматумом срока и смягчения предъявленных требований, идущих вразрез с законодательством Сербии. Кроме того, Пашич сказал мне, что, несмотря на сосредоточение австрийских войск на границе, здесь пока решен призыв только первой очереди запасных. Лидеров партий он ознакомит сегодня с положением и надеется получить их согласие на созыв скупщины в прежнем составе и отсрочку выборов. Правительство в случае надобности выедет в Крушевац. Политический архив миссии уложен»1 2.
После заседания кабинета принц Александр телеграфировал Николаю II просьбу о помощи, выражая готовность «принять те требования Австро-Венгрии, которые совместимы с положением независимого государства, а также и те, кои ваше величество... посоветуете нам принять»3. Просьба о заступничестве была отправлена Александром также итальянскому королю4.
Одновременно с посылкой этих телеграмм в Петербург и Рим сербское правительство развило такую деятельность по эвакуации Белграда и по переброске войск, что уже 24 июля в 23 часа 50 минут германский послан
1 МОЭИ, V, № 35; BD, XI, N 92.
2 МОЭИ, V, № 36.
3 Там же, № 37.
4 Там же, № 36; BD, XI, N 96.
ник в Белграде Гризингер телеграфировал в Берлин: «Мобилизация идет полным ходом» Г
Вечером состоялось также безрезультатно второе заседание. В 17 часов были получены будапештские газеты, и только тогда население Белграда узнало о содержании австрийского ультиматума.
Положение правительства было крайне затруднительным. Правительство выжидало ответа от царской России и старалось выиграть время, не желая на свой страх и риск отвечать на австрийский ультиматум. Приходилось также придерживаться советов, данных правящими кругами Англии, Франции и России, согласно которым следовало сохранять максимальную сдержанность и спокойствие. Наконец, перед правительством Пашича в связи с австрийским ультиматумом вставали и внутриполитические осложнения. Оппозиция, поддерживавшая «Черную руку» в «борьбе за приоритет», использовала бы всякую уступку австрийцам для агитации на выборах против радикалов.
25 июля утром началось новое заседание совета министров под председательством принца Александра. Ни из Петербурга, ни из Лондона, ни из Парижа, как можно судить по опубликованным до сих пор документам, не поступало никаких обещаний помощи или поддержки. В телеграмме английского поверенного в делах в Белграде Кракенторпа Грею, отправленной из Белграда в 12 часов 30 минут 25 июля, сообщалось: «Мой русский коллега и новый французский посланник... пока еще без инструкций»1 2. Ни Штрандтману, ни Кракенторпу, ни Боппу (новый французский посланник в Сербии) нечего было сказать сербскому правительству.
Сербское правительство приняло решение ответить частичным отказом на австрийский ультиматум, хотя оно понимало, что даже такой отказ будет использован австрийской правящей кликой как желанный предлог для начала войны против Сербии. Ответная сербская нота была шедевром дипломатического искусства3. Конечно, сербские правящие круги пошли на серьезные
1 DD, N 158.
2 BD, XI, N 111.
3 Отзыв начальника канцелярии австро-венгерского министерства иностранных дел барона Музулина (Musulin, Das Haus am Ballplatz, Munchen, 1924, S. 239—241).
уступки, что объяснялось двумя причинами. Первой из них, несомненно, была невыясненность международнополитической обстановки. Сербские государственные деятели трепетали при мысли о возможности повторения ситуации боснийского кризиса, когда Сербия была оставлена в одиночестве и брошена на произвол Австрии. Отсюда серьезные уступки и покорный, даже унизительный, тон сербского ответа.
Второй причиной, обусловившей тон сербского ответа, было стремление возможно больше подчеркнуть агрессивность Австрии. Уступчивость сербской ноты демонстративно противопоставлялась исключительно грубому и вызывающему тону провокационного австрийского ультиматума. Этим покорным тоном хотели прежде всего вызвать сочувствие к Сербии со стороны Европы и всего мира, и надо сказать, что авторы сербского ответа добились своей цели.
Вопрос о подходящей форме ответа на австрийский ультиматум стоял так серьезно, что, по свидетельству Славко Груича, в редактировании ответа участвовал весь совет министров. Текст ноты, переданный Груичу для перевода на французский язык, был в такой степени испещрен помарками, подчистками и имел столько мелких вставок и добавлений, что только те, кто участвовал в выработке окончательной редакции, могли разобрать его смысл.
Груич принялся за перевод ноты с двумя помощниками в опустевшем здании министерства (правительственные учреждения были уже эвакуированы), диктуя окончательный текст машинистке без составления черновика. В последнюю минуту его снова вызвали для внесения исправлений уже в отпечатанную часть перевода, и только угрозой, что он не успеет закончить изготовление ноты к сроку, предоставленному ультиматумом, ему удалось умерить редакторский пыл министров 1. В довершение беды сломалась единственная пишущая машинка, и окончание ноты было написано от руки под диктовку Груича. Кроме оригинала было изготовлено 2—3 копии.
Груич отвез оригинал в 17 часов 50 минут, т. е. за 10 минут до окончания срока, предоставленного австрий
1 «Foreign Affairs» (USA) N 2, 1927, p. 272-275.
ским ультиматумом, в совет министров и вручил в конверте Пашичу. Пашич сунул конверт под мышку, отправился в экипаже в здание австро-венгерского посольства, где его ждал окруженный грудой чемоданов барон Гизль.
Свидание Пашича с Гизлем продолжалось не больше двух минут. После короткого обмена приветствиями Пашич вручил ноту и медленными шагами пошел к выходу. Гизль бегло просмотрел ноту и облегченно вздохнул, узнав, что сербское правительство приняло далеко не все требования австрийского ультиматума. Этого было достаточно и этого хотело австрийское правительство, боявшееся больше всего того, что сербское правительство примет полностью весь ультиматум, который, как свидетельствуют сообщения германских дипломатов из Вены 1, составлялся с таким расчетом, чтобы принятие его было невозможным.
Отказ Сербии выполнить некоторые требования ультиматума, в частности пункты 5 и 6, давал австрийскому империализму столь желанный формальный предлог, чтобы объявить себя неудовлетворенным сербским ответом, разорвать дипломатические отношения и форсировать нападение на Сербию. Поэтому Гизль, подписав заготовленную заранее ноту о разрыве дипломатических отношений и об отъезде посольства, отправил ее Пашичу. В 18 часов 10 минут все члены посольства двинулись на вокзал, чтобы поспеть к поезду, уходившему в 18 часов 30 минут в Землин (Земун) 1 2. В 18 часов 40 минут Гизль был в Землине, откуда он, как было условлено заранее с австрийским министром иностранных дел, телефонировал в Будапешт о разрыве. В Вену была послана телеграмма 3.
* * *
В истории мировой империалистической войны 1914—• 1918 гг. Сербия занимает особое место. «Из всех воюющих стран одни сербы борются еще за национальное
1 DD, N 19, 29, 34а, 40, 49, 50, 65, 87.
2 «Foreign Affairs» (USA) N 2, 1927, p. 275; МОЭИ, V, № 76.
3 OUAP, VIII, N 10646, 10647.
существование»1 — так оценивал В. И. Ленин роль Сербии в первой мировой войне.
«Только в Сербии и среди сербов мы имеем многолетнее и миллионы «народных масс» охватывающее национально-освободительное движение, «продолжением» которого является война Сербии против Австрии. Будь эта война изолирована, т. е. не связана с общеевропейской войной, с корыстными и грабительскими целями Англии, России и проч., тогда все социалисты обязаны были бы желать успеха сербской буржуазии — это единственно правильный и абсолютно необходимый вывод из национального момента в теперешней войне»1 2.
Но В. И. Ленин одновременно указывал, что «национальный момент сербско-австрийской войны никакого серьезного значения в общеевропейской войне не имеет и не может иметь», так как эта война «является «продолжением политики» буржуазно-освободительного движения» только- для Сербии, «то есть какой-нибудь сотой доли участников теперешней войны... Для "/юо война есть продолжение политики империалистской»3.
В частности, «за Сербией стоит Россия «за сербским национализмом стоит русский империализм»»4.
Сараевское убийство было использовано правящими кругами Австро-Венгрии для того, чтобы предъявить Сербии ультиматум, положивший начало июльскому кризису, который в конце концов вылился в мировую войну.
1 В. И. Ленин, Реферат на тему «Пролетариат и война». Поли, собр. соч., т. 26, стр. 29.
2 В. И. Ленин, Крах II Интернационала. Поли. собр. соч., т. 26, стр. 240—241.
3 Там же, стр. 241.
4 В. И. Ленин, О брошюре Юниуса. Поли. собр. соч., т. 30, стр. 5.
г л а в а вторая
Австро-Венгрия провоцирует мировую войну
«Австрийская буржуазия предприняла грабительский поход против Сербии»1 — так характеризовал В. И. Ленин роль Австро-Венгрии в развязывании первой мировой империалистической войны.
Но Австро-Венгрия давным-давно стала сателлитом Германии. «Только усевшись верхом, мы будем так же высоки, как русский гигант. Австрия склонна быть нашей лошадью», — комментировал в 1872 г. проблему создания австро-германского союза, когда Германия не была еще столь мощной страной, как в начале XX столетия, один из видных германских дипломатов и ближайших сотрудников Бисмарка, германский посол в Вене (а затем в Петербурге) генерал Швейниц1 2.
В конце XIX — начале XX в. финансовая, военная и политическая зависимость Австро-Венгрии от Германии была настолько сильна, что В. И. Ленин причислял Австро-Венгрию (вместе с Италией) к категории несамостоятельных великих3 держав.
Сараевское убийство застало Австро-Венгрию в состоянии политического кризиса. Борьба угнетенных национальностей— чешской, словацкой, словенской, хорватской, сербской, румынской, итальянской и других — против господствующих наций — немецкой и венгер
1 В. И. Ленин, Задачи революционной социал-демократии в европейской войне. Поли. собр. соч., т. 26, стр. 5.
2 Schweinitz, Briefwechsel, Berlin, 1928, S. 83—84.
3 См. В, И. Ленин, Тетради по империализму. Поли. собр. соч., т. 28, стр. 178.
ской — приняла накануне войны такие размеры, что угрожала единству и целостности Австро-Венгрии. Постоянные обструкции представителей угнетенных национальностей в австрийском рейхсрате и венгерском парламенте парализовали работу этих законосовещательных учреждений. Среди правящих классов господствующих наций шла борьба за власть. Венгерские помещики и венгерская буржуазия были недовольны тем, что Австрия обирает Венгрию при помощи высоких таможенных тарифов, получая в то же время по дешевке венгерский хлеб, мясо и прочие продукты питания.
Австрийская и венгерская буржуазия была недовольна своекорыстной, эгоистической политикой австрийской и венгерской землевладельческой аристократии, преследовавшей только свои узкоклассовые интересы.
В сфере внешней политики разногласия между правящими классами Австрии и Венгрии были также значительны. Австрийская буржуазия стояла за экспансию на Балканах, поскольку Балканы были для нее самым крупным рынком сбыта промышленных товаров и поставщиком сырья для австрийской промышленности и продовольствия. Австрийские помещики-землевладельцы искали на Балканах новых поместий и теплых местечек в административно-помещичьем аппарате намеченных к аннексии балканских областей.
Венгерские помещики подозрительно относились к экспансии, опасаясь, что всякий захват новых славянских областей на Балканах усилит славянские национальности в самой Австро-Венгрии и изменит «баланс национальностей» не в пользу венгров. Захват новых аграрных районов на Балканском полуострове подрывал монополию венгерских помещиков на поставку продовольствия в промышленные районы и города Австрии.
Все эти противоречия национального экономического и классового характера взрывали монархию Габсбургов изнутри. Государственный организм Австро-Венгрии трещал по швам и в силу того, что самая главная его скрепа — абсолютная власть императора, опирающаяся на реакционный полицейско-бюрократический аппарат и армию сильно ослабела. Франц-Иосиф — олицетворение абсолютизма и полицейско-бюрократической реакции— доживал в 1914 г. 66-й год своего царствования и по старческой дряхлости не мог править государством.
Его наследник эрцгерцог Франц-Фердинанд в последние годы был фактическим правителем Австро-Венгрии. Изувер-католик, воспитанник иезуитов, Франц-Фердинанд был главой «военной партии», опиравшейся на аристократию, офицерство и клерикальные католические круги. Но как представитель реакции и клерикализма Франц-Фердинанд не был популярен в кругах либеральной австрийской буржуазии, относившейся к нему с боязнью. С другой стороны, проекты Франца-Фердинанда о превращении Австро-Венгрии из двуединой в триединую монархию — Австро-Венгро-Славию (Франц-Фердинанд в целях раскола южнославянского национально-освободительного движения в Австро-Венгрии предполагал предоставить католикам-хорватам права господствующей национальности наравне с австрийцами и венграми) вызывали негодование венгерских помещиков боявшихся за свои привилегии.
Убийство Франца-Фердинанда еще более усилило и обострило политический кризис в Австро-Венгрии. Власть фактически попала в руки военной партии во главе с начальником австрийского генерального штаба Гетцендорфом и придворной клики, стоявших за войну с Сербией.
Воинственные замыслы Вены
«Ну, теперь мы сведем счеты с Сербией!» — воскликнул граф Берхтольд, получив первое известие о том. что убийцей эрцгерцога оказался серб.
В самой столице известие о смерти эрцгерцога не вызвало скорби. «Насколько можно видеть, город Вена принял событие спокойно, — записывал в своем дневнике в воскресенье, 28 июня, Редлих. — Против эрцгерцога существует глубокая, весьма распространенная антипатия широких народных масс». Отмечая, что эрцгерцог и его супруга были нелюбимы ни в Австрии, ни «в высшей степени» в Венгрии, Редлих писал: «Поистине можно сказать: «мадьярский бог» направил руку и пулю больного сербского парня... мы можем сказать: «Бог милостив к Австрии, что уберег ее от такого императора»». 29 июня Редлих записал в дневнике: «В городе нет траурных настроений. В Пратере и у нас в Грин-
цинге оба дня всюду музыка». Не горевали и в великосветских салонах. Графиня Гойос, жена начальника канцелярии Берхтольда, считала смерть эрцгерцога «облегчением политического будущего» Б
Но австрийская монополистическая буржуазия, военщина, бюрократия и придворные круги решили использовать такой предлог, как убийство эрцгерцога Франца-Фердинанда сербом, до конца.
29 июня начальник генерального штаба Конрад фон Гетцендорф заявил Берхтольду, что необходимо немедленно выступить и что это выступление должно выразиться в форме немедленной мобилизации против Сербии. Берхтольд придерживался того же мнения. Он стоял за нападение на Сербию без объявления войны, не прибегая даже к дипломатическим переговорам.
Но начинать войну с Сербией такую войну, которая могла перерасти в схватку с царской Россией, не согласовав предварительно своих планов с Германией, не обеспечив себе заранее полной ее поддержки, в Вене не решались. Да и в самой правящей верхушке Австро-Венгрии были некоторые расхождения во взглядах на способ и сроки расправы с Сербией. Гетцендорф выражал точку зрения военной партии и тех монархических кругов, которые считали, что для изменения ситуации на Балканах в пользу Австро-Венгрии и сокращения национального славянского движения необходимо разгромить Сербию. Наоборот, венгерский премьер-министр граф Тисса считал, что той же цели нужно пока добиваться дипломатическим путем, чтобы политически лучше подготовить войну.
Еще в марте 1914 г. Тисса представил в Вену обширный меморандум1 2 относительно «генеральной линии» австрийской политики на Балканах проведение которой требовало и времени, и подготовки и было рассчитано на более или менее длительный срок. Он предлагал привлечь на сторону Тройственного союза Болгарию, чтобы не дать ей войти в новый Балканский союз создаваемый по инициативе царского правительства из Сербии, Румынии и Греции и направленный
1 J. Redlich, Schicksalsjahre Osterreichs 1908—1919. Das Po-litisches Tagebuch, Bd. I (1908—1914), Graz — Koln, 1953, p. 237.
2 OUAP, VII, N 9483.
против Австрии, добиться от короля Румынии Карла торжественного и публичного подтверждения верности обязательствам, принятым на себя по договору с Тройственным союзом, и сближения Румынии с Болгарией.
В мае Берхтольд и Франц-Иосиф одобрили эту программу, и на ее основе австрийским министерством иностранных дел был разработан к 24 июня детальный меморандум, который Берхтольд намеревался послать в Берлин, чтобы согласовать с германскими правящими кругами эту линию активизации австро-германской политики на Балканах1.
Имея в виду эти обстоятельства, Берхтольд не последовал совету Бетцендорфа объявить немедленно мобилизацию и заявил, что необходимо выждать результатов следствия, начатого в Сараеве. Но одновременно в разговорят с Тиссой, австрийским премьер-министром бароном Штюргком и Францем-Иосифом он начал зондировать почву о возможности внезапного нападения на Сербию. К 1 июля он мог сообщить Конраду фон Бетцендорфу в ответ на новый запрос последнего, что план такого внезапного нападения не встретил поддержки. Против него высказались и император, и Тисса, и Штюргк. Причины «пацифизма» этой троицы раскрывает Бетцендорф в своих мемуарах: «Тисса против войны с Сербией, так ка*к боится, что Россия атакует нас, а Бермания окажется дезертиром. С другой стороны, Штюргк ожидает расследования, чтобы иметь хорошие основания для выступления. Я стоял на том, что только энергичный удар может отвратить опасность, угрожающую из Сербии. Убийство (в Сараеве)... дало повод для войны»1 2. Бетцендорф, однако, вынужден был признать вескость доводов Тиссы, что начать войну против Сербии, не обеспечив заранее поддержки Бер-мании для защиты тыла от нападения царской России, небезопасно.
В своем докладе императору Францу-Иосифу, поданном 1 июля после разговора с Берхтольдом, Тисса заявил: «У нас нет до сих пор достаточных доказательств,
1 OUAP, VIII, N 9926.
2 Conrad von Hoetzendorff, Aus meiner Dienstzeit 1906—1918, Bd. IV, Wien, 1923, S. 34.
чтобы сделать Сербию ответственной (за убийство в Сараеве. — Н. IL) и провоцировать войну с этим государством вопреки действительно удовлетворительным зая'влениям сербского правительства. Мы очутились бы в самом плохом положении, какое только можно вообразить, мы считались бы нарушителями мира в глазах всего света и разожгли бы великую войну в самых неблагоприятных условиях» 1.
Тисса считал «настоящий момент весьма неблагоприятным вообще», ибо «мы почти потеряли Румынию, не найдя для нее замены», а «единственное государство, на которое мы могли бы рассчитывать, — Болгария — абсолютно истощено. При нынешнем положении на Балканах мне составляло бы меньше всего забот найти подходящий повод для войны. Когда настанет время обнажить меч, можно будет развязать войну по различным поводам. Но все же прежде всего должна быть создана такая дипломатическая комбинация, которая представляла бы для нас менее неблагоприятное соотношение сил»1 2.
Считая данный момент неблагоприятным для нападения на Сербию, Тисса, угрожая своим уходом в отставку, предлагал углубить подготовку войны, произвести перегруппировку сил, найти новых союзников для австро-германского блока и укрепить связи со старыми.
Тисса не без основания опасался, что монархии не хватит внутренних сил для победоносного осуществления ее программы — установления гегемонии австровенгерского блока на Балканах и подавления нарастающей национально-освободительной борьбы славянских народов. Тисса понимал, что недостаточно подготовленная в политическом отношении война чревата военным поражением Австро-Венгрии, а такой- исход войны был бы началом конца господства австрийских и венгерских помещиков и капиталистов над миллионами угнетенных чешских, сербских, румынских, хорватских, словацких, словенских рабочих и крестьян. Все эти обстоятельства были учтены в меморандуме Тиссы, по существу высказывавшегося за войну, но за хорошо подготовленную войну.
1 OUAP, VIII, N 9978.
2 Там же.
Эта позиция Тиссы и его сторонников и колебания в дворцовых кругах, которые понимали, что рискуют головой, побудили Берхтольда искать поддержку своим планам в Германии, чтобы сломить сомнения колеблющихся и создать условия для скорейшего выступления. Первую попытку в этом направлении он сделал еще 30 июня в беседе с германским послом в Вене Чиршки. С этого момента германское посольство в Вене начинает играть не менее решающую роль в развязывании войны, чем само австро-венгерское министерство иностранных дел.
30 июня Чиршки предложил Берхтольду тщательно обдумать и выяснить, какие действия решится предпринять Австро-Венгрия, учитывая интересы и германского союзника, и всю европейскую ситуацию в целом, и в особенности позицию Италии и Румынии во всех касающихся Сербии вопросах. Чиршки предлагал действовать, но не самостоятельно, а посоветовавшись в первую очередь с Германией. Чиршки стоял за военное выступление и по мере сил и возможности понукал к нему «государственную мумию» (Австро-Венгрию), надеясь, как и германская правящая клика в Берлине, что процесс разложения Австро-Венгрии удастся задержать империалистическим грабежом на Балканах1.
2 июля Чиршки еще раз предложил Берхтольду сформулировать определенный план действий, обещая, что «Берлин выступит за нами (Австро-Венгрией. — Н. /7.) без оговорок только в том случае, когда такой план будет предложен». Одновременно Чиршки советовал создать возможно более благоприятную дипломатическую ситуацию и особенно выяснить позиции Италии и Румынии: «. . .начинать войну с Сербией, не будучи уверенным в том, что не подвергнешься нападению со стороны Италии и Румынии, явилось бы вещью, требующей большого размышления»1 2.
Чиршки, не имевший инструкций из Берлина, не мог сказать в официальной беседе больше, чем было сказано. Но 4 июля неофициально, через своего «доверенного человека» — корреспондента «Франкфуртер цейтунг»
1 DD, N 7.
2 OUAP, VIII, N 10006. Запись Берхтольда о разговоре с Чиршки.
Ганца Чиршки передал Берхтольду, что «Германия при всех условиях поддержит монархию, если последняя решится выступить против Сербии... Чем скорее начнет Австрия, тем лучше, вчера лучше, чем сегодня, но сегодня лучше, чем завтра... император и страна безоговорочно поддержат Австро-Венгрию» Г
Эти разговоры показали Берхтольду, что необходимо только выяснить: разделяет ли германское правительство точку зрения своего посла в Вене, что свести счеты с Сербией было бы «очень хорошо», или же это всего-навсего личная точка зрения Чиршки.
Для выяснения позиции германской правящей верхушки Берхтольд решил отправить в Берлин своего личного секретаря графа Гойоса. Но еще до отъезда Гойоса, состоявшегося 4 июля, Берхтольд получил возможность узнать, что его, Берхтольда, планы при известных условиях найдут ту полную поддержку, о которой говорил Чиршки.
1 июля «доверенный человек» германского министерства иностранных дел, известный публицист Виктор Науман, специально посланный в Вену, чтобы прощупать настроения правящих кругов и подтолкнуть их к действиям, заявил Гойосу, что «после кровавого злодеяния в Сараеве для монархии является вопросом существования не оставить этого преступления неискупленным, а уничтожить Сербию. Подобное выступление явилось бы для Германии пробным камнем (для выяснения того), хочет ли Россия войны или нет».
Далее Науман сообщил, что «не только в военных и морских кругах, но и в министерстве иностранных дел (Германии. — Н. П.) идея превентивной войны с Россией не встречает уже более такого отрицательного отношения, как год назад». В Берлине «считают с достаточной уверенностью, что Англия не вмешается в европейскую войну... больше не рассчитывают на Румынию как на союзника, но полагают, что вначале румыны сохранят нейтралитет. Ведется работа относительно присоединения к Тройственному союзу Болгарии и Турции, и болгарам будут даны деньги (заем. — Н. П.). Грецию надеются принудить к нейтралитету. Франция, вероятно, вследствие денежных отношений будет вынуждена воз
1 OUAP, VIII, N 10038.
действовать в мирном духе на Россию, но если даже дело дойдет до европейской войны, то Тройственный союз сейчас еще достаточно силен... В министерстве иностранных дел.. . считают настоящий момент благоприятным, чтобы принять великое решение. Что касается общественного мнения в Германии.. . оно единодушно станет на сторону союзника и будет считать войну радостным подвигом. Австро-Венгрия погибла бы как монархия и как великая держава, если бы не использовала настоящего момента» L
Таким образом, первые сведения о настроениях германской правящей верхушки казались благоприятными. Оставалось лишь получить официальное подтверждение взглядов Чиршки и Наумана.
4 июля в Берлин выехал Гойос, которому дали поручение отвезти подготовленный еще до сараевского убийства меморандум об основных линиях австро-венгерской политики на Балканах и собственноручное письмо Франца-Иосифа к Вильгельму II. В этом письме вопрос о немедленной войне с Сербией был поставлен совершенно открыто. Указывая, что убийство в Сараеве является «хорошо организованным заговором, нити которого тянутся в Белград, хотя, вероятно, будет невозможно доказать соучастие сербского правительства», Франц-Иосиф писал: «Усилия моего правительства должны быть направлены отныне к изолированию и умалению Сербии». Для достижения этой цели, как мы уже знаем, намечалось создание нового балканского союза из Болгарии, Греции и Турции, «чтобы воздвигнуть плотину против продвижения панславистского потока и обеспечить мир для наших стран. Это станет возможным только тогда, когда Сербия, образующая сейчас стержень панславистской политики, будет устранена с Балкан как политический фактор».
Письмо заканчивалось обращением к монархическим чувствам Вильгельма: «Даже и ты, ты сам придешь к убеждению, что нельзя надеяться на примирение
1 OUAP, VIII, N 9966. В своем показании следственной комиссии Веймарского национального собрания в 1919 г. В. Науман указывает, что он имел беседу не с Гойосом, а с Берхтольдом («Official German Documents relating to the World War». Carnegie Endowment for International Peace, Vol. I, New York, 1923, p. 49— 51). Очевидно, Гойос был лишь составителем записи разговора.
противоречий, отделяющих нас от Сербии, и что политика всех европейских монархов, стремящаяся к сохранению мира, будет до тех пор находиться под угрозой, пока будет продолжать безнаказанно свое существование этот очаг преступной агитации в Белграде» *.
Письмо Франца-Иосифа предлагало «обеспечить мир для наших стран» (Австрии и Германии. — Н. П.) при помощи войны. Если бы речь шла только об одной дипломатической поддержке, зачем нужно было бы беспокоить Вильгельма II личным письмом самого Франца-Иосифа. Ведь дипломатическая поддержка Германии была обеспечена по договору—в Вене это прекрасно понимали. Беседы Берхтольда с Чиршки, как и поездка Гойоса в Берлин, имели лишь тот смысл, который им придавал Конрад фон Гетцендорф, заявивший 1 июля Берхтольду: «Нужно прежде всего запросить у Германии, согласна она или нет гарантировать нас против России»1 2.
В Вене отлично понимали весь риск проектируемого предприятия — войны с Сербией. Как и в 1908—1909 гг., за спиной Сербии стояла царская Россия, но сейчас уже лучше вооруженная и не склонная подвергнуться еще раз такому же «унижению», какому она подверглась во время кризиса, созданного аннексией Боснии и Герцеговины. А за царской Россией стояли Франция и Англия. Французские вложения капиталов в Сербии достигли к этому времени таких размеров, что эта страна в финансовом отношении оказалась совершенно зависимой от Франции. Французский капитал, притязавший на захват балканских железных дорог, вряд ли мог отнестись равнодушно к разгрому Сербии, угрожавшему его вложениям.
Поэтому для австрийской правящей клики начинать сейчас войну с Сербией имело смысл только в том случае, если правящая верхушка Германии даст на нее свое согласие и гарантирует вооруженную поддержку Австро-Венгрии, если даже это и приведет к европейской войне. В противном случае — в случае отказа Германии от поддержки— вся игра не стоила свеч и, как бы ни желали
1 OUAP, VIII, N 9984.
2 Conrad von Hoetzendorff, Aus meiner Dienstzeit 1906—191B, Bd. IV, S. 34.
Берхтольд и Бетцендорф «покарать» Сербию, напасть в одиночку на Сербию и царскую Россию они не рисковали, да и не могли рисковать.
В свою очередь Берлин не только соглашался на поддержку и выдавал австрийской правящей клике «карт-бланш» (неограниченные полномочия), но, как мы увидим ниже, натравливал и понукал Вену напасть на Сербию именно сейчас, не допуская никаких оттяжек, никаких проволочек Б Для такой позиции германские империалисты имели свои веские основания. Они не могли не видеть того, что процесс разложения все более и более охватывает организм австро-венгерской монархии и что в силу этого последняя с каждым годом теряет свою боеспособность как союзник. «Государственную мумию» можно было оживить, вдохнуть в нее жизнь за счет сербской крови и новых захватов на Балканах. А так как в силу создавшейся международной обстановки оттягивать срок генеральной «пробы сил» с Антантой было уже нельзя, ибо соотношение сил между Антантой и австро-германским блоком изменялось с каждым годом не в пользу последнего, то следовало начинать именно теперь, чтобы предупредить державы Антанты, не успевшие еще закончить свои вооружения. Поэтому германская правящая клика понукала австрийцев «играть ва-банк». Если бы в результате, этой игры «государственная мумия» даже приказала долго жить, не выдержав непосильных для себя потрясений большой войны, то и в этом случае она еще успела бы выполнить возлагавшуюся на нее германским империализмом задачу: ценой хотя бы своей смерти как государства обеспечить перекройку карты Европы и мира, затеваемую германским империализмом. Именно в этом и заключается весь смысл германских понуканий к немедленному действию, которые Вена получала в дни июльского кризиса 1914 г., ибо германская правящая клика серьезно задавала себе
1 Согласно сообщению австрийского профессора Гуго Ганча, подготовлявшего мемуары и дневники графа Берхтольда к изданию, Берхтольд во время оккупации Австрии гитлеровскими войсками в 1938 г. сжег свои дневники за июль 1914 г. Он боялся преследований со стороны гестапо, так как его решение форсировать войну с Сербией было принято под нажимом германского правительства (Hugo Hantsch, Die Tagebucher und Memoiren des Grafen Leopold Berchtold, «Sudostforschungen», hrsg. im Auftrag des Sudostinstituts, Bd. XIV, Munchen, 1955, S. 207, 215).
вопрос, «сможет ли дальновидный генерал Конрад повести свои войска» через несколько лет1. Пока это было еще возможно, но оттягивать дальше «пробу сил», по ее мнению, было нельзя.
5 июля в 22 часа в Вене была получена телеграмма австро-венгерского посла в Берлине Сегени, в которой сообщалось, что Вильгельм лично дал обещание оказать вооруженную поддержку Австрии в случае, если дело дойдет даже до войны с царской Россией, но ввиду серьезности дела хочет посоветоваться с рейхсканцлером Бетманом-Гольвегом, для того чтобы дать окончательный ответ от имени германского правительства 1 2.
В Вене, как свидетельствует беседа, происшедшая 6 июля между Берхтольдом и фон Бетцендорфом, это известие было принято с радостью. «Завтра мы будем иметь ответ, — сообщил Бетцендорфу Берхтольд. — Бер-манский император сказал «да», но он должен еще переговорить с Бетманом-Больвегом. Какова будет позиция его величества (Франца-Иосифа. — Н. Л.)?
Бетцендорф: Если Бермания согласится, то его величество будет за войну с Сербией.
Берхтольд: Тисса против войны. Он боится румынского вторжения в Трансильванию. А что будет с Балицией, если мы мобилизуемся против Сербии?
Бетцендорф: В Балиции мы сейчас не будем мобилизовываться. Но если там обнаружится угроза со стороны России, то мы мобилизуем 3 галицийских армейских корпуса.
Берхтольд: Но немцы запросят нас, что будет после войны.
Бетцендорф: Ответьте им тогда, что мы и сами не знаем»3.
6 июля в 20 часов была получена новая телеграмма от Сегени, в которой сообщалось, что Бетман-Больвег вполне согласен с Вильгельмом и что «Бермания будет стоять за монархию как союзник и как друг» 4.
1 G. von Waldersee, Ober die Beziehungen der Deutschen zum oesterreichischen — ungarischen Generalstabe vor dem Weltkriege. «Kriegsschuldfrage», Februar, 1930, S. 132—133.
2 OUAP, VIII, N 10058.
3 Conrad von Hoetzendorff, Aus meiner Dienstzeit 1906—1918, Bd. IV, S. 39—40.
4 OUAP, VIII, N 10076.
Германское обещание помощи развязало руки графу Берхтольду и военной партии для форсирования войны с Сербией. Колебания Франца-Иосифа прекратились. Несколько сложнее обстояло дело с Тиссой и его сторонниками. Обработка Тиссы заняла около 10 дней и потребовала от Берхтольда некоторых усилий.
Австрийское решение навязать войну Сербии
В ночь с 6 на 7 июля из Берлина вернулся Гойос, и утром 7 июля под председательством Берхтольда состоялось заседание кабинета министров. Так как Тисса все еще считал необходимым отсрочить войну, то Берх-тольд до заседания совета министров устроил маленькое совещание, в котором приняли участие кроме него и Тиссы Штюргк. германский посол Чиршки. Гойос, вызванные Берхтольдом в Вену австрийский посланник в Белграде Гизль1 и австрийский посол в Петербурге Сапари. Совещание началось с того, что Гойос прочел депеши Сегени о разговорах с Вильгельмом и Бетманом-Голь-вегом и запись своего разговора с помощником германского статс-секретаря по иностранным делам Циммерманом. Эти документы должны были убедить Тиссу в том, что Германия окажет поддержку Австрии. Но так как в разговоре с Циммерманом Гойос заявил, что австро-венгерское правительство имеет в виду раздел Сербии, то Тисса решительно высказался против подобных проектов и, по-видимому, под влиянием этого Берх-тольд поспешил заявить, что все изложенное Гойосом в разговоре с Циммерманом является личной точкой зрения Гойоса, но ничуть не мнением венского кабинета. Затем Берхтольд от имени обоих премьер-министров (Австрии и Венгрии), Штюргка и Тиссы, просил Чиршки выразить Вильгельму и Бетману-Гольвегу «самую искреннюю благодарность за принятие ясной, соответствующей союзным отношениям и дружбе позиции»1 2.
После этого Берхтольд открыл заседание совета министров, в котором приняли участие Тисса, Штюргк,
1 «Kriegsschuldfrage», Mai, 1933, S. 460—461.
2 DD, N 18.
министр финансов и по> делам Боснии и Герцеговины Билинский, военный министр Кробатин, начальник генерального штаба Конрад фон Гетцендорф, представитель морского ведомства контр-адмирал Кайлер и в качестве секретаря Гойос Г
Выступивший первым Берхтольд изложил свою точку зрения, которая сводилась к необходимости «обезвредить навсегда Сербию при помощи силы». Далее Берхтольд сообщил, что переговоры в Берлине привели к весьма удовлетворительным результатам, так как и Вильгельм, и Бетман-Гольвег «уверили нас со всей выразительностью в безусловной поддержке Германии в случае вооруженного конфликта с Сербией». Берхтольд указывал, что вооруженный конфликт с Сербией может иметь своим последствием войну с Россией, но что Россия еще не готова и поэтому «было бы лучше предупредить наших противников» и свести своевременно счеты с Сербией. Таким образом, точка зрения Берхтольда, высказанная им с циничной откровенностью, сводилась к необходимости разгрома Сербии при помощи превентивной войны, поскольку момент был достаточно благоприятный для австрийского империализма.
Тисса держался вначале несколько иной точки зрения, но после разъяснения Гетцендорфа, что в ближайшие годы военно-политическая ситуация для австро-венгерского блока может лишь ухудшиться, согласился с Берхтольдом и признал войну с Сербией более близкой, чем он раньше думал. Но он все же потребовал соблюдения всех необходимых дипломатических приличий, для того чтобы оправдать австрийское нападение перед Европой и широкими массами, в особенности у себя дома, в Австро-Венгрии.
«Нам нужно прежде всего формулировать свои требования по отношению к Сербии и только после того, как Сербия не удовлетворит их, предъявить ультиматум. Эти требования должны быть, правда, жесткими, но не невыполнимыми. Если Сербия их примет, мы добьемся ошеломительной дипломатической победы и наш престиж на Балканах подымется. Если же наши требования не будут приняты, то он (Тисса. — Н. П.) также высказался бы за военное выступление. Но он уже сейчас
1 OUAP, VIII, N 10118.
должен подчеркнуть, что посредством такового мы должны стремиться к умалению, но не к полному уничтожению Сербии, так как последнее никогда не будет допущено Россией без борьбы не на жизнь, а на смерть; как венгерский премьер-министр он никогда не согласится на.то, чтобы монархия аннексировала часть Сербии.
Отнюдь не дело Германии судить о том, должны ли мы сейчас выступить против Сербии или нет. Он (Тисса.— Н. П.) лично считает, что> война в настоящий момент не является абсолютной необходимостью».
Однако все присутствовавшие на заседании совета энергично поддержали точку зрения Берхтольда, заявляя, что нужно действовать немедленно, что один дипломатический успех никоим образом не может улучшить положения.
Штюргк считал, что без войны с Сербией Австро-Венгрия вообще не сможет удержать Боснию и Герцеговину и что хотя это наше дело, а не дело Германии судить о том, нужна война или нет, однако решающим является то обстоятельство, что в будущем «мы подвергнемся опасности не иметь этой уверенности в столь безоговорочной поддержке Германской империи».
К мнению Штюргка присоединился не менее воинственно настроенный Билинский, который заявил, что военная администрация Боснии и Герцеговины уже 2 года убеждена, что «нам нужно помериться силами с Сербией, чтобы быть в состоянии сохранить Боснию и Герцеговину. Решительная борьба рано или поздно неизбежна. . . Серб понимает только силу, дипломатический успех не произведет в Боснии почти никакого- впечатления и был бы скорее вреден, чем полезен».
После язвительной реплики Тиссы о «неописуемом состоянии» гражданской администрации в Боснии, подведомственной Билинскому, и в частности полиции, допустившей, чтобы 6 или 7 известных ей личностей расположились на пути следования эрцгерцога с револьверами и бомбами в руках, слово взял военный министр Кроба-тин, заявивший, что дипломатический успех не имеет цены. «Подобный успех, — говорил Кробатин, — был бы истолкован как признак слабости. С военной точки зрения. . . было- бы благоприятней начать войну немедленно, нежели позже, так как в будущем соотношение сил изменится к нашей невыгоде... с военной точки зрения было
бы желательно-, чтобы мобилизация была проведена немедленно и возможно более тайно и чтобы вызов на суд был направлен Сербии лишь по окончании мобилизации. Это дало бы благоприятное соотношение с русскими силами, так как русские пограничные корпуса сейчас как раз не в полном составе из-за отпусков на жатву».
Таким образом, все участники этого заседания совета министров, не исключая даже и Тиссы, высказались за войну с Сербией. Разногласия между Тиссой и остальными министрами шли отнюдь не по принципиальным вопросам — быть или не быть сейчас войне с Сербией, а по вопросам тактического характера — о методах и сроках развязывания войны. Берхтольд, Кробатин, Би-линский, Штюргк высказались за военный разгром и раздел Сербии, не прибегая даже к какой-либо дипломатической процедуре — посылке ультиматума, объявлению войны и т. д.
Тисса же находил такой способ действий невыгодным ибо он слишком очевидно ставил Австрию в положение нападающей стороны и срывал «мобилизацию сознания» широких масс, которые предстояло погнать на убой ради сохранения монархии Габсбургов. Тисса считал более целесообразным начать войну с соблюдением всех дипломатических приличий, т. е. послать ультиматум, и только в случае отказа Сербии выполнить требования ультиматума приступить к мобилизации и пр.
Позиция Тиссы объясняется тем, что ему приходилось считаться с классовыми интересами венгерских помещиков, боявшихся, что включение Сербии в состав Австро-Венгрии подорвет их положение как монопольных поставщиков хлеба на внутренний рынок. Поэтому Тиссе казалось особенно важным замаскировать эту часть программы нападения на Сербию. С этой целью Тисса убеждал министров торжественно провозгласить в специальной декларации незаинтересованность Австро-Венгрии в территориальных захватах, он предлагал ограничиться более безобидными на вид формами империалистического грабежа вроде «исправления границы», «временной оккупации», которые в зависимости от обстоятельств можно было наполнить любым содержанием.
В последовавшей на совете дискуссии о целях войны получила общее признание точка зрения Тиссы о немые-
лимости «полного уничтожения» Сербии, чтобы не вызвать ожесточенного сопротивления царской России. Штюргк предложил даже совсем минимальную программу: «. . .необходимо изгнать династию Карагеоргие-вичей, предложить корону какому-либо европейскому принцу и установить известную зависимость уменьшенного королевства (Сербии) от монархии в военнОхМ отношении».
Заседание совета министров продолжалось с перерывами целый день. Но, несмотря на все свои усилия, Берхтольду не удалось добиться единодушного решения правительства о необходимости навязать Сербии войну во что бы то ни стало. В докладе императору 7 июля Берхтольд с горечью констатировал, что «полного совпадения взглядов достичь не удалось. Граф Тисса защищал точку зрения, что военное выступление против Сербии могло бы иметь место только тогда, если до этого не удалось унизить Сербию дипломатическим путем.. . Наоборот, все остальные участники совещания поддерживали разделяемую мной точку зрения, что нынешний момент должен быть использован для военного выступления против Сербии, так как от дальнейшего выжидания наше положение может только ухудшиться...» Г
Тисса, боявшийся, что Берхтольд извратит его точку зрения во время аудиенции у императора, потребовал у Берхтольда отложить аудиенцию на один день, чтобы он мог приготовить специальный доклад Францу-Иосифу с изложением своей точки зрения.
В докладе императору Тисса указывал, что весьма радостные сообщения из Берлина вызвали у участников заседания совета министров намерение провоцировать войну с Сербией, чтобы раз навсегда покончить с этим наследственным врагом Австро-Венгрии. Тисса заявлял, что он не может дать свое согласие на этот план в его полном объеме, так как «подобное нападение на Сербию вызовет вмешательство России и тем самым мировую войну» в неблагоприятных для Австро-Венгрии условиях. Поэтому Тисса предлагал Францу-Иосифу на выбор:
1) либо отсрочить расправу с Сербией на некоторое время и использовать это время для того, чтобы улучшить
1 OUAP, VIII, N 10116.
расстановку сил — привлечь к Тройственному союзу Болгарию. Тисса выразил опасение, что война в настоящее время будет настолько тяжелой для народных масс, что может привести к революции;
2) воевать сейчас, но более обдуманно при строгом соблюдении всей приличествующей случаю дипломатической процедуры, чтобы приобрести как можно больше сочувствия в Европе, взвалить ответственность за войну на Сербию и ее союзников и поднять на защиту якобы вынужденной обороняться монархии Габсбургов широкие массы.
«После удачной войны, — писал Тисса, — по моему мнению, следовало бы уменьшить Сербию путем уступки завоеванных у нее областей в пользу Болгарии, Греции и Албании, но потребовать для нас самое большее — некоторых стратегически важных исправлений границы; конечно, мы имели бы право на покрытие военных издержек, что дало бы нам средства долгое время держать Сербию в ежовых рукавицах».
В результате такой политики австро-венгерский блок мог на долгое время, если не навсегда, закрепить за собой преобладающие позиции на Балканах. В заключение Тисса, энергично рекомендуя Францу-Иосифу «свою всеподданнейшую точку зрения», угрожал отставкой, если его точка зрения не будет принята Г Таким образом, Тисса выступил не против войны, а лишь против бесшабашного образа действий, который намеревались применить Берхтольд, Гетцендорф и другие, вплоть до нападения на Сербию без объявления войны.
Берхтольду пришлось изложить перед Францем-Иосифом две точки зрения. Но еще до аудиенции 9 июля у императора Берхтольд, не считаясь с мнением Тиссы, решил форсировать события и вести дело к войне. 8 июля он уведомил Гетцендорфа, что Сербии будет послан ультиматум с коротким сроком для выполнения. Запись Гетцендорфа об этом разговоре с Берхтольдом весьма примечательна:
«Берхтольд: Что будет, если Сербия доведет дело до мобилизации, а затем уступит по всем пунктам?
Гетцендорф: Тогда мы вторгнемся в Сербию.
Берхтольд: Так, а если Сербия ничего не сделает?
1 OUAP, VIII, N 10146.
Гетцендорф: Тогда мы останемся там, пока нам не уплатят все расходы (по мобилизации).
Берхтольд: Мы предъявим наш ультиматум только после уборки хлеба и окончания сараевского следствия.
Гетцендорф: Лучше сегодня, чем завтра, пока сохраняется нынешняя ситуация. Если наши противники пронюхают, они приготовятся.
Берхтольд: Будут приняты меры предосторожности, чтобы сохранить тайну.
Г етцендорф: Когда же будет послан ультиматум?
Берхтольд: Через 2 недели, 22 июля. Было бы хорошо, если бы вы и военный министр ушли в отпуск, чтобы создать впечатление, что ничего не готовится» Е
Гетцендорф с радостью поддержал эту точку зрения Берхтольда и вместе с военным министром поспешно ушел в отпуск.
«Необходимо избегнуть всего, что может встревожить наших противников, — писал он 12 июля Берхтольду,— и заставить их принять контрмеры; наоборот, на все должен быть наброшен мирный покров»2.
Этот разговор показывает, что с 8 июля работа австрийских организаторов войны сводилась главным образом к технической подготовке ультиматума. Берхтольд надеялся, и не без оснований, уломать Тиссу, искусно оперируя понуканиями со стороны Германии и согласием Франца-Иосифа на военное выступление против Сербии. Действительно, на аудиенции 9 июля Франц-Иосиф решительно высказался в пользу военного выступления против Сербии.
Как сообщает Конрад фон Гетцендорф, Берхтольд «нашел императора очень решительным и спокойным. Его величество высказался за выступление против Сербии, опасаясь лишь возможности беспорядков в Венгрии»3. Сообщая в Берлин об этой аудиенции, Чиршки указывал, что Берхтольд не заметил у императора никаких колебаний относительно необходимости и важности «принять какое-либо решение, чтобы положить
1 Conrad von Hoetzendorff, Aus meiner Dienstzeit 1906—1918. Bd. IV, S. 61-62.
2 OUAP, VIII, N 10226; Conrad von Hoetzendorff, Aus meiner Dienstzeit 1906—1918, Bd. IV, S. 78.
3 Conrad von Hoetzendorff, Aus meiner Dienstzeit 1906—1918, Bd. IV, S. 70.
5 H. П. Полетика
65
конец нетерпимому положению с Сербией». По словам Чиршки, Берхтольд доложил императору «о двух методах намечаемого в ближайшем будущем выступления против Сербии. Его величество полагает, что противоречие может быть сглажено. В общем его величество скорее склоняется к точке зрения, что Сербии должны быть предъявлены конкретные требования» Ч
Таким образом, высказавшись в общем за войну и разгром Сербии, Франц-Иосиф усвоил, как предполагал Берхтольд, точку зрения Тиссы о необходимости создания веской юридической базы, которая оправдала бы перед всем миром нападение на Сербию.
Старый император понимал важность всего «торжественного дипломатического ритуала» в отношении Сербии. Впрочем, как сообщал Чиршки, и сам Берхтольд «не мог отрицать преимуществ подобной процедуры».
«Одиум неожиданного нападения на Сербию, — доносил Чиршки, — который в противном случае падет на монархию, будет, таким образом, избегнут, и Сербия будет поставлена в положение виноватой. Эта процедура по меньшей мере существенно облегчит позицию нейтралитета и для Румынии, и для Англии. В настоящее время главной заботой здесь (в Вене. — Н, П.) является формулировка надлежащих требований, и граф Берхтольд сказал, что он очень бы хотел знать, что думают об этом в Берлине. Он полагает, что в числе прочего можно потребовать создания в Белграде агентства австро-венгерского правительства, чтобы вести там наблюдение за великосербскими махинациями, быть может, настаивать также на роспуске (националистических. — Н. П.) организаций и отставке нескольких скомпрометированных офицеров. Срок для ответа будет предоставлен возможно более краткий, например 48 часов. Правда, даже столь краткий срок будет достаточен, чтобы Белград мог получить инструкции из Петербурга. Если сербы примут все предъявленные им требования, это будет ему (Берхтольду.— Н. П.) весьма неприятно, и он (Берхтольд.— Н. П.) все думает о том, какие требования можно было бы предъявить, чтобы сербы совершенно не могли их принять (курсив мой. — Н, 77.) »1 2.
1 DD, N 29.
2 Там же.
Подготовляя «юридическую» базу для оправдания войны в глазах широких масс, Берхтольд 11 июля послал Тиссе приглашение прибыть к 14 июля в Вену на совещание относительно окончательной редакции ноты. Отправить без ведома Тиссы ноту Сербии с заведомо неприемлемыми требованиями Берхтольд, по-видимому, не рисковал. Он сообщил об этом вызове Тиссы в Вену и явившемуся к нему в тот же день (11 июля) Чиршки. Германский посол пришел, «чтобы еще раз выразительно разъяснить, что желательны быстрые действия» Г Берхтольд сообщил Чиршки также главные требования, которые собирались предъявить Сербии.
По мнению Берхтольда, было необходимо, чтобы, во-первых, «король официально и публично в торжественной декларации и в приказе по армии объявил, что Сербия отказывается от антиавстрийской политики, во-вторых, что будет потребовано создание органа австровенгерского правительства, который должен будет следить за строгим выполнением этого заверения. Срок для ответа на эту ноту будет ограничен как только возможно, быть может 48 часами. Если же ответ будет сочтен неудовлетворительным, немедленно последует мобилизация» 1 2.
12 июля перед отъездом в отпуск Гетцендорф в письме к Берхтольду еще раз подчеркнул, что «в дипломатических переговорах следует тщательно избегать всякой медлительности и перерывов в дипломатических выступлениях, что могло бы позволить нашим противникам принять военные меры... если же решение о выступлении будет принято, то последнее по военным соображениям должно вылиться в один акт с краткосрочным ультиматумом, и если этот ультиматум будет отвергнут, то приказ о мобилизации должен последовать немедленно»3. Но 14 июля на совещании с Тиссой Берхтольду удалось договориться с последним. Согласие Тиссы форсировать войну было куплено Берхтольдом за недорогую цену — взамен уступки тактического, а не принципиального характера.
«Граф Тисса, — сообщал Берхтольд императору,— выразительно подчеркнул, что он может дать свое
1 DD, N 34а.
2 Там же.
3 OUAP, VIII, N 10226.
согласие на проектируемое выступление только при условии, что еще до предъявления ультиматума на объединенном заседании совета министров будет вынесено решение, что монархия в результате войны с Сербией не претендует ни на какой захват территории, кроме мелких исправлений границы»1. Присутствовавший на этом совещании Чиршки в своей телеграмме в Берлин сообщил, что Тисса «даже усилил (ноту. — Н. П.) в некоторых пунктах» 1 2.
И на первом совещании министров 7 июля, и в своем докладе Францу-Иосифу Тисса настаивал на такой декларации, считая ее исключительно выгодной для демонстрации австро-венгерского «бескорыстия» как дома, так и за границей и при этом ничуть не обязывающей австро-венгерских империалистов. Поэтому Берхтольд охотно дал просимое обещание, которое, как показывают приводимые ниже протокол объединенного заседания совета министров от 19 июля3 и воспоминания Конрада фон Бетцендорфа4, ни он, ни правительство не собирались выполнить.
Одной из причин, побудивших Тиссу согласиться с мнением Берхтольда о необходимости немедленно навязать войну Сербии, несомненно, следует считать согласие германской правящей верхушки безоговорочно поддержать Австро-Венгрию. Читая депеши из Берлина, присылавшиеся ему Берхтольдом, Тисса мог видеть, что германская правящая клика энергично понукает Австрию к выступлению против Сербии. Вот почему, полагая, что Берлин считает его, Тиссу, «элементом мира», тормозящим план Берхтольда, Тисса 14 июля тотчас же после окончания совещания счел необходимым явиться к Чиршки, чтобы заверить его в своем согласии на проектируемую войну с Сербией. Как сообщает Чиршки, при этом «граф Тисса добавил, что безусловная поддержка Германией монархии оказала большое влияние на твердую позицию императора (Франца-Иосифа)»5. Эта же причина, мы можем добавить, оказала не меньшее
1 OUAP, VIII, N 10272.
2 DD, № 49, 50.
3 OUAP, VIII, N 10393.
4 Conrad von Hoetzendorff, Aus meiner Deinstzeit 1906—1918, Bd. IV, S. 92.
5 DD, N 49.
влияние и на согласие самого Тиссы на немедленную войну.
Свое согласие на немедленное развязывание войны Тисса прикрывал «нераскаянностью» Сербии. Этот мотив Тисса выдвигал и на заседании совета министров 7 июля, и в своем втором докладе императору от 8 июля. 14 июля, объясняя Чиршки свое согласие на немедленную войну с Сербией, Тисса снова сослался на сербскую «нераскаянность»: «Монархия должна прийти к энергичному решению, чтобы доказать свою жизнеспособность и положить конец недопустимому положению на юго-востоке. Язык сербской печати и сербских дипломатов в смысле дерзости попросту непереносим. Мне трудно было решиться на войну, но теперь я твердо убежден в ее необходимости»
Согласившись с точкой зрения Берхтольда о необходимости во что бы то ни стало навязать сейчас войну Сербии, Тисса поспешил одобрить и дипломатическую процедуру навязывания войны, предложенную австрийским генеральным штабом и сводившуюся к «быстроте действий». Тисса согласился также на ультиматум с коротким сроком1 2.
Подготовка австрийского ультиматума
Теперь, когда «принципиальная» сторона дела была улажена, Берхтольд мог вполне свободно приступить к выполнению такой важной задачи, как подготовка достаточно веской юридической базы, которая могла бы оправдать в глазах общественного мнения внутри страны и за границей нападение на Сербию. Подходящий для этой цели материал имелся у него в более чем достаточном количестве. Донесения военного губернатора Боснии Потиорека о признаниях Принципа и его товарищей сараевской следственной комиссии, комментарии серб
1 DD, N 49.
2 OUAP, VIII, N 10272. 15 июля Гойос сообщил Редлиху, что «война решена. Берхтольд единодушен с Тиссой, Штюргком, Бу-рианом... сам император всецело за войну. Если из этого (войны с Сербией. — Я. 77.) возникнет мировая война, то нам это совершенно безразлично» (/. Redlich, Schicksalsjahre Osterreichs 1908— 1919. Das politisches Tagebuch, Bd I, S 237).
ских газет и донесения австрийских дипломатических агентов как из различных городов Сербии, так и из Софии, Константинополя, Милана, Рима, Парижа, Лондона не только сообщали, что сербские правящие круги и сам Пашич знали о подготовке покушения, но называли даже в числе осведомленных об его подготовке имена сербского короля Петра и престолонаследника Александра, об аудиенции у которого показал и Га-бринович Все это давало весьма благоприятную канву, на которой Берхтольд, стремившийся навязать войну Сербии, мог вышить какие угодно дипломатические узоры.
Учитывая опыт Аграмского процесса и процесса Фридъюнга и боясь, что пресса Антанты использует малейший промах австрийского правительства для дискредитации его обвинений против Сербии, австрийское министерство иностранных дел решило выбрать для обоснования требований ультиматума из всего имевшегося материала немногие факты, не внушавшие сомнений в своей достоверности. На основании их и было решено предъявить Сербии самые провокационные требования.
8 июля вопрос об этих требованиях обсуждался среди юристов-референтов правового отдела министерства иностранных дел, а 9 июля после доклада Берхтольду о собранном материале советник правового отдела фон Визнер получил задание подготовить меморандум о южнославянском движении и его зависимости от Белграда. Визнер, неофициально занимавшийся этой подготовкой еще с 4 июля, извлек из архивов министерства иностранных дел и боснийского бюро министерства финансов ряд документов о великосербском движении. Так как в отчетах сараевской комиссии было много пропусков и неясных мест, то Берхтольд командировал Визнера в Сараево, чтобы ознакомиться на месте с подлинными протоколами сараевской следственной комиссии, а также собрать на месте информацию о великосербском движении.
По докладу Визнера было решено затребовать подобную же информацию из канцелярий австрийского
1 OUAP, VIII, N 9941, 9943, 9972, 9973, 10019, 10282, 10103, 9988, 10360, 10132 и. а.
и венгерского премьер-министров, австрийского и венгерского министерств внутренних дел, наместников Зары (Далмация) и Триеста (Карниола), хорватско-славонского управления края в Аграме (Хорватия), контрразведывательного отделения генерального штаба и правительственных учреждений Боснии и Герцеговины1. Берхтольд также предписал австрийскому посольству в Белграде представить сведения об антиавстрийской пропаганде в сербской школе, о законах хранения оружия, а также проверить некоторые данные, сообщенные участниками сараевского покушения на допросе1 2. Одновременно Берхтольд приступил к формулировке требований ультиматума.
13 июля из Сараева был получен отчет Визнера3. Визнер писал, что материал, собранный о периоде, предшествовавшем покушению, не позволяет установить, что сербское правительство одобряло и поддерживало великосербскую пропаганду, хотя некоторые документы позволяют думать, что великосербское движение руководится из Сербии и организовано обществами и союзами при терпимости сербского правительства. Что касается материала, собранного следствием и относящегося непосредственно к покушению, то, по мнению Визнера, этот материал говорил, что соучастие сербского правительства в организации покушения, или его подготовке, или снабжении заговорщиков оружием ничем не доказано и этого даже нельзя подозревать. Наоборот, скорее имелись данные, которые позволяют считать это исключенным.
С другой стороны, едва ли опровержимо, что заговор был организован в Белграде, что сербские офицеры и чиновники содействовали его подготовке, что бомбы заговорщиков были получены из сербского государственного арсенала в Крушеваце, что заговорщики были переправлены через границу при помощи сербской пограничной и таможенной стражи. Поэтому Визнер предлагал расширить ультиматум следующими пунктами:
1 OUAP, VIII, N 10163, 10227, 10112.
2 Там же, № 10071, 10092, 10096, 10120, 10125, 10140, 10149, 10169, 10194, 10227, 10321 и др.
3 Там же, № 10252, 10253.
1. Запрещение сербским правительством своим государственным органам содействовать контрабандной переправе лиц через границу.
2. Увольнение начальника сербских пограничных постов у Шабаца и Лозницы, а равно и замешанных органов таможенной стражи.
3. Судебное преследование Танкосича и Цигановича.
Чем объяснить столь скромный характер требований Визнера? Действительно ли следствие по сараевскому убийству дало столь незначительные данные? Что, наконец, знало австрийское правительство о великосербской пропаганде и деятельности сербских тайных обществ? Что знали австрийские организаторы войны о деятельности «Черной руки» и ее роли в политической жизни Сербии? Почему составители ультиматума совершенно не использовали тех данных сараевского следствия, которые указывали, что организация сараевского покушения велась «Черной рукой»? На все эти вопросы необходимо ответить.
После опубликования восьмитомной сводки австрийских документов в 1930 г. совершенно очевидно, что Берхтольд и его помощники прекрасно знали о существовании «Черной руки» и могли потребовать от сербского правительства преследования «Черной руки» наравне с «Народной обороной». И тем не менее в тексте ультиматума нет никакого указания на «Черную руку», хотя обвинения, которые можно было бы предъявить этому обществу, прозвучали бы гораздо более сенсационно, чем те, которые были фактически предъявлены в ультиматуме «Народной обороне».
Визнер, ездивший за материалами следствия в Сараево, опубликовал в 1927 г. статью1, в которой он разъяснял, что материалы об организации покушения «Черной рукой» не были использованы при составлении ультиматума сознательно, хотя, по данным следствия, можно было видеть, что «Черная рука» организовала покушение, вела его подготовку, снабдила его участников оружием, но в то же время ее борьба с официальным сербским правительством за «приоритет» не позволяла обвинять сербское правительство в содействии «Черной руке» и участникам покушения. Сербское правительство
1 «Kriegsschuldfrage», Juni, 1927.
могло бы сослаться на эту борьбу и тем скомпрометировать достоверность всех других улик, данных результатами сараевского следствия. Опубликованные незадолго до второй мировой войны признания Берхтольда и Музу-лина 1 и других сотрудников австрийского министерства иностранных дел, а также австрийских историков, редакторов восьмитомного собрания австрийских документов Юберсбергера 1 2, Людвига Биттнера3 подтверждают высказанные Визнером мотивы. Это обстоятельство показывает, что австрийская дипломатия хорошо понимала, насколько шаткой являлась юридическая база ультиматума, предъявленного Сербии.
В своем докладе императору 14 июля Берхтольд писал: «Выработанное сегодня содержание ноты, отправляемой в Белград, таково, что следует рассчитывать с вероятностью на вооруженный конфликт. Но если Сербия уступит и примет наши условия, то это явится не только глубоким унижением для королевства и одно-времено падением русского престижа на Балканах, но даст еще нам известные гарантии, чтобы задушить великосербские козни на нашей территории»4.
«Нота составлена так, — заявил в тот же день Тисса германскому послу Чиршки, — что возможность ее принятия фактически исключена. Особое значение придается тому, чтобы требовать не уверений и обещаний, а дела» 5. Окончательный текст ультиматума был утвер
1 «Kriegsschuldfrage», Januar, 1934, S. 36—37.
2 «Der Weg zur Freiheit», 15.Januar, 1925, S. 408.
3 «Historische Zeitschrift», Bd. 144, Heft 1.
4 OUAP, VIII, N 10272.
5 DD, N 49, 23 июля Гойос сообщил Редлиху, что ультиматум был составлен так, чтобы исключить принятие его Сербией. Это ультиматум с 48-часовым сроком, а затем начнется война: «что Россия пойдет с Сербией, в этом нет сомнений, к тому же революционное забастовочное движение (в России. — Я. П.) сделает полезным диверсию во внешней политике. Если Россия не шевельнув пальцем предоставит Сербию своей судьбе, то националисты свергнут царя. Но Германия готова и сама желает войны. Алек (Гойос. — Н. П.) был 14 дней тому назад в Берлине и говорил там сначала с Циммерманом, затем с Бетманом-Гольвегом, который совершенно согласен; если он и проявляет кое-какую дипломатическую неповоротливость, то он с самого начала одобрил существо дела... с Софией и Константинополем достигнуто соглашение. Италия при территориальных изменениях получит Валлону. Мы хотим не уничтожить, а уменьшить Сербию и поэтому возь-
жден на заседании совета министров 19 июля. Одновременно с подготовкой текста ультиматума тщательно обсуждался вопрос о сроке вручения ультиматума и подготовленности дипломатического аппарата к соответствующим выступлениям.
Еще 10 июля было послано распоряжение австрийскому посланнику в Афинах оставаться на своем посту1. Австрийскому посланнику в Бухаресте Оттокару Чернику, просившему об отпуске, было сообщено о крайней желательности его пребывания на посту, ввиду того что предполагаемое дипломатическое выступление «может принять серьезный оборот»* 1 2.
Одновременно 10 июля Берхтольд послал приказ австрийскому послу в Париже Сечену сообщить точные сведения о поездке Пуанкаре в Петербург, о сроках его пребывания там и обратном маршруте3. 14 июля это приказание было повторено в Петербург4.
Слежка австрийской правящей клики за поездкой Пуанкаре была вызвана желанием вручить ультиматум Сербии только после отъезда Пуанкаре из Петербурга, ибо, как заявил Берхтольд Тиссе и Штюргку на совещании 14 июля, «предъявление ультиматума во время пребывания Пуанкаре в Петербурге будет рассматриваться как вызов и личный разговор честолюбивого президента республики с его величеством русским императором о созданном посылкой ультиматума международном положении повысит вероятность военного вмешательства России и Франции»5.
В Берлине по достоинству оценили это предусмотрительное решение не посылать ультиматума, когда «царь Николай и всегда подозрительный г. Сазонов будут подвержены личному влиянию двух агитаторов — Извольского и Пуанкаре»6. Стремясь затруднить сговор союзников и их военные приготовления, германское правительство приказало своим представителям в Петер
мем север Албании» (/. Redlich, Schicksalsjahre Osterreichs 1908— 1919. Das politisches Tagebuch, Bd. I, S. 238).
1 OUAP, VIII, N 10165.
2 Там же, № 10199.
3 Там же, № 10133, 10204, 10219, 10244, 10305, 10492.
4 Там же, № 10267, 10291, 10309.
5 Там же, № 10272.
6 Там же, № 10276; DD, N 49, 50, 65,
бурге присылать сообщения, касающиеся пребывания Пуанкаре в Петербурге, которые затем передавались в Вену *.
Были приняты и другие меры. 10 июля австрийским дипломатическим представителям в Париже и Константинополе было официально сообщено о предполагаемом выступлении и поддержке, обещанной Германией. 12 июля о том же было поставлено в известность австрийское посольство в Риме. Первое сообщение австрийскому послу в Риме о подготовке ультиматума было сделано графом Форгачом в частном письме еще 8 июля1 2.
12 июля австрийским представителям в Белграде, Цетинье и Петербурге было предложено ознакомиться с инструкцией от 28 ноября 1912 г. о свертывании работы дипломатических органов в период напряженных отношений, предшествующий объявлению войны3. 13 июля в Берлин была послана просьба, чтобы германские дипломатические представители взяли на себя охрану австро-венгерских подданных и защиту австро-венгерских интересов в Сербии и Черногории4. Королю Фердинанду болгарскому посоветовали, вернее, попросту предписали не выезжать в задуманную последним заграничную поездку, а оставаться дома, в Софии, ибо «отсутствие короля Фердинанда в настоящий момент будет считаться неумным и непонятным для друзей Болгарии»5.
С целью обработки общественного мнения Европы в пользу Австрии австрийским дипломатическим представителям было поручено воздействовать на местную прессу, а где потребуется, то и подкупить ее, не стесняясь в суммах6. Специально агитировали короля Николая черногорского, пытаясь переманить его на сторону Австрии или по меньшей мере добиться нейтралитета Черногории в предполагавшемся конфликте, предлагая королю Николаю заем7.
1 DD, N 93, 96, 108, 112, 127; OUAP, VIII, N 10298, 10518, 10522, 10523.
2 OUAP, VIII, N 10179, 10182, 10221, 10264.
3 Там же, № 10229, 10350; OUAP, IV, N 4170.
4 OUAP, VIII, N 10236, 10259, 10295, 10397, u. a.; DD, N 114.
5 OUAP, VIII, N 10311, 10341 u. a.
6 Там же, № 10158, 10180, 10200, 10203, 10220, 10222, 10245, 10299, 10304, 10306, 10335, 10336, 10456 и др.
7 Там же, № 10130, 10300, 10485, 10486.
Царского посла в Вене Шебеко, узнавшего о подготовке ультиматума, настолько уверили в приемлемости условий последнего для Сербии, что он уехал 21 июля в отпуск Г
Само собой разумеется, что подготовка к выступлению хранилась в строжайшей тайне, хотя время от времени сведения о данных, добытых результатами сараевского следствия, равно как и о принятых важных решениях, проскальзывали в печать, вызывая взаимные раздраженные попреки высших сановников Австро-Венгрии, обвинявших друг друга в недержании речи1 2. Впрочем, несмотря на все старания скрыть тайну, о чем умолял по соображениям военного порядка Бетцендорф, сведения о намерениях австрийцев успели просочиться в Париж, Лондон, Петербург и Белград3. Достаточно хорошо были осведомлены о планах Берхтольда и в Риме, хотя Берхтольд всячески старался оставить итальянского «товарища по союзу» в неведении, справедливо полагая, что Италия «предаст» Австрию и Германию Антанте. Он не считался в этом отношении с желанием германской правящей клики, хотя последняя настаивала не только на необходимости предварительного осведомления Италии о предполагаемом демарше, но и на предоставлении итальянцам компенсации за расширение сферы влияния Австрии и даже возможные австрийские приобретения территорий на Балканах4.
В самом деле, итальянское правительство получило даже не текст ультиматума, а только официальное сообщение об его отправке и краткое содержание ультиматума лишь 23 июля в 16 часов 46 минут, т. е. за 1 час 14 минут до вручения его в Белграде5. Это было сделано потому, что Берхтольд, боясь «предательства» итальянцев, не хотел, чтобы известие в тот же день попало из Рима в Петербург6. Однако меры предосторожности, принятые Берхтольдом, не помогли, так как сами гер-
1 DDF, X, N 553; DDF, XI, N 104, 795.
2 OUAP, VIII, N 10026, 10209, 10211, 10226, 1025-1, 10348.
3 DDF, X, N 515—516, 538; МОЭИ, IV, № 245; BD, XI, N 32, 50, 56, 65.
4 DD, N 42, 46, 51, 54, 60, 64, 73, 75, 78, 87, 94, 136, Anm. 2, 187 u. a.; OUAP, VIII, N 9988, 10203, 10221, 10222, 10245, 10264, 10289, 10290, 10306, 10308, 10362, 10363, 10364, 10392.
5 OUAP, VIII, N 10544.
6 Там же. № 10494.
минские организаторы войны выдали планы Берхтольда итальянцам.
19 июля состоялось заседание совета министров, посвященное окончательному утверждению ультиматума. На заседании присутствовали все те же лица — Берхтольд, Штюргк, Тисса, Билинский, Кробатин, Гетцендорф, Кайлер и Гойос.
Перед открытием официального заседания состоялось обсуждение условий ультиматума в частном порядке, так как Берхтольд хотел предварительно согласовать все вопросы и не «марать» протокол заседания неприятными выступлениями. Он хотел, чтобы протокол, шедший на утверждение Францу-Иосифу, являлся демонстрацией единодушия министров.
После обсуждения в частном порядке условий ультиматума было открыто официальное заседание. Как сообщает протокол графа Гойоса1, Берхтольд прежде всего доложил, что ультиматум будет вручен в четверг, 23 июля, в 17 часов с расчетом, что 48-часовой срок для ответа истечет 25 июля в 17 часов и указ о мобилизации против Сербии может быть опубликован еще в ночь с субботы на воскресенье, с 25 на 26 июля. Берхтольд заявил, что считает невероятным, чтобы в Петербурге стало известно об австрийском выступлении до отъезда Пуанкаре, но даже если это и случится, то в этом нет большого ущерба.
«Мы (Австро-Венгрия. — Н. П.), — излагает протокол заседания слова Берхтольда, — удовлетворили требования вежливости, выждав конца посещения. По дипломатическим соображениям он (Берхтольд. — Н. П.) должен решительно высказаться против всякого нового промедления, так как в Берлине уже начинают нервничать и сведения о наших замыслах уже просочились в Рим, вследствие чего он (Берхтольд. — Н. П.) не мог бы нести ответственность за нежелательные осложнения, если дело будет снова отложено».
Совещание согласилось с этими доводами и утвердило план действий, выработанный Берхтольдом. Гетцендорф высказался за ускорение выступления по мотивам чисто военного характера в связи с переброской трех сербских дивизий с юга на север Сербии и вместе
1 OUAP, VIII, N 10393.
с военным министром Кробатиным доложил о подготовке к мобилизации и о сосредоточении войск после объявления последней.
На заседании развернулся горячий спор между Берхтольдом и Тиссой. Тисса требовал, чтобы совет министров вынес решение о том, что австро-венгерское правительство не имеет никаких завоевательных планов в Сербии и не собирается аннексировать ни одного куска Сербии, помимо исправлений границы, диктуемых военными соображениями. Берхтольд предлагал воздержаться от подобного решения, чтобы не связывать руки правительству после окончания войны с Сербией, так как необходимо будет возможно большими уступками сербской территории в пользу Болгарии, Греции, Албании и даже Румынии так уменьшить Сербию, чтобы она более не была опасной.
В результате этой дискуссии совет министров принял следующее решение: «Объединенный совет министров постановляет, что тотчас же с началом войны державам будет объявлено, что монархия не ведет никакой завоевательной войны и не замышляет аннексии королевства (Сербии. — Н. П.). Этим решением, понятно, не исключаются стратегически необходимые исправления границы, равно как и уменьшение Сербии в пользу государств, и, возможно, необходимая временная оккупация сербских территорий».
Эта эластичная формула, открывающая возможность любого в зависимости от конкретной обстановки территориального грабежа Сербии,вызвала одобрение Берх-тольда, поспешившего заявить, что, «к счастью, достигнуто полное соглашение по всем вопросам»1.
На самом деле участники совещания ничуть не собирались отказываться от аннексий. Уходя с заседания, Гетцендорф иронически заметил Кробатину: «Что ж, посмотрим, до Балканской войны державы болтали о статус-кво, но после войны никто не утруждал себя вопросом об этом»1 2.
Как понимали термины «исправление стратегических границ» и «временная оккупация» австрийские империа
1 OUAP, VIII, N 10393.
2 Conrad von Hoetzendorff, Aus meiner Dienstzeit 1906—1918, Bd. IV, S. 92.
листы и сам «противник аннексий» граф Тисса, свидетельствуют его заявления о том, что Австрия в конце концов сделает с Сербией. «Мне сообщают, — писал 30 июля 1914 г. управляющий французским генеральным консульством в Будапеште французскому премьер-министру Вивиани, — и поскольку источником сведений является окружение Тиссы, я имею основания считать этот источник надежным, что председатель венгерского совета министров, беседуя с несколькими политическими деятелями, изложил суммарно условия, которые в конце концов Австро-Венгрия навяжет Сербии. Для себя самой двуединая монархия в принципе не хочет никаких уступок территории, она добьется гарантии иным способом.
Напротив, для своего верного друга Болгарии она потребует некоторых поправок «бесчестного Бухарестского договора». Сербия должна будет уступить своей бывшей союзнице тот маленький уголок территории, который примыкает к Дунаю к востоку от Орсовы и напротив Турн-Северина, где сербы и румыны как раз проектируют строительство моста, связывающего обе страны через реку (Дунай. — Н. П.).
Таким образом, сербы и румыны не смогут иметь никакого прямого сообщения и солидный болгарский угол разделит их навсегда. Остается еще окружить окончательно Сербию с юга и отрезать ее от Черногории и Адриатики. Для реализации этого у нее будет отнят Но-вобазарский санджак и отдан призрачной Албании. Таким образом, с запада и с востока, с севера и с юга Сербия будет взята в австрийские клещи, правда, у нее еще останется небольшой выход через греческую границу, но и здесь можно будет позже навести порядок. Сербия не будет аннексирована. Австро-Венгрия по внешности ничего не возьмет у Сербии для себя, но от этого Сербия не станет менее закабаленной и менее покорным вассалом.
Что же касается Черногории, она вполне может в суматохе, несмотря на все официальные опровержения и досаду Италии, утратить гору Ловчен. Для доказательства столь чудесной территориальной незаинтересованности австро-венгерское правительство не потребует от Сербии для себя ничего, кроме денежной компенсации. .. Дело идет не о выплате двух или трех милли
онов (sic!), которые могла бы стоить мобилизация, дело идет о дани в несколько миллиардов, которые должен будет выплатить Австро-Венгрии этот народ крестьян.
«Мы отлично знаем, — вдохновенно сказал граф Тисса, — что у них нет ни копейки, но когда у женщины есть долги, то их платят ее друзья. Мы хотели бы сделать заем, но Франция отказывает нам в своем рынке, мы все же получим ее золото таким путем».
К тому же, по мнению Тиссы... и всех венгерских политических деятелей, Европа сейчас еще более, чем во время аннексии Боснии и Герцеговины, не посмеет вмешаться. Для них нет никаких сомнений в том, что Европа отступит. Именно Франция не хочет и не может ничего сделать. «Мы знаем из вернбго источника, — решительно утверждают Тисса и его друзья, — что она изо всех сил нажимает на Россию, чтобы удержать последнюю от вмешательства. Наш час настал»» 1.
Эти проекты австро-венгерских империалистов нашли, как свидетельствует отчет баварского поверенного в делах в Берлине Шена 1 2, полное одобрение в Бер’лине. Из них действительно не делали тайны. В Лондоне чиновники австро-венгерского посольства «бессовестно хвастались», приводя в негодование лицемерного Бет-мана-Гольвега, что Австрия хочет осуществить раздел Сербии и в результате войны куски Сербии будут отданы Болгарии и Албании3.
Получив санкцию совета министров, Берхтольд приступил к действиям. 20 июля, не дожидаясь одобрения императора Франца-Иосифа, которого он даже не счел нужным познакомить с текстом ультиматума 4, он отправил ультиматум в Белград с подробной инструкцией Гизлю, как вручить ноту, как держаться при ее вручении, и предлагал подготовиться к отъезду и разрыву дипломатических отношений в случае неудовлетворительного ответа.
Письмо Берхтольда Гизлю настолько интересно для характеристики провокационного назначения австрий-
1 DDF, XI, N 375.
2 Dirr, S. 13—16.
3 DD, N 301, 361.
4 OUAP, VIII, N 10430, 10431, 10432,
ского ультиматума, что мы приводим содержание этого письма почти полностью.
Берхтольд писал Гизлю, что требования ультиматума представляют минимум и что сербский ответ должен быть дан в течение 48 часов; никакое продление этого срока невозможно, даже если сербское правительство пожелает получить более подробные объяснения относительно объема и смысла некоторых требований ультиматума; никаких переговоров с Сербией относительно австрийских требований не должно быть и только безусловное принятие всех требований ультиматума в течение 48 часов может удовлетворить Австрию и удержать ее от дальнейших выводов. Если австрийское правительство вынуждено будет прибегнуть к мобилизации, то все издержки мобилизации на этот раз будут возложены на Сербию.
Гизлю предписывалось воздержаться от обсуждения содержания ультиматума и толкования отдельных его требований. Он должен был в случае запроса Пашича заявить, что не уполномочен на дальнейшую дискуссию, он должен требовать простого принятия ультиматума.
«Коль скоро истечет срок 48 часов с момента вручения наших требований и вы не получите заявления о принятии их, ваше превосходительство должно осведомить посредством ноты сербское правительство, что вы в силу истечения срока покидаете согласно вашим инструкциям Сербию со всем персоналом посольства... Тем самым наши дипломатические отношения с Сербией будут прерваны».
Далее Берхтольд предписывал Гизлю выполнить все инструкции, указанные в секретном распоряжении от 28 ноября 1912 г., о свертывании деятельности дипломатических органов в период угрозы войны и вместе со всем персоналом посольства погрузиться на ближайший пароход, идущий в Землин (Земун). По истечении срока, предоставленного Сербии для ответа на ультиматум, Гизль должен телеграфировать Берхтольду из Белграда шифром, что Сербия не выполнила требований ультиматума или что срок для представления сербского ответа истек. Один из служащих австро-венгерского посольства в Белграде должен был заранее отправиться в Землин, чтобы оттуда по телефонному звонку Гизля отправить Берхтольду телеграмму клером (незашифро-
§ н. П. Полетика 51
ванную) о разрыве дипломатических отношений с Сербией1. Это письмо Берхтольда Гизлю показывает, насколько стремилось австро-венгерское правительство довести дело до войны с Сербией.
Копия ультиматума с соответствующими комментариями и инструкциями о том, как действовать и что говорить, была отправлена 20 июля австро-венгерским дипломатическим представителям в Берлине, Риме, Париже, Лондоне, Петербурге, Константинополе, Бухаресте, Софии, Афинах, Цетинье, Дураццо1 2. Этим дипломатическим представителям при вручении копии ультиматума предлагалось разъяснить недопустимость вмешательства других держав в австро-сербский конфликт, т. е. настаивать на его «локализации».
В эти дни заботой Берхтольда была скорейшая рассылка копий ультиматума. При этом Берхтольд поставил себе целью по возможности позже познакомить с текстом ультиматума императора Франца-Иосифа и союзницу — Германию. Берхтольд боялся, что Франц-Иосиф или германское правительство могут потребовать смягчения откровенно наглого и вызывающего тона ультиматума и тем облегчить его принятие для Сербии. Хотя требования ультиматума были таковы, что едва ли сербское правительство могло принять их даже при смягчении тона, тем не менее Берхтольд хотел уменьшить и эту возможность.
Поэтому Берхтольд, насколько можно судить по опубликованным до сих пор австрийским и германским документам, не сказал ни слова Чиршки, пришедшему к нему 20 июля со специальным поручением Ягова3 узнать текст ультиматума, о том, что ультиматум в окончательной редакции утвержден советом министров. Берхтольд только обещал Чиршки по утверждении текста ультиматума Францем-Иосифом немедленно телеграфировать из Ишля распоряжение министерству иностранных дел, чтобы оно предоставило Чиршки копию ультиматума и Чиршки успел бы отправить текст его
1 OUAP, VIII, N 10396.
2 Там же, № 10399, 10400. В суматохе и спешке австровенгерский посол в Париже вручил Бьенвеню-Мартену копию ультиматума с датой истечения срока не в 18 часов, а в 17 часов 25 июля (DDF, XI, N 30).
3 DD, N 77.
в Берлин еще 21 июля вечером1. Однако Берхтольд меньше всего собирался сдержать это второе по счету1 2 данное им обещание Чиршки, как свидетельствует телеграмма Берхтольда, отправленная им из Ишля после доклада Францу-Иосифу своему помощнику барону Маккио. Телеграмма, полученная в министерстве иностранных дел 21 июля в 14 часов, гласила: «Его величество император и король одобрил без изменения текст ноты Сербии к державам. Прошу ваше превосходительство сообщить германскому послу, что нота будет доставлена ему только завтра утром (т. е. 22 июля. — Н. П.), так как необходимо сделать еще некоторые поправки» 3.
Однако план Берхтольда не удался, потому что второй его помощник, граф Форгач, ничего не зная о распоряжении Берхтольда Маккио не показывать текста ультиматума Чиршки, дал последнему копию ультиматума, «выразительно подчеркивая, как писал Чиршки в Берлин, что она предназначается для строго личной информации вашего превосходительства (Ягова. — Н. П.), так как нет еще одобрения императора, хотя относительно такового нет сомнений»4.
Таким образом, в Берлине все же получили текст австрийского ультиматума утром 22 июля, т. е. минимум за 35—36 часов до его вручения, и в силу этого имели время для воздействия на австрийских организаторов войны в смысле смягчения провокационного тона ультиматума или устранения наиболее неприемлемых для Сербии требований, если бы хотели это сделать.
Ультиматум был отправлен, но в Вене допустили ошибку. Вопреки первоначальному намерению воздействовать на общественное мнение Европы, а также совету Берлина5 досье о великосербской пропаганде, составленное для оправдания перед Европой провокационных требований ультиматума, имевших целью навязать войну Сербии, не было отправлено вместе с ультиматумом или опубликовано в газетах. Быть может, самый крупный козырь в смысле обмана широких
1 DD, N 88.
2 Первое обещание было дано 14 июля (DD, N 50, 88).
3 OUAP, VIII, N 10471.
4 DD, N 106.
5 Там же, № 31. *
Масс был по неосмотрительности австрийских организаторов войны упущен. Досье было отослано державам только 25 июля \ уже после разрыва дипломатических отношений с Сербией, и в силу этого имело весьма незначительный эффект.
После отправки ультиматума для правящих кругов Вены настали тревожные дни. «Напряжение достигло высшей точки, — записывал в своем дневнике 23 июля Редлих. — Мы, посвященные, совершенно спокойны»1 2.
Австро-Венгрия объявляет Сербии войну
23 июля в 18 часов австрийский посланник в Белграде барон Гизль вручил ультиматум сербскому правительству. Телеграмма его об этом была получена австрийским министерством иностранных дел в 22 часа 30 минут и через 20 минут переслана Францу-Иосифу3.
В дополнительной телеграмме, пришедшей в 2 часа 15 минут в ночь на 24 июля, Гизль сообщал: «Я вручил ноту и прибавил, что ответ ожидается к 6 часам вечера в субботу (25 июля. — Н. П.), к какому сроку, если не будет ответа или будет дан неудовлетворительный ответ, я покину с персоналом посольства Белград»4.
Получив эту телеграмму, Берхтольд послал Гизлю 24 июля в 13 часов 15 минут инструкцию, в которой ему предписывалось в случае безрезультатного истечения срока в 48 часов покинуть немедленно Белград с персоналом посольства. Всякое условное или сопровождаемое оговорками принятие ультиматума Гизль должен рассматривать как отклонение его. В дальнейшей части своей инструкции Берхтольд повторял указания, данные им в письме от 20 июля, относительно посылки телеграммы из Землина о результатах сербского ответа и предписывал выехать из Белграда с поездом в 18 часов 30 минут. Все эти инструкции имели
1 OUAP, VIII, N 10654. Досье было вручено в Париже 27 июля, в Лондоне — 29 июля, в Петербурге —28 июля.
2 J. Redlich, Schicksalsjahre Osterreichs 1908—1919. Das Poli-tisches Tagebuch, Bd. I, S. 238.
3 OUAP, VIII, N 10564.
4 Там же, № 10526.
целью получить известия об отъезде посольства из Белграда в субботу не позже 19 часов \
Вечером 24 июля и утром 25 июля пришли первые телеграммы австрийских дипломатических представителей за границей о впечатлении, произведенном ультиматумом. Общий тон этих донесений, если не считать Белграда и Петербурга, был более или менее удовлетворителен. Берхтольд, стремясь получить полную информацию о намерениях царской России, 24 июля в 23 часа 30 минут по просьбе военного министерства телеграфировал австро-венгерскому послу Сапари в Петербург о том, чтобы австрийские консулы в царской России сообщали в Вену о всяком призыве запасных, наборе лошадей и передвижении воинских частей1 2.
Были приняты и другие меры для проверки военных приготовлений царской России. Так, капитаны австрийского генерального штаба Стипсиц и Голинка, прикомандированные к австрийскому генеральному консульству в Москве, получили предписание подготовиться к отъезду и по получении предупредительной телеграммы от начальника генерального штаба немедленно выехать в Вену по определенным намеченным штабом маршрутам. Стипсиц должен был направиться по маршруту Смоленск — Барановичи — Белосток — Варшава — граница, Голинка — Орел — Брянск — Гомель — Брест-Литовск — Ивангород — граница; оба имели целью проверить, производятся ли в царской России призыв запасных и переброски войск к пограничной полосе3.
24 июля из Ишля пришло приказание Франца-Иосифа о приезде Берхтольда утром 26 июля (воскресенье. — Н, П.) для доклада о сербском ответе. При этом Берхтольда извещали, что военный министр .Кробатин будет в Ишле либо 25 июля вечером, либо 26 июля утром. Берхтольд ответил, что прибудет в Ишль 25 июля в 15 часов 40 минут, и просил аудиенцию на этот час для доклада Францу-Иосифу4.
В ночь с 24 на 25 июля в министерстве иностранных дел была получена записка от Бетцендорфа, что
1 OUAP, VIII, N 10571, 10572, 10573, 10575, 10576.
2 Там же, № 10613.
3 Там же.
4 OUAP, VIII, N 10565, 10634; DD, N 151.
в Шабаце 24 июля объявлена мобилизация и что в силу этого австрийскую мобилизацию необходимо объявить не 26, а 25 июля, назначив первым днем мобилизации 28 июля L Почти одновременно пришла и телеграмма Тиссы, содержащая аналогичную просьбу подчеркнуть в докладе Берхтольда императору «в случае необходимости от моего имени, что при неудовлетворительном ответе Сербии безусловно необходим немедленный приказ о мобилизации. Всякое промедление с этим было бы связано с роковыми последствиями»1 2.
Эту же просьбу о немедленной мобилизации Тисса повторил и в особом докладе Францу-Иосифу 25 июля3. Из Берлина указывали, что всякое промедление с началом военных операций «грозит вмешательством других держав», и советовали «поставить мир перед совершившимся фактом»4.
25 июля пришли первые сведения о действиях царской России. Выехавший утром в Ишль Берхтольд в поезде получил телеграмму царского поверенного в делах в Вене князя Кудашева, содержавшую просьбу царского правительства, отправленную 24 июля, предоставить Сербии отсрочку для ответа. Берхтольд приказал барону Маккио ответить отказом.
Кудашев еще до этого обращался к Маккио с такой же просьбой и настаивал на необходимости отсрочки, чтобы державы имели возможность проверить требования ультиматума. Он получил ответ от Маккио, что «рассылка ноты державам отнюдь не имела целью пригласить державы высказать свое мнение о ноте, но имела лишь характер информации, которую мы считали долгом международной вежливости»5. Берхтольд одобрил этот ответ Маккио Кудашеву, являвшийся продолжением политики локализации конфликта, иначе говоря, беспрепятственной расправы с Сербией.
Эту точку зрения о невмешательстве других держав в австро-сербский конфликт, т. е. об его локализации, Берхтольд по уговору с германскими организаторами
1 OUAP, VIII, N 10633.
2 Там же, № 10637.
3 Там же, № 10708.
4 Там же, № 10656.
5 Там же, № 10686, 10703, 10704, 10705; DD, N 155; DDF, XI, N 28, 52.
войны непоколебимо поддерживал в течение всего июльского кризиса, отлично понимая, что вмешательство других держав сорвет его план разгрома и уничтожения Сербии.
В Ишле Берхтольд просидел в кабинете Франца-Иосифа весь вечер, дожидаясь сообщения Гизля о разрыве дипломатических отношений с Сербией и отъезде из Белграда. Не дождавшись, он ушел на прогулку, и как раз в это время, около 20 часов, его секретарь граф Кинский принял переданное по телефону из Вены в Ишль сообщение Гизля о разрыве дипломатических отношений, об отъезде Гизля из Белграда и сербской мобилизации L
Изложив Францу-Иосифу доводы Гетцендорфа, Тиссы и германского министерства иностранных дел, переданные через Сегени, Берхтольд без особого труда добился согласия Франца-Иосифа на частичную мобилизацию против Сербии. Этот приказ о частичной Мобилизации был получен Бетцендорфом в 21 час 23 минуты. Немедленно были разосланы соответствующие распоряжения. Приказ объявлял 27 июля днем «военной угрозы», а 28 июля — первым днем мобилизации1 2. План частичной мобилизации против Сербии был составлен так, чтобы в возможно меньшей мере затрагивались корпуса, расположенные у русской границы. Это было сделано намеренно, для того чтобы не давать царской России повода для «беспокойства» и вмешательства. Но, как свидетельствуют отчеты французских и царских дипломатов, мобилизационные меры исподволь и тайком проводились австрийцами и вдоль русской границы в Галиции3.
1 OUAP, VIII, N 10646. 25 июля в 6 часов вечера Редлих пошел в министерство иностранных дел к секретарю Берхтольда графу Кинскому. Он нашел последнего встревоженным, «так как увеличиваются признаки, что Сербия покорится... мы оба согласились в том, что покорность Сербии была бы несчастьем». Позже, между 8.30—9 часами вечера, Кинский позвонил Редлиху и сообщил: «Уехал» (о Гизле, покинувшем Белград после разрыва дипломатических отношений с Сербией. — Н. П.). Я ответил: «...ура!» (/. Redlich, Schicksalsjahre Osterreichs 1908—1919. Das Politisches Tagebuch, Bd. I, S. 239).
2 Conrad von Hoetzendorff, Aus meiner Dienstzeit 1906—1918, Bd. IV, S. 199.
3 МОЭИ, V, № 140; DDF, XI, N 99, 152, 277, 356.
Объявлять войну Сербии не слишком торопились, так как было признано более целесообразным закончить раньше мобилизацию. Объявление войны должно было состояться только после окончания мобилизации, чтобы иметь возможность произвести последнюю в нормальной обстановке. Сосредоточение войск у сербской границы предполагалось закончить к 5 августа1, а военные операции начать с 12 августа1 2.
Вечером 26 июля Гизль привез в Вену текст серб’ ского ответа. Этот текст, как можно судить по отрывочным данным, вызвал у австрийских организаторов войны нечто вроде паники. Такого искусного, такого мастерского в смысле объяснения позиции Сербии ответа австрийские дипломаты не ожидали. И высокопоставленные чиновники министерства иностранных дел протирали себе глаза, читая сербский ответ и удивляясь тому, откуда сербы набрались такого дипломатического мастерства.
Фактический составитель австрийского ультиматума начальник канцелярии австро-венгерского министерства иностранных дел барон Музулин называет сербскую ноту «самым блестящим образцом дипломатического искусства, какой только он знал»3. В своем докладе Францу-Иосифу 28 июля Берхтольд также говорит об «очень ловко составленном ответе сербского правительства, совершенно ничтожном по содержанию, но уступчивом по форме»4.
Австро-венгерские поджигатели войны были поставлены сербским ответом в исключительно трудное положение: после долгих усилий и стараний им удалось отправить совершенно провокационный ультиматум, рассчитанный на заведомую его неприемлемость, но ответная сербская нота, несмотря на отказ удовлетворить ряд австрийских требований, шла в отношении содержания и в отношении формы так далеко навстречу австрийским требованиям, что создавалось впечатление, будто Сербия согласилась почти полностью выполнить требования австрийского ультиматума.
1 BD, XI, N 165, 166.
2 DD, N 213, 245; Dirr, N 35, S. 148.
3 Musulin, Das Haus am Ballplatz, S. 241,
4 OUAP, VIII, N 10855.
Дипломатическое мастерство сербского ответа выражалось прежде всего в том, что сербы, надеясь на поддержку со стороны царской России и будучи уверены, что Австрия все равно признает неудовлетворительным любой сербский ответ, соглашались принять большинство требований, казавшихся даже Гизлю и Гризингеру невыполнимыми, и лишь делали ничтожные на первый взгляд изменения в формулировках. Эта уступчивость со стороны сербов ставила австрийских организаторов войны в очень невыгодное положение в глазах народных масс и в Австрии, и за границей, так как она разоблачала агрессивность австрийской дипломатии. Положение осложнялось еще и тем, что со стороны Австрии последовал разрыв дипломатических отношений, что еще больше подчеркивало перед массами роль австрийского империализма как насильника, терроризирующего Сербию.
В результате сербской уступчивости на австрийских дипломатов падала тяжелая и невыполнимая задача.
Во-первых, они должны были доказывать Европе, что все требования австрийского ультиматума справедливы и обоснованны. Однако, учитывая процесс Фридъюнга и аналогичные скандальные промахи австрийской правящей верхушки, это было далеко не легкой и неблагодарной работой.
Во-вторых, нужно было заставить весь мир и неискушенные в дипломатических увертках и ухищрениях широкие массы населения поверить тому, что Сербия, несмотря на видимость покорности и уступчивости, своим отказом выполнить буква в букву все требования австрийского ультиматума нанесла Австрии такой ущерб, который мог быть возмещен лишь войной. Эта последняя задача была вовсе невыполнима.
Действительно, трудно было объявлять Сербии войну за то, что в некоторых формулировках сербского ответа настоящее время в глаголе было заменено прошедшим или будущим, вместо изъявительного наклонения поставлено сослагательное или условное, союз «и» заменен союзом «или» и т. д. и т. п., несмотря на то что эти незаметные и незначительные изменения при улучшении международно-политической конъюнктуры в пользу Сербии открывали сербскому правительству широкое поле для всевозможных оттяжек и проволочек.
Общую оценку создавшегося положения, кажется, лучше всего выразил австро-венгерский посол в Париже граф Сечен, 30 июля сообщивший в Вену: «Всеобщее впечатление, что Сербия в своей ответной ноте унизилась столь глубоко, как это редко делало государство. Полагают, что разногласия относительно наших требований, разногласия, которые не особенно понятны, могли бы быть легко урегулированы при помощи переговоров. Я думаю, что не было бы никаких возражений, если бы Сербия приняла нашу ноту tale quale (буквально — без всяких изменений и возражений). Но не могут понять, что из-за некоторых редакционных поправок должен возникнуть мировой пожар» \
Таково было мнение дипломатов во всех частях света. Когда в Париже, Лондоне, Петербурге и даже в Берлине был опубликован текст сербской ноты, широкие круги населения были поражены сербской уступчивостью и недоумевали, из-за чего Австрия решилась на разрыв и чего, собственно, она требует от Сербии. Новее это случилось тогда, когда сербский ответ был опубликован, а опубликован он был лишь 28 июля.
Эта странная на первый взгляд задержка была вызвана тем, что полный текст сербского ответа был получен от сербских дипломатов в Лондоне, Париже и Берлине только 27 июля1 2, в Петербурге — 26 июля3, хотя о содержании его стало известно еще 25 июля. Задержка опубликования текста сербского ответа объяснялась тем, что приведенное им в панику австрийское министерство иностранных дел положило сербский ответ под сукно, скрыв его даже от своего союзника в Берлине, напрасно просившего 264 и 27 июля5 немедленно сообщить текст сербского ответа. Австрийское министерство иностранных дел предпочитало отмалчиваться и отделываться разными отговорками. Чиршки получил текст сербского ответа с австрийскими комментариями к нему лишь в 23 часа 30 минут 27 июля6, и то после третьего категорического требования (он не знал, что текст серб
1 OUAP, VIII, N 11082.
2 BD, XI, N 171; DD, N 172, Anm. I.
3 МОЭИ, V, № 74 и примечание 1, стр. 85.
4 DD, N 226.
5 Там же, № 245, 246.
6 Там же, № 280.
ского ответа был уже получен в Берлине от сербского посланника), когда текст ответа с комментариями был вручен представителям печати для опубликования. Франц-Иосиф узнал текст сербского ответа, по-видимому, из газет *.
Эта задержка в напечатании сербского ответа имела и другие более веские основания. С опубликованием его было связано и формальное объявление войны, которое австрийская военщина хотела оттянуть, предпочитая закончить сначала свою частичную мобилизацию и сосредоточение войск. На этом настаивал генеральный штаб.
В Петербурге, Лондоне и Париже боялись, что Австрия объявит войну немедленно после разрыва дипломатических отношений, но в силу указанных выше причин этого не случилось, и Антанта использовала оттяжку формального объявления войны Австрией для дипломатического вмешательства. Грей, получив еще 25 июля короткую сводку сербского ответа, переслал ее в Берлин, выражая надежду, что в Австрии удовлетворятся уступчивостью сербов1 2. Таким образом, Берхтольд, изо всех сил подгонявший события, чтобы поскорее поставить Европу перед войной и не дать другим державам времени для вмешательства, просчитался: представление Грея в Берлине было использовано Антантой для подчеркивания агрессивности Австрии и «миролюбия» Антанты.
События развивались так, что Берхтольду уже 26 июля стало ясно, что «постороннего вмешательства» в австро-сербский конфликт не избежать, и, чтобы по возможности предупредить его, он решил форсировать объявление войны.
— Когда вы хотите, чтобы война была объявлена? — спросил он 26 июля Гетцендорфа.
— К 12 августа, — ответил последний.
— Дипломатическая ситуация не продержится так долго, — заявил Берхтольд3.
Действительно, ситуация «не продержалась». 26 июля были получены сообщения о военных приготовлениях
1 OUAP, VIII, N 10855.
2 BD, XI, N 114, 115; DD, N 186; OUAP, VIII, N 10733.
3 Conrad von Hoetzendorff, Aus meiner Dienstzeit 19Q7—1918, Bd. IV, S. 131.
царской России1, о враждебных антиавстрийских демонстрациях в Париже1 2. 27 июля Сазонов сообщил Сапари о предстоящей в России частичной мобилизации 4 военных округов. Чтобы оттянуть мобилизацию царской армии и выиграть время для своей, Берхтольд предписал Сапари поговорить с Сазоновым о том, что Австрия не замышляет захвата сербской территории в случае «локализации конфликта», но «не связывает себя обязательствами» 3. Одновременно было получено сообщение от австрийского посла в Лондоне Менсдорфа о том, что Грей предлагает посредничество и конференцию четырех держав — Англии, Франции, Германии и Италии — в Лондоне4.
Таким образом, о «локализации конфликта», на что рассчитывали вначале Берхтольд и его помощники и о чем очень заботились в Берлине, не приходилось думать. Сообщения говорили, что в ближайшем будущем придется встретиться с выступлением царской России и вмешательством Англии, и, боясь постороннего вмешательства, которое могло бы затруднить сведение счетов с Сербией, Берхтольд решил форсировать события. Как сообщал 27 июля Чиршки из Вены, «здесь решено завтра, самое позднее послезавтра издать официальное объявление войны главным образом для того, чтобы отнять почву для всякой попытки вмешательства»5.
С этой целью 27 июля Берхтольд обратился к Францу-Иосифу с всеподданнейшим докладом, прося разрешения объявить войну Сербии по двум причинам: «1. Учитывая переданную 25 июля Пашичем барону Гизлю весьма искусно составленную ответную ноту сербского правительства, совершенно ничтожную по содержанию, но уступчивую по форме, я считаю не исключенным, что державы Антанты могут сделать попытку достигнуть мирного решения конфликта, если не будет создана ясная ситуация посредством объявления войны.
2. Согласно сообщению командира 4-го корпуса, сербские войска обстреляли вчера с дунайских пароходов наши войска у Темес-Кубина и ответный огонь вы
1 OUAP, VIII, N 10717, 10724, 10755, 10758.
2 Там же, № 10738, 10740
3 Там же, № 10834.
4 Там же, № 10812.
5 DD, N 257 (отправлена из Вены в 15 часов 20 минут), 311.
звал сильную перестрелку. Этим начались военные действия, и поэтому особенно желательно обеспечить армии полную поддержку действий, которую она получает при наступлении войны». В заключение Берхтольд указывал, что главнокомандующий эрцгерцог Фридрих и начальник генерального штаба «не возражают против отправки объявления войны завтра утром»1.
К докладу был приложен проект телеграммы с объявлением Сербии войны, которая мотивировалась отказом Сербии принять австрийский ультиматум и нападением сербских войск на австрийские у Темес-Кубина. Как можно думать, второй довод, указанный Берхтоль-дом, именно перестрелка у Темес-Кубина, представляет если не вымысел, то передержку фактов. В посланной сербскому правительству телеграмме об объявлении войны фраза: «.. .тем более потому, что сербские войска напали у Темес-Кубина на отряд императорской королевской армии» — отсутствует. В копии телеграммы, возвратившейся из канцелярии Франца-Иосифа, эта фраза вычеркнута синим карандашом1 2.
В докладе Францу-Иосифу 29 июля Берхтольд сообщал, что «в надежде на последующее всемилостивей-шее одобрение вашего величества он взял на свою ответственность удалить из текста объявления войны, отосланного Сербии, фразу о нападении сербских войск у Темес-Кубина, так как сведения об этом не подтвердились»3. Иными словами, путем прямого мошенничества Берхтольду удалось ускорить объявление войны.
С согласием Франца-Иосифа на объявление войны Сербии Берхтольд вернулся в Вену. В его отсутствие граф Форгач в 23 часа 10 минут 27 июля отправил Се-гени в Берлин от имени Берхтольда следующую телеграмму: «Объявление войны последует в ближайшие дни. Начало военных операций, однако, должно быть отсрочено до окончания сосредоточения, чтобы иметь затем возможность нанести решительный удар всеми силами. Для этого потребуется еще некоторое время, так как мы, будучи умудрены опытом последних лет, не хотели бы начинать военные мероприятия большого
1 OUAP, VIII, N 10855.
2 Там же, № 10855, 10862.
3 Там же, № 11015; МОЭИ, V, № 138.
масштаба, пока не будет установлено, что война действительно началась. Ваше превосходительство соблаговолит высказаться в указанном выше смысле перед господином Яговом с просьбой о строгом сохранении тайны» *.
В 21 час 27 июля в министерстве иностранных дел была получена телеграмма Сегени, в -которой последний предупреждал, что в ближайшее время германское правительство представит австрийскому некоторые английские предложения, отнюдь, однако, не солидаризируясь с Греем и не поддерживая его предложений перед венским кабинетом, а только для того, чтобы не порвать «провод», так хорошо до сих пор функционировавший между Берлином и Лондоном1 2. Иными словами, германская правящая клика, решившаяся на войну, хотела создать в Европе впечатление о своей борьбе за мир, чтобы иметь возможность переложить обвинение в агрессивности на противника.
Австрийские организаторы войны поспешили поторопиться, тем более что и телеграммы Менсдорфа из Лондона, прибывшие 27 и 28 июля, также предупреждали о том, что Грей намерен выступить с посредническими предложениями3. Поэтому объявление войны Сербии было отправлено 28 июля между 11 и 12 часами утра4 по телеграфу через Черновцы — Бухарест, так как прямой провод между Веной и Белградом был прерван сербами. Объявление войны было адресовано «сербскому министру иностранных дел в Белграде, в настоящее время в Крагуеваце».
Об объявлении войны Чиршки узнал, как можно предполагать, только в 14—15 часов, что видно из его телеграммы, поданной в Вене в 16 часов 10 минут: «Объявление войны отправлено в 11 часов утра»5. Берхтольд торопился поставить Европу перед совершившимся фактом.
Объявление войны Сербии создавало новую международно-политическую ситуацию. Ссылаясь теперь на
1 OUAP, VIII, N 10783.
2 Там же, № 10793.
3 Там же, № 10812, 10813.
4 Там же, № 10862; SBB, 1914, N 45, 46, 47; BD, XI, N 225, 233.
5 DD, N 311.
формальное объявление войны Сербии, правители Австро-Венгрии отклоняли всякое предложение о посредничестве и не боялись более отступления и «предательства» Германии, ибо последняя с объявлением войны уже не могла отступить назад без тяжелого дипломатического поражения и потери своих позиций на Балканах и, быть может, даже без разрыва союза с Австро-Венгрией.
28 июля около 12 часов дня, т. е. спустя максимум час после отсылки телеграммы с объявлением войны Сербии, к Берхтольду явился английский посол де Бунзен с предложением Грея о посредничестве и конференции четырех держав на основе сербского ответа. Берхтольд, знавший об этом предложении уже из телеграммы Менсдорфа, поблагодарил посла за выражение симпатии со стороны Грея и ответил, что «Австро-Венгрия не может отложить военные действия против Сербии и он должен отклонить всякое предложение переговоров на базе сербского ответа. Престиж двуединой монархии затронут, и ничто не может предотвратить конфликт».
В заключение Берхтольд добавил, что предложение Грея «пришло слишком поздно, так как вчера сербы стреляли по нашим пограничникам и сегодня нами объявлена Сербии война»1. Таким образом, спешка с отсылкой объявления войны помогла Берхтольду: он выиграл час времени, в течение которого международнополитическая ситуация изменилась.
После де Бунзена явился Чиршки, действительно принесший, как предупреждал накануне Сегени, предложение от имени Бетмана-Гольвега об английском посредничестве. Берхтольд уже был предупрежден телеграммой Сегени, что все подобные предложения будут передаваться германским правительством лишь для видимости, что последнее отнюдь не солидаризируется с ними и ничуть не рекомендует своему союзнику принять их. Поэтому, совершив приличествующую сему случаю дипломатическую обрядность, он заявил Чиршки, что «после открытия военных действий и последовавшего за этим объявления войны английское выступление запоздало»* 2. Это прекрасно понимал и сам Чиршки.
^BD, XI, N 227, 230; OUAP, VIII, N 10892.
2 DD, N 313 (подана в Вене в 17 часов 55 минут); OUAP, VIII, N 10941.
Сегени было поручено заявить в Берлине, что английское предложение, «учитывая уже наступившее состояние войны, опережено событиями» Ч
Наконец, в тот же день Берхтольд принял русского посла Шебеко, пришедшего к нему с предложением Сазонова «начать непосредственные переговоры», взяв за основу сербский ответ. Но Берхтольд шел напролом и с вежливой дипломатической миной ответил Шебеко, что «не может принять его предложение, у нас никто не мог бы понять и не мог бы одобрить переговоры относительно текста ответной ноты, признанной нами неудовлетворительной. К тому же это было бы тем менее возможно, что сегодня нами объявлена война Сербии»1 2.
Все последующие дни Вена упорно отказывалась рассматривать любые предложения Антанты о посредничестве, понимая, что вмешательство в австро-сербский конфликт какой-либо из держав Антанты не позволит осуществить расправу над Сербией. Проводя эту линию, Берхтольд опирался на успокоительные заявления, сделанные 27 июля германским министром иностранных дел Яговом в беседе с Сегени о том, что в Берлине ни в коем случае не солидаризируются с предложениями Антанты о посредничестве и пересылают их лишь для того, чтобы задержать вступление Антанты в войну.
Заверения Ягова, несомненно, толкали австрийских организаторов войны вести политику непримиримого отказа на все предложения о посредничестве со стороны Антанты. Мало того, двуличная позиция германского правительства в отношении предложений Антанты говорила о том, что предложения о посредничестве, которые может сделать само германское правительство, имеют целью лишь продемонстрировать перед общественным мнением заботы Германии о сохранении мира и что их, следовательно, нельзя принимать всерьез.
Только такого рода соображениями можно объяснить грубо прямолинейное отношение венского кабинета ко всем так называемым предложениям о посредничестве в период 25—31 июля. Не касаясь предложений Антанты, к которым австрийское правительство относилось, вообще говоря, более чем пренебрежительно, мы изложим
1 OUAP, VIII, N 10864.
2 Там же, № 10915.
лишь события, связанные с так называемыми попытками самого германского правительства воздействовать «в духе умеренности» на Вену.
Первое такое предложение германского правительства о посредничестве было получено Чиршки в Вене в 4 часа 30 минут в ночь на 29 июля. Оно известно под названием «Halt in Belgrad» («Остановка в Белграде») и сводилось к тому, чтобы австрийские войска, оккупировав в качестве гарантии выполнения принятых Сербией условий ультиматума Белград, не продвигались в глубь Сербии.
Чиршки исполнил поручение, но до 23 часов 30 минут 29 июля венский кабинет не дал никакого ответа по существу предложения. Чиршки согласно инструкции из Берлина поручалось «тщательно избегать впечатления, что мы (германское правительство. — Н. П.) желали бы сдержать Австрию». Германский посол в Вене охотно внимал этому совету и не проявлял особой инициативы и настойчивости в получении от Берхтольда ответа на германское предложение. Этим объясняется задержка австрийцами ответа почти на 19 часов. Берхтольд понимал, что он может не спешить.
Берхтольд учитывал также и сообщение Сегени, что германское правительство препровождает предложения о посредничестве лишь для отвода глаз и что Бетман-Гольвег мог сделать свое предложение лишь из опасений, что из-за чрезмерной сдержанности германского правительства к предложениям посредничества и конференции «бремя ответственности за возникновение мировой войны по его1 (германского правительства. — Н.П.) вине в конце концов упадет на него и в глазах германского народа» Г
Учитывая это, Берхтольд в разговоре с Чиршки всего-навсего обещал дать распоряжение Сапари повторить в Петербурге заявление, что Австрия незаинтересована в захвате сербских земель1 2. На самом деле Берхтольд не выполнил даже этого обещания, дав Сапари приказ не связывать себя никакими определенными заверениями3.
1 DD, N 323.
2 Там же, № 388, 425.
3 OUAP, VIII, N 11092.
7
Н. П. Полетика
97
29 июля Берхтольд, поблагодарив германское правительство за совет «Остановка в Белграде», передал Чиршки обширный меморандум на предложения Грея о посредничестве, сделанные еще 25 июля 1 и пересланные из Берлина в Вену. При этом Берхтольд заявил о своем сожалении, что предложение Грея считать сербский ответ удовлетворительным или принять его в качестве базы для обсуждения запоздало, так как война Сербии уже объявлена1 2.
Более того, Берхтольд поручил Сегени вручить Бет-ману-Гольвегу меморандум, в котором, ссылаясь на сообщение царского посла в Вене Шебеко о том, что царская Россия мобилизует Киевский, Одесский, Казанский и Московский военные округа, предлагал «дружески» сообщить в Петербурге и в Париже, что если подготовка к войне во Франции и в России не будет прекращена, то со стороны Германии и Австрии последуют контрмеры. Короче говоря, он хотел напомнить Бетману-Гольвегу об обязанности союзника. «Само собой разумеется,— говорилось в меморандуме, — что императорское королевское правительство не даст отвратить себя от военного выступления против Сербии»3.
Относительно компенсации Италии, на чем все время настаивали германские организаторы войны, Берхтольд «самым категорическим образом заявил, что вопрос об уступке какой-либо области монархии не может быть поставлен даже на обсуждение»4.
Ту же позицию оттяжек, хладнокровия и сдержанности к германским предложениям о посредничестве Берхтольд сохранил и в течение 30 июля. На все предложения Чиршки, получившего в это время несколько телеграмм из Берлина с просьбой дать какой-либо ответ формально миролюбивого характера, чтобы можно было говорить об отсутствии агрессивности у Австрии5, Берхтольд, помня сообщение Сегени от 27 июля, отвечал более или менее вежливым отказом.
На предложение России о прямых переговорах между Петербургом и Веной относительно австро-серб
1 DD, N 277.
2 Там же, № 400; OUAP, VIII, N 10941.
3 DD, N 427; OUAP, VIII, N 10937.,
4 DD, N 428; OUAP, VIII, N 10909.
5 DD, N 361, 384, 386, 395, 396.
ского конфликта, сделанное впервые Сазоновым 26 июля и повторенное 28 июля, Берхтольд заявил 30 июля (между 13 и 14 часами) Чиршки, что он отправил Сапари в Петербург инструкцию начать эти переговоры, тем самым признаваясь, что переговоры пока еще даже не начинались !.
30 июля Чиршки был приглашен Берхтольдом на завтрак. Во время завтрака Чиршки принесли из германского посольства телеграмму германского посла в Лондоне Лихновского, переотправленную Бетманом-Гольвегом в Вену1 2. Лихновский сообщал о предупреждении Грея, что Англия не. останется нейтральной в европейском конфликте. Телеграмма Лихновского была снабжена комментарием-советом Бетмана-Гольвега учесть положение. Бетман-Гольвег указывал — так по крайней мере поняли его австрийцы — на выгоды, которые Австрия получит, если ограничится оккупацией Белграда и других областей и восстановит свои позиции на Балканах, по сравнению с риском и тяжестью войны вдвоем, без Италии и Румынии, против четверного блока Антанты3.
«Я выполнил поручение к графу Берхтольду в присутствии графа Форгача,— сообщал Чиршки. — Министр побледнел и, молча выслушав двукратное чтение депеши, пока граф Форгач делал заметки, заявил в конце концов, что он должен сделать доклад об этом императору. Я просил иметь в виду не поддающиеся учету последствия от отказа в посредничестве. Когда граф Берхтольд оставил комнату, чтобы переодеться для аудиенции у императора, я наедине обратился еще раз к рассудку графа Форгача, также выразившего свое мнение о необходимости согласиться на посредничество. Однако ему кажется, что ограничение военных операций, развивающихся сейчас, вряд ли возможно»4.
Предложение Бетмана-Гольвега от 30 июля нельзя было оставить без ответа. Поэтому, с телеграммой Лихновского о предупреждении Грея Берхтольд, Гетцендорф и Кробатин отправились на аудиенцию к Францу-
1 DD, N 433; OUAP, VIII, N 11092.
2 DD, N 368.
3 Там же, № 395.
4 Там же, № 465.
Иосифу, где состоялось совещание относительно того, как быть и что делать. Как сообщает Конрад фон Гетцендорф, участников совещания больше всего интересовал вопрос, что нужно потребовать сейчас от Сербии. Таким образом, делали вид, что следуют германскому совету, но на самом деле вырабатывали такие требования к Сербии, которые заведомо были бы для нее неприемлемы. На совещании было решено, что Сербия должна принять австрийский ультиматум слово в слово и уплатить все издержки по мобилизации.
«Я, — писал Гетцендорф в своем дневнике, — добавил, что должны быть потребованы такие территориальные уступки, которые могли бы по меньшей мере обеспечить наше положение в военном отношении: Белград и Шабац с прилегающей территорией для возведения обширных укреплений, за которые должна уплатить также Сербия.
Император: Они никогда не согласятся на это.
Берхтольд: Тем более что граф Тисса настаивал, что мы не должны требовать никаких территориальных уступок.
Я (Гетцендорф. — Я. Я.) добавил, что мы не можем остановить развертываемых сейчас операций против Сербии, это было бы невозможно и армия на это не согласится. Мы должны сказать Германии: если Россия мобилизуется, то мы также должны мобилизоваться».
Выводы, к которым пришло совещание, были таковы: «Война против Сербии должна продолжаться.
На английское предложение следует дать очень вежливый ответ, но без принятия его сущности.
Всеобщая мобилизация должна быть объявлена 1 августа. Первым днем мобилизации будет 4 августа. Но это еще подлежит обсуждению на следующий день» Г
Таким образом, австрийский империализм продолжал вести свою линию форсирования войны, не обращая внимания на советы союзника сделать какой-либо миролюбивый жест и принять для видимости какое-нибудь предложение посредничества. В Вене отнеслись подозрительно даже к прямому обращению Вильгельма II к
1 Conrad von Hoetzendorjf, Aus meiner Dienstzeit 1906—1918, Bd. IV, S. 151—152.
Францу-Иосифу. 30 июля в 20 часов 10 минут Франц-Иосиф получил следующую телеграмму Вильгельма: «Я считал невозможным отклонить личную просьбу царя предпринять попытку посредничества для отвращения мирового пожара и сохранения европейского мира и представил твоему правительству через моего посла вчера и сегодня предложения. В числе их имеется предложение, чтобы Австрия после занятия Белграда или других мест объявила свои условия. Я буду тебе искренне обязан, если ты возможно скорее соблаговолишь сообщить мне свое решение» \
Эта телеграмма Вильгельма была «сильнодействующим» средством, чтобы заставить Австрию дать хоть какой-либо ответ на германские предложения и сделать этим хоть что-нибудь вроде миролюбивого жеста. Австрийские организаторы войны могли понять ее всерьез как предложение остановиться и не рисковать войной. Но Вена продолжала форсировать войну, будучи уверена в том, что германский союзник поддержит ее при всех обстоятельствах.
Действительно, 30 июля в 22 часа 20 минут (по записям Конрада фон Бетцендорфа в 19 часов) была получена телеграмма Сегени1 2 о разговоре 30 июля австрийского военного атташе в Берлине с начальником германского генерального штаба Мольтке, который настоятельно советовал Австрии немедленно объявить всеобщую мобилизацию. «Встретьте твердо русскую мобилизацию,— подбадривал Мольтке, — Австро-Венгрию нужно сберечь. Немедленно мобилизуйтесь против России. Германия объявит мобилизацию. Заставьте Италию путем компенсаций выполнить долг союзника»3.
Еще более успокоительно звучала другая телеграмма Сегени, полученная в 5 часов утра 31 июля. Эта телеграмма «рассеяла наши (австрийские. — Н. П.) страхи относительно позиции Германии. Нам сообщали, что Германия заявила в воскресенье в Петербурге, что за русской мобилизацией последует германская мобилизация»4. Гетцендорф узнал о телеграммах Мольтке
1 DD, N 437; OUAP, VIII, N 11026.
2 OUAP, VIII, N 11033.
3 DD, N 451a.
4 Conrad von Hoetzendorff, Aus meiner JDienstzeit 1906—1918, Bd. IV, S. 152.
и Сегени утром 31 июля, когда он пришел в управление генерального штаба.
«Я пошел с этими телеграммами, — рассказывает Гетцендорф, — к военному министру и вместе с ним к графу Берхтольду, у которого мы нашли графа Тиссу, графа Штюргка и барона Буриана. После того как я прочел телеграмму, барон Буриан воскликнул: «Это великолепно! Кто же правит, Мольтке или Бетман?»»
После этого Берхтольд прочел телеграмму Вильгельма Францу-Иосифу. «После того как граф Берхтольд прочел телеграмму, — продолжает свой рассказ Гетцендорф,— он, обратившись ко мне, сказал: «Я просил вас прийти сюда, так как у меня создалось впечатление, что Германия бьет отбой, но теперь я получил от наиболее авторитетных кругов самые успокоительные заявления». На основе этого было решено просить его величество издать указ о всеобщей мобилизации» L
Франц-Иосиф, конечно, дал свое согласие, и указ о всеобщей мобилизации был доставлен в военное министерство в 12 часов 23 минуты 31 июля. Подписав указ о всеобщей мобилизации, Франц-Иосиф отправил в 13 часов телеграмму Вильгельму, ибо на его запросы необходимо было дать какой-то ответ. Франц-Иосиф писал: «В сознании своего тяжкого долга относительно будущего моей империи я повелел произвести мобилизацию всех моих вооруженных сил. Развиваемые в моей армии операции против Сербии не могут быть остановлены угрожающей и вызывающей позицией России. Новое спасение Сербии благодаря вмешательству России должно повлечь за собой самые тяжкие последствия для моих земель, и поэтому для меня невозможно1 допустить такое вмешательство. Я сознаю все значение и весь объем моего решения и принял последнее, полагаясь на божью справедливость, с уверенностью, что твои военные силы с неизменной верностью союзника явятся обеспечением моей империи и Тройственного союза»1 2.
Этот ответ Франца-Иосифа, в котором жажда разгрома Сербии оправдывалась «божьей справедливостью», «тяжким долгом» и прочими обычными для мо
1 Conrad von Hoetzendorff, Aus meiner Dienstzeit 1906—1918, Bd. IV, S. 153.
2 OUAP, VIII, N 11118; DD, N 482.
нархической и империалистической фразеологии высокопарными выражениями, а война — угрозой для Австро-Венгрии от существования Сербии, был дан, когда в Вене еще не знали о всеобщей русской мобилизации, так как телеграмма Сапари о последней была получена австрийским министерством иностранных дел только 1 августа в 9 часов утра \ а сообщение из Берлина о том, что Германия объявила «состояние угрозы войны», только 31 июля в 18 часов1 2.
Эти даты показывают, что решение австрийского империализма форсировать европейскую войну посредством всеобщей мобилизации было принято независимо от всеобщей русской мобилизации. Что же касается австрийской частичной мобилизации, то она, как известно, на 4 дня предшествовала частичной русской мобилизации. Вопреки попыткам некоторых немецких и французских историков доказать, что австрийская мобилизация была вызвана русской, документально установлено, что Вена решила форсировать всеобщую мобилизацию и европейскую войну отнюдь не в ответ на русскую мобилизацию, а независимо от нее и, следовательно, Австрия является не страной, «подвергшейся нападению со стороны России», а самостоятельным фактором разжигания мировой войны.
Но указ о всеобщей мобилизации был подписан слишком поздно. Он вызвал такую ломку планов развертывания австрийских армий, которая заранее обрекала их на поражение.
Готовясь со времен боснийского кризиса 1908— 1909 гг. к войне на два фронта—против Сербии и России3, австрийский генеральный штаб предусматривал 3 варианта развертывания вооруженных сил Австро-Венгрии: 1. Сосредоточение группы войск на Балканах против Сербии. 2. Сосредоточение группы войск против России. 3. Третья группа войск в составе 2-й армии из 3 корпусов являлась стратегическим резервом, который
1 OUAP, VIII, N 11175.
2 Там же, № 11130.
3 3-й фронт — против Италии — исключался из расчетов генерального штаба. «Если нам нужно бояться также Италии, — заявил Конрад Берхтольду 23 июля 1914 г., — то мы не мобилизуемся» (Conrad von, Hoetzendorff, Aus meiner Dienstzeit 1906—1918, Bd. IV, S. 108).
развертывался на Сербском фронте, но в случае войны на два фронта — против Сербии и России вместе — должен был быть сосредоточен в Галиции. После объявления частичной мобилизации против Сербии 2-я армия подлежала переброске на юг и развертывалась против Белграда. Перевозка этой группы войск намечалась на 31 июля, на пятый день мобилизации. До этого срока 2-я армия в случае войны на два фронта могла быть без особых затруднений направлена вместо Сербии в Галицию и развернута на Русском фронте. В австрийском генеральном штабе были соблазнены мечтой (этого требовал и Тисса по политическим соображениям) разгромить Сербию до того, как русские войска начнут вторжение в Галицию. Быстрый разгром Сербии мог бы подтолкнуть Болгарию, Румынию и Турцию к немедленному вступлению в войну против России. Но когда Германия объявила 1 августа России войну, перевозки частей 2-й армии на Сербский фронт шли уже полным ходом. «Если бы это было на день раньше (объявление войны Германией России. — Я. Я.), — писал Конрад 1 декабря 1924 г., — то все наши намеченные против России войска были бы прямо направлены в Галицию».
Вечером 31 июля Конрад пытался повернуть эшелоны 2-й армии, двигавшиеся на юг, на север против России, но начальник военных сообщений полковник Штрауб возразил: «Ваше превосходительство, это создаст хаос». Австро-венгерские железные дороги в отличие от русских и германских были в ряде районов, например в Боснии — Герцеговине, в Альпах, на Карпатах, горными и даже узкоколейными. Повернуть назад начатые перевозки означало спутать графики движения воинских поездов, забить пути эшелонами и железнодорожными составами и застопорить перевозки и развертывание войск.
В результате вся 2-я армия должна была проследовать на юг и развернуться против Белграда, чтобы затем начать немедленно обратные перевозки с Сербского фронта в Галицию. В итоге часть 2-й армии не могла попасть своевременно в Галицию и спасти Львов от захвата русскими войсками 1.
1 О. Regele, Feldmarschall Conrad, Wien, Amalthea Verlag, 1955, S. 245—248.
Австрийский посол в Риме граф Мерей сообщил 30 июля Берхтольду ядовитое замечание германского коллеги: «Мы (австрийцы. — Н. П.) во всем опаздываем— с расследованием, с передачей ноты в Белград, с сообщением ее в Рим, а теперь с мобилизацией и нанесением удара» \
Чем же объяснить столь упорную непримиримость венского кабинета ко всем предложениям посредничества и со стороны Антанты, и со стороны Германии? В отношении посреднических предложений со стороны Антанты вопрос объясняется сравнительно просто. В самом деле, с точки зрения венского кабинета принять предложение Сазонова о прямых переговорах между Веной и Петербургом по поводу сербского ответа значило признать право России быть заступником за великосербское движение1 2. По этим соображениям Берхтольд отказывался согласиться на такое посредничество. Эти же мотивы лежат и в основе отказа Берхтольда от всех посреднических предложений Грея.
Гораздо более сложной была позиция венского кабинета в отношении Германии и германских предложений. Весь изложенный нами материал показывает двойственность позиции венского кабинета по отношению к своему германскому союзнику: с одной стороны, Вена жадно надеется на помощь германского союзника; с другой стороны, венский кабинет старается до последней минуты скрыть от своего союзника свои самые важные решения и акты в эти дни, скрывает до последней минуты текст австрийского ультиматума Сербии, текст сербского ответа на ультиматум, проявляет равнодушие к германским просьбам дать ответ хоть на какое-нибудь из предложений посредничества.
Такая позиция Вены в июльские дни 1914 г. определялась по отношению к германскому союзнику двумя моментами:
во-первых, Берхтольд и другие австрийские организаторы войны, отвечая непримиримым отказом на пред
1 OUAP, VIII, N 11088.
2 Там же, № 10685. На заседании объединенного совета министров 31 июля 1914 г. Берхтольд категорически отверг предложение Вильгельма II об оккупации Белграда австрийскими войсками: «Мы ничего не получим от простой оккупации Белграда, даже если Россия даст на это свое согласие» (OUAP, VIII, N 11203).
ложения, шедшие из Берлина, учитывали телеграмму Сегени от 27 июля и германские комментарии к этим предложениям, комментарии, которые требовали в общем лишь содействия в смысле переброски ответственности за возникновение войны на плечи противников;
во-вторых в Вене не понимали, что Германия в июле 1914 г. решила развязать мировую войну, и боялись, что Берлин в последнюю минуту забьет отбой и отступит перед Антантой. Эти страхи и опасения казались тем более основательными, что недавнее прошлое давало в этом отношении поучительный пример: трижды — в 1908—1909, 1912 и 1913 гг. — Австро-Венгрия стремилась навязать войну Сербии и трижды намечавшийся по Сербии удар оставался неосуществленным из-за недостаточной поддержки австрийских планов Германией. Получив в июле 1914 г. «карт-бланш» из Берлина, австрийское правительство больше всего опасалось, чтобы он не был взят обратно, и поэтому скрывало от своего союзника все, что могло бы оказать на него влияние в этом смысле, ставя его часто перед совершившимися фактами и само не веря тому, что на этот раз Берлин решил идти до конца.
В связи с этим небезынтересна попытка австрийских историков доказать, что Берхтольд был якобы вынужден к отказу на предложение «Остановка в Белграде» соображениями военного характера. Так, Кицлинг1 указывает, что оперативно-стратегический план кампании на случай войны с Сербией и Черногорией предусматривал вторжение в Сербию с северо-запада, из Боснии и Герцеговины, так как наступление с севера на Белград было затруднительно как в смысле сосредоточения и развертывания крупных военных сил на сильно пересеченном и лесистом берегу Дуная, так и вследствие трудности переправы через Дунай. Хотя план кампании и предусматривал мобилизацию восьми австрийских корпусов, но только три из них, предназначенные для наступления из Боснии и Герцеговины, должны были, как указывает Кицлинг, и то с большой осторожностью, начать военные операции. До выяснения позиции царской России остальные мобилизованные корпуса составляли
1 /?. Kitzling, Die praktische Undurchfuhrbarkeit eines Handes-streichens auf Belgrad. «Kriegsschuldfrage», Marz, 1927.
«стратегический резерв», развертывавшийся в глубине страны и предназначавшийся в случае необходимости (вмешательства царской России) для переброски в Галицию. Для защиты от возможной переправы сербов на берегу Дуная было сосредоточено около одной бригады пехоты. В австрийских военных кругах считали, что захватить Белград, брошенный сербами на охрану 500 комитаджей под начальством Танкосича, было нетрудно, но прочно удержать его в своих руках нельзя: в 30 км южнее Белграда были сосредоточены три сербские дивизии.
Наоборот, германский историк Герман Лютц1 весьма убедительно указывает, что соображения военного характера играли для венского кабинета весьма подчиненную роль. Главным мотивом отказа Берхтольда принять предложение «Остановка в Белграде» являлись, как сообщил он сам, соображения политического характера. Берхтольд боялся, что занятие Белграда с согласия великих держав даст им, в частности державам Антанты, благоприятный повод для вмешательства в австро-сербский конфликт, т. е. что австрийцы не получат полной возможности расправиться с Сербией. Второстепенным и побочным мотивом отказа была трудность прочной оккупации Белграда, что доказывает и Кицлинг.
Очевидно, что только желанием Вены использовать полученный от Германии «карт-бланш» до конца следует объяснить истинную причину решимости Вены довести австро-сербский конфликт до военной развязки, несмотря ни на что.
Эту политику «ва-банк» разлагавшейся двуединой монархии кратко и выразительно резюмировал 1 августа старый император Франц-Иосиф: «Если монархии суждено быть разрушенной, пусть по крайней мере она это сделает респектабельно»1 2.
В вышедших после войны и крушения монархии Габсбургов мемуарах начальник австрийского генерального штаба и лидер «военной» партии Конрад фон Гетцендорф объясняет нападение Австрии на Сербию после сараевского убийства следующими причинами: «Два
1 Hermann Lutz, Das Entscheidende uber den «Halt in Bel-grad». «Kriegsschuldfrage», Juni, 1927.
2 Conrad von Hoetzendorff, Aus meiner Dienstzeit 1906—1918, Bd. IV, S. 162.
Принципа были в резком конфликте друг с другом: либо сохранение Австро-Венгрии как конгломерата национальностей, который должен выступать в виде единого целого перед внешним миром и видеть свое общее благо под властью одного государя, либо рост отдельных независимых национальных государств, притязающих на свои этнические территории Австро-Венгрии и таким путем вызывающих разрушение монархии.
Конфликт между двумя этими принципами, нараставший давно, достиг высшей стадии вследствие поведения Сербии. Его разрешение больше нельзя было откладывать.
По этой причине, а не ради мести за убийство Австро-Венгрия должна была обнажить свой меч против Сербии... Новая уступка в особенности сейчас, после сербского террористического акта, дала бы простор тем тенденциям внутри империи, которые уже давно разъедали старый костяк в оболочке южнославянской, чешской, русофильской и румынской пропаганды и итальянского ирридентизма»
Чрезвычайно ценное свидетельство Конрада фон Гет-цендорфа показывает, что для австро-венгерского империализма Сараево было лишь предлогом для разгрома Сербии, а война — средством укрепления монархии Габсбургов в потоках народной крови.
Старая Австро-Венгрия — эта тюрьма народов — разлагалась заживо. Невыносимый национальный и классовый гнет буржуазно-помещичьего немецко-венгерского меньшинства над другими национальностями стимулировал борьбу угнетенных народов. Эта борьба разрушала монархию, подтачивая ее устои. Особенно ненавистным для Вены было сербское национальное движение. Национально-революционное движение в южнославянских областях Австро-Венгрии жестоко и свирепо преследовалось австро-венгерскими империалистами. В Вене, как мы знаем из мемуаров Гетцендорфа, считали, что раздавить это движение внутри империи возможно лишь при одном условии, что оно будет раздавлено и за пределами австрийских государственных границ. А это было возможно только после военного
1 Conrad von Hoetzendorff, Aus meiner Dienstzeit 1906—1918, Bd. IV, S. 31—32.
разгрома тех государств, к которым угнетенные «меньшинства», на самом деле большинство населения Австро-Венгрии, испытывали национальное тяготение. На данном этапе таким особо притягательным центром являлась Сербия, и именно к ее военному разгрому австро-венгерская монархия стремилась в первую очередь.
Но мемуары Конрада фон Гетцендорфа, разоблачая легенду, созданную австрийскими империалистами, будто война 1914—1918 гг. возникла только из-за покушения Принципа, заставившего «подвергшуюся нападению» Австрию взяться за оружие, обнажают далеко не все пружины, побудившие Австро-Венгрию вступить в войну. К разгрому Сербии австрийские империалисты стремились не в целях «самообороны», а по причинам чисто империалистического характера. Австрийский империализм стремился к военному разгрому Сербии для того, чтобы восстановить свое доминирующее положение на Балканах, подорванное созданием в 1912 г. Балканского союза и разгромом Турции, значительным увеличением Сербии и Черногории в результате обеих Балканских войн.
Сараевское убийство явилось для Австрии удобным предлогом для того, чтобы, разгромив Сербию, восстановить превалирующее положение Австрии на Балканах, обезопасив себя в будущей «большой войне» от ударов с юга, со стороны Сербии, и получить возможность перебросить все свои силы против царской России.
Оценивая австрийский ультиматум Сербии как выражение этих тенденций политики австро-венгерского империализма на Балканах, царский посол в Константинополе Гире писал 27 июля Сазонову: «Предпринятый ныне Австро-Венгрией крайне серьезный шаг, выразившийся в предъявлении ею Сербии ультиматума, побуждает меня коснуться того значения, которое шаг этот будет иметь на Балканском полуострове вообще и в частности в сфере моей деятельности — в Турции.
Прежде всего я не могу не отметить постепенного за последние два года падения престижа Австро-Венгрии в Оттоманской империи. Присоединение ею Боснии и Герцеговины и последовавшее за тем вынужденное согласие на таковое со стороны Сербии и Черногории, составившие последний крупный успех австрийской по
литики на Балканском полуострове, за истекшие два года совершенно изгладились из памяти впечатлительных турецких политических и общественных кругов. События Балканской войны, поражение Турции славянскими государствами и усиление последних за ее счет привели к усилению и торжеству идеи славянства в ущерб интересам Австро-Венгрии, а следовательно, к усилению престижа Тройственного согласия в ущерб Тройственному союзу и к нарушению, таким образом, существовавшего ранее политического равновесия, что с горечью сознавалось здешними представителями союза.
Не будучи в состоянии примириться с создавшимся за последнее время и столь невыгодным для нее положением, Австрия, а за нею, быть может, и главным образом Германия (курсив мой. — Н. ГГ), естественно, старались найти выход^ из него и неминуемо должны были воспользоваться первым представившимся удобным случаем, чтобы вернуть себе свое прежнее положение и престиж на Ближнем Востоке и восстановить равновесие в пользу Тройственного союза. Таким удобным случаем и явилось убийство эрцгерцога Франца-Фердинанда.
Из разговоров с моими коллегами, и особенно с склонным к откровенности моим германским сотоварищем, я вынес убеждение, что и они смотрят на решительный шаг Австрии, предпринятый, несомненно, с ведома и согласия Германии, как на средство восстановления ею своего прежнего положения на Балканском полуострове и возвращения прежнего преобладающего значения в Турции Тройственному союзу, значения, нарушенного, по их понятиям, торжеством панславизма, на который они довольно откровенно указывают, над идеей пангерманизма, о которой они предпочитают пока умалчивать» Ч
Оценка Бирсом целей и задач австрийского ультиматума как попытки австро-германского блока захватить господствующие позиции на Балканах показывает, что и царская бюрократия понимала тайные замыслы Австрии. Следует добавить, что в германском министерстве иностранных дел в период июльского кризиса 1914 г. имелась вполне разработанная и согласованная
1 МОЭИ, V, № 154; см. № 47.
с австрийцами программа компенсации Болгарии, Румынии, Италии, Греции и Черногории в случае сохранения ими нейтралитета за счет Сербии и Албании. Эти «компенсации» имели такой откровенно грабительский характер что германское министерство иностранных дел охарактеризовало их как «широко идущую перекройку карты Балкан» \
В этой «широко идущей перекройке карты Балкан», иначе говоря, в уничтожении Сербии, в создании нового Балканского союза под гегемонией Австрии и Германии, в ликвидации завоеванных Антантой, и в первую очередь царской Россией, преобладающих позиций на Балканах и выражалась одна из целей «программы-минимум» австрийского и германского империализма, ради осуществления которой австро-германский блок и навязал войну Сербии в 1914 г. Поэтому австрийское нападение на Сербию отнюдь не имело тех «оборонительных задач», какие рисует Конрад; наоборот, оно преследовало чисто империалистические цели, причем в Вене в первую очередь заботились о собственных интересах, нередко вступая в противоречие с интересами союзника — Германии. В стремлении обеспечить путем военного разгрома Сербии удовлетворение империалистических интересов господствующих классов Австро-Венгрии и заключается причина непримиримости венского кабинета во время июльского кризиса 1914 г.
1 Dir г, S. 16.
Глава третья
Германия развязывает мировую войну
«Германия воюет потому, — писал в 1916 г. В. И. Ленин, — что ее капиталисты считают себя... имеющими «священное» буржуазное право на мировое первенство в грабеже колоний и зависимых стран, в частности, воюет за подчинение себе Балканских стран и Турции»1. Германия ведет войну «за грабеж колоний Англии, Бельгии, Франции»1 2.
Роль германского империализма в развязывании первой мировой войны В. И. Ленин охарактеризовал в следующих выражениях: «.. .Немецкая буржуазия предприняла грабительский поход против Сербии, желая покорить ее и задушить национальную революцию южного славянства, вместе с тем направляя главную массу своих военных сил против более свободных стран, Бельгии и Франции, чтобы разграбить более богатого конкурента. Немецкая буржуазия, распространяя сказки об оборонительной войне с ее стороны, на деле выбрала наиболее удобный, с ее точки зрения, момент для войны, используя свои последние усовершенствования в военной технике и предупреждая новые вооружения, уже намеченные и предрешенные Россией и Францией»3.
Эти высказывания Ленина наиболее полно и четко определяют роль германского империализма и его мето-
1 В. И. Ленин, О сепаратном мире. Поли. собр. соч., т. 30, стр. 185.
2 В. И. Ленин, Воззвание о войне. Поли. собр. соч., т. 27, стр. 2.
3 В. И. Ленин, Война и российская социал-демократия. Поли, собр. соч., т. 26, стр. 16.
ды развязывания войны. Германский империализм считал 1914 год наиболее выгодным сроком для начала войны против своих соперников; и когда монархия Габсбургов решила использовать сараевское убийство для грабительского похода против Сербии, правящие круги Германии не только одобрили это решение, но и всячески подбодряли и подталкивали Австро-Венгрию довести «объяснение» с Сербией до военной развязки.
Причинами «великого решения» Германии начать войну именно в 1914 г. явились, как можно судить по опубликованным документам, следующие обстоятельства:
1. Более высокая степень готовности австро-германского блока к войне в 1914 г. по сравнению с Антантой. И Вильгельм, и его генералы, и Бетман-Гольвег, и Ягов считали, что Франция и Россия, не успевшие закончить своих вооружений, не в состоянии будут выдержать удар германской армии, если дело дойдет до войны. Что касается соотношения сил на море, то Германия в 1914 г. в результате окончания строительства Кильского канала получала возможность свободно сосредоточивать все свои дредноуты против Англии. В 1916—1917 гг. с завершением большой русской судостроительной программы Германия теряла эту возможность и была бы вынуждена перевести часть своих дредноутов в Балтийское море против России.
2. Рост военной мощи Антанты, в частности царской России, и возможность образования Балканского союза, направленного против Австро-Венгрии, грозили австро-венгерскому блоку потерей его позиций на Балканском полуострове.
3. Угроза разложения, если не распада, единственного надежного союзника Германии — Австро-Венгрии после убийства Франца-Фердинанда.
4. Надежда путем войны приостановить, если не задушить, рост революционных настроений среди рабочих масс. Согласно признанию не разделявшего, кстати сказать, этих надежд Бетмана-Гольвега графу Лерхенфель-ду 3 июня 1914 г., «в стране имеются... круги, которые ждут от войны оздоровления внутриполитического положения в духе консерватизма»
1 Dirr, N 1, S. 112.
8
Н- П. Полетика
из
По этим причинам правящие германские круги понукали монархию Габсбургов навязать войну Сербии в 1914 г.
Германский «карт-бланш» Вене
Вечером 28 июня в Киле Вильгельм II наблюдал со своей яхты парусные гонки. Вдруг в самый разгар гонок маленькая шлюпка появилась у борта яхты Вильгельма. Адмирал Мюллер, бывший в шлюпке, привез сообщение об убийстве в Сараеве Франца-Фердинанда.
Гонки были немедленно прекращены, и Вильгельм вернулся в Берлин. Он хотел присутствовать на похоронах эрцгерцога, но Вена высказалась против его поездки. Франц-Иосиф не хотел больших почестей на похоронах эрцгерцога. Кроме того, Бетман-Гольвег сумел убедить Вильгельма, что ехать в Вену небезопасно, так как покушение может быть произведено и на него самого. Вильгельм, не отличавшийся храбростью, легко поддался уговорам 1.
Вскоре пришли первые сообщения от германского посла в Вене Чиршки о том, что австрийцы замышляют свести счеты с Сербией, использовав сараевское покушение в качестве предлога. Чиршки, не имевший еще к 30 июня инструкций из Берлина и опасавшийся, как бы «слишком поспешное» выступление Австро-Венгрии не спутало карт германского правительства, писал: «Я пользуюсь каждой возможностью, чтобы спокойно, но выразительно и серьезно дать совет против слишком поспешных шагов»1 2.
Отчет Чиршки был получен в германском министерстве иностранных дел 2 июля. В тот же день чиновник саксонской дипломатической миссии в Берлине Зальца, зашедший в министерство, чтобы узнать новости «об австрийских делах» в связи с убийством эрцгерцога Франца-Фердинанда, сообщил в Дрезден: «Сейчас в Австро-Венгрии проектируют в связи с убийством эрц
1 Hoyos, Der Deutsche-Englische Gegensatz und sein Einfluss auf die Balkanpolitik Oesterreich-Ungarns, Berlin, 1922, S. 77.
2 DD, N 2, 6a, 6b. 30 июня Вильгельм вызвал Бетмана-Гольвега в Новый дворец, но содержание их беседы не известно (Bach, S. 12).
герцога энергичное выступление против Сербии... В министерстве иностранных дел думают, что между Австро-Венгрией и Сербией не вспыхнет войны. Если же она вспыхнет, Болгария- немедленно объявит войну Греции (греко-турецкий конфликт, к счастью, разрешен), Россия немедленно мобилизуется и всеобщая война будет неизбежной. Военные снова настаивают, чтобы мы позволили войне разразиться, потому что нынешний момент благоприятен, ибо Россия еще не готова, но я не думаю, чтобы им удалось склонить его величество императора к этой точке зрения».
Далее Зальца указывал, что «ни Россия, ни Франция не имеют воинственных поползновений, так как Франция чересчур занята своими внутренними делами, а Россия будет лишь бряцать оружием. Англия также не желает, чтобы вспыхнула война, так как в этом случае она сама будет вовлечена в войну и торговля ее будет разрушена. К тому же наш флот является фактором, с которым она должна считаться. Ее колонии причиняют ей много забот» *.
Таким образом, ко 2 июля настроения германских правящих кругов сводились к .следующему: в министерстве иностранных дел рассчитывали на неготовность Англии, Франции и царской России к войне и в связи с этим проектировали при помощи энергичного выступления Австрии против Сербии превратить последнюю в вассала австро-германского блока. Вместе с тем в министерстве иностранных дел предвидели возможность того, что война Австрии против Сербии перерастет во всеобщую европейскую войну, и не относились отрицательно к такому варианту развертывания событий, но все же считали, что Антанта убоится войны с Германией и австро-германскому блоку удастся при помощи только ультиматума захватить господствующие позиции на Балканах. Германская военщина настаивала ввиду благоприятного момента, чтобы «войне позволили разразиться», чтобы конфликт был доведен непременно до войны.
Но, как нам кажется, разница между точкой зрения министерства иностранных дел и точкой зрения военных кругов заключалась не столько в «принципиальной
1 RHGM, 1935, N 2, р. 153—154; Bach, N 2, S. 61—62.
постановке» вопроса, довести или не довести дело до войны, сколько в вопросе о методах ее развязывания и вытекающей отсюда тактике действий в момент развертывания кризиса. Министерство иностранных дел не относилось отрицательно к развязыванию войны, а только полагало, что Антанта не примет вызова, отступит и своим отступлением не позволит войне разразиться. Военщина в сущности требовала активного и открытого форсирования войны, что ставило Германию в положение явного агрессора в глазах всего мира. Министерство иностранных дел предпочитало действовать исподтишка, учитывая, что выступление России в поддержку Сербии позволит обвинить в развязывании войны царскую Россию, а следовательно, и Антанту. Как свидетельствуют германские дипломатические документы, позиция министерства иностранных дел, рейхсканцлера и самого Вильгельма II в период всего июльского кризиса 1914 г. определялась именно этими мотивами и соображениями.
3 июля саксонский военный агент в Берлине барон фон Лейкарт, имевший накануне беседу с генерал-квар-тирмейстером Большого генерального штаба, сообщал в Дрезден, что в компетентных кругах Берлина «считают политическую ситуацию весьма серьезной и для нас... граф Вальдерзее заявил, что мы со дня на день можем быть вовлечены в войну. Все зависит, по его мнению, от позиции, какую займет Россия по отношению к австро-сербскому делу. Во всяком случае Большой генеральный штаб следит за событиями. У меня впечатление, что он считал бы благоприятным обстоятельством возникновение войны сейчас. Положение и перспективы не могли бы быть лучшими для нас. Наоборот, его величество император высказывается за сохранение мира» Г
В действительности же решение использовать сараевское убийство как предлог для войны или не использовать принадлежало Вильгельму II.
Опубликованные до сих пор германские документы и мемуары не говорят ни одного слова о колебаниях и сомнениях германского императора в первые дни и недели после сараевского убийства. Наоборот, получив
1 RHGM, 1935, N 2, р. 256—257; Bach, N 3, S. 63.
4 июля отчет Чиршки о разговоре с Берхтольдом от 30 июня 1914 г., он пришел в раздражение из-за «сдержанности» Чиршки, которая могла быть истолкована в Вене как намерение Германии удержать австрийский империализм от расправы с Сербией. Поэтому на полях отчета Чиршки Вильгельм II сделал 4 июля следующую полную негодования пометку: «.. .кто его (Чиршки. — Н. П.) уполномочил на это? Очень глупо! Это его не касается, так как это дело исключительно Австрии намечать соответствующие шаги. Позже, когда дела пойдут скверно, скажут: Германия не хотела. Пусть Чиршки соблаговолит оставить этот вздор. С сербами необходимо покончить именно сейчас» Г
Эта пометка была сделана Вильгельмом II накануне прибытия Гойоса в Берлин с письмом Франца-Иосифа и меморандумом Тиссы — Берхтольда о положении на Балканах. Она характерна для уяснения тех настроений, с какими кайзер встретил сообщение, что Австрия решилась не упустить такого повода, как сараевское убийство, для нападения на Сербию.
Само убийство Франца-Фердинанда, как свидетельствует отчет саксонского поверенного в делах Зальца от 2 июля, германские правящие круги, конечно, осуждали, но не слишком1 2. Французский посол в Берлине Жюль Камбон подтверждал эту характеристику настроений, указывая, что убийство Франца-Фердинанда «не считают. .. национальным бедствием, а совершенно наоборот», а «деловые круги, евреи и либерально настроенные умы кажутся освобожденными от чего-то вроде кошмара» 3.
В министерстве иностранных дел, по-видимому, не мало интересовались тем, что намерена предпринять Австрия, как она собирается использовать сараевское
1 DD, N 7; Bach, N 5.
2 RHGM, 1935, N 2, р. 153—154; Bach, N 2, S. 61. По свидетельству Зальца, в германском министерстве иностранных дел «ужасались гнусностью преступления, но считали, что из него не возникнут вредные последствия для Европы», так как эрцгерцог считался «ненадежным фактором» для существования в будущем австро-германского союза. В министерстве надеялись, что «в результате смерти эрцгерцога с его беспокойными и изменчивыми планами может наступить улучшение положения» (Bach, N 2, S. 61).
3 DDF, XI, N 29.
убийство, и через германского посла в Вене Чиршки и доверенных лиц подталкивали Австрию к решительным действиям Г Чиршки на аудиенции Франца-Иосифа вечером 2 июля сказал императору, что его величество «найдет Германию решительно стоящей за монархию, коль скоро дело идет о защите жизненных интересов последней. Решение о том, когда и где выступают подобные интересы, должно быть предоставлено самой Австрии. На настроениях и пожеланиях, как бы ни были они понятны, нельзя вести ответственной политики. Перед всяким решительным шагом следует крайне тщательно взвесить, как далеко хотят идти и с помощью каких средств должна быть осуществлена намеченная цель. При всяком чреватом тяжкими последствиями шаге в первую очередь необходимо взвесить общее политическое положение и, приняв во внимание предполагаемую позицию других держав и государств, заботливо подготовить почву, я мог только повторить, что мой император поддержал бы каждое твердое решение Австро-Венгрии»1 2.
Мы приводим эти документы как доказательство того, что правящие круги Германии уже в первые дни после сараевского убийства, усмотрев в нем достаточный предлог, чтобы развязать войну и искать «великое решение» в 1914 г., деятельно зондировали Вену по поводу ее намерений и понукали австро-венгерского союзника к выступлению, обещая военную поддержку Германии. Позицию Берлина к 4 июля можно охарактеризовать следующим образом: там ждали, что скажет и на что решится Вена, и заранее находили «совершенно понятным» «энергичное» вплоть до войны выступление против Сербии, так как сараевское убийство давало удобный предлог для нападения на нее. Но при таком выступлении Австрии советовали проявить «величайшую осторожность», чтобы скрыть свою агрессивность.
Утром 5 июля в Берлин прибыл Гойос с письмом Франца-Иосифа и меморандумом Тиссы — Берхтольда о положении на Балканах, т. е. с конкретными предложениями Австрии о том, как использовать сараевское убийство. Между 12 и 13 часами дня австрийский посол
1 OUAP, VIII, N 10039.
2 DD, N 11, 9; Dirrf N 4.
Сегени вручил оба документа Вильгельму II; и они были поняты именно так, как того хотели в Вене. Германское правительство, как свидетельствуют отчеты Сегени об австро-германских переговорах, инструкция Бетмана-Гольвега Чиршки и письмо Гойоса от 20 июля 1917 г., полностью одобрило общую программу австро-германской политики на Балканах. В отношении же чисто военной программы против Сербии германское правительство предоставило Вене «свободу действий», обещая последней полную поддержку и верность союзника даже в том случае, если дело дойдет до войны с царской Россией и ее союзниками.
Согласно отчету Сегени, если бы в результате выступления Австрии против Сербии дело «дошло до войны между Австро-Венгрией и Россией, мы (Австро-Венгрия.— Н. П.) могли бы быть убеждены в том, что Германия с обычной верностью союзника будет стоять на нашей стороне... Если мы действительно признаем необходимым военное выступление против Сербии, то он (Вильгельм II. — Н. П.) будет сожалеть, если мы не используем нынешний столь благоприятный для нас момент» *.
Рейхсканцлер Бетман-Гольвег заявил, что «Германия будет стоять за монархией как союзник и как друг... Рейхсканцлер, равно как и его император, считает немедленное выступление с нашей стороны против Сербии самым радикальным и лучшим разрешением наших затруднений на Балканах. С международной точки зрения он находит нынешний момент более благоприятным, чем позднейший»1 2.
В своей инструкции германскому послу в Вене Чиршки Бетман-Гольвег, сообщая о происходивших в Берлине переговорах, повторяет содержание депеш Сегени3.
Подлинники записей Гойоса о переговорах, происходивших в Берлине 5—6 июля 1914 г., не опубликованы даже в последней восьмитомной сводке австрийских дипломатических документов, изданной в 1930 г., но в 1932 г. было напечатано письмо Гойоса графу Мерей,
1 OUAP, VIII, N 10058.
2 Там же, № 10076,
3 DD, N 15.
написанное 20 июля 1917 г. в ответ на речь германского рейхсканцлера Михаэлиса, в которой последний пытался возложить вину за возникновение мировой войны на Австрию. Это письмо, в котором Гойос использовал свои записи, сделанные в 1914 г. во время поездки в Берлин, дает весьма выразительную картину переговоров, происходивших между австрийскими и германскими организаторами войны.
«Мы сказали тогда немцам, — свидетельствует Гойос,— что положение на Балканах после Бухарестского мира стало невыносимым, что мы должны опасаться создания против нас Балканского союза под руководством России, который парализует нас в военном отношении, что, несмотря на опасность конфликта с Россией, мы по внешним и внутриполитическим мотивам считаем момент благоприятным для выступления против Сербии и вполне сознаем, что подобная политика может вызвать мировую войну, а поэтому хотели бы узнать точку зрения германского правительства на то, считает ли оно подходящим данный момент по политическим и военным соображениям и можем ли мы в настоящем случае рассчитывать на его поддержку. И Циммерман, и рейхсканцлер ответили: «Австро-Венгрия только одна может судить, насколько требуют ее жизненные интересы выступления против Сербии, и мы можем в этом отношении лишь руководствоваться решениями императорско-королевского правительства. Австро-Венгрия всегда может рассчитывать на нашу верносоюзническую поддержку, и мы считаем, что если войне суждено быть, то лучше, если она вспыхнет сейчас, нежели через 1 — 2 года, когда Антанта будет гораздо опаснее, чем в настоящее время».
«Германское правительство, — продолжает далее Гойос, — могло вполне свободно тогда сказать нам «нет» и удержать нас от выступления против Сербии. Мы, может быть, приняли бы это с некоторой досадой, но наще хорошее или плохое настроение, конечно, не могло повлиять на решение германского правительства» L
Таким образом, правящие круги Германии принципиально высказались в пользу развязывания европей
1 «Kriegsschuldfrage» Januar, 1932, S. 65—67,
ской войны в 1914 г., о чем вполне ясно и определенно говорят указанные выше документы. Запрошенная австрийским союзником о возможности разгромить Сербию и перекроить в свою пользу карту Балкан германская правящая клика, до сих пор отказывавшая в этом монархии Габсбургов, в 1914 г. охотно соглашалась на балканскую авантюру и одобрила ее, прекрасно отдавая себе отчет, что эта авантюра может привести к «большой войне». Приведенные выше документы ясно и четко показывают, что германское правительство искало в 1914 г. «великое решение», к которому оно готовилось десятки лет, и считало необходимым развязать большую войну именно в этом году.
Австро-венгерский посол в Берлине Сегени 12 июля сообщал, что германское правительство «самым решительным образом подбодряет австрийцев не упустить нынешний момент и в высшей степени решительно выступить против Сербии» Г
Но и Сегени, и Гойос, излагавшие причины столь охотной выдачи Германией «карт-бланш» Австрии на военное выступление против Сербии, даже если оно закончится «большой войной», не приводят всех мотивов и всех причин. Они и не могут этого сделать. Сегени и Гойос хотя и являлись представителями союзного государства, но и им не все можно было сказать. Кое-что надо' было скрыть даже от них. Об этих скрытых мотивах, объясняющих согласие Германии на развязывание мировой войны с точки зрения империалистических интересов самой Германии, говорит любопытная переписка между статс-секретарем германского министерства иностранных дел Яговом и германским послом в Лондоне князем Лихновским.
16 июля Лихновский, один из тех германских дипломатов, которые стояли за соглашение с Англией, и находившийся в некоторой оппозиции к общему курсу министерства иностранных дел, узнав кое-что о замыслах германской правящей клики, попробовал предостеречь министерство иностранных дел против неограниченной поддержки Германией австро-венгерской политики. Лихновский прекрасно понимал, что царская Россия не согласится на задуманную австро-германским блоком
1 OUAP, VIII, N 10215.
перекройку карты Балкан и что вся эта история закончится «большой войной», в которую вступит и Англия и в которой поражение Германии поэтому неминуемо. Исходя из этих соображений, Лихновский предостерегал правящие круги Германии от использования сараевского убийства как предлога для развязывания войны, считая данный момент неподходящим, и в сущности предлагал предоставить Австро-Венгрию своей собственной судьбе, не связывая свое будущее с ее разлагающимся государственным организмом.
«Если императорско-королевская полиция и местные боснийские власти, — писал 16 июля Лихновский Яго-ву, — позволили наследнику трона проехаться по «аллее бомбометателей», то я не вижу в этом достаточного повода для нас, чтобы выпустить на сцену знаменитого померанского гренадера ради австрийской политики пандура *, только ради укрепления австрийской самоуверенности, которая в этих случаях, как показала эра Эренталя, ставит своей главнейшей задачей возможно большее освобождение от берлинской опеки. Но если действительно решающей для нашей политической позиции является та точка зрения, что после нанесения «смертельного удара» великосербскому движению освобожденная от этой заботы счастливая Австрия будет благодарна нам за оказанную помощь, то я не могу не спросить, было ли задавлено национальное движение в Венгрии после разгрома венгерского восстания с помощью императора Николая и многочисленных виселиц после покорения Венгрии у Виллагоша под начальством имперского генерала Гайнау и заложило ли спасение Австрии царем основы сердечности и доверия между обеими империями?»1 2 Ягов считал нужным лично ответить Лихновскому и оправдать перед ним главные линии германской политики, а также причины, по которым Германия поддерживала в данном случае Австрию и стремилась развязать мировую войну.
«Ваше мнение относительно нашей политики, — писал 18 июля Ягов Лихновскому, — всегда ценно для меня, и я уверен, что рейхсканцлер того же мнения.
1 Пандуры— австрийские наемные войска XVII—XVIII вв., прославившиеся грабежами и насилиями.
2 DD, N 62; Lichnowsky, Vers 1’Abime, Paris, 1929, p. 360—362.
И я не колеблюсь признать, что многие из ваших замечаний правильны. Но все же у нас союз с Австрией! Hie Rodus, hie salta!1
Австрия, все более и более теряющая престиж из-за отсутствия силы к действию, вряд ли уже сейчас может считаться полноценной великой державой. Еще больше ослабил ее позицию балканский кризис. Этим регрессированием Австрии как великой державы решительно ослаблена и наша союзная группировка. Австрия уже не хочет больше терпеть сербской подрывной работы, равно как и перманентно-провокационной позиции своего маленького соседа в Белграде — см. язык сербской прессы и господина Пашича. Она отлично понимает, что упустила много возможностей, но что сейчас она еще в состоянии действовать, спустя же несколько лет, быть может, уже нет. Австрия хочет сейчас объясниться с Сербией и сообщила нам об этом... Мы и теперь не навязываем Австрии решения. Но мы не могли бы и не хотели бы остановить ее руку. Если бы мы это сделали, Австрия (и мы сами) могла бы справедливо упрекать нас, что мы лишили ее последней возможности восстановить себя политически. В этом случае процесс ее умирания и внутреннего распада только бы ускорился. Ее позиции на Балканах были бы навсегда потеряны. Вы со мной вполне согласитесь, что абсолютное установление русской гегемонии на Балканах недопустимо косвенно и для нас. Сохранение Австрии, и притом возможно более сильной Австрии, и по внутренним, и по внешним мотивам для нас необходимость. Я охотно соглашусь, что ее нельзя будет сохранить вечно, но тем временем, быть может, нам удастся найти другие комбинации».
Далее в своем письме Ягов рисовал своему оппоненту те последствия, которые вытекали из этой германской политики поддержки Австрии во что бы то ни стало, и ту международно-политическую обстановку, которая должна сложиться в ближайшее время в силу этой поддержки.
«Мы должны попытаться локализовать конфликт между Австрией и Сербией, — так рисует линию германской политики в предстоящем кризисе Ягов. — От цар
1 Здесь Родос, здесь прыгай! (в смысле: попробуй прыгнуть!).
ской России в первую очередь будет зависеть, насколько это удастся, а затем от умеряющего влияния ее собратьев по Антанте. Чем более решительной покажет себя Австрия, чем энергичнее мы ее поддержим, тем скорее останется спокойной Россия. В Петербурге будет известный шум, но по существу Россия теперь еще не готова к войне. Франция и Англия не захотят войны. Спустя несколько лет, по всем компетентным предположениям, Россия будет готова к войне. Тогда она задавит нас количеством своих солдат, тогда она построит флот и свои стратегические дороги. Тем временем наша группировка будет становиться все слабее и слабее. Если не удастся добиться локализации (конфликта) и Россия набросится на Австрию, тогда вступит в силу обязательство союза, тогда мы не сможем пожертвовать Австрией. Мы оказались бы после этого в изоляции, которую вряд ли можно назвать гордой. Я не хочу никакой превентивной войны, но если война вспыхнет, то мы не сможем оставаться в стороне. Я надеюсь и думаю еще и сейчас, что конфликт можно будет локализовать. Большое значение при этом будет иметь позиция Англии. Я вполне убежден, что тамошнее общественное мнение не будет приведено в восторг выступлением Австрии,,и признаю правильным все его доводы по этому вопросу. Но необходимо сделать все возможное, чтобы оно не слишком было приведено в восторг в пользу Сербии, ибо от симпатии и антипатии до раздувания мирового пожара все же еще очень большой путь. Сэр Грей всегда говорит о равновесии сил, созданном благодаря обеим группировкам держав. Поэтому он должен совершенно ясно представить себе, что это равновесие сил будет разрушено полностью, если брошенная нами Австрия будет разбита вдребезги Россией, и что равновесие сил будет сильно поколеблено мировым пожаром. Он должен поэтому, если он логичен и честен, помочь нам локализовать конфликт» Ч
Это письмо Ягова Лихновскому крайне интересно как для понимания того, как уясняли себе руководители германской внешней политики международно-политическое положение, так и для оценки тех тенденций, которые господствовали в германской внешней политике.
1 DD, N 72; Lichnowsky, Vers 1’Abime, р. 373—375; DD, N 161.
Но еще больше оно дает для понимания того, почему германский империализм в 1914 г. форсировал войну, подталкивая Австро-Венгрию. Поэтому следует остановиться на этом письме несколько подробнее. Мы, конечно, сразу отбрасываем в сторону лицемерные заявления Ягова о том, что Германия не подгоняет сейчас Австрию к энергичному выступлению против Сербии и что он. Ягов, не хочет превентивной войны. Здесь Ягов просто лгал: к 18 июля, когда писалось это письмо, имело место достаточное количество таких «подталкиваний» и вообще главная работа министерства в период между 8 и 20 июля сводилась именно к такому подталкиванию. Эта ложь объясняется тем, что Ягов писал Лихновскому— одному из представителей оппозиционной группировки среди германских дипломатов, не раз высказывавшемуся против союза Германии с Австрией и возражавшему против безоговорочной поддержки Австро-Венгрии. Ягов просто не мог признаться Лихновскому, считавшему в данный момент войну невыгодной, что министерство иностранных дел и правящая верхушка Германии решили развязать войну и всячески подталкивают к ней Австрию. Из письма Ягова следует, что возможность вступления Англии в войну с самого начала учитывалась как более вероятный случай. Но еще более интересны для нас те сокровенные мотивы, которые не приводили ни Гойос, ни Сегени и о которых им не говорили, но могли сказать Лихновскому для вразумления его самого и других «оппозиционеров». Мы имеем в виду необходимость для германского империализма ориентироваться на Австро-Венгрию, чтобы не остаться в состоянии изоляции в Европе.
Распад Тройственного союза и уход из него Австрии, по мнению германских империалистов, сразу меняли соотношение сил в Европе, ибо одна Германия не смогла бы поддерживать (до создания какой-либо новой комбинации, но уже без Австрии) свои притязания. Изоляция привела бы к тому, что германскому империализму надолго пришлось бы отказаться от своих колониальных притязаний и от притязаний на «организацию Европейского континента» «германской» расой. На такое самоограничение германский империализм идти не хотел, и именно этой причиной следует объяснить выдачу им «карт-бланш» Австрии и подталкивание ее на войну
в 1914 г. И только поэтому руководители германской политики так щедро клялись австрийцам в верности в эти дни.
Не меньший интерес в этом отношении представляет кроме письма Ягова Лихновскому депеша австрийского посла в Константинополе Паллавичини от 20 июля, в которой он сообщал Берхтольду о своем разговоре с германским послом в Константинополе Вангенгеймом. При анализе этой депеши надо иметь в виду, что Ван-генгейм прибыл в Берлин 4 июля и вернулся в Константинополь 15 июля. Правда, ему не удалось говорить с Вильгельмом но в министерстве иностранных дел он, безусловно, бывал не раз, говорил с Яговом и о настроениях руководящих работников министерства иностранных дел был информирован из первоисточника. По возвращении в Константинополь он имел несколько весьма откровенных разговоров с Паллавичини, видимо, отразивших настроения Берлина.
«Барон Вангенгейм —сообщал об итогах этих разговоров Паллавичини, — уверил меня, что сейчас в Берлине твердо решили с величайшей верностью следовать за нами в нашей политике на Ближнем Востоке и со всей силой поддержать нас в ней. Не хотят, чтобы Германии возможно было сделать снова упрек в том, что она бросила Австро-Венгрию в тяжелом положении на произвол судьбы. Но абсолютно необходимо, чтобы в нынешнем объяснении с Сербией Австро-Венгрия действовала целеустремленно и энергично, поставив на карту все, чтобы добиться ошеломляющего успеха. По мнению германского посла. Сербии необходимо поставить такие условия, чтобы она увидела себя стоящей перед альтернативой либо войны, либо такого унижения, которое уничтожило бы на долгое время великосербскую идею. Если этого не будет и мы будем вынуждены удовлетвориться половинчатым успехом, то он, барон Вангенгейм, увидит в этом поражение, так как пришлось бы считаться с тем, что в кратчайшее время мы снова очутимся по меньшей мере в таком же неприятном положении по отношению к Сербии, как и сейчас. Мой германский коллега пошел так далеко, что позволил себе неоднократно заметить, что Тройственный союз совершенно потеряет свою ценность, если соотношение сил на нашей юго-восточной границе будет по-прежнему
развиваться к нашей невыгоде. Почти вся армия монархии будет связана тогда на этом фланге (в Сербии), и в случае всеобщего мирового пожара Германия должна будет обороняться в одиночку от России и Франции. Тем самым главная цель Тройственного союза не была бы выполнена и Германская империя была бы вынуждена при таком развитии событий попросту искать обеспечения своих интересов в каком-либо ином месте. Барон Вангенгейм позволил себе при этом намек, что Германии после этого не осталось бы ничего другого, как сблизиться с Россией. Я возразил германскому послу, — заканчивает Паллавичини свою беседу, — что нельзя отрицать справедливости этих аргументов, но что и для нас Тройственный союз не имел бы ценности, если бы Германия не была в состоянии защитить нас от России. При этом я указал на то, что возможность какой-либо комбинации никоим образом не исключена и для нас, что барон Вангенгейм должен был признать (курсив мой. — Н. П.)» Г
Как свидетельствует депеша Паллавичини, союзники из австро-германского блока шантажировали друг друга угрозами предательства, понукая друг друга действовать решительно и форсировать войну.
Все эти приведенные нами документы в своей совокупности крайне важны для понимания тех причин, по которым Германия в июле 1914 г. толкала своего австрийского союзника на военное выступление. Оценка ситуации, данная Яговом в его письме к Лихно-вскому, была оценкой не лично одного Ягова, а германского министерства иностранных дел в целом и всей правящей клики Германии.
Это была продуманная политическая программа действий в австро-сербском конфликте, и полное изложение ее мы найдем также в отчете баварского поверенного в делах в Берлине Шена баварскому премьер-министру Гертлингу, датированном 18 июля, т. е. днем отправки Яговом ответного письма Лихновскому1 2.
Как свидетельствует отчет Шена, германское министерство иностранных дел предусматривало три возмож-
1 OUAP, VIII, N 10411.
2 Dirr, S. 6—10; см. также отчет чиновника саксонской миссии в Берлине Бидермана (RHGM, 1935, N 4, р. 155—156; Bach, N 4, S. 64-65).
ные и последовательно вытекающие одна из другой международно-политические ситуации.
Первая и наиболее благоприятная ситуация — «локализация конфликта». Она заключалась в том, что ввиду готовности Германии выступить в защиту Австрии царская Россия воздержится от выступления. Франция и Англия воздействуют на царскую Россию в духе умеренности, не вмешиваясь сами в австро-сербский конфликт. Таким образом, Австрия получит возможность свободно расправиться с Сербией и перекроить карту Балкан в пользу австро-германского союза.
«Локализация конфликта» была наиболее дешевым в смысле затрат денег и крови вариантом для австрогерманского блока, так как позволила бы последнему захватить преобладающие позиции на Балканах за счет царской России и притом с минимальной затратой сил и средств, не прибегая к европейской войне.
Вторая, менее благоприятная ситуация — «континентальная война». Она требовала большей затраты средств и усилий, чем «локализация конфликта» между Австрией и Сербией, но зато давала и большие выгоды, позволяя в случае успеха ограбить побежденных.
«Континентальная война» рисовалась германскому министерству иностранных дел приблизительно в таком виде: царская Россия вмешивается в конфликт, выступая в защиту Сербии, тогда Германия выступает в защиту Австрии и в войну втягивается Франция. Но война является континентальной, поскольку Англия сохраняет нейтралитет. Как известно, военно-стратегическая ситуация на суше не вызывала сомнений у германского генерального штаба в возможности разгромить до 1917 г. французскую и царскую армии. «Континентальная война» позволяла ограбить побежденных Францию и царскую Россию и, окрепнув за счет этого грабежа, подготовиться к решительной схватке с Англией.
Третья, наиболее опасная, наиболее рискованная ситуация— Англия принимает участие в войне и континентальная война превращается в мировую. В этом варианте австро-германский блок играл «ва-банк», но зато победа решала вопрос о мировой гегемонии в пользу Германии и обеспечивала передел мира, в частности колоний, сообразно мощи и силе германского империализма.
Как указывает депеша Шена, правящие круги Германии учитывали и третий вариант войны и готовились к нему под покровом строжайшей тайны, чтобы преждевременно не встревожить своими военными приготовлениями Англию. Германские организаторы войны хотели обеспечить нейтралитет Англии, а если бы это не удалось, то по крайней мере как можно дольше оттянуть ее вступление в войну, чтобы иметь возможность беспрепятственно расправиться с Францией и царской Россией, максимально сократить сроки войны и уберечь заморскую (колониальную) германскую торговлю от уничтожения ее английским флотом.
В отношении остальных держав программа германского империализма, согласно отчету Шена, заключалась прежде всего в том, чтобы ублаготворить компенсациями Италию, так как отношения последней с Австрией «менее всего дружелюбны» и так как Италия не допустит раздела Сербии или захвата австрийцами черногорской горы Ловчен, господствовавшей над австрийской гаванью Каттаро. Такими компенсациями Циммерман считал захват итальянцами Валлоны (Албания). На худой конец предполагались и другие компенсации в пользу Италии вроде «уступки Италии Южного Трентино, т. е. той части архиепископства Триент, которая никогда не принадлежала к старой Германской империи» Г
Не менее широка была чисто балканская программа, представлявшая собой перекройку карты Балкан и являвшаяся конкретным осуществлением тех установок, какие были высказаны в меморандуме Тиссы — Берхтольда. Согласно расчетам австрийских империалистов, Болгария в случае австро-сербской войны могла напасть на Сербию и возвратить себе Македонию. Но так как нападение Болгарии могло вызвать вооруженное вмешательство Румынии (под давлением царской России) и помощь Румынии сербам, то из Берлина «дали недвусмысленно понять королю Карлу, поведением которого в последнее время мало довольны, что Германия будет стоять на стороне Болгарии. Учитывая ответ короля, здесь, в Берлине, думают, что Румыния не тронется при обещании компенсации. В качестве последней выдви-
1 Dirr, S. 11.
9
Н. П. Полетика
129
гнется округ у Виддина, населенный главным образом румынами. При помощи этого Румыния была бы автоматически отвоевана для Тройственного союза, который в этом случае показал бы себя более полезным и сильным чем Двойственный союз (Франция — Россия.— Н. П.)».
Греции предполагалось дать компенсации в Эпире за уступку Болгарии Кавалы, а Черногории — в Северной Албании за уступку горы Ловчен, «на которую Австрия вполне могла бы предъявить претензии в связи с так далеко идущими изменениями балканской карты» \
Отчет Шена вскрывает основные пружины германской политики в июльские дни 1914 г. Он говорит нам о том, что правящие круги германского империализма, и в частности руководители министерства иностранных дел, отлично представляли себе, какие последствия может иметь задуманная ими авантюра. Он говорит нам также и о том, что германский империализм, решаясь развязать мировую войну, имел широко разработанную политическую программу. Именно наличием обдуманного стремления развязать войну и добиваться «великого решения» и объясняются как разработка этой политической программы, целью которой было улучшить позиции австро-германского блока в случае войны, так и выдача Австрии «карт-бланш» и постоянные понукания австрийского союзника к решительности и активности. «Локализация конфликта» между Австрией и Сербией целиком перекраивала карту Балкан в пользу австрогерманского блока и надолго устраняла из военно-политической игры «сербский фактор», разрушая одновременно работу Франции и царской России по созданию нового балканского союза, направленного против Австро-Венгрии и Германии. Превентивная же война при выступлении Антанты в поддержку Сербии позволяла относительно легко разгромить Францию и царскую Россию а с большим трудом и риском даже Англию, жестоко ограбив побежденных в свою пользу.
В свете всех этих обстоятельств мы и должны оценивать ту мышиную возню, которую подняли после войны германские историки, стремившиеся доказать, что германский империализм был «вовлечен» в войну, что
1 Dirr, S. 13—16; DDF, XI, 318, 375.
он не выдавал Австрии никакого «карт-бланш», и если вступил в войну, то только ради защиты своего союзника, призывавшего выполнить обязательства союза. При такой постановке вопроса Германия выступает в роли невинно пострадавшей за свою стойкость и «нибелунго-ву верность», так как германское правительство якобы не учитывало всех последствий, давая Австрии разрешение на военное выступление против Сербии.
Программа, изложенная в письме Ягова Лихновскому, в отчете Шена и в других приведенных выше документах, показывает, что германский империализм выдал «карт-бланш» вполне сознательно и обдуманно, учитывая все возможные последствия. И все дипломатические мероприятия германского правительства в дни июльского кризиса 1914 г. представляют конкретную реализацию этой программы действий.
Подготовка Германии и развязыванию войны
После выдачи Германией «карт-бланш» Вене вся деятельность германского правительства в период с 6 по 23 июля, т. е. до вручения австрийского ультиматума Сербии, была посвящена непосредственной подготовке к развязыванию войны. Эта подготовка носила и военный, и дипломатический характер и ставила своей целью облегчить намеченное выступление Австро-Венгрии (вопрос о компенсации Италии, об ускорении австрийского выступления против Сербии, об ознакомлении правящей верхушки Германии с текстом австрийского ультиматума до его вручения в Белграде ит. д.).
Логическим выводом из «карт-бланш», данного Австрии, явилась подготовка самой Германии к войне, начатая 6 июля, т. е. непосредственно после переговоров Сегени с Вильгельмом и Бетманом-Гольвегом. Она выразилась прежде всего в том, что вечером 5 и утром 6 июля Вильгельм вызвал в Потсдам представителей военного и морского ведомств — военного министра Фалькенгайна, заместителя Тирпица адмирала Капелле, старшего офицера генерального штаба генерала Берт-раба и представителя морского генерального штаба
капитана Ценкера — с целью предупредить их о возможности войны.
Объяснения этих лиц в 1919 г., когда «великое решение» окончилось не в пользу Германии, несмотря на неизбежные в подобных случаях умолчания и стремление представить все в невинном свете, все же достаточно красочно свидетельствуют о том, зачем именно их вызывали в Потсдам и как ставился вопрос о позиции Германии в будущем конфликте. Эти отчеты в основном почти совпадают друг с другом, расходясь лишь в деталях.
Так, капитан Ценкер показал: «Его величество император сообщил мне для передачи моим высшим начальникам, что в полдень 5 июля австро-венгерский поверенный в делах запросил его, выполнит ли Германия свои обязанности союзника в случае австро-венгерского конфликта с Сербией и тех осложнений, какие могут последовать из-за этого с Россией. Его величество обещал это но не верил в заступничество России за Сербию, запятнавшую себя убийством. Едва ли также позволит себе дойти до войны и Франция, так как у нее не хватает тяжелой полевой артиллерии для армии. Но если война с Россией — Францией даже невероятна, то военные меры должны предусматривать ее возможность. Тем не менее флот открытого моря1 должен направиться в свое плавание в Норвегию, назначенное на середину июля, и он сам согласно плану начнет свою поездку в Норвегию» 1 2.
Почти то же самое рассказывают и адмирал Капелле, и генерал Фалькенгайн, и генерал Бертраб3. В письме к Мольтке от 6 июля 1914 г., опубликованном с разрешения германского министерства иностранных дел и имперского архива только в 1937 г., генерал Бертраб проявил больше откровенности, чем в своих показаниях следственной комиссии Веймарского национального собрания в 1919 г. Генерал Бертраб сообщал Мольтке, что австро-венгерский посол вручил Вильгельму II меморандум своего правительства относительно австрофобских
1 Германский боевой флот из броненосцев и дредноутов.
2 DD, S. XXI.
3 Там же, стр. XIX—XXI; «Official German Documents», Vol. I, p. 64.
происков на Балканах, и добавил, что «австрийский император решил напасть на Сербию. Его величество в согласии с министерством иностранных дел и военным министерством одобрил это решение и заявил о готовности прикрыть Австрию в том случае, если вмешается Россия» Г
Отрывки из дневника адъютанта Вильгельма генерала Плессена, опубликованные только в 1937 г., свидетельствуют о том, что письмо Франца-Иосифа и меморандум Берхтольда были присланы отнюдь не для того, чтобы добиться от Берлина только дипломатической поддержки. «Его величество прочел нам (Фалькенгайну, Линкеру и Плессену. — Н. Я.) письмо австрийского императора и меморандум графа Берхтольда... согласно которым Австрия приготовляется к войне с Сербией и хочет быть уверенной в помощи Германии»1 2. Эти документы отчетливо показывают, что правящие германские круги учитывали возможность европейской войны в итоге австро-сербского конфликта и готовились к ней.
Что касается военной подготовки армии к предстоящим событиям, то она пока ограничилась потсдамским инструктированием кайзером генералитета. Нужных генералов созвали, предупредили, предложили быть начеку, следить за развитием событий. Что-либо иное было излишне, так как в смысле подготовки к войне на суше генералам было делать нечего. Германская армия еще с 1875 г. была в любой момент готова к войне с Францией, а с 1879 г. — к войне с Францией и царской Россией одновременно. Небольшой же экспедиционный корпус английской армии (около 150 тыс. человек), участие которого в военных операциях предусматривалось еще на совещаниях английского и французского генштабов в 1906 г., не представлял никаких затруднений для хорошо организованной и вымуштрованной германской армии. В любой момент в кратчайший срок германские войска могли быть двинуты в бой и притом значительно раньше армий своих противников. Вот почему попытки германских историков доказать миролюбие Германии в дни июльского кризиса 1914 г. и ее нежелание войны тем, что в период, предшествовавший
1 RHGM, 1938, N 3, р. 296; Bach, S. 14.
2 RHGM, 1938, N 3, р. 295—296; Bach, S. 14,
объявлению германской мобилизации, не было принято никаких военных мер, могут обмануть только тех, кто недостаточно хорошо знаком со структурой и организацией германской армии.
Это подтверждают и сами генералы, объясняя, почему в период с 6 по 27 июля не было сделано никаких открытых военных приготовлений к предстоящей войне. «Мне. замещавшему генерала Мольтке во всех касающихся войны вопросах, — свидетельствует помощник начальника генерального штаба генерал Вальдерзее,— в результате аудиенции генерала Бертраба нечего было делать. План мобилизации был закончен 31 марта 1914 г. Как всегда, армия была готова» I
Но если на суше делать было нечего, то для морской войны потребовались некоторые подготовительные меры, правда не слишком шумные, чтобы не встревожить преждевременно будущих противников1 2. Прежде всего встал вопрос, отправлять ли в северное плавание к берегам Норвегии «флот открытого моря». Морское ведомство протестовало против этой отправки, опасаясь, что Англия использует пребывание германского флота в плавании для внезапного нападения на него без объявления войны по известному плану адмирала Фишера. Но рейхсканцлер настоял на отправке флота в плавание, заявив, что отмена плавания может быть истолкована противниками как признак того, что Германия готовит что-то со своей стороны. Поэтому морской штаб успокоили заявлением министерства иностранных дел, что при всех обстоятельствах политические события будут развиваться такими темпами, что «флот открытого моря» сумеет своевременно возвратиться из плавания по меньшей мере за 6 дней до возможного начала войны с Англией. Исходя из этих соображений флот вышел в плавание 15 июля и вошел в норвежские порты 24 июля.
Но все же подготовка к войне потихоньку проводилась. Так, была организована проверка мобилизационных мероприятий и устранены выявленные ею мелкие
1 DD, S. XX.
2 Приведенные ниже данные о подготовке к войне на море взяты из показаний заместителя начальника морского генерального штаба адмирала Бенке следственной комиссии Веймарского национального собрания («Official German Documents», Vol. I, p. 60— 68; cp. Bach, N 5, S. 69).
недостатки и погрешности в работе мобилизационного аппарата, ускорены работы по окончанию ремонта судов, достройка крупных военных кораблей, миноносцев и подводных лодок, приведены в боевую готовность корабли, списанные как устаревшие. 24 июля был произведен пробный проход линкора по Кильскому каналу, увеличены до предусмотренных на случай войны размеров запасы горючего, приняты меры к снаряжению и вооружению вспомогательных судов из подходящих для этой цели пароходов торгового флота, наконец, приведена в готовность морская авиация.
Особые меры были приняты по отношению к тем военным судам, которые находились в негерманских водах. В связи с возможностью военного конфликта была изменена дислокация этих судов с целью поставить их в наилучшее стратегическое положение к началу войны. Информацию о происходящих событиях и особые инструкции получили командиры тех кораблей в иностранных водах, чье особое положение или местонахождение делало это необходимым. Так, крейсеры «Шарн-горст» и «Гнейзенау», входившие в состав германской дальневосточной крейсерской эскадры под начальством адмирала фон Шпее и находившиеся на пути в Самоа, 6 июля получили приказ остаться в районе островов Трук или Понапе, где была обеспечена надежная постоянная связь этих судов с германским морским ведомством. На несколько дней раньше срока, предусмотренного расписанием плавания, была ускорена отправка крейсера-дредноута «Гебен» в Полу для необходимого ремонта его котлов. Туда же с этой целью в середине июля были посланы из Германии рабочие германских верфей1. Соответствующее уведомление получила и канонерская лодка «Эбер», стоявшая на якоре в Кейптауне (Южно-Африканский Союз) в ожидании ввода в док и чистки своих котлов. Ей было предписано произвести ремонтные работы, увязывая сроки их с развитием политической ситуации. Крейсер «Дрезден» получил
1 Приказ идти на ремонт в Полу вместо возвращения в Германию был получен «Гебеном» 9 июля. Адмирал фон Шпее получил 9 июля телеграмму из морского генерального штаба, что между Австрией и Сербией «возможна» война и не исключено, что в нее будет вовлечен Тройственный союз. «Der Krieg zur See», «Kreuzerkrieg», Bd. I, Berlin, 1920, S. 62.
специальные приказания 22 июля, остальные суда за границей — 26 июля. Начальник морского генерального штаба вернулся из отпуска утром 25 июля.
Заместитель начальника морского генерального штаба в 1914 г. адмирал Бенке, давая свои показания следственной комиссии Веймарского национального собрания, указывал, что «морской генеральный штаб до 23 июля не приказывал и не проводил военных передвижений, а осуществленные приказы или приготовления вполне находились в границах обычных мер самозащиты и в рамках нормальных мирных издержек» Г С этим трудно согласиться, так как приведенные выше факты передвижений судов доказывают, что германские правящие круги проводили необходимые приготовления к войне на море. То обстоятельство, что они не имели открытого широкого характера и делались тайком, свидетельствует лишь о том, что германские империалисты хотели неожиданным наступлением застать противников врасплох.
Сохранение в строжайшей тайне предпринимаемой авантюры и в связи с этим тщательная маскировка всего того, что могло бы выдать немецкие планы, являлись в период до 23 июля предметом величайшей заботы германских организаторов войны. Так, Вильгельм рано утром 6 июля уехал в Киль, чтобы вечером того же дня уйти оттуда в плавание на север, и вернулся в Потсдам только 27 июля. Бетман-Гольвег 7 июля уехал в свое имение Гогенфинов и вернулся в Берлин только 25 июля. Отъезд императора и канцлера в отпуск на летний отдых состоялся только потому, что отмена поездки могла вызвать подозрения в странах Антанты, будто Германия готовит какое-то выступление, выходящее за рамки обыденной дипломатической борьбы. С другой стороны, отъезд Вильгельма и Бетмана-Голь-вега успокаивал Англию, весь флот которой был в полной боевой готовности сконцентрирован в Портсмуте. Пытаясь добиться нейтралитета Англии или по крайней мере задержать ее вступление в войну, для того чтобы успеть разгромить Францию и царскую Россию, германские организаторы войны должны были не щадить усилий для усыпления бдительности Лондона. Именно по
1 «Official German Documents», Vol. I, p. 66—68.
этим причинам Вильгельм и Бетман-Гольвег решили выехать в отпуск и умышленно отойти в сторону от развертывающихся событий до тех пор. пока их присутствие в Берлине не станет неотложной необходимостью.
Правда, отъезд кайзера имел для германской дипломатии и минусы. Вильгельму переотправлялись далеко не все (многие в сокращенном виде) телеграммы германских дипломатических представителей за границей. Если судить по опубликованным документам, Вильгельм получал информацию о происходящих событиях с большим запозданием *.
Так, например, текст австрийского ультиматума Вильгельм узнал не от германского министерства иностранных дел, а из телеграфного сообщения агентства Вольфа, перехваченного по радио 24 июля1 2. Рейхсканцлер, судя по количеству отправленных ему министерством иностранных дел телеграмм, был осведомлен немногим больше3.
Однако то, что кайзер и канцлер недостаточно полно и своевременно получали информацию, не играло существенной роли в развертывании событий, так как принципиальные решения были уже приняты и дальнейшие события развивались под углом выполнения этих решений, принятых в Потсдаме 5—6 июля. Присутствие Вильгельма и Бетмана-Гольвега в Берлине не являлось необходимым на этой стадии развязывания войны. Циммерман и вернувшийся поздно вечером 6 июля из отпуска Ягов вполне успешно справлялись с задачей политической подготовки войны, не нуждаясь в поминутном обращении за указаниями к правящей верхушке. Они получили в свое время распоряжения и до 23 июля посильно выполняли их, стараясь реализовать ту программу, о которой говорит отчет Шена.
Прежде всего был произведен нажим в Бухаресте, давший, как указывается в отчете Шена, удовлетворительные результаты4. Была произведена разведка в Софии, не доведенная, впрочем, до конца ввиду отказа Берхтольда приступить к заключению договора о союзе
1 DD, Апш. zu N 18, 19, 23, 24, 28, 29, 40, 49, 53, 65, 81, 82 и. а.
2 DD, N 231.
3 Там же, № 23, 25, 26, 34, 50 и др.
4 Там же, № 16, 21, 35, 39, 41, 63, 66 и др.
с Болгарией!. Турцию предупредили о возможности крупных событий1 2. Были предприняты попытки воздействовать на прессу в Лондоне, Риме, Бухаресте, причем не стеснялись в суммах для подкупа газет и журналистов3. Особое внимание было обращено на выяснение позиции Англии, и за каждым изменением ее политического пульса следили с тревогой. Были организованы поездка в Англию брата Вильгельма принца Генриха прусского для воздействия на королевскую семью и придворные круги Англии и поездка директора пароходной компании «Гамбург-Америка» Баллина для воздействия на финансовые и торгово-промышленные круги Англии4. Важнейшую информацию передавали в Вену для сведения венского кабинета. Вене была оказана известная услуга сообщением, что отъезд Пуанкаре из Кронштадта состоится 23 июля не в 22 часа, а в 23 часа по петербургскому времени (21 час 30 минут по центральноевропейскому времени). В результате этого сообщения Берхтольд в последнюю минуту предписал Гизлю перенести вручение ультиматума Сербии с 17 часов на 18 часов 23 июля в расчете, что телеграмма из Белграда об австрийском ультиматуме будет получена в Петербурге после отъезда Пуанкаре5.
18 июля в 17 часов 5 минут Ягов по телеграфу запросил представителя министерства иностранных дел в свите Вильгельма графа Веделя сообщить точные данные о маршруте яхты «Гогенцоллерн» с 23 июля, так как в этот день в Белграде будет вручен австрийский ультиматум с 48-часовым сроком. Ягов считал «нежелательным тревожить мир преждевременным возвращением его величества», но, с другой стороны, советовал, чтобы Вильгельм находился «в пределах досягаемости, в случае если непредвиденные события вынудили бы нас на важные решения»6.
В 19 часов 30 минут за этой телеграммой последовала другая, предназначенная для доклада Вильгельму и
1 DD, N 17, 22; OUAP, VIII, N 10171.
2 DD, N 45, 71, 81, 98, 99, 102, 117.
3 Там же, № 36, 43, 48, 52, 55; Lichnowsky, Vers 1’Abime, p. 356—359; DD, N 44, 47, 54, 59, 97.
4 DD, N 43, 56, 80, 90, 201, 207.
5 Там же, № 35, 37, 93, 108, 112, 127.
6 Там же, № 67.
гласившая, что, «согласно сообщению посольства в Вене, австро-венгерский демарш в Белграде последует 23 июля» Г Ведель ответил 19 июля, что яхта «Гогенцоллерн» согласно плану пробудет в Бальгольме до 30 июля и после однодневной остановки в Бергене возьмет курс на Свинемюнде1 2. Но’ Вильгельм, получив телеграмму о предстоящем вручении австрийского ультиматума Сербии 23 июля, приказал 19 июля «флоту открытого моря», находившемуся в норвежских водах, сосредоточиться к 25 июля, для того чтобы в случае отдачи приказа о прекращении плавания флот мог быстро возвратиться на свои базы3.
И Бетман-Гольвег, и Ягов, хорошо зная нрав Виль* гельма, нередко выступавшего весьма бестактно и невпопад, были чрезвычайно обеспокоены этим распоряжением, тем более что оно было неожиданным и нарушавшим разработанные планы по маскировке развязывания войны, согласно которым Берлин должен был держаться до последней минуты смирно и делать вид, что он ничего не знал о подготовлявшемся выступлении Австрии и что последнее застало его врасплох точно так же, как оно застало врасплох весь мир.
Учитывая это, Бетман-Гольвег решил сдержать Вильгельма. «Приказ его величества о сосредоточении флота к 25 июля, — телеграфировал он 21 июля в германское министерство иностранных дел, — внушает мне опасение, что, как только ультиматум будет отвергнут, из Бальгольма могут преждевременно последовать приказания о необычных передвижениях (флота. — Н. П.). С другой стороны, ошибочно выбранное местопребывание флота может оказаться роковым в случае кризиса».
Поэтому Бетман-Гольвег предлагал Ягову запросить мнение морского генерального штаба относительно •своевременности этого приказа Вильгельма 4. На запрос Ягова штаб ответил, что, если необходимо считаться с возможностью возникновения войны с Англией в ближайшие 6 дней, флот необходимо отозвать5.
1 DD, N 69.
2 Там же, № 79.
3 Там же, № 82.
4 Там же, № 101.
5 Там же, № 111.
Получив этот ответ, Ягов в 19 часов 3 минуты 22 июля телеграфировал Бетману-Гольвегу, что ожидать немедленного нападения Англии или очень быстрого развязывания войны не следует и что в случае преждевременного отозвания германского флота на свои базы или неплановых его передвижений будет задержана деконцентрация английского флота, начало которой намечалось на 27 июля, и английский флот останется сосредоточенным Г Поэтому Ягов советовал не предпринимать никаких военных мер, которые могли бы встревожить Англию.
Бетман-Гольвег согласился с этой оценкой ситуации и предложил министерству иностранных дел отправить от имени его, Бетмана-Гольвега, телеграмму императору о том, что преждевременное возвращение флота из плавания явится ошибочной мерой1 2.
Соответствующая инструкция была послана министерством иностранных дел в 15 часов 40 минут 23 июля на яхту «Гогенцоллерн». Ссылаясь на теорию локализации конфликта, на невероятность того, что Англия решится вмешаться немедленно, инструкция указывала, что «всякое преждевременное отозвание нашего флота могло бы вызвать всеобщее беспокойство и считаться подозрительным, особенно' в Англии» 3.
Ведель вечером 23 июля сделал соответствующий доклад Вильгельму, но уже 25 июля Вильгельм, встревоженный полученными сообщениями о ходе событий, решил пренебречь советом рейхсканцлера и вернуться в Берлин.
Были предприняты кое-какие меры и внутри страны. 6 июля перед уходом в плавание Вильгельм II вызвал в Киль главу фирмы Круппа посланника Круппа фон Болена и Гальбаха. Беседа Вильгельма II с Круппом за ужином продолжалась с 20 до 23 часов.
О том, что говорилось за ужином, Крупп на запрос следственной комиссии Веймарского национального собрания в 1920 г. сообщил следующее: «После того как его величество император в начале июля в Киле удостоил меня сообщением, что политическое положение
1 DD, N 115.
2 Там же, № 116.
3 Там же, № 125.
может стать серьезным в случае, если вопреки ожиданию Россия и Англия протянут руку защиты сербским цареубийцам, я согласно долгу обсудил доверительно с двумя членами директората фирмы Круппа вопрос, нужно ли что-нибудь сделать для пополнения запасов фирмы на случай войны» Г
Кроме Круппа, которого Вильгельм II информировал лично, по приказу кайзера были предупреждены о возможности войны руководители двух главных пароходных трестов — Альберт Баллин («Пароходная линия Гамбург — Америка») и Плеттенберг («Северогерманский Ллойд») 1 2. Еще раньше было сделано предупреждение руководителю «Дейче банк» Гельфериху. Крупнейшие воротилы деловых кругов и финансового мира благодаря такому предупреждению могли своевременно принять необходимые меры для подготовки своих предприятий к войне.
О том, как это происходило, мы знаем из рассказа одного из директоров фирмы Круппа, доктора Мюлона. В середине июля Гельферих сообщил Мюлону, что «политическое положение стало весьма угрожающим. Во всяком случае «Дейче банк» должен выждать с дальнейшими операциями за границей. На этих днях австрийцы были у императора. Через 8 дней Вена предъявит Сербии резкий и краткосрочный ультиматум, в котором будут такие требования, как наказание ряда офицеров, роспуск политических организаций, уголовное расследование в Сербии чиновниками двуединой монархии, словом, потребует удовлетворить ряд определенных безотлагательных требований. В противном случае Австро-Венгрия объявит войну Сербии. Доктор Гельферих добавил, что император решительно высказался за выступление Австро-Венгрии. Вильгельм II сказал, что считает конфликт с Сербией внутренним делом этих двух стран и не допустит вмешательства никакого другого государства. Если Россия мобилизуется, то он также объявит мобилизацию. Но его мобили
1 «Beilagen zu den Stenographischen Berichten liber den offen-tlichen Verhandlungen des Untersuchungs-Ausschusses», I. Unte-rausschuss, Beilage I: Zur Vorgeschichte des Weltkrieges. Schrift-liche Auskiinfte deutscher Saatsmanner» Deutsche Verlaggesellschaft fur Politik und Geschichte, Berlin, 1920, S. 87.
2 DD, N 80, 90.
зация означает немедленную войну. На этот раз не будет никаких колебаний. Австрийцы очень довольны решительной позицией императора».
Мюлон заявил, что это означает мировую войну. Гельферих ответил: «Походит на то. Но возможно, что Франция и Россия отнесутся к делу иначе. Сербам необходим памятный урок».
Встревоженный Мюлон передал этот разговор своему шефу Круппу, который был поражен осведомленностью Гельфериха и проворчал, что люди из правительства никогда не могут держать язык за зубами. Затем он сообщил Мюлону, что был 6 июля у Вильгельма II, который рассказал ему о переговорах с австрийцами и их итогах. «Слова Гельфериха верны, — заметил Крупп.— Положение в самом деле очень серьезно. Император сказал ему, что немедленно объявит войну, если Россия мобилизуется. На этот раз позаботятся о том, чтобы он не повернул вспять». В точно указанный Гельферихом день появился ультиматум Вены Сербии.
В новом разговоре Гельферих сказал Мюлону, что «Вильгельм отправился в свое северное путешествие только для видимости, но находится вблизи и поддерживает постоянную связь. «Дейче банк» принял свои меры и готов ко всем случайностям. Он, например, не отдает обратно в обращение поступающее золото. Это удалось устроить совершенно незаметно, и это дает изо дня в день значительные суммы» Г Красочный рассказ Мюло-на свидетельствует о решении правящей верхушки Германии развязать в 1914 г. войну.
Директор Дрезденского банка Гутман (связанный с Круппом) 18 июля, т. е. за 6 дней до опубликования австрийского ультиматума Сербии, откуда-то знал, что «австрийская нота Сербии очень резка и мирное решение едва ли возможно»1 2.
В дипломатической подготовке Германии к войне видное место в период с 6 по 23 июля занимал вопрос, как компенсировать Италию за будущие территориальные приобретения Австрии на Балканах. Гойосу во время пребывания в Берлине сначала удалось убедить
1 Р. Frolich, Zehn Jahre Krieg und Biirgerkrieg, Berlin, 1924, S. 44.
2 «Die Bank» (Berlin), August, 1914.
Циммермана в ненужности даже осведомить Италию о подготовлявшейся войне против Сербии. Однако, вернувшись 6 июля из отпуска, Ягов дезавуировал согласие Циммермана, считая, что Италию лучше купить, нежели игнорировать вовсе.
Так как прямые намеки Ягова о необходимости договориться с Италией встречали в Вене полное молчание, то Ягов поручил советнику германского посольства в Вене Штольбергу деликатную миссию позондировать Берхтольда относительно соглашения с Италией и намекнуть ему, что территориальные приобретения Австрии на Балканах будут настолько велики, что итальянцам можно будет пообещать даже уступку Южного Трентино.
Но в вопросах осведомления и компенсации Италии Вена оказалась твердой как кремень. Штольберг, говоривший с Берхтольдом 17 июля, не мог добиться от Берхтольда ничего существенного. Берхтольд подтвердил, что «до сих пор он не проронил ни одного слова» в Риме относительно ультиматума по адресу Сербии и намерен поставить итальянское правительство перед совершившимся фактом. Относительно компенсации в пользу Италии Берхтольд отказался даже разговаривать. А Гойос предложил дать итальянцам в качестве компенсации Додеканез, группу турецких островов в Эгейском море, захваченную Италией во время войны с Турцией и не возвращенную после мира в Уши. Этот ответ граничил почти с издевательством, что поняли в Берлине !.
Длинная и нудная телеграфная переписка германского министерства иностранных дел в эти дни с Веной о необходимости возможно скорее договориться с Италией и обеспечить ее содействие была вызвана тревожными сообщениями германского посла в Риме,. что Берхтольд не счел нужным вопреки своим обещаниям Берлину осведомить Италию о намеченном выступлении против Сербии. Об этом свидетельствуют распоряжения, отправленные Чиршки, выяснить, каким образом австрийское правительство не сдержало данное им Берлину обещание1 2.
1 DD, N 87, 89; OUAP, VIII, N 10398.
2 DD, N 119, 136 u. Anm. 2, 187.
Столь же неудачными оказались переговоры с Веной и по второму вопросу — об ускорении австрийского выступления. Германское правительство боялось, что оттяжка выступления позволит Антанте соответственно подготовиться. При внезапном выступлении Антанта не успела бы как следует сговориться. Если бы в этом случае конфликт перерос в войну, то военный механизм Антанты должен был работать более несогласованно и развязывание войны могло бы произойти в более выгодных для австро-германского блока условиях. Германское министерство иностранных дел четырежды (8, 9 12 и 16 июля) нажимало на Сегени, требуя, чтобы выступление против Сербии было «предпринято без промедления» L
О понуканиях Вены германскими милитаристами свидетельствуют и раздраженные пометки Вильгельма на полях депеш Чиршки о том, что австрийские правящие круги вопреки первоначальным планам решили вручить ультиматум Сербии с таким расчетом, чтобы Пуанкаре не мог узнать об этом.
Не меньшее разочарование принесли Берлину попытки узнать официальный текст ультиматума до его вручения. Переговоры по этому вопросу шли весьма долго и напряженно, развиваясь все интенсивнее по мере приближения срока вручения ультиматума. В различные периоды инициатива этих переговоров исходила то от Берлина, то от Вены.
До 14 июля, т. е. до того дня, когда Берхтольду удалось наконец уговорить Тиссу, инициатором переговоров выступала Вена и берлинский кабинет имел из Вены достаточно полную и точную информацию обо всем что там происходит. 8 июля Берхтольд в разговоре с Сегени обещал ознакомить германское правительство с содержанием ультиматума, как только текст его будет составлен 3. Это обещание Берхтольд добросовестно выполнял до 14 июля, т. е. в течение того времени, когда понукания Берлина были ему нужны как серьезнейший аргумент для воздействия на Тиссу и его единомышленников. Берхтольд не только осведомлял Чиршки обо
1 OUAP, VIII, N 10127, 10154, 10215, 10296; DD, N 34а.
2 DD, N 49, 50; DD, N 29.
3 OUAP, VIII, N 10126, 10154; DD, N 23.
всем, что происходило на заседаниях совета министров, о разногласиях с Тиссой и решении Франца-Иосифа, но даже советовался с Чиршки о том, какие требования можно было бы предъявить в Белграде — создание австро-венгерского агентства в Белграде, роспуск националистических организаций, увольнение скомпрометированных чиновников и т. д.1 Мнение Берлина нужно было Берхтольду по особым соображениям. Если бы Берлин принял участие в формулировке требований ультиматума и дал бы официальное одобрение их, то в случае какой-либо неудачи у Берхтольда всегда была бы в руках ссылка на соответствующее давление Берлина.
Однако в Берлине, по-видимому, поняли цель такого любезного приглашения Берхтольда и отказались принять участие в формулировке требований, хотя были весьма заинтересованы в том, чтобы знать их заранее и иметь время для соответствующей обработки общественного мнения дома и за границей. Германские организаторы войны не хотели, чтобы Вена могла говорить о каком-либо давлении на нее, но вместе с тем высказали кое-какие пожелания, надеясь, что Вена поймет намек. Так, 11 июля, получив телеграмму от Чиршки, содержавшую приглашение Берхтольда высказать мнение по поводу текста ультиматума1 2, Ягов телеграфировал Чиршки следующее:
«Мы не можем принять участие в формулировании требований к Сербии, так как это дело Австрии. Для нас, однако, желательно, чтобы Вена собрала достаточный материал, доказывающий, что в Сербии существует великосербская пропаганда, являющаяся угрозой для монархии, с целью по возможности больше убедить общественное мнение Европы в правоте Австрии. Этот материал было бы лучше всего опубликовать не по частям, а как целое незадолго перед предъявлением требований или ультиматума Сербии»3. Берхтольд, как это нам уже известно, выполнил лишь частично совет союзника 4.
Что же касается текста самого ультиматума, то Берхтольд обещал, что после выработки текста и утвержде
1 DD, N 18, 19, 29, 34а; ср. Dirr, N 11.
2 DD, N 29.
3 Там же, № 31.
4 Там же, № 40.
Ю Ц. П. Полетицд
145
ния его советом министров 19 июля он «немедленно отправит императорскому правительству ноту для доверительного ознакомления еще до представления ее своему императору» Г
Это было второе обещание Берхтольда ознакомить Берлин с текстом ультиматума до его отсылки. Но Берхтольд не собирался его выполнить, опасаясь, что Берлин может потребовать смягчения провокационного тона ноты и этим дать возможность Сербии принять ультиматум. В силу этих соображений он хотел дать текст ноты германскому правительству только в самый последний момент, когда она уже будет разослана и, может быть, даже вручена в Белграде, поставив таким образом «дорогого союзничка» — Берлин перед совершившимся фактом.
Если судить по опубликованным австрийским и германским документам, то депеши Чиршки от 14 июля были последним вразумительным отчетом, полученным в Берлине о содержании ультиматума. Но были, безусловно, и другие «каналы» кроме сообщений Чиршки и Сегени, через которые могла идти информация. В 1937 г. в Германии было опубликовано письмо германского военного агента в Вене Кагенека к Мольтке от 7 июля 1914 г. Кагенек писал: «Один посвященный из военного министерства сегодня осведомил меня, что австрийская нота со сроком будет настолько резкой, что увертки или принятие кажутся исключенными. Таким образом, война против Сербии будет наверняка. Сейчас важно знать, что скажет на это Россия, потому что Сербия, естественно, обратится прежде всего к ней за советом... По моему мнению, невозможно, чтобы Россия согласилась допустить такое умаление престижа славянства на Балканах и вообще в мире. Поэтому Россия будет вынуждена вмешаться активным образом... посвященный... офицер Большого генерального штаба сказал мне только что с торжествующей улыбкой: «На этот раз война будет наверняка»»1 2.
В письме к Мольтке от 13 июля 1914 г. Кагенек, подтверждая, что военное министерство и сам Франц-Иосиф решили довести конфликт с Сербией до войны, сообщал,
1 DD, N 49, 50; OUAP, VIII, N 10276.
2 RHGM, 1938, N 3, р. 297—298; Bach, S. 15.
что «территориальных приобретений не предусматривается, так как в этом случае пришлось бы компенсировать Италию».
На письме Кагенека имеется многозначительная пометка Мольтке: «Австрия должна разбить сербов, а затем быстро заключить мир на одном условии: австросербский союз, точь-в-точь как Пруссия обошлась с Австрией в 1866 г.» 1
Опубликование только в 1937 г. этих писем свидетельствует о том, что в архивах довоенной Германии было немало документов, которые могли бы существенно изменить сложившееся у историков представление о том, в какой степени Берлин был заранее осведомлен о требованиях австрийского ультиматума.
Общая сводка того, что знали в Берлине к 18 июля о планах правящих кругов Австрии и содержании ультиматума, дана в отчете баварского поверенного в делах в Берлине Шена от 18 июля:
«1. Издание королем Сербии воззвания, в котором будет заявлено, что сербское правительство полностью отмежевывается от великосербского движения и осуждает его.
2. Открытие следствия против соучастников сараевского злодеяния и участие в следствии австрийских чиновников.
3. Преследование всех лиц, участвовавших в великосербском движении.
Для принятия этих требований будет поставлен срок в 48 часов. Понятно, что Сербия не сможет принять подобных, не совместимых с ее достоинством как независимого государства требований. Следовательно, результатом явилась бы война»1 2.
После 15 июля никаких сообщений от Чиршки не поступало, и Ягов решил 17 июля запросить Вену о ее планах в отношении будущего облика Сербии и «искомых территориальных целей». Чиршки должен был добиться разъяснений у Берхтольда, «избегая, однако, при этом впечатления, будто мы хотим явиться как бы
1 RHGM, 1938, N 3, р. 298; Bach, S. 15.
2 Dirr, S. 4—6; о неприемлемости для Сербии условий австрийского ультиматума см. высказывания Берхтольда и Гойоса (DD, N 65, 87; Bach, S. 66—67).
тормозом на пути австрийского выступления или пред» писать ему известные границы и цели. Для нас ценно быть в некоторой степени ориентированными в том, куда же должен привести нас этот путь» Г
19 июля утром Ягов получил записку от заместителя начальника генерального штаба генерала Вальдерзееоб австрийских планах войны против Сербии. Австрийский генеральный штаб предполагал «выставить против Сербии 6 армейских корпусов и временно ничего не предпринимать в Галиции. Если же Россия вмешается, то Сербия будет оставлена и все силы будут брошены против главного противника». Вальдерзее называл планы австрийцев «разумными» и готовился уехать в отпуск 25 июля, как только Мольтке вернется из Карлсбада. «Мы в генеральном штабе готовы, и пока нам совершенно нечего делать»1 2, — писал он Ягову, и это была, как мы знаем, совершенная правда. Готовность германской армии к войне была такова, что генеральный штаб мог совершенно спокойно сидеть до самого последнего момента.
Прочитав эту записку и зная, что сегодня, 19 июля, совет министров Австро-Венгрии должен окончательно утвердить текст ультиматума, Ягов немедленно (в 13 часов 25 минут телеграмма была доставлена в Главное управление телеграфа) телеграфировал Чиршки, приказывая последнему затребовать у Берхтольда немедленно текст ультиматума и приложений к нему, «для того чтобы мы могли своевременно подготовить свое выступление перед другими державами. Желательно предварительное ориентирование относительно существенных пунктов предполагаемого выступления»3.
20 июля в 16 часов был получен ответ Чиршки, что Берхтольд обещал дать ноту Чиршки, как только она будет утверждена императором, так чтобы нота «завтра вечером (21 июля. — Н. П.) могла пойти в Берлин»4.
Эта скрытность союзника приводила в раздражение руководителей германской политики, по вполне понятным причинам заботившихся о подготовке к войне об
1 DD, N 61.
2 Там же, № 74.
3 Там же, № 77.
4 Там же, № 88.
щественного мнения и широких масс Германии и обосновании перед ними «необходимости» для Австрии произвести нападение на Сербию. Ознакомившись с телеграммой Чиршки, Ягов поспешил телеграфировать ему в тот же день следующую инструкцию: «Я полагаю, что одновременно с предполагаемым в Белграде демаршем Вены следует официальное сообщение относительно содержания ноты, результатов следствия и т. д. В отношении обработки нашей общественности (курсив мой. — Н. П.) для нас имело бы величайшую ценность быть заранее точно информированными не только о содержании, но также и о дне и часе публикации. Прошу ответа по телеграфу» Г
Сведения от Чиршки, что ультиматум будет вручен в Белграде в четверг «после полудня», что копия ультиматума отсылается в Берлин «сегодня вечером», были получены в германском министерстве иностранных дел лишь 21 июля в 21 час 25 минут1 2. В действительности же Берхтольд, предписавший не показывать ультиматума Чиршки, не собирался выполнить и это, третье по счету обещание. Чиршки, получивший текст ультиматума только вследствие ошибки одного из помощников Берхтольда, графа Форгача, не знавшего о приказе Берхтольда не давать текста, отправил ноту почтой. Она пришла в Берлин уже после того, как Ягову удалось получить текст ультиматума от Сегени, которому Ягов 21 июля «дал ясно понять, что Германия, само собой разумеется, безусловно и со всей мощью будет стоять за нами (Австрией), но что для германского правительства именно по этой причине представляет жизненный интерес быть своевременно информированным о том, «куда ведут наши пути», и в особенности о том, предполагаем ли мы только временную оккупацию сербских областей или же, что также дал понять граф Гойос во время своей последней беседы с рейхсканцлером, замышляем в качестве «последнего довода» раздел Сербии» 3.
Согласно признанию Ягова следственной комиссии Веймарского национального собрания, он получил ноту
1 DD, N 83.
2 Там же, № 103.
3 OUAP, VIII, N 10448.
от Сегени 22 июля около 19 часов, причем Сегени заявил, что нота будет вручена в Белграде 23 июля.
«Просмотрев ее, — заявил следственной комиссии Ягов, — я сказал послу, что и форма, и содержание ноты кажутся мне излишне резкими. Мне кажется, я особо подчеркнул, что имелось слишком много требований. Граф ответил, что в этом отношении уже слишком поздно что-либо сделать. Нота уже отослана в Белград и будет вручена там на следующий день, как он ошибочно уверил меня («на следующий день утром»). Я выразил послу большое удивление по поводу того, что сообщение пришло так поздно, что нам не дано никакой возможности в связи с ним что-либо предпринять» *. Копия ноты, посланная Чиршки, была получена, по словам Ягова, поздно вечером после ухода Сегени 1 2 и в сущности была уже не нужна.
«Признание» Ягова следственной комиссии Национального собрания в ту эпоху, когда разгромленный в мировой войне германский империализм старался всячески смазать и затушевать свое участие и свою вину в развязывании войны, имеет весьма двусмысленный характер. Форма и содержание австрийского ультиматума «кажутся» Ягову «слишком резкими», количество требований «преувеличенным». Необходимо помнить, что эти признания Ягова давались следственной комиссии для официального употребления (подыскивались материалы для ревизии Версальского договора), что Ягову приходилось оправдываться за свои действия в 1914 г. и пр. Словечко «кажется», использованное Яго-вом в 1919—1920 гг. и даже позже, спасало его от персональной ответственности за события 1914 г. и ничем его не связывало в будущем. В самом деле, установить в 1919—1920 гг., что именно «казалось» и что «не казалось» Ягову в 1914 г., было невозможно. С другой стороны, сам Ягов всегда мог отказаться от ответственности за любой дипломатический шаг, предпринятый в 1914 г., заявив, что ему, Ягову, тогда «так показалось».
Независимо от того, что именно «казалось» или «не казалось» Ягову в 1919—1920 гг. о событиях июля 1914 г., все же можно установить некоторые факты, сви
1 «Official German Documents», Vol. I, p. 31.
2 Там же, стр. 30.
детельствующие о том, что он не был поставлен Австрией перед «совершившимся фактом» вручения заведомо провокационной ноты и имел время, если бы хотел, смягчить ее наглый тон.
По словам Ягова, он получил от Сегени текст австрийского ультиматума в 19 часов 22 июля. До получения от Сегени копии ультиматума Ягов не мог точно знать, что вручение ноты в Белграде состоится 23 июля в 17 часов, так как этот час был указан только в тексте ноты1. Но 22 июля Сегени сказал Ягову (это Ягов и Бетман-Гольвег утверждают в своих мемуарах, опубликованных в 1919 г.), что нота будет вручена в Белграде 23 июля утром1 2. Таким образом, до 19 часов 22 июля Ягов должен был верить Сегени, что ультиматум будет вручен 23 июля утром.
Если дело обстояло так, как пишет Ягов, то для нас совершенно необъясним следующий факт: получив в 14 часов 31 минуту 22 июля телеграмму Пурталеса о том, что отъезд Пуанкаре состоится 23 июля в 23 часа3, Ягов почему-то встревожился и отправил срочную инструкцию Чиршки, что «если демарш в Белграде будет сделан в 5 часов пополудни, то он, следовательно, станет известным еще во время пребывания Пуанкаре в Петербурге»4. Эта инструкция попала в Главное управление телеграфа в Берлине в 18 часов 5 минут, т. е. за час до приема Сегени, принесшего текст ноты, где и был сообщен точный срок вручения. Вот тут и возникает вопрос, каким образом Ягов, еще не получивший от Сегени текста ноты и в силу этого вынужденный верить заявлению Сегени, сделанному 22 июля в 19 часов, что нота будет вручена 23 утром, мог телеграфировать Чиршки точный срок вручения ультиматума. Иными словами, сопоставление тех дат, которые мы имеем на официальных германских документах, ясно показывает, что Ягов попросту лгал комиссии Национального собрания, заявляя, что он узнал текст ультиматума только в 19 часов вечера 22 июля; он знал его значительно раньше.
1 OUAP, VIII, N 10395, 10399.
2 Jagow, Ursachen des Weltkrieges. Berlin, 1919, S. 110; Beth-mann-Hollweg, Betrachtungen zum Weltkriege, Berlin, 1919, S. 39.
3 DD, N 108.
4 Там же, № 112.
Мы намеренно остановились так подробно на выяснении вопроса, когда именно Ягов узнал точный текст ультиматума, по тем соображениям, что этот вопрос является одним из козырных для германских буржуазных историков, пытающихся обелить германский империализм. Они изо всех сил доказывают, что «коварные» австрийцы старались скрыть от Германии текст ультиматума (это не противоречит действительности) и что в силу этого Ягов узнал этот текст так поздно, что уже не мог потребовать смягчения ноты (это, конечно, ложь!). Из сопоставления дат отправки и получения различных документов мы видели, что Ягов знал и до 19 часов 22 июля и даже до 14 часов 31 минуты точный срок, вручения ультиматума и что Германия отнюдь не была поставлена Австрией перед совершившимся фактом.
Наконец, если даже поверить Ягову и согласиться с тем, что текст ноты он узнал только в 19 часов, хотя, как мы видели, это явная ложь, то и тогда у него было достаточно времени, для того чтобы заставить Вену пойти на попятный или по крайней мере смягчить ультиматум. Ведь могла же попасть по назначению в Вену еще 22 июля телеграмма-инструкция Чиршки относительно сроков отъезда Пуанкаре, поданная в Главном управлении телеграфа в Берлине в 18 часов 5 минут этого же дня! С таким же успехом попала бы в Вену и телеграмма, отправленная после 19 часов примерно такого содержания: «Возражаем против таких-то и таких-то (номера по порядку) требований ультиматума». Можно было, наконец, отсрочить демарш в Белграде еще на один день. Все это было возможно, а потому усилия германских буржуазных историков доказать невинность Ягова, а вместе с ним и германского правительства, якобы обманутых «коварной» Австрией, являются передергиванием исторических фактов, рассчитанных на то, чтобы обмануть трудящиеся массы и скрыть от них работу германских организаторов войны. На самом деле Ягов, зная заблаговременно и точный срок вручения ультиматума, и его провокационный характер, явно рассчитанный на то, чтобы вызвать войну, не собирался сдержать Вену, так как в Берлине считали момент подходящим для «великого решения».
О желании добиться «великого решения» в июле 1914 г. и безусловной поддержке для этой цели австрий
ских организаторов войны говорит и тот факт, что Германия оказала авансом мощную поддержку австрийскому выступлению, не зная даже точно, если верить Ягову, в чем оно будет выражаться. Германское министерство иностранных дел составило около 19—20 июля и отправило 21—22 июля инструкцию германским по слам в Лондоне, Париже, Петербурге об их выступлениях в связи с вручением австрийского ультиматума в Белграде. Эта инструкция содержала текст германской декларации, которая оправдывала выступление Австрии, и в заключение требовала «локализации» конфликта и невмешательства в него других держав, недвусмысленно угрожая тем, кто попробует вмешаться. «В изложенном выше вопросе, — заканчивалась инструкция, — речь идет о деле, подлежащем разрешению лишь между Австрией и Сербией... Мы настоятельно желали бы локализации конфликта, так как всякое вмешательство третьей державы повлечет за собой в силу различных договорных обязательств неисчислимые последствия» Г
«Очень сильная поддержка»1 2, — резюмировал свои впечатления от чтения этой германской декларации один из крупнейших чиновников английского министерства иностранных дел, Эйр Кроу. Но это было даже больше, чем поддержка. Такая декларация со стороны Германии выводила ее на арену борьбы, как это и намечал в письме к Лихновскому Ягов3. Эта безоговорочная поддержка в самом начале конфликта закрывала возможность для маневрирования и отступления, чего Ягов, конечно, не мог не понимать. Но в Берлине знали, на что идут, и считали необходимым поддержать Вену во что бы то ни стало, так как, по мнению германских организаторов войны, настал момент «великого решения».
Германская игра в локализацию австро-сербского конфликта (24—20 июля)
В ближайшие дни после вручения австрийского ультиматума германское правительство наряду с энергичными выступлениями в Петербурге, Париже и Лон
1 DD, N 100.
2 BD, N 100.
3 Там же, № 72.
доне о необходимости локализации австро-сербского конфликта намеревалось занять позицию внешнего спокойствия, для того чтобы в первую очередь усыпить подозрительность Англии. Бетман-Гольвег и Ягов всячески старались создать видимость того, что выступление Австрии является совершенно самостоятельным шагом, неожиданным для германского правительства, и этим снять с него всякие подозрения в том, что оно подстрекает Австро-Венгрию к воййе с Сербией.
С этой целью Бетман-Гольвег и Ягов, с одной стороны, унимали Вильгельма и избегали каких-либо открытых военных и полувоенных мер, тем более что все предварительные военные приготовления были уже проведены а с другой — избегали всяких открытых шагов, которые могли бы подчеркнуть солидарность Германии с Австрией и их сговор. Вот почему, согласившись 22 июля 1 взять на себя защиту австрийских подданных в Белграде в случае разрыва дипломатических отношений между Австрией и Сербией, германские организаторы войны 24 июля решительно отказались исполнить просьбу Вены — передать сербскому правительству объявление войны Сербии через германского посланника в Белграде.
Отказ мотивировался тем, что такое согласие будет считаться за границей вмешательством Германии в австро-сербский конфликт и даже «вызовет подозрения у незнакомой с дипломатическими обычаями публики, будто мы возбуждаем Австро-Венгрию на войну»1 2. Правящая верхушка Германии, тайком понукавшая Австро-Венгрию к развязыванию войны, изо всех сил старалась избежать именно такого впечатления. Она стремилась изобразить перед широкими массами дело так, будто Австрия действует самостоятельно.
Утром 24 июля австрийский ультиматум появился в газетах, и берлинский официоз «Локаль-Анцейгер» комментировал его весьма недвусмысленным образом: «В Белграде воспримут эту ноту как страшную пощечину. Сербское правительство либо примет унизительные условия ноты, либо ответит отказом, и тогда начнут стрелять австрийские ружья, так часто заряжавшиеся»3. На
1 DD, N 114; OUAP, VIII, N 10397.
2 DD, N 138, 142.
3 DDF, XI, N 18, 29; OUAP, VIII, N 10583.
улицах Берлина и крупнейших городов начались «патриотические» манифестации, продолжавшиеся 24 и 25 июля. Посольства Антанты охранялись полицией.
В тот же день 24 июля Ягов заявил французскому послу Жюлю Кам-бону, пришедшему к нему в 17 часов 30 минут, что «сербское правительство давно исчерпало австрийское терпение» и что австро-сербский конфликт должен быть локализован Ягов старался при этом подчеркнуть, что содержание австрийского ультиматума не было известно ему до его вручения. «Трогательно видеть заботу, с которой г. Ягов и все его подчиненные стараются сказать всем, что они не знали содержания австрийской ноты, врученной Сербии»1 2, — сообщал 24 июля в Париж Жюль Камбон.
В ночь с 24 на 25 июля и утром 25 июля пришли первые телеграммы из Петербурга, Парижа и Лондона о настроениях, вызванных там австрийским ультиматумом и германским требованием «локализации конфликта»3. В общем сведения звучали удовлетворительно даже из Петербурга. Пурталес полагал, что царская Россия возьмется за оружие лишь при попытках Австрии произвести территориальные захваты в Сербии и что поэтому немедленного вмешательства царской России не приходится ожидать. «В Париже и Лондоне усердно работают над локализацией конфликта»4, — телеграфировал Вильгельму 25 июля в 22 часа 45 минут Бетман-Гольвег.
Неприятным обстоятельством для Германии было только то, что в Петербурге, Париже и Лондоне, опираясь на сообщения своих дипломатических представителей в Берлине, одинаково догадывались, что австрийский ультиматум был составлен с ведома, если не при прямом соучастии, германского правительства5.
Другим неприятным обстоятельством явилось то, что Грей обратился к германскому правительству с двумя просьбами6: воздействовать на Австрию, чтобы она продлила срок ультиматума, и допустить посредничество четырех держав — Англии, Франции, Германии и Ита
1 DDF, XI, N 33; МОЭИ, V, № 29; BD, XI, N 103, 160.
2 DDF, XI, N 29.
3 DD, N 154, 157, 160.
4 Там же, № 191.
5 Там же, № 153, 163, 166, 169, 170.
6 Там же, № 157; Lichnowsky, Vers I’Abime, р. 371—372.
лии — между Австрией и царской Россией в случае, если дело дойдет до опасного напряжения между этими последними.
В Берлине обе просьбы Грея были встречены, можно сказать, «дурным глазом». Но отрадным в них для германских дипломатов было все-таки то, что Грей на первый взгляд как будто старался не выходить за рамки дипломатического вмешательства. А так как полученные ночью сообщения германских послов звучали успокоительно. то германское министерство иностранных дел настроилось на радужный лад, полагая, что конфликт будет локализован и что события развернутся по наиболее благоприятному согласно отчету Шена, первому варианту: царская Россия не тронется, ибо Франция и Англия ее удержат, а Австрия получит полную возможность разгромить Сербию и тем самым усилить позиции австро-германского блока на Балканах.
Берлин встретил первое предложение Грея с опасениями. Там боялись, что просьба о продлении срока ультиматума облегчит вмешательство других держав Антанты в австро-сербский конфликт в ущерб Германии и Австро-Венгрии. Поэтому Ягов телеграфировал Лихновскому (телеграмма поступила в Главное управление телеграфа в Берлине в 13 часов 25 июля) вежливый отказ на это предложение Грея, ссылаясь... на технические причины1. В другой телеграмме Ягов писал: «Предложение Грея сообщил в Вену. Так как срок ультиматума истекает уже сегодня и, по газетным сведениям, граф Берхтольд находится в Ишле, полагаю, что продление срока более уже невозможно»1 2.
То же самое Ягов повторил и английскому поверенному в делах Рембольду, указавшему, что военные действия Австрии против Сербии «опасным образом возбудят общественное мнение в России». Ягов ответил, что «кризис может быть локализован», так как он «дал понять русскому правительству, что Германия меньше всего желает всеобщей войны, и он сделает все, что в его силах, для того, чтобы предупредить подобное бедствие». «Если отношения между Россией и Австрией станут угрожающими, — сообщал Рембольд Грею, — он
1 DD, N 164.
2 Там же, № 171.
(Ягов. — Н. П.) готов принять ваше предложение относительно сотрудничества четырех держав в пользу умеренности в Вене и Петербурге» L
Но если в Берлине считали нужным дипломатически расшаркиваться перед Англией и уверять, что предложение Грея будет когда-то принято, то с царской Россией не собирались долго разговаривать. Поэтому Ягов назначил прием царскому поверенному в делах Бронев-скому только на 17 часов 25 июля, т. е. за час до истечения срока ультиматума. «На отдаленные ’намеки, что следовало бы воздействовать в Вене во избежание возможных грозных последствий, министр иностранных дел каждый раз уклончиво отвечал, что он об этом не хотел бы и думать»1 2, — сообщил 25 июля Броневский Сазонову.
Ягов оставил без ответа и телеграмму Лихновского, полученную в 13 часов 26 минут 25 июля, в которой последний настоятельно советовал не отклонять просьбы Грея о продлении срока ультиматума, так как германский отказ будет иметь большое влияние на дальнейшую позицию Англии3.
Но война была уже решенным делом, и Ягов по указанным выше соображениям решил не менять своей позиции. Наоборот, он осведомил Чиршки о своем отказе исполнить просьбу Грея о продлении срока, данного Сербии, для ответа на австрийский ультиматум4. Телеграмма в Вену была подана в Главное управление телеграфа в Берлине в 16 часов5. Трехчасовой срок между отправкой телеграммы Лихновскому с отказом на первое предложение Грея и посылкой телеграммы Чиршки свидетельствует о том, что Берлин имел достаточно времени для воздействия на Берхтольда в смысле продления срока ультиматума, но не хотел исполнить просьбу Грея.
На вторую просьбу Грея Ягов не торопился отвечать. Только после получения двух новых телеграмм Лихновского6 о важности предложения Грея как единственного
1 BD, XI, N 122; DDF, XI, N 45.
2 МОЭИ, V, 63; DD. N 172; DDF, XI, N 49, 61.
3 DD, N 165; Lichnowsky, Vers PAbime, p. 376.
4 DD, N 164, 157; Lichnowsky, Vers 1’Abime, p. 371—372.
5 DD, N 171.
6 Там же, № 179, получена в 17 часов 21 минуту; № 180, получена в 17 часов 52 минуты.
средства избежать мировой войны, а также узнав о разрыве дипломатических отношений между Австрией и Сербией 1 и приказе Вильгельма о возвращении «флота открытого моря» из плавания1 2 Ягов ответил «согласием» (его телеграмма была подана в Главное управление телеграфа в Берлине в 23 часа 5 минут). «Различие, проводимое между австро-сербским и австро-русским конфликтами, вполне правильно, — писал Ягов. — В первый мы подобно Англии не хотим вмешиваться и считаем сейчас, как и раньше, что вопрос должен остаться локализованным посредством невмешательства держав. Поэтому мы настоятельно надеемся, что Россия, сознавая серьезность ситуации и свою ответственность, воздержится от всякого активного вмешательства. Если возникнет австро-русский спор, то мы готовы с оговоркой о наших известных обязательствах по союзу начать вместе с другими великими державами посредничество между Австрией и Россией»3.
Этот ответ Ягова полностью исходил из предположения, что международная ситуация развертывается по наиболее благоприятному первому, по счету Шена, варианту разрешения конфликта, так как до отправки этой телеграммы не было получено никаких тревожных сведений о позиции царской России. Поэтому согласие на предложение Грея о посредничестве держав между Австрией и царской Россией ни к чему Германию не обязывало, так как на австро-русский конфликт пока не имелось никакого намека. Наоборот, в случае возникновения австро-русского конфликта посредничество четырех держав, в особенности Англии, могло оказаться при известных условиях полезным козырем в дипломатической игре.
С другой стороны, австро-сербский конфликт продолжал развиваться в намеченном плане расправы Австрии с Сербией, и Ягов в разговоре с послами Антанты «охотно допускал, что австро-венгерское правительство желает дать сербам заслуженный урок и что там (в Вене. — Н. П.) готовят военное выступление»4.
1 DD, N 188.
2 Там же, № 174, 175.
3 Там же, № 192; BD, XI, N 122, 176; Bach, S. 20,
4 BD, XI, N 176.
Мало того, боясь, что английское предложение посредничества может помешать расправе Австрии с Сербией, руководство германского министерства иностранных дел настаивало на скорейшем начале военных операций против Сербии. «Здесь считается твердо предусмотренным,— сообщал в Вену 25 июля Сегени, — что на возможный отрицательный ответ Сербии немедленно последует с нашей стороны объявление войны с последующими военными операциями. Здесь видят во всяком промедлении начала военных операций большую опасность в отношении вмешательства других держав. Нам настоятельнейшим образом советуют немедленно выступить и поставить мир перед совершившимся фактом. Я совершенно разделяю это мнение (германского. — Н. П.) министерства иностранных дел (курсив мой.— Н. 77.)» L Поэтому можно думать, что предложение Грея о посредничестве четырех держав в австро-русском конфликте было встречено в Берлине без особого восторга и что согласие на посредничество было дано Яго-вом лишь из вежливости, чтобы не раскрыть своих карт сразу.
Между 21 и 23 часами 25 июля были получены телеграммы Лихновского, излагавшие краткое содержание сербского ответа австрийцам и сопроводительную записку Грея. Грей просил германское правительство «повлиять на австрийское правительство отнестись к ответу благосклонно»1 2. В Берлине положили до поры до времени эту просьбу Грея под сукно.
Но расчеты германского правительства всяческими уловками и дипломатическими вывертами ввести Англию в заблуждение для того, чтобы добиться ее нейтралитета хотя бы в первые, решающие недели войны, натолкнулись на неожиданную помеху со стороны Вильгельма и его ближайшего окружения, которое стремилось форсировать развязку. Пометки Вильгельма на полях донесений германских дипломатов, пересылавшихся ему по телеграфу свидетельствуют, что германский император, по-видимому, боялся больше всего того, что
1 OUAP, VIII, N 10656; DD, N 213.
2 DD, N 191a, получена в Берлине в 23 часа; DD, N 186, получена в Берлине в 21 час 25 минут; BD, XI, N 114, 115; Lich-nowsky, Vers 1’Abime, p. 378.
«штатские», сидящие в Берлине, упустят момент для' своевременной мобилизации. Он восторженно одобрял непримиримую позицию Австрии по отношению к Сербии, считая необходимым обеспечить за австро-германским блоком командующее положение на Балканах. Так, на телеграмме Чиршки от 24 июля, сообщавшей, что Берхтольд «с целью документировать перед Россией свои добрые намерения» пригласил русского поверенного в делах в Вене князя Кудашева, чтобы объяснить ему позицию Австро-Венгрии по отношению к Сербии и заверить князя Кудашева, что «Австрия не потребует никакой сербской территории» и «не хочет вызвать никакой перегруппировки сил на Балканах», Вильгельм 26 июля сделал следующие пометки ь.
«Совершенно излишне. Произведет впечатление слабости и покажется извинением перед Россией, такое поведение, безусловно, неправильно, и надо его избегать.
Австрия имеет веские доводы, в силу коих она совершила такой шаг, и нельзя же задним числом предлагать Австрии почти дискуссию.
Осел! Она должна вернуть себе Санджак, иначе сербы получат доступ к Адриатике.
Она (перекройка карты Балкан. — Я. Я.) произойдет сама собой и произойдет неминуемо. Австрия должна получить перевес на Балканах над другими мелкими державами за счет России, иначе не будет покоя».
Такие и другие, еще более энергичные выражения (например, по адресу итальянского короля в связи с претензиями Италии на компенсации — «воришка должен всегда что-нибудь стибрить», по адресу Сербии и царской России) достаточно ярко характеризуют позицию Вильгельма в период 24—26 июля.
В 9 часов 30 минут утра 25 июля, т. е. не дождавшись ответа Сербии па австрийский ультиматум, Вильгельм отдал приказ «флоту открытого моря» ускорить погрузку угля и готовиться к возвращению в Германию1 2, а министерству иностранных дел предписал подготовить доверительные запросы правительствам Дании и Швеции об их позиции. Эти запросы собирались отправить
1 DD, N 155.
2 Там же, № 174.
«в случае обострения положения и увеличения напря-жения между Россией и нами» J.
Приказ Вильгельма о возвращении флота из плава* ния встревожил Бетмана-Гольвега и Ягова. Возвращение германского флота преждевременно на родину могло обеспокоить английское правительство и открыть ему глаза на истинные намерения Германии. Это было тем более некстати, что морской генеральный штаб узнал через своих агентов в Портсмуте, что в 12 часов дня 25 июля началось увольнение в запас экипажа второй и третьей английских эскадр. Это подтвердил и германский морской атташе в Лондоне, сообщивший что «деконцентрация (английского флота. — Н. П.) началась согласно плану никаких необычных передвижений нет»1 2.
Узнав, что эти новости в 18 часов 30 минут переданы Вильгельму Бетман-Гольвег направил ему следующую телеграмму: «Начальник морского генерального штаба сообщает мне что ваше величество на основе телеграмм Вольфа (телеграфное агентство. — Н. П.) отдали приказ флоту срочно подготовиться к возвращению домой». Указывая что согласно сообщениям германских агентов и шпионов из Лондона и Портсмута, «английский флот не предпринимает никаких необычных мер наоборот, производится предусмотренная ранее планомерная деконцентрация (флота. — Н. Я.)», Бетман-Гольвег просил Вильгельма отменить приказ о возвращении германского флота в свои базы, ссылаясь на то, что, согласно сообщениям германского посла в Лондоне, «сэр Грей по меньшей мере сейчас не думает о прямом участии Англии в возможной европейской войне и, как только возможно, хочет способствовать локализации австро-венгерско-сербского конфликта»3.
«Неслыханно! Мне это совершенно не приходило в голову», — комментировал эту телеграмму 26 июля Вильгельм, до глубины души оскорбленный тем, что он мог. по мнению Бетмана-Гольвега, отдать такой важный приказ, как приказ о возвращении флота, на основании
1 DD, N 173.
2 Там же, № 174.
3 Там же, № 182, подана в Главное управление телеграфа в Берлине 25 июля в 20 часов 35 минут.
П Н. П. Полетика 161
Телеграммы агентства Вольфа. «На основании сообщения моего посланника о- мобилизации в Белграде!»1,— раздраженно писал кайзер. — Это может повлечь за собой русскую мобилизацию, повлечет за собой австрийскую мобилизацию. В этом случае я должен иметь боевые силы на суше и на море собранными. В Балтийском море нет ни одного судна! Я имею обыкновение к тому же принимать военные меры не в силу какой-то вольфов-ской телеграммы, но исходя из общего положения, и этого штатский канцлер еще не понял»1 2.
Действительно «штатский канцлер» проявлял оптимизм. Германская военщина смотрела прямо в корень дела. Так, например, начальник военного кабинета Вильгельма генерал фон Линкер считал, что разрыв отношений между Австрией и Сербией означает «почти наверняка войну»3. Но решение Вильгельма о возвращении флота в свои базы действительно привело к отмене английским адмиралтейством приказа о деконцентрации английского флота.
26 июля в 3 часа 28 минут утра была получена первая тревожная телеграмма из Петербурга от генерала Хелиуса (генерал-адъютанта Вильгельма при Николае II) 4 о прекращении маневров в Красном селе, о возвращении воинских частей из лагерей на постоянные квартиры и т. д. Хелиус сообщал о своих впечатлениях, что предпринимаются все подготовительные меры для мобилизации против Австрии5.
Телеграмма, впрочем, не слишком обеспокоила Бетмана-Гольвега ибо, отправив копию телеграммы Хелиуса Вильгельму (подана в Главное управление телеграфа в Берлине 26 июля в 12 часов 5 минут дня) 6, он немедленно вслед за этим (в 13 часов) отправил Вильгельму следующую телеграмму: «Кроме сообщения, сделанного генералом фон Хелиусом, пока не имеется никаких
1 См. телеграммы германского посланника в Белграде, DD, N 158, 159.
2 DD, N 182.
3 RHGM, 1938, N 3, р. 301—302.
4 Со времени Александра I короли Пруссии имели своего личного генерал-адъютанта при особе императора России, а русские императоры — своего личного генерал-адъютанта при особе короля Пруссии.
5 DD, N 194.
6 Там же, № 194, примечание 2.
достоверных сведений о русской позиции. Если Россия готовится к конфликту с Австрией, Англия намерена предпринять посредничество и надеется при этом на французскую поддержку. Пока Россия не предпринимает никакого враждебного акта, я полагаю что и наша направленная на локализацию конфликта позиция также должна остаться спокойной. Генерал фон Мольтке вернулся сегодня из Карлсбада. Он разделяет этот взгляд» Г Даже военщина не была встревожена известиями из царской России и считала еще пока возможным спокойно выжидать развертывания событий. Но Вильгельм торопился. «Спокойствие — первая обязанность бюргера,— язвительно комментировал он на полях этой телеграммы. — Только спокойствие, всегда лишь спокойствие! Но спокойная мобилизация есть в самом деле что-то новое» 1 2.
Царской России было послано предупреждение: «После того как граф Берхтольд заявил России, что Австрия не замышляет никакого территориального приобретения в Сербии, но хочет лишь обеспечить порядок, сохранение европейского мира зависит лишь от России. Надеясь на любовь России к миру и наши стародавние добрые отношения мы верим, что она не предпримет никакого шага, который поставит под серьезную угрозу европейский мир»3. Копия этого предупреждения была одновременно переадресована Шену в Париж с выражением надежды, что «Франция, с которой мы единодушны в сохранении европейского мира, использует свое влияние в Петербурге в духе умеренности»4.
Лихновскому в Лондон, учитывая полученное накануне предложение Грея о посредничестве в австро-русском конфликте, был сообщен текст особого обращения к Грею. «Согласно полученным из заслуживающего доверия источника, но еще не проверенным сведениям,— гласило это обращение, — в России предстоит призыв запасных, что будет равно мобилизации и против нас. Если эти известия подтвердятся, то против нашего желания мы будем вынуждены принять контрмеры. Наши
1 DD, N 197.
2 Там же.
3 Там же, № 198, подана в Главное управление телеграфа в Берлине 26 июля в 13 часов 35 минут.
4 DD, N 200.
стремления сейчас направлены к локализации конфликта и сохранению европейского мира. Поэтому мы просим сэра Э. Грея воздействовать в этом духе в Петербурге» *.
Как можно видеть, Англию задабривали изо всех сил. Особая вежливость по отношению к Англии и особо миролюбивый вид были тем более необходимы, что днем пришло сообщение германского морского атташе из Лондона: «Англия замышляет совместное выступление Германии, Франции и Италии для успокоения России — Австро-Венгрии. Английский король заявил принцу Генриху (брату Вильгельма. — Н. 17.), что Англия сохранит нейтралитет если между континентальными державами вспыхнет война. Флот отпустил запасных, и команды увольняются в отпуск согласно плану»1 2.
Это сообщение, если так можно выразиться, стоило выигранной европейской войны. Все тревожные сообщения из царской России, полученные 26 июля в период до 19 часов, были мелочью, пустяком по сравнению с этим известием из Лондона. Раз Англия не высказывала намерения ввязаться в войну и собиралась сохранить нейтралитет, вооруженное выступление царской России и даже Франции не внушало никаких опасений.
«Оптимизм» Берлина был, однако, отравлен неприятными и неожиданными известиями из Вены. 26 июля в 18 часов 20 минут от Чиршки было получено известие, что Вена не готова к войне и что военные действия против Сербии можно начать не раньше 12 августа. Согласно сообщению Чиршки, Берхтольд прочел ему телеграмму Сегени3 о том, что в Берлине, желая по возможности избежать вмешательства третьей стороны, считают необходимым скорее объявить войну Сербии и начать военные операции.
«Я горячо поддерживал перед начальником генерального штаба (Бетцендорфом. — Я. Я.), — писал Чиршки — нашу точку зрения (курсив мой. — Я. Я.), которую граф Берхтольд разделил полностью. Барон фон Гетцендорф объяснил, что необходимо больше всего из
1 DD, N 199.
2 Там же, № 207, 374, 201; Lichnowsktt, Vers 1’Abime, р, 380,
3 OUAP, VIII, N 10656, 10792,
бегать того, чтобы начать кампанию с недостаточными силами. Венгерские корпуса на северной сербской гра-нице будут готовы к походу в короткий срок но создание австрийского заслона на сербской западной границе (в Боснии и Герцеговине) потребует больше времени вследствие недостаточных средств сообщения. Поэтому нужно выждать. Он считает, что общее наступление может начаться приблизительно 12 августа. Впрочем формальное объявление войны будет совершенно излишним, так как он вполне уверен, что уже в ближайшие дни последует вторжение неприятеля со стороны Сербии на боснийской границе» Г
Таким образом, к великому разочарованию правящей верхушки Германии, рассчитывавшей на быстрое начало военных операций против Сербии, Вена в последний момент оказалась неготовой. Между тем оттяжка начала войны была невыгодна, потому что заставляла продолжать дипломатические переговоры и давала время Антанте для дипломатического вмешательства.
Но раз Вена не готова и дипломатические переговоры должны были затянуться до 12 августа, то в еще большей степени следовало всячески беречь «дружеское расположение» Англии и в силу этого не допустить преждевременного возвращения германского военного флота из плавания. Поэтому в 19 часов 59 минут Бетман-Гольвег телеграфировал Вильгельму:
«Как уже сообщалось вашему величеству морским генеральным штабом, морской атташе из Лондона доносит, что английский флот демобилизует запасных и увольняет в отпуск экипаж. В соответствии с этим осмеливаюсь всеподданнейше предложить вашему величеству приказать «флоту открытого моря» оставаться сейчас в Норвегии, так как это существенно облегчило бы Англии намеченное ею посредничество в Петербурге который, по-видимому, начинает колебаться»1 2. Пометка Вильгельма на этой телеграмме: «Откуда следует это предположить? Из представленного мне материала — нет» (стала известна в министерстве иностранных дел не ранее 27 июля) — была более правильной оценкой ситуации в Петербурге.
1 DD, N 213.
2 Там же, № 221.
Царское правительство не собиралось медлить с военными приготовлениями. 26 июля в 22 часа 5 минут пришла телеграмма из Петербурга. Пурталес сообщал, что он указал Сазонову на распространившееся в кругах петербургских дипломатов известие о получении приказа о мобилизации многими русскими корпусами на западной границе и на опасность подобных мер, которые легко могут вызвать контрмеры. «Министр возразил,— излагает далее Пурталес ответ Сазонова, — что может гарантировать, что не было издано никакого приказа о мобилизации, наоборот, в совете министров решено выждать с этим до тех пор, пока Австро-Венгрия не займет позиции, враждебной России. Что «некоторые военные приготовления уже приняты сейчас, чтобы не быть захваченными врасплох», в этом господин Сазонов признался» !.
Из Лондона Лихновский подтверждал тревожные известия о русской мобилизации. Никольсон и Тиррель сообщили ему, что, согласно полученным в «Форин Оф-фис» сведениям, «предстоит не всеобщий призыв русских запасных, но лишь частичная мобилизация вдали от нашей (германской. — Н. П.) границы». Оба советовали согласиться на предложение Грея о конференции четырех держав в Лондоне (Англии, Германии, Франции, Италии). К этому времени Грей существенно изменил свою позицию, пользуясь тем, что царская Россия уже по-настоящему «тронулась» и австро-германский блок завяз более или менее глубоко. Поэтому можно было усложнить условия и усилить требования, и, по мысли Грея, предложенная им посредническая конференция должна была разбирать конфликт уже не между Австрией и царской Россией, как предлагал Грей 25 июля, а между Австрией и Сербией, о чем 25 июля Грей даже не заговаривал.
При этом помощники Грея Никольсон и Тиррель подчеркивали, что «переход сербской границы будет равносилен потере всего, так как ни одно русское правительство не сможет стерпеть этого и будет вынуждено напасть на Австрию, если оно не захочет навсегда потерять свое положение среди балканских государств». По словам Лихновского, Тиррель добавил, что «желаемая в
1 DD, N 230.
Берлине локализация конфликта совершенно невозможна и должна быть вычеркнута из реальной политики». «Я хотел бы настоятельно предостеречь, — заканчивал Лихновский свой отчет, — против того, чтобы в дальнейшем надеялись на локализацию, и выразить свою скромную просьбу, чтобы наша позиция диктовалась всегда и, в частности, необходимостью уберечь германский народ от борьбы, в которой ему нечего выиграть, но можно все потерять» 1.
Таким образом, правящая верхушка Германии вынуждена была понять, что на первую ситуацию — ситуацию «локализации конфликта» — нельзя надеяться и что 26 июля Германия оказалась перед второй ситуацией — ситуацией «континентальной войны».
Германское правительство понукает Вену к войне
(27—29 июля)
В ночь с 26 на 27 июля была получена телеграмма Пурталеса о «честном слове», данном вечером 26 июля военным министром Сухомлиновым германскому военному атташе. Сухомлинов клялся, что до сих пор не издан ни один приказ о мобилизации, не взята ни одна лошадь, не призван ни один запасной, хотя подготовительные меры уже приняты. Если австрийская армия перейдет сербскую границу, будут мобилизованы «направленные против Австрии округа — Киевский, Одесский, Московский, Казанский, но ни в коем случае Петербургский, Варшавский, Виленский, направленные против Германии». Военный атташе сообщал, что считает «честное слово» Сухомлинова «обоснованным в том смысле, что полной мобилизации еще нет, но подготовительные меры весьма обширны» и что, «видимо, стремятся выиграть время для новых переговоров и продолжения вооружений»1 2.
В Берлине, получив эту телеграмму, решили сделать хорошую мину при плохой игре. «Вследствие успокоительных известий из Петербурга, — телеграфировал в Дрезден в 2 часа утра 27 июля саксонский дипломатиче
1 DD, N 236; Lichnowsky, Vers I’Abime, р. 380—381.
2 DD, N 242.
Ский агент в Берлине Бидерман,— оценивают положение прежде всего с оптимизмом (курсив мой. — Н. 77.)». В дополнительном отчете Бидерман сообщал: «Здесь считают, что критическим моментом будет момент вступления в Сербию. Сербы могут отступить в глубь страны и искать оборонительных позиций» т. е. увлечь за собой и ту часть австрийской армии, которая по плану германского генерального штаба должна была быть брошена против России.
Маневрирование германской дипломатии в этих обстоятельствах затруднялось тем, что текст сербского ответа на австрийский ультиматум был еще не известен в Берлине и там еще не знали, с какого козыря нужно ходить в своей дипломатической игре, имевшей в виду обработку общественного мнения Европы в пользу Австрии и перекладывание ответственности за войну на плечи Антанты. В сводке о международном положении, составленной утром 27 июля на основании полученных в ночь с 26 на 27 июля телеграмм и переданной Вильгельму по телеграфу в 11 часов 20 минут 27 июля, Бет-ман-Гольвег, указывая, что «дипломатическое положение выяснено неполностью», сообщал императору: «.. .ответ Сербии.., текст которого получить еще не удалось, принимает почти все пункты, кроме издания приказа по армии, сотрудничество — лишь с известными оговорками»1 2.
Желанием получить как можно скорее ответ Сербии была вызвана телеграмма Ягова Чиршки, отправленная 27 июля в 11 часов 30 минут: «Немедленно телеграфируйте текст сербского ответа»3. То же самое Ягов повторил Сегени, явившемуся к нему в тот же день между 12 и 15 часами4.
Сербский поверенный в делах в Берлине Иованович, получивший текст сербского ответа в искаженном телеграфной передачей виде еще 26 июля, на следующий день вручил министерству иностранных дел экземпляр ответа, более или менее выправленный им на свой страх и риск5.
1 RHGM, 1935, N 2, р. 159—160.
2 DD, N 245, речь идет о § 5 и 6 австрийского ультиматума.
3 Там же, № 246.
4 OUAP, VIII, N 10790.
5 DD, N 270; OUAP, VIII, N 10790; DDF, XI, N 167.
Сама политическая ситуация 27 июля еще была неопределенной. Тревожный признак — отмена Пуанкаре намеченного визита в Копенгаген1 — компенсировался с избытком вестями из Англии, которые привез Баллин, командированный туда 16 июля Яговом1 2 для выяснения английских настроений. Английские политические деятели, согласно рассказам Баллина, абсолютно высказывались за сохранение мира3. Шпионская агентура в Гулле и Мидвее указывала на отсутствие какой бы то ни было1 подготовки к войне4. Даже морской генеральный штаб, всегда подозрительно относившийся к Англии, был успокоен этими сообщениями. «Можно предположить, что Англия сохранит выжидательное положение»,— гласила телеграмма морского генерального штаба командующему Дальневосточной эскадрой адмиралу фон Шпее, отправленная 27 июля5.
Но Лихновский сообщил накануне — и это было неприятным известием, — что Никольсон и Тиррель настаивают на принятии предложения Грея о конференции четырех держав в Лондоне, которая, как вытекало из его сообщения, должна была разбирать уже не австро-русский, а австро-сербский конфликт. Следовательно, речь шла уже не о простом посредничестве держав в возможном австро-русском конфликте, как предлагал Грей 25 июля, а о целой конференции в Лондоне четырех держав, и притом для разбора австро-сербского конфликта, что противоречило теории «локализации» конфликта, официально выдвинутой Германией. Поэтому, не получив еще предложения Грея и даже не зная, в чем оно, собственно, будет заключаться, Бетман-Гольвег решительно отклонил его авансом.
«О предложении сэра Эдуарда Грея созвать в Лондоне конференцию четырех держав, — телеграфировал Бетман-Гольвег Лихновскому, — здесь пока неизвестно. В подобной конференции мы не можем участвовать, так как не могли бы призвать на европейский суд Австрию
1 DD, N 250.
2 Там же, № 56.
3 Huldermann, Albert Ballin, Paris, 1923, p. 233—234; DD, N 254; W. Churchill, The World Crisis 1911—1914, London, 1923, p. 196.
4 DD, N 255.
5 «Der Krieg zur See», Bd. I, «Kreuzerkrieg», S. 63.
в ее деле с Сербией. Как ясно сообщили вы, сэр Эдуард Грей проводит резкое различие между австро-сербским и австро-русским конфликтами и заботится о первом так же мало, как и мы. Наша посредническая деятельность должна ограничиться возможным австро-русским конфликтом. В австро-сербском конфликте, мне кажется, применим указанный в телеграмме из Петербурга 1 путь прямого соглашения между Петербургом и Веной. Поэтому настоятельно прошу защищать в Лондоне необходимость и возможность локализации»1 2.
В то же время Ягов старательно, с чисто немецкой добросовестностью и методичностью разъяснял посетившим его послам Франции и Англии, что подобное посредничество четырех держав оскорбительно для Австрии как великой державы, поскольку оно намечается в форме конференции, т. е. своего рода арбитражного суда, что необходимо изменить форму посредничества и что он, Ягов, возлагает свои надежды на прямые переговоры между Веной и Петербургом. Однако он, как свидетельствует его беседа с царским поверенным в делах в Берлине Броневским, не стремился форсировать эти переговоры3. «Возникает вопрос, не стремится ли Австрия выиграть время для подготовки»4 — так оценивал 28 июля эти проволочки Ягова Жюль Камбон.
Однако в беседах с дипломатами Антанты Ягов сделал весьма важное признание, что мобилизация в России, проводимая не на германской границе, не вызовет со стороны Германии аналогичных мероприятий. Отсюда как будто следовало, что германское правительство не имеет возражений против частичной мобилизации царской России на австрийской границе. Что значило это признание? Был ли это просто промах Ягова или прямая провокация царской России на мобилизацию? Мы думаем скорее последнее, ибо, когда царская Россия действительно объявила 30 июля частичную мобилизацию против Австрии, Ягов заявил 30 июля Жюлю Камбону, что «эта мобилизация компрометирует успех всякого вмешательства перед Австрией и что все зависит от нее (мобилизации)».
1 DD, N 238.
2 Там же, № 248; BD, XI, N 185.
3 DDF, XI, N 148, 167, 184; МОЭИ, V, № 135, 136,
4 DDF, XI, N 183,
«Я заметил статс-секретарю, — сообщал Камбон Ви-виани,— что он сам сказал мне, что Германия будет считать себя обязанной мобилизоваться только в том случае, если Россия мобилизуется на ее границах, а этого не было. Он ответил мне, что это правда, но что руководители армии настаивали (на германской мобилизации.— Н. П.), так как всякая отсрочка является потерей сил для германской армии, и что слова, о которых я вспомнил, не составляли с его стороны твердого обязательства» !.
27 июля в 15 часов Вильгельм прибыл в Потсдам, и высшие сановники Германской империи — Бетман-Голь-вег, Ягов, Мольтке, начальник морского генерального штаба адмирал Поль и другие — собрались в Потсдаме на совещание. Фалькенгайн и Тирпиц не присутствовали. Совещание решило сохранить политику спокойствия и выжидания, отказываясь от принятия открытых военных мер, которые могли бы вызвать тревогу в Англии, но продолжать начатую подготовку к войне1 2.
Вернувшись вечером в Берлин из Потсдама, Бетман-Гольвег и Ягов нашли 4 телеграммы германских консулов из Ковно, Риги, Киева и Варшавы о крупных передвижениях царских войск к западной границе и других военных мерах царской России, направленных против Австрии и Германии 3.
Лихновский сообщал из Лондона, что Грей, ознакомившись с сербским ответом, пришел к выводу, что Сербия, по-видимому, под давлением Петербурга «согласилась на австрийские требования в таком объеме, какой он (Грей. — Н. П.) никогда не считал возможным». «Если Австрия, — излагал далее Лихновский точку зрения Грея, — не удовлетворится этим ответом, иначе если в Вене не будут считать этот ответ основой для мирных переговоров или же Австрия приступит к оккупации Белграда, тогда будет совершенно ясно, что Австрия ищет только предлог для разгрома Сербии и, следовательно, в лице Сербии должна быть поражена Россия и русское влияние на Балканах. Ясно, что Россия не сможет смотреть на это равнодушно и должна будет принять это
1 DDF, XI, N 380, 134, 168.
2 Tirpitz, Politische Dokumente, Bd. II, Hamburg, 1923, S. 2.
3 DD, N 264, 274, 275, 276.
Как прямой вызов. Результатом будет ужаснейшая война, которую когда-либо видела Европа, и никто не знает, куда такая война может привести».
Грей через Лихновского просил германское правительство «использовать наше (германское. — Н. П.) влияние в Вене, чтобы ответ из Белграда считали либо достаточным, либо основой для переговоров. Он убежден, что в наших руках лежит возможность исправить дело путем соответствующих представлений». Лихновский указывал, что Грей впервые был раздражен, говорил серьезно и был абсолютно убежден, что германское влияние на Австрию сможет уладить конфликт, т. е. давал понять, что за спиной Австрии стоит Германия1.
В двух дополнительных телеграммах1 2 Лихновский горячо просил выполнить просьбу Грея, указывая, что отказ Берлина воздействовать на Вену может роковым образом повлиять на англо-германские отношения и что теория «локализации конфликта», выдвинутая Берлином, может теперь «вызвать лишь насмешливые пожимания плеч».
Заявление Грея по существу говорило, что Англию не удалось обмануть мнимой непричастностью Германии к австрийскому выступлению, что Англия считает инспиратором австрийского выступления Берлин и потому обращается к нему, предлагая последнему приказать Вене отступить, что «локализация конфликта», на которую рассчитывал Берлин, не пройдет. Как мы знаем из отчета Шена, германские организаторы войны не боялись войны с Францией и царской Россией. Однако новая позиция английского империализма, выраженная в последнем заявлении Грея, заставила их призадуматься над тем, как выйти из тяжелого положения, созданного уступчивостью Сербии, а также над тем, нельзя ли все-таки как-нибудь обмануть Англию.
После прочтения телеграммы Лихновского Бетман-Гольвег сообразил, что игра в политику «локализации конфликта», которая велась до сих пор Берлином, уже не годится для оправдания в глазах Европы нападения Австрии на Сербию, потому что сербское правительство своим уступчивым и смиренным ответом на наглый
1 DD, N 258; Lichnowsky, Vers 1’Abime, р. 382—383.
2 DD, N 265, 266; DDF, XI, N 117.
австрийский ультиматум расположило общественное мнение Европы в свою пользу. С другой стороны, Вена оказалась, несмотря на трехнедельную подготовку, не в состоянии начать наступление ранее 12 августа, что дало возможность Антанте в течение этого периода выступать с предложениями о воздействии на Австрию в духе умеренности.
Все это побуждало германских организаторов войны сделать такой шаг, который позволил бы им не прослыть поджигателями войны в глазах широких масс германского народа, так как последних было гораздо легче поднять на войну, если бы удалось их уверить в том, что «на Германию напали» и «Германия обороняется».
Выход нашелся. Бетман-Гольвег решил принять предложение Грея о воздействии на Вену, но, как будет указано ниже, с такими оговорками, которые превращали это воздействие в пустой звук. Этим сразу достигались две цели: во-первых, исполняли просьбу Грея и этим показывали, что с Англией и ее просьбами считаются, а следовательно, сохраняли или по крайней мере думали, что сохраняли, расположение Англии; во-вторых, создавалось впечатление, что Германия содействует попыткам мирного улаживания конфликта, не встречая их полным отказом, так что, если бы дело дошло до войны, всегда можно было доказывать, что не Германия была ее зачинщиком.
Повода, для того чтобы воздействовать на Вену в духе английской просьбы, искать не приходилось. Он, можно сказать, лежал под руками в форме телеграммы от Чиршки, полученной в 16 часов 35 минут 27 июля. «Здесь (в Вене. — Н. П.) решили завтра, самое позднее послезавтра, — сообщал Чиршки, — отправить официальное объявление войны главным образом для того, чтобы предотвратить всякую попытку вмешательства» L
Прочтя эту телеграмму, Бетман-Гольвег поспешил сообщить Чиршки содержание телеграммы Лихновского о его беседе с Греем, добавив от себя следующий комментарий:
«После того как мы уже отклонили одно английское предложение о конференции, для нас невозможно отклонять a limine также и это английское предложение.
1 DD, N 257.
Отказ от всякого посреднического выступления сделал бы нас ответственными перед всем светом за мировой пожар и выставил бы нас как действительных поджигателей войны. Это сделало бы также невозможным наше собственное положение в стране (Германии. — Н. П.), где мы должны выступать в качестве принуждаемых к войне (курсив мой. — И. П.). Наше положение тем труднее, что Сербия, по-видимому, сделала очень большие уступки. Мы не можем поэтому отклонить роли посредника и должны передать английское предложение на рассмотрение венскому кабинету, тем более что Лондон и Париж продолжают воздействовать на Петербург. Запросите мнение графа Берхтольда относительно английского предложения, равно как и относительно желания господина Сазонова вести переговоры непосредственно с Веной» Г
Лихновскому было кратко сообщено, что «мы немедленно предприняли посредническое выступление в Вене в желаемом сэром Эдуардом Греем духе. Помимо этого английского предложения мы поставили графа Берхтольда в известность о желании Сазонова относительно непосредственных объяснений с Веной»1 2.
Но еще до посылки по указанным выше причинам английского предложения на рассмотрение венского кабинета германское правительство вместе с тем поспешило предупредить своего союзника не слишком принимать всерьез предложения такого рода, переадресовываемые Берлином в Вену.
Вечером 27 июля в 21 час 15 минут Сегени телеграфировал из Берлина: «Строго секретно. Статс-секретарь весьма решительно заявил мне строго доверительным образом, что в ближайшее время германское правительство доведет до сведения вашего превосходительства возможные предложения Англии о посредничестве. Германское правительство самым убедительным образом заверяет, что оно никоим образом не солидаризируется с предложениями, даже решительно против их рассмотрения и передает их только для того, чтобы выполнить просьбу Англии. Оно исходит при этом из того, что
1 DD, N 227, подана в Главное управление телеграфа в Берлине 27 июля в 23 часа 50 минут.
2 Там же, № 278, подана в Главное управление телеграфа в Берлине 27 июля в 23 часа 50 минут.
в высшей степени важно, чтобы Англия в настоящий момент не приняла стороны России и Франции. Поэтому следует избегать всего что могло бы оборвать хорошо действующий до сих пор провод между Германией и Англией. Если сейчас Германия прямо заявит сэру Эдуарду Грею, что она не хочет передать Австро-Венгрии его пожелание, которое, как полагает Англия, благодаря посредничеству Германии будет скорее нами рассмотрено, то наступит указанное положение (т. е. Англия станет на сторону России и Франции. — Н. П.), которого безусловно необходимо избежать. Впрочем, при всяком таком отдельном пожелании Англии германское правительство будет весьма определенно заявлять Вене, что оно ни в коем случае не поддерживает подобные пожелания о вмешательстве по отношению к Австро-Венгрии и передает их только ради удовлетворения пожеланий Англии. Так уже вчера английское правительство через германского посла в Лондоне и непосредственно через своего местного представителя обратилось к нему, статс-секретарю с целью побудить его поддержать пожелания Англии относительно смягчения нашей ноты Сербии. Он, Ягов, ответил на это что очень хотел бы использовать желание сэра Эдуарда Грея препроводить просьбу Англии вашему превосходительству но сам не мог бы поддерживать таковую, так как сербский конфликт является вопросом престижа австро-венгерской монархии в котором заинтересована и Германия. Поэтому он статс-секретарь, передал ноту сэра Эдуарда Грея господину фон Чиршки не давая ему поручения представить ее вашему превосходительству. После этого он мог сделать сообщение английскому кабинету, что он не отклонил прямо английского пожелания, а даже передал его в Вену1. В заключение статс-секретарь повторно изложил мне свою позицию и просил меня во избежание всяких недоразумений уверить ваше превосходительство, что, выступая и в указанном случае как посредник, он абсолютно не высказывается за рассмотрение английского пожелания»1 2.
Эта знаменитая телеграмма Сегени вызвала ожесточенную борьбу среди буржуазных историков. Вокруг нее
1 DD, N 186, 191а.
2 OUAP, VHI, N 10793.
создалась целая литература. Германские историки отрицают историческую ценность этого документа, доказывая что она является чуть ли не плодом воображения, старческого слабоумия Сегени. Это, конечно, вздор. Содержание всех телеграмм Сегени, и в частности этой телеграммы за исключением нескольких ошибок и промахов, которые возможны у любого дипломата, всегда достаточно верно отражало ситуацию. В этом смысле телеграммы Сегени ничуть не хуже телеграмм Гошена, Бьюкенена, Чиршки, Пурталеса, Лихновского, Извольского, Жюля и Поля Камбонов и т. д. К тому же указанная выше телеграмма Сегени верна еще и потому, что она достаточно точно передает ту оценку ситуации, которая под влиянием событий складывалась в германском министерстве иностранных дел и у Бетмана-Гольвега к вечеру 27 июля.
В самом деле, с точки зрения теории «локализации конфликта» просьба Грея подействовать на Вену, чтобы она признала сербский ответ удовлетворительным или приняла бы его в качестве базы для переговоров, была в глазах Берлина непрошенным вмешательством в австро-сербский конфликт и потому не заслуживала внимания. Самый текст комментария Бетмана-Гольвега к телеграмме Лихновского, переадресованный в Вену, свидетельствует больше всего о желании выполнить просьбу Грея лишь для вида из-за внешнеполитических (не «порвать провода» с Лондоном) и внутриполитических (идеологическая обработка народных масс) соображений. О таком отношении Бетмана-Гольвега (в своем комментарии к телеграмме Лихновского) и Ягова (в своем заявлении Сегени) к просьбе Грея свидетельствуют и телеграмма Бетмана-Гольвега Лихновскому поданная Главным управлением телеграфа в Берлине в 2 часа ночи 27 июля1, и доклад Бетмана-Гольвега Вильгельму о телеграмме Лихновского1, излагавшей просьбу Грея:
«Согласно приказанию вашего величества1 2 я представил предложение сэра Эдуарда Грея графу Берх-
1 DD, N 279 u. Anm. 2.
2 Эти слова «согласно приказанию вашего величества» позволяют думать, что вопрос об отношении к просьбам и предложениям Грея обсуждался на совещании 27 июля в Потсдаме и что вероятней всего Вильгельм II дал приказание, которое легло в основу рассуждений Ягова, изложенных в телеграмме Сегени.
тольду. Дело Австрии, какую позицию занять по отношению к ней. Если бы мы бесконечно отклоняли всякую роль посредника, в то время как Лондон и Париж продолжают воздействовать на Петербург, то мы были бы признаны Англией и всем миром ответственными за мировой пожар и подлинными поджигателями войны. Это, с одной стороны, делало бы для нас невозможным сохранение нынешнего хорошего настроения в стране, с другой стороны, отклонило бы Англию от ее нейтралитета (курсив мой. — Н. П.)». Пометка Бетмана-Гольвега «завтра утром в Новый дворец с курьером» свидетельствует, что он писал этот доклад ночью, до ухода домой. Доклад был отправлен Вильгельму с курьером в 5 часов утра 28 июля Г
Вильгельм II одобрил точку зрения Бетмана-Гольвега и Ягова, о чем свидетельствует распоряжение, данное им утром 28 июля и изложенное в письме его адъютанта генерала Плессена начальнику Большого генерального штаба Мольтке (опубликовано в журнале «Дейче политик» 18 июля 1919 г.): «Его величество император и король приказал сообщить вам следующее: ответ сербов на ультиматум сейчас получен. После ознакомления с ним его величество нашел, что сербы по существу согласились с предъявленными требованиями и что этим у Австро-Венгрии устраняется повод к войне.
Сэр Эдуард Грей в силу такого же понимания (ответа Сербии. — Н. П.) запросил нас о посредничестве, на что мы можем ответить только передачей ноты дальше, так как для нас нежелательно обременять себя упреком, что мы побуждаем к войне»2.
Следовательно, позиция Берлина в ночь с 27 на 28 июля состояла в следующем: Англию успокаивали и уверяли в своей готовности спасти дело мира; Австрию подстрекали продолжать свою политику непримиримости по отношению к Сербии и вместе с тем требовали принятия венским кабинетом каких-либо мер, которые можно было бы использовать для агитации и доказательства того что Австрия «была вынуждена» покарать Сербию. Таким образом, телеграмма Сегени вполне точно отра-
1 DD, N 283 и. Апш. 2, 3.
2 Там же, № 293, примечание 6.
12 ft, п. Полетика
177
жала тактику правящей верхушки Германии. Хуже обстояло дело в этом отношении с венским кабинетом, не заботившимся о каких-либо дипломатических приличиях и этим определенно подводившим германского союзника. Отсюда некоторый оттенок раздражения, окрасивший переписку Берлина с Веной в последующие дни.
В ночь с 27 на 28 июля пришли известия из Петербурга о военных приготовлениях и даже мобилизации (хотя это было неверно) Киевского, Одесского, Казанского и Московского военных округов Г Такие же сообщения получила и Вена, и Гетцендорф обратился с просьбой к германскому правительству принять соответствующие контрмеры1 2.
В Берлине к этой просьбе Бетцендорфа отнеслись сдержанно, считая, что она не оправдывается ходом событий. Рекомендуемые Бетцендорфом контрмеры с чисто военной точки зрения сейчас даже были не нужны: в сроках мобилизации Германия имела преимущество по сравнению с царской Россией. Посылка же царской России ультиматума, чего также требовал Гетцендорф, слишком явно обнаружила бы в данный момент перед Европой агрессивные намерения Германии. С другой стороны, посылка царской России ультиматума была бы плохо принята в Англии, откуда до сих пор шли довольно успокоительные известия. В Берлине полагались на «честное слово» английского короля брату Вильгельма принцу Генриху прусскому.
По этим соображениям следовало продолжать начатую игру, делая хорошую мину в ответ на уверения Сазонова, что царская Россия к войне не готовится что Россия «не обманет веры в ее любовь к миру»3, хотя сообщения из Петербурга, полученные утром 28 июля, подтверждали, что царская Россия энергично готовится к войне.
Но международное положение складывалось не в пользу Германии. Очередная сводка генерального штаба говорила о военных приготовлениях не только царской России, но и Франции, а также — и это было особенно
1 DD, N 291, 294, 295, 296.
2 Там же, № 281.
3 Там же, № 282,
важно — о прекращении деконцентрации английского флота *. Англия принимала военные меры, и это приходилось учитывать в предстоящей дипломатической игре по переброске ответственности за войну на противника. Но вместе с тем, пока позиция Англии не была еще выяснена окончательно, было необходимо особенно тщательно соблюдать внешнее благоприличие и говорить о миролюбии, чтобы не потерять последнего шанса на сохранение Англией нейтралитета.
В свете этих соображений следует рассматривать первые инструкции Берлина своим представителям за границей, отправленные после 15 часов 28 июля. Так, Чиршки в Вену была послана следующая инструкция (подана в Главном управлении телеграфа в 15 часов 20 минут): «Военные известия относительно России до сих пор здесь носят характер слухов и еще не подтверждены. Категорическое заявление в Петербурге, даже по мнению генерала фон Мольтке, сегодня еще преждевременно. Однако граф Сапари, избегая всякой угрожающей формы, мог бы все же поговорить с местным (царским) правительством и указать на последствия»1 2.
Пурталесу была отправлена рассчитанная на демонстрацию германского «миролюбия» телеграмма (подана в Главном управлении телеграфа в 15 часов 35 минут), предписывавшая предложить как базис для переговоров заявление Австрии об ее территориальной незаинтересованности на Балканах3.
Инструкция рейхсканцлера в Вену кроме указания о ненужности на данной стадии развития событий «энергичного» выступления Германии (с чем соглашался и Мольтке) предлагала, чтобы Сапари поговорил с Сазоновым о русских военных приготовлениях, т. е. фактически натравливала Австрию на царскую Россию. В инструкции Пурталесу в Петербург Россию продолжали заверять в германском миролюбии. Что-либо большее до окончательного выяснения позиции Англии рейхсканцлер опасался предпринимать.
Но к вечеру 28 июля ситуация существенно изменилась. В 16 часов 30 минут пришла телеграмма из
1 DD, N 310а.
2 Там же, № 299.
3 Там же, № 300; повторена в 16 часов 10 минут в Вену (DD, N 309).
Парижа, в которой Шен сообщал, что Франция принципиально приняла предложение Грея о конференции четырех держав, отказавшись, впрочем, от советов умеренности в Петербурге, пока Германия отказывается от воздействия на Австрию в «умеряющем духе». По мнению Бьенвеню-Мартена, эти оговорки могли быть «легко преодолены» Г
Получив эту телеграмму, германские организаторы войны пришли в раздражение — позиция Франции выставляла в невыгодном свете неуклюжую прямолинейность Австрии, шедшей напролом и не старавшейся прикрыть свою агрессивность маской каких-либо дипломатических переговоров.
Действительно, «прямолинейность» Австрии была из рук вон выходящей. Лихновский сообщал из Лондона (телеграмма была получена министерством иностранных дел в 15 часов 45 минут, т. е. за три четверти часа до прихода телеграммы Шена), что сотрудники австрийского посольства в Лондоне «бессовестно хвастаются» направо и налево, что Австрия хочет осуществить раздел Сербии, что сам австрийский посол в Лондоне Менс-дорф доверительно признавался ему, Лихновскому, что в Вене хотят только войны, так как Сербия должна быть «прибита к земле», что в результате войны куски Сербии будут отданы Болгарии и Албании1 2.
Хотя в этом сообщении Лихновского для германских организаторов войны не было ничего нового и неожиданного (напомним, что Гойос говорил с Циммерманом и Бетманом-Гольвегом о разделе Сербии еще 5—6 июля), однако такая беззастенчивая и нескромная похвальба австрийцев, срывавшая всю игру Германии, была действительно некстати.
«Эта двуличность Австрии непереносима, — писал Бетман-Гольвег на полях телеграммы Лихновского.— Они отказывают нам в информации относительно своей программы, заявляют нам выразительно, что заявления графа Гойоса, говорящие о раздроблении Сербии, являются его чисто личными заявлениями, в Петербурге они прикидываются ягнятами, не замышляющими ничего дурного в своем сердце, а в Лондоне их посольство
1 DD, N 310.
2 Там же, № 301.
говорит о разделе сербских областей между Болгарией и Албанией» Г
Раздражение Бетмана-Гольвега было тем более понятно, что в 18 часов 39 минут от Чиршки пришла телеграмма, отправленная из Вены в 16 часов 10 минут и сообщавшая, что около 11 часов утра Австрия объявила по телеграфу войну Сербии, не сделав ни одного из рекомендуемых Берлином шагов для прикрытия своей агрессивности1 2. Хотя Германия понукала Берхтольда возможно скорее объявить войну Сербии, тем не менее она рассчитывала на то, что этот шаг будет выполнен Веной в «добром согласии» с берлинским союзником.
Другая телеграмма Чиршки, полученная в Берлине в 19 часов 25 минут, говорила, что Австрия уже использует новую ситуацию, созданную объявлением ею войны Сербии. По словам Чиршки, Берхтольд благодарил германское правительство за сообщение английского предложения о посредничестве, но указывал, что «после открытия военных действий со стороны Сербии и последовавшего затем объявления войны (Берхтольд) считает выступление Англии запоздавшим»3. Как мы знаем, австрийская правящая клика торопилась с объявлением войны Сербии только с той целью, чтобы иметь возможность отклонить предложение Грея о посредничестве и равным образом отклонять все другие аналогичные предложения. Жалобы Бетмана-Гольвега на «двуличность Австрии» понятны — она создавала излишние затруднения германским империалистам. Но справедливости ради следует напомнить, что Берхтольд действовал в точном соответствии с настойчивыми и неоднократными советами Берлина форсировать войну против Сербии, чтобы предотвратить дипломатическое вмешательство Антанты, поставив ее перед совершившимся фактом.
Объявление Австрией войны Сербии существенно меняло положение, осложненное вдобавок тем, что в дипломатическую игру входили новые факторы, как, например, сообщение о прекращении деконцентрации английского флота. В силу этого германским империалистам приходилось искать какие-то новые методы
1 DD, N 301.
2 Там же, № 311.
3 Там же, № 313.
и формы воздействия на общественное мнение в свою пользу.
Международно-политическое положение Германии с каждым днем резко ухудшалось. Донесения германских дипломатических представителей за границей сообщали, что Россия, Франция и даже Англия предпринимают военные меры и, следовательно, готовятся к войне. От союзников — Италии и Румынии — не было никаких сведений, позволявших думать, что они выполняют свои союзные обязательства. Италия настойчиво требовала территориальных компенсаций, но Берхтольд так же настойчиво и упорно отказывал в них. Что касается румынского правительства, то последнее для оправдания отказа выполнить обязательства союза удачно использовало недоговоренность с Болгарией и заявляло, что «полное выполнение Румынией союзных обязательств может быть задержано агрессивным выступлением Болгарии» Г
Таким образом, Германия и Австрия рисковали оказаться одинокими в борьбе против объединенного блока Антанты плюс Сербия. Тем самым шансы на выигрыш войны сильно уменьшились. Но если в уравнении со многими неизвестными три — Сербия, Россия, Франция — стали уже известными и определились, тем более особо бережно следовало обращаться с последним неизвестным — Англией.
Именно этим сознанием, что ситуация ухудшалась, что союзники готовы предать и отказать в помощи, что австро-германский блок предоставлен пока самому себе, в то время как противники более или менее солидарно готовятся к войне, и следует объяснить первое и явно неискреннее предложение самого германского правительства о посредничестве, последовавшее вечером 28 июля.
История этого предложения такова. Утром 28 июля Вильгельм, ознакомившись с текстом сербского ответа, выразил свои впечатления на полях присланной ему копии текста сербской ноты в следующих словах: «Блестящее произведение за срок всего в 48 часов. Это больше, чем можно было ожидать. Большой моральный успех для Вены, но с этим отпадает всякий повод для войны,
1 DD, N 316.
и Гизлю следовало бы спокойно оставаться в Белграде. После этого я никогда не отдал бы приказа о мобилизации»
Развивая эту оценку созданной сербским ответом ситуации, Вильгельм отправил Ягову в 10 часов утра того же 28 июля следующее распоряжение: «Я убежден, что пожелания Дунайской монархии в целом выполнены. Несколько оговорок, сделанных Сербией к отдельным пунктам, можно вполне уладить путем переговоров. Но здесь (в сербском ответе) объявляется всему миру самая унизительная капитуляция и в результате отпадает всякий повод для войны. Однако это только кусок бумаги, ценность которого весьма ограниченна, пока ее содержание не претворено в жизнь... Для того чтобы эти красивые обещания стали действительностью и фактом, необходимо применить мягкое насилие. Это следовало бы осуществить так, чтобы Австрия с целью побудить сербов выполнить обещания оккупировала Белград и удержала его до тех пор, пока требования не будут действительно выполнены... Я хотел бы предложить сказать Австрии: Сербию принудили отступить в самой унизительной форме — приносим по этому поводу поздравления. Этим, естественно, устраняется всякая причина для войны. Однако безусловно необходима гарантия выполнения обещаний. Это было бы вполне достижимо временной военной оккупацией части Сербии, подобно тому как мы оставили в 1871 г. войска во Франции, пока нам не заплатили миллиарды. На этом базисе я готов сотрудничать вместе с Австрией в пользу мира. Предложения, идущие против, или протесты других государств я буду безоговорочно отклонять, тем более что все они более или менее открыто апеллировали ко мне с просьбой о помощи в сохранении мира»1 2.
Таким образом, германский империализм решил во что бы то ни стало развязать войну, несмотря на капитуляцию Сербии, под тем предлогом, что нужны гарантии исполнения обещаний сербов, для чего необходимо занять Белград. Хотя это предложение Вильгельма имело целью документировать стремление Германии к сохранению мира, в действительности же оно форсиро
1 DD, N 271.
2 Там же, № 293,
вало войну, так как переход австрийцами сербской границы должен был вызвать вооруженное вмешательство России и, следовательно, европейскую войну, чего, однако, в Берлине, судя по имеющимся данным, не слишком боялись. В Берлине вызывала опасения не возможность войны с Францией и царской Россией, а то, что вдруг Англия сразу примкнет к царской России и Франции и войну придется вести в наиболее невыгодном и тяжелом варианте.
Эта игра Берлина подтверждается телеграммой Бетмана-Гольвега (№ 174) в Вену, поданной в Главном управлении телеграфа в 22 часа 15 минут 28 июля. В этой телеграмме предложение Вильгельма, известное в исторической литературе под названием «Halt in Belgrad» («Остановка в Белграде»), сообщалось в крайне скомканном виде и сопровождалось комментарием Бетмана-Гольвега.
Указывая на заявление Австрии в Петербурге о незаинтересованности ее в сербской территории1 и подчеркивая, что австро-венгерское правительство, «несмотря на повторные запросы, оставило нас (Германию) в неизвестности о своих намерениях», Бетман-Гольвег далее вскрывал истинный смысл предложения «Halt in Belgrad».
«Полученный от сербского правительства ответ на ультиматум, — писал Бетман-Гольвег, — позволяет прийти к выводу, что Сербия настолько широко пошла навстречу австрийским требованиям, что при совершенно непримиримой позиции австро-венгерского правительства придется считаться с постепенным поворотом общественного мнения всей Европы против Австрии.
По данным австрийского генерального штаба, активное военное выступление против Сербии возможно не ранее 12 августа. В силу этого имперское (германское) правительство попадает в чрезвычайно трудное положение из-за того, что за этот промежуток времени оно может получить предложения от других правительств о посредничестве и конференциях. И если оно и далее будет относиться к подобным предложениям так же сдер
1 В этом Бетман-Гольвег ошибался, так как австрийские организаторы войны обманули германских, заверяя, что подобное заявление ими уже сделано в Петербурге,
жанно, как и до сих пор, то бремя ответственности за возникновение мировой войны по его вине в конце концов падет на него и в глазах германского народа. А на такой основе нельзя начинать и успешно вести войну на три фронта. Поэтому настоятельно необходимо, чтобы при всех обстоятельствах ответственность за возможное распространение конфликта на участников, в нем непосредственно заинтересованных, пала на Россию» (курсив мой. — Н. П.).
Указывая, что временная оккупация Белграда и других пунктов сербской территории позволит Вене добиться своих целей на Балканах, Бетман-Гольвег подчеркивал: «Если русское правительство не признает эту точку зрения справедливой, то оно будет иметь против себя общественное мнение всей Европы, сейчас настроенное против Австрии. Дальнейшим следствием будет значительное изменение общедипломатической и, вероятно, также военной ситуации в пользу Австро-Венгрии и ее союзников.
Ваше превосходительство соблаговолит обстоятельно и выразительно поговорить в этом смысле с графом Берхтольдом и намекнуть на соответствующий демарш в Петербурге. При этом вы должны тщательно избегать впечатления, что мы желали бы сдержать Австрию (курсив мой. — Н. П.). Речь идет лишь о том, чтобы найти способ, позволяющий осуществить преследуемые Австро-Венгрией цели, обрезать жизненный нерв великосербской пропаганды, не развязывая в то же время мировой войны, а если она в конце концов неизбежна, то максимально улучшить условия, в которых ее придется вести (курсив мой. — Н. П.). Ответ по телеграфу»1.
Эта депеша Бетмана-Гольвега, передавшего Вене предложение Вильгельма, не нуждается, пожалуй, в комментариях, она сама говорит за себя. Бетман-Гольвег больше всего боялся создать впечатление, будто Германия «желает сдержать Австрию». Одно это служит достаточным свидетельством того, что, выступая с предложением «Halt in Belgrad», германское правительство старалось только обмануть своих противников и народные массы, публично демонстрируя свою «любовь к миру», но отнюдь не имело в виду сохранить мир. Смысл
1 DD, N 323.
германского сообщения в Вену заключался лишь в требовании от последней сделать что-нибудь для соблюдения приличий и помочь переложить ответственность на противников, а также при помощи всякого рода дипломатической возни оттянуть срок развязки войны до 12 августа, когда будут закончены мобилизация и сосредоточение австро-венгерской армии. На самом деле предложение «Halt in Belgrad» было заведомо неприемлемым предложением для Сербии и царской России, и именно в силу своей неприемлемости оно и было сделано: отказ противника можно было использовать для обвинения его в агрессивности.
Одновременно германское правительство продолжало свои попытки обмануть будущих противников. В 20 часов 40 минут Лихновскому в Лондон было отправлено еще одно подробное изложение германской точки зрения на конфликт, по существу повторявшее содержание посланной ему в ночь с 27 на 28 июля телеграммы 1. Поздно вечером 28 июля Бетман-Гольвег вызвал к себе английского посла Гошена, чтобы еще раз заверить английское правительство в миролюбии Германии1 2.
В то же время в 21 час 28 июля в Петербург Пурта-лесу было сообщено по телеграфу, что германское правительство продолжает «усилия побудить Вену к откровенному объяснению с Петербургом, для того чтобы безупречно и, будем надеяться, удовлетворительно объяснить России цель и объем австрийского выступления в Сербии. Последовавшее тем временем объявление войны (Сербии. — Я. Я.) ничего не меняет»3. Германский империализм делал вид, будто объявление войны Сербии ничуть не меняет положения и пытался убедить в этом правящие круги царской России.
В 22 часа 45 минут Бетман-Гольвег предложил Вильгельму отправить царю телеграмму, взывающую к миролюбию и уступчивости царской России. «Такая телеграмма,— уверял Бетман-Гольвег Вильгельма, который накануне, 27 июля, отказался от подобного демарша,— если дело все же дойдет до войны, выставит в ярчайшем свете вину России»4. В связи с ухудшившимся положе
1 DD, N 314; ср. N 279.
2 BD, XI, N 249, отправлена из Берлина в 24 часа 28 июля.
3 DD, N 315.
4 Там же, № 308.
нием Вильгельм дал свое согласие, и телеграмма была отправлена в 1 час 45 минут ночи 29 июля 1.
Представителям Пруссии при правительствах отдельных германских государств (Баварии, Саксонии и т. д.) была разослана для сведения и руководства подробная инструкция, в которой давались указания, как сваливать всю вину за разжигание войны на царскую Россию1 2.
К утру 29 июля положение стало еще более напряженным. Из Петербурга сообщали, что военные приготовления России идут полным ходом. Кроме того, маневр со сваливанием вины на царизм путем отправки царю «миролюбивой» телеграммы определенно не удался. Под утро 29 июля прибыла телеграмма Николая II. разошедшаяся с телеграммой Вильгельма и также взывавшая о мире3.
В ответ на эту телеграмму германские организаторы войны решили еще раз предупредить Париж и Петербург о тех серьезных последствиях, которые могут быть вызваны военными приготовлениями России и Франции, для того чтобы посредством такого предупреждения подчеркнуть агрессивность последних и скрыть свою.
Соответствующая телеграмма Пурталесу для России (более резкая по тону) гласила: «Укажите весьма серьезно господину Сазонову, что дальнейшее продолжение русских мобилизационных мероприятий вынудило бы к мобилизации и у нас и что тогда вряд ли можно было бы задержать европейскую войну»4. Это «предупреждение» Бетмана-Гольвега было воспринято в Петербурге как ультиматум и заставило Сазонова решиться на всеобщую мобилизацию.
Обработку Англии взял на себя сам Бетман-Гольвег. Вызвав к себе между 13 и 15 часами Гошена, он сообщил последнему о посылке в Вену предложения «Halt in Belgrad», усиленно подчеркивая, что это германское
1 DD, N 308, 334, 335.
2 Там же, № 307, отправлена германским миссиям в нейтральных странах 30 июля.
3 DD, N 332; В. И. Ленин считал этот обмен телеграммами между Вильгельмом и Николаем «смехотворно ничтожным и столь же смехотворно несерьезным» (В. И. Ленин, Главный труд немецкого оппортунизма о войне. Поли. собр. соч., т. 26, стр. 279).
4 DD, N 342; телеграмма в Париж, DD, N 341; обе поданы в Главное управление телеграфа в 12 часов 50 минут.
предложение является неслыханной жертвой, свидетельствующей о германском стремлении к миру, и что Вене были посланы «далеко идущие советы». При этом Бетман-Гольвег выразил надежду, что Грей оценит его усилия, направленные к сохранению мира. Вся эта чушь, рассчитанная на то, что авось удастся одурачить Англию и скрыть свою работу по разжиганию войны, говорилась ужасно «конфиденциально» и «строго секретно» с просьбой сохранить это сообщение в тайне даже от Лихновского1. Впрочем, для последней просьбы у Бетмана-Гольвега были некоторые основания. Германские организаторы войны действительно хотели скрыть от Лихновского взятый ими курс на войну.
Но от военных мер Бетман-Гольвег пока решил воздержаться, несмотря на то что германский и австрийский генеральные штабы требовали объявления мобилизации, для того чтобы парализовать военные, приготовления Франции и России. «В высшей степени важно, — говорил меморандум германского генерального штаба, врученный канцлеру, — возможно скорее добиться ясности относительно того, хотят ли Россия и Франция позволить себе дойти до войны с Германией. Чем дальше зайдут приготовления наших соседей, тем скорее они смогут закончить свою мобилизацию. Военная ситуация поэтому будет становиться для нас с каждым днем неблагоприятнее и может привести к роковым для нас последствиям. если наши предполагаемые противники будут беспрепятственно производить свою дальнейшую подготовку» 1 2.
Отправки ультиматума царской России и объявления мобилизации Германии требовал и врученный через Сегени меморандум австро-венгерского правительства. Начальник австрийского генерального штаба «считал абсолютно необходимым немедленно добиться ясности относительно того, можем ли мы (австрийцы. — Н. П.) двигаться с крупными силами против Сербии или же (должны. — Н. П.) использовать наши главные силы против России. Решение этого вопроса обусловливает весь план похода против Сербии»3.
1 BD, XI, N 264.
2 DD, N 349.
3 Там же, № 35.2.
Однако Бетман-Гольвег отказался объявить состояние угрозы войны, чего настойчиво требовал прусский военный министр генерал Фалькенгайн. Бетман-Гольвег считал эту меру преждевременной, так как даже начальник генерального штаба Мольтке нашел ее слишком сильной и считал возможным ограничиться пока военной охраной железнодорожных линий.
Свой отказ предпринять какие-либо военные меры Бетман-Гольвег повторил и на совещании у Вильгельма в Потсдаме, состоявшемся приблизительно около 18—20 часов с участием Ягова, Фалькенгайна и Мольтке. Вильгельм одобрил точку зрения «штатского» канцлера и разрешил ограничиться постановкой военной охраны на железнодорожных путях Г
Совещание в Потсдаме 29 июля является важным рубежом в истории развязывания первой мировой войны. На этом совещании под давлением Мольтке Бетман-Гольвег согласился на отправку германскому посланнику в Брюссель знаменитого ультиматума Бельгии. Ультиматум находился в запечатанном конверте, который германский посланник Белов мог вскрыть только по получении особого телеграфного распоряжения из Берлина 1 2.
Как известно, этот ультиматум являлся необходимым звеном в военно-оперативных планах австро-германского блока, предусматривавших проход германских армий через территорию Бельгии и вторжение во Францию с севера. Германский ультиматум требовал от бельгийского правительства пропустить через Бельгию германские войска и допустить устройство на бельгийской территории коммуникационных линий и прифронтовых учреждений, за что Берлин обещал гарантировать целостность бельгийской территории после войны.
Факт отправки этого ультиматума еще 29 июля, в то время как вручить его собирались почти одновременно со вступлением германских войск в Бельгию (для ответа на ультиматум давался срок в 24 часа), свидетельствует о том, что главной задачей германских организаторов войны еще 28—29 июля было стремление облегчить
1 Tirpitz, Pojjtische Dokumente, II, S. 2.
2 DD, N 375, 376. Ультиматум был составлен Мольтке еше 26 июля!
условия ведения войны, а не предотвратить ее, как это усиленно стараются доказать германские буржуазные историки. С другой стороны, факт отправки этого ультиматума показывает, что подготовка к войне с Россией и Францией шла полным ходом. Если широкие военные меры еще не предпринимались, то это происходило только потому, что германская армия была всегда готова к войне на континенте. Но нарушение бельгийского нейтралитета выводило на сцену Англию, бывшую одной из держав — гарантов нейтралитета Бельгии. Мы знаем, что для германских организаторов войны одним из основных условий разгрома России и Франции являлся нейтралитет Англии, хотя бы в первые, решающие недели войны.
Что же позволяло участникам Потсдамского совещания 29 июля думать что Англия не использует нарушение бельгийского нейтралитета как предлог для вступления в войну, что война будет континентальной войной? Ключ к пониманию расчетов германских империалистов дает запись Тирпица о разговоре его с Вильгельмом 29 июля в 18 часов. В этот день Тирпиц, считавшийся сторонником отсрочки войны до выполнения программы строительства германского флота, впервые в течение всего кризиса (о ходе развития кризиса Тирпица, пока он был на курорте Тарасп, осведомлял «в частном порядке» его заместитель в морском министерстве адмирал Капелле1) был вызван Вильгельмом в Потсдам, так сказать. для частной консультации — на совещание его не допустили; и свою оценку ситуации Тирпиц изложил Вильгельму почти в передней.
Тирпиц считал 1914 год «стратегически неблагоприятным моментом» для развязывания войны, так как германский флот должен был достигнуть максимального развития лишь к 1920 г.1 2 «Внутреннее улучшение» германского флота (лучшая выучка матросов, приобретение большего опыта офицерами в руководстве флотом и т. д.), по мнению Тирпица, компенсировало численное превосходство английского флота над германским в дредноутах. Тирпиц считал, что с точки зрения морской войны английское нападение примерно с 1916 г. «станет
1 А. фон Тирпиц, Воспоминания, стр. 200, 257, 261, 265,
2 Там же, стр. 280,
маловероятным... Каждый год мира являлся для нас бесценным выигрышем» Г
Тирпиц «развивал эти взгляды» в середине июля 1914 г. в беседах с братом Вильгельма II принцем Генрихом на курорте Тарасп, куда принц Генрих специально заехал перед своей поездкой в Англию, для того чтобы убедить Тирпица в выгодности для Германии войны в 1914 г. Взгляды Тирпица разделяли присутствовавшие при этой беседе прусский министр внутренних дел Ле-бель и саксонский дипломат фон Зальца1 2. Тирпиц, «учитывая позицию России», «не верил в возможность «локализовать» вооруженное выступление Австрии против Сербии, равно как и в нейтралитет Англии в континентальной войне»3. Совет Тирпица в начале июля 1914 г. «прийти к соглашению с царем» путем крупных уступок в пользу России в вопросе о проливах и Багдадской железной дороге и т. д. «не возымел никакого действия» 4.
29 июля в Потсдаме разыгралась, как свидетельствует Тирпиц, следующая сцена. «Его величество немедленно'заявил,— гласит запись Тирпица, — что принц Генрих, сегодня возвратившийся из Англии, получил от его величества английского короля слово, что Англия останется нейтральной в войне. Но сэр Эдуард Грей сказал, что дело будет обстоять иначе, если мы уменьшим в размерах Францию. Его величество (Вильгельм IL — Н. 77.) спросил (Тирпица. — Н. 77.): «Как это понять?» На это статс-секретарь Тирпиц ответил, что речь Грея ясно показывает, что Англия дает условные обещания и играет в нечестную игру. Если только Англия ясно и четко объявит о своем нейтралитете, то войны не будет. Его величество возразил: «Я имею слово короля, этого мне достаточно»5.
В Берлине отлично понимали, что за это «слово», точнее, за туманные намеки на возможность нейтралитета Англии нужно что-то дать в виде компенсации. Что именно, не трудно было понять: Грей грозил отказом от позиции нейтралитета в случае территориального умень-
1 А. фон Тирпиц, Воспоминания, стр. 281.
2 Там же, стр. 266.
3 Там же, стр. 265.
4 Там же.
5 Tirpitz, Politische Dokumente, Bd. II, S. 2—3.
шения Франции после войны, если Франция превратится из великой во второстепенную и даже третьестепенную державу. Следовательно, для того чтобы ублаготворить Грея и обеспечить нейтралитет Англии, необходимо было заранее отказаться от аннексии французской территории по меньшей мере в Европе.
Что именно таков был ход мыслей Вильгельма и самого Бетмана-Гольвега, свидетельствует дальнейшая запись Тирпица: «Его величество сказал далее, что в Лондон будет послана телеграмма о том, что мы не замышляем захвата французской территории, что мы ведем только оборонительную войну и будем уважать нейтралитет Бельгии и Голландии, если его будет уважать противная сторона. После войны мы приложим усилия к тому, чтобы прийти к прочному соглашению с Англией. Рейхсканцлер предлагал, чтобы мы согласились заключить соглашение й в отношении флота. Это он (Вильгельм. — Н. П.) отклонил. Соглашение о флоте бесцельно. Он (Вильгельм. — Н. П.) не может нести за него ответственность перед народом, закон о флоте (закон о постройке флота. — Н, П.) должен быть проведен в жизнь» Г
По окончании Потсдамского совещания Бетман-Гольвег и Ягов немедленно вернулись в Берлин (это было уже вечером), где их ждал целый букет новостей и в первую очередь сообщения о военных приготовлениях царской России1 2. Эти сообщения подытоживала телеграмма Пурталеса, содержавшая заявление Сазонова о том, что Берхтольд категорически отверг предложение России вступить в непосредственные переговоры с Веной и что поэтому будет выпущен указ о частичной мобилизации против Австрии 3.
Еще более некстати была телеграмма Лихновского о том, что Грей предлагает посредничество либо четырех держав, либо одной Германии между Австрией и Россией на базисе сербского ответа, так как, по сообщениям из Рима, сербы якобы согласились принять все требования ультиматума и даже те пункты (5 и 6), которые они раньше отвергли. Они ставили только условием, что Вена
1 Tirpitz, Politische Dokumente, Bd. II, S. 2—3.
2 DD, N 344, 348, 365a.
3 Там же, 343, 365.
даст «дополнительные разъяснения» о том, как она понимает эти пункты Г
Эта неожиданная и крайняя уступчивость сербов ставила австро-германский блок в очень невыгодное положение, так как Вена в эти дни упорно отмалчивалась на все запросы и не обнаруживала ни малейшего желания, несмотря на все просьбы Берлина, сделать хотя бы подобие жеста, который можно было бы использовать как доказательство стремления Австрии к миру.
Раздраженный этим упорным молчанием Вены, ставившим австро-германский блок в положение поджигателей войны, Бетман-Гольвег решил покрепче нажать на венский кабинет и добиться от него в конце концов нужного жеста. Для достижения этой цели он использовал все три находившихся в данный момент в дипломатической игре предложения о посредничестве, а именно:
1) «Halt in Belgrad», бывшее чисто германским предложением, которое Вена поэтому не могла оставить без ответа;
2) предложение Сазонова о прямых переговорах между Россией и Австрией;
3) новое предложение Грея, переданное только что Лихновским.
Нажим по первой линии выразился в том, что в 20 часов Чиршки была отправлена копия телеграммы Лихновского от 26 июля о похвальбе чиновников австрийского посольства в Лондоне завоевательными планами относительно Сербии2.
«Эти заявления австрийских дипломатов, — гласил приложенный к копии комментарий Бетмана-Гольвега,— должны являться отражением новых желаний и притязаний. Я с возрастающим удивлением наблюдаю позицию австрийского правительства и его не имеющие прецедентов выступления перед различными правительствами^ В Петербурге говорится о территориальной незаинтересованности, нас оставляют в неизвестности относительно своей программы, в Риме отделываются ничего не говорящими фразами о компенсации, а в Лондоне граф Менсдорф раздаривает Болгарии и Албании части Сербии и ставит себя в противоречие с торже-
1 DD, N 357, получена в 17 часов 7 минут.
2 DD, N 301.
*3 Н. п. Полетика
193
ственными заявлениями Вены в Петербурге. Из этих противоречий я должен вывести заключение, что сообщение о дезавуировании графа Гойоса1 предназначалось для галерки и что австрийское правительство носится с планами, которые оно считает необходимым сохранить в тайне, чтобы обеспечить себя германской поддержкой при всех обстоятельствах и не встретить возможного отказа в результате откровенного осведомления»1 2.
В 22 часа 18 минут Чиршки была отправлена незашифрованная телеграмма: «Немедленно телеграфируйте, получена ли вчерашняя телеграмма № 174», а в 22 часа 30 минут в Главное управление телеграфа подана вторая: «Ожидаю немедленного выполнения телеграммы № 174» 3.
Нажим по второй линии по поводу заявления Сазонова что Берхтольд затягивает ответ на его предложение начать прямые переговоры между Веной и Петербургом4, также выразился в двух телеграммах, которые Бетман-Гольвег отправил Чиршки. Бетман-Гольвег сообщал об обмене телеграммами между Николаем II и Вильгельмом5. В заключение, приведя жалобу Сазонова, что переговоры через Шебеко или Сапари прекратились Бетман-Гольвег писал: «Чтобы избежать всеобщей катастрофы или во всяком случае представить виноватой Россию, мы должны настоятельно пожелать, чтобы Вена начала и продолжала переговоры согласно телеграмме № 174»6.
Нажим по третьей линии выразился в том, что Чиршки была отправлена копия телеграммы Лихновского7 о новом предложении Грея со следующей инструкцией: «Благоволите немедленно сообщить вышеизложенное графу Берхтольду что мы рассматриваем такую уступчивость Сербии как подходящий базис для переговоров
1 DD. N 18.
2 Там же, № 361, подана в Главное управление телеграфа в Берлине в 20 часов.
3 DD, N 377, Anm. 2; телеграмма № 174 содержала предложение «Halt in Belgrad» (DD, N 323).
4 DD, N 343.
5 Там же, № 383. подана в Главное управление телеграфа в 0 часов 10 минут в ночь на 30 июля.
6 DD, N 386, подана в Главное управление телеграфа в 0 часов 30 минут в ночь на 30 июля.
7 DD, N 357.
на основе оккупации сербской территории в качестве залога»1, т. е. сербам опять-таки ставились заведомо неприемлемые условия.
Таким образом, Берлин «по-своему» толковал предложения Грея. Последнее предложение Бетмана-Гольвега мало чем отличалось по существу от его предложения «Halt in Belgrad». Разница между ними была только в том, что раньше определенно требовали в качестве залога Белград, теперь залог временно оставался неясным и германские организаторы войны в любой момент могли уточнить его требованием... того же Белграда. Да и сама временная оккупация могла длиться сколько угодно времени и при удобном случае могла превратиться в постоянную, как показала аннексия Боснии и Герцеговины.
Эта дипломатическая игра вечером 29 июля была выдержана в том же духе, как и в предшествовавшие дни. Многочисленные телеграммы Бетмана-Гольвега, отправленные после Потсдамского совещания, имели своей целью заставить Вену сделать подобие миролюбивого жеста. И текст телеграмм, и намеки Бетмана-Гольвега в них ни в коей степени не стремились сдержать Австрию, как толкуют их сейчас германские буржуазные историки. Вечером 29 июля Бетман-Гольвег еще не имел никаких оснований для того, чтобы бить отбой и действительно сдерживать Австрию. Гипноз «слова» английского короля еще не рассеялся. Вильгельм и Бетман-Гольвег вечером 29 июля, когда расчет на континентальную войну при нейтралитете Англии существовал еще в полной силе, заботились только о том, чтобы «во всяком случае выставить виноватой Россию», и рекомендовали Вене для этой цели продолжать переговоры с Петербургом по поводу любого из предложений о посредничестве.
Саксонский военный агент Лейкарт весьма правильно оценивал положение, когда в 20 часов 30 минут 29 июля телеграфировал в Дрезден: «В конечном счете я думаю, что, сколько бы ни расписывали положение как самое мирное и менее всего напряженное, все же от него придут к всеобщей войне... начальник генерального штаба за войну, тогда как канцлер сдерживает.
1 DD, N 384, подана в Главное управление телеграфа в 0 ча сов 20 минут в ночь на 30 июля.
Генерал Мольтке сказал, что никогда конъюнктура не была более благоприятной, чем в нынешний момент, так как ни Франция, ни Россия не закончили работы по своей военной организации... Мы очутимся в очень плохом положении, если будем выжидать с мобилизацией, пока Россия вступит в бой с Австрией со своими мобилизованными и превосходящими по численности войсками. Вот почему мне кажется неизбежным, что мы вскоре мобилизуемся. Но тогда возникнет война» Г
Исходя из представления о том, что Англия будет выжидать, и реализуя принятые в Потсдаме решения, Бетман-Гольвег после отправки Чиршки приведенных выше телеграмм вызвал к себе (это было уже около 23 часов) английского посла Гошена. «Наши усилия,— заявил Бетман-Гольвег Гошену, — для сохранения мира не прекращаются. Если же в результате нападения России на Австрию и вытекающих отсюда для нас союзных обязательств, к нашему величайшему сожалению, станет неизбежным мировой пожар, то мы надеемся, что Англия останется его зрителем. Насколько мы можем судить по английской политике, она, учитывая европейское равновесие сил, не хотела бы допустить разгрома Франции. Но последнего мы никоим образом не имеем в виду. Мы могли бы уверить английский кабинет при условии его нейтралитета, что в случае победоносной войны мы сами не преследуем территориальных приобретений за счет Франции в Европе. Далее, мы могли бы уверить его в том, что будем уважать нейтралитет и целостность Голландии до тех пор, пока они будут уважаться нашими противниками. Что касается Бельгии, то мы не знаем, к каким контрмерам могло бы вынудить нас выступление Франции в случае войны. Но при условии, что Бельгия не станет на враждебную сторону, мы и в этом случае были бы готовы дать заверения, что целостность Бельгии по окончании войны не будет затронута»1 2.
Это знаменитое предложение Бетмана-Гольвега, содержавшее отказ германского правительства уважать гарантированный им нейтралитет Бельгии, считается буржуазными историками и публицистами, не говоряуже
1 RHGM, 1935, N 3, р. 261—262; Bach, N 39, S. 94,
2 DD, N 373; BD, XI, N 293.
о лицемерном негодовании публицистов Антанты, грубейшей ошибкой германского правительства. По мнению германских историков, указанная ошибка позволила Антанте обмануть широкие массы и, подчеркивая агрессию и вероломство Германии, «безбожно» нарушающей «святость международных договоров», поднять эти массы на «священную войну».
На самом деле в этом нарушении бельгийского нейтралитета Германией не было ничего непредвиденного и неожиданного ни для самой Германии, ни для Антанты. Ленин указывает, что «германские империалисты бесстыдно нарушили нейтралитет Бельгии, как делали всегда и везде воюющие государства, попиравшие в случае надобности все договоры и обязательства» Г
С бельгийским нейтралитетом в случае европейской войны одинаково не считались ни в Берлине, где были достаточно известны первоначальные планы высадки английского экспедиционного корпуса на бельгийской территории, ни в Лондоне и Париже, где достаточно хорошо знали сущность плана Шлиффена, и Бельгия это отлично знала.
Все значение бельгийского нейтралитета и для Антанты, и для австро-германского блока заключалось в том, кто первый нарушит нейтралитет. В Лондоне и Париже с 1905—1906 гг. определенно рассчитывали на то, что Германия первая нарушит бельгийский нейтралитет, и в соответствии с этим строили свои планы войны с Германией. Но, как свидетельствуют мемуары маршала Жоффра, военные выгоды от нарушения бельгийского нейтралитета самой Францией до того, как нарушит его Германия, прекрасно учитывались и французским министерством иностранных дел.
Поэтому «ошибка» Бетмана-Гольвега заключалась скорее в другом, а именно в той ничтожной с английской точки зрения цене, какую германское правительство предлагало Англии за сохранение последней нейтралитета в европейской войне. Вторая «ошибка» Бетмана-Гольвега заключалась в отсутствии ясного представления о том, какой степени остроты достигли англо-германские противоречия, делавшие неизбежной войну между
1 В. И. Ленин, Социализм и война. Поли. собр. соч., т. 26, стр. 317.
Англией и Германией даже при менее удобном предлоге, чем нарушение бельгийского нейтралитета.
Так как размер компенсаций английскому империализму внушал сомнения даже самому Бетману-Гольвегу, то последний сделал еще ни к чему не обязывающий Германию намек о возможности заключения в будущем генерального соглашения с Англией о нейтралитете.
Кончая разговор с Гошеном, Бетман-Гольвег заявил: «Эти возможные заверения кажутся (германскому правительству.— Н. П.) подходящими основаниями для дальнейшего соглашения с Англией, к которому до сих пор постоянно вела наша политика. Заверение Англии о нейтралитете в настоящем конфликте сделало бы возможным заключение в будущем генерального соглашения о нейтралитете, обсуждать подробности которого в настоящий момент преждевременно» Г Таким образом, Англии за нейтралитет обещали: 1) не брать французских территорий в Европе и 2) заключить после войны общий договор о нейтралитете. Подобными «реальными» уступками правящая верхушка Германии надеялась купить согласие Англии на разгром Франции и России.
Английский посол Гошен, сложив свои заметки, которые он делал во время разговора с Бетманом-Гольве-гом, ушел, и тотчас же после его ухода рейхсканцлеру подали телеграмму Лихновского, прибывшую еще в 21 час 12 минут и якобы задержанную расшифровкой. Лихновский сообщал о предупреждении Грея: Германия не должна рассчитывать на английский нейтралитет, если в конфликт между Австрией и Россией будут втянуты Германия и Франция, в этом случае английское правительство «будет вынуждено к быстрым решениям» 1 2.
Английские организаторы войны впервые по-настоящему раскрыли свои карты (в первый раз они чуть приоткрыли их 27 июля, когда Грей «раздраженно» говорил с Лихновским).
После получения этой телеграммы Лихновского Бетману-Гольвегу и другим германским организаторам войны пришлось пережить крах иллюзий о возможности «быстрой, легкой, радостной и веселой войны»: ситуация
1 DD, N 373; BD, XI, N 293.
2 DD, N 368; Lichnowsky, Vers I’Abime, р. 389—390.
«континентальной войны» переросла в ситуацию мировой войны с участием Англии. А такая война при отказе союзников (Италии и Румынии) выполнить свои союзные обязательства значительно ухудшала шансы германского блока на разгром противников. «Веселая и радостная война» превращалась в рискованное и тяжелое предприятие, так как английский флот, еще сохранивший превосходство на море, имел возможность разрушить колониальную и заморскую торговлю Германии, отрезать ее от необходимых источников сырья и т. д.
Между тем телеграммы о мобилизации царской армии поступали беспрерывно1, хотя Янушкевич давал «честное слово русского офицера», что никакой мобилизации нет и все это фикция, обман глаз или расстройство воображения1 2. Пурталес сообщал, что Сазонов принял «крайне возбужденно» германское предупреждение о необходимости прекращения военных мер и заявил, что доложит об этом царю3. Из Вены Чиршки телеграфировал, что Берхтольд обещал повторить в Петербурге обещание о территориальной незаинтересованности Австрии в Сербии, но по существу уклонился от ответа на предложение «Halt in Belgrad», и Чиршки, несмотря на все свои представления о срочности дела, не мог добиться от него до 23 часов 30 минут 29 июля какого-либо более вразумительного сообщения 4.
Такая тактика Берхтольда сейчас (после предупреждения Грея Лихновскому о возможности выступления Англии на стороне царской России и Франции) грозила сорвать все усилия германских организаторов войны изобразить Россию виновницей войны. Поэтому Бетман-Гольвег немедленно телеграфировал Чиршки в Вену текст телеграммы Лихновского о предупреждении Грея, снабдив ее следующими комментариями:
«Мы стоим, таким образом, если Австрия отвергнет всякое посредничество, перед мировым пожаром, в котором Англия будет против нас, Италия и Румыния по всем признакам не пойдут с нами, мы — две великие державы — будем стоять против четырех. В силу того
1 DD, N 369, 376а.
2 Там же, № 370.
3 Там же, № 378.
4 Там же, № 388, получена в министерстве иностранных дел в 1 час 30 минут в ночь на 30 июля.
что противником будет Англия, на Германию упадет главная тяжесть борьбы. Политический престиж Австрии, честь оружия ее армии, равно как и ее справедливые претензии к Сербии, будут достаточно обеспечены оккупацией Белграда и других областей. Посредством унижения Сербии она вновь укрепит свои позиции на Балканах и по отношению к России. При таких обстоятельствах мы должны настоятельно и выразительно представить на рассмотрение венского кабинета принятие посредничества на указанных почетных условиях. В противном случае ответственность за последующие результаты была бы для Австрии и для нас необычайно тяжелой» Г
Одновременно с этим Бетман-Гольвег переслал Чиршки телеграмму Пурталеса с заявлением Сазонова о предстоящей частичной мобилизации против Австрии ввиду категорического отказа Вены от прямых переговоров с Петербургом1 2. Указав Вене на пренебрежение советами германского правительства о сговоре с Италией и на невыполнение обещания вести прямые переговоры с Петербургом, Бетман-Гольвег снова напомнил о важности перекладывания ответственности на противников.
«Мы не можем побуждать Австро-Венгрию, — писал Бетман-Гольвег, — вести переговоры с Сербией, с которой она находится в состоянии войны. Но отказ от всякого обмена мнениями в Петербурге был бы тяжелой ошибкой, так как вызвал бы военное вмешательство России. Австро-Венгрия заинтересована в первую очередь избежать этого. Хотя мы готовы выполнить обязательство союзника, но должны отказать Вене в позволении втянуть нас в мировой пожар легкомысленно и вопреки нашим советам. Соблаговолите немедленно переговорить с графом Берхтольдом со всей выразительностью и весьма серьезно»3.
Внутренние мотивы этого обращения Бетмана-Гольвега в Вену следует искать в усложнении и ухудшении международно-политической ситуации для австро-германского блока. Воевать вдвоем против четырех было
1 DD, N 395, подана в Главное управление телеграфа 30 июля в 2 часа 55 минут.
2 DD, N 365.
3 Там же, № 396, подана в Главное управление телеграфа 30 июля в 3 часа.
достаточно тяжело, но тяжесть выполнения этой задачи еще больше увеличивалась тем фактом, что Вена вела исключительно прямолинейную, не прикрытую никакими дипломатическими приличиями тактику развязывания войны.
Эта позиция Вены на фоне повторных предложений Антанты о посредничестве угрожала опасными последствиями. Не только за границей, но и в самой Германии у широких масс населения могло создаться убеждение, что Австрия является главным поджигателем войны, а это затруднило бы задачу изобразить войну как якобы навязанную Германии и тем самым затруднило бы мобилизацию сознания народа на защиту родины от «коварно нападающего врага». Отсюда понятная досада и раздражение Бетмана-Гольвега, сквозящие в каждой строке приведенной телеграммы, хотя еще накануне он считал необходимым избегать при переговорах в Вене всего того, что могло бы создать в правящих кругах Австрии впечатление, будто Германия желает хотя бы в малейшей степени «сдержать Австрию».
Но все указанное выше имело второстепенное значение. Основная задача Берлина даже после получения предупреждения Грея заключалась не столько в том, чтобы предотвратить войну, как пишут германские буржуазные историки, а в том, чтобы выиграть время и обеспечить для Австрии возможность беспрепятственно закончить мобилизацию. Поэтому одновременно с телеграммами в Вену Бетман-Гольвег принял меры, для того чтобы успокоить Петербург и Лондон и попытаться замедлить русскую мобилизацию. С этой целью он отправил в Петербург 3 телеграммы.
В первой из них он сообщал Пурталесу о второй телеграмме Николая II Вильгельму 1 и указывал, что вопрос о передаче австро-сербского конфликта на рассмотрение Гаагского трибунала — предложение Николая II — должен быть исключен из рассмотрения1 2. Причиной этого отказа, как можно легко понять, являлась ненадежность Гаагского трибунала в смысле защиты «жизненных интересов» австро-германского блока на Балканах.
1 DD, N 366.
2 Там же, № 391, подана в Главное управление телеграфа 30 июля в 2 часа 40 минут.
Во второй телеграмме Бетман-Гольвег просил Пурталеса сказать Сазонову, что Германия будет продолжать свое посредничество между Веной и Петербургом, если царская Россия не начнет военных действий против Австрии Г В третьей он объяснял, что отказ Вены от прямых переговоров с Петербургом последовал еще до выступления Германии в Вене с предложением «Halt in Belgrad»1 2. Лихновскому Бетман-Гольвег поручил благодарить Грея за «откровенное сообщение» и сказать, что «мы (Германия. — Н. П.) продолжаем дальнейшее посредничество в Вене и настойчиво советуем принять предложения Грея»3.
Германская мобилизация (30 и 31 июля)
30 июля в 12 часов дня Бетман-Гольвег принял представителей Баварии, Саксонии, Вюртемберга и Бадена, для того чтобы информировать их о текущем моменте. Согласно отчету представителя Саксонии Зальца, Бетман-Гольвег заявил следующее: «Имперский канцлер считает нынешнее положение значительно ухудшившимся в результате частичной мобилизации русской армии. Он еще не получил известия, что Австро-Венгрия со своей стороны мобилизует все свои силы, но он убежден, что она это сделает. Эта мобилизация особенно стеснительна, потому что, по мнению канцлера, действительной задачей Германии в эти критические моменты является задача маневрировать таким образом, чтобы Россия оказалась виноватой. Следует признать, что ответ Сербии на австро-венгерский ультиматум имеет весьма примирительный характер и что разрыв отношений был сделан резко. Поэтому канцлер считает своей задачей по возможности ослабить впечатление, вызванное этим в России, Франции и Англии».
1 DD, N 392, подана в Главное управление телеграфа 30 июля в 2 часа 55 минут.
2 DD, N 397, подана в Главное управление телеграфа 30 июля в 3 часа 05 минут.
3 DD, N 393, подана в Главное управление телеграфа 30 июля в 2 часа 55 минут,
Указав, что германское посредничество «Halt in Bel-grad» было предпринято именно с этой целью, канцлер заявил:
«Таким образом, мы усвоили роль посредника и нам нужно добиться в короткий срок положительного или отрицательного результата, ибо, чем больше пройдет времени, тем больший старт могут получить в своих военных приготовлениях Россия и Франция, и эти приготовления в немного дней могут быть доведены до такой точки, что и мы должны будем решиться на мобилизацию (курсив мой. — Н. /7.)».
Особенно любопытны признания Бетмана-Гольвега о настроениях в лагере Антанты. По словам отчета, у канцлера впечатление, что Россия не хочет войны, которая ввергла бы ее в новые внешние и внутренние беды. Франция, по мнению канцлера, тем более не хотела бы никоим образом войны, потому что чувствует себя, в особенности в отношении тяжелой артиллерии, слабее нас; финансовая нужда, угнетающая народ, много способствует созданию настроений, враждебных войне. Англия также не хочет воевать и не хочет, чтобы народы континента резали друг друга, потому что вследствие своих связей с Двойственным (франко-русским. — Н. П.) союзом она не могла бы остаться простой зрительницей». Подчеркнув «всеобщее желание мира», канцлер «закончил свою декларацию, заявив, что, по его мнению, если Австро-Венгрия согласится на демарш, сделанный им с целью посредничества, мир еще может быть сохранен»1.
Но кому, как не Бетману-Гольвегу, было лучше знать, что Австрия после «телеграммы Сегени» не согласится на германское посредничество? Отчет представителя Вюртемберга Варнбюллера почти полностью подтверждает отчет представителя Саксонии1 2. Эти признания Бетмана-Гольвега в доверительной беседе с доверенными людьми (ибо от представителей германских государств не приходилось чего-либо скрывать) разрушают легенду, сфабрикованную некоторыми германскими историками-националистами, что после предупреждения Англии об участии в войне Бетман-Гольвег якобы забил
1 RHGM, 1935, N 2, р. 162—164; Bach, N 49, S. 105—107.
2 RHGM, 1935, N 3, р. 271—272; Bach, N 52, S. 100—112; ср. N 65.
отбой и начал всерьез относиться к посредничеству, стараясь удержать Австрию. Отчеты Зальца и Варнбюлле-ра совершенно неопровержимо показывают, что даже 30 июля, т. е. уже после предупреждения со стороны, Англии, Бетман-Гольвег больше всего боялся опоздать с германской мобилизацией.
День 30 июля прошел в ожидании ответа из Вены, в бесплодных попытках успокоить Россию, точнее, оттянуть ее подготовку к войне и уверить Англию, что Берлин нажимает на Вену с целью добиться от нее уступчивости, а также в дальнейших приготовлениях к войне. Мольтке, встревоженный известиями о принимаемых в России и Франции широких военных мерах, снова настаивал на объявлении «состояния угрозы войны», но Вильгельм и Бетман-Гольвег отказались пока следовать этому совету, боясь поставить Германию в положение нападающей стороны. Как заявил на заседании прусского совета министров, состоявшемся между 17 и 19 часами 30 июля, Бетман-Гольвег, «военные власти выразили пожелание объявить состояние угрозы войны, но он успешно защищал перед его величеством свои возражения против такого шага, и меры были ограничены военной охраной железных дорог. Его величество согласился с тем, что до принятия дальнейших решений следует довести до конца изложенное выше выступление в Вене» Г
Причины этой сдержанности Вильгельма объясняются в отчетах саксонских и вюртембергских дипломатов: «Военные нажимают на канцлера, требуя объявления состояния угрозы войны, но тотчас же должна следовать мобилизация, и тогда это будет война. Мы не можем объявить частичную мобилизацию, нам неизбежно будет нужно мобилизоваться на два фронта. В силу этого нужно выждать с мобилизацией до конца попытки посредничества» 1 2.
Сдержанность Вильгельма, можно думать, стоила ему немалого труда. В ночь на 30 июля в 1 час 45 минут он получил (в Новом дворце) от Николая II новую (третью по счету) телеграмму. «Военные меры, — признавал
1 DD, N 456.
2 RHGM, 1935, N 2, р. 163—164; N 3, р. 269—273; Bach, N 49, S. 106—107, НО.
ся Николай II об объявленной 29 июля частичной мобилизации, — которые сейчас вступили в силу, были решены 5 дней тому назад с целью защиты от военных приготовлений Австрии. Я от всего сердца надеюсь, что эти меры никоим образом не помешают твоей задаче посредника, которую я высоко ценю» Г
Таким образом, сам царь вопреки опровержениям Сазонова, Сухомлинова и Янушкевича признавал, что военные меры были решены 5 дней назад и что Германию все эти 5 дней надували, стараясь выиграть время. Злобная и негодующая пометка Вильгельма на этой теле* грамме говорит именно о такой оценке: «Австрия провела лишь частичную мобилизацию против Сербии на юге. В силу этого царь, как это открыто признается им здесь, «принял военные меры, которые сейчас вошли в силу против Австрии» и против нас 5 дней тому назад. Следовательно, на неделю опередив нас. И это меры для защиты против Австрии, которая вовсе не нападает на него!!! Я не хочу больше никакого посредничества, раз царь, который взывал о нем, в то же время тайно мобилизуется за моей спиной. Это только маневр, чтобы удержать нас и увеличить старт. Моя задача кончена»1 2.
Эти гневные комментарии Вильгельма на телеграмме Николая II дают ключ к пониманию того, как в правящих кругах Германии относились к вопросу о развязывании европейской войны. Не зная еще о предупреждении Грея, Вильгельм был взбешен признаниями Николая о принятых царским правительством военных мерах, благодаря которым Россия под покровом дипломатических переговоров и заверений Сазонова и генералов о миролюбии выиграла 5 дней в подготовке к мобилизации (согласно оценке генерала Палицына, бывшего начальника русского генерального штаба,— 12 дней), тем самым затрудняя предусмотренный планом Шлиф-фена разгром противников по частям. После этого признания Николая II уже нельзя было оттягивать развязку до 12 августа, чтобы дать возможность австрийцам закончить свою мобилизацию против Сербии, так как каждый день промедления с германской мобилизацией ухудшал стратегическое положение Германии. Наобо
1 DD, N 399.
2 Там же, № 390; МОЭИ, V, № 275.
рот, приходилось изо всех сил спешить, так как по всем признакам царская Россия взялась за войну всерьез, о чем говорило присланное в 7 часов утра 30 июля сообщение о том, что Россия официально известила державы о своей частичной мобилизации против Австрии1. Гневные комментарии Вильгельма на этом сообщении именно так оценивали ситуацию. «Следовательно, — писал Вильгельм,— царь своим обращением ко мне за помощью просто разыграл комедию и провел нас. Ибо о помощи и посредничестве не просят, когда уже мобилизовались. В ответ на это я также мобилизуюсь. ..»
Поэтому 29 и 30 июля в правящих кругах Берлина характеризуются довольно энергичной борьбой между военщиной, требовавшей немедленной мобилизации германской армии, и штатскими—Бетманом-Гольвегом и Яговом. Последние, учитывая важность идеологической подготовки к войне и легкость мобилизации, по-видимому, настаивали на необходимости выждать с германской мобилизацией до тех пор, пока Россия не объявит всеобщей мобилизации, ибо благодаря этому можно было бы представить перед широкими массами все дело так, будто Германия подверглась нападению России и вынуждена обороняться.
В этой борьбе военщины и «штатских» Вильгельм, как можно судить по опубликованным германским документам, склонился все же на сторону канцлера и Ягова, так как он не мог не учитывать всех выгод предлагаемого ими способа действий. Об этом свидетельствуют следующие факты: 30 июля между 12 и 13 часами Вильгельм получил депешу Лихновского о предупреждении Грея и доклад рейхсканцлера о мерах, принятых после ее получения. Одновременно Бетман-Гольвег благодарил Вильгельма за сообщение содержания третьей телеграммы Николая II и просил телеграфировать Николаю (текст телеграммы прилагался), что роль посредника им, Вильгельмом, еще не окончена, но становится сомнительной из-за русской мобилизации против Австрии1 2. Вильгельм, понимавший и учитывавший смысл заявления Грея, согласился с Бетманом-Гольвегом и отправил указанную телеграмму3.
1 DD, N 399, 343.
2 Там же, № 408, 360, 366.
3 Там же, № 420, отправлена 30 июля в 15 часов 30 минут.
Гнев Вильгельма после прочтения телеграммы Лихновского не имел границ, о чем свидетельствуют его комментарии к этой телеграмме. «Англия открывает свои карты, — писал Вильгельм, — в тот момент, когда ей кажется, что мы загнаны в тупик и с нами, так сказать, покончено. Гнусная торгашеская сволочь пыталась обмануть нас банкетами и речами. Наглым обманом являются обращенные ко мне слова короля, сказанные Генриху (прусскому): «Мы останемся нейтральными и постараемся держаться в стороне от этого возможно дольше». Грей уличает короля во лжи, и эти слова Лихновскому лишь проявление нечистой совести из-за имеющегося даже у него чувства, что он обманул нас. К тому же это фактически угроза, соединенная с блефом, чтобы оторвать нас от Австрии, помешать мобилизации и взвалить на нас вину за войну. Он совершенно определенно знает, что, если он скажет только одно-единственное серьезное и резкое предостерегающее слово в Петербурге и Париже и порекомендует им нейтралитет, оба тотчас же притихнут. Но он остерегается вымолвить такое слово и вместо этого угрожает нам. Гнусный сукин сын! Англия одна несет ответственность за войну и мир, а никак не мы. Это нужно публично установить» \
Вопреки своему темпераменту и любви к «ударам кулаком» Вильгельм нашел наиболее выгодным поддержать дипломатическую игру «штатских», хотя каждый день промедления ухудшал для Германии шансы на выигрыш войны из-за царской мобилизации. Пометка Вильгельма на телеграмме Лихновского: «Англия одна несет ответственность за войну и мир, а никак не мы. Это нужно публично установить»—свидетельствует именно о таком понимании Вильгельмом текущих задач и сложившейся ситуации.
В силу этого Вильгельм заставил принца Генриха прусского отправить следующую телеграмму английскому королю: «Если ты действительно и серьезно желаешь предотвратить эту ужасную катастрофу (европейскую войну. — Я. П.), осмеливаюсь тогда предложить тебе использовать свое влияние на Францию и, следовательно, на Россию, чтобы они остались нейтральными, что, мне кажется, было бы наиболее полезно. Я считаю это
1 DD, N 368,
правильным, может быть, единственным шансом сохранить европейский мир» Г
Но предупреждение Грея Лихновскому не заставило Вильгельма II отступить. Наоборот, весь день 30 июля Вильгельм II, Бетман-Гольвег и Ягов посвятили поискам союзников для предстоящей войны со всеми странами Антанты. Об этом красочно рассказал 31 июля сам кайзер австрийскому военному агенту в Берлине майору Бинерту.
31 июля в 17 часов Вильгельм II вызвал к себе Би-нерта и сообщил ему об обмене телеграммами с Николаем II, который «своими военными мерами взял на себя ответственность за возникновение мировой войны», с английским королем и Францем-Иосифом, отказавшимся от посредничества. Затем император рассказал о своих усилиях завербовать активных союзников для предстоящей войны. «Он (Вильгельм II. — Н. П.) телеграфиро-. вал королю Карлу румынскому, что как глава дома Го-генцоллернов безоговорочно рассчитывает на его активную поддержку и выполнение подписанного договора (5—23 февраля 1913 г. — Н. П.) 1 2. Только что вернувшийся из Румынии граф Гуттен-Чапский высказал императору Вильгельму свое абсолютное убеждение в том, что Румыния активно выступит на стороне Тройственного союза. . . император Вильгельм добавил, что Австро-Венгрия должна обещать Румынии Бессарабию»3.
«Затем он (Вильгельм II. — Н. П.) направил царю Болгарии самое решительное требование выступить во всеобщем конфликте на стороне Австро-Венгрии. На замечание австрийского военного агента о благоприятных настроениях в Турции его величество сказал, что... собирается заключить с Турцией договор, который обязывает Турцию выступить против России с 5 армейскими корпусами» под командованием Лимана фон Сандерса и немецкой военной миссии. «До окончания оформления договора осталось уладить лишь кое-какие мелкие формальности (как, например, срок договора и т. д.). Что касается Греции, то он, император Вильгельм, направил
1 DD, N 417, подана в Главное управление телеграфа 30 июля в 14 часов 15 минут.
2 DD, N 472; ср. 471, текст телеграммы составлен вечером 30 июля 1914 г.
3 OUAP, VIII, N 11133.
королю телеграмму о том, что разорвет какие бы то ни было отношения с ним, если Греция пойдет вместе с Россией Г Кроме того, он дал понять королю Греции, что в результате превосходства австро-венгерского и итальянского флота над греческим Греция беззащитна, тем более что ее армия находится в стадии формирования. Если же король Константин все-таки желает вмешаться в войну, то он должен выступить против России. В результате обмена мыслями с королем Швеции король Густав объявит мобилизацию и активно выступит после возникновения войны».
Флигель-адъютант Вильгельма II подполковник фон Клейст, в прошлом немецкий военный агент в Риме, «сейчас находится в пути к итальянскому королю с письмом, в которОхМ император Вильгельм настоятельно требует от короля Виктора-Эммануила выполнить заключенный договор, мобилизовав все боевые силы на море и на суше и отправив обещанную армию через Альпы. ..».
Сообщая, что «Германия должна считаться с активным выступлением Англии против Тройственного союза», Вильгельм II просил Франца-Иосифа и фельдмаршала Конрада сосредоточить все свои силы против России, для того чтобы задержать наступление русских армий2.
Все это, как свидетельствует австро-венгерский военный агент, было сказано «очень решительно и спокойно» 3 31 июля, т. е. после предупреждения Грея Лихнов-скому о возможности вступления Англии в войну.
Если даже половина всех хлопот Вильгельма II по вербовке союзников падает на период до 29 июля (до получения телеграммы Лихновского о предупреждении Грея), то это свидетельствует лишь о том, что Вильгельм II до 29 июля меньше всего думал о мирном исходе кризиса. Если другая половина хлопот Вильгельма по вербовке союзников падает на период 29—31 июля (от предупреждения Грея до получения утром 31 июля известия о всеобщей мобилизации в России), то это значит, что Вильгельм II не был напуган возможностью вступления Англии в войну против Германии, не собирался давать
1 DD, N 466, текст телеграммы составлен вечером 30 июля 1914 г.
2 OUAP, VIII, N 11134.
3 Там же.
14 н. П. Полетика 209
отбой и разрешить кризис мирным путем. Все попытки посредничества Вильгельма II были дипломатической завесой, за которой шли реальные приготовления к войне.
В Берлине, как мы знаем, все утро и весь день 30 июля ждали ответа из Вены, от которой требовался какой-либо жест, который можно было бы изобразить как доказательство миролюбия. Но австрийские империалисты, исходя из своих соображений, продолжали вести твердолобо неуклюжую политику прямолинейного и ничем не замаскированного форсирования войны, нисколько не заботясь об ответственности и мнении широких масс. Так, в 6 часов 50 минут утра 30 июля от Чиршки поступила телеграмма, сообщавшая о «сожалении» Берхтольда по поводу того, что предложение Грея вести переговоры с Сербией на базе сербского ответа запоздало, так как война Сербии уже объявлена Т Кроме этого заявления до 17 часов, когда началось заседание совета министров Пруссии, ответа на другие предложения от Чиршки не поступало. Зато Сегени, «объясняя» причины австрийской мобилизации против Сербии1 2, предупреждал, что Австрия мобилизуется также и против России, если русская мобилизация не будет отменена 3, и по приказу Берхтольда твердил, что вопрос об уступке каких бы то ни было областей Австро-Венгрии итальянцам не может быть поставлен даже на обсуждение 4. Ответа из Вены на германское предложение о посредничестве не было, и Берхтольд не собирался его давать.
Из Петербурга продолжали поступать тревожные сведения. Сазонов был непримирим5 и в ответ на демарш Пурталеса предлагал новую формулу посредничества, заявляя, что советы германского правительства по адресу Австрии об умеренности для него недостаточны. Формула Сазонова гласила: «Если Австрия, признавая, что ее конфликт с Сербией принял характер вопроса, имеющего общеевропейское значение, заявит о своей готовности исключить из своего ультиматума пункты, нарушающие принцип суверенитета Сербии, Россия обязуется
1 DD, N 400, ответ на DD, N 277.
2 Там. же, № 425.
3 Там же, № 427.
4 Там же, № 428.
5 Там же, № 401.
прекратить все свои военные приготовления»1. Эта формула был совершенно неприемлема для германских организаторов войны, поскольку отвергала выдвинутый ими принцип локализации австро-сербского конфликта. Поэтому в Берлине просто положили ее под сукно. Шли своим чередом и сообщения о военных мерах царской России 1 2.
Но, ведя дальше дипломатическую игру, Бетман-Гольвег препроводил Пурталесу вышеприведенную телеграмму Николая II с признанием последнего о тайных военных приготовлениях3 и просил Пурталеса продолжать переговоры4. Такое же заявление сделал Гошену и Ягов, просивший английское правительство воздействовать на Россию в смысле прекращения ее мобилизации, так как Германия ждет ответа от Австрии на предложение о посредничестве при условии, что австрийцам будет резрешено занятие Белграда 5.
Напряженность положения была еще более усилена специальным выпуском «Локаль Анцейгер», в котором сообщалось, что германское правительство решило объявить к вечеру мобилизацию. Тираж газеты был конфискован, и Ягов опроверг это сообщение по телефону перед английским, французским и русским послами6.
В 17 часов началось заседание совета министров Пруссии, на котором канцлер Бетман-Гольвег дал оценку международного положения. Изложив ход событий и охарактеризовав расстановку сил противников, а также их меры по подготовке к войне, Бетман-Гольвег вынужден был признать, что баланс сил изменился не в пользу австро-германского блока и что война в этих условиях слишком рискованна и опасна.
«Что касается позиции других государств, — заявил Бетман-Гольвег, — то надежды на Англию равны нулю. Англия будет на стороне Двойственного союза. Позиция Италии еще не совсем ясна. Австро-сербский конфликт не пользуется популярностью в Италии, где пола
1 DD, N 412, 421.
2 Там же, № 404, 410, 422.
3 Там же, № 390.
4 Там же, № 413.
5 Там же, № 305.
6 BD, XI, N 306; МОЭИ, N 330, 339.
№ 301, 302, 303, 306; DDF, XI,
гают, что он ставит под угрозу итальянские интересы на Балканах. Италия боится, что не сможет в полном объеме выполнить договорное заверение о помощи. Он (Бетман-Гольвег. — Я. П.) воздействовал на Австрию, чтобы последняя столковалась с Италией, но это до сих пор еще не осуществилось ввиду непримиримости Австрии в проведении своей политики. На помощь Румынии, равно как и на помощь Болгарии, нельзя рассчитывать, так как нынешнее (болгарское. — Я. Я.) правительство, вероятно, падет и будет заменено русофильским». Канцлер мог только добавить, что «руководство событиями уже потеряно и камень покатился» L
Речь Бетмана-Гольвега показывает, что 30 июля все иллюзии и надежды германской правящей верхушки на возможность развязать чисто континентальную войну без участия Англии развеялись как дым. Но хотя участие Англии в будущей войне делало последнюю рискованным и опасным предприятием, избежать войны Берлин все равно не хотел.
Берлин не мог дезавуировать политику венского кабинета, т. е. поставить Австрию перед угрозой войны в одиночку против Сербии и царской России. Такой путь, как мы знаем из письма Ягова к Лихновскому от 18 июля, был неприемлем для Германии, так как после разгрома и раздела Австрии Германия осталась бы в одиночестве перед объединенным блоком Антанты. Отказ от поддержки Австрии после всех уверений в «нибелунговой верности» в союзе, после данного Вене «карт-бланш» и прямых понуканий Австрии к выступлению против Сербии грозил просто взорвать австро-германский блок и вызвать выход Австрии из союза.
Что именно такие соображения бродили в умах правящей верхушки Германии, свидетельствует следующая пометка Вильгельма (датированная 19 часами 30 июля) на телеграмме Пурталеса о полуторачасовом разговоре последнего с Сазоновым в ночь с 29 на 30 июля, когда Сазонов заявил, что отмена частичной русской мобилизации уже невозможна.
«Если мобилизацию нельзя уже отменить, а это неверно, то почему же тогда царь через 3 дня после этого обратился ко мне и взывал к моему посредничеству, не
1 DD, N 456.
упоминая об издании приказа о мобилизации? Ведь это ясно доказывает, что мобилизация показалась ему самому чересчур поспешной и он ради успокоения своей пробудившейся совести сделал потом этот шаг перед нами лишь формально. Легкомыслие и слабость должны ввергнуть мир в самую ужасную войну, имеющую целью в конечном счете гибель Германии... Англия, Россия и Франция сговорились, учитывая условия нашего союза с Австрией, сделать сербский конфликт предлогом для войны с нами на уничтожение... Мы должны либо подло предать нашего союзника и предоставить его на произвол России и этим взорвать Тройственный союз, либо подвергнуться нападению и наказанию со стороны Тройственного согласия за нашу союзническую верность, и в этом случае их зависти будет дано наконец удовлетворение в том, что они сообща совершенно разорят нас. Глупость и неспособность нашего союзника станет для нас петлей на шее» 1.
Вильгельм мог утешать себя логичностью своих рас-суждений, но его негодование против Антанты было негодованием шулера, карты которого были раскрыты. На самом деле ни о каком отступлении правящая верхушка Германии не думала и шла на войну, досадуя только на то, что последняя из «веселой и радостной» стала тяжелой и опасной. Что дело обстояло именно так и что излияния Вильгельма по поводу необходимости «подло предать союзника» носили чисто декларативный характер, что в Берлине меньше всего в тот момент думали о таком предательстве, ибо нуждались в австрийских корпусах, свидетельствует тот факт, что почти одновременно со своими комментариями на телеграмме Пурта-леса Вильгельм отправил Францу-Иосифу (телеграмма отослана в Главное управление телеграфа в Берлине в 19 часов 15 минут 30 июля) следующие увещевания.
«Я был не в состоянии, — телеграфировал Вильгельм, — отказать личной просьбе царя предпринять политику посредничества для того, чтобы отвратить мировой пОжар и сохранить мир всего мира, и представил вчера и сегодня предложения твоему правительству через моего посла. Они, между прочим, предусматривают, что Австрия после оккупации Белграда и других обла
1 DD, N 401.
стей объявит свои условия. Я был бы искренне тебе обязан, если бы ты возможно скорее соблаговолил дать мне ответ о своем решении» Г Таким образом, Вильгельм предлагал Францу-Иосифу... оккупировать Белград (что вело, конечно, к дальнейшему разжиганию мирового пожара) и затем объявить свои условия. Заявление Вильгельма: «Я был не в состоянии отказать личной просьбе царя предпринять попытку посредничества» — довольно ясно указывало Вене, учитывая знаменитую телеграмму Сегени от 27 июля, что Берлин препровождает предложения посредничества только для вида, но отнюдь не поддерживает их.
Почти одновременно (между 17 и 18 часами) с посылкой этой телеграммы Францу-Иосифу прибыли наконец известия из Вены от Чиршки. В первой телеграмме, полученной в Берлине в 17 часов 25 минут, Чиршки сообщал, что в результате настояний берлинского кабинета о продолжении прямых переговоров между Веной и Петербургом1 2 граф Берхтольд отправил Сапари инструкцию начать переговоры с Сазоновым. Пометка Вильгельма (против подчеркнутого им слова «начать») «только впервые» показывает, что в Берлине поняли, что «дорогой союзник» надул Германию еще раз3.
В 17 часов 50 минут прибыла вторая телеграмма. В ней Чиршки сообщал, что он «со всей выразительностью» выполнил поручение и передал телеграмму Лихновского о предупреждении Грея с соответствующими комментариями Бетмана-Гольвега4. Но ответ Берхтольда, сообщаемый Чиршки, говорил все о том же желании Австрии.. . уклониться от ответа. «Граф Берхтольд даст обстоятельный ответ после получения приказа от императора Франца-Иосифа»5, — доносил Чиршки.
Берлин понимал эту тактику Вены и, учитывая необходимость какого-либо миролюбивого жеста со стороны Австрии, решил еще раз «нажать» на Вену и добиться такого жеста. Поэтому одновременно с посылкой телеграммы Вильгельма Францу-Иосифу, т. е. между 19 и 20 часами 30 июля, заведующему политическим отде
1 DD, N 437.
2 Там же, № 323, 377, 396.
3 Там же, № 433.
4 Там же, № 395.
5 Там же, № 434.
лом германского министерства иностранных дел Штум-му поручили переговорить по телефону с Чиршки. Разговор, однако, не дал желанных результатов: Чиршки ответил, что' Вена не собирается поворачивать вспять1; Берхтольд ссылался на то, что перед принятием такого «важного» решения (дело шло о предложении «Halt in Belgrad», а ничуть не об отступлении назад) он должен посоветоваться с Тиссой, который приезжает завтра утром 1 2.
Тогда Бетман-Гольвег отправил Чиршки срочную телеграмму (подана в Главное управление телеграфа в 21 час), в которой сообщал текст телеграммы Вильгельма Францу-Иосифу3, разъяснял, что все берлинские предложения вызваны желанием свалить ответственность на Россию. «Если Вена, — писал Бетман-Гольвег в этой телеграмме, известной под названием «Инструкция № 200», — как можно предположить из телефонного разговора вашего превосходительства с г-ном фон Штум-мом, отвергает всякий отбой, особенно предложение Грея, то вряд ли затем будет возможно приписать России вину за вспыхивающий европейский пожар. Его величество предпринял по просьбе царя вмешательство в Вене, так как он не мог отклонить ее, не создавая неопровержимого подозрения, что мы хотим войны. Успех этого вмешательства, однако, затруднен ввиду того, что Россия мобилизовалась против Австрии. Это мы сообщили сегодня Англии4 с добавлением, что мы уже дружески намекнули в Петербурге и Париже о прекращении русских и французских военных мероприятий, новый шаг в этом направлении можно было сделать только путем ультиматума, что означало бы войну. Мы дали поэтому понять сэру Эдуарду Грею, чтобы он со своей стороны выразительно повлиял в этом духе в Париже и Петербурге, и получили соответствующие заявления через Лихновского5. Если эти попытки Англии закончатся успехом, в то время как Вена отвергнет все, то этим Вена документально удостоверит, что она безоговорочно хочет войны, в которую будем
1 DD, N 441.
2 Там же, № 440, 465.
3 Там же, № 437.
4 Там же, № 409.
5 Там же, № 435.
втянуты и мы, тогда как Россия будет свободна от ответственности. Это создает для нас совершенно невозможное положение по отношению к нашему народу. Мы хотим поэтому настоятельно рекомендовать, чтобы Австрия приняла предложение Грея, которое защищает ее позиции во всех отношениях. Ваше превосходительство соблаговолит самым выразительнейшим образом высказаться в этом смысле перед графом Берхтольдом и, возможно, также перед графом Гойосом» Г
Как можно видеть из этого увещевания Вены, Бетман-Гольвег советовал Австрии принять для вида предложение Грея, так как отказ венского кабинета не позволит «приписать России вину за вспыхивающий европейский пожар» и поставит германское правительство в отношении германского народа в совершенно невозможное положение. Телеграмма свидетельствует о том, что в Берлине к вечеру 30 июля заботились только о том, чтобы свалить ответственность за возникновение войны на Россию, а отнюдь не старались, как доказывают германские буржуазные историки, сдержать Австрию. Именно этими соображениями следует объяснить тот факт, что приведенная выше телеграмма Бетмана-Гольвега была следующей инструкцией им самим отменена, как только в дело решил вмешаться германский генеральный штаб в лице Мольтке и форсировать войну.
Все эти дни генеральный штаб, как можно думать, жил и действовал под знаком войны. Он опасался, что военные приготовления России и Франции зайдут так далеко, что Германия потеряет все выгоды, даваемые быстротой мобилизации. Так, например, Мольтке, получив 29 июля отчет германского военного агента в Петербурге о его разговоре 27 июля с Сухомлиновым относительно частичной мобилизации России против Австрии, комментировал это известие в следующих выражениях (пометка Мольтке была опубликована лишь в 1937 г.):
«Таким образом, Россия мобилизует военные силы, превышающие всю австрийскую армию. Следовательно, если между Австрией и Россией завяжется борьба до издания нами приказа о мобилизации, возможно, что Австрия будет разбита в силу подавляющего превос
1 DD, N 441.
ходства сил России плюс Сербия, плюс Черногория, пока мы еще не закончили нашей концентрации. Если Австрия будет выведена из строя до того, как мы сможем вмешаться, мы останемся в одиночестве перед русскими. Этого нам следует всемерно избегать, и это может случиться, если мы мобилизуемся чересчур поздно!!!» 1
Мольтке опасался еще больше, что будет потерян случай «великого решения» (превентивной войны, на развязывании которой германская военщина, как мы знаем, настаивала еще в 1905 г.) и что этот случай, представившийся германскому империализму в 1914 г., может не повториться.
В свете этих соображений и следует оценивать вмешательство германского генерального штаба в события вечером 30 июля. Оно объясняется, по-видимому, тем, что все настояния немецкой военщины о форсировании военной развязки отвергались канцлером, несмотря на тайные мобилизационные приготовления царизма и уже выяснившуюся враждебную позицию Англии. По мнению германских генералов, Бетман-Гольвег, будучи «штатским», недооценивал важность мобилизационных мероприятий царизма.
Поэтому, махнув рукой на «штатских» (Бетмана-Гольвега и Ягова), генеральный штаб приступил к форсированию военной развязки. Начальник генерального штаба Мольтке тайком через австрийского военного агента Бинерта вечером 30 июля уведомил австрийский генеральный штаб, что Австрия должна стоять непоколебимо. «Мольтке сказал, — телеграфировал Бетцендорфу о своем разговоре с Мольтке Бинерт, — что считает положение критическим, если австро-венгерская монархия не мобилизуется немедленно против России. Заявление России об объявлении ею мобилизации делает необходимыми контрмеры со стороны Австро-Венгрии и может быть приведено в качестве объяснения для публики (курсив мой. — Н. П.). В силу этого возникает условие союза. Заключите какое-либо приличное соглашение с Италией, обещая компенсацию, чтобы Италия активно осталась в Тройственном союзе, — фактически не оставляйте ни одного солдата на итальянской гра
1 RHGM, 1938, N 3, р. 303—304; Bach, S. 27.
нице. Отклоните повторяемые Англией авансы насчет сохранения мира. Встретить твердо европейскую войну— последний шанс на спасение Австро-Венгрии. Германия пойдет с ней без оговорок»
Не довольствуясь этим, Мольтке послал Конраду фон Гетцендорфу особую телеграмму: «Встретьте твердо русскую мобилизацию. Австро-Венгрию нужно сберечь. Немедленно мобилизуйтесь против России. Германия объявит мобилизацию. Принудите Италию путем компенсаций к выполнению долга союзника» 1 2.
Эти телеграммы, как мы знаем, рассеяли всякие сомнения Берхтольда и Гетцендорфа относительно позиции Берлина, какие у них могли создаться в результате многочисленных «мирных» телеграмм Бетмана-Гольвега.
После посылки этой телеграммы Мольтке отправился к Бетману-Гольвегу и, указывая на решение царской России мобилизоваться, добился того, чтобы рейхсканцлер отменил посланную им в 21 час инструкцию Чиршки с последним «предостережением» Берхтольду3, имевшим целью, как мы знаем, снять с себя ответственность за войну.
Под давлением Мольтке рейхсканцлер отправил Чиршки 30 июля в 23 часа 20 минут срочную телеграмму: «Временно не выполняйте инструкцию № 200» 4.
В непосланном Чиршки проекте телеграммы Бетман-Гольвег объяснил мотивы этой отмены: «Я отменил выполнение инструкции № 200, так как генеральный штаб только что сообщил мне, что военные приготовления наших соседей, особенно на востоке, вынудят нас к скорому решению, если мы не хотим подвергнуть себя неожиданностям»5.
Но тотчас после отправки телеграммы рейхсканцлеру принесли прибывший в 23 часа 8 минут ответ английского короля на телеграмму принца Генриха прусского. Король заявил, что английское правительство «делает все для него возможное, чтобы побудить Россию и Францию приостановить дальнейшие военные приготов
1 Conrad von Hoetzendorjf, Aus meiner Dienstzeit 1906—1918, Bd. IV, S. 152.
2 DD, N 451a.
3 Там же, № 441.
4 Там же, № 441, 450.
5 Там же, № 451.
ления, если Австрия даст согласие удовлетвориться оккупацией Белграда и прилегающей сербской территории в качестве залога удовлетворительного выполнения своих требований, в то время как другие державы приостановят свои военные приготовления»1.
Телеграмма английского короля при надлежащем истолковании позволяла Австрии раздавить Сербию и произвести перекройку карты Балкан в пользу австровенгерского блока. Поэтому в ночь на 31 июля (в 2 часа 45 минут) Бетман-Гольвег телеграфировал копию ответа английского короля Чиршки со следующим комментарием: «Я приостановил выполнение инструкции № 200. В связи со следующей телеграммой короля Англии принцу Генриху (следует текст ответа)... ваше превосходительство соблаговолит немедленно сообщить телеграмму графу Берхтольду и при его пожелании оставить ему копию для возможного использования перед императором Францем-Иосифом. Настоятельно необходимо определенное решение Вены в течение сегодняшнего (31 июля) дня» 1 2.
Утром 31 июля Бетман-Гольвег мог прочесть подробные отчеты Чиршки о переговорах с Берхтольдом по поводу «настоятельных» германских советов принять предложение о посредничестве «Halt in Belgrad», отчасти совпадавшее с последним предложением Грея. По словам Чиршки, Берхтольд и в особенности его помощники Форгач и Гойос не скрывали намерения приступить к мобилизации3. Неблагоприятными были и известия из Англии. Гошен принес резкий отказ Грея вести «бесчестный торг» о бельгийском нейтралитете4. Но все известия и события этого утра покрыла пришедшая в 11 часов 40 минут телеграмма о русской всеобщей мобилизации, слухи о которой достигли Берлина поздно вечером 30 июля 5.
Известие о русской всеобщей мобилизации было весьма на руку германским организаторам войны, так как создавалась возможность свалить ответственность за войну на Россию и, следовательно, скрыть свою
1 DD, N 452.
2 Там же, № 464.
3 Там же, № 465.
4 BD, XI, N 336.
5 DD, N 473.
работу по разжиганию войны. Правда, царь твердил о том, что мобилизация России носит мирный характер и что он не желает войны. Он даже давал в этом честное слово. «Сердечно благодарю тебя, — гласила его телеграмма (четвертая по счету) Вильгельму, полученная в Берлине 31 июля в 14 часов 52 минуты, — за твое посредничество, которое дает надежду, что все может кончиться мирно. Технически невозможно остановить наши военные приготовления, которые были вынуждены благодаря австрийской мобилизации. Мы далеки от желания войны. Пока имеют место переговоры с Австрией насчет Сербии, мои войска не предпримут никакого вызывающего действия. Я даю тебе мое торжественное слово насчет этого. Я возлагаю всю мою веру на милосердие бога и надеюсь на твое успешное посредничество в Вене для блага наших стран и для мира в. Европе. Сердечно преданный тебе Ники» L
Как известно, это было не единственное «честное слово», данное в те дни. Сначала давал «честное слово» Сазонов, затем Сухомлинов, затем давал «честное слово русского офицера» Янушкевич, имея в кармане подписанный Николаем II указ о всеобщей мобилизации1 2. Но «честное слово» русского царя, четвертое по счету в этой серии «честных слов» из Петербурга, даже в глазах Вильгельма было не таким товаром, который можно было бы взять в залог. В Берлине 31 июля 1914 г. этот товар уже не котировался.
Запись из дневника генерала Линкера от 31 июля 1914 г., опубликованная лишь в 1937 г., указывает, что «честное слово» Николая вызвало следующую оценку Вильгельма3: «Несомненно, что царь продолжает утверждать о своей любви к миру, который он гарантирует в своей последней телеграмме императору (Вильгельму) своим «торжественным честным словом», но, с другой стороны, русская мобилизация идет своим ходом и царь пытается оправдаться в этом вопросе «технической невозможностью» отменить принятые военные мероприятия, и в частности мобилизацию. Отсюда совершенно ясно, что царь не имеет сколько-нибудь собственной
1 DD, N 487.
2 TdM же, № 230, 242, 343, 370.
з RHGM, 1938, N 3, р. 304—305.
воли и что он подпал под влияние русской военной партии».
С этой оценкой Вильгельма и генералов, с которыми он совещался 31 июля (Мольтке, Фалькенгайн, Плессен, Линкер), согласился приглашенный на совещание Бетман-Гольвег, который получил разрешение Вильгельма отправить ультиматум России и Франции *.
Теперь, после прихода известия о русской мобилизации, только «божье чудо», как ханжески выразился рейхсканцлер1 2, могло спасти Европу от войны, ибо германские правящие круги наконец получили удобный предлог, чтобы форсировать развязку (курсив мой. — И. П.). В 13 часов было объявлено «состояние угрозы войны»3. Вене было предписано- бросить возню с Сербией и направить все свои силы против царской России4. Спешно было осуществлено присоединение Турции5 к Тройственному союзу. В Петербург и Париж были посланы ультиматумы: первый — с 12-часовым сроком для ответа6, второй — с 18-часовым7. Ультиматум, посланный царской России, требовал отмены русской мобилизации; ультиматум, посланный Франции, — категорического, определенного ответа на вопрос, сохранит ли Франция нейтралитет в русско-германской войне. В ответах, впрочем, не сомневались.
Что касается Англии, то Вильгельм отправил английскому королю телеграмму о том, что «Ники» объявил мобилизацию8. Бетман-Гольвег послал Лихновскому для передачи Грею краткий обзор развития событий и объяснение мотивов ответной германской мобилизации9. Эта переписка с Англией была не более как заклинанием, произносимым машинально без всякой веры в его силу: в том, что Англия вмешается в войну, в Берлине- уже не сомневались. О посылке ультиматумов России и Франции сообщили в Рим, причем
1 DD, N 456.
2 Там же, № 553.
3 Там же, № 499.
4 Там же, № 479.
5 Там же, № 508, 517, 547 и др.
6 Там же, № 490.
7 Там же, № 491.
8 Там же, № 477.
9 Там же, № 513, 529.
Бетман-Гольвег также в порядке заклинания добавил: «Мы определенно рассчитываем на то, что Италия выполнит и свои обязательства, наступившие в силу союза» Г
С такой же просьбой в ночь с 31 июля на 1 августа обратился к королю Италии и Вильгельм1 2. Однако «мерзавец» — так гласит пометка Вильгельма на ответной телеграмме итальянского короля — ответил 3 августа заявлением о нейтралитете Италии3.
Германия объявляет войну России (1 августа)
1 августа в 0 часов 30 минут пришла телеграмма Шена о вручении им ультиматума (в 19 часов 31 июля). Шен сообщал ответ Вивиани: он, Вивиани, еще не-имеет сведений о всеобщей русской мобилизации и обещает дать точный ответ в 13 часов 1 августа 4.
Вероятно, утром того же 1 августа прибыл ответ Пурталеса. Сазонов уклонился от прямого ответа на вопрос, будет или не будет прекращена мобилизация царской России. Пурталес, кроме того, сообщал, что он смог вручить Сазонову ультиматум, предоставляющий царской России 12-часовой срок для исполнения, лишь в 24 часа 31 июля5. Таким образом, срок ответа на ультиматум истекал в 12 часов дня 1 августа. Так как ультиматум Франции был вручен 31 июля в 19 часов и срок для ответа на него истекал в 13 часов I августа, то могло получиться (ввиду незначительной разницы во времени), что война Франции будет объявлена еще до получения ответа царской России. В Берлине поняли, что подобный дипломатический казус был бы использован Антантой как лишнее доказательство агрессивности Германии. Этого следовало по возможности избежать. Поэтому Пурталесу в 12 часов 52 минуты дня был послан текст объявления войны царской России, который Пурталес должен был вручить Сазонову 1 августа около
1 DD, N 492
2 Там же, № 530.
3 Там же, № 755.
4 Там же, № 528.
5 Там же, № 536.
17 часов дня по среднеевропейскому времени1, а Шену в 13 часов 5 минут дня отправлена инструкция продлить в случае необходимости срок ответа, данный французскому правительству, еще на 2—3 часа 1 2.
Но Шен, явившийся 1 августа в 11 часов утра по парижскому времени (в 12 часов дня по берлинскому времени) к Вивиани за ответом, сам был растерян: приказ вручить ультиматум он получил, но приказа объявить войну он не имел. Поэтому, получив уклончивый ответ Вивиани, Шен ушел ни с чем восвояси3. В 15 часов ему была доставлена телеграмма, разрешавшая предоставить французскому правительству отсрочку на 2—3 часа. Придя снова к Вивиани за ответом в 16 часов 30 минут, он также ушел, не объявив войны, хотя и знал уже о французской мобилизации4. Велико же было его удивление, когда, вернувшись в посольство, он нашел телеграмму Бетмана-Гольвега, предлагавшую ему воздержаться от объявления Франции войны, так как Лихновский сообщил о новом предложении Грея: Англия гарантирует нейтралитет Франции, если Германия не нападет на последнюю5.
Действительно, удивление Шена было вполне естественным. Согласно имевшимся до сих пор расчетам и планам участие Франции в войне в составе всякой коа-лиции, направленной против Германии, учитывалось как неизбежность. Теперь этот неизбежный фактор неожиданно выпадал, а все выработанные планы войны рушились. Наступало «божье чудо», о котором взывал к небу на заседании прусского- совета министров 30 июля Бетман-Гольвег и о котором в Германии никто не мог даже мечтать. В самом деле, еще вечером 31 июля посол Гошен вручил в Берлине официальный запрос от имени английского правительства, обязуется ли Германия сохранить нейтралитет Бельгии, если его не нарушат другие державы6. И вдруг из Лондона, откуда после этого официального запроса можно было ожидать самого худшего, поступает самое неслыханное, самое неожи-
1 DD, N 542.
2 Там же, № 543.
3 Там же, № 571.
4 Там же, № 598.
5 Там же, № 587.
6 Там же, № 522; BD, XI, N 348, 383.
данное, самое благоприятное предложение — нейтралитет Англии при гарантии Германией «французской безопасности» Г
Телеграмма Лихновского с новым предложением Грея была встречена в Берлине и самим Вильгельмом как подарок судьбы. Всерьез приняли английское предложение не только растерявшийся Бетман-Гольвег, но и Ягов. После получения телеграммы Лихновского немедленно было организовано совещание, на которое были вызваны Мольтке и Фалькенгайн.
Запись генерала Линкера от 1 августа 1914 г. в его дневнике, опубликованная в 1937 г., сообщает красочные подробности об этом совещании: «Мольтке уехал домой, когда в сопровождении Ягова явился канцлер, принесший телеграмму Лихновского, только что прибывшую из Лондона. Ужасающий сюрприз! Статс-секретарь Грей заявил Лихновскому, что Англия желает не только сама сохранить нейтралитет, но позаботится и гарантирует, что Франция также останется нейтральной. Эта новость подействовала на нас как взрыв бомбы. Как объяснить это? И что нам делать? Общее мнение всех, что это предложение никоим образом не должно быть отклонено, даже в том, всегда возможном случае, что оно является только блефом, ибо, во-первых, открывалась перспектива вместо трех противников иметь дело лишь с одним — с Россией, которой сегодня уже была объявлена война; во-вторых, нужно было, чтобы император перед народом и общественным мнением лояльно схватил руку, которая была ему протянута и которую он не мог не принять.
Тем временем Мольтке возвратился, равно как и Фалькенгайн, за которым было послано. Ко всеобщему удивлению, Мольтке заявил, что остановить развертывание войск на западе уже нельзя и что Франция должна подвергнуться военному нападению во всех случаях. Относительно этого завязалась весьма оживленная и весьма драматическая дискуссия. Мольтке, очень возбужденный, с дрожащими губами, упорно держался своей точки зрения. Напрасно канцлер и император, а равно и прочие присутствовавшие пытались убедить его. Наконец Фалькенгайн увел его в сторону,
1 DD, N 562.
в угол зала, и они могли объясниться друг с другом более спокойно 1.
Вильгельм, обжегшийся раз на «слове» английского короля, видимо, все же находился под гипнозом этого слова и, веря предложению Грея, заявил генералам: «Значит, мы попросту двигаемся со всей армией на вое-ток».
Однако не все разделяли оптимизм Вильгельма. Об этом говорит Мольтке в своих мемуарах, описывая подробности этого же совещания1 2. Мольтке, выслушав предложение Вильгельма «двигаться со всей армией на восток», пришел в ужас. Он указал, что это внезапное изменение оперативного- плана грозит уничтожить все выгоды, даваемые планом Шлиффена, и может катастрофически отразиться на исходе кампании.
Что будет, спрашивал Мольтке, если Англия откажется от своего сомнительного обещания и придется спешно перебрасывать всю армию снова на запад, ломая графики движения всех воинских поездов, теряя преимущество в скорости мобилизации и сосредоточения и, следовательно, давая возможность России выиграть время для своей мобилизации и сосредоточения? Поэтому Мольтке ответил Вильгельму, что не может взять на себя ответственность за такое решение.
«Сосредоточение миллионной армии, — говорил Мольтке, — нельзя импровизировать, оно — результат огромного, многолетнего, тяжелого труда и, будучи раз установлено, не может быть изменено. Если его величество настаивает на том, чтобы вести всю армию на восток, то он будет иметь не боеспособную армию, а дикое скопище недисциплинированных вооруженных людей. . .»3
После этого заявления последовал ожесточенный спор между Вильгельмом, Бетманом-Гольвегом, Яговом и даже Тирпицем, стоявшими за принятие английского предложения, и Мольтке и Фалькенгайном, выступавшими против. С разрешения Вильгельма Фалькенгайн увел Мольтке в соседнюю комнату, чтобы переговорить наедине. После этих переговоров Мольтке заявил импе-
1 RHGM, 1938, N 3, р. 305—306; Bach, S. 39.
2 Н. Moltke, Erinnerungen, Briefе, Dokumente, Stuttgart, 1922, S. 19.
3 Там же
15 Н. П. Полетика
225
ратору, что он согласен принять предложение Грея при том условии, что на западной границе будет продолжаться сосредоточение войск. Вильгельм лишь отчасти согласился с доводами Мольтке, приказав адъютанту телеграфировать в Трир, чтобы 16-я пехотная дивизия, которая согласно плану в первый день мобилизации должна была захватить железные дороги Люксембурга, необходимые для перевозки войск на запад, не вторгалась в Люксембург.
Не мудрено, что Мольтке, как он сам признается в своих мемуарах, проливал горючие слезы от такого половинчатого решения. Немедленно (телеграмма подана в 19 часов 2 минуты) Вильгельм телеграфировал английскому королю согласие на предложение Грея о «французском нейтралитете под гарантией Англии», но указывал, что по техническим причинам объявленная уже мобилизация должна продолжаться на обоих фронтах. Если же Франция предложит нейтралитет и он будет гарантирован английской армией и флотом, то Германия воздержится от нападения на Францию и использует мобилизованные против французов войска в другом месте. Вильгельм сообщал, что войскам отдан приказ не переходить французскую границу L
Аналогичную телеграмму отправил в 19 часов 15 минут Лихновскому Бетман-Гольвег, добавляя, что войска не будут переходить французскую границу до 19 часов 3 августа и что до этого времени должно последовать согласие Англии на принятие указанных условий1 2.
Тотчас же по отсылке этих телеграмм пришла новая телеграмма Лихновского: Грей сообщал, что он готов сделать новое предложение о нейтралитете Англии даже в том случае, если Германия будет вести войну с Россией и Францией3. Однако полученная в 22 часа 2 минуты третья телеграмма Лихновского сообщала, что Грей согласен обещать нейтралитет Англии лишь при условии ненарушения Германией бельгийского нейтралитета4. Таким образом, Германии предлагалось отказаться от плана Шлиффена и ломать голову, проры
1 DD, N 575.
2 Там же, № 578.
3 Там же, № 570; Lichnowsky, Vers 1’Abime, р. 396.
4 DD, N 596.
ваясь через стену французских крепостей на Западном фронте. Однако, требуя от Германии такой непосильной работы, Грей не делал никаких формальных заявлений от имени правительства, обещая только сделать какие-то предложения, чему Берлин мог верить, а мог и не верить. В Берлине на этот раз отнеслись к новым предложениям Грея довольно критически, почувствовав в них лишь маневр.
Однако решительный удар последним остаткам оптимизма нанесла телеграмма английского короля, полученная в 23 часа. Телеграмма сообщала о «недоразумении», происшедшем с Лихновским, который якобы неправильно понял слова Грея в дружеском разговоре1. Почти одновременно — в 23 часа 10 минут — от Лихновского пришла четвертая за этот день телеграмма, сообщавшая, что Грей не сделал никакого положительного предложения 1 2.
Тогда в Берлине наконец поняли, что целью предложений Грея было стремление задержать мобилизацию и сосредоточение германской армии. Вильгельм сделал следующую пометку на последней телеграмме Лихновского: «Господин Грей, лживый пес, боящийся своей собственной подлости и лживой политики, все же не хочет открыто выступить против нас, но хочет, чтобы его вынудили к этому»3. После этого Вильгельм, которому Мольтке донес о «большом скоплении французской кавалерии» на люксембургской границе, отдал приказ, чтобы 16-я пехотная дивизия перешла границу Люксембурга. Так началось германское наступление.
Не мало споров в правящих кругах вызвал вопрос о способах и форме объявления войны России. О том, как ставился вопрос, дает представление письмо помощника Ягова Циммермана от 17 июля 1936 г. германскому историку Августу Баху4: «Бетман-Гольвег и Ягов склонялись к тому, чтобы разрешить вопрос, согласуясь, сколь возможно, с гаагскими условиями сухопутной войны (т. е. послать формальное объявление войны. — Н. П.). Со своей стороны я считал, наоборот, необходи
1 DD, N 612.
2 Там же, № 603.
3 Там же, № 596.
4 RHGM, 1938, N 3, р. 306; Bach, S. 37.
мым избежать по примеру Японии в войне с Россией формального объявления войны России, и я помню, что Фалькенгайн энергично поддерживал ту же точку зрения. .. Окончательное решение было принято 1 августа в пользу гаагского регламента. Мольтке ясно высказался на этом совещании за немедленное объявление войны России».
Спешка и неразбериха в германском министерстве иностранных дел в эти дни была такова, что Пурталесу 1 августа отправили два варианта объявления войны. Один на случай, если Россия отвергнет германский ультиматум, другой на случай, если Россия не даст никакого ответа на германский ультиматум. Пурталес, в эти дни дошедший от нервного возбуждения до истерик, в суматохе и растерянности вручил 1 августа Сазонову оба варианта сразу. Телеграмма Пурталеса о вручении Сазонову объявления войны была получена в Берлине утром 2 августа Ч
Таков ход событий июльского кризиса 1914 г. в Берлине. Как мы показали, правящие классы Германии хотели развязать войну и сделали с этой целью все, что было в их силах. В дни июльского кризиса германский империализм натравливал монархию Габсбургов на Сербию, рассчитывая, что австро-венгерский конфликт перерастет в большую континентальную или даже мировую войну, которая закончится не только перекройкой карты Балкан, но и ъсей Европы, а возможно, и всего мира в пользу австро-германского блока. Австросербская война была необходима Германии, чтобы иметь предлог для своего выступления, и единственное, что сокрушало в июльские дни германских организаторов войны, единственное, что вызывало их споры и раздражение, было то обстоятельство, что, развязывая войну, австрийские империалисты делали это крайне неуклюже и слишком очевидно для широких масс.
Австрийские сановники и дипломаты единодушно считали, что Германия толкнула Австро-Венгрию в поход против Сербии в расчете вызвать мировую войну. 5 августа Штюргк заявил Редлиху: «Война против России и Франции, равно как и против Англии, была сознательно вызвана Германией. Император Вильгельм
1 DD, N 588
три недели тому назад сказал: «Надо крепко дать по голове русским, а этого до сих пор не было»»
По мнению австрийского поверенного в делах в Петербурге Отто Чернина, «война, после того как с 1909 г. было упущено столько возможностей, была решена в выбранный Германией момент... через 3—4 года русские вооружения стали бы настолько мощными, что у нас не было бы никаких шансов» 1 2.
2 сентября 1914 г. фельдмаршал Конрад сообщил Редлиху, что Германия «провоцировала войну с Россией и Францией, так как считала себя достаточно сильной». На возражение Редлиха, что именно объявление Австрией войны Сербии «привело камень в движение», Конрад ответил: «Все же война вызвана Германией». «Это говорит о том, — комментировал в дневнике свои впечатления от слов Конрада Редлих, — что наша нота Сербии получила непримиримую форму с согласия Берлина (может быть, даже по указке из Берлина)»3.
Поэтому мифом и фальсификацией истории является основной тезис немецкой буржуазно-юнкерской историографии, что германское правительство после получения ответа Сербии на австрийский ультиматум и в особенности после предупреждения Грея Лихновскому 28 июля, что Англия не сохранит нейтралитета в европейской войне, повернуло фронт и стало оказывать нажим на Вену с целью достичь соглашения Австрии с Сербией, несмотря на объявленную Сербии войну. Иначе говоря, угроза вступления Англии в войну заставила правящую верхушку Германии, охотно провоцировавшую войну с Россией и Францией, сделать попытку отступить.
К сожалению, этот тезис немецкой буржуазно-юнкерской историографии получил широкое распространение. Его разделяли и академик М. Н. Покровский и сам противник М. Н. Покровского Е. В. Тарле. М. Н. Покровский писал, что между 28 июня — 1 августа «у Вильгельма была одна забота: избежать войны с Англией. Войну Австрии с Сербией он провоцировал, на войну с Россией и Францией из-за Сербии он шел с совершенно
1 J. Redlich, Schicksalsjahre Osterreichs 1908—1919. Das politi-sches Tagebuch, Bd. I (1908—1914), S. 245.
2 Там же, стр. 265.
3 Там же, стр. 205.
открытыми глазами... Поджилки у него дрогнули в первый раз, когда ему стало ясно, что Англия не останется на нейтральной позиции. Этот поворот отмечен телеграммой Бетмана-Гольвега Лихновскому от 28 июля...»1 «В данном случае, — писал Е. В. Тарле, — я расхожусь с М. Н. Покровским только по вопросу о хронологии, касающейся «поджилок»: колебание, отмечаемое дальше Покровским, относится, по-моему, не к 28, а к 29 и 30 июля» 1 2.
Ход событий, изложенный нами в настоящей главе, показывает, что правящая верхушка Германии, решив развязать в 1914 г. мировую войну, шла к этому сознательно и уверенно, не колеблясь и не отступая. Никакие предупреждения Грея о возможности вступления Англии в войну не испугали и не могли испугать правящую верхушку Германии, так как германское правительство, давая разрешение Вене наброситься на Сербию, знало и предвидело с самого начала кризиса, что войну придется вести не только против России и Франции, но и против Англии. Это понимал и Бетман-Гольвег, заявивший 3 июня 1914 г., за 25 дней до сараевского убийства, баварскому посланнику в Берлине графу Лерхенфельду, что, «если дело дойдет до войны, мы найдем Англию не на нашей (немецкой. — Н. 77.) стороне»3. В Берлине было известно предупреждение английского короля Георга V принцу Генриху прусскому в 1912 г. о том, что Англия в случае войны Германии и Австро-Венгрии с Россией и Францией в известных случаях поможет последним 4. Большой генеральный штаб, планируя молниеносную войну, не страшился высадки английских войск во Франции, а, наоборот, считал эту высадку удобной возможностью взять в плен всю английскую армию. Германское министерство иностранных дел, согласно цитированному выше отчету Шена, предусматривало возможность вступления Англии в войну (третья ситуация в развитии конфликта) 5.
1 М. Н. Покровский, Империалистическая война 1914—1918, М., 1928, стр. 134.
2 Е. В. Тарле, К вопросу о начале войны (ответ М. Н. Г1о-кровскому). «Историк-марксист», т. 9, 1928, стр. 106.
3 Dirr, N 1, S. 112.
4 BD, X, Part 2, N 452.
5 Dirr, S. 9—10.
Германское правительство знало, по-видимому, от советника русского посольства в Лондоне Зиберта, бывшего германским шпионом, об англо-французской политической конвенции (обмен письмами между Греем — Камбоном в 1912 г.) и об англо-русских переговорах о> союзе в мае 1914 г. и заключении морской конвенции Г
7 марта 1914 г. Лихновский предупредил германское министерство иностранных дел, что «сохранение целостности Франции для англичан такая же политическая необходимость, как для нас (Германии. — Н. П.) сохранение Австро-Венгрии, и англичане... в войне между нами и Францией при всех обстоятельствах протянут Франции свою руку защиты. Я весьма сожалею, что, несмотря на мои повторные и обстоятельные разъяснения по этому важному вопросу, он вызывает сомнения»1 2.
Но правящая верхушка Германии, агитируя за молниеносную войну, шла «ва-банк». Как заявил 5 августа 1914 г. Ягов итальянскому послу в Берлине Боллати, для разгрома Франции нужна скорость и этого лучше всего можно добиться проходом германских войск через Бельгию. «Лучше открытая враждебность Англии, чем ее нейтралитет, имеющий целью создавать всяческие препятствия»3.
Поэтому все рассуждения немецких буржуазных историков о повороте в сторону мира, о «дрогнувших» у Вильгельма II после предупреждения Англией «поджилках» не соответствуют действительности. Германия решила навязать и навязала Антанте мировую войну, но сделала это настолько грубо, что оказалась не в состоянии замаскировать свое участие в развязывании войны.
1 Bach, S. 10.
2 «Die Grosse Politik der Europaischen Kabinette 1871—1914», Bd. 37/1, N 14000, S. 110.
3 DDI, V seria, vol. I, N 76.
Глава четвертая
Вступление царской России в войну
«Царская монархия в России, — писал в 1915 г. В. И. Ленин, — ведет грабительскую войну, стремясь к захвату Галиции, к отнятию земель у Турции, к порабощению Персии, Монголии и т. д.» 1
В. И. Ленин считал царскую Россию одним из трех «великих разбойников на большой дороге» и одной из трех «главных величин» в мировой войне 1914— 1918 гг.1 2, но отмечал известную зависимость русского царизма и русского империализма от империализма Франции и Англии: «Россия ведет войну не на свои деньги. Русский капитал есть участник англо-французского» 3.
Английская и французская буржуазия «на свои миллиарды давно уже нанимала и готовила к нападению на Германию войска русского царизма, самой реакционной и варварской монархии Европы»4.
Политические партии царской России — октябристы и кадеты, представлявшие интересы помещиков, крупной и средней буржуазии, — поддерживали воинственные планы русского царизма.
1 В. И. Ленин, Воззвание о войне. Поли. собр. соч., т. 27, стр. 2.
2 См. В. И. Ленин, О сепаратном мире. Поли. собр. соч., т. 30, стр. 185.
3 В. И. Ленин, Письма из далека. Поли. собр. соч., т. 31, стр. 50.
4 В. И. Ленин, Война и российская социал-демократия. Поли, собр. соч., т. 26, стр. 16.
Отдельные представители помещиков, в особенности в среде придворной бюрократии (Дурново, Марков-второй), испытывали колебания перед войной. Они опасались, что война закончится революцией, которая сметет самодержавие, что война царской России с германской и австрийской монархиями подорвет принцип монархизма в Европе.
Кроме того, в придворной среде, составлявшей непосредственное окружение Николая и Александры Романовых, было немало «немцев», не желавших войны между Россией и Германией. Накануне войны Таубе (товарищ министра просвещения) и граф Фредерикс (министр двора), боясь революции, пытались удержать Николая от выступления против Германии. Но русская империалистическая буржуазия, связанная тесными узами с французским и английским капиталом, сломила в июльские дни 1914 г. колебания монархических зубров.
Царская Россия вступала в войну неподготовленной. Программа вооружений на суше и на море, утвержденная Государственной думой, должна была быть завершена лишь в 1917 г. Понятно, что для России было бы гораздо выгоднее вступить в войну в 1917 г., но зависимость России от англо-французского империализма привела к тому, что внешняя политика русского царизма во многих отношениях находилась под влиянием Англии и Франции. Царский военный министр Сухомлинов с 1912 г. толкал Николая II форсировать войну, заверяя всех о готовности царской армии к войне (интервью Сухомлинова в «Биржевых ведомостях» весной 1914 г. под заголовком «Россия готова, готова ли Франция?»), и в июле 1914 г. настаивал на скорейшей мобилизации и вступлении России в войну.
Однако сама природа империалистических связей, соединявшая царизм с его союзниками, требовала сугубой осторожности. Царское правительство отнюдь не собиралось вести войну в одиночку с австро-германским блоком и «таскать каштаны из огня» в интересах своих союзников. Ведь всегда могли найтись какие-либо «привходящие» и «непредвиденные» обстоятельства, которые «помешали бы» союзникам поддержать силой оружия выступления русского империализма.
История июльского кризиса 1914 г. блестяще иллюстрирует положение, что любой союз империалистиче
ских государств есть лишь своеобразная форма борьбы между ними, что участники союза всегда готовы обмануть и предать друг друга ради удовлетворения своих империалистических интересов. Так чуть не случилось в июле 1914 г., когда Россию едва не предал ее «союзник» и «друг» Англия, начавшая закулисные торги с германским правительством в последние дни июльского кризиса, как это было показано выше (переговоры Грея с Лихновским 31 июля — 3 августа 1914 г.).
Возможность предательства по отношению к России облегчалась тем, что в силу точных условий франкорусской военной конвенции русская мобилизация против Австрии, как указывает сам Пуанкаре1, не влекла за собой обязательства Франции вступить в войну для поддержки России. Обязательство французского империализма выступить на защиту России возникало в силу точных условий франко-русской конвенции (ст. 1) только в том случае, если нападающей или «начинающей» стороной была Германия, а не царская Россия. Короче говоря, только германская мобилизация и при условии, если она предшествует русской, влекла за собой формальное обязательство французов поддержать Россию силой оружия.
Правда, в 1912 г. Пуанкаре дал обещание поддержать Россию даже в том случае, если она в силу осложнений на Балканах будет вынуждена сама начать войну1 2. Но это были обещания, данные в частном разговоре и не принявшие форму какого-либо акта. Что касается английских правящих кругов, то их позиция в случае европейского конфликта, созданного военным выступлением России, хотя бы мобилизацией армии, была еще менее ясной.
Все эти обстоятельства требовали от царских дипломатов величайшей осторожности. Мысль, а вдруг предадут, а вдруг выдадут на поток и разграбление, висела над их головой подобно дамоклову мечу в течение июльского кризиса 1914 г., отравляя, можно сказать, каждую минуту их дня и ночи, тем более что очень недавнее прошлое, связанное с боснийским кризисом 1908—
1 Poincare, Au service de la France, Paris, vol. IV, p. 530.
2 «Материалы по истории франко-русских отношений за 1910— 1914 гг.», стр. 297, 300, 307.
1909 гг., оставило им в этом отношении незабываемый урок.
С другой стороны, правящие круги Франции, Англии и России определенно знали, что Германия при всех условиях постарается так или иначе предупредить мобилизацию Франции и тем более России. Крупнейшим шансом на выигрыш войны для германского империализма была возможность благодаря быстроте своей мобилизации и медленности мобилизации России разбить союзников по частям, и именно на этом был, как мы знаем, построен план войны австро-германского блока — оперативно-стратегический план Шлиффена: в шесть недель разбить Францию, а затем сосредоточить все свои силы против России.
В июле 1914 г. Россия вступила в войну отчасти по собственной инициативе, а отчасти с поощрения своих «друзей» — французских и английских империалистов, обещавших ей военную поддержку. Именно эти обещания союзников по Антанте развязали руки царской России в июльские дни 1914 г., хотя для нее было гораздо выгоднее вступить в войну лишь после осуществления своей большой военной программы, т. е. в 1917 г. Проектируемая антисербским выступлением Австрии перестройка карты Балкан грозила, как отлично понимали царские дипломаты, «полным нарушением политического равновесия на Балканском полуострове» в пользу австро-германского блока Г Отступление царской России после австрийского ультиматума Сербии и отказ от «защиты» последней силой оружия имели бы своим результатом окончательное сближение Турции с австрогерманским блоком и последующий из этого факта подрыв империалистических позиций и экономических интересов царской России и на Балканах, и в Малой Азии.
Царская Россия и сараевское убийство
По свидетельству иностранных дипломатов, аккредитованных при царском дворе, известие об убийстве Франца-Фердинанда было встречено в правящих кругах
Г МОЭИ, V, № 154.
царской России со смешанным чувством. «Теперь, когда первое чувство ужаса, вызванное убийством эрцгерцога Франца-Фердинанда и его супруги, улетучилось, общим впечатлением является, по-видимому, чувство облегчения, что от престолонаследия устранена столь опасная личность»1, — сообщал 9 июля английский посол в России Бьюкенен в Лондон о настроениях правящей клики в Петербурге.
Ненависть к эрцгерцогу, являвшемуся главой австрийской военной партии и фактическим руководителем экспансии Австро-Венгрии на Балканах, легко преодолела у представителей господствующих классов царской России те монархические чувства, которые могло у них вызвать покушение на члена царствующего дома.
Конечно, для русских монархистов было отнюдь не легкой и приятной задачей «защищать», даже из самых патриотических побуждений, цареубийц. К тому же эта задача в отношении сараевского убийства весьма и весьма осложнялась. Царские сановники, хорошо знакомые с австро-сербскими отношениями последних лет, не сомневались, что покушение было инспирировано сербскими националистическими кругами.
В работе «Возникновение мировой войны» (стр. 285 и 385), а также в более ранней работе «Сараевское убийство» автор высказал предположение, что о подготовке сараевского покушения могли знать некоторые чиновники царского посольства в Белграде (например, Гартвиг и Артамонов), некоторые представители царской военщины и даже сам Сазонов.
Это предположение было высказано не только на основании мемуаров бывшего секретаря царского посольства в Гааге (а затем сотрудника газет «Новое время», «Биржевые ведомости» и др.) Шелькинга, но и на основании показаний бывших членов «Молодой Босны» и «Черной руки» Бастаича, Живановича, Мер-мета, Симича и др. Часть этих показаний была опубликована Анри Барбюсом в редактировавшемся им журнале «Clarte» (Париж) в 1925 г., другая часть —
1 BD, XI, N 49; см. аналогичные отчеты Палеолога (DDF, X, N 459); Пурталеса (DD, N 53); Чернина (OUAP, VIII, N 10017).
в 1924—1925 гг. в органе Балканской федерации коммунистических партий в журнале «Federation Balcanique» (Вена).
Вопрос об осведомленности военных кругов царской России о готовящемся покушении был снова поднят в связи с пересмотром Верховным судом Народной Республики Сербии в июне 1953 г. Салоникского процесса, организованного в 1917 г. королевским правительством Сербии против главы «Черной руки» полковника Ди-митриевича К
1 В 1917 г. полковник Димитриевич был предан военному суду в Салониках по обвинению в том, что он с помощью двух своих агентов — Раде Малобабича и Мухамеда Мехмедбашича (участников сараевского убийства 1914 г.)—организовал в декабре 1916 г. покушение против принца-регента Сербии Александра (впоследствии короля Югославии). Обвиняемые по оговору лжесвидетелей были приговорены военным офицерским судом, а затем высшим военным судом в Салониках к смертной казни. Димитриевич, Ву-лович и Малобабич были расстреляны, Мехмедбашичу смертная казнь была заменена тюремным заключением.
16 июня 1953 г. Верховный суд Народной Республики Сербии отменил оба салоникских приговора 1917 г. как не соответствующие действительности и реабилитировал посмертно Димитриевича, Вуловича, Малобабича и Мехмедбашича по обвинению в организации покушения на принца-регента Александра.
Временное правительство России в июне 1917 г. пыталось выступить во время Салоникского процесса в защиту обвиняемых. Министр иностранных дел Терещенко предписал русскому поверенному в делах при сербском правительстве на острове Корфу Пелехину настоятельно требовать у Пашича помилования или смягчения участи осужденных. Пелехин, считавший это распоряжение Терещенко «явно вмешательством во внутренние судебные дела сербов», отказался и просил новых инструкций. Повторное предписание Терещенко Пелехину требовать смягчения участи осужденных запоздало: оно пришло на пятый день после отправки из Петрограда, когда Димитриевич, Вулович и Малобабич были уже расстреляны.
«Но и до получения Вашей телеграммы, — телеграфировал 18 июня (1 июля) 1917 г. Пелехин Терещенко, — сообразуясь с духом отношения в России к данному процессу, я не переставал в разговорах с Пашичем намекать на желательность возможного смягчения наказания. Той же системы, как мне известно, держались и английский, и французский посланники. Сербский министерский кризис произошел на этой же почве».
В другой телеграмме, от 20 июня (3 июля), Пелехин сообщал ответ Пашича, что в смягчении приговора осужденным было бы отказано, если бы даже ходатайство Временного правительства России было бы получено своевременно сербским правительством («Архив, внешней политики России», ф. канцелярии министерства иностранных дел, 1917, д. 67, л. 17, 22, 25, 26, 28, 30).
На заседаниях Верховного суда Народной Республики Сербии были впервые оглашены, а затем и опубликованы два секретных документа, о существовании и содержании которых имелись до этого только сведения самого общего характера, так как династия Карагеор-гиевичей и правящие круги королевства Югославии держали эти документы под спудом до своего крушения. Эти документы — рапорт Димитриевича военному офицерскому суду в Салониках о том, что он, Димитриевич, организовал при содействии Раде Малобабича сараевское покушение, и личное письмо Димитриевича принцу-регенту Александру с просьбой пощадить жизнь Мало-бабичу и Мехмедбашичу.
В своем рапорте 28 марта 1917 г. военному офицерскому суду в Салониках Димитриевич писал: «В качестве начальника разведывательного отделения Главного генерального штаба (Сербии. — Н. П.) я завербовал Раде Малобабича с целью организовать разведывательную службу в Австро-Венгрии, и он принял это поручение. Я решился на это по соглашению с русским военным атташе Артамоновым, который имел встречу с Раде в моем присутствии. После того как Раде начал свою работу, я, чувствуя, что Австрия готовит войну с нами, пришел к выводу, что после устранения австрийского престолонаследника (Франца-Фердинанда. — Н. П.) военная партия, во главе которой он стоял, потеряет власть и опасность войны будет избегнута или отсрочена на некоторое время. Для этой цели я поручил Ма-лобабичу организовать в связи с объявленным приездом Франца-Фердинанда в Боснию покушение на него. Я окончательно решился на это только тогда, когда Артамонов заверил меня, что Россия не оставит нас без своей защиты, если мы подвергнемся нападению со стороны Австрии. Но я ничего не сообщил г-ну Артамонову о моих намерениях относительно покушения, а мотив, для того чтобы запросить его (Артамонова. — Н.П.) мнение, я нашел в том, что Австрия может узнать о нашей разведывательной деятельности и использовать ее как предлог для нападения на нас.
Малобабич выполнил мое приказание, организовал и совершил покушение (на Франца-Фердинанда. — Н. П.). Его главные соучастники находились на моей службе и получали небольшую плату, которую я посылал им
через Малобабича. Некоторые их расписки находятся в русских руках, так как я получал деньги для этой цели от г. Артамонова, считая, что генеральный штаб (Сербии.— Н. П.) не имеет необходимых кредитов на такое расширение деятельности».
Далее Димитриевич в своем рапорте подтверждал участие в покушении Мехмедбашича и сведения о том, что Малобабич при содействии сербских пограничных офицеров переправил в Боснию бомбы, револьверы и патроны для покушения Ч
В письме из тюрьмы к принцу-регенту Александру 12 апреля 1917 г. Димитриевич просил Александра сохранить жизнь двум осужденным. «Эти два осужденных— Раде Малобабич и Мухамед Мехмедбашич. Первый, ваше высочество, организовал по моему приказанию сараевское убийство, а второй — единственный серб-мусульманин, который принял участие в убийстве и который, спасшись бегством, избежал осуждения Австрии» 1 2.
Как видно из этих документов,- Димитриевич не сообщил ничего Артамонову о подготовке сараевского покушения и Артамонов давал деньги на организацию и оплату заговорщиков, не зная, на что он их дает. С этими признаниями Димитриевича совпадает и признание самого Артамонова, сделанное в 1928 г. американскому историку профессору Чикагского университета Бернадотту Шмиту, что он, Артамонов, давал Дими-триевичу деньги на огранизацию разведки и фотосъемки в Боснии, не зная на самом деле, что эти деньги идут на организацию сараевского убийства 3.
Таковы новейшие данные об организации сараевского убийства. Они свидетельствуют о том, что пол
1 Борнеоje Немкова*, Истина о Солунском процесу, Београд, 1953, стр. 276—281; Милан Ж. Живанови , Пуковник Апис. Солун-ски прочее хи ладу деветство седамнаесте, Београд, 1955, защищена как докторская диссертация в Сербской Академии наук и издана как том CCXLIII Пособна издала Српске Академи]е Наука, Оделеле друштвених наука кл. бр. 15, стр. 557—559 (факсимиле рапорта Димитриевича), стр. 553—560 (сербский текст), стр. 732—733 (английский перевод рапорта Димитриевича от 28 марта 1917 г.).
2 М. ЖивановиПуковник Апис, стр. 558—560.
3 «Journal of Modern History (Chicago)», Vol. 27, N 4, December 1955, p. 410—414.
ковник Артамонов *, русский военный атташе в Белграде, проявил излишнюю доверчивость и неосторожность по отношению к полковнику Димитриевичу и руководимой им «Черной руке».
В сложной и причудливой гамме настроений, вызванных сараевским убийством и переживавшихся различными слоями царской военной и гражданской бюрократии по-разному, основным является одно: Сербию необходимо защищать от нападения австрийцев, потому что отказ в защите, выдавая сербов в полном смысле слова на милость австрийского империализма, делал последний полным хозяином на Балканах. Империалистические позиции царизма на Балканах не выдержали бы вторичного удара подобного' тому, который был нанесен им аннексией Боснии — Герцеговины в 1908 г. Но в то же время царские дипломаты прекрасно понимали, что поддержка Сербии могла привести к войне с австро-германским блоком. И здесь снова вставал роковой вопрос: а поддержат ли союзники?
В правящих кругах Петербурга не сомневались в том, что австрийское правительство попытается использовать сараевское убийство для нападения на Сербию, и задавали себе вопрос: может ли Россия вступить в войну с Австро-Венгрией и Германией, чтобы не допустить установления австро-германского господства на Балканах, и поддержат ли ее в этом Франция и в особенности Англия?
О том, что в правительственных кругах Петербурга интересовались последствиями сараевского убийства именно в таком плане, свидетельствуют следующие факты: 30 июня 1914 г. Николай II вызвал к себе в Новый Петергоф «для доклада» министра иностранных дел Сазонова и военного министра Сухомлинова. В результате докладов обоих было принято решение созвать «особое» заседание совета министров при участии царя для обсуждения создавшегося положения1 2.
«Особое» заседание совета министров состоялось 3 июля 1914 г. Как сообщала газета «Русские ведомости», «сегодня (3 июля 1914 г. — Н. П.) около 10 часов
1 После Великой Октябрьской социалистической революции белогвардеец-эмигрант, в 20—30-х годах референт по СССР в министерстве иностранных дел Югославского королевства.
2 См. «Новое время» (Петербург), 18 июня (1 июля) 1914 г.
утра весь состав совета министров во главе с председателем статс-секретарем И. Л. Горемыкиным выезжал на яхте морского министра «Нева» в Новый Петергоф. Как передают, в Петергофе состоялось совещание, на котором подверглись обсуждению вопросы первостепенной государственной важности. Циркулируют разнообразные слухи. По одним, министр иностранных дел Сазонов сделал доклад о международном положении в текущий момент в связи с разыгравшейся трагедией в Сараеве и теми последствиями в австро-сербских отношениях, которые могут возникнуть. После доклада состоялся, как передают, обмен мнениями о мерах, которые могли быть предприняты в целях разрешения могущих возникнуть осложнений, сообразно интересам и достоинству России. По выслушании мнений членов совета совету были преподаны соответствующие указания (очевидно, Николаем II. — Н. П.). Далее, по слухам, был сделан доклад министром внутренних дел Н. А. Маклаковым о внутреннем состоянии страны» !.
После заседания совета министров в Новом Петергофе Сазонов, вернувшись в Петербург, вызвал в министерство иностранных дел сербского посланника в Петербурге доктора Спалайковича и имел с ним продолжительную беседу.
«. . .Представитель Сербии беседовал с министром иностранных дел по поводу требования австро-венгерского правительства допустить представителей Австро-Венгрии к производству следствия на сербской территории для выяснения виновников организации убийства в Сараеве эрцгерцога Франца-Фердинанда и. его супруги. Доктор Спалайкович вручил С. Д. Сазонову текст меморандума, с которым сербский министр-президент Н. Пашич обратился к правительствам великих держав. В меморандуме сербское правительство указывает, что требование Австро-Венгрии об участии австрийских властей в расследовании нитей сараевского покушения на территории Сербии является нарушением суверенитета Сербии» 1 2.
1 «Русские ведомости» (Москва), 20 июня (3 июля) 1914 г.
2 «Речь» (Петербург), 22 июня (5 июля) 1914 г. В опубликованной SBB, 1914, N 8 циркулярной инструкции Пашича всем дипломатическим представителям Сербии за границей это требование Австрии к Сербии отсутствует.
Ц. П, Полетика
241
Необходимо учесть, что к этому времени, 2 июля, министерство иностранных дел России получило только две телеграммы из Вены1 (от 28 и 30 июня 1914 г.) и одну телеграмму из Лондона1 2 (от 28 июня 1914 г.) о событиях в Сараеве.
А между тем иностранная, а за ней и русская печать были полны сообщений «сенсационного характера» о том, что арестованные Принцип, Габринович и Грабеч признались австро-венгерским властям, что покушение на Франца-Фердинанда было задумано в Белграде и бомбы и револьверы были получены ими из сербского военного арсенала в Крагуеваце, что они были переправлены через границу в Боснию при содействии сербских таможенных чиновников и пограничной стражи и т. д.3
Поэтому после разговора со Спалайковичем Сазонов 3 июля телеграфировал Шебеко в Вену: «Удивляемся неполучению известий от консула в Сараеве» — и просил, по-видимому по просьбе Спалайковича, телеграфировать о судьбе родственников Спалайковича, находящихся в Боснии, Евтановича (тесть) и доктора Сркшича 4.
В силу этой инструкции Шебеко отправил 5—6 июля в Сараево на разведку второго секретаря посольства в Вене Гагарина, о пребывании которого в Сараеве управление Боснии и Герцеговины сообщало 8 июля своему начальнику министру финансов Билинскому: «Сегодня утром сюда (в Сараево. — Н. П.) прибыл через Брод второй атташе русского, посольства в Вене князь Гагарин. Находится под тайным наблюдением»5.
3 и 4 июля в министерстве иностранных дел были получены первые депеши о сараевских событиях от Гарт-вига, Шебеко, Бенкендорфа, Свербеева, привезенные дипломатическими курьерами из Белграда, Вены, Лондона и Берлина6.
1 МОЭИ, IV, № 3, 4.
2 Там же, № 15.
3 См. «Новое время», «Речь», «Русское слово» и «Русские ведомости» от 18 и 19 июня (1 и 2 июля) 1914 г.
4 МОЭИ, IV, № 66.
5 OUAP, VIII, N 10138, 10208; отчеты Гагарина и русского генерального консула в Сараеве Игельстрома (МОЭИ, IV, № 89, 120, 248).
6 МОЭИ, IV, № 32, 46, 47, 48, 26, 34, 35, 50, 51, 62.
Ознакомившись с ними, Сазонов вызвал к себе 4 июля Спалайковича, который в тот же день телеграфировал Пашичу: «Министр иностранных дел говорит мне, что погромы, организованные против сербов в Боснии, увеличат симпатии к нам в Европе. Он считает, что обвинениям Вены против нас не поверят. Главное для общественного мнения Сербии — сохранить спокойствие» Г
Телеграмма Спалайковича Пашичу свидетельствует о том, что в российском министерстве иностранных дел к 4 июля в достаточной мере уяснили созданную сараевским убийством ситуацию. О том, что России придется защищать Сербию, чтобы не потерять, возможно навеки, свои позиции на Балканах, уже не было сомнений. Оставалось лишь выяснить позиции Франции и Англии. Предстоящий 20—23 июля приезд с официальным визитом президента Франции Пуанкаре предоставлял для этого удобную возможность. А пока до того, что скажут и что решат Париж и Лондон, оставалось лишь соблюдать «сдержанность, сдержанность и еще раз сдержанность», чтобы не повторить ситуацию боснийского кризиса 1908—1909 гг.
Прежде всего не следовало дразнить Австрию, уже достаточно раздраженную сараевским убийством, и еще больше обострять опасность создавшейся ситуации. Поэтому было решено временно прекратить переговоры об объединении Сербии и Черногории, которые велись несколько месяцев под непосредственным руководством царского правительства и имели целью создать на Балканах сильную Сербию с выходом в Адриатическое море. Эти переговоры велись в строжайшей тайне, так как сам факт переговоров о таком объединении был чреват не менее серьезными последствиями, чем сараевское убийство.
Поэтому уже 7 июля Сазонов предписал русским посланникам в Белграде и Цетинье приостановить переговоры. «Доверительно. Последние события в Австрии, вызвавшие столь резкое обострение антисербского настроения, побуждают нас советовать сербскому правительству с крайней осторожностью относиться к вопросам, способным еще более усилить его и создать
1 SBB, 1914, N 14.
опасное положение. Ввиду этого полагаем, что было бы желательно повременить с переговорами о сербско-черногорском сближении, которое уже обратило на себя внимание австро-венгерского и даже германского правительств. Прошу вас доверительно сообщить наше мнение Пашичу» Ч
Другой мерой была необходимость хотя бы немного подбодрить сербов и высказать им в этот трудный момент если не официально, то фактически сочувствие царской России. Поэтому Сазонов другой телеграммой одновременно сообщал о разрешении Николая II на выдачу 120 тыс. винтовок с патронами для сербской армии, о чем сербское правительство ходатайствовало еще с февраля. Это ходатайство лежало под сукном, но после сараевского убийства о нем сразу вспомнили и весьма быстро удовлетворили — 30 июня, через два дня после покушения, чтобы поддержать на всякий случай и своеобразно поощрить сербское правительство1 2.
С другой стороны, Сазонов счел необходимым сделать предупреждение Австрии. Согласно отчету французского посла в Петербурге Палеолога3 6 июля «Сазонов дружески указал австрийскому поверенному в делах на тревожное раздражение, которое могут вызвать в России нападки австрийской печати против Сербии. На намек австрийского поверенного в делах (в Петербурге.— Н. П.) графа Чернина, что австро-венгерское правительство, быть может, будет вынуждено искать на сербской территории вдохновителей сараевского покушения, Сазонов четко возразил: «Ни одна страна не страдала больше России от покушений, подготовленных на иностранной территории. Разве мы когда-либо претендовали использовать против какой-либо страны те методы, которыми ваши газеты угрожают Сербии. Не вступайте на этот путь: он опасен».
Из телеграммы Чернина Берхтольду об этом разговоре известно, что Чернин обратил внимание Сазонова на сообщения газет о том, что сербский поверенный
1 МОЭИ, IV, № 112 и примечание 1 к стр. 158; OUAP, VIII, N 10086.
2 МОЭИ, IV, № 74 и примечание. Разрешение, очевидно, было дано Николаем II на совещании с Сазоновым и Сухомлиновым в Петергофе 17 июня (см. стр. 240).
3 DDF, X, N 477.
в делах в Берлине Богичевич публично высказался о предстоящем объединении Сербии с Черногорией. «Министр возразил, что указанный сербский дипломат — «дурак», который заслуживает быть отозванным. Он (Сазонов) знает из самого надежного источника, что Сербия совершенно не имеет в виду подобного плана и стремится единственно лишь к сохранению статус-кво» L
Итак, первое время после сараевского убийства политика правящих кругов царской России характеризуется определенной сдержанностью и выжидательной позицией. Чтобы подчеркнуть официально эту сдержанность, Сазонов до выяснения событий даже демонстративно уехал в отпуск.
«Выяснение положения» не заставило себя долго ждать. Письмо царского посла Бенкендорфа из Лондона о его беседе с Греем 8 июля, говорившее, что Грей предвидит в конечном результате сараевского убийства мировую войну, явилось, как можно судить по опубликованным документам царских архивов, первым указанием из-за границы о том, что союзники, в данном случае Англия, оценивают положение как крайне серьезное и что следует ожидать нападения Австрии на Сербию. На вопрос Бенкендорфа: «В итоге... вы находите положение серьезным?»—Грей вразумительно ответил: «Волосы становятся дыбом при мысли о том, что из этого ужасного преступления (в Сараеве. — Н. П.) может внезапно возникнуть всеобщая война со всеми ее потрясениями» 1 2.
Эта беседа была первым пробным шагом Грея, стремившегося заставить царское правительство высказаться о его сокровенных намерениях в связи с сараевским покушением. Второй сигнал о серьезности создавшегося положения последовал 16 июля, он шел с другой стороны. «На вечере у графини Клейнмихель итальянский посол спросил барона Шиллинга (управляющего канцелярией русского министерства иностранных дел. — Н. П.), как отнесется Россия к выступлению Австрии, если бы последняя решилась предпринять что-нибудь против Сербии. Барон Шиллинг, не колеблясь, ответил, что Россия не потерпит посягательства со стороны
1 OUAP, VIII, N 10086.
2 МОЭИ, IV, № 146, 232.
Австрии на целостность и независимость Сербии». Шиллинг отверг совет маркиза Карлотти (итальянского посла. — Н. П.) «об этом недвусмысленно заявить в Вене», добавив, «что может самым решительным образом подтвердить ему только что им сказанное о твердом намерении России не допустить ослабления или унижения Сербии». «Если с таким заявлением в Вене выступит Россия, — добавил Шиллинг, — это может быть сочтено за ультиматум и обострит положение, тогда как настойчивый совет, преподанный Италией и Германией, т. е. союзницами, был бы, конечно, более приемлемым для Австро-Венгрии» \
Несмотря на сдержанный и сухо-официальный характер цитированной выше «Поденной записи министерства иностранных дел», откуда мы берем эти строки, вполне ясно, что царские дипломаты хорошо учитывали серьезность сигнала, шедшего на этот раз с противной стороны, ибо Италия официально считалась союзницей австро-германского блока. И именно в надежде на то, что Карлотти окажется таким же передатчиком по отношению к Германии, каким он оказался во время этого разговора с бароном Шиллингом по отношению к царской России, были рассчитаны слова барона Шиллинга о том, что царизм не допустит «ослабления Сербии».
Третьим, и, пожалуй, самым решительным, сигналом явилась телеграмма царского посла Шебеко из Вены, откуда все время поступали сравнительно успокоительные сведения2. Телеграмма эта была получена в Петербурге 17 июля.
«По дошедшим до меня сведениям, — доносил Шебеко,— австро-венгерское правительство намерено по окончании следствия выступить в Белграде с известными требованиями, связав вопрос сараевского покушения с пансербской агитацией в пределах империи. Оно рассчитывает при этом на невмешательство России и на сочувственное отношение к такому шагу своих южнославянских элементов. Мне казалось бы желательным, чтобы венский кабинет был осведомлен в настоящую минуту перед принятием окончательного решения по сему вопросу, как отнесется Россия к факту предъявления им
1 МОЭИ, IV, № 245.
3 Там же, № 132, 133, 236.
Сербии неприемлемых для достоинства этого государства требований» L
В тот же день, 17 июля, досрочно — и уже одно это было подозрительно — «вернувшийся из отпуска австровенгерский посол граф Сапари выразил желание возможно скорее увидеть министра»1 2. Ему был назначен прием на 18 июля в 11 часов утра. На следующий день утром начальник канцелярии министерства иностранных дел барон Шиллинг поехал на вокзал, чтобы встретить Сазонова, возвратившегося из отпуска, и сообщить ему еще до разговора с Сапари содержание телеграммы Шебеко из Вены, а также осведомить о беседе с итальянским послом на вечере у графини Клейнмихель.
Царские дипломаты придавали разговору с Сапари довольно серьезное значение. Из той же «Поденной записи» видно, что в результате переговоров с Шиллингом, сообщившим содержание донесения из Вены и разговора с маркизом Карлотти, Сазонов «был озабочен этими известиями и согласился с мнением барона Шиллинга о необходимости предупредить Австрию о решимости России ни в каком случае не допустить посягательства на независимость Сербии. Министр собирался в этом смысле высказаться самым решительным образом перед австро-венгерским послом»3.
Однако «решительно высказаться» Сазонову не удалось. Выполняя инструкцию австро-венгерского министра иностранных дел Берхтольда всячески скрывать от царского правительства подготовку ультиматума Сербии, Сапари «в самых миролюбивых выражениях говорил о полном отсутствии у Австрии каких-либо намерений обострить свои отношения с Сербией. Его заверения были до такой стейени положительными, что вполне успокоили министра, который после этого свидания говорил барону Шиллингу, что ему не пришлось прибегнуть к угрозам, так как австро-венгерский посол поручился ему за миролюбие своего правительства: «Он был кроток, как ягненок»4.
Из отчета графа Сапари, однако, известно, что Сазонов «сам избегал говорить о наших отношениях с Сер
1 МОЭИ, IV, № 247.
2 Там же, № 258.
3 Там же, № 272.
4 Там же.
бией» и, согласившись с собеседником о необходимости положить конец «революционному терроризму» и сообщив о легком беспокойстве, внушенном ему последними известиями из Вены, «выразил свое убеждение, что никогда не удастся доставить доказательства того, что сербское правительство терпимо относилось к подобным махинациям. Я возразил, — писал граф Сапари, — что результаты начатого по сему поводу расследования, правда, мне еще не известны, но всякое правительство до известной степени ответственно за то, что происходит на его территории. К тому же в Вене убеждены, что сербское правительство проявит уступчивость к тем требованиям, которые мы могли бы формулировать. Что касается беспокойства относительно формы этих требований, которое он проявил до разговора со мной в беседе с моим германским коллегой (курсив мой. — Н. П.), то г. Сазонов не обнаружил его в моем присутствии»1.
Совершенно иной характер зато носили разговоры Сазонова 18 июля с германским послом графом Пурта-лесом и английским послом Бьюкененом. Перед Пурта-лесом Сазонов разразился «неумеренными» нападками на Австрию. Он обвинял военно-клерикальную клику, группировавшуюся вокруг Франца-Фердинанда, в инспирировании той опасной политики, которую ведет сейчас Австро-Венгрия.
«Настоящими руководителями этой политики, — приводит граф Пурталес в своем донесении слова Сазонова,— являются два лица, чье возрастающее влияние становится в высшей степени заметным, именно граф Форгач — «интриган самого худшего сорта» — и граф Тисса — «полудурак»». По словам Пурталеса, Сазонов утверждал, что поддержка великосербской пропаганды сербским правительством «никоим образом не доказана», что «вся страна не может нести ответственность за деяние отдельных лиц, что убийца эрцгерцога даже не сербский подданный».
«Министр продолжал возбужденно, — излагает Пурталес содержание своей дальнейшей беседы с Сазоновым,— что Австро-Венгрии, если она абсолютно реши
1 OUAP, VIII, N 10365, отправлена из Петербурга 19 июля в 12 часов 10 минут. Как свидетельствуют слова Сапари, Пурталес был принят Сазоновым до 11 часов утра.
лась возмутить мир, не следует ни в какой мере забывать, что в этом случае ей придется считаться со всей Европой. Россия не могла бы смотреть равнодушно на шаг в Белграде, имеющий целью унижение Сербии... Ни в коем случае не может быть речи об ультиматуме.
Во время разговора министр неоднократно указывал на тот факт, что согласно полученной им информации положение считается очень серьезным также в Париже и Лондоне, и он явно пытался внушить мне впечатление (курсив мой. — Н. П.), что позиция Австро-Венгрии весьма не одобряется даже в Англии...
Господин Сазонов выразил свое беспокойство по поводу австро-сербских напряженных отношений также моему итальянскому коллеге и заметил при этом, что для России было бы невозможно позволить Австро-Венгрии угрожать Сербии или принять какие-нибудь военные меры» Г
Сазонов рассказал английскому послу Бьюкенену о своем разговоре с Пурталесом. Он прежде всего сообщил Бьюкенену, по-видимому зондировавшему его от имени Грея о позиции царской России в австро-сербском конфликте, «о том большом беспокойстве, которое внушает ему позиция Австрии. Он получил тревожные телеграммы от русских послов в Лондоне, Берлине и Риме и предполагает просить французское правительство выступить со словами предостережения в Вене. Он только что видел германского посла и подчеркнул ему, что единственное желание России — быть оставленной в покое. Россия не питает никаких агрессивных намерений против кого бы то ни было и желает посвятить все свои усилия развитию своих внутренних ресурсов и постройке железных дорог, в которых она так нуждается. Период экспансии, через который она прошла, уже закончен. Увеличение ее вооружения не направлено против какой-либо другой державы, но необходимо для мирного развития ее обширной империи. Германия находится, относительно говоря, в гораздо более прочном положении, чем Россия, так как у нее нет такой длины границ, подлежащих защите, или такого размера территории. Великосербская агитация Австрии выросла внутри
1 DD, N 120. Депеша Пурталеса отправлена из Петербурга 21 июля.
(Австрии. — Н. П.), и порицание может быть обращено к Сербии не больше, чем Германия может считаться ответственной за великогерманскую, а Италия за итальянскую пропаганду, ведущуюся в пределах Австрийской империи».
«В ответ на мой вопрос (курсив мой. — Н. П.) его превосходительство сказал, что что-либо вроде австрийского ультиматума в Белграде не могло бы оставить Россию равнодушной и она была бы вынуждена принять некоторые предварительные меры военного характера»1. Таким образом, Сазонов предвидел возможность выступления Австрии и, как показывают отчеты об его разговорах с Сапари, Пурталесом и Бьюкененом, к нему готовился.
В тот же день, 18 июля, Сазонов, по-видимому, принял и Спалайковича, который еще 8 июля отправил Сазонову письмо с жалобой на нападки австрийской и венгерской печати против Сербии. В письме Спалайкович предупреждал Сазонова, что «при таком положении вещей выступление Австрии против Сербии представляется очевидным и что все настоящие шаги (Австро-Венгрии.— Н. П.) являются лишь подготовительной работой для осуществления той программы, которую проводят представители австрийской военной партии и некоторые политиканы»1 2.
Сазонов согласно телеграмме Спалайковича Пашичу 18 июля 1914 г. «выразил свое удивление по поводу нежелания австрийского правительства прекратить никчемную агитацию венской печати, которая не устрашает никого и наносит вред лишь самой Австрии»3.
1 BD, XI, N 60.
2 «Вечернее время» (Петроград), 9 (22) декабря 1914 г. Интервью сербского посланника в Петербурге господина Спалайковича «То, что не вошло в сербскую «Синюю книгу»». Цит. по вырезке, хранящейся в Архиве внешней политики России, ф. канцелярии министерства иностранных дел, д. № 378, л. 373.
3 SBB, 1914, N 29. Ссылаясь на эту телеграмму, Спалайкович в интервью с представителями «Вечернего времени» утверждал: «Я получал самые подробные телеграммы от господина Пашича и держал в курсе всего происходящего представителей русского министерства иностранных дел» («Вечернее время» (Петроград), 9 (22) декабря 1914 г., № 963). Однако в сербской «Синей книге» 1914 г. за период 28 июня — 20 июля 1914 г. опубликованы лишь 2 телеграммы Спалайковича из Петербурга (SBB, 1914, N 14, 29),
Позицию официального выжидания и многозначительных и рассчитанных «на всякий случай» заявлений о «решимости» по отношению к противникам царское правительство неуклонно сохраняет в течение почти трех недель. Но эта позиция коренным образом меняется после визита Пуанкаре 20—23 июля, когда царское правительство получило от французского президента совет стоять «твердо» до конца и обещание полной поддержки со стороны Франции в случае, если конфликт между Австрией и Сербией вследствие вмешательства в него России и Германии превратится в общеевропейскую войну.
Франко-русское «интимное соглашение» (переговоры Пуанкаре с Николаем И)
Поездка президента Пуанкаре в Россию была решена еще в начале 1914 г., но она не являлась только обычным актом вежливости по отношению к царю, как ее пытаются изобразить французские и английские историки. Конечно, французские президенты после избрания по традиции, установившейся с момента заключения франко-русского союза, наносили визит русскому царю. Необычным в визите Пуанкаре являлось то, что поездка его в Россию была предпринята две недели спустя после сараевского убийства, когда французские правящие круги из предупреждений своих дипломатов и Грея были достаточно осведомлены о том, что австрийская правящая клика готовит нападение на Сербию1.
Поэтому поездка Пуанкаре в такой серьезный момент имела специальную цель — обсудить со своим союзником создавшуюся обстановку. Косвенным подтверждением специальных целей поездки является тот факт, что парижские газеты усиленно подчеркивали важность ее в «настоящий момент», т. е. после сараевского убийства. Жорж Луи, бывший французским послом в царской России (1910—1912 гг.), личный противник Пуанкаре, раздраженный к тому же требованием царского правительства в 1912 г. о замене его на посту посла более приемлемым для правящих кругов царской России кандидатом, но дипломат, достаточно хорошо осведом
1 DDF, X, N 462, 470, 471, 483, 484.
ленный в русских делах, даже просил Кайо воспрепятствовать поездке, «которая повлечет за собой большие последствия». С протестом против поездки Пуанкаре выступил в палате депутатов и лидер социалистической партии Жан Жорес !.
20 июля около 14 часов французская эскадра бросила якорь в Кронштадте. Пуанкаре поднялся на борт царской яхты «Александрия» и после первых приветствий и представлений вступил с Николаем II в беседу или, как выражается в своих мемуарах французский посол Морис Палеолог, «скорее, в переговоры, так как видно, что они говорят о делах, что они взаимно друг друга спрашивают, что они спорят. По-видимому, Пуанкаре направляет разговор. Вскоре говорит он один. Император только соглашается; но все его лицо свидетельствует о том, что он искренне одобряет, что он чувствует себя в атмосфере доверия и симпатии»1 2.
Что же говорил Пуанкаре Николаю II? Об этом еще до сих пор нет точных сведений из первоисточника. Пуанкаре, по-видимому, унес в могилу содержание советов, данных им Николаю II, и никакие нападки публицистов и историков не смогли при жизни вырвать у него признания. Жорж Луи цитирует слова Мильерана: «Я спрашивал Пуанкаре: «Но что же ты говорил русским?» Я никогда не мог заставить его сказать» 3.
В 1915 г. Николай II сказал приехавшему с дипломатическим поручением в Педербург бывшему французскому министру иностранных дел Круппи, «что он никогда не забудет столь твердых речей, которые держал тогда Пуанкаре»4. Сам Пуанкаре 14 июля, накануне своего отъезда в Россию, заявил председателю французской палаты депутатов Дешанелю: «Мне будет немало труда убедить русских». По мнению Дешанеля, Пуанкаре хотел сказать: «Убедить их, что нужно выступить».
«Таким образом, Пуанкаре, — записывал в своих дневниках Жорж Луи, которому Дешанель сообщил об
1 Demartial, L’Evangile du Quai d’Orsay, Paris, p. 14.
2 M. Палеолог, Царская Россия во время мировой войны, М.—Пг., 1923, стр. 29.
3 «Les Carnets de Georges Louis», vol. II, Paris, 1925, p. 186.
4 «Matin», 26.IIL1915; цит. no: Demartial, L’Evangile du Quai d’Orsay, p. 14—15.
этих признаниях Пуанкаре, — знал самым точным образом, что мы (французы. — Н, П.) не готовы, и тем не менее он уехал в Петербург с намерением подтолкнуть русских на войну!» 1
В своих первых мемуарах, вышедших в 1921 г., Пуанкаре ограничился лишь мимолетным упоминанием о возможности нападения Австрии на Сербию. «Сначала говорили о зрелище моря и берегов, — излагает Пуанкаре содержание своего разговора с Николаем II, — о здоровье императорской семьи, о ближайшем посещении царем Парижа, об Албании, Хиосе и Митилене, о железнодорожных забастовках в Италии, о болгарском короле, о Турции и Швеции. Сомневались ли относительно катастрофы, которая готовилась разразиться над миром? Понятно, царь говорил мне также об Австрии и Сербии, но он был осведомлен в этом отношении не лучше меня. Он задавал себе вопрос, что замышляет Австрия?»1 2
Здесь Пуанкаре умалчивает истину. И Николай II, и Сазонов к этому времени уже имели достаточную информацию о подготовке австрийским правительством выступления против Сербии. Поэтому понятно, что переговоры Пуанкаре с Николаем II должны были коснуться в первую очередь вопроса об австро-сербских отношениях в связи с сараевским убийством. Это подтверждает и Бьюкенен. В своей телеграмме Грею от 24 июля он указывает, что во время приезда Пуанкаре в Петербург переговоры велись как раз именно о согласовании позиции Франции и России3.
Еще до торжественного обеда, который должен был состояться 20 июля в Петергофе, французский премьер-министр Вивиани имел долгую беседу с Сазоновым об австро-сербском конфликте4. Не приходится сомневаться в том. что Сазонов изложил своему собеседнику всю информацию царских послов, какую он получил по этому вопросу. Вряд ли Вивиани сохранил эту информацию только для себя лично, и когда вечером на обеде
1 «Les Cagnets de George Louis», vol. II, p. 186.
2 «Revue de la. Samaine» 11.III.1921; P. Пуанкаре, Происхождение мировой войны, стр. 188—189; Demartial, L’Evangile du Quai d’Orsay, p. 14—15.
3 BD, XL N 101.
4 Poincare, Au service de la France, IV, p. 239—240.
Пуанкаре выступил с ответной речью на тост Николая II, «никогда его произношение, — сообщает Палеолог,— не было более ясным, более определенным, более внушительным. То, что он говорит, не более как пошлое дипломатическое пустословие, но слова в его устах приобретают замечательную силу, значение и властность» Г
На следующий день, 21 июля, в Петербурге была получена телеграмма из Парижа, «сообщавшая нам,— как пишет Пуанкаре в IV томе своих последних мемуаров,— очень серьезные сведения: Германия не только не будет противиться зверскому выступлению, которое проектирует Австрия, но и присоединится к нему»1 2.
Из опубликованных в 1935 г. в X томе III серии «Documents Diplomatiques Frangais» документов мы можем точно установить, что телеграмма, о которой говорит Пуанкаре в своих мемуарах, была телеграммой Жюля Камбона. Жюль Камбон отправил эту телеграмму из Германии 21 июля в 0 часов 55 минут. В Париже она была получена в 3 часа 40 минут и утром 21 июля была переадресована в Петербург, Лондон, Вену, Камальдоли (Италия). Пуанкаре получил эту телеграмму 21 июля. Если сравнить изложение содержания телеграммы в мемуарах Пуанкаре и текст самой телеграммы Жюля Камбона, то станет ясно, что запись Пуанкаре является короткой парафразой телеграммы Жюля Камбона3. Наконец, известно, что 22 июля в 21 час 10 минут Бьенвеню-Мартен отправил Палеологу, а следовательно, Пуанкаре и Вивиани еще одно предупреждение Жюля Камбона о подготовке Австрией нападения на Сербию4.
И хотя ни в «Documents Diplomatiques Francjais», ни в мемуарах Пуанкаре нет никаких указаний, что эта телеграмма Камбона была получена Палеологом, мы не сомневаемся в том, что она была получена Палеологом в ночь с 22 на 23 июля, ибо ничто, кроме «божьего чуда» или желания апологетов Антанты отрицать получение этой телеграммы Палеологом, не могло задержать ее до
1 М. Палеолог, Царская Россия во время мировой войны, стр. 31; текст речей Николая II и Пуанкаре см. МОЭИ, IV, № 293, 294.
2 Poincare, Au service de la France, IV, p. 256.
3 DDF, X, N 539, p. 769, rem. 3.
4 Там же, № 555.
ставку во французское посольство. Ведь средний срок передачи телеграммы из Парижа в Петербург или обратно в (период с 27 июня по 19 июля 1914 г., судя но телеграммам Палеолога, отправленным в этот период, колебался от 17 минут до 2 часов 30 минут1. А раз так, ток Пуанкаре и Вивиани имели в своем распоряжении целый день, 23 июля, для того чтобы сговориться с Николаем и Сазоновым о совместной линии действий французского и царского правительств в развертывающемся кризисе.
В 16 часов 21 июля Пуанкаре начал прием иностранных послов в Зимнем дворце, стараясь использовать его для Глубокой разведки намерений Австрии. После короткой «аполитичной» беседы с германским послом графом Пурталесом и разговора с японским послом Мотоно о присоединении Японии к Антанте1 2 Пуанкаре принял Бьюкенена, который в ожидании своей очереди беседовал со Спалайковичем. «Сербский посланник сказал мне вчера, — доносил 22 июля Бьюкенен Грею, — что считает нынешний кризис наиболее опасным из всех пережитых Сербией за последние 2 года. Повторив мне все сделанное правительством, для того чтобы показать свою готовность удовлетворить все законные требования, которые Австрия могла адресовать Сербии, он сказал, что граф Тисса и граф Форгач разжигают австрийское общественное мнение, чтобы подтолкнуть престарелого императора. На мое замечание, что если Сербия сохранит свою нынешнюю корректную позицию, то для Австрии будет невозможно найти предлог для нападения на нее, посланник ответил, что она создаст какой-нибудь инцидент, который даст ей предлог.
Вышесказанное я повторил президенту республики, которого я увидел непосредственно после этого (курсив мой. — Н. П.), и также упомянул о сказанном вами в вашей телеграмме № 336 от 20 июля»3. •
Телеграмма № 336, о которой мы находим указание в депеше Бьюкенена, заслуживает пристального внима-
1 DDF, X, N 444, 477, 495, 503, 506, 513, 531, 533.
2 Пуанкаре дал на это согласие от имени правительства (см. М. Палеолог, Царская Россия во время мировой войны, стр. 34).
3 BD, XI, N 76; Poincare, Au service de la France, IV, p. 252— 253.
ния как имеющая большую важность для выяснения позиции английского империализма в развертывании конфликта.
В ней содержалось весьма рискованное предложение Эдуарда Грея, чтобы «Австрия и Россия обсудили дело вместе, если оно станет затруднительным» Г Это предложение имело целью, не обещая никакой английской поддержки, возможно серьезнее втравить царскую Россию в конфликт и тем связать Германию покрепче на востоке. Прямой разговор «с глазу на глаз» между Австрией и Россией о поведении Сербии в связи с сараевским убийством весьма основательно считался царскими дипломатами, судя по приведенному выше разговору барона Шиллинга с итальянским послом маркизом Карлотти, лишь способным обострить положение, так как русское выступление в Вене «может быть сочтено за ультиматум», как сказал Шиллинг 16 июля Карлотти. Грей фактически подталкивал Россию вступить на этот путь.
Пуанкаре сразу понял провокационный характер предложения Грея и его стремление разжечь конфликт. Против этого Пуанкаре ничего не имел. Но и царские дипломаты, и тем более французские правящие круги больше всего боялись того, что английский империализм втравит их в авантюру без определенных обязательств о поддержке со своей стороны. Прежде чем выступать, они хотели выяснить истинные намерения самого Грея и получить эти обязательства, так как отлично понимали, что война без помощи Англии была бы чересчур рискованной.
Так, например, Жюль Камбон, оценивая 31 июля в одной из своих телеграмм шансы войны Франции и России с австро-германским блоком, писал: «Авантюра столь страшна, что было бы необходимо, прежде чем предпринять ее; иметь уверенность, что Англия поддержит Францию своим оружием, как только последняя будет атакована»1 2.
Понимал это и Пуанкаре. Поэтому в разговоре с Бьюкененом он «выразил мнение, что разговор a deux (вдвоем) между Россией и Австрией в настоящий мо-
1 BD, XI, N 67.
2 DDF, XI, N 378.
мент может быть крайне опасен, и высказался в пользу умеряющих советов Франции и Англии в Вене»1.
Видимо, в связи с этой позицией Пуанкаре следует рассматривать и позицию Сазонова по отношению к указанной телеграмме Грея. В тот же день Бьюкенен телеграфировал в Лондон, что Сазонов «считает полезным, если бы три правительства—Англия, Франция и Россия— дали совет умеренности в Вене. Это должно быть сделано в самой дружелюбной форме и не должно иметь вида коллективного выступления. Он просил меня телеграфировать в этом смысле вам и сказал, что поговорит сегодня по этому поводу с президентом республики»2. Понимая «механику» английской политики, Сазонов платил лондонскому партнеру той же монетой.
Предложение Пуанкаре и контрпредложение Сазонова о советах умеренности австрийским поджигателям войны преследовали двойную цель: 1) путем совместного выступления всех трех держав Антанты одернуть австрийское правительство и предотвратить предъявление ультиматума Сербии; 2) прощупать попутно позицию самого Грея и выяснить отношение Англии к австро-сербскому конфликту.
Об этом свидетельствует тот тон, который Пуанкаре взял в беседе с австрийским послом графом Сапари. Прием Сапари состоялся после «совсем поверхностного разговора с послами Италии и Испании»; целью разговора, как указывает Палеолог, было желание Пуанкаре выяснить у Сапари, каковы намерения австрийцев в отношении Сербии.
«После нескольких слов сочувствия по поводу убийства эрцгерцога Франца-Фердинанда президент спрашивает у Сапари:
— Имеете ли вы известия из Сербии?
— Судебное следствие продолжается, — холодно отвечает Сапари.
Пуанкаре снова говорит: «Результаты этого следствия не перестают меня занимать, господин посол, так как я вспоминаю два предыдущих следствия, которые не улучшили ваших отношений с Сербией. Вы помните, господин посол, дело Фридъюнга и дело Прохаски?»
1 BD, XI, N 76.
2 Там же.
17 Н. П. Полетика
257
Сапари сухо возражает: «Мы не можем терпеть, господин президент, чтобы иностранное правительство допускало на своей территории подготовку покушения против представителей нашей верховной власти».
Самым примирительным тоном Пуанкаре старается доказать ему, что при нынешнем состоянии умов в Европе все правительства должны усвоить осторожность. «При некотором желании это сербское дело легко может быть покончено. Но так же легко оно может разрастись. У Сербии есть очень горячие друзья среди русского народа. И у России — союзница Франция. Скольких осложнений следует бояться!» Затем он благодарит посла за визит. Сапари кланяется и выходит, не говоря ни слова» Ч
Говорить с австрийцами в связи с производимым ими следствием по сараевскому убийству о фальшивках Фридъюнга было глубоко оскорбительным намеком на то что, возможно, следствие допустит такую же фальсификацию документов как в упомянутом процессе. Намеки Пуанкаре были отлично поняты австрийским послом. Другие намеки о «горячих друзьях» Сербии в царской России, об «осложнениях» звучали как предостережение, предупреждение. О своих впечатлениях от этого разговора Сапари доносил в Вену: «Он (Пуанкаре.— Н. П.) закончил беседу выражением пожелания, что расследование не приведет к каким-либо внушающим повод для беспокойства результатам. Эта бестактная и звучащая как угроза со стороны главы иностранного государства, находящегося в поездке, позиция, столь явно отличающаяся от сдержанности и благоразумия господина Сазонова, подтверждает впечатление, что г. Пуанкаре будет воздействовать здесь менее всего в примирительном духе...» 1 2
Таким образом, разговор с Сапари был разведкой: Сапари заставляли высказаться посредством откровенных и угрожающих намеков.
После разговора с Сапари Пуанкаре подошел к Спа-лайковичу и спросил его. «какие имеются сведения из Сербии». Спалайкович ответил: «Согласно моим дан
1 М Палеолог, Царская Россия во время мировой войны, стр. 34—35; Poincare, Au service de la France, IV, p. 252—253.
2 OUAP, VIII, N 10461.
ным, мы находимся накануне важных осложнений и... что касается австро-сербских отношений, я лично настроен весьма пессимистически». На это Пуанкаре ответил: «Мы постараемся улучшить эти отношения».
«Заявление главы Французской республики, — комментировал 8 декабря 1914 г. Спалайкович слова Пуанкаре корреспонденту петроградской газеты «Вечернее время», — меня успокоило, и я понял из этих немногих слов, что между императорским русским правительством и правительством республики происходил обмен мнений касательно австро-сербских отношений. Меня успокоило то обстоятельство, что Россия и Франция в одинаковой степени озабочены судьбой Сербии. Придя в миссию, я немедленно отправил пространную телеграмму господину Пашичу, в которой я привел слова г. Пуанкаре» Ч
О том, что разведка, предпринятая Пуанкаре, удалась, свидетельствует запись Палеолога: «Когда мы все трое остаемся одни, Пуанкаре нам говорит: «Я вынес дурное впечатление из этого разговора. Посол (Сапари.— Н. П.) явно получил приказание молчать... Австрия подготовляет неожиданное выступление. Необходимо, чтобы Сазонов был тверд и чтобы мы его поддержали»»1 2 (курсив мой. — Н. /7.).
Последняя фраза Пуанкаре, на наш взгляд выражает весь смысл и цель его поездки в Петербург. Некоторые историки-антантофилы, стремящиеся обелить английский и французский империализм и возложить всю ответственность за развязывание войны на царскую Россию, сейчас не прочь представить дело таким образом, что царизм стремился начать войну с австро-германским блоком в одиночку, независимо от Англии и Франции. Но доказывать последнее является слишком тяжелой задачей даже для этих искушенных историков.
1 «Вечернее время» (Петроград), 9 (22) декабря 1914 г. Интервью сербского посланника в Петербурге г. Спалайковича «То, что не вошло в сербскую «Синюю книгу»». Цит. по вырезке, хранящейся в Архиве внешней политики России, ф. канцелярии министерства иностранных дел, д. 378, л. 373. Ср. статью Спалайковича «Revue d’histoire diplomatique», Paris, (April — June) 1934, p. 139 etc. Эта телеграмма Спалайковича действительно отсутствует в сербской «Синей книге» 1914 г.
2 М. Палеолог, Царская Россия во время мировой войны, стр. 35.
То, что целью поездки Пуанкаре в Россию было желание заверить царское правительство в поддержке и подтолкнуть его к действию, подтверждает совершенно определенно и Палеолог в своей телеграмме в Париж о результатах поездки Пуанкаре отправленной из Петербурга 24 июля в 14 часов 45 минут.
Палеолог сообщал, что Сазонов и Бьюкенен «собрались сегодня утром у меня, чтобы обсудить положение. Г-н Сазонов и я осведомили конфиденциально английского посла о только что происшедшем обмене взглядами между французским и русским правительствами по случаю визита президента.
Мы подчеркнули следующие пункты:
1. Полная общность взглядов на различные проблемы, которые забота о всеобщем мире и европейском равновесии ставит перед державами, в особенности на Востоке.
2. Решение выступить в Вене с целью предупредить требование объяснений или какого-либо требования, которое было бы равносильно вмешательству во внутренние дела Сербии и которые последняя могла бы справедливо рассматривать как посягательство на свой суверенитет и свою независимость.
3. Торжественное подтверждение обязательств, которые союз налагает на обе стороны.
Г-н Сазонов просил английского посла незамедлительно сообщить британскому правительству об этом интимном соглашении союзных правительств (курсив мой. — Н. П.) и побудить лондонский кабинет присоединиться к нему. Я настаивал в том же смысле перед моим коллегой, который немедленно телеграфировал в Лондон» Г
Отчет Бьюкенена Грею об этом совещании 24 июля с Сазоновым и Палеологом почти полностью совпадает с отчетом Палеолога, но с одним важным добавлением: согласно отчету Бьюкенена, Сазонов заявил, что «шаг, сделанный Австрией (ультиматум. — Н. П.), означает войну...»1 2. В переводе с дипломатического на простой язык каждое из этих решений и все три вместе означали решение царской России и Франции не оста
1 DDF, XI, N 19.
2 BD, XI, N 101.
навливаться в поддержке Сербии перед европейской войной.
Во исполнение пункта 2 франко-русского «интимного соглашения» Сазонов в ночь с 22 на 23 июля отправил царскому посольству в Вене следующую телеграмму: «По доходящим сюда слухам, Австрия, по-видимому, готовится выступить в Белграде с разными требованиями в связи с сараевскими событиями. Благоволите дружески, но настойчиво указать министру иностранных дел на опасные последствия, к которым может повести подобное выступление, если оно будет иметь неприемлемый для достоинства Сербии характер. Из моих объяснений с французским министром иностранных дел явствует, что и Франция, весьма озабоченная оборотом, который могут принять австро-сербские отношения, не склонна допустить не оправдываемого обстоятельствами унижения Сербии. Французскому послу в Вене поручается преподать австро-венгерскому правительству советы умеренности. По нашим сведениям... и великобританское правительство также поручает своему представителю в Вене высказаться в этом смысле... Во избежание нежелательного обострения вопроса выступления ваши не должны быть ни совместными, ни одновременными»
Вивиани последовал примеру Сазонова и сутки спустя, 24 июля в 2 часа 5 минут, послал Бьенвеню-Мартену следующую инструкцию для французского посла в Вене Дюмена: «Во время моих разговоров с г-ном Сазоновым мы рассмотрели опасности, которые могут последовать в результате возможного демарша Австро-Венгрии по отношению к Сербии в связи с покушением, жертвой которого пал эрцгерцог-престолонаследник. Мы сошлись в мыслях, что следовало бы не пренебрегать ничем, чтобы предупредить требования объяснений или какого-либо ультиматума, который был бы равносилен вмешательству во внутренние дела Сербии и который последняя могла бы справедливо рассматривать как посягательство на свой суверенитет и на свою независимость (курсив мой. — Н. П.).
Ввиду этого мы нашли уместным в дружеской беседе с графом Берхтольдом дать ему советы умеренности,
1 МОЭИ, IV, № 322.
которые могли бы дать ему понять, насколько неудачен был бы демарш в Белграде, где в нем могли бы видеть угрозу со стороны Австро-Венгрии.
Английский посол которого г. Сазонов уведомил о ходе событий, выразил мысль, что его правительство, без сомнения, присоединилось бы к демаршу, имеющему целью устранить опасность, которая может угрожать всеобщему миру (курсив мой. — Н. П.), и телеграфировал в этом смысле своему правительству. Г-н Сазонов адресовал для этой цели инструкцию г-ну Шебеко. Не делая из этого коллективного или согласованного демарша представителей Тройственной Антанты в Вене, я прошу Вас переговорить об этом вопросе с вашими двумя коллегами и прийти к соглашению о лучшем средстве для каждого из вас преподать без промедления графу Берхтольду советы умеренности, которые, как нам кажется, требует нынешняя ситуация» Г
По мнению редакционной комиссии «Documents Diplomatiques Fran^ais», эта телеграмма явно «была составлена вечером 23 июля до посадки (на броненосец «Франс». — Н. П.) президента республики и председателя совета министров»1 2. Это же подтверждает и Пуанкаре3.
Сравнение инструкций Вивиани Дюмену и Сазонова Шебеко с сообщениями Палеолога и Бьюкенена об «интимном соглашении», достигнутом между Францией и Россией в результате поездки Пуанкаре в Петербург, ясно показывает, что инструкции Вивиани и Сазонова являются развернутым изложением § 2 указанного соглашения.
Остальное время пребывания Пуанкаре в Петербурге прошло в торжественных приемах, вечерах, обедах и в военном параде в Красном Селе. Воинственный тон, окрасивший последние часы визита французских гостей, достаточно известен из записей Палеолога. В результате царская Россия приобрела уверенность в том, что французский империализм поддержит ее до конца.
Изложенные выше документы показывают, что Пуанкаре и Вивиани, Николай II и Сазонов отлично знали, что австрийское правительство готовит энергичное вы
1 DDF, XI, N 1.
2 Там же.
3 Poincare, Au service de la France, IV, p. 276.
ступление против Сербии, которое может носить характер «посягательства на суверенитет и независимость Сербии». Текст ультиматума, содержание его требований, конечно, были неизвестны и не могли быть известны ни Пуанкаре, ни Вивиани, ни Николаю, ни Сазонову, ибо сам объединенный совет министров Австро-Венгрии впервые ознакомился с текстом и требованиями ультиматума только на своем заседании 19 июля L Но Пуанкаре, Вивиани, Николай II и Сазонов вполне ясно и точно знали, что Австрия готовится к выступлению против Сербии, что это выступление, по словам Вивиани. представляет «опасность, которая может угрожать всеобщему миру»1 2.
Предвидя, что австрийское выступление в Белграде будет иметь именно такой характер, Пуанкаре, Вивиани Николай II и Сазонов, как свидетельствуют цитированные выше отчеты Палеолога и Бьюкенена, пришли к «интимному соглашению» об общей линии действий союзных правительств Франции и России в предстоящем конфликте вплоть до «торжественного подтверждения обязательств, которые союз налагает на обе страны»3, иначе говоря, к решению выполнить обязательства франко-русского союза, если под предлогом защиты Сербии, а на самом деле для защиты своих империалистических интересов и на Балканах, и на БлижнехМ Востоке Россия вступит в войну с Австрией.
Царская Россия ввязывается в австро-сербский конфликт (24-—27 июля 1914- г.)
Время до отъезда Пуанкаре (23 июля в 23 часа по петербургскому времени) прошло спокойно, так как австрийцы вручили свой ультиматум Сербии в 18 часов, исходя из расчета, чтобы в Петербурге это стало известно после отъезда Пуанкаре4. Как мы уже указы
1 OUAP, VIII, N 10393.
2 DDF, XI, N 1.
3 Там же, № 19; BD, XI, N 101.
4 Отъезд Пуанкаре почему-то задержался. Французская эскадра ушла в море 24 июля в 4 часа утра (см. «Русское слово» (Москва) 12 (25) июля 1914 г., стр. 5).
вали, это было сделано для того, чтобы союзники не могли сразу в Петербурге сговориться между собой.
23 июля в 21 час советник итальянского посольства князь Монтереале сказал одному из высших чиновников царского министерства иностранных дел, что, «согласно только что полученным в итальянском посольстве сведениям, Австро-Венгрия должна была в этот день предъявить Сербии совершенно неприемлемый ультиматум».
Царские дипломаты немедленно приступили к проверке этого сообщения, но «ни в министерстве иностранных дел, ни во французском и в английском посольствах, ни в телеграфном агентстве никаких сведений об этом до поздней ночи не было» \ Событием, косвенно подтверждавшим, что произошло что-то важное, явилась лишь просьба Сапари, высказанная вечером по телефону, о том, чтобы Сазонов назначил ему на следующий день час приема. Так как сообщить это известие в Кронштадт, где находились все министры, провожавшие Пуанкаре, было уже поздно, то, по-видимому, о нем сообщили ночью на дачу Сазонова в Царское село.
Утром 24 июля из Белграда пришла телеграмма поверенного в делах Штрандтмана, излагавшая содержание ноты1 2. Немедленно были извещены Палеолог и Бьюкенен. Начальник канцелярии министерства иностранных дел барон Шиллинг по телефону предложил послам в Париже и Вене Извольскому и Шебеко, находившимся в России, вернуться к местам своей службы. В 10 часов утра из Царского села прибыл Сазонов, которому Шиллинг доложил о сделанных распоряжениях. Ознакомившись с текстом телеграммы Штрандтмана, Сазонов воскликнул: «Это европейская война!»
Об ультиматуме был извещен царь. В 11 часов утра явился Сапари и вручил Сазонову копию ультиматума3. «Министр принял меня, — сообщал Сапари Берхтольду свои впечатления о реакции царских дипломатов на ультиматум,— говоря, что он знает, что привело меня к нему, и должен сразу заявить мне, что не может изложить своей точки зрения по поводу моего демарша» 4.
1 МОЭИ, V, № 5.
2 Там же, № 10, 11, 25.
3 Там же, № 18.
4 OUAP, VIII, N 10617.
Это странное на первый взгляд заявление Сазонова объясняется тем, что он принял Сапари, еще не успев посоветоваться ни с остальными министрами, ни с Палеологом, ни с Бьюкененом. Вот почему, по словам Сапари, Сазонов «воздерживался от всякой формулировки, которая могла дать заранее суждение о позиции России, и довольствовался время от времени заявлениями: «Я знаю, что это. Вы хотите объявить войну Сербии. Я вижу, что происходит, германские газеты разжигают вас. Вы поджигаете Европу. Вы принимаете на себя большую ответственность, вы увидите, какое это произведет впечатление здесь, в Лондоне, Париже и, быть может, в других местах. Это сочтут неоправданным нападением». Но он ни разу не сказал прямо о России» !.
Сапари стал затем читать текст ультиматума. «Министр впервые прервал меня, — продолжал Сапари свой отчет, — когда я упомянул о серии покушений... и спросил, вполне ли доказано, что все они происходят из Белграда. Я подчеркнул факт, что они вытекают из сербской агитации.
Во время дальнейшего чтения он выразился, что знает, в чем дело: мы хотим воевать с Сербией и это должно служить нам предлогом... Любопытно отметить, что требование торжественных деклараций не встретило возражений со стороны министра, он удовольствовался лишь тем, что постоянно возвращался к тезису, что Пашич уже высказался в этом смысле, против чего я возражал. «Он скажет вам это 25 раз, если ва?л угодно» — оказал он. Любопытно, что г. Сазонов самым энергичным образом высказался против роспуска «Народной обороны». «Сербия никогда не допустит этого!» — воскликнул он»1 2.
Сазонов не мог согласиться и с другими требованиями ультиматума. Он требовал взаимности в вопросе о запрещении публикаций в сербской печати антиавстрий-ских материалов, протестовал против участия австрийских чиновников в подавлении национального сербского движения, оспаривал правильность фактов о соучастии в заговоре сербской военщины и чиновников.
1 OUAP, VIII, N 10616.
2 Там же, № 10617.
«Относительно места, говорившего, что мы знаем, что все цивилизованные народы разделяют наши чувства, он выразился, что это заблуждение. Со всей имеющейся у меня энергией, — продолжал Сапари —указал я на то, как было бы печально, если в этом вопросе, в котором затрагивается все самое святое, имеющееся у нас, а также, как всегда говорит министр, и все святое в России, мы не найдем понимания в России. Министр старался умалить монархическую сторону события: «Монархическая идея здесь ни при чем». Относительно составленного австрийцами досье о великосербской пропаганде1 г. Сазонов спросил, к чему мы себе дали этот труд, раз ультиматум нами уже отправлен. Это лучше всего доказывает что мы не стремимся к беспристрастной проверке дела. Я оказал ему, что в этом деле между Австрией и Сербией результаты, полученные нашим собственным расследованием, достаточны для нашего выступления и что мы готовы дать дальнейшие разъяснения державам, если они ими интересуются ибо нам нечего скрывать. Господин Сазонов заявил, что теперь, после ультиматума, ему это, собственно, вовсе не интересно: «Вы хотите войны и сожгли свои мосты».
Я ответил, что мы наиболее миролюбивая нация в мире и все, что мы хотим, — это обеспечить нашу территорию от революции и нашу династию от бомб. «Видно, как вы миролюбивы, раз вы поджигаете Европу», — сказал Сазонов»1 2.
Чтение ультиматума закончилось бурным спором. В конце спора Сазонов повторил, что «он воздерживается от того, чтобы занять какую-либо позицию, что он не дает никакого ответа»3. «.. .Он не говорил ни о России, ни о славянстве, ни о православии —доносил дополнительно в другой телеграмме Сапари Берхтольду, — он говорил все время лишь об Англии, Франции, Европе и др. и о впечатлении, которое произведет наше выступление здесь и в других местах»4.
Тем временем барон Шиллинг предупредил по телефону военного министра, морского министра и министра финансов о ходе событий и по поручению Сазонова про
1 Было представлено Сапари только 28 июля (МОЭИ, V, №162).
2 OUAP, VIII, N 10619.
3 Там же, № 10617.
4 Там же, № 10619,
сил их непременно прибыть на заседание совета министров. По просьбе адмирала Григоровича был приглашен и начальник морского генерального штаба адмирал Русин. Министру финансов было предложено «на всякий случай безотлагательно изъять сколько можно наших государственных вкладов из Германии»1. По телеграфу были вызваны из отпусков товарищ министра иностранных дел Нератов, князь Трубецкой и другие крупные чиновники министерства иностранных дел.
Сам Сазонов еще до разговора с Сапари в 11 часов утра вызвал к себе начальника генерального штаба генерала Янушкевича. О содержании их разговора можно судить по тому, что Янушкевич, вернувшись к себе на службу (это было между 11 —12 часами утра) вызвал по телефону начальника мобилизационного отделения генерального штаба Добророльского и предложил последнему через час «принести ему все документы о подготовке нашей армии к войне, предусматривающие в случае необходимости объявление частичной мобилизации только против Австро-Венгрии. Эта мобилизация не должна дать Германии никакого повода усмотреть по отношению к себе какую-либо враждебность... Я указал,— продолжает Добророльский, — что о частичной мобилизации не может быть и речи. Но генерал Янушкевич снова приказал сделать ему подобный доклад через час соответственно с принятым им уже решением»1 2.
После разговора с Сапари Сазонов поспешил во французское посольство, где его ждали Палеолог и Бьюкенен; и здесь в 13 часов произошло одно из самых важных совещаний 3. Подробный отчет об этом совещании дает телеграмма Бьюкенена Грею, отправленная им 24 июля в 17 часов 40 минут.
Согласно этой телеграмме Сазонов и Палеолог прежде всего изложили Бьюкенену результаты совещаний ради которых Пуанкаре приезжал в Петербург. Как мы уже знаем, эти совещания установили полное единство точек зрения французского и русского империализма на «равновесие сил» в Европе и имели следствием уже
1 МОЭИ, V, № 25.
2 S. Dobrorolsky, Die Mobilmachung der russischen Armee 1914, Berlin, 1923, S. 17—18.
3 О часе совещания сообщает Палеолог в своем дневнике (DDF, XI, N 794, р. 590).
упомянутое выступление с советами умеренности в Вене. Но самым главным результатом совещаний было, конечно, подтверждение обязательств, налагаемых франкорусским союзом.
Это все было доложено Бьюкенену, от которого союзники потребовали раскрыть карты и дать определенный ответ о позиции Англии. «Министр иностранных дел,— сообщал Бьюкенен Грею содержание дальнейшей беседы,— выразил надежду, что правительство его величества объявит о своей солидарности с Францией и Россией. Он характеризовал поведение Австрии как безнравственное и провокационное. Некоторые из предъявляемых ею требований совершенно неприемлемы, и она никогда бы не действовала в таком духе, не посоветовавшись предварительно с Германией. Французский посол дал мне понять, что Франция не только окажет России дипломатическую поддержку, но, если окажется необходимым, исполнит все обязательства, налагаемые на нее союзом»
Выступление Палеолога являлось прямым и откровенным приглашением принять участие в задуманной операции. Бьюкенен так его и понял, но в отличие от собеседников он не мог выложить свои карты на стол. Он не имел еще инструкций от Грея и, не зная, каков будет очередной ход Англии в развертывающемся конфликте, отказался «говорить от имени правительства его величества». Помимо этих чисто формальных причин, которые не могли обмануть его собеседников, у Бьюкенена были и другие, более веские основания. Открытое выступление России и Франции на помощь Сербии еще до ответа последней на ультиматум, и притом по такому сомнительному поводу, как сараевское убийство, явилось бы в глазах общественного мнения Европы, и прежде всего народных масс Англии, открытым застращиванием, если не дипломатическим нападением на Австрию. Это была бы «халатность»1 2.
Бьюкенен не замедлил напомнить это собеседникам: «Я лично не могу высказать надежду, — говорил он
1 BD, XI, N 101; см. отчет Палеолога, DDF, XI, N 19.
2 Телеграмму Грея: «...возможно, что сербское правительство проявило халатность и протоколы сараевского следствия покажут, что убийство эрцгерцога было организовано на сербской территории»— Бьюкенен получил еще 21 июля 1914 г. (BD, XI, N 67).
Сазонову, — что правительство его величества сделает какую-нибудь декларацию солидарности, которая влекла бы за собой обязательство поддержать Россию и Францию силой оружия. Мы не заинтересованы непосредственно (курсив мой. — Н. /7.) в Сербии, и общественное мнение Англии никогда не поддержит войну из-за нее»1.
Сазонов, понимавший это, пожалуй, не хуже Бьюкенена, однако, напомнил английскому послу, что «сербский вопрос является лишь частью общеевропейского вопроса и что мы (англичане) не можем стушеваться». Подчеркивая, что сербский вопрос является частью европейского, Сазонов тем самым требовал определенных обещаний на тот случай, если Россия выступит против Австрии.
Так понял его и Бьюкенен. Но он хотел выиграть время до получения ответа Грея, а также выяснить серьезность намерений своих собеседников. Поэтому он поставил вопрос совершенно «конкретно» и прямо. «Я понимаю,— говорил Бьюкенен Сазонову, — что ваше превосходительство хочет, чтобы мы присоединились к заявлению, что мы не потерпим вмешательства Австрии во внутренние дела Сербии. Если она не обратит внимания на наше представление и предпримет военные действия против Сербии, предполагает ли Россия объявить ей (Австрии. — Н. П.) войну?»
В переводе на простой язык это был вопрос в упор: а вы-то пойдете до конца? Сазонов ответил на него не менее «конкретно». «Вопрос в целом, — сказал он Бьюкенену,— будет рассмотрен сегодня вечером советом министров, но никакого решения не будет принято до следующего совета министров, который состоится, вероятно, завтра под председательством императора. Он лично думает, что Россия во всяком случае должна мобилизоваться».
Против этого Бьюкенен ничего не мог возразить: намерения союзников были, что называется, самыми серьезными. Поэтому его дальнейшие два заявления имели целью лишь обеспечить наиболее выгодную для Англии возможность вступить в войну.
Предложение Бьюкенена прежде всего воздействовать на Австрию в смысле продления срока ответа на
1 BD, XI, N 101.
ультиматум Сербии имело целью в случае отказа австрийцев подчеркнуть их агрессивность. Другое предложение Бьюкенена—добиться от сербского правительства точного ответа, как далеко оно готово пойти навстречу Австрии, — имело целью подчеркнуть уступчивость и миролюбие Сербии. Палеолог, стремившийся скорее связать английский империализм обязательством выступления, совершил «ошибку», которая могла разрушить всю политику, преследовавшуюся Греем в дни июльского кризиса, а именно дать германскому империализму завязнуть так, чтобы его отступление назад стало уже невозможным. Палеолог советовал действовать решительно. «Является ли выступление Австрии блефом или она решилась действовать без промедления —говорил он Бьюкенену, — в обоих случаях крепкий объединенный фронт явится для нас единственным шансом предотвратить войну».
Сазонов со своей стороны безоговорочно ручался за максимальную уступчивость сербов. «Некоторые из содержавшихся в ультиматуме требований, — говорил Сазонов Бьюкенену, — без сомнения, могут быть приняты, но он (Сазонов) должен сначала посоветоваться со своими коллегами».
И Сазонов, и Палеолог «продолжали нажимать на меня, [требуя] объявить о нашей полной солидарности с ними», — продолжает свой отчет Бьюкенен. «Я сказал,— писал он далее Грею, — что вы могли бы сделать энергичное указание в Вене и Берлине об опасности для европейского мира от нападения Австрии на Сербию. Вы могли бы, пожалуй, указать, что оно, по всей вероятности, принудит Россию вмешаться, что это выведет Германию и [? Францию] на арену и что если война станет всеобщей, то для Англии будет трудно оставаться нейтральной».
Но этих уклончивых уверений Сазонову было мало. Зная, что Россия намерена всерьез поддерживать Сербию, Сазонов хотел заручиться определенной гарантией английского правительства о поддержке — гарантией того, что в решительный момент англичане не пойдут на попятный. Поэтому он выразил надежду, что английское правительство «во всяком случае резко осудит выступление Австрии», и затем перешел к угрозам. «Если война вспыхнет, — говорил он, — то мы (Англия) рано или
поздно будем втянуты в нее, но если мы с самого начала не примкнем к Франции и России, то сделаем войну более вероятной и не сыграем «красивой роли»».
Это был намек на «обязательство чести» Грея (1905 г.), на письма Камбона — Грея (1912 г.), англо-французскую морскую конвенцию (1912 г.) и пр., словом, вежливый дипломатический намек на «коварный Альбион», который в течение ряда лет подготовлял Антанту как инструмент войны против Германии, подталкивая союзников, а теперь когда наступила решительная минута, хочет увильнуть от обязательств со своей стороны.
Подводя итоги своим впечатлениям от этого разговора «по душам», Бьюкенен телеграфировал: «Из слов французского посла почти выходило, что Франция и Россия как будто решили оказать энергичное сопротивление, даже если мы не присоединимся к ним. Язык министра иностранных дел, однако, не был столь? 1 в этом отношении» 1 2.
От Палеолога Сазонов отправился на заседание совета министров, начавшееся в 15 часов. Что и -как говорилось там, неизвестно, но по журналу заседания, в котором зафиксированы принятые решения, можно судить, что вопрос о войне был поставлен во всю ширь.
Заседание, на котором присутствовали Горемыкин, Саблер Кривошеин, Маклаков, Сазонов, Григорович, Сухомлинов, Барк и другие министры, началось докладом Сазонова об австрийском ультиматуме, после чего военный министр, морской министр, министр финансов выступили каждый с информацией по своему ведомству о степени готовности России к войне в военном, морском и финансовом отношениях.
В результате этих докладов было решено:
«I. Одобрить предположение министра иностранных дел снестись с кабинетами великих держав в целях побуждения австро-венгерского правительства к предоставлению Сербии некоторой отсрочки в деле ответа на предъявленные ей австро-венгерским правительством ультимативные требования, дабы дать тем возможность правительствам великих держав исследовать и изучить
1 По-видимому, пропущено слово «решителен». Вопросительный знак в оригинале.
2 ₽D, XI, N 101.
документы по поводу совершившегося в Сараеве злодеяния, которыми австро-венгерско'е правительство располагает и которые оно готово, по удостоверению австровенгерского посла, сообщить российскому правительству.
II. Одобрить предположение министра иностранных дел посоветовать сербскому правительству на случай, если положение Сербии таково, что она собственными силами не может защищаться против возможного вооруженного наступления Австро-Венгрии, не противодействовать вооруженному вторжению на сербскую территорию, если таковое вторжение последует, и заявить, что Сербия уступает силе и вручает свою судьбу решению великих держав Г
III. Предоставить военному и морскому министрам по принадлежности испросить высочайшее вашего императорского величества соизволение на объявление в зависимости от хода дел мобилизации четырех военных округов — Киевского, Одесского, Московского, Казанского,— Балтийского1 2 и Черноморского флотов.
IV. Предоставить военному министру незамедлительно ускорить пополнение запасов материальной части армии.
V. Предоставить министру финансов принять меры к безотлагательному уменьшению принадлежащих финансовому ведомству сумм, находящихся в Германии и Австро-Венгрии» 3.
Таким образом, на заседании совета министров 24 июля в принципе война была решена, если Австро-Венгрия не отступит от своих позиций. Именно так оценила решение совета министров русская помещичья и буржуазная печать находившаяся в тесной связи с министерством иностранных дел4.
Самые влиятельные газеты единодушно подчеркивали, что решения совета министров 24 июля предопределяют вступление России в войну. «Россия не может остаться равнодушной, — сообщали «Русские ведомо-
1 Соответствующая телеграмма была отправлена Сазоновым Штрандтману 24 июля (МОЭИ, V, № 22).
2 Слово «Балтийского» позже вставлено рукой Николая II.
3 МОЭИ, V, № 19.
4 О связях между буржуазно-помещичьей прессой и министерством иностранных дел см. обстоятельную монографию И. В. Бестужева «Борьба в России по вопросам внешней политики. 1906—1910», М., 1961.
сти», указывая, что срочный доклад об этом «уже в 5 часов дня был отправлен в Петергоф»1.
Весьма осведомленный сановник, писало «Русское слово» в заметке «Россия поддержит Сербию», сообщает: «Положение исключительно серьезное. Россия твердо и непреклонно решила поддержать Сербию. Полное содействие Франции обеспечено... От принятых решений Россия не отступит. Соответственные твердые (не военные ли? — Н. 77.) приготовления делаются с сегодняшнегоже дня»2.
В другой заметке, «Готовность России», переданной из Петербурга по телефону, указывалось: «Хотя все доказывает, что Австрия решилась на новую авантюру в надежде, что Россия не рискнет войной, однако, по мнению авторитетных кругов, Австрия ошибается в своих ожиданиях. Россия, по их заявлению, к войне готова и сделает все, что нужно, чтобы сохранить на Балканах равновесие и защитить Сербию от недопустимых посягательств» 3.
О решениях совета министров поддержать Сербию сообщал и официоз министерства иностранных дел «Новое время»4.
Все это писалось и печаталось с ведома и согласия царской цензуры, и все эти сообщения о поддержке Сербии Россией не получили опровержения со стороны российского министерства иностранных дел и других правительственных органов. Только крайняя монархическая печать — орган «Союза русского народа» «Русское знамя», «Гражданин», «Земщина» — выступала против поддержки Сербии, яростно обличая «сербских цареубийц»5.
Но среди хора буржуазных газет, требовавших вмешательства России в австро-сербский конфликт, нашлась «•белая ворона», возражавшая против такого вмешательства России. Это был центральный орган кадетской партии и Милюкова Дарданелльского газета «Речь».
«Существо спора, — говорилось в передовой «Речи» от 12 (25) июля 1914 г., — как видно и по тону ультима-
1 «Русские ведомости», 12 (25) июля 1914 г.
2 «Русское слово», 12 (25) июля 1914 г.
3 Там же.
4 «Новое время», 12 (25) июля 1914 г.
5 Один из номеров газеты «Русское знамя» (№ 167) был конфискован царским правительством.
18 Н. П. Полетика
273
тума и по краткому поставленному сроку, не допускает посредничества... отступления Австрии не будет. И мы должны быть готовы, что вместо отсрочки сегодня вечером в случае отказа или уклончивого ответа Сербии наступят бесповоротные последствия... Какую позицию мы намерены занять в вопросе, который в зависимости от нашего решения может повести к европейской войне?
Что Сербия, особенно после русской ноты (о продлении срока ответа на ультиматум. — Н, П.), не даст вполне удовлетворительного ответа, это можно считать несомненным. Поощрение Сербии уже оказано, и известная доля ответственности за последствия нами уже взята. Таким образом, остановить ход событий, по-видимому уже не в нашей власти. Те, кто готовил ультиматум и кто на него соглашался, держат теперь в своих руках судьбу войны или мира.
Хотим ли мы или не хотим европейской войны? Считаем мы или не считаем момент, выбранный для конфликта нашими противниками, удобным для нас? Готовы мы принять сражение там, где нам его предлагают? Вот в сущности те вопросы, которые приходится решать в данную минуту, а вовсе не вопрос о том, заслужено или не заслужено Сербией то обращение, предметом которого она сделалась...»
Далее газета обращала внимание своих читателей на позицию союзников: «Наши союзники до сих пор отнюдь не были склонны идти на конфликт из-за осложнений на Ближнем Востоке. Наши английские друзья — тем менее, и английская печать уже дает благоразумный совет— уступить1. Там очевидно, понимают яснее чем у нас, что если австрийский ультиматум есть лишь начало обдуманной кампании, то Тройственному согласию предстоит быть втянутым в европейский конфликт из-за балканского. Сегодня, быть может, этой провокации еще можно избегнуть. Но единственным средством для этого остается все-таки «локализация» сербского вопроса и
1 Радикальная английская печать, либеральные газеты «Standard Daily Graphic», «Daily Chronicle» и «Daily News» рассматривали «кризис» «с резко антисербской точки зрения». Газеты консерваторов «Daily Telegraph», «Morning Post» и «Times» осуждали грубость австрийского ультиматума (МОЭИ, V, № 55, 57; «Новое время», 13 (26) июля 1914 г.).
строгое воздержание от каких бы то ни было поощрений по адресу Сербии» !.
Эта позиция «Речи», высказывавшейся за локализацию австро-сербского конфликта, вызвала бурю негодования со стороны монархических и октябристских газет и репрессии со стороны правительства. На следующий номер газеты «Речь», № 186, от 13 (26) июля 1914 г. был наложен арест, и тираж его был конфискован. Однако «Речь» продолжала вести свою линию и напечатала в одном из последующих номеров «Критические замечания австро-венгерского министерства иностранных дел на ответную ноту Сербии».
Дело кончилось тем что после объявления 31 июля всеобщей мобилизации в России главнокомандующий великий князь Николай Николаевич, используя военное положение отдал приказ о закрытии газеты «Речь». Но по ходатайству председателя Государственной думы М. В. Родзянко Николай Николаевич отменил свой приказ при условии, что редакция «Речи» изменит политическую линию газеты в вопросе о мировой войне. Редакция «Речи» мгновенно дала обязательство «вести патриотическую линию пропаганды в связи с отечественной войной», и издание газеты было возобновлено.
Хотя совет министров 24 июля принял решение поддержать Сербию, однако Сазонов в период 24—29 июля выдвинул ряд «мирных предложений», фактически являвшихся вмешательством царского правительства в конфликт между Австрией и Сербией, для защиты империалистических позиций царской России на Балканах. В эт'йх предложениях Сазонов требовал от Австрии взять назад те требования ультиматума, которые угрожали империалистическим интересам России на Балканах. Однако Сазонов сам не особенно верил в успех своих «мирных предложений». Мы судим об этом по тому, что параллельно «мирным предложениям» Сазонов развязал генералам руки для подготовки России к мобилизации и вступлению в войну.
После 24 июля все дипломатические задачи Сазонова сводятся к тому, чтобы заставить Австрию отступить, запугивая ее готовностью России вступить в войну; в случае отказа Австрии — обеспечить наиболее выгодный для
1 «Речь», 12 (25) июля 1914 г.
России вариант развязывания войны, который позволил бы провести хотя бы частично до начала войны мобилизацию царской армии и этим уравнять сроки русской мобилизации с австрийскими и германскими, а также оттянуть побольше сил Австро-Венгрии на сербский фронт, добиться твердого обязательства о поддержке со стороны Англии.
Нужно отметить, что при начавшейся с 24 июля подготовке царской России к мобилизации всякое мирное предложение Сазонова — и это он сам, и генералы отлично понимали — давало генералам выигрыш времени, позволяя провести ряд мер, ускоряющих сроки русской мобилизации.
К числу таких предложений принадлежит одно из постановлений -совета министров, 24 июля, представлявшее попытку Сазонова вынести австро-сербский конфликт на более широкую европейскую арену. Сазонов предлагал представить весь конфликт, и в частности австрийские обвинения, на суд ареопага великих держав — Англии, Франции, Италии и Германии. Его предложение было явно неприемлемо для Австрии.
Не менее любопытный характер имеет директива Сазонова Штрандтману, отправленная во исполнение § 2 постановления совета министров от 24 июля и предоставлявшая возможность улучшить стратегическое положение царской России в первые недели войны. «Если беспомощное положение Сербии, — инструктировал Штрандтмана Сазонов, — действительно таково, что не оставляет никакого «сомнения насчет исхода вооруженной борьбы ее с Австрией, было бы, пожалуй, лучше, чтобы сербы в случае вторжения австрийцев вовсе не пытались оказывать последним сопротивления, а, отступив и предоставив врагу занять без боя территорию, обратились к державам ю воззванием»1.
Смысл этой телеграммы, -посланной непосредственно после заседания совета министров 24 июля, нетрудно вскрыть. Мы знаем, что согласно оперативно-стратегическому плану Антанты ценность Сербии состояла в том, что она могла оттянуть на себя часть австрийской армии. Так понимали свою задачу в дни июльского кризиса и сами сербы. «Сербское правительство, — доносил
1 МОЭИ, V, № 22; DDF, XI, N 34.
28 июля Кракенторп Грею, — ждало немедленной атаки на Белград после отъезда австрийского посла и потому выехало сразу. План кампании — втянуть сейчас возможно большую часть австрийской армии вглубь (Сербии.— Н. П.), чтобы ослабить Австрию повсюду. Помощник министра по иностранным делам (Славко Груич. — Я. Л.) говорит, что русская поддержка обеспечена. Сербская армия сосредоточивается в долине Моравы» Г
После заседания совета министров на даче Горемыкина на Елагином острове Сазонов к 18 часам вернулся в министерство иностранных дел, где его ждал Спалайкович, вызванный чиновниками сербской миссии с дачи в Финляндии.
Сербская миссия получила сведения об австрийском ультиматуме только в первом часу дня. «В течение дня (24 июля. — Я. Я.) между сербским посольством и русским дипломатическим ведомствохм происходил оживленный обмен мнениями». В посольстве представителю «Русских ведомостей» сообщили, что «предъявление ультиматума ставит Сербию в безвыходное положение. Все надежды ее связаны с поведением старшей славянской сестры, России, в доброжелательное отношение которой Сербия всегда верила и будет «верить. Только готовность России немедленно стать на защиту Сербии, проявленная в достаточной степени энергично и своевременно, может предотвратить серьезные последствия конфликта» 1 2.
Спалайкович имел с Сазоновым «часовую беседу». «Как нам передают, — писало «Новое время», — представитель Сербии остался весьма доволен решительным заявлением, сделанным ему главой нашего дипломатического ведомства» 3.
Что же сказал Сазонов Спалайковичу? Обещал ли царский министр помощь Сербии или же отделался
1 BD, XI, N 221; о дальнейшем развитии этого стратегического плана см. МОЭИ, V, № 260, 321, 356, 473.
2 «Русские ведомости», 12 (25) июля 1914 г.
3 «Новое время» 12 (25) июля 1914 г. «Русское слово» даже утверждало, что Сазонов назвал австрийские требования неприемлемыми, в результате чего Спалайкович телеграфировал в Белград свое мнение — отклонить австрийский ультиматум (см. «Русское слово» 12 (25) июля 1914 г.).
ничего не значащими заявлениями? Из «Поденной записи министерства иностранных дел» известно, что «министр преподал посланнику советы крайней умеренности в отношении ответа сербского правительства на австрийскую ноту»1. В других русских дипломатических документах и мемуарах о содержании разговора Сазонова со Спалайковичем нет никаких сведений. В рассказах Спалайковича имеются существенные противоречия.
Несколько месяцев спустя после начала войны Спа-лайкович в -связи с изданием сербским правительством в ноябре 1914 г. сербской «Синей книги» об июльском кризисе 1914 г. дал интервью сотруднику газеты «Вечернее время» (Петроград). Интервью носило название «То, что не вошло в сербскую «Синюю книгу»». В этом интервью Спалайкович утверждал: «Как только я узнал текст ультиматума, я отправился к г-ну Сазонову... Г. Сазонов с первых же слов проявил большую твердость». Он негодовал по поводу содержания тона ультиматума, характеризуя его как «единственный в анналах дипломатии как по форме, так и по содержанию... в этом ультиматуме предъявлены такие требования, которые ни одно государство, не приговорив себя к самоубийству, не решится выполнить. Министр уверил меня, что мы можем рассчитывать на поддержку России, но в какой именно форме выразится поддержка, будет решено государем императором в полном согласии с Францией». Спалайкович настаивал на том, «что частичная мобилизация русских войск в достаточной степени воздействует на венские правящие круги и, может быть, не допустит европейских осложнений... Всю мою беседу с министром, — сказал Спалайкович, — я тотчас же телеграфировал г. Пашичу, причем послал мою депешу через Бухарест, что, впрочем, я и делал с первого дня моего приезда в Петроград» 1 2.
В интервью, данном на следующий день «Новому времени», Спалайкович сообщил, что Сазонов в самой категорической форме заявил, «что Россия ни в коем случае не может терпеть агрессивных действий Австрии против Сербии»3.
1 МОЭИ, V, № 25, стр. 46.
2 «Вечернее время», 9 (22) декабря 1914 г. В SBB, 1914, эта телеграмма Спалайковича отсутствует.
3 «Новое время», 10 (23) декабря 1914 г.
В отрывке из своих мемуаров, напечатанном к 20-летней годовщине возникновения первой мировой войны, Спалайкович проявил большую сдержанность. По его словам, Сазонов заявил, что Сербии очень тяжело принять ультиматум не совершая политического самоубийства. Но самое важное — избежать войны. Сербия должна принять как можно больше требований Австрии. Он (Сазонов) надеется на мудрость Пашича, который мог бы найти средство, не отклоняя ультиматума, принять как можно меньше (требований. — Н. П.). Далее Сазонов рассказал Спалайковичу о своем запросе в Вену продлить срок для ответа на ультиматум, о планах созыва конференции великих держав для урегулирования конфликта. Спалайкович считал эти меры бесполезными и советовал показать берлинскому правительству, что война ни в коем случае не будет локализована, что у России после ультиматума остается лишь одно средство— объявить частичную мобилизацию. Сазонов настаивал, чтобы его советы относительно ответа на ультиматум были сообщены Пашичу не позже полудня 25 июля. При этом Сазонов учитывал возможность объявления Австрией войны Сербии и советовал в этом случае отказаться от всякого сопротивления и обратиться с призывом о помощи ко всем государствам, даже к Японии Ч
Таким образом, Спалайкович через 20 лет опроверг свои собственные заявления, сделанные в 1914 г.
Мы отметим еще одну любопытную деталь. Выходя из кабинета Сазонова, Спалайкович встретился с германским послом Пурталесом, ждавшим своей очереди в приемной, и попросил его дать совет, как выйти из положения, созданного австрийским ультиматумом. Пурталес ответил, что это зависит только от Сербии, так как вопрос должен быть улажен только между Австрией и Сербией и не касается никого другого. На это Спалайкович возразил, что Пурталес находится в заблуждении и вскоре увидит, что это вопрос не только между Австрией и Сербией, а европейский вопрос1 2.
После беседы со Спалайковичем Сазонов принял Пур-талеса, который еще с утра домогался видеть министра,
1 «Revue du histoire diplomatique», Paris, 1934, (April—Juin), p. 139 etc.
2 SBB, 1914, N 36.
имея официальное поручение германского правительства заявить о том, что Германия считает необходимым «локализовать» австро-сербский конфликт, и одновременно произвести разведку настроений в Петербурге. Сазонов старался избежать встречи с Пурталесом до выяснения у Палеолога и Бьюкенена, в какой степени можно рассчитывать на поддержку Антанты. Заседание совета министров 24 июля, принявшее в сущности его предложения, дало ему необходимую уверенность и еще более усилило зарядку, полученную на совещании с Бьюкененом и Палеологом, хотя первый и не дал формального обязательства от имени Англии о поддержке. Теперь Сазонов мог говорить -с Пурталесом более или менее определенно и формулировать точку зрения царского правительства на австро-сербский конфликт, чего он так тщательно избегал утром в разговоре с Сапари.
«Министр, очень возбужденный, — сообщал в Берлин свои впечатления о беседе с Сазоновым Пурталес, — и прохаживавшийся в безудержных нападках насчет Австро-Венгрии, заявил самым решительным образом, что для России немыслимо допустить, чтобы австро-сербский конфликт был улажен лишь между двумя заинтересованными сторонами. Взятые на себя Сербией после боснийского кризиса обязательства, на которые ссылается также австрийская нота, были приняты по отношению к Европе, и, следовательно, Европе надлежит расследовать, выполнила ли Сербия свои обязательства. Поэтому он предлагает, чтобы досье с материалами расследования было предложено правительствам шести держав (Англии, Франции, Германии, Италии, России и Румынии) . Австрия не может быть, судьей и обвинителем в собственном споре. Сазонов заявил, что он никоим образом не может считать доказанными факты, указываемые Австрией в своей ноте, и что, с другой стороны, расследование внушает ему величайшее подозрение. «Сербия, — продолжал он, — в случае, если утверждаемые факты будут доказаны, может дать Австрии удовлетворение в вопросах чисто правового характера, но отнюдь не в вопросах политического характера».
Мое (Пурталеса. — Н. П.) указание на монархический принцип произвело на министра слабое впечатление. Россия знает, что она обязана принципу монархизма, с которым сараевское убийство не имеет ничего
общего. Я очень серьезно, но избегая всего, что могло бы показаться угрозой, просил Сазонова не увлекаться своей ненавистью к Австрии и не защищать проигранного дела. Для России немыслимо стать защитницей цареубийц».
Пурталес, однако, вынес -из разговора совершенно ошибочное впечатление. «Во время разговора Сазонов воскликнул: «Если Австро-Венгрия поглотит Сербию, мы будем с ней воевать». Из этого, может быть, возможно заключить, — сообщал Пурталес далее, — что Россия возьмется за оружие лишь в случае попыток Австрии приобрести территорию за счет Сербии. Выраженное желание сделать вопрос европейским также, по-видимому, указывает на факт, что немедленного вмешательства России не следует ожидать» 1.
Выражения Сазонова были более «крепкими», чем рисует Пурталес, смягчивший в своем отчете их резкость. Палеолог, приехавший к Сазонову в 20 часов специально для того, чтобы узнать об итогах этого разговора, увидел, как Пурталес вышел из кабинета министра с «красным лицом, со сверкающими глазами». Войдя в кабинет, он нашел, что «Сазонов весь еще дрожит от спора, который он только что выдержал. У него нервные движения, сухой и прерывистый голос». Сазонов признался, что разговор окончился в очень резком тоне, и тогда Палеолог дал ему понять, что он совершил ошибку.
«Ради бога, будьте сдержанны, — увещевал Сазонова Палеолог. — Исчерпайте все способы примирения. Не забывайте, что мое правительство есть правительство общественного мнения и что оно сможет деятельно вас поддерживать только в том случае, если общество будет за него. Наконец, подумайте о мнении Англии».
Сазонов согласился с мнением Палеолога о необходимости сдержанности: «Берхтольд доказал свою неправоту: мы должны заставить его взять на себя ответственность за то, что может последовать» 1 2.
Согласно донесению Палеолога, Сазонов сказал: «Нужно избежать всего, что могло бы ускорить кризис. Мы должны позволить венскому кабинету полностью
1 DD, N 160; МОЭИ, V, № 25; DDF, XI, N 34.
2 М. Палеолог, Царская Россия во время мировой войны, стр. 49—51.
выявить свою вину. Я даже думаю, что, если австро-венгерское правительство перейдет к действию, Сербия должна, не сражаясь, допустить нападение и объявить цивилизованному миру о подлости Австрии» !.
В другой телеграмме Палеолог сообщал: «Сазонов считает, что Германия поддержит своего союзника»1 2.
Сам Палеолог был настроен весьма воинственно. Ожидая в кабинете Шиллинга ухода Пурталеса, он указал, что «никогда положение наше не было лучше, потому что между нами царит полное согласие, и это не просто суждение посла, а мы имеем четыре очень важных документа последнего времени, которые об этом свидетельствуют». На удивленный вопрос Шиллинга, «каковы же эти 4, по-видимому, ему неизвестных документа столь крупной важности, что перед ними должна остановиться Германия, если бы даже она и хотела начать войну для поддержания своей союзницы Австрии», Палеолог указал на речи, которыми обменялись Николай II и Пуанкаре в Петергофе и на броненосце «Франс»3.
Разговором с Палеологом, которому Сазонов передал содержание своих «советов умеренности», преподанных Спалайковичу, и закончился чреватый важными решениями день 24 июля.
В результате всех переговоров, имевших место в течение этого дня того же, 24 июля царским дипломатическим представителям в Вене, Берлине, Париже, Лондоне, Риме, Бухаресте и Константинополе были отправлены телеграммы, сообщавшие, что царское правительство считает необходимым продление срока для ответа Сербии и что державы «могли бы преподать Сербии соответствующие советы», если Австрия предоставит державам возможность ознакомиться с данными следствия 4.
Таким образом, уже с 24 июля деятельность царского правительства протекала по двум параллельным линиям: 1) непосредственная подготовка к войне и 2) дипломатические переговоры, которые должны были служить дымовой завесой для этой подготовки и на худой
1 DDF, XI, N 34.
2 Там же, № 21.
3 МОЭИ, V, № 25.
4 Там же, № 23.
конец для отступательного маневра в случае, если союзники не поддержат. Сам Сазонов, отдававший себе еще до ультиматума Австрии ясный отчет в возможности войны, после 24 июля был убежден в ее неизбежности. Благодаря французским подталкиваниям и подбодре-ниям он становится максимально неуступчивым по отношению к Австрии. Но неопределенность позиции английского империализма делает его политику неуверенной. Нападки и угрозы по адресу австрийцев обильно расточаемые перед иностранными дипломатами в течение 4 дней, чередуются с тремя предложениями о различных формах разрешения кризиса, последовательно отменяющими друг друга и вызывающими своим разнобоем недовольство более испытанных и твердых характером английских дипломатов. «До последней минуты я покажу свою готовность вести переговоры»1, — заявил Сазонов Палеологу 26 июля.
В ночь с 24 на 25 июля в Красном Селе по приказу Николая II состоялось совещание высших военных чинов, в котором приняли участие великий князь Николай Николаевич, Сухомлинов и Янушкевич1 2.
В эту же ночь Сазонов, встревоженный сдержанностью Бьюкенена относительно поддержки Англии, подготовил проект личного письма Николая II к английскому королю Георгу V с просьбой о поддержке России. Это письмо он представил на «благоусмотрение» Николая II 25 июля до начала или во время заседания совета министров под председательством царя. Николай II прочел проект этого письма, о чем свидетельствует его обычная условная пометка 'на экземпляре, хранящемся в Архиве внешней политики России, но не согласился на его отправку, считая это, по-видимому, преждевременным. Но сам проект письма сохраняет свою ценность как показатель оценки Сазоновым международной ситуации, созданной австрийским ультиматумом и заявлением Пурталеса о необходимости «локализации» австро-сербского конфликта.
В проекте письма Сазонов прежде всего указывал на неприемлемость требований австрийского ультиматума: «Требования, предъявленные Австрией в Белграде, ни
1 DDF, XI, N 103, 140.
2 «Русское слово», 12 (25) июля 1914 г.
по существу, ни по форме своей не соответствуют тем упущениям, которые, может быть, могли бы быть поставлены в вину сербскому правительству. Если и было допустимо просить последнее произвести у себя расследование на основании данных, добытых следствием в Австро-Венгрии по сараевскому убийству, то во всяком случае ничем не может быть оправдано предъявление таких политических требований, которые ни для какого государства «неприемлемы Г
Явная цель подобного образа действий, поддерживаемого, по-видимому, Германией, состоит в том, чтобы совершенно уничтожить Сербию и нарушить политическое равновесие на Балканах».
Выражая надежду, что «неискренние и вызывающие действия» не встретят сочувствия в Англии, Сазонов писал: «В случае дальнейшего упорства Австрии в таком направлении Россия не будет в состоянии остаться равнодушной и надо предвидеть возможность серьезных международных осложнений...» Сазонов считал, что «в таком случае Россия и Англия окажутся обе вместе на стороне права и справедливости и что бескорыстная политика России, единственная цель которой — помешать установлению гегемонии Австрии на Балканах, найдет энергичную поддержку со стороны Англии. .. дело идет теперь о сохранении равновесия в Европе, которому угрожает серьезная опасность, можно надеяться, что вековая политика Англии, направленная к тому, чтобы поддержать это равновесие, останется и теперь верной заветам прошлого»1 2.
Утром 25 июля после приема в министерстве иностранных дел Бьюкенена Сазонов отправился в Красное Село, где узнал об утверждении Николаем II решений совета министров от 24 июля и поручил сообщить об этом Штрандтману в Белград и Спалайковичу3.
Заседание совета министров, в котором приняли участие Горемыкин, Сазонов, Сухомлинов, Григорович, Барк, Кривошеин, Маклаков, а также Николай Нико
1 Сам Николай II считал 8 требований ультиматума неприемлемыми для Сербии («Journal intime de Nicolas II», Paris, 1934, p. 14; пит. no: KF, 1934, N 3 (Marz), S. 236).
2 Архив внешней политики России, ф. «Секретный архив», оп. 467, д. 702/745, л. 4; МОЭИ, V, № 47.
3 МОЭИ, V, № 19, примечание 1.
лаевич, Янушкевич, адмирал Русин и другие военные, было, впрочем, одной формальностью. Оно началось в 11 часов утра и закончилось в 12 часов. Сазонов произнес получасовую речь, которая, по словам Сухомлинова, «сильно подействовала на наши солдатские чувства»1. И без особых дискуссий «за» и «против» совет министров подтвердил решения, принятые 24 июля, с оговоркой «пока не объявлять мобилизацию, но принять все подготовительные меры для скорейшего ее осуществления в случае надобности»1 2.
С этой целью совет министров предписал ввести на всей территории империи начиная с 13—26 июля «положение о подготовительном к войне периоде по обоим перечням», разрешая военному министру с согласия Николая II принимать дополнительные военные меры3.
Палеолог на основании сообщений Сазонова телеграфировал в Париж: «На совете министров, состоявшемся сегодня утром в Красном Селе под председательством императора, русское правительство решило в принципе (курсив мой. — Н. П.) мобилизовать 13 армейских корпусов, которые эвентуально предназначены действовать против Австрии. Эта мобилизация будет приведена в действие и объявлена только в том случае, если австровенгерское правительство попробует воздействовать на Сербию силой оружия. Тем не менее тайные приготовления начнутся с сегодняшнего дня.
Если мобилизация будет объявлена, 13 корпусов будут немедленно сосредоточены на границах Галиции, но они не предпримут выступления, «для того чтобы не дать Германии предлога тотчас же применить условие союза»» 4.
С этими решениями совета министров Сазонов вернулся в Петербург. Здесь в министерстве иностранных дел он дал последние инструкции Извольскому, уезжавшему вечером в Париж, и в присутствии пришедших Бьюкенена и Палеолога принял болгарского посланника генерала Радко Дмитриева. Сазонов заявил Радко
1 IF. Suchomlinoff, Erinnerungen, Berlin, 1923, S. 358.
2 МОЭИ, V, № 51.
3 Там же, № 42. Николай II разрешил объявить мобилизацию «не ранее перехода австрийскими войсками сербской границы» (МОЭИ, V, № 79).
4 DDF, XI, N 50, 89.
Дмитриеву, что если Австрия останется неумолимой, то Россия не позволит уничтожить Сербию. Болгария должна сохранить нейтралитет. Бьюкенен сказал Дмитриеву, что война почти неизбежна, а Палеолог заявил, что Франция, приведенная в негодование австрийским ультиматумом, в случае необходимости поддержит Россию всей своей мощью \
После ухода Дмитриева приблизительно в 15 часов состоялось важное совещание Сазонова с Бьюкененом и Палеологом. Совещание началось с того, что Бьюкенен показал Сазонову только что полученную от Грея телеграмму, в которой английскому представителю в Белграде предписывалось «советоваться со своими русскими и французскими коллегами» по поводу того, в какой степени сербское правительство должно согласиться на удовлетворение австрийских требований 1 2. Эта телеграмма позволяла понять, что Англия в австро-сербском конфликте собирается тайком поддержать царскую Россию. Сазонов и Палеолог заявили, что всякое выступление в Белграде по этому поводу запоздало.
«Затем министр иностранных дел сказал нам, — доносил Бьюкенен Грею,— что на состоявшемся под председательством императора сегодня утром заседании совета министров император одобрил изготовление императорского указа, который должен быть опубликован только тогда, когда министр иностранных дел сочтет необходимым его вступление в силу, и который предписывает мобилизовать 1 100 000 человек. Необходимые предварительные приготовления к мобилизации будут, однако, начаты немедленно.
На выраженную мной живейшую просьбу, чтобы Россия не ускоряла войну мобилизацией, пока вы не используете ваше влияние в пользу мира, его превосходительство уверил меня, что Россия не имеет агрессивных намерений и что она не предпримет никакого выступления до тех пор, пока оно не будет навязано ей.
Французский посол затем сказал, что он получил от министра, руководящего министерством иностранных
1 «Die Bulgarische Dokumente zum Kriegsausbruch 1914», N 210. Телеграмма Дмитриева в болгарское министерство иностранных дел от 12 (25) .VII.1914, цит. по: KF,. 1928, N 3 (Marz), S. 241.
2 BD, XI, N 102; МОЭИ, V, N 44.
дел (Бьенвеню-Мартена.— Н. П.), кучу телеграмм, что ни одна из них не обнаруживает ни малейшего признака колебания и что он в состоянии дать его превосходительству (Сазонову. — Н. П.) формальное уверение, что Франция безоговорочно становится на русскую сторону.
Поблагодарив его, министр иностранных дел обратился ко мне с вопросом: «А ваше правительство?» Я ответил, что мы еще не отчаялись относительно ситуации и что великое дело — выиграть время. Я повторил то, что сказал императору на аудиенции (8 апреля 1914 г.— Н. П.), что Англия может играть роль посредника в Берлине и Вене с лучшими результатами как друг, который, если его советами умеренности будут пренебрегать, мог бы в один прекрасный день превратиться в союзника, чем если бы она сразу же объявила себя союзником России».
Но Сазонов, по-видимому, хотел получить от собеседника что-нибудь более положительное и определенное, нежели хорошие слова. Поэтому Сазонов сказал, что, «к несчастью, Германия убеждена, что она может рассчитывать на наш (английский. — Н. П.) нейтралитет. За исключением газеты «Таймс», почти вся английская пресса на стороне Австрии. Общество... не понимает, что выступление Австрии в действительности направлено против России. Она (Австро-Венгрия. — И. П.) стремится перевернуть нынешний статус-кво на Балканах и установить там свою собственную гегемонию. Он (Сазонов.— Н. П.) не верит, что Германия действительно желает войны, но ее позиция будет решена нашей (английской. — Н. П.). Если мы станем твердо рядом с Францией и Россией, войны не будет. Если же мы теперь отступимся от них, прольются потоки крови, и мы в конце концов будем втянуты в войну» \
Конец совещания был. впрочем, испорчен неприятным намеком со стороны Палеолога. «Французский посол заметил, что французское правительство хотело бы знать немедленно, готов ли наш флот играть роль, назначенную ему англо-французской морской конвенцией. Он не может верить, что Англия не станет на сторону своих двух друзей, которые действуют как один в этом деле.
1 О недовольстве Николая II позицией Англии см. BD, XI, N 153.
Я сказал все, что мог, — заканчивал Бьюкенен свою телеграмму, — чтобы внушить благоразумие министру иностранных дел и предостеречь его, что, если Россия мобилизуется, Германия не удовлетворится одной только мобилизацией и, не давая России времени провести свою, по всей вероятности, немедленно объявит войну. Его превосходительство уверил меня, что он не желает ускорить конфликт, но, если Германия не сможет сдержать Австрию, я могу считать положение отчаянным. Россия не может позволить Австрии сокрушить Сербию и стать господствующей державой на Балканах и будучи обеспечена поддержкой Франции, встретит весь риск войны»1.
Осторожный ответ Бьюкенена объясняется отсут* станем инструкций Грея, которых -последний не мог дать до принятия «твердых решений» кабинетом. Бьюкенен по существу не отговаривал Сазонова и Палеолога от войны. Он напоминал лишь о необходимости строгого соблюдения всех дипломатических приличий и процедур, имея в виду выиграть время и предоставить инициативу нападения немцам. Он рассчитывал на возникновение такой ситуации при которой английское правительство могло бы выступить в качестве союзника Франции и царской России «в случае, если его советами умеренности пренебрегут» в Берлине и Вене.
Того же соблюдения дипломатических приличий и процедур требовал и Палеолот, тайком подстрекавший Сазонова. Поэтому Сазонов в последующие дни (26— 27 июля) снова занял позицию осторожности и выжидания1 2, имея в виду, что дипломатические переговоры нужно вести даже в том случае, когда «война уже предрешена» 3.
В основе этого решения Сазонова лежало много мотивов. К ним прежде всего относятся:
1. Желание выиграть время и закончить проведение в жизнь всех «подготовительных мер», что позволило- бы провести всеобщую мобилизацию в кратчайший срок.
1 BD, XI, N 125.
2 См. сообщение Бьюкенена Грею от 27 июля о «хорошем» и «мирном» поведении Сазонова, BD, XI, N 170.
3 S. Dobrorolsky, Die Mobilmachung der russischen Armee 1914, S. 21.
2. Желание предоставить германской правящей клике инициативу мобилизации и, -следовательно, военного выступления, которое, так сказать, оправдывало бы решимость царской России на соответствующие контрмеры; последняя в этом случае оказывалась бы в положении страны, подвергшейся нападению, и, следовательно, ©ступала в силу ст. 1 франко-русской военной конвенции, обязывавшая Францию выступить на помощь царской России. Это обстоятельство имело большое внутриполитическое значение для французского правительства.
3. Неизвестность позиции английского кабинета, выяснить которую стремились изо всех сил и в Петербурге, и в Париже. Чтобы дать английскому правительству повод для вступления в войну, нужно было, чтобы участие в войне могло быть «оправдано» перед народными массами Англии.
Все эти обстоятельства требовали соблюдения со скрупулезной точностью дипломатических приличий. Малейшая ошибка могла затруднить вступление Англии в войну. Недаром 28 июля Бьюкенен сообщал Палеологу:
«Я не сомневаюсь более, что Россия идет до конца. Она взялась за дело всерьез. Я умолял Сазонова не соглашаться ни на какую военную меру, которую Германия могла бы истолковать как вызов. Надо предоставить германскому правительству всю ответственность и всю инициативу нападения. Английское общественное мнение не допустит мысли об участии в войне иначе как при условии, чтобы наступление исходило несомненно от Германии... Ради бога, говорите в том же смысле с Сазоновым» Г
Понимал это даже и военный министр Сухомлинов, о разговоре с которым 25 июля французский военный агент генерал Лагиш сообщил: «Военный министр подтвердил нам свою волю предоставить Германии эвентуальную инициативу нападения на Россию» 1 2.
Таковы были причины внешнего миролюбия Сазонова в дни 25—28 июля, вызвавшего удивление и недоумение со стороны австрийских и германских дипломатов, одновременно получавших со всех концов России сведения о подготовке царизма к войне.
1 М. Палеолог, Царская Россия во время мировой войны, стр. 57.
2 DDF, XI, N 89.
19 Н. П. Полетика
Итак, с 25 июля Сазонов «приступил к переговорам. Вполне основательно опасаясь зигзагов в политике английской правящей клики, он предлагал то один то другой способ мирного разрешения конфликта.
25 июля царский министр предложил, чтобы Сербия обратилась к державам, которым в 1909 г. она дала обязательство вести себя добрососедски по отношению к Австрии Г В этом случае Россия соглашалась отойти в сторону и предоставить разрешение конфликта Англии, Франции, Германии и Италии, т. е. такому судилищу, в котором Россия имела бы в свою пользу три голоса из четырех 1 2.
26 июля Сазонов начал прямые переговоры с австровенгерским послом графом Сапари по поводу изменения ряда требований, предъявленных Сербии в австрийском ультиматуме. Он предложил Сапари сотрудничество Англии и Италии с целью положить конец настоящему кризису 3.
27 июля он заявил о своем решении начать непосредственные переговоры между Веной и Петербургом по поводу изменений, которые необходимо внести в австрийские требования 4.
Как свидетельствуют эти предложения посредничества, Сазонов фактически требовал отступления Австрии и устранения тех требований ультиматума которые наиболее угрожали империалистическим интересам царской России на Балканах. На этих условиях он даже соглашался прекратить военные приготовления. В то же время Сазонов сам не верил в успех своих предложений посредничества и разрешал генералам вести подготовку к войне все дальше и дальше в расчете застращать Австрию демонстрацией готовности России вступить в войну и добиться отступления Австрии.
1 В ноте от 31 марта 1909 г. сербское правительство признало аннексию Боснии — Герцеговины Австро-Венгрией. Оно отказывалось от своей позиции протестов и сопротивления аннексии, обязалось изменить свой политический курс по отношению к Австро-Венгрии и жить отныне с последней «на добрососедской ноге» (OUAP, II, N 1425).
2 МОЭИ, V, № 23, 63, примечание 2; BD, XI, N 125; DDF, XI, N 192.
3 МОЭИ, V, № 86, 87; см. № 84; BD, XI, N 170, 207—209; OUAP, VIII, N 10835; DDF, XI, N 103, 71.
4 МОЭИ, V, № 116.
К тому же 25—26 мюля Сазонов получил из Англии весьма многозначительные поощрения. 25 июля Бенкендорф телеграфировал, что Грей не только не собирается «преподать советы умеренности» царскому правительству, а, наоборот, рекомендует ему объявить всеобщую мобилизацию возможно скорее.
Так, например, 25 июля Грей заявил германскому послу в Лондоне Лихновскому, что, «по его мнению, австрийская мобилизация должна повлечь за собой русскую и что тогда создалось бы положение, вызывающее острую опасность всеобщей .войны, что он (Грей.— Н. П.) видит только одно средство попытаться сохранить мир: чтобы в случае мобилизации Австрии и России Германия, Франция, Италия и Англия, воздерживаясь от немедленной мобилизации, тотчас предложили Австрии и России свои дружеские услуги. Грей сказал мне, что этот план предполагает прежде всего согласие на него Германии и обязательство ее не мобилизоваться и что ввиду этого он в первую очередь зондировал позицию Германии.
«Я, — сообщал Бенкендорф, — сделал несколько возражений против этого плана, сказав, между прочим, что у берлинского кабинета может создаться неправильное представление о намерениях лондонского кабинета. Грей ответил, что после его слов германскому послу это представляется ему совершенно невозможным, в особенности потому, что этот план был выдвинут в ответ на предложение Германии преподать России совет умеренности — предложение, на которое он ответил категорическим отказом. Грей сказал мне, что, если бы оказалось возможным задержать германскую мобилизацию, многое было бы достигнуто (курсив мой. — Н. П.) и что совершенно необходимо сделать последнее усилие с целью воспрепятствовать возникновению мировой войны» Ч
Это «последнее усилие» Грея, как можно видеть, отнюдь не запрещало русской мобилизации, которую Грей считал совершенно нормальным и естественным шагом со стороны царской России, и запрещало одну германскую. Помимо желания развязать войну, сразу же втравив в нее царизм, и тем связать Германию на Восточном
1 МОЭИ, V, № 54.
фронте1 это предложение Грея имело целью выравнять силы, предоставить возможность царской России мобилизоваться без соответствующей контрмеры на это со стороны Германии, если бы последняя приняла предложение Грея. Поэтому, хотя Бенкендорф сообщал, что до «отчетливой позиции, которая была бы равносильна союзу, еще далеко» и что «Англия не выскажется, пока объявление всеобщей войны не выдвинет определенно вопроса о европейском равновесии»1 2, тем не менее советы Грея царскому правительству возможно скорее объявить мобилизацию могли только устранить последние сомнения и колебания Сазонова. Фактически Грей торопил Сазонова с мобилизацией, так как последний собирался объявить частичную мобилизацию против Австрии только после перехода австрийскими войсками сербской границы и вторжения их в Сербию. Об этом сроке частичной русской мобилизации Сазонов говорил с Бьюкененом даже 28 июля3. Грей же, как свидетельствует телеграмма Бенкендорфа и запись самого Грея4, советовал начать мобилизацию как можно скорее, не дожидаясь нападения Австрии на Сербию.
Те же цели преследовало и другое предложение Грея, сделанное 24 июля, — о посредничестве или конференции четырех держав. Это предложение также ни слова не говорило против русской мобилизации. Ее не запрещали, ее официально не торопили — о ней лицемерно умалчивали, делая вид, что ее не замечают. Запрещалось лишь открытие военных действий до выяснения результатов посредничества или конференции, но ничуть не русская мобилизация5.
Правящей клике царизма оставалось только использовать это разрешение, конечно, в пределах всех полагающихся при этом процедур и с соблюдением дипломатических приличий, т. е. избегая такой «ошибки», которую противники могли бы использовать в качестве доказательства перед народными массами, что Россия является нападающей стороной. Это разрешение следо
1 BD, XI, N 112, 132, 140; см. Ллойд Джордж, Военные мемуары, т. I—II, М., 1934, стр. 75—76
2 МОЭИ, V, № 55<
3 BD, XI, N Ц2, 116, 170, 247.
4 Там же, № 132.
5 BD, XI, N 112, 140.
вало использовать возможно более полно, так как отказ Вены продлить срок австрийского ультиматума Сербии \ первые сведения о военных приготовлениях правящих кругов Австро-Венгрии, поступившие уже 24 и 25 июля из Вены1 2, говорили, что противники готовятся изо всех сил. Царизму, если он не хотел опоздать со своей мобилизацией, приходилось торопиться. Поэтому 25—28 июля генералы развили поистине лихорадочную деятельность по подготовке царской России к мобилизации и войне. Проведенные в эти дни военные меры с полным правом можно считать частью всеобщей мобилизации, начатой тайком. Это доказывают широта и объем предпринятых приготовлений.
К всеобщей мобилизации, чего требовала военная партия, группировавшаяся вокруг Николая Николаевича, однако, было решено временно -не прибегать. Это было сделано по настоянию Сазонова, несмотря на клятвы генералов, что частичная мобилизация спутает и затруднит всеобщую. В основе этой линии царского министра лежали советы Палеолога -не слишком форсировать события. Но самое главное, всеобщая русская мобилизация неизбежно влекла за собой немедленное выступление Германии, а этого следовало сейчас избегать, так как германская мобилизация осуществлялась значительно быстрее, чем русская, и, следовательно, надо было выиграть время. Имея в кармане императорский указ на мобилизацию 1 100 000 человек, Сазонов мог спокойно вести дипломатические торги, пока военные, используя введенное в силу «Положение о подготовительном к войне периоде», спешно проводили подготовку к всеобщей мобилизации, наверстывая время и выравнивая сроки русской мобилизации с германской3. Что именно это лежало в основе сдержанности Сазонова, показывают слова Добророльского, бывшего, кстати сказать, сторонником всеобщей мобилизации4: «Война была уже предрешена, и весь поток телеграмм между правительствами России и Германии представлял лишь мизансцену исторической драмы. Отсрочка момента окончательного
1 МОЭИ, V, № 63, 66, 67.
2 Там же, № 34. 65, 69.
3 S. Dobrorolsky, Die Mobilmachung der russischen Armee 1914, S. 22.
4 Там же, стр. 21
решения была безусловно весьма полезной для подготовительных мер».
Мы приводим краткий перечень этих мер. Согласно дневнику Палеолога, 25 'июля в 18 часов 30 минут военный министр и начальник генерального штаба были приняты Николаем в Красном Селе. Николай дал приказ принять (подготовительные меры к мобилизации в Киевском, Одесском, Московском, Казанском военных округах, равно как и -некоторые секретные меры .в Варшаве, Вильно и Петербурге. Города Петербург и Москва и их губернии объявлены (на осадном положении Г
Журнал заседания комитета генерального штаба, который был созван 1в 20 часов 25 июля, дает более подробные сведения о мобилизации и секретных военных мероприятиях: «Начальником генерального штаба было сообщено членам комитета генерального штаба, что государю императору было благоугодно признать необходимым поддержать Сербию, хотя бы для этого пришлось объявить мобилизацию и начать военные действия, но не ранее перехода австрийскими войсками •сербской границы.
По полученным сведениям, в Австро-Венгрии и Италии уже выполняются некоторые подготовительные к мобилизации действия, почему государю императору благоугодно было утвердить постановление совета министров, что 1в ночь с 12 (25) на 13 (26) июля наступает предмо-билизационный период. В случае если окажется необходимым объявить мобилизацию, то, имея в виду необходимость ограничиться действиями лишь против одной Австро-Венгрии, высочайше повелено мобилизовать Киевский, Одесский, Казанский и Московский военные округа. Остальные округа приступят к мобилизации только в том случае, если Германия примкнет <к Австро-Венгрии, но не ранее этого, для того чтобы избежать еще больших дипломатических осложнений. В этом смысле и должны быть даны соответствующие указания на месте.
Вместе с тем высочайше повелено:
1. Вернуть все войска на зимние квартиры, причем если по условиям перевозок это окажется трудно исполнимым в короткий срок, то в первую голову перевезти
1 DDF, XI, N 794, р. 591.
штабы частей и административно-хозяйственных должностных лиц.
2. Потребовать от соответствующих министерств выполнения мероприятий, предусмотренных «Положением о 'подготовительном периоде»».
Кро-ме того, было «высочайше повелено» закончить вооружение ’батарей Кронштадтской, Ревельской и Свеа-боргской крепостей, равно как и постановку минных заграждений, перевести Кронштадтскую крепость на осадное, а остальные крепости Петербургского военного округа и Западного фронта на военное положение, возвратить в генеральный штаб всех причисленных к нему офицеров и вызвать из отпуска всех офицеров. «Мобилизацию объявить в случае перехода австрийскими войсками сербской границы, но не ранее как через 24 часа после начала предмобилизационного периода»
Генералы взялись за подготовку к войне крайне энергично. Немедленно после окончания заседания совета министров была прервана лагерная стоянка в Красном Селе. Собранные в лагере войска получили указ вернуться по своим казармам. Николай II произвел досрочно в офицеры юнкеров петербургских военных школ, участвовавших в параде в Красном Селе. Производство в офицеры было объявлено' также и во всех военных школах в провинции, например в Одессе 27 июля1 2, в Киеве 26 июля.
В 16 часов 10 минут 25 июля, еще до заседания комитета генерального штаба, Добророльский разослал по всем округам следующую телеграмму: «Срочно подготовить планы перевозки и снабжения для возвращения всех войск на постоянные квартиры. Срок окончания работы 24 часа»3. В 23 часа 59 минут последовала вторая: «Его величеством приказано, нтобы войска с получением
1 МОЭИ, V, № 79.
2 OUAP, VIII, N 10889.
3 G. Frantz, Russlands Eintritt in den Weltkrieg, Berlin, 1924, Anl. N 128. Опубликованные в работе директора Германского военного архива в Потсдаме Г. Франтца документы о русской мобилизации взяты из архивов Варшавского и Виленского военных округов, Ивангородской, Ковенской, Оссовецкой крепостей и т. д. Часть этих документов опубликована также в работе А. М. Зай-ончковского «Подготовка России к мировой войне. Планы войны» и в МОЭИ, V.
сего вернулись из лагерей на свои постоянные квартиры, причем в случаях, когда одновременное возвращение представляет затруднения, штабы и управления корпусов, дивизий и отдельных формирований должны выехать в первую очередь. Воинские части, находящиеся в лагерях при своих постоянных квартирах, могут оставаться там и не возвращаться на зимние квартиры»
Французский военный агент в Петербурге генерал Лагиш, имевший 25 июля беседу с Сухомлиновым в Красном Селе, сообщая в Париж о военных приготовлениях царской России, добавлял: «Стараются избежать всякой меры, которая могла бы быть истолкована как направленная против Германии, но .все же Варшавский, Виленский и Петербургский военные округа проводят тайные подготовительные мероприятия» 1 2.
В результате принятых мер картина подготовки к войне выглядела так, что Палеолог, отправившийся в 19 часов 25 июля на Варшавский вокзал, чтобы проститься с царским послом в Париже Извольским, спешно возвращавшимся к своему посту, увидел «на платформах большое оживление. Поезда донельзя нагружены офицерами и солдатами. Это уже пахнет мобилизацией. Мы быстро обмениваемся нашими впечатлениями, делаем одинаковый вывод: на этот раз это война»3.
После заседания комитета генерального штаба начальник генерального штаба Янушкевич немедленно разослал в министерства иностранных дел, торговли, финансов, путей сообщения, внутренних дел, морское, юстиции, государственному контролеру и командиру отдельного корпуса пограничной стражи копии «Положения о подготовительном к войне периоде» с предложением принять меры, предусмотренные «Положением», по своим ведомствам 4.
В результате предписаний командующим войсками военных округов в течение 26 и 27 июля были переведены на военное положение крепости Варшавского' воен
1 G. Frantz, Russlands Eintritt in den Weltkrieg, Anl. N 129.
2 DDF, XI, N 89.
3 M. Палеолог, Царская Россия во время мировой войны, стр. 52—53.
4 МОЭИ, V, № 80, примечание 2; G. Frantz, Russlands Eintritt in den Weltkrieg, Anl. N 91.
ного округа — Оссовец, Новогеоргиевск, Брест-Литовск, Варшава и Иван-город1; крепости Виленского военного округа — Динамюнде (Усть-Двинск), Ковно, Гродно1 2.
Комендантам Новогеоргиевска и Оссовца 26 июля было предписано занять воинскими частями все защищающие крепость форты, чтобы предупредить неожиданное нападение, обратив особое внимание на охрану мостов. Мосты через Вислу и Вепрж у Иван-города было приказано забаррикадировать, усилив воинские части в фортах и на левом берегу Вислы. XV корпусу было предписано поставить охрану у Остроленки и Рожай, XXIII армейскому корпусу — у Пултуска и Сероц-ка 3. Были приняты меры к укреплению Иван-города и снабжению его тяжелой артиллерией, огневыми припасами, специальными (техническими) частями войск, провиантом 4. Семьи офицеров и чиновников эвакуировались из 'крепостей пограничной полосы, для чего были открыты специальные кредиты5. Гарнизонам пограничной полосы (в Ченстохове, Бендзине, Калите, Млаве, Владимире-Волынском, Граеве) было предписано принять меры чрезвычайной бдительности и усилить деятельность контрразведки, воинским частям были розданы военные карты, возвращены из местных лагерей воинские части, спешно утверждено Николаем II «Положение о полевом управлении войск» и т. д.6
Эти меры проводились не только на австрийской границе, где план кампании основывался на вторжении в Галицию и, следовательно, охрана пограничной полосы считалась делом второстепенным, но главным образом и в первую очередь на германской границе — в Виленском и Варшавском округах. Они коснулись даже и Азиатской России, правда в более смягченном виде.
Предвидя войну с Германией, генеральный штаб, руководимый Янушкевичем, не удовлетворился частичной мобилизацией против Австрии, а с самого начала готовился ко всеобщей мобилизации.
1 G. Frantz, Russlands Eintritt in den Weltkrieg, Anl. N 90, 92, 98, 99.
2 Там же, приложение № 100.
3 Там же, приложение № 101, 103, 104.
4 Там же, приложение № 108—109.
5 Там же, приложение № 111—112.
6 Там же, приложение № 113—115, 116—119.
26 июля по инициативе первого генерал-квартирмей-стера Данилова состоялось совещание высших чинов управления генерального штаба — Янушкевича, Добро-рольского (начальника мобилизационного управления), Ронжина (начальника военных сообщений) и самого Данилова— по вопросам мобилизации.
В результате обсуждений Янушкевич изъявил «согласие на изготовление двух проектов высочайшего указа, из коих один для общей, другой для частичной мобилизации четырех округов (Киевского, Московского, Одесского и Казанского)»1. Добророльский, представивший утром Янушкевичу проект указа о частичной мобилизации, к вечеру передал ему проект указа о всеобщей мобилизации — всего 3 500 100 человек1 2.
Утром 27 июля в генеральном штабе обсуждался вопрос о формировании штаба верховного главнокомандующего 3. В то же время военные власти, под «честным словом» уверявшие германских дипломатов, что дело идет лишь о подготовительных мерах и частичной мобилизации против Австрии, спешно подготовляли перевозку из внутренних округов в пограничную с Германией полосу тех воинских частей, которые следовало перебросить туда в случае всеобщей мобилизации.
Об этом свидетельствует следующая телеграмма ге-нерал-квартирмейстера царского генерального штаба Данилова начальнику штаба Варшавского военного округа, посланная из Петербурга 28 июля в 11 часов 58 минут утра 4: «Существует намерение еще в предмо-билизационный период, если это окажется возможным, перевести в район округа 5-ю кавалерийскую дивизию5 и 2-ю и 3-ю отдельные кавалерийские бригады 6. Прошу сообщить желательные пункты выгрузки и иметь при этом в виду, что переброска 5-й кавалерийской дивизии к германской границе перед указом о мобилизации по
1 Данилов, Россия в мировой войне, Берлин, 1924, стр. 13; МОЭИ, V, № 112, примечание 1.
2 МОЭИ, V, № 112, 157.
3 Там же, № 113.
4 G. Frantz, Russlands Eintritt in den Weltkrieg, Anl. N 94.
5 Из Казани; предназначалась для XII армии на Нареве, т. е. на Германский фронт.
6 Из Московского военного округа; предназначались для V армии, развертывавшейся на линии Холм — Ковель — Брест, т. е. на Австрийский фронт.
политическим мотивам нежелательна» (чтобы немцы не узнали преждевременно о перевозке войск на Германский фронт. — Н. П.),
Не менее широко шла подготовка к войне на море, и притом к войне с Германией. Из напечатанной в V томе «Международных отношений в эпоху империализма» переписки начальника морского генерального штаба Русина -с командующим Балтийским флотом адмиралом Эссеном 1 видно, что уже с 25 июля были приняты подготовительные меры по постановке минного заграждения в Финском заливе на главной минной позиции Поркал-лауд — Ревель, установлена охрана рейдов в Ревеле, Свеаборге и Кронштадте, роздан судам германский сигнальный свод, велись переговоры о фрахтовке пароходов, оборудованных радиоустановками для разведки, началась постановка минных заграждений в Кронштадте и т. д. За дело взялись настолько энергично, что к 15 часам 26 июля развертывание сил Балтийского флота было закончено.
Эти меры, однако, не укрылись от внимания иностранных дипломатов, и прежде всего германских, австрийских и английских. Мы насчитали по германским документам около 30 отчетов о военных приготовлениях царской России 1 2 в период 25—30 июля, по австрийским документам — около 55 отчетов3, по английским документам — около 14 отчетов4 и т. д. Эти отчеты не оставляли никаких сомнений в том, что царская Россия вступила на путь самой энергичной подготовки к войне, такой подготовки, которая большинством посторонних нейтральных наблюдателей, а также и царскими чиновниками (в неофициальных разговорах) характеризовалась как тайная постепенная мобилизация. Мы не излагаем содержания этих отчетов, приведем лишь следующее
1 МОЭИ, V, № 82, 114, 115, 159.
2 DD, N 194, 216, 230, 242, 255, 264, 267а, 274, 275, 276, 291, 310а, 335а, 339, 344, 349, 365, 365а, 369, 370, 372, 376а, 390, 401, 404, 410, 412, 422, 431а, 435.
3 OUAP, VIII, N 10687, 10717, 10724, 10732, 10736, 10755, 10756, 10757, 10758, 10769, 10788, 10803, 10804, 10815, 10818, 10819, 10836,
10852, 10853, 10863, 10896, 10898, 10899, 10900, 10901, 10902, 10917,
10928, 10933, 10937, 10946, 10975, 10977, 10978, 10979, 10980, 10981,
10992, 10994, 11000, 11002, 11003, ПОЮ, 11011, 11054, 11071, 11074,
11075, 11076, НПО, 11111, 11112.
4 BD, XI, N 167, 173, 178, 228, 234, 258, 276, 279, 280, 304, 307.
откровенное признание одного генерала, весьма компетентного в вопросах русского оперативно-стратегического плана, именно бывшего начальника генерального штаба Ф. Палицина. Его слова вскрывают настоящую цель военных приготовлений и всех дипломатических усилий Сазонова:
«Это господь всевышний нас спасает. Он так хочет. Ведь подумайте, что бы было, ежели бы австрийцы сразу же бросили свои войска на нас. Мы бы не успели сосредоточиться, и они могли бы по частям разбить нас. Но они долго не верили, что Россия объявит войну (курсив мой. — Н. П.). Они обратили все свое внимание на Сербию -в полной уверенности, что мы не двинемся. Наша мобилизация как громом их (поразила. Но было уже поздно для них. Они связались с Сербией. И немцы* тоже упустили первые дни. В общем мы выгадали 12 дней (курсив мой. — Н. П.). Наш противник сделал колоссальную ошибку в этом смысле, а нам дал такое сразу преимущество, которое ничем не исчислить» L
Столь широкие меры, естественно, вызвали ряд дипломатических выступлений со стороны австро-германского блока перед царским правительством. Уже 26 июля Пурталес говорил Сазонову о распространившихся в кругах иностранных атташе известиях, согласно которым нескольким русским армейским корпусам на западной границе якобы отправлен указ о мобилизации.
«Я указал при этом, — доносил в Берлин Пурталес,— на большую опасность подобной меры, легко могущей вызвать контрмеры. Министр возразил, что может мне гарантировать, что никаких приказов о какой бы то ни было мобилизации не издано, что, наоборот, с такими приказами в военном министерстве было решено выждать, пока Австро-Венгрия не займет враждебной позиции по отношению к России. Что «некоторые военные приготовления с целью не быть захваченными врасплох» уже сделаны, в этом г. Сазонов признался» 1 2.
Для того чтобы успокоить немцев, Сазонов поручил военному министру Сухомлинову принять германского военного атташе майора Эггелинга. 27 июля Пурталес
1 В. Семенников, Дневник великого князя Андрея Владимировича, Л., 1925, стр. 38.
2 DD, N 230.
сообщал в Берлин об этих переговорах Эггелинга с Сухомлиновым: «Военный атташе сообщает о разговоре с военным министром: Сазонов просил последнего дать мне (военному атташе) полную информацию о военном положении. Военный министр дал мне честное слово, что до сих пор не издано никакого указа о мобилизации. Пока не принято ничего, кроме подготовительных мер, не взята ни одна лошадь, не призван ни один запасной. Когда Австрия перейдет сербскую границу, будут мобилизованы направленные против Австрии военные округа— Киевский, Одесский, Московский и Казанский. Ни в коем случае округа Германского фронта — Варшавский, Виленский, Петербургский. Мира с Германией желают настоятельно. На мой вопрос, какова причина для мобилизации против Австрии, — пожатие плечами и ссылка на дипломатов. Сказал министру, что мы ценим мирные намерения, но что мобилизация даже против одной Австрии будет считаться очень угрожающей. Министр решительно и неоднократно подчеркнул настоятельную нужду и желание мира. Получил впечатление большой нервности и озабоченности. Считаю желание мира искренним, информацию -о военных мерах верной постольку, что полная мобилизация пока не объявлена, но подготовительные меры весьма широки. Видимо, стремятся выиграть время для новых переговоров и продолжения вооружений. Внутреннее положение, несомненно, является причиной тяжелой озабоченности» Г
«Военный министр,—сообщал 27 июля Палеолог в Париж, — вызвал вчера германского военного атташе, для того чтобы заявить ему, что Россия ограничивается в настоящее время подготовительными мерами к мобилизации, сам же указ о мобилизации еще не опубликован.
Генерал Сухомлинов добавил, что, если Германия возьмет на себя по отношению к России или по отношению к Франции инициативу какой-либо военной меры, император Николай немедленно даст приказ о всеобщей мобилизации (курсив мой. — Я. Я.) 1 2.
Но так как телеграммы от германских консулов в России продолжали поступать в Берлин безостановоч-
1 DD, N 242.
2 DDF, XI, N 124.
йым, все усиливающимся -с каждым днем и часом >пото^ ком и при этохМ не только из округов на австрийской границе, но и из округов на германской, то понятно, какую цену могли придавать в германском генеральном штабе и в министерстве иностранных дел заверениям царской России о миролюбивых намерениях и пр. и пр.
Таким образом, в период 26—27 июля, когда Сазонов разговаривал «по душам» с австрийским и германским послами, предлагая все новые и новые дипломатические процедуры для решения конфликта, генералы лихорадочно наверстывали время, чтобы уравнять мобилизацию царской армии в отношении сроков с австрийской и германской, тем более что сведения о военных приготовлениях в Австрии продолжали поступать Г
Управляющий русским консульством в Праге Казанский спешно сообщал, что «войска отсюда отправляются в Галицию. Сюда идут немецкие полки из Нижней Австрии»1 2. Противник, как можно видеть, готовился всерьез не только на Сербском, но и на Русском фронтах. Берлин и Вена не проявляли пока уступчивости, хотя Шебеко сообщал о большом смущении в австрийских правящих кругах, вызванном русским официальным сообщением о невозможности для царской России остаться равнодушной в австро-сербском конфликте3.
Царская Россия вступает в войну
28 июля — 1 августа 1914 г.
28 июля положение резко изменилось. Ночью, как можно предполагать, пришли телеграммы Бенкендорфа, сообщавшие, что Грей, наконец, усвоил «более твердый тон», что «уверенность Берлина и Вены в нейтралитете Англии не имеет более почвы»4, а утром Сазонов официально узнал от Бьюкенена, что английское правительство ввиду серьезности положения решило не приступать к деконцентрации английского флота, собранного на смотр в Портленде5. Это известие могло только укрепить Сазонова в его решимости стоять твердо.
1 МОЭИ, V, № 137, 138.
2 Там же, № 140.
3 Там же, № 139, ср. № 135 (тел. Броневского).
4 Там же, № 124, 125.
5 BD, XI, N 177, 247.
Утром 28 июля Янушкевич и Сухомлинов были на докладе у Николая II в Петергофе. Янушкевич, желавший объявления всеобщей мобилизации, расписывал царю невыгоды и недостатки частичной мобилизации. Николай II, не знавший, по-видимому, о невозможности превратить «на ходу» частичную мобилизацию во всеобщую, выразил недовольство разработанным в генеральном штабе планом мобилизации и приказал приступить к переработке этого плана с таким расчетом, чтобы новый план давал возможность проводить мобилизацию в каждом отдельном военном округе самостоятельно и независимо от мобилизации в других военных округах. Это позволило бы, согласно расчетам Николая II, проводить частичные мобилизации независимо от всеобщей и не нанося ущерба всеобщей мобилизации
28 июля в 15 часов Пурталес посетил Сазонова. «Мы получили,— заявил он министру, — достоверную информацию не оставляющую сомнений, что ведутся военные приготовления, идущие дальше того, о чем говорил военный министр нашему военному атташе»1 2.
Но заявления Пурталеса уже не могли смутить Сазонова, помнившего о советах Грея ускорить всеобщую мобилизацию. Сапари, пришедшему к Сазонову после Пурталеса, Сазонов заявил, что молчание Берхтольда относительно его, Сазонова, предложения начать «непосредственные переговоры» между Петербургом и Веной, сделанные 26 июля, не предвещает ничего хорошего и что «во всяком случае положение серьезно»3.
После ухода Сапари Сазонов в 15 часов 45 минут принял Палеолога, который официально сообщил ему «о полной готовности Франции исполнить, если понадобится, свои союзнические обязательства»4.
Вероятно, во время разговора Сазонова с Палеологом и пришла телеграмма об объявлении австрийцами
1 Дневник Николая II, цит. по: KF, 1934, N 3 (Marz), S. 238; W. Suchotnlinoff, Erinnerungen, S. 361; Данилов, Россия в мировой войне, стр. 18, 21.
2 DD, N 338, отправлена из Петербурга 28 июля в 20 часов 12 минут. Дата посещения Пурталесом Сазонова дана Палеологом (DDF, XI, N 794, р. 592).
3 OUAP, VIII, N 10999; DDF, XI, N 794, р. 592.
4 МОЭИ, V, № 172; DDF, XI, N 138.
войны Сербии: австрийская правящая клика брала на себя тяжесть выступления в качестве нападающей стороны. После этого Сазонов начал действовать быстро. Как уверяет Добророльский, его «оптимизм был разрушен одним ударом. Он был переполнен мыслью, что всеобщая война неизбежная уведомил Янушкевича, что откладывать далее мобилизацию нашей армии нельзя»1. Тут, конечно, дело' не только в оптимизме и его неожиданном крушении, а в том, что после выступления австрийцев можно было стесняться меньше: нападающей стороной оказывалась Австрия. Поэтому Сазонов сразу же прервал непосредственные переговоры с Веной, вернее, оставил эту идею, разослав царским дипломатическим представителям за границей следующую телеграмму: «Вследствие объявления Австрией войны Сербии непосредственные объяснения мои с австрийским послом, очевидно, нецелесообразны»1 2.
Именно потому, что после выступления Австрии уже можно было не стесняться, можно было не вступать в переговоры с австрийцами. Сазонов отказался от мысли об этих переговорах фактически за сутки до того, как узнал о категорическом отказе Берхтольда вести их3.
В следующей телеграмме царским послам, отправленной вслед за первой, сообщалось, что 29 июля «будет объявлена мобилизация» четырех округов (Киевского, Одесского, Московского и Казанского) 4. Это решение Сазонов принял после совещания с начальником генерального штаба Янушкевичем, который настаивал на необходимости всеобщей мобилизации.
Отказ Сазонова объявить всеобщую мобилизацию объясняется тем, что как раз утром наряду с успокоительными известиями из Англии он получил следующую телеграмму из Парижа от Извольского: «Жюль Камбон (французский посол в Берлине. — Н. П.) телеграфирует из Берлина, что на его вопрос, как отнесется Германия к частичной мобилизации России, Ягов ответил, что подобная мобилизация не вызовет мобилизации со сто-
1 S. Dobrorolsky, Die Mobilmachung der russischen Armee 1914, S. 28; Sasonoff, Les Annees fatales, Paris, 1926, p. 188; DD, N 344.
2 МОЭИ, V, № 167; DDF, XI, N 208, 274.
3 OUAP, VIII, N 10999, 10915; МОЭИ, V, № 188; DD, N 343, 365.
4 МОЭИ, V, № 168; DDF, XI, N 243,
роны Германии, но что, если Россия атакует Австрию, Германия тотчас ответит атакой на Россию»1. Аналогичное сообщение поступило также и от поверенного в делах в Берлине Броневского1 2.
Таким образом, можно было не торопиться и продолжать под флагом частичной мобилизации проведение ряда мер, относящихся к общей, и в то же время выжидать дальнейшего выяснения позиций союзников. Именно этим и объясняется отказ Сазонова на просьбы Янушкевича согласиться на всеобщую мобилизацию и его вопрос ошеломленному Янушкевичу, нельзя ли провести всеобщую мобилизацию тайно, не объявляя ее3. Янушкевичу в конце концов удалось убедить Сазонова в том, что осуществление такой тайной мобилизации совершенно невозможно, и тогда Сазонов, ответив отказом на уговоры Янушкевича объявить всеобщую мобилизацию, уехал в Петергоф на доклад к Николаю II.
Николай II принял Сазонова в 18 часов. Сазонов доложил об австрийской мобилизации против Сербии и объявлении войны Австрией Сербии. Николай II разрешил объявить частичную мобилизацию согласно решению совета министров от 25 июля 1914 г.4
Вернувшись в Петербург, Сазонов принял Янушкевича и передал ему указ царя о мобилизации 4 военных округов. Янушкевич был недоволен. Он объяснил Сазонову, не знавшему этого до сих пор, что переход от частичной мобилизации «на ходу» ко всеобщей невозможен. Если отношения между Германией и Россией ухудшатся, Россия может попасть в очень опасное положение, так как в этом случае все предусмотренные для всеобщей мобилизации расписания и графики движения поездов не могут быть немедленно выполнены. В связи с этим Янушкевич задал вопрос, может ли Сазонов сказать, что войны с Германией не будет. Сазонов ответил, что надежды на поддержку Берлином мирного урегулирования конфликта все более уменьшаются.
1 «Материалы по истории франко-русских отношений за 1910— 1914 гг.», стр. 516; телеграмма Извольского № 197, МОЭИ, V, № 135, примечание 8.
2 МОЭИ, V, № 135; DDF, XI, N 134.
3 МОЭИ, V, № 349.
4 Дневник Николая И, KF, 1934, N 3 (Marz), S. 238; W. Su-chomlinoff, Erinnerungen, S. 361 u. a.
20 П. п. Полетика ^05
Тогда Янушкевич сказал, что в этих условиях частичная мобилизация может принести непоправимый вред. Сазонов обратился к Янушкевичу с упреком, почему генеральный штаб не указал ему заранее на трудности частичной мобилизации L
Сазонов, расстроенный сообщением Янушкевича, попросил по телефону разрешения у Николая II созвать чрезвычайное заседание совета министров для решения вопроса, какую мобилизацию объявить — частичную или всеобщую. Согласно мемуарам Сазонова, заседание совета министров состоялось поздно вечером 28 июля в Петергофе. Большинство участников заседания, в том числе Сухомлинов, вызванный с обеда у графини Клейнмихель, высказались за поддержку Сербии, несмотря на угрозу войны с Германией, и за всеобщую мобилизацию. Однако Николай II, несмотря на настояния своих военных советников и Сазонова, остался при своем мнении об объявлении частичной мобилизации1 2.
После отъезда Сазонова в Петергоф в генеральном штабе состоялось совещание Янушкевича с высшими чинами управления генерального штаба: генерал-квар-тирмейстером Даниловым, начальником мобилизационного отделения Добророльским, начальником отделения военных сообщений Ронжиным. Совещание единодушно пришло к выводу о необходимости приложить все усилия, чтобы Николай II подписал указ о всеобщей мобилизации. Поздно ночью в генеральном штабе были составлены проекты двух высочайших указов — один о частичной, другой о всеобщей мобилизации, которые Янушкевич утром 29 июля должен был отвезти на подпись Николаю II в Петергоф.
Рано утром 29 июля Горемыкин прибыл в Петергоф. Он приехал просить Николая II задержать указ о всеобщей мобилизации. Николай ответил, что он не даст согласия на всеобщую мобилизацию.
После ухода Горемыкина Николай II принял Янушкевича, который представил ему проекты обоих указов. Николай II подписал указ о частичной мобилизации и
1 М. Ф. Шиллинг в предисловии к «Поденной записи МИД», «How the War began», London, 1925, p. 15 a. o.; S. Dobrorolsky, Die Mobilmachung der russischen Armee 1914, S. 23.
2 Sasonoff, Les Annees fatales, p. 232.
Приказал Янушкевичу заверить германского посла, что объявление мобилизации «не является враждебным актом против Германии». Янушкевич настаивал на подписании на всякий случай указа о всеобщей мобилизации. Он указывал на невозможность локализации войны, так как за Австрией стоит Германия. Николай II в конце концов сдался и подписал на всякий случай указ о всеобщей мобилизации Г
Насколько Янушкевич был уверен в успехе своего предприятия, показывает тот факт, что перед отъездом в Петергоф и, следовательно, еще до подписания указа Николаем II он отправил всем командующим военными округами следующую телеграмму: «17/30 июля будет объявлено первым днем нашей общей мобилизации. Объявление последует установленной телеграммой»1 2.
Одновременно Данилов телеграфировал о необходимости соблюдать крайнюю осторожность, указывая, что при наступающей мобилизации открытие военных действий должно состояться лишь после получения официальной телеграммы. Данилов приказал предупредить при этом пограничные войска, чтобы «не было совершено непоправимых шагов» 3.
Вернувшись из Петергофа, Янушкевич около 12 часов вызвал Добророльского и передал ему царский указ о всеобщей мобилизации. Он хотел пустить в ход машину мобилизации немедленно, но для этого требовались еще подписи трех министров: военного, морского и внутренних дел.
После этого Янушкевич отправился на заседание совета министров, которое созвал Горемыкин, вернувшись из Петергофа. На заседании Горемыкин сообщил министрам решение царя объявить частичную мобилизацию. Тогда Янушкевич разъяснил собранию, что если через день после объявления частичной мобилизации будет объявлена всеобщая, то графики перевозок воинских поездов для мобилизации и развертывания войск будут безнадежно перепутаны и- мобилизация опоздает на
1 «Новое время», 13 (26) августа 1917 г.
2 МОЭИ, V, № 210; S. Dobrorolsky, Die Mobilmachung der russischen Armee 1914, S. 23; Данилов, Россия в мировой войне, стр. 16—22; G. Frantz, Russlands Eintritt in den Weltkrieg, Aril. N 143.
3 G. Frantz, Russlands Eintritt in den Weltkrieg, Anl. N 87.
10 дней. На основе этих сообщений Янушкевича совет министров решил отложить издание указа о частичной мобилизации и выждать дальнейшего развертывания событий Ч
После заседания совета министров Янушкевич сообщил Сазонову приказ царя успокоить германского посла. Но так как Пурталес не слишком разбирался в чисто военных вопросах, то Сазонов предложил Янушкевичу сделать соответствующее заявление не послу, а немецкому военному агенту майору Эггелингу. Янушкевич пригласил по телефону Эггелинга, который явился в генеральный штаб к 15 часам. Янушкевич рассчитывал обмануть Эггелинга уверениями, что никакой мобилизации нет, и в то же время при помощи Добророльского пустить мобилизационную машину в ход, т. е. выиграть еще хоть немного времени. Свой разговор с Янушкевичем, сообщившим Эггелингу, что он «только что вернулся от его величества», Эггелинг передает в таком виде:
«Военный министр уполномочил его (Янушкевича.— Н. П.) заверить меня, что все осталось в том же положении, о котором сообщал мне министр два дня назад. Он дал мне свое честное слово в самой торжественной форме и предложил мне письменное заверение, что до 15 часов сегодняшнего дня нигде не начато ни одной мобилизационной меры, т. е. набора хоть одного человека или лошади. Он не может поручиться за будущее, но хочет дать мне самые серьезные уверения, что его величество, как и раньше, не желает никакой мобилизации на фронтах вдоль нашей границы».
Эггелинг был искренне удивлен таким заявлением, так как к тому времени в германском посольстве уже имелось «много сообщений о призыве запасных и наборе лошадей в различных округах империи, включая Варшаву и Вильно». Поэтому он возразил Янушкевичу, что заявление последнего является для него, Эггелинга, «загадкой».
«Он ответил, — передает Эггелинг свой дальнейший разговор с Янушкевичем, — под честным словом офи
1 «Zur Europaischen Politik 1897—1914. Unveroffentliche Bel-gische Documente». Im amtlichen Auftrag hrsg. von B. Schwertfe-ger, Berlin, 1927, I Erganzung Band, S. 330.
цера, что подобные известия неверны, что это ложная тревога... Генерал признался, что идет передвижение войск для защиты границ. Эти меры исходят не от него, и они приняты исключительно из предосторожности».
Но «честное слово» Янушкевича не внушало особого доверия германскому майору, сообщавшему в конце депеши:
«Учитывая положительные и многочисленные сообщения об имеющих место призывах, я должен считать разговор попыткой ввести меня в заблуждение об объеме принятых до сих пор мер» Г
Сам Янушкевич считал, что его «честное слово русского офицера» не было им нарушено. На процессе Сухомлинова в 1917 г. он заявил, что считает правдивым свое предложение Эггелингу дать ему письменное заверение в том, что русская мобилизация еще не проводится, «так как мобилизации в тот момент действительно еще не было. Указ о ней был у меня еще в кармане»1 2.
Добророльский между 14—15 часами отправился с указом к Сухомлинову. Получив его подпись, он поехал в адмиралтейство к адмиралу Григоровичу. Не застав последнего, так как Григорович был в Кронштадте, откуда его ждали к 19 часам, Добророльский направился к министру внутренних дел Н. А. Маклакову, который сейчас же заговорил... о возможности революции. «Война, — сказал Добророльскому Маклаков, — не может быть популярна у нас в народных массах, для которых революционные идеи более доступны, чем победа над немцами. Но нельзя избежать своей судьбы»3.
Маклаков, перекрестившись, поставил свою подпись под телеграммой. Так как возвращения Григоровича приходилось ждать еще около двух часов, Добророльский вернулся в генеральный штаб и сообщил Янушкевичу, что ему не удалось собрать всех подписей из-за отсутствия Григоровича. «Ввиду этого Янушкевич приказал мне, — рассказывает Добророльский, — самому отвезти телеграмму на станцию (Петербургского центрального телеграфа. — Н. П.), как только я достану
1 DD, N 370; DDF, XI, N 342.
2 «Новое время», 13 (26) августа 1917 г.
3 S. Dobrorolsky, Die Mobilmachung der russischen Armee 1914, S. 23—27.
подпись Григоровича, и не возвращаться к нему до тех пор, пока я не сделаю этого (курсив мой. — Н. П.). Начальнику Центрального телеграфа через офицера из мобилизационного управления было указано подготовить все для отправки в этот вечер телеграммы особой важности»1. Это было около 17— 17 часов 30 минут. После разговора с Янушкевичем Добророльский снова поехал к Григоровичу.
«Когда я явился к морскому министру генералу Григоровичу, — рассказывает Добророльский в своих воспоминаниях,— он не хотел верить, что я принес ему на подпись телеграмму о всеобщей мобилизации. «Как? Война с Германией? Наш флот не в состоянии помериться с германским, — сказал министр.—-Кронштадт не защитит столицу от бомбардировки». Он позвонил Сухомлинову по телефону в министерство и попросил подтвердить, должен ли он подписать (мобилизационную телеграмму). Получив утвердительный ответ, он дал свою подпись».
С подписью Григоровича Добророльский согласно приказу Янушкевича «не заезжать больше никуда» поспешил прямо «на Центральный телеграф, чтобы отправить историческую телеграмму. Было 9 часов вечера 29 июля. Главный начальник Управления почт и телеграфа был уже предупрежден. Я вручил ему телеграмму и задержался, чтобы лично посмотреть, как будет отправлена эта телеграмма во все уголки Российской империи. В моем присутствии поступили к переписке депеши на нескольких пишущих машинах, чтобы отправить ее по всем проводам, которые соединяют С.-Петербург с важнейшими центрами империи, откуда телеграмма должна была быть передана во все губернские и уездные города.
Внушительное помещение Петербургского центрального телеграфа с несколькими десятками его телеграфных аппаратов было уже готово принять мобилизационную телеграмму. Но около 21 часа 30 минут (на самом деле это было позднее — около 22 часов 30 минут — 23 часов. — Н. П.) генерал Янушкевич вызвал меня по телефону и приказал мне задержать телеграмму до прибытия капитана генерального штаба Туган-Баранов-
1 Статья Добророльского в KF, N 2, 1924, S. 85.
ского. Последний вошел и заявил, что разыскивал меня по всему городу, чтобы передать приказ царя не отправлять телеграмму о всеобщей мобилизации. Всеобщая мобилизация должна быть отложена и вместо нее должна быть выполнена по приказу царя частичная мобилизация согласно условленному заранее плану. Я немедленно забрал назад телеграмму о всеобщей мобилизации, которую я вручил канцелярии телеграфа, и все копии телеграмм и, доведя об этом до сведения начальника телеграфа, уехал». Телеграмму о частичной мобилизации отправил Туган-Барановский !.
Неожиданный отбой был вызван, как сообщают Палеолог, Добророльский и Фредерикс, личной инициативой Николая II1 2.
После заседания совета министров Сазонов около 12 часов принял Пурталеса и сообщил ему, что ввиду мобилизации 8 австрийских корпусов и отсутствия каких бы то ни было признаков согласия австрийского правительства начать непосредственные переговоры с Россией царская Россия «вынуждена приступить к мобилизации военных округов на австрийской границе».
Пурталес возразил Сазонову, что в Берлине уговаривают австрийцев начать «откровенные разговоры» с царской Россией с целью успокоить ее относительно своего выступления в Сербии. Узнав от Сазонова о предполагаемой частичной мобилизации, Пурталес мог только «протестовать самым серьезным образом против этих мер» и указать на опасность того, что «генеральные штабы возможных противников могут не согласиться пожертвовать преимуществом большей скорости по сравнению с Россией в мобилизации и будут настаивать на контрмерах». «Я настоятельно просил его, — продолжает далее Пурталес, — подумать об этой опасности. Г-н Сазонов еще раз торжественно уверил меня, что против нас решительно ничего не готовится. Я ответил, подчеркивая, что я далек от какой бы то ни было
1 S. Dobrorolsky, Die Mobilmachung der russischen Armee 1914, S. 23—27.
2 M. Палеолог, Царская Россия во время мировой войны, стр. 62; S. Dobrorolsky, Die Mobilmachung der russischen Armee 19J4, S. 27; «Graf Fredericks und die Russische Mobilmachung», KF, N 9, 1931; МОЭИ, V, № 331.
угрозы, что ему должны быть известны наши обязательства по отношению к Австрии».
После ухода Пурталеса Сазонов, по-видимому, встретился с Янушкевичем, вернувшимся из Петергофа с указом о всеобщей мобилизации. О чем шел разговор между ними, пока неизвестно. Как сообщает Добророль-ский. Николай II, подписав сразу оба указа — и о частичной, и о всеобщей мобилизации, поручил Янушкевичу посоветоваться с Сазоновым и опубликовать тот указ, какой сочтет необходимым Сазонов. В какой степени исполнил этот приказ Янушкевич, судить трудно, но имеются некоторые указания на то, что он мог действовать на свой страх и риск. Зная, что Сазонов все время выступал против всеобщей мобилизации, и используя царившие в эти дни суматоху и неразбериху, Янушкевич, как можно думать, хотел обмануть Сазонова и провести всеобщую мобилизацию вместо частичной.
О возможности такого обмана свидетельствуют следующие факты:
1) вернувшись из Петергофа, Янушкевич сразу же передал Добророльскому указ о всеобщей мобилизации; 2) в разговоре с Бьюкененом, имевшим место около 17 часов, Сазонов говорил только о частичной мобилизации1; 3) имеется свидетельство Сухомлинова: «В настоящее время выясняется, что 29 июля вместо решенной частичной мобилизации чуть не объявили общую. За моей спиной пытались, очевидно, получить разрешение государя объявить общую мобилизацию... Помимо меня начальник генерального штаба собирался пустить в ход общую мобилизацию вместо частичной»1 2; 4) совещание Сазонова, Сухомлинова, Янушкевича в генеральном штабе происходило около 20 часов, и только на этом совещании, во время которого было получено официальное сообщение о бомбардировке австрийцами Белграда, Сазонов согласился на замену частичной мобилизации общей.
1 BD, XI, N 276. «Указ о частичной мобилизации подписан сегодня... Его превосходительство (Сазонов. — Н. П.) сказал, что мобилизация будет направлена только против Австрии. Только по этой причине (желание избежать мобилизации Германии. — Н. П.) было решено не объявлять о всеобщей мобилизации, что энергично рекомендовали военные власти».
2 W. Suchomlinoff, Erinnerungen, S. 363—364,
После первого разговора с Пурталесом (в 12 часов 29 июля) Сазонов получил телеграмму от царского посла из Вены Шебеко. Последний сообщал, что Австрия категорически отказывается вести непосредственные переговоры с Россией по поводу австро-сербского конфликта \ Австрийская правящая клика шла напролом. Телеграмма была получена между 15 часами 30 минутами — 16 часами 30 минутами. Немедленно после ее получения Сазонов вызвал к себе Пурталеса и, осведомив его об этом известии, предложил вернуться к идее конференции четырех держав, предложенной Греем еще 24 июля. «Сазонов уже не отрицал того, что мобилизация предстоит в непосредственном будущем, но утверждал, что Россия была вынуждена на этот шаг Австрией и что мобилизация еще далека от войны»1 2,— доносил об этом разговоре Пурталес.
Вслед за Пурталесом Сазонов принял около 17 часов Бьюкенена и сообщил ему о решении правительства объявить частичную мобилизацию3. Об этом был извещен и Палеолог.
Затем Сазонов принял Сапари, который, узнав от Пурталеса о негодовании Сазонова по поводу отказа Берхтольда, пришел «с целью рассеять некоторые недоразумения. .. и при этом попытаться проникнуть поглубже в русские планы».
Разговор Сазонова с Сапари, как можно думать, происходил между 17—18 часами. Он начался с томительной и безнадежной дипломатической дискуссии (сам Сапари называет ее порочным кругом) по поводу австро-сербского кризиса и затем перешел на военные приготовления. «Я упомянул, — сообщает Сапари, — что я слышал, будто в России обеспокоены тем, что мы мобилизовали для (войны. — Н. П.) с Сербией восемь корпусов. Г-н Сазонов мне подтвердил, что не он, ничего об этом не знавший, но император Николай изъявил это беспокойство на основании сообщений начальника генерального штаба. Я пытался убедить министра, что даже младенец в военных делах мог бы легко убедиться в том, что наши южные корпуса не могут явиться угрозой для России».
1 МОЭИ, V, № 188.
2 DD, № 365, отправлена из Петербурга в 18 часов 10 минут.
3 BD, XI, № 170.
Затем Сапари намекнул Сазонову, что «было бы хорошо, если бы его монарх (Николай II. — Н. П.) был осведомлен об истинном положении дел и что если хотят мира, то тем более настоятельно необходимо немедленно прекратить военную гонку, которая грозит сейчас взять верх вследствие распространившихся ложных слухов.
Сазонов заявил, что он может сообщить об этом начальнику генерального штаба, так как последний видит его величество каждый день. Министр добавил, что в такие времена, как сейчас, он является лишь на обычные аудиенции по вторникам и узнал только впервые от его величества о том, что ему докладывают военные.
Министр сказал мне далее, что сегодня будет подписан указ о мобилизации в довольно широких размерах. Но он может самым официальным образом заявить, что эти войска не предназначены для нападения на нас; они будут стоять под ружьем на случай, если интересы России на Балканах окажутся под угрозой. Заверения по этому поводу будут даны в «объяснительной ноте», ибо речь идет лишь о мере предосторожности, которую император Николай II считает оправданной, так как мы (Австро-Венгрия. — Н. П.) и без того, обладая преимуществом более быстрой мобилизации, заскочили так далеко вперед (получили выигрыш во времени. — Н. П.), Я в веских выражениях обратил внимание г-на Сазонова на впечатление, которое произведет у нас подобная мера. Я могу лишь1... что объяснительная нота сможет смягчить это впечатление, на что министр еще раз распространился в заверениях по поводу безвредности (!) этой меры.
В то время как мы столь доверительно обменивались мнениями, — продолжает Сапари, — министр получил по телефону сообщение, что мы бомбардировали Белград. Он точно преобразился... Он сказал, что видит теперь, насколько был прав император Николай: «Вы хотели только выиграть время при помощи переговоров, но продолжаете действовать дальше и дальше и бомбардируете незащищенный город... Что же вы еще, собственно, хотите завоевать, раз вы захватили столицу?»— и прочие ребяческие восклицания. Аргумент,
1 Пропуск в оригинале.
что подобное выступление против Сербии как раз не говорит о движении войск против России, мало смутил министра. «О чем нам еще разговаривать, раз вы так действуете», — заявил он. Я оставил его крайне возбужденным, и мой германский коллега, пришедший для вторичного свидания с министром, должен по меньшей мере на сегодня отказаться от спокойного разговора»
Пурталес, пришедший в тот же день, 29 июля, в третий раз для разговора с Сазоновым, менее всего мог содействовать успокоению последнего. В 16 часов 35 минут он получил от Бетмана-Гольвега поручение: «Будьте добры весьма серьезно указать г-ну Сазонову, что дальнейшее продолжение русских мобилизационных мер вынудит нас к мобилизации и что тогда европейской войны вряд ли удастся избежать»1 2.
Пурталес передал это сообщение Сазонову, добавив, что «речь идет не об угрозе, но о выражении дружеского мнения. Министр, принявший сообщение в большом возбуждении, ответил, что доложит об этом его величеству императору Николаю»3.
Из «Поденной записи министерства иностранных дел» известно, что Сазонов, выслушав сообщение Пурталеса, «резко ответил: «Теперь у меня нет больше сомнений относительно истинных причин австрийской непримиримости». Граф Пурталес вскочил со своего места и также резко воскликнул: «Я всеми силами протестую, г. министр, против этого оскорбительного утверждения». Министр сухо возразил, что Германия имеет случай на деле доказать ошибочность высказанного им предположения. Собеседники расстались весьма холодно»4.
Согласно отчету Палеолога, Сазонов в ответ на угрозу Пурталеса заявил, что «русские подготовительные меры объясняются: 1) упрямой непримиримостью Австрии, 2) фактом, что 8 корпусов австрийской армии уже мобилизованы»5.
1 OUAP, VIII, N 11003.
2 DD, N 342.
3 Там же, »№ 378. Телеграмма Пурталеса была отправлена 29 июля в 20 часов, и, следовательно, разговор Пурталеса с Сазоновым мог иметь место не позже 18—19 часов 29 июля.
4 МОЭИ, V, № 224.
5 DDF, XI, N 283.
Вскоре после ухода Пурталеса Николай II по телефону из Петергофа сообщил Сазонову о том, что им «только что получена от императора Вильгельма телеграмма с убедительной просьбой не доводить дело до войны». Сазонов передал о сообщении Пурталеса и указал «на то, как мало согласуются слова германского императора с данным им своему послу поручением. Государь сказал, что он тотчас телеграфирует в Берлин, чтобы получить объяснение означенного противоречия. Его величество1 разрешил С. Д. Сазонову безотлагательно переговорить с военным министром и начальником генерального штаба по вопросу о нашей мобилизации».
Совещание состоялось вскоре после этого разговора, между 18—19 часами, в кабинете начальника генерального штаба и пришло к заключению, что «ввиду малого вероятия избежать войны с Германией необходимо своевременно всячески подготовиться к таковой, а потому нельзя рисковать задержать общую мобилизацию впоследствии путем выполнения ныне мобилизации частичной. Заключение совещания было тут же доложено по телефону государю императору, который заявил согласие на отдачу соответствующих распоряжений. Известие об этом было встречено с восторгом тесным кругом лиц, которые были посвящены в дело. Тотчас были отправлены телеграммы в Париж и в Лондон для предупреждения правительств о состоявшемся решении» 1.
Телеграмма в Париж гласила: «Срочно.. . Германский посол заявил мне сегодня о решении своего правительства мобилизовать свои силы, если Россия не прекратит делаемых ею военных приготовлений. Между тем таковые стали приниматься нами только вследствие состоявшейся уже мобилизации восьми корпусов в Австрии и очевидного нежелания последней согласиться на какой бы то ни было способ мирного улаживания своего спора с Сербией.
Так как мы не можем исполнить желания Германии, нам остается только ускорить наши вооружения и считаться с вероятной неизбежностью войны. Благоволите предупредить об этом французское правительство и вместе с тем высказать ему нашу искреннюю благодарность за сделанное мне от его имени французским по
1 МОЭИ, V, № 224.
слом заявление, что мы можем в полной мере рассчитывать на союзническую поддержку Франции. При нынешних обстоятельствах это заявление для нас особенно ценно. Было бы крайне желательно, чтобы и Англия, не теряя времени, присоединилась к Франции и России, так как только таким образом ей удастся предотвратить опасное нарушение европейского равновесия»
Этот документ показывает, что Сазонов только к вечеру 29 июля решительно пришел к мысли о необходимости всеобщей мобилизации. До получения известия о бомбардировке Белграда он ни разу не заикнулся о всеобщей мобилизации даже в разговорах с такими лицами, перед которыми ему нечего было скрывать, хотя бы с Бьюкененом. Подтверждает это и сам факт созыва совещания Янушкевича, Сухомлинова и Сазонова — совещания ненужного, если бы Сазонов знал о том, что Николай уже подписал указ о всеобщей мобилизации и Добророльский собирает подписи. Конечно, на самом совещании Сазонов мог узнать и, по всей вероятности, узнал от Янушкевича об этом факте — отсюда доклад по телефону Николаю, чтобы получить визу последнего.
В 21 час 40 минут Николай получил от Вильгельма новую телеграмму, в которой тот указывал, что русские военные приготовления могут парализовать его позицию как посредника, принятую им в силу обращения Николая II к его дружбе и помощи1 2.
Это обращение Вильгельма II побудило царя вмешаться в ход событий и задержать объявление всеобщей мобилизации, тем более что совет министров, созванный Горемыкиным в 22 часа (на нем присутствовали только министры, которых удалось найти в городе, — Сазонов, Сухомлинов, Григорович), высказался вопреки желаниям Горемыкина в пользу объявления всеобщей мобилизации 3.
Поздно вечером, между 23—24 часами, Николай II, посоветовавшись с бароном Фредериксом, говорил по телефону с Сухомлиновым. Царь задал ему вопрос, можно ли остановить или прервать мобилизацию. Сухомлинов ответил, что мобилизацию нельзя остановить по
1 МОЭИ, V, № 221; DDF, XI, N 283, rem. 5; BD, XI, N 300.
2 МОЭИ, V, № 238; DD, N 359.
3 «Русское слово», 17 (30) июля 1914 г.
своему желанию, как останавливают автомашину, а затем снова пустить ее в ход. Если приостановить или прервать мобилизацию, то потребуется очень много времени для того, чтобы воссоздать нормальную исходную диспозицию воинских частей для новой мобилизации.
По совету Сухомлинова Николай II по телефону запросил Янушкевича, как обстоит дело с мобилизацией. Янушкевич ответил, что мобилизация проводится. Это было не совсем точно, так как была отменена лишь отправка телеграммы о всеобщей мобилизации, а телеграмма о частичной мобилизации еще не была послана. Затем Николай II спросил, возможно ли заменить всеобщую мобилизацию частичной. Янушкевич перечислил все трудности, которые могут возникнуть при такой замене. Но Николай II остался при своем решении и приказал заменить всеобщую мобилизацию частичной. Янушкевич сказал, что не может взять на себя ответственность за подобную меру, но царь резко возразил, что берет ответственность на себя1.
Янушкевич немедленно по телефону сообщил Сухомлинову самое существенное из своего разговора с царем и просил его приложить все силы, для того чтобы добиться нового указа о всеобщей мобилизации1 2.
Таким образом, 29 июля вечером Николай II под влиянием телеграмм Вильгельма II и уговоров Фредерикса, бывшего одним из лидеров германофильской партии при дворе, сдержал сторонников войны — генералов.
Известную роль сыграла и телеграмма «святого старца» Григория Распутина. В эти дни он лежал в родном селе Покровское близ Тобольска, раненный одной из своих ревнивых поклонниц. 29 июля Распутин телеграфировал царю: «Верю, надеюсь на мирный покой, большое злодеяние затевают, не мы участники...»3
Известно, что этот грязный и безграмотный вороватый мужичонка имел огромное психопатологическое влияние на семью Романовых, поклонявшихся ему как «живому Христу». Николай II по выбору старца менял
1 W. Suchomlinoff, Erinnerungen, S. 364 и. а.; «Биржевые ведомости» (Петроград), 26 августа 1917 г.
2 W. Suchomlinoff, Erinnerungen, S. 365.
3 «Переписка Николая и Александры Романовых», МПгр., 1923, т. III, стр. XIX и приложение 3.
своих министров, как перчатки, прогоняя неугодных министров и назначая новых. Распутин шкурно чувствовал, что после войны — удачной для царизма или неудачной — царствию Романовых, а вместе с ним и ему самому придет конец.
После разговора с Янушкевичем Николай II вызвал к себе Татищева, личного генерал-адъютанта царя при особе Вильгельма II, и дал ему приказ выехать 31 июля в Берлин с личным письмом царя и с «объяснительной нотой о причинах русской частичной мобилизации». В ночь на 30 июля в 1 час 20 минут Николай II отправил кайзеру новую телеграмму, в которой он объяснял, что военные приготовления были «решены» 5 дней тому назад. Но Вильгельм II, прекрасно знавший английский язык, предпочел понять, что эти военные приготовления были «приняты» 5 дней назад L
В 1 час ночи 30 июля состоялась четвертая за последние сутки встреча Сазонова с Пурталесом. После бурного разговора Пурталес «настоятельно просил министра сформулировать какое-нибудь предложение, которое он мог бы телеграфировать своему правительству». Министр выработал и передал послу следующую формулу: «Если Австрия, признавая, что ее конфликт с Сербией принял характер вопроса, имеющего общеевропейское значение, заявит о своей готовности исключить из своего ультиматума пункты, нарушающие принцип суверенитета Сербии, Россия обязуется прекратить все свои военные приготовления» 1 2.
Это предложение Сазонова, когда война между Австрией и Сербией была уже в полном ходу, вряд ли делалось всерьез. Требование в этих условиях от австрийской правящей клики полного отступления было заведомо неприемлемо для нее. Шансов на принятие его Австро-Венгрией было очень немного; и Сазонов, и Пурталес это отлично понимали. Но формула Сазонова еще раз демонстрировала «миролюбие» царского правительства, что было особенно необходимо после отправки вечером 29 июля указа о частичной мобилизации России против Австрии.
1 DD, N 390; МОЭИ, V, № 275.
2 МОЭИ, V, № 277, 278; BD, XI, N 302; DD, N 401, 412, 421; ODF, XI, N 328.
Сообщая эту формулу царским послам в Париже, Берлине, Лондоне и Вене, Сазонов заявлял, что «мы не можем допустить, чтобы подобные переговоры могли бы служить лишь для выигрыша времени в пользу Австрии и Германии» Г В другой телеграмме он осведомлял послов, что военные мероприятия царской России будут продолжаться: «До получения через германское правительство вполне удовлетворительного ответа Австрии мы будем продолжать наши вооружения» 1 2.
Сам Сазонов считал, что роль дипломатии уже исчерпана, и 30 июля утром (около 10 часов) советовал министру земледелия Кривошеину «испросить приема у государя, чтобы изложить его величеству опасения», вызываемые отменой общей мобилизации.
Около И часов утра 30 июля в кабинете Янушкевича состоялось новое совещание Янушкевича и Сухомлинова с Сазоновым, на котором генералы убеждали последнего настаивать перед царем на необходимости всеобщей мобилизации. Совещание продолжалось не более 5 минут3. После этого Сухомлинов и Янушкевич обратились по телефону к Николаю II, пытаясь «убедить по телефону государя вернуться к вчерашнему решению и дозволить приступить к общей мобилизации. Его величество решительно отверг эту просьбу и наконец коротко объявил, что прекращает разговор. Генерал Янушкевич, державший в эту минуту в руках телефонную трубку, успел лишь доложить, что министр иностранных дел находится тут же в кабинете и просит разрешения сказать государю несколько слов. Последовало некоторое молчание, после которого государь изъявил согласие выслушать министра. С. Д. Сазонов обратился к его величеству с просьбой о приеме в тот же день для неотложного доклада об общем политическом положении. Помолчав, государь спросил: «Вам все равно, если я приму вас одновременно с Татищевым в 3 часа, так как иначе у меня сегодня нет ни одной минуты свободного времени?»4
1 МОЭИ, V, № 277.
2 Там же, № 279.
3 По сведениям Р, Renouvir), Les Origines Immediates de la grande guerre, Paris, 1925, p. 173, rem. 3.
4 МОЭИ, V, № 284; Sasonoff, Les Annees fatales, p. 214—217.
«Генералы испустили вздох облегчения»1, — рассказывает Сазонов об этом моменте. Они начали «обработку» министра относительно того, что следует сказать Николаю II. Ссылаясь на техническую невозможность провести частичную мобилизацию, не расстроив всеобщей, и на боязнь упустить время, Янушкевич, как сообщает Добророльский, выдвинул и чисто политический мотив: Франция, союзник России, будет недовольна и будет считать царскую Россию не выполнившей своих союзных обязательств. Вильгельм вырвет у французов обещание нейтралитета и затем обрушится на царскую Россию, пока она будет занята частичной мобилизацией 1 2.
Янушкевич закончил «обработку» Сазонова просьбой: если последнему удастся получить указ об общей мобилизации от Николая II, немедленно сообщить ему, Янушкевичу, об этом по телефону из Петергофа для принятия надлежащих мер, «так как необходимо будет прежде всего как можно скорее уже начатую частичную мобилизацию превратить во всеобщую и заменить уже разосланные приказания новыми. После этого... — сказал Янушкевич, — я уйду, сломаю мой телефон и вообще приму все меры, чтобы меня никоим образом нельзя было разыскать для преподания противоположных приказаний в смысле новой отмены общей мобилизации»3.
На этом собеседники расстались. Янушкевич по телефону предупредил Добророльского быть наготове и явиться к нему со всеми документами по телефонному звонку, ибо «есть еще надежда, что положение улучшится» 4.
Около 12 часов дня Сазонов принял Пурталеса, пришедшего с сообщением, что германское правительство использует все свое влияние в Вене, чтобы побудить Австро-Венгрию официально заявить отказ от каких бы то ни было территориальных приобретений в Сербии, и что временная оккупация сербской территории является лишь средством заставить Сербию дать гарантии своего
1 Sasonoff, Les Annees fatales, p. 217.
2 S. Dobrorolsky, Die Mobilmachung der russischen Armee 1914, S. 28.
3 МОЭИ, V, № 284.
4 S. Dobrorolsky, Die Mobilmachung der russischen Armee 1914, S. 27.
корректного поведения на будущее. Сазонов резко ответил: «Эта декларация не удовлетворяет нас. Сербия не должна стать Бухарой» (т. е. протекторатом Австрии.— Н. П.). Он повторил ожидавшему ответа Пурталесу свою формулу, предложенную в 2 часа ночи1.
После разговора с Пурталесом Сазонов принял Бьюкенена и Палеолога и рассказал им о своей беседе с германским послом. В «срочной, весьма конфиденциальной телеграмме», отправленной из Петербурга 30 июля в 13 часов 15 минут, Бьюкенен сообщил Грею об ответе Сазонова Пурталесу, что Россия не может допустить превращения Сербии в вассала Австрии. «Если Россия допустит это, в стране будет революция. Обе стороны обменялись резкими словами. Министр иностранных дел обвинял Австрию в том, что она проводит политику шантажа, а Германию в том, что она вдохновляется желанием выиграть время для того, чтобы закончить свои военные приготовления». Далее Бьюкенен осведомил Грея о заявлении Сазонова, что «вчера вечером было решено опубликовать сегодня утром указ о частичной мобилизации 13 армейских корпусов и в то же время начать приготовления к всеобщей мобилизации».
Сообщая текст формулы, предложенной Сазоновым Пурталесу во время свидания, Бьюкенен писал: «Если Австрия отвергнет это предложение, приготовления к всеобщей мобилизации будут продолжаться и европейская война будет неизбежной. По стратегическим причинам Россия вряд ли может отложить превращение частичной мобилизации во всеобщую теперь, когда она знает, что Германия приготовляется, и возбуждение в стране достигло такого размера, что она не может отступить, если Австрия откажется сделать уступки. Министр иностранных дел должен сегодня после полудня увидеться с императором»1 2.
Телеграмма Палеолога, отправленная из Петербурга в 13 часов 30—32 минуты 30 июля, почти совпадает по содержанию с вышеизложенной телеграммой Бьюкенена. Палеолог излагает заявление Сазонова: «Если, предполагая невозможное, мы бы позволили себе по
1 DD, N 401, 412, 421.
2 BD, XI, N 302.
жертвовать Сербией, вся Россия тотчас бы поднялась против» !.
Со своей стороны Палеолог по поручению Вивиани сообщил Сазонову, что «Франция решила выполнить все обязательства союза», и лицемерно рекомендовал Сазонову «избегать всякой военной меры, которая могла бы дать Германии предлог для всеобщей мобилизации»1 2.
О том, что рекомендация Палеолога была лицемерной, становится ясно, если только вспомнить, что до сих пор он подталкивал Сазонова к энергичным решениям и был противником каких бы то ни было советов умеренности по адресу царского правительства 3. Об этом свидетельствует и то, что Палеолог отлично знал, что вечером 29 июля Николай отменил всеобщую мобилизацию и для какой цели Сазонов едет в Петергоф. В этих условиях сообщение Палеолога о согласии Франции, несмотря ни на что, исполнить обязательство союза, несомненно, явилось крупным козырем в руках Сазонова во время его переговоров с Николаем.
Другим козырем в руках Сазонова было выступление председателя Государственной думы М. В. Родзянко. 30 июля, по-видимому, после совещания с Сазоновым и Янушкевичем в 11 часов утра в кабинете начальника генерального штаба Сухомлинов бросился к Родзянко, который только что вернулся из Наугейма, и привез его к Сазонову. В своих мемуарах Родзянко рассказывает: «Мы застали его собирающимся в Петергоф. .. Мы ознакомили Сазонова с обстоятельствами дела. При этом я просил официально Сазонова передать императору, что я, как глава народного представительства, категорически заявляю, что народ русский никогда не простит проволочку времени, которая вовлечет страну в роковые осложнения. По-видимому, доклад министра иностранных дел, подкрепленный вескими документами военного министра и председателя думы, произвел надлежащее действие.. . Характерно здесь отметить, что слух о приостановке мобилизации произвел
1 DDF, XI, N 328.
2 DDF, XI, N 305. Отчет Палеолога о выполнении этого поручения был отправлен из Петербурга 30 июля в 16 часов 31 минуту, т. е. после отъезда Сазонова в Петергоф с докладом Николаю II о всеобщей мобилизации (DDF, XI, N 342).
3 DDF, XI, N 138, 248.
самое тяжелое впечатление среди войск петербургского гарнизона. Целый ряд офицеров посещали меня, требуя решительного ответа: будет ли отсрочка мобилизации или нет, причем настроение их к верхам власти было далеко не дружелюбное, и отказ от мобилизации, несомненно, грозил бы довольно опасными осложнениями» Г
В 14 часов Сазонов вместе с генералом Татищевым (адъютант Николая при Вильгельме. — Н. П.) выехал в Петергоф. Здесь он был принят Николаем II одновременно с Татищевым, которого царь отправлял в Берлин к месту службы с поручением к Вильгельму.
Задача Сазонова была нелегкой, так как утром 30 июля в новом разговоре с Фредериксом Николай II заявил, что он твердо решил возможно дольше избегать войны и что он не допустит объявления всеобщей мобилизации, которая может только ускорить войну. Он недоволен Сазоновым, а также Сухомлиновым и Янушкевичем, которые настаивают на том, чтобы он подписал указ о всеобщей мобилизации. Сейчас он твердо решил идти по усвоенному пути и не уступать настояниям кого бы то ни было. Все это было сказано спокойным и уверенным тоном1 2. После разговора с Фредериксом Николай II написал письмо Вильгельму II, которое Татищев должен был отвезти в Берлин3.
В 15 часов прибыли Сазонов и Татищев.
Сазонов убеждал Николая II в необходимости всеобщей мобилизации, указывая, что все попытки уладить конфликт мирным путем сорваны Германией: «Поэтому лучше, не опасаясь вызвать войну нашими к ней приготовлениями, тщательно озаботиться последними, нежели из страха дать повод к войне быть застигнутым ею врасплох»4. Как заявил Сазонов, «он (Николай. — И. П.) может себе сказать в полной уверенности, что его совесть чиста, что ни перед богом, ни перед будущими поколениями русского народа ему не придется отвечать за пролитие крови, которое эта ужасная война принесет России и всей Европе»5.
1 М. В. Родзянко, Крушение империи. Л., 1927, стр. 94—95.
2 «Graf Fredericks und die russische Mobilmachung 1914». KF, N 9, 1931, S. 871—872.
3 МОЭИ, V, № 276.
4 Там же, № 284.
5 Sasonoff, Les Annees fatales, p. 219.
Николай «долго не соглашался на принятие меры, хотя и необходимой в военном отношении, но которая, как он ясно понимал, могла ускорить развязку в нежелательном смысле» Наконец «император сказал мне (Сазонову. — Н. 77.), с трудом выговаривая каждое слово: «Вы правы. Нам не остается ничего другого, как приготовиться к нападению. Передайте начальнику генерального штаба мой указ о мобилизации»» 1 2. Это произошло в 16 часов. Сазонов поспешил в нижний этаж к телефону3. «Передав высочайшее повеление ожидавшему его с нетерпением генералу Янушкевичу, министр, ссылаясь на утренний разговор, прибавил: «Теперь Вы можете сломать телефон. Отдайте Ваше приказание, генерал, и исчезните на весь день». Янушкевич ответил: «Мой аппарат испорчен»» 4.
Янушкевич немедленно вызвал к себе Добророль-ского и приказал ему составить новую телеграмму о всеобщей мобилизации, так как телеграмма, составленная 29 июля, уже не годилась: она назначала первым днем мобилизации 30 июля, а в новой телеграмме первым днем мобилизации назначалось 31 июля, бывшее также первым днем частичной мобилизации в округах Киевском, Одесском, Московском и Казанском. Этим удалось избежать путаницы, неизбежной при назначении всеобщей мобилизации хотя бы на один день позже.
Для скорейшего получения подписей трех министров Янушкевич отвез в своей машине Добророльского на заседание совета министров в Мариинском дворце. Здесь Янушкевич прочел телеграмму о всеобщей мобилизации и необходимые подписи были немедленно собраны. После этого Добророльский поспешил на Центральный телеграф. «Все телеграфисты сидели у своих аппаратов,— рассказывает он в своих воспоминаниях, — ожидая копии телеграммы, чтобы разослать во все концы Русской империи потрясающую весть о призыве русского народа. Спустя несколько минут после 18 часов в абсолютной тишине, царившей в зале, сразу застучали
1 МОЭИ, V, № 284.
2 Sasonoff, Les Annees fatales, г. 219.
3 МОЭИ/V, № 284.
4 S. Dobrorolsky, Die Mobilmachung” der russischen Armee 1914, S. 28.
все аппараты. Это было началом великой эпохи» — грандиозной войны, навязанной царизмом миллионным массам трудящихся России.
В 19 часов Добророльский получил от важнейших центров, связанных прямым проводом с Петербургом, сообщение о том, что «телеграмма о мобилизации принята. Дело было сделано. Событие стало известным во всех больших городах нашей обширной родины. Отступление было невозможно. Начался пролог великой драмы» 1.
После отправки телеграммы о мобилизации дипломатическая мельница продолжала вертеться своим ходом. «Одно не мешает другому — продолжайте переговоры с австрийским послом»1 2 — так резюмировал 1 августа положение Николай II на полях отчета Сазонова о сообщении австрийского посла, что венский кабинет якобы согласен «вступить в обсуждение по существу предъявленного Сербии ультиматума». Поэтому Сазонов пытался и после русской мобилизации продолжать дипломатические переговоры о способах разрешения конфликта, словно ничего не произошло.
Однако германское правительство, ждавшее только удобного предлога, чтобы представить свое решение начать войну как акт самообороны, ответило на всеобщую мобилизацию в России объявлением «состояния военной угрозы» и ультиматумом, который в 24 часа 31 июля Пурталес вручил Сазонову. Ультиматум требовал отмены мобилизации в России и давал царскому правительству на ответ 12 часов3.
Хотя срок для ответа истекал 1 августа в 12 часов дня, Пурталес вручил Сазонову германскую ноту об объявлении войны России только в 19 часов 1 августа (по петербургскому времени). «Я спросил Сазонова,— сообщил Пурталес Ягову, — трижды, может ли он дать мне декларацию... о прекращении враждебных приготовлений против Австрии и нас. После того как на мой вопрос мне трижды ответили отрицательно, я согласно инструкции вручил ноту»4.
1 S. Dobrorolsky, Die Mobilmachung der russischen Armee 1914, q oc_on
2 МОЭИ, V, № 348.
3 DD, N 536, отправлена из Петербурга 1 августа в 1 час ночи,
4 Там же, № 588; МОЭИ. V. № 396.
Теперь, после объявления войны, самым важным вопросом для царского правительства стал вопрос о позиции Англии. В позиции Франции сомневаться не приходилось, так как 31 июля Сазонов получил новое обещание поддержки со стороны французского правительства1. Но позиция Англии продолжала внушать опасения.
Еще 31 июля во второй половине дня Сазонов получил новое благословение Грея продолжать вооружение России. «Что касается военных приготовлений, — телеграфировал Грей 31 июля в 11 часов 40 минут утра Бьюкенену, — то я сказал германскому послу, что не знаю, как можно было бы побудить Россию приостановить их, если Австрия не положит какого-нибудь предела своему продвижению в Сербию»1 2.
Но заявление Грея не заменяло формального обещания о поддержке. Поэтому в ночь с 1 на 2 августа, уже после объявления войны Германией, Сазонов вызвал к себе Палеолога и Бьюкенена и сообщил последнему, что «Россия тревожно жаждет узнать, поддержит ли ее Великобритания в войне, ей навязанной, так как продолжительность и ход войны зависят от нашего (английского.— Н. П.) сотрудничества с Россией и Францией с самого начала»3.
Тревога Сазонова была вызвана телеграммами Бенкендорфа из Лондона, которые говорили о серьезных колебаниях в правительстве и в империалистических кругах Англии относительно участия в войне.
«Сегодня было констатировано, — телеграфировал 31 июля Сазонову Бенкендорф, — что в данный момент парламент не может одобрить решительную позицию; дело Сербии нисколько не захватывает общественное мнение; все финансовые, коммерческие и промышленные центры Северной Англии против войны» 4. А несколько часов спустя, очевидно, узнав от Поля Камбона о поданной Греем «надежде», Бенкендорф умолял Сазонова. .. не принимать поспешных решений.
1 МОЭИ, V, № 291, 292, 293.
2 BD, XI, N 335.
3 BD, XI, N 459, отправлена Бьюкененом из Петербурга 2 августа в 7 часов утра.
4 МОЭИ, V, № 351.
«Просьба срочных инструкций. Лично. События могут развиваться столь быстро, что всякое слишком поспешное суждение о сегодняшней позиции Англии может оказаться вредным и, в частности, парализовать Грея, влияние которого может вновь усилиться в несколько часов» 1.
«Мы не могли извлечь ни малейшего указания о позиции вашего правительства, — говорил вечером 1 августа Бенкендорф английскому журналисту Стиду, пришедшему прощупать его настроение, — вот хоть настолько,— и выразительным жестом сложил свои пальцы.— Сазонов продолжает телеграфировать мне каждые несколько часов, поручая мне просить сэра Эдуарда Грея о каком-нибудь заверении в помощи, но Грей не хочет сказать ни слова, ни дать какой-либо ключ к своим мыслям. В Петербурге бедный Бьюкенен сидит в своем посольстве, пока 50 тысяч русских поют «Rule Britannia» перед посольством, и он знает не больше моего. Хорошенькое положение! Нет, мы не добились ничего, ничего, кроме чувства в глубине моего сердца, что Грей не кривит душой. Это немного, но все же кое-что» 1 2.
Для воздействия на английскую правящую клику был мобилизован Сазоновым и сам Николай II, который через Бьюкенена передал личное письмо английскому королю Георгу V. Письмо заканчивалось, следующим заявлением: «В этот торжественный час я хочу еще раз заверить себя, что я сделал все, что было в моих силах, чтобы предотвратить войну. Теперь, когда мне ее навязали, я верю, что твоя страна не откажет поддержать Францию и Россию в борьбе за сохранение равновесия сил в Европе. Бог да благословит и хранит тебя» 3.
3 августа в Петербурге были получены первые сообщения о том, что правительственный кризис в Англии миновал и что политика Грея — политика поддержки Франции и царской России — одержала верх. 5 августа в Петербург пришло известие, что Англия объявила войну Германии.
1 МОЭИ, V, № 352.
2 W. Steed, Trough thirty Yours 1892—1922, London, 1924, Vol. II, p. 12—13.
3 МОЭИ, V, № 451.
Всеобщая мобилизация царской России отнюдь не была оборонительным актом, как утверждали в 1914— 1917 гг. русские буржуазно-монархические деятели и меньшевики-оборонцы всех оттенков.
Конечно, австро-германскому блоку принадлежит позорная честь — взять на себя инициативу и приложить большую долю усилий в развязывании войны. Война была развязана в 1914 г. прежде всего в силу решения австро-германских империалистов развязать ее. Но и русский царизм, и русская империалистическая буржуазия внесли свою долю участия в развязывание войны, объявив всеобщую мобилизацию, хотя бы в результате прямого подталкивания со стороны империалистической Франции и благочестивых советов Грея мобилизоваться, не теряя времени.
Русская мобилизация была актом, углублявшим и обострявшим июльский кризис, ибо именно в форме всеобщей русской мобилизации германские правящие круги получили наконец удобный предлог для того, чтобы форсировать развязку. И Николай II, и Сазонов, и генералы отлично понимали, что в этом смысле приказ о всеобщей русской мобилизации являлся невозвратимым шагом, что Германия использует его для объявления войны России. Царская Россия решилась на этот шаг отнюдь не ради «обороны» от «нападения» Германии, а в целях борьбы за свои империалистические интересы, в целях грабительской, империалистической войны со своими соперниками за господство на Балканах, за Константинополь и проливы и т. д. И так как мобилизация в России формально предшествовала общей австрийской и германской, то это дало возможность австрийским и германским империалистам изображать мобилизацию в своих странах как якобы вынужденный ответ на агрессию царской России, т. е. полностью свалить свою вину за разжигание войны на Россию и обелить себя. На самом же деле всеобщая мобилизация в России была со стороны русского царизма и империалистической буржуазии контрпровокацией на провокацию войны со стороны Германии и Австрии,
Глава пятая
Франция подталкивает царскую Россию к вступлению в войну
«Неверно, что Франция борется в эту войну 1914— 1917 гг., — писал В. И. Ленин в декабре 1916 г., — за свободу, национальную независимость, демократию и т. д. .. .Она борется за удержание своих колоний, за удержание колоний Англией, на которые Германия имела бы гораздо больше прав, — конечно, с точки зрения буржуазного права. Она борется за то, чтобы отдать России Константинополь и т. д. .. .Эту войну ведет, следовательно, не Франция демократическая и революционная, не Франция 1792, не Франция 1848 гг. и не Франция Коммуны. Ведет войну Франция буржуазная, Франция реакционная, союзница и друг царизма, «всемирный ростовщик»... защищающий свою добычу, свое «священное право» на колонии, на «свободу» эксплуатировать весь мир при помощи своих миллиардов, отданных взаймы слабым или менее богатым народам» Г
Эту характеристику роли французского империализма в первой мировой войне В. И. Ленин дополнил указанием, что французская буржуазия ведет войну, «нанимая на свои миллиарды черносотенные банды русского царизма для наступательной войны, т. е. грабежа австрийских и немецких земель»1 2.
1 В. И. Ленин, Открытое письмо Борису Суварину. Поли. собр. соч., т. 30, стр. 263—264.
2 В. И. Ленин, Задачи революционной социал-демократии в европейской войне. Поли. собр. соч., т. 26, стр. 5.
Развернувшиеся в конце июня 1914 г. события в Сараеве поставили перед французским правительством вопрос, как быть и что делать, если австро-германский блок решит использовать сараевское убийство для провокации мировой войны.
Часть французской финансовой олигархии, капиталы которой были вложены в германскую и австрийскую промышленность, выступала во главе с Кайо, одним из лидеров радикальной партии, за соглашение с Германией. Но ведущая прослойка французского капитала, связанная с французской промышленностью и торговлей, выдвинувшая в 1912 г. Пуанкаре на пост премьер-министра, в 1913 г. на пост президента Франции, стояла за войну, надеясь на русского союзника. В июле 1914 г. правящие круги Франции, в частности сам Пуанкаре, военный министр Мессими, помощник статс-секретаря Абель Ферри и генералы во главе с начальником генерального штаба армии, намеченным еще в 1911 г. на пост главнокомандующего, Жоффром, были решительными сторонниками войны с Германией. Они были готовы принять любой вызов, брошенный австро-германским блоком. В период июльского кризиса 1914 г. Франция не раз подталкивала царскую Россию действовать решительно, обещая свою помощь как союзницы, если Россия будет «стоять твердо» (Пуанкаре) и вступит в войну с Германией.
Сараевское убийство и поездка Пуанкаре в Петербург
Первые сведения об убийстве в Сараеве французское правительство получило 28 июня, во второй половине дня, от австрийского посла. Телеграмма французского посла в Вене Дюмена о событиях в Сараеве была получена в Париже уже после того, как Вивиани поручил Дюмену выразить соболезнование правительству Австро-Венгрии от имени французского правительства
Донесения французских дипломатов в ближайшие дни были посвящены оценке того впечатления, которое вызвало сараевское убийство в различных странах
1 DDF, X, N 448.
Европы. Из Петербурга Палеолог 30 июня сообщил, что «русская печать комментирует покушение в Сараеве в приличных выражениях, но почти единодушно дает понять, что оно является искуплением преступления, которое Австрия совершила против славянства, аннексируя Боснию и Герцеговину. В политических кругах полагают, что Россия в лице эрцгерцога Франца-Фердинанда видит исчезнувшим одного из своих наиболее заклятых врагов и что Австрия на некоторое время будет вынуждена ограничиться политикой собирания сил»1.
Сербский посланник в Париже Веснич «дружеским образом» сообщил 1 июля помощнику статс-секретаря по иностранным делам Абелю Ферри, «что он считает покушение на эрцгерцога ответом на аннексию Боснии. С другой стороны, эрцгерцога боялись как «человека с кулаком». Сербское правительство даже предупредило австрийское, что' ему известно о заговоре»1 2.
В сообщениях французского посланника из Белграда говорилось о суровых полицейских мерах против манифестаций, о закрытии вечером 28 июня ресторанов и кафе, о посланных в Вену соболезнованиях двора и правительства. Отмечая сдержанность оценок важнейших сербских газет, французский посланник писал, что «только «Пьемонт» (орган «Черной руки») не мог отказаться от возвеличения «молодого мученика» Гаврилы Принципа. Все предвидят страшные результаты, которые в связи с покушением последуют для сербства, подозрения против которого и преследования отныне могут казаться законными.. . Впервые за 6 лет сербство оказалось виновным, ускользнув от благоразумного руководства Пашича. Оно позволило себе быть увлеченным военной партией («в этом опасность» — примечание референта французского министерства иностранных дел Клемана-Симона. — Н. 77.)»3.
Французский посланник в Цетинье сообщал, что «известие о смерти эрцгерцога Франца-Фердинанда было принято в черногорских правительственных кругах с тайным удовлетворением, которое, впрочем, пытаются скрывать под весьма корректными манифестациями официального траура.. . Высокое черногорское лицо сказало
1 DDF, X, N 459.
2 Там же, № 466.
3 Там же, № 469.
мне вчера: «Может быть, эта смерть послужит уроком для австро-венгерского правительства и научит его умеренности в отношениях с сербской расой»...» 1.
«Я узнал из абсолютно верного, но секретного источника,— доносил французский посланник в Цетинье,— что король старается показать свое участие в официальном трауре тем больше, что смерть эрцгерцога является для него предметом тайного удовлетворения. «Он не одобряет самого действия, как такового, — так сказал мне мой собеседник, который беседовал об этом событии с его величеством, — но он восхищен результатами»» 1 2.
Из Рима французский посол Баррер сообщал: «В Италии покушение в Сараеве вызвало настоящее оцепенение, но уже с первой минуты это оцепенение было смешано с чувством облегчения. В одном кинематографе публика, узнав новость, потребовала исполнения итальянского гимна и наиболее спокойные говорили: «Исчез враг Италии»» 3.
Но из Вены, Будапешта и Берлина шли тревожные сведения. Французский посол в Вене Дюмен 30 июня писал о признании сербского посла в Вене Иована Иовано-вича, что боснийские сербы «скорее анархисты, чем патриоты, восхваляют обращение к революционным методам «и имеют связи» с подобными группами в самой Сербии, запасаясь там бомбами для использования последних в Боснии». Дюмен сообщал о резком обострении австро-сербских отношений, о возможности использования австрийцами сараевского убийства для нажима на Сербию: «Расследование о корнях покушения, которого потребуют в условиях, нетерпимых для достоинства белградского правительства, представит в результате отказа обиду, позволяющую приступить к военной экзекуции»4; «под предлогом отмщения за убийство собираются вновь поднять почти весь балканский вопрос»5.
Французский поверенный в Берлине доносил 4 июля о пожелании Циммермана, чтобы Сербия удовлетворила «требования, которые Австрия может предъявить ей в
1 DDF, X, N 464, получена в Париже 6 июля.
2 Там же, № 474.
3 Там же, № 460.
4 Там же, № 470.
5 Там же, № 471.
целях розысков и преследования участников сараевского преступления» L
Палеолог сообщал 6 июля о совете Сазонова Чернину отказаться от поисков на сербской территории вдохновителей сараевского покушения: «Не вступайте на этот путь, он опасен»1 2.
Наконец, 8 июля вечером прибыла телеграмма французского посла в Лондоне Поля Камбона. «Сэр Эдуард Грей сказал мне, — телеграфировал Поль Кам-бон,— что он предвидит австрийский демарш в Белграде относительно сербских происков в Боснии... В Вене общественное мнение настолько возбуждено, что граф Берхтольд с целью дать ему удовлетворение будет, по-видимому, вынужден обратиться с увещеванием к сербскому правительству, что демарш подобного рода не замедлит вызвать раздражение в Сербии и рикошетом в России. Это положение вызывает у него тревогу»3.
Таковы те данные, которые, судя по1 опубликованным в X томе III серии «Documents Diplomatiques Fran-gais» материалам, получило французское министерство иностранных дел до отъезда президента Пуанкаре в Россию.
15 июля Пуанкаре и Вивиани покинули Париж, направляясь в Россию. Временно исполняющим обязанности председателя совета министров и министра иностранных дел был оставлен министр юстиции Бьенвеню-Мар-тен. Ближайшими его помощниками и советниками являлись назначенный недавно помощником статс-секретаря по иностранным делам Абель Ферри и заместитель директора политического департамента в министерстве иностранных дел Филипп Вертело, слывший «умницей» в политических кругах. В результате этой поездки главы государства (Пуанкаре) и главы правительства Франции (Вивиани) создалась определенная двойственность в руководстве внешней политикой, которая оказала известное влияние на методы развязывания войны, примененные французским империализмом в июльские дни 1914 г.
Руководство осуществлялось из двух центров: из Парижа, где находилось правительство, и с броненосца
1 DDF, X, N 472.
2 Там же, № 477.
3 Там же, № 483.
«Франс», на котором Пуанкаре и Вивиани отправились в свою поездку в Петербург. Двойственность эта создалась потому, что австро-германские поджигатели войны намеренно выбрали для вручения Сербии ультиматума такой день и час, когда, согласно австро-германским расчетам, подлинные руководители французской политики— Пуанкаре и Вивиани — должны были покинуть Россию.
Целью австро-германской правящей клики при этом выборе срока вручения ультиматума было, с одной стороны, не дать возможности франко-русским союзникам сговориться между собой о том, как следует реагировать на ультиматум, а с другой — в решающие дни после вручения ультиматума (именно для этого Сербии был поставлен такой короткий срок его выполнения) максимально затруднить французской правящей клике соглашение с царской Россией, в случае если последняя вмешается в австро-сербский конфликт.
Надо сказать, что выполнить эти задачи австро-германскому блоку удалось только отчасти: вручение ультиматума в момент, когда Пуанкаре находился в открытом море, ничуть не помешало французскому империализму сговориться с царским правительством, потому что, как мы знаем, это было достигнуто еще во время визита Пуанкаре в Петербурге, и, следовательно, поездка, совершавшаяся президентом, могла затруднить только технически сношения с царским правительством, т. е. реализацию уже принятых решений, но не сам сговор. Зато другая задача, поставленная выбором указанного срока вручения ультиматума, именно затруднить французской правящей клике оказание поддержки царской России и работу по подготовке Франции к вступлению в войну, — эта задача в известной степени была достигнута.
Часть правительства, оставшаяся в Париже, не имея указаний Пуанкаре, не смела взять на себя ответственность за то или иное серьезное решение. Поэтому она старалась оттянуть свои решения до возвращения Пуанкаре, а если и действовала иногда сама, то весьма нерешительно и с большими колебаниями и отговорками. Двойственность руководства французской политикой исчезла только после возвращения Пуанкаре в Париж 29 июля. Донесения французских дипломатов из Вены, Будапеш
та, Берлина, Рима, Белграда и Цетинье, полученные во французском министерстве иностранных дел после отъезда Пуанкаре и Вивиани, в период 15—23 июля, были отнюдь не оптимистическими.
Даже Дюмен, согласно характеристике Пуанкаре, «обманутый Бальплатцем» (австрийское министерство иностранных дел. — Н. П.) и не веривший до последней минуты в военное выступление Австрии против Сербии, сообщал о воинственной кампании австрийской печати против Сербии. «Момент для нас еще благоприятен, — писал орган австро-венгерского генерального штаба «Милитэри-шеРундшау», — если мы не решимся на войну, то война, которую мы должны будем вести два или три года спустя, начнется в обстоятельствах, гораздо менее благоприятных. Сейчас инициатива принадлежит нам. Россия не готова, моральные факторы и справедливость за нас (? — Н. П.)> равно как и сила. Так как когда-нибудь мы должны будем принять борьбу, то провоцируем ее сейчас же. . . наш престиж, наше положение великой державы, наша честь поставлены под вопрос, даже больше, так как, по всей вероятности, дело идет о нашем существовании— быть или не быть, что сейчас действительно является великим делом». Приводя в своем отчете эту воинственную выдержку из «Милитэрише Рундшау», Дюмен указывал, что сербский посланник в Вене Иован Иованович, касаясь возможного требования австрийцев о роспуске различных тайных обществ и организаций, ответил с исчерпывающей ясностью: «В этом случае нужно будет распустить всю Сербию. Среди нас нет ни одного, кто не лелеял бы надежды на объединение всех сербов... или она (Австро-Венгрия. — Н. П.) будет щадить наше национальное достоинство, или она найдет нас готовыми к бою» Г
Французский посланник в Белграде Деко, сообщая о демонстрациях в Хорватии, об антисербских выступлениях в боснийском ландтаге, о погромах и арестах сербов в Боснии и Герцеговине, писал: «Сообщения о демарше, который якобы проектируется австро-венгерской дипломатией после окончания расследования в Сараеве, и притом в такой форме, чтобы обеспечить преследование виновных, которых расследование в Сараеве может
1 DDF, X, N 516, 493, 494, 514, 515.
выявить на сербской территории, остро тревожит правительство и общественное мнение. Сербия всегда чувствует себя плохо перед австрийским демаршем, так как ничто не кажется ей более сомнительным, чем исход подобного разговора наедине» Г
В других депешах Деко сообщал о смерти русского посланника Гартвига, последовавшей 10 июля в австровенгерском посольстве в Белграде, о намеках сербских газет, что Гизль и его жена отравили Гартвига, вследствие чего Гизль счел нужным передать секретарю русского посольства в Белграде для медицинского анализа окурки папирос1 2, которые курил Гартвиг в помещении австро-венгерского посольства.
На будапештской бирже произошло резкое падение курса ценных бумаг, и венгерское правительство стремилось всемерно успокоить тревогу. «Все говорит о мире — в газетах, — писал французский генеральный консул. — Но широкие круги в Будапеште верят в войну и боятся ее. И к тому же лица, к которым я имею полное основание питать доверие, говорили мне, что они знают, что каждый день пушки и снаряжение в массовых количествах направляются к границе. Правда это или нет, но этот слух мне сообщали с различных сторон с совпадением деталей. Он по меньшей мере показывает, каковы общие заботы» 3.
В другой депеше французский генеральный консул писал о той панике, которая возникла в Будапеште. В связи со смертью Гартвига и сербскими погромами в Боснии в Будапеште распространились слухи, что сербы перебили всю австро-венгерскую колонию в Белграде, что часть австро-венгерского посольства сбежала в Землин, что о судьбе барона Гизля ничего не известно4. Виновником этой паники, как свидетельствуют австрийские документы, был сам барон Гизль, распустивший слухи об этом погроме и получивший за это нагоняй от австрийского министерства иностранных дел 5.
Эти выдержки из официальных французских документов, опубликованных в конце 1936 г., подтверждают,
1 DDF, X, N 488, 487.
2 Там же, № 499, 511.
3 Там же, № 498.
4 Там же, № 512.
5 OUAP, VIII, N 10213, 10230, 10231.
Н- п. Полетика 337
что Пуанкаре выехал 15 июля в Петербург, будучи уже более или менее осведомленным о том, что австрийская правящая клика что-то готовит против Сербии.
21 июля в 3 часа 40 минут в Кэ д’Орсе была получена телеграмма Жюля Камбона, отправленная из Берлина в 0 часов 55 минут. Жюль Камбон сообщал о падении курса ценных бумаг на берлинской бирже в связи с «тревогами, которые начинают зарождаться по поводу Сербии», что Германия поддержит австрийский демарш против Сербии «своей силой», не имея намерения играть роль посредника.
Французское министерство иностранных дел придало большое значение сообщению Жюля Камбона и 21 июля сообщило содержание его телеграммы французским послам в Англии, России, Австро-Венгрии и Италии. Дюмену был послан при этом запрос: «Каковы Ваши впечатления и сведения по этому вопросу?»1 Эта телеграмма, как свидетельствует Пуанкаре, была получена в Петербурге 21 июля после 16 часов1 2.
В тот же день министерство иностранных дел получило депешу Жюля Камбона, отправленную накануне из Берлина. Жюль Камбон сообщал о концентрации итальянских войск на Адриатическом побережье, о призыве германским генеральным штабом всех резервистов, подлежащих призыву в 1914 г., на осенние маневры, что «составит 480 тыс. человек излишка под знаменами» германской армии. «Тройственный союз в силу этих мер оказался в состоянии собрать исключительную массу войск, желая показать всему миру, что он всецело готов поддержать свою политику силой. Возможно, что австросербские затруднения значат многое в этой позиции».
Камбон сообщал, что официоз германского министерства иностранных дел «Норд Дейче Альгемайне Цейтунг» выразил пожелание, чтобы «затруднения, которые могут возникуть между Австрией и Сербией, остались бы локализованными, следовательно, будут трудности,— делал правильный вывод Жюль Камбон,— хотя австрийское правительство медлит огласить свои претензии к Белграду»3.
1 DDF, X, N 539, р. 769, rem. 3 et р. 784, rem. 2.
2 Poincare, Au service de la France, IV, p. 256.
3 DDF, X, N 538.
По сообщению французского посла в Риме Баррера, Министр иностранных дел Италии маркиз Сан-Джулиано «проявлял большую озабоченность по поводу австро-сербского конфликта. Германия не сделает никакого усилия для того, чтобы удержать Австрию, и в Вене воображают, что Россия позволит изнасиловать Сербию; министр иностранных дел уверяет, что он делает все, что может, для того чтобы побудить австрийцев требовать от сербов только осуществимых дел: роспуск боснийских политических клубов ему кажется принадлежащим к числу их, и он, по-видимому, готов понять, что белградский кабинет, наоборот, не может согласиться на смешанную комиссию для расследования причин покушения в Сараеве... Нужно действовать как можно скорее, ибо если нота будет вручена, то, по убеждению министра, Австрия поставит своим долгом добиться того, что она потребовала. Германский посол также считает, что нынешняя ситуация является весьма тревожной. Он заявляет, что его правительству «хватит» удерживать все время Австро-Венгрию» \
Для правильной оценки этой телеграммы Баррера следует помнить, что австрийский ультиматум Сербии действительно содержал требование о роспуске «Народной обороны» и, выражаясь терминами телеграммы Баррера, других «боснийских политических клубов» (§ 2) и требование о создании смешанной австро-сербской комиссии по расследованию причин покушения в Сараеве (§ 6).
Как свидетельствует телеграмма Баррера, итальянский министр иностранных дел маркиз Сан-Джулиано к 21 июля знал о том, что в ультиматуме, который австрийское правительство намерено в ближайшие дни предъявить Сербии, будут содержаться два указанных выше требования. Мы не будем касаться сейчас вопроса, откуда и каким образом маркиз Сан-Джулиано получил сведения об этих требованиях будущего австрийского ультиматума — «от германского ли посла в Риме», как утверждают редакторы и составители X тома «Documents Diplomatiques Fran$ais»1 2, или каким-либо другим путем. Нам важно то, что Баррер поспешил теле
1 DDF, X, N 546.
2 Там же, стр. 774, примечание 1.
граммой передать эти заявления Сан-Джулиано французскому министерству иностранных дел и что вечером 21 июля оно знало по меньшей мере (если, конечно, полагаться только на опубликованные в X томе «Documents Diplomatiques Frangais» документы) два из будущих десяти требований австрийского ультиматума.
22 июля в 2 часа 10 минут в министерстве иностранных дел была получена новая телеграмма Жюля Камбона, отправленная из Берлина 22 июля в 0 часов 10 минут. Камбон сообщал о продолжающемся падении курса ценных бумаг на бирже, о заверении Ягова, что он ничего не знает об австрийской ноте, и о том, что, «как в период напряжения 1911 г. и в момент сербского кризиса 1912 г., первые предупреждения, предваряющие мобилизацию в Германии, уже даны» Г
Французское министерство иностранных дел телеграфировало 22 июля это сообщение Жюля Камбона французским послам в Лондоне, Петербурге, Вене и сообщило его французскому военному министерству.
Дюмен в телеграмме, полученной во французском министерстве иностранных дел 22 июля в 19 часов 30 минут, сообщал: «Сербскому правительству будет вручена нота с очень коротким сроком, относительно которой барон Маккио заверяет меня, что тон ее и требования, которые будут в ней сформулированы, позволяют рассчитывать на мирную развязку конфликта с Сербией»1 2.
В другой телеграмме, полученной в Париже полчаса спустя, Дюмен сообщал, что «демарш в Белграде произойдет на этой неделе» и что «требования австро-венгерского правительства относительно подавления покушений и известных гарантий наблюдения и полицейских мер приемлемы для достоинства сербов. . .
...Посол Германии проявляет себя сторонником крайних решений, хотя признается, что императорская канцелярия не вполне согласна с ним по этому вопросу. Посол России, уехавший вчера в свое имение, заверил меня, что его правительство не будет иметь возражений против демаршей, имеющих целью наказание виновных и роспуск явно революционных организаций, но не по
1 DDF, X, N 551.
2 Там же, № 553.
терпит требований, унизительных для сербского национального чувства» Г
Обе телеграммы Дюмена были переадресованы 23 июля в 10 часов 30 минут французским послам в Лондоне, Берлине, Петербурге и Риме. Возможно, что эта телеграмма была получена Пуанкаре вечером 23 июля до отъезда его из Кронштадта.
23 июля французское министерство иностранных дел получило только три тревожные телеграммы о подготовляемом Австро-Венгрией выступлении против Сербии: одну от Дюмена из Вены1 2, другую от Баррера из Рима3 и третью от французского посланника в Мюнхене Аллизе. В телеграмме, отправленной из Мюнхена 23 июля в 21 час 10 минут и полученной в Париже в 22 часа 15 минут, Аллизе сообщал, что баварский премьер-министр Бертлинг «сказал мне, что, по его мнению, австрийская нота отредактирована в выражениях, приемлемых для Сербии, но что нынешнее положение кажется ему от этого отнюдь не менее серьезным».
Телеграмма Аллизе вызвала весьма знаменательный и справедливый комментарий Вертело: «Вот доказательство, что Германия знает о выражениях ноты, так как знает их Бавария»4.
Франция обещает России выполнить обязательства франко-русского союза (24-—20 июля)
24 июля утренние парижские газеты на основании германских источников опубликовали резюме австрийского ультиматума, врученного 23 июля в 18 часов в Белграде5. Сам факт опубликования этого резюме в утренних французских газетах свидетельствует о том, что редакции газет получили резюме в ночь с 23 на 24 июля. Понятно, что это резюме стало известно французскому министерству иностранных дел в те же часы.
1 DDF, X, N 554.
2 Там же, № 563.
3 Там же, № 564.
4 Там же, № 565.
5 DDF, XI, N 3, 4.
Поэтому инструкция Вивиани Дюмену (разработанная совместно с Сазоновым в Петербурге 22—23 июля) преподать советы умеренности графу Берхтольду, для того чтобы не допустить отсылки неприемлемого для достоинства Сербии ультиматума, решительно запоздала. Она была получена в Париже 24 июля в 5 часов 30 минут утра 1 и в 9 часов 30 минут была передана по телеграфу в Вену, Лондон, Берлин и Рим «с указанием, что фактическая ситуация, созданная вручением австрийской ноты, уже со вчерашнего вечера не соответствует той ситуации, которая предусматривалась в момент дачи инструкции, и требует новых инструкций от правительств тройственной Антанты»1 2.
Около 12 часов дня австрийский посол в Париже граф Сечен посетил Бьенвеню-Мартена и вручил ему текст австрийского ультиматума3. «Мое сообщение произвело достаточно сильное впечатление, — телеграфировал австро-венгерскому министерству иностранных дел граф Сечен. — Он (Бьенвеню-Мартен. — Н. П.) не захотел подробно обсуждать текст, но охотно признал, что события последних лет и позиция сербского правительства делают вполне понятным энергичное выступление с нашей стороны... Министр признал, что для Сербии является долгом принять решительные меры против фактических соучастников сараевских убийц, долгом, от которого она не может отказаться. Усиленно подчеркивая симпатии Франции к Австро-Венгрии и существующие между обеими нашими странами хорошие отношения, он выразил надежду, что спорный вопрос будет разрешен мирным путем в смысле удовлетворения наших пожеланий. Министр воздержался от всякой попытки защищать или оправдывать позицию Сербии» 4.
Утром 24 июля Вертело принял сербского посланника Веснина, прибежавшего за советом. «Ему было сказано, — гласит запись Вертело об этом разговоре,— как совершенно личное мнение, что Сербия должна стараться выиграть время, так как срок в 48 часов, быть может, скорее является сроком, нежели действительно ультиматумом, что можно было бы, например, предло
1 DDF, XI, N 1.
2 Там же, стр. 2, примечание Вертело; № 3, 5, 8.
3 Там же, № 6, 7, 13 и примечание 5 на стр. 3.
4 OUAP, VIII, N 10606.
жить немедленное удовлетворение по всем пунктам, которые не являются непримиримыми с достоинством и суверенитетом, заметить, что выводы сараевского расследования являются односторонними и что Сербия, будучи всецело готова строго наказать всех соучастников преступления, которое она горячо порицает, просит сообщить ей доказательства, чтобы иметь возможность в кратчайший срок проверить их, в особенности же стараться ускользнуть от прямой ссоры с Австрией, заявляя о своей готовности подчиниться арбитражу Европы»1.
В 16 часов начали прибывать первые телеграммы французских дипломатов о впечатлении, произведенном австрийским ультиматумом за границей. Согласно сообщению Жюля Камбона, большинство дипломатов, посетивших его утром, «проявляют мало надежды на мирный исход». По заявлению австрийского посла в Берлине, австрийское «правительство ничего не может убавить из своих требований, на Вильгельмштрассе говорят то же самое»1 2.
Поль Камбон считал, что, если требования австрийского ультиматума таковы, как излагает их «Таймс», «кажется невозможным, чтобы сербское правительство могло их принять», что царский посол в Лондоне граф Бенкендорф считает «исключительно трудным для своего правительства не поддержать Сербию».
Поль Камбон предлагал намекнуть Грею, чтобы последний потребовал официального вмешательства германского правительства в Вене с целью воспрепятствовать внезапному нападению. «Если Россия примет сторону сербов, то ей будет принадлежать инициатива агрессии против Австрии и Германия должна будет поддержать последнюю. Это будет всеобщая война. Нужно добиться от Берлина предложения о конференции, которая отсрочила бы действие ультиматума»3.
В 17 часов 24 июля4 Бьенвеню-Мартен и Вертело приняли германского посла барона Шена, который по поручению германского правительства заявил, что он считает конфликт, возникший между Австрией и Сербией, делом, касающимся исключительно только этих
1 DDF, XI, N 15.
2 Там же, К? 11.
3 Там же, № 12.
4 Там же, № 15.
держав. Это было знаменитое предложение германской правящей клики о локализации конфликта, имевшее целью обеспечить австрийским империалистам свободу расправы с Сербией. Германский империализм требовал от остальных держав невмешательства в австро7серб-ский конфликт, недвусмысленно указывая, что «вмешательство всякой другой державы в результате различных союзных обязательств вызовет последствия, которые нельзя учесть»
Бьенвеню-Мартен признал законным требование о наказании всех соучастников сараевского покушения, согласился с необходимостью задушить и прекратить антиавстрийскую пропаганду, но возражал против мер, неприемлемых для достоинства и суверенитета Сербии: «. . .если бы даже сербское правительство захотело им покориться, оно рисковало бы быть унесенным революцией».
В заключение Бьенвеню-Мартен намекнул Шену на необходимость компромиссного решения австро-сербского конфликта, для того чтобы «третьим державам», заинтересованным в Сербии, было бы легче пойти навстречу желаниям Германии о локализации конфликта1 2.
Последнее замечание Бьенвеню-Мартена с несомненностью указывало на его стремление по возможности не ввязывать Францию в австро-сербский конфликт. Так понял его и Шен.
Бьенвеню-Мартен, как сообщал в своем отчете барон Шен, «испытал явное облегчение от нашей точки зрения, что австро-сербский конфликт должен быть улажен исключительно между обеими участвующими сторонами. Французское правительство искренне разделяет желание, чтобы конфликт остался локализованным, и будет вести работу в этом духе в интересах сохранения европейского мира. . . Французское правительство считает само собой разумеющимся, что Сербия должна дать в убедительной форме удовлетворение и должна гарантировать наказание преступников и предупреждение заговоров против Австро-Венгрии. Сербии здесь дан совет сделать все уступки, какие только возможны» 3.
1 DD, N 100; DDF, XI, N 20.
2 DDF, XI, N 20.
3 DD, N 235; OUAP, VIII, N 10608,
Таким образом, пока Пуанкаре в Петербурге советовал Сазонову и Николаю II «стоять твердо», Бьенвеню-Мартен 24 июля в Париже склонялся к германской точке зрения о локализации конфликта.
После ухода Шена в 18 4асов 30 минут началось заседание совета министров, о результатах которого вечером военный министр Мессими сообщил будущему главнокомандующему Жоффру, что правительство учитывает возможность войны и необходимость провести все предусмотренные на случай войны мероприятия 1.
Таким образом, наиболее ответственное в период июльского кризиса решение было принято французским правительством даже в отсутствие Пуанкаре и Вивиани уже к вечеру 24 июля. И это решение было — война. Из скудной заметки Жоффра в его мемуарах об этом заседании французского совета министров трудно уяснить, кто в совете министров стоял за войну и кто высказывался за локализацию австро-сербского конфликта во что бы то ни стало. Возможно, что Бьенвеню-Мартен, так неосторожно намекнувший Шену о желательности облегчить «третьим державам» усвоение австро-германского тезиса о локализации австро-сербского конфликта, был «переголосован» на заседании совета министров сторонниками войны — молодыми его членами военным министром Мессими, помощником статс-секретаря Абелем Ферри и т. д. Об этом трудно судить, потому что протоколы заседаний совета министров за июль 1914 г. не опубликованы. Но такая возможность не исключена.
Точно так же трудно сказать с определенностью, какое влияние оказала на решение совета министров телеграмма Палеолога, прибывшая в момент заседания совета— в 18 часов 55 минут 24 июля. Палеолог сообщал, что Сазонов и Бьюкенен «собрались сегодня утром у меня, чтобы обсудить положение. Господин Сазонов и я осведомили официально английского посла о только что происшедшем обмене взглядами между французским и русским правительствами по случаю визита президента (Пуанкаре. — Н. П.). подчеркнули следующие пункты:
1. Полная общность взглядов на различные проблемы, которые ставит перед державами, в особенности
1 Joffre, Memoires, vol. I, Paris, 1933, p. 207.
на Востоке, забота о всеобщем мире и европейском равновесии.
2. Решение выступить в Вене с целью предупредить требование объяснений или какого-нибудь ультиматума, который был бы равносилен вмешательству во внутренние дела Сербии и который последняя могла бы справедливо рассматривать как посягательство на свой суверенитет и свою независимость.
3. Торжественное подтверждение обязательств, которые союз налагает на обе страны.
Сазонов просил английского посла немедленно сообщить британскому правительству об этом интимном соглашении правительств (курсив мой. — Н. /7.) и побудить лондонский кабинет присоединиться к нему. Я настаивал в этом же смысле перед моим коллегой, который немедленно телеграфировал в Лондон. Сообщено на броненосец «Франс»» Ч
Сообщение Палеолога об интимном соглашении союзных правительств, достигнутом во время поездки Пуанкаре и Вивиани в Петербург, возможно, и было воспринято советом министров в Париже как определенная директива Пуанкаре и Вивиани о позиции Франции в развертывающемся конфликте.
Решение совета министров обусловило дальнейшую тактику Бьенвеню-Мартена в дипломатических переговорах, тактику, имевшую целью выиграть время, пока не будут получены директивы с броненосца «Франс» и не выяснится окончательная точка зрения союзников. Предпринимать что-либо на свой страх и риск, связать своим ответом в каком-либо отношении французское правительство, не зная мнения Пуанкаре и Вивиани, Бьенвеню-Мартен не рисковал. Поэтому даже в первых разговорах с австрийскими и германскими послами 24 июля он прежде всего подчеркнул Сечену и Шену, что он не может «высказаться определенно»1 2, что он говорит только от своего лично имени, но не как министр и тем более временный глава правительства3.
Решение совета министров 24 июля еще более связывало Бьенвеню-Мартену руки.
1 DDF, XI, N 19.
2 OUAP, VIII, N 10606.
3 DD, N 235; BD, XI, N 129.
Австро-германские дипломаты прекрасно понимали, что Бьенвеню-Мартен был в сущности пешкой и «не имел никакого влияния на руководство внешней политикой» *, что окончательное решение принадлежит Пуанкаре и Вивиани и что реально вопрос о позиции Франции разрешится лишь после возвращения Пуанкаре и Вивиани в Париж 1 2.
Поэтому в период 25—28 июля французское министерство иностранных дел было центром, где сосредоточивалась информация, поступавшая от французских дипломатов за границей и от иностранных послов, аккредитованных в Париже, но оно не было центром действия. Эта роль перешла к военному министерству.
Опубликованные в XI томе «Documents Diplomatique Frangais» материалы показывают, что «правительство в Париже» ограничивало в период 24—28 июля свою деятельность в области внешней политики следующими задачами:
1. Собиранием донесений и отчетов французских послов за границей.
2. Составлением из этих донесений и отчетов информационных сводок «о текущем положении», которые несколько раз в день телеграфировались Вивиани и Пуанкаре через Стокгольм, а затем непосредственно на броненосец «Франс»3.
3. Не связывающими по мере возможности французское правительство переговорами с австрийским и германским послами в Париже4.
4. Запросами в Лондон и Петербург о позиции Англии и России в развертывающемся конфликте5.
Сведения от французских дипломатов, полученные вечером 24 июля и в ночь с 24 на 25 июля, были тревожны и говорили о надвигающейся буре.
Палеолог телеграфировал, что русское общественное мнение не потерпит насилия Австрии над Сербией. По мнению Сазонова, Германия поддержит своего союзника. Поэтому «солидарность тройственной Антанты
1 OUAP, VIII, N 10606.
2 Там же, № 10679.
3 DDF, XI, N 4, 7, 13, 15, 20, 22, 25 от 24.VII; N 36, 38, 40, 47 от 25.VII.1914.
4 Там же, № 30, 47.
6 Там же, № 5, 8.
должна решительно утвердиться. Всякая слабость подбодрит германские державы усилить свою провокационную позицию и ускорить события. Тройственная Антанта действительно располагает достаточной силой, чтобы сохранить мир. Но нужно, чтобы она не колебалась проявить эту силу» L
В другой телеграмме Палеолог сообщал, что Сазонов поднял в Вене вопрос о продлении срока ультиматума для того, чтобы державы могли составить свое мнение о досье относительно великосербской пропаганды, которое было обещано им австрийским правительством, о разговоре Сазонова с германским послом, оставившим у Сазонова «неблагоприятное впечатление», о заявлении Сазонова, что «нужно избегать всего, что может ускорить кризис. Мы должны позволить венскому кабинету окончательно выявить свою вину»1 2.
Из Лондона Поль Камбон сообщал, что «сэр Эдуард Грей, предусматривая возможность конфликта между Австрией и Россией со всеми его последствиями для общего мира», собирается предложить германскому послу посредничество четырех держав, не заинтересованных непосредственно в сербском деле: Англии, Франции, Италии и Германии. Поль Камбон предложил Грею дать совет германскому правительству организовать посредничество четырех незаинтересованных держав между Австрией и Сербией, а не между Россией и Австрией. «Если Германия согласится на это, то будет выиграно время, а это самое главное». Грей одобрил совет Поля Камбона3, но не исполнил его.
Министерство иностранных дел телеграфировало на броненосец «Франс» и в Стокгольм, куда должны были прибыть 25 июля Пуанкаре и Вивиани, сводки о международном положении, составленные на основе телеграмм французских дипломатов из различных столиц Европы.
Палеолог сообщал о решении царского совета министров, состоявшегося 25 июля в Красном Селе под председательством Николая II, мобилизовать 13 армейских корпусов против Австрии: «Эта мобилизация будет проведена и обнародована только в том случае, если
1 DDF, XI, N 21
2 Там же, № 34.
3 Там же, № 23.
австро-венгерское правительство попытается принудить Сербию силой оружия. Тайные приготовления тем не менее начнутся с сегодняшнего дня (25 июля 1914 г.— Н. П.). Если мобилизация будет объявлена, 13 корпусов будут сконцентрированы на галицийской границе, но они не начнут наступления, для того чтобы не дать Германии предлога применить немедленно «условие о союзе»» Г
Из Берлина Жюль Камбон писал: «За мобилизационными мерами, начатыми в России, безусловно, последуют мобилизационные меры в Германии. Я считаю, что только Англия в Европе может повлиять на Германию и удержать Россию, взяв руководство, но важно, чтобы сэр Эдуард Грей действовал с сегодняшнего дня. Чтобы ни случилось, Парижу, Петербургу и Лондону удастся достойным образом сохранить мир, лишь показав себя абсолютно и прочно объединенными... Германия и Австрия, по-видимому, верят, что Россия и Франция будут удержаны колебаниями Англии. Отсюда, возможно, исходит уверенность, которую проявляют здесь (в Берлине. — Н. /7.)».
Одновременно Камбон ставил вопрос: «. . .не настало ли время для наших военных и морских властей, не принимая публичных мер, сделать все необходимое, чтобы не быть захваченными событиями врасплох?»1 2
Телеграммы Дюмена из Вены говорили о неудачных попытках русского поверенного в делах вступить в объяснения с Берхтольдом по поводу условий ультиматума и добиться продления его срока, о противоречивых слухах, распространившихся в Вене к вечеру 25 июля: с одной стороны, Сербия якобы приняла австрийский ультиматум, с другой — австрийский посланник покинул Белград3.
Из Лондона сообщали об отказе германского правительства вмешаться в спор между Австрией и Сербией и о согласии Грея поддержать в Вене просьбу Сазонова о продлении срока австрийского ультиматума4.
Таковы были важнейшие сведения о ходе событий, полученные во французском министерстве иностранных
1 DDF, XI, N 50.
2 Там же, № 49.
3 Там же, № 28, 52, 55.
4 Там же. № 44, 46.
дел 25 июля. «Правительство в Париже» могло лишь переадресовать эти сообщения Пуанкаре и Вивиани в Стокгольм, не решаясь взять на себя ответственность за какое-нибудь выступление. В течение 25 июля Бьенвеню-Мартен решился на два мероприятия. Он поручил Дюмену в Вене поддержать просьбу Сазонова о продлении срока ультиматума1, Вертело — выслушать Шена, который пришел заявить, что «между Германией и Австрией не было договоренности относительно' австрийской ноты, что германское правительство не знало ее содержания, но одобрило ее и что оно не угрожает, но желает лишь локализовать конфликт, так как вмешательство других держав грозит обострить его»1 2.
Настроения выжидания, характеризовавшие в эти дни позицию министров, находившихся в Париже, отразились и на высказываниях французских газет. В телеграмме, посланной 25 июля в 17 часов 20 минут, австрийский посол сообщал в Вену:
«Пресса обсуждает в большом возбуждении, но с известным благоразумием наше выступление в Белграде. Пока позиция газет не столько абсолютно враждебна, как можно было опасаться. Нет охоты связывать себя до конца, так как пока еще нет никаких инструкций от гг. Пуанкаре и Вивиани, которые, очевидно, со своей стороны попытаются сначала вступить в контакт с Петербургом» 3.
Вечером из Лондона пришла копия телеграммы Бьюкенена о совещании 24 июля с Сазоновым и Палеологом4, и почти одновременно с получением этой телеграммы, между 19 — 20 часами, английский посол Берти посетил Бьенвеню-Мартена и заявил ему, что общественное мнение в Англии не одобрит войны в поддержку России, если последняя «как покровительница славян вступит в ссору с Австрией по поводу австро-сербских затруднений». Бьенвеню-Мартен «признал, но не как министр, что в таком деле, как нынешнее, было бы трудно побудить французское общественное мнение к войне»5.
1 DDF, XI, N 36.
2 Там же, № 47; BD, XI, N 123.
3 OUAP, VIII, N 10679.
4 BD, XI, N 101; DDF XI, N 51, 48 et rem. 1, p. 49.
5 BD. XI, N 129.
Наконец в 21 час 25 июля прибыла телеграмма Вт виани из Стокгольма. Вивиани предлагал обсудить вместе с Россией и Англией средства предупредить конфликт и расширить намечаемое австрийцами расследование в Сербии путем привлечения к участию в следствии представителей других держав. Все эти предложения, конечно, опоздали, ибо Австрия в 18 часов объявила о разрыве дипломатических отношений с Сербией и австрийский посол покинул Белград. Но для парижских министров телеграмма Вивиани содержала два важных указания: 1. Пуанкаре и Вивиани отвергали германское предложение о локализации конфликта. 2. Вивиани в конце телеграммы заявлял: «С настоящего момента я снова беру на себя руководство делами» Ч
Таким образом, «правительство в Париже» стало только передатчиком приказаний с броненосца «Франс», лишаясь возможности принимать самостоятельно какие-либо решения. В силу этого его обязанности были чисто техническими и рассматривать подробно принятые им меры, кроме военных, а равно и его переговоры с дипломатическими представителями других держав не представляет особого интереса.
Вечером 25 июля военный министр Мессими по собственной инициативе решился на первую меру «предосторожности», вызвав из отпуска на места службы отсутствовавших генералов и командиров частей. Приказ об этом был отправлен в 22 часа 35 минут 25 июля 1 2.
Поздно ночью в Париже было получено сообщение об отъезде Гизля из Белграда и о сербской мобилизации. Об этом можно судить по следующей телеграмме Абеля Ферри, отправленной французским послам в Риме, Петербурге, Берлине, Лондоне и Стокгольме 26 июля в 3 часа 35 минут (составлена в министерстве иностранных дел в 2 часа 35 минут):
«Я могу заверить вас, что отдан приказ о сербской мобилизации и что австрийский посланник покинул Белград, так как сербский ответ показался ему неудовлетворительным» 3.
1 DDF, XI, N 54; Poincare, Au service de la France, IV, p. 307—308.
2 R. Recouly, Les heures tragiques d’avant-guerre, Paris, (s. d.), p. 66; DDF, XI, N 113 et rem. 2, p. 98.
3 DDF, XI, N 70.
Откуда взял Абель Ферри эти данные? Осведомленность его непонятна, так как первая телеграмма о разрыве австро-сербских отношений была получена в министерстве иностранных дел 26 июля в 3 часа утра. Французский посланник в Мюнхене сообщал: «Сегодня вечером (25 июля. — Н. /7.) были вывешены телеграммы, объявляющие сначала о разрыве отношений между Австрией и Сербией, а затем об объявлении Австрией войны Сербии» Г
Странная, не вытекающая из опубликованных в XI томе III серии «Documents Diplomatique Frangais» материалов осведомленность Абеля Ферри показывает, что в этот том вошли далеко не все документы из архивов французского правительства, относящиеся к июльскому кризису 1914 г.
Телеграммы, полученные во французском министерстве иностранных дел 26 июля, говорили об угрозе войны, нависшей над Европой. Сербское правительство переехало в Крагуевац, и новый французский посланник в Белграде Бопп сообщал (с опозданием на целые сутки) о разрыве австро-сербских отношений и отъезде Гизля из Белграда1 2.
В Венгрии началась частичная мобилизация. Дюмен телеграфировал о намерении австрийцев выставить 20 дивизий (около 400 тыс. человек) против Сербии, о плане австрийцев охватить Белград со всех сторон и затем продолжать поход на Крагуевац3. Шли усиленные перевозки австрийских войск к границам Сербии и Черногории. Австрийский посланник в Цетинье предложил королю Николаю черногорскому «аванс в 6 млн. франков» 4.
Сухомлинов сообщил французскому военному агенту Лагишу о мобилизации Киевского, Московского, Казанского и Одесского военных округов. «Стараются избежать всякой меры, могущей быть интерпретированной как мера, направленная против Германии, но все же Варшавский, Виленский и Петербургский военные окру
1 DDF, XI, N 69, отправлена из Мюнхена 26.VII в 1 час 30 минут, получена в Париже 26.VII в 3 часа. Сообщение об объявлении войны было ложным.
2 Там же, № 62, 63, 101.
3 Там же, № 77, 99.
4 Там же, № 105.
га принимают тайные подготовительные меры. Города Петербург, Москва и их губернии объявлены на военном положении.
Введена цензура по военным вопросам для газет. Производство в офицеры, намеченное на обычный срок, 10 августа, было осуществлено 25 июля. Лагерный сбор в Красном Селе отменен, и войска возвращаются на свои зимние квартиры. Военный министр повторил нам о своем желании предоставить Германии фактическую инициативу нападения на Россию. Сведения, полученные из Берлина, говорят о том, что там склонны взять эту инициативу».
Эта телеграмма была отправлена Палеологом 26 июля в 13 часов 55 минут, получена во французском министерстве иностранных дел 26 июля в 16 часов, сообщена военному министерству 26 июля в 17 часов 30 минут. Как уверяет редакция «Documents Diploma-tiques Fran^ais», «нет никаких следов о сообщении ее председателю совета (Вивиани. — Н. Л.)»1.
В другой телеграмме, полученной в Париже 26 июля в 23 часа 40 минут, Палеолог сообщал о заявлении Сазонова: «До последнего момента я покажу себя готовым вести переговоры» — и о предложении Сазонова Берхтольду начать прямые переговоры между Веной и Петербургом относительно изменений, которые следует внести в австрийский ультиматум1 2.
Из Лондона за весь день 26 июля пришла только одна телеграмма: французский поверенный в делах Фле-рио умолял о скорейшем возвращении в Лондон Поля Камбона, вызванного 24 июля в Париж в качестве консультанта для Бьенвеню-Мартена 3.
Зато английский посол в Париже лорд Берти сообщил предложение Грея созвать в Лондоне конференцию послов четырех держав — Франции, Италии, Германии и Англии — под председательством Грея для разрешения кризиса4 и в особой ноте сообщал, что германское правительство согласно поддержать предложение Грея, чтобы Англия, Франция, Германия и Италия работали
1 DDF, XI, N 89 et rem., р. 78.
2 Там же, № 103.
3 Там же, № 88.
4 Там же, № 107.
23
Н. П. Полетика
353
«совместно в пользу умеренности в Вене и в Петербурге» L
Известие о согласии Германии было ложным. Как правильно замечает редакция «Documents Diplomatiques Frangais», в XI томе «British Documents on the Origins of the War» «за 26 июля нет ни одной телеграммы из Берлина, которая бы говорила о согласии германского правительства участвовать в посредничестве 4 держав между Австрией и Россией» 1 2.
Жюль Камбон, сообщая о бурных манифестациях в Берлине и других городах Германии и решении Вильгельма вернуться досрочно из плавания в Берлин, снова предостерегал французское правительство: «Нужно предвидеть, что на первые военные меры России здесь (в Берлине. — Н. П.) немедленно ответят. В конце концов, если пробил час конфликта между Россией и Германией, последняя не будет выжидать с выступлением на своей западной границе, чтобы мы ей дали предлог. Мы будем ее первой целью. Эту возможность правительство должно учитывать в своих мерах, предусматриваемых им в настоящий момент, следя за тем, что оно может узнать о решениях России»3.
Сообщения французских пограничных властей и дипломатов за границей говорили о задержании в Тионви-ле (к северу от Меца) 4 классов резервистов в распоряжении немецкой комендатуры, о вызове немецких офицеров, находящихся в отпуске, об отплытии в неизвестном направлении германских военных кораблей, крейсировавших у берегов Норвегии, о приказе семьям офицеров германского флота, находившимся в Норвегии, немедленно возвратиться в Германию4.
В IV томе своих мемуаров Пуанкаре дает яркий и красочный рассказ о том, как он и Вивиани терзались неизвестностью в течение 24, 25 и 26 июля, не получая никаких известий о событиях, развертывающихся в Европе.
Этому рассказу следует верить с большими оговорками. Верно, что Вивиани и Пуанкаре 24 июля имели
1 DDF, XI, N 108, 115.
2 Там же, стр. 92, примечание 1.
3 Там же, № 72.
4 Там же, № 96, 97, 102, 114.
недостаточную информацию о событиях. Но, прибыв 25 июля в Стокгольм, они имели возможность ознакомиться со всеми сводками Бьенвеню-Мартена, которые он телеграфировал в циркулярном порядке французским послам в Лондоне, Вене, Берлине, Петербурге и Риме, а также специально для Пуанкаре и Вивиани французскому посланнику в Стокгольме Тьебо *.
Прибыв в Стокгольм, Вивиани передал по телефону французскому посланнику в Христиани Шевалле распоряжение «следить за передвижениями императора Вильгельма» и благодаря этому в 19 часов 25 июля узнал, что германский император «внезапно в 18 часов покинул Бальгольм, не останавливаясь в Бергене»1 2.
25 июля в 21 час 30 минут Пуанкаре и Вивианй покинули Стокгольм 3 и, находясь в открытом море, сумели через столицу Швеции направить Бьенвеню-Мартену следующую инструкцию (отправлена из Стокгольма 26 июля в 0 часов 30 минут): «Благоволите на всякий случай держать г-на военного министра в курсе развития австро-сербского конфликта»4.
Эта инструкция была получена в Париже 26 июля в 5 часов 40 минут и вместе с цитированной выше телеграммой Вивиани о том, что он берет на себя руководство делами, повлияла на дальнейший ход событий. Она побудила правительство в Париже обратиться к Пуанкаре и Вивиани с просьбой поскорее вернуться на родину. Война надвигалась, нужны были решительные и энергичные меры, а парижское правительство, у которого были связаны руки вышеуказанным распоряжением Вивиани. не рисковало действовать энергично на свой страх и риск. Так как все инструкции Вивиани запаздывали, то правительство в Париже плелось в хвосте всех посреднических и миротворческих предложений, выдвигавшихся Англией и Россией.
Первая телеграмма с просьбой о возвращении была отправлена Абелем Ферри в 13 часов 50 минут, вторая— Бьенвеню-Мартена последовала в 16 часов 20 минут5.
1 DDF, XI, N 54.
2 Poincare, Au service de la France, IV, p. 321; DDF, XI, N 75.
3 DDF, XI, N 75.
4 Там же, № 73.
5 Там же, № 83, 91.
Эти телеграммы были получены на броненосце «Франс» в ночь с 26 на 27 июля. Пуанкаре и Вивиани «не могли остаться глухими к призыву сограждан», тем более что «телеграммы из Парижа, пришедшие ночью, ясно выражали беспокойство и нетерпение» О каких телеграммах идет речь, Пуанкаре умалчивает.
27 июля междуб—7часами утра броненосец «Франс» взял курс на юго-запад. Королям Дании и Норвегии были посланы соответствующие извинения1 2. В 7 часов утра 27 июля Вивиани отправил Бьенвеню-Мартену телеграмму, что Пуанкаре и он решили немедленно вернуться во Францию и прибудут в Дюнкерк утром 29 июля, рассчитывая вернуться в Париж во второй половине дня3.
Инструкция Пуанкаре и Вивиани имела и другие последствия. Она побудила правительство в Париже развернуть подготовку к войне на суше и на море.
26 июля на заседании совета министров в результате настояний Жоффра было решено прекратить отправку войск в лагеря и увольнение в отпуск офицеров из воинских частей; офицеры для связи были вызваны в генеральный штаб, возвращены из отпуска младшие офицеры послано предварительное предупреждение железнодорожным компаниям, отдан приказ о возвращении на места постоянного расквартирования воинских частей, которые входили в состав 5 корпусов, выделенных согласно оперативно-стратегическому плану для прикрытия границы.
Губернатору Парижа и всем командующим отдельными частями было приказано выполнить меры, предусмотренные положением об угрожающей опасности, привлекая для этой цели гражданское население; командиру XIX армейского корпуса было приказано срочно подготовить возможно больше формирований из запасных алжирских и тунисских стрелковых частей; министру внутренних дел было предложено воздействовать через префектов на прессу, чтобы последняя соблюдала молчание о военных мерах4.
1 Poincare, Au service de la France, IV, p. 333.
2 DDF, XI, N 126. 150
3 Там же, № 127, 128; Poincare, Au service de la France, IV, p. 335—336.
4 J off re, Memoires, vol. I, p. 209,
Морское министерство предписало командующему эскадрой Средиземного моря прекратить учебные стрельбы и сконцентрировать впредь до нового распоряжения все корабли в Тулоне, сосредоточить все корабли 2-й легкой эскадры (кроме 2-й эскадрильи подлодок) в Шербурге, пополнив запасы снаряжения. Миноносцу «Ятаган» было предписано вернуться из Оддэ (Норвегия) в Дюнкерк, наблюдая попутно за движением германских кораблей, и выяснить, покинула ли германская эскадра норвежские берега.
В 17 часов 20 минут 26 июля командующим эскадрами и морским префектам в Бизерте, Тулоне, Шербурге, Бресте, Лориане и Рошфоре было предписано «немедленно вызвать всех командиров и офицеров, находящихся в отпуске» !.
Как можно судить по этим данным, с 25 июля подготовка к войне была развернута во Франции всерьез.
Из других событий этого дня следует отметить переговоры германского посла Шена с Бьенвеню-Мартеном и Вертело. Шен обращался к французскому правительству с просьбой дать советы умеренности в Петербурге, так как Германия «чувствует себя солидарной с Францией в горячем желании сохранить мир»1 2.
В эти дни Шен пытался любыми средствами создать иллюзию солидарности между Францией и Германией относительно «способов и средств поддержания мира», чтобы посеять недоверие между Францией и Россией и сорвать их общий фронт против австро-германского блока. С этой целью Шен даже предлагал опубликовать совместное франко-германское коммюнике об этой солидарности, формулировки которого Вертело нашел слишком оптимистичными3.
Сведения, полученные от французских дипломатов ночью и днем 27 июля, говорили о том, что война приближается с каждым часом.
Французский поверенный в делах в Лондоне Флерио сообщал о предупреждении помощника Грея Николь-сона германскому послу вечером 26 июля. «Это замеча
1 DDF, XI, N 76, 79, 93.
2 Там же, № 98, 81; DD, N 235.
3 Там же, № 109, НО, 112, 133, 151 и примечание 1 на стр. 125; МОЭИ, V, № 26, 58, 59, 92, 126, 129, 177, 179; BD, XI, N 174, 183, 184, 192, 193, 194, 204, 206, 232.
ние, — писал Флерио, — заставит призадуматься германского посла, но нужно большее. Только уверенность найти Англию на стороне России и Франции будет одна в состоянии повлиять на Германию и избежать конфликта».
Доверительно Никольсон сообщил Флерио, что лондонский кабинет не может сделать более ясную декларацию: «.. .мы зависим от общественного мнения. Это мнение возмутится, если Германия нападет на Францию, но дело идет о Сербии, в которой англичане не заинтересованы и ради которой они откажутся взяться за оружие. Европейский аспект дела ускользает от них, они поймут его мало-помалу позже, может быть слишком поздно. Я вполне искренне верю, что, если вспыхнет война, мы примем в ней участие вместе с вами. Но мы не можем сейчас — и я глубоко сожалею об этом — занять твердую позицию, о которой вы говорите» Г
Флерио советовал учесть это заявление Никольсона и принять английское предложение о конференции четырех держав, что было немедленно осуществлено правительством в Париже. Французским послам в Берлине, Лондоне, Риме, Петербурге, Вене и Белграде были посланы соответствующие инструкции1 2. Оставалось лишь выждать результаты этого шага, в частности ответ Германии.
Утром 27 июля сербский посланник в Париже вручил Бьенвеню-Мартену текст ответной ноты сербского правительства на австрийский ультиматум 3. В Брюсселе на всякий случай подготовляли частичную мобилизацию, собираясь призвать резервистов 1910, 1911 и 1912 гг., что вместе с задержанными в строю резервистами 1913 г. увеличивало бельгийскую армию на 100 тыс. человек. Бельгийское правительство заявляло, что в случае международного конфликта Бельгия будет энергично защищать свой нейтралитет и целостность своей территории4.
В Австро-Венгрии производились воинские перевозки к сербской границе. Дюмен сообщал о возможности мобилизации австрийских корпусов, расположенных в Богемии, в частности 9-го корпуса. Австро-венгерская
1 DDF, XI, N 117.
2 Там же, № 121, 123, 134, 139, 142, 145, 155, 164.
3 Там же, № 120 и примечания 1 и 2 на стр. 102.
4 Там же, № 125, 149,
военщина хвасталась поддержкой Германии, и германский военный атташе не мог скрыть своего удовлетворения
Черногория вооружалась и концентрировала свои войска на австрийской границе, собираясь связать свою судьбу с судьбой Сербии1 2. Румынское правительство заявляло, что австрийский ультиматум Сербии не является попыткой подорвать Бухарестский мирный договор и поэтому Румыния не собирается поддержать Сербию в конфликте с Австрией3.
Первая сводка французского генерального штаба армии о военных приготовлениях Германии, составленная по данным, полученным до 14 часов 27 июля, говорила о германских мероприятиях по обороне крепости Мец (запрещение отлучек из гарнизона, вызов военных из отпуска, занятие фортов войсками, установление телеграфной связи, охрана мостов), ряде аналогичных мероприятий в Тионвилле и Мюлузе (Мюльгаузене), внезапном призыве 23 июля резервистов в пограничной полосе, прекращении сберегательными кассами в Мюлузе выплаты золотом и распространившихся слухах, что мобилизация намечена на 28 июля 4.
Тем временем французские военные приготовления шли своим ходом. Морское министерство занималось вопросом о распределении самолетов «на случай мобилизации» между Тулоном, Вильфраншем и островом Корсика (Аяччио, или Бонифаччио), заботясь о максимальном пополнении запасов горючего5.
27 июля были проведены в жизнь меры, предусмотренные положением об угрожающей опасности и требующие помощи воинских частей, а также вызваны из отпусков унтер-офицеры и рядовые6.
Абель Ферри отправил французскому военному резиденту в Марокко следующую телеграмму: «В случае войны на континенте все ваши усилия должны быть направлены к тому, чтобы в Марокко остался лишь
1 DDF, XI, N 152.
2 Там же, № 182.
3 Там же, № 154.
4 Там же, № 129.
5 Там же, № 122.
6 «Les Armees fran^aises dans la grande guerre», Paris, 1927, vol. I, p. 73.
минимум самых необходимых сил. Судьба Марокко будет решена в Лотарингии. Оккупация Марокко должна быть ограничена важнейшими прибрежными гаванями и, если возможно, коммуникационной линией Кенитра — Мекнес — Фец — Уджда. Все второстепенные гавани и все выдвинутые вперед французские посты должны быть в кратчайший срок очищены. Вашей первой задачей должно явиться стягивание иностранцев и французов из внутренних частей страны в прибрежные гавани, чтобы обеспечить им безопасность. Сообщая Вам эти директивы, прошу Вас поставить меня в известность... о численности сил, которые вы можете погрузить на суда в Касабланке или же направить через Тазу или Восточное Марокко на Оран и в какие сроки»1.
Согласно сообщению австро-венгерского консула в Марселе, 27 июля «два больших парохода компании Паке были реквизированы военными властями во время погрузки и груз выгружен обратно, по-видимому, для перевозки войск из Африки, так как названные корабли предназначены для воинских перевозок»1 2.
27 июля Вивиани отправил Палеологу следующую инструкцию: «Я аккуратно получал ваши различные телеграммы о позиции, которую занимает Россия в австро-сербском кризисе...
Благоволите сообщить г-ну Сазонову, что Франция... готова полностью поддержать в интересах всеобщего мира действие императорского правительства»3.
Так как эта инструкция является одним из важнейших документов французской внешней политики в период июльского кризиса, то на ней следует остановиться более подробно.
Эта инструкция, как указывается в XI томе «Documents Diplomatiques Frangais», была зашифрована на борту/эроненосца «Франс» 27 июля в 12 часов. Согласно расшифровке французского посольства в Петербурге она была отправлена по телеграфу из Копенгагена 27 июля в 18 часов. Точный час прибытия телеграммы в Петербург не указан. Последний абзац этой инструкции Вивиани, а именно о готовности Франции «поддер
1 DDF, XI, N 130.
2 OUAP, VIII, N 10895, 11068.
3 DDF, XI, N 138.
жать в интересах всеобщего мира действия императорского правительства», был сообщен в Париж. Как указывает редакция «Documents Diplomatiques Frangais», «радиотелеграммой (№ 14), зашифрованной в тот же час, и телеграммой, отправленной из Копенгагена в 18 часов 10 минут (27 июля. — И. П.), Вивиани осведомил г-на Бьенвеню-Мартена, что он адресовал г-ну Палеологу вышеприведенные инструкции; эти послания воспроизводят текстуально последний параграф этой телеграммы» *.
Прежде всего возникает вопрос, когда могла прибыть эта телеграмма (последний абзац ее) в Париж. Радиограмма могла прибыть днем, телеграмма из Копенгагена — в ночь с 27 на 28 июля. Как бы то ни было, с 28 июля, а может быть и раньше, члены правительства в Париже знали, что руководящая верхушка — Пуанкаре и Вивиани — решила, что Франция «выполнит союзные обязательства» по отношению к России.
Так поняли эту инструкцию и в Петербурге. Поденная запись царского министерства иностранных дел от 15(28) июля гласит. «Французский посол по поручению своего правительства заявил министру иностранных дел о полной готовности Франции исполнить, если понадобится, свои союзнические обязательства»1 2.
Решение поддержать царскую Россию было принято Пуанкаре и Вивиани на свой страх и риск без обсуждения советом министров. Но они не стеснялись подобными «мелочами». Решение Пуанкаре — Вивиани было утверждено советом министров 29 июля3. При анализе этой телеграммы возникает и другой любопытный вопрос: на основании каких телеграмм и каких известий Пуанкаре и Вивиани приняли столь важное решение? Инструкция, как известно, начинается с обращения Вивиани к Палеологу (первый абзац инструкции):
«Я аккуратно получал ваши различные телеграммы о позиции, которую занимает Россия в австро-сербском кризисе». Какие же телеграммы о позиции России получал Вивиани от Палеолога? И тут мы сталкиваемся с любопытнейшим фактом: если просмотреть все теле
1 DDF, XI, N 147 et rem. 2, 3, р. 118—119.
2 МОЭИ, V, № 172; DDF, XI, N 248.
3 МОЭИ, V, № 234.
граммы Палеолога, опубликованные в XI томе «Documents Diplomatiques Frangais», за время 24—27 июля, то окажется, что лишь две телеграммы Палеолога от 24 июля 1 были адресованы не только в Париж, но и непосредственно на броненосец «Франс».
Естественно, возникает вопрос: не было ли еще каких-либо других телеграмм, которые Палеолог отправлял на броненосец «Франс» и которые редакторы «Documents Diplomatiques Frangais», скажем мягко, «забыли» поместить в XI томе этой публикации?
Следует добавить, что Пуанкаре, первым опубликовавший в своих мемуарах эту инструкцию Вивиани Палеологу, благоразумно опустил первый абзац ее о телеграммах Палеолога, которые «аккуратно» получал Вивиани1 2.
Мы можем заверить редакцию «Documents Diplomatiques Frangais», что переписка по телеграфу между Петербургом и броненосцем «Франс» была, о чем свидетельствует, например, «всеподданнейший доклад Сазонова Николаю II от 14 (27) июля 1914 г.»: «Приемлю смелость представить на всемилостивейшее благовоззре-ние проект ответной телеграммы вашего императорского величества на имя президента Французской республики».
На этом докладе имеется обычная условная пометка НиколаяIIсвидетельствующая о том, что он прочитал представленный ему материал.
Нам не удалось разыскать в Архиве внешней политики России текст самой телеграммы Николая II и телеграммы Пуанкаре, но краткий доклад Сазонова доказывает, что обмен телеграммами между Петербургом и Пуанкаре имел место не только с Палеологом, но и с Сазоновым 3.
Полученные к вечеру 27 июля известия были тревожны. Германский флот начал прибывать в германские гавани, и корабли, крейсировавшие у берегов, получили распоряжение сосредоточиться в пункте, название которого держалось в тайне; манифестации в Берлине уменьшились. Германская печать восхваляла позицию
1 DDF, XI, N 2, 19.
2 Poincare, Au service de la France, IV, p. 335.
3 Архив внешней политики России, ф. «Секретный архив», оп. № 467, д. 722/781, л. 12.
Англии, и в Берлине полагали, что Англия в случае неудачи своей попытки посредничества сохранит нейтралитет Г
На запрос Жюля Камбона об отношении германского правительства к английскому предложению о конференции четырех держав Ягов ответил, что склонен присоединиться к державам и сделает все, что может, для сохранения мира, но Германия является союзником Австрии, как Франция — союзником России, и должна выполнить обязательства союза, хотя желает не более Франции втянуться в конфликт, который не касается ее прямо. Германия склонна присоединиться к предложению Грея, но если Россия мобилизуется, то Германия будет вынуждена тотчас же мобилизоваться, а за ней последует Франция, и тогда конфликт будет почти неизбежен.
«Я спросил Ягова, — писал Жюль Камбон, — обязана ли Германия мобилизоваться, если в России будут приняты какие-либо военные меры. Он ответил «нет» и что Германия мобилизуется только тогда, когда Россия мобилизуется на германской границе. Он формально уполномочил меня сообщить вам это ограничивающее условие. Он также придает крайнюю важность тому, чтобы дружественные и союзные России державы повлияли на нее, чтобы она не мобилизовалась на германской границе. Наконец, он заметил, что, если Россия нападет на Австрию, Германия тотчас же будет вынуждена напасть со своей стороны»1 2. Таким образом, как будто выходило, что мобилизация России против Австро-Венгрии не вызовет выступления Германии. Лишь поздно ночью, в 2 часа 30 минут, 28 июля Камбон сообщил о новом заявлении Ягова, что германское правительство не может принять предложение Грея и согласиться на что-нибудь вроде конференции послов четырех держав в Лондоне, что нужно придать английскому предложению другую форму, для того чтобы оно могло быть реализовано3.
Из Рима поступили сведения, что итальянское правительство желает остаться в стороне от конфликта и
1 DDF, XI, N 132, 135, 136.
2 Там же, № 134.
3 Там же, № 184.
сохранить позицию наблюдателя. Премьер-Министр Са-ландра заявил французскому послу: «Итальянцу нужно сойти с ума, чтобы хотеть войны» \
Итальянский министр иностранных дел Сан-Джулиано резко критиковал австрийский ультиматум, добавляя, что итальянское правительство не собирается заявить в Вене, что Италия выполнит по отношению к Австрии свои обязательства союзника. По мнению Сан-Джулиано, «Сербия действовала бы более политично, если бы приняла ноту в ее полном объеме, что поставило бы Австрию в огромное затруднение. Сейчас это единственное, что остается сделать»1 2.
Между 18—20 часами Бьенвеню-Мартен принял австро-венгерского посла графа Сечена, который пришел по распоряжению Берхтольда заявить, что, так как «Сербия не ответила удовлетворительным образом на требования императорского правительства, последнее видит себя вынужденным применить энергичные меры для того, чтобы побудить Сербию дать удовлетворение и гарантии, которые требуются от нее. Австрийское правительство завтра примет меры для этой цели». На вопрос Бьенвеню-Мартена, какие меры предусматриваются Австрией, Сечен ответил, что «это может быть либо ультиматум, либо объявление войны, либо переход границы, но у него нет никаких точных указаний по этому вопросу».
«Я заметил послу, — сообщал Бьенвеню-Мартен французским послам в Берлине, Лондоне, Петербурге, Вене, Риме, — что Сербия приняла почти по всем пунктам требования Австрии, что разница во взглядах, которая существовала по нескольким пунктам, могла бы исчезнуть при небольшом наличии взаимной доброй воли и при помощи держав — друзей мира; назначая на завтра выполнение своих решений, Австрия делает помощь этих держав почти невозможной и берет на себя тяжелую ответственность, рискуя развязать войну, масштабы которой немыслимо измерить»3.
Подводя итоги своей беседы с Бьенвеню-Мартеном, Сечен сообщал Берхтольду: «Далеко идущая уступчи
1 DDF, XI, N 153.
2 Там же, № 159.
3 Там же, № 147.
вость Сербии, считавшаяся здесь невозможной, произвела сильное впечатление. Относительно нашей позиции здесь распространяется точка зрения, что мы хотим войны любой ценой, и это неблагоприятно влияет на настроения. Г. Пуанкаре отказался от посещения Копенгагена и Христиании, что, несомненно его весьма огорчило. Он прибывает сюда в среду (29 июля. — Н. П.), г. Извольский — сегодня или завтра. Нам, вероятно, придется теперь услышать речи в более крепком тоне» Г Действительно, Извольский, который, по выражению английского посла в Париже Берти, «не являлся элементом мира»1 2, прибыл в Париж 27 июля поздно вечером и тотчас же3 был принят Бьенвеню-Мартеном в присутствии Вертело и Абеля Ферри. Сообщая о своей беседе с ними Сазонову, Извольский писал: «Вообще я был поражен здесь, насколько министр юстиции и его сотрудники верно понимают положение и проникнуты твердою и спокойною решимостью оказывать нам полнейшую поддержку и избегать малейшей видимости разногласия с нами»4.
Приезд Извольского был на руку сторонникам войны. Сам Извольский держался весьма решительно. Он заявил лорду Гренвилю на обеде, что «война неизбежна и по вине Англии; если бы Англия немедленно объявила о своей солидарности с Россией и Францией и о намерении воевать в случае необходимости, то Германия и Австрия поколебались бы, в то время как сейчас правительство его величества подбодрило Австрию. Извольский не хотел слушать о чем-либо извиняющем Австрию. Он сказал, что обещание Австрии уважать территориальную целостность Сербии бесполезно, если Сербия будет сведена на положение вассального государства, и что цель Австрии — расширить германское влияние и власть до Константинополя, чего Россия не может позволить. .. Эта возможность должна быть столь же отвратительной для Англии, как и для России. Его превосходительство объявил, что позволить Австрии развязать руки в отношении Сербии явилось бы столь же глубоким унижением для России, как то унижение,
1 OUAP, VIII, N 10822.
2 BD, XI, N 192.
3 По словам Сечена, «прямо с вокзала» (OUAP, VIII, N 10907).
4 МОЭИ, V, № 129.
которое он сам был вынужден принять в 1909 г.: тогда у него не было выбора, так как Россия была не в состоянии воевать, но теперь дело обстоит совершенно иначе» Г
Обвинение Извольским англичан в стремлении вызвать войну, по существу вполне верное, имело, однако, целью не сохранение мира, а лишь намерение подтолкнуть англичан дать обязательство о поддержке.
В ночь с 27 на 28 июля пришла телеграмма Флерио из Лондона о заявлении Грея германскому послу утром 27 июля: «Если Австрия после сербского ответа вторгнется в Сербию, то она покажет, что она не преследует цели урегулировать вопрос, затронутый в ее ноте от 23 июля, но желает раздавить маленькое государство. Тогда, — добавил Грей, — возникнет европейский вопрос и последует война, в которой все державы примут участие».
Это было первое предупреждение Грея по адресу Германии, правда еще не вполне определенное. Так понял его и Флерио.
«Язык статс-секретаря (Грея. — Н. П.), — сообщал Флерио Бьенвеню-Мартену,— начинает уточняться, и позиция Великобритании укрепляется приостановкой демобилизации ее флота. Первый лорд адмиралтейства (Уинстон Черчилль. — Н. П.) тайно принял эту меру еще в пятницу (24 июля. — Н. П.) по своей собственной инициативе, сегодня ночью сэр Эдуард Грей и его коллеги решили опубликовать ее. Это результат примирительной позиции Сербии и России»1 2.
28 июля отчасти под влиянием известий о военных приготовлениях в Германии и Австро-Венгрии, отчасти из стремления не опоздать правительство в Париже приступило к широким военным приготовлениям.
Сводки французского генерального штаба армии — а их в течение 28 июля было составлено 3 — говорили о военных приготовлениях Германии и Австрии. В Германии принимались меры по приведению в боевую готовность крепостей Мец, Тионвиль, Страсбург и по левому берегу Мозеля: установка батарей и занятие войсками фортов, прибытие новых воинских частей, подвоз снаб
1 BD, XI, N 216, 244.
2 DDF, XI, N 156, 166, 170.
жения, эвакуация семей офицеров и т. д. Войска возвращались в места своего постоянного расквартирования. Отпускники получили приказ вернуться в свои части. Но «призыв резервистов имел лишь частичный характер»L «До сих пор не сигнализируют ничего ненормального с военной точки зрения... — телеграфировал французский посланник в Мюнхене Аллизе.— Незаметно никакой особой деятельности ни в военном министерстве, ни в генеральном штабе. Но охрана вокруг военных учреждений усилена»1 2.
В Австрии мобилизация против Сербии шла полным ходом. Для войны с Сербией были мобилизованы 8-й и 9-й корпуса, расквартированные в Богемии, что вызвало справедливые опасения русского генерального штаба, не проводят ли австрийцы под шумок и мобилизацию против России. Основные силы австрийского флота были сосредоточены в портах Каттаро и Пола 3.
В Италии, как свидетельствовали донесения французских дипломатов, «не было никаких ненормальных приготовлений» и «военные высказывали абсолютное желание сохранить пассивную роль». Итальянский флот мирно пребывал в своих портах стоянки4.
Английская средиземноморская эскадра 'покинула Александрию и отправилась на свою базу на острове Мальта5.
Что касается военных приготовлений французских империалистов, то эти приготовления, согласно опубликованным в «Documents Diplomatiques Frangais» материалам, свелись 28 июля к следующему: морское министерство предписало морским префектам важнейших военных портов Франции — Тулона, Бреста, Бербурга, Рошфора и Лориана — осведомить офицеров, находящихся в долгосрочном отпуске (без жалованья), что они в случае мобилизации должны, не ожидая индивидуальных предупреждений, прибыть в порты приписки, если не получат специальных назначений6.
1 DDF, XI, N 185, 197, 207.
2 Там же, № 218.
3 Там же, № 176, 210, 212, 215, 222.
4 Там же, № 194, 199.
5 Там же, № 188.
6 Там же, № 186.
Военное министерство приказало 28 июля отозвать к своим корпусам и местам службы всех отпускников и вернуть в свои гарнизоны войска. Вечером 28 июля военное министерство отдало приказ об охране важнейших зданий, наблюдении за границей, постановке рогаток и заграждений на пограничных дорогах1.
Картину энергичной военной подготовки рисуют сообщения русского военного агента в Париже полковника Игнатьева. «Настроение спокойное, твердое, — телеграфировал 28 июля в Петербург Игнатьев. — Приготовления французской армии сводятся к следующему:
1. Сегодня к 6 часам вечера закончена перевозка войсковых частей, находившихся в лагерях, в свои гарнизоны в пяти пограничных корпусах: втором, шестом, седьмом, двадцатом и двадцать первом. В тех же корпусах возвращены офицеры из отпусков.
2. Прекращены отпуска по всей армии.
3. Приняты меры к усиленной охране железнодорожных линий и важнейших военных учреждений вроде башни Эйфеля и пороховых складов.
4. Разослано предупредительное объявление железнодорожным обществам, что сократит срок мобилизации на несколько часов»1 2
В какой бы тайне ни проводились все эти меры, они в силу своего объема не могли укрыться от внимания германских и австрийских дипломатов. К тому же, несмотря на предупреждение о молчании, разболтали тайну французские газеты.
«Кажется несомненным, — доносил 29 июля Сечен,— что Франция предприняла некоторые военные приготовления, о чем к тому же сообщают быть может с некоторым преувеличением, и газеты»3.
Австрийский генеральный консул в Марселе сообщал 30 июля о начавшихся 27 и 28 июля перевозках войск на север к германской границе, реквизиции военными властями всех пригодных для перевозок вагонов, охране войсками всех важнейших железнодорожных зданий и построек, вызове отпускников и, «видимо, также и за-
1 DDF, XI, N 201 et rem. 1, 2, р. 171; «Les Armees Francises dans la grande guerre», vol. I, p. 73.
2 МОЭИ, V, № 180.
3 OUAP; VIII, N 10983.
пасных», усилении воинскими отрядами крепостных приморских батарей, реквизициях префектом муки и пищевых припасов» L
Не менее хорошо был осведомлен об этих приготовлениях, судя по его сводкам, и германский генеральный штаб. В сводке от 28 июля, согласно сведениям, поступившим до 16 часов, французские приготовления к войне рисуются в таком виде: «Париж совершенно спокоен. Печать поразительно умеренна. Никаких следов мобилизации. Высшие офицеры вызваны из отпусков, коменданты — в свои крепости. Войска оттянуты с места обучения.
На границе — усиленное наблюдение. Приготовлены прожекторы для освещения границы. В Люневиле и Нанси сосредоточены войска. Железнодорожные мосты у Люневиля и канал-туннель между Коммерси и Тулем охраняются войсками. Бельфор находится на положении готовности к тревоге»2.
Стремясь сохранить в тайне военные приготовления, французский генеральный штаб армии 28 июля просил правительство обуздать нескромность газет3.
28 июля русский военный агент в Париже полковник Игнатьев телеграфировал в Петербург: «Немедленно по приезде был принят военным министром и начальником генерального штаба армии, выразившим полную и живейшую готовность выполнить свято союзнические обязательства» 4.
Как свидетельствует письмо начальника генерального штаба армии Жоффра военному министру Мессими, полковник Игнатьев поставил перед Жоффром от имени русского посла следующий вопрос:
«Согласно условиям конвенции между Россией и Францией, в случае если Германия мобилизует лишь часть своих сил против России, сочтет ли Франция себя обязанной объявить мобилизацию?»
«Я ответил ему, — писал Жоффр, — что сейчас не могу дать ему ответ. Возможно, что завтра он будет говорить со мной по этому вопросу. Мое намерение — ответить ему, что я поставил этот вопрос перед вами и
rOUAP, VIII, N 11069, 11070.
2 DD, N 310а.
3 DDF, XI, N 211.
4 МОЭИ, V, № 180.
24 н. Ц. Полетика
369
что вы его доложите правительству, которое одно только может обсуждать его с русским послом» Г
Очередные инструкции с броненосца «Франс», полученные 28 июля отставали от хода событий.
Вивиани «целиком одобрял» ответ Бьенвеню-Мар-тена германскому послу, что Франция могла бы выступить с советами умеренности в Петербурге лишь только в том случае, когда Германия дала бы в Вене аналогичные советы, «которые были бы услышаны»1 2. Кроме того, Вивиани «полностью одобрял» предложение Грея о конференции четырех держав, о чем он осведомил параллельно французского посла в Лондоне Поля Кам* бона 3.
В других телеграммах, полученных в Париже 28 ию-ля, Вивиани предписывал подобрать «полное досье об австро-сербском конфликте для г-на президента республики и председателя совета министров и отправить одно из них со специальным нарочным в Дюнкерк4, подобрать вырезки из газет, относящиеся к австро-сербскому конфликту и поездке президента республики, а равно пригласить Пишона, Буржуа и Рибо прийти в министерство иностранных дел 29 июля в 15 часов, 15 часов 30 минут и в 16 часов»5.
После получения этих телеграмм в Париже было решено отправить в Дюнкерк для доклада Пуанкаре и Вивиани о положении дел Абеля Ферри; вместе с делегацией высших чиновников он выехал в ночь с 28 на 29 июля.
В 19 часов 50 минут прибыла телеграмма Дюмена из Вены. Дюмен сообщал о заявлении Берхтольда английскому послу, что «всякое вмешательство, имеющее целью возобновление дискуссии между Австрией и Сербией на базе сербского ответа, было бы бесполезно и к тому же оно слишком запоздало, так как в полдень была официально объявлена война»6.
1 DDF, XI, N 233.
2 Там же, № 190.
3 Там же, № 193.
4 Там же, № 189.
5 Там же, XI, № 191; как указывает редакция DDF, «не найдено никаких данных об этих переговорах, нельзя сказать, опираясь на архивы, имели ли место эти переговоры» (DDF, XI, р. 165, примечание 2).
6 Там же, № 205, 221.
Телеграммы нового французского посланника в Сербии Боппа и Поля Камбона, прибывшие в 22 часа 12 минут и в 22 часа 40 минут, подтверждали это известие1. Как указывал Поль Камбон, «вопрос вступал в новую фазу» 1 2.
Известие об объявлении Австрией войны Сербии резко ухудшало международную ситуацию. Еще утром 28 июля Извольский по поручению Сазонова осведомил французское правительство, что Сазонов, ознакомившись с сербским ответом на австрийский ультиматум, «нашел, что этот ответ превышает все ожидания своей умеренностью и готовностью дать самое полное удовлетворение Австрии. Сазонов недоумевает в этих условиях, в чем могут еще заключаться требования Австрии, если только она не ищет предлога для военной экспедиции против Сербии»3. Как сообщил Палеолог, австро-венгерское правительство до 19 часов 28 июля не ответило на предложение Сазонова о прямых переговорах между Петербургом и Веной и беседы Сазонова в этот день с германским и австро-венгерским послами оставили у Сазонова (а также и у Палеолога) плохое впечатление. «Решительно Австрия не хочет вести переговоры»4,— заявил Сазонов.
По мнению итальянского правительства, «австровенгерское выступление объяснялось тем, что Франция и Россия далеко не готовы и что Англия не примет участия в конфликте»5.
Известия из Вены почти совпадали с этой оценкой итальянского правительства. Дюмен считал, что «Германия толкнула Австрию на агрессию против Сербии, для того чтобы иметь самой возможность вступить в борьбу с Россией и Францией в условиях, которые, как она считает, должны быть для нее наиболее благоприятными» 6.
Шен продолжал свои маневры, заверяя Бьенвеню-Мартена в миролюбии Германии7, в то время как в
1 DDF, XI, N 213, 214.
2 Там же, № 214.
3 Там же, № 196; МОЭИ, V, № 119.
4 DDF, XI, N 208; OUAP, VIII, N 10998.
5 DDF, XI, N 204.
6 Там же, № 220..
7 Там же, № 198.
Берлине Ягов продолжал свою тактику проволочек, отказываясь вмешаться в австро-сербский конфликт под предлогом, что нужно выждать, чем окончатся прямые переговоры между Веной и Петербургом. Он видел в сербской ответной ноте «базу для переговоров», но подчеркивал, что Австрия должна контролировать выполнение Сербией ее обещаний Г
В другой телеграмме Жюль Камбон сообщал о беседе Бетмана-Гольвега с английским послом: канцлер заявил, что не может принять предложение Грея о конференции четырех держав, так как это означало бы навязать волю держав Австрии, но он содействует, сколь возможно, прямым переговорам Австрии и России.
По мнению Жюля Камбона, это заявление Бетмана-Гольвега является результатом первого предостережения Грея Лихновскому 27 июля1 2. «До последних дней здесь тешили себя надеждой, что Англия останется вне спора, и впечатление, произведенное ее позицией, глубоко подействовало на германское правительство, финансистов и деловых людей. Важно, чтобы Англия решительно стояла на своей позиции» 3.
29 июля в И часов 15 минут Извольский сообщил Вертело телеграммы Сазонова о решении царского правительства объявить 29 июля мобилизацию Киевского, Одесского, Московского и Казанского военных округов и прекратить ввиду объявления Австрией войны Сербии прямые переговоры между Петербургом и Веной4. Эти решения Сазонова встретили полное одобрение французского правительства, поспешившего одновременно дать Сазонову совет «немедленно присоединиться к английскому предложению»5 о конференции четырех держав.
Сербское правительство просило Францию о помощи, в частности об обеспечении перевозки в Сербию оружия, заказанного фирме Шнейдера, и о предоставлении кредита в 90 млн. франков сроком на 3 месяца6.
Германский посол Шен, посетивший в 11 часов Бьенвеню-Мартена, лицемерно заверял последнего об уси
1 DDF, XI, N 238.
2 Там же, № 156.
3 Там же, № 239.
4 Там же, № 243, МОЭИ, V, № 168, 167.
5 DDF, XI, N 246, 247, 255i
6 Там же, № 242.
лиях германского правительства воздействовать в духе миролюбия на Вену, усилиях, которым не может повредить даже происшедшее тем временем объявление войны Австрией Сербии J.
Сводки генерального штаба и донесения французских консулов и французских пограничных чиновников говорили о военных приготовлениях в Германии — об отзыве войск в свои гарнизоны, о вызове отпускников, подготовительных мерах для вооружения пограничных крепостей, распределении военных материалов и походного снаряжения в воинских частях, призыве офицеров запаса, концентрации войск на границе Люксембурга, в Эльзас-Лотарингии и в прирейнских областях, прекращении выдачи золота германскими банками, запрещении вывоза муки за границу и т. д.1 2 Германский флот вернулся из плавания у берегов Норвегии в Вильгельмс-гафен и Киль, и три отряда миноносцев были направлены в Балтийское море3. Берлинская биржа 29 июля прекратила сделки на срок4.
«Через Париж проходит большое количество солдат, направляющихся в свои части, — записывал 29 июля в своем дневнике Берти, — происходит переброска частей на восток и на юг из окрестностей Парижа и с запада. Железнодорожные станции и мосты охраняются, делаются последние приготовления к мобилизации» 5.
Более близко стоявший к военным кругам, чем Берти, английский военный атташе полковник Ярд-Буллер 29 июля пришел к следующему выводу: «Все предварительные меры, предшествующие мобилизации, выполнены. И теперь остается лишь нажать кнопку, чтобы были призваны необходимые запасные... все офицеры и солдаты, находившиеся в отпуске, вернулись или возвращаются в свои воинские части так быстро, как только возможно. Войскам, проходившим обучение в лагерях, приказано вернуться в свои гарнизоны. Офицеры генерального штаба завалены работой и не могут отлучиться со своих постов... все железнодорожные станции
1 DDF, XI, N 244, 246, 252.
2 Там же, № 240, 249, 250, 253, 257, 263, 265, 273, 276.
3 Там же, № 278.
4 Там же, № 251, 269.
5 Лорд Берти, За кулисами Антанты, М.—Л., 1927, стр. 19.
и пути находятся под строгой охраной. Парижские вокзалы заняты войсками, пути и посты между городами и селениями патрулируются жандармерией и лесной стражей, и в особых случаях (там, где, например, как в Сен-Дени, имеются колонии социалистов) эта охрана исключительно сильна. Эта охрана железнодорожных путей началась в воскресенье (26 июля. — Н. П.), и, судя по тому, что я лично видел на линиях, по которым я совершал короткие поездки в течение нескольких последних дней, я могу сказать, что приняты самые тщательные меры предосторожности, чтобы обезопасить их от каких бы то ни было посягательств со стороны шпионов, социалистов и прочих бандитов. Башня Эйфеля, где находится большая центральная беспроволочная приемная станция, охраняется и полицией, и солдатами...»1
Игнатьев телеграфировал 29 июля в Петербург: «Во Франции все возможное сделано, и в министерстве спокойно ждут событий» 1 2.
Правящие круги России были достаточно хорошо осведомлены о военных приготовлениях Франции. «Франция лихорадочно мобилизуется3, — заявил утром 29 июля великий князь Николай Михайлович секретарю австрийского посольства в Петербурге.
Сводка германского генерального штаба от 29 июля, по сведениям, поступившим до 16 часов, содержала следующие данные:
«1. Пограничная полоса. Работа по обороне границы. Повышенная деятельность. Грузовики наготове в Одене, Лонгийоне и Нанси. Установлена военная охрана вокзалов. Работа на платформах. Телефонная связь между Парижем и Германией прервана сегодня в различных местах. Железнодорожный материал увезен вглубь. В Туле и Эпинале прекращено предоставление вагонов для коммерческих надобностей. Продолжается вооружение фортов Бельфора.
2. Внутри страны на линии Париж — Эрбесталь установлены охрана дорог и возвращение многих порожних поездов. Во дворах у казарм в Париже замечены 28 июля полевые автомобили. Нет всеобщего призыва запасных. Возможен самое большее призыв последнего года...
1 BD, XI, N 321
2 МОЭИ, V, № 236.
3 OUAP, VIII, N 11000.
военного воодушевления в стране незаметно. Флот остается в Тулоне. Часть французской печати полна ругательств по' адресу Германии» Г
В свете этих данных можно согласиться с оценкой английского военного атташе, приведенной выше, что к 29 июля все меры, предшествующие мобилизации, были выполнены и «что остается лишь нажать кнопку, чтобы необходимые запасные были призваны».
29 июля утром броненосец «Франс» бросил якорь в Дюнкерке. Пуанкаре и Вивиани были торжественно встречены дипломатическим корпусом и властями. На пути в Париж Абель Ферри и депутат Рене Рену сообщили «путешественникам», что «запас призван, войска, находившиеся в лагерях, вернулись к своим гарнизонам, должностные лица получили приказание остаться на местах, продовольствие для Парижа закуплено. Словом, приняты все меры на случай, если бы мобилизация стала вдруг необходимой, но ничего не сделано, что напоминало бы, хотя отдаленно', саму мобилизацию»1 2.
По прибытии Пуанкаре и Вивиани в Париж было немедленно созвано заседание совета министров, на котором Мессими доложил требование Жоффра о выдвижении войск прикрытия к границе. Однако совет министров решил отсрочить выполнение этой меры еще на несколько1 часов3.
По окончании заседания совета министров Вивиани принял (это было около 17 часов 30 минут4) германского посла Шена, который получил в этот день от Бетмана-Гольвега следующую телеграмму: «Известия о французских военных приготовлениях увеличиваются. Переговорите об этом с французским правительством и обратите его внимание на то, что мы вследствие подобных мер будем вынуждены прибегнуть к мерам защиты. Л4ы должны будем объявить «состояние угрозы войны», которая, правда, еще не означает мобилизации и призыва запасных, но все же увеличит напряжение. Мы надеемся на продолжение сохранения мира»5.
1 DD, N 372.
2 Маргерит, Преступники, М.—Л., 1926, стр. 251—252; см. также Р. Пуанкаре, Происхождение мировой войны, стр. 210.
3 R. Recouly, Les heures tragiques d’avant-guerre, p. 74.
4 DDF, XI, N 258.
5 DD, N 367.
«Г. Вивиани не отрицает военных мер предосторожности, — сообщал по поводу исполненного поручения Шен, — но подчеркивает незначительный объем и совершенно секретное выполнение. До мобилизации еще далеко. Не вызовет тревоги, если с нашей стороны будет предпринято то же самое» Г
Отчет Вивиани о разговоре с Шеном содержит важное дополнение к отчету Шена. В беседе с Шеном Вивиани зая-вил: «Франция спокойна и приняла решение»1 2.
После Шена Вивиани принял Извольского и сообщил ему, что «решимость правительства действовать в полном единении с нами (т. е. царской Россией. — Я. Я.) встречает поддержку самых широких (кругов) и партий. ..». Однако Вивиани был не слишком уверен в своих словах, ибо «воспретил предполагавшийся (на 29 июля.— Н. П.) митинг революционеров против войны»3.
Из Лондона Поль Камбон сообщал о запросе германского посла в Лондоне Лихновского Грею относительно намерений британского правительства в случае конфликта и ответе Грея, что он еще не может сейчас высказаться по этому вопросу.
«Я поставил тот же вопрос сэру Эдуарду Грею,— телеграфировал Поль Камбон, — и резюмирую его ответ. Нынешняя ситуация не аналогична той, которая создалась по случаю Марокко. Там дело шло об интересах Франции, по отношению к которой мы имеем обязательства. Здесь дело идет о господстве Австрии или России над славянским населением на Балканах. Получит ли преобладание та или другая из этих держав — это нам мало важно, и, если конфликт останется ограниченным между Австрией и Сербией или Россией, нам нечего вмешиваться. Но будет иначе, если Германия включится в игру ради поддержки Австрии против России и если, возможно, Франция окажется втянутой в конфликт. Тогда этот вопрос будет представлять интерес для европейского равновесия и Англия должна будет обсудить, нужно ли ей вмешаться. Во всяком случае мы принимаем секретно некоторые военные меры. Но я вы
1 DD, N 367; МОЭИ, V, № 234.
2 DDF, XI, N 258, р. 272, rem. 3.
3 МОЭИ, V, № 234; отчет Вивиани об этой беседе с Извольским не опубликован в XI томе XIII серии DDF,
скажусь в этом смысле, когда князь Лихновский принесет мне ответ из Берлина на мой вопрос, заданный сегодня.
Я прибавлю, — телеграфировал Поль Камбон, — что сэр Эдуард Грей... считает положение весьма серьезным и высказывает мало надежды на мирный исход»1.
Французский посланник в Белграде Бопп сообщал о начале военных действий на австро-сербской границе. Австрийская артиллерия обстреляла Белград, так как «солдаты 4-го партизанского отряда... стреляли в эту ночь (с 28 на 29 июля. — Н. П.) из Белграда в австрийских солдат, которые приближались к сербскому берегу» 1 2.
В 19 часов 29 июля военный министр Мессими предписал командирам 1, 2, 6, 7, 20 и 21-го корпусов выполнить все работы по укреплению крепостных фортов, какие можно выполнить, не привлекая внимания3. Кроме того, был отдан приказ об усиленной обороне пограничной полосы и непрерывном перехвате телеграмм4.
Вечерние сообщения о военных приготовлениях австро-германского блока были весьма серьезны. По сведениям французского генерального штаба, шла постепенная мобилизация германских войск в Познани и Восточной Пруссии. Австрия исподволь проводила мобилизацию в Галиции против России, сосредоточивала на русской границе свои кавалерийские части и готовилась к всеобщей мобилизации 5.
Берхтольд держался непримиримо и отказывался от переговоров с Россией. Царское правительство собиралось действовать энергично. В телеграмме, отправленной из Петербурга 29 июля в 18 часов 14 минут и полученной в Париже в 20 часов 10 минут, Палеолог сообщил: «Австро-венгерское правительство отказывается вести прямые переговоры, к чему его дружески пригласило русское правительство.
С другой стороны, русский генеральный штаб установил, что Австрия ускоряет свои военные приготовления против России. В результате сегодня ночью будет
1 DDF, XI, N 281.
2 Там же, № 268.
3 Там же, № 270.
4 МОЭИ, V, № 236.
5 DDF, XI, N 284.
разослан приказ о мобилизации 13 армейских корпусов, предназначенных эвентуально действовать против Австрии. Несмотря на неудачу своего предложения, г. Сазонов принимает идею конференции четырех держав в Лондоне»*.
Таким образом, Палеолог подтверждал официальное сообщение Извольского, сделанное утром 29 июля, о предстоящей вечером 29 июля частичной русской мобилизации против Австрии.
Франция на грани войны
(30 и 31 июля)
В ночь с 29 на 30 июля между 2 и 3 часами Извольский получил телеграмму Сазонова № 1551 о том, что Россия не может исполнить желание Германии прекратить военные приготовления и что «нам остается только ускорить наши вооружения и считаться с вероятной неизбежностью войны»1 2. Что означали эти слова «ускорить вооружение и считаться с вероятной неизбежностью войны», в Париже знали прекрасно, ибо утром 29 июля Извольский и вечером 29 июля Палеолог сообщили о решении царского правительства мобилизовать 13 корпусов. «Ускорить вооружение» значило объявить всеобщую мобилизацию. Так понимал это Извольский, так поняли это Пуанкаре и Вивиани.
«Получив эту телеграмму ночью, — телеграфировал Извольский, — я немедленно, т. е. в 3 часа, сообщил ее содержание министру иностранных дел (Вивиани.— И. П.), Граф Игнатьев по моему поручению сделал то же сообщение военному министру. В Елисейском дворце тотчас состоялось между президентом республики, председателем совета министров и Мессими совещание, в исходе коего Палеологу послана телеграмма...»3
В 3 часа ночи советник царского посольства в Париже Севастопуло передал французскому министерству иностранных дел телеграмму Палеолога № 304, отправленную им из Петербурга 29 июля в 21 час 9 минут. Эта
1 DDF, XI, N 274.
2 МОЭИ, V, № 221.
3 Там же, № 289.
телеграмма ввиду ее секретности была зашифрована в русском министерстве иностранных дел русским шифром и отправлена в адрес русского посольства в Париже для передачи ее Вивиани. Телеграмма Палеолога гласила: «Германский посол пришел заявить г-ну Сазонову, что, если Россия не приостановит своих военных мероприятий, германская армия получит приказ мобилизоваться. Сазонов ответил, что русские приготовления мотивируются: 1) упрямой непреклонностью Австрии, 2) фактом, что 8 австро-венгерских корпусов уже мобилизованы. Тон графа Пурталеса... побудил русское правительство решиться декретировать в эту же ночь мобилизацию 13 корпусов, предназначенных действовать против Австрии» Г
В другой телеграмме, полученной в Париже ночью 30 июля в 3 часа 40 минут, Палеолог сообщал: «Срочно. Секретно. Согласно сведениям, полученным русским генеральным штабом, всеобщая мобилизация германской армии будет декретирована завтра, 30 июля. Соблаговолите истребовать крайне срочно из русского посольства мою телеграмму № 304» 1 2.
Таким образом, эти телеграммы Палеолога как будто противоречат нашему утверждению, что «ускорить вооружения» значило в понимании Извольского, Вивиани и Пуанкаре объявить всеобщую мобилизацию в России, так как согласно телеграмме Палеолога «ускорение вооружений» выразилось лишь в мобилизации 13 корпусов царской армии, что было известно французскому правительству еще утром 29 июля3. Однако более детальное рассмотрение событий и документов побуждает нас поддерживать наше утверждение.
В архивах французского посольства в Петербурге сохранился черновик телеграммы № 304, написанный рукой Палеолога, который заканчивался следующим абзацем: «...побудил русское правительство: 1) декретировать в эту же ночь мобилизацию 13 корпусов, предназначенных действовать против Австрии, 2) тайно начать всеобщую мобилизацию». Палеолог сообщил комиссии по изданию «Documents Diplomatiques Fran-
1 DDF, XI, N 283; МОЭИ, V, № 224; DD, N 342.
2 DDF, XI, N 302.
3 Там же, .Nb 243.
Qais», что секретарь французского посольства в Петербурге Шамбрен, которому было поручено отнести эту телеграмму в шифровальный отдел царского министерства иностранных дел, узнал там, что декрет о всеобщей мобилизации аннулирован. Тогда Шамбрен вычеркнул по своей инициативе (что впоследствии было одобрено Палеологом) фразу о решении царского правительства «тайно начать всеобщую мобилизацию» Г
После посещения Извольским ночью 30 июля Вивиани премьер-министр Франции отправил Палеологу телеграмму, которая излагала содержание телеграммы Сазонова № 1551 1 2 о предупреждении Пурталеса и заявлении Сазонова, «что в этих условиях Россия может только лишь ускорить свои приготовления и предвидит неизбежность войны, что она рассчитывает на союзническую помощь Франции и считает желательным, чтобы Англия, не теряя времени, присоединилась к России и Франции».
«Как я указывал вам в своей телеграмме от 27 июля 3, — телеграфировал Вивиани Палеологу, — правительство республики решило не щадить усилий в целях разрешения конфликта и поддержать акцию императорского правительства в целях всеобщего мира.
С другой стороны, Франция решилась выполнить все обязательства союза (курсив мой. — И. Я.).
Но в самих интересах всеобщего мира и учитывая, что завязались переговоры между менее заинтересованными державами, я считаю, что было бы желательно, чтобы, принимая меры предосторожности и защиты, Россия воздержалась бы от таких мероприятий, которые дали бы Германии повод для полной или частичной мобилизации своих сил»4.
Эта телеграмма Вивиани Палеологу свидетельствует о том, что французское правительство решило выполнить все обязательства союза по отношению к России независимо от того, мобилизует ли Россия только 13 корпусов против Австрии или объявит всеобщую мобилизацию, и советовало царскому правительству избегать
1 DDF, XXI, N 283 et rem. 3, р. 230.
2 Там же, № 301.
3 Там же, № 138.
4 DDF, XI, N 305; МОЭИ, V, № 289.
каких-либо мероприятий, которые дали бы Германии предлог для частичной или полной мобилизации.
Телеграмма Вивиани Палеологу является важным моментом в истории вступления империалистической Франции в войну. По существу она означала решение французского правительства ввязаться в войну во что бы то ни стало под предлогом выполнения союзнических обязательств по отношению к России. Последний абзац телеграммы Палеологу, на первый взгляд призывавший царскую Россию к осторожности, был своего рода дипломатической завесой для одурачивания современников и потомства.
Об этом свидетельствуют следующие факты. Совет французского правительства царской России об осторожности вызвал подозрения Извольского, а вдруг французский союзник под влиянием Англии бьет отбой и отступает на попятный.
Рано утром 30 июля Извольский явился в министерство иностранных дел, требуя разъяснений, как понимать этот совет. О результатах этих переговоров Извольский немедленно телеграфировал Сазонову:
«Прошу срочных распоряжений. Маржери, с которым я только что виделся, сказал мне, что французское правительство, отнюдь не желая вмешиваться в наши военные приготовления, считало бы крайне желательным ввиду продолжающихся переговоров с целью сохранить мир, чтобы приготовления эти носили как можно менее открытый и вызывающий характер. Со своей стороны военный министр, развивая ту же мысль, высказал графу Игнатьеву, что мы могли бы заявить, что в высших интересах мира мы согласны временно замедлить мобилизационные мероприятия, что не помешало бы нам продолжать и даже усилить военные приготовления, воздерживаясь по возможности от массовых перевозок войск. В 9 с половиной часов под председательством Пуанкаре состоится совет министров, после коего тотчас увижусь с Вивиани»
Царский военный агент во Франции Игнатьев, который вел переговоры с французским военным министром Мессими, в свою очередь сообщил 30 июля в русский генеральный штаб: «В 3 часа ночи передал военному
1 МОЭИ, V, № 291.
министру полученное от посла (Извольского. — Н. П.) заявление германского посла Сазонову. В 6 часов утра (т. е. после совещания Мессими с Пуанкаре и Вивиани.— Я. Я.) военный министр сообщил мне в общих чертах содержание ответной телеграммы Палеологу, заявив, что Франция готова выполнить в точности союзнические обязательства, однако было бы желательно использовать все средства для сохранения мира, тем более что оттяжка разрыва для нас выгодна. По мысли министра, мы могли бы задержать ход нашей мобилизации, что, однако, не помешало бы нам в действительности продолжать и даже усилить наши приготовления, воздерживаясь по возможности от массовых перевозок войск» Ч
В своем рапорте за 30 июля Игнатьев писал:
«Если в телеграмме моей... можно было, пожалуй, усмотреть стремление военного министра предотвратить войну, то это объясняется лишь сознанием глубокой ответственности правительства перед этим мировым вопросом; слишком скоро разыгрались события и не хватило времени для полного и всестороннего их обсуждения. Однако оговорка г-на Мессими не должна отнюдь объясняться стремлением «отступить в последнюю минуту», и слова его, обращенные ко мне, не повлияли на нормальный ход приготовлений Франции к войне. Начальник генерального штаба (армии. — Я. Я.), с коим я только что имел свидание, опасается, наоборот, чтобы немецкие переговоры не дали немцам лишнего времени на подготовку к войне; он полагает, что к ним надо относиться с осторожностью»1 2.
Долгое время Пуанкаре и за ним французские буржуазные историки, в частности Ренувен, оспаривали подлинность сообщений в выше цитированной телеграмме Извольского3, доказывая, что Франция втянулась в войну лишь в силу союзных обязательств с Россией. Они обосновывали свой тезис тем, что донесения Извольского и Игнатьева от 30—31 июля не верны, что 30 июля французское правительство сдерживало Россию, уговаривая ее не спешить с объявлением всеобщей
1 МОЭИ, V, № 293.
2 Там же, № 296.
3 МОЭИ, V, № 291 и более откровенная версия Пуанкаре в «Происхождении мировой войны», стр. 231.
мобилизации, и т. д. и т. п. Но правдивость донесений Извольского и Игнатьева была столь убедительной, что в X и XI томах III серии «Documents Diplomatiques Fran^ais», вышедших в 1935 г., французским историкам-пуанкаристам пришлось отказаться от своего тезиса. Редакция заявляет, что «ни в архивах французского министерства иностранных дел, ни в архивах военного министерства не имеется отчетов об этих переговорах. Но в бумагах г-на Мессими имеется короткая записка карандашом, составленная рукой министра на* бланке председателя совета министров (Вивиани. — Н. П.). Эта записка имеет следующий заголовок: «Проект указаний, переданных Игнатьеву», который, по-видимому, прибавлен позже. Она гласит: «Россия готова в высших целях сохранения мира временно прекратить дальнейшее проведение своих мобилизационных мероприятий». Записка не датирована. .. .С другой стороны, в записях, сделанных помощником статс-секретаря Абелем Ферри на заседании совета министров (личные бумаги Абеля Ферри), имеется следующая фраза: «...не останавливать русской мобилизации. Мобилизоваться, но не сосредоточивать войска». Но эта записка датирована: «30 июля, пятница» (тогда как 30 июля был четверг)»1.
Вопрос о том, как понимать разъяснения Маржери и Мессими Извольскому и Игнатьеву о советах осторожности, содержавшихся в телеграмме Вивиани Палеологу, долго еще тревожил французских империалистов, заботившихся о доказательствах своей невинности. Об этом свидетельствует любопытная записка Маржери, составленная 23 января 1915 г. Изложив резюме инструкций, посланных утром 30 июля 1914 г. Палеологу, Маржери пишет:
«Утром (30 июля. — Я. П.) г. Извольский, который ночью был поставлен в известность о содержании телеграммы г-на Вивиани (Палеологу. — Н. П.), явился вновь, чтобы увидеться с председателем совета министров. Русский военный атташе граф Игнатьев виделся утром с г-ном Мессими и в течение этого разговора запросил, как можно перевести на военный язык оговорку, изложенную выше. В какой мере могут быть приостановлены подготовительные меры к мобилизации,
1 DDF, XI, р. 262, rem. 2.
для того чтобы не дать Германии опасного повода. Господин председатель совета министров вспоминает, что г. Извольский показал ему документ, в котором граф Игнатьев на основании своего разговора с г-ном Мессими указал, в каком смысле с военной точки зрения должна быть понята формулировка телеграммы председателя совета министров. Г. Вивиани не сохранил следов этой формулировки и спросил, не сохранилась ли она в делах. В противном случае он просит, не может ли г. Извольский сообщить смысл напечатанной в «Оранжевой книге» телеграммы, в которой он комментировал «с военной точки зрения» вышеприведенный абзац телеграммы г-на Вивиани (Палеологу. — Н. П.). В тот же день, 23 января 1915 г., г. Севастопуло передал во французское министерство иностранных дел перевод телеграммы Извольского» Г
Из всех путаных и сбивчивых пояснений Маржери видно, что французские империалисты немало заботились о том, как оправдать перед современниками и потомством свое решение втянуть Францию в войну. Но записи Абеля Ферри о решениях французского совета министров утром 30 июля с головой выдают правящую верхушку Франции. Их содержание целиком совпадает с разъяснениями Маржери и Вивиани Извольскому и Мессими Игнатьеву.
Из меморандума Маржери, составленного в марте 1915 г., явствует, что отчеты Извольского и Игнатьева о переговорах, происходивших 30 июля 1914 г., были представлены на просмотр Вивиани. Они, «по-видимому, не вызвали ни малейшего возражения с его стороны. Поэтому нет более возможности ставить под сомнение правдивость русских документов»1 2, — с печалью признавался в 1936 г. французский историк-пуанкарист Ре-нувен.
Что касается позиции Пуанкаре, то из отчетов Берти видно, что Пуанкаре утром 30 июля еще до начала заседания совета министров заявил испанскому послу в Париже, что «война неизбежна» 3.
1 DDF, XI, р. 262, rem. 2.
2 RGHM, 1937, N 1, р. 12; см. «опровержения» Пуанкаре по поводу «неверных» отчетов Извольского, Poincare, Au service de la France, IV, p. 408.
3 BD, XI, N 320.
Телеграмма Вивиани Палеологу была отправлена 30 июля в 7 часов. Копия ее в 7 часов 15 минут была переадресована Полю Камбону в Лондон со следующей припиской: «Я прошу Вас срочно сообщить выше приведенное сэру Эдуарду Грею и напомнить ему о письмах, которыми мы обменялись с ним в 1912 г. о консультации, к которой оба правительства должны приступить в случае напряженного положения в Европе» L
Согласно сообщению Извольского, Полю Камбону было поручено «немедленно переговорить с Греем... с целью определить общую линию поведения, которую Франция и Англия в силу существующего между ними соглашения призваны обсудить в момент наступления кризиса»* 2.
На заседании совета министров, на котором председательствовал Пуанкаре, военный министр Мессими доложил о требованиях Жоффра, высказанных последним еще 26 июля3, придвинуть возможно скорее к границе войска прикрытия.
«Это значило, — говорил в 1926 г. Мессими французскому историку Рекули, — объявить полную мобилизацию 2, 6, 7, 20 и 21-го округов (каждый округ выставлял корпус. — Н. П.) и всех наших кавалерийских дивизий, распорядиться перевозкой к границе полков, сосредоточенных в Реймсе, Шалоне на Марне, Безансоне, Лон-ле-Сонье, Париже и даже на западе — в Либурне и Динане. В общем это была мобилизация части Франции. Вот почему совет министров находился в весьма затруднительном положении. Мы все, конечно, считали необходимым удовлетворить требование Жоффра... было бы преступно пренебречь им, отложить эту предосторожность, но, с другой стороны, мы знали, насколько искусна германская пропаганда в передергивании фактов. Не поспешила ли бы она представить в нейтральных странах, в особенности среди англичан, намерения которых оставались столь неясными, Францию как проявившую произвольно и безосновательно инициативу мобилизации» 4.
J DDF, XI, N 305ч
2 МОЭИ, V, № 290.
3 /?. Recouly, Les heures tragiques d’avant-guerre, p. 65.
4 Там же, стр. 75—76.
25 Н. П. Полетяка
385
В конце концов совет министров разрешил выдвинуть войска прикрытия, однако со следующими оговорками: не предпринимать никаких войсковых перевозок, к местам сосредоточения будут доставлены только те воинские части, какие могут совершить переход походным порядком; не будет призван ни один резервист; перевозочные средства и лошади будут не реквизированы, а приобретены по рыночной цене; войска прикрытия будут расположены в 10 км от границы, для того чтобы избежать соприкосновения французских и германских патрулей В
Совет министров также одобрил телеграмму Вивиани Палеологу, посланную в 7 часов утра 30 июля и содержащую обязательство французской правящей верхушки о вооруженной поддержке царской России1 2.
Однако меры, включаемые в понятие «прикрытия границы», были гораздо шире того, в чем признается Мессими. Телеграмма Мессими, отправленная 30 июля в 16 часов 55 минут, предписывала командирам 2, 6, 7, 20 и 21-го корпусов объявить положение тревоги в своих войсках и гарнизонах (без призыва Запасных), подготовить к посадке войска прикрытия, которые должны быть перевезены к месту назначения по железной дороге, придвинуть немедленно воинские части прикрытия, идущие походным порядком в районы, предусмотренные на случай внезапной атаки. «В силу дипломатических причин необходимо, чтобы с нашей стороны не произошло ни одного инцидента (на границе. — Н. П.). Поэтому ни одна часть, ни один патруль не должны ни под каким предлогом приближаться к границе или переходить линию, идущую в 10 км от границы»3.
Это запрещение войскам на 10 км приближаться к границе, предпринятое по дипломатическим соображениям, было ловким ходом французских империалистов, и они всемерно использовали его в переговорах с Англией в качестве доказательства своего миролюбия. Но Жоффр потребовал от правительства разрешения не соблюдать точно этого приказа и получил его. В резуль-
1 R. Recouly, Les heures tragiques d’avant-guerre, p. 75—76; Ioff re, Memoires, vol. I, p. 221; МОЭИ, V, № 295, 290.
2 МОЭИ, V, № 289, 292; Poincare, Au service de la France, IV, p. 408.
3 DDF, XI, N 333.
тате во многих важных в стратегическом отношении пунктах войска были удалены от границы всего на 4—5 км.
Председателям реквизиционных комиссий на местах было предложено приготовиться к исполнению своих обязанностей, а мэрам коммун было дано распоряжение предупредить владельцев скота и повозок о предстоящей реквизиции этого имущества Ч Кроме того, была усилена охрана границы, произведен призыв запасных и ополченцев, сведенных в воинские формирования, начат набор лошадей в пограничных районах1 2.
В 19 часов 10 минут 30 июля в Марокко была послана телеграмма о немедленной отправке во Францию 7 батальонов, а после объявления мобилизации — 29 батальонов, двух кавалерийских полков и трех батарей 3.
Решения совета министров, принятые ночью 30 июля, просочились в печать.
Дневная газета «Пари миди» опубликовала 30 июля статью под заглавием «Военный совет заседал всю ночь в Елисейском дворце». Статья указывала, что председатель совета министров, военный и морской министры были вызваны около 4 часов утра в Елисейский дворец. «Нам известно, — писала газета, — что на этом ночном военном совете были приняты самые серьезные решения и что президент республики и три министра в качестве меры простого благоразумия приняли решение о мобилизации четырех классов (резервистов. — Н. П.) 1908, 1909, 1910 и 1911 гг.»4.
Правительство распорядилось конфисковать пущенные в продажу номера газеты, возбудило судебное преследование против редакции «Пари миди» и выпустило официальное опровержение5.
На самом деле прикрытие границ в таких размерах, какие были приняты советом министров, мало чем отличалось от частичной мобилизации, ибо, по авторитетному свидетельству Игнатьева, все части пограничных
1 DDF, XI, N 311, 312.
2 Там же, № 344.
3 «Les Armees frangaises dans la grande guerre», vol. I, p. 73— 75; DDF, XI, N 344.
4 DDF, XI, p. 299, rem. 2.
5 Там же, № 362.
* ЗЯ7
корпусов «находятся уже почти в боевом составе». Были мобилизованы одна четверть всей пехоты, вся кавалерия и жандармские войска, переведены на военное положение крепости и т. д. Всего в боевой готовности находилось 11 пехотных и 10 кавалерийских дивизий. Игнатьев, имевший «постоянный свободный доступ во все отделы французского генерального штаба», с удовлетворением констатировал: «Поражает общее спокойствие, удовлетворенность своей работой — плодом мирной подготовки— и нескрываемая радость воспользоваться выгодной, по мнению французов, стратегической обстановкой. .. общее удовлетворение доставляет всем тон печати, сдержанный и достойный. Демонстрациям против войны не придается никакого значения; они, впрочем, были незначительны и локализованы на бульварах; для их предотвращения сегодня арестовано 100 социалистов (анархистов)»1.
Известия о подготовительных военных мерах в Германии и Австро-Венгрии шли широким потоком. Важнейшим в них было то, что германские войска прикрытия были придвинуты непосредственно к французской границе и заняли исходные позиции для наступления. Возвращение на родину германских резервистов, находившихся за границей, шло полным ходом. Начался призыв запасных по индивидуальным повесткам, в особенности офицеров запаса, реквизиция автомобилей, повозок и скота.
Французская разведка сообщала о перевозках германских войск к французской и русской границам, мобилизации германских корпусов, расквартированных в Восточной Пруссии и Познани, о предстоящем вечером 30 июля начале всеобщей мобилизации в Германии1 2.
В Австро-Венгрии развернулись военные приготовления. В Галиции на русской границе сосредоточивались войска против Сербии 3.
В 18 часов 30 минут префект департамента Мерт-и-Мозель сообщил о первом нарушении французской границы отрядом германской кавалерии, имевшем место
1 МОЭИ, V, № 296.
2 DDF, XI, N 303, 304, 308, 313, 315, 327, 329, 335, 339, 341, 343, 350, 352, 354, 365, 376, 377.
3 Там же, № 315, 356.
в 15 часов 20 минут в районе Ксюр, где Рейнско-Марн-ский канал входит в аннексированные районы Лотарингии
В 14 часов 10 минут 30 июля Грею через Поля Кам-бона была отправлена сводка военных мер, принятых Германией и Францией до 30 июля, свидетельствовавшая о том, что в подготовке войны Германия далеко обогнала Францию. Абель Ферри просил Поля Камбона обратить внимание Грея на решение французского правительства выдвинуть войска прикрытия не ближе 10 км к германской границе, хотя французский план войны был составлен в наступательном духе. «Мы оставляем, таким образом, полосу национальной территории без защиты против внезапной агрессии, для того чтобы... показать английскому общественному мнению и правительству, что Франция и Россия не выступят первыми»* 2.
Поль Камбон выполнил это поручение во второй половине дня. Но Грей «повторил то, что сказал мне вчера, о равнодушии английского мнения к австро-русским конфликтам из-за славян и добавил, что еще не настал момент предусматривать возможность британского вмешательства. Нужно отметить, что уже несколько дней мощные германские влияния проявляются в печати, парламенте и в мире Сити, населенном финансистами германского происхождения. Несколько членов кабинета подпали под эти влияния, и возможно, что' г. Асквит с его привычками медлить не осмеливается занять уже сейчас решительную позицию. Но он лично сторонник вмешательства». Поль Камбон показал Грею полученную от Ферри сводку о военных мероприятиях Франции и Германии и заявил, что «дело уже не ограничивается борьбой за влияние между Австро-Венгрией и Россией, мы находимся под угрозой агрессии, и сегодня или завтра может вспыхнуть всеобщая война, поэтому нужно срочно обсудить все гипотезы. Сэр Эдуард Грей понял это и сказал мне, что он поговорит об этом завтра на совете министров»3.
Эта нерешительность Англии была тем более некстати, что царское правительство собиралось «ускорить
J DDF, XI, N 337.
2 Там же, № 316; BD, XI, N 319, Annexe; DDF, XI, N 361.
3 DDF, XI, N 363.
свои военные приготовления» и всеобщая европейская война могла действительно вспыхнуть не сегодня-завтра.
Вечером 30 июля Вивиани телефонировал в Лондон, требуя от Поля Камбона возможно скорее выяснить намерения Грея. Камбон, боявшийся, что Вивиани прикажет ему вручить ноту Англии о разрыве англо-французской Антанты, отказался подойти к телефону, и разговор с Вивиани вел известный французский писатель Поль Моран, бывший одним из секретарей французского посольства в Лондоне в июле 1914 г. В своих воспоминаниях об этих днях Поль Моран пишет, что Вивиани был раздражен сверх меры и не жалел нелестных эпитетов и выражений по' адресу коварного Альбиона L
Одновременно с нажимом на Грея в Лондоне шел нажим и в Париже. Вечером 30 июля Пуанкаре заявил английскому послу лорду Берти, что «сохранение мира между великими державами континента зависит от позиции Англии, ибо если бы правительство его величества заявило, что в случае конфликта между Германией и Францией в результате нынешних разногласий между Австрией и Сербией Англия придет на помощь Франции, то войны не будет, так как Германия немедленно бы изменила свою позицию»1 2.
Но именно этого выступления Англии на стороне Франции и России сторонники войны в английском кабинете пока не хотели и не могли сделать. Не хотели, так как их целью было не мешать Германии зарваться возможно дальше и отнять у нее возможность для отступления. Они опасались, что выступление английского правительства 30 июля с предостережением по адресу правящей германской верхушки, когда Германия еще не объявила войны России, может сорвать военную развязку и вызвать отступление германского империализма. Но, с другой стороны, английские поджигатели войны не могли сделать такого выступления, даже если бы и хотели, потому что в те дни пацифистское большинство членов либерального кабинета высказалось против вступления Англии в войну.
1 Статья Поля Морана в «Marianne», 1.III.1933; Poincare, Au service de la France, IV, p. 428.
2 BD, XI, N 373.
«Я сказал г. Пуанкаре, — продолжает свой отчет Грею об этом разговоре Берти, — что для правительства его величества было бы трудно сделать подобное заявление, так как большинство палаты общин, возможно, не оценит его необходимости. В настоящий момент оно могло бы рассматриваться как вмешательство в австросербский вопрос — дело, в котором Англия не прямо заинтересована.
Г. Пуанкаре настаивал, что это было бы в интересах мира, которые являются такими же великими английскими, как и французскими, интересами... Я, — продолжает далее Берти, — сказал, что приказ британскому флоту об отмене деконцентрации должен быть достаточно ясным указанием для Германии, без какого бы то ни было формального предупреждения, что может произойти в случае войны между Германией и Францией. Г. Пуанкаре ответил, что заявление такого рода предотвратило бы указанную войну, а если оно даже и не предотвратит ее, британская помощь Франции в начале военных действий будет способствовать сохранению равновесия сил в Европе. Более поздняя помощь могла бы оказаться слишком запоздалой, и, если Англия останется нейтральной и Германия станет всемогущей на континенте, положение Англии как великой державы полностью изменится к ее ущербу.
Г. Пуанкаре выразил желание, чтобы я сообщил вам для скорейшего рассмотрения мотивы, которые он изложил мне в пользу такой, как он указывал, декларации от правительства его величества» Г
Этот разговор Пуанкаре с английским послом свидетельствует, что Пуанкаре хотел связать английский империализм обещанием поддержки, таким обещанием, которое последний уже не мог бы взять назад.
Еще до разговора Пуанкаре с лордом Берти Извольский вручил в 15 часов Маржери копию телеграммы Сазонова о его переговорах с Пурталесом в ночь с 29 на 30 июля, закончившихся составлением Сазоновым «формулы соглашения»1 2.
1 BD, XI, N 318, 373; Poincare, Au service de la France, IV, p. 416—418.
2 МОЭИ, V, № 278.
В другой телеграмме Сазонов указывал: «Мы не можем допустить, чтобы подобные переговоры могли бы служить лишь для выигрыша времени в пользу Австрии и Германии» Г
Палеолог, подтверждая это известие, передавал заявление Сазонова Пурталесу о невозможности для России допустить, чтобы Сербия стала вассалом Австрии. Бомбардировка Белграда вызвала во всей России самое глубокое волнение и свела к нулю переговоры об урегулировании конфликта1 2.
Палеолог, выполняя инструкцию Вивиани, отправленную ему 30 июля в 7 часов3, «рекомендовал г-ну Сазонову избегать всякой военной меры, которая могла бы дать Германии предлог для всеобщей мобилизации».
«Он ответил мне, — телеграфировал Палеолог, — что в течение прошлой ночи русский генеральный штаб как раз отсрочил несколько тайных мер предосторожности, разоблачение которых могло бы встревожить германский генеральный штаб. Вчера (29 июля. — Н. П.) начальник русского генерального штаба вызвал военного атташе при германском посольстве и дал ему честное слово, что мобилизация, объявленная сегодня утром, направлена исключительно против Австрии»4.
Поздно вечером, в 23 часа 25 минут, пришла телеграмма Палеолога, что русское правительство «решило тайно приступить к первым мерам всеобщей мобилизации», так как Сазонов и Николай II убедились, что «Германия не хочет произнести в Вене решающего слова, которое бы спасло мир», а русский генеральный штаб и адмиралтейство «получили тревожные сведения о приготовлениях германской армии и флота».
«Осведомляя меня об этом решении, — телеграфировал Палеолог, — г. Сазонов добавил, что русское правительство будет в не меньшей степени продолжать свои миротворческие усилия. Он повторил мне: «Я буду вести переговоры ДО' последнего' момента»»5.
Палеолог, отправивший эту телеграмму из Петербурга в 21 час 30 июля, знал, что телеграмма о всеобщей
1 МОЭИ, V, № 277; DDF, XI, N 324 et rem., р. 276.
2 DDF, XI, N 328, 342.
3 Там же, № 305.
4 Там же, № 342.
5 Там же, № 359.
русской мобилизации была послана в 18 часов. Дата отправки Палеологом своей телеграммы показывает, что Палеолог выжидал до отправки телеграммы о всеобщей русской мобилизации. Второе свидание Палеолога с Сазоновым произошло после возвращения Сазонова из Петергофа, и Палеолог знал от Сазонова, что Николай II дал согласие на объявление всеобщей мобилизации Г
О том, как восприняли и как поняли в Париже эту телеграмму Палеолога, свидетельствует пометка Абеля Ферри на дешифранте телеграммы: «Протелефонировано по прямому проводу Мессими в 2 часа утра (в ночь с 30 на 31 июля. — Н. П.); его спросили, необходим ли немедленный призыв резервистов, он ответил: «Нет». А. Ф.»1 2.
Ответ Мессими понятен: призывом резервистов, который предлагал в результате прочтения телеграммы Палеолога Абель Ферри, французское правительство обнаружило бы перед французским рабочим классом и всем миром агрессивность своих замыслов. Между тем французские империалисты больше всего старались представить Францию в качестве страны, подвергшейся нападению «прусских варваров». Преждевременный призыв резервистов во Франции мог затруднить усилия Грея по втягиванию Англии в войну.
Но, с другой стороны, телефонный запрос Абеля Ферри к Мессими показывает, что французское министерство иностранных дел оценило эту телеграмму Палеолога как фактическое сообщение о всеобщей русской мобилизации.
Ночью Вивиани отнес эту телеграмму Пуанкаре. «Я вспоминаю,— лицемерно заявляет в своих мемуарах Пуанкаре, — как оплакивал я в этот момент, что Россия не сообразовалась более лучшим образом с советом г-на Вивиани»3.
Тем не менее известия от Палеолога были столь важны, что утром 31 июля было созвано первое в этот день заседание совета министров, длившееся с 9 до 12 часов утра. Что происходило на этом заседании и как отнеслись к известиям о решении царского правитель
1 DDF, XI, N 794.
2 Там же, № 359 и стр. 297, примечание 3.
3 Poincare, Au service de la France, IV, p. 404.
ства, пока неизвестно, так как в опубликованных французских документах и мемуарах нет ничего об этом заседании совета министров, кроме глухой ссылки в признаниях Мессими L
Для французских организаторов войны день 31 июля был одним из наиболее бурных и тревожных дней в период июльского кризиса 1914 г.
Большую тревогу в кругах французского правительства и французских дипломатов вызвала в эти дни идея английского посла в Риме Реннеля Родда, предложившего свой способ «локализации конфликта»: Италия и Англия сохраняют нейтралитет., и война ограничится схваткой между Германией и Австро-Венгрией, с одной стороны, Россией, Францией и Сербией — с другой.
Жюль Камбон приходил в ужас от подобного проекта, называя его авантюрой. «В Берлине, — телеграфировал Жюль Камбон 30 июля, — с надеждой рассчитывают на успех борьбы против Франции и России, если они будут одни. Только возможность вмешательства Англии волнует императора, его правительство и все деловые круги.
Авантюра столь страшна, что было бы необходимо, прежде чем взять на себя ее риск, иметь уверенность, что Англия поддержит Францию своим оружием тотчас же, как последняя будет атакована» 1 2.
Эта телеграмма Жюля Камбона, полученная в Париже 31 июля в 3 часа ночи, в 9 часов утра была в срочном порядке переадресована в Лондон3.
В другой телеграмме Жюль Камбон сообщал о своей беседе с Яговом, имевшей место вечером 30 июля. Помимо вопроса о выпуске газетой «Локаль анцайгер» ложного сообщения о всеобщей германской мобилизации самым важным в разговоре явилось заявление Ягова, что частичная мобилизация в России «компрометирует успех всякого вмешательства перед Австрией... от этой мобилизации зависит все».
«Я заметил статс-секретарю, — телеграфировал Жюль Камбон, — что он сам сказал мне, что Германия считала бы себя обязанной мобилизоваться только в том случае,
1 7?. Recouly, Les heures tragiques d’avant-guerre, p. 80,
2 DDF, XI, N 378.
3 Там же, стр. 315, примечание 1.
если бы Россия мобилизовалась на ее границах, а этого нет. Он ответил мне, что это верно, но что руководители армии настаивают, так как всякое запоздание — потеря сил для германской армии, и что слова, о которых я напоминаю, не составляли с его стороны твердого обязательства».
В итоге разговора Жюль Камбон вынес впечатление, что «шансы на мир еще более уменьшились» Г
Эта телеграмма Жюля Камбона, полученная в Париже в 4 часа ночи, утром 31 июля была переадресована Полю Камбону в Лондон* 2.
В 10 часов 35 минут царский поверенный в делах в Париже Севастопуло сообщил о заявлении Берхтольда, что Австрия вынуждена мобилизоваться против России, но переговоры с Россией будут продолжаться, о чем Сапари послано распоряжение3.
Такова была обстановка, сложившаяся утром 31 июля. В своей инструкции французским послам за границей, отправленной в 11 часов 15 минут— 12 часов ^минут 31 июля, Вивиани указывал, что австро-сербский конфликт стал из локального европейским конфликтом в результате объявления Австрией войны Сербии, мобилизации 13 русских корпусов, выступления Германии в качестве посредника между Австрией и Россией, но выражал надежду, что кризис может в конце концов прийти к мирной развязке.
Вивиани характеризовал позицию Франции и Германии следующим образом: «С одной стороны, каждая из этих стран хочет предоставить другой ответственность за первое объявление мобилизации, учитывая в особенности мнение Англии, относительно которой Германия еще не прекращает питать надежду, что она будет держаться в стороне от конфликта.
С другой стороны, ни Франция, ни Германия не хотят быть захваченными врасплох мобилизацией противника и каждая продолжает приготовляться, не делая настоящей мобилизации. Эта роковая конкуренция, к которой присоединяется конкуренция России, остается поистине опасной»4.
DDF, XI, N 380.
2 Там же, № 317, примечание 2.
3 Там же, № 385.
4 Там же, № 388.
Но в том-то и дело, что ясной декларации со стороны Англии не было. В 12 часов 30 минут Берти вручил Вивиани лишь формулу Грея об улаживании конфликта, формулу, разрешавшую Австрии оккупировать Белград, т. е., иначе говоря, провоцировать дальнейшее развязывание войны1. От этой формулы до «ясной декларации» Грея о позиции Англии в развернувшемся конфликте, а тем более до поддержки Англией Франции и России было очень далеко. От Поля Камбона утром 31 июля также не было получено никаких определенных известий о позиции Англии. Французское правительство могло лишь бомбардировать Лондон материалами о военных приготовлениях Германии и на французской границе, о захвате французских паровозов германскими властями и т. д., что Вивиани и Абель Ферри аккуратно делали в течение дня 31 июля 1 2.
Желая добиться ясной декларации о позиции Англии, французское правительство по инициативе Пуанкаре пошло на крайнее средство — на посылку чиновника французского' министерства иностранных дел Уильяма Мартина с личным письмом Пуанкаре английскому королю Георгу V.
В письме Пуанкаре, вежливо намекая на обмен письмами Поля Камбона и Грея в 1912 г., осведомлял своего «дорогого и высокого друга» о том, что, «чем больше Англия, Франция и Россия дадут пример единства в их дипломатических усилиях, тем больше можно будет рассчитывать на сохранение мира» 3.
Полю Камбону было предписано принять все меры для того, чтобы У. Мартин, прибывающий в Лондон в 22 часа 45 минут 31 июля, мог вручить это письмо по назначению в тот же вечер4. Вивиани в 17 часов рекомендовал царской России принять формулу Грея5.
Сводки французского генерального штаба говорили о перевозках германских войск к французской границе, об установлении вдоль нее германских патрулей, о при
1 DDF, XI, N 389.
2 Там же, № 390, 420, 425.
3 Там же, № 457; R. Poincare, Au service de la France, IV, p. 437—440.
4 DDF, XI, № 395, 457; R. Poincare, Au service de la France, IV, p. 337—340; BD, XI, N 364, 366.
5 DDF, XI, N 405, 444.
зыве резервистов в 1, 3, 5, 6, 7, 8 и 14-м корпусах германской армии, о прибытии в Киль 1-й и 3-й эскадр германского флота Г Телеграммы французских дипломатов о военных приготовлениях Германии поступали непрерывно1 2.
Жюль Камбон в «очень срочной телеграмме № 235» (отправлена из Берлина 31 июля в 14 часов 25 минут, получена в Париже 31 июля в 15 часов 30 минут) сообщал о вызове его Яговом, который сказал ему о всеобщей мобилизации русской армии. Это побуждает Германию объявить «состояние угрозы войны», которое позволяет ввести осадное положение и приостановить отправление некоторых общественных служб и закрыть границу. Далее Жюль Камбон сообщил о посылке ультиматумов России и Франции: «...от Петербурга требуют демобилизации, иначе Германия будет вынуждена мобилизоваться со своей стороны... Шену поручено осведомить французское правительство о решениях берлинского кабинета и спросить, какую позицию оно (французское правительство. — Н. П.) сочтет возможным занять» 3.
Другая телеграмма Жюля Камбона (№ 236), отправленная из Берлина в 15 часов 50 минут и полученная в Париже в 16 часов 25 минут, сообщала, что согласно телеграмме германского посла из Петёрбурга «Россия решилась на всеобщую мобилизацию в ответ на всеобщую австрийскую мобилизацию. В этих условиях нужно ожидать почти немедленного опубликования приказа о всеобщей германской мобилизации»4. Наконец, в третьей телеграмме (№ 242), «час отправления которой и час прибытия не даны» (как утверждает редакция «Documents Diplomatiques Frangais»), Жюль Камбон сообщал, что «осадное положение во всей Германии близко. Ждите, что приказ о всеобщей мобилизации будет дан по истечении срока ответа на запрос (ультиматум. — Н. П.) г-на Шена»5.
Эти телеграммы Жюля Камбона, извещавшие о предстоящем объявлении «состояния угрозы войны» в
1 DDF, XI, N 381, 382, 384, 408.
2 Там же, № 391, 392, 393, 394, 396, 399, 404.
3 Там же, № 403.
4 Там же, № 402.
5 Там же, № 337, примечание 1.
Германии и предстоящем вскоре германском ультиматуме Франции, вместе с тем подтверждали полученное в ночь с 30 на 31 июля сообщение Палеолога о решении царского правительства «тайно приступить к первым мерам всеобщей мобилизации» Г
Французское правительство реагировало на сообщения Жюля Камбона решением придвинуть «войска прикрытия» из районов их сосредоточения к границе и призывом резервистов в войска прикрытия.
Еще утром 31 июля генерал Жоффр составил меморандум ультимативного характера, требуя проведения указанных выше мероприятий. Ссылаясь на германские военные приготовления, в особенности на концентрацию войск 8, 14, 15, 16 21-го германских корпусов у французской границы и тайный призыв резервистов в Германии, Жоффр писал: «В настоящем положении нам более невозможно приступить к применению новых мелких мер, кроме тех, о которых уже был дан приказ, не внеся глубокого расстройства в мероприятия, предусмотренные для войск прикрытия и мобилизации, в особенности в отношении службы железных дорог.
Когда продолжается напряженное состояние и пока немцы под покровом дипломатических переговоров продолжают свою планомерную мобилизацию, что они делают сейчас, избегая этого слова, тогда правительство должно безусловно ясно осознать, что с сегодняшнего вечера при каждой 24-часовой отсрочке в призыве запасных и в распоряжении о прикрытии последует задержка нашего развертывания, иначе говоря, плата частью нашей территории от 15 до 20 км за каждый день промедления. Главнокомандующий (называя себя так, Жоффр предвосхищал события. — Я. Я.) не может взять на себя эту ответственность»1 2.
В 15 часов 30 минут Жоффр вручил свой меморандум Вивиани, который одобрил его требования. Для рассмотрения их было созвано второе в этот день заседание совета министров. «Совет министров, собравшись 31 июля 1914 г. в 17 часов (согласно данным Мессими, заседание совета министров продолжалось с 16 до 18 часов 30 минут) и ознакомившись с изложенным
1 DDF, XI, N 359.
2 Там же, № 401.
здесь меморандумом, решил отправить телеграмму: «Отправьте войска прикрытия». «Телеграмма была послана в 18 часов»1 — так гласит пометка Жоффра на его меморандуме.
Одновременно с посылкой этой телеграммы было дано новое распоряжение войскам прикрытия не переходить линии 10-километровой зоны у границы, приняты меры «для безопасности фортов первой линии» и путей сообщения и запрещена воздушная навигация над территорией Франции, кроме воздушных кораблей, принадлежащих государству1 2.
В 18 часов Вивиани3 принял германского посла Шена, просившего о свидании.
Шен около 17 часов получил от Бетмана-Гольвега следующее поручение: «Несмотря на продолжающиеся наши усилия и хотя мы не приняли никаких мобилизационных мер, Россия предприняла мобилизацию всей своей армии и флота, следовательно, и против нас. Вследствие этого мы объявили состояние «угрозы войны», за которым должна последовать мобилизация в случае если Россия в течение 12 часов не приостановит все военные меры против нас и Австрии. Мобилизация неизбежно будет обозначать войну. Будьте любезны, запросите французское правительство, намерено ли оно остаться нейтральным в русско-германской войне. Ответ должен быть дан в течение восемнадцати часов. Телеграфируйте немедленно час, в который сделан запрос. Необходима крайняя срочность.
Секретно. Если, чего не следует предполагать, французское правительство заявит о своем намерении остаться нейтральным, ваше превосходительство соблаговолит объявить французскому правительству, что мы будем вынуждены потребовать передачи крепостей Туль и Эпиналь в качестве залога нейтралитета, которые мы оккупируем и вернем обратно по окончании войны
1 DDF, XI, р. 336, rem. 1; Poincare, Au service de la France, IV, p. 458; R. Recouly, Les heures tragiques d’avant-guerre, p. 78—80.
2 DDF, XI, N 406, 415, 416.
3 По данным французских документов — DDF, XI, N 417 et p. 347, rem. 1, 2; по данным германских — DD, N 528; Poincare, Au service de la France, IV, p. 448, — в 19 часов; по данным рус* ских документов — МОЭИ, V, № 355, — в 18 часов 30 минут.
с Россией. Ответ на последнее предложение должен быть здесь завтра в 4 часа»
Это был ультиматум. Шен согласно инструкции предъявил только его первую часть. Разговор Шена с Вивиани был непродолжительным.
В 20 часов 17 минут Шен телеграфировал в Берлин: «Запрос сделан в 19 часов. Председатель совета министров сказал что у него нет никаких известий о всеобщей русской мобилизации, а имеются лишь сведения о принятых мерах предосторожности. Поэтому он не хотел бы совершенно отказаться от надежды избежать крайностей и обещал ответ относительно нейтралитета самое позднее завтра в 13 часов» 1 2.
Другие французские источники — запись Вертело, сделанная 31 июля 1914 г., запись Пуанкаре в мемуарах (по сведениям, полученным от Вивиани и Маржери), 2 телеграммы Вивиани Палеологу с изложением беседы с Шеном, отправленные в Петербург в 21 час — 21 час 20 минут, отчет Вивиани 3 января 1923 г.—подтверждают полностью содержание отчета Шена о его разговоре с Вивиани3.
Из этих материалов мы узнаем, что Шен не решился сообщить Вивиани указание Бетмана-Гольвега, что германская «мобилизация неизбежно означает войну», что о «секретной части» инструкции, как пишет Пуанкаре4, французское правительство узнало якобы только во время войны, когда шифровальному отделу французского министерства иностранных дел удалось расшифровать телеграмму с ультиматумом, посланную Бетманом-Голь-вегом Шену и перехваченную французами 31 июля 1914 г., что Вивиани в момент разговора с Шеном якобы ничего не знал об объявлении всеобщей мобилизации в России5 и это вызвало срочный запрос Вивиани Палеологу.
На вопросе о том, когда французское правительство узнало о всеобщей мобилизации в России, следует остановиться подробнее. Официальная телеграмма Палео
1 DD, N 491.
2 DD, N 528; МОЭИ, V, № 355.
3 DDF, XI, N 417, et rem. 1, 3, р. 347; N 438, р. 361, rem. 1; Poincare, Au service de la France, IV, p. 449, 452, 455.
4 Poincare, Au service de la France, IV, p. 450—451.
5 Там же, стр. 452.
лога о всеобщей русской мобилизации: «Объявлена всеобщая русская мобилизация» — была составлена Палеологом в 8 часов 30 минут 31 июля, отправлена из Петербурга в 10 часов 43 минуты и получена в Париже в 20 часов 30 минут 31 июля
В своих мемуарах Пуанкаре заявляет: «После полудня (31 июля. — Н. П.) мы узнаем из берлинских телеграмм, затем из демарша г-на фон Шена перед Вивиани, что Россия со своей стороны объявила всеобщую мобилизацию. Мы не имеем об этом, — заверял Пуанкаре,— никакого прямого известия из Петербурга. В информациях, данных вчера как через Палеолога, так и через г-на Извольского, вопрос шел лишь о приготовительных мерах, отнюдь не об окончательном и официальном решении. После этого ничего нового к нам не поступило ни от нашего посольства в России, ни от русского посольства в Париже, и по необыкновенной случайности только в 20 часов 30 минут в Париж прибыла лаконичная телеграмма г-на Палеолога о всеобщей русской мобилизации» * 2.
В момент прихода барона Шена в 19 часов «председатель совета еще не получил ни от Палеолога, ни от Извольского официального известия о русской мобилизации»3 и после ухода Шена (это было в 19 часов 30 минут) поспешил направить Палеологу срочный запрос о «реальности мнимой всеобщей русской мобилизации» 4.
Далее Пункаре доказывает, что Вивиани, подписав телеграмму Палеологу, в 20 часов ушел из министерства домой, а оттуда направился в Елисейский дворец, где в 21 час должно было,состояться заседание совета министров. «В 21 час 50 минут узнали об убийстве Жореса, и председатель совета вернулся домой только около 2 часов ночи (1 августа), проведя два часа у ложа жертвы. Г. Вивиани добавил в своей записке (от 3 января 1923 г. — Н. П.), что он даже не знал, была ли телеграмма Палеолога вручена ему в Елисейском дворце в течение этого бурного вечера или позже. В действительности эта телеграмма была нам принесена, если
DDF, XI, N 432 et rem. 3, р. 356—357.
2 Poincare, Au service de la France, IV, p. 444—445.
3 Там же, стр. 448.
4 Там же, № 438.
26
Н. П. Полетика
40|
я не ошибаюсь, в то время, когда совет министров еще заседал. Но она лишь подтвердила нам косвенные известия, которые мы получили» Ч
Задержку «крайне срочной» лаконичной телеграммы Палеолога (во французском тексте всего 9 слов, считая подпись посла) Пуанкаре и редакция «Documents Diplomatiques Frangais» объясняют отправкой ее через Берген1 2, задержку ее доставки Вивиани после получения телеграммы в Париже в 20 часов 30 минут — тем, что потребовалось известное время для ее расшифровки3. Отправка Палеологу срочного запроса о «реальности мнимой всеобщей русской мобилизации», последовавшего в 21 час и 21 час 20 минут, т. е. через 30—50 минут после получения телеграммы Палеолога о всеобщей русской мобилизации, оправдывается тем, что Вивиани в 20 часов ушел из министерства иностранных дел и приостановить отправку запроса Вивиани Палеологу было некому4.
Комиссия по изданию «Documents Diplomatiques Frangais» нашла на полях регистрационного журнала французского посольства в Петербурге пометку T.S.F. (беспроволочный телеграф. — Н, П.), указывавшую на то, что телеграмма Палеолога о всеобщей русской мобилизации была отправлена в Париж также и по радио. В связи с этим «комиссия обследовала, была ли эта телеграмма передана таким путем. Регистрационные журналы шифровального отдела не содержат никакого упоминания, относящегося к прибытию в этот день радиотелеграммы. Журнал передач башни Эйфеля за этот день имеет следующие пометки:
«И часов 15 минут до 12 часов 30 минут: связь с Петербургом. Очень слаба. Нечитаема из-за Науэна. 14 часов, 15 часов 55 минут, 17 часов 35 минут: связь с Петербургом. Ничего оттуда».
Поэтому нужно прийти к выводу, что радиотелеграмма (message T.S.F.) не прибыла ранее телеграммы, отправленной по проводу»5.
1 Poincare, Au service de la France, IV, p. 457.
2 Там же, стр. 445; DDF, XI, p. 356—357, rem. 3.
3 Poincare, Au service de la France, IV, p. 455—456; DDF, XI, p. 360, rem. 3.
4 Poincare, Au service de la France, IV, p. 454.
5 DDF, XI, p. 356—357, rem. ?.
Вся эта мышиная возня Пуанкаре, ряда французских историков-пуанкаристов и комиссии по изданию «Documents Diplomatiques Frangais» вокруг часа прибытия в Париж телеграммы Палеолога о всеобщей русской мобилизации объясняется отнюдь не их стремлением к познанию истины или любовью к установлению точных исторических фактов. Нет, здесь преобладают гораздо более реальные и веские мотивы: доказывая, что Вивиани до беседы с Шеном не знал твердо об объявлении всеобщей русской мобилизации, Пуанкаре на основании этого приходит к выводу, что Вивиани, «как и все правительство в целом, был поставлен перед мерой, решенной вдали от нас и вопреки нашим повторным предостережениям»т. е., иначе говоря, что царское правительство решилось объявить всеобщую мобилизацию тайком от Франции, поставив последнюю перед совершившимся фактом, словом, втянуло Францию в войну и французское правительство в силу верности союзу последовало на поводу у царской России.
Этот тезис Пуанкаре был повторен в ноябре 1936 г. и французским историком-пуанкаристом Ренувеном, фактическим составителем XI тома III серии «Documents Diplomatiques Frangais»1 2.
Нам кажется, что этот тезис Пуанкаре ставит истину «вверх ногами». Вопрос заключается не в том, когда Пуанкаре, Вивиани и французские министры получили официальную, как признается сам Пуанкаре, телеграмму Палеолога о всеобщей русской мобилизации. Вполне возможно, что они могли ее получить в 20 часов 30 минут, после ухода Шена, хотя не менее возможно, что когда-нибудь найдется «пропавшая» радиотелеграмма Палеолога с более ранней датой прибытия в Париж.
Ведь, по признанию самого Пуанкаре, телеграмма Палеолога, полученная в 20 часов 30 минут вечера, «лишь подтвердила наши косвенные известия, которые мы уже получили»3.
А таких косвенных известий было немало:
1. Предупреждение Извольского — Севастопуло —
Игнатьева в 3 часа в ночь с 30 на 31 июля4.
1 Poincare, Au service de la France, IV, p. 455.
2 RHGM, 1937, N 1, p. 2, 19—20.
3 Poincare, Au service de la France, IV, p. 457.
4 МОЭИ, V, № 289; DDF, XI, N 301 et rem. 1, p. 258; N 283, 302.
2. Предупреждение Налеолога о решении царского правительства *.
3. Сообщения Жюля Камбона, передававшие заявления Ягова о всеобщей мобилизации в России1 2.
Наличие этих предупреждений заставило даже французского историка-пуанкариста Ренувена признать в отношении Вивиани, что «его незнание не было полным» 3.
В связи с задержкой телеграммы Палеолога находится и одна из крупнейших фальсификаций «Французской желтой книги 1914 г. о европейском кризисе», фальсификация, состоявшая в том, будто австрийская всеобщая мобилизация предшествовала всеобщей русской мобилизации.
Сейчас мы знаем совершенно точно, что согласие Николая II на всеобщую мобилизацию было получено Сазоновым 30 июля в 16 часов, телеграмма о мобилизации была разослана 30 июля в 18 часов.
С другой стороны, по данным австрийских документов также совершенно точно установлено, что согласие Франца-Иосифа на всеобщую мобилизацию Австро-Венгрии было получено 31 июля в 12 часов 23 минуты, а приказ о всеобщей мобилизации был разослан около 17 часов, что решение австрийских поджигателей войны было принято независимо от решения царского правительства, так как первые известия о всеобщей мобилизации в России были получены в Вене только 1 августа в 9 часов утра4.
В связи с этим небезынтересно выяснить, как возникла эта фальсификация по «Французской желтой книге 1914 г. о европейском кризисе».
Еще 29 июля французский военный агент в Вене сообщал о циркулирующем в Вене слухе, что австровенгерское правительство намерено объявить 30 июля или I августа всеобщую мобилизацию своих сил, «для того чтобы ответить на всякую угрозу и, может быть, для того, чтобы воздействовать на Петербург»5.
1 DDF, XI, N 359, р. 297, геш. 3; Ротсагё, Au service de la France, IV, p. 404, 444—445.
2 DDF, XI, N 402, 403, p. 337, rem. 1; Poincare, Au service de la France, IV, p. 444—445.
3 RHGM, 1937, N 1, p. 13.
4 OUAP, VIII, N 11132, 11175.
5 DDF, XI, N 277.
31 июля французский военный агент в Вене, ссылаясь на свою телеграмму от 29 июля, сообщал:
«Приказ о всеобщей мобилизации отдан австро-венгерским армиям. Призваны все мужчины от 19 до 42 лет. Я познакомился с ним в военном министерстве. Я ничего не мог узнать по поводу намерений Германии. Но было бы интересно знать, насколько это решение может повлиять па решения германского правительства» Г
Эта телеграмма была отправлена из Вены в 17 часов 31 июля и получена в Париже в 19 часов 30 минут 31 июля. Однако при регистрации и расшифровке ее произошла «досадная ошибка»: в журнале регистрации шифровального отдела и в журнале входящих телеграмм дата отправки телеграммы помечена «5 часов». Конечно, это было «5 часов вечера», а не «5 часов утра». Но в министерстве иностранных дел решили, что эта дата означает «5 часов утра»* 2. Это была странная и непонятная ошибка, чтобы не сказать больше, ибо путем сопоставления дат отправки телеграммы французского военного агента в Вене от 31 июля с датами отправки следующей телеграммы, посланной из Вены, подобной ошибки было очень легко избежать.
А эта ближайшая телеграмма из Вены была официальным сообщением Дюмена о всеобщей мобилизации в Австро-Венгрии. «Всеобщая мобилизация, охватывающая всех мужчин в возрасте от 19 до 42 лет, объявлена австро-венгерским правительством. Мой русский коллега. .. предполагает, что посредством этого выдвижения войск к своим границам Австрия пытается добиться вынужденной локализации конфликта, но признает, что этим принуждением венский кабинет рискует провоцировать кризис, которого, как он утверждает, он хочет избежать. Мнение в Вене, что всеобщий пожар неминуем» 3.
Эта телеграмма была отправлена из Вены в 18 часов 31 июля, получена в Париже в 20 часов 30 минут 31 июля, т. е. в один и тот же час и в одну и ту же минуту, как и официальная телеграмма Палеолога о всеобщей русской мобилизации.
rDDF, XI, N 419.
2 Там же, № 348, примечание 2.
3 Там же, № 431.
Согласно данным французской комиссии по изданию «Documents Diplomatiques Framjais», «регистр шифра имеет в качестве часа отправки 6 часов. Но в книге регистрации прибывающих телеграмм помечено «6 час. в.» (следовательно, 6 часов вечера)» !.
Таким образом, следовало только лишь проверить записи в регистратуре шифра и в журнале регистрации прибывающих телеграмм, для того чтобы установить истину, что русская всеобщая мобилизация предшествовала всеобщей мобилизации в Австрии. Но, язвительно замечает профессор Сорбонны Жюль Исаак, «Кэ д’Орсэ, очевидно, имел основательные причины для того, чтобы не хотеть слишком близко присматриваться к этому»1 2.
«Умница Вертело», собирая материалы для «Французской желтой книги 1914 г. о европейском кризисе», составил для этой цели следующую справку: «Всеобщая австрийская мобилизация 31 июля утром (5 часов). Русская мобилизация следует (10 часов). Германское «состояние угрозы войны» (3 часа). Призыв французских войск прикрытия (6 часов)». На этой справке имеется пометка: «31 июля 1914 г., 118» 3.
«118» — это документ № 118, являющийся одной из крупнейших фальсификаций во «Французской желтой книге 1914 г. о европейском кризисе». Этот документ передавал лаконичную телеграмму Палеолога: «Всеобщая мобилизация русской армии объявлена»4 следующим образом: «Вследствие всеобщей мобилизации Австрии и мобилизационных мер, принимаемых тайно, но беспрерывно в течение 6 дней Германией, отдан приказ о всеобщей мобилизации русской армии, так как Россия не может, не подвергаясь самой серьезной опасности, дать себя опередить еще больше, в действительности она лишь предпринимает военные меры, соответствующие тем мерам, которые уже приняты Германией.
По повелительным стратегическим причинам русское правительство, зная, что Германия вооружается, не
1 DDF, XI, N 356, rem. 1.
2 RHGM, 1937, N 1, p. 30—31; см. мнение Ренувена там же, стр. 23, примечание 1.
3 DDF, XI, р. 356, rem. *.
4 Там же, № 432.
могло больше замедлять превращение своей частичной мобилизации во всеобщую мобилизацию» Г
Так фальсифицировалась усилиями Вертело «Французская желтая книга 1914 г.», в ней насчитывается свыше 100 крупных и мелких фальсификаций, особенно в отчетах Палеолога. Справедливость требует отметить, что также фальсифицировались «Русская оранжевая книга 1914 г.», «Английская белая книга 1914 г.» и «Сербская синяя книга 1914 г.» и т. д.
Что касается «Австрийской красной книги 1914 г.» и «Германской белой книги 1914 г.», то они представляют не подлинные документы, а парафразы их в целях фальсификации событий.
Французский историк Камил Блох, стараясь обелить французских фальсификаторов, заявляет, что, «когда они составляли «Желтую книгу», их намерением не было дать историкам бесспорную информацию. Их целью исключительно было воздействовать на мировое мнение, дать ему контрответ на любую другую цветную книгу. Тогда была в полном разгаре битва пропаганды и публикации дипломатических документов были инструментами войны, направленными против морали народов»1 2.
К вечеру 31 июля окончательно выяснился вопрос о позиции Италии, внушавшей немало забот французским империалистам. Правда, в период 26—30 июля в сообщениях Баррера неоднократно говорилось об отсутствии сколько-нибудь значительных военных приготовлений в Италии3, о нежелании итальянского правительства выступать на поддержку Австро-Венгрии и Германии в силу обязательств Тройственного союза. Но итальянское правительство нарочито воздерживалось от каких-либо связывающих его деклараций4.
Влиятельная итальянская газета «Трибуна» упорно вела кампанию за участие Италии «в возможных событиях завтрашнего дня и за необходимость сохранить верность своим обязательствам»5.
Французские империалисты охаживали Италию по мере сил, и французскому резиденту в Тунисе было
1 «Livre Jaune-Fran^ais», 1914, N 118.
2 RHGM, 1937, N 1, p. 33.
3 DDF, XI, N 194, 199, 256, 261.
4 Там же, № 82, 144, 153, 159, 204, 280, 332.
6 Там же, № 383.
предписано прекратить неуместную в настоящий момент кампанию французских газет в Тунисе против Италии 4.
Наконец Баррер, не находивший себе, по-видимому, места от беспокойства и еще накануне (30 июля) советовавший французскому правительству не торопить Италию запросами о ее позиции1 2, не выдержал и на свой страх и риск запросил 31 июля Сан-Джулиано, какую позицию займет Италия в случае конфликта. Сан-Джулиано, потребовав гарантии, что тайна будет сохранена (Баррер дал честное слово), сообщил под строжайшим секретом, что «итальянское правительство склонно рассматривать нападение Австрии на Сербию как акт агрессии, могущий избавить от выступления в ее пользу», что Италия, не нарушая договора о союзе с австро-германским блоком, может воздержаться от участия во всяком конфликте3 4 5 6.
И хотя Сан-Джулиано обусловил свое заявление требованием сдержанности со стороны Франции и России, требованием, которое вызвало сомнения у Вертело-, считавшего, что «неопределенность разговора и скрытный, условный тон маркиза Сан-Джулиано лишают его слова всякого практического значения»4, но Пуанкаре и Вивиани не сомневались более в том, что Италия сохранит нейтралитет5.
Для рассмотрения всех сообщений, полученных к вечеру 31 июля, особенно для обсуждения ответа на германский ультиматум, в 21 час было созвано третье за этот день заседание совета министров. Совет министров «узнал последовательно об австрийской и русской мобилизации», и Вивиани прочел телеграмму Баррера о нейтралитете Италии6.
На третьем заседании совета министров в связи с известиями Палеолога и Дюмена о всеобщей мобилизации в России и Австрии были приняты решения относительно всеобщей мобилизации во Франции. Об этом свидетельствует тот факт, что через час после заседания
1 DDF, XI, N 386, 353, 455.
2 Там же, № 321.
3 Там же, № 411.
4 Там же, № 343.
5 Poincare, Au service de la France, IV, p. 473,
6 Там же.
совета министров военный министр Мессими в 1 час ночи 1 августа отправил всем командирам корпусов, командующему войсками в Тунисе и военному губернатору Парижа «предупредительную» телеграмму: «Вероятно, приказ о мобилизации будет разослан сегодня, 1 августа, после полудня. Немедленно примите все вну-трислужебные меры, могущие облегчить мобилизацию» Ч
Царский военный агент полковник Игнатьев, пришедший к Мессими, для того чтобы узнать о результатах заседания совета министров, сообщал в Петербург:
«31/18 июля... Час ночи. Военный министр, объявив мне в приподнятом сердечном тоне о твердом решении правительства на войну, просил меня подтвердить надежду французского генерального штаба, что все наши усилия будут направлены против Германии и что Австрия будет признаваться quantite negligeable (величиной, которой можно пренебрегать. — Н. /7.)»1 2.
Теперь, когда решение ввязаться в войну было принято окончательно1 и бесповоротно, когда выяснилось, что Италия собирается сохранить нейтралитет, самым важным, даже жизненным вопросом для французских империалистов оставался вопрос о позиции Англии. После ультиматума Пурталеса и Шена объявления войны можно было ожидать каждую минуту, и царская Россия, и Франция бесповоротно решились на войну.
Но Грей молчал. Он через Берти лишь выражал свое удовлетворение тем, что Австрия готова возобновить переговоры с Россией, но заявлял при этом о невозможности «требовать от России приостановки ее военных приготовлений»3.
В связи с неопределенностью позиции Англии у французской правящей клики начали создаваться настроения, близкие к панике. После ухода Шена Вивиани вызвал английского посла и, сообщив ему о германских ультиматумах по адресу Франции и России, запросил его, «какова будет позиция Англии в этих обстоятельствах. Германский посол придет в министерство
1 DDF, XI, N 462.
2 МОЭИ, V, № 356.
3 BD, XI, N 335; DDF, XI, N 421. Вивиани был согласен с Греем о невозможности требовать от России приостановки ее военных приготовлений (DDF, XI, N 405, 389).
иностранных дел завтра (в субботу) в 13 часов за ответом французского правительства относительно того, какова будет его позиция в этих обстоятельствах, и он осведомил, что, вероятно, потребует свои паспорта» L
По словам Берти, Вивиани «был в чрезвычайно нервном состоянии и забыл все, ради чего он вызвал меня»1 2.
В 20 часов 30 минут Берти получил телеграмму Грея, отправленную из Лондона в 17 часов 30 минут, что «ввиду перспективы мобилизации в Германии для правительства его величества становится существенным, учитывая существующие договоры, запросить, готово ли французское правительство дать обязательство уважать нейтралитет Бельгии, пока ни одна другая держава не нарушит его. Подобный запрос адресован и германскому правительству. Важно иметь скорый ответ»3.
Получив в 20 часов 30 минут это поручение, Берти запиской попросил Вивиани принять его. «Вивиани принял меня, — телеграфировал в 13 часов 10 минут 1 августа Берти Грею, — в 22 часа 30 минут вечера в Елисейском дворце, где происходило заседание совета министров. Он сделал заметку относительно запроса об уважении Францией нейтралитета Бельгии, какой вы поручили мне сделать («группа цифр не расшифрована».— Прим, редакции «British Documents on the Origins of the War»)». «Он крайне озабочен тем, какова будет позиция Англии в (данных. — Н. П.) обстоятельствах, и просил, чтобы ответ был дан правительством его величества в возможно более краткий срок. Министр иностранных дел сказал также мне, что германское посольство пакует свои вещи» 4.
Вивиани не дал Берти немедленного ответа на запрос Грея, так как вопрос был крайне важен и требовал обсуждения на совете министров. Намеки о желательности подобного заверения со стороны Франции были сделаны бельгийским правительством еще 29 июля, но французские империалисты не торопились с ответом5.
31 июля, узнав об объявлении «состояния угрозы войны» в Германии, французский посланник в Брюсселе
1 BD, XI, N 357.
2 Там же, № 374.
3 Там же, № 348.
4 Там же, № 380.
5 DDF, XI, N 254, 292.
заявил на свой страх и риск бельгийскому министру иностранных дел, что «правительство республики не нарушит первым бельгийской территории», предупредив при этом министра, что французское правительство не уполномочило его давать подобное заявление1.
После срочного запроса Грея приходилось торопиться с ответом, и совет министров решил подтвердить декларацию французского посланника в Брюсселе. После заседания совета министров директор политического департамента иностранных дел Маржери принес Берти следующий ответ французского правительства:
«Французское правительство решило уважать нейтралитет Бельгии, и только в случае, если какая-нибудь другая держава нарушит этот нейтралитет, Франция может быть вынуждена действовать иначе, чтобы обеспечить защиту своей собственной безопасности. Это заверение давалось несколько раз. Президент республики говорил о нем бельгийскому королю, и французский посланник в Брюсселе сегодня по своей инициативе повторил заверение бельгийскому министру иностранных дел»1 2.
В 22 часа 20 минут — 23 часа 30 минут прибыли телеграммы Поля Камбона о его новой беседе с Греем. Поль Камбон сообщал, что Грей на запрос германского посла, сохранит ли Англия нейтралитет в конфликте, ответил, что Англия не может остаться нейтральной во всеобщем конфликте и если Франция будет замешана в нем, то Англия будет втянута в конфликт.
«Мне было сказано это в порядке информации,— сообщал Камбон. — Именно после этого разговора совет министров обсудил ситуацию. Большинство министров полагает, что ситуация не такова, чтобы британское правительство могло получить от парламента уполномочие гарантировать нас, что оно вмешается, и что следует выждать, пока ситуация не получит новое развитие.
Я спросил, что понимает британское правительство под этими словами. Нужно ли ждать, чтобы наша территория подверглась вторжению, так как на самом деле все мероприятия, принятые Германией, указывают на близкую агрессию. Статс-секретарь иностранных дел
1 DDF, XI, N 418, 460.
2 Там же, № 465.
(Грей. — Н. П.) сказал мне об ультиматуме или другом аналогичном сообщении, могущем создать новую ситуацию. ..
Я просил сэра Эдуарда Грея подвергнуть новому обсуждению кабинета те соображения, которые я изложил ему. Он сказал мне, что сделает это тотчас же, как только это позволит изменение в ситуации.
Это изменение может последовать из новых мероприятий, принятых на нашей границе, и германской мобилизации, которая дает о себе знать.
Я просил статс-секретаря иностранных дел сделать мне декларацию, идентичную той, которую он сделал князю Лихновскому.
Он ответил мне, что не может дать мне гарантию без разрешения парламента, что с германским послом речь шла не о гарантии и что следовало лишь рассеять иллюзии, которые себе строят в Берлине о намерениях Англии.
Кабинет завтра соберется снова. Сэр Эдуард Грей, являющийся сторонником немедленного вмешательства, не преминет, я полагаю, возобновить свои предложения»1. В связи с «нерешительностью» английского кабинета французские империалисты усиленно принялись за обработку английского общественного мнения, точнее, влиятельной буржуазной печати с целью подготовить английские массы к войне. Особое внимание было обращено на обработку парижского корреспондента влиятельнейшей английской газеты «Таймс», органа консерваторов, стоявшего за войну. В министерстве иностранных дел корреспонденту «Таймс» вручили список военных мер и приготовлений Германии на французской границе с целью использования их в печати. Корреспондент понял эту любезность французского правительства так, как следовало ее понять.
«Корреспондент «Таймс» думает, — сообщал Берти,— что министерство иностранных дел желает, чтобы он подготовил общественное мнение Англии к мобилизации, декрет о которой может быть издан в любую
1 DDF, XI, N 445; более подробный отчет Поля Камбона об этой беседе с Греем был получен в Париже 1 августа (DDF, XI, N 459); см. также отчет Грея о разговоре с Полем Камбоном, BD, XI, N 367.
минуту, и побудил общественность думать, что подобная мера была навязана Франции» Г
Беспокойство французского правительства относительно позиции Англии разделялось и его дипломатами. В Берлине Жюль Камбон, пригласив к себе английского посла, задал ему вопрос относительно идеи Сан-Джулиано, что в предстоящем конфликте нейтралитет Италии должен быть компенсирован нейтралитетом Англии. Гошен сознался, что эта идея может найти одобрение в некоторых либеральных кругах Англии. Жюль Камбон возразил с негодованием:
«Если Франция будет победительницей, будет мало чести прийти ей на помощь, а если она будет побеждена, то будет чересчур поздно... Англия, заставив нас перевести все наши морские силы в Средиземное море, обязалась честью по отношению к нам действовать в Северном море с началом военных действий».
Сообщая о начавшихся сепаратных переговорах между Гошеном и Бетманом-Гольвегом, Жюль Камбон с тревогой писал: «Я поражен, что г. Бетман не говорит со мной о фактах, которые он сообщает сэру Эдуарду Гошену. Из этого я заключаю, что хотят действовать в Лондоне изолированно в надежде задержать выступление Англии»1 2.
Телеграмма Жюля Камбона, полученная в Париже 31 июля в 21 час, в 2 часа 25 минут 1 августа была переадресована в Лондон3 с добавлением особого меморандума, который не опубликован в XI томе III серии «Documents Diplomatiques Frangais».
Таким образом, от Англии не было желанного' ответа и Грей, натолкнувшись на сопротивление большинства кабинета, не мог обещать ничего определенного. Это было тем более тяжело, что телеграммы французских дипломатов говорили о германской мобилизации, принимая ошибочно за последнюю меры, принятые в результате декрета германского правительства о «состоянии угрозы войны».
Около 23 часов австрийский посол граф Сечен явился к Вертело, чтобы сообщить ему по поручению Берх-
1 BD, XI, N 353.
2 DDF, XI, N 436.
3 Там же, № 359, примечание 3.
тольда, что Австрия якобы объявила в Петербурге о своей полной незаинтересованности в территориальных приобретениях в Сербии и об отсутствии посягательств на сербский суверенитет. Вертело ответил, что «сербский вопрос в результате сегодняшнего германского выступления (ультиматума. — Н. П.) совершенно отошел на второй план» Г
Французская мобилизация
(1 августа)
Рабочий день 1 августа в правительственных кругах Франции был начат ультиматумом Жоффра. В ночь с 31 июля на 1 августа французские разведчики, посланные на территорию Германии1 2, принесли сообщение о том, что в Эльзас-Лотарингии идет мобилизация, а пограничники даже сообщили, что 31 июля Германия объявила войну России 3.
В связи с этим французский генеральный штаб пришел к выводу, что под маской «состояния угрозы войны» в Германии проводится настоящая мобилизация (призыв резервистов последних 5 лет), что благодаря этому Германия может закончить концентрацию своих войск на 2—3 суток ранее срока и что германское выступление может начаться на 10-й или 11-й день мобилизации вместо 13-го4.
Все эти доводы Жоффр изложил в особом меморандуме, который вручил 1 августа в 8 часов Мессими5 и в 9 часов Вивиани6. К меморандуму была приложена записка следующего содержания, которая, собственно говоря, явилась ультиматумом:
«Уже 5 дней я веду борьбу с целью вырвать у правительства отзыв отпускников. Мы не можем подобно Германии разрешить себе тайную и лицемерную мобилизацию. Мобилизация у нас составляет одно целое, которое не делится на куски. Я повторяю то, что сказал
1 OUAP, VIII, N 11164; DDF, XI, N 443.
2 DDF, XI, p. 383—384, rem. 3, 4.
3 Там же, № 469.
4 Там же, № 458, 469.
5 R. Recouly, Les heures tragiques d’avant-guerre, p. 81.
6 DDF, XI, N 473.
Вам вчера: если правительство замедлит отдать приказ о мобилизации, я не смогу больше нести тяжкую ответственность по доверенному правительством мне посту» 1.
Совет министров был созван в 9 часов утра, и на нем Жоффр повторил свое требование. Было решено изготовить и подписать декрет о всеобщей мобилизации, но отложить его отсылку на несколько часов, однако не позднее 16 часов, так как отправка приказа о мобилизации по телеграфу позже этого срока не гарантировала, что известие будет получено во всех уголках Франции в этот же день. Декрет был передан военному министру Мессими, который сохранил его у себя до 15 часов1 2.
Так было принято решение, обрекавшее народные массы Франции на убой и неслыханные лишения. Как в России генералы преодолели последние сомнения штатских, считавших, как сообщал Извольский, что «по политическим соображениям, касающимся как Италии, так и главным образом Англии, для Франции весьма важно, чтобы ее мобилизация не предшествовала германской, а явилась ответом на таковую»3. Но в Париже события произошли как раз наоборот. Решение о французской мобилизации предшествовало решению о германской вопреки утверждениям французских историков, доказывающих и до сих пор обратное.
В 11 часов 30 минут утра Мессими предписал французскому резиденту в Марокко начать со 2 августа отправку воинских частей в Бордо4.
Утром австрийский посол сообщил Маржери об австрийской мобилизации в Галиции, имеющей, конечно, «оборонительный характер», о том, что Австрия не имеет враждебных замыслов по отношению к России, что переговоры между Веной и Петербургом продолжаются «дружественным образом» и, надо надеяться, приведут к мирному концу5 и т. д. Вся эта дипломатическая болтовня, рассчитанная на то, чтобы ввести общественное мнение в заблуждение, уже не принималась всерьез французским правительством. Но, стремясь свалить
1 R. Recouly, Les heures tragiques d’avant-guerre, p. 84.
2 Там же, стр. 84—85.
3 МОЭИ, V, № 405.
4 DDF, XI, N 485.
5 Там же, № 472.
вину на плечи противника, французское правительство решило ответить на этот ход австрийской дипломатии.
В связи с ультиматумом, врученным накануне Шеном, во' французском министерстве иностранных дел составили для Вивиани особую записку, что и как отвечать Шену1. Шен, сгоравший от нетерпения, явился в министерство иностранных дел не в 13 часов, как было условлено накануне, а в 11 часов. Служащим министерства пришлось срочно вызывать Вивиани с заседания совета министров1 2.
В беседе с Шеном Вивиани, используя доводы записки, заявил, что сейчас идут переговоры в связи с предложением Англии и с согласием австрийского правительства вступить в Лондоне в переговоры с другими державами по существу австрийских требований к Сербии, что германский ультиматум России и военные приготовления Германии срывают эти переговоры и т. д. Шен ответил, что он ничего не знает об этих переговорах и запросит свое правительство. Как сообщает Вивиани, «барон фон Шен не сделал намека на свой немедленный отъезд и не просил меня ответить на свой вопрос относительно позиции Франции в случае австрорусского конфликта. Он ограничился тем, что сам сказал, что она не вызывает сомнений»3.
Из отчета Шена известно, что «на повторенный категорически вопрос, останется ли нейтральной Франция в русско-германской войне, председатель совета министров заявил мне уклончиво: «Франция будет делать то, что повелевают ей ее интересы». Он обосновывал неопределенность этого заявления тем, что он со вчерашнего дня считает положение переменившимся. Здесь получены официальные извещения, что предложения сэра Эдуарда Грея о всеобщем прекращении военных приготовлений приняты Россией4 и что Австро-Венгрия заявила, что она не будет посягать на сербскую территорию и суверенитет»5. Шен ушел в недоумении, не потребовав паспортов, так как срок ультиматума еще
1 DDF, XI, N 477; DD, N 528.
2 Poincare, Au service de la France, IV, p. 478; DD, N 528.
3 DDF, XI, N 505.
4 BD, XI, N 309, 393; МОЭИ, V, № 342.
5 DD, N 571.
не истек. Он просил Вивиани принять его снова в 18 часов Г
Разница в отчетах Вивиани и Шена заставляет нас обратиться к третьему источнику — к мемуарам Пуанкаре, которые подтверждают отчет Шена: «На вопрос, заданный Шеном: «Что сделает Франция, если вспыхнет война между Германией и Россией?» — г. Вивиани ответил так, как он заявил в совете министров по уговору со мной: «Франция будет вдохновляться своими интересами»». Пуанкаре подтверждает, что Шен не потребовал паспортов2.
После ухода Шена Вивиани вернулся на заседание совета министров, где доложил о беседе с германским послом и занялся с помощью министров и Пуанкаре составлением манифеста к народу о мобилизации, который должны были расклеить во всех населенных пунктах Франции 3.
Тем временем Баррер сообщил вполне официально заявление Сан-Джулиано, что Италия не будет участвовать в войне и сохранит нейтралитет4. Палеолог запрашивал, получили ли в Париже его телеграмму о всеобщей русской мобилизации, отправленную 31 июля утром5. Б другой телеграмме он сообщал о заявлении германского посла Сазонову, что утром 1 августа в Германии будет объявлена всеобщая мобилизация6.
Жюль Камбон передавал сообщение французского военного агента в Берлине: «Весьма многочисленные мобилизационные меры уже приняты. Я не в состоянии утверждать, что приказ о всеобщей мобилизации еще не издан».
Комментируя это сообщение военного агента, Жюль Камбон советовал не упустить время и на объявление осадного положения в Германии ответить объявлением осадного положения во Франции, а на приказ о германской мобилизации — приказом о французской мобилизации 7.
1 DD, N 571.
2 Poincare, Au service de la France, IV, p. 478—479.
3 Там же, стр. 483—486.
4 DDF, XI, N 482, 511.
5 Там же, № 492, 438.
6 Там же, № 490.
7 Там же, № 497.
27 Н. П. Полетика
417
Италия, несмотря на декларацию о нейтралитете, призывала резервистов за 4 года «единственно в мерах предосторожности»*, как сформулировал Сан-Джулиано.
В 15 часов 30 минут к Мессими явился за декретом о мобилизации помощник Жоффра генерал Эбенер, и 25 минут спустя, в 15 часов 55 минут, во все департаменты и коммуны Франции была послана следующая «мобилизационная телеграмма»1 2: «Крайне срочно. Циркулярно. Приказ о всеобщей мобилизации. Первый день мобилизации — воскресенье 2 августа».
В архивах военного министерства была найдена записка начальника первого бюро генерального штаба, осведомляющая третье бюро о том, что «мобилизационная телеграмма была передана благодаря его стараниям сегодня, 1 августа, в 15 часов 55 минут в Центральное бюро почты и телеграфа на улице Гренель»3.
По словам Мессими, приказ о мобилизации «менее чем в три часа был сообщен всей Франции. Не было ни одной деревни, ни одного затерявшегося в самых отдаленных концах поселка от Бретании до Пиренеев, которые не получили бы ошеломляющей новости».
«В эту самую минуту, когда телеграф начал передавать приказ, — рассказывает Мессими, — г. Вивиани вошел в мой кабинет (несколько ранее 16 часов). Он попросил меня задержать еще немного телеграмму. Разговор, который он только что имел с фон Шеном, позволял питать какой-то проблеск надежды на соглашение. Посоветовавшись по телефону с генералом Эбенером, я ответил ему, что приказ уже передан и что начали приниматься первые меры. Уже было поздно. Механизм был пущен в ход. Мы пожали друг другу руки в волнении» 4.
Действительно ли было так невозможно задержать приказ о мобилизации? Вряд ли, так как приказ находился до 15 часов 30 минут у Мессими, а Вивиани пришел, когда передача приказа только началась. Но фран
1 DDF, XI, N 499.
2 Там же, № 507.
3 Там же, стр. 410, примечание 1.
4 7?. Recouly, Les heures tragiques d’avant-guerre, p. 85—86; МОЭИ, V. № 408. По данным Игнатьева, телеграмма о мобилизации была отправлена в 15 часов 40 минут.
цузские военные круги, стремясь ускорить военную развязку, не желали проволочек и оттяжек. Подобно генералу Янушкевичу, «ломавшему» в Петербурге свой телефон, чтобы приказ о всеобщей мобилизации в России не был отменен в последнюю минуту, генерал Эбе-нер, получив, наконец, приказ о всеобщей мобилизации во Франции, поспешил ответить, что поздно задерживать его, так как механизм уже пущен в ход.
После разговора с Вивиани Мессими вызвал к себе английского и русского военных агентов. Англичанину он сообщил, что «мобилизация была объявлена в 15 часов 40 минут, так как немцы, используя объявление «состояния угрозы войны», призвали запасных шести возрастов, что это равносильно мобилизации или является мобилизацией только под другим именем, «что 8 армейских корпусов военного состава выставлены против французских сил на границе и он ожидает нападения в любую минуту. Поэтому абсолютно необходимо обезопасить себя от этого... французы не нападут, и военный министр очень заботился объяснить, что этот акт мобилизации является чисто оборонительным. Он закончил,— сообщает английский военный агент, — заявлением: «Мы надеемся прежде всего на самих себя, а затем на вас»» Г
С графом Игнатьевым Мессими был откровеннее. Об этой беседе Игнатьев сообщал в Петербург: «Объявлена общая мобилизация в 3 часа 40 минут (15 часов 40 минут). Военный министр выразил пожелание: 1. Повлиять на Сербию, попросив перейти скорее в наступление. 2. Получать ежедневные сведения о германских корпусах, направленных против нас. 3. Быть уведомленным о сроке начала нашего выступления против Германии. Наиболее желательным для французов направлением нашего удара продолжает являться Варшава — Позен»1 2.
Из этих пожеланий для нас интересно первое. Французский военный министр, узнав из телеграммы Дюмена о планах австрийского генерального штаба перебросить в Галицию значительную часть австрийских войск, которые первоначально предполагали бросить против
1 BD, XI, N 425; отправлена из Парижа 1 августа в 17 часов 45 минут.
2 МОЭИ. V, № 408.
Сербии, просил царское правительство приказать сербам не топтаться на месте, а поскорее перейти в наступление, чтобы отвлечь на себя возможно большую часть австрийской армии и не допустить ее использования в Галиции. Иными словами, чтобы царская Россия имела возможность бросить сразу как можно больше сил на германский фронт и тем самым ослабить германское давление на французов на западе.
В 17 часов 30 минут Шен, получивший от Бетмана-Гольвега разрешение увеличить французскому правительству срок для ответа на 2—3 часа, пришел в министерство иностранных дел, чтобы осведомить Вивиани об этой отсрочке Г
В 19 часов Шен явился в третий раз к Вивиани. Последний, желая выиграть время, отказался дать более определенный ответ о позиции Франции, чем данный утром. Он заявил Шену, что «только что объявленная здесь мобилизация никоим образом не означает агрессивных замыслов, что также подчеркнуто и в воззвании. Бите есть место для продолжения переговоров на базисе предложения сэра Эдуарда Грея, с которым Франция согласна и которое она горячо поддерживает. Он не мог бы отказаться от надежды на мир»1 2.
Шен, не имевший соответствующей инструкции из Берлина, не решился заявить об отъезде и потребовать по собственной инициативе паспорта, хотя отлично понимал. что Вивиани хочет только выиграть время.
День 1 августа прошел в тревожном ожидании ответа из Лондона. Из английской столицы продолжали поступать самые неутешительные сведения, ибо' Грей етпе не смог преодолеть сопротивление «пацифистов» в кабинете, и правящую французскую клику била лихорадка.
Еще в 10—11 часов Берти явился к Пуанкаре и сообщил ему текст личного ответа английского короля Николаю II, в котором король Георг заявлял, что «все возможное должно быть сделано, чтобы обеспечить мир миру»3. Дело начинало пахнуть совсем скверно, ибо
1 PD, N 543; Poincare, Au service de la France, IV, p. 481.
2 DD, N 598; Poincare, Au service de la France, IV, p. 481; МОЭИ, № 406. Отчет Вивиани об этом разговоре с Шеном не опубликован в XI томе III серии DDF.
3 BD, XI, N 384; DDF, XI, N 488.
такой ответ в такую минуту рассматривался как предательство. Пуанкаре, в этот момент желавшему больше всего не «мира миру», а скорейшего прибытия обусловленного количества английских корпусов в Гавр или Булонь или в другие места высадки, пришлось подделываться под тон королевского письма и в свою очередь заявить о мире миру, под покровом которого, однако, должна была продолжаться русская мобилизация.
«Русский император, — ответил он Берти, — выразил, несмотря на мобилизацию, свою готовность продолжать переговоры с германским послом с целью сохранения мира; это является и желанием Франции, чьи намерения явно миролюбивы; французское правительство еще не потеряло надежды, что война будет избегнута» 1.
От Поля Камбона до 17 часов 45 минут не было известий, а телеграмма, полученная в этот час, осведомила французское правительство лишь о том, что письмо Пуанкаре было вручено вечером 31 июля личному секретарю английского короля и что король сегодня пришлет свой ответ через Уильяма Мартина, привезшего письмо Пуанкаре1 2.
В 18 часов 50 минут—19 часов 50 минут Вивиани отправил Полю Камбону длиннейшую телеграмму с изложением хода событий июльского кризиса, составленную так, чтобы изобразить Францию жертвой германской агрессии и оправдать французскую мобилизацию перед общественным мнением Англии. Телеграмма заканчивалась просьбой «о вооруженном вмешательстве Англии в интересах будущего европейского равновесия» 3.
В 20 часов Мессими вторично вызвал к себе английского военного агента и повторил эту просьбу. Мессими весьма усиленно распространялся о миролюбии Франции, ссылаясь на создание 10-километровой зоны между французскими войсками и германской границей4.
Действительно, 10-километровая зона была козырной картой в руках французских империалистов, и ее берегли изо всех сил. В течение 1 августа Мессими
1 BD, XI, N 403.
2 DDF, XI, N 520.
3 Там же, № 523.
4 BD, XI, N 452.
несколько раз повторил командирам корпусов приказ тщательно следить за соблюдением зоны и не допускать перехода ее границы французскими войсками. В телеграмме, отправленной командирам 2, 6, 7, 20 и 21-го корпусов (войска прикрытия) в 17 часов 1 августа, Мессими предписывал:
«В целях обеспечить нам сотрудничество наших английских соседей необходимо не допускать перехода патрулями или отрядами общей линии, определенной в телеграмме от 30 июля... за исключением случая явно выраженной атаки» Г
В 22 часа 30 минут командирам корпусов войск прикрытия было отправлено повторное приказание, еще более строгого характера1 2: «Военный министр настаивает еще раз от имени президента республики и в силу серьезных дипломатических причин на абсолютной необходимости не переходить демаркационную линию, указанную в телеграмме... от 30 июля и подтвержденную сегодняшней телеграммой. Это запрещение относится к кавалерии так же, как и к другим родам оружия, никакой патруль, никакая разведка, никакой посту никакой отряд не должны находиться к востоку от указанной линии. Всякий, кто перейдет ее, подвергнется военному суду, и только в случае явно' выраженной атаки разрешается нарушить этот приказ, сообщенный всем войскам».
Третье предупреждение было дано штабом Жоффра 3.
Другим козырем являлось соблюдение нейтралитета Бельгии, чего требовали английские империалисты. После запроса Грея 31 июля о желательности соблюдения бельгийского нейтралитета французское правительство заверяло Бельгию в этом при всяком удобном случае, забыв даже чувство меры. В течение 1 августа со стороны Франции было дано дополнительно бельгийскому правительству еще два заверения в том, что Франция не собирается нарушать нейтралитет Бельгии4.
В 22 часа прибыл наконец долгожданный ответ Поля Камбона. Но он менее всего мог облегчить терзания французской правящей верхушки.
1 DDF, XI, N 512.
2 Там же, № 535.
3 Там же, № 541 и примечание * на стр. 430.
Там же, № 517, 522, 551.
«Сэр Эдуард Грей сказал мне, — телеграфировал Поль Камбон, — что на заседании сегодня утром кабинет снова рассмотрел положение, но разошелся, не приняв решения. Я сообщил ему ваши телеграммы относительно демаршей Шена и актов агрессии немцев на нашей границе.
Я заметил, что этим создалась новая ситуация и, может быть, начиная с сегодняшнего вечера дипломатические отношения между Парижем и Берлином будут прерваны; мы находимся под угрозой вторжения на нашей сухопутной границе и демонстрации германских эскадр у наших берегов тем более опасны, что по соглашению с Англией мы сосредоточили большую часть наших морских сил в Средиземном море. Статс-секретарь ответил, что, так как Германия после этого потребовала от Англии декларации о нейтралитете и не добилась ее, британское правительство является хозяином своих действий и, если правительство1 не высказалось в пользу высадки английских войск на континенте, которая, он полагает, была бы плохо принята общественным мнением, имеются другие пункты, где вмешательство ему кажется оправданным.
Во-первых, для Англии имеет большое значение бельгийский нейтралитет. Франция немедленно возобновила обязательство его уважать, Германия ответила, что «она не в состоянии дать ответ». Сэр Эдуард Грей представит кабинету этот ответ и попросит уполномочия заявить в понедельник (3 августа. — И. П.) в палате общин, что британское правительство не допустит нарушения бельгийского нейтралитета.
Во-вторых, английские эскадры мобилизованы, и сэр Эдуард Грей предложит своим коллегам заявить, что они (английские эскадры. — Я. Я.) воспрепятствуют проходу пролива германскими судами, а если они пройдут— всякой демонстрации у французских берегов.
Эти два вопроса будут обсуждены на заседании кабинета, которое состоится завтра или самое позднее в понедельник утром. Я заметил, что с сегодняшнего дня до понедельника могут случиться серьезные инциденты и что французское общественное мнение будет поражено чересчур поздним вмешательством. Но сэр Эдуард Грей подтвердил мне, что сейчас он не может сделать большего. Я обращаю внимание Вашего превосходительства
на необходимость сохранить в тайне намерения сэра Эдуарда Грея.
Если они просочатся и станут известными Германии, имперский флот поспешит пересечь пролив» L
Понятно, что эти сообщения Поля Кдмбона вызвали в правительственных кругах настроения, близкие к панике. Берти, очевидец того, что переживала в эти дни правящая верхушка Франции, записывал 1 августа в своем дневнике:
«Сегодня здесь кричат: «Да здравствует Англия!», завтра может прийти на сцену «коварный Альбион»»1 2.
Французскому правительству оставалось лишь бомбардировать Поля Камбона телеграммами о военных приготовлениях германских войск и коварных замыслах 1 ермании. Абель Ферри в 24 часа 1 августа предложил Полю Камбону довести до сведения английского правительства и прессы, что в Германии призваны 31 июля 5 категорий резервистов, что «равносильно всеобщей мобилизации», а германское посольство с 31 июля перевозит свои архивы и готовится к отъезду и германский посол намерен требовать свои паспорта. «Может быть, этот факт может показать, откуда идет мысль об агрессии?»3— так лирически заканчивал Абель Ферри свою инструкцию Камбону.
Сообщение Жюля Камбона, что Ягов на запрос Грея о соблюдении бельгийского нейтралитета ответил, что Германия не может раскрыть свои военные планы4, было встречено в Париже с восторгом: Вивиани в 0 часов 30 минут 2 августа переадресовал его в Лондон и Брюссель «в силу влияния, какое оно может иметь на намерения Англии»5.
В ночь с 1 на 2 августа Уильям Мартин привез из Лондона ответ короля Георга на письмо Пуанкаре. Ан-глийский король восхищался хладнокровием Пуанкаре и французского правительства, доказательством чего явился отказ «принять чрезмерные военные меры на границе и усвоить позицию, могущую быть истолкованной как провокация» (после приказа о всеобщей французской
1 DDF, XL N 532.
2 Лорд Берти, За кулисами Антанты, стр. 21.
3 DDF, XI, N 542.
4 Там же, № 525.
5 Там же. № 553.
мобилизации это звучало немного иронически). Английский король выражал полную готовность работать с французским правительством в целях сохранения мира.
«Что касается позиции моей страны, — заканчивал свое письмо король, — события меняются так быстро, что трудно предвидеть, что произойдет. Но вы можете быть уверены, что мое правительство будет продолжать откровенное и свободное обсуждение с г-ном Камбоном всех вопросов, могущих интересовать обе стороны» Г
Тем временем события шли своим ходом. Германское правительство объявило мобилизацию. Испания, Норвегия, Швеция и Дания заявили о своем нейтралитете в австро-сербской войне1 2. Черногория приступила к всеобщей мобилизации3. Люксембург настаивал, чтобы французское правительство дало в отношении Люксембурга такое же обязательство соблюдать нейтралитет, какое было дано французским правительством Бельгии. Французское правительство, медлившее 31 июля с выполнением этой просьбы, помня запрос Грея в отношении Бельгии, 2 августа дало подобное обязательство4.
1 августа в 23 часа Извольский получил из Петербурга телеграмму, сообщавшую, что Германия объявила войну царской России. Он немедленно сообщил ее лично президенту республики, который тотчас созвал совет министров.
«Пуанкаре самым категорическим образом заявил мне, — доносил Извольский о разговоре с Пуанкаре до заседания совета, — что как он сам, так и весь совет министров имеют твердую решимость самым точным образом выполнить обязательства, налагаемые на Францию союзным договором.
Но при этом возникает ряд весьма сложных вопросов как политического, так и стратегического свойства. Правительству в силу конституции для объявления войны требуется постановление парламента, для созвания коего необходимо по крайней мере два дня. Хотя Пуанкаре не сомневается в этом постановлении, он предпочел бы избежать публичных прений о применении союзного
1 DDF, XI, N 550; Poincare, Au service de la France, p. 503—504.
2 DDF, XI, N 519, 529.
3 Там же, № 533 и примечание * на стр. 425; см. также № 407 и DD, N 486.
4 DDF, XI, N 540.
договора, поэтому и по соображениям, касающимся главным образом Англии, будет лучше, если объявление войны последует не со стороны Франции, а Германии. Далее следует иметь в виду, что сегодня всего лишь первый день французской мобилизации и что выгоднее для обеих союзниц, чтобы Франция начала военные one* рации, когда мобилизация будет более подвинута. Впрочем, Пуанкаре указал, что Германия не будет ожидать объявления ей Францией войны и, не дав ей закончить мобилизацию, неожиданно ее атакует. Тотчас по окончании обсуждения советом министров этих вопросов Пуанкаре вызовет меня, чтобы сообщить его результаты» 1.
В первой версии своих мемуаров Пуанкаре приводит свой ответ Извольскому. «Правительство, — ответил я ему, — вынесет по этому поводу решение. Я не сомневаюсь в том, что оно будет готово потребовать от палаты депутатов выполнения обязательств, которые возлагает на нас союз. Но не настаивайте на том, чтобы французский парламент немедленно объявил войну Германии. С одной стороны, мы заинтересованы в том, чтобы наша мобилизация была отложена возможно дольше до начала отныне неизбежных военных действий; с другой стороны, было бы лучше, если бы нам не пришлось выполнять союзного обязательства и объявлять войну. Если Германия нам ее объявит сама, французский народ подымется с еще большим энтузиазмом, чтобы защищать свою землю и свою свободу»1 2.
Во второй версии своих мемуаров Пуанкаре оказался более сдержанным. Он пишет, что обещал Извольскому немедленно созвать министров, «которые, как я думаю, выскажутся за выполнение обязательств союза, но я считаю, что в интересах Франции и даже самой России отложить на несколько дней выполнение наших обязательств, во-первых, потому, что было бы лучше форсировать нашу мобилизацию перед вступлением в войну, а в особенности потому, что мы предпочли бы во всех отношениях не объявлять самим войны Германии и предоставить ей печальную честь инициативы».
1 МОЭИ, V, № 409; Poincare, Au service de la France, IV, p. 495—496.
2 P. Пуанкаре, Происхождение мировой войны, стр. 249—250,
Пуанкаре рассказывает в своих мемуарах, что, пока происходило заседание совета министров, Извольский ждал результатов в комнате охраны. После окончания заседания совета министров, подтвердившего заверение Пуанкаре, Вивиани направился в комнату охраны, для того чтобы сообщить Извольском^ решение совета министров Г
О результатах своего визита к Пуанкаре и заседания совета министров Извольский сообщал в Петербург: «Особо секретно. 3 часа ночи. Только что вернулся от президента республики, который сказал мне, что совет министров еще раз подтвердил решение самым полным образом выполнить обязательства, налагаемые на Францию союзным договором. Совет признал, что интересы обеих союзниц требуют, чтобы Франция по возможности закончила свою мобилизацию до открытия военных действий, на что потребуется 10 дней. К тому сроку будут созваны палаты. Пуанкаре продолжает опасаться, что Германия немедленно атакует Францию, дабы затруднить ей окончить мобилизацию. Вышеизложенное требует сохранения строжайшей тайны»1 2.
По словам Пуанкаре, Извольский ушел опечаленный, так как он предпочитал «немедленную и публичную декларацию» со стороны Франции 3.
После ухода Извольского Вивиани в 4 часа 30 минут— 5 часов 2 августа отправил французским послам телеграмму:
«Русский посол осведомил меня, что Германия объявила войну России, несмотря на шедшие переговоры, и в момент, когда Австро-Венгрия согласилась обсуждать с державами само существо своего конфликта с Сербией» 4.
«Политические соображения» Пуанкаре о необходимости выждать с объявлением войны Германии и предоставить Германии инициативу самой объявить войну Франции настолько интересны, что заслуживают особого рассмотрения.
Причины, обусловившие позицию Пуанкаре, имели как внешнеполитическое, так и еще более внутриполи
1 Poincare, Au service de la France, IV, p. 495—496.
2 МОЭИ, V, № 412; Poincare, Au service de la France, IV, p. 496.
3 Ротсагё, Au service de la France, IV, p. 495—496.
4 DDF, XI, N 557.
тическое значение. Прежде всего формальное объявление воины, сделанное по инициативе Франции, подчеркивало иы агрессивность французского империализма. Это могло стоить помощи английской экспедиционной армии, так как английской правящей верхушке стало бы еще труднее обмануть массы и втянуть Англию в войну на помощь Франции. Совсем другое дело получалось в том случае, если бы инициативу объявления войны, формальную декларацию об этом взяла бы на себя Германия, югда перед массами, перед общественным мнением всего мира можно было бы изобразить дело так, что Франция подверглась нападению и вынуждена защищаться. В этом случае французская правящая верхушка получила бы формальный повод для обращения к английскому правительству с просьбой о помощи, опираясь на англо-французскую морскую конвенцию 1912 г., а английской правящей верхушке было бы легче обмануть массы трудящихся Англии и под предлогом помощи французам, подвергшимся нападению, втянуть Англию в войну.
Не меньшее значение имел этот вопрос для французских правящих кругов и по внутриполитическим соображениям. В случае если бы инициатива объявления войны исходила от французского правительства, то оно должно было бы поставить вопрос об объявлении войны Германии на рассмотрение обеих палат парламента — сената и палаты депутатов, ибо согласно ст. 9 конституции 16 июля 1875 г. «президент республики не может объявить войну без предварительного согласия обеих палат». Но французские организаторы войны менее всего собирались ставить на обсуждение парламента вопрос об объявлении войны Германии. Дело в том, что единственным предлогом для объявления войны могла быть только ссылка на необходимость выполнения обязательств союза с царской Россией: на союзника — царскую Россию— напали немцы, и Франция согласно договору о франко-русском союзе обязана оказать России помощь. Однако такая интерпретация франко-русского договора о союзе в применении к событиям июльского кризиса 1914 г. могла вызвать неприятные прения и выступления отдельных депутатов против правительства, ибо, хотя германский империализм взял на себя инициативу объявления войны России, тем не менее русская мобили
зация предшествовала германской и германские империалисты усиленно доказывали, что объявление Германией войны России было вызвано русской мобилизацией.
В этих условиях французским империалистам и организаторам войны было бы очень трудно ссылаться на договор о франко-русском союзе, так как ст. 1 и 2 франко-русской военной конвенции гласили: «Ст. 1. Если Франция подвергнется нападению Германии или Италии, поддержанной Германией, Россия употребит все свои наличные силы для нападения на Германию.
Если Россия подвергнется нападению Германии или Австрии, поддержанной Германией, Франция употребит свои наличные силы для нападения на Германию.
Ст. 2. В случае мобилизации сил Тройственного союза или одной из входящих в него держав Франция и Россия тотчас же по поступлении этого известия и не ожидая никакого предварительного соглашения мобилизуют немедленно и одновременно все свои силы и придвинут их как можно ближе к своим границам».
Таким образом, обязательство Франции выступить на поддержку России возникало только в случае нападения Германии на Россию, характерным же признаком нападения было условлено считать мобилизацию Г
31 июля 1914 г., составляя «Воззвание к французскому народу» в связи с объявлением всеобщей мобилизации, Пуанкаре и Вивиани выдвинули в этом воззвании следующий тезис: «Мобилизация — не война. В нынешних обстоятельствах она, наоборот, кажется лучшим средством обеспечить мир с честью»1 2.
В своих мемуарах Пуанкаре заявляет, что «мобилизация— это внутренний акт. Но во власти народа, предписывающего этот акт, не дать ему кровавого продолжения. Только объявление (войны. — Н. П.) создает состояние войны»3.
««Мобилизация — не война», — говорил г. Пуанкаре в своем послании народу. Сказать правду, никто ему в этом не верил. Если это не была война, то во всяком случае что-то к ней страшно приближающееся»,—
1 См., например, заявление Пуанкаре Извольскому в начале октября 1912 г., МОЭИ, II серия, т. XX, ч. 2, № 969.
2 Poincare, Au service de la France, IV, p. 485.
3 Там же, стр. 530.
записывал в своем дневнике Раймонд Рекули, редактор журнала «Ревю де Франс» и член французской Академии Г
Тем не менее некоторые апологеты французского и русского империализма, опираясь на эти утверждения Пуанкаре, выдвинули тезис, что только германская или австрийская мобилизация была равнозначна нападению, а французская и русская мобилизация не влекла за собой нападения на Германию и Австрию и, так сказать, имела «мирный» характер.
Но этот тезис апологетов французского и русского империализма опровергается документами, принадлежащими перу тех лиц, которые были авторами франко-русской военной конвенции.
Так, начальник царского генерального штаба Н. Н. Обручев в докладной записке, поданной Александру III в мае 1892 г., писал: «Приступ к мобилизации не может уже ныне считаться как бы мирным еще действием; напротив, это самый решительный акт войны... Слово же «мобилизация» должно ныне выражать и открытие самих военных действий хотя бы передовыми отрядами, которые с обеих сторон будут стремиться, обеспечивая мобилизацию и сосредоточение собственных войск, мешать таким же операциям противника.
Невозможность промедлений в фактическом открытии войны указывает, что в минуту объявления мобилизации не может быть уже допускаемо никаких дипломатических колебаний. .. Чтобы в минуту мобилизации дипломатия могла ясно определить, с кем именно мы начинаем войну...»1 2
Точка зрения Обручева, что русская мобилизация означает открытие военных действий, была одобрена Александром III и начальником французского генерального штаба Буадефром, который в 1892 г. вел переговоры с Обручевым о заключении военной конвенции.
Правда, совещание командующих войсками Киевского, Московского и Казанского военных округов в ноябре 1912 г. постановило отменить подтвержденное в конце марта 1912 г. положение, что «объявление моби
1 R. Recouly, Les heures tragiques d’avant-guerre, p. 116.
2 В. Ламздорф, Дневник. 1891 —1892, M.—Л., 1934, стр. 336— 337.
лизации равносильно объявлению войны», для того чтобы выиграть время для проведения относительно медленной русской мобилизации и сосредоточения русских войск. Но это решение, утвержденное Николаем II, не нашло никакого отражения во франко-русской военной конвенции, как свидетельствуют об этом протоколы последнего совещания начальников французского и русского генеральных штабов в 1913 г.1
Таким образом, из текста ст. 2 франко-русской военной конвенции следует, что основные признаки нападения со стороны Германии — объявление Германией войны России, вторжение германских войск в пределы России или мобилизация Тройственного союза — должны были предшествовать объявлению мобилизации в России. Обязательство Франции мобилизоваться и выступить на поддержку России вытекало из ст. 2 конвенции только тогда, когда Германия или Тройственный союз в целом совершали один из перечисленных выше актов агрессии. Но всех этих актов агрессии по отношению к России еще не было, когда царское правительство объявило свою мобилизацию. Таким образом, французское правительство не могло при обсуждении в парламенте вопроса об объявлении Францией войны Германии ссылаться на обязательство Франции помочь союзнику— царской России (casus foederis). В июльские дни 1914 г. условий, создающих такое обязательство для Франции, вовсе не существовало, так как всеобщая русская мобилизация предшествовала германской мобилизации, объявлению войны России Германией, вторжению германских войск на русскую территорию.
Французским организаторам войны не могла даже помочь ссылка на мобилизацию Австрии против Сербии в качестве меры, создающей для Франции обязательство оказать военную поддержку, так как на совещаниях начальников французского и русского генеральных штабов, происходивших после русско-японской войны, начиная с совещания 20 апреля 1906 г. было обусловлено, что
1 G. Frantz, Russlands Eintritt in den Weltkrieg, S. 236—240; частично эта резолюция совещания командующих войсками Киевского, Московского и Казанского округов была опубликована в книге А. М. Зайончковского «Подготовка России к мировой войне. Планы войны», стр. 271—280; см. его же, Подготовка России к мировой войне в международном отношении, стр. 298—299.
нападение или мобилизация Австрии против России (не говоря уже о Сербии) не влечет за собой обязательства со стороны Франции выполнить условия франкорусского союза и военной конвенции и выступить на помощь России1. Это признает и Пуанкаре в своих мемуарах1 2.
Обязательство французского империализма оказать эту поддержку России и вступить в войну с Германией наступало только тогда, когда Германия или Австрия, поддержанная Германией, нападали на Россию. Но этого как раз еще не было ни 22—23 июля, когда Пуанкаре и Вивиани в Петербурге подталкивали Сазонова «стоять твердо» и вступили в «интимное соглашение» с Сазоновым о полном подтверждении обязательств франко-русского союза3, ни 27, ни 30 июля, когда французское правительство сообщило в Петербург о своем решении выполнить обязательства союза 4.
В июльские дни (до 1 августа) 1914 г. для Франции в силу точных условий франко-русского союза и военной конвенции не существовало никакого условия, которое требовало бы объявления мобилизации.
Наоборот, изучение позиции Франции в июльском кризисе 1914 г. приводит нас к выводу, что французский империализм вступил в войну не потому, что обязан был сделать это в силу условий франко-русского союза, а потому, что он сам хотел ввязаться в войну. Отсюда вывод: не царская Россия втянула «бедную, невинную» Францию в войну, как утверждают Пуанкаре и Ренувен, а, наоборот, империалистическая Франция вступила в войну по своей собственной охоте и воле ради достижения своих империалистических целей.
Пуанкаре понимал это, когда говорил Извольскому о своем желании «избежать публичных прений (в парламенте) о применении союзного договора». Он не сомневался в том, что парламент одобрит его политику, так как громадное большинство в сенате и в палате депутатов принадлежало к таким буржуазным партиям, которые хотели войны, давно рассчитывали на нее и строили
1 А. М. Зайончковский, Подготовка России к мировой войне в международном отношении, стр. 119—120.
2 Poincare, Au service de la France, IV, p. 530—531.
3 DDF, XI, N 19; BD, XI, N 101.
4 DDF, XI, N 138, 305,
на ней свои планы на будущее. Предложение о войне получило бы громадное большинство и в парламенте, и в сенате, даже несмотря на отсутствие условий, предусмотренных франко-русской конвенцией 1892 г.
Но наряду с громадным большинством парламента, выполняющим волю капитала, отдельные депутаты могли выступить в прениях с критикой политики правящей клики и в той или иной степени разоблачить взятый ею курс на войну и тем затруднить ее проведение, пробудив внимание пролетариата. Боязнь, что широкие массы выступят против войны, явилась основной и важнейшей причиной, побудившей Пуанкаре выждать с объявлением войны, несмотря на просьбы Петербурга не медлить. После объявления всеобщей мобилизации Пуанкаре и Вивиани хотели предоставить инициативу объявления войны германскому империализму. В этом случае, т. е. если бы Германия первая объявила войну Франции, последняя выступила бы в качестве «обороняющейся страны, вынужденной защищаться». Тогда можно было бы представить дело так, что война ведется Францией в силу нападения на нее а не в силу выполнения Францией обязательств по союзному договору с царской Россией. В этом случае не приходилось ставить вопрос в парламенте о применении франко-русского договора. Вопрос о нем, о позиции французского правительства в дни июльского кризиса вовсе снимался с обсуждения.
Это положение отлично учитывали французские империалисты. Они хотели созвать палаты и поставить вопрос о войне на их рассмотрение после того, как Германия объявит войну. По этим причинам французское правительство, несмотря на тревожное положение, под разными предлогами откладывало созыв парламента и свое выступление в нем. Действительно, палата депутатов была созвана только 4 августа, на другой день после того, как Германия объявила войну Франции. Тогда все поводы для оттяжек созыва парламента неожиданно исчезли: депутатам приходилось рассуждать о наилучших способах обороны, сплочения для этого всех «национальных сил», а не затруднять правительство неприятными вопросами.
Таким образом, и по внешнеполитическим, и по внутриполитическим соображениям французские организа
торы войны после объявления всеобщей мобилизации усвоили себе ту линию поведения, ту тактику, которая получила красочное название вползания в войну. Срочно и весьма тщательно принимались все необходимые военные меры, шла переброска войск, их сосредоточение и развертывание, но война не объявлялась. Наоборот, ждали ее объявления со стороны противника.
Как известно, расчеты французских империалистов полностью оправдались. «Честь» объявления войны выпала на долю германского империализма, и этого не пришлось долго ждать. Во французском генеральном штабе отлично знали, что Германия не может ждать, что в случае войны на два фронта — против Франции и царской России — ее крупнейшим шансом является возможность использовать быстроту своей мобилизации по сравнению с русской и разбить своих противников поодиночке. Поэтому французским организаторам войны следовало только ждать, мобилизоваться и ждать, ибо последующие события наступали автоматически.
Историки-пуанкаристы создали легенду о том, что французский империализм вступил в войну только в силу обязательства франко-русского союзного договора, выполняя долг чести перед Россией, якобы использовавшей этот долг, чтобы втянуть за собой в войну и Францию. Эту легенду французские реакционные историки усиленно распространяют, стремясь свалить все на покойника — русский царизм, чтобы прикрыть роль французских империалистов в развязывании войны. Однако приведенные выше данные окончательно разрушают легенду, сочиненную фальсификаторами истории.
Германия объявляет Франции войну
Теперь, после объявления Германией войны России, задача французских империалистов сводилась к тому, чтобы возможно скорее добиться выступления Англии. В Париже отлично понимали, что без участия Англии война будет рискованной авантюрой.
Весь день 2 августа также прошел в тревожном ожидании известий из Лондона. Утром 2 августа атмосфера англо-французской «дружбы» настолько сгустилась?
что Берти записал в своем дневнике: «Сейчас уже недалеко до возгласов: «Коварный Альбион!»... Большие ворота здания нашего посольства в течение нескольких дней держатся на запоре, так как в любой момент дружественные демонстрации могут смениться оскорблениями» Г
Утро 2 августа началось с сообщения о нарушении германскими войсками нейтралитета Люксембурга. Известия об этом были получены в Париже еще вечером 1 августа1 2, но только утром 2 августа они получили официальное подтверждение3. Вивиани немедленно в 7 часов 42 минуты утра 2 августа переадресовал это сообщение клером в Лондон4, и Поль Камбон, получивший его около 10 часов утра, явился к Грею с копией Лондонского договора 11 мая 1867 г. о гарантии нейтралитета Люксембурга великими державами, в том числе Англией и Пруссией. Грей обещал поставить вопрос на рассмотрение кабинета министров и сообщил Камбону, что вечером 1 августа он вручил германскому послу меморандум с предупреждением, что английское общественное мнение не допустит нарушения нейтралитета Бельгии5.
Телеграмма Поля Камбона, сообщавшая о беседе с Греем, была получена в Париже в 13 часов 20 минут. Французскому правительству снова приходилось ждать и ждать, пока лондонский кабинет определит свою позицию.
В связи с нарушением нейтралитета Люксембурга Мессими предписал оттянуть левое крыло войск прикрытия, чтобы «не создавать с нашей стороны никакого военного инцидента» 6.
Аналогичное предписание было послано командирам французских корпусов у франко-бельгийской границы: «В настоящем дипломатическом положении абсолютно необходимо не иметь никакого инцидента на франкобельгийской границе и вследствие того не приближаться к ней более чем на 2—3 км.
1 Лорд Берти, За кулисами Антанты, стр. 21.
2 Poincare, Au service de la France, IV, p. 502.
3 DDF, XI, N 560, 561, 564.
4 Там же, № 563.
5 BD, XI, N 448; DDF, XI, N 579.
6 DDF, XI, N 568.
Ни одна часть, ни один пост, ни один патруль не должны в силу этого переходить к северо-востоку общую линию, указанную... (30 июля. — Н. П.). Таможенной и лесной страже будет предписано избегать всякого инцидента» L
Французские империалисты, как свидетельствуют эти предписания Мессими, отлично понимали всю важность демонстрирования перед английским общественным мнением «миролюбия Франции».
Пограничный инцидент на франко-бельгийской границе, иначе говоря, столкновение французских войск с бельгийскими могло вызвать обвинения в том, что Франция первая нарушила нейтралитет Бельгии, и этим затруднить вступление Англии в войну.
С другой стороны, французские империалисты весьма ловко использовали пограничные инциденты, провоцированные германскими разведывательными отрядами, не раз в эти дни вторгавшимися на французскую территорию, обстреливавшими французские посты, таможенников и т. д.
Таких провокаций и нарушений германскими войсками французской границы было немало1 2, и французские солдаты даже захватили несколько пленных на французской территории3.
Французское правительство вручило ноту протеста против этих провокаций германскому послу в Париже Шену4 и поручило французскому послу в Берлине Жюлю Камбону вручить аналогичную ноту Ягову5. Известия об этих провокациях германских войск аккуратно сообщались клером (для того чтобы они получили возможно большую огласку) французским дипломатическим представителям за границей6. В особенности это касалось сообщений в Лондон7, так как Поль Камбон в телеграмме, полученной в Париже в 15 часов 20 минут, просил «давать возможно больше информаций парижским корреспондентам английских газет и пропускать их
1 DDF, XI, N 569.
2 Там же, № 566, 570, 572, 573, 593, 611, 619, 636, 642.
3 Там же, № 636.
4 Там же, № 609.
5 Там же, № 616.
6 Там же, № 578, 581.
7 Там же, № 578, 581, 592, 634, 635.
телеграммы, для того чтобы бороться с вторжением ложных германских новостей. Это особенно важно в отношении газет, которые выйдут завтра утром, в понедельник (3 августа. — Н. П.)»1.
В телеграмме Полю Камбону, отправленной в 14 часов, французское правительство торжественно подтвердило свою решимость соблюдать 10-километровую зону даже после мобилизации1 2.
И одновременно французское правительство приняло решение ликвидировать 10-километровую зону, скрупулезным соблюдением которой оно так хвасталось перед Англией. Как сообщает Пуанкаре, Жоффр потребовал ликвидации 10-километровой зоны еще утром 2 августа, но правительство предпочло выждать и только в 14 часов решило удовлетворить требование Жоффра3.
Телеграмма о ликвидации 10-километровой зоны, посланная Жоффром в 17 часов 30 минут и извещавшая командующих «войсками прикрытия» о снятии «запрещения переходить к востоку линию, указанную в телеграмме ... от 30 июля», заканчивалась следующим обращением:
«Но в силу государственных причин, причин морального порядка и повелительных причин дипломатического порядка необходимо предоставить немцам полную ответственность за военные действия.
В силу этого до нового приказа войска прикрытия ограничатся отбрасыванием всякой нападающей части через границу, не преследуя ее дальше и не вступая на территорию противника»4.
Узнав о лицемерной декларации Бетмана-Гольвега, что вступление германских войск в Люксембург не является якобы враждебным актом против этой страны5, а предпринято лишь для охраны люксембургских железных дорог, Вивиани немедленно обратился к правительству Люксембурга с заявлением, что «правительство республики намеревалось уважать нейтралитет» Люксембурга, но нарушение нейтралитета Германией может заставить Францию отныне руководствоваться лишь
1 DDF, XI, N 585.
2 Там же, № 581.
3 Poincare, Au service de la France, IV, p. 502.
4 DDF, XI, N 594.
5 Там же, № 587, 588.
«заботой о своей защите и о своих интересах» 1. Эта телеграмма была переадресована в Лондон1 2.
Таким образом, французское правительство ликвидировало данное накануне, 31 июля, обязательство уважать нейтралитет Люксембурга и возвращало себе свободу действий.
Задача «предоставить немцам полную ответственность за военные действия» доставляла французским империалистам немало забот. Так, узнав о сообщении бельгийской дирекции железных дорог французской компании Северных железных дорог, что французский посол и весь состав посольства в Берлине будут привезены на германо-бельгийскую границу вечером 2 августа или утром 3 августа3, Вивиани, опасаясь, что отъезд французского посольства вызван личной инициативой Жюля Камбона, отправил последнему в 12 часов 35 минут дня следующее предписание4:
«Понятно, что вы покинете Берлин лишь по формальной инструкции с моей стороны». Но Жюль Камбон не нуждался в подобном предписании и сам со своей стороны давал аналогичный совет Вивиани: «Что касается нас, то я всегда полагаю, что важно предоставить германскому правительству инициативу разрыва»5.
Особое внимание французские правящие круги уделяли вопросу о нейтралитете Бельгии, поскольку предупреждения Грея Полю Камбону и запрос через Берти о соблюдении Францией нейтралитета Бельгии позволяли понять, что вопрос о бельгийском нейтралитете является крупным козырем в дипломатической игре Грея.
Французские дипломаты в Брюсселе внимательно следили за передвижениями германских войск у бельгийской границы, «могущими вызвать интерес в отношении нарушения нейтралитета»6, и сообщали о них в Париж. Вивиани со своей стороны предписал французскому консулу в Льеже проверить сведения французского
1 DDF, XI, N 591, 606, 637.
2 Там же, № 592; Poincare, Au service de la France, IV, p. 503.
3 DDF, XI, N 565.
4 Там же, № 576.
5 Там же, № 602.
6 Там же, № 586, 620, 640, 641.
военного министерства о переходе германскими войсками бельгийской границы. Но сведения военного министерства оказались преждевременными *.
Утром 2 августа состоялось заседание совета министров с участием Пуанкаре; после короткого перерыва оно продолжалось вечером.
В 18 часов 30 минут Вивиани отправил Полю Кам-бону следующую инструкцию: «Правительство решило созвать парламент на завтра (3 августа. — Н. П.). Оно будет запрошено о позиции, которую Англия займет в настоящем конфликте. Я прошу вас срочно дать мне возможность приготовить декларацию, которую я мог бы сделать по этому вопросу, в согласии с британским правительством» 1 2.
Таким образом, правительство умышленно- вводило в заблуждение своего посла о сроке созыва парламента, чтобы добиться возможно скорее заявления Грея о позиции Англии. Мы приходим к этому выводу потому, что в телеграмме, отправленной Палеологу 2 августа в И часов 40 минут, Вивиани писал: «Палаты будут созваны на послезавтра (4 августа. — Н. П.). В сообщении, которое я им сделаю о ситуации, я буду вынужден охарактеризовать самым точным образом обязательства, вытекающие из нашего союза с Россией, и ознакомить парламент с документами, которыми обменялись с Россией. Я прошу Вас предупредить об этом г-на Сазонова, и я не сомневаюсь в том, что он не увидит в этом сейчас никакого неудобства»3.
По сравнению с телеграммой Полю Камбону Вивиани в телеграмме Палеологу сообщает правильную дату созыва парламента.
Телеграмма Палеологу любопытна тем, что показывает, как правящая французская клика готовилась к худшему — к отчету о своей политике перед парламентом, отчету, который мог вызвать неприятные запросы относительно применения договора о франко-русском союзе и т. д. Объяснение факту отправки этой инструкции Палеологу следует искать в том, что Шен, несмотря на то что срок германского ультиматума давным-давно
1 DDF, XI, N 597.
2 Там же, № 596.
3 Там же, № 615.
истек (1 августа в 13 часов, вторичный срок— 1 августа в 19 часов), не торопился с объявлением войны. Таким образом, вечером 2 августа французское правительство должно было учитывать на самый худой конец, что ему, возможно, придется сослаться в отчете парламенту на статьи сугубо секретного до этого времени договора о союзе между Францией и Россией. Подобная возможность была связана с неприятными разоблачениями для правительства.
В 20 часов 20 минут — 21 час 55 минут в Париже была получена телеграмма Поля Камбона (она передавалась тремя кусками) о результатах утреннего заседания английского кабинета. Поль Камбон сообщал: «На заседании кабинета сегодня утром обсуждалась возможная посылка английской армии на континент. Большинство министров придерживались мнения, что, учитывая ситуацию в Индии и Египте, Англия не может лишить себя своих военных сил. Давая мне отчет об этом решении, сэр Эдуард Грей сказал мне, что оно не содержит абсолютного отказа вмешаться на суше, но что правительство сохраняет за собой право вернуться к вопросу сообразно развитию нынешнего конфликта.
Что касается вмешательства на море, то- сэр Эдуард Грей вручил мне декларацию, перевод которой следует: «Я уполномочен дать заверение, что, если германский флот проникнет в Ла-Манш или пересечет Северное море, для того чтобы предпринять военные операции против французских берегов, британский флот окажет всякую защиту, какая только в его силах.
Понятно, что заверение дается с оговоркой, что политика правительства его величества будет одобрена британским парламентом и оно не должно считаться обязывающим правительство его величества действовать до тех пор, пока не возникнет указанный выше случай выступления германского флота».
Сэр Эдуард Грей просил меня хранить эту декларацию в секрете до тех пор, пока она не будет представлена парламенту» Г
Не о такой «куцей» декларации мечтали французские империалисты. Английское правительство отказы
1 DDF, XI, N 612.
валось от немедленной посылки своей армии на континент и в отношении поддержки на море давало весьма ограниченное и притом условное обещание. В Париже больше всего желали скорейшего прибытия во Францию английских корпусов. Ведь для того чтобы выдержать первый и самый грозный натиск германских войск, направляемый, как знали во французском генеральном штабе, на Западный французский фронт, нужно было, чтобы английская экспедиционная армия вовремя попала на континент и могла принять участие в решающем генеральном сражении. Все военные планы французского генерального штаба начиная с января 1906 г. строились на обязательном условии своевременной высадки английской экспедиционной армии, которая должна была составить крайний левый фланг Французского фронта. Неприбытие английских войск срывало планы операций, разработанных французским генеральным штабом в переговорах с английским генеральным штабом в 1906 и 1911—1914 гг., обнажало левый фланг французской армии и существенно ухудшало шансы выдержать напор германской армии. Понятно поэтому разочарование французской правящей клики при получении подобного «заверения». Нужно отметить при этом, что Поль Камбон умышленно скрывал правду от своего правительства, стараясь не усиливать паники в правительственных кругах. Сравнение отчетов Поля Камбона о беседах с Греем в период 31 июля — 2 августа с отчетами Грея, которые последний посцлал для осведомления английского посла в Париже Верти (см. гл. VI), показывает, что переговоры Поля Камбона с Греем носили гораздо более резкий характер, чем это отражено в отчетах Поля Камбона.
Берти, близкий свидетель настроений французской правящей клики, записывал вечером 2 августа в свой дневник (телеграмма Грея об этой беседе с Полем Кам-боном была отправлена из Лондона Берти в 16 часов 45 минут пополудни):
«В тот же день, позже. Мне так тяжело на душе и так стыдно, что слова «коварный Альбион» могут оказаться действительно произнесенными. У нас, думается мне, надеются, что французы выиграют войну без нашей помощи. Но если это случится, а это сомнительно, то с нами мало будут считаться при заключении мира по
окончании войны; а если немцы окажутся в роли завоевателей, какова будет тогда наша судьба» Г
Поль Камбон сообщал о решении английского правительства не считать нарушение нейтралитета Люксембурга поводом для вмешательства Англии, так как согласно договору 1867 г. гарантия Люксембурга должна осуществляться великими державами на условиях коллективности в отличие от гарантии бельгийского нейтралитета, где Англия обязалась действовать без помощи других держав-гарантов.
«Бельгийский нейтралитет считается в Англии имеющим столь важное значение, — сообщал Поль Камбон, — что на заседании кабинета, созываемом сегодня, для того чтобы определить формулировки деклараций, которые будут сделаны завтра в палате общин, сэр Эдуард Грей потребует разрешения сказать, что нарушение этого нейтралитета будет рассматриваться как причина войны. Бельгийское правительство, информированное британским посланником в Брюсселе о демарше британского правительства с целью добиться от Франции и Германии возобновления гарантий нейтралитета, ответило, «что оно благодарит Англию, но что оно в состоянии защитить себя своими собственными силами»1 2. Этот странный ответ, прибывший, когда я был у сэра Эдуарда Грея, позволил нам думать, что между Бельгией и Германией имеется, возможно, какое-то секретное соглашение.
Во всяком случае сэр Эдуард Грей заметил, что нейтралитет территории этой державы не является одним лишь бельгийским интересом, что это и английский интерес и что Англия должна заставить его уважать».
«Чрезвычайные усилия, — заканчивал свой отчет Поль Камбон, — делаются в финансовом мире, чтобы помешать правительству выступить против Германии. Финансисты Сити, администраторы Английского' банка, более или менее находящиеся под господством банкиров германского происхождения, ведут очень опасную кампанию. Сэр Эдуард Грей сказал мне, что крупные промышленники Севера также враждебно настроены против вмешательства. Следует надеяться, что эти меркантиль-
1 Лорд Берти, За кулисами Антанты, стр. 21.
2 BD, XI, N 476.
пые соображения не заставят британское правительство забыть ни традиции его политики, ни общих интересов Англии в будущем» Г
Таким образом, до настоящего выступления Англии было далеко. Грей ставил условием выступления Англии нарушение Германией бельгийского нейтралитета. Помощь на море носила условный характер — ведь могло случиться, что германский флот не решится проникнуть в Ла-Манш и совершить нападение на французские берега.
Германский флот мог разрушить французскую торговлю и топить торговые суда при помощи дальней блокады и операций в Атлантическом океане. Декларация Грея о гарантии на море оказывалась для французских империалистов явно недостаточной.
Что именно так оценило декларацию Грея французское правительство, свидетельствует следующая инструкция Вивиани, отправленная Полю Камбону 3 августа в 2 часа ночи, в которой Вивиани требовал расширения обязательств Англии: помощи английского флота французскому «в случае франко-германского конфликта», недопущения выхода германского флота в Атлантический океан, запрещения германскому флоту пользования английскими портами в качестве баз снабжения1 2.
Поль Камбон, получивший вечером 2 августа запрос Вивиани относительно согласования с Греем декларации о позиции Англии, необходимой для заседания французского парламента, после вечернего заседания английского кабинета снова посетил Грея. В своей телеграмме, полученной в Париже 3 августа в 3 часа 15 минут — 3 часа 25 минут, Поль Камбон сообщал, что английский кабинет дал полномочие Грею выступить 3 августа в палате общин с декларацией об английской гарантии Франции на море и о необходимости соблюдения нейтралитета Бельгии, не произнося слов «казус белли». Что касается запроса Вивиани, то Грей заявил, что «ему невозможно принять сейчас проект, который, быть может, обстоятельства заставят усилить завтра. Если, например, бельгийская территория будет нарушена, декларация будет совершенно иной. До заседания палаты депутатов сэр
1 DDF, XI, N 612.
2 Там же, № 621.
Эдуард Грей не знает точно формулировок, которые он употребит, и развития событий, о которых он может доложить правительству». Грей советовал, чтобы Вивиани отложил свою декларацию до вторника, 4 августа, или хотя бы на несколько часов, пока он в 16 часов не выступит в палате общин.
«Кабинет соберется еще завтра утром, — заканчивал свое сообщение Поль Камбон. — Возможно, он примет какое-нибудь дополнительное решение, так как английское общественное мнение после известия о нарушении (нейтралитета. — Н. П.) Люксембурга и вторжения на нашу территорию без объявления войны начинает волноваться» Г
3 августа в 3 часа 50 минут Вивиани сообщил французским послам в Лондоне, Петербурге, Константинополе, Вене, Берлине, Мадриде о решении итальянского правительства сохранить нейтралитет, так как предложения Сан-Джулиано по этому вопросу были утверждены утром 2 августа итальянским советом министров 1 2.
Утро 3 августа принесло долгожданное известие. Французский посланник в Брюсселе сообщал: «В ответ на ультиматум германского правительства облегчить его военные операции в Бельгии королевское правительство отказалось и заявило о своей решимости энергично защищать свой нейтралитет, гарантированный договорами и особенно королем Пруссии»3.
Эта телеграмма, полученная в Париже в 9 часов — 10 часов 30 минут, была с «крайней срочностью» переадресована по телеграфу в Лондон4. Аналогичное сообщение было повторено по телефону5. Еще раньше, в 9 часов 50 минут, Вивиани сообщил Полю Камбону, что «парламент соберется только завтра, во вторник» (4 августа. — Н. П.) 6.
Кризис подходил к концу, и французское правительство получало время, чтобы выяснить, как реагирует
1 DDF, XI, N 638.
2 Там же, № 639, 580.
3 Там же, № 644, 650.
4 Там же, стр. 492, примечание 2.
5 Об этом есть упоминание в одном из отчетов Поля Камбона, DDF, XI, N 661.
6 DDF, XI, N 648.
английское правительство на известие о германском ультиматуме Бельгии.
В ожидании известий из Лондона и Брюсселя прошел весь день до 18 часов. Отчеты о нарушении французских границ германскими войсками поступали беспрерывно1. Следует отметить, однако, что ликвидация 10-километровой зоны и придвижение войск прикрытия непосредственно к границе вечером 2 августа имели своим результатом ряд стычек между французскими и германскими отрядами у границы и даже нарушение границы Германии французскими войсками. Кроме того, германская военщина в целях изобличения агрессии «коварных французов» распространяла вымышленные сообщения о том, например, что 2 августа 24 французских офицера, одетых в прусскую форму, пытались пересечь в 12 автомобилях германскую границу у Вальбена, к востоку от Гель-дерна1 2, или что французские авиаторы, как сообщали берлинские газеты, «бросали бомбы вплоть до Нюрнберга»3. Опровергнуть эти неуклюжие измышления прусского фельдфебельского ума не представляло никакой трудности, и французское правительство' и его дипломаты аккуратно это делали4.
Но кроме этих выдуманных германской военщиной нарушений были и другие, настоящие нарушения германской границы французскими войсками. Согласно сводке французского генерального штаба, несколько французских стрелков проникли на германскую территорию в лесах холма Сен-Мари, где были встречены огнем германских войск5.
Авиатор эскадрильи № 3 Донно, вылетевший из Дижона, потерял ориентацию и приземлился в окрестностях Мюльгаузена (Эльзас), где был встречен огнем германской пехоты и артиллерии, но ему удалось взлететь и вернуться в район Бельфора6.
Французские власти энергично повторяли запрещение французским войскам переходить границу7, но
1 DDF, XI, N 642, 643, 647, 671, 672, 681, 683, 693, 694.
2 Там же, № 645; BD, XI, N 505; DD, N 677.
3 DDF, N 660, 675, 678, 663 et р. 502, rem. 1.
4 Там же, № 651, 652, 656.
5 Там же, № 653, 671 и стр. 497, примечание 1.
6 Там же, № 658 и стр. 502, примечание 1.
7 Там же, № 568, 569, 714.
«ружья стреляли сами собой», и французские, и германские солдаты вступали в перестрелку друг с другом с французской и германской стороны Г
Жюль Камбон мог лишь тщетно умолять из Берлина о том, что очень желательно, чтобы «не было ни одного факта, который мог выявить вину с нашей стороны» 1 2.
Нервозность французской правящей клики в результате томительного ожидания известий из Лондона достигла своего апогея. Пуанкаре рассказывает, что морской министр Готье утром 3 августа вызвал на дуэль военного министра Мессими, упрекавшего Готье в бездеятельности. «Благодаря моему вмешательству, — сообщает Пуанкаре, — сцена окончилась слезами и объятиями. После лихорадки этих длинных дней и бессонных ночей у всех нервы были натянуты»3. Но все же Готье был вынужден уйти в отставку.
Известия из Брюсселя и Лондона, полученные днем 3 августа, были таковы, что действительно могли натянуть нервы до крайнего напряжения.
Хотя германские войска сосредоточивались на бельгийской границе, но нарушения нейтралитета Бельгии ни в одном пункте еще не было4. Бельгийское правительство в ответ на предложение французского посланника в Брюсселе, согласованное с посланниками Англии и России, о помощи Бельгии в случае нарушения бельгийского нейтралитета Германией любезно поблагодарило правительство республики, но при этом добавило, что «в настоящих обстоятельствах мы не делаем обращения к гарантии держав. Королевское правительство позже решит, что делать»5.
Французский посланник в Брюсселе мог лишь сообщить, что бельгийское правительство в этот момент обсуждает вопрос, должно ли оно, учитывая позицию Германии, обратиться с призывом к державам-гарантам ее нейтралитета6.
1 DDF, XI, N 671.
2 Там же, № 660.
3 Poincare, Au service de la France, IV, p. 509—510.
4 DDF, XI, N 662.
5 Там же, № 604, получена в Париже 3 августа в 15 часов 15 минут; см. № 6/6.
6 Там же, № 665.
Поль Камбон, получивший в ночь со 2 на 3 августа вторую телеграмму Вивиани с его поправками к формуле Грея об английской гарантии на море1, рано утром 3 августа посетил Грея. Хотя Грей еще раз отказался дать точные данные о содержании своей декларации, но согласился изменить формулу гарантии согласно поправкам Вивиани. В исправленном виде формула Грея гласила:
«В случае если бы германская эскадра пересекла пролив (Ла-Манш. — Н. П.) или поднялась бы по Северному морю с целью обогнуть Британские острова, для того чтобы атаковать французские берега или французский военный флот, то английская эскадра вмешается, для того чтобы оказать французскому флоту свою полную защиту таким образом, что с этого момента Англия и Германия будут в состоянии войны».
Сообщая формулу Полю Камбону, Грей указал, что операция через Северное море включает защиту против демонстраций на Атлантическом океане.
«Вернувшись в посольство, — заканчивал Поль Камбон свою телеграмму, — я узнал о вашем сообщении по телефону относительно германского ультиматума Бельгии. Я немедленно сообщил его сэру Эдуарду Грею»1 2.
Французский морской атташе в Лондоне Сан-Сен сообщил морскому министру, что «в результате важного сообщения, сделанного министром иностранных дел французскому послу, первый лорд адмиралтейства (Уинстон Черчилль. — Н. П.) поручил мне осведомить вас, что предписаны следующие предварительные меры безопасности: запечатанные конверты, содержащие код «В. Д.» (условное наименование. — Н. 77.) и инструкции о входе в порты обеих стран (Англии и Франции. — Н. П.), открыты, но еще не использованы, высшее командование в Средиземном и Китайском морях получило разрешение согласовать (свои действия. — Н. П.) с французским высшим командованием»3.
Наконец, в телеграмме, полученной в Париже в 16 часов 30 минут, Поль Камбон сообщал: «В момент, когда сэр Эдуард Грей отправлялся сегодня утром на заседание кабинета, мой германский коллега... пришел и на-
1 DDF, XI, N 621.
2 Там же, № 661.
3 Там же, № 625, 668, 669 и примечания 2 и 3 к стр. 564.
стойчиво просил его заявить, что нейтралитет Англии не зависит от уважения к бельгийскому нейтралитету. Сэр Эдуард Грей отказался от всякого разговора на эту тему. Германский посол дал в печать коммюнике, указывающее, чтоу если Англия останется нейтральной, Германия откажется от всяких морских операций и не будет пользоваться бельгийскими берегами в качестве опорных пунктов. Я дал ответ, что уважение к берегам не является уважением к нейтралитету территории, что германский ультиматум является уже сейчас нарушением этого нейтралитета» Г Такова была обстановка, создавшаяся в 18 часов 3 августа.
Для французского правительства в течение 1 и 2 августа оставалось загадкой одно обстоятельство: почему Шен, вручивший 31 июля в 18 часов ультиматум с 18-часовым сроком, пропустил срок ответа на ультиматум и не принес ноты об объявлении войны Франции ни 1, ни 2 августа. Этот вопрос до сих пор не получил объяснения ни в изданных дипломатических документах, ни в исторической литературе. Пока известно только то, что телеграмма Ягова Шену с предупреждением о предстоящем разрыве дипломатических отношений между Германией и Францией была отправлена из Берлина 3 августа в 10 часов утра1 2 и получена Шеном в исковерканном виде в 15 часов 10 минут. Шен просил Берлин повторить эту телеграмму, но не получил ответа. Бетман-Гольвег предписал 3 августа Шену объявить войну Франции. Телеграмма Бетмана-Гольвега была отправлена из Берлина в Париж 3 августа в 13 часов 15 минут по берлинскому времени и была получена в исковерканном виде германским посольством в Париже в 16 часов 15 минут по парижскому времени (т. е. в 17 часов 15 минут по берлинскому времени) 3.
Шен получил в настолько искаженном виде телеграмму Бетмана-Гольвега, что, «несмотря на самые настойчивые усилия, ее невозможно было расшифровать»4. Поэтому он просил Берлин повторить ее5, но, не дож-
1 DDF, XI, N 670.
2 DD, N 716.
3 Там же, № 734, примечание 1; № 734а, 734в, 734с.
4 Schoen, Memoires, Paris, XI ed., p. 261.
5 DD, N 809, отправлена из Парижа 3 августа в 14 часов 45 минут.
Давшись ответа, составил на основе этой телеграммы ноту об объявлении войны.
В 18 часов 15 минут посол США МирОхЧ Т. Геррик сообщил по телефону Вивиани, что германский посол Шен просил правительство США принять на себя защиту германских интересов во Франции и поднять звездное знамя над зданием германского посольства. «Вивиани понял, что это война»1, — гласит запись Пуанкаре.
В 18 часов 15 минут Шен явился во французское министерство иностранных дел и вручил Вивиани ноту об объявлении Германией войны Франции, ссылаясь на нарушение французскими военными летчиками нейтралитета Бельгии и бомбардировку ими германских железных дорог у Карлсруэ и Нюрнберга, чего на самом деле не было2.
Вивиани в 20 часов 55 минут осведомил французских дипломатов за границей об объявлении Германией войны и предписал Жюлю Камбону затребовать паспорта и выехать из Германии3.
Военный министр Мессими сообщил царскому военному агенту в Париже Игнатьеву в 22 часа об объявлении войны и, ссылаясь на заключенные конвенции, выразил надежду, что русские армии предпримут быстрое наступление4. Так, французские империалисты посредством выжидания добились того, что объявление войны было сделано не Францией, как просил Извольский, а Германией.
Сведения из Бельгии, полученные французским правительством после объявления Германией войны Франции, вызвали тревогу: ни вечером 3 августа, ни в ночь с 3 на 4 августа никаких нарушений Германией нейтралитета Бельгии не было. Французский посланник в Брюсселе в телеграмме «крайней срочности» (отправлена из Брюсселя в 17 часов 23 минуты, получена в Париже в 18 часов 25 минут 3 августа) сообщал, что, согласно полученным им сведениям, «немцы, сосредоточенные у бельгийской границы, не перешли ее. Было бы
1 Poincare, Au service de la France, IV, p. 521.
2 DDF, XI, N 678, 682, 688, 725; см. рассказ Пуанкаре, Poincare, Au service de la France, IV, p. 521—523.
3 DDF, XI, N 686.
4 Там же, № 688 и примечание 1 на стр. 516.
29 Н. П. Полетика 449
выгодно предоставить им инициативу фактического нарушения». По мнению французского военного агента, «бельгийское правительство ожидает этого нарушения, чтобы обратиться с призывом к державам-гарантам» Г
В другой телеграмме (отправлена из Брюсселя в 18 часов 56 минут и получена в Париже в 21 час 50 минут 3 августа) французский посланник в Брюсселе сообщил: «Все более подкрепляется впечатление, что ультиматум Германии... есть маневр с целью подтолкнуть нас вмешаться первыми в Бельгию и [провоцировать] таким образом первый конфликт между нашей и бельгийской армиями1 2.
Зато в 22 часа прибыла первая радостная весть из Англии. Поль Камбон сообщил, что Грей «сделал заявление о вмешательстве английского флота, он усилил декларацию, которую рассчитывал сделать относительно бельгийского нейтралитета, чтение письма короля Альберта с просьбой о помощи Англии сильно тронуло собрание. Палата вотирует сегодня вечером просимые кредиты; с нынешнего дня получена ее поддержка политике правительства, и она следует за общественным мнением, которое все более и более высказывается в нашу пользу» 3.
Эта телеграмма Поля Камбона внесла успокоение в души французских империалистов, так как она свидетельствовала о том, что английские организаторы войны добились согласия парламента на вступление Англии в войну.
В других телеграммах, полученных в Париже ночью, в 3—4 часа, 4 августа, Поль Камбон сообщал, что на заседании кабинета вечером 3 августа было решено предъявить Германии требование взять свой ультиматум Бельгии обратно, что если Германия откажется, то, по словам Грея, «это будет война», что сторонники невмешательства Англии в войну — Морлей, Гаркорт, Бернс — собираются уйти в отставку и «этот министерский кризис может быть лишь благоприятным для нас»4.
Утром 4 августа германский посланник в Брюсселе известил бельгийское правительство, что ввиду отказа
1 DDF, XI, N 680.
2 Там же, № 687, 714, 715.
3 Там же, № 690.
4 Там же, № 712.
Бельгии принять германский ультиматум Германия прибегнет к силе оружия Г
Германские войска вступили на территорию Бельгии у Геммениха, в районе Вервье1 2.
Бельгийский парламент дал полномочия правительству на «защиту независимости Бельгии до конца»3, вотировал 200 млн. фр. на военные расходы, принял закон против шпионажа и т. д.
Утром 4 августа совет министров Франции утвердил текст нового письма Пуанкаре английскому королю Георгу, в котором Пуанкаре просил своего «дорогого и высокого друга» поспешить с высадкой английской экспедиционной армии на континент. ««Сердечное согласие» наших обеих стран, — писал Пуанкаре, — является теперь более тесным, чем когда-либо, и известие о сотрудничестве принято общественным мнением с волнением и радостью. Полное согласие царит между морскими генеральными штабами наших обеих стран. Но до сих пор мы не осведомлены о том, что правительство вашего величества окончательно определило свои намерения относительно сотрудничества сухопутных сил. Его величество король Альберт обратился с призывом к нашей помощи, как и к вашей, чтобы защитить территорию Бельгии. Правительство республики отмечает, что, если бы для Англии было возможным высадить теперь же во Франции с назначением в Бельгию военные части, которыми вы можете в данное время располагать и сотрудничество которых явилось бы столь драгоценным, эта мера, дающая публичное доказательство нашего братства по оружию, вызвала бы в Бельгии и во Франции весьма выгодное впечатление»4.
4 августа в 3 часа пополудни началось заседание палаты депутатов и сената. В палате депутатов Вивиани прочел послание Пуанкаре депутатам, обсужденное и одобренное советом министров.
Послание Пуанкаре палате депутатов начиналось следующей фразой: «Франция стала объектом зверской
1 DDF, XI, N 716.
2 Там же, № 720.
3 Там же, № 723.
4 Р. Пуанкаре, Происхождение мировой войны, стр. 252, 254, примечание.
и умышленной агрессии, являющейся дерзким вызовом международному праву...» 1
Аналогичного характера декларацию от имени правительства сделал Вивиани. Обе палаты без всяких прений вотировали кредиты, утвердили выпуск займа, закон о печати во время войны, и заседания обеих палат были закрыты на неопределенный срок. Никто не задал ни одного вопроса — все верили, что «бедная, невинная Франция» стала жертвой агрессии «прусских варваров», коварно напавших на нее среди бела дня1 2.
Так французские организаторы войны реализовали свой план предоставить Германии инициативу объявления войны Франции. Хотя Вивиани принес на всякий случай на заседание палаты депутатов 4 августа текст франко-русского договора о союзе, но его даже не читали, так как война велась не в силу договора о союзе с Россией, а потому, что Германия «напала» на Францию и последней приходится «обороняться».
«В 1914 году, — заявляет Пуанкаре, — сама Германия объявила войну России и Франции, и 4 августа Вивиани привез в палату депутатов текст конвенции 1892—1893 гг. на случай, если кто-нибудь из депутатов потребует разъяснения по этому поводу. Не нашлось ни одного депутата, который внес бы подобный запрос, перед лицом нападающей Германии все понимали, что свершившийся факт, жертвой которого мы стали, исключает всякий практический интерес в изучении договора, заключенного двадцатью годами ранее между Россией и Францией»3.
Тем временем Грей пригласил Поля Камбона и сообщил ему, что английское правительство предложило Германии взять обратно свой ультиматум Бельгии и дать ответ Англии сегодня до 24 часов. «Я спросил сэра Эдуарда Грея, — телеграфировал Поль Камбон, — что сделает его правительство, если ответ Германии будет отрицательным. «Война», — ответил он. «Как вы будете вести войну? Высадите ли вы немедленно ваш экспедиционный корпус?» — «Нет, мы блокируем все германские
1 Р. Пуанкаре, Происхождение мировой войны, стр. 255—256; Poincare, Au service de la France, p. 544.
2 Poincare, Au service de la France, IV, p. 544—547.
3 P. Пуанкаре, Происхождение мировой войны, стр. 71—72.
порты. Мы еще не обсуждали вопроса о посылке военных сил на континент. Я вам уже объяснил, что мы нуждаемся в наших войсках, чтобы защищать определенные пункты, и что общественное мнение не склонно в пользу экспедиции». — «Ваши объяснения, — ответил я, — не кажутся мне удовлетворительными, и мне кажется, что вы не должны останавливаться из-за столь хрупких соображений. Что касается чувств общества, то они не те, какими были три дня тому назад. Они хотят войны всеми средствами. Минута решительная, государственный человек ее уловит. Вы будете обязаны под нажимом общественного мнения вмешаться на континенте, но ваше вмешательство, для того чтобы быть действенным, должно быть немедленным».
Я показал тогда на карте расположение нашей обороны и необходимость быть защищенными на нашем левом фланге в случае нарушения бельгийского нейтралитета. Я добавил, что согласно договорам наших генеральных штабов выгрузка материальной части и снабжения должна начаться на второй день мобилизации, которая длится пять дней, и что каждое потерянное мгновение внесет осложнения в выполнение нашей программы. Я просил статс-секретаря по иностранным делам представить премьер-министру и кабинету эти соображения. Он обещал мне это сделать»1.
Поздно ночью, в 3 часа 15 минут, 5 августа в Париже была получена телеграмма Поля Камбона: «Британское правительство не получило никакого ответа из Берлина, но оно узнало из косвенного источника, и сведение было подтверждено германским посольством в Лондоне что сэр Эдуард Гошен сегодня вечером (4 августа. — Н. П.) получил свои паспорта. Вследствие этого адмиралтейство предупредило английские эскадры, что война начинается сегодня вечером в 11 часов»1 2.
Как показывает анализ документов X и XI томов III серии «Documents Diplomatiques Frangais», опубликованных французским правительством в 1935—1936 гг., ход событий июльского кризиса в Париже выявляет самостоятельную роль Франции в развязывании первой мировой войны в июле 1914 г. Правящие круги Франции
1 DDF, XI, N 754.
2 Там же, № 770.
настойчиво убеждали царскую Россию «стоять твердо», всемерно толкая ее к войне своими обещаниями выполнить обязательства союза.
Правящие круги Франции приняли вызов, брошенный австро-германским блоком, с готовностью, удивившей даже Берлин и Вену, понимая, что при помощи Англии и России Франции предоставляется возможность свести счеты со своим грозным врагом, вернуть Эльзас-Лотарингию, уберечь французскую колониальную империю от посягательств Германии, наконец, в случае успеха добиться гегемонии на континенте Европы.
Документы X и XI томов III серии «Documents Diplomatiques Frangais 1871—1914» убедительно разрушают легенду, созданную после войны французскими историками-пуанкаристами, о том, что французский империализм вступил в войну только в силу обязательств франко-русского договора, выполняя «долг чести» перед Россией, якобы использовавшей этот долг, чтобы втянуть за собой в войну и Францию. Французские историки хотели свалить все на покойника — романовский режим, чтобы прикрыть роль французских империалистов в развязывании войны.
Ведя в период июльского кризиса 1914 г. свою преступную игру, «Пуанкаре-война», конечно, не рассчитывал на то, что после Великой Октябрьской революции Советское правительство опубликует тайные договоры (в том числе франко-русский союзный договор) и что перед трудящимися массами всего мира откроются агрессивные замыслы французских империалистов.
Глава шестая
Английская провокационная политика «невмешательства» и форсирования войны
Для английской олигархии, привыкшей в течение XIX столетия к промышленной, торговой, финансовой и колониальной монополии, т. е. к господству над миром, война с Германией, обогнавшей к началу XX в. в экономическом развитии Англию, стала жизненной необходимостью.
«Англия воюет за то, чтобы ограбить колонии Германии и разорить своего главного конкурента, который бил ее беспощадно своей превосходной техникой, организацией, торговой энергией, бил и побил так, что без войны Англия не могла отстоять своего мирового господства» Г
Сараевское убийство поставило перед английским империализмом крупнейшей важности проблему: следует ли использовать по существу ничтожный и далекий для Англии инцидент в Сараеве в борьбе против своего основного империалистического противника — Германии, и если следует, то каким образом?
Первая часть проблемы решалась сразу. Ответ на нее давала сложившаяся к 1914 г. международная политическая и военная ситуация. В канун первой мировой войны положение на море было таково, что дальнейшее промедление делало войну игрой «ва-банк». Предпринятая в 1912 г. английским адмиралтейством передисло-
1 В. И. Ленин, О сепаратном мире. Поли. собр. соч., т. 30, стр. 185.
нация своих морских сил ввиду роста флотов австрогерманского блока могла обеспечить защиту интересов Англии в Средиземном море только до 1915 г., а превосходство французского флота над объединенным австрийским и итальянским — лишь на 1914 г. Мало того, осенью 1914 г. заканчивалось сооружение и предстояла передача Турции дредноутов, строившихся в Англии. К весне 1915 г. австрийский флот должен был иметь не менее 4 дредноутов, итальянский — от 5 до 6. Французский флот уже не мог оборонять Средиземное море, и для поддержания превосходства Антанты в этом районе была необходима отправка части английских военных судов дредноутного типа из Северного моря обратно в Средиземное. Это уменьшало превосходство английского флота над германским в Северном море и, следовательно, делало исход возможной «генеральной битвы» между английским и германским флотами сомнительным.
Такая ситуация на море была чревата серьезной опасностью для морского могущества Англии. Конечно, победа над Германией на суше, шансы на которую постепенно увеличивались, так как сухопутные силы Антанты с каждым годом все более крепли и усиливались, устраняла главного соперника Англии — Германию. Но все дело в том, что для английского империализма сухопутная победа над Германией сохраняла свою ценность только в том случае, если английский флот оставался целым и невредимым, т. е. если сохранялась в целости база морского могущества Англии. Оттяжка же войны еще на несколько лет, увеличивая шансы Антанты на разгром Германии на суше, уменьшала в то же время шансы самой Англии на морскую победу и на сохранение своего морского могущества. Антанта являлась временной «кооперацией интересов», участники которой лишь на время объединились перед лицом наиболее главной «германской опасности». Разгром Германии сразу же возрождал все противоречия внутри Антанты и при потере Англией своего морского превосходства ставил английский империализм даже в случае победы над Германией в тяжелое и опасное положение.
Именно эти черты сложившейся к 1914 г. военнополитической ситуации и учитывали английские империалисты, решая развязать войну возможно скорее,
пока английский флот еще обладает превосходством на море. Поэтому английский империализм не мог пропустить даже такого ничтожного и невесомого с точки зрения его интересов повода, как сараевское убийство, для организации мировой войны. Вся предвоенная политика его начиная с 1905 г. заключалась в использовании любого малейшего предлога для организации войны.
Но если ответ на принципиальный вопрос—воевать или не воевать в 1914 г. — не вызвал у английского империализма сомнений, так как побороть Германию он стремился во что бы то ни стало, то гораздо более трудной и тяжелой задачей были выводы из этой принципиальной предпосылки: каким образом использовать сараевское убийство?
Трудности эти намечались по двум линиям: внешней и внутриполитической. Внешнеполитические трудности заключались в том, что для развязывания войны помимо стремления к ней со стороны Англии как-никак было необходимо наличие такого же стремления и у противников. Если бы австро-германский блок не хотел вызвать в 1914 г. войну и не искал в этом году «великого решения», английским организаторам войны не удалось бы ее развязать. Уроки 1905 г. говорили, что' прямое, ничем не прикрытое нападение на противников опасно из-за сопротивления широких масс. Если бы австрогерманский блок сам не шел к войне в 1914 г., то английским империалистам было бы трудно организовать в 1914 г. мировую войну. Поэтому основной задачей английского империализма после сараевского убийства являлось прощупывание намерений противника в связи с этим убийством. Как будут реагировать Австрия и Германия на сараевское убийство? Намерены ли они использовать его для развязывания мировой войны? Как далеко по этому пути они собираются идти, т. е. будут ли они идти до конца, имея целью во что бы то ни стало вызвать войну, или же дело может кончиться шантажом такого типа, каким австро-германский империализм неоднократно пользовался в предыдущие годы: во время Танжера, Алхесираса, боснийского кризиса, Агадира. Выяснение намерений противника в связи с сараевским убийством и с созданными им возможностями для английского империализма было исключительно важно: зная объем этих намерений, можно было строить свою
линию поведения в предстоявшем конфликте и, поскольку война английским империализмом была принципиально решена в 1898—1901 гг. (в связи с постройкой Германией большого флота), вести дело так, чтобы сделать ее неминуемой.
Несравненно более трудными в связи с развязыванием войны были задачи английского империализма во внутренней политике. При всех условиях войну можно было бы развязать только в том случае, если бы английскому империализму удалось обмануть трудящиеся массы. Вся подготовка к войне в Англии в предыдущие годы, в особенности международно-политическая и организационная, проводилась в глубокой тайне, чтобы не встревожить народные массы. Английскому империализму в 1906 г. для этого даже пришлось перестроить свои ряды, призвав к власти либеральную партию, которая лозунгами пацифизма и миролюбивыми декларациями должна была скрывать проводимую подготовку. Но непосредственные организаторы войны в либеральной партии должны были скрывать свои замыслы и свою деятельность по организации войны не только от трудящихся масс, но и от большинства членов либерального правительства. В подготовке войны они блокировались с наиболее крепкой политической агентурой английского капитализма — консервативной партией.
Втянуть широкие народные массы в войну в самой Англии можно было, обманув их тем, будто «на Англию напали» и английские трудящиеся должны защищаться, сражаясь «во имя права, свободы и справедливости». «История всех британских войн, — признается один английский «пацифист», — сводится к тому, что они должны быть войнами идей, священными войнами, чем-то вроде крестовых походов во имя справедливости и свободы» L Эта техника обмана широких масс нам хорошо известна уже по попыткам империалистов организовать «священные кампании» и «крестовые походы» против СССР.
Но сараевское убийство не подходило под эту категорию и английские организаторы войны отлично понимали, что поднять народные массы на защиту Сербии и бросить их в бой под таким предлогом было невозможно. Предстояло найти какой-то другой предлог, точнее,
1 Jellicoe, Playing the Game, London, 1924, p. 154.
развить конфликт, возможный между Австрией и Сербией в связи с сараевским убийством, в ситуацию европейской войны и, используя ее, обмануть народные массы и поднять их на «священную войну» против «прусских варваров», «нарушителей мира народов»,— словом, втянуть Англию в войну.
Большую роль в политике Грея и других английских организаторов войны сыграл вопрос о нарушении Германией нейтралитета Бельгии. Бельгийский вопрос формально явился тем предлогом, который был использован перед общественным мнением Англии в качестве «казус белли». Англия выступила в защиту «святости и нерушимости международных договоров» и основных принципов международного права и т. д. Предлог был использован в 1914 г. весьма умело, хотя английские империалисты, когда им было выгодно, не считали себя связанными какими-либо обязательствами по отношению к Бельгии.
Лорд Лореберн, лорд-канцлер в кабинете Асквита с 1906 по 1912 г., дал в своих мемуарах следующее казуистическое обоснование отношения Англии к вопросу о нейтралитете Бельгии Г
Вечный нейтралитет Бельгии был установлен ст. 7 и 25 договора об учреждении Бельгийского королевства, заключенного в Лондоне 15 ноября 1831 г. и подписанного Россией, Австрией, Великобританией, Пруссией и Францией.
Согласно ст. 7 этого договора Бельгия признавалась «независимым и вечно нейтральным государством»; согласно ст. 25 Россия, Франция, Австрия, Англия и Пруссия давали гарантию нейтралитета Бельгии. Но договор 1831 г. не был признан Голландией. 19 апреля 1939 г. между Голландией и Бельгией был заключен договор, по которому Голландия признавала Бельгию вечно нейтральным государством, но в текст этого договора не была включена статья о гарантии нейтралитета Бельгии. Одновременно с заключением этого договора державы-гаранты 19 апреля 1839 г. подписали в Лондоне особый протокол, в котором признавали обязательными для себя
1 Loreburn, How the War Came, London, 1919; ср. аналогичное мнение лорда-канцлера Англии лорда Биркенхеда (Smith, International Law, London, 1900, p. 85).
условия голландско-бельгийского договора 1839 г. и объявляли договор 1831 г. потерявшим силу.
Отсюда Лореберн делал вывод, что в силу аннулирования договора 1831 г. обязательства гарантии вечного нейтралитета Бельгии также аннулированы. Поэтому, по мнению Лореберна, не существует никакой гарантии, которой обязалась бы Англия по отношению к Бельгии.
Эта юридическая конструкция бельгийского нейтралитета, дававшая английскому правительству выход из затруднительного положения, если бы оно нуждалось в предлоге, для того чтобы не воевать, не является досужим измышлением юриста. В Англии правительство отлично учитывало шаткость и неопределенность своих обязательств по договору 1839 г. Только этим можно объяснить тот факт, что в 1870 г., с началом франкопрусской войны, Англия обратилась к обеим сторонам с предложением заключить дополнительную конвенцию с каждой из них о* соблюдении независимости и нейтралитета Бельгии. Но этот договор был заключен лишь на срок франко-прусской войны и терял свою силу спустя 12 месяцев после ратификации мирного договора между Францией и Пруссией. После этого срока вступал в силу договор 19 апреля 1839 г., который английские политические деятели, как показывают рассуждения лорда Лореберна, могли понимать и толковать как угодно сообразно своим желаниям и выгоде.
К тому же договор 1839 г. для Англии мог быть всегда объявлен необязательным, так как он никогда не был представлен на обсуждение английского парламента и, следовательно, никогда не подвергался ратификации. Между тем согласно английскому конституционному праву все международные договоры, заключенные «правительством его величества», имеют силу лишь после ратификации их парламентом. Сам Грей неоднократно подчеркивал Камбону важность этой стороны вопроса. В смысле обязательств договор 1839 г. был для Англии только «клочком бумаги», «технической конвенцией», менее обязательной, чем, например, англо-французская морская конвенция 1912 г., от обязательств по которой для Англии Грей отрекся 2 августа 1914 г. самым недвусмысленным образом.
Еще в 1887 г. в связи с угрозой европейской войны со стороны Германии и возможностью прохода герман
ских войск через территорию Бельгии для вторжения во Францию влиятельные английские газеты (официоз премьер-министра Англии лорда Солсбери «Стандард». органы консерваторов «Морнинг пост» и «Спектэтор», влиятельнейший орган либералов «Пэл Мэл газетт», редактировавшийся в эти годы известным английским журналистом В. Т. Стэдом) наперебой доказывали, что нет и не существует в природе никакой гарантии Англией бельгийского нейтралитета, ввиду того что договор 1831 г. аннулирован, а в договоре 1839 г. не содержится никакой гарантии нейтралитета Бельгии, что проход германских войск через территорию Бельгии имеет временный характер и не равносилен оккупации. Словом, Англия не имеет обязательств защищать нейтралитет Бельгии и может ограничиться лишь протестом, не вступая «в ужасную войну», и считать себя освобожденной от всяких обязательств по защите нейтралитета Бельгии в случае нарушения его другими державами — участницами договоров 1831 и 1839 гг.1
Но это был 1887 год, когда Германия не вела ожесточенной борьбы с Англией за мировое господство и германский флот не угрожал английским берегам. К 1914 г. положение, как известно, было иным.
Взяв курс на войну, английские империалисты широко использовали нарушение Германией нейтралитета Бельгии как предлог для вступления в войну во имя «святости международных договоров», защиты «маленькой бедной, невинной Бельгии» и т. д. Основной задачей английских империалистов в июльские дни 1914 г. была задача прикрыть свой курс на войну политикой внешнего невмешательства в конфликт, политикой показного миролюбия, для того чтобы обмануть трудящиеся массы, не хотевшие войны. При этом английским империалистам пришлось преодолеть исключительные трудности. Конкретная внутриполитическая обстановка в самой Англии в июльские дни 1914 г. создавала немало затруднений для английских организаторов войны. Ирландский кризис, крупнейшие стачки весной 1914 г., явившиеся очередным этапом в бурном подъеме рабочего движения Англии, разногласия в вопросе о сроках
1 «Standard», 4.11.1887; «Morning Post», 5.II.1887; «Spectator», 5.II.1887; «Pall-Mall Gazette», 4 and 5.11.1887.
развязывания войны среди различных группировок английской буржуазии, противодействие со стороны трудящихся масс — все эти обстоятельства требовали от организаторов войны особой осторожности и сохранения строжайшей тайны.
Английский империализм умело справился со своей труднейшей задачей обмануть массы и втянуть Англию в войну. Грей, Никольсон, Черчилль, Асквит и другие сумели преодолеть все трудности и препятствия. В особенности следует отметить выдающееся мастерство Грея и его помощников — Эйра Кроу и Никольсона.
Как мы знаем, Грей, Асквит и Черчилль принадлежали к правому крылу либеральной партии, к тем «либералам-империалистам», которые отличались от консерваторов лишь отрицательным отношением к протекционизму в таможенной политике. Классовой базой «либералов-империалистов» являлись круги крупного английского капитала, имевшие свои интересы главным образом в текстильной промышленности и судоходстве. Во внешней и колониальной политике «либералы-империалисты» отличались от консерваторов не целями, а методами. В сущности это были консерваторы в либеральной партии. Традиционные принципы «непрерывности внешней политики» как «национального», а не «партийного» дела осуществлялись господствующими классами Англии с помощью двухпартийной системы. Передача власти либералам в 1906 г. только позволила английскому империализму еще лучше обманывать массы.
Обман народных масс в предвоенные годы выражался в том, что усиленно поддерживалась иллюзия, будто все вопросы внешней политики действительно зависят от либерального правительства и парламента. На самом деле последние были более или менее удобной ширмой, а решающую роль в подготовке войны играл Комитет имперской защиты, в котором «либералы-империалисты», тайно блокируясь с консерваторами, решали важнейшие вопросы внешней политики и военной подготовки, обходя либеральный кабинет и парламент. Либералы-империалисты — премьер-министр Асквит, а также Грей, Черчилль, Холден и другие, занимая важнейшие посты министров иностранных дел, морскрго, военного, являлись постоянными членами Комитета им
перской защиты. Они использовали последний в качестве организационного центра для подготовки войны, опираясь, с одной стороны, на поддержку консерваторов, а с другой — на кастово замкнутый, прекрасно вышколенный и опытный административно-бюрократический и военный аппарат британского империализма.
Этот аппарат (в особенности военного министерства и министерства иностранных дел) состоял из постоянных, несменяемых при смене правительства в результате парламентских выборов чиновников. Он вербовался из представителей правящих классов — землевладельческой аристократии и крупной и средней буржуазии. Этот слой английской бюрократии по своим классовым интересам, политическому кругозору, идеологии, традициям и практическому опыту примыкал либо к «либералам-империалистам», либо к консерваторам, получая от последних наиболее мощную поддержку в своей внешней и военно-колониальной политике. Этот аппарат выполнял волю английского империализма, когда государственная власть в 1906—1914 гг. находилась в руках либералов, где большинство принадлежало «ненадежным» мелкобуржуазным и радикальным элементам. Фактически этот слой английской бюрократии был хозяином положения, и либералы-империалисты в своей работе по подготовке войны с Германией могли опереться на его помощь и рассчитывать на его поддержку, не боясь противодействия или «измены»: по существу Грей, Асквит, Черчилль— головка либерального правительства 1906— 1914 гг. — представляли верхушку в пирамиде, серединой которой был указанный слой английской бюрократии, а основанием — влиятельнейшие круги английского капитала и его политическая агентура в лице консервативной партии.
Это обстоятельство объясняет нам тот факт, что Грей, Черчилль, Асквит и другие в 1914 г. могли спокойно игнорировать мнение большинства министров и проводить политику подготовки войны. Леволиберальное большинство кабинета только царствовало, но не управляло; когда же в июле 1914 г. оно попыталось занять «решительную позицию», то сначала с ним попросту не посчитались, а потом в решительный момент, когда маска либерального пацифизма была уже не нужна, «болтунов» вовсе вытеснили из кабинета, чтобы бес
препятственно довести политику развязывания войны до конца.
Методы развязывания войны в «демократической» Англии должны были быть иными, чем методы царизма. Это обстоятельство1 и определяло специфику методов Грея, которую хорошо понимал Бенкендорф, расшифровавший в одном из своих писем Сазонову сущность приемов Грея, посредством которых последний хотел обмануть массы и развязать войну.
«Что касается вашего мнения относительно слепоты Грея, — писал Бенкендорф Сазонову 25 февраля 1914 г., — то позвольте с вашим мнением не согласиться. Его постоянно беспокоит вопреки всем видимостям именно угроза германской гегемонии, он с тревогой следит за некоторыми ее успехами. Не думайте, что он слеп,— это далеко не так. Он гораздо больше кажется нерешительным, чем это есть на самом деле. Его ум иного характера. .. Если он иногда быстро принимает решения, то это после очень долгих размышлений. Только послушайтесь меня: высказавшись раз откровенно, не «подталкивайте» его. У него очень сильно чувство, что он является здесь столпом Антанты и прирожденным борцом за нее, так как с ней связана вся его политика и все его будущее... Он не любит повторно выступать со своими предложениями и особенно угрожать, если только нет твердых решений относительно дальнейшего образа действий, и в особенности до тех пор, пока Тройственный союз очевиднейшим образом не поставит себя в положение явно виноватого, что необходимо для английского общественного мнения. Как мы видели, он уже близок к тому, чтобы поставить ловушку Тройственному союзу. Что его партия со своими утопиями стесняет его, это очевидно, но существует помимо того и общественное мнение вообще. Что может он сделать без поддержки последнего? Это — карта, выпавшая ему в игре, и, если мы желаем делать серьезное дело, мы не можем с ней не считаться» Г
Эта характеристика Грея, данная Бенкендорфом в весьма доверительном личном письме Сазонову, написанная собственноручно, так как «не все можно дикто-вать»1 2, дает ключ к пониманию позиции Грея в дни
1 МОЭИ, I, № 328.
2 Там же.
июльского кризиса. Подтверждая одновременно готовность Грея развязать войну, Бенкендорф указывает необходимые для английского империализма условия: «твердое решение кабинета», иначе говоря, одобрение кабинета (в 1914 г. это «твердое решение» было принято лишь 3 августа) и необходимость того, чтобы Тройственный союз «очевиднейшим образом» поставил себя в положение «явно виноватого». Как мы знаем, оба этих условия в июльском кризисе были соблюдены: Австрия поставила себя в положение явно виновной неслыханно резким провокационным ультиматумом Сербии, отказом согласиться на продление его срока или смягчить его требования, форсированием объявления войны и бомбардировкой Белграда. Германия поставила себя в такое же положение, отказываясь принять предложение о посредничестве, участвовать в «конференции четырех» и воздействовать на Австрию в смысле смягчения условий ультиматума.
Бенкендорф также прекрасно понимал, в чем заключаются трудности при проведении Греем этой политики. По мнению Бенкендорфа, это была боязнь его собственной партии, вернее, левого радикального крыла, от которого Грей тщательно скрывал свою работу по подготовке войны. Грей, как указывает Бенкендорф, опирался на «общественное мнение вообще», т. е. правого крыла либеральной партии (либералов-империалистов), консерваторов и обывательской массы, отравленной многолетней шовинистической пропагандой.
«В глазах рядового обывателя, — писал Бенкендорф Сазонову 28 июня 1914 г., — единственная война, которая была бы и осталась бы популярной, — это война с Германией. Вот анализ той базы, на которой Грей располагает свои батареи. Он в ней уверен, и именно потому мы, безусловно, заинтересованы помочь ему, когда нам это возможно» Г
Английские империалисты ничем не отличались от русских, германских, французских, но методы действий их были различны. Грею и его коллегам приходилось действовать крайне осторожно и учитывать конкретную обстановку — международно-политическую и внутриполитическую, остерегаться запросов в парламенте и
1 МОЭИ, IV, № 2.
36 Н. П. Полетика 465
выжидать, пока Тройственный союз «очевиднейшим образом не поставит себя в положение явно виноватого». В таком положении австро-германский блок в предыдущие годы находился не раз, но английские организаторы войны не могли использовать ни «явной виновности» (Бенкендорф), ни «технической ошибки» (Эйр Кроу) Германии из-за неготовности Антанты к войне. В 1914 г., как казалось правящим кругам Англии, последняя причина в известной степени была устранена.
Поэтому в июльские дни 1914 г. английские организаторы войны, и в частности Грей, сделали все, что только было в их силах, для ее ускорения.
В июле 1914 г. Грею удалось осуществить наиболее выгодный для английского империализма вариант вступления в войну. Но мы не найдем освещения этой работы Грея в английских официальных документах — в XI томе «British Dokuments on the Origins of the War» — этой казенной апологии английского империализма, поддерживающей «золотую легенду» о миротворческих усилиях Грея. Конечно, отдельные документы из приведенных в XI томе весьма интересны и показательны, но общий подбор их в свете разоблачений английских мемуаристов не оставляет никаких сомнений в целеустремленности составителей всего сборника — оправдать вступление Англии в «навязанную» ей мировую войну.
Гораздо более интересны и правдоподобны высказывания английских мемуаристов. Но наиболее важными для уяснения подлинной позиции Грея в июльские дни 1914 г. являются письма и телеграммы царского посла в Лондоне графа Бенкендорфа, опубликование которых в IV—V томах МОЭИ явилось событием, так как они позволили достаточно четко уяснить тайные пружины политики английского империализма в июльские дни 1914 г. и его методику развязывания войны.
Эти документы Бенкендорфа в сопоставлении с некоторыми документами «Форин Оффис» и отрывочными выбалтываниями английских мемуаристов говорят нам, что изложенная в XI томе английских документов дипломатическая игра Грея в период июльского кризиса преследовала одну цель: показать общественному мнению Англии, которое не знало ничего ни об обмене письмами Камбона — Грея, ни об «обязательстве чести» Грея, ни об англо-французской морской конвенции, что англий
ские правители старались до последней минуты спасти дело мира.
Лучшим доказательством является тот факт, что ряд важнейших документов, излагающих переговоры Грея (в самые критические для Англии моменты июльского кризиса) с дипломатами других держав, не были посланы по назначению — дипломатическим представителям Англии за границей, для которых они должны были служить официальной директивой и информацией в сношениях с правительствами, при коих эти дипломаты были аккредитованы. И тот факт, что эти документы все же были напечатаны в английской «Синей книге» 1914 г. о «европейском кризисе», ясно показывает, что они писались для современников и даже для потомства, перед которым нужно было оправдать участие Англии в войне. Поэтому все попытки Грея «мирно уладить конфликт», все его предложения мирного посредничества (посредничество между Австрией и Россией конференция четырех держав, формула Сазонова — Грея) приходится считать своего рода дымовой завесой, подготовкой алиби и сваливанием вины с себя. Это была беспроигрышная игра. И в случае удачи, т. е. мирного разрешения конфликта, и в случае неудачи, т. е. войны, эти попытки одинаково подчеркивали миролюбие Англии. В первом случае Англия вступала в войну «помимо своей воли», «вынужденная» к этому Германией и притом как апостол святости и нерушимости основных принципов международного права, демонстрируя до последней минуты перед широкими массами своей страны и всего мира свое миролюбие; во втором случае сэру Эдуарду Грею вопреки его собственному желанию доставались ризы миротворца за счет Германии. В обоих случаях был чистый выигрыш.
Увидев в сараевском убийстве возможность войны и решившись на нее, «пятерка» министров из Комитета имперской защиты в июле 1914 г. разыграла дипломатическую игру по непревзойденным до сих пор в смысле мастерства образцам британской дипломатической школы, причем искусно и мастерски сфабрикованная на указанном выше принципе «святости всех британских войн» легенда рассчитывалась не только на настоящее, но и на будущее.
*
Сараевское убийство и английская политика «невмешательства»
(28 июня — 23 июля 1914 г.)
28 июня в 16 часов «Форин Оффис» получил сообщение об убийстве австрийского престолонаследника эрцгерцога Франца-Фердинанда L Две телеграммы английского посла в Вене де Бунзена подтвердили известие, полученное непосредственно из Сараева1 2. 29 июня утром. Грей уже знал, что убийство, «видимо, является деянием сербских ирредентистов, задуманным давно»3. В тот же день вечером он получил вторую телеграмму из Сараева от английского консула, сообщавшего об анти-сербских демонстрациях местного хорватского и мусульманского населения и антисербских погромах4.
В «Форин Оффис» не сомневались в возможных последствиях сараевского убийства: 30 июня помощник Грея Артур Никольсон писал де Бунзену в Вену: «Уже совершенно очевидно, что австрийцы приписывают страшное событие сербским интригам и махинациям»5.
Высказывание Никольсона показывает, что в «Форин Оффис» достаточно ясно понимали, что могут использовать австрийские империалисты сараевское убийство в качестве предлога для сведения счетов с Сербией.
Все первые дни после убийства Грей и его помощники выжидали развертывания событий. Но события складывались не очень благоприятно для организаторов войны. Английская буржуазная пресса встретила известие об убийстве эрцгерцога не так, как это было бы выгодно поджигателям войны.
Среди либерально-благочестивого негодования по поводу «сербских нравов» и фарисейского возмущения убийством только «Таймс» (руководимый тогда одним из наиболее прозорливых английских политических журналистов, Уикхемом Стидом, едва ли не наиболее осведомленным во всей Англии знатоком австро-венгерских дел), осуждая убийство, проявил большую сдержанность
1 BD, XI, N 9.
2 Там же, № 10, 11.
3 Там же, № 13.
4 Там же, № 17, 20, 34.
5 Там же, № 19.
в вопросе о связи участников сараевского покушения с Белградом. Газета считала, что из-за своеобразия национально-государственной структуры двуединой монархии убийство эрцгерцога является «самым важным политическим событием, которое произошло в Австро-Венгрии после 1848 г. На карте стоят самые жизненные интересы монархии на Балканах и вместе с ними само будущее дома Габсбургов как элемента стабильности в Центральной Европе» Г
Остальная пресса негодовала; наиболее энергично выражались либеральные, т. е. правительственные, органы. «Стандард» писал: «Неправдоподобно, чтобы идея заговора зародилась в славянских кругах австро-венгерской монархии, так как благожелательное отношение эрцгерцога к славянским национальностям было известно. В действительности великосербская пропаганда с целью возрождения королевства Душана Сильного сделала большие успехи в юго-славянских землях империи Габсбургов. Сербия и ее высокие покровители, естественно, содействовали этой пропаганде, служившей их интересам».
«Дейли Ньюс» и орган Грея «Вестминстер Газетте» усиленно поддерживали ту же точку зрения. Еще «глубже в корень» смотрел орган Ллойда Джорджа «Дейли Кроникл», который лицемерно заявлял:
«Эрцгерцог, бесспорно, являлся самой серьезной проблемой для России в Юго-Восточной Европе. Это, конечно, отвратительное явление, самое отвратительное во внешней политике России, которое можно объяснить лишь нечистой практикой, ставшей традицией и у ее представителей за границей, и безответственностью этих агентов, иначе говоря, привычкой России прибегать в этих малоцивилизованных странах к орудию, которое по существу выражается много лет в насильственном устранении почти всех тех, кто стеснителен для русской политики на Балканах. Убийство последнего короля Сербии, убийство Стамбулова, свержение Александра болгарского, который также был бы предан смерти, если бы не отрекся, — все эти факты принадлежат к одной страшной цепи событий, и мы очень боимся, что сараев-
1 См. номера этих газет от 29 и 30 июня; МОЭИ, IV, № 47; BD, XI, N 58.
скую трагедию невозможно совершенно изолировать от них».
Нельзя выразиться более определенно, чем выразилась английская газета. Даже австрийские и венгерские газеты не заходили в те дни так далеко: они обвиняли лишь Сербию, не смея даже и заикнуться об участии царской России Г
Консервативная печать была более сдержанна в выражениях, но и она не верила в то, что покушение было совершено исключительно по инициативе югославской молодежи без участия «высоких покровителей». Словом, английская пресса выразила такое неодобрение, что 1 июля взволнованный сербский посланник в Лондоне Бошкович телеграммой сообщал: «Основывая свою информацию на отчетах из австрийских источников, все английские газеты приписывают сараевское преступление работе сербских революционеров» 1 2.
Донесения английских дипломатических агентов подтверждали сообщения газет об организации сараевского покушения сербскими националистами.
2 июля английский поверенный в делах в Берлине сэр Горас Рембольд сообщал Грею, что Циммерман, хотя и считает сербское правительство не заслуживающим порицания, но «имеет мало сомнений в том, что преступление— результат заговора, состряпанного сторонниками Великой Сербии»3.
4 июля Грей узнал об аресте двух новых участников покушения, признавшихся в своем соучастии. В тот же день буржуазная пресса перепечатала сенсационное сообщение будапештской газеты «Аз эст» от 3 июля4: Принцип и Габринович признались, что в подготовке покушения принимали участие сербский майор Приби-чевич и комитаджи Циганович, что бомбы были получены в Белграде и покушение организовано «Народной обороной».
Сообщения, полученные 6 июля из Берлина и Вены, указывали, что в местных кругах «мало сомневаются в
1 О впечатлении, произведенном антисербскими выступлениями газет на царских дипломатов за границей и на самого Сазонова, см. МОЭИ, IV, № 47, 48, 104; V, № 55; BD, XI, N 58.
2 SBB, 1914, N 7.
3 BD, XI, N 22; МОЭИ, IV, № 62.
4 SBB, 1914, N 16; МОЭИ, IV, № 120, примечание 2, № 62.
том, что сараевское убийство было организовано в Белграде» и что «на Сербию возлагается ответственность за содействие созданию атмосферы, в которой было состряпано отвратительное сараевское преступление» Ч Де Бунзен, описывая Никольсону антисербские демонстрации в Вене, резко осуждал поведение Сербии, указывая, что «сербская пресса ведет себя позорно»1 2.
Английский поверенный в делах в Белграде Кракен-торп в свою очередь сообщал, что «известия об убийстве в Сараеве эрцгерцога Франца-Фердинанда и его супруги герцогини Гогенберг вызвали в Белграде сенсацию скорее в смысле оглушительности, чем сожаления, и что в официальных кругах боятся только усиления репрессий против сербов и в Боснии, и в других южнославянских областях двуединой монархии»3.
Одновременно поступили первые сведения о настроениях в Берлине и Вене. Еще 30 июня в Берлине Циммерман заявил английскому поверенному в делах Рембольду, что, «по его сведениям, настроения в Австро-Венгрии против Сербии и сербов весьма обострены и он (Циммерман. — Н. П.) должен считаться с этим в данных условиях. Он сказал русскому послу, что для сербского правительства было бы весьма разумно в своих собственных интересах предложить по собственной инициативе сделать все возможное в смысле помощи боснийским (т. е. местным австро-венгерским. — Н. П.) властям в расследовании происхождения и развития заговора. Этим сербское правительство, которое, он уверен, не заслуживает порицания, дало бы убедительное доказательство того, что оно отделяет себя от причин, вызвавших совершение этого ужасного преступления»4.
Как мы знаем, этот «совет» Циммермана сербскому правительству и «дружеский» намек «предупредить всякое возможное выступление австро-венгерского правительства» имели по существу провокационные цели: такое заявление сербского правительства о своем согласии еще до просьбы Австрии помочь в расследовании сразу создало бы впечатление, что сербское правительство как-то
1 BD, XI, N 26, 28.
2 Там же, № 29.
3 Там же, № 27.
4 Там же, № 22; МОЭИ, IV, № 62.
связано с сараевским убийством. Циммерман «дружески» советовал правительству Сербии признаться в собственной виновности. Конечно, этот маневр германских организаторов войны был разгадан, и сербские правящие круги не последовали «дружескому совету», но уже сам факт такого совета мог говорить дальновидным чиновникам английского министерства иностранных дел, что в связи с сараевским убийством противники к чему-то готовятся.
То же подтверждал де Бунзен из Вены. Конечно, «предстоят трудные времена»1, — писал он 3 июля о венских настроениях.
6 июля де Бунзен сообщил телеграммой сведения, полученные им от сербского посла в Вене Иовановича. Последний рассказал де Бунзену, что «бомбы были получены из Сербии, где их много осталось после войны, во время которой ими пользовались регулярные войска, но, конечно, сербское правительство, равно как и большинство сербской общественности, первым оплакивает и осуждает преступление, наносящее тяжелый удар сербским стремлениям в будущем»1 2. Из этого заявления искушенные английские дипломаты могли сделать правильный вывод о том, что сараевское убийство было задумано в кругах сербских националистов и что если этот факт станет известным австрийцам, то следует ожидать конфликта.
Наконец, того же 6 июля Грей получил, что называется, из первоисточников необходимые ему сведения о намерениях австро-германского блока в связи с сараевским убийством. Мы имеем в виду первый разговор Грея с германским послом Лихновским, имевший такое огромное значение для определения тактики и английских, и германских организаторов войны.
Если верить записи Грея, Лихновский, только что вернувшийся из Берлина, «приватно» сообщил ему «о беспокойстве и пессимизме, которые он (Лихновский. — Н. П.) встретил в Берлине: убийство эрцгерцога Франца-Фердинанда вызвало очень сильные антисербские чувства в Австрии, и он знает как факт, хотя не осведомлен в деталях, что австрийцы что-то готовят, и не исключено,
1 BD, XI, N 29.
2 Там же, № 31,
что они решатся на военное выступление против Сербии. Я сказал, продолжает далее Грей, что, конечно, они не думают о захвате территорий. Посол ответил, что они не желают захвата территорий, так как не знают, что делать с ними. Он думает, что их идея сводится к стремлению добиться некоторой компенсации путем какого-либо унижения Сербии. Ситуация для Германии исключительно трудна: если она скажет «нет», ее обвинят в том, что она всегда удерживает австрийцев и не оказывает им своей поддержки; с другой стороны, если предоставить события своему ходу, возможны очень сильные осложнения. Посол искренне надеется, что, если они возникнут, мы (Англия) используем наше влияние для смягчения настроений в Петербурге» L
Эта болтливость Лихновского, в то время как Берлин своей главнейшей задачей в эти дни считал сохранить в абсолютной тайне принятое им уже решение использовать сараевское убийство для организации войны, дала английским организаторам войны необходимый и крайне ценный материал о тайных намерениях противников, а именно: Германия и Австрия что-то готовят, это «что-то» будет «военным выступлением против Сербии», и Германия окажет Австрии далеко идущую поддержку, может быть даже «до конца». Вполне естественно, что Грей и его помощники прекрасно понимали, что при таком использовании сараевского убийства противниками возможны серьезные европейские осложнения вплоть до войны австро-германского блока с царской Россией и Францией, если последние решат оказать Сербии поддержку.
Итак, уже 6 июля английский империализм получил весьма ясное представление о ситуации. Оставалось сделать из этой ситуации выводы, для чего необходимо было:
1) прежде всего выяснить, считают ли данный момент удобным для вооруженной борьбы остальные участники Антанты;
2) если момент удобен для всей Антанты, то постараться, чтобы события приняли такой ход, при котором действительно могли бы возникнуть сильные осложнения для Германии и ее союзников.
1 BD, XI, N 32; DD, N 20.
Английские дипломаты отлично понимали, что наиболее подходящим методом подталкивания событий к войне явится всемерное подтравливание союзников, так как только перерастание австро-сербского конфликта в европейский может создать такую ситуацию, при которой станет возможным вступление в войну и самой Англии. Континентальная война с участием России и Франции против Германии и Австро-Венгрии была, как мы знаем, необходимой предпосылкой того, чтобы Англия могла принять участие в войне, возникшей из-за господства на Балканах. Непосредственное вступление Англии в войну из-за Сербии было невозможно.
С другой стороны, английским империалистам было не менее ясно, что развязывание мировой войны будет наверняка обеспечено только в том случае, если австрогерманский блок, и в особенности Германия, будет убежден, что 1914 год Англия считает для себя неудобным моментом для вмешательства. Каким путем можно было создать у противников подобные иллюзии? Прежде всего оттяжкой в выявлении позиции самой Англии. Чем дольше Англия оставалась неизвестной величиной в смысле определения своей позиции и своего отношения к конфликту, тем больше было шансов, что война в 1914 г. будет развязана, поскольку царская Россия и Франция получали из Лондона дружеские намеки действовать решительно. С другой стороны, подчеркивая при малейшем удобном случае австро-германским дипломатам свое неверие в то, что предстоящее военное выступление Австрии против Сербии может закончиться чем-либо более значительным, что Англия не верит в возможность серьезных осложнений, что, наконец, если бы даже они и случились, то дело не может дойти до войны, ибо Англия будет действовать в примирительном духе, Грей мог бы выиграть время, чтобы противники зарвались все больше. Конечно, такого рода заявления было необходимо делать крайне осторожно, не связывая себя никакими определенными высказываниями, заверениями и тем более обязательствами. Надо было делать эти заявления так, чтобы противники истолковывали их в нужном духе и чтобы в то же время этим заявлениям в необходимый момент можно было придать совершенно иное, противоположное толкование. Такого рода позиция по отношению к предстоявшему конфликту могла
побудить противников смело идти по пути его разжигания.
Видимость английского нежелания борьбы в 1914 г. и оттяжка в определении позиции Англии к развертывающемуся конфликту были особенно выгодны и по внутриполитическим соображениям. От трудящихся необходимо было скрыть истинную позицию господствующих классов, чтобы тем легче было создать легенду о «вынужденной войне».
Именно эти задачи — всяческое подталкивание союзников к войне, с одной стороны, и с другой — демонстрация своего миролюбия перед противниками, а главное перед широкими трудящимися массами одновременно с оттяжкой определения позиции Англии к конфликту— и характеризуют позицию английских организаторов войны с 6 июля, когда произошла памятная беседа Грея с Лихновским, вплоть до 28 июля. После 6 июля у английского империализма оказалось два лица: одно — для «друзей» по Антанте, другое — для австро-германского блока. Первое было лицо войны, к которой толкали и Францию и Россию; второе было лицо мира, упрямого неверия в возможность серьезных осложнений и стремления действовать «умиротворяющим образом» во что бы то ни стало — это лицо изо всех сил показывали Австрии и Германии. Мастерство и изворотливость английской дипломатии, ее большая практическая школа на службе буржуазии в том и выразились, что в исключительно трудных условиях ей удалось в течение всего июльского кризиса ни разу не смешать этих двух лиц и обнаружить истинное лицо английского империализма только в выгодный момент, после того как были выполнены те задачи, которые возникли из сараевского убийства как возможного повода к войне.
Эту работу английских организаторов войны по натравливанию Франции и России, с одной стороны, и по обману противников — с другой, мы сейчас и проследим.
Как умело Грей вел свою работу, можно видеть из следующих документов.
«Я посетил сегодня сэра Эдуарда Грея, — писал Лихновский 6 июля Бетману-Гольвегу о своей беседе с Греем (часть которой мы привели выше в английском (гре-евском) изложении), — и воспользовался случаем, для
того чтобы поговорить с ним в дружеском тоне о положении в Европе... Сэр Эдуард вновь заявил мне, что ему неизвестно о каких-либо признаках антигерманских настроений в Петербурге. Еще меньше он верит в какие-либо замыслы России, тем не менее он намерен вновь обратить свое внимание на этот вопрос, при случае поговорить со мной об этом, так как он испытывает желание поддерживать с нами связь по всем вопросам внешней политики» Ч
Заверения Грея Лихновскому об отсутствии воинственных намерений в Петербурге были первым звеном в дальнейшей цепи выступлений Грея в дни июльского кризиса — сначала подчеркивание миролюбивых настроений Антанты, а потом, после вручения ультиматума 23 июля, разнообразнейших миротворческих предложений. Эта тактика имела целью создать у противников впечатление, что Антанта, и в особенности Англия, не хочет войны в данный момент, что для них она сейчас невыгодна. Желание Грея всемерно «поддерживать связь» с германским послом, пользуясь «приватными» сообщениями последнего, помимо получения информации имело целью использовать «англофильство» Лихновского, точнее, его оппозицию официальному курсу германской политики, для того чтобы непрестанно путать карты Берлина. Ниже мы увидим, что Грей достиг своей цели благодаря этой постоянной и тесной связи с Лих-новским. Телеграммы последнего путали в известной мере расчеты Берлина в самый важный момент, когда Германия подготовляла «великое решение».
9 июля Грей по собственной инициативе пригласил Лихновского для новой «дружеской беседы», воспользовавшись для этого таким предлогом, как желание познакомить Лихновского с записью какой-то их прежней беседы. В этой второй беседе с Лихновским Грей многозначительно дал понять собеседнику, что Англия имеет «свободу рук» и не связана никакими обязательствами на континенте, а также что Россия полна самых миролюбивых настроений. Последнее сообщение Грея могло только создать иллюзию у Лихновского, а через него и в Берлине, что выступление Австрии против Сербии пройдет без сучка и задоринки, так как Россия в
1 DD, N 20.
данный момент не склонна к войне, а Англия вдобавок будет влиять на Россию в примиряющем духе.
«Между Великобританией, с одной стороны, и Францией и Россией — с другой, — приводил Лихновский слова Грея, — не заключено никаких секретных соглашений, которые связывали бы Великобританию в случае европейской войны.
Англия хочет, по его (Грея. — Н. П.) словам, сохранить полную свободу действий, для того чтобы иметь возможность действовать по собственному усмотрению в случае осложнений на континенте. Правительство обязалось до известной степени перед парламентом не принимать на себя каких-либо тайных обязательств. В случае осложнений на континенте британское правительство никогда не окажется на стороне нападающей страны.
Со времени нашего последнего разговора... он тщательно ознакомился с настроениями, царящими в России против нас, и не нашел никаких оснований для беспокойства. Он также готов, если мы пожелаем, в той или иной форме повлиять на позицию России... Многое будет зависеть от характера проектируемых мероприятий и от того, не затронут ли они славянские чувства в такой мере, что господин Сазонов не сможет остаться пассивным» Г
В этом заявлении Грея подлинные замыслы английских организаторов войны маскировались такими двусмысленными выражениями, как стремление Англии «сохранить полную свободу действий», как ссылки на «характер проектируемых мероприятий», которые и определят позицию Англии, и т. д.
Но по мере того как ход событий развивался в предусмотренном английскими организаторами войны направлении, т. е. по мере того как австро-германский блок все глубже и глубже залезал в проектируемое им предприятие на Балканах, о чем Грей и его помощники отлично знали, тон Грея начинает меняться и горячие дружеские чувства, которыми он пылал 6 июля по отношению к Лихновскому начинают охладевать, хотя Грей все еще декламирует об английском «миролюбии». В этом отношении очень любопытна новая беседа Грея с Лихновским
1 DD, N 30.
15 июля, во время которой Грей уже старался скомкать вопрос о «мирных стремлениях» царской России, намекая вместо этого на необходимость «считаться с русскими чувствами».
«Сэр Эдуард Грей заявил, — сообщал об этой беседе Лихновский, — что все зависит от того, какого характера будет вмешательство, и что ни в коем случае не должна идти речь об уменьшении сербской территории. Он старался поддержать в Петербурге австрийские требования. Если, однако, в России в результате военных мероприятий Австрии начнется мощное движение недовольства, то он, по его словам, не сможет сохранить контроль над русской политикой и должен будет, учитывая недовольство, которое, как сообщает граф Пурталес, царит в России против Англии, считаться с русскими чувствами» Г
Ту же декламацию английского «миролюбия и нежелания войны» и в то же время еще более двусмысленное заявление о возможной позиции Англии, которое можно было понимать как угодно, находим мы и в следующей очередной беседе Лихновского с Греем, происшедшей 20 июля, почти накануне австрийского выступления.
«Посетив сегодня сэра Эдуарда Грея, — писал Лихновский,— я понял из его слов, что он пока еще оптимистически расценивает австро-сербский спор и верит в возможность миролюбивого разрешения вопроса.
Я вторично выразил свое убеждение в том, что граф Берхтольд будет вынужден на основании точного расследования всех событий, а также на основании убедительных материалов потребовать от Сербии удовлетворения и ручательства на будущее. Кроме того, я выразил надежду, что России и Англии удастся повлиять на Сербию, для того чтобы она выполнила эти справедливые требования. Он ответил, что все зависит от того, какого рода удовлетворения будут требовать»1 2.
Таким образом, в течение двух недель, с 6 до 20 июля, австро-германскому блоку периодически предлагались самые различные мероприятия и намекалось на возможность его выступления в выражениях, каждый раз обусловленных «ходом событий» в данный момент. Во всех
1 DD, N 52.
2 Там же, № 92.
этих многочисленных беседах с Лихновским самой главной задачей Грея было создать у собеседника иллюзию, что Австрия имеет полную возможность быть максимально требовательной по отношению к Сербии, что конфликт будет локализован и в особенности что Англия не склонна в данный момент к войне. 6 июля Грей предлагал Лихновскому «использовать свое влияние любым способом на позицию России». 9 июля Грей «был в весьма уверенном настроении и заявил веселым тоном, что у него нет никаких причин оценивать положение пессимистически»1. 15 июля Лихновский ушел от Грея в полном убеждении, что Грей «сделает все для него возможное, чтобы сдержать Россию при возникновении конфликта»1 2. 20 июля Лихновский информировал Берлин, что Грей «все еще оптимистически смотрит на австро-сербскую ссору и верит в мирное разрешение спора». По словам Лихновского, Грей «не получил никаких известий, указывающих на противное», и «мысль о войне между великими европейскими державами должна быть отвергнута при всех обстоятельствах»3. Наконец, 22 июля, накануне вручения австрийского ультиматума, Грей успокаивал Лихновского обещанием воздействовать на Петербург.
«Сэр Эдуард Грей, — писал Лихновский Ягову,— сегодня снова сказал мне, что он старается использовать свое влияние в Петербурге в пользу австрийской точки зрения»4.
Естественно, что эти декларации Грея перед Лихновским могли создать у последнего, а через него и в Берлине иллюзию, что неожиданное миролюбие Грея и его обещания «оказать давление» на Петербург вызваны невыгодностью для Англии войны в данный момент. Тем самым австро-германский блок приглашался быть максимально неуступчивым и требовательным по отношению к Сербии и ее возможным защитникам — России и Франции.
Одновременно и параллельно с этой работой английской дипломатии по подстреканию противников к агрес-
1 DD, N 30.
2 Там же, № 52.
3 Там же, № 92.
4 Там же, № 121
сивности и максимальной неуступчивости Грей и его помощники вели не менее напряженную работу по проверке военно-дипломатического механизма Антанты и его способности и готовности к борьбе. Английский империализм хотел выяснить намерения Франции и России и понудить Россию и Францию принять вызов австрогерманского блока, чтобы создать возможность для вступления в игру самой Англии.
С этой целью 8 июля Грей осведомил Камбона о возможности австрийского демарша и необходимости воздействовать на Петербург, чтобы «укрепить его терпение».
Отчет Грея об этой беседе с Полем Камбоном гласит: «Я говорил сегодня с г-ном Камбоном о моем опасении, что Австрия может быть вынуждена своим общественным мнением к какому-нибудь демаршу против Сербии в результате чувств, вызванных убийством эрцгерцога Франца-Фердинанда; и я сказал, что в таком случае мы должны сделать все, что можем, чтобы укрепить терпение в Петербурге» Г
Отчет Поля Камбона в Париж почти совпадает с отчетом Грея. Излагая содержание разговора с Греем, Поль Камбон сообщил, что, по мнению Грея, австрийский демарш в Белграде «не замедлит вызвать раздражение в Сербии и рикошетом в России. Это положение вызывает у него (Грея. — Н. П.) тревогу»1 2.
О той же возможности австрийского демарша Грей говорил 8 июля и с Бенкендорфом, имея целью прощупать намерения царского правительства в связи с сараевским убийством и подстрекнуть его к решительным действиям.
Имеются две записи этой беседы Грея с Бенкендорфом. Одна из них принадлежит самому Грею, другая — Бенкендорфу. Записи расходятся в изложении сущности переговоров, и поэтому мы приводим их обе.
Запись Грея по вполне понятным причинам скрывает истинные намерения, преследуемые им в этой беседе. По словам Грея, предупрежденный о «возможности» австрийского демарша Бенкендорф ответил, что, зная об антисербских настроениях в Австрии, он все же не ви-
1 BD, XI, N 38.
2 DDF, X, N 483.
дит, на чем может быть основан демарш против Сербии. «На это я, — продолжает Грей, — сказал, что не знаю, что замышляется. Я могу только предположить, что какое-нибудь открытие, сделанное во время допроса замешанных в убийстве эрцгерцога, ну, например, что бомбы были получены в Белграде, могло бы явиться для австрийского правительства основанием для обвинения сербского правительства в халатности. Но это лишь воображение и догадки с моей стороны».
Если верить Грею, Бенкендорф выразил надежду, что «Германия удержит Австрию. Он (Бенкендорф. — Н. П.) не может думать, что Германия захочет ускорить ссору». Тогда Грей, имевший уже «приватные» сообщения Лихновского о подготовке Берлина и Вены, вежливо намекнул, что в связи с вооружениями царизма и англорусскими переговорами о сотрудничестве на море «власти в Берлине очень неспокойны и подозрительны», и посоветовал царскому правительству «сделать все возможное, чтобы успокоить Германию и убедить ее, что против нее не подготовляется никакого удара». Бенкендорф, по словам Грея, «обещал написать Сазонову. Он (Бенкендорф. — Я. /7.) показал, что совершенно сознает опасения, царящие в Берлине, опасность, в них заключающуюся, особенно в тот момент, когда Австрия возбуждена против Сербии, и желательность предупреждения грозной ситуации в результате того, что сербский вопрос будет насильственно поднят» 1.
Но скромная редакция записи Грея о его разговоре с Бенкендорфом имела лишь целью создать документ, который говорил бы о миролюбии Англии или по крайней мере не разоблачал агрессивных замыслов английского империализма и его работы по разжиганию войны. Даже из этой намеренно скромной версии беседы видно, о чем шла речь. Намекая собеседнику, что австрийское расследование может приписать правящим кругам Сербии участие в сараевском деле, Грей в сущности спрашивал собеседника, как намерена отнестись царская Россия к тем выводам, какие Австрия захочет сделать из этого открытия. Что последняя захочет их сделать, Грей узнал еще 6 июля от Лихновского. и именно это, а отнюдь не «русские вооружения» или «англо-русские
1 BD, XI, N 39.
31 Н. П. Полетика
481
морские переговоры» он имел в виду, говоря о «подозрительности берлинских властей». Таким образом, совет его царскому правительству «успокоить Берлин» давался для отвода глаз.
Запись Бенкендорфа об этом же разговоре (письмо Бенкендорфа Сазонову) указывает, что Грей ожидал в результате сараевского убийства мировой войны и что разговор шел вовсе не об успокоении Берлина, а о готовности царской России к войне.
«Я имел вчера, — писал 9 июля Бенкендорф Сазонову,— с Греем беседу, которой он, очевидно, придает значение, так как он специально пригласил меня накануне, и разговор не касался никаких других вопросов, кроме того, который он затронул, не считая конца беседы, и то только в ответ на вопрос, который я ему задал. Грей то говорил, то обдумывал беседа продолжалась около часа. Вот ее краткое содержание.
Для начала Грей сказал мне, что известия, получаемые им из Вены, ему не нравятся, что общественное настроение сильно накаляется: «Возбуждение очень велико значительно больше, чем когда-либо раньше»; что идет речь о демарше в Белграде, о содержании которого он еще ничего не знает, но что желают побудить Берхтольда действовать; что Берхтольд находится в очень трудном положении и легко может оказаться слишком слабым для данного момента, так как вначале сербская печать помещала неосторожные статьи — обстоятельство, которое осложняет его положение... «В итоге, — спросил я Грея, — вы находите положение серьезным?» Грей мне ответил, что волосы становятся дыбом при мысли, что из этого ужасного преступления может внезапно возникнуть всеобщая война со всеми ее потрясениями, тогда как мы избежали ее в прошлом году с таким трудом и казалось, что все вообще медленно улаживается».
Заканчивая свой отчет о беседе с Греем, Бенкендорф писал: «Но положение заставляет меня задуматься, о чем я хотел вас предупредить. Поступать таким образом, чтобы Германия успокоилась, представляется Грею теперь наиболее существенным. Я его предупредил, что я не буду вам телеграфировать, а напишу в частной форме и изложу возможно лучше столь продолжительный разговор. Грей коснулся того же вопроса в разгово-
ре с Камбоном. Думаю, что более кратко... Может быть, Грей немного пессимист, тем не менее его аргументация слишком сильна, чтобы отказывать ей в значении; он говорил не только с большой серьезностью, но и с волнением, которое он проявляет в момент, Чреватый последствиями. Я поспешил осведомить вас об этом...» 1
Это конфиденциальное письмо Бенкендорфа показывает, что Грей уже 8 июля совершенно ясно представлял себе, что конечным результатом сараевского убийства может быть мировая война. Фактически его разговор был попыткой задать вопрос Сазонову, что думает делать в случае конфликта царская Россия, вступится ли она за Сербию готова ли она сейчас к войне. Бенкендорф мог ответить, что «общественное мнение в России не останется равнодушным» к нападению Австрии на Сербию, но это было личное мнение царского посла. Нужен был ответ Сазонова для выяснения позиции царизма в предстоявшем конфликте, и Грей, не удовлетворяясь ответом Бенкендорфа на свой запрос, через несколько дней повторил его, правда, в несколько иной форме.
После запросов России и Франции (беседа с Камбоном фактически была тем же запросом) об их позиции события развивались следующим образом. 9 июля пришла депеша де Бунзена, писавшего о тревожных настроениях дипломатического корпуса в Вене. Французский посол в Вене Дюмен. который «может знать, что говорится и делается сербами (сербскими дипломатами.— Н. П.) в Вене... полон серьезных опасений. Он не раз говорил мне на прошлой неделе об опасностях ситуации, которые,'он боится, могут быстро перерасти в осложнения, результатом коих может явиться война». Германский посол в Вене Чиршки, бывший, как мы знаем теперь, в курсе приготовлений австрийцев, сказал выразительно, «что отношения между Австрией и Сербией должны быть плохи и ничто не может исправить их». Русский посол Шебеко прямо говорил о войне, если Австрия набросится на Сербию:
«Он (Шебеко. — Н. П.) не может верить, что страна (Австрия. — Н. П.) позволит себе броситься в войну, так
1 МОЭИ, IV, № 146. *
как борьба один на один с Сербией невозможна и Россия будет принуждена взяться за оружие в защиту Сербии. Об этом не может быть никаких вопросов. Сербская война означает всеобщую европейскую войну» Ч
В какой степени в Белграде были в эти дни уверены в поддержке царской России, можно понять из депеши английского поверенного в делах в Белграде Кракен-торпа о разговоре со Славко Груичем. Последний заявил, что. «если бы Австрия решилась на явно умышленное нападение против Сербии, Россия не осталась бы спокойной перед вероломным нападением на Сербию, в то время как Болгария была бы остановлена Румынией. Господин секретарь полагает, что в настоящей обстановке война между великой державой и одним из балканских государств имела бы неизбежным следствием распространение пожара на весь Европейский континент» 1 2.
Дальнейшие сообщения дипломатических агентов из Берлина3, Вены4, Будапешта5, Петербурга6, Рима7, Парижа8, Белграда9 могли лишь подкрепить впечатление Грея, что положение крайне напряженно и что участники Антанты понимают это, а Петербург предвидит невозможность отнестись равнодушно, без принятия военных мер, к предъявлению Австрией ультиматума в Белграде 10.
16 июля Грей совершенно точно знал не только о том, что Австрия готовит ультиматум против Сербии, но и то, что этот ультиматум в случае отказа Сербии будет использован для военного выступления против Сербии.
Граф Люцов бывший австрийский посол в Риме, рассказал де Бунзену, что против Сербии за соучастие в покушении подготовляется «нечто вроде обвинительного
1 BD, XI, N 40.
2 Там же, № 61.
3 Там же, № 44, 63, 73.
4 Там же, № 46, 50, 51, 55, 56, 59, 64, 65.
5 Там же, № 70, 81, 82, 85.
6 Там же, № 60.
7 Там же, № 74.
8 Там же, № 66, 69.
9 Там же, № 45, 53.
10 Там же, № 60.
акта, основанного на данных сараевского следствия, категорически требующего от Сербии принять действительные меры для предупреждения изготовления и экспорта бомб и прекратить коварную и смертоносную пропаганду против двуединой монархии. Не будет допущено никаких пустых разговоров. Если Сербия не сдастся немедленно, будет использована сила для ее принуждения... Граф Берхтольд уверен в германской поддержке. Австрия пойдет вперед независимо от результатов, несмотря даже на угрозу войны с Россией» L
С другой стороны, Грею было известно, что сербы настроены весьма непримиримо.
«Сербия возомнила о себе и, чувствуя поддержку России, ответит (на австрийскую ноту. — Н. П.) в тоне, который Австрия может счесть лишь за провокацию»1 2, — писал английский посол в Риме сэр Реннель Родд Грею 20 июля.
18 июля наконец пришли и столь желанные вести о настроениях царской России. В этот день Сазонов «почувствовал большое беспокойство, причиненное позицией Австрии по отношению к Сербии», и, «отвечая на мой (Бьюкенена или, вернее, самого Грея. — Н. П.) вопрос, его превосходительство сказал, что что-либо вроде австрийского ультиматума в Белграде не может оставить Россию равнодушной и она может быть вынуждена предпринять некоторые предварительные меры военного характера»3.
Точно так же к этому времени было совершенно определенно известно, что Германия выступит в поддержку Австрии, если царская Россия поддержит Сербию.
18 июля «Форин Оффис», прекрасно осведомленный о развитии конфликта, совершенно ясно учитывал, к чему идет дело. Имея 18 июля ответ Сазонова на свой запрос Бенкендорфу от 8 июля, Грей с 20 июля выступает в роли «миротворца», пробуя столкнуть царскую Россию с Австрией.
«Возможно, что сербское правительство проявило халатность,— телеграфировал он в этот день Бьюке-
1 BD, XI, N 50, 56.
2 Там же, № 7Д, 61, 80.
3 Там же, № 60.
йену, — и результаты следствия в Сараеве докажут, что убийство эрцгерцога было задумано на сербской территории. Если австрийские требования к Сербии будут выдержаны в границах разумного и если Австрия сможет обосновать предъявление их, я надеюсь, что будут сделаны все попытки предотвратить какое бы то ни было нарушение мира. Было бы крайне желательно, чтобы Австрия и Россия обсудили вопрос совместно, если он осложнится. Вы можете говорить в этом смысле, если представится случай» Г
Смысл этой коротенькой и на первый взгляд весьма миротворческой телеграммы обнаружится, если мы вспомним, что Грей из донесений де Бунзена, Гошена, Рембольда и из бесед с Лихновским знал совершенно точно, что Австрия решилась идти вперед, не обращая внимания на Россию, и что всякая самостоятельная попытка царского правительства застращать в одиночку Австрию будет рассматриваться последней как провокация и, следовательно, лишь ускорит взрыв. Что это так, явствует из телеграммы Бьюкенена от 22 июля, которому «случай поговорить» в указанном Греем смысле действительно представился. 21 июля он сообщил Пуанкаре о предложении Грея. Но Пуанкаре, как мы уже знаем, проявил «некоторую сдержанность». Французские и русские «друзья», прежде чем точно формулировать свою точку зрения и в особенности провоцировать Австрию, предпочитали выяснить намерения самого Грея, так как война без помощи Англии являлась рискованнейшей авантюрой. Поэтому Пуанкаре (находясь в Петербурге, он как раз был занят координированием франко-русской точки зрения на балканские дела, и в частности на австро-сербские отношения в связи с сараевским убийством), которого трудно упрекнуть в отсутствии воинственности в те дни, «выразил мнение, что переговоры вдвоем, между Россией и Австрией, в настоящее время весьма опасны и что он скорее настроен в пользу примирительных советов Англии и Франции в Вене». Сазонов сказал, что «считает полезным, если бы три правительства — Англия, Франция и Россия — дали совет умеренности в Вене. Это должно быть сделано в
1 BD, XI, N 67; МОЭИ, IV, № 325, 323, примечание на стр. 382—383; BD, XI, N 79.
самой дружелюбной форме и не должно иметь вида коллективного выступления» Г
Это франко-русское предложение, за которым в сущности скрывалось желание выяснить позицию Англии, было встречено в «Форин Оффис» весьма кисло, если судить по пометкам на телеграмме Бьюкенена1 2.
«Всякий совет в Вене будет весьма деликатным делом, и во всяком случае, мне кажется, что мы должны выждать, пока не узнаем, что намерено сказать в Белграде австрийское правительство. Клэрк».
«Я сильно сомневаюсь в разумности каких бы то ни было наших представлений в Вене. Это дело германского правительства. Эйр Кроу».
Когда же Бьюкенен на следующий день (23 июля) известил Грея об отправке Сазоновым и Вивиани инструкций царскому и французскому послам в Вене совместно со своим британским коллегой преподать «дружеские советы умеренности» австрийскому правительству, помощники Грея пришли в негодование, которое сквозит в их пометках на полях указанной телеграммы3:
«Всякое подобное сообщение в Вену скорее вызвало бы глубокое раздражение без какого бы то ни было благодетельного эффекта. Эйр Кроу».
«Боюсь, что этот шаг нерассудителен, и сомневаюсь, чтобы немцы присоединились. А. Никольсон».
Первая «миротворческая» попытка сэра Эдуарда Грея натравить царскую Россию на Австрию закончилась, таким образом, неудачей. В Петербурге Сазонов и Пуанкаре решили сохранить выжидательную позицию до выяснения позиции самой Англии или по крайней мере до развертывания событий. Не смущаясь неудачей, Грей приступил к выполнению своей главной задачи — осуществить свой вариант войны. Метод, избранный им для достижения цели, был сравнительно прост: нужно было подбодрить Австрию к максимальной неуступчивости по отношению к Сербии и дать надежду на локализацию войны и нейтралитет Англии. Грей применил именно эту тактику для развязывания войны и после предъявления Австрией своего ультиматума сербскому правительству.
1 BD, XI, N 76.
2 Там же.
3 Там же, № 84, пометки.
Австрийский ультиматум и советы Грея о скорейшей мобилизации
(24—26 июля)
К 23 июля — к вручению Австрией ультиматума в Белграде—английская дипломатия выполнила стоявшие перед ней задачи: ввела в заблуждение австро' германский блок, поддержав иллюзии, которые питались некоторыми берлинскими кругами, будто Англия не желает сейчас вмешиваться и в силу этого конфликт, возможно, ограничится одной континентальной войной с участием России и Франции Г Так как австро-германский блок хотел войны именно в 1914 г., то ясно, что «миролюбивые» советы могли только подстрекнуть и подстрекнули его на самые решительные шаги.
Австрийский ультиматум положил начало июльскому кризису 1914 г. Вручив ультиматум, Австрия сделала первую «техническую ошибку», которая поставила ее в положение страны «явно виновной», так как провокационный тон и требования австрийского ультиматума с головой выдавали агрессивность его составителей. Мало того, этот провокационный шаг нельзя было «обратить вспять» без крупнейшего дипломатического поражения Австрии и потери ею престижа как империалистической державы. Эту ситуацию, созданную для австро-германского блока характером и тоном австрийского ультиматума, отлично уяснили себе Грей и другие агенты английского империализма, которым осталось только развивать первый успех и добиваться того, чтобы противники зарвались еще больше.
Каким путем могло идти развитие достигнутого успеха? Грей и его помощники отлично понимали, что после вручения ультиматума Сербии до развязки остается несколько дней, тем более что Австрия сама намеренно дала крайне малый срок для ответа на ультиматум. В эти немногие остающиеся до развязки дни надо было изо всех сил поддерживать в Берлине иллюзию насчет того, что вступление Англии в войну задерживается и что, следовательно, австро-германский блок может действовать. Такую иллюзию можно было создать многочисленными предложениями посредничества и других
1 DD, N 30.
различных способов улаживания конфликта, и именно эту тактику усвоил Грей после австрийского ультиматума. Все эти дни, с 24 по 28 июля, Грей сыпал «мирными» предложениями направо и налево.
С другой стороны, необходимо было скорей развязать войну, а этого можно было достичь тайным подстрекательством России и Австрии к мобилизации. Как прекрасно понимали Грей и другие агенты английского империализма, мобилизация могла привести к войне, в какую могла бы вмешаться и Англия. Поэтому наряду с «мирными» предложениями Грея в эти дни, делаемыми возможно более вслух (это было необходимо для того, чтобы обмануть массы и подчеркнуть агрессивность противников), Грей тайком советует каждой из сторон поскорее мобилизоваться, делая это, правда, в очень осторожных и двусмысленных выражениях.
Грей первым из дипломатов Антанты ознакомился с текстом австрийского ультиматума. 23 июля граф Менс-дорф по специальному разрешению Берхтольда 1 прочитал Грею текст австрийского ультиматума, который должен был быть вручен официально Грею на следующий день.
«Он сказал мне, — сообщал Менсдорф Берхтольду ответ Грея1 2, — что до сих пор он не говорил со мной об этом вопросе (австро-сербском конфликте), потому что мы, понятно, считаем его делом, касающимся только нас (Австрии) и Сербии, и он не знает также, какие мы имеем доказательства о соучастии Сербии... Его ответ будет зависеть от того, насколько серьезно будут обоснованы наши обвинения против Сербии и какое удовлетворение мы потребуем. Если наши жалобы будут хорошо обоснованы и если то, что мы потребуем от Сербии, выполнимо для этого государства, можно надеяться, что Россия будет воздействовать на белградское правительство в духе умеренности... Он признал трудности нашего положения, говорил с беспокойством относительно серьезности ситуации. Если четыре великие державы — Австро-Венгрия, Германия, Россия и Франция — будут вовлечены в войну, то создастся положение, равносиль
1 OUAP, VIII, N 10490, 10535.
2 Там же, № 10537.
ное хозяйственному банкротству Европы.. . Нужно доказать России, что наши (Австрии) жалобы обоснованны и наши требования выполнимы для такого государства, как Сербия».
С этими моментами, указанными в телеграмме Менс-дорфа, совпадает в общих чертах и отчет Грея об этой беседе, сообщенный им де Бунзену1. Самое важное в этой беседе то, что Грей исключил из числа «воюющих держав» Англию, тем самым создавая у австрийского посла впечатление, что Англия останется «вне схватки», нейтральной. Не менее важным является и заявление Грея Менсдорфу, что степень английского воздействия на Петербург (сохранять спокойствие и терпение) «будет зависеть от того, насколько обоснованы австрийские требования и насколько вески оправдания, которые Австрия могла бы изобрести для предъявления своих требований»1 2. Грей, с одной стороны, намекал на возможность нейтралитета Англии, с другой — оставлял для себя лазейку: австрийские требования по отношению к Сербии могут быть и «не обоснованы» и. следовательно, будущее выступление России может оказаться вполне «законным».
Грей в официальном порядке получил текст австрийского ультиматума через Менсдорфа утром 24 июля (до 13 часов 30 минут). Прочтя ультиматум, Грей прежде всего выразил официальное сожаление, что австрийская нота имеет ультимативный характер, обусловливая сроком выполнение Сербией австрийских требований (об этом он предупреждал Менсдорфа и накануне, 23 июля) 3 4.
«Нота кажется самым страшным ультиматумом, адресованным когда-либо одним государством другому независимому государству... Я. однако, делаю эти комментарии — заявил Грей Менсдорфу, — не с целью дискутировать о том, кто прав — Австро-Венгрия или Сербия. Это не наше дело. Я должен заниматься этим вопросом только с точки зрения европейского мира, и я испытываю тревогу»
1 BD, XI, N 86.
2 Там же.
3 Там же.
4 Там же, № 91.
Граф Менсдорф сообщил Берхтольду об этом разговоре в телеграмме, отправленной в 14 часов 50 минут 24 июля.
«Он охарактеризовал нашу ноту, — писал Менсдорф Берхтольду о позиции Грея, — как самый страшный документ, который когда-либо был отправлен одной державой другой, но признал, что сказанное о соучастии (Сербии. — Н. П.) в сараевском убийстве, равно как и некоторые наши требования, оправданно...
Что беспокоит его серьезно — это реакция на европейский мир. Если последний не будет поставлен под угрозу, он вполне готов рассматривать события, касающиеся Австро-Венгрии и Сербии. Однако он очень «опасается», что в войну может быть вовлечено большее число великих держав. Говоря о России, Германии, Франции, он заметил, что условия франко-русского союзного договора приблизительно аналогичны условиям договора Тройственного союза» Г
Мотив Г рея — только четыре державы — Франция, Россия, Германия и Австрия — могут быть вовлечены в войну в результате сараевского убийства — был повторен им и в официальном разговоре с Менсдорфом в момент официального вручения последним копии австрийского ультиматума. Менсдорф мог делать какие угодно выводы из этих заявлений, повторенных ему дважды (23 и 24 июля), тем более что Грей в официальном разговоре признал ряд требований провокационного австрийского ультиматума оправданными. Трудно предположить, чтобы Менсдорф, знавший Грея в течение многих лет и передававший в своей телеграмме содержание одной из важнейших в своей жизни бесед, в самый критический момент австро-венгерской политики «приукрасил» заявление Грея своими собственными измышлениями. С другой стороны, беседа Грея с Лихновским, происшедшая вечером того же дня, повторяет, согласно изложению Лихновского, заявления, сделанные Менс-дорфу.
После Менсдорфа Грей принял Поля Камбона. Сообщая британскому послу в Париже Берти о своем разговоре с Камбоном, Грей писал: «Известив сегодня г-на Камбона об австрийском сообщении (ультиматуме. —
1 OUAP, VIII, N 10600.
Н. П.) Сербии, которое я получил сегодня утром, и замечаниях, сделанных мною по поводу него графу Менс-дорфу, я сказал г-ну Камбону, что сегодня к вечеру мне придется встретиться с германским послом, который несколько дней назад просил меня частным образом оказать умеряющее воздействие на Петербург. Я скажу послу, что, конечно, если вручение этого ультиматума Сербии не вызовет осложнений между Австрией и Россией, нам нет до него дела; но, если Россия усвоит ту точку зрения, которую, как мне кажется, должна занять всякая держава, заинтересованная в Сербии, я буду совершенно бессилен из-за условий ультиматума употребить какое-либо умеряющее влияние. Я скажу, что считаю единственным шансом на какое-либо посредничество или умеряющее влияние, которое можно было бы использовать, — это, чтобы Германия, Франция, Италия и мы, не заинтересованные непосредственно в Сербии, действовали совместно в целях мира одновременно и в Вене, и в Петербурге.
Господин Камбон сказал, что если есть какой-либо шанс на посредничество четырех держав, то он не сомневается, что его правительство с радостью поддержит его; но он указал, что мы не можем ничего говорить в Петербурге до тех пор, пока Россия не выразит какого-либо мнения или не предпримет какого-либо выступления. По прошествии же двух дней австрийцы вторгнутся в Сербию, так как сербы, возможно, не смогут принять австрийского ультиматума. Россия будет вынуждена своим общественным мнением выступить, как только Австрия нападет на Сербию, и тогда, раз Австрия нападет на Сербию, какое-либо посредничество слишком запоздает.
Я сказал, что не намереваюсь ничего говорить в Петербурге до тех пор, пока не выяснится, что между Австрией и Россией дело дойдет до осложнений. Я думаю, что, если Австрия вторгнется в Сербию и Россия после этого мобилизуется, для четырех держав станет возможным воздействовать на Австрию с целью приостановить ее вторжение, равно как и на Россию приостановить свое до выяснения результатов посредничества. Но существенно важно участие в нем (посредничестве. — Я. Я.) Германии, для того чтобы подобный шаг имел какой-либо шанс на успех.
Господин Камбон сказал, что после немедленного вторжения Австрии в Сербию это будет слишком поздно. Существенно важно выиграть время путем посредничества в Вене. Для того чтобы это последнее имело больше шансов на принятие, надо, чтобы Германия предложила его другим державам. Я сказал, что он подразумевает под этим посредничество между Австрией и Сербией. Он ответил утвердительно. Я обещал переговорить с германским послом на эту тему после полудня» Г
Ответ Поля Камбона совпадает с отчетом Грея. Поэтому мы приводим из него лишь одну характерную фразу: «...сегодня после полудня сэр Эдуард Грей, предвидя возможность конфликта между Австрией и Россией со всеми его последствиями для всеобщего мира, сказал мне, что вызовет моего германского коллегу. . .»1 2
Таким образом, Грей 24 июля сразу же после получения текста австрийского ультиматума счел необходимым подстрекнуть царизм, заявляя, что делом России является выступление «на защиту Сербии» («если Россия усвоит ту точку зрения, которую, как мне кажется, должна усвоить всякая держава, заинтересованная в Сербии»), и отказываясь в то же время воздействовать умеряющим образом на Россию до тех пор, пока между ней и Австрией не возникнут осложнения, т. е. пока Россия не выступит «на защиту» Сербии. Помимо этого он предложил Камбону посредничество четырех держав, «не заинтересованных непосредственно в Сербии»,— Франции, Германии, Италии и Англии, но только в том случае и после того, как Австрия вторгнется в Сербию и Россия в ответ на это выступит против Австрии, т. е. фактически, когда дело дойдет до столкновения царской России с Австрией или по крайней мере до мобилизации царской армии.
Эту программу действий, развязывавшую царизму руки для военного выступления против Австрии, «в защиту Сербии», Грей предложил через Камбона французскому правительству еще до получения им первых сведений от Бьюкенена из Петербурга о позиции царского правительства в развертывающемся конфликте.
1 BD, XI, N 98.
2 DDF, XI, N 23, 12.
В 15 часов 24 июля началось заседание кабинета, посвященное ирландскому кризису, закончившееся к 17 часам. В конце заседания Грей, заявив, что должен сделать важное сообщение, прочел австрийский ультиматум, воздерживаясь от каких-либо комментариев. По свидетельству Черчилля, все сидели «затаив дыхание». Однако какого-либо обсуждения позиции английского правительства в конфликте на этом заседании не было.
После заседания кабинета Грей принял Лихновского, вручившего ему предложение германского правительства о необходимости локализовать конфликт: «Имперское правительство настоятельно желает локализации конфликта, ибо всякое вмешательство любой другой державы в силу различных договорных обстоятельств повлечет за собой неисчислимые последствия»
Противники шли напролом. Германия, по мнению «Форин Оффис», «очень крепко» поддерживала Австрию, стремясь обеспечить последней возможность расправиться один на один с Сербией. Германская нота, угрожая войной, требовала, по меткому выражению Никольсона, чтобы «Россия встала с другими державами в кружок и смотрела, как Австрия будет душить Сербию»1 2.
Столь категорическое требование германского правительства ставило, однако, Германию наряду с Австрией в положение державы, сделавшей «техническую ошибку»: Германия, если можно так выразиться, авансом солидаризировалась с Австрией, даже не дождавшись сербского ответа. Грей использовал эту «ошибку», ограничившись повторением Лихновскому своих слов Менсдорфу утром. Сообщая Рембольду содержание своего разговора с Лихновским, Грей писал: «Если австрийский ультиматум Сербии не приведет к осложнениям между Австрией и Россией, мне нет до этого дела. Пока еще я не имею никаких сведений из Петербурга, но весьма тревожусь по поводу той точки зрения, какую Россия выскажет о ситуации. Я напомнил германскому послу выраженную им лично несколько дней назад надежду, что в случае необходимости я приложу усилия для умеряющего воздействия в Петербурге, но теперь я сказал, что ввиду необычайно резкого характера ав
1 BD, XI, N 100; DD, N 100.
2 BD, XI, N 249.
стрийской ноты, краткости данного времени, обширного объема требований к Сербии я совершенно беспомощен по отношению к России и не верю, что какая-либо держава может в одиночку использовать свое влияние. Единственным шансом эффективного посредничества или умеряющего влияния, насколько мне кажется, было бы, чтобы четыре державы — Германия, Италия, Франция и мы — воздействовали вместе одновременно и в Вене, и в Петербурге в пользу умеренности, в случае если отношения между Австрией и Россией станут угрожающими. Непосредственная опасность состоит в том, что через несколько часов Австрия может вторгнуться в Сербию и русское славянофильское мнение потребует, чтобы Россия выступила на помощь Сербии; было бы крайне желательно побудить Австрию не форсировать военного выступления. Но никто из нас не может повлиять на Австрию в этом направлении, пока Германия не предложит и не будет участвовать в подобном выступлении в Вене»
Отчет Лихновского в Берлин о беседе с Греем подтверждает следующие моменты отчета Грея: сильное впечатление, произведенное австрийским ультиматумом на Грея; отсутствие известий из Петербурга и «опасения» Грея относительно возможного выступления России; отказ Грея подать какой-либо совет умеренности в Петербурге; заявление Грея, что пока конфликт ограничивается Австрией и Сербией, ему нет до него никакого дела (т. е. признание Греем германской точки зрения о локализации конфликта); сожаление Грея относительно тона австрийского ультиматума и краткости данного Сербии срока; предложение посредничества четырех держав между Австрией и Россией (а не между Австрией и Сербией, как обещал Грей Полю Камбону). Согласно отчету Лихновского, Грей заявил: «Пока дело идет о локализованной борьбе между Австрией и Сербией, ему (Грею) нет никакого дела до этого, но вопрос будет стоять иначе, если общественное мнение в России принудит правительство выступить против Австрии... Опасность европейской войны, в случае если Австрия вступит на сербскую почву, надвинется самым непосредственным образом. Последствия подобной войны вчетве
1 BD? XI, N 99.
ром — он нарочито подчеркнул число четыре и подразумевал под этим Россию Австро-Венгрию, Германию и Францию — невозможно будет учесть» L
Беседой с Лихновским закончились переговоры Грея 24 июля с иностранными дипломатами, с Бенкендорфом он встретился только на другой день1 2. Эти переговоры выявляют любопытный сдвиг в развитии тактики Грея. Поэтому необходимо рассмотреть важнейшие моменты этих переговоров каждый в отдельности.
Первым из них, хотя, быть может, и наименее важным, является сожаление Грея по поводу резкого тона австрийского ультиматума и краткости предоставленного Сербии для ответа срока. Признавая правильность многих требований ультиматума. Грей осуждал его тон, подчеркивая «техническую ошибку» Австрии, широко использованную печатью Антанты в эти дни. Подобное заявление Грея было с его стороны исходной точкой подготовки в идеологическом отношении Англии к войне «на защиту» Сербии.
Но, осуждая тон и краткосрочность ультиматума при одновременном признании правильности многих австрийских требований, Грей в то же время заявил (Менсдорфу, Лихновскому и 25 июля Бенкендорфу), что он не собирается рассматривать вопрос о том кто прав — Австрия или Сербия, по существу, что, пока конфликт остается локализованным между Австрией и Сербией. Англии до этого нет никакого дела. Отказ рассматривать существо спора и кто прав Австрия или Сербия, был в устах Грея вполне понятен: Англия не могла вступить в войну из-за Балкан. Все это было заявлено в разговоре, отчет о котором не скоро мог попасть в печать и могло лишь укрепить австрийцев в незыблемом сохранении их требований по отношению к Сербии поощрить их непримиримость и тем самым провоцировать их на дальнейшее обострение конфликта.
Логическим выводом из этой позиции для Грея явилось его заявление Менсдорфу и Лихновскому. что Англия остается в стороне, пока конфликт ограничивается Австрией и Сербией в особенности если Россия не вступится за Сербию. Такое разрешение Австрии распра-
1 DD, N 157.
2 МОЭИ, V, № 52.
виться с Сербией было со стороны Грея чистейшей провокацией, ибо уже 18 июля он имел ответ Сазонова, что «что-либо вроде австрийского ультиматума в Белграде не может оставить Россию равнодушной и что она может быть вынуждена предпринять некоторые предварительные меры военного характера»
Эта позиция «невмешательства» позволяла Грею сохранить на данной стадии июльского кризиса выжидательное положение и одновременно вводить в заблуждение Австрию и Германию, подавая им надежду, что Англия, быть может, сохранит нейтралитет. Грей, ссылаясь на тон и краткосрочность австрийского ультиматума, отказался что-либо советовать в Петербурге, хотя ранее трижды (9, 15 и 22 июля) обещал оказать свое влияние в Петербурге «в пользу австрийской точки зрения». Следует также отметить подчеркивание Греем (в разговорах с Менсдорфом 23 и 24 июля и с Лихновским 24 июля), что возможная европейская война будет войной вчетвером — России, Франции, Германии, Австрии, т. е. новый и довольно-таки ясный намек на нейтралитет Англии.
В тесной связи с этой позицией выжидания Грея и подталкивания им Австрии и Германии на активные действия стоит его предложение о посредничестве незаинтересованных держав — Англии, Германии, Франции и Италии. Грей, как свидетельствует его отчет о разговоре с Камбоном, «не намеревался говорить что-либо в Петербурге до тех пор, пока не выяснится, что между Австрией и Россией будут осложнения». Только при наличии осложнений (Грей даже конкретизировал их: «.. .когда Австрия вторгнется в Сербию, и Россия тогда мобилизуется»), по мнению Грея, наступал момент для посредничества. Фактически Грей предоставлял возможность свободно развертываться конфликту между Веной и Петербургом до тех пор, пока они не перегрызутся друг с другом. Камбон, не имея еще тогда инструкций из Парижа и не зная позиции Франции, в ответ резонно указал, что именно тогда уже будет поздно предотвратить европейскую войну и что нужно действовать именно сейчас, пока конфликт ограничен только Австрией и Сербией, если хотят сохранить мир. Грей, пойманный
1 BD, XI, N 60.
32 Н. п. Полети::а
497
в желании провоцировать войну, солгал Камбону, обещая поговорить «в этом духе» с Лихновским. Но на самом деле он предложил Лихновскому посредничество четырех держав не в конфликте между Австрией и Сербией, а в будущем конфликте между Австрией и Россией.
В этом и состояла игра Грея. Если бы она удалась, если бы Германия отказалась от участия в подобном посредничестве, можно было заявить (и это было сделано, когда Германия отказалась), что Берлин срывает всякие попытки мирно уладить австро-сербский конфликт и стремится довести дело до европейской войны; если же Германия примет участие в этом трибунале и, оказавшись в меньшинстве, откажется подчиниться решению то, следовательно, опять-таки явится нарушительницей мира и зачинщицей европейской войны. Вторая возможность давала бы особую выгоду: такое пренебрежительное отношение Германии к решениям европейского ареопага давало повод для вмешательства Англии и показывало, что Германия является нападающей стороной. Наконец, в случае подчинения Германии решению трибунала австро-германскому блоку наносилось неслыханно унизительное дипломатическое поражение, а выступление Италии против своих союзников, на что и в Париже, и в Лондоне не без основания рассчитывали, могло привести к взрыву Тройственного союза и присоединению Италии в той или иной форме к Антанте. Во всех трех случаях предложение Грея было с точки зрения интересов Антанты беспроигрышным ходом.
Этот анализ позиции Грея, формулированной им в беседе с иностранными послами (и заключавшейся в подталкивании Австрии и Германии к обострению конфликта, пока события не разовьются так, что можно будет активно действовать, не опасаясь парламента), будет, однако, не полон, если не указать еще одного обстоятельства. Грей говорил с Лихновским так, что последний ушел успокоенным и убежденным, что Грей поддерживает германскую точку зрения о локализации конфликта. На это как раз и рассчитывали в Берлине и Вене.
«Германский посол резюмировал мне свою беседу,— доносил вечером 24 июля Мепсдорф Берхтольду, — говоря, что сэр Эдуард Грей разделяет желание герман
ского правительства локализовать конфликт между нами и Сербией. В случае возникновения конфликта между нами и Россией он думает о посредничестве четырех держав (Англии, Германии, Франции, Италии) между Веной и Петербургом» Г
После ухода Лихновского в 20 часов Грей получил наконец телеграмму из Петербурга, пожалуй едва ли не самый важный из всех документов, помещенных в XI томе «British Documents on the Origins of the War» для определения позиции царизма. Бьюкенен срочно телеграфировал, что Сазонов вызвал его во французское посольство и здесь совместно с Палеологом сообщил ему конфиденциально о результатах свидания Пуанкаре с Николаем, касающихся австрийского ультиматума Сербии, о подготовке которого и Николай, и Пуанкаре были достаточно полно осведомлены. В результате этого свидания, как мы уже знаем, французское и царское правительства решились «в защите Сербии» не останавливаться перед европейской войной. Так понял это и Бьюкенен, перед которым Сазонов «выразил надежду», что «правительство его величества объявит о своей солидарности с Россией и Францией... Французский посол (Палеолог) дал мне понять, — писал Бьюкенен,— что Франция не только окажет энергичную дипломатическую поддержку, но и выполнит в случае необходимости все обязательства, налагаемые на нее союзом» 1 2.
Прочитав эту телеграмму и видя, что дело идет к желанной развязке, Грей решил подбодрить Сербию, побудить ее к максимальной неуступчивости австрийским требованиям. Это был самый надежный способ ускорить выступление Австрии против Сербии и, следовательно, выход России с оружием в руках на европейскую арену, т. е. ускорить европейскую войну.
Грей 24 июля в 21 час 30 минут, т. е. сейчас же после ознакомления с телеграммой Бьюкенена, отправил Кра-кенторпу в Белград не менее «историческую», чем сообщение Бьюкенена, телеграмму:
«Мне кажется, — писал Грей, — что Сербии, конечно, следовало бы выразить скорбь и сожаление о том, что
1 OUAP, VIII, N 10601.
2 BD, XI, N 101.
какие-либо чиновники, хотя бы и мелкие, могли быть соучастниками убийства эрцгерцога, и, если это подтвердится, обещать дать самое полное удовлетворение. Что касается остального, я могу лишь сказать, что сербское правительство должно ответить так, как, по его мнению, требуют интересы Сербии. Я не могу сказать, предотвратит ли что-либо вроде безусловного принятия (условий ультиматума. — Я. Я.) военное выступление Австрии по истечении срока, но единственным шансом явилось бы дать к назначенному сроку благоприятный ответ на как можно больше пунктов и не встречать австрийские требования голым отказом. Вы должны посоветоваться с вашим русским и французским коллегами о передаче этого (сообщения. — Я. Я.) сербскому правительству... Я не могу взять на себя ответственность советовать больше, чем то, что указано выше, и мне неприятно давать этот совет, не зная, что русское и французское правительства говорят в Белграде» L
Фактически этой телеграммой Грей давал понять сербскому правительству, что он не очень рассчитывает (и, значит, не настаивает) на то, что Сербия примет все требования ультиматума; указывая, что «сербское правительство должно ответить так, как, по его мнению, требуют интересы Сербии», Грей только советовал принять «возможно больше» требований и не встречать «голым отказом» ультиматум.
Копию этой телеграммы Кракенторпу Грей поспешил препроводить через Бьюкенена в Петербург и в Париж, и вполне понятно почему: Грей предписывал Кракенторпу согласовать свои выступления с выступлениями царского и французского представителей в Белграде, т. е. фактически одобрял наперед тот курс действий, который Пуанкаре и Сазонов могли взять по отношению к Белграду, выполняя решения, принятые в дни пребывания Пуанкаре в Петербурге. Более явного намека Сазонову о своей позиции Грей в настоящую минуту до принятия «твердых решений» кабинетом не мог дать.
Утром 25 июля в «Форин Оффис» помощники Грея оценили телеграмму Бьюкенена так, как и следовало ее оценить.
1 BD, XI, N 102.
«Уже прошло время, — писал Эйр Кроу на полях телеграммы,— когда можно было добиться поддержки французов в усилии сдержать Россию.
Ясно, что Франция и Россия решились принять вызов, брошенный им. Что бы мы ни думали о правоте австрийских обвинений против Сербии, Франция и Россия считают, что они (т. е. австрийские обвинения)—предлог и что окончательно завязан более крупный спор Тройственного союза против Тройственного согласия.
Я думаю, для Англии было бы неполитично, если не сказать опасно, попытаться оспаривать это мнение или стараться затемнить ясность спора путем представлений в Петербурге или Париже.
Самое важное — абсолютно или нет Германия решилась добиться этой войны сейчас. Есть еще шанс и возможность заставить ее поколебаться, если ее можно будет заставить поверить, что в войне Англия выступит с Францией и Россией.
Я могу указать лишь один действительный путь, для того чтобы привести германское правительство к этому решению, абсолютно не связывая нас окончательно в настоящей стадии (конфликта. — Н. П.). Если с началом мобилизации Австрии или России правительство его величества отдаст приказ перевести весь наш флот на явно военное положение, то это может заставить Германию ясно понять серьезность опасности, которой она подвергается в случае участия Англии в войне.
Было бы правильно, предполагая, что такое решение будет сейчас принято, осведомить о нем французское и русское правительства, и это опять-таки будет лучшим, что мы можем сделать для предотвращения крайне серьезной ситуации, которая может создаться между Англией и Россией.
Трудно не согласиться с г-ном Сазоновым, что раньше или позже Англия будет втянута в войну, если последняя вспыхнет. Мы не выиграем ничего, не решив, что нам делать в тех обстоятельствах, которые могут впоследствии создаться.
Если вспыхнет война и Англия останется в стороне, может случиться одно из двух:
а) либо победят Германия и Австрия, они раздавят Францию и унизят Россию. С уничтожением французского флота, с оккупацией Германией канала
(Ла-Манша. — Н. ZZ.) при добровольном или вынужденном сотрудничестве Голландии и Бельгии каково будет положение Англии, оставшейся без друзей?
б) либо победят Франция и Россия. Каково будет тогда их отношение к Англии? Что будет с Индией и Средиземным морем? Наши интересы связаны с интересами Франции и России в этой борьбе, являющейся борьбой не за обладание Сербией, но борьбой между Германией, стремящейся к политической диктатуре в Европе, и державами, желающими сохранить индивидуальную свободу. Если мы можем содействовать предотвращению конфликта, показав нашу морскую мощь в полной готовности действовать немедленно, будет ошибкой не сделать такой попытки.
Каким бы ни было, следовательно, наше окончательное решение, я полагаю, что мы должны теперь же принять решение о мобилизации своего флота, как Только мобилизуется какая-либо держава, и что мы должны без всяких промедлений объявить об этом решении французскому и русскому правительствам» Г
Телеграмма Бьюкенена и комментарии к ней Эйра Кроу, которые являются ключом к пониманию позиции Англии в те дни, были последней каплей, решившей все сомнения и колебания Грея, если они у него вообще были. После получения этой телеграммы Бьюкенена Грей твердо знал, что Франция и царская Россия считают настоящий момент исключительно серьезным, а европейскую войну — неизбежной. Оставаться спокойным созерцателем «по ту сторону схватки» было невозможно: Эйр Кроу с абсолютной ясностью показал возможные последствия такой позиции.
Приходилось действовать, и первым шагом на этом пути явилось совещание Грея с Черчиллем в «Форин Оффис». В результате было решено держать английский флот в состоянии концентрации.
Еще 24 июля после заседания кабинета, на котором Грей огласил австрийский ультиматум, Черчилль, вернувшись к 18 часам в адмиралтейство, сразу же предупредил своих друзей, что «может возникнуть война», и почувствовал необходимость «оценить положение»1 2.
1 BD, XI, N 101, Minute.
2 IT. Churchill, The World Crisis 1911—1914, London, 1923, p. 194.
Оценка положения выразилась в принятии им мер, усиливавших немедленную готовность уже мобилизованного флота вступить в бой. «По счастливой случайности», в особенности счастливой потому, что как раз в июне 1914 г. Вильсон, начальник отдела военных операций английского генерального штаба, проводил свою мобилизационно-стратегическую «игру» по перевозке английской экспедиционной армии на континент, флот уже был мобилизован. Ведь еще в конце 1913 г. Черчилль предложил заменить большие маневры флота в 1914 г. пробной мобилизацией и концентрацией в середине июля. Поэтому в дни ультиматума флот находился в таком состоянии, которое адмиралтейство, вечно боявшееся быть захваченным к моменту кризиса врасплох, находило идеальным — он в полной боевой готовности был сосредоточен в одной гавани (Портленде), и только в среду 29 июля должно было начаться его рассредоточение по базам. Поэтому 25 июля утром в результате обсуждения ситуации с первым морским лордом Луи Баттенбергом Черчилль пришел к выводу, что ему, Черчиллю, пока нечего делать: «Ни в одну минуту за последние три года мы не были так полностью готовы. .. До 29 июля флот был под рукой» 1.
Но Черчилль претендовал на большее. Одной мобилизации ему было мало. В разыгравшемся кризисе он считал своей главной задачей «добиться уверенности, что дипломатическая ситуация не опередит морскую и что «Большой флот» окажется в своей военной базе еще до того, как Германия будет в состоянии узнать, вступим мы или не вступим в войну, и, следовательно, по мере возможности еще до того, как мы решимся сами»1 2. Фактически это значило, что, пока сэр Эдуард Грей будет внушать Германии надежду, что Англия сохранит нейтралитет, Черчилль постарается поставить уже мобилизованный английский флот в исходное стратегическое положение для нанесения удара. Все меры, принятые Черчиллем в эти дни, — концентрация боевых эскадр Средиземного моря и китайских вод, патрульных и
1 W. Churchill, The World Crisis 1911—1914, London, 1923, p. 194—195.
2 Там же, стр. 200; см. также Ю. Корбетт, Операции английского флота в мировую войну, т. II, Л., 1929, стр. 46—47.
тральных флотилий, усиление охраны побережья, нефтехранилищ, военных складов и т. п., сосредоточение гидроавиации и перевод большого флота из Портленда в военную базу на Оркнейских островах — преследовали именно эту цель. В переводе на сухопутные масштабы они были бы равносильны, например, всеобщей мобилизации и сосредоточению армий на границе.
Поэтому, ознакомившись в «Форин Оффис» утром 25 июля с телеграммой Бьюкенена и комментариями к ней Эйра Кроу1, Черчилль нашел политическое положение угрожающим и заявил Грею, что он не будет демо-билизовывать флот. Грей вполне одобрил это решение Черчилля1 2.
Одновременно Грей одобрил и позицию Бьюкенена в Петербурге, отказавшегося накануне обещать Сазонову и Палеологу военную поддержку Англии на данной стадии конфликта, пока спор остается ограниченным между Австрией и Сербией, благословив в то же время Россию на мобилизацию.
Еще утром 24 июля Грей, как мы знаем, заявил Камбону, предлагая посредничество четырех держав:
«Я не намереваюсь ничего говорить в Петербурге до тех пор, пока не выяснится, что между Россией и Австрией дело дойдет до осложнений... Если Австрия вторгнется в Сербию и Россия тогда (после этого) мобилизуется, для четырех держав станет возможным воздействовать на Австрию с целью приостановить ее вторжение, равно как и на Россию с целью приостановить ее приготовления, пока идет посредничество»3.
Но, стремясь развязать войну скорее, Грей, одобрив 25 июля официально «благоразумные речи» Бьюкенена 4, неофициально трижды посоветовал царскому правительству приступить к мобилизации возможно скорее5: в случае австрийской мобилизации против Сербии царская Россия должна немедленно мобилизоваться против Австрии, не ожидая вторжения австрийских войск на сербскую территорию. Как известно, между мобилизацией и
1 BD, XI, N 101.
2 Grey, Twenty five Years 1892—1916, London, 1925, Vol. II, p. 62—63; DDF, XI, N 156, 170, 166.
3 BD, XI, N 98.
4 Там же, № 112.
5 Там же, № 112, 116, 132, 146; МОЭИ, V, 54, 55, 56.
фактическим открытием военных действий существует пауза, во время которой мобилизованные войска перебрасываются в районы сосредоточения и развертываются на исходных позициях для наступления и боя. Мобилизация 8 австрийских корпусов против Сербии началась 25 июля, но только с 12 августа австрийские войска могли начать операции против Сербии1. Такой оборот дела сулил Антанте крупный стратегический выигрыш, так как втянутые в операции против Сербии 8 корпусов были бы надолго потеряны для Галицийского фронта и напор царской России на этом участке принес бы большие результаты, чем это было в сентябре 1914 г.
Первый намек на желательность русской мобилизации Грей сделал 25 июля Бенкендорфу, которого он информировал о своем разговоре с Лихновским в такой версии.
«Я не дал никаких указаний, — говорил Грей Бенкендорфу о своем заявлении Лихновскому, — на то, что мы остаемся в стороне, напротив, я сказал германскому послу, что, поскольку спор идет между Австрией и Сербией, я не чувствую себя вправе вмешиваться, но что, если он станет спором непосредственно между Австрией и Россией, он превратится в вопрос о сохранении мира в Европе, вопрос, который касается всех нас. Далее я сказал о предположении, что Россия мобилизуется, между тем как до сих пор германское правительство официально полагало, что Сербия не получит поддержки, и то, что я сказал, должно побудить германское правительство серьезно рассмотреть вопрос. В действительности я просил, чтобы германское правительство, поддерживающее австрийские требования к Сербии, попросило Австрию, если Россия мобилизуется против Австрии, подумать о некотором изменении своих требований ввиду угрозы русской мобилизации. Сделать это для Германии будет не легко, даже если мы совместно обратимся в то же самое время с просьбой к России отсрочить выступление. Я опасался также, что Германия ответит, что ее мобилизация — вопрос часов, тогда как мобилизация России — вопрос дней, и что в действительности я прошу Германию в случае мобилизации России против Австрии, вместо того чтобы мобилизоваться против
1 DD, N 213.
России, отсрочить свою мобилизацию и присоединиться к нашему выступлению в Австрии, отказавшись тем самым от преимущества во времени, так как в случае неуспеха дипломатического вмешательства Россия успеет выиграть время для своей мобилизации. Правда, я не сказал ничего прямо о том, примем ли мы или нет какое-либо участие в европейском конфликте, если дело дойдет до него, и я не могу сказать этого; НО' для России нет абсолютно никаких оснований жаловаться на указание, которое я сделал германскому правительству, и я опасаюсь, лишь того, что германскому правительству будет трудно принять его. Я сделал это под свою собственную ответственность и не сомневался, что это будет лучшим предложением, которое можно сделать в интересах мира» Г
Справедливость требует отметить, что советы поскорей мобилизоваться Грей давал не только России.. Если он 25 июля намекнул на необходимость мобилизации Сазонову, он с равным «беспристрастием» дал понять Менсдорфу и Лихновскому, что австрийское правительство также может приступить к мобилизации; это ведь двигало события к развязке — общеевропейскому конфликту. Именно так и следует понять его слова Лихновскому 24 июля: «Было бы крайне желательно побудить Австрию не форсировать военного выступления и таким путем выиграть лишнее время»1 2. Не одобрялось начало военных действий, но мобилизация — почему нет? Вечером того же 24 июля, узнав, что австрийцы собираются в случае отказа Сербии «начать военные приготовления (не действия)»3, Грей в разговоре с Лихновским по этому поводу отнесся к намерениям австрийцев «без возбуждения или неудовольствия»4. В своем отчете Рем-больду о разговоре с Лихновским Грей писал: «Я сказал, что это предполагает стадию мобилизации перед фактическим переходом границы, каковой, как я настаивал вчера, должен быть отсрочен»5. Следовательно, Грей возражал лишь против перехода австрийцами границы, но не против австрийской мобилизации.
1 BD, XI, N 132; МОЭИ, V, № 55, 56.
2 BD, XI, N 99.
3 Там же, № 104; МОЭИ, V, № 45, 52.
4 DD, N 180.
5 BD, XI, N 116, 132, 140; DD, N 180.
В беседе с Лихновским Грей еще раз подчеркнул, что посредничество четырех держав может иметь место лишь после мобилизации Австрии и России, признал полностью справедливость требований Австрии об удовлетворении и т. д.
«Министр (Грей), — доносил в Берлин Лихновский,— проводит резкое различие, как он мне повторил, между австро-сербским и австро-русским конфликтами. В первый он не желает вмешиваться, так как ему нет до него никакого дела. Австро-русский конфликт означает мировую войну, которую мы в прошлом хотели совместно предотвратить конференцией послов. Европейские осложнения для Великобритании не безразличны, хотя она не обязалась никакими связывающими себя обстоятельствами» Г
Соответствующее место отчета Грея гласит:
«Я не чувствую себя вправе вмешиваться в отношения между Австрией и Сербией, но коль скоро этот вопрос станет вопросом отношений между Австрией и Россией, он станет вопросом о европейском мире, касающимся всех нас»1 2.
Что же сказал действительно Грей и какая версия более правильна? Судя по позиции, занятой Греем 24 июля, более верна версия Лихновского. Бенкендорф, которому Грей передал в тот же день содержание своей беседы с Лихновским, телеграфировал в Петербург: «Он (Грей.— Н. И.) должен предвидеть, что австрийская мобилизация вызовет мобилизацию России и что с этого момента возникнет положение, в коем заинтересованы будут державы. Грей мне сказал также, что он с полной ясностью установил, что Англия в этом случае сохранит за собой полную свободу действий»3. Однако 25 июля Бенкендорф считал, что «у берлинского кабинета может создаться неправильное представление о намерениях лондонского кабинета» 4.
«Он (Грей. — Н. П.) продолжает мне говорить, — телеграфировал 26 июля Бенкендорф Сазонову, что характер его разговоров с Берлином никоим образом
1 DD, N 180.
2 BD, XI, N 116.
3 МОЭИ, V, № 53.
4 Там же, № 54.
не позволяет им (в Берлине. — Н. П.) сделать заключение об английском нейтралитете в случае войны. Лихновский был действительно очень подавлен, но это потому, что он в отчаянии от войны. Я отнюдь не уверен, чтобы он понял слова Грея так, как Грей хотел бы, чтобы они были поняты. Я повторяю это Грею ежедневно и на все лады» Г
Оценивая позицию Грея в день 25 июля, Бенкендорф в частном письме Сазонову сообщал, что предложение Грея задержать другие мобилизации, кроме русской и австрийской, является лишь «средством нащупать пульс Германии» и что сам Грей «мало рассчитывает на действительность придуманного им средства. Он сомневается,— он признался мне в этом совершенно конфиденциально,— чтобы Германия отказалась от выгод чрезвычайной быстроты своей мобилизации».
«Хотя я не могу представить вам никакого формального заверения в военном сотрудничестве Англии, — писал Бенкендорф, — я не наблюдал ни одного симптома ни со стороны Грея, ни со стороны короля, ни со стороны кого-либо из лиц, пользующихся влиянием, указывающего на то, что Англия серьезно считается с возможностью остаться нейтральной. Мои наблюдения приводят к определенному впечатлению обратного порядка. Больше я вам, по чистой совести, ничего не могу сказать.
Судя по телеграмме Бьюкенена... он вам сказал, что Англия не считает в данном случае свои непосредственные интересы существенно затронутыми.
Это верно, поскольку кризис остается австро-сербским. Но Грей прекрасно знает, что Россия не может остаться нейтральной. Он этому нисколько не удивляется. Он знает, что русское выступление повлечет за собой выступление германское и французское — случай, к которому слова Бьюкенена уже более неприложимы. Здесь вступают в силу слова Грея, что с этого момента создалось бы положение, когда все державы оказались бы заинтересованными» 1 2.
К 25 июля дело было сделано. Механизм войны был пущен в ход, и осталось только выждать «игры союзов». Все документы XI тома «British Documents» после № 132,
1 МОЭИ, V, № 91.
2 Там же, № 56; DDF, XI, N 117.
собственно говоря, второстепенны и имеют техническое значение, излагая «легенду Грея», сфабрикованную последним для парламента, общественного мнения Англии и всего мира, о его «отчаянных» и «упорных» попытках спасти дело мира. Поэтому детально рассматривать их мы не будем.
25 июля была суббота. Заседания кабинета не было, так как вместо него во дворце короля состоялась конференция круглого стола, посвященная ирландскому кризису. Насколько известно из опубликованных дипломатических документов и мемуаров английских деятелей, события европейского кризиса на ней не обсуждались.
После окончания конференции круглого стола министры разъехались по своим поместьям. Уехал в Кромер Черчилль (у которого' все было «готово»), уговорившись с первым морским лордом принцем Луи Баттенбергом, что его вызовут в Лондон в случае экстренных событий. Уехал в свое имение Итчен-Аббас и Грей. Все телеграммы, полученные в «Форин Оффис» после 17 часов, в том числе и вторая телеграмма Бьюкенена о решении царского правительства объявить частичную мобилизацию в случае нападения Австрии на Сербию, сообщение о разрыве сношений между Австрией и Сербией и отъезде Гиз-ля из Белграда, мобилизации сербской армии, начале военных приготовлений в Австрии1 были прочитаны Греем, как можно думать, лишь вечером 26 июля по возвращении в Лондон.
26 июля в «Форин Оффис» было тихо и безлюдно; утром там можно было встретить только Никольсона и дежурных клерков. Вильсон, зашедший утром в министерство иностранных дел для просмотра полученных телеграмм, записывал в своем дневнике:
«Ходил к сэру Никольсону и нашел еще больший ворох телеграмм, все воинственного характера. Австрия, Россия, Сербия, по-видимому, собираются мобилизоваться, но до сих пор нет никаких известий, что Германия тронулась. Пока она не тронется, нет никакой уверенности, что война будет»1 2.
1 BD, XI, N 125, 126, 130, 131, 135, 142.
2 Calwell, Field-Marshall Sir Henry Wilson. His Life and Diaries, London, 1927, Vol. I, p. 152.
Лихновский, прибежавший между 14 и 15 часами в возбужденном состоянии, сообщил (согласно инструкции Бетмана-Гольвега) Никольсону, что царская Россия призывает запасных, что это означает мобилизацию.
«Если эта мобилизация произойдет на германской границе, — говорил Лихновский, — Германия будет вынуждена мобилизоваться и Франция, естественно, последует за ней»1. По-видимому, под влиянием этой беседы, а р.авно поступавших все в большем и большем количестве сведений «воинственного характера» Никольсон решил вызвать Грея в Лондон. Ознакомившись с телеграммой Бьюкенена1 2, он еще утром по телеграфу предложил Грею выдвинуть идею конференции послов Германии, Франции и Италии в Лондоне под председательством Грея с тем, что Австрии, Сербии и России будет одновременно предложено «отсрочить до выяснения результатов конференции все активные военные операции»3. Таким образом, не разрешалось опять-таки лишь начало военных действий, против мобилизации же в «Форин Оффис» никто не возражал, так как разрешение мобилизоваться давало возможность России уравнять свои сроки мобилизации с более быстрыми австрийскими и отчасти даже с германскими. Грей, исходя именно из этих побуждений, одобрил предложение Никольсона о конференции. Об этом он сам свидетельствует в своих мемуарах.
«Я полагал, — записывал Грей в своем дневнике,— что германские приготовления к войне зашли гораздо дальше вперед, чем приготовления Франции и России; конференция дала бы время последним двум приготовиться и изменить ситуацию к невыгоде Германии, которая теперь имела явное преимущество»4.
Почти одновременно с Греем вернулся в Лондон и Черчилль. В 9 часов утра он созвонился из Кромера с Баттенбергом, но не узнал ничего нового. Во время второго разговора, в 12 часов, ему сообщили, что начался роспуск резервистов флота, и, по-видимому, осведомили о новостях, полученных в «Форин Оффис». Получив эти
1 BD, XI, N 146, 145; DD, N 199, 218.
2 BD, XI, N 125.
3 Там же, № 139, 140, 141; DDF, XI, N 107, 115ч 123.
4 Grey, Twenty five Years 1892—1916, Vol. I, p. 315; см. такое же понимание Греем задач международной конференции в период агадирского кризиса, BD, VII, N 540.
известия, Черчилль решил вернуться в Лондон, куда прибыл в 21 час Г
«Принц Луи ожидал меня в адмиралтействе, — повествует Черчилль в своих мемуарах, — и сказал мне, что на основе наших переговоров (в 12 часов дня по телефону. — Н. П.) он предписал флоту не рассредоточиваться. Его лояльная (Баттенберг по происхождению был немец. — Я. Я.) рука послала первый приказ, которым началась наша обширная морская мобилизация» 1 2.
После разговора с Баттенбергом Черчилль отправился к Грею, который работал со своим секретарем Тирре-лем, и сообщил ему о задержке флота в состоянии концентрации. «Оба настояли на опубликовании известия в газетах с целью отрезвить центральные державы и успокоить Европу»3.
На суше дело обстояло еще проще. Английская постоянная армия, составлявшая экспедиционный корпус, была построена не на призыве запасных, а на добровольческой (платной) системе. Ничего похожего на мобилизацию, какая проводилась в России, Австрии, Германии, Франции и других странах, где существовала воинская повинность, в Англии быть не могло. Период «предосторожности», т. е. период подготовительных мер к мобилизации, объявленный 28 июля, в английских условиях означал прекращение отпусков, маневров и сбор воинских частей в местах их постоянного расквартирования, а сама мобилизация — перевозку войск в порты и посадку их на суда.
Но если в дипломатическом и военном отношениях подготовка Англии к участию в войне протекала пока благополучно, то в идеологическом отношении обстановка складывалась совершенно иначе. Широкие массы пока не думали о возможности вступления Англии в войну. В этом отношении Бенкендорф правильно объяснял причины медлительности Грея и его отказ сразу же на данной стадии конфликта обещать России и Франции вооруженную поддержку Англии, на чем настаивали 24 и 25 июля в Петербурге Сазонов и Палеолог4.
1 W. Churchill, The World Crisis 1911—1914, p. 198.
2 Там же.
3 Там же.
4 BD, XI, N 101, 125.
«Я боюсь, — писал он 26 июля Сазонову, — что суть дела в том, что Грей не уверен в английском общественном мнении и опасается, что не будет поддержан, если он слишком ввяжется в дело» Г
Опасения Грея были весьма основательны. Почти вся либеральная пресса учитывала, что трудящиеся массы не хотят войны, и, боясь выступлений этих масс, резко высказывалась против «сербского дела». Позиция газет настолько характерна и единодушна, что трудно отказаться от искушения привести хоть некоторые высказывания английских газет в те дни.
«Требования Австрии не содержат ничего, что было бы в действительности неприемлемо. Ее негодование естественно, и Сербия хорошо сделает, если подчинится в кратчайший срок»1 2.
«Ни одно государство не выступит на защиту государства-подстрекателя, не только помогавшего непростительному преступлению, но и являющегося постоянной угрозой «статус-кво» на Востоке. Австро-венгерская нота по своему тону и решительна, и умеренна. Неопровержимо, что Белград — очаг конспирации против спокойствия государства-соседа»3.
«Мы признаем, что Россия не может допустить уничтожения Сербии, но никто не должен пошевельнуть пальцем, чтобы подбодрить Сербию в ее упрямстве и помочь ей избежать полной меры немедленного наказания. Белград—горячая почва, на которой беспрерывно рождаются мечты и заговоры, непосредственно угрожающие существованию монархии Габсбургов. Двойное убийство в Сараеве — прямой результат этой моральной атмосферы... Мы должны помочь России найти гарантии против уничтожения сербской независимости, не пытаясь спасти это государство от достойного и памятного наказания»4.
Консервативные газеты, в особенности «Морнинг Пост» и «Таймс», были настроены, по оценке Бенкендорфа, более или менее «удовлетворительно»5. И только личный орган Грея «Вестминстер Газетт» последова-
1 МОЭИ, V, 91.
2 «Daily News», 25.VII.1914.
3 «Pall-Mall Gazette», 24.VII.1914.
4 «Observer», 25.VII.1914.
5 МОЭИ, V, № 89.
тельно менял свою позицию по отношению к Сербии от резко осуждающей в первые дни до все более снисходительной Г
Антисербская кампания английской либеральной прессы вызвала даже протест Сазонова Бьюкенену. По словам Бьюкенена, «его превосходительство (Сазонов.—• Н. П.) сказал, что Германия, к несчастью, убеждена, что может рассчитывать на наш (английский) нейтралитет. За исключением «Таймс», почти вся английская пресса на стороне Австрии»1 2.
Действительно, эта кампания в одном отношении принесла Грею крупный политический барыш. Она затруднила противникам ориентировку в основном вопросе: вступит ли Англия в войну.
Но, с другой стороны, кампания газет, несомненно, повлияла и на настроение тогдашних английских правительственных кругов и широких масс. «Радикалы, находящиеся в состоянии полного бунта против кабинета,— писал Бенкендорф Сазонову 26 июля, — стараются по другим причинам лишить сербское дело популярности. Но нужно сказать, что даже в этом лагере никто не критикует ни нашу позицию, ни Тройственное согласие, как таковое. Однако отсюда до того, чтобы воевать, далеко. Отсюда все колебания, по крайней мере я так думаю.
Англия, целиком поглощенная, всецело поглощенная ульстерским вопросом, едва пробуждается. Со вчерашнего дня она знает, что предвидится война, со вчерашнего дня она обеспокоена этим. Но то, что Англия может быть в нее втянута, не проникает еще в медлительное сознание англичан. Это прискорбно, но это так. Ясно, что у «Форин Оффис» глаза открываются быстрее, чем у других. Я еще не теряю надежды заставить Грея приподнять маску в ближайшие дни. Но я не могу Вам это обещать... Повторяю: Англия еще недостаточно пробудилась. Возможно, что Грей страдает от этого не меньше нас, что, впрочем, нисколько не подвигает дела»3.
Учитывая эти настроения либеральной печати и широких масс, Грей не собирался «приподнять маску»—
1 МОЭИ, V, № 91.
2 BD, XI, N 125.
3 МОЭИ, V, № 91.
33 н. П. Полетика
513
последовать предложению Сазонова и Палеолога и объявить на этой стадии кризиса о солидарности Англии с Россией и Францией. Подобное заявление извлекло бы наружу его «обязательство чести», вызвало бы кризис кабинета и вотум недоверия в парламенте, т. е. могло осложнить уже налаженный путь вступления Англии в войну. С другой стороны, у австро-германского блока, и особенно у Германии, еще не были отрезаны пути для отступления, а это очень беспокоило Грея. Поэтому подлинные намерения Англии нужно было еще скрывать, и Грей предпочитал сохранять маску до тех пор, пока кризис не станет общеевропейским и пока Тройственный союз не поставит себя в положение настолько «явно виновного», что вступление Англии в войну можно будет объяснить широким массам как некий «крестовый поход» во имя права и справедливости.
Впрочем, вопли негодования английских либеральных газет по адресу Сербии скоро прекратились. По мере того как развертывались события и все яснее вырисовывался призрак большой европейской войны, «симпатии» либеральной печати к Австрии постепенно падали и наконец вовсе испарились. Как только Россия и Франция «тронулись» всерьез, «негодование» прекратилось, потому что в войну на континенте могла вступить и Англия, и, следовательно, было необходимо объяснить массам, что она делает это «во имя права и справедливости». «Симпатии» к Сербии по мере развития событий все возрастали.
Грей требует вступления Англии в войну (27—29 июля)
Только 27 июля Грей впервые приподнял маску и обнаружил подлинный лик «английского миролюбия» — лик войны, так как к этому дню события зашли так далеко, а противники настолько зарвались, что отступление казалось уже невозможным.
День 27 июля начался с того, что утром сербский посланник прочел Никольсону сербский ответ на австрийский ультиматум, ответ, уступчивый по форме и по содержанию. Грей поспешил утром в разговоре с Лихновским использовать этот факт.
«Эту уступчивость Сербии, — подчеркнул он Лихновскому,— можно приписать лишь воздействию России. Если Австрия не удовлетворится этим ответом, т. е. если этот ответ не будет рассматриваться в Вене как основа для мирных переговоров или Австрия приступит к оккупации Белграда, который совершенно беззащитен, то будет совершенно ясно, что Австрия ищет лишь предлог, чтобы раздавить Сербию».
Затем Грей заявил Лихновскому: «В Сербии должен быть, таким образом, нанесен удар России и русскому влиянию на Балканах. Ясно, что Россия не может отнестись к этому равнодушно и должна счесть это прямым вызовом. В результате возникнет самая ужасная война, которую когда-либо видела Европа, и никто не знает, к чему может привести такая война». Грей отказался воздействовать на Россию, о чем согласно инструкциям из Берлина просил Лихновский, и предложил, чтобы Германия преподала совет умеренности Австрии1.
Сообщая в Париж о встрече Грея с Лихновским, французский поверенный в делах в Лондоне Флерио 27 июля писал: «Сэр Эдуард Грей сказал сегодня утром германскому послу, что если Австрия после сербского ответа вторгнется в Сербию, то она покажет, что не преследует урегулирования вопросов, затронутых в ее ноте от 23 июля, но желает раздавить маленькое государство. «Тогда, — добавил Грей, — возникнет европейский вопрос и последует война, в которой все державы примут участие».
Язык статс-секретаря начинает уточняться, и позиция Великобритании упрочивается приостановкой демобилизации ее флота. Первый лорд адмиралтейства (Уинстон Черчилль. — Н. П.) тайно принял эту меру еще в пятницу (24 июля. — Н. П.) по своей собственной инициативе; сегодня сэр Эдуард Грей и его коллеги решили опубликовать ее. Это результат примирительной позиции Сербии и России»1 2.
Австро-сербский конфликт превращался, как предвидел еще 25 июля Бьюкенен3, в конфликт между Австро-Венгрией и Россией. Именно поэтому Грей, уже ознако
1 DD, N 258, 265; BD, XI, N 176; МОЭИ, V, № 122.
2 DDF, XI, N 156.
3 BD, XI, N 125. *
мившись с телеграммами Бьюкенена, поспешил занять более угрожающую позицию, все еще оговаривая, что он остается в отдалении, если Россия не прибегнет к оружию.
Бенкендорф, больше всего старавшийся в эти дни выяснить позицию Англии, указал Грею, что в германских и австрийских кругах преобладает впечатление, что Англия будет стоять в стороне, и сожалел об этом впечатлении. Грей поспешил успокоить Бенкендорфа, сославшись на приказ об отсрочке демобилизации и деконцентрации английского флота, опубликованный утром 27 июля в газетах, но так и не дал желанного обязательства английской поддержки. «Русский посол не должен принимать, — предупредил он Бенкендорфа, — мою ссылку на это как означающую, что мы обещаем что-то большее, чем дипломатическое выступление» Г
Бенкендорф остался доволен сообщением Грея о его беседе с Лихновским и удовлетворенно трижды телеграфировал в Петербург, что «Грей говорил с германским послом твердо и по-новому», что «позиция Англии очень изменилась и тон стал другой1 2, что «во всяком случае уверенность Берлина и Вены в нейтралитете Англии не имеет более почвы»3, что в вопросе о посредничестве Грей уже не проводит разницы между австро-сербским и австро-русским конфликтами, так как «после мобилизации оба вопроса перепутались», что «оба будут предметом суждений, но что надлежит найти решение австросербского конфликта, в котором Россия отождествила свои интересы с сербскими»4, что Бьюкенен, отказавшийся 24 и 25 июля обещать Сазонову вооруженную поддержку Англии, «не может отражать в своих ответах ход здешних перемен»5.
Разговоры Грея с Лихновским и Бенкендорфом 27 июля едва ли не последние значительные события в процессе той работы, какую провел Грей по развязыванию войны. Ими заканчивается вся та искуснейшая дипломатическая игра, которую Грей с большим мастер
1 BD, XI, N 177.
2 МОЭИ, V, № 125, 122, 124.
3 Там же, № 124; того же мнения был и Лихновский (DD, N 265, 266); OUAP, VIII, N 10812.
4 МОЭИ, V, № 123.
5 Там же, № 125.
ством и напряжением вел все эти дни, начиная с 6 июля. В сущности дело было сделано уже 25 июля. Мы приводим эти разговоры Грея с Лихновским и Бенкендорфом 27 июля только для того, чтобы яснее показать тактику Грея и его умелую игру.
С 27 июля все переговоры Грея и его предложения об улаживании конфликта неинтересны. Грей по-прежнему сыплет «мирными» предложениями направо и налево, непрестанно говорит о мире, имея при этом целью до поры до времени еще скрывать от противника подлинную позицию Англии, создать впечатление того, что он прилагает неслыханные усилия для мирного урегулирования конфликта, чтобы скрыть от масс надвигавшуюся опасность, поставить Англию в положение страны, подвергающейся нападению, и, наконец, по возможности оттянуть выяснение позиции Англии до получения «твердых решений» кабинета.
Начиная с 27 июля задача добиться «твердых решений» кабинета, иными словами, добиться его согласия на войну, становится для Грея самой главной и самой щекотливой и он отдает ей все свои силы.
27 июля после разговоров с Лихновским и Бенкендорфом Грей отправился на заседание кабинета. Перед Греем стояла сложная и деликатная задача убедить кабинет, не знавший в целом об «обязательстве чести» Грея и в большинстве состоявший из представителей левого крыла и центра либеральной партии, в необходимости войны с Германией и вооруженной поддержки Франции и России в развертывающемся конфликте. Это леворадикальное большинство кабинета, как мы знаем, не хотело, точнее, считало невыгодной войну с Германией в данный момент, боясь той реакции, которую вызовет в массах обнаружение агрессивности империалистических замыслов правящих английских кругов.
Опасность раскола либеральной партии и боязнь потерять голоса мелкой буржуазии и рабочих, давшие победу либеральной партии на всех выборах начиная с 1906 г., могли побудить центр либеральной партии дезавуировать политику Грея, а это грозило расстроить налаженную игру и создать дополнительные трудности в развязывании войны.
Все это должен был учитывать Грей.
Что произошло на этом заседании кабинета 27 июля, мы знаем только по записям Морлея, являющимся единственным опубликованным документом о событиях внутренней жизни английского правительства в июльские дни 1914 г.
«Грей усвоил весьма важную линию в кабинете,— находим в записях Морлея. — Он осведомил нас о содержании телеграммы Бьюкенена от 24 июля из Петербурга \ излагающей надежды, что Англия не откажется объявить о своей солидарности с Францией и Россией, его (Сазонова. — Н. П.) предупреждение нам, что затронут общеевропейский вопрос в целом и что Англия не может себе позволить отделаться от возникших ныне проблем; что она рано или поздно будет втянута в войну, если последняя на самом деле вспыхнет, и, как полагал Бьюкенен, если даже Англия откажется присоединиться, Франция и Россия решились занять твердую позицию, т. е., говоря простым языком, воевать против Австрии и Германии»1 2. Затем Грей, по словам Морлея, сделал «достопамятное заявление».
«Настал момент, — сказал своим товарищам по кабинету Грей, — когда кабинет должен определенно решить, примем ли мы активное участие в общеевропейском вопросе рядом с двумя другими державами Антанты или останемся в стороне и сохраним абсолютный нейтралитет. Мы не можем далее откладывать решение. События бегут очень быстро. Мы не можем больше надеяться на счастливый исход. В случае если кабинет выскажется за позицию нейтралитета, он (Грей. — Н. П.) не считает себя лицом, которое взялось бы проводить подобную политику. На этом он кончил. Весь кабинет, казалось, точно испустил вздох, и на одно-два мгновения установилась мертвая тишина» 3.
Это любопытное признание Морлея о том, что Грей, угрожая своей отставкой, требовал войны, полностью подтверждает нашу оценку позиции Грея, занятой им 24—25 июля, ибо трудно допустить, чтобы «миротворческие усилия» Грея во внешней политике при одновременном требовании войны внутри кабинета имели какой-
1 BD,3u, N 101.
2 Morley, Memorandum on Resignation, London, 1928, p. 1; Г. Churchill, The World Crisis 1911—1914, p. 199.
3 Morley, Memorandum on Resignation, p. 1—2.
либо иной смысл, чем создание легенды о вынужденном вступлении Англии в войну.
Но Грей «недоучел» настроений кабинета, и выступление Грея с требованием участия Англии в войне на стороне Франции и России имело неожиданный результат. Огромное большинство членов кабинета, руководимое Морлеем и принадлежавшее к левому крылу и центру либералов, высказалось против участия Англии в войне. Предложение Грея поддержал открыто лишь Черчилль и тайно Холден. Асквит как глава кабинета официально занял выжидательную позицию, тайком подбодряя Грея. Крью, Мак-Кенна, Бирелл сохраняли строгий нейтралитет, собираясь примкнуть к той группе, которая одержит верх. Ллойд Джордж тайком уверял обе группы (и сторонников войны, и сторонников мира) в том, что он всей душой с ними. Но одиннадцать членов кабинета — Морлей, Джон Бернс, Гаркорт, Бьючамп, Тревельян, Мак-Киннон Вуд, Гобгауз, Пиз, Саймон, Ренсимен, Герберт Сэмюэль — решительно высказались против предложения Грея об участии Англии в войне. Если отбросить группу «нейтралов», подсчет давал следующее соотношение сил: четыре (с натяжкой) за войну, одиннадцать против войны и, если прибавить Ллойда Джорджа, которого каждая группа имела основание считать своим, пять против двенадцати Г
Об этом расколе в кабинете говорит и Ллойд Джордж: «Почти половина, во всяком случае не меньше одной трети, министров противилась нашему вступлению в войну» 1 2.
Черчилль указывает, что «прямой ультиматум Грея в понедельник (27 июля 1914 г. — Н. П.) привел бы к распаду кабинета и был бы отвергнут парламентом»3.
О расколе в кабинете глухо говорят и сам Грей в своих мемуарах4, и французский генерал Гюге, бывший в 1905—1911 гг. военным агентом в Лондоне5.
Политика Грея была дезавуирована большинством кабинета.
1 Morley, Memorandum on Resignation, p. 4.
2 Ллойд Джордж, Военные мемуары, т. 1—2, стр. 72.
3 W. Churchill, The World Crisis 1911—1914, p. 204.
4 Grey, Twenty five Years 1892—1916, Vol. II, p 40—41.
5 L. Huguet, Intervention militaire Britannique en 1914, Paris, 1928, p. 28.
Дискуссия о вступлении в войну продолжалась в английском кабинете с 27 июля по 3 августа. Заседания кабинета происходили ежедневно и даже дважды в день, но обе стороны не могли прийти к соглашению. Кабинет разбился на фракции, совещавшиеся отдельно друг от друга перед общими заседаниями, и Ллойд Джордж, примкнувший к обоим лагерям, явился ценным информатором для каждого из них. Следует отметить, что эта дискуссия все время вращалась вокруг европейского конфликта и необходимости выступить на одной стороне с Россией и Францией. Вопрос о нарушении бельгийского нейтралитета, поднятый Асквитом и Греем, был оттеснен как малозначительный на задний план и был впервые серьезно рассмотрен кабинетом только 3 августа. О посылке экспедиционной армии на континент Грей не смел даже и заикнуться. Спор шел лишь о том, требуют или не требуют собственные интересы Англии вступления в войну, и здесь пацифистские настроения левого крыла либеральной партии, считавшего себя связанным предвыборной «программой мира», дали себя чувствовать. Оказала свое влияние и антисербская кампания печати Г
Споры в кабинете относительно того, стоит или не стоит, должна или не должна Англия поддерживать Францию и Россию и принять участие в европейской войне, привели даже к попытке выяснить, в какой степени участие в войне отразится на народном хозяйстве Англии. По поручению Асквита Ллойд Джордж организовал ряд конференций е участием представителей тяжелой и легкой промышленности, директора английского банка и руководящих финансистов Сити. Результаты этих конференций оказались неутешительными для военной партии кабинета. Личные выгоды отдельных капиталистов, связанных с легкой индустрией, судоходством и торговлей, боязнь потери рынков и падения экспортной торговли, уменьшения экспорта капитала в условиях войны и прочее и прочее привели к тому, что эти конференции высказались против войны, имевшей своей целью удержать в интересах английского империализма в целом его мировую гегемонию1 2.
1 См. доклады Асквита английскому королю о заседаниях кабинета в «Daily Telegraph», 30.1V. 1928.
2 DDF, XI, N 612; отчет Поля Камбона см. выше, стр. 470.
Другой позиции, как мы знаем, придерживались представители земельной аристократии и тяжелой индустрии и в особенности представители капитала, связанные с производством вооружения. Интересы этой группы представляла партия консерваторов.
В докладе кабинету Ллойд Джордж, если верить Морлею, констатировал, что часть представителей английского капитала «была в ужасе от одной мысли» об участии Англии в войне. Они «указывали, что это разрушит всю систему кредита с Лондоном в качестве центра, парализует промышленность и торговлю, ударит по рабочим, по зарплате и ценам и, когда настанет зима, неизбежно вызовет беспорядки и акты насилия» Г
Морлей, высказывавшийся против участия Англии в войне, особо подчеркнул именно этот момент — опасность социальной революции. «При нынешнем настроении рабочих, — доказывал он, — эти ужасные сдвиги хозяйственной жизни связаны с опасностью для общества. Атмосфера войны при демократическом режиме, склоняющемся к настроениям «48 года» (1848 г.— Н. П.), не может дружить с порядком»1 2.
Но сторонники войны, наоборот, полагали, что обескровливание рабочего класса путем войны явится лучшим средством для создания гражданского «мира»3.
Эта министерская «дискуссия» любопытна еще в одном отношении. Она показала, что «миролюбие» и «пацифизм» большинства английского кабинета ничего общего не имеют с действительным стремлением к миру, а вызваны лишь вопросами тактики. И Морлей, и другие «протестанты» из кабинета не соглашались на войну только потому, что, по их мнению, выгоды от войны при существующей расстановке сил не будут так велики, чтобы из-за них идти на риск. Только в этом, а не в вопросе, быть или не быть войне, и расходился Морлей с Греем. В самом деле, когда Грей во время дискуссии выдвинул аргументы Эйра Кроу и Никольсона о- необходимости сохранить хорошие отношения с Россией, подчеркивая «русскую опасность» в том случае, если
1 Morley, Memorandum on Resignation, p. 5—6.
2 Там же. Морлей намекает на грандиозные забастовки в Англии в мае — июле 1914 г.
3 Там же.
Россия и Франция выиграют войну без помощи Англии, то Морлей выдвинул вопрос:
«Думали ли вы когда-нибудь о том, что случится, если победит Россия? Если Германия и Австрия потерпят поражение, то не Англия и не Франция займут первое место в Европе. На первом месте окажется Россия. Будет ли это к благу западной цивилизации? 1 По меньшей мере я не думаю этого. Если она (Россия. — Я. Я.) объявит, что хочет занять Константинополь, или дерзко аннексирует северную и нейтральную зоны Персии, или же будет настаивать на постройке железных дорог до индийской или афганской границы, так кто ей сможет в этом помешать? Германия непопулярна в Англии, но Россия непопулярна еще больше»1 2.
Аргумент Морлея, что в случае победоносного исхода войны русский империализм, ограбив Галицию, Армению, Константинополь, проливы и прочее, выступит против Англии, потряс многих членов кабинета, в том числе даже Ллойда Джорджа, откровенно признавшегося, что он «никогда не думал обо всем этом». В обстановке этих споров большинство кабинета все же ежедневно и повторно отвергало все доводы Грея, Черчилля и Асквита в пользу участия в войне. Морлей, считая дело выигранным, покровительственно хлопал Черчилля по плечу, поддразнивая: «Итак, Уинстон, мы, несмотря на все, расколотим вас». Черчилль, однако, «удовлетворенно» улыбался.
Он мог удовлетворенно улыбаться, потому что во>-преки всем решениям «пацифистского» большинства кабинета, устраивавшего, собственно говоря, «бурю в стакане воды» (ибо не «пацифисты» были реальными носителями власти), подготовка к войне шла полным ходом.
Подготовку к войне Черчилль, Грей, Асквит вели вне зависимости от «пацифистских» разглагольствований большинства кабинета, которое, как они прекрасно понимали, могло лишь затруднить и осложнить процесс втягивания Англии в войну, но не могло реально проти-
1 «Какой будет парадокс, если цивилизация будет спасена русским самодержцем», — писал во время войны Берти (Лорд Берти, За кулисами Антанты, стр. 29).
2 Morley, Memorandum on Resignation, p. 6—7.
подействовать этому. Ведь ни один из «пацифистов» в кабинете, даже самый влиятельный из них «достопочтенный» лорд Морлей, заместитель премьер-министра, не думал да и не посмел и не захотел обратиться к широким массам Англии с разоблачением провокационной; разжигающей войну тактики Грея и его партнеров. «Достопочтенный» представитель английского либерализма старой школы лорд Морлей предпочел уйти в отставку и сохранить молчание обо всем, что делалось английскими организаторами войны в июльские дни 1914 г., потому что, как говорит его племянник Гай Морлей, опубликовавший меморандум Морлея о разногласиях среди членов кабинета во время июльского кризиса 1914 г., «узы личной дружбы и привязанности, связывающие его с некоторыми из них, не могли быть сломаны разногласиями общественного характера»1.
Это учитывали и английские организаторы войны, которые, не боясь разоблачения их перед широкими массами, действовали под надежным прикрытием «пацифистов» весьма смело и энергично. Черчилль, явившийся тайным представителем твердолобых в либеральной партии в период 1906—1921 гг., в своих мемуарах пишет:
«Ежедневно, когда прибывали телеграммы, показывающие потемнение европейской арены, и заседания кабинета кончались с возрастающим напряжением, я нажимал на различные рычаги, которые последовательно привели нашу морскую организацию в полную готовность. Нужно все время помнить, что если бы мир был сохранен, то каждую из этих мер, алармистскую по своему характеру и влекущую большие расходы, пришлось бы оправдывать перед либеральной палатой общин. Это учреждение, едва выскочив из опасности, конечно, действовало бы дальше исходя из допущения, что участие Британии в войне на континенте было бы преступным безумием. Кроме того, было бы бесцельно отвлекать главные споры в кабинете в чисто технические (!! — Н. П.) каналы. Потому мне пришлось взять на себя собственную и единоличную ответственность за многое, что было сделано в момент необходимости»1 2.
1 Morley, Memorandum on Resignation, p. XV.
2 IV. Churchill, The World Crisis 1911—1914, p. 215.
Признание Черчилля, подтверждающее принятие им военных мер без ведома «пацифистского» большинства кабинета, написано в тоне бесконечного презрения к кабинету и парламенту. Черчилль, Грей и их партнеры боялись не столько личной ответственности перед парламентом, сколько того, что им не удастся переправить английскую экспедиционную армию на континент в мобилизационные сроки, согласованные с французским генеральным штабом, и закончить до начала войны стратегическое развертывание английского флота в его военных базах.
Мы приводим, несколько выходя за хронологические рамки событий 27 июля, перечень важнейших военных мер, принятых английскими организаторами войны в период 27—30 июля.
27 июля в полночь Черчилль послал всем командующим эскадрами неофициальную предупредительную телеграмму: «Будьте готовы следить за вражескими (! — Н. П.) военными кораблями и учитывайте диспозицию судов его величества с этой точки зрения. Мера чистой предосторожности. Ни один лишний человек не должен быть осведомлен. Соблюдать строжайший секрет» Г
28 июля Черчилль начал концентрацию минных тра-леров и сосредоточил всю английскую гидроавиацию, произвел учет запасов угля, мобилизовал тихоокеанскую эскадру, усилил охрану военных складов и нефтяных резервуаров и арестовал организацию германских шпионов, выслеженных еще в 1911 г. и сообщавших о военной подготовке на море. Одновременно он приказал начальнику морской контрразведки включить в список судов английского флота строящиеся в Англии турецкие линкоры 1 2.
В тот же день, 28 июля, Черчилль решился на еще более ответственный шаг, что видно по следующим его «прорицательским» словам: «Во вторник 28 (июля.— Н.П.) я почувствовал, что флот должен отправиться на свою военную базу. Он должен двинуться туда немедленно и тайно, он должен идти на всех парах к северу, пока каждый германский морской или военный автори
1 W. Churchill, The World Crisis 1911—1914, p. 206.
2 Там же, стр. 209.
тет был в высшей степени, как только возможно, заинтересован избегать столкновения с нами» Г
Черчилль решился на эту меру по следующим соображениям: «Если он (флот. — Н. П.) двинется так рано, ему не нужно будет идти Ирландским каналом и вокруг северного побережья Англии, он сможет пройти через Дуврский пролив и Северное море, и наш остров, следовательно, не остался бы без прикрытия даже и один день. Кроме того, он прибывал скорее и с меньшим расходом топлива. Поэтому во вторник (28 июля. — Я. П.) в 10 часов утра я предложил этот шаг первому морскому лорду и начальнику штаба и нашел, что они всецело настроены в его пользу. Мы решили, что флот должен покинуть Портленд 29 (июля. — Н. П.) утром в такой час, чтобы пройти Дуврским проливом в часы темноты, что он должен пересечь эти воды с максимальной скоростью и без огней, с крайними мерами предосторожности двигаться дальше к Скапа-Флоу. Я боялся представить этот вопрос на решение кабинета, чтобы он ошибочно не был рассматриваем как провокационное деяние (?! — Н. П.), способное повредить шансы на мир», — с благочестивым лицемерием поясняет Черчилль.
«Было бы ненормально представлять на решение кабинета вопрос о передвижении британского флота в отечественных водах из одного британского порта в другой. Поэтому я осведомил только премьер-министра, который тотчас же выразил свое одобрение».
В 17 часов 28 июля был послан соответствующий приказ командующему флотом, и 29 июля ночью «корабли его величества» были в море, проходя Дуврский пролив. Но хотя бюро немецкого морского шпионажа в Англии было разгромлено весьма искусно, «германский посол не упустил случая для жалоб «Форин Оффис» на передвижение флота». Грею пришлось заверять Лихновского, что «передвижения флота лишены всякого наступательного характера» и что флот не приближается к германским водам. Однако стратегическая концентрация флота была фактически закончена с переводом его в Скапа-Флоу, и Черчилль торжествовал:
«Теперь, что бы ни случилось, мы находились в положении, которое позволяло контролировать события,
1 W, Churchill, The World Crisis 1911—1914, p. 211—213.
и было не легко заметить, как это преимущество может быть отнято от нас» Г
Не отстал от Черчилля и Асквит. 28 июля Вильсон записывал в своем дневнике:
«Русские отдали приказ о мобилизации 16 армейских корпусов. Австрийцы мобилизуют 12. Немцы и французы держатся спокойно. Около 3 часов дня Дуглас получил от Асквита записку с приказом объявить «период предосторожности».
Это было выполнено.. . Во всяком случае наше правительство взялось за дело энергичнее, чем я ожидал» 1 2.
С объявлением «периода предосторожности» вступали в силу подготовительные меры к мобилизации. В самой Англии под бдительным оком парламента они имели более «невинный» характер — реквизиция угля, передача портов морскому командованию, подготовка армии к военному положению и т. д. После объявления этого периода оставалось лишь собрать воинские части в казармах, выдать снаряжение и припасы и посадить на транспорты — в остальном армия была готова. В колониях, куда око парламента не могло заглянуть, «период предосторожности» был равносилен мобилизации. Об этом ясно свидетельствуют отчеты американских консулов, давшие любопытную картину военной подготовки в английских владениях.
30 июля в государственном департаменте США была получена телеграмма из Гибралтара: «Гарнизон мобилизован»3. В тот же день американский поверенный в делах в Китае Мак-Мюррей сообщал: «Узнал из достоверного источника, что британские канонерки в Ханькоу и, вероятно, другие мелкие суда в других районах Китая разоружены и их команды отправлены в Вей-Хай-Вей, где концентрируются более крупные корабли в связи с возможным нападением со стороны Германии» 4.
1 W. Churchill, The World Crisis 1911—1914, p. 211—213.
2 Calvell, Field-Marschall Sir Henry Wilson. His Life and Diaries, Vol. I, p. 152.
3 «Papers Relating to the Foreign Relations of U.S. 1914. Supplement of the World War» (далее — «Papers...»), Washington, 1928, N 16.
4 «Papers...», N 18.
Аналогичные меры подготовки к войне, как свидетельствуют отчеты американских консулов, были приняты и на острове Ямайка1, и в Британской Гвиане1 2.
Австрийский консул на острове Мальта 30 июля сообщал Берхтольду о приведении английского гарнизона в боевую готовность, занятии войсками внешних фортов, забаррикадировании гавани, реквизиции частных судов военными властями.
«Всюду оживленная работа, — сообщал консул,— указывающая на известные приготовления Англии... Англия предприняла совершенно необычные военные меры, указывающие на скорое выступление»3.
Такая подготовка позволила одному предприимчивому капитану—губернатору одной из английских колоний в Африке — вторгнуться в соседние германские владения через несколько часов после объявления войны.
Пока длилась борьба в кабинете по вопросу об участии Англии в войне, пока тайно от леворадикальной части кабинета и тем более от парламента принимались различные военные подготовительные меры (и сухопутные, и морские), события шли своим чередом.
Потерпев 27 июля поражение, так как кабинет, как можно видеть из записей Морлея, отказался одобрить «политику Антанты вплоть до войны», Грей погрузился в дипломатическое уединение — позиция на первый взгляд совершенно неестественная и непонятная для английского министра иностранных дел, не щадящего своих усилий для сохранения европейского мира, и притом в самый острый момент европейского кризиса. Ни в телеграммах Лихновского за 28 июля, ни в телеграммах4 Менсдорфа, Бенкендорфа и вернувшегося в Лондон Поля Камбона нет ни малейших указаний на то, что Грей видел Лихновского, добивавшегося, кстати сказать, свидания, или Менсдорфа и сделал им какие-либо новые предложения, вызванные отказом кабинета одобрить его политику. Из всех иностранных дипломатов Грей принял только Поля Камбона, которому он, судя
1 «Papers...», N 19.
2 Там же, № 68.
3 OUAP, VIII, N 11067; DDF, XI, N 336; о военных мерах в Англии см. МОЭИ, V, № 176, 285, 288, 353; DDF, XI, N 166.
4 DD, N 301; OUAP, VIII, N 10893, 10894; МОЭИ, V, № 174, 175.
по имеющимся данным, изложил только содержание разговоров с Лихновским и Менсдорфом накануне, 27 июля Г
Эта неестественная позиция объяснялась тем, что Грей в этот день ждал дальнейшего развертывания событий, которые, он надеялся, должны были повлиять на кабинет и изменить его решение.
Желанные для Грея события не заставили себя, впрочем, ждать. Из разных концов России английские консулы сообщали о подготовительных мерах к войне, если не о мобилизации, пока Сазонов продолжал — что было очень важно для английского общественного мнения и самого Грея — проявлять «мирные настроения» и вести переговоры с австрийским и германским послами1 2. В тон Сазонову вторил и царский посол в Вене Шебеко3. Австрия проводила частичную мобилизацию, отказываясь от переговоров на базе сербского ответа4. Германия отказывалась от конференции и заявляла (утешительное известие с точки зрения выигрыша Россией времени для подготовки к мобилизации), что мобилизуется лишь в случае мобилизации России на северной (германской) границе, но останется спокойной в случае русской мобилизации на южной (австрийской) границе. Грей поспешил под строжайшим секретом передать это сообщение Сазонову5.
Словом, события развивались. Механизм развязывания войны действовал пока прекрасно, и австро-германский блок делал одну «техническую ошибку» за другой. Надо было лишь выжидать их дальнейшего развертывания и надеяться, что они наконец заставят кабинет принять «твердые решения». И в ожидании их Грей одергивал тех из своих подчиненных и союзников, кто мог своими ошибками испортить ловко создаваемую им легенду о том, что Антанта является обороняющейся стороной.
Так, в этот день Грей одернул английского посла в Париже Берти, который советовал Бьенвеню-Мартену опубликовать такое коммюнике о переговорах с герман
1 DDF, XI, N 202; DD, N 258.
2 BD, XI, N 198, 206, 210.
3 Там же, № 199,
4 Там же, № 200, 227.
5 Там же, № 185, 219,
ским послом в Париже Шеном, которое могло создать впечатление о «солидарности» Франции и Германии в настоящем конфликте Г
Еще хуже «Форин Оффис» обошелся с Бенкендорфом, принесшим сообщение, что Сазонов, «обсуждая сербский ответ» с австрийским послом в Петербурге Сапари, фактически потребовал пересмотра Австрией своих требований к Сербии, так как «некоторые из австрийских требований неосуществимы»1 2.
Это требование Сазонова срывало тонкий план создания легенды и превращало Антанту из обороняющейся в нападающую сторону. В то время когда сербы соглашались принять, хотя и с оговорками, почти все требования ультиматума, Россия неожиданно заявляла о его неосуществимости.
Ярость «богов» из «Форин Оффис», узнавших о столь «неполитичном» разговоре, не имела границ. «Я не думаю,— писал 28 июля А. Никольсон на полях ноты, принесенной Бенкендорфом, — что метод, при помощи которого г. Сазонов открыл эти «дружеские переговоры», мог бы привести к какому-либо результату. В действительности он говорит австрийскому послу, что часть того, что Сербия обязалась исполнить, она не в состоянии сделать, и он просит Австрию переговорить с ним относительно пересмотра некоторых пунктов австрийской ноты, уже опубликованной и сообщенной (официально державам. — Н. П.)».
«В тот самый день, когда я нажимаю на германское правительство в том смысле, что сербская нота удовлетворяет почти все требования Австрии и что австрийское правительство должно благоприятно встретить ее, г. Сазонов говорит австрийскому послу, что сербская нота стоит даже меньше, чем это кажется. Грей»3.
Ярость «богов» из «Форин Оффис» объяснялась тем, что Сазонов, на их взгляд, вступил на путь переговоров с Австро-Венгрией, которые могли осложнить взятый Греем курс на развязывание мировой войны. С точки зрения «Форин Оффис», совсем не следовало сдерживать зарвавшихся австрийских империалистов, полезших
1 BD, XI, N 184, 204.
2 Там же, № 207; DDF, XI, N 202, 214, 272, 103.
3 BD, XI, N 207, Minutes.
на рожон, а «дружеские переговоры» Сазонова с австрийским послом в Петербурге создавали лишнее препятствие на этом пути.
Бенкендорф, получивший 28 июля в «Форин Оффис» строгую нахлобучку за «неполитичный» поступок Сазонова, поспешил кое-как замазать вину своего шефа. Он сообщил, что разговор Сазонова с Сапари имел место до ознакомления Сазонова с ответной сербской нотой на австрийский ультиматум и относится лишь к австрийскому ультиматуму и что некоторые выражения в коммюнике Сазонова «переведены неправильно» Г В министерстве иностранных дел Англии после троекратных исправлений текста телеграммы Сазонова Бенкендорфом сделали вид, что поверили этому объяснению.
28 июля в 18 часов 30 минут наконец пришла долгожданная Греем весть, что Австрия объявила войну Сербии1 2. «Ресурсы дипломатии теперь исчерпаны»3,— благочестиво заметил А. Никольсон.
В развитии июльского кризиса наступал перелом: сказались первые результаты «миротворчества» Грея и создалась первая необходимая предпосылка для выступления Англии — конфликт стал европейским, на Сербию напали, чего Россия не могла потерпеть.
Утром 29 июля Бенкендорф сообщил о частичной мобилизации четырех округов (Киевского, Одесского, Казанского, Московского), «позабыв» упомянуть о мобилизации Балтийского и Черноморского флотов4. Однако в «Форин Оффис» уже прекрасно знали, что мобилизация проводится тайком и на русско-германской границе. Надо было делать дальнейшие выводы, и 29 июля Черчилль отправил командующим эскадрами официальную предупредительную телеграмму5, переводившую флот на «боевое положение», и конфисковал строившиеся для Турции линкоры. Со своей стороны Грей 29 июля приказал Кракенторпу сжечь все бумаги, шифры и архив, оставшиеся в Белграде6, и заявил Лих-
1 BD, XL N 207, 208, 209, 210.
2 Там же, № 225, 226, 233; МОЭИ, V, № 227.
3 BD, XI, N 250, 252.
4 Там же, № 258.
5 W. Churchill, The World Crisis 1911—1914, p. 207; Ю. Корбетт, Операции английского флота в мировую войну, т. I, стр. 48—49.
6 BD, XI, N 278.
новскому, что если Германия и Франция будут вовлечены в конфликт, то Англия не останется равнодушной, хотя 24—25 июля он давал понять Лихновскому о войне только четырех держав—Германии, Австро-Венгрии, Франции и России Г
«Британское правительство, — передавал Лихновский заявление Грея, — желало, как и раньше, поддерживать нашу прежнюю дружбу и могло стоять в стороне, пока конфликт оставался ограниченным между Австрией и Россией. Но если мы (Германия. — Н. П.) и Франция будем втянуты в войну, тогда положение немедленно изменится и британское правительство в силу обстоятельств может счесть себя вынужденным принять быстрое решение. Он далек от желания в какой бы тс ни было степени угрожать; он только хотел уберечь меня от разочарования, а себя от упреков в двоедушии» 1 2.
Это заявление Грей сделал опять-таки без ведома кабинета.
Кризис английского правительства
(30 июля — 1 августа)
Утром 30 июля Грей узнал о заявлении Бетмана-Гольвега Гошену, что немецкая армия намерена пройти через Бельгию, и если Англия гарантирует свой нейтралитет, то Германия откажется от захвата французских территорий в Европе3.
Гордый ответ Грея на это «бесчестное» предложение еще до сих пор цитируется историками Антанты как доказательство бескорыстия и верности Англии своим обязательствам перед Бельгией. Но при этом историки Антанты охотно забывают о том, что ровно через два дня, именно 1 августа, Грей сделал Лихновскому еще более «бесчестное» предложение и начал еще более «позорный» торг, который предавал Россию и даже Францию.
Следует отметить особо, при каких обстоятельствах, как и когда Грей дал свой гордый ответ. Телеграмма
1 BD, XI, N 99; OUAP, VIII, N 10601; DD, N 157.
2 DD, N 368; BD, XI, N 283, 286; МОЭИ, V, № 227.
3 BD, XI, N 293; DD, N 373.
Гошена с «бесчестным» предложением Бетмана-Гольвега была получена в «Форин Оффис» 30 июля в 9 часов 1 утра.
30 июля в 11 часов была получена телеграмма де Бунзена из Вены: Шебеко осведомил вечером 29 июля де Бунзена, что «Россия декретировала мобилизацию корпусов, предназначенных для операций на австрийской границе. Военный атташе узнал от своего русского коллеги, что будет мобилизована 31 дивизия, именно дивизии Виленского, Варшавского, Киевского и Одесского армейских корпусов»1 2.
Английский генеральный консул в Одессе Робертс в телеграмме, полученной «Форин Оффис» 30 июля в 12 часов 15 минут, сообщил об объявлении мобилизации запасных армий и флота призыва 1901 — 1913 гг.3
Утром 30 июля Бенкендорф сообщил министерству иностранных дел Англии телеграмму Сазонова № 1551 об угрозе Пурталеса (Германия мобилизуется, если Россия не прекратит своих военных приготовлений) и решении царского правительства «ускорить свои вооружения и считаться с возможностью войны, которая станет, вероятно, неизбежной»4.
Одновременно утром 30 июля Поль Камбон передал копию известной телеграммы Вивиани, отправленной в 7 часов утра 30 июля. Телеграмма Вивиани, излагавшая, как мы знаем, текст вышеизложенной телеграммы № 1551 Сазонова, содержала весьма важное «принципиальное» решение французского правительства: «Франция... решила выполнить все обязательства союза»5.
Таким образом, утром 30 июля Грей знал, что царское. правительство, объявив частичную мобилизацию против Австрии, решило ускорить военные приготовления и считаться с неизбежностью войны против Германии, а французское правительство решило «выполнить обязательства союза», т. е. что Франция и Россия действительно решились на войну.
1 BD, XI, N 293.
2 Там же, № 295, 307.
3 Там же, № 296.
4 Там же, № 300.
5 BD, XI, N 294; DDF, XI, N 305, 363.
В 15 часов 30 минут 30 июля «Форин Оффис» отправил ответ Грея на предложение Бетмана-Гольвега. «Вы должны осведомить германского канцлера, — предписывал Грей Гошену, — что.его предложение связать себя обязательством нейтралитета на таких условиях не может быть принято ни на одну минуту. Он просит нас в действительности обязаться стоять в стороне, в то время как французские колонии будут захвачены и Франция разбита, если Германия не захватит французской территории, отличной от колоний. С материальной точки зрения подобное предложение неприемлемо, так как Франция может подвергнуться такому разгрому, что потеряет свое положение как великая держава и подчинится германской политике без дальнейшей потери территории в Европе. Но помимо этого, вести подобный торг за счет Франции для нас было бы бесчестьем, от которого доброе имя нашей страны никогда не могло бы оправиться. Канцлер также просит нас заключить сделку и в отношении тех обязательств и интересов, которыми мы связаны относительно нейтралитета Бельгии. Мы не могли бы обсуждать и такую сделку. После всего сказанного излишне рассматривать, предполагает ли проект будущего генерального соглашения между Германией и Англией о нейтралитете достаточно положительные выгоды, которые могли бы явиться компенсацией для нас за то, что мы сейчас свяжем себе руки. Моим ответом должно быть, что мы сохраняем нашу полную свободу действовать так, как могут потребовать от нас обстоятельства при всяком неблагоприятном и печальном последствии настоящего кризиса, которое предусматривает канцлер»
Однако четкость работы английской дипломатии, начинавшей уже пожинать плоды своих маневров, осложняли «колебания» царского правительства, на которое напали весьма основательные, как мы покажем ниже, страхи: а вдруг «коварный Альбион» по своей привычке предаст и сохранит нейтралитет? К своему удивлению, Грей получил в 15 часов 15 минут 30 июля сообщение от Бьюкенена, что Сазонов вступил в переговоры с Пурта-лесом о прекращении мобилизации и даже выработал соответствующую формулу: «Если Австрия, признав,
1 BD, XI, N 303.
что австро-сербский вопрос приобрел европейский характер, заявит о готовности исключить из своего ультиматума пункты, нарушающие суверенные права Сербии, Россия обязуется прекратить свои военные приготовления» Г Такая формула имела, правда, очень немного шансов быть принятой Австрией, если бы последняя вопреки всякому вероятию решилась забить отбой и пойти на компромисс, не доводя дела до войны.
Поэтому Грей отверг ее как недостаточно якобы защищающую интересы России (! !) и заменил ее другой. Формула Грея, сохраняя ту же прежнюю видимость миролюбия и избегая положения, которое могло бы дать повод к разговорам, что нападающей стороной является Антанта, представляла образец дипломатической казуистики.
«Если Австрия, — гласила эта формула, — заняв Белград и прилегающую сербскую территорию, объявит о своей готовности в интересах европейского мира прекратить свое продвижение и обсудить, как достигнуть полного соглашения, я надеюсь, что Россия также согласится на обсуждение и приостановку дальнейших военных приготовлений при условии, что другие державы сделают то же самое» 1 2.
Таким образом, Австрии разрешалось оккупировать Белград, а России продолжать свои военные приготовления до тех пор, пока Белград и прилегающая территория не будут заняты австрийскими войсками. До этого момента Россия могла продолжать свои военные приготовления, т. е. мобилизацию против Австрии, которая была решена накануне и которую собирались согласно телеграмме Сазонова Бенкендорфу объявить «сегодня», т. е. 30 июля. Посылая в 19 часов 35 минут свою формулу Бьюкенену, Грей решительно ничем не рисковал — содержание ее Бьюкенен мог довести и довел до Сазонова, когда мобилизация царской армии была уже объявлена, что и заставило Сазонова изменить соответствующим образом формулу Грея3.
30 июля угроза мировой войны встала во весь рост. Однако Грей, затративший столько усилий для создания
1 BD, XI, N 302.
2 Там же, № 309; DDF, XI, N 389.
3 BD, XI, N 393.
этой угрозы, неожиданно оказался в крайне неприятном положении.
«Кабинет, — свидетельствует Черчилль, — единодушно одобрял политику и телеграммы Грея», но большинство кабинета категорически отказывалось даже думать о военном вмешательстве Англии в европейский конфликт, «если усилия секретаря по иностранным делам окончатся неудачно и начнется европейская война»1.
Странное противоречие слов Черчилля объясняется тем, что далеко не все телеграммы и вся политика Грея доводились до сведения большинства кабинета, которое не соглашалось на войну. А между тем Париж и Петербург, полагавшиеся на подстрекающие советы и намеки Грея, усиленно запрашивали Лондон, какова будет позиция Англии. Под влиянием этих намеков и советов они были уверены в поддержке английского правительства. Но желанной поддержки все еще не было, и на все запросы о ней Грей мог ответить только молчанием, так как в самом правительстве еще продолжалась борьба.
Французское правительство, озабоченное сдержанностью Англии, старалось добиться от Грея твердого обязательства поддержать Францию и Россию, если дело дойдет до войны с Австрией и Германией.
Но на все запросы Камбона в эти дни о позиции Англии в случае европейской войны1 2 Грей из-за разногласий в кабинете не мог дать заверения о поддержке Англией Франции и России.
Вечером 30 июля Поль Камбон мог лишь сообщить в Париж, что, по мнению Грея, «еще не настал момент предусматривать возможность британского вмешательства» и что в кабинете, в парламенте, в печати и в Сити имеется немало лиц, подпавших «под германские влияния»3.
Даже личное обращение Пуанкаре 30 июля к английскому послу в Париже Берти с запросом о позиции Англии не дало французскому правительству желаемых результатов. Берти ответил, что английское правительство не может сделать заявление о поддержке Франции4.
1 W. Churchill, The World Crisis 1911—1914, p. 214.
2 DDF, XI, N 117, 281; BD, XI, N 283, 319, 352; МОЭИ, V, № 288.
3 DDF, XI, N 363; МОЭИ, V, № 288.
4 BD, XI, N 318.
Ответ Берти вызвал следующие чисто иезуитские комментарии Эйра Кроу: «Сэр Эдуард Грей, без сомнения, одобрит язык сэра Ф. Берти.
Что может влиять на правительство его величества, то это лишь соображение, что оно не должно при помощи декларации безусловной солидарности с Францией и Россией побудить и заставить решиться эти обе державы вступить на путь войны.
Однако если станет ясно, что Франция и Россия не могут избежать войны и вступают в нее, то мое мнение. .. что британские интересы требуют от нас занять наше место рядом с ними в качестве союзников и в этом случае наше вмешательство должно быть немедленным и решительным» Г
Таким образом, Эйр Кроу предлагал, попросту говоря, позволить, чтобы Франция и Россия приняли решение о вступлении в войну на свой страх и риск, це добившись обещания от Англии о поддержке. Все это делалось для того, чтобы Россия и Франция не могли в будущем упрекать Англию, что своим обещанием поддержки она подтолкнула их вступить в войну. Когда же Франция и Россия вступят в войну, то после этого Англия должна немедленно присоединиться к ним «в качестве союзника».
Грей последовал этому лицемерному рецепту разжигания войны1 2, составленному так, чтобы на английское правительство не могло пасть подозрение, что оно обещанием поддержки Франции и России подтолкнуло последних на войну.
В 19 часов 30 минут 31 июля, после заседания кабинета и, по-видимому, после разговора с Камбоном, Грей отправил Берти следующую телеграмму: «Я считаю совершенно неверным, что наша позиция является решающим фактором в ситуации. Германия не ждет нашего нейтралитета. Никто здесь не чувствует, что в этом споре пока затронуты британские договоры или обязательства. Настроения совершенно отличны от тех, какие были в марокканском вопоосе, который был спором, прямо затрагивающим Францию. В настоящем случае Франция втянута в спор, который не является ее спором.
1 BD, XI, N 318, Minutes.
2 Там же.
Я сказал французскому послу, что мы не можем взять определенное обязательство вмешаться в войну.
Он настаивал, что правительство его величества должно пересмотреть это решение, и я сказал, что оно, конечно, обсудит снова ситуацию, как только возникнут новые события, но что мы не сможем получить оправдания, если дадим какое-либо поручительство в настоящий момент» Г
Слухи о разногласиях в кабинете тем временем получили некоторую огласку и вызвали беспокойство в английских политических кругах. Сторонникам войны из кабинета приходилось искать выход какой угодно ценой, и они обратились за помощью против своих коллег по кабинету к консерваторам. 30 июля вечером Черчилль сообщил Фредерику Смиту (впоследствии лорду Бир-кенхеду) о разногласиях в кабинете, и Смит после совещания с Бонар-Лоу, Карсоном и другими лидерами консерваторов 31 июля обещал либералам-империалистам поддержку консервативной партии.
«При условии нарушения немцами нейтралитета Бельгии, — заявил он Черчиллю, — правительство может рассчитывать на поддержку консервативной партии в самой действенной форме, в какой только она может быть оказана»1 2.
Вильсон со своей стороны, 30 июля навестивший Ни-кольсона и узнавший от него о заседании кабинета «с совершенно неопределенными результатами», решил взяться за дело и форсировать развитие событий.
Следующий день, 31 июля, принес Вильсону еще более неутешительные известия. «Когда я в 9 часов утра посетил, как обычно, Артура Никольсона,—записывал Вильсон в своем дневнике, — не было никаких известий. Позже (около 11 часов) собрался кабинет. Затем у нас возникло подозрение, что правительство собирается сбежать» 3.
В 17 часов Эйр Кроу сообщил Вильсону о германском ультйматуме России. «Германия объявит сегодня вече
1 BD, XI, N 352.
2 W. Churchill, The World Crisis 1911—1914, p. 215—216; «Chamberlians Memorandum iiber Englands Eintritt in den Krieg», KF, 1930, N 2 (February); «Sunday Times», 1.XII.1929.
3 Calwell, Field-Marschall Sir Henry Wilson. His Life and Diaries, Vol. I, p. 162.
ром мобилизацию, — читаем мы дальше в записях Вильсона,— и Франция последует за ней. А мы не делаем ничего. Позже пришел Джонни Бэрд (член парламента.— Н. 77.). Я сообщил ему, как обстоит дело, и попросил его написать Бонар-Лоу, который уехал в Уоргрэв (свое имение. — Я. Я.), не мог ли бы он приехать в Лондон и сегодня же вечером переговорить с Асквитом.
Позже я встретил Пануза (французский военный атташе.— Я. Я.) и посоветовал ему воздействовать на Камбона, чтобы он сегодня же вечером пошел к Грею и сказал ему, что прервет дипломатические сношения и уедет в Париж, если мы не присоединимся к ним (французам. — Я. Я.). Ужасный день!» 1
На заседании 31 июля утром вопрос о вступлении в войну был снова решен кабинетом отрицательно. Грей мог передать Камбону только неутешительные вести.
«Сегодня на заседании кабинета, — излагает Грей свою версию переговоров с Камбоном, — мы пришли к решению, что мы не можем дать сейчас никакого обязательства. Коммерческое и финансовое положение исключительно серьезно; есть опасность полного развала, который повергнет нас и всякого другого в крах; и возможно, что наш нейтралитет мог бы явиться единственным средством предотвратить полный развал европейского кредита. Это могло бы быть решающим соображением в определении нашей позиции.
Я сказал далее г-ну Камбону, что, хотя мы должны представить нашу политику на одобрение парламента, мы не можем авансом связать обязательством парламент (т. е. дать обязательство о поддержке Франции без одобрения парламента. — Я. Я.). До настоящего момента и мы и общественное мнение не чувствовали, что затронуты какие-либо договоры или обязательства этой страны (Англии)»1 2.
Но Грей, учитывая начавшиеся переговоры с консерваторами, просил выждать развертывания событий.
«Дальнейший ход событий, — говорил он Камбону,— может изменить эту ситуацию и побудить правительство и парламент стать на точку зрения, оправдывающую
1 Calwell, Field-Marschall Sir Henry Wilson. His Life and Diaries, Vol. I, p. 152.
2 BD, XI, N 367; DDF, XI, N 397, 459.
(наше) вмешательство. Соблюдение нейтралитета Бельгии могло бы быть, я не скажу решающим, но влиятельным, фактором в определении нашей позиции. Возможно, что я запрошу Францию и Германию, готова ли каждая из них дать обязательство, что не она первая нарушит нейтралитет Бельгии. Камбон выказал большое разочарование моим ответом. Он повторил свой вопрос, поможем ли мы Франции, если Германия нападет на нее. Я сказал, что могу лишь подтвердить ответ, что, пока дела находятся в настоящем положении, мы не можем взять на себя никакого обязательства. Самые последние известия — Россия объявила мобилизацию своего флота и армии. Это, как мне кажется, ускорит кризис и создаст впечатление, что мобилизация Германии вынуждена Россией».
Камбон, не удовлетворенный этим ответом, сказал Грею, что теперь не в английских интересах допустить разгром Франции, подобный разгрому в 1870 г., и просил представить вопрос еще раз на рассмотрение кабинета. Грей обещал исполнить эту просьбу.
«В настоящий момент, — повторил он, однако, в заключение,— единственный ответ, который я могу дать,— это то, что мы не можем дать никакого определенного обязательства» *.
Такой же ответ он дал и Бенкендорфу, пришедшему после Камбона.
«Сегодня было констатировано, — говорил он Бенкендорфу,— что в данный момент парламент не может одобрить решительную позицию; дело Сербии нисколько не захватывает общественное мнение; все финансовые, коммерческие и промышленные центры Северной Англии против войны, но новые события могут легко изменить настроение умов; нужно их выждать; кабинет может предложить политическую линию, но решение будет зависеть от парламента» 1 2.
Грей, ссылаясь на настроения части английских капиталистов, указанные выше, выставлял их как причину, извиняющую его медлительность с выполнением «обязательств чести», т. е. союзнического долга Англии по отношению к Франции и России. На самом деле он неспра
1 BD, XI, N 367; DDF, XI, N 397, 459,
2 МОЭИ, V, № 351.
ведливо клеветал на «доброе имя» английских финансовых магнатов, только часть которых по соображениям личной выгоды высказывалась против войны в данный момент.
Беседа с Камбоном произвела на Грея «крайне тягостное впечатление» \ тем более что Эйр Кроу после беседы представил Грею весьма неприятный меморандум с намеками на выданное обязательство чести.
«Аргумент, что нет письменных уз, связывающих нас с Францией, строго говоря, правилен, — писал в своем меморандуме Эйр Кроу. — У нас нет договорного обязательства. Но Антанта была создана, укреплена, подвергнута испытанию и возвеличена в тоне, оправдывающем уверенность, что выкованы моральные узы.
Вся политика Антанты не имела бы никакого смысла, если бы она не означала, что в справедливой ссоре Англия станет на сторону друзей. Этого от нас добросовестно ждали. Мы не можем теперь отказаться, не подвергнув наше доброе имя суровой критике».
Кроу в заключение указывал, что собственные интересы Англии требуют ее вступления в войну: «Я уверен, что наш долг и наши интересы заключаются в нашей поддержке Франции в час ее нужды»1 2.
Грей, однако, мог лишь молчаливо соглашаться со своим помощником.
Вечером 31 июля редактор шовинистического и реакционного журнала «Нашонал ревью» Лео Максе по телефону узнал от Вильсона о подготовляемой правительством «измене», т. е. о нежелании развязать войну3. В результате разговора рано утром 1 августа в доме Вильсона собрались леди Эйлин Робертс (дочь фельдмаршала Робертса) и другие «политические» дамы, генерал Раулинсон, Лео Максе, которые во главе с Вильсоном сорганизовались в своего рода комитет по вовлечению Англии в войну. С этого дня дом Вильсона стал очагом движения, имевшего целью внушить руководителям консервативной партии необходимость вступления Англии в войну.
1 Дневник Асквита см. «Daily Telegraph», 30.IV. 1928.
2 BD, XI, N 369.
3 Calwell, Fielki-Marschall Sir Henry Wilson. His Life and Diaries, Vol. I, p. 153.
«Они, — как рассказывает биограф Вильсона Каль-вель, — связались с Эмери, Джорджем Ллойдом, Уикхе-мом Стидом, лордом Ловатом и другими с целью убедить консервативных лидеров воздействовать на правительство. Большинство из лидеров проводило свой «уик-энд» вне города, что создавало затруднения, но, к счастью, остался лорд Эдмунд Тальбот и были приняты меры, чтобы связаться с остальными» Г Как сообщает сам Вильсон, «Перси (герцог Нортумберленд. — Н. П.) послал Джорджа Ллойда и Чарли Бересфорда за Бо-нар-Лоу в Уоргрэв»1 2.
Организовав охоту за руководителями консервативной партии, Вильсон направился в военное министерство, где его ждал неприятный сюрприз: в 11 часов 30 минут утра Асквит написал начальнику имперского генерального штаба, что учение войск не должно быть приостановлено, и поставил на вид, что «правительство никогда не обещало французам экспедиционного корпуса» 3.
Эта новость привела Вильсона в негодование, ибо задержка экспедиционного корпуса в Англии разрушала англо-французский план войны на Западном фронте. «В 15 часов, — гласит запись в дневнике Вильсона,— я отправился снова во французское посольство, чтобы переговорить с Панузом, каковы будут следствия, если немцы ограничатся операциями на франко-германской границе, т. е. не нарушат бельгийского нейтралитета. Камбон вышел, чтобы повидать меня. Он был в горестном настроении, хотя лично обворожителен» 4.
Отказ кабинета дать согласие на вступление Англии в войну заставил Грея вступить в переговоры с Лихновским, чтобы выиграть время, пока не придут на помощь консерваторы.
1 августа еще до заседания кабинета, состоявшегося в 11 часов утра, Грей осведомил Лихновского через своего личного секретаря Тирреля, что «он надеется в результате заседания кабинета, происходящего сейчас, получить возможность сделать заявления, которые
1 Calwell, Field-Marshall Sir Henry Wilson. His Life and Diaries, Vol. I, p. 153—154.
2 Там же, стр. 154.
3 Там же, стр. 153.
4 Там же, стр. 154.
имели бы целью предотвратить великую катастрофу. Судя по намекам сэра Уильяма Тирреля, — пишет Лихновский, — под этим, по-видимому, имелось в виду, что, в случае если мы не нападем на Францию, Англия также останется нейтральной и гарантирует пассивность (нейтралитет. — Н. П.) Франции. Более подробно я узнаю об этом после полудня». Пока Лихновский зашифровывал в Берлин телеграмму об этом разговоре с Тиррелем, его вызвали к телефону, как свидетельствует следующий абзац телеграммы:
«Только что сэр Эдуард Грей вызвал меня к телефону и спросил меня, считаю ли я возможным дать ему заверение, что, в случае если Франция останется нейтральной в русско-германской войне, мы не нападем на Францию» Г
Такая ситуация более чем удовлетворяла Германию, получавшую полную возможность быстро и энергично расправиться при помощи Австрии с Сербией и Россией. Лихновский, даже не запрашивая Берлин, заявил Грею, что «может принять на себя ответственность за такую гарантию». Грей заявил, что «использует это заверение на сегодняшнем заседании кабинета».
Зашифровав свой разговор с Греем, Лихновский вспомнил о другом предложении Тирреля и сообщил его в виде постскриптума. «Сэр У. Тиррель, — говорилось в постскриптуме, — настоятельно просил меня использовать свое влияние с той целью, чтобы наши войска не переходили французскую границу. Все зависело бы от этого. Французские войска оттянуты назад после одного происшедшего перехода границы»1 2.
Лихновский отправил эту телеграмму из Лондона в 11 часов 14 минут, а вскоре после этого между 13 и 14 часами Тиррель вторично явился в германское посольство с новым заявлением Грея.
«Сэр Эдуард Грей желает сделать мне сегодня к вечеру предложение о нейтралитете Англии даже в том случае, если мы будем иметь войну с Францией и Россией. Я увижусь с Греем в 15 часов 30 минут дня и сообщу немедленно»3, — телеграфировал в Берлин после этого разговора с Тиррелем Лихновский.
1 DD, N 562.
2 Там же.
3 Там же, № 570.
Вечером Грей прочел Лихновскому декларацию кабинета, в которой выражалось сожаление по поводу неопределенности германского ответа на запрос Англии соблюдать нейтралитет Бельгии.
«На мой вопрос, — доносил об этих переговорах Лихновский, — мог ли бы он (Грей. — Н. П.) сделать мне определенное заявление о нейтралитете Англии под условием, что мы соблюдаем нейтралитет Бельгии, министр заявил, что это для него невозможно, что этот вопрос будет играть большую роль в общественном мнении здесь... В настоящее время нет ни малейшего намерения выступить против нас как врагов. При малейшей возможности этого желали бы избежать... Он (Грей. — Н. П.) подумывает также о том, нет ли возможности для нас и Франции в случае войны с Россией остаться под ружьем, не нападая друг на друга. Я спросил его, — сообщал далее Лихновский, — может ли он заявить мне, что Франция даст согласие на подобный договор. Так как мы не хотим ни разгрома Франции, ни территориальных завоеваний, то мне думается, что мы могли бы пойти на подобное соглашение, обеспечивающее нам нейтралитет Великобритании. Министр обещал «осведомиться» относительно этого» Г
Таким образом, к 17 часам 1 августа предложение Грея в конечном счете вылилось в следующие формы: Германия и Франция стоят с оружием в руках друг против друга; Англия сохраняет нейтралитет. Это предложение имело силу также и в случае возникновения войны между Германией и Россией. Так свидетельствует и телеграмма самого Грея Берти, отправленная в 17 часов 25 минут пополудни, т. е. немедленно после разговора с Лихновским: «Я окончательно отверг все предложения дать Германии какое-либо обещание нейтралитета и не буду принимать ни одного подобного предложения, если оно не будет сопряжено с условиями, представляющими реальные выгоды для Франции.
Германский посол это, по-видимому, счел отнюдь не невозможным, когда я указал ему, что после мобилизации на западной границе французская и германская армии должны остановиться и ни одна из них не
1 DD, N 596, отправлена из Лондона 1 августа в 17 часов 47 минут.
должна переходить границ, пока этого не сделала другая. Я не в состоянии сказать, совместимо ли это с французскими обязательствами по их (франко-русскому.— Н. П.) союзу. Если же это совместимо, я предполагаю, французское правительство не будет возражать против нашего обязательства оставаться нейтральными до тех пор, пока германская армия останется на границе в оборонительном положении» Г
Действительно ли Грей задумывал предательство по отношению к «дорогим союзникам»? Несомненно, что под влиянием противодействия большинства кабинета, не соглашавшегося на войну, а также под влиянием того, что его политика может быть официально дезавуирована большинством и его уход еще больше ослабит сторонников войны в кабинете, наконец, не имея еще более или менее определенного обязательства консерваторов (об этом ходили пока только слухи) о поддержке ими меньшинства кабинета, Грей мог задумываться и о предательстве.
В таком случае английский экспедиционный корпус не участвовал бы в боях, а предоставление Германии возможности разгромить Россию компенсировалось сохранением в полной боевой готовности французской армии при такой ситуации, когда значительная часть германских сил бросалась на русский фронт, для того чтобы добиться там победы. Приняв предложение Грея, Германия сразу же глубоко и надолго оказывалась завязнувшей на Русском фронте, а тем временем, пока все это происходило, у Франции и Англии оставались свободными руки и положение в силу тех или иных причин, хотя бы благодаря поддержке консерваторов, могло бы каждую минуту перемениться. К тому же эти предложения Грея Лихновскому делались полуофициально, преимущественно секретарем Грея, т. е. в сущности мелким чиновником, а не политическим деятелем. Англия могла их все под благовидным предлогом дезавуировать и в нужный момент ввязаться в войну при крайне невыгодной для Германии ситуации: вести войну сразу на двух фронтах, когда сроки мобилизации ее противников уравнялись бы уже с германскими. Такая ситуация имела свои выгоды, и, если невоз-
1 BD, XI, N 419.
Можна была лучшая, следовало соглашаться хотя бы на эту, лишь бы сохранить остающиеся шансы на вступление Англии в войну.
Эту точку зрения на заседаниях кабинета защищал Ллойд Джордж, считавший, что предложение Грея поможет изменить стратегический план немцев. «Для Франции военная проблема была бы иной... Вместо того чтобы защищать (бельгийскую. — Н. П.) границу, простиравшуюся на 500 миль и лишенную каких-либо крепостей или искусственных преград, Франция могла бы сосредоточить все свои силы на защите границы в 250 миль, где она обладала грозными крепостями. Армия в 3 миллиона человек, включая резервы, окопавшись на этом узком участке фронта, была бы непобедимой, и Германии пришлось бы удовольствоваться защитой своих границ на западе и переброской германской армии в Польшу. Там транспортные затруднения, плохие дороги, недостаточные железнодорожные пути, огромные расстояния отсрочили бы исход войны на многие недели, если не месяцы» L
Держа французскую армию наготове, под ружьем, не связывая себя обязательствами по отношению к французам, Грей в сущности являлся хозяином положения в Европе; кроме того, он выигрывал время, для того чтобы либо добиться поддержки консерваторов, о настроениях которых он уже знал, либо, используя «технические ошибки» австро-германского блока, в конце концов перетянуть большинство кабинета на свою сторону. Но конечно, при такой ситуации лицо Грея и Англии по отношению к союзникам оставалось не вполне ясным. Связываться с Англией оказывалось неверным и опасным предприятием, и кто знает, возможно, что условный и временный нейтралитет Англии мог привести к распаду Антанты или к разгрому Франции и России, в результате чего Германия получала возможность «организовать континент» по-своему, а это грозило роковыми последствиями для английского империализма.
Положение в те дни было таковым, что единственный выход, какой мог найти Грей, заключался в затягивании переговоров с целью выиграть время.
1 Ллойд. Джордж, Военные мемуары, т. 1—2, стр. 75—76.
35 н. П. Полетика 545
Приблизительно около 12—13 часов Камбон посетил Никольсона, которому напомнил по поручению Вивиани об англо-французской морской конвенции 1912 г.
«Господин Камбон указал мне сегодня днем, — сообщает Никольсон Грею об этой беседе, — что это по нашей просьбе (Англии. — Н. П.) Франция перевела свой флот в Средиземное море в связи с соглашением, по которому мы обязались защищать ее северные и западные берега. Насколько я уясняю, вы говорили ему, что представите на усмотрение кабинета вопрос о возможной германской морской атаке на французские северные и западные берега; было бы хорошо напомнить кабинету об этом факте» Г
В этом-то и была вся загвоздка: кабинету ничего нельзя было напомнить ни об этом, ни о каком другом аналогичном факте, потому что кабинет вряд ли что вообще знал о нем. Конвенция была ведь «техническая», ее подписывали начальники морских штабов, и существование ее тщательно скрывалось и от парламента, и от кабинета. Поэтому Грей на заседании кабинета 1 августа не сказал ни слова о конвенции, мотивируя просьбу французов обменом письмами Камбона — Грея. Однако и этот довод Грея встретил решительный отказ.
Положение Грея становилось крайне затруднительным: союзники требовали выполнения английских обязательств, но правительство отказывалось от них. Приходилось дезавуировать самого себя. Вечером Грей попробовал убедить Камбона в выгодах того предположения, которое он сделал Лихновскому.
«После сегодняшнего заседания кабинета, — сообщал он об этом разговоре Берти, — я сказал Камбону, что настоящее положение совершенно отлично от того, которое было создано марокканскими инцидентами (!! — Н. П.). Во время последних Германия предъявляла Франции требования, которые Франция не могла выполнить и в связи с которыми мы приняли особые обязательства по отношению к Франции. В них общественное мнение оправдало бы поддержку британским правительством Франции всеми силами. Ныне положение таково, что Германия соглашается не нападать на Францию, если Франция останется нейтральной в войне между
1 BD, XI, N 424; DDF, XI, N 532..
Россией и Германией. Если Франция не может извлечь выгод из этого положения, то потому, что она связана союзом, участниками коего мы не являемся и условий коего не знаем. Это не значит, что мы ни в коем случае не захотим помочь Франции, это значит, что Франция должна принять в настоящий момент свое собственное решение, не рассчитывая на нашу помощь, которую ныне мы не в состоянии обещать» L
Короче говоря, Грей указывал Камбону выход: по счету должна платить Россия. Но именно этот путь для Франции был неприемлем, ибо он положил бы конец «русско-французской дружбе» и облегчил бы выполнение Германией плана разгрома своих противников по частям; к тому же и пропадали безвозвратно деньги, затраченные на подготовку русского театра войны. Понятно, что Камбон отказался говорить на эту тему.
«Господин Камбон сказал, — излагает далее свою беседу с Камбоиом Грей, — что он не может передать этот ответ своему правительству, и просил меня позволить ему сообщить, что британский кабинет еще не принял никакого решения. Я сказал, что мы пришли к решению, что не можем предложить парламенту в настоящий момент послать экспедиционный корпус на континент. Подобный шаг всегда считался здесь весьма опасным и сомнительным. Такой шаг мы не можем предложить, и парламент не разрешит его, пока наши интересы и обязательства не будут глубоко и безвыходно затронуты».
«Что касается вопроса об обязательстве помочь Франции, — говорил далее Камбону Грей, — я указывал, что у нас нет никаких обязательств (!! — Я. Я.)... Я не раз заверял парламент, что наши руки свободны. .. было бы совершенно неразумно говорить, что раз Франция имеет обязательства в силу союза, условий которого
1 BD, XI, N 426. Следует отметить, что в январе 1906 г. Грей, давая Камбону обещание поддержать Францию, говорил совершенно обратное, советуя Камбону не связывать вопроса о поддержке Франции на континенте с англо-французской декларацией 1904 г. о Марокко. «Я не думаю, что английский народ будет сражаться с целью ввести Францию во владение Марокко... Но если окажется, что война навязана Франции с целью разрушить англо-французскую Антанту, общественное мнение будет, без сомнения, в крайней степени на стороне Франции» — так говорил Грей Полю Камбону 31 января 1906 г. (BD, III, N 219, 220).
мы даже не знаем, мы поэтому обязаны наравне с ней в силу обязательства по этому союзу быть втянутыми в войну. Господин Камбон согласился, что нет обязательств такого сорта, но весьма энергично настаивал на обязательстве, вытекающем из британских интересов. Если мы не поможехМ Франции, Антанта исчезнет, и выпадет ли победа Германии или Франции и России — наше положение к концу войны будет весьма неприятным» Г
Грей согласился с вескостью этого довода, но сказал, что «это наше (Англии. — Я. Я.) дело обсуждать вопрос о том, чего требуют британские интересы, и говорить об этом в парламенте»»1 2.
Как мы видим, союзники говорили начистоту. В конце концов Грей обещал еще раз поставить вопрос о защите французских берегов на рассмотрение кабинета. Не стоит и говорить, насколько Камбон был взбешен бесстыдством Грея.
«Подумайте, что это значит, — говорил он уже после войны Стиду, — ваш кабинет повторно обсуждал европейский кризис. Мы рассчитывали на поддержку 3 или 4 министров (! — Я. Я.). Некоторые министры, но не все были настроены под влиянием веских доводов из Сити в пользу британского нейтралитета3. Утром в субботу 1 августа было новое заседание кабинета, позже я видел Грея, который сказал мне, что правительство не в состоянии решиться на вмешательство в войну. Он говорил очень серьезно. Я ответил, что не могу и не хочу сообщить это своему правительству. После всего того, что произошло между нашими странами, — воскликнул я, — после отвода наших войск на 10 километров от границы, так что германские патрули фактически беспрепятственно двигались по нашей территории, ибо нашей заботой было избежать всяких признаков провокации, после соглашения между вашими и нашими морскими властями, в силу которого все наши морские силы были сосредоточены на Средиземном море, чтобы освободить вам флот для сосредоточения в Северном, в результате чего мы не можем оказать никакого про
1 BD, XI, N 426, 447; см. также более сдержанный отчет Поля Камбона (DDF, XI, N 532); приблизительно то же самое Грей повторил 1 августа Бенкендорфу (МОЭИ, V, № 404).
2 BD, XI, N 426, 447.
3 По словам Морлея, подавляющее большинство.
тиводействия, если германский флот теперь подвинется по каналу и разрушит Кале, Булонь и Шербург, после всего этого вы говорите, что ваше правительство не может решиться на вмешательство? Как я могу послать подобное сообщение? Оно наполнит Францию яростью и негодованием. Мой народ скажет, что вы предали нас. Это невозможно. Я не могу послать подобного сообщения. Правда, что соглашения между вашими и нашими морскими и военными властями не были ратифицированы нашими правительствами, но вы находитесь под моральным обязательством не оставлять нас без защиты»
В разговоре с Джорджем Ллойдом, перед которым не приходилось стесняться, так как разговор был неофициальный, Камбон 1 августа выразился еще определеннее. Как сообщил в тот же день Джордж Ллойд Остину Чемберлену, Камбон «был очень возмущен бездеятельностью английского правительства. Он сказал: «Верно, что вы не обязались письменно ни одним словом и что вообще ничего не изложено письменно. Но разве общая разработка наших планов не связывает еще крепче? Наши генеральные штабы совещались вместе. Вы видели все наши планы и приготовления. Подумайте только! Весь наш флот находится в силу нашего обоюдного соглашения в Средиземном море, вследствие этого наши берега не защищены. Вы нас предали». Камбон заявил далее, что, в случае если бы Россия и Франция вышли победителями из конфликта, в то время как мы бы оставались в стороне, они нам никогда не простят этого. Он, правда, не говорил, что Франция когда-нибудь будет на враждебной нам стороне, но, конечно, хладнокровно будет смотреть, как Англия превратится в развалины. Если же, наоборот, Франция и Россия будут разбиты, то он полагает, что тогда для нас дела будут обстоять еще хуже. Затем он с озлоблением воскликнул: «Честь! Да знает ли Англия вообще, что такое честь?»»1 2.
1 W. Steed, Through thirty Years 1892—1922, Vol. II, p. 14—15; Charles-Roux, Trois ambassades Francises a la veille de la guerre, Paris, 1928, p. 49—55.
2 «Chamberlain’s Memorandum», KF, 1930, N 2 (February), S. 145; «Sunday Times». 1.XII.1929; Sir Austen Chamberlain, Englische Politik. Erinnerungen aus fiinfzig Jahren, Essener Ver-laganstalt, 1938, S. 593—594.
В общем создавалась безвыходная ситуация, которую, однако, надо было разрешить во что бы то ни стало и возможно скорее, так как борьба за и против участия Англии в войне грозила переброситься из кабинета на страницы печати и охватить более широкие слои общества.
«Пацифистская партия с помощью германофилов,— сообщал 1 августа Бенкендорф Сазонову, — пытается свалить ответственность на Россию, указ которой о мобилизации предшествовал провозглашению «военной опасности» в Германии» *.
Положение создалось такое, что Грей и Черчилль и стоявшие за ними бюрократия и военщина решили «взорвать кабинет» при помощи консерваторов, которые еще 30 июля неофициально обещали Черчиллю поддержку политики Грея при условии нарушения Германией бельгийского нейтралитета.
«Хотя консервативная партия, — сообщал 1 августа Бенкендорф Сазонову, — во имя солидарности партий перед лицом внешнего кризиса не желает создавать оппозиции кабинету, намечается резко выраженное движение в пользу немедленного вмешательства Англии. Я узнал сегодня, что все лидеры партии держатся этого мнения с тех пор, как ясно обнаружилось, что кризис имеет европейский характер; даже те, кто считал до сего времени вопрос преимущественно сербским, со вчерашнего дня присоединились к этой точке зрения»1 2.
Как мы знаем, утром 1 августа Вильсон и Черчилль при помощи некоторых депутатов-консерваторов организовали форменную облаву, для того чтобы доставить вождей консервативной партии в Лондон. К вечеру 1 августа их усилия увенчались успехом: «Лорду Лэнсдоуну телеграфировали, прося прибыть в город (Лондон. — Н. П.) из Боуда. Эмери уехал в Бродстарс за Остином Чемберленом, и около 10 часов вечера Джордж Ллойд прибыл в дом Вильсона голодный, но торжествующий — ему удалось привезти Бонар-Лоу из Уоргрэва. В И часов ночи Вильсон и Ллойд поспешили во дворец Лэнсдоуна, где нашли в сборе лорда Лэнсдоу-на, герцога Девонширского, Бонар-Лоу и лорда Эдмунда
1 МОЭИ, V, № 398, 454.
2 Там же, № 401.
Тальбота, и в результате часового разговора было условлено по телефону, что на следующий день должно произойти совещание с Асквитом» 1.
В этом решении и выразился, собственно говоря, весь результат совещания ночью 1 августа. «Вильсон и Ллойд были подавлены исходом беседы с лидерами в Лэнсдо-ун-хоузе (дворец Лэнсдоуна в Лондоне), — сообщает об этом совещании Остин Чемберлен. — Все разошлись, не предприняв никакого шага»1 2.
Раскол правительства Асквита
(2—4 августа)
На другой день, 2 августа, в 9 часов 15 минут утра Остин Чемберлен явился в Лэнсдоун-хоуз и в ожидании хозяина дома, не поднявшегося еще с кровати, набросал первый проект письма Асквиту с обещанием поддержки консерваторов. После разговора с Лэнсдоуном, сказавшим, что Асквит не решится прибегнуть к помощи консерваторов и предпочтет нейтралитет Англии в войне, Чемберлен предложил Лэнсдоуну не ожидать обращения Асквита за помощью, а самому направиться к нему на Даунинг-стрит и сделать соответствующее заявление. В случае если бы правительство бесповоротно решилось уклониться от вмешательства, Чемберлен предложил вручить Асквиту от имени консерваторов ультиматум, содержание которого Вильсон накануне вечером продиктовал Джорджу Ллойду:
«Если выяснится, что правительство окончательно высказалось против немедленного объявления войны, необходимо требовать: 1) немедленного издания приказа о мобилизации; 2) чтобы правительство в течение 24 часов потребовало от Германии ясного заявления уважать при всяких обстоятельствах бельгийский (равно как и голландский) нейтралитет»3.
1 Calwell, Field-Marshall Sir Henry Wilson. His Life and Diaries, Vol. I, p. 154.
2 «Chamberlains Memorandum», KF, 1930, N 2 (February),
S. 145—146; «Sunday Times», 1.XII. 1929.
3 «Chamberlains Memorandum», KF, 1939, N 2 (February),
S. 145—146; «Sunday Times», 1.XII.1929; Sir Austen Chamberlain, Englische Politik, S. 595—596.
К Ю часам утра Чемберлен и Лэнсдоун явились к Бонар-Лоу, и здесь после горячего спора, продолжавшегося около получаса, Бонар-Лоу одобрил предложение Чемберлена о посылке письма Асквиту с обещанием помощи консерваторов.
Отправленное немедленно и полученное Асквитом либо до заседания, либо в начале заседания кабинета письмо гласило:
«2 августа 1914 г. Многоуважаемый г. Асквит! Лорд Лэнсдоун и я (Бонар-Лоу. — Н. П.) считаем своим долгом уведомить вас, что, по нашему мнению, равно как и мнению всех товарищей, с которыми мы имели возможность посоветоваться, было бы роковым, гибельным для чести и безопасности в настоящих условиях колебаться относительно поддержки Франции и России, и мы предлагаем безоговорочную поддержку оппозиции правительству во всех мероприятиях, которые будут сочтены необходимыми вследствие вмешательства Англии в войну» L
Тем временем в 8 часов утра во французском посольстве была получена телеграмма Вивиани о нарушении германскими войсками нейтралитета Люксембурга. Камбон сейчас же просил Грея по телефону принять его. Грей, избегавший разговора, назначил прием на 15 часов. Но Камбон не согласился на такую отсрочку и после настояний добился приема немедленно, перед заседанием кабинета, которое должно было начаться в 11 часов утра. Он явился к Грею в «Форин Оффис» с копией международного трактата, в котором Англия коллективно с другими державами гарантировала нейтралитет Люксембурга. Грей, позаботившийся просмотреть этот договор до прихода Камбона, ответил, что Англия обязалась защищать нейтралитет Люксембурга коллективно с другими державами-гарантами и если одна из последних, хотя бы Германия, нарушила свое обязательство, то этот факт освобождает Англию от выполнения ее обязательства. «Разочарование для французов было жестоким»1 2.
Изложив свою точку зрения Камбону, Грей отпра
1 «Chamberlains Memorandum», KF, 1930, N -2 {February), S. 146—147; «Sunday Times», 1.XII.1929.
2 W. Steed, Throught thirty years 1892—1922, Vol. II, p. 15.
вился на заседание кабинета, а Камбон остался в кабинете Артура Никольсона ожидать решения1.
В 11 часов утра началось заседание кабинета. Грей снова доложил о вопросе Камбона и запросил кабинет, что он должен ответить.
«Грей признался, — находим мы в записях Морлея об этом заседании, — что мы не связаны такими же обязательствами чести с Францией, какими Франция связана с Россией. Он предлагал поддержать то, что сказал Камбон в своем письме в 1912 г., именно что мы оставили за собой полную свободу решить, поможем ли мы Франции силой оружия. «Мы не обязались вмешательством, — все время указывал он, — в том возможном случае, который еще не имел места и, возможно, никогда не наступит. Над нами не висит обязательство какого-либо немедленного выступления, если на Францию не нападут в канале или в Северном море. Вот и все обязательство чести, вытекающее из Согласия с Францией»» 1 2.
Хотя Гаркорт еще до открытия заседания уверял Морлея, что, по его мнению, можно рассчитывать на 10—11 членов кабинета, высказывающихся против точки зрения Грея о том, что «мы (Англия. — Н. П.) имеем как моральное обязательство чести, так и веские политические обязательства выступить на стороне Франции», тем не менее после весьма ожесточенной дискуссии Грея уполномочили дать Камбону, хотя и условно, заверение английского правительства о защите Франции с моря.
«Британский флот будет готов, — излагает суть этого заверения Морлей, — оказать всяческую возможную защиту в случае, если германский флот появится в канале или Северном море с целью начать враждебные действия против французских берегов или судоходства. Это заверение, конечно, давалось под условием, что правительство его величества получит поддержку парламента, и не должно означать для правительства его величества никакого обязательства к действию, пока фактически не произойдет вышеупомянутый случай выступления германского флота»3.
1 Charles-Roux, Trois ambassades Frangaises a la veille de la guerre, p. 57—60; DDF, XI, N 579.
2 Morley, Memorandum on Resignation, p. 10—12.
3 Там же; DDF, XI, N 612, 661 (текст гарантии).
Как сообщает Морлей, «аргументы в пользу этого предостережения Германии шли по двум линиям: 1) оно являлось нашим долгом Франции в результате Антанты, а также значения для нас Франции в Средиземном море; 2) мы не могли оставаться спокойными зрителями франко-германского конфликта в проливе, так сказать, у нашего крыльца»
Этим весьма условным обещанием кабинет и ограничился, и, по словам Вильсона, «совещание окончилось с совершенно неопределенными результатами»1 2. Мало того, «Бернс с удивительной энергией, силой и убедительностью» выступил даже против такого скромного уверения, заявляя, что оно «ни более ни менее как вызов Германии, равносильный объявлению ей войны. Он закончил отказом принять в нем участие», но Асквит уговорил его подождать с отставкой до вечернего заседания кабинета 3.
На утреннем заседании кабинета Грей и Асквит подняли также вопрос о бельгийском нейтралитете. Грей просил разрешения сделать соответствующее предостережение Лихновскому в том случае, если Германия не согласится дать обязательство ненарушения его, аналогичное уже данному Францией. Кабинет согласился, но в весьма неопределенных выражениях. «С нашими обязательствами на основе договора 1839 г. в общем, хотя и неопределенно, согласились, — пишет Морлей, — но на использование сухопутной армии не дали согласия, и я думаю, о нем и не упоминалось»4.
Как мы видим, Морлей и большинство кабинета собирались ограничиться лишь нотой протеста, о чем шла речь и на заседании 30 июля, но не делать из нарушения бельгийского нейтралитета предлога для войны.
«Против германской точки зрения на бельгийский нейтралитет, — продолжает далее Морлей, — можно было выступать двояко: один путь — сделать его тотчас же «казус белли», другой — заявить весьма энергичный протест, как протестовало британское правительство в 1870 г., когда Россия отвергла статьи Парижского до
1 Morley, Memorandum on Resignation, p. 10—12.
2 Cal well, Field-Marshall Sir Henry Wilson. His Life and Diaries, Vol. I, p. 155.
3 Morley, Memorandum on Resignation, p. 10—12.
4 Там же, стр. 13.
говора о Черном море, и далее вело дело при помощи дипломатических переговоров. В чем заключалась трудность второго пути? В нашей мнимой связанности с Францией — и больше ни в чем. Опрометчивую и упрямую вспышку по поводу Бельгии следует приписать в меньшей степени возмущению нарушением договора, чем весьма естественному чувству, что создается хороший повод для вмешательства в пользу Франции, посылки экспедиционного корпуса и пр. Бельгия должна была занять место, которое в качестве повода для войны ранее занимали Марокко и Агадир» Г
После заседания кабинета, окончившегося в 14 часов, фракция «пацифистов» собралась на завтрак у Бьючампа — всего 8—9 человек, считая в том числе Ллойда Джорджа, но без Джона Бернса; по словам Морлея, «все были согласны с тем, что мы не должны были одобрять предложенного Греем заявления Камбону. ..». Морлей считает, что если бы ему или кому-либо другому удалось разъяснить кабинету, что «сложный и запутанный аргумент обязательства перед Францией и перед Бельгией закончится посылкой экспедиционного корпуса и активным участием в большой и затяжной европейской войне, то кабинет, без сомнения, погиб бы в тот же вечер с Ллойдом Джорджем и Саймоном во главе сторонников раскола кабинета. Распадение кабинета в тот вечер обозначалось совершенно явственно». Морлей сообщил, что если кабинет решится втянуть Англию в войну, то он уйдет в отставку, что вызвало громкие протесты. «Ллойд Джордж и Саймон твердо решились, как и с самого начала, бороться всеми средствами против того, чтобы из Антанты были сделаны воинственные выводы»1 2.
«Из достоверного источника мне известно, — сообщал 2 августа Бенкендорф Сазонову, — что в кабинете за вмешательство, хотя бы и прямое, стоят министры Асквит, Грей, Хольден, Черчилль, Крью и Мак-Кенна и в смысле пока менее определенном — Ллойд Джордж. Это настроение не разделяется Харкуртом и Бернсом... Вся партия унионистов (т. е. консерваторов) будет, как один человек, голосовать за активную политику; разде
1 Morley, Memorandum on Resignation, p. 14.
2 Там же, стр. 15—17.
ление голосов в либеральной партии точно не известно. .. Все зависит от вотума парламента» L
После заседания кабинета около 15—16 часов Грей имел новую беседу с Камбоном. «Я думаю, — сообщает об этом разговоре Вильсон, — что французам послана нота о том, что, хотя мы и не намереваемся принять участие в войне, мы не позволим немцам пройти к французским берегам. Да слыханное ли это дело? Есть ли разница между французским берегом и границей?»1 2
Морлей и Асквит3 подтверждают, что в результате утреннего заседания было дано обязательство весьма узкого и условного характера. Не о таком заверении мечтал Камбон, требовавший посылки экспедиционной армии на континент. Он снова напомнил Грею о нарушении нейтралитета Люксембурга, но Грей повторил ответ, данный им утром: гарантия люксембургского нейтралитета дана коллективно и Англия не обязана выступить единолично (согласно записи Грея о разговоре). Камбон «спросил меня, что мы скажем о нарушении бельгийского нейтралитета».
«Я сказал, — продолжает Грей, — что это более важный вопрос: мы рассматриваем, какое заявление мы сделаем в парламенте завтра с целью (выяснить), должны ли мы объявить нарушение бельгийского нейтралитета поводом к войне.
Я также объяснил, в какой степени немыслимо отправить без опасений нашу армию из страны в начале такой великой катастрофы, как эта европейская война, последствий которой никто не может предвидеть, когда даже не подвергались испытанию условия войны на море и возможность защиты наших берегов при этих условиях и когда мы имеем такую огромную ответственность перед империей за Индию или за другие страны, нами оккупированные, как Египет».
Камбон мог только язвительно спросить: «Не означает .ли это, что мы никогда не отправим нашей армии (на континент. — Н. 77.) ?»4
1 МОЭИ, V, № 456.
2 Calwell, Field-Marshall Sir Henry Wilson. His Life and Diaries, Vol. I, p. 155.
3 Дневник Асквита в «Daily Telegraph», 30.IV. 1928.
4 BD, XI, N 487, 566; см. более сдержанные отчеты Поля Камбона (DDF, XI, N 612, 661).
Насколько был взбешен вероломством «коварного Альбиона» сам Камбон, можно судить по его беседе со Стидом, явившимся с визитом во французское посольство в середине дня 2 августа.
«Подобно графу Бенкендорфу, — передает слова Камбона Стид, — он ничего не знал о намерениях Англии. Когда я заговорил с ним о нарушении люксембургского нейтралитета, о чем было опубликовано утром, он указал на копию люксембургского трактата... и горестно воскликнул: «Здесь стоит подпись Англии. Я спросил Грея, намерена ли Англия уважать ее?»
— Что ж он ответил?
— Ничего! Ничего! Я не знаю даже, не будет ли сегодня вечером слово «честь» вычеркнуто из английского словаря!» 1
С этой версией совпадают и записи Берти1 2.
Но после утреннего заседания кабинета произошли события, которые были подготовлены накануне. Между 14—15 часами Бонар-Лоу и Бальфур посетили Асквита и, подтвердив ему обещание поддержки, изложенное в письме, по всей вероятности, поговорили с ним в духе требований Вильсона. Выступление консерваторов спасло положение. Отныне Асквит мог диктовать свои условия «пацифистам» и чувствовать себя хозяином положения, так как в случае раскола кабинета он мог обойтись без «пацифистов» и создать коалиционное либерально-консервативное правительство «национальной обороны». Насколько Асквит с этого момента чувствовал себя хозяином, показывает следующий любопытный штрих: Черчилль, ушедший обедать в адмиралтейство, получил телеграмму об объявлении Германией войны России. Еще 1 августа он требовал у кабинета согласия на призыв резервистов флота, но кабинет решительно отказался. Получив известие об объявлении войны, он поспешил к Асквиту, у которого застал Грея и Крью.
«Я сказал, — записывает он в своем дневнике, — что, несмотря на решение кабинета, намерен немедленно
1 W. Steed, Through thirty Years 1892—1922, Vol. II, p. 14—15; Charles-Roux, Trois ambassades Francises a la veille de la guerre, p. 46; «J’attends de savoir si le mot 1’honneur doit etre raye du vocabulaire anglais».
2 См. Лорд Берти, За кулисами Антанты, стр. 21.
мобилизовать флот и завтра утром приму на себя полную ответственность перед кабинетом. Премьер-министр, чувствовавший себя связанным кабинетом, не сказал ни одного слова, но по его взгляду я видел, что он абсолютно доволен... Я вернулся в адмиралтейство и отдал приказ о мобилизации. Л1ы не имели законных полномочий на призыв резервистов, так как ввиду решения кабинета его величеству не было представлено никакого указа, но были уверены, что моряки без расспросов выполнят приказ» Г
Действительно, утром 3 августа кабинет утвердил приказ Черчилля, а королевский приказ был выпущен несколько часов спустя.
Вечером 2 августа Асквит имел неофициальную беседу с Камбоном и дал ему заверения более положительного характера. Хотя об этой беседе нет никакого упоминания в XI томе «Британских документов», но о ней рассказывает сам Камбон: «Я видел Грея вечером (1 августа), еще раз утром (2 августа), но не раньше вечера в воскресенье 2 августа Асквит уведомил меня о предстоящей британской мобилизации, и мне было дано заверение, что британский флот защитит наши незащищенные берега»1 2.
В 18 часов 30 минут 2 августа началось новое заседание кабинета. Грей доложил о своих переговорах с Камбоном, Бернс заявил о своей отставке, и заседание окончилось под знаком раскола.
Ночь со 2 на 3 августа прошла, насколько можно судить, в частных переговорах Асквита с «пацифистами». Им дали понять, что, если либеральный кабинет распадется, будет сформировано коалиционное правительство и что без них могут обойтись, так как благодаря поддержке консерваторов большинство в парламенте в пользу войны обеспечено. Над этим стоило призадуматься, так как, по признанию Морлея, «либеральная партия была уже расколота и на приближавшихся выборах не могла добиться победы. .. Раскол правительства и партии вполне могли заставить любого
1 W. Churchill, The World Crisis 1911—1914, p. 217.
2 W. Steed, Through thirty Years 1892—1922, Vol. II, p. 15— 16; в XI томе III серии DDF нет отчета Поля Камбона о беседе с Асквитом вечером 2 августа 1914 г.
поразмыслить совершенно независимо от демагогических расчетов» L
Рано утром 3 августа пришло известие о германском ультиматуме Бельгии. В связи с этим Бонар-Лоу и лорд Лэнсдоун еще раз посетили Асквита и обещали ему полную поддержку консерваторов. Почти одновременно Асквит получил от Морл-ея, Саймона и Бьючампа письма об их уходе из кабинета вслед за Бернсом. Утром в королевском дворце состоялось заседание тайного совета, после которого тотчас же началось заседание кабинета. И тут неожиданно выяснилось, что Ллойд Джордж и Ренсимен под влиянием известий о германском ультиматуме Бельгии «убедились» в необходимости войны.
Открывая заседание кабинета, Асквит выступил с многозначительным предупреждением. «Я должен сообщить кабинету, — говорил он, — что сегодня утром получил заявление об отставке от четырех членов кабинета. Заявление Бернса вы слышали вчера вечером. Сегодня я получил заявление от нашего «старшего»1 2. Кроме них обоих нам грозит потеря Саймона и Бьючампа. Как я слышал, еще многие члены кабинета, быть может большинство, разделяют их взгляды, хотя в настоящую минуту они не пошли по их пути. Затем мне сообщено, что большинство нашей партии в палате общин довольно сильно склоняется к этой точке зрения. Если бы положение, в котором находится страна, было нормально, мой курс был бы совершенно ясен. Я должен был бы отправиться сейчас же к королю и попросить его поискать других министров. Но положение страны весьма далеко от нормального, и я не могу убедить себя в том, что другая партия3 руководится или обладает людьми, которые были бы способны справиться с настоящим положением. Отсюда недалеко до мысли о коалиции. Но коалиции в нашей истории вряд ли хоть раз вышли удачными. Я не могу питать надежд в этом направлении. Вы или мы могли бы образовать частичную коалицию. Во всяком случае мой долг ясно показать кабинету мое (или общее) положение»4.
1 Morley, Memorandum on Resignation, p. 20—21.
2 Лорд Морлей — старший министр и заместитель Асквита.
3 По-видимому, «министры-пацифисты».
4 Morley, Memorandum on Resignation, p. 24—25.
Короче говоря, Асквит, заявивший в начале своей речи, что с Греем он ни за что не расстанется \ угрожал «пацифистам» удалением из кабинета и заменой их консерваторами под его же председательством. Асквит как бы говорил: «Вы не хотите войны и уходите в отставку, чтобы не допустить ее. Вы уйдете в отставку, но война будет». Бернс и Морлей не пошли на попятный, остальные предпочли покориться.
После заседания кабинета, между 14—15 часами, Грей имел беседу с Лихновским, просившим его не требовать от Германии соблюдения бельгийского нейтралитета1 2. Грей отказался. Асквит еще во время заседания кабинета послал приказ о мобилизации, попавший в 13 часов 9 минут Вильсону3.
Парламенту Грей сказал немного, даже чересчур немного. Смысл его речи сводился к следующему: у нас нет и не было до 2 августа никаких обязательств перед Францией. Мы свободны и парламент свободен в выбора своего решения. Переговоры военных и морских экспертов не связывают оба правительства. Затем Грей прочел свое письмо Камбону от 22 ноября 1912 г., но опустил последний абзац о «военной кооперации» обеих держав в случае войны и, указав на концентрацию французского флота в Средиземном море, изложил весьма условную гарантию о защите северного побережья Франции, данную накануне Камбону. Затем он напомнил о гарантии Англией бельгийского нейтралитета, прочел обращение короля Альберта к английскому королю с просьбой о дипломатическом вмешательстве ради «сохранения целости Бельгии». При этом он подчеркнул, что соблюдение Англией обязательств чести по бельгийскому договору не только сохранит доброе имя Англии, но и принесет немалые выгоды, и закончил речь оглашением тут же на трибуне полученного им текста германского ультиматума Бельгии. Это было все, что он сообщил
1 Morley, Memorandum on Resignation, p. 26—27; об ожидании утром 3 августа министерского кризиса и возможности образования коалиционного правительства, в котором Грей сохранит портфель министра иностранных дел, говорит и Бенкендорф (МОЭИ, V, № 486).
2 DDF, XI, N 670.
3 Calwell, Field-Marshall Sir Henry Wilson. His Life and Diaries, Vol. I, p. 155—156; МОЭИ, V, № 540,
парламенту, получившему «Синюю книгу 1914 г.» только 6 августа, т. е. после вступления Англии в войну.
Палата общин, преимущественно скамьи консерваторов, ответила на речь Грея бурными аплодисментами. Но никакого голосования в этот день не было, и Грей не сказал ни слова о дальнейших намерениях правительства *.
Аплодисменты консерваторов, сдержавших обещание, спасли правительство Асквита от раскола, и партия «пацифистов» забила отбой. Вечером Саймон и Бьючамп взяли назад свои заявления об отставке. Морлей и Бернс оказались непримиримыми. В «Форин Оффис» позиция парламента была воспринята с чувством неслыханного облегчения 1 2.
4 августа в 9 часов 30 минут утра Грей телеграфировал Гошену текст ультиматума Германии. От германского правительства требовали дать немедленный ответ, намерено ли оно уважать нейтралитет Бельгии.
Но на посылку экспедиционного корпуса правительство еще не смело решиться, и 4 августа Вильсон нажимал на «лорда Мильнера, Берда, Лео Максе, Эмери, лорда Ловата и прочих видных консерваторов с целью побудить воздействовать всей силой консервативного мнения на правительство, чтобы обеспечить немедленное использование экспедиционной армии»3.
Насколько трудны были эти хлопоты, показывает любопытное сообщение биографа Вильсона генерала Кальвеля, что Вильсон плакал в здании адмиралтейства в досаде от задержки решения использовать эту армию4.
4 августа было получено долгожданное известие о том, что германские войска вторглись на территорию
1 МОЭИ, V, № 487, 534; DDF, XI, N 690, 711, 712, 713, 721, 724.
2 W. Steed, Through thirty Years 1892—1922, Vol. II, p. 27.
3 Calwell, Field-Marshall Sir Henry Wilson. His Life and Diaries, Vol. I, p. 155.
4 Там же, стр. 155—156. Набожный Вильсон записывал в своем дневнике: «Задержка и колебания Грея в отдаче приказов грешны». Charles-Roux, Trois ambassades Francises a la veille de la guerre, p. 69—71. Следует отметить, что против посылки экспедиционного корпуса во Францию высказался сам главнокомандующий сэр Джон Френч на военном совете 5 августа 1914 г., т. е. уже после объявления войны (см. Ллойд Джордж, Военные мемуары, т. 1—2, стр. 81—82).
Бельгии у Геммениха. В 14 часов Грей отправил Гошену в Берлин телеграмму с требованием к германскому правительству к 24 часам 4 августа по берлинскому времени (23 часа по лондонскому) дать ясный ответ, намерена ли Германия уважать бельгийский нейтралитет. В случае неудовлетворительного ответа Гошен должен был потребовать паспорта и «сказать, что правительство его величества считает себя вынужденным предпринять все, что в его силах, для сохранения нейтралитета Бельгии и соблюдения договора, в котором Германия, является такой же участницей, как и мы»1.
В «Форин Оффис», впрочем, не ждали удовлетворительного ответа1 2 и позаботились заранее изготовить текст декларации с объявлением войны для вручения Лихновскому. В этот день в английском министерстве иностранных дел царила такая напряженная атмосфера, что даже ближайшие помощники Грея не могли продолжать обычной работы и занялись штамповкой* предупредительных телеграмм, которые после объявления войны надлежало разослать английским консулам во все уголки земного шара и которые сообщали консулам это известие.
Вечером, в 21 час 40 минут, в комнату, где происходила эта работа, ворвался один из «личных секретарей» и сообщил, что Германия объявила войну Англии. Пришлось спешно исправить и перепечатать на машинке ноту, приготовленную для вручения Лихновскому. Исправленный текст начинался следующими словами: «Так как Германская империя объявила войну Великобритании, я имею честь. . . и т. д.» К ноте были приложены паспорта чинов германского посольства, и один из чиновников «Форин Оффис» отправился с ними к Лихновскому.
Он вернулся в 22 часа 15 минут, выполнив поручение, а несколько минут спустя от Гошена была получена незашифрованная телеграмма, сообщавшая, что Бетман-Гольвег сказал ему по телефону, что ответа на английский ультиматум не будет. В «Форин Оффис» это сообщение произвело переполох. После расследования выяс
1 BD, XI, N 594.
2 Н. Nicolson, Lord Carnock, London, 1930, p. 423—426; дальнейшее положение событий вечером 4 августа 1914 г. дано по этому источнику.
нилось, что известие об объявлении Германией войны Англии основано на недоразумении. Тогда «Форин Оффис» «с острым ужасом» осознал, что он вручил князю Лихновскому неправильное объявление войны. «Было решено, что этот документ должен быть возвращен обратно любой ценой и заменен правильным. Было решено, что самый младший сотрудник (министерства) должен быть избран для этого гнусного поручения».
Выбор пал на младшего сына Артура Никольсона — Гарольда. Гарольд Никольсон с большим трудом добрался до Лихновского, который улегся спать, распорядившись, чтобы его ни в коем случае не будили. Он заявил Лихновскому, что в присланный ранее документ вкралась маленькая ошибка и что он пришел заменить его другим, более правильным. Лихновский молча указал на стол, где лежал полуоткрытый пакет с выглядывавшими оттуда паспортами. Он не читал ноты: увидев паспорта, он догадался о содержании ноты и в отчаянии бросил пакет на стол. Никольсон заменил документ и, получив расписку, удалился.
Германский ультиматум Бельгии спас «миротворческое» лицо Грея в последнюю минуту. Мы можем задаться несколько академическим и, казалось бы, странным вопросом: что было бы, если бы немцы предъявили свой ультиматум на сутки позже? Или декларация Грея в парламенте состоялась бы на день раньше? Нам кажется, что «совесть Англии» (так характеризовал в свое время Грея Черчилль) в результате вопросов со стороны некоторых членов парламента пережила бы немало неприятных минут. 3 августа вечером Грей плакал перед одним иностранным дипломатом, возмущаясь мыслью, что все его миротворческие усилия были глубоко попраны Германией и он не в состоянии предупредить войну. Мы думаем, что «совесть Англии» скорее плакала от облегчения, от сознания мысли, что вся ее «миротворческая» деятельность по развязыванию войны не пропала даром.
Что касается вопроса о нейтралитете Бельгии, то Ленин писал, что все империалисты, все равно германские, или французские, или английские и т. д., в том случае, если бы нарушение нейтралитета им сулило крупные выгоды, были бы готовы нарушить нейтралитет Бельгии. Ленин указывал, что «социал-шовинисты трой
ственного (теперь четверного) согласия (в России Плеханов и К0) больше всего любят ссылаться на пример Бельгии. Но этот пример говорит против них. Германские империалисты бесстыдно нарушили нейтралитет Бельгии, как делали всегда и везде воюющие государства, попиравшие в случае надобности все договоры и обязательства. Допустим, что все государства, заинтересованные в соблюдении международных договоров, объявили бы войну Германии с требованием освобождения и вознаграждения Бельгии. В этом случае сочувствие социалистов было бы, конечно, на стороне врагов Германии. Однако дело как раз в том, что война ведется «тройственным (и четверным) согласием» не из-за Бельгии: это прекрасно известно, и лишь лицемеры скрывают это. Англия грабит колонии Германии и Турцию, Россия— Галицию и Турцию, Франция добивается Эльзаса-Лотарингии и даже левого берега Рейна; с Италией заключен договор о дележе добычи (Албании, Малой Азии); с Болгарией и Румынией идет торг тоже из-за дележа добычи. На почве теперешней войны теперешних правительств нельзя помочь Бельгии иначе как помогая душить Австрию или Турцию и т. д.! При чем же тут «защита отечества»?? В этом-то и состоит особенность империалистской войны, войны между реакционно-буржуазными, исторически пережившими себя, правительствами, ведомой ради угнетения иных наций. Кто оправдывает участие в данной войне, тот увековечивает империалистское угнетение наций» Г
Таким образом, Ленин не проводил никакой принципиальной разницы между германскими и английскими империалистами в отношении их готовности нарушить нейтралитет Бельгии, когда германским (или в свою очередь английским) империалистам это будет выгодно.
В противовес социал-шовинистам Антанты, ссылавшимся на необходимость защиты нейтралитета Бельгии, Ленин приводил пример буржуазного пацифиста Е. Д. Мореля, члена парламента от либеральной партии, исключенного из партии за борьбу против войны. Е. Д. Морель в ряде своих статей и брошюр разоблачал свое (английское. — Я. Я.) правительство, доказывая
1 В. И. Ленин, Социализм и война. Поли. собр. соч., т. 26, стр. 317.
лживость ссылок на то, будто причина войны — нарушение нейтралитета Бельгии, будто цель войны — разрушение прусского империализма и т. д. и т, п. «Когда Морель доказывает фактами, что его правительство надувало народ, заявляя об отсутствии тайных договоров, хотя таковые на деле были; — что английская буржуазия еще в 1887 году вполне ясно сознавала неизбежность нарушения нейтралитета Бельгии в случае германо-французской войны и решительно отвергала мысль о невмешательстве (тогда Германия не была еще опасным конкурентом!) .. .когда Морель доказывает все это, мы не можем не признать, что перед нами исключительно честный и смелый, не боящийся разрыва с своей партией, буржуа» Г
Мы позволим себе привести несколько отзывов английской империалистической печати о причинах вступления Англии в войну.
Лео Максе, редактор шовинистического журнала «Нэшонал Ревью», указывает, что 2 августа члены кабинета «искали целебную грязь для того, чтобы спасти свои честные души, и Бельгия дала им ее»1 2.
«Таймс» 5 марта 1915 г. писал: «Кажется, что существуют еще англичане, делающие тяжкие ошибки относительно причин, побудивших Англию извлечь свой меч. Они знают, что это нарушение Германией бельгийского нейтралитета переполнило чашу ее (Англии. — Н. П.) негодования и побудило народ требовать войны. Они не думают о том факте, что наша честь и наши интересы обязали бы нас присоединиться к Франции и России даже в том случае, если бы Германия скрупулезно уважала бы права своей слабой соседки (Бельгии. — Н. П.) и попыталась бы пробить себе проход через крепости на востоке Франции»3.
«Дьявол нам советовал остаться нейтральными, но Христос вложил меч в наши руки» — так объяснял сэр Робертсон Николь собранию нонконформистов в Лондоне причины, побудившие английское правительство вступить в войну4.
1 В. И. Ленин, Английский пацифизм и английская нелюбовь к теории. Поли. собр. соч., т. 26, стр. 268—269.
2 F. Neilson, Comment les diplomates font des guerres, p. 300.
3 «Times», 5.III.1915.
4 F. Neilson, Comment les diplomates font des guerres, p. 311.
6 апреля 1915 г. Бенкендорф доносил Сазонову: «Грея почти никогда не покидает до известной степени обоснованное сознание того, что в момент колебания английского- общественного мнения и всех министров главным образом Грей вовлек Англию в войну»1.
Вильсон записывал в своем дневнике: «4 декабря 1914 г. обедал у короля. Были также принц Уэльский и Стамфордгам (секретарь короля. — Н. П.). Немного говорил с королем, дольше с Стамфордгамом, который, между прочим, сказал, что я больше, чем кто бы то ни был другой, несу ответственность за то, что Англия приняла участие в войне. Я думаю, что это верно»1 2.
Таж оценивали свои заслуги в развязывании войны некоторые английские организаторы ее. Но было бы ошибочно думать, что Грей, Вильсон и их партнеры были какими-то злобными гениями, втянувшими Англию в войну в порядке «дьявольского заговора». Нет, они были всего-навсего опытными и искусными агентами своего класса и выполнили доверенную последним политическую задачу, опираясь на помощь этого класса в целом, и в особенности на помощь и содействие руководящих прослоек английского империализма. Финансовый капитал, тяжелая промышленность и сросшаяся с ними земельная аристократия — реальные хозяева Англии, они организовали империалистическую войну и втянули в нее обманутые при помощи «пацифистов» и реформистов широкие массы трудящихся.
Но были соображения и другого порядка, о которых намекнули и Эйр Кроу в своем меморандуме от 25 июля, и лорд Морлей в своих выступлениях в кабинете министров и которые гораздо более ясно и четко изложил английский посол в Берлине Гошен советнику французского посольства Манневилю: «Англия не хочет вести войну для установления господства славян над Европой. Если в борьбе, которая сейчас завяжется, вы будете победителями, не нужно, чтобы вы были ими чрезмерно. Роль нашей страны — поддерживать европейское равновесие» 3.
1 МОЭИ, VII, ч. 2, № 492.
2 Calwell, Field-Marshall Sir Henry Wilson. His Life and Diaries, Vol. I, p. 189.
3 Цит. по: H Bumbold, The War Crisis in Berlin, July — August, 1914, London (s. d.), p. 316.
Заключение
Так, в июле 1914 г. была развязана первая мировая война. «Она была предсказана давно, — говорил в 1914 г. В. И. Ленин, — и именно в такой комбинации и именно по такой линии. Базельский конгресс ясно говорил о ней и даже предвидел, что предлогом к конфликту послужит Сербия» *.
Тщательный анализ июльского кризиса 1914 г. приводит нас к следующим выводам о роли отдельных империалистических держав в развязывании войны и использованных ими для этой цели методах.
Австро-германский блок. Получив известие об убийстве в Сараеве австрийского престолонаследника эрцгерцога Франца-Фердинанда, правящая верхушка Австро-Венгрии сразу же решила использовать это убийство для разгрома Сербии и захвата господствующих позиций на Балканах. Понимая, что поход против Сербии может привести к войне с Россией и даже вызвать мировую войну, австрийские организаторы войны решили обратиться к германскому правительству с запросом, поддержит ли Германия Австро-Венгрию в случае, если австрийский поход против Сербии выльется в конечном счете в войну с Россией и даже мировую войну. Вильгельм II и Бетман-Гольвег 5 и 6 июля заверили правительство Австро-Венгрии, что Германия будет стоять за Австро-Венгрию «как союзник и как друг», даже если дело дойдет до войны с Россией1 2. Это заявле-
1 В. И. Ленин, Речь на реферате Г. В. Плеханова «Об отношении социалистов к войне» 28 сентября (11 октября) 1914 г. Поли. собр. соч., т. 26, стр. 25.
2 OUAP, VIII, N 10058, 10076.
ние германского правительства явилось «карт-бланш» австро-венгерскому правительству на развязывание войны.
Используя «карт-бланш», данный германским союзником, австро-венгерское правительство подготовило в строжайшей тайне исключительно наглый по тону и содержанию, провокационный и рассчитанный на войну ультиматум, составленный по принципу «какие требования можно было бы предъявить, чтобы сербы совершенно не могли их принять» Г
Объединенный совет министров Австро-Венгрии 19 июля, принял решение, что после победы Сербия должна быть разделена на части между Болгарией, Грецией и Албанией, а остаток территории Сербии оккупирован австрийскими войсками и поставлен в вассальную зависимость от Австро-Венгрии 1 2.
23 июля ультиматум был вручен сербскому правительству с указанием, что непринятие его полностью при: ведет к разрыву дипломатических отношений. На ответ было дано 48 часов.
После вручения ультиматума австро-венгерское правительство, опираясь на тайные советы и обещания германского союзника, упорно и последовательно отклоняло все предложения о посредничестве со стороны Антанты, в особенности царской России, стремясь всячески форсировать события и поставить державы Антанты перед совершившимся фактом — фактом войны между Австро-Венгрией и Сербией. С этой целью австро-венгерское правительство порвало 25 июля дипломатические отношения с Сербией и отозвало своего посланника из Белграда, 28 июля объявило войну Сербии и на следующий день начало бомбардировку Белграда.
На угрозу вмешательства царской России, сопровождаемую объявлением частичной мобилизации русской армии против Австро-Венгрии, австро-венгерское правительство ответило решением о всеобщей мобилизации своих вооруженных сил.
Таким образом, после получения «карт-бланш» от Германии австро-венгерское правительство усвоило тактику непримиримого, упрямо последовательного развя
1 DD, N 29.
2 OUAP, VIII, N 10393.
зывания войны без всякого старания замаскировать этот взятый курс на войну какими-либо дипломатическими приемами и процедурами, что не раз приводило в раздражение германского союзника, заботившегося о переброске ответственности за развязывание войны на державы Антанты.
«Австрийская буржуазия предприняла грабительский поход против Сербии» 1 и, будучи подталкиваема и подбадриваема правящей верхушкой Германии, упрямо навязывала Сербии войну, не заботясь ни о последствиях, ни о дипломатических приличиях.
Германские организаторы войны под предлогом локализации конфликта и политики невмешательства также отклоняли английские и русские попытки посредничества, тайком подбодряя и подталкивая Австро-Венгрию действовать быстро и решительно против Сербии1 2. Германские организаторы войны предупредили австро-венгерское правительство, что германское правительство будет передавать английские предложения посредничества в Вену лишь для видимости, ни в коем случае не поддерживая их и не солидаризируясь с ними, единственно для того, чтобы не возбудить подозрения в Англии и не отклонить ее от политики нейтралитета 3.
Заботясь о переброске ответственности за развязывание войны на противников — страны Антанты, и в особенности на Россию, германское правительство требовало от Австро-Венгрии соблюдения необходимых дипломатических приличий и процедур, которые позволили бы замаскировать откровенно непримиримый курс австро-венгерского правительства на войну, и само в этих целях выступило с предложением посредничества, которое предусматривало оккупацию Белграда австрийскими войсками и в создавшейся обстановке лишь обостряло и углубляло конфликт, ибо этой попыткой посредничества германское правительство не собиралось «сдержать Австрию», а лишь «максимально улучшить условия, в которых придется вести» мировую войну4.
1 В. И. Ленин, Задачи революционной социал-демократии. Поли, собр. соч., т. 26, стр. 5.
2 DD, N 213; OUAP, VIII, N 10656.
3 OUAP, VIII, N 10793.
4 DD, N 323.
Нод маской этих дипломатических маневров, имевших целью изобразить войну как навязанную Германии и этим облегчить обман широких масс немецкого народа и втягивание их в войну, германская правящая клика усиленно вербовала новых союзников (Турцию, Швецию), вела переговоры со старыми союзниками (Италией, Румынией) о выполнении ими обязательств союза, торговалась с Англией о цене за сохранение ею нейтралитета и посылала угрожающие предупреждения царской России и Франции, требуя прекращения военных мероприятий, проводимых этими державами.
После неудачи переговоров с Англией о нейтралитете и получения известия о частичной русской мобилизации против Австро-Венгрии германское правительство 30 июля предложило Австро-Венгрии не отвергать огульно всех предложений посредничества, ибо в противном случае «вряд ли. .. будет возможно приписать России вину за вспыхивающий европейский пожар», что «создаст для нас совершенно невозможное положение по отношению к нашему народу» 1 и т. д. Но одновременно германская военщина, считавшая момент благоприятным для выигрыша войны и стремившаяся развязать войну во что бы то ни стало, предупредила австровенгерский генеральный штаб, что Австро-Венгрия должна стоять непоколебимо, отклонить все английские предложения посредничества и немедленно мобилизоваться против России, что Германия пойдет за Ав.стро-Венгрией без оговорок1 2.
Получив утром 31 июля известие о всеобщей мобилизации в России, германское правительство использовало это сообщение для того, чтобы свалить ответственность за нападение на Россию и заявить народным массам Германии и всему миру, что Германия подверглась нападению и вынуждена к самообороне. Германская правящая клика, получив долгожданный предлог, чтобы форсировать военную развязку, объявила в 13 часов 31 июля «состояние угрозы войны», направила ультиматум царской России (с 12-часовым сроком для ответа) и Франции (с 18-часовым сроком), 1 августа объявила войну России и 3 августа — Франции.
1 DD, N 441
2 Там же, № 451а.
Таким образом, германские империалисты, взяв на себя в 1914 г. выбор момента для развязывания мировой империалистической войны, навязали миру кровопролитнейшую войну в расчете, что эта война закончится перекройкой карты Европы и всего земного шара в пользу Германии.
Франко-русский союз. Царское правительство из предупреждений Грея Бенкендорфу 8 июля 1914 г., из предупреждения Карлотти 16 июля и телеграммы Шебеко, полученной в Петербурге 17 июля, знало, что Австро-Венгрия готовится к решительному выступлению против Сербии и что Грей даже предвидит возможность возникновения из сараевского убийства «всеобщей войны со всеми ее потрясениями» Но, будучи неуверенным в своих силах и не рискуя ввязаться в одиночку в войну против австро-германского блока ради сохранения империалистических позиций русского царизма и буржуазии на Балканах и на Ближнем Востоке, царское правительство вплоть до приезда в Петербург 20 июля французского президента Пуанкаре сохраняло позицию выжидания.
Французское правительство также было достаточно полно осведомлено в первой половине июля 1914 г. о подготовке Австрией решительного выступления против Сербии (донесения Деко, Дюмена, Жюля Камбона, предупреждение Грея Полю Камбону 8 июля 1914 г.) 1 2. 15 июля президент французской республики Пуанкаре уехал в Петербург для переговоров с царем об общей линии действий в случае выступления Австро-Венгрии против Сербии.
На совещаниях Пуанкаре и Вивиани с царским правительством, происходивших в Петербурге с 20 по 23 июля 1914 г., было достигнуто, по выражению Сазонова, «интимное соглашение» между Францией и Россией, в силу которого французское правительство дало тайное обещание царскому правительству поддержать Россию, если последняя вступит в войну с австро-германским блоком в результате выступления Австро-Венгрии против Сербии3.
1 МОЭИ, IV, № 146, 245, 247.
2 DDF, X, N 461, 462, 469, 470, 471, 472, 473, 483.
3 DDF, XI, N 19.
Имея это обещание французской правящей верхушки, царское правительство не без колебаний и сомнений оставило свою позицию выжидания и вмешалось в европейский кризис, готовясь вступить в войну с австрогерманским блоком, если Австро-Венгрия не согласится пойти на уступки и взять обратно из своего ультиматума Сербии часть наиболее агрессивных требований, затрагивающих империалистические позиции царской России на Балканах и на Ближнем Востоке.
Узнав условия австрийского ультиматума, французский совет министров в Париже решил 24 июля готовиться к войне и предложил руководству французской армии принять все предусмотренные на случай войны мероприятия. В дальнейшем развитии июльского кризиса французское правительство 4 раза \ а именно: 27, 29, 30 и 31 июля — подталкивало царскую Россию выступить против Австро-Венгрии, обещая выполнить обязательства союза по отношению к России, если Германия вступит в войну с Россией, хотя условия союза, предусмотренного статьями договора о франко-русском союзе, для Франции в эти дни еще не существовало.
Под влиянием этих подталкиваний французской правящей верхушки, под влиянием намеков-советов английского министра иностранных дел Грея не упустить время и мобилизоваться возможно скорее, под нажимом русской империалистической буржуазии царское правительство преодолело свои сомнения и колебания и решилось на войну, в которой оно искало спасение от революции.
Непримиримость Австро-Венгрии, объявившей 28 июля войну Сербии, а 29 июля бомбардировавшей Белград, привела к тому, что царское правительство во имя своих империалистических интересов объявило 29 июля частичную, а 30 июля всеобщую мобилизацию, отлично сознавая, что Германия использует последнюю в качестве предлога для объявления войны России.
Таким образом, русский царизм и русская буржуазия втянули народные массы России в наступательную разбойничью войну во имя своих империалистических задач и целей, выступая как агентура англо-французского капитала, как резерв западного империализма.
1 DDF, XI, N 138, 234, 305; МОЭИ, V, № 356, 409.
Со своей стороны французская правящая верхушка проявила поразительное единодушие в отношении готовности втянуть Францию в войну в июле 1914 г. Руководство французской армии во главе с Жоффром форсировало события, требуя от правительства ряда мероприятий, способных лишь обострить кризис, — выдвижение войск прикрытия, всеобщая мобилизация и т. д.
В период июльского кризиса 1914 г. французский империализм не пытался сдержать, а, наоборот, всемерно подталкивал к вступлению в войну русский царизм с целью грабежа австрийских и немецких земель.
Англия. Английские организаторы войны уже с 6 июля знали, что австро-германский блок решил использовать сараевское убийство для расправы с Сербией, что могло вызвать вмешательство России и Франции и мировую войну. Английские империалисты, терявшие в результате германской судостроительной гонки свое господство на море, были глубоко заинтересованы в скорейшем разгроме германского соперника и в силу этого стремились к тому, чтобы австро-сербский конфликт перерос в европейскую войну.
Только при условии перерастания австро-сербского конфликта в общеевропейскую войну, такую войну, которая угрожала бы жизненным интересам и безопасности самой Англии, можно было увлечь «сторонников мира» в правительстве и парламенте, обмануть народные массы и поднять их «во имя права, свободы и справедливости» на «священную войну» против «прусских варваров», «нарушителей мира народов», угрожающих самой Англии.
Предвидя, как развернутся события в ближайшем будущем, Грей (и другие английские организаторы войны) усвоил тактику провоцирования войны, стараясь создать у австро-германских дипломатов впечатление, что Англия останется в стороне от войны (незаинтересованность Англии в австро-сербском конфликте, отсутствие у Англии соглашений с Россией и Францией, связывающих Англию на случай европейской войны, в силу чего война будет войной четырех держав без участия Англии, «честное слово» английского короля принцу Генриху прусскому и т. д.) и тем побудить австро
1 DD, N 30, 52, 157; BD, XI, N 99; DD, N 207, 374.
германский блок зарваться возможно дальше. Одновременно с этой тактикой «невмешательства» Грей подталкивал царскую Россию действовать решительно, советуя России возможно скорее объявить мобилизацию, как только Австрия начнет мобилизацию против Сербии, не ожидая вторжения австрийских войск в Сербию Г
Предложения посредничества, выдвинутые Греем (24 июля — посредничество четырех держав между Австрией и Россией, 26 июля — конференция четырех держав в связи с конфликтом между Австрией и Россией), имели целью дать возможность конфликту развиваться и углубляться, так как основное условие этих предложений посредничества состояло в том, что мобилизация в Сербии, Австрии и России может идти своим ходом (запрещались .лишь активные военные операции). По собственному признанию Грея, эти предложения посредничества делались для того, чтобы в период переговоров царская Россия могла выиграть время и уравнять сроки своей мобилизации со сроками австрийской и германской мобилизаций1 2.
Эта тактика натравливания обеих группировок с целью столкнуть их друг с другом и довести конфликт до военной развязки проводилась весьма ловко и искусно Греем, главной заботой которого в дни июльского кризиса была забота всячески скрыть как от народных масс Англии, так и от союзников по Антанте — Франции и России — свою работу по развязыванию войны.
Однако 27 июля Грей перешел от тактики скрытого развязывания войны к тактике открытого развязывания войны. Требование Грея и других организаторов войны, выдвинутое Греем 27 июля, чтобы правительство приняло решение о вступлении Англии в войну на стороне Франции и России, было дезавуировано английским кабинетом огромным большинством голосов (11 против 4) при 4 воздержавшихся. Тем не менее «партия войны» в кабинете (Грей, Черчилль, Асквит, Холден) при содействии аппарата «Форин Оффис» и верхов военщины вела курс на втягивание Англии в войну, проводя мобилиза
1 BD, XI, N 112, 116, 132, 146; МОЭИ, V, № 54, 56.
2 BD, XI, N 139, 140, 141; Grey, Twenty five years 1892—1916, Vol. I, p. 315.
цию и подготовительные к войне мероприятия на суше и на море как в самой Англии, так и в ее колониях. В решающие дни 1—3 августа, когда Германия вступила в войну, английские организаторы войны в кабинете Асквита при помощи закулисных неофициальных посредников (Вильсона, Максе, Джорджа Ллойда, Стида, генерала Раулинсона, Эмери, леди Эйлин Робертс и т. д.) связались с руководством консервативной партии и, обеспечив его поддержку своим военным планам, угрозой создания коалиционного либерально-консервативного кабинета, добились 3 августа отставки некоторых либеральных министров (сторонников нейтралитета Англии) и согласия большинства членов либерального правительства на вступление Англии в войну.
Английские методы развязывания войны являются самой показательной иллюстрацией к указанию Ленина о том, «как велика тайна, в которой война рождается» Г
* * *
В 1914 г. Германия, Австрия, Англия и Франция по разным причинам, изложенным выше, стремились форсировать войну, и только для России развязывание войны в 1914 г. было невыгодным. Она предпочла бы 1917 год 1914-му, но царская Россия была подчиненным членом Антанты, а не ее атаманом.
Таким образом, в развязывании войны в июле 1914 г. принимали участие все великие империалистические державы: Германия и Австро-Венгрия, с одной стороны, Англия, Франция и Россия — с другой. Поэтому в войне 1914—1917 гг. не было «нападающих» и «обороняющихся», а были две взаимно друг на друга нападающие стороны, которые вели друг против друга наступательную войну.
Эту точку зрения впервые выдвинул Ленин, безжалостно разоблачавший буржуазно-обывательские «сказки» и «софизмы» социал-шовинистов и каутскианские «перлы» об «оборонительной и наступательной» войне, распространявшиеся империалистами всех стран
1 В. И. Ленин, Заметки по вопросу о задачах нашей делегации в Гааге. Соч., т. 33, стр. 409.
ради обмана народных масс и в период 1914—1918 гг., и после войны.
Выступая против империалистов и их подголосков — социал-шовинистов «оборонцев» и каутскианцев, старавшихся взвалить вину на «злокозненность» противника и обелить себя и свою буржуазию от вины за войну, В. И. Ленин в статье «Софизмы социал-шовинистов» (1915 г.) писал: «В империалистской войне 1914 г. одинаково виновата «злокозненность» правительств и буржуазии всех «великих» держав, и Англии, и Франции, и Германии, и России» L
Такова объективная сторона вопроса.
Но с точки зрения субъективного стремления развязать в 1914 г. войну на первое место следует поставить Германию, которая при содействии своего несамостоятельного союзника-сателлита — Австро-Венгрии использовала сараевское убийство, навязав миру в июле 1914 г. тяжелую и кровопролитную войну.
Если бы германское правительство не решило использовать сараевское убийство в качестве предлога для развязывания войны, то мировой войны в 1914 г. не было бы, так как Австро-Венгрия не решилась бы самостоятельно выступить против Сербии, за которой стояла Россия.
На второе место с точки зрения субъективного стремления развязать войну следует поставить Англию, не допускавшую отступления Германии в июле 1914 г. и подбодрявшую вместе с Францией Россию «стоять твердо» и поскорее объявить мобилизацию. Третье место занимает Франция, связавшая русский царизм золотой цепочкой займов и нанимавшая на свои миллиарды «черносотенные банды русского царизма для наступательной войны с целью грабежа австрийских и немецких земель» (В. И. Ленин). Четвертое место занимает Австро-Венгрия и пятое — царская Россия.
Царская Россия была последней в смысле желания развязать войну в июле 1914 г., но это объясняется отнюдь не «миролюбием» царской России, а ее неготовностью к войне в 1914 г.
1 В. И. Ленин, Софизмы социал-шовинистов. Поли. собр. соч., т. 26, стр. 184; см. также т. 31, стр. 310, 395; т. 32, стр. 14—17, 278.
Особое место в истории возникновения первой мировой войны занимают США. США уже в конце XIX в. считали Германию своим основным соперником в сфере промышленного развития и единственной державой, с которой США могут быть вынуждены вступить в войну. США вели ожесточенную экономическую и политическую борьбу с Германией в странах Центральной и Южной Америки, стремясь вытеснить германскую торговлю и германское влияние из этих стран. США стремились парализовать германскую экспансию в Китае, строили такой военный флот, который был бы способен помериться силами в борьбе один на один с германским военным флотом и не допустить переправы германского десанта через Атлантический океан.
Но, будучи жизненно заинтересован в разгроме своего самого опасного соперника и противника — Германии, стремясь, как показывает первая миссия полковника Хауза в Европу в апреле —июне 1914 г., стравить Антанту с Германией и подтолкнуть их к войне друг против друга, американский империализм не принял — и об этом свидетельствуют опубликованные до сих пор правительствами СССР, Англии, Франции, Германии, Австро-Венгрии и США дипломатические документы предвоенного периода — непосредственного участия в развязывании первой мировой войны. Не говорят об этом непосредственном участии США все опубликованные мемуары и воспоминания европейских и американских политических деятелей и дипломатов. Одной из причин этого был тот факт, что страны Антанты были первой линией обороны США и всего Американского континента от агрессии со стороны германского империализма. Пока эта оборона не была сломлена Германией, США были в безопасности от германской агрессии.
Но по одному нескромному признанию доверенного лица и друга Вильсона можно судить о том, с каким чувством тайного и тщательно скрываемого восторга было встречено в правящих кругах США начало мировой войны в Европе. 11 октября 1914 г. американский посол в Англии Уолтер Пейдж писал своему другу, президенту США Вудро Вильсону: «Почти все правительства Европы обанкротятся, Германия исчезнет с моря, и через 10 лет будет трудно вспомнить, какой была Европа в предыдущие десятилетия. И тогда все будущее
37 и. П. Полстика
577
мира, более чем когда-либо, будет находиться в наших руках» Г
Правящие круги США с начала первой мировой войны, как свидетельствуют признания президента США Вильсона полковнику Хаузу, приняли решение не допустить победы своего главного и наиболее опасного противника— Германии над Антантой. Но правительство США, тайно сочувствуя странам Антанты, не собиралось, да и не могло в июле 1914 г., ввязаться в войну против Германии по следующим причинам:
1. Главные соперники США — Германия и Великобритания— во главе своих коалиций вступили в смертельную схватку друг с другом, взаимно ослабляя друг друга в этой борьбе. Если победа Германии была неприемлема для США, ставя их лицом к лицу с победоносной Германией, подчинившей себе всю Европу, то немедленная, быстрая победа Антанты над Германией была также невыгодна американскому империализму. По расчетам американских дельцов, война должна была ослабить военную и экономическую мощь не только Германии, но и Англии и создать для США возможность занять первое место в капиталистическом мире не только в промышленном отношении (это уже было достигнуто в 90-е годы XIX в.), но и в области мировой торговли, финансов, экспорта капиталов, в мировом морском транспорте, в отношении мощи на суше и на море, в отношении передела мира и перераспределения колониальной добычи — словом, война должна была сделать США, по расчетам американских дельцов, гегемоном земного шара.
Но эта цель не могла быть достигнута в условиях короткой, молниеносной мировой войны. Для американского империализма было существенно важно, чтобы мировая война была войной возможно более длительной, войной на истощение не только побежденного, но и победителя, ибо только такая длительная война давала возможность американским монополиям бешено наживаться на поставках оружия и снаряжения, на предоставлении займов странам Антанты, на поставках продовольствия и необходимого промышленного сырья
1 В. Hendrick, The Life and Letters of Walter H. Page, Vol. I, London, 1930, p. 341.
Германии через Голландию и Скандинавские страны. Только такая длительная война давала возможность американским правящим кругам выиграть время и превратить США в первоклассную военную и морскую державу, держащую в своих руках судьбы всего мира.
2. В 1914—1915 гг. ни армия, ни военный флот США не были готовы к участию в мировой войне. Надо было также подготовить широкие массы американского народа к мысли об участии в войне. Рабочий класс и фермерство Америки были решительно настроены против участия США в начавшейся мировой войне. Вторичное избрание Вудро Вильсона президентом в 1916 г. последовало лишь потому, что Вильсон считался в широких кругах американского народа сторонником сохранения нейтралитета США в мировой войне.
Поэтому правящие круги США усвоили в первые годы мировой войны политику нейтралитета и затягивания войны на возможно более длительный срок. Когда перевес сил оказывался на стороне Германии, США усиливали борьбу против подводной войны и увеличивали свою помощь Антанте, когда же перевес сил оказывался на стороне Антанты, США усиливали борьбу против объявленной державами Антанты блокады и облегчали этим пропуск кораблей с продовольствием и промышленным сырьем для Германии в порты Голландии и Скандинавских стран.
За годы нейтралитета США оба противника — Антанта и германский блок — настолько истощили себя во взаимной борьбе, что к началу 1917 г. обозначился «поворот в мировой политике» (В. И. Ленин) от империалистической войны к империалистическому миру в связи с угрозой социальной революции в воюющих странах. За годы своего нейтралитета США сделали крутой скачок в экономическом развитии. Промышленность Соединенных Штатов по важнейшим отраслям производства увеличилась в 1,5—2 раза, внешняя торговля неизмеримо возросла, значительная часть золотого запаса европейских стран перекочевала в сейфы американского казначейства и американских банков. США укрепили свои позиции на важнейших мировых рынках, в особенности в странах Латинской Америки и Азии, в результате вытеснения товаров Германии и стран Антанты. США стали мировым банкиром и кредитором. Началось
американское вторжение капитала в страны Европы. США превратились в сильнейшую военную и морскую державу.
Капиталисты США, указывал В. И. Ленин в феврале 1916 г., «получают теперь колоссальные прибыли от европейской войны. И они также агитируют за войну. Они говорят, что Америка тоже должна готовиться к участию в войне, сотни миллионов долларов народных денег должны быть выкачаны на новые вооружения, на вооружения без конца» L
К началу 1917 г. политика нейтралитета стала для американского империализма ненужной с точки зрения накопления своих сил и мощи. Она стала невыгодной и опасной в связи с ростом революционного движения в Европе, и в особенности в России, ростом, подрывавшим боеспособность Антанты.
Поэтому в апреле 1917 г. США вступили в войну с Германией, стремясь добиться поражения Германии, своего самого опасного конкурента, но сохранить после войны военную мощь Германии в таких размерах, чтобы Германия могла быть полезным противовесом притязаниям Франции и Англии на господство в Европе. Сохранение после мировой войны двух враждебных уравновешивающих лагерей в Европе обеспечивало для американского империализма свободу рук в Азии, Африке и на Тихом океане. Англия и Франция продолжали истощать свои силы в войне с Германией, все более попадая в политическую, финансовую и военную зависимость от США. Военная задолженность стран Европы Соединенным Штатам достигла к 1921 г. 15 млрд. долл. США действительно стали мировым банкиром и мировым кредитором. Американскому монополистическому капиталу досталась значительная часть рудников, электростанций, железных дорог и пароходных линий, принадлежавших до войны европейским монополистическим трестам и концернам.
Все выгоды и прибыли достались на долю крупнейших американских монополий. Золотой поток военных заказов обогатил монополистов США и увеличил в несколько раз число американских миллионеров, получивших насмешливую кличку «детей войны».
1 В. И. Ленин, Речь на интернациональном митинге в Берне 8 февраля 1916 г. Поли. собр. соч., т. 27, стр. 233.
Зато все издержки по участию США в первой мировой войне, достигавшие 40 млрд, долл., не считая займов союзникам, пали на плечи широких масс американского народа и народов воюющих стран.
«Американские миллиардеры...— писал В. И. Ленин,— нажились больше всех. Они сделали своими данниками все, даже самые богатые, страны. Они награбили сотни миллиардов долларов... И на каждом долларе — ком грязи от «доходных» военных поставок, обогащавших в каждой стране богачей и разорявших бедняков. На каждом долларе следы крови — из того моря крови, которую пролили 10 миллионов убитых и 20 миллионов искалеченных...»1
Все великие державы больше четырех лет вели империалистическую, разбойничью войну «в интересах прибыли капиталистов, которые из ужасающих страданий масс, из пролетарской крови выколачивают чистое золото своих миллиардных доходов» 1 2.
Война принесла смерть, нужду и разорение народным массам стран, участвовавших в войне. Но зато американский, германский, французский и английский монополистический капитал чудовищно нажился на войне и военных прибылях. Богатство и власть Морганов, Рокфеллеров, Круппов, Тиссенов, Стиннесов, Армстронгов, Виккерсов, Захаровых, Шнейдеров, Ванделей и т. д. увеличились в огромных размерах. Но хотя мировая война 1914—1918 гг. велась «из-за того, кто, какой величайший хищник, английский или немецкий, будет господствовать над миром, приобретать колонии, душить малые народы»3, однако общим итогом первой мировой войны для германских и английских трестов и концернов явилось то, что они — и победители, и побежденные— были вынуждены уступить мировое первенство и гегемонию в лагере мирового империализма американским монополиям и трестам.
Американский империализм надеялся в результате первой мировой войны установить свое господство над
1 В. И. Ленин, Письмо к американским рабочим. Поли. собр. соч., т. 37, стр. 50.
2 В. И. Ленин, Речь на интернациональном митинге в Берне 8 февраля 1916 г. Поли. собр. соч., т. 27, стр. 231—232.
3 В. И. Ленин, Доклад о текущем моменте 27 июня 1918 г. на IV конференции профессиональных союзов и фабрично-заводских комитетов Москвы. Поли. собр. соч., т. 36, стр. 436.
всем миром, но Великая Октябрьская социалистическая революция в России и ее последствия — мощный подъем революционного движения в Европе и рост национально-освободительной борьбы колониальных и зависимых народов— сорвали эти планы.
* * *
Задача нашего исследования — «объяснить людям со всей конкретностью», в какой тайне и как именно была развязана в июле 1914 г. мировая война. События июльского кризиса 1914 г. показывают, что изучение механизма подготовки и развязывания первой мировой войны может служить весьма полезным уроком и в настоящее время. Почему? Потому что приемы империалистических поджигателей первой мировой войны были частично использованы и при развязывании второй мировой войны и могут быть использованы империалистической дипломатией в будущем.
Война 1914—1918 гг. могла осуществиться потому, что империалистам, ее подготовившим, удалось при активном содействии правых лидеров социал-демократии вовлечь в войну трудящихся, обмануть массы, провести соответствующую мобилизацию сознания. Только благодаря успешной мобилизации сознания капиталисты могли добиться и мобилизации пушечного мяса, т. е. погнать широкие массы трудящихся убивать друг друга во имя интересов монополистической буржуазии и помещиков. Вот почему для нас важно знать, как ведется подготовка к войне, как работает дипломатический механизм по развязыванию войны.
Важнейшие решения, определившие судьбу мира, были приняты в узком кругу лиц, стоявших у власти. Поджигатели войны в каждой стране стремились поставить народные массы и широкую общественность перед совершившимся фактом развязанной войны. Представительные учреждения буржуазной демократии — парламенты, которые согласно конституции должны контролировать внешнюю политику своей страны и решать вопросы войны и мира, были не только лишены возможности осуществить контроль над деятельностью своих правительств в июле 1914 г., но были оставлены в не
ведении о ходе дипломатических переговоров, предшествовавших началу войны. Секретность и тайна, самая строгая тайна, которая нужна поджигателям войны, чтобы захватить народные массы врасплох и поставить их перед совершившимся фактом развязанной войны,— вот что, как показал опыт первой мировой войны, необходимо для ее подготовки.
Опыт июльского кризиса 1914 г. говорит также о том, что предательство лидеров II Интернационала сыграло поистине роковую роль, так как международный пролетариат, преданный и обманутый социал-шовинистами и центристами, оказался не в состоянии противопоставить свою волю замыслам поджигателей войны.
В отчетном докладе ЦК КПСС XX съезду партии Н. С. Хрущев отметил, что перед первой мировой войной «основная сила, боровшаяся против угрозы войны,— международный пролетариат, — была дезорганизована предательством лидеров II Интернационала»1. Накануне первой мировой войны «империализм был всеохватывающей мировой системой и... общественные и политические силы, не заинтересованные в войне, были слабы, недостаточно организованы и не могли ввиду этого заставить империалистов отказаться от войн»1 2. Поэтому предательство лидеров II Интернационала сделало войну 1914—1918 гг. неизбежной и неотвратимой. Такую же подлую роль лидеры правых социалистов сыграли в период подготовки и развязывания второй мировой войны.
Наконец, третьей причиной того, почему империалистам удалось развязать первую мировую войну, являлась стремительность их действий. Война была развязана в течение 7—10 дней (23 июля — 4 августа). Широкие народные массы не успели опомниться, как оказались втянутыми в войну, которую им навязали правящие классы империалистических стран. Эти дни проложили кровавый рубеж в истории человечества.
1 Н. С. Хрущев, Отчетный доклад Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза XX съезду партии. «XX съезд Коммунистической партии Советского Союза. Стенографический отчет», т. I, М., 1956, стр. 37.
2 Там же, стр. 37—38.
Список сокращений в подстрочных примечаниях
1. «British Documents on the Origins of the War 1898—1914». Edited by G. P. Gooch and Harold Temperley. His Majesty’s Stationary Office, London, 1926, vol. XI (сокращенно — BD, XI).
2. «Oesterreich — Ungarns Aussen Politik von der Bosnischen Krise bis zum Kriegsausbruch 1914. Diplomatische Aktenstiicke des Oesterreichisch-Ungarischen Ministerium des Aeussern». Oesterreichischer Bundesverlag, Wien und Leipzig, 1930, Bd. VIII (сокращенно — OUAP, VIII).
3. «Documents Diplomatiques Fran^ais 1871—1914». Ministere des Affaires Etrangeres Commission de publication des Documents relatifs aux origines de la guerre de 1914. Imprimerie Nationale. Paris, 1936, 3 serie (1911—1914), vol. X, XI (сокращенно— DDF, X или DDF, XI).
4. «Deutsche Dokumente zum Kriegsausbruch». Nach gemeinsamer Durchsicht mit Karl Kautsky herausgegeben von Graf Mon-gelas und Prof. Walter Schiicking. Bd. I—IV. Neue durchgese-hene und vermehrte Ausgabe. Deutsche Verlagsgesellschaft fur Politik und Geschichte. Berlin, 1927, Bd. I—IV (сокращенно — DD).
5i «Bayerische Dokumente zum Kriegsausbruch und zum Versailler Schuldspruch», herausgegeben von Dr. P. Dirr. Dritte erwei-terte Auflage, Verlag R. Oldenburg, Munchen und Berlin, 1925 (сокращенно — Dirr).
6. «Collected Diplomatic Documents relating to the Outbreak of the European War», Printed under authority of H. M. St. Office, London, 1915, Part VI, Serbian Blue Book (сокращенно—SBB, 1914).
7. «Papers relating to the Foreign Relations of the United States, 1914, Supplement, The World War», United States Government Printing Office. Washington, 1928, Vol. I (сокращенно — Papers relating).
8. «Международные отношения в эпоху империализма. Документы из архивов царского и Временного правительств 1878— 1917 гг.». Комиссия ЦИК СССР по изданию документов
эпохи империализма под председательством М. Н. Покровского. Государственное социально-экономическое издательство, серия III, 1914—1917, т. IV—V (сокращенно — МОЭИ IV и МОЭИ V).
9. «Minister© degli Affari Esteri. Comissione per la publicazione dei document! diplomatic!».
I Document!’ Diplomatic! Italian!. Quinta Seria 1914—1918, volume I (2 augosto—16 ottobre 1914), Istituto Poligrafico dello Stato, Libreria dello Stato, Roma, 1954 (сокращенно — DDI).
10. «Deutsche Gesandschaftberichte zum Kriegsausbruch 1914». He-rausgegeben im Auftrag des Auswartiges Amtes von August Bach, Berlin, Quaderverlag, 1937 (сокращенно — Bach).
11. «Revue d’Histoire de la Guerre Mondiale» (сокращенно — RHGM).
12. «Kriegsschuldfrage», c 1928 «Berliner Monatshefte fur Internationale Aufklarung» (сокращенно — KF).
Аннотированный указатель важнейших имен
А
Александра Романова, жена Николая II. — 233
Александр Баттенберг, германский принц, князь Болгарии в 1879— 1886 гг. — 469
Александр Обренович см. Обреновичи
Александр I, император России в 1801—1825 гг. — 162
Александр III Романов, император России в 1881—1894 гг. — 430
Александр Карагеоргиевич, с 1909 г. сербский престолонаследник.— 17, 41, 42, 43, 70, 237, 238, 239
Аллизе Генри, французский посланник в Баварии. — 361, 367
Альберт I, король Бельгии. — 560
Армстронг Гамильтон Файф, американский журналист, редактор американского журнала «Форин Афферс». — 36
Армстронг, крупнейший английский судостроительный и оружейный трест. — 581
Андрей Владимирович Романов, великий князь. — 300
Артамонов Василий Алексеевич, полковник царской армии, царский военный агент в Сербии в 1909—1917 гг., после Великой Октябрьской революции 1917 г. белогвардеец-эмигрант, референт министерства иностранных дел королевства Югославии в 20—30-х годах XX в. по «русским делам». — 236, 238, 239, 240
Асквит Герберт Генрих, английский государственный деятель, лидер либеральной партии, премьер-министр Англии в 1908—1916 гг.— 389, 462, 463, 519, 520, 522, 526, 538, 541, 551, 552, 554, 556, 557, 558, 559, 560, 561, 574
Б
Бакунин Михаил Александрович, деятель русского и международного революционного движения XIX в., теоретик анархизма, враг Маркса. — 16
Баллин Альберт, германский капиталист, директор и совладелец германской пароходной компании «Гамбург — Америка». — 138, 141, 169
Бальфур Артур Джемс, английский государственный деятель, лидер консервативной партии, премьер-министр Англии в 1902— 1905 гг. —557
Барбюс Анри, французский писатель. — 21, 236
Барк Петр Львович, царский министр финансов в 1914—1917 гг.— 271, 284
Баррер Камил, французский посол в Италии в 1897—1924 гг. — 333, 339, 341, 407, 408, 417
Бастаич Павле, член «Молодой Боснии», один из инициаторов сараевского покушения 28 июня 1914 г. — 19, 21, 236
Баттенберг Луи, принц, английский адмирал, первый морской лорд в 1912—1914 гг. — 503, 509, 510, 511
Бах Август, германский фашистский историк. — 227
Белов фон Клаус, германский посланник в Бельгии.— 189
Бенке Пауль, германский адмирал, заместитель начальника германского морского генерального штаба. — 134, 136
Бенкендорф Александр Константинович, граф, царский посол в Лондоне в 1902—1917 гг. —29,242, 245, 291, 292, 302, 328, 464, 465, 466, 480, 481, 482, 485, 496, 505, 507, 508, 511, 512, 513, 516, 517. 527, 529, 530, 532, 534, 539, 548, 550, 555, 557, 560, 566, 571
Берд Джон, член английского парламента, консерватор. — 538, 561 Бересфорд Чарльз, английский адмирал. — 541
Бертело Филип, помощник директора канцелярии французского министерства иностранных дел. — 334, 341, 342, 343, 350, 357, 365, 372, 400, 406, 407, 408, 413, 414
Бернс Джон, деятель английского рабочего движения, либерал. — 450, 519, 554, 555, 558, 559, 560, 561
Берти Френсис, лорд, английский посол во Франции в 1905— 1918 гг. —350, 353, 365, 373, 384, 390, 391, 396, 410, 411, 412, 416, 420, 424, 435, 438, 441, 491, 522, 528, 535, 536, 543, 546, 547, 557 Бертраб, германский генерал, обер-квартирмейстер германского Большого генерального штаба.— 131, 132, 134
Берхтольд Леопольд, граф, министр- двора и министр иностранных дел Австро-Венгрии в 1912—1915 гг. — 37, 49, 50, 51, 53, 54, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 76, 77, 78, 80, 81, 82, 83, 84, 85, 86, 87, 88, 91, 92, 93, 94, 96, 97, 98, 99, 100, 102, 103, 105, 106, 107, 117, 118, 126, 129, 133, 137, 138, 143, 144, 145, 146, 147, 148, 149, 157, 159, 163, 164, 174, 177, 181, 182, 185, 192, 194, 199, 200, 210, 214, 215, 216, 218, 219, 244, 261, 262, 264, 266, 281, 303, 304, 313, 334, 342, 349, 353, 364, 370, 377, 395, 413, 478, 482, 485, 489, 491, 498
Бетман-Гольвег фон Теобальд, канцлер германской империи в 1909— 1917 гг. —58, 59, 60, 73, 80, 95, 97, 98, 99, 102, 113, 119, 131, 136, 137, 139, 140, 151, 154, 155, 161, 162, 165, 168, 169, 171, 173, 176,
180, 181, 184, 185, 186, 188, 189, 192, 193, 195, 196, 197, 198, 199,
200, 201, 202, 203, 204, 206, 208, 211, 212, 215, 216, 217, 218,219,
222, 223, 225, 226, 230, 315, 372, 375, 399, 400, 413, 420, 437, 448,
449, 475, 510, 531, 532, 533, 562, 567
Билинский Леон, австро-венгерский министр, министр финансов и министр по делам Боснии — Герцеговины. — 24, 60, 61, 62, 77, 242
Бинерт Карл, барон, австро-германский военный агент в Германии в 1914 г.—208, 217
Бидерман, саксонский дипломатический агент в Берлине. — 127, 168 Биррель Августин, министр по делам Ирландии в либеральном кабинете Асквита в 1914 г. — 519
Висмарк Отто, князь, германский государственный деятель, канцлер германской империи в 1871—1890 гг. — 47
Биттнер Людвиг, австрийский буржуазный историк. — 73
Блох Камилл, французский буржуазный историк. — 407
Боллати Рикардо, итальянский посол в Германии. — 231
Бонар-Лоу Эндрью, английский государственный деятель, с 1911г. лидер консервативной партии. — 537, 538, 541, 550, 552, 557, 559
Богичевич Милош, сербский поверенный в делах в Берлине. — 245 Бопп Жюль, французский посланник в Сербии в 1914 г. — 43, 352, 371, 377
Броневский Аркадий Николаевич, советник царского посольства, и. о. поверенного в делах в Германии. — 157, 170
Бошкович М., сербский посланник в Англии. — 29, 30, 470
Бунзен де Морис, английский посол в Австро-Венгрии в 1913— 1914 гг. —— 26, 33, 95, 468, 471, 472, 483, 485, 486, 490, 532
Буржуа Леон, французский государственный деятель. — 370
Буадефр Рауль, в 1890—1894 гг. помощник начальника, затем начальник французского генерального штаба в 90-х годах XIX в. — 430
Буриан Стефан, венгерский министр двора Франца-Иосифа. — 69, 102
Бьенвеню Мартен Жан Баптист, французский государственный деятель, министр юстиции в 1914 г., в июле 1914 г. и. о. министра иностранных дел и и. о. премьер-министра. — 81, 180, 254, 261, 287, 334, 342, 343, 344, 345, 346, 347, 350, 353, 355, 356, 357, 358, 361, 363, 365, 366, 370, 371, 372, 528
Бьюкенен, сэр Джордж, английский посол в царской России в 1910— 1916 гг. —- 176, 249, 253, 255, 256, 257, 260, 262, 263, 265, 267, 268, 269, 270, 271, 280, 283, 284, 285, 286, 288, 289, 292, 302, 312, 313, 317, 322, 327, 328, 345, 350, 485, 486, 487, 493, 499, 500, 502, 504, 509, 510, 513, 515, 516, 518, 533, 534
Бьючамп Уильям, министр общественных работ в либеральном кабинете Асквита в 1914 г. — 519, 555, 559, 561
В
Вальдерзее Георг, граф, германский генерал, первый обер-квартир-мейстер и заместитель начальника Большого генерального штаба в 1914 г. — 116, 134, 148
Ванделъ, семья владельцев франко-германского угольно-металлургического треста. — 581
Вангенгейм Ганс, германский посол в Турции в 1912—1915 гг. — 126, 127
Ведель Георг, граф, представитель германского министерства иностранных дел в свите Вильгельма II (см.) в июне 1914 г.— 138, 139, 140
Вемич Велемир, сербский майор, один из членов, основателей националистического общества «Черная рука», организовавшего сараевское покушение 28 июня 1914 г. — 19
Веснич Миленко, сербский посланник во Франции в 1914 г. — 31, 332, 342
Вивиани Рене, председатель совета министров и министр иностранных дел Франции в 1914 г. — 33, 171, 222, 223, 253, 254, 255, 261,
262, 263, 323, 331, 334, 335, 342, 345, 346, 347, 348, 350, 351, 353,
354, 355, 356, 360, 361, 362, 370, 375, 376, 378, 380, 381, 382, 383,
384, 385, 386, 390, 392, 393, 395, 396, 398, 399, 400, 401, 402, 403,
404, 408, 409, 410, 414, 416, 417, 419, 420, 421, 424, 427, 435, 437,
438, 439, 443, 444, 447, 449, 451, 452, 487, 532, 552, 571
Визнер фон Фридрих, начальник правового отдела австрийского министерства иностранных дел. — 70, 71, 72, 73
Виккерс, семья владельцев крупнейшего судостроительного и оружейного треста в Англии. — 581
Виктор Эммануил III, король Италии. — 209
Вильгельм II, император Германии, король Пруссии в 1888--1918 гг. —55, 56, 58, 59, 60, 100, 101, 102, 105, 113, 114, 116, 117, 118, 119, 126, 131, 133, 136, 137, 138, 139, 140, 141, 142, 155, 158,
159, 161, 162, 163, 164, 165, 168, 177, 178, 182, 183, 184, 185, 186,
187, 189, 190, 192, 194, 195, 201, 204, 205, 206, 207, 208, 210, 212,
213, 214, 215, 220, 221, 222, 224, 225, 226, 227, 228, 229, 316, 317,
319, 320, 322, 324, 355, 567
Вильсон Генри, английский генерал, впоследствии фельдмаршал, начальник оперативного отдела (директор военных операций) английского генерального штаба в 1910—1914 гг. — 503, 509, 526, 537, 538, 540, 541, 550, 551, 554, 557, 560, 561, 566, 575
Вильсон Вудро, президент США в 1912—1920 гр.— 577, 578, 579
Вольф, семья владельцев германского телеграфного агентства Вольф. — 137, 161, 162
Г
Габринович (Чабринович) Неделько, участник сараевского покушения 28 июня 1914 г. —21, 25, 29, 30, 32, 70, 242, 470
Габсбурги, династия, правившая Австро-Венгрией до 1918 г. — 38, 48, 62, 107, 113, 114, 121, 228, 469, 512
Гагарин Михаил Анатольевич, князь, второй секретарь царского посольства в Австро-Венгрии в 1914 г. — 242
Гайнау Юлиус Якоб, австрийский генерал, подавивший революцию 1848/49 г. в Венгрии. — 122
Ганц Гуго, венский корреспондент германской газеты «Франкфуртер
Цайтунг». — 54
Ганч Гуго, австрийский буржуазный историк. — 57
Гаркорт (Харкурт) Льюис, министр по делам колоний в либеральном кабинете Асквита в Англии в 1914 г. — 450, 519, 553, 555
Гартвиг Николай Генрихович, царский посланник в Сербии в 1909—
1914 гг. — 26, 29, 30, 236, 242, 337
Гачинович Владимир, руководитель революционной молодежной организации «Молодая Босния», один из организаторов сараевского покушения 28 июня 1914 г. — 19, 21
Гельферих Карл, руководитель крупнейшего германского банка «Дейче Банк». — 141, 142
Генрих прусский (Гогенцоллерн), брат германского императора Вильгельма II, германский адмирал. — 138, 164, 178, 191, 207, 218, 219, 230
Георг V, король Англии с 1910 г. — 230, 283, 420, 424, 451
Геррик Т. Мирон, посол США во Франции в 1914 г.— 449
Гертлинг Георг, граф, председатель совета министров Баварии в
1914 г. — 127, 341
Гетцендорф см. Конрад фон Гетцендорф
Гизль Владимир, барон, австро-венгерский генерал, посланник в Сербии в 1913—1914 гг. —36, 37, 38, 45, 59, 80, 81, 82, 84, 87, 88, 89, 92, 137, 138, 183, 351, 352, 509
Гирс Михаил Николаевич, барон, царский посол в Турции в 1912— 1914 гг. — 109, ПО
Гобгауз Чарльз, канцлер (министр) по делам герцогства Ланкастер в либеральном кабинете Асквита в 1914 г. — 519
Гогенберг, герцогиня София, супруга Франца-Фердинанда, убитая вместе с ним в Сараеве 28 июня 1914 г. — 25, 471
Гогенцоллерны, династия, царствовавшая в Пруссии, с 1871 по 1918 г. правившая Германской империей. — 209
Гойос Александр, граф, начальник канцелярии австро-венгерского министра иностранных дел графа Берхтольда. — 54, 55, 56, 59, 60, 69, *73, 77, 117, 118, 119, 120, 121, 125, 142, 143, 149, 180, 194, 216, 219
Гойос Алиса, супруга Александра Гойоса. — 50
Голинка, капитан австро-венгерского генерального штаба, прикомандированный в 1914 г. к австро-венгерскому консульству в Москве. — 85
Голубич Мустафа, один из организаторов сараевского покушения 28 июня 1914 г. — 19, 21
Горемыкин Иван Логгинович, председатель совета министров Российской империи в 1914 г. —241, 271, 277, 284, 307, 317
Гошен, сэр Эдуард, английский посол в Германии в 1908—1914 гг.— 176, 187, 196, 198, 211, 219, 223, 413, 453, 486, 531, 532, 533, 561, 562, 566
Грабеч Трифко, член организации «Молодая Босния», один из участников сараевского покушения 28 июня 1914 г. — 19, 21, 242
Грей, сэр Эдуард, английский министр иностранных дел в 1905— 1916 гг. —43, 91, 92, 94, 95, 98, 100, 105, 124, 155, 156, 157, 159, 161, 163, 164, 169, 170, 171, 172, 173, 174, 175, 176, 177, 180,
181, 188, 191, 192, 193, 195, 198, 199, 201, 202, 206, 207, 208,
209, 214, 215, 216, 219, 223, 224, 225, 226, 227, 229, 230, 231, 234, 245, 249, 251, 253, 255, 256, 257, 260, 267, 268/ 270, 271, 277,
286, 288, 291, 292, 302, 303, 313, 322, 327, 328, 329, 334, 348,
349, 357, 363, 366, 370, 372, 376, 377, 385, 389, 390, 393, 396,
409, 410, 411, 412, 413, 416, 420, 422, 423, 424, 425, 435, 438,
440, 441, 442, 443, 444, 447, 448, 450, 452, 459, 460, 462, 463,
465, 466, 467, 468, 469, 470, 472, 473, 474, 475, 476, 477, 478,
479, 480, 481, 482, 483, 484, 485, 486, 487, 488, 489, 490, 492,
493, 494, 495, 496, 497, 498, 499, 500, 503, 504, 505, 506, 507,
508, 509, 510, 511, 512, 514, 515, 517, 518, 519, 520, 521, 522,
524, 525, 527, 528, 529, 530, 531, 532, 533, 534, 535, 536, 538,
540, 541, 542, 543, 544, 545, 547, 548, 550, 552, 553, 555, 556,
557, 558, 560, 561, 562, 563, 566, 571, 572, 573, 574
Гренвиль Джордж, лорд, советник английского посольства во Франции в 1914 г. — 365, 366
Григорович Иван Константинович, царский адмирал, морской министр в 1911—1917 гг. — 267, 271, 284, 309, 310, 317
Гризингер Юлий, барон, германский посланник в Сербии в 1911— 1914 гг. - 43, 89
Груич Славко, генеральный секретарь сербского министерства иностранных дел в 1914 г. — 28, 30, 33, 35, 36, 37, 38, 44, 277, 464
Гутман Альфред, директор Дрезденского банка, связанного с фирмой Круппа. — 142
Гуттен-Чапский Богдан, граф, неофициальный агент германского министерства иностранных дел. — 208
Густав V, король Швеции. — 209
Гюге Адольф, военный атташе при французском посольстве в Англии, — 519
д
Данилов Юрий Николаевич, генерал квартирмейстер русского генерального штаба в 1914 г. — 298, 307
Дачич Живоин, деятель сербского националистического движения, один из основателей сербского патриотического общества «Народная оборона» и директор государственной типографии в Белграде. — 29
Деларош-Верне Поль, французский посланник в Черногории в 1914 г. —20
Девонширский Виктор-Христиан, герцог, видный член английской консервативной партии в 1914 г. — 550
Деко Леон, французский посланник в Сербии в 1914 г. — 27, 336, 337, 571
Дешанель Поль, французский государственный деятель, председатель сената Франции в 1914 г. — 252
Димитриевич Драгутин, сербский полковник, начальник разведки сербского генерального штаба в 1914 г. и руководитель тайного сербского общества «Черная рука». — 17, 21, 22, 237, 239, 240 Дмитриев Радко, болгарский генерал, болгарский посланник в России в 1914 г. — 285, 286
Добророльский Сергей Константинович, царский полковник, начальник мобилизационного управления царского генерального штаба в 1914 г. —267, 293, 295, 298, 304, 307, 308, 309, 310, 311, 312, 317, 321, 325, 326
Драга Обренович см. Обреновичи
Дуглас Чарльз Уильям, английский генерал, начальник английского генерального штаба в 1914 г. — 526
Дурново Петр Николаевич, царский сановник, член Государственного совета. — 233
Дюмен Альфред, французский посол в Австро-Венгрии в 1914 г.— 261, 262, 331, 333, 336, 338, 340, 341, 342, 349, 350, 352, 358, 371, 405, 408, 419, 483, 571
Душан Сильный, король Сербии в 1331—1355 гг. —469
Е
Евтанович Григорий (Глиша), тесть Спалайковича. — 242
Ж
Живанович Иован, один из инициаторов сараевского покушения 28 июня 1914 г. —19, 236
Жорес Жан, лидер французской социалистической партии. — 252, 401
Жоффр Жак, начальник французского генерального штаба в 1914 г.— 197, 334, 345, 356, 369, 376, 385, 386, 398, 399, 414, 415, 422, 437, 573
3
Зайончковский Андрей Медардович, советский военный историк. — 295, 431, 432
Зальца фон, барон, саксонский дипломатический представитель в
Берлине. — 114, 115, 117, 191, 202, 204
Захаров, сэр Бэзиль, английский миллионер, совладелец английского оружейного треста «Виккерс». — 581
Зиберт фон Бенно, советник царского посольства в Англии, германский шпион. — 231
И
Игнатьев Алексей Алексеевич, граф, царский полковник, военный агент во Франции в 1914 г. — 368, 369, 374, 378, 381, 382, 383, 384, 388, 404, 409, 419, 449
Извольский Александр Петрович, царский посол во Франции в 1910—1917 гг. —74, 176, 264, 285, 296, 304, 365, 366, 371, 372, 376, 378, 379, 380, 381, 382, 383, 384, 385, 391, 401, 403, 415, 425, 426, 427, 429, 432, 449
И лич Данило, один из участников сараевского покушения 28 июня 1914 г. — 19, 20, 21
Иованович Иован, сербский посланник в Австро-Венгрии в 1911— 1914 гг. — 23, 24, 35, 333, 336, 472
Иованович Люба, сербский государственный деятель, министр народного просвещения и культов в 1911—1914 гг. — 22, 23, 27, 30—31, 33, 36, 37, 40
Иованович Милютин, сербский поверенный в делах в Германии в 1914 г., зять сербского премьер-министра Пашича.— 168
Исаак Жюль, французский буржуазный историк. — 406
К
Кагенек Франц, граф, германский военный агент в Австро-Венгрии. — 146, 147
Казанский Михаил Васильевич, управляющий царским консульством в Праге (Австро-Венгрия) в 1914 г. — 302
Казимирович Радослав, деятель великосербского движения, друг Ди-
митриевича (см.). — 21
Кайлер Карл, австро-венгерский адмирал, заместитель начальника морского отдела военного министерства в 1914 г. — 60, 77
Кайо Жозеф, французский государственный деятель, министр фи-
нансов в 1913—1914 гг. — 252, 331
Кальвель Чарльз-Эдвард, английский генерал. — 541, 561
Камбон Жюль, французский посол в Германии в 1907—1914 гг.— 117, 155, 170, 171, 176, 254, 256, 304, 338, 340, 343, 349, 354, 363, 372, 394, 395, 397, 398, 404, 413, 417, 424, 436, 438, 446, 449
Камбон Поль, французский посол в Англии в 1898—1917 гг.— 176, 231, 271, 327, 334, 343, 348, 353, 370, 371, 376, 377, 385, 389, 390, 395, 396, 411, 412, 421, 422,423, 424, 425, 435, 436, 437, 438, 439, 440, 441, 442, 443, 444, 447, 450, 452, 453, 460, 466, 480, 483, 491, 492, 493, 495, 497, 504, 527, 532, 535, 536, 538, 539, 540, 541, 546, 547, 548, 549, 552, 553, 556, 557, 558, 560, 571
Капелле Эдуард, германский адмирал, и. о. морского министра Германии в июле 1914 г. — 131, 132, 190
Карагеоргиевичи, династия, правившая с 1903 г. в Сербии, с 1919 г.— в Югославии.— 16, 63, 268
Карл I (Гогенцоллерн), король Румынии в 1886—1914 гг. — 51, 129, 208
Карлотти Андреа, маркиз, итальянский посол в России в 1914 г.— 246, 256, 571
Карсон Эдуард, лорд, один из лидеров английской консервативной партии и руководитель ульстерского движения в Северной Ирландии. — 537
Кинский Франц, граф, секретарь австро-венгерского министра иностранных дел Берхтольда. — 87
Китцлинг Рудольф, австрийский буржуазный историк. — 106, 107
Клейнмихель Мария Эдуардовна, графиня, придворная дама при Александре Романовой. — 245, 247
Клейст, германский подполковник, адъютант в свите Вильгельма II, германский военный агент в Италии. — 209
Клеман-Симон Фредерик, референт французского министерства иностранных дел. — 332
Клерк Г. Р., чиновник английского министерства иностранных дел. — 487
Конрад фон Гетцендорф Франц, австрийский фельдмаршал, начальник генерального штаба Австро-Венгрии в 1906—1911 и 1912—1917 гг. —49, 50, 51, 56, 57, 58, 60, 64, 65, 67, 68, 76, 77, 78, 85, 87, 91, 99, 100, 101, 102, 103, 104, 107, 108, 109, 111, 164, 178, 209, 217, 218, 229
Константин I, король Греции в 1913—1917 гг.— 18, 209
Корбетт Юлиан, английский военно-морской историк. — 503
Кракенторп Дерелль, секретарь английского посольства и иногда английский поверенный в делах в Сербии в 1912—1915 гг.— 33, 43, 277, 471, 484, 499, 500, 530
Кривошеин Александр Васильевич, министр земледелия в царской России в 1906—1915 гг. — 271, 284, 320
Кробатин Александр, австро-венгерский генерал, военный министр Австро-Венгрии в 1912—1917 гг. — 60, 61, 62, 77, 78, 85, 99
Кропоткин Петр Александрович, деятель революционного движения в России во второй половине XIX в., теоретик анархизма. — 16
Кроу Эйр, сэр, помощник английского министра иностранных дел в 1914 г. — 153, 462, 466, 487, 501, 502, 504, 521, 536, 537, 540, 566
Крупп, семья владельцев крупнейшего оружейного треста в Германии. — 140, 141, 142, 581
38 н, п, Полетика 593
Круппа Жан, французский государственный деятель, занимал ряд министерских постов накануне мировой войны 1914—1918 гг.— 252
Крью Роберт, лорд, один из лидеров английской либеральной партии, занимал ряд министерских постов в 1908—1915 гг. — 519, 555, 557
Кудашев Николай Александрович, князь, советник царского посольства в Австро-Венгрии в 1912—1914 гг. — 86, 160
Л
Лагиш Пьер, маркиз, французский генерал, военный атташе французского посольства в царской России в 1912—1913 гг. — 289, 296, 352
Лазич Добривой, сербский майор, секретарь сербского тайного общества «Черная рука». — 17
Ламздорф Владимир Николаевич, граф, царский министр иностранных дел в 1901—1906 гг. — 430
Лейкарт, барон, саксонский военный агент в Берлине в 1914 г.— 116, 195
Лерхенфельд Гуго, граф, баварский посланник в Пруссии. —113, 230
Лиман фон Сандерс Отто, германский генерал, глава германской военной миссии, отправленной в 1913 г. в Турцию для реорганизации турецкой армии. — 208
Линкер Мориц, барон, германский генерал, начальник военного кабинета Вильгельма II.— 132, 162, 220, 221, 224
Лихновский Карл Макс, князь, германский посол в Англии в 1912 — 1914 гг. —99, 121, 122, 124, 125, 126, 127, 131, 153, 156, 157,
159, 163, 166, 169, 172, 173, 176, 180, 186, 188, 193, 194, 198,
199, 202, 206, 207, 208, 209, 212, 214, 215, 221, 223, 224, 226,
227, 229, 230, 231, 234, 291, 372, 376, 377, 412, 472, 473, 475,
476,477,478, 481,486,494, 495, 496, 497, 498, 499, 505, 506, 507, 508, 510, 514, 515, 516, 517, 525, 527, 528, 530, 531, 541, 542, 543, 544, 546, 560, 562, 563
Ллойд Джордж, лорд, видный член консервативной партии в Англии, депутат парламента в 1914 г. — 519, 520, 522, 541, 549. 550, 551, 571
Ллойд Джордж Давид, английский государственный деятель, один из лидеров либеральной партии, министр финансов в кабинете Асквита в 1908—1915 гг., затем премьер-министр Англии в 1916—1922 гг. —469, 545, 555, 559, 561
Ловат Симон Джордж, лорд, видный член английской консервативной партии. — 541, 561
Лореберн Роберт, лорд, видный член английской либеральной партии. — 459, 460
Луи Жорж, французский дипломат, французский посол в России в 1909—1913 гг. —251
Лэнсдаун Генри, маркиз, английский политический деятель, один из лидеров консервативной партии. — 550, 551, 552, 559
Лютц Герман, германский буржуазный историк. 107
Люцов Генрих, граф, австро-венгерский посол в Италии в 1904— 1910 гг. — 484
м
Мак Кенна Реджинальд, английский государственный деятель, министр внутренних дел в либеральном кабинете Асквита в 1911 — 1915 гг. — 519, 555
Маккио Карл, барон, помощник австро-венгерского министра иностранных дел графа Берхтольда в 1914 г. — 83, 86
Мак-Киннон Вуд Томас, английский государственный деятель, министр по делам Шотландии в 1912—1915 гг. — 519
Маклаков Николай Александрович, деятель царского режима, черносотенец, царский министр внутренних дел в 1914 г. —241,271, 284
Мак-Мюррей А., поверенный в делах США в Китае. — 526
Максе Лео, английский журналист, редактор консервативного журнала «Нэшонал Ревью». — 540, 561, 565, 575
Манневилъ Гюстав, поверенный в делах французского посольства в Германии в 1914 г. — 566
Маргерит Виктор, прогрессивный французский писатель. — 370, 375 Маржери де Брюно, директор политического департамента французского министерства иностранных дел в 1914 г. — 381, 383, 384, 391, 400, 411, 415
Марков Николай Евгеньевич (Марков II), крайне правый, член Государственной думы. — 233
Малобабич Раде, агент полковника Димитриевича. — 237, 238, 239 Мартин Уильям, чиновник французского министерства иностранных дел.— 396, 421, 424
Менсдорф Альберт, граф, австро-венгерский посол в Англии в 1904— 1914 гг. •—92, 94, 95, 193, 489, 490, 491, 492, 494, 496, 497, 498, 506, 527
Мерей Каэтан, граф, австро-венгерский посол в Италии в 1910— 1915 гг. — 105, 119
Мермет Н., деятель молодежного движения в Сербии. — 30, 236 Мессими Адольф, французский военный министр в 1911—1912 и в 1914—1915 гг. —331, 345, 351, 369, 375, 377, 378, 381, 382, 383, 384, 385, 386, 393, 394, 398, 409, 414, 415, 419, 421, 435, 436, 445, 449
Мехмедбашич Мухаммед, деятель молодежного движения в Сербии, участник сараевского покушения 28 июня 1914 г. — 19, 20, 21, 237, 238, 239
Мильеран Александр, ренегат социализма, французский государственный деятель. — 252
Мильнер Альфред, лоря, английский государственный деятель, видный член консервативной партии. — 561
Мольтке Гельмут, германский генерал, начальник германского Большого генерального штаба в 1906—1914 гг.— 101, 102, 132, 134, 146, 147, 148, 163, 171, 177, 179, 189, 196, 204, 216, 217, 218, 221, 224, 225, 226, 227, 228
Михаэлис Георг, германский государственный деятель, помощник министра финансов в 1909—1917 гг., канцлер германской империи в 1917 г. — 120
Монтереале Джиованни, князь, советник итальянского посольства в царской России в 1914 г. — 264
Милюков Павел Николаевич, русский буржуазный историк, лидер кадетской партии, после Октябрьской революции белоэмигрант. — 273
Моран Поль, — французский писатель. — 390
Морель Эдмунд, либеральный депутат парламента в 1914 г. — 564, 565
Морганы, династия американских миллиардеров. — 581
Морлей Джон, лорд, председатель Тайного совета (заместитель премьер-министра) в либеральном кабинете Асквита в 1914 г.— 450, 518, 519, 521, 522, 523, 527, 548, 553, 554, 555, 556, 558, 559, 560, 561, 566
Морлей Гай, племянник лорда Морлея, английский журналист. — 523
Мотоно Ичиро, барон, японский посол в царской России в 1906— 1916 гг. —255
Музулин Александр, барон, начальник канцелярии австро-венгерского министерства иностранных дел в 1914 г. — 43, 73, 88
Мурад I, султан Турции, убитый в 1389 г. сербским патриотом Оби-личем (см.). — 24
Мюллер Георг, германский адмирал, начальник морского кабинета Вильгельма II. — 114
Мюлон Иоганн, член директората фирмы Круппа.— 141, 142
Н
Иастич Георгий, деятель молодежного движения в Сербии, австрийский агент. — 14, 16
Науман Виктор, германский публицист, выполнявший поручения германского министерства иностранных дел. — 54, 55
Нератов Анатолий Анатольевич, царский дипломат, товарищ министра иностранных дел в 1911—1917 гг. — 267
Николай I черногорский, король Черногории в 1910—1917 гг. — 75, 352
Николай Николаевич Романов, великий князь, главнокомандующий царской армией в 1914—1915 гг. — 275, 284
Николай II Романов, император России в 1894—1917 гг. — 33, 42, 74, 162, 187, 194, 201, 204, 205, 206, 208, 211, 220, 233, 240,
241, 244, 252, 253, 254, 255, 262, 263, 282, 283, 284, 285, 287,
293, 297, 303, 307, 311, 312, 313, 314, 316, 317, 319, 320, 322,
323, 324, 325, 326, 328, 329, 345, 362, 392, 393, 404, 420, 431,
499
Николай Михайлович Романов, великий князь. — 374
Николай I Романов, император России в 1825—1855 гг.— 122
Никольсон Артур, впоследствии лорд Карнок, английский дипломат, посол в России в 1906—1910 гг., помощник английского министра иностранных дел в 1910—1915 гг. — 166, 169, 357, 358, 462, 467, 468, 487, 494, 509, 510, 514, 521, 529, 537, 546, 553, 563
Никольсон Гарольд, сын Артура Никольсона (см.), чиновник английского министерства иностранных дел в 1914 г. —563
О
Обилич Милош,, сербский воин, заколовший турецкого султана Мурада I 28 июня 1389 г. — 24, 27
Обреновичи, династия, свергнутая с сербского престола в 1903 г. за австрофильство. Король Александр Обренович и его жена королева Драга были убиты группой офицеров во главе с Дра-гутином Димитриевичем (см.), совершивших военный переворот. — 16, 25
Обручев Николай Николаевич, царский генерал, начальник главного штаба царской России в 1881—1898 гг. — 430
II
Палеолог Морис, французский посол в царской России в 1914— 1917 гг. —244, 252, 254, 255, 258, 259, 260, 262, 263, 265, 267, 268, 270, 271, 280, 281, 282, 283, 285, 286, 287, 288, 289, 293,
294, 296, 301, 303, 311, 313, 321, 322, 323, 327, 332, 334, 345,
346, 347, 348, 350, 353, 360, 361, 362, 371, 377, 378, 379, 380,
381, 385, 386, 392, 393, 398, 400, 401, 402, 403, 404, 405, 406,
407, 408, 417, 439, 499, 511, 514
Палицын. Федор Федорович, царский генерал, начальник царского генерального штаба в 1904—1907 гг. — 205, 300
Паллавичини Иоганн, маркграф, австро-венгерский посол в Турции. — 126, 127
Пануз Луи, французский генерал, военный агент в Англии в 1914 г. —538, 541
Пачу Лазарь, сербский государственный деятель, министр финансов в кабинете Пашича (см.) в 1912—1914 гг. — 36, 37
Пашич Никола, сербский государственный деятель, лидер радикальной партии, премьер-министр и министр иностранных дел Сербии в 1912—1918 гг. —22, 23, 24—25, 26, 27, 29, 30, 31, 32, 36, 37, 41, 42, 43, 45, 70, 92, 123, 241, 243, 244, 250, 278, 279
Пелехин, поверенный в делах Временного правительства России на острове Корфу. — 237
Перси Аллан, герцог Нортумберлендский, английский политический деятель, видный член консервативной партии. — 541
Петр I Карагеоргиевич, король Сербии в 1903—1921 гг. — 70
Пиз Джозеф, лорд Гэнфорд, английский политический деятель, крупный шахтовладелец и металлург, министр просвещения в кабинете Асквита (см.) в 1911—1915 гг. — 519
Пишон Стефан, французский государственный деятель, министр иностранных дел в 1906—1911 гг. и в 1913 г. — 370
Пламенац Петр, премьер-министр и министр иностранных дел Черногории в ,1914 г. — 20
Плессен Ганс-Георг, германский генерал, адъютант Вильгельма II в 1893—1918 гг. — 133, 177, 221
Плеттенберг, директор и совладелец германской пароходной компании «Северогерманский Ллойд».— 141
Покровский Михаил Николаевич, советский историк. — 229, 230
Поль фон Гуго, германский адмирал, начальник морского генерального штаба в 1914 г. — 171
Попович Раде, сербский офицер, начальник пограничной охраны в г. Шабаце в 1914 г. — 22
Потиорек Оскар, австро-венгерский генерал, военный губернатор Боснии — Герцеговины. — 69
Прибичевич Милан, австрийский офицер, бежавший в Сербию, затем офицер сербской армии, член, основатель патриотического общества «Народная оборона». — 32, 470
Принцип Гаврило, участник сараевского покушения 28 июня 1914 г., застреливший австрийского престолонаследника Франца-Фердинанда и его супругу герцогиню Гогенберг. — 19, 21, 22, 25, 27, 29, 30, 31, 32, 69, 109, 242, 332, 470
Протич Стоян, сербский государственный деятель, видный член сербской радикальной партии, министр внутренних дел в кабинете Пашича (см.) в 1913—1914 гг. — 22, 23, 26, 27, 28, 29, 36, 37
Прохаска Оскар, управляющий австро-венгерским консульством в Призрене в 1906—1912 гг. — 15, 257
Прудон Пьер-Жозеф, французский буржуазный социалист-утопист, теоретик анархо-синдикалистского движения во Франции в XIX в. — 16
Пуанкаре Раймонд, французский государственный деятель, председатель совета министров и министр иностранных дел в 1912— 1913 гг., президент Французской республики в 1913—1920 гг.— 38,74,75,77,138, 144, 151, 152, 169, 234, 243, 251, 252, 253, 255, 256, 257, 258, 259, 260, 262, 263, 264, 282, 331, 334, 335, 336, 338, 341, 345, 346, 347, 348, 350, 351, 354, 355, 356, 361, 362, 365, 370, 375, 378, 379, 380, 381, 382, 384, 390, 391, 393, 396, 400, 401, 402, 403, 408, 417, 420, 421, 424, 425, 426, 427, 429, 430, 432, 433, 437, 439, 446, 451, 452, 454, 486, 487, 500, 535,. 571
Пурталес Фридрих, граф, германский посол в царской России в 1907—1914 гг. — 151, 155, 166, 167, 176, 179, 186, 187, 192, 199, 200, 201, 202, 210, 211, 212, 222, 228, 248, 249, 250, 279, 280, 281, 282, 283, 300, 303, 308, 311, 313, 315, 319, 322, 326, 379, 380, 391, 392, 409, 478, 499, 532, 533
Пэйдж Уолтер Хайнс, посол США в Лондоне в 1914 г. — 577 Распутин Григорий Ефимович, «святой старец» и советник Николая II и Александры Романовых. — 318, 319
Р
Раулинсон Генри, английский генерал, один из руководителей английского генерального штаба в 1914 г. — 575
Редлих Иозеф, австрийский буржуазный ученый, специалист по государственному и международному праву, консультант австровенгерского министерства иностранных дел. — 49, 69, 84, 87, 228, 229
Рекули Раймонд, французский буржуазный историк и публицист. — 385, 430
Рембольд сэр Горас, советник английского посольства в Германии в 1914 г. — 156, 157, 470, 471, 486, 494
Ренсимен Уольтер, министр земледелия и рыболовства в кабинете Асквита в 1911—1914 гг. —519, 559
Рену Рене, французский политический деятель, видный член ради-кал-социалистической партии. — 375
Ренувен Пьер, французский буржуазный историк. — 382, 387, 403, 404, 406, 432
Рибо Александр, французский государственный деятель. — 370
Робертс Фредерик, лорд, английский фельдмаршал. — 540
Робертс Эйлин, дочь фельдмаршала Роберта. — 541, 575
Робертс, английский генеральный консул в Одессе. — 532
Робертсон Никольс, английский проповедник-методист. — 565
Родд Реннель, сэр, английский посол в Италии в 1914 г. — 394, 485
Родзянко Михаил Владимирович, председатель IV Государственной думы. — 273, 323
Рокфеллеры, династия американских миллиардеров. — 581
Ронжин Сергей Александрович, царский генерал, начальник управления военных сообщений генерального штаба в 1914 г. — 298, 299
Русин Александр Иванович, царский адмирал, начальник морского генерального штаба. — 267, 285
С
Саблер Владимир Карлович, царский сановник, обер-прокурор Святейшего синода. — 271
Сазонов Сергей Дмитриевич, царский министр иностранных дел в 1910—1916 гг. —30, 32, 33, 41, 74, 92, 96, 99, 105, 109, 157, 166, 174, 178, 179, 187, 192, 193, 194, 199, 200, 202, 205, 210,
212, 214, 220, 222, 228, 236, 240, 241, 242, 243, 244, 245, 247,
248, 249, 250, 253, 255, 257, 258, 259, 262, 263, 264, 267, 268,
269, 270, 271, 272, 273, 276, 277, 278, 279, 280, 281, 282, 283,
284, 285, 286, 287, 288, 289, 290, 291, 292, 293, 300, 302, 303,
304, 308, 311, 312, 313, 314, 315, 316, 317, 319, 320, 321, 322,
323, 324, 325, 326, 327, 328, 329, 334, 342, 345, 346, 347, 348,
350, 353, 360, 362, 365, 371, 372, 378, 381, 382, 391, 392, 393,
404, 417, 432, 439, 464, 465, 467, 477, 481, 482, 483, 485, 486,
487, 497, 499, 500, 501, 504, 506, 507, 511, 512, 528, 529, 530,
532, 533, 534, 550, 555, 556, 571
Саймон Джон, сэр, английский государственный деятель, генеральный прокурор в либеральном кабинете Асквита в 1914 г. — 519, 555, 559, 561
Саландра Антонио, премьер-министр Италии в 1914 г. — 364
Семюэль Герберт, английский государственный деятель, министр почт и телеграфа в либеральном кабинете Асквита в 1914 г.— 519
Сан Джулиано ди Антонина, маркиз, итальянский министр иностранных дел в 1914 г. — 339, 340, 364, 408, 413, 417, 444
Сапари Фридрих, граф, австро-венгерский посол в России в 1914 г.— 59, 85, 92, 97, 179, 194, 214, 247, 248, 250, 257, 258, 259, 264, 265, 266, 290, 303, 313, 314, 395, 529, 530
Сан-Сен, капитан французского флота, морской атташе при французском посольстве в Англии. — 447
Свербеев Сергей Николаевич, царский посол в Германии в 1914 г. —34
Сегени Ладислаус, граф, австро-венгерский посол в Германии в 1914 г. —58, 93, 95, 96, 97, 98, 101, 106, 118, 119, 121, 125, 131, 144, 149, 150, 151, 159, 164, 174, 176, 177, 188, 203, 210, 214, 242
Севастопуло Матвей Маркович, советник царского посольства и поверенный в делах во Франции в 1914 г. — 378, 384, 395, 403
Семенников В., советский историк. — 300
Сечен Николаус, граф, австро-венгерский посол во Франции в
1914 г. — 74, 90, 342, 346, 364, 413
Симич Божин, сербский офицер, один из руководителей националистического общества «Черная рука».— 19, 236
Скришч, житель города Сараево, друг Спалайковича. — 246
Смит Фредерик, впоследствии лорд Биркенхед, английский государственный деятель, видный член консервативной партии, член парламента в 1914 г. — 537
Солсбери Роберт, маркиз, лидер консервативной партии, премьер-министр Англии в период 80—90-х годов XIX в. — 461
Спалайкович Мирослав, сербский посланник в царской России в 1914 г. — 31, 241, 242, 243, 250, 255, 258, 259, 277, 278, 279, 282, 284
Стамбулов Стефан, болгарский государственный деятель, премьер-министр и министр внутренних дел в 1887—1894 гг. — 469
Стамфордгам Артур, лорд, личный секретарь английского короля Георга V в 1914 г. — 566
Станоевич Станое, деятель национального буржуазного движения в Сербии, один из основателей патриотического общества «Народная оборона», профессор Белградского университета. — 17
Стэд Уильям, английский журналист. — 461
Стефанович Душан, сербский полковник, военный министр Сербии в 1914 г. —23
Стиннессы, семья владельцев германского угольно-металлургического треста. — 581
Стид Уикхэм, английский журналист, редактор иностранного отдела английской газеты «Таймс». — 328, 468, 541, 548, 557, 575
Стипсиц Карл, барон, капитан австро-венгерского генерального штаба, прикомандированный к австро-венгерскому консульству в Москве. — 85
Сухомлинов Владимир Александрович, царский генерал, царский военный министр в 1914 г.— 167, 205, 216, 220, 233, 240, 244, 271, 283, 284, 285, 289, 296, 300, 301, 303, 309, 310, 312, 317, 318, 319, 320, 323, 324, 352
т
Тальбот Эдмунд, английский политический деятель, видный член консервативной партии в 1914 г. — 541, 551
Танкосич Войя, сербский майор, один из руководителей сербских националистических обществ «Славянский юг», «Народная оборона» и «Черная рука», один из организаторов сараевского покушения 28 июня 1914 г. — 18, 19, 21, 32, 40, 72, 107
Тарле Евгений Викторович, советский историк. — 229, 230
Татищев Илья Леонидович, царский генерал, личный адъютант Николая II в свите германского императора Вильгельма II. — 318, 320, 324
Таубе Михаил Александрович, товарищ министра просвещения в 1914 г. —233
Тодорович Коста, сербский офицер, член националистического общества «Черная рука», начальник сербской пограничной охраны в городе Лознице на австрийской границе. — 23
Терещенко Михаил Иванович, крупный русский сахарозаводчик, министр иностранных дел России в 1917 г. — 237
Тирпиц Альфред, германский адмирал, германский морской министр в 1914 г. — 131, 171, 190, 191, 192, 225
Тиррель Уильям, сэр, впоследствии лорд Тиррель, личный секретарь английского министра иностранных дел сэра Эдуарда Грея в 1914 г. — 166, 169, 511, 541, 542
Тисса Стефан, граф, австро-венгерский государственный деятель, венгерский премьер-министр в 1914 г. — 50, 51, 52, 53, 58, 59, 60,61,62,63, 64, 65, 67, 68, 69, 73, 74, 77, 78, 79, 80, 86, 100,102, 104, 117, 118, 129, 144, 145, 215, 248, 255
Тиссены, семья владельцев германского угольно-металлургического треста. — 581
Тревельян Чарльз, английский политический деятель, помощник министра просвещения в либеральном кабинете Асквита в 1914 г.— 519
Трубецкой Григорий Николаевич, князь, крупный чиновник царского министерства иностранных дел, назначен посланником в Сербию в июле 1914 г. после смерти Гартвига. — 267
Туган-Барановский Лев Николаевич, капитан царского генерального штаба. — 310, 318
Тьебо, французский посланник в Швеции. — 355
У
Уэльский принц, Эдуард Альберт, наследник английского престола, впоследствии король Англии Эдуард VIII. — 566
Ф
Фалькенгайн Эрих, германский генерал, прусский военный министр в 1914 г. — 131, 132, 133, 171, 189, 221, 224, 228
Фердинанд I, князь, с 1909 г. царь Болгарии.— 18, 75
Ферри Абель, французский государственный деятель, помощник министра иностранных дел.— 31, 331, 332, 334, 345, 351, 352, 355, 359, 365, 370, 375, 383, 384, 389, 393, 396, 424
Фишер Джон, лорд, английский адмирал. — 134
Флерио, французский поверенный в делах в Лондоне в 1914 г. — 353, 358, 366, 515
Форгач Иоганн, граф, австро-венгерский посланник в Сербии в 1907—1911 гг., помощник австро-венгерского министра иностранных дел графа Берхтольда в 1914 г. — 75, 83, 93, 99, 149, 219, 248, 255
Франтц Гунтер, германский майор, директор Военного архива в Потсдаме после первой мировой войны. — 295
Франц-Иосиф, австрийский император и король Венгрии в 1848— 1916 гг. —48, 51, 55, 56, 58, 59, 63, 64, 65, 66, 68, 77, 80, 82, 83, 84, 85, 86, 87, 88, 91, 92, 93, 99, 101, 102, 107, 114, 117, 118, 133, 145, 146, 208, 209, 213, 215, 219, 404
Франц-Фердинанд, эрцгерцог, наследник австро-венгерского престола, убитый 28 июня 1914 г. в Сараеве. — 18, 19, 20, 21, 22, 24, 25, 26, 27, 31, 32, 49, 50, ПО, 113, 114, 117, 235, 236, 238, 242, 248, 257, 332, 468, 471, 472, 480, 567
Фредерикс Владимир Борисович, граф, деятель царского режима, министр императорского двора в 1914 г. — 311, 317, 318, 324
Френч Джон, сэр, впоследствии лорд Френч, английский фельдмаршал, начальник английского генерального штаба и командующий английской армией в 1914 г. — 233, 561
Фридрих, австрийский эрцгерцог, главнокомандующий австро-венгерскими военными силами в 1914 г. — 93
Фридъюнг Генрих, австро-венгерский буржуазный истооик и публицист. — 14, 70, 89, 257, 258
X
Хелиус Филипп-Оскар, германский генерал, личный адъютант германского императора Вильгельма II в свите Николая II. — 162 Холден Ричард, лорд, английский государственный деятель, лорд-канцлер в либеральном кабинете Асквита в 1914 г. — 462, 519, 555, 574
Хогг Дуглас, впоследствии лорд Хэйльтшем, видный член английской консервативной партии. —
Хоуз Эдуард, полковник, доверенный агент президента США Вудро Вильсона. — 577, 578
ц
Ценкер Ганс, капитан германского флота, один из крупных работников германского морского генерального штаба в 1914 г. — 132 Циганович Милан, один из участников сараевского покушения 28 июня 1914 г. — 22, 30, 32, 40, 79, 469
Циганович Циго ’см. Циганович Милан
Циммерман Альфред, германский дипломат, помощник германского министра иностранных дел. — 29, 34, 59, 73, 120, 129, 137, 143, 180, 227, 333, 470, 471, 472
ч
Чемберлен Остин, английский государственный деятель, один из руководителей английской консервативной партии, занимал ряд министерских постов после первой мировой войны. — 549, 550, 551, 552
Чернин Оттокар, граф, австро-венгерский посланник в Румынии в 1914 г. — 74
Чернин Отто, граф, австро-венгерский дипломат, советник австровенгерского посольства в России в 1914 г. — 229, 244, 334
Черчилль Уинстон, английский государственный деятель, морской министр (первый лорд адмиралтейства) в либеральном кабинете Асквита в 1914 г. — 366, 447, 462, 463, 494, 502, 503, 504,
509, 510, 511, 515, 519, 522, 523, 524, 525, 526, 530, 535, 537, 550, 555, 556, 557, 558, 563, 574
Чиршки фон Генрих, германский посол в Австро-Венгрии в 1914 г.— 53, 54, 55, 56, 59, 65, 66, 67, 68, 69, 73, 82, 83, 90, 92, 94, 95, 97, 98, 99, 114, 117, 118, 119, 143, 144, 145, 146, 147, 148, 149, 150, 151, 152, 157, 160, 164, 168, 173, 175, 176, 179, 181, 193, 194, 196, 199, 200, 210, 214, 215, 218, 219, 483
ш
Шамбрен Шарль, граф, секретарь французского посольства в России в 1914 г. — 380
Швейниц Лотар, германский генерал и дипломат, германский посол в Австро-Венгрии в 1871—1876 гг., в России — в 1876— 1893 гг. —47
Шебеко Николай Николаевич, царский посол в Австро-Венгрии в 1914 г. —76, 96, 98, 194, 242, 246, 262, 264, 302, 313, 483, 528, 532, 571
Шелькинг, бывший секретарь царского посольства в Гааге, затем сотрудник «Нового времени». — 236
Шен Вильгельм, барон, германский посол во Франции в 1914 г.— 163, 180, 222, 223, 343, 344, 345, 346, 350, 357, 371, 372, 375, 376, 394, 397, 399, 400, 401, 403, 409, 416, 417, 420, 436, 439, 448, 529
Шен Ганс, племянник Вильгельма Шена, советник баварского посольства в Берлине в 1914 г. — 80, 127, 129, 130, 131, 137, 147, 156, 158, 172, 230
Шевалле Абель, французский посланник в Норвегии. — 355
Шиллинг Маврикий Фабианович, барон, царский дипломат, директор канцелярии царского министерства иностранных дел в 1914 г.— 246, 247, 256, 264, 266, 282
Шлиффен Альфред, граф, германский генерал, начальник германского Большого генерального штаба в 1891—1905 гг., автор германского плана войны на два фронта. — 197, 205, 225, 235
Шмит Бернадот, американский буржуазный историк. — 239
Шнейдеры,, семья владельцев французского металлургического и оружейного треста. — 581
Шпее фон Максимилиан, германский адмирал, командующий германской дальневосточной эскадрой в 1914 г. — 135, 169
Штольберг Фридрих Вильгельм, принц, советник германского посольства в Австро-Венгрии в 1914 г.— 143
Шторк фон Вильгельм, советник австро-венгерского посольства и поверенный в делах в Сербии в 1914 г. — 27, 28
Штюргк Карл, граф, австро-венгерский государственный деятель, председатель австрийского совета министров в 1914 г. — 51, 59, 60, 61, 62, 69, 74, 77, 102, 228
Штрандтман Василий Николаевич, секретарь царского посольства и временный поверенный в делах в Сербии в 1914 г. — 31, 41, 42, 43, 264, 272, 276, 281
Штрауб, австрийский полковник, начальник отдела военных сообщений австро-венгерского генерального штаба. — 104
Штумм Вильгельм, барон, германский дипломат, член семьи владельцев германской угольно-металлургической и оружейной
фирмы «Штумм», начальник политического отдела германского министерства иностранных дел в 1914 г. — 215
э
Эбенер Шарль, французский генерал, помощник начальника французского генерального штаба в 1914 г. — 419
Эггелинг фон Бернгард, майор германского генерального штаба, германский военный агент в России в 1914 г. — 300, 301, 308, 309
Эмери Леопольд-Чарльз, английский государственный деятель, видный член консервативной партии, член парламента в 1914 г.— 541, 550, 561, 575
Эренталь Алоиз, граф, министр иностранных дел Австро-Венгрии в 1906—1912 гг. —122
Эссен Николай Оттонович, царский адмирал, командующий Балтийским флотом в 1914 г. — 299
ю
Юберсбергер Ганс, австрийский буржуазный историк. — 73
Я
Ягов фон Готлиб, германский министр (статс-секретарь) иностранных дел в 1914 г. —82, 83, 94, 96, 113, 121, 122, 123, 124, 125,
126, 127, 131, 137, 138, 139, 140, 143, 147, 148, 149, 150, 151,
152, 153, 154, 155, 156, 157, 158, 159, 161, 168, 169, 170, 171,
175, 176, 177, 183, 189, 192, 206, 208, 211, 212, 217, 225, 227,
231, 326, 339, 363, 372, 394, 397, 404, 424, 436, 448, 478
Янкович Велизар, сербский государственный деятель, министр торговли, сельского хозяйства и промышленности в радикальном кабинете Пашича в 1914 г. — 23
Янушкевич Николай Николаевич, царский генерал, начальник царского генерального штаба в 1914 г. — 199, 205, 220, 267, 283, 285, 296, 297, 298, 303, 304, 307, 308, 309, 310, 312, 317, 319, 320, 321, 322, 323, 324, 325, 419
Ярд-Буллер Генри, английский полковник, английский военный агент во Франции в 1914 г. — 373
Оглавление
От автора .....................................................5
Введение ...................................................... 7
Глава первая. Сараевское убийство и австрийский ультиматум Сербии...................................................14
Убийство Франца-Фердинанда...........................18
Австрийский ультиматум и разрыв дипломатических отношений с Сербией.................................... 35
Глава вторая. Австро-Венгрия провоцирует мировую войну ... 47
Воинственные замыслы Вены............................49
Австрийское решение навязать войну Сербии............59
Подготовка австрийского ультиматума..................69
Австро-Венгрия объявляет Сербии войну................84
Глава третья. Германия развязывает мировую войну . . . .112
Германский «карт-бланш» Вене........................114
Подготовка Германии к развязыванию войны............131
Германская игра в локализацию австро-сербского конфликта .............................................153
Германское правительство понукает Вену к войне . . . 167
Германская мобилизация....................................202
Германия объявляет войну России...........................222
Глава четвертая. Вступление царской России в войну . . . 232
Царская Россия и сараевское убийство......................235
Франко-русское «интимное соглашение»......................251
Царская Россия ввязывается в австро-сербский конфликт . 263
Царская Россия вступает в войну...........................302
Глава пятая. Франция подталкивает царскую Россию к вступлению в войну ..........................................330
Сараевское убийство и поездка Пуанкаре в Петербург . 331
Франция обещает России выполнить обязательства франкорусского союза......................................341
Франция на грани войны..............................378
Французская мобилизация.............................414
Германия объявляет Франции войну . . ...... 434
Глава шестая. Английская провокационная политика «невмешательства» и форсирования войны ....................455
Сараевское убийство и английская политика «невмешательства» ..........................................468
Австрийский ультиматум и советы Грея о скорейшей мобилизации ........................................488
Грей требует вступления Англии в войну...........514
Кризис английского правительства ............... 531
Раскол правительства Асквита......................551
Заключение .............................................567
Список сокращений в подстрочных примечаниях . . . 584
Аннотированный указатель важнейших имен . .586
Полетика, Николай Павлович
ВОЗНИКНОВЕНИЕ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ (июльский кризис 1914 г.). №., «Мысль», 1964.
606 с.
9(11)32 4- 9(C) 176
Редактор Н. Калашникова
Младший редактор В. Станковская Оформление художника Б. Шварца Художественный редактор И. Илларионова
Технический редактор Л. Уланова Корректор Л. Севастьянова
Сдано в набор 28 февраля 1964 г. Подписано в печать 6 июня 1964 г. Формат бумаги 84хЮ8]/з2. Бумажных листов 9,5. Печатных листов 31,16. Учетно-издательских листов 33,15. Тираж 4000 экз. А 03886.
Заказ № 411. Цена 2 р. 10 кг
БЗ № 14-1964 г. — № 3
Издательство социально-экономической литературы «М ы с л ь»
Москва, В-71, Ленинский проспект, 15.
Ленинградская типография № 5 Главполиграфпрома Государственного комитета Совета Министров СССР по печати. Красная ул., 1/3.
Издательство социально-экономической литературы «М ы с л ь»
выпускает в свет в 1964 году:
ПЕРВЫЙ ИНТЕРНАЦИОНАЛ. Ч. I (1864—1870)
30 П.Л., ц. 1 р. 60 к.
Дзержинская С. С. В ГОДЫ ВЕЛИКИХ БОЕВ
30,5 п. л., ц. 98 коп.
Кривогуз И. М. ВТОРОЙ ИНТЕРНАЦИОНАЛ (1889—1914)
27,5 п. л., ц. 1 р. 10 к.
Виноградская П. С. ЖЕННИ МАРКС
15 п. л., ц. 55 коп.
Четерки Иоан. РУМЫНСКАЯ НАРОДНАЯ РЕСПУБЛИКА — СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЕ ГОСУДАРСТВО. Перевод с румынского
20 п. л., ц. 1 р. 32 к.
Стэвис Барри. ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ НИКОГДА НЕ УМИРАЛ. Записки о Джо Хилле и его времени. Перевод с английского
6,5 п. л., ц. 24 коп.
Бланк А. С. КОММУНИСТИЧЕСКАЯ ПАРТИЯ ГЕРМАНИИ В БОРЬБЕ ПРОТИВ ФАШИЗМА И ВОЙНЫ (1933—1945)
18 п. л., ц. 1 руб.
Черняк Е. Б. АДВОКАТЫ КОЛОНИАЛИЗМА (Неоколониалистская историография)
21 п. л., ц. 1 р. 35 к.
ОПЕЧАТКИ
Страница Строка Напечатано Следует читать
92 3-я строка сверху мобилизации 4 мобилизации 4
280 2-я строка снизу что она чем она
249 1-я строка снизу агитация Австрии агитация в Австрии
367 6-я строка снизу Бербурга Шербурга
400 2-я строка сверху в 4 часа в 4 часа дня
418 21-я строка сверху от Бретании от Бретани
566 в сноске 3 Н. Bumbold Н. Rumbold
Заказ 411