Самодержавие и дворянство в конце XIX века - Соловьев Ю.Б.

Глава II. Новое ослабление позиций самодержавия во второй половине 90-х годов и начале XX в

Глава IV. Самодержавие и дворянский вопрос в последние годы XIX и первые годы XX в

Автор: Соловьев Ю.Б.

Теги: дворянство история российской империи самодержавие

Год: 1973

Похожие

История СССР с древнейших времен до наших дней. Том 4. Назревание кризиса крепостного строя в первой половине 19 века

Самодержавие и дворянство в 1902-1907

Первая российская революция и царизм. Совет министров России в 1905-1907 гг

Царизм накануне свержения

Текст

АКАДЕМИЯ НАУК GG.GP
ИНСТИТУТ ИСТОРИИ СССР
ЛЕНИНГРАДСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ
Ю. Б. СОЛОВЬЕВ
САМОДЕРЖАВИЕ
И ДВОРЯНСТВО
В КОНЦЕ XIX ВЕКА
ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА»
Ленинградское отделение
Ленинград • 1973
Ответственный
А. Н. ЦАМУТАЛИ
редактор
р 0164-1037
Ъ 042 (02)-73 52“73
ОТ АВТОРА
Кризис, а затем и крушение самодержавия рассматрива-
лись в советской историографии преимущественно с точки зре-
ния силы революционного натиска, внутренние же слабости ца-
ризма, шаткость его социальной опоры и прогрессирующее ее
разложение, растущая изоляция самодержавия привлекли меньше
внимания. Между тем Февральская революция 1917 г. опроки-
нула власть, которая при всем своем внешнем могуществе уже
десятилетиями переживала глубокий упадок, которая все более
запутывалась в неразрешимых противоречиях.
История краха этого существовавшего столетия государствен-
ного строя представляет первостепенный научный и практиче-
ский интерес, наглядно демонстрируя неспособность даже такой
крупной силы, как царизм, остановить, а тем более обратить
вспять поступательное движение страны.
Смыслом предлагаемой работы было выявление гибельного
для царизма развития в первую очередь на конкретном мате-
риале его политики в дворянском вопросе — одном из важней-
ших аспектов всей внутренней политики в последние два деся-
тилетия XIX в. между воцарением Александра III и возникнове-
нием на рубеже двух веков новой революционной ситуации.
Дворянская политика рассматривается поэтому на фоне об-
щего кризиса системы самодержавия и как одно из наиболее
значительных его проявлений.
В соответствии с этим работа распадается на две части —
в первой делается попытка показать, в чем собственно выража-
лись упадок и ослабление как будто бы победившего царизма.
Для этого в первую очередь привлекаются как опубликованные,
так и неопубликованные материалы и свидетельства виднейших
деятелей и представителей самодержавного режима, его предан-
нейших слуг. Сообщаемые ими ценнейшие сведения, их выводы
о состоянии и особенностях самодержавной власти, хотели они
того или нет, воссоздают картину, говоря словами одного из них,
«всеобщей болезни» существовавшего государственного строя.
Собственное состояние власти во многом объясняет, почему
предпринимаемые год за годом усилия поднять дворянство, осве-
щаемые во второй части, не дали сколько-нибудь ощутимого ре-
!•
3
зультата. Здесь самодержавие потерпело одно из наиболее круп-
ных общеполитических поражений.
Неудача царизма объяснялась и самой направленностью его
стараний. Дворянство стремились возродить не на основе новых
буржуазных отношений, а как раз в противодействие утверж-
давшемуся в России укладу, на базе тех пережитков крепостни-
чества, которые во множестве оставались спустя десятилетия
после реформы 1861 г.
Восстанавливая дворянство в его старом качестве, намерева-
лись сделать это отправной точкой общего крутого поворота к ре-
ставрации дореформенных порядков, пусть и без явно невозмож-
ного восстановления самого крепостного права.
Неодолимое развитие страны вступало в непримиримое про-
тиворечие с этой основной линией самодержавия и привело на
рубеже XIX—XX вв. к открытому кризису.
Все заложенные в самодержавном государственном устройстве
противоречия поднимаются на поверхность политической жизни.
Под непосредственную угрозу было поставлено само существо-
вание царизма, что окончательно подорвало попытки вернуть
дворянству прежнюю силу и значение.
Неудача этого курса раскрывается главным образом на не-
опубликованных правительственных материалах, дополняемых
фондами некоторых видных представителей правящей верхушки.
Избранная в задуманном виде тема еще не была предметом
специального изучения. Однако в работе над ней автор смог опе-
реться на ряд исследований, посвященных внутренней политике
царизма в конце XIX в., а также пореформенному дворянству.
Прежде всего следует назвать обобщающую статью
С. Н. Валка «Внутренняя политика царизма в 80-х—начале
90-х годов» в издании — «История СССР. Россия в период победы
и утверждения капитализма (1856—1894), часть I. Материалы
для обсуждения» (М., 1951). В ней на большом фактическом
материале выявляется состояние самодержавия в период царст-
вования Александра III, показывается, какие острые социально-
экономические конфликты порождала противоречивая внутрен-
няя политика царизма, направленная и к развитию капитализма,
и ко всяческому укреплению и реставрации пережитков крепо-
стничества.
Яркая и глубокая характеристика эпохи конца XIX—начала
XX в., когда царизм оказался на перепутье, дана Б. А. Романо-
вым в «Очерках дипломатической истории русско-японской
войны» (М.—Л., 1955). Рисуя резкие столкновения в правящей
верхушке, он вполне справедливо увидел в этом возрастающем
разладе «глубокие противоречия и неравномерности развития
социально-экономического строя российской империи на рубеже
XX столетия» (стр. 109), усиливающуюся борьбу буржуазной и
крепостнической тенденций.
4
В той или иной мере автор воспользовался и различными
исследованиями в области внутренней политики, появившимися
во второй половине 60-х годов и свидетельствующими о замет-
ном повышении интереса к этой тематике.
Действительно, в связи с полувековым юбилеем свержения
царизма перед советской исторической наукой во всем объеме
встала проблема кризиса самодержавия, причин упадка этого
государственного устройства, его сущности и степени его со-
циальной обусловленности, его эволюции, особенно после ре-
формы 1861 г., в обстановке быстрого утверждения в стране ка-
питалистического уклада. Развернувшаяся с 1967 г. на страни-
цах журнала «История СССР» дискуссия показала, как велик
интерес научной общественности ко всем этим вопросам и какая
большая работа еще предстоит при их разрешении.
Заметным явлением стал поэтому выход в 1970 г. новой
книги П. А. Зайончковского «Российское самодержавие в конце
XIX столетия», продолжающей его изыскания в сфере внутрен-
ней политики в пореформенную эпоху. Центральное место в ней
занимает разбор деятельности высших государственных учреж-
дений, функционирования местного аппарата управления; реак-
ционные меры по ограничению свободы печати, стеснению прав
суда, подчинению высшего образования правительственному над-
зору; подготовка и проведение контрреформ.
Весь приведенный конкретно-исторический материал убеждает
в том, что в главном поставленные реакцией цели не были до-
стигнуты, а, напротив, своей репрессивной политикой царизм
подготовил революционные события 1905—1907 гг.
Важный момент внутренней политики самодержавия в связи
с попытками укрепить собственные позиции и одновременно уп-
рочить положение дворянства рассмотрен в изданной в 1968 г.
книге Л. Г. Захаровой «Земская контрреформа 1890 г.».
В 1969 г. появилась и работа С. Л. Эвенчик «Победоносцев и
дворянско-крепостническая линия самодержавия в пореформенной
России» (Ученые записки Московского государственного педаго-
гического института им. В. И. Ленина, № 309), в которой пред-
принята попытка обрисовать идеологию и деятельность Победо-
носцева. В своем анализе С. Л. Эвенчик не избежала, однако,
упрощенчества, безоговорочно причисляя, например, Победонос-
цева к числу выразителей интересов дворянства, тогда как он
был по существу охранителем самодержавной власти и в этом
качестве отвергал всякое право дворянства на самостоятельную
политическую деятельность и даже противопоставлял ему кре-
стьянство как подлинную основу самодержавия.
Поставленные в этих исследованиях проблемы сделали тем
более ощутимой недостаточную изученность социально-экономи-
ческих процессов, совершавшихся в России и определявших в ко-
нечном счете направление и результаты внутренней политики
5
самодержавия. В большей части белым пятном в нашей историо-
графии остается и эволюция дворянства после отмены крепостного
права. Поэтому такими своевременными и полезными представ-
ляются работы А. П. Корелина «Российское дворянство и его
сословная организация (1861—1904 гг.)» (История СССР, № 5,
1971) и «Дворянство в пореформенной России (1861—1904 гг.)»
(Исторические записки, № 87). С их появлением сделан опреде-
ленный шаг в выяснении социально-экономического облика поре-
форменного дворянства.
Положение помещичьего класса определяли прежде всего
владение землей и практикуемая на ней система хозяйства. Для
понимания того, как шло приспосабливание дворянства к капи-
талистическому способу производства, весьма важны исследова-
ния А. М. Анфимова, в особенности изданная в 1969 г. моногра-
фия «Крупное помещичье хозяйство Европейской России». Эта
тема получила развитие и в работах Л. П. Минарик «Происхож-
дение и состав земельных владений крупнейших помещиков
России конца XIX—начала XX в.» (Материалы по истории
сельского хозяйства и крестьянства СССР, сб. 6, М., 1965),
«Статистика землевладения 1905 г. как источник по изучению
крупного помещичьего землевладения в России в начале XX в.»
(Малоисследованные источники по истории СССР XIX—XX вв.,
М., 1964) и «Характеристика крупнейших землевладельцев
России конца XIX—начала XX в.» (Ежегодник по аграрной
истории Восточной Европы, Минск, 1964). Мысль Ленина, что
именно крупнейшие латифундии выступали главными носите-
лями полукрепостнических пережитков, получает новое под-
тверждение в конкретных данных, содержащихся в этих трудах.
Как начало в изучении в советской историографии политиче-
ского облика дворянства вызывает интерес исследование
Е. Д. Черменским деятельности земской оппозиции и образовав-
шегося в начале XX в. дворянского кружка «Беседа». См. статью
Е. Д. Черменского «Земско-либеральное движение накануне
революции 1905—1907 гг.» (История СССР, № 5, 1965). По по-
воду этой статьи см. также статью Э. П. Михеевой «Несколько
дополнений к истории „Беседы44» (История СССР, № 2, 1966).
В 1970 г. вышло второе издание книги Е. Д. Черменского
«Буржуазия и царизм в первой русской революции», первая
глава которой повторяет основные положения его статьи.
Для более полного понимания политики в дворянском вопросе
большое значение имеют также исследования М. С. Симоновой по-
литики самодержавия в крестьянском вопросе (см.: М. С. Симо-
нова. 1) Борьба течений в правительственном лагере по вопросам
аграрной политики в конце XIX в. История СССР, № 1, 1963:
2) Кризис аграрной политики самодержавия накануне первой
русской революции. Ежегодник по аграрной истории Восточной
Европы, Минск, 1964; 3) Политика царизма в крестьянском 6
6
вопросе накануне революции 1905—1907 гг. Исторические
записки, № 75, 1965; 4) Отмена круговой поруки. Исторические
записки, № 83, 1969). С привлечением обширного свежего и
тщательно проанализированного фактического материала она
выявила остроту кризиса, переживаемого царизмом в этой важ-
нейшей области, показала, в какой глухой тупик зашло самодер-
жавие, стремясь сохранить в деревне пережиточные патриархаль-
ные и полукрепостнические отношения. В этом плане привлекает
внимание и статья Е. М. Брусникина «Крестьянский вопрос
в России в период политической реакции» (Вопросы истории,
№ 2, 1970). В свете этих работ можно констатировать общий
кризис всей аграрной политики царизма.
В общей форме вопрос о кризисе самодержавия, неизбеж-
ности революции ставится в статье И. Ф. Гиндина «В. И. Ленин
об общественно-экономической структуре и политическом строе
капиталистической России» в сборнике «В. И. Ленин о социаль-
ной структуре и политическом строе капиталистической России»
(М., 1970). На основе ленинского анализа в ней исследуются
особенности эволюции России в послереформенную эпоху. Автор
поддерживает выраженное в статье мнение о крайней противоре-
чивости всей обстановки в стране в связи с незавершенностью
капиталистической перестройки народного хозяйства России и
пропитанностью всей ее жизни остатками крепостничества, о ко-
нечной неспособности и нежелании самодержавия обуржуазиться,
о его постоянном стремлении сохранить всю свою громадную
независимость, наконец, о крайне медленном приспособлении
дворянства к капиталистическому строю и «необычайной социаль-
ной паразитарности» помещиков.
Автор ни в коей мере не претендует на исчерпывающую раз-
работку взятой темы. Предлагаемое исследование — очерки,
в которых к тому же не затрагиваются сюжеты, уже достаточно
изученные. Автор поэтому отсылает читателя к работам
П. А. Зайончковского и Л. Г. Захаровой, в которых подробно
рассматриваются учреждение института земских начальников и
земская контрреформа 1890 г., к монографии И. Ф. Гиндина
«Государственный банк и экономическая политика царского пра-
вительства», содержащей и исследование деятельности Дворян-
ского банка. Значительное место отведено последнему и во II и
III томах книги П. П. Мигулина «Русский государственный
кредит». Скрупулезные подсчеты Мигулина дают необходимое
представление о том, какие выгоды получило дворянство от
деятельности банка и каких финансовых жертв потребовало под-
держание помещичьего землевладения.
Во всей своей работе автор руководствовался ленинскими
высказываниями и оценками. Подробному изучению взглядов
Ленина на политику самодержавия в дворянском вопросе посвя-
щена наша статья «В. И. Ленин о политике укрепления классо-
7
вых позиций дворянства в конце XIX—начале XX в. и ее кри-
зисе» в сборнике «В. И. Ленин и проблемы истории» (Л., 1970).
Главы книги обсуждались в Ленинградском отделении
Института истории СССР АН СССР и в секторе капитализма
Института истории СССР АН СССР.
Автор приносит свою благодарность всем участвовавшим
в обсуждении за поданные ими ценные советы.
Автор хочет особенно отметить внимание к своему труду со
стороны Антония Иосифовича Буковецкого. Его живые и яркие
воспоминания об эпохе конца XIX в. и обширные познания
в области социально-экономической истории России в предше-
ствовавшие Октябрьской революции два десятилетия дали очень
много при работе над книгой.
Значительная часть книги написана по материалам Централь-
ного государственного исторического архива в Ленинграде, неиз-
менно благожелательное отношение работников которого и их со-
действие, в особенности сотрудников читального зала, автор не
может не вспомнить без горячей признательности.
ЧАСТЬ
ПЕРВАЯ
Глава I
САМОДЕРЖАВИЕ В 8О-Х—ПЕРВОЙ
ПОЛОВИНЕ 9О-Х ГОДОВ: ВНУТРЕННИЙ УПАДОК
И ОСЛАБЛЕНИЕ ЦАРИЗМА
После реформы 1861 г. самодержавие вступило в полосу
уже более не прекращавшегося кризиса, который, принимая раз-
ные формы и разную степень остроты, то усиливаясь, то отсту-
пая, вплотную подвинул царизм к катастрофе в 1905—1907 гг. и
завершился его гибелью в 1917 г. Весь русский историче-
ский процесс на протяжении свыше полувека развивался под
воздействием этого кризиса, безуспешных усилий самодержавия
сохранить себя в прежнем виде и уцелеть среди бурных и необ-
ратимых перемен, полного преображения всей жизни страны.
Правильная оценка этого кризиса, его всеохватывающего харак-
тера, его гигантских масштабов, его настоящего значения и
в этой связи определение масштабов и глубины русской револю-
ции вошло важнейшей составной частью в ленинскую теорию
русского революционного процесса. Многолетний анализ полити-
ческой действительности России, выявление важнейших законо-
мерностей ее эволюции привели Ленина к установлению решаю-
щего для выработки всей стратегии и тактики революционной
борьбы момента — беспримерной остроты и безвыходности
кризиса, охватившего всю старую власть и вообще всю старую
систему, оставшуюся после крепостничества. Из этого он прямо
и непосредственно выводил неизбежность и неодолимость глубо-
чайшей народной революции в России. Ленин показал, что
старая власть, старая жизнь не могут приспособиться к новой
действительности и они должны погибнуть, столкнувшись с не-
разрешимыми для себя противоречиями. Все события и процессы,
совершавшиеся на русской политической сцене, всю ее измен-
чивую обстановку, все приливы и отливы революции, всю разво-
рачивающуюся между новым и старым грандиозную борьбу
Ленин рассматривал с точки зрения «глубочайших противоречий,
которые веками накопились в русской жизни».1 И когда успехи
революции сменялись неудачами, когда казавшаяся близкой победа
1 В. И. Л евин. ПСС, т. И, стр. 191.
9
снова отодвигалась и широкое распространение получали настрое-
ния уныния, Ленин по-прежнему был непоколебимо убежден в ко-
нечном торжестве дела революции, глубже, чем кто-либо другой,
уяснив, что при любых встреченных осложнениях и задержках
основой происходящего продолжает быть существование «беско-
нечно запутанного клубка средневековых противоречий, который
создан веками русской истории».2 Это аккумулирование веками
нф разрешавшихся острейших противоречий ставило самодержа-
вие в совершенно исключительное положение среди других
государственных устройств Европы. Наследство русской истории,
писал об этом различии Ленин в мае 1905 г., «приперло к стене
самодержавие и накопило невиданные в Западной Европе про-
тиворечия и конфликты под его сенью».3 И практически и теоре-
тически было крайне сомнительно, чтобы при такой небывалой
остроте и глубине кризиса, при его особой застарелости из него
мог найтись мирный исход, хотя бы иногда подобный вариант
приобретал известную степень вероятности, как в начале прове-
дения столыпинской реформы.
Конкретизируя свои представления об этом явлении, Ленин
дал всестороннее объяснение его причин. В основе губительного
для самодержавия процесса лежало развитие капитализма
в послереформенную эпоху, совершавшееся почти целиком
в рамках старого строя и старых отношений при отсутствии
«элементарнейших общих условий буржуазного хозяйства».4
Развитие нового общественного уклада, не получившего самого
необходимого для своего существования, при господстве во всей
жизни пореформенной России следов крепостного права,
когда «прямые переживания его насквозь проникали собой всю
хозяйственную (особенно деревенскую) и всю политическую
жизнь страны»,5 непосредственно подготовило революцию 1905—
1907 гг. Именно этим сочетанием «усиленного роста капитализма
снизу и насаждения его сверху» 6 и сохранения во всем главном
старых порядков была обусловлена «необычайная острота кри-
зиса 1905 года»,7 создано вообще переплетение «в высшей
степени сложных, противоречивых условий, социальных влияний,
исторических традиций».8 Высшим и наиболее ярким и значи-
тельным воплощением этого неспособного преобразоваться ста-
рого была для Ленина государственная власть. Рассматривая
историю самодержавия, Ленин не раз отмечал в нем признаки
перемен, констатировал разницу между царизмом XVIII и
XVII вв., отличие его во вторую половину XIX в. от николаев-
2 Там же, т. 46, стр. 417—418.
3 Там же, т. 10, стр. 225—226.
4 Там же, т. 24, стр. 164.
5 Там же, т. 20, стр. 38.
6 Там же.
7 Там же, т. 24, стр. 162.
8 Там же, т. 20, стр. 22.
Ю
ского царствования, писал о том, что он движется по пути пре-
вращения в буржуазную монархию.9 Но Ленин вскрыл и крайнюю
противоречивость и даже парадоксальность этого движения,
которое привело самодержавие к 1917 г. в сущности неизменив-
шимся, сохранившим все черты «абсолютизма, пропитанного
азиатским варварством»,10 продолжавшим «давить все и вся»,11
вступавшим в конфликты даже с третьеиюньскими Думами, т. е.
со своими ближайшими союзниками, своей подлинной социальной
опорой — буржуазией и частично помещиками. Специфика дви-
жения самодержавия в указанном Лениным направлении состоял^
в том, что, делая все эти шаги к новому, власть оставалась старой,
внутренне не перерождалась, не обуржуазивалась. Критикуя
Гушку-Ерманского, писавшего о том, что власть делает шаги в сто-
рону буржуазии, и подразумевавшего, что она при этом меняет свою
сущность, Ленин отвергал это упрощенное, механистическое пред-
ставление, отмечал главную, все объясняющую особенность этого
движения. «Но, делая еще один шаг на этом новом пути, — под-
черкивал Ленин, — она остается старой, и сумма политических
противоречий от этого увеличивается».12 В новой обстановке,
двигаясь в новое, создавая новое, власть оставалась, по мысли
Ленина, старой, прежней, неизменной. Особенно подходящей
иллюстрацией в этом плане оказалась для Ленина столыпин-
ская реформа как один из наиболее значительных шагов царизма
в новом направлении. «Этот шаг к новому, — вскрывал Ленин
его диалектику, — сделан сохранившим свое всевластие, свою
землю, свой облик и свою обстановку старым».13 В этом заклю-
чалась открытая Лениным важнейшая закономерность внутри-
политической эволюции России. Предоставляя больший простор
действию буржуазных сил, росту новой общественно-экономиче-
ской формации, самодержавие вместе с тем сохраняло всю обста-
новку старого и главное — свое всевластие. Чем больше оно меня-
лось, тем больше оно оставалось прежним. А в итоге, укрепляя
новую формацию и отказывая ей в самом необходимом в одно и
то же время, оно давало ей новые возможности и орудия для
борьбы против себя. В этом состоял противоречивый смысл де-
лаемых самодержавием шагов по пути превращения в буржуаз-
ную монархию. Вот почему движение в этом направлении вело
не к разрешению и смягчению противоречий, а, совсем напротив,
к их накоплению и обострению, вот почему каждый такой шаг
вел к «нарастанию старого кризиса на иной более высокой сту-
пени капиталистического развития России».14
9 Там же, стр. 121.
10 Там же, стр. 387.
11 Там же, т. 22, стр. 321.
12 Там же, т. 21, стр. 298.
13 Там же, т. 22, стр. 20.
14 Там же, стр. 21.
И
Невиданная острота кризиса прямо обусловливалась и тем,
что эта неизменная в своей сущности старая власть по степени
своего отставания от эпохи представляла собой нечто исключи-
тельное. Во второй половине XIX и в начале XX в. продолжало
существовать сугубо архаичное государственное устройство,
настоящая политическая окаменелость. Когда Ленин писал
в 1905 г., что в самодержавии сохранилось очень много «допотоп-
ного варварства, консервированного в необыкновенно чистом
виде в течение веков»,15 то в этих словах содержалось не только
обличение, ими вскрывалась важнейшая особенность этого госу-
дарственного строя. Отставание царизма от своего времени
Ленин измерял столетиями, что ставило самодержавие в особое
положение среди других государственных устройств, ибо,
писалось в статье «Политические уроки» за четыре месяца до
начала первой мировой войны, в России «нерешенными остаются
вопросы, решенные 200 и 100 лет тому назад Европой».16
В итоге все более углубляющаяся и все менее преодолимая
пропасть отделяла старую власть от новой жизни страны. Это-то
обстоятельство отнимало всякую прочность у одерживаемых
самодержавием побед. Победы царизма были из разряда тех,
которые не устраняли кризис, а, напротив, придавали ему новую
глубину и размах и тем вернее вели самодержавие к окончатель-
ному тотальному поражению. Они, скорее, отнимали у власти тот
ничтожно малый шанс приспособиться к новой действительности,
какой еще у нее оставался. Они давали ей ложное чувство побе-
дителя, тогда как продолжалось неотступное разрушение всех
основ, на которых она держалась. Замаскированный победами,
мнимым упрочением режима самодержавия в его николаевском
варианте, таким разрушительным оказался тринадцатилетний
период александровского царствования. В его обманчивой тиши
быстро созревал громадной взрывчатой силы кризис, который
через десять лет после столь полного и безусловного торжества
реакции едва не смел недавних победителей.
Отбив революционный натиск, победив силы революции,
царизм добился лишь частичного успеха. Эта победа оказалась
лишь эпизодом, несомненно значительным, имевшим важные
последствия, но все же эпизодом в борьбе старой и новой форма-
ции, которая в целом складывалась для царизма неблагоприятно.
Перехватав народовольцев, разгромив революционные организа-
ции, он не повернул вспять течение жизни, увлекавшее Россию
все дальше от крепостничества, патриархальщины, азиатчины,
на которых стояло и которыми было крепко самодержавие.
Как будто справившись с острым политическим кризисом, оно
в сущности никак не затронуло его источника, не коснулось
15 Там же, т. 12, стр. 10.
16 Там же, т. 25, стр. 15.
12
общего, охватившего всю страну кризиса, частным проявлением
которого собственно и был только что преодоленный политиче-
ский кризис. И после победы царизма сохранялось главное —
«противоречие самодержавия всему строю капиталистической
России, всем потребностям ее буржуазно-демократического раз-
вития». Оно теперь лишь «искусственно удерживалось», подго-
тавливая в дальнейшем «тем более сильный крах» системы само-
державия.17 В 80-е годы неуклонно продолжался неподготовлен-
ный, форсированный переход громадной страны из одной эпохи
в другую, когда, замечал Ленин, в России «в несколько десятиле-
тий совершались превращения, занявшие в некоторых старых стра-
нах Европы целые века»,18 и в ходе этого все большие масштабы
принимало грандиозное столкновение старого и нового уклада
по мере неудержимого и даже скачкообразного усиления послед-
него, т. е. продолжались процессы, которые по мощи, по размаху,
по их непреодолимости, по стихийному участию в них много-
миллионных масс правильно было бы уподобить геологическим
сдвигам. И в борьбе невиданных по остроте и силе противоречий
продолжалось преображение России в современную страну,
менялась самая ее сущность и весь ее облик, продолжался
процесс «общей и всесторонней европеизации России».19 Старые
порядки, старый режим, пусть и сохранивший еще способность
теснить и сдерживать новую жизнь, одерживать над ней времен-
ные победы, все более ослабевали в этой борьбе, «...старое,—
писал Ленин, — определяя общее содержание эпохи 1862—
1904 гг., бесповоротно, у всех на глазах рушилось» в сопро-
вождении «неисчислимых, особенно острых бедствий, свойствен-
ных эпохам ,,ломки“».20
Своими победами в 80-е годы александровское тринадцати-
летие сделало практически неразрешимой проблему приспособле-
ния старой феодальной власти, отягощенной чертами азиатчины
и патриархальности, к новой капиталистической действитель-
ности, ко второй половине XIX в. Развитие окончательно пошло
не по пути приспособления самодержавия к новому укладу, а по
линии громадного нарастания противоречий всей политической
системы царизма. Новое царствование, унаследовав все прежние
антагонистические несовместимости, приведшие к кризису конца
70-х—начала 80-х годов, в последующее тринадцатилетие,
отвергнув какое-либо сближение с новой жизнью, предельно
обострило и углубило существующие противоречия и добавило
к ним новые. Система самодержавия при Александре III и
в дальнейшем при Николае II окончательно отвердела как запу-
танное в гордиев узел переплетение всяческих и многих неполадок,
17 Там же, т. 11, стр. 118—119.
18 Там же, т. 20, стр. 174.
19 Там же, т. 2, стр. 480.
20 Там же, т. 20, стр. 102.
18
неустройств, ненормальностей, антагонизмов. Вся она, уцелев
после потрясений конца 70-х—начала 80-х годов, охватывается
всесторонним, всепроникающим и гибельным для нее кризисом,
из которого не было исхода. Организация, идеология, руководя-
щий персонал самодержавия — все приходит в упадок.
В годы затишья развертывается быстро назревающий кризис
самой власти и правящей верхушки, происходит развитие всех
заложенных в этой архаичной форме правления противоречий.
К следующей революционной ситуации начала XX в. самодержа-
вие подходит внутренне ослабевшим, раздираемым многочислен-
ными противоречиями и несогласиями, не имеющим ясной,
объединяющей правящие верхи программы действий, не распола-
гающим за редкими исключениями сколько-нибудь удовлетвори-
тельными кадрами и руководством, которое давало бы четкое
направление действиям власти.
Все, что делается самодержавием, делается неизлечимо
больным государственным организмом, неотступно подтачи-
ваемым многими недугами и неспособным с ними справиться.
Но разрушавшие изнутри государственный организм болезнен-
ные процессы протекали в то время, когда самодержавие, сумев
как будто отстоять свои позиции, теперь само вело наступление и
повсюду теснило своих противников. Действия его, видимый их
успех являли картину всепобеждающей силы. И тем не менее за
фасадом внешнего могущества и устойчивости скрывалась возра-
стающая слабость режима. Все дальше и дальше подвигалось раз-
лаживание механизма самодержавной власти. В новое правление
ни в одной области государственной жизни не были устранены
или преодолены бросавшиеся в глаза слабости предшествующего
царствования. Они сохранили свое значение и в годы пребывания
у власти Александра III, продолжая, напротив, усугубляться.
Царизм окончательно утверждается в тех своих качествах, кото-
рые и до воцарения Александра III вызывали тяжкие опасения
за судьбу режима среди его убежденных и верных слуг.
Собственное состояние власти, помимо объективных условий
жизни страны, объясняет тот факт, что она, поставив перед
собой целью реставрацию старого, потерпела неудачу в своих
основных усилиях. Предпринятое и намеченное не соответство-
вало ее собственным силам и возможностям.
Протекая без острых, открытых проявлений, углубляю-
щийся с начала 80-х годов кризис власти сказывался скорее
в общем недомогании всего государственного организма, во все
большем расхождении между предъявленными современной
эпохой самодержавию требованиями и тем, что оно могло со своей
стороны сделать, что оно собой представляло.
Положение самодержавия и в годы его поверхностного укреп-
ления предельно усложнялось тем, что оно не могло отгородиться
от внешнего мира, и даже, напротив, сопротивляемость царизма
14
перед его лицом падала. И победителем самодержавие было бес-
сильно защититься от мирового капитализма, и ему некуда было
укрыться от требований, предъявляемых всем развитием между-
народной обстановки во вторую половину XIX в., в особенности
в связи с появлением Германской империи. С окончательным тор-
жеством капитализма после революций середины века, с его гро-
мадным экономическим усилением и быстрым созреванием в его
недрах всех предпосылок для перехода в высшую стадию вся
внутренняя жизнь России и судьба самодержавия ставятся во все
большую зависимость от .воздействия внешнего фактора. Ленин,
анализируя ход внутриполитической борьбы в России, придавал
ему первоочередное значение, отмечая в 1905 г., что действия ее
участников зависят и «от условий, вне их воли лежащих, от
ситуации международной, от внешней политики».21 Сама реформа
1861 г. объяснялась не только внутренними причинами, но и
влиянием того мира, в котором существовал царизм, необходи-
мостью получить те орудия борьбы, которыми располагала
Западная Европа и от которых самодержавие потерпело одно
из самых позорных в своей истории поражений — поражение
в Крымскую войну. И как бы ни упорствовало оно затем в отстаи-
вании крепостнических порядков, это было безнадежно уже
потому, что, как указывал Ленин за несколько недель до начала
мировой войны, говоря о непреодолимой силе воздействия внеш-
них условий, «в обстановке всемирного капитализма раскрепо-
щение России неизбежно».22 Все мировое развитие ставило
царизм перед беспощадной необходимостью преодолеть разрыв,
отделявший его от европейских государств. Во второй половине
XIX в. в концерте европейских держав нельзя было уцелеть
иначе, как став европейской страной. В этом отношении вся
обстановка обостряющегося международного соперничества не
оставляла никакого другого выбора. Ленин обнажил в конце
1904 г. всю категорическую настоятельность преобразований,
говоря, что положение обязывает Россию, «под угрозой полити-
ческого и экономического поражения, стать европейской стра-
ной».23 Русско-японская война — время высказывания Ленина —
лишь только снова подчеркнула эту объективную и неумолимую
необходимость, которая открылась наиболее очевидным образом
еще в Крымской войне и которая вошла с тех пор важнейшим
элементом в политическую жизнь России, постоянно напоминая
о себе то тем, то другим острым международным кризисом.
От того, осознавалась ли она правящими верхами или нет и какой
именно их частью — большинством или меньшинством, она
ничего не теряла в своей категоричности. Она объективно слу-
21 Там же, т. 10, стр. 225.
22 Там же, т. 25, стр. 164.
23 Там же, т. 9, стр. 131.
1Б
жила той меркой, которой приходилось мерить явления и собы-
тия внутренней жизни России, существующие порядки, ибо
с большей или меньшей остротой, но на протяжении прошедших
после Крымской войны десятилетий неотступно стоял вопрос
о судьбе Российской империи.
И острейший внутренний кризис самодержавия, его обречен-
ность проистекали из того, что эту неумолимую необходимость
оно ни в малейшей мере не сумело осилить, не сумело изменить
допотопных порядков государственной жизни. Все безнадежнее
и нетерпимее становилось отставание самодержавия от соперни-
ков, все гибельнее представлялись последствия этого и самым
ревностным, преданным ему слугам, по мере своих сил старав-
шимся укрепить существующий в России режим.
Для понимания переживаемого царизмом упадка особый
интерес представляет картина государственной жизни, нарисо-
ванная совокупно этими охранителями по долгу службы или по
убеждениям, теми, кто видел не только фасад, но и кулисы, кто
знал из первых рук, как работает защищаемый ими государст-
венный механизм, что представляет собой существующий режим,
кто сам воплощал в себе государственную власть или был близок
к ней. Среди них одно из первых мест занимает П. А. Валуев,
создавший законченный портрет власти. Хотя его впечатления и
выводы относятся главным образом ко времени 60—70-х годов,
они сохраняют свое значение и для государственной жизни 80—
90-х годов, и для последующей эпохи, вплоть до конца самодер-
жавия в 1917 г. Вся совокупность материалов ясно выявляет
преемственность царствований Александра II и Александра III,
их коренную однотипность, усугубление отмеченных современни-
ками слабостей режима первого в царствование его преемника,
продолжение старого кризиса в новой обстановке.
Выдающийся интерес представляет тот факт, что устами
Валуева царизму, не допускавшему реформы существующего
строя, был произнесен приговор, не оставлявший надежды на
спасение. Виднейший сановник, один из преданнейших слуг
власти, и именно самодержавной власти, он с полным убежде-
нием и даже категоричностью поставил ей диагноз: безнадежно,
неизлечимо больна, ни за что не выживет, безусловно должна
будет погибнуть.
Основа пессимизма Валуева, граничившего с отчаянием, —
громадное несоответствие между тем, что требовалось от государ-
ственной власти во вторую половину XIX в., в эпоху быстрого
усиления западноевропейских стран, и тем, чем была верховная
власть в России, ее чудовищное отставание во всем от века, от
эпохи, от уровня государственного управления, государственной
организации, которые устанавливала Западная Европа при всем
разнообразии и несходстве крупнейших европейских держав;
сознание, что между тем, что надо, и тем, что есть, образовалась
16
непреодолимая пропасть и что в условиях обостряющейся борьбы
великих держав это все увеличивающееся отставание ставит под
вопрос само существование Российской империи.
Безнадежность вселяло, помимо состояния самой власти,
€е отношение ко всей современной новой жизни России, ее
неспособность осознать настоящие масштабы происходящего,
уразуметь, какие колоссальные силы приведены в движение
реформой 1861 г. Валуев и сам лишь смутно угадывал облик
новой жизни, новой России. Ни в чем главном он не собирался
уступать ей позиций. Неограниченное самодержавие оставалось
для него до конца политическим идеалом, но он понимал нешу-
точность и размеры начавшихся превращений, он понимал, что
в движение приведено море и победить разволновавшуюся сти-
хию невозможно. Нельзя будет даже успешно противостоять ей.
«Волна поднялась среди моря и идет к берегу. Ее остановить
нельзя, а можно только приготовить ей ложе»,24 — выражал он
в 1865 г. квинтэссенцию своего взгляда на сущность происходя-
щего в России.
Всеопределяющим был для него процесс «созревания народа
как государственной стихии».25 Как далеко в его собственном
представлении подвинулось оно, говорит его более раннее заме-
чание, что между настоящим и недавним дореформенным
прошлым нет «почти ничего общего», ибо совершилось падение
«крепостной зависимости духа».26 «Каждый, — пишет он о перво-
основе всей современной жизни, — начинает смотреть на самого
себя как на самостоятельную единицу. Вполне ясного сознания
еще нет, уменья и подготовки еще менее, но повеяло ветром,
который со временем сметет противопоставляемые ему преграды».
Пусть это пока легкое дуновение — оно в дальнейшем «усилится
до бури», если власть пожелает упорствовать в сопротивлении
ему, если не будет «правильности наблюдений и взгляда в Зим-
нем Дворце».27 Следя четверть века за ее действиями, Валуев
окончательно и бесповоротно утвердился в уверенности, что на
это последнее надежды нет и что в самом режиме не найдется
силы, которая может свернуть самодержавие с пути к гибели.
Сущность принятого властью направления раскрывается ему как
борьба с действием, как выразился Валуев в связи с польскими
событиями, «общих исторических законов», как попытка, ни
в чем не считаясь с ними и просто не ведая их существования,
отменить их. Взять такой курс — значит совершить роковую
ошибку (и этот вывод тоже становится одной из главных состав-
ных частей политической концепции Валуева), «значит пре-
24 Дневник П. А. Валуева, т. II. М., 1961, запись 17 января 1865 г.,
стр. 15.
25 Там же, прим. 124, запись 9/21 сентября 1868 г., стр. 415.
26 Там же, запись 4 февраля 1866 г., стр. 100.
27 Там же.
2 Ю. Б. Соловьев
17
бывать в Пекине и рассуждать мандаринским рассудком»,23
верным путем подвигаясь к гибели. Наибольшие опасения вну-
шала Валуеву обнаруживавшаяся неспособность власти в чем-
либо изменить свою природу, ее намерение, проводя политику
«невозможных диагоналей»,28 29 сохранить при всех нововведениях
нетронутым старый порядок верховного управления, ее нежела-
ние в чем-либо приспосабливаться к новой жизни, ею же созда-
ваемой. «Я чувствую, — формулирует он свои опасения, — что
правительственное дело идет ошибочной колеей, идет под знаме-
нем идей, утративших свое значение и силу, идет не к лучшему.,
а к кризису, исход которого неизвестен».30 Политическая кон-
струкция полностью окаменела в своей устарелости, прямой
архаике. Потеря ею способности к переменам обнаруживалась
прежде всего в образе действий самодержца. Он и в новой
обстановке ни в чем не собирался менять доставшийся ему
механизм власти, в чем-либо ограничивать свои безбрежные
права. «Есть что-то роковое во всем этом, — писал Валуев, когда
в очередной раз проявилась эта закостенелость, в которой ему
виделся источник тяжких потрясений в будущем. — Очевидно,
государю не приходит на ум мысль, что есть какой-либо предел
его произволениям. Конечно, нет его de jure, но есть de facto.
Приличия, совокупность современных понятий и его собствен-
ных реформ устанавливают этот предел. Он — русский импера-
тор, но не шах персидский и не бухарский эмир. Неосторожно
так явственно обнаруживать, что крепостное право отменено
только для крестьян в отношении к помещикам, но не отменено
для тех и других в отношении к монарху. Часто приходит на
ум известный dictum: quern deus perdere vult prius dementat31
(«кого боги хотят погубить, лишают разума», —Л?. С.)».
Все более укрепляясь под влиянием постоянного общения
с царем в эти годы в ожидании предстоящей катастрофы, Ва-
луев одинаковым образом испытывает растущий «внутренний
ужас» и при виде неспособности составлявших правительство
лиц разглядеть,, что происходит в жизни страны, их упорства
в следовании во всем прежним путем. Он приходит в отчаяние
от громадности совершаемой ими ошибки. «Мы говорим одним
языком, и, несмотря на то, между нашими речами нет ничего
общего, кроме звука, — записывает он в первый день нового
1864 г. — Мысли идут по совершенно разным направлениям...
Как эти люди верят в прочность порядка, который я считаю
в основаниях своих потрясенным».32 Уже на исходе своего пре-
бывания на посту министра внутренних дел он в этом же состоя-
28 Там же, т. I, М., 1961, прим. 48, запись 12/24 июля 1868 г., стр. 340.
29 Там же, т. II, запись 25 июня 1865 г., стр. 54.
30 Там же, т. I, запись 27 октября 1863 г., стр. 252.
31 Там же, т. II, запись 25 января 1866 г., стр. 98.
32 Там же, запись 1 января 1864 г., стр. 264.
18
нии более не проходившего у него ужаса с горечью спрашивает
себя: «Неужели распадение России так близко?». Ведь у власти
находятся «близорукие и короткоумные невежды, которые вооб-
ражают, что они могут по своему произволению создавать или
пересоздавать данные стихии государства»,33 и в этой гибельной
вере в свое всемогущество, ни в чем не зная удержу, они каждо-
дневно попирают, по выражению Валуева, «общеевропейские и
общечеловеческие начала» и создают, даже не ведая этого, все
новые и новые поводы для недовольства. Основа отношения пра-
вителей к России осталась, приходит Валуев к выводу, той же,
что и при Николае I. Вся страна для них — что-то вроде наслед-
ственного поместья, принадлежащего на правах неограниченной
собственности их барину, а они, верховные управители, состоя
как бы в его приказчиках и не поднимаясь выше этого уровня,
заботятся лишь об одном, — чтобы всевластию владельца не было
нанесено ни малейшего ущерба. При обсуждении выступлений
земских собраний на совещании у Александра II 30 декабря
1865 г. Валуева поразило показавшееся ему циническим безраз-
личие участников прений к нуждам и потребностям страны.
У высказывавшихся «ни в одном слове не выразилось сознание,
что и они, мужи Совета, чинодержатели и звездоносцы, граждане
государства, что они имеют первенство над другими, но и долг
предстательства за других».34 В своих предложениях они руко-
водствовались совсем иным взглядом. «Для них русский люд —
декорация, вся Россия — только подножие для их призрачного
величия»,35 — так передавал суть этого взгляда сам «чинодер-
жатель и звездоносец», дивясь слепоте своих коллег и уверенно
ожидая, что такой подход к новой эпохе при быстро подвигаю-
щемся созревании народа как государственной стихии повлечет
роковые для власти последствия. Тем более что ее собственное
положение поколеблено до основания. «У нас до того подмыта
почва,—писал Валуев (и это была одна из его кардинальных
идей), — что по крайней мере в моих глазах все как будто де-
лается pour le quart de 1’heure («на четверть часа», — Ю, С.)».36
Не имея, по его мнению, и отдаленно правильного понятия
о совершающихся в России процессах, во всем противопостав-
ляя себя новой жизни страны, власть в стремлении сохранить
неограниченное господство не поднимается выше применения
грубой силы: в ходу «полицейско-татарские меры».37
Из всего арсенала средств политической борьбы самодержа-
вие признавало один кулак, обороняясь им от всех выдвигае-
мых жизнью многообразных, трудных вопросов.
33 Там же, запись 17 марта 1867 г., стр. 194.
34 Там же, запись 30 декабря 1865 г., стр. 92.
35 Там же.
36 Там же, запись 11 января 1865 г., стр. 12.
37 Там же, запись 18 марта 1867 г., стр. 194.
2*
19
Вместо маневра — яростный наскок, голое насилие с целью
истребить и сокрушить любое неповиновение, задушить всякое
недовольство. «Наши государственные татары», — такими сло-
вами характеризует Валуев политический облик типичных пред-
ставителей высшей правительственной сферы с их неизменной
приверженностью «к выбору простых и потому вообще грубых
средств для достижения правительственных целей».38 Все пред-
принимаемые реформы нисколько не влияли на приемы деятель-
ности власти, они лишь подчеркивали, что режим неразрывно
сросся с грубейшим насилием и подавлением всего того, без чего
не могла развиваться жизнь во вторую половину XIX в. И это
внушало новое опасение за его судьбу. «Страшно то, что наше
правительство не опирается ни на одном нравственном начале
и не действует ни одною нравственною силою. Уважение к сво-
боде совести, к личной свободе, к праву собственности, к чув-
ству приличий нам совершенно чуждо. Мы... душим, вместо
того чтобы управлять, и рядом с этим создаем магистратуру,
гласный суд и свободу или полусвободу печати, — указывал
Валуев на практическое проявление политики «невозможных
диагоналей». — Мы — смесь Тохтамышей с герцогами Альба,
Иеремией, Бентамом».39 Ровно через год он напишет, что это
явление приобрело для него решающее значение, что продолже-
ние такой политики погубит Россию как великую державу, во-
обще будет иметь непоправимые последствия для страны. «... моя
игра — игра России. В этом нет ни самообольщения, ни заносчи-
вости ... Не я имею значение, а те вечные начала справедли-
вости, человеколюбия, сострадания, уважения к правам и чувст-
вам человечества, на стороне которых я стою. Не я, а эти начала
выиграют или проиграют. Если же они проиграют, то и
Россией будет проиграна ее историческая партия. Говорю, что
игра азартная, потому что правительство, действующее как
наше, не имеет права уповать на бога»,40 — писал государствен-
ный деятель самодержавной России, доказавший свою предан-
ность власти и обнаруживший, особенно в годы революционного
кризиса 1878—1881 гг., как предельно узко, в духе крайнего
консерватизма, понимает он эти начала. Но в любом виде, даже
в самой слабой, микроскопической дозе они для самодержавия
не существовали, были с ним несовместимы. И для Валуева, как
он мог бы добавить, азарт был тем более велик, что рассудком,
трезво глядя на весь обиход государственной жизни, он пони-
мал, что он ведет проигранную партию. Ему была уже известна
им же самим выведенная из многих наблюдений вот эта важ-
38 П. Л. Валуев. Дневник 1877—1884. Пгр., 1919, запись 9 февраля
1880 г., стр. 61.
39 Дневник П. А. Валуева, т. II, запись 10 октября 1866, стр. 155.
40 Там же, запись 18 октября 1867 г., стр. 220.
20
нейшая закономерность: «Главное — отсутствие надежды на
улучшение. Мы хроники. Опыт не лечит. Меня в особенности
поражает грубость наших соображений и приемов в государст-
венном деле».41 Это было действительно хроническое состояние
с постоянной тенденцией к ухудшению. Девять лет спустя Ва-
луев зафиксирует в развитие отмеченного: «Крайняя грубова-
тость всех наших государственных соображений и приемов ра-
стет и не умаляется».42 Вот почему постоянно повторяющаяся
в его дневниках нота пессимизма с годами звучит все громче,
переходя в конце концов в «ожесточенное отчаяние».43 Вот
почему окружающее по временам переставало ему казаться
реальным. «Озираешься, как бы ощупываешься, чтобы убе-
диться, что все действительно так, — описывал он ставшее у него
с годами обычным состояние, — что это наяву, не во сне, и что
это атмосфера нашей государственной жизни, область нашей
государственной деятельности, условия настоящего и семена бу-
дущего».44 По прошествии многих лет он повторяет, как будто бы
их и не было: «... удивляюсь спокойствию предержащих вла-
стей... Тяжело мое настроение. Как будто все Nebelbilder («ту-
манные картины», — Ю. С.). Того и гляди... их не станет».45
Постоянно ожидаемое им исчезновение существующего по-
рядка рисовалось ему в виде небывалого катаклизма. Власть,
действующая вне всяких рамок, грубо попирающая все, что
несла с собой новая эпоха, завязывала такой узел противоречий,
который «спокойно и мирно... не развяжется. Признаки потря-
сения множатся»,46 — характеризовал он общую обстановку
в 1865 г. Неизбежность тяжкого возмездия за все содеянное
в нарушение ставших элементарными в современную эпоху норм
делается одним из главных мотивов его размышлений. Не раз
повторяется на страницах дневника выражение: exoriare ul-
tor! («появится мститель!»). Оно становится чем-то вроде като-
новского — «Карфаген должен быть разрушен». В переложении
Валуева это изречение выглядело бы так: «Этот Карфаген не
может не быть разрушен». Его не смущало, что предсказываемое
не сбывалось. «До сих пор события как будто меня опровер-
гают, — писал он после первой отставки. — Мое министерское
семилетие само имеет вид опровержения... прочность... обста-
новки оказалась значительнее, чем я предполагал. Посторонние
или случайные обстоятельства могли содействовать к ее охране-
нию. Как бы то ни было, мои действия часто мне самому теперь
41 Там же, запись 15 июня 1867 г., стр. 213.
42 Там же, запись 8 декабря 1876 г., стр. 399.
43 Там же, запись 29 ноября 1865 г., стр. 81.
44 Там же, запись 13 мая 1865 г., стр. 42.
45 П. А. Валуев. Дневник 1877—1884, запись 16 декабря 1877 г.,
стр. 22.
46 Дневник П. А. Валуева, т. II, запись 7 марта 1865 г., стр. 25.
21
кажутся ошибками; но, несмотря на это, внутренний голос твер-
дит мне противное и применяет к России слова Галилея: «Е риг
si muove» («И все-таки она движется»).47 Он знает одно — так
государство во второй половине XIX в. жить не может, как не
может быть, чтобы вся слепота правителей, все совершенные
грубейшие промахи не имели бы катастрофических для власти
последствий. Рано или поздно придет расплата. При всех пери-
петиях для него оставалось аксиомой сказанное им в 1866 г.:
«... то, что есть, далее быть не может».48
Эта уверенность Валуева подкреплялась не только соображе-
ниями, связанными с неумолимой логикой развития конфликта
самодержавия со всей новой жизнью России, но и в не меньшей
мере обстоятельствами внешнеполитического свойства, положе-
нием Российской империи в кругу других евроивйских держав.
Он отчетливо сознавал, что в обстановке обострткщегося сопер-
ничества нельзя быть слабее потенциальных противников и что
в этом отношении перед Россией открыт только один путь —
обзавестись всем тем, что есть в Европе, а для этого завести
у себя такие же порядки, такой же образ жизни, который при
всех своих отличиях в отдельных странах имеет общие черты, по-
зволявшие Валуеву говорить о Европе как о некотором едином
понятии. Европа устанавливала тот уровень, давала тот образец,
которому необходимо было соответствовать. «Я вижу ее (Рос-
сии,— Ю. С.) европейских соперников. Я знаю, что жизнь госу-
дарств есть непрерывное состязание, и я убежден, что для состя-
зания с Европой нужны европейские средства, как для войны
с нею нужно европейское оружие»,49 — выяснял он категориче-
скую настоятельность внутренних преобразований вследствие
участия самодержавия в борьбе великих держав. Вот почему гу-
бительными представлялись необузданные насильнические дей-
ствия режима внутри страны. Они подрывали самую основу, на
которой могла вырасти сила, необходимая в развертывавшемся
соперничестве. «Разве финансы выдержат применение этой си-
стемы? — обращал внимание Валуев на этот решающий мо-
мент.— .. .Организм государств развивается или ослабевает, се-
редины нет. Управлять исключительно при помощи следственных
комиссий и жандармов невозможно. Мы повинуемся, но обанкру-
тимся. Невелика слава и польза царю от покорности банкротной
массы. Здесь окажется не только финансовая, но и нравственная
и умственная несостоятельность. В наш век не довольно быть ге-
роем покорности. Самостоятельная мысль и находчивый ум ту-
пеют от упражнения в измене самому себе по мере надобности и
приказаний. Чувство достоинства, сила убеждений, вера в будущ-
47 Там же, прим. 109, запись 30 августа—И сентября 1868 г., стр. 406.
48 Там же, запись 10 ноября 1866 г., стр. 106.
49 Там же, прим. 125, запись 12/24 сентября 1868 г., стр. 417.
22
ность несогласимы с системою покорности, безгласны. Весь во-
прос в этом».50
Постоянно имея перед глазами европейский образец, Валуев
производит оценку всей государственной жизни и специально
работы государственного механизма. Пользуясь этой меркой, он
приходит к сознанию неудовлетворительности его конструкции,
принципа действия и функционирования. Он судит о нем с точки
зрения бюрократа, твердо убежденного, что «самодержавие
должно остаться неприкосновенным», что все изменения могут кос-
нуться только форм его проявления,51 но бюрократа культурного,
образованного, знавшего, в каком веке и в какой обстановке
существует Российская империя. С этой точки зрения государ-
ственные порядаи и институты были архаикой, чем-то совер-
шенно выпадаЙпим из эпохи. Действовал громоздкий, тяжело-
весный, неповоротливый, плохо и невпопад работающий, туго
управляемый аппарат власти, который был особенно плох в отно-
шении самого обслуживающего его персонала. В поле зрения Ва-
луева находятся преимущественно верхи, и весь его дневник за
десятилетия — изображение полного ничтожества правителей
самодержавной России, свидетельство о бедности, о крайней ни-
щете, выданное всему режиму. После своей первой отставки Ва-
луев заметил в 1868 г.: «Я мог бы завтра быть министром в лю-
бом европейском государстве, пожалуй, плохим министром, но
все-таки я мог бы им быть. Никто из моих товарищей не мог бы
со дня на день быть министром хотя бы в Виртемберге или Ба-
дене. Им пришлось бы перевернуться наизнанку».52
Как мало подходили они в его представлении для занимаемого
ими места и как устойчиво было состояние этого служебного
несоответствия, обнаруживается в том, что он видел в их дея-
тельности лишь «хроническое младенчество наших государствен-
ных мужей».53
Неумение предвидеть, оценить последствия принимаемых мер,
согласовать делаемое в одной области с тем, что осуществлялось
в другой, отсутствие системы в деятельности — таковы были, по
мнению Валуева, отличительные свойства высшего государствен-
ного слоя. «Что за жалкие мы государственные люди. Что мы
сумели предвидеть, организовать, предотвратить, достичь! — вос-
клицает он в 1863 г.— Вечно перебиваемся со дня на день и
играем в своего рода лотерею в надежде, что крупно повезет».54
Решающее значение всегда имели интересы минуты. О ближай-
шем будущем не задумывались. В Совете министров, записал он
после одного из заседаний, «все рассуждают, comme s’il n’y avait
50 Там же, запись 15 августа 1866 г., стр. 143.
51 Там же.
52 Там же, запись 19 марта 1868 г., стр. 258—259.
53 Там же, запись 20 октября 1866 г., стр. 157.
54 Там же, т. I, запись 20 сентября 1863 г., стр. 248.
23
pas de lendemains («как будто бы завтрашний день не насту-
пит»,— Ю, С.)».55 У власти стояли министры-«анахронизмы».
К большинству была вполне применима аттестация, данная Ва-
луевым Тимашеву: «С министром внутренних дел нельзя гово-
рить. Он не понимает, не знает и не понимает и не знает, что не
знает и не понимает».56 Так обстояли дела в правительстве и
точно таково было положение в Государственном совете. Много-
кратно обращаясь в своих дневниках к этому высшему учрежде-
нию империи, Валуев лишь варьировал сказанное им в январе
1876 г., когда он заметил, что состав Соединенного присутствия
«ниже всякого государственного уровня».57 Члены Совета пока-
зались ему на другой день похожими на «тупых китайских ман-
даринов».58 У него, многоопытного, ко всему привыкшего, не при-
тупляется удивление: «И это Совет! И это верхи русского госу-
дарства! И эта бестолковая кутерьма называется обсуждением
законов!».59 Для него заседания Совета — «обычный спектакль
государственных дьяков XVII столетия».60
Демонстрируя государственное убожество правителей, Валуев
не сводил эту остротревожную для него проблему к личностям.
«Страшно, что у нас все выходят в люди пустые люди»,61— писал
он и видел в этом действие системы, неизбежный результат
устройства власти, ее пагубную для нее самой особенность. Поли-
тический патриархат, каким было самодержавие, не уживался
с любой самостоятельностью и независимостью, подавляя эти ка-
чества, без которых не могли появиться государственные дея-
тели крупного масштаба, и в своем ближайшем окружении,
низводя и министров до положения простых, пусть и высокопо-
ставленных, прислужников, лишая и их права на самостоятель-
ность. Отношения министров к царю, как не раз отмечал Ва-
луев, были отношениями слуг к своему барину. И они при всех
своих полномочиях не имели никакого самостоятельного значе-
ния. На этом высшем уровне в XIX в. обстановку определяло
средневековье, давно забытая на Западе архаика. «Я и мы все —
не слуги, а только высшие служители его величества. Pas de
serviteurs, mais d’eminents domestiques, — обращал Валуев вни-
мание на эту важнейшую черту организации власти.— От нас
требуется при других, конечно, формах почти та же исполнитель-
ность, как от камер-фурьера. Жаль. Не для нас жаль, а для Рос-
сии и ее государя».62
55 Дневник П. А. Валуева, т. II, запись 14 января 1867 г., стр. 182.
56 Там же, запись 1 декабря 1876 г., стр. 398.
57 Там же, запись 22 января 1876 г., стр. 331.
58 Там же, запись 23 января 1876 г., стр. 332.
59 Там же, запись 15 апреля 1876 г., стр. 355.
60 Там же, запись 1 декабря 1876 г., стр. 398.
61 Там же, запись 8 ноября 1865 г., стр. 76.
62 Там же, запись 17 января 1865 г., стр. 16. — На современном языке
служителей было бы более точно назвать прислужниками.
24
В этой атмосфере, вызывавшей у Валуева прямые ассоциации
с дворней,63 когда положение любого министра держалось на то-
ненькой ниточке царского благоволения, готовой оборваться
в любую минуту, когда поэтому им — в некотором роде канато-
ходцам — приходилось обращать особое внимание на эквилибри-
стику, когда главной заботой было попасть в тон, войти в ми-
лость, трудно было не только играть роль государственного дея-
теля, но просто не утратить своего лица. Безликость скорее благо-
приятствовала карьере, облегчала возможность попасть в круг
правителей и удержаться там. Раз требовалось прежде всего
всегда быть наготове исполнить царскую волю, то иметь свою
волю, свою линию, а тем более свою концепцию значило созда-
вать возможность расхождений во взглядах с царем. Власть, кто
бы ни был на троне, отдавала явное предпочтение послушным и
немудрящим слугам. Послушание, а не какие-то заслуги перед
властью были первой заповедью. Случай указать на эту черту
самодержавия представился Валуеву в связи со смертью в ян-
варе 1883 г. кн. Урусова. Тот был «не только старым слугою трех
государей, но и слугою, коих именно ценят, т. е. лично государе-
вым, а не государственно-государевым. Покойник ни в чем не
оказал инициативы и ни по какому делу не оказал прямой за-
слуги»,64— обрисовывал Валуев настоящее значение лица, зани-
мавшего ряд десятилетий один из высших постов в империи.
Власть пестовала и культивировала именно этот тип, препятствуя
вместе с тем всем создаваемым ею климатом, всем установленным
порядком появлению более пригодных для защиты ее собствен-
ных интересов лиц, да и не желая, чтобы они появлялись, и ре-
гулярно от них освобождаясь. И когда Валуеву пришлось услы-
шать от царицы похвалу в адрес Бисмарка, понятую им как на-
мек на отсутствие государственных деятелей подобного масштаба
в России, он едко заметил у себя в дневнике: «Ее величество за-
была, que nous ne voulons pas en avoir («что мы не хотим их
иметь»,— Ю. С.)».65 Обреченность системы в том именно и прояв-
лялась, что она органически не допускала ничего крупного, са-
мостоятельного, ибо вся она была построена на несамостоятель-
ности, на подавлении крупных, независимых сил. Она выдвигала
главным условием подчинение всех и каждого верховной волег
заставляла прилаживаться к ней, ко всем ее капризам, извивам
и несообразностям. Лучше вовсе обойтись без крупного, чем до-
пустить в ком-нибудь самостоятельность и независимость, раз
крупное без этого существовать не может — такова была скрытая
63 Министр юстиции Панин, писал он, «говорил, как дворецкий боль-
шого барина». См.: Дневник П. А. Валуева, т. II, запись 3 мая 1866 г.,
стр. 122.
64 П. А. Валуев. Дневник 1877—1884, запись 16 января 1883 г.,
стр. 220.
65 Дневник П. А. Валуева, т. II, запись 8 октября 1865 г., а. 71.
25
логика системы. Если ценой крупного была самостоятельность
и в определенных рамках свобода деятельности, то эта цена ока-
зывалась для самодержавия, и это Валуев чувствовал постоянно,
чрезмерно большой. Система всех делала маленького роста, не да-
вала появиться лидерам как раз тогда, когда ее собственная на-
добность в них в наступившую эпоху ломки старой жизни и ста-
новления новой была особенно велика. «Азиатское, полурабское,
или первобытнопатриархальное, с условиями времени несовмести-
мое отношение государственных слуг к государю — не столько по
формам, сколько по привычкам и понятиям», при котором «его
изволения — не воля, потому что сознательной и последователь-
ной воли во многом не бывало, — принимались за ultimo ratio не
только на деле, но и в мыслях исполнителей» 66 (как выразил
сущность этой системы Валуев при подведении итогов царство-
вания Александра II в 1882 г.), —и давало настрой государствен-
ной жизни на всех ее уровнях от самого высшего до самого низ-
шего, определяло особенности работы государственного механизма,
его признанную и самими охранителями малую дееспособность.
Аппарат власти, укомплектованный сверху донизу безликими
исполнителями, заключенными в самые тесные рамки служебной
субординации, в сущности маленькими чиновниками хотя бы и
со звучными званиями на самом верху табели о рангах, имел
свое особенное лицо и стиль. Во всей его деятельности господ-
ствовал мелкоканцелярский, узковедомственный подход к вста-
вавшим перед властью достаточно крупным и сложным проблемам.
Самодержавие «выкроило себе армию воспитанных по мелкому
шаблону чиновников»,67 как выразился Валуев при характе-
ристике результатов деятельности Училища правоведения, дав
в сущности в лице ее наиболее подготовленных представителей и
оценку бюрократии в целом. Всякая широта взглядов, разреше-
ние дел с общей принципиальной точки зрения, в духе опреде-
ленной системы, с пониманием взаимосвязей были ей глубоко
чужды.
Это отчетливо прослеживалось на примере Государственного
совета, бывшего наиболее значительным коллегиальным учреж-
дением империи. Особенность большинства его членов состояла
«в отсутствии привычки подводить встречающиеся частные слу-
чаи под известные общие начала и в проистекающей от этого не-
последовательности. Нынешнее мнение не согласуется с вчераш-
ним, а завтрашнее не будет согласовываться с нынешним,— поды-
тоживал Валуев свои впечатления в 1868 г.— На первый взгляд
противоречие не всегда заметно, но при малейшем анализе оно
обнаруживается. Иногда кажется, как будто наши сановники
только один раз в жизни призываются к подаче своего голоса.
66 П. А. Валуев. Дневник 1877—1884, запись 7 апреля 1882 г., стр. 194.
67 Там же, запись 3 декабря 1880 г., стр. 132.
26
Прошлого для них не было, грядущего не будет. Настоящее
имеет вид отрывочного случая... Другая черта состоит в неимо-
верной готовности пожертвовать всяким основным началом ввиду
мгновенного или частного удобства».68 Эту характеристику можно
было отнести к любой другой инстанции. «Трудно вообразить, ка-
кое безлюдье в министерстве, коль скоро дела требуют обобще-
ния и политического такта»,69 — писал Валуев о своем собствен-
ном ведомстве. В этом отсутствии системы была своя система,
система оппортунизма, которой пришлось покориться и самому
ее обличителю: «...я действую большей частью не по своему
к определенной цели направленному произволению, а по указа-
ниям обстоятельств, мешая там, подсобляя здесь, справляясь с те-
кущим как бы впредь до времени. Постоянный provisorium»,70
писал он в осуждение такого типично оппортунистического ме-
тода о своем собственном образе действий.
По самому своему устройству, по принципу действия аппарат
самодержавия был мало приспособлен для быстрого и оператив-
ного решения проблем, которыми ему приходилось заниматься
и которые его, уверенно заявлял Валуев, не занимали. Во всем
сказывался мелкочиновничий подход, повсюду давали себя знать
гипертрофированный бюрократизм, безразличие к делу. Работал
государственный механизм, в сущности обращенный в себя, для
него предметы его занятий были докукой, тем более что от управ-
ляемых и от того, как будут решаться их дела, он никак и ни
в чем не зависел, и, не завися от них, он не мог воспринимать их
заботы иначе как обузу для себя. «Главное затруднение в том,
что и министр внутренних дел, и другие не имеют собственно ни-
какого влечения к делу по свойствам дела, а только занимаются
делами потому, что ими заниматься должны»,— подводил Валуев
в 1880 г. итог своим многолетним наблюдениям. Разнообразные
«больные места» общественной жизни России были «им лично
небольны».71 Проведя десятилетия в этой управляющей и про-
никнутой глубоким безразличием к управляемому среде, он не
мог признать это’ отношение нормальным и не переставал ви-
деть в нем одну из наиболее тяжких болезней между многочис-
ленными болезнями, которыми была поражена государственная
администрация. «Не могу привыкнуть к одному явлению: между
так называемыми государственными деятелями нет ни одного,
который обнаруживал бы способность уважения к чувствам, по-
велительно требующим уважения, и способность внимания к пра-
вам и интересам, повелительно заслуживающим внимания»,—
68 Дневник П. А. Валуева, т. I, прим. 47, запись 11/23 июля 1868 г.,
стр. 336.
69 Там же, запись 15 июня 1862 г., стр. 177.
70 Там же, т. II, запись 3 февраля 1866 г., стр. 100.
71 П. А. Валуев. Дневник 1877—1884, запись 20 января 1880 г.,
стр. 50.
27
обрисовал он крайнюю степень отчужденности аппарата власти
от окружающей жизни. Но безразличие было еще не главным по-
роком, ибо еще хуже было циничное и нескрываемое пренебре-
жение к лишенным всяких политических прав подданным. «Там,
где нет этого outspoken, цинизма, есть все-таки невозможный
индифферентизм ко всему, что не касается „своей рубашки44.
Между безбожными нигилистами более способности вдумываться
в чужие чувства и заботиться о чужой судьбе, чем между чле-
нами Государственного совета и другими гражданскими иерар-
хами»,72— довершал он убийственную для режима характери-
стику. Дееспособность описанной им конструкции при заключен-
ной в ней — за отсутствием какой-либо заинтересованности
в деле — тяги к бездеятельности постоянно оставалась невысокой.
Узковедомственный подход, сочетавшийся с отсутствием об-
щей объединяющей программы, наконец, свойственное аппарату
глубокое безразличие к делаемому объясняли в значительной
мере, помимо разнонаправленности и противоречивости всей вну-
тренней политики самодержавия в послереформенную эпоху, и
хроническую разъединенность в деятельности министерств и дру-
гих органов управления, переходившую нередко в междоусобную
борьбу. Углубляющаяся расчлененность власти была постоянно
в центре внимания Валуева и внушала ему тяжелые опа-
сения за судьбу режима. На протяжении десятилетий он отме-
чает одно и то же — отсутствие в Российской империи правитель-
ства как такового, т. е. коллегии, придерживающейся более или
менее одинаковых взглядов и в более или менее широких рамках
проводящей одинаковую линию. В самодержавной России, неза-
висимо от того, кто царствовал, — Александр II с относящимися
к его времени, незавершившимися попытками создать единооб-
разно действующее министерство, Александр III или Нико-
лай II,— такой коллегии не было. Всю суть положения выразило
самопризнание Валуева, в котором обобщилось множество его
наблюдений за десятилетия. «Мы все слишком разрозненны, слиш-
ком различных направлений и взглядов, слишком мало уважаем
настоящее и верим в будущее, чтобы быть друг с другом искрен-
ними»,73— описал он взаимоотношения внутри правительства
в связи с уходом в отставку Рейтерна. Правильнее, полагал он,
считать в России правительство как бы правительственным клу-
бом. «Есть,— замечал он,— отрывки правительства. Целого нет.
Оно — идея, отвлеченность».74 Предполагалось, что связующим
звеном в этом несогласно действующем механизме должен был
быть царь. Однако опыт давно убедил Валуева, что самодержцу
в новую эпоху не по силам играть такую роль. Комментируя
72 Там же, запись 22 мая 1882 г., стр. 199.
73 Там же, запись 7 июля 1878 г., стр. 28.
74 Там же, запись 1 мая 1879 г., стр. 36.
28
попытки гр. Д. А. Толстого решать дела своего министерства один
на один с царем в обход Государственного совета и Комитета
министров, попытки, ставшие провозвестником прочно утвердив-
шегося при Александре III порядка, Валуев видел ошибочность
этого метода в «невозможности в наше время и при усложненных
условиях администрации правительствовать без системы по од-
ному вдохновению или быть живою системою и для последова-
тельности опираться на одну память».75 Сознание крайней слож-
ности наступавшей эпохи приводило его к заключению, что pour
le cesarisme pur il faut Cesar.76 Но реальные личности царей у са-
мого Валуева менее всего способны были вызвать ассоциации
с Цезарем. И Российская империя по состоянию своего прави-
тельства являла собой образец этого неудавшегося цезаризма. При
подведении итогов царствования Александра II Валуев мог кон-
статировать фактический крах системы, поскольку основой ее
действия был «постоянный разлад — не столько личный, сколько
по мысли и делам — между всеми ведомствами. Нити единения
ускользали из государственных рук (по смыслу, очевидно, госу-
даревых, — Ю. С.) и не могли быть сосредоточены в других. Ни-
кто из главноначальствующих не сохранял в виду общности го-
сударственного дела. Никто не был и полным хозяином по своей
части (кроме военного и морского министров), потому что его
связывали наши приемы и формы; но никто не принимал
искренно в соображение и надобностей других частей».77
При самой тихой и непосредственно неопасной для власти об-
становке внутри страны такой порядок или возведенный в си-
стему беспорядок был чреват крупными осложнениями. Сам по
себе он давал все основания для опасений за судьбу практикую-
щего его режима. Но в соединении с процессами, совершавши-
мися в России, он обещал, в представлении Валуева, неизбежный
взрыв. Уже в 1863 г. оба элемента скомбинировались в уме Ва-
луева в устрашившую его картину: «Правительство даже внутри
империи некоторым образом в осадном положении. Обуревающие
волны поднимаются незаметно. Слабость орудий, неповоротли-
вость механизма, отсутствие господствующих или руководящих
личностей — вот те признаки, которые меня тревожат и сму-
щают».78
В последующие годы у Валуева, убедившегося, что все оста-
стся и останется неизменным, только росло удивление, что все
существующее так долго держится, медлит развалиться, хотя ни-
чего здорового, обещающего хотя бы незначительное исправле-
ние, не было. «Мало надежд на лучший ход нашего управления.
75 Дневник П. А. Валуева, т. II, запись 20 октября 1866 г., стр. 158.
76 «Для настоящего цезаризма нужен Цезарь». См.: там же.
77 П. А. Валуев. Дневник 1877—1884, запись 7 апреля 1882 г.,
стр. 193—194.
78 Дневник П. А. Валуева, т. I, запись 20 февраля 1863 г., стр. 209.
29
Удивительно, как все держится».79 Эта фраза, сказанная в 1866 г.у
на долгие годы лаконично выразила сущность его подхода к дей-
ствительности, стала лейтмотивом всех его размышлений именно
в связи с тем, что все управление империей было из рук вон
плохо и тем более плохо, что рядом была Европа. Валуев все
время озирается в ее сторону, сравнивает административные по-
рядки там и у себя дома. «В Вене есть правительство. У нас —
„Комитет господ министров11»,80 — таков был тревожный результат
одного из сопоставлений.
В составленном им длинном реестре многочисленных неуст-
ройств и неустранимых пороков системы заключалась и личная
беда Валуева. Верный слуга самодержавия, он не довольство-
вался положением одного из ближних царских слуг, на чем кон-
чалось честолюбие большинства его коллег и тех, кому еще пред-
стояло стать министрами или как-то иначе оказаться вблизи
трона в будущем. Его честолюбие простиралось дальше. Ему хоте-
лось быть одним из первых деятелей великой державы, заложенной
Петром, сделанной им могущественным европейским государством,
хотелось стоять у кормила большого, мощно и свободно плывущего,
никому и ни в чем не уступающего государственного корабля.
Ему хотелось быть причастным к великому делу, которое ему
виделось как продолжение начатого Петром, но ничего великого
кругом не было. Могуче пущенная Петром держава заплыла
неизвестно куда. «Где мы? В Европе? — вопрошал Валуев,—Нет.
В Азии? — Нет. Где-нибудь между обеими ими, в полу-Европе,
в Белграде или Бухаресте».81 Незначительная на первый взгляд,
но о многом говорившая деталь: всматриваясь в посетителей Ан-
глийского клуба, в котором собиралось наиболее рафинированное
общество, он выносил самое унылое впечатление. Это «мордва,
черемисы, а не европейцы. Какой уровень и какую он обещает
будущность!».82 Вот что было для Валуева настоящей сутью,
скрывавшейся за пышными, вводящими в заблуждение декора-
циями самодержавия. Его окружал ненастоящий, фальшивый,
мир, мир кажущегося. С минуты на минуту Валуев ожидал, что
все рухнет, пойдет ко дну, поражаясь, что государственный ко-
рабль все еще на плаву, хотя крен давно перешел все допустимые
границы, поражаясь и тому, что правители неспособны разгля-
деть за кажущимся могуществом режима его фатальную слабость,
его обреченность. «Есть нечто столь дикое в совокупности и сопо-
ставлении всего этого, что можно было бы отчаиваться насчет
нашей будущности. В сущности, у нас везде оптический обман.
И сила, и единство, и верноподданническая преданность и по-
корность — все более кажется, чем есть, — совершал Валуев
79 Там же, т. II, запись 1 февраля 1866 г., стр. 99.
80 Там же, т. I, запись 8 августа 1863 г., стр. 243.
81 Там же, запись 28 декабря 1863 г., стр. 263.
82 Там же, т. II, запись 27 августа 1866 г., стр. 146.
30
страшное для самого себя открытие.— Теперь обнаруживается,
до какой степени огромная Россия более сколочена, чем сплочена
в одно целое».83 Он прочно утверждается в этом восприятии окру-
жающего как чего-то бутафорского, которого со временем стано-
вилось все больше, лишенного всякой внутренней силы, но мас-
кирующего ее отсутствие видимостью могущества. «Есть нечто
фальшивое во всем, что у нас делается в делах и в празднествах,
во всей сути и во всей обстановке»,84— все с большей резкостью
формулировал он один из своих основных выводов. Кажущееся
вытесняло настоящее, сбивало с толку и самую власть, не знав-
шую, что существует на самом деле, а что только мираж. Ложный
блеск ослеплял, не давал увидеть настоящей гнили. Неизменной
до самого конца сутью системы стало то, что сказал о ней Ва-
луев еще в доставившей ему известность записке 50-х годов,—
сверху блеск, снизу гниль. Мнимый блеск власти существовал
только в сочетании с реальной гнилью, и в минуты испытаний
оставалось только настоящее, только гниль. Валуеву, хотевшему
служить великой державе, приходилось служить тяжело боль-
ному государственному организму. «Признаки упадка, болезнен-
ности, разложения везде и во всем видны»,85 — заносил он оче-
редное и затем не раз повторявшееся наблюдение в свои записки,
эту историю все ухудшавшейся болезни целого государства.
«Есть что-то как бы надломленное в нынешнем строе России и
во всем, что ежедневно у меня под глазами»,86— прибавил он по
прошествии не многим больше года.
Источник тяжелых личных переживаний самого Валуева —
полная невозможность помешать развитию болезненных процес-
сов. «Тяжело в особенности сознание бессилия и невозможности
действия при всех загадках, которыми переполнена будущ-
ность»,87— записывал он спустя одиннадцать лет, констатируя
все то же гибельное, невозможное состояние всего государствен-
ного организма и давно зная, что все, что ни делается властью,
есть продукт системы, с которой не справиться. Он живет с со-
знанием, что перед всякими попытками что-то изменить нахо-
дится крепость, которая этим попыткам успешно противостоит,
что только потрясение извне может подтолкнуть правителей на
перемены, как смутно ему самому ни представлялись они до кри-
зиса 1878—1881 гг. «Нельзя бороться с почвой, на которой сто-
ишь, с окружающим воздухом, с облаками над головой. Можно
83 Там же, запись 10 апреля 1866 г., стр. 118.
84 Там же, запись 27 июля 1866 г., стр. 141.
85 Там же, запись 21 июля 1865 г., стр. 61.
86 Там же, запись 1 сентября 1866 г., стр. 146. См. также: записи
23 октября 1866 г., стр. 159; 19 февраля 1876 г., стр. 341; 4 апреля 1876 г.,
стр. 380. I
87 П. А. Валуев. Дневник 1877—1884, запись 29 сентября 1877 г.,
стр. 18.
31
только ощущать, видеть, сознавать и терпеть,— несколько ино-
сказательно передавал он свое ощущение неподатливости внеш-
ней среды, существования чего-то органического, живущего по
своим законам и не способного жить по другим даже под страхом
гибели.— Чтобы поднять или двинуть что-нибудь, нужна точка
опоры. Где она? Припоминаю былое. Обстановка меняется, она
во многом изменилась, но сущность та же. Битье стекла? К чему?
Это мимолетный и притом небольшой треск, а не дело... В наш
век личная сила дает большей частью только спорадические,
фрагментарные результаты. Нужны органические собиратель-
ные силы. Их около меня нет».88 Все реформаторские попытки
этого влиятельного министра, пользовавшегося личным благово-
лением царя, но не представлявшего никого, кроме самого себя,
были не более чем бесполезным битьем окон, пока радикально
не изменилась общая обстановка в стране. А пока при всех про-
изводимых свыше переменах оставалась неизменной сущность
режима, тот «недостаток внутренней политической жизни»,89 ко-
торый в глазах Валуева представлялся главной причиной кри-
зиса власти. Обстановка и атмосфера казармы господствовала во
всей стране, душа и сдавливая заключенный в ней новый уклад.
А все проведенные реформы отнюдь не представлялись Валуеву
отступлением от устанавливаемого в таком виде режимом об-
раза жизни. Он считал их лишь механическим добавлением
к старому государственному устройству. Они предпринимались не
для того, чтобы изменить его, приспособив к требованиям эпохи,
а совсем напротив — их подлинный смысл Валуев усматривал как
раз в стремлении уйти от перемен, сохранить старый порядок
жизни неизменным. Реформы, чтобы в главном все было по-ста-
рому. Шаги делались для того, чтобы не сдвинуться с места. Это
был один из основных его выводов, когда в апреле 1882 г. он
подвел итог царствованию Александра II. Сама реформа 1861 г.
рисовалась ему в первую очередь продиктованной соображениями
такого рода. Касаясь этого главного вопроса, он отмечал «двой-
ственность великого дела отмены крепостного права. Отчасти
гуманитарные и славолюбивые цели, отчасти же, и, быть мо-
жет, преимущественно, цели самосохранения самодержавной
власти».90
Этот расчет ему и самому представлялся огромной ошибкой,
но, пусть и грубо ошибочный, именно этот замысел определял
весь курс внутренней политики. Суть «всех главных фазисов
крестьянского дела до и в особенности после 19 февраля 1861 г.
и всех полуэпопей разных реформ, которые за крестьянскою ре-
формою последовали»,— категорически заявлял он, состояла
88 Дневник П. А. Валуева, т. II, запись 10 марта 1874 г., стр. 303.
89 П. А. Валуев. Дневник 1877—4884, запись 17 марта 1882 г.,
стр. 187.
90 Там же, запись 7 апреля 1882 г., стр. 190.
32
именно в том, что «ими подкапывались и колебались нижние
ярусы правительственного здания в полной уверенности, что так
может быть упрочен или поддержан один высший»,91 т. е. самодер-
жавие. В этом контексте реформы рассматривались наверху как
некоторые частные подновления, усовершенствования старого
для его вящщего упрочения, а вовсе не как отказ от него. Ста-
рое просто было готово надеть несколько более современный
туалет, сделать новую, в духе времени, прическу, но и только.
Те, кто видел в сделанном нечто большее, чем косметику, риско-
вали попасть в немилость. «Государь не имел — и, впрочем, не
мог иметь — отчетливого понятия о том, что называлось „рефор-
мами" его времени», и потому его нетрудно было возбудить про-
тив тех, кто «желал не возвращения к дореформенному строю,
а необходимого исправления или развития реформенного»,92 —
довершал Валуев развитие этой темы, обнажая, насколько чужда
была власть в лице своего верховного носителя всему ей проде-
ланному. Таковы были в глазах этого царедворца истинная цена
и смысл реформаторской деятельности самодержавия, целиком
направленной к сохранению «дореформенного строя». Оттого-то
уже в виде общего итога он записывал, что после всех «полу-
эпопей» разных «реформ» — само слово не напрасно бралось в ка-
вычки — «освобождена была от крепостного права только одна
четверть или около одной трети всего населения. Все остальные
никакой свободой не воспользовались».93 Поэтому, придавая огра-
ниченное значение всем произведенным после 1861 г. переменам,
Валуев выводил принципиальную однотипность царствований
Александра II и Николая I. Разнились детали при полном сход-
стве сущности. «Начинается, — писал он в июне 1882 г., — третье
действие исторической драмы. Два первые, различиствовавшие
по декорациям, схожи по существу. В обоих были в ходу само-
мнение, легкомыслие, неправда. В обоих главные актеры все при-
носили в жертву себе».94 И когда почти за шестнадцать лет до
этого он жаловался, что «нет бойкого, размашистого, твердого и
доверие внушающего движения», что «взгляд узок, понятия
мелки, нравственная сила отсутствует»,95 то он описывал веками
установившийся образ жизни. Не было могущества, к которому
влекло Валуева, а была дряблость и вялость во всем и угнетаю-
щая духота, в которой всякий сколько-нибудь живой человек зады-
хался, не выдерживал. Не выдержал и Валуев. И он вышел из
своего семилетнего министерствования надломленным, опусто-
шенным, нравственно разбитым человеком. И он, одно из пер-
вых лиц в государстве, мог жаловаться на «отсутствие свобод-
91 Там же.
92 Там же, стр. 192.
93 Там же, стр. 193.
94 Там же, запись 4 июня 1882 г., стр. 200.
95 Дневник П. А. Валуева, т. II, запись 15 октября 1866 г., стр. 157.
3 Ю, Б. Соловьев
88
ного дыхания, свободной мысли и свободной воли».96 Такая
«внутренняя сдавленная жизнь» не прошла даром. «Я внутренне
как будто погнулся или пошатнулся»,— писал он о том, что стало
с ним, чинодержателем и звездоносцем, достигшим вершины
всего, что было в императорской России.
Даже принимая во внимание субъективность Валуева, его не-
померное самолюбие и самолюбование, даже делая поправку на,
безусловно, очень личное восприятие окружавших его людей,
нельзя отказать в объективности его наблюдениям. Валуев не
был фальшивой Кассандрой, беспочвенным алармистом. Если он
и не был свободен от некоторых преувеличений и субъективизма,
основа его наблюдений и впечатлений, безусловно, объективна.
И, приходя в ужас, отчаяние, живя в постоянном ожидании ка-
тастрофы, он не ошибался в оценке обстановки. Обстановка по-
зволяла охранителям испытывать и ужас, и отчаяние — реакция
отстаивала гибнущий строй. Валуев интересен именно как глав-
ный автор картины, в составлении которой независимо друг от
друга приняли участие и другие деятели охранительного направ-
ления. Никто из них не смог обрисовать политическую действи-
тельность, неудовлетворительное состояние власти так полно и
так цельно, как Валуев, но своими собственными отрывочными
наблюдениями они, даже расходясь с ним в общей оценке, за-
частую отвергая его самого и в массе находясь на гораздо более
низком уровне понимания происходящего, чем он, как бы контр-
ассигновали правильность его выводов, подтвердили достовер-
ность созданного им портрета власти, его соответствие оригиналу.
Особенную ценность в этом отношении представляет свидетель-
ство одного из немногих крупных государственных деятелей, вы-
двинутых требованиями новой эпохи, — военного министра
Д. А. Милютина. Чем была служба и для этого бывшего в ми-
лости у царя лица, обнаруживает его искреннее удивление по
выходе в отставку (как только обозначилось направление нового
царствования), что он сумел вынести двадцать лет своего мини-
стерствования. Ведь и он был по сути в положении, как выра-
зился Валуев, высокопоставленного камер-фурьера, а не государ-
ственного деятеля, и от него требовались такая же исполнитель-
ность и такое же отсутствие своей воли, такая же безликость.
А так как он все-таки был государственным деятелем, а не камер-
фурьером, то и в случае с ним возникал острый конфликт, потому
что ему постоянно приходилось поступать вопреки тому, что он
считал правильным и нужным, и это постоянное понуждение себя
к действиям, вызывавшим в нем резкий внутренний протест,
зачастую делалось ему не по силам. «В самом исполнении пря-
мых обязанностей по званию военного министра приходилось по-
стоянно действовать и говорить не по своему убеждению, не по
96 Там же, запись 22 января 1867 г., стр. 184.
84
своему собственному воззрению, а применяясь к чужим убеж-
дениям и воззрениям. Сколько раз спрашивал я свою совесть:
хорошо ли я делаю, что остаюсь на своем месте, что не возражаю
на мнения и понятия, диаметрально противоположные моим
убеждениям, подчас даже явно превратные и односторонние...,—
описывал он эту обстановку своей деятельности, отсутствие вся-
кого права на самостоятельность. — Такая постоянная борьба с соб-
ственными своими мнениями и убеждениями подчас делала по-
ложение мое невыносимым».97 И не раз он был на грани разрыва
с царем, останавливаемый в первую очередь мыслью, что он все-
таки может чего-то добиться, хотя и очень дорогой, как он счи-
тал, ценой. Да и потом он убедился, что изменить все равно ни-
чего нельзя (бесполезное битье стекла, как описывал это же
Валуев), что верховная власть слишком приросла к старому, слиш-
ком закостенела в нем, чтобы могла перемениться к лучшему.
И для Милютина это в сущности тоже был больной, не подавав-
ший особенных надежд на излечение.
И тут же эти первоначальные наброски были им развернуты
в целую картину царствования Александра II, когда он познако-
мился с «замечательной статьей» Анатоля Леруа-Болье в «Revue
de deux Mondes» от 1 апреля 1881 г., как раз и рисовавшей эту
картину. Статья представляла собой «строгую критику» реформ
Александра II, рассматриваемых именно с точки зрения «невоз-
можных диагоналей», попыток совместить несовместимое и самой
личности царя. Милютин заподозрил, что она была написана,
судя по точности сведений и знанию сокровенных обстоятельств
жизни на самом верху, со слов кого-то «из русских людей, близко
знакомых с личностью покойного государя». Милютин с некото-
рыми поправками как бы поставил под ней и свою подпись. Он
согласился с тем, что Александр II не имел качеств, необходимых
государственному деятелю, и что в высшей правительственной
среде не нашлось или царь не захотел найти лиц, наделенных
ими. Александр II был собственно и не способен заметить такого
человека, даже если бы он и существовал, да он и не желал пере-
дать кому-либо хотя бы частицу своей власти. И чтобы никто не
укрепился слишком в своем положении и не приобрел бы благо-
даря этому чрезмерного влияния, он намеренно поощрял раз-
доры и просто склоки в своем ближайшем окружении. В этой по-
стоянно подогреваемой борьбе всех против всех он видел лучшую
гарантию сохранения всей полноты власти в собственных руках,
допуская сознательно, что в этой обстановке соперничества и
междоусобицы действиям тех или иных министров в осуществле-
ние его собственных указаний неизбежно будут чиниться помехи
со стороны других министров, видевших в своем коллеге прежде
97 Дневник Д. А. Милютина, т. IV. М., 1950, запись 3 июля 1881 г.,
стр. 90.
£Б
3*
всего соперника и стремившихся, насколько возможно, его потес-
нить и сдержать. Правда, сам Милютин был склонен объяснить
это, хотя и признавал ревнивое отношение Александра II к своей
власти, «недостатком твердости характера и убеждений» царя.98
Но и со всеми незначительными оговорками Милютин вполне
сходился с Леруа-Болье в главном — в признании непригодности
царя для роли реформатора, почти дословно повторяя здесь Ва-
луева. «Покойный император получил такое воспитание и взрос
в такой среде, что не мог в своих понятиях подняться на высоту
современных политических вопросов и не имел довольно харак-
тера, чтобы систематически вести важные реформы, предпри-
нятые им по внушению того или другого из лиц, временно поль-
зовавшихся его доверием»,99— замечал он в одном месте. Только
великая крайность во всей ее неотступности и неумолимости за-
ставила самодержца пойти на реформы, всегда остававшиеся для
него чем-то вынужденным, навязанным обстоятельствами, делом,
которое лучше всего было бы разрушить. Ему всегда были ближе
те, кто вел к этому, хоть и не всегда можно было до конца идти
по такому пути. Но перевес был все-таки на их стороне. И как
обобщение всего виденного и пережитого Милютин записывал
очень близко к Валуеву: «Но государь поддался влиянию таких
личностей, которые не хотели да и не могли провести дело ре-
формы в прежнем смысле; сам же государь не имел достаточно
самостоятельного светлого взгляда в вопросах государственного
устройства, чтобы вести дела лично с людьми компетентными,
вне влияния окружавшей его пошлой камарильи. Он сам имел
в вопросах политических крайне узкую точку зрения, ему чужды
были общие указания истории и законы развития человечества;
несмотря на свое образование в известной, односторонней сфере,
он был проникнут предрассудками и недоверием ко всякому
серьезному прогрессу. Все, что сделано было истинно великого
в первый период царствования, было, так сказать, вырвано у него
после упорной борьбы с противудействовавшими влияниями...
у него не было никогда собственной инициативы в делах, он был
слишком запуган, чтобы доверяться прежним своим помощникам
в предпринятых реформах; он даже усомнился в пользе и свое-
временности того, что было уже совершено».100
Реформы в этой обстановке становились противником, кото-
рого теперь надо было выбить с занятых позиций. По оплошно-
сти ему дали слишком далеко продвинуться, и под угрозой ока-
зались главные подступы самодержавия. А между тем забота
о его сохранении во всей неприкосновенности всегда стояла на
первом месте. На реформы шли только в той мере, в какой они
08 Там же, стр. 93.
99 Там же, стр. 91.
100 Там же, стр. 97.
36
были совместимы с этой главной целью, в какой они содейство-
вали ее достижению,— пусть потом и обнаружилось, что с этим
сильно просчитались, что реформы не столько укрепили само-
державие, как того хотели, сколько поколебали его.
В статье Леруа-Болье как раз и подчеркивалась эта крайняя
противоречивость всего сделанного. Указывая на хаотичность,
бессистемность и необдуманность предпринимаемого, отсутствие
какого-либо общего плана преобразований и преобладание во
всем импровизации, он отмечал, что в любом случае дело своди-
лось к пристройке нового к старым стенам, к старому государ-
ственному зданию, которое само никак и ни в чем не предпола-
галось перестраивать. В итоге Россия являла собой к концу
царствования «жилище незаконченное и неуютное, в котором и
сторонники, и противники нововведений чувствовали себя почти
одинаково неудобно».101 Милютин соглашался с такой оценкой,
высказывая только ту претензию, что Леруа-Болье рассматривал
правление Александра II как единый период, не различая, что
оно распадается на две части, и во вторую, более продолжитель-
ную, «вся деятельность правительства... заключалась в пере-
делке и искажении работы первого периода. Взяли верх против-
ники реформ, задавшиеся целью постепенно упразднить их».
Все написанное Милютиным и самим Леруа-Болье очень
схоже с мнениями Валуева. Возникает вопрос, не он ли и был
тем «осведомленным русским», который дал французскому автору
использованные при составлении статьи сведения. Заметно сход-
ство не только мыслей, но и самой фразеологии. Надо принять во
внимание, что Валуев, как известно, систематически пользовался
для высказывания своих взглядов заграничной печатью. Если же
это был все-таки не он, тогда перед нами новое доказательство,
показывающее, как широко были в ходу выражаемые им мысли
и оценки. Об этом говорят, наконец, и дневники такого глубо-
кого и тонкого наблюдателя, хорошо знавшего положение в выс-
шей правящей сфере, как известного цензора А. В. Никитенко.
Обнаруженное сходство тем более интересно, что у Никитенко
с Валуевым не устацовилось личного взаимопонимания. Напро-
тив, Валуев судил о Никитенко весьма неблагоприятно. Тот ему
показался «тупее полена».102 Никитенко в свою очередь не раз
резко высказывался о бюрократических замашках Валуева, об
общем направлении его политики. И тем не менее в их отноше-
нии к важнейшим политическим проблемам открывается много
общего. И Никитенко видел в существующих порядках проявле-
ние определенной системы, принцип и методы действия которой
он понимал сходным с Валуевым образом, как и он, придя к со-
знанию ее глубочайшего кризиса и уверившись в ее обреченности.
101 Там же, стр. 99.
102 Дневник П. А. Валуева, т. 1, запись 6 января 1862 г., стр. 139.
37
И для Никитенко характерна устойчивость первоначально выра-
ботанных им воззрений, раннее сформирование на их основе
целостной концепции. И у него перед глазами архаичный госу-
дарственный организм, во всем противостоящий современной
жизни, стремящийся ее подавить, неспособный к переменам и не
желающий меняться. Обстановка в стране приобретала с годами
иной вид, сама власть содействовала этому, вводя те или иные
реформы, но всё ею же производимое никак не сказывалось, от-
мечал Никитенко наравне с Валуевым, на ее сущности, на всем
ее подходе к окружающему, на ее методах действия. «Нам хо-
телось бы нового в частностях с тем, чтобы все главное осталось
по-старому»,103— указывал он на важнейшую черту внутренней
политики самодержавия. Он уяснил себе неизменный, руководя-
щий принцип деятельности царизма. «.. .все это так просто и
естественно. Самодержавие обеими руками держится за свою
божескую власть»,104— подводил он итог прошедшему после ре-
формы 1861 г. десятилетию со всеми его нововведениями. Обоб-
щая опыт новых пяти лет, он снова в унисон с Валуевым фикси-
рует абсолютную неподвижность власти, «которая сама не пони-
мает, кажется, ничего, кроме того, что она власть и что ей вечно
хочется оставаться такою — у власти, которая сегодня учреждает
одно, а завтра отменяет вчера данное».105 На это последнее Ники-
тенко обращает особое внимание, не раз подчеркивая, что само-
державие не считается с последствиями своих собственных ре-
форматорских попыток и на практике отрекается от проводимых
реформ, постоянно дезавуирует их своими действиями. Неизменно
практикуемый метод — «дать известного рода учреждения п тут
же их подкапывать, подрывать и мало-помалу приводить вещи
в тот же хаос бесправия и беззакония, в какой они были погру-
жены несколько веков».106
Действительность, вся внутренняя политика самодержавия
не раз убеждали Никитенко, что он не ошибся в оценке тенден-
ций власти, когда писал в 1867 г.: «Вопрос великой важности:
можно ли в настоящее время править Россией по-прежнему?
А, кажется, существует сильное желание править по-преж-
нему».107 Со всеми проведенными реформами власть оставалась
все той же грубонасильнической, исполненной непоколебимой
веры в свое всемогущество, не видящей нигде и ни в ком предела
и границы своей воле. «Для наших государственных людей нет
ничего легче, как управлять государством: во всяком случае, где
появляются на сцену разные человеческие отношения, права,
103 А. В. Никитенко. Дневник, т. 3. М., 1956, запись 19 мая
1869 г., стр. 150.
104 Там же, запись 4 февраля 1871 г., стр. 198.
105 Там же, запись 15 января 1876 г., стр. 406.
106 Там же, запись 27 января 1870 г., стр. 167.
107 Там же, запись 1 апреля 1867 г., стр. 80.
38
стремления, стоит только употребить репрессивные меры — и
дела пойдут, как по маслу, — описывал Никитенко, и здесь схо-
дясь с Валуевым, основные особенности и принципы работы го-
сударственного механизма.— К чему ломать голову над разными
тонкостями управления? Они существуют для Западной Европы,
а у нас вся мудрость государственная заключается в двух сло-
вах: быть по сему».108 Но, воображая, что «достаточно правитель-
ственного авторитета и принудительных мер, чтобы установить
такой или другой порядок вещей»,109 власть, твердо был убеж-
ден Никитенко, совершает тяжкую ошибку. «Такая мысль,— пи-
сал он,— есть мысль пагубная и фальшивая даже у нас, где все
основано на повиновении».110 И описанное состояние власти, и об-
щая направленность внутриполитической активности самодер-
жавия были тем более понятны Никитенко, близко знавшему
высший правящий слой и охарактеризовавшему его в тех же са-
мых словах, что и Валуев. «Беда с нашими влиятельными
людьми! — сокрушается он.— Они не способны к труду мысли,
мало образованы и чужды всякой глубины взгляда».111 Проходили
годы, накапливался опыт, и все виденное лишь утверждало Ни-
китенко в сознании правильности его суждения. «Нет! Все наши
государственные люди решительно ниже посредственности, люди
бездарные, не способные ни к какой светлой, широкой мысли, ни
к какому благородному усилию воли,— писал он по истечении
ровно трех лет.— Какая нравственная сила в состоянии поддер-
жать правительство, состоящее из таких гнилых элементов, из
этих бюрократических ничтожеств!».112
Наступающая новая жизнь была глубоко чужда стоявшим
у власти. Ее от них отделяла пропасть. «Замкнутые в кругу тес-
ных придворных идей», они были «почти совершенно неспособны
понимать то, что происходит на широком поле жизни, века и
истории».113 Прошло еще полтора десятилетия, состав правителей
обновился, но система осталась та же, все та же пропасть отде-
ляла ее от новой жизни. Никитенко, полагая теперь, что в пра-
вительстве есть и «добросовестные» люди, все-таки их основной
чертой считает ту же ограниченность, полную глухоту и невос-
приимчивость к новому. И они «все силы своего невеликого ума
напрягают на одно — на поддержание того порядка вещей, в кото-
рый они введены и в котором им самим жить недурно».114 Это
все тот же полупатриархальный, полуказарменный порядок, от-
личающийся крайней простотой политической конструкции, свой-
108 Там же, запись 12 февраля 1872 г., стр. 227.
109 Там же, запись И февраля 1872 г., стр. 226.
110 Там же, стр. 227; см. также запись 3 апреля 1872 г., стр. 233.
111 Там же, т. 2, М., 1955, запись 8 мая 1859 г., стр. 87.
112 Там же, запись 9 мая 1862 г., стр. 272.
113 Там же, запись 19 июня 1859 г., стр. 94.
114 Там же, т. 3, запись 3 апреля 1875 г., стр. 336.
39
ственной примитивному обществу и обусловленной всевластием
власти в соединении с ее категорическим отказом признать за
кем-либо право на политическое существование и деятельность.
В узких рамках этого порядка развивающейся пореформенной
жизни становится все теснее. В ней «родятся новые потребности,
высшего свойства и очень сложные», не умещающиеся в этот мир
архаичных отношений, ему совершенно чуждые и им бескомпро-
миссно отвергаемые. С усложнением жизни «тут-то и сказывается
вся несостоятельность этих правительственных лиц,— писал Ни-
китенко именно о «добросовестных»,— лишенных способности
понимать все это, анализировать вещи и события, вести дела по
высшим соображениям к решению тех задач, которых прежде
вовсе не было в виду, но которые теперь упорно требуют реше-
ния. Тут они держатся за прежние обычаи, правила и формы,
становятся противниками всего нового, всего лучшего».115
Всегдашняя ограниченность и узость взгляда высших пред-
ставителей власти и связанные с этим их неспособность и неже-
лание принять в соображение реальную и возрастающую слож-
ность явлений развивающейся общественной жизни придавали
в глазах Никитенко всему аппарату управления специфически
чиновничий характер. «У нас есть целые полки чиновников, а нет
ни одного государственного человека»,116—писал он, имея позади
опыт десятилетий, чтобы ровно через пять лет вновь подтвер-
дить: «... у нас в настоящее время нет настоящих государствен-
ных людей, а есть только чиновники высших разрядов».117
Как и Валуев, Никитенко понимал, что это естественный и
необходимый продукт всей системы, что власть выкраивает себе
эту «армию воспитанных по мелкому шаблону чиновников» по
своему образу и подобию, в соответствии с основным принципом
своего устройства. «Отчего, между прочим, у нас мало способных
государственных людей? Оттого, что от каждого из них требова-
лось одно — не искусство в исполнении дел, а повиновение и так
называемые энергические меры, чтобы все прочие повиновались.
Такая немудреная система могла ли воспитать и образовать го-
сударственных людей? Всякий, принимая на себя важную долж-
ность, думал об одном: как бы удовлетворить лично господство-
вавшему требованию, и умственный горизонт его невольно су-
живался в самую тесную рамку. Тут нечего было рассуждать и
соображать, а только плыть по течению»,118 — так достаточно
реалистически описал он еще в 1855 г. то орудие власти, которое
создает себе самодержавие как сила, подавляющая всякую само-
стоятельность, не допускающая никакой независимости, делаю-
щая из слепого повиновения высшую, всеопределяющую цен-
115 Там же, стр. 337.
116 Там же, запись 16 февраля 1870 г., стр. 169.
117 Там же, запись 3 февраля 1875 г., стр. 330.
118 Там же, т. 2, запись 8 октября 1855 г., стр. 421—422.
40
ность и тем самым исключающая, при всех случавшихся исклю-
чениях, появление, а главное, беспрепятственную деятельность
«настоящих государственных людей».
Близко к Валуеву передает Никитенко особенности работы
этого послушного, но малодееспособного по самой своей природе
государственного аппарата, видя в его устройстве и деятельности
одно из наиболее острых проявлений кризиса власти. Вера само-
державия в свое всемогущество, в свою способность создавать лю-
бой, нужный в данный момент порядок вещей, двигать страну при
надобности в любом направлении, не боясь впасть в противоречие
с самим собой, ибо сегодняшние потребности могли не соответст-
вовать вчерашним, а завтрашние могли разойтись с теми и дру-
гими, оборачивалась на практике отсутствием не только опреде-
ленной системы, но и элементарного порядка в ведении государст-
венных дел. Отличительное свойство самодержавия как формы
правления состояло, отмечал Никитенко, в том, что «у нас ужасно
привыкли успокаиваться на распоряжениях, комитетах, предписа-
ниях. Определенные начала, убеждения, основные истины мало
принимаются в соображение».119 Однако среда, которой касались
те или иные предписания и распоряжения, вовсе не оказывалась
такой податливой, ставя своей пассивной сопротивляемостью
новый предел воображаемому всемогуществу власти, уже ограни-
ченному в представлении Никитенко ее собственной неупоря-
доченностью. Самодержавие крайне переоценивало свои возмож-
ности, нигде не достигая прочного, соответствующего поставлен-
ным целям результата. С едва ли не наибольшей резкостью Ни-
китенко выразил этот взгляд как раз в связи с разработанными
Валуевым новыми правилами о печати, введенными в мае 1865 г.
Их смысл он усматривал в том, чтобы сделать литературу «вполне
благонамеренною, т. е. сделать то, чего не в состоянии был,
да едва ли и хотел, сделать Николай Павлович».120 «Разумеется,
этот великий план, — оценивал он реальные возможности его ис-
полнения именно в связи с общими свойствами и потенциями
власти, как он их понимал, — точно так же разлетится дымом,
как и все великие планы наших великих государственных, как
[планы] негосударственных людей. Россия тем отличается, что
в ней ни зло, ни добро не выдерживаются систематически и по-
следовательно. У нас систематичны и последовательны один бес-
порядок и хаос. Но, в частности, наделается много гадостей и
неприятностей, а там дело повернет туда, куда направит его
какая-нибудь случайность, какой-нибудь ветер, и все-таки не туда,
куда думали Валуевы и Ф[уксы]».121
Такой исход был тем более вероятен, что в основе деятель-
ности аппарата лежало безразличие к делаемому, стремление
119 Там же, запись 1 мая 1859 г., стр. 86.
120 Там же, запись 16 мая 1865 г., стр. 514.
121 Там же, стр. 515.
41
не сделать дело, а так или иначе отделаться от него. Страной пра-
вили люди, глубоко равнодушные к ней самой, к ее судьбам, имев-
шие только один глубокий интерес в жизни — собственную
карьеру. А так как власть в пореформенную эпоху не придержи-
валась строго определенной системы, то для массы чиновничества
твердые бескомпромиссные убеждения были тем более аномалией,
что могли помешать продвижению по службе. Оно требовало,
прежде всего гибкости, умения приспосабливаться ко всем воз-
можным переменам и противоречивым веяниям свыше. Собст-
венные представления и концепции могли здесь оказаться лиш-
ним балластом. Имея за плечами полувековой опыт, десятилетие
за десятилетием наблюдая за работой государственного аппарата,
вблизи повидав за это время сотни носителей власти, Никитенко
к концу жизни с горечью обобщал результаты этих наблюдений:
«Будь наша государственная администрация другая, то что
могли бы сделать агитации наши, и кто захотел бы одобрить их,
хотя внутренне? Но беда в том, что она, то есть особенно выс-
шая, вся состоит из искателей фортуны, людей продажных или
ограниченных, которых все соображения сводятся к одному:
„Что я этим выиграю по службе?". Они притворяются лично пре-
данными, в сущности же они преданны единственно своим инте-
ресам. Самое большое зло, что к такой администрации никто
не питает ни доверия, ни уважения».122 Деятельность аппарата
управления, укомплектованного таким персоналом, лишенного
к тому же какой-либо ответственности перед управляемыми,
не могла иметь иного эффекта, чем тот, который изобразил Ни-
китенко. «Россия еще долго-долго и не подумывала бы изба-
виться от самодержавия; но она всеми силами желает изба-
виться от бюрократии,123 — выражал он всю невыносимость соз-
давшегося положения и для тех, кто подобно ему желал лишь
усовершенствования существующего строя, безусловно отвергал
всякий радикализм и без ужаса не мог говорить о революции.
И все-таки, живя в постоянном опасении, что она может слу-
читься, и ожидая спасения и защиты только от власти, такие,
как он, были не в состоянии примириться с ее возмутительно
безобразными порядками, с ее презрением ко воем элементарным
во второй половине XIX в. нормам, с вытекавшей отсюда безза-
щитностью личности перед нею. «Нет ничего безобразнее русской
бюрократии, — писал Никитенко несколько дней спустя в разви-
тие этой же темы. — Характеристика ее в двух словах: воров-
ство и произвол».124 Он тем болезненнее переживал видимые им
множественные проявления деспотизма, что, подобно Валуевуг
понимал, насколько мало сама эпоха подходит для творимых бе-
зобразий и для беспардонности, с которой они совершались. «Это
122 Там же, т. 3, запись 13 августа 1875 г., стр. 352.
123 Там же, запись 3 апреля 1867 г., стр. 80.
124 Там же, запись 24 апреля 1867 г., стр. 82.
42
всеобщая революция, социальная, политическая, умственная,
нравственная»,125 — так воспринималась им сущность происходив-
шего в России, в мире вообще.
Все вместе взятое, многократно усиливая действия отдельных
факторов, создавало всеобщий — организационный, идеологиче-
ский и воплощенный в самом персонале власти — кризис само-
державия, ставило и порядок дня революционные преобразова-
ния. Мирный исход из противоречий, достигших предельной
остроты, представлялся Никитенко маловероятным. «Кто внима-
тельно наблюдал за ходом дел человеческих, тот знает, что
в жизни обществ бывают эпохи, когда дела так усложняются и
запутываются, что распутать их обыкновенным образом нет ни-
какой возможности, а приходится рассекать их ударом меча.
Мы, кажется, находимся в таком положении»,126 — оценивал он
обстановку в 1865 г. Проходили годы, революции не случалось,
но зато сохранялось положение, делавшее ее неизбежной необ-
ходимостью. Если не было революции, то был острейший кризис
власти, умножались поводы для всеобщего недовольства ею.
И вот спустя ровно девять лет Никитенко другими словами на-
пишет о том же: «...к правительству с каждым днем более и
более теряется уважение. Сильнее и сильнее укореняется мне-
ние, что реформы нынешнего времени и некоторые льготы есть
чистый обман, потому что их стараются подкопать со всех сто-
рон. Земство, суды, печать стесняются беспрестанно распоряже-
ниями высших административных лиц. Это уже ни для кого
не тайна... Все недовольны, все страдают и страдают невыно-
симо именно потому, что нет никакой уверенности в том, что
будет завтра. Право, страшно становится за нашу будущность.
Кажется, тут никакие человеческие усилия ничему не помогут.
Мы в руках истории, которая неудержимо влечет нас к какому-то
роковому неизбежному кризису».127 Так писал он уже вовсе не-
отличимо от Валуева и почти в то же самое время, как и этот его
идейный и неизвестный ему союзник, с которым его дополни-
тельно роднило и сознание непоправимости совершающегося.
Личные возможности Никитенко воздействовать на направление
внутренней политики не шли, конечно, ни в какое сравнение с ва-
луевскими, хотя и для министра дальше совершенно бесполезного,
по его мнению, битья стекол дело зайти не могло. Никитенко,
не имея никаких призрачных возможностей, понимал бессилие
любых попыток изменить положение, раз оно, пусть и грозящее
правящей верхушке катастрофой в будущем, сохраняло за ней
в настоящую минуту неограниченное господство — эту основу
•основ власти, всей ее жизнедеятельности. «Пока недовольные по-
125 Там же, т. 2, запись 14 марта 1864 г., стр. 420.
126 Там же, запись 13 ноября 1865 г., стр. 546.
127 Там же, т. 3, запись 3 ноября 1874 г., стр. 323.
рядком или, точнее сказать, беспорядком 'вещей сетуют, ропщут
и втихомолку заявляют друг другу свое неудовольствие, стоящие
во главе этого порядка или беспорядка благоденствуют, находя
в нем наилучшее средство богатеть и благоденствовать»,128 — ука-
зывал Никитенко на весьма важную причину устойчивости под-
держиваемых самодержавием порядков. Он и воспринимал по-
следнее не как механическую конструкцию, которую при желании
можно переделать с минуты на минуту во «что-то другое», а как
определенный организм, для которого перемениться — значило
переродиться, стать чем-то совсем другим. Как исцелиться ре-
жиму «от главного зла — от злоупотребления властью?» — спра-
шивал он и не видел к этому никакой возможности. «Ведь свой-
ства ее (власти, — Ю. С.) болезни и состоят в том, что она есть
такова, какова есть, и чтобы сделаться лучшею, ей следовало бы
отказаться от самой себя»,129 — приравнивал он «болезнь» само-
державия его глубочайшей внутренней сущности, сознавая всю
беспочвенность ожиданий лучшего, поскольку продолжает жить
этот государственный организм, для которого грубое насилие, по-
давление всякой свободы и независимости — не злонамеренная
прихоть, а необходимая и единственно возможная форма суще-
ствования. Самодержавие неотвратимо подвигалось к гибели, по-
тому что оно могло быть только тем, чем оно было, и ничем дру-
гим, а тем, чем оно было, во вторую половину XIX в. нельзя уже
было быть. Это и определилось с новой ясностью в царствование
Александра III с принесенным им обманчивым успокоением и
реальным, хотя и совершавшимся без видимых потрясений и во
многом скрытым, дальнейшим назреванием кризиса всей си-
стемы.
Наиболее веское свидетельство тому было представлено вновь
Валуевым, с которым в той или иной мере сошлись, не подозре-
вая этого, и те, кто был его личным противником, кто осуждал
его политическую деятельность, предлагавшиеся им методы укреп-
ления самодержавия. Для Валуева настало время вынести окон-
чательный приговор государственному устройству, которое он сам
отстаивал и старался уберечь от гибели, действуя по мере своих
сил и не по долгу службы, а по внутреннему побуждению, укреп-
ляясь в своем так ярко проявившемся в годы революционного
кризиса консерватизме.
В том, что в новое царствование как будто бы так легко уда-
лось справиться с казавшейся только что столь грозной опас-
ностью, он не увидел проявления силы. Наступившее затишье,
внешнее упрочение самодержавия ничего не изменило во взгля-
дах и оценках Валуева. Наоборот, в новой обстановке его вни-
мание беспрепятственно сосредоточивается на всем том, что поз-
128 Там же, запись 5 мая 1874 г., стр. 314.
129 Там же, запись 8 марта 1872 г., стр. 230.
44
воляло провести прямую связь между новым режимом и преды-
дущим. В тепершнем не оказывается ничего, что могло бы убавить
прежний пессимизм Валуева. Всё, что ему приходилось наблю-
дать, независимо даже от окончательного крушения его собствен-
ной карьеры, укрепляло его в обычных настроениях. Для него
не существовало упрочения власти. Он видел лишь дальнейшее
усугубление ее прежних пороков. Окончательно признанные с на-
значением Толстого, которому он симпатизировал как защитнику
дворянского начала, не подлежащими никаким изменениям прин-
ципы системы и все ее функционирование неотвратимо вели эту
систему под уклон, делая ее все более чуждой окружающей
жизни, всем требованиям новой эпохи. Победившие не имели
в глазах Валуева вида победителей. Это были люди без будущего,
не имевшие даже прочного настоящего. Первое впечатление Ва-
луева от них — их случайность, громадное несоответствие их лич-
ных свойств, их ничем не примечательного и ни к,чему их не под-
готовившего прошлого их теперешнему значению. «Иногда мне
кажется, — дает он оценку новому правящему кругу 30 июля
1881 г., — что у нас временное правительство, наскоро сколочен-
ное из обер-офицеров, салонных политических dilletanti, небоевых
генералов, неумелых сановников и нескольких мудрецов из мо-
сковского Китай-города, с придачею пономаря Победоносцева».130
Уже такой состав и такой уровень правителей не предвещал
успешного хода правительственных дел, создания крепкого, сла-
женно действующего механизма власти. Продолжается, скорее,
его разлаживание. «Государственный механизм держится и по-
лудействует силою инерции и импульсом старой заводки адми-
нистративных часов»,131 — записывал Валуев 19 июля 1881 г.
Он не только не думает, что новым правительственным лицам
удастся вдохнуть в старый порядок новую жизнь, но и приходит
к убеждению (когда уже определилось их торжество), что спасе-
ние для них недостижимо. «Не могу освободиться от мысли:
they аге fated and doomed («рок наложил на них свою руку, и
они обречены», — Ю. С.)»,132 — в таком виде представлялась ему
судьба победителей, которую окончательно закреплял взятый ими
курс назад, а назад — это значило, в представлении Валуева, ре-
грессию в допетровскую эпоху. Та борьба, начало которой поло-
жил Петр, основав Российскую империю на месте Московского
царства, двинув Россию вопреки сопротивлению всех старых сил
130 П. А. Валуев. Дневник 1877—1884, запись 30 июля 1881 г.,
стр. 171.
131 Там же, стр. 170.
132 Там же, запись 10 июня 1881 г., стр. 168. — Валуев и на этот раз
никак не был одиночкой. В те же самые дни тяжкие предчувствия напол-
няют Милютина: «.. .грустно действительно положение России, — говорил
он 18 июня вел. кн. Константину Николаевичу, — и страшно подумать
о том, что ожидает ее в будущем» (см.: Дневник Д. А. Милютина, т. IV,
стр. 87).
45
страны на путь европейского развития, теперь, судил Валуев,
завершалась в пользу его оппонентов, торжеством побежденной
им стихии. Рушилось дело Петра. «Дикая допетровская стихия
взяла верх»,133 — значение такого решающего факта придавал
Валуев всем совершившимся за год после 1 марта событиям.
Факта, предвещавшего, как думалось ему, неизбежную гибель
Российской империи. Творимое правителями кажется ему на-
столько превосходящим всякие границы возможного, прямо без-
умным, что он находит происходящему только одно объяснение —
непосредственное вмешательство в судьбы страны высшей силы,
которая в своем неисповедимом промысле хочет провести Рос-
сию через это испытание, окунуть ее в прошлое, возродить по-
рядки Московского царства. «Совершающееся явно совершается
по прямому изволению свыше, — пробовал зажечь для себя Ва-
луев «луч надежды». — По-человечески оно просто было бы без-
рассудно. А если свыше, то к добру».134 Вера в иррациональное
станет в последние годы единственным утешением Валуева, но
и, подготавливая себе это прибежище сломленных жизнью, он
пока еще не в силах принять наблюдаемое им гибельное движе-
ние назад и вниз за благо. «Общее впечатление одно и то же.
Процесс азиатизации продолжается, — решительно подтверждает
он свой прежний вывод. — Власти имеют вид викариатств, ближ-
ние заправители — вид людей в случае. И рядом с этим — ка-
кая-то слепая вера в продолжительность викариатств и случая».135
Это понимание уровня высшей среды, которая и в предыдущее
царствование поражала Валуева своим убожеством, — один из
наиболее тревожных для него симптомов. Не раз отмечая, что
общий тон служебных порядков задавался отношением высших
государственных лиц к царю как к своему барину, все «произво-
ления», которого надлежит беспрекословно исполнять, Валуев
теперь убеждается, что предел здесь далеко еще не был достигнут
и что новый режим в этом плане оставил позади предшествую-
щие. «19 февраля 1861 г. не коснулось и по основной идее
не должно было коснуться струи холопства в (высших слоях на-
селения. Эта струя течет правильнее и беззастенчивее, чем в три
предшествующие царствования»,136 — отмечал он особенность но-
вого правления, видя в ней признак его слабости, потому что ни-
чего значительного услужливые руки высокопоставленного дворо-
вого создать не могли, как не могли слуги холопского пошиба,
пусть и самого высокого ранга, хотя бы упорядочить ход госу-
дарственных дел. Для этого требовалось образовать некоторую
общность, но именно им достичь этого оказывалось труднее всего,
133 П. А. Валуев. Дневник 1877—1884, запись И марта 1882 г.,
стр. 186.
134 Там же.
135 Там же, запись 23 июля 1882 г., стр. 203.
136 Там же, запись 15 мая 1882 г., стр. 198.
4в
так как для государственных деятелей на положении камер-фурь-
еров по-прежнему оставалось аномалией наличие руководящей
программы, а не имея программы, трудно было столковаться
на проведении определенного курса. Да и сама такая программа
могла появиться лишь в итоге свободного обсуждения, в борьбе
мнений, т. е. в условиях известной свободы политической деятель-
ности в высшей правительственной среде. Но и на этом уровне
она допускалась лишь в минимальней дозе, и на этом уровне
действовали все те же слуги, которым в виде правила не пола-
галось иметь своего мнения, и потому разъединенность остава-
лась хроническим состоянием правящих сфер. Располагая всеми
необходимыми сведениями, Валуев констатирует в конце 1882 г.,
что в этом кругу царит «разлад, разброд, разноголосица и все-
возможные неведения».137 Ставшие известными новые факты
опять позволят ему непродолжительное время спустя отметить
«полный разлад и в верхних придворных слоях, как в министер-
ских».138 Отсутствие объединяющего начала в проведении вну-
тренней политики естественно сопутствовало такому состоянию
и организации, и Валуев, оценивая действия правительства
с точки зрения их целеустремленности, напишет почти через два
года после водворения нового режима: «В делах у нас наполо-
вину ход (большей частью задний), наполовину дрейф».139
Помимо разъединенности правящей среды, это не выдерживав-
шее последовательности движение объяснялось хорошо знакомым
Валуеву особым подходом поставленных к власти лиц к возни-
кавшим перед ними проблемам. Решение диктовалось сегодняш-
ними интересами, о том, что будет завтра, не задумывались. Деся-
тилетия не приучили Валуева к этой врожденной черте самодер-
жавия, которая в новое царствование с вернувшейся власти
уверенностью в своем всемогуществе, а значит, ненужности загля-
дывать в будущее, раз всегда можно будет создать и устроить все,
что понадобится, проступила особенно отчетливо. «Дивлюсь. . .
настроению главных правительствующих сановников, — указывал
он на эту причину дрейфа. — Они не только заняты насущным
делом дня, но и как будто не помнят, что за этим днем будут дру-
гие дни. Не то чтобы отбрасывали или отталкивали память
на время, по недосугу, а просто не помнят».140
Наряду с усиливающимся организационным расстройством
внимание Валуева привлекает такое проявление упадка, как су-
губое идейное убожество нового режима, примитивность вводи-
мого им образа жизни, систематические попытки восстановить
простые и не соответствующие усложнившимся современным
137 Там же, запись 24 ноября 1882 г., стр. 210.
138 Там же, запись 24 декабря 1882 г., стр. 215.
139 Там же, запись 15 февраля 1883 г., стр. 224.
140 Там же, запись 17 мая 1883 г., стр. 230.
47
условиям формы. Еще в начале царствования он обратил внима-
ние на статью Каткова о «царе и народе», ставшую, как пока-
зало дальнейшее, как бы идейной основой деятельности власти
при Александре III, а затем и его преемнике. Катков деклами-
ровал в ней на тему о «живой связи» между населявшими импе-
рию 100 миллионами и одним государем. «Как будто воз-
можны, — комментировал Валуев «замечательно наивную (или
не наивную) смелость» этих рассуждений, — без посредствующего
механизма прямые сношения между 100 миллионами и одним
властелином, как будто наше нынешнее положение не есть ре-
зультат самодержавного правительствования, и как будто созна-
ние d’avoir un seul maitre («иметь одного единственного власте-
лина», — Ю. С.) за все вознаграждает».141 Это и был тот прими-
тив, который утверждался как основа всей внутренней поли-
тики.
Его заметным проявлением сделалась крайняя пустота и
прежде не богатой содержанием жизни высших сфер. В особен-
ную моду входят танцы. Это становится главным увлечением
большого света. Для Валуева оно поднимается до уровня замет-
ного общественного явления, символа наступившей эпохи. Ничего
более крупного и примечательного она не может создать, ни
на чем другом внимание не останавливается. «Самое выдающееся,
даже единственно выдающееся, ныне то, что Петербург тан-
цует»,142 — замечает он в феврале 1883 г. И несколько дней
спустя снова возвращается к этой теме, настолько важным ка-
жется ему это: «Петербург все пляшет. Начиная с дворцов и кон-
чая разными мелкими кружками».143 Ровно через год он снова
регистрирует: «Хореографический пароксизм продолжается».144
Для него это все часть общей картины, существенная черта об-
лика режима. И все серьезное, в котором он не видел ничего
серьезного, прочного, обещающего выздоровление, и пустые раз-
влечения, и неспособность и здесь придумать что-нибудь посерь-
езнее сливались в сознании Валуева в одно целое, говорили в один
голос о безнадежности общего положения. Он вполне согласился
с московским генерал-губернатором кн. Долгоруковым, выразив-
шимся «про гатчинский мир», что «все там как будто сидят
на веточках». «Это верно, — замечает от себя Валуев. — Можно
было бы над всеми дверьми написать: pour le quart d’heure
(«на четверть часа», —Ю. С.). Этот quart d’heure, конечно, может
продолжаться, но историческим днем не будет».145
Оттого, что эти четверть часа, не становясь днем, действи-
тельно затягивались, у него мелькнуло было сомнение: «Неужели
141 Там же, запись 4 мая 1881 г., стр. 165.
142 Там же, запись 7 февраля 1883 г., стр. 222.
143 Там же, запись 15 февраля 1883 г., стр. 222.
144 Там же, запись 10 февраля 1884 г., стр. 252.
145 Там же, запись 16 ноября 1882 г., стр. 209.
48
мой взгляд неверен, мои суждения ошибочны, чувства обманчивы,
предчувствия ложны?».146 Но уже тогда он заглушил его: «Уви-
дим. Exoriare («Поднимется мститель», — Ю. С.)».147 И затем
окончательно он утверждается во взгляде на происходящее как
на единый, не разделяющийся на царствования процесс, который
теперь вступает в свою последнюю фазу. «Многое в нынешнее
время, — высказывает он это понимание, — может служить оправ-
данием тех критических заметок, которые встречаются в моем
дневнике за прошлые годы».148 Сколько именно времени про-
длится положение, которое он признает невозможным, он не бе-
рется предсказать, он уверен только в том, что оно невозможно,
что в новое время так жить нельзя, что это даром не пройдет.
А пока «глухо по всем направлениям. Даже Победоносцев сетует
и жалуется». «Далее так идти нельзя», — говорил он графу Ба-
ранову.149
Определившийся облик царствования — голое насилие и об-
щее измельчание режима. «Даже крупное у нас мелко», — обоб-
щает Валуев. И «только две струны звучат приятно современным
музыкантам — насолить или поприжать и изловить или сло-
мать».150 Это был все тот же путь вниз, и Валуев видит непо-
средственный результат этого ретроградного движения в дальней-
шем понижении государственного уровня режима.
В обстановке возрождения николаевских порядков сами вер-
ховные правители менее чем когда-либо самостоятельны, более
чем когда-либо прислужники. В среде высшего управления «все
боятся на чем бы то ни было настаивать, что известному направ-
лению не соответствует, и ни в чем на прочную поддержку
не рассчитывают».151 Обезличивающая, подавляющая и в своем
ближайшем окружении власть утверждает соответствующий стиль
управления — ухудшенный вариант прежнего, при котором так
чувствительно было отсутствие «свободного дыхания, свободной
мысли, свободной воли».
«Мелкого чиновничизма чрезвычайно много»,152 — отмечал Ва-
луев неновую особенность высшего управленческого слоя, которая
теперь, однако, проявляется гораздо сильнее и резче. Это окон-
чательно возобладавшее мелкочиновничье бездушное начало
с его требованием слепого повиновения проникает весь строй от-
ношений упрочившегося государственного устройства, выражает
его сущность и одновременно его коренную слабость, так как
оно необходимо обусловливало крайнюю идейную нищету режима
146 Там же, запись 13 января 1883 г., стр. 220.
147 Там же.
148 Там же, запись 31 мая 1883 г., стр. 234.
149 Там же, запись 24 октября 1883 г., стр. 244.
150 Там же, запись 28 апреля 1884 г., стр. 255.
151 Там же, запись 2 мая 1884 г., стр. 256.
152 Там же, запись 1 января 1884 г., стр. 251.
4 Ю. Б. Соловьев
49
и тех, кому надлежало его оборонять. За изъявлениями вернопод-
даннических чувств, по представлению Валуева, скрывалась пу-
стота. Он сам укрепляется в этой мысли после приема по случаю
совершеннолетия наследника, где он сопоставил прибывшую для
принесения поздравления немецкую военную делегацию и воен-
ных принимающей стороны. Личную храбрость он признавал п
за хозяевами, и за гостями, но на этом равенство кончалось, по-
тому что, считал он, «сознание, что за храбростью стоит идея, —
только у одних. Сознание, что в мундире идея, — также у одних.
Постоянное памятование долга — у одних же».153 Свидетель и
регистратор новых и новых фактов организационного, идейного
упадка и разложения режима, Валуев отказывает ему в прочности
в годы его внешнего упрочения. Он не может признать за ним
не только прочности, но и серьезности, до такой степени несерь-
езным в самой сути представляется ему подход власти к основным
жизненным вопросам, встававшим перед Российской империей.
Он, консерватор, одобряет деятельность Толстого, вполне сочув-
ствует его направлению. Толстой «говорит весьма рассудительно
о некоторых внутренних делах», но минус, который Валуев тут же
ставит рядом с этим им же выведенным плюсом, гораздо больше
плюса и вполне его обесценивает. «,,Шуточность“ нашего прави-
тельственного строя в нем, как и в других, постоянно заметна.
О тучах на Западе и о финансовой неурядице в правительствен-
ном центре он не помышляет и даже не помнит»,154 — пора-
жается Валуев отсутствию интереса к чему-либо иному, помимо
чисто охранительных функций власти, непроизвольному исклю-
чению главного из поля зрения высших правительствующих лиц.
В этой же связи деятельность Государственного совета, в его
оценке, — прежняя «коллегиальная ирония».155 Визит во дворец,
приходящийся приблизительно на это же время, — и «все то же
впечатление. Unecht («ненастоящее»,—А?. С.)».156 А настоя-
щее — это продолжающееся погружение в мир азиатчины, кото-
рый должен был окончательно поглотить то, что ассоциировалось
у Валуева с петровской империей. Он уже не может поместить
царскую Россию в «полу-Европу», как делал это в 1863 г. По про-
шествии двадцати лет ему представляется правильнее говорить
о «полуташкентском мире». «Се n’est pas encore du Teheran, mais
ce n’est plus du Petersbourg («Это еще не тегеранский, но это уже
более не петербургский», —К). С.)»,157 — уточняет он новые коор-
динаты. Отличительная черта этого мира — непризнание дейст-
вительности в ее реальной сложности, нежелание приспосабли-
ваться к ней, и как следствие этого — повсеместная, всепропикаю-
153 Там же, запись 8 мая 1884 г., стр. 256.
154 Там же, запись 8 сентября 1883 г., стр. 243.
155 Там же, запись 22 мая 1884 г., стр. 256.
156 Там же, запись 8 апреля 1884 г., стр. 254.
157 Там же, запись 15 апреля 1884 г., стр. 255.
50
щая ложь. «У нас теперь ложь везде»,158 — указывает он на ос-
нову всей внутриполитической активности самодержавия и вы-
текающее из этого состояние «всеобщей болезни».
Внутреннее разложение власти непосредственно ставило под
вопрос существование Российской империи вследствие возмож-
ности внешнеполитического конфликта, все более вероятного
именно из-за возрастающей внутренней слабости царизма, кото-
рая не могла остаться не замеченной его потенциальными про-
тивниками. Валуев постоянно под гнетом этого опасения. «Война
представляется мне более и более вероятною. У нас теперь все
расшатано. Правительство в рассыпчатом виде и строе. Центр —
в гатчинском тумане. Германия и Австрия должны этим восполь-
зоваться»,159 — давал он оценку положения во взаимосвязи
внешне- и внутриполитического фактора в октябре 1883 г.
И если в начале его правительственной деятельности, в июне
1862 г., у него явился вопрос: «... не погибли ли мы оконча-
тельно? Не порешена ли судьба Российской империи?»,160 то,
сходя со сцены, Валуев уже более не питал никаких сомнений.
Все, что ни делалось властью, писал он, может служить оконча-
тельным ответом на поставленный за двадцать лет перед тем
вопрос, «все подходит под один ярлык „отпетые44».161
На общем фоне правящих верхов Валуев выделялся лишь
более последовательным пессимизмом, более цельным восприя-
тием картины общественно-политической жизни и создавшегося
наверху положения, более ясным сознанием взаимосвязи явле-
ний и их причинности, существования определенным образом
функционирующей политической конструкции. Он лишь резче
и полнее выразил то, что в разной мере ощущалось и другими
представителями того слоя, к которому он принадлежал. Слишком
глубок и многосторонен был кризис победившего и вместе с тем
обреченного самодержавия, чтобы можно было отрешиться от
него, уйти из-под его воздействия. И у тех, кто теперь был глав-
ными двигателями дела реакции или кто был выбран властью
на высшие посты, далеко не было уверенности, что торжество
царизма прочно, что положение режима укрепляется. С годами
появляются, наоборот, поводы для сомнений в достижимости
окончательного успеха.
В свете всего случившегося после 1 марта 1881 г. легко удав-
шееся возвращение к самодержавию николаевского образца ока-
зывалось возвращением ко всякого рода беспорядку и неурядице.
Оно обостряло все старые конфликты и порождало новые анта-
гонизмы и в окончательном итоге поставило власть перед нераз-
158 Там же, запись 27 мая 1884 г., стр. 258.
159 Там же, запись 29 октября 1883 г., стр. 245.
160 Дневник П. А. Валуева, т. I, запись 18 июня 1862 г., стр. 178.
161 П. А. Валуе в. Дневник 1877—1884, запись И ноября 1883 г.,
стр. 246.
4*
51
решимыми трудностями. Внешнее укрепление режима шло
параллельно с его неуклонно развивавшимся внутренним разло-
жением. Демонстрируемая самодержавием грубая сила, подавле-
ние методом кулачных расправ всякого противодействия и про-
теста, развернутое реакцией наступление на все проведенные
до 1881 г. реформы не могли приостановить или скрыть прогрес-
сирующего расстройства всего механизма управления. Общая
тенденция развития была верно подмечена А. Ф. Кони. «В по-
следние 20 лет, — писал он в октябре 1905 г., — самодержавие,
расчленяясь и мельчая по существу, становилось все более без-
условным и ожесточающим по форме».162
Наиболее заметным образом это расчленение власти выража-
лось в продолжающемся отсутствии правительства в настоящем
значении этого слова, т. е. коллегии лиц, придерживающихся
более или менее одинаковых взглядов, имеющих общую про-
грамму и единообразно действующих в согласии с ней. Неспособ-
ность самодержавия в пору его торжества добиться сплоченности
в среде высшего управления была хорошо известным фактом,
попавшим в популярные справочные издания. В неоднократно
выходившей книге «Современная Россия» К. А. Скальковского,
бывшего одной из самых заметных фигур на русской общест-
венно-политической сцене конца XIX—начала XX в., свидетель-
ствовалось, что «высшей администрации, de facto всесильной и
ограниченной лишь слабым общественным мнением петербург-
ских салонов и пяти-шести органов печати, недостает един-
ства».163 Это было привычное состояние, уже не вызывавшее
особой озабоченности, но, предупреждал Скальковский, «прере-
кания ведомств и взаимная ревность их более вредны для успеш-
ного действия государственной машины, нежели это кажется».164
Внутри самого правительства не раз делались попытки преодо-
леть эту разъединенность, но они ни к чему не приводили. Вер-
ховная власть упорно не соглашалась на образование Совета ми-
нистров, видя в нем покушение на свои права. Еще в апреле
1881 г. группировка Лорис-Меликова попробовала добиться сфор-
мирования однородного министерства. На совещании в Гатчине
21 числа, специально созванном для обсуждения этого проекта,
А. А. Абаза рельефно изобразил парадоксальную для ни в чем
не ограниченной власти, полагающей слепое послушание в основу
всей системы, расчлененность высшего управления. «Каждое ми-
нистерство, — говорил он, — считается у нас чуть ли не отдель-
ным государством; весьма нередко один министр не знает, что
предпринимает другой; не только не всегда можно рассчитывать
на помощь своих сотоварищей, но в некоторых из них встречаешь
162 А. Ф. Кони. Собр. соч., т. 2, М., 1966, стр. 348.
163 К. А. Скальковский. Современная Россия, изд. III, т. I. СПб.,
1891, стр. XVI.
164 Там же.
52
противодействие. Вследствие этого выходит полный разлад;
цель же, преследуемая правительством, не достигается».165
С удалением Лорис-Меликова, Абазы и других сторонников
реформ отпал и вопрос о реорганизации правительства. Однако
и противная сторона вскоре стала тяготиться продолжающейся
разрозненностью, теперь в свою очередь мешавшей достижению*
намеченных реакцией целей. Разлад даже усугубился. В конце
1883 г. Манасеин, сравнивая в разговоре с А. А. Киреевым со-
став министров при Лорис-Меликове и настоящий, заключал, что
«теперь мало единства».166 Жаловался на недостаток единства и
Островский.167 Известная ирония есть в том, что неудавшийся
проект Лорис-Меликова и Абазы был подхвачен и энергично
двинут их главным противником — Победоносцевым. В январе
1885 г. он отвозит Александру III положение о Совете мини-
стров.168 Победоносцев «убеждал его созывать Совет для обсужде-
ния важнейших дел, требующих участия нескольких министров.
Выходка эта осталась, однако, без последствий».169 В начале
марта, беседуя с А. А. Половцовым, он «сетовал на ту правитель-
ственную разрозненность, среди которой мы живем».170 Спустя
несколько дней Победоносцев снова жаловался Половцову на от-
сутствие какого-либо объединяющего совещательного органа на-
верху. «Мы живем в потемках и жмурках, все решается разго-
ворами с глазу на глаз»,171 —развивал он тему Абазы.
В конце того же года он, обсуждая положение с Половцовым,
повторно пеняет на порядки, при которых «важные мероприятия
делаются отрывочно, случайно». О неудобствах такого образа
действий и необходимости наладить совместную деятельность
правительства Победоносцев, уже не раз беседуя на эту тему
с царем, «теперь твердо решился написать ему об этом простран-
ное письмо».172 Ничего не изменилось и после этого. Состояние
усугубляющейся дезорганизации вызвало растущую озабоченность
у такого преданного режиму лица, не принадлежавшего ни к ка-
кой группировке в правительстве и в наибольшей мере свобод-
ного от предвзятости, как морской министр И. А. Шестаков.
В начале 1887 г. он намеревался говорить с царем о том, что
«предложения министров его в Комитете и в Совете министров
165 Дневник Е. А. Перетца (1880—1883). М.—JL, 1927, запись 22 апреля
1881 г., стр. 64.
166 РО ГБЛ, ф. 126, к. 9. Дневник А. А. Киреева, запись 13 ноября
1883 г., л. 274.
167 Дневник государственного секретаря А. А. Половцова, т. I. М.,
1966, запись 22 марта 1885 г., стр. 303.
168 Там же, запись 9 марта 1885 г., стр. 298.
169 Там же.
170 Там же.
171 Там же, запись 13 марта 1885 г., стр. 300.
172 Там же, запись 23 декабря 1885 г., стр. 370.
53
надают на нас, как бомбы»,173 и потому предлагаемые меры сле-
дует предварительно, пусть и неофициально, обсуждать на мини-
стерском совещании, а уже затем передавать их на царское рас-
смотрение. «А теперь,—писал Шестаков в порицание существую-
щей практики, — мы представляем странное зрелище: министры
державного государя вотируют различно по вопросам, с его соиз-
воления вносимым».174 С этой точкой зрения согласился и читав-
ший дневник после смерти автора вел. кн. Алексей Александро-
вич.175 Шестаков же незадолго до смерти снова вернулся к этому
вопросу: задуманное в 1887 г. не имело никаких видимых по-
следствий. «...вообще мы, министры, deduisons la cohesion («стра-
даем недостатком сплоченности», — Ю. С.) и живем каждый по
себе, семейно, заразившись этою удобною и ленивою системою
свыше... Теперь каждый докладывает что хочет, и происходит
такой правительственный сумбур, такие постыдные для прави-
тельства случайности, что я весьма рад, что стою во главе спе-
циального министерства»,176 — описывал он в корне неправиль-
ный, по его убеждению, порядок. Шестаков, видимо, вовсе не на-
деясь, что его мнение будет иметь вес в глазах царя, «долго
убеждал» Алексея воздействовать на брата. Но если эти убежде-
ния и имели некоторый успех, как видно из пометок великого
князя, то собственные действия генерал-адмирала, если он что-
нибудь и предпринял, в чем не может быть уверенности по при-
чине его удостоверенного Шестаковым и другими глубокого
безразличия к ходу и состоянию государственных дел (Алексею,
писал Шестаков в 1885 г., «все трын-трава» 177), не имели ника-
кого успеха. По крайней мере в феврале 1889 г., уже после кон-
чины Шестакова, Киреев сетовал в своем дневнике: «У нас точно
все министерства отдельные государства, друг до друга не имеют
никакого дела!».178
Но в еще большей степени, чем в неискоренимой разъединен-
ности государственного механизма, специфичность самодержавия
как определенной политической системы сказывалась в предельно
низкой дееспособности аппарата управления. Представители раз-
ных лагерей и течений, ведя непрестанную борьбу между собой,
сходились на том, что это среда особых качеств, в пей застревает
всякое дело. Бюрократия постоянно находилась под огнем и
справа, и слева, и со стороны таких ретроградов, как Катков, Ме-
щерский, и со стороны их либеральных оппонентов, которые
173 ЦГАВМФ, ф. 26, on. I, д. 7. Дневник И. А. Шестакова, запись
•30 января 1887 г., л. 7 об.
174 Там же.
175 Там же.
176 Там же, д. 8, запись 27 марта 1888 г., лл. 26 об.—27.
177 Там же, д. 13, запись 15 февраля 1885 г., л. 27.
178 РО ГБЛ, ф. 126, к. И. Дневник А. А. Киреева, запись 16 февраля
1889 г., л. 108 об.
54
изображались первыми как разрушители вековых устоев. Среда
управления неизменно рисовалась прежде всего как среда,
ко всему безразличная, кроме своих собственных интересов.
Характерны всегдашние нападки кн. Мещерского на «департа-
менты и канцелярии с их ледниками равнодушия и квиетизма».179
Крайние реакционеры, в первую очередь выразители интересов
старорежимного, дворянства, вкладывали в эти обвинения вполне
определенный смысл, считая именно бюрократию главной двига-
тельницей преобразований 1861 г. и автором последующих реформ.
Этих проступков против дворянства и вообще всего существо-
вавшего устройства, настоящих или мнимых, они ей не про-
щали. Тем более что и в дальнейшем не все домогательства реак-
ции удовлетворялись уже после утверждения самодержавия
на прежней основе, и это опять заносилось на счет бюрократии.
Предводители сил реакции не желали признать, что возможности
царизма в его попятном движении не безграничны, что ради со-
хранения своей финансовой устойчивости и поддержания в на-
роде, прежде всего в крестьянстве, иллюзий относительно своей
подлинной сущности он не мог дойти до тех пределов, которые
указывались представителями крайней реакции, объяснявшими
эту неспособность происками бюрократов. Но, несмотря па такую
специфику нападок на аппарат управления справа, он оставался
производным определенной системы, обусловливавшей все его
главные свойства. Целый комплекс особых отношений и порядков
проявлялся в том, что «во всех частях всех управлений», как
устанавливал Половцов неизменную основу деятельности аппа-
рата власти, «чиновники думают лишь о том, чтобы понравиться
высшему начальству, не заботясь о том, чтобы дело шло поистине
удовлетворительно».180 Облик же самого «высшего начальства»
обрисовывался тем же Половцовым при характеристике Мана-
сеина. Министр юстиции, писал он, готов на «пожертвование
всем, чем угодно, только бы его, Манасеина, оставили в покое
при месте и жаловании».181 Архаичная государственная органи-
зация обнаруживала себя и в весьма слабой служебной пригод-
ности личного состава государственных учреждений на любых
уровнях, в особенности в связи с требованиями, предъявляемыми
развитием нового общественно-экономического уклада. На это
обстоятельство указывал видный чиновник Министерства вну-
тренних дел В. И. Гурко, писавший уже в эмиграции, что «не-
достаточное знакомство с проблемами экономической жизни было-
типично для многих русских государственных деятелей девятна-
дцатого века, получивших основательное образование и занимав-
179 В. П. Мещерский. Мои воспоминания, ч. I. СПб., 1897, стр. 339.
180 Дневник А. А. Половцова, т. II, 1887—1892 гг. М., 1966, запись
3 июня 1889 г., стр. 205.
181 Там же, запись 24 мая 1890 г., стр. 289.
55
ших важные посты».182 Вот почему, замечал он, Витте составил
среди них такое редкое исключение. До событий первого марта,
когда стала реальной перспектива участия в работе Государст-
венного совета выборных представителей, государственный секре-
тарь Е. А. Перетц отнесся с опасением к готовящемуся нововве-
дению. «Совет так беден силами, — откровенно указывал он
на причину своих сомнений, — что открытие для публики дверей
его совершенно уронит это высшее у нас учреждение в мнении
общества. Теперь хоть и порицают нас за то или другое законо-
положение, но вообще имеется все-таки весьма высокое понятие
о Государственном совете. .. можно предположить, что в Совете
сидят чуть ли не Солоны. При публичности заседаний иллюзия со-
вершенно исчезнет».183 Помимо действия общих условий, здесь
виден и прямой результат установленных верховной властью
принципов комплектования этого высшего законодательного или,
точнее, законоредактирующего органа. «К крайнему сожалению
часто сажают в Государственный совет старых генералов, почти
ничего не понимающих в законодательных вопросах», — описы-
вал Перетц обычную практику пополнения состава теоретически
важнейшего учреждения империи.184 В дальнейшем эта практика
не претерпела никаких изменений. А так как Государственный
совет теряет в своем значении в царствование Александра III
и туда определяются уже прямо невежественные лица вроде гу-
бернаторов Анастасьева и Татищева, то новый государственный
секретарь А. А. Половцов, и до этих двух назначений, в 1886 г.,
посетивший одно из заседаний Соединенных Департаментов, имел
основания установить уровень пригодности к делу основной части
составителей законов словами: «Большинство членов Совета бро-
дят в потемках».185
Сходным образом и на этом же уровне развивалась деятель-
ность других органов власти. Наблюдая за своими коллегами
по правительству, Шестаков со свежестью восприятия нового че-
ловека довольно рано пришел к заключению, что «свою душу
в других не вложишь, а рвения мало».186 По прошествии года
он вполне убедился, что преобладающее стремление глав мини-
стерств и ведомств — по возможности ограничить размеры своей
деятельности, не брать на себя никакой ответственности, уйти
от принятия важных решений. Высшие представители власти
жили, сторонясь всяких перемен, уклоняясь от дел, обещавших
182 V. I. Gurko. Features and Figures of the Past. Government and
Opinion in the Reign of Nicolas II. Stanford University Press, 1939, p. 93.
183 Дневник E. А. Перетца, запись 5 января 1881 г., стр. 19.
184 Там же, запись 18 мая 1882 г., стр. 135.
185 Дневник А. А. Половцова, т. I, запись И января 1886 г.
186 ЦГАВМФ, ф. 26, он. 1, д. 1. Дневник И. А. Шестакова за 1882 г.,
запись 19 июня 1882 г., л. 50.
56
хлопоты или просто заставлявших несколько отойти от рутины.
Предпочитали двигаться по уже установившейся колее. У рыча-
гов управления, как заметил Шестаков, стояли люди, лишенные
кругозора, мелочные в своем подходе, — типичные чиновники, за-
нятые повседневной очисткой текущих бумаг и озабоченные
прежде всего соблюдением заведенного канцелярского обихода.
Он оставил в своем дневнике живую картину специфического
образа действий и самого облика окружавших его правительст-
венных деятелей. Заседая в Комитете министров, он описал, что
представляла собой эта, как он выразился, «бом^брам канцеля-
рия». Стилем ее работы были «взаимные уступки, спихивание дел
в Государственный совет из лени или боязни ответственности,
даже коллективной. У много и строго говорящего... Сельского
первая идея — № какой-нибудь предшествовавшей бумаги; иногда
в словах его есть суть, но больше теория. Островский — серди-
тый чиновник, мечтающий, что от него только свет и пристой-
ность, а кругом тьма и бурлачество. Гр. Толстой — ему хоть трава
не расти, за исключением гонения на прессу. Диктатор по тону
только, но легко сдается. Победоносцев — красновсхлипывающая
кликуша. Бунге — честный, с лучшими намерениями, но по уступ-
чивости способный сделать недолжное. Подлипало Старицкий.
Посьет, не умеющий употреблять на пользу дела познаний, чест-
ности и усердия, qu’il ne sait pas faire valoir («которые он не умеет
проявить», — Ю, С.), Рейтерн опытен. En conciliant il avance
et fait accepter ses idees («Действуя примирительно, он продви-
гается вперед и заставляет согласиться с его мыслями», —
Ю. С.)».™7 Достоверность нарисованной Шестаковым картины тем
убедительнее, что почти в то же самое время высшее правитель-
ство было в сходных тонах описано Половцовым. Близко к Ше-
стакову охарактеризован Сольский: «...будет говорить о чем
угодно и всегда скажет что-нибудь умное и с точки зрения обще-
человеческой привлекательное, только не всегда идущее к делу.
В деле неважном готов спорить до слез и отстаивать свои убежде-
ния, но в существенном вопросе, где чувствуется сильная лапа,
он непременно кончит заявлением, что не настаивает на сказан-
ном».187 188 Островский был подан как тип «самого антипатичного
и опасного бюрократа, полного зависти, подобострастия, низкопо-
клонства. Он постепенно продал Абазу с Лорисом Игнатьеву, при
первой возможности повредит Толстому, Бунге и самому Побе-
доносцеву, лишь бы то было выгодно ему, Островскому».189’
187 Там же, д. 2, запись 29 июня 1883 г., лл. 46—46 об.
188 Дневник А. А. Половцова, т. I, запись 12 апреля 1883 г., стр. 79..
189 Там же, стр. 80. — Непредвзятость и почти фотографическая точ-
ность этого портрета подтверждаются и принадлежащей А. Ф. Кони за-
рисовкой Островского — этого «ленивого, трусливого, завистливого и ра-
болепного ничтожества»; см.: А. Ф. Кони. Собр. соч., т. 8, М., 1969,.
стр. 175 (Письмо А. Ф. Кони Б. Н. Чичерину от 6 августа 1901 г.).
5Т
Созвучно с Шестаковым изображен и Победоносцев с его уме-
нием говорить, притом сущность его слов «весьма недальновидна
и характеризует узкого моралиста, а никак не широкого поли-
тика».190 В галерее Половцова, напоминающей оставленную Ше-
стаковым, есть только одно исключение — сам Шестаков. Он «что
ни скажет — рублем подарит». «Прямая, честная душа, ясный,
светлый ум, мужество характера — вот отличительные черты
этого замечательного человека»,191—такова была данная Шеста-
кову оценка очень скупого на похвалы Половцова. Случай пре-
доставил ему в дальнейшем возможность познакомиться с днев-
никами морского министра — по поручению вел. кн. Алексея
Александровича он просмотрел бумаги покойного, и впечатления
Шестакова о правительстве показались Половцову настолько ин-
тересными и важными, что соответствующий отрывок он почти
целиком переписал в свой дневник.192
Не отличалось в лучшую сторону и положение в среднем и
нижнем эвене государственного механизма. Здесь скорее безраз-
личие к делаемому и просто некомпетентность выступали в еще
более оголенном виде. Понукания были бессильны заставить чи-
новничество убыстрить темпы, проявить хотя бы долю интереса
к службе. С этим явлением вплотную столкнулся Шестаков. Попы-
тавшись передать аппарату Морского министерства хотя бы ча-
стицу своего желания поднять на должную высоту военно-мор-
ские силы России, он вскоре был вынужден признать себя по-
бежденным. Глава Министерства в собственном учреждении был
чем-то вроде белой вороны. Аппарат оказался сильнее своего ру-
ководителя. В декабре 1883 г. Шестаков откровенно признается
в своем бессилии: «Облениваюсь. Никуда не хожу, ни с кем
не говорю. И дела по Министерству не подвигаются вперед. Нет
у меня помощников. Все какие-то канцеляристы».193 Накануне
1884 г. он подтверждает понесенное поражение: «Помощники ле-
нятся, привыкли перебиваться с делом со дня на день и положи-
тельно имеют девизом — казенного дела не переделаешь...
190 Дневник А. А. Половцова, т. I, запись 12 апреля 1883 г., стр. 80.
191 Там же, стр. 79.
192 См.: Дневник А. А. Половцова, т. II, запись 21 декабря 1888 г.,
стр. 131. — В издание при передаче записи вкрались некоторые ошибки.
Фраза «наш Комитет, in согроге, бом-брам канцелярия: взаимные уступки»
и т. д. имеет вид: «наш Комитет in согроге более (далее одно слово не
разобрано, — прим, редакции) взаимные уступки» и т. д. Фраза «Рейтерн
опытен. En conciliant il avance et fait accepter ses idees» выглядит как
«Рейтерн опытен, en conciliant il avance et fait avancer ses idees». Соответ-
ственно перевод «идя на соглашение, он продвигается и продвигает свои
идеи» следует заменить на «действуя примирительно, он продвигается
вперед и заставляет согласиться со своими мыслями». Кроме того, самим
Половцовым была исключена после относящейся к Бунге части фраза:
«Подлипало Старицкий».
193 ЦГАВМФ, ф. 26, on. 1, д. 4. Дневник И. А. Шестакова, запись 12 де-
кабря 1883 г., л. 1 об.
58
Не притупится ли моя настойчивость общим равнодушием?
Не паду ли я под бременем его и собственной изоляции»,194 —
начинает он страшиться за самого себя и не напрасно. Разница
между положением дел в Морском министерстве в начале дея-
тельности Шестакова и в последующие годы стала заметна и по-
стороннему. О том, что это ведомство перестало выделяться среди
других, как было в первое время, писал кн. В. П. Мещерский, от-
нося это возвращение в обычное бездеятельное состояние за счет
отказа Бунге предоставить для усиления флота необходимые ас-
сигнования. Объяснения самого Шестакова указывают на при-
чины органического свойства, о которые разбился его первона-
чальный порыв. Нормой было то, что застал в Военном министер-
стве генерал-губернатор Восточной Сибири Анучин, — там царили
«страшное неведение и апатия».195 И не только одна похвальба
содержалась в заявлении главы цензурного ведомства Феокти-
стова, действительно ревностно душившего либеральное направ-
ление в русской печати, что его деятельность выделялась на фоне*
общего застоя, «господствовавшего в других сферах нашего ми-
нистерства».196 Много лет спустя другой видный чиновник Ми-
нистерства внутренних дел В. И. Гурко, подробно описывая со-
стояние и функционирование государственной машины Россий-
ской империи, о собственном ведомстве написал, что это было
«плохо организованное и архаичное учреждение», не стоявшее
по своему внутреннему устройству и технике деятельности
на уровне самых элементарных требований.197
В свете всего этого Витте показал хорошее знание предмета,
когда писал в «Самодержавии и земстве», что работу администра-
тивного аппарата отличают «произвол, безначалие, бесправие,
формализм и медленность».1973 Особенно неудовлетворительно
обстояло дело с органами власти в губерниях и уездах. Удручаю-
щие сведения были привезены в столицу посланными еще при
Александре II для выяснения обстановки на местах сенаторами-
ревизорами А. А. Половцовым, И. И. Шамшиным и др. Основа-
тельнее всего, по мнению Перетца, работа была проделана Шам-
шиным. «Общий вывод из всего собранного им тот, — писал
Перетц об итогах его поездки, — что в губернском и уездном управ-
лении страшная неурядица, что лень и апатия — явление об-
щее».198 Спустя полгода Перетц снова возвращается к констати-
руемому Шамшиным расстройству местной власти. «Мы страдаем
прежде всего бездеятельностью и неумелостью, которые могут
194 Там же, запись 31 декабря 1883 г., лл. 3 об.—4.
195 Там же, д. 1, запись 24 марта 1882 г., л. 19 об.
196 Е. М. Феоктистов. За кулисами политики и литературы. Л.,
1929, стр. 248.
197 V. I. Gurko, op. cit., р. 178.
I97a С. Ю. Витте. Самодержавие и земство. Stuttgart, 1903, стр. 194.
198 Дневник Е. А. Перетца, запись 20 апреля 1881 г., стр. 62.
59
отозваться очень нехорошо»,199 — повторно обобщает он достав-
ленный материал, опасаясь последствий такого положения.
Убеждение, что с аппаратом такого чисто бюрократического
устройства можно только с трудом ковылять, что видимое разла-
живание механизма управления таит непосредственную угрозу
режиму, проникает в самые верхи власти, реализуется в офици-
альных представлениях царю. В конце марта 1883 г. составлен-
ная в таком духе записка была подана Александру III начальни-
ком его Главной квартиры генерал-адъютантом О. Б. Рихтером.
В ней автор указывал на всеобщее распространение чувства не-
довольства, на неудовлетворительность внутреннего состояния
России и на вытекающие из этого затруднения. «Предстоящая
в мае коронация, — говорилось в записке, — связывается во всех'
слоях общества с ожиданием крупных реформ, которым суждено
вывести Россию из тяжелого положения, в котором она нахо-
дится».200 Трудности и недовольство он объяснял двумя причи-
нами: «... все чувствуют невыносимый гнет экономического поло-
жения и бюрократии, поглощающей лучшие силы и не дающей
им развиться, отчего у нас вывелись государственные люди,
а остались одни старшие чиновники, измученные ежедневною
мелочною канцелярскою работою, не дающей им спокойно вду-
маться в усовершенствования, которые жизнь настойчиво тре-
бует от всякого дела».201 Значение этому документу придает ин-
терес, с которым отнесся к изложенному Рихтером Александр III.
«Прочтите эту записку, а при докладе Я переговорю с Вами
об этом», — нанес он на ней резолюцию, предназначенную для
гр. Толстого. Не имея дальнейших сведений о судьбе этого про-
екта, можно лишь констатировать, что он так и остался проектом,
как и другие планы преобразований, в значительном числе пред-
лагавшиеся в эти первые годы нового царствования. После коро-
нации явно обозначилось, что верховная власть не собирается про-
водить каких-либо реформ, не только крупных, о которых писал
Рихтер, но и тех, которые не выходили за рамки частичных по-
правок. Она ничего не хочет менять в существующем устройстве,
придя к убеждению, что беда не в самом механизме, в его основ-
ном принципе, а в слабости служебного персонала. Эта точка зре-
ния была высказана Победоносцевым, который как-то в течение
часа доказывал Половцову, что «учреждения не имеют важности,
а что все зависит от людей, а людей нет».202 Жалобы на отсутст-
вие «людей» приобретают в высших сферах всеобщую распро-
страненность. Почти за год до разговора с Победоносцевым По-
199 Там же, запись 13 октября 1881 г., стр. 10^.
200 ЦГАОР, ф. 677, on. 1, д. 559. Копия собственноручной записки гене-
рал-адъютанта О. Б. Рихтера от 26 марта 1883 г., л. 1.
201 Там же, лл. 1—1 об.
202 Дневник А. А. Половцова, т. I, запись 5 мая 1884 г., стр. 215.
ВО
ловцов встречается с гр. Толстым, и тот «сетует на недостаток
людей».203 Не одному Половцову приходилось это слышать от Тол-
стого. Хорошо запомнилось Феоктистову не раз, видно, повто-
рявшееся восклицание министра — «нельзя себе и представить,
как плохи у нас губернаторы!».204 Также рассуждал, наконец,
и сам царь. Принимая в январе 1885 г. Каткова, в ответ на его
слова, сказанные в связи с отставкой министра юстиции Набо-
кова, — «хорошие министры не даются вашему величеству», —
тут же отозвался — «вот это верно».205 Ранее, в июне 1884 г., бе-
седуя с Половцовым, он «выразил сожаление о том, что в настоя-
щее время нет людей, и надежду, что они, может быть, впослед-
ствии явятся».206 Пока же в ожидании этого каким-то непонят-
ным образом могущего наступить улучшения, хотя и сознавая
негодность состава всех правительственных учреждений сверху
донизу, все следует оставить по-старому. Таков был практический
вывод из всех разговоров о расстройстве государственного меха-
низма, так ярко проявлявшемся в «поразительном безлюдье»,207
о котором писал, характеризуя эпоху, Феоктистов. Все и остава-
лось по-прежнему, смущая своей очевидной неладностью и самих
охранителей. В феврале 1886 г. А. А. Киреев делает в своем
дневнике примечательную запись: «Вел. кн. Сергей Алксандро-
вич говорит Тютчевой: „Nous manquons de discipline, c’est la ce
qu’il nous faut!“ («Нам не хватает дисциплины, а ее-то нам
и нужно!», — Ю. С.). Это пустые слова, в чем заключается
эта дисциплина? в молчании? в доверии? Да кому доверять?
Сам царь знает, что его администрация слаба. Сам он в ту-
мане».208
В последующие годы никаких изменений к лучшему не на-
ступило, и надежды царя на то, что откуда-то возьмутся «люди»,
не оправдались, несмотря на появление в правительстве такой
крупной фигуры, как Витте, навсегда оставшимся тем исключе-
нием, которое подтверждает правило. Они и не могли появиться
в созданной режимом атмосфере, в обстановке восстановления
порядков николаевского царствования с их абсолютным и бес-
компромиссным подавлением всего не только самостоятельного,
но просто личного в ближайшем окружении трона, с низведением
всех до положения простых слуг.
Верховная власть грубо требует от каждого беспрекословного
повиновения, не церемонится и с высшими представителями
203 Там же, запись 13 июня 1883 г., стр. 106.
204 Е. М. Феоктистов, ук. соч., стр. 231.
205 Дневник А. С. Суворина. М.—Пгр., 1923, запись 8 сентября 1897 г.,
стр. 167.
206 Дневник А. А. Половцова, т. I, запись 9 июня 1884 г., стр. 237.
207 Е. М. Феоктистов, ук. соч., стр. 280.
208 РО ГБЛ|> ф. 126, к. 10. Дневник А. А. Киреева, запись в феврале
1886 г., л. 157.
61
управления, не признавая и за ними права на достойное обраще-
ние, не желая ничем и ни в чем быть связанной. Все могли по-
страдать от ее произвола, никто не мог быть уверенным в своем
положении. Все могли повторить слова адмирала Шестакова:
«Березушка, березушка, думал я, истинно русское ты дерево.
Вечно ты трясешься, как трясемся все мы русские».209 Это было
сказано в момент, когда перед ним открывалось широкое будущее.
И вовсе не случайное совпадение видно в том, что в сходных об-
стоятельствах подобная необычайная мысль приходит Феокти-
стову. Он только что получил назначение на видный пост на-
чальника Главного управления по делам печати, и он ликует.
Но к торжеству характерным образом примешивается и чувство
беспокойства, сознание непрочности успеха. «Итак, тройка уда-
лая — Вы, Иван Павлович и я,— лихо мчимся в гору... но не по-
летит ли она оттуда кувырком?»,210 — пишет он Н. А. Любимову.
Действительно полететь кувырком мог всякий. А что Феокти-
стов в своей ретивости мог забегать вперед и самой власти
в борьбе с ее противниками или высказывающими по крайней
мере недовольство, что сам царь, соглашаясь на его кандидатуру,
одобрительно произнес: «Кажется, на его направление можно
рассчитывать»,— все это не исключало того финала, о котором
подумалось подручному Каткова.
При такой необеспеченности положения продвижение по
службе — единственный интерес подавляющей массы чиновни-
чества — обеспечивалось способностью, как выразился Половцов,
«угадать и угодить». На этом держалась карьера и мелкого чи-
новника, и всевластного министра. Больше всего опасались по-
пасть не в тон, сказать что-нибудь неприятное, настаивать на
чем-нибудь, что могло вызвать неудовольствие. Этот строй отно-
шений едва ли не с наибольшей силой проявлялся в ближайшем
окружении царя. Киреев верно указал на главную черту обста-
новки на самом верху, когда в сентябре 1882 г. записал у себя
в дневнике: «Министры сильно побаиваются государя».211 В на-
чале 1886 г., в период ожесточенной борьбы охранителей против
Бунге, Феоктистов как один из наиболее ревностных членов этого
лагеря негодовал по поводу малодушия его главарей, ведущих
интригу против министра финансов, но опасавшихся выступить
против него в открытую из страха перед царем, из неуверен-
ности в его реакции на прямое нападение. «Беда в том, что ни
у кого не хватает для этого духа! — сердился Феоктистов.— Вся-
209 ЦГАВМФ, ф. 26, on. 1, д. 21. И. А. Ш е с т а к о в. Полвека обыкновен-
ной жизни, ч. VII, л. 71.
210 РО ГБЛ, ф. 120, on. 1, папка 37. Письмо Е. М. Феоктистова Н. А. Лю-
бимову от 22-го [декабря 1882 г.], л. 49 об.
2,1 РО ГБЛ, ф. 126, к. 9. Дневник А. А. Киреева, запись 23 сентября
1882 г., л. 146.
62
кий боится поставить вопрос ребром, чтобы не навлечь па себя
неприятностей».212
Прошло пять лет, и как будто бы вовсе не было этого движе-
ния времени. Феоктистов сокрушается на этот раз уже в 1891 г.:
«Как необходимо, чтобы около государя находился теперь человек
с твердыми убеждениями, человек, который не ограничивался
только тем, чтобы смотреть в глаза монарху и угадывать его
желания и намерения, а имел бы мужество иногда и противо-
речить ему, руководить им. К сожалению, тщетно было бы искать
такого доблестного гражданина».213 Примером такого подобостра-
стия, готовности позабыть про свое собственное мнение служил
для Феоктистова его принципал. Гр. Толстой, свидетельствовал
он, «благоговел перед нею (верховной властью,— ТО. С.), ста-
рался быть ей всегда угодным и приятным, но у него не всегда
хватало мужества твердо и с достоинством высказывать то, что
он считал истиной, если только замечал, что это могло бы не по-
нравиться».214 Комментируя его безучастность к делу Каткова
в 1887 г., когда тот попал впросак и был вызволен Победоносце-
вым и когда многие думали (до вмешательства обер-прокурора),
что Каткову пришел конец, Феоктистов писал о неспособности
Толстого выступить «с инициативой, которая могла быть встре-
чена неблагосклонно».215 В своем поведении и Толстой, и другие,
ему подобные, рангом поменьше, лишь верно отражали создан-
ные верховной властью условия. Быть поменьше, поугодливее
значило иметь крупное преимущество. Эти качества открывали
путь к большой карьере, какую проделал, например, С. А. Танеев,
начальник собственной канцелярии царя — по свидетельству По-
ловцова, «самая ничтожная во всех отношениях личность, до-
шедшая до степеней известных только потому, что любят бессло-
весных».216 Результаты действия такого режима, поднимавшего
наверх все бездарное, безличное и ставившего преграду всему
сколько-нибудь значительному, допускавшего к власти деятелей
более крупного масштаба лишь в силу необходимости, с неохо-
той подчинявшегося невозможности обойтись без них во все бо-
лее усложняющейся обстановке конца XIX в., вводили в сомне-
ния и убежденных охранителей типа Феоктистова. «Странно су-
дят о людях в Гатчине»,— писал он в унынии, прослышав про
слова И. Н. Дурново, что царь только терпит Вышнеградского,
видя в нем «необходимое зло», а что касается императрицы, то
212 РО ИРЛИ, 9120. LII б. 12. Дневник Е. М. Феоктистова, запись 18 ян-
варя 1886 г., л. 3.
213 Там же, 9122. LII. б. 14. Дневник Е. М. Феоктистова, запись 12 ап-
реля 1891 г., л. 30.
214 Е. М. Феоктистов, ук. соч., стр. 217.
215 Там же, стр. 254.
2,6 Дневник А. А. Половцова, т. II, запись 3 мая 1889 г., стр. 195.
63
она открыто и не стесняясь поносит министра финансов.217 «По-
чему же так?», — задается он вопросом и приходит к весьма огор-
чительному для себя выводу. Этот вывод заключает в себе нена-
меренное осуждение оберегаемых самим Феоктистовым порядков
в целом: «Вероятно потому, что все выдающееся из ряда вонг
всякая крупная величина, не пользуется у нас фавором; нужен
главным образом „хороший человек", но, что именно подразуме-
вается под этим термином, не поддается анализу. Хорошим чело-
веком может быть человек недалекого ума, без способностей,
совершенно бесцветный, но если он скромен, почтителен, прият-
ный собеседник — симпатии будут всецело на его стороне».21*
Дав это ясное объяснение, осознав, в чем заключаются выстав-
ляемые властью основные критерии, с необходимостью отсеивав-
шие все сколько-нибудь пригодное в деловом отношении, он все-
таки не может до конца примириться с самим явлением, по-
прежнему недоумевая: «И отчего это у нас такое пристрастие
к дуракам?».219 В естественно производимом отборе, не дававшем
верховной власти получить сколько-нибудь подходящий челове-
ческий материал, немалую роль, помимо подавления всего лич-
ного, играла и склонность не замечать трудностей, нежелание
знать о них, предрасположение видеть вещи не в том виде, в ка-
ком они есть, а в каком они, по мнению власти, должны быть.
Мнимое, но приятное предпочиталось реальному, но неприят-
ному. Шанс тех, кто мог изобразить Россию благоденствующей,
не нарушал по крайней мере покоя и не доставлял поводов для
неприятных размышлений, соответствующим образом повышался.
Это учитывалось чиновничеством, и брошенное Половцовым заме-
чание о Сольском, что тот «по обыкновению силится все изобра-
зить в крайне розовом, приятном для взоров власти свете»,220
выражало существеннейшую особенность взаимоотношений вер-
ховной власти и аппарата. Поэтому можно видеть определенную
необходимость в выдвижении на пост министра внутренних дел
такого полнейшего ничтожества, как И. Н. Дурново. Все совре-
менники в один голос говорят о его невежестве, о его неспособ-
ности, очевидной глупости. Расположенный к нему («человек, ко-
торого я искренне люблю»221) Феоктистов писал, что новый ми-
нистр внутренних дел «политическим деятелем не мог быть» и
как будто бы «сам отлично сознавал это».222 Киреев выражался
217 РО ИРЛИ, 9122. LII б. 14. Дневник Е. М. Феоктистова, запись 4 фев-
раля 1891 г., л. 27.
218 Там же.
219 Там же, запись 20 ноября 1891 г., л. 41 об.
220 Дневник А. А. Половцова, т. II, запись 28 декабря 1888 г., стр. 136.
221 РО ИРЛИ, 9120. LII б. 12. Дневник Е. М. Феоктистова, запись
8 марта 1886 г., л. 10.
222 Е. М. Ф е о к т и с т о в, ук. соч., стр. 205.
64
с большей определенностью: «Дурново принадлежит к тем ред-
ким людям, о которых не может быть двух мнений,—дурак».21?3
Всеми отмечается и другая, черта Дурново — его умение сглажи-
вать углы, ладить с людьми, быть всем приятным, изображать из
себя простодушного добряка. Человек этих качеств не только
попал в министры внутренних дел, но имел необычайный успех
при дворе. Взлет этого ничтожества прямо связывался с отсут-
ствием в нем малейших претензий играть сколько-нибудь заметную
роль, с его способностью совершенно стушевываться и ничем не
досаждать царю. «Бездарен, безгласен, все отлично, никаких во-
просов не существует, а есть чиновники и курьеры, чего же
больше?», — сформулировал о нем свои впечатления Половцов
в 1891 г.223 224 Одинаковое объяснение дает быстрому возвышению
Дурново и Киреев. Новый министр, замечает он, становится
«persona gratissima» у государя, «благо удобен — не поднимает
никаких вопросов».225 Это и в дальнейшем остается главной при-
чиной оказываемой ему царем милости. «Дурново так удобно
глуп!»,— записывалось полтора года спустя.226 Что Киреев Совер-
шенно верно угадал секрет успеха этого ничтожества, видно и из
того, как обрабатывал Александра III продвигавший Дурново на
пост министра кн. Мещерский, состоявший с царем в многолет-
ней тайной переписке. Стараясь расчистить путь своему протеже
и отстранить другую возможную кандидатуру в лице Плеве, он
запугивал самодержца не чем иным, как умом конкурента Дур^
ново. «Яс первого свидания с Плеве почуял к нему недоверие и
убедился чутьем, что это ненадежный и даже опасный человек,
ибо он умен и ловок, как Вельзевул», — соответствующим обра-
зом настраивал он царя.227 Рекомендуя со своей стороны Дурнова
с его умением, «что важнее всего», «ладить со всеми», он видел?
еще и тот плюс в назначении своего кандидата министром, что
тогда «улетучится Плеве, этот чарующий, но страшный умный
человек!».228 1
Во всех подробностях изучив с молодых лет личность царя;
Мещерский прекрасно знал, что может послужить для него ком-
прометирующим обстоятельством, и вел почти безошибочную
игру. Во всяком случае в мае 1889 г. при назначении Дурново
сыну министра Двора И. И. Воронцова-Дашкова, очевидно, от
223 РО ГБЛ, ф. 126, к. 12. Дневник А. А. Киреева, запись 2 октября
1896 г., л. 89.
224 Дневник А. А. Половцова, т. II, запись 8 июня 1891 г., стр. 378;
225 РО ГБЛ, ф. 126, к. 11. Дневник А. А. Киреева, запись 10 октября:
1890 г., л. 202 об.
226 Там же, запись в июле 1892 г., л. 270 об. н
227 ЦГАОР, ф. 677, on. 1, д. 895. Письмо В. П. Мещерского Александру Ш
от 12 октября 1887 г., л. 351. *
228 Там же, л. 354 об. /
5 Ю. Б. Соловьев 65
отца было известно, что один из кандидатов был отклонен как
раз потому, что был «слишком умен».229 А то, что новый министр
внутренних дел был, по мнению Воронцова младшего, который
в этом случае лишь повторял, по-видимому, слышанное от дру-
гих, «страшно глуп», не только не помешало Дурново обойти кон-
курентов, но скорее облегчило ему эту задачу.
Заведенные порядки, в которых выражалась самая суть си-
стемы самодержавия, не только вели к прогрессирующему рас-
стройству государственного механизма, но и в каждый момент
могли обернуться для установившей их власти тяжелейшими по-
трясениями. Какие опасности грозили политическому устройству,
в центре которого стоял ничем не ограниченный властитель,
окруженный подобострастными чиновниками, едва ли не наилуч-
шим образом продемонстрировал эпизод, связанный с афганскими
событиями 1885 г., когда могла вспыхнуть война с Англией. При-
сутствовавшим на совещаниях у царя, в том числе и Шестакову,
было понятно, в каком затруднительном положении может ока-
заться Россия, как мало она подготовлена к войне. Но, видя, что
император склоняется к разрыву, «разумеется, никто не смел
прекословить и обсуждение клонилось к объявлению войны»,—
описывал Бунге в рассказе Половцову чрезвычайно характерный
ход дела. Лишь морской министр решился представить царю все
последствия этого шага. «Этой смелой речью Шестаков, быть мо-
жет, отвратил великие от России бедствия»,230— рассказывал впо-
следствии Бунге.
Кризис системы самодержавия находил во всем этом яркое
и отчетливое выражение. С организационной стороны он тем бо-
лее усугублялся отношением верховной власти к собственным
органам власти. Хотя на всех уровнях управления верховная
власть имела дело лишь с целиком зависимым от нее одной чи-
новничеством, она не относилась к нему с доверием, предполагая
в нем скрытую оппозиционность, по крайней мере не рассма-
тривала его как вполне надежную опору. И когда Валуев, поды-
тоживая прения, в Государственном совете, записывал в феврале
1888 г. у себя в дневнике: «Замечательно такое в высших слоях
правительства недоверие и пренебрежение к своим собственным
229 Дневник А. В. Богданович. Три последних самодержца. М.—Л.,
1924, запись 12 мая 1889 г., стр. 95.
230 Дневник А. А. Половцова^ т. II, запись 22 ноября 1888 г., стр. 111. —
Узнав все это на панихиде по Шестакову, Половцов смог в дальнейшем
убедиться в точности рассказа Бунге при чтении дневников морского ми-
нистра, который сам, склонив царя на примирительные действия, видел
в этом свою большую заслугу перед страной. «Может быть день сей...
будет радостным днем для моей родины!», — записывал он 30 апреля
1885 г. Половцову весь эпизод представился настолько важным, что соот-
ветствующие места он полностью переписал в свой дневник. См.: т. II,
запись 26 декабря 1888 г., стр. 134—135.
вв
орудиям»,231— то он тем самым указывал на существеннейшую
особенность общего положения. Самодержавие страшилось вся-
кой организованной силы, хотя бы ее составляли им же отобран-
ные и назначенные лица. Оно видело в такой им же созданной
организации конкурента себе, претендента на власть, по мень-
шей мере помеху в исполнении своих желаний. Таково было от-
ношение к Государственному совету, которое даже не заботи-
лись скрыть. Еще в декабре 1882 г., беседуя с новым его предсе-
дателем вел. кн. Михаилом Николаевичем, Александр III заявил,
что Государственный совет, как приходится ему слышать с раз-
ных сторон, «приносит нередко более вреда, чем пользы», служа
будто бы тормозом, «препятствующим осуществлению разных
полезных мер».232 В дальнейшем антипатия принимает уже более
политический характер, подогреваемая открытыми нападками на
высшее учреждение империи «Московских ведомостей» и «Граж-
данина», когда оно приняло на их страницах вид прямо оппози-
ционной корпорации (как было в 1886 г.).233 Что еще важнее —
в этом же духе постоянно настраивал царя гр. Толстой, он «по-
носил Совет перед государем, изображал Совет как сборище ре-
волюционеров, стремящихся ограничить самодержавие».234 Алек-
сандр III охотно выслушивал эти внушения, будучи и сам того
мнения, высказанного вел. кн. Михаилу Николаевичу, что «боль-
шинство членов Совета имеют заднюю мысль, мысль о консти-
туции».235 Государственный совет так и оставался до конца цар-
ствования в опале. Ничего не изменилось и при Николае II, тоже
державшем своих бывших министров и других высших сановни-
ков, собиравшихся в Мариинском дворце, «на подозрении».236 Но
231 ЦГАОР, ф. 728, он. 1, д. 2587, кн. 8, ч. I. Дневник П. А. Валуева,
запись 10 февраля 1888 г., л. 74 об. — Это явление было давнего происхож-
дения. Чиновничество попало на подозрение еще во времена Николая I.
Оно начало восприниматься как чуждая сила, способная стать в известных
условиях при ослаблении бдительного над ней контроля и надзора опас-
ным соперником. Недоверие к бюрократии было открыто высказано одним
из виднейших деятелей николаевского царствования гр. Уваровым. Он на-
зывал чиновников «сословием людей без прошлого и будущего», «совер-
шенно похожими на класс пролетариев» и ожидал от их преобладания
в государственном аппарате самых вредных для самодержавия последст-
вий. «В скором времени этот класс, — писал он царю в особой записке
в феврале 1847 г., — при уклонении от служения престолу высшего
(т. е. дворянства, — Ю. С.) и незрелости низшего (т. е. народа, — Ю. С.)
возникнет с непреоборимою силою и тем ознаменует переход политической
деятельности в руки среднего класса, что в прочих европейских государ-
ствах называется Tiers Etat или Bourgeoisie» (ЦГИА, ф. 1200, оп. т. XVI,
д. 1, ч. 2, л. 283 об.).
232 Дневник Е. А. Перетца, запись 6 декабря 1882 г., стр. 143—144.
233 См. об этом также: П. А. Зайончковский. Российское самодер-
жавие в конце XIX столетия. М., 1970, стр. 101.
234 Дневник А. А. Половцова, т. II, запись 8 мая 1889 г., стр. 197.
235 Там же, запись 24 января 1889 г., стр. 151.
236 V. I. Gurko, op. cit., р. 33.
5*
67
опасались не только получивших отставку и вообще переставших
играть активную роль. Не до конца доверяли и тем, кто состав-
лял действующее правительство, и это было главной причиной,
почему оба последних царя упорно не соглашались на образова-
ние Совета министров. Александр III в разговоре с вел. кн. Ми-
хаилом Николаевичем в январе 1887 г. объяснял свое нежелание
тем, что раз станет известно его мнение, то свобода обсуждения
дел в Совете будет будто бы стеснена.237 Это была отговорка.
В объединении министров, в самостоятельном обсуждении ими
на основании твердого положения государственной жизни и при-
нятии совместных решений предполагалась возможность противо-
поставления желаниям царя предложений, разделяемых большин-
ством министров, которое, действуя сплоченно, сможет навязы-
вать самодержцу свою волю, и, таким образом, неограниченное
право царя принимать любые решения потерпит ущерб. Ревниво
оберегая свои прерогативы, свое неограниченное самовластие,
Александр III не только не допускал образования Совета ми-
нистров, но намеренно не мешал розни между членами собствен-
ного правительства, не препятствовал и открытым нападкам на
них в печати. Когда в январе 1886 г. к нему обратился за защи-
той от наветов «Гражданина» Бунге, царь отказался вступиться
за своего министра, признав, что «не надо стеснять печать в вы-
ражении ее мнений о нашем финансовом положении»,238 и
травля Бунге продолжалась невозбранно до самого его уволь-
нения. Правда, Бунге считался членом либеральной партии,
а с ней и с входившими в нее лицами не церемонились. Но что
дело было не только в этом, показывает пример Вышнеградского,
который в политическом отношении не только не внушал ни-
каких сомнений, но, напротив, пришел на смену Бунге как став-
ленник Каткова и Мещерского. Это не помешало царю, когда
в 1891 г. между Вышнеградским и министром путей сообщения
Гюббенетом разгорелась ожесточенная вражда, поддерживать их
распрю, вместо того чтобы унять рассорившихся слуг — этих
«Монтекки и Капулетти», по выражению Феоктистова. Своеобра-
зие положения было раскрыто главе цензурного ведомства Плеве.
Оказывалось, что «непримиримая вражда Гюббенета и Вышне-
градского, конечно, не составляет тайны для государя, но он
вовсе не намерен положить ей конец, напротив, она как бы вхо-
дит в его виды. Государь не любит Вышнеградского, не доверяет
ему и, кажется, очень доволен, что Гюббенет следит за каждым
его шагом, умышленно выискивает, нет ли чего предосудитель-
ного в образе действий его противника».239 Обращение с Вышне-
287 Дневник А. А. Половцова, т. II, запись 29 января 1887 г., стр. 16.
238 РО ИРЛИ, 9120.L1I6. 12. Дневник Е. М. Феоктистова, запись 10 ян-
варя 1886 г., л. 2.
239 Там же, 9122. LII6. 14. Дневник Е. М. Феоктистова, запись 21 ок-
тября 1891 г., л. 34.
68
градским было еще одним свидетельством того, что власть не
с одними только либералами не церемонилась, она вообще не
признавала за собой никаких обязательств и в отношении своего
ближайшего окружения, при случае бесцеремонно третируя
и его. Отнюдь не частное значение имела нашумевшая история
с назначением в сенаторы и с производством в тайные советники
управляющего конюшнями государственного коннозаводства ге-
нерал-майора Мартынова. «Все сенаторы в ярости, все они счи-
тают такое назначение обидою для себя»,240 — описывал Феокти-
стов реакцию Сената в целом. Манасеин как глава судебного ве-
домства обратился к Александру III с письменной просьбой,
чтобы Мартынов первоначально был бы произведен в придворный
чин, дабы «ненавистная конюшня не фигурировала в указе». От-
вет царя показал, насколько чужда была самодержавию сама
мысль о том, что с кем-то надо считаться, в чем-то ограничи-
вать свой произвол. «Правильно или неправильно, мне все равно,
так как я назначаю сенаторов, а я считаю генерала Мартынова
на эту должность совершенно пригодным»,241— гласила царская
резолюция. Безобразие случившегося было настолько очевидным,
что Феоктистову, обязанному по долгу службы и расположенному
по собственному влечению блюсти благомыслие, пресекая всякое
оппозиционное поползновение в сфере слова, оставалось только
меланхолически заметить: «Что же, могло быть и хуже. Кали-
гула посадил в Сенат свою лошадь, а теперь в сенат посылают
только конюха. Все-таки прогресс».242 Когда такое приходило на
ум верноподданному из верноподданных, то одно это само по себе
было показателем глубокого кризиса режима, его неспособности
удовлетворить даже своих присных, дать им ощущение правиль-
ности происходящего. Недовольство ходом дел в среде убежден-
ных сторонников существующей системы, тех, кто был ее наибо-
лее видными представителями, наиболее верной опорой, становится
существенным признаком глубокого кризиса самодержавия. Прак-
тика самодержавия, которое они считали в идеале наилучшей для
России формой правления, приводит и их в смущение. И они
проникаются возрастающими сомнениями, беспокойством, песси-
мизмом — уж слишком много накапливалось несообразностей,
неправильностей, слишком много делалось рассудку вопреки. Ре-
жим оказывался неспособным внутренне окрепнуть, являя и
в глазах своих приверженцев и прямых охранителей картину
распада и разложения, всяческих неполадок и неустройств, не
давая и им утвердиться в мысли, что они служат торжествую-
щему делу, отнимая и у них возможность оптимистически смо-
треть в будущее. Отсюда в самом штабе реакции, среди «деяте-
240 Там же, запись 21 марта 1891 г., л. 28.
241 Там же, л. 28 об.
242 Там же.
лей» — уныние. Нет элементарного порядка, без которого власть
все-таки не может обойтись, а есть произвол, непосредственно
переходящий в анархию и плодящий ее. Самому Победоносцеву
было не по себе от того, что он видел вокруг, от явных и много-
численных несообразностей, творимых властью. Отвергая в прин-
ципе малейшие перемены в ее устройстве, видя спасение един-
ственно в сохранении в прежнем виде политического патриархата,
он приходит в отчаяние, ставшее у него затем хроническим, от
того, как работал аппарат власти, как она проявляла себя, от ее
нелепых, вредных для нее самой выходок. «Был сегодня у Побе-
доносцева, и он в отчаянии,— продолжал Феоктистов после изло-
жения истории с определением генерала-конюха в Сенат.— В ка-
кое печальное время мы живем, говорит он, какие назначения
даже на высшие должности; со дня на день все идет хуже».243
Феоктистов попробовал было возразить — в последние годы
жизни Александра II было, мол, еще хуже,— но Победоносцев
стоял на своем — сейчас «все делают как бы для того, чтобы
сеять семена нового недовольства».244 «А ведь в этих словах много
правды»,— соглашался Феоктистов. Кризис власти очевидно ска-
зывался в том именно, что она сама постоянно расшатывала свои
устои, сама сеяла разлад, обнаруживала полную неспособность
дать своим сторонникам сколько-нибудь цивилизованное, не
оскорбляющее, не отталкивающее очевидной безобразностью, не
ущемляющее человеческого достоинства даже своих ближайших
и преданных слуг правление. Голый деспотизм, нисколько не за-
ботящийся о том, чтобы прикрыть свою наготу, начисто лишен-
ный чувства приличия, не соблюдающий никаких норм и правил,
не уживающийся с самым элементарным, что заключала в себе
вторая половина XIX в.,— вот что единственно могла предложить
власть своим охранителям. Она была своевольна и деспотична.
У нее было так много углов, что мало кто о них не ушибался.
Поэтому даже у самых ревностных и непритязательных ее при-
служников опускались руки и являлось желание отойти в сто-
рону, и едва ли не главной задержкой делалась перспектива
остаться без средств к жизни, как случилось с Феоктистовым.
«Порядочному человеку не раз приходит, вероятно, мысль о том,
чтобы плюнуть на все и уйти, но уход примут за демонстрацию
и в награду за службу оставят самое скудное содержание; мы
все нищие, за ничтожными исключениями, мы все только живем
казенным содержанием»,245— описывал этот идейный слуга
власти свое достаточно щекотливое положение. И это вырвалось
у того самого «порядочного человека», узнав от которого о его
предстоящем назначении начальником Главного управления по
243 Там же.
244 Там же.
245 Там же.
70
делам печати, его ближайший единомышленник или, вернее, член
той же клики министр народного просвещения Делянов только
«долго качал, молча, головой».246 В дальнейшем Феоктистов всей
практикой своих действий вполне оправдал эту красноречи-
вую реакцию, подтвердив свою репутацию крайнего ретрограда,
ярого катковца («Ужасно желал бы именно теперь повидаться
с Михаилом Никифоровичем и послушать его наставлений»,—
говорилось в том же письме), проведя то, на что не решался сам
Толстой. Но режим ухитрялся ущемить и таких, наводя страх и
на свою собственную лейб-гвардию, внося смуту и в ее ряды.
Понятно, как бы ни были горьки испытываемые обиды, их бы
проглотили, грубые оскорбительные выходки простили, если бы
ни перед чем не останавливающаяся власть смогла такими мето-
дами упрочить положение гибнущего уклада, если бы реакция
почувствовала твердую почву под ногами, если бы она убеди-
лась, что действительно наступило спокойствие, а не то неустой-
чивое затишье, за которым угадывалась возможность новых нео-
жиданностей и потрясений. Глядя на вещи сколько-нибудь
реально, приходилось констатировать ухудшение общей обста-
новки. Дела не налаживались, а очевидным образом разлажива-
лись. Режим тихо, но верно соскальзывал по наклонной плоско-
сти. В его шестую годовщину Половцов отмечает, что «в ходе дел
государственных не видится улучшения... У дел стоят все те же
не отвечающие высоте своей задачи люди, за исключением двух-
трех второстепенных личностей, как например Манасеин или
Вышнеградский, коих не могу я почесть самостоятельными ли-
цами, а только приказчиками поставивших их разнообразных
властителей».247 Это не брюзжание одиночки, человека, у кото-
рого застопорилась карьера и который поносил по этой причине
своих более удачливых коллег. Организация верховного управле-
ния беспокоила многих, и одним из тех, кто был встревожен
в наибольшей степени, постоянно оставался Победоносцев.
В январе 1884 г. Половцов отмечает, что Победоносцев «плачет
о всеобщем безволии и легкомыслии, которые выражаются и
в направлении дел, и в их обсуждении, обвиняет гр. Толстого
в негосударственности его управления, в отсутствии определен-
ных намерений и видов, в желании лишь прожить со дня на
день».248 А спустя еще три года Половцов слышит от Победонос-
цева, что, безусловно, «главная беда в том, что нет твердой, а по-
жалуй, и никакой правительственной политики».249 Наряду с про-
должающейся разлаженностью в действиях верхушки государ-
ственного механизма внимание привлекает все то же отсутствие
246 РО ГБЛ, ф. 120, on. 1, папка 37. Письмо Е. М. Феоктистова Н. А. Лю-
бимову от 22-го [декабря 1882 г.], л. 49 об.
247 Дневник А. А. Половцова, т. II, запись 1 марта 1887 г., стр. 31.
248 Там же, т. I, запись 26 января 1884 г., стр. 172—173.
249 Там же, т. II, запись 19 марта 1887 г., стр. 44.
71
самого элементарного порядка и системы («если бы у нас была
возможна система»,250 — записал в декабре 1884 г. Шестаков, со-
знавая невозможность этого) на всех ступенях и во всех отраслях
управления. При всей своей способности к преувеличению и
любви к звонкой фразе на этот раз не так далек был от истины
при описании существующей обстановки известный С. Ф. Шара-
пов, когда в 1886 г. он обратился к Феоктистову с просьбой по-
мочь в издании затеянной им газеты «Русское дело». Необходи-
мость нового органа обосновывалась нарастающими внутренними
неполадками. «Наша несчастная современность, которую всеми
силами охраняют „консерваторы",— да куда же она годится? —
вопрошал он, выдавая себя за человека особого направления, не
консервативного, но и не либерального. — Эта современность ве-
дет страну прямо к застою и разложению. Вы сами видите, до
чего бессильно правительство, уж не говоря про творчество, но
в борьбе с самим собой! В М-ве финансов грабеж, в М. П. с-я
совсем разбой, все наинегоднейшие элементы страны хозяйни-
чают в этих ведомствах, как дома, и кому же приходится вести
борьбу? Самим же охранителям, девиз которых „правительство
непогрешимо". Какая нелогичность! А публика, хорошие эле-
менты государства, забиты и запуганы. Граждан, смело говоря-
щих правду, нет. Все изолгались, исподличались, всякая зижди-
тельная работа приостановлена и вся государственная машина
разваливается».251 Постоянно злободневными суждено было стать
словам, произнесенным одним из персонажей романа В. П. Ме-
щерского «Князь Нони» в поучение героя.252 «Ведь у нас,
князь,— говорил умудренный опытом «государственный чело-
век»,— если смотреть на вещи немного серьезно, не то что, ну,
как вю Франции, или в Германии, или в Англии, например, ка-
кие-нибудь отдельные беспорядки или недостатки, которые надо
исправить, и все пойдет затем хорошо, у нас это называется все-
общий хаос».253 Небезынтересно сопоставить с этим высказыва-
250 ЦГАВМФ, ф. 26, on. 1, д. 5. Дневник И. А. Шестакова, запись 11 де-
кабря 1884 г., л. 82 об.
251 РО ИРЛИ, 9076. LI6. 93. Письмо С. Ф. Шарапова Е. М. Феоктистову
от 8 апреля 1886 г., л. 2.
252 Романы В. П. Мещерского могут считаться своеобразным истори-
ческим источником. Это в сущности беллетризованная политическая хро-
ника. В них легко угадываются реальные исторические лица, приводятся
их высказывания, дается их достаточно реалистическое изображение. В ге-
роях Мещерского есть и карикатурные черты, но и с этими чертами он
дает портреты, а не карикатуры. Из его романов можно почерпнуть по-
этому достоверные сведения о том или ином правительственном деятеле.
Исторически верно очерчены, например, Победоносцев, обстановка его
жизни. Многое из того, что говорилось и о чем думалось в высших пра-
вительственных сферах и что Мещерский не всегда мог по тем или иным
причинам поместить в «Гражданине», почти текстуально попадало в его.
романы.
253 В. П. Мещерский. Князь Нони. СПб., 1882, стр. 174.
72
нием впечатление от российских порядков не литературного ге-
роя, как у Мещерского, а вполне реального исторического лица,
представителя одной из упомянутых стран — французского коррес-
пондента Лабуле. «Он в отчаянии от наших порядков или беспо-
рядков. От наших волокит,— заносил в свой дневник Киреев
после посещения Лабуле. — La seule exception — c’est Mr Vysch-
negradsky. Igi on sait a qui on a a faire. On repond immediatement
(«Единственное исключение — г-н Вышнеградский. Здесь знаешь,
к кому обратиться. Получаешь немедленный ответ»,— Ю. С.)».23*
И ничто не обещало улучшения. Наблюдатели нигде не видят
просветов. Расстройство государственного механизма идет неу-
клонно. Лобанов, русский посол в Вене, ежегодно наведываю-
щийся в Петербург и сравнивающий виденное в предыдущие ви-
зиты с тем, что всякий новый раз находилось у него перед гла-
зами, «каждый год более и более поражается понижением ум-
ственного уровня лиц, стоящих в высших рядах правительства,
а также все умножающимся подобострастием».254 255 Половцов, чи-
тающий в декабре 1891 г. в английских газетах «жестокие на-
падки на то, что у нас происходит», не испытывает ника-
кого чувства протеста. «К сожалению,— признается он,— много
правды, и в основе всего лежит громадная бездарность и невеже-
ство, отличающие главных в Петербургском правительстве воро-
тил».256
Голод 1891 г., для всех показавший, в каком тяжелом поло-
жении находится Россия, воспринимавшийся как явное свиде-
тельство несостоятельности режима, доведшего страну до столь
бедственного состояния, дает новую пищу этим настроениям,
убеждает в справедливости прежних оценок действий верховной
власти, вызывает новые опасения за ее судьбу среди охранителей.
Он проложил видимую черту в эволюции России в последнее де-
сятилетие XIX в. «По-видимому, теперешний режим установился
прочно, как вдруг страшный голод, охвативший огромную полосу
России, возбудил тревогу и в правительстве, и в обществе, а по
всему вероятию самые грозные опасности ожидают нас еще впе-
реди»,257— так представлял себе его значение Феоктистов. По-
этому Победоносцев, у которого «как всегда — плач, вопли и сте-
254 РО ГБЛ, ф. 126, к. 11. Дневник А. А. Киреева, запись 15 февраля
1891 г., л. 213 об. — Совершенно теми же словами в этой же связи выра-
жался другой представитель Франции в беседе с Киреевым за четыре года
до этого. «Латур рассказывает с негодованием о тех невероятных прово-
лочках, которые тормозят всякое дело, даже самое необходимое», — зано-
силось в дневник. Не составляли исключения и военные надобности.
Ou est Votre monarchic absolue? («Где ваше самодержавие?», — Ю. С.)»,—
спрашивал Латур (см.: там же, к. 10, запись 22 марта 1887 г., л. 223).
255 Дневник А. А. Половцова, т. II, запись 15 марта 1891 г., стр. 346.
256 Там же, запись 18 декабря 1891 г., стр. 400.
257 РО ИРЛИ, 9122. LII6. 14. Дневник Е. М. Феоктистова, запись
10 ноября 1891 г., л. 41.
73
нания по поводу всего, что делается в России»,258 менее чем
когда-либо составлял исключение, «.. .мрачные предсказания
слышатся со всех сторон»,259— отмечает Феоктистов в январе
1892 г. События оправдывали все выражавшиеся ранее мрачные
предсказания и страхи, источником которых, помимо с натугой
и плохо работающего государственного механизма, во все возра-
стающей степени становится сама верховная власть в лице Алек-
сандра III и его ближайшее окружение. Неспособная отдать себе
отчет в происходящем, взяв себе за пример царствование Ни-
колая I и пытаясь возродить его порядки, она вступает во все
более обостряющееся противоречие с эпохой. Все пущенное в ход
насилие не может побороть необратимые процессы, увлекающие
Россию от крепостничества, чувствующиеся и вблизи трона. Не-
обратимо меняются отношения власти и ее окружения. Даже
в этой наиболее близкой себе сфере она не может восстановить
былое положение, хотя внешне удалось возродить старые по-
рядки. Но внешность становилась все более обманчивой, и тем
более что самодержавие как будто бы вернуло все свое прежнее
значение. Для такого наблюдателя, как Киреев, жившего теперь
уже в третье царствование и входившего в самый высший при-
дворный круг, было заметно падение престижа власти. Спраши-
вая себя в декабре 1883 г., каким образом Александру II, «сла-
бому, бесхарактерному человеку», удалось провести реформу
1861 г., он находил такое объяснение: «.. .в начале царствования
Александра еще существовала некоторая вера во „власть", уна-
следованная от Николая Павловича. Умение повелевать. Тогда
еще была уверенность в то, что если царь что-нибудь приказал,
то нужно и исполнить. Увы — от этого не остается и следа в выс-
ших слоях администрации, в высшем обществе. Вера эта суще-
ствует еще лишь в народных массах, там она держится, продер-
жится еще одно, два поколения! Вторая половина царствования
Александра II ее уничтожила. Александру III трудно ее восста-
новить».260 Почти три года спустя после воцарения Александра III,
когда как будто бы восстановилось статус-кво, Киреев подтверж-
дает свое мнение, указывает на дальнейшее развитие отмечен-
ного им процесса. «Prestige императорского семейства уничто-
жается,— пишет он в начале 1884 г.— Положим, это чувствуется
лишь нами, которые стоят вблизи, но мало-помалу это расхо-
дится по всей земле».261 В этом сказывался процесс разложения
порядков феодального, крепостнического общества, который, со-
храняя свою объективную сущность, мог лишь протекать в тех
или иных формах, с большей или меньшей остротой в зависи-
258 Там же, запись 29 октября 1891 г., л. 38.
259 Там же, запись 19 января 1892 г., л. 45.
26° р0 ГБЛ, ф. 126, к. 9. Дневник А. А. Киреева, запись И декабря
1883 г., л. 281 об.
261 Там же, запись в январе—феврале 1884 г., л. 303 об.
74
мости от субъективных факторов. Образ действий, духовный
уровень новых носителей самодержавной власти, очевидно, со-
действовал ускорению описанной Киреевым эволюции. «К не-
счастью,— замечал он,— и удовольствия, подносимые обществу
двором самые ,,futiles“, танцы и тройки... о более „интеллигент-
ных44 удовольствиях, т. н. causeries, концертах, каких-нибудь
праздников, вроде тех, которые давала в. к. Елена Павловна,
нет и помина. Умственных центров при дворе нет».262 В нарисо-
ванной Киреевым картине немаловажное место занял поразивший
его три года спустя характерный случай, когда в полустолетнюю
годовщину пушкинской гибели двор устроил веселье. «Сегодня
вся Россия чествует молитвой несчастный день смерти великого
Пушкина, и при дворе бал! ! И, как нарочно, Александр Пушкин
(генер. свиты), вообще не приглашавшийся на бал в концертную,
был приглашен именно на этот бал! — изумлялся Киреев всей
этой невероятности.— Итог таких мелочей довольно значителен
и остается не без дурного влияния на положение двора, — де-
лал он практический вывод.— Конечно, ежели бы при дворе был
хоть кто-нибудь, могущий напомнить государю о том, что плясать
в день годовщины смерти Пушкина „неудобно44, он бы отложил
бал, но никого не нашлось! Все безграмотные} (Воронцов, Тру-
бецкой, Долгоруков, Оболенский!). Все ведь русские, а ни один
не сообразил!!».263 Для определения общего состояния режима
у преданнейшего Шестакова не находится других слов, как «по-
литическое ничтожество», и он только дивится намерению Алек-
сандра III, и соответственно его слепоте, вводить существующие
в России порядки у других.264 («Он до того возмечтал о роли
деда, о том, что консерватизм должен смотреть на него как на
своего рыцаря»). Одно из видимых проявлений глубокого кри-
зиса самодержавия открывается и в том частном факте, что осы-
панный милостями, обласканный царем, пишущий о нем с чув-
ством умиления, адмирал Шестаков, несмотря на все это, не
утратил способности к объективному восприятию окружающего
и потому был бессилен не видеть, что люди, которым он слу-
жит,— ничтожества, что они никак и ни в чем не соответствуют
своему положению вершителей судеб России. Набравшись опыта,
он приходит приблизительно к тому же выводу, что и Лорис-
Меликов,— служить Романовым можно только вопреки им.
«...il faut etre serieux et travailler pour Eux malgre Eux («нужно
быть серьезным и трудиться для них вопреки им»,—Ю. С.)»,265—
устанавливает он для себя принцип деятельности, в котором с го-
дами все тверже укрепляется. Поэтому в дневниках вместо до-
262 Там же, запись в феврале 1884 г., л. 307 об.
263 Там же, к. 10, запись 29 января 1887 г., л. 214.
264 ЦГАВМФ, ф. 26, on. 1, д. 4. Дневник И. А. Шестакова, запись
29 марта 1886 г., л. 22.
265 Там же, д. 5, запись 2 июля 1884 г., л. 49 об.
75
вольства горечь, появившаяся не сразу, но, появившись, уже не
исчезающая, пессимистические, высказываемые только для себя
размышления о происходящем. Для себя делаются открытия
одно горестнее другого.
Постоянное общение с царем освобождает Шестакова от ка-
ких-либо иллюзий относительно личности носителя верховной
власти. На него угнетающе действует мысль о том, как много за-
висит от этого лишенного способностей, с самым ограниченным
кругозором человека. Необходимость образования Кабинета ми-
нистров представляется ему тем настоятельнее, что «царю нужны
наше согласие и наша инициатива. Сам не делает ни к чему при-
ступа».266 К этому же времени относится и другое наблюдение
сходного характера: «Замечаю совершенную индифферентность
к делам. Занятия более процессиональные, чем умственные».267
И не беспричинно вспомнился ему уже в 1888 г. приезд в Рим
в марте 1881 г. для оповещения о вступлении на престол Алек-
сандра III известного П. А. Шувалова, когда тот, находясь
у посла, «сделал жест, не подвергающий никакому сомнению
способностей нового Владыки».268 Близко узнав Александра III,
Шестаков проникается с годами растущей тревогой за будущее.
Случай высказать накопившиеся опасения представился ему
в связи со смотром черноморского флота, произведенным в Ли-
вадии в апреле 1886 г. Шестаков стоял рядом с царем и от услы-
шанных высочайших высказываний пришел в подавленное со-
стояние духа. «Государь говорил многое, доказывающее его
близкое знакомство с подробностями или лучше дробностями,—
несколько иносказательно писал Шестаков о неспособности
Александра III схватить целое, уразуметь сущность предмета,
в чем он увидел предвестник предстоящих стране тяжких испы-
таний.— Мне стало страшно. До сих пор он слушает и сам не ре-
шает, а приобретая более и более навык к своему положению,
пожалуй, станет Николаем Павловичем. Разве скромность спасет
его».269 Но надежды на последнее блекнут. Постоянный ком-
паньон Александра III Черевин замечал у него все возрастающее
чувство собственной непогрешимости, которое, жаловался он
Бюлову, позволяет царю «все ставить ни во что».
Правильность своей оценки Шестаков мог проверить в том
же 1886 г. хотя бы на Островском, который при всем своем по-
добострастии, стараясь возвести царя в ранг великого государ-
ственного деятеля, все же и раньше не решался изображать
Александра III личностью значительных умственных задатков.
Островский был известен морскому министру как человек, «всегда
отзывавшийся о нюхе государя». Однако он отошел и от этого и,
266 Там же, запись 15 ноября 1884 г., л. 77 об.
267 Там же, запись 3 декабря 1884 г., л. 81 об.
268 Там же, д. 8, запись 27 января 1888 г., л. 8.
269 Там же, д. 4, запись 10 апреля 1886 г., л. 27.
76
как описывал Шестаков его новое отношение к царю, «сомне-
вается теперь, есть ли в нем the staff of a futur great Emperor
(«материал, из которого может выйти в будущем великий импе-
ратор»,— Ю. С.)».270 Случившееся вскоре смещение Бунге, к ко-
торому Шестаков, несмотря на все встречаемые со стороны ми-
нистра финансов при попытках получить нужные ассигнования
на флот затруднения, чувствовал уважение, вызывает его на за-
мечание, что это сделано в стиле Павла I. Шестаков, правда, ссы-
лается на то, что так «говорят», но его сочувствие, очевидно*
принадлежит этим говорящим.271 Да и вообще «что-то государь
слишком легко смотрит на законы»,272—уже целиком от себя за-
пишет он несколько недель спустя. Бросающуюся в глаза безот-
ветственность поступков, нежелание считаться с их последст-
виями при том, что последствия — и не в пользу власти — обя-
зательно будут,— вот что постоянно наблюдает Шестаков и вот
что обобщается у него в словах о действиях «какой-то детской
власти».273 Размышления его тем безотраднее, что он ясно видит,
в какой среде существует эта власть и на что подстрекает ее
окружение, эта «клика прощалыг-аристократов, силящихся ревом
о верноподданничестве своем заглушить гул глупости, невежества
и ни на что негодности, выходящий всеми их порами».274 И здесь
Шестаков мог легко убедиться, что так думает не он один, что
дела действительно обстоят плохо. За несколько месяцев до
смерти он беседует с наместником на Кавказе Дондуковым, ко-
торый «находит («вместе, впрочем, со мною»,— полностью соли-
даризируется с ним Шестаков), что вокруг царя бездарный круг,
замыкающий его от всего мыслящего».275 Дондуков имел и ха-
рактерный разговор с «испивающим Черевиным», которому зая-
вил, что «вокруг царя все ослы; один порядочный человек, да и
тот свинья. Кто? — спросил Черевин. — Да ты!», — был ответ. По-
этому и не улучшается настроение Шестакова к концу жизни,
и, совсем напротив, все более сгущаются тяжелые предчувствия.
В это время всеми своими оценками и прогнозами, всем тоном
восприятия действительности Шестаков подкрепляет написанное
Валуевым, иногда, почти дословно повторяет его, конечно, и не
подозревая этого. Очень близок он оказывается и Половцову.
Достопримечательно, что и облагодетельствованный, как Шеста-
ков, и обиженный, как Половцов, говорят в сущности одним язы-
ком, видят вещи в одинаковом свете. То, что они независимо друг
от друга заносили в свои дневники, уже носилось в воздухе, су-
ществовало в умах, просилось на бумагу, высказывалось одними
270 Там же, д. 6, запись 24 ноября 1886 г., л. 26 об.
271 Там же, д. 7, запись 1 января 1887 г., л. 1.
272 Там же, запись 24 января 1887 г., л. 5.
273 Там же, д. 6, запись 1 декабря 1886 г., л. 28.
274 Там же, д. 7, запись 27 июня 1887 г., л. 61.
275 Там же, д. 8, запись 26 февраля 1888 г., л. 19 об.
77
и теми же словами. Кризис самодержавия был уже хорошо из-
вестен, был настолько виден, что не заметить его было нельзя.
О размерах его уже существовало ясное представление. В январе
1886 г. Половцов во дворце вел. кн. Михаила Николаевича вну-
шает хозяевам, что «события громадны и грозны, а Петербург
мелок, ничтожен, живет сплетнями и враждою, не понимая, что
может быть одним дуновением бури снесен, как пыль, не имею-
щая корней».276 Спустя два года подобные опасения принимают
у Шестакова вполне конкретный вид. По-прежнему находя, что
власть не на высоте, что «во многом заключается какая-то прави-
тельственная неправильность»,277 он прямо связывает несомнен-
ное для него состояние беспорядка во всех областях управления
с возможностью внешнеполитических осложнений самого серьез-
ного свойства — слишком велик был для возможных противников
соблазн, представляемый очевидной с его точки зрения внутрен-
ней слабостью самодержавия. «Европа,—рассуждает он, стараясь
угадать ход событий в новом 1888 г., — прикидывается, будто мы
для нее непроницаемы, и молча готовится нанести куда-то тяж-
кие удары. Говорю, прикидывается, потому что не может не
знать, что мы сами не знаем, чего хотим, и что государственный
корабль наш несет без правил по дующему ветру».278 Представ-
ления о чрезвычайных размерах внешней угрозы свойственны
в это время не одному Шестакову. И другие видные представи-
тели военной среды были крайне обеспокоены складывающейся
обстановкой. Побывав в марте 1886 г. в Крыму у Милютина, Ше-
стаков в виде итога их разговоров записал, что бывший военный
министр «вообще... предвидит для нас отовсюду затруднения и
даже катастрофу пуще 12 года, но без наполеоновского легкомыс-
лия».279 По-видимому, и царь не был чужд этих опасений.
В письме брату Владимиру, относящемуся ко времени болгар-
ских событий, он оценивал положение как весьма серьезное, се-
туя на «происки наших врагов, т. е. всей Европы!».280 Принимая
в марте 1887 г. Каткова, он высказался в том смысле, что если
война начнется, то она будет носить затяжной, упорный характер,
представит большой риск, и потому необходимо соблюдать осто-
рожность, не зарываться.281 В ближайшие годы опасность войны
276 Дневник А. А. Половцова, т. I, запись 20 января 1886 г., стр. 378—
379.
277 ЦГАВМФ, ф. 26, on. 1, д. 8. Дневник И. А. Шестакова, запись 3 ян-
варя 1888 г., л. 2 об.
278 Там же, д. 7, запись 16/28 декабря 1887 г., л. 88.
279 Там же, д. 4, запись 18 марта 1886 г., л. 20.
280 ЦГАОР, ф. 652, on. 1, д. 380. Письмо Александра III вел. кн. Вла-
димиру Александровичу, б/д, л. 95.
281 Е. М. Феоктистов, ук. соч., стр. 258. — По-видимому, царь не
был всегда тверд в этой линии. По крайней мере в октябре 1887 г. Ше-
стаков был весьма встревожен встречей в Берлине с возвращавшимся
в Петербург директором Азиатского департамента Министерства иностран-
78
определенным образом связывается с Германией. В апреле
1891 г. встречавшийся с генерал-фельдмаршалом И. В. Гурко
Феоктистов отмечает, что тот очень встревожен усиленными воен-
ными приготовлениями западной соседки.282 В следующем году
Гурко уже прямо ожидает начала войны, полагая, что оконча-
тельно определит намерения Германии будущий урожай,— если
он окажется хорошим, она нападет на Россию.283 Этот прогноз
был представлен на рассмотрение Александру III. Царь, однако,
не был так встревожен, как командующий вооруженными силами
на западной границе империи. Гораздо больше были обеспокоены
докладом Гурко великие князья Владимир и Михаил Николаевичи,
которые побуждали генерал-фельдмаршала снова обратиться
к царю, не желая, однако же,— что весьма характерно,— из опа-
сения перед Александром III самим брать на себя смелость об-
ратить его внимание на крайнюю опасность обстановки, раз он
их не пригласил высказать свое мнение по докладу Гурко. На-
растающую в 80-е годы военную опасность обостряло еще и то
обстоятельство, что это было время сугубой нехватки денег, хро-
нических бюджетных дефицитов, падающего курса рубля, а в це-
лом финансового бессилия самодержавия в тот момент, когда
военная сила прямо и непосредственно вытекала из финансовых
и промышленных возможностей страны. Без денег и без промыш-
ленности нельзя было удержаться в кругу великих держав. По-
ложение же складывалось так, что не только воевать было не на
что, но не на что было и готовиться к войне. В этом пришлось
убедиться Шестакову в первое же время его управления Мор-
ским министерством. Представленные им планы развития флота
сразу уперлись в отсутствие средств. При обсуждении программы
в мае 1882 г. Бунге выставил «горестное положение наших фи-
нансов», Сольский «нашел, что мы задались роскошью, что наш
проект pia desiderata».284 Весьма примечательны аргументы, с по-
мощью которых Шестаков попытался переубедить своих оппонен-
тов. «Флот как явный признак легче всего изобличает сла-
бость. .,— объяснял он.— Весьма нерасчетливо показывать про-
ных дел Зиновьевым. Полученные от него сведения убеждали в том, что
«какой-то злой дух толкает державного на азартные вещи» (ЦГАВМФ,
ф. 26, он. 1, д. 7. Дневник И. А. Шестакова, запись 14 октября 1887 г.,
л. 82 об.). Правда, спустя полгода Шестаков чувствует себя спокойнее и
не ожидает, что царь бросится в какую-нибудь авантюру. «Мне кажется
весьма удачным соединение не одолеваемого самолюбием Гирса, — записы-
вает он в апреле 1888 г., — с обленившимся нравственно или лучше став-
шим -равнодушным после неудач хозяином» (там же, запись 4 апреля
1888 г., л. 30). Это дает ему надежду, что «озорничать» не будут.
282 РО ИРЛИ, 9122. LII6. 14. Дневник Е. М. Феоктистова, запись
28 апреля 1891 г., л. 30.
283 Там же, запись 14 февраля 1892 г., л. 47.
284 ЦГАВМФ, ф. 26, on. 1, д. 1. Дневник И. А. Шестакова, запись
13 мая 1882 г., л. 27.
79
стертую грудь, примут сейчас за нищего, а отрезать кусок от
полы и приставить к груди — и подумают, что еще не слаб и не
нищий».285 В словах Шестакова был несомненно резон — слабость
флота действительно скорее и очевиднее всего обнаруживала
военную неготовность царизма, и доводы морского министра по-
действовали на участников обсуждения представленной про-
граммы. Шестаков добился обещания содействовать ее исполне-
нию, но и с этим обещанием дела не подвинулись далеко вперед,
и в последующие годы реальным обеспечением великодержавных
притязаний самодержавия продолжал оставаться, по выражению
Шестакова, кусок от полы, которым прикрывалась голая грудь.
Уже в 1887 г. после ухода Бунге его преемник в одном из первых
своих выступлений «нарисовал страшную картину наших финан-
сов».286 Вскоре выяснилось, что это означало непосредственно для
флота. В марте 1888 г. Шестаков записал, что Вышнеградский,
«которому явно не нравится все до него выговоренное морским
ведомством..., хочет незаметно рассновать все сотканное мною
с таким трудом и удачными усилиями».287 С самого начала и до
конца сохранял свое значение рекомендованный Шестаковым
способ удержаться в ряду великих держав — манипулировать
«куском от полы», создать впечатление, что есть еще сила, на са-
мом деле ее не имея. В этих условиях обрисованные Шестаковым
и другими порядки были не просто безобразны, но гибельны. Они
обезоруживали Россию перед опасностью извне, ставившей под
вопрос ее существование в качестве великой державы. Постоян-
ную актуальность сохранял вывод Половцова после продолжи-
тельного разговора с Лобановым в мае 1883 г. о «том грустном по-
ложении, в котором находится управление нашими внутренними
и внешними делами»: «В тихое, нормальное время дела плетутся,
но не дай бог грозу, не знаешь, что произойдет».288 Этот вывод
выражал самую суть годами неизменной обстановки, а если и ме-
нявшейся, то в худшую для режима сторону. Само функциониро-
вание режима с необходимостью вело к ухудшению его собствен-
ных позиций, делавшемуся тем более неизбежным вследствие
нарастающей общей противоречивости всей внутренней политики
самодержавия, в чем и находил наиболее яркое выражение об-
щий кризис системы.
С начала 80-х годов, с приходом к власти Александра III, пра-
вительство выбрасывает знаменитый лозунг — заморозить страну.
Главным проявлением этого курса служила консервация крепост-
нических порядков в деревне, т. е. всяческое ограничение свобод-
ной деятельности крестьянства, всемерное усиление над ним пра-
вительственной опеки и путем создания института земских на-
285 Там же, л. 37 об.
286 Там же, д. 7, запись 19 февраля 1887 г., л. И об.
287 Там же, д. 8, запись 27 марта 1888 г., л. 26 об.
288 Дневник А. А. Половцова, т. I, запись 24 мая 1883 г., стр. 99.
80
чальников известная реставрация власти дворян над крестья-
нами. Укрепление классовых позиций крепостнического дворян-
ства становится в этот период предметом особой заботы прави-
тельства. На эту сторону внутренней политики особо обращал
внимание Ленин, отмечая, что в 80-е годы делается «„шаг назад*4
к дворянству».289
Но именно в 80-е годы внешнеполитические осложнения по-
ставили самодержавие перед необходимостью получить в свое
распоряжение современные средства борьбы, а для этого надо
было обзаводиться современной промышленностью, всем тем, чем
владел и был силен капиталистический запад, и за всем этим
надо было обращаться к отечественному капитализму, приходи-
лось торопить его поскорее войти в силу, дать требуемое. Поли-
тический курс более чем когда-либо вошел в противоречие с неу-
молимыми требованиями обстановки, и в это реакционнейшее
царствование пришлось спешно заняться созданием в России
крупной промышленности. Самодержавие здесь поступило, как
при проведении в будущем столыпинской реформы. Оно круто,
резко, отбросив всякую постепенность, принялось за превраще-
ние России в промышленную державу. На всю страну была на-
ложена тяжелейшая дань в пользу промышленной и финансовой
буржуазии. Таким образом, в пору борьбы с развитием капитали-
стических отношений в деревне то же самое правительство начи-
нает усиленно внедрять капитализм сверху в его самых современ-
ных формах, жертвуя ради его развития интересами сельского
хозяйства, за счет которого собственно и должно было финан-
сироваться создание современной промышленности. Любопыт-
ное совпадение — в 1889 г. в деревне устанавливается власть зем-
ских начальников, это мера крепостническая, а в 1891 г. прини-
мается знаменитый запретительный тариф, отдававший Россию
во власть отечественному капиталу. Что тем самым подрывается
в самой основе вся главнейшая для царизма политика заморажи-
вания жизни в стране, верхами не осознавалось. Поставив своей
целью создать в России в кратчайшие сроки промышленность,
там действовали под влиянием чисто утилитарных соображений
и никак не ожидали, что с ее появлением может измениться весь
строй и вся основа русской жизни. Наверху хотели промышлен-
ности, но отнюдь не хотели капитализма, напротив, твердо на-
меревались бороться со всем тем, что неизбежно вырастало на его
почве. Предполагали, что все в России останется по-старому и,
кроме того, появится еще сильная современная промышленность.
Хотели стать сильным современным государством, но так, чтобы
в стране ничего не менялось. Хотели двигаться вперед, оставаясь
стоять на месте. Шаг к новому делали, не уходя от старого,
а именно для того, чтобы остаться при старом. Вся внутренняя
289 В. И. Л е н и н. ПСС, т. 21, стр. 81.
Ю. Б. Соловьев
81
политика самодержавия, в основу которой было положено жела-
ние идти одновременно назад и вперед, становится безнадежно за-
путанным клубком противоречий. В ней не стало логики. Она ста-
новится переплетением, по выражению Ленина, «политических
невозможностей и нелепиц».290 Это высказывание относится к сто-
лыпинской реформе, также делавшей шаг к новому, чтобы остаться
при старом, и именно по этой причине приведенное определение
Ленина приложимо ко всей внутренней политике самодержавия
в целом. Начиная с царствования Александра III официальной
задачей одних министров было бороться и подрывать то, что
делали их коллеги. Конечно, в намерения последних самодержцев
это отнюдь не входило, но именно таков был объективный смысл
заботы, поручаемой министру финансов, о скорейшем развитии
промышленности, а министру внутренних дел,— чтобы все
в стране оставалось по-старому. Одни в правительстве должны
были прилагать все старания к тому, чтобы заморозить страну,
другие,— чтобы превратить ее в современное, сильное, жизнедея-
тельное государство, европеизировать ее наконец. Вся система
самодержавия сверху донизу раскалывалась сосуществованием
этих двух взаимоисключающих главных направлений в проводи-
мой политике. Отныне герб самодержавия — туловище о двух го-
ловах, глядящих в противоположные стороны,— приобретает
вполне вещественное и роковое для самодержавия значение. Та-
кая политическая аномалия, одновременное преследование двух
взаимоисключающих целей, оставаясь как основа внутренней по-
литики, прямым путем вела к катастрофе, ибо тем самым форми-
ровалась главная основа русской буржуазно-демократической
революции — противоречие между дикой, не успевшей выбраться
из крепостничества деревней и между финансовым капиталом
европейского образца, т. е. антагонистическое противоречие ме-
жду архистарым, но составлявшим реальную современность для
стомиллионной массы русского крестьянства, и ультрановым, те-
перь на всех парах устремившимся вперед. Оба эти полюса рус-
ской общественно-политической жизни явились не сами собой,
а прежде всего как результат обдуманной и целенаправленной
политики, вернее, двух взаимоисключающих политик, берущих
начало в 80-е годы. Они и стали поэтому эпохой острейших про-
тиворечий и контрастов, всякого рода парадоксов. Раздвоенность
постоянно обнаруживала себя во взаимно перечеркивающих друг
друга действиях власти, в особенности в ее общем подходе к ею
же теперь форсированно создаваемому новому общественно-эко-
номическому укладу, в ее нежелании приспосабливаться к нему,
принять его законы и правила. Более чем когда-либо это был чу-
жой, непонятный и неприемлемый для старой патриархальной
власти мир, и тем более чужой, чем более он в своем развитии
290 Там же, т. 17, стр. 364.
82
и усилении себя проявлял. Создавался — и быстро — новый, со-
вершенно иной конструкции, совершенно иного принципа дей-
ствия, несравненно более сложного устройства общественно-по-
литический механизм. На власть и вообще на правящие верхи
следует распространить оценку Лениным способности порефор-
менного русского общества примениться к новому строю жизни,
который от старого уклада отделяла пропасть, оставшаяся непре-
одоленной до самой революции 1905 г. В статье «Л. Н. Толстой
и его эпоха», написанной в январе 1911 г., Ленин приводит слова
Левина: «„У нас теперь все это переворотилось и только укла-
дывается"» — и, видя в них выражение глубочайшей сути поре-
форменного времени, пишет: «...трудно себе представить более
меткую характеристику периода 1861—1905 годов. То, что „пере-
воротилось", хорошо известно, или, по крайней мере, вполне
знакомо всякому русскому. Это — крепостное право и весь „ста-
рый порядок", ему соответствующий. То, что „только уклады-
вается", совершенно незнакомо, чуждо, непонятно самой широкой
массе населения».291 Власть имущим новая жизнь была наименее
знакомой, наиболее чуждой, наименее понятной, наиболее враж-
дебной, потому что они были теснее всего связаны с гибнущим
старым порядком, дававшим им безусловное господство в старой
жизни, которое они намеревались сохранить и в новой.
В новом, чужом мире капиталистических отношений предста-
вители старого отживающего уклада могли полностью утратить
способность к ориентации — настолько непонятен он был для них.
Чрезвычайно примечательна в этом плане одна из записей Полов-
цова, в которой он излагает свои впечатления от рассуждений
хорошо ему знакомой графини Мойра, констатируя ее полную
неспособность примениться к новым условиям, «несмотря на
очень значительный природный ум и выходящую из ряду тон-
кость наблюдений с примесью чисто народного юмора».292 Обла-
дая такими качествами, не часто встречавшимися в среде, в кото-
рой вращался Половцов, она, однако же, «среди сурово наступив-
ших и все усиливающихся новых обстоятельств, веяний, усложне-
ний совершенно теряется... приходит подчас к совершенно нео-
жиданным и странным оценкам того, что около нее происходит».
Объяснение этому Половцов находил в исключительной быстроте
общественной эволюции, не дававшей времени приспособиться
к особенностям новой жизни, так значительно отличавшим ее от
того, что имело место в дореформенную эпоху. «Разговаривая
с этою несомненно умною и полною наблюдательности женщи-
ною, нередко приходится изумляться неверности ее заключе-
ний,— писал он,— и, отыскивая причину такого явления, не-
вольно следует искать ее в той быстроте и обилии явлений, ко-
291 Там же, т. 20, стр. 100—101.
292 Дневник А. А. Половцова, т. I, запись 22 января 1886 г., стр. 379.
6* 83
торые наша общественная жизнь с такою неразборчивостью и
поспешностью накопила».293 Вскоре Половцову представилась
возможность показать, что речь здесь идет не о каком-то частном
случае, а о важнейшем общественном явлении. В связи с насту-
пившим двадцатипятилетием реформы 1861 г. он констатирует
ту же затрудненность в приспособлении к новым порядкам уже
применительно к власти. «Какой шаг шагнула Россия в малоис-
следованную, можно сказать, неведомую территорию,— подчерки-
вал он неподготовленность и внезапность совершенного пере-
хода,— и как не хватило у ее правителей ясности и твердости
мысли, чтобы сознать, куда идти вслед за тем! Как мало пони-
мают и сегодня смысл пережитого, обязательность и необязатель-
ность его для будущего в том или другом отношении!».294
Воинствующая реакция 80-х годов не только не намеревалась
приспосабливаться к утверждавшемуся при мощном содействии
государства капиталистическому укладу, но, напротив, реши-
тельно отвергала создающийся капиталистический строй. Он
воспринимался охранителями как порождение Западной Европы,
и поскольку политические порядки, созданные западноевропей-
ским капитализмом, и вообще присущий ему образ жизни были
признаны ни в чем не подходящими для России, то одинаковым
образом признавалось ненужным и вредным переносить на рус-
скую почву свойственные ему экономические отношения. Россия
должна была не только сохранить свою политическую самобыт-
ность, т. е. самодержавие и весь определяемый этим полити-
ческим патриархатом уклад отношений в обществе, но и в своей
хозяйственной жизни пойти иным путем, чем Западная Европа.
Следование западноевропейскому образцу в экономической об-
ласти воспринималось как подготовка условий для политиче-
ского торжества враждебных охранителям сил. Отсюда попытки
вдохновителей реакции — и достаточно искренние — изобрести
какую-то особую, русскую, как они ее называли, финансовую по-
литику, которая должна была бы закрепить одержанную ими по-
литическую победу. Для этого, как представлялось им, в первую
очередь был нужен подходящий министр финансов, не просто
министр финансов, а русский министр, т. е. действующий иначе,
чем полагалось по меркам Западной Европы. Те же, кто намере-
вался содействовать перестройке русской экономики, беря при-
мером западноевропейские экономические порядки и теории, по
крайней мере признавал правильной и сохраняющей значение для
России практику западноевропейского капитализма, зачислялись
охранителями в политические противники. Этим объясняется
яростная кампания, развернутая против Бунге в 1886 г. и окон-
чившаяся его увольнением. Катков как главный ее застрельщик
293 Там же.
294 Там же, запись 19 февраля 1886 г., стр. 392—393.
84
видел в министре финансов одного из видных представителей
враждебной партии. «Вытесненная из других позиций, она бла-
годаря Абазе и Бунге,— писал он в письме Феоктистову в ян-
варе 1886 г.,— еще удерживает силу в финансовом управлении,
в этом наиболее жизненном для России деле».295 Имея в основе
своих построений идею максимального ограничения личной сво-
боды прежде всего путем усиления государственной власти, охра-
нители не могли мириться с тем, что Бунге в своей деятельности,
в понимании требований развития экономики, исходил из прямо
противоположного начала и полагал нужным дать простор личной
инициативе. Показательно столкновение между Толстым и Бунге
в 1884 г. при обсуждении в Государственном совете представле-
ния Министерства внутренних дел об ограничении семейных раз-
делов. Толстой считал их наряду с растущим потреблением спирт-
ного главной причиной обеднения деревни. Бунге, возражая ему,
указывал, что стеснение личной свободы неблагоприятно ска-
жется на производительности труда.296 Понятно, почему интрига
против Бунге была в полной мере поддержана Толстым и вместе
с ним Победоносцевым, действовавшим через своего помощника
Смирнова — автора изданной в Синодской типографии брошюры
с обвинениями против министра финансов и проводимой им по-
литики. Победоносцев намеревался сразу же представить это со-
чинение царю.297 С самого начала в травле Бунге участвовал Ме-
щерский, нападавший на него и на страницах «Гражданина» и
ведший против него подкоп в своих тайных дневниках, состав-
лявшихся для одного единственного читателя — Александра III.
Под руководством Бунге министерство финансов, как говорилось
в этой подготавливаемой специально для царя информации
о жизни России, о положении в высших сферах, «подпольно раз-
рушает одной рукой то, что другою рукою хочет приводить в по-
рядок М-во внутр, дел».298 Уже после смещения Бунге Мещер-
ский писал Александру III в виде подведения итогов деятельно-
сти Министерства финансов, что она нанесла «весьма существен-
ный вред непосредственно интересам государственным, интересам
порядка и самодержавия». Даже и теперь «вся финансовая поли-
тика России находится в прямом противоречии с политикой всего
правительства, и, разделенная между течениями конституцион-
ным и анархическим, прямо подтачивает основы самодержавия^
295 РО ИРЛИ, 9120. LII6. 12. Дневник Е. М. Феоктистова, запись-
14 января 1886 г., л. 2.
296 Дневник А. А. Половцова, т. I, запись 10 ноября 1884 г., стр. 258..
297 РО ИРЛИ, 9120. LII6. 12. Дневник Е. М. Феоктистова, записи
9 января 1886 г., л. 1; 10 января 1886 г., лл. 1—1 об. — См. об этом также::
II. А. 3 а й о н ч к о в с к и й, ук. соч., стр. 88—89.
298 ЦГАОР, ф. 677, on. 1, д. 114. Дневники В. П. Мещерского для
Александра III, запись 7 декабря, б/г, л. 39. — Год, очевидно, 1886-й, так
как далее, в январских записях, упоминается о назначении Вышнеград-
ского и о реакции на это в городе.
8&
и, кроме того, становится поперек дороги всем мероприятиям
других ведомств, имеющих целью усиление власти и реакцию от
увлечений прошлого либерализма».299 Эти рассуждения Мещер-
ского с полной очевидностью продемонстрировали, насколько велик
отрыв реакции от действительности, насколько мал шанс старого
уклада в лице своих идеологов приспособиться к ней. В двойст-
венности всей внутренней политики самодержавия, вынужден-
ного теперь «оберегать как-никак буржуазное развитие Рос-
сии»,300 они видели только лишь происки либералов и ожидали,
что с переменой лиц, стоящих у руководства финансов, все пой-
дет иначе. Как довольно удачно определил их подход Бунге
в письме Победоносцеву: «Мы походим на больного, которому ка-
жется, что он страдает не оттого, что его мучит болезнь, а от
того, что ему неловко стелят».301 Они действительно и впрямь по-
лагали, что все дело только в том, чтобы «постелить» по-другому.
Продвигая на место Бунге Вышнеградского, Катков, Мещерский,
Победоносцев воображали, что он найдет средство, которое по-
зволит развивать экономические силы России,— а в том, что это
жизненная необходимость, уже не могло быть никаких сомне-
ний,— не развивая капитализма, оставляя Россию при установ-
ленных в ней самодержавием порядках. Хотели, чтобы у государ-
ства появились такие же средства и возможности борьбы, какими
располагала Западная Европа, но чтобы при этом все осталось
по-старому, чтобы в России было совсем не так, как в Европе.
В особенности же ожидали от Вышнеградского, что, создав нечто
•совершенно самобытное в экономической сфере, он прежде всего
избавит самодержавие от необходимости и здесь считаться с ка-
кими-то законами, чем-то себя ограничивать, что он сделает са-
модержавие таким же всемогущим в экономической жизни, ка-
ким оно было в политической. Охранителей угнетало именно то,
что по законам, которыми руководствовался Бунге, выходило,
что свобода действий царизма в экономической области строго
ограничена и самодержавие далеко не все могло сделать из того,
что входило в пожелания его приверженцев или что они считали
правильным и допустимым. Какая, по их представлениям, фи-
нансовая политика должна была прийти на смену проводившейся
Бунге, можно заключить из совета, поданного Мещерским царю
еще до назначения Вышнеградского, как выйти из острой денеж-
ной недостаточности. Приводя стереотипный ответ министра фи-
нансов — «денег нет» — на направляемые ему другими ведом-
299 ЦГАОР, ф. 677, on. 1, д. 897. Письмо В. П. Мещерского Алек-
сандру III от 29 апреля, б/г, л. 40. — Годом можно считать 1887-й, так
как в начале письма комментируется назначение Вышнеградского.
300 В. И. Л е н и н. ПСС, т. 16, стр. 62.
301 К. П. Победоносцев и его корреспонденты. М.—Пгр., 1923, т. I,
полутом 2, стр. 541 (письмо Н. X. Бунге К. П. Победоносцеву от 14 но-
ября 1885 г.).
ав
ствами требования, Мещерский считал, что «это только теорети-
ческая правда, а не практическая». По практической выходило,
что если деньги нужны, то их надо напечатать в потребном коли-
честве и пустить в обращение, это будет всего лишь внутренний
заем. А всякие ссылки на то, что такой образ действий подорвет
доверие Европы, не стоят ни малейшего внимания. «Нужны
деньги, должны быть деньги, как только эти деньги нужны для
блага государства и интересов правительства,— подводил Мещер-
ский теоретическую базу под свой вздорный и опасный для са-
мой власти план.— Бояться Европы вряд ли основательно. Жжем
ли мы кредитные билеты или делаем мы их, где Европе это
знать и проверять. Главное, чтобы в России не было застоя
в нуждах и в промышленной жизни».302 Нет, конечно, сомнения,
что сам автор этой затеи предполагал, что она послужит ко благу
самодержавия, хотя ее исполнение могло повести лишь к тяже-
лейшему расстройству финансов. Мещерский непритворно счи-
тал положение гораздо более простым, чем оно было на самом
деле, и это не был, конечно, индивидуальный просчет одного Ме-
щерского.
Вообще во всех рассуждениях и рекомендациях главарей реак-
ции сказывалась крайняя недостаточность финансового и эконо-
мического образования. Они затруднялись понять, как функцио-
нирует современный народнохозяйственный механизм, насколько
его устройство не соответствовало уже установившимся поня-
тиям. В. И. Гурко был прав, указывая на слабость экономического
образования как на общую черту стоявших у власти. Убедитель-
ное доказательство сказанному мы находим в письмах такого до-
статочно образованного в остальном человека, как Победоносцев.
Насколько велико было его неведение в этой сфере, особенно от-
четливо показало одно из его писем конца 1886 г. Александру Ш
по поводу продолжающегося колебания и падения курса рубля.
Победоносцев был крайне встревожен этим явлением. «В случае'
войны оно грозит нам страшными затруднениями»,— беспокоился
он. И сверх того: «.. .это крайне позорно для нас, потому чта
с нами только происходит».303 В последние годы он многим зада-
вал тревоживший его вопрос, в чем причина такой напасти и
чем тут можно помочь. Весьма характерно, как была понята
им суть дела. «Признаюсь, что ответы наших государственных
людей не удовлетворили меня: они были основаны на отвлечен-
ной книжной теории, которая казалась мне не имеющей смысла
в применении к России. Из нее все-таки не мог я понять, какие
могут быть действительные, рациональные, внутренние причины
колебания нашего курса.
302 ЦГАОР, ф. 677, on. 1, д. 108. Дневники В. П. Мещерского для
Александра III, запись 3 ноября 1884 г., л. 92 об.
303 Письма Победоносцева к Александру III, т. II. М., 1926, стр. 122
(письмо от 3 декабря 1886 г.).
ВТ
Напротив того, люди, изучившие практическую сторону дела,
опытные знатоки жизни и биржи, постоянно говорили мне, что
все колебание нашего курса основано на иллюзии, на обмане и
есть не что иное, как ловкая эксплуатация нашей простоты за-
правилами берлинской биржи и состоящими в связи с нею на-
шими государственными банкирами, сначала Штиглицом, потом
Заком и К0; что положить этому предел не только необходимо,
но и весьма возможно, если только с нашей стороны будет по-
нятно, что с нами играют и кто и как играет с нами.
Объяснения этих людей казались мне совершенно ясны и по-
нятны».304
Все это рассуждение виднейшего представителя режима ха-
рактерно с первого до последнего слова, обнаруживая полное не-
вежество Победоносцева в области экономики. И после всех услы-
шанных разъяснений он все-таки не смог уразуметь, что падение
курса рубля есть лишь отражение неблагополучного состояния
хозяйства страны, ее постоянных дефицитных бюджетов, слабости
^е экспорта, общего расстройства финансов после русско-турецкой
войны. Для понимания даже этих достаточно элементарных истин
требовались известные и весьма основательные познания, которых
не было. Поэтому вместо действия глубинных экономических
процессов виделись заговоры и вся действительность понималась
на этом заговорщическом уровне. И как справились будто бы
с политическими, так и теперь надо справиться с финансовыми
заговорщиками. Во всем преобладал и повсюду сказывался этот
заговорщический подход.
Сложнейший современный мир в его невыдуманных хитро-
сплетениях и запутанных взаимосвязях не постигался предводи-
телями реакции. Для них это был поистине темный лабиринт,
в котором они сразу и безнадежно терялись. Их нельзя было
даже назвать дилетантами — они были прямые невежды, полные
профаны в важнейшей теперь области жизни — экономике.
В этом проглядывала общая неспособность реакции разоб-
раться в реальных сложностях послереформенного развития, об-
наруживался тот сугубо упрощенный подход к сложнейшим
явлениям новой эпохи, который сводил к минимуму возможность
приспособиться к постоянно меняющейся и делающейся все бо-
лее сложной новой обстановке. Убеждение во всемогуществе са-
модержавия тем более мешало освоиться с создаваемой на капи-
талистической основе действительностью, полностью исключав-
шей те произвольные шаги, на которые толкали царизм Мещер-
ский и другие предводители реакции. Конечно, действовать
иначе, чем действовал Бунге, при утверждавшемся в России
капиталистическом укладе было невозможно, и все потуги при-
думать нечто отличное от существовавшей в Европе экономиче-
304 Там же, стр. 122—123.
88
ской модели лишь обнаруживали, насколько глубока пропасть,
отделявшая реакцию от современности. Никакого переворота
с приходом Вышнеградского, понятно, не совершилось. В России
неуклонно продолжал развиваться капитализм такого же типа,
как и в Западной Европе, и в этой связи продолжала обостряться
общая противоречивость внутренней политики самодержавия.
Ее видимым и конкретным проявлением по-прежнему оставалась
противоречивость в линии поведения Министерства финансов,
по необходимости учитывавшего требования нового уклада, и
в направлении деятельности Министерства внутренних дел, не-
посредственно и явно задерживавшего развитие страны, не при-
нимавшего в расчет основных особенностей новой жизни, всем
своим образом действий свидетельствовавшего о нежелании и
неспособности царизма приспосабливаться к ней.
Помимо той основной причины, что самодержавие, по самой
своей природе будучи нерасторжимо связано с крепостническим
укладом и воплощая в себе допотопное варварство, было неспо-
собно перейти на новые рельсы, здесь много значило и неуме-
ние увидеть новую действительность в ее сложности. Кризис
царизма, утрата им способности к ориентации, проявлялся
в чрезвычайно упрощенном и постоянно опровергаемом жизнью
подходе власти к важнейшим явлениям общественной эволюции.
Собственно для власти и не существовало ничего сложного, ни-
каких трудных проблем. Всему давалось простейшее й
столь же неверное объяснение. После революционного кризиса
1878—1881 гг. наверху пришли к убеждению, что все случив-
шееся — результат деятельности кучки подстрекателей. Только
ей и нужны какие-то перемены. Утверждается убеждение, что
разговоры о необходимости перемен и есть настоящая причина
кризиса и что если эти разговоры прекратить, то исчезнет и
надобность в преобразованиях, прекратится и кризис. Револю-
ционное движение, вообще оппозицию против существующего
порядка склонны были объяснить не развитием каких-то глу-
бинных внутренних процессов, а податливостью общества на
дурное влияние, попросту его легкомыслием. Поэтому отпадала
необходимость вникать в причины недовольства, и все дело сво-
дилось к подавлению его силой в том случае, когда оно выска-
зывалось. Добившись, таким образом, внешнего успокоения, счи-
тали вопрос исчерпанным. Уровень понимания проблем вполне
проявился при рассмотрении поданной Мещерским в октябре
1882 г. Александру III «весьма секретной» записки о пользе
издания большой газеты охранительного направления, на како-
вую роль предназначался, конечно, «Гражданин». Цель этого
органа, «кружка авторитетных и опытных людей, безусловно,
надежных» (среди них фигурировали Филиппов, Феоктистов,
член совета Министерства народного просвещения Авсеенко,
Майков), собиравшихся действовать под верховным руководст-
ве
вом Победоносцева, состояла в том, чтобы «незаметно и посте-
пенно вырвать читателей у других изданий с сомнительным на-
правлением».305 Пока что, соглашался Мещерский, либеральная
печать значительно превосходит по своему влиянию консерва-
тивную — та лишь «прокрадывается, так сказать, в сумерках и
жалком виде своего убожества».306 Но дело поправимо. Нужно
всего лишь «заставлять людей привыкать к звукам консерва-
тивной речи так же охотно, как они теперь привыкают к звукам
речи либеральной».307 Успех оппозиционной печати Мещерский
объяснял вовсе не тем, что она подмечает какие-то органические
недостатки системы и формулирует уже имеющееся недоволь-
ство установленными и поддерживаемыми властью порядками,
а тем только, что на ее стороне оказались неизвестно откуда
взявшийся количественный перевес и значительная денежная
сила. Поэтому задача изменить неблагоприятное для власти на-
строение приобретала весьма простой вид. «...публика в России
весьма легкомысленна, поверхностна и добродушна. Она не ра-
стлевается дурной печатью вглубь, она только окрашивается ее
цветами и привыкает к известным либеральным звукам. Чьи
краски и звуки сильнее, тот и воспитывает публику, — высказы-
вал Мещерский суть своего взгляда. — Пока краски и звуки
у вредной печати сильнее. Надо во что бы то ни стало попы-
таться пускать в публику сильные звуки и краски консерватив-
ные».308 Верил ли сам Мещерский от слова до слова в написан-
ное им, установить затруднительно — предложенный проект имел
для него весьма значительный материальный интерес, но Алек-
сандра III его аргументация вполне убедила. «Мысль недурна,
и я не прочь помочь Мещерскому. Переговорю еще с Вами, как
дело сделать лучше»,309 — писал царь Толстому.
Есть несомненное внутреннее сходство между изложенными рас-
суждениями Мещерского и взглядами уже самого Александра III
на характер политического кризиса в России и на предстоящее
ей в этой связи будущее в том виде, в каком в марте 1890 г.
они попали в дневник Феоктистова. Называя революционное
движение нигилизмом, царь в разговорах с Толстым, со слов ко-
торого и была сделана запись, не раз высказывал убеждение,
что это явление «совершенно искусственное, напускное и должно
исчезнуть уже потому, что вовсе не в характере русских людей
действовать упорно, настойчиво в каком-нибудь направлении,
что у нас все делается порывами, вспышками и длится недолго;
305 ЦГАОР, ф. 677, on. 1, д. 551. Докладная записка В. П. Мещерского
Александру III от 21 октября 1882 г. о «Гражданине», л. 2.
306 Там же, л. 8.
307 Там же, л. 3 об.
308 Там же, л. 7 об.
309 Там же, л. 1.
90
поверьте, говорил он, что очень скоро нигилизм замрет сам со-
бой».310 Такое разумение происходящего само по себе достаточно
объясняет и пришествие Дурново, и общий стиль правления.
Выданное себе царем свидетельство о бедности имело, впрочем,
отношение и к силам реакции в целом. Феоктистов, человек во
всяком случае несравненно более образованный, чем Алек-
сандр III, привел это убогое объяснение, выказывавшее полное
непонимание царем обстановки в стране, как пример того, что
он «иногда обнаруживает... замечательную верность взгляда».311
«Прав ли государь? — спрашивал Феоктистов, чтобы заявить
о своей солидарности с ним. — В настоящее время можно, ка-
жется, склоняться к утвердительному ответу на этот вопрос;
сравнительно с тем, что мы видели и пережили, нигилизм дей-
ствительно умирает». У него, впрочем, хватило осторожности за-
кончить эту похвалу глубокомыслию царя фразой: «Но посмот-
рим, что скажет будущее».312 Будущее сказало гораздо скорее,
чем, видимо, мог предполагать сам Феоктистов. Голод 1891 г.
показал, как грубо заблуждались охранители, думая, что худшее
миновало, как обманчиво было наступившее затишье и как глу-
бок кризис власти, о котором и им самим приходилось не раз
проговариваться и который, кроме всего прочего, был подготов-
лен неспособностью режима сколько-нибудь верно оценить на-
стоящее значение и масштабы важнейших явлений общественной
жизни. В своем ослеплении самодержавие должно было по не-
обходимости нагромождать одну ошибку на другую. Вместо того
чтобы заметить существующие противоречия и попытаться найти
из них выход, царизм взял за правило вообще не обращать вни-
мания на них, по крайней мере боролся лишь с внешними их
проявлениями, принципиально не задумываясь об устранении
самого источника недовольства. Вся ставка отныне делалась на
самое простое и самое в конечном счете ненадежное — на голую
силу, на штык. В этом смысле выразительный итог царствова-
ния Александра был подведен Киреевым в марте 1894 г.
«Вообще наша администрация делается все „невозможнее" Les
hommes a poigne! Les idees a poigne... («Люди, только и умею-
щие, что орудовать кулаком! Идеи, у которых есть только один
довод —кулак» (в вольном переводе), — Ю. С.). На этом далеко
не уедешь... Беда не в том, что мы очень консервативны, это
даже очень хорошо, но беда в том, что мы очень глупо консер-
вативны, — писал этот охранитель, который при всем желании
не мог увидеть ничего утешительного вокруг, — что у нас дурак
Дурново, мошенник Кривошеин нами управляют... А между
310 РО ИРЛИ, 9122. LII б. 14. Дневник Е. М. Феоктистова, запись
16 марта 1890 г., л. 13 об.
311 Там же.
312 Там же.
91
тем истинного консерватизма нет. Церковь — не в авантаже.
Семейство, брачная жизнь разрушаются... Тут les gens a poigne
не помогут! Проходимцы с Мещерским не помогут!».313
В том-то и сказывалась обреченность самодержавия, что,
живя и действуя в ложном сознании простоты, оно ничего дру-
гого, кроме hommes a poigne и idees a poigne, не могло противо-
поставить новому. Ни по своему объективному устройству, ни по
своей субъективной способности врасти в новую жизнь, принять
ее правила оно не могло примениться к новой капиталистической
действительности. Власть была патриархальна и примитивна
в своей глубочайшей сущности, и она хотела от жизни, чтобы и
та оставалась патриархальной и примитивной. Но острая проти-
воречивость всей внутренней политики самодержавия обнару-
живалась в том, что оно своими собственными действиями в 80-е
годы разрушало основы, на которых держалась патриархальность
и примитивность. Стремясь к простоте патриархальных отноше-
ний, оно само создавало сложности, позволяло возникать и раз-
виваться парадоксальным ситуациям. Едва ли не самое яркое
отражение эта непоследовательность нашла в появлении в само-
державной России такой «своего рода особой инстанции в госу-
дарстве», какой стал М. Н. Катков в оценке его приспешника
Феоктистова,314 в возникновении в этой связи бросающейся
в глаза аномалии. Ненормальность заключалась уже в появлении
рядом с правительством и отдельно от него довольно значитель-
ной политической силы. К. А. Скальковский в своей рассчитан-
ной на широкого читателя книге «Наши государственные и об-
щественные деятели» выразился даже, что Катков «был в полном
смысле слова народный трибун, который... сумел занять совер-
шенно выдающееся положение, которое сравнить можно разве
с положением Вольтера по отношению к европейскому обществу
XVIII века».315 Интерес здесь имеет не чрезмерная смелость
в уподоблении этого обскуранта Вольтеру и тем более народному
трибуну, а отозвавшееся в этих словах распространенное пред-
ставление о необычности роли, которую играл Катков. И пред-
ставление верное. Сам Катков так писал в феврале 1884 г.
Александру III о своем значении: «Министры советовались со
мною, генерал-губернаторы на важных постах поверяли мне свои
предположения; иностранные политики принуждены были счи-
таться со мною. Мое имя стало равносильно политической про-
грамме».316
313 РО ГБЛ, ф. 126, к. 11. Дневник А. А. Киреева, запись 25 марта
1894 г., лл. 328—328 об.
314 Е. М. Феоктистов, ук. соч., стр. 105.
315 К. А. Скальковский. Наши государственные и общественные
деятели. СПб., 1890, стр. 134.
316 РО ГБЛ, ф. 120, он. 1, папка 46. Письмо М. Н. Каткова Алек-
сандру III от февраля 1884 г., л. 48 об.
Я2
Самый же парадокс состоял в том, что, поставив своей целью
всемерное укрепление самодержавия, восстановление его все-
властия, желая стереть и истребить всякую оппозицию ему, Кат-
ков дал достаточное основание считать себя «в сущности... самым
ярким представителем оппозиции».317 «Вся его карьера,— писал
в подтверждение этого К. А. Скальковский,— прошла в оппози-
ции, и не было почти случая, когда он был вполне доволен Пе-
тербургом, как еще реже, мы думаем, были случаи, когда Кат-
ковым были довольны в Петербурге».318 Своеобразие положения
было тонко уловлено Шестаковым, прокомментировавшим ту
самую статью Каткова, которая в марте 1887 г. вызвала резкую
реакцию царя. «Должен сознаться, что редко приходилось читать
что-либо более сильное, сжатое и логичное, но вместе анти- и
нелогично правительственное... При существовании у нас обуз-
дывающих прессу законов такой поступок нельзя назвать иначе,
как горделивой дерзостью»,319 — формулировал он о ней свои
впечатления, которые в равной мере могут быть отнесены ко всей
деятельности редактора «Московских ведомостей». В самодер-
жавной системе появился со стороны самозванный судья пра-
вительства. Он, правда, более роялист, чем сам король. Его «лю-
бимейшая тема..., к которой он возвращался тысячу раз»,—
«что русское общество здорово, а виною во всем слабость пра-
вительства».320 С его точки зрения, опасность режиму проистекала
не из общих условий жизни, не из необратимой эволюции
страны, не из жгучей потребности в преобразованиях, потому
что невозможно было современной жизни, новому укладу разви-
ваться в узких рамках казарменно-патриархального порядка,—
это все не попадало в видимую им картину. Угроза возникала из
воображаемого им изменнического либерализма некоторых ка-
ким-то образом пробравшихся к власти лиц. Их робкие попытки
как-то приспособить, отделываясь минимально малым, старую
власть к новой капиталистической действительности, перебросить
мост через разделявшую их пропасть расценивались как созна-
тельное предательство. Стоит только справиться с этими зло-
умышленниками наверху, и все устроится как следует, ибо все
зло только от них. Власти нужно только одно — снова стать гроз-
ной, и тогда конец всем обуревавшим самодержавие трудностям.
Но, пока само правительство не освободилось от либералов, по-
ложение не улучшится, ибо вся революция идет от них, от вво-
димых ими послаблений, какими бы незначительными они ни
были. Будут послабления, будет и революция, которую они по-
рождают из ничего, а не будет послаблений, не будет и рево-
317 К. А. Скальковский, ук. соч., стр. 145.
318 Там же.
319 ЦГАВМФ, ф. 26, on. 1, д. 7. Дневник И. А. Шестакова, запись
13 марта 1887 г., л. 24.
320 К. А. С к а л ь к о в.с кий, ук. соч., стр. 146.
93
люции — такова собственно логика и основа всей деятельности
Каткова. «... противная партия, верьте мне, есть только тень,
бросаемая правительственною неспособностью и фальшивым
бессилием власти, которая прячется и стыдится себя»,321 — выска-
зывал он квинтэссенцию своего понимания общего положения
в письме Победоносцеву. И он судил правительство за допущен-
ные, как ему казалось, упущения по части охранения власти, за
недостаточность ее проявления. Но независимо от того что Кат-
ков и его приверженцы добивались укрепления самодержавия
путем гласного осуждения, точнее бранью, всего, что им пред-
ставлялось отступлением от утверждаемого ими принципа прежде
всего на высшем правительственном уровне, они своей сверхбла-
гонамеренностью и способом ее проявления, вопреки своей воле,
неизбежно колебали престиж власти, лишая ее ореола непогре-
шимости, всезнания и всевйдения и отсюда правильности всех
ее поступков. А между тем только на этом фундаменте и могло
существовать самодержавие в той его форме полного политиче-
ского патриархата, которая установилась в России. На этом дер-
жалось присвоенное царизмом право решать все и за всех, никому
не давать политических прав, так как подданные хуже понимают
и знают свои нужды, чем правительство, которое теперь само
оказалось хуже знающим и хуже понимающим свои собственные
нужды, чем подданные, хотя бы и избранные. Принимая Каткова
во всей его неистовости, допуская его постоянные нападки на
уполномоченных представителей власти самого высокого ранга,
власть как бы признавала в уродливой и искаженной форме, что
есть такая сила, как общественное мнение, и что ей подсудны
государственные дела. Из практики ярых охранителей самодер-
жавия прямо вытекало, что общество в лице Каткова оказывалось
в своем понимании выше самой власти, все время сбивавшейся
с истинного пути. Все это стояло в вопиющем противоречии с ее
основной линией, направленной к подавлению всякой независи-
мости, к недопущению какой-либо политической конкуренции
себе. И рядом с этим власть уступала заметную долю своих прав
в пользу разошедшегося подданного, который поучал ее, как ей
следует поступать и что делать, который претендовал быть как бы
поводырем ее. Он не старался скрыть чувства своего превосход-
ства над патронируемым им правительством. В его отношении
к собственным союзникам в министерской среде «просвечивала
известная доля презрения»,322 и иначе не могло быть, раз они
не понимали, по его мнению, так ясно того, что понимал он. Для
него они были только исполнителями его замыслов и планов.
321 К. П. Победоносцев и его корреспонденты. Письма и записки, т. I,
полутом 1, стр. 274 (письмо М. Н. Каткова К. П. Победоносцеву от 18 марта
1882 г.).
322 Е. М. Феоктистов, ук. соч., стр. 105.
94
Себя он ставил несравненно выше их. Ненормальность в усло-
виях самодержавия такого положения осознавалась и этими по-
кровительствуемыми «улицей» в лице Каткова представителями
верховной власти и вызывала недовольство с их стороны. Они
«крайне тяготились» 323 оказываемой им поддержкой. Дело было
не в ущемленном самолюбии, как объясняет Феоктистов, а в на-
рушении главного принципа самодержавия, в появлении какого-
то уродливого двоевластия, в том, что здесь правительство как бы
подчинялось толпе, хотя бы этой толпой был всего один человек.
И как бы ни бушевал Катков против конституции, по своей объ-
ективной сущности он был предтечей ультраправой парламент-
ской оппозиции — Марковых, Пуришкевичей, и проч. А пока он
в единственном числе изображал собой парламент и, наделенный
«натурой деспотическою и в высшей степени страстною»,324
открыто помыкал властью и ее служителями, для их же, впрочем,
пользы, уча их уму-разуму на виду у своих читателей, помещав-
шихся как бы в виде публики на галерке этого единственного
в мире парламента, в котором заседал, председательствовал,
вносил интерпелляции, ораторствовал и вотировал недоверие
всего лишь один человек, не стеснявшийся громить и бичевать
правительство самодержавного царя, устраивать над ним суд и
едва ли не расправу. И это все ради того, чтобы в России никогда
и ни под каким видом не было парламента. Выступая против
своего времени, он действовал приемами своего времени. Все,
что делалось им для сохранения старого, было обоюдоострым.
Защищая власть, он же ее и ущемлял. Поэтому, приобретя
себе самостоятельное значение и встав рядом с правительством,
Катков, «изображая собой воплощенный принцип насилия», по
выражению Георга Брандеса в некрологе о нем, оценивался как
«признак нового времени».325 Проистекающие для режима из
такого рода охранительной деятельности значительные неудоб-
ства были замечены в первые же годы взятого Катковым направ-
ления. Были сделаны попытки совлечь этого самозванного судью
правительства с воздвигнутого им себе пьедестала. Еще в октябре
1864 г. член совета Главного управления по делам цензуры
Пржецлавский составил подробную записку, в которой доказы-
валось, что существование такого органа, как «Московские ве-
домости», было бы «естественно и законно лишь в государствах
конституционных», а в условиях самодержавного строя деятель-
ность газеты представляет собой «разительный диссонанс».326
В особенности в вину Каткову вменялось, что в трактовке внутри-
323 Там же.
324 Там же.
325 М. М. Стасюлевич и его современники в их переписке, т. IV.
СПб., 1912, стр. 306.
326 Н. А. Л ю б и м о в. Михаил Никифорович Катков и его истори-
ческая заслуга. СПб., 1889, стр. 304.
95
политических вопросов газета «не стесняется в разборе действий
правительства, уделяя ему своих советов, нередко в наставитель-
ном тоне, иногда же прямо осуждает деятельность высших дол-
жностных лиц, не отступая в этих случаях и пред публичным
скандалом».327 Результатом было «унижение власти в обществен-
ном мнении и возвышение на ее счет и настолько же значения
самой газеты».328 Обвинитель приходил к тому верному выводу,
что при системе самодержавия всякая критика представителей
власти затрагивает самые основы существующего порядка, что
«публичное порицание действий какого-либо из этих лиц всегда
должно отразиться на той неприкосновенности власти, от которой
они уполномочены, и, следовательно, не может быть признано
позволительным ни в каком случае», иначе самодержец «в лице
своих уполномоченных был бы беспрестанно привлекаем к ответ-
ственности пред суд публики».329 Самодержавие по логике за-
писки было антиподом всякой независимости, хотя бы свобода
действий была предоставлена оголтелой реакции. Но так как
всеобщая несамостоятельность и бесправие были первейшими
условиями и подлинной основой его существования, то в инте-
ресах самосохранения оно не могло допустить никакой самосто-
ятельности ни в чем. Самый принцип неконтролируемой деятель^
ности был настолько враждебен царизму, что если даже руки
хотели себе развязать сверхблагонамеренные с той только целью,
чтобы легче было скрутить недовольных, то оно оставалось все-
таки больше заинтересованным в том, чтобы у всех без исклю-
чения руки продолжали быть крепко связанными. Пример раз-
вязанных рук и самовольно присвоенное себе право иметь соб-
ственное мнение, поступать по своему усмотрению, пусть и для
защиты власти, оказывались для царизма опаснее, чем действия
оппозиции, с которой рвались вступить в бой добровольные ох-
ранители. Пржецлавский остановился особенно подробно на вы-
яснении последствий, вытекающих из малейшего нарушения
краеугольных принципов самодержавной власти. «Одно су-
ществование у нас,— писал он,— факта слишком свободного
суждения частной газеты о материях государственных и выходок
противу лиц, занимающих высшие служебные положения, имеет
в самом себе силу разлагающую, так как общество не может не
видеть в них уклонения от законного порядка. Продолжитель-
ность и безнаказанность такого уклонения вовлекает и самое
общество все более и более в привычку неуважения и установ-
ленных властей, и закона, и законности вообще».330 Пользуясь
охранительской терминологией, Пржецлавский верно уловил
327 Там же.
328 Там же.
329 Там же, стр. 305.
330 Там же, стр. 305—306.
£в
возникшую опасность, когда указал только на то, что критику
позволяет себе газета «частная», вовсе не интересуясь, какого
она направления и что она самочинно присваивает себе преро-
гативы власти, и, таким образом, создается дилемма, из которой,
писал он, «нет логически возможного исхода». «Одно из двух:
или... уклонение согласуется с ее (власти,— Ю. С.) видами и
в таком случае предвещает близкое изменение тех коренных
основ устройства, которым противоречит, или, что всего хуже...,
уклонение делается помимо вовсе власти, которая в этом усту-
пает силе обстоятельств... Об основательности или неоснователь-
ности первого предположения, конечно, не может быть и речи
в настоящем рассуждении; но если оно неправильно, то вредное
влияние второго слишком очевидно, чтобы об нем распростра-
няться; должно только сказать, что, единожды установившись
в обществе, оно может повести его очень далеко»,331 — перечер-
кивал автор записки все возможные преимущества для самодер-
жавия от деятельности такого ярого приверженца этого образа
правления, как Катков. Пржецлавского занимали лишь принци-
пиальные основы создавшегося положения, ненормального с точки
зрения устройства данной политической системы, основных усло-
вий ее существования, и он констатировал в заключение, что
в этом плане «Московские ведомости» представляют собой «яв-
ление ненормальное, несогласное с существующими коренными
основами государственного устройства».332 Участвовавший в об-
суждении записки А. В. Никитенко признавал, что она написана
«ловко и умно».333 «„Московские ведомости", — оценивал он сам
положение в декабре 1864 г.,— мечтают о разделении власти
между собой и правительством: ему предоставляют они пока
вещественную, а себе умственную диктатуру».334 Признак острой
противоречивости общего политического положения виден в том,
что при всей принципиальной важности затронутых Пржецлав-
ским вопросов катковская аномалия просуществовала после этого
первого сигнала тревоги почти четверть века, хотя и вызывая
частые трения в системе и находясь, по-видимому, к концу этого
срока близкой к ликвидации. Запальчивым статьям ч Каткова
случалось раздражать Александра III, и он высказывал свое
неудовольствие Толстому.335 В марте 1887 г. произошла
вспышка — царь по прочтении в номере 66-м статьи по вопросам
внешней политики потребовал «угомонить... безумие» редактора
«Московских ведомостей»,336 и Толстой уже решил, что Катков
331 Там же.
332 Там же.
333 А. В. Никитенко, ук. соч., т. 2, запись 5 ноября 1864 г.,
стр. 476.
334 Там же, запись 16 декабря 1864 г., стр. 483.
335 Е. М. Феоктистов, ук. соч., стр. 252.
336 Там же, стр. 253^
7 Ю. Б. Соловьев '07
«погиб безвозвратно», и не стал вмешиваться. Лишь заступни-
чество Победоносцева предотвратило принятие намеченных было
мер^ и Катков отделался легким испугом, правда, до мая того же
года,: когда произошел тоже в связи с внешней политикой второй
серьезный инцидент. И вторичное вмешательство Победоносцева
уже /не дало ожидаемого эффекта. В беседе с Толстым, на этот
раз энергично защищавшим Каткова, царь выразился даже, что
«газета его дошла до того, что теперь никто ей не верит».337
В особенности же было восстановлено против Каткова царское
окружение. Перечисляя Оболенского, Трубецкого, Черевина,
Феоктистов писал, что «Каткова им хотелось бы стереть с лица
земли». Царица «при всяком удобном случае... выражает свое
негодование против него».338 Причина — «ее стараются уверить,
что Катков подрывает авторитет государя, что он ведет дело
к войре, что война неизбежно приведет Россию к революции».339
В мае она в разговоре с Толстым «метала громы и молнии против
Каткова; она прямо высказала, что чуть ли не нужно вовсе
истребить столь зловредное влияние».340 Феоктистов считал ее
слова и на этот раз отголоском окружающей среды, «всего этого
сборища, поражающего своим ничтожеством, пустотою, ограни-
ченностью ума и невежеством».341
Последовавшая вскоре смерть Каткова не дала дозреть этому
конфликту, но весьма примечателен отклик на нее Мещерского
в предназначенных для царского чтения дневниках. Перед именем
самого известного охранителя ставился минус. «Я, безусловно,
отвергал и отвергаю правоту катковских увлечений и убеждений
последнего времени»,— заявлял Мещерский. Каткова «увлекла
роль газетного трибуна». Главное же состояло в том, что «Кат-
кову дали отвоевать себе слишком много от власти в свою пользу.
Это была большая политическая ошибка правительства несколько
лет назад».342 Мещерский подтверждал, что любое самостоятельно
сказанное слово имело для самодержавия неблагоприятный от-
ввукк: нарушало цельность системы. В похвалах подданных власть
не нуждалась, а любая критика составляла уже покушение на
основы. Катков, всеми силами защищавший существующую си-
стему^ сам в нее поэтому не помещался. «Заслуги заслугами,
а все-таки уважение к закону и к правительственному автори-
тету ; никак не могли в виде привилегии быть предоставлены
Каткову на послабление их; выходила нелепость: в награду за
337 РО ИРЛИ, 9120.LII6. 12. Дневник Е. М. Феоктистова, запись 26 мая
1887 г., л. 16 об.
338 Там же, запись 24 марта 1887 г., л. 14.
339, Там же.
340 Там же, запись 22 мая 1887 г., л. 16 об.
341 Там же.
342 ЦГАОР, ф. 677, on. 1, д. 116. Дневники В. П. Мещерского для Алек-
сандра III, б/д, л. 33 об. — Не ранее 20 июля 1887 г.
98
преданность порядку и государственным идеалам предоставить
публицисту право менее уважать эти самые идеалы, воплощен-
ные в правительственные лица и формы, и поступать с ними
бесцеремоннее других подданных русского государства!»,343^ так
выявлялось несовпадение Каткова с им же охраняемым отроем.
Мещерский, таким образом, поставил свою подпись под тезисом,
развитым почти за двадцать пять лет до того Пржецла&ским
в той же самой связи,— всякая сила, не от правительства исхо-
дящая, становится ему враждебной. При самодержавии прави-
тельство должно быть единственным источником инициативы.
У подданных может быть только одна роль, — не мудрствуя,
исполнять предначертания власти. Самый хороший и примерный
верноподданный — безгласный верноподданный. Однако пример
самого Мещерского показывал, что распутать противоречие,, кото-
рое с такой резкостью воплощалось в Каткове, царизм не сумел и
к первобытной простоте отношений в этой области вернуться
не удалось. Вполне отдавая себе отчет в несовместимости само-
державия с какой-либо свободой мнений и тем более критики
независимо от намерений критиков, Мещерский на практике
представлял собой собственное самоопровержение. Все сказаййое
им о Каткове непосредственно и прямо относилось и кнему
самому. И он был нарушителем так хорошо понимаемого им,
когда дело касалось Каткова, принципа. Этот ультрареакцйонер
тоже считал возможным с тех же позиций сверхохранителъства
публично судить о действиях высших должностных лиц, йе оста-
навливаясь и перед «публичным скандалом». Это присвоенное
себе право он, уже в «Воспоминаниях», подкреплял ссылкой на
царскую санкцию. В 1886 г. после предъявленного Шестаковым
Александру III протеста в связи с опубликованием в «Гражда-
нине» статей о Морском министерстве царь в ответ на вопрос
Мещерского, о чем же можно писать, будто бы сказал ему, что
«писать можно обо всем, критиковать можно всякую* меру,
хотя бы мною утвержденную, но под одним условием, чтобы не
было ни личной брани, ни неприличия».344 В итоге, полный не-
нависти к бюрократии, предавшей, по его убеждению, дворянство
и готовящейся теперь совершить то же в отношении самодержа-
вия, Мещерский на страницах «Гражданина», в своих романах
и, наконец, в своих воспоминаниях нарисовал такую картину
высшей администрации, ее неспособности и несостоятельности,
дал такие портреты государственных деятелей и так обрисовал
в целом государственную жизнь на высшем правительственном
уровне, что написанное им на протяжении ряда десятилетий
менее всего могло послужить к поднятию престижа и авторитета
343 Там же, л. 34 об.
344 В. П. Мещерский. Мои воспоминания, ч. III. СПб., 1912,
стр. 214.
7* 99
высшей правительственной среды. Этими качествами деятель-
ность Мещерского привлекла внимание Ленина, рассматривав-
шего «Гражданина» как источник достаточно достоверных све-
дений о положении наверху. «Журнальчик интересен,— писал
Ленин в сентябре 1913 г.,— во-первых, потому, что болтливый
князь выдает там постоянно тайны высшего управления Россией.
Ибо Россией действительно управляют те сановные помещики,
среди которых князь Мещерский вращался и вращается. И они
действительно управляют Россией именно так, именно в том
духе, именно теми способами, как советует, предполагает и пред-
лагает князь Мещерский.
Во-вторых, журнальчик интересен тем, что сановный редак-
тор его, уверенный, что до народа его журнал никогда не дойдет,
нередко разоблачает российское управление самым беспощадным
образом».345
Понятно, что нападки Мещерского, а он не напрасно писал
о предостережении царя воздержаться от личной брани и непри-
личия, встречали в высших сферах, прежде всего, конечно, из-за
того, что это были суждения частного и постороннего управлению
лица о делах высшего управления, соответствующий отклик.
И находившемуся, как всем было хорошо известно, под личным
покровительством царя «Гражданину» случалось для соблюдения
декорума подпадать под ту или иную кару, конечно, чисто фор-
мальную, вроде запрещения розничной продажи, которая для
расходившегося по подписке в небольшом числе экземпляров
журнала была вовсе не чувствительна. Плеве при очередной
оказии так и объяснил, что Толстой, чтобы не показаться лице-
приятным «и не желая в то же время Вас слишком обижать,
придумал этот вид кары, не особенно тягостный и непродолжи-
тельный».346 Тот же Плеве, представляя, кто опекает «Гражда-
нина», мягко пенял в извинительном тоне провинившемуся («Сам
по себе он мне всегда претит,— отзывался о своем собеседнике
Мещерский,— так и пахнет от него кривдою и нечестностью
Молчалина и иезуитизма в одно и то же время»347): «Вы очень
хорошо знаете, как не мил им (министрам,— Ю. С.) был Катков
именно тем, что он по всякому вопросу вступал в единоборство
с самим министром. Катков умер. Министры успокоились. Яв-
ляетесь Вы и Ваша газета, и начинается именно то, из-за чего
министры так не терпели Каткова».348 Их недовольство было тем
большим, что им было известно о существовании «газетного днев-
ника», в котором «домашним языком» комментировалась их
345 В. И. Л е н и н. ПСС, т. 24, стр. 20.
346 ЦГАОР, ф. 677, on. 1, д. 116. Дневники В. П. Мещерского для
Александра III, б/д, л. 17. — Не ранее 20 июля 1887 г.
347 Там же, л. 19.
348 Там же, л. 17 об.
1ОО
деятельность. Пользуясь царским благоволением, Мещерский
продолжал, однако, невозбранно вести свою линию. В несколько
меньших размерах продолжала сохраняться та аномалия, кото-
рую представлял Катков и которая была ясна Мещерскому,
поскольку он забывал о самом себе. Поэтому известный своей ре-
акционностью брат царя вел. кн. Сергей Александрович, москов-
ский генерал-губернатор, в январе 1893 г. косвенно задетый
«Гражданином», имел основания отметить двойственность дости-
гаемого журналом эффекта. В официальном отношении министру
внутренних дел о Мещерском были сказаны приблизительно
,те же слова, которые были произнесены за несколько лет до того
самим Мещерским в адрес Каткова. Ультраохранитель обвинялся
в том, что он «силится убедить всех и каждого в своей вернопре-
данности, а на самом деле способствует колебанию вековой на-
родной веры в самодержавную власть».349 Понятно, почему к не-
которым выступлениям «Московских ведомостей», взявших при
Грингмуте прежнее катковское направление, великий князь от-
носился резко неодобрительно. Грингмут, по свидетельству Феок-
тистова, воображал, что «вся Россия прислушивается к его го-
лосу», и действовал так, что и Победоносцев высказался о «Мо-
сковских ведомостях» в том смысле, что газета зарвалась.350
В сентябре 1892 г. ей было объявлено предостережение за статью
о послании московского митрополита Леонтия. Сергей Алексан-
дрович требовал покарать газету самым строгим образом.351
Сам за себя говорит, наконец, в этом ряду случай, когда
Александр III грубо одернул в марте 1892 г. протежируемый им
«Гражданин». Мещерский выступил с предложением вызывать
в Государственный совет губернаторов для представления нуж-
ных сведений при обсуждении дел, касавшихся их губерний,
да и вообще привлекать по пять-десять губернаторов для участия
в работах Совета. «Если подобное предложение шло от Мин.
внутр, дел, я понимаю, но Гражданину предлагать проекты не
подобает»,352 — гласила царская резолюция на докладе об этом.
Повторяющиеся конфликты системы с ее собственными лейб-
прислужниками от печати все снова и снова обнаруживали ее не-
изменную сущность. Нельзя отказать в точности разъяснению,
полученному на этот счет С. Ф. Шараповым от московского цензора
К. Н. Леонтьева в феврале 1886 г. «Он считает, напр., газету
вообще как нечто едва ли терпимое в путном государстве, — жа-
ловался Шарапов Феоктистову, — считает всякую критику даже
какой-либо частности государственной политики прямым посяга-
тельством на прерогативы самодержавной власти, пусть даже это
349 РО ИРЛ И, 9122.LII6. 14. Дневник Е. М. Феоктистова, запись 30 ян-
варя 1893 г., л. 58.
350 Там же, запись 29 сентября 1892 г., л. 53.
351 Там же, запись 16 сентября 1892 г., л. 52.
352 ЦГАОР, ф. 601, on. 1, д. 819, л. 1.
1О1
будет критика вполне верноподданного».353 И хотя сам Феокти-
стов отверг эти «измышления г. Леонтьева», факты не раз под-
тверждали правоту его подчиненного.
Шаткое, непрочное положение идеологов реакции весьма по-
казательно в плане выяснения ее общего состояния, ее действи-
тельных потенций.
В годы александровского царствования она прочно завладела
всеми рычагами управления и развернула широкое наступление
на всю пореформенную жизнь, тесня ее по всем направлениям.
Это было время разгула «разнузданной, невероятно бессмыслен-
ной и зверской реакции».354 Ленин писал о существовании «очень
могущественной, сплоченной и неразборчивой в средствах партии
непреклонных сторонников самодержавия».355 Но при всей обна-
руженной ею силе реакция, как и самодержавие вообще, имела
многочисленные скрытые слабости. И здесь сохраняли все свое
значение слова о блеске сверху и гнили снизу. Охранителей сое-
диняли ненависть к новому и страх перед ним, но этого оказы-
валось далеко не достаточно, чтобы создать в среде реакции
органическое, прочное единство. Достаточно сильного идейного
влияния, прочно скрепляющего ряды реакционного лагеря,
делающего из этого скопища сплоченный, слаженно действую-
щий отряд единомышленников, так и не установилось. Как бы
шумно ни вели себя его главари, как бы ни были велики их пре-
тензии и как бы высоко они ни ставили самих себя, они так и не
сумели стать объединяющим началом, тем магнитом, вокруг кото-
рого сгруппировались бы стоящие на страже существующего
порядка силы, не сумели повести их за собой. В действиях охра-
нителей заметна разобщенность, нередко переходящая во всякого
рода распри и междоусобицы. Это прежде всего относится к тому,
что можно было бы назвать штабом реакции, что могло бы им
стать, но так и не стало. Ретроградный курс 80-х годов связы-
вался в первую очередь с именами Толстого, Победоносцева,
Каткова. Современникам могло показаться, что этот триумвират,
выступая как единая сила, и управляет Россией.356 Хорошо знав-
ший всех трех и их взаимоотношения между собой Феоктистов
засвидетельствовал значительное расхождение этого распростра-
ненного представления с действительностью. Признавая, что
«относительно основных принципов они были более или менее
согласны между собой», он тут же замечал, что «из этого не
следует, чтобы они могли действовать сообща». Степень их дей-
ствительного единства была такова, что самому Феоктистову
триумвират представлялся «мнимым союзом», «напоминал басню
353 РО ИРЛИ, 9076.LI6. 93. Письмо С. Ф. Шарапова Е. М. Феокти-
стову от 18 февраля 1886 г., л. 1.
354 В. И. Л е н и и. ПСС, т. 1, стр. 295.
355 Там же, т. 5, стр. 43.
356 Е. М. Феоктистов, ук. соч., стр. 222.
102
о лебеде, щуке и раке».357 Если Катков затевал постоянно раз-
ного рода проекты по истреблению в России всякой оппозиции
и подталкивал власть к решительной ломке и переделке суще-
ствующего, то Толстой «недоумевал, с чего же начать, как
повести дело; он был бы и рад совершить что-нибудь в добром
направлении, но это „что-нибудь44 представлялось ему в весьма
неясных очертаниях».358 Победоносцев в свою очередь хотя и был
полным единомышленником Каткова, вместе с тем являлся про-
тивником всякой «коренной ломки», о которой постоянно хлопо-
тал московский ультра, и в итоге их отношения становились все
более натянутыми.359 Не получая от Победоносцева всей тре-
буемой поддержки, Катков вообще стал избегать встреч с ним,
а в редких беседах обходил «наиболее жгучие вопросы»,
в кругу же своих последователей высказывался о петербургском
союзнике с нескрываемым озлоблением.360 И Толстой был в боль-
шой претензии на Победоносцева за проведенное без достаточ-
ного согласования с Министерством внутренних дел преобразова-
ние духовных учебных заведений.361 С Катковым же он предпо-
читал не встречаться. «Это свинья, которую я не пускаю
к себе»,362 — заявил он Половцову в декабре 1884 г. «Не удиви-
тельно, что колесница под управлением таких возниц подви-
галась вперед очень туго»,363 — с сожалением констатировал
Феоктистов.
Возглавляемые этим разъединенным руководством силы реак-
ции в своей массе не выходили из состояния разброда и шата-
ний, оставаясь все эти годы без признанного лидера. Общего,
приемлемого для большинства пути так и не было найдено.
Взгляды вдохновителей реакционного курса, их способы укрепле-
ния самодержавия и поддержания старого порядка, их деятель-
ность вызывали среди охранителей немалые сомнения и недоуме-
ния. Насколько своеобразным было положение, видно уже из того,
что Победоносцев — само олицетворение реакции — не имел
сколько-нибудь широкого круга последователей. Он, впрочем, и
не стремился его сформировать. По своему складу это был чело-
век, предпочитавший уединение, державшийся особняком. Как
писал об этой его черте Феоктистов Каткову вскоре после не-
удачи инспирированного Победоносцевым открытого нападения
357 Там же.
358 Там же.
359 Там же, стр. 224.
360 Там же, стр. 225.
361 «Чрезвычайно оскорблен он (это слышится в каждом его слове),
что Победоносцев умышленно уклонялся от всякого с ним разговора об
этом предмете. Он считает те преобразования, которые касаются учебного
плана, гибельными», — доносил Феоктистов Каткову (РО ГБЛ», ф. 120,
on. 1, папка 38. Письмо Е. М. Феоктистова М. Н. Каткову от 23 мая,
б/г, л. 26 об.).
362 Дневник А. А. Половцова, т. I, запись 10 декабря 1884 г., стр. 263.
363 Е. М. Феоктистов, ук. соч., стр. 224.
108
товарища обер-прокурора Смирнова на Бунге, «на Победоносцеве
история эта отразилась лишь тем, что он еще более съежился,
замкнулся в свою скорлупу».364 Его влияние давалось ему бли-
зостью к царю, а не предлагаемыми им решениями, не способ-
ностью увлекать за собой. Для охранителей Победоносцев
сделался символом всеразрушающей критики. От него, писал
Феоктистов, выражая прочно закрепившуюся за Победоносцевым
репутацию, «можно было досыта наслышаться самых горьких
иеремиад по поводу прискорбного положения России, никто не
умел так ярко изобразить все политические и общественные
наши неудачи... Не было, кажется, такой сколько-нибудь суще-
ственной законодательной или административной меры, против
которой он не считал бы долгом ратовать; он тотчас же подмечал
ее слабые стороны, и в этом заключалась его сила».365 В вину По-
бедоносцеву вменялось, однако, то, что со своей стороны он ничего
взамен предложить не мог. В этой характеристике Феоктистов
дословно сходился с Мещерским (которого он не уставал
осуждать и в своем дневнике, и в воспоминаниях), настолько,
видимо, в ходу были использованные обоими формулировки.
«Как государственный человек, — повторял, того не зная, Мещер-
ский Феоктистова, — Победоносцев представлял весьма интерес-
ное сочетание сильного светом и логикою критического ума с бес-
помощностью этого большого ума в области ответов на вопросы:
что делать, что предпринять, как поправить, какого держаться
определенного пути. Он неопровержимо ясно и верно доказывал
и говорил: „Вы заблудились, сбились с пути", но никогда не мог
сказать, как же выйти на настоящий путь. Он метко критиковал
мероприятия, и покойный император Александр III часто поль-
зовался во благо его критикою, но ни разу в продолжение его
царствования Победоносцев не указал императору на какую-
нибудь нужную государственную меру».366 Точно в таком же духе
отзывался о Победоносцеве хорошо знавший его Киреев. Прочитав
изданную в Париже весной 1886 г. и вызвавшую сенсацию книгу
о высших сферах Петербурга, написанную известной писательни-
цей и публицисткой Адан — она выступала под псевдонимом
«граф Василий»,— в которой Победоносцев изображался сильной
личностью, Киреев увидел в этом пример полнейшей неосведом-
ленности. «Победоносцева считают человеком с сильным^. харак-
тером, а уж если есть в мире тряпка, так это именно он»,367 —
выражал он свое твердое убеждение о ближайшем в эти годы со-
ветнике царя. И ничто в будущем не побудило его изменить свое
364 РО ГБЛ, ф. 120, on. 1, папка 36. Письмо Е. М. Феоктистова
М. Н. Каткову от 5 февраля [1886 г.], л. 47 об.
365 Е. М. Феоктистов, ук. соч., стр. 219—220.
366 В. П. Мещерский. Мои воспоминания, ч. III, стр. 334.
367 РО ГБЛ, ф. 126, к. 10. Дневник А. А. Киреева, запись 18 апреля
1886 г., л. 167.
104
мнение. Едва ли не наиболее лаконичная и выразительная харак-
теристика Победоносцева, во многом объясняющая его подход
к действительности и его обособленность, принадлежит такому
ретрограду, ничем не уступавшему обер-прокурору в реакцион-
ности, как К. Н. Леонтьев. Им и было высказано, что Победонос-
цев «не только не творец; он даже не реакционер, не восстанови-
тель, не реставратор, — он только консерватор в самом тесном
смысле слова; мороз, я говорю сторож; безвоздушная гробница».368
При всех этих качествах Победоносцев не только не стано-
вился центром, вокруг которого собирались бы силы реакции, но,
наоборот, вызывал против себя растущую неприязнь в среде
охранителей. Половцов, побывав в марте 1886 г. у Гагариных,
отмечает «поголовное нерасположение» к нему, прежде всего
«обвиняемому в узкости взглядов, мелкоте поповских предвзятых
страстишек».369 В это же время и Толстой жаловался на Победо-
носцева, который «все останавливает и способен только тормо-
зить, а не двигать дело».370 Особенно возбуждены были против
него катковцы. «Отвел сегодня душу с Катковым, изругав с ним
вместе на чем свет стоит известного скопца с Литейной, скопца
по сугубому человеку, духовному и телесному»,371 — в характерном
тоне писал Т. Филиппов Феоктистову 25 октября 1883 г. Нелегким
было положение царского советника при дворе. Императрица
открыто говорила, что ненавидит его, «потому что это человек,
который во все вмешивается и ничего не в состоянии сотворить».372
Понятно, что ее приближенные настраивались в этом же духе.
Не столько его личный авторитет, сколько отношение к нему
царя делало из Победоносцева ту значительную силу, какою он
тем не менее был. А между тем его влияние на Александра III
тоже не оставалось постоянным. Царь, не слыша от него ничего,
кроме критики и предостережений, несколько понизил его
в своем мнении и уже не прибегал так охотно к его помощи.
Об этой перемене своего отношения к Победоносцеву Алек-
сандр III рассказал в 1892 г. Витте, заметив, что он давно пере-
стал обращать внимание на подаваемые ему с этой стороны
советы.373 А кроме того, ему стал известен и не особенно почти-
тельный отзыв о себе как о личности, высказанный Победонос-
цевым еще до воцарения воспитанника, в письмах Шестакову,
которые отыскались в бумагах покойного.374 И сам наиболее
368 А. Коноплянцев. Жизнь К. Н. Леонтьева. СПб., 1911, стр. 124.
369 Дневник А. А Половцова, т. I, запись 16 марта 1886 г., стр. 406.
370 Там же, запись 21 апреля 1886 г., стр. 414.
371 РО ИРЛИ, 9087.Ыб. 100. Письмо Т. И. Филиппова Е. М. Феокти-
стову от 25 октября 1883 г., л. 7 об.
372 Дневник А. А. Половцова, т. II, запись 25 января 1889 г., стр. 152.
373 С. Ю. Витте. Воспоминания, т. I. М., 1960, стр. 369.
374 РО ГБЛ, ф. 126, к. И. Дневник А. А. Киреева, запись в ноябре—де-
кабре 1889 г., л. 149 об. — Об этом факте упоминает и А. Ф. Кони: Собр.
соч., т. 2, стр. 267.
105
видный в первые годы царствования представитель правящего
круга, возможно, начинал чувствовать, что его влияние идет на
убыль. Жалобы такого рода услышал от него Половцов в ок-
тябре 1889 г.,375 а спустя полгода он получил возможность про-
верить их основательность. Заехав к Победоносцеву, он нашел
его совершенно заброшенным, тогда как «еще в прошлом году, —
припоминалось Половцову, — невозможно было провести с ним
покойно пяти минут без вторжения какого-нибудь человека,
пришедшего за его покровительством». Теперь, узнал он, никто
из высших чинов не ездит к недавно столь влиятельному лицу,
за исключением осторожного Дурново, но и тот заводит разговор
только о второстепенном.376
В еще меньшей степени на роль главы реакционного лагеря
годился Толстой. Его авторитет определялся не умением воздей-
ствовать на окружающих, сплачивать вокруг себя единомышлен-
ников, убедившихся в его превосходстве над собой и готовых
следовать за ним всюду, куда он их поведет, а давался ему крес-
лом, которое он занимал. Да он и не желал иметь ни с кем дела,
жил затворником. «Граф Дмитрий Андреевич, — указывал на
его характерную черту Феоктистов, — был вовсе неспособен найти
себе союзника, сформировать партию».377 Среди прочих мини-
стров он стал знаменит тем, что тратил на прием посетителей
один час в неделю, а в остальное время был недоступен, про-
сматривал только бумаги.378 Это был, по удостоверению Полов-
цова, «типичный петербургский чиновник»,379 вся сила которого
заключалась в данной ему власти. Он собственно и воплощал
в себе власть, нисколько не заботившуюся о том, какое она
производит впечатление, и не старавшуюся снискать себе чью-
нибудь поддержку. Знаменателен был случай, крайне болезненно
поразивший Шестакова в 1888 г., незадолго до смерти, когда по
настоянию Толстого Е. Богданович, «известный аферист и sacri-
pant», был назначен в Совет министра с производством в тайные
советники. Для Шестакова это был «публичный скандал».
«Со стороны Толстого, — негодовал морской министр, — это пре-
зрение к службе, к царю и даже к человечеству».380
375 Дневник А. А. Половцова, т. II, запись 31 октября 1889 г., стр. 23L
376 Там же, запись 4 апреля 1890 г., стр. 271. — Общая характеристика
значения Победоносцева дана П. А. Зайончковским (ук. соч., стр. 54—60).
377 Е. М. Феоктистов, ук. соч., стр. 179.
378 «Граф Толстой недосягаем, не только мы, простые смертные, era
зе видим, даже и товарищи его. Он не показывается ни в Комитете ми-
нистров, ни в Госсовете», — жаловался Феоктистов Каткову в первое же
время министерствования Толстого (РО ГБЛЪ, ф. 120, on. 1, папка 38.
Письмо Е. М. Феоктистова М. Н. Каткову от 18-го, б/д, л. 69 об. — Письма
записано еще до назначения Феоктистова начальником Главного управле-
ния по делам печати, т. е. до 1 января 1883 г.).
379 Дневник А. А. Половцова, т. II, запись 25 апреля 1889 г., стр. 190.
380 ЦГАВМФ, ф. 26, on. 1, д. 8. Дневник И. А. Шестакова, запись.
8 апреля 1888 г., л. 30.
Юв
Не ставя перед собой задачи привести в организованное со-
стояние лагерь охранителей, Толстой добивался лишь одного —
недопущения какой-либо оппозиции или хотя бы конкуренции
власти и послушного исполнения всех ее распоряжений, и по-
скольку повиновение, хотя бы внешне, наличествовало, остальное
его не занимало. Сущность его «системы» метко обрисовал
К. Ф. Головин. Он отмечал, что никакой программы у Толстого
не было, а руководствовался он самым простым взглядом: «Нена-
висть к выборным должностям, предположение, будто виц-мун-
дир обеспечивает пригодность и благонамеренность чиновника, —
вот чем исчерпывалась его убогая система».381 Он по праву
сделался символом бюрократии, ее готовности довольствоваться
одной формой, пренебрегая сущностью, не интересуясь, как
обстоит дело в действительности, да даже и не ставя себе
такого вопроса, будучи в полной уверенности, что все обстоит так,
как надо, раз даны соответствующие распоряжения. Иллюзии
благополучия, появлявшиеся на почве этого верования во все-
силие бумаги за подписью начальственного лица, заключали
в себе опасность и для режима, потому и в среде самых ревност-
ных охранителей этот чисто бюрократический подход находил
несогласных. Кн. Мещерский в духе своего стремления дискре-
дитировать бюрократию вообще обвинял Толстого, в то же время
приветствуя в нем «фанатика консерватизма»,382 в «бездуш-
ном внешнем формализме»,383 писал, что, будучи министром
народного просвещения, он введением классической системы
принес только «огромный вред».384 385 Но прежде всего бюрокра-
тизм Толстого, его замкнутость в стенах канцелярии восприни-
мались крайней реакцией как помеха в организации наступления
желаемого масштаба на укоренявшиеся в жизни России новые
порядки и отношения. В первые же годы его министерства его
начинают упрекать в недостатке энергии и прямо в слабости.
Уже в январе 1883 г. Киреев записывал, что Катков «очень...
обвиняет» Толстого в том, что он «слишком осторожен» 335 Тем
381 К. Г о л о в и н. Мои воспоминания, т. II. СПб., 1910, стр. 53.
882 В. П. Мещерский. Мои воспоминания, ч. III, стр. 104.
383 Там же, ч. II, СПб., 1898, стр. 472.
384 Там же, ч. III, стр. 95.
385 РО ГБЛ, ф. 126, к. 9. Дневник А. А. Киреева, запись в январе
1883 г., л. 171. — Как низко стояли акции Толстого среди катковцев
с первых же его шагов, замечается из пространного письма Каткову его
подручного Феоктистова, написанного в октябре 1882 г., в котором дей-
ствия и планы нового министра внутренних дел подверглись самому язви-
тельному порицанию. Феоктистов «дважды имел очень продолжительные
беседы» с Толстым. «Впечатление очень тягостное. Болтает он неукро-
тимо, но из болтовни этой видно только, что у него нет ничего, реши-
тельно ничего, никакой программы, никакой системы» (РО ГБЛ, ф. 120,
on. 1, папка 37. Письмо Е. М. Феоктистова М. Н. Каткову от 16 октября
[1882 г.], л. 22 об.). Распространяясь, страница за страницей, на тему
о ничтожестве и неумелости Толстого, Феоктистов всем письмом возвели-
107
более критика усилилась в связи с тем, что он тяжело заболел
и подолгу отходил от дел. В январе 1887 г. Победоносцев отзы-
вался о нем как о «мертвеце, лишенном всякой воли».386 Не изме-
нилось его мнение и в марте 1888 г., и тем не менее никакой
замены Толстому он не видел.387 С этого же времени отставки
министра добивается Мещерский.388
Особенности положения последнего члена мнимого триумви-
рата — Каткова, которого реакция произвела даже в свои Воль-
теры, не дают и в нем увидеть «властителя дум» охранителей.
И он вызывал растущее противодействие в собственной среде,
ввязываясь во все обостряющуюся борьбу с верхушкой аппарата
власти.389
В эти же годы входит в силу и еще одна фигура такого же
плана — кн. В. П. Мещерский, который десятилетиями пропове-
довал весь комплекс наиболее реакционных идей, выдвинутых
для своего спасения миром гибнущих крепостнических отноше-
ний.390 Он и стал как бы князем охранительства, проводимого
в самых грубых и допотопных формах. Доверенный советник обоих
последних царей, он сыграл значительную и далеко еще не да
конца выясненную роль в политической жизни страны. И в 80-е, и
в 90-е годы «Гражданин» считался царской газетой. Было известно,
что он существует на субсидию, выданную по личному распоря-
жению Александра III. Но весьма характерно и то, что без суб-
сидии он существовать не мог: печатаемое на его страницах не
находило достаточного отклика, и число подписчиков «Гражда-
нина» всегда было мизерным. Ценимый царями, он был менее
ценим читателями, которые, казалось, придерживались в общем
одинаковых с Мещерским взглядов. Действенность проповедей
Мещерского в охранительских кругах ослаблялась отчасти тем,
что собственная его репутация как человека была далеко не
безупречна. Князь приобрел известность самого скандального
свойства. Но и в журнальной его деятельности признанные
охранители видели не служение отстаиваемому ими делу, а лов-
чивал Каткова и закончил прямой лестью в его адрес: «Оба раза выхо-
дил я от Толстого с чувством изумления перед Вами. Даже из него Вы
умели сделать государственного человека... Это действительно невероят-
ный tour de force! Знаю, однако, чего это стоило Вам. И вот, между
прочим, почему останавливаюсь на мысли, что и в настоящее время только
Вы в состоянии сделать из него что-нибудь» (там же, л. 26). Попутно
досталось и Делянову с его «позорной дряблостью».
386 Дневник А. А. Половцова, т. II, запись 7 января 1887 г., стр. 6.
387 Там же, запись 29 марта 1888 г., стр. 97.
388 ЦГАОР, ф. 677, on. 1, д. 116. Дневники Мещерского для Алек-
сандра III, л. 25. — Развернутая характеристика Толстого содержится
в указанном сочинении П. А. Зайончковского (стр. 60—65).
389 Роль Каткова рассматривается П. А. Зайончковским (ук. соч.г
стр. 66—74).
390 Деятельность Мещерского охарактеризована П. А. Зайончковским
(ук. соч., стр. 74—81).
108
кую спекуляцию на одобряемых верховной властью идеях лич-
ности беспринципной и не имеющей иных побуждений, кроме
чисто карманных. «Негодяй, подлец, человек без совести и убеж-
дений, он прикидывался ревностным патриотом, хлесткие
фразы о преданности церкви и престолу не сходили у него
с языка, — обличал его Феоктистов, — но всех порядочных людей
тошнило от его разглагольствований, искренности коих никто не
хотел и не мог верить. По-видимому, только один государь, еще
раз вдавшись в обман, принимал их за чистую монету».391 Совер-
шенно теми же самыми словами выразился в августе 1892 г. об
издателе «Гражданина», только что получившем продолжитель-
ную аудиенцию в Гатчине, Киреев: «Только один человек в Рос-
сии может не знать, что за личность этот Мещерский, — именно
государь. Он ничего не видит и не увидит!».392 Узнав за два года
перед тем о предоставленной царем новой субсидии на продол-
жение журнала, он связывает это с другими представлявшимися
ему неправильными поступками и с горечью заключает: «Жаль,
как жаль, впрочем, многое!».393 В осуждавшем Мещерского хоре
прозвучал и голос Плеве. Он взглянул на дело несколько шире,
чем иные противники князя, и неодобрительно отозвался о самой
направленности журнала, увидев в нем, что показалось собесед-
нику Плеве Феоктистову очень удачным, «орган промотавшихся
опричников».394
Не исключено, конечно, что Плеве мог таким образом мстить
Мещерскому, если ему удалось проведать про сапы последнего
против себя, но сказанное им стояло в полном соответствии
с общим состоянием лагеря охранителей.
Кризис самодержавия ясно проявлялся в неспособности
реакции выступить единым фронтом. При всей ее оголтелости,
готовности свирепо подавить всякую оппозицию она оказалась
расколотой на множество фракций и группочек, так и не слив-
шихся в единый отряд под главенством признанных руководите-
лей. Разъединенность в стане охранителей со временем скорее
возрастает, распри и междоусобицы умножаются. Базой этого
служило общее ухудшение позиций самодержавия, углубление и
обострение его общего кризиса в связи с неудачей попыток
царизма заморозить жизнь страны, а тем более осуществить тот
глубокий прорыв к прошлому, к дореформенным порядкам,
совершения которого ожидали от власти представители крайнего
крыла реакции. Принимаемые режимом реакционные меры, весь
взятый им курс не только не приводили к сплочению сил реак-
391 Е. М. Ф е о к т и с т о в, ук. соч., стр. 245.
392 РО ГБЛ, ф. 126, к. 11. Дневник Av А. Киреева, запись 17 августа
1892 г., л. 275.
393 Там же, запись 12 сентября 1890 г., л. 200.
394 РО ИРЛИ, 9122. LII б. 14. Дневник Е. М. Феоктистова, запись
18 сентября 1893 г., л. 60 об.
109
ции, но,: напротив, скорее увеличивали сумму разногласий и
противоречий в ее среде. Именно в этом общем плане представ-
ляет. ..интерес замечание далекого от какого-либо либерализма,
естественного охранителя по своему положению Половцова, что
«такие люди, как Пален, Тимашев, Толстой, гр. Бобринский,
опошлили и сделали ненавистным то, что величалось консер-
ватизмом».393 * 395
Разобщенность лагеря реакции проявилась особенно в состав-
лявшей самую атмосферу его существования личной вражде,
доходившей до ожесточенной ненависти. Друг для друга охра-
нители были не столько соратниками, сколько соперниками и
конкурентами. Всякое разномыслие тут же возводилось в тяг-
чайшую ересь. Характерно нападение в декабре 1887 г. «Москов-
ских ведомостей» на «Гражданина». Ход событий сумел до неко-
торой степени предугадать Владимир Соловьев в письме Феокти-
стову, написанном после смерти Каткова. «... нет сомнения,—
говорилось в нем, — что „Гражданин44, поддерживаемый Т. И-чем
(вероятно, Т. И. Филипповым, — Ю. С.) и другими, может
серьезно соперничать с теперешними покатковскими „Моск. вед44.
Вражда между ними будет, конечно, не на живот, а на смерть,
и, таким образом, эти оба единственно заметные органа консер-
вативной печати изобразят из себя двух волков, которые за-
грызли друг друга, оставив одни только хвосты».396 Такое пред-
видение не было особенно удивительным, ибо охранители
многократно и публично демонстрировали, что по своей природе
они сектанты, яростно ненавидевшие все, что имело несколько
другой оттенок, чем их собственные представления. Это были
люди узких взглядов, органически неспособные к объединению,
и, сами сознавая этот феномен, они приходили от него в недо-
умение и не понимали, отчего так происходит. На редкость
выразительную сцену привел в освещение этого в своих воспо-
минаниях Феоктистов, описав одну из встреч у Делянова, на
которой присутствовал Катков. Собравшиеся задумались как раз
над тем, «почему это либеральная партия умела всегда действо-
вать смело и решительно, почему отличалась она единодушием
и дисциплиной, тогда как партия, пришедшая ей на смену, обна-
руживает все признаки бессилия».397 Делянов принялся успо-
каивать овоих гостей, обнадеживая их, что «все пойдет хорошо»,
что «не следует падать духом». Его утешения были прерваны
Катковым, из слов которого обнаружилось, что он не обманывает
себя на счет дееспособности своих сторонников и не строит иллю-
зий об их действительном единстве. «Нет, господа, — обратился
393 Дневник А. А. Половцова, т. II, запись 10 марта 1889 г., стр. 174.
396 РО ИРЛИ, 9068. LI б. 85. Письмо В. С. Соловьева Е. М. Феокти-
стову, б/д, лл. 8 об.—9. — Вероятно, позднее 20 июля 1887 г. и не ранее
декабря 1887 г.
397 Е. М. Феоктистов, ук. соя., стр. 225.
1Ю:
он к ним, — напрасно вы обольщаете себя надеждами; никто не
относится к вам серьезно, никто не думает, чтобы удалось вам
сделать что-нибудь путное».398 Убедившись, видимо, и в собствен-
ном бессилии преодолеть эту разобщенность, Катков, по свиде-
тельству Феоктистова, уяснил себе, как преждевременно было
его торжество, выразившееся в брошенном им кличе «правитель-
ство идет».
На последнем этапе жизни «он окончательно разочаровался
в возможности этого победоносного шествия».399 Убедительным
подтверждением верности этого может служить ответ Победонос-
цева в феврале 1885 г. на письмо Каткова, в котором тот преда-
вался, видимо, сомнениям и жалобам. Победоносцев не оставил
без помощи павшего духом союзника. «Вы пишите о тоске и
унынии. Правда, не очень весело, потому что не слыхать бодрого
и сильного поворота кормы в корабле, но не следует терять
надежду. Свет все-таки брезжит, — утешал он Каткова, -тт: Надо
признать и существующую действительность, т. е. совершенную
скудость живых орудий, скудость людей крепких в мысли и
сильных волею. Мы так далеко зашли в трясину и так ослабели от
беспорядочных и бесплодных усилий из нее выбраться, что уже
затрудняемся понимать, что с нами происходит».400 Эти утеше-
ния пессимиста, каким был и каким снова показал себя ц этом
письме Победоносцев, вряд ли могли облегчить Каткова. И не ему
одному, вместо того чтобы праздновать триумфы, приходилось
признавать, что в действиях охранителей отсутствуют первона-
чальные условия успеха — единство и согласованность, а без
этого «жить становится не только трудно, но даже стыдно!»,—
писал в августе 1885 г. Филиппов Феоктистову. «Провалился бы
сквозь землю! — горячился он при виде явной разрозненности
единомышленников. — Эта попытка собрать вокруг престола
людей охранительного направления была последней ставкой. Два
управления, ведающие духовной стороной государственной
деятельности, — церковь и М-во н. пр. — ежедневно покрываются
позором. Откуда же быть восстановлению? И на что могут быть
надежды?».401
Взятые в совокупности, все эти факты во многом объясняют*
почему в 80-е годы в стане победителей наблюдается ни с чем
не сравнимый разгул интриги. Взаимное подсиживание стало
своего рода нормой поведения. И это тоже была особенность
режима, одна из его многочисленных слабостей. Конечно,
интрига была изобретена не при самодержавии, но именно при
398 Там же.
399 Там же.
400 РО ГБЛ!, ф. 120, on. 1, папка 9 (47). Письмо К. П. Победоносцева
М. Н. Каткову от 27 февраля 1885 г., л. 49 об.
401 РО ИРЛИ, 9087. Ы б. 100. Письмо Т. И. Филиппова Е. М.; Феокти-
стову от 13 августа 1885 г., л: 15 об.
ц.1
этой системе, не допускавшей открытой политической жизни и
дававшей исключительные возможности для келейного обделыва-
ния дел с глазу на глаз с ни перед кем не ответственным само-
держцем, для проникновения через черный ход темных влияний,
она находит для себя идеальные условия. Самым выдающимся
ее представителем, ее воплощением в 80-е годы и последующие
десятилетия, вплоть до начала первой мировой войны, был
кн. В. П. Мещерский. Для него не было тайн в искусстве нашеп-
тывания. Немногие могли соперничать с ним в умении топить
противника, который даже не подозревал, что он идет ко дну, и
вряд ли кто еще другой располагал такими возможностями, как
он, имевший своим конфидентом самого царя. И Мещерский
в некотором роде официально произвел себя в его помощники,
выделил себе местечко на троне. Так, очевидно, следует расце-
нивать истолкование Мещерским Александру III их очередного
свидания в марте 1886 г., свидетельствовавшее именно о такой
претензии. Встреча и беседа, обрисовывал он свою роль, «твердо
убедили меня в том, что он (т. е. царь, — Ю. С.) по-прежнему
ценит задушевные речи и говорит об управлении не как о личном
своем деле, а как о святом и трудном царском деле, к коему сло-
вами и мыслями правды он приобщает того, кто предан ему и
отечеству честно».402 Соответственно немного осталось высших
правительственных лиц, под которых он своими «задушевными
речами» не вел бы подкопа. Но и ему самому тоже не раз прихо-
дилось бывать под огнем. На почве интриги с ним столкнулся
осенью 1887 г. Победоносцев и до конца жизни стал его закля-
тым врагом. Он не упускал случая возбудить царя против
Мещерского, своего былого ближайшего единомышленника. Одну
из попыток дискредитировать издателя «Гражданина» или
хотя бы нанести ему ущерб Победоносцев делает в письме Алек-
сандру III в феврале 1890 г. по поводу выходки журнала против
московского епископа Виссариона, попавшего под пером Мещер-
ского в либералы.403
Если реакция и вела наступление в 80-е годы, то рассыпным
строем. Порождение феодального, крепостнического уклада, она
и сама застряла где-то на стадии удельной раздробленности, так
и не слившись в одно целое, не став под одно знамя. В ее дей-
ствиях, в устраиваемых ею походах негласно господствовал
принцип либерум вето. Участвуя в совместных предприятиях,
каждый был сам по себе, не признавал ничьего авторитета. Се-
годняшний союзник завтра мог стать злейшим врагом, как наи-
лучшим образом продемонстрировали Победоносцев и Мещерский.
402 ЦГАОР, ф. 677, on. 1, д. 114. Дневники В. П. Мещерского для
Александра III, запись 8 марта 1886 г., л. 96.
403 К. Победоносцев и его корреспонденты, т. I, полутом 2, стр. 933
(письмо К. П. Победоносцева Александру III от 8 февраля 1890 г.).
112
И в этой важнейшей области состояние реакции далеко от-
ставало от современности, от требований жизни во вторую поло-
вину XIX в. И здесь царила архаика. Кризис самодержавия на-
ходил в этом отчетливое, резкое выражение. Никакая идея,
никакая программа не могли прочно укорениться в этой рых-
лой, разъединенной среде.
Правда, самодержавие и не располагало никакой общей про-
граммой действий. Реакционная направленность всей внутренней
политики сочеталась с ее беспрограммностью, и это тоже слу-
жило проявлением кризиса самодержавия. Ленин указывал, что
в 80-е годы реакция развернула широкое наступление, имевшее
целью укрепить позиции самодержавия. Действия в защиту ста-
рого порядка, разнообразные законодательные акты этого рода,
писал Ленин, «длинной вереницей тянутся через всю новейшую
реакционную эпоху русской истории, объединенные одним общим
стремлением: восстановить „твердую власть"».40* Но принимае-
мые меры не были следствием заранее обдуманного, согласован-
ного и последовательно выполняемого плана. Такого плана не
существовало.404 405 Докладывая Каткову о положении дел вскоре
после назначения Толстого министром внутренних дел, Феокти-
стов с досадой писал: «Все здесь бесцветно. Каждый министр
сидит со своими текущими делами, об общей правительственной
политике нет и помину».406
В беспрограммности видел отличительную черту проводимой
Толстым политики Победоносцев. В правительственных кругах
ощущалась, по-видимому, необходимость прийти к какому-то
общему взгляду, и соответствующие попытки делались, но они
не дали результата. Об этом в сентябре 1888 г. писал Киреев:
«У царя прямой и здравый ум, но нет инициативы, он мало
имеет идей под руками. Нет общей программы! А ведь об этой
общей программе, об этом своде разных программ, который дол-
жен был быть обсужден сообща, предполагался (так в тексте,—
Ю. С.). Мне это говорил Островский».407
В неспособности найти общую точку зрения в решении вста-
вавших перед властью проблем отражался не соответствовавший
самым минимальным требованиям эпохи государственный уровень
режима, сказывалось общее стремление правящих верхов, избе-
гая реорганизаций и перемен, свести управление к решению те-
кущих дел в рамках неизменного во всех основных чертах по-
404 В. И. Л е н и н. ПСС, т. 4, стр. 407.
405 Этот факт применительно к времени 1882—1885 гг. констатируется
и П. А. Зайончковским (ук. соч., стр. 82). Представляется, однако, что
и в дальнейшем, несмотря на ряд проведенных мер, положение в своей
основе осталось прежним.
406 РО ГБЛ, ф. 120, on. 1, папка 38. Письмо Е. М. Феоктистова
М. Н. Каткову 18-го, б/д, л. 69 об. — Написано до 1 января 1883 г.
407 РО ГБЛ, ф. 126, к. 11. Дневник А. А. Киреева, запись 21 сентября
1888 г., л. 77.
8 Ю. Б. Соловьев
ИЗ
рядка. При таком методе никакой общей программы и не требо-
валось. Наблюдая за ходом дел, Победоносцев и Валуев не без
оснований характеризовали внутреннюю политику как в изве-
стной мере дрейф.
Киреев уже в самом конце царствования так отозвался
о сущности системы управления: «У нас все делается как-то
случайно, стихийно, не сообразуясь ни с чем... Вообще произ-
вол. .. У нас царствует полная безнаказанность во всем».408
Но, кроме специфических особенностей образа действий и
состояния царизма, преобладания в его активности интересов
минуты, свойственной ему близорукости, неумения предвидеть
ближайшее будущее, отсутствие целостной программы мероприя-
тий, которые повели бы к его укреплению, объяснялось ее объек-
тивной невозможностью. Не существовало путей, которые
могли бы повести к спасению обреченного государственного
строя. В этом смысле весьма примечателен Победоносцев с его
критикой всего, что предлагалось и задумывалось в правящей
сфере. Ни в чем он не видел прочного, все представлялось ему
не достигающим намеченного результата. Никто не отрицал
справедливости этой критики, и подобно Мещерскому Победо-
носцева упрекали лишь в том, что со своей стороны он ничего
положительного не предлагает, не дает «ответов на вопросы, что
делать, что предпринять, как поправить», не указывает меры,
которые, по выражению Феоктистова, могли бы вывести «из
мрака к свету». И глава цензурного ведомства, и все остальные
критики Победоносцева не сознавали, что таких мер не суще-
ствует в природе и что от него требуют решения принципиально
не разрешимой задачи — как остановить движение вперед огром-
ной страны и даже как обратить его вспять, как сохранить то,
что сохранялось в неизменном виде со средних веков и никак
не могло быть сохранено после реформы 1861 г., — тот азиатски
девственный деспотизм, который был на месте при крепостниче-
стве, но который стал нетерпимым архаизмом после того, как
была сломлена его основа, на которой он существовал и единст-
венно мог держаться. Никакая сила не могла спасти обреченное
в новых условиях самодержавие и остановить преобразование
на новых началах всей жизни страны, полную переделку всей ее
общественной структуры в связи с формированием новых клас-
сов уже капиталистического общества — буржуазии и пролета-
риата. Все попытки этого рода — а именно они составляли сущ-
ность внутренней политики царизма — были обречены на не-
удачу, потому что они предпринимались без учета и вопреки тому
главному, что совершалось в России. Все усилия самодержавия
укрепить свои устои были обоюдоострыми. Рядом с плюсом
непременно становился минус, обесценивавший ожидаемый
408 Там же, запись в июне 1894 г., л. 336 об.
114
эффект. Всю систему самодержавия раздирали непримиримые
противоречия. Ничего, что могло бы ее спасти, придумать и
изобрести было невозможно. В критике Победоносцева и отража-
лась безвыходность тупика, в котором находился царизм. Глу-
боко заблуждались все те, кто объяснял скептицизм Победоносцева
свойствами его характера. Его постоянное отрицание всего пред-
принимаемого властью вытекало из способности, всеми отмечае-
мой, проанализировать обстановку, вывести как непосредствен-
ные, так и более отдаленные последствия тех или иных действий,
из способности посмотреть на дело с точки зрения известной
системы и принципов, на которых она основана, — качеств,
лишь очень немногим свойственных в правящих верхах, где жили
днем, не имея никакой обдуманной программы, берясь то за то,
то за другое и не видя общей гибельной для самодержавия тен-
денции развития страны. Поэтому признанный вдохновитель по-
литики замораживания России, сыгравший ведущую роль в ут-
верждении самодержавия на старой основе и в старом виде, сам
пессимистически смотрел на возможность добиться на этом пути
прочного успеха. Он был, по словам Кони, «государственным
пессимистом»,409 и для него речь шла, по-видимому, о том, чтобы
отсрочить гибель старого порядка. Вовсе же ее предотвратить он
считал недостижимым делом. И, когда еще в 1887 г. Киреев
стал упрекать его в колебании устоев семьи путем некоторого об-
легчения разводов, Победоносцев бросил ему в ответ примеча-
тельную фразу, в которой выразилось его общее понимание про-
исходящего: «Какое тут „колеблете44, о чем тут жалеть, когда
все идет бог весть в какую пропасть! Это что разводы! Все поко-
леблено.. .I».410 Свидетельство Киреева подкрепляется незави-
симо от него Феоктистовым, слышавшим от Победоносцева пока-
завшийся главному надзирателю за печатью странным аргумент
(приводимый в ответ на упреки в неспособности вывести «из
мрака к свету»), что «никакая страна в мире не в состоянии
была избежать коренного переворота, что, вероятно, и нас ожи-
дает подобная же участь и что революционный ураган очистит
атмосферу».411 Как ни странно звучало это для Феоктистова, но
именно в запомнившихся ему словах и заключался ответ на во-
прос, «как поправить». В основе ничего поправить было нельзя.
Так следует понимать собственные слова Победоносцева из напи-
санного им под свежим впечатлением от неудавшегося покуше-
ния 1 марта 1887 г. письма Александру III. «Всем неравнодуш-
ным к правде людям (Победоносцев выбрал себе позу борца за
правду, ревнителя истины и никогда не расставался с нею, —
Ю. С.) очень темно и тяжело, — говорилось в нем, — ибо, срав-
409 А. Ф. К о н и. Собр. соч., т. 2, стр. 310.
410 РО ГБЛ, ф. 126, к. И. Дневник А. А. Киреева, запись 10 июня
1887 г., л. 2 об.
4,1 Е. М. Ф е о к т и с т о в, ук. соч., стр. 220.
8*
115
нивая настоящее с прожитым, давно прошедшим, видим, что
живем в каком-то ином мире, где все точно идет вспять к пер-
вобытному хаосу, и мы посреди всего этого брожения чувствуем
себя бессильными».412 В том-то и заключалась суть, что изменить
течение жизни власть была бессильна, и потому во всем главном
положение самодержавия, сознавал Победоносцев, было непопра-
вимо. Чтобы протянуть подольше, гибнущему строю оставалось
замереть, застыть, впасть в летаргию и, таким образом, хотя бы
замедлить движение в пропасть, о которой как о финале совер-
шающегося знал обер-прокурор и не знали его близорукие кри-
тики.
Но и сам Победоносцев, видя как противоречивы все действия
власти, как непрочны возводимые ею постройки, констатируя,
таким образом, состояние глубокого и в сущности безвыходного
кризиса всей системы, был в свою очередь живым его проявле-
нием, воплощая в своих собственных взглядах важнейшее про-
тиворечие самодержавия. И он, борясь с новой жизнью, по всем
направлениям преграждая ей путь, стараясь удержать страну
в делавшихся ей все более тесными рамках сохранившегося
после крепостничества режима, должен был заботиться о появ-
лении в ней новых сил, о быстром росте ее могущества, ибо сла-
бая Россия неизбежно, понимал он, должна была потерпеть пора-
жение в столкновении с более сильными соседями. Еще в 60-е
годы он осознает, насколько категорически поставлен вопрос.
«Соперничать и состязаться могут только равные силы, не равны
онщ и слабейший необходимо погибает»,413 — приходит он к вы-
воду, определившему его взгляд на развитие промышленности.
От мирового соперничества некуда было укрыться, и Победонос-
цев, по свидетельству С. Л. Эвенчик, до конца жизни делается
убежденным сторонником скорейшего развития производитель-
ных сил России.414 После реформы это развитие могло происхо-
дить лишь на базе капиталистического уклада, что подрывало
систему пережитков крепостнических отношений, на которой
стояло самодержавие. Единственный шанс уцелеть состоял для
царизма в том, чтобы заморозить всю жизнь страны во всех ее
проявлениях. Все попытки остановить всякое политическое раз-
витие, законсервировать в политике патриархальные отношения,
на основе которых самодержавие только и могло существовать,
сводились на нет усилиями создать в России мощную промыш-
412 Письма Победоносцева к Александру III, т. II, стр. 138—139
(письмо от 4 марта 1887 г.).
413 К. П. Победоносцев. Письма о путешествии государя наслед-
ника цесаревича от Петербурга до Крыма. М., 1864, стр. 143—144.
414 С. Л. Эвенчик. Победоносцев и дворянско-крепостническая линия
самодержавия в пореформенной России. Уч. зап. Московского педагогиче-
ского государственного института им. В. И. Ленина, № 309, М., 1969,
стр. 103.
11в
ленность, по самой своей природе, по всем условиям своего суще-
ствования не совместимую ни с каким патриархатом и его, безу-
словно, отрицающую. В этом и заключалась острая противоречи-
вость собственной позиции Победоносцева: бурное экономическое
развитие, преобразование всей жизни России с ростом в ней ги-
гантских сил в виде современной промышленности и могущест-
венных банков он пытался совместить с полной политической
неподвижностью. Он хотел, чтобы страна одновременно быстра
подвигалась вперед, превращалась в могущественное государства
и оставалась стоять на месте, чтобы новая жизнь протекала
по-старому, чтобы в обстановке всеобщих перемен все оставалось
бы по-прежнему. Противоречия взглядов Победоносцева привели
в недоумение Кони. «Перед загадкой двоедушия Победоносцева,
понимаемой в смысле душевного раздвоения, я становлюсь
в тупик и не нахожу ему ясных для меня объяснений»,415 —
писал он, хотя разгадка и заключается, по-видимому, в этом
желании совместить невозможное, взаимоисключающее.
Противоречивостью своих воззрений Победоносцев представил
одно из наиболее веских доказательств безвыходности положе-
ния самодержавия, его обреченности. И столь же ценное свиде-
тельство этого дал и другой защитник самодержавия — Валуев,
которого сближают с Победоносцевым его сетования, критика
всего делаемого властью. Подобно Победоносцеву он был силен
отрицанием, понимая, что все происходящее будет иметь для
царизма гибельные последствия. И, как Победоносцев, он ничего'
равного критике предложить не смог. То, что он отвергал, он же
и оберегал. Своими поисками и предлагаемыми решениями он
подтвердил, что самодержавие действительно обречено, что за-
дача его сохранения путем приспособления к новой действитель-
ности в принципе не разрешима, что самодержавие не может
быть ничем другим, кроме как самим собой, т. е. грубой, вар-
варской, средневековой по всему своему образу действий, облику
и сущности силой, и что желать, чтобы самодержавие оставалось
самодержавием и вело себя иначе, поцивилизованнее, значит
находиться во власти грубейшего заблуждения. А между тем
Валуев хотел именно этого — сохранить самодержавие, его сущ-
ность и европеизировать его, сохранить власть, в своей основе
деспотическую, и сделать как-то так, чтобы она не была де-
спотической, чтобы она, всевластная, сама бы себя ограничила,
сама бы по собственному почину ввела для себя что-то вроде
конституции, подчиняясь хотя бы ею самою установленным за-
конам, хотя бы их не нарушала. Но главной целью Валуева
постоянно остается поддержание «коренных условий нашего го-
сударственного строя», т. е. самодержавия. Его европеизм по-
этому узок, неглубок, непоследователен, европеизм постольку,
415 А. Ф. Кони. Собр. соч., т. 2, стр. 265.
ИТ
поскольку он не повредит царизму. В таком именно духе состав-
лялась земская реформа, разрабатывался проект введения пред-
ставительного начала в государственную систему самодержавия.
В последнем случае власть, соглашаясь, по мысли автора, вы-
слушать людей с мест, не брала перед этими выборными пред-
ставителями никаких обязательств, оставляя за ними чисто со-
вещательный голос. Суть земской реформы, в представлении
Валуева, достаточно точно прокомментировал Мещерский. «Ва-
луев исходил из мысли, — писал он в «Воспоминаниях», — что,
создавая в губернии целую область земских, т. е. хозяйственных
забот, он этим давал умам сферу деятельности, которая могла бы
их оживлять, занять и отвлечь от политических мечтаний в об-
щей, так сказать, сфере.
Разве это не было наивно? А затем, говоря о земстве как
о всесословном органе хозяйства в губернии, он не менее наивно
представлял его себе каким-то оркестром, в котором будут гар-
монично разыгрываться все мотивы земского self governement,
все инструменты провинциальной жизни и где дирижером
в каждой губернии будет губернатор».416 Новые институты были
лишь механическим добавлением к старому государственному
устройству без какого-либо для него ущерба. Свои главные на-
дежды Валуев, как впоследствии и Витте, возлагал на просве-
щенную бюрократию. Его позиции во всей их противоречивости
с особенной резкостью обнаружились в годы непосредственного
революционного кризиса, когда он показал себя сторонником ни
в чем не урезанного самодержавия, защищая «прерогативы и
достоинство правительства».417 В связи с деятельностью Лорис-
Меликова он пишет о том, что создалось «нечто вроде заговора
против нормального порядка законодательства и администра-
ции».418 Сохранение в нетронутом виде этого «нормального по-
рядка», всю ненормальность которого никто не изобразил лучше
Валуева, и представляло для него доминирующий интерес. Ос-
нову своей концепции, нежелание идти на какие-либо перемены
он отчетливо сформулировал в начале 1876 г., решительно про-
тивопоставив себя сторонникам преобразований. «При крайней
рыхлости нашего состава нам необходим цемент власти. Обая-
нием, призраком власти держится все, что у нас составляет эле-
менты государственных сил. Наши новые люди смотрят на
власть модным взглядом так называемого прогресса и большей
частью видят в ней только произвол, — отмежевывался он от
этих не названных им лиц. — Они всегда готовы продешевить
властью, от нее отказаться, даже ее выбросить за окно законо-
416 В. Ц. Мещерский. Мои воспоминания, ч. I, стр. 292.
417 П. А. Валуев. Дневник 1877—1884, запись 24 июня 1880 г.,
стр. 103.
418 Там же, запись 23 июля 1880 г., стр. 106.
118
дательным порядком».419 Имелись в виду, очевидно, конститу-
ционные по своей объективной сущности проекты. Будучи сам
автором одного из них, он демонстрировал, что его намерение
не шло дальше некоторого упорядочения существующего строя,
а точнее, некоторой перемены декораций. Способность самодер-
жавия к переменам измеряется отчасти и тем, что сам Валуев,
считавший, что от прочих правительственных деятелей его от-
деляет пропасть, обвинявший их в татарщине и азиатчине, не
желал, чтобы царизм утратил хотя бы частицу своей власти и
тем самым не желал приспособления этого архаичного государ-
ственного строя к новой действительности. Он добивался лишь
устранения дикарского, варварского элемента в политике и дей-
ствиях самодержавия, введения более приличных, в духе совре-
менной эпохи, форм зажимания рта и ущемления свободы.
Он вполне одобрял результаты, достигавшиеся употреблением
грубого насилия, его только отталкивала крайняя грубость прие-
мов. Ему подходила цель, но не вполне подходили средства, хотя
других средств для достижения этой цели и не существовало.
Так следует понимать реальное содержание концепции этого,
по выражению Д. А. Милютина, «просвещенного консерватора»,
для которого главной ценностью всегда была сильная власть.
Он хотел только видеть ее действующей без крайностей, без ру-
коприкладства.
Гораздо опаснее были для него те, кто хотел отказаться от
этой власти, иногда и грешащей дикими выходками, чем те, кто,
совершая всякого рода безобразия, хотел ее оберечь. Неограни-
ченная власть — для него не подлежащий сомнению плюс, хотя
рядом с этим плюсом можно поставить и кое-какие минусы,
которые часто оказываются на первом плане. Но эти минусы,
взятые все вместе, не могут в представлении Валуева сравняться
с плюсом. Власть нужно лишь пообтесать, научить ее хорошим
манерам. От ее неотесанности и проистекают главные беды. Од-
нако никто другой, как Валуев, показал, как глубок кризис
системы. Но видя ее обреченность, он сам ничего не мог пред-
ложить, кроме того, чтобы оставить ее в прежнем виде, став
из-за противоречивости своих взглядов живым свидетельством
безвыходности положения самодержавия. И на себе самом
он показывал, как глубока «всеобщая болезнь» этого государст-
венного строя, о которой он писал в последней записи дневника.
Итогом всему может служить содержавшееся в ней же заклю-
чение: «Вся среда больна и болеет crescendo».420
419 Дневник П. А. Валуева, т. II, запись 6 января 1876 г., стр. 324.
420 П. А. Валуев. Дневник 1877—1884, запись 27 мая 1884 г., стр. 258-
Глава II
НОВОЕ ОСЛАБЛЕНИЕ ПОЗИЦИЙ
САМОДЕРЖАВИЯ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ
9О-Х ГОДОВ И НАЧАЛЕ XX в.
90-е годы стали переломным временем в истории поре-
форменной России. Это был конец одного периода, одной эпохи
и начало другой. Это было время, когда обнаружилось, что ^си-
стема самодержавия — это безнадежно запутанное переплетение
неразрешимых противоречий, что она обречена на гибель. Это
было время, когда царизм неожиданно для себя внезапно ока-
зался в совершенно новой обстановке. Действительно, за какие-то
годы в стране в ходе ряда быстротечных процессов произошли
громадного значения сдвиги, переменившие ее облик, весь поли-
тический ландшафт. Для самодержавия разница была громадна.
Первые годы десятилетия — время, казалось бы, окончательного
торжества реакции, царизма. Трудно было предположить, что
столь полная, безусловная и очевидная победа реакции, только
что достигшей вершины могущества,— лишь видимость, что на
самом деле царизм вступает в полосу сильнейших потрясений
и в конце этого десятилетия и в первые годы нового века весь
существующий строй будет поколеблен до оснований, что все
одержанные победы сделаются непосредственным прологом
к непоправимым поражениям.
Как раз в пору наибольшего торжества царизма окончательно
созревают и поднимаются на поверхность политической жизни
заложенные в системе самодержавия конфликты и противоречия,
которые на время были заглушены победой реакции и от которых
неизбежно должна была погибнуть старая власть.
Рубежом этого резкого поворота в жизни страны стали са-
мый конец 1894-го, 1895-й и 1896 гг. Это время нескольких сов-
падений, начала основных, бурно и неудержимо развившихся
в ближайшие годы процессов, которые и привели к полному
преображению всей политической действительности. И современ-
ники ясно почувствовали, что в эти годы случилось что-то осо-
бенное, исключительное. На такие мысли способна была навести
J2O
прежде всего первая и наиболее зримая перемена — начало но-
вого царствования. 20 октября 1894 г., не достигнув пятидесяти
лет, умирает Александр III, и место его занимает Николай II.
Необъятная власть перешла в руки вчерашнего командира ба-
тальона в возрасте двадцати шести лет. Еще до того, как это слу-
чилось, при первых признаках болезни Александра III, в январе
1894 г., Киреев записал в своем дневнике: «Было страху!! (Да и
теперь неизвестно, что бог даст!). У государя была инфлуенца...
Страшно подумать, что было бы, если бы сам царь умер, оставя
нас на произвол наследнику-ребенку (несмотря на его 26 лет),
ничего не знающему, ни к чему не приготовленному».1 Запись
20 октября предельно лаконична и на редкость выразительна
«Царь скончался в 2 часа 15 минут», — и следом отдельно боль-
шими буквами выведно: «А leap in the dark!» («Прыжок в тем-
ноту!»,— Ю. С.).»2
Пока смутная, тревога окрепла и крайне обострилась в бли-
жайшие же годы, когда началось грандиозное изменение и пре-
ображение всей жизни страны, когда обнаружилось, что вся рус-
ская жизнь имеет в своей основе неразрешимые противоречия
и конфликты, а существующая власть всем своим образом дей-
ствий запутывает их и добавляет к ним новые.
Смена царствования при всей своей важности тем не менее
далеко уступала по значению началу двух определивших всю
жизнь России основных процессов, которые возникли в одном и
том же году и с которыми перемена на троне хронологически
совпадала. Подытоживая 1899 г., один из наиболее ретроградно
настроенных, но вместе с тем чутких наблюдателей совершаю-
щегося в России писал о «громоздкой фигуре входящего в нашу
скромную страну капитала».3
Это была действительно крупная фигура, и появилась она
как-то неожиданно. Конечно, к 90-м годам в России существовал
капитализм, существовал капитал, но размеры громадного явле-
ния эта новая сила приобрела только в ходе небывалого промыш-
ленного подъема, начавшегося в 1895 г. Давая 9% ежегодного
прироста, русская промышленность обогнала по темпам развития
все другие страны мира, оставив позади даже бурно растущую
Америку. В течение нескольких лет Россия обзавелась базой
тяжелой промышленности, построила Донбасс, совершила в це-
лом громадный скачок в своем промышленном развитии, а ка-
питал, и верно, стал сразу значительной фигурой, сразу сформиро-
вавшись как финансовый капитал.
Чтобы правильно оценить смысл этого, следует иметь в виду,
1 РО ГБЛ, ф. 126, к. И. Дневник А. А. Киреева, запись 17 января
1894 г., л. 322.
2 Там же, л. 345.
3 Серенький (Колышко). Маленькие мысли. CXXVI. Итоги.
Гражданин, № 1, 6 января 1900 г., стр. 4.
121
в чем видел Ленин основную причину происшедшей в России
революции, ее наиболее глубокую первооснову. Ею была вот эта
несовместимость—«...самое отсталое землевладение, самая ди-
кая деревня — самый передовой промышленный и финансовый
капитализм!».4 Самое отсталое землевладение и самая дикая де-
ревня — это продукт столетий, это сама старая Россия. Зато
самый передовой промышленный и финансовый капитализм по-
явился именно во второй половине 90-х годов, и, таким образом,
созрело и выступило на первый план жизни основное противо-
речие российской политической действительности. Рядом с но-
вым существовало крепкое, с глубокими корнями прошлое, не
собиравшееся уходить в небытие. Совсем напротив, оно в сущ-
ности господствовало в новой жизни. Здесь пережитки прошлого
не были чем-то побочным, второстепенным, окраинным. Они
составляли целостную, крепко сколоченную систему, занимав-
шую центральное, господствующее место, и побочным, перифе-
рийным было скорее не старое, а новое. Анализируя состояние
деревни, т. е. жизнь стомиллионного крестьянства, Ленин пишет
за несколько недель до начала первой мировой войны: «... это —
седая старина, уцелевшая во всей своей чудовищности», она
«господствует по сю пору, укрепляя вопиющую отсталость и
вопиющее бесправие России».5 6 В этой связи можно, по-видимому,
констатировать, что Ленин заострил свое более раннее высказы-
вание о соотношении старого и нового в той же аграрной сфере.
«... чисто капиталистические отношения придавлены еще у нас
в громадных размерах отношениями крепостническими»? — пи-
сал он в 1912 г. Собственно так обстояло дело в общественно-эко-
номической жизни вообще. Отмечая в том же году, что «новой
России еще нет. Она еще не построена»,7 Ленин выявляет сущ-
ность состояния страны накануне первой мировой войны, когда
пишет о существовании «буржуазно-крепостнической, современ-
ной, России».8 Это определение подчеркивает равнозначимость
этих двух антагонистических начал, которые в своей несовмести-
мости по-прежнему составляли основу общественно-экономиче-
ской жизни всего лишь за несколько шагов от полной катаст-
рофы всего существующего строя. Но, конечно, соотношение бур-
жуазного и крепостнического, старого и нового при равноправ-
ности того и другого не оставалось статическим. Как раз во вто-
рую половину 90-х годов новый уклад делает громадный рывок
вперед, всколыхнув, приведя в движение всю страну и подвинув
ее в империализм.
Для царизма происшедшее в последнее пятилетие века по-
4 В. И. Л е н и н. ПСС, т. 16, стр. 417.
5 Там же, т. 25, стр. 176.
6 Там же, т. 21, стр. 307.
7 Там же, т. 22, стр. 66.
8 Там же, стр. 119.
122
влекло последствия исключительной важности. И быстрота дви-
жения в эти годы, в особенности его скачкообразный, порыви-
стый характер, и вызываемое нарастающей лавиной перемен
гигантское усложнение жизни, появление в ней новых громад-
ных сил, олицетворяемых современной промышленностью и мо-
гущественными банками, подмывали основу, на которой держа-
лось и единственно могло держаться самодержавие. Уже одно про-
стое движение вперед и усложнение жизни заключали в себе
тяжкую угрозу царизму. Необходимыми условиями его сущест-
вования были те, на которые указывал Ленин, когда он писал,
что самодержавие в дореволюционную эпоху «пыталось опе-
реться на экономическую неподвижность России, на глубоки]!
политический сон масс крестьянского населения».9 Самодержа-
вие пыталось опереться именно на то, на чем оно держалось
столетиями, на чем оно возникло и выросло. Как форма правле-
ния оно точно соответствовало состоянию и структуре того об-
щества, которое существовало в эпоху зарождения и окончатель-
ного утверждения самодержавия и которое отличалось непо-
движностью и крайней простотой своего устройства. Оно состояло
в подавляющей массе из крепостных крестьян, мало чем отли-
чающихся, по словам Ленина, от рабов, и их. владельцев. Послед-
ние могли держать своих крепостных в рабском состоянии, лишь
опираясь на поддержку сильной государственной власти. Ее не-
ограниченность, готовность пойти на любые, самые варварские
методы принуждения давали лучшую гарантию сохранения не-
выносимого для большинства порядка. Вот что вызвало к жизни
наряду со смертельной угрозой национальному существованию
России такую крайность, как самодержавие, или, как расшифро-
вывал это понятие Ленин, абсолютизм, пропитанный азиатским
варварством.10 Самодержавие могло существовать до тех пор,
пока сохранялось это чрезвычайно простого устройства, прими-
тивное в своей сути, несвободное общество, все жизненные про-
цессы которого протекали настолько замедленно и вяло, что про
него можно сказать, что в известном смысле оно вело летарги-
ческую жизнь. В нем, столетиями остававшемся неподвижным,
не формировалось почти никаких элементов, способных на ор-
ганизованное и целенаправленное противопоставление себя вла-
сти. И сила самодержавия заключалась не столько в том, что
оно пользовалось поддержкой, а больше всего в том, что оно
ниоткуда не встречало сколько-нибудь значительного противодей-
ствия. Его сила была прямо пропорциональна слабости крепост-
нического, с замороженной общественной и экономической жиз-
нью общества. Но если примитивное устройство и неподвижность
такого общества составляли главные условия существования са-
9 Там же, т. 23, стр. 260.
10 Там же, стр. 387.
123
модержавия, то реформой 1861 г. они были подорваны. Однако
всячески затрудняя капитализму доступ в деревню, самодержа-
вие сумело продлить политический сон крестьянства, сущест-
венно затруднить его дифференциацию и резко замедлить общее
движение страны вперед. Проведением этой политики оно ус-
пешно смогло подморозить свою основу до второй половины
90-х годов. Но теперь, после небывалой встряски этих лет, преж-
ний курс лишался почвы, потому что промышленный подъем
придал России громадное ускорение, окончательно сделав ее
экономическую неподвижность достоянием прошлого. И как итог
этого движения в конце XIX в. сформировалось, стало реаль-
ностью современное, крайне сложное по своему устройству, труд-
ное общество XIX в., в котором на базе нового уклада выросли
новые гигантские силы. И если раньше на сцене русской жизни
была одна громадная фигура — самодержавие, то теперь рядом
с ним появилась другая крупная фигура — капитал. И даже не-
зависимо от того как складывались бы первоначально их отноше-
ния, даже несмотря на обнаружившуюся вскоре контрреволю-
ционность буржуазии и ее зависимость от царизма, монополии
самодержавия в качестве единственной организованной силы на-
ступал конец. Но в 1895 г., в один момент с начавшимся промыш-
ленным подъемом, берет начало другой, несравненно более опас-
ный для царизма процесс, и перед ним неожиданно вырастает
еще одна, гораздо более опасная для него и поистине громадная
фигура — рабочее движение. С 1895 г. наступает новый проле-
тарский этап в революционной борьбе с самодержавием. Этот год
Ленин назвал «началом полосы подготовки народной револю-
ции».11 Время 1895—1896 гг. стало тем рубежом, когда возникло,
подчеркивал Ленин, «массовое рабочее движение в России.. .».12
Уже в следующем 1897 г. стало очевидным приближение об-
щеполитического кризиса самодержавия. «И в 1897, и в 1901,
и в начале 1905 года, — писал Ленин, — было абсолютно верно
положение, что неизбежен новый революционный подъем (после
слабых подъемов начала 60-х и конца 70-х годов)...».13 Весь
период 1895—1904 гг. Ленин называет предреволюционным.14
90-е годы, произведя капитальные перемены в жизни страны,
поставили самодержавие перед жесткой необходимостью при-
способления к создававшейся на глазах новой действительности,
поставили царизм на перепутье. Вся обстановка, сразу так да-
леко шагнувшее обуржуазивание России, заставляла его также
пойти по пути превращения в буржуазную, европейскую монар-
хию, пойти на шаги, которых давно добивалась от него либераль-
11 Там же, стр. 74.
12 Там же, т. 25, стр. 97.
13 Там же, т. 17, стр. 297.
14 Там же, т. 24, стр. 215—216.
124
ная оппозиция. Но имело ли самодержавие, поставленное перед
необходимостью трансформации в буржуазную монархию, необ-
ходимую гибкость, способно ли оно было маневрировать, идти
на компромиссы, на уступки, допустить свободную игру поли-
тических сил? Для ответа на эти вопросы выдающийся интерес
представляет составленная в 1899 г. по указаниям Витте записка
о земстве, в которой была убедительно доказана несовмести-
мость самодержавия с его громадной политической мощью даже
с таким ничтожным и бессильным созданием, как земство. Вся-
кая сколько-нибудь самостоятельная, неподконтрольная власти,
хотя бы самая ручная организация наподобие помещичьего зем-
ства, у которого было отнято право политической деятельности,
затрагивала самые принципы существования власти. В записке
собственно доказывалось, хотел того Витте или нет, что стать
чем-то другим значило для самодержавия стать совсем другим,
что в политике для него не существует мелочей, что даже самые
мелкие уступки колеблют основы власти. У нее не было никакой
свободы маневра. Самодержавие двигалось по узкой тропинке, и
шаг в сторону означал шаг в пропасть. В этом смысле убежден-
ные охранители самодержавия, такие как Победоносцев, имели
основания прийти в ужас даже от ничтожного по меркам Запад-
ной Европы, пустякового нововведения вроде лорис-меликовской
«конституции». Возникнув как политический патриархат и наме-
реваясь оставаться им в условиях, когда все устои патриархаль-
ности в русской жизни рушились на глазах, когда шел, по сло-
вам Ленина, процесс «общей и всесторонней европеизации Рос-
сии»,15 самодержавие теперь вплотную сталкивалось с той дилем-
мой, о которой писал в 1871 г. Александру III, тогда наследнику
престола, кн. В. П. Мещерский, десятилетиями ближайший совет-
ник, а еще вернее — нашептыватель царей. Выбор был, писал он,
«все потерять или все придавить».16 Но возможность все прида-
вить со второй половины 90-х годов делается очевидным образом
менее и менее осуществимой, и, наоборот, все более вероятной
становилась возможность все потерять. Обреченность самодержа-
вия и всего представляемого им порядка в конце XIX столетия
обрисовывалась все отчетливее прежде всего в связи с на-
чалом открытого политического кризиса царизма, который, на-
растая и углубляясь в первые годы нового века, завершился
революцией 1905—1907 гг. Налицо было два важнейших эле-
мента кризисной ситуации — и пробуждающееся нежелание
широких народных масс жить по-старому, терпеть дальше угне-
тавший их столетиями режим, и неспособность верхов управлять
прежними методами, все шире распространяющиеся сомнения
15 Там же, т. 2, стр. 480.
16 ЦГАОР, ф. 677, on. 1, д. 895. Письмо В. П. Мещерского Александру III
от 1 июня 1871 г., л. 231.
125
в их пригодности в новой обстановке. Внутренняя политика са-
модержавия все более запутывается в неразрешимых противо-
речиях, преследуя одновременно взаимоисключающие цели, стре-
мясь и развить промышленность, т. е. капитализм в наиболее
современных формах, и вместе с тем укрепить и законсервиро-
вать важнейшие пережитки крепостничества. Это с неизбежно-
стью порождало острейший кризис верхов, ибо то, с чем власть
боролась в одних проявлениях, она же отстаивала и поощряла
в других. Она и боролась с утверждающимся капиталистическим
укладом в сфере политики, и она же создавала ему оранжерей-
ные условия в области экономики, хотя и здесь не проявляя
последовательности, так как, всячески поощряя промышленный
капитализм, она ограничивала и стесняла развитие капитализма
в деревне.
В каких безнадежно запутанных противоречиях билось и все
гибельнее в них запутывалось самодержавие, с особенной нагляд-
ностью обнаруживает полемика между Витте и Горемыкиным
в 1899 г. о существующем государственном устройстве и его
совместимости с требованиями новой эпохи. Споря о роли зем-
ства, т. е. самостоятельно действующей общественной организа-
ции и ее принципиальной допустимости при самодержавии, оба
строили свою аргументацию на доказательстве того, что главным
источником силы современных государств выступает личная сво-
бода, поневоле имея ее в виду в тех пределах и формах, которые
завоевали великие народные движения конца XVIII и середины
XIX в. И нельзя не посчитать порывающим со всякой логикой
парадоксом, что именно Министерство внутренних дел (оно,
впрочем, даже похвалялось тем, что пренебрегает «внешней ло-
гичностью») торжественно провозгласило высшей государствен-
ной ценностью самостоятельно и беспрепятственно действующую
личность. В записке Горемыкина категорически заявлялось, что
«основой действительной силы всякого государства, какова бы ни
была его форма, есть развитая и окрепшая к самостоятельности
личность и что выработать в народе способность к самоустрой-
ству и самоопределению может только привычка к самоуправ-
лению, развитие же бюрократии и правительственной опеки соз-
дает лишь обезличенные и бессвязные толпы населения, люд-
скую пыль».17
Не было ничего легче показать, в каком вопиющем противо-
речии с провозглашенным с таким пафосом принципом стоит вся
практика Министерства внутренних дел, и Витте сделал это
без труда, заявляя в унисон со своим оппонентом: «И для меня
бесспорной представляется та истина, что степень развития лич-
ной самодеятельности народа определяет собой степень мо-
гущества государства и его положение среди соседей. Чем более
17 С. Ю. Витте. Самодержавие и земство. Stuttgart, 1903, стр. 194.
126
развита личность, чем прочнее укоренилась в ней самодеятель-
ность, способность без посторонней помощи устраивать свое бла-
госостояние, тем более устойчивости имеет весь общественный,
а за ним и государственный строй».18
Министерство финансов, доказывал его глава, и руководству-
ется во всех своих акциях этим началом. Касаясь же деятельности
Министерства внутренних дел, направленной к подавлению гру-
бой силой всякой независимости, Витте в виде главного итога
полемики в заключение предупреждал: «.. .ничто так не подав-
ляет самодеятельности общества, не подрывает в такой мере
престижа власти, как частое и широкое применение репрессив-
ных мер.
Меры эти — меры опасные, и продолжение их применения
либо приводит к взрыву, либо действительно обращает все на-
селение в „бессвязные толпы“, в „людскую пыль“».19
Продолжение парадокса, его дальнейшее обострение состояло
в том, что и сам Витте со всеми своими панегириками личности —
этой теперь уже общепризнанной главной пружине совремевдого
государственного механизма, — легко побивая Горемыкина, впа-
дал в еще худшее заблуждение, чем поучаемый им министр внут-
ренних дел. И для Витте главной заботой было сохранение само-
державия во всем его всевластии. И убедительно изобразив его
несовместимость со всякой независимостью, показав, что даже
помещичье земство, которое как будто бы по своему составу
должно было стать вернейшей опорой самодержавия, колеблет
устои существующего порядка, он затем с легкостью сбрасывал
это со счетов и доказывал, что именно при этом не терпящем
никакой и ни в ком самостоятельности режиме самостоятельность
и получает чуть ли не наилучшие условия и гарантии для своего
проявления. Витте очевидным образом продолжил шедшие еще от
Валуева утопические попытки решить неразрешимую задачу — со-
хранить и самодержавие во всей его патриархальной сущности
и претензиях, способное существовать в таком допотопном виде
лишь ценой подавления всего личного, превращая страну в одну
огромную казарму, где никому не было дано права действовать
по своей воле, а все были строго обязаны повиноваться указаниям
свыше, и вместе с тем открыть широкое поле инициативе, предпри-
имчивости, свободной игре сил, на чем вырос буржуазный Запад
после того, как народ вдребезги разбил оковы феодализма.
Причиной этих отчаянных попыток самодержавия в лице своих
виднейших представителей перепрыгнуть самого себя и была
вся сложившаяся в конце XIX—начале XX в. в связи с окон-
чательной победой капитализма и его переходом в свою выс-
шую стадию обстановка. Она-то и убеждала в том, что «люд-
18 Там же, стр. 194—195.
19 Там же, стр. 212.
127
ская пыль», в которую превращало самодержавие подавляющую
массу населения, создавая тем самым жизненное условие своего
существования, не может послужить прочной основой в разво-
рачивавшейся между великими державами борьбе не на жизнь,
а на смерть, за раздел и передел мира, что государство, распо-
лагающее таким материалом, обречено в ней на поражение.
Это стало настолько аксиоматично, что само Министерство
внутренних дел было вынуждено независимо от себя и против
себя признать это в фактическое осуждение всей своей собст-
венной деятельности, целиком протекавшей в усилиях нало-
жить путы покрепче на ту самую личность, без которой само-
державие никак уже не могло обойтись и с которой оно одно-
временно ни в каком случае не могло ужиться. Намеревались
получить самостоятельную личность, отняв у нее вместе с тем
всякую самостоятельность. Безуспешно пробовали каким-то об-
разом совместить лозунг «laissez faire, laissez passer (в вольном
переводе: «не надо ни во что вмешиваться — пусть все делается
само собой», —ТО. С.), под которым шло в XIX в. развитие
капиталистической формации на основе неограниченной конку-
ренции и предоставления полной свободы рук буржуазной лич-
ности, со старым неизменным принципом самодержавия — «та-
щить и не пущать».
В этих мотаниях верхи теряют ориентиры, почва начинает
уходить у них из-под ног. Несовместимость старого и нового
становится все очевиднее, лишая правительственный аппарат
уверенности в правильности и достижимости поставленных перед
ним целей, противоречивость и несогласимость которых осо-
знаются все явственнее, порождая сомнения в нужности и эф-
фективности принимаемых мер. Перед глазами все отчетливее
обрисовывается тупик, невозможность двигаться вперед, идя
назад. Все понятнее делается, что власть запуталась и что дальше
так продолжаться не может, что под угрозу поставлен весь су-
ществующий строй. Имя этой угрозы далеко еще не всеми чи-
талось, но близкое присутствие ее ощущалось в эти годы на-
верху многими. В последние годы века правящую верхушку и
шире — верхи общества, т. е. правящую среду вообще, все более
охватывает беспокойство, сомнения, обостряющееся ощущение
неустойчивости, шаткости существующего порядка, общего не-
благополучия. Эта тревога не распространяется равномерно
в верхушечном слое, и не все были ею затронуты, но те, кто
проявлял способность видеть происходящее, хотя бы с некото-
рым реализмом оценивать события и факты общественной жизни,
приводились поневоле к выводу, что дела складываются для
власти все более неблагоприятно, а она своими действиями лишь
все туже и туже затягивает и без того крепко запутанный узел
всяческих неполадок, несообразностей, неустройств. Сомнения
в прочности существующего порядка постепенно переходят в уве-
128
ревность, что удержать его и дальше в старом неизменном виде
будет невозможно, что он обречен, что спасти его не удастся и
он доживает последние отпущенные ему историей сроки, а упор-
ное нежелание пойти на перемены может кончиться гибелью
того строя, который хотят сохранить любой ценой.
Александровское царствование, став прошлым, убеждало и
иных наблюдателей, стоявших на самых верхних ступеньках
общества и способных трезво смотреть на вещи, в недостаточ-
ности и просто бесплодности одних репрессий для укрепления
власти, одного только голого отрицания потребностей развития,
их принципиального игнорирования, отказа в какой-либо мере
считаться с ними. Приходилось сознаваться, что как ни замора-
живали общественную жизнь по рецепту Леонтьева и Победо-
носцева, как ни пытались ее остановить, успеха в этом не до-
стигли, и ее движение и развитие ставили перед властью все новые
и новые важнейшие проблемы, которые, оставаясь нерешен-
ными, вели к накоплению острейших противоречий и конфликтов,
все глубже подрывающих фундамент самодержавия, все более
расшатывающих все его здание. Один из главных уроков, выне-
сенных из тринадцатилетного периода воинствующей твердоло-
бой реакции, состоял именно в сознании ее бесперспективности.
В первые же годы нового царствования стало совершенно оче-
видным, что обещанного успокоения она не принесла и ни в чем
не задела корней тех явлений, с которыми боролась. Она сумела
только придушить недовольство существующими порядками, но
не ликвидировать его, и даже, напротив, не давая ему разрядки,
она в годы своего наивысшего торжества не какими-то отдель-
ными выходками, а всем образом действий охраняемого ею ре-
жима, не знавшего над собой никакой узды и совершавшего
поэтому по естественному чувству безнаказанности каждодневно
всякого рода безобразия, великие и малые, постоянно давала
ему новую пищу и только накапливала его, расширяя фронт
борьбы. Вместе с проясняющейся эфемерностью успехов реакции
становилось все заметнее, что настоящей силы у нее нет и
прежде всего нет ни общего знамени, ни признанных вождей,
что ее вдохновители выдохлись и потеряли былое влияние и ав-
торитет еще при Александре III, как это случилось с Победо-
носцевым, что она действует вразброд. Развернутое ею наступле-
ние даже в годы наибольшего размаха скорее походило на пар-
тизанские вылазки, лишенные единого плана, продуманной
системы, постоянного руководства из одного центра. Реакция не
представляла собой сплоченный, единообразно и согласованно
действующий отряд, выступая скорее как ополчение. Ее гонения
были одновременно и систематическими и бессистемными. Она
устраивала рейды, ей удавались, те или иные набеги, но никакого
общего координированного продвижения не было, как не было
и никакой общей руководящей концепции борьбы с оппозицией
9 Ю. Б. Соловьев
12Э
и продуманной программы практических действий. Следившим
за развитием политической ситуации приходилось констатировать
странный феномен — после разгрома всякой оппозиции, подав-
ления всего и вся, воспрещения всякого проявления недоволь-
ства самодержавие не только не окрепло, но внутренне оно после
всех репрессий стало слабее, а между тем перед ним появились
гораздо более сильные и опасные противники. Понятно, лишь
с годами, по мере того как на авансцену политической жизни
все более выдвигались и все громче заявляли о себе прежде за-
глушаемые и подавляемые конфликты и противоречия, все
в большем количестве возникавшие из попыток власти задержать
естественное развитие жизни при данном ей в 1861 г. направ-
лении, как в борьбу с царизмом включались широкие массы,
обнаруживалось, насколько глубок переживаемый самодержавием
кризис, насколько значительны порождавшие его причины, в ка-
кой глухой тупик зашла власть, борясь с неудержимым разви-
тием страны.
Но и до того, как неожиданно обрисовалась возможность
скорой катастрофы всего государственного строя, в эпоху отно-
сительного затишья, когда можно было произнести слова о «бес-
смысленных мечтаниях», глубокое беспокойство стало внушать
положение дел на самом верху власти. Получило распростране-
ние мнение о неподготовленности царя, — о котором еще в 1893 г.
ходили упорные слухи, что он не хочет царствовать и упрашивает
Александра III не передавать ему скипетр,— к своей новой роли.
А это придавало особенное значение и другому факту, давнему
источнику беспокойства — общепризнанному ничтожеству, мало-
калиберности и просто некомпетентности лиц, составлявших пра-
вительственную среду, переполненную теми, кто ровно ничего
собой не представлял и лишь игрой случая, через черный ход,
без всяких сколько-нибудь существенных заслуг перед возвы-
сившей их властью попадал на самые высокие должности и
теперь держал в руках судьбу и существующего строя, и гос-
подствующих классов.
Когда у Суворина вырвалось в марте 1896 г. про «государ-
ственных людей» — само это понятие применительно к хорошо
знакомому ему кругу он не мог не взять в кавычки,— что они
«в сущности государственные недоноски и дегенераты»,20 то это
вовсе не было высказывание одиночки и тем менее брань.
Нарастание вызванной первоначально этим тревоги, затем ее
обострение по мере быстрого ухудшения общей политической
обстановки прослеживаются по оставленным современниками
многочисленным свидетельствам.
Коренная слабость существующей системы открылась вскоре
20 Дневник А. С. Суворина. М.—Пгр., 1923, запись 23 марта 1896 г.,
стр. 83.
130
после вступления Николая на престол на первый взгляд мало-
значительным событием, вряд ли привлекшим к себе внимание
и вообще замеченным и тем более правильно оцененным, хотя
в свете дальнейшего оно оказалось как нельзя более характер-
ным, будучи предвестником многих неурядиц.
В середине декабря 1894 г. Половцов отметил в своем днев-
нике полную приостановку работы законодательной машины, так
как министры перестали подавать в Государственный совет свои
представления. Причина была понятна — они, «очевидно, выжи-
дают, какое дуновение свыше», — отмечал он и комментировал:
«.. .своего, самостоятельного, твердого ни у кого нет».21
Этими несколькими словами подводился как бы итог трина-
дцатилетнему натиску реакции. В новое царствование она всту-
пала с крайне скудным багажом, в сущности без всякой про-
граммы, если говорить о правящей верхушке в целом.
Со временем все заметнее делался разлад в высшем прави-
тельственном аппарате. Почти через два года после Половцова
и как бы в продолжение его А. В. Богданович записывает в своем
дневнике: «Правда, здесь (в Петербурге, — Ю, С.) все как будто
распускается, министры думают только о том, чтобы удержать по-
дольше свои портфели, грызутся между собой. А каковы эти
министры? — Говорить не хочется».22
Что так смотрела на вещи весьма значительная часть придвор-
ной и правительственной среды во второй половине 90-х годов,
видно и из письма Николаю его ближайшего родственника, друга
детства, а теперь мужа любимой сестры царя Ксении вел. кн.
Александра Михайловича, который, пользуясь своим особым по-
ложением, довольно бесцеремонно навязывал царю свои советы
по самым разнообразным вопросам внешней и внутренней по-
литики, не забывая и о своих личных выгодах.
В характерном тоне покровительства, держа себя как человек
более опытный и имеющий основания давать царю даже и не со-
веты, а скорее указания, он писал: «В настоящее время во всех
слоях общества царит какой-то удивительный туман и шатанье,
происходит это от того, что не видят программы к действию пра-
вительства и твердой политики, этому надо положить конец. Надо,
чтобы все министры и их товарищи работали дружно и в одном
направлении, этого, к сожалению, нет, все идут в разные сто-
роны и думают только о своей шкуре... Есть хорошая посло-
вица — „на бога надейся и сам не плошай“. Постарайся окружить
себя людьми преданными, в которых ты можешь безусловно ве-
рить, а главное, поменьше инородцев, т. е. немцев и других. Надо
21 Из дневника Половцова. Красный архив, № 6 (67), 1934, запись
19 декабря 1894 г., стр. 182.
22 Дневник А. В. Богданович. Три последних самодержца. М.—Пгр.,
1924, запись 24 ноября 1896 г., стр. 206—207.
9*
131
чисто русских людей душой и чтобы были с головами. Сразу
это трудно, а понемногу подобрать можно».23
Помимо прочего, своими поучениями Александр Михайлович
ненамеренно продемонстрировал, как низко пал в эти годы пре-
стиж не только правительства, но прежде всего самого царя.
О последнем все более утверждалось мнение, что он не на месте,
что по своим личным качествам он не способен предводительство-
вать, увлекать, давать направление. 6 ноября 1894 г. Половцов
делает в дневнике знаменательную запись со слов гр. С. Д. Ше-
реметева: Николай — «человек весьма бессердечный, неспособный
к увлечению. Дети гр. Шереметева с детства были товарищами
по играм, препровождению времени с наследником, но никто из
них не может сказать, в чем заключается его образ мыслей».24
С течением времени накапливались факты, иногда незначи-
тельные, не всегда, возможно, достоверные, но в совокупности
создававшие впечатление, что, царствуя уже годы, царь далеко
еще не достиг надлежащей зрелости. Ставшая известной малень-
кая сценка игры царя с собаками в саду Зимнего дворца дала
Богданович повод высказать уже давно зревший вывод: «По всему
видно, что царь еще молод, что подобные развлечения ему ин-
тереснее, чем все доклады министров, которые ему приходится
выслушивать».25 Что в этом случае Богданович передавала нечто
большее, чем только свое собственное мнение, подтверждает и
появившаяся почти в то же самое время в дневнике Суворина
сходная запись о Николае: «Он воображает, что он — сила, а на
самом деле он — очень маленькая величина, без ума и дарова-
ний».26 Не только семейное значение имело положение дел в им-
ператорской фамилии, в которой расцвели пышным цветом вся-
кого рода склоки, раздоры и взаимное подсиживание, потому что
и в кругу ближайших родственников царь не пользовался ни-
каким авторитетом, а некоторые, не стесняясь, его поносили.
По-видимому, не представлял исключения случай, о котором рас-
сказал в письме к царю его дядя вел. кн. Сергей Александрович,
описывая свой визит председателю Государственного совета
вел. кн. Михаилу Николаевичу. «Он мне наговорил такие абсурды,
такие ужасные вещи про меня самого, про всех и даже про
тебя, — жаловался он, — что я сидел и только слушал... он без-
апелляционно все и всех поносит — хуже самого Победоносцева...
23 ЦГАОР, ф. 601, on. 1, д. 1143. Письмо вел. кн. Александра Михайло-
вича Николаю II, б/д, лл. 97 об.—98. — Письмо без даты, но оно относится
ко времени внезапного возвышения до того неизвестного Клопова и его
поездок по поручению царя для проверки состояния дел на местах. Это
было все придумано Александром Михайловичем, который в письмах Ни-
колаю конца 1898 и начала 1899 г. живо интересовался ходом своей затеи.
24 Из дневника Половцова. Красный архив, № 6 (67), 1934, запись
6 ноября 1894 г., стр. 174.
25 Дневник А. В. Богданович, запись 22 февраля 1898 г., стр. 220—221.
26 Дневник А. С. Суворина, запись 1 января 1898 г., стр. 175.
182
если член семьи позволяет себе так говорить про своих родствен-
ников и даже про самого государя, то что же можно ожидать
от публики, которая слышит такие речи из уст старейшего члена
императорской фамилии».27
Сергей Александрович не был, видно, расположен отнестись
к высказываниям Михаила Николаевича как всего лишь к обык-
новенному старческому брюзжанию и был в этом прав. Быстро
умножающиеся признаки общего недомогания государственного
организма настраивали на серьезный лад и самых благодушных,
давно привыкших ко всякого рода неполадкам и решивших было,
что иначе нельзя, подрывая и у них надежду, что кривая опять
как-нибудь вывезет. Все труднее было не замечать упадок су-
ществующего строя и ближайшему окружению власти, тем, кто
должен был находиться в первых рядах ее охранителей. Опти-
мизм, уверенность в себе и в будущем на глазах убывают в этой
среде. Для создавшейся наверху атмосферы примечателен был
наряду с многим другим короткий, но весьма важный своим со-
держанием разговор, состоявшийся в конце 1897 г. между Суво-
риным и видным чином Министерства внутренних дел генерал-
лейтенантом Н. И. Петровым, бывшим одно время директором
департамента полиции. Выходя от Горемыкина, он встретил
вызванного министром Суворина. «Черт знает, что у нас де-
лается», — поделился он с ним своим впечатлением о ходе пра-
вительственных дел. «Я с ним согласился»,—подтвердил Суво-
рин справедливость и точность такой оценки.28 И недалекий Ми-
хаил Николаевич, и многие другие, стоявшие на самых высоких
ступеньках иерархии, могли повторить сказанные когда-то Ва-
луевым слова, что есть что-то больное во всей обстановке и во
всем строе жизни. Это теперь бросалось в глаза, и в правящую
верхушку все более проникало сознание, что государственный
корабль крепко сел на мель. Если сама его команда начинает это
замечать, то тем более такой взгляд получает распространение
и вообще среди находившихся на верхней палубе в привилегиро-
ванном положении. Там, когда к тому же страх перед революцией
ослабел, а режим делался все более подавляющим и нетерпимым
к проявлению малейшей независимости и самостоятельности,
число безусловно довольных, не чувствующих себя в той или иной
мере ущемленными наложенным на всякую политическую актив-
ность запретом продолжает сокращаться. Все болезненнее ощу-
щается его с годами не только не смягчающаяся, но, наоборот,
возрастающая грубость, все острее чувствуются собственное бес-
силие и вместе с тем произвол не знающей ни в ком и ни в чем
предела и удержу власти. Самодержавие было и оставалось ору-
27 ЦГАОР, ф. 601, on. 1, д. 1340. Письмо вел. кн. Сергея Александровича
Николаю II от 17 декабря 1896 г., лл. 139 об.—140.
28 Дневник А. С. Суворина, запись 16 ноября 1897 г., стр. 170.
133
днем и органом классового господства прежде всего дворянства,
претворяя его важнейшие интересы, но оно делало это как госу-
дарственное устройство, которое никому, даже своей собственной
социальной основе, не позволяло сделаться сколько-нибудь само-
стоятельной организованной политической силой, не давая и пред-
ставителям привилегированных слоев стать соправителями рядом
с собой. Это и было источником всякого рода трений и конфлик-
тов внутри системы между властью и теми, кто являлся ее естест-
венной опорой, но кто теперь был стеснен режимом, отставшим
на столетия от своей эпохи, отвергавшим в принципе всякую не-
контролируемую политическую деятельность и потому держав-
шим в самых тесных и узких рамках даже благонадежнейшие
элементы общества.
Обстановку со всей желательной верностью отобразил приве-
денный Киреевым в своем дневнике эпизод в связи с отказом
И. Н. Дурново разрешить Д. А. Хомякову — сыну известного сла-
вянофила А. С. Хомякова — издавать новый журнал для защиты
существующего строя. «И так много журналов, и в новых нужды
не ощущается!!»,29 — с возмущением записывал Киреев слова
Дурново, считая как раз, что охранителям надо дать новые воз-
можности оборонять свои слабеющие позиции. «Как не ощу-
щается?! Да как же это нелепое правительство не видит, что
обществ, мнение у него уходит из рук!», — сердился он при виде
неспособности власть имущих заметить очевидное и еще более их
отношения к тем, кто хотел им помочь, кто был из того же ла-
геря и чью помощь тем не менее отвергали, потому что для ока-
зания ее требовалось развязать руки, а на это правительство
не шло, предпочитая, чтобы руки у всех оставались связанными.
«Оно старается подобрать себе слуг, но все одевает их в ливрею,
а от ливреи порядочные люди отказываются, — свидетельство-
вался принципиальный отказ режима допустить в ком-нибудь ка-
кую-нибудь самостоятельность, хотя бы это отзывалось вредно
на его собственных интересах. — Запрещая говорить не лакеям,
желающим поддержать православие, самодержавие и народность,
вот как Хомякову, зажимают рот. Он не veut pas de serviteurs
on veut des laquais. Or les laquais n’ont jamais rien fait de bon
(«Хотят не служителей, а лакеев. А ведь лакеи никогда не соз-
дали ничего порядочного»,—Ю. С.). Это я пишу вел. кн. Коне.
Коне, и М. П. Соловьеву (новому начальнику Главного управле-
ния по делам печати,—Ю. С.)».30 Не ведая, конечно, того, Ки-
реев здесь слово в слово переписывал Валуева. От главных своих
принципов царизм не отступал ни на йоту. Поэтому и охрани-
телям, которым не полагалось быть даже слугами, а позволялось
29 РО ГБЛ, ф. 126, к. 12. Дневник А. А. Киреева, запись 7 июля 1896 г..
л. 73 об.
30 Там же.
134
прислуживать самодержавию только на положении прямых ла-
кеев, тоже были знакомы фрондерские настроения, и им случа-
лось быть в претензии на власти, которые, как осуждающе под-
тверждал Суворин, «не допускают тени независимости!».31 И бла-
гонамереннейшим легко можно было поплатиться очень дорого
«за какой-нибудь ничтожный пустяк». И не таким уж редким
обитателям верхних этажей этого государственного здания было
ведомо чувство беззащитности, и они проводили жизнь в гнету-
щей боязни оступиться, совершить что-то такое, что повлечет ро-
ковые последствия.
В таком каждодневном страхе совершить фатальную ошибку
протекало существование Суворина, который, Казалось, мог
служить примером выбившегося в «люди», крупно выигравшего
в лотерее жизни и который знал, однако, про себя, что на самом
деле он вряд ли много отличается от ни в чем не обеспеченного
холопа. «Это была мука, никогда, бывало, спокойно не уснешь,
и чуть сомнение — бежишь в типографию...», — с горечью вспо-
минал в конце жизни про свой modus vivendi этот преуспевший.32
И верно — он в любой момент мог быть сброшен с занимаемого
места начальственной рукой кого-нибудь из поставленных
властью на высокий государственный пост и тоже бывшего тем
не менее по своему настоящему положению, как это верно улав-
ливал Суворин, холопом, ибо и такая персона никакой своей воли
иметь не могла, находясь в полной зависимости от стоящих еще
выше, и в любой момент могла быть выброшена ими без всяких
объяснений. Небеспричинно сетовал на обращение с собой уво-
ленный в свое время в 24 часа по повелению Александра III
многолетний глава Департамента полиции П. Н. Дурново,
будущий министр внутренних дел в первом кабинете Витте, один
из наиболее рьяных душителей революции 1905—1907 гг., затем
вторично без долгих церемоний уволенный, как только надобность
в нем миновала. «Но что за странная страна, где так поступают
с людьми — в 24 часа! Не спросив объяснений»,33 — горячился
этот свежий пострадавший, указывая собеседникам на свое поло-
жение и «заслуги», именно так поступавший с другими, а теперь
и сам попавший под это же колесо и изведавший на себе самом,
что это такое значит. И не минутное раздражение, а долгий опыт
водил рукой Суворина, усмотревшего сущность установленных
порядков в этой всеобщей подневольности и в том, что «холопы
холопов поедают, и это очень естественно, и удивляться тут не-
чему! Это говорит мне правдивый внутренний голос».34 В эти-то
минуты правды, оставшись наедине с собой за плотно закрытыми
31 Дневник А. С. Суворина, запись 27 июня 1897 г., стр. 163.
32 Там же, запись 22 июня 1907 г., стр. 354.
33 Там же, запись 28 февраля 1893 г., стр. 26.
34 Там же, запись 27 июня 1897 г., стр. 163.
135
дверьми, шли на признания, которые обесценивали все достигну-
тое, обессмысливали все делаемое, превращали всю внешнюю
жизнь в нескончаемое лицедейство — настолько загнанное в самую
глубь собственного «я» и постоянно 'заглушаемое правдивое вну-
треннее чувство расходилось с тем, что изображалось для власти.
Тогда-то и появлялись строки, каждое слово которых было про-
низано нестерпимой горечью от настигавшего вдруг, подавляю-
щего сознания своего полнейшего ничтожества, когда так ясно
делалось, что положение крепко связанного по рукам и ногам
и есть настоящее положение даже находящегося на одном из
верхних этажей, а то и выступающего в значительной как
будто бы роли.
«Кратковременное пребывание за границей отрезвляет от рус-
ского холопства, — раскрывал Суворин специфику установленных
режимом порядков, — но приедешь назад, и эти русские сети
охватывают тебя плотно и становишься бессильной и жалкой ры-
бой»,35 — слова, особенно знаменательные в устах этого виртуоза
приспособленчества, как никто умевшего подлаживаться под
«виды начальства», самое имя которого, как и его газеты, стало
нарицательным, синонимом прислужничества. Отличительная осо-
бенность обстановки в том и заключалась, что личность, как
будто бы совершенно слившаяся с существующим режимом, сама
гибкость, человек без костей, все-таки не могла до конца при-
мириться со своей ролью, с которой она так успешно и столь
выгодно для себя справлялась. Правда, роль журналиста в само-
державном государстве несомненно была одной из самых пара-
доксальных и прямо рискованных. Никакая услужливость не да-
вала полной гарантии благополучия, потому что всегда остава-
лась коренная несовместимость всей системы самодержавия как
воплощения деспотизма и произвола, по самой своей сути,
по всему своему общему безобразию не переносящей гласности
и лучше всего себя чувствующей в полной темноте, со всем тем,
что проливало хотя бы самый слабый свет на творимое властью.
Газеты терпели только потому, что они в XIX, а тем более в XX
столетии успели стать неотъемлемой принадлежностью современ-
ной жизни, но их только терпели. Для самодержавия они всегда
были злом, чем-то вроде опасной опухоли, которая еще неиз-
вестно во что превратится. «Журналист — нечто такое, что по-
лупризнается только. Самозванец в самодержавном государстве,
и правительство его гонит и преследует»,36 —свидетельствовал
Суворин как человек, имевший право это сказать, потому что он-то
уж сделал все возможное, чтобы помирить режим с печатным сло-
вом, и на себе самом испытал тщету этих усилий. Особенно крас-
норечивы были здесь события, вызвавшие Суворина на эти
35 Там же.
36 Там же, запись 17 мая 1901 г., стр. 260.
136
горестные размышления. Как раз в этот момент он получил, каза-
лось бы, все видимые доказательства прочности своего положе-
ния, потому что только что с помпой отпраздновали четвертьве-
ковой юбилей перехода в его руки «Нового времени». В .торжестве
приняли участие и министры, чем власть официально выразила
как будто бы свое благоволение к газете за ее соответствие наме-
рениям правительства. И тут же без всякого перехода существо-
вание «Нового времени» было поставлено Сипягиным под угрозу
за статью по рабочему вопросу, которой сам Суворин не придал
никакого особенного значения, во всяком случае не ожидал, что
за нее газета, только что официально одобренная, может быть
поставлена на грань гибели. Дамоклов меч висел над любым из-
данием, и даже такой акробат, как Суворин, не был гарантирован,
что роковой удар не обрушится на самую услужливейшую и бла-
гонамереннейшую газету. Глядя на все пережитое, когда все уже
было позади, он вполне компетентно мог удостоверить: «Прави-
тельство разгуливало по газетам с ножом и резало, кого хотело
и за что хотело».37 Понятно, что в таких условиях хамелеонство
расцветало в печати, но в этой области лишь с особенной рез-
костью сказывался общий строй жизни, превращавший ее в не-
которое подобие маскарада, потому что мало кто мог позволить
себе быть вполне и во всякое время самим собой. Настоящие
лица скрывались за масками. Подобно Суворину и другие, заняв-
шие в жизни видное положение и имеющие все видимые осно-
вания быть довольными и как будто бы не за страх, а за совесть
служащие существующему порядку, при котором они достигли
всяческого благополучия, далеко не являются теми, за кого они
себя выдают. За маской скрывается лицо человека, хорошо знаю-
щего, что каково бы ни было его «общественное положение» и
за кого бы его ни принимали, на самом деле он всего лишь «бес-
сильная и жалкая рыба», вся опутанная плотной сетью, из кото-
рой не вырваться. Кто-то играл больше, кто-то меньше, но в той
или иной мере лицедейство становится всеобщей формой сущест-
вования, неотъемлемым элементом всей общественной и государ-
ственной жизни, которая вся была проникнута ложью и основана
на лжи. Господствовала видимость. А на самом деле, уверял Су-
ворин Витте в марте 1899 г., «истинно преданных самодержавию
очень немного».38 Одна из самых последних записей Суворина
с особенной выразительностью показывает, как велико было рас-
хождение между тем, что было, и тем, что изображалось. «Громко
кричат „ура“, а визжат про себя ,,караул“»,39 — записал он от-
дельно и вне видимой связи с другим, не пояснив, кого он собст-
венно имеет в виду, и все же дав этой фразой как нельзя более
37 Там же, запись 22 июня 1907 г., стр. 354.
38 Там же, запись 1 апреля 1899 г., стр. 194.
39 Там же, запись 5 июля 1907 г., стр. 357.
137
подходящую характеристику себе и подобных ему легиону дву-
ликих, создавая этими несколькими словами целую картину
жизни, с господством в ней всяческой бутафории и подделки.
Интерес этих записей в том именно и заключается, что, никак
не сводясь к фактам личной биографии Суворина, они открывают
важное общественное явление. А что такие, как Суворин, позво-
ляли себе теперь вести подобные речи, пусть и забравшись пред-
варительно в глубокое подполье, быстрое ухудшение его настрое-
ния во второй половине 90-х годов, его возрастающая усталость
от существующих порядков говорили о прогрессирующем ослаб-
лении позиций режима, о потере почтения к нему даже со сто-
роны самых почтительных, когда было еще сравнительно тихо.
Иллюзий не оставалось, да и на привычное притворство хотя бы
перед самим собой уже не хватало сил и охоты. И, сняв с себя
маску примерного верноподданного, Суворин при чтении следст-
вия о ходынском деле — этой «страшной драмы» — называл вещи
своими именами, писал для себя, что начальство в ней «является
поистине презренным, достойным народной расправы. Оно и в выс-
ших, и в низших своих представителях является ничтожным и
дрянным».40
Но уже в эти годы относительного затишья появляются при-
знаки предстоящей вскоре перемены, внушающие гораздо боль-
шее беспокойство, чем состояние самой власти. Осенью 1896 г.
в полугодовщину Ходынки произошли студенческие волнения
в Москве.41 Они с очевидностью показали, что принятые само-
державием в предыдущие годы крутые меры для подавления сту-
денческого движения не принесли ожидаемого результата.
И тут же самодержавие оказалось неожиданно для себя перед
лицом новой и несравненно более грозной опасности — рабочего-
движения, в считанные годы набравшего силу и хотя пока что
не выходившего за рамки экономической борьбы, тем не менее
успевшего внушить властям да и вообще охранителям глубокую
тревогу. Ее явственным отзвуком была запись Суворина от
9 июня, весьма обеспокоенного «большим движением» среди ра-
бочих в Москве и напряженным положением в Петербурге, где
произошли столкновения между казаками и рабочими: «Настрое-
ние было грозным».42
В конце 1896 г. Суворину становится известным, что Николай
«сказал, чтобы'урегулировали рабочий вопрос», и Витте будто бы
40 Там же, запись 5 августа 1896 г., стр. 114.
41 П. С. Гусятников. Революционное студенческое движение в Рос-
сии. М., 1971, стр. 30—41.
42 Дневник А. С. Суворина, запись 9 июня 1896 г., стр. 112.— «Вот
тебе на! Мы оказываемся не хуже Европы и у нас стачки фабричные!», —
откликался на эти события Киреев, записывая через день: «Дело оказы-
вается очень серьезным! Стачка организована en grand, умело, осторожно-
умеренно!» (РО ГБЛ, ф. 126, к. 12. Дневник Киреева, записи 1 и 3 нюня
1896 г., л. 70 об.).
138
в «величайшей тайне» готовит введение 8-часового рабочего
дня. Самому ему кажется сомнительным, чтобы такое могло
пройти.43
Сообщая царю 9 февраля 1897 г. о забастовке в Серпухове
на Кошпинской мануфактуре, вел. кн. Сергей Александрович
придал ей первостепенное значение. «Увы, этот вопрос о заба-
стовках, так тесно связанный с рабочим движением, принимает
очень серьезный характер, и если в скором времени не будут
приняты меры к его урегулированию, то считаться с ним при-
дется»,44 — достаточно реалистически оценивал он смысл этого
отдельного факта.
В тревоге, беспокойстве, неуверенности, с ощущением, быть
может не всегда отчетливым, возрастающей шаткости и неустой-
чивости существующего статус-кво подошли правящие сферы
к событиям, которые стали ими восприниматься как возобновле-
ние острого политического кризиса, повторение обстановки, пред-
шествовавшей убийству Александра II, когда вновь вспыхнул,
казалось, давно уже потушенный пожар. За многие годы это был
для них первый удар, заставивший пошатнуться самодержавие.
Таково было значение выступления студенчества в феврале
1899 т.
В правящую верхушку оно внесло глубокий разлад. На вопрос,
как реагировать на вновь брошенный власти вызов, на открытое
неповиновение установленным ею начальству и порядку, давались
неодинаковые ответы. Сильнейшим было искушение поступить
привычно — перехватать зачинщиков, уволить наиболее активных
участников, запугать остальных. Но виделась еще и возможность
попытаться урегулировать дело иными, политическими, методами,
найти другие пути в предположении или, точнее, предчувствии,
что репрессии вызовут еще большее ожесточение. И, применяемые
прежде, они не усмирили студенчество. Витте,45 а вместе с ним
министр юстиции Муравьев, а также Ермолов в противополож-
ность Горемыкину, Победоносцеву, Боголепову считали пред-
почтительным проявить в обращении со студенчеством гибкость,
не идти напролом, предчувствуя, что применение грубой силы
в конечном счете создает больше проблем, чем их разрешает,
и что первоначальный видимый успех обманчив, а на самом деле,
пустив в ход кулаки, власть выписывает пострадавшему вексель,
по которому рано или поздно придется платить, и чем позже,
тем больше. Конечно, это не сознавалось с полной отчетливостью,
но чувствовались безрезультатность и просто опасность для
43 Дневник А. С. Суворина, запись 17 декабря 1896 г., стр. 138.
44 ЦГАОР, ф. 601, он. 1, д. 1340. Письмо вел. кн. Сергея Александро-
вича Николаю II от 9 февраля 1897 г., л. 146 об.
45 ЦГИА, ф. 1622, он. 1. д. 723. Записка Витте о студенческих беспо-
рядках.
139
власти применения одних голых репрессий, кулачных расправ.
Примечательно, что то общество, которое собиралось у Богда-
нович, встретило нападение полиции на студентов и последовав-
шее побоище неодобрительно. Упомянув, что 16 февраля у нее
были Дейтрих (член Государственного совета, председатель
Петербургской судебной палаты), барон Остен-Сакен, Лигин
(попечитель Варшавского учебного округа) и Алфераки (ди-
ректор РТА), она продолжала: «Все говорили про злобу дня —
студенческую историю, которая на этот раз вызывает общее со-
чувствие. Все возмущены распоряжениями полиции, все говорят,
что до таких безобразий еще никогда не доходило».46
В этой обстановке была назначена Комиссия Банковского
для расследования причин случившегося, собственно с целью
урегулировать конфликт политически, как советовали Витте п
Муравьев, а также и некоторые другие. Предполагалось, что
в этом случае студентов легко удастся успокоить. Витте думал,
что через две недели все уладится. Этот обходный маневр вместо
лобового нападения на оказавших сопротивление власти вызвал
острый конфликт в правящей верхушке. Ее правый фланг истол-
ковал правительственное сообщение о событиях как официально
заявленное сомнение в правильности действий полиции и увидел
в этом опаснейшее проявление слабости власти, уклонение само-
державия от свойственных ему и единственно надежных методов
борьбы, принципиальную уступку, которая будет иметь едва ли
не катастрофические последствия, а в целом серьезнейшее ко-
лебание основ. Именно в этом духе был настроен признанный
выразитель реакции, ее виднейший вдохновитель в ближайшем
окружении трона вел. кн. Сергей Александрович, приложивший
затем все старания, чтобы вернуть правительство на путь безу-
словного и безоговорочного подавления всякой оппозиции, ви-
девший во всяком другом образе действий измену принципам
самодержавия и его неизбежную гибель.
«А я вот 24 часа уже нахожусь под гнетущим впечатлением
повеления государя — Ванновскому сделать расследование
о студенч. беспорядках,— писал он на другой день брату, вел.
кн. Павлу Александровичу.— На мой взгляд, это величайшая
ошибка, и кто мог посоветовать такую вещь?!!!! Это прямо пре-
ступная подводка, по как мог Ники снова ей поддаться? Нечего себя
обманывать. Это опасная уступка общественному мнению; раз
встали на этот путь, трудно удержаться, и мы быстро полетим
в пропасть».47 Объяснив, что он понимает сообщение как пуб-
лично выраженное недоверие к Министерству народного просве-
46 Дневник А. В. Богданович, запись 16 февраля 1899 г., стр. 230.
47 ЦГАОР, ф. 644, on. 1, д. 212. Письмо веш. кн. Сергея Александровича
вел. кн. Павлу Александровичу от 21 февраля 1899 г., лл. 46—46 об.
140
щения и петербургской полиции, а также как, по его мнению,
нужно было поступить, он продолжал:«Скажу тебе прямо, что
при таком шатком режиме сил нет служить, руки опускаются
и теряешь всякую охоту и энергию. Какое это „самодержавие44?
Оказывается, что служишь общественному мнению, а не госу-
дарю! Друг мой, я в таком угнетенном состоянии, что сказать
тебе не могу. Где сила, где воля — все к черту; расшатываются
все основания — одним ословом, „1а revolution d’en haut!44 («рево-
люция сверху!»,— Ю. С.)».48
Повторяя и усиливая эти жалобы во многих письмах, нападая
на советников, предложивших назначить Комиссию, грозя непо-
правимыми последствиями от сделанного шага, он побуждает
Павла вмешаться, воздействовать на царя и сам готовится попро-
бовать повернуть все вспять пока не поздно. Студенческое дви-
жение для него только начало, только пример. 3 марта он сооб-
щает, что в Тверской губернии начались стачки на фабриках,
и делится опасением: «...и рабочие потребуют расследования,
и мы быстро полетим по наклонной плоскости таких расследо-
ваний».49
Он был заранее уверен, что в результате расследования,
как бы оно ни кончилось, положение царизма будет ослаблено.
«С трепетом мы здесь ждем решение расследования, ибо мы по-
лагаем, что после его обнародования,— писал он 11 марта,— еще
хуже будет, ибо в какую бы сторону оно ни клонило — одина-
ково трудно будет выкарабкаться, а беспорядки студентов вовсе
не остановятся — $а est une douce illusion! («это сладостная
иллюзия!», — Ю. С.)».50 15 марта он пишет, что не видит другого
способа, как закрыть университет в Москве, и что предложение
это он посылает в Министерство внутренних дел.51 Его общая
оценка положения: «...пожар горит по всей России».52 17 марта
Московский университет по его настоянию закрывается, но на
фоне происходящего он не придает этому сколько-нибудь серьез-
ного значения. Напротив, настроение его становится все тревож-
нее. «О, друг мой! Как я измучился, что ни день, то хуже у нас
идет,— пишет он 19 марта,— я не говорю о Москве — здесь
только отголоски,— нет, но в правительстве, в Петербурге, когда
опомнятся, когда начнут энергично действовать... Вот ровно
месяц, что я смотрю на все это и мучаюсь, что ничем помочь
не могу! Соваться с советами — благодарю покорно, когда их
48 Там же, лл. 47—47 об.
49 Там же, письмо вел. кн. Сергея Александровича вел. кн. Павлу Але-
ксандровичу от 3 марта 1899 г., л. 58 об.
50 Там же, письмо вел. кн. Сергея Александровича вел. кн. Павлу Але-
ксандровичу от И марта 1899 г., лл. 65—65 об.
51 Там же, письмо вел. кн. Сергея Александровича вел. кн. Павлу Але-
ксандровичу от 15 марта 1899 г., л. 70.
52 Там же.
141
и не спрашивают. Но так страшно, и неужели никто из вас
(по-видимому, братьев, — Ю. С.) не видит опасности?».53
Через день у него усиливается тревога как раз по поводу
московских дел. «У меня со всех сторон просят войска для вод-
ворения порядка на фабриках; помнишь, я тебе писал, что это
будет как последствие студенч [еских] историй? Вот оно и пошло.
Право, положение отвратное. Что жалоб я слышу от разных гу-
бернаторов — это ужас».54
Под его непрерывным давлением Павел переговорил с Му-
равьевым, а кроме того, по его же, видно, побуждению его жена
Елизавета Федоровна, сестра царицы, написала письмо Николаю
(«замечательно дельно»). Это, рассчитывал, по-видимому, Сергей
Александрович, по крайней мере меньше могло быть истолковано
царем как непрошенное вмешательство, и 25 марта ответ царя
был получен. Считая письмо вполне откровенным, он так резю-
мирует его смысл: «... видимо, он понял ошибку в назначении
расследования и вообще поблажек студентам».55 Сергей Алексан-
дрович связался и с Победоносцевым и 25 марта получил и его
ответ, из которого выяснилось «безобразное отношение к делу
Витте и прямо неприличие его к Мин. вн. д. и Мин. народи,
образ.». Кроме того, Победоносцев описал «печальное и пагубное
влияние Кости (вел. кн. Константин Константинович,— Ю. С.)
и Сандро (вел. кн. Александр Михайлович, — Ю. С.), которые
подбивают Ники к сентиментальной политике».56 С Сергеем
Александровичем Победоносцев был солидарен. Он «писал Ники,
умоляя не соглашаться на расследование, считая это крупной
политической ошибкой, но не вняли его голосу! Побед, считает
созданное положение очень серьезным».57 Вел. кн. Сергей Алек-
сандрович продолжает подталкивать брата: «Теперь тебе бы надо
было с Ники поговорить по душе — пожалуйста! Неужели только
слушать ему вредные мысли Кости и Сандро!? Ведь это прямо
преступно, друг мой!».58 У него самого не оставалось никаких
сомнений, что под непосредственную угрозу поставлены основы
самодержавия и что положение вышло из-под контроля, а между
53 Там же, письмо вел. кн. Сергея Александровича вел. кн. Павлу Але-
ксандровичу от 19 марта 1899 г., лл. 73 об.—74.
54 Там же, письмо вел. кн. Сергея Александровича вел. кн. Павлу Але-
ксандровичу от 21 марта 1899 г., л. 76.
55 Там же, письмо вел. кн. Сергея Александровича вел. кн. Павлу Але-
ксандровичу от 25 марта 1899 г., л. 79 об. — Об этом сразу стало широко
известно. См.: Дневник А. С. Суворина, запись 29 марта 1899 г., стр. 191. —
Вместе с тем изменилась и позиция Витте. По сведениям Суворина, в Со-
вете министров 17 марта Витте рекомендовал такие меры, что даже Побе-
доносцеву они будто бы показались слишком суровыми (там же, запись
25 марта 1899 г., стр. 187).
56 ЦГАОР, ф. 644, on. 1, д. 212. Письмо вел. кн. Сергея Александровича
вел. кн. Павлу Александровичу от 25 марта 1899 г., л. 81.
67 Там же.
58 Там же, л. 80 об.
142
тем Николай не отдает себе отчета в серьезности происходящего,
плывет по течению. Это вызывало у вел. кн. Сергея Александ-
ровича чрезвычайное раздражение на самого царя. «Признаюсь
тебе,— доверялся он брату,— что я сам, видя все, что творится,
вознегодовал на Ники до крайней степени! Черт знает, какие
мысли мне теперь приходят в голову. К чему нам самодержавная
власть, если она сама себя топит, так просто — здорово живешь!
Нет, ты себе представить не можешь, до чего я измучился,—
все мои принципы пошли вверх дном! Я сам себя в этом не
узнаю. Но ведь действительно это из рук вон как пошло: из
пустяков создавать себе революцию на всю Россию!!!!! Так-таки
революцию — другого слова нет. Я, например, конца беспорядкам
не вижу, не знаю, чем это кончится,— мы ужасно далеко зашли.
Я ведь вижу и слышу!».59 Письмо такого содержания великий
князь, любимый дядя царя, не решился доверить почте («со-
знаюсь, что более чем не цензурно, и меня в Сибирь могут
сослать») 60 и переправил его Павлу со своим адъютантом Джун-
ковским.
Не ограничиваясь сетованиями и наущениями, Сергей Алек-
сандрович со своей стороны предпринимает ряд шагов в том же
направлении. 27 марта он посылает в Петербург начальника
своей канцелярии Истомина для получения санкций на задуман-
ные им меры, «ибо Мин. в. д. не делает никаких распоряжений,
а действовать нужно немедля».61 Его пугала быстрота, с какой
набирает силу студенческое движение, бывшее для него только
авангардом формирующейся армии революции. «Мы прямо в ру-
ках студентов!»,62 — сокрушался он, браня этих «поганцев мини-
стров, заваривших эту смуту».63 Он продолжает воздействовать
на Муравьева, отчитывавшегося перед ним в своих поступках
(«Муравьев мне интересно написал вчера, и вчера же я ему от-
писал»), и, наконец, отправляет к царю для изложения своего
мнения Истомина.64 «Скажу прямо, очень мне тяжело», — го-
ворилось в сопроводительном письме.65
Непосредственное обращение к царю возымело нужный эф-
фект, хотя, по-видимому, полной уверенности в прочности до-
стигнутого уже не было. Сообщая 31 марта Павлу о возвращении
Истомина из Петербурга, Сергей с удовлетворением писал:
«Кажется, миссия его удалась!... кажется, главное вполне уда-
лось и чревато последствиями — je suis encore assez naif pour
59 Там же, лл. 82—82 об.
60 Там же, л. 83.
61 Там же, письмо вел. кн. Сергея Александровича вел. кн. Павлу Але-
ксандровичу от 27 марта 1899 г., л. 85.
62 Там же, л. 85 об.
63 Там же.
64 Там же, л. 86.
85 Там же, ф. 601, on. 1, д. 1341. Письмо вел. кн. Сергея Александро-
вича Николаю II от 27 марта 1899 г., л. 4.
143
у croire («я еще достаточно наивен, чтобы верить в это»,—
Ю. С.); посмотрим».66 Что у него были веские основания считать
цель достигнутой, самым недвусмысленным образом засвидетель-
ствовало письмо Николая, в котором тот вполне встал на точку
зрения дяди.
В первых числах апреля ожидается приезд в Петербург са-
мого Сергея Александровича, но напряженная обстановка
в Москве помешала ему выехать даже на самый непродолжи-
тельный срок. «Нам было чрезвычайно грустно и досадно, что вы
не могли приехать к нам,— писал по этому поводу Николай,— и
вполне понимали всю невозможность для тебя оставить Москву
именно теперь, даже на короткое время».67 Поэтому вместо уст-
ных объяснений пришлось прибегнуть к помощи бумаги, и
письмо, таким образом, оказалось еще одним отголоском общей
напряженной ситуации. Впрочем, Николай не чувствовал так
остро, как Сергей Александрович, напряженности момента и
масштабности кризиса и вообще видел в последних событиях
скорее эпизод, неизвестно откуда появившуюся тучу, которая,
однако же, вскоре будет унесена, не оставив после себя следов.
«Я себя чувствую отлично и нравственно вполне бодрым, не-
смотря на временные испытания, которую (должно быть, ко-
торые,— Ю. С.) богу было угодно ниспослать».68 Не придавая
важного значения событиям, мерившимся Сергеем совсем иным
масштабом, царь был больше обеспокоен другим открытием, ко-
торое для близко знавших правительственные дела уже давно
не было новостью,— что правительства как единого целого не
существует. «Но возмущался я и продолжаю негодовать не столько
происходившими кругом безобразиями, сколько ясно обнаружив-
шимся разладом между господами, у власти стоящими! Поговори
и расспроси Муравьева. Это очень полезный для меня урок
в будущем».69 Не называя Витте, Николай отвергал теперь реко-
мендуемый им образ действий и безоговорочно становился на
сторону Сергея, выделяя его особенно: «Во всем этом трудном
деле ты выказал наибольшую твердость и правильный взгляд
на события, за что я приношу тебе мою сердечную благодар-
ность».70 И похвала, и оценка царем обстановки подбодрили
вел. кн. Сергея. «Муравьев мне привез письмо от Ники — тро-
гательное и сердечное, дельное,— писал он Павлу Александро-
вичу,— сознаюсь, был тронут».71 Тем более он приветствует пра-
66 Там же, ф. 644, on. 1, д. 212. Письмо вел. кн. Сергея Александровича
вел. кн. Павлу Александровичу от 31 марта 1899 г., л. 89 об.
67 Там же, ф. 648, он. 1, д. 71. Письмо Николая II вел. кн. Сергею Але-
ксандровичу от 7 апреля 1899 г., лл. 28—29.
68 Там же, л. 29.
69 Там же.
70 Там же, л. 29 об.
71 Там же, ф. 644, он. 1, д. 213. Письмо вел. кн. Сергея Александровича
вел. кн. Павлу Александровичу от 8 апреля 1899 г.
144
ктические меры, принимаемые как бы в осуществление его
настояний и побуждений — правительственное сообщение о рас-
следовании Ванновского («Наконец-то дельно и твердо сказано
и не размазано!» 72), решение отдавать студентов в солдаты («Что
за прекрасная мера для студентов — в воинскую повинность!
Я в восторге — давно бы так»,73 — писал он Павлу, повторив
то же самое в письме царю. «Не могу от тебя скрыть мой восторг
о твоем решении насчет студентов в воинскую повинность!
Мера чудная, и я знаю, что многие из них теперь сильно при-
задумались и не знают, как им быть»,74 — писал Сергей Алек-
сандрович 8 августа 1899 г.).
Но курс твердолобой реакции, победа ее крайних элементов,
как и в царствование Александра III, не вели к ее сплочению,
к преодолению ее разлада. Кризис системы самодержавия, вхо-
дившей во все большее противоречие с жизнью, кризис верхов
продолжался, и спустя непродолжительное время вел. кн. Сергей
Александрович убедился, что его торжество преждевременно.
Вызванное в большей мере благодаря его усилиям наступление
реакции не только не ослабило формирующуюся армию револю-
ции, но, напротив, лишь ускорило ее организацию. Одновременно
шло параллельное разложение правительственного лагеря, уско-
ряемое этим же наступлением реакции, ибо оно множило и обост-
ряло противоречия в правительственных верхах, часть которых
была больше озабочена плачевным положением правительствен-
ных дел, все возрастающей неразберихой наверху, явными несо-
образностями, творимыми властью, и ожидала больше бед от
невозбранно продолжавшейся деятельности вдохновителей и за-
щитников такого образа действий, чем от проявлений недоволь-
ства снизу. Как видно, Половцов не был одинок, записывая в своем
дневнике 11 июня 1899 г.: «В Петербурге застаю все ту же груст-
ную безголовицу и неурядицу».75 Перечисляя конкретные примеры
бестолковщины, он вновь с тревогой пишет о развале в высшем
аппарате управления: «В Петербурге междоусобная война лиц,
именуемых почему-то министрами, достигает громадных раз-
меров».76 Спустя несколько дней, перед отъездом за границу,
он снова возвращается к этой же теме: «...уношу самое тяжелое
впечатление о том, в каком положении находится Россия и
в особенности ее правительство.
72 Там же, письмо вел. кн. Сергея Александровича вел. кн. Павлу Але-
ксандровичу от 25 мая 1899 г., л. 46.
73 Там же, письмо вел. кн. Сергея Александровича вел. кн. Павлу Але-
ксандровичу от 8 августа 1899 г., л. 112 об.
74 Там же, ф. 601, on. 1, д. 1341. Письмо вел. кн. Сергея Александровича
Николаю II от 8 августа 1899 г., лл. 9 об.—10.
75 Из дневника А. А. Половцова. Красный архив, № 3 (46), 1931,
запись И июня 1899 г., стр. 121.
76 Там же.
Ю К). Б. Соловьев
145
Нравственной силы никакой не чувствуется. Император не
имеет ни надлежащего образования, ни практики в делах госу-
дарственных, ни, в особенности, никакой твердости характера».77
Следовавшая затем характеристика лиц, непосредственно управ-
лявших страной, давала все основания для глубоко пессимисти-
ческого взгляда на будущее.
Отличительная черта наставшего времени и выразительней-
шее свидетельство быстро прогрессирующего кризиса верхов,
кризиса власти, состояли в том, что в этом пессимизме, в этом
недовольстве общим состоянием дел сходятся, употребляя почти
одни и те же выражения, как бы списывая друг у друга, предста-
вители противоположных флангов правящего лагеря. Наибольшим
пессимизмом в этой обстановке проникается крайняя реакция
и по причине такого упадка верховной власти, и во все возра-
стающей степени потому, что она все более убеждается в своей не-
способности справиться с революционным движением. Даже ведя
наступление, она не чувствует себя победительницей или просто
хозяйкой обстановки. Напротив, в ней укрепляется сознание,
что она и власть находятся в осаде, что они обложены со всех
сторон и что ее наступательные действия — это лишь вылазки
осажденного, не дающие перелома во все разрастающейся войне,
имеющие в лучшем случае значение местного успеха. Вел. кн.
Сергею Александровичу придется в ближайшем будущем не раз
повторять знаменательные слова, сказанные им в письме царю
в декабре 1899 г.: «В общем пока все тихо и спокойно; лишь бы
так дожили до весны!».78 Это настроение — настроение осажден-
ного, признавшего, что инициатива в руках противника, и, не
обманываясь временным затишьем, в страхе ждущего очередного
удара, мечтающего только отдалить этот момент. Но уже яв-
ственно ощущалось, что события приближаются, что положение,,
как записала в своем дневнике А. В. Богданович 2 мая 1900 г.
со слов кн. Ухтомского, «теперь очень серьезное».79 «Россия
расшивается по всем швам»,— было его же мнение, высказанное
месяц спустя. Особенно тревожило, что «по Екатеринославской
губ., с заводов, идут самые грустные вести; там прокламации рас-
пространяются в огромном количестве».80
И рядом с крепнущим напором снизу налицо дальнейшее
усиление разброда в лагере охранителей. Власть продолжает
терять кредит в самых близких себе кругах, вызывая и в этой
среде раздражение, а порой и озлобление. Обстановка все чаще
заставляет и записных ее сторонников кричать «караул!» и не
только про себя.
11 Там же, запись 17 июня 1899 г.
78 ЦГАОР, ф. 601, on. 1, д. 1341. Письмо вел. кн. Сергея Александровича
Николаю II от 20 декабря 1899 г., л. 20.
79 Дневник А. В. Богданович, запись 2 мая 1900 г., стр. 247.
80 Там же, запись 1 июня 1900 г., стр. 250.
146
После всех предыдущих выпадов против властей осме-
лился возроптать теперь уже против самой власти Суворин.
«Самодержавие куда лучше парламентаризма,— записывал он
15 февраля 1900 г.,— ибо при парламентаризме управляют люди,
л при самодержавии — бог. И притом бог невидимый, а только
ощущаемый. Никого не видать, а всем тяжко и всякому может
быть напакощено выше всякой меры и при всяком случае. Госу-
дарь учится только у бога и только с богом советуется, но так
как бог невидим, то он советуется со всяким встречным: со своей
супругой, со своей матерью, со своим желудком, со всей своей
природой, и все это принимается за божье указание. А указания
министров даже выше божьих, ибо они заботятся о себе, забо-
тятся о государе и о династии. Нет ничего лучше самодержа-
вия — все большей язвительностью проникался Суворин, — ибо
оно воспитывает целый улей праздных и ни для чего не нужных
людей, которые находят себе дело. Это люди из привилегирован-
ных сословий, и самая существенная часть привилегии их заклю-
чается именно в том, чтоб, ничего не имея в голове, быть головою
над многими. Каждый из нас, работающих под этим режимом,
не может (далее, должно быть, пропущено «не», — Ю. С,) быть
испорченным, ибо только в редкие минуты можно быть искрен-
ним. Чувствуешь над собою сто пудов лишних против того столба
воздуха, который над всяким».81
Весьма характерна и состоявшаяся между Победоносцевым и
Киреевым в сентябре 1900 г. беседа о положении в России.
«Вообще, — говорил в передаче Киреева Победоносцев, — все мо-
лодое поколение, все мыслящее становится враждебным прави-
тельству. Число его сторонников уменьшается. Да, отвечал я По-
бедоносцеву, грустно, но „на век государя еще хватит?44. —
л,Хватит ли?44, — отвечал мне Победоносцев. Да и действительно,
хватит ли? Вопрос о будущности России ставится грозно. Он на-
стоятельно требует решения, и этого не видят „наверху44».82
В эти же сроки в дневнике Киреева помещается новая примеча-
тельная запись, верно передающая атмосферу того времени, на-
строения круга, в котором вращался этот придворный генерал и
довольно известный публицист. «Видел много культурного народа
за эти дни, и все в один голос — одни с радостью (слепые ду-
раки), другие с ужасом — констатируют один и тот же факт.
Современный государственный строй отживает свой век. Мы идем
к конституции. Это яснее дня и не пасмурного Петербурга, а яс-
ного кутаисского.
Возвращаюсь из города с Победоносцевым, и он то же самое
повторяет. Идем на всех парах к конституции, и ничего, ника-
81 Дневник А. С. Суворина, запись 15 февраля 1900 г., стр. 224.
82 РО ГБЛ, ф. 126, к. 13. Дневник А. А. Киреева, запись 30 сентября
1900 г., лл. 49 об.—50.
10*
147
кого противовеса какой-либо мысли, какого-либо культурного
принципа нету. Слаб еще, не разыгрался поток конституционных
идей, но плотина, которая ему противопоставляется, еще слабее!
Но хотя Победоносцев все это и сознает, не он сам ли во мно-
гом виноват в том, что, не давая никакого свежего воздуха, ни-
какого света, он превращал умеренных либералов в революцио-
неров, бледно-розовых в красных, белых в радужных хамелео-
нов».83 Впереди все отчетливее видится катастрофа и недалекая.
«Мы идем навстречу серьезным, очень серьезным смутным вре-
менам, — записывает Киреев месяц спустя, в ноябре 1900 г., —
идем с открытыми глазами, ничего не видя и не понимая...
Наш Polizei Staat расклеивается, распарывается по всем швам.
Снизу идет революционная работа, сверху делаются глупости,
бестактности».84 События, видит Киреев, понеслись вскачь, поло-
жение самодержавия ухудшается на глазах. «Как быстро идет
время и как быстро растет неудовольствие во всех классах на-
рода, — фиксирует он в середине января 1901 г. нарастающую
скорость процесса. — Думаю, что, за исключением министров
и ближайших к ним лиц, никто не доволен».85 Об ослаблении по-
зиций самодержавия в это же время писал с тревогой Павлу
Александровичу и Сергей Александрович, считая, что это проис-
ходит по вине самой власти: «Да, вообще все, все мне кажется
не так\... Сердце кровью обливается, когда вспомнишь бразды
правления в руках сильных и верных незабвенного Саши; не то
было бы теперь при нем!!».86 Его рецепт, под которым, считает он,
еще не подписалась верховная власть, все тот же — крутые, ре-
шительные меры, беспощадное подавление всякой оппозиции.
Он был крайне расстроен в начале 1901 г., как ему показалось,
чрезмерно мягким обращением с участвовавшими в волнениях
киевскими студентами. «... из 400 студентов, принимавших дея-
тельное участие в беспорядках, всего 34 сосланы в военную
службу, — жаловался он Павлу Александровичу. — Тут-то и
нужно было показать строгость, чтоб другим не повадно было!».87
Но на своем собственном опыте Сергей Александрович получал
теперь возможность убедиться, что политика репрессий тоже
может давать осечку, что она эффективна лишь в известной об-
становке и до известного предела и что ее применение может
иметь обратные ожидаемому результаты. Обстановка в начале
XX в. была совсем не та, что в начале царствования Алек-
сандра III. Налицо был и глубочайший кризис всей системы са-
83 Там же, запись 10 октября 1900 г., лл. 51—51 об.
84 Там же, запись 8 ноября 1900 г., л. 58 об.
85 Там же, запись 16 января 1901 г., л. 68.
86 ЦГАОР, ф. 644, on. 1, д. 217. Письмо вел. кн. Сергея Александровича
вел. кн. Павлу Александровичу от 21 июня 1900 г., л. 21.
87 Там же, д. 219, письмо вел. кн. Сергея Александровича вел. кн.
Павлу Александровичу от 2 января 1901 г., л. 2 об.
148
модержавия, вызванный если не в первую, то и не в последнюю
очередь действиями реакции, созрели и силы, способные на реши-
тельную, беспощадную борьбу с царизмом и уже приступившие
к штурму самодержавия. Быстро нарастающая сила революцион-
ного натиска превратила репрессии из средства, тушащего пожар,
в средство, его разжигающее. Применение репрессий теперь не за-
пугивало, а вызывало ожесточение, неизменное желание ответить
ударом на удар. И эта специфическая особенность революционной
ситуации все больше сбивала с толку, приводила в смятение и
растерянность самого великого князя, из всего окружения трона
питавшего наиболее глубокую веру в силу и надежность репрес-
сий, загоняла его в глухую оборону. В дальнейшем, хотя до конца
жизни он исповедовал одни и те же взгляды, ему, натолкнув-
шемуся на непреклонный отпор, уже не так хочется разгромить
противника, как просто удержать собственные позиции, не до-
пустить их прорыва, самому уйти от поражения. Он узнал, что
революция может наносить сокрушительные удары, и он понимал,
что она уже началась и что существование царизма поставлено*
под вопрос. В этом убеждении он окончательно укрепился после
возобновления студенческого движения в начале 1901 г. и убий-
ства Боголепова. «Ты совершенно прав, — писал он вел. кн. Павлу
Александровичу 20 февраля, — les signes du temps («знаки вре-
мени»,— Ю. С.) крайне нехороши; тут пахнет совсем нехоро-
шим, самым даже дурным... Ты меня понимаешь. Надо держать
ухо востро!».88 Но у него самого уже появилась усталость от все
разрастающейся борьбы. От демонстраций у него «нервы рас-
строились».89 Ему хочется избежать применения насильственных
мер из опасения «свалок с их последствиями».90 Он ожидает
больше твердости от других, сетует на ее недостаток в Петербурге,
теряя веру, что там смогут проводить политику, которая для него^
была единственным путем к спасению и которая оказывалась не-
легкой для него самого. «Да, все это вместе взятое с убийством
Боголепова, — писал он 6 марта, — напоминает период времени
от 1878 по 1881 год! Неужели власть имущие не опомнятся? Я ру-
кой махнул. М. б. будут вспышки, но на что-нибудь последова-
тельное надежды нет».91 Сергей с каждым днем все более пере-
стает чувствовать почву под ногами, «...на душе тревожно;
уверенности ни в чем нет — так трудно, так утомительно рабо-
тать», — пишет он 12 марта. А на следующий день он предпри-
88 Там же, письмо вел. кн. Сергея Александровича вел. кн. Павлу Але-
ксандровичу от 20 февраля 1901 г., лл. 21—21 об.
89 Там же, письмо вел. кн. Сергея Александровича вел. кн. Павлу Але-
ксандровичу от 24 февраля 1901 г., л. 25.
90 Там же, письмо вел. кн. Сергея Александровича вел. кн. Павлу Але-
ксандровичу от 26 февраля 1901 г., л. 28.
91 Там же, письмо вел. кн. Сергея Александровича вел. кн. Павлу
Александровичу от 6 марта 1901 г., л. 37 об.
149
иимает решительную попытку повернуть дело, как ему казалось
нужным, воздействуя непосредственно на Николая. В простран-
ном письме он изложил ему свой взгляд на обстановку и пред-
ложил программу действий. «Признаюсь тебе, мне очень трудно;
веяния нехорошие; проявления прямо революционные — нужно
называть вещи их именами без иллюзий. Время, напоминающее
мне скверные времена моей молодости! Твердо, круто, сильно
нужно вести дело, чтобы не скользить дальше по наклонной пло-
скости. Полумерами ограничиваться нельзя теперь»,92 — побу-
ждал он царя перейти к политике воинствующей реакционности.
«Верю, что время есть, но надо действовать не теряя вре-
мени»,93 — торопил он его. Сообщая царю, что в Москве пока
«относительно тихо», он указывал следом на неустойчивость и
кратковременность этого затишья и особо подчеркивал новую
опасность — со стороны рабочих: «По-моему, нужно также обра-
тить серьезное внимание на фабрики; пропаганда между фабрич-
ными идет и со временем может принять плохой оборот и опас-
ный».94 Эти возникающие отовсюду угрозы действовали на Сергея
Александровича подавляюще: «В общем чувствуется нервное, тре-
вожное настроение. Все это очень утомительно и нравственно, и
физически».95 Еще через день, 15 марта, он пишет царю новое
письмо, в котором теперь открыто предъявил Николаю свою дав-
нюю претензию — верховная власть не только не дает ему, мо-
сковскому генерал-губернатору, достаточной поддержки, но и
путает его карты. Так он расценивал только что напечатанный
в «Правительственном вестнике» циркуляр Сипягина, в котором,
по его мнению, неправильно освещались действия московской по-
лиции при подавлении студенческих демонстраций. Он считал
свой авторитет и авторитет Трепова, исполнявшего его личные
указания, совершенно подорванным и просил, «когда немного
успокоится теперешнее тревожное время», уволить его от долж-
ности.96 Действия же Сипягина он находил совершенно недопу-
стимыми. Министр должен был «спросить у меня или у Трепова
объяснения: почему то-то и то-то было сделано или не сделано,
но рубить с плеча и критиковать во всеуслышание, огульно, без
объяснений он не имел нравственного права! И это меня глубоко
возмущает».97 Болезненно задетый лично, вел. кн. Сергей видел
в этом шаге катастрофическую политическую ошибку: «Разве
теперь время их (действия полиции, — Ю. С.) критиковать и
92 Там же, ф. 601, on. 1, д. 1341. Письмо вел. кн. Сергея Александро-
вича Николаю II от 13 марта 1901 г., лл. 56 об.—57.
93 Там же, л. 57.
94 Там же, л. 57 об.
95 Там же.
96 Там же, письмо вел. кн. Сергея Александровича Николаю II от
15 марта 1901 г., л. 60 об.
97 Там же, л. 61.
150
подрывать наш авторитет? Теперь, когда волнение еще не улег-
лось! Когда умы все кипят! Когда нам нужны все наши нравст-
венные силы, чтобы не расплакаться!!»,98 — старался он настроить
царя таким образом, чтобы тот вновь увидел обстановку его гла-
зами. «Ведь мы здесь кипели, как в котле», — повторно подчерки-
вал он ее серьезность, остроту и глубину только что пережитого
и отнюдь не закончившегося кризиса.
Ответ царя его не удовлетворил, и цель свою он счел недо-
стигнутой. Николай, по-видимому, воспринял на этот раз его
оценки как чрезмерно пессимистические и алармистские. Царь
не считал общее положение кризисным. Были какие-то местные,
частные неприятности, но причин для тревоги за будущее само-
державия он не усматривал. Он, по-видимому, решил, что у дяди
расшатались нервы, и своим ответом он хотел несколько успо-
коить и ободрить его, указать ему на светлые, как казалось Ни-
колаю, стороны картины, видимой Сергеем сплошь в черных
тонах. Он не соглашался найти в дважды прочитанном им цирку-
ляре, где «рядом с замечаниями по поводу действий полиции и
в Петербурге, и в Москве, и в Киеве и других городах» была
указано, как следует подавлять демонстрации, что-либо нанося-
щее ущерб местным властям.99 И вообще, писал он, «по-моему,
действительно сильное правительство именно сильно тем, что оно,
открыто сознавая свои ошибки или промахи, тут же приступает
к исправлению их, нисколько не смущаясь тем, что подумают или
что скажут».100 А то главное, что так тревожило Сергея, были
только «теперешние черные дни», которые «пройдут ведь когда-
нибудь».101 Это просто непогода, которую нужно переждать, и
дальше все пойдет как надо. Тем более что, представлялось ему,
развернувшееся движение имеет чисто локальное значение, никак
не затрагивает основ и потому не может внушать серьезного бес-
покойства. «Я всегда себя утешаю мыслью: что значит эти бес-
порядки и проявления неудовольствия известной среды в городах
в сравнении со спокойствием нашей необъятной России?»,102 —
выражал он, по-видимому, сущность своего взгляда на создав-
шуюся политическую обстановку. Николаю казалось также, что»
дядя объединяет в одно целое разные явления и потому они
кажутся ему страшнее, чем есть на самом деле. «Пожалуйста,
не думай, чтобы я не отдавал себе полного отчета в серьезности
98 Там же, л. 62. — Письма такого содержания вел. кн. Сергей не ре-
шился отправить обычным способом: «Почта была бы опасна!!», — писал
он Павлу Александровичу 14 марта, и потому первое он направил царю
специальным нарочным, а второе адресовал сначала брату, прося отпра-
вить его затем в Царское Село курьером.
99 ЦГАОР, ф. 648, on. 1, д. 71. Письмо Николая II вел. кн. Сергею
Александровичу от 20 марта 1901 г., л. 56.
100 Там же, л. 56 об.
101 Там же, л. 58.
102 Там же.
151
этих событий, — касался от этого, — но я резко отделяю беспо-
рядки в университетах от уличных демонстраций».103 Действи-
тельная проблема для него сводилась к «переделке всего нашего
учебного строя», так как все движение он объяснял именно не-
достатками системы обучения, с устранением которых он, оче-
видно, ожидал общего успокоения.
Сергей не стал сызнова доказывать царю, что положение го-
раздо серьезнее, заметив только как бы в возражение: «Я не со-
всем понимаю твои мысли о циркуляре М. в. д.; конечно, созна-
вать свои ошибки прекрасно и даже правительству, но надо
делать это кстати — иначе выходит самобичевание, за которое
никто спасибо не окажет — ни друзья, ни враги».104 Свое настоя-
щее отношение к делу он изложил в письме Павлу. «Ну, я полу-
чил легкую „нахлобучку", но на нее не жалуюсь, но жалею, что
Ники смотрит на вещи слишком en rose («в розовом свете»,—
Ю, С.). Я здесь слишком близко вижу все и вижу, что будущее
„чревато" грозными предзнаменованиями. Власти направляющей
нет, а есть только власть, управляющая разными министрами, —
voila la malheur («вот в чем несчастье», — Ю. С,). А мне все-таки
хотелось бы убраться, как тенору, который вовремя уходит».105
Его частые письма вел. кн. Павлу этого времени содержат по-
стоянные нападки на то, что делается в правительстве, особенно
в Министерстве народного просвещения, главой которого стано-
вится Ванновский. После визита начальника Главного управле-
ния по делам печати кн. Шаховского, передавая его слова, Сергей
пишет: «... все старое, говорит, насмарку и веяния либерального
пошиба вполне».106 Послушав ездившего представляться в Петер-
бург попечителя Московского учебного округа Некрасова, он
приходит почти в панику: «Прямо верить трудно о тех абсурдах,
которые там делаются. Без программы, без ничего рубят с плеча,
не думая о катастрофических последствиях, ничего не вырабо-
тано у них! Прямо ужасно, ужасно. Что мы себе готовим, —
я не приложу ума! О чем они все думают?! Полнейшее ослепле-
ние».107 Постоянно подогревало это настроение теперь уже не по-
кидавшее Сергея чувство, что он находится на вулкане и каждую
минуту может начаться извержение. Не обманываясь тишиной,
он был внутренне уверен, что это обязательно должно произойти.
«У нас пока, слава богу, все идет благополучно, — пишет он царю
18 апреля 1901 г., — экзамены в Университете пока идут совсем
103 Там же, л. 58 об.
104 Там же, ф. 601, on. 1, д. 1341. Письмо вел. кн. Сергея Александро-
вича Николаю II от 26 марта 1901 г., л. 68 об.
105 Там же, ф. 644, он. 1, д. 219. Письмо вел. кн. Сергея Александро-
вича вел. кн. Павлу Александровичу от 22 марта 1901 г., л. 53 об.
106 Там же, письмо вел. кн. Сергея Александровича вел. кн. Павлу
Александровичу от 28 марта 1901 г., л. 60.
107 Там же, письмо вел. кн. Сергея Александровича вел. кн. Павлу
Александровичу от 17 апреля 1901 г., л. 80.
152
нормально. На фабриках тоже пока ничего угрожающего нет».108
Это постоянно подчеркиваемое пока ясно показывает состояние
напряженного ожидания, неуверенности в завтрашнем дне. Бли-
жайшие же события обнаружили, насколько были обоснованы его
опасения. В начале мая в Петербурге происходит знаменитое вы-
ступление рабочих, получившее название Обуховской обороны.
Сергея оно приводит в крайнее беспокойство. «А у вас вчера
на фабриках было очень неблагополучно; масса раненых. Я это
сегодня узнал из департамента полиции, — немедленно пишет
он Павлу. — Очень это тревожно и доказывает всю силу броже-
ния между рабочими. Дрожу за наши фабрики. Не дай бог!».109
Того, что он так опасался, не случилось, но Сергей не испытывал
никакого облегчения, понимая, что это лишь временная отсрочка.
Он побывал в Петербурге и по возвращении «беседовал с Трепо-
вым: пока, слава богу, тихо на фабриках, но ручаться нельзя
за будущее, ибо пример Петербурга и других мест заразителен.
Трепов видит все в черных красках, да и есть от чего. Как томи-
тельно жить и служить при сих обстоятельствах; nous nous em-
bourbons toujours plus, mais qu’y faire si en haut on a des illusions
et que ces animaux de ministres soutient («Мы запутываемся все
более, но что поделаешь, если наверху питают иллюзии, которые
поддерживают эти животные министры»,—10. С.). Прямо
бьешься, как рыба об лед, это глупо — кому битье сие на
пользу??».110
Сергей Александрович отчетливо видел, что действительно
чуть ли не с каждым днем кольцо ведущих осаду все туже стя-
гивается вокруг обложенной со всех сторон власти. И с каждым
же днем множилось число тех, кто замечал, какого рода и каких
размеров опасность грозит старому режиму. Этому в свою оче-
редь помогало быстрое накопление видимых признаков разлада
высшего правительственного механизма и все круче идущего
ухудшения общей политической обстановки. Сергей Александро-
вич, может быть, громче других бил тревогу, но это же делал
теперь все более многочисленный хор голосов. Становилось оче-
видным, что власть на всех парах устремляется к еще невидан-
ным потрясениям. Произносится слово «революция». Режим про-
должает терять престиж даже в глазах его наиболее преданных
сторонников, жизненные интересы которых были связаны с его*
108 Там же, ф. 601, on. 1, д. 1341. Письмо вел. кн. Сергея Александро-
вича Николаю II от 18 апреля 1901 г., лл. 74—74 об.
109 Там же, ф. 644, on. 1, д. 219. Письмо вел. кн. Сергея Александро-
вича вел кн. Павлу Александровичу от 3 мая 1901 г., л. 91 об. — «Неужели
это „начало конца“ нашего Polizei Staat’a?! События идут скоро», — запи-
сывал у себя в тот же день Киреев, имея одновременно в виду и «фор-
мальный бунт» в Тифлисе (см.: РО ГБЛ, ф. 126, к. 13. Дневник А. А. Ки-
реева, запись 3 мая 1901 г., л. 83).
110 ЦГАОР, ф. 644, on. 1, д. 219. Письмо вел. кн. Сергея Александровича-
вел. кн. Павлу Александровичу от 10 мая 1901 г., л. 99 об.
15а
существованием. Характерный случай привел Половцов в своем
дневнике. «Утром заходят Балашов и Юсупов, — записывал он
22 февраля 1901 г., — оба весьма богатые и от души преданные
монархическому началу и его в отечестве нашем представители,
но оба скорбят и грустят о том, как ведутся правительственные
дела».111 Уже как свое мнение он записывает 7 июня: «В высшем
центральном петербургском правительстве никакой положитель-
ной ясной твердости не существует».112 Прямые ассоциации с пе-
реживаемым временем вызывает у него книга Шильдера о пав-
ловском царствовании.113 Как итог наблюдений о положению
в «руководящих судьбой отечества сферах» он заносит в дневник
следующую запись: «Принципиального, обдуманного, твердо на-
правленного нет ни в чем. Все творится отрывочно, случайно, под
влиянием момента, по проискам того или другого, по ходатай-
ствам вылезающих из разных углов искателей счастья. Юный
царь все более и более получает презрение к органам собственной
власти и начинает верить в благотворную силу своего самодержа-
вия, проявляя его спорадически, без предварительного обсужде-
ния, без связи с общим ходом дел».114
Точно в таком же духе высказывается и Суворин, явственно
чувствующий, как он заметил еще в конце 1900 г., что «в обще-
стве что-то растет» и что ему «это сильно напоминает
60-е годы».115 В середине 1901 г. он говорит об этом впечатлении
решительнее, в изумлении видя, как царизм шатается под на-
правленным против него натиском. Еще совсем недавно считав-
ший режим непоколебимо прочным и всякую борьбу с ним совер-
шенно безнадежной, заранее обреченной на полную неудачу, —
настолько безграничны казались ему силы самодержавия, — он
теперь убеждается, что, всесильное в его представлении, оно
не в силах справиться с обнаружившимся движением. «Новое
время настает, — пишет он, — и оно себя покажет. Оно уже себя
показывает тем, что правительство совершенно спуталось и не
знает, что начать. „Не то ложиться спати, не то вставать"».116
Переменившиеся времена сказываются и в том, что такие
слова не остаются достоянием недоступных постороннему дневни-
ков или конфиденциальных писем. Теперь они все чаще и все
громче произносятся вслух. Лица, принадлежащие к самой вер-
хушке общества, имеющие имя и авторитет, репутацию убеж-
денных охранителей устоев, уверенно предсказывают в недале-
ком будущем крах существующего порядка и рисуемую ими
111 Из дневника А. А. Половцова. Красный архив, № 3, 1923, запись
22 февраля 1901 г., стр. 78.
112 Там же, стр. 94.
113 Там же, запись 12 июня 1901 г., стр. 94.
114 Там же, запись 22 июля 1901 г., стр. 99.
115 Дневник А. С. Суворина, запись 28 ноября 1900 г., стр. 247.
116 Там же, запись 29 мая 1901 г., стр. 263.
154
картину близкого будущего встречают с доверием — доказатель-
ства настолько очевидны, что сомнениям нет места. В том же
июле 1901 г., когда Половцов подытожил свои впечатления о про-
грессирующем разладе наверху, кн. Ухтомский, находясь у Бог-
дановичей, «с возмущением говорил про Сипягина, про его ту-
пость, про всю нашу внутреннюю политику, что мы быстрыми
шагами идем к революции, что эту революцию и мы увидим, что
правительство своей слабостью ускоряет ее каждый день».117
Кн. Святополк-Мирский, которому самому вскоре предстояло
стать министром внутренних дел, будучи в этом же доме и зная
хорошо то, о чем он говорил (товарищ Сипягина), «сказал очень
верно, что у нас нет в министерствах единого направления, что
все министерства изображают из себя кто Францию, кто Герма-
нию и т. д., а не единую Россию».118
Дополнительные штрихи в эту же картину продолжают вно-
сить письма Сергея Александровича, относящиеся, правда, уже
к осени. «Положительно мы трещим по всем швам»,119 — пишет
он Павлу 27 октября, т. е. за день до важного разговора с Му-
равьевым (говорили, писал -он 29 октября, «без конца»). Поло-
жение «очень неладно — безалаберность видна во всем...
А с финансовой стороны мы на краю краха и, кажется, недале-
кого, и тогда уже и конец близок. Не думай, что я преувеличи-
ваю: тут факты налицо — увы, увы».120 Конечно, Сергею Алек-
сандровичу вообще малейшее отступление от принципов само-
державия, как он их себе представлял, казалось гибельным, но
действительно царизм как столетиями устоявшийся политиче-
ский режим за время своего существования не приобрел ника-
кого опыта, никаких навыков в проведении гибкой, так сказать,
политической политики, сводя постоянно политическую деятель-
ность к силовым приемам, и теперь, по-прежнему полагаясь
прежде всего и в первую очередь на них, он тем не менее пробо-
вал найти какой-то обходный путь, пробовал маневрировать
вместо того, чтобы навалиться всей тяжестью на противника, и
при полной неподготовленности к гибким формам борьбы, осо-
бенно после александровского царствования с его отказом от
каких-либо маневров, даже от видимости их, эта новая тактика
смешала ряды его армии, вызвала переполох и недоумение, даже
чувство (как у Сергея Александровича), что все пропало. И он
запечатлел объективно верно эту характернейшую черту кри-
зиса верхов, когда писал Павлу, что настало время, когда «рег-
sonne не sait sur quel pied danser» («никто не знает, на какой
117 Дневник А. В. Богданович, запись 9 июля 1901 г., стр. 265.
118 Там же, запись 13 июля 1901 г., стр. 266.
119 ЦГАОР, ф. 644, on. 1, д. 221. Письмо вел. кн. Сергея Александровича
вел. кн. Павлу Александровичу от 27 октября 1901 г., л. 50.
120 Там же, письмо вел. кн. Сергея Александровича вел. кн. Павлу
Александровичу от 29 октября 1901 г., лл. 51 об.—52.
155
ноге плясать», — Ю. С.), и что «все понятия перемешались на
политической арене».121 Сам он проникается растущим сознанием
непрочности, обреченности дела, которое он отстаивал, своего
собственного одиночества и шире — отсутствия у реакции
сколько-нибудь глубоких корней. «Грустно думать, что все за-
висит от личности\ — пишет он 6 ноября, — уйди я — все мое
здание рухнет, кажется мне, что это нехорошо».122 Надежды по-
вернуть власть на единственно казавшийся ему правильным путь
у него уже не осталось. В середине ноября он собирается ехать
в Петербург, но делится с Павлом: «...еду без убеждения, ибо на
душе и на уме думы невеселые и утомительные; так мало видно
просвету! Кругом такие черные тучи, так тоскливо. Только, ка-
жется, благодаря некоторой дозе легкомыслия и жить можно,
mais si on va au fond des choses... enfin («но если посмотришь
в корень вещей..., то», — Ю. С.). Делаю себе нравственный pull
up («подтягивание», — Ю. С.) и иду».123
На глазах крепнущий напор революции давал достаточную
пищу пессимизму и Сергея Александровича, и тех многочислен-
ных теперь представителей правящей верхушки, которые видели,
что страна сдвинулась с места, и признавали, что направленное
против царизма движение достигло такой силы и в него уже
включились и включаются такие участники, что справиться с ним
самодержавию не удастся, тем более что сама власть смысла про-
исходящего не улавливает. Уже в конце 1901 г. стали уверенно
ожидать нового подъема революционной борьбы с будущего фев-
раля. Богданович записывала в дневнике о предстоящем в это
время совместном выступлении студентов и рабочих.124 Наслу-
шавшись, помимо этого, и многого другого от наполнявших _ ее
дом лиц самого высокого ранга, она, по-видимому, передавая
общее мнение, пишет о том, что «под Россией теперь образовался
вулкан, извержение может произойти с минуты на минуту», но
царю это «неведомо».125 Не утвердившись окончательно в прове-
дении какой-то определенной линии, он петляет, не зная, «какой
ему держаться политики». «При таком настроении свыше, — ком-
ментирует она, — добра ожидать трудно, министры наши ведь не
гении — скоро совсем не будут знать, на какой ноге плясать».126
Новые сведения, новые события теперь постоянно поддержи-
вают это чувство непрестанной тревоги. Записи вроде той, в ко-
торой рассказывалось о визите кн. Ухтомского, в середине
121 Там же, письмо вел. кн. Сергея Александровича вел. кн. Павлу
Александровичу от 4 ноября 1901 г., лл. 57 об.—58.
122 Там же, письмо вел. кн. Сергея Александровича вел. кн. Павлу
Александровичу от 6 ноября 1901 г., л. 60 об.
123 Там же, письмо вел. кн. Сергея Александровича вел. кн. Павлу
Александровичу от 13 ноября 1901 г., лл. 68—68 об.
124 Дневник А. В. Богданович, запись 24 декабря 1901 г., стр. 269.
125 Там же.
126 Там же.
156
января 1902 г. совершенно утрачивают сенсационность, приобре-
тают характер чего-то обыденного. «Как тяжело, грустно он смот-
рит на будущее, — читается в дневнике, — говорит, что быстрыми
шагами идем в пропасть, что царь печально окружен, что хоро-
шие, дельные люди отошли, спрятались, а возле царя — только
бездарности».127 Это та новая атмосфера, в которой существуют и
действуют верхи, тот воздух, которым они дышат. В этой атмо-
сфере делается возможным разговор, который имел Половцов
с вел. кн. Владимиром Александровичем в новом клубе, где со-
бирались лица самого высокого положения в империи — великие
князья, министры, сановники, царедворцы. Ощущение неминуе-
мой опасности было настолько острым, что Половцов счел нуж-
ным побеседовать о современном положении власти со своим
старым знакомым, вел. кн. Владимиром, чтобы тот тоже что-ни-
будь сделал для предотвращения нависшей угрозы. «События
надвигаются грозно, — говорил Половцов. — Неудовольствие, не-
уважение к правителям растет и выражается в неслыханных фор-
мах. .. От мала до велика всякий твердит, что так продолжаться
не может и что конец нынешнему правительству близок. В эту
минуту в клубе человек двадцать членов, из коих ни один не
скажет вам того, что я говорю, но кои поголовно во взаимных
разговорах все повторяют то, что я вам высказываю. Государь
при наилучших пожеланиях не имеет никаких твердых взглядов.
Среди окружающих его лиц нет ни одного, понимающего серьез-
ность положения и имеющего ясное понятие, что надо делать...
Положение с каждым днем делается более не только серьезным,
но и грозным».128 Но ничего не помогало. Нельзя было заце-
питься даже на этих, грозивших поражением, рубежах, закре-
пить хотя бы это вызывавшее такие опасения положение. Оно
продолжало стремительно ухудшаться, и параллельно с этим
в лагере охранителей нарастает пессимизм, появляется уже прямо
ощущение безвыходности. В конце марта Победоносцев пишет
о состоянии дел находившемуся за границей Кирееву. «Он так
удручен, так изнервничался, сидя в Петербурге и видя все, что
там делается, — излагалось содержание письма, — что намерен сбе-
жать и отдохнуть... здесь в Висбадене. И ему невмоготу! А ведь
он — привычный!».129
В этой обстановке непрестанно углубляющегося кризиса, когда
видимым образом заколебались основы, когда наступление рево-
люции приобретало все больший размах и одновременно проясня-
лась невозможность справиться с направленным против режима
движением привычными способами, наиболее ревностные охра-
127 Там же, запись 19 января 1902 г., стр. 276.
128 Из дневника А. А. Половцова. Красный архив, т. 3, 1923, запись
21 февраля 1902 г., стр. 122.
129 РО ГБЛ, ф. 126, к. 13. Дневник А. А. Киреева, запись 26 марта
1902 г., л. 129 об.
157
нители существующего режима идут для его спасения на отчаян-
ные шаги, пускаются в опаснейшие для него авантюры, броса-
ются в зубатовщину, думая с помощью этого троянского коня
изнутри подорвать силы внушавшего все больший страх неприя-
теля. Зубатовщина и стала, пожалуй, одним из самых вырази-
тельных показателей многостороннего кризиса царизма, сделав-
шись фокусом, в котором сошлись острейшие противоречия су-
ществующего строя. Сам Сергей Александрович, будучи одним
из авторов этой политики, воспринимал ее как меру весьма про-
тиворечивую. «Сегодня,— писал он Павлу 6 февраля 1902 г.,—
у меня были приятные минуты: я принимал депутацию рабочих
со всех механических заводов и мастерских моек., которым я
устроил и провел устав общ. самопомощи. Дело очень интерес-
ное, серьезное — даже, скажу, опасное, — обоюдоострое, но по
моему крайнему разумению необходимое по теперешним вре-
менам. Все люди молодые, развитые — элемент благодарный.
Пришли меня благодарить за содействие: один из них прочел мне
стихи, за сим я им сказал несколько прочувствованных слов,,
с каждым поговорил... Дай-то бог в добрый час!».130
Будущее вскоре показало, что одна сторона этой политики
оказалась гораздо острее другой. Здесь царизм ожидал один из
тяжелейших провалов. К горностаевой мантии не шел наряд ра-
бочего. Что этот маскарад кончится для его устроителей плохо,
заговорили сразу и в высшем правящем слое. Московская аван-
тюра повела к одному из острейших конфликтов наверху. Сергей
Александрович стал объектом самых резких нападок. Образчиком
может служить письмо к Витте бывшего министра император-
ского двора, члена Государственного совета гр. И. Воронцова-
Дашкова, которого Половцов, сам далеко не либерал, называл
«представителем консерватизма». «Мне, как и всем, известна
крайняя ограниченность и нравственная несостоятельность Сергея
Александровича, — комментировал он московские события, — но
никак не мог я ожидать, что его близорукость и вместе с тем
самонадеянность и отрицание всякой над ним власти дойдут до
таких размеров.
Ведь это государство в государстве! Вот что значит назна-
чать великих князей на ответственные должности. Нашего брата
давно бы повесили за такие деяния.
Неужели все это пройдет без усиленного протеста со сто-
роны тех ведомств, власть и компетенция которых нарушены?».131
130 ДГАОР, ф. 644, on. 1, д. 222. Письмо вел. кн. Сергея Александровича
вел. кн. Павлу Александровичу от 6 февраля 1902 г., лл. 25 об.—26. —
История зубатовщины освещена в статье А. П. Корелина «Русский поли-
цейский социализм» (Вопросы истории, № 10, 1968, стр. 41—58).
131 ЦГИА, ф. 1622, on. 1, д. 400. Письмо И. Воронцова Витте от 1 ап-
реля 1902 г., л. 1. — Витте хранил это письмо в своем архиве с пометой
«К истории зубатовщины».
158
Совершенно то же самое говорил Половцов вел. кн. Владимиру
Александровичу. Собственно московские дела и дали повод к их
беседе о положении в стране. В самом критическом духе ото-
звался об экспериментах Сергея Александровича и Витте,132 хотя
незадолго перед тем он развивал одинаковые мысли в письмах
кн. Мещерскому, увидев в самодержавии единственную альтер-
нативу социализму, так как только оно способно будто бы встать
над классами и прийти на помощь обездоленным.
Как видно, и сам Сергей Александрович не питал уверенности
в успехе своей затеи, находя ее опасной. Но другого выхода он
не видел. В возможности справиться с рабочим движением од-
ними репрессиями он, по-видимому, разуверился. А что с этой
стороны царизму грозит наибольшая опасность, он понял лучше
многих своих критиков. Сергей Александрович жил в постоянном
ожидании беды, и в этой атмосфере теперь никогда не оставляв-
шего его страха, основательность которого ближайшие события
доказали вполне, и были предприняты известные шаги, стало
возможным так поразившее верхи его появление среди рабочих
19 февраля. Помимо многих других писем, это состояние передает
его письмо Павлу, относящееся к началу зубатовщины и позво-
ляющее понять ее появление. В начале февраля последовало но-
вое выступление студентов. Сергей Александрович рассказал
Павлу, что это значило для него. Студенты университета устро-
или сходку и до ночи не расходились. Университетское началь-
ство обратилось за помощью к полиции. «... и вот в V2 1 ночи я
решился предписать Трепову очистить университет, — писал
Сергей Александрович. — Решение было страшное, но я по со-
вести находил, что иначе накликаешь на себя больше бед ожида-
нием завтрашнего дня; я много перестрадал, поверь мне — такие
минуты ужасны. Слава богу, все обошлось благополучно — ни-
каких насилий не было, ни одной царапины. Всю ночь просидел
с Истоминым и Гадоном... Осенил себя большим крестом когда
все было кончено и в 6 ч. утра Треп, ко мне приехал объявить,
что все они отправлены 500 ч. в перес. тюрьму. Мы с ним
крепко обнялись».133 Через день он снова пишет Павлу, что
страшившего его взрыва не произошло, объясняя это вмешатель-
ством высших сил: «Но тут, видно, действовала благодать гос-
подня! Я так молился».134
Оба письма — красноречивейшее свидетельство того, что в эту
эпоху царизм, пользуясь выражением Ленина, оказался припер-
тым к стене. А то, что у Сергея Александровича и его оппонентов,
согласно с ним констатировавших наличие опаснейшего кризиса,
132 С. Ю. Витте. Воспоминания, т. 2. М., 1960, стр. 217—220.
133 ЦГАОР, ф. 644, on. 1, д. 222. Письмо вел. кн. Сергея Александро-
вича вел. кн. Павлу Александровичу от 10 февраля 1902 г., лл. 29 об.—30.
134 Там же, письмо вел. кн. Сергея Александровича вел. кн. Павлу
Александровичу от 12 февраля 1902 г., лл. 31—31 об.
169
оказались разные взгляды на пути выхода из него или хотя бы
его ослабления, говорило о все углубляющемся кризисе самих
верхов. Этот последний как раз и находил отчетливое выражение
в разной оценке общей политической обстановки.
Наряду с паническим страхом, даже отчаянием, сквозившим
в каждом слове Сергея Александровича,135 и подобными настрое-
ниями у многих других лиц этого же круга, некоторые из кото-
рых теперь так неодобрительно встретили отчаянные попытки
Сергея Александровича предотвратить неудержимо надвигаю-
щуюся катастрофу, наличествовал и гораздо более спокойный
взгляд на происходящее. Наблюдателей, испытывавших с тече-
нием времени все большую тревогу по поводу происходящего,
поражало, как это было с харьковским губернатором Тобизеном,
что в Петербурге «все заняты балами, вечерами, а не видят и не
замечают, что кругом делается, что в России все из рук вон
плохо... Настроение в Харькове... такое, что только упади
искра — и пожар страшный разгорится. Но все это в Петербурге
не хотят принять во внимание — пляшут и перебирают косточки
Друг у друга».136 О том же в это же самое время говорил и Клей-
гельс. Он «сказал, что положение с каждым днем осложняется,
все делается хуже и хуже, тревожнее, но „наверху" как будто все
спокойно — балы идут своим чередом, обедают, танцуют и т. д.».137
Богданович тогда же записывает после разговора с обедавшим
у нее Стишинским: «Много серьезного говорилось, но впечатле-
ние — что не отдают себе отчета в Министерстве внутренних дел
(Стишинский в том числе), что данное положение очень серь-
езно».138 Менее всего это было под силу сделать главе Министер-
ства, имевшему репутацию человека, заинтересованного главным
образом в еде и развлечениях (в Харькове, где он служил вице-
губернатором, свидетельствовалось в дневнике Богданович, его
«считали ничтожеством полным» 139). Как государственного чело-
135 Уже после успокоительных писем в начале февраля 1902 г. он пи-
шет в последнем письме Павлу от 14 апреля 1902 г. перед разрывом с ним
по причине его женитьбы на Пистелькорс: «Не могу сказать, чтобы ра-
достно и с легким сердцем встретил я светлый праздник! (пасху,— ТО. С.).
Столько тяжелого, столько смутного всюду кругом, и в душе моей то же
ощущение» (см.: ЦГАОР, ф. 644, он. 1, д. 222, лл. 39—39 об.). Распростра-
ненность такого восприятия происходящего в среде, к которой принадле-
жал Сергей Александрович, подтверждается почти дословным повторением
написанного им в относящемся к этим же дням письме вел. кн. Николая
Михайловича своему отцу вел. кн. Михаилу Николаевичу: «Впечатление
5 дней, проведенных в Питере, самое тягостное, особенно после спокойной
жизни в Боржоме и шести дней у семейного очага в Дании. Полная анар-
хия всюду при расшатанности умов общества во всех его слоях», — писал
он 7 апреля 1902 г. (ЦГАОР, ф. 670, on. 1, д. 123, л. 157 об.).
136 Дневник А. В. Богданович, запись 19 января 1902 г., стр. 276.
137 Там же, запись 20 января 1902 г., стр. 276.
138 Там же, запись 23 января 1902 г., стр. 277—278.
139 Там же, запись 26 января 1902 г., стр. 278.
160
века его дополнительно обрисовывал разговор с одним близким ему
лицом, считавшим, что между теперешними событиями и общим
состоянием послереформенного общества есть очевидная связь.
«Сипягин, — описывался этот эпизод в дневнике Половцова, —
просил этого человека не продолжать такого разговора, так как он
не любит общих вопросов, а считает достаточным разрешение част-
ных, по мере их возникновения».140 Для хорошо знавших прави-
тельственную среду, видевших, что в ней делается, и даже при-
надлежавших к ней лично, по крайней мере некоторым из них,
было понятно, что каких-либо перемен к лучшему ожидать не
приходится, и источником утешения могло быть только предполо-
жение, что такое, пусть явно неблагополучное, положение может
продолжаться до бесконечности. Именно такой взгляд высказал
вел. кн. Михаил Николаевич в разговоре с Половцовым. «На все,
что творится в Петербурге, — записывал тот 27 февраля 1902 г., —
не вникая вглубь, смотрит с сожалением и равнодушием, выте-
кающим из убеждения, что помочь ничем нельзя, а в сущности
всегда так было, а потому, вероятно, всегда так и будет».141
Все происходящее в стране говорило, однако, о том, что если
верхи готовы вести прежний образ жизни, сводившийся теперь
к процессу разложения, прогрессирующему все более быстрым
темпом, то низы поднимаются, чтобы опрокинуть весь старый
строй. Весной 1902 г. происходят знаменитые выступления
крестьян Полтавской и Харьковской губерний. 2 апреля для пра-
вящих кругов прозвучал еще один звонок — был убит Сипягин.
Вся страна бурлила. 6 мая 1902 г. Половцов записывает у себя
в дневнике: «В Нижнем и Саратове толпа с красными знаменами
бушевала на улицах. Это вчера, а что будет завтра, так как редко
проходит день без новостей подобного рода».142 Его пожелание
в день рождения вел. кн. Владимира Александровича: «Да хра-
нит вас провидение от надвигающихся на нас бедствий».143 Бесе-
дуя в эти же дни с Витте, Половцов слышит от него, что необхо-
димы без потери времени решительные меры.144 Встретившись
с ним спустя почти полгода, он застает его в мрачном настрое-
нии — царь ударился в мистику, во дворце появился проходимец
месье Филипп, введенный туда черногорками, внушающими
охотно слушающему их Николаю, что всеми его поступками ру-
ководят высшие силы, «отсюда,— записывал Половцов слова
Витте, — нетерпимость какого бы то ни было противоречия и пол-
ный абсолютизм, выражающийся подчас абсурдом».145 Все, что
140 Из дневника А. А. Половцова. Красный архив, № 3, 1923, запись
1 апреля 1901 г., стр. 88.
141 Там же, стр. 123.
142 Там же, запись 6 мая 1902 г., стр. 146.
143 Там же, запись 10 апреля 1902 г., стр. 134.
144 Там же, запись 18 апреля 1902 г., стр. 138.
145 Там же, запись 1 сентября 1902 г., стр. 158.
Н Ю. Б. Соловьев
161
было известно, все встречи, разговоры, факты давали Половцову
основание подвести перед отъездом из Петербурга в конце сен-
тября 1902 г. такой итог существующему положению: «Глубоко
грустные впечатления о временах, переживаемых отечеством,
увожу с собой. Благодаря ничем не сдерживаемому чиновничьему
произволу, бессмысленным бюрократическим фантазиям, регла-
ментации, доходящей до комизма, отсутствию всякой здравой,
предварительно обсужденной политики, капризному вмешатель-
ству в дела и в особенности в выборы людей императриц, вели-
ких князей, княжен и окружающей их толпы негодяев русский
народ все более приходит в угнетенное, бедственное положение.
Терпение его ослабевает, почва для анархии делается все более
и более плодотворной... Россию ожидают великие бедствия».146
Действительно в жизни страны совершался крутой поворот.
Слова Половцова не были одной только очередной иеремиадой,
сотой вариацией на его излюбленную тему, что все идет вкривь
и вкось. То, о чем он предупреждал и чего он боялся десятиле-
тиями, теперь начинало осуществляться. Угрозы, вчера еще под-
спудные, сегодня поднимались во весь рост. «Мы переживаем
бурные времена, — характеризовал Ленин обстановку во вторую
половину 1902 г., — когда история России шагает вперед семи-
мильными шагами, каждый год значит иногда более, чем десяти-
летия мирных периодов», и подчеркивал далее: «Революционное
движение продолжает расти с поразительной быстротой,—
и „наши направления44 дозревают (и отцветают) необычайно
быстро».147
Правда была такова, что от нее уже нельзя было скрыться,
не обратить на нее внимание. Останься жив Сипягин, и для него,
видно, пришла бы все же пора посмотреть на обстановку с общей
точки зрения, во взаимосвязи главных действующих на политиче-
ской арене факторов. Плеве, обладавшему, конечно, гораздо боль-
шим умом, чем его предшественник, и имевшему перед глазами
его судьбу, сделать это было легче. Он признавал — власть пере-
живает глубокий кризис. Положение, рассуждал он в разговоре
с Половцовым в самом начале 1903 г., «серьезное, но не безвыход-
ное».148 Исходным пунктом для него служил тот факт, что «в Рос-
сии, за исключением небольшого числа людей, получающих значи-
тельное содержание и имеющих случай быть удостоенными
высочайшей улыбкой, все население поголовно недовольно прави-
тельством».149 А между тем «в средствах к изменению такого по-
146 Там же, запись 22 сентября 1902 г., стр. 161.
147 В. И. Л е н и н. ПСС, т. 6, стр. 377.
148 Из дневника Половцова. Красный архив, № 3, 1923, запись 5 января
1903 г., стр. 168.
149 Там же. — Охранители возлагали на него особые надежды, ожидая,
что он как-нибудь придумает, как выйти из кризиса, по крайней мере
сгладит его остроту. Его назначение, писал отцу вел. кн. Николай Михай-
162
ложения нет никакого согласия между министрами». Плеве осо-
бенно отметил оппозицию Витте. Действительно между обоими
существовало давнее разномыслие. Для Витте его противник был
«лишь умный, культурный и бессовестный полицейский»,150 ло-
зунгом которого было спокойствие, «т. е. сохранение полицейско-
государственного режима, дающего внешнее спокойствие».151 При-
знавая, что подавляющее большинство населения страны недо-
вольно существующим положением, «он... не мог придумывать
никаких мер для устранения этого общественного возмущения,
кроме мер полицейских, мер силы или мер полицейской хит-
рости».152 Знаменательное и не первое сопоставление позиций
обоих по основным вопросам государственной жизни произошло
незадолго до отставки Витте, в Крыму, в октябре 1902 г. Витте
как раз в связи с сельскохозяйственным совещанием заговорил
о той политике, которую следовало бы проводить самодержавию
в отношении оппозиционного движения, которое воспользовалось
совещанием, чтобы выставить свою программу, и с которым Плеве
вел на этой почве борьбу. Витте доказывал, что это движение
«гораздо глубже, чем думают», что оно «переросло тот аппарат
воздействия, который имеется в распоряжении министра внут-
ренних дел», что вообще самодержавию гибельно становиться ему
поперек дороги, а нужно, напротив, «пойти навстречу движению...
по возможности встать во главе его, овладеть им».153 Плеве не от-
рицал, что положение весьма серьезно и что движение глубже,
чем думает царь.154 «Очень может быть, — соглашался он, — что
мы накануне больших потрясений, которые поколеблют государ-
ство».155 Но вывод он делал противоположный выводу Витте:
«... если мы не в силах изменить историческое течение событий,
лович о своем, понятно, круге, было «встречено всюду сочувственно, и это
редкость» (ЦГАОР, ф. 670, on. 1, д. 123. Письмо вел. кн. Николая Михай-
ловича вел. кн. Михаилу Николаевичу от 7 апреля 1902 г., л. 157 об.).
По прошествии почти полугода знаменательная запись появляется в днев-
нике Киреева: «Присматриваюсь к положению дел. Кажется, Плеве — наша
последняя карта. Смешно сказать, а несомненно он последняя карта.
Конечно, в числе 130 миллионов людей есть сотни людей таких же спо-
собных, но никого нет вблизи престола. Да и то — не поздно ли?!?» (РО
ГБЛ, ф. 126, к. 13. Дневник А. А. Киреева, запись 14 сентября 1902 г.,
л. 168).
150 С. Ю. Витте, ук. соч., стр. 216.
151 Там же, стр. 217.
152 Там же, стр. 216.
153 Отрывки из воспоминаний Д. Н. Любимова. Исторический архив,
№ 6, 1962, стр. 82.
154 Об оценке Николаем значения текущих событий дает представление
и запись в дневнике Киреева от 30 сентября 1902 г.: «Толковал с в. кн.
Дмитрием Константиновичем. Удивительное ослепление. Им (Imperiaux)
(т. е. царствующим особам, — Ю. С.) кажется, что положение наше совер-
шенно гарантировано, что живем мы „как у Христа за пазухой**» (РО ГБЛ,
ф. 126, к. 13, л. 171).
155 Отрывки из воспоминаний Д. Н. Любимова, стр. 82.
11*
168
ведущих к колебанию государства, то мы обязаны поставить ему
преграды, дабы задержать его, а никак не плыть по течению, ста-
раясь быть всегда впереди».156 Признавая возможность в России
революции, он был уверен, что так называемое общество будет
вскоре отстранено вслед за старым режимом от власти, что рву-
щиеся к ней «выдали так много векселей, что им придется платить
по ним и сразу идти на все уступки», и в конце концов «они сва-
лятся со всеми своими теориями и утопиями при первой осаде
власти».157
Неудача курса Плеве была убедительно, прежде всего для вер-
ков, зафиксирована убийством министра летом 1904 г. После этого
начался период метаний, порядком разболтавших машину само-
державия. Дело дошло до того, что, записывала Богданович нака-
нуне кровавого воскресенья, в недоумении были сами жандарм-
ские генералы.158 Но уже ничто не могло вывести самодержавие
из тупика, предотвратить революцию, приближение которой мно-
гие из стоявших наверху заметили за годы до того, как она слу-
чилась.
Попытка в эту предреволюционную эпоху вернуть дворянству
прежнюю силу и влияние заранее была обречена на провал.
А то, что она была все-таки сделана, служит одним из наиболее
очевидных проявлений ослепления, в котором действовала верхов-
ная власть. Находясь на краю пропасти, она решила, что настало
время восстановить дореформенные порядки, оживить то, что
считалось мертвым еще в начале 90-х годов.
456 Там же.
457 Там же.
158 Дневник А. В. Богданович, запись 12 декабря 1904 г., стр. 318.
Ч А С Т Ь
ВТОРАЯ
Глава ill
ПОЛИТИКА УКРЕПЛЕНИЯ
КЛАССОВЫХ ПОЗИЦИЙ ДВОРЯНСТВА
В 8О-е И ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ 9О-Х ГОДОВ
Политика царизма в дворянском вопросе развертывалась
в рамках общего кризиса системы и была одним из наиболее зна-
чительных и заметных его проявлений. Самодержавие при Алек-
сандре III, в это «провозглашающее девизом восстановление дво-
рянства царствование»,1 предпринимает систематические попытки
укрепить классовые позиции своей социальной основы. В этих
усилиях оно потерпело одну из самых существенных общеполи-
тических неудач. Все старания на протяжении двух десятилетий
восстановить силы сословия, хотя бы предотвратить его упадок и
разложение, оказались безрезультатными.
Начало продворянской политики было связано с именем Тол-
стого. На приеме у царя при назначении его министром внутрен-
них дел он заявил, что не признает «крестьянской России», про-
тивопоставив ей дворянство как главный предмет заботы прави-
тельства. «Ваши предки создали Россию; но они нашими руками
ее создали»,2 — представил он царю прямую зависимость власти
от ее социальной опоры. Александр III при этих словах «покрас-
нел и отвечал, что он этого не забывает».3
В первое же время нового царствования дворянская тема де-
лается одной из главных в публицистике Каткова. Еще накануне
мартовских событий в «Московских ведомостях» появились статьи,
в которых он изложил свой взгляд на современное значение дво-
рянства. В связи с московскими дворянскими выборами Катков
писал 12 января 1881 г. о капитальных переменах в положении
господствовавшего при крепостном праве сословия. «Дворянская
1 Дневник А. А. Половцова, т. II. 1887—1892 гг. М., 1966, запись 12 ап-
реля 1892 г., стр. 447.
2 П. А. Валуев. Дневник 1877—1884. Пгр., 1919, запись 22 октября
1882, стр. 208.
3 Там же.
iee
организация еще продолжает свое существование, — говорилось
в статье, — но она, видимо, ослабела и как бы потерялась среди
нового окружающего ее строя. Дворянство как бы не чувствует
почвы под собою, как будто не находит себе места среди новых
формаций, как будто не видит, зачем оно еще существует и к чему
оно может еще служить».4 Разница между прошлым и настоящим
представлялась ему очень значительной. До реформы дворянство
было «всем в государстве», в современную же эпоху оно «как бы
пережило само себя и остается только как воспоминание, как пре-
дание, как отголосок минувших дней». Однако, рисуя эту картину
дворянского упадка, Катков вовсе не считал, что роль сословия
сыграна. Ему казалось своевременным «ободрить дворянство, под-
нять его дух, напомнить ему о прошлом, оживить его веру в свое
призвание».5 Именно в этом духе была написана следующая пере-
довая на ту же тему пять дней спустя. «Жалеть ли о том, что
дворянство перестало быть в государстве тою громадною силой,
какою оно было при крепостном праве?»,6 — спрашивалось
в статье. Ответ сводился к тому, что упадок дворянства не оста-
нется «без существенного ущерба для целого», т. е. для всей си-
стемы пережитков крепостничества с главным среди них — само-
державием, на страже которого стоял Катков. Самодержавное
государство, доказывал он, не может обойтись без организованной
политической поддержки той части общества, которая столетия
составляла опору власти. Значение дворянства вытекало из того,
что в нем «прежде всего и с особенною силою отзывается... то,
что полезно и что вредно русскому государству».7 И тогда как все
остальные общественные группировки способны представлять
лишь свои частные интересы, дворянство «не может представ-
лять собой ничего иного, как местное выражение великого це-
лого».8 Так ясно намеченный продворянский курс Катков имел
случай подтвердить в конце того же года в связи с введением
обязательного выкупа еще оставшихся не выкупленными из-за
противодействия помещиков крестьянских наделов. Катков напа-
дает на тех, кто хотел бы, как ему казалось, придать операции
«значение меры карательной для помещиков и совершить ее на
условиях для них разорительных».9 Практически речь шла
о 50 млн руб., которые, полагал Катков, в любом случае должны
были быть выплачены помещикам. Отдавая себе отчет, насколько
неполитично будет заставлять крестьян выплатить столь значи-
тельную сумму, он предлагал выделить ее из общегосударственных
4 М. Н. Катков. Собрание передовых статей «Московских ведомо-
стей». 1881. М., 1898, Московские ведомости, 12 января 1881 г., стр. 26.
5 Там же.
6 Там же, Московские ведомости, № 18, 17 января 1881 г., стр. 39.
7 Там же, стр. 40.
8 Там же.
9 Там же, Московские ведомости, № 328, 5 декабря 1881 г., стр. 588.
166
средств.10 «Не скупясь на ежегодные громадные субсидии нашим
полуиностранным железнодорожным обществам... следует ли от-
казывать в справедливом русскому поместному дворянству»,11 —
обосновывал он эту претензию. Катков и в дальнейшем продол-
жает тревожиться, как бы не пострадали интересы дворянства, не
случилось бы так, что крестьянство получит известное облегчение,
а дворянство останется без соответствующего вознаграждения.
Самодержавие, доказывает он, в собственных интересах не должно
так поступать. «Сила, представляемая дворянством, осталась, спо-
собная и при новых условиях, — приводился главный аргумент, —
исполнять свое органическое назначение, состоящее в службе
государственному делу».12 Как раз в дворянском вопросе и сле-
дует «воздержать дух отрицания», а иначе вместе с дворянством
поколеблется и весь старый строй. В окончательном итоге-при
решении этого дела правительство поступило в согласии с настоя-
ниями Каткова, отойдя от первоначально занятой позиции. Когда
в апреле 1881 г. в Государственном совете обсуждали, как посту-
пить с выкупом, то только Тимашев поднял вопрос об уплате по-
мещикам всей суммы без вычета 20%. Ему возражали Абаза и
Рейтерн, спрашивая, за чей счет должна производиться выплата
40 с лишком миллионов рублей тем помещикам, которые упорно
уклонялись от выкупа и в сущности препятствовали проведению
реформы.13 У казны не хватало денег на самое необходимое, а по-
ложение крестьян, указывали оппоненты, таково, что и сам Ти-
машев считает нужным понизить следуемые с них платежи.
На это Тимашеву возразить было нечего, и он ограничился тем,
что потребовал занесения его мнения в журнал. «Разумеется, —
писал по этому поводу Перетц, — ему хотелось очистить себя
в глазах своих единомышленников-крепостников».14 Изданный
указ предусматривал выплату помещикам 80% выкупной суммы,
но это положение продержалось лишь до министерства Толстого.
Взяв открыто продворянский курс, он в качестве одного из первых
шагов на этом пути добился отмены прежнего решения. В феврале
1883 г. на совещании у царя при участии Победоносцева, Бунге,
Набокова, Островского и вел. кн. Владимира, созванном для об-
суждения внесенного Толстым представления, признали возмож-
ным вопреки возражениям Бунге произвести выплату помещикам
суммы в 46 млн руб. «Решение вроде того, — комментировал его
Половцов, — как если бы было решено объявить войну, а военному
министру приказать распорядиться приготовлением войска».15
10 Там же, стр. 591.
11 Там же.
12 Там же, Московские ведомости, № 3, 2 января 1882 г., стр. 8.
13 Дневник Е. Л. Перетца (1880—1883). М.—Л., 1927, запись 27 апреля
1881 г., стр. 66.
14 Там же, стр. 67.
15 Дневник А. А. Половцова, т. I. 1883—1886 гг. М., 1966, запись 21 фев-
раля 1883 г., стр. 51.
167
15 мая 1883 г., в день коронации Александра III, издается закон,
по которому сверх 80% выкупной суммы дворяне получали допол-
нительно еще 8.5% стоимости надела.
Продворянская политика начинает приобретать все более опре-
деленные черты ко времени коронации, когда царь должен был
показать, какого он будет держаться направления. Накануне этого
события с разных сторон ведется разработка политической плат-
формы нового царствования, пишутся записки, составляются
проекты. Как уже отмечалось, внимание Александра III при-
влекла записка начальника главной императорской квартиры ге-
нерал-адъютанта О. Б. Рихтера, в которой делалась попытка на-
метить программу действий правительства и в которой свидетель-
ствовались неустойчивость общего положения, состояние широко
распространенной неудовлетворенности существующей политиче-
ской обстановкой по прошествии более чем двух лет после начала
нового правления.
Предлагаемые реформы затрагивали три вопроса — экономи-
ческий, административный и сословный. В последнем случае
утверждалось, что хотя нововведения, проведенные при Алек-
сандре II, и были вызваны «настоятельными требованиями
жизни», они имели последствием «умаление, если не сказать
уничтожение, привилегий, которыми пользовалось дворянство».
От этого изменилась в худшую сторону структура власти. «Поня-
тие о государственном строе, — развивал О. Б. Рихтер эту
мысль, — вылилось в формулу: царь и народ, т. е. представляя
ее графически: высокий столб, на вершине которого царь, а осно-
вание покоится на необъятной стихийной силе, называемой наро-
дом».16 При таком устройстве положение власти представлялось
ему непрочным, так как сама основа может заколебаться, и Рих-
тер опасался за судьбу режима, пока между самодержавием и
народной массой, в которой нельзя быть уверенным, не встанут
дворянство, армия, духовенство, купечество. Государственный
строй в таком виде, изображаемый графически пирамидой, на
вершине которой будет находиться самодержавный царь, приобре-
тет, как уверял автор записки, гораздо большую устойчивость.
Главный вывод из этого рассуждения заключался в том, что «дво-
рянством как ближайшею опорою трона необходимо дорожить,
его нужно поднять в собственных его глазах и заставить в силу
предоставляемых выгод заняться своими имениями».17
Возможно, существует связь между этой запиской и данным
уже 31 марта 1883 г. начальнику собственной канцелярии
царя С. А. Танееву повелением рассмотреть вопрос о новом по-
рядке причисления к дворянству с тем, чтобы отныне в дворяне
16 ЦГАОР, ф. 677, on. 1, д. 559. Копия собственноручной записки гене-
рал-адъютанта О. Б. Рихтера от 26 марта 1883 г., л. 3 об.
17 Там же, л. 4.
168
возводились лишь за «особые заслуги и с личной санкции
императора.18 Соответствующие рекомендации были представ-
лены председательствуемой С. А. Танеевым Комиссией об
изменении чинопроизводства в гражданском ведомстве в январе
1885 г.
Подготавливаемый поворот в сторону дворянства, которое,
конечно, и прежде вовсе не находилось в таком загоне, как это
изображалось помещичьими апологетами, был открыто провозгла-
шен в дни коронации, когда царь обратился к собранным со всей
России волостным старшинам со знаменитым наставлением слу-
шаться предводителей дворянства. Отмечая это как значительный
факт в своем дневнике, Шестаков высказывал уверенность, что
произнести речь царя побудил Толстой.19 В поддержку взятого
курса немедленно выступили «Московские ведомости». «Новая
открывшаяся эра, — писал Катков 21 мая 1883 г., — будем на-
деяться, положит конец всяким неясностям и шатаниям, которые
были последствием быстрых и недостаточно согласованных ново-
введений».20 Подчинение крестьян помещичьей опеке и надзору,
как это намечалось Александром III, представлялось Каткову наи-
более важной политической задачей. Через день он снова возвра-
щается к этой теме. Теперь конец всем слухам о переделах и бес-
платных увеличениях наделов, заключал он. Но Катков придавал
словам царя и более широкое значение, видя в них осуждение
«недовольства и страсти к переменам и приключениям», кото-
рыми, считал он, была охвачена народная масса. Он ожидал, что
теперь будет поставлена преграда к «разложению веками сло-
жившегося семейного быта народа». Сохранение старого строя
жизни и обеспечивалось приветствуемой Катковым отдачей кре-
стьян под какую-то видоизмененную помещичью опеку или по
крайней мере покровительство. «Из теснейшего единения обоих
сословий дворянство вынесет себе обновление и оживление, а кре-
стьянство найдет в нем ограждение от „кулаков" и всяких вра-
жеских попыток»,21 — в таком виде рисовались ему их будущие
отношения.
Рядом с утверждением дворянского направления в высших
правительственных сферах наблюдается еще и другое стремле-
ние — pousser la fine fleur de Г aristocratic (взрастить изысканный
цветок аристократии), как определил его Киреев, отнесясь к этому
18 ЦГИА, ф. 1409, оп. 4, д. 14815. Журнал Особого совещания по во-
просу об изменении действующих законоположений о порядке чинопроиз-
водства в гражданском ведомстве (заседания 20 декабря 1884 г., 3 и 18 ян-
варя 1885 г.), л. 34.
19 ЦГАВМФ, ф. 26, on. 1, д. 3. Дневник И. А. Шестакова, запись 21 мая
1883 г., л. 34 об.
20 М. Н. Катков, ук. соч. Московские ведомости, № 140, 21 мая
1883 г., стр. 242.
21 Там же, Московские ведомости, № 142, 23 мая 1883 г., стр. 245.
169
с некоторым недоумением. «Но ведь где же ее взять?!... Ведь па
ней далеко не уедешь... На нашей-то»,22 — скептически оценивал
он потенции знатного дворянства, имевшего своим представите-
лем прежде всего министра Двора Воронцова, который в этом
случае проводил линию, несколько отличную от линии министра
внутренних дел. «Направление Толстого не „аристократическое44,
а „дворянское44, — проводил Киреев разницу между ними. — Ари-
стократии у нас нет, а дворянство есть», и на него, пусть и заклю-
чающее в себе элементы оппозиции, «можно еще опереться».23
И действительно самодержавие избрало именно этот путь, но об-
щая беспрограммность власти сказывалась и здесь. Намеченный
курс в первые годы не проявился в конкретных, согласованных
между собой действиях. Ни Толстой, ни тем более царь не распо-
лагали планом его осуществления. Он был привнесен в прави-
тельство извне в виде известной статьи Пазухина, появившейся
в мартовской книжке «Русского вестника» за 1885 г., — «Совре-
менное состояние России и сословный вопрос». И до этого важного
в истории внутренней политики самодержавия момента дворян-
ская реакция пробовала найти способы упрочить положение поме-
щиков. Само дворянство в этот период с особенной настойчивостью
добивается прямой материальной поддержки от государства.
В конце 1883 и в первое полугодие 1884 г. не проходит и месяца,
чтобы в Министерство внутренних дел не поступило одного или
даже нескольких ходатайств дворянских или земских собраний об
организации долгосрочного государственного кредита. Его отсут-
ствие изображается главной причиной переживаемого дворян-
ством упадка. Образчиком мотивировки может служить обраще-
ние бессарабского дворянства, принятое 11 января 1884 г. «Теперь
мы, — заявляли бессарабские помещики, — в качестве беспомощ-
ных зрителей должны присутствовать при все более и более уси-
ливающемся переходе дворянских родовых имений в руки вла-
дельцев из других сословий.
Кулачество равно наложило свою тяжелую руку как на скуд-
ные достатки поселянина, так и на родовое дворянское
поместье».24 Верховная власть вполне признала основательность
этой аргументации. «Действительно пора, наконец, сделать что-
нибудь, чтобы помочь дворянству», — гласила известная резолю-
ция Александра III на ходатайстве орловского дворянства, посту-
пившем в декабре 1883 г. Следом же аналогичные ходатайства
подаются калужским и воронежским дворянством. «Все
о том же! — наложил Александр III 24 декабря 1883 г. резолюцию
22 РО ГБЛ, ф. 126, к. 9. Дневник А. А. Киреева, запись 17 мая 1883 г.,
л. 207.
23 Там же, лл. 207 об.—208.
24 ЦГИА, ф. 593, on. 1, д. 103. Отношение бессарабского губернского
предводителя дворянства министру финансов 24 апреля 1884 г., л. 62.
170
на первом. — Я говорил сегодня об этом с министром финансов,
надеюсь, что можно будет помочь».25
На этом этапе пожелания старорежимного дворянства сводятся
прежде всего к сохранению существующего положения. На пер-
вый план выступают оборонительные задачи. Наступательные на-
мерения возникнут позднее, найдя наиболее полное выражение
в статье Пазухина. Но и до ее появления В. П. Мещерский в июне
1884 г. представил Александру III проект укрепления классовых
позиций помещиков. Главной задачей выставлялось оживление
жизни в провинции, а это предполагалось достичь именно путем
подъема дворянства. В перечне конкретных мер первым пунктом
значилось восстановление долгосрочного и дешевого кредита для
помещиков.26 Мещерский, таким образом, засвидетельствовал со
своей стороны, что именно этому дворянство придавало наиболь-
шую важность. Кроме того, предлагалось предоставить губерн-
ским дворянским собраниям право кредитоваться у казны для по-
купки дворянских имений, переходящих к недворянам. Мещер-
ский считал необходимым укрепить и служебные преимущества
дворянства. Рекомендуя строже производить отбор губернаторов,
он советовал при назначениях отдавать предпочтение дворянам
перед чиновниками.27 Дворянам же, ведущим собственное хозяй-
ство, нужно оказывать «прямое поощрение сверху». Наконец, име-
лось в виду «усиление прямых знаков царского благоволения к гу-
бернским и уездным предводителям дворянства, заслуживающим
поощрения честною и полезною службою».28
Необходимость пойти на эти шаги аргументировалась тем, что
между судьбой дворянства и судьбой самодержавия существует
прямая связь, как существует прямая связь между сохранением и
реставрацией порядков николаевского царствования, его методами
действия и современным государственным строем, который может
продержаться, если он будет идти тем же путем. Все новое было
враждебно и самодержавию, и дворянству — такова логика Ме-
щерского. «Незаметно поддаваясь теории, — предостерегал он
Александра III от каких-либо уступок новым веяниям, презри-
тельно называвшимся теориями, — очень легко от теории кре-
стьянского счастья, от всесословного или земского хозяйства
прийти к теории уничтожения дворянства, а от нее к уравнению
всех сословий под ценз образования, а от этой теории до теории
бесполезности самодержавия один шаг. Этот шаг почти был сде-
лан».29
25 ЦГИА, ф. 593, on. 1, д. 103. Отношение Министерства внутренних
дел министру финансов 24 декабря 1883 г., л. 11 об.
26 ЦГАОР, ф. 677, он. 1, д. 108. Письмо В. П. Мещерского Але-
ксандру III от 11 июня 1884 г., л. 18.
27 Там же, л. 18 об.
28 Там же, л. 19.
29 Там же, л. 22.
171
Все эти соображения Мещерский смог спустя четыре месяца
устно изложить царю — 22 октября Александр III принимал его*
у себя в течение двадцати минут. В этот день издатель «Гражда-
нина» получил разрешение вести специально для царя дневник,
о существовании которого никто не должен был знать. Мещерский
просил Александра III хранить это в тайне даже от Победонос-
цева.30 «Отрадно было слушать от государя, — информировал Ме-
щерский царя об их встрече и сущности состоявшегося раз-
говора, — что он сочувствует моим мыслям о помещиках. Он при-
бавил, что поручил министру финансов разработать проект
кредита для помещиков и вообще землевладельцев. Дай-то бог».31
Мещерский не остановился на одной информации, а сразу пере-
шел к деловым советам, как царю следует поступить дальше, ка-
кой держаться линии. «Необходимо, чтобы государь торопил ми-
нистра финансов, т. е. высказывал нетерпение и близкое участие
к этому делу».32 Он особенно предостерегал против воздействия
на Министерство финансов со стороны ипотечных банков. «Им не-
навистна идея поднятия дворянства, — соответствующим образом
настраивал он царя, — ибо они чувствуют, что с поднятием дво-
рянства сильнее станет самодержавие и дальше уйдет замысел
конституции, т. е. жидовского полновластия. Крайне необходимо
также, чтобы кредит для помещиков был как можно долгосрочнее
и как можно дешевле».33 Мещерский подал и другой совет — по-
30 Там же, дневники В. П. Мещерского для Александра III, запись
19 ноября 1884 г., л. 76.
31 Там же, запись 22 октября 1884 г., л. 78.
32 Там же.
33 Там же, л. 78 об. — Мещерский наверняка был осведомлен о ходе
дела по учреждению банка и, нападая на противодействие частных бан-
ков, очевидно, имел в виду поданную их представителями в мае 1884 г.
записку о тех трудностях, с которыми будет сопряжено устройство госу-
дарственного кредита для помещиков. Записка явилась ответом на обра-
щение Министра финансов в январе 1884 г. к съезду представителей ипо-
течных банков с призывом понизить процент по выдаваемым ссудам, по-
скольку предполагается организовать государственный земельный банк.
В записке доказывалось, что тех, кто громче всех жалуется на отсут-
ствие дешевого кредита, никакой кредит не спасет, что жалобщиками
являются «не землевладельцы, нуждающиеся в нем (в кредите, — Ю. С.)г
а исключительно лица, заложившие уже свои имения, и в особенности те
из них, которые взяли ссуды из Общества взаимного поземельного кредита,
а также дворяне, истратившие полученные из банков деньги непроизводи-
тельно» (ЦГИА, ф. 1152, on. X, 1885 г., д. 281. Записка министра финансов
об учреждении Государственного земельного банка 22 февраля 1885 г.г
л. 3). Авторы записки объясняли, что величина процента по ссудам опре-
деляется состоянием денежного рынка, и предупреждали, что искусственно
удешевленный кредит причинит вред дворянству, «послужит к новому
усиленному обременению земли долгами, причем добытые средства пойдут
так же непроизводительно, как и прежде, последствием этого будут только
новые жертвы разорения». Правительство ожидали здесь крупные хло-
поты, поскольку широкая продажа имений несостоятельных должников
будет противоречить основной цели банка, и поэтому оно будет вынуждено
вступить «на такой широкий путь льгот, который уже в самом себе будет
172
ручить разработку проекта на этих основаниях специальной комис-
сии, куда должны войти представители помещиков, приехавшие
в Петербург для участия в работах кахановской Комиссии. В та-
ком составе она могла сообразить меры «и вообще для поднятия
помещичьего благосостояния! Могла бы выйти вещь блистательно
и практически хорошая».34
Частично пожелания Мещерского были осуществлены, так как
готовый проект банка обсуждался 3 января, а также 4 и 8 фев-
раля 1885 г. в Особом совещании под председательством министра
финансов и в составе харьковского губернского предводителя дво-
рянства А. Р. Шидловского и членов кахановской Комиссии, пред-
ставителей дворянства кн. А. Д. Оболенского, кн. А. И. Гагарина,
И. А. Горчакова, Д. А. Наумова и С. С. Бехтеева.35 Организация
банка была решенным делом, и еще до встречи с Мещерским Алек-
сандр III говорил о своем намерении с Абазой, назначенным пред-
седателем Департамента экономии Государственного совета, уточ-
нив, что банк должен служить поддержкой именно среднему зем-
левладению.36 Абаза в ответ высказал несколько иное мнение,
попытавшись убедить царя, что доступ к кредиту должен быть
открыт и крупному землевладению, и мелкому крестьянскому.
В сущности план организации банка не принял еще у Алек-
сандра III определенных очертаний, и конкретной разработкой
проекта занялась созданная в Министерстве финансов комиссия.
Ее деятельность с самого начала вызывала подозрения в тех кру-
гах, которые видели в банке средство снабдить дворянство потреб-
ными денежными ресурсами, не делая возврат позаимствованного
безусловной необходимостью. В середине ноября 1884 г. Мещер-
ский пугал царя тем, что в состав комиссии вошли лица «безус-
ловно красного направления».37 С их стороны предпринимается
заключать обильный источник финансовых затруднений». Весь план рас-
сматривался как совершенно беспочвенный и не могущий привести к же-
лаемому результату по той причине, что, указывалось в записке, «по мне-
нию съезда, самый широкий кредит, самая широкая готовность прави-
тельства нести убытки, лишь бы облегчить землевладельцев, не спасет
тех, которые находятся уже на пути к разорению, потому что разорение
это вызывается их личными свойствами, их отношением к принадлежащей
им собственности, их, так сказать, нравственною несостоятельностью»
(там же, л. 5 об.).
Записка не помешала организации дворянского банка, но основное из
предсказываемого в дальнейшем сбылось. Искусственно удешевленный кре-
дит не только не смог восстановить экономические силы дворянства, но
скорее содействовал дальнейшему упадку не сумевших приспособиться
к развивающемуся капитализму помещиков.
34 ЦГАОР, ф. 677, on. 1, д. 108. Дневники В. П. Мещерского для Але-
ксандра III, запись 22 октября 1884 г., л. 79.
35 ЦГИА, ф. 593, on. 1, д. 103. Журнал Особого совещания для обсужде-
ния проекта положения о Государственном земельном банке, лл. 143—146
36 Дневник А. А. Половцова, т. I, запись 14 октября 1884 г., стр. 248
87 ЦГАОР, ф. 677, on. 1, д. 111. Дневники В. П. Мещерского для
Александра III, запись 15 ноября 1884 г., л. 7.
173
«роковое и дерзкое покушение обмануть намерения и желания
государя». Узнав о действительно существовавшем намерении объ-
единить учреждаемый для дворянства банк с крестьянским, Ме-
щерский изображал это как «ужасный заговор» против помещи-
ков, имеющий целью перепродать помещичью землю крестьянам.
И в дальнейшем Мещерский неоднократно старался скомпромети-
ровать комиссию, но царь, по-видимому, не был убежден до конца
своим тайным советником, и уже в марте 1885 г. Половцов запи-
сывал со слов вел. кн. Михаила Николаевича, что Александр III
пожелал, чтобы при прохождении дела об учреждении банка че-
рез Государственный совет были представлены по возможности
разные точки зрения, так как он не имеет еще установившегося
взгляда и примет решение на основании прений.38 К этому вре-
мени на проект банка отозвался Катков, увидев в нем подобно
Мещерскому уклонение от намерений царя. Он был решительно
против того, чтобы кредит предоставлялся кому-либо, помимо по-
мещиков. Составители устава в том и упрекались, что собственно
для дворян в нем не содержится никаких особых льгот. Не одоб-
рял Катков и объединения создаваемого банка с крестьянским.
«.Взамен упрочения дворянских имений по возможности за их
владельцами Государственный земельный банк, если он будет
устроен согласно проекту министра финансов, сделает их еще бо-
лее подвижными. Слияние его с крестьянским поземельным бан-
ком как бы предрешает вопрос о переходе дворянских имений
в- крестьянское сословие»,39 — давал он безусловно отрицатель-
ную оценку банку в том виде, какой ему был придан в Мини-
стерстве финансов. В особенности Катков был настроен против
строгого соблюдения установленных правил кредитования, имев-
ших целью обеспечить возврат заемщиками полученных средств.
«Нечего сказать, — в саркастическом тоне писал он, — хорошую
поддержку получит наше землевладение, когда вместо ожидаемой
поддержки в трудные минуты банк явится особенно строгим и
неумолимым к хозяевам, постигнутым бедствием».40 Тем самым
в определенной форме высказывалась претензия к предоставлению
дворянству кредита не на нормальных условиях, а на началах
благотворительности, что в будущем и определило весь характер
отношений поместного дворянства к банку. Возможно, статья
Каткова была одной из причин, побудивших Министерство фи-
нансов, как отмечалось в представлении Особенной канцелярии
по кредитной части от 5 апреля, отказаться от соединения дворян-
ского и крестьянского банков в одно учреждение.41
38 Дневник Половцова, т. I, запись 27 марта 1885 г., стр. 304.
39 М. Н. Катков, ук. соч., Московские ведомости, № 89, 1 апреля 1885 г.,
стр. 156.
40 Там же, стр. 157.
41 ЦГИА, ф. 1152, on. X, 1885 г., д. 281. Представление Особенной кан-
целярии по кредитной части 5 апреля 1885 г., л. 176 об.
174
Дальнейшее совпало с празднованием столетнего юбилея жало-
ванной грамоты дворянству, ставшим рубежом в продворянской
политике царизма в 80-е годы. 28 марта Александр III повелел
образовать совещание в составе Абазы, Победоносцева, Остров-
ского, Бунге, Дурново и Половцова для обсуждения мер по под-
держке дворянства и общему укреплению его позиций. Рассмот-
рению подлежали рекомендации Комиссии С. А. Танеева об огра-
ничении доступа в дворянство, организация дворянского банка,
участие дворянства в местном управлении, характер и мера пре-
доставляемых помещикам льгот. К этому Островский в состояв-
шейся через день беседе с Половцовым и Абазой, излагая «свой
взгляд (начинающий делаться модным) относительно пользы
поддержания дворянства и мер, могущих быть к тому направлен-
ными», предлагал прибавить учреждение дворянских пансионов
для детей, составление в близком будущем в духе пожеланий по-
мещиков закона о рабочих, передачу ненаследуемых имуществ
всех дворян в пользу дворянских обществ.42 Один из собеседни-
ков — Половцов — считал предпочтительным не брать никаких
определенных обязательств перед дворянством в предполагаемом
обращении к сословию, а лишь «отразить известное настроение».43
Работа совещания отличалась отсутствием единодушия. Остров-
ский предложил 2 апреля резко сузить доступ в дворянство, по-
высив для этого сообщающий потомственную принадлежность
к сословию чин до действительного статского советника, а орден —
до Владимира III степени. Абаза считал этот вопрос второстепен-
ным, полагая более важным «выразить взгляд правительства на
политическую роль дворянства». Упрочение ее достигалось в пер-
вую очередь участием дворян в местном управлении и открытием
для помещиков дешевого кредита. «Дурново совсем растерян,
видя, что все идет наперекор намерениям гр. Толстого»,44 — пере-
давал обстановку заседания Половцов. Вероятно, он имел в виду
прежде всего неудачу с затеей ограничить прилив в дворянство
чиновничества. Труды Комиссии С. А. Танеева, придавшей конк-
ретный вид царскому пожеланию изменить коренным образом
действовавший до того порядок приобретения дворянства путем
достижения известных чинов или награждения орденом Влади-
мира всех степеней, пошли насмарку. Они не встретили под-
держки в среде высшей бюрократии. А намечалось почти пол-
ностью отгородить дворянство от чиновничества. Какой предпо-
лагалось здесь совершить переворот, видно из того, что если
в 1875—1884 гг. по чинам и орденам потомственное дворянство
получил 12 701 чиновник, т. е. 1270 человек в год,45 то рекоменда-
42 Дневник А. А. Половцова, т. I, запись 30 марта 1885 г., стр. 307.
48 Там же, запись 2 апреля 1885 г., стр. 308.
44 Там же.
45 ЦГИА, ф. 1409, оп. 4, д. 14815. Журнал Особого совещания об изме-
нении действующих законоположений о порядке чинопроизводства в гра-
175
ции Комиссии С. А. Танеева, будь они реализованы, должны были
сократить эту цифру до 7. Только ордена Владимира I и II сте-
пеней и Александра Невского могли дать дворянство, исключалась
и четвертая степень георгиевского креста. Чины же предлагалось
соответственно повысить до генерал-лейтенанта и тайного совет-
ника. Комиссия сосчитала, что за то же десятилетие Владимира I
и II степени получили 896 лиц, т. е. 90 человек в год, а орден
Александра Невского — 317, т. е. 32 человека в год. Другие от-
личия увеличивали группу претендентов до 90 человек в год, но
только 5% из них не были уже дворянами, и вот эти-то 5%, т. е.
7 кандидатур, теперь и составляли источник пополнения дворян-
ства, поскольку дело касалось чиновничества.46 Кроме того, вся-
чески затрудняя чиновничеству проникновение в сословие, комис-
сия намеревалась открыть новым, послереформенным, землевла-
дельцам возможность попасть в дворяне, хотя и сопроводив это
целым рядом оговорок.47
Вскоре после утверждения Александром III 22 февраля 1885 г.
заключений комиссии военным министром было заявлено о выте-
кающих из задуманного опасностях для самой власти. Он указы-
вал на то возможное неудобство в случае осуществления проекта
комиссии, что полковники и даже генерал-майоры, лишенные те-
перь права быть причисленными к дворянству, будут командовать
дворянами и это неизбежно поведет к трениям. Он решительно
воспротивился и предложению лишить георгиевский крест преж-
них преимуществ. Армия, говорилось в отзыве на составленный
комиссией журнал, не поймет этого, тем более что рядом в дво-
рянство открывался доступ землевладельцам новой формации, не
отличавшимся в своей деятельности щепетильностью.48
Со своей стороны Совещание, образованное в связи с юбилеем
жалованной грамоты, видимо, под влиянием Абазы в первую оче-
редь, нашло, что помещать в рескрипт разработанное положение
не следует, и на другой день после представления журнала Сове-
щания царь санкционировал это решение. Обращение к дворян-
ству было написано Победоносцевым и редактировалось Совеща-
нием 9 апреля. 21 апреля 1885 г. на собрании дворянства в зале
Дворянского собрания в присутствии всех великих князей и кня-
гинь губернский предводитель Бобринский прочитал рескрипт.
Для придания большей важности юбилею из Гатчины прибыли
царские приближенные Воронцов, Черевин, Трубецкой, Долгору-
кий. «Во всем торжестве слышится поворот правительственной
политики. В противоположность вел. кн. Константину Николае-
жда неком ведомстве, № 3, заседания 20 декабря 1884 г., 3 и 18 января
1885 г., л. 47 об.
46 Там же, л. 48 об.
47 Там же, л. 50 об.
48 Там же, ф. 1283, on. 1, д. 5, ч. I. Записка военного министра от
25 февраля 1885 г., лл. 17 об.—18.
176
вичу и Милютину провозглашается поддержка высшему классу
как руководителю населения. Это прекрасно, но и в эту сторону
не надо пересаливать»,49 — оценивал значение празднества Полов-
цов. В торжествующем тоне на рескрипт отозвался Катков, уви-
дев в том, как был отмечен дворянский юбилей, событие перво-
степенной важности, окончательное определение главного направ-
ления внутренней политики. Еще накануне, 20 апреля, зная,
конечно, о предстоящем, он публикует передовую, посвященную
дворянскому вопросу, ставя его в связь с общим положением
самодержавия, с борьбой между новым и старым в жизни страны.
Ослабление старого хотя бы в одной части, победа нового хотя бы
на одном участке вели к общему ухудшению позиций старого ре-
жима — таков был лейтмотив рассуждений Каткова. Сдаст свои
позиции дворянство — поколеблется и самодержавие. Судьбы их
связаны нерасторжимо. В прямой поддержке властью дворянства
Катков видел поэтому поражение тех сил, с которыми сам он вел
ожесточенную борьбу. «Ретивые прогрессисты со дня на день ожи-
дали новых узаконений, чтобы совсем покончить с ним... (дворян-
ством, — Ю. С.). Напрасно, — торжествовал он, — сила русского
дворянства живуча, как сама Россия, как ее народ, как ее госу-
дарственный строй; ослабление дворянства в этом строе ослабляет
и его и, как мы, к несчастью, испытали, сопровождается горькими
49 Дневник А. Л. Половцова, т. I, запись 21 апреля 1885, стр. 316. —
Незадолго до этого возникла мысль придать празднованию юбилея еще
больший размах. 12 апреля к Победоносцеву обратился с письмом
кн. П. Цертелев, беспокоясь о том, чтобы не «обратить чествование в ка-
кой-то праздник дворянства для самого себя», тогда как следовало бы
воспользоваться случаем и от имени самой власти сообщить сословию
значение «государственного органа, необходимого для насущных государ-
ственных потребностей» (см.: К. П. Победоносцев и его корреспонденты,
т. I, полутом 2. М.—Пгр., 1923, стр. 538—539, письмо П. Цертелева К. По-
бедоносцеву от 12 апреля 1885 г.). Для этого предлагалось: «1-е. В собор
вместе с дворянством прибыть не только губернатору, но всем частям го-
сударственного управления in согроге, не исключая и судебного персонала,
который часто считает себя вне и выше общего состава государственной
администрации. 2-е. После молебствия, когда губернатор прибудет в зал
собрания для открытия его, вместе с губернатором прибыть начальникам
всех ведомств в полной форме. 3-е. По открытии губернатором собрания
всем начальникам ведомств, подойдя к губернаторскому столу, приветство-
вать дворянство как старейшее из государственных учреждений». Этот
«скромный церемониал дал бы охранительный государственный тон всему
торжеству», способствуя и «единению всех ведомств в одном государствен-
ном начале, единению, которое в ущерб государству совсем забывается».
Цертелев ожидал в целом большой пользы от «такого скромного, но серьез-
ного торжества». Придуманное им увлекло и Победоносцева, и он со своей
стороны познакомил с планом М. Н. Островского. Одобрительно отозвав-
шись об этой затее, тот, однако, счел ее неосуществимой за недостатком
времени, вместе с тем «крайне сожалея, что наше Министерство вн. дел
не подумало заблаговременно о таком деле, как празднование юбилея
дворянской грамоты» (см.: там же, стр. 537—538, письмо М. Н. Остравского
К. П. Победоносцеву от 17 апреля 1885 г.).
12 ю. Б. Соловьев 177
последствиями»,50 — обрисовывал он значение дворянства как
главного оплота самодержавия и вообще всего старого порядка.
Переходя к практике, Катков пробовал доказать, что «между дво-
рянством и всеми другими сословиями России нет элементов
розни», что дворянство «в настоящее время не имеет никаких
своих эгоистических интересов», заботясь, напротив, единственно1
лишь об интересах государства и представляя перед ним общество’
в целом. Оно же, имея все гражданские права, «более всех заинте-
ресовано в ограждении их от произвола и беззакония».51
В этом же номере Катков помещает вторую передовую по дво-
рянскому вопросу, явившуюся перепечаткой написанного им
свыше двадцати лет тому назад — 20 сентября 1863 г., когда он
выдвинул сохранение старой России в качестве главной, опреде-
ляющей все остальное задачи. «Мы оставляем позади государство*
единое, крепкое, несокрушимо целое, могущественное, слагавшееся
долго»,52 — велеречиво писал он о том самом государственном
устройстве, которое только что потерпело позорнейшее пораже-
ние. Не желая ничего знать об этом, он продолжал восхвалять
старый, крепостнический мир — «тот суровый, строгий, но могу-
щественный и колоссальный образ, который представляется намг
как только мы оглядываемая назад». Изобразив такую картину,,
выдав тяжко больное и безнадежно устарелое государственное*
устройство за нечто величественное и достойное всяческого пре-
клонения, Катков усматривал самое важное в том, чтобы «бережно-
и свято сохранить все сильное в этой силе, отбросив все негодное,,
вредное или опасное для нее».53 Катков был последователен,,
утверждая, что в этой старой России существовало будто бы «креп-
кое единство» между закрепощенным крестьянством и дворян-
ством, единство, которое теперь может пострадать от «чиновни-
ков-прогрессистов», хотя он и уверял, что, несмотря на их про-
иски, наблюдается «возрастающее сближение» между вчерашними
крепостными и их владельцами. Целиком перепечатывая все это
в 1885 г., Катков хотел показать, что ни одно слово из написан-
ного двадцать лет тому назад для него не устарело, что с тех пор
положение и задачи остались те же.
Самый день объявления рескрипта был им назван «праздни-
ком 21 апреля». Самодержавие, представлялось ему, сделало бес-
поворотный шаг к старому. «Это не просто только дворянству ока-
занная милость. Это вместе с другими начинаниями знаменует
начало новой эпохи... Из долгих блужданий мы наконец возвра-
щаемся в нашу родную, православную, самодержавную Русь.
50 М. Н. К а т к о в, ук. соч., Московские ведомости, № 108, 20 апреля
1885 г., стр. 188.
51 Там же, стр. 190.
62 Там же, стр. 191.
53 Там же, стр. 192.
178
Призраки бледнеют и исчезают. Мы чувствуем пробуждение»,54 —
такое решающее значение придавал он рескрипту. Особенно важ-
ным Катков считал восстановление принципа сословности, видя
в повторном разделении пореформенной России на замкнутые об-
щественные группы крепкую преграду на пути новых веяний. «Это
торжество того сословного начала, которое наши софисты уже
совсем отпели», — писал он в уверенности, что старое теперь одер-
жало решительную победу над новым. Новая организация обще-
ства с присущей ей подвижностью в связи со становлением нового
уклада и новых классов — буржуазии и пролетариата и размывом
оставшихся после крепостничества сословий была для него совер-
шенно неприемлемой. Народ, декларировалось в передовой, «жи-
вет, мыслит и чувствует в своих сословиях. Вне сословий вы по-
лучите толпу неизвестно какого имени, каких свойств, какого
духа. Вы получите смятение и хаос».55 Это были рассуждения,
в которых сказывался еще ничем не нарушенный образ мышле-
ния обитателя крепостнического общества. Новая эпоха была во
всех своих проявлениях и основных качествах принципиально вра-
ждебна Каткову. В отношениях с ней могло быть только одно —
беспощадная война, победа или поражение, — примирение, хотя бы
компромисс полностью исключались. И в этой войне на уничто-
жение дворянство должно было сыграть роль гвардии самодержа-
вия, и именно поместное дворянство. «Вся сила дворянства заклю-
чается в поместном дворянстве, и о нем только могут быть заботы
правительства»,56 — категорически заявлял Катков, выводя отсюда
необходимость поддержки дворянского землевладения. Учрежде-
ние дворянского банка оценивалось поэтому как «политическая
мера великой важности, если только она будет проведена и испол-
нена действительно в смысле поддержания дворянского землевла-
дения».57
Этими выступлениями Катков прочно утвердил себя во главе
клики выразителей и защитников интересов старорежимного дво-
рянства. Даже в достаточно осведомленной среде он считался
вместе с Островским автором рескрипта. Об этом писал Киреев.
«Роль Каткова совершенно беспримерна у нас, — определял он его
значение. — Карамзин один имел прямое влияние на некоторые
дела... Катков занимает, бесспорно, самое влиятельное положе-
ние в России, и этому должно радоваться, потому что это влияние
благотворно, и он выдвигает сильно Островского (который вполне
разделяет его взгляды) на место Толстого, который очень уж
нездоров и, конечно, не вернется уже на министерство».58
54 Там же, Московские ведомости, № 110, 22 апреля 1885 г., стр. 194.
55 Там же, стр. 195.
38 Там же, стр. 196.
37 Там же.
58 РО ГБЛ, ф. 126, к. 10. Дневник А. А. Киреева, запись 21 апреля
1885 г., л. 86.
12*
179
Рескрипт 21 апреля дал сигнал к общему наступлению реак-
ции, которая, приходя уже в прямое неистовство на страницах
«Московских ведомостей», заранее торжествовала свою победу.
Однако намерение реставрировать основу власти — старорежимное
дворянство — неизбежно должно было столкнуться при реализа-
ции со значительными трудностями. Да и попытка предпринима-
лась теми политическими силами, которые сами приходили во все
большее расстройство и упадок. И такому проницательному
наблюдателю, как Шестаков, провозглашение дворянской поли-
тики в день юбилея жалованной грамоты вовсе не представилось
началом обещающего успех дела. Звучные фразы рескрипта не
могли скрыть от него коренную слабость всего замысла. «Столетие
дворянства. Вялое, бесцветное торжество»,59 — записал он у себя
в дневнике, показав этими немногими словами нереальность
намерения вдохнуть новую жизнь в крепостническое дворянство.
Вообще сомнения в возможности провести дворянскую реконкисту
разделялись многими в правящих сферах. «По поводу этого ре-
скрипта было много разговоров..., — писал Мещерский в своих
воспоминаниях, — от большей их части веяло духом не то скепти-
цизма, не то меланхолического пренебрежения к бедному россий-
скому дворянству. В Государственном совете, в среде главных его
мудрецов, представлявших собою либеральную партию, как мне
передавали, слышались такие размышления: „это рескрипт мерт-
вому", или та же мысль в других словах: „красиво-то красиво,
только как эпитафия" и т. п.».60 Мещерского особенно задевало,
что «высказывали такие изречения кто же? — потомственные дво-
ряне», получавшие большие оклады на государственной службе и
не заботившиеся о своих собратьях по классу, совершенно безраз-
личные, по его уверениям, к их судьбе. Но, обращаясь к дворя-
нам-бюрократам с этими преувеличенными обвинениями, Мещер-
ский в самом конце жизни подтвердил основательность сомнений
скептиков. По истечении почти четверти века после апрельского
юбилея 1885 г. «приходится с безутешною печалью свидетель-
ствовать, — подводил он окончательный итог политике поддержки
дворянства, — что правы были те, которые в день появления ре-
скрипта Александра III российскому дворянству называли его воз-
званием к мертвецу».61
Пока же в 1885 г. на предостерегающие голоса предводители
реакции не обращали внимания, готовясь, наоборот, оттеснить но-
вую пореформенную жизнь со всех занятых ею позиций, вернуть
страну к порядкам времен крепостничества. Эта цель, даже и без
явно невозможного восстановления крепостного права, казалась
59 ЦГАВМФ, ф. 26, on. 1, д. 10. Дневник И. А. Шестакова, запись 3 мая
1885 г., л. 40.
60 В. П. Мещерский. Мои воспоминания, ч. III. СПб., 1912, стр. 239.
61 Там же, стр. 242.
180
вполне достижимой. И в последний день 1885 г. Катков все
в том же торжествующем тоне писал об одержанной старым ре-
шительной, как ему казалось, победе. «Если нельзя с уверенностью
сказать, что мы на должный путь вступили и шествуем твердым
шагом вперед, — говорилось в передовой, — то несомненно, что
должный путь перед нами открылся, что мы знаем, куда идти, что
в истекшем году с каждым днем направление пути становилось
нам все яснее и яснее. Мы все более и более чувствуем себя дома,
в своем отечестве, при своем народе, при своей истории, при своих
потребностях и задачах».62 Реакция действительно чувствовала
себя на подъеме, и с появлением известной статьи Пазухина, по-
мещенной Катковым у себя в «Русском вестнике», она распола-
гала теперь и некоторым подобием программы. И Катков, говоря
о том, что в 1885 г. выяснился тот путь, по которому он и другие
охранители хотели повести Россию назад, очевидно, не в послед-
нюю очередь имел в виду курс, проложенный ала^ырским предво-
дителем дворянства. За его предложения ухватились тем охотнее,
что реакция проявляла явную неспособность открыть способы, ве-
дущие к достижению провозглашенных в апрельском манифесте
1881 г. и во время коронации целей. Катков при назначении Тол-
стого министром предлагал даже созвать в Петербурге большин-
ство губернаторов, а также некоторых предводителей дворянства
и общими усилиями разработать план преобразований. Но, как
комментировал исполнимость катковского замысла рассказавший
об этом Феоктистов, «от большинства губернаторов едва ли можно
было ожидать чего-либо дельного»,63 да и Толстой не годился на
роль руководителя. В этой-то обстановке и появилась, по оценке
начальника цензуры, «замечательная статья» Пазухина. Автор ее
действительно сумел сказать свое слово. Его концепция, сразу
подхваченная реакцией, как и все написанное Катковым, — не на-
прасно между ними сразу установились отношения ближайших
единомышленников, — с особенной резкостью показала, что ста-
рое, крепостническое ни в чем не собирается приспосабливаться
к новой жизни и объявляет ей беспощадную войну, видя в новой
общественной формации своего смертельного врага. После ре-
формы рядом со старой Россией выросла другая, непримиримо
враждебная этой старой, Россия, по его оценке, «не знающая
своей истории, не имеющая никаких идеалов, никакого уважения
к прошлому, никакой заботы о будущем, ни во что не верующая
и способная лишь к разрушению».64 И между ними теперь идет
борьба не на жизнь, а на смерть — такова исходная мысль Пазу-
62 М. Н. Катков, ук. соч., Московские ведомости, № 1, 31 декабря
1885 г., стр. 1.
63 Е. М. Феоктистов. За кулисами политики и литературы. Л.,
1929, стр. 249.
64 А. Пазу хин. Современное состояние России и дворянский вопрос.
М., 1886, стр. 2.
181
хина. Другой тезис — «весь установившийся склад жизни подав-
ляет Россию историческую», тогда как «враждебная ей Россия
заявляет о себе каждодневно» и требованием конституции, и
прямо революционными выступлениями, и — все это объединялось
в представлении Пазухина в одно целое — ни перед чем не останав-
ливающимся духом наживы и стяжательства. Вся статья — предъ-
явленное власти обвинение в том, что она сама будто бы этому
попустительствует, что все реформы предшествующего царство-
вания, нужные и полезные лишь горсточке махинаторов, ловко
обделывающих свои личные делишки, разрушили основы, на кото-
рых стояла старая Россия, смели всю ее старую организацию, и те-
перь в итоге всего явилась «дезорганизация России». Источник
бедственных, с его точки зрения, перемен он усматривал в одном —
в отходе от принципа сословности, в разрушении строго сословной
организации общества. «Основная причина социального расстрой-
ства России, — утверждалось в статье, — кроется в том, что боль-
шинство реформ прошлого царствования были проникнуты отри-
цанием сословного начала».65 Вот почему земская реформа была
подана Пазухиным как подлинная катастрофа. Реформа пред-
ставляла собой отказ от многовекового, построенного на сослов-
ности порядка. Она повела к утрате дворянством своего былого
значения в сфере местной жизни и переходу власти «в грязные
руки представителей новых элементов, неразборчивых в выборе
средств».66 Статья и была развернутой жалобой на то, что этим
новым, т. е. буржуазным, элементам дали возобладать над дво-
рянством и теперь оно, «обрезанное в своих правах, обреченное
торжеством бессословного начала на неминуемую смерть... утра-
чивает мало-помалу те свойства, которые сделали из него охрану
Русского государства и опору престола».67
Но с упадком дворянства, которому сословная организация об-
щества автоматически обеспечивала первенство, поколебалось, до-
казывал Пазухин, и положение самой власти. Существовали со-
словия, и «правительство, опиравшееся на них, было несокру-
шимо».68 Оно совершило ту главную ошибку, что попыталось
.заменить земством «старое поместное дворянство».69 А между тем
«бессословное земство способно лишь расшатывать государствен-
ный организм».70 Через него-то в крепость старой России ворвалась
«бессословная толпа», разрушающая весь старый мир, весь веками
устоявшийся порядок, дававший дворянству неоспоримое господ-
ство в жизни. Наступившая эпоха, развал и распад всего привыч-
ного вызывают у Пазухина прямые ассоциации со смутным вре-
65 Там же, стр. 43.
66 Там же, стр. 16.
67 Там же, стр. 34—35.
68 Там же, стр. И.
69 Там же, стр. 20.
70 Там же, стр. 18.
182
менем.71 Новые, т. е. враждебные (что для Пазухина было одно и
то же), силы, оттеснив дворянство, поставили старую Россию на
край гибели, как было в начале XVII в. А худшей их частью,
главным врагом старого порядка, самим воплощением зла Пазу-
хину представлялась интеллигенция. В ней-то и перемешались
все сословия, она выросла на их разложении и, располагая зна-
ниями, стала силой, забрала в свои руки руководство обществом,
заняла в нем главное место, прежде безраздельно принадлежавшее
дворянству. Вот кто был для Пазухина главным конкурентом,
смертельным врагом, потому что интеллигенция не пожелала при-
знать превосходство дворянства только на том основании, чте
это дворянство, и уже по одному своему названию оно должно
первенствовать в обществе, и тем более привыкло к этому. Но не
только в этом ее провинность. Не подчиняясь дворянству, интел-
лигенция выступает и как сила, враждебная «нашему историче-
скому государственному строю».72 И у дворянства, и у власти по-
этому общий враг.
Чтобы не дать ему добиться окончательной победы, Пазухин
предлагал две меры. Одна из них — восстановить сословную орга-
низацию общества, вернув дворянству прежнее безусловное гос-
подство, сделав его «снова служилым и вместе земским сосло-
вием»,73 дав ему его прежние «права». Тогда, обещал он, «пре-
кратятся все недоразумения между дворянством и крестьянством,
а на элементы бессословной России будет наложена узда, которая
остановит дальнейшее развитие в нашем отечестве смуты, хищни-
чества и властолюбивых домогательств».74
Вторая мера — укрепление позиций самого дворянства, что
мыслилось в виде «притока в его среду новых сильных элемен-
тов».75 Под ними Пазухин подразумевал тех самых новых земле-
владельцев, «неразборчивых в выборе средств», которые, ничем не
брезгуя, сумели скупить землю разоряющихся помещиков. Рассчи-
тывая на их метаморфозу, Пазухин писал, что «эти элементы,
в настоящее время враждебные дворянству, сделаются союзными
в общей службе».76 Задача состояла в «искусном устройстве во-
рот, не настолько широких, чтобы в них врывались негодные эле-
менты, но и не настолько узких, чтобы затруднить получение дво-
рянства для наилучших элементов других сословий».77 Обе ре-
формы должны были послужить фундаментом дальнейшей
перестройки, расчистить путь к генеральной реставрации старых
порядков, хотя Пазухин и бросил мимоходом, что «история народа1
71 Там же, стр. 50.
72 Там же, стр. 41.
78 Там же, стр. 60.
74 Там же.
75 Там же, стр. 61.
76 Там же.
77 Там же.
183
никогда нейдет назад» и стереть сделанное за двадцать порефор-
менных лет уже невозможно.78 «Только эти реформы, — катего-
рически заявлялось в статье, — могут привести в некоторый по-
рядок расстроенные отношения между общественными классами
и скрепить нравственные связи правительства с народом»,79 и
тогда как венец всего явится «подъем авторитета власти».80
Начав с выпрашивания подачек в виде предоставления поме-
щикам дешевого государственного кредита в тайном предположе-
нии, что возврат позаимствованных денег не будет строго обяза-
тельным, крепостническое дворянство теперь в лице Пазухина
показывало, как далеко заходят его претензии, какого крутого по-
ворота к прошлому ожидает оно от власти. Задача была уже не
в том, чтобы не дать дворянству исчезнуть, а в том, чтобы вернуть
ему прежнее значение, поставить его на прежнее место.
Будущее показало, что весь этот замысел возродить стародав-
ние порядки и тем самым упрочить положение самодержавия и
его социальной опоры не имел никаких шансов осуществиться
в условиях утверждающейся в России новой общественно-эконо-
мической формации, что реакция непомерно переоценила свои
возможности. Но пока именно этот замысел стал основой действий
власти и был принят ею к исполнению. Сам Пазухин сразу полу-
чил видный пост в Министерстве внутренних дел. Толстой сделал
его начальником Канцелярии министра, т. е. своим ближайшим
сотрудником, и с этого времени никому не известный до 1884 г.
(когда он попал в кахановскую Комиссию) алатырский уездный
предводитель дворянства становится главным двигателем и ав-
тором основных контрреформ александровского царствования.
Имея такого помощника, Толстой, по замечанию Феоктистова,
«заранее обольщал себя блестящим успехом».81 Но этим надеждам
не суждено было сбыться, и тот же Феоктистов засвидетельство-
вал неудачу деятельности Пазухина, а вместе с ним и Толстого,
ошибочно относя ее за счет каких-то конструкторских промахов
при исполнении плана контрреформ, а не за счет его принци-
пиальной неосуществимости. Пазухин доказал, писал он в этом
заблуждении, что «можно очень верно судить о положении дел и
оказаться не совсем искусным зодчим, когда самому приходится
воздвигать здание на место признанного негодным».82
Неудача дворянской реакции обусловливалась, конечно, тем,
что вся ее оценка современного состояния страны и ее эволюции
была в корне неверна и никакие ухищрения не могли вернуть
Россию к дореформенным временам. Ленин определил настоящие
возможности воспрянувших было крепостников указанием, что
78 Там же, стр. 57.
79 Там же, стр. 62.
80 Там же, стр. 63.
81 Е. М. Ф е о к т и с т о в, ук. соч., стр. 250.
82 Там же, стр. 249—250.
184
они смогли ожить лишь «на час», хотя и проявив себя в «раз-
нузданной, невероятно бессмысленной и зверской реакции».83
Теперь же, имея крайне преувеличенное представление о своих
силах, ободренные рескриптом 21 апреля, представители уходя-
щего крепостнического мира проникаются все более требователь-
ным настроением. Оно скорее всего обнаружилось при окончании
дела с дворянским банком. Со всеми включенными в его устав
льготами он уже не удовлетворял предводителей реакции.
Проект банка рассматривался Соединенными департаментами
18 и 23 апреля 1885 г. Они постарались возможно шире пойти
навстречу дворянским домогательствам. Решили не брать едино-
временно один процент с ссуды для образования запасного капи-
тала и повысили до 75% ссуду с оценки в случае перезалога из
частных банков в дворянский. Общий размер уплачиваемого про-
цента был установлен в 6V2.84 Министерству финансов было реко-
мендовано в духе пожеланий Островского организовать кратко-
срочный кредит под соло-векселя в размере 10% с суммы оценки.85
Признали приемлемым в принципе и второе предложение Остров-
ского об организации мелиоративного кредита. Особенная забота
была проявлена о должниках Общества взаимного поземельного
кредита. Решили также не дискриминировать дворян, отдавших
свои имения в аренду.86 Вместе с тем Департаменты проявили из-
вестную осторожность, когда возник вопрос о предоставлении
льгот при наступлении чрезвычайных обстоятельств — неурожаев,
других стихийных бедствий и пр. Департаменты сочли нужным
по возможности сократить поводы для просьб отсрочить по этой
причине платежи, опасаясь, что иначе последует «огромное число
неуважительных ходатайств».87
Теперь уже окончательно решился вопрос о раздельном суще-
ствовании дворянского и крестьянского банков.
В собрании 20 мая Государственный совет одобрил все поста-
новления Департаментов, установив со своей стороны, что только
потомственные дворяне могут пользоваться кредитом банка, лич-
ные же были лишены такого права. 3 июня царь утвердил мнение
Государственного совета, и Дворянский банк начал свою деятель-
ность.
Со всеми многочисленными льготами в пользу дворянства со-
здавался все же организованный по обычному типу кредитный
институт, и это-то сразу вызвало нападки крайних, ожидавших
от Дворянского банка, что при поддержании поместного земле-
владения он не будет связывать себя точными и неукоснительно
83 В. И. Л ели н. ПСС, т. 1, стр. 295.
84 ЦГИА, ф. 1152, on. X, 1885 г., д. 281. Журнал заседания Соединен-
ных департаментов 18 и 23 апреля 1885 г., л. 201.
85 Там же, л. 201 об.
86 Там же, л. 204 об.
87 Там же, л. 206 об.
185
соблюдаемыми правилами, а даст помещикам возможность удер-
жать за собой свои владения независимо от того, во что это
обойдется.
Сразу после утверждения со всеми поправками устава Соеди-
ненными департаментами Катков поместил в «Московских ведо-
мостях» посвященную банку передовую, в которой и была выска-
зана такая точка зрения. Льготный кредит должен был оградить
дворянское землевладение от дальнейшего сокращения. Достиже-
ние этой чисто политической цели доминировало над финансовыми
соображениями, игравшими во всей комбинации вполне подчи-
ненное значение. Кредит Дворянского банка рассматривался как
способ сделать невозможной продажу дворянских имений.
Поместье, получившее ссуду из банка, «должно считаться, — разъ-
яснял Катков это главнейшее для него обстоятельство, — под бес-
срочным запрещением до полной уплаты долга банку и никому и
ни за какие долги или взыскания не могло продаваться, разве на
то последовало бы согласие самого банка».88 Имения неисправных
должников, заявлялось в развитие этого, поступали в управление
Министерства государственных имуществ или Департамента уде-
лов. Да и самый банк имелось в виду превратить в некоторым
образом семейный институт, отдав заведование им в руки самих
должников. «Кому ближе знать нужды и потребности дворянского
землевладения, а также способы к их удовлетворению, как не
самим помещикам»,89 — обосновывал Катков свое предложение за-
мещать должности в аппарате банка дворянами.
Он повторил эти рассуждения в новой передовой 8 мая, пред-
ложив еще взимать особый налог с продающих свои имения по-
мещиков в пользу тех, кто остается «крепкими своим вотчинам».90
Как прямое и злонамеренное покушение не исполнить царскую
волю Мещерский представил царю проведенный через Департа-
менты и поступивший на рассмотрение Государственного совета
проект банка. «Ни одного, увы, слова неправды или преувеличе-
ния нет в том, что писал не раз о дурных замыслах воротил
в М-ве финансов на счет Дворянского банка, — заявлялось
в «Дневниках» от 10 мая. — Даже самые беспристрастные люди,
как Исаков, даже самые благожелатели Бунге, как Абаза, громко
говорят о тенденциозном и антидворянском характере проекта
Дворянского банка, составленного по воле государя, желавшего
этим банком дать средство дворянам-помещикам выпутаться из
сетей и безвыходного положения».91 Проект поступил из Департа-
88 М. Н. К а т к о в, ук. соч., Московские ведомости, № ИЗ, 25 апреля
1885 г., стр. 202.
89 Там же, стр. 203.
90 Там же, Московские ведомости, № 126, 8 мая 1885 г., стр. 218.
91 ЦГАОР, ф. 677, on. 1, д. 109. Дневники В. П. Мещерского для
Александра III, запись 10 мая 1885 г., л. 15.
1S6
ментов на Общее собрание «с характером как будто неточного ис-
полнения воли государя». И хотя «почти все это сознают и все
это говорят Бунге», тот, «увы, совсем в руках Жуковского, Кар-
тавцева и Кии, самых ярых красных». За главный подвох «этих
красных воротил» Мещерский выдавал отдельное существование
открываемого Дворянского банка и бывшего Общества взаимного*
поземельного кредита. Были и претензии, связанные с порядком
и способом выдачи ссуд. И эти частности, и общее вытекало, как
убеждал Мещерский Александра III, из того, что «в сущности
своей все-таки весь проект Дворянского банка проникнут затаен-
ною мыслью, которую, впрочем, составители его гг. Картавцевы
и Жуковские не скрывают, как можно менее помогать дворян-
ству\»?2 Изобразив положение в таком виде, он предлагал царк>
пойти на непосредственное вмешательство, поступив по примеру
того, как был проведен новый Университетский устав, когда Алек-
сандр III по всем пунктам утвердил мнение меньшинства Госу-
дарственного совета,92 93 — «мудрый прецедент», в комментарии ав-
тора «Дневников». Задержка в несколько месяцев с началом дея-
тельности банка в связи с повторным рассмотрением устава
представлялась Мещерскому маловажной. Однако царь в этом
случае не последовал поданному совету, и банк стал функциони-
ровать в той форме, которую придали ему Департаменты и Общее
собрание.
Опубликованный в начале июля устав послужил поводом для
повой передовой в «Московских ведомостях», в которой этот уже
окончательный итог исполнения царской воли подавался в доста-
точно неблагоприятном свете. «Державная мысль, — писал Кат-
ков, — прошла через лабораторию комиссий, министерств, депар-
таментов, общих собраний и стала законом. Нельзя сказать, чтобы
она в этом путешествии не потеряла много существенного для ее
прочного, полезного и широкого осуществления».94 Он даже опа-
сался, что банк в своем настоящем виде окажется вовсе бесполез-
ным для старорежимного дворянства — настолько ожидаемое не
соответствовало этому действующему по определенным правилам
институту. Устав, продолжал Катков, «может одинаково послу-
жить к сведению всего дела государственного дворянского кредита
на нет и к созданию из него могущественного рычага для правиль-
ного движения государственно-хозяйственной жизни России».95
Первое он считал наиболее вероятным, если прежде всего в дей-
ствиях банка .возобладает «бюрократизм», т. е. соблюдение уста-
новленных, хотя бы и весьма благоприятных и льготных для дво-
92 Там же, л. 16.
93 Подробно об этом см.: П. А. Зайончковский. Российское само-
державие в конце XIX столетия. М., 1970, стр. 317—328.
94 М. Н. Катков, ук. соч., Московские ведомости, № 184, 5 июля
1885 г., стр. 322.
95 Там же.
187
рянства правил, тогда «дело надо считать пропащим».96 Крупней-
ший недостаток Катков видел и в том, что несостоятельные
должники все-таки лишались своих имений, тогда как именно от
предоставления помещикам государственного кредита он ожидал,
что сокращению дворянского землевладения будет положен ко-
нец. Совершенно недостаточным рассматривал он и дворянское
представительство в банке. «Все это, — подытоживал он, — далеко
от нормы требований».97 Но, не скрывая своего глубокого разоча-
рования, Катков тем не менее был убежден, что в конце концов
дворянство получит требуемое. «Уверенность, что дело это, воз-
бужденное по мысли и почину самого государя и быстро дове-
денное до осуществления, несмотря на все происки и противо-
действия, не погибнет и не заглохнет, незыблема в нас..., — давал
он помещикам как бы гарантию исполнения их притязаний,—
мысль, лежащая в основе этого закона, так важна по своим по-
следствиям, что не может не осуществиться, и помогать ее осу-
ществлению не только за страх, но и за совесть — долг каждого
верноподданного».98
Крепостническая реакция отчетливо показала свои намерения
и в период подготовки и проведения через Государственный со-
вет закона о найме сельскохозяйственных рабочих, который об-
суждался в правительственных инстанциях еще с 70-х годов.99
Представляя собой попытку установить порядки, напоминающие
дореформенные отношения между помещиками и крестьянами,
он не получил тогда хода. В обстановке, создавшейся в 1885 г.,
старый проект приобретает первоочередную актуальность. Воз-
врат к старым порядкам теперь кажется вполне осуществимым.
Во всяком случае имелось в виду дать помещикам гораздо более
сильные средства принуждения в отношении крестьянства, чем
были до сих пор. Дворянство изображалось совершенно безоруж-
ным перед несоблюдением нанимающимися заключенного дого-
вора. В своем представлении Государственному совету Толстой
со всей резкостью сформулировал в качестве основного это поло-
жение. «Настоятельная потребность» нового закона, отмечалось
им, «выступает все с большей очевидностью и не оставляет сомне-
ний в невозможности далее откладывать принятие решительных
мер».100 Предполагалось достичь «твердого обеспечения для нани-
мателей в исполнении договора со стороны нанявшихся лиц».101
Понятно, что ревностную поддержку этому предприятию ока-
зал кн. Мещерский. «Вопли и стоны со всех сторон о невозмож-
96 Там же.
97 Там же, стр. 324.
98 Там же.
99П. А. Зайончковский, ук. соч., стр. 195.
100 М. В. Львова. Вопрос о сельскохозяйственных рабочих в рус-
ском законодательстве 80-х годов XIX в. Вестник ЛГУ, № 2, серия исто-
рии, вып. 1, 1957, стр. 72.
101 Там же.
180
пости вести хозяйство при нынешних отношениях между нани-
мателями и рабочими побудили г. Толстого поторопиться состав-
лением проекта положения о найме рабочих»,102 — в виде
комментария писал он в очередном, составленном для Алек-
сандра III дневнике. Урегулирование рабочего вопроса путем воз-
действия грубой силой на нанимающуюся сторону относилось им
к числу «страшно жгучих нужд внутри России». И продвижение
на этом участке составляло теперь лишь часть общего наступле-
ния, подготавливаемого крепостнической реакцией, насколько она
вообще была способна к согласованным, координируемым дей-
ствиям. Побуждая царя дать помещикам возможность заставить
работать на себя и на своих условиях теперь свободное крестьян-
ство, Мещерский этим не ограничивался. Он представил Алек-
сандру III гораздо более значительный план — навести в провин-
ции нужный старорежимному дворянству порядок, который бы
-закрепил за помещиками их господство, отдал бы им фактически
во власть крестьянство. Имелось в виду в максимальной степени
восстановить дореформенные отношения, насколько это было воз-
можно без восстановления крепостного права. Ссылаясь на приез-
жающих в Петербург помещиков, Мещерский внушал царю, что
теперь все «сильнее становится потребность в самодержавии на
месте, в провинции».103 Он предлагал поэтому наделить большей
властью губернатора и, кроме того, подчинить крестьян поставлен-
ному непосредственно над ними уездному начальнику, затем вос-
становить институт мировых посредников с передачей им функ-
ций мировых судей и включением их в состав Министерства внут-
ренних дел.104 «Нет начальника в губернии и еще менее есть
начальник в уезде, отсюда два последствия: крестьянский быт все
сильнее разрушается, помещикам все труднее жить»,105 — обосно-
вывал он свои рекомендации.
Но и эта программа тоже была не самоцелью, а составной
частью в общей реставрации самодержавия в его николаевском
варианте. Мещерский и начал с того, что в годовщину юбилея
манифеста 29 апреля принялся прежде всего убеждать царя в не-
достаточности всего сделанного до сих пор для осуществления
провозглашенных в 1881 г. намерений. «К сожалению, прошед-
шее так расшатало весь строй государственной жизни, так все и
всех сбило с толку, так извратило все мысли и понятия о глав-
ном и важном, — уверял он, — что теперь еще далеко до полного
торжества принципа самодержавия во многих сферах государ-
ственной жизни».106
102 ЦГАОР, ф. 677, on. 1, д. 109. Дневники В. П. Мещерского для
Александра III, запись 29 апреля 1885 г., л. 8 об.
103 Там же, л. 7 об.
104 Там же, л. 8.
105 Там же, л. 7 об. i
106 Там же, л. 7. ’
Мещерский звал к борьбе, к организации генерального наступ-
ления на утверждающуюся в России новую жизнь по мере раз-
вития нового общественно-экономического уклада. И, высказывая
тревогу по поводу болезни Толстого, разбирая возможные канди-
датуры его преемника, Мещерский старался доказать Алек-
сандру III, что «пост министра внутренних дел теперь более, чем
когда-либо, требует борьбы с лагерем либеральной оппозиции и
сильной борьбы для проведения нужных реформ во имя усиления
власти и порядка в провинции».107
Этот замысел получил в общих чертах осуществление в разра-
ботанных Пазухиным контрреформах. Создание института зем-
ских начальников в 1889 г. и земская контрреформа 1890 г. были
практической реализацией плана, разработанного в 1885 г. крепо-
стнической реакцией. Но ожидаемого результата не последовало.
Отодвинуть страну так далеко в прошлое, как замышлялось, не
удалось. Упрочить и тем более закрепить позиции старорежимного
дворянства ни эти реформы, ни Дворянский банк, ни другие по-
пытки подобного рода (и главная среди них — попытка предотвра-
тить дальнейшее сокращение площади дворянского землевладе-
ния) не смогли. Явная неудача постигла первое начинание на
этом пути — Дворянский банк. Он неожиданным образом послу-
жил к ускорению того процесса, который призван был остановить.
Помещики, прельщаемые льготными условиями получения кре-
дита, охотно прибегали к услугам банка, обременяли себя дол-
гами, а затем все шло проторенным путем: позаимствованные
деньги бестолково тратились, начиналось накопление недоимок и
как традиционный финал — аукцион или «добровольная» про-
дажа. Что именно так вело себя большинство заемщиков, компе-
тентно подтверждал П. Мигулин. Ссуды, отмечал он, употребля-
лись главным образом «на непроизводительные затраты или же
в лучшем случае на расчеты по прежним долговым обязатель-
ствам, лежавшим на их имениях... дворяне-землевладельцы оста-
вались такими же плохими и беспомощными хозяевами, какими
они обнаружили себя и в эпоху, непосредственно следовавшую за
освобождением крестьян».108 Не помогла оказанная при Вышне-
градском «исключительно крупная помощь дворянскому земле-
владению за счет государственного казначейства».109 И впослед-
ствии иные разорившиеся высказывали даже претензию к банку,,
что тот выдал слишком «легкие» деньги, а у них не хватило вы-
держки не взять их. Не дал ожидаемого и закон о сельскохозяй-
ственных рабочих. Он, справедливо отмечает М. В. Львова, «не
отражал потребностей экономической жизни России этих лет» и,
воссоздавая «отношения уже пережитого исторического периода» г
107 Там же, запись 23 апреля 1885 г., л. 6.
108 П. П. Мигулин. Русский государственный кредит, т. II. Харь-
ков, 1900, стр. 436.
109 Там же, стр. 435.
190
оказался «пустой бумажкой». «Рабочие, — разъясняет она,— не
желали нового закрепощения, и помещики, подчиняясь объек-
тивным потребностям своего хозяйства и боясь выступлений со
«стороны рабочих, вопреки своим субъективным желаниям закре-
пить батраков также избегали применять новый закон».110
К противоречивым итогам пришло самодержавие и в своих
попытках укрепить политические позиции дворянства.
Две наиболее важные меры, принятые в этом направлении, —
учреждение института земских начальников в 1889 г.111 и земская
контрреформа 1890 г.112 — не создали перелома.
Земский начальник, большей частью вчерашний дворянин, убе-
дившийся, что собственным хозяйствованием он не сможет добыть
•себе пропитания, и сделавшийся обыкновенным полицейским чи-
новником невысокого ранга, в целом оказался орудием, соответ-
ствующим своему назначению.
С его появлением в деревне помещик смог шире прибегать
к своему дореформенному опыту в обращении с крестьянами.
Стало возможным чаще практиковать внеэкономическое прину-
ждение и меньше заботиться о его маскировке под новые порядки.
И все же резкой перемены обстановки в деревне в связи с деятель-
ностью земских начальников не наступало.
Знавший дело из первых рук В. И. Гурко жаловался на низ-
кий уровень их личного состава, а к концу XIX—началу XX в.
земских начальников насчитывалось около 6000. Сколько-нибудь
подходящих кандидатов, писал он, трудно было заманить в дере-
венскую глушь, а само дворянство, терявшее землю, все менее
было способно заполнить имевшиеся вакансии.113
И когда через пятнадцать лет после учреждения этой долж-
ности правительство впервые произвело выборочное обследование
деятельности земских начальников (в двадцати четырех уездах
трех губерний), то обнаружилось, что главный их порок — даже и
не произвол, а «леность и безразличие».114
110 М. В. Львова, ук. соч., стр. 76. — Таково же мнение и
П. А. Зайончковского (ук. соч., стр. 197, 204). Подтверждением этого может
служить достаточно авторитетное высказывание Б. Мансурова из письма
Победоносцеву по поводу подготавливаемого закона: «Я — и член Госуд.
совета, и помещик, 20 лет лично занимающийся хозяйством, ведущий пра-
вильную семипольную экономию: первое, что я должен буду сделать, это
дать себе и моему управляющему самый положительный зарок никогда,
ни под каким видом не брать договорных листов и нанимать рабочих не
иначе, как словесно» (см.: К. П. Победоносцев и его корреспонденты, т. I,
полутом 2, стр. 622).
111 История возникновения этого института подробно рассматривается
П. А. Зайончковским ( ук. соч., стр. 366—401).
112 Об этом см. монографию Л. Г. Захаровой «Земская контрреформа
1890 г.» (М., 1968) и рецензию на нее В. В. Гармиза в «Вопросах истории»
(№ 9, 1969, стр. 174-176).
113 V. I. Gurko. Features and Figures of the Past. Governement and
Opinion in the Reign of Nicolas II. Stanford University Press, 1939, p. 146.
114 Там же, стр. 147.
191
Не прошла гладко и земская реформа. Основной замысел Тол-
стого и Пазухина, сводившийся, как выяснила Л. Г. Захарова,
к фактической ликвидации земства с сохранением одной лишь
его формы, вообще не удался.115 Что же касается некоторого —
никак не радикального — увеличения числа гласных от дворян,
то это тоже не меняло существа дела. Земство и прежде было
в руках среднепоместного дворянства.116 Реформа в лучшем слу-
чае могла бы' закрепить сохранение за ним в будущем его доми-
нирующей роли, но здесь вмешивались процессы, в которых прояв-
лялось развитие и усиление в деревне капиталистического уклада,
и поэтому реформа «в известной степени парализовалась объек-
тивным ходом социально-экономического развития».117 Не удалось
достигнуть и безусловного подчинения земства администрации.118
Намереваясь совершить крутой поворот, самодержавие не
достигло поставленной цели, и закон 12 июня 1890 г. оказался
гораздо ближе к положению 1 января 1864 г., чем к первоначаль-
ному проекту Пазухина—Толстого.119
В целом, делает вывод Л. Г. Захарова, «влияние земской
контрреформы при ее реализации было как бы парализовано
поступательным ходом социально-экономического и политиче-
ского развития страны».120
Главный же просчет состоял в том, что, попытавшись закре-
пить в земстве господство поместного дворянства, самодержавие
не сумело приобрести политического союзника. В деятельности
земства как раз и обнаружилась вся неоднородность дворянства,
несогласованность интересов различных его фракций, наличие
в его среде, кроме тех, кто всем своим существом тяготел
к прошлому, элементов, увлекаемых буржуазным развитием и
потому из опоры безусловной самодержавной власти превратив-
шихся в ее оппонентов, очень умеренных, благомыслящих, но
все-таки оппонентов.
И если земство было отдано дворянству, то в земство пошла
в основном эта благомыслящая оппозиция.121 Были многочислен-
ные земства, в которых распоряжались крепостники, как напри-
мер бессарабское, екатеринославское, симбирское и некоторые
другие.122 Но в значительной части местное самоуправление ока-
залось во власти оппозиционно, фрондерски настроенного дво-
рянства. Земское дворянство сделалось основой либерального
115 Л. Г. 3 а х ар о в а, ук. соч., стр. 151.
116 Там же, стр. 154.
117 Там же, стр. 157.
118 Там же, стр. 160, 162.
119 Там же, стр. 162.
120 Там же, стр. 164.
121 Б. В е с е л о в ск и й. К вопросу о классовых интересах в земстве,
вып. 1. СПб., 1905, стр. 15, 31, 57.
122 Б. Веселовский. История земства, т. III. СПб., 1910, стр. 246.
272; т. IV, 1911, стр. 390.
192
движения в России. Неудивительно, что правительство начало
систематически преследовать и ограничивать земство. Оно почув-
ствовало в местном самоуправлении конкурента, очень робкого и
боязливого, но все же гораздо более опасного в своих конститу-
ционных мечтаниях, в своих несмелых предложениях допу-
стить его хотя бы к подаче советов верховной власти, чем все
предыдущие его конституционные предшественники.
Что пореформенное дворянство непрочь было бы подвинуться
поближе к трону, стать даже рядом с ним, взяв на себя функции
непосредственного управления страной, показали со всей очевид-
ностью еще дворянские проекты 60-х годов. Их авторами явля-
лись подчас круги во всех отношениях крепостнически, ретро-
градно настроенного дворянства.123 Ограничение самодержавия,
введение олигархической формы правления им нужно было для
наиболее действенного обуздания своих вчерашних крепостных.
Но тогда государственная власть не допустила в правительствен-
ные канцелярии, даже в их передние, эту наиболее близкую себе
по своей социальной природе силу, которая была в известном
смысле даже более роялистской, чем сам король.
В том-то и заключалась общая острейшая противоречивость всей
правительственной политики в дворянском вопросе, что режим по
самой своей сущности не терпел рядом с собой никакой органи-
зованной силы. Его контрагентом обязательно должна была быть
аморфная, неорганизованная масса — вот почему иные идеологи
самодержавия смотрели на крестьянство как на подлинную
основу власти. И поскольку дворянство перестало быть такой
массой, приобретало известную организацию и какую-то само-
стоятельность, постольку оно вступало в конфликт с режимом,
не допускавшим в принципе никакой политической жизни. Поли-
тически он мог жить постольку, поскольку не жил никто другой.
Всякая чужая политическая жизнь воспринималась им как
угроза собственному существованию. Поэтому и свой класс, вся-
чески оберегая его интересы, самодержавие все-таки держало на
положении опекаемого, не давая и ему сформироваться в каче-
стве организованной политической силы, сразу же пресекая
малейшие попытки к этому с его стороны. В дворянстве видели
не только опору, но и конкурента. В этом отношении весьма
интересно недопущение Толстым именно по этой причине наме-
чавшегося в Москве съезда губернских предводителей дворянства
накануне празднования столетия жалованной грамоты для выра-
ботки общей согласованной программы, с которой затем, по-види-
мому, предполагалось обратиться к правительству. Толстой
воспринял это как прямое покушение на основы государствен-
ного устройства. Весь эпизод получил освещение в письме пол-
тавского губернского предводителя дворянства кн. А. В. Мещер-
123 Там же, т. III, стр. 7—9.
13 Ю. Б. Соловьев
193
ского Каткову с просьбой о заступничестве. «Представьте себе, —
жаловался автор письма, — что общее желание, чтобы губерн-
ские предводители съехались в Москве сговориться, как всего
лучше почтить память Екатерины и дворянское учреждение, наш
друг Д. А. Толстой принял за ужасного контрабандиста, который
хочет надуть таможню и водворить запрещенный товар,
т. е. „политический собор“, и в этом смысле уже успел насплет-
ничать государю. Благое бы Вы дело сделали, если бы образумили
Д. А. — в него как будто засел какой-то бес помрачения».124
Но и Катков не помог, и в непрестанной заботе о дворянстве
ему одновременно так и не дали выйти из пассивной роли. И не
о том ли, что и Толстой, беспокоился и другой признанный выра-
зитель интересов и аппетитов старорежимного дворянства,
кн. В. П. Мещерский, когда он принялся настраивать Алек-
сандра III против того пункта пазухинского проекта, завершив-
шегося р конце концов созданием института земских начальни-
ков, который предусматривал в одном из первоначальных
вариантов передачу власти в уезде уездному предводителю
дворянства в качестве проектируемого уездного начальника.
Мещерский неослабно обрабатывал царя в пользу затеваемого
Пазухиным, но здесь он усмотрел опасность для интересов само-
державия и предложил предоставить право назначать начальника
уезда губернатору, потому что предводитель «может подчас быть
весьма красного образа мыслей и тогда закабалить себе уезд
прямо с враждебной правительственным интересам целью».125
Самое правильное — «надо губернаторам дать ясную и сильную
власть, тогда все пойдет хорошо».126
Высказываемые страхи не были вполне безосновательны, и
конституционная опасность ожила в земстве в достаточно опре-
деленной форме. Это было признаком того, что средневековая
архаика самодержавия перестала подходить и соответствовать
многим важным нуждам правящих классов. Им требовалась
такая форма правления, в которой они не были бы лишены
вовсе права голоса, в которой они могли бы стать соправителями,
на первое время пусть обладающими лишь правом подачи сове-
тов и рекомендаций. На каждом шагу административный аппа-
рат царизма давал пищу этим настроениям, обнаруживая свою
некомпетентность, неэффективность, неспособность, отсутствие
всякого творческого начала. Он еще кое-как исполнял свои
124 РО ГБЛ, ф. 120, on. 1, папка 23. Письмо А. В. Мещерского М. Н. Кат-
кову от 10 ноября 1884 г., л. 183 об.; см. также: А. П. Корелин. Рос-
сийское дворянство и его сословная организация (1861—1904 гг.). Исто-
рия СССР, № 5, М., 1971, стр. 79; И. Ф. П а в л о в с к и й. К истории пол-
тавского дворянства. 1802—1902. Полтава, 1907, т. II, стр. 103.
125 ЦГАОР, ф. 677, on. 1, д. 111. Дневники В. П. Мещерского для
Александра III, запись И марта [1885 г.], л. 100.
126 Там же, л. 100 об.
194
охранительные, репрессивные функции, давал политическую за-
щиту от народа, революционность которого для очень многих
была еще величиной вовсе неизвестной. Ведь уже в июле 1905 г.
на петергофских совещаниях великокняжеское окружение трона
возлагало надежды на крестьянство, а дворянство всерьез подо»-
зревало в крамоле.
Стремление самим распоряжаться и самим решать дела уко-
ренялось в кругах, которые были очень далеки от каких-либо
революционных настроений, которые перешли в оппозицию по
недоразумению, лишь в меру полной неспособности и нежелания
власти поступиться хоть чем-либо из своих прерогатив, сдви-
нуться хотя бы на йоту с позиции сохранения самодержавия во
всей его неприкосновенности и средневековом обличье. Власть
приходила в столкновение с самыми умеренными и консерватив-
ными слоями, бывшими в сущности ее естественной опорой.
К концу царствования Александра III очевидным образом выяс-
нялось, что в своих многолетних усилиях упрочить политические и
экономические позиции крепостнического дворянства самодер-
жавие терпело неудачу. Этот факт получил выпуклое отражение
в подводившей итоги продворянской политике царизма заметке
Мещерского, озаглавленной «О нашем земельном дворянстве» и
помещенной в предназначенном для Александра III дневнике.127
Из слов Мещерского вытекало, что после всего сделанного
для дворянства оно стоит на пороге гибели и если ему немед-
ленно не прийти на помощь, то дальше она и не потребуется —
поздно будет. Поэтому, внушал он царю, настала минута ради-
кально решить дворянский вопрос «в виде цельной государствен-
ной и исторической меры».128 Мещерский рисовал обстановку
для этого не вполне подходящей — все прошедшие годы дворян-
ство только и просило о помощи, получало ее и затем возобнов-
ляло просьбы, начиная этим тяготить и правящие сферы.
«Теперь, — указывалось на это обстоятельство, — этот вопрос
в самом его невыгодном для дворянства и несимпатичном для
правительства фазисе: чуть ли не ежедневно поступает какое-
нибудь ходатайство о дворянстве, правительство кое-что для
облегчения поделает, но это кое-что есть только паллиатив,
гибель все-таки остается, и, поневоле постоянно делая облегче-
ния то одно, то другое дворянству в его задолженности, прави-
тельство должно испытывать сознание человека, которому надо-
едает все один и тот же проситель».129 Мог бы помочь Витте, но
он слишком обременен многочисленными делами и «к тому же
надо признать, что около Витте, кроме Кутузова, нет ни одного
127 Там же, д. 105, лл. 156—159.
128 Там же, б/д, л. 156. — Запись относится ко времени между августом
1892 г. и концом 1893 г. В ней упоминается Витте уже как министр фи-
нансов (получил назначение в августе 1892 г.).
129 Там же, л. 156 об.
13»
195
человека, серьезно сочувствующего дворянскому вопросу, и вот
этот роковой вопрос, как утопающий, то всплывает, то тонет,
в предсмертных усилиях, но гибель неизбежна».130 И Кутузов,
частый собеседник Мещерского, тоже был того мнения, что «бли-
зок час, когда дальше нельзя будет идти и придется прямо
решить вопрос, быть или не быть земельному дворянству», а пла-
тить в Дворянский банк средств у помещиков нет, и они вскоре
должны будут стать вечными его арендаторами.
Изобразив положение дворянства в таком виде, Мещерский
выдвигал тот главный аргумент в обоснование необходимости,
не считаясь с затратами, влить новые силы в тонущее сословие,
что с его гибелью обязательно погибнет и самодержавие.
«Да, в этом отношении для консерваторов, т. е. для преданных
слуг царского самодержавия, несомненно, что настала решитель-
ная минута не для дворянства только, но для всего государствен-
ного строя, — сковывал он одной цепью дворянство и самодержа-
вие. — Как результат всего случившегося в 1861 г. по нынешний год
она, эта минута, неизбежно должна была явиться, и она явилась.
А раз она явилась, вопрос о земельном дворянстве превра-
щается в государственный роковой вопрос: может ли русское
самодержавное государство существовать без земельного дворян-
ства? Либералы и чиновники говорят: может; и говорят потому,
что отлично знают, что раз две трети России обратится в Архан-
гельскую бездворянскую губернию и Россия покроется дворя-
нами-пролетариями, изгнанными из гнезд своих, — строил оп
камень за камнем свою концепцию, — в деревне у народа станут
кулак и чиновник, тогда главная вековая консервативная опора
самодержавия будет разрушена, и Россия пойдет на произвол
всех либеральных и беспочвенных стихий».131
Самодержавие, доказывалось далее, не может обойтись без
дворянства, как не может обойтись без армии. Дворянство это и
есть армия самодержавия. Они оба существуют во враждебном
окружении, во враждебном современном мире, у них общие враги,
с которыми можно справиться, пока есть силы у дворянства, —
все снова и снова водил он царя по этому кругу мыслей. «Ведь
как ни говори, а доселе все держится еще преданиями земельного
дворянства; из него губернаторы, из него земские начальники,
исправники, из него все главные военные и морские личности;
но рядом с этим возьмите вырастающие в провинции чиновно-
интеллигентские силы полчищ государственного контроля, подат-
ных инспекторов, акцизных, учителей, — проводил он резкую,
непроходимую грань между одним и другим, — ведь это все на
время притаившиеся духовные враги старой России, дворянско-
царской, им ненавистен земельный дворянин, как ненавистна им
130 Там же, лл. 156 об.—157.
131 Там же лл. 157 об.—158.
196
идея самодержавия, идея религиозная и идея народно-дворян-
ская. Оттого там, в провинции, эти полчища чиновников, как
манны небесной, ждут конца и гибели земельного дворянства,
ибо в ней чуют торжество беспочвенного либерализма».132 Вся
новая жизнь представлялась Мещерским враждебной самодержа-
вию, и отсюда подразумевался вывод — с ней надо вести беспо-
щадную, бескомпромиссную борьбу, опираясь на дворянство,
иначе эта новая жизнь опрокинет общественную иерархию,
унаследованную от крепостнической России, опрокинет и весь
оставшийся с тех времен государственный строй. А между тем
враждебные силы, убеждал Александра III Мещерский, растут
очень быстро. «Всякий, — кончал он, — кто в самодержавии
видит силу и спасение России, должен исповедовать, что настала
минута весь дворянский земельный вопрос поднять, не страшась
никаких цифр, никаких временных убытков, но страшась только
того рока России, который грозит ей, если правительство не
решится принять к обсуждению решение всего земельного во-
проса».133 Этот призыв после всех лет, прошедших со времени
1883—1885 гг., наилучшим образом засвидетельствовал без-
успешность попыток возродить крепостническое дворянство.
Неудачные сами по себе, они имели еще и тот неблагоприятный
для самодержавия эффект, что внесли разлад и дезорганизацию
в правящие верхи. Дворянский вопрос не только не послужил
объединяющим началом в этой среде, но скорее увеличил в ней
сумму противоречий и несогласий, повел к их дальнейшему
углублению, к нарастающей разъединенности правителей. В ча-
стности, П. А. Зайончковский показал, какие противоречия
вызвал в правящих сферах сначала проект о введении должности
земских начальников, а затем закон с его ярко выраженной про-
дворянской направленностью. В лице Манасеина, Победоносцева,
Островского Толстой встретил сильную оппозицию в самом
правительстве. Осенью 1888 г., отмечает он, члены Государствен-
ного совета были почти единодушно настроены против подготав-
ливаемой реформы.134 Когда в январе 1889 г. дело рассматри-
валось в Общем собрании, то Толстой получил только 13 голосов,
имея 39 против.135
Насколько прониклась правящая бюрократическая среда
дворянской идеей, показывает до некоторой степени судьба про-
возвестника дворянской «эры» Пазухина, завершившего свои
дни всеми забытым и заброшенным, никому не нужным челове-
ком. Он умер в январе 1891 г. 30-го состоялись похороны. На это
событие откликнулся в своем дневнике Феоктистов, представив
истинное значение к концу жизни этого совсем еще недавно
132 Там же, л. 158 об.
133 Там же, лл. 158 об.—159.
134 П. А. Зайончковский, ук. соч., стр. 390.
136 Там же, стр. 394.
197
столь значительного лица, главного двигателя дворянского дела
в самом правительстве. «К сожалению, после смерти графа Дмит-
рия Андреевича, — сетовал Феоктистов, — его оттерли от дел, он
оставался как бы в загоне; Иван Николаевич (имеется в виду
министр внутренних дел И. Н. Дурново, — Ю. С.) не был в со-
стоянии его оценить; сначала Пазухин появлялся у него на
вечерах, потом приглашения становились, вероятно, все реже и,
наконец, совсем прекратились. О Пазухине никто и не упоминал,
как будто вовсе не находился он на службе в Министерстве
внутренних дел».136
Таков был конец знаменосца дворянской реакции — деталь,
но деталь достаточно красноречивая.
В новых условиях старорежимное крепостническое дворян-
ство, неспособное примениться к новой капиталистической
действительности, было обречено, и все предпринимаемое для
его спасения не достигало цели. Социальная опора царизма рас-
шатывалась все более, и все безуспешные усилия самодержавия
остановить процесс ее разложения были одним из наиболее
ярких свидетельств безысходности кризиса всей оставшейся
после крепостничества системы. Ничто не могло остановить ее
разрушения, уберечь и крепостническое дворянство, и самодер-
жавие от гибели.
Но царизм, понятно, до самого конца не признавал гибель-
ности положения — ни своего, ни дворянства — и не оставлял
попыток восстановить силы своей социальной основы.
Они получили новое продолжение в царствование Николая II.
Уже в самом начале его правления была сделана новая попытка
возродить дворянство. Но возродить его на почве опять-таки не
капиталистической, не как новый класс земельных собственни-
ков, а на тех остатках прошлого, какие еще во множестве сохра-
нились десятилетия спустя после отмены крепостного права.
Преемственность обоих царствований едва ли не быстрее всего
сказалась и в том, какое место занял в правительственной поли-
тике дворянский вопрос, и в самом подходе к его решению.
Кроме мер, уже осуществленных, вроде учреждения Дворян-
ского банка, создания института земских начальников, пересмот-
ренного представительства в земствах, Александр III оставил
своему преемнику и некоторые проекты по дворянскому делу
тоже весьма радикального характера. Они уже подолгу рассмат-
ривались в различных правительственных инстанциях, но так и
не успели получить разрешения. Принятие их тормозилось самой
важностью того предмета, которого они касались, важностью,
превосходившей все сделанное до этого. Предыдущие шаги вели
к реставрации дворянства в рамках созданного после реформы
136 РО ИРЛИ, 9122.LII б. 14. Дневник Е. М. Феоктистова, запись 30 ян-
варя 1891 г., л. 26 об.
198
1861 г. порядка. Контрреформы лишь в большей или меньшей
степени затрудняли развитие капитализма, но не делали его
невозможным. В известной мере они даже облегчали капитали-
стическое перерождение помещичьего класса и способствовали
развитию этого процесса. Такую роль играл несомненно Дворян-
ский банк. Но скоро выяснилось, что капиталистический путь
развития для дворянства очень труден и рискован, что размыв
дворянского землевладения при следовании по этому пути будет
происходить ускоренным темпом. И если после реформы 1861 г.
перед дворянством как классом со всей остротой встала задача
приспособления к новой экономической формации, то далеко не
все помещики обнаружили требуемую приспособляемость.
Реформа, совершенная дворянскими руками, дала дворянству
максимум возможного для того, чтобы перешагнуть из мира кре-
постничества в мир капиталистических отношений, и часть
сословия сумела это сделать, воспользовавшись всем тем, что
власть ему предоставила. Но для многих начался период упадка,
столь красочно и исторически верно изображенного Терпигоре-
вым в «Оскудении». Спустя четверть века после появления этих
очерков, имеющих отчасти достоинства фотографии (настолько
точно схвачены в них черты пореформенного помещичьего быта),
в 1905 г. П. И. Лященко, подводя итоги длительней эволюции
дворянского хозяйствования, писал наряду со многими другими
учеными-экономистами все о той же слабой приспособляемости
дворянства к обстановке, которую уже никак нельзя было на-
звать новой. «Беда, — писал о главном качестве помещика как
экономического типа, — действительно в том, что этот последний
(дворянин, — Ю. С.) редко умеет не только приобрести, но даже
удержать имеющийся капитал для производительных целей».
П. И. Лященко относил эту неспособность превратиться в капи-
талистического предпринимателя прежде всего к слою среднего
поместного дворянства.137
Естественные и существенные трудности, неизбежные при
импровизированном переходе с одного способа производства на
другой при отсутствии всякой школы и подготовки к новому
существованию, были усугублены развернувшимся с начала 80-х
137 П. И. Лященко. Мобилизация землевладения в России и его ста-
тистика. Русская мысль, 1905, январь, стр. 59. — За несколько лет до этого
на те же факты обратили внимание Н. А. Карышев в статье «Народно-хо-
зяйственные наброски» (Русское богатство, 1898, № 1) и М. Плотников
в хронике внутренней жизни «Русского богатства» (1898, № 5). «...надо
думать, что почти вся дворянская земля, так сказать, объявлена в про-
дажу», — писал Карышев. Это собственно было общее место тогдашней пуб-
лицистики. Действительно, в оборот было пущено более 90% всего старо-
дворянского фонда (А. Корелин. Дворянство в пореформенной России
(1861—1904 гг.). Ист. зап., т. 87, 1971, стр. 144). Констатация неспособ-
ности дворянства примениться к новым условиям уже как неоспоримая
истина была перенесена в энциклопедии.
199
годов сельскохозяйственным кризисом, вызванным появлением
на мировом рынке заокеанского хлеба. Он ударил в первую
очередь по мелкому и среднему поместному дворянству.138 После-
довало разорение значительного числа помещичьих хозяйств.139
Субъективная неспособность быстро переориентироваться, отка-
заться от всего привычного, от удобной и устроенной на даровом
труде жизни плюс к этому объективные трудности, жестокий
сельскохозяйственый кризис, а кроме того, политика протекцио-
низма, достигшая апогея в 1891 г. с введением запретительного
тарифа, имели своим итогом потерю дворянством к концу XIX в.
десятков миллионов десятин. По правительственным сведениям,
дворянское землевладение сократилось с 77.8 млн до 57.7 млн де-,
сятин к 1892 г., т. е. на 20 млн, или 25.8%.140 Эта потеря, которая
несомненно является важнейшим показателем для оценки поло-
жения дворянства как класса, не позволяет, однако, сделать
вывод о его сплошном упадке и деградации. Гибли, теряли землю,
деклассировались целые слои дворянства. Разложение старой
феодальной формации шло полным ходом. Но посреди этого
глубокого и широкого распада меньшинство помещиков не только
сохранило, но и приумножило свои владения, быстро проходя
школу капиталистической выучки. И если дворянство являлось
крупнейший продавцом земли, то оно же на долгие годы оста-
валось ее крупнейшим покупателем, хотя его удельный вес при
этом постоянно падал.141 Это означало, что в дворянском земле-
владении в огромных масштабах шло перераспределение собст-
венности.
Громадная важность совершившихся внутри дворянства про-
цессов для всего существующего и оставшегося нетронутым госу-
дарственного строя, возникшие для него опасности вследствие
ослабления дворянства не укрылись от правящей верхушки.
138 Н. А. Е г и а з а р о в а. Аграрный крйзис конца XIX в. в России. М..
1959, стр. 119.
139 Там же, стр. 114.
140 ЦГИА, ф. 1151, оп. т. XII, 1896 г., д. 1. Сведения о количестве
земли у дворян К 1861 и 1892 гг. в 44 губерниях Европейской России по
данным, доставленным губ. предводителями дворянства. Составлены Цен-
тральным статистическим комитетом Министерства внутренних дел.
л. 209. — Потеря земли дворянством продолжалась безостановочно и
дальше. В десятилетие, 1893—1902 гг., за послереформенное время был
вообще достигнут максимум. В среднем за год продавалось 975 тыс. деся-
тин дворянской земли (С. М. Дубровский. Столыпинская земельная
реформа. М., 1963, стр. 314; В. В. Святловский. Мобилизация земель-
ной собственности в России 1861—1908 гг. СПб., 1911, стр. 114). Вершины
этот процесс достиг в революцию 1905—1907 гг., но и в последующее
время дворянство пустило в оборот многие миллионы десятин, и к 1917 г.
его земельный фонд составлял лишь немногим более половины дорефор-
менного (С. М. Д у б р о в с к и й, ук. соч., стр. 315).
141 И. Г. Дроздов. Судьбы дворянского землевладения в России и
тенденции к его мобилизации. Пгр., 1917, стр. 16; А. П. К а р е л и я. Дво-
рянство в пореформенной России..., стр. 141—145.
200
И при Александре III возник план спасения дворянского зем-
левладения и самого дворянства, который изымал в сущности
дворянское землевладение из сферы капиталистических отноше-
ний и уводил дворянство на дорогу, ведущую прямо к восстанов-
лению в экономике порядков феодального общества.
Возникновение замысла относится к 1887 г., когда Полтав-
ское дворянское собрание по докладу А. В. Мещерского, губерн-
ского предводителя дворянства, приняло обращение к «Высшему
правительству» с ходатайством о предоставлении дворянству
права учреждать заповедные имения.
О чем при этом шла речь, видно из того, что, обрисовав хозяй-
ственную эволюцию дворянства, понимаемую как быстрое оску-
дение и конечное разорение сословия, Мещерский оценил пере-
живаемый момент как имеющий исключительную важность,
когда ребром поставлен вопрос — быть или не быть дворянству.
Теперь, убеждал Мещерский собрание, наступил «последний
льготный час».142 Если не произойдет перемен, будущее безна-
дежно. «Ясно, что впереди нас ждет дальнейшее обесценение
наших имений, еще более ускоренная выпродажа наших имений
в руки коммерческих людей, в руки так называемых „новых
людей44, которым и подлежит поэтому, если все останется
в том же положении, как теперь, нас заменить в общественном
и государственном строе России»,143 — высказывал он главную
свою мысль. И единственным средством помешать этому, как
представлялось Мещерскому, было возвращение к указу Петра I
1714 г. о майоратах. Единонаследие на основе неотчуждаемости
имения оказалось тогда неудачным опытом, продержавшимся
всего 16 лет. Впоследствии, уже при Николае I, право учреждать
майораты было восстановлено, но в очень узких рамках.
Князь Мещерский не вдавался в рассуждения о том, на-
сколько его проект соответствует современному строю жизни
России, он не раздумывал о том, каковы будут его экономиче-
ские и социальные последствия, куда денутся те, кто будет
лишен наследства. Он довольствовался тем, что в Англии нечто
подобное существует.
Полтавское дворянское собрание признало его доводы вполне
основательными и, не вдаваясь в подробности, обратилось к пра-
вительству с единогласным ходатайством разрешить полтавским
дворянам учреждать заповедные и единонаследные имения раз-
мером не ниже 400 десятин земли.144
Пример полтавских дворян оказался заразителен. С 1887 г.
в Министерство внутренних дел поступили тождественные хода-
тайства от дворянства Уфимской, Таврической, Екатеринослав-
142 ЦГИА, ф. 1151, оп. т. XII, 1896 г., д. 1. Записка о заповедных име-
ниях губернского предводителя кн. Мещерского, л. 127.
143 Там же, л. 126 об.
144 Там же, л. 133 об.
201
ской, Калужской, Псковской, Нижегородской, Харьковской, Хер-
сонской, Казанской, Пензенской, С.-Петербургской, Симбирской
и Владимирской губерний. Из двадцати восьми дворянских
обществ за предоставление права делать имения заповедными
высказалось шестнадцать.
Лейтмотивом рассуждений о переживаемом дворянством
упадке было признание неконкурентоспособности сословия.
Не сельскохозяйственный кризис оказывался главной причиной
утраты дворянством земли, а то, что оно не могло выдержать
натиска «новых людей», «коммерческих людей», как называли
помещики нарождающуюся сельскую буржуазию. Борьба должна
была вестись не столько с кризисом, сколько с преуспевающим
противником и в ясном сознании того, что простым перемеще-
нием земли из одних рук в другие дело ограничиться не может.
Неспроста была брошена фраза Мещерского о том, что новые
люди заменят дворянство в иерархии общества. Крепостники
верно уловили, что под угрозу поставлено их политическое гос-
подство, что если так будет продолжаться и впредь, должна будет
произойти реорганизация всего государственного строя России.
В таком духе была составлена записка о заповедных имениях
уездного предводителя дворянства Нижегородской губернии
В. В. Хвощинского, писавшего о появлении в деревне новых
«руководителей народа» — кулака, кабатчика и писаря. Поме-
щикам трудно было противостоять им. «Эти настоящие руково-
дители легко разбивают авторитет дворян». Побежденным не
остается в деревне места. «Под давлением грубой силы настоя-
щих руководителей народа, общего экономического кризиса,
отражающегося всего более на землевладельцах, местное дворян-
ство бежит от своей земли и оставляет имения свои и крестьян-
ское население в пищу наглому корыстолюбию кулака и кабат-
чика, тогда как в монархическом государстве, принципы которого
консервативны, во главе народа, — доказывал В. Хвощинский, —
может стоять только сословие, владеющее землей и имеющее
историческое прошлое, передаваемое из рода в род».145 Эта на-
сквозь фальшивая поза «бескорыстного» защитника народа от
новой кабалы, которая «гнетет крестьян сильнее бывшей крепо-
стной зависимости», и доказательство невозможности существо-
вания монархии без дворянства становятся в дальнейшем общими
местами развернутой крепостниками аргументации, как и то
еще, что собственными силами дворянство справиться с опас-
ностью не сможет, что оно не конкурентоспособно.
Из нее ясно вытекало, что заповедность понималась пм т как
своего рода контрнаступление на новый, вытесняющий дворян-
145 Там же, записка о заповедных имениях макарьевского уездного
предводителя дворянства В. В. Хвощинского нижегородскому собранию
дворянства 1887 г., л. 134 об.
202
ство элемент, на удачливого конкурента. Она должна была окру-
жить дворянское землевладение непроходимым рвом.
Таким очень простым, как казалось сторонникам этой
реформы, механическим способом можно было закрепить налич-
ное статус-кво. Прельщаемые примером Англии с ее насчитывав-
шими не одну сотню лет майоратами, они с легкостью перенесли
институт эпохи расцвета феодального общества в обстановку
развитого капитализма, видимо, даже не давая себе отчета в том,
как велика разница между двумя формациями.
Конечно, на самом деле привить уже вполне развитому капи-
тализму столь значительный отросток феодального уклада
(к чему сводилась реформа) было крайне сложно. Это и обнару-
жилось довольно быстро, когда от общих рассуждений перешли
к практическому рассмотрению предлагаемого новшества. Тут
сразу же запутались в неразрешимых противоречиях.
И те, кто был вполне убежден в целесообразности предлагае-
мой меры, все-таки сознавали, что они вносят очень серьезные
ограничения в право распоряжаться принадлежавшей дворянам
собственностью, делая владельца заповедного имения «как бы
только управителем родового имущества».146 А на такое серьез-
ное ущемление своих прав, как можно было заранее предполо-
жить, согласился бы далеко не всякий собственник. На это мог
пойти разве только тот, кто находился в особо трудных условиях,
для кого такое ограничение было единственным спасением.
В Петербурге дворянские домогательства встретили благо-
приятный прием. 20 ноября 1891 г. по докладу председателя Го-
сударственного совета вел. кн. Михаила Николаевича Алек-
сандр III приказал образовать для выработки мер по укреплению
дворянского землевладения Особую комиссию под председатель-
ством Н. С. Абазы. Один из ее участников, К. Головин, писал:
«... бывшему либеральному рязанскому губернатору, а теперь
очень консервативному члену Государственного совета было
поручено придумать средство, дабы остановить зловещий про-
цесс».147 Комиссия, продолжал он, «оказалась очень внушитель-
ной по своему составу». В нее должны были войти представители
министерств внутренних дел, финансов, государственных иму-
ществ и юстиции. Так в высших правительственных инстанциях
началось рассмотрение дворянского вопроса, занявшее многие
годы. По нескольку лет заседали две большие комиссии, в кото-
рые входили высшие сановники и важнейшие министры. На пре-
ния были потрачены сотни часов. Из недр комиссий выходили
тщательно разработанные проекты. Государственный совет не
раз высказывал о них свои суждения. Все говорило о том, что
146 Там же, доклад Корсунского уездного предводителя дворянства
Ю. Д. Родионова симбирскому губернскому собранию по вопросу о свободе
завещания заповедных имений, л. 156.
147 К. Головин. Мои воспоминания, т. 2. СПб., 1910, стр. 231.
203
законодательная машина работала с полной нагрузкой. Забегая
вперед, следует сказать, что вся эта усиленная работа приведен-
ного в движение механизма шла вхолостую. Примирить дворян-
ские домогательства с общим направлением развития страны
оказывалось положительно невозможным.
Комиссия Н. С. Абазы начала свои заседания 4 февраля
1892 г. и закончила их 16 ноября. Членами ее являлись
В. К. Плеве, Н. В. Шидловский, А. В. Иванов, А. С. Ермолов,
Н. А. Иванов, И. И. Шидловский, И. И. Тихеев, В. В. Калачов,
М. В. Красовский, кн. Л. Д. Вяземский, гр. А. А. Голенищев-Ку-
тузов, кн. А. Д. Оболенский. Кроме того, в работах комиссии
принимали участие гр. А. А. Бобринский, А. А. Нарышкин, пред-
водители дворянства: Пензенской губ. — Д. К. Гевлич, Рязан-
ской — Л. М. Муромцев, Харьковской — гр. В. А. Капнист,
Тульской — А. А. Арсеньев, К. Головин и некоторые другие.
Уже на подготовительной стадии, верная духу дворянских
ходатайств, она встала на позицию воинствующей антибуржуаз-
ности.148 Отправной точкой всей дальнейшей ее работы можно
считать составленный аппаратом Комиссии краткий историче-
ский очерк заповедности, в котором давалась политическая
оценка этого установления в связи с развитием отношений, точ-
нее, с борьбой дворянства и его конкурентов. В нем прежде всего
с тревогой констатировалось, что после реформы 1861 г. дворян-
ское землевладение стало уменьшаться «с поразительной
быстротой». О новых землевладельцах, происходивших большей
частью из разбогатевших мещан и купцов, т. е. об элементе бур-
жуазном, в очерке говорилось в самых неодобрительных выра-
жениях. С точки зрения составителей они были не только не-
желательны, но и вредны и потому подлежали всяческому огра-
ничению и стеснению. «Лишенные всякого умственного и нрав-
ственного развития, — писалось о них словами обвинительного
заключения прокурора, — лица эти большей частью неудержимо
стремятся к одной лишь цели — наживе и потому оказывают
обыкновенно развращающее влияние на дела общественные,
являются бичом для местного населения и хищнически относятся
к собственным своим имениям».149 За этой тирадой, в которой
объявлялась безнравственной и предосудительной самая основа
деятельности буржуазии, смысл ее существования, следовал
суровый приговор. Этой новой силе, новому классу, шедшему на
смену крепостническому дворянству, предлагалось объявить
войну от имени самой верховной власти. «При таких условиях
правительство, — заявлялось в записке, — едва ли может оста-
не ЦГИА, ф. 1151, оп. т. XII, 1896 г., д. 1. Краткий исторический
очерк учреждений, устанавливающих неделимость и неотчуждаемость зе-
мельной собственности.
149 Там же, л. 118 об.
204
ваться равнодушным к убыли дворянского землевладения, так
как эта убыль знаменует собою усиление в местной жизни таких
элементов, которые по справедливости могут быть названы
противуобщественными и противугосударственными».150
Буржуазный элемент, выглядевший крайне неприглядно под
пером составителей записки, терял еще больше в сопоставлении
с дворянством, каким оно рисовалось. «В уездах, где землевла-
дельческий класс состоит по преимуществу из дворян, благотвор-
ное влияние их сказывается на всех сторонах местной жизни, —
говорилось в документе. — В общественных делах и делах мест-
ного управления они являются обыкновенно поборниками мер,
имеющих целью интересы общего блага». Составители далее ут-
верждали, что «в сношениях с крестьянским населением дворяне
проявляют широкую отзывчивость к его нуждам и никогда
почти не задаются стремлением к обогащению за его счет».151
Тесно связанной с таким подходом была мысль, что без дворян-
ства самодержавие не сможет действенно контролировать мест-
ную жизнь, что без полновластно распоряжающихся крепостни-
ков немыслимо «правильное ее развитие», и потому укрепление
дворянского землевладения диктуется прямыми непосредствен-
ными интересами самодержавия.
В этом логическом цикле правительственной опорой могло
стать почти исключительно мелкое и среднее дворянство. Как
выглядел количественно этот слой? По сведениям, имевшимся
у правительства, число дворянских имений равнялось 114 716,
из них 13 797 составляли участки не более 10 десятин, а 42 754 —
от 10 до 100. Таким образом, почти около половины дворянских
имений были мелкопоместными. Они, говорилось в записке,
«едва ли могут служить достаточным обеспечением развитых
в этом сословии потребностей». Далее 33 784 имения располагали
площадью земли от 100 до 500 десятин, но так как многие из
них находились в неудобных местах, то до 60% всех владельцев
относилось к категории мелких, не имеющих «прочного обеспе-
чения даже для скромного обеспечения их семейств». 24400 се-
мейств владели имениями площадью в 500 десятин и более.
Из них лишь 2000, владевшие 5000 десятин и более, могли быть
отнесены к крупнопоместным. Таким образом, к среднепомест-
ному дворянству относилось менее 40% всех помещиков. Число
их колебалось в пределах 35 000.
При обсуждении проекта развернулись острые дискуссии,
показавшие, насколько он был уязвим и нелогичен. Оспоренной
оказалась главная мысль о необходимости широко ввести ин-
ститут заповедных имений как единственное средство предот-
вращения упадка дворянства, легшая в основу деятельности
150 Там же.
151 Там же, лл. 118—118 об.
205
Комиссии. Князья Л. Д. Вяземский и А. Д. Оболенский напом-
нили, насколько неудачны были прежние попытки со времен
Петра склонить дворянство к устройству заповедных имений.
Не привившись в крупном землевладении, располагавшем зна-
чительными денежными средствами, заповедность резко не со-
ответствовала нуждам и возможностям мелких и средних поме-
стий. Их владельцы, полагали Вяземский и Оболенский, не имея
значительного свободного капитала, будут поставлены ограниче-
нием права залога «в совершенную невозможность добыть необ-
ходимые средства для введения желательных усовершенствований
в хозяйство или для устранения его расстройства».152 Не менее
важным препятствием считали они невозможность обеспечить
средствами на жизнь лишаемых наследства членов семьи.
Поэтому мнение обоих было безусловно отрицательным. Они
рекомендовали вовсе отказаться от предлагаемой меры. Одиннад-
цать других членов Комиссии во главе с председателем придер-
живались прямо противоположного взгляда. В чем Вяземский и
Оболенский видели зло, в том они усматривали даже некоторое
благо. Не замечая, в каком невыгодном свете рисуется дворян-
ство, Комиссия констатировала: «Повседневный опыт показы-
вает. .. что случаи... выгодного отчуждения имений и благоразум-
ного пользования поземельным кредитом едва ли не более редки,
нежели противуположные явления необдуманной или даже вы-
нужденной продажи поместий за долги, возникшие благодаря
легкомыслию владельца или жизни его не по средствам».153
Но возражения, которыми пренебрегло большинство Комис-
сии, стали затем на многие годы камнем преткновения для всех
попыток решить поднятый вопрос в духе дворянских пожеланий.
Следовательно, уже с первых шагов обнаружилось, что вся
работа большинства Комиссии, упорно продолжавшего видеть
в заповедности действенный способ достижения поставленной
цели, имела под собой шаткие основания. Сама цель получала
теперь наиболее точное определение. Ею объявлялось укрепление
на земле среднего дворянства, сохранение как крупного, так и
мелкого дворянского землевладения не вызывалось, по мнению
заседавших, «государственной необходимостью».154
Что же понималось под среднепоместным дворянством? Каков
был круг лиц, на которых распространялась забота Комиссии?
К этой категории Комиссия относила помещиков, получавших
доход от 1500 до 7500 руб., что соответствовало при капитализа-
ции его из 5% имениям ценностью от 30 000 до 150 000 руб.155
152 Там же, журнал высочайше учрежденной особой Комиссии для
обсуждения возбужденного дворянскими собраниями вопроса о мерах
к поддержанию дворянского землевладения, л. 43.
153 Там же, л. 45.
154 Там же, л. 46 об.
155 Там же, лл. 47 об.—48.
206
По предположениям Комиссии, преобладать должна была группа
с низшим доходом.
Закрепить на земле этот слой, провести в жизнь намечаемую
реформу мыслилось предоставлением самых широких льгот. Боль-
ным местом дворянства всех разрядов и степеней было погаше-
ние долгов.
С первого года основания Дворянского банка началось
прогрессирующее накопление недоимок. А так как Комис-
сия решила, что заповедными можно будет объявлять и заложен-
ные имения, — допущение, заключавшее в себе явное противоре-
чие,— то, принимая во внимание весь уже накопленный опыт,
следовало подумать и о том, как быть с недоимками заповедного
имения. Допустив абсолютно противоречащее заповедности право
обращать в заповедные задолженные имения, Комиссия в отступ-
ление от основного смысла заповедности вынуждена была допу-
стить и возможность продажи такого имения за долги. Однако
эту формально признанную возможность Комиссия постаралась
сделать как можно менее реальной, капитально ограничивая
банк в праве требовать и получать деньги обратно. По скромному
определению самой Комиссии, предлагаемый порядок представ-
лял для банка «некоторые опасности». Действительно получение
отданных взаймы средств становилось весьма и весьма проблема-
тичным. Эмансипируя должника от банка, Комиссия наметила
еще одну меру, подрывавшую самую основу заповедности, но
зато выгодную помещикам. Большинство предусматривало право
владельца заповедного имения заключать в Дворянском банке
займы под залог этой не подлежавшей продаже собственности
в размере одной трети ее стоимости. Цель — для усовершенство-
вания хозяйства и для выделения средств лишаемым наследства
членам семьи. Последнее оказалось едва ли не самой трудной
проблемой, потому что здесь выход приходилось искать не за
счет государства, а за счет ненаследующих членов семьи. Считая,
что производимые по существующему закону разделы имений
между наследниками поровну подрывают дворянское землевла-
дение не менее, чем накоплявшаяся задолженность, Комиссия
твердо была убеждена в необходимости единонаследия, но поло-
жительно не знала, что делать со всеми остальными членами
семьи. Она была готова нищими выставить их на улицу, но скло-
нялась к мысли, что каким-то образом их все-таки следует обес-
печить.
Комиссия отдавала себе отчет в опасности и нежелатель-
ности такого положения, когда «один из членов семьи сохранил
бы все выгоды почтенного положения дворянина-помещика, про-
чие вынуждены были бы снискивать себе пропитание всякими
способами. Едва ли можно сомневаться в том,— логично рассуж-
дала Комиссия, — что резкое различие в участи членов одного
и того же дворянского семейства возбудит в обездоленных горь-
207
кие чувства и справедливые сетования».156 Но найти рациональ-
ный выход она не могла.
Установленный порядок выплаты ненаследующим членам
семьи юридически был весьма сложен и создавал большую нео-
пределенность и путаницу. А на практике новый закон о запо-
ведных имениях имел бы одно немедленное последствие — поме-
щики, бывшие на шаг от банкротства или быстро приближав-
шиеся к нему, получали новую возможность еще каким-то образом
продлить свое существование, оттянуть на годы свою несосто-
ятельность. Что весь проект был задуман как экстренная мера
и имел назначением дать разоряющимся помещикам временную
передышку, видно и из того, что Комиссия рекомендовала со-
здать не вечнозаповедные, а срочнозаповедные имения, которые
через поколение снова могли перейти на обычное положение по
желанию внука учредителя.
Но это стремление во что бы то ни стало спасти гибнущий
элемент требовало такого грубого насилия над всем устано-
вившимся строем жизни, стояло в таком конфликте с реальными
возможностями, что при самой ординарной способности считаться
с действительностью несообразность задуманного бросалась
в глаза.
Проект Комиссии, переданный перед внесением в Государ-
ственный совет на заключение ведомств, натолкнулся на такие
возражения, которые в сущности выбивали из-под него самую
основу. В замечаниях статс-секретаря Э. Фриша, возглавляв-
шего Кодификационный отдел при Государственном совете, вы-
сказывалось несогласие с положением, фактически лишавшим
ненаследующих членов семьи материального обеспечения.157
Министр юстиции Манасеин отнесся с «полным сочувствием»
к мысли о введении института срочнозаповедных имений, пола-
гая, что готовящееся нововведение «без сомнения будет способ-
ствовать упрочению дворянских имений за владеющими их ро-
дами и образованию на местах желательного в целях прави-
тельственной политики класса дворян-землевладельцев».158 Но
создание прочного, внутренне крепкого дворянского землевладе-
ния представлялось Манасеину недостижимым при предусмот-
ренном размере задолженности. Он приходил к категорическому
выводу, что обращение в срочнозаповедные имений со значитель-
ными долгами является «бесцельным и отнюдь не желатель-
ным».159
156 Там же, л. 78 об.
157 Там же, отношение главноуправляющего Кодификационным отделом
при Государственном совете председателю Комиссии о мерах к поддержа-
нию дворянского землевладения от 30 января 1893 г., л. 221 об.
158 Там же, отношение министра юстиции Манасеина председателю
Комиссии о мерах к поддержанию дворянского землевладения от 21 мая
1893 г., л. 231.
159 Там же, л. 233 об.
208
Высшей нормой возможной задолженности он предлагал сде-
лать 33% от стоимости имения, но с тем, чтобы за вычетом дол-
гов оно стоило бы не менее 30 000 руб.160
Комиссия, как она показала в своем ответе, и сама вполне со-
знавала, что возможность добыть необходимые на жизнь сред-
ства для владельцев имений, составлявших, в сущности говоря,
один голый долг, «будет на первых порах гадательна».161 Ко-
нечно, и относительно более отдаленного будущего Комиссия не
могла сделать никаких оптимистических прогнозов, и потому
«гадательной» для самих авторов проекта оставалась вся судьба
«заповедных» имений, которые при естественном ходе дел со
дня на день должны были пойти с молотка, и весь расчет стро-
ился в надежде на нечто сверхъестественное, иррациональное,
на то, что кривая как-нибудь вывезет вопреки здравому смыслу
и логике. Точка зрения Комиссии была выражена со всей воз-
можной простотой и недвусмысленностью — как бы ни было
плохо дворянское землевладение, как бы дурно ни велось хозяй-
ство, его надлежало спасти. Поэтому аргумент, противопостав-
ленный рассуждениям Манасеина, был один — его поправки
«лишали бы огромное большинство дворян-землевладельцев воз-
можности обратить их имения в срочнозаповедные».162 А раз это
«огромное большинство» (независимо от того, что оно собой пред-
ставляло, и даже скорее по причине того, что это заведомо был
слой, который сам своими силами спастись уже не мог и должен
был по всем разумным предположениям погибнуть) под новый
закон в редакции Манасеина не подпадало, то и редакцию эту,
рассуждала Комиссия, надлежало отвергнуть. Изменив кое в ка-
ких незначительных частностях свой проект, она оставила его
прежним. Теперь он был готов к внесению в Государственный
совет. Комиссия заседала уже два года, со времени же первого
ходатайства полтавского дворянства минуло шесть лет. И пока
писались бумаги и шли обсуждения, земля продолжала безостано-
вочно уходить из дворянских рук. К этому вели не только объек-
тивные трудности, неумение приспособиться к развивающемуся
капитализму, но и соблазн непрерывно растущих цен на землю,
все более обгонявших ее нормальную доходность. При продаже
земли дворянство получало огромную премию. Однако необыкно-
венно выгодная с чисто экономической точки зрения операция
имела и существенный политический минус: продавая землю,
т. е. средство производства, владение которым делало из дворян-
ства определенный класс, оно несомненно ослабляло базу своего
политического господства, и вызванные этим опасения получили
среди дворян заметное распространение. Под влиянием усилива-
160 Там же, л. 234 об.
161 Там же, журнал Комиссии для обсуждения мер к поддержанию
дворянского землевладения, заседание 29 ноября 1893 г., л. 8.
162 Там же, л. 7 об.
14 Ю. Б. Соловьев
209
ющейся тревоги дворянство обратилось к власти с новыми хо-
датайствами, предлагая меры, которые могли бы, как казалось,
приостановить утечку дворянской земли.
Поступившие предложения обнаружили с полной очевид-
ностью, что за прошедшие годы политически активные круги
дворянства не продвинулись в понимании процессов, определяв-
ших течение экономической жизни. Они по-прежнему мыслили
категориями, вполне отвечавшими феодальному способу произ-
водства, но составляющими резкий диссонанс капиталистиче-
скому способу. Снова уповали на чисто механические меры, не
понимая, насколько грубо нарушают они весь установившийся
строй экономических отношений. Чуждые ему, они не только не
могут при сохранении этого строя облегчить положение дворян-
ства, но даже по ближайшем рассмотрении способны ухудшить
его. Попытка действовать при полном незнакомстве с господ-
ствующими в экономическом развитии тенденциями создавала
лишь новые серьезные затруднения и путаницу. Воображаемый
плюс оборачивался вполне реальным минусом.
Такова оказалась судьба двух предложений, поступивших на
рассмотрение Комиссии. Одно исходило от Тульского губерн-
ского дворянского собрания, ходатайствовавшего о воспрещении
продажи дворянских земель другим сословиям и о разрешении
дворянам объявлять нераздельными свои владения размером от
100 до 1000 десятин. Автором второго было Смоленское дворян-
ское собрание, просившее о предоставлении дворянам права не
делить при наследстве имение на участки, если они будут меньше
250 десятин. Равным образом это количество становилось мини-
мумом, своего рода эталоном, дворянского землевладения.
Первое предложение было самым радикальным и как будто бы
прямым путем вело к поставленной цели.
Комиссия Н. С. Абазы уже доказала со всей несомненностью,
что она понимает дворянские интересы так, как их понимают
сами дворяне. Но эта, казалось бы, наиболее дворянская мера не
встретила в ней сочувствия — и немудрено. Внесенное предло-
жение отличало полное отсутствие какой-либо попытки предста-
вить себе, а каковы будут его ближайшие последствия, если оно
осуществится. И Комиссия, которая тоже недалеко заглядывала
в будущее, в этом случае все-таки смогла проявить некоторое
элементарное предвидение. Мысль, возникшая среди тульского
дворянства, «при крайней несложности своей, — допускала она,—
представила бы вернейшее средство для совершенного прекра-
щения убыли дворянского землевладения на будущее время».163
Но никаких других достоинств, кроме крайней простоты, в этом
плане она не усмотрела. Сразу явился вопрос, а как отразится
163 Там же, заседания 14 января, 3 февраля и 19 марта 1893 г. и 7 фев-
раля 1894 г., л. 348 об.
210
подобное ограничение на спросе на дворянскую землю. Отвечая,
Комиссия констатировала, что «при современном положении
дворянского сословия в среде его вообще немного лиц, распола-
гающих свободными средствами для покупки земель; в отдель-
ных местностях число таких лиц совершенно ничтожно. Эти-то
единственные капиталисты из дворян и являются единствен-
ными покупщиками всех продающихся в уезде или даже в гу-
бернии дворянских имений».164 Было очевидно, что должно про-
изойти крутое понижение спроса на землю, а значит и цен на
нее. Единственно, кому это шло на пользу, так это упомянутым
капиталистам из дворян, которые, пользуясь своим монопольным
положением, могли за бесценок скупать землю их разоряющихся
собратьев по сословию. Комиссия не затруднялась в выводе:
«... денежные выгоды немногих богатых представителей сосло-
вия будут приобретаться ценой громадных потерь для всех дво-
рян-помещиков, продающих свои имения. С другой стороны, не-
избежное при этих условиях общее падение цен на дворянские
поместья, в связи с трудностью вообще продажи их, должно
сильно поколебать, значительно сократить и удорожить личный
и ипотечный кредит поместного дворянства».165 Все это были,
конечно, азбучные истины. Жить при капитализме и действо-
вать вопреки ему оказывалось положительно невозможным. Ло-
бовая атака на буржуазный элемент прямо вела к конечному
упадку дворянства. Экономически абсурдное предложение туль-
ского дворянства имело и весьма существенное, с точки зрения
Комиссии, политическое последствие сугубо отрицательного
свойства. Так как долги и прочие общие условия заставляли бы
дворян по-прежнему распродавать поместья, то Комиссия счи-
тала неизбежным «сосредоточение всего современного простран-
ства дворянских земель во владении немногочисленных дворян,
скупщиков этих имуществ».166 А это противоречило бы «как ин-
тересам местного управления, так и сельского хозяйства», ибо
крупные собственники имели «естественное тяготение», как вы-
ражалась Комиссия, к городским центрам.
Точно так же повернулось дело и со вторым ходатайством
относительно права объявлять недробимым все имение или части
его. Оно с не меньшей силой било бумерангом по интересам са-
мого же дворянства. «Нетрудно предвидеть, — заключала Комис-
сия, — что во многих случаях такое стеснение собственника
в праве распоряжения землею будет приводить на практике
к вынужденной продаже всего имения, к которой владелец при
иных условиях никогда бы не прибегнул».167
164 Там же, л. 349.
165 Там же, лл. 349—349 об.
166 Там же, л. 350.
167 Там же, л. 350 об.
14*
211
В декабре 1893 г. проект о срочнозаповедных имениях был
вынесен на обсуждение Государственного совета. Но к тому вре-
мени на рассмотрение Комиссии Абазы поступил еще проект об
укреплении мелкопоместного землевладения. И только в ноябре
1895 г. председатель Комиссии Н. С. Абаза внес совокупность
разработанных законопроектов в Государственный совет.
4 и 22 января 1896 г. состоялись заседания Соединенных де-
партаментов Государственного совета, на которых были рассмо-
трены представленные рекомендации. Напомнив об инициативе
полтавского дворянства в 1887 г. и прочих дворянских ходатай-
ствах, Соединенные департаменты установили, что они «значи-
тельно расходятся» с законопроектом о срочнозаповедных име-
ниях «по весьма существенным вопросам».
В журнале Департаментов заявлялось, что не ясно вообще,
соответствуют ли рекомендуемые меры «пользе дворянства».
Чтобы судить об этом, недоставало фактического материала. По-
этому Департаменты отказались высказать заключение по су-
ществу законопроекта.168 Они решили, что необходимые данные
могут быть представлены лишь Министерством внутренних дел.
Департаменты рекомендовали передать затем проекты Комиссии
Абазы на рассмотрение дворянских собраний или предводителей
дворянства. После этого Министерство внутренних дел должно
было переработать все в соответствии с пожеланиями дворян-
ства и внести окончательный вариант на рассмотрение Государ-
ственного совета «установленным порядком».
Таким образом, все надо было начинать сначала.
Однако, отправляя все дело на вторичное рассмотрение, Го-
сударственный совет не восстанавливал статус-кво. Обстановка,
в которой приходилось действовать Министерству внутренних
дел, теперь была иная. И если смыслом данного ему поручения
должно было явиться закрепление существующей площади дво-
рянского землевладения, то ему приходилось считаться в пер-
вую очередь с тем фактом, что как раз за несколько месяцев до-
отклонения проекта Комиссии Абазы в Государственном совете
правительством был сделан весьма важный шаг именно в об-
ласти дворянского землевладения, имевший целью облегчить
дворянам продажу своих земель путем предоставления им новых
значительных преимуществ за счет крестьянства — главной ка-
тегории покупателей дворянского земельного фонда. Желая, та-
ким образом, продвинуться в решении крестьянского вопроса,
правительство одновременно ставило перед собой как задачу со-
хранения земли в руках дворянства, так и продажу ее на воз-
можно более выгодных для дворянства условиях. Эти цели друг
с другом не совпадали.
168 Там же.
212
Возникшая противоречивость лежала в самой природе суще-
ствовавшего порядка и в его неизбежной эволюции. Создание
Комиссии Абазы ясно показывало стремление царизма остано-
вить дальнейшее сокращение площади дворянского землевладе-
ния. Но, с другой стороны, все более грозным становился для
правительства крестьянский вопрос. Он встал особенно остро-
после голода 1891 г. Недостаточные наделы, полученные кресть-
янами после реформы, спустя тридцать лет вследствие естест-
венного роста крестьянского населения стали еще меньше. За-
давленный налогами и платежами бывшим хозяевам, со всех сто-
рон ограниченный в правах, крестьянин в своей массе лишен был
возможности перейти к более прогрессивным способам обра-
ботки земли и ведения хозяйства. Всеми условиями своей жизни
он был намертво прикован к экстенсивной системе и поэтому все
острее чувствовал нехватку земли, все безысходнее становилось
его положение. Что тут набирается взрывчатый материал, что за-
дыхающийся на своем клочке земли крестьянин, видя громадные
пространства лучшей земли, принадлежащей дворянам, попро-
бует найти выход в этом направлении, понимали и, может быть,
вернее будет сказать, предощущали и некоторые из стоявших
наверху. Они были заняты поисками вентиля, через который
можно было бы отвести скапливающееся недовольство, и ничего не
было здесь для них вернее, как подбросить крестьянам немного
земли. Источник удобной свободной земли был только один — дво-
рянское землевладение. И при все более возрастающей премии
дворянство сбывало свою землю крестьянам. Вполне отвечало
интересам дворянства основание в 1883 г. Крестьянского банка,
ставшего крупным посредником в купле и продаже дворянской
земли. Немалой была его роль в возвышении цен на нее. Видя,
насколько успешно он действует в этом плане и насколько ве-
лики выгоды, приносимые им дворянству, правительство реши-
лось пойти на дальнейшее расширение поля его деятельности,
еще более развернуть операцию по продаже дворянской земли
крестьянам, рассчитывая за их же счет сгладить остроту кресть-
янского вопроса. 30 января 1895 г. Министерство финансов пред-
ставило в Государственный совет проект нового устава Крестьян-
ского банка, главным нововведением которого было право банка
приобретать за свой счет продающиеся имения для последующей
продажи их крестьянам. Для этого отводился значительный ка-
питал, образуемый из отчислений от выкупных платежей. В бу-
дущем предполагалось довести его до 50 млн руб. Эта сумма
ясно указывала на то, что расчет делался на массовую скупку
дворянских земель и что при полном развитии новая операция
может выразиться в сотнях миллионов рублей. Кроме того, ссуда,,
выдаваемая банком крестьянам, повышалась до 90% стоимости
покупаемой земли вместо прежних 75%. 4, 8, 11 и 13 мая 1895 г.
последовало рассмотрение дела Соединенными департаментами.
213»
План Витте, хотя он, очевидно, должен был повести к новому
повышению цен на продаваемую дворянами землю, несмотря на
все содержавшиеся в записке заверения противоположного ха-
рактера, и был не просто, а чрезвычайно выгоден дворянству,
прошел в Государственном совете далеко не гладко. При обсуж-
дении образовалась группа, состоявшая из Маркуса 1-го,
кн. Имеретинского, Маркуса 2-го, фон Дервиза, барона Менг-
дена и Шидловского и решительно воспротивившаяся принятию
основного новшества — покупки Крестьянским банком дворян-
ской земли за свой счет.
Предложение Министерства финансов, заявляли они, ставило
на повестку дня и неправильно решало главный вопрос всей
внутренней политики, каким они считали распределение земель-
ной собственности. Они доказывали, что обсуждаемая мера озна-
чает решительный отход от того направления, которого «посто-
янно держалось правительство в вопросах, касающихся земле-
владения и земледельческих классов населения».169
Предполагая, что в оборот будут втянуты земли на сотни
миллионов рублей, они приравнивали новую деятельность банка
к повторению выкупной операции, и велико было их опасение,
что именно так это будет понято крестьянством.170
Особенные же опасения были связаны с дворянством. Именно
боялись того, что оно соблазнится предлагаемой возможностью
продать землю по высокой цене, и те, кто при существующем
порядке с нею легко бы не расстался, при новых условиях ста-
нут ее усиленно продавать. Начнется ускоренное сокращение
площади дворянского землевладения, дополнительно убыстряемое
еще и тем побочным обстоятельством, что дворяне, покупающие
землю, окажутся не в состоянии конкурировать с Крестьянским
банком и предлагаемыми им высокими ценами. И потому ожи-
дали, что эта весьма выгодная экономически операция нарушит
основные классовые интересы дворянства, поведет к его общему
ослаблению.
С принятием плана правительство выступило бы «на путь ак-
тивных мер по искусственному перемещению земель в руки кре-
стьянства», давая неверное направление, с точки зрения шестерки,
решению «важнейшего из вопросов внутренней политики,
а именно вопроса о распределении в государстве поземельной
собственности».171 Лишь в одном случае такая деятельность
Крестьянского банка представлялась критикам нового устава
уместной. Они были еще готовы примириться с расширением
площади крестьянской земли за счет дворянского землевладения
169 ЦГИА, ф. 1148, оп. 12, д. 34. Журнал Государственного совета
в Соединенных департаментах государственной экономии, законов, гра-
жданских и духовных дел, заседания 4,*8, И и 13 мая 1895 г., л. 222.
170 Там же, л. 224.
171 Там же, л. 226 об.
214
в Западном крае и в Царстве Польском. Но следовало категори-
ческое заявление: «В коренной России указанная мера не может
быть ничем оправдана».172 На «благоразумную часть дворянства»
подобный образ действий произведет «горькое впечатление».
В итоге произойдет «колебание исторически сложившихся позе-
мельных отношений и основанного на них строя местной жизни,
последствия которого трудно предвидеть во всем их объеме и во
всяком случае нельзя признать желательными».
Поэтому твердо звучало требование шестерки сохранить за
Крестьянским банком исключительно посредническую функцию.
Правда, она принимала рекомендацию Министерства финансов
увеличить размер ссуды, выдаваемой крестьянам, до 90%, на
это делалось в понимание того, что дворянская земля прода-
ваться все равно будет и если ее не купят крестьяне, которые
по своей крайней нужде в приращении надела смогут заплатить
за нее цену и совсем уже несообразную, то она перейдет как раз
тому буржуазному элементу, который, по мнению шести, был
весьма вреден и с которого несообразные платы будет получить
несравненно труднее, чем с бедствующего крестьянина. Лишь бы
только такое перемещение земли совершалось «постепенно, ес-
тественным путем». Они могли бы добавить еще: и чрезвычайно
медленным путем 173 — в этом и заключалось для шестерки глав-
ное преимущество их поправки. А что при таком положении
наступит неизбежное обострение крестьянского вопроса, их не за-
ботило. Но к этому легко предвидимому будущему с большим
опасением относились остальные участники состоявшегося обсуж-
дения. В образовавшееся в числе семнадцати большинство вхо-
дили Сольский, Каханов, Победоносцев, Островский, Бунге, Фи-
липпов, Ермолов, Витте, Горемыкин и др. Они признавали необ-
ходимость увеличить площадь крестьянского землевладения или
создать хотя бы видимость стремления правительства к этому.
«Первостепенная государственная важность» решения возникшей
задачи даже не нуждалась, по их мнению, в доказательствах.
И способ, позволявший богато вознаградить дворянство и смяг-
чить острую нужду крестьян в земле, представлялся им весьма
удачным. Особенно должны были выиграть при этом владельцы
крупных имений, на которые, замечало большинство, при суще-
ствующих условиях покупателей находится мало.174 «Отказ
банку в приобретении имений за свой счет лишил бы его воз-
можности приходить в этих случаях на помощь крупным земель-
ным собственникам, удовлетворяя притом и интересы кре-
1 2 Там же, л. 227.
173 Там же, л. 225 об. — За 1883—1894 гг. крестьяне взяли ссуд на
70 млн руб., т. е. в год получалось менее 6 млн. Всего было куплено около
2 млн десятин земли Общее число покупателей крестьян составило 290 000,
не с итая всего состава семьи (там же, л. 49).
174 Там же, л. 229 об.
215
стьян»,175 — не вполне бескорыстно разъяснялось в журнале. Здесь
делалась откровенная попытка материально заинтересовать вли-
ятельные лица, которым именно такого рода помощь могла
прийтись весьма кстати. Достаточно красноречиво прозвучало
в этом рассуждении и никак не случайное «притом» примени-
тельно к удовлетворению интересов крестьянства; тем самым
в формулировке расставлялись правильные акценты.
Аргументация большинства в основных пунктах сводилась
к тому, что нет причин опасаться пугавших шестерку последствий,
так как якобы после внушения Александра III волостным стар-
шинам «брожение умов прекратилось совершенно». А что ка-
рается опасений меньшинства относительно быстрого размыва дво-
рянского землевладения покупками Крестьянского банка, то
большинство находило их сильно преувеличенными, так как на
протяжении ряда лет банк для совершения этой операции будет
располагать ограниченными средствами — в первые два года
5 или 6 млн руб. По этой причине большинство считало маловеро-
ятным повышение цен на землю. Если же и обнаружатся какие-
либо нежелательные с точки зрения дворянства последствия, то
как Министерство финансов, так и Государственный совет со-
храняют постоянную возможность контролировать действия
банка и не допускать их несоответствия «общим видам государ-
ственного хозяйства». Несмотря, однако же, на все эти успокои-
тельные соображения, большинство соглашалось, что приведение
обсуждаемого плана в действие «требует особой осторожности»
и принять его окончательно к исполнению можно будет не ранее,
чем через два года, когда выяснятся практические результаты,
а пока новый порядок на этот срок устанавливался условно
в виде опыта.176
Облегчая дворянству, по представлению Министерства фи-
нансов, возможность продать землю, Соединенные департаменты,
когда спустя полгода они приступили к обсуждению рекомен-
даций Комиссии Н. С. Абазы, направленных к удержанию дво-
рянского землевладения любой ценой в существующих границах,
вступили бы с собой в противоречие, если бы одобрили оба
проекта. И между принятием первого и передачей на дополни-
тельное рассмотрение второго нельзя не видеть определенной
связи.
Окончательно дело о новом уставе Крестьянского банка было
решено в Общем собрании Государственного совета 7 ноября
1895 г., вставшего на сторону большинства. При обсуждении
разногласий не возникло. Общее собрание рассуждало с практи-
ческой точки зрения. Оно приняло как данное громадную про-
дажу дворянством своего земельного фонда и исходило из того,
175 Там же.
176 Там же, л. 230 об.
216
что в ближайшем будущем масштабы ее могут только увели-
читься. Основываясь на сведениях министра финансов, оно ис-
числило объем совершающихся в последнее время сделок
в 150 млн руб. Дворянское участие выражалось при этом прода-
жей имений на сумму в 88 млн руб. в год и покупкой их на
47 млн руб.177 В ближайшие десять лет, считало Общее собрание,
ценность продаваемой земли должна будет «далеко превысить
1.5 млрд рублей».178 На развитие столь грандиозного процесса
перераспределения земельной собственности новая деятельность
банка не смогла бы оказать сколько-нибудь существенного воз-
действия: в первое пятилетие банк сможет приобрести земли не
более чем на 8—10 млн руб. А между тем расчет делался на то,
что он сумеет успокоить вызывавшую наибольшие опасения ка-
тегорию крестьян — безземельных и малоземельных. Что же ка-
сается дворян, то им банк поможет продать имения «по возмож-
ности безубыточно». Ожидалось и обещалось, что продавцам-по-
мещикам он окажет «большую услугу». 27 ноября 1895 г. мнение
Общего собрания было санкционировано царем и получило силу
закона.
События с 1887 г., весь ход обсуждения дела в Государствен-
ном совете показывали, что в среде высшей бюрократии возникло
определенное разномыслие по дворянскому вопросу. Выявились
вполне крепостническое направление, сторонники которого пред-
лагали идти напролом, ни перед чем не останавливаясь, не счи-
таясь с буржуазной эволюцией страны, и направление, для кото-
рого эта буржуазная эволюция не прошла незамеченной, которое
старалось к ней как-то приспособиться, во всяком случае не идти
ей наперерез, на прямое столкновение с ней. Появилось еще и
нечто среднее, тяготевшее, впрочем, гораздо больше к первому
направлению. Тот или иной оборот дворянского вопроса опреде-
лялся взаиморасположением и коллизией этих сил, имевших при
всех существовавших расхождениях одну общую платформу. От
какого-либо либерализма все они были одинаково далеки. Не-
ограниченное самодержавие было их знаменем. А почвой для раз-
ногласий служил вопрос о том, можно и нужно ли законсерви-
ровать старорежимное дворянство, сохранив его в целости в том
виде, как оно есть, в качестве опоры самодержавия, или же,
откликаясь на требования жизни, сохранить в дворянстве то, что
внутренне крепко, т. е. сумело приспособиться к новой обста-
новке, не стоит с ней во враждебных отношениях и потому,
пусть меньше числом, может гораздо лучше послужить самодер-
жавию, чем быстро идущие к упадку члены сословия, которые
не только не могли оказать поддержки, но сами каждодневно'
нуждались в ней.
177 Там же, ф. 1159, on. 1, д. 439. Мемория Общего собрания Государ-
ственного совета 7 ноября 1895 г., л. 68.
178 Там же, лл. 67 об.—69 об.
217
Сложность маневров противоборствующих сил в правитель-
ственных сферах помножалась еще на сложность самого рассмат-
риваемого явления. Дворянство, охваченное глубочайшими пере-
менами, расколотое развитием капитализма на все более обосаб-
ливающиеся фракции, имевшие различные интересы, отнимало
всякую возможность подойти к нему с одинаковой мерой, выра-
ботать политику, одинаково приемлемую для тех, кто всеми сво-
ими корнями уходил в прошлое, душой и телом жил в мире, уже
переставшем: существовать, и для тех, кто врастал в развиваю-
щийся капитализм. И на экономические, и на политические
проблемы общих ответов уже не было. Однако при всей разно-
характерности дворянства, сложности переживавшихся изменений
определяющими в его облике были черты старого. Прямые на-
следники крепостничества и носители его пережитков продол-
жали занимать господствующие позиции. Их голос звучал громче
всех, они ближе всего стояли к трону, и, когда на троне появился
новый царь, в первые же месяцы своего правления заявивший
во всеуслышание о верности духу предшествующего царствова-
ния, они удвоили свои усилия, чтобы добиться нужного им реше-
ния дворянского вопроса. В первые годы царствования Нико-
лая II этот вопрос выдвигается среди других на первое место.
Стремление правительства укрепить положение дворянства,
не останавливаясь перед крупными затратами, проявилось в на-
чальные дни нового царствования. В манифесте о вступлении на
престол объявлялось о понижении процентной ставки по ссудам
должников Дворянского банка с 47г до 4%. Кроме того, понижа-
лись платежи должников Особого отдела банка, которые теперь
платили соответственно 6 р. 15 к. и 5 р. 90 к. вместо 7 р. 15 к.
и 6 р. 90 к. со 100 руб. долга.
По причине последнего между обязательствами Особого
отдела и его ресурсами образовался разрыв в 18029 953 руб.,
который имел только один источник пополнения — средства Госу-
дарственного казначейства. Этот расход был отнесен к чрезвычай-
ным в государственной росписи на 1894 г.179 Витте, правда, рас-
считывал вернуть в дальнейшем при конверсии 10 млн руб., но
пока что налицо был один убыток.
Подобные подачки проблему, конечно, не решали и в глазах
заинтересованных лиц могли быть лишь многообещающим на-
чалом.
Реакционное дворянство проникается наступательным на-
строением. Аппетиты разыгрываются все более.
Известным рубежом сделалось начало 1896 г. В «Гражда-
нине» Мещерского — этом старейшем и влиятельнейшем органе
179 Там же, ф. 1148, оп. 12, д. 17. Об отчислении из средств Государ-
ственного казначейства 18 029 953 руб. на воспособление Особому отделу
Государственного дворянского земельного банка, л. 125 об.
218
дворянской реакции с особенным удовлетворением отмечалось
в связи с состоявшимся в Москве в середине января 1896 г.
очередным губернским съездом: «Давно не было в Москве такого
съезда дворян, такого оживления, таких горячих разговоров на
„дворянские темы44».180 Мещерский был тем более доволен, что
«чрезвычайное оживление», «особенное оживление» царило по-
всюду. Вскоре правительство представило самое недвусмысленное
доказательство своего намерения в первую очередь заняться дво-
рянским вопросом.
Примечателен эпизод, приведенный в дневнике Киреева. «Ви-
дел во Дворце молодого Стаховича, — записывал он 28 января. —
Он предводитель дворянства (Орловской губернии, — Ю. С.)...
Его дворянство дало ему un mandat inperatif объяснить государю
положение дворянства: поземельная собственность дает, по его
словам, 3%, платежи банкам—6%. Должно заметить, что ссуда
не дается на полную стоимость имения, так что щри желании и
энергии можно свести концы с концами,— от себя вносил кор-
ректив в эти расчеты Киреев.— Дворянство желало бы, чтобы
была созвана какая-нибудь Комиссия для обсуждения сего
дела».181 О знаменательном продолжении рассказывается через
три дня. «Стахович, молодой симпатичный предводитель дворян-
ства. .. был у государя,— записывал Киреев 31 января,— и пе-
ресказал ему просьбу дворянства о поддержке. Ст. говорил царю
от имени дворянства о том, что оно находится в экономически
безвыходном положении, что если его не поддержат, то оно по-
180 Гражданин, № 7, 25 января 1896 г., стр. 11. — В первые годы цар-
ствования Николая II положение Мещерского — этого влиятельнейшего
советника Александра III, получившего из рук самого царя патент на орто-
доксальность, несколько пошатнулось. Против него усиленно интриговал
Победоносцев (см. письмо Победоносцева Николаю II от 6 января 1896 г.,
в котором говорится о «невероятно глупой и наглой» статье Мещерского
в «Гражданине»: Письма Победоносцева к Александру III, т. II. М., 1926,
стр. 311—312; см. также: письмо Победоносцева Горемыкину от 3 июля
1896 г. по поводу запрещения розничной продажи «Гражданина» с призы-
вом «приняться» за журнал. См.: ЦГИА, ф. 1626, on. 1, д. 1103, л. 31).
Причины быть недовольной Мещерским имела вдовствующая императрица
(см. ук. письмо Победоносцева Горемыкину).
В эти годы Мещерскому случалось выступать перед Горемыкиным или
перед Витте в роли униженного просителя, выклянчивать у последнего,
напоминая о былой близости, незначительные подачки. Иной раз прихо-
дилось оправдываться в некорректных действиях. В дальнейшем, с назна-
чением министром внутренних дел Сипягина, бывшего с Мещерским в род-
ственных отношениях, влияние издателя «Гражданина» круто пошло
в гору. Он снова занял место одного из главных советников царя. В своей
переписке с Мещерским Николай II перешел с ним на ты. «Князь Мещер-
ский, — писал Витте, имея в виду этот период, — одно время приобрел
самое решительное влияние на государя» (С. Ю. Витт е. Воспоминания,
т. II. М., 1960, стр. 286).
181 РО ГБЛ, ф. 126, к. 12. Дневник А. А. Киреева, запись 28 января
1896 г., л. 46 об.
219
теряет всякую возможность служить России и царю и будет за-
менено элементами не столь надежными. Вообще вполне откро-
венно. Государь два раза повторил, что он желает, чтобы дво-
рянство по-прежнему занимало свое положение, что он о нем по-
заботится».182
В начале февраля 1896 г. новый министр внутренних дел
И. Л. Горемыкин, сменивший на этом посту в октябре 1895 г.
И. Н. Дурново, с санкции царя созвал в Петербурге Совещание
губернских предводителей дворянства для обсуждения дворян-
ского вопроса. Оно открылось 10 февраля. По домам участники
разъехались во второй половине марта. В этом съезде увидели собы-
тие чрезвычайной важности, уже хотя бы потому, что ничего подоб-
ного не было с 1861 г. Это был несомненный признак готовности
правительства сделать для дворянства все возможное. С этим
актом связывались планы контрнаступления по всему фронту,
которое позволит дворянству вернуть утраченное, заново скре-
пить его союз с самодержавием. Так был поставлен вопрос Ме-
щерским со всей присущей ему ясностью и договоренностью:
к<.. .многие... считают этот съезд губернских предводителей дво-
рянства историческим событием потому, что он получает харак-
тер торжественной и решительной минуты, когда должно быть
выяснено: быть или не быть русскому земельному дворянству
как составной части российского самодержавного государства».183
Усиленно нагнетая драматизм, говоря о «торжественном и роко-
вом значении настоящей минуты», безмерно сгущая краски и
выводя на сцену «чудовищно разоренное дворянство», круги, ру-
пором которых служил Мещерский, выдвигали программу «ко-
ренного возрождения» сословия. Паллиативы, ставшие при-
вычными и не достигавшие цели льготы, отвергались. От власти
требовались самые решительные, далеко идущие действия. По
какому пути призывали последовать ее, видно из развитой на
страницах «Гражданина» еще до созыва предводителей дворян-
ства концепции. «.. .для высших интересов государства, — писал
Мещерский, — не только выгодно быть неистощимым в снисходи-
тельности и помощи им (дворянам,— Ю. С.) для удержания
имения, но выгодно даже идти дальше возможного и закон-
ного».184
Все эти непомерные вожделения сливались в одном конкрет-
ном предложении. Целый период начинающегося царствования
следует посвятить дворянскому вопросу. И подобно тому как при
Александре II был учрежден Главный комитет по крестьянскому
делу, так теперь надлежит создать такое же учреждение в инте-
ресах дворянства. В губерниях оно должно быть дополнено дво-
182 Там же, запись 31 января 1896 г., л. 48 об.
183 Гражданин, № 21, 14 марта 1896 г., стр. 23 (Дневники, 10 марта).
184 Там же, № 6, 21 января, 1896 г., стр. 19 (Дневники, 17 января).
220
•рянскими комитетами.185 Адресуясь к правительству, Мещерский
одновременно подсказывал собравшимся предводителям дворян-
ства, к чему им следует стремиться, с чем идти к трону.
Совещание предводителей действительно много восприняло
из программы «Гражданина». Оно усвоило весьма широкий под-
ход к дворянской проблеме, как видно из обширной записки,
в которой были подведены итоги многодневных работ Совещания.
Но в то же время оно не было простым отголоском того, что по-
являлось на его страницах. В ходе заседаний выяснился основ-
ной факт — дворянство не представляло собой единого целого.
Совещание оказалось довольно пестрым по составу. С одной сто-
роны, в нем участвовал екатеринославский предводитель дворян-
ства А. П. Струков, реакционнейший дворянский зубр, а с дру-
гой — орловский предводитель дворянства М. А. Стахович, буду-
щий лидер дворянско-либеральной оппозиции, ставший вместе
с Д. Н. Шиповым и другими основателем партии мирнообнов-
ленцев. Мы не располагаем всеми необходимыми материалами
Совещания, чтобы судить о том, как протекали прения. Его ра-
бота содержалась в строгой тайне, выработанная предводителями
программа рассылалась с грифом «доверительно», «оглашению
не подлежит». Лишь спустя некоторое время стало известно в са-
мых общих чертах, что происходило на Совещании. В начале же
оказалось введенным в заблуждение даже такое хорошо информи-
рованное лицо, как кн. Мещерский, сообщивший с торжеством
своим читателям, что надежды «пессимистов и скептиков особ-
ливо из тайных советников» на раскол среди Совещания не сбы-
лись.186 «Предводители,— продолжал он,—по окончании Сове-
щания уезжают в настроении лучшем, чем то, с которым при-
ехали».187 Поводом к тому был в первую очередь «особенно ми-
лостивый» прием, оказанный царем старейшему предводителю
Л. М. Муромцеву.
Не все были обмануты этим фасадом благополучия. В либе-
ральных кругах, как о том донесли Горемыкину агенты Министер-
ства внутренних дел, распространялась версия, согласно которой
при открытии Совещания после речи избранного председателем
собрания гр. А. А. Бобринского, призвавшего присутствовавших
следовать в предстоящей работе заветам Александра III,
выступил киевский предводитель дворянства кн. Репнин. Он се-
товал на самовластие бюрократии, заменившее самовластие
царя. Для возвращения к «истинному самодержавию» следовало
ограничить ее и, расширив выборное начало, предоставить из-
бранным право представительства в законодательных учрежде-
ниях. В заключение он внес предложение созвать съезд предста-
185 Там же, № 22, 17 марта 1896 г., стр. 2.
186 Там же, № 21, 14 марта 1896 г., стр. 23 (Дневники, 10 марта).
187 Там же, № 23, 21 марта 1896 г., стр. 15 (Дневники, 17 марта).
221
вителей земства.188 Репнина поддержали воронежский предводи-
тель дворянства Веневитинов и директор департамента земледе-
лия Министерства земледелия Хомяков, присутствовавший на
съезде в качестве бывшего смоленского предводителя. Почти все
остальные предводители .не согласились с Репниным, и особенно
резко возражали ему московский предводитель кн. Трубецкой и
новгородский кн. Васильчиков. Резолюцию собрание приняло
в духе выступления гр. Бобринского. А спустя два месяца и
«Гражданин» стал писать о возникшей среди предводителей
розни, о том, что большинство их составила «несерьезная моло-
дежь, не понимающая значения земельного дворянства в общем
строе русской жизни, русской деревни».189
Однако, расходясь между собой в некоторых вопросах, как
с очевидностью показало дальнейшее, участники Совещания
смогли все же найти общую почву в своих рекомендациях прави-
тельству. Всех их объединяло неприятие системы Витте, попытка
добиться от правительства отказа от проводимой финансово-эко-
номической политики.190 В сущности производилась генеральная
атака по всему фронту на совершавшиеся в России буржуазные
преобразования. На этом объединились на время и дворяне-земцы,
и махровые реакционеры, для которых времена крепостного
права продолжали оставаться неизменным политическим ориен-
тиром. '
В ходе Совещания было рассмотрено более восьмидесяти во-
просов. На заключение его участников были переданы проекты
Комиссии Н. С. Абазы. Предводители получили неограниченную
возможность высказать свой взгляд на широчайший круг проблем
общегосударственного значения. На их суд был поставлен общий
курс политики правительства в финансово-экономической области.
И предводители действительно почувствовали себя прежде всего
судьями, представив записку, мало чем отличавшуюся от обвини-
тельного акта.
Спустя тридцать пять лет после реформы правительству был
предъявлен счет. Оно оказывалось виновником постигших дво-
188 ЦГИА, ф. 1626, on. 1, д. 200. Записка о слухах, распространившихся
в связи с созывом съезда предводителей дворянства, 15 марта 1896 г., л. 2.
189 Гражданин, № 41, 23 мая 1896 г., стр. 3; № 42, 26 мая 1896 г.,
стр. 22 (Дневники, 22 мая); № 47, 13 июня 1896 г., стр. 2.
190 В марте, во время заседания Совещания, Киреев отмечал у себя
в дневнике, что в дворянских кругах все очень возбуждены против Витте,
считают его «врагом дворянства», человеком, «желающим вредить дво-
рянству». Сам Киреев не был, впрочем, на стороне обвинителей. «Это не-
правдоподобно, — не соглашался он с ними. — Витте нахал, женат он па
полупубличной женщине, которая им командует, но он, думается, слиш-
ком умен для того, чтобы „преследовать дворянство44. Если бы он даже и
желал ему „повредить44, то он не решился бы действовать открыто; гово-
рят, что его „нашпиговывает44 его жена, которую не „пускают44 в „салоны44
Петербурга» (РО ГБЛ, ф. 126, к. 12. Дневник А. А. Киреева, запись,
в марте 1896 г., л. 53).
222
рянство невзгод. Его последовательные мероприятия, связанные
с реформой 1861 г., довели сословие до полного упадка. Становясь
в прямой и острый антагонизм к Витте как главному выразителю
проводимой финансово-экономической политики, предводители
заявляли о своем единодушном несогласии с содержавшимся в его
докладе к росписи утверждением, что благосостояние деревенской
России быстро шагает вперед. Оно, говорилось в записке, «несом-
ненно падает». И это происходило не только по причинам есте-
ственным — из-за увеличения населения, сельскохозяйственного
кризиса или из-за того, что они считали ошибками прошлого.
«Помещики, крестьяне, хлебные торговцы разоряются и беднеют»,
так как их нуждами пренебрегают, развивали они свой основной
тезис, самозванно беря на себя роль защитников «общедеревен-
ских» интересов. Новым отягчающим обстоятельством служило
при этом процветание промышленности, железных дорог и бан-
ков, которые, давалось понять в записке, составляют единственный
предмет правительственной заботы.
Но не бесполезные сожаления о прошлом владели предводи-
телями, а практические заботы о настоящем. Они ставили
целью — добившись от правительства признания ошибочным того
курса максимального благоприятствования дворянству (однако
в рамках возможного), который проводился до сих пор (опять-
таки с отступлениями в пользу дворянства), побудить верховную
власть перешагнуть эти рамки и пойти по пути уже ничем не
ограниченной поддержки сословия. Особенно рельефно этот замы-
сел выступил в предложении устранить коммерческую основу
в деятельности железных дорог, т. е. сделать пользование ими
если и не совсем бесплатным, то по крайней мере поставить взи-
маемую плату в соответствии с желаниями и возможностями
клиентов. Вероятные убытки предполагалось, конечно, отнести за
счет государственного бюджета. Таким же неприкрытым покуше-
нием на государственную казну являлось и предложение провести
коренную реорганизацию в деле краткосрочного кредита — соло-
вексельного и под залог хлеба. Нужно было сделать так, рассу-
ждали предводители, «чтобы эти кредиты действовали постоянно,
не завися от состояния государственного казначейства и денеж-
ного рынка», и чтобы процент за пользование таким кредитом был
не выше, чем по вновь конвертированным ценным бумагам, т. е.
деньги в любой момент должны быть к услугам помещиков и
к тому же из самого низкого процента, а где их добудут и по ка-
кой цене, это уже безразлично.
Это полное нежелание считаться с какими-либо резонами пред-
определяло отношение Совещания к переданным на его рассмот-
рение проектам Комиссии Н. С. Абазы и к тому, что было решено
квалифицировать как сословные интересы. Большинство, состояв-
шее из предводителей Костромской, Нижегородской, Новгород-
ской, Пензенской, Полтавской, Псковской, Рязанской, Самарской,
223
Саратовской, Тульской, Харьковской, Черниговской, Ярославской
и Екатеринославской губерний, полагало, что лучше один мате-
риально обеспеченный помещик, чем несколько малоземельных, и
признало «крайне желательным» наискорейшее утверждение про-
ектов с соответствующими исправлениями.191
При обсуждении вопроса о приобретении прав дворянства,
т. е. о пополнении сословия, Совещание в целом нашло нужным
ограничить в дворянство доступ чиновничества и для этого по-
высить чин, предоставляющий дворянское достоинство, с действи-
тельного статского советника и соответствующих ему полковника
и капитана первого ранга до тайного советника, генерал-майора и
контр-адмирала.192 После принятия этого решения харьковский
предводитель гр. Капнист, рязанский — Муромцев, курский —
Дурново, пензенский — Гевлич, тульский — Арсеньев и воронеж-
ский — Сомов предложили считать дело исчерпанным. Однако
остальные не согласились с этим, желая решить, как быть с но-
выми землевладельцами, т. е. с тем буржуазным элементом, ко-
торый оказался обладателем земельных имуществ после реформы
1861 г. Вокруг этого вопроса разгорелась острая дискуссия. Боль-
шинство предлагало приобщить их к дворянству. Оно опасалось
превращения сословия в замкнутую касту. Лишенное свежих по-
полнений, оно «будет обречено на вымирание». Большинство опа-
салось еще более того, что в новых землевладельцах, не пользую-
щихся никакими привилегиями, замкнутость и отчужденность дво-
рянства «могут только возбудить ненависть».193 При таком
положении не следовало допускать появления нового класса зем-
левладельцев, параллельного дворянству, а, наоборот, нужно было
«для общей пользы привлечь поименованных собственников
в свою среду».194 Сам прием предполагалось обставить известными
условиями, но определенно имелось в виду, что они не должны
будут оттолкнуть основную массу кандидатов.
Большинство, таким образом, готово было пойти на сближение
с буржуазией, избравшей сферой приложения своего капитала
сельское хозяйство, заключить с ней союз.
Подобный буржуазный союзник оказался, однако, неприемле-
мым для двух предводителей — харьковского, гр. Капниста, и кур-
ского, Дурново. С допуском новых землевладельцев, заявляли эти
твердолобые крепостники, «изменится весь строй, дух и традиции
дворянства». Кроме того, имелся еще и тот минус, что возмож-
ность стать дворянином побудит многих промышленников и во-
обще богатых людей обзавестись земельной собственностью, а это,
191 ЦГИА, ф. 593, on. 1, д. 351. Записка губернских предводителей дво-
рянства, вызванных министром внутренних дел в Совещание о нуждах
дворянского землевладения.
192 Там же, л. 23 об.
193 Там же, лл. 24—24 об.
194 Там же, л. 24 об.
224
рассуждали Дурново и Капнист, поведет к еще более ускоренной
распродаже дворянского земельного фонда.
Настроенные в духе Комиссии Абазы, они скорее предпочитали
вступить в открытую борьбу с этим опасным противником, чем
троянским конем впускать его в свой дом.
В сущности разница между большинством, желавшим в ка-
кой-то мере опереться на буржуазный элемент, и меньшинством,
каменно стоявшим на защите старого, была весьма относительна,
как обнаружилось сразу, когда на повестке дня оказался вопрос
о земских начальниках. В записке не отмечено разногласий в этом
пункте. Решение же было принято такое, которое могло удовлет-
ворить самых придирчивых крепостников-помещиков. И недавнее
большинство, поигравшее в либерализм, и меньшинство едино-
душно сошлись на том, что создание института земских начальни-
ков составляет «одно из величайших деяний» Александра III и
что дворянство должно «всеми силами» отстаивать его неприкос-
новенность.195 Предводители указывали правительству, что ныне
распространяются слухи о коренном преобразовании положения
о земских начальниках и что если они оправдаются, то это «вне-
сет в сознание народа сомнение в прочности и непоколебимости
важнейших государственных реформ».
Единство в главном обнаружилось и при обсуждении другого
весьма важного для дворянства вопроса — вопроса о Дворянском
банке. С полным единодушием от правительства потребовали но-
вых льгот и привилегий.
Далее следовал длинный список разнообразных пожеланий,
тоже имевших в своей основе принцип выкачивания денег из
казны.
Совещание предводителей получило возможность высказаться
и о новом уставе Крестьянского банка. Оно констатировало, что
новые правила «возбудили в среде дворянства значительные опа-
сения».196 Причины были в общих чертах те же, что приводило
меньшинство Соединенных департаментов Государственного со-
вета. Едва ли не более всего пугало, что у крестьян могут по-
явиться «превратные мысли». Для успокоения Витте послал на
совещание управляющего банком А. Д. Оболенского, а затем и
лично подтвердил разъяснения своего подчиненного, который со-
средоточил внимание своих слушателей на выгодах, извлекаемых
дворянами от продажи земли банку. Деньги они будут получать
«без проволочки», а цену покупатели (крестьяне) смогут запла-
тить большую.197 Эта аргументация показалась предводителям
вполне убедительной, и они постановили не делать никаких пред-
ставлений по поводу нового устава, а лишь просить министра
195 Там же, л. 32 об.
196 Там же, л. 37.
197 Там же, л. 37 об.
1
15 Ю. Б. Соловьев
226
финансов, чтобы Крестьянский банк выступал в новом качестве,
«отнюдь не воздействуя на сокращение дворянского землевладе-
ния»,198 т. е. чтобы и землю дворяне могли продать и чтобы пло-
щадь дворянского фонда при этом не сокращалась. Как можно
было достигнуть этих взаимоисключающих целей, так и осталось
тайной предводителей. Совещание, может быть, и не во всех
пунктах дошло до крайнего предела, а в заключение даже за-
явило — в явное противоречие с выставленной программой, — что
не ищет для дворянства никаких специальных льгот и не выделяет
«го из общей массы сельского населения, но это были не более чем
слова, прозрачная маскировка намерения широко использовать
средства казны для удовлетворения дворянских нужд и в конеч-
ном счете добиться перемены общей финансовой политики. В этом,
несмотря на имевшиеся между ними расхождения, главным обра-
зом в том, что касалось меры или тактики, предводители были
единодушны. Претензии к либеральствующей их части были тем
менее обоснованны, что, по-видимому, именно предводители типа
М. А. Стаховича приняли самое деятельное участие в составлении
записки и содержавшейся в ней программы. Есть несомненное
сходство между этим документом и пожеланиями, которые выра-
зил от лица орловского дворянства М. А. Стахович в записке,
поданной в Особое совещание о нуждах дворянства, о котором
речь пойдет позже.
В ней решительно требовалось изменить общий курс, ставящий
сельское хозяйство в положение дискриминации и благоприят-
ствующий одной лишь промышленности. Правительство якобы
заботилось только об увеличении средства казны «независимо от
того, как отразятся на земледелии принимаемые меры». Все,
что предполагалось сделать в пользу дворянства в границах
существующего статус-кво, заранее объявлялось бесполезным,
«...пока не изменится современная нам финансовая политика
в России, — излагалась в записке ее основная мысль, — невоз-
можно ожидать не только подъема благосостояния дворянства, но
и надежда на приостановку в разорении его представляется мало-
вероятной».199 Однако до осуществления общих перемен Стахович
рекомендовал ввести государственное страхование от огня и стра-
хование жизни, а кроме того, увеличить размер ссуды, выдаваемой
для покупки дворянами земли, с 60 до 75%. Стахович выражал
здесь общую линию либеральствующего земского дворянства, ко-
торое и стало как бы лидером в общедворянской оппозиции про-
водимому Витте курсу. Ее возглавили земцы нечерноземных гу-
берний.200
198 Там же, л. 53 об.
199 Там же, ф. 1283, on. 1, д. 1, т. 3. Отношение орловского предводи-
теля дворянства М. А. Стаховича в Особое совещание о нуждах дворянства.
200 Общественное движение в России в начале XX в., т. I. СПб., 1909,
стр. 301.
228
То, по выражению Б. Веселовского, «умеренно-либеральное
движение землевладельческой среды», сделавшееся основой оппо-
зиции, как раз и создалось на почве сельскохозяйственного кри-
зиса и покровительственной политики.201 Оно проявило себя как
сознательный противник проводимой финансово-экономической по-
литики на собравшемся в Москве всероссийском съезде сельских
хозяев. М. Яснопольский связывал противодействие курсу
Витте в первую очередь с кругами капитализирующегося дво-
рянства.
Среди той, часто ожесточенной, критики, которой подверглась
во второй половине 90-х годов проводимая финансово-экономиче-
ская политика, когда возник даже специализировавшийся на этом
журнал — издававшийся С. Ф. Шараповым «Русский труд»,—
записка губернских предводителей оказалась едва ли не первой
ласточкой.
Вскоре после Совещания предводителей помещики получили
от верховной власти новые авансы и притом в особенно торже-
ственной обстановке. 17 мая 1896 г. в день коронации царь обра-
тился к дворянству со словами, что ему известно «трудное время,
переживаемое дворянством», и что оно может быть спокойно —
его нужды не будут забыты.
В конце ноября 1896 г. Николай дает двадцатиминутную ау-
диенцию М. А. Стаховичу, говорившему на приеме о предводи-
тельской записке. Царю прежде всего была представлена жалоба
на то, что Горемыкин не разрешает читать записку в дворянских
собраниях, допуская лишь обсуждение ее частным образом. По по-
воду же ее сущности было заявлено, что «дворянство считает Рос-
сию земледельческим государством вопреки Витте, который счи-
тает ее государством промышленным».202 «Если мы ошибаемся,
то ошибаемся искренне, — говорил Стахович. — Но предположим,
ваше величество, что мы правы, разве не стоит нас выслушать?».
Николай со своей стороны был «очень милостив» и обещал про-
читать записку, объясняя, что Горемыкин потому и не дает об-
суждать ее, что не знает мнения царя. Ободренный таким прие-
мом, Стахович пожаловался в заключение на отношение к дво-
рянству «печати и общества», громящих сословие за получаемые
подачки. «На меня это не может влиять», — успокоил его
царь. Раззадоренные этим проявлением внимания, помещики
с новой силой стали осаждать правительство требованиями о по-
мощи.
В конце 1896 и начале 1897 г. по губерниям одно за другим
созываются дворянские собрания, на которых принимаются соот-
201 Б. Веселовский. История земства, т. IV. СПб., 1911, стр. 346.
202 Дневник А. С. Суворина. М.—-Пгр., 1923, запись 29 ноября 1896 г.,
<5Тр. 136.
227
15*
ветствующие резолюции. Наибольшей ретроградностью отлича-
лись собрания в Тульской, Саратовской, Рязанской губерниях.
Их предводители — Арсеньев, Кривский, Муромцев — сделались
чем-то вроде вождей дворянской партии.
Все экономическое развитие после 1861 г. со всех сторон
громко провозглашалось ошибочным, губительным для дворянства,
и открыто выброшенным лозунгом стало возвращение к порядкам,
существовавшим при крепостничестве.203
Однако далеко не все дворянство сплотилось вокруг этих ло-
зунгов реставрации давно отжившего и теперь остававшегося
пусть в качестве глубоких, крепко вросших в жизнь, но все-таки
пережитков совсем другой эпохи, стоявших во все более обостряю-
щемся противоречии со всем ходом экономического и социального
развития страны. Такой глубокий прорыв назад, к прошлому, по-
трясая до основания весь строй экономической жизни, больно
ударил бы по интересам тех слоев дворянства, которые так или
иначе, с бдлыпим или меньшим трудом все же приспосо-
бились и приспосабливались к необратимой буржуазной эволюции
России.
И в среде дворянства обнаружилась открытая оппозиция так
бурно себя проявившему движению вспять, для которой сколько-
нибудь широкое восстановление прежнего строя экономических
и общественных отношений было совершенно неприемлемо. Широ-
кую известность приобрело выступление уездного предводителя
дворянства Тульской губ. П. А. Скобельцына, напечатавшего бро-
шюру по поводу ходатайства губернского дворянского собрания и
разославшего ее по министерствам и редакциям газет.204 Он за-
являл, что ходатайство выражает мнение лишь части дворянства
губернии и многими не разделяется. Положение тульского дво-
рянства, говорилось в брошюре, отнюдь не так невыносимо и
безвыходно, как это изображалось, и оно не нуждается в подач-
ках со стороны правительства. Дела же некоторых имений при-
шли в расстройство по вине их владельцев, живущих не по сред-
ствам и не умеющих вести хозяйство.205 «Гражданин» набросился
на П. А. Скобельцына с грубой бранью, обвиняя его в измене
дворянскому делу, хотя в дальнейшем ему пришлось признать,
что Скобельцын существует не в единственном числе и среди
дворянства нет единомыслия. Тема «царства, разделившегося на
самое себя», в ближайшие годы стала одной из ведущих на стра-
ницах журнала, видевшего в этом главное препятствие к решению
дворянского вопроса в духе пожеланий его наиболее ретроградной
203 ЦГАОР, ф. 576, on. 1, д. 138. Записка П. А. Кривского о причинах,
разоривших дворянство, и о мерах к поддержанию дворянского земле-
владения, лл. 23—34.
204 Гражданин, № 94, 15 декабря 1896 г., стр. 4—5 («Один из двенад-
цати»).
205 Там же.
228
части. Его призывы преодолеть рознь остаются напрасными, и как
раз в эти годы начинается организационное оформление дворян-
ской оппозиции с либеральной окраской.
В Москве под названием «Беседа» создается кружок известных
дворянских деятелей, связанных с земским движением. Туда во-
шли лица с громкими титулами и фамилиями. Членом его, в част-
ности, был П. А. Скобельцын. Активизируется и земское движе-
ние шиповского толка.
Разногласия в самом дворянстве дали Витте впоследствии воз-
можность сманеврировать. Пока же натиск на его ведомство, все
нарастая, шел по всей линии. Серьезность создавшегося положения
была зафиксирована повелением царя, прочитавшего записку
предводителей, рассмотреть ее и представить ответ.
Ответ Витте, составленный не позднее апреля, несомненно, при-
надлежит к числу наиболее важных и значительных документов,
когда-либо вышедших за его подписью. Это была написанная ру-
кою мастера картина финансово-экономической политики прави-
тельства с 1861 г., ее точный и выразительный итог. Контрзаписка
Витте не оставила камня на камне от всех доводов и аргумента-
ции критиков. Достичь подобного эффекта он смог уже потому,
что с точки зрения фактической записку предводителей нельзя
было принять даже за карикатурное отображение действитель-
ности, пусть с большими искажениями и преувеличениями, но
передающую нечто действительно существовавшее. Записку отли-
чало как раз полное отсутствие пусть даже самого слабого сопри-
косновения с действительным положением вещей. Идеальный ма-
териал для критики давала записка с точки зрения экономической.
Витте с предельной ясностью доказал, что рассуждения предво-
дителей представляют собой настоящую энциклопедию неве-
жества, плод незнания и непонимания самых простых, элемен-
тарных истин. Это была замкнутая цепь, где одна бессмыслица
нанизывалась на другую и рождала новую.206
С фактами и цифрами в руках Витте обнажил прежде всего
всю нелепость и безосновательность сетований предводителей на-
счет якобы противоположного интересам дворянства курса пра-
вительства после реформы 1861 г. Действительно помещики от-
дали крестьянам землю в большинстве случаев по «несоразмерно
высокой оценке».207 В дальнейшем же, продолжал Витте, переход
206 Замечание министра финансов С. Ю. Витте на записку губернских
предводителей дворянства о нуждах дворянского землевладения
(И. Ф. Гиндин и М. Я. Г е ф т е р. Требования дворянства и финансо-
во-экономическая политика царского правительства в 1880—1890-х годах.
Исторические записки, 1957, № 4, стр. 132).
207 Некомпетентность участников Совещания в делах, о которых они
рассуждали, констатировал в своем дневнике Киреев. «Комиссия из пред-
водителей, которая теперь заседает, — записывал он в марте, — состоит
из людей, не совсем подготовленных к трудной задаче или, вернее,
задачам. Ведь в предводители выбирают часто за хлебосольство, за чест-
229
крестьян на выкуп или оставление их временно обязанными в те-
чение первых двадцати лет определялись исключительно интере-
сами помещиков.208 Что касается вычета из выкупной суммы по-
мещичьих долгов бывшей сохранной казне, общий итог которых
составлял к 1861 г. 425 млн руб., — это был один из главных об-
винительных пунктов записки предводителей и вообще в течение
долгих лет всей дворянской публицистики, — то Витте в ответ
резонно отмечал, что у помещиков была полная возможность
вовсе не приступать к выкупу, держа крестьян на временно-обя-
занном положении. Когда же с 1883 г. выкуп наделов был сделан
обязательным, с чем было соединено право переводить долг на
остававшуюся у помещика землю, то этой возможностью в течение
истекших тринадцати лет воспользовался только один (!) поме-
щик, а остальные 1992 предпочли уплатить долги из полученных
за крестьянский надел денег.209
Столь же беспочвенной оказалась и другая жалоба, повторяе-
мая с той же настойчивой регулярностью многие годы, именно,
что правительство выдало выкуп процентными бумагами, а не
деньгами, потом же курс процентных бумаг сильно понизился и
помещики по причине этого понесли весьма крупные убытки.
Витте здесь указывал, что правительство отнюдь не рассчитывало
на немедленную реализацию помещиками этих бумаг, а, наоборот,
предполагало, что дворянство будет держать их у себя в каче-
стве источника постоянного дохода. «В действительности, — кон-
статировал Витте, — помещики не удержали процентных бумаг».
Началась их массовая продажа с соответствующим понижением
курса, но потери эти, говорилось в записке, в большой степени
компенсировались несоразмерно большим выкупом, получаемым
за слишком высоко оцененную землю. Наводнение рынка выкуп-
ными свидетельствами предводители объясняли необходимостью
для помещиков получить кредит для ведения хозяйства, но и этот
аргумент не выдерживал критики. Так ли нужен был помещикам
кредит после реформы, спрашивал Витте, принимая во внимание,
что они были избавлены от платежей по прежним долгам, а кроме
того, получили весьма значительные суммы. Предполагалось, что
помещики надолго будут избавлены от необходимости вновь обра-
титься к ипотечному кредиту. И Витте приводил цифры, ясно
говорившие о том, что действительно в первые годы после ре-
формы помещики не испытывали нужды в кредите, и хотя тогда
и не было государственных ипотечных учреждений, они весьма
кость, представительность. Всего этого не достаточно. Большинство „засе-
дает". Впрочем, не думаю, чтобы Комиссия эта не привела бы ни к чему,
государь желает помочь дворянству или, вернее, земледелию дворян»
(см.: РО ГБЛ, ф; 126, к. 12. Дневник А. А. Киреева, запись в марте
1896 г., л. 53).
2°8 Замечания министра финансов..., стр. 132.
209 Там же, стр. 128.
230
умеренно пользовались услугами частных лиц. Витте имел все
основания сказать в заключение, что «помещикам коренных рус-
ских губерний предоставлены были все возможные средства
остаться экономически сильным сословием».210
Опровергнув все доводы записки предводителей, Витте пролил
свет и на те последствия реформы, которые предводители заме-
тить не пожелали. Кроме специальных мероприятий правитель-
ства, имевших целью оградить интересы дворянства, общее разви-
тие страны принесло помещичьему классу, по справедливому
замечанию Витте, «огромную пользу». Со времени реформы нача-
лось быстрое повышение цен на землю. К 1894 г. они возросли
по различным группам от 100 до 327%. Таким образом, несмотря
на то что площадь дворянского землевладения сократилась с 79
до 55.5 млн десятин, ценность дворянской земли возросла вдвое —
с 1.25 до 2.5 млрд руб.211 И если дворянство продало четверть
своей земли, то оно сделало это по ценам, значительно превысив-
шим уровень 1861 г. Оно смогло далее получить под залог части
оставшейся в его руках земли 650 млн руб.
Но дворянство не сумело воспользоваться всеми этими приви-
легиями и преимуществами, и в этом был корень дела. Освещая
эти вопросы, Витте обрисовал современное состояние дворян-
ства, взяв за основу тот тезис, что заявления о всеобщем упадке
сословия бездоказательны и не соответствуют действительности.
Непрекращающаяся убыль дворянского землевладения — вот на
что в первую очередь обращали внимание все те, кто говорил об
ослаблении дворянства. Для Витте этот факт не имел всеобщего
значения. Он в разных местах был вызван разными причинами.
Дворянское землевладение сократилось почти наполовину в под-
московных губерниях, на 60% и более — в четырех лесных губер-
ниях, Новгородской, Псковской, Олонецкой и Вологодской. Почти
с такой же быстротой теряло дворянство землю в Казанской и
Саратовской губерниях черноземного Поволжья и в Екатерино-
славской, Таврической и Херсонской губерниях Новороссийского
края.212
Более устойчивым оказалось дворянское землевладение
в восьми черноземных губерниях Центра: Полтавской, Курской,
Орловской, Тульской, Воронежской, Тамбовской, Пензенской и
Симбирской. Среднегодовая убыль выражалась здесь в течение
35 лет долями процента.213 Менее всего сократилось оно в Запад-
ном крае, несмотря на большую задолженность, что Витте объ-
яснял более умелым хозяйствованием польских помещиков срав-
нительно с великорусскими.
210 Там же, стр. 128—129.
211 Там же, стр. 131—132.
212 Там же, стр. 133.
218 Там же, стр. 134.
Еще более пестрым оказалось положение с дворянской задол-
женностью, на которую постоянно ссылались как на важнейшую
причину утраты дворянством земли и вообще его угнетенного по-
ложения. Здесь Витте указывал на то, по его мнению, «чрезвы-
чайно важное обстоятельство», что 58% площади всех дворянских
земель Европейской России было полностью свободно от ипотеч-
ных долгов будь то Дворянскому банку или учреждениям частного
кредита.214 Правда, этот высокий процент незаложенной земли
выводился прежде всего за счет северных губерний, начиная от
Пермской до Минской, а также Черниговской, Таврической и
Астраханской. В местах же основного сосредоточения поместного
дворянства свободная от долга земля составляла уже от половины
до трети всей площади дворянского землевладения.215 При том
после многочисленных льгот и отсрочек задолжавшие помещики
сумели накопить недоимки, равные годовому окладу. Огромные
недоимки накопил именно основной район коренного великорус-
ского помещичьего землевладения в противоположность юго-за-
падному и северо-западному краю. В заключение Витте разыграл
еще одну козырную карту, пожалуй, самую важную. Рассуждения
о всеобщем упадке дворянства теряли всякий смысл в свете того
факта, что дворянство являлось крупнейшим покупателем выбро-
шенной на рынок дворянской земли. Только за период 1892—
1895 гг. дворянство приобрело ее на громадную сумму
в 172 898 000 руб.
Отказываясь видеть в затруднительном положении известных
слоев дворянства следствие причин общего характера, не завися-
щих от действий и личности помещиков, Витте сводил их труд-
ности как раз к последнему. Его вывод был ясен: дворянство мо-
жет пенять лишь само на себя — других виновных в его затруд-
нениях не существует. Оно просто не выдержало конкуренции.
Оно жило по-старому, а жизнь шла по-новому. Даже в тех обла-
стях, где дворянство имело, казалось бы, прочную опору и явные
преимущества, оно сдавало свои позиции, будучи не в состоянии
приспособиться к новым условиям. Его место занимали новые
люди, безродный буржуазный элемент, ловкий и деятельный. Так
было с винокурением — этим дворянским заповедником при кре-
постном праве, приносившим помещикам солидные доходы.
Особенно выгодной оказалась позиция Витте, когда ему при-
шлось высказываться о «положительной программе», выдвинутой
в записке предводителей, в которую входили такие меры, как по-
нижение железнодорожных тарифов и постановка краткосрочного
кредита в соответствии с желаниями и возможностями помещи-
ков. В этой части предводители показали себя людьми вполне
безграмотными.
214 Там же, стр. 135.
2,5 Там же.
232
Признавая, что строительство железных дорог в России обо-
шлось чрезмерно дорого, Витте напомнил тот решающий факт,
что на всех железных дорогах были установлены предельные та-
рифы, соответствовавшие плате за железнодорожные перевозки
в Западной Европе. Провоз груза по железной дороге оказался
намного дешевле доставки его гужевым транспортом. А кроме
того, в дальнейшем последовал ряд понижений тарифов, в осо-
бенности на провоз хлеба. В результате по подавляющему боль-
шинству проведенных линий понадобились приплаты от казны,
которые за пятнадцать лет с 1880 г. составили колоссальную
сумму в 640 млн руб. Понижение тарифа с ^48 коп. за пудоверсту
до Vioo коп., о чем ходатайствовало дворянство, должно было до-
полнительно потребовать от государственного казначейства
35 млн руб. в год.
Не идя на те непомерные жертвы, которые требовало дворян-
ство, Министерство финансов в остальном строго руководствова-
лось в своей деятельности интересами помещиков. Как раз в по-
следнее время, в 1893 г., был принят новый железнодорожный
тариф, устроенный таким образом, что дешевый хлеб Заволжья,
Кавказа и Сибири не мог попасть в центр и составить конкурен-
цию хлебу, поставлявшемуся помещиками, а должен был идти на
экспорт. И этот-то тариф, продиктованный прежде всего заботой
о помещичьих интересах, как это неопровержимо доказал, опери-
руя разнообразными расчетами, Витте, в записке предводителей
фигурировал в качестве примера игнорирования правительством
интересов дворянства и даже прямого их нарушения. Продолжая
растолковывать оппонентам азбуку экономической науки, Витте,
в частности, разъяснил, что Государственный банк, «оставаясь на
почве банковского ведения дела», никак не сможет предоставлять
кредиты на пятнадцать месяцев, как хотели предводители, так
как его собственные средства состоят из краткосрочных вкладов
п помещение их в долгосрочные кредиты явилось бы «коренным
нарушением основ банкового дела, подрывающим все гарантии
банковой состоятельности».216
Обращаясь затем к высказанным в записке претензиям отно-
сительно существующей практики выдачи кредитов под соло-век-
селя и под хлеб и привлекая для уяснения вопроса уже имев-
шийся у банка обширный опыт ведения дел с дворянством, Витте
дал чрезвычайно интересный материал для понимания того, ка-
кого рода клиента представляло собой оно и на каких основаниях
строило свои отношения с банком.
Если сформулировать это вкратце, то взаимоотношения обеих
сторон — помещиков и банка базировались на постоянном нару-
шении первыми правил последнего. Помещики прочно утверди-
216 Там же, стр. 148.
233
лись в амплуа неисправного плательщика. Банк стоял перед веч-
ной альтернативой: или применять меры строгости, или предостав-
лять новые льготы, новые отсрочки. Конечно, всегда шли по
второму пути. В итоге в 1895 г. случился острый финансовый кри-
зис, когда касса банка практически была пуста.217 У Витте не было
другого выхода, как отклонить выдвинутые в записке предложе-
ния, способные лишь усугубить испытываемые банком по вине
помещиков затруднения.
Как в общем своем содержании, так и во всех своих частях
дворянская программа была отвергнута начисто. Так произошло
не по какой-то враждебности Витте к дворянству, в чем его стали
обвинять помещики, действительно сделавшиеся его антагони-
стами. Предводители, взятый ими курс, все их нелепые, несооб-
разные требования отняли у Витте возможность занять какую-
либо иную позицию. Повсюду, в любой области, ему пришлось
констатировать нарушение дворянством установленных правил.
Повсюду дворянство доказало свою неспособность удержаться
в пределах самого льготного для себя порядка, но все же порядка.
В сущности оно ставило правительство перед жесткой дилеммой —
или пойти навстречу помещичьим требованиям и тогда разрушить
до основания всякий порядок, или поддержать его, хотя бы во
имя самосохранения, и тогда отклонить помещичьи притязания.
Они, как пришлось показать Витте, были несовместимы со
сколько-нибудь нормальным функционированием экономического
механизма.
Но если в открытом состязании аргументов и логики Витте
одержал безраздельную победу, то это, конечно, никак не решало
дела, ибо противной стороной, выступившей в столь беспомощном
виде, была огромная политическая сила, какой продолжало оста-
ваться дворянство. Победа Витте была Пирровой победой. Записка
предводителей даром не пропала. Она оказалась первым шагом на
пути к созыву Особого совещания по делам дворянства, организо-
ванного для претворения в жизнь идей и притязаний, которые, ка-
залось бы, были разбиты контрзапиской Витте.
Достаточно было и того, что в самом Министерстве финансов
начинается рассмотрение новых льгот и поблажек помещикам.
По заведенному в течение уже долгих лет обычаю, ставшему
уже чем-то вроде ритуала, занялись должниками Дворянского
банка, имея в виду новое понижение следуемых с них пла-
тежей.
14 марта 1897 г. Витте смог представить на рассмотрение царя
разработанные в Министерстве финансов предложения. Размер
процента, уплачиваемого должниками Дворянского банка, пред-
217 Там же, стр. 151.
234
полагалось снизить с 4 до 3.5.218 Тем самым он устанавливался
ниже рыночного.
Но в представлении Витте наряду с обычным мотивом про-
звучала и новая нота, гармонировавшая с основными мыслями
его контрзаписки.
Он был озабочен тем, чтобы не дать окончательно рухнуть
уставу Дворянского банка, приобревшему во многом фиктивный
характер и расползавшемуся под тяжестью предоставляемых по-
мещикам все новых льгот и облегчений. Пока что действительные
отношения банка и должников складывались помимо него.
До сих пор равновесие между обязательствами банка и его
доходами достигалось главным образом искусством бухгалтерии,
так что явные убытки, которые он нес, скрывались жонглирова-
нием цифрами, растратой запасного капитала и вообще безоста-
точным использованием всех его резервов.
Поэтому предоставление новой льготы Витте предлагал совме-
стить с рядом мер, которые должны были вселить в неисправных
плательщиков большее чувство ответственности и вернуть уставу
хотя бы отчасти значение чего-то реального.
Ознакомившись с проектом, царь повелел передать его на рас-
смотрение Комитета финансов с участием председателя Комитета
министров, министра внутренних дел и министра земледелия,
чтобы уже в апреле были выработаны окончательные предло-
жения.
7 апреля Министерство финансов представило Комитету фи-
нансов обширную записку за подписью министра и управляющего
Дворянским банком А. Д. Оболенского, в которой соображения
Витте подробно развивались и подкреплялись богатым фактиче-
ским и цифровым материалом. В ней были рельефно обрисованы
и тяжелое положение Дворянского банка, испытывавшего большие
затруднения в получении обратно выданных взаймы средств, и
необходимость более целенаправленного воздействия на манки-
рующих своими обязанностями клиентов.
Итогом деятельности банка за 1887—1897 гг. явилось образова-
ние недоимок, «справиться с которыми при существующих усло-
виях, — замечалось в представлении, — для многих заемщиков не-
сомненно представляется весьма затруднительным, а в иных
случаях вряд ли даже возможным».219 Из общего числа имений
(14 256), заложенных к 1897 г. на сумму в 440 млн руб., только
218 ЦГИА, ф. 593, on. 1, д. 351. Докладная записка Витте Николаю II
о мерах к облегчению положения заемщиков Государственного дворян-
ского банка и об изменении порядка их ответственности по ссудам,
л. 111 об.
219 Там же, представление Министерства финансов в Финансовый ко-
митет от 7 апреля «О мерах к облегчению положения заемщиков Государ-
ственного дворянского банка и об изменении порядка их ответственности
по займам», л. 155 об.
235
в 2866 со ссудой в 85.2 млн руб. не значилось никаких недоимок.220
Общая сумма последних в 1897 г. составила 16.1 млн руб., т. е.
3.6% от капитального долга в 450 млн руб.221 Быстрый рост недо-
имок сопровождался назначением в продажу все возраставшего
числа имений. Сотни быстро перешли в тысячи. Весной 1893 г.
в продажу было опубликовано 739 имений, осенью — уже 1291.
На те же сроки три года спустя, в 1896 г., было соответственно
опубликовано уже 1895 и 2268 имений, т. е. 14.2 и 15.6% от
общего числа залогов, тогда как в 1893 г. тот же процент равнялся
5.9 и 10.8.222
Конечно, в действительности продавались лишь считанные еди-
ницы. В мае 1896 г. пошло с молотка шесть имений, а в октябре —
9, да за банком еще осталось 17.223 Публикация стала средством
острастки, которой перестали бояться. О сложившейся практике
откровенно говорилось в записке: «Возникающая, таким образом,
альтернатива, заставляющая или примириться с существующим
фактом (неплатежа, — Ю. С.), или списывать недоимки продажей
имений, побуждает, конечно, отдать предпочтение первому спо-
собу».224
Недоимочная группа постоянно увеличивалась, несмотря на не-
прерывно получаемые льготы. Определилась не знавшая исклю-
чений закономерность, которая так формулировалась в записке:
«... временно достигавшееся благодаря ранее неоднократно даро-
ванным льготам равновесие в ... расчетах затем весьма скоро
вновь испытывало отклонение в неблагоприятную сторону».225
В сущности недалеко было уже до полной эмансипации долж-
ников от банка. Действенных средств воздействия на клиентуру
у него фактически не имелось. Он попал в тупик, из которого
не видно было выхода. Оставалось только одно — массовая про-
дажа имений несостоятельных должников. Но не говоря уже
о том, что самодержавие никогда не пошло бы на такой шаг по
политическим соображениям, это было неосуществимо еще и по
той причине, что не нашлось бы покупателей на тысячи имений,
сразу поступивших на рынок и стоивших многие десятки миллио-
нов рублей.
Вся логика развития отношений банка и его клиентуры вела
к тому, чтобы подкрепить шаткую финансовую основу деятель-
ности банка общегосударственными средствами, подтверждая, та-
220 Там же, л. 167 об.
221 Там же, справка Дворянского банка, л. 135. — Разница в цифре
долга объясняется тем, что она менялась от месяца к месяцу. Между
тем в документах не всегда указана точная дата, когда производился
подсчет.
222 Там же, ф. .693, on. 1, д. 351. Справка Дворянского банка, л. 136.
223 Там же, представление Министерства финансов в Финансовый
комитет от 7 апреля..., л. 159.
224 Там же, л. 159.
225 Там же, л. 160 об.
236
ким образом, правильность «столь часто наблюдаемого ныне сме-
шения представления о банковых средствах с ресурсами казны».226
Не производя решительной ломки установившегося порядка, Витте
все же сделал попытку паллиативными мерами предотвратить или
хотя бы отдалить легко предвидимый финал. Для этого он считал
настоятельно необходимым несколько приблизить к действитель-
ной жизни созданные в банке оранжерейные условия.
И апреля 1897 г. Витте представил свою записку в Комитет
финансов. Для обсуждения ее было решено вызвать с особого
разрешения царя также всех губернских предводителей дворян-
ства, которые должны были прибыть в Петербург не позднее
25 апреля. К этому времени сложилась новая обстановка. Она и
была выбрана все более усиливающейся дворянской оппозицией
как удачный момент для контрудара. В высших правительственно-
бюрократических сферах во главе оппозиции стояли бывший ми-
нистр внутренних дел И. Н. Дурново, теперь состоявший предсе-
дателем Комитета министров, и В. К. Плеве, в то время статс-
секретарь. И. Н. Дурново был личностью во всех отношениях
ничтожной. Несравненно большую опасность представлял для
Витте Плеве, делавший свою карьеру на подогревании и удовлет-
ворении дворянских домогательств.227 Он и был, еще задолго до
того как достиг одинакового с Витте ранга, истинным вдохновите-
лем и зачинщиком действий правительства, направленных
к укреплению во всей полноте отживающего экономического и
политического строя. Сталкиваясь на этой почве с теми или иными
оппонентами и не входя в прямой конфликт с Плеве, Витте пони-
мал, кто держит дирижерскую палочку. Противодействие его
курсу стало постоянным. «И во главе оного за кулисами всегда
стоял Плеве»,228 — писал он о своем главном противнике, в конце
концов его свалившем.
В апреле 1897 г. именно Плеве, хотя и не своими руками,
наносит удар Витте.
С начала 1897 г. Плеве и подстрекаемый им И. Н. Дурново,
а также бывший министр путей сообщения А. К. Кривошеин
тайно вели большую интригу, успешно завершившуюся в апреле
появлением рескрипта на имя И. Н. Дурново. Под его председа-
тельством учреждалось Особое совещание по делам дворянства,
дабы вернуть сословию его прежнее значение.
Среди всех остальных государственных вопросов дворянский
ставился на первое место. Апрельский рескрипт прозвучал как
сигнал к генеральному наступлению. Подписанный 13 апреля,
он не мог, конечно, не отозваться на предстоящем обсуждении
предложений Витте.
22С Там же, л. 161.
227 С. Ю. Витте, ук. сот, стр. 35.
228 Там же, стр. 206.
237
Добившись столь значительного успеха, закулисные силы по-
спешили развить его и не медля приступили к действиям.
Представление Министерства финансов было избрано как пер-
вый объект нападения. Слушание дела намечалось на период
после 25 апреля, а 27-го Дурново направил Витте записку, цели-
ком отвергавшую проект Министерства финансов. Лишь одно его
положение — относительно понижения уплачиваемого процента
с 4 до 3.5 — показалось председателю Комитета министров заслу-
живающим «полного внимания», все остальное «не подлежало
утверждению».229 Но и по единственному принятому пункту вы-
сказывались коренные возражения.
Основное противоречие между Витте и Дурново выявилось,
когда последний, протестуя против использования средств от на-
мечаемого понижения процента для покрытия недоимок, заявил,
что факт накопления их, несмотря на все предоставленные
льготы, говорит о фактической невозможности внести следуемые
платежи «при испытываемых современным земледелием затруд-
нениях». («Главным образом допущено слабостью взысканий»,—
комментировал Витте, поставив против этого места большой вопро-
сительный знак).230 Поэтому Дурново настаивал на немедленном
понижении процентов, не заботясь пока об уплате задолженности.
А то, что иначе новая льгота останется фикцией, Дурново подтвер-
ждал еще и тем соображением, не лишенным простодушной наив-
ности, что «недоимки именно только числились за заемщиками,
а не уплачивались ими, продолжая из года в год возрастать».231
«Удивительная теория, — с безусловным несогласием высказы-
вался по этому поводу Витте. — Кто был меньше всего неиспра-
вен, тому больше всего делай. Это установление премии на буду-
щую неисправность».232
Тем более неприемлемыми представлялись Дурново меры, ко-
торые намечалось провести по проекту в целях усиления ответ-
ственности должников. Отвергнув проект Министерства финансов,
Дурново противопоставил ему собственный, служивший как бы
завершением предыдущей эволюции отношений Дворянского банка
и его клиентуры. Она необходимо вела к использованию средств
казны для уплаты следуемых с помещиков платежей, и теперь
Дурново считал возможным сделать наконец этот последний шаг.
Он «не может не согласиться», говорилось в представлении, с мне-
нием губернских предводителей, относящимся ко времени их фев-
ральского совещания 1896 г., что «коренное облегчение заемщиков
из средств одного Дворянского банка совершенно недостижимо»,
229 ЦГИА, ф. 593, on. 1, д. 351. Соображения статс-секретаря Дурново
по проекту о мерах к облегчению положения заемщиков Государствен-
ного дворянского земельного банка 27 апреля 1897 г., л. 225 об.
230 Там же, л. 226 об.
231 Там же, л. 227.
232 Там же, л. 226 об.
238
и поэтому «по необходимости остается обратиться к содейст-
вию Государственного казначейства».233 Заветное слово было
сказано.
В осуществление предлагалось, во-первых, передать Дворян-
скому банку ежегодный пятипроцентный сбор с дохода от его
закладных листов, т. е. около 900 000 руб.234 Затем Дурново по
аналогии с наделением в 1894 г. собственным капиталом Кре-
стьянского банка, на что ушла часть уплачиваемых крестьянством
налогов, проектировал снабдить за счет казны собственным капи-
талом также и Дворянский банк.235 Не устанавливая его оконча-
тельную величину, хотя и добавляя многозначительно, что Кре-
стьянскому банку были даны 50 млн руб. при обороте в 1894 г.
менее 70 млн руб., т. е. около одной седьмой части от оборота
Дворянского банка, Дурново называл пока что 12 млн руб., т. е.
сумму, соответствовавшую накопившимся недоимкам, заверяя,
что в дальнейшем они будут возвращены.
Имевшийся у Витте богатый опыт в сношениях с теми, от
имени кого действовал Дурново, дал ему достаточное основание
резко определить обстановку и действительные цели председателя
Комитета министров, отбросив шелуху словесности. «В сущности
эти 12 млн руб. банку как основной капитал не нужны. Хитрость
(шитая красными нитками) предположения сей записки заклю-
чается в том, что запасной капитал предполагается съесть, а т. к.
запасной капитал нужен, то пусть даст казна 12 м. Предположе-
ние о возврате сих 12 м. р. — пустые слова».236 Витте питал абсо-
лютную уверенность, что для казны эти деньги погибнут навсегда.
Но гораздо больше, чем этой потерей, в сущности не такой уж
значительной, он был обеспокоен общим направлением и духом
записки и ее без труда предвидимыми последствиями, если бы
она стала руководящим началом. Впереди могло быть только
одно — расстройство финансов, экономический хаос, потому что,
как показывал весь столетний опыт, дворянство с легкостью и
без всякого видимого следа проглатывало одну сотню миллионов
рублей за другой, которые в конце концов складывались в мил-
лиарды. Крайне опасно было снять тормоза с этого аппетита, дать
ему свободно развиваться. Именно эти опасения и отразило ре-
зюме Витте, сформулировавшего в нем свои главные впечатления
от чтения записки. «Основные мысли: 1) взять деньги из казны;
2) часть их в виде суммы возвратной; 3) а за сим apres nous le
deluge. Наш проект — льгота в пределах банка. Этот проект —
банк с карманом казны. Последний принцип — опасный, путь
скользкий. Принцип этот не дворянский. Никогда не поверю,
233 Там же, л. 231 об.
234 Там же, л. 232.
235 Там же, л. 233.
236 Там же.
что дворяне ему могут сочувствовать. Александр III прямо его (?)
(принцип) отрицал. Указ о выигрышном займе».237 В последних
фразах Витте и сам ударился в декламацию, но общая оценка
записки была дана им вполне реалистическая. Он хорошо пони-
мал, что речь идет не о вымогательстве очередной подачки,
а о попытке создать правовую основу для предъявления казне
многомиллионных претензий. В таком смысле это было как бы
новое издание записки предводителей 1896 г. Вновь возникало
весьма трудное положение, которое осложнилось тем более, что
почти сразу же после Дурново, если не одновременно, последовало
выступление предводителей дворянства. Собравшись в числе,во-
семнадцати для обсуждения проекта Министерства финансов, они
представили в конце апреля в Комитет финансов свои соображе-
ния. Хотя, очевидно, Дурново и предводители действовали неза-
висимо друг от друга, судя по некоторым различиям в их рас-
суждениях, в главном они сходились. Общность создавала основ-
ная мысль новой предводительской записки, что предложенное
понижение в полпроцента «не окажет достаточно существенного
влияния на положение задолженных землевладельцев» и что «вся-
кое дальнейшее понижение процента нашло бы себе полное оправ-
дание и соответствие в современной земельной ренте».238
Все намеченные меры по укреплению среди заемщиков банка
дисциплины, на что предводители, как было заявлено в заключе-
нии, обратили гораздо большее внимание, чем на планируемое по-
нижение платежей, были отвергнуты целиком и полностью. Надо
было исключить, по их простодушному замечанию, «вредное пре-
следование кредитным учреждением одновременно целей финан-
совых и сословных».239 Сословие можно спасать только вопреки
порядку в финансах — такую логику, хотя, видимо, и не сознавая
этого, навязывали сами предводители, перед таким жестким вы-
бором повторно ставили они Витте.
Ободренные рескриптом 13 апреля, они снова требовали изме-
нения всей финансово-экономической политики, указывая, что
«всецело подтверждают и ныне заключения свои, изложенные ими
в минувшем году, но по сие время не получившие удовлетворе-
ния».240 На фоне высказанных в 1896 г. притязаний возможные
облегчения по проекту Министерства финансов казались им ме-
лочью.
Давление с двух сторон, но в одном направлении заставило
Витте пойти на попятную. К заседанию Комитета финансов он
представил новые предложения, весьма серьезно отличавшиеся от
первоначального проекта. Весь раздел о новых правилах ответ-
237 Там же, л. 225.
238 Там же, заключение губернских предводителей по проекту министра
финансов от 7 апреля 1897 г., л. 255.
239 Там же, л. 258.
240 Там же, л. 259.
240
кугвенности заемщиков выбрасывался целиком. Витте бил отбой
по всей линии.241
Попытка поставить банк на деловую основу, вывести устав пз
состояния прогрессирующего паралича явным образом провали-
лась. Новые льготы теперь ничем не уравновешивались. Свести
в балансе концы с концами не представлялось возможным. Вплоть
до 1913 г. платежи должны были в соответствии с новыми предло-
жениями Министерства финансов превышать поступления.242
Сползание по наклонной плоскости продолжалось, но Витте
не удержался от того, чтобы не попробовать хотя бы приостано-
вить это движение вниз. Идя на все уступки своим оппонентам,
отказываясь урезать в чем-либо существующий для неисправных
должников либеральный режим, он поместил в новый вариант
пункт, ставивший как бы точку в длинном списке полученных
клиентами банка льгот. «Принять к непременному руководству, —
гласило соответствующее место, — что по издании сего узаконе-
ния никакие дальнейшие изменения в постановлениях, относя-
щихся к платежам («и каким-либо льготам», — было предусмотри-
тельно приписано чьей-то рукой, — Ю. С.) по ссудам заемщиков
Государственного дворянского земельного банка и Особого его
отдела, не должны быть допущены впредь до полного завершения
конверсий 4.5% и 4% закладных листов названного банка».243
Видоизмененное представление Министрества финансов
должно было слушаться в Финансовом комитете 5 мая 1897 г.
За исход дела Витте мог быть спокоен. Финансовый комитет
был органом, достаточно послушным министру финансов. Однако
его ожидал еще один сюрприз. Когда, казалось бы, все было
уже установлено и высказано, пятеро членов предводительского
совещания представили Комитету в день заседания 5 мая сепа-
ратные записки, в которых крайне резким тоном осуждалась
деятельность Витте и выставлялись требования, равнозначные
отчасти принятию дворянства на государственное содержание.
Уверенно ожидая «всестороннего пересмотра всех правитель-
ственных мероприятий по поощрению фабричной и заводской
промышленности, предпринятых, как оказалось, в явный ущерб
земледелию и сельской промышленности», курский губернский
предводитель А. Дурново основной задачей теперь считал дать
помещикам возможность «спокойно ждать наступления новой
эры».244 Предложенный А. Дурново способ достичь этого состоял
241 Там же, видоизмененное заключение министра финансов к пред-
ставлению, внесенному в Комитет финансов 7 апреля 1897 г., л. 301.
242 Там же, л. 303 об.
243 Там же, лл. 302—302 об.
244 Там же, соображения курского губернского предводителя дворян-
ства по поводу доклада министра финансов Финансовому комитету о ме-
рах к -облегчению заемщиков Государственного дворянского земельного
банка, л. 292.
16 Ю. Б. Соловьев
241
в освобождении клиентов дворянского банка до окончания сове-
щания от каких-либо финансовых забот, поскольку дело каса-
лось Дворянского банка. Вся недоимка причислялась к капиталь-
ному долгу, а та ее часть, которая превышала 12%, попросту
списывалась. Банк терял, таким образом, 2 млн 666 тыс. руб.
Далее планировалось в течение трех лет вообще избавить поме-
щиков от взноса платежей в кассу банка, удлинив на тот же
срок погашение займа. От этой меры, которая должна была
обойтись банку в 60 млн руб., Дурново предвидел последствия
совершенно необыкновенные. «За три года, — уверял он, — за-
должавшие дворяне расплатятся с частными долгами, с оконча-
нием работ Особого совещания дождутся лучших дней и вступят
в новый период истории поместного дворянства обновленными и,
конечно, аккуратными плательщиками даже ныне существую-
щих процентов».245 Предложенная им система на самом деле
устраняла, конечно, всякую необходимость быть аккуратными
плательщиками как в настоящем, так и в будущем.
Обоснованием этого проекта, откровенный паразитизм кото-
рого уже ничем не вуалировался, служила с той же полной от-
кровенностью высказанная мысль, что «если поместное дворян-
ство признано необходимым для блага России, то надо прини-
мать решительные и притом вполне целесообразные меры
к удержанию за дворянством его государственного значения,
хотя бы для сего и потребовался денежный расход со стороны
государственного казначейства».246
Содержание записки А. Дурново встретило полное одобре-
ние саратовского предводителя П. Кривского, который и засви-
детельствовал это в постскриптуме к ней. На тех же точно на-
чалах было составлено представление в Комитет финансов туль-
ского предводителя А. Арсеньева. Многократно высказанная дво-
рянскими апологетами беззаботность относительно того, откуда
и как будут добыты требуемые десятки миллионов, получила
у него законченное выражение. Арсеньев вообще отказывался
считаться с какими-либо резонами. «Не признаю возможным и
уместным, — заявлял он, — обсуждать или указывать источники
средств для покрытия насущных и неотложных нужд изнемо-
гающего нашего землевладения, ибо я знаю один только источ-
ник: волю и милость самодержавного нашего государя».247 Такая
немудреная постановка вопроса разом снимала все проблемы,
и возникало самое простое положение, обрисованное в записке
с тем же простодушием. Раз царь создал Дворянский банк, «он
245 Там же, л. 294.
246 Там же.
247 Там же, записка в Финансовый комитет предводителя дворянства
Тульской губ. А. Арсеньева. Соображения по поводу представленного
министром финансов проекта о мерах к облегчению положения заемщиков
Государственного дворянского земельного банка, л. 295.
242
же может и усилить ресурсы банка для спасения нас от ги-
бели», — рассуждал тульский предводитель, не задумываясь над
тем, что действия по предложенному им рецепту были бы кон-
цом государственных финансов. В практической части записка
повторяла предложение А. Дурново отсрочить на три года пла-
тежи заемщиков Дворянского банка, а кроме того, содержала по-
желание, чтобы правительство образовало в губерниях особые
капиталы для поддержания и развития дворянского землевла-
дения. Аналогичные бумаги поступили в Комитет от рязанского
и харьковского предводителей.
Неожиданное выступление пяти членов предводительского
совещания меняло всю ситуацию. Уже под занавес предъявля-
лись требования, далеко превосходившие все то, что было заяв-
лено до сих пор. Находясь, по-видимому, под впечатлением пред-
стоящего созыва Совещания по делам дворянства, пятеро пред-
водителей сочли обстановку подходящей для прорыва на главном
направлении. Действуя с открытым забралом, они собирались
взять штурмом государственное казначейство.
Однако силу их натиска существенно ослаблял недостаток
организованности. По-видимому, они не успели сговориться
между собой и потому вместо одного обращения в Комитет фи-
нансов последовало несколько. Кроме того, они вступали в про-
тиворечие с запиской, поданной ранее от имени всех собрав-
шихся предводителей. Одновременное появление нескольких
документов с изложением дворянских требований явным обра-
зом указывало на отсутствие единства в среде тех, кто их выра-
батывал. Так в действительности и было, и на заседаниях Коми-
тета финансов полемика развернулась главным образом не
между Витте и авторами сепаратно поданных записок, а между
их предводителем Л. М. Муромцевым и предводителями,
стоявшими на почве совместного заключения. В этих прениях
Витте остался в стороне. На заседании 5 мая он в духе нового
представления в Комитет финансов без возражений принял по-
ложения записки восемнадцати и, идя даже дальше, упомянул
о возможности использования государственных средств для уст-
ройства губернских дворянских касс, которые дали бы возмож-
ность принимать в сословную опеку имения несостоятельных
должников.248
Поданные в последний момент записки рассматривались
в Комитете 9 мая. В заседании, кроме членов Комитета и других
приглашенных лиц, участвовали предводитель дворянства Петер-
бургской губ. А. Зиновьев, Московской — кн. П. Н. Трубецкой,
Рязанской — Л. Муромцев и Херсонской — Н. Сухомлинов. Пред-
седательствовал на заседании Д. М. Сольский.
248 Там же, протоколы заседаний Комитета финансов 5 и 9 мая
4897 г., л. 336.
16*
243
От имени своих единомышленников или от группы старых
предводителей дворянства выдвинутую ими программу взялся
отстаивать Л. М. Муромцев. Его выступление внесло в нее, од-
нако, целый ряд новых элементов. Он по сути дела перевел об-
суждение в несколько иную плоскость, заявив, в духе основной
концепции Комиссии Н. С. Абазы, что прежде всего и главным
образом следует озаботиться укреплением среднепоместного дво-
рянства, так как именно оно представляло собой «опору трона»,
стража «охранительных начал».249 Для этой категории пониже-
ние платежей на половину процента будет, доказывал он, не-
ощутимо, это даст экономию около 60 руб. в год, и он вновь
настаивал на полной отсрочке следуемых банку платежей.
Однако шанс благополучно провести дело был сведен для
Муромцева и его поручителей практически к нулю, когда мо-
сковский предводитель кн. П. Н. Трубецкой зачитал коллектив-
ное заявление, подписанное, кроме него, также петербургским
предводителем А. Д. Зиновьевым и орловским — М. А. Стахови-
чем, в котором они безусловно отмежевывались от обсуждаемых
записок и порицали выставленную в них программу.
Отсрочку платежей оправдывало бы, полагали они, лишь
повальное разорение всего дворянства. Недопустимым рассма-
тривался открытый переход дворянства на государственное со-
держание.250 Не утратив способности заглядывать хотя бы
в ближайшее будущее, эти трое предводителей отдавали себо
отчет в том, насколько одиозно будет выглядеть этот ничем не
маскируемый паразитизм большинства сословия, кормимого
у всех на глазах за государственный счет, и насколько сильно
это ослабит политические позиции дворянства. Просимая мера
была бы лучшим свидетельством его банкротства, как целого.
Изоляция Муромцева стала полной с присоединением к сде-
ланному заявлению херсонского предводителя Н. Ф. Сухомли-
нова. «Или филантропия, или кредит»,— ставил оп альтернативу.
«Нельзя смешивать эти два несовместимые предмета, — продолжал
он... — Чего для филантропии слишком мало, того уже слишком
много для кредита».251 \
Понимая, видимо, бесперспективность борьбы с авторами этой
теперь уже самой последней записки, поданной от имени дворян-
ства, Муромцев сложил оружие, заметив, что в ответе «пришлось,
бы коснуться струн, которые я не хочу затрагивать».252
Эта эффектная сцена столкновения двух дворянских фракции
не должна внушить ложного представления о силе разделявших
оба крыла разногласий. Группа, противопоставившая себя «ста-
рым» предводителям, вполне приготовившимся существовать по
249 Там же, л. 337.
250 Там же, лл. 338 об.—339 об.
251 Там же, л. 340.
252 Там же, л. 339 об.
244
принципу «после нас хоть потоп», что так полно запечатлелось
в записке Муромцева, опасалась — и вполне справедливо — идти
напролом с поднятым забралом. Не принимая того, что безна-
дежно скомпрометировало бы дворянство и не оставило бы насчет
его истинной роли уже никаких иллюзий, она решительно защи-
щала те меры, которые были намечены в общей записке предво-
дителей дворянства, способные нанести по всей финансово-эконо-
мической политике гораздо более сильный удар, чем даже самые
крупные подачки, каких добивались Муромцев и его партнеры.
29 мая 1897 г. состоялось подписание указа о понижении плате-
жей заемщиков Дворянского банка.
В обычное время его опубликование, очевидно, встретило бы
благоприятный отклик, но теперь ожидания были до крайности
распалены, и объявленное понижение платежей на полпроцента
уже ни в какой степени не удовлетворяло аппетита тех, кем соб-
ственно и было организовано Совещание по делам дворянства.
По поводу указа высказывалось нескрываемое разочарование.
В нем видели помеху работе Совещания.253
И самый факт его созыва, а тем более скрытая в то время от
всех предыстория появления рескрипта 13 апреля означали уси-
ление группы, представлявшей наиболее реакционные тенденции
правящей верхушки и намеревавшейся теперь решительно скло-
нить весы в свою пользу в борьбе с теми силами, которые хотели,
пусть непоследовательно и колеблясь, вести Россию дальше па
пути буржуазного развития.
Назревало неизбежное столкновение с главной фигурой этога
лагеря — Витте, и не было, конечно, случайностью, что от него эта
группа держала свои действия в самой строгой тайне, и рескрипт
13 апреля был для него полной неожиданностью.
Министр финансов знал о его подготовке не больше, чем любой
обыватель.
Да и вообще вся операция подготовлялась и проводилась на
сугубо конспиративных началах. Посвящены в нее были единицы.
Ее подлинными инициаторами выступили В. К. Плеве, человек,
делавший карьеру на удовлетворении дворянских домогательств,
и И. Н. Дурново. Кроме того, определенную роль сыграл и
А. К. Кривошеин, скандально удаленный в конце 1894 г. с поста
министра путей сообщения за злоупотребления с корыстной
целью 254 и теперь, видимо, надеявшийся поправить свою карьеру
защитой дворянских домогательств. Решительные события разы-
грались в феврале 1897 г.
253 Гражданин, № 34, 4 мая 1897 г., стр. 3; № 43, 5 июня 1897 г., стр. 21
(Дневники, 3 июня).
254 С. Ю. Витте, ук. соч., стр. 20—21. — Говоря о нечистоплотных
финансовых махинациях Кривошеина, Витте вместе с тем считал era
«умным, деловым человеком» (там же, стр. 19).
245-
К этому времени относится один из наиболее значительных
программных документов, вышедших из-под пера апологетов дво-
рянства,— записка о роли дворянства, поданная Николаю II
А. К. Кривошеиным.
Автору нельзя отказать в понимании некоторых основных тен-
денций и закономерностей современного исторического процесса
и в умении дать достаточно логический анализ существующего
положения, имея все-таки при этом целью воспротивиться неиз-
бежному. Кривошеин со всей отчетливостью сознавал связь судьбы
самодержавия с той или иной эволюцией дворянства, обреченность
которого в качестве докапиталистической формации он не желал
признавать, потому что только на этой неизменной основе он
мыслил возможность дальнейшего существования самодержавия.
В одиночестве царизм не мог устоять в борьбе с силами, шедшими
по стопам «демократического Запада».
Он нуждался в опоре, которой, доказывал Кривошеин, не могло
быть крестьянство. Оно «не играло активной политической роли
в борьбе против внутренних врагов» и, более того, без «благого
руководства» само «готово поддаваться всякого рода вредным влия-
ниям».255 И, возвращаясь к простой формуле Павла I о ста ты-
сячах полицейских, какими тот считал дворян, Кривошеин вменял
в прямую обязанность дворянству взять под надзор и опеку не
внушавшее доверия крестьянство.
Но между тем как «враги сословного и монархического строя
России» множатся и все более крепнут, дворянство приходит во
все больший упадок. «Может ли при таком порядке вещей,—за-
давал Кривошеин вопрос,— наше государство устоять против по-
бедного шествия демократизма и социализма?». Ответ давался
тут же и самый категорический. «История всех веков и народов,
где только являлось подобное положение,— внушал он царю,—
говорит: нет, не может.
Не может, если дворянство слабо или дворянства вовсе нет,
ибо тогда действительно новый мир разрушит старые начала и
возгласит на их развалинах свои революционные и химерические
доктрины».256
А так как дворянство слабеет не только материально, но и
отчасти даже переходит, указывал Кривошеин, в оппозицию к са-
модержавию, то, повторял он свою основную мысль для лучшего
усвоения ее царем, «здесь-то и заключается опасность и серьез-
ность положения, ибо падение дворянства всегда знаменует собой
грядущую демократизацию государства и служит грозным пред-
шественником падения монархии». Однако непоправимого еще
не произошло. «Есть еще время с помощью окрепшего и оздоров-
255 ЦГАОР, ф. 543, on. 1, д. 495, л. 50 об. Вторая записка А. К. Кри-
вошеина Николаю II, л. 50 об.
256 Там же.
246
ленного дворянства остановить победное шествие демократизма,,
стремящегося упразднить исторические устои». И здесь опять,
десять лет спустя после А. Мещерского, он повторял слова
о «последнем льготном часе». «Если упустить настоящее время для
этого укрепления и оздоровления дворянства, оно уже никогда
более не вернется; если допустить теперь дальнейшее падение'
дворянства, оно никогда уже более не воспрянет, и Россия
пойдет по той же наклонной плоскости демократического со-
циализма, по которой, к сожалению, бесповоротно идет Западная
Европа».257
Рисуя подобную перспективу, Кривошеин проявил несомненное
умение усваивать исторический опыт и в этом был недалек от
истины. Отнюдь не все в правящих сферах понимали с такой же
ясностью определенное в записке направление совершающейся,
эволюции и ее основу, невозможность для царизма существовать,,
опираясь только на силу государственного аппарата.
Перейдя после этих общих соображений к практике, Криво-
шеин призывал царя употребить радикальные средства спасения
дворянства и для этого по примеру Александра II, когда было ре-
шено приступить к эмансипации крестьянства, создать «Высший
организационный комитет», куда вошли бы соответствующие ми-
нистры и предводители дворянства, «наиболее преданные основ-
ным началам самодержавия и знакомые с сущностью дворянского
вопроса».258
А пока от своего собственного лица Кривошеин предложил ряд
мер, которые должны были повести к намеченной цели и которые
лучше всего свидетельствовали, что укрепить дворянство не пред-
ставлялось возможным, так как они были неисполнимы. Это был
уже хорошо знакомый набор дворянских требований. Кривошеин
не смог придумать ничего нового, ранее не опровергнутого и не
отброшенного в правительственных инстанциях. Уже было при-
знано невозможным установить неотчуждаемость дворянских зе-
мель и сделать недробимыми дворянские имения, достигшие опре-
деленного размера, как предлагал Кривошеин. На заседаниях
Комиссии Н. С. Абазы обсуждение этих мер показало, что при-
нятие их серьезно ущемило бы интересы самого дворянства.
С большими трудностями должно было столкнуться и проведение*
такого мероприятия, как понижение платежей заемщиков Дворян-
ского банка в соответствии с «действительной» доходностью име-
ний, также не раз фигурировавшего в дворянских челобитных.
Единственно, в чем Кривошеин мог претендовать на известную
оригинальность, так это в предложении, кроме штатных земских
начальников, учредить еще и внештатных и дать право всем им
вместе надзирать за деятельностью правительственных и обще-
257 Там же, л. 51.
258 Там же, л. 51 об.
247
ственных уездных органов. Теми же полномочиями наделялись
и уездные предводители дворянства.259
Хорошо, конечно, знакомый с судьбой таких предложений
в прошлом, Кривошеин подумывал о том, чтобы эти важнейшие
акции провести келейно, не делая их предметом дискуссии, исход
которой явно был весьма сомнительным.
Трезво учитывая обстановку, он писал царю в сопроводитель-
ном письме, что «меры эти несомненно встретят оценку, не лишен-
ную страстности и пристрастия в случае обсуждения их коллеги-
альным порядком», и могут осуществиться «только личною волею
Вашего Величества, подобно тому,— пояснял Кривошеин,— как
был учрежден институт земских начальников».260
Николаю предстояло совершить, конечно, нечто гораздо боль-
шее, поскольку предлагаемые действия должны были существенно
изменить основы экономического строя России и затрагивали ог-
ромные материальные интересы. Провести операцию такого мас-
штаба как акт личной воли, в обход, а может быть, и вопреки выс-
шему аппарату управления, к чему толкал царя Кривошеин,
было бы авантюрой, на которую нелегко было решиться постоянно
колебавшемуся Николаю. А между тем это была лишь программа-
минимум, программу-максимум, связанную, в частности, с уста-
новлением «правильных» отношений дворянства и крестьянства,
должен был осуществлять, очевидно, Высший организационный
комитет.
В своих главных чертах и идеях план Кривошеина был осу-
ществлен Николаем, совещавшимся перед принятием окончатель-
ного решения, по-видимому, и с другими выразителями дворян-
ских интересов. В конце февраля аудиенцию получил П. Крив-
ский. Разговор велся о его записке, доложенной незадолго перед
тем саратовскому дворянскому собранию.261 Царь поручил ему
встретиться затем с министром внутренних дел Горемыкиным.
Решив в принципе созвать в полном соответствии с советом
Кривошеина «Высший комитет» по дворянскому делу, Николай
некоторое время еще несколько помедлил перед тем, как сделать
последний шаг. Плеве, которому в появлении рескрипта принад-
лежала самая активная роль, жаловался Мещерскому, что царь
нерешителен и Дурново с единомышленниками нелегко побудить
его к действию.262 Но к 21 марта дело было сделано. В этот день
пишется рескрипт на имя Дурново. Автором его являлся Плеве.
На бланках государственного секретаря, помеченных 21 марта,
259 Там же, д. 494, первая записка А. К. Кривошеина Николаю II,
февраль 1897 г., лл. 13—14.
260 Там же, лл. 3 об.—4.
251 ЦГИА, ф. 1626, on. 1, д. 876. Письмо П. Кривского И. Л. Горемы-
кину от 26 февраля 1897 г., л. 1.
262 Красный архив, № 5 (30), 1928, стр. 98 (письмо Витте Победонос-
цеву от 12 апреля 1897 г.).
248
он написал вчерне текст, над которым работало еще одно
лицо.263
Наконец, в начале апреля царь ознакомился с запиской о поло-
жении и роли дворянства, составленной И. Н. Дурново, к которой
он отнесся с особым вниманием. Ее главный тезис формулировался
в утверждении, что сохранение дворянского землевладения «пред-
ставляется государственной потребностью первостепенной важ-
ности» в первую очередь с точки зрения задач местного управле-
ния, для которого дворяне подходят гораздо больше, чем чинов-
ничество.264
Еще более важным в глазах царя должно было выглядеть дру-
гое основание — мысль о том, что с потерей земли дворянство
деклассируется. Оно «сольется частью с чиновничьею, частью
с торговою и промышленною средою», и, таким образом, исчезнет
«крупная историческая сила, всегда служившая опорой самодер-
жавию». Вместе с тем, снимая с них всякую ответственность за
это, Дурново указывает на неизбежность «почти всеобщего в бли-
жайшем будущем разорения и обезземеления поместных дворян».
В объяснение причин он приводит как неблагоприятно сложив-
шиеся условия хлебной торговли, так и неверную политику пра-
вительства, конспективно повторив в последнем случае аргумен-
тацию записки предводителей. Теперь правительство должно
приступить к исправлению создавшегося положения, восстановить
дворянство в его прежнем значении, создав для рассмотрения
дворянского вопроса Особое совещание. Дурново обрисовал и тот
круг проблем, которыми оно должно будет заняться, указывая
в качестве главной из них перевод дворянского землевладения на
основу заповедности и единонаследия с предоставлением помещи-
кам «дополнительных и существенных льгот по лежащим на них
ипотечным долгам» за счет «пожертвований из общих финансовых
ресурсов государства».
Насколько близко содержание записки оказалось строю мысли
самого царя, видно из наложенной им резолюции, выражавшей
высшее одобрение всему изложенному. «Прочел с живейшим
интересом и большим удовольствием»,265 — написал Николай.
Накануне опубликования рескрипта слухи о нем распространи-
лись по Петербургу. Именно из этого источника узнал об этом
акте Витте, находясь еще в полном неведении, что же он собой бу-
дет представлять. Встревоженный министр финансов обратился
с письмом к другому видному правительственному деятелю — По-
бедоносцеву. «В городе все поговаривают о каком-то указе, кото-
рый должен появиться по дворянскому делу, — излагал он полу-
263 ЦГАОР, ф. 586, on. 1, д. 137. Составленный В. К. Плеве черновик
рескрипта на имя И. Н. Дурново, лл. 1—6.
264 ЦГИА, ф. 1283, on. 1, д. 236. Записка И. Н. Дурново о дворянстве,
поданная царю 2 апреля 1897 г., л. 2.
265 Там же, л. 1.
243
ченные с улицы сведения.— Очень этого боюсь»,266 — признавался
Витте.
Страх его понятен в связи с теми дворянскими претензиями,
которые были высказаны совсем недавно в записке предводителей,
в большей части совершенно не выполнимыми, пока существовал
хоть какой-то порядок в финансовом хозяйстве. Едва отбив этот
натиск, он почти наверняка снова становился под удар. «Опять
обещания, надежды,— которые не будут выполнены уже потому,
что они неисчерпаемы, а следовательно, последуют разочарова-
ния»,— объяснял он причину своих опасений. «Все это очень тре-
вожно»,— писал Витте в заключение, предвидя для себя новые
большие хлопоты.
Рескрипт оправдал самые худшие его ожидания. А тут еще
разнесся слух о новом указе относительно дворянства, подготав-
ливаемом Дурново к 6 мая — дню рождения царя. Это оконча-
тельно вывело Витте из равновесия. «Ведь это будет просто беда! —
близкий к панике, писал он Победоносцеву.— Уже теперь рескрип-
том взбаламучено море всяких вожделений, — что же будет потом?
Ведь наверху по дальности расстояния, а И. Н. Дурново и К° по
близорукости не видят, какую подняли смуту».267
Весть о новом указе оказалась ложной, да и вряд ли после
создания Особого совещания по делам дворянства, задуманного
с таким широким размахом, как это видно из записки А. Криво-
шеина, существовала надобность в каких-либо новых мерах. Глав-
ное рескриптом было сделано. Та борьба, которая велась в верхах
при выборе определяющего направления внутренней политики
в ее важнейшем — аграрном — аспекте, на этом этапе кончилась
в пользу дворянской реакции.268 Дворянский вопрос был поставлен
266 Красный архив, № 5 (30), 1928, стр. 98 (письмо Витте Победонос-
цеву от 12-го [1897 г.]). — Письмо, очевидно, было написано именно в ап-
реле, как раз накануне опубликования рескрипта — «какого-то указа по
дворянскому делу», как писал ничего толком не знавший о нем Витте.
267 Красный архив, № 5 (30), 1928, стр. 97 (письмо Витте Победонос-
цеву от 29 апреля [1897 г.]). —Это письмо публикатор датирует 1895 г.,
тогда как эта дата неправильна. Оно, безусловно, относится к 1897 г. Трудно
было ожидать, что, едва взойдя на престол, Николай, у которого не было
к этому моменту никакой собственной программы, мог сразу отважиться
на столь значительную и радикальную меру. Зато это письмо всем своим
содержанием полностью вписывается в контекст событий, связанных
,с появлением рескрипта 13 апреля 1897 г. Оно было написано по его го-
рячим следам.
268 Уже давно опальный, возвращаясь к этому напряженному времени
принятия основных решений, Витте в конспективной и потому особенно
выразительной форме так подытожил сущность происшедшего в документе,
озаглавленном «Программа для статей по истории крестьянского дела,
приведшей к закону о выделе крестьян из общины и устройству так
называемого хуторского хозяйства (закон 9 ноября 1906 г.)»: «Вступление
императора Николая II на престол (1894 г.). Два течения между санов-
никами. Общая идея — необходимо заняться земельно-аграрным делом,
одни (министр финансов С. Ю. Витте) выдвигают на первый план кресть-
260
на повестку дня как самая важная и неотложная государственная
проблема. Решение его, как этого и добивались предводители дво-
рянской клики, намечалось провести на основе капитальной ре-
ставрации старых порядков, возвращения всей страны к давно
пройденному.
Таким именно масштабом измеряли значение рескрипта и в та-
ком смысле толковали его «Московские ведомости». Им, писалось
в газете, «вопрос о том, быть ли России самобытным, сословным
государством или же подчиниться роковой и печальной судьбе
бессословной Западной Европы, окончательно решен в смысла
наших драгоценных исторических заветов».269
Одинаковым образом и «Гражданин» видел в рескрипте гаран-
тию сохранения существующего государственного строя, потому
что «по неустранимому ходу исторических событий» распад по-
местного дворянства, чье место займут общественные силы «бев
всяких отношений солидарности с историческими заветами»,
был бы «концом монархической России».270 Однако полному тор-
жеству Мещерского, проповеди которого начинали вновь претво-
ряться на практике, мешало теперь одно весьма существенное
опасение. «А что,— задавал он вопрос,— если дворянство, о вос-
создании коего так заботятся друзья порядка и адепты самодер-
жавия, обратит свои воскресшие силы на либеральную политиче-
скую пропаганду».271 Действительно все более накапливались и
становились все заметнее факты, заставлявшие усомниться в без-
условной политической благонадежности всего дворянства. Опора
на которую возлагалось столько надежд, при ближайшем рассмот
рении оказывалась не такой уж прочной. Та простота, с какой по-
дошли к делу «Московские ведомости» и организаторы Особого
совещания, была мнимой. В действительности стоило лишь загля-
нуть немного вперед, как это сделал Мещерский, и сразу все ста-
новилось чрезвычайно сложной и трудной для решения задачей.
янский вопрос (или оскудение); другие (министр внутренних дел Дур-
ново) — дворянский. Второе берет верх. Объявляется об образовании дво-
рянской комиссии... Комиссия была открыта в конце 1895 или начале
1896 г., закрыта в 1899 г.» (см.: ЦГИА, ф. 1622, on. 1, д. 729, л. 13). Витте
здесь указывает неправильные даты, Но рубеж конца 1895 и начала
1896 г. потому, видимо, запечатлелся в его памяти, что это и было время,
когда остро встал дворянский вопрос.
269 Московские ведомости, № 102, 15 апреля 1897 г.
270 Гражданин, № 30, 20 апреля 1897 г., стр. 2.
271 Там же.
Глава IV
САМОДЕРЖАВИЕ И ДВОРЯНСКИЙ ВОПРОС
В ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ XIX
И ПЕРВЫЕ ГОДЫ XX В.
Усилиями наиболее реакционной части правящей вер-
тушки возрождение дворянства выдвинулось как самая неотлож-
ная и наиболее важная задача государственной жизни. Но ре-
скрипт не завершал дела, а открывал вновь чрезвычайно слож-
ную для самого правительства проблему.
Теперь на старые вопросы предстояло найти новые ответы,
хотя к моменту появления рескрипта никто из среды дворянства
или в правительственных сферах ничего нового, не предлагав-
шегося прежде, предложить не смог.
А кроме того, выдвижение дворянского вопроса в качестве
первоочередного государственного дела вело к заметному обо-
стрению противоречий внутри правительства.
Столкновения и противоречия в правительственных кругах
предвосхитила полемика в печати, развернувшаяся с начала
1897 г. вокруг дворянского вопроса, который понимался не
в своем узком значении, а именно как вопрос о том, по какому
пути должна идти Россия, какое будущее предстоит ей.
Пищу этой полемике, сразу придав ей большое звучание,
дала статья Б. Н. Чичерина в «Санкт-Петербургских ведомостях»
от 29 января 1897 г. Виднейший представитель консервативно-
либерального направления в русской общественной мысли, евро-
пейски известный ученый, слово которого было высоко автори-
тетно для лиц, занимавших в обществе привилегированное поло-
жение, но не чуждых либерализма и расположенных к дальней-
шей европеизации России, высказал свою точку зрения на то,
что представляет собой дворянство, какое место оно занимает
в обществе, каково его государственное значение и что ждет его
впереди.
Симпатии Чичерина целиком принадлежали дворянству, и
именно с ним он связывал свои надежды на правильное разви-
тие страны в государство западноевропейского типа, ибо в Рос-
сии только дворянство могло стать тем состоятельным и вместе
252
независимым элементом, который, в представлении Чичерина,
и определил форму правления в странах Западной Европы, по-
ставив государственную власть в определенные рамки и став
основой и главным регулятором существующего порядка. Сохра-
нение и укрепление дворянства как независимой и влиятельной
силы было для Чичерина непременным условием такого же раз-
вития в России. Придерживаясь этой точки зрения, Чичерин по-
рицал всю политику правительства в дворянском вопросе в цар-
ствование Александра III, ибо в итоге явилось ограничение неза-
висимости дворянства и затем ему был нанесен сильнейший удар
в сфере экономики.
В доказательство Чичерин привел введение института зем-
ских начальников —- бюрократического элемента, сосредоточив-
шего в местном управлении власть, ранее принадлежавшую дво-
рянству, прежнему безраздельному хозяину в уезде.1
Обращаясь ко второй стороне правительственной политики,
Чичерин давал прежде всего вполне благоприятную оценку по-
следствий реформы 1861 г. для дворянства, благосостояние кото-
рого за прошедшие десятилетия возросло, о чем свидетельство-
вала, по его мнению, удвоившаяся цена земли, оставшейся во
владении дворянства. А если некоторые помещики и лишились
имений, то причиной тому было их собственное неумелое хозяй-
ствование. В этом Чичерин был категоричен. «Лично я не знаю
примера помещика, который разорился бы не по собственной
вине», — решительно заявлял он. Не признавая каких-то общих
причин упадка до наступления сельскохозяйственного кризиса
и введения покровительственной системы, эту последнюю он
осуждал безусловно, квалифицируя ее как «подать, налагаемую на
земледельческий класс в пользу промышленного, и притом в такое
время, когда первый класс находится в критическом положении,
а второй богатеет. Покровительственная система при настоящих
условиях русского хозяйства есть дозволение богатым обирать
бедных».2 Таким образом, вновь подтверждалось, что оппозиция
виттевскому финансово-экономическому курсу исходила в пер-
вую очередь со стороны либеральствующего дворянства,3 кото-
рое пусть анемично, но все же в конце XIX в. в единственном
числе выступало за дальнейшую европеизацию России, т. е. за
ее эволюцию по буржуазному пути, о чем сама буржуазия в это
время и не заговаривала.
В этом нашло выражение одно из существеннейших противо-
речий русской жизни, когда за буржуазную эволюцию страны
1 Б. Чичерин. О современном положении русского дворянства.
С.-Петербургские ведомости, № 28, 29 января 1897 г., стр. 1.
2 Там же.
3 Нет никакой разницы между отношением к покровительственной
системе реакционного и либерального земского дворянства. Она отверга-
лась помещичьим классом в целом.
258
выступала сила, которую лишь очень условно можно принять за
буржуазную в плане экономико-политическом, тогда как сама
буржуазия в это время была безгласна и бесконечно далека от
какой-либо осознанной и целенаправленной оппозиции, да и во-
обще она была еще в совершенно аморфном состоянии и никак
не соорганизовалась как политическое течение.
Но, желая европеизации России, эта же сила выступала про-
тив развития капиталистического уклада, против промышленного
капитала, который единственно и мог стать основой и стимулято-
ром продвижения России в желательном для дворянских либе-
ралов направлении.
Считая, что покровительственная система губит дворянство,
Чичерин не придавал сколько-нибудь серьезного значения меро-
приятиям правительства с целью поддержания помещиков — это
были грошовые подачки, нисколько не уравновешивавшие ущерба
от покровительства промышленности, а что касается Дворян-
ского банка, то, по мнению Чичерина, он оказался прямо вреден
с его «разорительным соблазном дешевого кредита».
Что же все-таки сделать для дворянства? Не то, о чем хода-
тайствовали предводители дворянства на своем совещании
в 1896 г., ибо разработанные ими проекты, как отзывался Чиче-
рин, «скорее поражают своей странностью, нежели обещаю!
успешное разрешение вопроса».4 Майораты были хороши только
для богатых представителей сословия, а никак не для беднеющих
помещиков. Мысль о широком введении опеки над несостоятель-
ными дворянами отвергалась, так как она означала, что эта
часть помещиков в сущности будет содержаться за счет другой,
которая с большим напряжением ведет борьбу за существование.
А кроме того, и вообще искусственные меры, попытки спасти
гибнущий элемент — анахронизм тем более вредный, что он по-
мешает возникновению высших форм экономической эволюции;
какие могут явиться лишь плодом самостоятельности. «Свобод-
ный человек сам за себя отвечает и живет за собственный страх
и риск»,— обосновывал Чичерин мысль о необходимости отказа
в какой-либо форме вмешиваться в ход естественного развития.
Основной принцип либерализма XIX в. — laissez faire, laissez
passer — был той аксиомой, на которой держалась вся аргумен-
тация Чичерина. Этот подход определял взгляд Чичерина на
взаимоотношения государства и дворянства. Последнее может
быть полезно государству только в том случае, если оно будет
крепко стоять на своих ногах. Гибнущих надо предоставить их
участи, а из оставшихся «образовать ядро для класса независи-
мых землевладельцев, управляющих местными делами и через
это влияющих и на общий ход государственной жизни».
«В этом,— писал он,— заключается вся будущность русского
4 С.-Петербургские ведомости, № 28, 29 января 1897 г.
254
дворянства». Нужно, таким -образом, создать именно новый класс
землевладельцев, а не стремиться сохранить по возможности
в нетронутом виде теперешнее сословие, как того добивалось, по
мнению Чичерина, совещание предводителей дворянства, в чем
он видел один из главнейших пороков этого собрания. Вся раз-
вернутая им аргументация последовательно подводила Чиче-
рина к главной мысли, в которой он высказывал свое кредо
и в перспективе которой он и рассматривал дворянский вопрос.
«Такой класс нужен всегда и везде,— заявлял он.— Вся сила
общества состоит в заключающихся в нем независимых элемен-
тах: они одни могут служить прочной опорой государственного
порядка». И в России таким классом могло быть только дворян-
ство, ибо, доказывал Чичерин, «у нас сколько-нибудь зажиточ-
ное и образованное купечество можно найти только в столицах
и в нескольких больших городах».5 Потому-то он приходил к за-
ключению, что разорение дворянства «нельзя не считать бед-
ствием для страны». Однако же искать спасения на путях воз-
вращения к прошлому в рамках сословности Чичерин полагал
совершенно безнадежным делом. «С водворением общеграждан-
ской свободы разложение сословного строя составляет лишь во-
прос времени,— таков был его вывод.— Надежда вся на здоро-
вые элементы, которые скинут с себя старые путы». Только обур-
жуазившись, став прусским юнкером, русский помещик мог
сыграть роль, на которую прочил русское дворянство виднейший
его идеолог,— роль независимой общественной силы, способной
взять в свои руки действительное управление страной.
В статье содержался хладнокровно высказанный, хотя и до-
статочно участливый диагноз современного состояния дворян-
ства, оставлявший ему только две возможности — приспособиться
к новому порядку или уйти в небытие. И хотя сам Чичерин до-
статочно оптимистически смотрел на будущее сословия, он одно-
временно подразумевал неизбежность большой ампутации. Но,
конечно, ни он и никто другой не могли сказать, что оставит
естественный отбор от прежнего дворянства, которое, обновив-
шись, станет ядром будущего, уже капиталистического класса
землевладельцев. С точки зрения широко понятых интересов
дворянства как класса (в особенности же интересов не теку-
щей минуты, а его будущего) Чичерин указал единственно воз-
можный для него путь. Все, что можно было сделать для тех, кто
не мог обуржуазиться, — это лишь задержать их уход, не
более.
Однако главной темой статьи стала судьба дворянства и всего
государственного строя России в их взаимном переплетении.
Речь шла о том, по какому пути и в каком направлении надле-
жит двигаться России.
5 Там же.
255
Понятно, почему статья, намечавшая широкую перспективу
развития, дававшая ясный и определенный ответ на один из наи-
более запутанных вопросов государственной жизни и исходив-
шая от лица с таким авторитетом, вызвала острую полемику,
тем более что эти вопросы теперь стояли в центре внимания.
Они-то и были истинной злобой дня. Всем, к какому бы лагерю
они ни принадлежали, и реакции, и нарождающимся силам ре-
волюции, обще было чувство, что Россия стоит на перепутье.
Полемика вокруг статьи Чичерина снова и особенно отчетливо
показала, что в дворянстве существовали разные течения и что
те, кто говорил от имени дворянства, весьма далеки от сплочен-
ности.
В дальнейшем обсуждению подверглись две основные стороны
его статьи — данная им оценка правительственной политики
в дворянском вопросе и нынешнее положение самого дворянства
и то, что можно и допустимо для него сделать.
Не говоря уже о самой дворянской реакции, которая встре-
тила выступление Чичерина резко отрицательно, он со своим
призывом не вмешиваться в процесс естественной эволюции, пре-
доставив ей хирургически удалить все неприспособленное, опере-
дил и те круги, которые в общем исповедовали его воззрения.
Такой взгляд показался слишком радикальным московскому
предводителю дворянства кн. П. Н. Трубецкому. Он был одним
из первых, откликнувшихся на статью. О позиции, с какой ее
рассматривал московский предводитель, лучше всего говорит вы-
сказанная им претензия, что Чичерин не выступил с громким
осуждением тех, кто, по словам Трубецкого, со злорадством смот-
рит на разорение дворянства.6 И ответ Трубецкого был выдержан
в духе умеренной критики основных положений Чичерина, упре-
кавшегося в том, что, погруженный в абстрактные рассуждения,
он не дал дворянству практических указаний, как выйти из тя-
желого положения. Трубецкой, как видно, не уловил главного
в критикуемой статье, потому что именно в этом и состоял смысл
концепции Чичерина, предлагавшего дать вещам идти своим хо-
дом, не подставлять дворянству костылей, на которых оно все
равно далеко не уйдет. Выход должен был найтись сам, вернее,
дворяне сами должны его найти, каждый сам по себе, сдавая тем
самым как бы экзамен на право существования. Всякие «практи-
ческие указания», как это сделать, противоречили принципу, ко-
торый отстаивал Чичерин. И, видимо, не вполне это понимая,
в этом главном принципе Трубецкой с Чичериным расходился,
когда отстаивал необходимость оказания помощи дворянству,
перечисляя те меры, которые были намечены в записке предво-
6 Кн. Петр Трубецкой. Несколько слов по поводу статьи
Б. Н. Чичерина «О современном положении русского дворянства». С.-Пе-
тербургские ведомости, № 70, 13/25 марта 1897 г., стр. 1.
256
дителей, меры не только общего характера, такие как смягчение
протекционизма, понижение железнодорожных тарифов, но и
«некоторые желательные поправки к уставу Дворянского банка»,
передачу имений несостоятельных должников в опеку, введение
института срочнозаповедных имений и т. д., т. е. все то, что тя-
желым камнем ложилось на развивающийся в деревне капита-
лизм и означало бы консервацию в экономике несостоятельного
элемента, а в политике имело бы обязательным последствием
параллельное усиление и возрождение наиболее реакционных
тенденций. Но этого Трубецкой, очевидно, не понимал и не учи-
тывал вовсе эту сторону дела, находясь в том заблуждении, что,
отстаивая сохранение дворянства любой ценой, что бы оно со-
бой ни представляло, он в чем-то ограничивает правительствен-
ную власть. Свои рассуждения кн. П. Трубецкой как раз моти-
вировал еще и опасением, что с уходом дворянства место его
в аппарате управления будет занято чиновничеством, а он был
настроен решительно против этого.
Желал этого Трубецкой или нет, но в целом он оказывался
гораздо ближе к открытой дворянской реакции, чем к Чичерину.
Возражения Трубецкого и очевидное непонимание им сути
развитой Чичериным концепции побудили того снова взяться за
перо. Во второй статье Чичерина главное место занял анализ по-
ложения дворянства в современном обществе и современных ус-
ловиях в их взаимодействии и эволюции, а из этого в свою оче-
редь Чичерин выводил возможный и желательный для сословия
образ действий, устанавливая, в чем состоят истинные интересы
дворянства и где пролегает для него в конце XIX в. граница до-
стижимого. Он счел нужным еще раз подчеркнуть программное
положение своей первой статьи, настаивая на том, что дворян-
ство должно быть независимым элементом, который «не вопиет
о пособиях, не раболепствует перед властью в надежде на полу-
чение от нее выгод».7 Подробно развивалась мысль о бесполезно-
сти и даже вредности попыток оказания поддержки тем, кто са-
мостоятельно не может приспособиться к новой жизни. Спасти
гибнущее нельзя. Можно лишь продлить агонию, заражая все
вокруг. «Те имения, которые спасаются с помощью благотвори-
тельных капиталов или милостей правительства, запутываются
все в большие долги», — обобщал он накопившийся в этом отноше-
нии опыт. А между тем, делал Чичерин правильный вывод, «чем
более дворянство взывает о помощи, тем более оно признает свою
несостоятельность». Но более всего Чичерин заботился на этот
раз довести до сознания своих оппонентов мысль о взаимосвязи
общественных явлений, о существовании известных закономерно-
7 Б. Чичерин. Еще несколько слов о положении русского дворян-
ства (ответ кн. П. Н. Трубецкому). С.-Петербургские ведомости, № 86,
30 марта 1897 г., стр. 1—2.
17 Ю, Б, Соловьев
257
стей в общественном развитии, с которыми волей-неволей при-
дется считаться, о невозможности вернуться далеко назад, в дру-
гую эпоху, когда новый уклад за прошедшие после реформы
десятилетия утвердился и пустил глубокие корни, стал действи-
тельной основой происходящих в жизни страны процессов, «во-
адел,— писал он,— в наши привычки и нравы, можно сказать,
4 плоть и кровь русского общества».8 Он старался сделать ясной
безнадежность попыток строить будущее дворянства на возрож-
дении прошлого, на реставрации того, что было в XVIII и даже
XVII вв., что тогда естественно и необходимо вырастало из кре-
постного права и что теперь, без этой основы, повисало в воздухе.
Без крепостничества повисал в воздухе сословный строй, и Чи-
черин писал об его обреченности в новых условиях и о напрас-
ности усилий заново обособить дворянство в замкнутую касту,
а именно это было главным для дворянской реакции. «В этом
обнаруживается,— замечал он,— полное непонимание настоя-
щего положения». «Держаться последнего направления — значит
идти наперекор не только всему историческому развитию госу-
дарственной жизни,— обращал он внимание на главное,— но и
существующему у нас общественному строю, установленному
эпохой преобразований». Чичерин, напротив, призывал старое
дворянство сблизиться с новым буржуазным землевладением,
«образовать новый единый класс земельных собственников.
Надежда на возврат к старому становилась тем менее реаль-
ной, что дворянство перестало представлять собой однород-
ную массу. В нем образовались два «противоположных течения»,
•о чем со своей, конечно, интерпретацией писал в то же самое
время и Мещерский: «... одно — обращенное назад, другое — смо-
трящее вперед, одно — всего ожидающее от правительственных
милостей, другое — старающееся в себе самом найти силы для
обновления».9
Обе статьи Чичерина вызвали резкие нападки реакционной
печати во главе с «Московскими ведомостями». Его упрекали за
подразумеваемую им неизбежность и желательность реформиро-
вания государственного строя России. Опровержению концепций
Чичерина «Московские ведомости» посвятили серию статей, на-
писанных с претензией противопоставить Чичерину не отдельные
возражения, а контрпрограмму. Открыла ее статья «Б. Н. Чиче-
рин о дворянском вопросе», появившаяся 4 апреля 1897 г. Га-
зета, которая постоянно призывала к употреблению силы для
подавления инакомыслящих и для поддержания существовавших
в России архаичных порядков, теперь обвинила Чичерина в пре-
небрежении к слабым и в преклонении перед сильными, в про-
поведи беспощадной борьбы за существование. «Московские
8 Там же.
9 Там же.
258
ведомости» прежде всего категорически отвергли принцип свобод-
ного, беспрепятственного развития, бывшего основой отстаивае-
мых Чичериным взглядов. Они, напротив, выступили за самое
решительное, хирургическое вмешательство государства в про-
цессы экономической и политической жизни страны. «Борьба за?
существование и право сильного должны-де беспрепятственно
господствовать в современном нам обществе и, конечно, дойти
до апогея в будущем идеальном, вполне свободном государ-
стве»,10 — писали «Московские ведомости» в осуждение Чиче-
рина. Главным криминалом для газеты был практический вывод
из его либеральных воззрений применительно к дворянству — то,,
что Чичерин предлагал, как истолковывалось «Московскими ве-
домостями», «только бодро и спокойно смотреть, как теперь
исчезают те дворяне, которые не в силах выдержать борьбу заг
существование, и как впоследствии в той же борьбе исчезнет и
все дворянство вообще». Все это объявлялось наследием первых
пореформенных лет, и сам Чичерин фигурировал в статье как
«наивный мечтатель 60-х годов».
Пожалуй, самым тревожным и опасным была для «Москов-
ских ведомостей» проводимая Чичериным аналогия между исто-
рией России и историей Западной Европы, невысказанная, но
подразумеваемая мысль, что России предстоит пройти тот ж&
путь. А раз так, то, дописывала газета за Чичерина, пускаясь,
в теоретизирование, «гибель дворянства есть только первый шаг
к гибели монархии». Но возможности и скорее закономерности1
повторения уже известных событий на русской почве «Москов-
ские ведомости» признавать не желали. Газета стремилась дока-
зать неоднотипность России и Западной Европы, более того —
их полное несходство и противоположность. Таким образом, сла-
вянофильская теория самобытности России теперь вновь оживала,,
на этот раз в наиболее реакционной интерпретации. Практический
смысл самобытности для «Московских ведомостей» заключался
в том, что самодержавие в России будто бы не просто отличается
от абсолютизма в Западной Европе, а представляет собой нечто*
принципиально иное, а потому его судьба не будет повторением
того, что случилось с монархией в западных странах. Превратно»
толкуя прошлое и просто пускаясь в свободное фантазирование,
«Московские ведомости» постулировали, что «самодержавная
власть русских царей имеет совершенно иное происхождение и
совершенно иное значение, чем западный абсолютизм, возникший
на чуждой нам феодальной почве. Точно так же и русское служи-
лое, поместное дворянство по своему происхождению и значению
ничего не имеет общего с бывшим западным феодальным дворян-
ством, а потому и судьба русского дворянства и русского самодер-
10 Б. Н. Чичерин о дворянском вопросе. Московские ведомости,
№ 93, 4 апреля 1897 г., стр. 2.
17*
260
жавия, то есть судьба всей России, должны быть совершенно
иными, чем судьба Западной Европы».11
Декларируя это, «Московские ведомости» как нельзя более
четко засвидетельствовали, что они не желают признавать самых
очевидных фактов, принципиально игнорируют действительность,
и в этой позиции газеты отразился общий подход к основным по-
литическим проблемам многих из стоящих тогда у власти.
Считаясь, по-видимому, с тем, что не для всех подобное обра-
щение с историей окажется приемлемым и убедительным, «Мо-
сковские ведомости» выставляли и второе возражение, исходя на
этот раз именно из опровергаемой концепции. Если Россия и За-
падная Европа однотипны, то «для нас было бы безумием проде-
лать этот путь, коль скоро мы видим, что Европа, уничтожив
сословный строй и самодержавную монархию, идет по наклонной
плоскости к бездне социализма, являющегося ближайшим и есте-
ственным последствием демократического парламентаризма».
Знаменем газеты стала теория самобытности России, получив-
шая теперь наиболее реакционную за все время своего существо-
вания трактовку. Статья за статьей представляли собой вариации
на тему об исключительности и оригинальности русских порядков
и установлений. Неповторимым свойством России изображался
сословный строй, на котором держалось все государственное
устройство. Пренебрегая каким-либо правдоподобием, «Московские
ведомости» рисовали фантастическую картину дружной работы
сословий на пользу друг другу, сплотившихся в бескорыстном
служении государству. Их гармоничное сосуществование исклю-
чало какую-либо сословную рознь. Крестьяне и дворяне жили
в мире и во взаимном согласии, каждый исполнял свое предназна-
чение. «В конечном результате явление сословной розни оставалось
чуждым России до самого последнего времени»,12 — заявлялось
в газете. Но и теперь существует лишь «иллюзия сословной розни»,
которая обязана своим возникновением злонамеренной деятель-
ности интеллигенции. Чтобы сделать более доказательным тезис
о придуманных преимуществах сословного строя, газета сравни-
вала его то с армией, где каждый род оружия — т. е. сословие —
обособлен, каждый нужен, то с оркестром, с уподоблением сосло-
вий инструментам (дворяне — конечно, первые скрипки). На За-
паде, продолжая это детски наивное, но показавшееся «Московским
ведомостям» очень удачным сравнение,— «полная какофония».
Там, с пафосом обличали эти защитники обскурантизма во всех
его формах, воцарилась «первобытная, варварская борьба за су-
ществование», а власть находится в руках «случайных партий».13
11 Там же.
12 Сословная рознь. Московские ведомости, № 122, 5/17 мая 1897 г.,
стр. 1—2.
13 Дворянский вопрос. Московские ведомости, № 123, 6/18 мая 1897 г.,
стр. 1.
260
Эти простенькие софизмы звучали насмешкой над всей так хорошо
известной действительной историей, представляли собой самый
незамысловатый политический лубок, принявший на страницах
газеты совсем уже гротескные формы. Налицо было полное не-
приятие действительности конца XIX в., полный отказ считаться
с тем, что несли с собой современность, капиталистический способ
производства. Рассуждения о сословности выдавали ничем еще не
нарушенный дореформенный образ мыслей.
Позиция, занятая «Московскими ведомостями», говорила о том,
что отставание в политическом развитии идеологов русской реак-
ции измерялось многими десятилетиями.
Господствующий примитив, полная глухота ко всему, что нес
с собой наступающий XX век, лишь у немногих уступали место
более трезвому и осмысленному подходу к действительности. Те
из лагеря реакции, кто до некоторой степени учитывал особен-
ности переживаемого времени, кто был способен в какой-то мере
воспринимать реальный смысл происходящего, находились в яв-
ном меньшинстве. Взгляды этой части реакционного лагеря отра-
зились в статье кн. Д. Цертелева в «С.-Петербургских ведомостях».
Цертелев одинаково с «Московскими ведомостями» не принимал
тезиса Чичерина об обреченности унаследованного от крепостни-
чества сословного строя, не склонялся перед «мнимым авторитетом
истории». Он тоже считал то или иное решение дворянского во-
проса ключом к будущему государственному развитию России.
Сохранить дворянство значило для Цертелева возродить сословный
строй, делавшийся в представлении автора статьи остовом всего
общественно-государственного устройства России. Добиваясь этого
поворота к прошлому, Цертелев брал за основу своих рас-
суждений современные условия жизни. Он оперировал современ-
ными понятиями и не пробовал скрыть свои настоящие цели.
Если «Московские ведомости» в своих рассуждениях уходили от
действительного мира и обволакивали действительные отношения
в современном обществе туманом всяческих фантазий и выдумок,
приписывая неохотно признаваемые ими классовые противоречия
или, как они это по-своему называли, «сословную рознь» подстре-
кательству интеллигенции, то Цертелев снимал с них всякие по-
кровы. Он хорошо понимал (и это пугало его), что «народные
массы начинают все яснее сознавать, что для них важна не поли-
тическая свобода, не мнимое участие в верховной власти, а воз-
можность некоторой материальной обеспеченности, без которой
всякие политические права только призрак или лишнее бремя».14
И сословный строй был для него не тем хорош, что при нем
будто бы достигалась идиллия гармонического сосуществования
14 Кн. Д. Цертелев. К вопросу о современном положении рус-
ского дворянства. (По поводу статей Б. Н. Чичерина). С.-Петербургские
ведомости, № 109, 24 апреля 1897 г., стр. 1.
261
различных общественных групп, а тем именно, что он лучше по-
зволял держать в узде эту народную массу, затрудняя ей переход
к широкой классовой борьбе против эксплуататорского общества
в целом. «... стоит уничтожить сословные перегородки и экономи-
ческий антагонизм не только не ослабеет, а проявится с удвоенной
силой, так как тогда неравенство станет возможным только в этой
сфере и будет тем более чувствительно»,15 — достаточно реалисти-
чески оценивал Д. Цертелев вероятные последствия демократиза-
ции общества, которая противопоставит враждебные классы в уже
ничем не затемняемом антагонизме. Его вывод диктовался этим
опасением: «Для государства, пока еще не поздно, лучше сохра-
нить сословные привилегии и даже сословные предрассудки, чем
лишиться прочно организованного, сдерживающего элемента
в предстоящей всеобщей борьбе на экономической почве». Церте-
лев высказывал убеждения, что, поддерживая и реставрируя эти
пережитки крепостничества, самодержавная Россия будет гораздо
лучше подготовлена к отражению натиска народных масс на гос-
подствующие классы, чем буржуазный Запад. «Вот почему,— пи-
сал он, предвидя приближение решающей схватки,— самодержавие
и тесно связанный с ним сословный строй имеют в настощее время
не только национальное, но и мировое значение».
Развернутому реакцией во всех ее оттенках и разновидностях
наступлению на утверждающиеся в России общественно-экономи-
ческие отношения, на буржуазно-капиталистический строй —
а именно они и были в конечном счете объектом атаки — не про-
тивостояло ничего столь же организованного и целенаправленного.
О своей солидарности с Чичериным заявил в «С.-Петербургских
ведомостях» кн. Дм. Друцкой-Соколинский. Его статья снова под-
тверждала, что критика экономической политики правительства
исходила в первую очередь со стороны либерального крыла дво-
рянства. Друцкой-Соколинский упрекал «Московские ведомости»
в том, что они не только не осудили протекционизма, а, наоборот,
всегда были его ярым защитником, то есть проводником про-
граммы, «разорившей все русское землевладение, в том числе и
дворянское».16 «... они,— отмечал он коренное противоречие их
позиции,— предлагают помочь дворянству... вне условий, создан-
ных нашей экономической политикой... Как будет достигнута эта
цель, неизвестно». Вслед за Чичериным Друцкой-Соколинский
упрекал правительство и в том, что, пренебрегая материальными
интересами дворянства, оно потеснило его и в политической сфере,
когда создало институт земских начальников и подчинило земство,
хотя бы и с увеличенным дворянским представительством, над-
зору губернских властей. Это расценивалось как нежелательное
15 Там же.
16 Кн. Дм. Друцкой-Соколинский. Б. Н. Чичерин и «Мос-
ковские ведомости». С.-Петербургские ведомости, № 131, 16/28 мая 1897 г.„
стр. 1.
262
развитие «административного механизма в ущерб старинному
местному дворянскому самоуправлению».
Демонстрируя свое единомыслие с Чичериным, Друцкой-Соко-
линский, говоря о дворянстве, затрагивал, подобно Чичерину, тему
гораздо более широкую. Как для крайней реакции, так и для ли-
берального крыла дворянства дворянский вопрос был поводом,
чтобы перейти к обсуждению главных вопросов внутренней поли-
тики. И о земских начальниках Друцкой-Соколинский высказы-
вался отрицательно не только потому, что их появление в уезде
несколько отодвинуло местных дворян на второй план, но и по-
тому, что он не одобрял самого смысла и направления их дея-
тельности. «Постоянно воспитывать, постоянно держать в опеке
кого бы то ни было в виде общей меры положительно невозможно,
особенно если воспитываемым и опекаемым является такое гро-
мадное сословие, как крестьянство..., — писал он. — Под офи-
циальной оболочкой будет неминуемо беспрепятственно проходить
процесс самостоятельной жизни и с тем большей энергией, чем
более наружно он будет стеснен».17
Несколько статей о дворянстве в духе взглядов Чичерина по-
местило у себя «Новое время», довольно неожиданно оказавшееся
по этой причине в роли главного оппонента «Московских ведомо-
стей», которые начали, сразу взяв повышенный тон, вести с ним
полемику. «Новое время» было бесконечно далеко от какой-либо
намеренной оппозиционности и выступало несравненно бледнее и
слабее Чичерина. Более того, газета не покушалась сказать что-
либо резкое в адрес дворянства, и в весьма предупредительном
тоне, с многочисленными реверансами в сторону дворянства она
лишь старалась поставить дворянский вопрос в общий контекст
перемен последних лет XIX в., как-то убавить связанную с ним
одиозность. Позиция газеты была довольно верно подмечена Ме-
щерским, писавшим, что «Новое время», «надо отдать ему справед-
ливость, лавирует между Харибдою и Сциллою очень ловко, задав-
шись трудною двойною задачею не быть в разладе с правитель-
ственными намерениями и не идти против течения».18 Газета
сводила дворянский вопрос к поднятию производительности сель-
ского хозяйства вообще и к расширению прав земства, т. е. к уве-
личению влияния прежде всего дворянства на ход местных дел
с сохранением всех существующих общественных и экономических
отношений в общих чертах в прежнем виде. Рескрипт на имя
Дурново становился в таком толковании не точкой крутого изме-
нения прежнего курса, а еще одним шагом по пути осторожного,
с оглядкой назад, развития укоренившегося в России после отмены
крепостного права порядка.
17 Там же.
18 «Гражданин», № 35, 8 мая 1897 г., стр. 19 (Дневники, 4 мая
1897 г.).
263
Воспрянувшая после появления рескрипта крайняя реакция,
полемизируя на страницах «Московских ведомостей» и «Гражда-
нина» с «Новым временем», все более обнаруживала, насколько
далеко превосходят ее собственные замыслы эту скромную про-
грамму. Становившийся все отчетливее план состоял в том, чтобы
сместить страну с пути, по которому она шла с 1861 г. (пусть
не по прямой линии, а с зигзагами, с большими колебаниями и от
ступлениями назад), и покатить ее по наклонной плоскости
к прошлому уже без зигзагов и колебаний. Крайне переоценивая
силы реакции, «Московские ведомости» считают обстановку для
совершения этого переворота на редкость благоприятной. «Все
способствует тому, — с пафосом восклицали «Московские ведомо-
сти»,— чтобы мы снова устроились с надлежащей прочностью и
зажили спокойной и осмысленной жизнью в духе наших основных
верований, идеалов и представлений».19 Теперь они сочли возмож-
ным отбросить всякую маскировку и назвать целью восстановле-
ние дореформенных порядков уже в качестве системы, оповещая
о «твердом решении государственной власти достаточно сильными
мерами восстановить государственный сословный строй, существо-
вавший в дореформенную эпоху».20
Решение дворянского вопроса в смысле возвращения дворянству
прежнего значения, вторичное разделение общества на сословия
и подчинение их дворянству были рычагами для совершения за-
думанного переворота, возвращения страны на те позиции, с ко-
торых она ушла после отмены крепостного права. Конечно, ни-
какая сила не могла бы совершить такого грубого насилия над
жизнью, но то, что эта утопия появилась, что ее хотели сделать
основанием всей внутренней политики (ибо дворянский вопрос
в том виде, как его понимали и растолковывали «Московские ве-
домости», как главнейший государственный вопрос становился
осью всей внутренней политики), говорило о том, что часть пра-
вящих кругов уже мало чем была связана с действительностью и
двигалась вслепую. И если политика, по определению Бисмарка,
есть искусство возможного, то проповеди «Московских ведомо-
стей» и вместе с ними «Гражданина» были прямым антиподом
этого. Тот компас, который они давали власти, был безнадежно
испорчен, неизменно указывая ложное направление, он мог при-
вести самодержавие только к потрясениям и в конечном счете
к катастрофе. «Московские ведомости» и «Гражданин» показали
себя в этот период весьма опасными советчиками.
Не ощущая и не видя все более усложняющейся обстановки
внутри России и ее неблагоприятных для самодержавия измене-
19 Сословная рознь. Московские ведомости, № 122, 5/17 мая 1897 г.г
стр. 2.
20 Земство и дворянство. Московские ведомости, № 133, 16/28 мая
1897 г., стр. 1.
264
ний, они настойчиво толкали царизм на опрометчивые поступки.
Положение, определяемое быстро надвигающимся и уже начав-
шимся кризисом, требовало от власти предельной осмотритель-
ности, осторожного и гибкого маневрирования, а в это время
«Гражданин» печатал у себя такие рецепты урегулирования все
более усложнявшихся внутриполитических проблем: «Толпе до-
статочно крикнуть властным голосом: „на колени“, — и она ста-
нет на колени, обожая того, у кого достало силы власти подчи-
нить ее и упорядочить».21 Безмерное легкомыслие этой формулы
прямо граничило с политической хлестаковщиной, обнаруживая
абсолютное непонимание и отсутствие малейшего предчувствия
того, в какой сложный период вступает — да уже и вступило —
самодержавие.
Притупление способности наиболее реакционных кругов к об-
щей политической ориентации, полное смещение перспективы и
утрата чувства пропорции сказались в ряде связанных с реше-
нием дворянского вопроса проектов.
Оценки тех или иных явлений и вытекающие из них предло-
жения, если бы они получили практическое применение, грозили
серьезно подорвать устои, на которых покоился с таким пылом
защищаемый государственный строй. Реакционная мысль оказы-
валась в плену своих собственных построений.
Одно из самых значительных по своим возможным послед-
ствиям выступлений «Московских ведомостей» и «Гражданина»
касалось реорганизации государственного аппарата. Антагонизм
и даже раскол между дворянством и чиновничеством мог стать
главным итогом тех рекомендаций, с которыми обращались к вер-
ховной власти эти издания. Оба столь тесно связанные между со-
бой элемента теперь резко противопоставлялись друг другу.
Призывая к возрождению сословности, с чем связывалось воз-
вращение дворянству монополии управления страной на всех
уровнях государственной службы, «Московские ведомости» об-
винили в неблагонадежности, принципиальной, существующий
аппарат управления. Бюрократия, чиновничество становились
для газеты чем-то вроде ниспровергателей устоев, прямых пособ-
ников революционеров. Именно своим политическим противни-
кам — либералам приписывали «Московские ведомости» идею
«чисто бюрократической, сверху до низу системы управления»,
казавшуюся газете крайне вредной и опасной, ибо «при прочном
водворении начала бессословности бюрократическое чиновниче-
ство было бы глубоко демократизировано и, оставшись един-
ственным, способным к управлению слоем в России, не замед-
лило бы сплотиться и самозванно от имени народа в качестве
„просвещенного класса его“ добиваться конституции. Такой
21 Дм. Б о д и с к о. Дворянский вопрос — вопрос государственный.
Гражданин, № 37, 15 мая 1897 г., стр. 6.
266
исход совершенно неизбежен, — категорически формулировала
газета свою уверенность в политической ненадежности чиновни-
чества,— и к нему несомненно привело бы повсеместное воцаре-
ние у нас бюрократии».22 23 Те, кто попадает в аппарат власти при
ныне действующей системе,— это «первые встречные», которые
должны уступить свое место «наиболее способным, наиболее про-
свещенным, наиболее опытным», «лучшим людям».
Этот выпад оказался лишь началом целой кампании, направ-
ленной против бюрократии, в которой «Московские ведомости»
действовали бок о бок с «Гражданином». На другой день после
первой вылазки «Московские ведомости» поместили статью, ко-
торую следовало бы назвать антибюрократическим манифестом.
В ней объявлялось, что «лучших людей» аппарату управления
может дать «лишь сословная, наследственная, традиционная дво-
рянская среда». Лица другого происхождения, которые во все
большем количестве заполняют правительственные канцелярии,
независимо от своих способностей и даже именно благодаря им
признавались решительно негодными для государственной
службы. Газета особенно предостерегала именно против способ-
нейших— этих «выскочек службы», «удачливых карьеристов».2а
«Эти случайные люди,— предостерегала газета,— как показывает
нам история России, могут обладать блестящими способностями,
могут отличаться тонким знанием своего дела, неутомимым тру-
долюбием; но слабую их сторону составляет неустойчивость по-
литических принципов, смутное понимание чувства долга и от-
сутствие безграничной преданности монарху». Это была полити-
ческая компрометация чиновничества, огулом обвинявшегося
в лице достигших наиболее высоких степеней сочленов не более
и не менее как в политической неблагонадежности. О них гово-
рилось как о «не признающих для себя ничего священного». Но
и этих неумеренных обличений редакции показалось недоста-
точно, и чтобы уже окончательно дискредитировать носителей
описываемых «пороков», газета, не произнося самого слова, на-
зывала их изменниками. «В минуту расстройства и опасности...
такие люди становятся опаснейшими элементами, и тем опаснее,
чем они способнее»,24 — выводили «Московские ведомости» что-то
вроде нового политического закона.
И для «Гражданина» высшие бюрократические сферы были
переполнены людьми неблагонадежными, отчасти по неведению,
а отчасти и сознательно колебавшими устои самодержавия. И он
тоже не находил достаточно сильных слов для своих обличений.
По аттестации Мещерского, «высшая среда» в Петербурге суще-
22 Дворянский вопрос. Московские ведомости, № 103, 16/28 апреля
1897 г., стр. 2.
23 Московские ведомости, № 104, 17/29 апреля 1897 г., стр. 1.
24 Там же.
266
ствовала в климате, где не было «ничего положительного, ничего
безусловного, ничего исторического, ничего народного, ничего
священного и ничего строго обязывающего. Наоборот, в этой
атмосфере все относительно и условно, и вследствие этого все
шатко и разнузданно, ибо подчиняется... исключительно заботе,
как согласить требования европейской политической цивилиза-
ции, по-своему извращенно понимаемой, с потребностью Русского
государства, еще извращеннее понимаемого».25 Дезавуируя выс-
шую бюрократию, «Гражданин» открывал причину, толкнувшую
его к этому. Если «Московские ведомости» объясняли занятую по-
зицию больше соображениями абстрактного порядка, то для
«Гражданина» дело решала линия петербургских бюрократических
сфер в дворянском вопросе, какой она представлялась Мещер-
скому. Бюрократический Петербург обвинялся в безразличии
и даже в прямой нерасположенности к дворянству. «Большинство
чиновничества, хотя и дворянского происхождения», относилось
к нему будто бы «несочувственно».26 Вот как описывалось поло-
жение съехавшихся в начале мая в столицу предводителей дво-
рянства для участия в обсуждении проекта о понижении
платежей заемщиков Дворянского банка: «Вообще, если их при-
мерять к Петербургу в его ensemble, они кажутся чем-то вроде
жителей другой планеты, попавших сюда с заботами своей, но
совсем чужой Петербургу атмосферы. Сановник смотрит на этого
свалившегося к нам предводителя... с видимым оттенком сожа-
ления. Его физиономия говорит: „Мне жаль тебя, несчастный
предводитель чего-то несуществующего", — и слушает он этого
предводителя, говорящего о нуждах дворянства, с тем же лицом,
с каким слушают бред душевнобольного.
Другой сановник выражает своею физиономиею слова: „Опять
за подачками приехали"».27
Это было для него уже не новое явление, потому что и при
создании института земских начальников, вспоминалось Мещер-
скому, в высших сферах преобладал скептицизм.28 Прошлое и
настоящее убеждали его в том, что с «Петербургом ничего не
поделаешь».
Эти воинственные наскоки на бюрократические сферы изда-
ний, рекламировавших себя в качестве дворянских органов,
могли лишь затруднить удовлетворение дворянских домога-
тельств, а кроме того, претворение на практике программы
«Московских ведомостей» и «Гражданина», выдвижение в ка-
25 Петербургское и русское дворянство. Гражданин, № 41, 29 мая
1897 г., стр. 3.
26 Дм. Б о д и с к о. Дворянский вопрос — вопрос государственный.
Гражданин, № 39, 22 мая 1897 г., стр. 3.
27 Гражданин, № 34, 4 мая 1897 г., стр. 20 (Дневники, 2 мая 1897 г.).
28 Петербургское и русское дворянство. Гражданин, № 41, 29 мая
1897 г., стр. 3.
267
честве главного критерия при определении на государственную
службу происхождения, рядом с которым способности и пригод-
ность к делу были чем-то второстепенным, повлекло бы за собой
паралич государственного аппарата, и без того буксовавшего на
ровном месте, и самодержавие уже из одного чувства самосохра-
нения не могло положить эти советы в основу практической
деятельности, как бы оно им ни сочувствовало.
Конечно, все обвинения в адрес правящих сфер были до кари-
катурности преувеличены. Едва уловимый либерализм, а вернее
сказать — просто способность в какой-то мере считаться с дей-
ствительностью некоторых их представителей, невероятно разду-
вался. Умеренных консерваторов выдавали за ниспровергателей
сущего, между тем как петербургская бюрократия в массе твердо
стояла на страже существующего порядка. В том и заключался
парадокс, что бюрократия, охраняя персонифицируемый ею госу-
дарственный строй, не была заинтересована в коренной рекон-
струкции громоздкого, неповоротливого правительственного меха-
низма, мало годившегося для резких рывков и бесшабашных
экспериментов. Но существующий порядок и общий ход дел не
удовлетворял дворянскую реакцию, которая как раз стремилась
к коренным переменам, к решительной ломке строя жизни, уста-
новившегося в стране после 1861 г., потому что только таким
образом можно было бы совершить реставрацию в намечаемых
масштабах. На этой почве и возникло расхождение между
частью бюрократии и дворянской реакцией. Кроме того, нужно
было быть политическим слепцом, чтобы вовсе не осознать, какие
потрясения ждут страну и сам царизм на этом рискованном пути.
И отнюдь не все представители высших бюрократических и пра-
вительственных сфер готовы были ринуться в авантюру, какой
было разрушение всего созданного за десятилетия, а дворянская
реакция именно так ставила вопрос. Далеко не все в этих кругах
поддерживали и предыдущие продворянские меры, круто ломав-
шие пореформенные порядки, о чем теперь в обвинительном тоне
напоминал «Гражданин». Далеко не для всех консервативно и
даже реакционно настроенных кругов политика слепой реакции
была единственно возможной политикой.
Провоцируя разлад между дворянством и бюрократией, край-
няя реакционная печать вместе с тем повела дело к серьезному
обострению отношений внутри самого дворянства. Его неоднород-
ность, и экономическая, и политическая, сознавалась с давних
пор и в правительственных сферах. Естественна была неодина-
ковость и даже известная противоречивость взглядов и целей
мелкого, среднего и крупного дворянства, конечно, совмещав-
шаяся с общностью основных классовых интересов.
Невероятно гипертрофируя эти различия, «Гражданин» и
«Московские ведомости» принялись изображать крупнопоместное
дворянство, или лендлордов, — название, которое приобрело на
268
их страницах бранное значение, — непримиримым противником
среднепоместного дворянства и вообще дворянского дела. Развер-
нутая кампания, как и направленная против чиновничества,
отличалась крайней несдержанностью и по форме, и по содер-
жанию. Лендлорды, по уверению «Гражданина», состояли
в союзе с заклятым врагом дворянства, которым числился «ин-
теллигент».29 Интеллигенты же действуют заодно с поляками и
евреями, и все вместе готовят гибель дворянству. Дворянские
верхи будто бы на стороне этого альянса — в этом для автора
не было ни малейшего сомнения. «В унисон с этими господами
поет земельная аристократия, богатые и знатные дворяне, поло-
жение которых обеспечено», — обличал он. В статье делалась
попытка объяснить причины этого странного явления: «Эти
люди считают себя выше поместного дворянства, относятся
к нему с некоторым презрением, свысока и желали бы, пожалуй,
сокращения этого дворянства, чтобы превратиться в лендлордов
и явиться единственными распорядителями деревни». Внушая
это себе, Дм. Бодиско приходил в воинственное расположение
духа и, переходя на терминологию из военной области, писал
в заключение: «Дворянский вопрос находится в положении
армии, окруженной со всех сторон полчищами врагов, если и не
храбрых, то во всяком случае вооруженных. Казалось бы, из
этого положения нет выхода. Остается сложить оружие и сдаться!
Но этого не будет». Этот воинственный задиристый тон в даль-
нейшем звучал не раз, когда «Гражданин» писал о крупном дво-
рянстве. Неделю спустя та же тема была развита уже самим Ме-
щерским, обвинившим «петербургское», т. е. наиболее богатое и
обеспеченное, дворянство во враждебности ко всему остальному
сословию. «Дворяне-магнаты» якобы зашли в этом даже дальше
тех, кого он считал открытыми политическими противниками.
Они и были настоящими творцами антидворянского климата
в Петербурге. Они говорят о дворянском деле, «поставленном на
очередь государственных вопросов самим государем, с сомнением,
с пренебрежением, с насмешкою».30
Вместе с высшей бюрократией сановное, родовитое дворян-
ство, представленное главным препятствием на пути осуществле-
ния воли царя, чем-то вроде политической оппозиции, тоже ста-
новилось объектом политической компрометации.
Действительное отношение обеих сил к дворянству и дворян-
скому вопросу получило у крайне правых весьма причудливое
отображение.
Бесполезные для установления действительной позиции как
верхушки бюрократии, так и высших слоев дворянства агрессив-
29 Дм. Бодиско. Дворянский вопрос — вопрос государственный.
Гражданин, № 39, 22 мая 1897 г., стр. 3.
30 Петебургское и русское дворянство. Гражданин, № 41, 29 мая
1897 г., стр. 2.
269
яые выступления «Московских ведомостей» и «Гражданина»
важны как свидетельство того разлада и разброда, в котором
пребывал лагерь реакции в момент, когда предполагалось со-
вершить смену курса.
Неистовые нападки на чиновничий и дворянский Петербург
служили косвенным признаком того, что осуществление про-
граммы наиболее реакционных кругов дворянства будет далеко
не легким делом и что в правящих сферах крайняя реакция
не может рассчитывать на безусловную поддержку своих притя-
заний. Кроме того, еще раз обнаружилось, до какой степени
сами эти притязания превосходят все реально достижимое, на-
столько оторвались от действительности и грубо ошибаются в ее
оценке вдохновители развертывавшегося наступления крайних.
Но как бы ни были нежизненны, примитивны, а то и просто
нелепы предлагавшиеся ими решения и методы, деятельность
этой фракции привлекает особое внимание не только потому, что
зголос ее заглушал все остальные, но и потому, что на самом
вверху власти она приобретала все большее влияние. Николай II,
только еще учившийся царствовать, проходил ее школу. Пока не
известно, как преломлялись в это время в его сознании настав-
ления «Гражданина». Что же касается «Московских ведомостей»,
то они сыграли выдающуюся роль в его политическом воспита-
нии, как видно из письма царя великому князю Сергею Алек-
сандровичу. «Мне чрезвычайно нравятся статьи и вообще тон
этой газеты, и я успел уже почерпнуть из нее кое-что полезное
для себя»,31 — с некоторым даже пылом информировал Николай
18 февраля 1897 г. наиболее чтимого им члена романовской
«фамилии.
События, приведшие к созыву Особого совещания по делам
дворянства, острая полемика в печати, вспыхнувшая в этой связи,
и открывшиеся в ходе ее далеко идущие замыслы крайней дво-
рянской реакции, наконец, уже выявившиеся разногласия в пра-
вительственных сферах относительно положения дел дворянства
и, главное, способов к его укреплению показали, что на очередь
дня поставлен один из наиболее спорных и вместе с тем наибо-
лее значительных вопросов общественно-политической жизни
России.
Взятый широко, он ставил перед самодержавием необходи-
мость выбора основного направления внутренней политики.
На дворянском землевладении и практиковавшихся помещи-
ками приемах хозяйствования держалась вся система крепост-
нических пережитков, душившая развитие новых капиталисти-
ческих отношений, экономически и политически тянувшая
Россию назад, живой нитью связывавшая ее с дореформенной
31 ЦГАОР, ф. 648, on. 1, д. 71. Письмо Николая II вел. кн. Сергею Алек-
•сандровичу от 18 февраля 1897 г., лл. 17—17 об.
270
эпохой. Созданием Особого совещания теперь выдвигалась на
первый план и требовала разрешения общая проблема — идти ли
по пути дальнейшего укрепления и умножения этих мертвящих
остатков прошлого уклада, как это делалось в царствование'
Александра III и как это причудливо уживалось с одновремен-
ным всемерным поощрением развития самых современных форм
капитализма, когда был твердо установлен курс на развитие*
собственной промышленности, или преклониться перед необхо-
димостью приспособления к развивающейся новой общественно-
экономической формации, имея перед глазами судьбу западноев-
ропейских монархий и монархов, не сумевших вовремя этого
сделать. Собравшись с силами, крайняя дворянская реакция эту
последнюю возможность намеревалась решительно перечеркнуть^
приступив вместо этого к возрождению дореформенных поряд-
ков в надежде пересилить уже накопившуюся инерцию движе-
ния по пути буржуазного перерождения экономического и
социального организма страны и связывая эту реставрацию*
с возвращением дворянству прежнего безраздельного господства.
Такого рода глубокий стратегический прорыв к прошлому
потряс бы до самых оснований всю уже установившуюся жизнь
страны, сделал бы напрасными все многолетние усилия государ-
ства создать в России промышленность, крайне затруднил бы
дальнейшее развитие уже вполне утвердившегося нового эконо-
мического уклада.
Предыдущие дебаты в правительственных инстанциях ясно*
показали, что сторонники совершения этого поворота далеко еще-
не стали большинством. С разных сторон и по причинам самого*
неодинакового свойства они наталкивались на препятствия или
даже на прямое противодействие проводимому ими курсу. Впро-
чем, при системе самодержавия это не могло иметь решающего*
значения, потому что не большинством голосов определялось
направление политики, а еще чаще решение того или иного»
конкретного дела. Царской резолюцией могло утверждаться и
утверждалось мнение меньшинства, как бы оно ни было мало.
Тем более что и само большинство не представляло собой спло-
ченной группы, а было механическим соединением разных силг
по тем или иным причинам не шедшим до конца за реакцион-
нейшей частью дворянства. При отсутствии не только партий,,
но сколько-нибудь организованных постоянных групп в прави-
тельственных кругах, объединяемых единством взглядов и поли-
тической программы, заменявшихся в лучшем случае изменчи-
выми по составу, случайными, временными объединениями тех
или иных сановников, которые в общем могли придерживаться
противоположных взглядов на основные вопросы и поддержи-
вали друг друга для достижения ограниченных конкретных
целей, при этой аморфности политической жизни в высших
сферах, при общей незначительности тогдашних правительствен-
271
ных деятелей гораздо большее значение, чем образование боль-
шинства, приобретала позиция наиболее видных и влиятельных
членов правящей верхушки или из правительства, или из числа
близких к царю лиц.
В конце XIX в. в правительственной среде доминировала
фигура Витте. Опираясь на прежнюю безусловную поддержку
Александра III, Витте и в первые годы царствования Николая II
продолжал сохранять (больше по инерции) значительную долю
своего влияния. Руками Витте продолжали делаться важнейшие
дела, и теперь от того, как он станет действовать, во многом
зависело, какой оборот примет дворянский вопрос.
Его недавняя контрзаписка, его конфликт с Дурново в связи
с попытками последнего превратить государственное казначей-
ство в кассу помощи дворянству, его обостренная реакция на
рескрипт о созыве Особого совещания по делам дворянства дают
необходимый материал для уяснения его взгляда на возникшую
проблему.
Точку зрения Витте, как и самую обстановку, в которой на-
чалось обсуждение Совещанием дворянского вопроса, особенно
со стороны закулисных влияний, оказывавшихся на Витте, еще
полнее позволяет представить завязавшаяся в это время его
полемика с кн. Мещерским, когда тот сделал попытку заручиться
поддержкой министра в реализации задуманной и пропаганди-
руемой «Гражданином» и «Московскими ведомостями» смены
курса.
В конце апреля 1897 г. Мещерский обратился к Витте с пись-
мом, убеждавшим его широко пойти навстречу дворянским
требованиям.32 Оно совпало, очевидно, по времени с обсуждением
представления Министерства финансов о понижении платежей
с должников Дворянского банка, а шире — об основах финансо-
вой политики относительно дворянства. Тогда-то и произошло
столкновение с И. Н. Дурново. Для Витте это были напряжен-
ные, трудные дни. Его резкий язвительный ответ Мещерскому
был, по-видимому, непосредственным отголоском этой острой
схватки. «Вы не поверите, многоуважаемый князь, с какою жад-
ностью я читал Ваше сердечное ко мне письмо. Читал и все
ждал, может быть, действительно князь мне даст в заключение
хороший совет — что сделать для дворянства. Но сделать разум-
ное. Никто более меня этого не желает! — восклицал Витте. — Но
пустить не фейерверк, а сделать что-либо очень существенное
и дорогостоящее, но государственно разумное».33
32 Обнаружить его в фонде Витте, где хранятся адресованные ему
письма Мещерского, не удалось.
33 ЦГИА, ф. 1622, on. 1, д. 1018. Письмо Витте В. П. Мещерскому
1 мая, б/г, л. 231 об. — Год можно с достаточной уверенностью определить
по ответу Мещерского на это письмо, датированному 9 мая 1897 г.
272
При полной определенности и тона, и содержания ответа Ме-
щерский, однако, не пожелал увидеть в нем последнее слово
Витте. 9 мая он написал ему новое письмо, подробно объяснив
своему корреспонденту, на какой рискованный путь вступает он,
препятствуя удовлетворению дворянских притязаний. Вкрадчивое
по тону, угрожающее по смыслу обращение Мещерского — этот
«совет друга», как он его называл, было серьезным предостереже-
нием строптивому министру. В письме открывались действитель-
ные связи и отношения в самодержавном государстве, основой
которого продолжало оставаться дворянство. Настала, внушал
Мещерский Витте, «историческая минута», когда нужно решить
дворянский вопрос, и от того, как теперь Витте ею воспользуется,
и будет зависеть его собственная будущность. Взяв дворянское
дело в свои руки, Витте может заслужить «любовь дворянства,
а не ненависть, как теперь».34 Витте предлагалось поразмыслить
над тем, стоит ли пренебречь этим советом, имея в виду, что
дворянство «все-таки есть главная сила, вводящая людей в исто-
рию». Для Витте будет лучше не становиться поперек пути
этой «главной силы», а пойти вместе с нею, иначе можно ока-
заться висящим в воздухе, потому что никакой другой опоры
у него быть не может. «Я не верю ни в прочность Вашу, ни
в прочность Вашего дела, пока Вы окружены такими стихиями
ненависти, и, наоборот, я твердо убежден, что Вы очень много
выиграете, превратив эту ненависть к Вам дворянства — при
полном индифферентизме других Вами облагодетельствованных
сословий — в восторженную благодарность». Все в руках Витте —
и его собственная судьба, и судьба дворянства. «И по уму, по
энергии, по инициативе Вы один можете повести дворянское дело
к прочному и успешному исходу», — льстил ему Мещерский, хотя
это не было всего лишь только дипломатическим преувеличением
силы Витте. Но, подчеркивалось в письме, зависимость двусторон-
няя: «... в роли, как теперь, вождя оппозиции Вы испортите дво-
рянское дело, что несомненно, — соглашался Мещерский, — и
испортите все свое дело, что еще более несомненно», — предрекал
он неизбежное крушение карьеры самого Витте на этот послед-
ний случай. А пока он предлагал Витте как раз тот самый
план приступа к решению дворянского вопроса, который только
что неожиданно пустили в обращение пятеро предводителей
дворянства и который именно в день 9 мая был отвергнут в Ко-
митете финансов при содействии петербургского, московского и
херсонского предводителей. Не зная, конечно, об этом совпаде-
нии и о том, как вели себя дворянские представители, Мещерский
был, однако же, подготовлен к неудаче, признаваясь в том же
письме, что, возможно, он обращается совсем не по адресу и цель
34 ЦГИА, ф. 1622, on. 1, д. 446. Письмо В. П. Мещерского Витте 9 мая
1897 г., л. 1.
18 Ю. Б. Соловьев
273
Витте состоит в другом, а в чем именно, это Мещерский выска-
зал, сославшись на разговор с лицом, будто бы хорошо знавшим
Витте. Этот литературный прием, часто им употреблявшийся,
позволял ему от имени кого-то третьего сказать многое из того,
что от своего собственного имени сказать было невозможно.
Введенный Мещерским персонаж утверждал, что Витте «нена-
видит дворянство». Мало того, он сознательно стремится к тому,
чтобы «создать новое сословие денежного люда прямо для заме-
щения им дворянства».35 Цель эта, конечно, им тщательно скры-
вается, и, тайно стремясь погубить дворянство, Витте все время
«ведет под маскою двойную игру». Он дает дворянам новые по-
блажки, новые отсрочки, снимает с торгов имения и вместе с тем
«наверняка ведет все дворянство к погибели своими меро-
приятиями, начиная с кредитов и кончая даже проектами кажу-
щихся облегчений». Чтобы убедиться в справедливости сказан-
ного, достаточно взглянуть на окружение Витте в Министер-
стве— это все сплошь «либералы, ненавидящие дворянство».
И уж если Витте «возьмет какую-либо роль, то разве роль Дан-
тона». Конечно, открыто расписаться под этим обвинительным
актом Мещерский никак не мог, но достаточно было и того, что
эти слова его «смутили», ибо, давал Мещерский почувствовать
свою солидарность со своим alter ego, «я сам, глядя на Вас,
теряюсь в непонимании многого».36
Письмо говорило о том, насколько превратно понимали пред-
ставляемые Мещерским круги деятельность Витте и общее на-
правление проводимой им политики. Он рисовался им чуть ли
не Мефистофелем, поставившим своей главной целью удушение
дворянства и прикрывающимся маской его защитника. Во всех
его поступках видели одно коварство. Даже то, что все многочис-
ленные льготы помещикам при их неумении хозяйствовать дей-
ствительно зачастую оборачивались им во вред, относили за счет
изощренного макиавеллизма Витте. Смысл его деятельности,
таким образом, неузнаваемо искажался.
Витте, считаясь с опытом истории и особенно с примером
Западной Европы, действительно полагал, как об этом будет ска-
зано подробнее в своем месте, что общественная эволюция пове-
дет к смене землевладельцев как наиболее богатого и влиятель-
ного класса промышленной и финансовой буржуазией. Он видел
в этом основной закон, который совершится независимо от чело-
веческой воли и желаний. А дворяне одинаковых с князем
Мещерским взглядов понимали дело так, что Витте будто бы
поставил эту трансформацию главной целью своей деятельности.
Закономерность, с которой он считался как человек реалистиче-
ского взгляда на вещи, они изображали делом его рук.
35 Там же, лл. 1 об.—2 об.
30 Там же.
274
Но и в какой-то степени осознавая углублявшуюся трещину
в отношениях с Витте, крайнее крыло дворянства все-таки не
теряло еще надежды привлечь его на свою сторону уже хотя бы
потому, что действительно, зная тех, кто правил Россией, нельзя
^ыло и надеяться, чтобы кто-нибудь другой, кроме него, мог бы
взять на себя такую задачу, как воскрешение старорежимного
дворянства, а вместе с этим и капитальную реставрацию доре-
форменного устройства вообще.
Состав Особого совещания по делам дворянства и его первые
же шаги подтвердили, что без содействия Витте оно не сможет
далеко уйти. Членами Особого совещания были первоначально
назначены министры Двора, внутренних дел, земледелия, юсти-
ции и финансов, а также Н. С. Абаза, А. Н. Куломзин,
В. К. Плеве, С. Д. Шереметев и Д. С. Сипягин. Прекрасно
знавший тех людей, кто стоял на самой вершине власти,
А. А. Киреев так отзывался об участниках Совещания: «Дворян-
ское дело поручено особой Комиссии, но боже какой состав!!! Ех
officio в ней есть и умные люди (Муравьев, Витте), но соб-
ственно по выбору попали четыре дурака, из коих один дрянной
лгунишка, — Дурново председатель! Воронцов, Шереметев, эти
хоть порядочные люди (хотя история Воронцова с 4000000 очень
некрасива), и Сипягин!
Бедный, бедный царь!! Вот уж правда: хоть шаром покати!
Никого!».37
Впоследствии, уже в ходе работ Совещания, членами его
были последовательно назначены гр. Голенищев-Кутузов, това-
рищ министра внутренних дел кн. А. Д. Оболенский, управ-
ляющий Дворянским банком кн. А. А. Ливен, управляющий де-
лами Совещания, товарищ государственного секретаря А. С. Сти-
шинский, член Государственного совета Шидловский, министр
народного образования Н. П. Боголепов, военный министр
А. Н. Куропаткин, гр. Н. А. Пратасов-Бахметев и предводители
дворянства Л. М. Муромцев (Рязанская губ.), П. А. Кривский
(Саратовская губ.), А. А. Арсеньев (Тульскаягуб.),кн.П. Н. Тру-
бецкой (Московская губ.), А. Д. Зиновьев (Петербургская губ.),
кн. Б. А. Васильчиков (Новгородская губ.), М. М. Леонтьев
37 РО ГБЛ, ф. 126, к. 12. Дневник А. А. Киреева, запись в апреле
1897 г., б/ч, после 13 апреля, л. 114. — О проделке Воронцова рассказывает
запись от 25 декабря 1896 г.: «Невероятное, оказавшееся верным. Ворон-
цову выдано за имение Саратовское 42 000 дес. 3 500 000 р. (потом выяс-
нилось, что 4 000 000, — Ю. С.) из числа несчастных 5 000 000, милостиво
назначенных царем для помощи бедному дворянству. Делалось это через
Крестьянский банк... Можно ли (о нравственной стороне дела я не го-
ворю) так глупо, пошло глупо компрометировать бедного царя! Точно
нельзя было просто перевести на Воронцова те же миллионы в виде ка-
ких-нибудь кабинетских приисков или какой-нибудь концессии жел. до-
роги или чего угодно. По зачем восстановлять все дворянство против
царя?!» (там же, л. 100).
18*
275
(Владимирская губ.), В. А. Капнист (Харьковская губ.)у
А. П. Струков (Екатеринославская губ.).
О значении, которое придавалось Совещанию, можно судить
по испрошенному Дурново у царя повелению, чтобы на заседа-
ниях присутствовали сами министры, а не посылали вместо себя
своих товарищей.38
Работа Особого совещания началась 10 мая, когда его члены
встретились для обсуждения программы и каждый должен был
высказаться о том, что следует сделать для дворянства, т. е. вы-
явить свое понимание дворянского вопроса. Это и было сделано
в записках, представленных всеми участниками Совещания.
В подавляющем большинстве это был скороспелый плод поспеш-
ных и недолгих размышлений. Из разнообразных, несхожих
между собой, случайных предложений вытекало, что дворянский
вопрос не занимал большинство участников Совещания до того
момента, когда им пришлось вплотную с ним столкнуться. Замет-
ное исключение поэтому составили две записки Витте, содержав-
шие определенную программу. Их основная мысль сводилась
к тому, что «потребности дворянского землевладения никак не
могут быть отделены от нужд землевладения вообще и в особен-
ности крестьянского», и потому Витте предлагал провести «все-
стороннее исследование русской деревни с точки зрения как
экономических ее нужд, так и вообще ее бытовых условий»,39
занявшись, «в частности», как было сказано во второй записке,
и положением поместного дворянства,40 подходя к этому с точки
зрения того, что оно не может быть улучшено «на почве исклю-
чительно сословных мероприятий». В практическом аспекте Витте
предлагал углубленно изучить состояние деревни, не ограничи-
ваясь рамками обычного статистического исследования. План
этой работы был изложен в объемистом «очерке программы
исследования экономического положения поместного дворянства
и других классов сельского населения Европейской России».
Спустя пять лет его предложение осуществилось в созыве Осо-
бого совещания о нуждах сельскохозяйственной промышлен-
ности. Но пока что среди своих теперешних коллег Витте ока-
зался в видимом меньшинстве. На сходных позициях стоял один
только Куломзин, заявивший, что благосостояние дворянства
находится в тесной связи с благосостоянием крестьянства, и
отстаивавший необходимость детального изучения крестьянской
общины.41 В том же смысле высказался и А. С. Ермолов, но в це-
лом его записка может служить примером соединения самых
разных начал, среди остальных она была, быть может, наименее
продуманной и наиболее эклектичной.
38 ЦГИА, ф. 1283, on. 1, д. 236, л. 14.
39 Там же, д. 4, заключение министра финансов, л. 98.
40 Там же, л. 197.
41 Там же, л. 50.
276
Большинство нашло совершенно излишним заниматься, па
выражению гр. Шереметева, «безбрежным и необъятным».42
Однако Витте отнюдь не противостояла сколько-нибудь сплочен-
ная группа. Отказом принять предложенную им программу
общность остальных членов Совещания в значительной мере
исчерпывалась, и теперь, намечая практические действия, каж-
дый выступал более или менее обособленно, что, конечно, не
исключало общей реакционной направленности внесенных пред-
ложений. Реакция заговорила в полный голос в записках Сипя-
гина, Воронцова-Дашкова. Опять обнаружилось, что дворянский
вопрос будет служить как бы осью поворота к дореформенным
порядкам. Сипягин полагал нужным усилить влияние уездного
предводителя дворянства да и самого поместного дворянства
в уезде, считал желательным повысить значение сословного ценза
при вступлении на государственную службу.43 Рассуждая одина-
ковым образом, Воронцов-Дашков заявлял, что в деревне насту-
пил хаос и в целях упорядочения необходимо разработать новое
положение о «сельских обывателях», в уезде же ввести единовла-
стие. «Многовластие, — утверждалось в его записке, — с послед-
ствиями бездействия власти настойчиво требует укрепления
должности начальника уезда, каковым, казалось бы, мог явиться
уездный предводитель дворянства».44
Участники Совещания высказались и о способах упрочить
экономическое положение дворянства. Сипягиным, Ермоловым,
Шереметевым, Голенищевым-Кутузовым было высказано предло-
жение распространить дворянское землевладение на Сибирь.
Укрепление же его в нынешних границах предполагалось осущест-
вить путем создания майоратов, как намечал Воронцов-Дашков,
или учреждением дворянских опек для заведования имениями не-
состоятельных должников Дворянского и других земельных бан-
ков, как это предполагали сделать Сипягин, Ермолов и Воронцов-
Дашков. Что же касалось специально Дворянского банка, то
Ермолов предлагал развить его деятельность по выдаче ссуд для
приобретения дворянами новых земель, выставляя в качестве
образца Крестьянский банк. Ермолов вместе с Сипягиным пред-
лагал также подумать об «урегулировании» рабочего вопроса и
передвижении сельскохозяйственных рабочих на заработки,
перекликаясь здесь с Воронцовым-Дашковым. Снова ставилась
под удар общая финансово-экономическая политика, «стремя-
щаяся, по выражению Сипягина, по-видимому, главным образом
к усилению средств государственного казначейства и заботя-
42 Там же, записка гр. С. Д. Шереметева, л. 25; см.: там же, записка
И. Л. Горемыкина, лл. 13—14.
43 Там же, записка Д. С. Сипягина, л. 36.
44 Там же, л. 47 об.
27Т
щаяся о торгово-промышленной отрасли русской экономической
жизни в ущерб другой ее отрасли — землевладению».45
В таком же духе рассуждал в своей записке Ермолов, кото-
рый полагал нужным не только отказаться от «одностороннего
покровительства» промышленности, но и вообще попридержать
развитие крупной промышленности, поощряя мелкую и вместе
с ней кустарное производство.46 Возникновение подобных мыслей
объяснялось не одной реакционностью. Наряду с ней сказывалась
слабость подготовки участников в области экономики. Некоторые
далеко еще не успели понять истинного значения экономической
стороны в современной им жизни вообще и того, что касалось
положения и будущего дворянства в особенности. Сипягин и
Шереметев открыто сознавались в своей некомпетентности в том,
что собственно и должно было решить судьбу дворянства. Да и
вообще с точки зрения Шереметева в основу работы Совещания
следовало положить тот принцип, что «при всей важности мате-
риальной стороны вопроса — заботы об оной при всем их значе-
нии не должны быть поставлены во главу угла, а должны усту-
пить вопросам, касающимся духовной и политической жизни
дворянства, как более существенным и возвышенным».47
В целом поданные записки составили весьма пеструю кар-
тину. Они показали, что среди участников Совещания преобла-
дает тип реакционера-оппортуниста без широкого государствен-
ного кругозора, без ясной программы, неспособного сколько-
нибудь глубоко проникнуть за поверхность явлений и разглядеть
действие основных факторов, определяющих экономическую и
политическую эволюцию современной им жизни и общую ее
направленность. Она становится тем более пестрой, что некото-
рыми наиболее реакционно настроенными членами Совещания
были высказаны мнения, которые могли бы у «Московских ведо-
мостей» и у «Гражданина» вызвать новые нападки на бюрокра-
тию, будто бы зараженную либерализмом и недостаточно рьяно
отстаивающую, по их убеждению, дворянские интересы. Вряд ли
могло встретить их одобрение заявление Сипягина, что все во-
просы следует рассматривать на Совещании под углом зрения
«государственной пользы, а не исключительно сословных интере-
сов и что те преимущества или льготы, которые будет признано
необходимым в той или иной области даровать дворянскому со-
словию, не должны нарушать права и без особой государствен-
ной необходимости затрагивать интересы прочих сословий импе-
рии».48 С некоторыми вариациями эту же мысль высказали Ше-
реметев, Куломзин, Ермолов, Муравьев.49 Согласие по этому
45 Там же, лл. 37 об.—38.
46 Там же, л. 145.
47 Там же, л. 25 об.
48 Там же, л. 35 об.
49 Там же, лл. 25, 50, 145, 1G6.
278
важному предмету Куломзина с его бледного оттенка бюрократи-
ческим либерализмом и Сипягина, ни к какому либерализму
в любых его оттенках и разновидностях отношения не имевшего,
вновь указывало на отсутствие в Совещании какой-либо группи-
ровки с определенной программой, на зыбкость и неопределен-
ность позиций его участников.
Журнал Совещания, представленный царю с изложением
программы и общего взгляда на дворянский вопрос, не оказался
простым обобщением .этих неоднородных мнений.
Располагая не более чем отрывочными наметками и черно-
выми набросками, канцелярия Совещания под руководством
А. С. Стишинского составила в сущности новый документ. Па
своему политическому звучанию он вполне соответствовал точке
зрения наиболее реакционной части дворянства. Формулировка
принципиальной задачи Совещания была как бы списана у «Мо-
сковских ведомостей» или «Гражданина». Сохранение дворянства
ставилось необходимым условием сохранения существующего
строя. «Здесь речь идет об одном из главнейших устоев государ-
ственного здания,— с предельной четкостью разъяснялся смысл
и содержание предстоящей работы,—об устое, который необхо-
димо сохранить от разрушения и упрочить, без чего едва ли воз-
можно будет сохранить само здание в том виде, в каком оно су-
ществует уже несколько веков».50 В основу предстоящей работы
Совещания тем самым полагалась вполне материалистическая
мысль о классовой природе самодержавия, о невозможности для
него обойтись без дворянства, если оно хочет остаться тем, чем
оно было на протяжении столетий. Установление этой зависи-
мости, а вместе с тем и желательности сохранения в нетронутом
виде всей архаики самодержавия закономерно подвело состави-
телей журнала к предложению возродить дворянство в его ста-
ром средневековом качестве одновременно служилого и земле-
владельческого сословия. В этом сочетании усматривали они era
«государственное значение». И только такое дворянство и за-
служивает внимания Совещания, доказывалось в журнале. Лич-
ные дворяне трактовались в нем как совершенно самостоятель-
ная сословная группа, «не имеющая ничего общего с действи-
тельным, т. е. потомственным, дворянством».51 Чуждым помест-
ному дворянству признавалась и другая категория дворянства —
достигшие соответствующих степеней чиновники. В стремлении
по возможности сузить этот источник пополнения сословия
в журнале предлагалось не давать дворянства «за заурядную»
канцелярскую службу». В логическое развитие высказанных по-
ложений конкретной непосредственной целью Совещания указы-
50 Там же, журнал Особого совещания по делам дворянства, № 1, за-
седания 10, 18, 25 мая 1897 г., л. 186.
51 Там же, л. 186 об.
27&
валось «прочное на будущее время укрепление дворянства в...
двойственном значении служилого и землевладельческого
класса».52 Что касается первого, то здесь имелось в виду не про-
стое право служить, каким и без того располагало дворянство,
а создание ему в возрождение давно прошедшего времени неко-
его монопольного положения, ибо, обосновалась выдвинутая пре-
тензия, «служба его, в особенности по местному управлению, не
может быть без существенного ущерба для государственных ин-
тересов заменена привлечением на это поприще лиц иных сосло-
вий».53 Поэтому, конкретизировалась эта тема в объяснительной
записке к журналу, дворянству «надлежало бы предоставить и
отличные в сем отношении права».54
Задача закрепить дворянство во втором качестве представля-
лась составителям журнала гораздо более трудной, принимая во
внимание, что дворянское землевладение из года в год сокраща-
лось, в последнее же время, констатировалось в журнале, «пере-
ход дворянских земель во владение лиц других сословий, посте-
пенно возрастая, принял угрожающие размеры, дающие право
утверждать, что поместное дворянство тает на наших глазах».55
Предотвращение «имеющего столь пагубное значение» дальней-
шего сокращения дворянского земельного фонда, должно было,
говорилось в журнале, «составить предмет особливой заботли-
вости правительства». Что же рекомендовалось предпринять?
Установить полную неотчуждаемость дворянских поместий от-
казались из опасений понижения цен на землю. Закрепления
земли в дворянских руках намечалось достичь путем создания
заповедных имений и установления предела дробимости земель-
ной собственности, т. е., не внося ничего нового, возвращались
к тому, с чего начала Комиссия Н. С. Абазы. С этими двумя ме-
рами «коренным образом связаны судьбы означенного землевла-
дения». Они требуют «безотлагательного, но вместе с тем и
весьма осторожного разрешения». Но и заповедность, и недро-
бимость имений, какое бы значение им ни придавалось, имели
пока что чисто умозрительный интерес. Это было делом буду-
щего. Гораздо более практический интерес должен был приоб-
рести для дворянства вопрос о том, как быть с сотнями миллио-
нов рублей, уже полученных под залог имений и которые еще
предполагалось получить. С этой стороны для государственного
казначейства снова во весь рост вставала угроза громадных по-
терь, так как вопреки только что появившемуся указу о пониже-
нии платежей должников Дворянского банка, куда Витте преду-
смотрительно вставил пункт, исключавший возможность каких-
52 Там же, л. 187.
53 Там же, л. 186 об.
64 Там же, л. 199 об.
55 Там же, л. 189.
280
либо изменений Устава вплоть до конверсии выпущенных банком
облигаций, Совещанию предлагалось заняться «коренными осно-
ваниями существующей системы ипотечного кредита в видах
выяснения соответствия ее нуждам дворянского землевладения»56
и потому коснуться устава банка. В каком направлении должен
был идти пересмотр действующих положений, легко было понять
из предложения найти такой способ взыскания долгов с дворян,
чтобы можно было избежать хозяйственного расстройства име-
ний, т. е. банкротства несостоятельных должников, имея здесь
образцом законодательство в отношении крестьян, не допускав-
шее продажи необходимого для ведения хозяйства инвентаря.
В систему мер по укреплению дворянского землевладения вклю-
чено было также предложение распространить его на окраины
и в Сибири.
Как бы ни были важны по отдельности или все вместе наме-
чаемые меры, наибольшее значение, как отмечалось и в других
подававшихся от имени дворянства документах, имело общее на-
правление финансово-экономической политики. Но в этом во-
просе журнал не обнаружил сколько-нибудь заметной оппози-
ционности проводимому курсу. Он оказался далек от чичерин-
ской мысли о невозможности какого-либо серьезного улучшения
в положении дворянства при существующей финансово-экономи-
ческой политике. В нем лишь отмечалась желательность пони-
жения железнодорожных тарифов и пошлин на некоторые сель-
скохозяйственные орудия, однако это сопровождалось категори-
ческой оговоркой, что «общие основания действующей системы
таможенного покровительства не должны быть поколеблены: это
было бы совершенно невозможно, как с точки зрения устойчи-
вости нашей тарифной политики, так и ввиду необходимости
быть вполне вооруженными при предстоящих в будущем заклю-
чениях торговых договоров с иностранными государствами».57
Здесь Витте мог торжествовать победу, но в целом и во многих
частностях журнал стоял в видимом противоречии с проводимым
им курсом и его взглядами, о чем Витте не замедлил дать знать
официально.58 Он подает царю обширную контрзаписку, помечен-
ную 20 июня. Витте изложил в ней теорию самодержавия, его
организации и сущности, как он это понимал. Она с особенной
отчетливостью показала, насколько противоречивой политической
фигурой был сам Витте. Он и его оппоненты в этой полемике
как бы поменялись ролями. Обыкновенно ему, действовавшему
в сознании роли и значения материального фактора и сильному
материалистичностью и реализмом своей аргументации, ее соот-
ветствием наличной обстановке, приходилось опровергать умо-
56 Там же, объяснительная записка, лл. 200 об.—202.
57 Там же, л. 203.
58 Там же, письмо Витте Дурново от 6 июня 1897 г., л. 177 об.—179.
281
зрительные построения своих противников, вскрывать их расхож-
дение с действительностью. В этом же случае реалистами, верно
указавшими, на каких основах держится самодержавие, оказа-
лись авторы журнала, назвавшие вещи своими именами, а с до-
мыслами, грубо искажавшими действительный ход истории, вы-
ступил Витте. В понимании развития и формирования русского
государства он показал себя заурядным славянофилом, стремя-
щимся выдать некоторую отсталость, замедленность и вялость
русской политической жизни за достойную преклонения само-
бытность. Мир реальных отношений получил в записке самое
фантастическое преломление. Центром развернутой им аргумен-
тации была попытка доказать бессословность самодержавия. Со-
словную основу он объявлял принадлежностью европейского мо-
нархизма, всякого сходства с которым следует решительно избе-
гать. В подрыв главного тезиса журнала Витте утверждал, что
«русское государственное здание, в противность западноевропей-
ским, не создалось на почве ранее существовавших сословных
устоев и совсем не на этих устоях покоится», что будто бы «со-
биратели русской земли не застали на Руси никаких сословий,
никаких организованных общественных групп, с которыми бы
приходилось им бороться». Набросав эту фантастическую кар-
тину устройства русского общества, находившуюся на уровне
того, что печаталось в «Московских ведомостях» и «Гражда-
нине», сущность своей концепции Витте сформулировал в афо-
ризме: «Не имея противников, русская верховная власть не нуж-
далась и в союзниках». Эта самодовлеющая, сама себя создавшая
власть располагала полной свободой рук, «действовала,— уверял
Витте,— единственно в целях государственных». Все сословия
были для нее одинаково равны. «Все они, каждое на своей чреде,
несли государственное тягло, какое возлагалось на них верхов-
ной властью для общей всего народа пользы».59 В этой этатист-
ской, доведенной до абсурда схеме дворянство не имело никаких
прав на привилегированное положение, и его значение как
опоры самодержавия в произвольно сконструированной Витте
общественно-государственной конструкции категорически отвер-
галось. Витте специально привел данное в журнале определение
роли дворянства, чтобы заявить о своем безусловном несогласии
с ним. Сам он рассматривал дворянство лишь как «высшую на-
родную среду», в которую был открыт доступ всем достойным
элементам общества. В записке рисовалась некая идеализиро-
ванная корпорация, в каждом поколении обнимавшая почти всех
«лучших людей». Недавние крепостники, которые теперь всерьез
намеревались возродить дореформенные порядки, изображались
59 ЦГАОР, ф. 543, on. 1, д. 495. Замечания статс-секретаря Витте по
поводу журнала Особого совещания по делам дворянского сословия,
20 июня 1897 г., л. 44 об.
282
бескорыстным рыцарством, полностью свободным от каких-либо
«узкосословных притязаний: в этом смысле можно сказать, что
у нас никогда не было дворянства, но были лишь дворяне».60
От действительного дворянства и его действительной роли в этих
рассуждениях ничего не осталось. Кроме того, конечно, записка
преследовала и определенные тактические цели. Произвольное*
обращение с историей имело для Витте самый утилитарный
смысл — распространяясь о мнимых заслугах и бескорыстии дво-
рянства, так что в некоторых местах он был не отличим от дво-
рянских изданий, Витте подкреплял этими фальшивыми аргу-
ментами предлагаемые им практические действия, резко шедшие
в разрез с выставленной в журнале программой. Ссылаясь на вы-
думанное прошлое, он высказывался против всякого ограниче-
ния доступа в дворянство, чего добивалась противная группа.
Он считал неправильным стремиться к расширению дворянского
представительства на службе и не соглашался с тем, что появле-
ние вместо дворян в аппарате управления лиц других сословий
будет иметь вредные последствия. Наоборот, именно закрепление
государственной службы за дворянством могло причинить госу-
дарству «существенный вред». Равным образом он был против-
предоставления дворянским учреждениям наблюдательных функ-
ций за деятельностью некоторых отраслей управления — учебной
и др. Необходимо, внушал он, оберегать «престиж государствен-
ной власти». Резкий протест вызвало у него предложение под-
крепить дворянское хозяйство средствами казны. Подобная поли-
тика, запугивал он Николая, может вызвать якобы отсутству-
ющую до того «сословную рознь», «обыкновенно порождаемую
преимущественными заботами верховной власти о каком-либо
одном сословии — и притом за счет прочих сословий».61 Чтобы
это произвело на Николая нужное впечатление, Витте объявил
осуждаемый им образ действий свойством внушавшей царю
глубокую антипатию конституционной монархии, привлекающей
этим способом поддержку политических партий. «Но русское са-
модержавие, к великому нашему счастью, не нуждается ни
в поддержке партий, ни в голосах»,—высказывал он свое основ-
ное убеждение, соответствовавшее в таком виде образу мыслей
самого царя, смыкаясь в этой проповеди крайнего этатизма
с «Московскими ведомостями» и «Гражданином». Из всей разви-
той Витте концепции естественно вытекал вывод, что предстоя-
щая работа Совещания будет полезной «лишь в том случае, если
при разрешении всех предстоящих обсуждению вопросов будут
иметься в виду сословные интересы дворянства лишь постольку,
поскольку таковые совпадают с общегосударственными интере-
сами всей страны».62 Политика поощрения и открытой поддержки
60 Там же, л. 45 об.
Там же, лл. 46—47.
62 Там же, л. 47 об.
28а
дворянства отвергалась, таким образом, и как чуждая самодер-
жавию, и как ненужная, и, наконец, как весьма для него опасная.
Особенно подчеркивалась именно опасность для самодержавия
отождествить себя с дворянством. Витте предостерегал еще
в преамбуле записки: «Всякое уклонение от исторически сложив-
шегося уклада русского самодержавия, всякое толкование его
в свете чуждого нам европейского монархизма с его сословной
основой есть безусловный вред для русской национальной идеи
самодержавия, а следственно, и тяжкая угроза русской государ-
ственной жизни»,— писал Витте, полностью разделяя теорию
самобытности России, бывшую антитезой его собственной дея-
тельности, сблизившей Россию с Западной Европой и далеко по-
двинувшей развитие в стране капиталистического уклада. В этом
выразилось одно из основных свойств Витте — способность сов-
мещать в себе, в своем мировоззрении и практических действиях
несовместимые вещи. Всей своей деятельностью он оправдывал
высказывание о нем Победоносцева. «Витте умный человек...
но он весь составлен из кусочков»,63— говорил тот в 1902 г. Ки-
рееву. В Витте уживались и реакционнейшие утопии, и самый
трезвый и реалистический подход к действительности, и близо-
рукость, и глубокая проницательность, умение видеть картину
главных жизненных процессов в ее эволюции. То, что он созда-
вал одной рукой, он разрушал другой, и этот парадокс обос-
тренно заявил о себе тем фактом, что его союзниками оказыва-
лись его принципиальные противники, в чем заключалась осо-
бенность не одного Витте в правящей верхушке. Не он один
тянул назад, намереваясь идти вперед. В противоречиях полити-
ческого мировоззрения Витте и ряда других представителей пра-
вящих сфер выражалась общая парадоксальность всей внутрен-
ней политики самодержавия, которое одновременно и всячески
подгоняло развитие капитализма и всячески тормозило его.
Острая противоречивость создавшегося положения, всей прово-
димой внутренней политики, особенно со стороны экономики,
еще очень плохо сознавалась правящей верхушкой. В ней сосу-
ществовали не только представители этих обоих направлений,
но и сами они, случалось, совмещали в себе противоположные
тенденции. Бывало и так, что разделяемые коренными расхожде-
ниями, не всегда, впрочем, ясно осознаваемыми, сторонники того
или иного курса могли в некоторых случаях выступать сов-
местно, чтобы в конечном счете вернее разойтись. Решительно
разошлись в конце концов Витте и Победоносцев как наиболее
яркие выразители двух противоположных начал — один, могу-
щественно подгонявший процесс буржуазного перерождения Рос-
сии, а другой, все делавший, чтобы этого не допустить, чтобы
63 РО ГБЛ|, ф. 126, к. 13. Дневник А. А. Киреева, запись 25 апреля
1902 г., л. 139.
1284
заморозить страну. Но и тот и другой были убежденными эта-
тистами и ревниво оберегали государственную власть (не в по-
следнюю очередь свою собственную власть) от каких-либо обя-
зывающих отношений. Витте не напрасно обращался в апреле
к Победоносцеву с сетованиями на созыв Особого совещания по
делам дворянства. Тот тоже решительно не сочувствовал поли-
тике, отождествлявшей государство с дворянством. Витте играл
наверняка, когда познакомил Победоносцева со своей контрза-
лиской, прося держать ее в тайне.64 Он встретил с его стороны
полное и безусловное одобрение. «Тема, которая затронута в Ва-
шей записке, широка и глубока очень, — давал Победоносцев
высокую оценку трактату Витте, — и раскрыть всю эту глу-
бину—великая задача, которой ныне никто не исполнит, ибо,
к несчастию нашему, люди, наверху стоящие, потеряли голову».65
Но Победоносцев критически относился не только к нынешним
правителям, «потерявшим голову». У него были претензии и
к их предшественникам, тоже проводившим, по его мнению,
в корне неправильную политику. Неправильность же состояла
в том, что «со времени самого освобождения крестьян прави-
тельство как бы забыло о народе, положившись на то, что для
него все сделано дарованием ему свободы. А народ стал нищать
и падать». Проявляя далее и знание дела, и известный реализм,
Победоносцев довольно точно передал смысл правительственной
политики перед лицом этого явления, все усиливая свое осужде-
ние этой политики именно в связи с неприкрытой опорой на
дворянство. «Потом, когда уже ясно стало, что с нищетою хаос
бесправия воцарится в деревне, принялись, увы, только за мысль
обуздывать народ.
И создано учреждение земских начальников с мыслью обуз-
дать народ посредством дворян, было забыто, что дворяне одина-
ково со всем народом подлежат обузданию.
И так пошло дело дальше вплоть до дворянской комиссии, ко-
торая, надо полагать, должна служить тем, что зовется couronne-
ment de Fedifice (увенчанием здания, — Ю. С.), фабрикуется ве-
нец благополучия для дворян».
Сокровенную причину своей солидарности с Витте Победо-
носцев выдал именно словами, что дворяне вместе со всем наро-
дом подлежат обузданию. Это было сказано не только этатистом,
но политиком, видевшим угрозу дальнейшему существованию
самодержавия не со стороны народа, а со стороны дворянства.
В условиях России либеральная оппозиция имела питательной
средой некоторые крути дворянства, и это ее родство с ним опре-
деляло всю ее слабость, анемичность и даже известную искусст-
64 Она была послана 23 июня. См.: Красный архив, № 5 (30), 1928,
стр. 101.
65 Красный архив, № 5 (30), 1928, стр. 101 (письмо Победоносцева
Витте).
285
венность. Но независимо от ее реальных возможностей, когда
после царствования Александра III появилась обманчивая уве-
ренность, что с революционным движением справились, в пред-
ставлении Победоносцева источником опасности для самодержа-
вия стало дворянство, которое поэтому и нужно было обуздать.
Этого взгляда Победоносцев держался до самого конца своей
политической карьеры, возлагая все свои надежды на крестьян-
ство, видя в нем действительную и непоколебимую основу ца-
ризма. Дворянство и крестьянство он резко противопоставил
в дни революции 1905 г., во время июльских совещаний в Петер-
гофе, где вырабатывались тогда положения о законосовещатель-
ной Думе. «Исторические предания,— утверждал он,— твердо*
держатся в одном крестьянстве. Даже и в настоящее время фи-
зиономия крестьянства осталась неизменной. Не то стало с дво-
рянством, в него все входят новые служилые люди, и нельзя
себе дать ясный отчет, чем теперь представляется дворянство.
А говоря о крестьянстве, мы ясно знаем, о чем мы говорим, мы
понимаем, что такое крестьянство, и тут ошибок быть не может.
Крестьянство — господствующее зерно населения».66 Вот какой
иллюзией, не ему одному, впрочем, свойственной, питалось нерас-
положение Победоносцева к дворянству, вот на какой почве на-
шел он общий язык с Витте, но сам Витте отнюдь не был в та-
кой мере под властью заблуждений своего временного союзника,
имея иные побуждения и иные основания для намечаемого им
в отношении дворянства курса. Наряду с общегосударственными
воззрениями Витте его действия в создавшейся конкретной
обстановке определялись тяжелой борьбой, которая была ему
навязана становившимся все более агрессивным дворянством^
представляемым «Московскими ведомостями» и «Гражданином».
Непомерные домогательства первенствующего сословия, изло-
женные еще в предводительской записке 1896 г., будь они удо-
влетворены, привели бы в полное расстройство только что и
с большим трудом налаженные государственные финансы. С про-
ведением в жизнь точки зрения, изложенной в журнале, повисал
в воздухе весь курс финансово-экономической политики. Но*
записка Витте не была только тактическим ходом, хотя сообра-
жения тактики значили во все более накалявшейся обстановке
много при ее составлении. Если отвлечься от соображений так-
тики, его взгляд на дворянство и на принципы и направление
внутренней политики самодержавия сформировался под влия-
нием некоторых общих размышлений, связанных с экономиче-
ской и политической эволюцией современного ему мира. И, по-
видимому, в экономическом плане, всегда имевшем для Витте
особый вес, жизнеспособность крупного, т. е. поместного, земле-
м Петергофские совещания о проекте Государственной думы. Ber-
lin, б/г, стр. 201—202.
286
владения, внушала ему большие сомнения. В этом смысле боль-
шой интерес представляют его маргиналии на записке, составлен-
ной в Министерстве финансов, в которой анализировалось, что
такое вообще дворянство как сословие и какова его роль с точки
зрения интересов самодержавного государства, выяснялось, что
нужно и что можно для него сделать.
Возможно, что авторство записки принадлежало А. Оболен-
скому, тогдашнему главе Дворянского банка. Как отражение рас-
пространенных в то время представлений о преимуществах мел-
кого хозяйства перед крупным в ней приводилось мнение, что
«<сельское хозяйство в формах крупного землевладения обречено
на неминуемую гибель. Задержка может быть лишь временной,
а потому серьезно надо думать лишь о наименее болезненном
процессе прекращения традиционного хозяйства главным обра-
зом двумя путями: земельной парцелляцией и примирением
с фактом самой ничтожной земельной ренты».67 Позиция Витте
не была здесь однозначной. Он не принимал эту теорию в той
категорической форме, в какой она была изложена, но ее сущ-
ность, видимо, казалась ему верной. По поводу обреченности
крупного землевладения Витте написал: «Англия сие не доказы-
вает», но он, как будто противореча этому, согласился с мыслью
о неизбежности прекращения «традиционного хозяйства», заме-
тив: «... это, к сожалению, правдоподобно, судя по ходу дела
с 70-х годов». Комментируя далее то место, где высказывалось
предположение, что «предрекаемая гибель крупного землевла-
дения быть может окажется отодвинутой в такое будущее, где
на помощь ему придут и более благоприятные экономические ус-
ловия»,68 Витте ограничился одним только восклицанием: «Дай
бог!»,—в котором ясно проглядывал его скептицизм насчет та-
кой возможности.
Уже один факт его сомнений относительно судьбы дворян-
ского землевладения много значил при выборе политики в дво-
рянском вопросе. Но, помимо соображений экономического по-
рядка и опасений гибельных последствий для проводимого им
курса, которые имело бы удовлетворение дворянских притязаний,
значительную роль играла его оценка общей политической си-
туации, его взгляд на сущность современного исторического про-
цесса, в соответствии с которым, как он его понимал, и следует
сообразовывать действия государства. На эти темы Витте вы-
сказался, правда, уже несколько лет спустя, в письмах Мещер-
скому, сформулировав в них в самом общем виде свое полити-
ческое credo.
Переписка возникла в связи с пребыванием царя во Франции
67 ЦГИА, ф. 593, on. 1, д. 351. Записка неизвестного о дворянстве,
л. 84 об. — См. замечания Витте на полях этой записки.
68 Там же, л. 85.
287
осенью 1901 г. Мещерский был крайне недоволен выступлени-
ями социалистической печати, обличавшей существующие в Рос-
сии порядки. Ответ Витте показал, что его дружба с Мещерским
основывалась на значительной разнице в политическом мировоз-
зрении. «Душою,— писал Витте,— я возмущаюсь статьями части
французской прессы (социалистической), рассудком такое на-
правление понимаю и даже считаю неизбежным». Следовавшее
затем рассуждение о том, что составляет основу современной по-
литической эволюции, общий анализ политического положения
и выводы из него ставили Витте и Мещерского на диаметрально
противоположные позиции. «Что бы ни говорили, а в душу че-
ловека вложена идея справедливости, которая не мирится с нера-
венством — с бедствием одних в пользу других,— от каких бы
причин сие не происходило. В сущности, по моему убеждению,,
это корень всех исторических эволюций. С развитием образова-
ния народных масс — образования не только книжного, но и об-
щественного (железные дороги, воинская повинность, пресса и
проч.) сказанное чувство справедливости, вложенное в душу че-
ловека, будет все более и более расти в своих проявлениях».69
Правильно увидев главную особенность переживаемого времени,
его главную пружину, пробуждение к активной политической
жизни всей народной массы, Витте признал закономерными и
неизбежными общественные перевороты, когда власть пыталась
стать на пути этого неудержимого движения миллионов. «Эти
проявления могут являться и в формах закономерных, если за-
конодательство считается с этими естественными проявлениями,
и в формах эксцессов, если этому чувству не дается закономер-
ного выхода (гильотина, санкюлоты, разрывные бомбы), в фор-
мах возмутительных, но едва ли устранимых». В современном
ему мире Витте связывал это пробуждение к политической жизни
широчайших народных масс с определенным общественно-поли-
тическим движением — социализмом. Видя в нем выразителя их
глубочайших жизненных устремлений, он считал его силой, ко-
торой принадлежит будущее. Об этом было заявлено в новом
письме МещерсКому на эти же темы. «Везде социализм делает
громадные успехи, в Германии он более научен и серьезен, а по-
тому, может, и более опасен. Это, как я Вам писал, неизбежное,
по моему убеждению, течение, в основе исходящее из природы
вещей. Его не минешь».70 Так понимая сущность и содержание
исторического процесса, Витте без всякого перехода, что так
было ему свойственно, от этого глубокого осознания первоосновы
всего политического развития, от зрелого реализма тут же ушел
в утопию, делая из верной констатации выводы гротескно невер-
69 Там же, ф. 1622, on. 1, д. 1018. Письмо Витте Мещерскому от
7 октября [1901 г.], л. 148 об.
70 Там же, лл. 148 об.—149, 201 об.—202.
288
ные. Ибо, продолжая свои рассуждения о будущем, он дал такую
альтернативу, стоящую перед Европой,— самодержавие или со-
циализм. Только эти государственные формы, доказывал он, мо-
гут удовлетворить народные массы, дать им ту жизнь, к которой
они стремятся. «Спасение от такого положения вещей заклю-
чается только в самодержавии, но самодержавии, сознающем
свое бытие в охране интересов массы, сознающем, что оно зиж-
дется на интересах общего блага, или же в режиме социализма,
существующего ныне лишь в теории».71
Самодержавие представлялось ему наилучшим ответом, ка-
кой мог дать старый мир на поставленные жизнью, пробуждав-
шимся народным самосознанием требования. «.. .по моему убеж-
дению, течение это (социализм,— Ю. С.) менее всего опасно при
самодержавии, но самодержавии, опирающемся на весь народ,
о нем заботящемся, — с девизом „все для общего блага“».72
Тот же строй, который существовал на Западе в форме буржуаз-
ной республики, Витте не считал жизнеспособным, видя в нем
только промежуточную стадию развития. «Республика буржуаз-
ная это nonsense», —писал он Мещерскому. «.. .буржуазная рес-
публика. .., — уверял он,— менее, чем монархия, удовлетворяет
идеям социализма», и отсюда вывод: «...республика сделается
социалистической или погибнет, и явится монархия, но монархия,
имеющая идеалом блага обиженных»,73—утверждал Витте,
всерьез считая, что монархия известных его времени форм спо-
собна стать защитницей обездоленных, считая, следовательно,
возможным такое невероятное сочетание, как социалистическую
монархию. В основе этого заблуждения лежала мысль об абсо-
лютной свободе государственной власти, будто бы не связанной
ни с какими классами и даже ни с какими группами. В этих
представлениях его отчасти укреплял, а возможно, и навел на них
пример Бисмарка, который «все сие отлично понимал, и он был
первейший социалист, проведший ряд мер, которые временно
дали другое течение дела в Германии».
Имея перед глазами этот пример, Витте, как видно, своими
путями шел к идеям зубатовщины, но, дойдя до самой зубатов-
щины, он, и очень быстро, от нее отшатнулся и, таким образом,
практикой своих действий опроверг в скором будущем собствен-
ные идеи о придуманном им фантастическом, действующем во
имя общего блага, самодержавии. Он же в разрешение этого па-
радокса стал одним из главных обвинителей вел. кн. Сергея
Александровича, практические действия которого как нельзя бо-
лее соответствовали развиваемой им теории. Но, еще и до того
как наступило время действовать, а значит, убедиться в непри-
71 Там же, л. 202.
72 Там же, л. 202.
73 Там же, л. 149 об.
19 Ю. Б. Соловьев
289
ложимости выдуманной Витте утопии к действительности, его
ближайшее знакомство со всем механизмом самодержавной
власти, его глубокое знание людей, эту власть воплощавших и
менее всего способных навести на мысли о бескорыстной заботе
о народе, делают загадкой появление иллюзии о так хорошо и со
всех сторон известном ему предмете. Все же независимо от этой
аберрации Витте сумел оценить силу социализма. С нею, беря
развитие России в перспективе, и надо было в первую очередь
считаться самодержавию, которое он настойчиво теперь побуждал
перехватить у социализма его лозунги. Возвращение к средневе-
ковью, реставрация средневековых конструкций, когда приходи-
лось конкурировать с социализмом, было для него нелепостью.
Возрождение дворянства в дореформенном виде, когда социализм
стучался в дверь, означало бы не просто ошибку государственной
власти, а подрыв самой основы, на которой держался царизм.
Учреждение Совещания по делам дворянства и изложенная
в первом журнале программа противоречили, таким образом, и об-
щей политической концепции Витте, и связанными как с ней, так
и с практическими заботами о предотвращении расстройства го-
сударственных финансов его взглядами специально на дворянский
вопрос. Но он уже не мог ничего изменить. Все его старания
повлиять на царя оказались тщетными, и 5 июля 1897 г. первый
журнал Совещания получил санкцию Николая. Это был несом-
ненный успех противной стороны. Однако в целом обстановка
складывалась для нее неблагоприятно. Предыстория Совещания
и в особенности последний конфликт явственно обнаруживали,
что в правительстве нет единства, что в нем существуют важные
разногласия и Совещание послужит к их новому углублению.
Оно собственно открывало новую эпоху кризиса верхов, когда
в правящих сферах завязывалась борьба по ряду важнейших
проблем, от того или иного способа решения которых зависело
направление всей внутренней политики самодержавия. Дворян-
ское Совещание вместе с валютной реформой, а затем иностран-
ными капиталами и земским и студенческим вопросами вызвало
острые столкновения в верхах, знаменуя наступление нового
этапа политического кризиса самодержавия. Правительство при-
шло в состояние глубокого разброда. Единой политической про-
граммы и вытекающей из нее практической линии действий оно
не имело. Сами силы реакции также были разобщены. Они могли
еще сыграть роль тормоза, но во всем остальном их отличало
полное бесплодие. Помимо причин общего характера, и этот фак-
тор содействовал тому, что по истечении нескольких лет создан-
ное с некоторой даже торжественностью Совещание незаметно
для всех кончило в безвестности свое существование, и в самой
незначительной степени не оправдав возлагавшихся на него ре-
акцией надежд. Его неудача обозначалась уже при повторной по-
пытке разрешить два вопроса, которые оказались камнем прет-
290
кновения для работавших ранее комиссий С. А. Танеева и
Н. С. Абазы, т. е. закрепление государственной службы за дво-
рянством и превращение самого дворянства в замкнутую касту
с целью преградить в нее доступ новому, буржуазному элементу
и вместе с тем чиновничеству и закрепление за дворянством еще
оставшегося в его руках земельного фонда.
Деловые заседания Совещания в осуществление утвержден-
ной программы начались 29 ноября 1897 г. Среди десятков дру-
гих эта первая встреча оказалась одновременно наиболее значи-
тельной, потому что в центре обсуждения Витте поставил наи-
более важные вопросы, касавшиеся положения и роли дворянства
в связи с общим развитием страны, вызвав тем самым дискус-
сию о главном направлении внутренней политики правительства.
Его речью и началась работа Совещания. В ней Витте ясно и ло-
гично доказал ненужность и тщетность предстоящих трудов
ввиду ложности и неосуществимости поставленных перед Сове-
щанием целей. Он определил положение страны во времени и
пространстве, показал своим коллегам, куда она движется. Он
объяснил им смысл перемен в социальной структуре России и то,
каким глубоким анахронизмом является затея с возрождением
старозаветного дворянства. Витте выступил с одной из наиболее
важных деклараций за все время своего пребывания у власти,
познакомив Совещание с теми принципами, из которых он исхо-
дит в своей практической деятельности. Это не было повторе-
нием сказанного ранее. Совсем напротив. Он совершил резкий
поворот от тех аргументов, которыми он оперировал в записке
к царю по поводу первого журнала Совещания. Он вступил
с ними даже в противоречие, сделав теперь основой своих рас-
суждений мысль об однотипности исторического развития Рос-
сии и Западной Европы, а следовательно, доказывая, что России
предстоит пройти тот же путь, повторить уже известное и испы-
танное другими. От начала и до конца Витте оставался строгим
реалистом, нигде не вдаваясь ни в какие утопии и более всего
стремясь развеять у своих партнеров по Совещанию какие-либо
иллюзии о мнимой самобытности и исключительности России,
которые он недавно сам же как будто бы разделял, внушая их
царю, и которые он теперь считал гибельными. Он и начал с того,
что назвал дворянство продуктом эпохи феодализма, и примени-
тельно к новому времени оно сохраняло лишь значение пере-
житка, остатка совсем иного, теперь исчезнувшего строя, и по-
тому у феодального дворянства не могло быть будущего. Кому же
принадлежало будущее? Витте объяснил своим слушателям, что
в Западной Европе уже совершился процесс смены феодализма
капитализмом и земля перестала быть главным источником
власти и значения, как когда-то. «В настоящее время богатство
дается не землею, а банковским делом, промышленностью, обра-
19*
291
батывающим производством и т. п. Народились новые богачи,
и дворянство оскудело, не потому что оно утратило привилегии,
а оттого что по сравнению с классом промышленным значение
его утратилось, что оно не выдержало конкуренции. Крупные
промышленные богатства Запада затмили дворянство». К России
это имело самое прямое касательство, потому что она, не отсту-
пая ни на шаг в сторону, как по рельсам, должна продвигаться
вслед за Западной Европой, и сойти с них могло значить только
одно — крушение. «В России теперь происходит то же, что слу-
чилось в свое время на Западе: она переходит к капиталистиче-
скому строю... Россия должна перейти на него. Это мировой
непреложный закон».74 Витте в особенности старался внушить
своим коллегам последнее — мысль о том, что существуют зако-
номерности, общие для всего мира, с которыми волей-неволей
надо считаться, иначе будет нанесен непоправимый ущерб раз-
витию страны. Он стремился показать неотвратимость и гран-
диозность перемен, которыми захвачена Россия, невозможность
сопротивляться этому процессу перерождения страны, неизбеж-
ность того, что к власти в России придут те силы, которые вы-
растают из нового уклада, становясь вместе с ним новыми хо-
зяевами жизни, и на появление которых, мог бы добавить он,
правительство потратило столько усилий, когда стало проводить
курс на создание в России современной промышленности. Выбор,
доказывал он, у правительства невелик — или подчиниться этим
силам, или вступить с ними, т. е. с мировыми законами, ибо Витте
одно приравнивал к другому, в безнадежную борьбу, подрывая
положение России как мировой державы. «Прежде, — говорил он,
развивая эту тему,— в каждом крупном центре преимуществен-
ное значение имели дворяне. Теперь роль эта переходит к про-
мышленникам, банкирам, заводчикам. Это замечается и в про-
винции, и в столице». Витте понимал, что указанный им процесс
еще очень далек от завершения. «.. .теперь только начинается
рост капитала»,— устанавливал он пока что достигнутую степень
развития. Но хотя и сделаны лишь первые шаги, цена остановки
или отступления с этого пути будет непомерно высока. «Мы на-
ходимся у начала этого движения, которого,— категорически за-
явил он,— нельзя остановить без риска погубить Россию». «Мно-
гие,— соглашался он,— склонны смотреть неблагоприятно на пе-
реход к капиталистическому строю, но устранить фактов
нельзя. Они,— все снова и снова подчеркивал это Витте,— миро-
вой закон».75 Наметив общую тенденцию развития современного
ему мира, он теперь показал, на каком узком поле можно ма-
неврировать при разрешении специально дворянского вопроса,
74 Там же, ф. 1283, on. 1, д. 229. Речь Витте 29 ноября 1897 г.,
лл. 1 об., 2.
75 Там же.
292
насколько незначительны здесь возможности государственной
власти и насколько губительно для самого же дворянства будет
исполнение плана, намеченного в журнале в противоречии со
всеми важнейшими закономерностями наступившей эпохи. Оста-
вить дворянство исключительно служилым и землевладельческим
сословием — это значило бы, во-первых, «отвергать всемирные за-
коны» и, во-вторых, «произнести для него смертный приговор»,
потому что, пояснил Витте, через 50 лет дворянство при таких
условиях «останется только при чести». «От земледелия, — уве-
ренно рисовал он предстоящую эволюцию,— первенствующее
значение перейдет сначала к промышленности, после к торговле,
к банковскому делу и, наконец, к так называемой haute banque».76
Для дворянства, напротив, спасение было только в одном —
обуржуазиться, заняться промышленностью, банками. Он и про-
тивопоставлял мысли составителей журнала одворянить буржуа-
зию, давая дворянство за приобретение и владение поместьями,
свою мысль — обуржуазить дворянство, отвлечь его от земли.
«Земля — плохой капитал», «наименее прочный фактор богат-
ства»,— компетентно разъяснял он своим коллегам, как низко
котируется земледелие в эпоху промышленного капитала. Ничто
не сможет вернуть землевладельцам прежнюю власть и приви-
легии. Гигантская сила современной промышленности и банков
и в России подчинит себе сельское хозяйство, и, предсказывал
Витте, «не пройдет 50 лет, как выступит у нас на первый план
другой богатый класс, подобный тому, который вершит судьбы
Франции, — буржуазия. А дворянство окончательно оскудеет». Он
сам был совершенно убежден в неотвратимости этой перемены
и, открывая будущее другим участникам Совещания, хотел, ви-
димо, еще раз заставить их призадуматься над теми последстви-
ями для государственной власти, которые вытекали из развер-
нутой перед ними перспективы. С кем идти вместе, с кем заклю-
чить союз — с той ли силой, которой принадлежит будущее, или
с той, которая на протяжении ближайших 50 лет неминуемо пой-
дет ко дну, которая неумолимо клонится к закату. Вот о чем
Витте еще и еще раз предлагал подумать. Тогда, в 1897 г., он,
по-видимому, еще не успел достаточно оценить роль еще одного
участника грядущих исторических событий и перемен — проле-
тариата, но в дальнейшем, как можно заключить из писем Ме-
щерскому, он внес весьма существенный корректив в свои пред-
ставления о направлении, характере и движущих силах совре-
менного ему исторического процесса.
Итак, Витте холодно дал бесстрастный и беспощадный для
дворянства анализ существующего положения, из которого ясно
следовало, что Совещание по делам дворянства может присту-
пить к делу лишь в той мере, в какой оно пожелает воспроти-
76 Там же, л. 2 об.
298
виться необратимой исторической эволюции. Но, не говоря уже
о таких широких категориях, при тех задачах, которые были по-
ставлены перед Совещанием, неизбежным становился конфликт
с самым заурядным здравым смыслом. Это последнее Витте про-
демонстрировал попутно, разъясняя, к чему приведет предполо-
жение о повышении класса должностей и чинов, сообщающих
дворянство. В губернии все начальники отдельных отраслей мест-
ного аппарата власти состояли в пятом классе и чине действи-
тельного статского советника, т. е. или были дворянами, или по
существующему положению становились ими. Получение дво-
рянского достоинства лишь по достижении чина тайного совет-
ника, в каковом состояли лишь губернатор и председатель
окружного суда, привело бы к тому, что «Россия будет управ-
ляться не дворянами».77 Являлось и еще одно неприятное для
государственных интересов самодержавия последствие. «.. .какое
будет положение местных начальств по отношению к дворян-
ству, вход в которое будет для тех закрыт?»,— спрашивал Витте,
хорошо сознавая, какой вред принесет самодержавию это отчуж-
дение, а в дальнейшем и конфликт между местными властями и
дворянством. Но в сравнении со всем остальным это была част-
ность. Всем ходом развития страны был поставлен вопрос —
в какую сторону двинется стоящий на перепутье царизм. Своей
речью Витте ставил предметом обсуждения именно эту главную
проблему. Он говорил не столько о дворянстве, сколько о судьбе
царизма вообще, о том, куда идет страна, что происходит с ней.
Он ставил на обсуждение основные принципы всей внутренней
политики, хотел выяснить, что следует положить в ее основу и
каков должен быть ее курс. Он делал это в присутствии ми-
нистров и других сановников самого высокого ранга, и для об-
суждения поставленной Витте проблемы вряд ли могло быть
более подходящее место. Явился импровизированный Совет
министров, и даже в расширенном составе. Его речь была самым
громким сигналом тревоги, прозвучавшим там, где вершилась
правительственная политика. Но в своем понимании того, что
происходит смена одного способа производства другим, что старый
порядок обречен, Витте был одинок и в среде Особого совещания,
и вообще в высших правительственных сферах, и еще шире —
среди высшей бюрократии, жившей интересами минуты, не за-
думывавшейся о будущем, плывшей по течению и не знавшей
куда. Его коллеги были глухи к тому, о чем он говорил так громко.
Большинство никак не отозвалось на его речь, не видя смысла
входить в обсуждение общего положения. А те, кто понимал его,
увидели в нем опасного противника, подрывающего все то, чего
они достигли созданием Совещания по делам дворянства и что
еще собирались достичь. Его речь, содержавшийся в ней при-
77 Там же, л. 3.
294
говор старорежимному дворянству, уверенное предупреждение,
что на смену ему идет другой класс, они восприняли как вызов,
как угрозу. Так отнесся к сказанному Плеве — эта самая силь-
ная и значительная фигура противоположного лагеря. Он и высту-
пил главным оппонентом Витте. Его ответ был вызывающим по
своей крайней резкости. Вся аргументация и выводы Витте отме-
тались начисто. «Непреложные- мировые законы», бывшие лейт-
мотивом речи Витте, объявлялись «рассуждениями, уместными
в студенческой среде, подобные коим, если и слышатся иногда
в среде более зрелых людей, то разве в часы досуга, между
делом».78 «Нельзя строить все на том, что богачи являются
будто бы лучшими людьми, и давать поэтому банкирам дворян-
ские дипломы, — поучал он Витте. — Не о едином хлебе при-
званы печись люди; для них имеют также значение нравствен-
ные принципы, руководят ими и данные духовные, невесомые».
Указанные Витте закономерности он сугубо пренебрежительно
называл «гадательными социальными законами». Самое боль-
шее — это были некоторые «социальные явления у отдельных
народов», тогда как Россия шла своей, совершенно особой доро-
гой, которая нигде не пересекалась с путем Запада. «Россия, —
утверждал Плеве, — имеет свою отдельную историю и специаль-
ный строй». Логически завершая эту концепцию исключитель-
ности России, Плеве делал ее диаметрально противоположной
взглядам Витте и конкретизировал свое утверждение об абсо-
лютной самобытности России в данном им прогнозе на будущее:
«... имеется полное основание надеяться, что Россия будет избав-
лена от гнета капитала и буржуазии и борьбы сословий».79
Таким образом, можно было не опасаться за будущее — оно по-
прежнему принадлежало дворянству, а Витте только поднял
напрасную тревогу и пытался сбить Совещание с правильного
пути, тогда как оно могло «спокойно исполнять свое дело в пре-
делах намеченной программы». Ближайшие же годы показали,
как грубо ошибался Плеве, но теперь в среде Совещания его
слова встретили сочувственный отклик. Одним из первых вы-
сказался Н. С. Абаза. По его мысли, разговоры о социальном пе-
ревороте вообще «не относились к делу».
Огромные перемены, происходившие в жизни страны, не по-
падали в поле зрения государственных деятелей этого типа.
Вернее, они не хотели их замечать, а тем более считаться с ними,
продолжая упорно твердить вместе с Абазой: «Наше отечество
и Европа — не одно и то же. В России всегда был иной строй».
Однако твердости и бескомпромиссности Плеве у него не было.
Он даже признавал известную реальность перспективы, нарисо-
ванной Витте. Единственно, о чем он заботился, так это о том,
78 Там же, выступление В. К. Плеве 29 ноября 1897 г., л. 3 об.
78 Там же.
295
чтобы это случилось как можно позже. «Чем позже произойдет
то, о чем говорит министр финансов, тем лучше. Если переворот
неизбежен, то чем позже он наступит, тем лучше», — заявлял
Абаза, по-видимому, не чувствуя всей наивности этого пожела-
ния. Вся государственная мудрость умещалась здесь в известной
формуле — «после нас хоть потоп». На том же уровне стояло
и другое заявление Абазы, снова демонстрировавшее, насколько
мало им и многими другими, стоявшими наверху, сознавалось
окружающее, насколько нереален был подход к действитель-
ности, насколько грубо неправильной была оценка действующих
сил. «Надо, — настаивал Абаза, — пока капитал не всесилен, его
поглотить, приобщить его к дворянским интересам, привлечь его
в дворянскую среду»,80 — задача, которая ни в малейшей степени
не соответствовала настоящим возможностям клонившегося
к упадку дворянства.
Для прочих сановников слова Витте вообще прошли мимо, по
крайней мере они никак не выразили к его концепции свое отно-
шение, зацепившись единственно за некоторые ее частности.
Заседание шло так, как будто бы Витте вовсе не высказывался.
В поле зрения выступавших попали незначительные мелочи, и
обсуждение приняло вскоре характер импровизации. А. С. Ермо-
лов, не высказывая никаких теорий (за их неимением) относи-
тельно общей обстановки в стране, посчитал в своем выступлении
нужным сузить возможности получения дворянства по службе.
Для кн. Оболенского это тоже был «вопрос краеугольный», и ему
тоже представлялось нужным пополнять дворянство землевла-
дельцами. Плеве соглашался открыть доступ в дворянство и
промышленникам, но лишь со строгим отбором, дабы «облегчить
ассимилирование посторонних элементов». Взявшись рассуждать,
участники Совещания все снова и снова демонстрировали непо-
нимание самых элементарных истин, показывая себя иногда
людьми наивности незаурядной. А. С. Ермолову понравилась
мысль Плеве о приобщении промышленников к дворянству.
Он тут же развил ее, доведя до нелепости. «Не в богатстве дело,
а в заслугах», — устанавливал он принцип. Чтобы стать дворяни-
ном, представлялось ему, нужно было «не богатство, а деятель-
ность, основанная на капитале, промышленность, а не сам капи
тал».81 Что при капитализме деятельность, основанная на капи-
тале, от капитала никак не может быть отделена и что
промышленностью занимаются ради извлечения прибыли, а не
для каких-то мифических заслуг, этого министр ясно не сознавал.
Но отрыв одного от другого не был индивидуальным просчетом
Ермолова. В сущности весь курс на создание промышленности
в России имел в основе это же недоразумение. Хотели промыш-
80 Там же, выступление Н. С. Абазы 29 ноября 1897 г., л. 4.
81 Там же.
296
ленности, но отнюдь не хотели капитализма и, развивая одно —
промышленность, отнюдь не сознавали ясно, что будут развивать
одновременно и капитализм.
Продолжая вести дискуссию на этом же уровне, большинство
сошлось на том, что нужно будет повысить чин, дающий право
на дворянство, дабы, по выражению Воронцова-Дашкова, «изба-
вить поместное дворянство от чуждого ему чиновничьего эле-
мента» (Н. С. Абаза, С. Ю. Витте и Н. В. Муравьев стояли за
сохранение прежнего положения), и приступило в таком же духе
к обсуждению прав на приобретение дворянства по орденам и
так называемым заслугам. Но заключить эту часть было решено
уже на следующем заседании.
Таким образом, никаких сколько-нибудь серьезных возраже-
ний Витте не встретил. Его концепции не было противопостав-
лено другой концепции. Его оппоненты смогли лишь повторить
домыслы об исключительности России да высказать наивные
пожелания, чтобы предсказываемые им перемены наступили бы
попозже. Из этого вытекало, что никакой собственной программы
у них не было. Те, кто управлял государством, не отдавали себе
отчета в том, что происходит в стране и куда она движется. Это
были разговоры, «не идущие к делу». На ближайших заседаниях
прения развернулись вокруг вопроса о том, кто может быть при-
общен к дворянству, а в сущности об отношении к буржуазии —
идти на сближение с нею или же, напротив, укрепить обособлен-
ность дворянства, противопоставив его новому классу. На эту тему
говорили многие, но наиболее остро высказались Витте и Плеве,
столкнувшись и на этот раз в резком антагонизме. Витте вновь
принялся убеждать Совещание в том, что дворянству необходимо
обуржуазиться, если оно хочет устоять. «Я как министр финан-
сов утверждаю, что сельское хозяйство без промышленности
процветать не может... По долгу службы говорю, — деклариро-
вал он, — что без поддержки промышленности сельское хозяй-
ство обречено на оскудение». Вывод был: «Я нахожу вредным
разобщать эти две отрасли и считаю, наоборот, необходимым их
сближать и открыть промышленности доступ в дворянство. При-
вести дворянство к промышленности — это наш долг».82 Выста-
вив этот принцип, ведший к целому перевороту в существующих
социально-экономических отношениях, Витте не встретил сколько-
нибудь сплоченного противодействия, возможно, потому, что
вряд ли все участники Совещания до конца понимали, каковы
могут быть последствия. Напротив, у него появились сторонники.
Кн. Ливен, поддерживая его, не согласился с возражением Ермо-
лова, снова старавшегося отделить деятельность капиталиста от
преследуемой им цели и выставлявшего главным критерием
для приобретения дворянства «не обогащение, а полезные ре-
82 Там же, выступление Витте 6 декабря 1897 г., л. 10 об.
297
зультаты тех или иных трудов».83 Признав эту точку зрения
слишком узкой, он в духе Витте предложил считать достаточным
основанием для приобщения к дворянскому сословию любую
деятельность, «лишь бы она являлась достойной вознаграждения
по заслугам и нравственным качествам отдельных лиц»,84
т. е. широко открывался путь буржуазии, чего и добивался Витте.
Отличительной чертой обсуждения продолжало оставаться отсут-
ствие ясных, принципиальных позиций, за исключением немно-
гих — Витте, Плеве и некоторых других. И участники Совеща-
ния зачастую даже не понимали, насколько велико было подчас
расхождение в главном. Выступление Н. С. Абазы говорит
в пользу такого предположения. Он не высказывал Витте ника-
ких принципиальнвтх возражений, но, выступив после кн. Ливена,
по-видимому, готов был разделить его взгляд, предложив
только, чтобы «заслуги» того или иного лица были засвидетель-
ствованы местным дворянством, а иначе «возможны будут
случаи внедрения крайне нежелательных элементов в дворян-
скую среду». Кто же эти «крайне нежелательные элементы»?
Н. С. Абаза опасался того, что «начнут, пожалуй, проводить
в нее лиц, эксплуатирующих местное население»!85 Не говоря
уже о самом архаичном, патриархальном взгляде на помещика,
который, конечно, не эксплуатирует местное население, а оте-
чески его опекает и о нем заботится, Абаза, по-видимому, всерьез
считал, что возможна буржуазия, не эксплуатирующая «местное
население». А если он понимал тот предмет, о котором говорил,
ему следовало бы возражать Витте. Так и большинство скло-
нялось принять взгляд Витте, что достаточное основание для
возведения в дворянское достоинство дает «все связанное с зем-
лей». Своей формулировкой Витте хотел привести совещание
к признанию невозможности «разграничить деятельность на
земле от промышленности».
Сам Дурново присоединился к Витте, рассудив, что раз Витте
признает необходимость связи с землей нового пополнения дво-
рянства, то спорить не о чем, хотя суть была именно в том,
какова эта связь. При той связи, которую имел в виду Витте,
дворянином мог стать любой промышленник, предприятие кото-
рого, расположенное вне городской черты, было построено на
земле, а не в воздухе, и большинство теперь эту главную для
Витте точку зрения как будто принимало, довольствуясь в сущ-
ности чистой фикцией.
Только Плеве захотел помешать такому, столь благополуч-
ному для Витте исходу дискуссии, попытавшись обусловить,
чтобы главным источником пополнения дворянства были бы все-
83 Там же, выступление А. С. Ермолова 6 декабря 1897 г., л. 11.
84 Там же, выступление кн. Ливена 6 декабря 1897 г., л. 11.
85 Там же, выступление Н. С. Абазы 6 декабря 1897 г., л. 11 об.
298
таки землевладельцы. Если Стишинский ранее ссылался на
заключение Совещания предводителей 1896 г., предполагавшее
длительное владение крупной земельной собственностью в ка-
честве основания для вступления в дворянство, то Плеве в про-
тивовес этому предлагал ориентироваться на владельцев средних
поместий. «Поместная Россия создалась средней земельной
собственностью, и средние поместья в особенности представ-
ляются заслуживающими внимания».86 Плеве в согласии с тем,
что он говорил ранее, не отказывался допустить в дворянскую
среду представителей промышленной буржуазии, раз те, как он
выразился, сумели «пустить корни в местную жизнь и связать
себя сетью интересов и не только экономических, но и нравствен-
ных побуждений с землею». Но этот шаг навстречу Витте был
только видимостью сближения, потому что промышленники, кото-
рых он имел в виду, имели мало общего с теми, которые существо-
вали на самом деле, так как следом же Плеве пояснял, что он ре-
шительно против тех капиталистов, которые, разместив свои пред-
приятия за городской чертой, «связаны с деревней лишь черпа-
нием из нее рабочих». Это прямо перекликалось с высказывани-
ями Н. С. Абазы, который собирался открыть доступ в дворян-
ство промышленникам с тем только условием, чтобы они не
эксплуатировали местное население, или с тем, что говорил Ермо-
лов, хотевший найти промышленника, капиталиста, не стремяще-
гося к обогащению. Внимание здесь привлекают не эти смешные
потуги встать в позу защитников «местного населения»,
т. е. крестьянства, а то, что к новым явлениям царские сановники
по-прежнему подходили со старыми мерками и критериями, пы-
таясь облечь их в знакомый, хотя и весьма обветшалый наряд.
Побочным продуктом этого было появление мертворожденных
нелепых сочетаний старого и нового, которые еще могли быть
кое-как выдуманы, но у которых не было ни малейшего шанса
обрести место в реальной жизни.
Да и на самом совещании Плеве и некоторые другие из этой
группы затруднялись отстоять свои соображения в открытой
полемике. И Плеве со своей репликой оказался почти в полном
одиночестве. Витте немедленно выступил с резким возражением.
«Итак, между нами полное разномыслие», — заявил он. «Вячес-
лав Константинович допускает для промышленников проникно-
вение в дворянство, но в ограничительном смысле, а я — без
всяких ограничений, если эти промышленники достойны дворян-
ства»,87 — сформулировал он сущность разногласия, предоставив
остальным встать на ту или другую сторону. В развернувшихся
прениях Плеве пробует склонить участников Совещания взгля-
нуть на рассматриваемый вопрос с политической точки зрения.
86 Там же, выступление В. К. Плеве 6 декабря 4897 г., л. 12 об.
87 Там же, пятое выступление Витте 6 декабря 1897 г., л. 12 об.
299
А главное, он не согласен был считаться с той жизненной осно-
вой, теми глубинными процессами, о которых говорил Витте.
«Экономические соображения... тут не причем, — выставлял он
противоположный Витте принцип. — Нужно руководствоваться
соображениями политическими».88 Плеве теперь объяснил, что
он под этим подразумевает и какую задачу должно разрешить
Совещание. «На местах нужен поместный класс, и вся историче-
ская жизнь России указывает, что надо укрепить класс, который
несет местную службу и имеет морализующее значение. Высо-
чайшие рескрипты и строй нашего исторического развития отме-
чают необходимость поддержать этот шатающийся элемент».89
Слабость положения Плеве состояла в том, что, повторяя основ-
ную программную мысль первого журнала, он не мог сплотить
вокруг нее участников Совещания, на которых, казалось бы, сле-
довало больше всего рассчитывать. Не Витте, не кто-нибудь иной,
а именно Н. С. Абаза первым заявил о своем скептицизме.
«Но ведь каждый промышленник купит землю. Как закрывать
для него доступ в высшее сословие? И как отмечать целый раз-
ряд людей (т. е. буржуазию, — Ю. С,) тем, что они не имеют
входа в дворянство?».90 Тем более не поддержали Плеве те, кто
составлял как бы оппортунистическую фракцию Совещания.
Ермолов, Куломзин, Муравьев готовы были открыть доступ
в дворянство не одним только землевладельцам, но и обладате-
лям прочих «недвижимых имуществ», т. е. промышленной и
всякой иной буржуазии.91
Тем не менее, не считая дело проигранным, Плеве в дальней-
шем еще раз вернулся к этому первостепенной важности вопросу,
после того как Совещание несколько заседаний потратило на выра-
ботку процедуры возведения в дворянство и определение юридиче-
ского статуса новых дворян. Итог этих заседаний выразился в еди-
ногласном отклонении предложений Особого совещания под
председательством Танеева о повышении класса должностей, сооб-
щающих дворянство. Вместе с тем, чтобы затруднить чиновничеству
доступ в сословие, большинство Совещания против трех голосов
признало нужным лишить кавалеров ордена Владимира IV степени
прав на приобретение дворянского достоинства. Но обсуждение
процедуры возведения в дворянство добавило к уже имевшимся
новые разногласия, снова обнаружив противоречивость главных
начал намечаемой в отношении дворянства политики. С одной
стороны, было желание укрепить положение дворянства как
опоры самодержавия, придать ему большую роль и влияние,
а с другой стороны, отнюдь не желали, чтобы дворянство стало
88 Там же, выступление Плеве 6 декабря 1897 г., л. 19 об.
89 Там же.
90 Там же.
91 Там же, лл. 14—14 об.
800
политической силой, хотя бы в самой слабой степени способной
организованно повлиять на решения правительства, и потому не
хотели предоставить ему ни малейшей самостоятельности и не-
зависимости даже в наиболее близко затрагивавшей его инте-
ресы области. Часть Совещания была настроена решительно
против предоставления дворянству какой-либо роли или участия
при пополнении своих рядов новыми членами, оставляя здесь
все права исключительно за верховной властью. Резче всего это
положение было выражено Д. С. Сипягиным92 и Витте, который
усматривал основной принцип правления при системе самодер-
жавия в том, что «никогда в России с Петра Великого права
государственной власти не передавались подданным»,93 и теперь
опасался нарушения этой традиции в связи с предполагаемым пра-
вом дворянских обществ выносить решения о желательности воз-
ведения в дворянство тех или иных лиц. «Мы хотим ввести прин-
цип уступки власти в пользу местных дворянских обществ». Вот
от этого он усиленно отговаривал. Но большинство все-таки сочло
неудобным полностью игнорировать дворянство, предоставив
дворянским обществам минимум возможного — право свидетель-
ствовать перед министром внутренних дел о «полезной деятель-
ности» кандидатов в дворяне, оставив всю полноту решения
о приеме за Комитетом министров, куда министр внутренних
дел исключительно по своей инициативе вносил соответствую-
щее представление.94 При обсуждении этого вопроса Плеве и
сделал еще одну, последнюю, попытку склонить Совещание на
свою сторону, полностью отмежевавшись от Витте. Совещанию
нужно было определить в положении имущественный ценз буду-
щего дворянина. Витте отстаивал выражение «недвижимая соб-
ственность». Плеве противопоставил этому другой термин —
«имение», объяснив, что разница имеет принципиальное значе-
ние. Предложенный им термин соответствовал тому главному,
на чем он теперь настаивал с новой воинственностью: «... тре-
буется, чтобы лицо (принимаемое в дворянство, — Ю. С.) было
помещиком»95 и не кем-нибудь другим.
Придавая тому или иному решению дела первостепенную
важность, Плеве заявил единственный раз о своей солидарности
с Витте, чтобы затем круче с ним разойтись: «... я скорее скло-
няюсь к взгляду Сергея Юльевича и считаю настоящий вопрос
в высшей степени серьезным».96 Только это понимание важности
обсуждаемого и объединяло обоих, потому что далее Плеве дал
Витте бой по всей линии, снова резко воспротивившись какому-
либо слиянию дворянства и буржуазии, каким-либо уступкам
92 Там же, выступление Д. С. Сипягина 13 декабря 1897 г., л. 22 об.
93 Там же, выступление Витте 20 декабря 1897 г., л. 28 об.
94 Там же, протокол заседания 24 января 1898 г., л. 44.
95 Там же, выступление Плеве 17 января 1898 г., л. 56 об.
96 Там же, л. 57.
301
в ее пользу. Смысл написанного им самим и данного Николаем
рескрипта об учреждении Совещания по делам дворянства, как
и поставленной перед ним цели, состоял для Плеве в «признании
верховной властью известного принципа». «Таковым в настоя-
щем случае является сельское хозяйство», — пояснял он, имея
в виду, конечно, не буржуазное, а помещичье, крепостническое
землевладение, которое в этом своем качестве как политическая
категория противопоставлялось промышленности и вообще бур-
жуазному укладу. Всякое «сращивание» с этим укладом отвер-
галось. Именно это и хотел выразить Плеве, переходя к лобовой
атаке на Витте, «...если употреблено будет выражение „недви-
жимое имущество", то тем самым дворянство будет примкнуто
к тому классу людей, о котором мы слышали от г. министра
финансов, когда он говорил о капиталистических формах эконо-
мического развития и требовал почетного места для представи-
телей промышленности, банкового дела и проч. Законодательство,
употребив уклончивое выражение, пойдет навстречу такому
порядку, и г. министр финансов думает, что от этого будет благо.
Я же считаю, что такой принцип недобрый и чреват дурными
последствиями на том основании, что он противен русской исто-
рии. Принцип имеет громадное значение. Вопрос в том, быть ли
поместному земельному дворянству руководящим сословием, или
ему слагаться из тех же элементов, из которых сложилось третье
сословие на Западе.
Ввиду таких соображений я останавливаюсь на слове „имение"
и не хочу, чтобы из нашего Совещания вышло, что мы смотрим
на современный момент глазами Сергея Юльевича». Теперь все
точки над «и» были поставлены и туман рассеян. Налицо были
две резко отличные друг от друга программы, два противополож-
ных курса. На главный вопрос, пойти ли на сближение с бур-
жуазией, на приспособление к новому порядку вещей, со всей
убежденностью одновременно произносилось «да» и «нет».
Борьба двух мнений достигла после выступления Плеве наиболь-
шей напряженности. Сам Витте отнесся к нападению Плеве
весьма болезненно и дал своему противнику резкий отпор, после
чего между обоими разгорелась настоящая перепалка, «...меня
крайне затрудняет манера г. министра финансов», — обижался
Плеве. Некоторые замечания Витте показались ему вышучива-
нием, «от которого я, — обращался он за защитой к Дурново, —
просил бы меня оградить».97 «Я никогда не начинаю первый
говорить резкости..., — оправдывался Витте, — я привык к тому,
чтобы откровенно высказывать свое мнение, чтобы к моим словам
относились снисходительно и чтобы мне не ставилось бы лыко
в строку». У самого Витте тоже был серьезный повод для обиды
на Плеве. «Вячеслав Константинович... первый подал мысль, что
97 Там же, л. 58.
302
министр финансов проповедует социалистические идеи; это даже
попало в прессу».98
Если Плеве рассчитывал добиться этим последним натиском
сколько-нибудь заметного эффекта, встряхнуть и увлечь за собой
Совещание, то в этом случае его выстрел оказался холостым.
Большинство оставалось по-прежнему настроенным примирить
обе «крайности», сгладить острые углы, найти некую золотую
середину, и в этом стремлении оно оказывалось гораздо ближе
Витте, чем Плеве. За основу опять бралась фикция «связи с зем-
лею», а кто именно поддерживал эту связь и какой тип хозяй-
ства представлял он, лишалось значения, хотя все дело было
только в этом. Формальный признак становился всем, действи-
тельная сущность ничем. Этот принцип опрокинутых реальных
отношений яснее всех сформулировал Н. С. Абаза. «Суть настоя-
щего вопроса в том, чтобы лицо сидело на земле... Раз лицо
удовлетворяет первому условию, безразлично, занимается ли оно
сельским хозяйством или промышленностью».99 Ведь и прежде,
рассуждал он, дворянство могли получать не только помещики,
но и промышленники. Эта ссылка на «прежде» чрезвычайно при-
мечательна. Что теперешняя жизнь не является простым повто-
рением прошлого, что наступает и уже наступило время крутых
сдвигов и резких перемен, что мерки прошлого могут и не по-
дойти к новым явлениям и обстоятельствам, что в России
началось бурное развитие капитализма и что меняется и должен
будет измениться весь политический ландшафт страны, о чем во
весь голос говорил Витте и чему, понимая это, по мере сил стре-
мился воспрепятствовать Плеве, это до сознания Н. С. Абазы и
не его одного, а и многих других не доходило. Всеми своими
понятиями и взглядами они были крепко связаны с прошлым,
а настоящее так и продолжало оставаться для них чем-то чуж-
дым и непонятным. Плеве не получил безусловной поддержки
даже от Дурново. Напротив, ему пришлось вступить с ним в не-
продолжительную полемику, когда тот принял участие в попыт-
ках некоторых участников Совещания найти дефиницию, кото-
рая позволила бы совместить две разные точки зрения, подвести
под понятие сельских хозяев промышлеников.
В конце концов было решено считать подходящим пополне-
нием дворянства тех, кто преемственно в двух поколениях и не
менее 20 лет при постоянном местожительстве владеет земель-
ной собственностью.100 Витте мог считать себя удовлетворенным,
хотя ему и показался чрезмерным предусмотренный срок.101
Несмотря на упорное сопротивление Плеве, ему без большого
труда удалось увлечь за собой Совещание в вопросе, всю важ-
98 Там же, выступление С. Ю. Витте 17 января 1898 г., л. 58 об.
99 Там же, выступление Н. С. Абазы 17 января 1898 г., лл. 57 об.—58.
100 Там же, протокол заседания от 24 января 1898 г., л. 44.
101 Там же, л. 62 об.
308
ность которого сознавали в его истинном значении только он и
его оппонент. Другие далеко еще не успели осознать смысл пере-
живаемого момента, сущность наступающих перемен — реши-
тельное и быстрое продвижение к первому месту в экономиче-
ской жизни, а затем в обществе и государстве нового класса. Они
не отдавали себе отчета в том, что в этой связи предстоит пере-
стройка всего государственного здания, что самодержавие, если
оно хочет устоять, должно будет приспосабливаться к новым для
него условиям, имея в этом случае довольно неопределенное буду-
щее, так как операция приспособления требовала громадной гиб-
кости и умения искусно лавировать, совершать, если понадобится,
настоящие сальто-мортале, т. е. тех самых качеств, которые
царизм не выработал в себе да и не имел к тому сколько-нибудь
настоятельной необходимости. А если он не захочет, а тем более
окажется неспособным к перерождению в буржуазную монархию,
к политической эквилибристике высшего класса и пожелает со-
хранить свой старый вид и сущность, то ему рано или поздно
придется вступить в борьбу с силами, которые должны будут
господствовать в достигшем полной зрелости буржуазном обще-
стве. И, конечно, лишь единицы, а среди участников Совещания,
возможно, один лишь Витте, могли предугадать, что положение
самодержавия в ближайшее время многократно осложнится
с появлением и уже начавшимся активным вмешательством
в политическую жизнь новой громадной силы — пролетариата,
которому предстояло сыграть решающую роль в начинавшемся
в эти годы штурме царизма. Не замечая новых явлений, не умея
тем более оценить их значение, большинство Совещания не
видело необходимости в принятии каких-либо экстренных мер
и намерено было проводить прежнюю реакционную политику,
но на началах консерватизма, сохранения существующего без
резкого и крутого поворота руля вправо, без общей перетасовки
карт, как этого добивались «Московские ведомости» и «Гражда-
нин», а на Совещании Плеве, Стишинский, а также некоторые
другие. Это окончательно показало, кроме самих прений, отноше-
ние участников к составленному в виде итога дискуссии жур-
налу, в особенности к помещенной в нем теоретической преам-
буле, содержавшей оценку государственной политики в дворян-
ском вопросе со времени реформы и намечавшей желательный
в будущем курс. По-видимому, именно Стишинский, ведавший
делопроизводством Совещания, отредактировал вступление в нуж-
ном духе, сделав его как бы теоретической основой проделанной
работы.
На первых страницах журнала отстаивались необходимость
и польза возвращения в том, что касалось организации общества,
к порядкам до 1861 г., когда «русская жизнь развивалась в рам-
ках строго определенной сословной системы» при главенствую-
щей роли дворянства. После реформы последовал период коле-
304
баний и сомнений в возможности сохранить сословное устройство,
затронувших и непосредственных вершителей правительственной
политики. И как плод этого разброда и шатания явились положе-
ния о земстве 1 января 1864 г. и Городовое положение 16 июля
1870 г., имевшие в основе принцип всесословности, и некоторые
другие предположения. Все это изображалось одним сплошным
заблуждением и отступлением с правильного пути, ибо, разъясня-
лось в журнале, «пока разрабатывались эти проекты, жизнь на
местах шла своим чередом, вне всякого влияния теоретических
увлечений. Обнаружившиеся при последовательном ее развитии
явления не только не подтвердили предположения об обветшалости
исторически сложившихся наших сословий и об утрате ими вся-
кого значения при современных условиях, но, напротив того, ясно
доказали их жизнеспособность и устойчивость».102 Превознося
царствование Александра III как возвращение к «заветам исто-
рии», автор вступления указывал на главную задачу, стоящую
перед Совещанием, — довершение сделанного на протяжении
последних пятнадцати лет, а мыслилось это в таком конкретном
виде: нужно так организовать дворянство, чтобы это обеспечило
ему «всю полноту его исторического призвания, как сословию
служилому, несущему государственное тягло местного управле-
ния, и тем способствовало бы завершению устройства сего по-
следнего на сословном начале». Эти «общие рассуждения» пода-
вались как единодушное мнение Особого совещания, отталки-
ваясь от которых оно приступило к обсуждению существа
вопроса.
Подобная трактовка делала вступление настоящей контра-
бандой: хотя некоторые члены Совещания действительно так
думали, не всегда, впрочем, это с достаточной определенностью
высказывая, другие имели отличные от этого мнения, что и
обнаружилось, как только корректура журнала была разослана
участникам Совещания на проверку. О своем несогласии с «об-
щим мнением» заявил Витте: «Все эти положения, — записал он
на полях, — достаточно спорны, хотя, может быть, в общем и
правильны. Никем в заседаниях они не высказывались в такой
форме. Во всяком случае они на Совещании не обсуждались и
потому если и могут найти место в журнале, то как мнение тех
или других членов, но не как суждение Совещания».103 Трудность
положения Плеве, целиком, конечно, одобрившего вступление
и внесшего в него чисто редакционную правку, Стишинского и
их сторонников еще раз рельефно выразилась в том, что не
Витте оказался их главным оппонентом. Он был еще довольно
мягок, подчеркивая возможную правильность выраженной точки
зрения и отводя ее по чисто формальной причине — никто ее не
102 ЦГИЛ, ф. 1283, on. 1, д. 5, ч. I. Проект журнала № 2, лл. 197 об.—198.
103 Там же, д. 5, ч. II, л. 2.
20 К>. Б. Соловьев 305
высказывал, и потому теперь постскриптум вводить ее нельзя.
Резкий протест последовал со стороны Н. С. Абазы, которого не
устраивал как раз смысл преамбулы. И он, подобно Витте, считал,
что на Совещании она осталась невысказанной. «Речь шла и
должна была идти об упрочении положения дворянства и его
влиятельного, совершенно необходимого участия в делах мест-
ного управления». Однако «никто не говорил: „о развитии со-
словного начала в нашем местном управлении44 и „об устройстве
последнего на сословных началах44».104 На этом основании
Н. С. Абаза требовал исключить вступление вовсе, а если это
нельзя будет сделать, то он просил в журнале зафиксировать,
что с отмеченными положениями он «совершенно... не согласен,
находя дальнейшее развитие сословного начала в нашем мест-
ном управлении нежелательным и вредным».105 Положение
дворянства как руководящей силы в уезде и так обеспечено, и
потому «всякое расширение в этом отношении его полномочий
могло бы последовать лишь в ущерб других сословий, что,
конечно, — уверенно заявлял Абаза, — никоим образом допу-
щено быть не может». Муравьев, Ливен, Куломзин, Оболенский
и некоторые другие, может быть, и не с такой резкостью тоже
отвергли вступление.106 В журнале, отправленном на подпись
к царю, его уже не было.
Журнал был представлен Николаю в конце мая. По ознаком-
лении с ним царь наложил такую резолюцию: «Считаю невоз-
можным утвердить этот журнал в настоящем его виде. Напра-
вить дело в установленном порядке».107 5 июня последовало
дополнительное повеление передать журнал в Государственный
совет.
Независимо от вероятной борьбы закулисных влияний, свя-
занных с первым результатом деятельности Совещания Дурново,
о которой нам ничего неизвестно, самый этот результат являл
собой весьма запутанную картину, в которой нелегко было разо-
браться. При всей сглаженности редакции прений и отсутствию
намеков на те резкие столкновения, которые происходили на
заседаниях, журйал ясно свидетельствовал, что в среде Совеща-
ния единодушия нет и, напротив, по основным вопросам воз-
никли значительные разногласия. Не смогли договориться о том,
как все-таки быть с новыми землевладельцами, какова будет
роль самого дворянства в процедуре пополнения ими его редею-
щих рядов, какова будет сама эта процедура и какого рода будут
взаимоотношения дворянства с государственной властью хотя бы
в этой узкой области.
104 Там же, ч. I, л. 269.
105 Там же, л. 269 об.
106 Там же, лл. 317, 320, 235, 235 об.; ч. II, л. 36.
107 Там же, ф. 1149, оп. 13, д. 40, л. 35.
306
При решении первого разногласия в Совещании, как это вы-
яснилось уже в момент правки корректуры, противоречия ока-
зались глубже и острее, чем могло казаться в начале. Основа
разработанного проекта заключалась в том, чтобы новых земле-
владельцев, т. е. нарождающуюся земельную буржуазию, под
предлогом ее «государственных заслуг» приобщить к старому
дворянству, следуя рекомендациям большинства Совещания пред-
водителей 1896 г., создав для нового элемента особый облегчен-
ный порядок возведения в дворянское достоинство. Слив старое
и новое, думали упрочить прежде всего позиции старого. Теперь
в связи с проектом и его мотивировкой явились сомнения, обос-
нованные лучше, чем высказанные от имени большинства аргу-
менты и надежды. Со специальным письмом к Стишинскому
4 марта 1898 г. обратился Муравьев. В нем он остановился на
логических трудностях, возникающих при попытке представить
самообогащение как «государственную заслугу», и потому считал
неосновательным создавать для преуспевающих в умножении
своего имущества лиц какие-то привилегии. «Занятие сельским
хозяйством, — говорилось в письме, — составляющее отличитель-
ную черту местной деятельности, связанной с землевладением,
само по себе, как и всякая промышленная деятельность, направ-
лено прежде всего к извлечению материальных выгод ради соб-
ственного обогащения, а потому эта отрасль промышленности не
может вообще быть обособляема настолько, чтобы лица, ею зани-
мающиеся, удостаивались возведения в потомственное дворян-
ство вне тех условий, при которых подобное высокое поощрение
даруется деятелям на иных частных поприщах».108 Он считал
также недопустимым предоставлять дворянству какое-либо право
голоса при решении вопроса о возведении в дворянское достоин-
ство.109 В замечаниях Муравьева отразилась слабость и проти-
воречивость задуманного не в каких-то частностях, а в самой
сути дела. Независимо даже от того, что действительно нажи-
вание богатства было трудно приравнять к «государственным
заслугам», главная трудность заключалась в ином — никто из
участников Совещания не мог сказать с уверенностью, какое
влияние окажет это новое пополнение на старое поместное дво-
рянство и какой вид приобретет эта амальгама, кто в ней будет
доминировать, в какой мере будет она служить опорой самодер-
жавию. И хотя большинство хотело думать, что старое дворян-
ство ассимилирует новых землевладельцев и эти последние,
будто бы «приобщившись к тем материальным интересам, ка-
кими живут соседние дворяне-помещики, испытывают неотрази-
мое влияние сих последних и в области нравственных и куль-
108 Там же, д. 5, ч. I, лл. 318—318 об., письмо Н. М. Муравьева А. С. Сти-
шинскому от 4 марта 1898 г.
109 Там же, л. 319.
20*
307
турных понятий»,110 это походило скорее всего на комплименты
в свой собственный адрес с оставлением самого вопроса откры-
тым. Как отмечал в свое время Плеве, пользуясь словами
Н. С. Абазы, в реальности речь может идти в оптимальном ва-
рианте лишь о «суррогате прежних помещиков»,111 и ценился
этот суррогат, по-видимому, только за неимением другого.
И, лишь впав в добровольное заблуждение, можно было при-
нять капиталистов, вложивших свои капиталы в землю, за то,
за что их хотели принять. В этом состояла отличительная черта
проекта. Он весь был проникнут стремлением подогнать действи-
тельность под желаемое, увидеть не то, что есть, а то, что успо-
каивало. Резко встала, кроме того, проблема государственной
власти, которая не желала ни в малейшей степени поделиться
своими полномочиями и прерогативами даже с теми, на кого она
опиралась, кого хотела теперь возродить и упрочить как свою
основу. Сипягин, Шереметев, Витте, Муравьев решительно проти-
вились предоставлению дворянству какой-либо роли в процедуре
возведения в дворянское достоинство. Что же касается самой про-
цедуры, то и здесь большинство не смогло прийти к единому мне
нию и раскололось на новое большинство и меньшинство.
Вся политика в дворянском вопросе строилась, таким обра-
зом, на весьма зыбкой почве, имея широкую амплитуду колеба-
ний и расхождений в основных, принципиальных положениях
и характеризуясь общей шаткостью и неустойчивостью. У Витте
был повод отметить однажды эту особенность работы Совещания.
«Один из наиболее консервативных членов правительства, если бы
он нас послушал, сказал бы: „Собрались 16 человек и хотят изме-
нить то, что существует сотни лет, очевидно, не имея определен-
ного мнения"».112
Изменчивость и непостоянство взглядов на дворянский во-
прос с еще большей резкостью предстали при прохождении дела
через инстанции Государственного совета, который в основных
пунктах встал на точку зрения, заметно отличавшуюся от вы-
сказанной Совещанием, и в конечном счете предопределил откло-
нение главных новшеств, предложенных Совещанием, да и до
некоторой степени свойственного ему подхода к дворянской проб-
леме. Спустя два года, когда Государственный совет вынес свои
заключения по рассматриваемому проекту, определенно выясни-
лось, что Совещание не шло с ним в ногу, оказавшись в сопостав-
лении с этим высшим органом империи даже где-то слева, ко-
нечно, в самом относительном значении этой координаты. Вы-
явилась общая черта — возражения меньшинства Совещания,
направленные к недопущению каких-нибудь перемен во взаимо-
110 Там же, д. 5, ч. II, л. 391, окончательный вариант журнала.
111 Там же, д. 229, л. 58 об.
112 Там же, ф. 1283, on. 1, д. 229, выступление Витте на заседании
10 января 1898 г., л. 43 об.
808
отношениях дворянства с буржуазией и государственной властью,
приобретали по мере прохождения дела через Соединенное при-
сутствие Департаментов, а затем и Общее собрание Государст-
венного совета все больше и больше сторонников. Большинство
и меньшинство Совещания в Государственном совете поменялись
ролями. Курс вправо от линии, намечаемой Совещанием, обозна-
чился уже тогда, когда рядом участников Соединенного присут-
ствия Департаментов (гр. Паленом, кн. Волконским, бароном
Менгденом, Тернером, Сабуровым 1-м и Сабуровым 2-м) было
высказано предложение, на Совещании вообще не фигуриро-
вавшее, чтобы дворянство по службе отныне давалось бы только
в виде исключения, по личному усмотрению царя, перестав
быть сопутствующим при награждении известными чинами и
орденами элементом.113 Предполагалось, что это «возвысит зна-
чение всего дворянства в глазах остального населения»,114 чис-
ленное же уменьшение в пополнении дворянства чиновничеством
компенсировалось бы, по мнению шестерки, тем, что «вступаю-
щие в сословие лица по нравственным качествам своим, конечно,
окажутся выше приливающих ныне в дворянство элементов».
Подавляющее большинство остальных участников Соединенного
присутствия в числе 32 высказалось против внесенного предло-
жения, которое, опасались они, на практике имело бы тяжелые
для самодержавия последствия, приведя к постепенной утрате
дворянством контроля над государственным аппаратом, к замене
служилого дворянства неслужилым, что было бы «едва ли осто-
рожно и прозорливо».115 Но большинство, отклоняя очевидную
нелепость, следом же доказало, что своей ретроградностью оно
превзойдет Особое совещание.
Уже при обсуждении предложения последнего относительно
желательности сохранения прежних условий приобретения дво-
рянства по чинам и об исключении из числа орденов, сообщаю-
щих потомственное дворянство, Владимира IV степени, Соединен-
ные департаменты раскололись. Образовалось значительное мень-
шинство в количестве 16 участников прений (кроме шести, пред-
лагавших вообще упразднить приобретение дворянства по вы-
слуге чинов и орденов, также Победоносцев, Половцов, Чихачов,
барон Икскуль, кн. Вяземский, Голубев, Шидловский, Верхов-
ский, Анастасьев, фон Кауфман), считавшее нужным сделать
«более решительный шаг» в ограничении возможностей возведе-
ния в дворянство по службе, т. е. оставить дверь открытой
только для получивших генеральские чины и для награжден-
113 Там же, ф. 1149, оп. 13, д. 40, журнал Государственного совета
в Соединенных департаментах законов, гражданских и духовных дел, госу-
дарственной экономии, промышленности, наук и торговли, 26 февраля, 4 и
13 марта 1900 г., л. 391-7.
114 Там же, л. 391-8.
115 Там же, лл. 391—11, 12.
ЗО&
ных, кроме высших орденов и Георгия всех степеней, только
орденом Владимира первых двух степеней, которым опять-таки
награждались, как правило, лица, уже получившие генеральский
чин.116 Меньшинство шло на то, чтобы на должностях вице-ди-
ректоров и других должностях пятого класса в центральном ап-
парате и на должностях начальников ведомств в губерниях ока-
зались недворяне, полагая, что такие случаи «не могут быть
особенно часты». Насчет полковников из недворян такой уверен-
ности не было, и мотивировкой служила только необходимость
повысить «высокое значение» приобщения к дворянству.117 Пере-
вес большинства, принимавшего рекомендации Особого совеща-
ния, которые в нем самом прошли единогласно, над этой группой
доставил лишь семь голосов, т. е. больше 1/3 Соединенного при-
сутствия сочло возможным резко усилить замкнутость и обособ-
ленность дворянства, шло на отчуждение между ним и прави-
тельственным аппаратом. А между тем к 1900 г. было уже
совершенно ясно, что по крайней мере на низших ступенях госу-
дарственный аппарат во все возрастающем размере заполняется
разночинцами. И правительство волей-неволей должно было все
шире открывать двери представителям тех групп и сословий,
которые по существующему положению не имели прав государ-
ственной службы.118
Теперь возникала возможность того, что и в среднем звене
государственный аппарат начал бы ускользать из-под контроля
дворянства, если бы рекомендации меньшинства получили санк-
цию верховной власти.
Тем более неблагоприятный прием встретил в Соединенных де-
партаментах проект Особого совещания открыть путь в дворянство
помимо службы. Если там он прошел подавляющим большинством
голосов (благодаря, конечно, усилиям Витте), при соотношении
пятнадцать против двух — Сипягина и Шереметева, к тому же
действовавших уклончиво, то в этой инстанции Государственного
совета он провалился, имея за собой лишь меньшинство. За его
принятие высказались кн. Волконский, Дурново, Чихачов, Кулом-
зин, Семенов, Герард, Ермолов, Тернер, Плеве, Витте, барон Ик-
юкуль, Муравьев, Сипягин, Череванский, фон Кауфман, Зверев.
Меньшинство, куда, как видно, входило шесть участников Совеща-
ния, считалось с тем, что после отмены крепостного права «поло-
жжение вещей резко изменилось. Общественная, сельскохозяй-
ственная, промышленная и торговая жизнь быстро развилась
:и приобрела немаловажное значение». Оно утверждало, что «нрав-
ственные качества» представителей этих сфер деятельности значи-
тельно повысились и потому многие в их среде «достойны звания
116 Там же, л. 391-23.
117 Там же, л. 391-22.
118 А. П. Корелин. Дворянство в пореформенной России (1861—
'1904 гг.). Исторические записки, т. 87, 1971, стр. 160—161.
510
российского дворянина».119 Открытие им возможности приоб-
щиться к дворянству означало бы, рассуждало меньшинство, «по-
ощрение деятелей на поприще частной предприимчивости к вящ-
щей ревности и стремлению трудами своими извлечь не только
личную выгоду, но принести и пользу государству».120 Большин-
ство в числе двадцати одного участника обсуждения, из которых
только один Куропаткин входил прежде в состав Совещания, от-
вергло наметившийся было союз с буржуазией, который и мень-
шинство-то проектировало больше в потенции, чем в практической
реальности, придавая ему вид скорее неофициальный, при массе
оговорок, намереваясь лишь слегка приоткрыть калитку, а никоим
образом не распахивать ворота.121 Еще в журнале Особого сове-
щания подчеркивалось, что «широкое... применение каких-либо
новых способов приобретения дворянского достоинства имело бы
последствием такое изменение состава и нравственного облика рус-
ского дворянства, при котором это исторически сложившееся го-
сударственное учреждение было бы заменено новою неизвестною
сословною группой, значение и полезность коей в дальнейших
судьбах нашего отечества представлялись бы по меньшей мере
гадательными». Недаром Плеве счел для себя возможным поста-
вить свою подпись под этим. Но и эта сугубая осторожность пока-
залась большинству Соединенных департаментов слишком смелой,
а самый принцип неверным и опасным. Ко всякому расширению
способов приобрести дворянство, заявляло оно, «надлежит отно-
ситься с особой осторожностью».122 Главным было «сохранение
в полной неприкосновенности традиций дворянства». Старое, об-
реченное должно быть законсервировано во всей своей неизмен-
ности, и никакого компромисса здесь не допускалось. Сближение
хотя бы на йоту с новой обстановкой, с новыми условиями жизни
полностью исключалось, да на эти новые условия большинство
и не обращало никакого внимания, как будто бы их не было вовсе.
О происходящих в России переменах большинство не обмолвилось
ни словом. Это была позиция, целиком обращенная в прошлое,
без всякой видимости той робкой попытки взглянуть на настоя-
щее и слегка потесниться, слегка уступить ему место, какую под
могучим воздействием Витте сделало меньшинство. Новые, гро-
мадные силы, нарождавшиеся в жизни страны, уже господство-
вавшие в наиболее важных отраслях народного хозяйства, на что
указывал министр финансов, совершающиеся на глазах и вы-
званные этим крутые перемены, созревание нового уклада еще
119 ЦГИА, ф. 1149, оп. 13, д. 40, л. 391-30.
120 Там же, л. 391-32.
121 В большинство вошли: Фриш, гр. Пален, Половцов, Рооп, Маркус,
Мансуров 2-й, барон Менгден, Шамшин, Сабуров 1-й, Шебеко, Лобко, Куро-
паткин, кн. Вяземский, Гончаров, Сабуров 2-й, Голубев, Шидловский, Вер-
ховский, Анастасьев, Танеев, Петров (ЦГИА, ф. 1149, оп. 13, д. 40, л. 391-3).
122 ЦГИА, ф. 1149, оп. 13, д. 40, л. 391-33.
311
не успели попасть в поле зрения большинства и повлиять на его
образ мыслей. И если, рассуждало оно, решено затруднить до-
ступ в дворянство чиновничеству, «служилому классу», который
«всегда был и будет наиболее близок сему сословию», то тем
более недопустимо пополнять его из каких-либо других источ-
ников, в особенности из того источника, который имел в виду
Витте, — промышленность и вообще капиталистический уклад.
Занятые в этой сфере и без того, считало большинство, богато
вознаграждают себя. В этом рассуждении опять сказывался об-
щий, принципиальный подход самодержавия к буржуазии — ей
позволяли обогащаться, более того, государственная власть вся-
чески способствовала этому, но буржуазия должна была оста-
ваться на том месте в общественной иерархии, на каком она была
до реформы. Основой такого взгляда была не осознаваемая доста-
точно ясно надежда, что общественная и государственная струк-
тура может быть сохранена в совершенно неизменном виде,
хотя бы все остальное в жизни преобразилось и сами составные
части общества поменялись бы ролями. Это было грубое за-
блуждение, цепляясь за которое царизм верной дорогой подви-
гался к гибели. Государственная власть предпочитала действо-
вать с закрытыми глазами, не обращая внимания на окру-
жающее.
Не желая замечать не только радикальных перемен во всей
жизни общества, но и того, как сильно изменилось за истекшие
десятилетия само дворянство, и потому не ставя и тем более не
отвечая на вопрос, сможет ли то дворянство, каким оно стало
в конце XIX в., хранить в «полной неприкосновенности» свой
прежний дореформенный облик, большинство твердо заключило,
что «широкий прилив... новых сочленов — явление безусловно
нежелательное и не отвечающее ни интересам сословия, ни поль-
зам государства ».123
Резко изменилось положение и при обсуждении другого важ-
ного вопроса о предоставлении привилегии землевладельцам при
возведении в дворянство. Оппозиция предлагаемому большинст-
вом Особого совещания решению возросла не только численно,
но и приобрела теперь гораздо более ясно выраженную полити-
ческую окраску. Если на Совещании мотивом для отклонения
нового порядка, кроме нежелания предоставить дворянству ка-
кие-либо права при пополнении сословия, служили больше осно-
вания формального свойства, такие как уподобление земледелия
«всякой иной промышленной деятельности» и полное объедине-
ние землевладельцев с представителями всяких иных «коммер-
ческих» занятий в одну группу, преследующую «исключительно
коммерческие цели», то продолжившие эту линию 15 членов
Соединенного присутствия в новой редакции этого мнения обра-
123 Там же. л. 391-35.
312
тили внимание главным образом на другие обстоятельства. У них
возникло прежде всего опасение, что, воспользовавшись льготами,,
«будут широкой струей проникать в дворянство купцы и разно-
чинцы всякого рода, которые, приобретя крупные состояния,
облюбовывают землю и будут готовы на всякие пожертвования
на общую пользу, мало для них чувствительные, чтобы вместе
с землею приобрести еще и дворянство».124 От союза с капитали-
стическим элементом при этом четко выраженном классовом и
антибуржуазном подходе не ожидалось никакой пользы, наобо-
рот, утверждалось, что дворянство может понести здесь «громад-
ный ущерб». С полной бескомпромиссностью заявлялось поэтому,
что «дворянству нужны только такие местные деятели, которые
безусловно проникнуты дворянскими традициями и понятиями».
Настроенная решительно антикапиталистически, эта часть Со-
единенного присутствия отвергла рассуждения Особого совеща-
ния, будто бы немалое число новых землевладельцев успело про-
никнуться дворянским духом, испытав на себе «неотразимое
влияние» старорежимного дворянства, под которое, согласна
предположениям меньшинства, подпали и промышленники.
Эти оптимистические представления, по мнению пятнадцати чле-
нов Соединенного присутствия, нисколько не соответствовали
реальному положению вещей. «Трудно даже указать, — говори-
лось в их заключении, — какие именно примеры из современной
действительности имелись в виду при проектировании обсуждае-
мых постановлений».125 Между буржуазией, вложившей капитал
в землю, и старорежимным дворянством полагалась непроходи-
мая грань. В первой видели врага, а ни в коем случае не союз-
ника, и новый закон мог повести к его усилению и параллельному
ослаблению дворянства. Ожидалось, в частности, что спрос на
дворянскую землю повысится, и дворянству гораздо труднее бу-
дет удержать ее в своих руках, и от «старых дворянских родов»
она в ускоренном порядке начнет переходить к названному со
всей недвусмысленностью противнику.126
Так отредактированное, это мнение гораздо более походило
на точку зрения Дурново и Капниста на Совещании предводите-
лей дворянства 1896 г., чем на соображения меньшинства Сове-
щания Дурново. Разница состояла в том, что теперь на этой
позиции твердолобых крепостников оказалась весьма существен-
ная часть Соединенного присутствия. Она осталась пока мень-
шинством, но меньшинством, которому противостояло на этот раз
лишь на одну треть больше голосов. Соотношение было 15 и 22.
Большинство в своих возражениях не пошло далее повторения
предположений о «неотразимом влиянии» старорежимного дво-
124 Там же, л. 391-38.
125 Там же, л. 391-39.
126 Там же.
313
рянства и опасности создания двух параллельных и враждующих
между собой классов землевладельцев.127
Еще больше маятник качнулся вправо на Общем собрании
Государственного совета 8 мая 1900 г. Отклонив большинством
в 50 голосов против 4 предложение отменить возведение в дво-
рянство высших слоев чиновничества и старшего командного
состава армии в порядке прохождения службы и 38 голосами
против 15 предложение об ограничении круга кандидатов в дво-
ряне одними генералами — военными или штатскими, Общее
собрание теперь уже подавляющим большинством высказалось
против приобщения к дворянству тех новых общественных сил,
о которых говорил Витте. Путь чисто буржуазному элементу
в дворянство, помимо землевладения, накрепко запирался. За та-
кое решение вопроса проголосовало 40 членов Общего собрания,
против — 14.128 В Соединенных департаментах — соответственно
21 и 16. Как видно, меньшинство стало еще меньшим, а причи-
ной тому был отчасти переход на этом последнем этапе от мень-
шинства к большинству Череванского, Сипягина и самого Дур-
ново! Он противопоставил теперь себя большинству собственной
Комиссии. Наконец, в вопросе о допуске в дворянство новых
землевладельцев на льготных условиях крепостническое мень-
шинство составило 23 голоса против 31,129 т. е. с 7з перевес боль-
шинства сократился до 74. Стал резче и тон этого заметно уси-
лившегося меньшинства. Линия твердолобых крепостников на
разных ступенях последовательно приобретала все больше сто-
ронников. Она же, наконец, и совсем возобладала и сделалась
официальной точкой зрения, потому что при утверждении ме-
мории Государственного совета царь присоединился к меньшин-
ству, наглухо запирая буржуазии доступ в дворянство, в каком бы
она ни была виде и качестве.
Указ 28 мая 1900 г. сохранял старый порядок, изменив его
лишь в некоторых частностях. Отныне право на потомственное
дворянство приобретали по службе лишь лица, дослужившиеся
до выхода в отставку до чина действительного статского совет-
ника и награжденные орденом Владимира III степени (IV сте-
пень давала теперь только личное дворянство).130 Это означало,
что самодержавие не пошло на политическое сближение с новым
классом, пожелав оставить неизменным то его общественное по-
ложение, какое ему принадлежало до реформы, но какое резко
не соответствовало приобретенному им за прошедшие десятиле-
тия значению. Самодержавие увидело в нем не новую политиче-
скую опору, а нечто чуждое себе. Своей социальной опорой оно
по-прежнему считало только архаичное дворянство, которое ре-
127 Там же, а. 391-42—43.
128 Там же, л. 432-20, 23.
129 Там же, л. 432-26, 30.
130 ПСЗ, III, т. 20, отд. I, № 18681.
814
шено было сохранить в неизменном виде, не задумываясь над
тем, не является ли это утопией. Оно крепко связывало себя со
старым, с отживающим и противопоставляло себя новому. Витте
напрасно пытался побудить царизм поступить наоборот. Мы не
знаем, действовал ли Витте в 1900 г. так же активно, как
в 1897—1898 гг. на Совещании Дурново, или же он вел себя
сдержаннее. В журналах это не отразилось. В любом случае
верховная власть не стала смотреть на современный момент гла-
зами Витте, чего так опасался Плеве. В конечном счете схватка
его и Витте на первом заседании Совещания, когда оба подняли
основные, принципиальные вопросы, кончилась в его пользу,
в пользу безоглядной реакции.
Но к этому пришли далеко не прямо. Обнаружилось если и
не серьезное расхождение в лагере реакции, то по крайней мере
заметное отсутствие единомыслия и сплоченности. В конечном
счете рекомендации Совещания Дурново — органа, специально
созданного для рассмотрения дворянского вопроса, в двух наи-
более важных пунктах оказались отвергнуты. Уже одно это гово-
рило об отсутствии в верхах выработанного, продуманного
взгляда на дворянский вопрос в связи с общей проблемой разви-
тия страны. Решали его экспромтом. Большинство оказывалось
случайным, и случайной оказалась рекомендуемая им политика.
В целом же самодержавие пошло по пути сужения своей со-
циальной базы и отказа от движения вперед с усилением, напро-
тив, существовавшей всегда тяги назад. Результатом этого реше-
ния могло быть лишь дальнейшее усиление изоляции царизма.
Его единственной опорой становилось старорежимное дворянство,
само сделавшееся лишь частью разлагающегося сословия, дру-
гая часть которого стремилась к союзу с развивающимся капи-
тализмом и считала желательным изменить государственную
форму правления в России, приспособив ее в какой-то мере
к потребностям буржуазного развития страны. Лучшим вырази-
телем этих настроений был Б. Н. Чичерин, пропагандировавший
осторожное сближение в области общественно-государственных
политических отношений с Европой с тем, чтобы возможно
больше старого было оставлено в новой жизни. Он делал ставку
на дворянство, добиваясь сохранения им в обществе положения
лидера. Но необходимым условием этого была трансформация
самого дворянства в новый класс буржуазных, капиталистиче-
ских землевладельцев.
Самодержавие не поддержало сторонников этого курса, уви-
дев в них опасных радикалов, колебателей устоев, хотя на самом
деле они были лишь либеральствующие консерваторы, не захо-
дившие в своих планах политических реформ или, точнее ска-
зать, некоторых «усовершенствований» и «подновлений» дальше
самого скудного минимума. Тем самым своим союзником царизм
выбрал лишь открытых, бескомпромиссных реакционеров, выбрал
315
самую узкую тропинку, оступиться с которой на шаг в сторону
значило сорваться в пропасть. Действуя так, царизм в этот мо-
мент проявил политическую близорукость, дал бесспорное дока-
зательство полного непонимания всей обстановки, в которой он
теперь существовал, и ее крайней сложности, неспособности
в ней ориентироваться и к ней приспосабливаться.
После того как определилось, что, по мнению государственной
власти, должно представлять собой дворянство, каков должен
быть его социальный облик, настала очередь проекта, которому
в 1897 г. исполнилось ровно десять лет и который при своем
возникновении вызвал исключительные ожидания, так как пред-
полагалось, что теперь найдено радикальное и вместе с тем
единственное средство остановить сокращение дворянского зем-
левладения. Именно так воспринималась вначале мысль о вос-
создании института заповедных имений с охватом прежде всего
среднепоместного дворянства. С течением лет она много потеряла
в своей притягательности. Все более очевидной становилась ее
трудноисполнимость и попросту утопичность.
Ни в чем не изменившись, со всеми теми пробелами и не-
дочетами, которые были отмечены Государственным советом,
законопроект Комиссии, побывав в Министерстве внутренних
дел и в Совещании предводителей, достался теперь Особому со-
вещанию по делам дворянства. Ряд членов Совещания состоял
в свое время в Комиссии Н. С. Абазы (кроме самого Н. С. Абазы
и В. К. Плеве, Н. И. Шидловский, гр. А. А. Голенищев-Кутузов,
кн. А. Д. Оболенский), кн. А. Д. Оболенский и шесть лет тому
назад вместе с кн. Л. Д. Вяземским высказывался против наме-
чаемой меры. Но тогда оба они составили лишь незначительное
меньшинство. Остальные их коллеги принялись за работу в уве-
ренности, что стоящая перед ними задача принципиально раз-
решима и что заповедность и есть действенное средство поло-
жить конец процессу обезземеливания дворянства. Теперь от этого
настроения не осталось и следа. Большинство членов Совещания
И. Н. Дурново йе скрывало своих сомнений в основательности
возникшего десять лет тому назад замысла. Уже не думали о
совершении переворота, о достижении радикальных результа-
тов. Теперь скромно предполагали, что, может быть, этот шаг и
не будет бесполезным, хотя последнее казалось многим наиболее
вероятным. Скептицизм объединил на этот раз Витте и его оп-
понентов. Министр финансов взял первым слово в обсуждении,
которое, несмотря на сознаваемую большинством Совещания
беспочвенность рассматриваемого проекта, заняло несколько ме-
сяцев, продолжаясь с 7 февраля по 2 мая 1898 г. Из сказанного
Витте ясно вытекало, что он считает заповедность, как она была
задумана Комиссией Н. С. Абазы, пустой, хотя в общем и без-
обидной затеей. Ее главное достоинство заключалось для него
^16
именно в том, что от нее не будет «никакого вреда».131 Раз уж
она отвечает надеждам большинства дворянства на спасение, то
было бы «неудобным не идти навстречу таким пожеланиям»,
хотя бы было очевидно, что никакого широкого применения воз-
можность учреждать заповедные имения не получит. Быть может,
ею и воспользуются несколько сотен помещиков. «Россия ведь
велика», — рассуждал Витте и снисходительно соглашался
поддержать проект, внеся в него некоторые поправки и допол-
нения.
Не только настроения дворянства повлияли в этом случае на
Витте, заставив его отказаться от своей обычной манеры давать
всякому делу принципиальную оценку, рассматривать его в связи
с общей экономико-политической обстановкой и стоящими перед
самодержавием задачами, но и еще одно немаловажное обстоя-
тельство. «О принципе заповедности можно спорить очень долго
и много, и, пожалуй, с точки зрения теории можно сказать про-
тив нее больше, чем за нее, — заявил он на заседании 21 фев-
раля. — Я, собственно говоря, стою за проект о срочнозаповед-
ных имениях, потому что имеется налицо категорично высказан-
ная государем императором воля о поддержании экономических
сил дворянского сословия».132 Но преклоняясь внешне как верно-
подданный перед волей царя, Витте тут же оговаривался, что
«в этой перспективе можно сделать очень немного», и снова дал
понять, что если при такой ситуации затеваемое в пользу дво-
рянства не будет особенно вредным, то, как бы оно ни было не-
сообразно, он закроет на это глаза: «.. .где мне представляется
реально возможным как-нибудь помочь (дворянству, — Ю. С.),
я стою за это, не касаясь теории».133
В этой общей уверенности, что экономические силы дворян-
ства не могут быть восстановлены самодержавием, Витте несо-
мненно расходился с большинством Совещания, но насчет введения
заповедности, тем более срочной, сложилось известное единство
взглядов. Весьма скептически был настроен сам Дурново. «Сроч-
ная заповедность — это только полумера. Очень серьезно о ней
говорить нельзя», — было его заключение. «Я, к сожалению, не
возлагаю больших надежд на практическое применение об-
суждаемых мер»,134 — в том же смысле высказался Плеве, по-
вторив затем еще категоричнее: «Я думаю, что реальной пользы
для дворянского землевладения от обсуждаемых проектов нельзя
ожидать; охотников учреждать срочную заповедность или неде-
лимость будет немного».135 Точно так же отозвался и Сипягин:
131 ЦГИА, ф. 1283, on. 1, д. 229. Протокол заседания 7 февраля 1898 г.,
л. 65 об.
132 Там же, протокол заседания 21 февраля 1898 г., л. 80.
133 Там же, л. 76 об.
134 Там же, протокол заседания 28 февраля 1898 г., л. 91 об.
135 Там же, протокол заседания 25 апреля 1898 г., л. 146 об.
317
«На учреждение срочной зановедности я смотрю лишь как на
опыт и не знаю еще, что из этого выйдет».136
Обсуждение при таком отношении проектов Комиссии
Н. С. Абазы означало лишь, что, как бы ни были они плохи и
несовершенны, ничего другого взамен Совещание придумать не
могло и других путей, ведущих к цели, какая была провозглашена
в рескрипте, сами его инициаторы не видели. Они были бес-
сильны открыть способ остановить или хотя бы притормозить
глубинные жизненные процессы, совершавшиеся в обществе,
предотвратить и даже сколько-нибудь замедлить экономический
упадок старорежимного дворянства, безостановочную утрату им
земли. Сознавая это, они напрасно тратили время на рассмотре-
ние очевидно нежизненного плана, на то, что Витте с полным
основанием назвал карикатурой, пародией на заповедность.137
Это хотя и было сказано по поводу одного из предложенных
вариантов, но сказанное по праву могло быть отнесено ко всему
законопроекту. Прения чем дальше, тем больше обнаруживали,
что он был сплетен из одних противоречий и найти выход Сове-
щание намеревалось в сущности за счет дальнейшего их обост-
рения. Все решительнее шли на очевидный абсурд, игнорируя
здравый смысл в нетвердой надежде спасти хоть что-нибудь, хоть
какие-нибудь обломки крошащихся и просто идущих ко дну по-
мещичьих владений. «Значение срочной зановедности заклю-
чается в том, чтобы спасти хотя бы часть имения»,138 — говорил
Горемыкин, отражая, по-видимому, общий подход Совещания
к рассматриваемому делу. Большинство без долгих дискуссий
приняло принцип временной зановедности, «хотя, — комментиро-
вал Н. С. Абаза, — на первый взгляд и кажется, будто это не
вяжется одно с другим»,139 Но это, продолжал он, была «един-
ственная возможность разрешить вопрос в применении к России».
Совещание допустило и возможность обращения в заповедные
задолженных в размере 60% имений, а также признало за вла-
дельцами право заключать займы, если они не будут превы-
шать 33% от стоимости имения. Если срочнозаповедные имения,
хотя и учрежденные на других основаниях, были известны на
практике — некоторое число их имелось в Англии, — то заповед-
ность при столь высокой задолженности была уже совершенной
новостью и, мягко заметил Витте, шла вразрез «со строгими по-
нятиями экономической политики».140 В соответствии с этими по-
нятиями, уточнил он, за границей принято считать, что имение,
заложенное свыше 33% своей стоимости, представляет плохое
136 Там же, протокол заседания 21 марта 1898 г., л. 125 об.
137 Там же, протокол заседания 21 февраля 1898 г., л. 80.
138 Там же, л. 77 об.
139 Там же, протокол заседания 7 февраля 1898 г., л. 67.
140 Там же, протокой заседания 21 февраля 1898 г., л. 74.
318
обеспечение.141 Правда, он предполагал, что ввиду непрерывного
роста цен на землю 60% по истечении ряда лет будут представ-
лять собой меньшую величину, но даже в надежде на это разре-
шаемая для заповедного имения задолженность была чрезвычайно
велика. Кн. Ливен в качестве управляющего Дворянского банка
протестовал против установления такой нормы. «Нынче и при
задолженности в 60% не могут справляться; заемщики посто-
янно просят отсрочек и льгот, а если бы допустить 60% задолжен-
ности для заповедных имений, то такое учреждение в скором
времени перешло бы в опеку»,142 — реалистически оценивал он
обстановку и последствия принимаемого уровня задолженности. Он
предлагал понизить его до 33% и лишь в крайнем случае со-
глашался на 50%. Но, по словам Ливена же, большинство имений
имело долг как раз в 60% и выше и потому, очевидно, не могло
бы быть обращено в заповедные. Понятно, что его предложение
не встретило поддержки, тем более после успокоительного заве-
рения Витте о естественном самопонижении задолженности. Осо-
бое место заняло на Совещании рассмотрение отношений Дво-
рянского банка и должников-владельцев заповедных имений.
И пояснения кн. Ливена, и весь опыт говорили, что нужно будет
считаться с массовой недоимочностью «заповедных» имений.
А между тем весь смысл проекта состоял только в том, о чем
заявил, выражая к нему свое отношение, кн. Оболенский. «Мысль
моя та, что срочнозаповедное имение нежелательно ни в коем
случае продавать, поэтому и надо установить различие сравни-
тельно с обыкновенными задолженными имениями».143
Совещание в целом действовало в ясном сознании того, что
оно печется о верных кандидатах в банкроты, что, как выразился
А. Н. Куломзин, «правила о срочной заповедности принадлежат
к разряду законов благотворительных».144 И наиболее осязае-
мым проявлением этой благотворительности служила предусмот-
ренная передача недоимочного заповедного имения в дворянскую
опеку, которой давалось три года для приведения расстроенных
дел в порядок. Но на этом благотворительность не кончалась.
Дворянские опеки уже успели зарекомендовать себя с самой не-
благоприятной стороны. По сведениям кн. Ливена, только в од-
ном случае их деятельность ознаменовалась понижением долга
имения, по всем же другим опекам задолженность возросла до
100 и даже до 127%. Поэтому вероятная неудача опеки, как
постановило Совещание, вовсе не вела к продаже имения, а была
лишь основаним для последующей передачи имения в управле-
ние Дворянского банка. Опыт, на который сослался Витте, пока-
зал, что банк, принимая на себя всю полноту ответственности,
141 Там же, л. 77.
142 Там же, протокол заседания 7 февраля 1898 г., л'л. 71—71 об.
143 Там же.
144 Там же, протокол заседания 18 апреля 1898 г., л. 133.
819
проявил себя несравненно лучше и владельцев имений, и опеку-
нов. Витте привел в качестве примера приведение банком в по-
рядок многих имений в Пензенской губернии, рассматривав-
шихся безнадежными, с тем итогом, что «сами заемщики после
2—3 лет такого управления не хотели даже получать их обратно,
находя, что банк хозяйничает лучше их самих».145 Это был при-
говор старорежимному дворянству, неспособному устоять на соб-
ственных ногах, не могшему обойтись без опеки. И этот же при-
говор дворянству был повторен в журнале от лица всего Сове-
щания, конечно, вовсе не придававшего такого значения своим
рассуждениям. Однако в этом заключался смысл ясно и опреде-
ленно заявленного Совещанием мнения об опасности предоставить
помещикам свободу действий, о необходимости в той или иной
форме обезопасить их от самих себя, установить над ними косвен-
ную опеку, а иначе они причинят себе вред. На юридическом
языке они признавались лишь ограниченно дееспособными и нуж-
дались в постоянном надзоре и попечительстве со стороны. Повод
высказать эту точку зрения дал вопрос о кредите. Заповедное да
еще и задолженное имение практически лишалось кредита (но-
вые долги можно было заключать лишь в пределах 7з стоимости
имения!), но как раз в этом обстоятельстве Совещание усмот-
рело крупный плюс. Ссылаясь на полуторастолетнюю историю
ипотечных займов в России, Совещание констатировало тот
убийственный для дворянства факт, что их итогом «явилась ко-
лоссальная задолженность частной земельной собственности, пре-
имущественно дворянской, без особой в общем пользы для сель-
ского хозяйства».146 Таким образом, и после 1861 г. никаких изме-
нений к лучшему указать было нельзя. И в новую эпоху дворян-
ство пользоваться кредитом не научилось. В руках помещика
кредит — несомненное благо при капитализме — оборачивался
злом, и губительным был не недостаток средств для усовершенст-
вования хозяйства, а как раз наоборот — наличие их. К само-
стоятельному хозяйствованию этот элемент оказывался неприго-
ден. Ограничение свободы в подобных условиях по необходимости
рассматривалось как нечто положительное, хотя вряд ли с по-
терей маневренности, даваемой кредитом, можно было подняться
выше убогого прозябания.
Ни о какой успешной конкуренции с буржуазным, капитали-
стическим соперником, для которого именно свобода, полная и
неограниченная, была жизненной необходимостью, основой всей
его деятельности, не могло быть и речи. Государственная власть
была, очевидно, права, считая, что помещик нуждается в опеке,
но это еще не означало, что и сам помещик будет такого же мне-
ния и пойдет на ограничение своей свободы, хотя бы за это ему
145 Там же, л. 108.
116 Там же, л. 514.
320
и сулили сохранить имение в роду, пусть приносящее самые
скудные доходы. Предлагаемый путь — отказ от новых долгов,
от кредита, если бы не было в России в конце XIX в. развитого
капитализма и конкуренции со стороны буржуазии, возможно, и
повел бы к некоторому оздоровлению помещичьего землевладе-
ния ценой изменения всего привычного для русского дворянина
образа жизни, но члены Совещания, зная этот тип достаточно
хорошо, верно предполагали, что лишь немногие согласятся
вступить на него, даже если в отдаленном будущем это и обе-
щало бы спасение.
С не менее сложной проблемой и столь же важной для судьбы
всего проекта столкнулось Совещание, когда ему пришлось вы-
сказаться о том, как же все-таки следует поступить с членами семьи
учредителя заповедного имения. «По моему мнению, — высказы-
вался Плеве, — всю сентиментально-семейную сторону проекта
следует откинуть, оставив только одно — предоставление вдове
учредителя пожизненного владения срочнОзаповедным име-
нием».147 К Плеве присоединились Куломзин, Ермолов да и все
Совещание. Один лишь Шидловский воспротивился предложен-
ному решению.
Совещание видело в наличии только две возможности — или
лишить семью учредителя заповедного имения каких-либо
средств к существованию, или вообще отказаться от зановедности.
Решительно и категорично отстаивая первое решение, Совещание
с замечательной ясностью демонстрировало обреченность дворян-
ского землевладения, так как вся приводимая аргументация
убеждала лишь в том, что сохранить его было невозможно без
грубейшего нарушения общепризнанных в то время норм чело-
веческих и семейных отношений, закрепленных в существующем
законодательстве, без открытого принесения в жертву единствен-
ному наследнику всех остальных членов семьи, попросту выбра-
сывавшихся на улицу или в лучшем случае становившихся на-
хлебниками нового владельца имения, живущих у него из
милости до того момента, когда он пожелает выставить их за
ворота. Важно отметить, что, идя на эти исключительные меры,
Совещание имело в виду прежде всего среднепоместное дворян-
ство.
Еще Совещание Н. С. Абазы определенно указало, что пред-
метом его заботы будет именно среднепоместное дворянство, ко-
торому в известной мере противопоставлялось крупное. Такая
точка зрения была целиком принята и Совещанием И. Н. Дур-
ново и, пожалуй, получила даже несколько более заостренное
выражение. Сама мысль о необходимости поддержать среднепо-
местное дворянство, предоставляя крупнопоместное своей участи,
находила отклик в первую очередь со стороны наиболее ретро-
147 Там же, д. 229, протокол заседания £8 февраля 1898 г., лл. 91 об.—92.
21 Ю. Б. Соловьев 321
градных членов Совещания Дурново. В этом смысле неоднократно
высказывался Плеве. «Для местной службы, — объяснял он, —
пригодны главным образом дворяне среднепоместные; богатые
не пойдут служить в деревню, не откажутся от удобств и выгод
столичной жизни».148 Поэтому он предлагал «не покровительст-
вовать слишком крупным имениям». О латифундиях определенно
отрицательно высказывались А. С. Стишинский и сам Дурново.149
Не встретивший ни с чьей стороны возражений этот взгляд в чет-
ком и окончательном виде был сформулирован в журнале Совеща-
ния: «Не говоря уже о том, что обширных дворянских вотчин
у нас вообще немного и что владельцы оных, за весьма редкими
исключениями, не живут в своих имениях, надлежит отметить,
что наиболее крепкими земле, по своим традициям и наклон-
ностям, а также наиболее деятельными членами своего сословия
всегда были и остаются именно дворяне среднепоместного типа;
они же почти исключительно несут бремя местной службы, как
правительственной, так и сословной».150
Особенный интерес развернувшихся прений состоял, помимо
всего прочего, в том, что они особенно четко выявили представ-
ление правящих сфер о взаимодействии экономики и политики.
Большинство Совещания обнаружило неспособность связывать
экономику с политикой в единое целое, выводить политику из
экономики. Для большинства это были две совершенно самостоя-
тельные и независимые области, а вернее, политика решительно
доминировала над экономикой. Оно неосознанно полагало воз-
можным достичь политических целей, действуя вопреки экономи-
ческим закономерностям, а еще шире — жизни страны. Эта осо-
бенность мышления государственных деятелей самодержавной
России была ясно выражена Куломзиным. Он признавал силу
аргументов Витте с точки зрения экономики, но не придавал
этому решающего значения. Важнее было другое — «настоящий
вопрос имеет, по моему мнению, громадное политическое значе-
ние», ибо заповедность Куломзин считал «единственною мерою,
направленною к действительному поддержанию дворянства»,
а раз так, то экономическую сторону можно было игнорировать,
по крайней мере свести ее роль к минимуму. «Дворянское зем-
левладение в России положительно тает» — вот что было главным
для Куломзина, и потому «в данном случае мы должны руковод-
ствоваться соображениями даже благотворительными, так как,
раз признано государственное значение существования дворян-
ского землевладения, необходимо дать дворянам-землевладельцам
возможность сохранить свои родовые насиженные гнезда, кото-
148 Там же, протокол заседания 21 марта 1898 г., л. 124; см. также
л. 123.
149 Там же, лл. 128, 135 об.
150 Там же, д. 6, ч. I, л, 512 об.
322
рые они за последнее время все чаще вынуждены покидать
вследствие ошибок их предков, создавших неблагоприятные эко-
номические условия».151 Те, кто понимал невозможность действо-
вать таким образом, представлял себе истинное соотношение эко-
номики и политики, составляли меньшинство, которое, по всей
видимости, оставалось непонятым большинством, поскольку и
вообще некоторые основные явления современной жизни им не
осознавались. Мир реальных и все более усложняющихся обще-
ственных и экономических отношений и взаимодействий с его
постоянно и быстро меняющимся обликом превосходил уровень
понимания многих участников Совещания. Поэтому незамеченным
могло пройти возражение Куломзину, сделанное кн. Ливеном.
«Я совершенно согласен с мнением, высказанным Анатолием Ни-
колаевичем, о политической важности поддержания среднего дво-
рянского землевладения, — заметил он, — но мне кажется, что пред-
лагаемыми мерами эта цель не может быть достигнута. Экономи-
ческие условия в конце концов все себе подчиняют, даже и
соображения политические».152 Последнего, т. е. основного при
определении курса всей внутренней политики, не сумели
в сколько-нибудь достаточной мере, и даже вполне добросовестно,
осмыслить те, в чьих руках находилась власть. В верхах жили
в уверенности, что у них есть неограниченная свобода действий,
что движению жизни при желании можно придать нужное направ-
ление. Поэтому действовали в сущности вслепую, постоянно впа-
дая в грубейшие просчеты, неожиданно для себя натыкались на
не видимые прежде преграды, нагромождали одну ошибку на дру-
гую и, в конце концов, запутывались все больше и больше.
Продолжающаяся смена одного способа производства другим
и без того ставила перед самодержавием сложнейшие задачи,
а оно всей своей политикой еще более усложняло их, действуя
невпопад и без понимания того, что происходит в стране и со
страной. Неудивительно, что Государственный совет не исправил
заблуждений Совещания. При обсуждении проекта в Соединен-
ных департаментах было признано, что задуманная реформа имеет
«не только сословное, но и глубокое государственное значение»-
Департаменты далее вполне солидаризировались с Совещанием
Дурново, выставляя на первый план необходимость сохранения
Именно среднепоместного дворянства, представляющего для го-
сударственной Власти, по их мнению, большую ценность, чем
крупные землевладельцы. Но, Отвлекаясь от влияния чисто поли-
тических соображений, большинство находило проект вполне жиз-
неспособным и даже практичным и с точки зрения экономики,
видя здесь подобно Совещанию основную задачу государственной
власти в том, чтобы уберечь помещиков прежде всего от самих
151 Там же, д. 229, протокол заседания .21 марта 1898 г., лл. 124 об.—125.
152 Там же, л. 126 об.
21*
323
себя, и потому тоже признавало наличие ипотечного кредита
злом, а его ограничение благом.153 Что же касается опасения, что
новый закон о единонаследии, резко расходящийся с существую-
щими основами гражданского законодательства, перевернет весь
помещичий быт, то Присутствие формально несколько отошло от
бескомпромиссного решения Совещания Дурново освободить на-
следника от каких-либо обязательств по отношению к своим близ-
ким. Присутствие приняло за основу в противоположность Сове-
щанию принцип, что их следует снабдить средствами, но этот
принцип оно устанавливало весьма условно, подчиняя его необхо-
димости создать крепкое дворянское землевладение, и потому со-
биралось обязать наследника позаботиться о своих близких лишь
в том случае, если это не подорвет хозяйство наследуемого
имения.
17 мая 1899 г. Государственный совет в Общем собрании вынес
свое суждение о представленном проекте. Приняв без изменений
все то, что было постановлено единогласно Департаментами, т. е.
принципы, которые полагались в основу создаваемого института,
Общее собрание приняло о первом спорном вопросе относительно
обеспечения членов семьи владельца заповедного имения реше-
ние, несколько смягчавшее безвыходное положение, в которое они
попадали, по крайней мере положение матери наследника. В силу
нового закона она могла оказаться по определению Общего собра-
ния «в полной нищете». В оценке Общего собрания такой исход
«находился бы в полном противоречии с установившимися поня-
тиями семейного долга и общепризнанными требованиями спра-
ведливости».154 Но и само Общее собрание далеко не проявило
последовательности в проведении отстаиваемого начала, так как
если матери наследника теперь давалась твердая гарантия полу-
чения средств на жизнь, то братья и сестры лишь тогда могли
рассчитывать на материальное обеспечение, когда предоставление
его не повлечет увеличения задолженности имения свыше 33%.
Но поскольку большинство поместий было заложено выше этой
нормы, то практически установленный Соединенным присутствием
порядок оставался в силе.
Уже 25 мая положение о временнозаповедных имениях было
утверждено царем и стало, таким образом, законом.155 Он служил
свидетельством банкротства внутренней политики самодержавия,
рельефно демонстрируя его неспособность выбраться из тупика,
куда вели царизм события, вся жизнь страны и происходившие
в ней перемены, которые власть не хотела признавать и тем более
153 Там же, д. 6, ч. II, журнал Государственного совета в Соединенных
департаментах гражданских и духовных дел, законов и государственной
экономии, 15, 22 февраля, 2, 8, 17 марта 1899 г., л. 573.
154 Там же, журнал Общего собрания Государственного совета 17 мая
1899 г., л. 617 об.
155 ПСЗ, III, т. XIX, отд. 1, № 16949.
324
не хотела к ним приспосабливаться. Смыслом закона было вос-
становление одного из важнейших институтов феодализма и даже
более того — рефеодализация дворянского землевладения в усло-
виях бурно развивающегося капитализма. Никакого практического
значения закон, на выработку которого ушли годы, не получил. Это
оказался совершенно беспочвенный прожект. В течение первого
года новым законом воспользовался только один помещик. В даль-
нейшем количество учредителей временнозаповедных имений тоже
исчислялось единицами. Дворянство прошло мимо закона, даже
в самой слабой мере не откликнувшись на содержавшийся в нем
призыв правительства. А между тем других путей спасения дво-
рянства верхи не видели. По затраченным усилиям эта попытка
царизма укрепить свою классовую основу, повернуть течение
вспять немного имеет себе равных. Но весь расчет был ошибоч-
ным от начала до конца. Та дорога, по которой самодержавие
намеревалось двинуть дворянское землевладение, не вела никуда.
Призыв пойти по ней остался без ответа. Эрозия дворянского зе-
мельного фонда продолжалась, и, видя это и понимая последствия
этого явления для себя, царизм оказывался бессильным в чем-
либо существенном изменить ход событий. Политическая реакция
могла лишь притормозить происходившие в глубинах жизни про-
цессы, свести их на нет, подавить окончательно она была не
в состоянии.
Собственно законами о временнозаповедных имениях и о по-
рядке пополнения дворянства и ограничились в основном итоги
работы Особого совещания по делам дворянства, хотя официально
оно закрылось только 24 ноября 1901 г. На повестке дня еще
оставались такие первостепенной важности вопросы, как укрепле-
ние экономического положения помещиков путем соответствую-
щей организации долгосрочного кредита, принятие мер по расши-
рению площади дворянского землевладения и обеспечение преиму-
ществ дворянства в области государственной службы. Но
в разрешении их Совещание в истекшие годы лишь топталось на
месте не в силах продвинуться вперед ни на шаг. На практике
рассматриваемые проекты оказывались невыполнимыми. Вообще
на этой стадии работа Совещания утратила до некоторой степени
характер организованного, целенаправленного и координируемого
действия, отчасти в связи с тем, что ее центр тяжести был пере-
несен в две комиссии. Одна — под председательством Ермолова —
должна была заняться проблемой долгосрочного кредита и некото-
рых других экономических мероприятий, а другая — под предсе-
дательством Сипягина — имела целью разработать новое положе-
ние о дворянских учреждениях и внести предложения о предостав-
лении дворянству новых преимуществ в сфере государственной
службы. Их рекомендации попадали затем на рассмотрение Со-
вещания. Но то, что они представили после многочисленных
заседаний, не имело никакого серьезного значения. Это было де-
325
монстрацией полного банкротства царизма в важнейшем для него
деле. Это повторно свидетельствовало прежде всего о том, что
работа Совещания строилась на непонимании и игнорировании
действительности. Реальные, направляющие жизнь процессы и
курс Совещания представляются в этом смысле двумя нигде не
соприкасающимися линиями. Наоборот, они все более отдаля-
лись друг от друга, все более обнаруживалась их противопо-
ложность и несовместимость.
Скорее всего тупик, в который попало Совещание, обозначился,
когда приступила к деятельности Комиссия Ермолова. Но пока
работали обе эти комиссии, Совещание в полном составе успело
обсудить еще два вопроса — о воспитании дворянской молодежи и
насаждении дворянского землевладения в Сибири. Каждый из
них может служить подходящей иллюстрацией того, что, с одной
стороны, Совещание завязло в деталях, а с другой — занялось
явным прожектерством. В первом случае дело свелось к новой
подачке дворянству, весьма незначительной. Практически предпо-
лагалось организовать по одному дворянскому пансиону в каждой
из 32 губерний, где имелись дворянские общества. Определяя его
единовременную стоимость в 100 000 руб., Витте соглашался при-
нять расход в 3 с лишним миллиона рублей на счет казны, по
в дальнейшем содержании пансионов дворянство должно было
участвовать в половинном размере.156 С этой же оговоркой Витте
согласился увеличить затраты на стипендии в университетах и
других высших учебных заведениях, предназначавшиеся для сту-
дентов из дворян. Сколько выделит само дворянство, столько оно
получит и от правительства. Необходимость самим принять уча-
стие в увеличении расходов должна была, конечно, послужить
сдерживающим началом для местных дворянских обществ. Более
верный убыток ожидал казну, когда Витте согласился учредить
в двух новых кадетских корпусах 415 бесплатных мест для дво-
рян, так что общее число таких вакансий достигало отныне 1000
(585 мест были созданы ранее на собранные дворянскими обще-
ствами средства). В расчете на год это должно было потребовать
расхода в 186 750 руб.157 Куропаткин решительно отказался вклю-
чить эту сумму в смету Военного министерства, и теперь она по-
падала в общегосударственный бюджет.
Но и в пользе этих весьма ограниченного значения мер были
убеждены далеко не все участники Совещания. Министр народ-
ного просвещения Боголепов, поддержанный кн. Ливеном и
кн. Оболенским, высказал опасения, что создание чисто дворянских
пансионов будет в политическом отношении минусом, вызывая
«в окончательном результате... рознь и вражду между сосло-
виями». Совещание с этим не согласилось, приведя в опроверже-
156 ЦГИА, ф. 1152, on. 1, т. XII, д. 200. Журнал № 5, л. 14.
157 Там же, лл. 18, 21 об.
326
ние тот не годившийся для критики аргумент, что будто бы «вся
история России свидетельствует об отсутствии у нас когда-либо
сословной вражды».158 Витте выступил в Совещании с утвержде-
нием, что если где-нибудь и допустима сословность, то это в ар-
мии, что необходимо стремиться к усилению в офицерстве дво-
рянского элемента, но что касается самих кадетских корпусов, то
он отмечал возрастающий отлив кончающих их в различные
сферы гражданской деятельности, и от увеличения числа корпу-
сов он ожидал увеличения числа выпускников, отказывающихся
от военной карьеры. Уже сейчас, конкретизировал он, 10% кон-
чающих кадетские корпуса покидают военную службу, а кроме
того, ежегодно из армии и военных училищ увольняются 600 офи-
церов. Чтобы воспрепятствовать этому, Витте предлагал усилить
дисциплинарные строгости, но как раз с этим решительно не со-
гласился Куропаткин, не видевший смысла держать насильно
в армии тех, кто не желает служить.
Еще важнее этого разномыслия оказалось попутно выяснивше-
еся неодинаковое отношение участников обсуждения к принципу
сословности в армии — теме, затронутой Витте в связи с кадет-
скими корпусами. Кн. Оболенский понял Витте и Куропаткина
таким образом, что от имени Совещания предлагается сделать или,
точнее говоря, сохранить офицерский корпус дворянским по сво-
ему составу. Слова Витте можно было понять как угодно. «Я ни-
когда не высказывался за идею сословности в армии, но мне ка-
жется, — было записано в протоколе, — что единственный род
службы, где применим принцип сословности, — это военная
служба». Оболенский и сам считал полезным привлечь в армию
возможно больше дворян, но наряду с этим он высказывался «про-
тив всякой идеи сословности в армии». После разъяснения Дур-
ново, что речь идет лишь о том, чтобы побольше дворян шло на
военную службу, Ермолов тоже заявил о нежелательности «при-
своить офицерскому званию сословный характер». И Сипягин,
вполне одобряя мысль об усилении дворянского элемента в вой-
сках, закончил все-таки тем, что «при этом, однако, армии не сле-
дует придавать сословный характер».159 В таком подходе, хотя и
в самой незначительной степени, проявлялась осторожность,
столь ненавистная «Гражданину» и «Московским ведомостям» и
постоянно клеймимая ими, видевшими в ней едва ли не измену.
Соединенные департаменты не внесли со своей стороны ничего
нового в решения Совещания, и они были последовательно ут-
верждены тоже без изменений 17 и 25 мая 1899 г.160 Общим соб-
ранием Государственного совета и царем. Их реальное значение
было мизерным.
158 Там же, лл. 12, 19 об.
159 Там же, ф. 1283, on. 1, д. 229, протокол заседания 6 июня 1898 г.,
л. 195 об.
180 ПСЗ, III, т. XIX, отд. 1, № 16950.
827
Несоизмеримо более крупного масштаба была следующая об-
сужденная Совещанием проблема — о насаждении дворянского
землевладения в Сибири. В этом случае затрагивались непосред-
ственно существеннейшие интересы и дворянства и самодержавия.
При ежегодно сокращавшемся дворянском земельном фонде было
особенно заманчиво найти источник пополнения этой постоянной
убыли. В программе Совещания особо стоял пункт о расширении
дворянского землевладения. Для царизма же все более заметной
и тревожной становилась разница в эволюции Сибири и Европей-
ской России, явно обособлявшихся друг от друга. Свободное от пут
помещичьего землевладения сельское хозяйство Сибири быстро
двигалось по пути капиталистического развития, и край с каждым
годом делался более и более непохожим в социальном и экономи-
ческом отношениях на лежащие к западу от Урала области.
Как это и прежде случалось, Совещание приступило к обсуж-
дению проблемы, которая существовала уже многие годы. Мысль
об укоренении дворянства в Сибири уже давно занимала правитель-
ство, но как ни притягательна она была, предыдущие обсуждения
и уже сделанные попытки претворить ее в жизни пока что более
всего убеждали в ее неисполнимости.
Для судьбы всех многолетних усилий привить в Сибири дво-
рянское землевладение безусловное значение сохранил первый
проделанный правительством свыше 50 лет до того опыт. В 1844 г.
в Курганском округе Тобольской губернии для беднейших дворян
было выделено 500 даровых участков по 80 десятин каждый. Их
надлежащим образом описали, сняли на план, отграничили в на-
туре, и требовалось только прибыть и поселиться на них, но «никто
из дворян за получением их в Сибирь не явился».161 Не бралась
даровая земля и позднее.
Всего в Томской, Тобольской, Иркутской и Енисейской губер-
ниях, Степной, Амурской и Приморской областях насчитывалось
к концу XIX в. 1827 поместий с общей площадью 1 111668 дес.
Большая половина занимаемой ими земли приходилась на Степную
область (587 231 дес.) и принадлежала 513 владельцам. Кроме
того, еще в Тобольской губернии в 631 имение входило
284 246 дес. В остальных областях и губерниях площадь поме-
щичьих хозяйств нигде не достигала 100 000 дес.162
Но и, помимо собранных по Сибири сведений, однозначно сви-
детельствовавших о бесперспективности попытки создать сибир-
ское дворянство, всякие иллюзии на этот счет мог рассеять один
лишь только эпизод с передачей отборных земель в Причерноморье
под поместное землевладение и как нельзя более характерный
его финал.
161 ЦГИА, ф. 1283, on. 1, д. 12. Представление Министерства земледе-
лия и государственных имуществ «О насаждении частного землевладения
в Сибири», 19 марта 1901 г., л. 55.
162 Там же, л. 71 об.
328
В лучших частях прибрежной полосы были розданы в виде по-
жалований 38 000 дес. отборной земли, и, кроме того, на основании
положения Кавказского комитета от 24 февраля 1872 г. на льгот-
ных условиях с уплатой 10 руб. за десятину при рассрочке сле-
дуемой суммы на 10 лет пустили в продажу еще около 54000 дес.
Предполагалось таким образом создать крупные поместья пло-
щадью до 3000 дес. За четверть века владельцы смогли освоить
лишь 0.5% находившейся у них земли, остальное же простран-
ство пребывало в совершенном запустении.
Неудивительно, что на возможность одворянить Сибирь мест-
ные власти смотрели с нескрываемым скептицизмом. Да и целесо-
образность этого также ставилась под сомнение. Тобольский
губернатор высказывал определенную уверенность в невозмож-
ности и ненужности устройства в губернии имений.163
В этом же духе был составлен ответ степного генерал-губерна-
тора. Им были высказаны принципиальные соображения, в корне
подрывавшие рассматриваемый проект. Все известные ему факты
говорили о том, что дворяне и чиновники в Сибири удержаться
не могут, а предположение, которое и теперь было в основе разра-
батываемого плана, будто «лица, прослужившие значительный
период в Сибири, сроднились с ней и, состоя из более интеллигент-
ного элемента, сумеют насадить частное землевладение, которое
и будет рассадником сельскохозяйственной культуры в пустынном
еще крае», объявлялось им совершенно беспочвенным. Действи-
тельность во всем противоречила умозрительным рассуждениям
незнакомых с реальными условиями бюрократов. Она состояла
в том, что «почти никто из лиц, приобревших землю в Сибири, не
удержал ее за собою. Все участки распроданы купцам или меща-
нам, нисколько не заинтересованным в ведении собственного
рационального хозяйства, а старающимся лишь с наименьшими
для себя затратами извлечь из земли наибольшие выгоды».164
Большинство же тех, кто еще сохранил землю, констатировал
генерал-губернатор, «вследствие отсутствия знаний и капитала для
правильной постановки сельского хозяйства» ограничивают свою
деятельность тем, что сдают участки в аренду за крайне низкую
плату.
Никаких изменений в благоприятную для правительства сто-
рону он не предвидел. Удержать в Сибири чиновничество, из кото-
рого и предполагалось создать сибирское дворянство, выдачей
по окончании срока службы земли не удавалось раньше и не
должно удасться, по его мнению, теперь. «Все приехавшие на
службу в Сибирь, как бы долго в ней ни прослужили, по выходе
в отставку немедленно возвращаются с семьями в Европейскую
Россию» 165 — указывал он на неизменную закономерность. Кроме
163 Там же, лл. 67—67 об.
164 Там же, я. 67 об.
165 Там же, л. 68.
329
того, «для эксплуатации земли, — разъяснялось в записке, —
нужны специальные знания и любовь к делу, каковые качества
встречаются у лиц, состоящих на службе, лишь в виде очень ред-
ких исключений».
Общий вывод из анализа существующего положения звучал
с полной категоричностью: «Так как все эти причины имеют пол-
ную силу и в настоящее время, то, — по мнению степного генерал-
губернатора, — едва ли можно рассчитывать на какой-либо успех
мер к насаждению в степных областях или в Сибири частного
землевладения».
Однако вопреки аргументированным отрицательным заключе-
ниям, поступившим с мест, Министерство земледелия уверенно
заявляло, что «фактическая... возможность создания в Сибири
частного землевладения при современных условиях передвижения
рабочих сил и сбыта сельскохозяйственных продуктов не может
подлежать сомнению».166 Оно определило, каков будет социальный
состав сибирских землевладельцев, какой категории землевладение
следует насаждать в крае, а также и самый способ наделения
землей.
По поводу первого Министерство придерживалось того
взгляда, что, хотя дворяне представляют предпочтительный контин-
гент будущих сибирских помещиков, вместе с тем не следует
преграждать дорогу и тем, кто располагает средствами, и, в част-
ности, указывалось, что «в особенности, например, являются по-
лезным элементом лица недворянского сословия — купцы» и что
вообще раз у всех на всей территории России по закону теперь
одинаковые права на приобретение земли, то «представлялось бы
неудобным в деле создания частного землевладения в Сибири иметь
в виду исключительно одних только частных лиц дворянского со-
словия».167 Принцип сословности ставился, таким образом, отнюдь
не безусловно, и экономические соображения превалировали над
политическими.
Относительно самого типа землевладения Министерство реши-
тельно взяло курс на насаждение крупного землевладения с вы-
делением участков до 3000 десятин, так как только они «могут
привлечь в Сибирь вполне надежных и состоятельных лиц,
способных завести на широких началах хозяйства, могущие
послужить образцовой школой для окрестного сельского насе-
ления».168
Так сформулированное Представление Министерства земледе-
лия и государственных имуществ попало на обсуждение Подгото-
вительной комиссии при Комитете Сибирской железной дороги под
166 Там же, представление Министерства земледелия и государственных
имуществ «По вопросу о насаждении частного землевладения в Сибири»г
1 июля 1898 г., и. 44 об.
167 Там же, л. 47 об.
168 Там же, л. 48 об.
830
председательством А. Н. Куломзина. Оно состоялось 19 марта,
9 и 14 апреля и 21 мая 1899 г.
Комиссия была достаточно представительной — в нее входило
13 членов от важнейших министерств и ведомств, и, кроме того,
в прениях приняло участие шестеро приглашенных. Предметом
прений послужили не частности, а исходные положения предло-
женного проекта. В правящей бюрократической верхушке вскры-
лись глубокие расхождения относительно самих целей подготав-
ливаемого закона.
Одна точка зрения была ясно и определенно высказана
А. С. Стишинским, выступавшим в качестве товарища государствен-
ного секретаря. В явном несогласии с представлением Министерства
он заявлял, что стоящая перед Комиссией задача должна быть
«не столько экономическая, сколько другая, важнейшая — полити-
ческая, заключающаяся в содействии возникновению в Сибири
поместного дворянства и образованию в крае местного служилого
сословия». Поэтому, пояснял он, противополагая экономические
и политические факторы, нужно «преследовать в настоящем
случае не столько цель сельскохозяйственного развития края
и устройства образцовых частновладельческих хозяйств, сколько
образования класса чиновников, связанных с местом служения
прочными имущественными, земельными интересами, что прямо
и непосредственно может быть достигнуто предоставлением участ-
ков казенной земли потомственным дворянам, прослужившим
в военной службе или гражданской, на должностях, замещаемых
по выбору дворянства или земств, а также по крестьянским учреж-
дениям не менее двух трехлетий и соответственно аттестованным
своим ближайшим начальством. Исключения из этого правила
должны бы быть допущены лишь для устройства промышленных
предприятий, как то фабрик и заводов».169 Что этот метод принад-
лежал давно прошедшему времени и в конце XIX в. выглядел
сугубым анахронизмом, Стишинского не смущало. Но как раз
политические задачи отодвигались большинством в тень, и, по
его мнению, «главной прямой целью проектируемого закона
должно быть содействие экономическому подъему страны путем
создания недостающего Сибири класса предприимчивых и хозяй-
ственно-благонадежных частных землевладельцев».170 Принцип
сословности здесь, «само собой разумеется», перестал быть ру-
ководящим началом. Взамен предлагалось позаботиться о «соз-
дании условий для нормального развития благосостояния частных
лиц (безразлично, какого происхождения или служебного ранга),
из среды которых само собою, постепенно и естественным образом
169 Там же, журнал Подготовительной при Комитете Сибирской желез-
ной дороги Комиссии, № 68, «По делу о насаждении в Сибири частного
землевладения», заседания 19 марта, 9, 14 апреля, 21 мая 1899 г.,
л. 89.
170 Там же, л. 91.
331
должно возникнуть местное служилое сословие».171 Большинство
Комиссии отстаивало, как видно, принцип свободного буржуаз-
ного развития, и крупная поместная собственность являлась
в этом случае носительницей капиталистической формы хозяй-
ства.
Для одних членов Комиссии ориентиром служил феодализм,
для других — капитализм.
Разработанный проект, над которым потрудились и Министер-
ство земледелия, и Подготовительная комиссия, придавшая
ему ясно выраженную буржуазную ориентацию, спустя месяц
попал на рассмотрение царя. 26 июня он повелел передать жур-
нал Комиссии и проект правил снова в Министерство земледе-
лия и государственных имуществ, возвращая все в исходное
положение. Далее министр земледелия Ермолов испросил, дей-
ствуя с ведома и согласия Дурново, если не по его наущению,
разрешения передать все материалы на рассмотрение Совещания
по делам дворянства и 15 ноября получил на это согласие.
Обсуждение в Совещании разработанного проекта состоялось
5 и 11 февраля 1900 г. Незамаскированно буржуазная направлен-
ность последнего стояла в очевидном противоречии с курсом Со-
вещания на укрепление пережитков крепостничества. Оно отвергло
проект, не согласившись с принятым в нем приматом экономических
соображений над политическими. Ведя все обсуждение с предель-
ной откровенностью, Совещание констатировало, что такой подход
исключает появление в Сибири поместного дворянства, так как оно
неконкурентоспособно и с уравнением в правах с буржуазией будет
быстро вытеснено из Сибири.
Интерес прений, помимо всего прочего, состоял именно в наи-
более откровенном признании нежизнеспособности дворянства
вообще, его обреченности в борьбе за существование в условиях
господства капиталистических отношений.
Поэтому и явился такой парадокс, что, признавая неспособ-
ность дворянства владеть землею, а главное, удержать ее, боль-
шинство решительно настаивало на передаче всей или почти всей
свободной земли дворянству. А чтобы дворяне не только получили
землю, но и удержались на ней, предлагалось наделить дворянство
особыми льготами и привилегиями. Превращая Сибирь в дворян-
ский заповедник, намеревались создать в ней для дворянства
оранжерейные условия.
Стишинский с самого начала повел всю партию: «... без суще-
ственных льгот дворяне окажутся в значительно худших усло-
виях, чем лица других сословий. Рассчитывать, что к дворянам
будут переходить земли из рук купцов, нет возможности». Поло-
жение, имел он в виду, конечно, будет обратным. «Я приветствую
мысль, стоящую ныне уже прочно, и всецело присоединяюсь
171 Там же, л. 91 об.
332
к мнению А. С. Стишинского. Я не желаю устранять от права на
частное землевладение в Сибири лиц других сословий, но признаю
нужным, чтобы красной нитью проходила мысль о льготах для
потомственных дворян», — поддержал его Сипягин в своем новом
качестве министра внутренних дел. «Необходимо, чтобы вся си-
стема была построена на расположении к дворянскому землевла-
дению, нужно благожелательное отношение», — соглашался Кулом-
зин, хотя проект, вышедший из председательствуемой им Комис-
сии, далеко не во всем согласовывался с этим принципом. Взяв
такой курс, теперь оставалось решить, как далеко можно зайти
на этом пути. Свободная распродажа земли в Сибири как основ-
ная форма организации поместного землевладения само собою от-
падала. Такое значение приобретала аренда, и относительно нее
Сипягин высказал мнение, что право арендовать землю в Сибири
надлежит предоставить одним только дворянам.172 Очень мягко
ему возразил Куломзин: «... вряд ли удобно в законе исключать
все другие сословия». Он возражал не против принципа, а только
из опасения, что для власти будет неблагоразумно так афиширо-
ванно поворачиваться спиной ко всем прочим, и потому предла-
гал предоставить право решения Комитету министров, который
мог бы действовать как надо в каждом отдельном случае, никому
не давая отчета в своих решениях. В этом же стиле возразил и
Ермолов: «Я за всякие льготы для дворян, за рассрочку платежа,
за всякие денежные льготы, но исключительности я бы не допу-
стил в интересах края». Сипягин стоял на своем, и большинство
тоже не видело нужды церемониться.
В основательности самого подхода усомнился на Совещании
только кн. Ливен, возражавший и против предоставления дво-
рянству исключительных прав, и условно против наделения его
льготами по той причине, что они, дав временное облегчение,
в конечном счете обессилят дворянство. В рассуждении Ливена
отразилась старая дилемма: или наделять дворянство губитель-
ными для него самого льготами, или предоставить дворянство своей
судьбе, рассчитывая на то, что уцелевшее будет жизнеспособным.
«Всякая льгота, — доказывал Ливен, — убивает инициативу, и
элемент сам по себе желательный окажется ослабленным и мало
жизнеспособным. В интересах землевладения и самого того дво-
рянина, который туда пойдет, — пускай он идет на своих ногах».
Впрочем, и для самого кн. Ливена это было лишь благопожела-
ние. То, как надо было делать, и то, что можно было сделать,
находились в несогласимом противоречии, и он оставался при
таком парадоксе: «Теоретически... я считаю, что дворяне должны
рассчитывать лишь на свои силы, и льготы я оправдываю только
тем, что в дворянстве трудно найти такой элемент».173
172 Там же, д. 229, протокол заседания 5 февраля 1900 г., лл. 241, 242.
173 Там же, л. 242 об.
338
С некоторыми нюансами последнее подтвердили и присутство-
вавшие на заседании в качестве полноправных членов губернские
предводители дворянства.
В несколько смягченной форме о необходимости льгот, на-
пример путем выделения дворянству лучшей земли, заявил мос-
ковский предводитель дворянства кн. П. Н. Трубецкой, предста-
вивший Совещанию обширное письменное заключение об основах
насаждения в Сибири дворянского землевладения. Он предлагал
правительству наряду с этим позаботиться о «правильной и
соответственной организации сельской администрации, суда и
полиции», чтобы обеспечить будущим помещикам «безопасность
как личную, так и имущественную». Право на получение земли
оставлялось Трубецким также фактически за дворянством, хотя
в записке и оговаривалось специально, что землевладение в Си-
бири не должно быть дворянской привилегией. Ясность вносило
высказанное им мнение о необходимости отстранять от приобре-
тения земельных имуществ тех претендентов, которые «по сво-
ему образованию и общему развитию не могут быть проводниками
просвещения и культуры». Во избежание каких-либо недоразу-
мений и как бы в опровержение мнения о пользе привлечения
в Сибирь купцов уточнялось, что «среди купечества, например,
есть немало лиц, которые, обладая большими средствами, могли бы
скупать обширные пространства в Сибири, но которые по об-
щему уровню своего развития непригодны для просветительных
целей».174 Этим «просветительским» критерием Трубецкой пред-
лагал руководствоваться не только при сдаче земли в аренду —
метод, специально рассчитанный на дворянство, — но и главным
образом при ее свободной продаже. Тем самым у капиталистичес-
ких элементов отнималась всякая возможность обосноваться на
сибирской земле.
Кн. Б. А. Васильчиков, новгородский предводитель, и
А. П. Струков из Екатеринославской губернии были кратки и,
не впадая ни в какие общие рассуждения, потребовали только
одного — льгот. Раз в порядок дня поставлено образование в Си-
бири дворянского землевладения, то, говорил Васильчиков, «та-
кая цель, по моему мнению, едва ли может быть достигнута без
установления при продаже земельных участков особых льгот и
преимуществ для дворян». Если конкурентам не будут связаны
руки, дворянству нечего делать в Сибири. На этом Васильчиков
стоял твердо, иначе «при равноправности всех сословий земельные
участки неминуемо сосредоточатся в руках элементов наиболее
крепких и энергичных, каковыми во многих случаях окажутся
лица недворянского происхождения». А. П. Струков договорил
мысль новгородского предводителя, предложив, чтобы весь мил-
лион десятин, который пока что реально намечался для распреде-
174 Там же. протокол заседания 5 февраля 1900 г., лл. 243—244 об.
334
ления, был отдан «в исключительное пользование одних лишь
дворян, с устранением от этих участков всех лиц других сосло-
вий», с предоставлением дворянству и при этом порядке «особых
облегчений и льгот».175 Даже Сипягину это показалось все-таки
чрезмерным. «Для Сибири, — допускал он, — необходимы, кроме
землевладельцев-дворян, еще и промышленники и торговцы,
также нуждающиеся иногда для своих предприятий в земельных
участках». Поэтому право на владение землей он предлагал фор-
мально не ставить в зависимость от сословной принадлежности
и, введя продажу наряду с арендой, удовлетворять таким способом
потребности недворянских элементов.
На эту позицию встало большинство Совещания, предполагая
одновременно основную массу земли сдавать в аренду и только
дворянам. Обсуждая последовательно пункты разногласий Сти-
шинского с большинством Подготовительной комиссии, Совеща-
ние неуклонно присоединялось всякий раз к его мнению. Все
возможное для дворянства Совещанием было сделано. Ему были
предоставлены максимальные преимущества. Оно было избавлено
от конкуренции, расчет за землю, если появится желание приоб-
рести ее, отодвигался куда-то вдаль.
Но в среде самого Совещания не было единодушной уверен-
( ости, что тем самым выбран правильный путь и следует ожи-
дать прочного освоения Сибири дворянством. С крайним сомне-
нием относился к такой перспективе В. К. Плеве. Все предостав-
ляемые льготы не меняли все-таки основы жизни в Сибири, и
эта основа оставалась капиталистической. Дворянство не исклю-
чалось из сферы капиталистических отношений и по-прежнему
было вынуждено действовать на почве, все еще чуждой для него.
Получить землю оно могло в льготном порядке, вне конкуренции,
но в конечном счете оно должно было появиться на рынке и
именно там доказать свою жизнеспособность в свободной конку-
ренции с капиталистическими элементами.
Имея это в виду, правильнее всего было ожидать, что и в Си-
бири начнется тот же процесс утраты дворянством земли, какой
безостановочно сокращал дворянское землевладение в Европей-
ской России.
Тем более основательно было предвидеть, что трудностям
освоения сибирских земель дворяне предпочтут выгодную продажу
полученных на льготных условиях участков, раз продажа их не
запрещалась. И кто пойдя на эту спекуляцию, а кто под давле-
нием обстоятельств все равно оставят Сибирь. К этому немину-
емо должен был повести нормальный ход событий. И чем быстрее
развивались бы в Сибири капиталистические отношения, тем
труднее было бы удержаться там дворянскому землевладению.
Но именно о том, каково будет его положение в условиях
175 Там же, лл. 244 об.—245.
335
капиталистической действительности, о том, какие процессы со-
вершаются в Сибири, большинство участников Совещания не
задумывалось, и с этой точки зрения особенно выразительно
высказанное не кем иным, как Сипягиным пожелание, чтобы
наряду с дворянством в Сибирь привлекались «сильные люди, не
нуждающиеся в льготах», «экономически здоровые элементы»,
которые надо допускать туда, «каковы бы они ни были».176 Сипягин,
очевидно, не представлял себе, какие плачевные последствия
будет иметь для поддерживаемого одними льготами дворянского
землевладения появление в Сибири этих «сильных людей», кото-
рые быстро выживут из нее искусственно насаждаемый, неспо-
собный стоять на своих ногах дворянский элемент. Главные
факты и обстоятельства не попадали в поле зрения Сипягина.
Реалистичнее оценивал обстановку Плеве, хорошо понимая
невозможность соседства дворян и «сильных людей», как и
вообще сомнительность плана увлечь дворянство Сибирью. «Я бы
хотел знать, где те русские люди американского закала, которые
согласятся переселиться в Сибирь на 1000 десятин земли с неот-
мерзающей подпочвой, — легко нащупал он основной просчет
всего замысла, — и которые при этом пожелают затрачивать
большие средства на обработку этой земли. Я думаю, что такие
люди будут редким исключением и их едва ли найдется какой-
нибудь десяток».177 И тем не менее Плеве считал возможным
насадить в Сибири дворянство, выдвинув свой план. Его исходным
положением было признание экономической несостоятельности
дворянства, которое могло укорениться в Сибири, только если
ему будет создано совершенно особое положение, и не в смысле
наделения его льготами, которые все равно не спасут. Формируя
за счет местного чиновничества — губернаторов, председателей
окружных судов, мировых судей и пр.,178 его следовало, по мысли
Плеве, выключить из сферы капиталистических отношений
вообще. В осуществление своего плана он предлагал разделить
весь земельный фонд на две части; на одной из них жизнь будет
идти нормальным образом, а на другой, отдаваемой в исключи-
тельное пользование этим кандидатам в дворяне, будет заведен
совершенно особый порядок. На дворянской территории землю
предполагалось предоставить владельцам только в пользование
без права как продажи, так и покупки, в качестве временноза-
поведного в течение жизни трех поколений имения. Только та-
ким способом, — дав землю, но отняв право распоряжаться ею,
прикрепив новых помещиков к земле, — надеялся Плеве укоре-
нить в Сибири дворянство. «Надо, — разъяснял Плеве свой
план, — из землевладения образовать тягло». В Сибири в XX в.
176 Там же, л л. 241, 242.
177 Там же, протокол заседания И февраля 1900 г., л. 253.
178 Там же, л. 246.
336
предлагалось в сущности заново воспроизвести процесс образо-
вания дворянства, повторить то, что делала государственная
власть в коренной России несколько столетий тому назад. Плеве
и сам подтвердил, что он действительно предлагает отступить
в глубокую древность. «Основное положение мое заключается
в том, что в деле насаждения дворянского землевладения в Си-
бири мы должны отступить на несколько шагов в прошлую
эпоху».179 Из пояснения Стишинского вытекало, что речь может
идти о XVI в. Это уточнение тем более соответствовало действи-
тельности, что самый замысел разделить всю предназначенную
для заселения территорию на две обособленные, живущие по
разным законам части имел видимое сходство с разделом, произ-
веденным во времена опричнины.
Плеве отдавал себе отчет в том, что это будет равнозначно це-
лому перевороту в устоявшихся общественных отношениях и поня-
тиях. «В настоящее время, — считался он с возможйостью сильного
противодействия, — при господстве теорий о свободной экономи-
ческой эволюции капитала и недвижимой собственности всякое
предложение о стеснении мобилизации земли принимается несо-
чувственно и кажется нерациональным, режет, так сказать,
ухо».180 Плеве, однако, последовательно отвергая примат экономи-
ческих отношений, выдвигал на первый план политические инте-
ресы самодержавия, и его не смущало, если они попадали в кон-
фликт с развитием экономических процессов, которым он созна-
тельно отводил в жизни общества подчиненную роль. В этом была
своя логика. В противном случае государственная власть должна
была признать их первенство и тогда стремиться к ним приспосо-
биться, а не становиться им поперек дороги. Она должна была
тогда неизбежно согласиться предоставить капиталистическому
укладу господствующее общественное и политическое положение.
Этому-то Плеве и стремился воспрепятствовать. Рассматривая
все явления в свете политических нужд царизма и видя в них
определявшее течение общественно-политической жизни начало,
он считал, что, решая проблему насаждения дворянского земле-
владения в Сибири, государственная власть располагает свободой
действий и, осуществляя свою волю, может в случае необходи-
мости перешагивать через целые столетия, заставляя и всю
страну совершать вместе с собой такие прыжки назад. Да и само
дворянство, хочет оно того или нет, должно беспрекословно под-
чиняться ей. «... я смотрю на дело как на меру политическую,
направленную к приурочению землевладения к классу людей, до
известной степени несвободных, государству тяглых, — объяснял
он суть своей концепции. — Для достижения этой цели нам сле-
дует возвратиться к тому времени, когда государство занималось
179 Там же, л. 252.
180 Там же, л. 252 об.
22 Ю. Б* Соловьев
337
этим вопросом, и история показывает, что, преследуя этические?
и политические цели, оно не останавливалось перед стеснением
свободы и излюбленного сословия, хотя бы это шло вразрез
с существующими веяниями».181
Это была философия всемогущества государственной власти,
теория крайнего этатизма, которую в правящей бюрократической
верхушке разделяли многие.
Только в этом самовластии, в этой готовности осуществлять
задуманное, ни с чем не считаясь, отметая в сторону все противо-
речащие соображения, какими бы важными они ни казались,
видел Плеве единственную возможность сделать Сибирь дворян-
ской. «Если же вопрос ставится на почве поощрения землевладе-
ния вообще в Сибири, что должно соответствовать взглядам ми-
нистра земледелия и государственных имуществ, при условии
отрешения его от дворянских симпатий, то, конечно, и путь дол-
жен быть избран иной для этого»,182 — был его окончательный вы-
вод. Отрицая возможность успеха при том методе, который на-
метило большинство Совещания, довольно верно оценивая не-
реалистичность как будто бы тщательно разработанного во всех
деталях плана насаждения дворянского землевладения в Сибири.
Плеве в собственных предложениях еще дальше перешагнул
границы реально осуществимого. А кроме того, возрождение по-
рядков XVI в. в крае, где происходило наиболее свободное раз-
витие капитализма в русском сельском хозяйстве, повело бы
к образованию в Сибири небывалого по резкости диссонанса. Ря-
дом с наиболее современным и быстро прогрессирующим капита-
лизмом появились бы сугубо пережиточные формы феодальной
эпохи. В сумме это должно было создать в Сибири для самодер-
жавия очаг острейших социально-экономических противоречий.
Желая вывести правительственную политику из одного тупика.
Плеве заводил ее в другой, но только в теоретическом плане,,
потому что за ним последовали лишь немногие. Наряду со Стп-
шинским в его поддержку выступил Струков.
Готовому проекту предстояло теперь пройти высшие государ-
ственные инстанции. 8 февраля 1901 г. Дурново представил жур-
нал царю и получил указание, как и в предыдущих случаях,,
передать дело на рассмотрение Государственного совета.
На заседаниях 28 апреля и 4 мая первыми дали о нем свое
заключение Соединенные департаменты. И, как в предыдущих
случаях, рекомендации Совещания подвергались переделке.
В своих суждениях высший орган империи до некоторой степени
воспроизводил колебания маятника. В дебатах о насаждении
дворянского землевладения в Сибири размах этих колебании
был, пожалуй, особенно велик.
181 Там же.
182 Там же, л. 252 об.
338
Если рекомендации Совещания представляли собой верх мыс-
лимых для дворянства льгот, а предложения Подготовительной
комиссии служили как бы противоположной точкой отталкива-
ния, то при обсуждении в Соединенных департаментах маятник
несколько отклонился от проекта Совещания в направлении
проекта Комиссии, хотя и остановился от него достаточно далеко.
Все же в Департаментах было высказано сомнение в пользе снова
заниматься планом насаждения в Сибири частного землевладения
вообще, не только дворянского, принималась во внимание полная
неудача всех прежде производившихся попыток. Кроме того,
прозвучало и опасение, что раздача под поместья участков в ты-
сячи десятин значительно сократит земельный фонд, нужный
для размещения все нараставшего потока переселенцев.183
Хотя большинство Департаментов не встало на эту точку
зрения, в остальном оно повело себя достаточно осторожно.
Проект принимался, но насчет его осуществимости Департаменты
отказывались дать какие-либо гарантии. Они брали на себя лишь
ответственность заявить, что «едва ли можно отрицать всякое
значение этих мер, а тем более считать их вредными». Наступа-
тельная операция широкого размаха, задуманная Совещанием,
в такой трактовке более походила на оборонительное мероприя-
тие местного масштаба и с довольно сомнительным исходом.
Большинство Департаментов, куда вошли двадцать членов
(Фриш, Половцов, Куломзин, Горемыкин, Махотин, Семенов,
Герард, Тернер, барон Икскуль, Иващенков, Голубев, Гудим-Лев-
кович, Гончаров, гр. Шереметев, Кобеко, Шидловский, Бутовский,
Стевен, Коковцов, Манухин), в противоположность мнению
меньшинства (в составе кн. Волконского, Дурново, Сабурова 1-го,
графа Игнатьева 2-го, Шебеко, Сабурова 2-го, Стишинского) счи-
тало, что «развитие частного землевладения в Сибири ни в коем
случае не может быть основано на почве исключительных при-
вилегий».184
На Общем собрании Государственного совета маятник кач-
нулся в противоположную сторону. На заседании 28 мая 1901 г.
Общее собрание решительно встало на сторону меньшинства
Соединенных департаментов.185 В таком окончательном виде
проект, без каких-либо изменений утвержденный царем 8 июня
1901 г., стал законом.186
Доступ дворянству в Сибирь на самых льготных условиях
теперь был широко открыт. Однако и это настойчивое приглашение
183 Там же, д. 12, журнал заседаний Государственного совета в Соеди-
ненных департаментах законов, гражданских и духовных дел, государст-
венной экономии и промышленности, науки и торговли 28 апреля, 4 мая
1901 г., лл. 435 об.—436.
184 Там же, л. 444.
185 Там же, лл. 450 об.—452.
186 ПСЗ, III, т. XXI, отд. I, № 20338.
22*
339
со стороны правительства осталось без ответа. Годы, потрачен-
ные на разработку закона, пропали впустую. Сибирских конки-
стадоров из дворян не получалось. Это и предсказывалось забла-
говременно в недрах правительственных канцелярий. Но Совеща-
ние Дурново, а затем и Государственный совет действовали вопреки
очевидному и уже накопленному опыту и при проведении преды-
дущих законов, встреченных с сомнением даже частью правитель-
ственных кругов, так как в условиях все убыстряющегося разви-
тия в России капиталистических отношений они представляли
собой чужеродный элемент, вносивший беспорядок и путаницу
в установившийся строй жизни и поэтому в конечном счете соз-
дававший для самого правительства многочисленные трудности и
противоречия. Однако предыдущие законы и постановления,
появившиеся в исполнение рекомендаций Совещания, по крайней
мере формально не затрагивали непосредственно интересов дру-
гих классов и группировок. Этот жест правительства, попытка
превратить Сибирь в дворянский заповедник, имел другое значе-
ние. В данном случае и формально интересы дворянства удовлет-
ворялись за чужой счет путем ущемления интересов буржуазных,
капиталистических элементов, ставившихся в неравноправное по-
ложение, фактически оттеснявшихся от участия в освоении Си-
бири. Открыто объединяясь с дворянством, самодержавие одно-
временно противопоставляло себя той силе, которая приобретала
все больший вес в общественно-экономической жизни. Это спо-
собно было возбудить еще большее недовольство, ибо дворянство
уже обнаружило достаточно ясно неспособность удержать за
собой землю в районах своего исконного господства, свою неспо-
собность успешно хозяйствовать в новых экономических усло-
виях в старых насиженных местах. Поэтому отдача на откуп
дворянству Сибири выглядела особенно одиозно. Огромный край
отдавался тем, кто в наименьшей степени годился для его осво-
ения, кто, наоборот, мог лишь затруднить этот процесс, возложив
на крестьянское население новые тяготы и лишения.
Понятно, какой резонанс вызвал новый закон в кругах, на-
строенных в той или иной мере оппозиционно. От начала и до
конца составленный твердолобыми крепостниками, он давал го-
товое оружие революционной пропаганде. Ленин посчитал его
настолько важным, что откликнулся на его опубликование осо-
бой статьей «Крепостники за работой», вскрыв в ней на этом
конкретном примере сущность внутренней политики царизма,
ее классовую обусловленность.187 Но, пожалуй, едва ли не наибо-
лее выразительным свидетельством ложности этого шага служило
то обстоятельство, что затея с насаждением дворянства в Сибири
встретила неодобрение и критику со стороны тех, для кого соб-
ственно и старалось правительство. Кн. В. II. Мещерский усмот-
187 В. И. Ленин. ПСС, т. 5, стр. 87—92.
340
рел в новом проявлении заботы о дворянстве не столько пользу,,
сколько прямой вред. Он дважды откликнулся в «Гражданине»
на закон 8 июня — ив стадии его подготовки, и по опубликова-
нии. На него особенно угнетающе действовала необходимость
для переселяющегося в Сибирь помещика «превратиться в дру-
гое — новое существо рабочего для самой тяжелой работы: пре-
вращать десяток десятин леса или болота в участки, пригодные-
для сельского хозяйства».188 Но даже если бы эта трансформация
совершилась, государственная власть все равно не достигла бы
цели, не приобрела бы себе в лице помещика опору, потому
что такой дворянин превратился бы в обыкновенного капитали-
стического предпринимателя, в «бессословного переселенца»,
по выражению Мещерского, и завести в Сибири старорежимное
дворянство не удастся.189 Это писалось, судя по датам, в вида
комментария к представленному царю журналу Особого совеща-
ния. Когда же вышел закон, то Мещерский, отметив, что он вы-
звал критику либеральной печати, на этот раз признал за своими
обычными противниками «весьма убедительные аргументы». Он
тоже разделял мнение, что «вряд ли найдутся в России дворяне
с деньгами (без денег ехать в Сибирь немыслимо), которые ре-
шились бы ехать в Сибирь устраивать на сотнях десятин нетро-
нутой земли сельское хозяйство, и, вероятно, этим правом вос-
пользуются местные чиновники, от которых культурного влияния
на новые места поселения трудно ожидать, так как они жить бу-
дут не там, а на местах своей службы и для извлечения дохода
будут прибегать к разным видам хищнической эксплуатации
земли». Мещерский связывал весь замысел с уже успевшей про-
явить себя и им решительно не одобряемой тенденцией натиска
на Восток, меняющей «нормальное русло исторического хода
нашей жизни». По этой причине то, что когда-то могло показаться
нелепостью, приобретало ныне видимость серьезного дела. «Лет
двадцать назад, если бы вы заговорили о проекте устроить в от-
чизне Ермака, в тайгах и пустырях сибирское дворянство, вам бы
засмеялись в глаза. Теперь за эту идею стоят многие серьез-
ные люди». Его открыто заявленное недовольство объяснялось
в большой мере опасением, что, занятое Сибирью, правительство
вовсе отвлечется от коренных областей поместного дворянства,
о которых будто бы позабыли. «Не нужнее ли в данную минуту
поддержать земельное дворянство как руководящее сословие
в центре России, в смысле государственной охранительной за-
дачи, — спрашивал он, одновременно отвечая на свой вопрос, —
чем созидать новое в Сибири, где оно с минуты зарождения обре-
кается на фактическое бессилие». Обобщая свои сомнения, он
188 Речи консерватора. Гражданин, № 13, 17 февраля 1900 г., стр. 2.
189 Там же, № 61, 12 августа 1901 г., стр. 16 (Дневники, 10 августа
1901 г.).
341
оценивал закон как «дурное предзнаменование» для дворянства.
Позиция «Гражданина» в этом случае, впрочем, отражала мне-
ние лишь части реакционного лагеря, потому что одновременно
в «Московских ведомостях» появилась статья, приветствовавшая
опубликование нового акта. Причина была, правда, достаточно
своеобразной. Не тратит ли самодержавие попусту время на хи-
меры, газету не занимало. Вообще «Московские ведомости» ста-
рались как-то затушевать открыто продворянскую направленность
этой правительственной акции, выдавая ее за мероприятие, имев-
шее целью «общую пользу», достигаемую путем установления
«правильного соотношения крестьянского, частного и государ-
ственного землевладения».190 Так растолковывая смысл закона,
газета высказывала ему необычную для себя похвалу как раз за
то, что неизменно служило в ее глазах очевидным криминалом.
Достигая будто бы «гармонического» сочетания различных форм
собственности, аграрная политика правительства, таким образом,
далеко опережала на пути прогресса «все культурные страны».
Хотя именно борьба с прогрессом в любых его формах и проявле-
ниях всегда составляла главное занятие газеты. Теперь же, пе-
реходя на совершенно несвойственный себе язык, газета прекло-
нялась перед «столь высоко прогрессивным с точки зрения го-
сударственно-экономической мысли современных культурных
стран» законоположением, хотя именно эти его качества, даже
если бы они существовали в действительности, и должны были бы
подействовать на нее настораживающе.
Как ни странно звучали эти комплименты в устах «Мо-
сковских ведомостей», налицо заметное расхождение между
двумя признанными выразителями реакционных вожделений
старорежимного дворянства, и это, по-видимому, можно связы-
вать с общим состоянием разброда и шатания в лагере реакции,
которое так рельефно обрисовало обсуждение в высших прави-
тельственных инстанциях плана создания дворянства в Сибири.
В практическом плане и этот, и другие принятые законы го-
ворили скорее о неудаче Совещания. Она тем более явственно
определилась при попытке укрепить экономические позиции дво-
рянства. Разработкой конкретных мер должна была, как уже от-
мечалось, заняться Комиссия Ермолова. В нее входили А. С. Сти-
шинский, гр. А. А. Голенищев-Кутузов, кн. А. Д. Оболенский
и кн. А. А. Ливен. Кроме правительственных представителей,
в Комиссию вошли такие предводители дворянства, создавшие
себе вполне определенную репутацию, как гр. В. А. Капнист,
П. А. Кривский, А. А. Арсеньев, А. П. Струков. Вместе с ними
были назначены кн. П. Н. Трубецкой и А. Д. Зиновьев.
190 Частное землевладение в Сибири. Московские ведомости, № 213,
5 августа 1901 г., стр. 2.
542
Однако как раз к моменту возможного удовлетворения дво-
рянских домогательств объективно создалась достаточно небла-
гоприятная обстановка. Постоянные нападки на проводимый
Витте курс, особенно в связи с широким привлечением иностран-
ных капиталов, привели к обсуждению основных начал осу-
ществляемой финансово-экономической политики. Витте сумел
убедительно доказать невозможность для царизма пойти в этой
области в другом направлении и абсолютную необходимость
следовать и далее по избранному пути прежде всего потому, что
иначе Россия не устоит в соперничестве с другими великими
державами. Записка, где этот взгляд был подробно обоснован,
соответствующим образом была озаглавлена — «О необходимости
установить и затем непреложно придерживаться определенной
программы торгово-промышленной политики империи». Отбив
нападение на главном участке, Витте на время обезопасил себя
от новых подкопов. Поскольку проводимая им политика была
только что санкционирована верховной властью, ему было легче
парировать новые дворянские притязания, и еще до начала своей
работы Комиссия Ермолова во всем основном была обезврежена.
Та программа, с которой она приступила к своим занятиям, ра-
зительным образом отличалась от намеченной в первом журнале
Совещания. Теперь в нее входили лишь организация дворянских
союзов взаимопомощи, устройство при Дворянском банке страхо-
вания от огня, новое облегчение порядка взысканий с недоимоч-
ных помещиков при условии получения банком следуемых пла-
тежей и, наконец, оказание банком помощи в расширении дво-
рянского землевладения. Это был случайный набор отрывочных
мер, не задевавших ни в чем главном существующую систему.
Более не имелось в виду выяснение ее соответствия «нуждам
дворянского землевладения». Вообще вопрос о долгосрочном кре-
дите из новой программы полностью выпадал. Точно так же не
предполагалось заниматься и краткосрочным кредитом. Эти важ-
нейшие вопросы отпали как-то сами собой, по крайней мере
происшедшая трансформация и ее причины достаточно полного
следа в сохранившихся документах не оставили. А между тем
назначенные от дворянства члены явились в Комиссию в на-
дежде, что через нее можно будет добиться новых многомиллион-
ных субсидий.
Эти расчеты имели основанием подчеркнутое и не раз выска-
занное желание Николая укрепить силы сословия. Как писал
Киреев еще в апреле 1898 г. после встречи со Стаховичем и
с его слов: «...все эти повторительные обещания царя поддержать
дворянство («рассчитывайте на меня...», «верьте мне...») раз-
дражают „аппетиты“ дворян и восстанавливают интеллигентные
классы».191
191 РО ГБЛ, ф. 126, к. 12. Дневник А. А. Киреева, запись в апреле
1898 г., л. 189 об.
34а
Опасаясь того, что слишком откровенная забота о помещичьем
классе неблагоприятно скажется на его существенных интересах,
дав очевидный повод для новых обвинений в его адрес, пред-
ставляемое Стаховичем крыло дворянства вообще добивалось
большего, чем подачек. Оно, как обнаружила еще предводитель-
ская записка 1896 г., требовало смены курса финансово-экономи-
ческой политики. И спустя два года оно продолжало настаивать
на этом же. «Беда в том, что царь и не может поднять финансо-
выми мерами наших дел», — излагал Киреев, соглашаясь с этим,
мнение Стаховича и добавлял, что совместно с Трубецким и Зи-
новьевым «они желают общих мер для землевладения».
В ожидании этого не отказывались, однако, и от малого, как
показали заседания ермоловской Комиссии, на которых Трубец-
кой и Зиновьев держались одинаковой со Струковым линии.
При обсуждении вопроса о долгосрочном и краткосрочном
кредитах и предполагалось предъявить казне новые претензии.
Из вступительной речи Ермолова стало, однако, известно, что все
касавшееся устава Дворянского банка, а вместе с ним и краткосроч-
ного кредита, урегулированного положением о соло-вексельном
кредите, по повелению царя исключалось из программы Комис-
сии.192 Николай рекомендовал председателю заняться только кас-
сами взаимопомощи и кредитными установлениями. Как следует
понимать последнее, Ермолов не уточнил, но первое в представ-
лении предводителей, обнаруживших здесь полное единство, было
неразрывно соединено с государственным кредитованием. Пред-
водители, разъяснял кн. Трубецкой, «всегда связывали этот во-
прос с краткосрочным кредитом, считая, что кассы могут принести
пользу только при условии легкого и удобного кредита... Если же
не иметь его в виду, то о кассах говорить будет очень
трудно».193 Трубецкого поддержали Зиновьев и Струков. Стру-
кову, узнавшему о невозможности изменить в чем-либо устав
Дворянского или Государственного банков, положение представ-
лялось предельно простым и недискуссионным. Если деньги не
может дать Дворянский или Государственный банки, нужно
просто поручить сделать это кому-нибудь другому. Нежелание
и неумение понимать, как работает сложный финансовый меха-
низм, приносящий деньги, и непоколебимое убеждение в том,
что этот конечный продукт подлежит передаче прежде всего
в распоряжение дворянства, Струков сумел выразить в форму-
лировке, которую можно назвать классической. «Нам все равно,
откуда будет кредит, — рассуждал он, — но мы обязаны заявить,
что без кредита землевладение не обеспечено. Я повторяю, что
нам все равно, откуда кредит идет, но, по моим мыслям, никакой
192 ЦГИА, ф. 1283, on. 1, д. 16, л. 8.
193 Там же, л. 175.
344
другой кредит не может удовлетворить потребностям дворянства^
кроме государственного. В противном случае в минуты испыта-
ния землевладение может оказаться в ненадежных руках, и го-
сударство будет лишено возможности идти ему на помощь».
И самое, быть может, главное — никто другой не располагал
нужными средствами, стоявшими на уровне дворянских аппети-
тов: ведь «и по размерам потребного капитала едва ли кто, кроме
государства, может удовлетворить потребностям дворянского зем-
левладения». И потому, не уклоняясь никуда в сторону и без
лишних словопрений, нужно только поскорее приступить к делу,
т. е. сосчитать, сколько нужно дворянству, и затем назначить
учреждение, которое выдаст потребную сумму под бумажное
обеспечение векселей, которые дворянство готово было выдать
сколько угодно, в каком угодно виде и с каким угодно количе-
ством подписей.
Вся дальнейшая работа Комиссии состояла в , бесполезных по-
пытках незаметным образом обойти поставленную перед ней пре-
граду. В свою очередь Витте, узнав о стремлении участников Ко-
миссии тем или иным путем получить доступ к государственному
кредитованию, немедленно принял решительные контрмеры, о ко-
торых 5 апреля 1899 г. информировал Ермолова специальным
письмом.
Не упоминая прямо Совещания или Комиссии, Витте описал
вредные для Дворянского банка последствия их деятельности.
Среди заемщиков распространились слухи о предстоящем пере-
смотре его устава, и поэтому должники перестали вносить следуе-
мые с них платежи «в расчете на то, — пояснил Витте, — что
новая льгота будет обнародована прежде, чем банк будет вынуж-
ден приступить ко взысканию образовавшихся недоимок».194
О явившейся «полной неустойчивости деятельности банка» и серь-
езной угрозе его финансовому положению он доложил 2 апреля
царю, получив от него резолюцию, почти дословно повторявшую
заключительную часть указа 29 мая 1897 г. о понижении плате-
жей должников Дворянского банка, а именно, чтобы впредь до
завершения конверсии его четырехпроцентных и четырех с поло-
виной процентных закладных листов «не были возбуждаемы и не
могли подлежать рассмотрению в высших государственных уста-
новлениях, полагая в числе оных и... Особое совещание по делам
дворянского сословия, какие-либо вопросы, касающиеся пере-
смотра или частичного изменения действующего устава Государ-
ственного дворянского земельного банка, равно как и иных суще-
ствующих о нем узаконений, иначе как в порядке испрошения на
сие министром финансов непосредственных Е. И. В. указаний».195
Этой формулировкой Витте охватил все мыслимые возможности.
194 Там же, письмо Витте Ермолову от 5 апреля 1899 г., л. 203 об.
195 Там же, лл. 204—204 об.
34а
перекрыл все предвидимые лазейки, но даже если он что-нибудь и
опустил в этом перечне запретных действий, он и в этом случае
мог оставаться спокойным, предоставив единственно самому себе
право инициативы во всем, что относилось к банку. Существова-
ние практически закрытой Комиссии Ермолова заслуживает тем
не менее внимания не только потому, что при подготовке и в про-
цессе ее работы вскрылись замыслы дворянства по части орга-
низации новых набегов на казну. В дополнение к записке пред-
водителей 1896 г. выявились его представления о путях выхода
из кризиса, до некоторой степени его общая экономическая плат-
форма, его восприятие действительности эпохи конца XIX—на-
чала XX в.
К моменту начала заседаний Комиссии дворянство в лице
большинства губернских предводителей и по инициативе херсон-
ского дворянского общества разработало проект, который, в част-
ности, должен был положить предел убыли дворянского землевла-
дения, а в общем плане вел к глубочайшим переменам во всей
организации и жизни помещичьего класса. Его появление и полу-
ченная им широкая поддержка весьма знаменательны. Сделав-
шись как бы коллективным продуктом дворянской мысли, проект,
как немногие другие документы, доказывает, в чем искало и
в чем находило спасение старорежимное дворянство, какая про-
пасть отделяла его от реальной действительности.
Как прежде, больше десяти лет тому назад, дворянство уви-
дело панацею в переводе поместного землевладения на основу
заповедности, так теперь увлеклись планом учреждения опеки
с почти диктаторскими полномочиями. Явился новый вариант ре-
шения неразрешимой задачи — как, став банкротом, не стать им,
как, разорившись, не потерять имущества. Особенность вновь
предлагаемого решения состояла в наиболее откровенном призна-
нии экономической несостоятельности старорежимного дворян-
ства, его неспособности хозяйствовать и в таком же откровенном
требовании принять его на государственное содержание прежде
всего в форме установления над дворянством в том или ином виде
государственной или сословной опеки, которая в последнем случае
питалась бы государственными ресурсами. Опека, прежде предпо-
лагавшая наличие особых и исключительных условий, если дело
касалось совершеннолетних и умственно полноценных членов со-
словия или же осиротелых несовершеннолетних, отныне могла
быть установлена над взрослыми и во всех отношениях нормаль-
ными и правоспособными личностями, которые, однако, не проя-
вили себя достаточно умелыми хозяевами и по этой причине могли
лишиться своих владений. А так как последний случай был од-
ним из самых распространенных, то опека делалась формой су-
ществования весьма значительной части сословия.
С наибольшей подробностью и основательностью возникший
замысел был разработан в представлении харьковского предводи-
346
теля дворянства гр. В. Капниста и в заключении предводителей
и депутатов дворянства Херсонской губернии.
Ничего или почти ничего не говоря о неблагоприятном влия-
нии общих экономических условий, прежде выставлявшихся
единственной причиной переживаемого дворянством упадка, со-
ставители обоих записок объясняли его неумением помещиков.;
вести хозяйство, т. е. фактически принимали основной тезис
Витте. Мотив личной ответственности в противовес влиянию об-
щих факторов был осторожно намечен в записке екатеринослав-
ского предводителя А. П. Струкова. «Часто неопытность юного
владельца, не привыкшего к трудностям и неожиданностям сель-
ского хозяйства, компрометирует прочные устои его, иногда же
подвергает имения всем испытаниям, являющимся следствием
всей широты славянской натуры»,196 — писал он, находя это хотя и
печальным, но все же извинительным манкированием собствен-
ными интересами. Гораздо резче эта тема была подана херсон-
ским дворянством, относившим расстройство дел за счет «неуме-
лости» помещика, его «нераспорядительности», «неумения сораз7
мерить приход с расходом». Гр. Капнист в свою очередь объяснял
недостатками личного порядка неэффективность всех предостав-
ленных сословию льгот и облегчений. Не могли они остановить
движение по наклонной плоскости и в будущем. Спасти дворян-
ство можно было только вопреки ему самому. И здесь требова-
лись чрезвычайные, экстренные меры. Требовалось «изъять име-
ние из распоряжения владельца и передать его в ведение какого-,
нибудь компетентного учреждения».197
Всплывал убийственный для дворянства и с полной откровен-
ностью признававшийся Капнистом тот факт, что как только
разоренные дворянские имения попадали в руки таких «компе-
тентных учреждений», положение преображалось. Будь то
удельное ведомство, Дворянский или Крестьянский банки, Мини-
стерство государственных имуществ — все эти бюрократические
организации в лице своих чиновников оказывались несравненно
лучшими хозяевами, чем бывшие владельцы, и достаточно быстро
приводили дела в порядок.198 Имея перед глазами эти примеры,
Капнист формулировал нечто вроде новой закономерности, заяв-
ляя, что «указанные крупные правительственные организации
представляют наиболее надежный способ борьбы с тяжелыми для
частного хозяйства условиями и разорительною задолженностью,
быстро распространяющейся в его среде».
196 Там же, д. 1, т. 2, представление предводителя екатеринославского
губернского дворянства А. П. Струкова, л. 17 об.
197 Там же, заключение собрания предводителей и депутатов Херсон-
ской губернии, состоявшегося 2 и 3 декабря 1897 г. и 20 февраля 1898 г.
для обсуждения проекта дворянских касс взаимопомощи, л. 221 об.
133 г1ам же, лл. 176—176 об.
347
Передача в правительственную администрацию намечалась,
впрочем, уже в качестве последней меры, а до того должна была
испробовать свои силы дворянская опека в своем новом виде и
о новыми чрезвычайными полномочиями, которыми не обладала
даже государственная власть. Главным ее учреждением станови-
лись впервые создаваемые губернские опеки, получавшие совер-
шенно исключительные возможности добывать средства в банках.
Последние откликались на соответствующие просьбы, «не стес-
няясь нормами своих уставов». Предполагалось, что обеспечением
займов послужит вся находящаяся в ведении Губернского опе-
кунского совета земля, а кроме того (и это было, конечно, глав-
ное), «исправный взнос и процент погашения по ссудам вполне
обеспечивается непосредственным обращением на этот предмет
правительственного пособия».199
В сношениях с другой стороной — владельцами взятых в опеку
поместий Совет выступал как выразитель и орудие коллективной
воли дворянства, и его права далеко превосходили все известное
до сих пор. Каков был замысел, видно уже из того, что возвра-
щение приведенных в порядок поместий по принадлежности не
было обязательным.
Оно ставилось в зависимость от «усмотрения дворянства», ко-
торое, принимая решение, будет руководствоваться «своими со-
словными интересами, личными свойствами владельца или его
наследников или другими соображениями».200 Владение поместьем
становилось некоторой обязанностью прежде всего перед дворян-
ством, которое вообще приобретало как целое решительное пре-
восходство над своими отдельными сочленами и могло распоря-
жаться ими в делах жизненного для них значения. Если разоряю-
щийся дворянин захочет продать имение, оно могло быть у него
отобрано. «Независимо от добровольной передачи владельцем
в ведение Совета своего имения, — гласил 27-й параграф, — Совет
имеет право в случае назначения какого-либо недвижимого дво-
рянского имущества в публичную продажу за какие-либо долги
и неотмены этой продажи за 1 месяц до дня торга взять в свое
•владение такое имущество и без согласия владельца». Дальней-
шие действия в осуществление этого принципа произвольного
захвата напоминали собой процедуру, применяемую в военно-по-
левом судопроизводстве. «Постановление Совета о принятии
в свое ведение имения как по желанию владельца, так и без его
согласия, — говорилось далее, — приводится в исполнение немед-
ленно, если оно состоялось большинством 2/з голосов присутство-
вавших членов заседания, хотя бы оно и было обжаловано.
Если же указанного большинства не состоялось, то оно вступает
в законную силу и приводится в исполнение, если в двухнедель-
199 Там же, заключение собрания предводителей и депутатов Херсон-
ской губернии, игл. 230—230 об.
2°° Там же, л. 227 об.
848
ный срок не будет обжаловано». Отобрание имения от владельца,
с возможностью сопротивления которого, понятно, приходилось
считаться, предусматривалось в таком порядке: «... самое же
имение отбирается от владельца по распоряжению Совета при со-
действии полиции, причем в присутствии чиновника полиции, по-
нятых и владельца имения, если он явится... неявка владельца
не останавливает действие по отобранию имения».201 Легко было
предвидеть, какие сцены могли возникнуть при исполнении этого
плана.
Совет наделялся, таким образом, диктаторскими полномо-
чиями, какими не обладала никакая другая организация, даже
правительство, и хотел ли владелец имения или нет, он в прину-
дительном порядке подлежал спасению.
Создатели этой химеры и сами до некоторой степени пони-
мали, что действующая правовая система ими аннулируется, что
придуманное ими «составляет институт, незнакомый нашему сов-
ременному гражданскому праву», но они считали, что только
введением чрезвычайного положения в области экономики —
именно в этом был смысл плана — можно удержать имение «во
владении собственника, его наследников или вообще дворянства».
«На первом плане, — выдвигали они свой основной принцип, —
стоит имение, а нынешний собственник его... имеет значение
лишь настолько, насколько он... способен управлять им и может
сохранить его»,202 будучи низведен до положения простого управ-
ляющего. Заявление, что «интересы общественные» должны быть
поставлены выше «индивидуальной свободы», было завершающим
штрихом нарисованной херсонским дворянством картины, пред-
ставляющей собой в сущности карикатуру крестьянской общины.
Реализация проекта привела бы к образованию в подражание
крестьянскому дворянского мира, основанного на принципе кру-
говой поруки и связанной с ней ограниченной правоспособностью
отдельных его членов. Над дворянской общиной устанавливалась
в виде Совета своеобразная полицейская власть, некая экономи-
ческая жандармерия, ведавшая делами об экономически неблаго-
надежных и пользовавшаяся неограниченными правами.
Конечной целью столь радикального переустройства всей
жизни дворянства служило спасение элемента, совершенно ни-
кчемного и для самого себя опасного даже с точки зрения авто-
ров проекта. Имея перед глазами эпизоды и обстоятельства реаль-
ной жизни, составители своим планом представляли веское и ав-
торитетное свидетельство банкротства дворянства именно в сфере
экономики. Утрачивая функции организаторов производства, из-
бавляясь от хлопот и забот по ведению хозяйства, перекладывае-
мых на чужие плечи, значительная часть помещичьего класса та-
201 Там же, лл. 231 об.—232 об.
202 Там же, л. 232.
349
Ким способом полностью превращалась в паразитический элемент.
В пору развитых капиталистических отношений уделом таких
спасенных банкротов, признававшихся официально и после воз-
вращения имущества лицами недееспособными, имевших строго
ограниченную свободу действий, могло быть только жалкое про-
зябание, и их чисто сословная ценность была близка к нулю для
самих создателей новой системы. В свою очередь консервация
совершенно бесполезного и непригодного для хозяйствования
элемента не только не укрепляла самодержавие, но, требуя от
него постоянных усилий для поддержания утопающего на поверх-
ности, создавала для власти источник многих хлопот и затрудне-
ний и в конечном счете вела к ее ослаблению.
Что такой экстравагантный план вообще мог появиться и быть,
представленным от имени целого дворянского общества, само по
себе служило достаточно примечательным признаком. Даже в ог-
раниченном масштабе местного явления рекомендуемые херсон-
ским дворянством меры, найденное им средство борьбы с кризи-
сом, говорили о безнадежном и, пожалуй, увеличивавшемся не-
совпадении стремлений старорежимного дворянства и главных
Тенденций общественно-экономического развития страны в нору
ускоренного созревания современных капиталистических отно-
шений. А между тем херсонский проект быстро перерос местные
рамки и приобрел значение общедворянской платформы. Обсуж-
давшийся на происходившем в начале 1899 г. совещании четыр-
надцати губернских предводителей дворянства, он встретил их
полное одобрение и поддержку и в дальнейшем с изменением
лишь некоторых частностей предлагался от имени всех участни-
ков встречи. Они приняли его не за неимением лучшего, а потому,
что увидели в нем чрезвычайно удачное решение едва ли не наибо-
лее трудной задачи. Со своей стороны предводители включили в него
настойчивое пожелание снабдить дворянство оборотными средст-
вами в виде краткосрочных кредитов, которое лишний раз проде-
монстрировало, до какой степени слабо ориентировалось дворян-
ство в современных экономических отношениях, насколько далеко
оно было от понимания функционирования финансового меха-
низма. Они хотели устроить так, чтобы под рукой всегда были
деньги в нужном количестве, которые можно было бы брать не
стесняясь. Требовалось, чтобы сельскохозяйственный кредит был
«недорогим, удобным для пользования, легкодоступным». Он
«должен иметь способность легко сокращаться и расширяться
как во времени, так и в размере, в зависимости как от общих;
условий данного места и времени, так и от индивидуальных, осо-
бенностей данного случая и даже лица».203 Одним словом, дворян-
ство хотело получить в свое постоянное распоряжение инстру-
мент волшебных качеств, потому что в таком виде и с такими.
203 Там же, л. 260.
350
условиями, далеко превосходившими все возможное и вообрази-
мое в реальной действительности, где именно за деньги и за воз-
можность пользоваться ими или получить их шла непрекращаю-
щаяся беспощадная борьба, кредит играл именно такую роль.
Предводители вовсе не отдавали себе отчета в том, какой наивной
фантазией звучало в неустойчивом, динамичном мире капита-
листических отношений, где неожиданные резкие повороты и пе-
ремены были правилом, а не исключением, где в один момент
могло быть изобилие денег, а в следующий они могли исчезнуть,
где подъем неизбежно завершался кризисом, пожелание, чтобы
дворянство получило «хотя бы в отдаленном будущем определен-
ный капитал, предназначенный исключительно для служения его
интересам, пользование и распоряжение которым не зависило бы
ни от случайностей, ни от личных взглядов, а находилось бы под
влиянием самих сельских хозяев».204 Не в силах не только
приспособиться к капиталистической действительности, но и
просто понять ее в ее основных качествах и закономерностях,
они хотели отгородиться от окружающей жизни. Очевидно, пра-
вильно будет рассматривать совместно представленный проект
как прямое продолжение предводительской записки 1896 г., ее
конкретизацию. Можно констатировать, что за прошедшие с того
времени годы старорежимное дворянство ни в чем себе не изме-
нило, оставаясь таким же чуждым действительности, таким же
далеким от понимания сущности утвердившегося в России спо-
соба производства, и плодом этого явилось гипертрофированное
прожектерство.
Конечно, выставленный проект даже при самом благожела-
тельном к нему отношении не имел ни малейшего шанса осу-
ществиться, и не в последнюю очередь потому, что вряд ли и
само дворянство согласилось бы на такое капитальное ущемление
своих прав, приняло бы принцип насильственного спасения и
узаконенного произвола, примат интересов сословия над собствен-
ными интересами. Так или иначе в ермоловской Комиссии дело
до этого проекта так и не дошло. Она в соответствии с указанием
царя принялась за устройство дворянских касс взаимопомощи,
а также за организацию при Дворянском банке страхования от по-
жаров дворянских имуществ. И то и другое имело предпосылкой
получение правительственного краткосрочного кредита под бу-
мажные гарантии.
Ход этого дела подтвердил, что от лобовых атак на государст-
венное казначейство, от прямолинейных рассуждений типа — раз
дворянство нужно самодержавию, то эту опору царизма следует
поддержать, не останавливаясь перед любыми затратами, — посте-
пенно совершился переход к более гибким приемам. Усиленно
стремились убедить в безопасности и даже выгодности требуемых
204 Там же, л. 262 об.
851
затрат, в их гарантированном возмещении в более или менее
отдаленном будущем. Причины упадка дворянства усматрива-
ются не только во влиянии не зависящих от его воли факторов,
неблагоприятно сложившихся общих экономических условий и
проводимой после реформы 1861 г. правительственной политики,
как был поставлен вопрос в предводительской записке 1896 г., но
и в собственных неумелых действиях помещиков. В адрес дворян-
ства высказываются упреки, его мягко журят за разнообразные
промахи и даже провинности, главным образом за то, что оно не
научилось пользоваться деньгами, особенно полученными взаи-
мообразно из государственных источников. А затем, выказав эту
мнимую строгость и объективность, переходили к заявкам на
предоставление новых субсидий, которые, подразумевалось те-
перь, раз сами помещики поняли, в чем заключаются их прежние
ошибки, и узнали, как надо обращаться с деньгами, для дающей
стороны не представляют никакого риска, тем более что дворян-
ство примет на себя коллективное обязательство вернуть все
полученные кредиты.
Эта система аргументации была развита в совершенстве
В. И. Гурко, возглавлявшим делопроизводство Комиссии, в его
записке по делу о получении кредитов и создании касс взаимопо-
мощи. Он с готовностью признавал существование среди помещи-
ков «особенных... крайне превратных взглядов на государствен-
ное кредитование». Отсюда пользование кредитом в любом виде
получило самое нездоровое направление, и пострадало от этого
прежде всего само дворянство. Особенно неблагополучно сложи-
лось положение с долгосрочным кредитом, принесшим, по мнению
Гурко, только вред, так как такого рода ссуды идут по преиму-
ществу «на посторонние землевладению цели. С их помощью
обыкновенно либо приобретаются имения, либо производится
выдел соответственной, для удовлетворения сонаследников, доли
их ценности. Статистика ипотечного кредита это, безусловно, под-
тверждает. Таким образом, долгосрочные ссуды в сущности обес-
силивают землю, под залог коей они выданы».205 Безопасным для
дворянства Гурко считал только краткосрочный кредит, подра-
зумевая, по-видимому, что необходимость возврата взятой
суммы через сравнительно непродолжительное время, а не через
десятки лет заставит помещика быть более осмотрительным и
избегать авантюр. Гурко не отрицал, что опыт недавнего прош-
лого никак не подтверждает правильности такого взгляда, так
как в пользовании краткосрочным кредитом дворянство быстро
пришло к нетерпимым злоупотреблениям. «Многие из помещиков,
получивших краткосрочные ссуды по соло-векселям, стремились
превратить их в долгосрочные... Обременяя таким путем принад-
205 Там же, записка-проект В. И. Гурко об организации краткосрочного
кредитования для помещиков, лл. 592, 596.
852
лежащие им имения новым долгосрочным ипотечным обязатель-
ством, они ставили Государственный банк в необходимость либо
прибегать к принудительной и притом массовой продаже дво-
рянских имений, либо иммобилизировать весьма значительные
суммы в руках поместного дворянства, что, разумеется, сущест-
венно противоречит коммерческому, по ссудной части, характеру
деятельности банка».206 При таких обстоятельствах и произошло
«на первый взгляд странное и для большинства дворян совер-
шенно непонятное явление»: а именно Государственный банк,
для которого первая упомянутая Гурко возможность совершенно
исключалась, чтобы не попасть в более трудное положение,
«внезапно» резко сократил соло-вексельную операцию, «а ныне
фактически от нее устранился». И хотя неисправные должники
так и не поняли причины случившейся перемены и за собой ни-
какой вины не чувствовали, не видя ничего ненормального
в установленной ими практике, Гурко считал действия банка оп-
равданными, вынужденными самим дворянством.
Возлагая на дворянство ответственность за те затруднения,
на которые оно жаловалось, записка на этом не останавливалась,
и прежние промахи приводились в ней для того, чтобы убедить,
что при новом порядке они станут невозможны и что, каким бы
ни было прошлое, дворянство не в состоянии обойтись без по-
мощи со стороны государства, и самодержавие должно пойти на-
встречу сословию, которое теперь, наконец, приведет свои отно-
шения с государственными финансовыми учреждениями в долж-
ный вид.
Полный переворот в этой области должен был наступить с по-
явлением дворянских касс взаимопомощи с теми правами, какие
предусматривались херсонским проектом. Исправный взнос сле-
дуемых платежей обеспечивался круговой порукой участников
касс с применением в случае надобности «мер полиции». При та-
ком порядке государство, объявлял Гурко, «ни малейшего убытка
потерпеть не может» и, наоборот, помимо гарантированного воз-
врата отданных взаймы кассам средств, будет избавлено от не-
посредственных сношений с кредитующимися, имевшими «прев-
ратный взгляд» на свои обязанности. «Большинство землевладель-
цев, — раскрывал Гурко размер этого преимущества, — привыкло
смотреть на государственные кредитные учреждения как на уста-
новления, обязанные вникать в положение каждого из них, и, не
стесняясь обязательствами, установленными при выдаче ссуды,
видоизменять их, согласно заявлениям о том со стороны заем-
щиков».207
Уверялось, что кассы будут гораздо строже банков. «Попечи-
тельные функции касс, — говорилось в записке, — получат долж-
206 Там же.
207 Там же, л. 593 об.
23 К). Б. Соловьев
858
ное развитие и явятся в некоторых случаях благодетельною угро-
зою для тех легкомысленных помещиков, которые помышляют
лишь об изыскании новых способов заимообразного получения
денег, но совершенно не заботятся о своевременной отдаче тако-
вых». Более того в форме касс возникала организация, которую
можно было бы назвать дворянской общиной. В ней «слабые
члены, опираясь на силу своих более обеспеченных сотоварищей,
могли бы в общей, находящейся под наблюдением выборных лю-
дей деятельности дружными усилиями вывести сельское хозяй-
ство из настоящего упадка на путь постепенного укрепления и
развития».208
Далее Гурко вычислял, во что может обойтись реализация
столь многообещающего предприятия. За основу он брал стои-
мость дворянской земли в 30 губерниях, где имелись выборные
дворянские учреждения. В этом районе дворянству принадлежало
25 млн дес., оцениваемых в 1116 млн руб., и оно успело получить
от ипотечных банков и частных лиц под залог поместий около
432 млн руб. Предполагая, что под еще не обремененную дол-
гами землю ценностью в 684 млн руб. дворянство могло бы полу-
чить в Дворянском банке долгосрочных ссуд на 400 млн руб.,
Гурко спрашивал, почему бы оно не могло получить «хотя бы
половины этой суммы» «да еще за круговой порукой» в виде
краткосрочных кредитов. Для него, впрочем, такого вопроса не
существовало — он уверенно ожидал, что правительство не оста-
новится перед этим расходом, тем более располагая коллективным
обязательством дворянства вернуть эти 200 млн. Кроме того, так
как кассам надлежало играть роль подъемного рычага всей сель-
скохозяйственной деятельности, дополнительно к ассигнованию
200 млн из правительственных источников предполагалось полу-
чить 9 млн руб.209
Естественно возникал вопрос, как, из каких ресурсов сможет
выделить государство названную громадную сумму, которая отно-
сительно к ценности земли должна была повысить дворянскую за-
долженность в полтора раза, подняв ее с 38 до 56%. Ответ на него
не составил для Гурко никакой трудности, так как эту проблему
он относил к «подробностям сего дела». «... не представляется
необходимости, — заявлял он, — ввиду выясненной обеспечен-
ности для правительства, а главным образом существенной необ-
ходимости в целях общегосударственных предположенной опера-
ции указывать на те источники, из которых государство могло бы
открыть губернским дворянским обществам, организовавшимся
в союзы взаимопомощи, необходимый для всесторонней их дея-
тельности кредит».210 На самом деле эта «подробность» была сов-
208 Там же, л. 596 об.
209 Там же, лл. 592—595 об.
210 Там же, л. 593.
354
сем не такой малозначительной, в чем вскоре убедился п сам
автор записки и дружно поддержавшие его предводители.
Записка рассматривалась ими 13 февраля 1900 г. и встретила
их безусловное одобрение, о чем информировал Ермолова особым
письмом петербургский предводитель дворянства А. Зиновьев. От
имени всех предводителей, за исключением гр. Капниста, смущен-
ного предполагаемым введением круговой поруки, он просил те-
перь обсудить в Комиссии вопрос об учреждении дворянских касс
взаимопомощи в намеченном В. И. Гурко виде.211
Откликом Ермолова на это обращение явилось его письмо
Дурново, в котором он, считая, что осуществление плана Гурко
«явилось бы могущественным средством к подъему экономиче-
ского благосостояния нашего поместного дворянства», просил
главу Совещания ходатайствовать перед царем о включении про-
екта в программу Комиссии, с тем чтобы в дальнейшем подверг-
нуть его обсуждению совместно с Комиссией Сипягина.212 Прошло
еще несколько дней. Перед тем как доложить дело царю, Дурново
счел за благо познакомить с ним Витте, и это был конец. В об-
ширном письме на десяти листах Витте подверг проект уничто-
жающей критике,213
Давать дворянству новые кредиты значило вовлекать его на
путь, «ведущий к разорению», — был первый тезис Витте, под-
тверждаемый всем накопленным опытом. «Общеизвестны, — за-
мечал он, — те неблагоприятные последствия, которые имело для
многих землевладельцев неумеренное пользование всеми этими
формами кредита, и не лишено основания высказывающееся не-
редко мнение, что излишняя легкость и доступность кредита по-
служила более всего ко вреду самих заемщиков». Отвергая
в принципе пользу и необходимость новых авансов, Витте, во-вто-
рых, выявлял полную несостоятельность представляемых на счет
их возврата гарантий, вздорность идеи круговой поруки. «Нельзя
не признать совершенно несбыточным ожидаемое от этой меры
упрочение кредита», — писал он, объясняя далее некоторые эле-
ментарные истины, не принятые авторами во внимание. Сделать
для всего дворянства обязательной круговую поруку было невоз-
можно, а добровольно на нее могли согласиться «исключительно
те землевладельцы, которые под гнетом безысходной нужды
в деньгах готовы подчиниться всяким условиям для получения
их. Излишне было бы объяснять, — уточнял Витте, — какую цену
имело бы взаимное ручательство заемщиков, находящихся в по-
добном положении, и в какой мере был бы обеспечен возврат
211 Там же, письмо А. Зиновьева А. Ермолову от 25 февраля 1900 г.,
лш. 588—589.
212 Там же, письмо А. Ермолова И. Дурново от 2 марта1 1900 г.,
лл. 654—655. =
213 Там же, письмо С. Витте И. Дурново от 12 марта 1900 г., лл. 662—670.
23* 855
правительству отпущенных кассам средств». Надежность
выставляемой гарантии объявлялась в письме «безусловно при-
зрачной».
Что же касается такой «детали», как подыскание источника,
из которого можно было бы получить требуемые 200 с лишним
миллионов рублей, то Витте нашел эту проблему неразрешимой.
Дворянский банк и без того с большим трудом размещал свои
листы в условиях начавшегося в 1899 г. кризиса. Об отпуске по-
добной суммы из Государственного банка «не может быть и
речи». Оставалось одно только ассигнование из бюджета, который
и так был перенапряжен, он не позволял удовлетворить «насущ-
нейшие нужды». Кроме того, если предоставить кредиты дворян-
ству, то как быть с крестьянством, которое «не в меньшей мере
нуждается в денежных средствах... и которому их понадобится
в несколько раз больше».
Сделанная от имени Комиссии заявка признавалась «чрезмер-
ным притязанием к попечительности правительства о нуждах
дворянства, несообразным с имеющимися в распоряжении госу-
дарства средствами» и на практике «совершенно неосуществи-
мым».
Каковы бы ни были шансы на успех в борьбе с Витте, Дур-
ново от нее уклонился. Сообщив Ермолову об отрицательном
мнении министра финансов, он отказался дать делу дальнейший
ход.214 Возможно, что для Дурново это не было отступлением пе-
ред натиском Витте, так как и он сам сомневался в пользе предо-
ставления дворянству новых кредитов.
Не составило Витте труда расстроить и последнюю затею Ер-
молова, связанную с устройством при Дворянском банке опера-
ции по страхованию от пожаров. 9 ноября 1900 г. Ермолов пред-
ставил проект Дурново, который в качестве главы Совещания пе-
редал его на рассмотрение царя, вместе с тем дав знать о нем
Витте.
19 января 1901 г. Витте сделал Николаю по поводу этого но-
вого плана специальный доклад. Вовлечение Дворянского банка
в новую операцию, предупреждал министр, должно сказаться
«крайне неблагоприятным образом» на его финансовом положе-
нии, так как он и без того был «значительно ослаблен» «теми
исключительными льготами, которые разновременно были даро-
ваны его заемщикам».215 Одно только оглашение происходящего
в правительстве обсуждения «поколеблет доверие к прочности
Дворянского банка», и дальнейшее размещение его листов станет
практически невозможным.
214 Там же, письмо И. Дурново А. Ермолову от 19 марта 1900 г., л. 671.
215 Там же, проект доклада Витте об устройстве при Дворянском банке
страховой операции, л. 843 об.
856
Попытку толкнуть правительство на этот опрометчивый шаг
Витте целиком относил за счет невежества членов Комиссии.
«Лица, приглашенные в ее состав ввиду признанной за ними ком-
петентности по части нужд дворянского сословия, чужды вопро-
сам кредита и финансовой политики», — с нескрываемым сарказ-
мом и пренебрежением отзывался он об их деловых качествах,
относя, впрочем, эту характеристику и ко всему Совещанию
в целом. Резолюцией царя вопрос был решен в нужном Витте
духе.
А 25 января 1901 г. царь повелел прекратить дальнейшее об-
суждение экономических вопросов как в Комиссии, так и в Со-
вещании и ожидать на этот счет его «особых указаний».216 Эта
формулировка означала, что вопрос, на рассмотрение которого
были потрачены многие годы, практически снимается с повестки
дня. Оно, впрочем, сумело накануне роспуска провести еще один
законопроект. Как раз о дворянских кассах взаимопомощи, но
именно это явилось окончательным подтверждением неудачи Со-
вещания. Между этим новым проектом и отвергнутым по настоя-
нию Витте общим было только название, которое, однако, теперь
больше соответствовало сущности дела. К составлению нового
представления Совещание не имело никакого отношения. Рас-
строив все планы своих оппонентов, инициативу в делах Сове-
щания взял в свои руки Витте, по указаниям которого в его Ми-
нистерстве еще в 1897 г. был разработан проект о дворянских
кассах взаимопомощи, не получивший с тех пор никакого хода,
так как он и в самой слабой степени не удовлетворял выявив-
шиеся потребности дворянства. Большинство дворянских обществ
по ознакомлению с ним прислало отрицательные отзывы. На Со-
вещании предводителей 1898 г. он также был отклонен и с тех
пор остался лежать без движения. Дворянству представлялась
слишком узкой цель касс взаимопомощи по проекту Министерства
финансов — оказание содействия в своевременном внесении пла-
тежей Дворянскому банку его должниками. Кроме того, преду-
сматривалось, что финансовая помощь от правительства во всяком
случае не будет больше той, которую пожелает оказать себе
дворянство. По проекту Министерства финансов на первоначаль-
ное обзаведение касс средствами отводилось 5 млн руб., и, кроме
того, 2.5 млн руб. они получали равными долями в течение
10 лет217 с тем расчетом, что на устройство касс сами дворяне
тех губерний, где имелись дворянские общества, будут собирать
по 1 коп. с десятины. Правительственная дотация варьировалась
в пределах 4—15 тыс. руб. на губернию в год. Обсуждение про-
218 Там же, письмо И. Дурново С. Витте от 5 февраля 1901 г.,
л. 848.
217 Там же, д. 229, протокол заседания Совещания 10 января 1901 г.,
л. 319.
8Б7
екта состоялось 10, 17 и 24 ноября 1901 г. Совещание приняло
его с незначительными поправками.
С принятием проекта Министерства финансов Совещание
кончило свою работу; закрывая его 24 ноября 1901 г., Дурново
дал высокую оценку достигнутому. «Мы можем спокойно сказать,
что все то, что можно было сделать, нами сделано»,218 — заявил
он, подводя итоги. Реально же все, что было сделано Совещанием,
не имело практического значения. Законы о срочнозаповедных
имениях, о насаждении дворянства в Сибири вообще остались без
последствий, а закон о порядке возведения в дворянство в сущ-
ности сохранял прежнее положение, лишь слегка затруднив чи-
новничеству доступ в высшее сословие.
В борьбе, которая началась вокруг Совещания в 1897 г., в ко-
нечном счете верх одержал Витте, хотя он не смог модернизировать
государственную власть, побудив ее пойти на политический союз
с буржуазией, сделать хотя бы первый шаг на этом пути, к чему
сводилось его предложение открыть широкий доступ в дворянство
буржуазному элементу. Самодержавие предпочло остаться прп
своей старой социальной базе. Но другого исхода не могло и быть,
если принять во внимание цели, ради которых было создано Со-
вещание. Его устроители, хотя и довольно смутно представляя
себе, как это произойдет и какие к этому ведут пути, хотели воз-
родить дворянство в его прежнем облике и значении, хотели произ-
вести капитальную реставрацию дореформенных порядков в эпоху,
когда и сам капитализм вступал в последнюю стадию своего су-
ществования. Вместо широкого наступления провели некоторые
частные меры оборонительного характера, которые должны
были закрепить статус-кво, но эффективность которых казалась
сомнительной многим из тех, кто их рекомендовал или под-
держивал.
Совещание не только ничего не достигло, но как раз и выявило
неспособность воспрянувшей дворянской реакции осуществить
намечаемое по причине его обостряющейся несовместимости со
всей наличной действительностью. Если раньше, до работы Со-
вещания, здесь могли быть какие-то иллюзии, то после этой прак-
тической пробы обнаружилось, что круто повернуть назад жизнь
страны реакция не может, что сил ее в лучшем случае может
хватить на оборону.
Те проекты, с которыми дворянские представители обращались
к правительству, пользуясь выражением Чичерина, «скорее по-
ражали своею странностью». Наряду с фундаментальным рас-
стройством финансов они произвели бы полный переворот в уста-
новившихся частных и гражданских отношенйях развитого бур-
жуазного общества. Выдвигая и поддерживая их, старорежимное
дворянство в полной мере обнаружило свою несостоятельность.
218 Там же, л. 385 об.
358
отсутствие у себя действенных средств и плана борьбы, недости-
жимость и нереальность намеченных целей.
Громадные преимущества и льготы, предоставленные поме-
щикам самодержавием в виде создания полублаготворительного
кредита и многого другого, своею недостаточностью показали, на-
сколько далеко потребности дворянства превосходят реальные
возможности государственной власти. Она не могла выполнить
просимое без колебания основ существования самого государства.
Лишь только если бы царизм пошел на подрыв своих главных
позиций, он мог согласиться на бесшабашное расхищение
казны, к чему прямо или окольным путем вели дворянские
проекты.
К тому же обнаружилось, что, помимо отсутствия объективной
возможности, в рядах реакции нет необходимых для успеха наступ-
ления единства и сплоченности, что она, напротив, находится в со-
стоянии глубокого разброда и колебаний и что у нее нет вождей, за
которыми могло бы пойти большинство. Совещание выявило
наличие глубокого раскола в правящей верхушке, катализиро-
вало те разногласия, которые вызревали в эти годы по основным
проблемам внутренней политики и которые сводились к одному —
в какую сторону идет Россия и в какую сторону ее надо вести.
Витте лучше других сознавал неодолимость процессов, совершаю-
щихся в экономической жизни страны, невозможность предотвра-
тить ее буржуазное перерождение и установление господства
буржуазии не только в сфере экономики, где оно уже было совер-
шившимся фактом, но и в политической структуре России. Власть
будет и должна принадлежать тому, у кого сила, кто господ-
ствует в жизни. Что дворянство в России перестало быть этой си-
лой, являлось для него аксиомой точно так же, как и то, что
Россия будет следовать теперь по пути, пройденному Западной
Европой. Он называл и срок, в течение которого произойдет их
окончательная ассимиляция вместе с установлением полного гос-
подства буржуазии в России, — 50 лет. Ближайший же ход со-
бытий заставил его внести капитальную поправку в свои пред-
ставления.
Весь период русской истории с конца XIX—начала
XX в. развивается под знаком гегемонии пролетариата в русском
революционном движении, которое обернулось под его руководст-
вом против буржуазии, вставшей в России на контрреволюцион-
ные позиции. Но до этой резкой перемены в политической жизни
страны, совсем еще не видной правящей верхушке, у Витте среди
правителей было наиболее ясное представление о том, что совер-
шается в России, куда, в каком направлении она движется и с ка-
кой скоростью, и он не страшился этого развития, а, наоборот, на-
меревался способствовать ему, хотя в практических действиях и
в своих теоретических взглядах Витте мог вступать в противоре-
чие с самим собой, с выраженным им основным принципом. До-
359
статочно одного того, что он видел в самодержавии единственную
реальную альтернативу социализму. Это отчетливое сознание
происходящего ставило Витте особняком. Но он не был одинок.
Под давлением потребностей жизни оппортунистически, стихийно,
дрейфуя известная часть правительственных кругов приспосабли-
валась к буржуазной эволюции России, хотя и непоследовательно
и с гораздо большими колебаниями и всякого рода отклонениями
и противоречиями, чем Витте, и не считала желательным и воз-
можным возврат на широком фронте к старому порядку вещей
(в частности, предоставление дворянству исключительных прав
и привилегий и вообще реставрация сословного строя). Однако
возврат к далекому прошлому, возрождение дореформенных по-
рядков, представлялся другой части правящей верхушки един-
ственным средством не дать рухнуть всему современному строю
и прежде всего существующей государственной власти. Эта фрак-
ция делала главную ставку на восстановление старорежимного
дворянства. И в достижении этой основной своей цели она тер-
пела неудачу. Это засвидетельствовали и Совещание, и последую-
щие события. Решительных сторонников радикального переуст-
ройства существующих порядков, проведения дворянской
реконкисты как главной части этого переустройства в высшем
правящем слое оказывалось недостаточно.
* Это вновь наглядно обнаружилось при попытке вернуть или
по крайней мере хотя бы в урезанном виде сохранить за дворян-
ством монополию в сфере государственной службы, а также реа-
лизации предложения Совещания учредить в Министерстве внут-
ренних дел особый дворянский отдел.
Для настроенной в крайнем духе дворянской реакции уда-
ление из государственного аппарата недворянского элемента, по
крайней мере его существенное ограничение и ослабление, стало
одним из основных пунктов провозглашенной программы дей-
ствий.
Созданная при Совещании Комиссия Сипягина, по-видимому,
и должна была наряду с реорганизацией дворянских учреждений
перевести эти пожелания в область практических действий.
Но, хотя упрочение дворянской монополии на государственной
службе было одним из наиболее важных для инициаторов Сове-
щания дел, заниматься им не пришлось, так как в 1895 г. уже
была образована Комиссия под председательством Е. А. Перетца
для пересмотра устава о государственной службе, которая прежде
всего должна была установить, по какому принципу комплекто-
вать аппарат управления.
Предмет ее занятий представлял собой один из самых набо-
левших для самодержавия вопросов. Неустроенность и попросту
хаотичность в организации службы десятилетия назад обратили
на себя внимание правительства. Она регулировалась разновре-
860
менными, нередко противоречившими друг другу положениями.
Механически соединенные, они и составляли действующий устав.
Огромные неудобства проистекали из одного несоответствия та-
бели о рангах реально существующим должностям. Усложнение
жизни страны в послереформенные десятилетия повело к росту
и усложнению самого аппарата управления, и прежние недо-
статки организации, а вернее неорганизованности государствен-
ного механизма, стали еще болезненнее. Это же усложнение де-
лало еще менее вероятным успех очередной попытки распутать
давно запутанный клубок. Кроме объективной трудности изме-
нить давно установившийся порядок или беспорядок, самодержа-
вие в этом случае попало в тиски безысходного противоречия,
потому что центром тяжести проблемы стал важнейший вопрос
о том, из кого следует комплектовать государственный аппарат,
как относиться к пополнению чиновничества лицами недворян-
ского происхождения и что нужно сделать для того, чтобы не
дать им оттеснить дворянство на второе место. Противоречивость
положения, в котором оказалось самодержавие, состояла в том,
что все более усложняющиеся задачи управления в связи с при-
нятием на себя государством новых разнообразных функций тре-
бовали все более квалифицированного персонала, но, с другой
стороны, дворянство оказалось не в состоянии удовлетворить
обостряющуюся потребность государственного аппарата в до-
статочно подготовленных кадрах, и потому не происхождение,
а образование приобретало со временем все большее значение.
Силою вещей дворянство постепенно отодвигалось с прежде за-
нимаемого им господствующего места, а царизм пытался не до-
пустить этого, неизбежно становясь перед дилеммой — или за-
крыть доступ к государственным должностям социально нежела-
тельному для себя элементу — с верной перспективой паралича
государственного аппарата, — или проводить его комплектование
па основе более или менее свободной конкуренции, в которой
дворянство имело верный шанс проиграть. Тяготея к первому
решению, царизм тем не менее не мог себе позволить провести
его на практике. И, пожалуй, не так часто правительственная
политика делала такие зигзаги и неожиданные повороты, как
в многолетних стараниях найти здесь удовлетворительное для
самодержавия решение.
Проблема возникла еще в 1809 г., когда по причине необразо-
ванности верхних слоев чиновничества был издан указ, делавший
высшее образование обязательным условием при занятии высших
должностей. В 1834 г. он был отменен, фактически перестав дей-
ствовать задолго до того в силу многочисленных исключений и
изъятий. А в последние годы царствования Николая I правитель-
ство и вообще провозгласило прямо противоположный принцип,
упразднив прежние льготы по службе для лиц с высшим образо-
ванием, именно в нем усмотрев серьезную опасность для сущест-
361
вующего режима. Но в самое непродолжительное время выясни-
лось, что от этого пострадала прежде всего государственная
служба, и с отменой крепостного права и последовавшими рефор-
мами царизм был вынужден оставить и эту позицию, и ценность
образования более уже не подвергалась сомнению. Однако уже
в царствование Александра II определилось, что в новой обста-
новке, с сохранением прежних огромных преимуществ, предостав-
ляемых при прохождении службы принадлежностью к дворянству, и
именно по этой причине не оно будет давать государственному
аппарату образованных чиновников. Тогда-то перед властью со
всей остротой встала необходимость выбора между дворянами,
как правило, малообразованными и лицами образованными, но,
как правило, недворянами. Права по образованию явным обра-
зом пришли в столкновение с правами по происхождению. Воз-
никновение в таком виде и значении задачи проявилось в созда-
нии в 1877 г. Особой комиссии из представителей министерств
и главных управлений, которой было поручено разработать реко-
мендации относительно прав по службе выпускников высших
учебных заведений. Основной итог ее трехлетней работы состоял
в подтверждении того принципа, что независимо от степени по-
лученного образования все поступающие начинают службу с пер-
вого классного чина, т. е. высшее образование не предоставляло
никаких преимуществ, хотя Комиссия одновременно считала, что
на важные должности следует назначать только лиц с высшим
образованием. Передав свои заключения в 1880 г. на рассмотре-
ние министерств и ведомств, Комиссия в течение двух последую-
щих лет получала их отзывы, большей частью критические. Ре-
шительно не согласился с ее выводами Победоносцев. К отрица-
тельным последствиям осуществления рекомендаций Комиссии
он относил уменьшение числа желающих получить высшее обра-
зование и соответственно меньший приток на государственную
службу достаточно подготовленного персонала, чем ей был бы
нанесен существенный ущерб.219
Встретив определенно неблагоприятный прием, председатель
Комиссии, министр народного просвещения гр. Делянов не стал
упорствовать и 30 сентября 1884 г. внес на рассмотрение Государ-
ственного совета существенно видоизмененное представление.
Огромные преимущества по происхождению, уравновешива-
емые для недворян до некоторой степени лишь получением выс-
шего образования или окончанием гимназии с золотой или сереб-
ряной медалью, при обостряющейся потребности аппарата в ква-
лифицированном персонале создали (во взаимодействии этих фак-
торов), по мнению Делянова, весьма тревожное для интересов
режима положение. Предлагаемые теперь меры целиком и не-
219 ЦГИА, ф. 1200, оп. т. XVI, д. 1, ч. II. Представление Делянова в Го-
сударственный совет от 30 сентября 1884 т., л. 385 об.
862
посредственно выводились из социально-экономических послед-
ствий действующей системы комплектования государственного
аппарата, подробный анализ которых занимал в представлении
центральное место.
Положение рассматривалось под углом зрения меняющегося
соотношения в органах управления представителей дворянства
и других социальных групп.
Опасность усматривалась в том, что «действующие узаконе-
ния о правах и преимуществах по гражданской службе воспитан-
ников учебных заведений как бы направлены к тому, чтобы наи-
более поощрять к учению и к приобретению высшего научного
образования людей из низших податных сословий, не имеющих
по происхождению права на вступление в государственную граж-
данскую службу, и не заключают в себе почти никакого поощре-
ния к учению и к высшему образованию для лиц из высших
классов общества, из потомственных дворян».220 Потомственный
дворянин прямо проигрывал в своей служебной карьере, если
поступал на службу лишь по окончании гимназии или универ-
ситета, а выигрывал тот, кто в лучшем случае кончал уездное
или городское училище или четыре класса гимназии, а то и просто
сдавал испытания на первый классный чин, т. е. умел читать,
писать и считать.
Размеры и значение опасности измерялись тем, что наиболее
надежный для царизма элемент — потомственное дворянство
с его «преданностью всем заветам нашей истории» при таком по-
рядке вещей «все более и более должно оскудевать образованием,
разумением и пригодностью для высших ступеней государствен-
ной службы и все более оттесняться от них лицами из низших
сословий, в том числе и из евреев, которым более или менее чужды
все эти предания и заветы». Важнейшие интересы самодержавия,
политическая ненадежность и даже неблагонадежность тех, кто
заменяет дворянство в правительственных канцеляриях, должны
побудить, убеждал Делянов, воспрепятствовать совершению этого
«несомненно уже начавшегося специально-политического пере-
ворота», не допустить, чтобы «центр политической тяжести окон-
чательно переместился из высшего дворянского сословия в класс
людей, который, выйдя из низших сословий и еврейского населе-
ния, порвал свои связи даже и с ними и который, не имея ника-
ких преданий и заветов, держится до некоторой степени вместе
лишь некоторою общностью своего образования и своих более или
менее отвлеченных и теоретических идей и понятий, по самой
своей отвлеченности способных склонить этот класс к радика-
лизму».221 Но трудность в том и состояла, что, не доверяя разно-
220 Там же, представление в Государственный совет от 30 сентября
1884 г., лл. 387 об.—388.
221 Там же, лл. 387—387 об.
363
чинцам и ожидая от них ущерба своим коренным интересам, са-
модержавие не могло принять против них какие-либо агрессивные
меры, так как неудовлетворительность работы государственного
механизма, заполненного скудно и плохо образованным чиновни-
чеством, сознавалась и в самом правительстве. Надежды на улуч-
шение связывались с повышением образовательного уровня слу-
жащей массы, в первую очередь в ее высших слоях. «... если
в делах наших не замечается ни того порядка и преуспеяния, ни
такой выдержанности и последовательности, как у наших более
просвещенных соседей, — говорилось в новом деляновском пред-
ставлении, — и во всех сферах частной, общественной и государ-
ственной жизни чувствуется недостаток в деятелях, вполне при-
годных и вполне подготовленных, и мы более или менее везде
в этом отношении, по выражению покойного историка России Со-
ловьева, страдаем малокровием, то это главнейше объясняется
неудовлетворительностью результатов, достигаемых нашей шко-
лой вообще и нашей высшею школою в особенности, слабостью
и низменностью нашего научного образования и непризнанием
его действительного значения для всех вообще сфер жизни и
в особенности для высших степеней государственного служе-
ния».222 Задача, которую пытался разрешить Делянов, состояла
именно в том, чтобы, не отталкивая образованных чиновников,
тем не менее удержать государственный аппарат в руках дво-
рянства. Предлагаемый им ответ лишний раз убеждал в том, что
самодержавие столкнулось здесь с крайне сложной для себя проб-
лемой, и найти равнодействующую при тех противоположных
целях, которые оно преследовало, не представлялось возможным.
Ему оставалось лишь выбирать наименьшее с точки зрения его
интересов зло.
Для того чтобы укрепить позиции дворянства в аппарате
власти, Делянов предлагал меры, этому как будто бы противоре-
чащие, а именно открыть широкий доступ на государственную
службу представителям социальных групп, прежде к ней не до-
пускавшихся, и далее — сделать главным критерием при отборе
кандидатов степень их образования, распределив в зависимости
от него и сами должности на четыре разряда с запрещением пе-
рехода из одного разряда в другой. Но как раз этим-то уравне-
нием в правах дворянства и так называемых податных сословий
Делянов и собирался закрепить его привилегированное положе-
ние, рассуждая, что открываемая теперь возможность поступить
на службу тем, кто до сих пор ее не имел, резко ослабит у со-
циально нежелательного элемента стремление, идя на всяческие
жертвы и лишения, получить высшее образование, а поступив на
службу с тем легким образовательным багажом, который доныне
222 Там же, л. 392 об.
364
отличал представителен дворянства, чиновник-недворянин не
мог бы подняться выше определенной ступени и всегда, таким об-
разом, оставался бы мелким исполнителем указаний, но никак не
лицом, их дающим. Между тем дворянство этим-то распределе-
нием должностей на разряды будет побуждаемо повысить свой
образовательный уровень и, имея к этому материальную воз-
можность, закрепит, таким образом, в своих руках управление
государственным аппаратом. Приходилось, конечно, считаться
с тем, что низшие его ступени будут заняты чиновниками недво-
рянского происхождения, но только таким образом, полагал Де-
лянов, можно предотвратить зло большее — неизбежный переход
фактической власти к совершенно ненадежному, по его убеждению,
разночинскому элементу. «Уравнение сословий под условием до-
стижения одинакового образования для сравнительно низших
степеней гражданской службы, — излагал Делянов свой план, —
не может представлять никаких неудобств... напротив, возмож-
ность воспользоваться скорее одною из низших степеней образо-
вания для гражданской службы, особенно важная для лиц из
низших и менее достаточных классов, может в значительной
мере уменьшить для этих лиц замечаемое ныне стремление во
что бы то ни стало запастись дипломом какого-либо высшего учеб-
ного заведения, чем несомненно и высшие учебные заведения были
бы избавлены от тяжкого для них бремени».223 Риск предлагаемого
шага был тем меньшим, что он задумывался до некоторой степени
просто как уловка. Уравнение в правах имело бы на практике,
разъяснял Делянов, условное значение «... предоставление какого-
либо права... и осуществление его в действительности — это две
вещи совершенно различные, — говорилось об этом с откровенным
цинизмом. — От усмотрения самих начальств различных ведомств
зависел бы как прием на службу лиц из низших классов общества
по достижении ими одной из низших степеней образования, так
и оставление их на дальнейшей службе».224
Но даже имея в запасе такие приемы борьбы, самодержавие
все-таки не могло уклониться от выбора, от необходимости или
пойти на существенное изменение социального состава государст-
венного аппарата теперь же, хотя бы и на низших его ступенях,
или же, напротив, оставить действующую систему его пополнения,
которая подрывала в конечном счете позиции дворянства предо-
ставляемыми ему привилегиями.
Примирить противоречивые интересы царизма в области госу-
дарственной службы не представлялось возможным, и как бы
ни был тонко задуман предлагаемый план, как будто бы их при-
мирявший, его все-таки сочли слишком рискованным новшеством,
223 Там же, л. 391.
224 Там же.
365
и сделал это не кто иной, как сам Делянов, подавший в 1887 г.
в Государственный совет новое представление, отвергавшее пре-
дыдущее.
Теперь он отказывался от мысли уравнять происхождение
образованием и предлагал остаться при системе, которая, как он
убедительно доказал три года тому назад, должна была повести
к «специально-политическому перевороту». В новом представлении
он докладывал Государственному совету, что будет «осторожнее»
сохранить за дворянством прежние преимущества. «В настоящее
время, — мотивировал он очередную перемену своей точки
зрения, — едва ли может быть желательно изменять существенно
нынешний состав служилого класса людей и вместе с тем усиливать
без нужды прилив к государственной гражданской службе и соз-
давать новое искусственное привлечение к низшим и средним
классам средних учебных заведений для лиц, принадлежащих
по своему происхождению к непривилегированным сословиям». 225
На первый план выдвигались теперь политические соображения
данной минуты, которым подчинялись более отдаленные интересы
самодержавия. Предвидимое ослабление позиций дворянства в вер-
хах государственного аппарата в будущем казалось, по -видимому,
менее опасным, чем необходимость немедленно потесниться,
хотя бы это и ограничивалось лишь низшими должностями.
Установив, что Делянов предлагает иную программу, Департа-
менты Государственного совета постановили отправить дело на
повторное ознакомление и отзыв заинтересованным ведомствам.
Все вернулось в исходное положение, чтобы затем повториться
снова. Новые предложения Делянова не встретили поддержки
в министерствах и управлениях, и специфика полученных отзывов
состояла в том, что в них добросовестно воспроизводилась аргу-
ментация, развитая Деляновым в представлении 1884 г. Делянов
выступал против Делянова.
Наиболее основательно новые доводы Делянова опровергались
его старыми доводами в отзыве Победоносцева.226
Далее повторился второй акт. Убежденный в ошибочности
своих предложений вторично, Делянов сделал новый зигзаг. Обра-
тившись в 1892 г. в Государственный совет с новым представле-
нием, он вернулся к своим собственным предложениям теперь уже
восьмилетней давности.
Господство принципа происхождения, рядом с которым обра-
зование имело чуть ли не отрицательное значение, а дворянам оно
и действительно лишь портило карьеру, подверглось доказатель-
ной и красноречивой критике, в которой, пожалуй, можно было
найти и отзвуки того, что писалось в либеральной печати. Сос-
225 Там же, представление Делянова в Государственный совет от 1887 г.,
л. 400.
226 Там же. л. 419 об.
366
ловные привилегии на службе объявлялись злом и вопиющей
несправедливостью. «Распределять права по гражданской службе
между сословиями или общественными классами на основании их
преданий и исторических заслуг, — утверждал министр, — пред-
ставляется делом до крайности затруднительным, подверженным
всякого рода случайностям, погрешностям и личным воззрениям,
и даже делом небезопасным, ибо этим путем весьма легко возбу-
дить взаимные пререкания, рознь и вражду между сосло-
виями».227 На последнем — опасности проведения открыто продво-
рянской политики — Делянов остановился особо. «Нынешние
привилегии по гражданской службе, предоставленные потомствен-
ному дворянству при самом вступлении в нее, по окончании пол-
ного гимназического курса, в два раза большие, чем сыновьям
православных священнослужителей и купцов первой гильдии,
в четыре раза большие, чем сыновьям не имеющих чинов ученых,
и, наконец, в восемь или девять раз большие, чем питомцам прика-
зов общественного призрения, получившим то же самое образо-
вание, не могут не поражать своею несправедливостью и самих
учащихся еще на школьной скамье, — здраво заключал Делянов, —
легко могут питать в них недобрые чувства к привилегированному
сословию и к тому общественному строю, который поддерживает
такую несправедливость и может делать их более доступными уче-
ниям анархистов».228 И при таком верно подмеченном риске не
вызывало сомнений и другое — в окончательном итоге политика
поощрения дворянства будет иметь диаметрально противополож-
ный ее намерениям результат. «По свойственной истории иронии
всякая неправда или несправедливость обращается во вред тем
самым лицам, общественным классам, племенам, религиозным
обществам и сословиям, в пользу коих, по-видимому, она совер-
шается или узаконивается, — выводил Делянов некоторое даже
философское обобщение, с точки зрения которого оценивалась
и конкретная ситуация, — так было и в настоящем случае: даро-
ванные потомственному дворянству чрезмерные преимущества
по гражданской службе перед прочими общественными классами
все более и более клонятся к оскудению его высшим образованием
и через то к оттеснению его от высших поприщ деятельности и выс-
ших государственных должностей».229 И такие последствия уже не
были делом более или менее отдаленного будущего. Из рассмот-
рения списка чинов первых четырех классов уже теперь вытекало,
что среди этого высшего слоя преобладают не дворяне, а пред-
ставители других общественных групп. А что в дальнейшем такое
положение сохранится в силе, Делянов доказывал, приводя дан-
ные о социальном составе студентов Петербургского, Московского,
227 Там же, представление Делянова в Государственный совет от
25 ноября 1892 г., л. 426 об.
228 Там же, л. 427.
229 Там же, л. 427 об.
367
Киевского, Казанского, Харьковского и Новороссийского универ-
ситетов. Из тысячи студентов на долю дворянства и чиновничества
приходилось 455, еще 320 давало духовенство, а 225 по своему
происхождению вообще не имели права государственной службы.230
В гимназиях на 1 января 1888 г. соотношение тех же групп вы-
глядело как 518, 46 и 436.
И цифры, и факты, и соображения общего порядка приводили
Делянова к выводу, что действующая система наносит дворянству
«ничем не поправимый вред» и от нее необходимо отказаться,
перейдя к тому порядку, который намечался в 1884 г.
Многолетние метания Делянова объясняются несомненно не
личными свойствами министра, а теми объективными противоре-
чиями, в которых запутался царизм, не решавшийся сделать выбор,
чреватый для всего существующего строя самыми серьезными по-
следствиями. Уходя на протяжении десятилетий от принципиаль-
ного решения, государственная власть вынужденно поддавалась
своим собственным потребностям и нуждам, молча шла на те меры,
которые она пока что отказывалась допустить в принципе. В виде
разного рода исключений и отступлений от правил, становившихся
правилом, на службу принимались все в большем количестве те,
кто в общем порядке не имел права поступления на нее. К концу
XIX в. таких изъятий было уже более тридцати. Они относились
не только к должностям, требовавшим специальных познаний, но
и к целым отраслям управления.231 Государственный аппарат
продолжал быстро разрастаться, и дворянство во все меньшей сте-
пени могло удовлетворить в чисто количественном отношении его
потребности. Общий итог штатных должностей по ведомствам
внутренних дел, финансов, юстиции, народного просвещения, зем-
леделия и государственных имуществ, государственного контроля,
путей сообщения и уделов уже к концу 80-х годов равнялся
126 174.232 И если верхушка государственного аппарата начиная
с IV класса была в конце XIX в. по-прежнему дворянской — сос-
ловие занимало 71.5% высших должностей, — tobV—VIII классах
этот процент понижался до 37.9, а в IX—XIV классах доходил
до 22.3.233 Восстановление былой дворянской монополии в этих
условиях становилось все менее вероятным, но царизм не желал
признавать этого факта, примириться с действительно складывав-
шимся положением вещей, и деляновское представление от 1892 г.,
230 Там же, л. 428. — При этом в Петербургском университете пропор-
ция составляла 425, 320 и 185; в Московском — 470, 270 и 260; Киевском —
545, 185 и 270; Казанском — 380, 410 и 210; Харьковском — 430, 370 и 200;
Новороссийском — 270, 555 и 175.
231 ЦГИА, ф. 1200, оп. т. XVI, д. 1, ч. II. Представление в Государствен-
ный совет Комиссии Е. А. Перетца от 5 июня 1901 г., лл. 7 об.—8.
232 Там же, л. 132 об.
233 А. П. Корелин. Дворянство ® пореформенной России (1861—
1904 гг.). Исторические записки, № 87, 1971, стр. 160.
368
шедшее навстречу потребностям буржуазного развития страны
и предлагавшее санкционировать порядок, который уже начал
применяться на практике, так и осталось в стадии проекта.
Однако повторное уклонение самодержавия от принятия прин-
ципиальных решений вело лишь к накоплению и обострению
неурядиц и беспорядка в аппарате власти, и жизнь волей-неволей
вновь заставляла обратиться к рассмотрению общего положения,
жестко устанавливала необходимость выбора общего направления.
При огромном материале, собранном предыдущими комиссиями
и совещаниями, при уже разработанных проектах в 1895 г. была
учреждена новая Комиссия под председательством Перетца для
пересмотра и составления нового устава гражданской службы.
И главным в ее работе стал, естественно, вопрос о том, из кого
будет состоять аппарат государственной власти и какое место зай-
мет в нем дворянство. Комиссия заседала в то время, когда под-
готавливалось и приступило к своей деятельности Особое совеща-
ние по делам дворянства. Комиссии были известны поставленные
перед ним цели. Со страниц «Московских ведомостей» и «Гражда-
нина» в самом агрессивном тоне было выдвинуто требование вос-
становить прежнюю монополию дворянства в сфере государствен-
ной службы. Программа Делянова 1887 г., отвергнутая автори-
тетными представителями правительства, соответствовала этому
курсу безоглядной реакции, игнорировавшей реальную обстановку
и даже упускавшей из виду собственные потребности государст-
венного аппарата. Теперь оставалось или вернуться к ней, или
поддержать точку зрения, обоснованную в представлении 1892 г.,
которую тогда разделяла высшая бюрократия. Оба варианта были
детально разработаны, и Комиссии Перетца оставалось только
выбрать один из них.
Предшествующие многолетние дискуссии убеждали в невоз-
можности сохранить в неприкосновенном виде действующую
систему, а тем более предоставить дворянству новые привилегии,
и верхушка государственного аппарата, имея Комиссию Перетца
выразительницей своих взглядов, высказалась за вторую аль-
тернативу, за отмену сословных привилегий, за то, чтобы сделать
образование единственным критерием при поступлении на государ-
ственную службу.
Но как ни убедительно вся современная обстановка доказала
самодержавию невозможность действовать иначе, иным способом
удовлетворить свои собственные важнейшие нужды, как ни безус-
пешны оказались неоднократные попытки отстоять монополию
дворянства в государственном аппарате, в Комиссии Перетца было
высказано решительное требование оставить за дворянством все
его привилегии. А. С. Стишинский и П. Л. Лобко безоговорочно
отвергали новую редакцию устава гражданской службы, которая,
«нивелируя все сословия», на практике должна была открыть —
я в этом они видели главный порок предлагаемого — крестьянам
24 Ю. Б. Соловьев
369
и мещанам путь в аппарат управления. 234 Ожидая по этой при-
чине «искусственного привлечения» такого крайне нежелательного
с их точки зрения элемента в средние учебные заведения, они опа-
сались, что, получив образование, этот слой, обреченный на поло-
жение «умственного пролетариата», лишь пополнит ряды недо-
вольных.
Еще большая опасность усматривалась со стороны тех, кто су-
меет попасть на службу и как будто не будет иметь повода для
недовольства. Стишинский и Лобко были убеждены, что образо-
вание своим детям смогут дать «наиболее состоятельные члены на-
шего низшего сословия, именно мелкие сельские промышленники^
лавочники и кулаки, а в городах швейцары, лакеи и т. д.».235
Не называя мелкую буржуазию, они имели в виду именно ее, и
в проникновении ее к рычагам власти, хотя бы в самых скромных
ролях, они видели серьезный ущерб политическим интересам
царизма. «Едва ли от деятельности молодых людей этой среды
на поприще гражданской службы, — подчеркивали они социальна
чуждую дворянству природу этой категории, — в особенности
в должностях по местному управлению и даже полиции, возможна
ожидать благотворных результатов».236
Насколько, однако, слабы были шансы противников вынужда-
емых обстановкой перемен, видно из того, что Стишинский
и Лобко оказались в Комиссии в полном одиночестве. Свое несо-
гласие с ними подтвердили Е. А. Перетц, Н. П. Шишкин,
И. И. Шамшин, В. В. Верховский, бар. В. Б. Фредерикс, А. С. Та-
неев, Н. П. Петров, кн. Л. Д. Вяземский, гр. В. Н. Ламздорф,
Э. В. Шольц, бар. А. А. Икскуль, В. П. Череванский, Н. М. Анич-
ков, А. П. Иващенков, П. М. Бутовский, В. К. Саблер, А. Т. Сереб-
ряков, бар. А. А. Будберг, П. М. фон Кауфман, А. А. Нарышкин —
всего двадцать человек, представлявших практически все мини-
стерства. Это подавляющее и достаточно авторитетное большин-
ство, в которое входили лица не только консервативные, но и за-
ведомые реакционеры, отказывалось признать отстаиваемый Лобко
и Стишинским принцип, что только дворянство может дать власти
политически надежный элемент. «Нельзя, — выставляло оно
другое начало, — с точки зрения понятий отвлеченных и отчасти
предвзятых делить подданных государства соответственно проис-
хождению их на более и менее достойных службы государю и оте-
честву. Устанавливаемые с такой целью перегородки и рамки, —
развивало оно этот тезис, — оказываются всегда искусственными
и не соответствующими действительным потребностям жизни,
а потому вредными». 237 Перефразируя, таким образом, последнее-
234 ЦГИА, ф. 1200, оп. т. XVI, д. 1, ч. II. Представление в Государствен-
ный совет Комиссии Е. А. Перетца от 5 июня 1901 г., л. 6.
235 Там же.
236 Там же, л. 6 об.
237 Там же, л. 7.
370
целяновское представление, большинство вместе с тем и провоз-
глашаемую равноправность не простирало дальше указанных
там же пределов.
Принцип равенства ограничивался низшими должностями,
«... в огромной массе людей, относимых к разряду неполно-
правных, — рассуждало оно, — всегда найдется немалое число
честных и полезных тружеников, вполне пригодных для добро-
совестного исполнения обязанностей, хотя бы и на низших дол-
жностях в канцеляриях и управлениях разного рода».238 В отно-
шении к этой категории мелкого чиновничества «нельзя быть
слишком притязательным и разборчивым», твердо держась одно-
временно и другого правила — «для должностей высших и вообще
влиятельных необходимы люди не только серьезно образованные,
но и хорошо воспитанные».239
Большинство обращало внимание и на то, что дворянство в Рос-
сии не имеет «однородного, сплоченного состава» и что сохранение
за ним привилегий послужит лишь «в пользу неудоучек, от при-
влечения которых на службу государству трудно ожидать особенно
благоприятных последствий».240
Из аргументов как общего свойства, так и утилитарных сле-
довал вывод — «ограничиться одним общим для всех образователь-
ным цензом».
Полемика внутри Комиссии Перетца, представительное боль-
шинство, возражавшее Стишинскому и Лобко, указывали, что
защищаемая ими программа не имела достаточно широкой базы
в руководящем слое государственного аппарата, но, с другой сто-
роны, при системе самодержавия дела решались не голосованием.
Санкцию верховной власти не раз получали взгляды меньшинства,
как бы оно ни было мало. Неудача Стишинского и Лобко в Комис-
сии не стала последним словом в продолжавшейся многие годы
дискуссии. Проект нового устава гражданской службы в 1901 г.
попал в Государственный совет, который отправил его на отзыв
ведомствам, и до революции 1905 г. он так и не вышел из стадии
обсуждения. Лишь сила революционного натиска заставила царизм
пойти на давно запоздалый шаг. Утвержденным царем 5 октября
1906 г. положением Совета министров образовательный ценз был
сделан единственным критерием при поступлении на государст-
венную службу.241 Но так как в бюрократических верхах были
больше озабочены сохранением статус-кво, чем принятием ради-
кальных, чрезвычайных мер, которых добивались «Московские ве-
домости» и «Гражданин», дело вряд ли получило иное направле-
ние. В этом смысле любопытен завершающий эпизод в истории
238 Там же.
239 Там же.
240 Там же, л. 8.
241 ПСЗ, III, т. XXVI, № 28393.
24*
371
Особого совещания по делам дворянства, связанный с созданием
в Министерстве внутренних дел специального отдела, в котором
было бы сосредоточено все, касающееся сословия. Организация его
намечалась в рескрипте, данном на имя Дурново 1 января 1902 г.
по поводу окончания работы Совещания.
Прежде кругом вопросов, затрагивавших интересы дворянства,
занималось в Департаменте общих дел Министерства внутренних
дел особое делопроизводство в составе двух чиновников. Пред-
ставлением Министерства внутренних дел в Государственный
совет от 14 марта 1902 г. вместо него предлагалось создать по
делам дворянского сословия отдел на правах департамента.242
Он, в частности, должен был унаследовать от Особого совещания
еще не утвержденные законопроекты, а кроме того, заняться
разработкой законоположений, как намеченных Совещанием, так
и таких, которые понадобятся «в целях дальнейшего укрепления
дворянского сословия как поместного и служилого класса».
В его функции входило также составление отзывов по касающимся
дворянства законодательным проектам других ведомств, представ-
ленным на заключение министра внутренних дел. 243 По штату,
на содержание которого испрашивалось 36 200 руб., новый отдел
несколько уступал таким органам, как Управление по делам
воинской повинности, Переселенческое управление, с их превы-
шавшим 50 тыс. руб. бюджетом, но тем не менее он был бы весьма
заметной по масштабам Министерства организацией.
Дворянские домогательства в лице этого нового органа могли
получить постоянного защитника, если не инспиратора. На серь-
езность, с какой хотели поставить дело, указывает и совсем уже
условленное назначение начальником нового отдела такого зубра,
как А. П. Струков. В январе ему было передано через Сипягина
желание царя, чтобы он занял этот пост, и екатеринославский
предводитель отказался в своей губернии от шестых по счету
перевыборов, намереваясь взять на себя защиту общих интересов
старорежимного дворянства.244
Неудивительно, что Витте, получив проект на отзыв перед его*
рассмотрением в Государственном совете, решительно высказался
против осуществления плана.
В учреждении, «посредствующем между дворянством — с одной,
и правительством, с другой стороны», он находил лишь ме-
шающую промежуточную инстанцию, тем более нежелательную,
что никакое другое сословие не имело подобного центрального
242 ЦГИА, ф. 1409, оп. 4, д. 11951. Представление Министерства внутрен-
них дел в Государственный совет от 14 марта 1902 г. «Об учреждении в со-
ставе Министерства внутренних дел отдела по делам дворянского сосло-
вия», л. 139 об.
244 ЦГАОР,’ ф. 586, on. 1, д. ИЗО. Письмо А. П. Струкова В. К. Плеве
от 4 мая 1902 г., л. 1.
872
представительства. 245 Выдвигался и тот аргумент, что разнооб-
разные нужды дворянства входят в компетенцию разных ведомств
и поэтому следует предоставить им вести касающиеся их дела.
А после закрытия Особого совещания, полагал он, никакой слож-
ной работы в этой области не предстоит. Кроме того, Министер-
ство внутренних дел и так постоянно требует новых ассигнова-
ний, тогда как денег недостаточно, и поэтому Витте предлагал
все оставить в прежнем виде.
Реакцию Витте можно было предугадать заранее, но он
отнюдь не был в одиночестве. По разным причинам и
соображениям с ним оказались солидарны и те, кто, казалось бы,
представлял наиболее реакционную линию в дворянском
вопросе.
Усомнился в пользе нового учреждения государственный кон-
тролер Лобко, на чьем фоне иные реакционеры при обсуждении
прав дворянства на государственной службе могли сойти за ра-
дикалов. Не думая, что деятельность нового отдела будет так
разнообразна и обширна, как говорилось в представлении, он
пока что, впредь до получения «указаний опыта», предлагал сок-
ратить намечаемый штат.246 Ответ на возражения Витте и Лобка
был, по-видимому, одним из первых действий Плеве в качестве
нового министра внутренних дел. Как и следовало ожидать^
Плеве они не убедили, и оставить решение дворянских дел раз-
личным ведомствам он не соглашался, мотивируя это тем, чта
каждое из них будет руководствоваться своей специфической,
ведомственной точкой зрения, «в известной мере неизбежно одно-
сторонней и мало согласованной с интересами собственно дворян-
ского сословия».247 Вместе с тем, считаясь с оказываемым проти-
водействием, он постарался придать создаваемому органу воз-
можно более скромный вид — это будет не новое ведомство,,
а всего лишь департамент или канцелярия в Министерстве внут-
ренних дел. Он соглашался и сократить штаты, хотя и не в такой
мере, как намечал Лобко. В связи с этими урезываниями отпала
и назначение Струкова. 3 мая состоялась его встреча с Плеве и
выяснилось, что условия, на которых было принято предложение
возглавить новый отдел, «значительно изменились», и уже на
другой день Струков отказался от прежней договоренности,
изъявляя готовность споспешествовать дворянскому делу и бе»
поступления на службу.248
245 ЦГИА, ф. 1409, оп. 4, д. 11951. Представление министра финансов
от 9 марта 1902 г., л. 194 об.
246 Там же, отзыв государственного контролера П. Л. Лобко от 13 марта
1902 г., л. 197.
247 Там же, отношение В. К. Плеве исполняющему должность госу-
дарственного секретаря от 9 апреля 1902 г., л. 191 об.
248 ЦГАОР, ф. 586, on. 1, д. ИЗО. Письмо А. П. Струкова В. К. Плеве
от 4 мая 1902 г., л. 2.
873
Через неделю, И мая 1902 г., проект рассматривался Соеди-
ненными департаментами Государственного совета с участием
И. Н. Дурново, Плеве, Лобко, представителя Министерства фи-
нансов Дмитриева, товарища управляющего Собственной канце-
лярией и государственного секретаря. Кроме того, по повелению
царя на заседание были приглашены предводители дворянства
Зиновьев, Трубецкой, Арсеньев и Бразоль.
Они выступали первыми, придав новый накал тем спорам, ко-
торые уже начались вокруг обсуждаемого проекта. Между пред-
ставителями дворянства возник конфликт. Зиновьев и Трубецкой
увидели в создании Особого дворянского отдела покушение на
права дворянства, подчинение его правительственному контролю
и регламентации. «С созданием этого отдела, — говорил Зи-
новьев, — коренные права дворянства будут умалены и дальней-
шая роль дворянства не будет соответствовать тому положению,
которое оно занимает ныне в строе государственного управле-
ния».249 Бесполезным признавался новый орган и в сфере эконо-
мики, где ему предстояло, по словам Зиновьева, стать не более
чем регистратором обезземеления дворянства, так как самый этот
процесс был недоступен воздействию власти.
Разделяя вполне эту точку зрения, Трубецкой в дополнение
сообщил, что в январе на очередном собрании московского дво-
рянства предстоящее создание отдела уже обсуждалось и боль-
шинство решительно высказалось против.250 Обсуждалось оно
затем по поручению Сипягина некоторыми губернскими предво-
дителями дворянства. Из одиннадцати участников десять выска-
зались против и один — за. Опасались последствий, о которых
теперь говорил Зиновьев, и, кроме того, заявлялось, что дворян-
ство будто бы никогда не было замкнутым сословием и обособлять
его не следует.
Иного взгляда держался Арсеньев. Учреждение нового органа
одобрялось им безусловно. Там будут сосредоточиваться все све-
дения о дворянстве, о положении которого теперь и само прави-
тельство не имеет определенного представления, а что касается
функций контроля, то Арсеньев относился к этому вполне поло-
жительно, приветствуя будущую деятельность отдела в качестве
арбитра в разделяющих ныне дворянство разногласиях. «Цен-
тральный правительственный орган, ведающий делами всего дво-
рянства, — отстаивал он отвергаемый Зиновьевым и Трубецким
принцип, — будет служить проводником взглядов правительства
в среду дворянства и объединять его разрозненные ныне силы
для общей пользы».251 Эту точку зрения поддерживал и Бразоль.
249 ЦГИА, ф. 1409, оп. 4, д. 11951. Журнал заседания Соединенных де-
партаментов Государственного совета от 11 мая 1902 г., л. 199 об.
250 Там же, л. 200 об.
251 Там же, л. 204 об.
'874
Разногласия в правительственных инстанциях и внутри самого
дворянства заводили проект в тупик. Для Государственного со-
вета, за которым оставалось решающее слово, создавалась нелег-
кая проблема. Решая ее, Соединенные департаменты склонились
скорее в сторону противников предлагаемой меры. Они хотя и не
усмотрели в ней умаления прав дворянства, но вместе с тем
пришли к заключению, что она «не принесет дворянству и особой
пользы».252 По их мнению, она имела лишь значение «внутрен-
него канцелярского распорядка» и в этом качестве расценивалась
как несвоевременная и нецелесообразная. Играя столь маловаж-
ную роль, создаваемый отдел вряд ли может рассматриваться как
осуществление рескрипта 1 января. Департаменты видели минус
и в том, что, не встречая сочувствия со стороны самого дворян-
ства, принимаемая мера «в других сословиях... может быть не-
правильно понята в смысле преимущественного попечения прави-
тельства об одном сословии».253 Ставя поддержание иллюзии
о надклассовом характере государственной власти на одно из
первых мест, Департаменты высказывались против действий, ко-
торые могли бы быть истолкованы как обособление дворянства.
Они приняли мысль Витте о том, что нельзя сосредоточить дела
сословия в одном ведомстве, поскольку они касаются многих.
У них нашло поддержку и другое его возражение, что дальней-
шее увеличение расходов по Министерству внутренних дел
должно быть возможно скромнее. Плеве, поскольку он вообще не
хотел отказаться от проекта, оставалось только обороняться. Он и
стал доказывать, что всему делу придают «особое значение».
Между тем речь идет только об изменения внутреннего распо-
рядка в Министерстве, и ничего принципиального проект в себе
не заключает. Созданием отдела, по его словам, не намеревались
обособить дворянство, и интересам других групп общества не
будет нанесен ущерб, точно так же как и самому дворянству не
грозит ущемление его прав.254
Эти заверения Плеве произносил с очевидным расчетом не
допустить провала проекта, когда последнее стало наиболее веро-
ятным исходом, потому что следом же, дав как бы отступное оп-
понентам, он объяснил, что роль нового органа будет далеко не
такой ничтожной. Благодаря отсутствию учреждения подобного
типа еще в 60-е годы «в отношении охраны интересов дворянского
сословия многое было упущено». Это касалось прежде всего дво-
рянского землевладения, и, пояснил Плеве, «упорядочение небла-
гоприятных для дворян явлений в области аграрных интересов и
составляет одну из главных задач проектированного отдела».
А кроме того, «на очереди стоят и многие другие вопросы не
252 Там же, л. 202.
253 Там же, л. 202 об.
254 Там же, л. 204.
375
меньшей важности». Таким образом, создание отдела было ша-
гом в осуществлении известной политики.
Принимая окончательное решение, Департаменты обратили
основное внимание на первую часть объяснений Плеве и, полагая,
что ими устраняются опасения о подчинении дворянства Мини-
стерству внутренних дел и что цель принимаемой меры заклю-
чается лишь в упорядочении делопроизводства Министерства
внутренних дел, постановили одобрить представление, а учреж-
даемый отдел именовать канцелярией.255
Ход всего заседания и рассуждения Департаментов, проявлен-
ная ими осторожность указывали на неподготовленность высших
бюрократических сфер к тем резким поворотам, к которым при-
зывали признанные выразители интересов регрессирующего дво-
рянства.
Весь ход дворянского дела с 1897 г. убеждал в отсутствии
объединяющего начала в лагере реакции. И хотя разногласия
в нем невероятно раздувались «Московскими ведомостями» и
«Гражданином», они тем не менее действительно имели место.
Реакция находилась в состоянии разброда и шатаний, была не-
способна выработать консолидирующую ее разрозненные силы
программу. В предреволюционную пору и годы революции само-
державие вступало расколотым противоречиями и разногла-
сиями. Нарастающая революция придавала им новый размах.
В сущности она и была главной пружиной наступившего кризиса
власти. Она смешивала и путала планы реакции, вносила в ее
лагерь разлад и дезорганизацию, она заставила ее почувствовать
себя в осаде, лишила уверенности в своих силах, породила вся-
кого рода сомнения и колебания.
Особенность положения была такова, что в то самое время,
когда реакция собралась резко подвинуть страну назад к прош-
лому, силы революции перешли в наступление, и под непосредст-
венной угрозой скоро оказались главные позиции самодержавия.
Возродить старорежимное дворянство и прежние условия его су-
ществования попытались в момент начавшегося острого полити-
ческого кризиса царизма, когда основы существующего строя пот-
рясались под ударами массового рабочего движения.
И как ни нуждался царизм в поддержке крепостнического дво-
рянства, не в его власти было в эти годы удовлетворить дворян-
ские домогательства, отвести стрелки часов так далеко назад, как
этого добивались наиболее близкие ему социальные круги.
Тот наставший для старорежимного дворянства «последний
льготный час», о котором не раз говорилось в эти годы, уже давно
прошел, если он вообще существовал когда-нибудь. Объективно
в конце 90-х годов положение складывалось так, что дворянство
255 Там же, л. 204 об.
376
еще могло добиться кое-каких тактических успехов, на том или
ином участке улучшить свои позиции, на какой-то момент галь-
ванизировать прошлое, но на этом его возможности исчерпыва-
лись. Широкая дворянская реконкиста была очевидной химерой.
Самодержавию не дано было остановить поступательное дви-
жение страны, и на исходе столетия Россия стояла на пороге со-
бытий, открывавших новую эпоху в ее истории. Пройдет еще не-
много лет, и социалистическая революция сделается реальной
перспективой. Это означало, что пробил час и самодержавия, и
вообще всей старой России со всем, что в ней было старого и но-
вого, — всему этому оставалось жить считанные годы.
ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Абаза А. А. 52, 53, 57, 85, 167, 173,
175, 176, 186.
Абаза Н. С. 203, 204, 210, 212, 213,
216, 222, 223, 225, 244, 247, 275,
280, 291, 295—300, 303, 306, 308,
316, 318, 321.
Авсеенко В. Г. 89.
Адан Ж. (граф Василий) 104.
Александр II 16, 19, 26, 28, 29, 32,
33, 35—37, 59, 70, 74, 112, 139, 168,
220, 247, 362.
Александр III 3, 4, 13, 14, 16, 28, 29,
44, 48, 53, 56, 60, 65, 67—69, 74-
76, 78—80, 82, 85—87, 89—92, 97—
101, 104, 105, 108, 112, 115, 116,
121, 125, 129, 130, 135, 145, 148,
165, 168—176, 180, 186, 187, 189,
190, 194, 195, 197, 198, 201, 203,
216, 219, 221, 225, 240, 253, 271,
272, 286, 305.
Александр Михайлович, вел. кн. 131,
132, 142.
Алексей Александрович, вел. кн. 54,
58.
Алфераки А. Н. 140.
Анастасьев А. К. 56, 309, 311.
Аничков Н. М. 370.
Анучин Д. Г. 59.
Анфимов А. М. 6.
Арсеньев А. А. 204, 224, 228, 242,
275, 342, 374.
Балашов И. П. 154.
Баранов Э. Т., гр. 49.
Бехтеев С. С. 173.
Бисмарк О., кн. 25, 264, 289.
Бобринский А. А., гр. 110, 204, 221,
222.
Богданович А. В. 66, 106, 131, 132,
140, 146, 155, 156, 160, 164.
Боголепов Н. П. 139, 140, 275, 326.
Бодиско Д. 265, 267, 269.
Бразоль С. Е. 374.
Брандес Г. 95.
Брусникин Е. М. 7.
378
Будберг А. А., бар. 370.
Буковецкий А. И. 8.
Бунге Н. X. 57—59, 62, 66, 68, 77, 79,
80, 84—86, 88, 104, 167, 175, 186,
187, 215.
Бутовский П. М. 339, 370.
Бюлов Б., кн. 76.
Валк С. Н. 4.
Валуев П. А., гр. 16—51, 66, 67, 77,
114, 117-119, 127, 133, 134, 165.
Ванновский П. С. 140, 145, 152.
Васильчиков Б. А. 222, 275, 334.
Веневитинов М. А. 222.
Верховский В. В. 309, 311, 370.
Веселовский Б. 192, 227.
Виссарион, епископ 112.
Витте С. Ю. 56, 59, 61, 105, 118,
125—127, 137, 139, 140, 142, 144,
158, 159, 161, 163, 195, 214, 215,
219, 222, 223, 226, 227, 229, 230-
235, 237—241, 243, 245, 248-251,
272—277, 280—306, 308, 310, 314,
315—320, 322, 326, 327, 343, 345,
347, 355—360, 372, 373, 375.
Владимир Александрович, вел. кн.
78, 79, 157, 159, 161, 167.
Волконский М. С., кн. 309, 310, 339.
Воронцов-Дашков И. И. 65, 75, 158,
170, 176, 275, 277, 297.
Воронцов И. И. младший, сын
И. И. Воронцова-Дашкова 66.
Вышнеградский И. А. 63, 68, 71,
73, 80, 85, 86, 89, 190.
Вяземский Л. Д., кн. 204, 206, 309,
311, 316, 370.
Гадон В. С. 159.
Гагарин А. И., кн. 105, 173.
Гармиза В. В. 191.
Гевлич Д. К. 204, 224.
Герард Н. Н. 310, 339.
Гефтер М. Я. 229.
Гиндин И. Ф. 7, 229.
Гире Н. К. 79.
Голенищев-Кутузов А. А., гр. 195,
196, 204, 275, 277, 316, 342.
Головин К. Ф. 107, 203, 204.
Голубев И. Я. 309, 311, 339.
Гончаров С. С. 311, 339.
Горемыкин И. Л. 126, 127, 133, 139,
215, 219-221, 227, 248, 277, 318,
339.
Горчаков И. А. 173.
Грингмут В. А. 101.
Гудим-Левкович П. К. 339.
Гурко В. И. 55, 56, 59, 67, 87, 191,
352-355.
Гурко И. В. 79
Гусятников П. С. 138.
Гушка-Ерманский А. И.
Гюббенет А. Я. 68.
Дейтрих В. Ф. 140.
Делянов И. Д., гр. 71, 108, 110, 362—
369.
Дервиз фон Д. Г. 214.
Джунковский В. Ф. 143.
Дмитриев-Мамонов А. Э. 374.
Дмитрий Константинович, вел. кн.
163.
Долгорукий А. С., кн. 75, 176.
Дондуков-Корсаков А. М. 77.
Дроздов М. Г. 200.
Друцкой-Соколинский Д. 262, 263.
Дубровский С. М. 200.
Дурново А. А. 224, 225, 241—243.
Дурново И. Н. 63—65, 91, 106, 134,
175, 198, 220, 237—240, 245, 248—
251, 272, 275, 276, 281, 298, 302,
303, 306, 310, 313—317, 321—324,
327, 332, 338-340, 355-358, 372,
374.
Дурново П. Н. 135.
Егиазарова Н. А. 200.
Екатерина II 194.
Елена Павловна, вел. кн. 75.
Елизавета Федоровна, вел. кн. 142.
Ермолов А. С. 139, 204, 215, 276—
278, 296, 298—300, 310, 321, 325—
327, 332, 333, 342-346, 355, 356.
Жуковский Ю. Г. 187.
Зайончковский П. А. 5, 7, 67, 85, 106,
108, 113, 187, 188, 191, 197.
Зак, банкир 88.
Захарова Л. Г. 5, 7, 191, 192.
Зверев В. К. 310.
Зиновьев А. Д. 243, 244, 275, 342, 344,
355, 374.
Зиновьев И. А. 79.
Иванов А. В. 204.
Иванов И. А. 204.
Иващенков А. П. 339, 370.
Игнатьев 2-й А. П., гр. 339.
Икскуль фон Гильденбандт А. А.„
бар. 309, 310, 339, 370.
Имеретинский А. К., кн. 214.
Исаков Н. В. 186.
Истомин В. К. 143, 159.
Калачов В. В. 204.
Капнист В. А., гр. 204, 224, 225, 276,
313, 342, 347, 355.
Карамзин Н. М. 179.
Картавцев’ Е. Э. 187.
Карышев Н. А. 199.
Катков М. Н. 48, 54, 61-63, 68, 71,
78, 84, 86, 92—95, 97—108, 110,
111, 113, 165—167, 169, 174, 177—
179, 181, 186-188, 194.
Кауфман фон П. М. 309, 310, 370.
Каханов М. С. 215.
Киреев А. А. 53, 54, 61, 62, 64, 65,
73—75, 91, 92, 104, 105, 107, 109,
113—115, 121, 134, 138, 147, 148,'
153, 157, 163, 169, 170, 179, 219,
222, 229, 230, 275, 284, 343, 344.
Клейгельс Н. В. 160.
Клопов А. А. 132.
Кобеко Д. Ф. 339.
Коковцов В. Н. 339.
Кони А. Ф. 52, 57, 105, 115, 117.
Коноплянцев А. 105.
Константин Константинович, вел. кн.
134, 142.
Константин Николаевич, вел. кн. 45,
176.
Корелин А. П. 6, 158, 194, 199, 200,
310, 368.
Красовский М. В. 204.
Кривошеин А. К. 91, 237, 245, 246-
248, 250.
Кривский П. А. 228, 242, 248, 275,
342.
Ксения Александровна, вел. кн. 131.
Куломзин А. Н. 275, 276, 278, 279,
300, 306, 310, 319, 321-323, 331,
333 339
Куропаткин А. Н. 275, 311, 326, 327.
Лабуле 73.
Ламздорф В. Н., гр. 370.
Латур 73.
Ленин В. И. 6, 7, 9—13, 15, 81—83,
86, 100, 102, 113, 121—125, 159, 162,
184, 185, 340.
Леонтий, митроп. 101.
Леонтьев К. Н. 101, 102, 105, 129.
379»
Леонтьев М. М. 275.
Леруа-Болье А. 35—37.
Ливен А. А., кн. 275, 297, 298, 306,
319, 323, 333, 342.
Лигин В. Н. 140.
Лобанов-Ростовский А. Б., кн. 73, 80.
Лобко П. Л. 311, 369—371, 374.
Лорис-Меликов М. Т., гр. 52, 53, 57,
75, 118.
Львова М. В. 188, 190, 191.
Любимов Н. А. 62, 71, 95.
Любимов Д. Н. 163.
Лященко П. И. 199.
Майков А. Н. 89.
Манасеин Н. А. 53, 55, 69, 71, 197,
208, 209.
Мансуров Б. П. 191.
Мансуров 2-й Н. П. 311.
Манухин С. С. 339.
Марков Н. Е. 95.
Маркус 1-й В. М. 214, 311.
Маркус 2-й Ф. М. 214.
Мартынов В. Д. 69.
Махотин Н. А. 339.
Менгден В. М., бар. 214, 309, 311.
Мещерский А. В., кн. 201, 202, 247.
Мещерский В. П., кн. 54, 55, 59, 65,
68, 72, 73, 85—90, 92, 98—101, 104,
107—109, 112, 114, 118, 125, 159,
171—174, 180, 186—190, 193—197,
218—221, 248, 251, 258, 266, 267,
272—274, 287—289, 340, 341.
Мигулин П. П. 7, 190.
Милютин Д. А., гр. 34—37, 45, 78,
119, 177.
Минарик Л. П. 6.
Михаил Николаевич, вел. кн. 67, 68,
78, 79, 132, 133, 160, 161, 163, 174,
203.
Михеева Э. П. 6.
Мойра А. А., гр. 83.
Муравьев Н. В. 139, 140, 142—144,
155, 275, 278, 297, 300, 306—308,
310.
Муромцев Л. М. 204, 221, 224, 228,
243-245, 275.
Набоков Д. Н. 61, 167.
Нарышкин А. А. 204, 370.
Наумов Д. А. 173.
Некрасов П. А. 152.
Никитенко А. В. 37—44, 97.
Николай I 19, 33, 41, 67, 74, 76, 361.
Николай II 13, 28, 67, 121, 131, 132,
138—140, 142—144, 150—153, 161,
191, 198, 201, 219, 227, 235, 246,
248—250, 270, 283, 290, 302, 306,
342, 344, 356.
Николай Михайлович, вел. кн. 160,
162, 163.
Оболенский А. Д., кн. 75, 98, 173,
204, 206, 225, 235, 275, 287, 296,
306, 316, 319, 326, 327, 342.
Остен-Сакен Ф. Р., бар. 140.
Островский М. Н. 53, 57, 76, ИЗ, 167,
175, 177, 179, 185, 197, 215.
Павел I 77, 246.
Павел Александрович, вел. кн. 140—
145, 148, 149, 151—153, 155, 156,
158—160.
Павловский И. Ф. 194.
Пазухин А. Д. 170, 171, 181-184,
190, 192, 194, 197, 198.
Пален К. И., гр. НО, 309, 311.
Панин В. Н., гр. 25.
Перетц Е. А. 53, 56, 59, 67, 167,
360, 368—370, 371.
Петр I 30, 45, 46, 201, 206, 301.
Петров Н. И. 133.
Петров Н. П. 311, 370.
Пистелькорс О. В. 160.
Плеве В. К. 65, 68, 100, 109, 162-
164, 204, 237, 245, 248, 275, 295-
305, 308, 310, 311, 315-317, 321,
322, 335—337, 372—376.
Плотников М. 199.
Победоносцев К. П. 5, 45, 49, 53, 57,
58, 60, 63, 70—73, 85-88, 90, 94,
98, 101—106, 108, 111-117, 125,
129, 132, 139, 142, 147, 148, 157,
167, 172, 175—177, 191, 197, 215,
219, 248—250, 284—286, 309, 362.
Половцов А. А. 53, 55, 56—68, 71, 73,
77, 78, 80, 83—85, 103, 105, 106,
110, 131, 132, 145, 154-159, 161,
162, 165, 167, 173-175, 177, 309,
311, 339.
Посьет К. Н. 57.
Пратасов-Бахметев Н. А. 275.
Пржецлавский О. А. 95—97, 99.
Пуришкевич В. М. 95.
Пушкин А. С. 75.
Рейтерн М. X. 28, 57, 58, 167.
Репнин Н. В., кн. 221, 222.
Рихтер О. Б. 60, 168.
Родионов Ю. Д. 203.
Романов Б. А. 4.
Poon X. X. 311.
Саблер В. К. 370.
Сабуров 1-й А. А. 309, 311, 339.
Сабуров 2-й П. А. 309, 311, 339.
Святловский В. В. 200.
Святополк-Мирский П. Д., кн. 155.
880
Семенов П. П. 310, 339.
Серебряков А. Т. 370.
Серенький (Колышко И. И.) 121.
Сергей Александрович, вел. кн. 61,
101, 132, 133, 139-146, 148-153,
155, 156, 158-160, 270, 289.
Симонова М. С. 6.
Сипягин Д. С. 137, 150, 155, 161, 162,
219, 275-279, 301, 308—310, 314,
317, 325, 327, 333, 335, 336, 355,
360, 372, 374.
Скальковский К. А. 52, 92, 93.
Скобельцын П. А. 228, 229.
Смирнов Н. П. 104.
Соловьев В. С. 110.
Соловьев М. П. 134.
Соловьев С. М. 364.
Сольский Д. М. 57, 64, 79, 215, 243.
Сомов С. М. 224.
Старицкий Е. П. 57, 58.
Стасюлевич М. М. 95.
Стахович М. А. 219, 221, 226, 227,
244, 343, 344.
Стевен А. X. 339.
Стишинский А. С. 160, 275, 279, 299,
304, 307, 322, 331, 333, 338, 339,
342 369_____371.
Струков А. П. 221, 276, 334, 338, 342,
344, 347, 372, 373.
Суворин А. С. 61, 130, 132, 133,
135—139, 142, 147, 154, 227.
Сухомлинов Н. Ф. 243, 244.
Танеев С. А. 63, 168, 169, 175, 176,
291, 300, 311, 370.
Татищев А. А. 56.
Тернер Ф. Г. 309, 310, 339.
Терпигорев С. Н. 199.
Тимашев А. Е. НО, 167.
Тихеев И. И. 204.
Тобизен Г. А. 160.
Толстой Д. А., гр. 29, 45, 50, 57, 60,
61, 63, 67, 71, 85, 90, 97, 98, 100,
102, 103, 105—108, 110, 113, 165,
167, 169, 170, 175, 179, 181, 184,
188—190, 192—194, 197, 198.
Трепов Д. Ф. 150, 153, 159.
Трубецкой П. Н., кн. 75, 98, 176,
222, 243, 244, 256, 257, 275, 334,
342, 344, 374.
Тютчева А. Ф. 61.
Уваров С. С., гр. 67.
Урусов С. Н., кн. 25.
Ухтомский Э. Э., кн. 146, 155, 156.
Феоктистов Е. М. 59, 61—64, 68—
74, 78, 79, 85, 89—92, 94, 95, 97,
98, 101—111, 113—115, 181, 184,
197, 198.
Филипп, проходимец, попал в ми-
лость к Николаю II 161.
Филиппов Т. И. 89, 105, 110, 111,
215.
Фредерикс В. Б., бар. 370.
Фриш Э. В. 208, 311, 339.
Фукс В. Я. 41.
Хвощинский В. В. 202.
Хомяков А. С. 134.
Хомяков Д. А. 134.
Хомяков Н. А. 222.
Цертелев Д., кн. 261, 262.
Цертелев П., кн. 177.
Череванский В. П. 310, 314, 370.
Черевин П. А. 76, 77, 98, 176.
Черменский Е. Д. 6.
Чихачов Н. М. 309, 310.
Чичерин Б. Н. 57, 252-259, 261—
263, 315, 358.
Шамшин И. И. 59, 311, 370.
Шарапов С. Ф. 72, 101, 102, 227.
Шаховской Н. В., кн. 152.
Шебеко Н. И. 311, 339.
Шереметев С. Д., гр. 132, 275, 277,
278, 308, 309, 339.
Шестаков И. А. 53, 54, 56—59, 62,
66, 72, 75—80, 93, 99, 105, 106,
169, 180.
Шидловский А. Р. 173.
Шидловский И. И. 204.
Шидловский Н. В. 204, 275, 309, 311,
316, 321, 339.
Шидловский Н. И. 204.
Шильдер Н. К. 154.
Шипов Д. Н. 221.
Шишкин Н. П. 370.
Шольц Э. В. 370.
Штиглиц А., бар. 88.
Шувалов П. А., гр. 76.
Эвенчик С. Л. 5, 116.
Юсупов Ф. Ф., кн. 154.
Яснопольский М. 227.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Стр.
От автора................................................. 3
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава I. Самодержавие в 80-х—первой половине 90-х годов: вну-
тренний упадок и ослабление царизма....................... 9
. В. И. Ленин о кризисе самодержавия. — П. А. Валуев, Д. А. Ми-
лютин, А. В. Никитенко о режиме самодержавия в 60—70-х годах. —
Победа реакции и назревание кризиса системы самодержавия в цар-
ствование Александра III. — К. П. Победоносцев, А. А. Половцов,.
И. А. Шестаков, А. А. Киреев, Е. М. Феоктистов о прогрессирующем,
упадке режима. — Углубление общей противоречивости внутренней
политики самодержавия. — Конец царствования Александра III: само-
державие в тупике.
Глава И. Новое ослабление позиций самодержавия во второй по-
ловине 90-х годов и начале XX в..........................120
Вторая половина 90-х годов — начало нового этапа в борьбе с са-
модержавием. — Вступление царизма в полосу открытого политиче-
ского кризиса. — Рабочие и студенческие выступления конца XIX в.
и смятение в лагере охранителей. — Усиление революционного движе-
ния в начале XX в.: реакция в осаде.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава III. Политика укрепления классовых позиций дворянства
в 80-е и первой половине 90-х годов...................................165
Воцарение Александра III — шаг самодержавия к дворянству. —
Столетие Жалованной грамоты дворянству и новые меры в его
пользу. — А. Д. Пазухин и программа дворянской реакции. — Орга-
низация в 1885 г. Дворянского банка. — Закон о найме сельскохозяй-
ственных рабочих. — Наступление дворянской реакции: закон о зем-
ских начальниках 1889 г. и земская контрреформа 1890 г. — Неспособ-
ность реакции достичь поставленных целей. — Воцарение Николая II
и активизация политики укрепления классовых позиций дворянства. —
Проект перевода дворянского землевладения на режим заповедности. —
Созыв совещания губернских предводителей дворянства в феврале—
марте 1896 г. — Разногласия внутри дворянства. — Витте и совещание
предводителей. — Новые льготы в пользу дворянства. — Активизация
дворянской реакции в начале 1897 г. Организация Николаем II Осо-
бого совещания по делам дворянства.
382
Глава IV. Самодержавие и дворянский вопрос в последние годы
XIX и первые годы XX в........................................ .
Полемика в печати о положении и роли дворянства на исходе
XIX в. — Работа Особого совещания по делам дворянства. — Разно-
гласия в правящей верхушке по дворянскому вопросу. — Проблема
пополнения дворянства и его социальной сущности. — Проблема упро-
чения дворянского землевладения. Закон о срочнозаповедных име-
ниях. — Закон о насаждении в Сибири дворянского землевладения. —
Комиссии Д. С. Сипягина и А. С. Ермолова. Попытки дворянства
добиться новых субсидий. Закон о дворянских кассах взаимопо-
мощи. — Вопрос о служебных преимуществах дворянства. — Общая
неудача политики восстановления сил старорежимного дворянства.
Именной указатель.................................................
252
378
Юрий: Борисович Соловьев
САМОДЕРЖАВИЕ И ДВОРЯНСТВО В КОНЦЕ XIX в.
Утверждено к печати
Ленинградским отделением института истории СССР Академии наук СССР
Редактор издательства
Г. А. Альбова
Художник
Д. С, Данилов
Технический редактор
Н. Ф. Виноградова
Корректоры Н. И. Журавлева,
Л. Я, Комм и Г. И. Суворова
Сдано в набор 28/IX 1972 г. Подписано к печати 27/II
1973 г. Формат бумаги 60x90’/ie« Бумага Кв 1. Печ.
л. 24 = 24 усл. печ. л. Уч.-изд. л. 27.11. Изд. Кв 5202.
Тип. зак. Кв 1393. М-40615. Тираж 2650. Цена1 р. 95 к.
Ленинградское отделение издательства «Наука».
199164, Ленинград, Менделеевская линия, д. 1
1-я тип. издательства «Наука». 199034, Ленинград,
9 линия, д. 12